Эдгар Поэ и его сочинения, Верн Жюль, Год: 1862

Время на прочтение: 17 минут(ы)

ЭДГАР ПОЭ И ЕГО СОЧИНЕНИЯ
(Сочинение Жюля Верн)
_________

I.
Школа чудесного. — Несчастная жизнь романиста. — Смерть его. — Анна Радклифф. — Гофман и Поэ. — Необыкновенная история. — Двойное убийство в улице Morgue.— Оригинальное сочетание мыслей.— Допрос свидетелей.— Виновник преступления. — Мальтийский моряк.

Позвольте мне, любезные читательницы, рассказать вам о знаменитом американском писателе, Эдгаре Поэ, имя это, вероятно, вам известно, а потому я желаю познакомить вас и с произведениями его. Они, так же как и сам автор, занимают важное место в истории фантазии, потому что Поэ создал совершенно особый род сочинений, его можно назвать основателем школы чудесного. У него были подражатели, которые старались превзойти его, но не один из них даже не сравнялся с ним.
Я не берусь объяснить вам все необъяснимое, неуловимое и невозможное в фантазиях Эдгара Поэ, которые доходили иногда до бреда, я вам сообщу самые любопытные места из его сочинений, покажу, как он пишет и какую чувствительную струну в человеке затрагивает, чтобы произвести желаемое впечатление. Эдгар Поэ родился в 1813 году {В ранних биографиях Эдгара По многие факты ошибочны, как то: неправильно указана дата рождения писателя, некоторые другие даты его жизни, упоминаются выдуманные, вероятно самим По, путешествия в Грецию и Петербург и пр. Эти ошибки были исправлены последующими биографами По. — Прим. ред.}, в Балтиморе, в Америке, среди самого положительного народа в свете. Предки его занимали высокое положение, но впоследствии фамилия эта выродилась. Дед его прославился в войне за независимость, занимая должность генерал-квартирмейстера при Лафайете, а отец Эдгара Поэ, жалкий актер, умер в страшной бедности.

 []

УКРАДЕННОЕ ПИСЬМО
[Иллюстрации соответствуют источнику — Прим. ред.]

Некто г-н Аллан, негоциант в Балтиморе, усыновил маленького Эдгара и послал его путешествовать в Англию, Ирландию и Шотландию. В Париже Эдгар Поэ, по всем вероятиям, не был, потому что весьма неточно описывает некоторые его улицы в одной из своих новелл.
Возвратившись в 1822 году в Ричмонд, Поэ продолжал свое образование: он оказывал необыкновенные способности к физике и математике. За беспутное поведение он должен был оставить университет и семейство своего нареченного отца, он отправился в Грецию, в это самое время там была война, которая началась как будто бы для того, чтобы увеличить славу лорда Байрона.
Из Греции Поэ поехал в Россию, был в Петербурге, но здесь запутался в делах, которых мы хорошенько не знаем, и возвратился в Америку, где поступил в военную школу. Однако не долго мог он подчиняться дисциплине: его выключили. Тогда он испытал бедность, и бедность самую страшную, которая возможна только в Америке, чтобы приобрести средства к существованию, он принялся за литературную работу, к счастью, он выиграл две премии, назначенные за лучшую сказку и за лучшую поэму, и сделался, наконец, редактором Southern litterary Messenger. Благодаря ему журнал пошел отлично, вследствие этого, положение его улучшилось, и он женился на своей двоюродной сестре, Виргинии Клемм.
Два года спустя он поссорился с издателем своего журнала. Надо сказать, что несчастный Поэ сильно пил и часто искал вдохновения в водке, здоровье его мало-помалу разрушалось. Не будем останавливаться на этом времени лишений, нищеты, борьбы, успехов и отчаяния романиста, поддерживаемого и ободряемого своей бедной женой, и еще более тещей, которая любила его, как сына, скажем только, что вследствие продолжительного пьянства у одного из кабаков в Балтиморе, 6-го октября 1849 года, на улице было найдено тело Эдгарда Поэ. Несчастный еще дышал, его перенесли в больницу, он умер на другой день в сильных припадках белой горячки, всего 36-ти лет от роду.
Такова была жизнь этого человека. Поговорим теперь о его сочинениях, я не буду рассматривать его, как журналиста, философа и критика, а поговорю о нем, как о романисте. Странности и причуды ума Эдгара Поэ видны лучше всего в его новеллах и романах.
Его иногда сравнивали с двумя авторами: английским — Анной Радклифф, и немецким — Гофманом, но Анна Радклифф описывала такие ужасы, которые нет ни какой возможности объяснить естественными причинами, сочинения же Гофмана были чисто фантазии, не допускаемые ни одним физическим законом. Не то находим мы в произведениях Поэ, лица, описываемые им, могли бы существовать, они в высшей степени человечны, хотя и одарены чрезмерной чувствительностью, нервны до крайности, это большей частью исключительные существа, как бы гальванизированные, какими были бы люди, если бы им пришлось дышать воздухом, содержащим очень много кислорода, и жизнь которых была бы только весьма быстрое горение. Лица эти если не сумасшедшие, то близкие к помешательству, потому что слишком напрягали свое воображение, это самые тонкие аналисты, которые, отправляясь от какого-нибудь незначительного факта, додумываются до абсолютной истины.
Но лучше всего будет представить их в действии, так, как видим их у Поэ.
Из сочинений Эдгара Поэ переведены на французский язык следующие: ‘Необыкновенные истории’, ‘Неизданные сказки’ и роман под заглавием: ‘Приключения Артура Гордона Пима’. Из этого собрания я выберу более интересные сочинения и буду стараться рассказывать словами самого Поэ.
Прежде всего, мы поговорим о трех новеллах, в которых дух анализа и выводов достигает крайних пределов. Новеллы эти следующие: Двойное убийство в улице Morgue’, ‘Украденное письмо’ и ‘Золотой жук‘.
Вот как Эдгар Поэ приготовляет читателя к первому из этих трех рассказов:
Доказав разными оригинальными фактами, что человек, действительно одаренный сильным воображением, всегда вместе с тем бывает и аналистом, он переходит к рассказу о своем друге, Огюсте Дюпен, с которым он жил в Париже, в отдаленной и уединенной части Сен-Жерменского предместья.
‘Друг мой, говорит он, имел странность, — иначе и назвать итого нельзя, — он любил ночь, ради ее самой, ночь была его страстью, и я преспокойно тоже стал впадать в эту странность, как и во все другие его причуды. Черная богиня наша не могла постоянно оставаться с нами, поэтому мы, как только занималась заря, запирали все ставни и зажигали две душистые свечки, которые очень слабо освещали комнату. Расположившись таким образом, мы мечтали, думали, читали, писали или разговаривали до тех пор, пока часы не показывали нам приближение ночи. Тогда мы под руку отправлялись гулять по улицам, продолжая начатой разговор, и так бродили мы без всякой определенной цели до поздней ночи.
В такие минуты я не мог не заметить и не удивляться необыкновенной аналитической способности Дюпена……
Он становился рассеян и даже холоден, смотрел неопределенно в даль, и голос его, богатый тенор, переходил вдруг в головные звуки…’
Потом, прежде чем Поэ начинает свою новеллу, он рассказывает, каким образом Дюпен приступал к своему оригинальному анализу.
‘Почти каждый человек, говорит он, иногда разбирает свои мысли, припоминает, каким путем дошел он до известных заключений. Это занятие иногда очень интересно, и тот, кто еще не привык к нему, удивляется несвязности своих мыслей и несходству между точками отправления и достижения’.
‘Однажды ночью мы бродили по длинной, грязной улице, недалеко от Пале-Рояля. Каждый из нас, по-видимому, был погружен в свои собственные мысли, так что почти четверть часа прошло у нас в молчании. Вдруг Дюпен вскричал:
— В самом деле, он премаленький человек! его место скорей в Thatre des Varits!
— Без всякого сомнения, — отвечал я, не думая и не замечая сначала, как странно соответствовало это замечание моим невысказанным мыслям. Через минуту я пришел в себя и очень удивился.
— Дюпен, — сказал я серьезно, — этого я решительно не понимаю. Признаюсь без обиняков, что я просто поражен и едва верю своим чувствам. Как могли вы догадаться, что я думал о…
И я остановился, желая убедиться, действительно ли он догадался, о ком я думал.
— О Шантильи? — сказал он, — зачем я прерываю ваши мысли? — Вы сами думали о том, что с его маленьким ростом вовсе не идет играть трагедии.
Я действительно в ту минуту думал об этом. Шантильи был прежде сапожником в улице Сен-Дени, всегда отличался страстью к театру, и теперь взял на себя роль Kсepкса в трагедии Кребильона.
— Ради Бога, Дюпен, скажите мне, каким образом вы отгадали мои мысли?’
Как видите, начало довольно странное. Тут начинается спор между Поэ и Дюпеном, и последний, перебирая мысли своего друга, показывает их последовательность в нисходящем порядке: Шантильи, сапожник, Орион, доктор Никольс, Эпикур, стереотомия, мостовые, продавец фруктов.
По-видимому, эти мысли не имеют между собой никакого отношения, и между тем Дюпен показывает их связь.
И в самом деле, продавец фруктов сильно толкнул Поэ, проходя мимо приятелей по улице, Поэ поскользнулся, ступил на шатающийся камень и ушиб себе ногу, проклиная скверную мостовую. Когда они проходили ту часть улицы, где пробуют устроить деревянную мостовую, Поэ невольно пришло на ум слово стереотомия, а за ним невольно он перешел к мысли об атомах и о теориях Эпикура. Между тем, незадолго до того, он говорил об этом предмете с Дюпеном, и тот сказал ему, что последние открытия доктора Никольса по космогонии подтверждают теории греческого философа. Думая об этом, Поэ невольно поднял глаза по тому направлению, где было созвездие Ориона. Латинский-же стих:

Perdidit antiquum littera prima sonum

можно отнести к слову Орион, которое прежде писалось Urion, а стих этот недавно был применен к Шантильи одним критиком.
‘Об этом ходе мыслей ваших, — заметил Дюпен, — я догадался но улыбке, которая пробежала по вашим губам. Вы думали об унижении, которому подвергся бедный сапожник. До тех пор вы шли согнувшись, и вдруг выпрямились. Я убедился, что вы думали о крошечном росте бедного Шантильи. Тогда я прервал ваши размышления, чтобы заметить вам, что этот Шантильи — несчастный выродок, и что настоящее его место в Thatre des varits.’
Неправда ли, как остроумно и ново? До чего может дойти человек, одаренный такой наблюдательностью, как Дюпен, это мы сейчас увидим.
В улице Morgue произошло ужасное убийство, пожилая дама, г-жа l’Espanaye и дочь ее, жившие в четвертом этаже одного дома на этой улице, были убиты в три часа утра. Несколько человек свидетелей, между которыми были: итальянец, англичанин, испанец и голландец, услышав страшные крики, бросились к этой квартире, выломали дверь и увидели, что из двух жертв одна была задушена, а другая зарезана бритвой, которая лежала тут же, вся в крови. Окна и двери были тщательно заперты, так что нельзя было догадаться, каким путем скрылся убийца. Самые тщательные розыски полиции не привели ни к чему, и, казалось, ничто не наведет ее на следы преступления.
Это ужасное дело, покрытое непроницаемой тайной, очень интересовало Огюста Дюпена, он решил, что для того, чтобы разъяснить это дело, обыкновенные средства недостаточны, он был знаком с префектом полиции, который и уполномочил его отправиться на место преступления, чтобы исследовать дело.
Поэ пошел вместе с ним. Дюпен, с одним жандармом, внимательно осмотрел улицу Morgue и дом, в котором совершено было убийство. Потом он отправился в комнату, где еще лежали оба трупа. До позднего вечера осматривал он все, ни говоря ни слова, и, возвращаясь домой, зашел на несколько минут в редакцию одной ежедневной газеты.
Целую ночь он просидел очень тихо и ничего не говорил, только на другой день в двенадцать часов он спросил своего товарища, не заметил ли он что-нибудь особенное на месте преступления.
‘Я жду одного человека, — сказал он потом, — который хотя, может быть, и не сам преступник, но непременно замешан в этом деле, очень возможно, что он невинен в этом ужасном преступлении… Я жду этого человека с минуты ни минуту. Если он придет, то необходимо будет задержать его. Вот пистолеты, мы оба знаем, к чему они служат, когда обстоятельства этого требуют’.
Представьте себе, как поражен был Поэ этими положительными словами! Тогда Дюпен объявил ему, что если полиция, которая в квартире г-жи l’Espanaye разбирала пол, потолок и стены, не могла объяснить прихода и бегства убийцы, то он, действуя совершенно иначе, знает как достичь цели. И действительно, роясь во всех углах и преимущественно возле заднего окна, которое должно было служить проходом убийце, он открыл пружину, пружина эта, дурно прибитая заржавленным гвоздем, могла закрыться сама собой и придержать окно, которое беглец, выскочив, захлопнул, вероятно. Недалеко от этого окна висела веревка от громоотвода, и Дюпен не сомневался больше в том, что по ней-то и слез убийца с этой вышины.
Но недостаточно было знать, каким путем скрылся преступник, это нисколько не объясняло, кто именно совершил преступление. Деньги в квартире оставались нетронутыми, и это убедило Дюпена в том, что не воровство было причиной убийства.
Тогда Дюпен обратил внимание своего друга на факт, упущенный в показании свидетелей.
Свидетели, прибежавшие во время преступления, ясно слышали два голоса, все признали в одном из них — голос француза, в этом не было сомнения, что же касается до другого, резкого и грубого голоса, то никто из свидетелей не мог определить, какой нации человеку он принадлежит.
‘Это, — заметил Дюпен, — особенно важно. Каждый свидетель уверен в том, что голос этот не мог принадлежать его соотечественнику, он сравнивает его не с голосом человека, язык которого был бы ему знаком, а совершенно наоборот. Француз утверждает, что это голос был испанца, и он мог бы разобрать хоть несколько слово, если б знал по-испански. Голландец уверяет, что это голос был француза, а, между тем, он совсем не знает французского языка, так что его даже допрашивали через переводчика. Англичанин думает, что этот голос принадлежал немцу, а сам не знает по-немецки.
Испанец положительно убежден, что это кричал англичанин, но заключает это единственно по интонации, потому что не знаком с английским языком. Итальянец думает, что это был голос русского, но самому ему никогда не приходилось говорить с русским. Другой француз, однако ж, не согласен с своим соотечественником и говорит, что кричал итальянец, но так как итальянского языка он не знает, то основывает свое предположение, подобно испанцу, на интонации.
Итак, голос этот был, вероятно, очень необыкновенный и странный, если в интонации его ни один из представителей пяти частей Европы не мог услышать родного звука! Вы, может быть, думаете, что голос этот принадлежал африканцу или азиатцу? Но, как африканцев, так и азиатцев в Париже очень мало, и, не отвергая все-таки возможности этого случая, я обращу ваше внимание на три пункта. Один из свидетелей определяет голос так: скорее грубый, нежели резкий, а два другие говорят, что слышали голос неровный и отрывистый. Свидетели не могли разобрать ни одного слова, ни одного звука, похожего на слово‘.
Дюпен продолжает, он напоминает своему другу о подробностях преступления, о необыкновенной физической силе убийцы, потому что у старухи были вырваны целые пряди седых волос, а известно, какую надо иметь силу, чтобы вырвать из головы хоть двадцать волос разом, он говорит о ловкости, которая необходима была, чтобы взлезть по веревке громоотвода, о чисто-животной жестокости, с которой совершено было преступление, и возвращается опять таки к крику, звук которого не знаком ни одному из этих иностранцев, и в котором нельзя было разобрать ни слова.
‘Что же вы из этого заключаете? — спрашивает Дюпен у своего товарища. — Какое впечатление сделал я на ваше воображение?’
Признаюсь, когда я прочел это, по всему моему телу пробежала дрожь! Как овладевает этот удивительный романист вашим воображением! Догадываетесь ли вы, кто был виновником этого преступления?
Что до меня касается, то я тогда же отгадал это, вы тоже, вероятно, догадались.
Накануне еще, т. е. в день, когда произошло убийство, Дюпен отдал в журнал Le Monde, который читали все моряки, следующее объявление:
‘В Булонском лесу найден сегодня рано утром огромный бурый орангутанг, из породы, которая водится на острове Борнео. Владелец его, (моряк, принадлежащий к мальтийскому экипажу) может получить орангутанга обратно, предъявив расписку в получении и заплатив издержки по содержанию животного тому, кто его сберег. Адрес: улица….. No…. предместье Сен-Жермен, в третьем этаже’.
О том, что орангутанг принадлежал мальтийскому моряку, Дюпен заключил из того, что под окном нашли ленту, завязанную особым узлом, как это делают мальтийские моряки. Прочитав объявление, из которого никак нельзя было заключить, что писавший его знает о преступлении, владелец обезьяны должен был явиться.
Он и действительно явился, это был моряк большого роста, крепкий, коренастый и мускулистый, с смелым взглядом, после недолгих колебаний он во всем признался. Обезьяна убежала от него, выхватив у него бритву в то время, когда он брился. Испуганный, он побежал за ней, обезьяна прибежала на улицу Morgue, и, увидев веревку громоотвода, взлезла по ней, хозяин бросился за ней, обезьяна, увидев отворенное окно, впрыгнула в комнату несчастных женщин. Конец вам известен, моряк присутствовал при этой страшной драме, противодействовать которой был не в состоянии, кричал и звал на помощь, потом, потеряв голову от ужаса, он убежал, обезьяна выпрыгнула за ним, и, захлопнув окно, слезла по веревке вниз и исчезла.
Вот эта страшная история и ее правдивое объяснение. Она ясно показывает, какими необыкновенными способностями владеет автор. Она до того правдоподобна, что порою кажется, будто читаешь какой-нибудь обвинительный акт, прямо взятый из Gazette des Tribunaux.

II.
Украденное письмо. — Затруднительное положение префекта полиции. — Средство всегда выигрывать в игре ‘чет или нечет’. — Викториен Сарду.

Эдгар Поэ не должен был покидать оригинальный тип Огюста Дюпена, мы встречаем его опять в новелле Украденное письмо. История очень проста, письмо компрометирующего свойства, принадлежавшее одному политическому деятелю, было задержано одним министром. Так как это письмо, находясь в руках министра Д***, могло иметь вредное влияние, то необходимо было добыть его обратно. На префекта полиции было возложено это трудное поручение. Было известно, что письмо это находилось в руках самого Д***. Но время его отсутствия, агенты полиции несколько раз обыскали всю его квартиру, осматривали мебель в каждой комнате, открывали все ящики, даже потайные, ощупывали подушки на мебели длинными иголками, осматривали все щели, занавески, зеркала. Такой же тщательный осмотр был сделан во всех соседних домах. Предполагая, что Д*** носит это письмо с собой, префект полиции подослал своих агентов под видом воров, которые, осмотрев все его платье и чемоданы, ничего не нашли.
Не зная, что делать, префект отправился к Дюпену и рассказал ему, в чем дело. Дюпен посоветовал ему продолжать розыски. Через месяц префект опять пришел к Дюпену, дело его все-таки не подвигалось вперед.
— Я бы, право, дал пятьдесят тысяч франков тому, кто вывел бы меня из этого затруднительного положения.
— В таком случае, — возразил Дюпен, выдвигая ящик и вынимая вексельную бумагу, — вы можете дать мне расписку на получение этой суммы. Когда вы ее подпишите, я вам отдам ваше письмо.
И он отдал этот драгоценный документ префекту полиции, который поспешно вышел, когда он ушел, Дюпен рассказал Поэ, каким образом он завладел письмом и, желая показать ему, что человек должен менять средства смотря потому, с кем он имеет дело, он рассказал ему следующее:
‘Я знал одного ребенка восьми лет, которому все удивлялись, потому что он никогда не проигрывал в игре: чет и нечет. У него была необыкновенная способность отгадывать, которая состояла в том, что он легко схватывал и оценял умственные способности своих противников. Положим, что у него партнер — совершенный глупец, и что партнер этот, поднимая свою закрытую руку, спрашивает его: чет или нечет? Наш мальчик отвечает: нечет, и проигрывает. Но в следующий раз он выигрывает, потому что рассуждает так: ‘этот глупый человек в первый раз положил чет, и теперь вся его хитрость будет состоять в том, что он положит нечет, поэтому я скажу — нечет’. Говорит он: нечет, и выигрывает.
С партнером же немного поумнее он рассуждал так: этот господин слышал, что я сказал нечет, и во второй раз прежде всего ему придет на ум положить теперь нечет, так как сделал со мной первый мой партнер, но, обдумав хорошенько, он рассудит, что изменение это будет слишком обыкновенно, и наконец решится положить, как в первый раз, чет. Он говорит: чет и выигрывает’.
Если он поэт и математик, сказал он сам себе, то он должен здраво рассуждать, если бы он был только математиком, то совсем бы не обдумал дела и попался бы в руки префекта. Математик постарался бы только выдумать, куда спрятать письмо, но поэт должен был взяться за дело совсем иначе и действовать как можно проще. Действительно, есть вещи, которые ускользают от взгляда именно потому, что они слишком ясны и очевидны. Так, например, в географических картах слова, написанные большими буквами от одного конца карты до другого, гораздо меньше бросаются в глаза, чем слова, написанные мелким шрифтом. Итак, Д*** должен был сбить с толку агентов полиции именно наивностью своих расчетов.
Дюпен это понял, он знал Д*** и у него было fac-simile злополучного письма, он отправился в квартиру министра, и первая вещь, которая бросилась ему в глаза, — было это письмо, лежавшее совсем на виду, Д*** понял, что лучшее средство скрыть письмо, — это совсем не прятать его. Дюпен преспокойно взял это письмо, положив на его место fac-simile, и выиграл дело.
Эта новелла прелестна и исполнена интереса. Викториен Сарду написал в подражание ей прехорошенькую пьеску — ‘Pattes de mouche’, о которой вы, вероятно, слышали, и которая имела большой успех на сцене.

III.
Золотой жук. — Голова мертвеца. — Чтение трудноразбираемого документа. — Приключения некоего Ганса Пфаалля. — Рукопись, найденная в бутылке. — Поездка к Мэльштрому. — Чорная кошка. — Человек из толпы. — Падение дома Usher — Неделя с тремя воскресными днями.

Теперь я перейду к новелле ‘Золотой жук’, в которой герой Эдгара Поэ выказывает необыкновенную проницательность, я должен буду приводить многие места из этой новеллы, но вам это не будет неприятно, уверяю вас, вы даже несколько раз перечитаете ее.

 []

ЗОЛОТОЙ ЖУК

Поэ был очень дружен с г-м Вильямом Легран, который, разорившись вследствие несчастного стечения обстоятельств оставил Новый Орлеан и поселился возле Чарльстона, в южной Каролине, на острове Сулливане, состоявшем из одного только морского песку и имевшем три мили в длину и четверть мили в ширину. Легран был мизантроп, подверженный припадкам меланхолии, думали, что у него голова не в порядке, и родители его приставили к нему негра, который назывался Юпитером.
Однажды Поэ отправился к Леграну и застал его очень довольным. Легран, который занимался энтомологией и собирал насекомых, нашел необыкновенного жука. В ту минуту жука этого у Леграна не было, он отдал его одному приятелю, лейтенанту Ж*, который жил в Мультрийском форте.
Юпитер уверял, что и он тоже никогда не видел такого жука, он был блестящего золотого цвета и довольно тяжел. Негр даже не сомневался, что он был из массивного золота. Легран пожелал нарисовать жука своему другу, но, не находя близко бумаги, он вынул из кармана грязный клочок пергамента, на котором и принялся рисовать жука. Но, странное дело! когда он кончил и передал свой рисунок Поэ, тот увидел, вместо жука, нарисованный череп.
Он заметил это Вильяму, который не хотел, сначала, с ним согласиться, но, всмотревшись, убедился, что действительно вместо жука у него вышел ясно-очерченный череп. Он с неудовольствием отбросил бумагу, потом опять взял ее, внимательно осмотрел, и, наконец, спрятал в конторку. — Заговорили о другом, и через несколько времени Поэ ушел, Легран его не удерживал.
Месяц спустя негр пришел к Поэ, он очень беспокоился о здоровье своего господина, который стал слаб, бледен и угрюм, Юпитер пришел поговорить об этом с Поэ. Он полагал, что Вильям заболел оттого, что этот необыкновенный жук его укусил. С тех пор, говорил он, каждую ночь бредит и видит во сне золото. И негр передал Поэ письмо от Вильяма, в котором последний приглашал своего друга к себе.
‘Приезжайте! приезжайте! писал он: — мне надо вас видеть сегодня вечером по очень важному делу. Уверяю вас, что дело очень важное! ‘.
Поэ проводили негра до лодки, на которой лежал серп и три лопаты, купленные по приказанию Вильяма, это обстоятельство очень удивило Поэ.
К трем часам пополудни он приехал на остров. Легран с нетерпением ожидал его и нервически пожал ему руку. ‘Лицо его было бледно, как привидение, и глаза, обыкновенно впалые, блестели сверхъестественным огнем’.
Поэ спросил его о золотом жуке. Вильям отвечал, что жук этот обогатит его, и что, употребляя это насекомое как следует, он получит много золота, предзнаменованием которого и служит этот жук.
В то же время он показал ему замечательное насекомое, которое тогда еще не было известно натуралистам, на одном конце его спины было два круглых черных пятнышка, а на другом одно, продолговатое. Надкрылья его были необыкновенно тверды и блестящи и имели вид полированного золота.
— Я послал за вами, — сказал Вильям Эдгару Поэ, — чтобы просить у вас совета и содействия.
Поэ прервал Леграна и пощупал у него пульс, он не нашел у него ни малейшего признака лихорадки, тем не менее, он попробовал было отклонить от него эти мысли. Но Вильям положительно объявил о своем намерении ночью же сделать экскурсию, в которой важную роль должен играть жук. Поэ ничего больше не оставалось делать, как следовать за ним вместе с Юпитером.
И вот, все трое отправились, они переехали маленькую бухту, которая отделяла остров от твердой земли, и, пройдя утесистый берег, очутились в местности, чрезвычайно дикой и пустынной, пересекаемой глубокими оврагами. На небольшой площадке возвышалось дикое тюльпанное дерево, окруженное несколькими дубами. Вильям приказал Юпитеру взлезть на это дерево и взять с собой золотого жука, привязанного к длинной веревке. Как ни неприятно было для негра это приказание, но, однако ж, устрашенный угрозами Вильяма, он послушался и очутился на огромной ветви дерева, на вышине семидесяти футов над землей.
Тогда Вильям приказал ему перелезть на самую толстую ветвь, и Юпитер вскоре скрылся в густых листьях дерева. Когда он перелез, наконец, на седьмую ветку, господин его приказал ему придвинуться как можно ближе к концу этой ветки, и посмотреть, нет ли там чего-нибудь особенного. Сначала Юпитер отговаривался тем, что дерево, вероятно, все перегнило, но когда ему обещали доллер в награду за это, то он полез к концу ветки.
— Ох-о-хо! — вскричал он: — помилуй нас, Господи! что это на дереве?
— Ну, что же, — радостно перебил его Легран, — что там такое?
Перед Юпитером был череп, прибитый огромным гвоздем к дереву. Кожу и мясо с него склевали, вероятно, вороны. Вильям приказал негру продеть через левое отверстие глаза в черепе веревку, на которой висел жук, и заматывать ее до тех пор, пока жук не опуститься до земли.
Через несколько минут насекомое было уже в нескольких дюймах от земли. Когда жук дотронулся до земли, то Вильям на этом самом месте вбил деревянный кол. Потом, вынув из кармана тесемку, он натянул ее от кола до ближайшей к нему части дерева, и потом заматывал эту тесемку, все в том же направлении, на 50 футов. На этом конце тесемки он тоже вбил кол, затем обвел вокруг него круг в 4 фута в диаметре, и, с помощью Поэ и Юпитера, с жаром принялся рыть землю. Работа продолжалась два часа, и они все не находили ничего, похожего на клад. Вильям был в отчаянии. Не говоря ни слова, Юпитер собрал лопаты, и маленькое общество пустилось в обратный путь, по направлению к востоку.
Не успели они сделать двенадцати шагов, как Легран бросился на Юпитера.
— Злодей! — закричал он: — покажи, где твой левый глаз?…..
Несчастный негр указал рукой на правый свой глаз.
— Я так и думал, — вскричал Легран. — Ну, надо опять начинать сызнова!
Негр, действительно ошибся и продел веревку с жуком в отверстие правого глаза, вместо левого. Начали опять спускать жука, первый кол пришлось перебить на несколько дюймов западнее, а развернутая тесемка дошла до точки, весьма отдаленной от того места, где они рыли прежде.
Принялись опять за лопаты. Скоро стали попадаться человеческие кости, металлические пуговицы, несколько золотых и серебряных монет, и, наконец, деревянный сундук продолговатой формы, кованный железом, крышка запиралась двумя засовами, которые Вильям, дрожа от беспокойства и нетерпения, быстро снял.
В сундуке нашли они несметные сокровища: 450 000 доллеров французскими, испанскими, немецкими и английскими монетами, 110 брильянтов, 18 рубинов, 310 зерен изумруда, 21 сафир и 1 опал, множество украшений из массивного золота, кольца, серьги, цепочки, 85 золотых распятий, 5 кадил, 197 часов великолепной работы, больше чем на полтора миллиона долларов.
Все эти драгоценности мало-помалу были перенесены в хижину Леграна. Поэ сгорал от нетерпения узнать поскорее, как узнал его друг об этом кладе, и тот поспешил удовлетворить его любопытство.
То, что я рассказал до сих пор, дает весьма неточное понятие о рассказе романиста, я не мог описать болезненного возбуждения Вильяма в эту ночь, описание того, как они нашли клад более или менее похоже на все описания в этом роде, все, что тут случилось, очень обыкновенно, исключая разве золотого жука и черепа. Но теперь мы приступаем к самой живой и оригинальной части этой новеллы, где разбираются все размышления и догадки Вильяма, которые привели его к открытию клада.
Вильям, прежде всего, напомнил своему другу то обстоятельство, что он рисовал ему жука, а Поэ увидел мертвую голову. Рисунок был сделан на очень тонком пергаменте. А пергамент этот Вильям нашел на берегу острова, возле обломков разбитой барки, в тот самый день, когда поймал своего золотого жука, которого и завернул в этот клочок пергамента.
Эти обломки, выкинутые на берег, привлекли его внимание, и он вспомнил, что череп или мертвая голова часто служат эмблемой пиратам.
Но если этого черепа не было на пергаменте в то время, когда Вильям рисовал жука, то каким же образом появился он на нем, когда Вильям передал пергамент Поэ? Дело в том, что когда Поэ взял рисунок, чтобы рассмотреть, то собака Вильяма, заигрывая с ним, бросилась на него, он оттолкнул собаку рукой и нечаянно поднес пергамент к свече. Вследствие теплоты, рисунок мертвой головы, сделанный особым химическим составом, резко обозначился на пергаменте.
Когда друг его ушел, Вильям снова взял пергамент, подвергнул его действию теплоты, и увидел на другом конце пергамента, противоположном тому, на котором была изображена мертвая голова — изображение козленка.
Но какое же отношение существует между пиратами и козленком? А вот какое. Когда-то жил некто капитан Кидд [Пират этот действительно существовал. Купер часто упоминает о нем в своих романах](Kid — по-английски козлёнок), о котором много говорили. Почему не предположить, что это изображение было тайною подписью Кидда, а изображение черепа служило вместо печати или штемпеля? Таким образом, Вильяму пришло на мысль посмотреть, не написано ли что-нибудь на пергаменте между печатью и подписью, но там, по-видимому, ничего не было написано.
А между тем, рассказы о похождениях Кидда не выходили у него из головы, он припоминал, что капитан и его сообщники зарыли огромные суммы, награбленные ими во время разбойнич
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека