ЭДМОНЪ ГОНКУРЪ.
ЭДМОНЪ ГОНКУРЪ.
I.
I.
II.
II.
‘Встникъ Иностранной Литературы’, No 8, 1896
Эдмон Гонкур, Гонкур Жюль, Эдмон, Год: 1896
Время на прочтение: 15 минут(ы)
Франція лишилась нагдняхъ одного изъ наиболе извстныхъ своихъ писателей: въ четвергъ, 4 іюля, скончался на семьдесятъ четвертомъ году жизни отъ кровоизліянія въ легкія Эдмонъ Гонкуръ, гостившій на дач у своего ближайшаго друга, Альфонса Додэ, въ Шанрозе.
Біографія покойнаго немногосложна. Эдмонъ-Луи-Антуанъ-Гюо дегонкуръ происходилъ изъ Лотарингіи и родился въ Нанси 26 мая 1822 года. Ддъ его былъ депутатомъ отъ третьяго сословія на Національномъ Собраніи 1789 года и принадлежалъ къ одной изъ стариннйшихъ лотарингскихъ фамилій. Съ самыхъ раннихъ лтъ жизни нжная дружба связала Эдмона съ его младшимъ братомъ Жюлемъ. Все свое время братья проводили въ тсномъ общеніи, которое поддерживалось тождественностью вкусовъ и склонностей и доходило до такой степени, что въ литературныхъ трудахъ ихъ абсолютно нтъ возможности опредлитъ, что принадлежитъ одному брату, и что другому. На писательскомъ поприщ братья Гонкуры дебютировали въ 1851 г. романомъ подъ заглавіемъ: ‘Въ 18..’. Этотъ романъ прошелъ почти незамченнымъ. Тогда братья посвятили свои силы изученію XVIII вка и дали по этой эпох цлый рядъ работъ, замчательныхъ въ своемъ род. Таковы: ‘Исторія французскаго общества во время революціи и директоріи’, ‘Интимные портреты XVIII вка’, ‘Любовницы Людовика XV’, ‘Искусство XVIII вка’, ‘Произведенія Ватто’ и цлый рядъ другихъ, по преимуществу пикантныхъ темъ. Съ 1869 г. начинается серія ихъ романовъ, основанныхъ на наблюденіи современнаго общества. Сюда относятся: ‘Сестра Филомена’, ‘Рене Моперэнъ’, ‘Маяеттъ Саломонъ’ и лучшій изъ всей серіи — ‘Жермини Ласерто’.
Смерть Жюля нанесла Эдмону страшный ударъ, посл котораго онъ не сразу оправился и принялся за работу. Не находя за письменнымъ столомъ своего неизмннаго сотрудника, Гонкуръ бросалъ перо и погружался въ безысходную тоску. Но мало по малу скорбь ослабвала, и онъ принялся заканчивать вещи, начатыя вдвоемъ съ покойнымъ братомъ. Къ этому циклу относятся: ‘Дочь Элиза’, ‘Братья Земганно’, ‘Генріэтта Марешаль’ и т. д. За послдніе годы Гонкуръ выпустилъ въ рвтъ девять томовъ своего дневника (Journal des Goncourt) и написалъ сядъ театральныхъ пьесъ, большинство которыхъ не имли успха. Въ бумагахъ, оставшихся посл него, находится совершенно обработанная, пьеса ‘La Faustin’ и незаконченный трудъ ‘La Camargo’. Произведенія, написанныя однимъ Эдмономъ, посл смерти брата, по мннію большинства критиковъ, много слабе вещей, написанныхъ въ сотрудничеств съ Жюлемъ. Это обстоятельство объясняли тмъ, что Жюль былъ талантливе Эдмона, хотя, быть можетъ, ослабленіе таланта Гонкура прямо зависло отъ того, что онъ старлъ и черствлъ.
