И. Гроссман-Рощин.
И. Гроссман-Рощин.
Е. ПРЕОБРАЖЕНСКИЙ. ‘О морали и классовых нормах’. Госиздат 1923 год.
Е. ПРЕОБРАЖЕНСКИЙ. ‘О морали и классовых нормах’. Госиздат 1923 год.
Е. Преображенский. ‘О морали и классовых нормах’. Госиздат 1923 год, Гроссман-Рощин Иуда Соломонович, Год: 1923
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Недавно мне приходилось писать о книге Гюйо ‘Мораль без санкции и обязательства’. — Очень поучительно было бы провести параллель между био-эстетической моралью Гюйо и историко-классовой точкой зрения марксиста Е. А. Преображенского.
Возможно, что я посвящу этой любопытной параллели особую статью. Сейчас отмечу только следующее: Гюйо тоже отрицает абсолютную мораль, долг и прочие фетиши буржуазной идеологии. Но Гюйо до отрицания абсолютных норм, путем сложных общефилософских выкладок, доходит, тогда как т. Преображенский из относительности моральных норм исходит. Гюйо свой релятивизм доводит, в сущности, до этического нигилизма и непоследовательного субъективизма. От нигилизма Гюйо спасается мало обоснованной метафорой — ‘учением об избытке сил’. Т. Преображенский соединяет релятивизм с научным объективизмом. У Гюйо доминирует общечеловеческая, гуманитарная точка зрения. У т. Преображенского ярко, чеканно проведена классовая точка зрения, при чем ‘общечеловеческое’ не зачеркивается, а приобретает иное значение: поскольку данный класс борется за высший тип общественности, постольку этот класс и является носителем общечеловеческой культуры. Наоборот, те проявления общечеловечности, которые не лежат на плоскости социальной борьбы (когда, например, рабочий спасает утопающего фабриканта), относятся к родовой биологической стадии и находятся как бы вне исторического развития общечеловеческой солидарности.
Т. Преображенский просто формулирует сущность морали. Нравственным считается все то, что выгодно обществу, группе или классу. Безнравственно все то, что вредит группе, обществу, классу. В главе ‘эволюция моральных норм’ автор четко прослеживает изменения норм в зависимости от уровня культуры данного племени, данного клана. На конкретных, ясных примерах автор иллюстрирует не различия только, а противоположность моральных оценок борющихся общественных классов.
Прекрасна глава, в которой разрушается иллюзия, так называемых ‘вечных норм’. ‘Когда класс силен, стремится к власти и будущее за ним — он поднимает акции правдивости, он более правдив и объективен и в своей практической жизни и в науке, и в искусстве. Наоборот, когда класс клонится к упадку, к потере власти и господства, он, как запутавшийся в делах банкрот, хватается за все средства, чтобы спасти положение. Невыгодна правда, — поднимаются акции лжи, и никогда нехватит недостатка в талантах, которые будут доказывать, что ложь имеет очень почтенные заслуги перед человечеством’. И в другом месте: ‘Но вот предательство. Неужели оно не отвратительно морально для всех классов… Увы, — кто для данной армии, класса, народа является предателем, тот для враждебной стороны лишь ‘полезный сотрудник’. Каждый класс, армия и проч., пользуясь предательством и вознаграждая предателя от противной стороны, тем самым доказывают, что ненавидят не предателей вообще, а лишь своих собственных предателей. Только и всего’.
Боюсь, что брошюра т. Преображенского будет недостаточно оценена и многими молодыми коммунистами. Она покажется им недостаточно ‘научной’, черезчур ‘популярной’. Дело в том, что многие из наших свердловцев, рабфаковцев, в своем правдивом протесте против митинговщины и надоедливой агитации, ударяются в своеобразный фетишизм — замечается какое-то преклонение перед сложным, якобы углубленным, а на деле схоластическим способом изложения. Брошюра т. Преображенского проста, ясна, популярна и одновременно строго научна. Следует, однако отметить, что автор очень часто жертвовал обстоятельностью во имя этой ясности и простоты. Тов. Преображенский недостаточно выяснил, почему именно данное утилитарное желание с успехом облекается в мундир морали. Ведь, если бы моральное переживание ничего не прибавляло к голому утилитарному вожделению, то моральная санкция отмерла бы, как социально ненужная, как досадная помеха.
