Джерард, Брэддон Мэри Элизабет, Год: 1891 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 327 минут(ы)

ДЖЕРАРДЪ
Романъ въ двухъ частяхъ, м-съ Брэддонъ.

Gerard or the world, the flesh and the devil, а novel by M. E. Braddon.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

Облака низко ходили по небу и въ воздух пахло грозой, когда кэбъ Джерарда Гиллерсдона катился по Королевской дорог, мимо жалкихъ лачужекъ и захудалыхъ дворянскихъ дачъ, въ тихое загородное мстечко, извстное подъ названіемъ Парсонсъ-Гринъ. Всего лишь нсколько лтъ тому назадъ Парсонсъ-Гринъ имлъ нкоторыя претензіи только на сельскій пейзажъ.

Тамъ, гд теперь тянутся выстроенныя спекулянтами улицы и террасы съ квадратными скверами, тамъ высились красивыя старишшя зданія эпохи Георговъ — и боле ранней — и раскидывались величественныя лужайки, боскеты и старинныя аллеи, защищавшія ихъ отъ гама и пыли большого города.

Къ одному изъ этихъ почтенныхъ старинныхъ зданій, уступавшему по размрамъ и величію обстановки разв только Питерборо-Гаузу, подъзжалъ посл полудня Джерардъ Гиллерсдонъ подъ нависшимъ низко надъ головой мрачнымъ небомъ іюльскаго душнаго, хотя и безсолнечнаго дня. Никогда еще, даже среди зимы, дымовая завса не опускалась такъ низко надъ Лондономъ, какъ въ этотъ день, и такъ какъ въ іюл мсяц казалось немыслимымъ объяснять туманомъ такое таинственное состояніе атмосферы, его называли обыкновенно ‘дымкой’, то-есть желтымъ паромъ, котораго не могъ пробить ни одинъ солнечный лучъ.

Для Джерарда Гиллерсдона, чувствительнйшаго изъ людей вообще, сегодняшняя атмосфера казалась безразличной.

Онъ дошелъ до того состоянія духа, когда атмосфера уже не можетъ повліять на человка ободряющимъ или угнетающимъ образомъ. Онъ ршилъ въ ум вопросъ о жизни и смерти, и сегодняшній день былъ для него безразличенъ, такъ какъ онъ постановилъ, что это будетъ послдній день въ его жизни.

Онъ ршилъ, что ему пора разстаться съ жизнью, что жизнь для него не иметъ больше цны, а потому темная, душная атмосфера и грозовыя тучи на горизонт гораздо лучше подходили къ его настроенію, нежели голубое небо и ясная погода, которыхъ желала бы лэди Фридолинъ для своего ‘garden-party’.

Какъ ни казалось это нелпо, но молодой человкъ собирался провести свой послдній день на ‘garden-party’ лэди Фридолинъ, для человка безъ всякаго религіознаго чувства и безъ малйшей надежды на будущую жизнь такой конецъ существованія казался не хуже всякаго другого. Онъ не могъ посвятить послдніе часы жизни на приготовленія къ отходу въ иной міръ, такъ какъ не врилъ въ такой міръ. Для него дло, которое ему предстояло совершить до полуночи, означало быстрое, внезапное упраздненіе самого себя, конецъ всего для Джерарда Гиллерсдона. Занавсь должна была опуститься надъ трагедіей его жизни съ тмъ, чтобы уже больше не подниматься.

Единственный вопросъ, который онъ серьезно обсудилъ — это какъ онъ умретъ. Онъ ршилъ и этотъ вопросъ. Револьверъ лежалъ въ футляр въ спальной комнат его квартиры, подъ снью Сенъ-Джемской церкви, уже заряженный — шестиствольный. Онъ не составилъ завщанія, потому что ничего не оставлялъ по себ, кром крупныхъ долговъ. Но онъ еще не ршилъ — напишетъ или нтъ объяснительное письмо отцу, котораго очень огорчалъ всю жизнь, или матери, которая нжно любила его, и которую онъ почти такъ же нжно любилъ. Или же лучше ничего никому не писать?

Не изъ одной только суетности халъ онъ теперь въ Парсонсъ-Гринъ. У него былъ боле серьезный поводъ хать туда,чмъ желаніе провести послдніе часы жизни среди суматохи и толпы праздныхъ людей.

Тамъ должна была быть одна особа, которую онъ страстно желалъ встртить, хотя бы только затмъ, чтобы пожать ей руку и попрощаться съ нею… попрощаться навки, когда она будетъ садиться въ свой экипажъ, или хотя бы только увидть ея улыбку.

Она говорила ему наканун, сидя по окончаніи вальса въ тропической жар лстницы въ Гросвеноръ-Сквер, что намрена быть у лэди Фридолинъ.

— Тамъ встрчаешь такихъ странныхъ людей,— сказала она съ спокойной дерзостью: я ни за что въ свт не хочу прозвать зоологическія разновидности лэди Фридолинъ.

Пустяка достаточно было, чтобы отвлечь ее отъ ея намренія. Онъ хорошо зналъ, что положиться на нее невозможно, но на всякій случай похалъ въ Парсонсъ-Гринъ, и глаза его зорко озирали двойной рядъ экипажей, отыскивая карету м-съ Чампіонъ.

Да, она была тамъ, карета, окрашенная въ темную краску, съ кучеромъ и вызднымъ лакеемъ въ ливреяхъ темнаго бархата, въ черныхъ шолковыхъ короткихъ штанахъ и шолковыхъ чулкахъ, запряженная парой чудесныхъ срыхъ рысаковъ, сильныхъ, какъ ломовыя лошади, но изящныхъ какъ чистокровные, породистые арабскіе кони. Богатство выражалось здсь въ изяществ и элегантности. Деньги купили этотъ чудесный экипажъ, но умніе и вкусъ истинныхъ знатоковъ проявлялись въ малйшихъ деталяхъ упряжки.

Она была здсь,— женщина, которую онъ желалъ видть, и съ которой ему хотлось поговорить въ свой послдній день.

‘Я здсь, я здсь, милая, дорогая!’ — бормоталъ онъ,— записывая свое имя въ большую книгу въ швейцарской, по спискамъ которой лэди Фридолинъ могла судить, сколько незнакомыхъ и чуть знакомыхъ ей людей были введены въ ея домъ подъ видомъ знакомыхъ ея знакомыхъ.

Толпа была колоссальная, въ дом и въ саду стоялъ гулъ голосовъ, хотя изъ одного изъ боскетовъ доносились рзкіе звуки тирольской псни подъ аккомпаниментъ дребезжащихъ звуковъ скрипки, между тмъ въ гостиной скрипичный смычокъ выводилъ ноты сонаты Беріо.

Налво отъ большихъ квадратныхъ сней расположена была столовая, гд толпился проголодавшійся людъ, между тмъ какъ на лужайк около дома устроенъ былъ дополнительный буфетъ подъ испанскимъ каштаномъ, раскидывавшимъ свои почтенныя, узловатыя втви надъ обширной дерновой лужайкой, образуя родъ шатра, листья котораго шелестли и трепетали въ душной атмосфер.

Вс классы общества имли своихъ представителей на собраніи леди Фридолинъ, или врне сказать — каждый въ Лондон, кто могъ хоть кому-нибудь понадобиться, былъ теперь на-лицо въ обширныхъ долинахъ ея лордства. Литература и сцена были такъ же богаты представителями, какъ церковь и адвокатура. Церковь представлялась самыми знаменитыми проповдниками, адвокатура — самыми выдающимися членами сословія, не говоря уже о толп популярныхъ викаріевъ и дльныхъ юристовъ.

Каждый замчательный заморскій пришлецъ изъ многочисленнаго заатлантическаго люда, говорящаго по-англійски, появлялся у лэди Фридолинъ, начиная съ ученаго и энтузіаста,— написавшаго семь томовъ in-octavo въ доказательство, что ‘Донъ-Жуанъ’ есть совмстное произведеніе лакея Байрона, Флечера, и графини Гвичіоли,— и кончая миніатюрной субреткой, идоломъ Нью-Іорка, явившейся себя показать и завоевать директоровъ лондонскихъ театровъ.

Вс были на-лицо, потому что часъ былъ уже поздній и приливъ толпы самый значительный.

Джерардъ Гиллерсдонъ переходилъ отъ одной группы къ другой и везд былъ встрчаемъ ласково и avec empressement, но нигд не замшкивался, даже и тогда, когда миленькая субретка сказала ему, что до смерти хочетъ мороженаго и проситъ его отвести ее на лужайку подъ дерево, гд бы она могла его получить.

Одинъ изъ его давнишнихъ пріятелей ухватился-было за него, человкъ, съ которымъ онъ учился въ Оксфорд, семь лтъ тому назадъ, съ кмъ друженъ былъ до послдняго времени, и котораго нельзя было безъ церемоніи спровадить, отдлавшись только пожатіемъ руки.

— Мн нужно поговорить съ вами, Гиллерсдонъ. Почему вы не заглянули ко мн въ прошлый вторникъ? Мы хотли вмст пообдать и отправиться въ театръ. Не извиняйтесь, я вижу, что вы забыли объ этомъ. Клянусь Юпитеромъ, мой другъ, у васъ нехорошій видъ. Чмъ вы это такъ себя уходили?

— Ничмъ особеннымъ. Обыкновенная сутолока. Нсколько дней подъ-рядъ поздно ложился спать. Вроятно, это отразилось на моемъ цвт лица.

— Прізжайте во мн въ субботу. Мы подемъ въ Оксфордъ съ послполуденнымъ курьерскимъ поздомъ, проведемъ нсколько дней въ Митр, поглядимъ на профессоровъ, которыхъ знали студентами, и вернемся на лодк въ Виндзоръ во вторникъ вечеромъ.

— Очень былъ бы радъ, но это невозможно. У меня есть дло, которое меня задержитъ въ Лондон. Я увижусь съ ними прежде чмъ уду отсюда.

И онъ улизнулъ изъ маленькаго кружка, въ которомъ обртался его пріятель. Онъ обогнулъ лужайку, озираясь направо и налво въ поискахъ за высокой и граціозной фигурой, которую глаза его узнаютъ издалека, затмъ углубился въ лабиринтъ боскетовъ, находившихся между большой, широкой лужайкой и высокими стнами, замыкавшими долины лэди Фридолинъ отъ остального вульгарнаго міра.

Онъ проходилъ мимо многихъ парочекъ, медленно прохаживавшихся въ тнистыхъ аллеяхъ и разговаривавшихъ вполголоса, это придавало ихъ бесд интересъ, котораго въ ней вовсе не было. Наконецъ, въ нкоторомъ разстояніи онъ увидлъ фигуру и лицо, которыхъ искалъ — высокую брюнетку съ гордо посаженной головой и великолпными глазами, она медленно прохаживалась и размахивала зонтикомъ съ такимъ видомъ, который ясно говорилъ, что ей скучно.

Она шла съ молодымъ человкомъ, который считался восходящей звздой въ литератур,— молодымъ человкомъ, отчасти журналистомъ, отчасти поэтомъ, писавшимъ коротенькія повстушки въ журналы, сотрудникомъ — какъ говорили — ‘Punch’а’ и написавшаго будто бы трехтомный романъ. Но какъ ни былъ краснорчивъ этотъ молодой человкъ, а онъ, очевидно, уже усплъ надость Эдит Чампіонъ, судя по тому, какъ освтилось ея лицо при вид Гиллерсдона и какъ радушно она протянула ему руку.

Они пожали другъ другу руки и онъ пошелъ около нея съ правой стороны, между тмъ какъ журналистъ шелъ по лвую руку и болталъ безъ умолку. Наконецъ, они встртили новое тріо: мать съ двумя дочерьми, он овладли журналистомъ и увлекли его съ собой, оставивъ м-съ Чампіонъ и Гиллерсдона tte—tte.

— Я уже думала, что вы не будете,— сказала она.

— Разв вы могли сомнваться, что я не пріду, посл того какъ вы сказали, что я могу васъ здсь увидть? Я хочу видть васъ сегодня какъ можно больше.

— Почему сегодня больше, чмъ въ другіе дни?

— Потому что это мой послдній день въ город.

— Какъ? вы такъ скоро узжаете? Раньше Гудвуда?

— Я нисколько не интересуюсь Гудвудомъ.

— Да и я также. Но зачмъ хорониться въ деревн или на какихъ-нибудь нмецкихъ водахъ спозаранку? Осень и безъ того всегда тянется такъ долго. Незачмъ опережать ее. Разв васъ докторъ отсылаетъ изъ Лондона? Вы дете лечиться?

— Да. Я ду лечиться.

— Куда?

— Въ Иммершлафенбадъ,— отвчалъ онъ, изобртя тутъ же имя.

— Никогда не слыхала о такомъ купань. Одинъ изъ новыхъ источниковъ, вроятно, которые изобртаютъ постоянно доктора. У каждаго моднаго доктора свое любимое кусанье. И вы въ самомъ дл узжаете завтра?

— Завтра меня уже здсь больше не будетъ.

— Какъ я буду жить безъ васъ?— вздохнула она съ милымъ поверхностнымъ чувствомъ, которое показалось ему оскорбительне, чмъ ея прежнее пренебреженіе.— Ну, я должна со крайней мр пользоваться вашимъ обществомъ до самаго вашего отъзда. Вы должны завтра обдать со мной и хать въ оперу въ мою ложу. ‘Донъ-Джіованни’ — такая опера, которая никогда не наскучитъ, а Церлину будетъ играть новое сопрано, пвица изъ Южной Америки, которую превозносятъ до небесъ.

— Что, м-ръ Чампіонъ дома?

— Нтъ, онъ въ Антверпен. Тамъ у него какія то важныя дла… что-то съ желзными дорогами. Вы знаете, какъ онъ этимъ интересуется. У меня никого не будетъ, кром моей кузины, м-съ Грешамъ, вашей старинной знакомой, любезной жены суфолькскаго ректора. Мы будемъ почти tte—tte. Я васъ буду ждать въ восемь часовъ.

— Я буду аккуратенъ. Что за страшная погода!— прибавилъ онъ, глядя на собирающіяся тучи:— наврное будетъ гроза.

— Очевидно. Я думаю, лучше хать домой. Доведите меня до кареты.

— Позвольте сначала принести вамъ чашку чая.

Они направились по лужайк къ втвистому шатру. Тамъ собралось довольно много публики, напуганной надвигающейся грозой. Лэди Фридолинъ убжала съ своего поста подъ портикомъ, утомившись прощаніемъ съ отъзжавшими гостями, и торопливо пила чашку чая среди маленькаго кружка близкихъ знакомыхъ. Она жаловалась на какого-то неисправнаго гостя.

— Ну, не стыдно ли было надуть меня, посл того какъ онъ далъ слово, что непремнно будетъ?

— Кто этотъ обманщикъ, дорогая лэди Фридолинъ?— спросила м-съ Чампіонъ.

— М-ръ Джерминъ, новый угадчикъ чужихъ мыслей.

— Джерминъ!— повторилъ человкъ среднихъ лтъ, подававшій лэди Фридолинъ чай:— Джерминъ, таинственный человкъ. Мн кажется, къ нему совсмъ не идетъ банальное названіе угадчика чужихъ мыслей. Онъ открываетъ новую эру въ сфер сверхъестественнаго. Онъ не довольствуется тмъ, что находитъ булавки или отгадываетъ какіе-нибудь пустяки. Онъ открываетъ чужія тайны, проникаетъ скрытыя стороны чужой жизни самымъ непріятнымъ образомъ. Я видлъ, какъ цлая большая компанія людей пришла въ мрачное уныніе отъ получасовой бесды съ м-ромъ Джерминомъ. Я бы скоре Мефистофеля пригласилъ на garden-party. Но люди теперь такъ болзненно настроены, они набрасываются на все, ради новыхъ ощущеній.

— Любопытно заглянуть хоть однимъ глазкомъ за порогъ иныхъ міровъ,— отвчала лэди Фридолинъ:— и какова бы ни была сила м-ра Джермина, она вн нашего контроля. Онъ разсказалъ мн о такихъ обстоятельствахъ моей жизни, о которыхъ никакъ не могъ узнать иначе, какъ отгадавъ ихъ

— Значитъ, вы врите въ его силу отгадыванія?— спросила м-съ Чампіонъ съ вялымъ интересомъ.

— Не могу не врить.

— Да, потому, что вы не открыли еще, въ чемъ фокусъ. Во всемъ этомъ всегда есть фокусъ, который рано или поздно раскрывается, и тогда люди дивятся, какъ они могли быть такими легковрными, чтобы поврить,— сказала м-съ Чампіонъ.

Пока она это говорила, листья раздвинулись и показался молодой человкъ, котораго радостно встртила лэди Фридолинъ.

— Я только-что говорила моимъ друзьямъ, какъ я буду огорчена, если вы не прідете,— сказала она и, обращаясь къ Эдит Чампіонъ, представила ей новаго гостя, м-ра Джермина.

— Лэди Фридолинъ хотла застращать насъ описаніемъ вашей таинственной силы, м-ръ Джерминъ,— сказала м-съ Чампіонъ:— но вы совсмъ не кажетесь такимъ страшнымъ человкомъ.

— Лэди Фридолинъ преувеличиваетъ, по своей доброт, мои жалкія способности,— отвчалъ м-ръ Джерминъ со смхомъ, который показался зловщимъ м-съ Чампіонъ.

М-ръ Джерминъ былъ пріятной наружности молодой человкъ, высокій, тонкій и блокурый, съ широкимъ лбомъ, сдавленнымъ на вискахъ, и съ волосами и усами того блдновелтаго цвта, который присталъ фавнамъ и сатирамъ. Самая форма его коротко остриженной головы, а главное форма его ушей, напоминала типъ сатира, во всхъ другихъ отношеніяхъ онъ ничмъ не отличался отъ обыкновеннаго приличнаго, хорошо воспитаннаго и хорошо одтаго молодого человка. Смхъ его веселъ и пріятенъ для уха, и онъ часто смялся, такъ какъ все свт, повидимому, представлялось ему въ смшномъ вид.

Лэди Фридолинъ настоятельно приглашала его выпить или състь чего-нибудь, и когда онъ сълъ порцію лимоннаго мороженаго, повела его вокругъ лужайки, желая показать гостямъ свою новую знаменитость. Появленіе его очевидно возбуждало всеобщее любопытство и вниманіе. Онъ рдко показывался въ обществ, и объ его немногихъ представленіяхъ много писали и спорили. Письма, превозносившія его до небесъ, какъ человка, одареннаго сверхъестественной силой, чередовались съ письмами, выставлявшими его какъ обманщика, въ одной изъ наиболе распространенныхъ газетъ. Люди, готовые врить во все невозможное, и слышать не хотли о томъ, чтобы онъ былъ шарлатаномъ.

Сегодня ждали отъ него какого-нибудь необыкновеннаго проявленія силы, и люди, готовившіеся уже къ отъзду, оставались въ надежд взволноваться и испугаться, какъ — они слышали — были взволнованы и испуганы другіе люди этимъ любезнаго видя молодымъ человкомъ съ бло-розовымъ лицомъ и желтыми волосами. Самое несоотвтствіе между наружностью блокураго юноши и приписываемой ему чернокнижной силой длало его еще интересне.

Онъ нкоторое время гулялъ съ хозяйкой дона, забросившей всхъ своихъ остальныхъ гостей и, казалось, погруженной въ глубокомысленный разговоръ съ оракуломъ, а все остальное общество съ живымъ интересомъ слдило за ними. Гиллерсдонъ и и съ Чампіонъ сидли рядомъ на садовой скамейк, такъ какъ эта лэди не торопилась больше узжать.

— Я знаю, что вы не врите ни въ какія подобныя нелпости,— говорила она низкимъ, безстрастнымъ голосомъ, не гляди на своего собесдника.

— Я ни во что не врю, кром разочарованія и лжи, присущей всмъ вещамъ въ мір.

— Вы въ невеселомъ настроеніи сегодня, я вижу,— замтила она съ чуть замтнымъ участіемъ.

— Погода виновата, конечно,— отвчалъ онъ со смхомъ,— Нельзя ожидать, чтобы человкъ былъ веселъ подъ такимъ свинцовымъ небомъ.

Лэди Фридолинъ и ея спутникъ разстались. Онъ направлялся къ дому, а она переходила отъ одной группы гостей къ другой и что-то оживленно объясняла.

— Будетъ представленіе,— объявила м-съ Чампіонъ, вставая.— Если предстоитъ развлеченіе, то мы должны принять въ немъ участіе.

— Вы хотите, чтобы открыли тайны вашей жизни?— опросилъ Джерардъ.

— Да, да, да. Я хочу видть, на что способна новйшая магія.

— И вы не боитесь? Но это потому, что вы ведете поверхностную жизнь — жизнь, которая вся исчерпывается богатствомъ, роскошью, дорогими нарядами и лошадьми. Чего вамъ страшиться магіи? Въ вашей жизни столько же тайны, какъ въ жизни куклы.

— Вы очень дерзки.

— Я узжаю далеко, и могу рискнуть поссориться съ вами. Дай-то Богъ, чтобы я возбудилъ въ васъ хоть каплю чувства… да, хотя бы мн удалось разсердить васъ, прежде нежели я уду.

— Я боюсь, что вы эгоистъ,— сказала она, улыбаясь ему и глядя на него красивыми, но непроницаемыми глазами.

Она пошла по лугу къ лэди Фридолинъ.

— Будетъ у насъ немножко магіи?— спросила она.

— Вы не должны употреблять это слово при м-р Джермин, если не хотите оскорбить его. Онъ выражаетъ полное отвращеніе къ такой иде. Онъ называетъ свой удивительный даръ только проницательностью, способностью видть сквозь лицо умъ, скрывающійся за нимъ, а по уму судить о жизни, созданной и заправляемой этимъ умомъ. Онъ не претендуетъ на таинственныя силы. Онъ считаетъ себя боле дальнозоркимъ человкомъ, чмъ большинство людей,— вотъ и все. Онъ просидитъ съ полчаса въ библіотек, и кто хочетъ — можетъ испытать его способность. Пусть входятъ по одному человку за-разъ и бесдуютъ съ нимъ.

Вс, казалось, желали побесдовать съ оракуломъ, потому что толпа бросилась въ домъ.

— Пойдемте,— сказала Эдита Чампіонъ, и вмст съ Гиллерсдономъ послдовала за толпой, быстрыми, энергическими шагами.

Библіотека Фридолинъ-Гауза была большимъ покоемъ, занимавшимъ почти цлый флигель. Къ ней велъ корридоръ, и м-съ Чампіонъ съ своимъ спутникомъ нашла его биткомъ-набитымъ народомъ, жаждавшимъ бесды съ м-ромъ Джерминомъ.

Но дверь оракула строго охранялась двумя джентльменами, поставленными къ ней съ этой цлью: одинъ былъ инженерный полковникъ, другой — профессоръ естественныхъ наукъ.

— Намъ никогда не пробиться сквозь это стадо,— сказалъ Джерардъ, глядя съ невыразимымъ презрніемъ на нарядную толпу въ погон за новыми и сильными ощущеніями.— Попытаемся въ другую дверь.

Онъ былъ коротко знакомъ въ дом Фридолиновъ, и зналъ какъ пройти въ маленькую переднюю, по другую сторону библіотеки. Если эта дверь не охраняется, то они могутъ захватить колдуна врасплохъ и обогнать толпу пустыхъ и праздныхъ людей въ корридор. Все это, конечно, не стоило выденнаго яйца, и онъ, Джерардъ Гиллерсдонъ, даже нисколько этимъ не интересовался, но это интересовало Эдиту Чампіонъ, и онъ желалъ угодить ей.

Онъ провелъ ее по зал и будуару лэди Фридолинъ въ комнату позади библіотеки, тихонько пріотворилъ дверь и прислушался въ голосамъ въ библіотек.

— Это удивительно, удивительно!— говорилъ голосъ съ оттнкомъ нкотораго ужаса.

— Довольны ли вы, сударыня? достаточно ли я вамъ сказалъ?— спрашивалъ Джерминъ.

— Боле нежели достаточно. Вы меня сдлали совсмъ несчастной.

Затмъ послышался шелестъ шолковаго платья, слышно было, какъ растворилась и затворилась дверь, и посл того Джерминъ торопливо взглянулъ на другую дверь, которую Гиллерсдонъ раскрылъ настежъ.

— Кто тамъ?— спросилъ онъ.

— Лэди, желающая поговорить съ вами, прежде нежели за съ утомитъ шумная толпа, которая рвется къ вамъ. Можно ей войти?

— Это м-съ Чампіонъ,— сказалъ Джерминъ: — да, пусть войдетъ.

— Онъ никакъ не могъ меня видть!— шепнула Эдита Чампіонъ, стоявшая за дверью.

— Онъ догадался о вашемъ присутствіи. Онъ такой волшебникъ, какъ и я, не боле,— отвчалъ Гиллерсдонъ, когда она проходила мимо него и затворила за собой дверь.

Она вышла посл пятиминутнаго совщанія гораздо блдне, чмъ вошла.

— Ну что, сообщилъ онъ великую тайну жизни милой куклы: какое новое платье купитъ она и въ какомъ магазин?— спросилъ Джерардъ.

— Я готовъ поговорить и съ вами, м-ръ Гиллерсдонъ, еси вамъ угодно,— небрежно объявилъ м-ръ Джерминъ.

— Я сейчасъ къ вашимъ услугамъ,— отвчалъ Гиллерсдонъ, замшкавшись на порог и держа руку м-съ Чампіонъ въ своихъ рукахъ.— Эдита, что онъ вамъ сказалъ? вы кажетесь испуганной.

— Да, онъ напугалъ меня… и напугалъ, разсказавъ мн мои мысли. Я не знала, что я такая великая гршница. Пустите меня, Джерардъ. Онъ заставилъ меня возненавидть самое себя. Можетъ быть, онъ и съ вами сдлаетъ то же самое. Вы станете противны самому себ. Да, ступайте къ нему, выслушайте то, что онъ вамъ скажетъ.

Она вырвалась отъ него и ушла, а онъ тревожно поглядлъ ей вслдъ. Посл того съ взволнованнымъ вздохомъ пошелъ выслушать изреченія новаго оракула.

Въ библіотек всегда царствовалъ полумракъ въ этотъ часъ дни, а теперь, при такомъ сромъ, свинцовомъ неб, виднвшемся въ узкія окна эпохи королевы Анны, комната была погружена въ зимніе потемки, сквозь которые свтилось улыбающееся лицо оракула.

— Сядьте, м-ръ Гиллерсдонъ, я не намренъ торопиться ради этой черни!— сказалъ весело Джерминъ, бросаясь въ кресло и поворачивая жизнерадостное лицо къ Гиллерсдону.— Меня очень интересуетъ лэди, которая только-что вышла отсюда, и еще боле интересуете вы.

— Мн долженъ былъ бы льстить этотъ интересъ,— сказалъ Гиллерсдонъ:— но пригнаюсь, мн трудно ему поврить. Какъ можете вы интересоваться человкомъ, котораго впервые увидли въ жизни полчаса тому назадъ?

— Мн такъ васъ жаль!— продолжалъ Джерминъ, игнорируя это замчаніе:— такъ жаль! Такой даровитый молодой человкъ, умный, красивый, образованный, и до того наскучилъ жизнью, до того утратилъ надежду на будущее, что готовится покончить съ собою сегодня вечеромъ. Это слишкомъ грустно.

Гиллерсдонъ глядлъ на него въ безмолвномъ удивленіи. Джерминъ высказалъ все это какъ самую простую вещь въ мір. Точно для него проникать въ намренія другихъ людей ничего ровно не стоило.

— Я не могу допускать къ себ жалости, тмъ боле отъ совершенно посторонняго мн человка,— сказалъ Гиллерсдонъ, посл минутнаго удивленія.— Скажите, пожалуйста, что въ моей исторіи или въ моей наружности привело васъ къ такому дикому предположенію?

— Не все ли равно, какимъ способомъ я читаю ваши мысли,— отвтилъ Джерминъ безпечно.— Вы знаете, что я врно угадалъ ихъ. Васъ видть насквозь — ничего не стоитъ. Все, что васъ касается, для меня ясно какъ божій день. Лэди, которая только что вышла отсюда, трудне было разгадать. У нея не написано на лиц все, что она думаетъ и чувствуетъ, а между тмъ она, конечно, сознается, что я ее удивилъ. Что касается васъ, мой милый другъ, то я особенно съ вами откровененъ, потому что желаю помшать вамъ привести въ исполненіе ваше безумное намреніе. Худшее, что человкъ можетъ сдлать въ жизни, это лишить себя жизни.

— Я не допускаю ни въ комъ права давать мн совты.

— Вы думаете, что это меня не касается. Я — отгадчикъ и ничего больше. Ну хорошо, если такъ, то я вамъ отгадаю вашу жизнь, м-ръ Гиллерсдонъ, если хотите. Вы не приведете въ исполненіе составленный вами планъ… пока, во всякомъ случа не такъ, какъ вы это задумали. Прощайте.

Онъ простился съ постителемъ небрежнымъ кивкомъ головы, всталъ съ мста и пошелъ отворить дверь въ корридоръ, откуда доносилась оживленная болтовня и смхъ. Люди готовы были услышать нчто необыкновенное, но не могли относиться къ этому серьезно.

Только немногіе избранные признавали за Юстиномъ Джерминомъ чародйственную силу.

II.

Эдита Чампіонъ была одна изъ красивйшихъ женщинъ въ Лондон,— женщинъ, появленіе которыхъ сопровождается хоромъ восторженныхъ восклицаній и похвалъ, при этомъ не знавшимъ ее людямъ немедленно сообщалось, что высокая, черноглазая женщина съ фигурой Юноны — это м-съ Чампіонъ.

Четыре года тому назадъ она была одной изъ трехъ сестеръ-грацій, дочерей обднвшаго іоркширскаго сквайра, человка, домотавшаго на скачкахъ хорошее состояніе и кончившаго дни свои по уши въ долгахъ.

Три сестры-граціи были очевидно такимъ несомнннымъ капиталомъ, что тетушки и дядюшки съ большой готовностью, сочувствовали ихъ невеселому положенію и вывозили въ лондонскій свтъ. Дв старшихъ были молодыя женщины удивительно спокойныя и разсудительныя и удачно вышли замужъ: первая — за богатаго баронета, вторая — за маркиза, не причинивъ никому изъ родственниковъ никакихъ хлопотъ.

Что касается младшей, Эдиты, то она оказалась прихотливой и капризной двицей и выразила нелпое желаніе выйти замужъ по любви за Джерарда Гиллерсдона. Эта затя была разстроена, но не такъ скоро, какъ бы слдовало, и молодая двица допустила публику узнать о своей романической любви, прежде нежели дядюшки и тетушки успли облить фантастическую привязанность холодной водой житейской мудрости. Какъ бы то ни было, привязанность загасили, но свтъ не узналъ, съ какими слезами и двическими мольбами разставалась съ нею Эдита Чампіонъ. Годъ спустя посл этой глупой исторіи Эдита Чампіонъ приняла предложеніе пожилого банкира, слывшаго милліонеромъ и укрпившаго за ней боле значительный капиталъ, нежели престарлый маркизъ за ея старшей сестрой.

М-ръ Чампіонъ былъ человкъ добродушный и не подозрительный. Умъ его былъ поглощенъ погоней за наживой, занимавшей его съ юныхъ лтъ. Ему нужна была красивая жена, чтобы скрасить его старость и восполнить роскошный дворецъ, хоторый онъ выстроилъ себ на живописномъ пригорк среди романическихъ холмовъ, которыми Суррей господствуетъ надъ Суссексомъ. Жена была послднимъ украшеніемъ этого великолпнаго зданія, и онъ выбиралъ ее исподволь и съ толкомъ. Онъ былъ послдній человкъ, который бы сталъ безпокоиться насчетъ чувствъ женщины, которую онъ такимъ образомъ осчастливилъ, или терзать себя сомнніями относительно ея врности. Онъ ничего не имлъ противъ того, чтобы жена его была окружена поклонниками. Вдь онъ разсчитывалъ, что ею будутъ восхищаться такъ же, какъ его картинами и статуями. Онъ нисколько не претендовалъ на избранный кружокъ ‘красивыхъ молодцовъ’, которые вертлись у нея на утреннихъ и вечернихъ пріемахъ и въ лож во время антрактовъ. Если же Джерардъ Гиллерсдонъ былъ постоянне другихъ въ своемъ ухаживаніи, то этотъ фактъ не представлялся м-ру Чампіону въ непріятномъ нтъ. Еслибы онъ даже далъ себ трудъ подумать объ отношеніяхъ жены въ ея cavalire servente, то, конечно, сказалъ бы себ, что она слишкомъ хорошо обставлена, чтобы перешагнуть за предлы осторожности, и что ни одна здравомыслящая женщина не бросить дворца въ Сурре и образцоваго дома въ Гертфордъ-Стрит для тхъ каравансараевъ, которые служатъ убжищами для divorce. Онъ припомнилъ бы при этомъ съ удовольствіемъ, что разводъ лишаетъ права его жену на обезпеченный за нею капиталъ.

И такимъ образомъ въ продолженіе трехъ лтъ — быть можетъ, самыхъ лучшихъ и самыхъ свтлыхъ въ жизни молодого человка, отъ двадцати-пяти до двадцати-восьми — Джерардъ Гиллерсдонъ вс свои мысли, стремленія и мечты отдавалъ самой безнадежной любви,— любви въ безукоризненной матрон, женщин, примирявшейся съ бракомъ безъ любви и ршившей исполнить свой долгъ относительно нелюбимаго мужа, но которая тмъ не мене цплялась за свой двическій романъ и питала страсть своего поклонника, не заботясь, повидимому, нисколько о томъ зл, которое ему такимъ образомъ причиняла.

Этой страсти молодой человкъ принесъ все въ жизни. Онъ началъ свою карьеру съ честолюбивыми надеждами на успхъ въ различныхъ сферахъ человческой дятельности. И на первыхъ порахъ своего увлеченія дйствительно выступилъ очень успшно на литературномъ поприщ: написалъ романъ, который произвелъ фуроръ. Но его втянула въ праздность женщина, обращавшаяся съ нимъ какъ какая-нибудь королева или принцесса въ эпоху рыцарства съ своимъ пажемъ.

Она испортила ему карьеру, раскрывавшуюся передъ нимъ и которая требовала съ его стороны труда и прилежанія. Она размотала золотые дни его молодости и дала ему взамнъ одни только улыбки и комплименты да мсто за своимъ обденнымъ столомъ, въ дом, гд онъ потерялъ всякій престижъ оттого, что его слишкомъ часто въ немъ видли и привыкли считать за неизбжнаго гостя, присутствіе котораго не идетъ въ счетъ. Онъ былъ во всхъ отношеніяхъ ея рабомъ: отворачивался отъ людей, которые ей были непріятны и ухаживалъ за ея любимцами, повинуясь капризу минуты.

И теперь, посл трехъ лтъ такого рабсгва, наступилъ конецъ. Онъ былъ разоренъ и даже хуже того: онъ жилъ со дня на день, писалъ для еженедльныхъ и ежемсячныхъ журналовъ и газетъ, порою заработывалъ много денегъ, но никакъ не могъ освободиться отъ долговъ. И теперь банкротство ожидало его вмст съ позоромъ, такъ какъ у него были картежные долги, которыхъ, будучи сыномъ провинціальнаго пастора, онъ не долженъ былъ себ позволять, и не заплатить которые было безчестіемъ.

Еслибы боязнь позора была его единственной бдой, то онъ могъ бы справиться съ нею, какъ и другіе люди справлялись съ подобными же темными эпизодами своей жизни. Онъ могъ бы сказать себ, что Англія не весь міръ, и что есть много мстъ для молодости и отваги подъ небомъ тропическихъ странъ, и что имя, которое человкъ связалъ съ не совсмъ лестными для себя воспоминаніями, не такъ приросло къ нему, чтобы онъ не могъ перемнить его на другое, незапятнанное, что не все еще въ жизни погибло для него, и жизнь общаетъ ему новыя наслажденія впереди.

Но бда въ томъ, что жизнь уже не сулила ему никакихъ наслажденій. Интересъ къ ней былъ убить въ немъ. Самая любовь утратила всякую прелесть. Онъ больше и самъ не зналъ, любилъ ли онъ женщину, которой пожертвовалъ своей молодостью, и не пропала ли любовь вмст со всми остальными благами жизни. Одно онъ зналъ наврное,— это то, что онъ не любитъ никакой другой женщины, и что жизнь не настолько интересуетъ его, чтобы стойко перенести ту борьбу, путемъ которой онъ могъ выйти побдителемъ изъ настоящаго своего критическаго положенія.

И вотъ онъ ршилъ избавиться отъ жизни, потерявшей всякую для него прелесть. Но съ курьезной непослдовательностью онъ желалъ провести послдніе часы въ обществ Эдиты Чампіонъ и никогда еще не казался веселе и счастливе, какъ въ этотъ вечерь на обд втроемъ въ Гертфордъ-Стрит.

Они обдали въ небольшой осьмиугольной комнат, устроенной въ вид шатра и обставленной совсмъ по восточному, такъ что казалось нсколько дикимъ, что они сидятъ на стульяхъ и не дятъ пальцами пилавъ.

Клерикальная кузина была очень пріятная особа — полная и краснощекая, приверженная ко всмъ благамъ жизни. Она, очевидно, считала м-съ Чампіонъ за такое существо, нормальное положеніе котораго быть обожаемой благовоспитанными молодыми людьми и оказывать гостепріимство бднымъ родственникамъ.

Во весь обдъ ни слова не было сказано про Юстина Джермина, но въ ту минуту, какъ Джерардъ помогалъ м-съ Чампіонъ надть пальто, она вдругъ спросила его:

— Какъ вамъ понравился оракулъ?

— Совсмъ не понравился. Я считаю его за дерзкаго farceur. И удивляюсь, какъ общество можетъ поощрять такого человка.

— Да, онъ несомннно дерзокъ. Я была поражена тмъ, что онъ мн сказалъ, но, подумавъ нсколько минутъ, ршила, что все это — простыя догадки. Я никогда не приглашу его къ себ въ домъ.

— Вы, должно быть, очень торопились ухать. Я всего пять минуть пробылъ наедин съ оракуломъ, но когда вышелъ въ сни — и вы и ваша карета уже исчезли.

— Я почувствовала непреодолимое желаніе выбраться вонъ изъ этого дома, мн въ немъ просто стало душно. И кром того я доожна была захать за м-съ Грешамъ — кузиной, на благотворительный базаръ, гд бдняжка какъ негръ работала въ будк съ прохладительными напитками, подъ командой лэди Пеннидокъ.

— Это унизительнйшее изъ рабствъ!— заявила м-съ Грешамъ.— Я боюсь, что возненавидла на всю остальную жизнь чай и кофе,— а я такъ ихъ любила!— прибавила она съ глубокимъ сожалніемъ.— Не могу безъ отвращенія больше глядть на печенье и бисквиты.

— Dpchons!— сказала м-съ Чампіонъ. Мы совсмъ не увидимъ новой Церлины, если будемъ такъ безбожно терять время.

И она поспшно направилась къ карет, гд на передней скамейк нашлось мсто и для Джерарда.

III.

Зала опернаго театра не была наполнена особенно блестящимъ обществомъ. Другія ли развлеченія, особенно многочисленныя къ концу сезона, отвлекли публику, или же новую Церлину недостаточно рекламировали, а только въ оперу явились лишь т немногіе энтузіасты, которые не могутъ вдоволь наслушаться Моцарта. Въ партер было много пустыхъ мстъ, многія ложи остались незанятыми, и выставка брилліантовъ и красавицъ была незначительна.

При такихъ обстоятельствахъ красивая наружность м-съ Чампіонъ и ея брилліантовая тіара сіяли удвоеннымъ блескомъ. Она была одта съ той кажущейся небрежностью, которая составляла тайну ея туалета: платье изъ какой-то воздушной ткани, желтаго цвта, драпировавшей свободными складками ея бюстъ и плечи, и подхваченной тамъ и сямъ брилліантовыми звздами. Большой пучокъ желтыхъ орхидей прикрпленъ былъ къ одному плечу и черный кружевной веръ былъ тоже утыканъ желтыми орхидеями, а длинныя черныя перчатки придавали нкоторую эксцентричность ея туалету. Единственная цль, которую она преслдовала въ театр, это быть одтой не такъ, какъ вс остальныя женщины. Она никогда не носила модныхъ цвтовъ и модныхъ тканей, напротивъ того, гонялась за оригинальностью и употребляла вс усилія, чтобы найти въ Париж или Вн что-нибудь такое, чего никто не носилъ въ Лондон.

Зловщій финалъ второго акта, музыка котораго какъ бы предвщаетъ грядущіе ужасы, приходилъ къ концу, когда Джерардъ, оглядывая разсянно кресла партера, вдругъ увидлъ человка, которому удалось мистифицировать его такъ, какъ еще ни кому другому. Онъ увидлъ Юстина Джермина, слушавшаго музыку повидимому съ наслажденіемъ истиннаго знатока и любителя. Голова его была закинута назадъ, тонкія губы раздвинуты, а большіе голубые глаза сіяли восторгомъ. Да, этотъ человкъ страстно любилъ музыку или же ловко игралъ комедію.

Присутствіе этого человка напомнило Джерарду Гиллерсдону о дл, которое ему предстоитъ совершить, когда занавсъ падетъ, а прекрасныя его спутницы сядутъ въ карету. Въ десять минутъ извозчикъ доставитъ его на квартиру и тамъ уже не будетъ больше предлоговъ къ дальнйшему промедленію.

Часъ его пробьетъ, когда на сенъ-джемской колокольн прозвучитъ полночь.

Онъ невольно взглянулъ на футляръ съ пистолетами, когда одвался сегодня на вечеръ. Онъ помнилъ то мсто, на которомъ тотъ стоялъ, а возл лежало дловое письмо отъ домового хозяина съ требованіемъ уплаты за столъ и квартиру. Столъ ограничивался лишь завтраками и тми случайными трапезами, какія приходится иногда вкушать у себя дома фешенебельному молодому человку, но въ общей сложности то и другое представляло очень значительную сумму. Унція свинца — единственный способъ расплаты.

Впервые въ жизни Гиллерсдонъ пожаллъ этихъ почтенныхъ людей: своего хозяина и хозяйку. Онъ подумалъ, не лучше ли ему застрлиться вн дома, чмъ запятнать самоубійствомъ меблированныя комнаты, считавшіяся до сихъ поръ респектабельными. Но неудобство самоистребленія sub Jove было слишкомъ для него очевидно, и онъ почувствовалъ, что пребудетъ эгоистомъ до самаго конца.

Да, въ партер сидлъ Юстинъ Джерминъ, самодовольный и веселый. Гиллерсдонъ наблюдалъ за нимъ весь послдній актъ оперы, замчая злобное удовольствіе, какое доставляло ему все, что было сатанинскаго въ музык и въ либретто. Какъ онъ наслаждался карой Донъ-Жуана и какъ хохоталъ надъ низкимъ страхомъ Лепорелло! Никто не подходилъ къ нему изъ знакомыхъ. Онъ сидлъ въ полномъ одиночеств, но, очевидно, былъ очень доволенъ своей судьбой,— счастливйшій человкъ изъ всхъ присутствовавшихъ въ этомъ громадномъ театр, самый жизнерадостный и юношески самодовольный.

— И этотъ смющійся дуракъ прочиталъ мое намреніе въ моемъ мозгу какъ въ раскрытой книг!— сердился Гиллерсдонъ.

Гнвъ его усилился, когда, провожая м-съ Чампіонъ въ карету, онъ увидлъ тонкую гибкую фигуру оракула позади себя, лицо оракула, напоминавшее гнома, улыбалось ему изъ-подъ высокой шляпы.

— Мн очень жаль, что вы такъ скоро покидаете Лондонъ,— говорила Эдита Чампіонъ, въ то время, какъ онъ подсаживалъ ее въ карету.

Она подала ему руку и даже пожала ее съ большимъ чувствомъ, чмъ проявляла обычно.

— Пошелъ, кучеръ!— заревлъ коммиссіонеръ. Слдующая карета.

Здсь не мсто было для сантиментальныхъ проводовъ.

Гиллерсдонъ пошелъ изъ театра, собираясь нанять перваго извозчика, который попадется. Но онъ не прошелъ и трехъ шаговъ по Боу-Стритъ, какъ Джерминъ очутился около него.

— Вы идете домой, м-ръ Гиллерсдонъ?— спросилъ онъ дружескимъ тономъ.— Какая очаровательная опера ‘Донъ-Жуанъ’, не правда ли? Посл нея я больше всего люблю ‘Фауста’, но даже и Гуно, по моему, не можетъ сравниться съ Моцартомъ.

— Можетъ быть. До я не знатокъ. Покойной ночи, м-ръ Джерминъ. Я иду прямо домой.

— Не ходите. Отъужинайте сперва со мной. Я не досказалъ вамъ вашу судьбу сегодня, вы были такъ адски нетерпливы. Мн многое еще нужно сказать вамъ. Пойдемте ко мн на квартиру и поужинаемъ.

— Въ другой разъ, м-ръ Джерминъ. Сегодня я пойду прямо домой.

— И вы думаете, что другихъ вечеровъ больше не будетъ въ вашей жизни?— сказалъ Джерминъ тихимъ, сладкимъ голосомъ, отъ котораго Гиллерсдонъ пришелъ въ неистовство, такъ какъ для его разстроенныхъ нервовъ онъ показался боле досаднымъ, чмъ грубый тонъ.

— Покойной ночи!— коротко проговорилъ онъ и пошелъ прочь.

Но отъ Джермина не такъ легко было отстать.

— Пойдемте ко мн, я не отстану отъ васъ, пока у васъ на лбу не разгладится морщина, говорящая о самоубійств. Пойдемте ко мн ужинать, Гиллерсдонъ. У меня есть шампанское, которое разгладитъ эту гадкую морщину.

— Я не знаю, гд вы живете, и нисколько не интересуюсь вашимъ шампанскимъ. Я узжаю завтра рано поутру изъ Лондона, и мн нужно еще устроить разныя дла.

Джерминъ продлъ руку подъ локоть Гиллерсдону, перекинулъ его въ другую сторону и спокойно повелъ за собой

Таковъ былъ его отвтъ на запальчивую рчь Гиллерсдона, и молодой человкъ покорился, ощущая vis inerti, вялое равнодушіе, благодаря которому онъ готовъ былъ подчиниться чухой вол, потерявъ всякую власть надъ самимъ собой.

Онъ сердился на Джермина, еще сильне сердился на самого себя, и въ этомъ раздраженномъ состояніи даже не замчалъ дороги, по которой они шли. Припомнилъ только впослдствіи, что они проходили по Линкольнъ-Иннъ-Фильдсу и Тернстейлю. Онъ помнилъ также, что они переходили черезъ Гольборнъ, но не могъ узнать впослдствіи, выходилъ ли жалкій, съ виду похожій за лачужку, домъ, въ мрачныя ворота котораго провелъ его Джерминъ, на большую улицу.

Онъ помнилъ только очень противную кучу высокихъ дрянныхъ зданій, образовавшихъ квадратъ, посреди котораго находился полуобвалившійся водоемъ, который могъ быть когда-то фонтаномъ. Лтняя луна высоко стояла среди облаковъ, разорванныхъ втромъ, и обливала яркимъ свтомъ каменный дворъ. Но ни въ одномъ окн не было видно свта, который бы показывалъ, что такъ живутъ и занимаются люди.

— Неужели же вы живете въ одной изъ этихъ трущобъ?— воскликнулъ Гиллерсдонъ, впервые раскрывая ротъ, посл того какъ они своротили съ Боу-Стритъ:— тутъ прилично жить только привидніямъ.

— Большинство этихъ домовъ пустуютъ, и я полагаю, что тни покойныхъ ростовщиковъ, безчестныхъ подьячихъ и загубленныхъ ими кліентовъ могутъ безпрепятственно разгуливать по комнатамъ,— отвчалъ Джерминъ съ неудержимымъ смхомъ: — но я никого не видлъ, кром крысъ, мышей и другой подобной мелкой дичи, какъ выражается Бэконъ. Конечно, онъ былъ Бэконъ. Этого никто вдь не оспариваетъ {Тутъ непереводимая игра словъ, такъ какъ слово Бэконъ (bacon) значитъ — свиное сало.}.

Гиллерсдонъ пропустилъ мимо ушей это дурачество и молча стоялъ, пока Джерминъ вкладывалъ ключъ въ замокъ и, отперевъ дверь, провелъ его въ корридоръ, гд было темно — хоть глазъ выколи. Не очень пріятное положеніе очутиться въ темномъ коррідор въ полночь, въ необитаемомъ мст, въ компаніи человка съ репутаціей мага и волшебника.

Джерминъ зажегъ спичку и засвтилъ небольшой карманный фонарь и это улучшило немного дло.

— Моя берлога во второмъ этаж,— сказалъ онъ,— и я довольно комфортабельно устроилъ ее, хотя здсь снаружи и не очень красиво.

Онъ повелъ гостя по старинной дубовой лстниц, узкой, запущенной, но съ дубовыми панелями, а потому драгоцнной для тхъ, кто поклоняется старин.

Маленькій фонарь давалъ свта ровно столько, чтобы мракъ лстницы выступалъ еще сильне, пока они не дошли до площадки, гд луна глядла сквозь грязныя стекла высокаго окна, затмъ на второй площадк показалась яркая полоса свта изъ-подъ двери, и это было первымъ признакомъ жилья.

Джерминъ растворилъ дверь, и его гость остановился, ослпленный яркимъ свтомъ и не мало удивленный элегантной роскошью двухъ покоевъ, соединенныхъ между собой аркой, которые м-ръ Джерминъ обозвалъ своей ‘берлогой’.

Гиллерсдонъ видлъ много холостыхъ квартиръ въ район Альбани-Пиккадилли, Сенъ-Джемса и Майферъ, но ничего-еще не видлъ такого изысканно роскошнаго, какъ берлога оракула. Тяжелые бархатные занавсы темно-зеленаго цвта драпировали окна съ опущенными ставнями. Отдлка стнъ отличалась вкусомъ и артистичностью, мебель была самая рдкая и неподдльная изъ эпохи Чипенделя. Коверъ представлялъ чудо восточнаго искусства и восточной роскоши красокъ. Немногія вазы, оживлявшія общій темный фонъ убранства, были отборнйшими образцами остъ-индской и итальянской работы. Картинъ было немного. Одна — ‘Іуда Искаріотъ’, Тиціана, другая — нагая и не стыдящаяся своей наготы нимфа на фон темныхъ листьевъ — кисти Гвидо, и три курьезныхъ картинки первобытной нмецкой школы — вотъ и все, за исключеніемъ еще бюста самого оракула изъ чернаго мрамора, удивительнаго сходства, и въ которомъ особенно рельефно выдлялись и даже слегка преувеличивались характеръ фавна, его головы и демоническая улыбка. Бюстъ стоялъ на пьедестал изъ темно-краснаго порфира и какъ будто господствовалъ надъ всмъ окружающимъ.

Другая комната была отдлана какъ библіотека. Тамъ лампы были подъ абажурами и свтъ мягкій. Здсь, подъ центральной лампой, спускавшейся съ потолка надъ небольшимъ круглымъ столомъ, сервированъ былъ изысканный ужинъ. Два закрытыхъ блюда съ горячимъ кушаньемъ, холодный цыпленокъ, начиненный трюфлями, миніатюрный іоркскій окорокъ, салатъ изъ омара, земляника, персики, шампанское въ серебряной ваз со льдомъ, съ выпуклыми фигурами вакханокъ en repouss.

— Мой слуга легъ спать,— сказалъ Джерминъ,— но приготовилъ все, что нужно, и мы можемъ обойтись безъ его услугъ. Котлеты, salmi aux olives!— прибавилъ онъ, приподнимая крышки съ блюдъ.— Съ чего желаете начать?

— Ни съ чего, благодарю. У меня нтъ аппетита.

— Не весело слышать для человка, который голоденъ какъ охотникъ,— отвчалъ Джерминъ, накладывая себ кушанья.— Отвдайте мадеры, она, быть можетъ, придастъ вамъ аппетита.

Гиллерсдонъ услся напротивъ хозяина и налилъ себ вина. Его любопытство было задто обстановкой оракула, да къ тому же то, что ему предстояло совершить, могло быть отложено на нсколько часовъ безъ всякаго неудобства. Онъ не могъ не заинтересоваться этимъ молодымъ человкомъ, который инстинктивно или благодаря тонкой проницательности разгадалъ его намреніе. Роскошь его квартиры поражала какъ контрастъ съ его собственной жалкой обстановкой въ вестъ-эндскихъ меблированныхъ комнатахъ.

Онъ платилъ, однако, именно за ‘обстановку’. Но роскоши въ ней не было и очень мало комфорта. Какъ могъ Джерминъ такъ богато жить? страшивалъ онъ самого себя. Неужели это ворожба приносила ему столько доходу, или же у него было состояніе?

Джерминъ въ это время ужиналъ съ аппетитомъ и эпикурейскимъ удовольствіемъ. Выпивъ дв рюмки мадеры, его гость полъ салата изъ омара, и когда Джерминъ раскупорилъ шампанское превосходнаго качества и превосходно замороженное, Гиллерсдонъ выпилъ большую часть бутылки и убдился, что этотъ ужинъ доставилъ ему такое удовольствіе, какого онъ давно у же не испытывалъ.

Разговоръ за ужиномъ былъ изъ самыхъ легкихъ, Джерминъ разбиралъ — и большей частью очень немилостиво — людей, которыхъ они оба знали, и громко хохоталъ надъ собственнымъ остроуміемъ. Онъ, однако, избгалъ упоминать имя м-съ Чампіонъ, а Гиллерсдону было ршительно безразлично, что швыряютъ грязью во всхъ другихъ людей.

Посл ужина мужчины закурили сигары и стали серьезне. Былъ уже второй часъ ночи. Они долго просидли за ужиномъ и уже не дичились другъ друга, а напротивъ того, сблизились, какъ люди, которыхъ связываетъ не уваженіе другъ къ другу, но презрніе въ другимъ людямъ.

— Шампанское изгладило съ вашего лба гадкую морщину,— начать Джерминъ дружескимъ тономъ:— а теперь разскажите мн, что могло васъ побудить на такое дло.

— Какое дло?— спросилъ Гиллерсдонъ.

Джерминъ отвчалъ пантомимой. Онъ провелъ рукой во горлу, какъ бы бритвой, повернулъ руку ко рту, какъ будто держалъ въ ней пистолетъ и, наконецъ, сдлалъ видъ, что каплетъ воображаемый ядъ.

— Вы все настаиваете на томъ, что…— съ сердцемъ началъ Гиллерсдонъ.

— Говорю вамъ, что я прочиталъ это на вашемъ лиц. У человка, замыслившаго самоубійство, такой взглядъ, въ которомъ нельзя обмануться. Въ его глазахъ какъ бы застываетъ выраженіе ужаса, какъ у человка, глядящаго въ лицо невдомой и близкой къ разршенію тайны жизни и смерти. На лбу обозначаются линіи отчаянія и смятенія: сдлаю или не сдлаю? и въ немъ бросается въ глаза нервная торопливость, какъ у человка, которому нужно поскоре покончить съ очень непріятнымъ дломъ. Я никогда не обманывался въ этомъ взгляд. Но почему, дорогой мой, почему? Неужели жизнь двадцати-восьмилтняго человка не есть драгоцнная вещь, которую жаль бросать изъ-за пустяковъ?

— ‘Вы отнимаете у меня жизнь, когда отнимаете средства къ жизни’,— цитировалъ Гиллерсдонъ.

— Опять Бэконъ! У этого человка найдешь мнніе насчетъ всего въ мір. Вы хотите сказать, что у васъ нтъ денегъ, а въ такомъ случа предпочитаете смерть.

— Считайте хоть такъ.

— Хорошо. Но почему вы знаете, что фортуна не дожидается васъ гд-нибудь за угломъ? Пока человкъ живетъ, онъ всегда можетъ стать милліонеромъ. Пока женщина не замужемъ, она всегда можетъ выйти за герцога.

— Шансы на фортуну въ моемъ случа такъ отдаленны, что не стоитъ ихъ принимать въ соображеніе. Я сынъ провинціальнаго пастора. У меня нтъ родственниковъ, отъ которыіъ я могъ бы получить наслдство. Если я не составлю состоянія литературой, то никогда не выбьюсь изъ нищеты, а моя вторая книга была такъ неудачна, что отняла охоту написать третью.

— Фортуна сваливается иногда изъ облаковъ. Не случалось ли вамъ оказать услугу богатому человку, за которую онъ можетъ пожелать вознаградить васъ?

— Никогда, сколько помню.

— Полноте, оглянитесь на прошлое, нтъ ли въ вашей жизни поступка, которымъ вы бы могли гордиться, чего-нибудь героическаго, чего-нибудь, о чемъ стоитъ упомянуть въ газет?

— Ничего. Я разъ спасъ жизнь одному старику, но сомнваюсь, чтобы стоило его спасать, такъ какъ старый негодяй даже не поблагодарилъ меня за то, что я рисковалъ изъ-за него собственной жизнью.

— Вы спасли жизнь человку, рискуя своей собственной! Послушайте, да разв это не геройство?— закричалъ Джерминъ, откидываясь блокурой головой на бархатную спинку кресла и заливаясь хохотомъ.

Черный бюстъ приходился чуть-чуть влво надъ его головой, и Гиллерсдону показалось, что его черное лицо тоже распустилось въ такую же широкую улыбку, какъ и блое лицо оригинала.

— Разскажите мн всю исторію, пожалуйста!— просилъ Джерманъ.

— Нечего разсказывать,— холодно отвчалъ Гиллерсдонъ.— Въ ней нтъ ничего смшного и ничего трогательнаго. Я сдлалъ то, что и всякій здоровый молодой человкъ сдлалъ бы на моемъ мст, видя слабаго старика въ опасности неминуемой смерти. Дло было въ Ницц. Вы знаете, какую пустыню представляетъ тамъ собою станція желзной дороги, и пассажиру приходится гоняться, такъ сказать, за своимъ поздомъ. Дло было во время карнавала, въ сумеркахъ, и много пассажировъ, въ томъ числ и я, возвращались изъ Канна. Старикъ прибылъ съ другимъ поздомъ, хавшимъ въ восточномъ направленіи, и пробирался на платформу, когда большущій паровозъ сталъ надвигаться на него. Хотя не на всхъ парахъ, но онъ шелъ настолько скоро, что страхъ парализировалъ старика, и онъ, вмсто того, чтобы сойти поскоре съ пути, остановился какъ вкопанный. Еще минута — и желзное чудовище прохалось бы по немъ и раздавило бы его. Я усплъ только стащить его съ рельсъ передъ самой машиной, которая задла меня слегка за плечо. Я провелъ его на платформу. Никто почти не видлъ нашего приключенія. Со мной былъ пріятель на станціи, съ которымъ я завтракалъ въ отел ‘Космополитъ’, и который непремнно захотлъ проводить меня. Я коротко разсказалъ ему, что случилось, и поручилъ старика его попеченіямъ, а самъ бросился къ своему поэду, который чуть-чуть не ухалъ безъ меня.

— И старый хрычъ даже не поблагодарилъ васъ?

— Ни единымъ словомъ. Единственное, что онъ сказалъ, это спросилъ, гд его зонтикъ, который выпалъ у него изъ рукъ въ то время, какъ я спасалъ его отъ смерти. Помнится, онъ, кажется, ворчалъ на то, что я не спасъ вмст съ нимъ и его зонтика.

— Онъ былъ англичанинъ, какъ вы думаете?

— Наврное, англичанинъ. Французъ или итальянецъ былъ бы болтливъ, если не благодаренъ.

— Можетъ быть, отъ потрясенія онъ лишился языка.

— Однако спросилъ про зонтикъ.

— Правда. Это очень дурно съ его стороны!— смясь, сказалъ Джерминъ.— Боюсь, что онъ просто неблагодарный старый песъ. И вы не разузнавали, кто онъ и кого вы спасли отъ смерти?

— Я нисколько не интересовался его личностью.

— Такъ! ну, а теперь поговоримъ о васъ и о вашемъ будущемъ. Вы знаете, что меня называютъ оракуломъ. Ну, вотъ я предвижу, что судьба ваша скоро измнится къ лучшему… и что, не говоря уже о томъ, какъ глупо искать добровольно смерти, когда ее все равно не минуешь,— но въ вашемъ случа это вдвое глупе, потому что вамъ стоитъ жить.

— Вы говорите очень неопредленно и туманно. Въ какой форм ждетъ меня счастіе?

— Я не выдаю себя за пророка. Я только проницательный человкъ. Я могу видть то, чего стоитъ человкъ, а не то, что съ ними произойдетъ. Но въ большинств случаевъ характеръ обусловливаетъ судьбу человка, а потому мн часто удавалось предвидть его судьбу.

— Ну, а что же вы предвидите для меня?

— Я бы охотне вамъ этого не сказалъ.

— Значитъ, предсказаніе не вполн благопріятно.

— Не вполн. Характеръ человка, который въ двадцать-восемь лтъ отъ роду считаетъ самоубійство наилучшимъ выходомъ изъ затруднительныхъ обстоятельствъ, не общаетъ много хорошаго. Я откровененъ, какъ видите.

— Очень откровенны.

— Не сердитесь!— сказалъ со смхомъ Джерминъ.— Я и себя не выдаю за героя, и еслибы мн пришлось тяжко, то прибгнулъ бы тоже, пожалуй, въ пистолету или синильной кислот. Но только такого рода идея указываетъ на характеръ слабый и вмст съ тмъ эгоистичный. Человкъ, убивающій себя, уходитъ съ поля сраженія до срока и выказываетъ эгоистическое равнодушіе въ тмъ, кого оставляетъ по себ въ живыхъ, и для кого воспоминаніе объ его смерти будетъ вчнымъ страданіемъ.

— Моя бдная мать!— вздохнулъ Гиллерсдонъ, соглашаясь съ врностью этихъ словъ.

— Вы бы убили себя потому, что вамъ тяжело и вы несчастны, потому что вы растратили свои способности и лучшіе годы на безнадежную страсть. Ваши причины недостаточно сильны, и даже еслибы ваше присутствіе здсь не доказывало несостоятельность вашей зати, я думаю, что въ послднюю минуту ваша рука дрогнула бы, и вы… спросили бы себя: такъ ли безвыходно ваше положеніе. Такъ ли оно безвыходно?

— Совсмъ безвыходно,— откровенно отвчалъ Гиллерсдонъ подъ вліяніемъ выпитаго вина,— я не вижу ни единаго луча надежды! Я прозвалъ вс случаи въ отличію, я загубилъ т дарованія, какія у меня были, когда я вышелъ изъ университета. Я зависимъ въ денежномъ отношеніи отъ отца, который самъ съ трудомъ перебивается, и для котораго я бы долженъ былъ служить поддержкой, а не бременемъ. Я былъ — и буду, пока живъ — рабомъ женщины, которая требуетъ рабства и ничего не даетъ взамнъ, сердце и умъ которой, посл столькихъ лтъ короткаго знакомства, все еще для меня тайна, которая не хочетъ сознаться, что любитъ меня, но и не хочетъ отпустить на свободу.

— М-съ Чампіонъ замчательно умная женщина,— хладнокровно замтилъ Джерминъ,— но въ тихомъ омут черти водятся. Оставьте ее для другой женщины, и вы увидите, на что она способна. Если эта безнадежная любовь — единственная ваша бда, то я не вижу никакой необходимости въ самоубійств. Каждую минуту вы можете встртить женщину, которая заставитъ васъ забыть Эдиту Чампіонъ.

— Вы не имете права элбупотреблять именемъ м-съ Чампіонъ. Почему вы знаете, что она иметъ вліяніе на мою жизнь?

— Я знаю только то, что знаетъ весь свтъ — свтъ Майфера и Бельгревіи, Гайдъ-Парка и Соутъ-Кенсингтона, да еще то, что читаю на лиц этой дамы. Она — опасная для васъ женщина, м-ръ Гиллерсдонъ: доказательство тому — убитые даромъ годы, на которые вы жалуетесь. Но есть другія женщины, такія же красивыя, и любовь которыхъ не принесетъ съ собой такого унизительнаго рабства. Вы помните видніе, какое показываетъ Мефистофель Фаусту?

— Гретхенъ за прялкой?

— Гретхенъ за прялкой, кажется, только оперное измышленіе. Видніе, которое предстало Фаусту Гёте, было видніе отвлеченной красоты. Припомните,— когда онъ встрчаетъ Гретхенъ не улиц, то не видитъ уже въ ней той чудесной красавицы, какую онъ видлъ въ зеркал. Ему просто понравилась хорошенькая двушка, скромно шедшая изъ церкви домой. Видніе могло быть Афродитой или Еленой, почемъ мы знаемъ! Ловкая штука во всякомъ случа… Поглядите-ка вонъ тамъ на одно знакомое вамъ когда-то лицо, Гиллерсдонъ,— на лицо двушки, впавшей въ нищету, но красивой, какъ мечта художника, при чемъ, однако, красота ей ровно ни къ чему не служитъ. Взгляните на эту граціозную фигуру за швейной машиной, современной замстительницей прялки. Взгляните на меня, Гиллерсдонъ,— повторилъ Джерминъ, устремляя на него холодные, спокойные голубые глаза, взглядъ которыхъ вдругъ какъ бы магически повліялъ на Гидлерсдона и повергъ его въ какое-то мечтательное состояніе:— а теперь взгляните вонъ туда!

Онъ указалъ рукой на сосднюю комнату, гд въ полусвт Гиллерсдонъ увидлъ фигуру двушки, сначала смутную, неопредленную, но затмъ совсмъ отчетливую. Лицо было обращено къ нему, но глаза на него не глядли, они глядли въ пространство, полные безнадежной меланхоліи, между тмъ какъ руки монотонно двигались взадъ и впередъ по столу швейной машины. Двушка въ сренькомъ ситцевомъ плать сидла за швейной машиной. Нчто въ ея фигур и лиц показалось ему знакомымъ. Гд и когда онъ видлъ это лицо? онъ не могъ припомнить. Хотя наврное не на картин и не у статуи.

Джерминъ захохоталъ и бросилъ окурокъ сигары. Видніе немедленно исчезло.

— Вотъ наша современная Гретхенъ,— сказалъ онъ:— бдная блошвейка, трудящаяся съ утра до ночи, какъ негръ, изъ-за куска хлба, красивая какъ греческая богиня и настолько добродтельная, что предпочитаетъ нищету позору. Вотъ истинный типъ Гретхенъ девятнадцатаго столтія. Хотли бы вы быть ея Фаустомъ?

— Я бы хотлъ обладать властью Фауста не для того, чтобы обмануть Гретхенъ, но чтобы составить свое счастіе!

— А что вы считаете счастіемъ?— спросилъ Джерминъ, закуривая новую сигару.

— Богатство,— живо отвчалъ Гиллерсдонъ:— для человка, который жилъ подъ проклятіемъ бдности, который день за днемъ, часъ за часомъ, терзался мыслью, что онъ бдне другихъ людей — можетъ быть только одно счастіе въ жизни: деньги и деньги. Начиная со школьной скамейки, я жилъ среди людей! боле богатыхъ, чмъ я. Въ университет я попалъ въ затруднительное положеніе потому, что жилъ сверхъ средствъ. Отецъ давалъ мн только двсти фунтовъ, я тратилъ триста и четыреста, хотя для отца это было расходомъ сверхъ силъ, но я казался нищимъ среди людей, тратившихъ тысячу. Меня отдали въ дорогую коллегію и требовали отъ меня экономіи, я долженъ былъ вращаться въ обществ людей высшаго свта и богатыхъ, но не долженъ былъ съ ними смшиваться. Къ несчастію, я оказался популярнымъ человкомъ и не могъ запереться отъ нихъ. Я страдалъ и терзался, но залзъ по уши въ долги и составилъ несчастіе своей семьи. Я похалъ въ Лондонъ — готовиться въ адвокатур, тратился на обды, на гонораръ за ученье — и не получилъ ни одного процесса. Я написалъ книгу, она произвела фуроръ, и временно я сталъ богатъ. Я думалъ, что нашелъ золотоносную руду, купилъ матери брилліантовыя серьги, въ которыхъ она не нуждалась, и послалъ отцу полное собраніе сочиненій Джереми Тэйлора, о которыхъ онъ мечталъ всю жизнь. Я влюбился въ красивую двушку, которая отвчала мн взаимностью, но ей не позволили выйти замужъ за человка, у котораго все состояніе заключалось въ его чернильниц. Она не была неутшна, и едва разстроилась наша помолвка — вышла замужъ за человка настолько старше себя, что онъ могъ бы быть ея ддушкой, и такого богатаго, что сразу доставилъ ей блестящее положеніе въ обществ. Моя вторая книга, написанная въ тоск отъ этой утраты, оказалась никуда негодной. У меня не хватило мужества написать третью. Съ тхъ поръ я жилъ, какъ и многіе молодые люди въ Лондон, со дня на день, и пустота и безсодержательность моей жизни стали для меня нестерпимы. Удгвительно ли, что я пришелъ къ заключенію, что настоящая смерть предпочтительне такому прозябанію!..

— И вы думаете, что богатство дало бы вамъ новую жизнь, и она не была бы больше безцльной?

— Богатство даетъ могущество. При богатств и молодости ни одинъ человкъ не можетъ быть несчастливъ, если только не страдаетъ неизлечимымъ недугомъ. Богатый человкъ — властелинъ вселенной.

— Да, но пока онъ наслаждается властью, какую даетъ богатство, его жизнь проходить. Каждый день, проведенный въ наслажденіяхъ, каждая пламенная надежда, которая осуществляется, каждое прихотливое желаніе, которое выполнено — все это гвозди, вколачиваемые въ его гробъ. Люди, которые живутъ доле всего — это люди съ скромными средствами, не страдающіе отъ бдности, но и не забиваемые богатствомъ,— люди, которыхъ темной и безвстной долей общество нисколько не интересуется — ученые, мыслители, изобртатели, о которыхъ общество часто узнаётъ впервые уже тогда, когда они умерли,— люди, которые и мыслятъ, и мечтають, и разсуждаютъ, но не принимаютъ участія въ лихорадочной борьб страстей. Помните ли вы романъ Бальзака: ‘Peau de chagrin’?

— Не очень хорошо. То былъ одинъ изъ первыхъ французскихъ романовъ, прочитанныхъ мною, родъ сказки, сколько помнится.

— Это скоре аллегорія, чмъ сказка. Молодой человкъ, наскучившій жизнью, какъ вы, близокъ въ самоубійству — онъ ршилъ умереть, какъ это ршили вы сегодня,— но, чтобы убитъ время между полуднемъ и полуночью, онъ входитъ въ лавку bric—brac и разглядываетъ всякія старыя и новыя диковинки. Здсь, въ числ сокровищъ искусства и реликвій угасшихъ цивилизацій, онъ встрчаетъ самое крупное чудо въ лиц самого торговца, человка, достигшаго столтняго возраста и довольнаго жизнью, безстрастной жизнью мыслителя. Человкъ этотъ показываетъ ему кусокъ пергамента, кожу дикаго осла, висящую въ стн. Съ помощью этого талисмана онъ общаетъ сдлать его богаче, могущественне и славне французскаго короля. ‘Читайте!’ — кричитъ онъ,— и молодой человкъ читаетъ санскритскую надпись, золотыя слова которой такъ вълись въ самую кожу, что ихъ нельзя стереть никакимъ ножемъ. Переводъ санскритской надписи гласить такъ:

Владя мной, ты владешь всмъ.
Но твоя жизнь станетъ моей. Пожелай,
И вс твои желанія исполнятся.
Но соразмряй желанія
Съ жизнью. Съ каждымъ желаніемъ
Я сокращусь, какъ и
Твои дни. Хочешь
Имть меня,
Бери.

Эта надпись есть аллегорія жизни. Старикъ говоритъ юнош, что онъ многимъ предлагалъ этотъ талисманъ, но вс хотя и смялись надъ возможностью его вліянія на ихъ судьбу, однако отказывались испытать его невдомую силу. Но почему же самъ владлецъ не пытался проврить эту силу?— Старикъ въ отвтъ излагаетъ свой взглядъ на жизнь.

— А въ чемъ заключается этотъ взглядъ?

— ‘Тайна человческой жизни заключена въ орховую скорлупу,— говоритъ столтній старецъ.— Дятельность и страсти изсушаютъ источники жизни. Хотть, дйствовать, страстно желать — значитъ умирать. Съ каждымъ усиленнымъ противъ нормальнаго біеніемъ пульса, съ каждымъ сильнымъ порывомъ сердца, и лихорадочной дятельностью мозга, разгоряченнаго пылкими надежддами и противоположными желаніями, отрывается частица человческаго существа. Люди, которые живутъ такъ долго какъ я, это люди, у которыхъ страсти, желанія честолюбія и жажда власти совсмъ подавлены, люди спокойнаго и созерцательнаго темперамента, у которыхъ умъ господствуетъ надъ сердцемъ и чувствами, которымъ довольно разсуждать, знать, видть и понимать міръ, въ которомъ они живутъ’. И старикъ былъ правъ. Долговчность не дается торопливымъ. Если хотите жить долго, берите темпомъ жизни largo, а не presto.

— Кому нужно долголтіе!— вскричалъ Гиллерсдонъ.— Человку хочется жить, а не прозябать въ продолженіе ста лтъ на земл, не смя поднять головы къ небу, чтобы его не поразила молнія. Я бы желалъ пойти въ лавку bric—brac и найти тамъ peau de chagrin. Я бы охотно допустилъ сокращаться талисману ежедневно, еслибы сокращеніе это доставляло мн всякій разъ часъ счастія или исполненіе желанія.

— Что-жъ! вроятно, это единственная философія, пригодная для юнаго ума,— замтилъ безпечно Джерминъ.— Столтній старикъ, въ сущности совсмъ не жившій, хвастается долговчіемъ и утшаетъ себя мыслью, что его доля — наилучшая, но прожить десять веселыхъ, безпечныхъ лтъ, вроятно, пріятне, чмъ прозвать сто лтъ.

— Безконечно пріятне,— подхватилъ Гиллерсдонъ съ лихорадочнымъ волненіемъ, и принялся ходить по комнат, разглядывая статуэтки и бездлушки, бронзовые идолы, эмалевыя вазы и фигуры изъ рзной слоновой кости.

— Можетъ быть, у васъ припрятанъ гд-нибудь талисманъ,— смясь, замтилъ онъ,— позволяющій вамъ шутить надъ жизнью и смяться тогда, когда другіе плачутъ.

— Нтъ, у меня нтъ талисмана. У меня есть только воля — довольно сильная, чтобы побждать страсти,— и проницательность, позволяющая разгадывать людей. Вы, человкъ съ сильно развитой челюстью, страстнымъ, требовательнымъ ego, созданы, чтобы страдать. Я созданъ, чтобы наслаждаться. Для меня жизнь, какъ сказали, шутка.

— Тмъ же была она и для Гётевскаго чорта,— отвчалъ Гиллерсдонъ.— Я думаю, что въ вашей натур есть нчто демоническое, и что у васъ, какъ и у Мефистофеля, нтъ ни сердца, ни совсти. Какъ бы то ни было, а я благодаренъ вамъ за то, что вы затащили меня сюда, развлекли, разсяли и дали иное направленіе мыслямъ, которыя были, сознаюсь, самаго мрачнаго свойства.

— Не говорилъ ли я вамъ, что ужинъ и бутылка вина — наилучшія для васъ совтники!— воскликнулъ Джерминъ, смясь.

— Но мрачныя мысли вернутся черезъ день или два, такъ какъ у васъ нтъ талисмана, чтобы наполнить мои карманы золотомъ, и вы не предлагаете даже купить у меня мою тнь. Я бы рискнулъ ходить безъ тни, какъ и Петръ Шлемаль, еслибы это могло доставить мн груды золота.

— Ахъ! вс эти старыя исторіи — простыя аллегоріи, увряю васъ. Еслибы я сказалъ вамъ, что прочиталъ на вашемъ отуманенномъ лиц грядущую фортуну, то вы бы разсмялись надо мной. Все, о чемъ я васъ прошу, это вспомнить, что я задержалъ васъ на порог смерти, когда фортуна прольетъ на васъ свои дары.

IV.

Крыши и колокольни большого города, башни и торговые склады вырзывались черными силуэтами на шафрановомъ неб, когда Джерардъ Гиллерсдонъ повернулся лицомъ къ западу свжимъ и спокойнымъ раннимъ утромъ. Онъ пилъ и говорилъ достаточно, чтобы возбудить себя и поднять свой духъ такъ, какъ еслибы жизнь для него обновилась и вс тревоги и заботы разсялись. Ничто такъ не разгоняетъ дневныя треволненія, какъ ночная оргія. Къ несчастію, дйствіе ея преходящее, и память вступаетъ въ свои права.

Въ это утро Джерардъ шелъ по пустыннымъ улицамъ такимъ легкимъ шагомъ, какъ будто бы жизнь его ничмъ не была омрачена. Въ этомъ настроеніи онъ относился и къ Джермину съ симпатіей, какъ къ человку необыкновенно умному и даровитому,— человку, такъ или иначе остановившему его на краю пропасти, куда онъ готовъ былъ упасть.

— ‘Быть или не быть?’ — бормоталъ онъ, замедляя шагъ:— ‘быть или не быть?’ Я былъ глупъ, когда думалъ, что выборъ для меня неизбженъ. Фаустъ подносилъ кубокъ съ ядомъ къ губамъ, когда воскресные колокола задержали его руку. И посл взрыва небесной радости, посл восторженнаго хора: ‘Христосъ воскресе’, явился дьяволъ съ своей суетной мірской философіей и дарами богатства и власти. Хотлъ бы я знать, вліяніе неба или ада задержало мою руку?

Мысли его обратились въ двушк за швейной машиной. Онъ не былъ расположенъ вникать въ смыслъ виднія,— было ли то одно изъ явленій гипнотизма, или же шарлатанскій фокусъ,произведенный механическими способами. То было знакомое ему лицо, лицо, виднное имъ когда-то, давно тому назадъ, онъ тщетно напрягалъ память: видніе носилось въ смутномъ туман минувшаго дтства — мечтой, напоминавшей лто и солнечные дни, лса и воды, тамъ далеко на запад, въ иномъ и давно позабытомъ среди туманнаго, закопченнаго сажей города, мір.

Онъ прошелъ въ темный и душный корридоръ меблированныхъ комнатъ, отперевъ входную дверь ключомъ,— привилегія, которою онъ не долго будетъ пользоваться, если только не удовлетворитъ требованій хозяина квартиры или не получитъ отъ него новой отсрочки. Но сегодня утромъ даже перспектива быть выгнаннымъ на улицу не особенно смущала его. На худой конецъ онъ удетъ въ приходъ отца и схоронится въ зеленыхъ дубравахъ, среди знакомыхъ односельчанъ. А если онъ окажется банкротомъ и его имя будетъ пропечатано въ Газет, то какъ ни покажется это позорнымъ ректору и его жен, а все же не онъ первый, не онъ и послдній. Среди юныхъ отпрысковъ благородныхъ фамилій несостоятельность такая же обычная вещь, какъ и скарлатина, и даже почти такая же неизбжная, какъ корь.

Гостиная и прилегающая къ ней спальня показались дрянне обыкновеннаго при яркомъ утреннемъ свт, посл роскошныхъ покоевъ Юстина Джермина. Мебель была недурна въ свое время: бронзовая кровать, зеркальный платяной шкафъ и туалетъ въ спальной и орховая мебель, обитая кретономъ въ гостиной, но все это обтрепалось и полиняло отъ употребленія, а хозяинъ, самъ по уши въ долгахъ, никогда не могъ собраться со средствами подновить обстановку.

Гиллерсдонъ усталъ, но сонъ бжалъ его глазъ, и онъ зналъ, что безполезно ложиться въ постель, пока мозгъ работаетъ съ энергіей сорока лошадиныхъ силъ, а въ вискахъ бьетъ молотомъ невральгическая боль. Онъ бросился въ кресло и закурилъ сигару, которую навязалъ ему Джерминъ при прощаніи, и лниво оглядлъ комнату.

На стол лежало нсколько писемъ, съ полдюжины,— обычная, разумется, исторія. Счеты и угрожающія письма отъ малоизвстныхъ законовдовъ, призывающихъ его вниманіе на неуплаченные счета торговцевъ. Какъ ни привыкъ онъ къ такимъ посланіямъ, но видъ ихъ всегда былъ ему непріятенъ. Онъ не торопился распечатывать ихъ.

Онъ докурилъ сначала сигару и тогда уже принялся за свою корреспонденцію.

Первое письмо было отъ шляпнаго фабриканта — почтительно-жалостливое. Второе — отъ солиситора въ Блумбери, напоминавшее ему о неуплаченномъ трехлтнемъ счет парикмахеру, третье и четвертое — въ такомъ же род.

Онъ вскрылъ пятое письмо, на конверт котораго стоялъ штемпель ‘Линкольнъ-Иннъ-Фильдсъ’, и которое плотностью бумаги и жирнымъ почеркомъ адреса говорило о респектабельности и значительности солиситора. Но, конечно, псня была та же, только сыграна на лучшемъ инструмент…

Нтъ, чортъ возьми, псня была совсмъ иная.

‘190, Линкольнъ-Иннъ-Фильдсь, W. С. Іюля 17, 188…

‘Сэръ, если вы тотъ самый м-ръ Джерардъ Гиллерсдонъ, который въ 1879 г. спасъ стараго джентльмена отъ надвигавшагося паровоза на станціи Ницца, то мы имемъ честь увдомить васъ, что нашъ покойный кліентъ, м-ръ Мильфордъ, банкиръ въ Лондон, Марсели и Ницц, завщалъ вамъ все свое имущество. Нашъ кліентъ былъ нсколько эксцентричнаго нрава человкъ, но мы не имемъ основанія сомнваться въ его правоспособности при составленіи завщанія и не опасаемся, чтобы кто-либо сталъ его оспаривать, такъ какъ у м-ра Мильфорда не было близкихъ родственниковъ.

‘Мы будемъ рады васъ видть у себя, или у васъ, когда вамъ будетъ угодно.

‘Съ истиннымъ почтеніемъ и пр. и пр.

‘Крафтонъ и Кранберри’,

Гиллерсдонъ повертлъ письмо въ рукахъ, точно ожидалъ, что оно превратится въ пепелъ, и вдругъ разразился хохотомъ, такимъ же громкимъ, хотя и не такимъ веселымъ, какъ демоническій смхъ Джермина.

— Подвохъ!— закричалъ онъ:— ясный подвохъ оракула, гипнотиста или какъ тамъ его звать! И жестокая шутка — поманить водой умирающаго отъ жажды путника, изощрять свою фантазію надъ погибающимъ человкомъ! Ну, да меня не такъ легко поймать. Хрычъ, котораго я спасъ въ Ницц, не былъ богатымъ банкиромъ, это какой-то нищій, проигравшій послдній грошъ въ Монте-Карло.

Онъ поглядлъ на часы. Половина шестого. Много времени должно еще пройти, прежде чмъ ему можно будетъ убдиться въ существованіи или несуществованіи Крафтона и Кранберри и въ достоврности письма, лежавшаго у него на стол тамъ, гд онъ его швырнулъ,— весьма почтенное по вншности письмо, если только вншность что-нибудь значить.

‘Не трудно ему было достать отъ клерка бланкъ фирмы’,— думалъ онъ,— ‘Хотя это рискованная вещь для клерка, если только его не прогналъ уже хозяинъ. Но какъ могъ онъ знать?’ — размышлялъ Гиллерсдонъ. ‘Я разсказалъ ему посл полуночи о моемъ приключеніи въ Ницц, а это письмо было отдано на почту въ десять часовъ вечера’…

Но возможно, что Джерминъ слышалъ про эту исторію отъ Динльберта Ватсона, пріятеля Гиллерсдона, бывшаго свидтелемъ того, какъ окончилось это приключеніе и какъ старикъ требовалъ своего зонтика. У Ватсона было обширное знакомство въ город, и онъ могъ встртиться съ Джерминомъ, который былъ знаменитостью дня и всюду бывалъ.

Джерардъ бросился одтый на кровать и частью тревожно дремалъ, частью просыпался и лежалъ съ полуоткрытыми глазами до половины девятаго, когда вошелъ его слуга Доддъ, принесъ ему чашку чая и приготовилъ ванну. Въ половин десятаго онъ былъ уже одтъ и, выйдя на улицу, кликнулъ извозчика, который и доставилъ его въ Линкольнъ-Иннъ Фильдсъ, прежде чмъ пробило десять часовъ.

Контору, очевидно, только-что открыли — и весьма внушительную, по вншности, контору. Пожилой клеркъ провелъ м-ра Гиллерсдона въ красивую пріемную, гд разрзанные журналы и газеты были систематически разложены на массивномъ стол изъ краснаго дерева. Никто изъ принципаловъ еще не прізжалъ изъ своихъ квартиръ въ Вестъ-Энд.

Нетерпніе Джерарда не могло больше сдерживаться въ границахъ,

— Извстно ли вамъ что-нибудь объ этомъ письм?— спросилъ онъ клерка, показывая ему распечатанное посланіе.

— Еще бы, сэръ, когда я самъ его писалъ,— отвчалъ сдой клеркъ.

— Ради шутки, должно быть, чтобы угодить весельчаку моему пріятелю?— сказалъ, кисло улыбаясь, Гиллерсдонъ.

— Гг. Крафтонъ и Кранберри не позволяютъ себ подобныхъ шутокъ, сэръ,— отвчалъ клеркъ съ достоинствомъ.— Я написать это письмо подъ диктовку м-ра Крафтона, и если вы тотъ самый м-ръ Гиллерсдонъ, о которомъ идетъ рчь, то письмо это должно было бы доставить вамъ удовольствіе.

— Оно и доставило бы мн удовольствіе, еслибы я могъ отнестись къ нему серьезно.

— Какъ вы можете подозрвать шутку въ такомъ важномъ дл со стороны такой извстной и почтенной фирмы?

Гиллерсдонъ вздохнулъ нетерпливо и провелъ рукой по лбу съ смущеніемъ. Какъ могъ онъ быть увренъ, что вся эта сцена въ контор солиситора, письмо въ его рук, разговоръ съ пожилымъ клеркомъ — не результатъ гипнотическаго состоянія, видніе такое же нереальное, какъ и двушка за швейной машиной, которую онъ своими глазами видлъ прошлой ночью? Онъ стоялъ нершительный, недоврчивый, молчаливый, между тмъ какъ клеркъ дожидался почтительно его приказаній.

Наружная дверь растворилась, пока онъ такъ стоялъ, и послышались размренные шаги въ сняхъ.

— Вотъ м-ръ Крафтонъ,— сказалъ клеркъ.— Онъ можетъ убдить васъ, что это не шутка, сэръ.

Вошелъ м-ръ Крафтонъ, высокій, широкоплечій, внушительнаго вида и безукоризненно одтый для роли свтскаго человка, привычнаго къ обществу, но достойнаго полнаго доврія семейнаго повреннаго.

— М-ръ Гиллерсдонъ, сэръ,— сказалъ клеркъ.— Онъ полагаетъ, что письмо, полученное имъ отъ нашей фирмы — простая шутка.

— Я почти не удивляюсь вашей недоврчивости, м-ръ Гиллерсдонъ,— сказалъ солиситоръ вкрадчивымъ и медовымъ голосомъ, разсчитаннымъ на то, чтобы успокоить недоврчиваго кліента.— Такое письмо могло захватить васъ врасплохъ. Это вдь романъ дйствительной жизни, не правда ли? Молодой человкъ совершаетъ доблестный поступокъ и забываетъ о немъ… а черезъ нсколько лтъ въ одно прекрасное утро просыпается и узнаетъ, что онъ… богатъ!— заключилъ м-ръ Крафтонъ вдругъ, какъ бы сдержавшись, чтобы не употребить боле сильное выраженіе.— Прошу васъ пожаловать въ мой кабинетъ. Принесите копію съ завщанія, Коксфильдъ.

Клеркъ удалился, а м-ръ Крафтонъ ввелъ постителя покой такихъ же внушительныхъ размровъ, какъ и его собственная особа.

— Пожалуйста садитесь, м-ръ Гиллерсдонъ,— указалъ онъ рукой на просторное кресло.— Да, вся исторія похожа на романъ. Но не въ первый разъ въ исторіи завщаній большое состояніе оставляется постороннему лицу въ награду за какую-нибудь услугу, въ свое время оставшуюся какъ бы неоцненной. Нашъ покойный кліентъ, м-ръ Мильфордъ, былъ курьезный человкъ. Я побьюсь объ закладъ, что онъ не далъ себ труда выразить вамъ свою благодарность, когда вы рискнули жизнію, чтобы спасти его.

— Единственный трудъ, какой онъ себ далъ — это неистово кричать, чтобы ему отдали его зонтикъ.

— Какъ это похоже на него, милйшій старичокъ! Это былъ оригиналъ, сэръ, настоящій оригиналъ. Вы бы не дали двадцати шиллинговъ за платье, которое было на немъ въ тотъ день, увряю васъ… и съ зонтикомъ въ придачу.

— Если бы платье и зонтикъ очутились въ моей квартир, я бы далъ десять шиллинговъ за то, чтобы ихъ убрали.

— Именно!— вскричалъ юристъ съ веселымъ смхомъ.— Весьма замчательный человкъ. Я сомнваюсь, чтобы онъ платилъ своему портному десять шиллинговъ въ годъ… и хотя бы даже пять. А между тмъ онъ былъ филантропъ большой руки, а притомъ длалъ добро такъ, чтобы лвая рука не вдала, что творитъ правая. Но вернемся къ главному вопросу. Можете ли вы доказать свою личность, что вы — именно тотъ самый Джерардъ Гиллерсдонъ, имя котораго нашъ покойный кліентъ записалъ со словъ м-ра Джильберта Ватсона на станціи Ницца?

— Очень легко, я полагаю. Во-первыхъ, я сомнваюсь, чтобы былъ другой Джерардъ Гилдерсдонъ, такъ какъ имя Джерардъ поступило въ нашъ домъ со стороны матери и не существовало въ фамиліи Гиллерсдоновъ до моего крещенія. Во-вторыхъ, мой пріятель Ватсонъ находится теперь въ Лондон и охотно засвидтельствуетъ, что я — тотъ самый человкъ, имя котораго записалъ вашъ кліентъ, когда я ушелъ со станціи. Въ-третьихъ, не трудно будетъ, еслибы понадобились дальнйшія доказательства, установить фактъ, что я проживалъ въ гостинниц Монъ-Флёри въ Канн въ эту эпоху, и что я здилъ въ Ниццу въ первый день карнавала.

— Я не думаю, чтобы встртились какія-нибудь затрудненія въ засвидтельствованіи личности,— отвчалъ м-ръ Крафтонъ елейно.— Вашъ теперешній адресъ тотъ же, что м-ръ Ватсонъ далъ нашему оплакиваемому кліенту, и кром того сообщилъ, что вы — сынъ ректора прихода Гемсли въ Девон, обстоятельство, безъ сомннія, провренное м-ромъ Мильфордомъ. Вотъ копія съ завщанія. Вамъ желательно, быть можетъ, прослушать его?— спросилъ м-ръ Крафтонъ въ то время, какъ клеркъ вошелъ и положилъ документъ передъ нимъ.

— Очень охотно.

М-ръ Крафтонъ читалъ яснымъ, отчетливымъ голосомъ и съ большимъ благоговніемъ. Завщаніе составлено было всего шесть мсяцевъ тому назадъ въ Ницц. Оно начиналось длиннымъ перечнемъ даровъ старымъ слугамъ, клеркамъ въ трехъ банкирскихъ домахъ въ Лондон, Марсели и Ницц, многочисленныхъ пожертвованій на благотворительныя дла, даровъ м-ру Крафтону и его партнеру, м-ру Кранберри.

Гиллерсдонъ сидлъ, вытаращивъ глаза и слушая, какъ раздавались такимъ образомъ тысячи и десятки тысячъ фунтовъ стерлинговъ. Дтской больниц въ Гретъ-Ормондъ-Стрит десять тысячъ, пять тысячъ госпиталю св. Георга, по тысяч каждому изъ десяти сиротскихъ пріютовъ, пять тысячъ госпиталю для выздоравливающихъ, три тысячи пріюту для слпыхъ. Неужели останется что-нибудь и для него, посл такихъ щедрыхъ пожертвованій?

Мсто, касающееся его въ завщаніи, было, наконецъ, прочитано и оказалось коротко и ясно:

‘Въ заключеніе завщаю все мое имущество движимое и недвижимое Джерарду Гиллерсдону, младшему сыну достопочтеннаго Эдуарда Гиллерсдона, ректора Гемслейскаго прихода въ Девон, въ благодарность за великодушіе и мужество, съ какимъ онъ спасъ мою жизнь, рискуя своей собственной, на желзнодорожной станціи этого города, 14 февраля 1879 г., и назначаю Джемса Крафтона, солиситора, 190, Линкольнъ-Иннъ-Фильдсъ, единственнымъ душеприкащикомъ этого моего завщанія’.

— Это щедрая награда за поступокъ, которому я не придавалъ никакого значенія,— сказалъ Гиллерсдонъ, блдный какъ смерть отъ подавленнаго волненія.— Я видлъ молодого человка въ Newton-Abbaye, который сдлалъ почти то же самое для собаки, которая бжала по рельсамъ, запуганная криками сторожей. Этотъ молодой человкъ бросился на рельсы и схватилъ собаку передъ самой машиной… чью-то чужую собаку, не его собственную даже. А я… потому что изъ простой гуманности спасъ старика отъ смерти — да, смерть была неминучая, я знаю, я и самъ подвергался опасности — но все же вдь это была инстинктивная гуманность — а получаю за это богатство… потому что вдь это, полагаю, богатство?

— Да, м-ръ Гиллерсдонъ, и очень значительное богатство… свыше двухъ милліоновъ, заключающееся въ земляхъ, домахъ, консолидированныхъ бумагахъ, желзнодорожныхъ акціяхъ и иныхъ, не считая доли въ барышахъ фирмы Мильфордъ-братья, банкиры въ Лондон, Марсели и Ницц.

Гиллерсдонъ не выдержалъ, услышавъ это. Онъ отвернулся отъ зрителей, принципала и клерка, и изо всей силы старался подавить истерическія слезы, пополамъ съ истерическимъ смхомъ.

— Это черезъ-чуръ нелпо!— проговорилъ онъ, когда нсколько успокоился.— Вчера я былъ въ полномъ отчаяніи. Да правда ли это?— жалостно спросилъ онъ.— Вы не дурачите меня?.. вы живые люди, вы оба, не тни? Это не сонъ?

Онъ изо всей мочи хлопнулъ рукой по столу такъ, что ушибъ ее.

— Вотъ это несомннная дйствительность!— пробормоталъ онъ.

Солиситоръ и клеркъ съ сомнніемъ поглядли другъ на друга. Они боялись, что ихъ всть оказалась слишкомъ внезапной и свела съ ума ихъ новаго кліента.

— Дайте мн взаймы денегъ!— сказалъ вдругъ Гиллерсдонъ.— Слушайте, м-ръ Крафтонъ, дайте мн чекъ на кругленькую сумму, и когда я получу по этому чеку деньги, я поврю въ завщаніе м-ра Мильфорда и въ то, что вы меня не вышучиваете. Я по уши въ долгахъ, и для меня будетъ совсмъ новымъ ощущеніемъ расплатиться съ самыми назойливыми кредиторами.

М-ръ Крафтовъ раскрылъ книжку чековъ и взялъ перо въ руки, прежде нежели его могущественный кліентъ договорилъ.

— Сколько вамъ угодно?— спросилъ онъ.

— Сколько? Пятьсотъ фунтовъ васъ не стснитъ?

— Тысячу, если хотите.

— Нтъ, пятисотъ довольно. Вы будете моими солиситорами, надюсь, и устроите мои дла. Я такъ же невжественъ насчетъ закона, какъ та овца, которой шкура служитъ вамъ пергаментомъ. Мн надо добиться утвержденія завщанія палатою. Я даже понятія не имю о томъ, какъ это длается.

— Это будетъ моя обязанность, какъ душеприкащика. Наша фирма все устроитъ для васъ, если у васъ нтъ фамильнаго повреннаго, котораго вы предпочтете намъ.

— Не питаю ни малйшаго предпочтенія къ фамильному повренному. Онъ не оказалъ мн ровно никакихъ услугъ, чтобы заслужитъ мое предпочтеніе. Если вы были хороши для м-ра Мальфорда — моего благодтеля, то будете хороши и для меня. А теперь я пойду и получу деньги по чеку.

— Позвольте, мы пошлемъ кого-нибудь изъ конторщиковъ.

— Благодарю, не нужно. Мн пріятно самому получить деньги изъ банка. Какими бумажками я спрошу ихъ? Сотню по десяти фунтовъ, остальныя — по пятидесяти. Какъ я удивлю моего достойнаго хозяина! До свиданья. Пришлите за мной, когда понадобится моя подпись или иное что.

Онъ вышелъ на залитую солнцемъ улицу, гд его дожидался извозчикъ, такимъ легкимъ шагомъ, что не чувствовалъ мостовой подъ ногами. Онъ все еще не былъ увренъ, что онъ не игрушка сновиднія или какого-нибудь фокуса, устроеннаго человкомъ съ голубыми глазами и демоническимъ смломъ.

Онъ похалъ въ Союзный банкъ, въ Ченсери-Лэнъ, получилъ деньги по чеку, затмъ отправился въ Вестъ-Эндъ къ портному, шляпному фабриканту, парикмахеру и пр.,— расплачиваться по счетамъ. У него осталось всего лишь полтораста фунтовъ, когда онъ вернулся къ себ на квартиру, и изъ нихъ онъ уплатилъ квартирному хозяину сто. Остающіеся пятьдесятъ положилъ въ карманъ на мелкіе расходы. Ощущеніе расплаты съ долгами было такъ ново, что онъ чувствовалъ себя до того легко, какъ еслибы онъ былъ сотканъ изъ воздуха.

Теперь онъ уврился въ дйствительности факта. Онъ въ самомъ дл богатъ. Фортуна повернулась къ нему лицомъ. Что-то подумаютъ теперь о немъ родные? Онъ — милліонеръ, онъ, блудный сынъ, бывшій до сихъ поръ только бременемъ для своего отца съ матерью! Онъ не станетъ писать имъ. Онъ самъ подетъ въ Девонширъ на день или на два и разскажетъ имъ эту удивительную исторію.

И подумать,— еслибы не вмшательство Юстина Джермина, онъ бы застрлилъ себя прошлой ночью и теперь лежалъ бы окоченлый и мертвый. Однако, нтъ, письмо было доставлено на его квартиру въ десять часовъ вечера. Фортуна повернулась къ нему лицомъ, и всть объ этомъ дожидалась его на квартир именно тогда, когда онъ тратилъ время на пустяки у шарлатана оракула.

‘И однако онъ, повидимому, уже зналъ объ этомъ,— думалъ Гиллерсдонъ.— Онъ намекалъ о перемн обстоятельствъ къ лучшему… онъ навелъ меня на разговоръ о старик въ Ницц’.

Ему вдругъ захотлось увидться съ Джерминомъ, разсказать ему, что случилось, поговорить о своей чудовищной удач, поглядть, какое впечатлніе произведетъ его извстіе на оракула. Были и другіе люди, которыхъ ему хотлось бы повидать, напримръ Эдиту Чампіонъ, но оракула — больше всхъ. Онъ нанялъ кэбъ и веллъ везти себя въ Гольборнъ.

Онъ понятія не имлъ о томъ, въ какой части Гольборна находится вчерашній старый домъ или въ какой изъ пролегающихъ улицъ. Онъ отпустилъ кэбъ у Варвикъ-Корта и пошелъ пшкомъ, входилъ въ разныя старыя ворота, существующія въ окрестностяхъ Гольборна, но никакъ не могъ найти воротъ и нежилыхъ зданій, которыя бы походили на т, въ которыя его провелъ ночью Джерминъ.

Посл двухчасовыхъ безплодныхъ поисковъ онъ отказался отъ своей зати и похалъ въ Вестъ Эндъ, гд надялся достать адресъ Джермина въ Сенсоріум, небольшомъ, избранномъ клуб, котораго онъ былъ членомъ. Былъ тотъ часъ дня, когда пьютъ чай, и въ библіотек, и въ прилегающей къ ней курильной комнат собралось много народа, въ томъ числ нсколько пріятелей Гиллерсдона.

Онъ слъ въ небольшомъ кружк знакомыхъ и приказалъ подать себ чай къ столу, за которымъ его приняли съ замтнымъ радушіемъ,— приняли люди, не знавшіе, что привтливы съ милліонеромъ.

— Вы все знаете на свт, Венъ,— обратился онъ къ одному изъ нихъ:— вы, конечно, знаете Джермина оракула?

— Очень хорошо. Я доставилъ его вчера въ домъ лэди Фридолинъ. Онъ обыкновенно не здитъ на показъ въ частные дома или на гарденъ-парти, но похалъ туда, по моей просьб.

— Скажите мн, гд онъ живетъ?

— Нигд. Онъ слишкомъ уменъ, чтобы ставить свой адресъ за визитной карточк, подобно простому смертному. Его можно встртить то тамъ, то сямъ, чаще всего въ Гептахорд. Онъ — членъ обоихъ клубовъ, хотя рдко показывается въ томъ и въ другомъ… но адресъ, вульгарный адресъ, какъ у васъ или у меня! Pas si bte! Еслибы онъ выставилъ адресъ, то это былъ бы Стиксъ или Оркъ.

— Дружище, я ужиналъ съ нимъ на его квартир.

— Значить, вы знаете, гд она?

— Въ томъ-то и дло, что нтъ. Джерминъ затащилъ меня къ себ ужинать вчера вечеромъ посл оперы. Мы прошли пшкомъ изъ Ковентъ-Гардена въ его квартиру. Все время болтали, я я не замтилъ улицъ, кром Квинъ-Стрита и Линкольнъ-Иннъ-Фильдса, по которымъ мы проходили, и не знаю, гд домъ, въ второмъ онъ живетъ.

Веселый смхъ былъ отвтомъ на это признаніе.

— Если такъ, любезный другъ, то вы, должно быть, были, на взвод, когда уходили изъ оперы. Надо удивляться, что вы благополучно выбрались изъ Боу Стрита.

— Поврьте, что я ничего не пилъ за обдомъ, кром минеральной воды, и ровно ничего посл обда. Нтъ, вино не при чемъ въ моемъ вчерашнемъ настроеніи. Мы съ Джерминомъ болтали, я былъ нсколько въ мечтательномъ настроеніи и далъ себя вести, не глядя, куда меня ведутъ. Сознаюсь, что когда я вышелъ отъ него сегодня въ четыре часа утра, то голова моя была не совсмъ свжа, и я совсмъ не замтилъ, какъ дошелъ до дому.

— Значитъ, Джерминъ приглашаетъ къ себ гостей?— вскричалъ Роджеръ Ларозъ, эстетикъ-архитекторъ, щеголь и тунеядецъ, человкъ, который какъ будто соскочилъ съ модной картинки:— это интересно! Меня онъ никогда къ себ не звалъ. Что, угощеніе было пріятнаго свойства? а вино было безупречное?

— Мало того: непреодолимое. Онъ далъ мн мадеры, которая была похожа на распущенное золото, а шампанское его пахло дикой розой.

— Я думаю, что онъ васъ гипнотизировалъ и ничего ровно не было, можетъ быть только хлбъ, сыръ и портеръ,— сказалъ Ларозъ.— Куда вы отправляетесь и что вы длаете сегодня посл полудня? Хотите, подемъ смотрть polo match, или стрльбу голубей, и пообдаемъ за городомъ?

Восторгъ пронизалъ сердце Гиллерсдона при мысли, что вчера еще онъ вынужденъ былъ бы отказаться отъ предложенія Лароза подъ любымъ предлогомъ. Вчера уплатить полгинеи за входъ на ипподромъ и рисковать заплатить за обдъ — было для него немыслимо. Сегодня онъ могъ безъ всякаго угрызенія совсти тратить деньги.

— Я долженъ сдлать визитъ нсколькимъ лэди,— отвчалъ онъ.— Если вы дадите мн пару дамскихъ билетовъ для входа на ипподромъ и одинъ для меня, то я сойдусь съ вами въ обду.

— Я знакомъ съ этими лэди? М-съ Чампіонъ въ числ ихъ?

— Да.

— Прелестно! это будетъ partie carre. Мы пообдаемъ за лугу, прослушаемъ музыку и прокатимся по рк. Ну, торопитесь. Гиллерсдонъ. Несмотря на вашъ вчерашній кутежъ, у васъ такой счастливый видъ, точно вы получили наслдство.

Джерардъ Гиллерсдонъ засмялся нсколько истерически и ушелъ изъ клуба. У него не хватало еще духа сказать кому нибудь о томъ, что съ нимъ случилось. Слово ‘гипнотизмъ’ испугало его, даже посл очевидныхъ доказательствъ привалившаго ему счастія. Контора солиситора, банкъ, росписки въ полученіи денегъ по счетамъ его поставщиковъ,— ну, а вдругъ все это результаты гипнотическаго транса! Онъ вынулъ изъ кармана пачку счетовъ съ росписками. Нтъ, это все достоврно, и онъ не во сн это видитъ.

Онъ похалъ въ Гертфордскую улицу. М-съ Чампіонъ была дома и одна. Карета дожидалась ее у подъзда, чтобы везти въ паркъ. М-съ Грешамъ снова была завербована на службу англиканскихъ сиротъ и подавала чай и кэкъ шиллинговымъ постителямъ второго дня базара въ пользу Райдингъ-Скуль, и должна была вернуться въ шесть часовъ.

М-съ Чампіонъ сидла въ гостиной съ опущенными шторами, въ атмосфер тропическихъ цвтовъ, одтая въ индійскую кисею, и все въ ея наружности и обстановк говорило о прохлад и отдых посл духоты и толкотни, царствовавшихъ на улиц. Она съ удивленіемъ взглянула на Гиллерсдона изъ-за книги, которую читала.

— Я думала, вы уже на полъ-пути въ Германію,— сказала она, очевидно довольная его появленіемъ, какъ была бы довольна возвращеніемъ птицы въ клтку:— но, можетъ быть, вы опоздали на поздъ и подете завтра?

— Нтъ, м-съ Чампіонъ, я перемнилъ намреніе и совсмъ не ду.

— Велъ это мило!— кротко произнесла она, откладывая книгу въ сторону и приготовляясь въ конфиденціальному разговору.— Вы остались, чтобы доставить мн удовольствіе?

Онъ ршилъ, что разскажетъ ей все. Во рту у него пересохло отъ этой мысли, но онъ не могъ скрывать перемну въ своей жизни отъ женщины, которая была и все еще, быть можетъ, оставалась царицей его души.

— Въ первый разъ въ жизни,— тихо началъ онъ:— или, лучше сказать, впервые съ тхъ поръ, какъ я васъ встртилъ, не ваше желаніе было для меня закономъ. Но нчто произошло вчера… что измнило всю мою жизнь.

Его хриплый, прерывистый голосъ и пристальный взглядъ испугали ее. Воображеніе разыгралось.

— Вы женитесь!— вскричала она внезапно, вставая съ низенькаго кресла, выпрямляясь какъ стрла и поблднвъ какъ смерть:— Это всегда такъ кончается. Вы были врны мн въ продолженіе нсколькихъ лтъ, а теперь вамъ это надоло. Вы затяли жеяиться. Хотли убжать въ Германію и оттуда написать мн, но передумали и ршились самолично сообщить мн о своей измн?

Взрывъ страсти, поблднвшее лицо и сверкающіе глаза были для него откровеніемъ. Онъ считалъ ее холодной какъ снгъ, а между тмъ все время игралъ съ огнемъ.

Въ одну минуту онъ очутился около нея и, взявъ ея холодные, какъ ледъ руки, притянулъ къ себ.

— Эдита, Эдита, какъ можете вы такъ дурно обо мн дума? Женюсь! разв вы не знаете, что для меня не существуетъ другой женщины, кром васъ? Женюсь, такъ, вдругъ, ни съ того, ни съ сего! разв и не отдалъ вамъ всю свою жизнь? Что могъ я больше сдлать?

— Вы не женитесь! О! слава Богу! Я все могу перенести, только не это.

— А между тмъ… а между тмъ вы держите меня на почтительномъ разстояніи!— нжно сказалъ онъ, наклоняясь въ ея губамъ.

Въ одно мгновеніе она она снова превратилась въ ледяную фигуру, хладнокровную, гордую и недоступную матрону.

— Я безразсудна, что приняла это такъ близко въ сердцу,— сказала она:— въ сущности, почему же вамъ и не жениться, я не вправ вамъ помшать. Но только я бы желала заблаговременно узнать о вашихъ планахъ, чтобы свыкнуться съ этой идеей… Лошади давно уже дожидаются у дверей, а злосчастная Роза ждетъ, чтобы я высвободила ее изъ неволи. Хотите прохаться по парку?

— Съ удовольствіемъ, но я бы желалъ отобдать съ вами и м-съ Грешамъ за городомъ. Нельзя ли намъ отправиться посл прогулки въ парк…

— Я нисколько не интересуюсь паркомъ. Подемъ прямо за городъ, но я въ дезабилье, какъ вы думаете, надо мн переодться, или можно хать такъ?

Она встала передъ нимъ въ облак кисеи, въ легкомъ и граціозномъ одяніи, драпировавшемъ ее точно дымка тумана миологическую нимфу у фонтана.

— Ваше дезабилье верхъ совершенства. Но необходимо только вамъ накинуть сверху что-нибудь потепле, потому что мы можемъ засидться на лугу.

Она позвонила и пришла горничная съ блой шляпой Генсборо и длинными шведскими перчатками. Послали за шалями и пальто, буфетчику объявили, что лэди дома не обдаетъ, и отправились въ ландо, гд Джерардъ услся на передней скамейк, напротивъ м-съ Чампіонъ.

— Что же такое случилось, что можетъ измнить вашу жизнь, если вы не женитесь?— спросила она, когда они свернули въ Пиккадилли.— Вы меня мистифицируете. Надюсь,— ничего худого… никакой бды съ вашими близкими?

— Нтъ, перемна ршительно къ лучшему. Чудакъ-старика, которому мн посчастливилось услужить, завщалъ мн все свое состояніе.

— Поздравляю васъ!— сказала она, но на лиц ея появилось недовольное выраженіе, удивившее его.

Казалось бы, ей слдовало радоваться.

— Что же, вы теперь стали богатымъ человкомъ?— спросила она, посл нкотораго молчанія.

— Да, я сталъ богатымъ человкомъ.

— А именно?

— Такъ богатъ, какъ только можно пожелать. Говорятъ, завщанное мн состояніе превосходитъ два милліона.

— Два милліона франковъ?

— Два милліона фунтовъ стерлинговъ.

— Великій Боже! Помилуйте, Чампіонъ — нищій передъ вами. Это просто нелпо.

— Да, оно какъ будто смшно выходитъ, согласенъ!— отвчалъ Гиллерсдонъ, задтый за живое тмъ, какъ она приняла его извстіе.— Бдность была, такъ сказать, моимъ mtier. Я рожденъ быть прихвостнемъ высшаго свта, участвовать въ его удовольствіяхъ во милости другихъ людей, бывать въ знатныхъ домахъ изъ снисхожденія, жить въ дрянныхъ меблированныхъ комнатахъ и находить наиболе горячій пріемъ въ клуб.

— Два милліона!— повторила Эдита.— Я уврена, что у Джемса нтъ столько. Два милліона! вы теперь наврное женитесь.

— Неужели? неужели я обязанъ жениться теперь, когда могу пользоваться всми удовольствіями холостой жизни?

— Васъ заставятъ жениться, говорю вамъ,— отвчала она нетерпливо:— вы не знаете женщинъ, у которыхъ есть дочери невсты. Вы не знаете, что такое двушки… закоснлыя свтскія двушки, вызжающія въ свтъ третью или четвертую зиму… и которымъ нужно найти богатаго мужа. Вы даже представить себ не можете, какъ васъ будутъ ловить. Вс незамужнія двицы, и старыя и молодыя, будутъ у вашихъ ногъ.

— Изъ-за моихъ милліоновъ? Неужели женщины такъ корыстолюбивы?

— Он вынуждены къ этому,— отвчала Эдита Чампіонъ.— Мы живемъ въ эпоху, когда бдность совершенно нестерпима. Человкъ долженъ быть богатъ или несчастенъ. Неужели, вы думаете, я пошла бы за м-ра Чампіона, несмотря на вс уговоры моей семьи, еслибы у меня хватило мужества быть бдной съ вами. Нтъ, быть высокорожденной — значитъ быть богатой. Кто по рожденію принадлежитъ къ избранному обществу, тотъ будетъ мученикомъ безъ богатства. Я часто завидовала женщинамъ, родившимся въ низшемъ кругу, которыя сами ходятъ на рынокъ закупать провизію и носятъ бумажныя перчатки.

— Да, въ низшихъ сферахъ общества существуетъ извстная независимость. Человкъ можетъ быть бднымъ и не стыдиться этого, если принадлежитъ въ, пролетаріату. Но увряю васъ, дорогая м-съ Чампіонъ, я не попадусь на удочку ловкой мамаши или предпріимчивой двицы. Я съумю воспользоваться богатствомъ и независимостью.

Эдита вздохнула. Можетъ ли милліонеръ ужиться съ положеніемъ ея раба? Можетъ ли быть милліонеръ тмъ, чмъ онъ былъ до сихъ поръ для нея? Станетъ ли онъ довольствоваться ухаживаніемъ за ней, будетъ ли всегда легокъ на помин, захочетъ ли слдить за нею какъ тнь, бывать тамъ, гд она бываетъ, подавать чай дамамъ въ ея пріемные дни, когда, случалось, онъ былъ единственнымъ кавалеромъ среди ея гостей? Станетъ ли онъ привозить ей новыя книги, французскія и нмецкія, прочитывать ихъ раньше, чтобы сообщать ей, стоють ли он этого труда, сообщать ей вс городскія сплетни? Цлыхъ три года онъ былъ для нея вторымъ я, доставлялъ пищу для ея ума и развлекалъ ея досуги. Но станетъ ли онъ теперь играть роль ея сателлита, когда богатство даетъ ему силу самому стать планетой, съ безчисленными женщинами и сателлитами, которые въ свою очередь станутъ вращаться около него?

‘Онъ женится,— ршила она про себя.— Безполезно толковать объ этомъ. Легко было держать его на привязи, когда онъ былъ бденъ и неинтересенъ какъ женихъ. Но теперь его заставятъ жениться. Это неизбжно’.

Экипажъ остановился у Райдингъ-Скуль, и лакей пошелъ за Розой Грешамъ, которая немедленно явилась, легко одтая, какъ и подобало по сезону, но раскраснвшаяся отъ жары.

— Мы демъ обдать за городъ,— объявила Эдита.

— Вы ангелы. Я до смерти устала. Шиллинговые постители — ужасный народъ: глазютъ, толкаются, требуютъ сдачи и пожираютъ кэкъ такъ, что гадко глядть. Я не думаю, что бы нашъ отдлъ покрылъ расходы… Какой у васъ сегодня здоровый видъ, м-ръ Гиллерсдонъ! а вчера вы казались совсмъ больны, съ провалившимися щеками, блдный и замученный.

— Я думалъ, что долженъ ухать и разстаться съ дорогими мн людьми,— отвчалъ Джерардъ.

— А теперь вы не узжаете?

— Нтъ,— отвчала за него Эдита, со смхомъ, звучавшимъ, однако, совсмъ не весело.— Еще бы ему не быть здоровымъ! Хотя по виду онъ все тотъ же, но это уже совсмъ иной человкъ. Роза, вы сидите напротивъ милліонера.

— Небо! неужели вы говорите правду, или только шутите?

— Надюсь, что правду. По крайней мр, меня уврялъ самый серьезный на видъ солиситоръ, что и могу располагать милліонами. И мн нельзя даже поблагодарить человка, который мн ихъ предоставилъ, потому что его уже нтъ больше въ живыхъ!

— И подумать, что вы ни разу не постили нашъ базаръ и ни одной пенни не подарили, среди своего благополучія, англиканскимъ сиротамъ!— воскликнула Роза.

Соловьи умолкли, но розы продолжали благоухать и было пріятно сидть на лугу и слушать шумъ прибоя, глядть на звзды, медленно выплывавшія на небо, въ дымной атмосфер надъ вязами Гурлингема.

Роджеръ Ларозъ щеголялъ остроуміемъ, а Джерардъ, который наканун былъ молчаливъ и угрюмъ на маленькомъ обд въ Гертфордской улиц, сегодня болталъ такъ весело, какъ птица.

И такая разница произведена была самымъ низкимъ факторомъ въ жизни человка — корыстью.

Но что за дло до причины, когда слдствіе было такъ пріятно. Веселость Джерарда сообщилась и его собесдникамъ. За ихъ маленькимъ столикомъ выпито было больше шампанскаго, чмъ за всми другими, а между тмъ публики было много, и нсколько группъ, разсянныхъ тамъ и сямъ, обдали подъ открытымъ небомъ.

Веселая болтовня и смхъ длились почти до полуночи, когда м-съ Грешамъ вдругъ вспомнила про раннюю службу въ ритуалистическомъ храм Гольборна, и просила, чтобы ее немедленно отвли домой,— ей нужно успть собраться съ духомъ до зари.

Джерардъ просилъ, чтобы ни слова не говорили про его измнившіся обстоятельства при Роджер Лароз. Роджеръ, а съ нимъ и весь свтъ, узнаютъ объ этомъ въ свое время, теперь же ему непріятна была мысль о поздравленіяхъ, какими будутъ его осыпать, причемъ рдкія изъ нихъ будутъ искреннія и доброжелательныя.

Успетъ еще неумолимое ‘Illustrated London News’ познакомить общество со всми подробностями завщанія м-ра Мильфорда.

Об дамы были скромны, и хотя Ларозъ удивился немного совршенному равнодушію, съ какимъ Гиллерсдонъ заплатилъ за обдъ и оставилъ сдачу съ десятифунтовой бумажки гарсону, зная, что его пріятель страдаетъ общей юношеской болзнью — пустымъ карманомъ, но приписалъ его щедрость случайному приливу капиталовъ, позволявшему временно вздохнуть свободно.

На обратномъ пути къ экипажу м-съ Грешамъ ухитрилась завладть Гиллерсдономъ, а Ларозу предоставила идти съ м-съ Чампіонъ впереди.

— Дорогой м-ръ Гиллерсдонъ, такое богатство, какъ ваше, налагаетъ большую отвтственность на христіанина,— начала она торжественно.

— Я еще не смотрлъ на него съ этой точки зрнія, м-съ Грешамъ, но согласенъ, что придется много тратить на благотворительность.

— Придется, и всего важне при этомъ, чтобы дйствительное добро было результатомъ вашихъ усилій. Есть одно доброе дло, которое я хочу указать вашему вниманію, прежде нежели вами завладютъ посторонніе люди. Главное сердечное желаніе моего мужа, и могу сказать — также и мое, это расширить нашу приходскую церковь, въ настоящее время лишенную всякой архитектурной красоты и совсмъ не приспособленную къ потребностямъ увеличивающагося числа прихожанъ, привлекаемыхъ его краснорчіемъ и силой характера. При его предшественник церковь бывала полу-пустая и мыши бгали по галере. Мы хотимъ сломать эту ужасную галерею и построитъ новый и красивый придлъ. Это будетъ стоить большихъ денегъ, но многіе общали намъ свое содйствіе въ случа, еслибы какой-нибудь благодтель пожертвовалъ значительную сумму — скажемъ, хоть тысячу гиней сразу.

— М-съ Грешамъ, вы забываете, что я самъ сынъ пастора. Волки не дятъ волковъ, знаете. Я не сомнваюсь, что церковь моего отца нуждается въ расширеніи. Я знаю, что въ ней очень сыро, и это требуетъ серьезныхъ передлокъ. Я долженъ подумать о немъ, прежде чмъ пожертвовать вамъ капиталъ.

— Если вы еще не научились, какъ тратить ваше богатство, то уже, повидимому, умете сберегать его,— замтила м-съ Грешамъ съ дкостью, но тутъ же овладла собой и продолжала беззаботнымъ тономъ:— можетъ быть, безтактно съ моей стороны такъ быстро нассть на васъ, но дло церкви всегда кстати.

М-съ Чампіонъ пригласила всхъ къ себ чай пить.

— Я люблю французскій обычай пить чай въ полночь,— говорилъ Ларозъ:— это удлиняетъ нить жизни и сокращаетъ ночь.

М-съ Грешамъ поспшно удалилась, проглотивъ одну чашку чая, но остальные засидлись поздно, очарованные пріятной атмосферой: они были втроемъ въ обширномъ поко, наполненномъ благоуханіемъ чайныхъ розъ и свжестью широколиственныхъ растеній. Эдита Чампіонъ не отличалась талантами. Она не играла и не пла, не рисовали и не писала стиховъ, предпочитая, чтобы все это для нея длали т, которые учились этому всю жизнь. Но она мастерски владла декоративнымъ искусствомъ, и немногія женщины въ Лондон или Париж поспорили бы съ ней въ убранств гостиной.

— Моя гостиная часть меня самой,— говорила она: — она отражаетъ вс оттнки моего характера и мняется вмст со мной.

Былъ уже второй часъ ночи, когда Гиллерсдонъ и Ларозъ оставили Гертфордъ-Стритъ. Пиккадилли и Паркъ казались почти романтическими при лунномъ свт. Чашка крпкаго чая произвела свое обычное дйствіе, и оба они не испытывали ни малйшаго желанія идти спать въ неприглядныя меблированныя комнаты.

— Не пойти ли намъ въ ‘Петунію’?— спросилъ Ларозъ, называя одинъ изъ полуночныхъ клубовъ, гд общество бываетъ самое смшанное, а шампанское стоить вдвое дороже, чмъ въ ‘Карльтон’ или ‘Реформ’.

— Терпть не могу ‘Петуніи’!

— Ну такъ въ ‘Часы досуга’? Тамъ играетъ отличный оркестръ, и мы можемъ спросить на ужинъ омара.

— Благодарю, нтъ, я усталъ отъ общества… даже такого очаровательнаго, какъ ваше. Я хочу прогуляться пшкомъ.

— Ну, это самый врный способъ избавиться отъ меня,— сказалъ Ларозъ.— Я никогда не хожу пшкомъ, если могу отъ него избавиться. Извозчикъ!

Его квартира находилась въ Джорджъ-Стрит, у Ганноверскаго сквера, и не стоило платить шиллинга за такое короткое разстояніе, но не въ привычк Лароза было считать шиллинги, пока онъ не истратилъ послдній.

Гиллерсдонъ былъ радъ, когда извозчикъ повернулъ изъ Боу-Стритъ и увезъ его вертляваго пріятеля. Ему хотлось быть одному. Онъ забралъ въ голову возобновить поиски и отыскать старый домъ, гд онъ ужиналъ прошлой ночью. Ему казалось, что онъ отыщетъ его, если примется за это въ тхъ же условіяхъ темноты и тишины. Онъ не нашелъ старыхъ воротъ при дневномъ свт, но вдь должны же они гд-нибудь существомъ. Все это вмст взятое: домъ, гд онъ былъ, комната, гд сидлъ, вино, которое пилъ — не могло же быть простымъ сновиденіемъ. Допустивъ даже, что двушка была галлюцинаціей, устроенной ловкимъ месмеристомъ,— остальное должно было бить реальнымъ.

Не могъ же онъ бродить три или четыре часа по лондонскимъ улицамъ въ месмерическомъ транс и въ бреду. Нтъ, онъ слишкомъ хорошо помнилъ каждую подробность, каждое слово, сказанное ими: все это было слишкомъ отчетливо для сновиднія.

Онъ пошелъ по Боу-Стритъ, а оттуда повернулъ въ томъ направленіи, въ какомъ шелъ наканун ночью съ Джерминомъ. Миновавъ Линкольнъ-Иннъ-Фильдсъ, онъ постарался впасть въ задумчивость, надясь, что инстинктъ направитъ его шаги куда слдуетъ.

Инстинктъ не оказалъ никакой помощи. Гиллерсдонь бродилъ по Гольборну, заглядывалъ въ боковыя улицы, лежащія по правую и по лвую сторону Грей-Иннъ-Лэна — все напрасно. Нигдне было признака тхъ воротъ, въ которыя онъ проходилъ прошлой ночью. Онъ готовъ былъ думать, что дйствительно сталъ жертвой дьявольской мистификаціи, и что шампанское, которое онъ пилъ съ Юстиномъ Джерминомъ, было въ томъ род, какое Мефистофель извлекалъ изъ деревяннаго стола.

Онъ вернулся къ себ на квартиру раздосадованный и смущенный.

Онъ забылъ даже о томъ, что онъ милліонеръ, и жизнь его снова вдругъ подернулась траурнымъ крепомъ, какъ въ тотъ моментъ, когда онъ подумывалъ совсмъ съ нею распрощаться. На церковной колокольн пробило три часа, когда онъ устало протянулся на скрипучей желзной кровати.

— Я долженъ въ понедльникъ перебраться въ боле удобную квартиру,— сказалъ онъ самому себ,— да надо озаботиться о пріобртеніи собственнаго дома. къ чему же и богатство, если не пользоваться имъ?

Невесело онъ и проснулся, когда яркое солнце, ворвавшись въ его комнату, озарило всю неприглядность обстановки. Онъ размышлялъ о чудесной перемн въ его жизни, и однако, въ этотъ ранній часъ утра, среди уединенія и безмолвія, сознаніе неограниченныхъ средствъ въ жизни какъ-то не доставляло ему удовольствія.

Въ его натур всегда, должно быть, таилась суеврная струйка, въ противномъ случа суеврные страхи не могли бы тревожить его, когда къ нему привалило счастіе. Его сугубая попытка отыскать квартиру Джермина и сугубая неудача разстроили его сильне, чмъ бы слдовало. Эта неудача придавала характеръ какой-то diablerie всей исторіи, съ того момента, какъ Джерминъ прочиталъ его тайное намреніе въ библіотек Фридолинъ-Гауза.

Онъ не могъ спать, а потому вытащилъ ‘Peau de chagrin’ изъ книжнаго шкафа, гд хранилъ только отборнйшія произведенія литературы. Можно было бы угадать направленіе его ума по заглавіямъ тридцати или сорока книгъ, содержавшихся въ шкафу. ‘Фаустъ’ Гёте, поэзія и проза Гейне, Альфредъ де-Мюссё, Оуэнъ Мередитъ, Виллонъ, Готье, Бальзакъ, Бодлэръ, Ришпэнъ — литература отчаянія!

Онъ прочиталъ о томъ, какъ первой мыслью Рафаэля, когда законовдъ принесъ извстіе объ его богатств, было вынуть peau de chagrin изъ кармана и сравнить съ абрисомъ, который онъ обвелъ вокругъ нея на скатерти наканун вечеромъ.

Кожа замтно съёжилась. Такую значительную убыль въ жизни произвели волненія одной ночи и потрясеніе отъ внезапной перемны въ судьб.

‘Аллегорія!— размышлялъ Гиллерсдонъ.— Моя жизнь шибко расходовалась со вчерашней ночи. Я жилъ быстре, сердце билось вдвое сильне’.

Онъ рано позавтракалъ, посл двухъ или трехъ часовъ тревожнаго сна, и бралъ одну книгу за другой въ мучительной невозможности приковать мысль къ одному какому-нибудь предмету, пока, наконецъ, неумолимые часы не принялись бить надъ самымъ его ухомъ и не помшали окончательно всякому сосредоточенію ума.

Тутъ только онъ припомнилъ, что сегодня — воскресенье. Онъ поспшно перемнилъ сюртукъ, вычистилъ шляпу и отправился въ модную церковь, гд Эдита Чампіонъ имла обыкновеніе слушать деликатнаго дилетанта блоручку патера въ атмосфер, упитанной запахомъ ess-bonqaet и испареніями большой толпы народа.

Органъ игралъ ‘Те Deum’, когда онъ вошелъ и завладлъ однимъ изъ послднихъ, остававшихся свободными, стульевъ. Ночныя похожденія утомили его сильне, нежели онъ думалъ, и онъ крпко проспалъ одну изъ отборнйшихъ проповдей сезона и былъ въ большомъ затрудненіи, когда м-съ Чампіонъ и м-съ Грешамъ приставали къ нему съ каждой фразой проповдника. Къ счастію, об дамы больше спшили высказать свои мннія, чмъ о обличать его невжество.

— Онъ каждую зиму узжаетъ на Ривьеру,— перескочила м-съ Чампіонъ отъ проповди въ проповднику:— онъ тамъ еще и популярне, чмъ въ Лондон. Вы бы послушали, какъ онъ обличаетъ Монте-Карло и какими страшными угрозами предостерегаетъ тхъ, кто туда здитъ. Въ церкви пошевелиться нельзя отъ тсноты, когда онъ говоритъ проповдь.

Гиллерсдонъ пошелъ въ паркъ вмст съ обими лэди, терпливо перенося обычный церковный парадъ, всегда докучавшій ему, несмотря на то, что онъ находился въ обществ Эдиты Чампіонъ, красивйшей изъ лондонскихъ дамъ.

Паркъ былъ прелестенъ лтнимъ полуднемъ, публика отборная, нарядная, благовоспитанная, но и паркъ, и публика были т же, что и въ прошломъ году, и т же будутъ и въ будущемъ.

Онъ пообдалъ съ м-съ Чампіонъ и отправился съ ней въ концертъ, и это воскресенье показалось ему длиннйшимъ въ жизни, боле безконечнымъ, чмъ праздничные дни дтства, когда ему разршали читать только благочестивыя книги и запрещали всякія игры и развлеченія.

Онъ радъ былъ, когда доставилъ м-съ Чампіонъ домой, радъ былъ, когда вернулся къ себ на квартиру, и съ нетерпніемъ дожидался понедльника. Онъ проснулся спозаранку и поспшилъ въ Линкольнъ-Иннъ-Фильдсъ, какъ только можно было разсчитывать застать м-ра Крафтона въ контор. Онъ желалъ вновь убдиться, что богатство, завщанное ему м-ромъ Мильфордомъ, не сонъ.

Солиситоръ встртилъ его съ удвоеннымъ радушіемъ и выразилъ полную готовность содйствовать всмъ планамъ своего кліента. Все, что слдовало предпринять по части вступленія во владніе наслдствомъ, уже сдлано, но юридическая процедура нсколько медлительна, и пройдетъ нкоторое время, прежде чмъ м-ръ Гиллерсдонъ вступитъ во владніе своимъ имуществомъ.

— Пошлины по наслдству будутъ весьма значительны,— сказалъ Крафтонъ, покачивая головой, и Гиллерсдонъ почувствовалъ себя обиженнымъ.

— Видлись ли вы съ вашимъ пріятелемъ, м-ромъ Ватсономъ?— вдругъ спросилъ солиситоръ.

— Нтъ, я забылъ объ этомъ.

— Хорошо было бы, еслибы вы немедленно повидались съ нимъ и испытали его память насчетъ событія на желзной дорог. Его свидтельство будетъ весьма полезно, въ случа — довольно невроятномъ — если завщаніе станутъ оспаривать.

— Неужели вы опасаетесь…

— Нтъ, я нисколько не опасаюсь. Бдный старикъ Мильфордъ былъ одинокимъ существомъ. Если у него и были родсгвенники, то я о нихъ никогда не слыхалъ. Но я бы совтовалъ валъ на всякій случай повидаться съ своимъ пріятелемъ.

— Да, да, я сейчасъ къ нему отправлюсь,— сказалъ Гилерсдовъ, вставая и идя въ двери.

— Нтъ надобности такъ торопиться. Не могу ли я чмъ-нибудь услужить вамъ?

— Благодарю. Я думалъ перемнить квартиру, но съ этимъ можно еще подождать. Я долженъ увидться сперва съ Ватсономъ, а затмъ създить въ провинцію къ своимъ роднымъ. Не годится, чтобы они услышали о моемъ благополучіи отъ кого-нибудь другого. Я могу имъ сказать, не правда ли? вдь не можетъ случиться, чтобы это наслдство ушло изъ моихъ рукъ посл нсколькихъ недль обладанія имъ? Я не разыграю изъ себя калифа на часъ?

— Нтъ, нтъ, ршительно нельзя этого опасаться. Завщаніе безподобное, очень трудно придраться къ нему даже для ближайшаго родственника. Я нисколько не боюсь.

— Дайте мн еще чекъ въ пятьсотъ фунтовъ въ подтвержденіе этого!— сказалъ Гиллерсдонъ, все еще лихорадочно настроенный и раздраженный отъ одной мысли, что завщаніе монетъ быть оспариваемо.

— Съ удовольствіемъ,— отвчалъ м-ръ Крафтонъ:— хотите тысячу?

— Нтъ, нтъ, пятисотъ довольно. Мн въ сущности не нужны эти деньги, я хотлъ только проврить вашу готовность мн ихъ дать. Благодарю васъ. До свиданія.

Извозчикъ дожидался его. Онъ веллъ везти себя въ Альбани, гд могъ воспользоваться визитомъ къ Ватсону, чтобы подъискать для себя получше квартиру.

Было еще рано, и Ватсонъ сидлъ за завтракомъ, который такъ длился отъ того, что онъ просматривалъ за нимъ съ полдюжины утреннихъ газетъ. Онъ не видался съ Гиллерсдономъ нкоторое время и встртилъ его съ искреннимъ радушіемъ.

— Что вы длали все это время?— спросилъ онъ, позвонивъ и приказанъ подать свжаго кофе. Вы вращаетесь въ очаровательномъ круг м-съ Чампіонъ, а ея орбита не часто перескается съ моей. Но я не могу похвалить вашъ видъ. Вы совсмъ больны, кажется?

— Я плохо спалъ послднія ночи. Вотъ и вся моя болзнь. Полните вы тотъ вечеръ въ Ницц, когда вы проводили меня на станцію желзной дороги посл цвточной баталіи?

— И когда вы выхватили стараго ворчуна изъ-подъ самаго локомотива съ опасностью жизни? Конечно, помню. Курьезный старикъ, не правда ли? Онъ, кажется, собирался оставить вамъ нкоторую сумму по завщанію. Что-то въ род девятнадцати фунтовъ на покупку траурнаго кольца. Онъ подробно разспрашивалъ меня про ваше имя, фамилію, родство и мстожительство. Онъ прошелъ со мной почти полъ-дороги по Avenue de la Gare и все время ворчалъ о потер зонтика.

— Онъ сообщилъ вамъ свое имя?

— Онъ далъ мн свою карточку на прощанье, но я ее потерялъ, а имя забылъ.

— И вы въ самомъ дл думаете, что я спасъ ему жизнь?

— Я полагаю, что въ этомъ не можетъ быть и тни со мннія. Я ожидалъ, что вы сами будете убиты при этой попытк спасти его.

— И вы готовы засвидтельствовать это въ суд и подъ присягою?

— Сколько угодно. Но почему вы объ этомъ спрашиваете?

Гиллерсдонъ сообщилъ ему о причин и о томъ, какое состояніе его ожидало.

— Такъ онъ оставилъ вамъ два милліона!— вскричалъ Ватсонъ.— Клянусь Юпитеромъ, вы родились подъ счастливою звздой и заслуживаете своего счастія. Вы жертвовали жизнью,— а что же больше этого можетъ сдлать человкъ!— и для незнакомаго путешественника! Добрый самаритянинъ сдлалъ гораздо меньше и прославился на вки. А вы сдлали гораздо больше, чмъ самаритянинъ. Отчего не могу я стащить креза съ рельсовъ желзной дороги, когда идетъ поздъ, или вытащить изъ воды милліонера? Отчего такое счастіе выпало на вашу долю, а не за мою? Вы были всего лишь въ десяти шагахъ отъ меня въ тотъ критическій моментъ. Ну, да такъ и быть, не стану ужъ ворчать на вашу удачу. Въ сущности, казалось бы, я не обднлъ отъ того, что пріятель сталъ богатъ. А вотъ подите, всегда чувствуешь себя злосчастнымъ нищимъ, когда другу выпадетъ неожиданное богатство. Пройдетъ много времени, прежде чмъ я свыкнусь съ мыслью, что вы — милліонеръ. Что же вы теперь намрены съ собою длать?

— Наслаждаться жизнью, какъ умю, такъ какъ средства къ тому есть.

— Все, что деньги могутъ дать, у васъ будетъ,— произнесъ Ватсонъ съ философскимъ видомъ.— Вы теперь можете измрить силу денегъ съ строгой точностью.

— Я не буду ворчать, если увижу, что есть вещи, которыя деньгами не купишь,— отвчалъ Гиллерсдонъ.— Такъ много вещей, которыя на нихъ можно купить и которыхъ я всю жизнь желалъ.

— Ну, что-жъ, вы счастливый человкъ и заслужили свое счастіе, потому что совершили смлое дло, не опасаясь послдствій. Еслибы вы стали размышлять объ опасности, какой подвергаетесь, спасая человка, локомотивъ усплъ бы раздавить старика.

Слуга пришелъ съ кофе и прервалъ разговоръ, къ великому удовольствію Гиллерсдона, которому надоли комплименты его удач. Его первый завтракъ состоялъ всего лишь изъ чашки чая, а потому онъ былъ готовъ вторично позавтракать съ Ватсономъ, который хвалился умніемъ жить и былъ знатокомъ перигорскихъ пироговъ и іоркскихъ окороковъ, и употреблялъ всевозможныя усилія, чтобы достать самыя свжія яйца и лучшее масло, какія только можно получить въ Лондон.

— Итакъ, вы будете теперь наслаждаться жизнью? Понятно! Первымъ дломъ, конечно, женитесь?— весело сказалъ Ватсонъ.

— Я вамъ говорю, что буду наслаждаться жизнью, а первое условіе этого — свобода. Вы же воображаете, что я отважусь отъ нея для жены.

— О! пустяки! Богатый человкъ не лишается свободы отъ того, что женится. Въ дом милліонера жена — только украшеніе. Она не можетъ ни контролировать его поведеніе, ни вліять на его образъ дйствій. Помните, что Бекфордъ говорилъ о венеціанскомъ дворянств конца восемнадцатаго вка? Каждый знатный человкъ въ этомъ очарованномъ город имлъ свой тайный пріютъ, извстный лишь немногимъ посвященнымъ, гд онъ могъ жить, какъ ему хотлось, между тмъ какъ парадное существованіе вельможи происходило съ королевской пышностью и гласностью въ его дворц на Rio Grande. Неужели вы воображаете, то венеціанскій нобльменъ этого золотого вка дозволялъ жен руководить собой? Pas si bte!

— Я никогда не женюсь, пока мн нельзя будетъ жениться на женщин, которую я люблю,— отвчалъ Гиллерсдонъ.

Ватсонъ выразительно пожалъ плечами и принялся завтракомъ. Онъ зналъ все, что касалось м-съ Чампіонъ, и про романическую привязанность, которая длилась годы и была такъ же безнадежна и такъ же несчастна со стороны Джерарда Гиллерсдона какъ поклоненіе Донъ-Кихота Дульцине Тобозской.

Ватсонъ, какъ человкъ строго практическій, не могъ понять человка, жертвовавшаго жизнью для добродтельной женщины, но онъ понималъ противное, а именно, что жизнь и честь, доброе имя и богатство, повергаются къ ногамъ Венеры Пандемосской. Онъ слишкомъ часто былъ свидтелемъ вліянія низкихъ женщинъ и грязной любви, чтобы сомнваться въ сил зла надъ людскими сердцами.

Гиллерсдонъ ушелъ отъ него во-время, чтобы попасть на Эксетерскій курьерскій поздъ въ Ватерло. Онъ ршилъ, что не долженъ оставлять доле своихъ близкихъ въ невденіи насчетъ перемны въ его судьб. Онъ слишкомъ много доставилъ въ прошломъ хлопотъ и мученій работящему отцу и нжно любящей матери, и пора теперь вознаградить ихъ. Да, церковь отца будетъ реставрирована и старый приходскій домъ перестроенъ сверху до низу и превращенъ въ самое красивое, самое комфортабельное жилище…

Было еще не поздно, когда онъ вошелъ въ открытую калитку приходскаго сада: дв двушки играли въ теннисъ на лужайк по правую руку отъ длинной низкой веранды, затемнявшей окна гостиной. Одна была его сестра Лиліана, другая ему незнакома.

Лиліана увидла, какъ онъ подъхалъ, узнала его и съ крікомъ радости, бросивъ ракетку, побжала ему на встрчу.

— Я думала, ты никогда больше къ намъ не прідешь,— сказала она, цлуя его.— Мама такъ о теб тревожится. Пора, пора теб было пріхать, у тебя совсмъ больной видъ.

— Вс точно сговорились объявлять мн объ этомъ,— отвчалъ онъ съ досадой.

— Ты врно былъ боленъ и не извстилъ насъ объ этомъ.

— Я такъ здоровъ, какъ и всегда, и вовсе не былъ боленъ. Дв или три безсонныхъ ночи, кажется, совсмъ обезобразили меня.

— Это виновата ужасная жизнь, какую ты ведешь въ Лондон: каждый день въ гостяхъ и каждую ночь безъ отдыха и срока! Я все знаю про тебя, хотя ты рдко намъ пишешь. Миссъ Веръ гоститъ у насъ и все про тебя знаетъ.

— Тмъ лучше для нея. Ты представишь ей меня, когда я поздороваюсь съ мама.

— Я сейчасъ ее кликну. Бдная мама, она такъ по теб убивалась… Мама, мама!

Джерардъ съ сестрой направились къ веранд, и изъ нея показалась высокая, статная женщина, радостнымъ крикомъ привтствовавшая блуднаго сына.

— Милый мальчикъ!

— Милая мама!

— Я такъ безпокоилась о теб, Джерардъ.

— И не безъ основанія, милая мама. Я былъ очень не счастливъ и въ тугихъ денежныхъ обстоятельствахъ всего лишь нсколько дней тому назадъ. Но неожиданное счастіе постигло меня. Я пріхалъ къ вамъ съ хорошими встями.

— Ты написалъ вторую книгу?

— Лучше этого.

— Ничто, по моему, не можетъ быть лучше этого.

— А что вы скажете, если я вамъ сообщу, что какой-то старикъ, котораго я видлъ всего разъ въ жизни, оставилъ мн свое состояніе?

— Я скажу, что это похоже на волшебную сказку.

— Да, оно похоже на волшебную сказку, а между тмъ это случилось на самомъ дл. Я врю въ это, потому что лондонскій солиситоръ ссудилъ меня тысячью фунтами только въ виду этого наслдства. Я не продавалъ своей тни и не пріобрталъ peau de chagrin. Я существенно и реально богатъ, и могу сдлать все, что можно посредствомъ денегъ, чтобы вы, папа и Лиліана были счастливы во всю остальную жизнь.

— Значитъ, ты можешь купить мн новую ракетку,— сказала сестра.— Играть этой — чистое мученіе!

Онъ пошелъ въ гостиную съ матерью, а Лиліана побжала повиниться передъ миссъ Веръ за неожиданное бгство.

Мать и сынъ сли рядомъ рука-объ-руку, и Джерардъ пересказалъ ей странную исторію объ его измнившихся обстоятельствахъ. Онъ разсказалъ ей про свои долги и отчаяніе, но скрылъ о замышлявшемся самоубійств. Онъ также не смущалъ ее туманнымъ мистицизмомъ, который сталъ однимъ изъ факторовъ современной жизни. Онъ не говорилъ ей про сцену на квартир Джермина и про свои тщетныя попытки разыскать эту квартиру. Онъ умолчалъ также и объ Эдит Чампіонъ, хотя этотъ романическій фазисъ его жизни и былъ ей небезъизвстенъ.

Она пришла въ восторгъ отъ его удачи, но безъ всякихъ мистическихъ соображеній о благосостояніи, какое можетъ достался теперь и ей на долю. Но среди радостныхъ изліяній заговорила и объ его здоровь.

— У тебя не совсмъ здоровый видъ, мой дорогой!— сказала она внушительно.— Для тхъ, кто любитъ тебя, твое здоpовье важне богатства.

Это повтореніе непріятнаго факта разсердило его. Сегодня въ третій разъ ему говорили, что онъ кажется больнымъ.

— Вс вы, женщины, склонны къ мрачнымъ фантазіямъ. Вы отравляете себ жизнь мнимыми страхами. Еслибы кто-нибудь подарилъ вамъ кохинуръ, вы бы мучились подозрніемъ, что это не настоящій брилліантъ, а простое стекло. Вы бы непремнно раскололи его, чтобы убдиться въ его достоинств. Представьте, что у меня болитъ голова, представьте, что я не спалъ дв или три ночи, а потому кажусь блднымъ и утомленнымъ — что это значитъ въ сравненіи съ двумя милліонами!

— Два милліона! О, неужели, Джерардъ, ты такъ богатъ?— спросила мать испуганнымъ тономъ.

— Говорятъ.

— Это похоже на сонъ. Просто страшно подумать, что такая куча денегъ будетъ въ распоряженіи молодого человка. О, Джерардъ, подумай о тысячахъ и тысячахъ людей, умирающихъ съ голода!

— Должно быть, вс мн будутъ толковать про это!— проговорилъ онъ раздражительно.— Зачмъ я буду думать о голодающихъ тысячахъ? Почему именно теперь, когда у меня есть средства наслаждаться жизнью, я буду портить себ жизнь размышленіемъ о чужихъ несчастіяхъ? Это сводится къ тому, что человкъ не сметъ чувствовать себя счастливымъ, если его не загнали, какъ лондонскую извозчичью клячу. Это просто безуміе. Подумайте о маленькихъ дтяхъ, о бдныхъ уличныхъ ребятишкахъ, жизнь которыхъ одна сплошная мука! Да если мы будемъ объ этомъ постоянно думать, то наша жизнь будетъ отравлена. На каждую счастливую чету любящихъ придутся толпы женщинъ падшихъ и мужчинъ, стоящихъ на послдней ступени человческаго униженія. Если мы будемъ обо всемъ этомъ думать, такъ и жить будетъ нельзя. А такъ какъ всмъ помочь нельзя, то мы должны ограничить свои надежды и мысли семейнымъ кругомъ. Но вы, моя дорогая, можете пользоваться моимъ богатствомъ для всякихъ филантропическихъ цлей. Вы будете моимъ раздавателемъ милостыни. Вы станете отыскивать нуждающихся и достойныхъ помощи, и для нихъ мой кошелекъ всегда будетъ открытъ.

— Милый сынъ, я знала, что твое сердце доступно жалости.

— Но я вовсе не хочу никого жалть. Я хочу, чтобы вы за меня думали и дйствовали. Вс говорятъ мн, что у меня усталый и больной видъ именно теперь, когда стоитъ жить. Я хочу избгать всякихъ волненій. Поговоримъ о веселыхъ вещахх. Какъ здоровье ‘говернера’, или ректора, такъ какъ онъ предпочитаетъ послднее названіе?

— Онъ не совсмъ здоровъ. Прошлая зима его утомила.

— Онъ долженъ провести будущую зиму въ Санъ-Ремо или Сорренто. Вамъ стоитъ только выбрать любое мсто.

— Боже! и я увижу Италію прежде чмъ умру!

— Да, и все прекрасное, на что стоитъ только поглядть!

— Отецъ твой ухалъ въ Эксетеръ. Какой пріятный сюрпризъ будетъ для него, когда онъ вернется въ обду. Но теб не слдуетъ ждать до восьми часовъ не вши, посл дороги. Я велю подать теб котлетку или жаренаго цыпленка?

— Нтъ, милая мама, мн не хочется сть. Но я видлъ чайный приборъ у васъ въ саду подъ вашимъ любимымъ деревомъ…

‘And thou in all thy breadth and heiglit

Of foliage, towering sycamore’…

— О, Джерардъ, это тюльпанное дерево. Твой отецъ смертельно обидится, если услышитъ, что его зовутъ сикоморомъ… Да, теб подадутъ чай и свжихъ яицъ.

Она позвонила въ колокольчикъ и приказала подать яицъ въ смятку, горячій кэкъ, настоящій іоркширскій чай — въ саду.

— Какое счастіе опять сидть здсь съ тобой! Ты цлый вкъ не былъ у насъ, если не считать послдняго торопливаго визита на Рождеств.

Джерардъ вздохнулъ, сознавая всю справедливость упрека. Всякое лто въ послдніе годы онъ проводилъ не дома: въ Тирол, въ Швеціи, въ Шотландіи, въ Вестморлэнд, въ Карлсбад, везд, куда прихоть м-съ Чампіонъ или ‘леченіе’ м-ра Чампіона привлекали ее и ея сателлита. Онъ велъ не боле независимую жизнь, чмъ одинъ изъ спутниковъ Юпитера, бывъ вынужденъ вращаться въ орбит своей планеты.

Онъ пошелъ въ садъ съ матерью, и его представили тамъ миссъ Веръ, красивой двушк съ повелительнымъ видомъ и сознаніемъ своей красоты, которая тотчасъ же заговорила съ нимъ о различныхъ домахъ въ Лондон, гд они могли встрчаться.

— Вы, кажется, знакомы съ м-съ Чампіонъ?— спросила миссъ Веръ съ невиннымъ видомъ.— Она большая пріятельница моей кузины, м-съ Гарперъ.

— М-съ Теодоръ Гарперъ?

— Да, м-съ Теодоръ.

— Я хорошо ее знаю, очень хорошенькая женщина.

— Да,— отвчала миссъ Веръ снисходительно, такъ какъ она была гораздо красиве и знала это.— Но не находите ли вы, что съ ея стороны очень глупо всюду таскать за собой своего сына?

— О! въ этомъ отношеніи я считаю ее совершенной глупой. Общество ребенка въ итонской курточк вовсе не слдовало бы навязывать взрослымъ мужчинамъ и женщинамъ. Я думаю, что она таскаетъ его всюду за собой только затмъ, чтобы слышать восклицанія: ‘Какъ! это вашъ сынъ, м-съ Гарперъ? быть не можетъ! Какъ можетъ быть у васъ двнадцатилтній сынъ, когда вамъ самимъ не больше двадцати-двухъ лтъ?’…

Лиліана съ матерью съ улыбкой слушали этотъ свтскій разговоръ, не подозрвая объ его искусственности.

Лиліана была еще наивна какъ ребенокъ и съ восхищеніемъ глядла на величественную миссъ Веръ, удивляясь ея изысканнымъ туалетамъ, ея апломбу и свтской опытности. Она удивлялась — какъ могла блестящая миссъ Веръ переносить скуку провинціальнаго приходскаго дома, а ей и въ голову не приходило, что миссъ Веръ искала этой тихой пристани, чтобы отдохнуть отъ треволненій свтской жизни.

— Я чувствую себя такой счастливой съ вами!— говорила она.— Я оставляю въ Лондон свою француженку горничную вмст съ пудрой и переселяюсь въ атмосферу Мильтоновскаго ‘Allegro’.

Она могла бы прибавить, что въ этомъ клерикальномъ уединеніи она не даетъ себ труда подводить брови и глаза и румянить щеки. Здсь жизнь ея проходила большею частію на воздух, и она понимала, что при такихъ условіяхъ искусственный цвтъ лица будетъ неумстенъ.

VI.

Небольшая компанія изъ четырехъ лицъ засидлась за чайнымъ столомъ подъ раскидистыми втвями тюльпаннаго дерева. Приходскій садъ разбитъ былъ на ровномъ мст, но за огородомъ, окаймлявшимъ лужайки и цвтникъ, равнина спускалась къ низкимъ, неправильнымъ утесамъ, а за ихъ извилистой линіей играли сверкающія волны залива. Садъ и его окрестности были одинаково живописны, плодородны и веселы. То не была величественная природа свернаго Девона или свернаго Корнуэльса, но мирный и пасторальный видъ, приглашавшій скоре къ отдыху и довольству настоящимъ, нежели къ геройскимъ подвигамъ и порываніямъ въ даль.

Сидя за чашкой чая, Джерардъ задумался о давнопрошедшихъ временахъ своего дтства и отрочества. Об двушки ушли въ домъ, оставивъ мать съ сыномъ tte—tte.

М-съ Гиллерсдонъ сидла молча, вертя проворно спицами, которыми вязала теплые носки всмъ почти старикамъ и дтямъ прихода, а Джерардъ совсмъ ушелъ въ свои думы.

Онъ первый прервалъ молчаніе.

— Матушка, я видлъ на дняхъ лицо, напомнившее мн про домъ… И я какъ будто видлъ его давно тому назадъ… лтъ пять или шесть по крайней мр, но я никакъ не могу припомнить, чье бы оно было. И однако, оно такъ мн знакомо… я непремнно видлъ его здсь въ приход. Не могу разсказать вамъ, какъ оно меня заинтриговало и какъ я ломалъ голову, стараясь припомнить, кто бы то былъ.

— Мужское лицо или женское?

— Лицо двушки или, врне сказать, женщины лтъ двадцати-трехъ или четырехъ… женщины изъ скромнаго круга. Должно быть, это кто-нибудь изъ здшнихъ обывательницъ, но только я никакъ ее не признаю. Очень хорошенькое личико.

— Но гд же ты видлъ эту молодую женщину? Почему ты не разспросилъ, кто она?

— Лицо мелькнуло у меня въ глазахъ и исчезло. Некогда было разспрашивать. Я хотлъ бы, чтобы вы помогли мн, если можно, узнать, кто она. Такое хорошенькое личико, конечно, не могло не быть замчено вами. Назовите мн самыхъ хорошенькихъ двушекъ въ околотк.

— Здсь такъ много хорошенькихъ двушекъ. Девонъ славится красотой своихъ женщинъ. Многія изъ здшнихъ обывательницъ дали мн свои фотографическія карточки. Теперь, когда снять фотографическій портретъ стоитъ такъ дешево, вс этимъ охотно пользуются. У меня есть спеціальный альбомъ для моихъ приходскихъ пріятельницъ. Просмотри его сегодня вечеромъ и ты, можетъ быть, найдешь свою молодую женщину.

— Она наврное не принадлежитъ къ этому стаду,— отвчалъ Джерардъ раздражительно.— Я знаю, что значить девонскій типъ красоты: свтлые голубые глаза и румяное лицо. Эта двушка совсмъ не этого типа. Неужели же вы не помните ни одной двушки исключительной красоты, которую вы бы знавали въ послднія десять лтъ, а я ихъ видлъ лишь изрдка, такъ какъ въ противномъ случа наврное бы ее узналъ?

— Исключительной красоты?— повторила задумчиво м-съ Гиллерсдонъ.— Я никого не припомню въ приход, кого бы я назвала исключительной красавицей. Но у мужчинъ такія странныя понятія о красот. Я слышала, какъ восторгались двушкой курносой и съ большимъ ртомъ, точно Венерой. Почему ты такъ интересуешься этой молодой женщиной?

— У меня есть основанія предполагать, что она въ бдственномъ положеніи, и я бы желалъ ей помочь, теперь, когда я такъ богатъ, что могу позволить себ всякое безразсудство.

— Это не было бы безразсудствомъ, если она хорошая двушка… но берегись красоты въ простыхъ двушкахъ, Джерардъ. Я была бы несчастна, еслибы…

— О, дорогая матушка, мы вс читали ‘Давида Копперфильда’. Я не собираюсь подражать Стирфорту и его поведенію съ бдной Эмиліей. Меня заинтриговали этой двушкой и мн бы хотлось узнать, кто она и откуда?

— Только не изъ этого прихода, Джерардъ, наврное, если ты не найдешь ее въ моемъ альбом.

— Покажите мн вашъ альбомъ, сейчасъ, сію минуту!— закричалъ Джерардъ.

Пришла горничная и стала убирать со стола.

— Пойди въ мою комнату и принеси мой большой коричневый альбомъ съ фотографическими карточками!— сказала м-съ Гиллерсдонъ, и шустрая двушка быстро исчезла и такъ же быстро возвратилась съ довольно потертымъ in-quarto въ рукахъ.

Джерардъ поспшно принялся перелистывать альбомъ. Онъ увидлъ курьезную коллекцію старомодныхъ костюмовъ, круглыхъ какъ грибъ шляпъ, кринолиновъ, гарибальдійскихъ рубашекъ, фестоновъ, оборочекъ, полонезовъ, кофточекъ, мантилій всхъ фасоновъ, какіе только носились въ послднія тридцать лтъ, вмст съ толпой стариковъ и двицъ, папашъ, мамашъ и младенцевъ.

Много было хорошенькихъ лицъ, какихъ не могъ обезобразить даже деревенскій фотографъ, но не было ни одного, которое представляло бы хотя отдаленное сходство съ лицомъ, видннымъ Джерардомъ на квартир у Юстина Джермина.

— Нтъ!— вскричалъ онъ, бросая альбомъ на столъ съ сердцемъ:— ея нтъ среди вашихъ чучелъ.

— Пожалуйста, не обижай моихъ чучелъ! Ты не знаешь, какія есть между ними добрыя, терпливыя и работящія существа и какъ я горжусь ихъ привязанностью.

— У двушки, которую я видлъ, лицо какъ у ангела, не плотское, но духовное: задумчивые глаза, большіе и кроткіе, съ длинными рсницами, блокурые волосы, не золотистые, замтьте, но свтло-русые. Черты ея удивительно какъ тонки, носъ и подбородокъ какъ у мадонны Рафаэля. Да, это лицо Рафаэля, такое кроткое и одухотворенное, но грустное, безконечно грустное.

— Это Эстеръ Давенпортъ!— воскликнула вдругъ м-съ Гиллерсдонъ.— Ты описалъ ее точь-въ-точь какъ живую. Бдная двушка, гд ты ее встртилъ? Я думала, она ухала въ Австралію.

— Можетъ быть, только во сн. Но кто такая Эстеръ Давенпортъ?

— Разв ты не помнишь викарія Никкласа Давенпорта, человка, котораго твой отецъ нанялъ, не справившись, какъ слдуетъ, съ его антецедентами и характеромъ, положившись на его наружность и прекрасныя манеры и очевидное превосходство надъ общимъ уровнемъ церковниковъ,— человка съ большими богословскими знаніями, какъ говорилъ твой отецъ. Онъ былъ туторомъ сына лорда Рэнфильда, въ Бумберланд, и привезъ твоему отцу рекомендательное письмо отъ лорда Рэнфильда, но помченное семью годами раньше того, какъ онъ къ намъ пріхалъ. Ты знаешь, какъ твой отецъ мало подозрителенъ. Ему и въ голову не пришло, что человкъ этотъ могъ измниться съ тхъ поръ, какъ было написано письмо. Онъ пробылъ съ нами полтора года и къ концу этого времени его дочь вернулась изъ Ганновера, куда ее посылали на годъ выучиться нмецкому языку. Мы вс были поражены ея красотой и мягкими манерами.

— Да, да, теперь я помню. Я былъ дома, когда она пріхала. Какъ могъ я забыть? Она пришла разъ пить чай вмст съ Лиліаной, когда я бродилъ по саду, и я поговорилъ съ ней минутъ пять, не боле, такъ какъ торопился на поздъ въ Экзетеръ. Я видлъ ее посл того только разъ — встртился съ ней на морскомъ берегу разъ утромъ. Да, теперь я совсмъ припомнилъ это лицо… во всей его двической свжести.

— Ей было только семнадцать лтъ, когда она пріхала изъ Германіи.

— А Давенпортъ сбился съ пути, превратился въ закоснлаго пьяницу, не правда ли?

— Это было невыразимо грустно. Онъ страдалъ запоемъ… и уврилъ твоего отца, что у него припадки эпилепсіи и такіе легкіе, что это не мшаетъ ему исполнять свои обязанности. Такъ продолжалось годъ, но вотъ однажды съ нимъ случился припадокъ въ церкви. Онъ казался такимъ страннымъ. Мы вс были поражены… но никто не догадывался о страшной истин, пока въ одно воскресенье вечеромъ, съ мсяцъ посл того, какъ его дочь вернулась изъ Германіи, онъ не подошелъ къ каедр шатаясь, хватаясь за балюстраду, и не началъ проповди въ самыхъ дикихъ выраженіяхъ, съ богохульствомъ и истерическимъ хохотомъ. Отцу твоему пришлось, при помощи одного изъ церковныхъ старостъ, силою удалить его съ каедры. Онъ былъ совсмъ какъ безумный, но онъ былъ пьянъ, Джерардъ, пьянъ, и въ этомъ была вся бда. Онъ пилъ водку или принималъ хлоралъ — то одно, то другое, поперемнно — въ продолженіе многихъ лтъ. Онъ былъ тайный пьяница, этотъ ученый, умный человкъ, получившій высшую степень въ Оксфорд и котораго Оксфордъ считалъ однимъ изъ своихъ свтилъ.

— Что съ нимъ сталось посл того?

— Ему, конечно, пришлось разстаться съ нами, и такъ какъ отецъ твой не смлъ никому его рекомендовать, и притомъ объ его скандальномъ поведеніи разнеслось по всей епархіи, то нельзя было надяться на дальнйшее пребываніе его въ церкви. Отецъ твой очень жаллъ его и далъ ему небольшую сумму денегъ на то, чтобы эмигрировать. Его бывшій ученикъ, лордъ Уольверли, также помогъ ему, и старые университетскіе товарищи, и онъ съ дочерью отправился въ Мельбурнъ. Я здила провожать ихъ въ Плимутъ: мн такъ было жаль бдную двушку, и кром того отецъ твой и другіе желали убдиться, что Давенпортъ дйствительно эмигрируетъ: онъ способенъ былъ дать кораблю отплыть безъ себя. Они отправились на парусномъ судн, биткомъ набитомъ эмигрантами. Они хали во второмъ класс, и я какъ теперь вижу ее подъ-руку съ отцомъ, на палуб, въ то время, какъ отецъ махалъ мн платкомъ. Она была блдна и худа, но очаровательна. Я не могла не думать о томъ: какъ иначе сложилась бы ея жизнь, будь у нея порядочные и состоятельные родители. И однако, я знаю, что она обожала своего несчастнаго отца.

— Да, очаровательна, безспорно,— задумчиво проговорилъ Джерардъ.— И хать въ новый свтъ на эмигрантскомъ корабл съ пьянымъ старикомъ, единственнымъ покровителемъ и опорой! Тяжкая доля для очаровательной красавицы, не правда ли, мама? А теперь, я думаю, она въ Лондон и умираетъ съ голоду, добывая скудное пропитаніе работой на швейной машин.

— Но откуда ты это знаешь, когда ее ты совсмъ не узналъ?

— Вдь я сказалъ, что видлъ ее во сн,— отвчалъ онъ съ насмшливой улыбкой.— Но знаете, мама, я хочу разыскать эту двушку и помочь ей!

— Теб не слдуетъ вмшиваться въ ея жизнь, Джерардъ, это можетъ плохо кончиться.

— О, мама, вотъ вы уже и въ страх! Можно подумать, что я Мефистофель или Фаустъ, тогда какъ я только желаю облегчить положеніе сиротливой двушки. Эстеръ Давенпортъ! Я помню теперь, какою хорошенькой я находилъ ее, но я такъ же мало былъ влюбленъ въ нее, какъ въ Венеру Капитолійскую. Странно, что я не вспомнилъ ея лица, пока вы мн не помогли!

Онъ вернулся въ домъ вмст съ матерью и прошелъ въ свою комнату, которую занималъ съ тхъ самыхъ поръ, какъ вышелъ изъ дтской. Комната была въ порядк. Старая нянюшка, которую онъ дразнилъ въ былое каникулярное время, распорядилась, чтобы комнату провтрили, вымели и внесли его саквояжъ и привели въ порядокъ туалетный столъ, прежде чмъ прозвонитъ колоколъ, призывающій къ обду.

Въ комнат царствовалъ запахъ лавенды и сухихъ розъ вмст съ какими-то особенными остъ-индскими духами, доставшимися въ наслдство ихъ фамиліи съ материнской стороны, такъ какъ ея родичи были высокопоставленные чиновники въ Индіи въ теченіе полустолтія.

Этотъ оригинальный запахъ, съ которымъ связана была для него домашняя атмосфера, напомнилъ ему дтство.

Ректоръ выслушалъ извстія о неожиданной перемн въ судьб сына сначала съ недовріемъ, а затмъ съ удовольствіемъ, пополамъ съ какимъ-то страхомъ.

— Вся эта исторія такъ удивительна, что кажется прямо невроятной, Джерардъ. Но если это правда, то теб выпала на долю такая удача, о какой я и не слыхивалъ: получить наслдство отъ старика безъ всякихъ происковъ и ухаживаній за нимъ при его жизни… получить два милліона фунтовъ стерлинговъ единственно по милости Провиднія!

Ректоръ былъ отнюдь не эгоистъ и очень снисходительный отецъ, терпливо переносившій безразсудство и мотовство сына, но и онъ сразу понялъ, что это неожиданное богатство дастъ ему возможность съ комфортомъ и даже роскошно прожить на старости лтъ и освободитъ отъ финансовыхъ заботъ. Приходъ давалъ ему семьсотъ фунтовъ въ годъ, да у него съ женой было своего дохода около четырехъ сотъ фунтовъ, а не легко человку хорошей фамиліи и съ утонченными вкусами жить на доходъ въ тысячу сто фунтовъ въ годъ, въ особенности когда онъ ректоръ сельскаго прихода, гд низшіе чины привыкли обращаться къ нему за помощью, а сосднее джентри желаетъ, чтобы онъ принималъ участіе во всхъ ихъ спортахъ и пріемахъ.

Джерардъ пробылъ съ своими родными только два дня. Доле онъ не могъ пребывать въ бездйствіи, такъ какъ имъ овладло понятное безпокойство человка, въ жизни котораго произошли внезапная и удивительная перемна и онъ спшитъ поскоре испытать свое счастіе.

Отецъ, мать и сестра охотно удержали бы его доле въ своемъ сельскомъ раю, а Барбара Веръ, узнавъ объ его наслдств, пустила въ ходъ всю силу своего очарованія, чтобы приковать его къ себ. Садъ и холмы, деревенскія тропинки и лтнее море наввали покой и забвеніе суеты мірской… но молодой человкъ, которому только-что свалилось съ неба наслдство, такъ же не удовлетворится мирнымъ прозябаніемъ въ саду, какъ и Ева. Онъ такъ же, какъ и Ева, стремится отвдать запретнаго плода.

— Я испыталъ, какова жизнь для человка, у котораго не бываетъ лишнихъ пяти фунтовъ въ карман,— говорилъ Джерардъ сестр,— я хочу узнать, какою жизнь представляется милліонеру. И когда я найму квартиру или куплю домъ и совсмъ устроюсь, ты должна пріхать ко мн хозяйничать, Лиліана.

— Пустяки, милый. Ты женишься до конца года.

— Я не собираюсь жениться. Очень мало вроятно, чтобы я женился. Ты будешь хозяйкой у меня въ дом.

— Я не могу оставить маму… на долгое время, конечно.

— Съ теченіемъ времени она будетъ все боле и боле въ теб нуждаться. Я, кажется, понимаю тебя, Лиліана. Этотъ высокій, некрасивый викарій, м-ръ Кумберлэндъ, не чуждъ твоимъ колебаніямъ?

— Разв ты находишь его такимъ дурнымъ?— спросила Лиліана, съ смущеннымъ взглядомъ.

— Я не говорю, что онъ дуренъ. Но, конечно, онъ не красивъ. Его угловатый и выпуклый лобъ означаетъ, вроятно, что онъ очень уменъ.

— Онъ кончилъ курсъ пятымъ кандидатомъ и великолпный музыкантъ,— отвчала сестра.— Я бы желала, чтобы ты остался до воскресенья и послушалъ, что онъ сдлалъ изъ нашего хора.

— Если онъ добился, что хоръ поетъ въ тонъ, то онъ удивительный человкъ. Итакъ, онъ — то лицо, достоинства и доля котораго должны отразиться и на твоей судьб, сестрица. Я не подозрвалъ объ этомъ, когда видлъ, какъ онъ вертлся около твоего фортепіано вчера вечеромъ. Я думалъ, что онъ годенъ только какъ pis aller. Я полагаю, что онъ какъ разъ того типа человкъ, какимъ восхищаются приходскія двицы — высокій, атлетъ, съ красивыми глазами, темными густыми бровями, большими сильными руками, густыми, волнистыми волосами и могучимъ баритономъ. Я понимаю, что теб нравится м-ръ Кумберлэндъ, но какъ думаетъ объ этомъ гувернеръ?

— Папа совсмъ не думаетъ,— отвчала Лиліана наивно.— Джекъ очень хорошей фамиліи, но долженъ получить приходъ, прежде нежели мы женимся.

— Онъ получитъ приходъ, если достоинъ моей сестры,— сказалъ Джерардъ.— Деньгами можно купить много приходовъ… мы доставимъ ему цлую кучу приходовъ.

— О, Джерардъ, онъ совсмъ не такого сорта человкъ. У него очень твердыя понятія о долг. Ему бы хотлось получить большой приходъ въ приморскомъ порт, гд было бы много дла. Его способности пропадаютъ даромъ въ такомъ захолусть, какъ здшнее, хотя вс прихожане обожаютъ его. Папа сознается, что у него не бывало лучшаго помощника.

— Милая моя энтузіастка, мы поищемъ большого прихода въ приморскомъ порт. Ты будешь ангеломъ-хранителемъ для матросовъ и ихъ женъ… будешь облегчать жестокую долю людей въ людномъ город и, быть можетъ, въ награду я услышу когда-нибудь, что мужъ моей сестры заразился тифомъ, а она слегла, ухаживая за нимъ.

VII.

Джерардъ вернулся въ Лондонъ, но какъ ни хотлось ему хать туда, а онъ съ сожалніемъ простился съ матерью и направилъ стопы въ столицу. Его краткій визитъ домой былъ промежуткомъ отдыха въ жизни, которая была въ послднее время само безпокойство. Ему думалось, что peau de chagrin врядъ-ли съузилась на волосокъ въ эти часы спокойной привязанности, мирной бесды и размышленій безъ волненія и тревоги.

Вернуться назадъ къ м-съ Чампіонъ и ея кружку было то же, что вернуться на край вулкана. Жажда тратить деньги овладла имъ. Онъ хотлъ сдлать что-нибудь съ тми деньгами, располагать какими никогда не смлъ бы и мечтать.

Онъ прямо прохалъ съ Ватерлооской станціи въ Линкольнсъ-Иннъ и просмотрлъ списокъ своего имущества вмст съ м-ромъ Кранберри, маленькимъ, сухенькимъ старичкомъ, которому чужда была торжественность и елейность его младшаго партнера, м-ра Крафтона.

Можно было впередъ сказать, что въ то время, какъ м-ръ Крафтонъ жилъ въ красивой ‘вилл’ въ Сурбитон, ростилъ персики и гордился своими конюшнями и садомъ, м-ръ Кранберри довольствовался мрачнымъ жилищемъ въ одномъ изъ скверовъ Бломсберри и ограничивалъ свою гордость нсколькими картинами голландской школы, простой, но порядочной кухаркой и погребомъ съ портвейномъ и старымъ остъ-индскимъ хересомъ.

Отъ этого джентльмена Джерардъ Гиллерсдонъ узналъ, вмст съ различными подробностями, главный фактъ, а именно: что его капиталъ превосходитъ два милліона фунтовъ стерлинговъ и даетъ четыре съ половиной процента, а ежегодный доходъ равняется девяноста тысячамъ фунтовъ стерлинговъ.

Онъ поблднлъ при одномъ названіи такой суммы. Этого было слишкомъ много, и такое богатство, свалившееся на голову съ такой же неожиданностью и внезапностью, какъ землетрясеніе или апоплексическій ударъ, казалось почти зловщимъ. Размръ капиталовъ подавлялъ его, но онъ тмъ не мене вовсе не испытывалъ желанія сократить ихъ путемъ благотворительности на широкую ногу.

Онъ не испытывалъ ни малйшаго желанія надлить лондонскихъ нищихъ жилищами или столовыми.

— Дайте мн немедленно нсколько тысячъ!— сказалъ онъ.— Откройте мн кредитъ въ банк Мильфордъ! Дайте мн почувствовать, что я богатъ.

— Непремнно,— отвчалъ м-ръ Бранберри, и затмъ объяснилъ, что необходимы нкоторыя предварительныя формальности, которыя онъ выполнитъ немедленно, если его кліентъ согласенъ заняться этимъ дломъ теперь же.

Оба отправились въ банкъ. Бранберри открылъ кредитъ своему кліенту, внеся собственный чекъ на пять тысячъ фунтовъ, и клеркъ, но далъ м-ру Гиллерсдону книжку съ чеками.

Первымъ его дломъ, вернувшись къ себ на квартиру, было написать чекъ на тысячу фунтовъ, на имя достопочтеннаго ректора Эдуарда Гиллерсдона и запечатать его въ конвертъ вмст съ коротенькой запиской къ матери:

‘Попросите ректора купить Лиліан другого пони взамнъ бднаго Тини Тимъ, который сталъ слишкомъ часто уже спотыкаться,— писалъ онъ,— и попросите его распорядиться остальной суммой, какъ ему будетъ угодно. Я пришлю вамъ подарокъ ко дню нашего рожденія, на будущей недл. Увы! Я пропустилъ этотъ день въ прошломъ году и даже не прислалъ вамъ поздравительной карточки’.

Было слишкомъ поздно, чтобы искать уже сегодня себ новое помщеніе, а потому онъ отправился къ м-съ Чампіонъ, но та ухала на станцію Чарингъ-Кроссъ встрчать мужа по возвращеніи его съ континента, а потому онъ отправился къ Роджеру Лapoзy, такъ какъ его всегда можно было застать дома въ это время.

— Я слышалъ, что вы разбогатли,— сказалъ Ларозъ.— Вы хотли скрыть это, но эти вещи всегда узнаются.

— Кто сказалъ вамъ?

— Никто. Это носится въ воздух. Кажется мн, что я прочиталъ объ этомъ entre-filet въ ‘Hesperus’. Тамъ всегда такіе entre-filet. Поздравляю васъ. Вамъ много досталось денегъ?

— Да, довольно-таки. Пріятелямъ всегда можно занять у меня пять фунтовъ, когда имъ понадобится.

— Благодарю, милый Джерардъ. Я это приму къ свденію. А что же вы теперь намрены длать? Неужели вы въ самомъ дл будете по прежнему водиться съ нами и не перемните кружокъ знакомыхъ?

— Кружокъ моихъ знакомыхъ всегда казался мн наипріятнйшимъ, но только я намренъ обставить себя боле комфортабельно. Посовтуйте мн, Ларозъ, какъ архитекторъ и человкъ со вкусомъ: нанять мн квартиру въ Альбани или купить себ домъ съ садомъ?

— Купить домъ, всенепремнно! Альбани устарлъ, онъ отзывается Пельгамомъ и Коннингсби. Вы должны пріобрсти домъ на южной сторон Гайдъ-Парка, домъ съ садомъ, обнесеннымъ стной. Такихъ уже немного теперь остается, и вашъ будетъ стоить баснословно дорого. Это уже само собой разумется. Вы должны пригласить академика расписать свои стны. Президентъ на это не согласится, но вы должны непремнно залучить академика.

— Благодарю, у меня свои собственныя понятія объ отдлк и меблировк.

— И вы не желаете академика? Удивительный молодой человкъ! Но какъ бы то ни было, а садъ всего важне,— садъ, въ которомъ вы можете принимать гостей, задавать завтраки или обдать tte—tte съ избранными друзьями. Въ Лондов первое дло съ точки зрнія шика — это собственный садъ. Садитесь и тотчасъ же пишите письмо агентамъ по продаж и покупк домовъ, гг. Барлей и Меннетъ. Да, эта фирма — самая подходящая. Объясните имъ подробно, что вамъ требуется.

Письмо было написано подъ диктовку Лароза: требуется домъ такихъ-то и такихъ-то размровъ, между Найтъ-Бриджъ и Альбертъ-Голлъ, большія конюшни, но не слишкомъ близко отъ дому, садъ, величиной по меньшей мр въ одинъ акръ безусловно необходимъ.

Отвтъ гг. Барлей и Меннетъ пришелъ на другое утро въ одиннадцать часовъ. Они съ удовольствіемъ извщали, что по счастливой случайности, а именно: внезапной смерти одного кліента и отъзда его вдовы на континентъ, они располагаютъ точь-въ-точь такимъ домомъ и садомъ, какіе требуются м-ру Гиллерсдону.

Такіе дома очень рдки,— гг. Б. и М. просятъ м-ра Г. принять это во вниманіе, они такъ же драгоцнны и рдки въ своемъ род, какъ кохинуръ или брилліантъ Питта. Цна ему — тридцать тысячъ фунтовъ, очень умренная при существующихъ обстоятельствахъ, срокъ аренды семьдесятъ три года съ четвертью. Ежегодная земельная рента двсти-пятьдесятъ фунтовъ. Аукціонеры приложили карточку съ видомъ дома, и Гиллерсдонъ немедленно отправился посмотрть, соотвтствуетъ ли домъ ихъ описанію.

Очутившись на Пиккадилли, онъ подумалъ, что попроситъ Эдиту Чампіонъ създить вмст съ нимъ поглядть домъ. Такое вниманіе ей, безъ сомннія, понравится, его глухо упрекала совсть за нкоторыя невниманія къ ней, хотя онъ и здилъ къ ней наканун. Безъ сомннія, при прежнихъ условіяхъ онъ бы вернулся къ ней опять вечеромъ, вмсто того, чтобы блуждать изъ театра въ концертный залъ, а изъ концертнаго зала въ послполуночный клубъ вмст съ Роджеромъ и Ларозомъ.

У дверей м-съ Чампіонъ стояло два экипажа: викторія и двухконный кабріолетъ: необычное обстоятельство въ виду ранняго часа.

Джерарду пришло въ голову, что экипажи похожи на докторскіе, и ему вдругъ стало страшно.

Неужели что-нибудь случилось? Неужели женщина, которую онъ видлъ во всемъ блеск здоровья и красоты такъ еще недавно, внезапно заболла?

Онъ спросилъ слугу, явившагося на его звонокъ:— Не больна ли м-съ Чампіонъ?

— Нтъ, сэръ, не м-съ Чампіонъ,— отвчалъ слуга торопливо,— но м-ръ Чампіонъ заболлъ и при немъ теперь два доктора. Не желаете ли пройти въ гостиную, сэръ? Милэди въ библіотек вмст съ докторами, но вроятно пожелаетъ васъ видть.

— Да, я подожду. Я надюсь, что м-ръ Чампіонъ не серьезно боленъ?

— Нтъ, сэръ, только общее недомоганье. Онъ уже давно жалуется на нездоровье. М-ръ Чамаіонъ въ лтахъ, сэръ, какъ вамъ извстно,— прибавилъ буфетчикъ, пользуясь привилегіей довреннаго слуги.

Въ лтахъ? Да, Джексъ Чампіонъ несомннно былъ уже немолодъ, но до сихъ поръ Джерарду никогда не приходило въ голову, что онъ можетъ умереть и Эдита станетъ свободна.

Этого человка какъ будто охраняло богатство, и болзнь или смерть, казалось, такъ же мало могли его постичь, какъ и мшокъ съ деньгами.

Джерарда провели въ гостиную съ тропическими растеніями и цвтами, раскиданными по столамъ, въ мягкомъ полусвт. Въ комнатахъ м-съ Чампіонъ никогда не бывало очень свтло и лучи солнца пропускались лишь сквозь шторы и занавси.

Джерардъ пробылъ въ гостиной минутъ двадцать и уже начиналъ терять терпніе, когда портьера раздвинулась и Эдна Чампіонъ вошла въ комнату въ бломъ кисейномъ плать и съ такимъ же блымъ лицомъ.

Она медленно подходила къ нему, когда онъ шелъ ей на встрчу,— глядя на него съ странной серьезностью.

— Какъ вы блдны!— сказалъ онъ.— Я былъ пораженъ, услышавъ о нездоровь м-ра Чампіона. Надюсь, что нтъ ничего серьезнаго?

— Нтъ, онъ серьезно боленъ, очень серьезно!— сказала она и закрыла лицо руками, между тмъ какъ слезы полились сквозь пальцы, унизанные перстнями.— Я все думаю, какъ онъ былъ добръ ко мн, какъ щедръ, какъ снисходителенъ, и какъ мало я была ему за то благодарна!— продолжала она съ неподдльнымъ чувствомъ.— Меня беретъ раскаяніе, когда я подумаю о своей замужней жизни.

— Моя милая Эдита,— отвчалъ онъ, беря ее за руку: — право же вы къ себ несправедливы. Вы ничего не сдлали такого, чего бы вамъ слдовало стыдиться.

— Я всегда старалась такъ думать, стоя на колняхъ въ церкви,— сказала она.— Я убждала себя, что ни въ чемъ не виновата. И дйствительно, въ сравненіи съ жизнью другихъ женщинъ мн знакомыхъ, моя жизнь казалась безупречной. Но теперь я знаю, что я была дурная жена.

— Помилуйте, Эдита, вы никогда не преступали своихъ обязанностей. Нтъ позора въ нашей дружб. Естественно, что вы и я, будучи оба молодыми и когда-то влюбленными другъ въ друга людьми, находили удовольствіе въ обществ одинъ другого. М-ръ Чампіонъ видалъ насъ вмст и никогда ничего дурного не подозрвалъ.

— Нтъ, онъ совсмъ неспособенъ въ ревности или подозрительности. Быть можетъ, потому, что въ сущности никогда не любилъ меня по настоящему, но онъ всегда былъ добръ и снисходителенъ, готовъ исполнить мой малйшій капризъ. И теперь я чувствую, что была холодна и неблагодарно равнодушна къ его чувствамъ и наклонностямъ и жила какъ эгоистка.

— Милая Эдита, увряю васъ, что ваши угрызенія совсти напрасны. Вы были превосходной женой м-ру Чампіону… Вдь онъ не изъ сантиментальныхъ людей, и романическая привязанность могла бы ему только наскучить. Но неужели же дло такъ серьезно? Неужели вашъ мужъ опасно боленъ?

— Онъ безнадеженъ. Онъ можетъ еще прожить годъ, много два. Онъ знаетъ, что здоровье его плохо, и посовтовался съ докторомъ въ Брюссел, и тотъ только разстроилъ его своими дурными предсказаніями. Онъ вернулся домой очень встревоженный и прошлымъ вечеромъ послалъ за своимъ домашнимъ врачомъ, и пригласилъ для консультаціи на сегодняшнее утро одного спеціалиста. Оба доктора сказали мн то, чего не посмли сказать мужу. Они утшали его, бдняжку, но мн они сказали правду. Онъ не проживетъ доле двухъ лтъ. Все, что ихъ наука можетъ сдлать, все, что цлебные источники и горный воздухъ, и строгій режимъ, и заботливый уходъ могутъ дать — это продлить его жизнь на годъ или два. Ему всего только пятьдесятъ-девять лтъ, Джерардъ, и онъ много потрудился, чтобы пріобрсти богатство. Ему тяжело умирать такъ рано.

— Умирать всегда тяжело,— отвтилъ Джерардъ неопредленно.— Я никогда не думалъ, чтобы м-ръ Чампіонъ могъ умереть, не проживъ до глубокой смерти.

— И я тоже,— сказала Эдита:— Богу извстно, что я никогда не разсчитывала на его старость.

Наступило молчаніе и они въ смущеніи просидли нкоторое время,— она съ блдными щеками, орошенными слезами и сложенными на колняхъ руками, оба — чувствуя, какъ затруднительно ихъ положеніе.

— Извстіе о вашемъ богатств дйствительно оказалось врнымъ?— спросила она посл долгой паузы.

— Да, врно. Я самъ начинаю врить. Я пріхалъ сегодня поутру просить васъ помочь мн выбрать себ домъ.

— Вы покупаете домъ!— вскричала она.— Это значитъ, вы собираетесь жениться!

— Нисколько. Почему же холостому человку не жить въ собственномъ дом?

— О, я боюсь, я боюсь!— прошептала она.— Я знаю, вс женщины станутъ за вами бгать. Я знаю, до чего он могутъ дойти въ погон за богатымъ женихомъ. Джерардъ, мн кажется, вы всегда любили меня… немножко, вс эти годы?

— Вы знаете, что я былъ вашимъ рабомъ!— отвчалъ онъ.— Не питая никакихъ надеждъ, которыя бы могли быть оскорбительны для м-ра Чампіона, я слпо обожалъ васъ… такъ же, какъ и тогда, когда вы измнили мн.

— О, Джерардъ, я не измняла вамъ. Меня заставили выйти замужъ за м-ра Чампіона. Вы не можете вообразить, какое давленіе оказываютъ на молодую двушку, когда она младшая въ семь… Отецъ и мать читаютъ нотаціи, дядюшки, тетушки имъ поддакиваютъ, кузены и сестры вторятъ. Это — та нескончаемая капля воды, которая долбитъ камень. Они говорили мн, что я испорчу вамъ жизнь такъ же, какъ и себ. Они рисовали мн такія страшныя картины нашего будущаго… дрянныя меблированныя комнаты… изгнанія, можетъ быть, рабочій домъ… или хуже того… даже самоубійство. Я вспомнила про картину ‘Путь погибели’, гд изображенъ несчастный мужъ на чердак, приготовляющійся застрлиться. Джерардъ, я представила себ васъ въ вид этого разорившагося и обнищавшаго человка, приготовляющимся въ самоубійству…

Джерардъ хитро улыбнулся, вспомнивъ, какъ всего лишь нсколько дней тому назадъ задумывалъ и даже ршилъ произвести это послднее дйствіе трагедіи неудачника.

Эдита Чампіонъ встала въ волненіи и безпокойно заходила по комнат. Вдругъ она остановилась передъ Джерардомъ, который взялъ шляпу и трость, собираясь уходить.

— Повторите мн еще разъ, что вы не намреваетесь жениться… пока…— сказала она съ лихорадочнымъ жаромъ.

— Поврьте мн, что я и не думаю объ этомъ.

— И я вамъ не надола? я все еще для васъ такъ же дорога, какъ и нсколько лтъ тому назадъ, когда мы были помолвлены?

— Вы были и остались всмъ, что есть для меня самаго дорогого въ свт,— нжно сказалъ онъ.

— Если такъ, то общайте мн одно, Джерардъ. Если это правда… если я дйствительно ваша единственная любовь, то вамъ не трудно будетъ общать…

Она запнулась и, подойдя ближе, положила дрожащую руку ему на плечо и взглянула на него заплаканными глазами.

— Что же вамъ общать, дорогая?

— Что вы ни на комъ не женитесь… что вы подождете… пока я буду свободна. О, Джерардъ! не считайте меня жестокой отъ того, что я разсчитываю на неизбжное. Я намрена исполнить свой долгъ относительно мужа, я намрена быть лучшей женой, чмъ была до сихъ поръ, не такой эгоисткой мене преданной свтскимъ удовольствіямъ, роскоши и выздамъ, буду больше заботиться о немъ и объ его комфорт. Но конецъ долженъ наступить скоро. Доктора сказали мн, что я должна къ этому приготовиться. Онъ можетъ умереть скоропостижно… можетъ еще протянуть два года. Но я не буду еще старой черезъ два года,— прибавила она, улыбаясь сквозь слезы,— и надюсь, что не очень подурню. Общаете мн?

— Охотно, Эдита, еслибы даже пришлось ждать десять лтъ вмсто двухъ.

— Общаетесь?

— Да, общаюсь.

— Дайте клятву. Скажите, что вы будете врны мн и поклянитесь всмъ, что вамъ дорого въ здшнемъ и будущемъ свт, какъ честный человкъ.

— Какъ честный человкъ, я женюсь на васъ и ни на комъ иномъ. Довольны ли вы?

— Да, да!— истерически вскричала она.— Я довольна. Ничто иное не могло бы меня успокоить. Я мучилась съ той минуты, какъ услышала о томъ, что вы разбогатли. Я возненавидла бднаго старика, благодарности котораго вы обязаны милліонами. Но теперь я могу быть спокойна, я слпо врю вашей чести и могу теперь посвятить себя уходу за мужемъ, не тревожась насчетъ будущаго. Мы не будемъ теперь видться такъ часто, какъ прежде, можетъ быть. Я буду меньше вызжать, жизнь моя будетъ не такъ пуста, но вы останетесь по прежнему Fami de la maison, не правда ли? Я буду видть васъ чаще, чмъ кого бы то ни было?

— Вы будете меня видть такъ часто, какъ того пожелаете, вы или м-ръ Чампіонъ. Но скажите мн, что съ нимъ. Сердце у него не въ порядк, да?

— О, это сложная болзнь. Слабое сердце, переутомленный мозгъ, расположеніе къ подагр и другія осложненія. Вы знаете, какой онъ сильный, дюжій на видъ человкъ. Ну вотъ онъ въ род крпости, которая давно уже минирована и можетъ каждую минуту рухнуть. Доктора говорили много такого, чего я не понимаю, но главный фактъ слишкомъ ясенъ. Онъ — осужденный человкъ.

— Знаетъ ли онъ это? сказали ли они ему?

— И половины не сказали того, что мн. Его неслдуетъ тревожить. Главная бда произошла отъ переутомленія, отъ наслдственнаго напряженія силъ въ погон за богатствомъ… И пока онъ тратилъ жизнь на пріобртеніе денегъ, я такъ безразсудно мотала ихъ! Меня грызетъ совсть, когда я подумаю, что тратила не деньги, но жизнь моего мужа.

— Дорогая Эдита, это его mtier, его единственное удовольствіе и желаніе — наживать деньги, а что касается вашего мотовства, то оно было ему по вкусу. Мене великолпная и дорогая жена ему бы не понравилась.

— Да, это правда. Онъ постоянно поощрялъ меня тратить деньги. Но все же это грустно. Онъ не зналъ, что деньги — это его плоть и кровь. Онъ по капл расточалъ ее.

— Мы вс тратимъ жизнь, когда живемъ, Эдита,— отвтилъ мрачно Джерардъ.— Вс сильныя страсти подаютъ насъ. Мы не можемъ сильно чувствовать и жить долго. Вы знаете повсть Бальзака: ‘La peau de chagrin?’

— Да, да, страшная и печальная повсть.

— Не боле какъ аллегорія, Эдита. Мы вс живемъ, какъ жилъ Рафаэль де Валентенъ, хотя у насъ и нтъ талисмана, который бы отмчалъ убыль лтъ. Прощайте. Вы създите со мной и поможете въ выбор дома, не правда ли?

— Да, черезъ нсколько дней. Когда я оправлюсь отъ сегодняшняго удара.

Онъ вышелъ на улицу, залитую солнцемъ, въ волненіи, но отнюдь не несчастный.

Для него былъ облегченіемъ выходъ изъ сомнительнаго и далеко не отраднаго положенія, какое онъ до сихъ поръ занималъ относительно Эдиты.

Теперь онъ связалъ себя съ нею на всю жизнь, такъ же неразрывно, какъ еслибы обручился передъ алтаремъ. Для честнаго человка данное слово ненарушимо. Ничто кром позора или смерти не могло освободить его отъ даннаго общанія. Но онъ не жаллъ о немъ. Оно только скрпило узы, давно уже наложенныя имъ на самого себя. Эта женщина все еще была, для него самой дорогой изъ всхъ женщинъ, и онъ охотно связалъ себя съ нею.

VIII.

Агенты по найму домовъ оказались добросовстне, чмъ ихъ собратья вообще, и домъ, который м-ра Гиллерсдона пригласили осмотрть, ближе подходилъ къ ихъ описанію, чмъ это вообще бываетъ.

Конечно, онъ не вполн удовлетворялъ его потребностямъ, но это было дло поправимое, и домъ стоялъ въ такомъ мст, гд съ каждымъ днемъ трудне найти себ жилище.

То былъ старинный домъ нсколько мрачнаго вида, такъ какъ садъ, окруженный высокими стнами, былъ очень тнистый. Но Джерарду нравился его угрюмый и пустынный видъ, который оттолкнулъ бы многихъ другихъ. Онъ на другой же день заключилъ контрактъ съ владльцемъ и заставилъ Роджера Лароза немедленно приступить къ исправленіямъ, согласно его плану.

Домъ принадлежалъ къ той эпох, когда фасады всхъ роскошныхъ домовъ были итальянскіе, и Джерардъ настаивалъ, чтобы итальянскій стиль былъ строго проведенъ во всемъ.

— Главное, чтобы не было смси различныхъ стилей,— говорилъ онъ,— и пуще всего фламандскаго и якобитскаго, эти школы устарли. Пусть будетъ легкій и граціозный портикъ, но въ строгомъ стил, и пусть будетъ громадная зала въ первомъ этаж между двумя новыми флигелями, которые вы пристроите и изъ которыхъ каждый будетъ состоять только изъ одного покоя: билліардной комнаты съ одной стороны и концертнаго зала съ другой.

Восхищенный Ларозъ уврялъ своего кліента, что итальянская школа — его страсть и что ему также надоли готическіе башни и углы, и фламандскіе куполы и фламандская прилизанность, неправильно приписываемые королев Анн. Онъ представилъ свои планы Гиллерсдону, и на бумаг новый фасадъ и флигеля казались очаровательными.

Джерардъ просилъ поторопиться.

— Я хочу, чтобы домъ былъ готовъ до ноября мсяца,— заключилъ онъ.

Роджеръ Ларозъ говорилъ, что врядъ-ли это возможно, такъ какъ передлки слишкомъ капитальныя для такого короткаго срока.

— Все возможно для энергическаго человка, располагающаго большими деньгами,— отвчалъ Джерардъ.— Если вашъ планъ невыполнимъ въ теченіе четырехъ мсяцевъ, то онъ безполезенъ. Я найму домъ, какъ онъ есть.

Заказъ былъ слишкомъ выгодный, и Ларозъ общалъ сдлать невозможное.

— Я не думаю, чтобы кто-нибудь до сихъ поръ могъ выполнить нчто подобное, разв только для Аладдина!— сказалъ онъ.

— Считайте меня Аладдиномъ, если хотите, но сдлайте, что я хочу.

Садъ особенно интересовалъ Джерарда. Садовникъ, котораго онъ пригласилъ и который гонялся пуще всего за живописностью, хотлъ срубить по меньшей мр половину деревьевъ — ясеней и каштановъ, боле нежели столтнихъ, подъ тмъ предлогомъ, что они затемняютъ домъ, и что гладкія лужайки и геометрическія клумбы цвтовъ лучше, чмъ раскидистыя деревья, подъ которыми никакой дернъ не можетъ рости.

Джерардъ не хотлъ пожертвовать ни однимъ деревомъ.

— Вы будете сажать свжій дернъ въ начал апрля ежегодно,— говорилъ онъ,— и при заботливомъ уход онъ у насъ проживетъ до конца іюля.

Садовникъ согласился и почувствовалъ, что новый кліентъ заслуживаетъ особеннаго уваженія.

— И вы должны доставлять мн пальмы и апельсинныя деревья, рододендроны и другія декоративныя растенія, смотря по сезону. Уходъ за ними будетъ предоставленъ вполн вамъ.

— Точно такъ, сэръ, я понимаю васъ. Лугъ очень стсненъ этими высокими деревьями, но вы выставите красивый рядъ апельсинныхъ деревьевъ въ кадкахъ, рододендроновъ въ цвту и высокихъ пальмъ около портиковъ и на лужайк и вы сохраните ваши ясеневыя рощи, которыя, конечно, весьма замчательная вещь въ саду, находящемся такъ близко отъ Лондона.

По части отдлки и меблированія дома м-ръ Гиллерсдонъ прибгнулъ къ совтамъ человка, вдохновлявшаго вкусъ м-съ Чампіонъ. Источникъ этого вдохновенія былъ позабытъ черезъ годъ или два, и м-съ Чампіонъ воображала, что сама создала свою обстановку. Но когда м-ръ Гиллерсдонъ спросилъ ея мннія насчетъ того, какъ ему лучше отдлать свой домъ, она посовтовала ему обратиться въ м-ру Калландеру, джентльмену, спеціальность котораго заключалась въ изящномъ убранств домовъ для людей, у которыхъ хватало денегъ на выполненіе его идеала.

— У каждаго, конечно, свой вкусъ,— говорила Эдита Чампіонъ.— У меня были самыя оригинальныя мысли по части убранства гостиной и будуара, но я нашла, что очень трудно ихъ привести въ исполненіе. Ремесленники такъ тупы. М-ръ Калландеръ мн много помогъ своими рисунками и совтами. Я бы на вашемъ мст обратилась къ нему.

Джерардъ послушался совта и отправился въ м-ру Калландеру, о которомъ Ларозъ говорилъ, что онъ единственный человкъ въ Лондон, у котораго есть вкусъ въ дл мебели.

Этому джентльмену Джерардъ очень коротко высказалъ своя желанія.

— Мой домъ будетъ въ строго итальянскомъ стил и я желаю отдлать его такъ, какъ еслибы это была вилла между Флоренціей и Фіезоле и еслибы я былъ Лоренцо ди-Медичи.

— А расходы такое же второстепенное дло, какъ еслибы вы были однимъ изъ Медичи?

— Тратьте денегъ, сколько угодно, лишь бы отдлка не бросалась въ глаза. Я неожиданно разбогатлъ и не хочу, чтобы на меня указывали пальцами, какъ на nouveau riche.

— Вашъ домъ будетъ отдланъ съ скрытымъ великолпіемъ, которое заставитъ думать, что вы происходите отъ флорентинскихъ предковъ. Ничто не будетъ бросаться въ глаза и напоминать о недавнемъ богатств.

— Вы, очевидно, художникъ, м-ръ Калландеръ. Постарайтесь осуществить артистическій идеалъ во всей чистот. Но помните, пожалуйста, что есть дв комнаты въ первомъ этаж, налво отъ лстницы, которыя я хочу отдлать самъ и для которыхъ вамъ ничего не нужно покупать.

——

Наступила половина іюля и Лондонъ сталъ пустть. Три недли тому назадъ трудно было перейти съ одной стороны Бондъ-Стрита на другую, теперь же пробираться по самымъ люднымъ улицамъ стало такъ же легко, какъ гулять по полямъ и лугамъ. Вс узжали изъ города или собирались узжать, обды и балы отходили въ вчность, кром небольшихъ обдовъ, устроиваемыхъ для немногихъ избранныхъ въ переходное время.

Джерардъ обдалъ вчетверомъ въ Гертфордъ-Стрит. М-съ Грешамъ вернулась, чтобы въ послдній разъ взглянуть на Лондонъ, посл двухнедльнаго строгаго исполненія своихъ обязанностей въ приход мужа.

Онъ былъ викаріемъ въ курьезномъ старинномъ мстечк въ Суффольк. Этотъ городокъ когда-то былъ приморскимъ портомъ, но море давно ушло оттуда, быть можетъ, найдя его слишкомъ скучнымъ.

М-съ Грешамъ была въ восторг отъ того, что видитъ снова м-ра Гиллерсдона, и онъ не могъ не замтить усиленную горячность ея чувствъ къ нему со времени его неожиданнаго богатства.

— Я надюсь, что вы забыли мою несвоевременную просьбу о новомъ придл,— сказала она, присаживаясь на козетку, на которой онъ услся, поговоривъ съ хозяиномъ дома.— Я знаю, что я слишкомъ поспшила, но еслибы вы видли нашу милую, старинную церковь, вы бы наврное ею заинтересовались. Знакомы ли вы съ церковной архитектурой Суффолька?

— Стыжусь сознаться, что это одна изъ отраслей моего образованія, которая была заброшена.

— Какая жалость! Наши восточныя англиканскія церкви такъ интересны. Быть можетъ, вы когда-нибудь постите насъ въ Сандихолм.

— Сандихолмъ — приходъ м-ра Грешама?

— Да, у насъ прелестнйшій старинный приходскій домъ и только одно худо, что много бываетъ клещей лтомъ. Но зато это неудобство вознаграждается нашими розами. У насъ известковая почва, знаете. Я надюсь, что вы прідете какъ-нибудь въ субботу и проведете съ нами воскресенье. Вамъ понравятся проповдь Алека, я знаю, и для маленькаго городка у насъ хоръ не такъ дуренъ. Я занимаюсь съ нимъ два вечера въ недлю. Вы прідете, м-ръ Гиллерсдонъ?

— Непремнно,— отвчалъ Джерардъ, въ полной увренности, что никогда этого не сдлаетъ.

Онъ не особенно внимательно слушалъ рчи этой лэди, такъ какъ мысли его были заняты м-ромъ Чампіономъ, который стоялъ на ковр у камина, спиной къ орхидеямъ, украшавшимъ каминъ и служившимъ плохой замной огня для человка анемичнаго.

Онъ дйствительно былъ дюжій и сильный на видъ человкъ, какимъ его описывала жена. Человкъ, самъ пробившій себ дорогу и долгіе годы работавшій для пріобртенія богатства, ршительный, самодовольный, сдержанный человкъ, гордый своей удачей, убжденный въ своихъ достоинствахъ, ревность котораго не легко возбудить, но который можетъ оказаться свирпымъ, если его обманутъ. Не такой человкъ, безъ сомннія, чтобы посмотрть сквозь пальцы на измну жены.

Признаки болзни были совсмъ, ничтожные. Легкая тнь подъ глазами и вокругъ топорнаго рта, осунувшіеся мускулы лица и мертвенность взгляда — вотъ и все, чмъ отмтилъ безпощадный недугъ свою жертву.

За обдомъ разговоръ шелъ больше о приближающемся отъзд. М-ръ и м-съ Чампіонъ узжали въ Монтъ-Оріоль.

— Вы навстите насъ тамъ, Гиллерсдонъ, надюсь,— сказалъ Чампіонъ:— жена не можетъ обходиться безъ васъ, вы да нея почти такъ же необходимы, какъ ея комнатная собака.

— Да, вроятно, я побываю въ Монтъ-Оріол. Я по природ нершителенъ. Вы и м-съ Чампіонъ часто избавляли меня отъ скуки выбирать мсто для лтняго отдыха.

— А теперь, когда вы богаты, вы станете еще лниве, должно быть.

— Честное слово, нтъ. Бдность меня парализировала, и необходимость писать ради куска хлба мшала мн написать хорошій романъ.

— Вы когда-то написали такой, что онъ всхъ очаровалъ,— вмшалась м-съ Грешамъ, которая смутно помнила сюжетъ и врядъ-ли сьумла бы назвать его заглавіе.

М-ръ Чампіонъ отправлялся въ клубъ посл обда. Онъ игралъ въ вистъ каждый вечеръ во время лондонскаго сезона, въ одномъ и томъ же клуб, если только не былъ вынужденъ сопровождать жену на какое-нибудь празднество. Онъ былъ очень молчаливый человкъ и никогда не любилъ особенно общества, хотя ему и нравилось жить въ роскошномъ дом съ красавицей-женой и задавать обды бомонду.

— Не засиживайся слишкомъ поздно, Джемсъ!— сказала ему жена заботливо, когда онъ промычалъ что-то про клубъ.— Докторъ особенно настаиваетъ на томъ, чтобы ты пораньше ложился спать.

— Еслибы докторъ надлилъ меня способностью спать, я больше цнилъ бы его совтъ,— отвчалъ Чампіонъ,— но не бойся, я вернусь домой къ одиннадцати часамъ.

Когда м-ръ Чампіонъ ушелъ, м-съ Грешамъ усадили за фортепіано въ маленькой гостиной, и Эдита съ Джерардомъ остались на дд tte—tte. Кузина Роза любила музыку и въ особенности свою собственную.

Она заиграла ‘Capriccio’ Мендельсона, въ то время какъ собесдники подсли ближе въ веранд.

— Я много думала о васъ въ послднее время,— сказала Эдита съ тревогой въ голос.

— Вы очень добры.

— Добра? не знаю. Это отъ меня не зависитъ. Еслибы я даже и не любила васъ больше, чмъ всхъ другихъ людей въ свт, то странность нашего положенія невольно заставляла бы меня о васъ думать. У меня такія дикія мысли въ голов… но, можетъ быть, это потому, что я перечитала ‘Peau de chagrin’. Я почти забыла эту повсть. Какая ужасная книга!

— Нтъ, нтъ, Эдита, великолпная книга, полная глубочайшей философіи.

— Нтъ, полная одного только мрака. Зачмъ умираетъ этотъ молодой человкъ только отъ того, что получилъ наслдство? Повсть эта ужасающая, точно непрерывный, неотвязный кошмаръ. Я какъ будто вижу этого несчастнаго молодого человка, такого даровитаго, такого красиваго, лицомъ въ лицу съ зловщимъ талисманомъ, который укорачивается съ каждымъ его желаніемъ и отмчаетъ убыль его молодой жизни. Эта исторія не выходитъ у меня изъ головы.

— Вы слишкомъ впечатлительны, моя милая Эдита, но я долженъ сознаться, что исторія эта иметъ зловщее обаяніе, отъ котораго не легко избавиться. Этой книг Бальзакъ обязанъ своей славой, и мн кажется, что герой — это идеализированный портретъ самого автора, который такъ же лихорадочно тратилъ жизнь, какъ и Рафаэль де-Валантэнъ, живя съ такимъ же напряженнымъ пыломъ, работалъ съ такою же страстной сосредоточенностью и умеръ въ зенит своего таланта, если не юности.

— Не былъ ли Альфредъ Мюссе того же типа человкъ?

— Несомннно. Этотъ типъ былъ очень распространенъ въ ту эпоху. Байронъ показалъ примръ, и среди геніальныхъ людей преждевременная смерть стала модой. Мюссе, величайшій поэтъ Франціи, изящный, аристократическій, рожденный для того, чтобы любить и быть любимымъ, посл необыкновенно блестящей юности, губилъ свои зрлые годы въ винныхъ погребкахъ Латинскаго квартала и померкъ, подобно падучей звзд, задолго до конца своей жизни. Наши современные геніи лучше умютъ пользоваться своими способностями. Они такъ же берегутъ свой мозгъ, какъ престарлая старая два свой праздничный костюмъ.

— Тмъ лучше для нихъ и для потомства,— замтила м-съ Чампіонъ.— Пожалуйста, продолжайте, Роза!— обратилась она въ м-съ Грешамъ, которая собиралась встать изъ-за фортепіано:— Шопенъ такъ очарователенъ.

— Несомннно, но я играла Рубинштейна,— отвчала Роза строго.

— Ну, такъ сыграйте прелюдію Шопена la-majeur.

— Да я ее сыграла десять минуть тому назадъ.

— Очень любезно съ вашей стороны,— сказала Эдита, ни мало не сконфузясь:— я обожаю Шопена.

И она продолжала разговаривать съ Джерардомъ.

— Вроятно, это вліяніе этой исторіи, но я чувствовала себя ужасно разстроенной все это время и страшно безпокоюсь о вашемъ здоровь.

— Совершенно праздная тревога, такъ какъ я вполн здоровъ,— отвтилъ Гиллерсдонъ раздражительно.

— Конечно, конечно, но мой мужъ тоже казался совсмъ здоровымъ прошлый годъ, а между тмъ въ немъ уже таился органическій недугъ. Я знаю, что вы не сильны, и съ тхъ поръ, какъ вы разбогатли, у васъ очень, очень нездоровый видъ.

— To же говорить и матушка. Золото, очевидно, иметъ дурное вліяніе на мою комплекцію, а между тмъ врачи семнадцатаго вка почитали его цлебнымъ, если сварить въ бульон.

— Я хочу попросить васъ объ одной милости, Джерардъ.

— Приказывайте.

— О! это пустое дло. Вы, конечно, прідете въ Монтъ-Оріонъ?

— Да. Если это все, что вы хотли просить…

— Нтъ, не все. Я желаю, чтобы прежде, нежели вы оставите Лондонъ, вы посовтовались съ самымъ умнымъ докторомъ, какого только можно найти,— спеціалистомъ по части мозга, сердца и легкихъ.

— Обширная спеціальность. Полагаю, что вы разумете при этомъ человка, наиболе превознесеннаго модой?

— Нтъ, нтъ. Я вовсе не раба моды. Сходите къ кому-нибудь, кто пойметъ вашъ характеръ, кто съуметь посовтовать вамъ, какъ наслаждаться жизнью, не губя ея, какъ Бальзакъ или Мюссе.

— Не бойтесь… Я — не Бальзакъ и не Мюссе. Во мн нтъ байроническихъ страстей, сожигающихъ меня, и будьте уврены, что я намренъ скупо тратить жизнь… ради будущаго, которое можетъ быть очень счастливо.

Онъ взялъ ея руку и поцловалъ, какъ разъ въ тотъ моментъ, какъ окончилась ‘Лунная соната’.

— О! продолжайте, Роза, сыграйте еще что-нибудь Мендельсона.

Не безъ лукавства, быть можетъ, м-съ Грешамъ начала свадебный маршъ съ громомъ, отъ котораго затрепетали стекла на лампахъ.

— Знаете ли вы какого-нибудь умнаго доктора?— спросила Эдита.

— Я никогда не обращался къ докторамъ съ тхъ поръ, какъ вышелъ изъ дтскихъ лтъ, и единственный знаменитый докторъ, котораго я знаю, это д-ръ Соутъ, дтскій врачъ, спасшій мн въ ту пору жизнь. Я готовъ пойти къ нему.

— Дтскій врачъ!— Эдита пожала плечами.

— У дтей есть сердце, мозгъ и легкія. Смю думать, что д-ръ Соутъ знаетъ кое-что объ этихъ органахъ и у взрослыхъ.

— Вы завтра же създите къ нему, когда такъ, и если онъ дастъ удовлетворительный отвтъ, ни къ кому больше не обращайтесь. Я бы предпочла новаго доктора-нмца, съ которымъ вс совтуются, а онъ творитъ такія чудеса съ гипнотизмомъ… д-ръ Гейстрауберъ, говорятъ, онъ удивительный человкъ.

— ‘Говорятъ’ — не такой авторитетъ, которому можно довряться. Я предпочитаю обратиться къ д-ру Соуту, который спасъ мн жизнь, когда я былъ ребенкомъ.

— Разв вы были тогда такъ больны?— спросила м-съ Чампіонъ нжно, интересуясь этимъ кризисомъ, хотя онъ происходилъ семнадцать лтъ тому назадъ.

— Да, кажется, я былъ очень опасно боленъ и однако остался въ живыхъ. Когда я стараюсь припомнить свою болзнь, она мн представляется какимъ-то мучительнымъ сномъ, хотя доброе лицо д-ра Соута я помню очень отчетливо. Я былъ боленъ воспаленіемъ легкихъ, но съ разными осложненіями: плевритомъ и еще не знаю чмъ. Кажется, мстный докторъ каждый день придумывалъ новое названіе для моей болзни, пока наконецъ не явился д-ръ Соутъ и не спасъ меня своимъ героическимъ леченіемъ. Да, я поду къ нему завтра, не столько потому, чтобы нуждался въ медицинскомъ совт, сколько затмъ, чтобы повидаться съ старымъ другомъ.

— Създите къ нему, пожалуйста създите,— убждала Эдита,— и разскажите ему все про себя!

— Дорогая Эдита, мн нечего разсказывать. Я не боленъ.

М-съ Грешамъ наигралась досыта и появилась въ гостиной, вмст съ лакеемъ, принесшимъ чай la franaise,— чай, который прогоняетъ заботы и утшаетъ въ горести какъ герцогиню, такъ и простую прачку.

Разговоръ сталъ общимъ или, врне сказать, превратимся въ оживленный монологъ Розы Грешамъ, любившей слушать въ своемъ исполненіи Шопена или Шарвенка, но еще больше музыки наслаждавшейся звуками собственнаго голоса.

М-ръ Чампіонъ появился на минуту посл одиннадцати часовъ, усталый и блдный на видъ посл полуторачасовой игры въ вистъ… а Гиллерсдонъ ушелъ, но не домой. Онъ заглянулъ въ два клуба, главнымъ образомъ потому, что ему хотлось встртиться съ Юстиномъ Джерминомъ, но того не было ни въ ‘Петуніи’, ни въ ‘Полуночник’, и никто изъ лицъ, которыхъ Гиллерсдонъ разспрашивалъ, не видлъ его посл собранія у лэди Фридолинъ.

— Онъ ухалъ на воды куда-то въ Богемію,— сказалъ Ларовъ:— какое-то мстечко съ такимъ названіемъ, какого и не выговоришь. Я думаю, что онъ выдумываетъ каждое лто новое мстечко, а самъ преспокойно живетъ гд-нибудь неподалеку и составляетъ планы новыхъ шарлатанскихъ штукъ на зиму. Никто не увидитъ и не услышитъ о немъ до ноября мсяца, а затмъ онъ будетъ описывать намъ какую-нибудь удивительную лтнюю резиденцію, гд онъ лечился отъ разстроенныхъ нервовъ.

Гиллерсдонъ засидлся въ клуб и выпилъ немного больше шампанскаго, чмъ это понравилось бы его матери или м-съ Чампіонъ, такъ какъ у женщинъ весьма скудныя понятія о вкусахъ мужчинъ,— понятія, не выходящія за предлы дтской.

Онъ пилъ не потому, чтобы любилъ вино, но для веселья, для того, чтобы забыться и разсять раздраженіе, вызванное намеками м-съ Чампіонъ на его плохое здоровье.

— Я въ самомъ дл заболю, если мн вс будутъ внушать, что я боленъ,— говорилъ онъ себ, досадуя на непрошенную заботливость м-съ Чампіонъ.

Рыночныя телги уже направлялись въ Ковентгарденъ, когда онъ вернулся домой, и естественнымъ результатомъ поздняго сиднья и лишне выпитаго шампанскаго была головная боль, которую онъ почувствовалъ, когда проснулся. Онъ позавтракалъ бисквитами съ чашкой зеленаго чая и отправился въ доктору.

Такъ какъ онъ не условился предварительно насчетъ своего визита, то ему пришлось испытать муку ожиданія въ пріемной, гд разстроенная и безтолковая мамаша пыталась развлечь худосочнаго сынка книжкой съ картинками, представляя курьезный контрастъ съ другой модной и разряженной мамашей, которая, повидимому, больше думала объ отсутствующей модистк, нежели о своей анемичной дочк, жалуясь ей слезливымъ тономъ на то, что докторъ заставляетъ ее такъ долго ждать, тогда какъ у нея назначено свиданіе у портнихи и она наврное опоздаетъ.

— Это все твоя вина, Клара,— стонала лэди вполголоса:— надо было теб простудиться. Очень глупо съ твоей стороны! Я уврена, что намъ предпишутъ хать куда-нибудь въ дорогое мстечко въ Швейцарію. Доктора ршительно не входятъ въ положеніе людей.

Въ отвтъ на материнскія стованія двушка только покашливала. Ея истомленное, худое лицо и старенькое платье представляли странный контрастъ съ цвтущимъ и артистически раскрашеннымъ лицомъ матери и ея щегольскимъ костюмомъ. Гиллерсдонъ почувствовалъ облегченіе, когда человкъ во фрак выглянулъ въ дверь и пригласилъ мамашу съ дочкой въ кабинетъ доктора.

Заботливая мамаша понравилась ему больше, и такъ какъ ему было скучно, то онъ завелъ знакомство съ мальчикомъ и помогалъ занимать его картинками, объясняя ему ихъ содержаніе. Наконецъ мамашу съ больнымъ мальчикомъ позвали къ доктору, затмъ много еще другихъ паціентовъ, а Гиллерсдонъ старался убить время за чтеніемъ старыхъ нумеровъ ‘Satarday Review’.

Наконецъ человкъ во фрак позвалъ его, и онъ очутился въ присутствіи д-ра Соута, котораго онъ нашелъ въ просторной комнат съ большимъ окномъ, выходившимъ въ садъ, огороженный стнами, увитыми плющомъ.

Онъ назвалъ себя и напомнилъ про свою дтскую болзнь и про девонширскій приходскій домъ.

— Помню,— отвчалъ докторъ.— Помню и то, что ваша болзнь меня заинтересовала. И матушка ваша — такая прекрасная женщина. Надюсь, что она еще жива?

— Да, слава Богу, и пользуется хорошимъ здоровьемъ.

Онъ сообщилъ д-ру Соуту, что онъ не совсмъ доволенъ своимъ здоровьемъ, хотя и не можетъ назвать себя больнымъ, и пріхалъ посовтоваться съ врачомъ, искусству котораго довряетъ съ дтства.

Докторъ тщательно и долго выстукивалъ и выслушивалъ его. Окончивъ свое изслдованіе, онъ слегка вздохнулъ, что можно было объяснить и усталостью.

— Вы не нашли чего-нибудь худого?— спросилъ паціентъ немного тревожно.

— Настоящаго органическаго разстройства я не замтилъ, но несомннно, что легкія и сердце не очень крпки. Вы вроятно чмъ-нибудь были сильно потрясены въ послднее время.

— Я пережилъ большой сюрпризъ, но скоре пріятный, чмъ непріятный.

— Радъ слышать, но тотъ фактъ, что пріятный сюрпризъ такъ сильно на васъ подйствовалъ, долженъ служить вамъ предостереженіемъ.

— Какимъ образомъ?

— Это показываетъ сильное нервное напряженіе и недостатокъ жизненной энергіи. Говоря откровенно, м-ръ Гиллерсдонъ, вы не очень крпкаго сложенія, но многіе люди вашего сложенія доживаютъ до глубокой старости. Все дло въ томъ, чтобы беречь силы и не расходовать ихъ зря.

Джерардъ подумалъ о ‘Шагреневой Кож’.

— Я только-что получилъ большое состояніе и только начинаю жить, и мн очень печально услышать какъ разъ теперь, что я не крпкаго сложенія.

— Я не могу утшать васъ ложными показаніями, м-ръ Гиллерсдонъ. Вы пришли ко мн за правдой.

— Да, да, я знаю и благодаренъ вамъ за откровенность. Но все-таки, сознайтесь, это тяжело выслушать.

— Еще тяжеле было бы это слышать человку, которому надо работать изъ-за куска хлба. Я радъ, что вы разбогатли. Съ тми рессурсами и средствами, какіе даетъ современная наука, вы должны прожить лтъ восемьдесятъ.

— Да, но съ тмъ условіемъ, чтобы не жить, а прозябать.

Онъ всунулъ деньги въ руку доктора и нервно спросилъ:

— Вы запрещаете мн жениться?

— Нисколько. Я не нахожу въ васъ органическаго порока, я уже вамъ сказалъ. Напротивъ того, я совтую вамъ жениться. Счастливая семейная жизнь будетъ наилучшей обстановкой для человка не очень сильнаго сложенія и крайне нервнаго.

— Благодарю васъ. По крайней мр это утшительно. Прощайте.

IX.

Для тхъ, кто не присужденъ докторами въ строгому режиму водяного леченія и воздержанія, жизнь въ Монтъ-Оріол представляетъ непрерывный праздникъ. Такіе постители, какъ Эдита Чампіонъ, прізжаютъ только затмъ, чтобы веселиться, осматривать живописныя развалины, кататься верхомъ раннимъ утромъ, когда роса на трав еще не обсохла, а по вечерамъ игратъ въ карты или на билліард, или танцовать.

Для м-ра Чампіона пребываніе въ Монтъ-Оріол означало ежедневныя ванны и строгій режимъ, діэту и воздержаніе отъ всякихъ дловыхъ занятій, составлявшихъ соль его жизни, безъ которыхъ она была пуста и безцвтна.

М-ръ Чампіонъ и его жена занимали лучшіе аппартаменти въ отел, а Джерардъ взялъ то, что было затмъ наилучшаго. Имъ достался такимъ образомъ цлый особый флигель и они били отдлены отъ остальной публики. Вмст съ тмъ, казалось, что Джерардъ въ гостяхъ у м-ра и м-съ Чампіонъ, такъ какъ они просили его располагать ихъ салономъ, какъ своимъ собственнымъ, и онъ обдалъ вмст съ ними пять дней изъ семи въ недлю. Онъ привезъ съ собой прислугу: грума и лакея, и подумывалъ уже завести секретаря, хотя бы затмъ только, чтобы писать ежедневно архитектору и подрядчику и торопить ихъ съ окончаніемъ дома.

Ему хотлось поскоре поселиться въ собственномъ дох, поскоре собрать коллекцію картинъ, статуй, книгъ и всякихъ рдкостей, чтобы испытать наслажденіе бросать деньги.

Если, какъ намекалъ д-ръ Соутъ, жизнь его должна быть короче нормальной человческой жизни, то тмъ больше основанія не жалть денегъ и воспользоваться всмъ, что только можетъ дать богатство. Хотя и въ этомъ была опасность. Ему запрещены были вс сильныя волненія. Чтобы продлить жизнь, онъ долженъ жить умренно и не выходить изъ предловъ спокойной семейной жизни.

Ему казалось, что, въ виду этого, онъ не могъ бы ничего лучше придумать, какъ договоръ, заключенный имъ съ Эдитой Чампіонъ. Въ его отношеніяхъ съ нею не было пылкихъ волненій или страстнаго нетерпнія. Онъ любилъ ее и любилъ давно… прежде, быть можетъ, страстне, но вато теперь преданне, какъ онъ уврялъ себя.

Онъ былъ увренъ въ ея любви, а также и въ ея добродтели, такъ какъ на опыт убдился въ ея умньи удерживать любовь въ платоническихъ границахъ. Придетъ пора, и онъ женится на Эдит, а пока онъ грлся на солнышк въ саду гостинницы и спокойно любовался ея удивительнымъ профилемъ.

Такъ протекали дни въ Монтъ-Оріол и ничто не нарушало однообразія роскошной праздности этой жизни,— жизни, въ которой люди говорятъ о книгахъ, но рдко ихъ читаютъ, прикидываются глубоко заинтересованными успхами филантропіи, но сами не двинутся съ кушетки, чтобы спасти человка отъ погибели,— жизни, въ которой сердце и мозгъ дремлютъ и только ухо и главъ непрерывно услаждаются.

Какъ ни пріятенъ былъ такой отдыхъ, но Джерардъ обрадовался, когда ему наступилъ конецъ, и ему можно было вернуться въ Лондонъ и надзирать за архитекторомъ и подрядчикомъ. Октябрь былъ въ исход, когда онъ прибылъ въ свою прежнюю жалкую квартиру около церкви, и на которую его новый лакей смотрлъ съ нескрываемымъ презрніемъ.

Его собственный домъ быстро подвигался къ концу, и онъ похалъ осмотрть его вмст съ м-съ Чампіонъ и ея племянницей. У м-съ Чампіонъ было съ дюжину племянницъ, и она благоволила то къ той, то къ другой, переводя свое участіе съ одной на другую съ такимъ же непостоянствомъ и произвольностью, съ какою мняла перчатки.

Роджеръ Ларозъ и обойщикъ встртили ихъ и повели по всему дому. И тетушка, и племянница всмъ восхищались и все хвалили.

Но м-съ Чампіонъ позволила себ одно замчаніе:

— Устройте побольше уголковъ,— сказала она Ларозу,— хорошенькихъ, старинныхъ уголковъ, знаете, равныхъ закоулочковъ, которые можно отдлать въ мавританскомъ или голландскомъ, или въ старо-англійскомъ вкус, какъ вздумается.

— Дорогая лэди, вы видите комнаты и вы видите углы,— отвчалъ архитекторъ внушительно.— Я не могу измнить формы комнатъ, которыя уже окончены вчерн.

— Какая жалость! Я думала, что вы можете устроить уголки. Комнаты очень красивы… но въ нихъ нтъ уютныхъ уголковъ.

— Я вижу, м-съ Чампіонъ, что вы гоняетесь за фламандскимъ стилемъ, который сталъ удломъ ресторановъ. Видли ли вы дворецъ Риккарди во Флоренціи?

— Да, я его хорошо знаю.

— Не думаю, чтобы вы видли въ немъ уютные уголки или старинные закоулки, хотя вы можете найти ихъ сколько угодно въ ‘Графской гостинниц’.

— Да, кажется, они опошлились,— вздохнула м-съ Чампіонъ:— все опошляется… то-есть все хорошенькое и фантастическое.

Посл этого осмотра, Джерардъ ршилъ, что не поститъ больше своего дома, пока онъ не будетъ оконченъ вполн, и такъ какъ м-съ Чампіонъ и ея мужъ проводили ноябрь въ Брайтон, онъ ухалъ къ своимъ, несказанно обрадовавъ мать и сестру извстіемъ, что пробудетъ съ ними, по крайней мр, мсяцъ.

Онъ нашелъ семью въ восторг отъ удачи, постигшей м-ра Кумберлэнда, переведеннаго изъ сельскаго прихода въ лондонскій. Вознагражденіе было скромное, но приходъ обширный и включалъ одинъ изъ бднйшихъ округовъ громаднаго города,— цлый лабиринтъ узкихъ улицъ и переулковъ, лежащихъ между двумя церквями, св. Анны и св. Джиля.

Въ такомъ точно приход Джонъ Кумберлэндъ желалъ трудиться. Онъ былъ въ душ соціалистъ. Онъ врилъ въ неотъемлимыя права бдныхъ и отвтственность богатыхъ, и усматривалъ въ возростающей роскоши жизни высшихъ классовъ признакъ развращенности нравовъ и упадка.

Въ его новомъ приход св. Лаврентія, въ Уордуръ-Стрит, соединялись вс т элементы жизни, которые глубоко его интересовали. То былъ приходъ смшанныхъ сословій и различныхъ національностей, излюбленный центръ бдняковъ, эмигрантовъ, огидистовъ и феніевъ, карбонаріевъ и марксистовъ. Въ этомъ же приход обитали и интеллигентные британскіе работники, самоучки и самодовольные ремесленники.

Громадныя зданія, построенныя въ разное время и свидтельствовавшія о различныхъ стадіяхъ архитектурнаго и санитарнаго прогресса, бросали длинныя тни на переулки и низенькіе домишки добраго стараго времени. Эти громадныя зданія были образцовыя жилища для рабочихъ, боле или мене удовлетворительныя и во всякомъ случа значительно усовершенствованныя, сравнительно съ окружавшими ихъ вертепами.

Здсь, въ приход св. Лаврентія-мученика, помщался также хорошо извстный клубъ женщинъ, заработывавшихъ свой хлбъ въ пот лица,— всякаго рода швей, фабричныхъ двушекъ различныхъ промышленностей, начиная отъ изготовленія варенья и пикулей въ Сого до набиванія патроновъ въ Грейсъ-Иннъ-Род,— клубъ, бывшій центромъ цивилизаціи, прогресса и всхъ утонченныхъ удовольствій для нсколькихъ сотенъ труженицъ и процвтавшій подъ мастерскимъ управленіемъ леди Джанъ Бленгеймъ,— женщины, посвятившей жизнь добрымъ дламъ.

Джонъ Кумберлэндъ былъ въ восторг отъ мысли, что лэди Джанъ будетъ его руководительницей и союзницей, при этомъ онъ нисколько не унывалъ отъ того, что ему съ молодой женой придется начать брачную жизнь въ округ, который свтскіе люди называютъ ‘невозможнымъ’.

Джерарда забавляло то, какъ мало значенія имло его богатство въ глазахъ сестры, предпочитавшей жизнь съ избранникомъ своего сердца, не чуждую лишеній, среди простонароднаго лондонскаго квартала. Для этой двушки, по уши влюбленной въ энтузіаста и раздлявшей его энтузіазмъ, богатство ршительно не казалось обаятельнымъ.

— Ты слишкомъ добръ,— говорила она брату, когда они остались вдвоемъ и онъ убждалъ ее принять отъ него значительное приданое:— но я не хочу, чтобы у меня былъ капиталъ, потому что боюсь, какъ бы Джэкъ не счелъ этого унизительнымъ для себя. Онъ самъ способенъ содержать семью и я не хочу, чтобы наше состояніе было неравное.

— Но, милая моя, вдь это нелпо!

— Можетъ быть, только, пожалуйста, предоставь мн идти своимъ путемъ. Намъ еще понадобится твоя помощь впослдствіи, чтобы построить школы, или, быть можетъ, перестроитъ церковь. И наврное въ приход много нуждающагося люда и мы обратимся къ теб за помощью. А пока, такъ какъ намъ суждено жить среди бдняковъ, то мы должны быть сами бдны. Мы больше будемъ имъ симпатизировать и лучше понимать ихъ.

Джерардъ не сталъ больше спорить, но ршилъ, что сестра его все-таки получитъ приданое. Она не будетъ бдна, тогда какъ онъ страшно богатъ. А пока онъ былъ доволенъ, что свадьба отложена на годъ, и сестр можно будетъ перехать къ нему въ Лондонъ и занять мсто хозяйки въ его новомъ дом, гд ему было бы скучно одному безъ женскаго общества, пока онъ не женится.

——

Джерардъ провелъ Рождество въ викаріат, частью отъ того, что матери очень хотлось, чтобы онъ провелъ съ нею праздники, частью отъ того, что въ послднихъ письмахъ архитекторъ, подрядчикъ и обойщикъ общали ему окончить домъ къ новому году. Въ предыдущихъ письмахъ было много стованій и извиненій за промедленіе,— извиненій, опиравшихся главнымъ образомъ на климатическія условія, мшавшія вести дло такъ быстро, какъ бы желалось. Морозъ сообщилъ, должно быть, туману, что домъ купленъ новымъ богачомъ и что новый богачъ можетъ подождать. Разв онъ не могъ удовольствоваться пока той берлогой, въ которой жилъ до сихъ поръ?

Но послднее письмо Роджера Лароза было утшительное. Подрядчикъ положительно обязался исчезнуть вмст съ своими людьми утромъ 31-го декабря. Обойщики тоже сойдутъ со сцены, прибивъ послдній гвоздь.

Эдита Чампіонъ взяла на себя трудъ пустить въ ходъ хозяйственную машину. Она наняла превосходную экономку и отличнаго повара, который не прежде согласился принять это мсто, какъ убдившись, что при кухн будетъ три поваренка, а ему предоставляется отдльная гостиная и пользованіе кабріолетомъ для зды на рынокъ.

Она же выбрала буфетчика и выздныхъ лакеевъ и придумала ливрею для послднихъ: темно-зеленую съ чернымъ бархатнымъ воротникомъ, черными бархатными короткими панталонами и черными шолковыми чулками.

‘Это темная ливрея,— писала она,— но пудра оживляетъ ее, и я думаю, что вамъ она понравится. Ваши лакеи всегда будутъ ходить въ черныхъ шолковыхъ чулкахъ, это существенно, и я велла вашей экономк обращать особое вниманіе на пряжки ихъ башмаковъ. Башмаки будутъ заказываться въ Бондъ-Стрит и будутъ стоить тридцать шиллинговъ пара. Простите, что я безпокою васъ этими подробностями, но при вашемъ богатств главнымъ отличіемъ должна быть внимательность къ мелочамъ. Вашъ домъ будетъ просто совершенствомъ. Я вчера осматривала пріемные покои. Потолки расписаны въ стил палаццо Риккарди — пиршество олимпійскихъ боговъ. Кобальтъ преобладаетъ въ костюмахъ богинь, которыя хотя и въ рубенсовскомъ вкус, но приличны. Эффектъ блестящій и вполн гармонируетъ съ обивкой мебели и драпировками. Мн очень хочется, чтобы вы увидли свой домъ поскоре. Я вчера наняла мажоръ-дома — чистую находку для noveau riche. Онъ жилъ пятнадцать лтъ у лорда Гампердона, скоре въ качеств руководителя, философа и друга, нежели слуги. Онъ спасъ Гампердона отъ ужасной женитьба на Долоресъ Друміо, испанской танцовщиц. У него талантъ устроивать всякаго рода пріемы, и съ нимъ и новымъ chef вашъ домъ будетъ идти какъ по маслу’.

О своемъ муж м-съ Чампіонъ писала въ меланхолическомъ тон. Монтъ-Оріоль принесъ ему мало пользы. Онъ не могъ не заниматься безусловно длами и въ долин Оверни. Онъ не отдохнулъ, какъ слдуетъ, и доктора посылаютъ его въ Санъ-Леонардъ до конца зимы.

‘Если онъ подетъ, я поду съ нимъ,— заключила м-съ Чампіонъ тономъ римской матроны.— Я не могу допустить, чтобы удовольствія и мои вкусы мшали мн выполнить мой долгъ. Я бы предпочла Ривьеру, даже Ментону Санъ-Леонарду, который ненавижу, но утшеніемъ будетъ служить то, что я буду недалеко отъ васъ, и надюсь, что ваши палаты не настолько завладютъ вами, чтобы помшать побывать ныншней виной на юг. Кстати, имете ли вы въ виду другія палаты? Напримръ, мсто въ парламент… А нашей партіи нужны приверженцы’.

‘Pas si bte!— подумалъ Джерардъ.— Я не намренъ тратитъ часть моей скудной жизни въ плохо вентилированной, зловонной, душной медвжьей берлог’.

Онъ долженъ былъ ухать въ Лондонъ въ день новаго года вмст съ сестрой и не могъ дождаться этого дня. Несмотря на свою привязанность къ родителямъ, онъ скучалъ въ деревн и кром того его сжигало нетерпніе ребенка, стремящагося облечься въ новое платье.

Въ послдній вечеръ, который Джерардъ провелъ въ приходскомъ дом, мать въ разговор какъ-то спросила его, не сдыхалъ ли онъ чего-нибудь про Эстеръ Давенпортъ.

— Нтъ, я ее не разыскивалъ. Попытка казалась мн совсмъ безполезна, притомъ лицо, которое я видлъ, было скоре соннымъ видніемъ, нежели дйствительностью, однако я знаю, что то было лицо миссъ Давенпортъ.

— Я не понимаю, Джерардъ…

— Нтъ, дорогая,— перебилъ ее сынъ.— Мн придется сказать вамъ, какъ Гамлетъ своему другу: ‘есть много вещей въ неб и на земл, которыхъ мы не понимаемъ’… или которыхъ я по крайней мр не могу объяснить. Прізжайте въ Лондонъ, матушка. Лондонъ будетъ полонъ откровеній для васъ, прожившей полжизни въ сельскомъ приход. Вы услышите о новыхъ наукахъ, новыхъ религіяхъ. Вы найдете, что Будду ставятъ рядомъ съ Христомъ. Вы увидите людей, не врящихъ четыремъ евангелистамъ и врящихъ ‘матеріализаціи’. Вы найдете образованныхъ людей, пренебрегающихъ Диккенсомъ и свысока относящихся къ Теккерею и превозносящихъ послдняго по счету моднаго молодого человка, написавшаго модную повсть въ три или четыре страницы въ модномъ журнал. Старый порядокъ постоянно мняется. Лондонъ вчно новъ, вчно юнъ. Вы почувствуете себя въ немъ на двадцать лтъ моложе.

— Почувствую себя моложе подъ закопченнымъ небомъ, Джерардъ! Среди толпы и въ шум! Врядъ-ли. Мн пріятно будетъ погостить у тебя, мой милый, но я предпочитаю сонный старый приходъ лучшему изъ дворцовъ въ Паркъ-Лэн или въ Гросвеноръ сквер.

Джерардъ не пытался оспаривать такія отсталыя понятія. Самъ онъ на другое утро съ раннимъ поздомъ отправился въ Лондонъ и вмст съ Лиліаной сидлъ уже посл полудня за чайнымъ столомъ.

Они осмотрли вс комнаты и приготовились къ пріему м-ра Кумберлэнда и м-съ Чампіонъ, которые должны были пріхать отобдать за-просто въ восемь часовъ.

Обдъ былъ превосходный и могъ удовлетворить самый прихотливый вкусъ, сервировка тоже. Слуги старались изо всей мочи угодить новому господину. Суфле изъ устрицъ понравилось бы даже Лукуллу, но друзья м-ра Гиллерсдона мало обращали вниманія на кушанья, занятые разговоромъ объ интересовавшихъ ихъ предметахъ.

Эдита Чампіонъ предлагала Лиліан познакомить ее со всми лучшими магазинами и модистками въ т немногіе дни, какіе она проведетъ въ Лондон, прежде чмъ ухать въ Санъ-Леонардъ съ больнымъ мужемъ.

— Я хочу сводить васъ къ madame St.-Evremonde, чтобы заказать ваши платья. Это — единственная женщина въ Лондон, которая знаетъ, гд талія начинается и кончается… извините, что я говорю о тряпкахъ, м-ръ Кумберлэндъ, мы бы должны бни отложить этотъ разговоръ до посл-обда, но для меня такое искушеніе открыть вс тайны туалета неофиту. Я бы хотла также свозить васъ къ моему башмачнику, потому что съ нимъ не легко ладить, и если вы ему не понравитесь, то онъ даже не станетъ снимать мрки съ вашей ноги.

— Если такова манера у лондонскихъ башмачниковъ, то я бы лучше покупалъ готовую обувь,— замтилъ угрюмо Кумберлэндъ.

— Неужели есть готовая обувь?— спросила невинно м-съ Чампіонъ.— Какъ ужасно! Я знаю людей, покупающихъ готовыя перчатки, но готовые башмаки — это должно быть что-нибудь ужасное. Они не могутъ подходить ко всякой ног.

— Ихъ главное достоинство въ томъ, что они годна на всякую ногу, все дло въ величин.

— О! если нисколько не интересоваться фасономъ или стилемъ, или тмъ, есть подъемъ въ башмак или нтъ, то, конечно, можно носить готовые башмаки,— сказала м-съ Чампіонъ философическимъ тономъ.— Но кто любитъ хорошо одваться, тотъ долженъ главнымъ образомъ заботиться о фасон. Я согласилась бы всю жизнь носить ситцевыя платья, лишь бы они были сшиты Гудферномъ или Феликсомъ.

— Я боюсь, что ваша портниха будетъ для меня слишкомъ модна и слишкомъ дорога, м-съ Чампіонъ,— отвчала спокойно Лиліана.

— Слишкомъ модна, слишкомъ дорога… для сестры м-ра Гиллерсдона! Помилуйте, да вс будутъ ждать, что вы будете одты какъ принцесса Уэльская. Вашъ туалетъ будетъ разбираться при томъ яркомъ свт, какой озаряетъ милліонера. Вы должны одваться сообразно этому дому.

— Я вовсе не желаю одваться такъ, какъ несвойственно дочери деревенскаго клерджимена.

— Или нареченной невст лондонскаго клерджимена,— сказалъ Джонъ Кумберлэндъ, бросая нжный взглядъ изъ-подъ густо нависшихъ бровей на хорошенькое, молодое личико. Въ этомъ взгляд заключался цлый міръ любви.

— Пусть она одвается просто или нарядно, какъ ей вздумается,— сказалъ Джерардъ весело, обращаясь къ м-съ Чампіонъ: — но если madame St.-Evremonde лучшая портниха въ Лондон, то пусть она отправится къ madame de St.-Evremonde. Пока ты находишься въ этомъ дом, Лиліана, ты должна ради меня быть элегантной, но когда ты эмигрируешь въ Греческую улицу, то можешь надть хоть квакерскій чепецъ или костюмъ сестры милосердія.

— Греческая улица!— вскричала м-съ Чампіонъ самымъ дтскимъ тономъ:— гд это Греческая улица?

Скучное начало года до открытія парламента и постепеннаго пробужденія Лондона пролетло какъ сонъ. Наслажденіе жить въ дом, созданномъ имъ самимъ, и новизна ощущенія бросать деньги занимали и радовали Джерарда, между тмъ какъ Лиліана длила себя между двумя поглощавшими ее обязанностями. Съ одной стороны у нея былъ братъ, котораго она нжно любила, и вся суета и праздность свтской жизни, съ другой стороны — ея будущій мужъ, уже занявшій мсто викарія въ церкви св. Лаврентія и требовавшій ея совта и содйствія во всхъ приходскихъ длахъ.

— Я хочу, чтобы мой приходъ былъ также и твоимъ, Лиліана,— говорилъ онъ.— Я хочу, чтобы твой умъ и твоя рука чувствовались во всхъ длахъ, какъ малыхъ, такъ и большихъ.

Такимъ образомъ Лиліана одинъ день сновала по самымъ грязнымъ улицамъ западнаго центральнаго Лондона, совщаясь о ночномъ убжищ для женщинъ и дтей, а на другой день хала съ братомъ въ Христи и высказывала свое мнніе о картин Рафаэля или Рейнольдса.

Джерардъ не переставалъ предлагать деньги и съ охотой платилъ бы изъ своего кармана по всмъ расходамъ св. Лаврентія, но Джэкъ Кумберлэндъ ограничивалъ его щедрость своимъ вліяніемъ и принималъ лишь незначительныя благодянія: сто фунтовъ для новаго пріюта, сто фунтовъ для ремесленнаго института и по пятидесяти фунтовъ для общества и убжищъ раскаявшихся Магдалинъ, двсти фунтовъ для школъ, въ общемъ всего пятьсотъ фунтовъ.

— По моему, нелпо, чтобы вы нуждались хоть сколько-нибудь въ деньгахъ, когда у меня ихъ такъ много!— укорялъ Джерардъ, размахивая чековой книжкой.

— Вы поможете намъ боле широко впослдствіи, годика черезъ два-три, когда привыкнете къ своему богатству и пріобртете сознаніе размровъ. А теперь вы похожи на ребенка, которому подарили ящикъ съ игрушками и который раздаетъ ихъ товарищамъ, воображая, что ящикъ неистощимъ,— говорилъ Кунберлэндъ, улыбаясь надъ его рвеніемъ.— А нова съ насъ довольно и пяти сотъ фунтовъ. Я никогда и не мечталъ о такой большой сумм.

— Мн кажется, что онъ хочетъ удерживать свой приходъ въ бдности,— замтилъ позже Джерардъ сестр въ интимной бесд.

— Онъ не хочетъ тебя эксплуатировать и боится развратить своихъ прихожанъ слишкомъ щедрыми подаяніями.

——

Гиллерсдонъ-Гаузъ произвелъ въ обществ фуроръ. Общество льнуло къ милліонеру, какъ мухи къ меду.

Уваженіе къ богатству — одинъ изъ главныхъ пунктовъ соціальной этики. Мы вс любимъ вертться около денегъ, въ роскоши и богатств есть что-то обольщающее, чему противиться можетъ только Сократъ, да и Сократъ даже ходилъ на пиры богачей и мнялъ свое простое платье на боле нарядное, отправляясь въ гости къ богатымъ людямъ. Общество, которое всегда благоволило въ Джерарду Гиллерсдону, любопытствовало узнать, какъ-то онъ распорядится съ своимъ богатствомъ. Т люди, которые завидовали ему, предсказывали, что онъ разорится черезъ годъ или два, и при этомъ у каждаго была своя теорія насчетъ того, какъ ему слдовало тратить деньги.

— Вы должны давать обды и рауты,— говорилъ Ларозъ:— къ чему имть красивый домъ, если вы схоронитесь въ немъ за-живо! Лучше ужъ было бы въ такомъ случа выстроить себ мавзолей… Кстати, эта идея вовсе не дурна. Если какой-нибудь добрый старикъ завщаетъ мн нсколько милліоновъ, я выстрою себ пирамиду, какъ Хеопсъ, и буду жить въ ней, пока не наступитъ время меня бальзамировать, и въ этой пирамид буду принимать лишь немногихъ избранныхъ и угощать ихъ тонкими обдами. Да, мой милый Джерардъ, вы должны давать завтраки, полдники, обды, музыкальные вечера. Въ неб написано, что вы будете источникомъ веселія для общества въ текущемъ сезон. Я надюсь, что вамъ нравится мысль быть общественнымъ центромъ, м-съ Гиллерсдонъ?— обратился Роджеръ къ Лиліан съ вкрадчивой улыбкой.

— Это немножко страшно,— отвчала весело Лиліана:— но я хочу, чтобы Джерардъ былъ счастливъ и доволенъ, и м-ръ Кумберлэндъ поможетъ намъ занимать гостей. Онъ былъ страшно популяренъ въ Девоншир.

— Дорогая лэди, Девонширъ — не Лондонъ… но, конечно, м-ръ Кумберлэндъ очень привлекательный человкъ, и я слышу, что кое-кто уже здитъ въ церковь св. Лаврентія слушать его проповди.

— Кое-кто!— вскричала Лиліана:— помилуйте, церковь каждое воскресенье бываетъ биткомъ набата.

— Ахъ! Но я имю въ виду такихъ господъ, какъ лордъ Вордсвортъ или м-ръ Леметръ, актеръ, или лэди Гіацинтъ Польтней… господъ, о которыхъ стоитъ упоминать. Если эти здятъ слушать м-ра Кумберлэнда, то, конечно, онъ будетъ кладомъ для нашихъ собраній. Но, другъ Джерардъ,— продолжалъ Роджеръ торжественно:— главный пунктъ, это — да. Люди будутъ прізжать къ вамъ сть. Кормите ихъ. Само собою разумется, у васъ будетъ обиліе цвтовъ. М-съ Смитъ — знаете, извстная м-съ Смитъ — будетъ убирать цвтами ваши комнаты и обденный столъ. Общество любитъ, чтобы глазъ отдыхалъ на красивой сервировк. Но все-таки это второстепенное. Замороженная спаржа, перепела и всякіе деликатессы — вотъ существенное.

— И въ благодарность за мое гостепріимство мой домъ станутъ звать рестораномъ Гиллерсдонъ или кафе Джерардъ. Люди будутъ пить, сть и смяться… на мой счетъ.

— Нтъ, дорогой другъ, надъ вами не будутъ смяться. Вдь вы не пришелецъ, не иностранецъ, не чужой человкъ, а свой, все тотъ же добрый малый Джерардъ Гиллерсдонъ, плюсъ два милліона.

Гиллерсдонъ не нуждался особенно въ этихъ увреніяхъ. Хотя онъ и прикидывался порою мизантропомъ и разыгрывалъ изъ себя Тимона Аинскаго, но по существу былъ дйствительно добрый малый и общительный человкъ. Его полдники скоро стали извстны какъ нчто совершенное,— совершенное и по выбору гостей, и по menu, такому же изысканному, какъ и само общество.

Успхъ полдниковъ побудилъ м-ра Гиллерсдона открыть серію воскресныхъ завтраковъ, на которые приглашались только свободомыслящіе люди, не считавшіе для себя обязательною утреннюю службу англиканской церкви,— завтраки, одна мысль о которыхъ заставляла Лиліану содрогаться, когда она проходила мимо столовой, чтобы ссть въ экипажъ, долженствовавшій отвезти ее въ спасательную гавань, гд плъ обученный самимъ Джэкомъ Кумберлэндомъ хоръ рабочихъ, а Джэкъ читалъ проповдь.

Въ то время какъ Лиліана хала по Пиккадилли при колокольномъ звон въ различныхъ церквахъ и мимо толпы народа, идущей въ церковь, гости м-ра Гиллерсдона одинъ за другимъ сходились къ завтраку, единственнымъ недостаткомъ котораго, по мннію Роджера Лароза, было то, что посл него полдникъ становился невозможнымъ.

Въ числ гостей находился однажды нкто м-ръ Рубинъ Гамбайръ, молодой романистъ, находившій наслажденіе въ томъ, чтобы шокировать ходячія мннія насчетъ литературы. Книги его были, разумется, популярны, какъ бываетъ популяренъ нервный всадникъ на упрямой лошади, и люди больше удивлялись тону, что онъ способенъ сдлать, нежели тому, что онъ сдлалъ. Ои былъ живой и эксцентрическій человкъ и любимецъ Гиллерсдона и его кружка.

— Я привезъ съ собой моего хорошаго пріятеля, который говоритъ, что достаточно знакомъ съ вами, чтобы пріхать безъ приглашенія,— сказалъ Гамбайръ, входя въ зимній садъ безъ доклада изъ сосдней гостиной, куда его ввелъ со всми обидными церемоніями лакей.

Тихій вкрадчивый смхъ послышался по ту сторону поіуприподнятой портьеры,— смхъ, который Джерардъ тотчасъ же узналъ.

— Вашъ пріятель — м-ръ Джерминъ?— быстро замтилъ онъ.

— Да, какъ вы угадали?

— Я услышалъ его смхъ, никто другой на земл такъ не смется.

— Но вы думаете, что въ подземномъ мір есть существа, которыя такъ смются,— многозначительно проговорилъ Гамбайръ, указывая пальцемъ въ полъ:— странный смхъ, не правда ли? но очень веселый — точно онъ смется надъ человчествомъ и знаетъ вс пружины, управляющія этимъ міромъ, и то, когда они лопнутъ.

Голова Джермина показалась подъ портьерой изъ старинной парчи, матеріаломъ для которой послужило церковное облаченіе — богатая добыча ограбленной средневковой ризницы. Курьезно выдлялось лицо Джермина на пурпуровомъ съ золотомъ фон, съ его рзкими чертами, яркими красками, высокимъ узкимъ лбомъ странной формы, сжатымъ въ вискахъ, острымъ носомъ, свтлыми срыми глазами и улыбающимся ртомъ, обнаруживавшимъ правильные блые зубы.

Онъ простоялъ съ секунду или дв, придерживая портьеру рукой, и затмъ со смхомъ вошелъ въ садъ и пожалъ руку хозяину.

— Удивлены моихъ появленіемъ, Гиллерсдонъ?

— Нтъ, я былъ удивленъ тмъ, что не вижу васъ. А теперь отвчайте мн на одинъ вопросъ. Гд находятся, чортъ возьми, т комнаты, гд вы угощали меня ужиномъ посл праздника лэди Фридолинъ?

— Какъ? вы меня тамъ разыскивали?

— Разыскивалъ! Да, какъ иголку. Я увренъ, что ни одинъ сыщикъ въ Лондон не нашелъ бы вашей квартиры.

— Да, еслибы не зналъ дороги. Я никому не сообщаю своего адреса, но отъ времени до времени привожу къ себ ужинать кого-нибудь изъ пріятелей. Но люди такъ заняты сами собой, что обыкновенно не обращаютъ вниманія на дорогу, по которой идутъ.

Другой гость вошелъ въ зимній садъ, а Гиллерсдонъ отправился въ гостиную встрчать остальное общество, которое было теперь въ полномъ сбор.

Появленіе Джермина всхъ заинтересовало. Многихъ интриговало искусство оракула, хотя они и притворялись, что небрежно относятся къ нему. Онъ многимъ изъ нихъ очень врно предсказывалъ перемны и событія въ жизни или угадалъ прошлое. Какая сила помогала ему въ этомъ? Онъ называлъ ее проницательностью, но это слово, неопредленное, хотя и понятное, не объясняло дара, до сихъ поръ бывшаго удломъ фокусниковъ и шарлатановъ, и въ которомъ никогда еще не упражнялся безвозмездно человкъ, принятый въ обществ. Какъ ни были велики или малы средства м-ра Джермина, но онъ не заработывалъ денегъ посредствомъ своего таинственнаго дара.

Онъ собрался уходить, вмст со всми другими гостями, въ часъ пополудни, но хозяинъ задержалъ его.

— Мн хочется побесдовать съ вами,— сказалъ Джерардъ:— мы не видлись посл того, какъ въ моей судьб произошла такая перемна.

— Врно,— отвчалъ Джерминъ небрежно:— но вдь я предсказалъ эту перемну, не правда ли?

— Вы намекали на возможность перемны… и напомнили мн про сцену, происходившую на желзной дорог въ Ницц.

— Счастливецъ! Половина молодыхъ людей въ Лондон зеленютъ отъ зависти, когда говорятъ о вашемъ счастіи. Минутная опасность… и цлая жизнь, утопающая въ роскоши и безграничномъ богатств.

— Безграничнаго богатства не бываетъ, разв только въ Америк,— отвчалъ Джерардъ.— Эту фразу можно употребить только говоря о человк, владющемъ серебряными рудниками. Мой доходъ ограниченъ, и…

— Ограниченъ!— перебилъ его Джерминъ:— въ самомъ дл, очень ограниченный доходъ! Восемьдесятъ или девяносто тысячъ въ годъ, если не вс сто? Мн кажется, я бы на вашемъ мст сталъ экономничать, а не то, чего добраго, попадешь въ рабочій домъ. Владя двумя милліонами, теряешь понятіе о размрахъ.

— Денегъ, конечно, довольно на то, чтобы прожить съ толкомъ. Какъ вамъ нравится мой домъ?

— Я нахожу его совершенствомъ. Вы съумли быть оригинальнымъ. Это главное.

— Пойдемте, я вамъ покажу мою берлогу,— сказалъ Джерардъ.

Онъ провелъ его въ нижній этажъ, отворилъ дверь и ввелъ Джермина въ покой съ аркой, которая вела въ друіую комнату. Об представляли точную копію тхъ покоевъ, въ которыхъ Джерарду привидлась Эстеръ Давенпортъ. Цвта, форма, матеріалъ — все было тщательно воспроизведено, такъ какъ воспоминаніе объ этой ночи и ея обстановки сохранилось живе, чмъ что-либо изъ прошедшей жизни въ ум Джерарда.

Т же драпировки изъ темнаго бархата, зеленыя на свт и черныя въ тни, тотъ же восточный коверъ, богатыхъ, но темныхъ оттнковъ, т же или почти т же итальянскія картины: Іуда Тиціана, лсная нимфа Гвидо, та же изящная рзная конторка и старинные дубовые шкафы.

— Мои комнаты! Вотъ это удивительно!— вскричалъ Джерминъ.— Какой же вы зоркій наблюдатель повседневной жизни! У васъ все, все есть… кром меня.

— Чернаго мраморнаго бюста? Да, его недостаетъ, но я намренъ и его пріобрсти.

— Ну что-жъ, любезный Гиллерсдонъ, подражаніе — это самая искренняя лесть, и я чувствую себя безконечно польщеннымъ.

— Прихоть… фантазія, занявшая меня на минуту… и больше ничего. Т полуночные часы, которые я провелъ въ вашихъ комнатахъ, были поворотнымъ пунктомъ въ моей жизни. Я ршилъ застрлиться въ ту же ночь. Пистолетъ лежалъ заряженный въ футляр. Я все обдумалъ и твердо ршился. Богу извстно, какъ это вы угадали мою тайну.

— Дорогой другъ, вашъ умъ погрязъ въ мысли о самоубійств, и мысль о немъ была такъ ясно написана на вашемъ лиц, что всякій зоркій наблюдатель прочиталъ бы ее. Я увидлъ въ немъ отчаяніе, безнадежность и мракъ, которые могли означать одно только: самоистребленіе.

— А пока я сидлъ въ опер, прислушиваясь къ гибели Донъ-Жуана, вковчнаго типа мота и развратника, въ то время какъ я сидлъ въ вашей квартир, письмо законовда лежало на моемъ стол, въ нсколькихъ дюймахъ разстоянія отъ пистолетнаго ящика… письмо, извщавшее о доставшихся мн милліонахъ. Эта ночь была точно кошмаръ… и лишь много дней спустя могъ я стряхнуть ощущеніе кошмара и уразумть свое счастіе.

— Счастіе въ вид отместки,— сказалъ засмявшись Джерминъ.— Вамъ повезло не въ одномъ только отношеніи… вы счастливы въ деньгахъ, счастливы и въ любви… и въ скоромъ освобожденіи любимой женщины.

— Я не совсмъ васъ понимаю,— холодно отвтилъ Джерардъ, сердясь на этотъ намекъ даже со стороны человка, который по профессіи долженъ былъ все знать.

— Не сердитесь на меня за то, что я затрогиваю всмъ извстный секретъ. Ни для кого не тайна ваше поклоненіе одному блестящему свтилу и вс будутъ рады за васъ, когда достойный маклеръ отправится на покой. Жизнь для него, бдняги, теперь представляетъ мало удовольствія. Я видлъ съ мсяцъ тому назадъ, какъ его везли въ купальномъ кресл въ Санъ-Леонард, онъ представлялъ изъ себя развалину человка, а теперь, говорятъ, его послали въ Фингли,— это уже начало конца.

Джерардъ молча курилъ папиросу. Разговоръ очевидно былъ ему не по душ.

Начало конца? Да, можетъ быть, что и конецъ близокъ, а если такъ, то чего ему лучше желать, какъ не жениться на женщин, которую онъ такъ страстно желалъ себ въ жены четыре года тому назадъ? умную, прелестную женщину, которой восхищался весь городъ, и которая сама была такъ богата, что не могла гоняться за его богатствомъ, выходя за него замужъ. Она была такъ же хороша, какъ и прежде, вс безпрестанно твердили ему, что м-съ Чампіонъ — самая красивая женщина въ Лондон.

— Я хочу васъ спросить еще объ одномъ,— продолжалъ Дкерардъ:— что, я былъ совсмъ помшанный въ ту ночь или дйствительно видлъ двушку за швейной машиной?

— Вы совсмъ не были помшаны. Вашъ разговоръ былъ и разуменъ, и логиченъ. Очень возможно, что вамъ что-нибудь привидлось.

— Благодаря какому-нибудь вашему фокусу, безъ сомннія? Какъ вы этого достигли?

— Еслибы я былъ дйствительно шарлатанъ, то неужели вы думаете, что я бы открылъ вамъ секреты моего ремесла? Но что, если я только пожелалъ, чтобы вамъ пригрезилось самое миловидное личико, какое вы только видли въ жизни? Не будетъ это для васъ служить достаточнымъ объясненіемъ?

— Не знаю, лицо это я, безъ сомннія, уже видлъ раньше, но не могъ сразу припомнить, чье оно, безъ посторонней помощи, а потому надо полагать, что оно совсмъ изгладилось изъ моего ума и врядъ-ли могло быть оживлено вами.

— Вы не принимаете въ разсчетъ то внутреннее ego, которое скрывается подъ наслоеніями, создаваемыми вншней жизнью, ту скрытую природу человка, въ которой таятся грезы и думы цлыми годами и затмъ вдругъ всплываютъ на верхъ отъ толчка, произведеннаго родственнымъ умомъ,— то таинственное существо, которое дремлетъ въ насъ съ момента возмужалости и просыпается лишь отъ призыва любви и которое заключается въ корн той другой тайны, какую мы зовемъ любовью по первому взгляду,— любовью страстной, всепоглощающей, могучей какъ смерть я рожденной въ одинъ мигъ.

— Истинная любовь всегда рождается при первомъ взгляд,— отвчалъ Джерардъ.

И тугъ вспомнилъ, какой избитой тропой прошла его любовь къ Эдит Чампіонъ, какъ онъ встрчался съ нею на обдахъ, на партіяхъ въ теннисъ, въ крокетъ, и танцовалъ съ нею три вечера въ недлю, выслушивая похвалы ея красот отъ мужчинъ и женщинъ. Нтъ, въ этой любви не было ничего романическаго и чудеснаго, никакого таинственнаго пламени, вспыхивающаго внезапно и охватывающаго всего человка. Онъ любилъ, какъ любятъ мужчины и женщины такъ называемаго хорошаго общества: разсудительно, безъ всякихъ безумныхъ порывовъ и съ соблюденіемъ всхъ условныхъ приличій.

Онъ много думалъ объ Эдит Чампіонъ уже посл того, какъ ушелъ Джерминъ, и въ первый разъ съ тхъ поръ, какъ онъ торжественно связалъ себя съ нею словомъ, тнь сомннія мелькнула у него въ ум.

XI.

Пріздъ м-съ Гиллерсдонъ въ Лондонъ въ сыну все откладывался по разнымъ причинамъ до конца апрля. Но въ конц этого мсяца, и какъ разъ когда наступила хорошая погода, она появилась на сцен, свжая и улыбающаяся, какъ весенняя лужайка, озаренная утреннимъ солнцемъ, и въ сопровожденіи ректора, который пріхалъ провести три дня въ город, прежде нежели отправиться гостить къ стариннымъ знакомымъ и прочитать нсколько проповдей съ филантропической цлью въ Струд и въ Бат, на возвратномъ пути домой.

Мамаша восхищалась обстановкой сына и хорошенькими комнатами, которыя занимала Лиліана.

Ректоръ все время, проведенное въ Лондон, посвящалъ посщенію картинныхъ галерей, концертовъ, парка и общества, за исключеніемъ краткихъ минутъ, удленныхъ осмотру церкви м-ра Кумберлэнда, его приходскаго дома и школъ.

Но когда м-ръ Гиллерсдонъ ухалъ въ свой объздъ по знакомымъ, Лиліана вполн завладла матерью и большую часть времени об проводили въ сосдств Сого, предпочитая простыя яства, приготовляемыя кухаркой Джэка Кумберлэнда, изысканнымъ кушаньямъ, измышляемымъ chef’омъ Гиллерсдонъ-Гауза.

Несмотря на блестящую остановку сына, простодушная м-съ Гиллерсдонъ, умъ которой созрлъ въ долгіе годы деревенской спокойной жизни и которая пріучилась трезво глядть на жизнь, созерцая картины людскихъ страданій,— чувствовала какое-то глухое недовріе въ окружающей его роскоши. Перемна была слишкомъ внезапна и велика. Безсознательно въ ней откликнулись предчувствія Солона, когда Крезъ щеголялъ передъ нимъ своимъ великолпіемъ.

Она глядла на сына сіяющаго, оживленнаго, ведущаго бесду за столомъ, гд собраны были различныя знаменитости, выдающіеся люди и красивыя женщины, и румянецъ на его щекахъ казался ей лихорадочнымъ, а блескъ въ глазахъ болзненнымъ и неестественнымъ.

Она спросила его, посл одного изъ такихъ обдовъ, съ глубокой тревогой:

— Не слишкомъ ли ты насилуешь себя, Джерардъ? ты соживаешь свчку съ двухъ концовъ.

— Милая мама, свчи существуютъ на то, чтобы ихъ жечь. Еслибы пришлось выбирать между тмъ, чтобы быть пламенемъ или сальной свчкой, я бы выбралъ пламя, хотя, конечно, сальная свчка, которую не зажигаютъ, проживетъ дольше. Мн кажется, вы находите, что мы здсь ведемъ жизнь prestissimo въ сравненіи съ вашимъ девонширскимъ andante. Но человкъ, свободный отъ финансовыхъ заботъ, можетъ позволить себ повеселиться. Я гораздо больше расходовалъ силъ, когда терзался мыслью о неуплаченномъ счет моего портного или о надутомъ лиц квартирнаго хозяина, которому задолжалъ за нсколько семестровъ.

— Но теперь у тебя должны быть финансовыя заботы иного рода,— отвчала мать серьезнымъ мягкимъ голосомъ.— Ты располагаешь огромнымъ состояніемъ, а это налагаетъ извстныя обязанности.

— Что-жъ, я исполняю обязанности гостепріимнаго хозяина, этого вы не можете отрицать. Какъ вамъ понравилось chaudfroid изъ перепеловъ? Немного банальное блюдо, боюсь. Вс его подаютъ въ этотъ сезонъ, лондонское menu становится монотонно, какъ menu израильтянъ въ пустын. Однако, souffl изъ омара было заморожено въ совершенств.

— Ну, я не стану говорить серьезно съ тобой сегодня вечеромъ, ты только посмешься надъ моими старомодными идеями. Но я воспиталась въ мысли, что богатые обязаны заботиться о бдныхъ.

— Вы были воспитаны идеальнымъ сквайромъ и его женой. Да, я помню ддушку, онъ каждый сикспенсь, сбереженный на хлб и сыр, какимъ питался, употреблялъ на постройку коттеджей для своихъ рабочихъ и на улучшеніе дренажныхъ трубъ въ старомодныхъ жилищахъ,— и въ награду за это считался тираномъ-землевладльцемъ, а бабушка шлепала по грязи и заходила въ вонючія хижины, перевязывала раны и читала больнымъ и слпымъ,— и ее обыкновенно называли властолюбивой женщиной, которая любитъ всюду совать свой носъ. Что-жъ, мама, такую, что-ли, жизнь вы хотли бы, чтобы я велъ?

— Нтъ, милый, то было милосердіе въ малыхъ размрахъ и при затруднительныхъ обстоятельствахъ. Ты можешь дйствовать en grand.

— Только укажите мн, что длать, и я съ удовольствіемъ это сдлаю. Вотъ, напримръ, Джэкъ Кумберлэндъ знаетъ, что избытокъ моихъ доходовъ къ его услугамъ, но онъ слишкомъ гордъ, чтобы принимать помощь иначе, какъ самую незначительную. Прикажете выстроить ему церковь или богадельню, такую большую, чтобы въ ней помстились вс престарлые нищіе его прихода? Я готовъ дать и сдлать что угодно. Еслибы у меня было какое-нибудь сокровище, особенно дорогое моему сердцу, я готовъ былъ бы отказаться отъ него, какъ Поликратъ, который бросилъ свое кольцо въ море.

— Ахъ, дорогой, я знаю, что сердце у тебя добрйшее,— сказала мать, придвигаясь ближе къ кушетк, на которой лежалъ сынъ, прислонивъ голову къ подушкамъ и съ блднымъ лицомъ посл вчерашняго оживленнаго, но утомительнаго вечера.— Но мн грустно думать, что жизнь, которая могла бы быть такой счастливой и такой полезной, лишена одной драгоцнной вещи.

— Чего же это, мама?

— Религіозныхъ убжденій. Сестра твоя сказала мн, что ты никогда больше не ходишь въ церковь, что Христосъ пересталъ быть твоимъ Господомъ и Руководителемъ, что ты и твои друзья называютъ Божественнаго Искупителя деревенскимъ философомъ, опередившимъ свой вкъ и безсознательно воспроизведшимъ идеи Платона и нравственность Будды. Ты былъ когда-то такимъ врующимъ и религіознымъ человкомъ, Джерардъ, въ т дни, когда прізжалъ домой изъ Итона, и когда мы вмст ходили въ церковь и вели такія оживленныя духовныя бесды въ рощ на прогулк, между полдникомъ и вечерней.

— Ахъ, мама, то были дни, когда жизнь, была картиной, а не проблемой, дни, когда я еще не начиналъ мыслить. Я полагаю, что опять стану религіозенъ, когда состарюсь и перестану мыслить.

XII.

Самымъ энергическимъ помощникомъ въ реформахъ новаго прихода, доставшагося м-ру Кумберлэнду, была лэди Дженъ Бленгеймъ, которая сама много лтъ уже трудилась въ этомъ приход и стояла во глав клуба и убжища для рабочихъ женщинъ, расположеннаго почти-что подъ снью старинной церкви св. Лаврентія.

Леди Дженъ видла много ректоровъ и викаріевъ, смнявшихъ другъ друга. Она видла добрыхъ и врныхъ пастырей, видла и такихъ, которые совсмъ не умли взяться за пастырскій посохъ, и сразу узнала достойнаго человка въ новомъ пастор. Она съ сочувствіемъ отнеслась ко всмъ задуманнымъ имъ улучшеніямъ и протянула дружескую руку его нареченной невст, между тмъ какъ викарій съ своей стороны съ жаромъ раздлялъ вс увлеченія лэди Бленгеймъ и охотно примнялъ свой музыкальный талантъ на вечерахъ, которые лэди Бленгеймъ устроивала въ клуб.

Имть во глав прихода человка умнаго и съ красивымъ баритономъ, и вдобавокъ съ большимъ репертуаромъ арій изъ ораторій и оперъ — на такое счастіе она никогда и не разсчитывала, а потому новый викарій могъ неограниченно пользоваться ея дружескими совтами. Она была привычнымъ постителемъ самыхъ отчаянныхъ трущобъ и подваловъ, и самыхъ жалкихъ чердаковъ въ околодк, и могла многое сообщить ему о нуждающихся жителяхъ его прихода.

Чтобы сдлать удовольствіе сестр и ея жениху, Джерардъ выказывалъ участіе къ клубу лэди Дженъ и отказался даже отъ приглашенія въ одинъ изъ самыхъ знатныхъ домовъ Лондона, гд гостепріимство возведено было на степень тонкаго искусства, и гд министръ — такая же обычная вещь за обдомъ, какъ земляника въ іюл,— чтобы пообдать отварной рыбой и жареной бараниной въ столовой Джака Кумберлэнда вчетверомъ съ нимъ, и сестрой и леди Дженъ.

Мать его ухала обратно въ Девонширъ, наглядвшись до сыта на все, что только стоило видть въ Лондон, и обремененная подарками сына милліонера, всми дорогими бездлушками и новйшими изобртеніями для комфорта или украшенія гостиныхъ и будуаровъ, еще невиданными и неслыханными въ магазинахъ Эксетера.

Онъ безъ огорченія отказался отъ обда въ герцогскомъ дом, хотя списокъ гостей сіялъ именами высочествъ. Еще прежде чмъ разбогатть, Гиллерсдонъ хорошо былъ знакомъ со всмъ, что Лондонъ можетъ дать по части удовольствій и развлеченій.

Теперь онъ стоялъ на высшей ступеньк той лстницы, которая ведетъ въ трону, но дворецъ былъ все тотъ же дворецъ, освщеніе, музыка, цвты, красивыя женщины были все т же, на которыхъ онъ глядлъ много сезоновъ подъ рядъ, когда былъ еще ничмъ.

Ему бы хотлось увидть новый свтъ, хотлось бы, чтобы двери раскрылись передъ нимъ въ такую страну, гд бы все для него было незнакомо. Будь онъ способенъ пройти безъ усталости боле шести миль, онъ бы отправился въ центральную Африку. Онъ серьезно подумывалъ о путешествіи въ Японію, на островъ Цейлонъ или даже въ Бирманію… но въ то время, какъ душа его вздыхала по невиданнымъ странамъ, тло льнуло въ Майферу и цивилизаціи… къ великой столиц, гд для человка, поющаго претензію на ‘франтовство’, существуетъ только одинъ шляпный фабрикантъ, одинъ сапожникъ, одинъ портной, одинъ экипажный мастеръ, только одинъ сортъ почтовой бумаги, одинъ клубъ и одни духи, такъ какъ, мимоходомъ будь сказано, хотя бы настоящій франтъ былъ членомъ двадцати клубовъ, но въ дйствительности существуетъ только одинъ, который онъ считаетъ достойнымъ себя, тотъ самый, гд набросали черныхъ шаровъ большинству его короткихъ пріятелей.

Простой обдъ въ Coro, поданный чисто одтой служанкой, въ темной пріемной, отдланной дубовыми панелями, бесда съ лэди Дженъ объ образ жизни и труд двушекъ, которыя приготовляли варенье, и тхъ, которыя изготовляли прикладъ для портныхъ,— это почти равнялось посщенію неизвстной страны. Все здсь было ново для человка, который съ того самаго момента, какъ покинулъ университетскую скамью, жилъ исключительно среди людей свтскихъ или претендовавшихъ на свтскость.

Исторіи, услышанныя имъ сегодня вечеромъ про горе и грхъ, про зло и добро, про грубыя преступленія, геройскія усилія, нжное самопожертвованіе въ мір, гд царила убійственная нищета, тронули и заинтересовали его сильне, чмъ онъ могъ этого ожидать.

Для Джерарда, привыкшаго къ міру, гд царитъ обиліе и роскошь, вс эти разсказы объ ужасной нищет, о страданіяхъ, которыя могла бы устранить пятифунтовая бумажка, о роковыхъ болзняхъ, которыя могли бы быть предотвращены небольшимъ довольствомъ и комфортомъ, казались ужасными вдвойн,— ужасными какъ упрекъ для каждаго богатаго человка въ Лондон.

И однако, пытаться измнить вс эти вещи, говорилъ онъ себ, все равно, что пытаться остановить прибой св. Лаврентія надъ Ніагарскимъ водопадомъ. Еслибы онъ все свое состояніе бросилъ въ эту бездну нищеты, въ результат оказалось бы однимъ милліонеромъ меньше, а на толп неимущихъ его жертва отразилась бы совсмъ нечувствительно.

Но онъ ршилъ, сидя въ этой мрачной пріемной комнат, гд солнечный закатъ яснаго майскаго вечера сверкалъ на полированномъ дуб панелей, точно на глубокихъ водахъ,— онъ ршилъ, что вс эти повсти про тяжкія, труженическія жизни онъ выслушаетъ не даромъ… онъ совершитъ нчто великое — когда ршитъ, что именно всего нужне — чтобы ослабить мру вчной нужды. Будетъ ли то пріютъ или госпиталь, клубъ или богадельня, исправительный или сиротскій домъ, но онъ долженъ что-нибудь создать, что-нибудь для успокоенія своей совсти и въ угоду материнской набожности.

Обдъ кончился къ восьми часамъ и маленькая компанія пшкомъ направилась изъ приходскаго дома въ одну залу по сосдству, нанятую для митинга хоровъ, образованныхъ различными женскими клубами въ Лондон. Концертъ и конкурсъ уже начался, когда викарій съ своимъ обществомъ вошелъ въ освщенный залъ, биткомъ набитый народомъ. Но для м-ра Кумберлэнда и его друзей приготовлены были мста по средин зала напротивъ эстрады.

Хоры выстроились полукругомъ, какъ зрители въ греческомъ театр. Было всего восемь хоровъ, насчитывавшихъ въ общей сложности слишкомъ двсти двушекъ, и хористки каждаго отличались особаго цвта шарфомъ, спускавшимся отъ плеча въ таліи. Эти яркіе шарфы на темныхъ платьяхъ придавали видъ однообразія всему костюму. Глазъ едва различалъ темнобурыя или выгорвшія черныя, полинялыя, темно-оливковыя или срыя поношенныя платья изъ дешевой матеріи. Веселыя лица, тщательно причесанные волосы различнаго цвта, начиная изсиня-черными и продолжая всми оттнками русыхъ, золотисто-каштановыхъ, рыжихъ и блокурыхъ какъ ленъ, голубые и желтые, зеленые и розовые и фіолетовые шарфы сообщали группамъ хористокъ оживленіе и живописность.

При такой обстановк и благодаря улыбающимся и веселымъ лицамъ казалось, что Лондонъ кишитъ красавицами, которыя наполняютъ собой женскіе клубы. Общій эффектъ былъ отличный. И когда вс эти голоса стройно грянули и соединились въ Менхельсоновскомъ ‘Привтствіи’, Джерардъ почувствовалъ внезапный приливъ симпатіи, отъ которой навертываются непрошенныя слезы на глаза.

Посл пнія соединенными силами всхъ хоровъ, они раздлились и каждый проплъ особую псню. Одинъ изъ этихъ хоровъ, образовавшійся изъ членовъ клуба въ Чельси, именовавшій себя честолюбивымъ названіемъ хора св. Цециліи, показался Джерарду лучше всхъ другихъ. Онъ проплъ псню ‘Wanderer’ Шуберта, съ англійскими словами, и Джерардъ нашелъ, что многіе голоса въ этомъ хор были прекрасны и показались ему задушевне иныхъ прославленныхъ сопрано изъ Италіи, Америки и Австраліи.

Мечтательно глядя на толпу лицъ, возвышавшихся предъ нимъ полукругомъ, Гиллерсдонъ внезапно замтилъ одно нжное и задумчивое личико, боле блдное, чмъ вс остальныя, хотя блдность вообще отличительная черта въ лицахъ лондонскихъ работъ двушекъ. Это лицо, разъ приковавъ къ себ его вниманіе, выдлялось особенно рельефно и неотразимо изъ толпы другихъ. То было лицо, преслдовавшее его со времени странной ночи, проведенной имъ на квартир Юстина Джермина, лицо двушки за швейной машиной.

Когда пніе окончилось, онъ спросилъ лэди Дженъ, сидвшую рядокъ съ никъ:

— Въ хор Чельси я замтилъ двушку съ очень миловиднымъ, но очень печальнымъ личикомъ, вы не знаете, кто она?

— Я думаю, что знаю, о комъ вы говорите. Можете вы указать мн ее?

Онъ сосчиталъ число рядовъ и головъ и указалъ мсто, гд стояла двушка, лицо которой обратило на себя его вниманіе.

— Разскажите мн о ней все, что вамъ извстно,— просилъ онъ.

— Мн извстно очень немногое. Она не моего прихода и не моего клуба. Кажется, она очень хорошая двушка. Она живетъ съ отцомъ.

— Который былъ когда-то джентльменомъ и ученымъ, а теперь сталъ пьяницей,— перебилъ Джерардъ.

— Вы, значитъ, ее знаете?— воскликнула лэди Дженъ.

— Это ея исторія?

— Кажется, что да. Она разъ была на вечер въ нашемъ клуб и я съ ней разговаривала, но она очень сдержанна и я отъ другихъ двушекъ узнала часть ея исторіи. Отецъ ея былъ клерджименомъ, но погубилъ себя позорной привычкой въ нетрезвой жизни. Двушка, разсказывавшая мн это, слышала о томъ отъ него, а не отъ дочери. Эстеръ — славная двушка: она мужественно переноситъ бремя отцовскихъ прошлыхъ глупостей и работаетъ изо всхъ силъ, чтобы доставить ему безбдное существованіе. Она очень искусно вышиваетъ по сукну. Вы, можетъ быть, замтили вышитыя платья и кофточки, вошедшія въ моду въ послдніе годы. Эстеръ Дель приготовляетъ ихъ для фешенебельныхъ портныхъ.

— Что это ручная или машинная работа?

— Большая часть длается на машин. Эстеръ очень искусна — она одинаково хорошо длаетъ ручную и машинную работу — но жизнь ея тяжкая, какъ бы то ни было. Я бы желала нсколько скрасить ей жизнь. Мы могли бы брать ее гулять за городъ, еслибы только она забыла, что она дочь джентльмена, и согласилась стать на равную ногу съ нашими двушками. Она нашла бы во многихъ изъ нихъ природное благородство чувствъ, несмотря на простоту происхожденія и воспитанія. Но она ни въ чемъ не хочетъ участвовать, кром пвческихъ классовъ. Музыка — ея единственное удовольствіе.

— Но вдь Лондонъ — страшное мсто для такой миловидной двушки, живущей въ бдности. Тутъ соблазны на каждомъ шагу!

— О, Эстеръ не такого сорта двушка,— отвчала лэди Дженъ поспшно:— она слишкомъ чиста, чтобы подпасть дурному вліянію.

Джерардъ почти не слушалъ остальной части концерта. Онъ былъ погруженъ въ раздумье о чужой жизни, которая въ сущности его не касалась. Что ему Гекуба и что онъ Гекуб? Однако, гь своемъ желаніи узнать побольше объ Эстеръ Давенпортъ, онъ поспшно простился съ лэди Дженъ и, посадивъ сестру въ экипажъ, просилъ ее хать домой безъ него.

— Мн хочется побродить при лунномъ свт. Не дожидайся меня. Я зайду въ клубъ на полчаса.

Было еще не поздно, всего около десяти часовъ, и молодой майскій мсяцъ сверкалъ надъ трубами Сого, ночь была самая соблазнительная для прогулки и Джерардъ любилъ гулять по ночамъ, а потому Лиліана и не удивилась тому, что ее отсылаютъ домой одну.

Джерардъ слдилъ за каретой, пока она не исчезла за угломъ, а затмъ сталъ сторожить входную дверь въ залу, пока вся публика не разошлась и не растаяла въ громадномъ пространств Лондона. Посл того онъ принялся наблюдать за двушками различныхъ хоровъ, расходившимися изъ залы, весело и оживленно болтая. Среди такого значительнаго числа двушекъ, одтыхъ одинаково, нелегко было отличить которую-нибудь въ частности, но глаза у него были зоркіе и онъ выслдилъ ту, которую искалъ, и пошелъ за ней слдомъ, когда она, отдлившись отъ остальныхъ, направилась домой.

Она шла ршительной походкой женщины, привыкшей находить дорогу въ лабиринт улицъ большого города, не глядя на людей, проходившихъ мимо нея, не замчая, глядитъ ли кто на нее, занятая своимъ дломъ, сдержанная и самоувренная.

Джерардъ Гиллерсдонъ шелъ по другой сторон улицы, выжидая боле тихаго мстечка, чтобы подойти къ ней. Такимъ образомъ они дошли до Сентъ-Джемсъ-парка и тамъ, подъ покровомъ весенней листвы около террассы Карльтонъ-гауза, онъ подошелъ къ ней.

— Здравствуйте, миссъ Давенпортъ. Я надюсь, что вы не забыли меня?… Я — Джерардъ Гиллерсдонъ, сынъ ректора Гельмсли.

Онъ стоялъ съ обнаженной головой при слабомъ вечернемъ освщеніи и протягивалъ ей руку, но она не взяла протянутой руки и очевидно желала уйти отъ него безъ всякихъ дальнйшихъ разговоровъ.

— Нтъ, я не забыла… но я спшу домой къ отцу. Прощайте, м-ръ Гиллерсдонъ.

Но онъ не хотлъ отпустить ее.

— Удлите мн нсколько минутъ… всего лишь нсколько минутъ,— просилъ онъ.— Я не задержу васъ. Позвольте мн идти рядомъ. Моя сестра, ваша старинная пріятельница Лиліана, живетъ со мной въ Лондон. Она съ радостью прідетъ къ вамъ, если вы только позволите.

— Она всегда была добра… но это невозможно. Мой отецъ и я вышли изъ того общества, къ какому принадлежитъ ваша сестра. Мы живемъ очень скромно, но не несчастливо… по крайней мр у меня только одна забота, и съ нею мн было бы хуже, еслибы мы жили во дворц.

— Неужели вы думаете, что сестра меньше цнитъ или любитъ васъ оттого, что вы работаете, чтобы содержать отца? О, миссъ Давенпортъ, какъ можете вы такъ низко думать о бывшей подруг?

— Нтъ, нтъ, я уврена, что она такъ же добра, какъ и всегда… но мн лучше не видться съ нею. Это мн напомнитъ прошлое горе. Я пытаюсь стереть изъ памяти всю прошлую жизнь… и жить только настоящимъ. Я справляюсь съ этимъ… какъ могу,— прибавила она съ грустной улыбкой.— Не мшайте мн. Прощайте.

Она остановилась и на этотъ разъ сама первая дружески протянула ему руку на прощанье.

Онъ взялъ бдную ручку, маленькую, изящной формы, въ плохенькой перчатк… срой бумажной перчатк, чисто вымытой и аккуратно заштопанной. Онъ взялъ ручку и задержалъ ее мягко въ своихъ, нисколько не думая уходить.

— Позвольте мн проводить васъ домой!— просилъ онъ.— Мн столько надо вамъ сказать.

— Право, лучше не надо. Я привыкла быть одна.

— Ну, хоть часть дороги… всего лишь нсколько шаговъ? Я хочу сообщить вамъ о всхъ тхъ перемнахъ, какія произошли въ Гельмсли, съ тхъ поръ какъ вы его оставили.

— Он меня не касаются. Повторяю, что я порвала съ этою жизнью. Она меня больше не интересуетъ.

— Даже судьба моей сестры? А вдь она была съ вами дружна.

— Да, была, и очень мн дорога, но все это было и прошло. Я ничего не хочу знать про нее, кром того, что она здорова и счастлива.

— Она и здорова, и счастливе, чмъ когда вы ее знали. Она въ томъ экзальтированномъ состояніи, которое всегда, кажется, овладваетъ двушками, когда он невсты… довольно курьезное обстоятельство, такъ какъ он могли бы судить о радостяхъ семейной жизни по своимъ родителямъ.

— Она невста?— спросила Эстеръ, сразу забывая о своемъ намреніи ничмъ не интересоваться.— Что, я знаю ея fianc? онъ изъ Гельмсли?

— Нтъ, онъ пріхалъ въ Гельмсли уже посл вашего отъзда. Онъ замнилъ вашего отца въ должности викарія. Но онъ теперь въ Лондон. Онъ викаріемъ въ церкви св. Лаврентія. Вы, можетъ быть, видли его въ клуб лэди Дженъ?

— Нтъ, я рдко бываю въ клуб. Я провожу большую чаетъ свободнаго времени съ отцомъ.

— М-ръ Давенпортъ здоровъ, надюсь?— спросилъ Джерардъ, затрудняясь, какъ бы спросить объ отц, не огорчивъ ее.

— Да, благодарю васъ. Онъ здоровъ… но только… отъ васъ скрывать это безполезно… онъ все еще не отсталъ отъ прежней привычки. Съ нимъ не часто это бываетъ, но опасаться приходится постоянно.

— Онъ еще не отсталъ отъ вина? онъ все еще подпадаетъ его власти?

— По временамъ. Онъ очень добръ. Онъ сильно борется съ страшнымъ соблазномъ, но временами соблазнъ осиливаетъ его. Онъ очень боролся, пока мы были въ Австраліи… старался вернуть себ самоуваженіе и внушить уваженіе другимъ людямъ. Ему удалось получить очень выгодное мсто клерка. Мы жили хорошо, но бда настигла насъ. Его сбили съ толку добрые, но безразсудные пріятели, они смялись надъ моими опасеніями, и въ конц концовъ… онъ дошелъ до блой горячки. Его уволили отъ должности, занимая ее, онъ былъ джентльменомъ и человкомъ съ всомъ, съ хорошимъ жалованьемъ, теперь онъ радъ былъ принять мсто гораздо хуже, и все ниже и ниже опускался по общественной лстниц въ город Мельбурн. Друзья перестали имъ интересоваться. Они объявили его неисправимымъ. Такимъ образомъ мн пришлось взять на себя заботу о пропитаніи. Мн удавалось заработать немного денегъ, давая уроки въ депо швейныхъ машинъ… гд я сама научилась многимъ усовершенствованіямъ по части машиннаго дла,— усовершенствованіямъ, которыя еще мало извстны въ Англіи… я накопила достаточно денегъ для обратнаго перезда на родину. Я привезла отца въ Лондонъ въ жалкомъ вид, разбитаго, безнадежнаго, больного духомъ и тломъ, и мы нашли квартиру въ Чельси… очень дешевую и очень скромную, но чистую и здоровую. Дальній родственникъ отца платитъ за квартиру. Мы съ тхъ поръ тамъ и живемъ. Сначала я думала, что могу найти уроки музыки или пнія и что нмецкій языкъ будетъ мн также въ этомъ отношеніи полезенъ, но вскор я убдилась, что это немыслимо, въ особенности когда живешь въ такомъ бдномъ квартал и ходишь въ поношенныхъ платьяхъ. А потому я была очень счастлива, когда нашла портного въ Найтбридж, которому понадобилась искусная мастерица, мое знакомство съ послдними усовершенствованными машинами выручило меня и я получила работу, которою съ тхъ поръ и живу.

— Тяжкая и трудная ваша жизнь, боюсь,— сказалъ Джерардъ.

— О, мы не нуждаемся. Мы даже хорошо живемъ съ отцомъ и онъ такъ меня любитъ и такъ добръ со мной, что я должна быть благодарна и счастлива.

— И вы не ищете никакихъ развлеченій, никакого разнообразія въ жизни? Вы все время работаете?

— Я участвую въ хор и этого довольно. Я не люблю оставлять отца подолгу.

— А онъ ничего не длаетъ?

— Онъ читаетъ газеты въ даровой читальн, а въ хорошую погоду работаетъ въ саду.

— Но чтобы помочь вамъ… онъ ничего не предпринимаетъ?

— Нтъ, онъ больше этого не долженъ длать. Еслибы онъ заработывалъ деньги, то было бы хуже, онъ могъ бы впасть опять въ бду. А теперь, когда у него, бднаго, пусто въ карманахъ, ему не на что купить яду, доводящаго его до умапомраченія. Водка и хлоралъ дороги, къ счастію для него и для меня.

— Позвольте Лиліан помочь вамъ. Мы теперь богаты, нелпо богаты. Мы считаемъ, что богатство доврено намъ съ тмъ, чтобы помогать всмъ нуждающимся. Позвольте сестр чмъ-нибудь облегчить вашу жизнь. Она положитъ извстную сумму денегъ на ваше имя въ найтбриджскій банкъ и вы будете брать оттуда деньги, когда вамъ будетъ нужно. Она завтра же сдлаетъ это. Считайте, что деньги — все равно, что у васъ въ карман.

— И думать объ этомъ не смйте, м-ръ Гиллерсдонъ!— съ негодованіемъ отвчала она.— Я не возьму сикспенса изъ этихъ денегъ. Неужели вы воображаете, что я соглашусь принять отъ кого-либо милостыню, пока я молода и здорова и могу работать? Удивляюсь, что вы такого низкаго обо мн мннія.

— А я удивляюсь, какъ можете вы быть такъ жестоки, чтобы отзываться отъ дружбы… потому что, отбиваясь отъ помощи, вы отказываетесь отъ дружбы. Это — чистое упрямство съ вашей стороны не хотть раздлить счастіе Лиліаны. Повторяю вамъ, что мы нелпо богаты.

— Еслибы вы были вдвое богаче богатйшаго изъ Ротшильдовъ, то я не пожертвовала бы своей независимостью. Будь я безъ гроша, а отецъ боленъ, тогда другое дло. Я бы попросила вашу сестру помочь мн.

— А я ничмъ не могу помочь вашей тяжкой дол, облегчить ваше бремя?

— Моя жизнь вовсе не тяжкая. Это жизнь тысячи двушекъ къ этомъ город… и он довольны своей судьбой, веселы и счастливы. Я счастливе многихъ изъ нихъ, потому что мой трудъ лучше оплачивается.

— Но вы не рождены для такой доли.

— Можетъ быть, нтъ, но что-жъ изъ этого? Я прожила этой жизнью уже такъ долго, что успла къ ней привыкнуть.

Тмъ временемъ они дошли до Итонъ-сквера, длиннаго и скучнаго, съ его высокой некрасивой, хотя и модной церковью. На полпути отъ церкви и западнаго конца сквера Эстеръ внезапно остановилась.

— Прошу васъ оставить меня здсь,— сказала она, и ея блдное лицо, озаренное свтомъ уличнаго фонаря, выражало такую ршимость, что онъ долженъ былъ повиноваться.

— Прощайте, когда такъ!— уныло сказалъ онъ.— Но скажите мн, по крайней мр, гд вы живете?

— Нтъ, это лишнее. Папа и я желаемъ, чтобы насъ забыли.

Она торопливо ушла отъ него, а онъ остался посреди сквера, раздумывая о томъ, какая странная вещь жизнь.

Пойти ли за ней и узнать, гд она живетъ? Нтъ, это будетъ низкимъ поступкомъ и къ тому же онъ можетъ узнать ея адресъ, не унижая себя и не рискуя потерять ея уваженіе. Онъ могъ узнать, гд она живетъ, въ клуб, гд она была хористкой. Она воображала, что скрыла себя, принявъ чужое имя, но онъ узналъ послднее отъ лэди Дженъ, и открыть, гд живетъ Эстеръ Дель, было очень нетрудно.

Онъ вернулся домой меланхоличный, но возбужденный. Онъ радъ былъ, что нашелъ ее. Ему казалось, что въ эту ночь для него началась новая жизнь.

Онъ не пошелъ ни въ одинъ изъ тхъ вертеповъ, куда забирается молодежь посл полуночи. Танцы его не соблазняли, музыка и карточная игра — тоже. Онъ не былъ въ томъ настроеніи, какого требуютъ эти пошлыя развлеченія. Онъ чувствовалъ себя какъ Эндиміонъ посл таинственнаго посщенія пещеры, онъ точно побывалъ въ другомъ мір и, вернувшись въ старый міръ, находилъ его скучнымъ.

Все было тихо въ дом, когда онъ вернулся къ себ. Его любимая лампа стояла зажженная на письменномъ стол въ кабинет, существованіе котораго обусловливалось скоре вкусомъ Юстина Джермина, нежели его собственнымъ, и однако вся обстановка вполн соотвтствовала его вкусу.

Лакей, дожидавшійся его, выслушалъ приказанія и удалился, и въ то время, какъ шаги его медленно замирали въ корридор, Джерардъ Гиллерсдонъ почувствовалъ, что его нестерпимо давитъ одиночество.

На стол лежала куча писемъ, пригласительныя, рекомендательныя, просительныя, рекламы и пр. Онъ только взглянулъ на нихъ и бросилъ въ корзину, которую каждое утро разбиралъ его секретарь. Секретарь отвчалъ на приглашенія, у него имлся цлый запасъ гравированныхъ карточекъ на всевозможные случаи: въ однхъ изъявлялось благодарное согласіе, другія высказывали съ подобающимъ сожалніемъ отказъ, и все въ этомъ род. Главная вещь, какую доставили деньги Джерарду Гиллерсдону — это свобода отъ всякаго труда, который всецло ложился на чужія плечи.

Богатство можетъ это доставить. Если имъ не всегда купишь счастіе, зато вообще можно купить досугъ. Милліонеръ очень бываетъ недоволенъ тмъ, что долженъ самъ терпть свою подагру и не можетъ нанять человка, который бы рано вставалъ поутру за него.

Въ числ писемъ, дожидавшихся его, было одно интересное: отъ Эдиты Чампіонъ. Она питала чисто женскую страсть писать пространныя письма любимому человку, хотя послдній взялъ привычку отвчать очень кратко, точно телеграммами.

— Я больше люблю говорить, нежели писать,— оправдывался онъ, когда она дружески упрекала его:— и намъ ничто не мшаетъ видться.

— Нтъ, мшаетъ. Я по цлымъ днямъ не вижу васъ, когда зжу въ Финчли.

— Правда. Но зато мы радостне встрчаемся на другой день. Къ чему ослаблять впечатлніе встрчи письмами? Я тмъ не мене люблю получать ваши письма,— ласково прибавилъ онъ.— Ваше перо такое краснорчивое.

— Я гораздо больше смю высказать перомъ, нежели словами,— отвчала она.

Сегодняшнее письмо ея было въ боле серьезномъ тон.

‘Я провела весь день въ Финчли — очень томительный день. Я думаю, что конецъ близокъ… по крайней мр, доктора сказали мн, что ему не долго жить. Я не могу сказать, чтобы боялась его смерти, такъ какъ съ нею начнется для меня новая жизнь и исполнятся завтныя мечты моего двичества, и однако умъ мой полонъ тревоги, когда я думаю о немъ и о васъ, и о томъ, какова была моя жизнь въ послдніе три года. Я не думаю, чтобы не исполнила какой-либо обязанности относительно его. Я знаю, что никогда не досаждала ему, повиновалась его желаніямъ въ нашемъ образ жизни я никогда не жаловалась на общество скучныхъ людей, которыхъ онъ приглашалъ къ намъ въ гости. Еслибы онъ потребовалъ, чтобы я прекратила съ вами знакомство, я бы исполнила его желаніе. Я всегда его слушалась. Но онъ любилъ ваше общество и не чувствовалъ къ вамъ ни капли ревности, хотя зналъ, что вы для меня дороже простого знакомаго. Я исполнила свой долгъ, Джерардъ, и однако чувствую себя униженной этими тремя годами замужней жизни. Я была продана, точно невольница на рынк, и хотя теперь такія сдлки — обычное дло и вс ихъ одобряютъ, но женщина, согласившаяся на такую сдлку, не можетъ гордиться собой. Это испытаніе близится къ концу и вы должны, Джерардъ, помочь мн забыть его. Вы должны вернуть мн двичество. Вы это можете и только вы… Никто другой этого не можетъ, никто… никто’…

Онъ сидлъ задумавшись надъ раскрытымъ письмомъ. Да, онъ былъ связанъ, какъ только могъ быть связанъ честный человкъ. Совсть, чувство, долгъ — все обязывало его. Этой женщин онъ отдалъ свое сердце четыре года тому назадъ, въ свтлое утро молодой жизни…. въ ту чудную пору, когда вс радости и надежды и мечты свжи и живы, и когда рзвыя ноги носятъ человка такъ, какъ еслибы он были крылатыя, какъ у Меркурія! Что за счастливый годъ прожилъ онъ тогда! Какая это была ясная и веселая любовь! Хотя теперь, оглядываясь назадъ, онъ и считалъ свою любовь обыденной и условной, но онъ помнилъ, какъ свтелъ былъ тогда міръ, какъ беззаботно его сердце и какъ легко жилось на свт, пока онъ не научился размышлять. Да! то были счастливые, безпечные дни, когда онъ жилъ настоящимъ. Надо и теперь попытаться такъ жить… безъ мысли, безъ заботы… какъ бабочка, не загадывая о будущемъ, не оглядываясь на прошлое.

Онъ не забылъ начальной главы ‘Шагреневой Кожи’, лавку bric—brac столтняго торговца, человка съ лицомъ какъ адамова голова, скучнаго стоика, просуществовавшаго сто лтъ, но не жившаго. Передъ нимъ на стол лежало это сочиненіе, dition de luxe, богато иллюстрированное.

Исторія эта имла для него непостижимое обаяніе и онъ не могъ отдлаться отъ мысли, что чахоточный Валентинъ — его прототипъ. Подъ вліяніемъ этой мрачной и неотвязной мысли онъ прибилъ большой листъ рисовальной бумаги къ стн, напротивъ письменнаго стола. У него не было волшебной кожи, которая бы показывала сокращеніе его жизни, но онъ самъ придумалъ средство для испытанія своихъ жизненныхъ силъ и энергіи. На громадномъ лист бумаги онъ провелъ смлымъ и быстрымъ перомъ неправильныя очертанія воображаемой шагреневой кожи и отъ времени до времени проводилъ другія черты внутри, непремнно держась формы первоначальной линіи. Въ твердости и врности руки онъ видлъ доказательство крпости нервовъ, силы мускуловъ и здоровья. Изъ пяти линій, проведенныхъ на бумаг, послдняя была слабе и неровне остальныхъ, замчалось постепенное ослабленіе между первой и послдней чертой.

Сегодня вечеромъ, посл долгаго и грустнаго раздумья, онъ внезапно всталъ, опустилъ широкое перо въ обширную чернильницу и медленной, неврной рукой провелъ шестую линію… провелъ ее такою дрожащей рукой, что эта шестая линія значительно отличалась отъ пятой, гораздо значительне, чмъ эта послдняя отъ первой.

И однако между первой и пятой линіей промежутокъ былъ слишкомъ шестимсячный, а между пятой и шестой протекло всего лишь три дня.

Но элементъ страсти, съ ея лихорадкой надежды и ожиданія, вступилъ въ его жизнь.

XIII.

Джерардъ Гиллерсдонъ и м-съ Чампіонъ рдко видлись въ теченіе мая мсяца. Люди, приговоренные къ смерти, часто живутъ наперекоръ предсказаніямъ своихъ врачевателей, и знаменитый докторъ изъ Кавендишъ-сквера продолжалъ являться аккуратно два раза въ недлю во все продолженіе яснаго, солнечнаго мсяца, по свтскому календарю посвященнаго общественнымъ удовольствіямъ,— на арен которыхъ красивое лицо и фигура м-съ Чампіонъ отсутствовали.

Другія фигуры отличались такимъ же совершенствомъ, другія лица сіяли красотой и только разъ одна изъ этихъ бабочекъ замтила отсутствіе царицы бабочекъ и подарила ее напутственнымъ словомъ:— Бдная м-съ Чампіонъ! сидитъ взаперти съ больнымъ мужемъ въ такую чудную погоду!

Эдита Чампіонъ съ неустанной преданностью ходила за угасающимъ супругомъ. Въ ней крпко сидло чувство чести, а совсть была щекотливе, чмъ это можно было бы подумать со стороны. Она хотла исполнить свой долгъ относительно мужа такъ, чтобы впослдствіи воспоминаніе о немъ не могло отравить ея жизнь.

Съ этимъ похвальнымъ желаніемъ она проводила большую часть времени въ Финчли, гд наняла виллу около дома доктора, такъ, чтобы его можно было всегда призвать днемъ и ночью, и случа еслибы понадобилось.

Она оставила всхъ своихъ друзей и знакомыхъ, за исключеніемъ Джерарда Гиллерсдона, но даже и съ нимъ видлась только два или три раза въ недлю, прізжая въ Лондонъ пить чай въ прохладной гостиной Гертфордъ-стрита, причемъ нервы ея были постоянно въ напряженномъ состояніи отъ ожиданія телеграммы, призывающей ее обратно домой.

— Конецъ можетъ наступить каждую минуту,— говорила она.— Было бы ужасно, еслибы я была какъ разъ въ отсутствіи.

— Разв вы думаете, что онъ это замтилъ бы?

— Да, я думаю. Онъ рдко называетъ меня по имени, но я думаю, что узнаетъ. Онъ принимаетъ изъ моихъ рукъ лекарство и пищу, которыхъ не беретъ изъ рукъ сидлокъ. Он говорятъ мн, что онъ гораздо безпокойне, когда меня нтъ. Я не могу ему помочь, но если онъ немного спокойне при мн, то я обязана оставаться у его постели. Я считаю дурнымъ, что я оставила его сегодня часа на два, но еслибы я не узжала изъ этого ужаснаго дома по временамъ, то думаю, что съ ума бы сошла.

— Разв домъ такъ ужасенъ?

— Въ сущности, нтъ. Домъ очень хорошъ, прекрасно мебированъ и стоитъ посреди чуднаго, стариннаго сада. Но ужасны мысли, которыя онъ наводитъ, представленія, связанныя съ нимъ о тхъ несчастныхъ больныхъ и умирающихъ людяхъ, которые томились въ немъ. Когда я думаю обо всемъ этомъ, безмолвіе, царствующее въ дом, становится нестерпимо, а стукъ часовъ превращается въ медленную пытку. Вы со временемъ научите меня забыть вс эти ужасы, Джерардъ, не правда ли?

То былъ единственный намекъ, какой она себ позволила на ожидающее ихъ близкое будущее. Единственное блаженство, какое она ждала отъ него, было забвеніе.

— Вы не можете представить себ, какъ это лто тянется,— говорила она.— Я надюсь, что не нетерплива, и не желала бы ускорить конецъ ни на одинъ день… но дни и часы страшно тихо проходятъ.

М-съ Чампіонъ могла позволить себ самое большее отдохнуть съ часокъ въ прохладной, душистой комнат, tte—tte съ своей первой любовью, окруженная всми привычными удобствами. за чайнымъ столомъ, гд сервированы были сандвичи изъ foie-gras и оранжерейные плоды, и достаточно было чуть притронуться въ автоматическому японскому веру, чтобы привести его въ движеніе, съ разбросанными вокругъ новыми журналами, книгами. Всего лишь часъ бесды съ любимымъ человкомъ, нердко прерываемый несноснымъ гостемъ, который, увидя ея карету у дверей, во что бы то ни стало хотлъ ее видть.

Ей казалось теперь по временамъ, что Джерардъ нсколько разсянъ и натянутъ во время этихъ свиданій, но она приписывала его вялость печальнымъ встямъ, какія она ему сообщала. Онъ заражался ея собственнымъ уныніемъ.

— Мы такъ сочувствуемъ другъ другу,— говорила она самой себ.

Разъ, въ конц іюня, разставшись съ нею, онъ не пошелъ въ паркъ, а направился въ Слонъ-стритъ, а оттуда въ Чельси. Онъ часто въ послднее время заходилъ въ эту сторону.

Онъ безъ труда узналъ адресъ Эстеръ, такъ какъ на пути изъ клуба св. Цециліи наткнулся на старика Давенпорта, красноносаго, бдно одтаго, но въ чистомъ бль, тщательно вычищенномъ плать и съ нкоторымъ возрожденіемъ старинной оксфордской манеры держать себя.

Ни пьянство, ни неудачи не омрачили памяти старика. Онъ сразу узналъ Гиллерсдона и любезно отвтилъ на его поклонъ.

— Большія перемны произошли съ тхъ поръ, какъ мы съ вами видлись въ Девоншир, м-ръ Гиллерсдонъ,— сказалъ онъ.— Я спустился внизъ по лстниц фортуны, а вы поднялись вверхъ. Поздравляю васъ съ удачей… которую вы вполн заслужили. Вы поступили какъ герой, мой дорогой, юный другъ, и такой поступокъ заслуживалъ достойной награды. Я прочиталъ вашу исторію въ газетахъ.

— Конечно, въ очень преувеличенномъ вид. Я пройдусь сх вами, если позволите, м-ръ Давенпортъ. Мн бы хотлось знать, какъ судьба поступила съ вами.

— Не лучше, чмъ съ бездомнымъ бродягой, сэръ, но, быть можетъ, не хуже того, чмъ я заслуживалъ. Вы помните, что говоритъ Гамлетъ, ‘если поступать съ каждымъ человкомъ, какъ онъ того заслуживаетъ, то кто уйдетъ отъ порки?’ Мн совстно, то вы ради меня идете не по своей дорог, м-ръ Гиллерсдонъ.

— Я никуда собственно не иду. Я просто брожу по улицамъ… безъ всякой опредленной цли.

Они подходили къ набережной Чельси, гд старинные дома напоминаютъ о давно минувшемъ времени, между тмъ какъ Висячій мостъ и Батерси-паркъ говорятъ объ эпох перемнъ и прогресса.

— Вамъ нравится Чельси по ассоціаціи идей?— спросилъ Давенпортъ.

— Да, очень. Я помню это мсто, когда я былъ маленькимъ мальчикомъ, и вижу всюду улучшенія, но сожалю о старыхъ временахъ…

— А я помню еще дальше… въ т дни мои родители жили въ Лоундесъ-сквер, а я прізжалъ изъ школы на лтнія каникулы. Мой отецъ былъ королевскій совтникъ, человкъ, котораго пускали въ дло всякій разъ, какъ требовались умъ и краснорчіе. Онъ получалъ хорошій доходъ, но проживалъ почти все безъ остатка. У него была большая семья и онъ очень былъ щедръ съ дтьми… а когда онъ умеръ во цвт лтъ, то оставилъ вдову и сиротъ почти безъ средствъ къ жизни. Онъ ничего не отложилъ изъ большихъ заработковъ, какіе получалъ въ послднія пятнадцать лтъ своей жизни. Онъ все собирался начать экономничать съ новымъ годомъ, но этотъ годъ никогда не наступалъ. Отъ продажи аренды дома и всей его обстановки выручился небольшой капиталъ, на которой пришлось жить матушк съ тремя незамужними дочерьми. Мн же съ братьями приходилось пробиваться въ жизни собственными силами.

— Но у васъ было образованіе?

— Да, греческій языкъ и латынь были моимъ единственнымъ капиталомъ. Одинъ пріятель отца доставилъ мн небольшой приходъ года два спустя посл того, какъ я былъ посвященъ въ священники, а затмъ я женился и нашелъ частные уроки. Я лишился жены, когда Гетти было всего лишь двнадцать лтъ, и съ тхъ поръ дла мои пошли худо. Мой второй приходъ находился въ болотистой мстности, въ приходскомъ дом было сыро, слишкомъ много тни и никакого дренажа. Невральгія впилась въ меня когтями и зубами, и жизнь моя въ продолженіе нсколькихъ лтъ превратилась въ непрерывную борьбу съ болью. Какъ Павелъ, я боролся съ зврями, невидимыми для глазъ, но грызшими мое тло. Вотъ мое бдное жилище. Я и не замтилъ, какъ мы пришли.

Онъ машинально брелъ домой, между тмъ какъ Джерардъ шелъ рядомъ съ нимъ, озираясь кругомъ и замчая жалкія лачуги и запутанную сть улицъ и переулковъ. Ему казалось, что въ этомъ уныломъ лабиринт онъ найдетъ свою Аріадну.

Домъ, передъ которымъ остановился м-ръ Давенпортъ, былъ не лучше другихъ, мимо которыхъ они проходили, но видны были старанія улучшить его вншность, и маленькій палисадникъ, отдлявшій его отъ улицы, былъ усаженъ дешевыми цвтами.

Стекла въ окнахъ были вымыты чисто-на-чисто и ярко блестли, а на подоконникахъ красовались висячія жардиньерки съ вьющимися растеніями, геранью, желтыми маргаритками и анютиными глазками.

— Какой хорошенькій садикъ!— вскричалъ Джерардъ.

— Да, въ немъ много цвтовъ для такого крошечнаго пространства. Гетти и я очень любимъ нашъ садикъ, это единственная вещь, которою мы можемъ гордиться въ нашей обстановк.

Въ то время, какъ они стояли у калитки и Джерардъ мшкалъ уходить, старикъ спросилъ:

— Не желаете ли войти и отдохнуть посл прогулки? Я могу предложить вамъ стаканъ лимонаду.

— Очень соблазнительное предложеніе въ такой жаркій день. Да, я съ удовольствіемъ посижу съ вами полчаса, если только вамъ не помшаю.

— Я буду очень радъ вашему обществу. Я пользуюсь одиночествомъ въ достаточной мр, когда Гетти уходитъ въ Найтъ-бриджъ. Она часто проходитъ мимо дома, въ которомъ ддъ ея принималъ и угощалъ выдающихся людей въ Лондон… проходитъ съ узломъ въ рукахъ, какъ простая работница. Тяжкая доля, не правда ли?

Онъ растворилъ дверь и впустилъ постителя въ корридоръ четырнадцати футовъ длины и трехъ футовъ ширины, который велъ въ пріемную комнату, небольшую, съ плохенькими швафиками по об стороны камина.

Джерардъ жадными глазами озиралъ комнату и ея обстановку.

Мебель была самая простая: круглый столъ, полдюжины плетеныхъ стульевъ, диванъ, какіе можно увидть только въ меблированныхъ комнатахъ: но было нсколько предметовъ, придававши комнат нкоторую индивидуальность и скрашивавшихъ ея бдность. У окна стояло большое покойное кресло, обитое краснымъ ситцемъ, некрасивый диванъ былъ задрапировавъ японской кисеей, дешевая ширма маскировала безобразныя линіи дверей и нсколько чашекъ стариннаго китайскаго фарфора и рядъ книгъ придавали уютность простенькимъ шкафикамъ.

На стол стояла ваза съ цвтами, яркими желтыми полевыми цвтами, оживлявшими комнату, точно солнечный лучъ.

— Сядьте въ это кресло,— сказалъ Давенпортъ:— оно необыкновенно покойное.

— Благодарю, нтъ,— отвчалъ Джерардъ, присаживаясь ближе къ окну:— мн и здсь прекрасно. Я знаю, что это ваше любимое мсто.

— Вы правы,— вздохнулъ старикъ, опускаясь въ мягкое кресло.— Гетти подарила мн это кресло въ день моего рожденія. Я увидлъ его впервые въ очень жалкомъ и растрепанномъ вид въ лавк подержанной мебели на Кингсъ-Род, но меня поразила его комфортабельная форма и я сказалъ бдной двочк, что видлъ подержанное кресло, представившееся мн образцомъ комфорта. Она, повидимому, не обратила вниманія на мои слова, но въ слдующій разъ, когда я проходилъ мимо мебельной лавки, гд кресло стояло на открытомъ воздух, вмст съ другими вещами, я его не увидлъ. Я сказалъ Гетти, что кресло исчезло. ‘Продано, вроятно!— отвчала она.— Очень жалко!’ А годъ почти спустя, въ день моего рожденія принесли это кресло, заново обитое, какъ видите. Моя бдная двочка платила за него по частямъ, по шиллингу и по два заразъ, съ той самой минуты, какъ я упомянулъ про него. Какъ мы оба были счастливы и горды въ этотъ день, несмотря на нашу бдность! Помню, какъ мы съ братьями и сестрами, когда я былъ еще въ университет, сложились, чтобы купить матери серебряный чайникъ ко дню ея серебряной свадьбы… и какъ изъ этого вышло только всеобщее разочарованіе. Матушка сожалла, что мы истратили такую кучу денегъ… и форма чайника ей не понравилась. На немъ была вырзана длинная надпись, а потому мы не могли перемнить его, и я помню, какъ мои дв сестры расплакались во этому случаю… Но позвольте мн приготовить для васъ лимонадъ. Nonc est bibendnm! Быть можетъ, вы бы предпочли грогъ?— спросилъ онъ съ курьезно вопросительнымъ взглядомъ:— дома нтъ водки, но я могъ бы за нею послать.

— Я предпочитаю лимонадъ,— отвчалъ Джерардъ.

М-ръ Давенпортъ отперъ одинъ изъ шкафиковъ и досталъ стаканъ, лимонъ и мелкій сахаръ. Потомъ вышелъ изъ комнаты и вернулся черезъ нсколько минутъ съ кружкой свжей воды.

Ограниченныя средства не дозволяли ему побаловать себя сифономъ сельтерской воды. Онъ старательно приготовилъ два стакана лимонада, а Джерардъ Гиллерсдонъ слдилъ за нимъ въ грустной задумчивости, но умъ его былъ занятъ отсутствующей дочерью, а не присутствующимъ отцомъ.

Онъ думалъ о кресл, уплаченномъ по шиллингамъ и путемъ многихъ лишеній. Онъ думалъ о нжномъ и изящномъ личик, о хрупкомъ созданіи, слишкомъ тонко организованномъ для такой суровой жизни, думалъ объ ежедневныхъ лишеніяхъ, утомительной ходьб, скучной, монотонной работ, выпавшихъ ей на долю.

Да, вотъ то новйшее колесо, которое давить неимущихъ женщинъ,— швейная машина. Она стояла передъ окномъ, у котораго онъ сидлъ, и была прикрыта блой кисеей, придававшей нарядный видъ орудію пытки. Пара подсвчниковъ стояла на маленькомъ столик около машины и свчи въ нихъ почти совсмъ догорли. Она, быть можетъ, проработала всю ночь. Его бсила мысль, что при всемъ своемъ богатств онъ ничего не можетъ для нея сдлать, что она не хочетъ взять отъ его избытка. Еслибы онъ исполнилъ просьбы всхъ неизвстныхъ лицъ, обращавшихся къ нему за помощью, излагавшихъ свои семейныя тайны, описывавшихъ свои невзгоды и нужды въ письмахъ на восьми страницахъ, онъ могъ бы раздать весь свой доходъ до послдняго пенни… но одна эта женщина, которой онъ жаждалъ помочь, ничего не хотла брать. Вотъ горькая иронія судьбы.

Полный этихъ мыслей, онъ тихо прихлебывалъ лимонадъ и разсуждалъ о политическомъ положеніи съ м-ромъ Давенпортомъ, единственнымъ занятіемъ котораго было читать газеты въ даровой читальн и который былъ ярый политикъ.

Джерардъ медлилъ въ надежд увидть Эстеръ.

Было уже около четырехъ часовъ пополудни и лтняя жара нагоняла сонливость на старика Давенпорта, начинавшаго клевать носомъ. Рчь его становилась все медленне, пока онъ наконецъ совсмъ не замолчалъ и не погрузился въ сладкій сонъ, моментально переносящій изъ міра дйствительности въ міръ грёзъ.

Пчела жужжала между цвтами и городская бабочка присла на минуту на одинъ изъ цвтковъ. Крикъ разнощика на улиц доносился точно монотонный крикъ птицы, располагающее всего тремя нотами. Джерардъ все еще медлилъ въ надежд, что старикъ проснется и возобновитъ бесду. Его приводила въ отчаяніе мысль уйти не повидавъ Эстеръ. Ему хотлось увидть ея лицо съ тонкими чертами при дневномъ свт. Ему хотлось стать ея другомъ, если она позволитъ. Что дурного въ такой дружб? Они слишкомъ безнадежно разлучены желзными обстоятельствами, чтобы стать влюбленными. Но друзьями они могутъ быть — для взаимнаго утшенія и помощи. Онъ можетъ подлиться съ нею матеріальными благами жизни, а она можетъ облагородить его низменную натуру вліяніемъ дтской чистоты, обособлявшей ее отъ остального міра.

Онъ услышалъ легкіе шаги и стукъ калитки. Она вошла, стройная и граціозная, въ легкомъ полубатистовомъ плать и простенькой матросской шляп.

Она вздрогнула и вся вспыхнула при вид его и бросила отчаянный, укоризненный взглядъ на отца, который проснулся и сконфуженно поднялся съ мста. Джерардъ тоже всталъ, когда она вошла, и остановился передъ нею.

— Не сердитесь на вашего отца и на меня, миссъ Давенпортъ. Мы случайно встртились часъ тому назадъ на набережной и я прошелъ съ нимъ до дому. А теперь, когда я побывалъ у васъ, вы позволите, надюсь, привезти къ вамъ сестру. Она будетъ рада возобновить старинное знакомство съ вами. Не лишайте ее доступа въ свой домъ, еслибы даже и заперли свою дверь для меня. Вы знаете, какъ она симпатична.

Эстеръ не отвчала нсколько мгновеній. Она опустилась на стулъ, сняла миленькую соломенную шляпу и провела рукой по лбу, приглаживая мягкіе свтло-русые волосы, спускавшіеся ей на лобъ.

Она казалась усталой и измученной, слишкомъ утомленной для разговоровъ, и когда наконецъ заговорила, то въ тон ея слышалась апатія человка, склоняющагося передъ судьбой.

— Да, я помню, ваша сестра всегда была добра и мила. Она была очень любезна со мной и я провела счастливйшіе часы въ ея обществ. Но теперь все это прошло и кончено. Право же, не любезно заставлять меня припоминать…

— Я не хочу, чтобы вы припоминали прежнюю жизнь. Я только хочу, чтобы вы открыли сердце старинной пріятельниц, которая скраситъ вамъ жизнь. Лиліана можетъ пріхать? не правда ли? Я вижу, что вы позволяете.

— Могу ли я не позволить, когда вы такъ желаете мн добра?

Тутъ она жалобно взглянула на старика.

— Если папа не тяжело будетъ видть лицо, которое напомнитъ ему про Гельмсли и про все, что онъ тамъ выстрадалъ?

— Нтъ, нтъ, Гетти, я ничего не имю противъ. Я много выстрадалъ и въ другихъ мстахъ, съ тхъ поръ какъ болзнь осилила меня. Еслибы люди, осуждающіе меня, называющіе меня старымъ пьяницей, хоть часъ промучились такъ, какъ мучился я цлыми мсяцами, то они стали бы милосердне въ своихъ сужденіяхъ. Я не осуждаю вашего отца, м-ръ Гиллерсдонъ, онъ былъ добръ ко мн. Онъ терплъ меня такъ долго, какъ только могъ, пока наконецъ я не опозорилъ себя. То былъ страшный скандалъ, никто бы его не перенесъ. Я почувствовалъ посл того вечера, что все погибло.

— Не говорите объ этомъ, папа, не говорите.

— Я долженъ говорить, Гетти. Я хочу сказать м-ру Гиллерсдону о томъ, чмъ ты была для меня… какая ты героиня, какая мученица!

— Пустое, папа! Я сдлала только то, что всякая другая дочь сдлаетъ для отца. И теперь, слава Богу, вы поправились! Въ послдніе два года вы почти не страдали. Вы сильне и здорове, живя такъ, какъ теперь, чмъ когда были… беззаботне. И невральгія, надюсь, никогда больше не будетъ васъ мучить.

— Если миссъ Гиллерсдонъ не побрезгаетъ нашимъ смиреннымъ жилищемъ, то мы будемъ очень рады ее видть,— сказалъ Давенпортъ, отирая слезу раскаянія.— Мн больно было видть, что у моей двочки нтъ знакомыхъ, кром лучшей изъ женщинъ, лэди Дженъ Бленгеймъ.

Получивъ согласіе на свою просьбу, Джерардъ не имлъ основанія доле оставаться. Онъ протянулъ руку Эстеръ на прощанье, и когда ея тонкіе пальчики дотронулись до его пальцевъ, его лицо вспыхнуло и глаза отуманились, только на одинъ мигъ, правда, но этого волненія онъ никогда не испытывалъ отъ прикосновенія другой женщины, даже Эдиты Чампіонъ, которую любилъ нсколько лтъ. Сердце его сильно билось, когда онъ шелъ по жалкой улиц, мимо садовъ, полныхъ цвтами и дворовъ, представлявшихъ собою груды мусора, мимо безпечной нищеты и трудолюбивой бдности. Только когда онъ выбрался на набережную Темзы, чувство великой радости или великой бды стало проходить и къ нему вернулась способность мыслить,

Онъ слъ на скамью, около рки, и подождалъ, пока пульсъ его забился ровне.

— Я глупецъ!— пробормоталъ онъ.— Почему ея красота такъ сильно волнуетъ меня? Я видлъ много красавицъ, женщинъ въ зенит своей прелести, не то, что эта блдная, и замученная, хотя и героическая двушка. Женщина, которая будетъ моей женой, красиве ея и боле строгой красоты. И однако какъ разъ когда я не долженъ интересоваться этой двушкой, у меня напряженъ каждый нервъ, пульсъ бьется безумно. Я — худшій изъ глупцовъ, вдь мн не слдуетъ забывать того, что говорилъ старикъ д-ръ Соуть. Разв это значитъ беречь себя? разв такъ щадятъ свои силы? Волноваться изъ-за такого вздора, не умть глядть на хорошенькое личико, не сотрясаясь точно отъ землетрясенія!

Онъ припомнилъ книгу, лежавшую на его письменномъ стол, Шагреневую кожу — эту повсть, имвшую для него неотразимое обаяніе, надъ страницами которой онъ просиживалъ не одну безсонную ночь. Какъ тщетны были усилія Валентина вести такую безстрастную жизнь, при которой масло въ ламп медленно горитъ! Но онъ надялся что будетъ разсудительне злосчастнаго героя Бальзака. Онъ тоже задумалъ жить безъ всякихъ волненій. Жизнь милліонера и свтскаго человка можетъ быть чужда всякимъ сильнымъ чувствамъ. Онъ смотрлъ на будущій бракъ съ Эдитой какъ на мирную гавань. Онъ женится на женщин, которую любитъ такъ долго, что не можетъ сомнваться въ этой любви, на женщин, врность которой испытана временемъ, въ постоянств которой онъ не можетъ сомнваться, и годы потекутъ для него мирной чередой вплоть до сдыхъ волосъ и доле, съ ненарушимымъ покоемъ и достоинствомъ. Вдь его, какъ и Валентина, предостерегали отъ житейскихъ драмъ и страстей. Онъ долженъ жить, но не дйствовать и не страдать.

А между, тмъ, ради мимолетной прихоти, ради прелести задумчиваго личика, терпливой романической бдности, онъ допустилъ, чтобы кровь, переливалась огнемъ въ его жилахъ, а сердце бшено билось. Онъ стыдился своей непослдовательности и увидя извозчичью карету, запряженною доброй на видъ лошадью, прозжавшую подъ деревьями, кликнулъ его и спросилъ извозчика, довезетъ ли его лошадь до Финчли. Конечно, извозчикъ отвтилъ, что довезетъ, и черезъ минуту онъ быстро халъ, лтними сумерками по направленію на сверъ.

Онъ часто подумывалъ създить въ это сверное предмстье на собственныхъ лошадяхъ, но ему до сихъ поръ казалось, что приближаться къ дому, гд угасалъ м-ръ Чампіонъ, будетъ безтактностью, хотя умирающій былъ всегда съ нимъ на дружеской ног со времени замужства Эдиты. Сегодня ему очень захотлось увидть женщину, съ которой онъ связалъ себя, и тревожное желаніе это побдило щекотливость.

Онъ похалъ въ домъ, который наняла себ м-съ Чампіонъ… небольшую виллу съ хорошимъ садомъ. Былъ уже девятый часъ, когда онъ позвонилъ у двери, и лужайки и цвтники позолочены были солнечнымъ закатомъ. Онъ ожидалъ, что застанетъ Эдиту Чампіонъ за обдомъ, и ршилъ пообдать съ нею, можетъ быть, tte—tte, въ первый разъ въ жизни.

Но оказалось, что нечего было и думать объ обд! Одинъ изъ лакеевъ, которыхъ онъ привыкъ видть въ Гертфордъ-стрит, пришелъ на звонокъ не спша, съ трубкой во рту, но поспшно спряталъ ее, увидя м-ра Гиллерсдона, и доложилъ ему, что м-съ Чампіонъ находится въ Кендаль-гауз и что м-ру Чампіону очень плохо.

— Хуже, чмъ обыкновенно?— спросилъ Джерардъ.

— Боюсь, что да, сэръ. М-съ Чампіонъ пріхала домой въ половин восьмого, но за ней явился посланный въ то время, какъ она одвалась къ обду, и она успла только накинуть пальто и побжала черезъ дорогу, не надвъ даже шляпы.

— Гд тутъ Кендаль-гаузъ?

— Я вамъ покажу, сэръ.

Слуга пошелъ черезъ дорогу тмъ медлительнымъ и торжественнымъ шагомъ, по которому можно узнать выздного лакея, эта старательная медлительность движеній намекаетъ, быть можетъ, на боязнь, какъ бы не заставили работать за двоихъ. Выздной лакей м-съ Чампіонъ былъ лицо очень значительное и теперь находился подъ гнетомъ негодующаго чувства за то, что долженъ въ одиночку отправлять свои обязанности въ Финчли, тогда какъ его товарищъ живетъ въ роскошной праздности въ Гертфордъ-стрит.

Онъ указалъ на ворота въ стн, немного дальше по дорог и по ту ея сторону, и къ этимъ воротамъ поспшно направился Джерардъ и вошелъ въ чрезвычайно приличное огражденное мсто, круглая дерновая лужайка окаймлялась аллеей, посыпанной пескомъ, кущи деревъ скрывали стны, а передъ нимъ высился внушительныхъ размровъ каменный домъ съ классическимъ портикомъ и двумя флигелями, наводившими на мысль, что въ нихъ помщаются гостиная и билліардная.

При первомъ взгляд на многочисленныя окна онъ вздрогнулъ. Вс шторы были опущены. ‘Все кончено!— подумалъ онъ:— Эдита Чампіонъ — вдова’.

Да, все было кончено. Степенный, пожилой слуга, растворившій ему дверь, извстилъ, что м-ръ Чампіонъ скончался въ восемь часовъ пять минутъ. М-съ Чампіонъ успла во-время прибжать, чтобы присутствовать при послднемъ издыханіи мужа. Конецъ былъ мирный и безболзненный.

Эдита Чампіонъ сошла съ лстницы въ сопровожденіи доктора, въ то время, какъ слуга это сообщалъ.

Она увидла Джерарда и направилась къ нему.

— Все кончено!— проговорила она взволнованно.— Онъ узналъ меня и до послдней минуты не терялъ сознанія и назвалъ меня по имени. Слава Богу, что я была на-лицо, я не опоздала и могла услышать его послднее слово. Я никакъ не ожидала, что буду такъ огорчена посл такого долгаго и томительнаго ожиданія.

— Позвольте мн проводить васъ домой,— сказалъ Джерардъ мягко.

Она была въ черномъ кружевномъ плать и легкая лтняя накидка, наброшенная на плечи, не скрывала блой шеи, точно изъ каррарскаго мрамора. Но глаза ея были въ слезахъ и слезы текли по щекамъ. Все, что было нжнаго и женственнаго въ ея натур, было возбуждено послднимъ прощаніемъ. Если она и была продана богатому человку, какъ продаются рабыни на мелочныхъ рынкахъ, то господинъ ея былъ самый добрый, а рабство досталось ей очень легкое.

Докторъ проводилъ ее до порога дома, а тамъ она оперлась на руку Джерарда. Къ ея естественному горю примшивалась сладкая мысль, что отнын она принадлежитъ ему. Его привилегіей и обязанностью стало теперь оберегать ее и заботиться о ней.

— Пошлите телеграмму солиситору мужа!— сказала она доктору дрожащимъ голосомъ, отирая слезы.— Онъ все устроитъ, что нужно, вмст съ вами. Я не уду въ Лондонъ, пока…

— Понимаю,— перебилъ докторъ, избавляя ее отъ необходимости произнести послднее жестокое слово.— Все будетъ улажено и васъ не побезпокоятъ понапрасну.

— Прощайте,— сказала она, подавая ему руку,— Я не забуду, какъ бережно и заботливо вы за нимъ ухаживали.

Джерардъ вывелъ ее изъ ограды и провелъ на виллу, гд величественный выздной лакей дожидался возвращенія своей госпожи, подставивъ напудренную голову подъ прохладный вечерній втерокъ. Домъ былъ освщенъ и обдъ поданъ.

— Я надюсь, что вы подкрпите себя пищей?— замтилъ Джерардъ, когда буфетчикъ пришелъ сказать, что обдъ готовъ.

Они прошли въ гостиную, гд она сла, закрывъ лицо руками.

— Нтъ, нтъ, я не въ состояніи сть.— И обратившись въ буфетчику, она прибавила:— м-ръ Гиллерсдонъ отобдаетъ. Мн же велите подать сюда чаю.

— Если такъ, то и я выпью съ вами чаю,— сказалъ Джерардъ:— у меня тоже нтъ аппетита.

Это ей было пріятно. У женщинъ преувеличенныя понятія насчетъ высокаго значенія, какое придаютъ мужчины обду, и никакая жертва не можетъ ихъ такъ подкупить, какъ отказъ отъ этой трапезы.

Эдита Чампіонъ не стала спорить. Она только вздохнула, отерла слезы и стала спокойне.

— Я думаю, что исполнила свой долгъ относительно его,— сказала она.

— Вполн. Вы сдлали его счастливымъ, чмъ не всякая жена можетъ похвастаться, даже когда обожаетъ своего мужа,— отвчалъ Джерардъ.

Лакей принесъ чайный столъ, зажегъ свчи на камин и на фортепіано и опустилъ занавсы на окнахъ съ такимъ видомъ, какъ бы желалъ разсять мракъ, навянный унылымъ событіемъ въ Кендаль-гауз. Онъ и остальные слуги толковали уже о похоронахъ и своемъ траур, гадая о томъ, завщалъ ли м-ръ Чампіонъ что-нибудь слугамъ, ‘хоть тмъ, положимъ, которые прослужили ему годъ’, заключилъ Джоржъ, выздной лакей, находившійся въ услуженіи уже около полутора года.

М-съ Чампіонъ легкимъ движеніемъ руки указала на чайникъ и Джоржъ налилъ чай. Она находила, что траурный этикетъ не дозволялъ ей исполнять эту обычную обязанность, и сидла неподвижно, ожидая, чтобы за ней ухаживали, получивъ чашку, она отпила глотокъ и вздохнула, а Джерардъ также пилъ чай въ задумчивомъ молчаніи.

Онъ думалъ, что онъ второй разъ пьетъ чай въ обществ Эдиты Чампіонъ въ теченіе нсколькихъ часовъ, а между тмъ какая перемна произошла въ его жизни въ эти немногіе часы! Женщина, которую онъ любилъ такъ долго и съ которой безповоротно связалъ себя, была свободна. Въ ихъ отношеніяхъ не могло больше быть ни сомнній, ни колебаній. Нкоторый промежутокъ времени приходится уступить предразсудкамъ общества, а затмъ, въ конц условнаго вдовства, эта женщина, которую онъ любилъ такъ долго, сниметъ траурныя одежды, наднетъ подвнечное платье и станетъ съ нимъ у алтаря. Давно уже онъ зналъ, что смерть м-ра Чампіона неизбжна, а между тмъ сегодня вечеромъ ему казалось, что онъ никогда не ожидалъ, что этотъ человкъ умретъ.

Молчаніе стало тягостнымъ. Лакей ушелъ и они остались вдвоемъ.

— Вы, конечно, не останетесь въ этомъ дом посл похоронъ?— спросилъ Джерардъ, чтобы что-нибудь сказать.

— Нтъ, я немедленно уду изъ Англіи. Я думала о своихъ планахъ, пока мы тутъ сидли. Я ненавижу себя за эгоизмъ, но не въ состояніи думать о покойник. Да это и безполезно. Я не легко забуду его, бднягу. Его лицо и голосъ надолго сохранятся въ моей памяти… Но я не могу также не думать о себ. Мн такъ странно, что я свободна… могу хать куда хочу… не должна слдовать извстной рутин. Я поду въ Швейцарію, какъ только справлюсь. И возьму съ собой Розу Грешамъ. Она всегда рада убжать изъ своего милаго прихода.

— Но зачмъ вамъ узжать?

— Такъ будетъ лучше. Еслибы я оставалась въ Англіи, мы бы съ вами видались, а теперь… когда его нтъ, это подало бы поводъ къ сплетнямъ. Лучше будетъ, если мы не будемъ видться въ продолженіе моего траура. Цлый годъ, Джерардъ! Срокъ долгій, вы успете меня забыть!

Тонъ ея, однако, говорилъ, что это невозможно.

— А что, если я не соглашусь на такую разлуку, даже затмъ, чтобы угодить м-съ Грюнди? До сихъ поръ мы не особенно баловали эту достойную особу. Къ чему же намъ теперь ухаживать за ней?

— Потому что теперь все измнилось съ его смертью. Пока мой мужъ одобрялъ мое поведеніе, никто не могъ порицать мои дйствія. Но теперь я осталась одна и должна беречь свое доброе имя… имя вашей будущей жены, Джерардъ!

— Вы даете очень ложный оборотъ всему длу. Но, милая Эдита, неужели мы дйствительно должны разстаться такъ надолго? Неужели же люди станутъ сплетничать, если мы будемъ жить въ одномъ город и ежедневно видться?

— Вы знаете, какъ люди злы. Право, Джерардъ, такъ будетъ лучше для насъ обоихъ.

— Только не для меня,— серьезно произнесъ онъ.

Онъ похалъ въ Финчли сегодня вечеромъ по внезапному порыву, какъ бы спасаясь отъ неожиданной опасности. Онъ смутно чувствовалъ, что первая любовь измняетъ ему и что нужны усилія, чтобы скрпить старыя узы, и вотъ теперь женщина, которой слдовало бы помочь ему сохранить врность, готова бросить его… пожертвовать любовью и счастіемъ въ угоду злымъ языкамъ.

— Какое намъ дло, что про насъ будутъ говорить!— пылко вскричалъ онъ.— Мы должны думать о себ и о своемъ счастіи. Вспомните, какъ жизнь коротка и зачмъ ее тратить зря! къ чему жертвовать годомъ или даже полугодомъ условнымъ приличіямъ? Позвольте мн слдовать за вами всюду. Обвнчаемтесь на будущей недл.

— Нтъ, нтъ, нтъ, Джерардъ. Богу извстно, что я крпко люблю васъ, но я не хочу оскорбить память покойнаго. Онъ всегда былъ добръ ко мн и снисходителенъ, черезъ-чуръ даже. Я была бы, можетъ быть, лучшей женой, еслибы онъ былъ тираномъ. Я не оскорблю его, когда онъ сошелъ въ могилу. Черезъ годъ, считая отъ ныншняго дня, я буду вашей женой.

— И м-съ Грюнди похвалить васъ за это. Ну, что-жъ, поступайте, какъ знаете. Я просилъ васъ, вы отказали. Прощайте. Полагаю, мн можно будетъ пріхать на желзную дорогу проститься съ вами передъ тмъ, какъ вы покинете Англію?

— Разумется. Роза напишетъ вамъ о нашихъ планахъ, когда они выяснятся вполн. Вы будете на похоронахъ, Джерардъ, не правда ли?

— Разумется. Еще разъ прощайте.

Они пожали другъ другу руку — она со слезами на глазахъ, готовая опять расплакаться,— и онъ ушелъ.

Извозчикъ дожидался его, лошадь жевала овесъ въ торб, а кучеръ спалъ.

‘Пройдетъ годъ и ты станешь моей, а я твоимъ,— размышлялъ дорогой Джерардъ:— но годъ много времени. Кто знаетъ, какія перемны онъ внесетъ въ мою жизнь?’

XIV.

М-ръ Чампіонъ уже съ мсяцъ какъ лежалъ на поко въ новенькомъ склеп въ Кепсаль-Грин, а его вдова находилась въ Интерлакен, вмст съ кузиной, горничной и курьеромъ, и не торопясь совершала экскурсіи среди снжныхъ пиковъ и ледниковъ, лниво прислушиваясь въ исполненію на фортепіано м-съ Грешамъ сочиненій Мендельсона, Шопена и всхъ новйшихъ славянскихъ композиторовъ, читала Шелли, Китса и Суинбёрна и предавалась неопредленной меланхоліи, отъ которой отдыхала и уединеніи вковчныхъ горныхъ вершинъ и своей гостиной и отел.

Изъ Интерлакена Джерардъ Гиллерсдонъ получалъ отъ своей возлюбленной длинныя и частыя письма, написанныя красивымъ твердымъ почеркомъ, на тончайшей бумаг, пахнувшей лсными фіалками, письма, въ которыхъ описывались вс поздки и прогулки въ горахъ, толковалось о прочитанныхъ книгахъ, о послднемъ нмецкомъ роман, въ этихъ письмахъ заключался обыкновенно небольшой блый шерстистый цвтовъ, сорванный среди вчныхъ снговъ, и они, насколько это могутъ сдлать письма, сокращали разстояніе между любящими.

Джерардъ въ іюн и въ іюл мсяц отвчалъ мене пространно, но очень нжно на вс эти письма. Онъ писалъ отъ всего сердца, или по крайней мр уврялъ себя въ этомъ.

Онъ писалъ эти письма, имя передъ собой на стол портретъ своей невсты, и когда глаза его отрывались отъ письма, то встрчались съ глазами Эдиты Чампіонъ.

Но порою это красивое, строго классическое лицо заслонялось другимъ, мене правильнымъ, но не мене прекраснымъ въ эирной миловидности Рафаэлевой Мадонны, съ продолговато-овальными щеками и подбородкомъ и прямымъ, тонкимъ носомъ, изящнымъ очертаніемъ рта и задумчивыми и тонкими бровями надъ темно-синими глазами… овальное личико въ рамк темно-русыхъ волосъ.

Съ какой роковой настойчивостью преслдовалъ его этотъ образъ, а между тмъ онъ видлъ Эстеръ Давенпортъ всего только одинъ разъ посл того вечера въ Чельси, когда старикъ пригласилъ его въ свою скромную гостиную. Только разъ былъ онъ еще тамъ, сопровождая сестру, которая рада была возобновить знакомство съ красивой дочкой бывшаго викарія. Это случилось три недли тому назадъ, и съ тхъ поръ Лиліана и Эстеръ нсколько разъ видлись, и Джерарду были извстны вс подробности ихъ свиданій.

А теперь лондонскій сезонъ подходилъ въ концу, и Лиліана готовилась оставить домъ брата, вернуться къ родителямъ и сопровождать ихъ въ Рона, гд ректоръ собирался лечиться минеральной водой отъ грозившей ему подагры.

То будетъ послднимъ путешествіемъ Лиліаны съ родителями въ качеств незамужней, двицы. Она должна была выйти замужъ въ начал будущаго года и переселиться къ мужу въ приходъ св. Лаврентія-мученика… приходъ, къ которому она уже успла привязаться, и гд школы, богадельни, больницы, ночные и сиротскіе пріюты и читальни стали для нея такъ же знакомы и дороги, какъ пріемная въ гельмслейскомъ приходскомъ дом.

Наступилъ послдній день, какой она проводила въ Гиллерсдонъ-гауз, и она завтракала tte—tte съ братомъ — рдкое удовольствіе, такъ какъ Джерардъ въ послднее время очень поздно возвращался домой по ночамъ и до полудня не выходилъ изъ спальни. Онъ пилъ полной чашей лондонскія удовольствія, которыя предлагаетъ Лондонъ молодымъ и богатымъ людямъ въ разгаръ сезона, но удовольствія въ этомъ случа не были синонимомъ кутежа, и единственный ихъ недостатокъ заключался въ томъ, что, благодаря имъ, ему приходилось поздно ложиться спать.

Испивая чашу наслажденій, онъ говорилъ себ, что не прожигаетъ безумно жизни, такъ какъ никакое лондонское удовольствіе не могло ускорить его пульса или зажечь въ немъ пламя страсти. Сердце его не билось сильне, когда онъ держалъ банкъ въ баккара, чмъ когда онъ читалъ книгу, сидя одинъ въ своей берлог.

Было время, когда карточная игра волновала его, но для милліонера выигрышъ или проигрышъ былъ одинаково безразличенъ.

— Какъ пріятно провести съ тобой покойно полчаса, Джерардъ!— сказала Лиліана, когда они принялись завтракать — онъ тартинкой съ сардинами, а она бутербродомъ съ земляникой, между тмъ какъ изысканнйшія блюда chef’а оставались нетронутыми подъ серебряными крышками.

— Да, дружокъ, и какъ скоро я буду лишенъ этого удовольствія. Я страшно по теб буду скучать.

— А между тмъ, живя вмст, мы рдко видлись.

— Правда, но мн такъ пріятно было знать, что ты тутъ, и что у меня всегда подъ рукой сочувствующій мн слушатель.

Лиліана въ отвть вздохнула.

— Ты мн не длалъ никакихъ признаній, Джерардъ.

— Неужели? Но поврь, что это не отъ недоврія въ твоей скромности и такту. Быть можетъ, потому, что мн нечего сказать.

— Ахъ, Джерардъ, я знаю, что это неправда. У тебя есть тайна… касающаяся м-съ Чампіонъ. Я знаю, что она для тебя дороже, чмъ простая знакомая.

Джерардъ мягко разсмялся надъ наивностью сестры.

— Какъ? Ты сдлала такое важное открытіе, моя милочка?— сказалъ онъ.— Да, Эдита Чампіонъ и я, мы боле чмъ проcrue знакомые. Мы были когда-то влюблены въ другъ друга, dans le temps, когда были оба безъ гроша денегъ и безъ надежды на ихъ пріобртеніе. Разсудокъ и житейскій опытъ взяли верхъ. Молодую лэди уговорили выйти замужъ за старый мшокъ съ деньгами, онъ великодушно обращался съ нею, и она тоже вела себя относительно его безукоризненно. Изъ влюбленнаго я превратился въ друга, и эта дружба ничмъ не нарушалась, и нисколько не тревожила м-ра Чампіона.

— А теперь, когда м-съ Чампіонъ — вдова и можетъ выйти за мужъ по любви…— начала застнчиво Лиліана.

— По всей вроятности она станетъ моей женой, когда сниметъ трауръ. По сердцу ли теб такая золовка, Лиліана?

— Разумется. Она всегда была такъ добра ко мн.

— Ахъ, да, помню. Она возила тебя къ своей портних. Это, кажется, величайшее доказательство женской дружбы.

— Какъ ты легко говоришь о ней, Джерардъ… и какъ холодно! и однако, я уврена, что ты ее любишь больше всхъ на свт.

— Конечно… и она заслуживаетъ мою любовь за то, что оставалась мн врна въ междуцарствіе брака безъ любви.

— Она какъ разъ такая женщина, какая теб годится въ жены. Съ ея красотой и свтскимъ тактомъ она поможетъ теб удержать твое положеніе въ обществ и разгонитъ пріятелей, вліяніе которыхъ меня устрашаетъ.

— Кто же эти пріятели, Лиліана?

— Вс т, кто бываетъ въ твоемъ дом, за исключеніемъ Джэка. Можетъ быть, ты, скажешь, что Джэкъ теб не пріятель, что у тебя съ нимъ нтъ ничего общаго, какъ вы говорите?

— И все-таки онъ мой пріятель. Хотя я согласенъ, что у насъ разные взгляды на этику и вру. Я люблю его за то, что онъ прямодушенъ и силенъ, откровененъ, и надеженъ, и добръ… онъ такой человкъ, къ которому я бы обратился въ сомнніи и затрудненіи, въ болзни и отчаяніи… честный, славный человкъ, Лиліана, человкъ, которому я почти съ радостью отдаю то, что мн дороже всего въ мір, мою единственную сестру.

Слезы навернулись на глазахъ Лиліаны при такихъ похвалахъ ея жениху. Она не въ состояніи была отвтить словами и только протянула руку брату, и они просидли рука въ руку нкоторое время.

— Какъ я счастлива,— пролепетала она, наконецъ,— что нашла такого жениха и имю такого брата!

— А теперь скажи мн, почему теб не нравятся мои пріятели?

— Потому что вс они кажутся мн лживыми и пустыми людьми… фразёрами, щеголяющими поверхностнымъ остроуміемъ, надменными пошляками, осмивающими всякія врованія и вс благородныя мысли и чувства. Нкоторые изъ нихъ довольно забавны… напримръ, Ларозъ, съ его изящной небрежностью и толками объ искусств и литератур… м-ръ Гамбіеръ тоже, съ его планами новыхъ романовъ, которые — онъ дерзко объявилъ это мн — не при мн писаны.

— Бдный Гамбіеръ, это у него невинное тщеславіе. Самое страстное желаніе его быть поставленнымъ на одну доску съ Зола и быть отвергнутымъ библіотекой Мьюди.

— Но есть у тебя пріятель, чье присутствіе наполняетъ меня ужасомъ, хотя въ обращеніи онъ любезне всхъ остальныхъ.

— Въ самомъ дл?

— Человкъ, который надъ всмъ смется. М-ръ Джерминъ.

— Джерминъ оракулъ?

— Онъ никогда мн не предсказывалъ моей судьбы.

— Нтъ, онъ отказался даже отъ этой попытки. ‘У вашей сестры такое свтлое выраженіе въ лиц,— говорилъ онъ мн,— что изъ него ничего нельзя вывести. Единственное, что я могу сказать — это что она рождена для счастія… но для натуръ такого рода никогда не знаешь, что значитъ счастіе. Иногда оно значитъ мученическій внецъ’. Такъ ты не любишь Юстина Джермина?

— Я не столько не люблю, сколько боюсь его. Когда я съ нимъ, то его общество мн невольно нравится. Онъ интересуетъ и забавляетъ меня противъ моей воли. Но я боюсь его дурного вліянія на тебя.

— Моя дорогая Лиліана, все это твои двическія фантазіи. Дурное вліяніе,— какой вздоръ! Ты не воображаешь ли, что жизненный опытъ оставилъ мой умъ въ вид листа чистой бумаги, на которомъ первый встрчный можетъ писать, что ему вздумается? Джерминъ — мой знакомый, а вовсе не пріятель, и его вліяніе на меня равняется нулю. Онъ забавляетъ меня — вотъ и все — какъ и тебя своими хитрыми ухватками гнома и шарлатанскими пріемами. А теперь разскажи мн про Эстеръ Давенпортъ. Ты видалась съ ней послднія недли и помогала ей. Что опять съ нею будетъ, когда ты удешь?

— О! Мы будемъ писать другъ другу. Мы будемъ всю жизнь дружны и, когда я поселюсь въ Лондон, будемъ часто видться. Она будетъ приходить каждое воскресенье въ церковь св. Лаврентія слушать проповди Джэка.

— Это, конечно, очень пріятная перспектива для нея въ будущемъ, но пока она остается безъ всякихъ ресурсовъ въ настоящемъ и даже не иметъ утшенія побесдовать хоть изрдка съ двушкой одного съ ней воспитанія. Почему ты не уговоришь ее принять отъ меня капиталъ, который бы обезпечилъ ее съ отцомъ?

— Я не особенно старалась уговаривать ее, Джерардъ. Въ душ я согласна съ нею, что она не можетъ принять такой помощи отъ тебя или кого другого. Она не можетъ пожертвовать своей независимостью и принять милостыню отъ посторонняго человка.

— Я ей не посторонній. Я знаю печальную исторію ея отца и онъ былъ викаріемъ моего отца. Отъ этого я ей не посторонній. Мн думается, что никто изъ васъ, ни ты, ни она, не понимаете положенія человка, располагающаго большими средствами, чмъ ему нужно, и неизбжно бросающаго тысячи на разные пустяки. Почему нельзя этому человку пожертвовать нсколькими тысячами для обезпеченія двушки, исторія которой тронула его сердце? Я бы положилъ капиталъ на ея имя въ банкъ и она бы получала доходъ съ него изъ года въ годъ, безъ всякаго напоминанія объ его источник. Въ чемъ тутъ униженіе? отчего этого нельзя сдлать?

— Оттого, что она не хочетъ. Зови ее гордой, если хочешь… Мн нравится такая гордость. Она довольна своей жизнью. Она много работаетъ, но сама себ госпожа, работаетъ на дому и можетъ смотрть за бднымъ старикомъ-отцомъ, который непремнно впалъ бы въ прежній ужасный порокъ, еслибы она оставляла его подолгу одного или еслибы у нихъ было больше денегъ въ распоряженіи. Она говорила мн, что въ бдности — его спасеніе.

— Печальная судьба для красивой, молодой женщины, которая при другихъ обстоятельствахъ могла бы блистать въ свт.

— Она не думаетъ о свт и не считаетъ себя жертвой. Ты понятія не имешь, какъ она простодушна. Я сомнваюсь даже, чтобы она знала, что она хорошенькая, а если и знаетъ, то не придаетъ никакого значенія своей красот. Она говорила мн, что была бдна всю жизнь и никто не обращалъ на нее никакого вниманія, кром отца.

— И ты ничего такимъ образомъ не могла для нея сдлать?

— По твоему, очень мало. Я не могла длать ей дорогихъ подарковъ, ея гордость сейчасъ бы возмутилась. Я дарила ей книги и цвты, помогала насколько можно, не прибгая въ роскоши, украсить ея бдную гостиную. Мы вмст гуляли въ Батерси-парк и въ одно прекрасное утро она прохалась со мной до Вимбльдона, гд мы позавтракали сладкими пирожками и фруктами, какъ дв пансіонерки. Она была такъ весела въ это утро, какъ еслибы совсмъ не знала никакихъ заботъ. Я сказала ей, что она кажется счастливе, чмъ была въ Гельмсли, и она отвчала мн, что въ т дни ее удручала мысль о грустномъ порок отца, котораго мы еще не знали, но что теперь, когда намъ извстно худшее, а онъ, кажется, исправился, она вполн счастлива. Право, это самая мужественная душа, какую я только встрчала!

— Да, она стойкая двушка, но это тяжко, тяжко!— сказалъ Джерардъ нетерпливо и пересталъ разспрашивать Лиліану про Эстеръ Давенпортъ.

Но въ ум Джерарда разговоръ съ Лиліаной оставилъ раздраженіе. Какъ ничтожны женщины, даже лучшія!— думалъ онъ.— Что за жалкія понятія о помощи, какія микроскопическія утшенія! Нсколько книгъ и цвты, прогулка и угощеніе сладкими пирожками! Никакого усилія, чтобы вывести ее изъ мрака отчаянія… никакой попытки расширить ея горизонтъ… пропуская золотой случай, потому что Лиліана могла бы успть тамъ, гд я потерплъ бы неизбжное фіаско. Будь Лиліана тверда и настойчива, она могла бы разсять вс колебанія и глупую спсь. Но нтъ, она предлагаетъ бдной подруг нсколько цвтовъ и дв-три книжки и убаюкиваетъ себя мыслью, что бдная мученица дйствительно вполн счастлива, что швейная машина и дрянная квартира вполн достаточны для ея счастія. Помилуйте! моимъ служанкамъ лучше живется: у нихъ лучше помщеніе, пища и больше развлеченій. Это нестерпимо!’

Онъ ршилъ, что не пойдетъ больше въ Чельси. Онъ и въ первый разъ насильно, такъ сказать, ворвался къ ней, но два дня спустя посл отъзда Лиліаны имъ овладло непреодолимое желаніе снова увидть Эстеръ Давенпортъ.

Онъ зашелъ въ книжную лавку на Кангсъ-Род и купилъ лучшее изданіе поэмъ Шелли, какое только могъ найти, а у цвточницы купилъ большой букетъ розъ и вмст съ этими дарами появился въ маленькой гостиной.

— Такъ какъ сестра ухала, то я позволилъ себ придти вмсто нея,— сказалъ онъ, пожавъ руки отцу и дочери.

— Милости просинь, м-ръ Гиллерсдонъ,— отвчалъ старикъ.— Мы будемъ очень скучать по вашей сестр. Ея посщенія радовали насъ больше, чмъ что другое. Я не знаю даже, что мы будемъ безъ нея длать.

— Я буду ждать будущаго года: когда миссъ Гиллерсдонъ будетъ м-съ Кумберлендъ,— сказала мягко Эстеръ,— и когда мн можно будетъ помогать ей въ приходскихъ длахъ.

— Неужели у васъ найдется время помогать другимъ, когда за уже такъ много работаете?

— О! Я найду часокъ-другой въ недлю, и дло это меня очень интересуетъ. Что за чудныя розы!— вскричала она, когда онъ положилъ букетъ на маленькій столикъ, гд лежала раскрытая книга.

— Я очень радъ, что он вамъ нравятся. У васъ есть другіе цвты, я вижу,— прибавилъ онъ, поглядывая на красные и блые маки въ темной ваз:— но я надюсь, что найдется мсто и для этихъ.

— Конечно, но мои бдные маки совсмъ сконфузятся отъ сосдства такихъ красавицъ.

— И я принесъ… сестра просила меня принести вамъ Шелли,— пробормоталъ онъ, странно смущаясь въ присутствіи этой женщины и неловко кладя на столъ книгу въ красивомъ переплет.

— Неужели?— спросила Эстеръ съ удивленіемъ.— Я не думаю, чтобы Шелли былъ въ числ ея любимыхъ поэтовъ. Я помню, она какъ-то говорила мн, что ректоръ запретилъ ей читать что-либо изъ Шелли, кром избранныхъ краткихъ поэмъ. Вроятно она называла кого-нибудь изъ другихъ поэтовъ, но память измнила вамъ. Лиліана подарила мн цлую библіотеку своихъ любимыхъ поэтовъ и прозаиковъ.

Она указала на цлый рядъ книгъ, стоявшихъ на полк одного изъ низенькихъ шкафиковъ, и Джерардъ подошелъ взглянуть на нихъ.

Да, тамъ были поэты, которыхъ любятъ женщины: Вордсвортъ, Гудъ, Лонгфелло, Аделаида Прокторъ, Елизавета Барретъ-Броунингъ — поэты, на страницахъ которыхъ не найдешь никакихъ нечистыхъ образовъ. Тутъ не было Китса, съ его тонкой сенсуальностью и душной тепличной атмосферой. Не было Шелли, съ его проповдью бунта противъ законовъ, человческихъ и божескихъ, ни Росетти, ни Суинберна, ни даже Байрона, хотя музу его, если къ ней прикинуть мрку позднйшихъ поэтовъ, можно облечь въ передникъ пансіонерка и кормить бутербродами. Единственнымъ гигантомъ между ними былъ лауреатъ {Теннисонъ.} и былъ роскошно представленъ въ полномъ изданіи.

— У васъ нтъ Шелли,— сказалъ Джерардъ,— а потому мои ошибка кстати.

— Но если м-ръ Гиллерсдонъ не позволяетъ дочери читать Шелли…— начала Эстеръ.

— Мой достойный родитель принадлежитъ къ школ слишкомъ абсолютной, школ, не признающей за человческимъ умомъ никакой индивидуальности или стоицизма и полагающей, что прочитать беззаконную книгу значитъ сдлать первый шагъ на пути беззаконія. Вы слишкомъ умны, чтобы васъ могъ своротить направо или налво поэтъ, какъ бы онъ ни былъ геніаленъ. Между тмъ не знать Шелли — значитъ не знать величайшаго наслажденія, какое можетъ дать поэзія. Я растворяю вамъ дверь въ неизвданный рай. И завидую тому наслажденію, какое вы испытаете при чтеніи Шелли въ полномъ расцвт вашего ума.

— Вы сметесь надо мной, когда говорите о моемъ ум,— весело сказала она.— Что касается вашего Шелли, то я впередъ знаю, что онъ мн понравится меньше, чмъ Теннисонъ.

— Это зависитъ отъ склада вашего ума… отъ того, что сильне вліяетъ на васъ: форма или краски. Въ Теннисон мы восхищаемся спокойной красотой и гармоническими линіями греческаго храма, въ Шелли — великолпіемъ и роскошнымъ колоритомъ новаго Іерусалима, какимъ его описалъ св. Іоаннъ въ своихъ экстаэахъ.

Они разговорились о литератур. Диккенсъ и Чарльзъ Ламбъ были любимыми писателями Эстеръ, а какъ романиста она всмъ предпочитала Бульвера. Талантъ Теккерея она признавала, но считала его слишкомъ унылымъ.

— Я нахожу, что для людей, жизнь которыхъ не удалась, философія Карлейля — самая подходящая.

— Но Карлейль еще уныле Теккерея. Его проповдь — проповдь скуки.

— Нтъ, нтъ. Это проповдь труда и благородныхъ усилій. Онъ учитъ презирать ничтожныя вещи.

Они пробесдовали нкоторое время и м-ръ Давенпортъ по временамъ вмшивался въ ихъ разговоръ, но сонно, какъ человкъ полу-живой. И во всемъ, что онъ говорилъ, звучала нотка жалобы, представлявшей странный контрастъ съ бодростью и энергіей дочери.

Онъ опять толковалъ про свое слабое здоровье, про невральгическія боли, которыхъ ни одинъ докторъ не могъ понять или облегчить.

Джерардъ просидлъ до десятаго часа, просидлъ бы и доле, еслибы Эстеръ не сказала ему, что иметъ привычку прогуливаться съ отцомъ по вечерамъ съ часокъ времени. При этомъ намек онъ взялъ шляпу и проводилъ отца съ дочерью до набережной, а тамъ распрощался съ ними и пошелъ своей дорогой.

‘Какъ она мила,— думалъ онъ,— но какъ холодна! Она больше похожа на статую, чмъ на живую, страдающую женщину. Старику тяжко дается исправленіе. Бдняга… ему очень хотлось бы, думается мн, выпить’.

Посл этого Джерардъ не одинъ вечеръ провелъ въ обществ Давенпортовъ. Онъ приносилъ Эстеръ книги и цвты, а старику — газеты и винограду, и тотъ съ наслажденіемъ подалъ его, какъ бы обоняя запахъ бордоскихъ или бургундскихъ винъ въ этихъ англійскихъ плодахъ. Его посщенія и дары стали какъ бы ршеннымъ дломъ. Книги были единственнымъ удовольствіемъ Эстеръ и она часто за полночь сидла за ними, хотя уже съ восьми часовъ утра усаживалась за швейную машину.

Августъ былъ на исход, лондонскій Вестъ-Эндъ превратился въ пустыню, а Джерардъ все еще не узжалъ изъ Лондона, милліонеръ Джерардъ, которому доступны были вс роскошнйшія мста, гд отдыхаютъ отъ зимнихъ удовольствій богачи. Пріятели надоли ему хуже горькой рдьки своими разспросами и предложеніями, прежде чмъ сами пустились въ путь.

Т таинственные недуги, о которыхъ только и слышишь въ конц сезона, разогнали своихъ жертвъ въ разныя стороны, армія мучениковъ экземы и подагры невыразимо скучали въ Оверни, ревматики направились въ Германію, слабогрудые и съ разстроенными нервами играли въ теннисъ въ Сенъ-Морис, охотники наводнили Шотландію, а рыболовы — Норвегію. Тунеядцы, которымъ нужны только красивые костюмы и игра въ баккара, находились въ Трувилл, Эгрета, Параме, Динар и Діэпп.

Оставаться въ Лондон посл половины августа было такимъ чудовищнымъ и безобразнымъ поступкомъ со стороны человка, что онъ долженъ былъ въ собственныхъ даже глазахъ оправдываться, пріискавъ какой-нибудь приличный предлогъ.

Предлогомъ для Джерарда служило то, что онъ не охотникъ, изъздилъ уже весь континентъ и чувствуетъ себя слишкомъ слабымъ для путешествій. Тишина, царившая въ его дом, свободномъ отъ постителей, нравилась ему больше, чмъ прекраснйшій отель въ Европ, съ мраморными лстницами и цвтниками, какъ ‘Великобританія’ въ Белладжіо или лихорадочные va-et-viens, какъ въ комфортабельномъ ‘Швейцергоф’ въ Люцерн.

Онъ хотлъ покоя и находилъ его у себя дома, гд вс его капризы и идіосинкразіи были предусмотрны.

Къ чему узжать изъ Лондона? Изъ приглашеній, полученныхъ имъ, могъ бы образоваться хорошенькій томикъ in-octavo, еслибы онъ захотлъ увковчить эти доказательства почитанія, какимъ общество окружаетъ Маммона. Эти приглашенія были составлены въ самыхъ лестныхъ фразахъ, какія только могли подйствовать на самолюбіе и тщеславіе человка. Его приглашали въ замки Шотландіи, въ окруженныя рвами житницы Варвикшира, въ помщичьи дома и охотничьи домики Іоркшира, въ лса и болота свера, въ Дартморъ и Эксморъ, въ Коннемару и Керри, на вс пункты компаса Британскихъ острововъ и даже въ замки Франціи, въ охотничьи дома Сербіи, Богеміи и Венгрія, и Богъ знаетъ еще куда.

Его отвтомъ на вс эти гостепріимныя приглашенія былъ одинъ отказъ. Здоровье не позволяло ему воспользоваться такими соблазнительными предложеніями. Отказы эти писались его секретаремъ и вызывали много критическихъ и дкихъ замчаній насчетъ наглости новыхъ богачей.

Такимъ образомъ августъ подходилъ въ концу и газеты, не поглощенныя больше парламентскими отчетами, облеклись въ перья крикливыхъ совъ и посвящали ежедневно свои столбцы холер, а для развлеченія читателей печатали рядъ писемъ о такихъ животрепещущихъ вопросахъ, каковы: что длать намъ съ пустыми жестянками изъ-подъ сардинокъ? или: представляется ли театръ безопасной профессіей для дочерей клерджименовъ? или же, наконецъ, какимъ образомъ повеселиться три недли, владя всего лишь пятифунтовой ассигнаціей?

До сихъ поръ Джерардъ всегда посщалъ Эстеръ Давенпортъ по вечерамъ, когда она никогда не бывала одна. Отецъ всегда присутствовалъ при ихъ свиданіяхъ и ни разу не пришлось имъ поговорить или взглянуть другъ другу въ глаза безъ свидтелей. Страстное желаніе овладло имъ повидаться съ нею наедин и въ одинъ прекрасный день онъ отправился въ Чельси въ такой часъ, когда зналъ, что старикъ читаетъ газеты въ даровой читальн. Но лэндлэди, отворявшая ему дверь, объявила, что миссъ Давенпортъ занята и ее ни въ какомъ случа нельзя отрывать отъ работы.

— Вы можете, по крайней мр, сказать ей, что я пришелъ и былъ бы радъ видть ее, хотя бы на нсколько минутъ,— сказалъ Джерардъ, и такъ какъ онъ часто давалъ этой женщин ‘на чай’, то она и пошла исполнить его порученіе, но вернулась почти немедленно, говоря, что миссъ Давенпортъ занята спшной работой, которую должна кончить къ сроку, и не можетъ отойти ни на минуту отъ швейной машины.

И дйствительно, стукъ ненавистнаго колеса доносился до него въ то время, какъ женщина докладывала ему, и Джерардъ вышелъ изъ дома, сердясь на судьбу и на жизнь… и даже на двушку, отказавшуюся его принять.

‘Это гордость, упрямство, безсердечность!— говорилъ онъ себ въ досад.— Она знаетъ, что я ее обожаю… что я могу превратить ея жизнь въ одинъ сплошной праздникъ, что я владю ключомъ ко всему, что есть въ мір прекраснаго или пріятнаго, и тмъ не мене продолжаетъ вертть это проклятое колесо. Она предпочитаетъ быть рабыней нмецкаго портного, чмъ моей повелительницей’.

Въ этомъ злобномъ настроеніи ума очутился онъ лицомъ къ лицу съ Юстиномъ Джерминомъ, всего лишь въ нсколькихъ шагахъ отъ дверей м-ра Давенпорта.

— Я думалъ, что вы находитесь въ горахъ Гарца,— сказалъ онъ, недовольный этой встрчей.

— Я былъ тамъ, исходилъ ихъ съ ранцемъ за плечами, точно геттингенскій или гейдельбергскій студентъ, испилъ до дна чашу наслажденій въ придорожныхъ трактирахъ, провелъ цлую лтнюю ночь на Брокен и грезилъ о Мефистофел и вдьмахъ. Но въ одинъ прекрасный день вдругъ возъимлъ фантазію вернуться въ Лондонъ и поискать васъ. Я слышалъ отъ Роджера Лароза, что вы обратились въ пустынника и ведете затворническую жизнь въ дом, который онъ для васъ выстроилъ, и я, будучи и самъ отчасти пустынникомъ, почувствовалъ къ вамъ симпатію.— Не колесо ли это Гретхенъ слышалъ я, проходя мимо дома, гд вы сейчасъ были?

— Я не имю понятія о томъ, что вы слышали, но хотлъ бы знать, что собственно привело васъ въ этотъ околотокъ.

— Любопытство и прыткая извозчичья лошадь. Я видлъ, какъ вы похали въ эту сторону въ то время, какъ собирался перейти черезъ дорогу у Альбертовыхъ воротъ съ намреніемъ навстить васъ. Но безполезно было идти къ вамъ въ домъ въ то время, какъ вы узжали изъ него, поэтому я нанялъ извощика и веллъ ему хать за вами, и когда онъ довезъ меня до этой улицы, то я отпустилъ его, какъ-разъ въ тотъ моментъ, какъ вы отпустили своего. Я перешелъ на ту сторону улицы, пока вы разговаривали съ женщиной, отворившей вамъ дверь. Вы были слишкомъ поглощены своими мыслями и не замтили меня, а въ открытое окно я увидлъ двушку за швейной машиной, съ блднымъ гордымъ лицомъ, которое все вспыхнуло, когда женщина возвстила о вашемъ визит.

— И вы воображаете, что я допущу такое шпіонство?! Каковы бы ни были ваши дарованія, м-ръ Джерминъ, будь вы пророкъ, волшебникъ или частный сыщикъ, но я долженъ попросить васъ изощрять свои таланты на другихъ людяхъ, а меня оставить въ поко.

Юстинъ Джерминъ отвчалъ на этотъ выговоръ громкимъ смхомъ.

— Пустяки,— сказалъ онъ:— вы притворяетесь, что сердиты, но это неправда. Никто на меня не сердится. Я пользуюсь привилегіей говорить правду, я — общественный шутъ. Дайте мн быть вашимъ шутомъ. Дайте мн привилегію, какую давали императоры былого времени своимъ шутамъ. Вы увидите, что я боле пріятный собесдникъ, чмъ ваши собственныя мысли.

— Он довольно мрачнаго свойства въ настоящую минуту,— отвчалъ Джерардъ, сразу покоряясь невдомому вліянію, противостоять которому онъ не могъ.

Онъ не зналъ, какого рода сила, дйствіе которой онъ на себ испытывалъ, но зналъ, что она безусловно покоряетъ его. Онъ обращался въ вещь въ рукахъ Джермина и тотъ могъ вертть имъ, какъ вздумается.

— Вы несчастны!— вскричалъ Джерминъ.— Вы, владя тмъ рычагомъ, какимъ двигаетъ міръ? Нелпо! Если у васъ есть желанія, осуществляйте ихъ. Если на вашей дорог стоитъ человкъ, купите его. Всхъ мужчинъ можно купить (это старинная аксіома первыхъ министровъ, начиная отъ Вольсея до Вальполя) и почти всхъ женщинъ. Вы — безумецъ, когда тратите себя на неисполнимыя желанія, которыя означаютъ лихорадку и безпокойство. У васъ есть peau de chagrin, талисманъ власти — въ вашей чековой книжк.

— Да, peau de chagrin — мы можемъ признать въ ней аллегорическую фигуру, представляющую силу денегъ въ вкъ прогресса и цивилизаціи, но, владя этой силой, я долженъ помнить и о возмездіи. Съ каждымъ исполненнымъ страстнымъ желаніемъ талисманъ съёживается и жизнь его владльца сокращается.

— Нтъ, мой другъ, неисполненныя желанія, неосуществленныя надежды, обманутое честолюбіе, безнадежная любовь — вотъ что сокращаетъ нашу жизнь. Съ исполненіемъ наступаетъ пресыщеніе, а пресыщеніе значитъ покой. Опасность заключается къ мучительномъ голод, какой возбуждаетъ желаніе, а не въ его удовлетвореніи.

XV.

Изъ всхъ мужчинъ, какихъ Джерардъ зналъ, Юстинъ Джерминъ былъ послднимъ, котораго онъ сознательно выбралъ въ повренные и совтчики. Этотъ человкъ внушалъ ему тайный страхъ. Онъ считалъ его лживымъ, ненадежнымъ, полу-шарлатаномъ, полу-дьяволомъ, и со всмъ тмъ его притягивалъ къ нему непреодолимый магнетизмъ. Вмст съ тмъ онъ такъ нуждался въ дружескомъ ух, въ которое онъ могъ бы изливать свои эгоистическія жалобы, что посл попытки отдлаться невжливостью отъ Джермина онъ кончилъ тмъ, что пошелъ съ нимъ въ загородный ресторанъ. Тамъ они курили и лниво болтали о людяхъ, до которыхъ имъ въ сущности не было никакого дла. У Джермина былъ вообще очень злой языкъ, но такъ какъ онъ былъ мужчина, то всего больше доставалось отъ него слабйшему полу.

— Я думаю, что вообще мужчины ненавидятъ всхъ женщинъ, за исключеніемъ той одной, которую они обожаютъ,— сказалъ Джерардъ задумчиво.— Между обоими полами существуетъ такой же естественный антагонизмъ, какъ между собакой и кошкой. Пустите двочку играть съ маленькими мальчиками, и еслибы не боязнь старшихъ, то черезъ часъ игры отъ нея остались бы только клочья, какъ отъ Іезавели, когда ее растерзали собаки. Вс мальчишки напустились бы на нее. Они сначала выдрали бы ей волосы и исщипали бы ее, а затмъ дикарь проснулся бы въ нихъ и они бы ее убили. Вспомните, какъ сипаи обращались съ женщинами во время остъ-индскаго мятежа! Эта дьявольская жестокость не что иное, какъ прирожденная ненависть къ другому полу, выражающаяся при первой возможности. И ваши ядовитыя замчанія о м-съ Фонтенель и хорошенькой миссъ Винцентъ не что иное, какъ цивилизованная форма той же ненависти.

— Можетъ быть,— согласился Джерминъ.— Но я съ своей стороны скоре люблю коллекцію женщинъ, какъ энтомологъ любитъ коллекцію бабочекъ. Я люблю накалывать ихъ булавкой на пробку и мучать, и заключать объ ихъ будущемъ на основаніи ихъ антецедентовъ.

— И вы не врите въ непоколебимую честь честныхъ женщинъ?

— Нтъ, не врю въ честь ради чести. Есть женщины, которыя изъ гордости проходятъ всю жизнь съ незапятнанной репутаціей, подобно тому, какъ индійскій фанатикъ будетъ держать руки надъ головой до тхъ поръ, пока он окоченютъ и высохнутъ, ради того, чтобы его почитали другіе люди. Но честь ради чести, честь въ вертеп, гд никто ее не хвалитъ, честь при двор Людовика Великаго или Карла Малаго — этого рода чести, любезный Гиллерсдонъ, я не врю. Помните, что я матеріалистъ изъ матеріалистовъ. Мой умъ и мои мннія, быть можетъ, естественный продуктъ разлагающагося общества.

— И вы думаете, что честная женщина — женщина, двическая жизнь которой прошла въ чистыхъ и святыхъ помыслахъ, идеаломъ которой служитъ Богоматерь — вы думаете, что такая женщина можетъ пережить потерю своего добраго имени и быть все-таки счастливой?

— Безъ сомннія, если она получитъ соотвтственную награду — преданнаго любовника, роскошную жизнь и обезпеченную старость. Терніемъ въ розахъ безчестія является не потеря чести, но страхъ нищеты. Женщины безъ имени, лежащія на шолковыхъ подушкахъ своихъ ландо, трепещутъ при мысли, что окружающая ихъ роскошь можетъ быть такъ же скоротечна, какъ цвты въ саду, живущіе одинъ сезонъ — и только. Поврьте мн, любезный Гиллерсдонъ, мы даромъ тратимъ свое состраданіе, когда воображаемъ, что этихъ дамъ смущаетъ воспоминаніе о невинномъ дтств, о приходской церкви, о воскресной школ, гд он учили деревенскихъ ребятишекъ, о родителяхъ съ разбитыми сердцами и огорченныхъ сестрахъ. Деньги, способы ихъ добыванія — вотъ о чемъ думаютъ эти бабочки, когда мысли ихъ не заняты наслажденіями минуты. Умныя копятъ деньги или ухитряются выйти замужъ за богатыхъ людей. Глупыя — не думаютъ о завтрашнемъ дн и кончаютъ дни въ грязи и нищет. Но угрызенія совсти… сожалнія… разбитыя сердца…— все это фантазіи, мой любезный Гиллерсдонъ, одн фантазіи!

Попутный извозчикъ отвезъ молодыхъ людей обратно въ городъ и, подъзжая къ Королевскимъ воротамъ, Джерардъ пригласилъ своего спутника отобдать съ нимъ. Въ словахъ Юстинна Джермина не было ничего новаго, но ихъ дешевый цинизмъ нравился Джерарду. Когда человкъ задумаетъ злое, ничто такъ ему не пріятно, какъ когда ему говорятъ, что это — сущность жизни, что порокъ, соблазняющій его, есть общее достояніе людей, а потому не есть вовсе порокъ.

Они отобдали tte—tte въ зимнемъ саду, гд теплый втерокъ игралъ въ листьяхъ пальмъ и пахло розами. Обдъ былъ само совершенство, вина отборныя, и гость Гиллерсдона оказалъ имъ подобающую честь, между тмъ какъ самъ хозяинъ лъ мало и пилъ только содовую воду.

— Фортуна, которая благоволить къ вамъ во многихъ отношеніяхъ, не наградила васъ хорошимъ аппетитомъ,— сказалъ Джерминъ, когда онъ вторично наложилъ себ на тарелку chaud-froid изъ овсянокъ.

— Пища и питье такъ убійственно однообразны,— отвчалъ Джерардъ.— Я думаю, что мой chef — артистъ, но его произведенія мн надодаютъ. Они разнообразны скоре по названію, нежели по существу. Вс его menus я знаю наизусть.

— Вы владете милліонами всего лишь годъ съ небольшимъ и уже научились ихъ презирать. Поздравляю васъ!— сказалъ Джерминъ.

— Ахъ, вы забываете, что всмъ этимъ я пользовался раньше, хотя и въ чужихъ домахъ. Деньги врядъ ли могутъ доставить мн что-либо неизвданное, какъ не могли доставить Соломону, а у меня нтъ Савской царицы, чтобы позавидовать моему великолпію. Никто не завидуетъ въ наше время милліонерамъ. Милліонеры слишкомъ обыкновенны. Они живутъ во всхъ улицахъ Майфера. Чтобы заслужить чью-нибудь зависть, надо имть билліонъ.

— Вы начинаете считать себя бднякомъ?— сказалъ Джерминъ съ веселымъ смхомъ надъ человческимъ безразсудствомъ.— Какой-нибудь годъ тому назадъ вы собирались убить себя изъ-за денежныхъ затрудненій… неоплаченныхъ счетовъ портныхъ и сапожниковъ. Еще пройдетъ годъ… и вы зарядите тотъ же револьверъ, чтобы положить конецъ существованію, лишенному для васъ всякаго интереса. Соломонъ не былъ такимъ безумцемъ. Право, я думаю, что этотъ великій царь былъ просто величайшимъ шутникомъ, какого только исторія можетъ представить для созерцанія современныхъ мыслителей… Человкъ, который умлъ отлично философствовать о сует мірской и вмст съ тмъ пить до дна чашу наслажденій! Суета суетъ, говоритъ философъ, а глядь! невольничій рынокъ поставляетъ царю избраннйшихъ красавицъ. Суета суетъ, а глядь! корабли приходятъ въ гавань, нагруженные слоновой костью и пурпуромъ Тира и золотомъ Офира для царя. А постройка громаднаго храма на гор доставляетъ неизсякаемый интересъ и служитъ забавой Соломону во всей его слав… Я думаю, Гиллерсдонъ, что если бы я былъ такъ богатъ, какъ вы, то единственная вещь, по которой бы я сокрушался — это, что деньги не могутъ вернуть мн ни единаго мига былой славы. Мы можемъ подражать великолпному прошлому, но не можемъ воскресить его. Билліоны не вернутъ намъ его назадъ. Вся живописность и красота жизни опошлена дешевизной сообщеній. Изъ края въ край слышны все т же грубые, пошлые голоса. Нмецкій и англійскій говоръ звучитъ въ ушахъ въ кроткой Тоскан, конки возятъ толпы лондонскихъ звакъ по холмамъ Алжиріи, верблюды, нагруженные вульгарными существами изъ Лондона и Нью-Іорка, наводняютъ пустыню, гд Исаія бродилъ подъ открытымъ небомъ. Гора, гд поклонники Ваала ждали знаменія отъ своего бога, долина Іосафата стали такъ же банальны, какъ любой скверъ или паркъ. Романтическій духъ исчезъ съ нашей опошлившейся планеты и милліарды золотыхъ монетъ не вернутъ его больше ни на одинъ мигъ.

— Я бы съ охотой оставилъ прошлое въ поко, лишь бы быть счастливымъ въ настоящемъ. Вотъ въ чемъ затрудненіе.

— О! я всегда счастливъ! у меня бываютъ прихоти, но не, бываетъ страстныхъ влеченій. Единственныя непріятности мои — климатическія. Пока свтитъ солнце — я доволенъ.

— Если вы допили ваше вино,— сказалъ Джерардъ: — то пойдемте въ мою берлогу.

— Съ удовольствіемъ.

Они пошли наверхъ, въ комнату, гд прибитъ былъ въ стн талисманъ Джерарда, закрытый японской занавсью.

Онъ не раздвигалъ занавски съ той самой ночи, какъ впервые встртился съ Эстеръ Давенпортъ, и когда неврная линія, проведенная его перомъ, показала ему, что элементъ безпокойства и тревоги вошелъ въ его жизнь.

Сегодня онъ устало опустился на обычное кресло и тяжкій вздохъ вырвался у него, когда онъ отстранилъ книги, лежавшія передъ нимъ на стол, и взглянулъ на портретъ своей суженой.

Джерминъ обходилъ комнату и разглядывалъ все въ ней съ веселымъ видомъ.

— Совсмъ какъ моя комната!— проговорилъ онъ.— Когда я гляжу на эти вещи, то мн становится грустно. Мои вс проданы, разсяны по блому свту. Я отказался отъ квартиры въ этомъ полуразрушенномъ дом: слишкомъ мрачно для человка веселаго нрава. У меня есть теперь pied—terre въ Париж.

— Въ какомъ квартал?

— Ахъ, я никогда не сообщаю своего адреса. Это одна изъ моихъ особенностей. Но если я когда-нибудь встрчу васъ на бульвар по выход изъ театра, то приведу ужинать въ свою берлогу и угощу такимъ же прекраснымъ марго или лафитомъ, жъ и та мадера, которая вамъ такъ пришлась по вкусу въ ту ночь… Клянусь Юпитеромъ! это мой портретъ изъ чернаго мрамора! Откуда вы его достали?

Портретъ оказался бюстомъ Пана, но черты и выраженіе античнаго бога были чертами и выраженіемъ Джермина. Допустите фантазію художника придлать козлиныя уши бюсту и бюстъ дйствительно можно было принять за портретъ прорицателя.

— Кто скульпторъ?— спросилъ Джерминъ, съ дтскимъ удовольствіемъ разглядывая бюстъ.

— Это антикъ изъ коллекціи сэра Гумфри Скандервилля. Я нашелъ его на дняхъ у Кристи и купилъ какъ наилучшую замну чернаго мраморнаго бюста, какой я видлъ на вашей квартир.

— Вы, должно быть, очень любите меня, Гиллерсдонъ, что поставили у себя мой портретъ.

— Люблю васъ? Ни мало! Я терпть васъ не могу, но… люблю ваше общество, какъ человкъ любитъ опіумъ. Это дурной вкусъ и онъ знаетъ, что опіумъ ему вреденъ, и однако принимаетъ его… жаждетъ его, не можетъ безъ него обойтись. Я не могъ успокоиться, пока не добылъ вашъ портретъ, и теперь этотъ искривленный ротъ, сходный съ вашимъ, вчно смется надъ моей грустью, моими сомнніями, моимъ отчаяніемъ. Эта чувственная улыбка во весь ротъ, это наслажденіе чисто животною жизнью постоянно напоминаетъ мн, какимъ жалкимъ созданіемъ являюсь я съ языческой точки зрнія… какъ ршительно неспособенъ я наслаждаться жизнью въ пантеистическомъ вкус, какъ крпко во мн сознаніе всеобщаго человческаго удла… смерти.

— ‘Смерть здсь и смерть тамъ,

‘Везд и повсюду царить смерть…’

— цитировалъ Джерминъ.— Какой веселый поэтъ Шелли! Отличный арфистъ, слова нтъ, но на его арф всего одна только струна: смерть, тлніе, уничтоженіе. Было бы просто непослдовательно, еслибы онъ прожилъ такъ же долго, какъ Вордсвортъ. Но почему мой портретъ наводитъ на васъ мрачныя мысли, не понимаю. Мой прототипъ и я — существа веселыя.

— Ваша веселость подчеркиваетъ мое уныніе.

— Уныніе — при молодости, красивой наружности и девяноста тысячахъ фунтовъ дохода!

— Этого боле чмъ довольно для счастія, будь я владльцемъ, но я вдь только арендаторъ и знаю, какъ краткосрочна моя аренда. Да, я знаю это, Джерминъ. Я знаю, что я — халифъ на часъ.

— Старайтесь какъ можно лучше воспользоваться временемъ, какимъ можете располагать. Быть богатымъ и молодымъ — значитъ владть міромъ. Нтъ такого цвтка въ саду жизни, какого бы вы не могли сорвать.

— Вы ошибаетесь. Я связанъ по рукамъ и по ногамъ. Я вижу передъ собой только одну возможность счастія… только одну, и не смю ею воспользоваться.

И въ припадк эгоистической откровенности онъ разсказалъ человку, котораго не уважалъ и которому не доврялъ, вс свои секреты… какъ онъ увидлъ Эстеръ Давенпортъ на эстрад концертной залы и какъ съ тхъ поръ тщетно старается отдлаться отъ обаянія, неотразимо притягивающаго его къ ней.

— Мы ни разу не видлись съ ней наедин, но я знаю, что она меня любитъ,— заключилъ онъ.

— Чего же вамъ больше надо? Неужели вы оставите ее за швейной машиной, когда можете превратить ея жизнь въ сплошной праздникъ?

— Она не такая женщина, чтобы поддаться на какіе-либо соблазны. Что-жъ? вы посовтуете мн бросить всякія свтскія соображенія и жениться на ней?

— Нельзя же вамъ жениться на всякой женщин,— отвчалъ Джерминъ съ практическимъ видомъ:— и я полагаю, что вы связаны съ этой дамой,— указалъ онъ на портретъ м-съ Чампіонъ.

— Да, я связанъ съ нею и какъ честный человкъ обязанъ жениться на ней.

— Хотя по уши влюблены въ Эстеръ Давенпортъ?

— Я больше чмъ влюбленъ, я просто околдованъ. Я пытался ухать изъ Лондона, забыть ее… и не могу.

— И довольствуетесь созерцаніемъ ея хорошенькаго личика. Почему вы не спровадите старика?

— Это не такъ легко сдлать, какъ вы думаете, да и безполезно. Я пытался сдлать визитъ Эстеръ въ отсутствіе отца — она меня не приняла. И ничто не заставитъ ее разстаться съ нимъ.

— Можетъ быть, но очень легко его убдить разстаться съ нею. Неужели, вы думаете, ему не надола его теперешняя жизнь? Разв вы не знаете, что значитъ исправленіе для закоренлаго пьяницы? Это значить воздержаніе отъ вина, то-есть такое существованіе, которое для него хуже смерти. Это значить вчное томленіе, жажду, такую же мучительную, какъ у путника въ африканской пустын, но только онъ жаждетъ водки, а не воды. Дайте ему возможность, и онъ тотчасъ же впадетъ въ прежній порокъ.

— И вы намекаете, чтобы я далъ ему эту возможность? Нтъ, Джерминъ, я не такъ низокъ.

— Я ничего не намекаю. Но если вы хотите завладть дочерью, то должны отдлаться отъ отца. Вы предлагали деньги дочери — она отказалась, предложите ихъ прямо отцу, и даже не какъ пособіе, а какъ заемъ. Да мало ли другихъ средствъ. Вы говорите, онъ хорошо знаетъ или зналъ классическіе языки? Займите ему написать для васъ книгу, дайте ему литературное порученіе, которое доставитъ ему необходимый предлогъ, чтобы проводить вс свои вечера вн дома.

— Какой я былъ бы негодяй, еслибы принялъ вашъ совтъ!

— Другъ мой, конецъ все одинъ и тотъ же. Говорю вамъ, что для закоренлаго пьяницы не можетъ быть исправленія. Исправленіе бываетъ только кажущимся, но при первой же возможности пьяница набрасывается на вино съ тмъ большимъ увлеченіемъ, чмъ доле онъ былъ его лишенъ. Я столько же врю и исправленіе м-ра Давенпорта, какъ ‘ Верхняя Церковь’ вритъ въ то, что Іисусъ Навинъ остановилъ солнце.

Разговоръ перешелъ на другіе предметы. Было поздно, когда они разстались, и когда Джерминъ ушелъ, Гиллерсдонъ подошелъ и стн, къ которой прибилъ свой талисманъ, отдернулъ занавсъ, затмъ подошелъ къ столу и опустилъ перо въ чернильницу. Съ какимъ-то внутреннимъ бшенствомъ онъ провелъ перомъ линію по бумаг. Онъ ршилъ, что линія эта будетъ сдлана твердой и смлой рукой, но увы! она оказалась слабе предъидущей и ясно указывала на усиліе больного человка.

‘Д-ръ Соутъ и Юстинъ Джерминъ правы,— подумалъ Джерардъ.— Страстныя чувства подкашиваютъ жизнь человка… и пуще, всего безнадежная страсть… пуще же всего борьба между долгомъ и страстью. Я повидаюсь завтра съ Соутомъ, и если онъ скажетъ мн, что состояніе мое ухудшалось, то…’

Онъ не договорилъ даже про себя то, что замыслилъ. Онъ провелъ безпокойную ночь, сонъ его былъ прерывистый и полонъ видній… Онъ видлъ Николая Давенпорта во всевозможныхъ странныхъ и унизительныхъ видахъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

На слдующее утро Джерардъ отправился въ десятомъ часу въ Гарлей-стритъ и былъ такъ счастливъ, что засталъ д-ра Соута, находившагося въ Лондон en passant, онъ только-что кончилъ курсъ леченія въ Гомбург и собирался хать отдохнуть въ Бремеръ.

Паціентовъ не было въ пріемной, потому что вс думали, что докторъ находится въ отсутствіи, и когда Джерардъ послалъ свою визитную карточку, онъ былъ немедленно введенъ въ кабинетъ. Д-ръ Соутъ взглянулъ на него изъ-за груды распечатанныхъ писемъ съ пріятной улыбкой.

— Мой маленькій паціентъ изъ девонширскаго викаріата,— весело проговорилъ онъ. Но вдругъ, зорко оглядвъ его, прибавилъ инымъ уже тономъ: — Однако вамъ на видъ хуже, чмъ въ послдній разъ, какъ вы у меня были, м-ръ Гиллерсдонъ. Что съ вами? Боюсь, что вы не послушались моего совта.

— Можетъ быть,— мрачно отвтилъ Джерардъ:— вы совтовали мн прозябать, а не жить, превратиться въ рыбу, чуждую всякимъ волненіямъ и впечатлніямъ.

— Я не запрещалъ вамъ пріятныя впечатлнія. Я совтовалъ только избгать тхъ бурныхъ страстей, которыя разрушаютъ организмъ человческій.

— Вы требуете невозможнаго. Жить значитъ чувствовать и страдать. Я не могъ послдовать вашему совту. Я страстно влюбленъ въ женщину, на которой не могу жениться.

— Вы хотите сказать, что она уже замужемъ?

— Нтъ, но есть другія причины…

— Если это только вопросъ объ общественномъ неравенств, то пренебрегите имъ и женитесь. Вамъ нельзя быть несчастливымъ. Разочарованіе, которое другому человку сойдетъ даромъ, на васъ отразится роковымъ образомъ. Вы не такого сложенія, чтобы быть несчастливымъ.

— Скажите мн прямо и откровенно, сколько мн остается жить.

— Снимите сюртукъ и жилетъ!— приказалъ спокойно, докторъ.

Когда д-ръ Соутъ выслушалъ и выстукалъ своего паціента, лицо его было серьезно, но профессіонально непроницаемо и по его выраженію нельзя было бы ршить, какого онъ мннія о положеніи больного.

— Ну?— спросилъ Гиллерсдонъ: — мн хуже, чмъ въ прошлый разъ?

— Во всякомъ случа не лучше.

— Ради Бога, говорите правду!— закричалъ Джерардъ грубо, но вдругъ спохватился:— простите, докторъ, но я хочу знать правду, только правду. Какъ вы меня находите?

— Нехорошо.

— Проживу я годъ… два… три года? сколько вы мн даете лтъ жизни?

— При бережномъ уход вы можете прожить еще нсколько лтъ… скажемъ такъ, лтъ десять… Но если вы будете волноваться, вы не долго протянете. Волненія, заботы, тревоги ускорятъ вашъ конецъ. Съ грустью долженъ сказать вамъ это.

— Благодарю васъ за то, что вы мн сказали правду. Мн важно это знать. Я постараюсь быть счастливымъ, какъ могу.

— Женитесь на женщин, которую вы любите, хотя бы она была горничной,— сказалъ докторъ съ добротой,— и пусть она ухаживаетъ за вами въ какомъ-нибудь скромномъ убжищ, вдали отъ треволненій свта и политики. Вы должны, само собой разумется, отправиться на югъ до наступленія зимы. Я бы рекомендовалъ Сорренто или Корсику. Богатство дастъ вамъ возможность окружить себя всею роскошью, благодаря которой человку легко живется.

XVI.

Джерардъ Гиллерсдонъ оставилъ Гарлей-стритъ почти ршивъ, что порветъ съ женщиной, которую любилъ слишкомъ три года, и сдлаетъ предложеніе женщин, которую любилъ всего лишь три мсяца.

‘Но къ чему же жениться на ней?— шепталъ голосъ злого духа:— свтъ проститъ, если ты ее хорошо обезпечишь. Сдлай ее своей любовницей и скрой отъ глазъ всего міра. Жениться на ней — значило бы связаться на всю жизнь съ безумнымъ пьяницей. Человкъ въ твоемъ положеніи можетъ быть вренъ Эсири, не бросая Вашти. И твоя Вашти будетъ преданна и врна’.

И точно въ подкрпленіе злыхъ нашептываній онъ нашелъ, вернувшись домой, письмо отъ Вашти, которое затронуло въ немъ самое чувствительное мсто, потому что въ немъ выражалась полная увренность въ немъ и въ счастливомъ будущемъ, ожидающемъ ихъ.

Онъ провелъ все время посл полудня у себя въ саду, а затмъ отправился въ Чельси въ такой часъ, когда зналъ, что застанетъ старика Давенпорта одного.

— Какъ вы добры, что навстили меня!— сказалъ старикъ, завидя его.— Эти лтніе дни такъ чертовски тянутся, когда Эстеръ нтъ дома. И газеты такія скучныя и пустыя.

— У васъ не особенно здоровый видъ, что съ вами?— освдомился заботливо Гиллерсдонъ.

— Я думаю, что мн вредно безусловное воздержаніе отъ вина, котораго требуетъ Эстеръ,— сказалъ старикъ.— Это ошибка съ ея стороны. Я не забылъ прошлаго, м-ръ Гиллерсдонъ. Я не забылъ своего униженія и позора, но я надюсь, что больше никогда не дойду до этого. Я былъ такъ измученъ невральгіей, и единственнымъ облегченіемъ отъ нестерпимыхъ болей былъ хлоралъ или водка. Теперь я вылечился отъ невральгіи. Моя бдная Эстеръ очень заботится о моемъ здоровь и слдитъ за моей діетой съ своей личной точки зрнія, но она не знаетъ, какъ я слабъ и удрученъ духомъ. Она не понимаетъ нравственныхъ страданій, отъ которыхъ могла бы меня избавить рюмка-другая хорошаго портвейна въ день.

— Неужели же миссъ Давенпортъ не позволяетъ вамъ выпить рюмку портвейна посл завтрака и посл обда?

— Вы ее не знаете, мой дорогой другъ,— сказалъ Давенпортъ, качая головой.— Женщины всегда бросаются въ крайность. Она бы заплакала, увидя у меня въ рукахъ рюмку вина, и на колняхъ стала бы умолять меня не пить. Она забрала себ въ голову, что одной капли вина достаточно, чтобы я началъ пить горькую, и я никакъ не могу убдить ее, что пьянство вовсе мн не по натур.

— Я поговорю съ миссъ Давенпортъ и уговорю ее позволить мн прислать вамъ нсколько дюжинъ бутылокъ хорошаго стараго портвейна, Бокббри 1857 г.

Глаза старика засверкали при этомъ предложеніи.

— Сколько бы ее ни уговаривали, она не уступитъ. Она забрала себ въ голову, что мое спасеніе зависитъ отъ того образа жизни, какой я теперь веду. А вдь тяжко для человка моихъ лтъ во всемъ зависть отъ дочери и не имть ни гроша въ карман.

— Но почему же вамъ зависть отъ дочери даже относительно карманныхъ денегъ? Почему бы вамъ самому не заработать ихъ?

— Что же я могу длать? Я пробовалъ достать себ переписку, но у меня не писарскій почеркъ. Я пишу такъ неразборчиво, что не могу заработать даже той нищенской платы, какою оплачивается этого рода работа.

— Я не думалъ о такомъ жалкомъ занятіи для васъ. Вы пробовали заниматься литературой? Вдь вы хорошо знакомы съ классическими языками?

— Я былъ знакомъ съ ними когда-то, но человкъ, который тридцать лтъ тому назадъ получилъ ученую степень въ Оксфорд, умеръ и погребенъ.

— Люди не забываютъ Гомера и Виргилія, если изучали ихъ съ ревностью ученаго.

— Забыть,— нтъ. Кто можетъ забыть старыхъ друзей! Приведите мн какую угодно фразу изъ Горація или Виргилія, какъ бы темна она ни была, и я дамъ вамъ ея точный переводъ. Эти два поэта сжились со мной. Я считался также нкогда довольно хорошимъ знатокомъ греческихъ драматурговъ, и началъ-было переводить Эдипа, но получилъ приходъ и отложилъ работу въ сторону.

— Міръ сталъ слишкомъ суетенъ, чтобы интересоваться Софокломъ,— отвчалъ Джерардъ,— но я думаю, что новый переводъ Горація могъ бы имть успхъ… то-есть новая версія его боле легкихъ сатиръ, и я бы взялся за этотъ трудъ, еслибы могъ надяться на помощь такого компетентнаго ученаго, какъ вы.

Лицо старика выразило лихорадочное волненіе.

— Но вы сами, конечно, такъ сильны въ латыни…

— Нтъ, я довольно-таки позабылъ латынь. И мн нуженъ былъ бы новый подстрочный переводъ моихъ любимыхъ сатиръ, которыя я потомъ изложилъ бы по своему. Хотите мн помочь, м-ръ Давенпортъ?

— Такая работа была бы для меня наслажденіемъ. Одна мысль о ней вселяетъ въ меня новую жизнь. Съ какой сатиры мы начнемъ?

— Съ девятой изъ первой книги. Она даетъ такой прекрасной матеріалъ для бичеванія современныхъ глупцовъ.

— Превосходно. Я горжусь, что, имя подъ руками столько уже готовыхъ переводовъ, вы предпочитаете мой.

— Я избгаю всхъ печатныхъ переводовъ,— отвчалъ Джерардъ и вынулъ бумажникъ.

Старикъ жадными глазами слдилъ за нимъ и тонкія губы его дрожали. Неужели же ему дадутъ задатокъ?

Этотъ вопросъ былъ немедленно разршенъ. Джерардъ вынулъ пару сложенныхъ банковыхъ билетовъ и подалъ ихъ своему будущему сотруднику.

— Позвольте мн предложить вамъ двсти фунтовъ въ счетъ гонорара,— сказалъ онъ. У васъ будетъ по крайней мр сознаніе, что ваша ученость иметъ цну и вы не вполн зависите отъ своей дочери.

Старикъ совсмъ растаялъ и заплакалъ.

— Мой дорогой молодой другъ, деликатность вашихъ чувствъ, ваше великодушіе совсмъ подавляютъ меня,— пролепеталъ онъ, хватая билеты дрожащими пальцами,— но я не могу… не могу взять этихъ денегъ.

Онъ крпче стиснулъ билеты, говоря это, въ низкомъ страх, что ихъ возьмутъ назадъ.

— Я подозрваю, что предлагаемый вами переводъ не что иное какъ великодушная фикція… придуманная, чтобы избавить меня отъ чувства униженія отъ такого великолпнаго гонорара. Сознаюсь вамъ, что предлагаемая вами мн работа будетъ для меня полна интереса. Я понимаю значеніе этихъ сатиръ… переведенныхъ такъ же свободно, какъ перевелъ ихъ Попъ… понимаю вс намеки политическіе, общественные, литературные… и для писателя вашего таланта… дло будетъ не трудное.

— Значитъ, вы мн поможете?— спросилъ Джерардъ, и чахоточный румянецъ заигралъ на его впалыхъ щекахъ.

— Отъ всего сердца и изо всхъ силъ,— отвчалъ Давенпортъ, засовывая бумажки въ карманъ жилета автоматическимъ движеніемъ.— Я немедленно примусь за работу, но,— прибавилъ онъ съ внезапнымъ страхомъ,— лучше ничего не говорить Эстеръ, пока я не выполню работы. Когда ваша книга будетъ напечатана, она будетъ гордиться сотрудничествомъ отца въ такомъ прекрасномъ дл, но пока лучше ей не говорить, тхъ боле, что я не желалъ бы, чтобы она знала, что въ моемъ распоряженіи такая большая сумма денегъ.

Все это онъ выговорилъ сбивчиво и нервно, провожая своего патрона до дверей, какъ бы даже выпроваживая его.

Джерардъ отпустилъ кэбъ, когда пріхалъ въ Чельси, и теперь медленно направился въ рк, старательно избгая дороги, по которой должна была вернуться Эстеръ.

Онъ былъ блденъ какъ полотно и чувствовалъ себя чмъ-то въ род убійцы.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

Джерардъ отправился въ Чельси на другой день вечеромъ, въ такой часъ, когда онъ всегда заставалъ м-ра Давенпорта отдыхающимъ посл сытнаго обда въ покойномъ кресл, за чтеніемъ вслухъ его дочери.

Сегодня онъ увидлъ у открытаго окна Эстеръ, сидвшую въ одиночеств и въ унылой поз съ нераскрытой книгой на стол.

Она пошла въ двери въ отвтъ на его стукъ.

— Папа нтъ,— сказала она.— Онъ не обдалъ сегодня дома. Онъ ушелъ днемъ въ мое отсутствіе и оставилъ записку: онъ идетъ въ гости въ старинному знакомому, а не сообщилъ фамиліи этого знакомаго, и все это такъ странно, потому что у насъ совсмъ никакихъ знакомыхъ не осталось. Мы порвали вс прежнія отношенія.

— Могу я войти и поговорить съ вами?— спросилъ Джерардъ.— Мн очень жаль, что вы безпокоитесь.

— Можетъ быть безразсудно съ моей стороны безпокоиться, но вы знаете… вы знаете причину. Я собиралась пройтись неиного. Въ комнатахъ такъ душно, и, можетъ быть, мы его встртимъ.

Она сняла шляпу съ вшалки въ прихожей и надла ее.

— Мы здсь не очень взыскательны насчетъ перчатокъ,— прибавила она.

Онъ отлично понялъ, что она не хотла принять его въ отсутствіе отца, несмотря на то, что она спустилась внизъ по общественной лстниц и стала простой рабочей двушкой, какъ и вс прочія, она все еще цплялась за приличія своей первоначальной сферы, и ему не легко будетъ пробиться сквозь нихъ.

Они прошли до конца Розамондъ-Родъ почти молча, но на набережной, гд темная рка быстро бжала у ихъ ногъ, а лтнія звзды сверкали надъ головой, она заговорила о своей тревог.

— Вы знаете, какъ я была счастлива въ такомъ положеніи, какое многія двушки моихъ лтъ сочли бы жалкимъ и унизительнымъ.

— Жалкимъ, да, унизительнымъ — нтъ. Самая легкомысленная двушка въ Англіи сочла бы васъ за героиню, еслибы узнала вашу жизнь.

— О, пожалуйста не преувеличивайте! Я сдлала только то, что сотни двушекъ сдлали бы для любимаго старика-отца. Я была такъ горда и счастлива при мысли, что спасла его, что онъ излечился отъ роковой привычки, а теперь… теперь я боюсь… боюсь со вчерашняго дня, когда онъ откуда-то получилъ средства предаваться старой привычк… привычк, сгубившей его.

— Отчего вы такъ думаете?

— Онъ настоятельно захотлъ вчера вечеромъ выйти изъ дому посл обда. Онъ говорилъ, что идетъ въ даровую читальню просмотрть августовскіе журналы. Я предложила пойти вмст съ нимъ. Зимой мы обыкновенно читали тамъ по вечерамъ, но лтомъ оставили. Я напомнила ему, какъ будетъ жарко отъ газа, но онъ непремнно захотлъ идти, и я не могла его удержать. Хуже всего то, что онъ не хотлъ взять меня съ собой и, казалось, даже желалъ отдлаться отъ меня, напомнивъ мн про спшную работу, которую мн нужно было докончить къ утру. Еслибы не эта работа, я бы пошла съ нимъ, но я не могла не приготовитъ ее въ сроку. Онъ общалъ мн вернуться домой прямо изъ читальни и пришелъ приблизительно въ тотъ часъ, какъ я его ждала, но стоило мн только взглянуть ему въ лицо, стоило услышать первое слово, произнесенное имъ, чтобы понять, что такъ или иначе, а онъ досталъ того яду, который его губитъ.

— Не преувеличиваете ли вы зла въ своемъ воображеніи?— спросилъ Джерардъ успокоительно.— Почему вы думаете, что стаканъ другой вина непремнно повредитъ вашему отцу? Въ послднее время мн казалось — ему вообще очень не по себ. Усиленное воздержаніе можетъ быть ему вредно.

— Вредно! Ахъ, вы не знаете, вы не знаете! Я могу показаться жесткой къ нему, но я бы жизнь отдала, чтобы предохранить его отъ этого унизительнаго порока. А теперь, когда кто-то далъ ему денегъ, вс мои заботы тщетны. Я не могу придумать, кто бы такой это далъ.

— Пожалуйста, не безпокойтесь такъ!— сказалъ Джерардъ, беря ея руку и поднося къ губамъ.

Она съ неудовольствіемъ вырвала у него руку.

— Пожалуйста, не длайте этого. Время ли теперь любезничать, да еще со мной! Жизнь обращается во мн только своей горестной стороной.

— Нтъ, Эстеръ, для любезности не время, но время для любви… преданной любви. Вы знаете, что я васъ люблю нжно, всей душой… Эстеръ, вчера докторъ сказалъ мн, что я немного лтъ проживу на этой планет… можетъ быть, всего лишь нсколько мсяцевъ. Онъ сказалъ мн, что я долженъ быть счастливъ, если могу… счастливъ съ женщиной, которую люблю, потому что счастіе для меня не долго будетъ длиться. Я предлагаю вамъ остатокъ своей бдной жизни, всего себя, такъ какъ вс мои чувства и помышленія наполнены только вами. Съ тхъ самыхъ поръ, какъ я впервые встртилъ васъ ночью, когда вы обошлись такъ холодно и жестоко со мной, я люблю васъ я только васъ.

— Вы не вправ говорить со мной такъ,— съ негодованіемъ отвчала она.— Вы злоупотребляете моей бдностью и одиночествомъ. Неужели вы думаете — я могу забыть о разстояніи, насъ отдляющемъ? Я знаю, что вы обручены съ другой женщиной, я знаю, что въ Англіи богатство считается такъ же высоко, какъ и знатность, и что не можетъ быть и рчи о брак между милліонеромъ и рабочей двушкой.

— Лэди всегда останется лэди, Эстеръ. И неужели вы думаете, что найдется хоть одинъ человкъ, который бы не восхищался вашимъ самопожертвованіемъ? Да, это правда,— я честью связанъ съ другой женщиной, которую любилъ четыре года. Но эта любовь умерла въ ту ночь, какъ я васъ встртилъ, и мн ее не воскресить. Скажите, что и вы меня любите!.. Я вдь знаю это, но мн хочется услышать это отъ васъ самихъ. Эстеръ, вы меня любите, вы меня любите!

Ея лицо было повернуто къ нему… блдное при слабомъ мерцаніи отдаленныхъ звздъ, причемъ темно-синіе глаза казались еще темне. Губы ихъ встртились, и среди страстныхъ поцлуевъ онъ услышалъ тихій шопотъ:— Да, я люблю васъ… я люблю васъ больше жизни… но этого не можетъ быть!

— Почему не можетъ быть… почему мы не можемъ провести вмст весь бдный остатокъ моей жизни?!..

Она вырвалась у него изъ рукъ.

— Вы знаете, что этого не можетъ быть… вы знаете, что не можете жениться на мн… съ вашей стороны, жестоко обманывать меня сладкими, но ничего незначащими словами. Ни одинъ мужчина еще не цловалъ меня, кром отца. Вы сдлали меня ненавистной въ моихъ собственныхъ глазахъ… Пустите меня… и никогда больше не показывайтесь мн на глаза!

— Эстеръ, разв нтъ выхода? разв вы непремнно хотите, чтобы мы женились? Почему вы не хотите довриться мн, какъ другія женщины довряются своимъ любовникамъ?

— Не говорите этого! Какъ смли вы произнести такія слова!— страстно вскричала она:— Зачмъ вы переполняете чашу моего стыда? Я знала, что эти ненавистныя слова будутъ выговорены, если я допущу васъ высказать свою любовь ко мн, и я старалась помшать вамъ высказаться. Да, я знаю, чего стоитъ ваша любовь. Вы сдержите слово, данное знатной лэди — ваша сестра мн про нее разсказала — а меня заставите погубить душу ради вашей любви. Вы старались привлечь мое сердце… но я не такое слабое и безпомощное созданіе, какъ вы думаете. О, Боже, Боже! призри на меня въ моемъ одиночеств… ни матери, ни отца, ни друзей… сжалься надо мной, потому что я такъ одинока! У меня никого нтъ, кром Тебя!

Она стояла со сложенными руками, глядя въ озаренное луной небо, трогательная въ своей простой вр даже для неврующаго.

— Эстеръ, неужели вы думаете, что Богъ интересуется бракомъ? Онъ создалъ своихъ тварей для любви. Наша любовь не можетъ быть нечиста въ Его глазахъ, также какъ безбрачная любовь Адама и Евы въ раю.

— Онъ не создалъ насъ для безчестія,— отвчала она твердо.— Покойной ночи, м-ръ Гиллерсдонъ… покойной ночи! и прощайте.

Она повернулась и быстро пошла твердой поступью по направленію въ Розамондъ-Роду. Секунду тому назадъ онъ держалъ ее въ объятіяхъ, а теперь она назвала его ‘м-ръ Гиллерсдонъ’ и повернулась къ нему спиной, какъ въ какому-нибудь искателю приключеній.

Разсерженный, приведенный въ отчаяніе, онъ вдругъ принялъ ршеніе, достойное Ловеласа. Онъ сказалъ себ, что будетъ дйствовать дипломатично, что онъ долженъ… reculer pour mieux sauter.

— Позвольте мн по крайней мр проводить васъ домой.

Она не отвчала, и онъ пошелъ рядомъ, созерцая ея профиль при тускломъ свт. Она отерла слезы, румянецъ сбжалъ съ ея щекъ, и она была блдне мрамора, но губы были твердо сжаты и все лицо казалось мраморнымъ изваяніемъ.

— Эстеръ, вы жестоки ко мн.

— Это вы жестоки. Въ особенности когда стараетесь напугать меня, говоря, что вамъ не долго жить. Это всего жесточе.

— Но это правда, Эстеръ… это такая же правда, какъ то, что мы идемъ рядомъ. Когда я разбогатлъ, я, зная, что не очень крпкаго здоровья, пошелъ посовтоваться съ добрымъ старикомъ докторомъ, который спасъ мою жизнь, когда я былъ маленькимъ мальчикомъ. То было годъ тому назадъ, и онъ сказалъ мн неутшительныя вещи. Вчера я снова видлся съ нимъ. Онъ говоритъ, что положеніе мое измнилось къ худшему за протекшій годъ, и только при крайней осмотрительности я могу протянуть нсколько лтъ. И веллъ мн быть счастливымъ,— какъ будто это такъ легко!

— Безъ сомннія, вамъ не трудно быть счастливымъ, весь свтъ въ вашимъ услугамъ.

— Что мн въ томъ, когда я не могу получить одного, что мн дорого!

— И докторъ въ самомъ дл сказалъ, что вамъ остается прожить не много лтъ?— спросила она, онъ догадался по ея голосу, что она плачетъ, хотя лицо ея было отвернуто.— Вы не обманываете меня? Я уврена, что онъ не такъ сказалъ. Доктора не говорятъ такихъ вещей.

— Иногда говорятъ, Эстеръ. Даже докторъ скажетъ правду, если къ нему очень пристанутъ. Мой докторъ говорилъ просто и ясно. Только при спокойной, то-есть счастливой жизни я могу прожить нсколько лтъ. Если же я буду волноваться и буду несчастенъ, то проживу только нсколько мсяцевъ. Но если вы меня не любите, то какое вамъ до всего этого дло?

— Вы знаете, что я васъ люблю. Еслибы я васъ не любила, то стала ли бы говорить съ вами, посл того, что вы сказали. Но я говорю съ вами въ послдній разъ. Наша дружба кончена навки.

— Наша дружба никогда не начиналась, Эстеръ. Съ самаго перваго момента, какъ я васъ увидлъ, я почувствовалъ къ вамъ страстную, непреодолимую любовь. Быть можетъ, я дурно поступилъ, преслдуя васъ такимъ образомъ, но меня влекло сердце. Я не разсуждалъ. Вы разсуждаете, вы благоразумны. Мы должны разстаться. Покойной ночи, моя дорогая, и прощайте!

Тонъ его былъ твердъ и ршителенъ. Она поврила ему — поврила, что убдила его и что испытаніе и соблазнъ отошли отъ нея. Она повернулась къ нему, сдерживая рыданіе, подала ему руку и шепнула: — Прощайте!— Руки разомкнулись посл страстнаго, но краткаго пожатія, и она вошла, къ себ въ домъ.

Джерардъ пошелъ назадъ къ рк и просидлъ съ часъ или боле, глядя, какъ катится вода, и думая, думая, думая о женщин, которую любилъ, и о томъ краткомъ срок, какой ему данъ для любви и для жизни.

— И она воображаетъ, что я отрекусь отъ нея… уже зная, что она меня любитъ… посл того какъ держалъ ее въ своихъ объятіяхъ и цловалъ въ губы! Какъ просты женщины!

Было уже одиннадцать часовъ, когда онъ вспомнилъ, что пригласилъ Джермина отъужинать съ нимъ сегодня въ полночь. Онъ пошелъ домой съ разгоряченной головой и сильно бьющимся пульсомъ.

— У меня, должно быть, ужасный видъ сегодня вечеромъ,— думалъ онъ, поймавъ два или три странныхъ взгляда въ толп прохожихъ, мимо которыхъ проходилъ:— быть можетъ, я больне, чмъ воображаетъ д-ръ Соутъ. Онъ разспрашивалъ меня про мою фамильную исторію, и я смягчилъ ее. Я сказалъ ему, что отецъ и мать здоровы. Но исторія наша плоха. Ршительно плоха. Дв сестры матери умерли въ цвт лтъ, да одинъ дядя, сколько припоминаю, скончался тридцати-трехъ лтъ.

Онъ отъужиналъ съ Джерминомъ и засидлся поздно ночью, выпилъ больше обыкновеннаго и разсказалъ гостю исторію своей любви. По собственной вол онъ бы никогда не выбралъ въ повренные этого человка, насмшливый цинизмъ котораго постоянно его возмущалъ. И со всмъ тмъ только общество этого циника было ему мило въ этотъ бурный періодъ его жизни. Онъ долженъ былъ заглушить въ себ голосъ совсти, и это было всего легче въ обществ дурного человка, не врившаго въ добро и осмивавшаго самую мысль, что въ мужчинахъ или женщинахъ можетъ быть честь или добродтель.

— Если первый человкъ, который обнесъ плетнемъ клочокъ земли и назвалъ его своимъ, считается непріятелемъ своихъ ближнихъ,— говорилъ Юстинъ Джерминъ,— то какъ назвать перваго человка, который составилъ узкій кодексъ понятій, строгія и неумолимыя правила нравственности и сказалъ, что этимъ кодексомъ должны отнын и навки руководствоваться люди и жить по немъ, все равно — будутъ ли они отъ того счастливы или несчастны? По этому каменистому пути, обремененные пустыми предразсудками и предубжденіями, станутъ люди тягостно волочить свои дни до послдняго и горькаго конца. Да,— хотя бы кругомъ сквозь тернистыя загородки манили ихъ радость и счастіе въ долинахъ розъ, красиве садовъ Эдема. Зачмъ вамъ терзаться отъ того, что вы дали старому глупцу средства предаваться любимому пороку — невинному пороку, такъ какъ онъ никому не длаетъ вреда — и доставили ему, быть можетъ, счастливйшіе часы въ его жизни?

— Я далъ ему средства разбить сердце дочери,— покаялся Джерардъ.

— Пустяки! Ни у одной женщины въ мір сердце не разбивалось пьянымъ отцомъ. Нужна боле близкая и дорогая любовь, чтобы разбивать сердца. Все, что требуется для Эстеръ Давенпортъ въ здшней жизни — это быть счастливой съ любимымъ человкомъ. Пьяный отецъ могъ бы быть очень непріятнымъ камнемъ преткновенія, еслибы вы вздумали вывести свою богиню при электрическомъ освщеніи большого свта въ роли м-съ Джерардъ Гиллерсдонъ… Но если вы хотите возвести ее въ свои Эгеріи и скроете ее отъ глазъ людей, то существованіе отца, пьянаго или трезваго, не иметъ никакого значенія.

II.

Джерардъ пропустилъ цлыхъ три дня, не длая попытокъ свидться съ Эстеръ Давенпортъ. Самъ Ловеласъ не могъ быть дипломатичне. Тмъ временемъ онъ чувствовалъ себя несчастнымъ, считалъ часы и соображалъ, такъ ли жаждетъ его присутствія женщина, которую онъ любилъ.

Онъ проводилъ большую часть времени съ Джерминомъ изъ продолжительныхъ tte—tte съ этимъ человкомъ измрилъ всю глубину его безсовстности и беззаботнаго эгоизма.

— Одна вещь несомннна въ этой обманчивой вселенной,— философствовалъ этотъ суемудрый человкъ: — это то, что я, Юстинъ Джерминъ, существую, и такъ какъ въ этомъ одномъ я увренъ, то признаю только одну обязанность — обязанность къ самому себ. Я долженъ быть счастливъ и долженъ какъ можно лучше воспользоваться той краткой жизнью, какая мн дана на земл. Разсудокъ говоритъ мн, что для того, чтобы быть счастливымъ и прожить возможно дольше, я долженъ отречься отъ страстей, разсудокъ говоритъ мн, что безмятежность духа означаетъ здоровье и долголтіе, а для этой цли я долженъ научиться относиться въ жизни легко, считать ее скоре фарсомъ, нежели трагедіей, и не привязываться ни къ мужчин, ни къ женщин… не быть рабомъ ни дружбы, ни любви. Себялюбивая философія,— согласенъ, но мое я — единственное, въ чемъ я увренъ.

— Превосходная философія, еслибъ ее такъ же легко было примнять въ жизни, какъ и проповдовать. И вы никогда не любили?

— Никогда въ томъ род, какой вы зовете любовью. Я никогда не былъ несчастенъ изъ-за женщины.

— А семейныя привязанности: отецъ, мать, братья и сестры?

— У меня ихъ никогда не было. Я брошенъ былъ въ міръ какъ какой-то обломокъ, воспитанъ на счетъ общественной благотворительности,— самъ пробилъ себ дорогу въ свт. Я подобенъ Эстеръ Сомерсонъ въ ‘Холодномъ Дом’. Моя мать была позоромъ для меня, а я — для нея. Я во всякомъ случа настолько поклонникъ св. Павла, что никому ничмъ не обязанъ. Вторую половину сентенціи — я опускаю.

Джерардъ размышлялъ о характер Джермина, возвращаясь съ нимъ изъ одной загородной поздки, въ то время какъ спутникъ его дремалъ, сидя рядомъ съ нимъ въ экипаж. Быть можетъ, это и вполн естественно, что человкъ, лишенный семейныхъ узъ, не знавшій ни отцовской, ни материнской любви, выросъ чуждымъ привязанностей и погруженнымъ въ безпредльный эгоизмъ.

Онъ почти съ завистью глядлъ на спавшаго Джермина. На лиц его не видно было слдовъ заботъ и глубокихъ чувствъ. Губы его были полуоткрыты улыбкой, точно и во сн онъ ощущалъ чувственную радость жизни въ прекрасное лтнее утро, благоухающее цвтами. Жизнерадостность! Да, этотъ человкъ любилъ жить и вполн наслаждался жизнью, тогда какъ онъ, Джерардъ, имя два милліона денегъ, былъ несчастенъ… несчастенъ, потому что какъ нершительный трусъ отступалъ передъ прямымъ и честнымъ путемъ къ счастію и выбиралъ кривой и безчестный.

Онъ отправился въ Чельси на третій день вечеромъ, посл разлуки съ Эстеръ. Она тотчасъ же пришла отворить ему дверь на его стукъ, и онъ былъ пораженъ перемной, произошедшей въ ней за эти три дня.

Первыя слова, произнесенныя ею, показали, что не любовь къ нему, а тревога объ отц причиной тому.

— Онъ не возвращался домой съ той ночи,— сказала она.— Я искала его везд, куда только онъ могъ пойти, но нигд о немъ не слыхала со вторника вечеромъ… того самаго, когда вы приходили сюда. Онъ былъ въ таверн ‘Лебедя’ въ тотъ вечеръ. Сидлъ и пилъ водку съ водой, пока заведеніе не закрылось. Онъ много разговаривалъ и былъ очень возбужденъ, когда уходилъ, но хозяева не хотли сказать мн, много ли онъ выпилъ. Они утверждали, что не считали рюмокъ. Посл того я была въ полицейскомъ участк, и дно рки вдоль набережной, по которой мы всегда съ нимъ гуляли, было изслдовано. Полицейскіе были очень добры ко мн и общали мн найти его живымъ или мертвымъ. Но…— и тутъ она не могла удержать невольнаго рыданія.— Я боюсь, что его больше нтъ въ живыхъ. У него не могло быть много денегъ, и онъ вс ихъ, конечно, истратилъ на водку, а затмъ, обезумвъ отъ вина… ахъ! вы не знаете въ какое безумное состояніе приводитъ его вино… онъ могъ броситься въ воду съ отчаянія. Онъ былъ въ портерной ‘Лебедя’ въ одиннадцать часовъ, а оттуда — всего лишь нсколько минутъ ходьбы до рки, и я никого не встртила, кто бы видлъ его посл этого часа. Я думаю, что онъ хотлъ вернуться домой… я никакъ не думаю, чтобы онъ по доброй вол меня бросилъ… но какой-нибудь несчастный случай, припадокъ блой горячки…

Она не могла больше говорить отъ рыданій. Джерардъ провелъ ее въ пріемную, гд незанятое кресло старика напомнило ему о послднемъ свиданіи и о западн, какую онъ разставилъ старому гршнику. Сегодня, при вид горя Эстеръ и становясь на ея точку зрнія, онъ сознавалъ себя чуть не убійцей.

— Я пойду въ Скотландъ-Ярдъ, Эстеръ,— сказалъ онъ, желая утшить ее.— Я поставлю на ноги искуснйшихъ сыщиковъ Лондона, и хитро будетъ, если они не найдутъ вашего отца. Дорогая моя, не предавайтесь такимъ мрачнымъ мыслямъ. Будьте уврены, что онъ цлъ и невредимъ и только скрывается, потому что стыдится показаться вамъ на глаза. Успокойтесь, моя милая.

Онъ обнялъ ее и поцловалъ — она не сопротивлялась. Горе сломило ее. Три дня тому назадъ она нашла въ себ силы сопротивляться, сегодня она жаждала утшеній и допустила его толковать ей о своей любви. У нея ничего на свт не было больше, кром его любви, если отецъ ея дйствительно лежалъ на дн рки,— жизнь ея стала безцльна.

И вотъ она слушала его, слушала его разсужденія о томъ, что бракъ теперь ровно ничего не значитъ, и какъ часто судъ кассируетъ его вслдствіе различныхъ позорныхъ разоблаченій.

— Прошло то время, когда бракъ связывалъ людей до самой смерти,— говорилъ онъ.— Бракъ теперь сталъ аферой, помогающей человку найти себ связи или спастись отъ кредиторовъ. Бракъ значитъ союзъ на время, пока мужъ и жена не надодятъ другъ другу, а жена настолько не закалится, чтобы не пугаться больше скандала судебнаго разбирательства и развода.

И посл того онъ напомнилъ ей о всхъ романическихъ страстяхъ, о любовныхъ исторіяхъ, въ которыхъ играли роли церковь и фамильный стряпчій. Онъ напомнилъ ей даже про Абеляра и Элоизу, про страсть Генриха IV въ Габріэль д’Эстре и адмирала Нельсона въ Эмм Гамильтонъ. Онъ указывалъ на то, что общество простило виновнымъ ради ихъ любви.

Эстеръ была слишкомъ умна, чтобы дать себя сбить съ толку такими вздорными разсужденіями.

На краю пропасти она вдругъ опомнилась.

— Я буду вашей женой или ничмъ,— сказала она.— Я не разсчитывала больше видть васъ посл той ночи. Я молила Бога, чтобы мы больше никогда не встрчались. А теперь ради отца я такъ унизилась, что прошу вашей помощи. Если вы приведете его во мн, я буду благодарить и благословлять васъ… и постараюсь забыть ваши унизительныя предложенія.

— Унизительныя, Эстеръ!— съ упрекомъ закричалъ онъ, пытаясь снова завладть ея рукой, кротко покоившейся въ его рук нсколько секундъ тому назадъ.

— Да, унизительныя! Что могли бы вы сказать хуже того, что сказали мн, самой потерянной изъ женщинъ въ Лондон? Вы говорите, что любите меня, и хотите опозорить меня.

— Эстеръ, это узкій женскій взглядъ на вещи. Точно пасторъ и обручальное кольцо мняютъ все дло!

— Еслибы вы любили меня, вы бы взяли меня себ въ жены.

— Я не воленъ жениться на васъ, Эстеръ. Я связанъ словомъ съ женщиной и не могу порвать пока этихъ узъ. Но узы эти могутъ ослабиться съ теченіемъ времени, и тогда вы станете моей женой. Какъ только я освобожусь,— пасторъ и обручальное кольцо и вся церковная церемонія будутъ пущены въ ходъ, хотя это не заставитъ меня любить васъ сильне, чмъ. я люблю васъ теперь, и не сдлаетъ меня боле покорнымъ рабомъ вашимъ.

— Мн не нуженъ рабъ,— ршительно сказала она:— мн нуженъ мужъ, котораго бы я могла любить и почитать. А теперь я пойду опять въ полицейскій участокъ и спрошу, нтъ ли извстій.

— Я пойду съ вами, если позволите.

— Я бы желала лучше, чтобы вы пошли въ Скотландъ-Ярдъ, какъ общали.

— Хорошо, я пойду въ Скотландъ-Ярдъ. Я все сдлаю, чтобы доказать мою любовь и преданность.

— Преданность. О, м-ръ Гиллерсдонъ! Не играйте словами. Я неопытная, несвдущая двушка, но я знаю, что значить врность и преданность… и вы нарушили относительно меня и то, и другое.

Они вмст вышли изъ дому, но пошли въ разныя стороны. Джерардъ направился къ Окли-стритъ, позвалъ перваго встрчнаго извозчика, и тотъ отвезъ его въ Скотландъ-Ярдъ, гд онъ далъ тщательное описаніе пропавшаго Николая Давенпорта, его возраста, наружности, личныхъ свойствъ, характера и привычекъ. Когда у него спросили, были ли деньги у пропавшаго человка въ моментъ его исчезновенія, онъ сказалъ, что не знаетъ, но прибавилъ: ‘весьма возможно, что деньги у него были’.

Былъ уже поздній вечеръ, когда Джерардъ вышелъ изъ Скотландъ-Ярда, онъ пошелъ въ паркъ и бродилъ нкоторое время безцльно, съ возбужденнымъ мозгомъ и потрясенными нервами. Ужасъ передъ судьбой Николая Давенпорта мнялся въ немъ жалостью къ его дочери и нжнымъ состраданіемъ къ тому, что онъ считалъ въ ней пустымъ предразсудкомъ, то-есть, нежеланіе вступить въ незаконную связь, тогда какъ онъ зналъ, что такіе связи — дло самое обыкновенное, и свтъ не бросаетъ за нихъ камня въ богатыхъ людей.

Изъ парка онъ отправился въ клубъ, гд разсчитывалъ встртить Джермина, который рдко ложился спать раньше зари, объявляя, что человкъ, посвящающій сну боле трехъ или четырехъ часовъ въ сутки, безразсудно тратитъ дорогое время.

— Мы люди, а не сурки,— говорилъ онъ:— намъ опредлено въ мір жить, а не спать.

Джерардъ нашелъ Джермина за ужиномъ, во глав небольшой избранной компаніи, въ которой манеры дамъ, хотя он и не принадлежали, строго говоря, къ ‘обществу’, были безукоризненны, такъ безукоризненны, что было бы даже скучно, еслибы самъ Юстинъ Джерминъ не оживлялъ общество своей веселостью и шутками, отъ которыхъ шампанское казалось еще искрометне.

— Чудное вино, не правда ли?— весело говорилъ онъ.— Это новая марка ‘Fin de Sicle’ — единственное вино, которое мн нравится.

Джерардъ много выпилъ этого вина, онъ готовъ былъ бы выпить витріоля въ надежд утопить призракъ Николая Давенпорта. И когда банкетъ былъ оконченъ, а безпечная молодежь и ихъ прожигающія жизнь спутницы принялись вальсировать въ сосдней комнат подъ звуки страусовскаго вальса, онъ взялъ подъ руку Джермина и увелъ его изъ клуба въ Сенъ-Джемсъ-паркъ.

Здсь онъ разсказалъ своему ментору то, что случилось, обзывая себя предателемъ и, можетъ быть, убійцей.

— Это ваша выдумка,— говорилъ онъ: — вы присовтовали мн разставить эту западню, и вотъ теперь я сталъ негодяемъ по вашей милости.

Веселый смхъ Джермина звучалъ насмшкой, когда онъ выслушалъ это обвиненіе.

— Вотъ всегда такъ бываетъ!— сказалъ онъ:— человкъ просить совта, а затмъ накидывается на совтчика. Вы желали избавиться отъ несноснаго старика-отца, и я придумалъ, какъ это сдлать. А теперь вы зовете меня Мефистофелемъ, а себя — убійцей.

И самымъ развязнымъ образомъ онъ разсялъ вс угрызенія совсти Джерарда, издваясь надъ честью мужчинъ и добродтелью женщинъ. Джерардъ, который давно уже оставилъ вс прежнія убжденія и врованія и перешелъ къ полному безврію, слушалъ одобрительно эту насмшливую проповдь, текстомъ которой служило поклоненіе своему собственному я и поблажка всмъ страстямъ.

— Я содрогаюсь, когда думаю о миріадахъ фанатиковъ, пожертвовавшихъ счастіемъ ради воображаемаго рая — жалкихъ существъ, изнурявшихъ душу и тло на земл, ради радостей и садовъ Новаго-Іерусалима,— сказалъ въ заключеніе Джерминъ, когда они разстались у Букингемскихъ воротъ при слабыхъ лучахъ разсвта.

Мене чмъ полчаса спустя Джерардъ уже былъ въ Розамондъ-Род у маленькой желзной калитки, которая вела въ крошечный садикъ, гд кустъ подсолнечниковъ бллъ при слабомъ свт утренней зари.

Лампа все еще горла въ пріемной, и онъ увидлъ тнь Эстеръ на стор. Она сидла, опершись локтями о столъ и и закрывъ лицо руками, онъ зналъ, что она плачетъ или молится.

Онъ постучалъ въ окно.

— Эстеръ, Эстеръ!— позвалъ онъ.

Она отворила дверь и появилась передъ нимъ блдная и взволнованная.

— Вы слышали про него, вы видли его?— закричала она съ волненіемъ.— Хорошія всти?

— Да, Эстеръ, да,— отвчалъ онъ и вбжалъ въ комнату.

III.

Между Ридингомъ и Оксфордомъ есть прибрежная деревенька, которую модный свтъ еще не усплъ замтить. Она лежитъ вн района большихъ рчныхъ карнаваловъ, и увеселительные пловучіе домики рдко показываются у ея береговъ, поросшихъ ивнякомъ.

Тамъ есть старинная церковь съ четыреугольной башней и живописное кладбище, раскидывающееся на томъ мст, гд рка загибается и расширяется въ бухту.

Приходскій домъ гнздится около церкви, а приходскій садъ граничитъ съ кладбищемъ, низкая каменная стна, отдляющая жилище живыхъ отъ обители мертвецовъ, вся увита розами. Это кладбище — одно изъ красивйшихъ въ Англіи, такъ какъ ректоръ любилъ его и непрерывно украшалъ въ продолженіе тридцатипятилтняго своего служенія въ этомъ приход, и нигд нельзя найти такихъ чудныхъ розъ и такой красивой вероники, какъ въ этомъ тихомъ уголку на берегу рки.

Земля кругомъ принадлежитъ владльцу стариннаго рода, который такъ богатъ, что можетъ не портить своего помстья разными промышленными затями. Короче сказать, Лоукомбъ все еще представляетъ образецъ прежней мирной и пасторальной деревни.

На берегу Темзы, минутахъ въ двадцати ходьбы отъ церкви Лоукомбъ, находится старомодный коттеджъ, скромныхъ размровъ, но окруженный такимъ чудеснымъ садомъ, что владлецъ дворца можетъ позавидовать владльцу такого восхитительнаго, сельскаго убжища.

Здсь, когда розы были въ полномъ цвту, молодая чета, прошлое которой было совершенно неизвстно обитателямъ Лоукомба, поселилась съ скромной обстановкой, состоявшей изъ одного лакея, двухъ горничныхъ и садовника.

Жители деревни не особенно интересовались пришельцами, которые аккуратно платили по счетамъ, но немногіе прихожане Лоукомба, принадлежавшіе въ привилегированному классу, очень ломали голову надъ молодой четой, которая явилась безъ рекомендательныхъ писемъ, и Богъ всть, могла или нтъ считаться пріятнымъ пріобртеніемъ для сосдей.

Тотъ фактъ, что м-ръ Ганли, какъ говорили, купилъ домъ, въ которомъ жилъ, и сорокъ десятинъ луга, принадлежавшія къ дому,— давалъ ему нкоторый всъ въ приход и только усложнялъ вопросъ о томъ, слдуетъ ему сдлать визитъ или нтъ.

— Никто, кажется, и не слыхивалъ про этихъ Ганли,— говорила миссъ Малькольмъ, старая двица, шотландка, гордившаяся своимъ родомъ и своей добродтелью, м-съ Донованъ, вдов ирландк, полной той спси, какая составляетъ свойство скоре золотого мшка, нежели голубой крови.— Еслибы этотъ человкъ былъ хорошей фамиліи, конечно кто-нибудь изъ насъ о немъ слышалъ бы раньше. Лэди Изабелла, которая такъ много вызжаетъ въ свтъ во время лондонскаго сезона, очень удивляется тому, что никогда не встрчала въ обществ этого м-ра Ганли.

— Старый Бандъ потребовалъ безумную цну за Розовый Павильонъ и землю, принадлежащую къ нему,— отвчала м-съ Донованъ:— значитъ, у этого человка есть деньги.

— Нажилъ ихъ торговлей, должно быть,— замтила миссъ Малькольмъ, между тмъ какъ вдова ирландка, мужъ которой разбогатлъ благодаря сапожной фабрик, покраснла отъ гнва.

Непріятно, что среди аристократическаго dolce far niente, въ которомъ она доживала свой вкъ, ей напоминаютъ, что имя Донованъ отпечатано на милліонахъ сапогъ Стараго и Новаго Свта и продолжаетъ печататься теперешнимъ владльцемъ фирмы.

Въ конц концовъ, посл долгихъ обсужденій, ршено было за чайнымъ столомъ, за которымъ собралась вся lite прихода, за исключеніемъ ректора, что пока м-ръ Мушатъ изъ Мушатъ-Корта не сдлаетъ визита новымъ обитателямъ Розоваго Павильона, никто къ нимъ не подетъ. Что хорошо для Мушата, предки котораго восходили безъ всякаго перерыва въ царствованію Эдуарда Исповдника, то должно быть хорошо и для остального прихода.

Но въ то время какъ сельское вче обсуждало ихъ общественное положеніе,— какъ жилось этой молодой чет? скучала ли она безъ постителей? жаждала ли новыхъ лицъ и ожидала ли съ нервнымъ нетерпніемъ появленія сосдей?— Она не безпокоилась ни мало.

— Я не зналъ, что значитъ счастье, пока не полюбилъ тебя, Эстеръ,— говорилъ молодой человкъ, котораго Лоукомбъ величалъ: ‘этотъ м-ръ Ганли!’

— И я счастлива потому, что ты счастливъ,— кротко отвчала Эстеръ.— И ты не будешь больше уврять, что теб осталось прожить только годъ или два,— не правда ли, Джерардъ? Это пустяки… и ты выдумалъ это только затмъ, чтобы пугнуть меня, не правда ли?

Онъ не могъ сказать ей, что это была суровая, горькая правда, и что онъ нисколько не преувеличивалъ докторскаго рокового приговора. Умоляющіе глаза Эстеръ просили успокоить и обнадежить ее.

— Я думаю, что доктора часто ошибаются, потому что не придаютъ достаточнаго значенія вліянію ума на тло,— отвчалъ онъ.— Я былъ такъ несчастенъ, когда ходилъ къ д-ру Соуту, что неудивительно, если онъ не счелъ меня жильцомъ на бломъ свт.

— А теперь ты счастливъ, Джерардъ, по настоящему, дйствительно счастливъ, не на одинъ день только?

— Не на одинъ день, но навсегда, пока ты со мной, милая жена.

Онъ часто называлъ ее этимъ именемъ, не догадываясь, что каждый разъ, какъ онъ произносилъ это названіе, на которое она не имла права, она ощущала странную внезапную боль въ сердц. Она не мучила его жалобами на принесенную жертву и никогда не упрекала за предательство, благодаря которому онъ завладлъ ею. Великодушная, преданная и самоотверженная, она отдала ему свое сердце, какъ отдала бы жизнь, и тщательно скрывала отъ него свои слезы и свое раскаяніе.

Сдлать его счастливымъ — стало единственной цлью ея жизни.

Насчетъ судьбы отца она все еще не совсмъ успокоилась, хотя питала надежду, что онъ живъ. Сыщикъ прослдилъ человка, по описанію походившаго на Николая Давенпорта, до Ливерпуля, гд онъ слъ на корабль, отплывшій въ Мельбурнъ два дня спустя посл того какъ Давенпортъ исчезъ изъ Чельси. Билетъ былъ взятъ на имя Данверса, и пассажиръ назвалъ себя духовнымъ лицомъ, принадлежащимъ къ англиканской церкви.

Эстеръ тмъ охотне врила, что этотъ человкъ могъ быть ея отцомъ, такъ какъ отецъ ея часто толковалъ о томъ, что хорошо было бы вернуться въ Австралію и снова попытать тамъ счастія. ‘Отъ того, что разъ не удалось, не значитъ, чтобы неудача повторилась’,— говорилъ онъ ей.

— Но откуда досталъ онъ деньги на билетъ?— дивилась Эстеръ,— у него совсмъ не осталось знакомыхъ, у которыхъ онъ могъ бы занятъ.

И тогда Джерардъ, на колняхъ, въ безмолвіи ночи, со слезами и поцлуями и увреніемъ въ своемъ раскаяніи, сознался въ своемъ преступленіи.

— Это была невыразимая низость,— говорилъ онъ:— я самъ понимаю это, но твой отецъ стоялъ между нами. Я готовъ былъ на убійство, чтобы завладть тобой.

— Это и могло быть убійствомъ,— уныло прошептала она.

— Я признался въ своей вин, и ты теперь возненавидишь меня. Какой я глупецъ, что сказалъ это теб!

— Возненавидть тебя, Джерардъ? Нтъ, я не могу тебя ненавидть. Неужели, ты думаешь, я была бы здсь, еслибы тебя не любила…

‘Еслибы только это могло продлиться!’ — думалъ Джерардъ, но Эстеръ, мене опытная, а потому боле доврчивая, мечтала, что теперь жизни Джерарда не грозитъ опасность.

Она съ нжной заботой наблюдала за его лицомъ и съ радостью замчала, какъ глубокія морщины, синева подъ глазами съ каждымъ днемъ изглаживались и мутный взглядъ прояснялся. Кто знаетъ, такъ ли это было въ дйствительности, или ей мерещилось только то, чего такъ страстно желала ея душа.

Джерардъ неоднократно уврялъ ее, что счастіе спасаетъ ему жизнь, что вс прежніе недуга и упадокъ силъ прошли, и что д-ръ Соутъ скажетъ совсмъ иное, когда вновь увидитъ своего паціента.

— Онъ веллъ мн быть счастливымъ, и я нашелъ свое счастіе,— говорилъ онъ, цлуя худенькія ручки, такъ много поработавшія на своемъ вку, а теперь часто праздно лежавшія въ его рукахъ.

Самъ Джерардъ думалъ, что еслибы онъ провелъ теперь линію на жизненной хартіи, висвшей за занавской въ Гиллерсдонь-гауз, то эта линія была бы смле и ровне, а перо — тверже и устойчиве.

Въ эти счастливыя шесть недль онъ совсмъ отрзалъ себя отъ прошлой жизни и отъ того счастливаго бурнаго свта, въ которомъ холостой тридцатилтній мужчина, съ двумя милліонами капитала, играетъ такую важную роль.

Люди его круга удивлялись, почему онъ не заведетъ конный заводъ или колоссальныхъ размровъ яхту, но прелести ипподрома и яхтъ-клуба не имли въ его глазахъ ровно никакой цны.

Мужская часть общества ршила въ конц концовъ, что онъ — ничтожное существо, которому чужды вс главныя стремленія англійскаго честолюбія. Эстетикъ, дилеттантъ, человкъ годной только на то, чтобы предсдательствовать за обденнымъ столомъ или проигрывать отъ времени до времени сотню-другую фунтовъ въ экарте или въ пикетъ.

Женщины были снисходительне. Он находили, что Джерардъ Гиллерсдонъ ‘очень интересный молодой человкъ и совсмъ не похожъ на другихъ молодыхъ людей, и это-то именно въ немъ и обаятельно’.

Джерардъ устроился такъ, чтобы вс письма адресовались въ почтовую контору Ридинга, и два раза въ недлю посылалъ необходимые отвты изъ Ридинга въ управляющему домомъ, чтобы тотъ отправилъ ихъ по почт изъ Лондона.

Даже его собственные слуги не знали боле подробнаго адреса, чмъ Ридингъ, который отстоялъ на семь миль отъ Розоваго Павильона.

Онъ отвчалъ только на т письма, которыя безусловно требовали отвта, и эти отвты были коротки и безцвтны. Онъ сосредоточивалъ вс свои мысли на Эстеръ и на мирной, счастливой жизни, которую онъ велъ съ нею, ему несносно было отрываться отъ нея для скучныхъ, пошлыхъ пріятельскихъ или дловыхъ отношеній.

Писать нкоторыя письма было для него чистйшей мукой. Это т письма, которыя онъ писалъ каждую недлю женщин, на которой обязался жениться по истеченіи ея годичнаго траура.

Разъ въ недлю, по крайней мр, онъ долженъ былъ писать отсутствующей лэди, такъ какъ пренебреженіе этой обязанности могло повести къ катастроф. Натура ея, какъ онъ говорилъ самому себ, принадлежала къ категоріи драматическихъ, и ее опасно было оскорбить. Онъ не могъ забыть того момента въ Гертфордъ-стрит, когда при одной мысли объ его непостоянств она пришла въ такую ярость, что поблднла какъ полотно, и только два красныхъ пятнышка, подобно румянцу чахоточныхъ, зажглись на ея щекахъ отъ гнва. Онъ могъ сомнваться — и сомнвался въ томъ, любилъ ли онъ ее когда-нибудь, но не могъ сомнваться въ томъ, что она любила его той женской любовью, которая ‘страшна, хотя и пріятна’.

Нтъ, онъ долженъ былъ пребывать въ фальшивомъ положеніи, пока не найдетъ какого-нибудь способа выпутаться изъ стей, въ какія онъ попалъ ‘на зар дней своихъ’. Въ настоящее время, въ зенит своей любви въ Эстеръ, онъ не могъ представить себ такого стеченія обстоятельствъ, какія заставили бы его измнить ей.

Такимъ образомъ разъ въ недлю онъ долженъ былъ писать это лживое письмо — лживое потому, что онъ не смлъ писать его холоднымъ тономъ, чтобы отсутствующая богиня не замтила перемны температуры и не вернулась обратно на родину узнать причину такого охлажденія.

‘Какія милыя письма получаю я отъ васъ въ послднее время!— писала Эдита Чампіонъ:— къ сожалнію только слишкомъ рдко. Я и не подозрвала, чтобы вы способны были писать такъ краснорчиво. Помните, какъ вы, бывало, отдлывались отъ меня нсколькими торопливыми строками. Я тронута до глубины души при мысли, что разлука тсне сближаетъ насъ, усиливаетъ нашу взаимную симпатію. Я полъ-ночи провела читая Шелли — солнце, въ самомъ дл, позлащало уже вершины горъ, когда я закрыла книгу — посл вашего послдняго письма, въ которомъ вы сообщили мн, что перечитывали его недавно. Вы правы. Мы слишкомъ мало его читали. Броунингъ поглощаетъ насъ силой своего анализа, своимъ даромъ выворачивать наизнанку женщинъ и мужчинъ и разскать всякій умственный фазисъ, переживаемый ими. Онъ вполн подходитъ къ эпох, въ которой мы живемъ — эпох — на мой взглядъ — задаванія вопросовъ, на которые нтъ отвта. Пишите чаще, дорогой. Ваши очаровательныя письма гршатъ только однимъ — что они слишкомъ рдки’.

— А говорятъ еще, что женщины догадливы!— думалъ Джерардъ, разрывая это письмо.

Трудно представить себ боле замкнутую жизнь, чмъ та, какую вели Джерардъ съ Эстеръ. Но какъ ни мирна и повидимому безобидна была жизнь молодой четы, извстной подъ именемъ м-ра и м-съ Ганди, а поведеніе ихъ успло уже возбудить негодованіе ихъ сосдей.

Во-первыхъ, они не взяли на себя трудъ привлечь симпатію людей, среди которыхъ очутились внезапно, ‘точно съ неба свалились’, по выраженію веселаго шутника викарія сосдняго прихода. Они не привезли съ собой рекомендательныхъ писемъ. Они не объясняли — кто они и зачмъ явились. Они вндрились въ отборный и безупречный кружокъ людей, не представивъ никакихъ доказательствъ своей порядочности.

— А между тмъ они, конечно, ожидаютъ, что порядочные люди явятся къ нимъ съ визитомъ,— говорила лэди Изабелла Глендоверъ, дражайшая половина отставного остъ-индскаго генерала, который являлся на ‘garden-parties’ въ передвижномъ кресл, а жена и дочери его приняли на себя тонъ авторитета во всхъ общественныхъ вопросахъ, основываясь на ранг милэди, графской дочери.— М-ръ Мушатъ собирался сдлать имъ визитъ. Я встртила его на прошлой недл верхонъ на его жалкой кляч, по дорог въ Розовый Павильонъ, и едва успла остановить его.— ‘Неужели вы хотите скомпрометтировать насъ визитомъ къ этимъ людямъ, когда мы ровно ничего о нихъ не знаемъ!’ — сказала я ему.

— Глупый старикъ увидлъ эту молодую женщину намедни на рк и такъ восхитился ея хорошенькимъ личикомъ, что захотлъ поближе поглядть на него,— замтила Кара Глендоверъ, которая была молода и втренна.— Онъ вс уши прожужжалъ мн, твердя про ея чудный цвтъ лица и простенькое ситцевое платье. Старики такъ глупы.

— Я думаю, лэди Изабелла, чмъ меньше мы будемъ разсуждать объ этихъ молодыхъ людяхъ, тмъ лучше,— произнесла миссъ Малькольмъ съ грозной многозначительностью.— Они очевидно не такого сорта люди, съ какими вамъ желательно было бы познакомить своихъ дочерей. Молодой человкъ, такой богатый, какъ онъ, не можетъ не имть круга знакомыхъ, а между тмъ я ручаюсь вамъ, что, за исключеніемъ торговцевъ, ни одна душа не заглянула въ Розовый Павильонъ въ теченіе цлыхъ шести недль.

— Но если они проводятъ въ немъ свой медовый мсяцъ, то могутъ искать одиночества,— замтила Бара.

— Медовый мсяцъ! пустяки, дитя!— отвчала лэди Изабелла, хвалившаяся своей прямотой.— Я думаю, что эта молодая женщина, несмотря на свое простенькое ситцевое платье, пережила столько же медовыхъ мсяцевъ, сколько есть знаковъ въ зодіак. Самыя извстныя женщины въ Лондон — это т, что носятъ ситцевыя платья и не красятъ лица.

— М-ръ и м-съ Ганли пробыли уже шесть недль въ Лоукомб и ни разу не были въ церкви. Это ихъ характеризуетъ,— сказала м-съ Донованъ. За ея роскошнымъ чайнымъ столомъ и происходилъ весь этотъ разговоръ.

Ректоръ услышалъ конецъ его.

— Мн слдуетъ пойти и попытаться убдить ихъ посщать церковь,— сказалъ онъ мягкимъ, добрымъ голосомъ.— Было бы слишкомъ поспшно ршать, что они не порядочные люди, потому что не ходятъ въ церковь. Въ наше время половина молодыхъ людей — агностики или дарвинисты, а большинство молодыхъ женщинъ подражаютъ молодымъ мужчинамъ такъ же ревностно въ идеяхъ, какъ въ воротничкахъ и галстукахъ. Я такъ старъ, что долженъ снисходительно относиться къ заблужденіямъ молодежи. Подетъ Мушатъ къ нимъ или нтъ, а я побываю у нихъ и погляжу, что это за люди.

У ректора было въ обыча по временамъ наступать твердой стопой доброжелательства на главу змія сельскаго ехидства, вслдствіе чего онъ слылъ вообще за оригинала и человка не совсмъ пригоднаго для лона англиканской церкви. Пожилой вдовецъ, живущій съ мягкосердечной старой двушкой-сестрой, бездтный, безотвтственный, немного слабый въ своихъ понятіяхъ о нравственности,— онъ жаллъ падшихъ деревенскихъ двушекъ и изо всхъ силъ старался предохранить ихъ отъ дальнйшей погибели и вернуть на путь истины. Онъ ревностно поощрялъ женскую эмиграцію, и почти съ каждой почтой приходили къ нему изъ Новаго Свта безграмотныя письма съ выраженіемъ благодарности и нжной памяти. Такого человка — lite Лоукомба считала боле пригоднымъ пастыремъ для лондонскаго Истъ-Энда. Въ небольшомъ поселк безусловно почтенныхъ людей онъ былъ не на своемъ мст. Онъ былъ слишкомъ хорошъ для своихъ сосдей, а сосди были слишкомъ для него хороши.

IV.

Пока м-ръ Гильстонъ, ректоръ Лоукомба, главнымъ недостаткомъ котораго была медлительность, собирался съ церемоннымъ визитомъ къ своимъ новымъ прихожанамъ, случай опередилъ его намренія и поставилъ лицомъ къ лицу съ молодой женщиной, нравственность и ситцевыя платья которой подвергались такому строгому осужденію за чайнымъ столомъ м-съ Донованъ.

Гуляя разъ по ректорскому саду въ субботу посл полудня, м-ръ Гильстонъ увидлъ своимъ зоркимъ глазомъ фигуру, сидвшую на старой, старой гробниц въ углу кладбища, въ томъ мст гд садовая стна со всей ея роскошной растительностью образовала уголъ съ берегомъ рки, поросшимъ ивнякомъ.

Солнце, озарявшее блое батистовое платье, придавало сидячей фигур со склоненной темной головкой нчто сверхъестественное. Ректоръ взлзъ на небольшой пригорокъ, вершина котораго приходилась въ уровень со стной, чтобы заглянуть сверху на лэди, сидвшую на гробниц.

Да, то была м-съ Ганли… та самая м-съ Ганди, прошлая и настоящая жизнь которой приводила въ ужасъ Лоукомбъ. Онъ ясно могъ различить тонкій профиль изъ-подъ соломенной шляпы, нжное ушко, прозрачное на солнц, изящную линію горла, повязаннаго кружевнымъ платкомъ и граціозныя линіи стройной двической фигуры въ простомъ бломъ плать. Никакое искусство не было пущено въ ходъ, чтобы усилить эффектъ ея красоты, да никакого искусства и не требовалось. Непорочность простого благо одянія, простота соломенной шляпы гармонировали съ невинной и идеальной наружностью.

‘Бдное дитя, надюсь, что все обстоитъ благополучно’,— размышлялъ ректоръ, спускаясь съ дернистаго пригорка и направляясь къ калитк, ведущей на кладбище, а затмъ онъ пошелъ тихими шагами къ той гробниц, на которой сидла Эстеръ.

Лэди читала, и, взглянувъ на книгу, м-ръ Гильстонъ увидлъ, что она читаетъ ‘Alastor’ Шелли.

Она подняла голову при шум шаговъ, но затмъ спокойно продолжала читать. Онъ подошелъ ближе со шляпой въ рук.

— Позвольте вамъ представиться, м-съ Ганли,— сказалъ онъ привтливымъ тономъ.— Я давно уже собираюсь навстить васъ и м-ра Ганли, но лнь и нершительность — пороки старыхъ людей. Увидя васъ теперь изъ своего сада, я подумалъ, что хорошо будетъ, если я воспользуюсь случаемъ познакомиться съ вами въ своихъ собственныхъ владніяхъ.

Она встала въ смущеніи, покраснвъ до ушей, сердце билось въ ней такъ сильно, что она почти задыхалась.

Преступникъ, на плечо котораго опустилась желзная рука закона, не могъ бы страдать сильне. Въ этотъ мигъ Эстеръ Давенпортъ поняла, что значитъ быть общественнымъ паріей. Она точно пробудилась отъ сладкаго сна и очутилась одна-одинешенька въ суровой повседневной жизни лицомъ въ лицу съ судьей, имющимъ власть обличить и наказать ее.

— Пожалуйста, садитесь,— сказалъ старикъ,— и поболтаемъ.

Онъ прислъ на низенькую стну кладбища.

— Вы уже давно мои сосди,— продолжалъ ректоръ,— а я до сихъ поръ такъ мало видлъ васъ. Мн жаль, что вы не посщаете мою церковь… но, можетъ быть, вамъ не нравится простота нашей деревенской службы и вы здите въ другую, боле модную церковь.

— Мы совсмъ не бываемъ въ церкви,— пролепетала Эстеръ.— Это было бы однимъ лицемріемъ, еслибы мы посщали службу, которая для насъ не иметъ значенія. Мы почитаемъ и любимъ Евангеліе за все, что въ немъ есть справедливаго и прекраснаго, но мы не можемъ врить такъ, какъ врите вы и ваши прихожане, а потому намъ лучше держаться подальше отъ церкви.

— Вы слишкомъ молоды, чтобы пристать къ великой арміи неврующихъ,— сказалъ ректоръ тмъ же привтливымъ тономъ и съ такимъ же ласковымъ взглядомъ.

Онъ слыхалъ такъ много молодыхъ людей, хвалившихся своимъ невріемъ, что обстрлялся, и былъ не особенно возмущенъ заявленіемъ молоденькой дамочки.

— Вы выросли среди неврующихъ… ваши первоначальные воспитатели были атеисты?

— О, нтъ. Я была когда-то христіанка,— отвчала она съ подавленнымъ рыданіемъ.— Я когда-то врила безъ разсужденій, врила въ божественность Христа, врила, что Онъ исцлялъ больныхъ и воскрешалъ мертвыхъ, врила, что Онъ всегда со мной, во вс часы моей жизни… и всего ближе, когда я въ несчастіи.

— А когда вы перестали врить въ Его присутствіе… когда вы потеряли вру въ то, что Спаситель сострадаетъ вашимъ печаляхъ и донимаетъ ваши искушенія?

— Сомнніе наступило мало-по-малу, вмст съ мыслью и размышленіемъ о мысляхъ другихъ людей, боле умныхъ, чмъ я.

— М-ръ Ганди, вашъ мужъ, атеистъ, вроятно?

Склоненная головка наклонилась еще ниже, рука, лежавшая на открытой книг, нервно перевернула дв или три страницы.

— Онъ не вритъ въ чудеса,— неохотно отвчала она.

— Не вритъ въ будущую жизнь… ни въ то, что мы дадимъ отвтъ Всемогущему Богу за вс свои дянія? Я знаю вру юныхъ неврующихъ, вру въ безграничную свободу, свободу слдовать всмъ своимъ желаніямъ и страстямъ, къ чему бы они ни приводили, а во всемъ прочемъ они придерживаются евангелія гуманности, то-есть громкихъ фразъ о величіи и мудрости человка въ отвлеченности, въ соединеніи съ комфортабельнымъ равнодушіемъ къ нуждамъ и горестямъ человка въ дйствительности, человка изъ Бетналь-Грина или Гагчерстона. О! я знаю, каковы эти молодые люди!— вскричалъ ректоръ съ негодующимъ презрніемъ.— Какъ они пусты, надменны и съ какой жадностью они гоняются за модными идеями и принимаютъ готовыя понятія за результаты оригинальной мысли! Скажите откровенно, м-съ Ганли: вдь вы только посл замужства стали неврующей?

Эстеръ пролепетала неохотно:— Да.

И посл краткаго молчанія начала защищать человка, котораго боготворила.

— Право же, онъ не пустой и не невжественный человкъ,— говорила она. Онъ много и глубоко думалъ о религіяхъ, размышлялъ о тхъ инстинктахъ, которые заставляютъ насъ надяться и желать будущей жизни. Онъ не очень сильный человкъ — можетъ быть, долго не проживетъ… я по крайней мр очень боюсь этого, и мы оба часто и подолгу бесдуемъ о будущей жизни, въ которую прежде врили. Мы были бы гораздо счастливе, еслибы мы могли врить… могли врить въ то, что даже смерть не разлучитъ насъ. Но какъ можемъ мы врить въ невозможное… какъ можемъ мы закрыть глаза на откровенія науки, на опредленные, незыблемые законы, со всхъ сторонъ надвигающіеся на насъ и показывающіе намъ, что мы такое и каковъ будетъ вашъ конецъ?

— Изъ земли произошли и въ землю возвратимся,— сказалъ ректоръ.— И вы убждены, что кром земли ничего нтъ… что ничто не переживетъ въ насъ и не созретъ для боле совершенной жизни, чмъ та, какую мы ведемъ здсь? Вы думаете, что внутреннее сознаніе, присущее всмъ людямъ, не представляетъ нравственнаго противовса узкимъ законамъ существованія при тхъ условіяхъ и ограниченіяхъ, какія намъ извстны — условія и ограниченія, измнить которыя для Всемогущей воли такъ же легко, какъ измняется земля отъ землетрясенія или океанъ отъ бури? Кто, глядя на спокойное, улыбающееся море, можетъ представить себ бшеную силу бури, если никогда ея не видлъ? Ему такъ же трудно было бы поврить, что на гладкой поверхности воды будутъ вздыматься горы, какъ трудно врить въ то, что разумъ и личность переживутъ краткій переходъ изъ извстной здшней жизни въ неизвстную будущую жизнь. Философы послднихъ дней зовутъ невдомое непознаваемымъ или невозможнымъ, и думаютъ, что покончили такимъ образомъ со всмъ, чего не могутъ понять. Но я не намренъ читать вамъ проповди вн церкви, м-съ Ганди. Я гораздо больше интересуюсь вами лично, нежели вашими мнніями. Въ ваши годы мннія мняются не разъ… но личность остается одна и та же. Хотя бы вы и вашъ мужъ не ходили въ церковь, вы все же мои прихожане, и я желаю познакомиться съ вами поближе. Надюсь, что вамъ обоимъ нравится Лоукомбъ?

— О, больше чмъ нравится. Мы въ восхищеніи отъ него.

— И собираетесь жить съ нами? вамъ не надостъ рка даже и тогда, когда зима смнитъ лто? Многіе вдь говорятъ, что любятъ деревню… лтомъ. Поврьте моему слову, души этихъ людей никогда не удаляются отъ Оксфордъ-стрита. Чтобы любить деревню, нужно знать и восхищаться каждымъ фазисомъ и всми перемнами различныхъ временъ года. Надюсь, что вы не изъ тхъ, которымъ нравится только лтній сезонъ въ деревн?

— О, нтъ! Я всегда люблю деревню… и ненавижу Лондонъ.

Тайный ужасъ, съ какимъ произнесены были эти слова, придалъ имъ большую значительность.

— Вы не были счастливы въ Лондон?— спросилъ ректоръ, чуткое ухо котораго уловило скрытую ноту въ голос собесдницы.

— Я была тамъ очень несчастна.

— А здсь вы вполн счастливы. Двушкой у васъ были свои горести, ваша обстановка была не такая, какой бы вамъ хотлось, но какъ замужняя женщина вы вполн счастливы, не правда ли?

— Вполн счастлива

— Если такъ, то приходите къ намъ въ церковь, моя дорогая м-съ Ганли. Приходите поблагодарить Бога на колняхъ, въ старую, старую церковь, гд столько поколній уже молилось, благодарило за счастіе и получало утшеніе въ несчастій. Приходите поблагодарить Бога за свое счастіе. Не вамъ, едва знакомой съ математикой, отрицать Бога только отъ того, что Его существованіе нельзя доказать математически. Ваше собственное сердце должно вамъ подсказать, что вы нуждаетесь въ Бог, что вамъ нужна совсть выше вашей совсти и мудрость выше вашей мудрости. Приходите къ намъ, и такъ какъ мн говорили, что вы богаты, то приходите, чтобы облегчить жизнь нашихъ бдныхъ. Богатые и молодые должны принимать участіе въ старыхъ и бдныхъ. Сначала вы только по долгу навстите нашихъ бдняковъ и, можетъ быть, вамъ это сначала и не понравится, но скоро вы полюбите свое дло. Доброта, написанная на вашемъ лиц, говоритъ мн, что сердце ваше не можетъ быть глухо къ несчастнымъ.

— Я охотно навщаю бдныхъ,— отвчала Эстеръ, и лицо ея прояснилось при этой мысли.— Я сама была бдна и знаю, что значитъ бдность. Я бы охотно ходила въ вашимъ бднымъ, еслибы… еслибы мужъ,— она споткнулась на этомъ слов, несмотря на широкія идеи, какія ей проповдовалъ Джерардъ,— еслибы мой мужъ мн позволилъ.

— Не можетъ же онъ отказать вамъ въ счастіи помогать другимъ, мене счастливымъ, чмъ вы. Я увренъ, что м-ръ Ганли дозволитъ вамъ посщать моихъ бдныхъ. Я укажу вамъ только такихъ, которые совсмъ здоровы. Но такъ какъ вс они добрые христіане, то приходите сначала въ церковь.

— Я не могу ходить въ церковь,— сказала Эстеръ, отворачиваясь.

— Хотя бы затмъ, чтобы поблагодарить Бога за свою счастливую жизнь, за бракъ съ человкомъ, котораго вы любите?

— Нтъ, нтъ, нтъ.

— Если такъ, моя дорогая лэди, то вы заставляете меня думать, что этотъ кажущійся счастливымъ союзъ таковъ, что вы не смете благодарить за него Бога, или, говоря проще, что вы не жена м-ра Ганли.

Рыданія были ея единственнымъ отвтомъ. Вс великія теоріи о всеобщей свобод, о добродтели, не подчиненной закону, которыя она получила изъ вторыхъ рукъ отъ Джерарда, а изъ первыхъ отъ Шелли, вылетли изъ ея головы, и она сидла около ректора, подавленная бременемъ своего грха, такъ же убжденная въ собственномъ стыд и недостойности, какъ и та, которая склонила колни среди обвиняющихъ ее фарисеевъ и ждала кары стараго закона, не ожидая новаго закона о прощеніи.

— Мн жаль васъ, моя дорогая леди, искренно и глубоко жаль. Вы не созданы для жизни позора.

— Позора нтъ,— протестовала Эстеръ сквозь слезы:— моя любовь къ нему и его ко мн слишкомъ велики и искренни, чтобы считаться позоромъ. Онъ много читалъ и много думалъ и сталъ выше старыхъ кодексовъ и отжившихъ учрежденій. Я — такая же его жена, какъ еслибы мы повнчались въ церкви.

— Но вы не его законная жена, и вс другія жены, кончая смиреннйшей крестьянской женщиной въ этомъ селеніи, будутъ дурного о васъ мннія, и вс женщины-христіанки будутъ считать васъ гршницей — достойной любви и состраданія, можетъ быть, но гршницей. Къ чему же все это? Вдь м-ръ Ганли не женатъ, онъ человкъ свободный?

— О, да, да.

— Слава Богу. Тогда онъ долженъ на васъ жениться. Моя обязанность выставить это дло передъ нимъ въ истинномъ свт.

— О, пожалуйста, не вмшивайтесь!— вскричала Эстеръ.— Онъ подумаетъ, что я вамъ пожаловалась, онъ разлюбить меня, можетъ быть сочтетъ эгоисткой, хитрой, разсчетливой… Я ничего въ жизни не желаю, кром его счастія, а онъ теперь вполн счастливъ. Онъ знаетъ, что я ему предана, что я отдала бы за него жизнь…

— Вы отдали свою честь, а это для женщины иногда дороже жизни.

— Честь или жизнь, я ничего не пожалю, ради него.

— И онъ, должно быть, дурной человкъ, если отказывается вернуть вамъ положеніе, котораго вы лишились ради него.

— Это уладится… со временемъ… Я чувствую, что онъ сдлаетъ все, что слдуетъ… впослдствіи.

— Вы не можете ждать. Вы слишкомъ возвышенны для того положенія, какое теперь занимаете. Пожалуйста, доврьтесь мн. Хотя я и провинціалъ, но я знаю человческую натуру. Я не буду спшить.

— Я бы лучше хотла, чтобы вы не вмшивались. Вы его не знаете. Онъ прихотливъ и своенравенъ — вы можете возстановить его противъ меня… а мы теперь такъ счастливы… хотя, можетъ быть, не надолго. Ему сказали, что онъ умретъ въ молодыхъ годахъ. Когда его не станетъ, я всю свою остальную жизнь посвящу раскаянію и искупленію за то, что дала ему непродолжительное счастіе.

— Мое бдное дитя, у женщинъ естественная склонность къ самопожертвованію, которая часто приводить ихъ къ грху. Полноте, дитя мое, не плачьте и помните: что бы ни случилось — я буду вамъ другомъ.

— Вы очень добры, и я бы желала быть боле достойной…

— Не вы недостойны. Нтъ, я ничего больше не скажу, чтобы не отзываться рзко о человк, котораго вы любите. Могу я провести васъ до дому?

— Мн было бы очень пріятно ваше общество, но я пріхала въ лодк.

— Ну, такъ я доведу васъ до лодки.

Онъ проводилъ ее къ тому мсту, гд она причалила и привязала свой челнокъ, и долго еще стоялъ на берегу, слдя за тмъ, какъ она гребла по направленію къ заходящему солнцу съ ловкостью человка, которому это было привычнымъ дломъ.

——

Эстеръ искала тишины и уединенія, какъ раненый олень, пораженная въ самое сердце бесдой съ м-ромъ Гильстономъ. Впервые съ тхъ поръ, какъ она сдалась на мольбы и убжденія своего любовника, ее поставили лицомъ въ лицу съ мрачной дйствительностью любви, не освященной бравомъ. Вс ея старомодныя идеи, уваженіе къ Божьему слову, боязнь пренебреженія людей налетли на нее какъ буря и смели всю философію и свободу мысли.

Сегодняшній день она противъ обыкновенія проводила въ уединеніи, и вотъ какъ онъ грустно кончился. Джерардъ ухалъ посл завтрака въ Лондонъ и долженъ былъ вернуться только въ восемь часовъ вечера. Дло или капризъ побудилъ его провести день въ столиц — завтракать въ одномъ изъ клубовъ и слушать городскія и загородныя сплетни отъ людей, находившихся ‘проздомъ’ въ Лондон, и подышать боле пикантной атмосферой свта, гд вс знаютъ послднюю тайну всхъ другихъ. ‘Деревенская тишина и спокойствіе покажутся еще пріятне посл такого краткаго пребыванія въ пыли и шум города’, говорилъ онъ самому себ.

Эстеръ не жаловалась и не хныкала при его отъзд, но день показался ей томительно долгимъ, и вотъ теперь встрча съ ректоромъ наполнила ее тревогой и опасеніями… страхомъ, что онъ своимъ безплоднымъ заступничествомъ за нее нарушить очарованіе ихъ мирной жизни. И вмст съ тмъ ее терзала мучительная мысль, что ея любовникъ, несмотря на всю его кажущуюся преданность, не настолько ее любитъ, чтобы сдлать своей женой. Софистикой можно было отводить глаза и утверждать, что ихъ союзъ прекрасне брачнаго, но вопросъ все же оставался открытымъ: почему же, однако, они не женаты?

Въ этотъ тихій вечерній часъ, быть можетъ одинъ изъ печальнйшихъ въ ея жизни, Эстеръ вдругъ услышала смхъ, откровенный мужской смхъ, беззаботный какъ пніе птицы и радостный почти до экстаза: по рк плылъ паровой катеръ, отдланный пунцовыми драпировками и съ восточными подушками, онъ быстро направлялся къ ней и фигуры находившихся на немъ людей отчетливо вырзывались на яркомъ западномъ неб. Впереди всей группы стоялъ высокій и стройный молодой человкъ съ желтовато-русыми кудрями и рзкими чертами лица, а вокругъ него тснились женщины въ свтлыхъ лтнихъ платьяхъ и воздушныхъ шляпкахъ и молодые люди въ блой фланели. Хохотъ и веселые голоса пронеслись мимо нея въ то время, какъ катеръ проплывалъ мимо и надо всмъ царилъ радостный смхъ, услышанный ею, когда еще катеръ не показывался,— смхъ человка съ желтовато-русыми волосами и рзкими чертами лица.

Незнакомое общество только усилило въ ней сознаніе одиночества. Отецъ ея таинственно исчезъ, дружбу всхъ расположенныхъ къ ней людей она утратила навки своимъ поведеніемъ, ничего и никого у нея не было, кром человка, которому она пожертвовала всмъ. Если она надостъ ему, если онъ перемнится, что у нея останется въ мір? Ничего!

Глаза ея невольно обратились къ глубокой тнистой колдобин, скрывавшейся въ одномъ изъ извивовъ рки. Ничего, кром смерти! А при новомъ ученіи Дарвина, Спенсера и Клиффорда смерть отъ самоубійства не страшне, чмъ естественная. Нтъ жизни за гробомъ. Нтъ милосердаго Отца, которому бы самоубійца обязанъ былъ отчетомъ.

——

Въ половин восьмого послышался желанный стукъ колесъ, стукъ, котораго Эстеръ дожидалась въ послдніе полчаса, и дв минуты спустя Джерардъ уже находился въ сняхъ, освщенныхъ лампой, наполненныхъ благоуханіемъ только-что срзанныхъ розъ, и Эстеръ обнимала его, смясь и плача отъ радости.

— Милочка моя, да ты въ истерик. Это не годится, Гетти.

— День такъ долго, долго тянулся, но наконецъ ты вернулся!— вздохнула она, отирая слезы.

М-ръ Гильстонъ долго и серьезно обдумывалъ свое свиданіе съ молодой особой, слывшей въ Лоукомб за м-съ Ганли. Будучи вдовцомъ, онъ привыкъ, во время своего многолтняго вдовства, поврять вс свои мысли и свои и даже чужія тайны сестр Табит, старой двиц, которая вела хозяйство брата, управляла домомъ и слугами, помогала брату совтомъ и ручной работой въ его любимомъ саду и на кладбищ. А потому, по истеченіи нсколькихъ часовъ посл разговора м-ра Гильстона съ Эстеръ, его сестр Табит стало все извстно.

Табита не была удивлена, услышавъ, что дло не ладно. Это уже давно было ршено большинствомъ голосовъ въ Лоукомб. Табита пожалла бдную молодую женщину, какъ она всегда жалла о человческихъ слабостяхъ съ ихъ неизбжнымъ послдствіемъ, страданіемъ, тмъ боле когда гршница была молода и красива. Табита погрустила, но не удивилась. Она не была изъ тхъ женщинъ, которыя охотно видятъ въ гршницахъ разсчетливыхъ сиренъ, а въ мужчинахъ — безхитростныхъ жертвъ. Она очень разсердилась на неизвстнаго владльца Розоваго Павильона и наградила его очень рзкими эпитетами.

— Негодяй!— кричала она:— мало того, что онъ опозорилъ хорошенькую, образованную женщину, но еще извратилъ ея умъ. Сначала лишилъ ее добраго имени, а затмъ обратилъ въ атеистку.

— Не будь такъ жестка, Табита,— возражалъ ректоръ.— Я не думаю, чтобы м-ръ Ганли сознавалъ, что поступаетъ худо, навязывая этой бдной двушк новое ученіе. Онъ считалъ, что озаряетъ ее свтомъ новой истины, а не вводитъ во мракъ неврія. Ты не знаешь, какъ высокомрна и надменна эта новая школа матеріалистовъ и какъ она уврена, что ведетъ людей къ благополучію. Къ намъ, врующимъ, эти люди ничего не чувствуютъ, кром презрительной жалости. Я думаю, что мн трудно будетъ переубдить этого молодого человка. Онъ избалованъ слишкомъ большимъ богатствомъ и слабымъ знаніемъ.

— Но ты сдлаешь все, что можешь. Ты долженъ убдить его поступить по чести, если же онъ окажется такимъ негодяемъ, что откажется отъ этого, то, я надюсь, ты уговоришь бдную двушку оставить его немедленно и навсегда. Пусть она переберется къ намъ, если она одинока, я устрою ее или у насъ, или у кого-нибудь изъ знакомыхъ.

— Ахъ, Табита, многихъ ли двушекъ удалось намъ свести съ пути погибели, когда онъ усыпанъ розами? Только когда он натолкнутся на шипы и терніи, можно ихъ убдить сойти съ него! Какъ бы то ни было, я употреблю вс усилія въ этомъ случа.

——

Болзненное впечатлніе, произведенное на Эстеръ разговоромъ съ ректоромъ, изгладилось по мр того, какъ проходили ясные дни, и Эстеръ снова была счастлива и не стыдилась своего счастія, какъ Ева въ эдем.

Рка была все еще очаровательна и Джерардъ съ Эстеръ проводили большую часть времени на лодк или гд-нибудь на ивистомъ берегу, онъ — растянувшись на подушкахъ, въ то время какъ она ему читала вслухъ. У нея былъ чудесный голосъ и большая привычка къ громкому чтенію.

Разъ утромъ она какъ-то вспомнила про нарядный катеръ и про блокураго, блднолицаго молодого человка, веселый смхъ котораго усилилъ ея грусть.

— Мн было очень грустно въ ту минуту,— говорила она,— а отъ этого смха стало еще грустне.

— Опиши мн его хорошенько, Эстеръ,— сказалъ Джерардъ.— Постой…

Онъ набросалъ профиль лица на листв изъ записной книжки и подалъ ей.

— Похожъ былъ твой молодой человкъ на этого?

— Да!— закричала она съ удивленіемъ: это то самое лицо. Ты, значить, его знаешь?

— Да, я его знаю.

Онъ вынулъ изъ кармана письмо и перечиталъ его, хмуря брови,— письмо, полученное имъ съ послдней почтой изъ Ридамъ.

‘Что съ вами сталось? гд вы скрываетесь?— писалъ Юстинъ Джерминъ.— Наврное вы успли уже соскучиться въ своемъ эдем. Я слышалъ, что вы были въ Лондон наканун, значитъ — вы скрываетесь неподалеку. Не могу представить себ, чтобы самая страстная любовь длилась боле шести недль. Напряженіе ума и воображенія слишкомъ велико.

‘Нельзя ли васъ видть? неужели ваше счастіе такъ священно, что не терпитъ взгляда друга? Я увренъ, что я понравлюсь милой молодой лэди, хотя она можетъ быть и противъ нашего знакомства. Вообще же я — воплощенная скромность. Серьезно, я жажду васъ видть. Скажите мн, когда и куда я могу къ вамъ пріхать. Вспомните, что нашу жизнь связываетъ мистическая симпатія. Вамъ отъ меня не укрыться. Хотите вы этого или нтъ, а и въ радости, и въ горести, я всегда буду около васъ. Вашъ на всю жизнь.

‘Ю. Д.’

Письмо это было ненавистно для Джерарда въ его настоящемъ настроеніи духа и стало еще ненавистне при мысли, что Юстинъ Джерминъ находится гд-то по близости.

— Ты не разобрала названія катера?— спросилъ онъ Эстеръ.

— Нтъ, я только замтила лицо молодого человка и то, что дамы, окружавшія его, очень красивы и миловидны. Ты этого человка не любишь?

— Нтъ,— когда я вдали отъ него. Но когда я нахожусь въ его обществ, онъ всегда уметъ развлечь и заинтересовать меня, такъ что, помимо моей воли, его можно принять за моего короткаго пріятеля.

— Понимаю,— сказала Эстеръ.— Онъ очень умный, но не добрый человкъ. А между тмъ у него такой веселый смхъ и онъ кажется такъ счастливъ.

— Дорогая моя, неужели ты думаешь, что только добрые люди счастливы. Многіе изъ самыхъ веселыхъ людей въ мір боли насквозь дурные люди.

——

Они пили чай на лужайк день или два спустя посл этой бесды, ихъ столъ и плетеныя кресла помщались подъ большой плавучей ясенью, у самаго берега рки, какъ вдругъ лодка быстро направилась къ пристани и стройная фигура появилась на ея ступенькахъ и быстрыми, легкими, воздушными шагами направилась къ нимъ по дерну.

— Наконецъ-то!— вскричалъ Юстинъ Джерминъ.— Я такъ и думалъ, что не ошибся.

— Въ комъ или въ чемъ?— спросилъ Джерардъ, вставая съ мста и съ нахмуреннымъ лицомъ глядя на незванаго гостя.

— Въ моемъ старомъ пріятел, м-р Ганли. Я живу съ Матти Мюллеромъ, пейзажистомъ, въ его пловучемъ домик у самаго Варграва и случайно слышалъ толки про нкоихъ м-ра и м-съ Ганли, они въ нкоторомъ род кажутся таинственными ихъ сосдямъ. Лэди, говорятъ, необыкновенная красавица (онъ поклонился и улыбнулся Эстеръ), а джентльменъ необыкновенно богатъ, молодъ, празденъ… короче сказать, какъ разъ таковъ, какъ мой дорогой другъ Джерардъ. Итакъ, я догадался, кто такой долженъ быть этотъ м-ръ Ганли… me voici. Пожалуйста представьте меня миссисъ Ганли.

Онъ стоялъ передъ ними улыбающійся, самоувренный, воздушный, какъ самъ Аріэль, одтый съ ногъ до головы въ бломъ, съ солнечнымъ сіяніемъ на блокурыхъ волосахъ и нжной близной лица, не тронутаго загаромъ. Видъ у него былъ такой, какъ будто бы ему въ голову не приходило, что появленіе его могло быть нежелательнымъ.

Эстеръ поднялась въ смущеніи и стояла, прислонившись къ одному изъ сучьевъ ясени, болзненно покраснвъ. То былъ первый поститель, нарушившій очарованіе ихъ сладкаго уединенія, и, какъ при встрч съ ректоромъ, она снова дко почувствовала горечь столкновенія съ вншнимъ міромъ, который дурного о ней мннія.

— М-ръ Джерминъ… моя жена!— серьезно проговорилъ Джерардъ, напирая на слов жена.

Юстинъ Джерминъ опустился на одно изъ низенькихъ креселъ и дожидался чашки чая, которую Эстеръ наливала ему дрожащими руками, несмотря на вс усилія сохранить самообладаніе.

Въ разговор съ ректоромъ сознаніе, что старикъ отечески сожалетъ о ней, довело ее до слезъ. Въ Джермин она чувствовала скрытое недоброжелательство и насмшку, и сознавала, что онъ ее презираетъ.

Она молча подала ему чашку, придвинула къ нему различныя яства, стоявшія на стол, съ такимъ видомъ, что исполняетъ обязанность помимо своего желанія, и посл того раскрыла большой флорентинскій зонтикъ и медленно ушла, оставивъ мужчинъ вдвоемъ.

— Какъ она застнчива,— сказалъ Джерминъ, глядя ей вслдъ,— и какъ мила! Даже посл вашихъ восторженныхъ тирадъ я не ожидалъ такой красоты. Да, это настоящее Рафаэлевское лицо, по прозрачному колориту кожи и тонкимъ, изящнымъ чертамъ…

— Зачмъ вы меня выслдили?— грубо перебилъ эту восторженную рчь Джерардъ.— Разв вы думаете, что человкъ укрывается въ тиши и уединеніи рая затмъ, чтобы къ нему врывался…

— Змй,— перебилъ Джерминъ.— Вроятно, нтъ. Однако змй всегда проползаетъ такъ или иначе. И притомъ радостямъ уединеннаго дуэта всегда слдуетъ полагать извстныя границы. Любовь остается та же, но идеи истощаются и tte—tte надодаетъ. Еслибы змй не разстроилъ райскаго счастія Адама и Евы нсколько преждевременно, какъ надолъ бы имъ эдемъ!.. Не сердитесь, Джерардъ. Согласенъ, что я великій нахалъ и бываю тамъ, гд мн нравится скоре, нежели тамъ, гд мн рады. Я привезъ вамъ вс городскія всти, вс сплетни, о которыхъ ничего не сообщается въ вашихъ газетахъ. Безъ сомннія, вы вытерпите мое общество какой-нибудь часъ или два.

Джерардъ вытерплъ его до полуночи. Юстинъ отобдалъ въ Розовомъ Павильон, и обдъ втроемъ прошелъ веселе, чмъ обды Джерарда и Эстеръ tte—tte въ послднее время.

Даже Эстеръ нашла забавнымъ и занимательнымъ разговоръ Джермина, совершенно въ новомъ для нея род, и непріятное впечатлніе, произведенное его личностью, изгладилось и почти позабылось. Онъ очевидно любилъ Джерарда и восхищался имъ, а это много говорило въ его пользу.

Взошла полная луна и серебрила лса и поля, рку и лодку, когда они простились съ гостемъ и, стоя на берегу, глядли ему вслдъ, какъ онъ гребъ и плылъ по рк, въ направленіи Варграва, походя на привидніе въ своемъ бломъ одяніи и озаренный блымъ холоднымъ свтомъ луны.

— Онъ развлекъ тебя, Джерардъ,— сказала Эстеръ, когда они тихо шли къ дому.— Я радовалась, слыша твой веселый смхъ. Мы были слишкомъ сумрачны послднее время. Книги омрачили насъ.

— Да, они вс толкуютъ объ одномъ: что природа — все, а мы — ничто. Джерминъ — забавный негодяй, и, какъ я говорилъ теб вчера, я люблю его общество.

— Ты назвалъ меня женой, когда знакомилъ съ нимъ,— прошептала Эстеръ, прижимаясь лицомъ къ его плечу.— Ты не позволишь ему догадаться, кто я… что я не законная твоя жена — не правда ли, Джерардъ? Я чувствую, что презрніе этого человка будетъ мн больно.

— Его презрніе! Дорогая моя, онъ восхищается тобой безмрно, и неужели ты думаешь, что онъ изъ тхъ людей, на которыхъ можетъ повліять свидтельство о брак въ мнніи о женщин! Онъ знаетъ, что я тебя обожаю. Онъ никогда ничего больше про насъ не узнаетъ, кром того, что мы преданы другъ другу. А если онъ позволитъ себ малйшее неуваженіе къ теб, то ноги его здсь больше не будетъ.

VI.

Посл гостепріимнаго пріема, оказаннаго ему въ Розовомъ Павильон, Джерминъ счелъ себя въ прав безпрепятственно являться туда, когда ему вздумается, и всегда вносилъ съ собой веселье. Онъ катался на лодк вмст съ Эстеръ и Джерардомъ, обсуждалъ съ ними прочитанныя ими книги, старыя и новыя, такъ какъ, повидимому, читалъ все, что привлекало вниманіе публики, а помнилъ прочитанное какъ рдкій читатель.

Джерардъ несомннно былъ веселе въ его обществ, и съ интересомъ слушалъ его разсказы о постителяхъ Пеитти — пловучаго дома живописца Матти Мюллера, который принималъ въ немъ общество боле чмъ смшанное. Къ счастію, Пеитти стоялъ на якор въ десяти миляхъ слишкомъ разстоянія, и обычные гости живописца не отдалялись дальше, чмъ на милю отъ своего пловучаго жилища.

Вся мечтательная серьезность, отмчавшая длинный tte—tte Джерарда и Эстеръ, улетучивалась въ присутствіи Юстина Джермина, какъ туманъ разсевается подъ лучами солнца. Величайшіе вопросы жизни и времени трактовались Джерминомъ какъ величайшіе пустяки за чайнымъ столомъ. Невозможно было сохранятъ серьезность въ обществ человка, для котораго жизнь была шуткой, а сибаритская роскошь — высшее благо на земл.

— Если я представляю себ будущій свтъ, то не иначе какъ въ вид планеты, на которой царствуетъ вчное лто, такимъ мстомъ, гд нтъ дурныхъ поваровъ, а у птицъ небесныхъ нтъ ногъ,— говорилъ онъ съ веселымъ смхомъ, когда Эстеръ отстаивала надежду человка на будущую жизнь.

Между тмъ и м-ръ Гильстонъ былъ уже два раза въ Розовомъ Павильон въ эти ясные дни начала октября мсяца, но каждый разъ оказывалось, что м-ръ и м-съ Ганли катаются на лодк.

Джерардъ съ презрительнымъ смхомъ бросилъ карточки ректора на столъ, когда ему подали ихъ вторично.

— Что за навязчивый народъ эти пасторы!— вскричалъ онъ.— Этотъ человкъ приходитъ второй разъ въ теченіе десяти дней, вмсто того, чтобы обидться на то, что я не отдалъ ему визита. Хочетъ врно вытянуть изъ меня деньги на свои школы или благотворительные клубы. Что-жъ! жизнь пастора — невеселая жизнь, какъ я знаю это по домашнему опыту, и я вознагражу его настойчивость чекомъ на значительную сумму.

Эстеръ сначала вспыхнула, затмъ поблднла при вид карточекъ ректора.

— Онъ, можетъ быть, приходилъ вовсе не за деньгами,— пролепетала она.

— Не за деньгами! душа моя, онъ пасторъ! Пасторъ, который не тянется за чужимъ кошелькомъ,— черный лебедь, котораго я не ожидаю встртить на вдвшей рк.

— Онъ, можетъ быть, хочетъ тебя видть.

— Въ такомъ случа его желаніе останется невыполненнымъ. Я не желаю впускать свтъ въ нашъ рай, отпертый клерикальнымъ ключомъ.

— Теб нечего опасаться вторженія къ намъ свта,— сказала Эстеръ съ первой ноткой горечи въ голос, какую онъ отъ нея услышалъ.— Свтъ знаетъ, что въ нашей жизни есть неправильность, и держится отъ насъ поодаль.

— Я слышу голосъ моей поэтической Эстеръ, но слова, произнесенныя ею,— слова филистера,— сказалъ Джерардъ развязно, оставляя ее.

Она стояла, глядя на карточки ректора, валявшіяся на томъ мст, куда ихъ небрежно бросилъ Джерардъ. Она чувствовала, что разсердила человка, котораго любила больше, чмъ весь остальной міръ, вмст взятый. О, глупая, глупая! стоитъ ли заботиться о томъ, что думаетъ или говоритъ о ней этотъ пустой и эгоистичный свтъ!..

Ректоръ пришелъ въ третій разъ, и на этотъ разъ захватилъ хозяина дома въ сняхъ.

— Здравствуйте, м-ръ Гильстонъ!— сказалъ Джерардъ, снимая шляпу.— Пожалуйста войдите въ мою берлогу. Мн совстно, что вы въ третій разъ безпокоитесь навщать меня. Я собирался послать вамъ чекъ.

— Я не просилъ у васъ денегъ, м-ръ Ганли,— отвчалъ ректоръ серьезно, садясь въ указанное кресло и оглядывая комнату проницательнымъ взоромъ человка, шестьдесятъ-шесть лтъ наблюдающаго свтъ и людей.

Въ этой пріемной коттэджа, превращеннаго въ кабинетъ, ничто не говорило о разнузданныхъ привычкахъ или неряшливости празднаго гуляки и лнтяя. Много книгъ, много цвтовъ и безукоризненнйшая чистота отличали комнату.

— Вы не просили, нтъ, нтъ,— развязно проговорилъ Джерардъ:— но я знаю, что въ сельскихъ приходахъ всегда бываетъ много бдныхъ, и каждый состоятельный прихожанинъ обязанъ внести свою лепту. Зима подходитъ, хотя мысль о ней и можетъ вылетть изъ головы, благодаря чудной осени. Вы, конечно, уже заботитесь о снабженіи своихъ бдныхъ топливомъ и теплымъ платьемъ. Позвольте мн написать вамъ чекъ.

Онъ раскрылъ шкафъ, вынулъ книжку съ чеками и опустилъ перо въ чернильницу.

— Нтъ, м-ръ Ганли,— отвчалъ ректоръ ршительно: — я не возьму отъ васъ денегъ, я пришелъ поговорить съ вами о боле цнномъ предмет, нежели деньги.

— О моей душ, быть можетъ?— произнесъ Джерардъ, ожесточаясь.— Я сразу долженъ объявить вамъ, м-ръ Гильстонъ, что не врую въ христіанское откровеніе да и вообще во всякія трансцендентальности.

— Вы дарвинистъ, полагаю?

— Нтъ, я ровно ничего! Я не думаю ни о прошломъ, ни о будущемъ. Я хочу какъ можно лучше воспользоваться своей настоящей жизнью, пока она моя. Богу извстно, что она коротка и для тхъ, кто дольше всхъ живетъ на свт… и смерть для меня не пріятне отъ того, что я знаю, что весь міръ ожидаетъ одна и та же катастрофа.

— Вы боитесь смерти?— спросилъ ректоръ.

— Кто же ее не боится? Созерцайте смерть въ какой угодно форм,— она всегда отвратительна. Быстрая смерть, медленное разрушеніе! кто скажетъ, что ужасне? Но позвольте, м-ръ Гильстонъ, вы пришли сюда вдь не затмъ, чтобы толковать о метафизик. Позвольте же, прошу васъ, написать чекъ для вашихъ школъ, больницъ, или что вамъ угодно.

— Опять говорю вамъ, м-ръ Ганли, что не возьму вашихъ денегъ.

— Почему же нтъ?

— Я не возьму денегъ на милостыню отъ человка, который живетъ во грх.

— О! такъ вы вотъ съ чмъ пришли, сэръ!— вскричалъ Джерардъ, вскакивая съ мста.— Вы врываетесь въ мой домъ, чтобы оскорблять меня!

— Нтъ, м-ръ Ганли. Я здсь въ надежд помочь вамъ перемнить вашу жизнь.

— По какому праву вы предполагаете, что моя жизнь нуждается въ перемн.

— Скажемъ: хотя бы по проницательности старика, который прожилъ достаточно, чтобы узнать кое-что о человческой природ. Двое молодыхъ людей съ большими средствами не живутъ такъ, какъ вы и м-съ Ганли, безъ какой-нибудь основательной причины для уединенія, и въ вашемъ дл, я полагаю, причина та, что эта лэди — не ваша законная жена. Если такъ, то позвольте мн, пока ваши отношенія къ этой молодой особ еще никому неизвстны, повнчать васъ съ нею тихо, скромно, безъ всякихъ свидтелей, кром моего служителя и сестры, старой двушки. Оба съумютъ сохранить вашу тайну.

— Мой дорогой м-ръ Гильстонъ, вы очень обязательны, но, право же, меня смшитъ ваша navet. Неужели вы забыли — предположивъ, что я не связавъ законнымъ бракомъ съ лэди, которую зову женой,— что существуетъ сколько угодно регистраторовъ въ Англіи, которые бы поженили насъ такъ же тихо, какъ и вы, и не считали бы это за одолженіе?

— Я очень хорошо знаю о существованіи регистраторскихъ конторъ, гд каждый грумъ въ графств можетъ жениться на дочери своего господина безъ дальнйшихъ церемоній, но я полагаю, что м-съ Ганли предпочла бы стать съ вами передъ алтаремъ и быть обвнчанной по обряду церкви.

— Я не думаю, чтобы м-съ Ганли особенно врила въ этотъ обрядъ. Она довольна тмъ, что знаетъ, что я ее люблю отъ всего сердца и счастливъ ея любовью.

— И вы допускаете ее принести вамъ въ жертву свою добродтель и доброе имя, оставляя за собой право бросить ее, когда она вамъ надостъ?

— Вы не вправ говорить со мной въ этомъ тон.

— Нтъ, м-ръ Ганли, вправ — вправ какъ старикъ и какъ пастырь прихода, вправ отъ глубокаго состраданія, какое мн внушаетъ невинная двушка, ставшая вашей жертвой. Я говорилъ съ нею, и каждое слово, сказанное ею, убждало меня, что она не можетъ быть счастлива въ грх. Она не такого рода женщина, чтобы съ готовностью пойти на такую жизнь… соблазнявшій ее человкъ долженъ былъ пустить въ ходъ необыкновенныя средства…

— Удержите свой языкъ, сэръ!— закричалъ Джерардъ гнвно.— Какъ смете вы вмшиваться въ жизнь мужчины и женщины, которые, какъ вы видите, живутъ въ любви и согласіи? кто проситъ васъ объ этомъ? Никто отъ васъ ничего не требуетъ: ни вашей дружбы, ни вашего знакомства. Мы хотимъ одного, чтобы насъ оставили въ поко. Моя жена — жена моя по сердцу и хозяйка моего дома, жена, которую я никогда не брошу — довольна своимъ положеніемъ, и ни вы, и никто другой не вправ вступаться за нее. Ваше пасторство не облекаетъ васъ привилегіями въ глазахъ человка, для котораго всякія врованія — одно суевріе.

— Я слыхалъ, что люди, отвергающіе старыя врованія, признаютъ гуманность своею религіей,— сказалъ ректоръ:— но гуманности мало въ вашемъ безпечномъ отношеніи къ самопожертвованію этой молодой лэди, которая, повторяю, создана для лучшей доли, чмъ быть… незаконной женой.

— Вы говорили съ ней?— спросилъ вдругъ Джерардъ:— когда и гд?

— Я встртилъ ее на кладбищ какъ-то, и мы побесдовали.

— Понимаю, вы успли растревожить ее насчетъ вопроса, который, я думалъ, мы съ нею вполн уладили,— отвчалъ сердито Джерардъ.— Что же, она просила васъ поговорить со мной? вы явились но ея порученію?

— Нтъ. Она слишкомъ самоотверженна. Вы не похожи на дурного человка, м-ръ Ганди, и ваше поведеніе для меня загадка. Вы богаты, независимы. Почему вы отказываетесь узаконить связь, которая, какъ вы сами сознаетесь, даетъ вамъ счастіе? Есть для этого какое-нибудь препятствіе? Вы уже женаты?

— У меня нтъ другой жены, кром Эстеръ.

— Но должна же быть причина…

— Да, причина есть… но такъ какъ я не врю въ силу исповди, то извините меня, м-ръ Гильстонъ,— я отказываюсь объяснить ее вамъ, чужому человку, котораго симпатіи или любопытства я не вызывалъ.

— Довольно, м-ръ Ганди. Мн очень жаль эту несчастную молодую особу, такъ какъ очевидно, что вы вполн равнодушны къ ея общественному положенію и угрызеніямъ совсти. Если вы перемните свое намреніе и ршитесь поступить какъ честный человкъ, то я всегда въ вашихъ услугамъ. Но до тхъ поръ не переступлю больше черезъ вашъ порогъ.

— Прекрасно, но вспомните, ректоръ, что вы переступили черезъ мой порогъ безъ приглашенія, а потому не можете ожидать, чтобы я испугался вашей угрозы превратить со мной знакомство, котораго я вовсе не искалъ.

Онъ сердился на вмшательство этого чужого человка въ его жизнь, сердился на Эстеръ за то, что она выдала его тайну.

Она вернулась изъ сада тотчасъ же вслдъ за тмъ, какъ ушелъ ректоръ, взволнованная и блдная, потому что видла ректора у воротъ.

Впервые Джерардъ встртилъ ее съ нахмуреннымъ лбомъ и въ угрюмомъ молчаніи.

— Ректоръ былъ у тебя?— робко спросила она, садясь въ свой обычный уголокъ у окна, гд стояла ея рабочая корзинка и маленькій столикъ съ книгами.

Джерардъ не сразу отвтилъ. Она успла вынуть работу изъ корзинки и сдлать нсколько трепетныхъ стежковъ, прежде, нежели онъ заговорилъ.

— Да, ректоръ былъ здсь… твой давнишній, какъ кажется, знакомый.

— Не очень давнишній, Джерардъ. Я только разъ въ жизни говорила съ нимъ.

— Только разъ — и уже успла нажаловаться ему!

— Джерардъ, какія ты говоришь жестокія вещи! Я ничего ему не говорила, ничего… Онъ догадался, что у насъ не все въ порядк, что я веду жизнь, которая по его понятіямъ грховна… О, Джерардъ, не будь жестокъ со мной! Я никогда не безпокоила тебя раскаяніемъ въ своей слабости, но когда этотъ добрый старикъ заговорилъ со мной такъ мягко, такъ кротко…

— Ты разыграла плачущую Магдалину… допустила стараго фарисея и ханжу унизить себя его покровительствомъ… послала его требовать отъ меня узаконенія нашего союза? Узаконенія! какъ будто законъ можетъ удержать любовь!

— Я не посылала его къ теб. Я просила его не вмшиваться.

— Ты могла бы, по крайней мр, сообщить мн о своемъ разговор съ этимъ человкомъ и подготовить меня въ его проповди.

— Я не могла говорить съ тобой объ этомъ, Джерардъ. Есть вещи, о которыхъ не говорится.

Она нагнула голову низко надъ работой, чтобы скрыть слезы, потому что инстинктивно чувствовала, какъ слезы въ эту минуту будутъ ему ненавистны. Во все время, какое она прожила съ нимъ, она скрывала слезы и грусть про себя. Съ нимъ она всегда была какъ солнечный лучъ.

Онъ нетерпливо прошелся по комнат и остановило вередъ ней.

— Эстеръ, я теб надолъ, и теб надола наша жизнь здсь?— спросилъ онъ.

— Надолъ! Джерардъ, ты знаешь, что ты все для меня. Я отказалась отъ всхъ другихъ радостей въ здшнемъ и будущемъ мір. Я ни о чемъ не думаю, ни на кого не надюсь, кром тебя.

— Еслибы я былъ воленъ жениться на теб, вмшательство пастора вовсе бы не требовалось, но я не свободенъ. Я связанъ по рукамъ и ногамъ и пока не могу освободиться.

— Не говори объ этомъ, Джерардъ. Я нечего отъ тебя не прошу. М-ръ Гильстонъ счелъ своей обязанностью поговорить съ тобой,— вотъ и все.

Ея кроткое терпніе тронуло его. Онъ слъ рядомъ съ нею, взялъ работу изъ ея дрожащихъ рукъ и привлекъ ее къ сердцу.

— Ты слишкомъ хороша для меня, Эстеръ!— сказалъ онъ.— Будемъ счастливы, дорогая, вопреки всякимъ условностямъ, будемъ счастливы, какъ Шелли съ его Мери были счастливы въ начал своего союза, пока законъ не наложилъ своей печати на ихъ любовь. Со временемъ церковь и государство узаконятъ нашъ союзъ… но связь не станетъ отъ того крпче.

Онъ не забылъ того, что ректоръ сказалъ о ней. Да, она была изъ того матеріала, изъ котораго создаются жены. Она не такого рода женщина, чтобы легко примириться съ униженіемъ. А затмъ онъ говорилъ себ, что въ ихъ союз нтъ униженія, что онъ глупецъ, обращая вниманіе на мнніе свта или подчиняясь вліянію узкихъ взглядовъ деревенскаго пастора.

——

Посл этого дня ни слова не было больше произнесено Джерардомъ или Эстеръ о посщеніи ректора.

Онъ больше не приходилъ въ Розовый Павильонъ, и никто другой изъ жителей прихода не являлся съ визитомъ. Быть можетъ, невольный взглядъ смущенія, появлявшійся у м-ра Гильстона, когда при немъ заговаривали про м-ра и м-съ Ганли, утверждалъ его прихожанъ въ мысли, что дло неладно.

Повторялись прежнія соображенія и догадки: выражалось мнніе, что люди, не желающіе знаться съ сосдями, должны быть дурные люди,— но ректоръ на все это обыкновенно молчалъ.

Онъ заговаривалъ о чемъ-нибудь другомъ и даже какъ будто не слышалъ толковъ про Ганли.

Въ душ онъ жаллъ бдную, хорошенькую двушку, будущее которой рисовалось ему въ мрачныхъ краскахъ.

Эстеръ посл ея разговора съ ректоромъ никакъ не могла больше вернуться къ прежнему состоянію духа. Невыразимая горечь поднималась въ ея душ при воспоминаніи о томъ час, когда она очутилась лицомъ къ лицу съ врнымъ послдователемъ Евангелія и увидла, какъ онъ смотритъ на ея положеніе.

Жгучее, раскаяніе грызло ея сердце. Она съ дкимъ сожалніемъ вспоминала о томъ времени, когда была бдна и трудилась съ утра до ночи, о долгихъ часахъ, проведенныхъ за швейной машиной, о прогулкахъ по пустыннымъ улицамъ, о всхъ хозяйственныхъ заботахъ, какія выпадали на ея долю, о стараніяхъ какъ можно рачительне распорядиться, своими скудными средствами и доставить маленькія удобства отцу.

Съ радостью вернулась бы она къ тмъ днямъ нищеты и труда, лишь бы вернуть прежнюю чистоту и невинность.

Она молча несла свой крестъ. Тотъ, для кого она принесла въ жертву религію и доброе имя, не видлъ ея слезъ и не слышалъ жалобъ на тягостное положеніе въ Розовомъ Павильон.

Наступили октябрьскіе дни, гармонія красныхъ, золотыхъ и желтыхъ тоновъ, отъ которыхъ осенняя зелень кажется еще красиве, чмъ лтняя, постепенно смнилась скучнымъ, однообразнымъ срымъ, зимнимъ оттнкомъ. Дни стали короче и на рк часто бывало холодно.

Эстеръ тщательно оберегала Джерарда отъ рчного тумана, посл того какъ онъ сообщилъ ей опасенія д-ра Соута насчетъ его легкихъ. Такимъ образомъ вечера показались бы обоимъ нестерпимо длинными, еслибы оба не привыкли въ чтенію, такъ какъ для любителей чтенія всегда будетъ не хватать времени, чтобы прочитать все то, что написано и интересно.

Просматривать каталоги книжныхъ магазиновъ, читать объявленія о новыхъ книгахъ въ Athenaeom и выписывать вс, которыя привлекали въ себ вниманіе, было неисчерпаемымъ источникомъ развлеченія для Джерарда Гиллерсдона, и въ эти долгіе, мирные вечера въ немъ проснулись прежнія честолюбивыя мечты. Онъ напишетъ романъ, напишетъ повствовательную поэму, сюжетъ которой уже долгіе годы таится въ его мозгу, и которая будетъ отличаться глубиной Броунинга и тонкостью Теннисона, вмст съ пыломъ, остроуміемъ и шикомъ Оуэна Мередита и всей страстностью Суинбёрна,— поэму, которая — если удастся — отмтитъ собой новую эру въ поэзіи.

Онъ любилъ толковать про свои неосуществившіяся мечты, а Эстеръ любила его слушать. Такимъ образомъ зимніе вечера проходили незамтно, и Эстеръ, видя его счастливымъ, чувствовала, что жертва ея принесена была не даромъ, и снова толковала себ, что ея собственныя чувства не идутъ въ счетъ тамъ, гд дло касается его счастья.

Въ одно ясное октябрьское утро Джерардъ отправился къ Лондонъ повидаться съ д-ромъ Соутомъ, и тотъ сообщилъ ему утшительныя всти.

— Вы вели довольную и спокойную жизнь,— сказалъ онъ ему,— и результатъ оказался лучше, чмъ я даже надялся. Ваше сердце поправилось, легкія укрпились. Мы не можемъ вставить вамъ новое сердце, но мы можемъ заставить старое работать гораздо доле, чмъ я считалъ это возможнымъ въ послдній разъ какъ васъ видлъ. Откровенно говоря, вы были тогда очень плохи.

Джерардъ услышалъ это ршеніе съ восторгомъ. Ему жизнь не только не надола, но онъ съ жадностью цплялся за нее. Онъ не боялся старости. Это время жизни, которое молодымъ людямъ представляется какимъ-то фантастическимъ пугаломъ, его нисколько не страшило. Онъ могъ безъ тревоги думать о долгихъ годахъ роскошнаго покоя въ изящномъ дворц, выстроенномъ имъ себ, и который онъ съ каждымъ годомъ будетъ наполнять новыми сокровищами.

Онъ представлялъ себ, какъ онъ сидитъ окруженный книгами, статуями, картинами, всякими произведеніями искусства, сдовласый, сдобородый, мудрый отъ познанія жизни, къ нему будутъ приходить молодые люди, какъ приходили къ Протагору, чтобы услышать золотыя словеса философскихъ поученій. Судьба дала ему золото, и на него онъ купитъ себ долгую жизнь. Онъ думалъ о Самуэл Роджерс, Стирлинг Максвел,— о тхъ немногихъ людяхъ, которые выпили чашу жизни до дна, но не нашли въ ней горечи. Ему представлялась возможность такой же совершенной жизни, какъ и ихъ жизнь, лишь бы только продлить ее. Послднее стало въ немъ всепоглощающимъ желаніемъ…

Онъ вернулся въ Розовый Павильонъ, посл свиданія съ д-ромъ Соутомъ, счастливе, чмъ былъ въ послднее время. Онъ чувствовалъ, что къ нему какъ бы вернулась его молодость, что тнь угрозы сошла съ его пути. Онъ боле чмъ когда-либо любилъ Эстеръ и, сообщивъ ей мнніе доктора, поцлуями стеръ слезы радости съ ея глазъ.

——

Въ Девоншир, однако, тревожились насчетъ его. М-ръ и м-съ Гиллерсдонъ вернулись посл водяного курса леченія и очаровательной поздки по южной Франціи. Они теперь снова поселились въ ректорскомъ дом, гд Лиліана занималась приготовленіями къ предстоящему замужству.

‘Мама очень огорчена, узнавъ, что ты не прідешь къ намъ на Рождество,— писала Лиліана.— Ей хочется поблагодарить тебя за вс удовольствія, какія твои деньги доставили ей и папа, и сообщить теб, какъ удобно и роскошно путешествовали мы, благодаря твоей щедрости. Съ своей стороны мн надо пропасть пересказать теб, и я буду несчастна, пока не увижусь съ тобой. Мы провели три дня въ город, гд папа здилъ въ клубы повидаться съ старыми знакомыми и пообдать въ обществ крупныхъ клерикальныхъ париковъ, а мама и я бгали въ это время по магазинамъ.

‘Въ первое же утро мы отправились въ Гиллерсдонъ-гаузъ и для насъ было ударомъ, что мы не нашли тебя тамъ и услышали отъ слугъ, что ты не скоро вернешься. Слуги твои довольно таинственно говорятъ о теб… слуги любятъ тайны вообще, не правда ли?

‘Твоя идеальная экономка ухала въ Брайтонъ, буфетчикъ отправился провтриться въ паркъ. Выздной лакей не могъ сообщить твоего адреса, но снисходительно объявилъ, что письма, адресованныя на твое имя, будутъ теб доставлены, итакъ, я живу въ надежд, что ты получишь это письмо гд-нибудь на мор или на суш, въ горахъ Шотландіи или на норвежскихъ озерахъ

‘Я очень безпокоюсь о несчастной двушк, судьбой которой ты такъ же интересовался или почти такъ же, какъ и я. Я говорю объ Эстеръ Давенпортъ. Не найдя тебя, я похала въ Чельси, въ надежд увидть Эстеръ. Я хотла пригласить ее къ намъ завтракать и затмъ отправиться вмст въ картинную галерею, чтобы немножко развлечь ее. Но я нашла ея квартиру пустой, а хозяйка очень горевала о томъ, что ея нтъ. Она разъ утромъ, въ половин августа, вышла изъ дому, расплатившись съ долгами и захвативъ немного вещей въ сакъ-вояжъ, послала маленькаго сына хозяйки за кэбомъ и ухала неизвстно куда. Отецъ ея таинственно исчезъ за нсколько дней передъ тмъ, и хозяйка думаетъ, что бдная Эстеръ отъ этого помшалась. Она была очень взволнована, когда узжала, совсмъ сама на себя непохожа. Она не оставила адреса, но дв недли спустя хозяйка получила отъ нея нсколько строкъ, въ которыхъ она просила отослать письма, которыя могутъ придти на ея имя, въ Г., въ почтовую контору, въ Ридингъ. Двое носильщиковъ въ то же время явились съ приказаніемъ отъ нея, уложили ея книги, платье ея отца и вс ихъ вещи въ два ящика и адресовали ихъ на юго-западную станцію, Ридингъ, до востребованія. Ничего больше съ тхъ поръ не слышно ни объ Эстеръ, ни объ ея отц. Хозяйка плакала, говоря о нихъ, и очевидно она думаетъ, что съ ними случилась бда. Мн очень хочется написать Эстеръ и адресовать письмо въ почтовую контору Ридингъ, но что я ей скажу? Все это такъ таинственно,— сначала исчезновеніе старика, затмъ ея внезапное бгство. Вдь это похоже на бгство, не правда ли?

‘Джэкъ такъ обрадовался, увидя насъ по возвращеніи. Онъ много работалъ все лто, совсмъ не отдыхалъ и никуда не узжалъ, но теперь онъ прідетъ въ Гельмсли на осень, и мы вс будемъ счастливы. Только тебя недостаетъ для нашего полнаго счастья’.

Джерардъ разорвалъ это письмо тотчасъ же, какъ прочиталъ, зная, что оно разстроило бы Эстеръ. Она рдко говорила о Лиліан, и въ голос ея звучало глубокое сожалніе объ утрат дружбы, которая была ей очень дорога.

Ни за что на свт не хотлъ онъ также напоминать ей про утро ея бгства, когда въ ней боролись самыя противорчивыя чувства: стыдъ, сожалніе, самоотверженная любовь къ нему и готовность все принести ему въ жертву. Онъ помнилъ, какое было у нея лицо, блдное и застывшее, какъ у мертвеца, когда кэбъ подъхалъ къ дверямъ станціи, у которыхъ онъ ее дожидался. Они разстались всего лишь за нсколько часовъ передъ тмъ, при первыхъ лучахъ утренней зари. Теперь они съхались, чтобы никогда больше не разставаться, какъ сказалъ ей Джерардъ, сидя рядомъ съ ней въ вагон.

Письмо Лиліаны оживило воспоминаніе объ этомъ утр во всхъ его подробностяхъ, а вмст съ тмъ оживилась и нжность Джерарда къ Эстеръ. Какая она кроткая и какое въ ней отсутствіе эгоизма, даже въ отчаяніи отъ своего паденія, она старалась не мучить его своимъ раскаяніемъ.

Джерардъ сталъ серьезно думать о томъ, чтобы освободиться отъ общанія, даннаго Эдит Чампіонъ,— общанія, даннаго еще при жизни ея мужа, когда она ему сказала: ‘Помните, это клятва!’ Онъ подумывалъ о томъ, чтобы признаться ей въ новыхъ своихъ обязательствахъ, обратиться къ великодушію Эдиты и просить ее вернуть ему его слово. Онъ подумывалъ объ этомъ, но такъ какъ время терпитъ, то онъ и не торопился. Если явится новое обязательство — если родится у него ребенокъ — въ такомъ случа онъ сочтетъ своимъ долгомъ освободиться отъ прежняго обязательства, во что бы то ни стало.

Юстинъ Джерминъ часто появлялся въ эти короткіе осенніе дни, всегда веселый, всегда съ цлымъ коробомъ сплетенъ, въ которыхъ вс дйствующія лица выставлялись въ невыгодномъ для нихъ свт и доставляли пищу для насмшекъ. Какимъ шутовскимъ представлялся здшній свтъ съ его точки зрнія, и непонятно было, чтобы кто-нибудь относился къ нему серьезно. Эстеръ ненавидла его насмшливый тонъ, но рада была, что Джерарда развлекали посщенія и болтовня Джермина. Еслибы онъ не прізжалъ, Джерардъ, можетъ быть, чаще здилъ бы въ Лондонъ. Такъ что въ нкоторомъ род она должна была быть благодарной Джермину.

Матти Мюллеръ, живописецъ-пейзажистъ, для котораго Темза представляла золотой рудникъ, все еще жилъ въ своемъ пловучемъ домик, не взирая на осенніе туманы, которые были полезне для искусства, чмъ для здоровья. Онъ строилъ себ коттэджъ и мастерскую на берегу рки, доставляя себ восхитительное занятіе слдить за постройкой. Джерминъ кочевалъ между Лондономъ и пловучимъ домомъ Матти Мюллера и былъ всегда бодръ и посвященъ въ столичныя новости, между тмъ какъ живописецъ, по его увреніямъ, велъ растительную жизнь, переходя отъ мольберта въ коттэджу, медленно воздвигавшемуся на лугу.

Однажды вечеромъ Джерминъ пробылъ доле обыкновеннаго въ Розовомъ Павильон, посл обда. Погода стояла особенно хорошая въ послдніе дни. Эстеръ провела все утро на рк вмст съ Джерардомъ, соблазненнымъ теплотой солнечнаго дня. Они пробыли на рк до сумерекъ и, причаливъ къ берегу, нашли Джермина медленно прохаживавшимся въ ожиданіи ихъ возвращенія.

— Я самъ пригласилъ себя къ вамъ обдать,— сказалъ онъ Эстеръ, помогая ей выйти изъ лодки.— Я уже цлый вкъ не надодалъ вамъ своимъ присутствіемъ, по крайней мр цлую недлю, и привезъ съ собой коробъ новостей,— обратился онъ къ Джерарду:— но новости эти не для дамскихъ ушей,— кивнулъ онъ головой въ сторону Эстеръ:— а потому я задержу васъ на полчаса въ курительной комнат.

— Ваши получасы въ курительной длятся гораздо дольше,— замтила Эстеръ.

— Это доказываетъ, что я умю заинтересовать Джерарда. Вы должны были бы быть очень мн благодарны, м-съ Ганли. Онъ умеръ бы со скуки въ этомъ очаровательномъ убжищ, еслибы я не доставлялъ ему подробнаго и врнаго отчета обо всемъ, что говорится и длается дурного въ Лондон.

— Я забылъ даже смыслъ слова ‘скука’ съ тхъ поръ, какъ поселился въ Розовомъ Павильон,— отвчалъ Джерардъ:— а потому можете понизить свои претензіи въ этомъ направленіи. Когда листья опадутъ, а Темза станетъ слишкомъ пасмурной, мы отправимся въ Ривьеру.

— А я встрчусь съ вами въ Монте-Карло. Я чувствую себя тамъ дома, боле чмъ гд-либо въ другомъ мст,— весело отпарировалъ Джерминъ.

— Сомнваюсь, чтобы мы побывали въ Монте-Карло.

— О, непремнно побываете. Вы, можетъ быть, не поселитесь тамъ, но будете навдываться. Вдь Монте-Карло не даромъ зовется магнитной скалой. Онъ будетъ притягивать васъ, какъ та скала въ арабской сказк, помните, притягивала Синдбада-мореходца. Вы окажетесь безсильнымъ передъ обаяніемъ одного изъ прелестнйшихъ мстечекъ на земномъ шар. Я такъ же увренъ, что встрчу васъ тамъ, какъ была уврена тнь Цезаря въ томъ, что встртится съ Брутомъ при Филиппи.

Обдъ прошелъ весело. Освщенный лампой, столъ былъ убранъ осенними листьями и ягодами различныхъ и гармонически подобранныхъ цвтовъ, которые Эстеръ набрала поутру въ лсу, во время прогулки.

Вечеръ былъ такъ тихъ и тепелъ, что оба молодыхъ человка курили сигары, прохаживаясь по песчаной дорожк, передъ окнами освщенной гостиной, гд сидла Эстеръ у камина, гд горли сосновыя дрова, дававшія много свта, но безъ особеннаго жара. Около нея лежала ея работа и книги, двическая фигура въ бломъ плать въ этой свтлой и уютной комнат представляла граціозное зрлище мирнаго домашняго очага, вовсе не похожее на т виднія цыганской и безпутной жизни, какія мерещились старымъ двамъ Лоукомба, когда он толковали про обитателей Розоваго Павильона.

— М-съ Ганли подетъ вмст съ вами на югъ?— спросилъ Джерминъ, посл того, какъ истощилъ весь запасъ лондонскихъ сплетенъ и посл минутнаго раздумья.

Ночь была еще лучше дня, небо покрыто звздами, а въ десяти часамъ полная луна медленно вышла изъ-за лсистаго холма на противоположномъ берегу.

— Натурально. Неужели вы думаете, что я съ ней разстанусь?

— Я только думаю, что всему на свт бываетъ конецъ. Вашъ медовый мсяцъ долго длился.

— Мы еще не надоли другъ другу.

— Нтъ? Ну, а бдная м-съ Чампіонъ, которую свтъ назначаетъ вамъ въ жены тотчасъ по окончаніи ея траура? Вдь для нея будетъ немножко обидно, если вы женитесь на другой женщин.

— Это дло ея и мое… но не ваше.

— Прошу прощенія. Въ сущности вдь главная цль въ жизни — это быть счастливымъ, и пока вы счастливы съ той дамочкой… очень милая и пріятная особа…

— Ради Бога, удержите свой языкъ! Я знаю, вы желаете намъ добра… но каждое ваше слово усиливаетъ мое раздраженіе.

— Любезный Гиллерсдонъ, вы слишкомъ чувствительны. Странно, что положеніе, которому повидимому вы обязаны своимъ счастіемъ, не можетъ быть обсуждаемо даже съ короткимъ пріятелемъ.

Джерардъ повернулся на каблукахъ и пошелъ въ домъ, Джерминъ послдовалъ за нимъ, и оба молодыхъ человка провели остатокъ вечера въ гостиной вмст съ Эстеръ, гд разговоръ вертлся уже не на живыхъ людяхъ, но на книгахъ, на идеяхъ и великихъ умахъ, перешедшихъ въ невдомый міръ. Такой разговоръ всегда увлекалъ Эстеръ, она забывала про угрызенія совсти, про страхъ бды, вчно висвшей надъ нею. Въ туманномъ мір умозрительной философіи вс личныя и мучительныя чувства сливались въ одинъ великій и таинственный вопросъ: что мы такое, откуда пришли и куда идемъ? неужели наша индивидуальная жизнь, такъ мучительно обособленная сегодня, завтра сольется съ общей безсознательной жизнью, созидающей коралловые рифы и возсоздающей землю, по которой мы ходимъ.

Такіе разговоры повергали ее всегда въ глубокую меланхолію. Тмъ не мене она находила въ нихъ болзненное удовольствіе, какъ находятъ его люди въ книгахъ, заставляющихъ ихъ плавать.

Огонь въ камин и жаръ отъ лампы такъ нагрли комнату, что когда Юстинъ Джерминъ ушелъ, Джерардъ раскрылъ окно и впустилъ струю свжаго ночного воздуха, вмст съ лунный свтомъ. Луна высоко стояла въ эту минуту въ неб, тріумфально шествуя среди яркихъ звздъ, казавшихся ея спутниками.

Эстеръ и Джерардъ остановились у открытаго окна, созерцая небо и рку, довольные, что остались одни, хотя Джерминъ и не наскучилъ имъ, потому что умлъ интересно бесдовать обо всхъ предметахъ.

Оба молчали и думали, съ удовольствіемъ отдыхая отъ оживленнаго спора, длившагося часа два.

— Это что?— сказалъ вдругъ Джерардъ:— кто-то отворилъ калитку сада. Джерминъ вернулся назадъ. Что ему нужно?

Слухъ у Эстеръ былъ тоньше. Она разслышала шаги по песку, слабые шаги человка, волочившаго ноги, точно онъ смертельно усталъ.

— Это не его походка,— сказала она:— это идетъ кто-то старый и слабый.

Въ то время какъ она это произносила, изъ тни, царившей въ саду и вокругъ дома, выступила фигура, казавшаяся привидніемъ при лунномъ свт, серебрившемъ ея лицо и потасканное платье. То была фигура старика съ растрепавшейся сдой бородой и желтымъ, изможденнымъ лицомъ. Согбенныя плечи, медленныя движенія указывали на крайнюю усталость. Человкъ этотъ направлялся къ освщенному лампой окну нетвердыми шагами, опираясь на палку, онъ подходилъ ближе и ближе, пока не очутился лицомъ къ лицу съ Эстеръ и тогда съ громкимъ крикомъ поднялъ палку и съ торжествомъ указалъ на нее.

— Я зналъ это!— истерически закричалъ онъ:— я зналъ, что нашелъ тебя… наконецъ-то… нашелъ среди твоего позора… живущей въ роскоши, тогда какъ твой старикъ-отецъ умираетъ съ голода. Да, клянусь небомъ, я чуть не умеръ съ голода… а ты предалась грху…

— Папа!— вскричала Эстеръ, жалобно протягивая къ нему руки и силясь обнять его ими:— папа, не вы можете осуждать меня! Вы бросили меня… Я всю жизнь отдала вамъ… и готова была служить вамъ до послдняго издыханія… но вы бросили меня… бросили, не предупредивъ ни единымъ словомъ… Я осталась одна, сиротой, безъ отца…

Рыданія помшали ей говорить. Но онъ яростно оттолкнулъ ее отъ себя.

— Не дотрогивайся до меня!— закричалъ онъ:— я отрекаюсь отъ тебя… Я не хочу тебя знать…

И тутъ изъ устъ ея отца полились жестокія слова… Дочь въ смертельной тоск и отчаяніи упала къ его ногамъ, не безъ памяти, нтъ, но въ жгучемъ сознаніи своего позора.

Выслушивать такую брань — и въ присутствіи Джерарда!.. Чмъ будетъ отнын для нея жизнь, какъ не сплошнымъ униженіемъ?!

Она закрыла руками лицо, склонившись къ земл. Въ этотъ мигъ она успла только подумать: ‘я заслужила то имя, какимъ отецъ назвалъ меня!’ — но тутъ она услышала бшеное восклицаніе Джерарда, ударъ, стонъ — и отецъ ея повалился какъ снопъ на дорожку, рядомъ около нея…

VII.

Давенпортъ не умеръ. Эстеръ, въ первыя минуты безпомощнаго ужаса, думала, что ударъ, свалившій съ ногъ ея отца, былъ смертельнымъ, но это было не такъ.

Дрожащими руками развязывала она черную истрепанную тряпицу, которою было обвязано его горло, и слышала, какъ билось его сердце подъ разорванной фланелевой рубашкой. Она слышала прерывистое его дыханіе, доказывавшее, что онъ живъ.

— Ступай за докторомъ!— закричала она Джерарду.— О! ради Бога! доктора… какъ можно скоре! Ты его не убилъ!

— Убилъ!? нисколько. Я только заставилъ замолчать его гнусный языкъ… Неблагодарный, старый негодяй! Мой ударъ вовсе не былъ силенъ, я хотлъ только, чтобы онъ замолчалъ, и усплъ въ этомъ.

И Джерардъ презрительно засмялся.

Онъ считалъ ничего нестоющей жизнь этого жалкаго, ничтожнаго старика. Преклонныя лта, бдность, запой — все это такія условія, при которыхъ человку и не стоитъ жить, а главное — дорожить жизнью!

И тмъ не мене, еслибы кто-нибудь положилъ конецъ такому жалкому существованію,— его назвали бы убійцей и повсили бы!

Что теперь длать? посылать за докторомъ? Былъ уже второй часъ ночи, а ближайшій докторъ находился въ Лоукомб, въ одной мил разстоянія.

— Я пойду въ коттеджъ садовника и постараюсь послать кого-нибудь… Не бойся, Эстеръ. Будь спокойна, пока я не возвращусь.

Джерардъ побжалъ въ домикъ садовника, находившійся по ту сторону дороги, около большого огорода, гд выращивалась цлая пропасть овощей, которыхъ никто не потреблялъ, и сялось такое количество смянъ, что его достаточно было бы, чтобы засять вс пустопорожнія мста въ Беркшир.

Онъ ушелъ, а страхъ Эстеръ усилился въ то время, какъ она опустилась на колни около безжизненной фигуры, прислушиваясь къ затрудненному дыханію. Въ обморок онъ, или съ нимъ нчто въ род удара?

Ода поспшила въ домъ за водой и примочила ему виски, пыталась также пропустить ложку водки сквозь стиснутые зубы, но тщетно. Ей оставалось только наблюдать за лицомъ, казавшимся бгамъ при лунномъ свт и сильно постарвшимъ и измнившимся съ прошлаго августа. Эти нсколько мсяцевъ равнялись, очевидно, нсколькимъ годамъ. Морщины стали глубже, но хуже, чмъ старость, положилъ свою печать закоренлый запой.

Джерардъ вернулся черезъ четверть часа, показавшуюся ей цлымъ вкомъ.

— Доулингъ отправился,— сказалъ онъ:— я дожидался, пока онъ не тронулся въ путь. Туда идти почти часъ времени, да столько же назадъ. Это все твое глупое сопротивленіе тому, чтобы намъ завести здсь конюшню и лошадей, поставило насъ въ затруднительное положеніе! Что, онъ все еще не пришелъ въ себя?

Джерардъ остановился и глядлъ на фигуру, распростертую передъ нимъ на дорожк. Дорожка передъ верандой была узка, и по счастливой случайности Давенпортъ упалъ головой на лужайку, гд трава была густая и мягкая.

‘Желалъ бы я знать, пригласилъ ли бы меня лоукомбскій ректоръ возвести этого человка въ званіе моего тестя’,— подумалъ Джерардъ, но затмъ, движимый лучшими чувствами, онъ нагнулся, поднялъ отяжелвшую голову съ земли и съ помощью Эстеръ перенесъ безсознательную фигуру въ гостиную, гд и положилъ на диванъ, Эстеръ подложила подушку подъ взъерошенную сдую голову и прикрыла плюшевымъ одяломъ безжизненное тло.

— Нельзя ли что-нибудь еще сдлать?— спросила она жалобно.

— Не знаю. Я совсмъ не умю ходить за больными. Будь здсь Лиліана, она была бы очень полезна. Я боюсь, что у него ударъ.

— Ты не думаешь, что онъ умираетъ?— съ ужасомъ спросила Эстеръ.

Она стояла на колняхъ у дивана, держа въ рукахъ холодную и безжизненную руку отца.

— Не знаю. Ничего не знаю, кром того, что паденіе не могло убить его.

— Еслибы это такъ, то ты былъ бы его убійцей,— отвчала она, возмущенная его безчувственностью.

— Что же, ты предпочла бы, чтобы я стоялъ и слушалъ, какъ онъ ругаетъ тебя… тебя… когда ты принесла ему въ жертву вс радости жизни и была его преданной рабой?!

Нтъ, въ немъ не было жалости. Этотъ пьяница ворвался въ ихъ жизнь и внесъ ужасъ и волненіе въ ихъ мирный домъ. Этому пьяниц Эстеръ заплатила уже весь дочерній долгъ и ничмъ больше передъ нимъ не обязана. Нтъ, въ немъ не было жалости, хотя онъ, молодой человкъ, поднялъ руку на слабаго старика. Онъ такъ же мало жаллъ о томъ, что прибилъ его, какъ еслибы прибилъ бшеную скотину.

Онъ проклиналъ случай, приведшій въ его жилище этого нежеланнаго гостя, который, быть можетъ, сдлаетъ невозможнымъ его счастливый союзъ съ Эстеръ. Онъ зналъ ея преувеличенныя понятія о своемъ долг къ этой пьяной скотин, зналъ, что она готова пожертвовать собой. Кто скажетъ, какъ она теперь поступитъ?

Узаконить ихъ союзъ — какъ бы не такъ! Создать законную связь между собой и этимъ пьянымъ бездльникомъ! Всю жизнь быть связаннымъ съ такимъ позорнымъ тестемъ!

Онъ не могъ оставаться въ одной комнат съ этимъ жалкимъ отребьемъ человчества и, выйдя изъ дома, сталъ прохаживаться по дорожк въ ожиданіи доктора, который не явился. Садовникъ вернулся черезъ часъ, говоря, что доктора призвали на одну отдаленную ферму, гд ожидался ребенокъ, и онъ вроятно останется тамъ до тхъ поръ, пока ребенокъ не родится. Ферма находилась въ пати миляхъ разстоянія отъ Лоукомба. Жена доктора могла только общать, что мужъ немедленно по возвращенія домой отправится въ Розовый Павильонъ.

Такимъ образомъ, во всю долгую октябрьскую ночь имъ ничего не оставалось, какъ терпть и ждать. Воздухъ посвжлъ съ наступленіемъ утра, и Джерардъ вернулся въ гостиную, гд Эстеръ растопила каминъ и гд все еще горла лампа. Дыханіе старика стало спокойне, и онъ, казалось, теперь крпко спалъ.

— Онъ поправится,— сказалъ Джерардъ, глядя на незванаго гостя.— Пьяному море по колно.

— Джерардъ, Джерардъ, какъ ты жестокъ!

— Неужели ты еще ждешь отъ меня доброты? Я бы пожертвовалъ тысячами, чтобы вычеркнуть его изъ нашей жизни.

— Но это ты далъ деньги, которыя поставили его на такой путь.

— Я далъ ему денегъ, чтобы избавиться отъ него. Я видлъ, что ты жертвуешь жизнью для призрачнаго долга. Я видлъ, что молодость твоя вянетъ и красота пропадаетъ даромъ въ нищет и забот. Онъ одинъ мшалъ моему счастію, и я устранилъ его. Мы были счастливы, Эстеръ. Изъ состраданія не говори мн, что теб дороже это отребье человчества, нежели я.

— Онъ мн дорогъ, потому что онъ мой отецъ и нуждается въ моей любви.

— Ахъ, это старая исторіи! Мы можемъ заботиться о немъ и обезпечить за нимъ уходъ. Мы помстимъ его въ богадельню, гд за нимъ будутъ ходить и не дадутъ ему предаваться пьянству.

Эстеръ не обратила вниманія на эти слова. Она сидла, по прежнему держа въ рукахъ холодную руку отца, и, примачивая его лобъ одеколономъ, прислушивалась въ его дыханію и поджидала доктора.

Утро, наконецъ, наступило, холодное и туманное, и вскор затмъ появился м-ръ Миворъ, врачъ, пользовавшійся довріемъ всего околотка.

Его ввела въ комнату заспанная горничная, онъ съ удивленіемъ узналъ, что въ дом есть больной… поститель, неожиданно прибывшій ночью, и для котораго провтривали и приготовили спальную.

Эстеръ на разсвт поднялась наверхъ, разбудила слугъ и велла растопить каминъ въ запасной спальной, довольно красивой комнат, до сихъ поръ остававшейся безъ употребленія и выходившей окнами на большую дорогу и огородъ.

М-ръ Миворъ слышалъ различные толки о молодой чет въ Розовомъ Павильон, но, какъ осторожный врачъ и свтскій человкъ, воздерживался отъ высказыванія своего мннія. Тмъ не мене и онъ интересовался этой общественной тайной, любопытство его значительно усилилось отъ того, что онъ увидлъ сегодня утромъ: два блдныхъ лица,— лицо мужчины сердитое и нахмуренное, лицо женщины заплаканное и встревоженное,— а между ними жалкая, растрепанная фигура, съ тмъ испитымъ видомъ, какой для опытнаго медицинскаго глаза сразу говорилъ о привычной невоздержности.

— Когда сдлался этотъ припадокъ?— спросилъ онъ, осмотрвъ больного.

— Во второмъ часу ночи.

— Онъ былъ здоровъ передъ тмъ?

— Не знаю. Онъ пришелъ въ домъ… незванымъ гостемъ… и почти тутъ же свалился съ ногъ. Съ тхъ поръ не приходилъ въ себя,— отвчалъ ршительно Джерардъ.

— И не было никакой причины для волненія… ссоры, какого-нибудь возбужденія?— разспрашивалъ докторъ, зорко глядя на говорившаго.

— Онъ могъ взволноваться, увидя насъ неожиданно… и въ томъ состояніи, въ какомъ онъ находился… не особенно трезвомъ.

— Вы думаете, онъ былъ пьянъ?

— Думаю.

М-ръ Миворъ отложилъ дальнйшіе разспросы. Онъ вынулъ хорошенькій кожаный футляръ, который всегда возилъ съ собой, и, взявъ какой-то порошокъ, собственноручно поднесъ его больному, не спуская съ него глазъ. Старикъ раскрылъ на секунду свои глаза, но тотчасъ же закрылъ ихъ.

— Вамъ нужна опытная сидлка,— сказалъ докторъ,— если этотъ человкъ долженъ остаться у васъ въ дом… Да, по правд сказать, и не безопасно было бы перевезти его раньше нсколькихъ дней.

— Онъ останется здсь и я буду помогать ходить за нимъ,— сказала Эстеръ, садясь на прежнее мсто у изголовья больного.— Онъ мой отецъ!

— Вашь отецъ! Я не совсмъ понимаю,— сказалъ докторъ, довольно-таки удивись такому открытію: онъ уже замтилъ разорванную фланелевую рубашку, истрепанный, грязный воротникъ сюртука и общій нищенскій видъ больного, представлявшій странный контрастъ съ комнатой, гд онъ находился.

Ея отецъ! это жалкое человческое отребье — отецъ красавицы м-съ Ганли, про которую ходило такъ много слуховъ. Значитъ, зоилы были въ сущности правы, и она происходила изъ подонковъ общества!

Онъ внимательне прежняго вглядлся въ лицо старика. Какъ ни были черты его искажены пьянствомъ, но въ нихъ отсутствовалъ отпечатокъ грубости, характеризующей низменное происхожденіе. Рука, безжизненно лежавшая на плюшевомъ одял, была тонка и изящной формы — эта рука не знала чернаго труда. Человкъ этотъ могъ быть когда-то джентльменомъ. Склонность къ запою часто встрчается и у джентльменовъ!

М-ръ Миворъ не былъ доволенъ общимъ ходомъ дла. Онъ не врилъ безусловно въ то, что старикъ какъ вошелъ, такъ и упалъ въ припадк. Припадокъ, конечно, былъ сродни параличу — въ этомъ онъ не сомнвался, но подозрвалъ, что отъ него что-то скрывали, въ особенности подозрнія его усилились посл того, какъ м-съ Ганли созналась, что это — ея отецъ. Какъ бы то ни было, а обязанность врача была для него ясна. Что бы ни случилось ныншней ночью — если даже произошла ссора между молодымъ человкомъ и старикомъ и какія-нибудь насилія, какъ онъ подозрвалъ, старикъ не умеръ. Онъ обязанъ его вылечить, если можно, а личная выгода заключается въ томъ, чтобы держать свои подозрнія про себя.

— Я пошлю телеграмму въ Лондонъ и выпишу госпитальную сидлку, если хотите,— сказалъ онъ.

— Пожалуйста,— отвчалъ Джерардъ и позвонилъ.— Я пошлю вашу телеграмму, какъ только вы ее напишете.

— А пока,— сказалъ докторъ, присаживаясь за столъ, гд находились вс письменныя принадлежности,— я помогу вамъ уложить больного въ постель.

— Комната его готова,— объявила Эстеръ.— Я могу все длать для него, что нужно. Я привыкла ходить за нимъ.

— Онъ и прежде, значитъ, бывалъ боленъ?

— Такъ сильно, какъ теперь, еще никогда. Я никогда еще не видывала его въ такомъ обморок, какъ вчера… посл того, какъ онъ упалъ.

Ея нершительный голосъ и растерянный видъ подтверждали м-ру Мивору, что его догадки были основательны, но онъ не сталъ больше разспрашивать, и спокойно, съ искусствомъ и ловкостью опытнаго практика, помогъ слуг перенести безпомощную фигуру наверхъ, Эстеръ перемнила истасканное и грязное платье больного на другое и покойно уложила его въ кровать.

Огонь весело горлъ въ старомодномъ камин, а на двор ярко засіяло осеннее солнце. Комната, съ ея красивыми французскими обоями и блой мебелью, была такъ свжа и чиста, точно ее приготовили для невсты… а въ постели лежала жертва собственныхъ пороковъ — невоздержности и малодушія, про которые ошибочно думаютъ, что они вредятъ только самому гршнику.

— Мой бдный отецъ бродилъ повсюду, пока не привелъ себя въ такой жалкій видъ,— сказала Эстеръ доктору.— У меня здсь въ дом полный чемоданъ его платья, и оно къ его услугамъ, когда понадобится. Мой долгъ сообщить вамъ, что онъ сталъ жертвой невоздержнаго употребленія вина, къ которому первоначально заставили его прибгнуть невральгическія боли. Онъ очень жалокъ, бдный. Вы никому не скажете?

— Сказать кому-нибудь! Дорогая лэди, за кого вы принимаете докторовъ! Фамильныя тайны для насъ такъ же священны, какъ и для духовныхъ лицъ. Мн не трудно было догадаться, что пьянство — и одно только пьянство — могло довести этого джентльмена до такого состоянія. А теперь я предоставлю вамъ ухаживать за нимъ, пока не прідетъ сидлка. Я полагаю, что она прибудетъ сюда вскор посл полудня, а я загляну еще до наступленія сумерекъ.

Когда онъ ушелъ, Эстеръ осмотрла карманы отца. Въ большомъ карман его охотничьей куртки находился совсмъ растрепанный томикъ сатиръ Горація съ помтками, сдланными на поляхъ почеркомъ самого Давенпорта, все еще четкимъ и красивымъ, несмотря на разстроенные нервы и дрожащія руки.

Въ другомъ карман того же платья лежала рукопись съ зачеркнутыми и вновь написанными строчками, указывавшими на какую-то работу. То былъ метрическій переводъ нкоторыхъ изъ сатиръ. Эти попытки говорили о напряженномъ труд: нкоторыя мста были переведены въ нсколькихъ редакціяхъ и разными размрами, но ни одна сатира не была окончена. Вс признаки большого нкогда ума, но слабой воли были на-лицо.

Эстеръ передала рукопись Джерарду, когда онъ пришелъ взглянуть на больного. Она передала ее ему молча, даже не глядя на него, потому что боялась, какъ бы во взгляд ея не выразилось упрека. Эти тщательные переводы доказывали, какъ глубоко былъ обманутъ ея отецъ человкомъ, который сознательно заманилъ его на путь погибели.

— Бдняга! Да, онъ хотлъ заработывать свои деньги. У него инстинкты джентльмена. Я поступилъ дурно, и ты вправ ненавидть или презирать меня. Я ничего лучшаго не заслуживаю.

— Ненавидть тебя!— повторила она тихимъ, разбитымъ голосомъ:— ты знаешь, что я этого не могу. Ты самъ не понималъ, что длалъ, въ противномъ случа ты не поступилъ бы такъ жестоко. Но и я такъ же виновата, какъ и ты. Еслибы я оставалась врна самой себ и ему, я бы могла все-таки найти его и спасти.

— Да, пожертвовавъ молодостью, любовью, красотой и всмъ, что только цнно въ нашей краткой жизни. Нтъ, Эстеръ, я не жестокъ, я не безсердеченъ. Я сожалю о немъ, но онъ — жертва собственныхъ инстинктовъ, и еслибы случай представился иной, то онъ все же бы погибъ. Я бы еще больше жаллъ тебя, еслибы продолжалась твоя прежняя жизнь и то суровое рабство, которое отрзывало тебя отъ всхъ радостей жизни, на какія ты вправ была разсчитывать. Я просто обезумлъ, глядя на твое терпливое мученичество, на безрадостную, мрачную жизнь, какую ты вела. Я бы еще хуже поступилъ, чтобы избавить тебя. А теперь… Ну, мы должны все сдлать для него.

Эстеръ ничего не отвчала на вс эти разсужденія. Она сидла у постели больного, готовая выполнить вс докторскія предписанія. Они были простйшаго свойства. Почти ничего пока нельзя было сдлать. Старикъ могъ проснуться отъ своего продолжительнаго сна въ полномъ ум,— или нтъ? Ей оставалось только сидть и ждать. Она опустила сторы и сидла въ полусвт со сложенными руками, губы ея машинально слагались въ молитву къ тому личному Богу, въ несуществованіи Котораго ее убждали послднія прочитанныя ею книги. Но въ этотъ часъ душевныхъ страданій и угрызеній совсти мысли ея сами собой возвращались на старинный путь, причемъ одно уже le Grand Peut-tre могло дать нкоторое утшеніе.

VIII.

Жизнь Эстеръ потекла скучной и обычной чередой посл той ужасной ночи. Давенпортъ пришелъ въ себя посл продолжительнаго усыпленія, которое могло быть результатомъ сильнаго истощенія отъ долгихъ странствованій по деревнямъ, недостаточной пищи и плохого сна на жалкихъ ночлегахъ.

Эстеръ нашла его маршрутъ въ карманахъ, въ вид смятыхъ трактирныхъ счетовъ. Самый ранній относился къ августу мсяцу и былъ помченъ изъ трактира въ Абингдон, очевидно, что тотчасъ, почти вслдъ за полученіемъ денегъ отъ Джерарда, старикъ отправился въ Абингдонъ съ смутной идеей быть поближе въ Оксфорду для своихъ занятій, или же просто подъ вліяніемъ воспоминаній о прежнихъ веселыхъ студенческихъ дняхъ.

Позднйшіе счеты доказывали, что онъ странствовалъ вдоль рки, по вод или по суш. Названіе городовъ и мстечекъ, гд онъ останавливался, носили захолустный характеръ, а имена трактировъ и гостинницъ были совсмъ странныя и допотопныя: ‘Колокольный Звонъ’, ‘Родное Пепелище’, ‘Первый и Послдній’. Послдній по времени счетъ былъ изъ придорожной харчевни около Лоукомба и въ какихъ-нибудь двухъ миляхъ отъ Розоваго Павильона. Безъ сомннія, изъ толковъ и сплетенъ постителей харчевни Николай Давенпортъ узналъ о мстопребываніи м-ра и м-съ Ганли и ихъ образ жизни, а описаніе ихъ наружности навело его на мысль, что то могли быть Джерардъ и Эстеръ.

Какъ бы то ни было, а теперь онъ лежалъ на одр болзни, безпомощный и почти въ идіотическомъ состояніи. Умъ его былъ отуманенъ, мысли неясны. Память почти совсмъ измнила ему, и лишь моментами являлись проблески сознанія и скоре пугали, нежели радовали дочь — до того они были неожиданны, безсвязны и мимолетны.

Сидлка, спокойная, аккуратная особа лтъ около сорока, высокая, широкоплечая, сильная, съ здоровымъ аппетитомъ, чередовалась съ Эстеръ въ комнат больного, а по истеченіи недли наняли и мужчину слугу, для ухаживанія за больнымъ, и чтобы возить его въ кресл по саду. М-ръ Миворъ объяснилъ Эстеръ, что состояніе ея отца было скоре хроническое, нежели острое. Онъ мало надялся на его физическое или умственное выздоровленіе. Здоровье м-ра Давенпорта въ конецъ было разстроено пьянствомъ, а удивленіе, потрясеніе, испытанное имъ и вызвавшее послдній припадокъ, только ускорили кризисъ, вообще бывшій неизбжнымъ.

Эстеръ блднла и краснла, слушая доктора. Она взглянула на него съ мольбой въ глазахъ.

— Скажите мн правду, м-ръ Миворъ, всю правду: вы въ самомъ дл думаете, что событія прошлой ночи не могли значительно отразиться на здоровь отца, что такое состояніе рано или поздно пришло бы, даже еслибы?..

— Даже еслибы не было никакихъ причинъ къ волненію, не произошло бы паденія? Да, я такъ думаю. Но отецъ вашъ упалъ до припадка, полагаю, не правда ли?

— Да, къ несчастію… и дрожащимъ голосомъ прибавила:— я такъ жажду знать правду, хотя бы она была и жестока, что должна разсказать вамъ все. Вы вдь общали хранить наши тайны.

— Да, да, будьте спокойны, вы можете положиться на меня.

— Я оставила свой домъ, чтобы поселиться съ м-ромъ Ганли,— оставила его безъ вдома отца. Онъ находился въ это время въ отсутствіи, и я думала, что онъ бросилъ меня, а потому я, можетъ быть, такъ и поступила. Но онъ, очевидно, не хотлъ бросить меня, а ухалъ по недоразумнію и, пространствовавъ, нашелъ насъ здсь… и, мн кажется, онъ былъ ненормаленъ… потому что очень жестоко говорилъ со мной… называя такими именами, какихъ добрый отецъ…

Она зарыдала при воспоминаніи о той страшной ночи. Любезный докторъ успокаивалъ ее съ доброжелательной симпатіей. Онъ много видалъ на своемъ вку семейныхъ драмъ, ссоръ, и звалъ, какая бездна злости и ярости скрывается за вншней оболочкой мира и приличія.

— Довольно,— сказалъ онъ,— не разстраивайте себя, я догадываюсь… произошла ссора, можетъ быть и маленькая драка, и вашъ отецъ упалъ. Я такъ и думалъ, когда помогалъ раздвать его. Я тщательно осмотрлъ его. На немъ было дв-три незначительныхъ ссадины… и только. Такое паденіе не могло вызвать удара. То результатъ постепеннаго разстройства мозга отъ алкоголя. Вашъ отецъ самъ погубилъ себя.

Это мнніе очень успокоило ее относительно роли Джерарда въ послдней болзни отца, но не разсяло угрызеній совсти за свое личное поведеніе. Она укоряла себя за окончательное паденіе отца, котораго старалась прежде спасти.

Только одинъ долгъ, одно искупленіе оставалось ей,— думала она: — это нести свой крестъ и стараться облегчить и скрасить дни отца. Отецъ узнавалъ ее, и ему видимо пріятно было ея общество. Этого было достаточно. Онъ относился къ своей обстановк безъ удивленія и разспросовъ и принималъ комфортъ и даже роскошь какъ должное. Джерарда онъ тоже видлъ безъ волненія, иногда узнавалъ его и называлъ по имени, иногда встрчалъ его съ церемонной вжливостью, какъ человка незнакомаго.

И Джерардъ терплъ его присутствіе въ своемъ дом сначала съ ангельской кротостью, и даже оказывалъ слабому старику маленькія услуги, когда встрчалъ его въ саду или на окрестныхъ дорогахъ, солнечнымъ утромъ, въ покойномъ кресл, окутаннымъ мховымъ одяломъ, и съ Эстеръ, шедшей рядомъ около него.

Но спустя мсяцъ такой жизни присутствіе старика стало тяготить Джерарда. Самая мысль о томъ, что онъ существуетъ на свт, становилась нестерпима, и Джерардъ настаивалъ на необходимости помстить его въ лечебницу, гд, уврялъ онъ, за нимъ будетъ лучше уходъ, чмъ въ частномъ дом.

Эстеръ наотрзъ отказала.

— Онъ не можетъ быть счастливе, чмъ здсь, и уходъ за нимъ будетъ не лучше, въ чемъ я не сомнваюсь, я буду только безпокоиться о немъ, не видя его.

— Все это очень печально для меня. А долго ли это продлится?

— Пока онъ будетъ живъ.

— Но по словамъ твоего пріятеля, м-ра Мивора, это можетъ продлиться годы… Онъ будетъ развалиной человка, но будетъ жить… и переживетъ меня. Не можетъ быть, Эстеръ, чтобы твое ршеніе было непоколебимо. Неужели ты бросишь меня… ради этого злосчастнаго старика?

— Бросить тебя, Джерардъ! какъ можешь ты это думать?

— Но я не могу этого не думать. Никто не можетъ служить двумъ господамъ. Если ты захочешь непремнно здсь остаться и ходить за своимъ отцомъ, то не можешь хать на югъ со мной, и что же станется съ нашимъ планомъ провести зиму въ Италіи?

— Я думала объ этомъ,— отвчала она съ смущеннымъ взглядомъ.— Но неужели такъ необходимо для тебя хать на югъ? Погода такая теплая.

— Она вообще бываетъ теплая до Рождества. Зима начнется не раньше января.

— И ты совсмъ поправился.

— Не настолько поправился, чтобы подвергать себя пятимсячной зимней стуж и не слушаться доктора. Онъ веллъ мн зимовать на юг.

Эстеръ вздохнула и помолчала нсколько минутъ.

О! какъ она мечтала объ этомъ юг, объ этой чудной Италіи, когда читала поэмы Броунинга! И вотъ, теперь ей приходится отказаться отъ этой мечты, и что еще хуже того… разстаться съ Джерардомъ. Если онъ долженъ хать на югъ, она должна съ нимъ разстаться.

— Я это всего отважусь скоре, чмъ оставить отца,— спокойно произнесла она.— Я думаю, ты знаешь, какъ мн хотлось хать на югъ, увидть страны, которыя представляются какимъ-то волшебнымъ краемъ въ сравненіи съ нашимъ прозаическимъ сверомъ, и увидть ихъ съ тобой… съ тобой! Но если ты долженъ хать, то удешь одинъ. Ты вдь вернешься во мн, милый? Разлука будетъ не вчная?

— Вернусь, да, конечно, если останусь живъ, но теб будетъ страшно скучно здсь въ продолженіе долгой зимы. Неужели ты не можешь доврить отца попеченіямъ сидлки и этого слуги. Они, кажется, очень заботливо ухаживаютъ за нимъ.

— Да, они заботливы, тмъ боле, что я наблюдаю за этимъ. Но почему я знаю, что будетъ, когда я уду? Онъ бываетъ по временамъ очень несносенъ. Ихъ терпніе можетъ лопнуть.

— Отъ рзкаго слова съ нимъ ничего худого не сдлается, а въ общемъ они его не обидятъ. Его жизнь обезпечиваетъ ихъ собственное существованіе, а потому въ ихъ интерес заботиться объ его удобствахъ.

— Все-таки это не освобождаетъ меня отъ моего долга, Джерардъ. Нтъ, я должна оставаться съ нимъ до его смерти.

— Какъ хочешь. Если найдешь, что здсь очень скучно или сыро, то можешь перевезти своего больного въ Гастингсъ или Торкэ. Я думаю, что такой путь онъ вынесетъ.

— Не думаю. М-ръ Миворъ говоритъ, что всякое утомленіе или волненіе опасно для отца. Его нужно держать въ полномъ поко и здшняя обстановка для него очень пригодна.

— А онъ очень пригоденъ для Мивора, какъ паціентъ.

— Это несправедливый намекъ, Джерардъ. М-ръ Миворъ могъ бы прізжать каждый день, но прізжаетъ только разъ въ дв недли. Да и то, на дняхъ, онъ сказалъ мн, что не прідетъ больше до тхъ поръ, пока за нимъ не пошлютъ. Но я сама просила его заглядывать по временамъ, чтобы видть, что все длается какъ слдуетъ.

— Мн не жалко платить гонораръ Мивору. Я только сожалю о перемн, внесенной въ нашу жизнь… жизнь, которую мы вели вдвоемъ…

И, тронутый печалью, выражавшейся на лиц Эстеръ, прибавилъ:

— Конечно, если зима будетъ теплая, то, можетъ быть, мн можно будетъ остаться здсь.

— Нтъ, нтъ,— поспшно вскричала она:— ты не долженъ рисковать! О, Джерардъ, вдь ты знаешь, что твоя жизнь мн дороже… всякой другой жизни. Ты знаешь, что только долгъ удерживаетъ меня здсь…

— Я знаю, что упорная привязчивость въ неблагодарному долгу характеризуетъ твой полъ,— сказалъ онъ,— или, врне сказать, характеризуетъ хорошихъ женщинъ. Дурныя плюютъ на всякіе долги, живутъ по своей прихоти и, думаю, счастливе хорошихъ. Он берутъ себ роль Исава, дятъ сладкое кушанье, которое имъ по вкусу, не пропускаютъ наслажденій, и, думается мн,— хорошо длаютъ.

Онъ улегся въ низкую bergre около камина въ гостиной, закинулъ руки за голову и задумчиво уставился въ пылающія дрова. Онъ все еще очень любилъ Эстеръ и былъ счастливъ въ ея обществ, но онъ уже могъ думать о другихъ длахъ при ней, и ему ненавистно было присутствіе старина и его прислужниковъ. Одна изъ комнатъ, занимаемыхъ Давенпортомъ, приходилась надъ гостиной, и Джерардъ слышалъ, по временамъ, тяжелые шаги слуги и боле легкую поступь сидлки, а въ семь часовъ вечера ежедневно до него доносился стукъ колесъ кресла больного, медленно провозимаго по комнат. Онъ зналъ автоматическую рутину этой печальной жизни, часъ, въ который больного одвали, кормили, возили гулять, укладывали спать,— послднее бывало передъ тмъ, какъ Эстеръ съ Джерардомъ садились обдать. Онъ зналъ вс эти подробности, хотя Эстеръ очень рдко упоминала о больномъ… зналъ по ихъ монотонному повторенію.

Онъ думалъ о томъ, что ему длать съ собою зимой, какъ получше устроить жизнь теперь, когда очарованіе, притягивавшее его въ Розовому Павильону, разрушено? Ему запрещены всякія волненія. Лихорадочная жизнь мота и тунеядца — не по немъ. Самое большее, что онъ могъ себ позволить,— это отобдать въ обществ пріятныхъ и умныхъ людей въ своемъ прекрасномъ лондонскомъ дом. Онъ будетъ проводить время неперемнно то въ Лондон, то въ Розовомъ Павильон, и Эстеръ не можетъ жаловаться на одиночество. Зимній сезонъ уже начался, въ Лондон, наврное, собралось много интересныхъ людей. Сестра его должна внчаться въ первыхъ числахъ новаго года, и поэтому случаю ему придется създить въ Девонширъ. Мать уже нсколько разъ писала ему со времени возвращенія съ континента и просила пріхать и повидаться съ нею. Въ письмахъ ея сквозило смутное безпокойство насчетъ образа его жизни.

— Если у Эстеръ есть долгъ къ отцу, то и у меня есть обязанности относительно моихъ родныхъ,— говорилъ онъ самому себ,— я тоже долженъ принимать во вниманіе права тхъ, кто никогда не навлекалъ на меня позора, какъ это сдлалъ съ нею этотъ старый глупецъ.

— О чемъ ты такъ задумался, Джерардъ?— спросила Эстеръ.

— Я думаю о моей матери.— Отвтъ смутилъ ее. Его мать! да, у него тоже есть близкіе и родные…. люди, въ жизни которыхъ ей нтъ мста.

— Твоей матери? Ахъ! какъ она была всегда добра ко мн, и какъ давно это было, какъ старая жизнь далеко, далеко отошла отъ меня! Увижу ли я ее когда-нибудь снова, хотлось бы мн знать?— видохнула она.

И тутъ горькая мысль о позор сжала ея сердце. Что подумаетъ о ней его мать? Обезчещенная, опозоренная, безъ имени! Отверженная — вотъ что она такое въ глазахъ жены ректора.

— Твоя сестра скоро, вроятно, выйдетъ замужъ?— спросила она посл долгаго молчанія.

— Въ первыхъ числахъ новаго года, мн придется похать на свадьбу.

— Разумется. Мое сердце послдуетъ за тобой, и вс мои пожеланія ей счастія… хотя я, вроятно, никогда больше съ нею не увижусь.

— Не играй на этой струн, Эстеръ, предоставь будущему устроиваться само собой. У всхъ у насъ явились мрачныя мысли въ этомъ отвратительномъ дом.

— Отвратительномъ! О, Джерардъ, мы такъ были счастливы здсь! Я думала, ты любишь этотъ домъ.

— И я любилъ его, пока онъ былъ полонъ солнечнаго свта и цвтовъ, и пока ты не обратила его въ больницу. Не будемъ ссориться, Эстеръ. Я немного раздраженъ и могу наговорить непріятныхъ вещей, нехотя… Ты напомнила мн про свадьбу сестры и про то, что я еще и не подумалъ о свадебномъ подарк для нея. Что я ей подарю?

— Что-нибудь великолпное, конечно, хотя насколько я знаю ея сострадательность, ей пріятне всего будетъ какой-нибудь даръ для бдныхъ ея прихода.

— Бдные ея прихода подучатъ все, чего она ни пожелаетъ, но я бы хотлъ подарить ей что-нибудь лично на память отъ брата. Чэки въ большой мод, какъ даръ отъ богатыхъ родственниковъ, а потому я подарю ей чэкъ, но надо еще что-нибудь, серебряный сервизъ, я думаю, всего лучше. Она и Кумберлэндъ никогда сами не ршатся купить себ серебряный сервизъ. Онъ скажетъ: надо бы расплавить его и отдать серебро нищимъ, но Лиліана не позволитъ расплавить мой подарокъ. Я поду завтра и Лондонъ и выберу сервизъ… стараго стиля, стиля Георговъ, такъ что онъ не будетъ казаться анахронизмомъ въ ихъ дом, который тоже въ стил Георговъ. Я знаю, что у Кумберлэнда есть одна только маленькая слабость. Онъ хочетъ, чтобы въ его дом все было изъ той же эпохи, какъ и самъ домъ.

Джерардъ похалъ въ Лондонъ на другое же утро, и впервые съ тхъ поръ, какъ онъ поселился въ Розовомъ Павильон, объявилъ Эстеръ, чтобы она не ждала его вечеромъ.

— Я пробуду въ Лондон два или три дня,— сказалъ онъ:— У меня много дла.

Она не роптала. И съ улыбкой проводила его до садовой калитки, но вернулась домой съ тяжелымъ сердцемъ.

— Увы! счастливые дни мои миновали,— сказала она самой себ.

IX.

Зима стояла мягкая, одна изъ тхъ сырыхъ и теплыхъ зимъ, которыя веселятъ сердце спортсмена, но которыя вс санитары и разсудительные люди объявляютъ нездоровыми, толкуя о недостатк вентиляціи и т. п.

Джерардъ не былъ изъ ихъ числа. Онъ ненавидлъ морозъ и снгъ, лондонскій же снгъ пуще всего, и былъ радъ, что зима не вынуждаетъ его разстаться пока съ Эстеръ. Онъ не проводилъ теперь всего своего времени въ Розовомъ Павильон. Она сдлала для него ненавистнымъ убжище, которое когда-то ему такъ нравилось, но онъ все еще любилъ ее и опасался всякаго поступка, который могъ бы походить на пренебреженіе къ ней.

Когда годъ траура м-съ Чампіонъ окончится, тогда ему придется распутывать затруднительное положеніе, въ какое онъ себя поставилъ, и выбирать между первой или второй своей любовью. Къ тому времени Николай Давенпортъ можетъ мирно опочить, и главное препятствіе въ его браку съ Эстеръ будетъ устранено. А пока Эстеръ была ему такъ же дорога и священна, какъ еслибы ее связывали съ нимъ самыя прочныя узы, какія только можетъ сковать законъ — не особенно прочныя, однако, въ слову сказать, въ наше время.

Онъ прожилъ въ Лондон десять дней, выбирая подарки для сестры и посщая театры.

Онъ задалъ два или три своихъ знаменитыхъ завтрака въ эти десять дней, и Гиллерсдонъ-Гаузъ ожилъ, штатъ прислуги былъ возстановленъ и вс подробности роскошной обстановки тщательно проврены. Лакеямъ и буфетчику сообщено было, что хозяинъ проведетъ зиму въ Англіи, главнымъ образомъ въ Лондон. Лакеи и буфетчикъ отлично знали, что у него гд-то другое хозяйство, но онъ такъ ловко скрывалъ концы, что они до сихъ поръ не могли выслдить его и узнать тайну его второго жилища. Никто не зналъ, куда онъ узжаетъ, покидая Гиллерсдонъ-Гаузъ. Хотя въ каретномъ сара у него стояла масса экипажей, а на конюшн — лошадей, онъ всегда здилъ на станцію желзной дороги на извозчик.

Онъ провелъ Рождество въ Розовомъ Павильон, цлыхъ три дни отдыха и мирнаго покоя, которые освжили его посл завтраковъ, шумныхъ разговоровъ, картинныхъ галерей, театровъ, сплетенъ и вчнаго движенія Лондона. Онъ былъ бы совсмъ счастливъ, еслибы не несносное сознаніе присутствія Николая Давенпорта наверху, мысль о которомъ невольно связывалась съ раскаяніемъ,— не онъ ли самъ причиной того состоянія полуидіотизма, въ какомъ онъ теперь находился? не его ли ударъ убилъ въ Давенпорт слабый умъ?

Эстеръ передала ему мнніе м-ра Мивора о неизбжности удара, но этого мннія было мало для его успокоенія. Другой докторъ, боле компетентный, могъ сказать иное.

Эстеръ пыталась быть счастливой въ эти краткіе праздничные дни, но прежнее безпечное состояніе и забвеніе какъ прошлаго, такъ и будущаго — ушло и больше не возвращалось. Полное единеніе ихъ было нарушено. И то еще хорошо, что любовникъ не совсмъ бросилъ ее. Вс исторіи, какія она когда-либо читала про запретную любовь, всегда оканчивались тмъ, что женщину бросали. Онъ доказалъ ей, что можетъ счастливо прожить цлую недлю вдали отъ нея, но еще не бросилъ и даже былъ такъ добръ, что отсрочилъ свою поздку въ Девонширъ на три дня.

Онъ разстался съ нею въ теплое и солнечное утро, боле здоровый на видъ, чмъ тогда, когда впервые пріхалъ въ коттэджъ. Нсколько дней отдыха въ коттэдж, посл шумной жизни и остроумныхъ бесдъ въ Лондон, освжили его. Онъ вмст съ Эстеръ гулялъ по рощамъ въ зимнемъ убор, по мягкому ковру палыхъ листьевъ и вдыхалъ бальзамическій воздухъ елей. Онъ говорилъ ей при разставань, что былъ очень счастливъ.

— Еслибы ты только побольше посвящала мн времени, было бы лучше,— замтилъ онъ.— Ты такъ строго придерживаешься рамокъ раздленнаго долга. Прости меня, милая,— прибавилъ онъ поспшно, увидя ея разстроенное лицо:— ты добра какъ ангелъ, и я дрянной человкъ, если жалуюсь. Я напишу теб посл свадьбы.

— О! напиши раньше, Джерардъ, а не то мн придется ждать цлую недлю!

— Хорошо, напишу раньше. Но ты знаешь, что я плохой корреспондентъ. Я думаю цлые томы о женщин, которую люблю, но мое лнивое перо отказывается написать одну страницу.

Онъ ухалъ, и она одна вернулась въ коттеджъ, который принялъ совсмъ иной характеръ съ тхъ поръ, какъ въ привычкахъ его хозяина произошла перемна. Онъ уже не казался больше обычнымъ жилищемъ Джерарда и пріобрлъ видъ временной квартиры, куда хозяинъ изрдка заглядываетъ, и которая уже не носитъ на себ отпечатка его личности. Почтовый ящикъ былъ запертъ. На письменномъ стол не валялось больше бумагъ. Книги, которыя онъ читалъ чаще всего: Суинбёрнъ, Боделэръ, Ришпэнъ, Верленъ, Контъ, Гартманъ, Дарвинъ, Шопенгауэръ, стояли на своихъ мстахъ, потому что этихъ книгъ Эстеръ не любила и никогда до нихъ не притрогивалась въ его отсутствіе. Весь домъ казался ей какъ бы осиротлымъ.

Она просидла у огня въ кабинет съ часъ или боле того, пока больного одвали на утреннюю прогулку, и размышляла о своей жизни и о томъ, какъ она ею распорядилась: печальный результатъ, такъ какъ разговоръ съ м-ромъ Гильстономъ разсялъ вс софизмы относительно ея положенія. Она уже не сравнивала себя боле съ Мэри Шелли, не врила больше въ то, что поступила какъ слдуетъ. Она была убждена, что она — гршница. Руководитъ вселенной мыслящій умъ, или нтъ,— но она утратила свое мсто среди честныхъ женщинъ. Она сидла одна-одинёшенька на Рождеств, въ такое время, когда другія женщины окружены близкими и знакомыми, и говорила себ, что лишилась права на общество женщинъ.

Она ходила около часу рядомъ съ кресломъ отца, котораго возили по проселочнымъ дорогамъ, пока не стемнло. Она указывала ему на красивыя мста, на птицъ и зврей, точно гуляла съ ребенкомъ. Она прислушивалась къ его слабому, безсвязному лепету. Она давала ему понять — насколько онъ въ силахъ былъ что-либо понять,— что его любятъ и заботятся о немъ.

Имъ повстрчалось немного народа на этихъ проселочныхъ дорогахъ, но т, которые попадались имъ на встрчу, гораздо больше обращали вниманіе на старика въ кресл на колесахъ и на задумчивое лицо Эстеръ, шедшей около него рядомъ чмъ она думала.

Викарій въ мягкой войлочной шляп, надвинутой на самыя брови, точно онъ былъ разбойникъ, об миссъ Глэндоверъ, возвращавшіяся изъ обхода по бднымъ, и съ Донованъ, правившая упрямыми пони и вся красная отъ усилія ихъ удержать подъ своимъ контролемъ — вс съ живйшимъ интересомъ наблюдали за Эстеръ и съ усиленнымъ рвеніемъ толковали о ней за послполуденнымъ чаемъ.

Появленіе больного отца,— который хотя и былъ физически и умственно развалиной, однако походилъ на джентльмена,— должно было измнить сельскіе взгляды на положеніе м-съ Ганли. Что у нея былъ отецъ, что онъ поселился съ нею и, облеченный въ тонкое сукно и блье, окруженъ былъ самымъ заботливымъ уходомъ, возсдая въ кресл на колесахъ, долженствовавшихъ стоять не дешевле фамильнаго ландо лэди Изабеллы — все это, конечно, придавало такой характеръ респектабельности м-съ Ганли, котораго никакъ не ожидалъ лоукомбскій свтъ. Въ сущности, люди не зври, и хотя они способны терзать репутацію ближняго, но не остаются вполн безчувственными въ житейскимъ бдствіямъ.

— Должна сказать, что вниманіе этой молодой женщины къ отцу — одна изъ трогательнйшихъ вещей, какія я только видла въ жизни,— замтила м-съ Донованъ:— и еслибы только я могла сдержать моихъ пони вчера утромъ, то, право же, я думаю, что познакомилась бы съ ней. Но вдь вы знаете, каковы мои пони.

— Да, м-съ Донованъ, и мы знаемъ также, какъ вы искусно ими правите,— отвчала лэди Изабелла, которое въ свое время славилась какъ наздница и, принадлежа къ дому, всегда бывшему бднымъ, охотно выказывала пренебреженіе къ новымъ богачамъ.

— Право, я думаю, что намъ бы слдовало сдлать ей визитъ,— продолжала м-съ Донованъ, игнорируя ядовитый намекъ.— Я слышу, что м-ръ Ганли теперь сталъ часто отлучаться изъ дому.

— Въ самомъ дл? Начало конца — полагаю. Почему же вы не сдлаете визита, м-съ Донованъ? Вы либеральне меня и у васъ нтъ дочерей. Вамъ не можетъ повредить общество м-съ Ганли, а такъ какъ у нея нтъ ни души знакомыхъ, то она обрадуется вашему знакомству.

— Не думаю, чтобы она могла повредить вашимъ дочерямъ, лэди Изабелла. Она гораздо моложе ихъ и кажется воплощенной невинностью.

— Да, я какъ разъ видла такія же воплощенныя невинности въ Бурлингтонской галере, когда захала туда на дняхъ, довольно уже поздно, купить перчатки,— отрзала лэди Изабелла.— Вы можете поступать какъ вамъ угодно, м-съ Донованъ, но я никогда не знакомлюсь съ людьми, прошлое которыхъ мн неизвстно. То обстоятельство, что эта молодая женщина прилично ведетъ себя относительно идіота-отца, еще не доказательство ея респектабельности. У молодыхъ особъ этого класса т же чувства, что и у насъ, и я думаю даже, что он сильне любятъ своихъ родныхъ, чмъ мы, такъ какъ знаютъ, что исключены изъ общества.

Посл этого м-съ Донованъ отказалась отъ мысли покровительствовать м-съ Ганди. Какъ ни возвеличивалась она, вспоминая свои акціи, дивиденды и то безграничное могущество, какое даетъ капиталъ, она знала, что недостаточно сильна, чтобы идти наперекоръ лоукомбскому обществу. Она должна была слдовать за нимъ, а не вести его, если желала быть допущенной въ его интимный кружокъ, членами котораго состояли не горожане и богачи, а помстные дворяне, бдные, но высокомрные и гордые. Эти дворяне хвалились даже своей бдностью, такъ какъ бдность была спутникомъ поземельнаго владнія, а богатство — торговли. М-съ Донованъ хотла быть на короткой ног съ этимъ избраннымъ кружкомъ, развтвленія котораго проникали въ пэрію, и который разговаривалъ о герцогахъ и герцогиняхъ такъ, какъ еслибы они были простые смертные. Поэтому она не похала къ м-съ Ганли, и Эстеръ была такимъ образомъ избавлена отъ послдней капли горечи, которая бы переполнила чашу.

——

Канунъ новаго года очень часто проходитъ грустно даже въ семейномъ кругу, несмотря на вс увеселенія, какими его сдабриваютъ. Но каждый въ глубин души ощущаетъ, что прошелъ еще новую стадію на томъ пути, который ведетъ въ то царство, гд всякому найдется мсто. И въ воспоминаніи каждаго возникаютъ образы тхъ, кого прошлый годъ унесъ съ собой и которые уже больше не вернутся.

Но каковъ былъ канунъ новаго года для одинокой двушки, просидвшей весь длинный вечеръ одна-одинёшенька у камина, въ обществ книгъ, которыя, однако, на этотъ разъ не развлекали и не утшали.

Такіе одинокіе вечера нердки и въ жизни замужнихъ женщинъ въ такой сезонъ, когда сомнительныя права ружья и хлыста увлекаютъ спортсменовъ въ даль отъ дома, или же священныя требованія торговли удерживаютъ меркантильныхъ людей въ Сити, но Эстеръ не могла позабыть, что она сидитъ въ одиночеств, прислушиваясь къ веселому звону полуночныхъ колоколовъ, только оттого, что она не обвнчанная жена. Будь ея узы освящены церковью, она естественно находилась бы вмст съ мужемъ въ Гельмлейскомъ ректорскомъ приход у всенощной.

Она была бы вмст съ Лиліаной теперь, будь она обвнчанная жена. Слезы жгучаго униженія навертывались на глаза при мысли, что ее теперь не сочтутъ достойной переступать черезъ порогъ дома, куда бы она могла войти, какъ законная жена и дочь.

На другой день Эстеръ сидла за одинокимъ завтракомъ въ кабинет Джерарда, когда случилось нчто, утшившее ее и доказавшее, что она не совсмъ забыта.

Послышался шумъ колесъ на алле, усыпанной пескомъ, раздался громкій звонокъ у двери дома, и деревенская простофиля-горничная съ возбужденнымъ видомъ вбжала въ комнату, восклицая:

— Сударыня, сударыня, карета пріхала!

— Что вы хотите сказать этимъ, Пирсонъ? Врно, докторъ пріхалъ?

— Нтъ, нтъ! Карета совсмъ новая, кучеръ на козлахъ и все въ порядк — нарочно для васъ! Вотъ и письмо кучеръ привезъ.

И служанка протянула письмо.

Оно было отъ Джерарда.

‘Дорогая, такъ какъ теб предстоитъ провести зиму въ деревн, то теб необходимо имть экипажъ, а потому посылаю карету. Прими ее какъ новогодній даръ. Деревенскіе виды не покажутся теб хуже отъ того, что ты будешь любоваться ими изъ окна кареты. Кучеръ представилъ отличные аттестаты отъ послдняго мста, и ты можешь на него положиться. Я приказалъ ему нанять конюха и привести все въ надлежащій видъ. Лошадь купилъ мн человкъ, который гораздо больше смыслитъ въ этихъ длахъ, чмъ я.

‘Желаю теб счастливо встртить ныншній годъ и много еще другихъ впереди.

‘Твой врный Д. Г.

‘P. S. Сейчасъ узжаю въ Девонширъ’.

Письмо обрадовало ее, но не совсмъ, такъ какъ въ немъ не говорилось о любви къ ней. Подарокъ, конечно, тронулъ ее. Хотя для милліонера ничего не значило подарить и боле дорогую вещь, но Эстеръ цнила главнымъ образомъ вниманіе и память.

Она похала въ своей новой карет на другой день въ Ридингъ за покупками такими же скромными, какъ еслибы она была женой скромнаго деревенскаго викарія. Узжая, Джерардъ оставилъ ей портмоннэ, биткомъ набитое банковыми билетами, но обиліе денегъ не подвигало ее на безумныя траты. Ея зимнія платья, сшитыя въ Ридинг, отличались квакерской простотой.

Длинная мховая ротонда, которую Джерардъ почти насильно заставилъ ее купить, была единственной роскошной вещью въ ея туалет.

Джерардъ писалъ ей потомъ о свадьб сестры въ кратчайшихъ фразахъ.

‘Они ухали въ Ландсъ-Эндъ, чтобы провести дв недли въ маленькой гостинниц на краю Атлантическаго океана — курьезная фантазія для зимней свадебной поздки. Я хотлъ, чтобы они похали въ Неаполь и въ Сорренто — конечно, на мой счетъ, но Джонъ Кумберлэндъ и слышать не хотлъ о путешествіи, которое отвлекло бы его отъ прихода доле чмъ на дв недли времени, и вотъ такимъ-то образомъ они теперь карабкаются по скаламъ и слушаютъ крики чаекъ… и должно быть такъ же счастливы въ обществ другъ друга, какъ мы съ тобой были лтомъ подъ ивами. Съ своей стороны, я и представить себ не могу медоваго мсяца въ январ. Любви нужны солнечный свтъ и длинные лтніе дни’.

Послдняя фраза преслдовала Эстеръ весь вечеръ, въ то время какъ она сидла за работой за маленькимъ столикомъ у камина.

Неужели же любовь ихъ длилась только одно лто?

Вернется ли къ нимъ прежнее счастье? Увы! врядъ ли, прошлымъ лтомъ онъ не могъ часа провести безъ нея, а въ послднее время доказалъ, что отлично можетъ обойтись безъ нея. Можетъ быть это вполн естественно. Только романическая двушка можетъ воображать, что медовый мсяцъ продлится всю жизнь. Въ письм Джерарда ни слова не говорилось о возвращеніи въ Розовый Павильонъ. Мать просила его пробыть еще недлю въ ректорат, и онъ не могъ отказать ей. Онъ надялся, что Эстеръ подолгу катается въ новомъ экипаж, читаетъ интересныя книги, весела и здорова!

Такъ легко для отсутствующихъ питать такія надежды!

Эстеръ мало каталась, она предпочитала тихія прогулки пшкомъ около кресла, въ которомъ лежалъ отецъ, и которое возили по проселочнымъ дорогамъ. Тутъ, по крайней мр, ее поддерживала мысль, что она исполняетъ свой долгъ, тогда какъ въ роскошной карет она живе ощущала унизительность своего положенія. Ей было стыдно прозжать мимо лоукомбскихъ жителей, и она какъ будто слышала ихъ нелестные отзывы о себ.

Джерардъ вернулся посл двухнедльнаго отсутствія. Воздухъ родины принесъ ему мало пользы, онъ былъ блденъ, похудлъ и сознался, что очень скучалъ въ кругу семьи.

— Мои отецъ и мать образцовые въ своемъ род люди,— говорилъ онъ,— и все въ ихъ дом идетъ по часамъ, но вдь то же бываетъ и въ тюрьм, и я, признаюсь, нашелъ, что въ ректорат такъ же весело, какъ и въ Портлэнд. Длать тамъ нечего и думать не о чемъ. Будь я спортсменомъ, я бы охотился съ собаками, но деревенская жизнь ничего не представляетъ для того, кто не спортсменъ. Сельскіе жители не могутъ понять такихъ уродовъ.

Эстеръ съ жестокой грустью увидла, что посл нсколькихъ дней жизни въ Розовомъ Павильон Джерардъ такъ же заскучалъ, какъ и въ Девоншир. Онъ не жаловался на скуку, но признаки скуки были очевидны. Онъ предложилъ пригласить Джермина, но Эстеръ стала такъ нервна въ послднее время и такъ очевидно взволновалась при одномъ имени Джермина, что Джерардъ не настаивалъ.

— Мн слышится скрытая насмшка почти въ каждомъ слов м-ра Джермина,— жаловалась она.

— Право же, дитя мое, ты къ нему несправедлива. Джерминъ — философъ смха и ко всему на свт относится слегка. Я завидую его легкомыслію, какъ драгоцннйшему дару природы. Для него жить — значитъ веселиться. Онъ живетъ настоящей минутой, уметъ отлично пользоваться услугами друзей и не знаетъ ни заботъ, ни печалей.

Джерардъ ухалъ въ Лондонъ вскор посл этого разговора о Джермин и пробылъ тамъ до конца недли, а посл того сталъ лишь изрдка и на короткій срокъ появляться въ Розовомъ Павильон. Въ Лондон онъ былъ почти неразлученъ съ Джерминомъ, Эстеръ узнала это изъ его разговора, въ которомъ имя Джермина не сходило у него съ языка. Онъ постоянно толковалъ о немъ, хотя презрительнымъ тономъ, доказывавшимъ, что онъ его не уважаетъ и не любитъ, а только привыкъ въ его обществу.

— Живетъ ли онъ на мой счетъ?— повторилъ онъ разъ вопросъ Эстеръ, намекнувшей, что м-ръ Джерминъ — нчто въ род піявки: — да, конечно, живетъ на мой счетъ, какъ вообще на счетъ другихъ своихъ пріятелей. Ты помнишь, что лордъ Бэконъ позволялъ слугамъ и знакомымъ брать его деньги въ то время, какъ онъ сидлъ за конторкой и писалъ, длая видъ, что ничего не замчаетъ. Бэконъ напрасно такъ поступалъ, потому что его доходовъ могло не хватить, но у меня поклонниковъ всего одинъ Джерминъ, и я могу дозволить ему жить на мой счетъ. Онъ не проситъ у меня денегъ взаймы или безъ отдачи, онъ обыгрываетъ меня. Я люблю пикетъ, и когда мы вдвоемъ, мы играемъ каждый вечеръ. Онъ играетъ гораздо лучше меня, можно сказать, онъ — рдкій игрокъ, а потому выигрыши его довольно значительны, между тмъ какъ я отъ этого не обдню. Еслибы ты побольше тратила денегъ, Гетти, мн было бы пріятне.

— Ты слишкомъ щедръ!— отвчала она со вздохомъ.— У меня есть все, что мн надо… и я даже мотала деньги въ послднее время, твои банковые билеты точно таяли въ моихъ рукахъ.

— Они для этого и предназначены. Я пришлю теб завтра другую пачку изъ Лондона.

— Нтъ, нтъ, пожалуйста, не надо! У меня много денегъ, почти триста фунтовъ. Но неужели ты завтра опять узжаешь въ Лондонъ?

— Да, другъ мой, это совершенно необходимо, мои легкія не выдерживаютъ этой прибрежной атмосферы. Почему ты не хочешь послушать меня, Гетти, и не позволяешь устроить твоего отца въ другомъ дом? Уходъ за нимъ былъ бы безукоризненный, а ты могла бы хать со мной путешествовать. Д-ръ Соуть сочтетъ меня за сумасшедшаго, если я останусь на февраль и мартъ въ долин Темзы… и, думаю, даже ты не захочешь, чтобы я подвергался такому риску.

— Даже я! О! Джерардъ! какъ будто твоя жизнь не дороже мн всего въ мір!

— Если такъ, то докажи мн свою любовь. Позволь помстить твоего отца въ почтенную докторскую семью, гд за нимъ будетъ надлежащій уходъ… и подемъ вмст въ Италію.

— Нтъ,— отвчала она со вздохомъ:— мн бы ничего такъ не хотлось… но ршеніе мое принято: пока живъ отецъ, я употреблю вс усилія для его счастія. Это единственное искупленіе…

Слезы не дали ей договорить.

Джерардъ нетерпливо всталъ и заходилъ по комнат.

— Ты врядъ ли можешь требовать, чтобы я пожертвовалъ жизнью твоимъ преувеличеннымъ понятіямъ о долг,— сказалъ онъ.— Лучшая страна въ мір мн еще незнакома, а я живу въ такое время, когда разстояніе и усталость путешествія доведены до минимума. Человкъ можетъ объхать вокругъ свта легче, чмъ сто лтъ тому назадъ онъ създилъ бы изъ Лондона въ Парижъ, и при этомъ у меня денегъ куры не клюютъ. А ты хочешь, чтобы я пропадалъ подъ такимъ небомъ, какъ это,— и онъ указалъ на срый туманъ, окутывавшій садъ и рку и противоположный берегъ,— и ограничить мои движенія… пусть я какъ маятникъ болтаюсь между Лондономъ и этимъ домомъ.

— Мои желанія — твои желанія, и я ничего не хочу, что могло бы повредить твоему здоровью. Если теб нужно хать на югъ, позжай безъ промедленія. Я постараюсь получше прожить безъ тебя, а лтомъ ты вернешься ко мн, не правда ли? если я теб еще не надола…

— Надола? Конечно, нтъ. Разв я не умоляю тебя хать со мной? Мн надоли только прихоти и преувеличенныя понятія.

Этотъ разговоръ происходилъ въ феврал мсяц, и быть можетъ, мрачная, унылая погода, рчной туманъ, мокрая трава и темный съ облетвшими листьями паркъ повліяли на дурное расположеніе духа Джерарда. Онъ на другой же день ухалъ въ Лондонъ и объявилъ, что узжаетъ въ Италію, и даже уложилъ свои вещи, но остался въ город.

Онъ неожиданно вернулся въ Розовый Павильонъ и былъ непріятно пораженъ, найдя у камина въ гостиной Николая Давенпорта. Въ его состояніи произошла перемна къ лучшему, и докторъ посовтовалъ перевозить его въ кресл въ гостиную, днемъ, въ разсчет, что перемна обстановки благодтельно подйствуетъ на его умственное состояніе. И несомннно, что онъ сталъ гораздо живе. Онъ больше замчалъ присутствіе Эстеръ и толково разговаривалъ съ нею, хотя по безпамятству нсколько разъ повторялъ одинъ и тотъ же вопросъ.

Его присутствіе въ гостиной было нестерпимо для Джерарда, и онъ тотчасъ же ушелъ въ себ въ кабинетъ, гд Эстеръ нашла его у камина, погруженнымъ въ глубокую и мрачную задумчивость.

— Я не надялась, что ты прідешь сегодня,— извинялась она,— а не то не перевезла бы отца въ гостиную. Я боюсь, что теб непріятно его видть?

— Не скрою,— да. Уже одно сознаніе его присутствія въ дом было для меня невыразимо тяжело. Быть можетъ, отъ того, что моя собственная жизнь виситъ на волоск, я ненавижу зрлище смерти, а эта картина идіотическаго состоянія еще хуже смерти. Это ея худшая форма. Иногда мн кажется, что и я умру этой смертью.

Эстеръ успокоивала и утшала его, и общала, что присутствіе отца никогда больше не будетъ ему навязываемо, когда бы онъ ни пріхалъ въ Розовый Павильонъ, хотя бы и невзначай. Она помнитъ, что обязанности на ней лежатъ двоякія, и постарается, чтобы въ жилищ, которое онъ создалъ себ, онъ не чувствовалъ себя несчастнымъ.

— Это твой домъ,— говорила она:— мн слдуетъ объ этомъ помнить.

— Между нами нтъ ни моего, ни твоего, Гетти,— отвчалъ онъ мягко.— Все, чмъ я владю въ здшнемъ мір, принадлежитъ и теб, но я капризенъ и привередливъ, а присутствіе твоего отца леденитъ мою душу.

Онъ пріхалъ въ Розовый Павильонъ въ субботу посл полудня съ тмъ, чтобы пробыть тамъ до понедльника, а затмъ хать обратно въ Лондонъ и обдумать свое переселеніе на югъ. Его немного смутило извстіе, сообщенное ему въ клуб, что въ Неапол выпалъ снгъ, и что люди бгутъ изъ Рима, жалуясь на полярную стужу. Эти худыя всти, вмст съ желаніемъ видть Эстеръ, заставили его отложить свой отъздъ. Онъ чувствовалъ себя гораздо хуже послднюю недлю и говорилъ себ, что ему пора перебираться въ боле мягкій климатъ, куда бы ни пришлось за нимъ хать.

Онъ не вернулся въ Лондонъ въ понедльникъ. Все воскресенье его била лихорадка, и онъ находился въ самомъ подавленномъ состояніи духа, а въ воскресенье вечеромъ уступилъ ея настояніямъ и послалъ за м-ромъ Миворомъ, который нашелъ вс симптомы воспаленія легкихъ. Воспаленіе обострилось отъ болзни сердца, и въ продолженіе трехъ недль больной находился между жизнью и смертью. Эстеръ преданно и нжно ухаживала за нимъ, не зная отдыха ни днемъ, ни ночью. И когда Джерардъ поднялся съ одра болзни и могъ сойти въ гостиную, онъ былъ врядъ ли блдне и истощенне, чмъ сама Эстеръ.

Онъ не былъ неблагодаренъ. Но по истеченіи нсколькихъ дней имъ овладло опять страстное желаніе перемны мста и обстановки.

Эта болзнь, налетвшая на него внезапно, впилась въ его сердце и легкія точно когти демона и страшно потрясла и напугала его. Его предупреждали, что здоровье у него хрупкое, но съ самаго дтства онъ не подвергался мучительному дйствію острой болзни.

Никогда, быть можетъ, онъ еще не сознавалъ такъ живо какой тонкій волосокъ отдляетъ его отъ смерти и отъ разлуки со всмъ, что ему мило. Охваченный ужасомъ, онъ страстно желалъ ухать въ боле теплыя страны, въ Италію, на Цейлонъ, въ Индію, всюду, лишь бы уйти отъ предательской англійской погоды.

Джерминъ навщалъ его по высказанному имъ настойчивому желанію. Онъ игралъ съ нимъ въ пикетъ въ длинные мартовскіе вечера и забавлялъ его городскими новостями, но и это не заставляло Джерарда ни на минуту забыть о ненавистномъ присутствіи въ дом Николая Давенпорта и разсять страхъ передъ новымъ припадкомъ болзни.

Онъ обсуждалъ вс подробности своего путешествія съ Джерминомъ, который до тонкости зналъ, какова погода на Ривьер.

— Вы найдете теперь лто на берегахъ Средиземнаго моря,— говорилъ онъ.— Мартъ и апрль — самые очаровательные мсяцы на этихъ солнечныхъ берегахъ. Природа всего миле тамъ именно тогда, когда модные господа узжаютъ въ Парижъ и въ Лондовъ. Предоставьте вс хлопоты мн и вашему лакею, а вамъ останется только ссть на train de luxe, когда докторъ позволитъ вамъ двинуться въ путь. Я самъ ду на югъ на Святой и буду вашимъ дорожнымъ спутникомъ, если хотите.

— Хочу ли я? еще бы не хотть! Я былъ бы невыразимо несчастенъ въ одиночеств. Вы подете, конечно, какъ мой гость.

— Какъ вамъ угодно,— отвчалъ Джерминъ, пожимая плечами.— Нельзя считаться грошами съ милліонеромъ. Я надюсь заслужить свои путевыя издержки тмъ, что буду вамъ полезенъ. Что м-съ Ганди детъ съ вами на югъ?

— Нтъ,— коротко отвтилъ Джерардъ.

М-ръ Джерминъ похалъ на другой день въ Лондонъ, чтобы повидаться съ лакеемъ Джерарда и дать ему вс инструкціи для путешествія. Онъ вернулся назадъ въ обду.

— М-съ Ганли избгаетъ меня,— замтилъ онъ, такъ какъ Джерардъ оба вечера обдалъ съ нимъ вдвоемъ. Надюсь, я ничмъ не оскорбилъ ее?

— Она предпочитаетъ быть съ отцомъ.

— Но мн говорили, что старый джентльменъ ложится спать въ восемь часовъ вечера. Врядъ ли она можетъ быть ему нужна посл этого часа.

— Можетъ быть и не нужна, но она предпочитаетъ быть при немъ,— отвчалъ Джерардъ и перевелъ разговоръ на другое.

Джерардъ провелъ еще недлю въ деревн, прежде нежели докторъ разршилъ ему хать въ Ривьеру, гд погода, по доходившимъ до нихъ извстіямъ, стояла прекрасная.

М-ръ Миворъ такъ заботливо и удачно ухаживалъ за нимъ во время его болзни, что Джерардъ питалъ теперь полное довріе къ мнніямъ этого джентльмена и безъ нетерпнія выслушивалъ его совты, сходившіеся, впрочемъ, во всемъ съ совтами д-ра Соута.

Болзнь вообще длаетъ человка эгоистомъ, а что касается Джерарда, то, эгоистъ по природ, онъ не могъ не стать по болзни эгоистомъ вдвойн.

Размышляя объ отказ Эстеръ сопрождать его на югъ, сердясь на ея сопротивленіе, онъ началъ даже сомнваться въ ея любви и вообще считать ея любовь за жалкую и ничтожную вещь. Что-жъ это за любовь, которая не сосредоточивается исключительно на любимомъ человк и допускаетъ мсто угрызеніямъ совсти?

Длинное письмо отъ Эдиты Чампіонъ, полученное въ послдніе дни его пребыванія въ Розовомъ Павильон, какъ будто еще рельефне подчеркнуло холодность Эстеръ. Письмо Эдиты дышало радостной любовью. Годъ траура подходилъ къ концу. Скоро наступить іюнь, и если онъ не разлюбилъ ее, то новая жизнь начинается для нихъ. Она ни на минуту не забывала о немъ въ своемъ изгнаніи. Зима показалась ей страшно долгой, но весна природы принесетъ съ собой и весну надежды.

Письмо настоятельно вызывало его, и въ его настоящемъ настроеніи духа онъ вовсе и не желалъ противиться этому призыву. Блдное, кроткое личико, съ нмой мукой глядвшее на него въ послднее мартовское утро передъ его отъздомъ, больше не трогало его.

— Ты вернешься ко мн, Джерардъ?— молила она, прильнувъ къ нему въ минуту разставанья.

— Можетъ быть! Кто знаетъ, проживу ли я настолько, чтобы снова увидть тебя и Англію. Ты сама выбрала отца, а не меня, Эстеръ. Будущее теперь въ рукахъ судьбы. Во всякомъ случа матеріальное твое благосостояніе обезпечено. Я принялъ вс мры, чтобы ты и твои близкіе не знали отнын нужды.

Вотъ и все. Никакого нжнаго намека на новое обязательство, какое лтомъ должно было выпасть на его долю и на долю Эстеръ. Сердце его было полно гнва на женщину, отказавшуюся слпо повиноваться ему.

Сердце ея оледенло при этомъ холодномъ отвт. Женская гордость, чувство собственнаго достоинства, глубоко уязвленное, сказались въ эту послднюю минуту и оттолкнули ее отъ него. Она отняла руки отъ его шеи. Худая щечка, прижимавшаяся къ нему, отвернулась. Эстеръ молча послдовала за нимъ въ сни и молча стояла, пока онъ облекался въ мховое пальто и усаживался въ карету. Нмое отчаяніе душило ее. Онъ выглянулъ изъ окна кареты и, улыбаясь, махнулъ ей рукой на прощанье. Улыбка оскорбила ее сильне, чмъ могли бы оскорбить самыя рзкія слова.

Джерардъ и его спутникъ отправились на югъ въ train de luxe, уходившемъ изъ Чарингъ-Кроса скоро посл полудня. Перездъ солнечнымъ днемъ черезъ каналъ, день, проведенный за чтеніемъ газетъ и куреніемъ сигары въ перемежку съ дремотой, въ какую они впадали не столько отъ потребности во сн, сколько отъ утомленія и скуки, вечеръ, прошедшій за пикетомъ при трепетномъ свт дорожныхъ фонарей, въ то время какъ поздъ несся на югъ,— затмъ длинная, утомительная ночь, когда однообразный стукъ и однообразная, непрерывная тряска ни на минуту не забываются и ощущаются сквозь сонъ, межъ чмъ какъ по временамъ грохотъ встрчнаго позда будитъ спящихъ…

Расположеніе духа Джерарда было очень измнчиво въ продолженіе долгаго дня и вечера, то онъ былъ веселъ, то впадалъ въ мрачное уныніе. Но главнымъ его ощущеніемъ было чувство освобожденія. Онъ вырвался изъ жизни, которая мало-по-малу стала для него нестерпима. Онъ вырвался изъ дома меланхоліи, изъ атмосферы вчныхъ угрызеній совсти. Пуще всего онъ избавился отъ присутствія Николая Давенпорта — этого живого мертвеца, этой угрюмой развалины человка, этого вчнаго напоминовенія о старости, болзни и смерти, этого безсмысленнаго автомата, сосдство котораго длало жизнь нестерпимой.

— Если долгъ для нея выше любви, то она должна найти счастіе въ исполненіи своего долга,— говорилъ онъ себ вновь и вновь, подъ ритмическій стукъ паровоза.— Она должна найти счастіе въ исполненіи своего долга!

Самъ онъ исполнилъ свой долгъ относительно ея. Онъ предоставилъ ей выборъ между собой и отцомъ, и она выбрала отца. Да! онъ исполнилъ свой долгъ. Онъ обезпечилъ ее передъ отъздомъ, и теперь она — богатая женщина…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Они прибыли въ Монте-Карло въ солнечный день, вскор посл полудня. Вчера еще они завтракали въ сромъ туманномъ Лондон, а сегодня имъ подали чай на террас, залитой солнцемъ, съ видомъ на Средиземное море.

Они собирались пробыть нсколько дней въ Монте-Карло, до тхъ поръ, пока имъ здсь не надостъ, а затмъ хать быстро, или малыми этапами, какъ вздумается, во Флоренцію. Расположеніе духа у Джермина было слишкомъ ровное, чтобы онъ повеселлъ, промнявъ туманный Лондонъ на полуденный волшебный край, но и онъ съ удовольствіемъ потянулъ бальзамическій воздухъ, съ веселымъ смхомъ откидывая голову на спинку кресла.

— Какой умный человкъ вашъ докторъ, что послалъ васъ на югъ,— воскликнулъ онъ,— и какой вы умный человкъ, что пригласили меня въ свои спутники!

— Я бы до смерти соскучился, еслибы похалъ одинъ,— отвчалъ Джерардъ, смясь:— и право, я думаю, вы единственный человкъ, общество котораго мн пріятно, хотя я питаю самое невысокое мнніе о вашей нравственности.

— Мой милый Гиллерсдонъ, я никогда не хвалюсь своей нравственностью. Я не знаю, что значитъ нравственность. Есть нкоторыя вещи, которыхъ я не сдлаю, потому что человка, сдлавшаго ихъ, не потерпятъ въ обществ. Я не стану, напримръ, плутовать въ картахъ или не вскрою чужое письмо. Есть извстнаго рода честность, которой обязательно придерживаться между мужчинами,— иначе обществу нельзя будетъ существовать, между мужчинами и женщинами… ну, я думаю,— вы знали уже раньше, чмъ встртились со мной, что слабый полъ стоитъ вн законовъ чести, и что человкъ, который скоре лишитъ себя жизни, нежели передернетъ карту, считаетъ пустякомъ погубить репутацію женщины. Да, по правд говоря, я думаю, что женщины отъ того не въ проигрыш, и что на одну, которую мы загубимъ, приходится по крайней мр дв, которыя жирютъ на нашъ счетъ,— фактъ, въ которомъ вы можете убдиться въ здшнемъ очаровательномъ кра.

Они поселились въ новенькомъ отел, мраморномъ палаццо, выстроенномъ на холм, господствовавшемъ надъ моремъ и надъ берегомъ. Домъ былъ такъ новъ, что какъ будто нарочно выстроенъ для м-ра Гиллерсдона, по крайней мр вжливый управляющій уврялъ его, что еще никто не жилъ въ тхъ покояхъ, которые были отведены ему.

Пообдавъ въ восемь часовъ вечера, Джерардъ и его спутникъ прошли въ казино. Сезонъ уже почти окончился и въ мавританскихъ покояхъ было очень просторно, но игроки толпились вокругъ столовъ, подъ яркимъ свтомъ, заливавшимъ зеленое сукно.

Для Джерарда, съ того времени, какъ онъ разбогатлъ, карточная игра представляла мало удовольствія. Пока онъ былъ бденъ, онъ съ лихорадочнымъ наслажденіемъ засдалъ за баккара и посщалъ клубы, гд велась крупная игра… но теперь проігрышъ или выигрышъ значилъ для него очень мало, и требовались иного рода поводы, чтобы онъ нашелъ игру интересной.

Такой поводъ въ настоящую минуту онъ нашелъ въ самой атмосфер карточной залы trente-et-quarante, гд находилось нсколько красивйшихъ изъ женщинъ и остроумнйшихъ мужчинъ Парижа. Джерардъ игралъ небрежно, оставляя по временамъ свой выигрышъ на стол, гд онъ утроивался и учетверился, пока неумолимая лопатка крупье снова не загребала его, по временамъ же отставляя въ сторону выигранныя суммы въ небольшихъ кучкахъ золота или банкнотовъ, на которыя съ завистью поглядывали хорошенькіе парижскіе глазки.

Его интересовала больше публика, собравшаяся вокругъ стола, нежели игра. Его удивляло, какъ многіе изъ присутствующихъ раскланивались съ Юстиномъ Джерминомъ, протолкавшимся впередъ и игравшимъ маленькими ставками съ обычнымъ небрежнымъ видомъ. Его безпечные кивки, крпкія рукопожатія доказывали значительную короткость съ раскланивавшимися съ нимъ игроками. Красивыя женщины улыбались ему съ покровительственнымъ видомъ, а онъ въ свою очередь покровительственно кивалъ головой зоркимъ мужчинамъ. Тихій смхъ, легкій шопотъ раздавались вокругъ стола, умряемые шиканіемъ игроковъ.

Джерардъ, поигравъ вяло съ полчаса, положилъ въ карманъ небольшую кучку золота — банкноты были неумолимо увлечены лопаткой крупье — и сталъ наблюдать за играющими. Какъ красивы были нкоторыя лица… и какъ порочны! Вотъ яркіе черные глазки и вздернутый носикъ типа субретки, вотъ римскій профиль, съ глазами и волосами какъ у Эреба, а вотъ и саксонскій типъ красавицы съ молочно-блой кожей, свтлыми глазами и желтыми волосами.

Вс он, эти сирены, явились изъ Парижа, такъ какъ Лютеція — рай и арена для имъ подобныхъ, но вс он принадлежатъ къ различнымъ національностямъ, включая англичанку съ жесткими глазами и тупой головой, съ некрасивымъ лицомъ, но безукоризненной фигурой, съ обтянутымъ tailor-gown, строгимъ и приличнымъ среди роскошныхъ туалетовъ ея подругъ-сиренъ. Про эту лэди говорятъ, что она богаче всхъ остальныхъ игроковъ женскаго пола, а также, что она откавала въ своей рук одному герцогу.

Но одно лицо за столомъ trente-et-quarante заинтересовало Джерарда Гиллерсдона сильне, чмъ вс эти космополитическія красавицы,— лицо напряженное до изступленія, блдное и истомленное внутренней лихорадкой. То было лицо пожилой женщины, маленькаго роста, сидвшей на конц стола, около крупье, и время отъ времени взглядывавшей на проколотую карту, на которой она отмчала ходъ игры, миніатюрное личико, съ тонкими орлиными чертами, тонкія губы, серебристые волосы и темные глаза, казавшіеся черезъ-чуръ большими на ея испитомъ лиц. Все въ ея небрежномъ костюм — и дрянная шляпёнка изъ чернаго кружева, такого фасона, какой носили четыре года или пять лтъ тому назадъ, и смятая испанская шаль, свсившаяся съ одного плеча и истрепавшаяся отъ долгаго употребленія, и грязное черное шолковое платье — все говорило о томъ, что женщина эта отказалась отъ своего пола и его обаяній и принесла въ жертву любимому пороку вс безумства, прихоти, увлеченія своего пола. Джерардъ заинтересовался этой личностью больше чмъ всмъ, что происходило за игорнымъ столомъ, и былъ такъ ею поглощенъ, что Джерминъ долженъ былъ два раза дотронуться до его плеча, прежде чмъ онъ обратилъ на него вниманіе.

— Уже около одиннадцати часовъ,— сказалъ Джерминъ:— а казино закрываютъ въ одиннадцать. Какъ мы распорядимся остаткомъ вечера? Тутъ пропасть лицъ мн знакомыхъ. Хотите, я приглашу нкоторыхъ изъ нихъ, самыхъ забавныхъ, къ намъ въ гостинницу?

— Прекрасно. Пригласите ихъ ужинать. Вообразимъ, что міръ на два столтія моложе, что мы живемъ при регентств и что Филиппъ Орлеанскій — нашъ собутыльникъ. Что бы вы ни придумали для нашего развлеченія и какъ бы это ни было безпутно, оно будетъ вполн подходить къ моему настроенію. Пусть эта скала будетъ нашъ Брокенъ, и пригласите всхъ знакомыхъ вамъ красивыхъ вдьмъ.

— Даже и хорошенькую двочку съ красной мышкой во рту? А Маргарита? Что будетъ съ Маргаритой?

Джерардъ смутился при этомъ намек.

— Моя Маргарита сама избрала себ судьбу,— отвчалъ онъ.— Еслибы она была гётевская Гретхенъ, она поступила бы иначе. Она поставила бы любовь выше всего.

——

До наступленія полуночи Джерардъ уже засдалъ за столомъ, накрытомъ для ужина, украшенномъ розами и азаліями, блыми лиліями и другими цвтами, окруженный fine-fleur парижскаго demi monde. Какой ослпительный блескъ глазъ, брилліантовъ, туалетовъ, эксцентрическихъ, но изящныхъ, самыхъ новйшихъ цвтовъ, переливающихся какъ радуга, вс предавались веселью, наслажденіе жизнью било ключомъ, но не порокъ, ибо и порочные люди любятъ отдохнуть порою отъ порока и предаться исключительно забав. Какой веселый смхъ! какія откровенныя шутки! замчанія, сказанныя невзначай, звучали при этой обстановк, точно эпиграммы, шелъ легкій, но блестящій разговоръ о парижскихъ театрахъ, о драмахъ, неизвстно почему увнчанныхъ успхомъ, о блестящихъ комедіяхъ, провалившихся тоже неизвстно по какой причин, объ интригахъ большого свта и полу-свта, о неоткрытыхъ преступленіяхъ, о грозящихъ разореніяхъ. Безпечные собесдники обсуждали все и произносили свои приговоры надо всмъ, начиная отъ династій и кончая дамскими портными и модистками.

Джерарду Гиллерсдону нравилось это легкое порханіе кельтическаго ума отъ одного предметахъ другому — ума необузданнаго, но остроумнаго. Онъ искалъ развлеченій въ Лондон, но находилъ ихъ скучными и несносными. Лэди, которыхъ онъ встрчалъ на холостыхъ пирушкахъ, до того старались быть лэди, что забывали быть занимательными. Прошли дни той красавицы mauvaise langue, восхищавшей своимъ остроуміемъ пэровъ, и британскія bon-mots котороі облетали всю образованную Европу, передразнивались въ Париж и присвоивались въ Вн.

Онъ искалъ дикой веселости, а находилъ только приличную скуку.

Здсь въ веселости не было недостатка, и смхъ его гостей заглушалъ даже голоса неаполитанскихъ пвцовъ и треньканье ихъ гитаръ.

Мало по-малу неаполитанцевъ загнали въ уголъ и заставили играть вальсъ, и вс присутствующіе пустились вальсировать. И Джерардъ сдлалъ два или три тура съ хорошенькой нмецкой двушкой, съ блоснжными щеками и невинными голубыми глазами, которая весь ужинъ только кротко улыбалась, и про которую говорили, что она разорила въ пухъ и прахъ одного изъ богатйшихъ франкфуртскихъ банкировъ.

Онъ не могъ позволить себ боле двухъ или трехъ туровъ вальса и долженъ былъ уйти на балконъ и перевести духъ, между тмъ какъ красивая Лотхенъ присоединилась къ своимъ пріятельницамъ и объявила имъ, что молодой кретинъ недолговченъ и скоро отправится вслдъ за Буланжё.

— En attendant, онъ задалъ намъ отличный ужинъ,— замтила одна дама, которую звали въ обществ madame la marquise, но во всхъ легальныхъ документахъ она значилась по-просту безъ затй: Жанета Фуа.— Я надюсь, что онъ завщаетъ намъ денегъ на трауръ. Moi, je me trouve ravissante en noir!

Джерардъ отдыхалъ съ полчаса на балкон, въ то время какъ его гости, забывъ повидимому о хозяин, предавались бшеному вальсу, который напоминалъ бсовскую пляску на проклятой гор. Съ губъ красавицъ срывались по временамъ злостныя замчанія, походившія на красную мышку, выскочившую изъ розоваго ротика хорошенькой вдьмы. Джерардъ наблюдалъ съ балкона этотъ пандемоніумъ, между тмъ какъ неаполитанцы лниво играли и даже дремали надъ гитарами. Да, это было похоже на шабашъ вдьмъ! Благодаря небу, въ этой пестрой толп, среди блеска брилліантовъ и игры веровъ, шелеста шолка и кружевъ не было ни одного виднія, которое бы напоминало ему отсутствующую любовь, Эстеръ, которую онъ такъ нжно любилъ и такъ бездушно покинулъ.

Онъ представлялъ ее себ въ садик, надъ берегомъ рки, подъ англійскимъ мартовскимъ срымъ и мрачнымъ небомъ.

Почему она не здсь, не съ нимъ?

Почему они не сидятъ рядомъ, вдвоемъ, на балкон и не глядятъ на уснувшій городъ, на колонію блыхъ виллъ, на старые, старые дома съ остроконечными крышами и на двухъ-башенный соборъ вонъ тамъ на высокой скал?

Она виновата въ ихъ разлук. Еслибы она была съ нимъ, этихъ безумныхъ кутилъ не было бы здсь. Съ него довольно было бы ея общества. Онъ не измнился къ ней, это она измнилась относительно его.

Онъ былъ радъ, что вырвался изъ атмосферы раскаянія, радъ, что детъ къ своей первой возлюбленной, пуще же всего радъ, что очутился въ этой волшебной стран, у синяго моря, подъ яснымъ небомъ. Кутежъ казался ему пріятнымъ отдыхомъ отъ размышленій. Когда его новые знакомые вспомнили наконецъ объ его существованіи и разыскали его на балкон, онъ пригласилъ красивйшихъ и остроумнйшихъ изъ нихъ завтракать.

— Не завтра, но сегодня,— прибавилъ онъ.— Джерминъ долженъ изобрсти для насъ новыя развлеченія: пикники, экскурсіи моремъ или въ горы. Я намренъ обратить мое краткое пребываніе здсь въ одинъ сплошной праздникъ — и вы должны помочь мн.

Онъ держалъ въ своихъ рукахъ ручку хорошенькой нмочки, между тмъ какъ блестящіе черные глазки и блые губки графини Ригольбошъ со вздернутымъ носикомъ улыбались ему.

— Я взяла-было уже мсто на завтра въ train de luxe,— сказала Ригольбошъ:— но отмню день отъзда и останусь здсь, пока вамъ хочется. Мы вс поможемъ вамъ спрягать глаголъ rigoler: rigolons, rigolez…

И другіе голоса подхватили хоромъ:

— Rigolons, rigolez!

М-ръ Джерминъ не ударилъ лицомъ въ грязь. Онъ заказывалъ завтраки и обды, испытывалъ таланты chef’а и рессурсы гостинницы. Онъ разсылалъ телеграммы въ Ниццу, Марсель и Парижъ, и самые изысканные деликатесы присылались оттуда въ Монте-Карло. Все, за что ни брался Джерминъ, удавалось, и недля, проведенная въ Монте-Карло, была торжествомъ обжорства и кутежа. Въ город стояло эхо отъ псенъ пирующихъ, морскія волны прыгали подъ ихъ смхъ въ то время, какъ они катались вокругъ мыса Рокбрюнъ или укрывались въ гавани Оспедалети.

Погода стояла чудная — та безподобная весенняя атмосфера Ривьеры, заставляющая забывать о томъ, что эти берега когда-либо посщаются мистралемъ и сирокко, дождемъ или изморозью.

— Погода, какая бываетъ при землетрясеніи,— уврялъ Джерминъ, вспоминая какъ въ феврал мсяц произошло землетрясеніе, и уврялъ своихъ собесдниковъ, что эти веселые, красивые берега готовятся къ другому такому же переполоху, но собесдники презрительно смялись въ отвтъ на его слова.

— Еслибы въ этой гор разверзлась бездна и поглотила насъ всхъ живьемъ, то я бы не поморщилась,— говорила Ригольбошъ, осушая бокалъ шампанскаго.— J’ai vcu… Я прожила свою жизнь.

Гиллерсдонъ вздохнулъ. Какъ легко относилась эта женщина къ жизни, между тмъ какъ онъ считалъ каждый уходящій часъ и всми помышленіями цплялся за жизнь, чувствуя, что не можетъ примириться съ неизбжнымъ концомъ, не можетъ сказать:

— ‘Я достаточно пожилъ и готовъ умереть’.

Лотхенъ, нмочка, привязалась къ нему сердечно посл того перваго вальса, посл котораго такъ презрительно отозвалась о немъ. Презрніе перешло въ жалость, а изъ жалости выросла любовь. Во всхъ пирушкахъ она старалась держаться поближе около него, ходила за нимъ по слдамъ, искала его общества. Ея мягкія, ласковыя манеры трогали его сердце, но сердце это оставалось глухо къ ея прелестямъ. Она значила для него не больше, чмъ хорошенькій ребенокъ, котораго видишь на улиц протягивающимъ пучокъ цвтовъ въ то время, какъ экипажъ прозжаетъ мимо.

Ригольбошъ тоже, безпечная и блестящая Ригольбошъ пускала въ ходъ все свое остроуміе, чтобы завладть этимъ человкомъ deux-fois millionnaire — des millions Sterlings, bien entendu. Ho остроуміе парижанки оказывалось такимъ же безсильнымъ надъ Джерардомъ Гиллерсдономъ, какъ и блокурая красота нмочки. Можетъ быть, онъ пережилъ способность любитъ, можетъ быть, тревожная забота о своей собственной персон длала его равнодушнымъ къ чужимъ личностямъ. Если онъ нетерпливо желалъ свидться съ Эдитой Чампіонъ, то потому, что надялся вернуть, въ ея обществ свжесть и энергію молодости.

Онъ искалъ только развлеченія — и однимъ изъ главнйшихъ было бросать деньги. Чмъ роскошне былъ пиръ, чмъ больше было потрачено на него денегъ, тмъ онъ былъ довольне. Рдко доводилось лодочникамъ въ Кондомин наживать столько денегъ. Онъ бросалъ золотыя монеты съ безграничной щедростью остъ-индскаго раджи. Кельнера въ гостиниц сгибались передъ нимъ какъ передъ императоромъ, и самъ хозяинъ говорилъ съ нимъ съ благоговніемъ, какъ съ божествомъ.

Каждый вечеръ онъ проводилъ съ часъ въ казино. Ему нравилось смотрть на игру сиренъ, и онъ снабжалъ ихъ фондами, чтобы попытать счастія въ trente-et-quarante. Съ своей стороны онъ больше не игралъ посл перваго вечера. Не игра его интересовала, а игроки. Онъ просто ходилъ вокругъ стола или стоялъ и наблюдалъ за лицами, озаренными свтомъ лампъ.

Маленькая пожилая женщина съ темными растерянными глазами садилась обыкновенно на одно и то же мсто около крупье, шляпка ея была небрежно надта, руки безъ перчатокъ не особенно чисты. Джерарду доставляло угрюмое удовольствіе наблюдать за этой женщиной. Она была для него этюдомъ патологіи. Вс силы ея существа были сосредоточены на карточномъ стол. Бывали ночи, когда она вся сіяла, торжествуя, точно внутренній огонь озарялъ ея смуглую кожу и сверкалъ въ ея итальянскихъ черныхъ глазахъ. Въ другія ночи лицо у нея было неподвижное и застывшее, точно высченное изъ мрамора, и казалось бы мертвымъ, еслибы не тревожный взглядъ, длавшій эту мраморную маску еще ужасне маски мертвеца.

Джерардъ замтилъ, спустя нкоторое время, что эта женщина сознавала, что за нею наблюдаютъ, что, несмотря на сосредоточенность всхъ ея умственныхъ способностей на игр, она проявляла безпокойство, когда онъ на нее глядлъ, нервную тревогу, выражавшуюся по временамъ птичьими взглядами въ его сторону и сердитыми движеніями головы и плечъ. Замтивъ это, онъ старался наблюдать за нею исподтишка, надясь укрыть отъ нея свое вниманіе. Онъ замтилъ, что на тонкомъ черномъ шнурк, на которомъ вислъ ея pince-nez, прившенъ былъ также одинъ изъ тхъ коралловыхъ амулетовъ, которые считаются итальянскими простолюдинами предохранительнымъ средствомъ отъ худого глаза. И по временамъ она автоматическимъ движеніемъ перебирала талисманъ худыми пальцами, движимая инстинктомъ самосохраненія.

——

Наступилъ послдній вечеръ его пребыванія въ Монте-Карло. На другой день долженъ былъ произойти водяной пикникъ, которымъ долженъ былъ тріумфально закончиться рядъ увеселеній, организованныхъ Юстиномъ Джерминомъ. Джерардъ провелъ полъ-дня въ лавк ювелира, выбирая прощальные подарки для сиренъ и въ томъ числ великолпный брилліантовый браслетъ для тонкой и круглой ручки Лотхенъ. Въ ея глазахъ онъ видлъ слезы искренней нжности вчера, когда припадокъ кашля лишилъ его силъ и голоса. За каждую слезу онъ хотлъ дать ей брилліантъ чистйшей воды, и все-таки считалъ, что награда эта будетъ жалкая и недостойная ея слезъ.

Онъ пошелъ въ казино въ послдній разъ въ этомъ сезон. Увидитъ ли онъ его когда-либо снова, въ какомъ бы то ни было сезов, думалъ онъ? Не вс ли сезоны скоро-скоро будутъ для него закрыты? или же наука, при помощи его милліоновъ, исправитъ его слабыя легкія и дастъ ему прожить еще нсколько лтъ въ теплыхъ странахъ земного шара? Онъ подетъ куда угодно, въ южныя моря, въ Вестъ-Индію, въ Гималайскія горы, всюду — лишь бы жить.

И онъ говорилъ себ, что Эдита Чампіонъ не сочтетъ никакую страну за мсто ссылки, если они тамъ будутъ жить вдвоемъ. У нея не было другихъ узъ, другого высшаго долга или преувеличенной дочерней любви. Жертва памяти супруга и общественному мннію уже принесена. Три четверти траурнаго времени истекло. И когда она увидитъ, какъ онъ нуждается въ женскомъ уход, то, конечно, откажется отъ остальной четверти и согласится обвнчаться съ нимъ во флорентинскомъ посольств.

Сегодня вечеромъ онъ неотступно о ней думалъ. Онъ съ удовольствіемъ покутилъ недлю, звуки бубеньчиковъ его шута веселили его ухо, но теперь онъ уже усталъ отъ нихъ и съ удовольствіемъ помышлялъ о боле мирной, хотя и столь же роскошной жизни въ обществ Эдиты Чампіонъ.

Онъ вошелъ въ переговоры, черезъ посредство Юстина Джермина, съ ‘Jersey Lily’ — одной изъ прекраснйшихъ яхтъ въ Ницц, и на этой яхт онъ съ женой будетъ плавать по Средиземному морю, заходя во вс прекраснйшіе порты и оставаясь въ нихъ постольку, поскольку вздумается.

Жалкая маленькая женщина находилась на своемъ посту, какъ обыкновенно, и стоило только Джерарду бгло взглянутъ въ ея лицо, чтобы догадаться, что ей не везетъ. Лицо ея застыло въ той мертвенной неподвижности, какая была знакома Джерарду. Ставка за ставкой уходила, загребаемая неумолимой лопаткой, пока наконецъ вс деньги не были проиграны, и она осталась со сложенными руками, не играя больше, но слдя за игрой. Она была слишкомъ извстная и постоянная постительница игорной залы, а потому ее и не просили очистить мсто для другихъ игроковъ. Служащіе знали ея привычки и то, что, просидя какъ статуя нкоторое время, она медленно поднимется, точно человкъ, проснувшійся отъ тяжелаго сна, и тихо уйдетъ… а на слдующій вечеръ снова появится съ деньгами, добытыми неизвстно откуда.

Джерардъ нащупалъ въ боковомъ карман пачку ассигнацій и, обойдя столъ, остановился за спиной лэди, намреваясь тихонько сунуть ей въ руку деньги и уйти, прежде нежели она успетъ опомниться отъ удивленія, но его намреніе не удалось, потому что когда его рука притронулась къ ея плечу, она внезапно вздрогнула, какъ ужаленная, и повернула къ нему глаза, горвшіе какъ уголья на ея блдномъ лиц. Быстрота ея движенія и горящій взглядъ смутили его. Онъ отступилъ назадъ.

Лэди встала и пошла за нимъ на нкоторое разстояніе отъ столовъ. Тамъ она остановилась и снова устремила на него пылающій взглядъ.

— Вы, кажется, не особенно ретивый игрокъ, monsieur,— сказала она.

— Нтъ, я не игрокъ. Trente-et-quarante не иметъ никакого интереса въ моихъ главахъ.

— Зачмъ же вы сюда приходите?

— Я прихожу наблюдать другихъ, прихожу развлекаться.

— Развлекаться зрлищемъ дурныхъ страстей, въ которыхъ вы не участвуете, забавляться — какъ дьяволъ забавляется пороками и страстями людей? Разв вы не знаете, что ваше присутствіе здсь всмъ непріятно, что вашъ взглядъ приноситъ несчастіе тому, на комъ останавливается?

— Не знаю, почему бы это такъ было? Я никому не желаю зла. Я простой наблюдатель.

— Такъ и смерть — простой наблюдатель жизненной Игры, зная, что рано или поздно она выиграетъ. Ваше присутствіе здсь пагубно, потому что у васъ на лиц смерть, а такъ какъ игорная зала предназначается не для постороннихъ наблюдателей, а для игроковъ, то вы окажете всмъ одолженіе своимъ отсутствіемъ. Увряю васъ, что я выражаю желаніе всего здшняго общества.

Она поклонилась ему, натянула оборванную шаль на плечи и прошла мимо него въ двери. Онъ остался съ пачкой ассигнацій въ рукахъ и молча глядлъ ей вслдъ.

Да! вотъ еще новый голосъ напомнилъ ему объ ожидающей его участи.

XI.

Прощальное пиршество было устроено Юстиномъ Джерминомъ на славу. Онъ нанялъ ‘Jersey Lily’^—яхту, которую желалъ пріобрсти Джерардъ. Ея владлецъ, богатый негоціантъ, наскучилъ своей игрушкой и радъ былъ продать ее человку, который не постоитъ за цной. Яхта, оснащенная мачтами и парусами, и кром того имвшая и паровикъ, была въ полномъ порядк, и первое плаваніе на ней Джерарда совершилось пикникомъ. Что касается музыки, то м-ръ Джерминъ на этотъ разъ не удовольствовался бродячими неаполитанскими гитаристами, а пригласилъ нсколькихъ изъ лучшихъ музыкантовъ, участвовавшихъ на знаменитыхъ концертахъ въ казино. Но величайшимъ его тріумфомъ были цвточныя декораціи. Въ этомъ отношеніи онъ превзошелъ самого себя и опустошилъ вс цвточныя заведенія.

Джерардъ былъ очень веселъ, и это замтила Лотхенъ, наблюдавшая за хозяиномъ пиршества въ то время, какъ онъ стоялъ прислонясь въ борту и задумчиво глядлъ на море. Они оба удалились отъ остальной компаніи, слушавшей серенаду Шуберта, исполнявшуюся струнными инструментами.

— Вы, кажется, сегодня очень счастливы,— сказала Лотхенъ, подходя въ Джерарду, не дожидаясь его приглашенія.

— Да,— отвчалъ онъ:— счастливъ, но счастливъ только физически… какъ счастлива кошка, купающаяся въ солнечныхъ лучахъ, это счастіе разсевается, только что начнешь думать. Я купаюсь въ красот матери-земли, и если думаю, то только о томъ, какъ хорошо было бы жить вчно безъ души, безъ думы, безсмертнымъ — среди такой обстановки, какъ здшняя, жить, какъ живутъ оливковыя деревья, вонъ на томъ холм, вдыхая лишь мягкій, бальзамическій воздухъ, ощущая пріятную теплоту благодтельнаго солнца.

— Вы бы очень соскучились по истеченіи недли или двухъ…— сказала Лотхенъ:— да и что за жизнь безъ любви!

— Жизнь больше, чмъ любовь. Посмотрите, какъ безусловно счастливы дти, наслаждаясь природой, а они не знаютъ любви… или по крайней мр той страсти, которую называютъ этимъ именемъ. По моей фантазіи, міръ былъ бы совершенствомъ, еслибы мы были безсмертны и оставались всегда дтьми. Это міръ старйшихъ боговъ, это — божества рчныя и горныя, водяныя и лсныя нимфы. Что такое они были, какъ не взрослыя дти, опьяненныя красотой и прелестью жизни? Но для насъ, жалкихъ червяковъ, съ каждымъ дыханіемъ приближающихся въ неизбжной могил, чмъ можетъ быть эта прелестная земля, съ ея безконечнымъ разнообразіемъ красоты, какъ не временной выставкой? Мы глядимъ и жаждемъ ея красоты, но пока мы глядимъ, она блднетъ и скрывается во мрак. Она все еще прекрасна, но насъ уже нтъ. Кто-то другой будетъ любоваться этими холмами въ будущемъ году, кто-нибудь такой же молодой, какъ и я, и такъ же осужденный на преждевременную смерть, какъ и я…

Лотхенъ молчала. Слезы струились по ея прекраснымъ щекамъ, когда Джерардъ взглянулъ на нее. Она была мила, обворожительна въ своей чувствительности, но сердце Джерарда оставалось холодно, какъ мраморъ.

— Не тратьте слезъ и симпатій на меня, Frulein!— сказалъ Джерардъ мягко.— Плачьте о тхъ умирающихъ, которые сами себя не жалютъ. Я же крайній эгоистъ и поглощенъ сожалніемъ о собственной участи.

— Вы бы могли прожить доле, быть можетъ, еслибы больше береглись,— проговорила она.

— Нтъ такихъ заботъ, какихъ бы я не принялъ, чтобы жить. Только потому, что я знаю безнадежность своего положенія, я сдался. Мн ничего не остается, кром развлеченій. А вы подарили мн свое состраданіе — и состраданіе отъ васъ мн сладко.,

— Состраданіе!— повторила она съ глубокимъ вздохомъ.— Что-жъ, зовите это состраданіемъ, если хотите!

Онъ вынулъ небольшой бархатный футляръ изъ кармана и раскрылъ его на солнц, лучи котораго такъ и заиграли въ брилліантахъ, отливая всми цвтами радуги.

— Примите эти брилліанты въ благодарность за ваши слезы, Frulein. Прошу васъ, носите ихъ иногда въ память умирающаго человка!

Она протянула руку, и онъ надлъ на нее брилліантовый браслетъ. Рука была красивая, точно изъ алебастра, изящнйшей формы. Поклонники m-lle Charlotte объявляли, что ея руки — внецъ ея красоты и приближаются по совершенству къ греческой скульптур боле, чмъ какія бы то ни было другія руки въ Париж.

Джерардъ застегнулъ браслетъ у тонкой кисти, въ небрежно-граціозной поз лежавшей на борт яхты, застегнулъ, ни слова не говоря и съ спокойнымъ равнодушіемъ дожидаясь потоковъ благодарныхъ словъ, обыкновенно слдовавшихъ за такими дарами, но губы Лотхенъ были сомкнуты. Она оставила на секунду свою руку въ его рук, затмъ вырвала ее и съ крикомъ горя или ярости сорвала браслетъ и бросила его въ море.

— Неужели, вы думаете, я нуждаюсь въ вашихъ брилліантахъ, когда вы нисколько меня не любите?— вскричала она и убжала въ каюту, откуда больше не выходила до тхъ поръ, пока яхта не вернулась въ Монте-Карло, но безъ Джерарда Гиллерсдона, который высадился въ Антибахъ, чтобы попасть во-время на поздъ въ Геную, выходившій изъ Ниццы до солнечнаго заката.

Эта выходка Лотхенъ тронула его сильне, нежели ея красота или слезы.— ‘Королева Джиневра въ миніатюр!— сказалъ онъ самому себ, глядя вслдъ убгающей Лотхенъ.— Кажется, женщины вс на одинъ ладъ во всемъ мір. Дикъ Стиль всего лучше описалъ женщину, назвавъ ее ‘красивымъ романическимъ животнымъ’. У всхъ есть наклонность къ романамъ — и даже въ опытной парижской demi-mondaine. Бдная Лотхенъ!’

Онъ больше ее не видалъ, потому что она не показывалась среди тхъ, кто тснился на палуб яхты, чтобы посмотрть, какъ онъ садился въ лодку. Ея красивой руки не было въ числ тхъ, которыя махали ему платками въ то время, какъ лодка медленно направлялась въ берегу.

— А rivederchi, на будущей недл во Флоренціи!— кричалъ Джерминъ, и съ набережной, куда онъ присталъ, Джерардъ, обернувшись назадъ, увидлъ тонкую фигуру прорицателя, рзво выдлявшуюся на фон неба въ то время, какъ онъ стоялъ на палуб, окруженный сиренами.

На слдующій день Джерардъ прибылъ во Флоренцію, и первымъ ощущеніемъ его въ этомъ город было, что онъ оставилъ лто позади себя. Для нкоторыхъ людей западная Ривьера представляется высшимъ совершенствомъ итальянскаго пейзажа, и да нихъ вс другія мста кажутся холодными и сумрачными сравнительно съ ея роскошной прелестью. Иные думаютъ, что вся прелесть Италіи погасла, когда они повернутся спиной къ Средиземному морю, и все, что исторія, легенда и изящныя искусства могутъ представить по части интереса и красоты, кажется блднымъ и скучнымъ сравнительно съ магической прелестью сапфироваго моря и романтическимъ разнообразіемъ излучистыхъ холмовъ, которые глядятся въ него.

Джерардъ, гуляя по улицамъ Флоренціи срымъ мартовскимъ днемъ — мартъ здсь былъ такой же прохладный и втренный, какъ и на Пакадилли — почувствовалъ, что очарованіе ушло изъ его жизни, а тепло изъ его жилъ. Какими скучными казались дома на Lung’Arno! Конечно, то были дворцы такого великолпнаго вида, какого только могъ пожелать архитекторъ, но разв мало дворцовъ на Пикадилли и въ Кенсингтон?

Какія срыя воды катитъ рка! и какой холодный тонъ у каменнаго моста! Какимъ холодомъ ветъ отъ снжной линіи Апеннинъ! Хотя онъ усталъ отъ дороги, однако предпочелъ идти пшкомъ, предоставивъ слугамъ везти багажъ въ Htel de la Ville, гд ему были наняты аппартаменты.

Онъ не извщалъ м-съ Чампіонъ о своемъ прізд. Онъ хотлъ сдлать ей сюрпризъ, увидть неожиданно женщину, любовь которой къ нему не уменьшилась отъ годичной разлуки. Прихотливо отдалъ онъ свое сердце и лучшія чувства другой женщин, но теперь снова желалъ ухватиться за нить жизни, которую выпустилъ изъ рукъ годъ тому назадъ, когда пошелъ за Эстеръ Давенпортъ черезъ Сенъ-Джемскій паркъ и при первомъ же взгляд на нее влюбился въ нее по уши. Теперь онъ хотлъ снова любить на прежній ладъ: спокойно, разсудительно. Онъ снова хотлъ ощущать тихую привязанность, поддерживавшую его интересъ въ Эдит Чампіонъ въ продолженіе трехъ лтъ ея замужней жизни.

Домъ ея находился на скат холма, ведущаго въ Санъ-Миніато, то была вилла въ очаровательномъ саду, гд бутоны магнолій серебрились на темномъ фон листьевъ, и гд широкія куртины съ огненными тюльпанами нарушали бархатное однообразіе лужаекъ, между тмъ какъ высокая изгородь изъ розовыхъ піоновъ трепетала на пронзительномъ флорентинскомъ втр, недурно характеризованнымъ названіемъ восточнаго втра, дующаго съ запада.

Дорога отъ станціи въ покрытому зеленью холму на южномъ берегу рки была не близкая, и Джерардъ очень усталъ, когда пришелъ на виллу Bel Visto, господствовавшую надъ садами Боболи и надъ роскошнымъ видомъ Cupola и Campanilla, видъ простирался далеко-далеко, до самыхъ красивыхъ холмовъ, на сверъ отъ города.

Въ солнечный день видъ могъ бы развлечь его своей красотой, но подъ этимъ холоднымъ, срымъ, британскимъ небомъ онъ утратилъ свое обаяніе, и Джерардъ пожаллъ о залитыхъ солнцемъ холмахъ Монако, гд онъ какъ будто разстался съ лтомъ.

Ворота были настежъ раскрыты и довольно значительное число экипажей стояло на полукруглой площадк передъ домомъ. Входная дверь тоже была раскрыта, и несомннно британскаго вида выздной лакей прохлаждался на широкихъ мраморныхъ ступеняхъ, презрительно глядя на противоположные холмы. Джерардъ прошелъ въ домъ, не будучи спрошенъ никмъ, и очутился въ сняхъ, куда выходило нсколько дверей. Въ сняхъ царствовалъ полусвтъ, атмосфера тепла отъ пріятнаго сосдства камина, гд горли дрова, а изъ раскрытыхъ дверей доносились звуки голосовъ, большею частію женскихъ, но они вдругъ замолкли, пока онъ подходилъ къ дверямъ, и раздалась сначала прелюдія, а затмъ красивый баритонъ заплъ модный романсъ: ‘Vorrei morir’… Мажордомъ, высокій, красивый и тосканскій уроженецъ, стоялъ у раскрытыхъ дверей и докладывалъ о постителяхъ, онъ вопросительно взглянулъ на м-ра Гиллерсдона, который молча дожидался конца романса.

М-съ Чампіонъ, очевидно, принимала гостей. Можетъ быть, это былъ ея пріемный день. Въ послднихъ письмахъ она писала ему, что завела нсколько знакомыхъ во Флоренціи и они по временамъ навщали ее въ одиночеств, но онъ совмъ не приготовился къ толп нарядныхъ женщинъ и элегантныхъ мужчинъ, среди которыхъ очутился, когда замолкли послдніе звуки задумчиваго романса Тости, и онъ разршилъ мажордому доложить о себ.

Дневной свтъ входилъ въ окно, занимавшее почти цлую стну въ просторной гостиной, и при этомъ свт Джерардъ увидлъ Эдиту Чампіонъ, стоявшую въ групп элегантныхъ женщинъ различныхъ національностей и выдлявшуюся между ними своей красотой, точно императрица среди своихъ статсъ-дамъ.

Она была одта вся въ черномъ, но тяжелыя складки ея роскошнаго чернаго толковаго платья говорили скоре о величіи, нежели о печали, и тюлевый головной уборъ la Марія Стюартъ придавалъ особую пикантность корон изъ заплетенныхъ волосъ, лежавшей надъ ея низкимъ, широкимъ лбомъ.

Она вздрогнула при имени своего возлюбленнаго и поспшила ему на встрчу.

— Добро пожаловать во Флоренцію,— весело вскричала она: — хотя я никакъ не ожидала васъ видть! Вы только-что пріхали?

— Еще нтъ часу, какъ я во Флоренціи.

Ея рука была въ его рук, губы раздвинулись пріятной улыбкой, но когда онъ вышелъ на свтъ, лившійся изъ широкаго окна, онъ увидлъ, какъ выраженіе ея лица вдругъ перемнилось и взглядъ сталъ печальнымъ и удивленнымъ. Онъ слишкомъ хорошо зналъ, что означаетъ этотъ взглядъ, хотя она и не высказала своихъ мыслей. Годъ тому назадъ, пріятели часто говорили ему, что у него нездоровый видъ, теперь никто больше не говорилъ ему этого, но онъ читалъ на лицахъ о роковой перемн, которую они видли въ немъ.

— Я попалъ на праздникъ,— сказалъ онъ, оглядываясь на толпу гостей.

— О! это просто мой пріемный день. Люди во Флоренціи такъ общительны. У меня сегодня больше обыкновеннаго собралось народу, потому что я дала зналъ знакомымъ, что синьоръ Амальди общалъ мн пть. Могу я вамъ его представить? Безъ сомннія, вы слышали его въ Лондон въ предъидущій сезонъ. Онъ везд производитъ фуроръ.

Она сдлала знакъ небольшого роста джентльмену съ огненными черными глазами и широкими усами, прислонившемуся къ красиво драппированному фортепіано и окруженному толпой поклонниковъ.

Знакомство состоялось. Джерардъ настолько былъ знакомъ съ итальянскимъ языкомъ, чтобы безъ особенныхъ ошибокъ сказать нсколько комплиментовъ, и синьоръ Амальди выразительно отвчалъ, что его музыкальный даръ — ничто, одни пустые звуки, которые онъ съ восхищеніемъ бросаетъ къ ногамъ очаровательныхъ англійскихъ лэди.

Фортепіано занято было посл того мертвеннаго вида нмцемъ, съ бурыми волосами, остриженными подъ гребенку, точно онъ убжалъ изъ Портлэнда. Этотъ джентльменъ въ продолженіе получаса игралъ Шопена среди всеобщаго невниманія.

Двое англійскихъ лакеевъ разносили чай и шоколатъ, дамы болтали по угламъ, а изъ сосдней комнаты доносился стукъ серебра и стекла, около щедро снабженнаго буфета собралось довольно много народа.

Эдита и Джерардъ могли въ это время интимно побесдовать другъ съ другомъ.

— Я не ожидалъ, что вы такъ веселитесь,— сказалъ Джерардъ.

— Неужели вы называете это весельемъ: немножко музыки и кое-кто изъ знакомыхъ, соболзнующихъ о моемъ одиночеств и навщающихъ меня? Флоренція — скучное мсто для тхъ, у кого нтъ знакомыхъ. Здсь нечего длать, когда осмотришь нсколько галерей и совершишь т экскурсіи, которыя — de rigueur. Но теперь, когда вы и весна появились, мы вмст повторимъ вс экскурсіи, подемъ въ Фіезоле, купимъ духовъ у милыхъ старыхъ монаховъ въ Чертоз… Я такъ рада, что вы пріхали!

— А между тмъ вы мн запретили прізжать, прежде чмъ истечетъ срокъ вашего траура. Вы не хотли подарить мн ни одной недли.

— Иногда ослушаніе бываетъ пріятно. Но скажите мн, почему вы пріхали? Что заставило васъ ослушаться?

— Мое желаніе васъ видть. Я очень несчастливъ безъ васъ и хочу васъ видть.

— Я боюсь, что вы не берегли безъ меня свое здоровье,— сказала о на, серьезно взглядывая на него.

— Я хворалъ, но теперь я здоровъ,— я съ вами. Я разсчитываю, что вы и Италія исцлите меня. Я купилъ яхту и намренъ увезти васъ, какъ только дни станутъ длинне и погода установится.

— Этого не будетъ до наступленія іюня мсяца, когда кончится годъ моего траура.

— Я не намренъ дожидаться іюня. Я не намренъ дожидаться и мая. Я знать не хочу м-съ Грюнди и ея претензій. Если вы можете задавать рауты, то можете и выйти за меня замужъ. Я больше не намренъ ни слушать, ни ждать.

Она засмялась и мягко пожала ему руку, взглянула на него и вздохнула, причемъ глаза ея наполнились слезами. Она поспшно встала и пошла прощаться съ расходившимися гостями. Остановившись у дверей, она въ продолженіе получаса раскланивалась съ прощавшимися постителями.

Джерардъ безпокойно расхаживалъ по комнатамъ, но никого не встрчалъ знакомаго. Онъ видлъ, что люди глядли на него исподтишка тмъ взглядомъ, въ которомъ хорошее воспитаніе борется съ любопытствомъ. Вдругъ онъ очутился напротивъ громаднаго трюмо и увидлъ себя съ головы до ногъ на фон цлой группы хорошо одтыхъ людей, элегантныхъ и граціозныхъ женщинъ и щегольского вида мужчинъ.

Какой у него ужасный видъ! Мертвенно-блдныя щеки и провалившіеся глаза — естественный результатъ, конечно, безпутно проведенной недли въ Монте-Карло. Какой у него вмст съ тмъ растрепанный и неизящный костюмъ,— теперь, когда счеты портного для него сущіе пустяки, и когда во дни своей бдности онъ былъ образцомъ для молодежи, славившимся щегольствомъ своей одежды!

Теперь дорожное платье мшкомъ висло на его исхудавшемъ тл, покрытое дорожною пылью, смятое… Онъ ршительно являлся безобразнымъ пятномъ въ изящной и роскошной гостиной м-съ Чампіонъ. Онъ поспшно ушелъ черезъ столовую, не прощаясь съ Эдитой. Онъ думалъ-было остаться и поговорить съ ней, когда вс гости разойдутся, но имъ внезапно овладло отвращеніе къ жизни и къ самому себ въ то время, какъ онъ оглядывалъ себя съ головы до ногъ въ венеціанскомъ зеркал. И мысль о tte—tte съ возлюбленной уже не казалась ему привлекательной.

Онъ пришелъ къ ней на другое утро къ завтраку, и на этотъ разъ по крайней мр зеркало отражало хорошо одтаго человка. Онъ особенно тщательно озаботился о своемъ туалет, и блдно-срое complet, съ блымъ толковымъ галстухомъ, соотвтствовало прохладной свжести весны, между тмъ какъ у главнаго цвточника на Via Tornabuoni онъ купилъ большой букетъ блыхъ лилій и розовыхъ нимфей для своей возлюбленной.

Она приняла его съ восторгомъ и поздравила съ цвтущимъ видомъ.

— Вчера вы, право, казались больнымъ,— говорила она: — зда по пыльнымъ желзнымъ дорогамъ такъ утомительна. Сегодня утромъ вы совсмъ помолодли.

— И намренъ оставаться по возможности молодымъ. Не слишкомъ ли я безцеремонно поступаю, являясь къ вамъ завтракать безъ зова?

— Я бы сочла васъ очень безразсуднымъ, еслибы вы дожидались отъ меня приглашенія. Приходите такъ часто, какъ только можно. Вашъ приборъ всегда будетъ на стол. Мой сторожевой песъ скоро снова явится на своемъ посту. Миссисъ Грешамъ похала навстить какихъ-то клерикальныхъ друзей въ Сіенн, они пристали къ ней, чтобы она служила имъ переводчикомъ съ французскаго и итальянскаго языковъ. Кстати сказать,— оба, мужъ и жена — пренепріятные.

— Разв сторожевая собака нужна во Флоренціи? Мн говорили, что флорентинское общество очень снисходительно.

— Это доказываетъ ваше англійское невденіе. Хорошее общество во Флоренціи — такое же, какъ и всякое другое хорошее общество.

— Понимаю. Строгая добродтель, умряемая русскими княгинями и ихъ cavalieri serventi.

Они позавтракали en tte—tte, подъ охранительными взглядами мажоръ-дома и двухъ британскихъ лакеевъ въ траурныхъ ливреяхъ и съ напудренными волосами. Тутъ интимная бесда била невозможна, да Джерардъ ничего иного и не желалъ, какъ легкой, поверхностной болтовни и сплетенъ о знакомыхъ ему людяхъ и о томъ, что длалось въ ихъ спеціальномъ кружк, дома и на континент. Ему пріятно было болтать, и казалось, что страсть съ ея неизбжными горестями и треволненіями осталась позади его на берегахъ Темзы. Онъ чувствовалъ себя покойнымъ и почти счастливымъ. Ему было такъ же легко съ своей fiance, какъ еслибы они были уже давнымъ-давно женаты. Онъ разсказывалъ ей про свою яхту, ея роскошную отдлку и новйшія усовершенствованія. Онъ говорилъ про залитые солнцемъ греческіе острова, которые они вмст постятъ.

— Я надюсь, что вы закажете нсколько греческихъ костюмовъ для своего приданаго,— замтилъ онъ: — я хочу, чтобы вы одвались какъ Сафо или Лезбія, когда мы будемъ находиться на Кипр или на Корфу.

— Я однусь какъ вамъ угодно, хотя думаю, что хорошенькое tailor gown изъ блой саржи гораздо удобне и изящне, чмъ хитонъ или пеплумъ.

М-съ Грешамъ вернулась въ чаю, и, прослушавъ около часа ея болтовню о собор, мозаикахъ, картинахъ и табль-д’отъ въ Сіенн, включая диво-дивное — встрчу съ м-съ Роудонъ Смитъ изъ Чемсфорда и ея дочерью, Джерардъ простился, общая придти опять въ завтраку и отправиться въ Фіеволе вмст съ м-съ Чампіонъ и ея кузиной,— конечно, если будетъ свтить солнце, чего еще не было со времени его прізда во Флоренцію.

Онъ вернулся къ себ въ гостинницу и пообдалъ въ уединенномъ обширномъ салон, выходившемъ окнами на рку и на Piazza. Свчи горли въ высокихъ канделябрахъ, освщая столъ, но оставляя углы комнаты въ тни. Въ окна виднлось блдное и срое небо, и на этомъ сромъ фон горли огни на старомъ мосту и вдоль набережной.

Джерардъ почти никогда не могъ сть въ одиночеств, а потому всталъ изъ-за стола и подошелъ къ одному изъ оконъ. Онъ растворилъ его и глядлъ на мраморный мостъ, прислушиваясь къ вечернимъ городскимъ звукамъ и опершись локтями на красную бархатную подушку, лежавшую на подоконник.

Сначала послышался равномрный стукъ солдатскихъ шаговъ, затмъ прозвучалъ рожокъ и замеръ вдали, посл того звучный колоколъ на колокольн церкви Всхъ Святыхъ потрясъ воздухъ, призывая врующихъ въ вечерн. Дло было на Страстной, и богослуженіе день и ночь совершалось въ этой церкви, алтари горли огнями и молящіеся стекались толпами.

Колоколъ замолкъ и нкоторое время ничего не было слышно, кром шума воды и шаговъ случайныхъ прохожихъ по пустынному сквэру. Посл того колоколъ снова загудлъ медленно, торжественно, похоронно, и изъ монастыря позади церкви выступила погребальная процессія во всей ея флорентинской мрачности, съ монахами въ капюшонахъ, закрывающихъ голову и лицо, съ зажженными факелами, впереди — окутанный чернымъ покровомъ гробъ.

Джерардъ съ сердитой поспшностью закрылъ окно и вернулся къ обденному столу. Онъ отослалъ вс кушанья, не притронувшись къ нимъ. Только бутылки съ виномъ и дессертъ красовались при свт свчей въ канделябр.

Пустынная улица, мрачный звонъ колокола, темные обои слабо освщенной комнаты омрачили его расположеніе духа. Онъ взялъ шляпу и вышелъ вонъ изъ дому. На улиц быть гораздо пріятне, чмъ сидть въ четырехъ пустыхъ стнахъ.

Улицы казались веселы и оживленны, несмотря на Страстную недлю. Освщенныя окна магазиновъ, прохожіе — все это несравненно лучше пребыванія въ пустой комнат. Ни театръ, ни опера не были открыты, въ противномъ случа онъ искалъ бы тамъ развлеченія. Большія, горящія огнями вывски возвщали о различныхъ развлеченіяхъ низшаго музыкальнаго сорта и строго британскаго характера. Эти развлеченія ему не улыбались. Онъ прошелъ мимо освщеннаго портика моднаго клуба, но не искалъ въ немъ гостепріимства. Онъ повернулъ съ широкой улицы въ узкій переулокъ, который велъ на Piazza Maria Novella. Желтое пламя колыхалось на противоположномъ конц его. Какое-нибудь празднество въ честь поста.

Нтъ, не празднество,— опять черныя фигуры монаховъ, горящіе факелы, гробъ подъ чернымъ покровомъ, и вотъ на колокольн Santa Maria прозвучалъ медленный и торжественный колоколъ.

Джерардъ повернулъ и поспшно пошелъ обратно на широкую улицу, только-что имъ оставленную, и тамъ натолкнулся опять на процессію. Снова монахи, факелы, гробъ.

Флоренція кишмя кишла похоронами. Ему казалось, въ город ничего другого не длаютъ, какъ хоронятъ мертвецовъ. Онъ поспшилъ къ рк, взялъ прозжавшаго пустого извозчика и веллъ поскоре везти себя на виллу м-съ Чампіонъ. Онъ жаждалъ человческаго общества, дружескаго сочувствія, симпатіи любящей души.

— Я не могу быть одинъ,— говорилъ онъ себ въ то время, какъ извозчикъ перезжалъ черезъ мостъ къ Porta Romana.— Меня страшатъ всякіе смутные призраки, какъ ребенка, запуганнаго няньками. Что такое этотъ странный дтскій страхъ, желалъ бы я знать,— этотъ врожденный ужасъ къ чему-то не, объяснимому, неописанному? Что это такое, какъ не наслдственный страхъ смерти, безконечный ужасъ, передаваемый изъ рода въ родъ, боязнь, предшествующая знанію, инстинктъ, опережающій разсудокъ? Вопреки тому, что говоритъ Локкъ и вся его школа, есть одна врожденная идея, хотя бы только одна — и это страхъ смерти. Волкъ, медвдь, нянькинъ бука — все это различные образы одной невообразимой формы.

Онъ стыдился собственной слабости и того потрясенія, какое испыталъ отъ проходившихъ мимо похоронъ чужихъ и незнакомыхъ ему людей, но звонъ колокола и монахи въ капюшонахъ пробудили въ немъ мрачныя фантазіи. Онъ представлялъ себ Флоренцію четырнадцатаго вка, охваченную моровой язвой, и вс сцены тогдашней эпохи живо рисовались его воображенію.

Затмъ онъ вспомнилъ про псенку, которую слышалъ вчера въ гостиной м-съ Чампіонъ:

‘Morrei morir’ quando tramonta il sole,

Qnando soi prato dormon le viole,

Lieta farebbe а Dio Talma ritorno,

А primavera e soi morir del giorno’.

Увы! увы! покажется ли ему смерть слаще при красивомъ солнечномъ закат, или когда луга цвтутъ душистыми фіалками? Не все ли ему равно умереть — весной или зимой? Смерть означаетъ конецъ — и смерть невыразимо жестока.

М-съ Чампіонъ и ея кузина прохаживались въ саду посл обда при лунномъ свт и такъ же надоли другъ другу, какъ обимъ надолъ садъ. Въ жизни каждаго человка бываютъ сумрачные вечерніе часы, когда кажется, что жить не стоитъ.

— Какъ это мило съ вашей стороны!— вскричала Эдита, узнавъ своего возлюбленнаго при свт луны.

— Вы не ожидали меня такъ скоро увидть, Эдита?

— Нтъ, не ожидала… но тмъ лучше.

— Я не могу жить безъ васъ. Я почувствовалъ болзненное желаніе быть съ человкомъ, который меня любить… убдиться, что все еще есть на свт живые люди.

И онъ разсказалъ ей про трое похоронъ, встрченныхъ имъ на улицахъ Флоренціи.

— Неужели это постоянно такъ бываетъ?— спросилъ онъ.— Неужели Флоренція кишитъ похоронами?

— Мой милый Джерардъ!— вскричала она, смясь.— Трое похоронъ! для города съ двумя стами тысячъ жителей! Неужели это такъ много? Факелы и братья милосердія — вотъ что произвело на васъ такое сильное впечатлніе! Здсь похороны гораздо возвышенне, чмъ въ Англіи, они такъ напоминаютъ средніе вка! они такъ живописны! но не будемъ говорить о похоронахъ.

— Да, не будемъ! Я пришелъ поговорить совсмъ о другомъ. Я хочу поговорить о свадьб — о нашей свадьб, Эдита. Когда она будетъ?

— Въ іюн, если хотите.

— Но я не хочу. До іюня очень далеко. Кто знаетъ, доживемъ ли мы до іюня? Монахи могутъ снести насъ въ могилу при свт факеловъ, прежде чмъ наступитъ іюнь. Я хочу жениться на васъ завтра…

— Джерардъ, на Страстной недл!

— Какое мн дло до Страстной недли! Но если это васъ смущаетъ, то назначимъ свадьбу въ понедльникъ на Святой. Посл церемоніи мы отправимся въ Спецію и пообдаемъ на моей яхт въ красивйшей гавани Европы. Мы можемъ оттуда наблюдать, какъ мсяцъ серебрить вершины Каррарскихъ горъ, боле живописныхъ, чмъ снжные пики Апеннинъ.

— Такъ скоро!

— А почему же нтъ!— съ нетерпніемъ произнесъ онъ.— Эдита, разв я ждалъ не достаточно? Я лучшіе годы провелъ въ ожиданіи. Эдита, я былъ вашимъ рабомъ, наградите меня за мою врную службу, пока еще не поздно. Мы должны быть счастливы, Эдита. У насъ есть молодость, богатство, свобода — вс условія для счастія.

— Да,— отвчала она со слабымъ вздохомъ:— мы должны быть счастливы.

— Значитъ, въ понедльникъ. Я все устрою.

— Въ понедльникъ на Святой недл.. Какой вульгарный день для свадьбы!

— Разв онъ такъ вульгаренъ? Ну, не бда, наша свадьба произойдетъ такъ тихо и скромно, что никто о ней не узнаетъ, пока не появится объявленіе въ ‘Times’.

Посл того они вернулись въ домъ, гд нашли Розу Грешамъ звающею надъ романомъ. Ничто не могло быть прозаичне такого сватовства, но Джерардъ былъ слишкомъ углубленъ въ себя, чтобы зорко наблюдать за другими. Въ противномъ случа его бы поразилъ контрастъ между тмъ, какъ вела себя м-съ Чампіонъ сегодня вечеромъ, и ея прежнимъ обращеніемъ съ нимъ въ былые дни въ Гертфордъ-Стрит.

На другой день они похали вмст въ Фіезоле. День былъ солнечный, воздухъ ароматическій, и пріятно было вырваться изъ постной Флоренціи съ ея торжественнымъ колокольнымъ звономъ.

Здсь, пока лошади отдыхали, м-съ Грешамъ пошла осматривать соборъ, предоставивъ Эдит и Джерарду вдвоемъ взбираться по тропинк, которая вела въ францисканскому монастырю и церкви св. Александра.

Медленно, очень медленно поднимался Джерардъ по каменистой троп, опираясь на руку Эдиты Чампіонъ и съ трудомъ переводя духъ. Онъ остановился, запыхавшись и выбившись изъ силъ передъ лавчонкой, въ которой старикъ чинилъ старые башмаки, старикъ тотчасъ отложилъ въ сторону работу и принесъ стулъ для усталаго англичанина.

Эдита умоляла его не идти дале, убждала, что видъ такъ же хорошъ съ того пункта, какого они достигли, какъ и съ вершины, но онъ заупрямился и, отдохнувъ минутъ пять, далъ пятифранковую монету вжливому башмачнику, оставивъ его въ восторг отъ щедраго вознагражденія, онъ прошелъ нсколько остальныхъ саженъ, остававшихся до пыльной маленькой террасы, гд группа шумныхъ нмцевъ и другая группа такихъ же шумныхъ американцевъ восторгались раскидывавшейся передъ ними панорамой.

Джерардъ, задыхаясь, опустился на грубую деревянную скамейку, и Эдита молча услась около него, держа его руку — холодную и влажную.

Смертельный холодъ охватилъ ея сердце въ то время, какъ она сидла такимъ образомъ рука въ руку съ человкомъ, съ которымъ такъ скоро должна была соединить свою судьбу. Такой же неопредленный ужасъ охватилъ ее два дня тому назадъ, когда она взглянула въ лицо своему возлюбленному при яркомъ свт дня и увидла страшные слды болзни — явный отпечатокъ смерти…

XII.

Благодаря неизбжнымъ проволочкамъ, бракосочетаніе Джерарда съ Эдитой было отложено до конца Святой недли, и когда прошла паника, вызванная похороннымъ колокольнымъ звономъ и похоронными факелами, нетерпніе Джерарда улеглось, онъ готовъ былъ ждать естественнаго хода событій.

Со всмъ тмъ, хотя нетерпніе и улеглось, но мысли о прошломъ въ немъ не возбуждались, Джерарда нисколько не мучило раскаяніе, онъ вовсе не думалъ о той, чье доброе имя навки загубитъ своей женитьбой, или о будущемъ ребенк, котораго онъ могъ бы спасти отъ злой участи незаконнорожденнаго.

Ни разу не подумалъ онъ о возможности откровеннымъ сознаніемъ объ узахъ, связывавшихъ его съ другой женщиной, развязаться съ Эдитой Чампіонъ, которой чувство собственнаго достоинства не дозволило бы посл того настаивать на брак съ нимъ. Совсть, вс инстинкты чести и состраданія были заглушены эгоизмомъ, желаніемъ оградить собственную жизнь и продлить ее сколько возможно.

Джерардъ очень поправился посл той прогулки въ Фіезоле и могъ сопровождать Эдиту и ея неутомимую кузину по всмъ флорентинскимъ церквамъ. Онъ встртился съ ними у большихъ соборныхъ дверей въ Страстную пятницу, посл того какъ он успокоили свою совсть, прослушавъ службу въ англиканской церкви — службу, которую Роза нашла очень вялой, онъ пошелъ съ ними слушать литанію у алтаря подъ сводомъ Брунелески, торжественную и внушающую благоговніе церемонію, съ двойнымъ полукругомъ патеровъ и пвчихъ внутри мраморнаго навса и стеклянныхъ ширмъ, окружающихъ алтарь, сначала мрачное пніе безъ аккомпанимента органа, и затмъ, въ заключеніе службы, громовой и поразительный хоръ.

Посл того врата раскрылись, и духовенство съ своими прислужниками двинулось быстрой процессіей — духовенство въ богатомъ облаченіи, фіолетовомъ съ золотомъ, въ пурпурныхъ мантіяхъ, опушенныхъ блымъ мехомъ — и скрылось въ дверяхъ ризницы.

А затмъ толпа вторглась во святилище и поднялась на ступеньки алтаря. Джерардъ и его спутницы шли за толпой, онъ — движимый однимъ только любопытствомъ, он — глубоко тронутыя стародавнимъ церемоніаломъ. И одинъ за другимъ набожные прихожане наклонялись, чтобы облобызать яшмовую плиту алтаря, на которомъ высился золотой, съ драгоцнными каменьями, крестъ, содержащій обломокъ животворнаго креста, на которомъ умеръ Спаситель міра.

— Я надюсь, что я не согршила, поступивъ какъ и вс другіе,— сказала Эдита, выходя изъ собора съ глазами, омраченными отъ слезъ.

— Согршила!— воскликнула Роза, съ благоговніемъ исполнявшая католическій ритуалъ.— Разумется, нтъ. Я жажду дня, когда въ нашихъ церквахъ тоже будутъ реликвіи.

Въ Страстную субботу передъ соборомъ происходила живописная церемонія, и Джерардъ вынужденъ былъ на ней присутствовать и просидть около часа въ окн, залитомъ солнцемъ, наблюдая за приличной толпой на Piazza, въ то время, какъ большой черный престолъ, покрытый искусственными розами и другими цвтами, сооруженъ былъ въ ожиданіи сошествія священнаго огня, который долженъ былъ зажечь фейерверкъ — пламя, спускавшееся точно молнія на крыльяхъ голубки изъ свтильника на алтар внутри собора, священное, неугасимое пламя, принесенное набожнымъ пилигримомъ изъ іерусалимскаго храма въ тосканскую столицу.

Голубка спустилась на невидимой проволок съ первымъ ударомъ полудня, и затмъ, съ веселой болтовней и смхомъ, толпа разошлась съ площади, а ландо м-съ Чампіонъ, съ напудреннымъ вечеромъ и лакеемъ, медленно подъхало — къ немалому отвращенію уличныхъ итальянскихъ звакъ, для которыхъ торжественность и медлительность англійскихъ слугъ казались нестерпимыми.— Только въ Англіи могутъ люди такъ копаться!— думали зваки.

Въ воскресенье происходила торжественная обдня въ церкви St. Maria Amranziata, и Джерардъ съ двумя лэди засдалъ въ собор, въ то время какъ Моцартовская двнадцатая месса благородно исполнялась отборнымъ хоромъ во Флоренціи и служили патеры въ облаченіи изъ золота и серебра, сверкавшемъ драгоцнными каменьями и шитьемъ,— облаченіи, напоминавшемъ жрецовъ египетскихъ, въ т дни, когда египетское великолпіе была высшимъ великолпіемъ на земл, которому младшія націи могли подражать, но превзойти были не въ состояніи.

Музыка и блескъ, напряженіе глаза и уха, утомили Джерарда Гиллерсдона. Онъ съ облегченіемъ вздохнулъ, когда слъ въ ландо, напротивъ Эдиты и м-съ Грешамъ, которая угощала ихъ своими восторгами предъ хоромъ, голосами, удивительными трелями и великолпнымъ басомъ.

— А теперь надюсь, что мы покончили съ церквами,— сказалъ Джерардъ,— и можемъ провести остатокъ времени на солнечномъ свт, пока не отплывемъ въ греческій архипелагъ.

— И пока я не отправлюсь въ Суффолькъ!— вздохнула м-съ Грешамъ.— Я буду очень рада увидться съ моимъ дорогимъ мужемъ, но, ахъ! какимъ скучнымъ покажется Сандигольмъ посл Флоренціи!

——

Приготовленія къ свадьб опять замедлились, и день былъ снова отсроченъ. М-съ Чампіонъ открыла, что ей невозможно выйти замужъ, не повидавшись предварительно съ своимъ ‘солиситоромъ’, а этотъ джентльменъ телеграфировалъ, что ему невозможно пріхать во Флоренцію раньше конца будущей недли.

— Онъ повренный по моимъ дламъ,— говорила она,— а я такъ непрактична, что вполн отъ него завишу. Я знаю, что я богата, и что мои доходы получаются отъ разныхъ предпріятій въ Сити, желзныхъ дорогъ, иностранныхъ займовъ и т. д. Я пишу чеки, когда мн нужны деньги, и м-ръ Мадиксонъ еще ни разу не упрекалъ меня въ расточительности, такъ что я уврена, что очень богата. Но если и выйду за васъ замужъ прежде, чмъ онъ устроитъ мои дла, то можетъ выйти Богъ знаетъ какая путаница.

— Какая можетъ выйти путаница? И къ тому же я тамъ богатъ, что мн вашихъ денегъ совсмъ не надо.

— Мой дорогой Джерардъ, я не сомнвалась ни на одну минуту въ этомъ, но вдь нужно же законнымъ образомъ уладить вс дла.

— Пустяки. По моему мннію мы свободны, какъ птицы небесныя, и вс эти отсрочки обижаютъ меня.

— Не говорите этого, Джерардъ. Вы знаете, какъ я твердо ршилась выйти за васъ замужъ по смерти бднаго Джемса, и если я уступаю въ этомъ пункт, ради вашего каприза…

— Моего каприза? Какъ легко вы относитесь къ этому! Можетъ быть, вы больше не хотите выходить за меня замужъ?

Онъ поблднлъ отъ гнва. Она покраснла и отвернулась.

— Правда?— спросилъ онъ.

— Нтъ, нтъ, конечно нтъ,— отвчала она:— мн только не хочется, чтобы меня торопили съ замужствомъ.

— Торопили?!— нтъ, но вдь жизнь коротка. Если вы не ршитесь выйти за меня замужъ черезъ дв недли отъ сегодняшняго дня, то мы поплачемъ надъ моимъ трехгодичнымъ рабствомъ и разстанемся. Въ Англіи есть женщина, которая не станетъ создавать воображаемыхъ препятствій, если я предложу ей быть моей женой.

Голосъ его прервался при этихъ послднихъ словахъ.

— Какъ вы жестоки, Джерардъ!— воскликнула Эдита, смутясь при мысли потерять его:— безъ сомннія, въ Англіи есть сотни женщинъ, которыя пойдутъ за васъ замужъ отъ того, что вы богаты, какъ есть сотни мужчинъ, которые по той же причин увряютъ, что страстно влюблены въ меня. Мы оба можемъ, конечно, черезъ дв недли вступить въ бракъ. Но я снова телеграфирую м-ру Мадиксону и скажу ему, чтобы онъ прізжалъ. Мн надо также заказать подвнечное платье. Вдь вы не хотли бы, чтобы я внчалась въ черномъ?

— Мн, право, кажется все-равно. Мн хочется только, чтобы кончились вс эти нескончаемыя задержки. Джерсейская Лилія стоитъ въ Спеціи, дожидаясь насъ. Сегодня сюда прибудетъ Джерминъ.

— Джерминъ? Какъ странно, что вы такъ любите этого зловщаго человка!

— Я никогда не говорилъ, что люблю его. Онъ забавляетъ меня — вотъ и все. Что касается зловщаго характера, то я думаю, что это просто была у него одна мода. Онъ теперь бросилъ читать судьбу людей у нихъ на лицахъ. Онъ слишкомъ уменъ, чтобы заздить до смерти своего конька.

— И онъ дйствительно ничего не получилъ за свое прорицательство?

— Онъ получилъ доступъ въ общество. Я думаю, что это все, что ему требовалось,

— Приведите его сегодня вечеромъ съ собой обдать, и пустъ онъ намъ снова предскажетъ нашу судьбу.

— Только не мн. Я предпочитаю блаженное невденіе.

——

Юстинъ Джерминъ внесъ своимъ появленіемъ значительное оживленіе въ общество трехъ лицъ, начинавшихъ уже сильна скучать другъ съ другомъ. Эдита стыдилась проявлять нжныя чувства при Роз Грешамъ. Роза очень скучала я очень надодала обоимъ имъ. М-съ Чампіонъ не хотла знакомить своихъ флорентинскихъ друзей съ своимъ женихомъ. Онъ казался такимъ больнымъ, былъ такъ своенравенъ и капризенъ, что она даже какъ будто стыдилась своего выбора. Не могла же она разсказать этимъ людямъ, какой онъ былъ красивый, блестящій, очаровательный молодой человкъ два или три года тому назадъ! Не могла же она повдать міру, что этотъ бракъ является эпилогомъ двическаго романа. Она предполагала оставить своихъ флорентинскихъ знакомыхъ въ полномъ невденіи насчетъ предстоящаго событія. Успютъ они узнать о немъ посл, когда она съ Джерардомъ унесется на блыхъ крыльяхъ Джерсейской Лиліи. А поздне, когда онъ поправится, выздороветъ и къ нему вернутся и прежняя красота, и прежнее хорошее расположеніе духа, когда онъ вмст съ нею будетъ руководящимъ свтиломъ въ лондонскомъ обществ, она будетъ гордиться имъ и ихъ романическимъ союзомъ.

Когда онъ выздороветъ? Бывали моменты, когда она съ дрожью спрашивала себя: будетъ ли это когда-нибудь? Онъ, повидимому, врилъ въ свое выздоровленіе. Онъ говорилъ ей, что ему нужно только счастіе и теплый климатъ, но она знала, что отличительнымъ признакомъ его роковой болзни является надежда паціента на выздоровленіе, несмотря на самые тревожные симптомы, а она видла много симптомовъ, наполнявшихъ ее тревогой.

— Какъ бы я желала, чтобы вы посовтовались съ д-ромъ Вильсономъ!— сказала она разъ, когда онъ, задохшись, опустился на мраморную скамью у фонтана, посл десятиминутной тихой прогулки.— У него громадный опытъ, что касается… что касается грудныхъ болзней. Я уврена, что онъ принесъ бы вамъ пользу.

— У меня есть собственный докторъ въ Лондон,— отвчалъ коротко Джерардъ.— Вашъ флорентинскій врачъ ничего мн не скажетъ такого, чего бы я самъ не зналъ, а что касается леченія, то мой лакей знаетъ, что нужно длать. Я буду здоровъ, когда мы удемъ дальше на югъ. Ваша Флоренція — такая же предательская, какъ и ея Медичи. Втеръ съ Апеннинъ приноситъ всякія болзни.

Джерминъ, при существующихъ обстоятельствахъ, былъ ршительно пріобртеніемъ. Его знакомство съ Флоренціей удивляло и восхищало обихъ леди. Онъ зналъ каждую церковь, каждый дворецъ, каждую картину, традиціи каждой знатной фамиліи, свя- ванной съ исторіей города. Отъ подобнаго знанія каждый камень становится краснорчивымъ. Его просили участвовать во всхъ прогулкахъ, и присутствіе его придавало интересъ всякому сборищу: въ саду, за чаемъ, въ долгіе вечера въ гостиной, когда м-съ Грешамъ играла Шопена и Шуберта всласть, въ то время, какъ остальные трое сидли поодаль и бесдовали.

— Моя кузина удобне оркестріона,— говорила м-съ Чампіонъ:— стоитъ только завести ручку, и она будетъ весь вечеръ играть и проститъ васъ за то, что мы ее не слушаемъ.

— Да, но я знаю, что въ глубин души м-съ Грешамъ соболзнуетъ о насъ за отсутствіе въ насъ музыкальности,— сказалъ Джерминъ, но продолжалъ болтать, такъ же мало интересуясь изящной передачей Рубинштейновской ‘Rvrie’, какъ какой-нибудь полькой, исполняемой разстроенною шарманкою на улиц.

——

Вскор вс трое отправились въ Спецію посмотрть на яхту, пришлось хать нсколько часовъ по желзной дорог, по знойной, безплодной мстности, и путешествіе жестоко утомило Джерарда и надоло остальнымъ троимъ.

— Кто можетъ пожелать жить въ Пиз?— сказалъ Джерминъ, когда поздъ остановился у станціи близь этого древняго города.— Осмотрвъ соборъ, кривую башню и кладбище, человкъ долженъ почувствовать, что жизни наступилъ конецъ. Длать больше нечего. И къ общей бд, вс эти достопримчательноси — почти рядомъ, такъ что нельзя даже и время протянуть, осматривая ихъ.

М-съ Чампіонъ увряла, что въ восторг отъ яхты. Она осмотрла вс каюты и вс уголки. Былъ приглашенъ chef-французъ и буфетчикъ-итальянецъ, все было готово къ плаванію по Средиземному морю, и само Средиземное море было сегодня, въ солнцемъ залитой гавани Спеціи, такое лазурное и мирное, что казалось на немъ и немыслимы бури. Джерминъ показалъ м-съ Чампіонъ ея будуаръ, съ остроумными вмстилищами для ея платьевъ и всякихъ другихъ нарядовъ, и каюту для горничной — миніатюрную, но комфортабельную. Онъ показалъ ей рояль, электрическія лампы, всю роскошь новйшей яхты. Джерсейская Лилія не могла подвергаться качк. Устройство и комфортъ этой трехсотъ-тонной яхты не оставляли желать лучшаго, даже посл совершеннйшихъ континентальныхъ гостинницъ.

Эдита приходила отъ всего въ восторгъ, но даже среди восторговъ ледяной ужасъ охватывалъ ее при мысли о томъ, что Джерардъ будетъ лежать больной въ этой роскошной кают съ толковыми занавсками и атласными подушками, со стнами, выложенными фарфоромъ.

Она отвернулась съ смутнымъ страхомъ отъ этой роскошной обстановки.

— Вамъ не нравится стиль?— спросилъ Джерминъ, тотчасъ же уловившій ея тайныя ощущенія.

— Нтъ, это слишкомъ роскошно. Мн кажется, яхта должна бы быть проще. Зачмъ этотъ колоритъ арабскихъ сказокъ на мор? Представьте себ эту каюту во время бури, вс эти украшенія — прыгающими въ бурномъ хаос!

Она взглянула на Джерарда, который стоялъ рядомъ, не принимая участія въ спор, очевидно, нисколько не интересуясь тмъ, нравится ей яхта или нтъ. На него находили такіе моменты полнаго равнодушія во всему окружающему, и это мрачное, меланхолическое настроеніе повергало въ ужасъ Эдиту Чампіонъ.

Они позавтракали на Джерсейской Лиліи, и завтракъ прошелъ довольно весело, но болтали Джерминъ и м-съ Грешамъ, и только смхъ Джермина сообщалъ веселье ихъ трапез. Джерардъ былъ задумчивъ и молчаливъ, Эдита тревожно наблюдала за нимъ. Онъ скоро станетъ ея мужемъ, и его расположеніе духа будетъ сказываться на всей ея жизни. Возможно ли для нея счастіе, если духовная атмосфера ея будетъ всегда скучная и мрачная? Сапфировыя воды залива, яркія Каррарскія горы казались тусклыми, холодными отъ мрачнаго настроенія духа ея возлюбленнаго, того самаго, который въ дни своей бдности умлъ быть такимъ веселымъ.

Она думала о Джемс Чампіон и объ однообразныхъ посщеніяхъ дома въ Финчли, о тягостныхъ часахъ, которые ей приходилось проводить съ умирающимъ, стараясь развлекать его разговоромъ. ‘Неужели же и Джерардъ станетъ такимъ?— спрашивала она себя съ мучительнымъ страхомъ:— неужели и онъ, такъ же, какъ и Чампіонъ, будетъ медленно угасать?* Она взглянула на его впалыя щеки и провалившіеся глаза, замтила его разсянность и безучастіе, и почувствовала, что ничто ей не гарантируетъ, что она будетъ избавлена отъ такой тяжкой участи.

Къ счастію, однако, мрачное настроеніе не долго длилось у Джерарда, онъ оживился на обратномъ пути и заговорилъ о будущемъ крейсерств на Джерсейской Лиліи. Они постятъ Кипръ, Корфу. Часть осени проведутъ въ Палестин, зиму — въ Египт, а затмъ медленно вернутся въ Неаполь, проживутъ нкоторое время въ Ницц, а затмъ — прощай Джерсейская они съ курьерскимъ поздомъ вернутся въ Лондонъ и вступятъ въ Гиллерсдонъ-Гаузъ какъ разъ въ разгаръ лондонскаго сезона.

Планъ былъ очень заманчивъ, пока Джерардъ, развеселясь, излагалъ его на пути между Пизой и Флоренціей. Къ несчастію, закончилось это невесело, такъ какъ смхъ Джерарда, вызванной одною изъ циничныхъ шутокъ Джермина, привелъ въ сильному припадку кашля, одного изъ тхъ убійственныхъ пароксизмовъ, которые до слезъ трогали чувствительную блокурую нмочку.

XIII.

М-ръ Мадиксонъ, солиситоръ и повренный по дламъ м-съ Чампіонъ, прибылъ на слдующей недл — тремя днями раньше, чмъ считалъ это возможнымъ, поддаваясь на понукательныя телеграммы.

Его пригласили на обдъ, на которомъ м-ръ Гиллерсдонъ и его пріятель Джерминъ были единственными гостями, чтобы обсудить все, что нуждалось въ обсужденіи, и познакомиться съ будущимъ мужемъ его доврительницы.

Былъ чудный вечеръ, тепле, чмъ бываетъ въ Англіи въ іюл мсяц. Блдный новый мсяцъ серебрился на розоватомъ неб, и м-съ Чампіонъ вмст съ Джерардомъ и Джерминомъ находились въ саду, когда явился законовдъ, чопорный и важный, въ безукоризненномъ вечернемъ наряд.

Двое молодыхъ людей сидли на садовыхъ стульяхъ у фонтана, на фон зеленыхъ кустовъ съ крупными піонами. Близорукій м-ръ Мадиксонъ принялъ громадные розовые цвты за гигантскія розы, наивно воображая, что такія должны роста въ Италіи. Онъ переводилъ глаза съ одного юноши на другого и тотчасъ же ршилъ въ ум, что fianc милэди долженъ быть блокурый юноша, съ розовыми щеками, прислонившійся въ фонтану и съ веселымъ смхомъ выслушивавшій, что ему говорила м-съ Грешамъ. Какъ разъ такого типа молодой человкъ, чтобы понравиться вдов!’ — подумалъ м-ръ Мадиксонъ, предполагавшій, что вдова должна быть легкомысленна.

Онъ содрогнулся,— къ счастію, незамтно для другихъ,— когда м-съ Чампіонъ представила ему м-ра Гиллерсдона, блднаго молодого человка, со впалыми щеками, провалившимися глазами, сутуловатыми плечами и несомннно болзненнымъ видомъ. Онъ лишился обычнаго апиломба и нсколько минутъ молчалъ посл этого представленія.

Поздне вечеромъ, обрученные и законовдъ потолковали о длахъ, въ то время какъ Роза и м-ръ Джерминъ находились на балкон,— онъ курилъ, а она увряла, что обожаетъ запахъ табака.

— Затрудненій не можетъ быть никакихъ,— говорилъ м-ръ Мадиксонъ своей кліентк и ея жениху: — а контрактъ — простйшій.— Онъ предлагалъ, чтобы состояніе милэди было обезпечено за нею и ея дтьми, предоставляя ей полное право распоряжаться имъ по усмотрнію, если не будетъ дтей.

— Вы такъ богаты, м-ръ Гиллерсдонъ,— говорилъ законовдъ:— что эта подробности врядъ ли для васъ интересны.

— Нтъ, совсмъ не интересны. Я хочу, чтобы м-съ Чампіонъ вышла за меня замужъ черезъ десять дней, безъ всякихъ проволочекъ. Я думаю, что актъ объ имуществ замужнихъ женщинъ обезпечиваетъ ея имніе даже въ томъ случа, еслибы я промоталъ все свое состояніе, чего я не могу сдлать.

— Всегда лучше спокойно обсудить эта дла,— отвчалъ м-ръ Мадивсонъ.— Торопливый бракъ рдко бываетъ разумнымъ бравомъ.

Онъ слегка вздохнулъ, высказывая это довольно банальное мнніе, и всталъ, чтобы уходить, но прежде нагнулся въ м-съ Чампіонъ и вполголоса сказалъ ей.

— Мн необходимо поговорить съ вами завтра. Найду ли я васъ дома?

— Только не днемъ. Мы демъ въ Чертозу.

— Тогда утромъ? Могу я пріхать до часу?

— Прізжайте въ двнадцать и останьтесь съ нами завтракать. Мы завтракаемъ въ половин перваго.

И доведя его до дверей гостиной, шопотомъ прибавила:

— Я заключаю изъ вашихъ словъ, что нтъ никакихъ препятствій къ моему браку?

— Никакихъ, кром вашего собственнаго желанія. Я думаю, что вы слишкомъ торопитесь выходить замужъ. Но мы объ этомъ поговоримъ завтра.

Когда онъ ушелъ, она осталась съ смутнымъ чувствомъ, что онъ скажетъ ей что-нибудь непріятное, когда явится къ ней завтра утромъ. Люди, которые такъ настойчиво просятъ свиданія, рдко бываютъ пріятными встниками. Она провела безсонную ночь, тревожимая смутными опасеніями.

М-ръ Мадиксонъ былъ пунктуаленъ, какъ сами часы.

— Я провелъ утро въ Академіи,— объявилъ онъ:— и перешелъ на сторону первобытной итальянской школы. Я не удивляюсь Гонту, Мидлэ и всмъ этимъ молодымъ живописцамъ, посл того, какъ видлъ эти дв чудныя стны — одну дивную, покрытую удивительными яркими произведеніями Джіотто, Боттичелли, Филиппо Липпи, Фра-Анжелико и ихъ послдователей, и другую, увшанную мрачными полотнами высшей классической манеры худшихъ живописцевъ школы, возникшей посл Рафаэля.

— Вы хотли сообщить мн что-то серьезное?— перебила Эдита, которую нисколько не интересовали мннія м-ра Мадиксона объ искусств.

— Да, очень серьезное.

— Тогда прошу васъ говорите поскоре, а не то моя кузина вернется съ прогулки, прежде чмъ мы успемъ кончить.

— Моя дорогая м-съ Чампіонъ, я не имю удовольствія быть лично съ вами знакомымъ, но я профессіонально заинтересованъ вами съ самаго вашего замужсгва, и положеніе вашего довреннаго лица даетъ мн право на нкоторыя изъ привилегій дружбы.

— Пользуйтесь всми привилегіями дружбы,— нетерпливо вскричала она:— но только не томите меня!

— Вы серьезно привязаны къ м-ру Гиллерсдону?

— Конечно, иначе я бы не собиралась выйти за него замужъ до истеченія года траура по первомъ муж. Мы были влюблены другъ въ друга, когда были еще совсмъ юными, и еслибы не мои родные, я бы вышла за него, хотя у него не было ни гроша въ карман. Но они заставили меня выйти за м-ра Чампіона, и я была очень счастлива за нимъ, но старая любовь не забывается, и теперь, когда я свободна, естественно, что я хочу выйти за своего перваго возлюбленнаго.

— Вполн,— но только тутъ есть одна бда.

— Какая же?

— Вы выходите замужъ за умирающаго. Неужели вы не видите, что этотъ бдный молодой человкъ — не жилецъ на бломъ свт?

— Я знаю, что онъ не совсмъ здоровъ, онъ небрежно относился къ своему здоровью, но когда мы обвнчаемся — онъ поправится.

— Дорогая м-съ Чампіонъ, не обманывайте себя. Вы не воображаете, надюсь, что можете творить чудеса. Говорю вамъ — мой долгъ сказать вамъ это — онъ умираетъ. Ухаживайте за нимъ, лелйте его сколько угодно, а онъ все же скоро умретъ. Выходите за него, если хотите, но знайте, что до истеченія года вы снова овдовете.

Слезы текли по щекамъ м-съ Чампіонъ.

— Я много вытерпла за болзнь м-ра Чампіона,— вздохнула она, посл минутнаго молчанія:— не думаю, чтобы я въ силахъ была вторично пройти черезъ такое испытаніе.

— Да, было бы жестоко подвергнуть васъ вторичному искусу,— сказалъ м-ръ Мадиксонъ, и м-съ Чампіонъ въ душ съ нимъ согласилась, что это было бы жестоко.

Она хотла радостей жизни, а не мученій и страха надвигающейся смерти.

Наканун вечеромъ, во время ихъ дловой бесды, ршено было, что свадьба произойдетъ въ слдующую субботу. М-ръ Мадиксонъ пытался всячески отсрочить эту церемонію, но Джерардъ былъ непреклоненъ, и ему уступили на этомъ пункт. Черезъ три дня они должны были стать мужемъ и женой.

——

Джерардъ отказался отъ поздки въ Чертозу подъ тмъ предлогомъ, что ему надо писать письма, и ушелъ къ себ, общая придти обдать на виллу, какъ обыкновенно. Эдита проводила его до воротъ и ласково поцловала на прощанье.

Когда стукъ колесъ его экипажа замеръ вдали, она вернулась домой, прошла прямо въ себ въ комнату и, бросившись на диванъ, зарыдала такъ, точно сердце у нея разрывалось отъ тоски. Она плакала по немъ. Она оплакивала его уже какъ мертваго. Тяжко было сознаться въ этомъ, но она знала, что м-ръ Мадиксонъ правъ, и что выйти замужъ за Джерарда Гиллерсдона значило только взвалить на себя бремя неизбжнаго горя.

— Еслибы я могла врить, что скрашу его послдніе дни, я бы охотно вышла за него,— говорила она самой себ.— Я бы не думала о себ и о своемъ гор при второмъ вдовств, но я достаточно видла его теперь, чтобы знать, что я не могу дать ему счастія. Онъ не счастливе со мною, чмъ безъ меня. Ему только скучно со мной и утомительно. Я — ничто для него, и его стремленіе жениться на мн объясняется только желаніемъ сдержать свое общаніе. Я думаю, что онъ обрадуется, если я освобожу его отъ этого общанія. Съ моей стороны было дурно потребовать такое общаніе, очень, очень дурно.

Она вспомнила тотъ день въ Гертфордъ-Стрит, когда она потребовала отъ него врности, когда она сказала ему въ отвтъ на его общаніе:— Помните, это клятва!— Ахъ! какъ страстно она любила его въ то время и какимъ невозможнымъ казалось ей счастье безъ него! Она думала, что если онъ женится на другой женщин — она уметъ. Ничто, ничто ее не утшитъ. Богатство и все, что на него можно купить, независимость, красота, молодость — все будетъ нулемъ безъ него. А теперь, размышляя объ этихъ словахъ, она придумывала, какъ бы половче освободиться отъ цпей, наложенныхъ ею на себя, отъ страшнаго союза между живымъ и мертвымъ. Предостереженіе м-ра Мадиксона не заронило въ нее новую мысль, мрачное сознаніе созрвало въ ея ум съ тхъ поръ, какъ Джерардъ прибылъ во Флоренцію. Она знала, что онъ приговоренъ — и смерть не за горами.

Джерардъ написалъ письма — матери, сообщая о предстоящемъ брак, банкиру, стряпчему — и затмъ бросился на диванъ. Онъ проспалъ съ часъ и проснулся оттого, что кто-то вошелъ въ комнату. То былъ Джерминъ, который подошелъ къ нему съ раскрытымъ письмомъ въ рук.

— Вы прямо изъ Чертозы или же пили чай на вилл?— спросилъ Джерардъ, и увидя, что стемнло, прибавилъ:

— Пора одваться къ обду.

— Не думаю, чтобы вамъ пошелъ сегодня на умъ обдъ,— отвчалъ Джерминъ.— Я пришелъ съ худыми встями.

— Худыми встями? для меня? Изъ Гельмсли?— нтъ! изъ Лоукомба?

— Да, изъ Лоукомба. Всти пришли косвеннымъ путемъ, съ письмомъ отъ Матта Мюллера.

— Дайте мн письмо!— закричалъ Джерардъ, смертельно блдный, и выхватилъ письмо изъ рукъ Джермина.

Онъ былъ слишкомъ взволнованъ, чтобы сразу найти то мсто, гд говорилось о бдствіяхъ, касавшихся его. Ему попадались разсужденія о дом, который строилъ для себя Мюллеръ — брань на архитектора и подрядчика — одинъ длалъ промахи, другой — копался. Только когда Джерминъ заглянулъ ему черезъ плечо и указалъ пальцемъ на одно мсто въ мелко исписанной страниц, онъ прочиталъ худыя, но интересовавшія его всти.

‘Вы, сколько мн помнится, принимали участіе въ хорошенькой, молодой женщин, жившей въ Розовомъ Павильон, хотя я и не могъ уговорить васъ познакомить меня съ нею. Вы съ огорченіемъ услышите, въ какую бду попала бдняжка, тмъ боле ужасную, что человкъ, называвшій себя ея мужемъ, повидимому, ее бросилъ. Въ Розовомъ Павильон родился младенецъ — раньше срока, бдняжка. Смерть старика-отца была, кажется, причиной такого преждевременнаго событія, а дв или три недли спустя по рожденіи младенца, молодая мать сошла съума и недавно убжала тихонько ночью изъ-подъ надзора двухъ сидлокъ, приставленныхъ къ ней, и бросилась въ рку, предполагая, вроятно, утопиться. Но младенецъ утонулъ, а мать спасли случайно плывшіе по рк гребцы изъ Оксфорда. Сегодня назначено слдствіе по поводу смерти ребенка, я не знаю, подъ чьимъ надзоромъ находится теперь мать, но полагаю, что кто-нибудь за ней присматриваетъ. Жена моего подрядчика живетъ въ Лоукомб, и онъ разсказывалъ мн, что въ Лоукомб вс возмущены поведеніемъ м-ра Ганли, который, говорятъ, такъ богатъ и бросилъ въ такое трудное для нея время и такъ жестоко эту бдную молодую женщину, все равно — жена она ему или не жена’.

— Жестоко,— пробормоталъ Джерардъ:— да, конечно, очень жестоко. Но вдь она не захотла со мной хать. Она сама захотла остаться. Какъ могъ я знать!.. Да правда ли это, Джерминъ? Можетъ быть, это одинъ изъ вашихъ фокусовъ, чтобы напугать меня?

— Это не фокусъ. Я думалъ, что лучше вамъ показать письмо, чтобы вы сразу узнали худшее.

— Худшее, да. Эстеръ, можетъ быть, въ тюрьм… и обвиняется въ убійств своего ребенка! Худшее! О! какой же я былъ негодяй!.. Когда я попаду къ ней? Какъ скоро могу я прибыть въ Лондонъ?

— Вы можете ухать изъ Флоренціи сегодня вечеромъ, я поду съ вами. Черезъ Монъ-Сенисъ всего короче, кажется. Я все устрою вмст съ вашимъ слугой. Но вы повидаетесь до отъзда съ м-съ Чампіонъ?

— Нтъ. Къ чему же?

— Мы хотли обдать у нея сегодня вечеромъ. Написать мн извинительное письмо отъ вашего имени?

— Да, да, напишите, скажите, что меня отозвали по вопросу крайней важности, и что я не знаю, когда вернусь назадъ во Флоренцію. Вы можете, если хотите, изливаться въ самыхъ униженныхъ извиненіяхъ. Я сомнваюсь, чтобы мы съ нею вновь увидлись.

— Вы слишкомъ волнуетесь, Гиллерсдонъ,— укорялъ Джерминъ.

— Не все ли теперь равно? Стоитъ ли беречь себя? О! какъ благородно и безкорыстно любила меня эта двушка! И какъ онъ была великодушна и нетребовательна! И я убилъ ее! Сначала я убилъ ея доброе имя, а теперь ея ребенокъ убить… убитъ мною, не ею! а ей придется нести позоръ отверженія, какъ будто бы она была преступницей!

— Ее не обвинятъ. Она будетъ признана неотвтственной въ своихъ поступкахъ. Будьте уврены, что люди будутъ къ ней добры.

— А будетъ ли добръ къ ней законъ? Законъ, который не принимаетъ во вниманіе обстоятельствъ, а одни лишь голые факты. Завтра! мы не раньше посл-завтра поспемъ въ Лоукомбъ, какъ бы ни торопились. Ждать приходится цлый вкъ! Достаньте мн телеграфный бланкъ. Я пошлю депешу ректору. Онъ добрый человкъ и можетъ намъ помочь.

‘Помочь намъ‘,— сказалъ онъ, объединяя себя съ Эстеръ въ бд. Онъ забылъ въ своемъ испуг, какъ коварно поступилъ съ нею, забылъ, что собирался провести остатокъ дней вдали отъ нея. Въ несчастіи она снова стала ему дорога.

Онъ написалъ ректору въ самыхъ убдительныхъ выраженіяхъ, какія только пришли ему въ голову. Онъ умолялъ этого добраго человка, ради христіанскаго милосердія, быть добрымъ къ обиженной двушк, которую онъ зналъ подъ именемъ м-съ Ганли. Онъ просилъ его, не теряя времени, пригласить адвоката, если адвокатъ понадобится. Если она способна понимать, что ей говорятъ, то ее надо убдить, что ея мужъ вернется въ ней, не теряя ни минуты времени.

Онъ употреблялъ слово ‘мужъ’, не заботясь о послдствіяхъ, несмотря на то, что черезъ три дня собирался стать мужемъ другой женщины.

Въ то время, какъ онъ писалъ телеграмму, Джерминъ просматривалъ расписаніе желзнодорожныхъ поздовъ. Поздъ въ Туринъ отправлялся черезъ часъ. Лакею приказано было все уложить и велть экипажу пріхать черезъ три четверти часа.

— Вы, конечно, сначала пообдаете,— сказалъ Джерминъ.

— Неужели, вы думаете, я въ состояніи теперь сть?

— Пожалуй, что и не въ состояніи, васъ постигло большое испытаніе, но было бы лучше вамъ подкрпиться въ виду долгаго пути.

— Заботьтесь о себ!— отвчалъ Джерардъ отрывисто.

— Благодарю васъ, Я себя никогда не забываю. Я сойду внизъ за табльдотъ, посл того какъ напишу м-съ Чампіонъ.

Онъ прислъ къ столу, но прежде чмъ усплъ взяться за перо, кельнеръ принесъ письмо м-ру Гиллерсдону. Джерарду былъ знакамъ и почеркъ, и толстая веленевая бумага съ узкимъ чернымъ бордюромъ и массивной черной монограммой, знакомъ былъ также и нжный запахъ, который всегда издавали эти письма, не то фіалки, не то лиліи.

Письмо было коротко:

‘Милый Джерардъ!

‘У меня страшная мигрень, и вообще я такъ дурно себя чувствую сегодня, что вынуждена просить васъ и вашего пріятеля отложить свое посщеніе. Я совсмъ не въ состояніи принимать гостей. Завтра утромъ я снова напишу. Мн нужно многое вамъ сказать — это неизбжно. И легче это написать, нежели высказать.

‘Преданная вамъ — Эдита’.

Любопытное посланіе отъ женщины, съ которой онъ разстался всего лишь нсколько часовъ назадъ!

— Вотъ письмо, которое избавитъ васъ отъ труда придумывать остроумныя и пространныя извиненія,— сказалъ онъ Джермину.— Я самъ отвчу на это письмо.

И наскоро нацарапалъ нсколько словъ, извщавшихъ объ его отъзд изъ Флоренціи.

‘Вы два раза откладывали нашу свадьбу,— писалъ онъ.— Судьба вынуждаетъ меня отложить ее въ третій разъ. Я напишу вамъ изъ Лондона’.

XIV.

Джерардъ путешествовалъ такъ быстро, какъ только позда и пароходы могли везти его, но только на второй день по вызд изъ Флоренціи, въ полдень, онъ подъзжалъ къ станціи ближайшей въ Лоукомбу, причемъ ему предстояло еще часъ хать на лошадяхъ, прежде чмъ онъ попадетъ въ Рзовый Павильонъ и узнаетъ худшее. Онъ былъ одинъ. Лакея своего онъ отослалъ въ Гиллерсдонъ-Гаузъ и ршительно отказался отъ общества Джермина, хотя тотъ и настаивалъ на томъ, что ему трудно будетъ перенести скуку одинокаго путешествія или послдствіи дурныхъ новостей.

— Если меня ожидаютъ еще худшія новости,— мрачно отвчалъ Джерардъ,— то ваша помощь будетъ недйствительна. Да и она не пожелаетъ васъ видть со мной. Она васъ никогда не любила, да, пожалуй, если бы не вы, то я бы ее никогда и не бросилъ.

Джерардъ достигъ Лоукомба въ полномъ невденіи всего, что случилось посл того, какъ было написано письмо м-ра Мюллера. Онъ прохалъ прямо въ Розовый Павильонъ, гд садъ и боскеты показались скучными и мрачными подъ сумрачнымъ небомъ. Онъ какъ будто оставилъ лто по ту сторону Альпъ и прибылъ въ страну, гд не бываетъ лта, а лишь какое-то неопредленное время года, въ Лондон выражающееся мракомъ и дымомъ, а въ деревн — срымъ днемъ.

Сердце его похолодло, когда онъ взглянулъ на окошки дома. Сторы были спущены. Домъ или былъ необитаемъ, или же смерть обитала въ немъ.

Онъ сильно позвонилъ и не разъ, но ему пришлось прождать минутъ пять, пока служанка, наконецъ, отворила дверь, при чемъ широкое плоское лицо ея еще все расплывалось улыбкой отъ шутокъ хлбника, телжка котораго отъхала отъ заднихъ дверей въ то время, какъ служанка стояла у парадной двери и отвчала на торопливые вопросы прізжаго.

— Гд ваша хозяйка? Она… она не…

Онъ не могъ выговорить слова, въ которомъ воплощался весь его страхъ. Къ счастію, двушка была добрая, хотя легкомысленная и охотно кокетничавшая съ хлбникомъ и мясникомъ. Она не продлила его агоніи.

— Ей не хуже, сэръ. Ей очень плохо, но не хуже, чмъ было.

— Могу я ее сейчасъ видть… ей не повредитъ мое появленіе?— спросилъ онъ, направляясь въ лстниц.

— Ея здсь нтъ, сэръ. Она въ ректорат. М-ръ Гильстонъ увезъ ее туда посл того, какъ ее вытащили изъ воды два лондонскихъ джентльмена. Сестра ректора помогаетъ ходить за нею.

— Вотъ добрыя души!— вскричалъ Джерардъ.— Истинные христіане! ‘Что будемъ мы длать въ горести, когда въ мір не станетъ больше истинныхъ христіанъ?’ —подумалъ онъ, глубоко тронутый добротой человка, котораго онъ оттолкнулъ.

— Ваша госпожа опасно больна?— спросилъ онъ.

— Она была въ большой опасности, сэръ, да и теперь еще опасность не миновала. Я ходила вчера вечеромъ въ ректорскій домъ за справками, и одна изъ сидлокъ сказала, что положеніе весьма критическое. Но за ней хорошій уходъ, сэръ. На этотъ счетъ вы можете быть спокойны.

— О, я никогда больше не буду спокоенъ.

— О, нтъ, сэръ, вы успокоитесь, когда м-съ Ганли выздороветъ. Я уврена, что ее вылечатъ.

— А ея ребенокъ…

— О, бдная крошка! Онъ былъ такой слабенькій, что наврное ему лучше на небесахъ, еслибы только и бдная мать могла такъ утшаться, когда опомнится.

— Было слдствіе, не правда ли?

— Да, сэръ, было слдствіе, и постановили, что смерть произошла отъ несчастнаго случая. Вс такъ жалли бдную молодую лэди…

— Разскажите мн все, что знаете. Что, м-ръ Давенпортъ умеръ скоропостижно?

— Да, сэръ, скоропостижно. Смерть отца такъ сильно повліяла на нее, что она разстроилась умственно. Но въ послднее время ей было лучше, и сидлки потому стали мене внимательны, одна изъ нихъ заснула на своемъ дежурств, и больная могла убжать изъ дому незамченная. Об сидлки съ ногъ сбились, сэръ, въ первую недлю ея болзни, отъ того одна изъ нихъ и заснула, сэръ. Вотъ все, что я могу вамъ сказать, сэръ, да еще то, что м-ръ Давенпортъ похороненъ на лоукомбскомъ кладбищ дв недли тому назадъ.

— Благодарю васъ за сообщенныя вами свденія. Вы добрая двушка.

— Прикажете изготовить вамъ завтракъ, сэръ? Вы, кажется, очень устали и не совсмъ здоровы.

— Нтъ, благодарю васъ, Мэри. Я не въ состояніи сть, пока не побываю въ ректорат. До свиданія. Хорошенько смотрите за домомъ, чтобы все было въ порядк, пока мы не вернемся сюда. Кстати, кто давалъ вамъ деньги посл того, какъ м-съ Ганли заболла? Вамъ трудно было справиться съ расходами?

— Нтъ, сэръ, кухарка знала, гд госпожа прячетъ деньги, и взяла на себя смлость отпереть ящикъ и брать оттуда сколько нужно. Въ ящик находилась пятидесяти-фунтовая ассигнація и нсколько золотыхъ. Этого было вполн достаточно, чтобы платить сидлкамъ и на всякія другія издержки. Кухарка ведетъ строгій счетъ деньгамъ. За похороны еще не платили — и доктору также, но вдь вс знаютъ, что деньги не пропадутъ.

Экипажъ былъ готовъ и повезъ Джерарда въ ректоратъ. Ректоръ принялъ его холодно и съ такимъ выраженіемъ лица, которое казалось очень страннымъ и непривтливымъ отъ сдержаннаго гнва. Когда добрый человкъ сердится, его гнвъ коренится глубже, а лицо принимаетъ боле отталкивающее выраженіе, чмъ то, какое придаетъ легкое раздраженіе мене добродушнымъ людямъ. Для м-ра Гильстона сердиться значило совершенно выйти изъ нормальнаго состоянія духа, исполненнаго симпатіи и состраданія. Теперь же передъ нимъ вдругъ появился человкъ, къ которому онъ чувствовалъ прямое отвращеніе.

— Что, она поправляется? могу я ее видть?— спросилъ Джерардъ, стоя на порог кабинета ректора, смущенный его строгимъ видомъ, но слишкомъ занятый мыслью объ Эстеръ, чтобы медлить съ вопросами.

— Сегодня утромъ ей чуть-чуть лучше,— отвчалъ ректоръ холодно:— но она врядъ ли можетъ васъ видть… во всякомъ случа, нужно спросить мнніе доктора… и если онъ позволитъ вамъ ее видть, то все же сомнительно, чтобы она васъ узнала. Она витаетъ въ собственномъ мір, мір фантазій.

— Она совсмъ помшана?— пролепеталъ Джерардъ.— Докторъ боится…

— Докторъ боится больше за ея жизнь, нежели за ея умъ. Если намъ удастся спасти ея жизнь, умъ можетъ вернуть свое равновсіе. Таково мнніе доктора и мое. Я видалъ подобные случаи раньше… и исходъ обыкновенно бывалъ удачный, но въ тхъ случаяхъ намъ приходилось имть дло съ боле крпкой натурой. Тонкость организаціи этой двушки мшаетъ ея выздоровленію. Вы тяжко согршили относительно ея, м-ръ Ганли.

— Я знаю, знаю!— вскричалъ Джерардъ, отвернувъ лицо отъ ректора, чтобы скрыть смущеніе и муку, написанныя на немъ.

— Тяжко согршили!— повторилъ ректоръ: — вы навлекли безчестіе на женщину, вс инстинкты которой рвались къ добродтели. Вы разбили ея сердце, бросивъ ее…

— Я не бросалъ ее…

— Можетъ быть, не въ томъ смысл, какъ это понимаетъ свтъ. Вы оставили ей домъ, слугъ и пачку банкнотовъ, но вы ухали отъ нея какъ разъ въ тотъ моментъ, когда она всего сильне нуждалась въ симпатіи… ухали при такихъ условіяхъ, когда сердце ваше должно было подсказать вамъ, что ваше мсто — при ней.

— Я былъ легкомысленъ, эгоистиченъ, жестокъ… Осыпайте меня самыми рзкими эпитетами!.. Я сознаю, что дурно поступилъ. Но я только-что оправился отъ тяжкой и опасной болзни.

— Во время которой она ухаживала за вами. Я слышалъ, объ ея преданности…

— Да, она ухаживала за мной. Я былъ неблагодаренъ, но вдь доктора говорили мн: будьте спокойны, будьте счастливы, будьте безмятежны, другими словами: не думайте ни о комъ и ни о чемъ, кром самого себя. И я долженъ былъ ухать. Еслибы Эстеръ согласилась сопровождать меня на югъ…

— Она отказалась оставить отца?

— Да. Она предпочла его мн, это былъ ея выборъ.

— Ну что-жъ, конечно, въ такомъ случа для васъ есть оправданіе, а результаты вашего поведенія такъ ужасны, что всякія нравоученія съ моей стороны излишни. Если у васъ есть сердце, то весь остатокъ вашихъ дней будетъ омраченъ угрызеніями совсти.

— Позвольте мн видть ее!— умолялъ Джерардъ.— Вы знаете, какъ она любитъ меня. Ея умъ проснется при звукахъ моего голоса.

— Проснется и вспомнитъ все, что она перестрадала. Будетъ ли это полезно для нея? М-ръ Миворъ — лучшій судья того, полезно ли ей васъ видть. Если онъ не воспрепятствуетъ…

— Когда онъ будетъ здсь?

— Не раньше вечера.

— Тогда я поду къ нему и привезу его сюда, если нужно. М-ръ Гильстонъ,— прибавилъ Джерардъ, остановившись на порог въ то время, какъ ректоръ провожалъ его въ сни:— вы добрый человкъ. Какъ ни дурно вы обо мн думаете, но ничто не ослабятъ моей къ вамъ благодарности… и скоро я вамъ докажу, что благодарность моя — не одно пустое слово.

Ректоръ молча протянулъ ему руку, и Джерардъ слъ въ экипажъ, который привезъ его въ комфортабельному коттеджу м-ра Мивора, блому домику съ соломенной крышей въ конц деревенской улицы.

М-ръ Миворъ былъ удивленъ, увидя его, но не сталъ ни о чемъ разспрашивать.

— Я бы уже дв велли тому назадъ телеграфировалъ вамъ, еслибы зналъ, гд васъ найти,— сказалъ онъ.— Я радъ, что вы вернулись. М-съ Ганли немножко лучше сегодня… только немножко. Мы должны быть рады и тому, и не должны рисковать.

— Она была очень опасно больна, мн сказали.

— Опасно! О, да, я думаю. Она была не разъ на краю смерти со времени рожденія ребенка. А съ тхъ поръ, какъ горячка приняла опасный характеръ — въ ту ночь, когда она пыталась утопиться — положеніе ея стало почти безнадежнымъ, но вотъ вчера внезапно блеснулъ лучъ надежды.

— Могу я ее видть?

— Не думаю, чтобы это ей повредило. Она васъ не узнаетъ.

— Нтъ, узнаетъ! Она узнаетъ меня. Она можетъ не узнавать чужихъ для нея людей, но меня узнаетъ…

— Бдняжка! она и себя не сознаетъ. Спросите ее, кто она, и она вамъ разскажетъ странную исторію. Мы можемъ только надяться, что съ подкрпленіемъ физическихъ силъ вернется память и сознаніе. Я поду въ ректоратъ вмст съ вами, и если найду, что она такъ же спокойна, какъ была сегодня поутру, то вамъ можно будетъ ее видть.

Десять минутъ спустя, они уже были въ ректорат, и на этотъ разъ ректоръ привтливо встртилъ Джерарда. Онъ далъ волю негодованію, а теперь имъ уже овладла жалость къ раскаявшемуся гршнику. Онъ принялъ Джерарда въ кабинет, пока докторъ пошелъ взглянуть на паціентку.

— Вы не спрашиваете меня, почему я перевезъ м-съ Ганли къ себ въ домъ, вмсто того, чтобы оставить ее въ ея собственномъ дом,— сказалъ ректоръ.

— Мн не зачмъ это спрашивать. Легко понять, что вы это сдлали по доброт.. Вы не хотли, чтобы она переступила за порогъ дома, гд такъ сильно страдала… вы хотли окружить ее новыми предметами, въ новомъ и мирномъ жилищ, гд ничто не напоминало бы ей о прошлыхъ страданіяхъ.

— Да, это былъ одинъ мотивъ. Другой же — тотъ, что я желалъ отдать ее на попеченіе сестр. Какъ бы ни были услужливы сидлки,— и я ничего не могу сказать противъ той, которая теперь ухаживаетъ за м-съ Ганли,— гораздо лучше, когда при больной есть человкъ, который ходитъ за нимъ изъ любви, а не за деньги. Моя же сестра полюбила эту бдняжку.

М-ръ Миворъ показался въ дверяхъ кабинета, которыя оставались раскрытыми, такъ какъ Джерардъ прислушивался къ малйшему звуку въ этомъ тихомъ, какъ могила, дом. Эта тишина давила Джерарда въ то время, какъ онъ поднимался по лстниц съ удрученнымъ отъ страха сердцемъ. Что-то увидитъ онъ наверху!

Растворилась дверь — женщина въ бломъ чепц и передник взглянула на него внушительно и посторонилась. То была та самая сидлка, которая ходила за Николаемъ Давенпортомъ, и даже въ этотъ моментъ это воспоминаніе заставило его вздрогнуть.

Затмъ, едва сознавая, какъ и что съ нимъ, онъ очутился въ залитой солнцемъ комнат, гд находилась молодая женщина въ бломъ пеньюар, съ худыми щеками и мягкими, свтлыми и коротко остриженными волосами на красивой формы головк. Она сидла около стола и играла цвтами, которыми онъ былъ усыпанъ.

— Эстеръ, Эстеръ, дорогая моя! я вернулся назадъ къ теб!— закричалъ онъ раздирающимъ сердце голосомъ и, упавъ на колни около ея кресла, пытался притянуть ея лицо къ своимъ трепещущимъ губамъ, но она вырвалась отъ него съ испуганнымъ взглядомъ.

Несмотря на предупрежденія доктора, онъ этого не ожидалъ. Онъ убаюкивалъ себя надеждой, что какъ бы ни было сильна ея помшательство, его она узнаетъ. Къ нему она останется неизмнной.

Синіе глаза, расширенные отъ безумія, глядли на него пристально, пристально, но не узнавали. Она съ недовріемъ отстранилась отъ него, собрала разбросанные цвты въ подолъ своего кисейнаго платья и поспшно отошла отъ стола.

— Я пойду посажу ихъ около дома въ саду,— сказала она:— я хочу посадить ихъ прежде, нежели отецъ выйдетъ изъ библіотеки. Это будетъ сюрпризъ для него, бдняжки. Онъ ворчалъ сегодня по-утру на пыль, и говорилъ, что это все дло портитъ, и ему пріятно будетъ видть, что садъ полонъ тюльпановъ и гіацинтовъ. Этотъ сортъ ростетъ безъ корней… Не правда ли, вдь они ростутъ безъ корней?

Она съ сожалніемъ глядла на цвты и вдругъ съ неожиданнымъ порывомъ подбжала къ камину, гд горлъ огонь, и побросала въ него тюльпаны и гіацинты.

— О! м-съ Ганли, какъ это дурно съ вашей стороны!— закричала сидлка, упрекая ее какъ ребенка:— зачмъ вы бросили въ огонь хорошенькіе цвты, которые вамъ прислалъ сегодня утромъ ректоръ? Зачмъ вы это сдлали?

— Мн ихъ не надо. Они не будутъ рости. Сегодня у меня урокъ музыки, а я не приготовилась. Герръ Шутеръ очень разсердится!

Въ углу комнаты стояло небольшое старенькое фортепіано, на которомъ миссъ Гильстонъ играла гаммы сорокъ лтъ тому назадъ. Эстеръ подбжала къ фортепіано, поспшно сла за него и заиграла одинъ изъ ноктюрновъ Шопена — пьесу, съ дтства заученную ею, и которую она могла играть даже машинально.

Она доиграла безъ ошибки первую часть ноктюрна, но вдругъ споткнулась и, валиваись слезами, встала изъ-за фортепіано.

— Все забыла!— сказала она:— ничего не помню.

При всхъ этихъ перемнахъ въ образ дйствій и настроенія духа ничто не намекало на сознаніе присутствія Джерарда. Большіе, лучистые глаза глядли на него и не видли его, или видли въ немъ посторонняго, нисколько неинтереснаго человка.

Сидлка отерла слезы своей паціентки и стала утшать ее, и посл взрыва горести у фортепіано, нсколько минутъ спустя, Эстеръ стояла у окна и улыбалась.

— Какъ поздно!— говорила она:— а я приготовила ему такой вкусный обдъ. Я боюсь, что онъ испортится. Сегодня въ даровой библіотек раздаютъ новые журналы. Онъ всегда въ эти дни запаздываетъ. Мн слдовало объ этомъ помнить.

Она быстро отошла отъ окна и оглядла комнату.

— Куда длась швейная машина?— спросила она.— Вы ее взяли?— обратилась она къ сидлк.— Или вы?— повернулась она къ Джерарду.— Пожалуйста, принесите ее немедленно, или я не кончу въ сроку работы.

Вс мысли ея блуждали въ прошломъ, въ эпох, предшествовавшей трагедіи ея жизни, когда существованіе ея было безстрастно и посвящено терпливому исполненію долга.

— Она часто бываетъ такъ безпокойна?— спросилъ Джерардъ, мучительно взглядывая на доктора, стоявшаго у окна и спокойно наблюдавшаго за больной.

— Вы называете это безпокойствомъ? Что бы вы сказали, еслибы видли ее три дня тому назадъ, когда она металась въ жестокомъ бреду, и дв сидлки едва могли ее сдержать, чтобы она какъ-нибудь не причинила себ вреда. Ея положеніе съ тхъ поръ очень улучшилось, и я гораздо больше надюсь теперь на выздоровленіе.

— Вы совтовались еще съ кмъ-нибудь? Мн кажется, слдовало бы пригласить на консиліумъ спеціалиста.

— Мы приглашали д-ра Бампбеля, знаменитаго психіатра, и его мнніе сходится съ моимъ. Длать почти нечего. Требуется только зоркій надзоръ и заботливый уходъ… Природа — лучшій цлитель. Я былъ правъ, какъ видите. Я говорилъ вамъ, что она васъ не узнаетъ, и что ваше присутствіе не принесетъ ни вреда, ни пользы.

— Да, вы были правы. Я — ничто для нея. Эстеръ!— обратился онъ къ ней жалобнымъ тономъ:— неужели ты не узнаешь меня?

— Вы, врно, новый докторъ?— спросила она. Все доктора да доктора и все сидлки… а я совсмъ здорова. Они обрзали мои волосы и обращаются со мной какъ съ ребенкомъ. А я совсмъ здорова и вовсе не нуждаюсь въ докторахъ.

— Вы видите, какова она,— сказалъ д-ръ Миворъ.— Я думаю, вамъ лучше теперь уйти. Ваше присутствіе волнуетъ ее, хотя она васъ и не узнаетъ. Все, что только можно для нея сдлать — длается. Миссъ Гильстонъ — сама доброта. Она уступила свою спальню и гостиную для вашей жены, потому что эти комнаты — лучшія въ дом.

— Она ангелъ милосердія,— отвчалъ Джерардъ,— и я не знаю, чмъ отплатить ей за ея доброту.

— Она христіанка,— замтилъ д-ръ Миворъ,— и награды отъ васъ не ждетъ и не желаетъ. Для нея такъ же естественно длать добро, какъ для цвтовъ — приносить плоды, когда наступитъ къ тому время.

Джерардъ Гиллерсдонъ не ухалъ въ Лондонъ немедленно посл того, какъ оставилъ домъ ректора. Онъ усталъ и ослаблъ отъ продолжительнаго и утомительнаго путешествія и отъ волненій, пережитыхъ имъ по прізд домой. Но ему предстояло одно дло, которое онъ не хотлъ откладывать, а потому отказался отъ завтрака, гостепріимно предложеннаго ему ректоромъ, хотя ничего не лъ посл нескоро проглоченнаго обда вчерашнимъ вечеромъ въ Париж.

Онъ отправился изъ ректората въ Лоукомбъ, въ трактиръ ‘Розы и Бороны’, куда принесли Эстеръ вслдъ за тмъ, какъ ее вытащили изъ рки, и гд производилось слдствіе объ утонувшемъ ребенк. Онъ пошелъ туда въ надежд получить свденія о человк, который спасъ жизнь Эстеръ.

Жизнь была спасена, а разсудокъ могъ вернуться, и онъ хотлъ узнать имя человка, который спасъ Эстеръ, рискуя собственной жизнью. Онъ полагалъ, что въ трактир ‘Рощы и Бороны’ онъ всего скоре получитъ эти свденія. Онъ не ошибся. Хозяйка трактира, посл словеснаго разсказа о томъ, чему она была свидтельницей, вытащила жирное, черное in-quarto, въ которомъ среди хвалебныхъ отзывовъ ея мясу и пиву и многихъ фиктивныхъ счетовъ, поданныхъ яко бы герцогамъ и маркизамъ, знаменитымъ политикамъ и извстнымъ преступникамъ, оказалась слдующая скромная запись:

‘Лоуренсъ Броунъ, 49, Парчментъ-Плэсъ, Иннеръ-Темпль’.

Джерардъ списалъ адресъ въ карманную книжку, подарилъ банкнотъ хозяйк ‘Розы и Короны’ для раздачи тмъ слугамъ, которые помогали ей въ ночь катастрофы, попрощался съ нею и услся въ экипажъ, прежде нежели она успла украдкой взглянуть на банкнотъ и разсыпаться въ благодарностяхъ, увидя, что онъ не пяти, а двадцати-пяти фунтовый.

‘Этотъ м-ръ Ганли, должно быть, страшно богатъ, если онъ такъ щедръ,— размышляла она:— но все-таки я не врю, чтобы это хорошенькое юное созданіе была его жена. Она бы не бросилась въ воду съ своимъ младенцемъ, еслибы была его женой. Родильная горячка! увряетъ докторъ. Разсказывайте! Родильная горячка никогда не заставитъ почтенную замужнюю женщину забыться до такой степени’.

Два часа спустя. Джерардъ Гиллерсдонъ сидлъ напротивъ Лоуренса Броуна, адвоката, длй котораго очевидно не процвтали, въ Иннеръ-Темпль на Парчментъ-Плэсъ.

Комната была бдная, почти убогая, адвокатъ былъ человкъ лтъ около сорока, съ грубыми чертами лица, но проницательными глазами, умнымъ лбомъ и черными волосами, уже подернутыми сдиной около висковъ.

Онъ принялъ заявленія благодарности со стороны м-ра Гиллерсдона вжливо, но сдержанно. Онъ не придавалъ большого значенія своему поступку. Каждый человкъ на его мст поступилъ бы такъ же. Ему жаль — и тутъ лицо его поблднло,— что онъ не могъ спасти другую жертву, бдную маленькую крошку.

— Пріятель мой и я услышали слабый дтскій крикъ,— говорилъ онъ,— и онъ привлекъ наше вниманіе къ тому мсту, откуда онъ раздавался, прежде нежели мы услышали плескъ воды. Теченіе въ этомъ мст очень быстрое. Женщина всплыла на поверхность и снова погрузилась — и такъ два раза,— прежде нежели я усплъ ее схватить, но дитя уже было унесено теченіемъ. Тло нашли запутавшимся въ кустахъ, на полмили ниже того пункта.

Наступило молчаніе, во время котораго м-ръ Броунъ машинально набивалъ табакомъ пнковую трубку, глядя на жалкій огонекъ, горвшій въ камин.

— М-ръ Броунъ,— началъ вдругъ Джерардъ,— я очень богатый человкъ.

— Радъ это слышать,— отвчалъ Броунъ.— Богатство доставляетъ такія утшенія, какихъ мы, бдняки, не можемъ себ и представить.

— Вы назвали себя бднякомъ — значитъ, не разсердитесь на меня, если я признаю это за фактъ,— поспшно произнесъ Джерардъ.— Я богатъ, но богатство доставляетъ мн мало радости. Мн уже подписанъ смертный приговоръ. Время тратить деньги для меня скоро минуетъ, и богатство мое перейдетъ въ другія руки. Я пришелъ сюда просить васъ принять отъ меня существенную награду за то, что вы спасли меня отъ бремени, которое было бы для меня нестерпимо — отъ мысли, что мое отсутствіе изъ Англіи причинило смерть особ, которая мн дороже всего въ мір. Дайте мн, будьте добры, чернильницу.

Онъ протянулъ руку къ дрянной фарфоровой чернильниц, въ которой торчало съ полдюжины истрепанныхъ перьевъ.

— Что вы хотите длать, м-ръ Ганди?

— Я хочу написать чекъ, съ вашего позволенія,— чекъ на пять тысячъ фунтовъ, которыя будутъ уплачены вамъ по предъявленіи чека.

— Вы очень добры, но я не лодочникъ и не спасаю жизней по найму. У меня нтъ ни малйшаго права на вашъ кошелекъ. То, что я сдлалъ для вашей… для м-съ Ганли, я бы сдлалъ для первой попавшейся горничной, утопившейся отъ любви. Я слышалъ, какъ женщина упала въ воду, и вытащилъ ее. Неужели вы думаете, что я соглашусь взять за это деньги?

— Вы приняли бы большой гонораръ за то, чтобы употребить вс усилія для спасенія отъ вислицы какого-нибудь негодяя и грабителя,— сказалъ Джерардъ.

— Я сдлалъ бы это потому, что это входитъ въ кругъ моихъ обязанностей, моя профессія — защищать грабителей, лишь бы не кривить совстью,— стараться облить ихъ.

— И вы не хотите принять вознагражденіе отъ меня… такое пустое вознагражденіе, сравнительно съ моимъ доходомъ? Вы не хотите позволить мн думать, что хоть разъ богатство послужило мн на то, чтобы оказать услугу хорошему человку?

— Благодарю васъ за доброе мнніе обо мн и за желаніе оказать мн услугу, но я не могу принять денегъ отъ васъ.

— Потому что вы дурного мннія обо мн?

— Я не приму денегъ ни отъ кого, кто мн не родня по крови, или не связанъ со мной узами такой дружбы, что она устраняетъ всякую мысль объ обязательств.

— Но тутъ нтъ обязательствъ съ вашей стороны, между тмъ вашъ отказъ принять выраженіе моей благодарности оставляетъ меня подъ бременемъ тяжкаго обязательства. Великодушно ли это съ вашей стороны?

— Я знаю только одно, м-ръ Ганли: я не могу принять отъ васъ подарка.

— Потому что вы дурного мннія обо мн? Послушайте, м-ръ Броунъ, скажете, какъ честный человкъ, вдь это — въ вашихъ глазахъ — причина?

— Вы принуждаете меня въ откровенности,— отвчалъ адвокатъ.— Да, это одна изъ причинъ. Я не могу принять одолженія отъ человка, котораго презираю, а я не могу не презирать человка, который бросаетъ въ тяжелую минуту безпомощную и несчастную двушку… и доводитъ ее до того, что она съ отчаянія посягаетъ на свою жизнь.

— Вы очень поспшны въ своихъ сужденіяхъ о моемъ поведеніи. Я ухалъ — согласенъ, но я оставилъ м-съ Ганли окруженною должнымъ попеченіемъ…

— Вы хотите сказать, что оставили ее съ полнымъ кошелькомъ и тремя или четырьмя слугами. Неужели вы считаете это должнымъ попеченіемъ о жен, готовой стать матерью? Но деревенскія сплетни утверждаютъ, что она вамъ — не жена.

— Деревенскія сплетни говорятъ правду. Я былъ связанъ словомъ, даннымъ раньше, и не смлъ жениться на ней, но если останусь живъ и съ честью освобожусь отъ своего обязательства, она будетъ моей женой.

— Радъ это слышать. Но сомнваюсь, чтобы такое позднее раскаяніе могло загладить прошлое.

Этотъ человкъ былъ, очевидно, такъ убжденъ въ томъ, что говорилъ, что Джерардъ не ршился настаивать дольше на своемъ предложеніи, несмотря на убогую обстановку и потертый костюмъ своего собесдника. Пусть онъ богатъ, какъ Ротшильдъ, но человкъ этотъ не возьметъ отъ него ни копйки. Бываютъ люди съ сильными чувствами и предразсудками, для которыхъ деньги — не все въ жизни,— люди, которые довольствуются потертымъ платьемъ, живутъ въ бдной квартирк, курятъ дешевый табакъ, лишь бы быть въ мир съ своей совстью и безъ стыда глядть въ глаза людямъ.

XV.

Джерардъ Гиллерсдонъ не желалъ занять коттеджъ, въ которомъ пережилъ краткую любовную мечту, онъ ежедневно здилъ въ Лоукомбъ и просиживалъ въ кабинет ректора, выслушивая мнніе доктора и доклады сидлокъ, и разъ въ день допускался на короткое время въ хорошенькую гостиную, гд Эстеръ безпокойно металась по комнат или же какъ статуя сидла у открытаго окна, задумчиво глядя на кладбище или на рку.

Докторъ и сидлки говорили ему, что состояніе Эстеръ постепенно улучшается. Ночи она проводила спокойне, а днемъ могла принимать немного пищи. Вообще положеніе вовсе не было безнадежнымъ, и даже самая буйность первоначальной стадіи болзни предсказывала быстрое выздоровленіе.

— Еслибы она всегда была такой, какъ вы ее теперь видите,— говорилъ м-ръ Миворъ, взглядывая на неподвижную фигуру у окна,— то я бы считалъ дло почти безнадежнымъ, но та преувеличенная дятельность мозга, которая пугаетъ васъ — симптомъ благопріятный.

Ректоръ былъ добръ и исполненъ симпатіи, но Джерардъ замтилъ, что миссъ Гильстонъ избгаетъ его. Его никогда не приглашали въ гостиную, а всегда въ кабинетъ ректора, гд онъ чувствовалъ себя какъ бы отчужденнымъ отъ общества, точно зачумленный. Въ третье свое посщеніе онъ сказалъ ректору, что желалъ бы поблагодарить миссъ Гильстонъ за ея доброту въ Эстеръ, но ректоръ съ сомнніемъ покачалъ головой.

— Лучше оставьте это пока,— сказалъ онъ: — сестра моя полна предразсудковъ. Она не любитъ, чтобы ее благодарили. Она очень полюбила эту бдную двушку и считаетъ, что вы жестоко обошлись съ нею.

— Вс, кажется, сговорились на этотъ счетъ,— отвчалъ Джерардъ,— за мною не хотятъ даже признать смягчающихъ обстоятельствъ.

— Вс находятъ, что когда милая и невинная двушка принесла такую жертву, какъ эта двушка вамъ, то совсть мужчины должна подсказать ему, что онъ долженъ исправить причиненное зло,— хотя бы разница въ общественномъ положеніи и длала это дломъ труднымъ. Но въ настоящемъ случа нтъ даже кастовыхъ преградъ. Ваша жертва — лэди, и ни одинъ мужчина не въ прав желать большаго.

— Есть преграда,— отвчалъ Джерардъ.— Я связанъ общаніемъ, даннымъ женщин, которая много лтъ была мн врна.

— Но она не принесла себя въ жертву вамъ, какъ эта бдная двушка. И вотъ потому, что та — умная, разсчетливая, свтская женщина и съумла сохранить свою репутацію незапятнанной, вы скоре готовы сдержать слово, данное ей, нежели спасти двушку, которая васъ беззавтно полюбила?

Джерардъ молчалъ. Да и что бы онъ сказалъ въ свое оправданіе?

——

Лондонскій сезонъ уже начался, многіе знакомые Джерарда Гиллерсдона уже находились на-лицо и были бы рады его обществу посл такого долгаго исчезновенія его изъ свта, гд онъ — или по крайней мр его завтраки и обды — считались желанными. Но Джерардъ избгалъ извщать кого бы то ни было о своемъ возвращеніи въ Лондонъ. Ворота Гиллерсдонъ-Гауза были на запор, какъ и въ то время, когда его владлецъ находился въ Италіи, а единственный поститель м-ра Гиллерсдона входилъ черезъ садовую калитку, выходившую на скромный переулокъ у задняго фасада дома.

Этотъ поститель былъ Юстинъ Джерминъ, повренный и собесдникъ, общество котораго стадо до нкоторой степени необходимымъ для Джерарда, съ тхъ поръ, какъ его разстроенные нервы не допускали одиночества. Они каждый вечеръ обдали вмст, болтали, курили, играли въ пикетъ часъ или два посл полуночи. Деньги, которыя онъ выигрывалъ въ карты, были единственными, какія бралъ Джерминъ отъ своего пріятеля-милліонера, но онъ удивительно хорошо игралъ въ пикетъ, а Джерардъ — плохо и разсянно, они играли по большой, и выигрыши Джермина доставляли ему почтенный доходъ.

Джерминъ его дожидался, когда онъ вернулся, опечаленный и обезкураженный, изъ лоукомбскаго ректората, и валялся на соф въ зимнемъ саду, высоко задравъ ноги.

— Къ вамъ есть письмо,— сказалъ онъ между двумя лнивыми затяжками огромной сигары:— письмо изъ Флоренціи… сюжетъ изъ Овидія, конечно. Дидона пишетъ Энею!

— Почему же вы не прочитали письма, если такъ любопытны?— уязвилъ Джерардъ.— Это было бы не хуже, чмъ выслдитъ адресъ и почеркъ.

— Зачмъ же мн было его читать? я увренъ, что вы сообщите мн его содержаніе сами.

Письмо было отъ м-съ Чампіонъ, и тяжелое письмо, такъ какъ эта леди пренебрегала экономіей на почтовыхъ издержкахъ, какую могла бы сдлать, употребляя не-англійскую бумагу.

‘Мой дорогой Джерардъ,

‘Я думаю, что мое предъидущее письмо до нкоторой степени подготовило васъ къ тому письму, какое я вынуждена написать вамъ сегодня. Быть можетъ, я бы колебалась и доле, если бы вы все еще были около меня, можетъ быть, я бы поставила на карту свою и вашу судьбу и дала бы вовлечь себя въ замужство, которое — я теперь въ этомъ уврена — не дало бы счастія ни вамъ, ни мн. Прошли т дни, когда вы и я были всмъ другъ для друга. Мы и теперь добрые друзья, и, надюсь, останемся ими, пока будемъ живы, но къ чему же друзьямъ сочетаться бракомъ, если они счастливы свободной дружбой?

‘Вашъ поспшный отъздъ облегчилъ мн объясненіе съ вами и облегчаетъ наши дальнйшія дружескія отношенія. Когда мы снова встртимся, мы встртимся какъ друзья, и забудемъ, что были когда-то другъ для друга боле, чмъ друзья. День за днемъ и часъ за часомъ, съ тхъ поръ, какъ вы пріхали во Флоренцію, для меня становилось все ясне и ясне, что мы оба перемнились за послдній годъ. Ни вы, ни я, въ этомъ не виноваты, Джерардъ. Очарованіе ушло изъ нашей жизни, мы ‘т же, по не т’. Я увидла холодъ и равнодушіе въ васъ тамъ, гд все было когда-то жаръ и надежда, и сознаюсь, что ваша холодность сообщилась и моему сердцу. Еслибы мы сочетались бракомъ, то были бы оба несчастны и, можетъ быть, возненавидли бы другъ друга. Если же мы будемъ прямодушны и откровенны, въ настоящую критическую минуту нашей жизни, то можемъ сохранить уваженіе другъ къ другу.

‘Я знаю, что я прочитала въ вашемъ сердц такъ же врно, какъ читаю въ своемъ сердц, а потому не прошу у васъ прощенія. Мое освобожденіе будетъ и вашимъ освобожденіемъ. Будьте со мной такъ же откровенны, мой дорогой Джерардъ, какъ я была откровенна съ вами, и пришлите мн нсколько дружескихъ строкъ въ удостовреніе, что вы по прежнему дружески относитесь къ искренно преданному вамъ другу — Эдит Чампіонъ’.

Смертельный холодъ охватилъ Джерарда, когда онъ прочиталъ это письмо до конца. Освобожденіе было, конечно, желанное, но скрытый смыслъ письма, чувство, продиктовавшее его, больно поразило его.

‘Она прочитала смерть на моемъ лиц въ первый же день, какъ увидла меня во Флоренціи,— говорилъ онъ самому себ.— Я врно понялъ взглядъ ужаса, удивленія и чуть не отвращенія, какимъ она окинула меня, когда я внезапно предсталъ передъ нею. Она съумла справиться съ своими чувствами впослдствіи, но въ эту минуту любовь ея пропала. Она увидла во мн перемну, которая и ее измнила безусловно и навсегда. Я не былъ больше тотъ Джерардъ Гиллерсдонъ, котораго она знала и ждала. Человкъ, представшій передъ нею, показался чужимъ и обреченнымъ на смерть, жалкимъ созданіемъ, цплявшимся за ея юбки, чтобы не упасть въ могилу,— воплощенное несчастіе… Удивительно ли, что сердце ея измнилось къ тому, кого смерть измнила!’

Онъ прочиталъ письмо вторично и вдумчиво. Да, онъ могъ читать между строчками. Онъ помчался на югъ, чтобы убжать, отъ смерти — убжать подъ боле теплыя небеса, какъ ласточки улетаютъ въ Африку.

Онъ думалъ, что, соединивъ свою судьбу съ ея здоровымъ и веселымъ существованіемъ, онъ спасется отъ когтей смерти, вернетъ юношескую любовь, и вмст съ юношескими чувствами — къ нему вернется и сама юность. Онъ льстилъ себя этой надеждой, когда направился во Флоренцію, но женщина, которую онъ любилъ, женщина, воплощавшая собой жизнь и счастіе, отворачивалась отъ него.

Что-жъ, пожалуй такъ лучше. Онъ можетъ теперь связать порванную нить другою и боле дорогою, боле обаятельной любовью. Но можетъ ли онъ? можно ли связывать порванныя нити? Онъ подумалъ о своемъ ребенк — о своемъ убитомъ ребенк, убитымъ тмъ, что онъ бросилъ его мать. Ничто, никакое позднее вознагражденіе не могло вернуть этой погибшей жизни! Если даже судьба смилуется и здоровье и разсудокъ Эстеръ вернутся, то утрата останется утратой навки и до конца будетъ омрачать жизнь матери.

Онъ зналъ, что умираетъ, что для Эстеръ и для него не наступитъ больше второй счастливой весны беззавтной любви. Цвты луговые снова зацвтутъ, рка снова покатитъ волны въ берегахъ, поросшихъ травой и кустами, но его нога не будетъ попирать ихъ, его голосъ не будетъ раздаваться въ томъ уголк, гд Эстеръ и онъ провели нсколько мсяцевъ, забывъ о прошломъ, не думая о будущемъ и всецло поглощенные любовью.

Джерминъ зорко слдилъ за нимъ, прохаживаясь между грядой живыхъ тюльпановъ и стной высокихъ пальмъ.

— Письмо, кажется, разстроило васъ,— сказалъ онъ, наконецъ.— Что, она бранитъ васъ за то, что вы убжали передъ свадьбой? Кстати, вдь свадьба сегодня должна была произойти.

— Нтъ, она очень добра — и очень терплива. Она подождетъ, пока я не вернусь.

— Это будетъ, вроятно, на будущей недл? Вы все устроили въ Лоукомб? Джерсейская Лилія будетъ для васъ пригодне, чмъ этотъ домъ — какъ онъ ни великолпенъ. А въ Спеціи и въ Сорренто климатъ здорове, нежели въ Лондон въ ма мсяц.

— Я не тороплюсь хать назадъ — и сомнваюсь, чтобы климатъ могъ что-либо для меня сдлать.

— Въ этомъ вы ошибаетесь. Воздухъ, которымъ дышетъ человкъ — дло первой важности.

— Я спрошу доктора на этотъ счетъ. А пока намренъ прозябать здсь.

Онъ пообдалъ съ Юстиномъ Джерминомъ. Никто другой не зналъ, что онъ находится въ Лондон. Онъ даже сестр не сообщилъ о своемъ возвращеніи, пугаясь встрчи съ этой счастливой матроной, полной жизни и склонной къ щекотливымъ разговорамъ объ исчезновеніи ея пріятельницы Эстеръ. Джерардъ отдлывался, какъ могъ, отъ ея разспросовъ и толковъ, но чувствовалъ, что при настоящемъ настроеніи своемъ ему невыносимо будетъ слышатъ имя Эстеръ, и ему придется сброситъ маску, когда при немъ заговорятъ объ его жертв.

Попытка Эстеръ къ самоубійству и погибель ея ребенка не были подхвачены мстной прессой и не переданы столичной печати. Фактъ казался слишкомъ мелкимъ, чтобы привлечь вниманіе столичныхъ репортеровъ, а туземныхъ м-ръ Гильстонъ упросилъ не упоминать объ этомъ дл. Такимъ образомъ, семейная трагедія Джерарда ускользнула отъ столичной печати.

Посл обда молодые люди отправились наверхъ въ т комнаты, которыя Джерардъ скопировалъ съ памятныхъ ему покоевъ въ Иннъ-Фильдс. Здсь они обыкновенно играли въ пикетъ, обогащавшій Юстина Джермина, не разоряя его мене счастливаго партнера.

Но сегодня Джерардъ былъ нерасположенъ играть. Нервы его были напряжены, а мозгъ утомленъ. Игра, вообще производившая на него успокоивающее впечатлніе, сегодня его раздражала, онъ бросилъ карты на столъ съ внезапной нетерпливостью.

— Не стоить играть,— сказалъ онъ.— Я не понимаю, что длаю. Сегодня я играть не буду.

Онъ нетерпливо всталъ и заходилъ по комнат, но вдругъ остановился передъ японской занавской и отдернулъ ее.

— Знаете ли, что это такое?— спросилъ онъ, указывая на листъ бумаги, исчерченный линіями, проведенными перомъ.

— Похоже какъ бы на карту. Вы такъ представляете себ Италію… или Африку… начерченную на память и не особенно достоврно?

— Это моя peau de chagrin — талисманъ, показывающій ослабленіе жизненной силы — силы, обозначающей саму жизнь и такимъ образомъ служащей лстницей къ могил. Вы видите наружную линію. Она довольно тверда и пряма, не правда ли? Конечно, проведена рукой не Геркулеса, но все же не показываетъ настоящей слабости. Вы видите внутреннія линіи, слдующія одна за другой все слабе и нершительне, а послдняя — такая трепетная, точно проведена на одр смерти.

Онъ схватилъ перо со стола около себя, опустилъ его въ чернильницу и хотлъ провести смлую линію, но рука его была слишкомъ слаба, чтобы выдержать напряженное приподнятое положеніе и перо, скользнувъ по бумаг, провело косую линію сверху внизъ.

— Видите ли вы это?— закричалъ онъ со взрывомъ истерическаго хохота.— Линія идетъ книзу — точно падучая звзда — какъ жизнь къ могил.

— Полноте, полноте, дорогой другъ, все это женскія бредни!— проговорилъ Джерминъ своимъ мягкимъ, соннымъ голосомъ, въ которомъ было нчто успокоительное, какъ въ падающихъ капляхъ лтняго дождя.— Вы устали. Ложитесь на диванъ и постарайтесь уснуть подъ мою болтовню.

Онъ обнялъ дружескимъ движеніемъ Джерарда за плечи и подвелъ его къ просторной, итальянской соф, обитой старинной парчей, но все еще яркихъ, хотя и нжныхъ цвтовъ, несмотря на солнце и пыль временъ. Утомленный умственно и слабый тлесно, Джерардъ опустился на это роскошное ложе, какъ Эндиміонъ на ложе цвтовъ, и мягкій, тихій, музыкальный голосъ Джермина, говорившаго объ яхт, о гаваняхъ, въ которыхъ они будутъ бросать якорь въ Средиземномъ мор, оказался такимъ же дйствительнымъ, какъ сонныя капли. Джерардъ погрузился въ сладкій сонъ — впервые посл того, какъ оставилъ Флоренцію.

Было десять часовъ, когда онъ уснулъ, а въ половин двнадцатаго онъ проснулся поглощенный одной властительной мыслью.

— Мое завщаніе!— сказалъ онъ:— я еще не составлялъ завщанія. Еслибы я вдругъ умеръ скоропостижно,— а съ слабымъ сердцемъ разв можно уберечься отъ скоропостижной смерти,— то умеръ бы безъ завщанія. Это было бы ужасно. Я оставилъ уже кое-что… но недостаточно (это онъ прибавилъ скоре про себя, нежели высказалъ Джермину, тихо сидвшему около софы, наблюдая за нимъ). Я долженъ написать завщаніе.

Такой мысли не было у него въ голов, пока онъ не заснулъ, онъ не видлъ ни малйшей въ томъ необходимости. Еслибы онъ поразмыслилъ хорошенько о своемъ имуществ,— какъ слдовало бы это милліонеру,— то сказалъ бы себ, что если онъ умретъ безъ завщанія, то отецъ его наслдуетъ всему его состоянію, а такъ какъ онъ уже обезпечилъ будущность Эстеръ, то бда не велика, если онъ умретъ и безъ завщанія. Немногіе случайные друзья не получатъ ожидаемыхъ даровъ — но это не велика бда. У него не было друзей,— включая даже его alter ego, Юстина Джермина, разочарованіе котораго могло бы для него что-нибудь значить.

Но сегодня вечеромъ его умомъ всецло завладла мысль о необходимости распорядиться насчетъ своего имущества. Онъ не помнилъ себя отъ нетерпнія.

— Дайте мн еще листъ этой бумаги большого формата!— сказалъ онъ, указывая на письменный столъ.— Я сейчасъ напишу завщаніе. Вы и слуга можете засвидтельствовать его. Собственноручное завщаніе такъ же дйствительно, какъ и всякое другое, и никто не станетъ оспаривать моего завщанія.

— Я надюсь, что вы не потребуете, чтобы я засвидтельствовалъ этотъ документъ,— сказалъ Джерминъ, кладя передъ Херардомъ большой почтовый листъ бумаги Бата и придвигая чернильницу:— потому что это значило бы, что вы не оставите мн даже траурнаго кольца на память.

— Врно!— я долженъ вамъ что-нибудь оставить на память. Я завщаю вамъ вашъ бюстъ,— вонъ того фавна,— отвчалъ Джерардъ, глядя на бюстъ, мраморныя губы котораго такъ же широко раздвигались улыбкой, какъ и губы самого Джермина.

— Вы должны завщать мн нчто получше этого бюста. Я бденъ, какъ Іовъ, и если я переживу васъ, то съ кого я буду выигрывать въ пикетъ? Оставьте мн поскребышки отъ вашихъ золотыхъ мшковъ.

Джерардъ раскрылъ эмальированную шкатулку, мастерское произведеніе ювелира пятнадцатаго столтія, и вынулъ изъ нея длинный свертокъ бумаги со спискомъ всего, чмъ онъ владлъ, каталогомъ его акцій и облигацій, составленнымъ его собственною рукою.

‘Моему отцу, достопочтенному Эдуарду Гиллерсдону, ректору въ Гельмсли, оставляю … акцій консолидированнаго займа … облигацій Юго-Западной дороги … Большой Западной, Большой Восточной, Большой Сверной’ и т. д. и т. д., пока не составился одинъ милліонъ, причемъ Юстинъ Джерминъ стоялъ около него и слдилъ за тмъ, какъ онъ писалъ, положивъ ему руку на плечо.

Джерардъ писалъ уже не тмъ красивымъ мелкимъ почеркомъ, которымъ написалъ свой первый романъ, составившій ему имя въ литератур. Сегодня вечеромъ, въ волненіи и нетерпніи, онъ писалъ крупно и размашисто: первая страница была занята вся вступительными фразами о здравомъ ум и трезвой памяти и пр. и пр.— и именемъ отца. Затмъ пошли наименованія бумагъ, занявшія другую страницу, затмъ: ‘сестр моей Лиліан, жен Джона Кумберлэнда, викарія церкви св. Лаврентія въ Сого’… и еще рядъ названій бумагъ,— затмъ: ‘моей матери всю мою мебель, картины, посуду и домъ въ Найтбридж, за исключеніемъ мраморнаго фавна въ моемъ кабинет’,— затмъ: ‘моему милому другу Эстеръ Давенпортъ пятьдесятъ тысячъ фунтовъ въ консоляхъ и мой домъ и садъ въ Лоукомб со всмъ, что тамъ находится, и наконецъ, Юстину Джермину, котораго я назначаю всеобщимъ наслдникомъ,— мраморнаго фавна’.

Одну страницу за другой, по мр того какъ он выходили изъ-подъ пера, Юстинъ Джерминъ бралъ и сушилъ на огн камина. Ночи были свжія, хотя уже наступилъ май мсяцъ, и софа Джерарда была придвинута въ камину.

Пробила полночь, когда завщаніе было готово для подписи.

— Позвоните, пожалуйста, Джерминъ. Мой камердинеръ, конечно, еще не спитъ, да и другіе слуги тоже вроятно: у насъ вдь безпорядочный домъ. Я часто слышу, какъ они въ полночь крадутся наверхъ спать, въ то время какъ я спокойно сижу здсь. Черная лстница расположена въ этомъ конц дома.

— Кстати о лстницахъ: вы не оставили Ларозу даже и вазы,— замтилъ Джерминъ, надавливая пуговку электрическаго звонка.

— Къ чему я буду оставлять ему что-либо? Онъ довольно заработалъ денегъ въ этомъ дом. Разв, вы думаете, мн пріятно будетъ обрадовать его своей смертью?

— Я думалъ, вы его любите.

— Я никого не люблю передъ лицомъ смерти,— отвчалъ Джерардъ запальчиво.— Неужели, вы думаете, я могу любить людей, которые будутъ жить и радоваться, пожалуй, еще и въ будущемъ столтіи,— а затмъ въ ‘Times’ будетъ пропечатано въ отдл некрологовъ, посл того какъ человкъ девяносто лтъ пилъ вино жизни: ‘Съ сожалніемъ извщаемъ о кончин архидіакона такого-то на девяносто-первомъ году его жизни’!.. Сожалть о человк, прожившемъ девяносто лтъ! И вы думаете, что я, осужденный умереть, не достигнувъ и тридцати лтъ, могу сердечно относиться къ моимъ долговчнымъ ближнимъ! Съ какой стати одному человку отпущено такъ много, а другому такъ мало?

— Отчего одинъ человкъ — батракъ землепашецъ, получающій пятнадцать шиллинговъ заработной платы въ недлю, между тмъ какъ у васъ — два милліона?

— Деньги! деньги — ничто! Жизнь — единственная драгоцнная вещь! Смерть — единственная страшная вещь.

— Врно, но я сомнваюсь, чтобы девяностолтній человкъ меньше боялся смерти, чмъ вы.

— О! но онъ уже отжилъ! онъ долженъ это знать. Машина отработала и перестаетъ дйствовать отъ того, что обветшала. Она не разрушается внезапно отъ того, что въ самомъ матеріал есть изъянъ. Я сознаюсь: ужасна мысль, что жизни долженъ наступить конецъ… когда-либо, что Ego, такое сильное, обособленное, живучее и всепоглощающее, должно исчезнуть въ невдомой тьм, но умереть молодымъ, умереть прежде, чмъ появились морщины на лиц и сдые волосы,— умереть, когда жизнь такъ еще свжа и хороша,— это тяжко! Я почти ненавижу своего отца, когда подумаю, сколькими золотыми годами онъ переживетъ меня, и будетъ наслаждаться богатствомъ, которое принадлежитъ мн. Они, быть можетъ, сдлаютъ его епископомъ,— кто знаетъ? Богатый человкъ всегда долженъ быть силой въ церкви. Мой отецъ будетъ великолпнымъ епископомъ. Онъ проживетъ такъ же долго, какъ Мартинъ Рутъ, доживетъ до двадцатаго столтія, богатый, важный, добродушный, счастливый… тогда какъ я буду прахомъ! О! подумайте, какъ тяжко такое различіе! Подумайте о Шелли, обратившемся въ прахъ подъ плитой римскаго кладбища, и о друг Шелли, прожившемъ слишкомъ шестьдесятъ лтъ посл него и положенномъ на покой уже тогда, когда испилъ чашу жизни до дна и утомился, возл того, кто потухъ, какъ падучая звзда.

Джерминъ положилъ руку ему на плечо мягко, но повелительно проговоривъ:

— Успокойтесь, вамъ нужно еще подписать эти листы.

Дверь отворилась, и камердинеръ, на обязанности котораго лежало являться на звонокъ барина въ такіе поздніе часы, тихо вошелъ въ комнату.

— Кто-нибудь изъ слугъ еще не ложился?— спросилъ Джерминъ.

— Бартонъ еще не ложился, сэръ.

— Позовите сюда Бартона и будьте вмст съ нимъ свидтелемъ подписи вашимъ господиномъ нкоторыхъ документовъ. Бартонъ, надюсь, настолько трезвъ, чтобы помнить о томъ, что длаетъ?

— Трезвъ, сэръ?! Да, сэръ, я никогда не видлъ Бартона иначе, какъ трезвымъ,— отвчалъ камердинеръ съ достоинствомъ.

— Ну, такъ поторопитесь. Вашъ господинъ дожидается.

Джерардъ дожидался очень терпливо, съ остановившимся, задумчивымъ взглядомъ, рука его вяло лежала на первомъ лист завщанія, который Джерминъ положилъ передъ нимъ. Джерминъ стоялъ у его локтя, держа другіе листы завщанія въ лвой рук, между тмъ какъ правая слегка опиралась на плело Джерарда.

Камердинеръ вернулся въ сопровожденіи буфетчика, имвшаго величественный видъ, но избгавшаго раскрывать ротъ.

Онъ весь обратился во вниманіе, и хотя отъ него несло водкой, но онъ подписался подъ подписью господина довольно четко.

Подпись камердинера была также тверда и разборчива. Онъ также много пилъ, но былъ прихотливе въ напиткахъ, нежели его товарищи.

— Вы должны знать характеръ этого документа,— сказалъ Джерминъ свидтелямъ,— хотя законъ этого и не требуетъ. Это завщаніе вашего господина,— единственное, написанное вами, Гиллерсдонъ?— обратился онъ въ Джерарду, все еще не снимая руки съ его плеча,— руки съ ненормально длинными пальцами и смертельно блдной.

— Это единственное, составленное мною завщаніе,— медленно произнесъ Джерардъ.

— И вы не намрены писать другого?

— И я не намренъ писать другого,— повторилъ Джерардъ.

— Ступайте,— сказалъ Джерминъ слугамъ:— кстати, я останусь здсь ночевать.

— Слушаю, сэръ. Ваша комната готова. Я снесъ туда ваши вещи.

Со времени возвращенія изъ Италіи, Джерминъ проживалъ въ этомъ дом, хотя ежедневно толковалъ о томъ, что удетъ къ себ на квартиру. У него была квартира гд-то около Пиккадилли, но онъ неохотно сообщалъ свой адресъ, и если принималъ и угощалъ гостей, то не иначе, какъ въ клуб. Единственный разъ, когда Джерардъ пользовался его гостепріимствомъ, было въ тотъ достопамятный вечеръ, когда онъ отъужиналъ у него на квартир въ восточной сторон отъ Линкольнъ-Инна.

— Вы очень устали, мой дорогой другъ,— сказалъ Джерминъ, когда слуги ушли.— Вамъ бы лучше лечь.

Джерардъ всталъ со стула, оставивъ листы почтовой бумаги Бата лежащими на стол, и даже не взглянулъ на нихъ, между тмъ какъ Джерминъ продлъ руку вокругъ его таліи и подвелъ его къ соф, куда тотъ опустился съ закрытыми глазами и черезъ нсколько секундъ погрузился въ глубокій сонъ.

Джерминъ взялъ листы почтовой бумаги, тщательно сложилъ ихъ и положилъ во внутренній карманъ своей обденной жакетки и вышелъ вонъ изъ комнаты. Камердинеръ дожидался на площадк.

— Господинъ вашъ заснулъ на диван,— сказалъ Джерминъ.— Онъ, повидимому, очень усталъ, и я думаю лучше оставить его проспать на диван всю ночь, нежели будить его теперь. Покройте его одяломъ и оставьте такъ до утра. Онъ не боленъ, а только утомленъ. Я присмотрю за нимъ ночью. Я вдь очень чутко сплю.

Камердинеръ медлилъ. Ему очень хотлось идти спать, однако онъ колебался.

— Вы уврены, сэръ, что я не понадоблюсь?

— Ему ничего не нужно, кром какъ выспаться. Онъ очень усталъ. Хорошій сонъ его совсмъ оживитъ.

Камердинеръ повиновался приказанію Джермина. М-ръ Джерминъ коротко стригъ волосы, имлъ видъ ученаго и безъ сомннія былъ на половину докторъ. Камердинеръ пошелъ взглянуть на спящаго и заботливо укрылъ его мягкой индійской шалью. Безъ сомннія, такой мирный и глубокій сонъ не слдовало тревожить. Такой сонъ могъ исцлить человка.

Было уже десять часовъ утра, а Джерардъ все еще не просыпался. М-ръ Джерминъ нсколько разъ входилъ въ кабинетъ ночью, а въ десять часовъ утра вышелъ изъ дома, и лишь тогда только, когда входная дверь за нимъ затворилась, Джерардъ пошевелился во сн, наконецъ раскрылъ глаза и съ удивленіемъ увидлъ солнечный свтъ, проникавшій сквозь венеціанскіе ставни и ложившійся золотыми полосками на темномъ ковр.

Онъ поглядлъ на часы. Десять часовъ, блый день давно уже на двор. Онъ проспалъ девять часовъ, хотя ему казалось, что онъ задремалъ всего лишь нсколько минутъ тому назадъ. Онъ спалъ крпко и безъ сновъ, тмъ идеальнымъ сномъ, который Сократъ называлъ величайшимъ счастіемъ въ жизни.

— Я никогда такъ долго не спалъ подъ-рядъ, во всю свою жизнь,— говорилъ онъ самому себ, почти пугаясь такого ненормальнаго сна.

Онъ оглядлся вокругъ, медленно припоминая о томъ, что было вчера.

Поздка въ Лоукомбъ, возвращеніе въ городъ, письмо отъ Эдиты Чампіонъ.

Онъ нащупалъ въ карман письмо. Да, оно тутъ. Онъ въ третій разъ поспшно прочиталъ его. Онъ хотлъ убдиться въ томъ, что онъ — свободный человкъ.

— Свободенъ, какъ воздухъ,— говорилъ онъ себ.— Свободенъ жениться на женщин, которую люблю, свободенъ исправить причиненное ей зло.

Исправить причиненное ей зло! Могъ ли онъ вернуть въ жизни ребенка? Могъ ли онъ вернуть разсудокъ матери! Такое зло неисправимо. Рубцы такихъ ранъ не залечиваются.

Онъ раздумался надъ письмомъ Эдиты, такимъ холоднымъ при всемъ его здравомысліи, и припомнилъ собственное лицо, какъ онъ увидалъ его, отраженнымъ въ зеркал въ первое утро прізда его на флорентинскую виллу. Одного взгляда на это лицо, на которомъ была написана смерть, было довольно, чтобы спугнуть любовь. Онъ презрительно и злобно думалъ теперь объ этой любви, такой требовательной и ревнивой, пока солнце жизни и молодости высоко стояло и свтило въ неб, и такъ быстро испарившейся, когда сгустились сумерки.

О завщаніи, написанномъ наканун, онъ ни разу не вспомнилъ. Этотъ пунктъ оставался пробломъ въ его памяти. Точно также онъ не спросилъ и про Джермина. Онъ одлся, позавтракалъ и направился въ Лоукомбъ до полудня.

Перемны въ положеніи больной не произошло, но докторъ не терялъ надежды. Улучшеніе можетъ быть медленное, но хорошо уже то, что нтъ никакого ухудшенія.

— Время — единственный цлитель, на котораго мы теперь можемъ разсчитывать,— говорилъ м-ръ Миворъ.

Въ ректор произошла большая перемна посл получасового конфиденціальнаго разговора съ Джерардомъ, и миссъ Гильстонъ, до сихъ поръ избгавшая м-ра Гиллерсдона, приняла его въ своей гостиной и боле часу бесдовала съ нимъ, радушно принимая его благодарность за всю ея доброту въ Эстеръ.

— Будьте уврены, что я бы сдлала то же самое для бднйшей двушки въ приход,— говорила миссъ Гильстонъ:— но должна сознаться, что красота ея и кротость произвели на меня глубокое впечатлніе. Бдняжка! даже въ худшія минуты, ея рчи были таковы, что обнаружили передъ нами всю кротость и непорочность ея натуры. Я могла бы только повторить то, что братъ Офеліи говоритъ о сестр:

‘Тоску и грусть, страданья, самый адъ —

‘Все въ красоту она преобразила’.

О! м-ръ Ганли, для васъ было бы ужасной мыслью со временемъ, что вы привели въ погибели такую двушку и не исправили зла, причиненнаго ей всми средствами, какія были въ вашей власти.

— Да,— отвчалъ Джерардъ уныло:— вы совершенно правы. Моимъ единственнымъ желаніемъ теперь — это прожить настолько, чтобы успть обвнчаться съ Эстеръ. Въ тотъ день, когда она узнаетъ меня, когда она придетъ въ себя,— я готовъ жениться на ней. Ректоръ просилъ меня погостить у него пока, чтобы я могъ слдить за выздоровленіемъ ежечасно. Не помшаю ли я вамъ, миссъ Гильстонъ, если позволю себ принять это приглашеніе?

— Помшаете?!— нтъ, нисколько. То, чего желаетъ мой братъ, никогда не можетъ мн помшать. Мы еще ни разу въ жизни не расходились во взгляд на какой-нибудь предметъ. Мы вдь не мужъ съ женой, которые рдко въ чемъ сходятся.

— Значить, я могу остаться.

— Разумется. Ваша комната уже готова, и вы можете, если пожелаете, привезти съ собой слугу.

— Вы очень добры, но мн не нуженъ слуга. Я не злоупотреблю вашимъ гостепріимствомъ.

Онъ гулялъ съ ректоромъ по кладбищу въ тихій часъ, предшествующій солнечному закату, и сообщилъ м-ру Гильстону свое имя и свою исторію, откровенно и безъ утайки.

— Не считайте меня низкимъ человкомъ, если я сознаюсь, что завидовалъ моимъ богатымъ пріятелямъ и въ университет, и въ свт. Алчность и сребролюбіе — пороки нашего вка. Воздухъ напоенъ милліонами. Вся жизнь пропитана безумствами и расточительностью новыхъ богачей. Все продается и все прощается милліонеру. На одного Нерона съ его золотымъ дворцомъ мы насчитываемъ десятки Нероновъ и цлыя улицы съ золотыми дворцами. На одного Лукулла у насъ цлая армія людей, задающихъ обды и за чьимъ столомъ жирютъ паразиты. Молодому человку нельзя жить въ сует лондонскаго свта и не гоняться за золотомъ, какъ за высшимъ благомъ, и не страдать отъ бдности. Былъ моментъ, когда я вознамрился убить себя, считая, что лучше лежать мертвымъ въ могил, нежели жить въ бдности! И въ этотъ-то день какъ разъ фортуна повернула свое колесо, и я оказался милліонеромъ! Но не усплъ я насладиться богатствомъ, какъ мн объявили, что я не долговченъ, и съ той минуты я живу съ мрачнымъ привидніемъ за спиной.

— Я столько видлъ умирающихъ, спокойно разстававшихся съ жизнью,— отвчалъ ректоръ,— что не могу почти представить себ, какъ можно бояться смерти,— какъ не понялъ бы, что можно бояться сна.

— Ахъ! но вдь это сонъ вчный, ненарушимый. Не та дрёма, о которой говоритъ Гамлетъ,— но мракъ безъ просвта. И каково же отъ всего на свт отказаться!

— Тяжело, конечно, если не врить въ лучшій міръ.

— Вра!— скажите лучше: миражъ, м-ръ Гильстонъ. Я вполн понимаю, что вы по обязанности, какъ служитель алтаря, ослпляете этимъ миражемъ глаза вашихъ умирающихъ прихожанъ. Но неужели же вы ршитесь сказать мн, посл долгой жизни знанія и мышленія, что это фантастическое видніе будущей жизни васъ утшаетъ? Гд звено, соединяющее прахъ подъ могильными плитами съ другими планетами или грядущими временами? Весьма возможно, что существуютъ лучшіе міры, чмъ нашъ, съ существами боле благородными, чмъ мы, но что въ томъ для васъ, для меня, когда мы-то обратимся въ прахъ?! Мы такъ же непричастны къ этимъ лучшимъ мірамъ, какъ однолтнія бабочки. Мы тоже живемъ одинъ день.

— Любезный другъ, я не допускаю, что на сторон науки вс сильнйшіе аргументы, и что вр остается только сидть сложа руки и ждать….

‘The shadow, cloak’d from head to foot,

‘Who keeps the keys of all the creeds’ *)

*) ‘Тнь, закутанную съ головы до ногъ,

Которая хранитъ ключи отъ всхъ врованій’.

Но я не діалектикъ, и не стану пытаться аргументировать противъ новой вры, которой новйшіе метафизики предаются съ такимъ же наслажденіемъ, какъ еслибы дарили намъ новую надежду, вмсто того, чтобы пытаться убить старую. Я только скажу, какъ говорилъ св. Павелъ: ‘Еслибы мы только въ здшней жизни врили въ Христа, то были бы несчастнйшими изъ людей!’.

— Св. Павелъ былъ мечтатель и энтузіастъ,— возразилъ Джерардъ:— какъ разъ такой человкъ, который можетъ создать новую религію,— умственная сила, настолько крупная, чтобы измнить лицо Европы на тысячу-девятьсотъ лтъ. Но я боюсь, что скира уже приложена къ корню дерева, и что еще до наступленія двадцатаго вка христіанство превратится въ государственную религію — систему церемоній и расшитыхъ облаченій, какъ было въ языческомъ Рим, и какъ мы это видимъ теперь въ папскомъ Рим…

——

Мирная монотонная жизнь въ лоукомбскомъ ректорат была пріятна Джерарду. Его здоровье было слишкомъ слабо для лондонскихъ удовольствій. Ему пріятне было проводить дни въ мечтательной праздности, Сберегая остатки силъ, которымъ скоро суждено было изсякнуть. Онъ зналъ, что ему не долго остается жить. Онъ видлся съ д-ромъ Соутомъ по возвращеніи въ Англію, и услышавъ отъ него приговоръ, ршилъ, что онъ будетъ послднимъ. Больше онъ не хотлъ совщаться съ наукой, такъ какъ она ничего не могла для него сдлать. Онъ могъ прожить нсколько недль, могъ протянуть и доле, если судьба и климатъ будутъ къ нему милостивы.

Все это время онъ не сносился съ своими родными. Отецъ, мать, Лиліана и ея мужъ — не знали объ его возвращеніи въ Англію. Онъ намревался повидаться съ сестрой, но не прежде, чмъ женится на Эстеръ, когда ему можно будетъ представить сестр свою жену. Онъ хотлъ, чтобы у Эстеръ былъ хоть одинъ врный другъ на случай его смерти.

Наконецъ, посл долгаго мсяца ожиданій и надеждъ, наступилъ счастливый переворотъ. Измученный мозгъ Эстеръ медленно пробуждался отъ оцпеннія и сознанія, и память знакомыхъ лицъ проснулась въ ней въ одно прекрасное іюньское утро, вмст съ распускающимися розами подъ ея окномъ.

— Джерардъ!— вскричала она, съ любовью взглядывая на него въ то время какъ онъ по обыкновенію стоялъ у ея стула, сторож малйшій, хотя бы слабый проблескъ сознанія.— Ты вернулся, наконецъ, изъ Италіи? Какъ долго ты пробылъ въ отсутствіи, какъ страшно долго!

Онъ просидлъ съ ней часъ, разговаривая о постороннихъ вещахъ. Память возвращалась постепенно. Только на слдующій день она вспомнила про смерть отца, и докторъ надялся, что та ночь, какъ она блуждала по берегу рки, и погибель бебэ будетъ вычеркнута изъ ея памяти. Но это было не такъ. По мр того какъ въ ея ум возстановлялось равновсіе, воспоминаніе обо всемъ, что она выстрадала, и что совершила въ припадк безумія, вернулось съ мучительной ясностью. Она припомнила и зоркій надзоръ сидлокъ, который ей казался жестокой тиранніей. Она припомнила, какъ выскользнула изъ дому и пробралась сквозь темноту и сырость сада къ рк, на свое любимое мсто, гд проводила съ Джерардомъ столько счастливыхъ часовъ. Она припомнила, какъ ей показалось, что смерть — наилучшій исходъ для нея и для ея ребенка изъ міра, въ которомъ никто ихъ не любитъ, и никому они не нужны: она — брошенная любовница, онъ — незаконный ребенокъ, безъ роду и имени. Она припомнила, какъ бросилась въ воду, какъ вода сомкнулась вокругъ нея… Дальше ничего не было, одно лишь однообразіе мирныхъ дней и добрыхъ лицъ, освщенныхъ солнцемъ комнатъ и благоухающихъ цвтовъ ректорскаго дома,— время, когда она считала себя счастливымъ ребенкомъ, съ дтскими, счастливыми мыслями…

——

Они обвнчались въ тнистой старинной церкви въ половин девятаго, въ одно прекрасное іюньское утро. Эстеръ была блдна и худа, но, несмотря на истощеніе отъ болзни, красота ей не измнила. Она была одта въ сромъ дорожномъ плать и небольшой хорошенькой шляпк. Джерардъ, съ красными пятнами на щекахъ и тревожнымъ взглядомъ, съ провалившимися глазами и щеками, казался гораздо взволнованне жены.

Они похали изъ церкви на станцію желзной дороги, которая должна была отвезти ихъ въ Лондонъ,— напутствуемые благословеніями ректора и его сестры, который одинъ, вмст съ приходскимъ клэркомъ, былъ свидтелемъ брака.

— Она теперь ваша жена,— объявилъ ректоръ,— и самая торжественная служба въ Вестминстерскомъ аббатств не могла бы крпче связать вашихъ узъ.

Джерардъ телеграфировалъ сестр, прося ее пріхать завтракать въ Гиллерсдонъ-Гаузъ, куда онъ прибудетъ съ Эстеръ между двнадцатью и часомъ.

Онъ провелъ часъ до прізда Лиліаны въ томъ, что показывалъ Эстеръ свой домъ.

— Онъ теперь твой,— сказалъ онъ,— также какъ и Розовый Павильонъ, который я купилъ теб какъ игрушку. Надюсь, что ты много лтъ проживешь въ немъ, когда я буду уже покоиться въ могил.

Она бросила на него раздирающій сердце взглядъ. Неужели онъ думалъ, что это великолпіе можетъ утшить ее, когда его не будетъ въ живыхъ… что она когда-нибудь забудетъ его или ребенка… котораго она въ припадк безумія погубила?! Но она не хотла огорчить его ни однимъ печальнымъ словомъ, въ особенности сегодня, когда онъ все сдлалъ, что могъ, чтобы вернуть ей доброе имя. Она ходила съ нимъ изъ комнаты въ комнату, хвалила его вкусъ, восхищалась то той, то другой вещью, пока, наконецъ, не пришла въ его святилище верхняго этажа.

Не успла она переступить черезъ порогъ, какъ увидла фавна и слегка вскрикнула, съ отвращеніемъ въ голос, произнеся:

— М-ръ Джерминъ!

— Только случайное сходство… но очень большое, не правда ли?

— Зачмъ ты хранишь его бюстъ въ своей комнат? У него отвратительное лицо, и онъ — дурной человкъ. Не могу понять, какъ могъ ты выбрать его себ въ друзья!

— Онъ никогда не былъ моимъ другомъ, Эстеръ. У меня нтъ другого друга, кром м-ра Гильстона. Этотъ старикъ — первый человкъ, въ которомъ я встртилъ искреннее къ себ дружелюбіе съ тхъ поръ, какъ сталъ милліонеромъ. Джерминъ былъ моимъ собесдникомъ, и очень забавнымъ, къ тому же я ничего худого въ немъ не видлъ.

Эстеръ все осматривала съ живйшимъ интересомъ. Здсь онъ жилъ, прежде чмъ узналъ ее. Это роскошное жилище онъ покинулъ, чтобы поселиться съ нею на берегу рки. Она разсматривала книги, рдкости изъ бронзы, слоновой кости и яшмы, и, наконецъ, остановилась передъ японской вышитой занавской, висвшей на стн.

— Что тамъ скрывается за этой занавской, картина?— спросила она:— врно, картина, которую нельзя видть безъ позволенія?

— Нтъ, не картина. Погляди, если хочешь, Эстеръ. У меня нтъ секретовъ отъ другой половинки моей души.

Эстеръ раздвинула занавску и увидла большой листъ бумаги, испещренный черными линіями?

— Что за курьезная вещь!— вскричала она: — что это такое?

— Это хартія моей жизни, Эстеръ. Линія, которая ведетъ внизу, означаетъ конецъ.

Онъ сорвалъ листъ со стны, разорвалъ, его въ мелкіе клочки и бросилъ въ корзинку со рваной бумагой.

— Я примирился съ концомъ, Эстеръ,— сказалъ онъ мягко, въ то время какъ она, удерживая слезы, прильнула въ его плечу: — теперь, когда мы съ тобой вмст и останемся вмст до конца…

Онъ услышалъ шаги Лиліаны на лстниц, черезъ минуту она уже была въ комнат и съ радостнымъ удивленіемъ увидла Эстеръ.

— Эстеръ! такъ онъ нашелъ васъ и все обстоитъ благополучно!— вскричала Лиліана.— Но ахъ! моя бдняжка! какъ же вы блдны и худы! Вы, должно быть, были больны съ тхъ поръ, какъ мы не видлись?

— Не разспрашивай ее ни о чемъ, Лиліана, но обними какъ свою сестру и мою жену.

— Твою жену?.. съ какихъ же поръ, Джерардъ?

— Это праздный вопросъ. Она моя жена — моя любимая и дорогая жена.

Лиліана съ удивленіемъ глядла на него съ секунду. Да, онъ, очевидно, говорилъ серьезно, и этотъ бракъ, который ей никогда и не снился, былъ дйствительностью. Она, ни слова не говоря, повернулась въ Эстеръ и поцловала ее.

— Ты будешь мн сестрой,— мягко произнесла она,— и я не стану разспрашивать, какое горе такъ извело тебя или почему братъ скрывалъ свой бракъ отъ меня до сегодня.

Посл того они сошли внизъ завтракать, и хотя вс ли мало, но для Джерарда то былъ пріятнйшій завтракъ изъ всхъ, какіе выпадали на его долю за послднее время.

Тнь, омрачавшая прошлую жизнь Эстеръ, мало смущала его. Для него будущее было такъ коротко, что прошлое значило мало. Онъ не могъ особенно горевать о ребенк, котораго совсмъ не видлъ. Да еслибы этотъ ребенокъ остался въ живыхъ, то онъ не долго пользовался бы отцовскими попеченіями.

Они ухали въ Туринъ съ вечернимъ поздомъ, и только Лиліана провожала ихъ на станцію, гд два блдныхъ лица, глядвшихъ на нее изъ вагона, медленно скрылись отъ ея глазъ. Одно изъ этихъ лицъ она почти не надялась снова увидть въ здшней жизни.

ЭПИЛОГЪ.

Лондонскій сезонъ истекалъ, и Юстинъ Джерминъ поговаривалъ о своемъ лтнемъ курс леченія… О, ничего особенно интереснаго… поздка въ Пиренеи… Въ это время сплетники, собиравшіеся въ литературно-художественныхъ общественныхъ клубахъ, извстныхъ подъ названіемъ ‘Sensorium’ и ‘Heptachord’, были заинтересованы слдующимъ краткимъ извщеніемъ въ отдл некрологовъ ‘Times’:

‘Іюля 19-го числа, на яхт ‘Джерсейская Лилія’ — въ Корфу, скончался Джерардъ Гиллерсдонъ, 29-ти лтъ отъ роду’.

— Вотъ и конецъ Гиллерсдонской удач!— сказалъ Ларозъ:— и одинъ изъ прекраснйшихъ домовъ въ Лондон поступитъ въ продажу. Всего лишь полтора года тому назадъ, какъ онъ былъ выстроенъ, и мы тратили деньги при его постройк, не считая, увряю васъ. Чтобы угодить ему, мы должны были не стсняться въ расходахъ. Положеніе восхитительное по своей новизн.

— А въ чемъ заключалась его удача? Онъ получилъ въ наслдство милліонъ или около того, за то, что поднялъ зонтикъ, оброненный какимъ-то старикомъ, не правда ли?

— Нтъ, онъ спасъ жизнь старика и чуть-было не лишился его милостей за то, что не поднялъ зонтика.

— М-ръ Джерминъ лишается полезнаго друга въ его лиц. Онъ постоянно былъ съ Гиллерсдономъ. А кому достанутся его деньги? Или же Гиллерсдонъ ихъ вс промоталъ?

— О, нтъ!— отвчалъ одинъ джентльменъ, любитель скачекъ.— Онъ былъ жалкое существо, и не думаю, чтобы когда-либо садился на лошадь посл того, какъ оставилъ Оксфордъ. Такой человкъ не могъ промотать милліона, а тмъ мене двухъ. Онъ былъ изъ тхъ людей, которые способны копить деньги и пускать ихъ въ ростъ. Онъ не изъ тхъ людей, которые длаютъ исторію.

— Онъ началъ свою карьеру строченіемъ романовъ,— замтилъ кто-то другой.— Сочинилъ какую-то сантиментальную исторію и очаровалъ ею всхъ женщинъ, а потомъ сталъ строчить въ газетахъ и совсмъ обнищалъ передъ тмъ, какъ получить милліоны.

— Ему бы слдовало открыть театръ.

— Онъ неспособенъ былъ къ этому! Этотъ человкъ не умлъ тратить денегъ. У него не было изящныхъ вкусовъ.

— Онъ давалъ восхитительные завтраки,— сказалъ Ларозъ.

— Да, полудюжин краснобаевъ, какъ вы и Рубинъ Гамбіеръ. Я считалъ его жалкимъ созданіемъ, у котораго милліоны пропадали даромъ.

Таковъ былъ окончательный вердиктъ, произнесенный въ курительной комнат клуба.

Въ тотъ же самый день къ м-ру Крафтону, фирмы ‘Крафтонъ и Кранберри’ въ Линкольнъ-Иннъ-Фильдс, явился поститель, извстившій о своемъ визит по телеграфу. Поститель былъ Юстинъ Джерминъ, котораго м-ръ Крафтонъ встрчалъ одинъ только разъ въ жизни на обд, данномъ его кліентомъ, Джерардомъ Гиллерсдономъ.

Солиситоръ принялъ м-ра Джермина радушно, но серьезно, такъ какъ недавняя смерть значительнаго кліента требовала извстной торжественной грусти.

— Печальныя всти изъ Корфу,— сказалъ Джерминъ:— вы читали объявленіе въ ‘Times’.

— Да, но это для меня не новость. Я получилъ телеграмму два часа посл событія… которое не было неожиданно. Нашъ кліентъ медленно угасалъ съ того самого момента, какъ оставилъ Англію въ іюн мсяц. Вы не были съ нимъ на яхт, м-ръ Джерминъ?

— Нтъ, я писалъ ему два или три раза и предлагалъ свои услуги, яхту эту я вдь купилъ ему и завдывалъ ея снаряженіемъ. Но отвты его были коротки и…— тутъ Джерминъ издалъ нчто въ род обычнаго своего смха, но смягченнаго въ виду обстоятельствъ:— …онъ, очевидно, не желалъ моего общества, а такъ какъ въ дл была замшана дама, то я и не обижался. Ну, а вотъ теперь онъ умеръ, бдняга. Блестящее существованіе, но слишкомъ кратковременное…

Наступило минутное молчаніе. М-ръ Крафтонъ вжливо ждалъ, что будетъ дальше. Но такъ какъ собесдникъ сидлъ, улыбаясь, и ничего не говорилъ, то онъ самъ началъ:

— Вы естественно думаете, что, какъ пріятель м-ра Гиллерсдона, можете разсчитывать на то, что покойный оставилъ вамъ подарокъ или извстную сумму денегъ по завщанію, но, къ сожалнію, долженъ сказать, что такого подарка вамъ не оставлено. Покойный умеръ безъ завщанія.

— Какимъ образомъ вы это узнали… и такъ скоро?— спросилъ Джерминъ, все еще улыбаясь.

— У насъ фактъ подъ руками, въ письм, написанномъ всего лишь за три дня до его смерти. Вотъ это письмо… онъ взялъ его изъ-подъ бронзоваго преспапье на стол.— Я прочитаю вамъ отрывокъ изъ него.

Онъ прокашлялся, вздохнулъ и прочиталъ слдующее.

‘Мой докторъ, намекавшій мн весь послдній мсяцъ про завщаніе, говоритъ мн, что если я хочу составить завщаніе, то долженъ сдлать это, не теряя времени. Но я не хочу писать завщанія. Мое богатство перейдетъ въ т именно руки, какъ мн то желательно, и я могу положиться на то, что мои наслдники великодушно поступятъ и съ тми, кого я упомянулъ бы въ своемъ завщаніи, еслибы могъ настолько совладать съ своими нервами, чтобы его составить. Но для меня это равнозначаще тому, какъ если бы я самъ сталъ сколачивать себ гробъ. Я предоставлю отцу вознаградить васъ и м-ра Кранберри, какъ слдуетъ, за ваши безкорыстныя заботы о моемъ имуществ’… Гмъ, гмъ, гмъ…— пробормоталъ законовдъ, складывая письмо. Дальше читать не стоитъ.

— Нтъ. Но курьезная вещь, что человкъ, написавшій эти слова, за три мсяца передъ тмъ составилъ собственноручно завщаніе и засвидтельствовалъ его какъ слдуетъ въ моемъ присутствіи.

— Когда это было?

— Третьяго мая текущаго года.

— Вы удивляете меня. Вы были однимъ изъ свидтелей?

— Конечно нтъ.

— А почему же вы знаете про завщаніе?

— Я былъ при томъ, какъ оно писалось, и оно было поручено мн на храненіе. Я привезъ его къ вамъ, м-ръ Крафтонъ, съ тмъ, чтобы вы оказали мн такую же помощь, какъ, два года тому назадъ, моему глубоко-оплакиваемому другу Джерарду Гиллерсдону.

Онъ подалъ солиситору документъ, состоявшій только изъ двухъ листовъ почтовой бумаги фабрики Бать. Каждый листъ былъ исписанъ почеркомъ Джерарда Гиллерсдона и каждый, какъ слдуетъ, подписанъ и засвидтельствованъ.

Въ первомъ лист перечислялись бумаги, находившіяся во владніи завщателя, а во второмъ — эти бумага завщались ‘Юстину Джермину, 4, Борландъ-Коргъ, Пиккадилли, котораго я назначаю всеобщимъ наслдникомъ’.

— Это завщаніе вполн законное, я думаю, м-ръ Крафтонъ?

— Прекрасное завщаніе, но оно не упоминаетъ и половины имущества.

— Нтъ, но я думаю, что слова: ‘всеобщій наслдникъ’ — уладятъ все дло.

— Разумется. Что, онъ былъ въ своемъ ум, когда писалъ это завщаніе?

— Онъ никогда не терялъ ума, сколько мн извстно. Спросите лучше свидтелей, камердинера и буфетчика, насчетъ состоянія его умственныхъ способностей въ вечеръ третьяго мая.

— Я не стану ихъ безпокоить. Мн жаль васъ разочаровывать, м-ръ Джерминъ, хотя я бы еще больше жаллъ объ этомъ, будь вы родственникъ нашего покойнаго кліента. Это завщаніе не иметъ никакой цны.

— Чортъ возьми! Неужели же вы хотите сказать, что есть другое, позднйшее?

— Нтъ, если только онъ не составилъ его посл того, какъ написалъ письмо, прочитанное мною вамъ. Ваше завщаніе недйствительно, благодаря браку нашего кліента.

— Его браку?

— Да. Онъ женился третьяго іюня въ приходской церкви Лоукомба, въ Беркшир. Я знаю, онъ держалъ въ тайн свой бракъ. О немъ не было объявлено въ газетахъ. Леди, на которой онъ женился, была бдна, и вообще бракъ этотъ — чисто романическій. Она сопровождала его съ тхъ поръ на яхт.

— Да, я знаю, что она была съ нимъ. Но чтобы она была его женой — это фикція.

— Если такъ, то свидтельство о брак, которое у меня въ рукахъ, было бы весьма искусной поддлкой. А это свидтельство прислано мн пасторомъ, который ихъ внчалъ. М-ръ Гиллерсдонъ умеръ безъ завщанія, а потому все его состояніе будетъ раздлено между его отцомъ и женой. Вамъ остается теперь только одинъ шансъ, м-ръ Джерминъ: попытайтесь жениться на вдов.

— Благодарю за совтъ. Нтъ, я не думаю, чтобы мн это удалось. Ну, что-жъ, я потерялъ друга и состояніе, но я живъ, а жизнь сладка. Я не сраженъ вашимъ извстіемъ, м-ръ Крафтонъ, хотя оно и удивительно. Прощайте.

Онъ засмялся своимъ демоническимъ смхомъ, взялъ шляпу въ одну руку, а другою махнулъ въ знакъ привта въ сторону юриста и исчезъ, такой же веселый и спокойный, какъ и пришелъ… человкъ безъ совсти и безъ страсти.

А что же сталось съ Эстеръ, обогащенной свыше мечтаній всякой алчности, но овдоввшей на утр дней своихъ? Можетъ ли знать счастіе вновь это одинокое сердце, испытавшее столько горькаго?

Да, она можетъ, по крайней мр, узнать счастіе жизни, посвященной добрымъ дламъ,— жизни, которая длится между сельской тишиной деревеньки на берегу Темзы и людными, грязными улицами и жалкими вертепами, въ которыхъ трудятся Джонъ Кумберлендъ и его молодая жена, и гд Эстеръ служитъ имъ преданнымъ и ревностнымъ помощникомъ. Во всхъ предпріятіяхъ для обезпеченія невинныхъ маленькихъ дтей отъ нищеты и порока, спасенія павшихъ женщинъ и двушекъ Эстеръ является толковой и дятельной помощницей. Она не бросаетъ слпо и зря денегъ направо и налво. Ее нельзя поддть на лесть и похвалы. Она вноситъ столько же ума, сколько и сердца въ дло филантропіи и во всхъ сношеніяхъ съ бдными проявляетъ даръ проницательности, вмст съ даромъ симпатіи.

Если помогать другимъ въ несчастіи есть счастіе, то Эстеръ счастлива. Но многіе читаютъ на красивомъ молодомъ личик признаки преждевременной кончины, и, быть можетъ, въ тхъ тнистыхъ прибрежныхъ тропинкахъ, по которымъ она гуляла съ Джерардомъ въ краткую весну ихъ любви, ей мелькаетъ вдали тнь смерти.

Она перевезла тло своего мужа изъ прекрасной страны, гд онъ умеръ, на лоукомбское кладбище, и лтнее солнце рдко заходитъ, не озаривъ послдними лучами тихой фигуры, сидящей или колнопреклоненной въ укромномъ убжищ подъ большимъ вязомъ, ростущимъ надъ могилой Джерарда Гиллерсдона.

А. Э.

‘Встникъ Европы’, NoNo 7—12, 1892

ДЖЕРАРДЪРоманъ въ двухъ частяхъ, м-съ Брэддонъ.

Читайте также:

ДЖЕРАРДЪ
Романъ въ двухъ частяхъ, м-съ Брэддонъ.