Египет, Белый Андрей, Год: 1912 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 39 минут(ы)

Египетъ.

**У пирамидъ*).**

*) Современникъ’. Кн. V.

Издали пирамиды невелики, изъ песковъ просунуты два треугольника, цвтъ ихъ — пустыни цвтъ: и пирамиды кажутся не примчательными. Вотъ пирамида Хеопса, кверху она мягко затуплена, оканчиваясь площадкой. А вотъ острая пирамида Хефрена. Темнолазурный треугольникъ между обоими, образованный небомъ. Вокругъ — ста же темная и пламенная лазурь, гд-то сбоку затеривается третья пирамида, она — небольшая.

Пирамида Хеопса, Акхудъ-Куфу, иметъ 70 саженей въ ширину и 175 метровъ по наклону, на тринадцатой ступени ея открывается входъ во внутрь: издали чернетъ этотъ входъ малой точкой. Пирамида Хефрена, Уэръ-Кхафра, иметъ 136 метровъ въ вышину, на ней нтъ выступовъ, образующихъ ступени, верхняя часть ея покрыта розовымъ гранитомъ, гранитъ этотъ вывтренъ. Третья пирамида — Нутиръ-Менкаура, простирается вверхъ всего на 66 метровъ. Отъ нея невдалек торчатъ три ступенчатыхъ пирамидки, три пирамидки прячутся также за пирамидой Хеопса.

Эта группа пирамидъ называется группой близкихъ пирамидъ въ противоположность группъ дальнихъ, поднимающихся у Мемфиса.

Пирамиды находятся на громадномъ песчаномъ плато, къ плато проложена сносная дорога, защищенная отъ втра каменными нерилами. Днемъ вверхъ и внизъ по дорог черненькихъ муравьевъ токъ: это люди, мулы, верблюды, вечеромъ уменьшается черненькихъ муравцевъ токъ, пробирающихся вверхъ по склону.

Пирамида сливается съ цвтомъ ливійской пустыни, цвтъ же ливійской пустыни перемнчивъ, какъ море, и срютъ мертвенножелтоватые камни пирамидъ, едва отдавая въ блдноватую едва видную прозелень, блесовата освщенная солнцемъ поверхность, на противоположной отъ солнца сторон отчетливо прочертилась тнь, блый, срый и желтый — вотъ цвта пирамидъ, бловатый, не блый фонъ пирамиды: отовсюду вълись въ него срогрифельныя пятна тней, и пирамидъ громадные камни — рябые камни, но и грифельносрая тнь получаетъ явственный желтоватый налетъ, и налетъ этотъ мертвенетъ въ сумерки: отдаетъ едва выступающей зеленью, въ полдень же издали на камняхъ разыграется красноватый бликъ, въ лиловатую дымку переходитъ тотъ отблескъ къ солнечному склоненью.

Назовите же цвтъ пирамидъ: онъ, какъ его окружающая пустыня, которая желтоватымъ моремъ песковъ разлилась вокругъ, тускло такъ вокругъ засрла пустыня, пересыпаясь беззвучно грядою песчаныхъ холмовъ, все замерло въ Цей, вс оттнки слетлись къ ней, вълись другъ въ друга, образуя рельефъ, надъ которымъ взлетли два гигантскіе контура, какъ два трупа, и на нихъ заиграли вка радужными рефлексами: мучаетъ васъ пирамидъ неврное выраженье, то пустыня безвидно накрыла ихъ своей обманной фатой, невидимый миражъ струится отъ чудовищныхъ реберъ, и пирамида мняетъ ежеминутно свой цвтъ. Издали лиловетъ она, нсколько десятковъ шаговъ вы пройдете, она — зажелтла, еще ближе — гигантски сретъ она тысячью рябыхъ выступовъ, еще пят шаговъ — выцвтаетъ: вся она — сплошная тусклость тогда, и тускнетъ вокругъ розвалень ею сброшенныхъ камней, а ея чернющій входъ, присдавшій издали на пески, высоко поднимается надъ вашею головою. Вотъ надъ срою грудой камней бловатый верблюдъ кажется зеленоватымъ верблюдомъ. Цвтъ же самой пирамиды отсутствуетъ: вся она — тускловато торчитъ своимъ отсутствіемъ цвтовъ, вся она — сочетаніе тысячи другъ друга уничтожившихъ красокъ.

Вы приближаетесь къ пирамид, съ бшеной быстротой она передъ вами выпираетъ изъ земли, раздается вправо и влво, распирается выступами тяжкихъ своихъ ступеней: надъ тупою ея вершиной эластично выгибается небо, образуя дугу небосвода. Каждые пять шаговъ пирамида растетъ: вы прошли еще пять шаговъ, и еще она выросла, поблекла, отяжелла, будто каждый вашъ шагъ многотысячный грузъ пудовъ вдавливаетъ въ ея тяжелое тло, будто каждый вашъ шагъ приближаетъ васъ къ ней на сотню вковъ, короткое разстояніе отъ начала плато до ея подножія равняется тысячамъ, въ обратномъ теченіи промелькнувшимъ днямъ, и когда достигнете вы ея основанія, а она завалится бшено надъ вашею головой, вы взгляните на себя — и увидите не себя: вы увидите темноватый призракъ далекаго контура, черезъ рои лтъ здсь вплотную приваливается прошлое, между мертвеннымъ контуромъ современнаго человка и пирамидой образуется мгновенный провалъ тысячелтій, закружится голова и испуганно остановится сердце, вы станете не человкомъ теперь, а… такъ чмъ-то!…

Каждый шагъ, приближающій къ пирамид, снимаетъ съ нея послдніе проблески красокъ. Наконецъ, она — вотъ передъ вами: ноздреватая, ужасная, тихая — вн цвтовъ и вн вса, вн пространственно-временныхъ измреній. Вершины ея тогда ужъ не видите вы, издали острогранныя ея ребра надъ вашею годовой образуютъ одну разваливающуюся дугу, грозною грудой взвалились на массивы массивы: тысячи, милліоны массивовъ, будто бы желтоватыхъ, а на самомъ дл внцвтныхъ, и чудовищно и безсмысленно заваливается многомассивная высь, и вотъ — рухнетъ: хаосъ камней, брошенныхъ въ небеса, станетъ хаосомъ низверженныхъ камней.

Вы проводите рукой по глазамъ, вы хотите стряхнуть съ себя эти камни тысячелтій. Вы себя уврить стараетесь, что предъ вами предстоящее безобразіе есть миражъ, вы тогда говорите сосду: ‘Посмотри: въ яркомъ солнц — яркорыжая пирамида’.

И вамъ врятъ.

Такъ возникаетъ у собравшихся вокругъ пирамидъ туристовъ обманное убжденіе, будто всомъ она измряема, будто она иметъ цвта, будто въ ней нтъ ничего замчательнаго, не такъ ли всякое раздраженіе: оно иметъ предлъ, увеличьте раздраженіе зрнія, ощущенія не получится, въ тысячу разъ увеличьте невроятность, и невроятность получитъ такой обыденный видъ.

Въ дтств часто меня тревожилъ кошмаръ. Кошмаръ этотъ не имлъ реальнаго образа, образы прихотливой фантазіи не цвтили его страннаго безсмыслія: въ т часы мн казалось, когда обычная простота ночи одвала меня, и предметы, покрытые тнью, выступали знакомыми знаками,— мн казалось тогда: вдругъ — что-то трогалось, и предметы снимались съ мста, или даже — наоборотъ, трогался я: даже не я — во мн самомъ что-то трогалось съ мста, одна незамтная черта отдляла меня отъ меня самого, лежащаго въ комнат — и что за ужасъ! Мн казалось, что я — не я, что мое все отстало отъ меня, какъ пустой ярлыкъ, или какъ сухая зминая кожа, изъ которой какое-то ‘я’ вышло изъ какого-то ‘я’, и меты и весь меня окружающій міръ казались мн какими-то знаками на пустой кожур моей личности, а вдь въ этой-то личности и заключалось все для меня. И вотъ ‘я’ какое-то отъ того всего уходило, уходило все то, отъ какого-то ‘я’.

— Кто же я? Что же все? Какъ же такъ? Что же это такое?

Такъ во мн бы шепталось, если бъ было чему шептаться, но шептаться было некому, нечему.

Или мн начинало казаться, что невидная грань, отдлявшая меня отъ меня самого, начинала протягиваться въ тоскливыхъ верстъ милліоны, изъ-за тхъ милліоновъ верстъ я вытягивался къ улетвшей предметности, дтской комнат, нян, игрушкамъ, родителямъ, безъ надежды осилить все растущій провалъ, отъ меня самого нить вытягивалась чрезъ бездну, и я съ опасностью жизни тащился милліонами верстъ и дней, чтобъ какое-то я, вновь настигло какое-то я, дабы чрезъ ихъ сліяніе пересталъ бы я удивляться всему, сошедшему съ мста, въ то же время явственно видлъ я иногда, какъ лицо моей матери выступало изъ свтлаго круга свчки: ‘Онъ опять кричитъ по ночамъ’ слышался мн знакомый и все же чуждый голосъ.— ‘Это, барыня, ростъ’ отвчалъ голосъ няни.

Эти кошмары вспоминалъ я часто потомъ, часто я думалъ о томъ, что если бредъ мой былъ ростомъ, то ростъ этотъ заключался вовсе не въ вышину, не въ длину, а въ какое-то чуждое, существующее измреніе, выростая въ длину, я проваливался куда-то.

Этотъ дтскій кошмаръ я невольно вспомнилъ у пирамиды: что-то было отъ бездны въ тихо высящемся ея очертаніи: безконечность, неизмримость являла милліоны отмренныхъ верстъ, милліоны отмренныхъ дней, эта грозная мра отдляла т камни отъ обложившей ихъ современности, черносрый, гремящій Каиръ — и беззвучіе рядомъ!!

Современность съ ея суетой не можетъ, не хочетъ понять Хеопсовой пирамиды. Невозможность измрить вотъ т глыбы тяжестей придаетъ на иной взглядъ и вовсе невсомость этимъ камнямъ, невсома, безцнна для взгляда Хеопсова пирамида, но и паническій страхъ, васъ охватывающій подчасъ, невсомъ тоже. А невозможность видть внцвтное сочетаніе цвтовъ уявляетъ видъ Хеопсовой пирамиды безцвтнымъ: но и воздухъ, которымъ мы дышимъ,— безцвтный воздухъ, а какое въ томъ воздух разсыпается злато, а какая тамъ бирюза!

Невсомымъ безцвтнымъ призракомъ высится Хеопсова пирамида съ невсомой, безцвтной, сливаясь пустыней. Но онъ есть: есть призракъ — вдругъ отдлится отъ пустыни, вдругъ завалится тяжестью надъ вашею головой.

И, предметы вокругъ начинаютъ сходить съ своихъ мстъ, то, какое-то ‘я’ отдлилось, отстало отъ ‘я’, и рушится въ бездну. Ужасъ и петля теб, современный человкъ!…

Ступени Хеопсовой пирамиды состоятъ изъ ряда массивовъ. Массивы эти то ноздреваты, то гладки. Они высятся рядъ за рядомъ. Каждый рядъ образуетъ ступень. У Хеопсовой пирамиды, кажется, до ста сорока ступеней. Каждая оказалась выше моихъ колнъ. Многія изъ нихъ мн были по поясъ. А иныя изъ нихъ оказались но грудь. Несоразмрна ихъ вышина съ шириной: вышина ихъ достигаетъ иной разъ до полутора метра, средняя вышина — метръ, ширина же мене пятидесяти сантиметровъ. Вслдствіе этого пирамида крута: мало покатости въ ней, восхожденіе утомительно: далеко не вс рискуютъ подняться къ вершин. Стоя внизу, думаешь, что предъ тобою стна. Если стать посреди ея, на ребр, подъ и надъ ступенями, кажется, что ребро ея не прямая окружность: вы же стоите на той окружности въ точк касанія, кажетесь сами себ изъ воздуха прилпленными къ камнямъ, вы испытываете головокруженіе.

Цлыми областями хорошо сохранились ступени, а другія области только хаосъ развалинъ, здсь едва-едва можно пройти: не везд одинаковы условія восхожденія, пойдете вы безъ проводника, вы запутаетесь въ неодинаковыхъ областяхъ многоступенчатыхъ скатовъ: я говорю областяхъ, ибо ряды ступеней образуютъ неизмримость, взоръ затеривается здсь. Одна неизмримость загибается у васъ подъ ногами, и вы не видите, какъ она соприкасается съ землей, а другая неизмримость загибается надъ головою: какъ она выводитъ къ верхней площадк, вы тоже не видите, верхъ и низъ пирамиды пропадаютъ изъ ноля вашего зрнія, и дугой выглядитъ ребро. Такъ въ отдленный отъ земли шаръ превращается для васъ пирамида, этотъ шаръ кажется вдесятеро огромнй своей дйствительной величины, пирамида становится земли неизвстнымъ спутникомъ, вы на томъ шар становитесь безвозвратно затеряннымъ. Кажется, что возврата не можетъ быть: неизмримость невозможно осилить между землей и вами, между верхомъ и низомъ Хеопсовой пирамиды нападаетъ на васъ старинный дтскій кошмаръ.

— Кто же я? Что же все? Какъ же такъ? Что же это такое?

Ничего, никого.

Вершина пирамиды увнчана маленькою площадкой, площадка иметъ до десяти квадратныхъ метровъ, сверху скрадывается разстояніе отъ земли, пирамида опять кажется маленькой, головокруженіе, отчужденность отъ міра уже здсь не грозятъ.

У подножія пирамидой сброшенный камень: массивы, осколки ихъ и осколки осколковъ, все это образуетъ трухлявый, всюду раскиданный, известнякъ. Между камнями многія черноватыя щели и впадины, иногда межъ нихъ цпенетъ чернохитонный феллахъ, мечтательно онъ склоняетъ рукой подпертую голову, глаза его убгаютъ въ пространство, излучаютъ покорную грусть, онъ загадоченъ, томенъ. Вы проходите мимо: изъ чернющей впадины выкинется феллахъ приставать со своими египетскими амулетами, пропадетъ томная нга его замерзшихъ движеній: острыми, хищными станутъ лучистые взоры его, и онъ — дьяволъ….

У подножія пирамидъ развающая рты вереница туристовъ, подбородки ихъ опрокинуты, ихъ затылки прижаты плотно къ плечамъ, у подножія пирамидъ медленно проплываетъ верблюдъ: на верблюд костлявая дама въ вуали и съ подзорной трубою.

Не забуду первой поздки на пирамиды. Стоялъ зной первыхъ мартовскихъ дней. Воздуха не хватало. Ежеминутно кровь приливала къ голов. Электрическій трамвай насъ помчалъ отъ Булака вдоль каирскихъ предмстій. Однообразная равнина раскрылась за цвтами, садами и вилочками съ разрзающей ее аллеей деревъ, трамвайный трактъ далеко отмчался аллеей, убгающей къ… треугольникамъ, скромно высились издали треугольники, золотое солнце усаживалось на нихъ.

Травы стали рдть, песчаныя показались тамъ и здсь лысинки, боле песковъ, мене рябоватыхъ клочьевъ травы. И вотъ уже мы у пустыннаго берега. Это станція Гизехъ. Отсюда рукой подать до плато, на которомъ стоятъ пирамиды. Я взглянулъ прямо, треугольники исчезли уже, добрая четверть неба была отъ насъ заслонена острогранною пирамидой Хеопса.

Съ трудомъ избжали мы ревущей сумятицы станціи: обычный, пестрый, современно-египетскій водоворотъ. Здсь изъ входа трамвая попадаешь въ объятье феллаха, во мгновеніе ока, онъ нацливается на васъ, добрые четверть часа, не отставая навязываетъ онъ услуги, переругивается, иронизируетъ надъ собой и надъ вами, и, наконецъ, добьется своего, когда вы, отирая потъ, въ изнеможеніи присядете на край саркофага, на половину торчащаго изъ песку. Строенъ, высокъ вашъ мучитель, такъ воздушно колыхаются на немъ граціозныя, черныя складки аббасіи, на немъ блая, просвчивающая, будто дамская шаль, замняющая бурнусъ. Едва увидите вы изъ песковъ граціозную ту фигуру, идущую къ вамъ съ искательнымъ выраженіемъ въ лиц, вы спасаетесь въ бгство, тщетное бгство: ноги ваши мгновенно завязаютъ въ песк, вс движенія ваши скованы, а онъ, діаволъ, граціозно, проворно выручаетъ васъ, и ведетъ по дорог къ пирамидному плато, отъ, котораго — къ которому — тянется граціозный строй помпонами украшенйыхъ осликовъ, граціозный строй бловатыхъ, тонкихъ верблюдовъ, чьи высокіе горбы увнчаны англичанами, высоколукими сдлами и пестрыми, восточными ковриками, тутъ увидите вы подчасъ паланкинъ, подъ которымъ въ носилкахъ понесутъ къ пирамид даже стараго паралитика, многошумно, весело, бодро все это тянется вверхъ и внизъ по плато.

Пристаютъ къ вамъ феллахи, вы отвчаете молчаніемъ.

— Kommen sie hier! Avec moi… All right… Карашо баринъ.

Молчаніе.

— Orividerci…— раздается насмшливо вамъ въ спину.

Такъ пробуетъ завязать съ вами сношеніе феллахъ, соблазняя выкриками всхъ нарчій.

Молчите!…

Солнце уже садилось. Темная пирамида громадилась передъ нами. Ширилась на Каиръ ея воздушная тнь, сколько людей теперь безпредметно томились въ¹ Каир, сколько взглядовъ тускнло, сколько рукъ опускали бокалы — оттого, что ширилась на Каиръ пирамиды темная тнь. Сама пирамида громадилась передъ нами, она была тиха и грустна. Ея срогрифельный бокъ глядлъ на меня рябоватой громадиной, я опустился въ песокъ у тусклаго бока. Кругомъ пошло все вокругъ: я закинулъ голову вверхъ…

Тамъ, тамъ, тамъ — на пирамидномъ ребр я увидлъ, что лпятся люди, размромъ своимъ они напоминали мн оловянныхъ солдатиковъ, но вс краски съ нихъ слзли. Тусклая кучка туристовъ одиноко затерялась на пирамидномъ ребр — тамъ, гд-то недалеко отъ вершины, тусклая кучка преодолвала препятствія, ей приходилось безостановочно вскакивать на массивы въ метръ вышины. Но разстояніе скрало скачки тусклой кучки, она казалась застывшей, напоминавшей движеніе луны по небесному своду. И не сразу я понялъ, что она опускается.

Вонъ еще кучка туристовъ открылась мн на противоположномъ ребр, открывались новыя кучки, можно было бы открыть ихъ еще, но он вс затеривались на громадномъ пространств рябоватаго бока, сколько бы тамъ ни лпилось людей, все была бы пирамида пустынна, кучки людскія на тл ея растирались въ невидную пыль.

Въ солнце вълась уже мгла ливійской пустыни, тусклымъ кругомъ оно теперь потухало, на немъ явственно протянулась пепельная фата, можно было въ воздух видть летъ милліоновъ пылинокъ, этотъ летъ былъ и грозенъ, и тихъ, на пески просыпалась съ неба зола. Верхъ пирамиды уходилъ въ пепелъ египетскаго заката, мигъ — и отъ краю до краю пронесся египетскій испугъ: солнце ушло, часъ пробилъ. Изъ своего саркофага врно теперь выходилъ человчекъ съ псиною головой: въ самый каирскій ревъ продалась теперь хеопсова тишина, самые крики феллаховъ стали тихими криками подъ золотокарими сумерками беззорныхъ свченій.

‘ Послдняя кучка туристовъ опускалась надъ нашими головами, люди теперь перестали казаться куколками, въ нихъ сперва намчался, а потомъ намтился ростъ: явственно видли мы опускающееся людское теченіе, различали и крики, и прыжки съ камней на камни, все быстрй и быстрй неслась на насъ сверху прыгающая компанія, пролеталъ толстоносый взволнованный мистеръ, подавая руку взволнованной лэди и помахивая платочкомъ надъ багровымъ челомъ, пролетали стремительно одинъ за другимъ вс двнадцать феллаховъ, съ камня на камень они внизъ перекидывали англичанъ. Внизъ пролетли вс. Мы сидли на тринадцатой ступени Хеопсовой пирамиды, съ павшими сумерками прекратилась аттака феллаховъ, только черная тнь поднялась отъ насъ близко на тринадцатую ступень. Черное входа жерло ширилось у насъ за плечами, мы сидли одни на пустой пирамид, передъ нами было пустое плато, подъ ногами темнли падающіе ступеней отвсы. Луна начинала тихо вставать.

Мы стали спускаться, въ сумеркахъ не такъ-то легко спуститься съ тринадцати метровыхъ ступеней: слишкомъ высоки они оказались для обычнаго роста, мы порядкомъ- устали, одолвая эти ступени, на-дняхъ пройти предстояло намъ вс сто сорокъ. Не безъ робости поглядлъ я на убгающій верхъ: мы ршили совершить одни восхожденіе: лучше часами медленно подниматься къ вершин, нежели въ двадцать минутъ, задыхаясь, осилить многомассивную высь, не хотлось намъ нарушать тишину восхожденья неумолчнымъ гамомъ проводниковъ.

Мы прошли къ западу отъ Хеопсовой пирамиды. Три пирамидки вышиной отъ пятнадцати метровъ возвышались тамъ изъ песка. Дв изъ нихъ являли собой могилы хеопсовыхъ дочерей, такъ завряетъ, по крайней мр, въ древности Геродотъ, нын же Марріеггъ. Пирамидки эти, будто бы, находились у храма Изиды. Къ югу отъ большой пирамиды начинались ряды мастаба, (мастаба арабское слово, обозначающее ‘лавочку’), этимъ словомъ называютъ арабы особую форму древнеегипетскихъ гробницъ, всякая гробница состояла изъ надземной построечки съ легкимъ уклономъ известковыхъ или желтокирпичныхъ стнъ, желтый кирпичъ этихъ стнъ состоялъ изъ смси! песка съ камушками, иногда мастаба открывала входъ въ комнатку, иногда же въ ней видна была только ниша, на верху квадратная находилась площадка и могильный колодезь, здсь и тамъ открывался близъ мастаба, глубина его иногда достигала весемнадцати, а то и двадцати метровъ. Мастаба къ югу отъ Хеопсовой пирамиды относимы къ пятой мемфисской династіи, здсь были похоронены высокорожденные современника фараона Снофру.

На востокъ отъ Хеопсовой пирамиды продолжались гробницы четвертой и пятой династіи: между прочимъ, гробница Сафкихотпа и Мераба, фараоновыхъ сыновей, эта послдняя сохранилась лучше другихъ.

Помнится, здсь въ пескахъ промолчали мы долго. Камня обломокъ служилъ намъ подножіемъ. Желтоватый входъ полузасыпаннаго мастаба едва торчалъ передъ нами, мертвенно улыбались луной невысокія, плоскія, слегка другъ къ другу наклоненныя стны, желтый прямоугольникъ потолка тяжело ихъ давилъ, было пусто и тихо, ни одинъ туристъ не смущалъ тишину могилъ, ни одинъ феллахъ не просунулъ къ намъ свою любопытную голову, лишь до ужаса черная тнь рзкими косяками изскала мсячное, едва надъ пустыней, намтившееся свченье.

Мы были оглушены, мы были подавлены: было пусто плато пирамидъ, издали лишь! тнь одинокаго городового выдлялась несвоевременно, да несвоевременно блисталъ огнями у ногъ ‘Mena Hause‘ всемірно-извстный отель, расположенный у подножія пирамидъ въ пустын: и къ нему-то мы шли, ниже еще долетали гамы феллаховъ — тамъ, откуда гудлъ на Каиръ бгущій трамвай. Около горизонта, огни каирскихъ домовъ грустно блистали изъ-подъ облаковъ пыли.

И далекіе огни милліоннаго города, и огни близкіе ‘Mena Hause‘, коварно укрытаго отъ пустыни листами лапчатыхъ пальмъ — вся, та чудовищная реальность уплывала праздно въ м’арев пустыннаго горизонта: тутъ впервые открылось мн каирское навожденіе: мн открылась глубокая мысль, придающая новую красоту безобразію каирскихъ стнъ. Бредъ милліоннаго Каира есть бредъ изъ себя вываливающейся въ рост души дтской. Припоминался мн мой старинный дтскій кошмаръ и сходящіе съ мста предметы, припоминалась чуждая комната, и какой-то другой, не родной, необычный, обращенный ко мн голосъ матери. Когда неожиданно прикасаешься къ иного міра явленью, безобразятся предметы здшняго міра и какъ будто сходятъ со своихъ мстъ. И каирское безобразіе есть безъ-образность съ мста сошедшихъ предметовъ, надъ которыми встали тысячелтіями чуждые намъ міры.

Тунисъ, Москву, Петербургъ помстите подъ пирамиду — Тунисъ, Москва, Петербургъ исказятся сошедшими съ мста предметами. Безобразіе Каира — отъ безумія, а безуміе это, самъ отъ себя оторванный, за границы всего человческаго перешедшій умъ. Такой умъ — безобразенъ быть можетъ: тмъ не мене онъ величествененъ, безобразный Каиръ — въ своемъ безобразіи прекраснй и глубже, быть можетъ, эстетически совершеннйшаго Туниса. Эстетическая мрка не пригодна къ Каиру, ибо его измриваешь только метафизически: въ его эстетическомъ безсмысліи открываешь иной, боле ледяной, боле, быть можетъ, глубокій метафизическій смыслъ…

Усталые и покрытые пылью сидли мы въ садик ‘Mena Hause’, ожидая обда (обдаютъ здсь около девяти часовъ), опоясанные красными кусками матерій, блохитонные слуги выступали изъ сумерекъ своими бронзовющими лицами: высочайшія фески ихъ выступали изъ-за лапчатыхъ листьевъ. Наконецъ, пробилъ гонгъ: насъ ввели въ сіяющій залъ, роспись египетскаго орнамента являли собой здсь и тамъ красноватыя, аляповатыя стны, отовсюду поплыли блоснжныя дамы, съ длинными вырзами на груди, и сдыя лэди, съ оголенными лопатками, эти желтыя, голыя лопатки, продушенныя лысины, старость и молодость, затянутыя въ крахмалъ, являли собой не безынтересное зрлище: вотъ поплылъ старый достойный лордъ (можетъ быть, пэръ), надуваясь въ серебряныя баки, а вотъ молодые фрачники залавировали вьюнами между шлейфами шелестящихъ дамъ, вс казались мило изящными, иные тупо молчали, иные — наивничали, одиноко каталъ хлбные шарики салфеткой перевязанный лордъ: разразись громъ небесный, онъ не тронулся бы съ мста, у меня явился обидный для его лордскаго достоинства вопросъ: пощекочи я соломенной его носъ, соблаговолилъ бы онъ возмутиться? Но тутъ невольно я зароблъ, предъ собою увидвъ великолпнйшаго метръ-д отеля: великолпнйшій метръ-д’отель подозрительно разглядывалъ меня съ ногъ до головы, и тутъ стало мн ясно, какъ день, что пока придумывалъ я эксперименты надъ лордомъ, великолпнйшій метръ-д’отель въ свою очередь придумывалъ экспериментъ надо мной, было ясно, что готовился онъ совершить надъ моею особой неприличнйшій для джентльмэна поступокъ: онъ готовился освдомиться, что собственно намъ угодно въ этомъ фешенебельномъ мст, къ ужасу своему понялъ я, что по-своему былъ правъ метръ-д’отель, собираясь освдомиться о нашихъ намреніяхъ: пропыленныя наши одежды разительный составляли контрастъ съ фешенебельнымъ мстомъ симъ: въ фешенебельномъ мст семъ что-то вовсе не было видно пропыленныхъ туристовъ: здсь обдали только проживающіе въ отел: врно за часъ еще до обда вс они охорашивались предъ зеркаломъ, надвая фраки и бальныя платья, оттого-то не удостоилъ насъ взоромъ достойнйшій лордъ: и будь я во фрак, онъ хотя и съ молчаніемъ, но вовсе не съ тмъ для меня унизительнымъ молчаніемъ закаталъ бы изъ хлба длинненькія сосиски, унизительное молчаніе его вроятно мгновенно передалось великолпнйшему метръ-д’отелю: и великолпнйшій метръ-д’отель уже стоялъ предо мной, было поздно спасаться бгствомъ отъ унизительнйшаго для моего достоинства вопроса этого, какъ никакъ, а слуги, оставалось лично аттаковать великолпнйшаго метръ-д’отеля, что я и сдлалъ: съ гордымъ вызовомъ я посмотрлъ на свои ливійской пустыней покрытые башмаки и на его лаковые ботинки, какъ въ зеркал отражавшія лордскую лысину — посмотрлъ и сказалъ:

— Что же намъ не покажутъ нашего мста?

Мгновеніе мрили мы другъ друга глазами — я и великолпнйшій метръ-д’отель, какъ будто измряя предстоящее поле сраженія, и вдругъ (о счастье!) великолпнйшій метръ-д’отель спряталъ въ усахъ свое мобилизированное достоинство, вы сказали бы, что онъ меня пощадилъ — о нтъ: я увренъ, что былъ побдителемъ въ ту роковую минуту, когда неприличнйшій вопросъ застрялъ у него на губахъ, и онъ, покоренный моимъ независимымъ Видомъ, повелъ насъ за боковую колонну зала, точно пряча отъ фешенебельной публики: тотчасъ же снисходительно заказалъ я какого-то дорогого вина, и другъ друга мы поняли, мн казалось, что въ лиц великолпнйшаго метръ-д’отеля пріобрлъ я союзника, и даже достойнйшій лордъ не каталъ хлбныхъ катушковъ съ такой для меня обидною ясностью, я съ своей стороны отложилъ намреніе: щекотать соломенной у него въ носу…

Весь обдъ мы выглядывали изъ-за колонны, строй развертывался передъ нами за строемъ, это были строи фраковъ, галстуховъ, лысинъ, сдыхъ надушенныхъ бакъ, оголенныхъ плечей, шей и грудей, электрическое сіяніе освщало и лысину у лорда, и великолпнйшаго метръ-д’отеля лаковый, черный носокъ: безпредметная фешенебельность и безпримрная скука, вроятно, распространили славу отеля далеко, далеко, что въ такомъ обиліи собрались здсь со всхъ четырехъ частей свта лучшіе фраки, лучшіе галстухи, лучшія лысины, наипышнйшіе баки, наипрекраснйшія плечи, шеи и груди всей вселенной: царственной скукой, очевидно, дирижировалъ лордъ, явно онъ задавалъ тонъ сіятельному собранію, замирая въ безсмертной поз и лпя изъ хлба сосиски. Обдъ этотъ останется бъ памяти моей навсегда: вопервыхъ, я присутствовалъ здсь среди сливокъ вселенной, во вторыхъ, здсь я побдилъ метръ-д’отеля, состоящаго такъ явно подъ покровительствомъ самого лорда (а кому изъ здсь собравшейся публики выпадала удача побдоносно сразиться съ нимъ?), въ третьихъ, обдъ мн стоилъ боле фунта стерлинговъ.

Наконецъ, бросивъ презрительный взглядъ на своего величественнаго противника, подающаго блюда и королямъ (вниманіе!), гордо прошелся я по сіяющей зал.

Такъ состоялось посщеніе наше ‘Mena Hause‘, изъ котораго отбыли мы въ половин десятаго.

Сфинксъ.

Мы вышли — и мы остановились: въ другой міръ, несомннно, попали мы, тотъ міръ, который остался у насъ за плечами, когда вступали мы въ сіяющій залъ ‘Mena Hause‘ былъ сумеречнымъ міромъ: то былъ міръ пыли, тусклостей, тней и полутней, за камнями, гробницами, саркофагами всюду притаились гнздилища египетской грусти: пространство, полное испуга, присдало на землю тнями и полутнями, человческая тнь на песк вытягивала свою полутнь.

Теперь мы попали въ неизъяснимую синеву, все показалось намъ прохладнымъ, прозрачнымъ, призрачнымъ, опрозрачнилась прохладная ночь и призрачно заблли, какъ туманъ, песковъ пространства, въ ярко-синей прохлад купалась громадина-пирамида, и мсячные лучи бросали на нея изъ-за пальмъ свою стремительную слпительность, уста жадно тянули этотъ кубовый воздухъ, весь настоенный на звздахъ и блеск. Самые голоса и крики феллаховъ изъ-за деревьевъ ‘Mena Hausen получили какой-то особый, не то металлическій, а не то и зеркальный тембръ, чернохитонныя ихъ тла казались мягко изваянными въ песк, а блыя шали ихъ прозрачно дымились въ воздух, такихъ звздъ я еще нигд не видалъ, блескомъ сыпали он даже въ мсячномъ освщеніи. Съ изумленіемъ я увидлъ Большую Медвдицу: такъ низко отъ горизонта никогда я не наблюдалъ: тутъ я вспомнилъ чьи-то слова о томъ, что на горизонт будто бы можно теперь различать Южный Крестъ, а еще, еще зачерпнуть югъ, какъ вплотную за Ассуаномъ приблизится и кругъ тропикальный.

Мы собрались было хать домой, но съ металлической отчетливостью намъ прокричали феллахи:

— Kommen sie hier!…

— Avec moi…

— All right!…

— Signor!…

— Карашо баринъ! ¹

Мы очутились на двухъ очаровательныхъ осликахъ: ослики побжали по направленію къ Сфинксу: можно ли было вернуться въ Каиръ въ эту очаровательную ночь?

Вотъ подъемъ къ плато пирамиды, вотъ широкая песчаная сдловина между двумя колоссами (пирамидой Хеопса и пирамидой Хефрена), вотъ спускъ по ту сторону пирамидъ, вотъ… но что тутъ сказать?…

Время построенія Сфинкса въ точности неизвстно. Оно измряется количествомъ тысячелтій. Иные ученые исчисляютъ время это въ 5500 лтъ. Сфинксъ уже тутъ стоялъ, когда явились впервые закладывать пирамиды, полуоблупленное его тло иметъ въ длину 57 метровъ, невысоко оно поднимается надъ поверхностью песковъ. Отъ основанія лапъ до темени — 20 метровъ, каменная голова глядитъ на востокъ, она выражаетъ идею заходящаго солнца, на лиц усмотрли едва замтные слды красокъ. До начала XIX столтія пустыня покрывала Сфинкса по шею, между лапъ божества была замчена каменная доска съ изображеніемъ фараона Тутмозиса IV-го, надъ изображеніемъ прочли гіероглифическія письмена, письмена эти оповщали грядущія тысячелтія о полуденномъ сн фараона Тутмозиса: посл охоты на львовъ вздремнулъ фараонъ подъ тнью сфинксовой головы, само божество, коего Сфинксъ символъ, явилось тогда въ фараоновой дрем. Божество просило освободить его отъ песковъ. Фараонъ веллъ раскопать Сфинкса. Но и донын пески продолжаютъ закапывать божество: двадцать пять лтъ назадъ можно было явственно различать его протянутыя лапы. Снова лапы теперь покрываютъ пески.

Неопредлимъ цвтъ пустыни, неопредлимы цвта пирамидъ, въ той же мр неопредлимъ цвтъ Сфинкса, спереди онъ только кажется темнй пирамидъ, это происходитъ отъ ветхости его огромнаго лица: все оно въ скважинахъ, углубленіяхъ, исчерченныхъ тнью, движутся тни — ни минуты не остается въ поко лицо: сфинксово каменное лицо, все дрожитъ отъ ежеминутно смняющихъ другъ друга душевныхъ движеній, 5500 лтъ онъ бросаетъ въ пространство мятежные токи какихъ-то душевныхъ, васъ потрясающихъ бурь, нервные токи душъ, ему одному понятныхъ, заряжаютъ васъ одному ему вдомымъ электричествомъ: весь электрическій, нервный воздушный Сфинксъ. Каменное его лицо, о, во сколько живй и моложе лицъ его окружающихъ пигмеевъ! Вспоминаю невольно разсказъ одного туриста о томъ, какъ слишкомъ онъ заглядлся въ темныя впадины сфинксовыхъ глазъ, и о томъ, какъ его, туриста того, предупреждали феллахи:

— ‘Нельзя безнаказанно глядть въ глаза божества.’

Есть одно, Меня поразившее преданіе: Наполеонъ отбилъ носъ Сфинксу ядромъ. Не оттого ли былъ брошенъ впослдствіи на каменный островъ завоеватель? Нельзя безнаказанно смущать покой божества…

Ослики наши быстро, быстро пересыпали ногами песокъ, шелестящій пескомъ проводникъ, весь бронзовый, едва поспвалъ за нами, голубоватымъ клочкомъ тумана мягко протягивалась его вуаль, впереди было кубовое пространство, кубовое пространство было и сзади — пространство, полное шороховъ, трепетовъ, мсячныхъ блесковъ, когда изъ-подъ ослиныхъ ногъ убжали назадъ тни Хеопсовой пирамиды, насъ охватили мсячныхъ блесковъ пространства. Мягкимъ блымъ туманомъ земля уходила изъ-подъ ногъ, мы вскачь поскакали по спуску — къ желтоватой простертой зм съ громадной, каменной человческой головою, змя оказалась туловищемъ божества, засыпанаго песками.

Это былъ Сфинксъ.!

Сфинксъ сидлъ въ котловин, поднимая нмую голову изъ грудъ вычерпаннаго песку- Этотъ песокъ образовывалъ вокругъ нчто въ род подковообразнаго вала, на валу шептались туристы, туристъ предъ туристомъ протягивалъ руку по направленію къ чудовищной голов, къ чудовищной голов протягивался не одинъ бронзовый палецъ. Слпитедьная магніевая вспышка не разъ разрывала пространства голубой ночи, серебряно-блый огонь начиналъ трепетать изъ-подъ каменной головы, казенная голова тогда смертельно блднла отъ наносимаго оскорбленія, превознесенная надъ пескомъ мимо глядла она черезъ головы глазющихъ кучекъ, т зажигали магній, чтобы и ночью хоть мелькомъ выпросить себ взоръ божества: превознесенная голова бросала неподвижные взоры свои не на нихъ: глухую она дозирала мглу восточнаго горизонта… И тамъ, тамъ, за глухой мглою восточнаго горизонта въ это время, быть можетъ, шумли ливанскіе кедры, можетъ быть, наливались розы Сарона, можетъ быть, раздавалось пніе великопостныхъ псалмовъ, за глухою мглой горизонта не такъ уже далеко Палестина поднимала свои цвтущіе, поросшіе макомъ, холмы. Е туда глядлъ Сфинксъ.

Въ образ выразима предльность: безпредльному выраженія нтъ, образы безпредльнаго были бы безъ-образны: они носили бы печать особаго безобразія, вовсе отличнаго отъ обычнаго безобразія, заключающагося въ смшанности. Безобразіе безпредльности выше самой красоты.

И таковъ Сфинксъ.

Какъ мн выразить, въ образ или жест обычной дйствительности въ дтств меня душившій кошмаръ? Какъ мн этотъ старинный кошмаръ для посторонняго человка изваять при помощи словеснаго сочетанья? ‘Какое-то ‘я’ вываливалось изъ какого-то ‘я’, разстояніе между двумя ‘я’ измряемо было милліонами километровъ’. Вотъ, пожалуй, точнйшая словесная формула къ пережитому мною: и гд тутъ образность? Между тмъ никакая образность не сумла бы выразить реальную полноту всего пережитаго мною. Но еще труднй изваять пережитое мной въ каменномъ изваяній: въ пирамид Хеопса встртилъ я родной тому откликъ. Но пирамида Хеопса — не образъ: она геометрически правильная фигура. Тамъ, гд кончается образный символизмъ, начинается символизмъ числового ряда, символизмъ сухой, ледяной, но это только извн: только льдомъ своей сухости отражаетъ такой символизмъ вс безумія личности, вс ея вулканическіе взрывы. Не то ли встрчаетъ насъ въ оанновомъ Откровеніи, не измряется ли тамъ Градъ Новый… въ квадратныхъ саженяхъ?)

Есть какое-то цломудріе въ покровеніи безумія геометрической формой, цломудренно треугольникъ Хеопса покрываетъ бшенство безпредльности, безконечность — конечна здсь.

Вотъ знаменитый психологъ, налившійся въ ресторан: и онъ — безобразенъ, безобразіе усугубится, если, завывъ, знаменитый психологъ вдругъ станетъ на четвереньки предъ изумленнымъ лакеемъ, дловито ему подавшимъ счетъ, усугубленное безобразіе остановится здсь на границ съ мерзостью. Если же, устремивъ очи гор, предъ многочисленной публикой съ кафедры, знаменитый психологъ огласитъ громкимъ воемъ стны аудиторіи, безобразіе учетверится: перейдетъ за черту… Ужасъ охватитъ насъ тогда: безобразіе будетъ ли тогда безобразіемъ? Если же знаменитый психологъ, отбезобразничавъ, старческимъ голосомъ намъ докторально заявитъ, что поступокъ его только экспериментъ надъ нашей душой, нужный ему для статистики реакціи на такой вотъ его поступокъ, и аудиторіи будутъ розданы статистическіе листки для заполненія ихъ своимъ впечатлніемъ, мы окончательно растеряемся: иные изъ насъ ощутятъ явное оскорбленіе, нанесенное имъ знаменитымъ психологомъ, а другіе, какъ знать? Задтые въ своихъ безымянныхъ, не передаваемыхъ чувствахъ, не наполнятъ ли они бредомъ отвтнымъ свои статистическіе листки: вой отвтитъ на вой. Посл эти листки напечатаетъ знаменитый психологъ, боле того, онъ ихъ снабдитъ комментаріемъ, комментарій же этотъ наглядно покажетъ читающей публик, сколько умалишенныхъ укрываютъ бредъ своего безумія подъ личиною здравости. Какъ тогда назвать поступокъ ученаго? Мерзостью, провокаціей, геніальнымъ предательствомъ? Во всякомъ случа мы почувствуемъ, что борьба не на животъ, а на смерть, возникнетъ между ученымъ и нами: или мы, или они должны будутъ распроститься со свободой и окончить дни въ психіатрической клиник.

Надъ чьей-то душой будетъ совершенъ террористическій актъ.

Вотъ такой террористическій актъ надъ современной душой человка произвелъ Египетъ, выбросивъ намъ изъ вковъ безумное изваяніе Сфинкса. Надъ пескомъ подымаетъ Сфинксъ окаянную свою голову, въ ней — усугубленное безобразіе, боле того: въ ней — безобразіе учетверенное, мало того: учетверенное безобразіе то нужно еще возвести въ энную степень, чтобы представить себ, что такое Сфинксъ. И поскольку энная степень безобразія за предлами человческихъ представленій, какъ и энная степень красоты, постольку Сфинксъ переходитъ вс человческія мры: онъ — отчетливо воплощенная безмрность, и ужасно, что безмрность эта вложена въ человкоподобный образъ: во-ображена — воображена. Чье-то воображеніе сочетало все то съ человкомъ: какое-то чуждое ‘я’ столь явно засквозило въ человческомъ ‘я’, и, взглянувши на чуждое выраженье сфинксовой головы, мы начинаемъ чувствовать, какъ срывается въ насъ дно человческой личности: и само въ себя въ насъ проваливается ‘я’: здсь — окаянство, здсь — мерзость, здсь — геніальная провокація, здсь на безмрномъ разбитъ символизмъ геометрическихъ фигуръ: какъ будто бы на хеопсовомъ треугольник намтилось вдругъ лицо, какъ будто бы то лицо стало образомъ и подобіемъ лицъ человческихъ, какъ будто бы прародимый хаосъ мгновенно предсталъ передъ нами посл многомилліоннаго бгства человческихъ поколній отъ его чудовищныхъ странъ: мы убгали отъ прародимаго ужаса и тогда, когда были комочками слизи, дале убгали мы, ставши подобіемъ червей, а когда мы стали обезьянами, бездна легла между нами и прародимымъ.

И вотъ оно, прародимое, насъ настигло, заглянуло въ глаза сфинксовой головой, краснорчивая его нмота снова заговорила съ нами:

— Ты это знаешь, но ты этого не говоришь {Ты — Заратустра.}.

— Что, что?

— Ты и я — мы одно: то же, все то же: ты это знаешь, и я уличилъ тебя!

— Что я знаю?

Краснорчивая нмота!

Есть два Египта: есть Египетъ подпирамидныхъ мистерій, звздныхъ круговъ и золотого магическаго внца: сдобородая магическая тнь и теперь, вроятно, поднимается къ хеопсовой пирамид, и блистаетъ золотомъ металлическихъ розъ четырехголовый внецъ, и т головы: орлиная, львиная, человчья и бычья, четырехустный вопль откликается поздне въ четырехголосыхъ благовстіяхъ.

Есть и другой Египетъ: и объ этомъ Египт не узнаете вы въ письменахъ герметической мудрости, но тысячи статуй достаточно проклеймили его. Есть эіопское что-то въ египетскихъ древностяхъ. Черный дикарь поднимался не разъ съ юга къ Египту. И не разъ на ливійскихъ пескахъ разливались эіопскія полчища. Эіопъ наложилъ на египетскихъ древностяхъ свои злыя песьи печати.

То не спроста: вчно печать утонченнйшихъ думъ переходитъ предлъ утонченности, запредльное ихъ выраженіе принимаетъ личину варварства, личина же приростаетъ къ лицу. Геніальная мысль порождаетъ чудачество, а чудачество вырождается въ идіотство.

Мы не знаемъ примитивнаго человка: и нигд нтъ подлинныхъ дикарей. Слишкомъ часто дикарь оказывался обломкомъ геніальнаго прошлаго (феллахъ разительный тому современный примръ). То же видимъ мы въ памятникахъ искусства: стилизованная линія утонченнйшаго искусства легко переходитъ грань, отдляющую ее отъ наивной линіи примитивнаго варварства. Наша эпоха намъ показывала не разъ такое. оборотничество. Простодушный эпосъ Гомера превратила исторія въ декадентскую эпопею, декадентъ Гольберъ Гентъ подражалъ будто бы наивнйшимъ дорафаэлевскимъ фрескамъ. Удивительно ли соотвтствіе стилизованныхъ культуръ, стилизованнымъ косякамъ орнаментальной линіи? Это знакъ того, что культура перешла ей отмченный предлъ, такъ предльныя формы культуры становились формами безпредльными: безпредльность есть хаосъ: и варварство — въ хаос. Многоуміе тогда превращается въ безуміе, безуміе переходитъ въ идіотизмъ. Приведенный мной примръ съ кафедры взреввшаго изслдователя, есть наглядная модель сочетанія тонкости съ идіотствомъ. Сочетаніе то поражаетъ насъ въ умирающемъ Египт. Повальное идіотство нкогда здсь пропылавшихъ культуръ открываетъ вдругъ бездну безумій и въ прохожемъ феллах и въ изваянной стату песьеголоваго человчка. Песью голову позднйшаго идіотства египтянинъ надлъ на себя, вотъ почему и снится вамъ песья голова на феллах.

Вотъ такимъ-то безуміемъ сперва поражаетъ Сфинксъ: есть въ Сфинкс что-то на первый взглядъ эіопское, будто курносая, безносая эіопская голова смотритъ дико и злобно громадными впадинами, каменная голова выражаетъ безсмысліе въ осознаніи какого-то глубочайшаго смысла, ей утеряннаго давно: предлагаетъ безсмысленно свои загадки и тайны. И предметы проваливаются вокругъ, и темнетъ взоръ, и вываливается разумъ. Не уходите, постойте: если вы теперь торопливо покинете Сфинкса, мстительно за вами погонится его тнь, и въ далекомъ сверномъ шелест блоствольныхъ березокъ будетъ слышаться вамъ настигающій шелестъ безсмыслія, на безоблачномъ неб протянется удлиненная сфинксова тнь.

— Что, что, что?

— Это я — прародимый!…

Есть глубокая связь пресыщенья съ суевріемъ, съ безуміемъ, суеврнйшимъ становится пресыщенный, есть такая черта пресыщенья въ эіопской каменной голов, есть жестъ зареввшаго съ кафедры профессора психологіи…

Отчего вы чудите?

Мн скучно: я хочу необычнаго.

Вроятно, такъ не одинъ пресыщенный египтянинъ убгалъ изъ дворцовъ въ черные ряды эіоповъ, надвалъ отъ скуки шутовскую псиную голову. Оттого-то такая тоска глядитъ на васъ изъ очей песьеголоваго чорта, песьеголовый чортъ — переряженный египтянинъ. Та черта безумнаго пресыщенья явственно выступаетъ изъ эіопской сфинксовой головы. Ни съ мста — въ неб тронется мсяцъ, передвинется тнь: страшное лица выраженье перестанетъ кидаться, подбираясь у губъ въ улыбку презрительной пресыщенности. На васъ тогда не обрушится Сфинксъ, онъ уйдетъ самъ въ себя, самъ себ загадаетъ загадки и тайны. И испуганный тайной, испугается, вроятно, и васъ, задрожитъ передъ малымъ ребенкомъ, ужаснется песчинк. Умягчится каменное лицо.

Есть забитые, робкіе люди: страданіе ихъ заставило пережить не только вс ужасы, но и вс просвтленности посл ужасовъ. Переживши все то, они навкъ остались напуганными. Но со Сфинксомъ происходитъ нчто совершенно обратное. Испугъ зажигаетъ и бури трагедій и бшенствъ на его вдругъ помолодвшемъ лиц. Сфинксъ убгаетъ отъ васъ, будто измученный горемъ, вы взволнованно гонитесь за нимъ по пятамъ: нагоняете — видите, вновь переходите за черту, вновь предлы васъ окружаютъ, на предл предловъ — человкообразное страдающее божество, какъ герой стоитъ передъ вами, а изъ каменныхъ впадинъ будто падаютъ слезы. Сфинксъ, очевидно, сбсился, перешедши черту, отдляющую человка отъ звря, озврвъ, ужаснулся, но страданіемъ пересилилъ онъ ужасъ.

И страданіе просвтлило его: въ немъ теперь прозвучалъ голосъ иного Египта: къ нему, вроятно, теперь подошла сдобородая тнь, разршить загадку и тайну. И не видно надъ Сфинксомъ, блистаютъ ли розетки лучей четырехголоваго внца, четырехголовый внецъ, голосъ четырехустыхъ благовстій на немъ ноетъ, вопіетъ, взываетъ, глаголетъ. Кажется намъ, будто Сфинксъ полетлъ черезъ время, тяжкіе грузы съ него свалились въ прошедшія времена, вс т во впадинахъ мягко лежавшія тни завуалили нжно просвтленное это лицо, успокоенно смотритъ на васъ луны бирюзоватымъ налетомъ, неземные глаза исполнились нгой, томно темнясь легкой грустью о земномъ, прожитомъ. Онъ останется въ памяти вашей ангеломъ.

Тайны путей, культуръ и послднихъ судебъ человчества, чудесно переходящіе другъ въ друга, во взор сфинксовой головы отпечатллись единовременно: эіопское идіотское лица выраженье съ небесной истомой и нгой сочетались въ ихъ таинственно связующей грусти, и безносая, дикая, окаянная голова есть воистину голова крылатаго ангела, съ пресыщеніемъ сочеталось здсь острое любопытство, быстрота съ окаменлой мертвенностью ушатаго, головного убора, отъ котораго праздно такъ отвалились куски, бремя безумное лтъ углубило лица кривыя облуплины, чтобы нын младенческая улыбка заиграла весело на тысячелтнемъ лиц.

Боле получаса я въ песк просидлъ передъ Сфинксомъ, вмст съ нимъ преодолвалъ тернистые круги какого-то вчнаго, искони вдомаго пути. Зврь, трупъ, эіопъ, титанъ, ангелъ изъ облупленнаго лица на меня смотрли по очереди, но и зврь, и трупъ, и титанъ, и ангелъ единовременно были даны въ томъ лиц, зврь, трупъ, титанъ, ангелъ образовали кругъ его головы, изъ котораго просунулось прародимое время: прародимое время просунулось мн шептать все о томъ, что его, времени, больше уже не будетъ, что оно, время, отнын и альфа, и омега. Все то было загадано въ Сфинкс единовременно, и развертывая во времени т обрывки сфинксоваго безсмыслія, мн осмысливались мгновенно и пути, и послднія судьбы: этотъ смыслъ пролеталъ вихремъ, пролетвъ, ускользалъ.

Грустно уставилось на меня лицо тысячелтняго Сфинкса, Голосъ все тотъ же недошептывалъ начала давно забытыхъ словъ…

— Что, что, что?!

— Ты знаешь? Ты помнишь?

— Да, я знаю, я помню… Что?

Ослпленные и оглушенные Сфинксомъ, мы прошли отъ него къ такъ называемому храму Сфинкса, къ этому храму приходится опускаться внизъ, везд громадные граниты необыкновенно прочной кладки, у входа, сбгающаго внизъ, ярко луной освщенный феллахъ, пройдя внизъ, попадаешь въ просторную, теобразную комнату: плиты, плиты и плиты, потолокъ находится на уровн пустыннаго грунта, но потолка нтъ: небо, звзды и мсяцъ, и феллахи, сверху стоящіе,— таинственные феллахи въ тняхъ и въ блеск, сбоку коридоръ, ведущій въ гранитныя ниши. Нтъ указаній на то, какую роль игралъ этотъ храмъ, многіе относятъ его постройку къ допирамидному времени.

Снова на осликахъ. Снова рысью перескаемъ пески — къ храму пирамидъ: храмъ пирамидъ — известковыя развалины, луной блющія.

Дале…

Пыльные, едва мы передвигаемъ ноги, едва поспваемъ къ послднему трамваю, убгающему въ Каиръ (уже почти полночь — по случаю лунныхъ ночей есть сегодня ночью трамвай).

Но едва въ изнеможеніи бросаюсь я на сиднье, и едва, гудя, слетаетъ съ мста трамвай, какъ приходится уступить мсто вздыхающей русской: уступаю мсто, задняя площадка набита людомъ, приходится въ легчайшей моей накидк пробираться на переднюю площадку, чтобы боле часу ежиться подъ напоромъ вдругъ оледенвшаго втра.

Бшено жужжащій трамвай перескаетъ пустую равнину, о, какая лучистая, ледяная ночь!… Вотъ — Каиръ.

Снова пересаживаемся мы, и опять ледяная ночь меня кусаетъ изъ-подъ складокъ накидки. Мы теперь съ одного конца на другой перескаемъ Каиръ.

Въ два часа ночи возвращаемся мы въ непривтный отельчикъ: завтра перезжаемъ мы въ боле уютное помщеніе.

Восхожденіе на пирамиду.

Мы посмотрли на рябоватый бокъ пирамиды. Солнце стояло низко. Лучи обливали убгающее ребро матовой желтизной. Сегодня намъ предстояло осилить эту многоступенчатую громадину. Насъ окружали бронзовыя кучки феллаховъ: он стрекотали и жужжали вокругъ насъ, свою свободу отъ нихъ ршили мы твердо оборонять. Справа, сзади и слва начиналась аттака бронзовыхъ кучекъ: мн казалось, что объявили войну намъ жители пирамидъ, охраняя ревниво свои пустыя владнія. Еще издали я принимался ихъ заврять: сегодня де не. станемъ мы подниматься, завтра же оды поднимемся въ сопровожденіи не мене ста человкъ. Увренье не дйствовало: бронзовыя кучки неотступно слдовали за нами.

Мы старались зайти съ того боку, гд не было ни туристовъ, ни бронзовыхъ дьяволовъ. Хитрость наша не удалась: едва-едва обогнули мы незамтно ребро пирамиды, но изъ-за ребра вслдъ за нами просунулась что-то намъ стрекотавшая голова, къ намъ уже выюркнулъ проворный феллахъ, тнь его протянулась за нами, ломаясь на рябовато-желтыхъ массивахъ, за нимъ выюркнулъ другой, третій, четвертый. Дико опять вокругъ заметались черные вьюны. Въ умыселъ нашъ, очевидно, проникли они, образуя вокругъ насъ сть организованнаго шпіонства. Совершенно безрезультатно заманеврировали мы, записали круги вокругъ хеопсовой пирамиды, стрекотавшія кучки феллаховъ записали круги вокругъ насъ.

Вотъ, наконецъ, мы удобную улучили минуту: кучки феллаховъ насъ потеряли изъ виду, вверхъ начали мы карабкаться, будто воры, не было въ этомъ карабкань ничего торжественнаго: и мы вовсе не думали, что одолваемъ вка, только о томъ мы и думали, чтобы насъ не замтилъ кто-нибудь изъ надодливыхъ дьяволовъ, отъ надодливыхъ дьяволовъ мы теперь улепетывали въ многомассивную вышину. Это была игра въ кошки мышки. О пирамид забыли мы въ ту минуту, старательно преодолвая за, ступенью ступень: нельзя сказать, чтобы восхожденіе было удобно, это было вовсе не восхожденье, а вспрыгиванье, небольшимъ событіемъ казалось преодолніе каждой ступени, ничего мы не видали вокругъ, ни на что назадъ не оглядывались: три ступени только и видли мы: ту, на которую только что стали, ту, на которой стояли передъ тмъ, ту, на которую должны были вспрыгнуть, солнце стояло низко, все же обливало насъ жаромъ оно, мы покрылись испариной, оступалась нога. Такъ около пятнадцати ступеней благополучно осилили мы: именно не прошли, но осилили, и уже на пятнадцатой ступени сказалась усталость. Внизъ тогда поглядли и намъ показалось, что мы — такъ высоко, поглядли вверхъ — многомассивная высь отсюда была, по крайней мр, въ десять разъ выше, чмъ у самаго подножія.

Снизу замтили насъ: намъ казалось, что насъ поймали съ поличнымъ, и проклятый чернохитонникъ съ крикомъ запрыгалъ намъ вдогонку, я кричалъ, я ругался, я топалъ ногами, я почувствовалъ полное безсиліе свое передъ нимъ, онъ показался мн жителемъ пирамиды, я — случайно застигнутымъ въ его обители воромъ, насъ поймавшій чернохитонникъ кротко сталъ уврять, что никоимъ образомъ безъ себя выше насъ не пуститъ, и что вотъ сейчасъ онъ позоветъ къ намъ своихъ сотоварищей, что вс вмст тогда мы запрыгаемъ вверхъ. Вспомнивъ же время, безрезультатно потраченное на маневры, я ршительно заявилъ жителю желтоватыхъ этихъ пространствъ, что спущу его. внизъ изъ его владній, если тотчасъ же онъ добровольно насъ не покинетъ самъ, съ крикомъ вцпился въ меня тогда пирамидный житель, намреваясь сорвать внизъ и позорно пихать обратно, пронзительнымъ голосомъ онъ насъ сталъ заврять, что мы безъ него разобьемся, что головы наши разлетятся, какъ глиняные горшки. Борьба началась не на шутку, межъ нами и нападающимъ жителемъ пирамиды. На помощь жъ, нему теперь снизу прыгала, руками размахивающая кучка, приближались трескучіе, мерзкіе голоса. Я окинулъ громадину рябоватаго бока: я почувствовалъ себя затеряннымъ, городового не было здсь. О, если бы здсь былъ городовой!

Все свое писательское краснорчіе призвалъ я къ себ на помощь: въ рчи, обращенной къ жителямъ пирамидъ, я описывалъ величіе развернутой предъ нами картины и доказывалъ, что истинный джентльмэнъ чувствуетъ въ такіе минуты потребность въ уединеніи и тишин, что когда я вернусь къ новымъ знакомцамъ съ вершины, моихъ новыхъ знакомцевъ ожидаетъ великолпный бакшишъ. Можете себ представить: они отвтили мн, что великолпный бакшишъ, разумется, за ними, при условіи, однако, чтобы была сохранена драгоцнная моя жизнь, которая теперь, будто бы на волосокъ отъ гибели, великолпный бакшишъ ускользнетъ отъ нихъ, если я оборвусь. Я замолчалъ: на меня глядли сорокъ всовъ и съ десятокъ бронзовыхъ парней, и десятокъ бронзовыхъ парней первсилъ четыре десятка вковъ.

Хладнокровіе насъ покинуло, мы заявили феллахамъ, что намъ присутствіе ихъ нестерпимо, ибо имъ окончательно чуждо переживаніе культурнаго джентльмэна и лэди, не безъ основанія отвтили мн жители пирамидъ, что не такъ вели себя вс культурные джентльмэны и лэди на пирамид. Въ негодованіи намъ пришлось слзать съ пирамиды (уступить я изъ принципа не хотлъ), въ негодованіи послдовали за нами наши бронзовые тлохранители.

Мы спустились, осыпая другъ друга упреками, мы поглядывали съ презрніемъ на феллаховъ, эти послдніе съ презрніемъ поглядывали на насъ, ш были мы уличены въ позорномъ (поступк, для нихъ стало окончательно ясно, что я хотлъ переступить ихъ владніе, не внеся таможенной подати, я же негодовалъ на то, что сорокъ вковъ заслонила мн подъ носомъ у меня размахавшаяся рука. Насъ притащили къ какой-то въ пескахъ пріютившейся будк, тамъ засдала любезная хаха, въ нарочито-чистой фесочк, прелюбезно попросила любезная хаха отъ насъ росписки: мы должны были заявить, что за жизнь нашу администрація пирамидъ снимаетъ отвтственность, тогда получаемъ мы право одни подняться на пирамиду. Солнце сло уже: было поздно, — доводы хахи невольно подйствовали на насъ.

Все же итти ватагой не хотли мы вовсе, а ватага продолжала держать насъ въ плну, мы тогда отправились къ феллашскому шейху, его назначеніе — слдить за поступками безсовстныхъ проводниковъ (ватага феллаховъ оказалась здсь стройно организованной). Почтенный шейхъ дловито выслушалъ заявленія той и другой стороны, онъ самъ выбралъ намъ единственнаго феллаха, этотъ феллахъ долженъ былъ служить нашимъ проводникомъ. Но едва отошли мы отъ шейха, какъ единственный нашъ проводникъ себ выбралъ товарища, тотчасъ же появился и товарищъ товарища, независимо отъ насъ мгновенно была мобилизирована и вся черная кучка, подобострастно она бросалась передвигать наши ноги.

Послднія средства борьбы были истощены: и мы боле не противились.!

Пирамидный житель ухватился за мою правую руку, а другой пирамидный житель, что есть мочи, рванулъ мою лвую руку, третій чуть не уперся въ спину мн головой, то же продлали съ моею женой, четвертый, пятый, шестой.

И — хопъ, хопъ, хопъ: загалопировали.

Дружнымъ галопомъ влетли мы на крутой пирамидный бокъ, сбоку гд-то крылатый рвался хитонъ галопировавшаго феллаха, прижимавшаго къ груди глиняный кувшинчикъ съ водой, дружнымъ галопомъ мчался мальчишка съ кофейникомъ. Хопъ, хопъ, хопъ — въ необорную вышину!…

Дружнымъ галопомъ мы покинули землю: я почувствовалъ себя безвозвратно потеряннымъ для нея: куда мы неслись? Ступень за ступенью пролетала подъ нами, за ступенью отваливалась ступень. Всюду желтыя заулыбались пространства, будто то была мн невдомая планета, на которую впервые ступала человческая нога, я уже по опыту зналъ, что скоро мы потеряемся вовсе изъ виду для стоящихъ внизу (сумерки начинались уже): кучкою пепла разотремся мы на пирамидномъ боку.

Тихія, странныя, многоуступчатыя пространства, сверху и снизу уходили они отъ насъ въ пепельную мертвизну. Сердце колотилось сильне, все сильне: духъ захватывало, оступалась нога, и когда оступалась нога, грудью я проникалъ къ желтоватымъ массивамъ: и разрывчатое, человческое сердце колотилось сильнй въ равнодушный каменный бокъ. Тщетно, я вырывался изъ бронзовой десницы феллаха: пирамидный житель продолжаетъ жестоко вскидывать меня вверхъ: хопъ, хопъ, хопъ — галопировали феллахи, хопъ, хопъ, хопъ — галопировали и мы.

Вверхъ, вверхъ, вверхъ изступленно и круто подскакивала людская кучка, внизъ, внизъ, внизъ подъ ноги пролеталъ за массивомъ массивъ. Подъ конецъ перестали мы видть рябыя пространства пирамиднаго бока. Подъ конецъ перестали и вовсе мы что-либо понимать, равнодушно, безцльно и безконечно мы бросались на прямые каменные углы, скоро стало казаться мн, что я раскачиваюсь на мст, а облупленные массивы беззвучно обваливаются подо мной изъ пепельной нависающей глубины, и облупленные массивы нмо рушились въ бездну, нмо отваливались отъ прикоснувшейся къ нимъ ноги, праздно падали изъ пустого пространства въ пустое пространство, откуда убжала бывшая здсь когда-то земля, ребро пирамиднаго бока изогнулось дугою, мы очутились на огромномъ желтомъ въ пространств висящемъ шар.

Пустынный шаръ въ пустой пустын,

Какъ дьявола раздуміе,

Вислъ всегда, виситъ донын —

Безуміе, безуміе! ¹).

¹) Гиппіусъ.

Что-то похожее на морскую болзнь явственно такъ я испыталъ на мгновенье: наши прыжки производили дйствіе мертвой зыби. Опять затеребилъ я меня влекущихъ мучителей. И они на этотъ разъ вняли нашимъ мольбамъ.

Мы остановились: четверть пути осилили мы, проскакавъ всего только до сорока ступеней, мы застыли безмолвно на каменномъ выступ. И у насъ подъ ногами, сливаясь тлами, феллахи образовали тсный свой полукругъ. Ниже ихъ простерлась ступенчатая бездна, загибаясь въ мглу сумерокъ — тамъ, тамъ, надъ головой она опять загибалась. Ни конца, ни начала не предвидлось этимъ путямъ: срая, тусклая безконечность и середина безъ продолженій, казалось, что пирамидная грань образуетъ окружность, мы же къ той грани едва-едва прилпились изъ воздуха, движеніе, грань оторвется — безуміе позатопить сознанье, выдавая земнымъ созданьямъ наши раздробленныя тла у подножія пирамидъ.

Въ сумеркахъ, видли мы, на земл копошились люди: странно они казались отъ насъ отдленными неодолимой чертой, и мы перестали понимать, какъ могли сюда мы попасть? Неужели насъ сюда привела только быстрая галопада? Здсь мы были уже за чертой на продолженіи какого-то безконечнаго и въ жизни непереживаемаго пути: преодолвали пространство и возвращались къ чему-то, намъ казалось — впереди лежатъ ступеней милліарды, и — какъ осилить милліарды тхъ ступеней? Здсь на каменномъ, тускломъ, круто къ земл бгущемъ пространств, вдругъ сроднились мы, какъ-то съ тсно насъ обступившею кучкой феллаховъ: это врно роднила насъ сиротливость. Будь я одинъ, мн наврное, показалось бы, что какое-то ‘я’ вышло изъ какого-то ‘я’ и не могло возвратиться, и предметы, наврное, сошли бы съ своихъ мстъ.

Не усплъ я отдаться наплыву переживаній: кучка феллаховъ потащила снова насъ вверхъ, началась опять безумная галопада: за мои правую и лвую руку ухватилось по пирамидному жителю, третій опять уперся въ спину мн головой. Сбоку гд-то крылатый рвался хитонъ подпрыгивающаго феллаха, прижимавшаго къ груди глиняный кувшинчикъ съ водой, дружнымъ галопомъ мчался мальчишка съ кофейникомъ. Хопъ, хопъ, хопъ — галопировали мы въ необорную вышину.

И опять остановка: на этотъ разъ передъ высченной площадкой, до площадки той поднимался Наполеонъ. Феллахъ длинную ко мн протянулъ свою руку за папиросой. ¹

— Половина пути пройдена!

Хопъ, хопъ, хопъ — загалопировали. Духъ захватывало, оступалась нога, безпокойное сердце билось, билось и билось, пролеталъ подъ ноги за массивомъ массивъ, когда равнодушно, безцльно, безконечно продолжали бросаться мы на прямые и каменные углы, мн казалось, что я раскачиваюсь на мст: что-то похожее на морскую болзнь явственно шевельнулось вновь.

Галопировали…

Жену мою остановили внезапно: съ ней случилась для многихъ обычная пирамидная дурнота, мы склонились у каменнаго массива, приблизительно на высот ста двадцати ступеней. Признаюсь, въ ту минуту, когда закрывалъ я собой отъ жены тоскливую глубину, мн туда самому захотлось стремительно оборваться, не осиливъ препятствій, потому что какое-то ‘я’ вышло, наконецъ, изъ какого-то ‘я’. Но проворный феллахъ быстро началъ меня успокаивать.

— Ничего, ничего: лэди сейчасъ оправится, неужели вы думаете, что этого не бываетъ, особенно съ лэди?

Такъ говоря, онъ водой изъ глинянаго кувшинчика жен моей омочилъ виски, онъ смочилъ ей и руки. Но меня охватило что-то въ род испуга: какъ мы спустимся?

Жена оправилась быстро. Мы уже вновь загалопировали въ вышину. И по мр того, какъ мы приближались къ вершин, пропадало то чувство необычности, которое мы стали испытывать съ первой четверти пирамиды. Сумерки этому помогали отчасти. Чувство мистическаго головокруженья (реальнаго головокруженья не испытывалъ я) смнилось обычнымъ паосомъ высоты, хорошо извстнымъ тому, кто хотя бы разъ поднимался къ горнымъ вершинамъ: и была ли высота пирамиды дйствительной высотой? Совершенно пропала чрезмрность Хеопсовой пирамиды, едва на ея вершину ступила нога, обнаружилось, прежде всего, что пирамида не шаръ, во-вторыхъ, обнаружилось, что она стоить на земл, разстояніе отъ подножія до вершины какъ-то скрылось до чрезвычайности. Глупый шесть высился на пирамидной площадк, онъ обозначалъ вершины дйствительную высоту. Дружно гаркнули отсюда феллахи, дружно протянули руки за бакшишемъ.

Намъ не хотлось сходить. Долго мы глядли въ пространство. Рядомъ съ нами, застывшій феллахъ протянулъ руку вдаль:

— Все пустыня, пустыня: полтора мсяца нужно, чтобы ее пересчь, хотя бы вотъ въ томъ направленіи.

— Вы бывали тамъ?

И пока намъ варили кофе, мы смотрли въ пустыню подъ дружелюбную феллашскую воркотню.

Ночь уже быстро спускалась на землю. Въ темнот не видали мы вовсе и ближайшихъ ступеней. Многократно насъ запросто со ступеней снимали феллахи.

Спускъ оказался и быстре, и проще подъема: не было въ немъ ничего захватывающаго.

Наконецъ, вновь стояли мы на земл. Къ изумленію нашему и вовсе не сказалась усталость.

Вечеромъ мы уютно сидли въ пестренькой нашей комнатк (только что мы сняли ее). Каиръ гремлъ за окномъ. За стаканомъ вина вспоминали нашихъ московскихъ друзей. Было тихо такъ и уютно. Въ этой простой, незатйливой обстановк просто не врилось намъ, что за какихъ-нибудь два часа мы преодолвали громадину пирамиднаго бока. То, гд м)ы были, теперь отстояло отъ насъ за милліоны верстъ. Только усталость въ ногахъ напоминала о восхожденіи. Точно на мигъ забылись мы послобденнымъ сномъ, точно во сн совершили мы какое-то астральное путешествіе: мигъ — и проснулись, и уже черезъ минуту вернулись къ тысячамъ маленькихъ мелочей, заслонившихъ невроятность.

За стной симпатичная наша хозяйка, мадамъ Пешъ, весело наигрывала вальсъ изъ ‘Веселой вдовы’ — наигрывала все то, что симпатичныя комнатныя хозяйки разыгрываютъ въ Москв, Петербург, Париж и Лондон. Мы же усталые, тихіе продолжали болтать о маленькихъ мелочахъ.

Это было въ жаркій, мартовскій четвергъ.

Около Мемфиса.

Еще было раннее утро. Каирская мостовая еще только что разгоралась. Улица Касръ-ель-Нилъ едва начинала напрягать свой къ полудню долженствующій разразиться грохотъ. Еще не былъ великъ потокъ фаэтоновъ, автомобилей, трамваевъ, касокъ, вуалей, фесокъ, тюрбановъ. Мы уже приготовились въ путь, захватили съ собой плащи и свертокъ състныхъ припасовъ.

Около ‘Savoy-Htel’ толпилась любопытная публика, стоялъ у подъзда великолпный автомобиль. Метръ-д’отель, сверкая близной перекрахмаленнаго блья, во фрак стоялъ на подъзд, весь скромное достоинство: провожали въ Александрію одну изъ многихъ, въ Каир гостящихъ, коронованныхъ особъ.

Вотъ мы уже на вокзал: не такъ-то легко пересчь это пестрое столпотворенье,— и что такое? Деревянные помосты, парадное, красное всюду сукно, да блокисейныя дамы, проваливающіяся въ шляпахъ и спрятанныя за кустами цвтовъ: т цвты — не кусты: то букеты, приготовленные для коронованной особы.

Дальше-дальше.

Мы уже въ позд: мы несемся въ сторону, противоположную Александріи, эта желзнодорожная линія убгаетъ въ верхній Египетъ. На этомъ пути слдуютъ одинъ за другимъ примчательные для туриста пункты: Бедрехемъ, куда слдуемъ мы, и гд открывается Мемфисъ и дальнія пирамиды, дале тамъ слдуетъ Васта съ втвью въ Фаюміэ и къ Меридову озеру, дале слдуетъ Ассіу, Луксоръ (развалины ивъ и карнакскій храмъ въ ихъ окрестностяхъ), дале слдуетъ Ассуанъ, дале — Вади-Хадфа, дале убгаетъ въ Суданъ желзнодорожная линія, оканчиваясь въ Хартум. Предо мною въ воображеніи къ югу развертывается лента древнихъ египетскихъ чудесъ: Серапеумъ, который мы увидимъ сегодня, группы саккарійскихъ пирамидъ и пирамиды Абушира, лабиринтъ и пирамиды Меридова озера, Карнакъ, стовратныя ивы, Рамессеумъ, колоссы Мемнона, Элефактида, Пилакъ, Дакке, островъ Филэ, изсченные въ храм колоссы у Ибсамбула. Такъ предо мною протянута лента на югъ бгущихъ чудесъ: но нын я не могу углубиться въ верхній Египетъ, да и помимо всего останавливаетъ меня вспышка чумы между Луксоромъ и Ассуаномъ.

Зеленыя плодородныя поля смняются пальмовымъ лсомъ, совершенно безгннымъ, громадныя пальмы закрываютъ справа и слва кругозоръ. Исчезаютъ людскія селенья, скрытыя строемъ винтообразно исчерченныхъ стволовъ, пальмы то гордо возносятся, отстоя другъ отъ друга на извстномъ пространств, то выростаюгь изъ земли пучками вверхъ расходящихся стволовъ, многіе стволы кверху верообразно расходятся. И вотъ станція Бедрехемъ.

Мы сходимъ.

Поражаетъ порядокъ и стройность въ выбор осликовъ и проводниковъ, нтъ на васъ нападающихъ толпъ феллаховъ. Мы поступаемъ въ вдніе шейха, шейхъ самъ выбираетъ намъ осликовъ, онъ же договаривается съ нами о цнахъ. Наконецъ, намъ данъ проводникъ и осдланы ослики, солнце палитъ уже нестерпимо: въ путь, въ путь. Много часовъ намъ придется сегодня трусить по пустын…

Весело мы проскакиваемъ по деревн, весело мы оглядываемся по сторонамъ: здсь уже нтъ ничего европейскаго, и охватываетъ насъ подлинный современный туземный Египетъ. Малая кучка туристовъ со станціи разсыпается на осликахъ во вс четыре стороны горизонта. Мы одни въ толп толкающихъ другъ друга туземцевъ: справа и слва срыя, гладкія земляныя стны, точно срыя стны разрытыхъ холмовъ, стны эти иногда безоконныя, мрачно зіяютъ здсь и тамъ грязныя жерла дверныхъ отверстій, пыль, грязь, солома, насъ толкающія феллахини, закачались у нихъ на плечахъ громадные срые кувшины, всюду видишь людей, грызущихъ толстыя свои трости, это трости освжительнаго сахарнаго тростника, одновременно служащія и дорожными посохами, и освжительнымъ напиткомъ, ножичкомъ въ дорог феллахъ срзаетъ сочный кусочекъ трости и посасываетъ его.

Весело іы минуемъ деревню, высокая и совершенно безтнная стна пальмоваго лса придвигается къ намъ вплотную. Мы уже среди частыхъ стволовъ: но солнце продолжаетъ бросать на насъ сверху свою стремительную слпительность. Здсь, тамъ почва изрыта, она напоминаетъ мсто нкогда выкорчеваннаго города: если бы срубить лсъ, почва явила бы здсь громадныя впадины, нкогда занятыя стнами и фундаментами домовъ, но ни стнъ, ни случайно оставшагося камня не встртите вы. Эти-то ряды ямъ отовсюду поднимаютъ подъ небо свои тонкіе мачтовые стволы. Проводникъ насъ останавливаетъ:

— Мемфисъ…

— Этотъ пустырь?

— Да, больше ничего не осталось отъ Мемфиса…

Нтъ, остались лишь дв поверженныя колоссальныя статуи Рамзеса II-го, передъ двумя колоссами послдовательно останавливаются ослики.

Первая статуя розоваго гранита, у ней перешиблены ноги, громадная каменная, отбитая корона лежитъ на земл около головы. Судя по форм, это корона верхняго Египта {Блая высокая корона верхняго Египта отличается отъ красной вырзанной спереди короны нижняго Египта: фараонъ носилъ то ту, то другую корону.}. Статуя поражаетъ разв что своими внушительными размрами, посл художественныхъ перловъ каирскаго музея древностей, посл изумительнаго сфинкса, подробно на ней какъ-то не хочется останавливаться: насколько благороднй, величественнй подлинное лицо этого фараона, выставленнаго въ томъ же музе. Самъ Рамзесъ II-ой былъ прекрасне обоихъ своихъ колоссовъ. Время пощадило черты его лица, едва ли не боле, чмъ камень изображенія.

Несравненно огромне второй срый известковый колоссъ, открытый въ 1820 году, на его правомъ плеч изваяно фараоново имя. Недалеко отъ этого колосса нкогда былъ мемфисскій центръ, обнесенный блой стною, тутъ же былъ и храмъ Фта.

Дале, дале…

Мы вызжаемъ изъ лса: благоуханныя зеленющія пространства, пряный запахъ дурманить, изъ пустыни проносится втерокъ, всюду на поляхъ разбросаны буйволы, всюду на поляхъ темносиніе, черные подрясники работающихъ феллаховъ. Черныя стны деревни Саккара огибаемъ мы: за ней нкогда находилось главное кладбище Мемфиса, здсь встрчаются гробницы IV и V династіи. Дале въ подбгающей къ Саккара пустын высятся дв группы пирамидъ (среди нихъ пирамиды Пени I и Пени И)..

Невыразимое пространство песковъ уже на насъ набжало, м!ы демъ по самому краю пустыни, зеленютъ сзади поля съ отбгающимъ вдаль уже пальмовымъ лсомъ и съ покинутой деревушкой, справа — тже принильскія зеленющія пространства. Слва — песчаная, холмами давящая и мелко втромъ исчерченная зыбь, впереди сверная группа пирамидъ Савкары: вонъ пирамида Уны, а вотъ пирамида градусами. И туда-то мы движемся. Меня поражаетъ рзкая рукой человческой проведенная черта между пустыней и зеленымъ великолпіемъ, всюду лишь земляной валикъ вышиной не боле метра отдляетъ зеленющій хлопокъ отъ зыби песковъ. И какъ она здсь у зеленаго берега безопасна, пустыня: но углубись въ ея желтую, къ себ влекущую даль безъ проводника: заблютъ тамъ полузасыпанныя твои кости. Нтъ ничего легче, какъ углубиться въ пустыню, и съ зеленаго берега углубленье то — пріятное partie de plaisir: но углубись — и пріятное patrie de plaisir превращается въ муку.

Вспоминаю невольно военныя авантюры Камбиза въ этой обманчивой стран. Однажды персидское войско, въ поход на жителей страны Кушъ {Эіопія.}, не пройдя и четверти пути, побжало въ страх обратно еще до встрчи съ непріятелемъ: голодныя стаи персовъ здсь убивали по жребію десятаго въ войск для пропитанія. А другой разъ пятидесятитысячная армія персовъ закопалась въ пески, сбитая съ пути египетскими проводниками: изъ величаваго войска не вернулся ни одинъ персъ. Вотъ она — желтовато, песками, смется пустыня, углубись въ ея зовущую даль безъ проводника: скоро кости твои заблютъ въ пространств.

Мы прозжаемъ между двумя возвышающимися въ пустын плато, на одномъ плато пирамиды центра, на другомъ — пирамиды сверной группы, вс они несравненно ниже большихъ пирамидъ.

Пирамида Уны полузасыпана, и она невелика. Она прототипъ пирамидъ шестой династіи. Другая пирамида торчитъ изъ песковъ своими пятью громадными выступами, углы выступовъ округлены каменной розваленью, пирамида та вся будто осыпалась въ бг временъ.

Она считается однимъ изъ древнйшихъ памятниковъ Египта, вышила ея 61 метръ. ¹

Въ сдловин между обоими плато ведутся археологическія раскопки. Вонъ, вонъ вдали люди, засыпанные въ песк. Мой проводникъ спрашиваетъ меня о чемъ-то:

— Да, да,— отвчаю разсянно я.

И онъ бжитъ отъ меня куда-то въ песокъ. Тутъ только соображаю я, о чемъ спрашивалъ меня феллахъ: онъ мн предлагалъ пріобрсть мумію, за которой и побжалъ.

— Не надо, не надо,— кричу я издали.

Мы продолжаемъ углубляться въ пустыню.

Пирамида градусами проходить мимо насъ. Остановившись, смотримъ мы на ея желтовато-мертвое тло, по сравненію съ такой живой Хеопсовой пирамидой, пирамида эта — разложившійся трупъ: вообще саккарійскія и абуширcкія пирамиды производятъ издали впечатлніе высоко подъ небо насыпанныхъ песку кучъ, здсь, тамъ виднются эти многія кучки, издали глазъ ихъ едва-едва отличаетъ отъ песчанаго грунта.

Мы сходимъ съ осликовъ: ноги наши по щиколку убгаютъ въ жаркій песокъ, вотъ впереди выросли два срыхъ англичанина въ колоніальныхъ каскахъ, одинъ укрпляетъ фотографическій треножникъ среди кучи песка, тни ихъ на песк — коленкорово-черныя.

Дале.

Пирамида градусами осталась уже позади, издали сбоку блеснули воды абуширскаго озера. Впереди — песокъ. И вотъ мы уже у гробницы Акхутхотена. Эта гробница — ‘мастаба’, подъ землей она состоитъ изъ серіи комнатъ: подземный проходъ ведетъ въ четырехкодонный вестибюль и въ комнату те-образной формы, эта комната покрыта раскрашенными, слегка выпуклыми изображеніями. Всюду прямоугольныя чистыя плиты, всюду изысканная уютность и простота. Вестибюль простъ, форма колоннъ — четырехугольная.

Великолпна и многообразна форма египетскихъ колоннъ, есть колонны четырехугольныя, восьмиугольныя и даже шестнадцатиугольныя, и есть круглыя колонны, есть колонны лотосообразныя, представляющія собой нсколько вытянутыхъ и перевязанныхъ лотосовыхъ стеблей, оканчивающихся чашечками капители, иногда капитель изображала пальмовые листы, иногда — четыре въ противоположныя стороны глядящія головы, иногда по столбу колонны выдавалась изъ цльнаго камня изсченная фигура Озириса, чаще всего пестрою росписью покрыты были эти колонны, он и толще, и короче греческихъ.

Дома древняго Египта были весьма высоки, есть данныя полагать, что было не мало пятиэтажныхъ частныхъ построекъ, обычная форма ихъ — форма равнобокой трапеціи: они были украшены колоннами.

Цвта росписи ярки и веселы, эта роспись покрывала цвтной матовый грунта, преимущественно краски употреблялись слдующія: черная, блая, синяя, зеленая, желтая и коричневая. Цвта мужчинъ — кирпичнокрасный, и желтоватоблый — цвтъ женщинъ, перспектива — отсутствуетъ, голова обычно нарисована сбоку, глазъ — спереди, также изображалась спереди грудь, ноги опять изображены сбоку, фигуры имютъ рзко очерченный контуръ, контуръ — тотъ черенъ, если онъ отдляетъ дв одноцвтныхъ поверхности, то онъ — красный контуръ, предметы, находящіеся одинъ за другимъ, рисуются одинъ надъ другимъ…

Вся жизнь древняго Египта въ мельчайшихъ подробностямъ отпечатллась на стнной живописи, по ней достаточно можемъ мы судить о наряд, времяпрепровожденіи, играхъ, забавахъ, работахъ, ремеслахъ древняго Египта.

Съ восхищеніемъ постояли мы предъ стнной живописью, покрывающей те-образную комнатку гробницы Акхутхотепа. Вотъ сборъ папируса, а вотъ птичья охота, вотъ гимнастика и борьба. Вотъ событія жизни Акхутхотепа. Маленькія, едва, выпуклыя, человческія фигурки испестрили комнатку прелестнымъ орнаментомъ, состоящимъ изъ всевозможныхъ сплетеній стилизованныхъ животныхъ и человческихъ тлъ. Боле у насъ извстна фантастическая символика древне-египетской живописи, мене извстна эта прелестная едва барельефная роспись египетскаго быта, бытовыя сцены преобладаютъ надъ символическими. Вся эта живопись веселитъ глазъ. Вся гробница смется, здсь встрчаетъ васъ не убжище смерти, скорй это квартира молодоженовъ.

Вотъ мы снова въ пескахъ: мы приближаемся къ дому Маріетта, это крытое помщеніе въ пустын для туристовъ, располагающихся на столахъ со своею провизіей.,

Расположились и мы: часъ отдыха. Ослики наши отжевали свои порціи сна.

Дале…

Шаговъ четыреста по проваливающемуся песчаному грунту, и мы у гробницы Ти, сюда стоитъ зайти: гробница Ти считается наиболе прекрасной саккарійской гробницей. Надписи на гробниц величаютъ Ти завдующимъ всми работами фараоновъ, гробница относится къ времени половины 5-ой династіи. Спускаешься внизъ по убгающему въ песокъ ходу и попадаешь въ подземное пространство, окруженное колонками. Это пространство образуетъ правильный квадратъ, сверху — просвты. Дале проходишь въ коридорчикъ, ведущій справа въ небольшую комнатку (кажется, для жертвоприношеній), коридорчикъ продолжается во внутреннюю комнатку, изукрашенную цвтнымъ, едва на стн намтившимся барельефомъ, цвта красокъ здсь поражаютъ нжноблдными своими оттнками, поражаетъ рисунокъ виртуозной тонкостью работы.

У входа въ коридорчикъ три изображенія, нкогда здсь почившаго Ти. Во внутренней комнатк опять серіи бытовыхъ картинокъ: вотъ Ти съ женой, вотъ мастерскія издлій слоновой кости, вотъ Ти, присутствующій въ лодк на рыбной ловл, а вотъ и охота на гиппопотама.

Отсюда отправляемся мы въ Серапеумъ. Здсь находятся гробницы священныхъ быковъ, аписовъ. Первоначально Аписъ былъ посвященъ богу Фта, онъ являлся его символомъ, названіе быковъ аписами произошло отъ существительнаго апи (сперва гапи), что значитъ судья, впослдствіи культъ Озириса представлялъ его судьей подземнаго міра. Быкъ сталъ символомъ аписа Озириса, изъ египетскаго Озири-апи (или Озирапи) произошелъ греко-египетскій Сераписъ. Культъ Сераписа былъ введенъ Птоломеемъ. Храмъ Сераписа, возвышавшійся надъ ныншнимъ Серапеумомъ, являлся однимъ изъ средоточій языческаго міра, это было мсто, равное по святости Мекк или ерусалиму. Процессіи богомольцевъ ежедневно толпами приходили сюда со всхъ сторонъ. Говорятъ, что посл римскаго Капитолія храмъ Сераписа былъ великолпнйшимъ памятникомъ искусства. При храм находилась библіотека, состоящая изъ 300.000 томовъ. Въ царствованіе еодосія въ храм заперлась кучка врныхъ язычниковъ, одна изъ лучшихъ библіотекъ языческаго міра погибла.

Нын нельзя даже примтить стнъ первоначальнаго храма. Все засыпано здсь песками. Въ 1850 г. Маріэттъ совершенно случайно напалъ на единственный остатокъ великолпнаго храма, заключающійся въ подземныхъ гробницахъ аписовъ, эти гробницы состоятъ изъ разсянныхъ гробницъ временъ Рамзеса Второго, изъ маленькихъ катакомбъ боле поздняго времени и изъ большихъ катакомбъ времени Псамметиха -го.

Въ эти послднія мы и спустились.

Вслдъ за темнымъ феллахомъ мы прошли внизъ въ черное жерло, убгающее въ песокъ, жаръ раскаленныхъ песчинокъ захватилъ намъ дыханіе. У каждаго изъ насъ въ рук было по свч, а у проводника еще лента магнія. Въ нужныхъ мстахъ подземная чернота на минуту озарялась немигающимъ блымъ свтомъ, и снова потомъ упадалъ на насъ мракъ, потому что свчи тускло раздвигали пространство.!

Мы шли по широкому черному коридору до четырнадцати футовъ въ высоту, справа и слва разверзались громадныя ниши, дно которыхъ на боле, чмъ полусажень, находилось ниже уровня коридора, въ этихъ нишахъ стояли гранитныя аписовы гробницы, всхъ саркофаговъ можно было насчитать до двадцати пяти. На одномъ саркофаг намъ показали начертаніе Камбизова имени. Мрачно свтились изъ боковыхъ черныхъ пастей нишей красноватыя гробницы на коридоръ, когда далеко впередъ и назадъ кидалась магніева вспышка отъ пальцевъ феллаха.

Было душно и грозно: я былъ радъ, когда мы вышли наверхъ, подъ палящимъ зноемъ пустыни все же было намъ лучше, чмъ въ катакомбной, вызывающей одурь тни.

Отсюда предстояло намъ выбрать путь возвращенія. Двумя путями могли бы хать, одинъ путь — это обратный путь: часа два на осликахъ до Бедрехема, и дале: въ Бедрехем приходилось часъ еще ждать каирскаго позда, или прямо къ Гизеху пересчь пустыни рукавъ, врзавшійся въ нильскую полосу зелени. Путь послдній мы предпочли, намъ предстояло прохать часа три съ половиной въ пустыни подъ яростью нын съ зенита на насъ набросившагося солнца. Проводникъ покачалъ головой: поздку черезъ пустыню совершаютъ рано по утру, съ Гизеха, правда, сюда прізжаютъ, мало кто возвращается на Гизехъ, ярость солнца опасна въ пустын: молніеносно здсь опаляетъ сознанье блистающій лучами ударъ. Тмъ не мене, мы стояли за возвращеніе черезъ пустыню. Проводникъ отказался за нами слдовать. Къ осликамъ онъ приставилъ мальчишку и показалъ на рыжее впереди бгущее пространство песковъ: тамъ былъ нашъ путь.

Мы распрощались съ проводникомъ.

Ни о какой дорог, конечно, здсь нельзя было думать: никакой дороги проложить въ пустын нельзя, втры такую дорогу мгновенно желтыми закидаютъ холмами. Единственнымъ маякомъ намъ служили далекія верхушки пирамидъ Абушира. Къ нимъ мы и тронулись.

Жаръ душилъ, блисталъ и сушилъ со всхъ четырехъ сторонъ горизонта, сверху падалъ потопъ блеска, и струили снизу свою духоту раскаленныя песчаныя печи. Сбоку душили пространство отовсюду выросшіе холмы. Небо отъ насъ убжало высоко: оно казалось вдвое выше, чмъ въ город: землю оно, казалось, вбирало въ свой невроятный просторъ, кубовый, кубовый, темнокубовый былъ небесный куполъ надъ нами — невроятной теми, невроятной прозрачности. А кругомъ пустыня казалась кирпично-рыжей и яркой, вс т кирпичнорыжіе свты, однако, разбгались отъ того мста, гд пристально останавливался человческій взоръ: вс т кирпичнорыжіе свты выцвтали мгновенно, и въ очахъ была лишь безкрасочная мертвизна, и, однако, тамъ по краямъ поля зрнія, желтизною, какъ ржавчиной, покрывались пространства, стоило лишь т окружности поля зрнія превратить въ центры, и опять выцвтали центры, и ржавли окружности, и ржавло вмст съ ними покинутаго центра тусклое пятно. И рыжла приближавшаяся розсыпь пирамидъ Абушира.

Сквозь мою колоніальную каску порядкомъ таки начинали покусывать жала острыя солнца. Лица наши, порозоввъ, багровли и лиловли, наконецъ, стали черныя, въ глазахъ метались какія-то грозно-красныя пятна, высоко на приподнятой палк надъ собою я развернулъ плащъ. Подъ конецъ устали глаза: но бокамъ не смотрли мы, по бокамъ и нечего было смотрть, по бокамъ развернулся міръ тусклостей и міръ кирпичнорыжихъ рефлексовъ, на которые пала, какъ вуаль, краснопятнистая въ глазахъ танцующая сть, и все то было пронизано солнечно-блымъ потопомъ, умножавшимъ химеры, мелькающія въ глазахъ. Подъ ногами бжали наши, вовсе, не бархатныя тни: они казались гладкими, коленкорово-черными.

Арабченокъ-мальчишка, подсунутый намъ проводникомъ, оказался изъ рукъ вонъ плохимъ мальчишкой, онъ бжалъ сзади насъ и махалъ безостановочно палкой, и съ безостановочной быстротой совершали ослики свой пробгъ по пустын, и безостановочно арабченокъ-мальчишка гнался съ палкой за ними вслдъ. Сначала мы ужасались, глядя на арабченка: мы показывали знаками, чтобы онъ не смлъ погонять ословъ (ни по каковски не понималъ этотъ темный бсенокъ): было страшно глядть на ручьями катившійся потъ съ шоколаднаго его личика. Но когда останавливали мы ословъ, арабченокъ-мальчишка подымалъ такой ревъ и гвалтъ, что намъ ничего не оставалось, кром того, чтобы подчиниться его капризнымъ желаньямъ (очевидно, къ ночи хотлъ онъ вернуться въ свою деревушку), и арабченокъ-мальчишка продолжалъ махать своей палкой. И съ безостановочной быстротой по пустын совершали ослики свой пробгъ. Мы бросали мальчишк апельсинъ за апельсиномъ, мы передавали ему бутылки съ водой. Апельсины съ жадностью уничтожалъ мальчишка, и все гналъ, талъ и талъ насъ по желтовато-тусклымъ пространствамъ.

Наконецъ, мы забастовали. Мы отказались хать впередъ, и подъ тнью песчанаго холмика сли въ песокъ мы у пирамидъ Абушира.

Это группа четырнадцати пирамидокъ, десять изъ нихъ представляютъ груды развалинъ, мертвыми кучами щебня заторчали т пирамидки передъ нами съ песчанистаго плато. Не успли мы ихъ, какъ слдуетъ, разсмотрть, какъ негодный мальчишка забунтовалъ окончательно. Знаками онъ сталъ показывать намъ, что бросить насъ а осликовъ на произволъ судьбы, если тотчасъ же мы не послдуемъ за нимъ къ Гизеху. Нечего длать: снова на осликахъ мчимся мы черезъ песчаные холмики, передъ нами ровное пространство: нтъ, вотъ выдляются явственно пирамиды Гизеха.

Солнце уже ниспадало, его блые блистающіе лучи стали золотисто блистающими: жаръ не кусалъ головы, не лиловли ужъ лица. И багровыя пятна въ глазахъ перестали мелькать. Вотъ незамтно слва подкралась къ намъ зеленая поверхность долины и мы снова увидли валики, отдляющіе отъ земли хлопокъ. Выше, все выше заносились громадины Хеопса и Хефрена, и уже издали была подъ ними видна маленькая Сфинксова голова.

Наконецъ, у Сфинкса, усталые, мы отпустили арабченка-мальчишку, кое-какъ протащились, увязая въ песк, мимо двухъ пирамидъ, чтобъ забыться за чаемъ въ маленькомъ ресторанчик, созерцая надъ зеленью вставшія пирамидъ вершины, по трамваю отсюда должны были мы теперь возвратиться въ Каиръ.

И посыпались пеплы, понеслись надъ меркнувшимъ солнцемъ милліоны пылинокъ. И прошелъ по воздуху здсь обычный грустный испугъ. А когда зажглись надъ плато золотокаріо сумерки, трамвай уносилъ насъ къ тысячамъ вдали мерцавшимъ огнямъ, въ мор садовъ утонули сначала мы, а потомъ гигантскія зданія выросли справа и слва, надъ головою всталъ желтоватый и душный дымъ.

Снова мы были въ черносромъ Каир.

Андрей Блый.

(Окончаніе слдуетъ).

‘Современникъ’. Кн. VI. 1912

Египетъ.

У пирамидъ*).

Сфинксъ.

Восхожденіе на пирамиду.

Около Мемфиса.

Читайте также:

**У пирамидъ*).**