Жизнь Эдмона Гонкура протекла тихо, безъ всякихъ выдающихся случаевъ, хотя онъ очень близко принималъ къ сердцу журнальныя критики, часто неблагопріятныя для него. Нсколько разъ онъ путешествовалъ, большею частью по Италіи, откуда вывезъ массу впечатлній, вызванныхъ почти исключительно произведеніями искусства. Остальную жизнь Гонкуръ провелъ за литературной работой, замкнувшись въ своемъ дом въ Отейл и мало по малу затягиваясь въ эгоизмъ стараго холостяка, исполненный горечи и часто несправедливый къ другимъ людямъ. Глядя на Эдмона Гонкура, никто не далъ бы ему его лтъ,— да такой степени легко и непринужденно держался онъ. Ничего стариковскаго въ немъ не было. Очень высокаго роста, широкоплечій, съ стройной таліей, онъ своей продолговатой физіономіей, оттненной чудными сдыми усами, напоминалъ солдата, но солдата добраго стараго времени. Своими длинными волосами, прямымъ взглядомъ, чертами, въ коихъ, видна была благородная кровь, онъ походилъ на придворнаго мушкетера Людовика XIII. Онъ самъ зналъ это и немного тщеславился тмъ. Ничего общаго не было въ наружности Эдмона и его брата, который еще съ раннихъ лтъ отличался слабостью здоровья и болзненностью, взглядъ его былъ острый, манеры порывистыя, походка неровная и поспшная. Старшій, наоборотъ, всегда казался боле уравновшеннымъ, спокойнымъ, боле разсудительнымъ, такимъ остался онъ и до концажизни. Человкъ съ весьма аристократическими вкусами, изнженный какъ женщина, онъ въ то же время велъ весьма простую жизнь, избгая всякихъ личныхъ отношеній, если только они не служили его художественнымъ интересамъ, ради которыхъ онъ всмъ и всегда жертвовалъ, Онъ любилъ уединеніе и давно уже ни шагу не длалъ, чтобы поддержать дружескія связи, которыя одна за другой порывались у него. Онъ, какъ бы гордился тмъ, что умственный трудъ способенъ все замнитъ, ему. Но въ этомъ отношеніи онъ испыталъ рядъ горькихъ разочарованій и долженъ былъ, въ конц концовъ, сознаться, что жизнь литератора, которую онъ такъ любилъ, приносила ему боле огорченій, чмъ радостей. Онъ говорилъ, что чмъ дальше, тмъ трудне заполнить ему пустоту своихъ дней, которые проводилъ онъ дома въ одиночеств, видя только старую служанку Пелагею, въ помощь которой за послдніе годы онъ, нанялъ другую, боле молодую.
Постителей онъ принималъ только по воскресеньямъ. Но и тсный кружокъ этихъ обычныхъ воскресныхъ гостей постепенно рдлъ: ихъ, гнала съ ‘чердака’, какъ называлъ Гонкуръ свой салонъ, со дня на, день усиливавшаяся мизантропія хозяина. Дошло до того, что стала являться всего четыре-пять человкъ, но Эдмонъ Гонкуръ гордо переносилъ измну друзей. Въ конц концовъ, его интересовало только то, что касалось его произведеній и его репутаціи, какъ писателя.
— Ничего нтъ въ газетахъ, — часто повторялъ онъ, прочитавъ свжіе нумера.
Какія бы крупныя событія ни совершались, для Гонкура ‘ничего не было’. Но если какая-нибудь газета сообщала, что въ Батиньольскомъ театр ставятъ ‘Жермини Ласерто’, тогда онъ готовъ былъ признать, что на горизонт появляется нчто любопытное. Это было нелпо, но все же было такъ. Вся горечь, оскорбленное самолюбіе, досада и тщеславіе, накопившіяся въ его сердц, часто прорывались въ дйствительно невыносимыхъ формахъ. Визитовъ длалъ онъ мало. Иногда еще, но все рже и рже, можно было видть его у принцессы Матильды въ Париж и въ Сенъ-Грасьен. Бывалъ онъ также у своего двоюроднаго брата Лефебръ-де-Бегэна, но этимъ и ограничивались его свтскія отношенія. Съ однимъ только Альфонсомъ Додэ связывала Гонкура искренняя дружба. Зимой по воскресеньямъ и четвергамъ онъ обдалъ у Додэ, а лтомъ каждый годъ проводилъ на дач у нихъ въ Шанрозе. Очень часто и тамъ онъ впадалъ въ скверное расположеніе духа и отворачивался отъ всхъ развлеченій, какія предлагали ему радушные хозяева окужавшіе своего гостя самыми внимательными попеченіями. Тмъ не мене Гонкуръ бывалъ истинно счастливъ только въ Шанрозе и съ радостью всегда прізжалъ туда. Дружба супруговъ Додэ была лучшимъ, что испыталъ въ жизни Гонкуръ посл смерти своего брата, и онъ наслаждался ею съ полнымъ сознаніемъ, что, если онъ ее потеряетъ, то нечмъ будетъ замнить ее. За послднее время разнесся слухъ, что между Гонкуромъ и Додэ дло клонится къ разрыву, и Гонкуръ сильно опечалился. Дйствительно, имй онъ дло съ мене добродушными и любящими людьми, то всякія добрыя отношенія должны были бы порваться благодаря его эгоистическому самолюбію. Однако, искреннее объясненіе положило конецъ недоразумнію.
— Когда дружба продолжается двадцать лтъ,— говорилъ Додэ,— когда у ней есть своя исторія, когда ясно, что нельзя порвать ее, не давъ пищи злословію и пересудамъ, тогда надо все сдлать, все вынести, на все пойти, но только не давать ей порваться. Мы съ Гонкуромъ никогда не поссоримся.
И умереть Гонкуру пришлось у своего стараго неразлучнаго друга. Съ субботы, 30 іюня, онъ былъ въ Шанрозе, среди цвтовъ и деревьевъ, которыя онъ такъ любилъ, въ веселомъ красномъ домик. Въ воскресенье онъ почувствовалъ приступы болзни печени, отъ которой страдалъ уже много лтъ. Но это его не обезпокоило: онъ привыкъ уже къ своей болзни. Впрочемъ, онъ не могъ работать, вопреки своей привычк — отдавать лучшую часть дня труду,— а крупными шагами ходилъ по аллеямъ сада, погруженный въ глубокую думу. Додэ былъ прикованъ къ письменному столу спшной работой и извинялся, что долженъ оставить больного друга одного.
— Я посвящу вамъ весь вторникъ,— общалъ онъ.
И дйствительно, весь вторникъ друзья провели вмст. Гуляя по саду, Гонкуръ нарочно замедлялъ шагъ, чтобы не утомлять Додэ, который, опираясь на его руку, съ трудомъ шелъ, обезсиленный изнурительной сухоткой спинного мозга,— застарлая болзнь его. Однако, болзнь недолго мучила Гонкура: въ среду онъ не чувствовалъ уже страданій и захотлъ взять ванну. Въ прошломъ году, во время подобнаго же кризиса, г-жа Додэ съ великимъ трудомъ отговорила его отъ купанья, безусловно вреднаго при его состояніи здоровья. Но на этотъ разъ упрямство Гонкура оказалось сильне, чмъ участливыя настоянія друга, и пришлось уступить. Когда онъ былъ уже въ ванн, Додэ постучался въ двери.
— Лучше вамъ?— спросилъ онъ.
— Я немного ослаблъ, мой другъ. Скажите, который теперь часъ? я не въ силахъ дотянуться до своихъ часовъ.
Онъ хотлъ сойти къ обду, но его заставили остаться въ постели. И вдругъ ему сразу стало совсмъ плохо. Его трясла лихорадка: это начиналось кровоизліяніе въ легкія. Обезпокоенные друзья вытребовали по телеграфу его доктора, который пріхалъ посл завтрака. Но къ тому времени все уже выяснилось: кровоизліяніе усилилось, и не было средства задержать его. Слабость больного увеличивалась съ минуты на минуту. Къ шести часамъ крпкое тло Гонкура окончательно обезсилло: вся сила этого гиганта исчезла, какъ дымъ, онъ лежалъ тихо, безъ движенія, и только слабый шепотъ, обращенный къ друзьямъ, доказывалъ, что жизнь не совсмъ еще покинула его. Въ полночь онъ позвалъ Додэ, но пока другъ пришелъ, Гонкуръ потерялъ сознаніе.
— Знаете-ли, гд вы?— спросилъ его докторъ.
Онъ улыбнулся, но ничего не отвтилъ. Онъ уже не въ силахъ былъ говорить. Началась агонія. ‘Это былъ,— говоритъ Альфонсъ Додэ,— страшный хрипъ, сначала протяжный, потомъ порывистый, потомъ рдкій и медленный, переходившій въ жалобные стоны’. Потомъ Гонкуръ умолкъ: все было кончено.
Полетли телеграммы изъ Шанрозе въ Парижъ, и цлый рядъ журнальныхъ репортеровъ поспшилъ на дачу къ Додэ. ‘Въ дом мертвая тишина,— пишетъ сотрудникъ газеты ‘Le Journal’,— въ парк мертвая тишина… Насъ проводятъ въ комнату покойнаго. У смертнаго одра молится монашенка. На лицо умершаго накинуто покрывало. Люсьенъ (младшій сынъ Додэ) снимаетъ этотъ покровъ. И тогда нашимъ взорамъ является Эдмонъ Гонкуръ среди цвтовъ, которыми убрано его ложе. Онъ одтъ и держитъ въ рукахъ, сложенныхъ на живот, шапку. Прекрасная сдая голова наклонена слегка въ правую сторону и сохраняетъ характерное выраженіе и цвтъ лица. Аристократическій носъ, замчательно нжные серебристые волосы, посдвшіе усы, умный лобъ, тонкія губы,— все это, вмст взятое, поражаетъ классической красотой. Смерть не стерла съ этого гордаго лица ни одной характерной черточки, но еще прибавила какую-то неуловимую прелесть. На немъ лежитъ печать свтлаго успокоенія и величія’.
Альфонсъ Додэ совершенно убитъ внезапной смертью своего друга. Онъ сидитъ въ своемъ рабочемъ кабинет, безсильно повсивъ голову на грудь и безцльно блуждая взорами по деревьямъ парка. Говоритъ онъ отрывисто, короткими фразами, которыя даже не пытается связывать одну съ другой. Онъ не можетъ собраться съ мыслями.
— Такая внезапная, такая ужасная катастрофа!— говоритъ онъ.— Это безвозвратно, надо преклониться, сказать себ: ‘все кончено’. Но я не могу поврить этому. Третьяго дня онъ сидлъ тутъ, мы болтали. Никогда не былъ онъ такой веселый, находчивый, сыпалъ неожиданностями, анекдотами… А теперь онъ тамъ, и все кончено!.. Я раздавленъ, вспоминать тяжело… Двадцать четыре года братской дружбы, какъ у насъ… Одинъ ударъ,— и все разбито!..
