![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/text_1911_ellen_terry-1.jpg)
————————————————————
Эллен Терри, Шоу Бернард, Год: 1911
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Кроме того, что Эллен Терри по призванию вполне законченная актриса, она такая замечательная женщина, что мне весьма трудно описать ее венской публике, не решившись заранее описывать, вместо истории ее официальной деятельности, историю ее жизни. Роль, которую она играла в жизни своего времени, сможет быть оценена только тогда, — может быть спустя пятьдесят лет, — когда будут собраны все ее письма, и когда они появятся в свет в двадцати-тридцати томах. Тогда, кажется мне, нам придется удостовериться в том, что не было ни одного знаменитого человека последней четверти девятнадцатого столетия, который — предположив заранее, что он был посетителем театра — не был бы влюблен в Эллен Терри и в том, что многие из них нашли в дружбе этой артистки наилучшее удовлетворение своего чувства, такое удовлетворение, которое вообще можно получить от умной, одаренной и красивой женщины, любовь которой отдана другому, и которая сумела устоять против тысячи представлявшихся ей искушений. Для меня, бывшего также ее несчастным поклонником, искусство Эллен Терри, как актрисы, — наименее интересное в ней. В противоположность Ирвингу, для которого искусство было всем, а жизнь не представляла никакого интереса, Эллен Терри находила жизнь интереснее искусства. И когда она соединилась с ним в его продолжительном и полном славой управлении ‘Lyceum Theatre’ом’, она — самая современная из всех современных женщин, самая деятельная из всех своих современников — придавала гораздо более значения тому, чтобы действовать в духе экономной и умной хозяйки, нежели, как увлекающаяся собой женщина, направлять все свои стремления на то, чтобы играть все главные роли в старомодных пьесах, в которых блистал Ирвинг.
К счастью к этим пьесам принадлежат еще комедии и трагедии Шекспира, которые все еще царят на английской сцене, служа приманкой для честолюбивых актеров. Поэтому нам пришлось видеть Эллен Терри в ролях Порции, Беатриче, Юлии, Имогены, Офелии, но никогда в роли Розалинды из ‘Что вам угодно’, которую она безусловно могла бы сыграть, если бы придавала такое же большое значение своей славе актрисы, как и желанию помогать Ирвингу. Мне кажется, что еще не было двух таких выдающихся представителей одного и того же сословия, которые были бы так не сходны между собой, как Эллен Терри и Генри Ирвинг. У обоих были удивительно красивые и интересные лица, но такие лица, как у Ирвинга, нам в течение столетий приходилось видеть на портретах духовных лиц, государственных деятелей, принцев и святых, такого же лица, как у Эллен не приходилось никому видеть. Она фактически создала свою собственную красоту, ее девические портреты не обнаруживают почти ни одной черты той прекрасной женщины, которая в 1875 году, после семилетнего перерыва, снова появилась на лондонском горизонте и завоевала все его симпатии. Весьма избитое слово ‘единственная’ может быть в буквальном его смысле применено к Эллен. Если бы Шекспир встретил Ирвинга на улице, он сейчас же узнал бы в нем представителя благородного типа сословия артистов. Если же бы ему встретилась Эллен Терри, он остановился бы перед ней, как перед совершенно новым и неотразимо прекрасным женским типом. ее портрет в роли леди Макбет, написанный Сэрджентом, выделится среди портретов всех знаменитых женщин, как портрет женщины, не имеющей ни с кем ни малейшего сходства.
Ирвинг был бесхитростен, замкнут и рассудителен, а Эллен Терри очень оживленная, беспокойная и умная женщина, умеющая с самым застенчивым посторонним ей человеком обойтись просто и непринужденно. Ирвинг не любил писать. Умерший Л. Ф. Аустин и один или два журналиста из свиты артиста вели его корреспонденцию. Очарование тех немногих писем, которые были написаны им лично, заключалось в простом и нетронутом литературными претензиями тоне. Почерк его ничем не замечателен. Эллен Терри же является, напротив, самой деятельной корреспонденткой, которая когда-либо существовала. Она обладает способностью переносить свои мысли на бумагу с быстротой молнии, при чем почерк ее так же характерен и неизгладим в памяти, как и впечатление от ее лица. Когда в утренней почте находишь ее письмо, видишь эту женщину перед собой так же ясно, как и ее почерк, открываешь ее письмо раньше других и чувствуешь, что для тебя начался счастливый день. ее немногие опубликованные произведения не дают никакого представления о ее действительных литературных способностях. Все ее письма слишком интимны, своеобразны и носят чересчур личный характер, чтобы их мог вполне понимать кто-нибудь, кому они не адресованы. Здесь мы сталкиваемся еще с одним пунктом, в котором она отличается от Ирвинга. Ирвинг был сентиментален и чувствителен и, как большинство сентиментальных и чувствительных людей, он заботился о своих собственных интересах. Он никогда не понимал других и, в действительности, никогда не понимал себя самого. Эллен Терри не сентиментальна и не чувствительна, но она живо интересуется каждым и всем, что достойно внимания и привлекательно. Она интеллигентна, она понимает, она принимает участие, потому что понимает и потому что от природы она доброжелательна, но она чаще бывала заинтересована, чем глубоко затронута и чаще сожалела и помогала, чем любила. И хотя всегда она была готова пожертвовать своим сценическим талантом и своим искусством сначала для своих домашних обязанностей, а затем, по возвращении на сцену, предприятию Лицеума, она все-таки никогда не пренебрегала своим внутренним я. Жертвуя своим искусством, она этим жертвовала только частью своего существа. У Ирвинга же искусство было его я, и это было причиной, почему он себя — как и всех других и все другое — приносил в жертву этому искусству.
Это интересная психология артиста, которая превратно понимается глупцами и филистерами. Но об артистическом гении не пишут для людей, которые не могут понять его сущности. Я никогда ни открыто, ни в частной жизни не скрывал моего мнения относительно предприятия Лицеума, которое, хотя и прославилось с драматической стороны сценического искусства, все же послужило к весьма обидному, уничижению двух из самых замечательнейших талантов последней четверти прошлого столетия. В одном из прежних очерков я описал как Ирвинг пользовался произведениями Шекспира, как рамкой для образов, бывших плодами его собственной фантазии, как его Шейлок был не шекспировским Шейлоком, а его Лир — не Лиром Шекспира. Я должен теперь еще добавить, что Ирвинг вместо того, чтобы служить английскому театру очевидным препятствием в его развитии (что и было на самом деле), мог бы поставить его на одну высоту с театром скандинавским и немецким, если бы обстоятельства заставили его выступать в современных произведениях, и если бы он от своих ранних успехов в роли Дигби в ‘Двух розах’ Альбери перешел бы к исполнению Ибсеновских ‘Строителя Сольнеса’ и ‘Йуна Габриэля Боркмана’, и если бы он исполнял роль Епископа Николая вместо того, чтобы выступать в шекспировском Уольсей, Бекете Теннисона и Данте Сарду. И совершенно так же, как он губил свой талант исполнением устаревших и реакционных или шекспировских драм, так и губил он совершенно бессознательно талант Эллен Терри: если бы кто-нибудь указал ему на это, он сослался бы на ‘The Lady of Lyons’ ‘The Amber Heart’, на произведения Уильса ‘Faust’ и ‘Olivia’ (обработка ‘Vicar ol Wakefield’ Гольдсмита), на шекспировские пьесы и, наконец, на ‘Madame Sans Gne’, рискованную уступку ультрамодернистскому духу, сделанную исключительно ради Эллен Терри. Он спросил бы, может ли какой-либо человек, за исключением глупца, утверждать, что талант, пожинавший лавры в названных мастерских произведениях, был погублен! Какая бы актриса могла пожелать большего! Разве Шекспир не величайший драматический писатель прошедшего, настоящего и будущего? Разве произведения Гёте, хотя и иностранца, не заслуживали быть ‘обработанными’ Уильсом? Разве лорд Теннисон не был poeta laureatus? Разве театр Лицеума должен ставить произведения темных эксцентричных и безнравственных норвежцев и немцев, Ибсена, Гауптмана и их английских подражателей только потому, что о них говорит литературная клика и потому, что Дузэ и Режан выступают в этих произведениях и потому, что английские актрисы, к сожалению, позволяют себе выступать в частных предприятиях как ‘Independant Theatre’ и ‘Stage Society’ в новых ролях сомнительных героинь, как Нора Гельмер, Гедда Габлер и т. п.?
Все это казалось и кажется до сих пор вполне справедливым для громадного большинства наших английских театралов и для критиков, исполняющих роль баранов, ведущих стадо. Для Германии и для Австрии положение Эллен ‘Герри в театре Лицеума будет гораздо понятнее. Оно основывалось, главным образом, на том, что эта артистка стояла вне современной драмы с ее в высшей степени интересными героинями, а ее исполнение ролей в устаревших пьесах было гораздо менее ценно, чем исполнение Ирвинга, так как она понимала Шекспира и умела воплощать образы Беатриче, Юлии, Порции, Имогены и т. д. очень умно, очаровательно и совершенно так, как этого желал Шекспир. Ирвинг же, напротив, воплощал всегда в Бенедикте, Ромео или Шейлоке свой собственный фантастический образ, без связность которого делала его еще более загадочным и притягивающим и придавала ему еще больший ирвингский стиль. Совершенно неизбежно было, что Эллен Терри, наконец, покинула театр Лицеума и основала свое собственное предприятие. Однако вопрос все-таки остается открытым: почему Эллен Терри так долго оставалась в театре Ирвинга? Ответа на этот вопрос нужно искать в том факте, что Лицеум-театр, давая гибнуть ее драматическому таланту, оставлял ей широкое поле действия в применении ее понимания искусства живописи. Художники всегда поклонялись Эллен Терри. Почти что девочкой она была помолвлена с одним из величайших художников своего времени.
Если театр Лицеума и не придерживался современных воззрений на искусство, ему все же нельзя отказать в умении создавать прекрасные сценические портреты. Если Эллен не пришлось поработать вместе с Ибсеном над объяснением причин возмущения Норы Гельмер, то зато ей удалось поработать с Берн Джонсом и Альмой Тадема над тем, чтобы превратить Джиневру и Имогену в живые образы. Я уже давно позабыл фабулу первой пьесы Теннисона, которую ставили в театре Лицеума, но я никогда не забуду Эллен Терри в образе Гаммы. В мою память врезался каждый отдельный образ, созданный Эллен и Ирвингом с недосягаемым для артистов их времени совершенством. ее несравненная красота и его несравненное благородство создавали очарование Лицеума. И единственно это очарование делало всех слепыми по отношению к тому факту, что новое направление, созданное непоколебимым норвежским старцем, требует своего признания и что, как только очарование юности не сможет более соответствовать очарованию красоты, Лицеум должен будет обрушиться, как Иерихонские стены.
Я сам избежал этой иллюзии только потому, что я сам драматург и потому, что Эллен Терри выступала в моих пьесах. Когда ее сын, Гордон Крэг, сделался отцом, она заявила, что для бабушки уже никто не станет писать пьес. Чтобы доказать ей противное, я сейчас же написал мою пьесу ‘Captain Brassbouuds Conversion’. Я уже однажды и раньше сделал попытку завоевать Эллен Терри, дав в моей комедии ‘The Man of Destiny’ характеристику героини, которая является характеристикой самой Эллен Терри, при чем характеристика эта вышла не совсем удачной, так как можно ли охарактеризовать то, что не поддается характеристике! При этом случае Ирвинг изумил меня, выразив желание поставить эту пьесу, и я не имел возможности отказаться от подобной любезности, хотя, само собой понятно, что из этого не могло ничего выйти. В случае же с ‘Captain Brassbounds Conversion’ Ирвинг не мог себе даже и на мгновение представить, что он в состоянии поставить эту пьесу. Однако было совершенно ясно, что в будущем Эллен Терри должна будет выступать в подобных новейших пьесах, где есть роли для таких интересных и выдающихся женщин. Своего мнения по этому поводу Эллен Терри не высказывала. Но ее нельзя было заставить не рассказывать всем, что родилась она в 1848 году, что ее кажущаяся моложавость только иллюзия, коротко говоря, — что время для ‘Lady of Lyons’, Гретхен и Джульеты для нее миновало. Расторжение ее союза с сэром Генри Ирвингом было, в конце концов, неизбежно, хотя она откладывала его еще долго после того, как оно сделалось необходимо, если не в интересах Ирвинга, то в ее собственных интересах. И даже когда она вышла из этого союза, первые ее шаги обнаружили полное ее равнодушие к личной карьере. Она поставила ‘Северных богатырей’ Ибсена исключительно с целью дать Гордону Крэгу возможность произвести дорого стоящий эксперимент применения на практике его своеобразных методов режиссерского искусства. Это было совершенно ненужным преувеличением материнской заботливости, так как Гордон Крэг имел достаточно возможности показать в Лондоне эту новую фазу в развитии театрального искусства. Его постановка той сцены, когда викинги сходят с морских утесов, была несомненно так же остроумно использована в декоративных целях, как и копья на картине Веласкеса ‘Капитуляция у Бредо’. Такие постановки, как и картины Паоло Учелло, привлекали к себе внимание и были очень поучительны в смысле возможности устранения постоянного плоского пола и освещения рампы, которые разрушают сценические иллюзии, но все-таки они не могли заставить Эллен Терри сделать насилие над своей природой убедительным изображением злобной Хьордис Ибсена. Публика желала видеть Эллен Терри в подходящих ей ролях и была чересчур мещанской, чтобы придавать значение новому искусству Гордона Крэга. Тогда Гордон Крэг отряхнул лондонский прах от своих ног и уехал в Германию, а Эллен Терри сделала то, что должна была сделать много раньше, она выступила в современном драматическом произведении, написанном для нее современным драматическим писателем. Она имела решительный успех в пьесе Ж. М. Бари ‘Alice sit by the Fire’ и будет выступать в этой роли еще до марта следующего года. Затем она выступит, наконец, в роли Леди Цицилии в ‘Captain Brassbounds Conversion’, в роли, которая написана для нее уже семь лет тому назад. Пока я должен на этом закончить, так как история Эллен Терри еще не кончилась.
Источник текста: Шоу Бернард. Полное собрание сочинений. Том 5: Очерки. Перевод М. Г. — Москва: ‘Современные проблемы’, 1911. — С. 23—34.