Ее Превосходительство, Корецкая Зинаида Алексеевна, Год: 1912 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 11 минут(ы)

Ея Превосходительство.

Разсказъ.

У генеральши Агніи Константиновны Перепелицыной безсонница.

Ея Превосходительство всегда страдаетъ безсонницей посл сытнаго ужина. Она любитъ покушать, это ея маленькая страсть. ‘Паровая осетрина съ маринованными грибами была объяднье’, вспоминаетъ генеральша. ‘Этотъ Григорій положительно волшебникъ: Богъ его знаетъ, что онъ кладетъ въ соусъ. Ни у княгини Хлопиной, ни у Латугиныхъ она никогда не стъ такой осетрины’.

Ея Превосходительство достаетъ изъ подъ подушки крошечные золотые часики съ эмалью. ‘Половина второго, это ужасно. Если она встаетъ съ тяжелой головой, цлый день будетъ потерянъ, а ей предстоитъ такъ много серьезныхъ длъ’.

У генеральши Агніи Константиновны всегда серьезныя дла. Завтра она выдетъ посл двнадцати и вернется только къ обду. Во-первыхъ, она должна выбрать новые обои для столовой. Баронесса Крафтъ, только что вернувшаяся изъ-за границы, говоритъ, что теперь мода на гладкіе обои. Полосатые допускаются только для гостиной. Ея Превосходительство строго слдитъ за модой. Это ея обязанность. Если le bon Dieu поставилъ ее на верху горы, то не для того, чтобы она пренебрегала условіями свта. Она должна вести за собой общество, показывать примръ. Слава Богу, вдь она не какая-нибудь мщанка, une je ne sais qui, а урожденная Охлестышева.

Нужно захать къ Мерилизу — купить новый абажуръ для лампы въ уборную, переговорить съ мадамъ Луизъ на счетъ кружевного лифа, заказать у Жака теплые сапожки для Бобби. Несчастное созданіе, бгаетъ по улиц босикомъ, какъ какая-нибудь дворняжка. Чистокровный испанскій шпицъ! Покойный генералъ привезъ его изъ Санъ-Себастьяна. Въ четыре часа ее ждетъ княгиня Челибева. Надо составить программу благотворительнаго спектакля въ пользу comme on dit, ‘голодающихъ’. Старшей дочери княгини уже двадцать шесть лтъ, а жениховъ нтъ, какъ нтъ.

Посл концерта обязательно танцы.

Танцы такъ сближаютъ молодежь.

Будетъ свой интимный кружокъ, избранное общество, нельзя же пускать всхъ съ улицы въ аристократическій салонъ.

Ея Превосходительство и баронесса Крафтъ развезутъ билеты. Меньше десяти рублей никто не дастъ. Старшія барышни Латугиныхъ хорошо играютъ на фортепьяно: он могутъ участвовать въ концерт. Князь Жоржъ превосходно декламируетъ, надо будетъ выбрать подходящее стихотвореніе. Что-нибудь легкое и нжное изъ жизни поселянъ. Княгиня Челибева предлагала прочесть какой-нибудь разсказъ графа Толстого. Сохрани Богъ! Ce pouvre vieux! У него попадаются такія неприличныя выраженія.

Половина сбора уйдетъ на концертъ. Чай, фрукты, живые цвты для дамъ, разная мелочь. Въ сущности эти голодающіе такіе нетребовательные. Имъ дадутъ мшочекъ муки, и они будутъ довольны.

‘Мы имъ поможемъ, а они за насъ помолятся’,— вздыхаетъ генеральша.

Ея Превосходительство вспоминаетъ осетрину съ соусомъ изъ маринованныхъ грибовъ, которую она ла за ужиномъ. ‘Какъ все премудро устроено на свт’, думаетъ она. ‘Эти бдные поселяне любятъ черный хлбъ и кашу’.

Ихъ грубые желудки отлично перевариваютъ эту ужасную пищу, а она генеральша, не можетъ обойтись безъ цыплятъ и осетрины. ‘Нтъ, что тамъ ни говори, а равенства нтъ’.

Бьетъ два часа. Ея Превосходительство Агнія Константиновна повертывается на другой бокъ и закрываетъ глаза.