— Вотъ что разсказывалъ мн Гонкуръ на-дняхъ,— говорилъ Додэ, нсколько успокоившись.— Въ теченіе первыхъ десяти лтъ, послдовавшихъ за смертью его брата, каждую ночь его посщалъ Жюль. Во всхъ его снахъ Жюль игралъ главную роль. Такимъ образомъ по ночамъ онъ какъ бы по прежнему жилъ вмст съ братомъ. Потомъ это ночное общеніе прекратилось, и Эдмонъ во сн оставался такъ же одинокъ, какъ и на яву. Но за послднее время образъ Жюля снова сталъ посщать его по ночамъ… Съ какимъ чувствомъ разсказывалъ мн Гонкуръ про это. Братъ! Въ немъ заключался главный смыслъ всей его сердечной жизни. Не думаю, чтобы можно было отыскать примръ боле глубокаго, боле нжнаго, боле постояннаго чувства, чмъ любовь, вчно соединявшая обоихъ братьевъ.
И снова увлеченный потокомъ своего горя, Додэ, какъ бы говоря съ самимъ собой, вдругъ перешелъ на другую тему:
— А вдь на сегодняшній вечеръ мы пригласили къ обду нсколькихъ друзей. Насъ было бы за столомъ тридцать. Въ эту самую минуту домъ былъ бы полонъ веселья. Гонкуръ какъ будто праздникъ себ устраивалъ, ‘Завтра я хочу покутить’,— говорилъ онъ мн. А жену предупреждалъ: ‘А знаете, сдлайте мн на завтра компотъ изъ персиковъ’. Онъ такъ любилъ персики. Сколько хлопотъ было намъ каждый годъ съ его персиками!.. И вотъ сегодня мы въ траур… О, недобрый, злой Гонкуръ!..
Посл Гонкура осталось весьма солидное состояніе и прекрасный домъ на бульвар Монморанси, наполненный великолпными коллекціями произведеній искусства. Тутъ вы найдете историческую мебель и изящныя бездлушки, ковры, картины, гуаши XVIII вка, шелковыя ткани, гравюры, японскія вещицы и т. д. Гонкуръ составилъ самъ описаніе своихъ художественныхъ богатствъ и рдкостей и издалъ его въ двухъ томахъ, подъ заглавіемъ: ‘Домъ артиста’. По невесело жилось Гонкуру въ этомъ чудномъ дом, который скорй походилъ на музей и могъ удовлетворить требованіямъ самаго изысканнаго вкуса.
— Я нервный, больной человкъ,— говорилъ онъ какъ-то въ минуту откровенности одному изъ своихъ гостей.— Соприкосновеніе съ вншней жизнью причиняетъ мн страданія, и я уединяюсь. Чтобы работать, мн необходима пустыня. А между тмъ я работаю плохо. Шарль Робэнъ говорилъ мн, что хорошо работать человкъ можетъ лишь въ томъ случа, когда хорошенько пообдаетъ и хорошенько выспится. А я не могу сть, потому что приходится садиться за столъ одному. Сидя одинъ въ четырехъ стнахъ моей столовой, я прямо теряю всякій аппетитъ. мъ я только либо въ гостяхъ, либо въ ресторан. Сплю тоже плохо… а работать ночью я уже больше не могу…
Все свое состояніе Гонкуръ завщалъ на совершенно своеобразное учрежденіе. Еще при жизни онъ не разъ высказывалъ проектъ основать посл своей смерти особую академію, которая носила бы его имя. Академія эта будетъ состоять изъ десяти членовъ, исключительно литераторовъ. Каждый изъ нихъ получитъ годовую ренту въ десять тысячъ франковъ, и ежегодно они должны выдавать премію писателю, не входящему въ составъ академіи. Единственное условіе, необходимое для того, чтобы попасть въ члены академіи Гонкура,— это не быть членомъ Французской Академіи. Имена первыхъ десяти академиковъ названы въ завщаніи покойнаго, а затмъ академія будетъ по собственному усмотрнію пополнять свой составъ, по мр выбытія членовъ. Первоначально составленный Гонкуромъ списокъ теперь уже измнился. Онъ было намтилъ, между прочимъ, Флобера, Мопасана, Лоти, Knne, но одни изъ нихъ умерли, другіе попали въ ‘безсмертные’.
— Не знаю,— говоритъ Додэ,— кто теперь занесенъ въ списокъ академіи Гонкура. Онъ самъ объ этомъ никогда не говорилъ, да откровенность такого рода была бы прямо стснительна для завсегдатаевъ его ‘чердака’. Все это мы узнаемъ изъ его завщанія, хранящагося въ Париж у его нотаріуса. Онъ составилъ его четыре года тому назадъ и читалъ мн. Вотъ тогда-то мы и узнали, какое употребленіе намренъ онъ сдлать изъ своего состоянія. Съ меня онъ снялъ тяжелое бремя. Злые языки не упускали случая поинсинуировать и распространяли слухи, что я его единственный наслдникъ. Это постоянно связывало мои дружескія чувства. Слава Богу! Теперь всмъ извстно, куда пойдутъ его богатства!
Что такое былъ Эдмонъ Гонкуръ какъ писатель? На этотъ вопросъ литературная критика долго не могла дать врный отвтъ. Сначала Гонкура возносили до небесъ, потомъ стали отрицать съ его стороны какія бы то ни было заслуги. Только за самое послднее время стали появляться попытки безпристрастно разобраться въ литературной дятельности Гонкура, но и теперь еще французскіе критики съ большимъ трудомъ отрекаются отъ инстинктивнаго стремленія разбить хвалителей Гонкура, налегая больше на слабыя, чмъ на сильныя стороны его таланта. Этотъ тонъ проскальзываетъ и въ оцнк Анри Фукье, написавшаго одну изъ лучшихъ статей по поводу кончины Гонкура. Фукье находитъ, что покойный былъ прежде всего историкомъ, ограничившимъ, свои занятія рамками восемнадцатаго вка, да и въ этой эпох онъ останавливался, главнымъ образомъ, на изображеніи нравовъ и любопытныхъ движеній женскаго сердца. Самыми любопытными героинями его были свтскія дамы — львицы и актрисы, врод любовницъ Людовика XV — г-жи Помпадуръ, Дюбарри, Софи Арну, Сен-Гюберъ, де-Шатору и т. п. Вс эти этюды представляютъ живой интересъ, написаны превосходно и обнаруживаютъ большую эрудицію. Анекдотическая часть ихъ очень хороша. Въ упрекъ имъ можно поставить только безсиліе автора возвыситься до общихъ идей. Его взоръ слишкомъ сосредоточенъ на розыскиваніи и изображеніи деталей, и онъ упускаетъ изъ виду общую картину, общеисторическій элементъ въ движеніи человчества. Это натуралистъ, согнувшійся надъ микроскопомъ, а не философъ. При томъ же онъ слишкомъ занятъ произведеніями искусства, а такой исключительный интересъ стсняетъ розмахъ его мысли.
Искусство восемнадцатаго вка Гонкуръ дйствительно зналъ, какъ никто, до мельчайшихъ подробностей. И вообще онъ былъ большимъ знатокомъ и поклонникомъ искусствъ. Извстна его страсть къ японскому искусству. Онъ далъ цлый рядъ превосходныхъ статей о живописцахъ дальняго Востока, статей тонкихъ, изящныхъ, отчетливыхъ.
Театральныя пьесы Гонкура не возвышаются надъ уровнемъ посредственности. За то изъ его романовъ ни одинъ не лишенъ значенія, два-три принадлежатъ къ весьма крупнымъ произведеніямъ, а одинъ, ‘Жермини Ласерто’ можетъ считаться образцовымъ произведеніемъ новйшей французской литературы. Искусство Гонкура, какъ романиста, состоитъ въ умньи выбрать живописную среду, поставить въ рамки ея дйствующихъ лицъ, напоминающихъ скоре фотографическіе снимки, чмъ типы, разукрасить несложную фабулу массой воспоминаній и эпизодовъ. Но великимъ недостаткомъ Гонкура является излишняя погоня за художественностью формы: плодомъ этой погони оказывается нкоторое безстрастіе, переходящее въ сухость. Читателю кажется, что когда авторъ потрясенъ человческими страданіями, то скорбь его заглушается радостью, которую онъ испытываетъ, подыскавъ настоящія слова для описанія своего чувства. Такая изысканность стиля ведетъ къ фразерству, позировк и убиваетъ искренность, цльность настроенія. Произведеніе достигаетъ высшей степени художественной формы, но за этой формой скрывается бднота или даже полное отсутствіе психологическаго содержанія. Самая душа писателя, постоянно сосредоточенная на вншности, мало по малу черстветъ, становится глуха къ чужимъ радостямъ и страданіямъ, погрязаетъ въ эгоизм. По мннію Фукье, именно такой процессъ и довелъ Гонкура до изданія въ свтъ своего дневника, который оттолкнулъ отъ него многихъ прежнихъ друзей: они были оскорблены тмъ, что Гонкуръ разгласилъ вс интимныя подробности изъ жизни своихъ знакомыхъ и тмъ далъ обильную пищу разнымъ сплетнямъ. ‘Не видя ничего на свт, кром искусства и литературы,— пишетъ Фукье,— считая себя, и не безъ основанія, выдающимся художникомъ и писателемъ, Гонкуръ дошелъ до наивнаго тщеславія и началъ сообщать публик, какъ нчто цнное, свои самыя незначительныя впечатлнія, самые неважные эпизоды своей жизни. И разсказывая все о себ, онъ поддался искушенію разсказать все и про друзей, которые имли право разсчитывать на большую скромность съ его стороны. Это, впрочемъ, вышло у него не по злому умыслу, а просто по ослпленію человка, который уставился въ одну опредленную точку и довелъ себя до гипноза, какъ аскетъ-буддистъ’…
‘Смерть Гонкура,— заканчиваетъ Фукье свою статью,— потеря для литературы. Онъ заслуживаетъ, чтобы его помнили, и его будутъ помнить. Но, говоря откровенно, я не желалъ бы долговременнаго существованія его школ, его манер, тому, что извстно подъ кличкой ‘гонкуртизма’. Недостатки учителя становятся пороками у его учениковъ, его слабости переходятъ у нихъ въ безсиліе, его оригинальности — въ абсурдъ. Какъ бываетъ часто, Гонкуръ, будучи самъ выдающимся писателемъ, не имлъ хорошаго вліянія на современную литературу. Музыка виртуоза, когда онъ передаетъ свой инструментъ въ неловкія руки, смняется безвкуснымъ пиликаньемъ. Самъ Гонкуръ иногда бывалъ владыкой слова, иногда его рабомъ, а ученики Гонкура — всегда игрушки фразы. Изысканность его стиля быстро доводитъ подражателей до галиматьи, изобиліе описаній — до скуки, погоня за оригинальностью-до холодной эксцентричности, пристрастіе къ живописному — до варварской пестроты красокъ. А главное, не слдуетъ вровать, что божественное искусство и божественныя произведенія могутъ быть чмъ-то самодовлющимъ, быть искусствомъ для искусства. Недостаточно только наблюдать и прекрасно описывать, надо еще умть чувствовать. А произведенія Гонкура, изъ-за утрированной погони за красотой фразы и мткимъ словцомъ, част становятся безчувственными и вялыми. Любовь къ людямъ исключительнымъ заглушаетъ у него любовь къ людямъ просто, безъ всякихъ эпитетовъ’.
Въ теченіе долгой, труженической жизни Гонкура его то слишкомъ хвалили, то не въ мру третировали. Но онъ самъ былъ виноватъ, если о немъ судили криво. Когда братья Гонкуры ставили себя рядомъ съ Зола и утверждали, что они изобртатели и первые провозвстники натурализма, то многіе поврили имъ на-слово и приписали имъ роль вождей литерагтурнаго движенія, роль, какой братья никогда, въ сущности, не играли. Позже, когда объяснилось, что у Гонкуровъ недостаетъ силы свободнаго творчества, безъ которой нельзя создать настоящаго художественнаго произведенія, тогда многіе прежніе поклонники, обманувшись въ своемъ увлеченіи, отвернулись отъ нихъ и ударились въ противуположную крайность. Но это разочарованіе было столь же неосновательно, какъ и прежнее слишкомъ ужь усердное преклоненіе.
Кому приходилось познакомиться съ собраніями французскихъ мемуаровъ XVII и XVIII вка, кто читалъ хотя немного записки Безанваля и Люйпа, госпожи де-Мотвиль и принца де-Линя, а въ особенности неподражаемыя воспоминанія Сенъ-Симона, тотъ знаетъ школу къ которой принадлежитъ Эдмонъ де-Гонкуръ. Франція добраго стараго времени воспитала массу наблюдателей. Цлый рядъ поколній, смнявшихся въ теченіе двухъ вковъ, стремился только къ тому, чтобы наблюдать, анализировать и записывать. И Эдмонъ де-Гонкуръ былъ просто наслдникомъ этихъ поколній наблюдателей, наслдникомъ по призванію. Прочтите въ мемуарахъ Сенъ-Симона описаніе смерти Мопсиньора, сына Людовика XIV, прочтите, какъ этотъ любознательный и жадный до наблюденій мемуаристъ провелъ безъ сна цлую ночь и не могъ дождаться утра, когда ему снова представится случай смотрть и изучать не заурядныя явленія. И у Гонкура вы найдете ту же, немного эгоистическую радость наблюдателя, аналитика и описателя. Онъ ходитъ повсюду, какъ естественникъ, собирающій коллекцію бабочекъ, и вполн счастливъ и доволенъ, если ему удастся поймать и насадить на булавку новую бабочку.
Между Гонкуромъ и наблюдателемъ прежнихъ временъ есть только ‘дно различіе. Т были придворными, кавалерами, камергерами и дипломатамъ, которые вели дневники для своего собственнаго развлеченія. Гонкуръ же спеціализируется на занятіяхъ литературой, изъ наблюденія длаетъ главный смыслъ и содержаніе своего житейскаго поприща и на своихъ визитныхъ карточкахъ пишетъ: ‘homme de lettres’, писатель. Это была ошибка и ошибка роковая, давшая плачевные результаты. Для тхъ дилетантовъ XVII и XVIII столтія было довольно описывать и изображать виднное, не входя въ разныя разсужденія о назначеніи литературнаго искусства. А ‘homme de lettres’ Гонкуръ чувствуетъ необходимость теоретически обосновать свои занятія. Т заносили свои наблюденія въ дневникъ въ силу непосредственнаго желанія, помимо какихъ бы то ни было теоретическихъ соображеній. Писатель Гонкуръ, который, въ сущности, длаетъ то же самое, что и они, объявляетъ, что записываніе наблюденій и есть истинное искусство, онъ много толкуетъ объ ‘анализ, который Зола и я самъ примнили къ изображенію общества’, называетъ себя натуралистомъ, но только потому, что какъ разъ въ начал его дятельности на литературномъ горизонт забрезжилась заря натурализма, а онъ хочетъ быть непремнно однимъ изъ передовыхъ дятелей на литературномъ цоприщ.
Но не скрыть Гонкуру своего родства съ тми диллетантами. Родство это проглядываетъ во всхъ его произведеніяхъ, — въ романахъ, біографіяхъ, культурно-историческихъ очеркахъ, въ книгахъ по исторіи искусства, въ разсужденіяхъ на темы по теоріи литературы. Возьмите его романы,— ‘Жермини Ласерто’, исторія его старой экономки, ‘Chrie’, ‘монографія’ объ одной молодой двушк, ‘Братья Земганно’, гд его дружба съ братомъ символически изображена подъ видомъ жизни двухъ братьевъ-клоуновъ изъ цирка,— везд вы найдете наблюденія и замчанія, которыя, при всей своей краткости, поражаютъ мткостью и точностью, какъ снимки моментальной фотографіи. Но эти романы страдаютъ отсутствіемъ плана и стройности. Имъ недостаетъ того, что Сенъ-Бёвъ называлъ ‘la discrtion de la ligne’, выдержанности рисунка. Части ихъ несоразмрны,— одн слишкомъ велики, другія слишкомъ легковсны и малы. Они многословно распространяются о томъ, что совершенно безразлично для читателя, но интересуетъ автора въ данный моментъ, и умалчиваютъ о необходимыхъ подробностяхъ. Именно этимъ самымъ и напоминаютъ они записки придворныхъ Людовика Четырнадцатаго или Пятнадцатаго.
Въ критическихъ и историческихъ работахъ Гонкуръ въ такой же степени обнаруживаетъ вс недостатки диллетанта. Онъ не принадлежитъ къ числу художниковъ, которые умютъ оцнить матеріалъ, имющійся въ ихъ распоряженіи. Онъ, какъ дитя, радуется всмъ мелочамъ, какія съумлъ розыскать и подмтитъ, ему жаль промолчать о чемъ-нибудь, выкинуть лишнюю деталь изъ своего изложенія. Его книги о художник Гаварни и о японскомъ живописц Утамаро прямо невыносимы: съ такимъ самодовольствомъ выставляетъ онъ на показъ свою ученость.
Самый стиль Гонкура, если исключить нсколько удачныхъ трудовъ, далеко не художествененъ и произволенъ. Своимъ стилемъ онъ хочетъ передать ‘lame de paysage et le mouvement dans la couleur’, душу пейзажа и игру цвтовъ, но самое это ‘хотніе’ какъ-то ужь слишкомъ бросается въ глаза читателю. Фразы его растянуты, загромождены лишними словами. Въ нихъ опять виденъ человкъ, скопившій массу матеріала, но не умющій разобраться въ немъ, жалющій хоть что-нибудь выкинутъ. Всемірная литература даетъ произведенія, которымъ безформенность и многословіе не мшаютъ оставаться цнными художественными твореніями. Таковы романы Бальзака. Но у Бальзака была душа художника, а у Гонкура была душа всего только литератора, ‘homme de lettres’. У того все входило въ плоть и кровь, а у этого все оставалось на бумаг. У того забываешь про длинныя вставки и замчанія, а видишь только дйствующихъ лицъ, у этого интересъ представляютъ только наблюденія и замчанія, а лица служатъ одной помхой. Тотъ возсоздавалъ жизнь, этотъ, въ сущности, длалъ только помтки на краяхъ страницъ книги жизни.
Тамъ и сямъ, конечно, попадаются и у Гонкура страницы, на которыхъ чувствуется дуновеніе истинно поэтическаго духа. Таковы послднія страницы романа ‘Chrie’, гд изображается оперный спектакль, на который, въ угоду шику и общественнымъ требованіямъ, пренебрегая близкой смертью, является героиня романа. Таковы біографіи Маріи Антуанетты и Дюбарри. Но это все исключенія, рдкія мста, освщенныя солнцемъ. Прочтите ‘Исторію французскаго общества во время революціи’. Передъ вами рядъ мткихъ замчаній о тогдашнихъ каррикатурахъ, театрахъ, развлеченіяхъ, костюмахъ и домашней утвари, но за описаніемъ площадей, садовъ, кафе и клубовъ вы тщетно будете искать великаго и бурнаго духа революціи, этой драмы, потрясшей весь міръ. Лучше всего справиться съ своимъ матеріаломъ и вдохнуть въ него жизнь Гонкуръ съумлъ въ жизнеописаніяхъ Маріи-Антуанетты и г-жи Дюбарри. Портретъ молодой, жезнерадостной королевы, веселящейся въ Тріанон, правда, немного сантименталенъ, съ поэтическимъ подкрашиваніемъ, въ стил Ватто, но онъ трогаетъ и сдланъ съ искренней любовью. Вторая половина книги слабе, Гонкуръ не съумлъ изобразить гибель ‘австріячки’ въ связи съ грандіозной исторической обстановкой, такъ что книга его нсколько сбивается на тонъ чувствительнаго романа. Біографія же Дюбарри превосходна отъ начала до конца. Тутъ Гонкуру не пришлось выходить за предлы своего таланта, его диллетантская кисть писала лишь то, что въ силахъ была ниписать: не исторію, а исторійку.
Какъ графъ де-Бодрейлъ, какъ Безанваль, какъ многіе другіе мемуаристы при Версальскомъ двор, такъ и Эдмонъ Гонкуръ былъ ревностнымъ коллекціонеромъ. Онъ собиралъ тысячи разныхъ маленькихъ изящныхъ вещицъ, рдкостей и бездлушекъ съ такимъ же жаромъ, какъ собиралъ наблюденія и замчанія. Настоящій коллекціонеръ всегда выискиваетъ что-нибудь новенькое, стремится къ открытіямъ и пропагандируетъ свои открытія. Гонкуръ увлекся собираніемъ японскихъ художественныхъ вещицъ и сталъ пропагандировать ‘японизнъ’. Онъ увлекся собираніемъ подвязокъ, миніатюръ и табакерокъ XVIII-го вка и былъ однимъ изъ лицъ, которые снова ввели въ моду ‘этотъ истинно французскій вкъ’. Да, въ Гонкур жило два тщеславія: тщеславіе рьянаго коллекціонера и тщеславіе ‘homme de lettres’, который желаетъ быть провозвстникомъ новагонаправленія, создать какой-нибудь ‘измъ’ натурализмъ или японизмъ. Въ томъ и заключается главная разница между поэтомъ и ‘homme de lettres’: первый думаетъ только о воспитаніи собственныхъ дтей, а второй желаетъ весь свтъ обратить въ какой-нибудь ‘измъ’.
Гонкуру дйствительно часто льстилъ, зачисляя его въ ряды новаторовъ. Но на самомъ дл онъ всегда былъ на второмъ мст и являлся не столько пролагателемъ новыхъ путей, сколько первымъ послдователемъ новаго направленія, возникавшаго помимо него. Онъ выступилъ на сцену днемъ позже посл нарожденія натурализма, точно также и за японизмъ онъ принялся днемъ позже его появленія. Но онъ умлъ улавливать едва зарождающіяся теченія, онъ изобрталъ клички для идей, которыя носились въ воздух, и благодаря этому становился какъ бы крестнымъ отцомъ ихъ. Настоящимъ отцомъ онъ, въ сущности, никогда не былъ,— на это ему не доставало творческой способности. Какъ коллекціонеръ и наблюдатель, онъ обладалъ проницательнымъ взглядомъ. Какъ коллекціонеръ и наблюдатель, онъ имлъ тонкій вкусъ. Но вмст съ тмъ онъ, какъ коллекціонеръ и наблюдатель, лишенъ былъ поэтическаго духа, который одинъ можетъ вдохнуть жизнь въ собранный матеріалъ, въ накопленныя наблюденія. Онъ всю жизнь оставался влюбленнымъ въ шкафы съ своими коллекціями и въ свои памятныя книжки. И весь его литературный багажъ походитъ на большой наполненный шкафъ, на толстую памятную книжку.
Не сразу, вроятно, перестанутъ говорить, что въ лиц Гонкура погибъ поэтъ-натуралистъ. Но можно еще сильно оспаривать, былъ-ли онъ поэтомъ. И насколько еще слдуетъ врить тому, что онъ былъ натуралистомъ, боле натуралистомъ, чмъ Версальскіе мемуаристы? Конечно, онъ любилъ правду, но она не царила величественно и мощно въ его произведеніяхъ. Онъ любилъ ее, какъ интересный объектъ для наблюденія, какъ рдкій курьезъ, какъ изящную бездлушку. Онъ не стремился раскрыть великую правду жизни, а гонялся только за мелочными правдами. Ему не доставало наивности, теплоты и страстности поэта. Онъ былъ только любителемъ. Онъ собралъ блестящій матеріалъ, но не съумлъ одухотворить его. Онъ походилъ на ученика чародя, который уметъ правильно начертить на полу волшебные знаки, но не въ силахъ повліять на духа, котораго хочетъ вызвать, не въ силахъ, потому что ему недостаетъ тайной силы, которая создаетъ истиннаго чародя.