Часто, в подтверждение релятивности морали, приводят изречение дикаря: ‘добро, если я краду жен соседа, зло — если сосед крадет их у меня’. На самом деле этот дикарь вовсе не является типом аморальным. Поскольку он искренно переживает потерю жен не только как материальный вред, но и как нарушение каких-то сверх-утилитарных норм, постольку этот дикарь является ‘моралистом’. Правда, т. Преображенский подчеркивает, что одобрение или порицание поведения индивидуума со стороны общества и является признаком морали. Но ведь вопрос в том, почему в социальном космосе, на ряду с пользой и выгодой, котируются такие мнимые величины, как ‘этические нормы’ одобрения и порицания. Т. Преображенский несколько туманно проводит мысль, что этические нормы регулируют отношения индивидуума к целому. Но это, опять-таки, не уясняет проблемы, почему же отношение личности к целому регламентируется не голым интересом, не правом, а еще чем-то, именуемым этикой? Я вовсе не утверждаю, что эта проблема таинственна и неразрешима. Я жалею лишь, что автор не занялся этим вопросом, без которого его работа как-то формально логически недостаточно оправдана.
Прекрасно прослежено автором различие этических оценок пролетариата до завоевания и после завоевания власти. Об этом следовало писать побольше и почаще. Ленин в своих статьях настойчиво и неоднократно подчеркивает, что лозунг годный вчера может оказаться и часто оказывается негодным и реакционным завтра. Ленин добавляет, что свойством отсталых общественных классов является неумение понять логику развития в целом, эти классы сплошь и рядом повторяют именно сегодня тот лозунг, который был целесообразен вчера. Тов. Преображенский на примерах стачки, трудовой дисциплины исчерпывающе полно показывает весь вред автоматизма, которым заражены социал-соглашатели всех времен.
Особенно ценной является, так сказать, прикладная практическая часть брошюры. Автор весьма пессимистически относится к способности старого поколения революционеров — строить коммунизм. ‘Взрослое поколение слишком испорчено капитализмом и привыкло к старому. Мне кажется даже, что, например, и члены коммунистической партии, какую бы великую историческую роль они ни играли в период пролома капиталистической стены и как ни велика будет их роль в ближайшие три-четыре десятилетия — даже они глубоко испорчены уже капитализмом и представляют из себя никуда негодный материал для чисто коммунистической стройки. (Счастье их, что они не доживут до коммунизма и сойдут поэтому в могилу революционерами-героями)’. Автор касается и больной проблемы — материального неравенства среди самих коммунистов. Тов. Преображенский не закатывает истерики, не сюсюкает по поводу нарушения абстрактных прав, — он подходит к делу чисто практически. Да, мы на распутьи между коммунизмом и капитализмом. Равенства еще нет. Различие в материальной оплате, отвратительное коммунистическому сознанию, пока еще неизбежно. Надо только следить за тем, чтобы эта повышенная плата оправдывалась трудом. Однако, т. Преображенский энергично протестует против автоматизма, когда неравенство вызывается не экономической необходимостью, а простой административной возможностью.
Касаясь вопроса о браке, автор подчеркивает, что в этом вопросе многие рекомендуют ‘коммунистическому обществу свои личные вкусы и выдают свои личные симпатии за объективную необходимость’.
И в другом месте: ‘можно ли с точки зрения пролетарских интересов, поставить и дать ответ на вопрос, какие общения полов больше совместимы если не с теперешними социальными отношениями и социальными интересами, то с отношениями социалистического общества: моногамия, кратковременные связи или так-называемое, беспорядочное половое общение… До сих пор защитники той или иной точки зрения в этом вопросе скорее обосновывали всевозможными аргументами свои личные вкусы и привычки в этой области, чем давали правильный, социологически и классово обоснованный, ответ. Кому больше нравился несколько филистерский личный семейный быт и кто по своим наклонностям предпочитал моногамию, тот пытался возвести в догмат и норму моногамную форму брака, подбирая для этого медицинские и социальные аргументы. Те, которые склонны к обратному, пытаются выдать быстротечные браки и ‘половой коммунизм’ за естественную форму брака в будущем обществе, при чем иногда проведение на практике этого типа общения между полами с гордостью рассматривают, как ‘протест на деле’ против мещанской семейной морали настоящего’. Тов. Преображенский решительно отвергает все догмы, отказывается от предпочтения той или иной формы брака. Вопрос делается ‘социальным, прежде всего лишь с точки зрения физического здоровья расы’.
В заключительной главе своего прекрасного этюда автор говорит о неизбежном отмирании всех классовых норм, в том числе и принудительного права. Это хорошо. Но вот что странно. Автор об этом только вспоминает к концу своей книги. Казалось бы, что после книги Ленина стало ясным каждому, что коллективизм связан с государственностью, коммунизм — с пролетарской безгосударственностью. Мне скажут: но ведь мы теперь строим государство и через власть идем к безвластью. Пусть. Но ведь мы теперь даем дорогу нэпу, резонно ли теперь не говорить, замалчивать коммунизм. Наоборот. Тот факт, что сейчас строится пролетарское государство, не отменяет, а подчеркивает необходимость борьбы с государственным фетишизмом, с идеологией государственности, которая так мила ‘ставшим на советскую платформу’ господам сменовеховцам и разжиревшим бюрократам.
Книга тов. Преображенского должна сделаться настольной у всякого сознательного рабочего.
Оригинал здесь