‘У княгини Хлопиной,— вспоминаетъ она,— былъ устроенъ вечеръ въ пользу голодающихъ, и одна барышня показывала хлбъ, который дятъ поселяне. Это уже слишкомъ, какая-то демонстрація. Къ чему эти мелочи! Какъ будто мы не знаемъ, что наши мужики не умютъ печь вкуснаго хлба. Княгиня говорила, что они кладутъ въ него какую-то травку-лебеду. По моему это не мшаетъ. Мясная пища развиваетъ жестокость. Пусть дятъ овощи, бдные люди не должны быть жестокими. Le bon Dieu, требуетъ отъ нихъ кротости и терпнія. Мы же не забываемъ ихъ, трудимся въ пот лица. Вс эти концерты, живыя картины, спектакли, сколько отъ нихъ хлопотъ. Вотъ и теперь, третій часъ ночи, а она еще не спитъ. А вдь она генеральша Перепелицына, урожденная Охлестышева’.

Слезы показываются на глазахъ ея Превосходительства. Он текутъ по щекамъ и капаютъ на шелковую наволочку. Генеральша не утираетъ ихъ. ‘Пусть видитъ le bon Dieu’, думаетъ она, что и мы заботимся, comme on dit ‘о меньшемъ брат’.

Часы бьютъ половину третьяго. Легкій храпъ доносится изъ комнаты генеральши. Ея Превосходительства Агнія Константиновна Перепелицына, урожденная Охлестышева, почиваетъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Ваше Превосходительство, ваше Превосходительство,— громко шепчетъ компаньонка Глафира Ивановна, заглядывая въ спальню,— половина десятаго, вы приказали разбудить себя въ половин десятаго…

Генеральша открываетъ заспанные глаза и лниво поворачиваетъ голову.

— Это вы, Глафирушка?

— Я, ваше Превосходительство. Съ добрымъ утромъ, а у меня для васъ новость хорошая…

Генеральша подымается съ постели.

— Что такое? говорите скорй, да входите, входите, чего вы тамъ прячетесь…

Высохшая, желтая особа неопредленныхъ лтъ вползаетъ въ комнату и на цыпочкахъ подходитъ къ постели.— Верхняя жилица выхала за границу…

— Слава Богу, слава Богу,— крестится генеральша. Вы не поврите, Глафирушка, какъ она меня стсняла. Содержанка присяжнаго повреннаго, балетная танцовщица, подъ одной крышей со мной, sous le mme toit…

— Ухала, ухала,— продолжаетъ Глафира Ивановна.— На двухъ извозчикахъ насилу багажъ уложили.— Три мсяца, говорятъ, за границей пробудетъ. Танцовать ее туда пригласили.

— А я сегодня до трехъ часовъ ночи не спала,— вздыхаетъ генеральша, натягивая на полныя ноги черные, шелковые чулки. Все о нашихъ мужичкахъ думала.

— Вы ангелъ, ваше Превосходительство, — всхлипываетъ Глафира Ивановна.— Здоровья своего не жалете…

— Ахъ, не хвалите меня,— томно говоритъ ‘ангелъ’,— я слабая женщина, но у меня есть обязанности. Мое положеніе требуетъ отъ меня извстныхъ жертвъ. И знаете, что я придумала? Я подарю дв вазочки для аллегри. Надо обязательно устроить аллегри на вечер княгини Челибевой. Это теперь въ мод. Дв вазочки, которыя стоятъ въ гостиной на этажерк.

— Но вдь это vieux saxe, ваше Превосходительство?

— Нтъ, поддлка, но очень хорошая поддлка. Покойный генералъ двадцать рублей за нихъ заплатилъ.

— Ваше Превосходительство, вы готовы лишить себя всего,— восклицаетъ компаньонка, прижимая высохшія руки къ тощей груди.

— Мы должны думать о ближнихъ,— вздыхаетъ генеральша. Богъ вознаградитъ насъ за вс наши жертвы. Ея Превосходительство¹ молитвенно складываетъ руки.— Нужно будетъ сегодня заняться маникюромъ,— думаетъ она.— Вы позовете ко мн Аннушку и Бобби,— говоритъ генеральша, а пока приготовьте кофе. Я буду пить его съ чернымъ хлбомъ. Тоненькіе ломтики чернаго хлба, намазанные масломъ, какъ дятъ наши поселяне…

— Вы ангелъ, ваше Превосходительство, сущій ангелъ,— всхлипываетъ Глафира Ивановна и подноситъ платокъ къ глазамъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Барыня моя золотая, благодтельница моя милостивая,— причитаетъ молодая баба въ поддевк съ коробомъ за спиной.

— Да вдь не умерла она, твоя барыня, не умерла,— утшаетъ ее Глафира Ивановна,— ухала и назадъ вернется.

