ЕДИНСТВО ГЕРМАНІИ.
ЕДИНСТВО ГЕРМАНІИ.
(По поводу книги: ‘Вильгельмъ I и Бисмаркъ’. Е. И. Утина. Спб. 1892 г.).
I.
II.
III.
IV.
IV.
III.
VI.
Л. Полонскій.
‘Сверный Встникъ’, No 1, 1893
Единство Германии, Полонский Леонид Александрович, Год: 1893
Время на прочтение: 29 минут(ы)
При начал нашего столтія, когда впервые сталъ провозглашаться пресловутый ‘принципъ національностей’, никто не могъ предвидть, что изъ этого принципа выйдетъ къ концу вка усиленіе милитаризма. Въ самомъ дл, первоначально принципъ или идея національностей (principe des nationalits) означалъ стремленіе народовъ покоренныхъ или подчиненныхъ къ освобожденію отъ чужеземной власти и являлся отчасти съ революціонною окраской.
Это было, такъ сказать, распространеніе незадолго передъ тмъ провозглашенныхъ ‘правъ человка’ на организмы коллективные, на національности. До того времени понятіе о народности почти совпадало съ понятіемъ о государств, о подданств или гражданств. То, что мы нын называемъ національностями, въ прежніе вка опредлялось выраженіемъ ‘языки’, но не существовало такой теоріи, что каждый ‘языкъ’ иметъ право на самостоятельный политическій быть. Этотъ прежній взглядъ и нын исчезъ еще не везд. Такъ, швейцарцы искренно и сильно сознаютъ свою ‘швейцарскую’ народность, хотя принадлежатъ къ тремъ языкамъ, которые на самыхъ границахъ Швейцаріи относятся одинъ къ другому самымъ враждебнымъ образомъ.
За Пиренеями баски, и кельты въ Уэльз считаютъ себя одни испанцами, другіе — англичанами, хотя принадлежатъ не только къ иному ‘языку’, но даже къ иной рас. Въ Соединенныхъ Штатахъ, гд населеніе создалось изъ разноплеменной европейской эмиграціи, первоначальныя національности отчасти утратились, а если и удерживаются еще въ сознаніи первыхъ поколній, напр., среди ирландцевъ и нмцовъ, то все-таки національное происхожденіе отодвинуто на задній планъ, на первомъ-же ставится американское гражданство, какъ реальное, политическое основаніе народности.
Самые эти примры подтверждаютъ a contrario то, что сказано выше о революціонномъ происхожденіи идеи національностей, какъ она прошла сквозь первую половину XIX вка, проявившись въ возстаніи испанскаго народа противъ французскаго завоеванія, въ тайныхъ союзахъ итальянскихъ карбонари и ихъ инсуррекціонныхъ попыткахъ, въ народномъ движеніи противъ французовъ въ Германіи въ 1813 году, въ возстаніи и освобожденіи Греціи и Сербіи, въ отдленіи Бельгіи отъ Нидерландовъ, въ возстаціяхъ Милана, Венеціи, Брешіи противъ австрійцевъ.
Въ самомъ дл, почему ирландцы, которые въ британскомъ парламент составляютъ особую, національную партію, согласную поддерживать министерство только за общаніе имъ самостоятельнаго національнаго управленія, не являются національной партіею въ уашингтонскомъ конгресс и не требуютъ для себя никакихъ гарантій противъ фактическаго преобладанія въ Соединенныхъ Штатахъ того элемента, который иметъ происхожденіе несомннно великобританское? Почему въ Америк этотъ послдній элементъ, который съ Англіею связываютъ происхожденіе и языкъ, никогда и не мечталъ о созданіи всемірнаго британскаго единства, а наоборотъ, относится досел къ давней своей метрополіи съ несовсмъ дружелюбнымъ соревнованіемъ, и не прочь оторвать отъ нея еще и Канаду? Почему возстали Греція, Сербія, Ломбардо-Венеція, а не возставали Эльзасъ и Лотарингія противъ Франціи, Норвегія противъ Швеціи, женевскій и тессинскій кантоны противъ кантоновъ нмецкихъ?
Причины ясны для всхъ. Національныя возстанія или хотя-бы сепаратистическія движенія явились тамъ, гд они были вызваны притсненіемъ, не имли повода тамъ, гд притсненія не было. Такимъ образомъ, принципъ національностей, какъ теорія размежеванія государствъ по границамъ этнографическимъ, возникъ первоначально изъ источника боле узкаго, но вмст боле реальнаго и боле плодотворнаго. Онъ означалъ собой освобожденіе угнетенныхъ и тамъ, гд угнетенія не было, онъ но, имлъ смысла.
Для того, чтобы оправдать народно-освободительныя движенія, агитаторы противопоставили теоріи юридической, обязательности правъ государственнаго и международнаго (т. е. авторитету властей и сил трактатовъ) иную теорію. Эта потребность и вызвала ученіе о непреходящихъ, неподлежащихъ отчужденію и какой-либо давности, правахъ національностей, коллективныхъ особей, имющихъ каждая какъ-бы свою единичную живую душу. Такая неотчуждаемость была, повторяемъ, лишь незадолго передъ тмъ, признана за ‘правами человка’, а затмъ, не безъ нкоторой натяжки, она была признана новой теоріею — и за личностями народовъ, въ смысл національностей.
Несомннно революціонная цль, съ какою такая теорія была предъявлена, ясна изъ самаго ея свойства и ярко выступаетъ въ одномъ изъ первыхъ сочиненій, гд она была высказана, а именно въ вышедшей еще въ 30-хъ годахъ книг основателя Юной Италіи, Джузеппе Мадзини — De l’Italie. Великій революціонеръ въ ней даже является христіанскимъ философомъ, до такой степени ему казалось необходимымъ обосновать прочно теорію о прав возстанія и возрожденія раздробленной и угнетенной итальянской національности.
Дло въ томъ, что исторія представляетъ многочисленные примры окончательной гибели народовъ, то есть полнаго слитія ихъ съ побдителями и полной утраты прежнихъ національныхъ чертъ. И вотъ, Мадзини установляетъ, какъ коренное различіе, такое положеніе, что въ жизни древнихъ народовъ не имло преобладающаго значенія понятіе о вчности, а потому, какого-бы развитія ни достигала, напр., у грековъ и римлянъ, жизнь умственная, но жизнь духовная у нихъ была крайне слаба. Вслдствіе этого, народы, серьезно относившіеся только къ жизни временной и сами жили только временно и исчезали вмст съ своими государствами, не возрождаясь въ новыхъ политическихъ формахъ. Только христіанство, положивъ въ основу всего быта человчества принципъ безсмертія души, создало жизнь духовную, а этимъ какъ-бы сообщило безсмертіе и душ каждаго христіанскаго народа. Въ доказательство Мадзини утверждаетъ, что впродолженіе 18 столтій ни одна христіансконародная личность не исчезла окончательно, не умерла, какъ умирали безвозвратно народы древніе. Параллельнымъ фактомъ ставится еще тотъ, что единственный изъ древнихъ народовъ, оставшійся вполн живымъ много столтій посл утраты политическаго бытія, есть народъ еврейскій, одинъ, у котораго была всегда сильно развита именно жизнь духовная, единственный среди древняго міра народъ ‘завтный’, каковы и вс христіанскіе народы, причемъ оба завта находятся въ связи, ставя основаніемъ какъ быта единичнаго человка, такъ и быта народнаго — идею вчности.
Не будемъ разсматривать, есть-ли въ этомъ сравненіи нкоторая доля реальности, или оно представляетъ собой лишь блестящій парадоксъ. Мы хотимъ только сопоставить ‘принципъ національностей’ въ томъ смысл, какъ онъ явился въ начал вка съ тмъ дальнйшимъ расширеніемъ, какое ‘національная идея’ получала за послднюю треть XIX столтія. Ярые представители національной идеи въ Германіи за это, ближайшее время, историкъ Трейцшке и философъ Гартманъ опредляютъ ее явно несогласно съ Мадзини. Они оправдываютъ насиліе національности могущественной надъ національностями слабыми, съ цлью уничтоженія этихъ послднихъ и полнаго ихъ претворенія въ расу, фактически господствующую. Словомъ, ‘національный принципъ’ они призываютъ съ цлью оправдать дла Бисмарка, подобно тому, какъ Мадзини формулировалъ тотъ-же принципъ совсмъ противоположно — въ оправданіе дяній Юной Италіи.
Итакъ, мы видимъ, что тотъ принципъ борьбы противъ ига, который при начал вка внушилъ-сардинскому сержанту Мика ршеніе взорвать себя на воздухъ, чтобы погубить французовъ, занявшихъ крпость, а на самомъ рубеж половины столтія вызвалъ доблестную защиту Рима національнымъ революціонеромъ Гарибальди, геройскую оборону Венеціи республиканцемъ Маниномъ, и отчаянную уличную борьбу гражданъ Брешіи противъ австрійцевъ, залившую кровью весь городъ, какъ тотъ же — на словахъ — національный принципъ къ концу столтія послужилъ оправданіемъ для длъ совсмъ иного рода, иного свойства, не для дла освобожденія слабыхъ, но, наоборотъ, для установленія въ теорія безусловнаго владычества народовъ сильныхъ надъ народами слабыми.
Для освобожденія Италіи несомннно необходимо было соединеніе страны раздробленной. Отъ Венеціи до Романьи стояли австрійскіе гарнизоны. Въ Тоскан, Моден, Неапол правили владтели, видвшіе въ тхъ же австрійцахъ — защитниковъ своихъ династическихъ интересовъ. Государь Рима и вмст глава католической церкви, однажды изгнанный національною революціею Пій IX отложилъ въ сторону либерально-патріотическія мечты графа Мастаи-Ферретти и благословлялъ французовъ или австрійцевъ, все равно, какъ папа, для поддержанія свтскаго своего владнія.
Прежде, онъ готовъ былъ выслать свое войско, подъ начальствомъ генерала Дурандо, на соединеніе съ Карломъ-Альбертомъ противъ австрійцевъ. Теперь, онъ понялъ только, что онъ — папа, что выше всего — сохраненіе patrimonii Sancti Petri, и сдлался равнодушнымъ къ свобод итальянской народности, вковая судьба которой такъ опредлялась въ классическомъ сонет Филикая:
Е servir sempre, о vincitrice, о vinta *).
*) И вчно въ рабств, посл побды, какъ и посл пораженія.
Итакъ, Италія не могла быть освобождена отъ чужеземнаго ига или преобладанія иначе, какъ низложеніемъ прежнихъ владтелей и объединеніемъ всей страны въ одно государство.
Но вотъ, если не въ силу той же національной необходимости, то все-таки, но имя того же національнаго чувства, по примру Италіи и именно подъ сильнымъ вліяніемъ этого примра, образовалось, но уже путемъ не освобожденія, а завоеванія, единство Германіи.
Дйствительно, Германія была раздлена на 30 государствъ, включая Австрію, вольные города и Шлезвигъ-Голштинію, которая принадлежала датскому королю. Но ни полнаго политическаго раздробленія, какъ въ Италіи, ни иностраннаго владычества здсь не было. Нкоторое единство существовало въ форм союза, имвшаго общимъ органомъ союзный сеймъ (Bundestag) въ Франкфурт на Майн. Если тогдашнее федеративное устройство не давало германскому союзу того могущества, какое бы соотвтствовало пространству входившихъ въ него государствъ, то истинной причиной этого было честолюбіе Пруссіи, той самой Пруссіи, которая впослдствіи оправдывала свои завоеванія въ Германіи мнимой невозможностью усовершенствовать союзное устройство мирнымъ путемъ.
Предсдательство въ союзномъ сейм принадлежало Австріи, династія Которой еще въ XIII вк дважды носила имперскую корону, а потомъ, съ половины XV стол. и по 1806 годъ царствовала непрерывно въ прежней германской имперіи. А кто былъ первымъ виновникомъ разрушенія той имперіи? Фактически ее упразднилъ Наполеонъ. Но чья же была главная вина въ томъ безсиліи, какое прежняя германская имперія вы. казала для отпора завоевателю? Почему Пруссія и Австрія вели войны съ Наполеономъ каждая отдльно и тогда, когда еще существовала германская имперія? Дло было не въ устройств, но въ томъ, что Пруссія, ставъ королевствомъ, не хотла подчиняться германскому императору, а постоянно дйствовала такъ, какъ если-бы нын королевство Баварія вступило въ союзъ съ фракціею для отнятія у Пруссіи, положимъ, гессенъ-нассауской провинціи.
Устройство прежней германской имперіи не помшало императору Карлу V разбить французскаго короля и взять его въ плнъ. А если прежняя германская имперія дйствительно сдлалась безсильною во второй половин прошлаго столтія, то въ этомъ былъ прямо виноватъ именно сепаратизмъ Пруссіи, той самой Пруссіи, которая впослдствіи насиліе, совершенное ею надъ Германіею въ 1866 году, оправдывала духомъ сепаратизма, господствовавшимъ въ Германіи. Фридрихъ II велъ противъ германскаго императора 7-ми-лтнюю войну и отнялъ у Австріи часть Силезіи — достаточно яркое проявленіе сепаратизма. Та война и сдлала окончательно безсильною прежнюю германскую имперію. Наполеонъ устранилъ въ 1806 г. только тнь ея.
А дло 1866 года — новое нападеніе Пруссіи, и опять съ иностранной помощью, на членовъ германскаго союза, изгнаніе изъ него Австріи, завоеваніе и присоединеніе къ Пруссіи королевства Ганноверскаго, курфиршества Гессенскаго, герцогства Нассаускаго, герцогства Шлезвигъ-Голштиніи, имперскаго города Франкфурта можетъ быть объясняемо какъ угодно, но это дло Вильгельма I или Бисмарка такъ похоже на дло Фридриха II, что никакія оправданія не измняютъ смысла самой иниціативы въ обоихъ случаяхъ, не опровергнутъ тождественность источника, изъ котораго т дла вытекли.
Этимъ источникомъ были сепаратизмъ самой Пруссіи и стремленіе ея къ господству въ Германіи. Эти стремленія Пруссіи сперва сдлали безсильною прежнюю имперію, затмъ обусловили безсиліе германскаго союза, а наконецъ изгнали изъ него Австрію, расширили непосредственные прусскія владніи чрезъ поглощеніе нсколькихъ членовъ союза, дале подчинили Германію верховенству Пруссіи чрезъ переходную форму сверо-германскаго союза и военныхъ конвенціи, заключенныхъ съ государствами Юга, и, наконецъ, повели къ возстановленію имперскаго скипетра, но уже въ рук Гогенцоллерновъ, а не Габсбурговъ. При этомъ, но уже въ пользу Пруссіи, было осуществлено вновь фактическое низведеніе прочихъ членовъ союза на роль вассаловъ императора, какая имъ принадлежала только до расшатанія прежней имперіи 30-ти-лтнею и 7-ми-лтнею воинами. Уже изъ 30-ти-лтней войны курфиршество бранденбургское вышло съ увеличеніемъ своей территоріи, затмъ принятіе Фридрихомъ 1 королевской короны было заявленіемъ полной независимости отъ пмператора, а 7-ми-лтняя война дала Пруссіи значеніе великой державы, которая, получивъ при послднемъ раздл Польши львиную часть, значительно округлила свою территорію.
Во всхъ длахъ дома Гогенцоллерновъ, начиная отъ пріобртенія ими герцогства Пруссіи въ первой половин XVII столтія, и до провозглашенія Вильгельма I императоромъ въ Версал видны одинъ духъ и одна цль — необыкновенное и энергическое честолюбіе, стремленіе къ расширенію своихъ владній, совершенно независимо отъ интересовъ германскаго единства, и даже прямо вопреки этимъ интересамъ, до той поры, когда это разрушенное единство можно было возстановить въ вид подчиненія всей Германіи императору — Гогенцоллерну. Если теперь видть заслугу Пруссіи въ томъ, что она возстановила германское единство, то не слдуетъ забывать, что именно она въ прежнее время способствовала къ разрушенію этого единства и что она же своимъ эгоистическимъ сепаратизмомъ обращала въ миъ тотъ германскій союзъ, который впослдствіи кн. Бисмаркъ обвинялъ въ безсиліи.
Впрочемъ, Бисмаркъ это — тотъ же Китъ Китычъ, который постоянно жаловался, что вс его обижаютъ, между тмъ какъ онъ-то самъ и обижалъ всякаго. Пруссію всегда будто-бы вс обижали, но это не помшало тому, что власть ничтожныхъ маркграфовъ впродолженіе 2 1/2 вковъ превратилась въ власть императорскую, притомь не по избранію, но по завоеванію. Пруссія постоянно обвиняла Австрію въ стремленіи ‘майоризировать’ ее посредствомъ германскаго союза, между тмъ, какъ именно Пруссія парализировала законное предводительство, принадлежавшее Австріи въ союз. Пруссія обвиняла этотъ союзъ въ безсиліи, которое сама же поддерживала и которое ей было выгодно. Что случилось-бы въ 1865 г. если-бы союзъ не былъ безсиленъ? Онъ подвергъ-бы Пруссію военной экзекуціи. Пруссія слагала и всю вину въ войн 1866 г.— на Австрію, а въ войн 1870 г.— на Францію, между тмъ, какъ нын вполн установлено, что и та и другая войны были предумышленными, подготовленными предпріятіями прусской политики.
Бглый взглядъ на ростъ значенія и могущества гогенцоллернскаго.дома сдланъ нами съ цлью уяснить, что Пруссія, изгоняя изъ германскаго союза нмецкія земли Австріи, отрывая датскій Шлезвигъ и дв французскія области, досел протестующія противъ захвата, наконецъ, сколачивая, въ свою пользу, милитарно-объединенную Германію, руководствовалась просто принципомъ завоеванія, а въ принцип національномъ видла лишь пособіе, Несомннно, что стремленіе въ боле тсному объединенію существовало въ самомъ германскомъ народ, еще задолго до 1866—1871 годовъ и хотя не оправдывалось чужеземнымъ игомъ, какъ было въ Италіи, но исходило изъ того же національнаго чувства. Главная задача нашей статьи и заключается въ томъ, чтобы указать на проявившіяся при этомъ существенныя различія.
Мы воспользуемся и книгою г. Утина, которой заглавіе выписано выше. Но сперва оговоримся, почему мы не можемъ держаться ея одной. Г. Утинъ, какъ онъ объясняетъ въ предисловіи, желалъ очертить первый, заключенный періодъ новой Германіи, сконцентрировавъ его около двухъ крупныхъ фигуръ — императора Вильгельма I и князя Бисмарка. Эту задачу авторъ исполнилъ основательно и талантливо. Но именно потому, что цлью его было самое изложеніе событій, онъ долженъ былъ оставить въ сторон вопросы свойства публицистическаго. Т выгоды или невыгоды, какія созданы, совершившимися событіями для нашего времени, т надежды и опасенія въ будущемъ, хотя-бы самомъ близкомъ, какія можетъ внушить новое положеніе вещей — не входятъ въ область исторіи.
Между тмъ, съ точки зрнія не исторической, йо публицистической, эти-то вопросы представляются даже боле важными, чмъ изученіе самаго хода событій и характеристика дйствовавшихъ въ нихъ лицъ. Публицистика не можетъ даже и относиться къ очерку событій столь къ намъ близкихъ, и столь существенныхъ для современнаго положенія длъ, иначе, какъ въ соотношеніи съ интересами современности, и съ точки зрнія, такъ сказать, утилитарной. У историка одна задача, у публициста — другая. Онъ долженъ обращаться къ исторіи, но только для того,, чтобы выяснить ею, какое значеніе иметъ та или другая сила, опредляющая нашу судьбу въ настоящемъ и чего можно отъ нея ожидать, чего опасаться въ будущемъ, такъ какъ вс общественныя условія, стремленія, соглашенія опредляются тмъ представленіемъ, какое длаютъ себ общества о возможностяхъ и вроятностяхъ ближайшаго будущаго.
Объединеніе Германіи посредствомъ насилія и приданіе единой Германіи характера мидитарнаго вовсе не соотвтствовали желаніямъ германскаго народа, какъ они выражались прежде въ программахъ NationalVerein’а, ни ршеніямъ франкфуртскаго такъ называемаго парламента 1848 года, ни убжденіямъ лучшихъ людей Германіи, напр., Гервинуса, ни голосамъ всхъ германскихъ парламентовъ, начиная съ прусскаго сейма въ 1865—66 гг., когда Пруссія приступала къ насилію надъ другими членами союза.
Франкфуртскій такъ называемый парламентъ, предпринявшій новое объединеніе Германіи въ форм имперіи, сперва обратился къ Австріи съ предложеніемъ взять подъ ея покровительство планъ, выработанный собраніемъ, и только, когда Австрія отнеслась къ нему съ пренебреженіемъ, германскій парламентъ въ 1849 году избралъ германскимъ императоромъ короля прусскаго. Но король прусскій не пожелалъ принять имперскую корону отъ какого-то парламента и съ готовою, имъ выработанной конституціею.
Стремленія National-Verein’а всегда благопріятствовали Пруссіи, возлагали надежды объединенія на нее. Но вмст съ тмъ, это были стремленія либеральныя, навязывавшія ненавистныя для Пруссіи основы системы Parlamentarisches Regiment, какъ длали то и самыя опредленія франкфуртскаго собранія. А идея о германскомъ единств, и именно Въ форм свободолюбивой имперіи, несомннно существовала и была популярна. ‘Могла-ли — такъ ставитъ вопросъ г. Утинъ — быть осуществлена эта идея (единства) въ данную минуту и при существованіи современнаго политическаго строя цлой Европы, инымъ путемъ, чмъ тотъ, который усвоилъ себ императоръ Вильгельмъ — вопросъ этотъ представляется чисто-теоретическимъ, весьма трудно поддающимся разршенію. Спора нтъ, свободолюбивый лозунгъ — Einheit durch Freiheit куда привлекательне другого лозунга’ (durch Blut und Eisen). Но увы! свобода является до сихъ поръ все тою же прекрасной, но непреклонною богиней, которая не хочетъ покинуть своихъ заоблачныхъ чертоговъ и водворить свое царство на нашей бдной земл’.
Конечно, это врно, если разсматривать свободу въ значеніи не только юридическомъ, но фактическомъ, въ смысл дйствительной эмансипаціи человческой личности отъ произвола силы политической или капиталистической. Но тмъ не мене, нельзя не признать, что ‘прекрасная и непреклонная богиня’, которая не присутствовала при созданіи германскаго, единства, не потому что не хотла, но потому что не была призвана, приняла однако весьма значительное участіе въ объединеніи Италіи. Желзо и кровь дйствовали и тамъ, такъ какъ было необходимо изгнать чужеземныя войска, противъ которыхъ была призвана иностранная же помощь. Но Франція вовсе не думала создавать итальянское единство, оно осуществилось прямо вопреки желаніямъ Наполеона III, осуществилось народнымъ движеніемъ, но имя той богини, о которой только что упомянуто: это была именно Einheit durch Freiheit.
За 20 слишкомъ лтъ передъ тмъ, какъ итальянскія войска вступили наконецъ въ Римъ, тотчасъ по выход французовъ и когда единство Италіи было увнчано, сардинскій король началъ дло возрожденія и объединенія Италіи — съ добровольнаго введенія въ, своей стран новыхъ учрежденіи, въ моменты ршительнаго дйствія — въ 1849, 1859, 1860, 1862, 1866 и 1870 гг. король-освободитель шелъ всегда вмст съ народнымъ движеніемъ, которое его обгоняло въ Флоренціи, Сициліи, Неапол, оно пыталось само объединить даже и Римъ въ 1862 году, но было отбито французами.
Самый юридическій актъ соединенія другихъ итальянскихъ областей съ владніями сардинскаго короля, вскор принявшаго отъ парламента титулъ короля Италіи, совершался поголовнымъ голосованіемъ населенія — до вступленія пьемонтскихъ войскъ. Викторъ-Эммануилъ передъ своимъ въздомъ въ Неаполь, посл плебисцита, былъ встрченъ въ Теано генераломъ Гарибальди: королевскія войска проходили мимо войскъ итальянской революціи, при кликахъ тхъ и другихъ въ честь короля. А за нсколько недль передъ тмъ, Пруссія прислала въ Туринъ строгую ноту, протестуя противъ нарушенія нравъ короля неаполитанскаго {‘Pie IX et Victor-Emmanuel’ Hist, contemp. de l’Italie p. Jules Zeller, стр. 389.}.
Впрочемъ, это не помшало берлинскому кабинету вскор затмъ признать итальянское королевство, но такъ было сдлано съ той цлью, чтобы привлечь на свою сторону Францію, въ виду замышлявшейся борьбы съ Австріею. ‘Для личнаго чувства короля (прусскаго) — говоритъ г. Утинъ — такое признаніе итальянскаго королевства было крайне тяжело. Горячій сторонникъ монархической власти, онъ не мирился, какъ это видно изъ его переписки съ принцемъ Альбертомъ {Мужемъ англійской королевы.}, съ революціоннымъ движеніемъ, лежавшимъ въ самомъ основаніи итальянскаго государства. Сверженіе итальянскихъ герцоговъ, изгнаніе неаполитанскаго короля народнымъ вождемъ Гарибальди, оскорбляли монархическое чувство Вильгельма, но перспектива могущественной Пруссіи, стоящей во глав Германіи, отодвинула на второй планъ его приверженность къ монархической иде… Признаніе итальянскаго королевства имло для Вильгельма и другую выгоду. Италія была готовою союзницей на случай борьбы съ Австріей). Въ этой борьб — продолжаетъ авторъ — Пруссія могла-бы имть на своей сторон еще боле сильнаго союзника — національное чувство всхъ нмцевъ. еслибы только не тотъ острый конфликтъ между народнымъ представительствомъ и короной (въ Пруссіи), который вызвалъ во всей остальной Германіи рзкое порицаніе поведенію правительства Вильгельма. Самые горячіе приверженцы главенства Пруссіи въ нмецкихъ длахъ совершенно упали духомъ. Можно-ли — спрашивалось — поручить судьбу всей Германіи государству, представлявшему такую печальную картину внутренняго раздора’?
Это совершенно справедливо. Въ дополненіе къ словамъ г. Утина и для иллюстраціи мысли, занимающей насъ въ настоящемъ наброск, мы сопоставимъ дв картины, которыя, по времени, отдляются одна отъ другой всего нсколькими мсяцами. На одну изъ нихъ мы уже указали, это — король Викторъ-Эммануилъ въ Теано, пожимающій об руки Гарибальди передъ рядами его солдатъ въ красныхъ рубашкахъ. Другая картина иметъ ‘фономъ’ прусскую палату депутатовъ при начал конфликта. Когда президентъ палаты просилъ военнаго министра фонъРоона не перебивать другого оратора, Роонъ надть каску и сказавъ: ‘мы — министры не палаты представителей, а е. в. короля’, вышелъ изъ залы.
Передъ плебисцитомъ въ Неапол, Викторъ-Эммануилъ издалъ въ Анкон прокламацію къ населенію южной Италіи, въ которой говорилъ: ‘паденіе неаполитанскаго правительства показало, сколь необходимы для королей любовь, для правительствъ — уваженіе народовъ… Я являюсь къ вамъ не съ тмъ, чтобы навязать вамъ мою волю, но съ тмъ, чтобы охранить ту, какую вы сами выскажете. Вы можете свободно выразитъ ее, провидніе, которое печется о длахъ правыхъ, внушить то ршеніе, которое вы положите въ урну {Jules Zeller, таже книга стр. 397—398.}’.
И король Вильгельмъ, осуждавшій ниспроверженіе итальянскихъ государей, когда самъ предпринялъ ниспровергнуть престолы нсколькихъ государей, обратился съ манифестомъ къ германскому народу. Любопытно, что въ этомъ манифест проявляется подражаніе приведенной прокламаціи Виктора-Эммануила, прусскій король также старается успокоить населеніе и даже общаетъ, если не справляться съ его волею, то все-таки дать современемъ голосу страны возможность высказываться. Цитируемъ по г. Утину: ‘король Вильгельмъ заявлялъ, что начинаетъ войну не только ради независимости Пруссіи, но столько-же — во имя національнаго развитія Германіи, что войско его — не врагъ нмецкаго населенія, что Пруссія чтитъ его независимость и выражалъ надежду въ близкомъ будущемъ увидть его представителей въ національномъ парламент, для совмстнаго обсужденія судьбы общей нмецкой (германской) родины’.
Это общаніе, что Пруссія сама, когда признаетъ нужнымъ, созоветъ представителей Германіи ‘для совмстнаго обсужденія’ было неопредленно и вообще, подражаніе итальянской прокламаціи было сдлано грубоватое, по прусски. Но тмъ не мене, оно представляло яркое противорчіе съ тмъ отвращеніемъ отъ посягательства на права монарховъ, какое было выражено и въ формальной прусской нот противъ низверженія короля неаполитанскаго, и въ интимной переписк короля Вильгельма съ принцемъ Альбертомъ, которому онъ жаловался, какъ ему тяжело признать узурпатора — въ Италіи. На узурпацію-же легитимныхъ правъ другихъ монарховъ — въ Германіи берлинскій кабинетъ ршился съ легкимъ сердцемъ.
Между тмъ, такая ‘узурпація’ въ Италіи была безусловно необходима, единство Италіи не могло осуществиться иначе, какъ посредствомъ низложенія ршительныхъ его враговъ. Въ Германіи вопросъ представлялся иначе. Тамъ, еслибы Пруссія отнеслась къ длу не своекорыстно, но искренно, имя цлью усиленіе объединенія, не претендуя, стало быть, вырвать у Австріи предводительство и обратить его въ прусскую диктатуру, не было-бы никакой нужды посягать на легитимныя права и ниспровергать монарховъ, столь-же законныхъ, какъ самъ прусскій король.
Г. Утітъ признаетъ, что война Пруссіи съ Германскимъ союзомъ и Австріей) была крайне непопулярна во всей Германіи и въ самой Пруссіи. Король прусскій, по словамъ автора, ‘кругомъ себя видлъ лишь одну злобу и ненависть. Не только вс нмецкія правительства, но и общественное мнніе въ самой Пруссіи громко высказывались противъ этой братоубійственной войны. Никто не хотлъ видть въ начинавшемся кровопролитіи войну изъ-за высшихъ интересовъ, изъ-за блага Германіи, изъ-за излюбленной идеи нмецкаго единства, въ ней видли только войну, предпринимаемую исключительно изъ-за династическихъ интересовъ, изъ-за недостойнаго стремленія увеличить территорію Пруссіи. Во всхъ большихъ городахъ, даже въ самомъ Берлин, устраивались многочисленныя собранія, единогласно протестовавшія противъ войны одной части Германіи съ другою, со всхъ сторонъ слались королю адресы съ выраженіемъ почти открытаго негодованія въ виду войны признававшейся и безцльною, и безнравственною. Палата представителей не маскировала своихъ чувствъ. Она отнеслась къ поведенію правительства съ самымъ безпощаднымъ порицаніемъ, громко заявляя, что такая война недостойна цивилизованнаго государства’.
Вотъ съ какими чувствами встрчала Германія свое объединеніе на прусскій манеръ. Правда, что вскор блескъ побдъ надъ Австріею произвелъ перемну въ настроеніи общества въ Пруссіи, а впослдствіи война съ Франціей) 1870 года увлекла за Пруссіею не только правительства южной Германіи, но и весь нмецкій народъ. Однако, что-же сказывалось въ такихъ поворотахъ въ общественномъ настроеніи? Та-ли потребность освобожденія отъ ига, та-ли необходимость пріобртенія сколько-нибудь сносныхъ условій существованія, словомъ, т-ли стремленія, которыя побудили итальянскій народъ идти впереди савойскаго знамени и потомъ привтствовать его появленіе, какъ символъ освобожденія, завершеннаго національнымъ единствомъ?
Нтъ, торжественная встрча населеніемъ Берлина, войскъ, побдившихъ Австрію и поздравленія, принесенныя по этому случаю тмъ самымъ городскимъ совтомъ Берлина, который передъ тмъ такъ враждебно относился къ войн, отражали въ себ только удовлетвореніе прусскаго самолюбія, гордость, внушенную успхами прусскаго оружія надъ членами германскаго союза.
Такого-же рода былъ и поворотъ въ настроеніи всего германскаго народа при воин 1870 года съ Франціей. Государственные люди Германіи и ея публицисты досел постоянно упрекаютъ побжденную Францію въ стремленіи къ ‘реваншу’ и въ ненависти, которая длаетъ этотъ реваншъ какъ-бы неизбжнымъ. Но при этомъ, они не хотятъ знать, что самая война 1870 года была для германскаго народа прежде и боле всего — реваншемъ за наполеоновскія воины, а — какъ-то доказывалось оторваніемъ отъ Франціи Эльзаса и большой части Лотарингіи — и за завоеванія Людовиковъ XT, XIV, даже XIII {Часть Эльзаса была уступлена Франціи по вестфальскому миру (1648 г.), другая часть — по рисвикскому миру (1697 г.), Лотарингія — по внскому трактату (1735 г.).}.
Если нмцы признавали законнымъ и естественнымъ такой реваншъ съ ихъ стороны, который состоялъ въ возвращеніи. двухъ областей потерянныхъ Германіею боле столтія и даже боле двухъ столтій тому назадъ, то почему-же ихъ такъ возмущаетъ мысль о французскомъ реванш для возвращенія провинцій, отторгнутыхъ отъ Франціи всего 21 годъ передъ настоящимъ временемъ?
Что Франція въ 1870 г. не искала войны съ Германіею, какъ и Австрія не искала войны съ Сардиніею и Франціею въ 1859 году, это не подлежитъ сомннію. Франція была ослаблена мехиканскою экспедиціей, имла въ виду переустройство своей арміи, а Наполеонъ III былъ боленъ. Пруссія-же, закончившая свою военную реформу, убдившаяся въ превосходств своего оружія и въ своей сил — побдою надъ Австріей, увеличила съ той поры свое могущество созданіемъ сверогерманскаго союза, и была вполн уврена въ сочувственномъ нейтралитет Россіи. Достаточно этого сопоставленія, чтобы выяснить — для кого война въ то время могла быть выгодна, и кто въ дйствительности могъ искать ея. Правда, войну объявила Франція, но г. Утинъ весьма кстати приводитъ по этому поводу слова Монтескьё, что ‘истинный виновникъ войны — не тотъ, кто ее объявляетъ, а тотъ, кто длаетъ ее неизбжною’.
Не напоминая здсь о тхъ обстоятельствахъ, прекрасно обрисованныхъ въ книг г. Утина, который уже положительно доказываютъ, что вызывала воину не Франція, а Пруссія, повторимъ только сказанное выше, что Франція въ 1870 г. не искала воины, какъ и Австрія въ 1*59 году. Но если иниціатива въ одномъ случа шла изъ Сардиніи, а въ другомъ — изъ Пруссіи, то во всемъ остальномъ положеніе представлялось совершенно различнымъ. Почти половина Италіи находилась подъ непосредственной или посредственной властью Австріи, между тмъ, какъ на германской почв не было ни одного французскаго солдата. Для Италіи было необходимо освобожденіе, Германія же была свободна и въ то время, была, быть можетъ, свободне, чмъ нын.
Объединеніе Италіи завершилось народнымъ голосованіемъ. Въ Германіи же, какъ присоединеніе Ганновера, Курчессена, Шлезвигъ-Гольштейна и т. д. къ Пруссіи, такъ и превращеніе ‘союза государствъ (Staatenbund)’ въ ‘союзное государство (Bundesstaat)’, т. е. въ имперію, обошлись безъ народнаго голосованія. За то, нчто сходное съ нимъ, но лишь по форм, было произведено въ тхъ областяхъ, которыхъ нежеланіе принадлежать Германіи было несомннно и осталось несомнннымъ до сихъ поръ, не смотря на произведенное мнимое голосованіе, т. е. на такъ называемую Option за германскую или французскую народность.
Замтимъ, что эта Option, оговоренная въ франкфуртскомъ трактат, вовсе не предоставляла населенію Эльзаса и Лотарингіи ршеніе вопроса: Франціи или Германіи должна принадлежать территорія этихъ. провинцій. Жителямъ предоставлялось только, каждому лично для себя, ршить вопросъ: желаютъ ли они пріобрсти германское гражданство или сохранить гражданство французское на территоріи, присоединенной къ Германіи, причемъ избиравшіе французское гражданство лишались избирательныхъ правъ и права занимать должности.
Нсколько тысячъ эльзасцевъ эмигрировали затмъ во Францію, но, понятно, что не могло же 1 1/2 милліонное населеніе бросить свою землю и свои заработки. Такимъ образомъ, Option была произведена не какъ санкція присоединенія, но скоре, какъ мра для удаленія изъ страны наиболе горячихъ патріотовъ. Г. Утинъ не останавливается на указанныхъ нами фактахъ, но онъ вполн врно опредляетъ отношеніе въ данномъ случа ‘объединителей’ къ ‘объединяемымъ’. ‘Германія’, говоритъ онъ, ‘хорошо знала, что чувство самой горячей и неизмнной привязанности къ униженной и разбитой родин приковываютъ Эльзасъ и Лотарингію къ Франціи, но чувства и стремленія населенія не входили въ планы политики, преслдуемой правительствомъ императора Вильгельма’.
Итакъ, характеръ объединенія Германіи и Италіи былъ весьма различенъ. А потому, и послдствія для политической жизни въ той и другой странахъ представились во многомъ весьма несходными. ‘Нмецкій рейхстагъ’, замчаетъ г. Утинъ, ‘долженъ былъ неизбжно отразить въ себ образъ насильственно, огнемъ и желзомъ созданной Германіи, въ его сред долженъ былъ раздаться протестующій противъ насилія голосъ датчанъ, поляковъ и, наконецъ, завоеванныхъ нмецкимъ оружіемъ эльзасцовъ’.
Но этого мало, прибавимъ, что и для самихъ нмцевъ послдствія объединенія были во многомъ не т, какъ для итальянцевъ. Въ то время, какъ въ Италіи, объединенной народнымъ движеніемъ, духъ народа только успокоился, освободившись отъ прежняго ига и дале жизнь потекла мирно, въ Германіи, скованной оружіемъ, возобладалъ духъ національнаго самодурства, еще боле укрпился и распространилъ свое дйствіе на всю страну принципъ милитаризма, и дальнйшая жизнь Германіи, особенно же Пруссіи — до конца канцлерства Бисмарка — какъ будто постоянно задавалась однимъ вопросомъ — кого и когда притснить или ‘ограничить’.
Началось, конечно, съ Эльзаса. Сардинія какъ бы исчезла въ Италіи, самая столица была перенесена во Флоренцію, потомъ въ Римъ. Въ Германіи же прусскій духъ проникъ до самой западной границы и рельефне, чмъ гд-либо, проявился именно въ Эльзас. ‘Объединенную нмецкую область’ стали усиленно германизировать. Мы разумемъ здсь распоряженіе 1873 г., которымъ воспрещалось въ начальныхъ школахъ преподаваніе какого-либо языка, кром нмецкаго. Приведемъ одинъ характерный примръ для иллюстраціи отношеній. Въ томъ же году страсбургскій бургомистръ (т. е. мэръ) Лаутъ, явясь съ ходатайствомъ по городскому длу къ оберъ-президенту области Моллеру, въ разговор съ нимъ не скрылъ своихъ симпатій къ Франціи. А когда Моллеръ спросилъ, почему же онъ не избралъ французское гражданство, то Лаутъ отвчалъ, что онъ ‘здсь, въ Эльзас, ждетъ возвращенія французовъ’. Бургомистръ былъ смненъ императорскимъ повелніемъ, а городской совтъ, который протестовалъ противъ этого, былъ закрытъ на 2 года, на мсто же выборнаго бургомистра былъ назначенъ коммисаромъ полицей-директоръ Бакъ {Polit. Gesell, der Gegenwart. W. Mller. VII, 1874. стр. 88.}.
Франція, казалось, была уже достаточно унижена и подавлена. Но, взявъ съ нея 8 милліардовъ франковъ (изъ которыхъ 3 составляли содержаніе германской арміи и вознагражденіе, а 5 контрибуцію), Пруссія была какъ бы недовольна самою легкостью, съ какою Франція заплатила контрибуцію, и принялась за реорганизацію своей арміи. Въ 1875 году Бисмаркъ веллъ своей печати вновь трубить походъ противъ Франціи, ‘замышляющей войну’. Онъ еще въ 1873 году сказалъ, что ‘если Франція станетъ вооружаться для реванша, то мы не станемъ ожидать пока она окончитъ свои вооруженія и заручится союзами’ {Тамъ же. IX, 1876. стр. 88.}. Хотя съ нмецкой стороны это всегда отвергалось, но вс были убждены, что только непосредственное вмшательство русской политики предупредило въ то время новое нападеніе на Францію, конечно, все во имя той же ‘національной идеи’.
Съ 1873 по 1879 гг. ‘обузданіе и усмиреніе’ обратилось на католическую іерархію. Передлавъ при помощи либераловъ въ прусскомъ сейм порядокъ подчиненности семинарій епископской власти и установивъ разныя наказанія для неподчинявшихся епископовъ, Бисмаркъ назвалъ это ‘борьбою за культуру’ и прусскіе либералы помогали ‘культуркампфу’, пока не пришла очередь для борьбы съ ними самими.
Какъ только они стали докучать канцлеру требованіями о вознагражденіи за ихъ услугу, какъ только стали выказывать хоть нкоторую самостоятельность, начала приготовляться ‘борьба’ противъ нихъ. Однимъ изъ средствъ подготовленія послужилъ антисемитизмъ, направлявшійся придворнымъ проповдникомъ Штеккеромъ (еще одинъ эпизодъ ‘борьбы’ на вс стороны).
Либераламъ канцлеръ не длалъ ни одной уступки и при дебатахъ, какъ въ имперскомъ сейм, такъ и въ прусской палат, относился къ нимъ все съ большей раздражительностью и рзкостью. Дошло до того, что въ іюл 1879 г., при обсужденіи обложенія табака въ имперскомъ сейм, вождь прогрессистовъ Рихтеръ опредлилъ положеніе длъ слдующими словами: ‘Германія до тхъ поръ не получитъ возможности жить спокойно, пока эта система управленія не прекратится. Въ широкихъ слояхъ германскаго общества уже установилось убжденіе, что лучшее время не настанетъ до той поры, когда канцлеръ вообще перестанетъ править’ {Pol. Gesell. d. Gegenwart Mller XIII. 1880 г., стр 70—72.}. Въ ту-же сессію произошли рзкія стычки канцлера съ Ласкеромъ, вождемъ націоналъ-либераловъ.
Черезъ нсколько дней посл одной изъ своихъ выходокъ противъ націоналъ-либераловъ (въ іюл 1879 г.), Бисмаркъ ршился сдлать уступки католическому центру, лишь бы развязаться съ своими либеральными союзниками, и прежде всего принесъ въ жертву центру министра духовныхъ длъ Фалька, автора ‘майскихъ законовъ’, уволивъ его отъ должности. Вслдъ затмъ, онъ началъ переговоры съ представителями центра и съ нунціемъ въ Вн, монсиньоромъ Якобини.
Между тмъ, либералы, возбудившіе противъ себя католическое населеніе, а затмъ отвергнутые канцлеромъ, даже обозванные, по его обычаю, врагами имперіи, потерпли сильное пораженіе при выборахъ въ прусскую палату въ октябр того-же года. Консервативныя партіи и особенна центръ значительно усилились. И вотъ центръ, съ которымъ только что велась ожесточенная борьба, въ защиту Германской культуры, вдругъ сдлался ядромъ правительственнаго большинства, помогавшаго осуществлять дальнйшія попеченія о культур, т. е., конечно, главнымъ образомъ увеличеніе военнаго бюджета.
Въ дйствительности-же, культура европейская ничего не выиграла отъ объединенія Германіи желзною прусскою рукой, между тмъ, какъ освобожденіе и объединеніе Италіи, совершившееся при значительно несходныхъ условіяхъ, представляетъ собой одно изъ несомннныхъ пріобртеній человчества въ нашемъ столтіи. Главнымъ результатомъ объединенія Германіи было колоссальное увеличеніе военныхъ расходовъ во всхъ государствахъ Европы.
Говорятъ, что какъ то, такъ и другое изъ этихъ событій были вызваны ‘національною идеей’, ознаменовавшей собою все XIX столтіе. Различіе лишь въ томъ, что въ Италіи событіе это дйствительно означало освобожденіе отъ вковаго гнета — страны, бывшей колыбелью западно-европейской цивплизаціи, между тмъ какъ ‘національная идея’ въ Пруссіи окончательно выразилась въ извстныхъ словахъ Бисмарка, что ‘сила выше права’. Такимъ образомъ, дйствительно, къ концу столтія ‘принципъ національностей’ или ‘національная идея’, который, при начал вка, означалъ освобожденіе слабйшихъ, превратился въ принципъ безусловнаго права сильныхъ надъ слабыми. Духъ гордыни, заносчивости, національнаго самодурства, какой проявился въ побдоносной милитарной Пруссіи, не только не соотвтствовалъ смыслу ‘національнаго’ движенія въ первой половин столтія, но по сущности прямо противорчьи, исходному началу этого движенія.
Тотъ ‘принципъ національностей’, который сперва явился прямо какъ примненіе къ личностямъ коллективнымъ — идеи о непреложности и неотчуждаемости правъ личныхъ, однимъ словомъ — идеи общечеловческаго преуспянія, въ конц привелъ къ перерыву, къ отсрочк на неопредленное время дальнйшихъ успховъ въ этомъ направленіи, къ тройственному союзу, угрожающему дальнйшему освобожденію славянскихъ народностей на Балканскомъ полуостров, къ раздленію Европы на два вооруженные, постоянно усиливающіе свои вооруженія лагеря.
Представляя въ нашемъ очерк, написанномъ по поводу книги г. Утина, различіе въ характер, значеніи и послдствіяхъ освобожденія и объединенія Италіи съ одной стороны и созданія Германской имперіи — съ другой, мы указывали преимущественно на’такіе факты, которыхъ не имлъ нужды приводить авторъ сочиненія, имющаго главной цлью обрисовку личностей Вильгельма I и Бисмарка — на фон исторіи Германіи за послднее тридцатилтіе. Теперь мы обратимся къ самому сочиненію г. Утина. Но сперва, въ заключеніе сдланнаго нами очерка, оговоримся, что разсматривая упомянутыя различія и признавая освобожденіе и объединеніе Италіи боле полезнымъ для дла европейской культуры, чмъ созданіе Германской имперіи, нельзя однако относиться иначе какъ съ уваженіемъ къ патріотизму, проявленному нмцами въ моментъ объявленія войны, и къ блестящимъ успхамъ германской арміи. Несомннно, что это было также дломъ національнаго духа какъ и въ Италіи, но только самое свойство этого дла, его совершеніе и его послдствія въ Германіи являлись иными, чмъ по ту сторону Альповъ: здсь грандіозне, но тамъ нужне и благотворне.
Книга г. Утина представляетъ значительный интересъ, въ особенности для тхъ читателей, которые сами не слдили за событіями, въ то время, когда они совершались, то есть для всего поколнія, выросшаго посл шестидесятыхъ годовъ. Но она прочтется съ удовольствіемъ и тми, кто самъ нкогда съ лихорадочнымъ вниманіемъ слдилъ за ходомъ и послдствіями датской, прусско-австрійской и франко-германской войнъ. Яркія событія, крупныя перемны въ политическомъ положеніи Европы такъ быстро слдовали, можно даже сказать толпились одн за другими во второй половин вка, что боле давнія наслоенія фактовъ этой, новйшей исторіи мало кому памятны съ достаточной точностью. Разсказъ о нихъ ведется г. Утинымъ талантливо, такъ что, являясь систематичнымъ и основательнымъ, избгаетъ сухости, читается легко.
Съ главными взглядами автора нельзя не согласиться, относительно же частностей, конечно, неизбжны разногласія уже по той причин, что въ исторіи далеко не все можетъ быть доказано документально, а стало быть всегда остается широкое поле для субъективной оцнки отдльныхъ фактовъ, а тмъ боле личностей. Въ дйствительности книга даетъ гораздо боле, чмъ можно-бы ожидать по ея заглавію, и представляетъ полный, хотя и сжатый очеркъ объединенія Германіи. Надо еще отдать автору справедливость въ томъ, что, поставивъ свой разсказъ на уровень изложенія прагматическаго, онъ нигд не впалъ въ тонъ полемическій и старался сохранить полное безпристрастіе, отложивъ въ сторону свои личныя симпатіи и антипатіи.
Личности Вильгельма I и Бисмарка выставлены правильно и если вторая вышла гораздо рельефне первой, то не по вин автора. Новъ и оригиналенъ взглядъ г. Утина на императора Вильгельма II, въ краткой характеристик (‘го, помщенной въ предисловіи. Здсь тонко и остроумно проведено различіе между характеромъ рчей молодого монарха и характеромъ его дйствій: ‘Вильгельмъ II гремитъ своими рчами’… Но эти рчи, которыя авторъ называетъ ‘грезами на яву’, почти не оказываютъ вліянія на политику императора, какъ внутреннюю, такъ и вншнюю. ‘Правда, въ нихъ сказываются основныя черты характера Вильгельма II-ршительность и самоувренность, но онъ уметъ ихъ подчинять требованіямъ существующаго въ Германіи государственнаго строя, сообразоваться съ политическими условіями и понимать духъ своего времени’. Въ другомъ мст говорится: ‘политика его рзко расходится съ политикою періода созданія нмецкой имперіи, свидтельствуетъ о сознаніи, что политика насилія отжила свое время… У Бисмарка слово рдко расходилось съ дломъ… у императора Вильгельма II, наоборотъ, слово расходится съ дломъ’. Дале авторъ объясняетъ примрами, что, ставя въ рчахъ свою волю выше всего, ныншній императоръ боле, чмъ его предшественники въ Пруссіи, согласуетъ свои дйствія съ духомъ учрежденій страны и съ общественнымъ мнніемъ.
Что касается характеристики Вильгельма I и Бисмарка, какую даетъ авторъ, также нельзя не согласиться съ нимъ. Но здсь можно замтить, что авторъ, именно вслдствіе своей заботливости о безпристрастіи и изъ опасенія умалить фигуры дятелей, сочувствія къ которымъ онъ питать не можетъ, отчасти какъ-бы слишкомъ восторжествовалъ самъ надъ собой и написалъ портреты, которые не только не ниже натуральнаго роста, но.даже, быть можетъ, на нсколько вершковъ выше. Такъ, несомннно, что честность и глубокое сознаніе долга были чертами характера императора Вильгельма I. Но у него были и честолюбіе, и нкоторый недостатокъ личной иниціативы, вслдствіе которыхъ такъ и разрослась роль его канцлера. Нмецкіе писатели желаютъ усвоить первому прусскому императору въ Германіи историческое прозвище ‘побдоноснаго’ (der Siegreiche). Прозвище же короля — честнаго человка не въ меньшей мр, чмъ Вильгельмъ I, заслужилъ король Викторъ-Эммануилъ, за которымъ оно ужо и упрочилось съ народнаго голоса (il re galantuomo).
Затмъ, Бисмарка г. Утинъ очертилъ вполн рельефно и справедливо, постоянно указывая въ немъ великаго дипломата, оригинальнаго и весьма талантливаго оратора, но лишь средняго дятеля въ области политики внутренней. Однако, изъ опасенія не дать — по личнымъ чувствамъ — надлежащей мры фигур бывшаго германскаго канцлера, авторъ немножко преувеличилъ ее. Въ Бисмарк нельзя не признавать могучей личности, одаренной въ высокой степени многими способностями, весьма цльный психическій типъ, не смотря на безпрерывныя противорчія въ словахъ и точкахъ опоры великаго дипломата, котораго вся сила, какъ и у полководца, въ глазомр. Обаяніе, внушаемое имъ нмецкому народу и поклонникамъ ‘результата’, ‘успха’ — на всемъ свт, обусловливается этими качествами.
Но не смотря на то, мы не можемъ пропустить безъ возраженія такихъ опредленій г. Утина, будто Бисмаркъ можетъ быть называемъ ‘создателемъ единой, могущественной Германіи’ и будто имя его сохранитъ исторія, ‘какъ имя геніальнаго политика нашего столтія’. Выраженіе ‘создатель единой Германіи’ оправдывалось-бы лишь въ такомъ случа, если бы Бисмаркъ впервые провозгласилъ идею германскаго единства, или если бы онъ первый нашелъ способы для ея осуществленія. Между тмъ, идея единства, осуществленнаго иниціативою Пруссіи, втеченіе десятковъ лтъ до Бисмарка, повторялась въ безчисленныхъ собраніяхъ комитетовъ National-Verein’а и торжественно проявилась въ предложеніи имперской короны прусскому королю Фридриху-Вильгельму IV франкфуртскимъ сеймомъ въ 1849 г. Способы же дйствія, къ какимъ прибгнулъ Бисмаркъ, были подготовлены еще великимъ курфюрстомъ, затмъ Фридрихомъ II, Гнейзенау — творцомъ системы всеобщей воинской повинности, Роономъ, который преобразовалъ и усовершенствовалъ армію до Бисмарка.
Если такимъ образомъ, независимо отъ Бисмарка, были на-лицо и самая идея и средства для ея осуществленія, то затмъ, спрашивается, кто въ дйствительности осуществилъ ее? Она осуществилась завоеваніемъ, побдами подъ Дюшіелемъ, Садовой, Бертомъ, Мецомъ, Седаномъ, Парижемъ. Кто-же руководилъ въ дйствительности дломъ объединенія черезъ завоеваніе: Бисмаркъ-ли, который до 1866 года только числился въ ландвер — какъ вс ‘штатскіе’ въ Пруссіи — хотя: постоянно носилъ мундиръ полка, въ мирное время несуществующаго, стучалъ кирасирскимъ палашомъ на парламентской трибун, но никогда не командовалъ даже эскадрономъ — или тотъ молчаливый, скромный человкъ, имвшій крайне невоенный видъ (говоримъ по собственному наблюденію его въ сейм), но все-таки уже скоре, чмъ Бисмаркъ, заслуживавшій названіе геніальнаго — Мольтке, полководецъ, бравшій въ плнъ стотысячныя арміи?
Напомнимъ прошлое, гораздо боле отдаленное. Въ моментъ свиданія въ Тильзит Наполеона съ императоромъ Александромъ Павловичемъ, въ 1807 году, посл Фридланда, когда Пруссія была раздавлена, какъ Франція въ 1870 году, вся Европа, за исключеніемъ британскихъ острововъ, скандинавскихъ государствъ и балканскаго полуострова, находилась подъ властью или вліяніемъ великаго французскаго Мольтке, котораго военнымъ пріемамъ скромный прусскій полководецъ подражалъ впослдствіи съ немалымъ успхомъ. Побждены были не только Германская имперія и Пруссія, но и Италія, и даже Россія, которой войска участвовали въ битв подъ Фридландомъ, а раньше — при Аустерлиц.
Напрасно было-бы говорить, что кто-нибудь привелъ Наполеона на Нманъ, онъ самъ пришелъ, это было дло не дипломатіи. Но едва-ли не столь-же напрасно думать, будто дипломатія привела Мольтке въ Парижъ. Мы не отрицаемъ заслугъ великихъ дипломатовъ, но ихъ нельзя называть творцами тхъ ддъ, которыя создаются войной. Бисмаркъ перехитрилъ Австрію, убаюкалъ Наполеона III, заручился нейтралитетомъ Россіи и нельзя не признавать его заслугъ, но только не слдуетъ и преувеличивать ихъ значенія. Вдь и для того, чтобы Наполеонъ I могъ придти къ Нману, необходимъ былъ цлый рядъ искусныхъ дипломатическихъ комбинацій въ предшествующіе годы и въ то время. Если-бы французское правительство не умло склонять одни государства къ союзу съ собой, а другія къ сохраненію нейтралитета, если-бы вся Европа постоянно воевала съ нимъ, какъ воевала Англія, то и военный геній Наполеона не могъ-бы сдлать того, что сдлалъ.
Приведемъ примры. Война 1805 г. съ Австріею и Россіею, когда Наполеонъ вступилъ въ Вну, закончилась битвою ‘трехъ императоровъ’ при Аустерлиц. Но почему-же въ этой войн не участвовали прусскія войска, хотя Пруссія пропустила въ Ганноверъ корпусъ Толстого, высадившійся въ Помераніи? Потому что французская дипломатія склонила Пруссію къ нейтралитету, и если Пруссія затмъ стала-таки мобилизировать свои войска, то лишь по той причин, что Наполеонъ, въ силу своего неудержимаго темперамента, самъ нарушилъ нейтральность прусской территоріи. Между тмъ, въ союз съ Франціею участвовали въ той войн Баварія. Виртембергъ и Баденъ — государства германскія.
Заключивъ миръ съ Австріею, Франція учредила рейнскій союзъ, подъ своимъ предводительствомъ и тмъ вызвала Пруссію къ войн 1807 года, нисколько не мене искусно, чмъ Бисмаркъ, основавъ сверо-германскій союзъ, вызвалъ въ 1870 г. Францію къ войн — гогенцоллернской диктатурой въ Испаніи. Въ войн 1807 г. на сторон Пруссіи были сперва только Саксонія и Веймаръ, затмъ Россія, а съ Франціею былъ рейнскій союзъ, т. е. вся западная Германія, Австрія-же въ той войн участія не приняла. Эта война и окончилась Фридландомъ и Тильзитомъ. Былъ, стало быть, кто-нибудь во Франціи, умвшій искусно разъединять противниковъ и заручаться союзами. Легко-бы привести еще. нсколько подобныхъ примровъ. А какова была работа французской дипломатіи, при директоріи и при имперіи, до Тильзита, о томъ можно напомнить, хотя-бы назвавъ одни трактаты, заключенные Франціею въ томъ період. Вотъ они: кампо-формійскій, лилльсній, люневилльскій, ашенскій, прессбургскій.
Для каждой войны надо было пріискивать союзы, а каждый мирный трактатъ создавала, новыя государства. Эту колоссальную работу съ 1797 до половины 1807 гг. велъ министръ иностранныхъ цлъ Франціи, ШарльМорисъ де-Таллейранъ-Перигоръ, впослдствіи герцогъ Беневентскій, совершенно такъ, какъ Оттонъ фонъ-Бисмаркъ-Шёнгаузенъ, впослдствіи князь Бисмаркъ и герцогъ Лауэнбургскій, причемъ сходство представлялось не только въ областномъ титул, который увнчалъ карьеру обоихъ великихъ дипломатовъ.
Правда, Таллейранъ не могъ вести политику такъ самостоятельно, какъ Бисмаркъ за которымъ императоръ Вильгельмъ, однажды ему доврившись, шелъ безпрекословно, ни въ чемъ ему не мшая. Наполеонъ былъ не такой человкъ. Идти за кмъ-бы то пи было онъ не могъ, а самъ былъ плохой дипломатъ, потому что не умлъ владть собой, и въ геніи его была, дйствительно, крупица помшательства, въ томъ смысл, что онъ не сознавалъ ясно грани, за которой начинается невозможное. Подъ вліян|емъ какого-нибудь неукротимаго каприза онъ былъ способенъ уничтожить старательно подготовленную комбинацію и подвергнуть опасности цлое предпріятіе. Мы уже упомянули, какъ онъ въ 1805 г., во время войны съ Австріею, Россіею и Англіею, не остановился передъ нарушеніемъ территоріи нейтральной Пруссіи. Точно такъ, въ 1810 году, состоя еще въ союз съ Россіею, онъ присоединилъ къ Франціи Ольденбургъ — владніе близкаго родственника русскаго императора.
Но тмъ трудне была роль Таллейрана, которому приходилось нердко бороться ‘на оба фронта’, то есть и съ иностранными кабинетами, и съ неукротимостью своего государя. Какъ Бисмаркъ сопровождая императора во всхъ войнахъ и будучи министромъ иностранныхъ длъ директоріи, перваго консула, императора французовъ, наконецъ, повелителя большей части западной Европы, и онъ, такъ же, какъ Бисмаркъ, на вершин славы, разошелся съ своимъ монархомъ, съ той, однако разницею, что Бисмаркъ вовсе не хотть уходить, но его устранилъ императоръ Вильгельмъ II, а Таллейранъ ушелъ добровольно, устранился съ истиннымъ достоинствомъ государственнаго человка, посл того, какъ тщетно удерживалъ Наполеона отъ дальнйшихъ завоеваній, предрекая ему гибель, онъ не пожелалъ принять ее на свою отвтственность.
Таллейранъ не врилъ въ устойчивость такой комбинаціи, какъ союзъ съ Россіею, при войн съ Англіею и при враждебности всей, хотя и побжденной Европы. Онъ усиленно совтовалъ Наполеону во что-бы то ни стало примириться съ Англіею, отказаться отъ дальнйшихъ войнъ, опереться на союзъ съ Англіею и Австріею и, такимъ образомъ, упрочить имперію и завоеванія, уже сдланныя.
И событія доказали, что онъ былъ правъ. Что было посл тильзитскаго мира? Была еще одна блестящая страница въ исторія Наполеона — третья война съ Австріею, ршенная битвою при Ваграм, со вторичнымъ занятіемъ Вны. Но война съ Англіею продолжалась, а вскор распался и союзъ съ Россіею, наступилъ 1812 годъ, съ невозможнымъ предпріятіемъ — походомъ на Москву, имя позади себя столько вражды, да еще походъ зимой, при тогдашнихъ средствахъ доставки продовольствія.
Начался разгромъ, побжденные возстали, и Наполеонъ, отпустивъ Таллейрана, еще дважды вспомнилъ о немъ. Сперва посл войны 1800 г. съ Австріею, когда побдитель просто потребовалъ для себя руки Маріи-Луизы, дочери побжденнаго австрійскаго императора. Этимъ онъ какъ-бы признавалъ мысль Таллейрана о необходимости прочнаго союза съ Австріею. Но свойство не помшало австрійскому монарху присоединиться къ Россіи и Пруссіи въ 1813 году. Посл Лейпцига, Наполеонъ самъ призвалъ къ себ Таллейрана, который тогда указалъ ему на безусловную необходимость мира и, разумется, былъ отпущенъ, какъ не былъ удержанъ и въ 1807 году посл свиданія въ Тильзит.
Въ то время Таллейранъ, когда его совты были отвергнуты, просилъ объ увольненіи отъ должности и былъ уволенъ посл подписанія тильзитскаго мира, переговоры о которомъ велись еще имъ же. Въ теченіе первыхъ десяти лтъ управленія Бисмарка иностранными длами (1862—1872 гг.) создалась Германская имперія. Въ десятилтнее же министерство Таллейрана (1797—1807 гг.) создалась имперія Наполеона, которой на материк Европы прямо подвластенъ былъ весь западъ, отъ Ганновера до Іонлческихъ острововъ включительно, а подчинялась отчасти и Пруссія (ограниченіе числа войскъ, французскій надзоръ за сверными портами).
Таллейранъ сдлался министромъ въ ту пору, когда французская армія, оборванная и голодная, спускалась съ Альповъ въ Ломбардію, ожидая отъ побдъ прежде всего — корма, обуви, одежды. ‘Все это тамъ есть — въ Милан!’, ободрялъ своихъ солдатъ генералъ Бонапарте. И Таллейранъ же былъ съ Наполеономъ, когда императорскія войска вступили безъ сопротивленія въ Берлинъ, посл того, какъ губернаторъ прусской столицы въ воззваніи къ населенію увщевалъ: ‘спокойствіе есть первый гражданскій долгъ (Ruhe ist die erste Brgerpflicht)’.
Въ этотъ моментъ могущество французской имперіи было таково, что встртившіеся въ Тильзит монархи легко могли-бы раздлить весь материкъ Европы на дв части — французскую и русскую. Какъ извстно, Пруссію Наполеонъ хотлъ совсмъ зачеркнуть на карт Европы и оставилъ ее только въ угоду императору Александру I.
Впослдствіи все это колоссальное зданіе сокрушила ненасытность, страстность Наполеона, граничавшая съ невмняемостью. Сошлемся на Тэна {Le Rgime Moderne.}, который написалъ небывалый еще по рельефности и жизненности портретъ великаго кондотьера, засвшаго на престол Франціи.
Если-бы, вопреки предвидніямъ Таллейрана, союзъ французской и русской имперій, командующій всей Европой, могъ удержаться хотя-бы при жизни обоихъ императоровъ, то онъ, дйствительно, представилъ-бы собой величественное зданіе, съ которымъ ни въ какую параллель не идетъ положеніе, обусловленное ныншними французско-русскими симпатіями съ одной стороны и тройственнымъ союзомъ — съ другой. Было-ли это возможно — праздный нын вопросъ. Достаточно знать, что если тотъ союзъ оказался непрочнымъ, то виновенъ былъ въ томъ самъ же Наполеонъ. Прежде всего, онъ былъ неискрененъ при самомъ приступ къ длу: онъ вовсе не хотлъ раздленія власти надъ Европою съ кмъ-либо другимъ. Тэнъ остроумно замчаетъ, что идеаломъ этого итальянца была римская имперія, владычествовавшая надъ древнимъ міромъ.
Наполеонъ не согласился предоставить Балканскій полуостровъ подъ власть Россіи, подъ тмъ предлогомъ, какъ самъ впослдствіи высказывалъ въ изгнаніи, что ‘тотъ, кто будетъ владть Константинополемъ, будетъ владть міромъ’. Самъіке онъ сдлалъ неизбжною новую воину съ Австріею, затмъ присоединилъ сверную Германію къ своимъ владніямъ и оскорбилъ Россію, какъ уже было сказано выше.
Французская имперія разрушилась, потомъ возникла вновь, хотя далеко уже не съ прежнимъ могуществомъ и блескомъ и, въ свою очередь, пала. Но вдь и мы нын, когда ставимъ вопросъ: кто создалъ ныншнюю имперію Германскую — разсуждаемъ въ границахъ нашего времени, зная только о томъ, что существуетъ въ данный моментъ, не предвидя, что возможно въ будущемъ.
Первая французская имперія, вмщавшая въ себ 130 департаментовъ, господствовавшая въ Европ, не удержалась. Но въ 1807—1812 гг. колоссальное это зданіе было существующимъ фактомъ. И вотъ, тотъ публицистъ, который писалъ-бы въ 1807 году по поводу столкновенія министра иностранныхъ длъ съ императоромъ и долженъ былъ-бы упомянуть о блестящихъ заслугахъ этого министра среди величайшихъ переворотовъ, въ 10-ти-лтній періодъ его управленія, отъ директоріи до тильзитскаго мира — имлъ-ли бы однако право назвать Таллейрана ‘создателемъ’ безпримрнаго дотол расширенія и могущества Франціи? Конечно нтъ. А если-бы онъ употребилъ это названіе — какъ нын принято выражаться о министр иностранныхъ длъ императора Вильгельма — то вполн основательно было-бы возразить, что дло завоеваніи было совершено прежде всего полководцемъ, а не дипломатомъ, какъ-бы послдній ни былъ исполненъ духа иниціативы, какъ-бы блистательны ни были его способности къ извлеченію пользы изъ комбинаціи и къ предугадыванію возможныхъ осложненій.
Мы не хотимъ умалять ни искусства, ни заслугъ въ дйствительности великихъ, но возражаемъ противъ общераспространенныхъ, несомннныхъ преувеличеній ихъ значенія. Въ 1865 году военная Пруссія, собравшись съ силами въ теченіе цлаго полувка отъ послдней своей войны, благодаря всеобщей воинской повинности, недавно оконченному преобразованію арміи, благодаря игольчатымъ ружьямъ, была несомннно. сильне Австріи. По истин основная и главнйшая заслуга Бисмарка заключалась въ томъ, что ему удалось убдить въ этомъ факт короля. Этой заслугой онъ выше Таллейрана, который Наполеона въ ршительную минуту убдить не могъ. Остальное же, въ сущности своей, пошло впередъ ходомъ безусловно неизбжнымъ.
Разъ король ршился на войну, Пруссія не могла не побдить Австрію, а побждалъ уже не Бисмаркъ. Затмъ, столь же неизбжнымъ сдлалось столкновеніе съ Франціей: оно только откладывалось съ 1866 по 1870 г. и Франція отсрочивала бы его еще дальше, до полнаго осуществленія у себя прусской военной системы и достаточнаго прироста людей въ запас. Незачмъ было ждать, и Бисмаркъ нашелъ средство вызвать войну, какъ ихъ сколько угодно находилъ и дипломатъ Наполеона I. А разъ война съ Франціей началась, война реванша — для нмцевъ, ясно, что Пруссія, съ которой соединилась вся Германія, выставившая въ дв недли милліонъ войска, должна была побдить Францію, ослабленную войною въ Мехик, не окончившую переустройства своей арміи и, вдобавокъ, управляемую человкомъ больнымъ.
Правда, побда Германіи могла быть мене блестящей, мене полной. Великій дипломатъ, переодтый кирасиромъ, находился на всхъ войнахъ при император, какъ и Таллейранъ нкогда, бывшій епископъ, переодтый во фракъ. Но судьба сраженій не зависла отъ нихъ. Въ тотъ ршительный моментъ, единство Германіи уже прямо создавалъ полководецъ, которымъ былъ начертанъ планъ дйствій и имъ же приводился въ исполненіе. При самомъ начал войны, Мольтке сказалъ: ‘если черезъ дв недли французы не будутъ на правомъ берегу Рейна, то они его боле не увидятъ’.
Видть ли, наконецъ, личную геніальную мысль Бисмарка — въ провозглашеніи Германской имперіи? Но если франкфуртскій парламентъ 1849 года предлагалъ императорскую корону королю Пруссіи, въ то время робвшей и передъ Австріею, и передъ Россіею, то удивляться ли, что посл того, какъ соединившаяся на войн Германія, подъ предводительствомъ прусскаго короля, достигла столь великихъ результатовъ, когда весь народъ былъ подъ вліяніемъ восторга и гордости, когда, наконецъ, прочіе германскіе владтели, въ томъ или иномъ вид, но все равно должны были подчиниться Пруссіи, удивительно-ли было, спрашиваемъ, что баварскій король выступилъ съ предложеніемъ о возстановленіи имперіи? Мыслимо ли было, чтобы король Вильгельмъ, пришедшій въ Версаль побдителемъ ненавистнаго, вкового врага, не возложилъ на себя императорской короны? Что Германская имперія была провозглашена въ Версал — это было вполн логично: имперію создала побда войскъ, и имперію слдовало провозгласить подъ осажденной столицею непріятеля.
Сдлавъ сравненіе между объединеніемъ Италіи и учрежденіемъ новой Германской имперіи, по внутреннему значенію и способамъ осуществленіи этихъ двухъ событіи, мы принуждены были привести нсколько фактовъ изъ исторіи боле отдаленной, для того, чтобы посредствомъ сравненій точне опредлить, во-первыхъ, роль Пруссіи, а затмъ и личное участіе кн. Бисмарка въ созданіи германскаго единства.
Участіе знаменитаго дипломата было несомннно велико, но видть въ единств Германіи дло Бисмарка — неосновательно. Только страсть человчества ‘сотворять себ кумиры’ внушаетъ современникамъ такое преувеличеніе.
Въ заключеніе, возвращаясь еще на минуту къ прекрасной работ г. Утина, мы сдлаемъ возраженіе противъ двухъ послднихъ ея строкъ: ‘имя его (Бисмарка) сохранитъ исторія, какъ имя геніальнаго политика нашего столтія’. Такое опредленіе, при отсутствіи оговорокъ, вдь можетъ быть понято и такъ, будто авторъ признаетъ бывшаго германскаго канцлера не только геніальнымъ, но и единственнымъ геніальнымъ политикомъ нашего столтія.
Но если этотъ исключительный титулъ признать за дипломатомъ могущественной Пруссіи, которая была сильне Австріи и сильне Франціи и блистательно побдила ихъ военнымъ геніемъ Мольтке, то какое-же, сравнительно, мсто останется въ исторіи для Кавура, политика ничтожной Сардиніи, обратившейся при немъ въ великую державу Италію, при недовріи Наполеона III, который хотя изгналъ австрійцевъ и отдалъ Сардиніи Ломбардію, Парму и Модену, но вовсе не желалъ объединенія Италіи, при порицаніи прусскаго короля Вильгельма, при противодйствіи Мадзини, при своеволіи Гарибальди?
Сопоставленіемъ именъ Кавура и Бисмарка мы и окончимъ статью, которую начали сравненіемъ — что значило объединеніе въ Италіи и что въ Германіи. Умирая, Кавуръ выражалъ королю свою радость, ‘что Италія создалась свободой и для свободы’ {Pie IX et Viet.-Emm. Zeller, стр. 429.}. Сопоставьте съ этимъ девизы Бисмарка: ‘Durch Blut und Eisen’, ‘Macht geht vor dem Rechte’ — тогда выразятся ярко все различіе между значеніемъ событій, между характеромъ дятелей, освтится — что можетъ ожидать для себя человчество отъ того и отъ другого дла.