Елизавета Г*, молодая и богатая вдова, жила в городке Р**, в Швабии. Весьма трудно было отгадать нрав ее и склонности, ибо госпожа Г* никогда не была тем, чем казалась, и наоборот, всегда казалась иною, нежели какою была в самом деле.
Пока жил в городке один советник, великий охотник читать любовные повести, до тех пор Елизавета наша сказок из рук не выпускала. Советник умер. Явился доктор медицины, который любил проводить время на пирушках и вечеринках, госпожа Г*, бросивши книги, принялась за танцы и наряды. Наконец, когда владетельный князь прислал одного смиренного суперинтендента в городок Р**, в котором прежде не было сих пастырей духовных, тогда Елизавета вдруг сделалась набожною, и дом ее превратился в обитель благочестия.
Различны были мнения ученых особ о такой нечаянной перемене в жизни Елизаветы. Ректор училища, человек остроумный и сотрудник издателей одного приятного журнала, не долго колебался, он решительно объявил, что госпожа Г* не имеет никакого постоянного нрава, и что не может служить образцом ни для повести, ни для театрального сочинения.
Суперинтендент и другие духовные особы — которым не было нужды ни до повестей, ни до театральных сочинений — говорили, что с госпожою Г* случилось то, что бывает обыкновенно с чадами сего мира. Читая соблазнительные книги, она грешила в тайне своего сердца, потом, очутившись далее на пути разврата, явно предалась пляске, теперь, когда сила благодати коснулась ее, госпожа Г* обратилась на путь правый.
Доктор, который по званию своему замечал перемены тела, вовсе несмотря на душу ни с критической стороны, ни с теологической, уверял, что здоровье госпожи Г* повредилось сперва от прилежного чтения, потом от вечеринок и танцев, что кровь у нее сгустилась, что кровопускание, весна и некоторые лекарства совершенно поправят ее.
У каждого из сих господ была своя система, то есть каждой из них смотрел в особливые очки, которые по своему свойству представляли вещи не в настоящем их виде. Как прочие жители, не полагаясь на собственные глаза свои, имели великое доверие к очкам упомянутых господ, то каждый из них пристал ко мнению, какое лучше ему нравилось, или какое более соответствовало его обстоятельствам.
Переплетчик, которому духовные книги в лист, в пол-листа и в четвертую долго доставляли много работы и денег, радовался благочестию госпожи Г*, и сердечно желал ей счастья на новом поприще.
Портной, которой прежде много работал для госпожи Г*, и которому она уже не заказывала шить платье, пристал к невыгодному мнению доктора. Склонность Елизаветы к задумчивости называл он совершенным дурачеством, сумасшествием.
Башмачник, которого доход поубавился только половиною, принял умеренное мнение ректора, и сожалел, что такая добрая барыня, какова госпожа Г*, непостоянна и сама не знает, чего ей хочется.
В целом городке один только холщевник смотрел хорошо, и не испортил природного зрения своего очками. Он не имел никакого дела до госпожи Г*, которая обыкновенно выписывала себе полотна из Голландии, судил правильнее всех, и с первого разу попал на истину.
В один воскресный день, по немецкому обычаю, случилось ему быть в питейном доме вместе с прочими согражданами. Переплетчик, вздохнувши с благоговением, сказал: какие чудеса творит благодать над душою почтенной госпожи Г*! Холщевник отвечал ему наотрез, что благодать вовсе к ней не прикасалась. Равным образом противоречил он портному, который почитал ее сумасшедшею, и башмачнику, который твердил свое, то есть, что госпожа Г* сама не ведает, чего хочет и что делает.
‘Госпожа Г* — сказал холщевник — очень знает, чего ей хочется, и вы, добрые люди, также знали бы, если б не было у вас по бельму в глазах. Вспомните, когда покойный советник жил еще на свете, кто был первый человек в городе? Советник! Когда, по смерти, его приехал к нам доктор, кому кланялись мы низко? Доктору! Когда князь прислал в наш город суперинтендента, кто стал у нас почетнее всех? Суперинтендант! Теперь подумайте хорошенько, и увидите, что я говорю правду’.
Все засмеялись. Догадлив! говорили одни, умная голова! говорили другие. Холщевник был очень доволен, что слова его признаны справедливыми. Теперь умри суперинтендант! — продолжал он, ударив кулаком по своей ладони — отвечаю головою, что госпожа Г* опять станет плясать по дудке доктора, ежели только не приедет кто другой на место суперинтендента!’
Вышло почти то же. Владетельный князь призвал суперинтендента ко двору и пожаловал его духовником своим. Скоро потом пришел в городок батальон солдат под начальством майора, человека ловкого и собою видного. Недели через две майор и госпожа Г* сделались короткими приятелями. Все жители с удовольствием смотрели на майоршу, удивлялись ее прекрасному виду и стройной осанке, когда она выезжала на лошади в амазонском платье. Госпожа Г*, зная что у нее вид и осанка также недурны, тотчас достала себе верховую лошадь, и явилась подле майорши в щегольском амазонском платье.
‘Я говорю, что у нее нет вовсе никакого нрава!’ торжественно воскликнул ректор, когда госпожа Г* ехала мимо училища. — ‘Несчастная! Она лишилась благодати!’ сказал пастор, идучи от больного. — ‘Она теперь гуляет после диеты, хорошо! Нет никакой опасности!’ сказал доктор, который, стоя у дверей, докуривал утреннюю свою трубку.
У каждого из сих господ сидела в голове система, которая мешала им судить здраво, что должно было бы отвести от прежних мыслей, то еще более ввело их в заблуждение. — Холщевник опять отгадал истину, повстречавшись с госпожою Г*, он покачал головою и сказал сам себе: ‘О легкомыслие! чего ты не делаешь!’
*
Смейтесь над моею повестью, сколько угодно! Она тем хороша, что во-первых, справедлива, во-вторых, можете применить ее к разным случаям.
(Из Свет. Фил.)
——
[Энгель И.Я.] Елисавета Г*: (Из Свет. фил[ософа. N 25]) / [Пер. М.Т.Каченовского] // Вестн. Европы. — 1807. — Ч.35, N 17. — C.3-9.