— Ангелъ ты мой небесный, болезная ты моя,— не унимается баба.

— Глафирушка, что у васъ такое, кто это плачетъ?— спрашиваетъ ея Превосходительство, заглядывая въ комнату компаньонки.

— Арина, Арина, ваше Превосходительство, — бросается навстрчу генеральш Глафира Ивановна.— Яблоки она намъ носитъ…

— О чемъ же это она разливается?— Генеральша входитъ въ комнату и смотритъ въ лорнетъ на плачущую бабу.

— Барыню свою жалетъ, жилицу верхнюю. Узнала, что она ухала и плачетъ.

— На кого ты меня покинула горемычную, анделъ мой небесный,— всхлипываетъ Арина.

— Ангелъ небесный!— восклицаетъ ея Превосходительство.— Скажите, пожалуйста, да какъ у тебя, голубушка, языкъ-то поворотился? Содержанка она, блудница, въ театр пляшетъ, а ты ее въ ангелы произвела.

— Анделъ, истинный анделъ по доброт своей,— причитаетъ Арина.— Ужъ такая-то добрая, такая-то ласковая, другой такой на всемъ свт не сыщешь. Жизнь она мн спасла съ ребятами малыми…

— Вы только послушайте, ваше Превосходительство, что юна разсказываетъ,— захлебывается Глафирушка,— романъ, прямо романъ…

— Какой романъ?— Ея Превосходительство опускается въ кресло.— Ты замужемъ?

— Замужемъ, сударыня, замужемъ. Дьяволъ его возьми, Ирода этого, отъ него и бда-то вся пошла.

— C’est affreux,— генеральша подымаетъ глаза къ потолку.— Иродомъ мужа зоветъ. Боже, какіе нравы!

— Ужасные нравы, ваше Превосходительство, — вторитъ Глафира Ивановна. Глупыя он, совсмъ глупыя, и вразумить ихъ некому…

— Матушка ты моя родная,— всхлипываетъ Арина.— Да ты сама посуди. Вдь загубилъ онъ меня съ малыми ребятами, загубилъ. Сколько я на свою душу черезъ его грха приняла. Тульскіе мы, сударыня, тульскіе односельчане, Алексинскаго узда, деревни Овечьи Хвосты.

— Mon Dieu, что за названіе,— брезгливо морщится генеральша.

— Совсмъ неприличное названіе, ваше Превосходительство,— подхватываетъ Глафира Ивановна.— Только вы по доброт своей и можете слушать…

— Сторона наша голодная, каждый годъ недородъ,— продолжаетъ Арина.— Жилъ онъ, злодй, кучеромъ въ Москв у купца Вавилова, на праздникахъ въ деревню на побывку пріхалъ. Двченкой я была о ту пору несмышленной, шестнадцать годовъ минуло, только рослая такая, да румяная, кровь съ молокомъ. Влюбилась я въ этого Каина, чтобы ему ни дна, ни покрышки, влюбилась да и только. Какъ сталъ онъ свои наряды показывать — рубашки щегольскія цвтныя, штаны бархатные, воланчики тамъ разные, шапки мховыя, да пиджаки, такъ у меня и послдній умъ помутился. Невдомекъ мн, дур, стоеросовой, что все это хозяйское, думала свое, наживное. Всхъ онъ, злодй, обошелъ.— Надо бы отцу то за косу двку взять, а онъ самъ ухи развсилъ. Радехонекъ былъ, что лишній ротъ изъ дома вонъ. Живо насъ повнчали. А ужъ я павой хожу, щеголя какого выискала! А повнчавшись къ евонному хозяину въ Москву ухали. Два года прожили, ничего себ — грхъ на Бога роптать.. А тутъ онъ и зачудилъ. Всю одежду барскую, да уздечки, да пошоны, да сани возьми и продай. Продать продалъ… и деньги пропилъ. Чистъ молодецъ. Баринъ то въ судъ на его подалъ, въ острогъ на четыре мсяца и засадили…

— Въ острогъ? значитъ ты, голубушка, острожника жена? Боже мой, Боже мой!— Ея Превосходительство качаетъ головой.— ‘Однако, какая чудачка, эта Глафирушка, думаетъ она:— острожниковъ къ себ въ комнату пускаетъ… Надо этому положить конецъ…

— Въ острогъ засадили,— продолжаетъ Арина,— а я съ двумя ребятишками безо всего осталась. Все до послдней нитки душегубецъ продалъ, да заложилъ. А тутъ и третьяго мальчишку Богъ мн на горе послалъ.

— Mais elle est folle tout fait, — восклицаетъ генеральша.— Счастье какое, отъ разбойника и вора дтей имть!..

— Ничего не подлаешь, сударыня ты моя золотая, вдь мужъ онъ, мужъ законный. Куда отъ него спрячешься? А онъ, какъ изъ острога его выпустили, въ Тулу убгъ. Одежда на немъ рваная, сапоги пропилъ. Въ Тул началъ хороводить. Мсяцъ гуляетъ, да три мсяца въ тюрьм сидитъ, а я съ ребятишками по міру хожу, милостыней побираюсь, гд корку хлба, гд копечку подадутъ. А какъ зима пришла, ребятишки мн и говорятъ: ‘мамка, мы на улицу больше не пойдемъ, холодно’. А и впрямь холодно, одежду то всю хорошую отецъ пропилъ,— одна рвань осталась. Тутъ ужъ и взвыла я. Кто мн безъ дтевъ-то копйку подастъ? Молоко у меня пропало, стала я грудному соску изъ ржаного хлба длать, а онъ съ нея тощаетъ да тощаетъ…

— Соску изъ ржаного хлба!— брезгливо морщится генеральша.— Да вы бы людей знающихъ спросили. Мало ли чмъ можно грудныхъ дтей кормить, мука такая есть, Нестле…

— Ваше Превосходительство, — захлебывается Глафирушка,— да разв он слдятъ за чмъ-нибудь? Вс эти изобртенія и открытія! Ничего ихъ не интересуетъ. Дикія он, совсмъ дикія.

— Матушка ты моя,— всхлипываетъ Арина,— да нешто его, ребенка-то, мукой прокормишь? Это барскаго такъ! Малость молочка, да кашки, да мучицы этой вашей, онъ и сытъ, а съ одной муки то онъ живо ноги протянетъ. Думала я, думала, да и надумалась. Взяла грудного на руки, да къ вамъ сюда во дворъ и пошла. Въ отхожемъ мст какъ-то была, да гвоздь на стнк запримтила. Ребенка молъ на полъ положу, а сама петлю на шею и баста. Ребятишекъ безъ матери въ пріютъ возьмутъ…

— Фи, мерзость какая,— восклицаетъ генеральша,— въ отхожемъ мст… у васъ и обонянія-то врно нтъ…

— Рубашки рваной на тл не было, а не то что чего, барыня золотая,— всхлипываетъ баба.— Иду это я по двору-то, а дворникъ Семенъ мн навстрчу.— Теб чего нужно?— говоритъ.

— Чего нужно, того и ищу.— Не туды идешь.— Сама знаю куды,— отвчаю, а сама вся трясусь. Нтъ, гыть, меня не обманешь, не такой я дался, у тебя, гыть, на лиц, написано, что задумала,— Голубчикъ, молю, не погуби, такъ молъ и такъ. Руки на себя наложить хотла… А тутъ барыня верхняя какъ разъ дворомъ идетъ. Остановилась и такъ-то ласково заговорила: ‘о чемъ молъ это она плачетъ?’ Семенъ-то ей и разскажи. Всплеснула она ручками, посмотрла на меня, глаза такіе ясные, хорошіе, чисто солнце, да и говоритъ: ‘иди за мной’. Привела меня къ себ на квартиру, на стулъ посадила. ‘Разсказывай, говоритъ, да все разсказывай, какъ священнику на духу’. Вс свои мытарства я ей выложила, какъ матери родной. Ужъ она плакала, плакала, словно вотъ я ей сестра кровная. А наплакавшись, подумала да и говоритъ: ‘Вотъ что, Арина, я теб скажу. Жалко мн тебя, по человчеству жалко, нельзя, чтобы человкъ пропадалъ. Дамъ, гыть, я теб денегъ, выправишь себ свидтельство и станешь яблоками, али какимъ другимъ мелочнымъ товаромъ торговать. Корзину теб куплю, и на товаръ денегъ дамъ’. Какъ услышала я это, свта Божьяго не взвидла, кинулась ей въ ноги, давай ихъ цловать. И ребенка носикомъ тыкаю, цлуй молъ, цлуй ножки, андела нашего небеснаго. А она, барыня-то, строгая вдругъ такая стала, ‘не смй, не смй гыть, можетъ я гршне тебя, а ты мн ноги цлуешь, вставай’, и сама меня ручками подняла. А потомъ накормила и денегъ дала. Выправила я себ свидтельство, яблоковъ купила, да вотъ второй годъ и хожу. Лтомъ ягодами торгую. И сама сыта, обута, и ребята сыты. Каждое воскресенье къ ей ходила. Гостинцевъ это она ребятишкамъ надаритъ.

И откуда только такая доброта на свт родится? А тутъ маленькій мой захворалъ, недли дв прохворалъ, да и умеръ.

Барыня моя десять рублевъ мн дала гробикъ и могилку оправить. И ужъ признаться вамъ, госпожа моя хорошая, такъ то рада я была, что померъ то онъ и меня, несчастную, ослобонилъ. Съ двумя то ребятами все легче думаю будетъ, да опять же и на ногахъ они, а за этимъ груднымъ то присмотръ нуженъ, хозяйской двчонк рубль въ мсяцъ платила. Стали его отпвать, стою я, молюсь, и покажись мн вдругъ, что зашевелился младенецъ то, шевелится и шабашъ. Боже мой милостивый, бросилась я на колни и давай плакать. Горькими слезами плачу и разливаюсь, а сама про себя молюсь: ‘Царица Небесная, заступница, пошли ты милость свою великую, чтобы никто не замтилъ, какъ дышетъ то онъ’. А на ребенка то и взглянуть боюсь. Не помню, какъ и простилась то съ нимъ. А какъ стали гробикъ гвоздями заколачивать, начала я какъ дурочка смяться. Меня уговариваютъ, думаютъ съ горя помшалась, а я себ смюсь, ‘кончено, думаю, кончено, теперь уже крышка, теперь ужъ никто не увидитъ’. Опустили гробикъ въ могилку, схватила я лопату и ну сама землю сыпать, а кругомъ смются ‘ишъ, молъ, баба ума рехнулась’. А какъ засыпали землей, да сла я на могилку, такъ то мн хорошо и вольготно на душ стало.

Сижу себ и радуюсь — вотъ молъ, какое я дло хитрое сварганила, ребенка живого въ землю закапала. Люди, молъ, глупые думаютъ, что онъ умеръ, а онъ живехонекъ въ гробу шевелится, ручками о крышку стучитъ.

Постомъ говть пошла, батюшк на духу обо всемъ призналась, такъ молъ и такъ, грхъ какой случился. А батюшка и говоритъ: ‘глупая ты глупая, это теб попритчилось, нешто станутъ живого хоронить’. Оно можетъ, и такъ, ужъ очень обременялъ онъ меня, ребенокъ то, счастью то своему поврить не могла, что умеръ то онъ, да меня ослобонилъ!…

— Зври какіе то, не люди,— говоритъ генеральша.

— Бездушные люди, ваше Превосходительство,— поддакиваетъ компаньонка.

— Матушка ты моя, да куда мн съ нимъ дваться то, сама посуди. Нешто на радость намъ дти то? Въ деревню лтомъ похала, думала ребятишекъ тамъ оставить. Куда теб! Куска хлба въ дом нту, побираться вс ходятъ, скотину послднюю продали, крыши раскрытыя стоятъ. Неурожай, сама знаешь, такъ съ ребятишками назадъ и вернулась. А тутъ барыня моя безъ меня ухала…

— Сами виноваты,— говоритъ генеральша.— Землю не умете обрабатывать, купили бы машины заграничныя.

— Машины заграничныя, — всплескиваетъ руками Арина,— да вдь за ихъ деньги платить надо. Расчески купить не на что, какія тамъ машины, дти вшами задены..

— C’est affreux,— восклицаетъ генеральша.

— Головы не чешутъ, а мы о нихъ думаемъ, ночи не спимъ..

— Не стоятъ они заботъ, ваше Превосходительство,— лебезитъ Глафирушка.

— Я не понимаю, говоритъ генеральша по-французски,— что за охота была вамъ пускать ее къ себ въ комнату, грязныя он вс, еще наскомыхъ занесетъ….

— А теперь анделъ мой небесный ухалъ и не знаю, когда ее увижу,— плачетъ Арина.

— О блудниц, танцовщиц плачетъ,— качаетъ головой генеральша.— Деньги у ней чужія, вотъ она ихъ на втеръ и бросаетъ. Книжку бы священную дала почитать. Глафирушка, у меня въ спальной брошюрка лежитъ. ‘Житіе Варвары Великомученицы’, изданіе братолюбивагообщества. Дайте ей, пускай почитаетъ…

— Неграмотная я, неграмотная, золотая моя…

— То есть какъ это неграмотная?— читать даже не умешь? Слышите, Глафирушка? Правительство какія деньги на школы тратитъ, а они неграмотные!

— Лнивые они, ваше Превосходительство, лнивые,— говоритъ Глафира Ивановна.

— Золотая ты моя,— всхлипываетъ баба,— у насъ до школы то пять верстъ, а одежи теплой у ребятишекъ нту, итти то не въ чемъ.

— Богу молиться нужно,— наставляетъ генеральша,— а вы о немъ забыли. А молились бы, онъ бы вамъ и пищу и одежу послалъ…

— Истощала земля то, не родитъ ничего, ничего съ ей не подлаешь,— вздыхаетъ Арина.

— Слышите, Глафирушка, они и въ Бога не врятъ. ‘Земля не родитъ, истощала’. А каково! На молёбны бы денегъ не жалли, тогда бы и голода не было. А то послднее въ трактир пропиваете. Ну, иди, голубушка, иди. Некогда съ тобой возиться. Ея Превосходительство поднимается съ кресла.

— Простите, матушка барыня, за мою бабью болтовню глупую,— низко кланяется Арина.

— Иди, голубушка, иди, мы о вамъ помолимся.

Ея Превосходительство начинаетъ бояться, какъ бы у нея не разыгралась мигрень.

— Вы, Глафирушка, обязательно покурите здсь чмъ-нибудь, — говоритъ она компаньонк, какъ только Арина выходитъ изъ комнаты. Охота вамъ была звать ее сюда. Отъ этихъ мужиковъ всегда пахнетъ. Вотъ они голодающіе то какіе! Мужъ въ тюрьм сидитъ, а она по Москв гуляетъ, яблоками торгуетъ. Вдь это развратъ. Боже мой, чего я только не наслушалась отъ нея! Отхожее мсто, Овечьи Хвосты, соска изъ ржанго хлба, а наскомыя то, слышали! Голову не чешутъ! Фи, какая гадость! Безнравственные они, грязные, зври дикіе, нигилисты, вс нигилисты. Въ Бога не вруютъ, а мы глупые думаемъ, мы имъ поможемъ, а они за насъ помолятся. Они и за себя то не молятся. Устраивай для нихъ концерты да аллегри. Нтъ, уже сохрани меня Богъ. Двухъ копекъ на этихъ голодающихъ не дамъ. Пусть содержанки надъ ними плачутъ: у нихъ слезы то дешевыя. Такъ и княгин Челибевой скажу. Желаете моей помощи, устраивайте спектакль въ пользу бдныхъ невстъ, соберемъ деньги, платья блыя подвнечныя сдлаемъ. По крайней мр, цль симпатичная. А тутъ грязь, грязь одна, и ничего больше: не хочу я этой грязи видть.

— Вы, ангелъ, чистый ангелъ, ваше Превосходительство,— Глафира Ивановна прижимаетъ платокъ къ глазамъ.

— Ну, пошлемъ мы имъ муки,— продолжаетъ генеральша.— Сегодня они подятъ, а завтра опять голодны…

— Ваше Превосходительство, да разв мужика накормишь, онъ ужасный, мужикъ этотъ, сколько его ни корми, онъ все голоденъ. У него натура такая. А если бднымъ невстамъ на платья пожертвовать, это, конечно, совсмъ другое дло. Это чистое дло, ваше Превосходительство. Да он всю жизнь будутъ поминать: ‘дай Богъ здоровья ея Превосходительству, генеральш Агніи Константиновн…’

— Я и вамъ платье подарю, Глафирушка,— говоритъ растроганная генеральша.— Что-нибудь въ свтломъ тон. Вы же будете на вечер у княгини Челибевой чай разливать. Изъ первыхъ же денегъ, что за билеты соберу, такъ и знайте…

— Ангелъ, ангелъ,— бросается компаньонка къ ручк ея Превосходительства.

А Арина выходитъ за ворота и, истово крестясь на куполъ церкви, бормочетъ: ‘Мать пресвятая Богородица, пошли ты милость свою неизреченную раб Божіей Ликсандр, блудниц моей золотой, танцовщиц моей брилліантовой’. И крупныя слезы текутъ по ея загорлымъ щекамъ.

Зинаида Корецкая.

‘Совресенникъ’, кн.X, 1912

Ея Превосходительство.

Читайте также: