ДЖЕННИ ЭЙРЪ (*).
ДЖЕННИ ЭЙРЪ (*).
Часть первая.
Часть первая.
ГЛАВА ПЕРВАЯ.
ГЛАВА ПЕРВАЯ.
II.
II.
III.
III.
ГЛАВА IV.
ГЛАВА IV.
Дженни Эйр, Бронте Шарлотта, Год: 1847
Время на прочтение: 554 минут(ы)
(*) Посл ‘Домби и Сына’, лондонская публика въ послднее время съ особенною благосклонностію приняла два романа, вышедшіе одинъ за другимъ: ‘Vanity Fair’ (‘Базаръ житейской суеты’) и ‘Jane Eyre, автобіографію’. Первый изъ этихъ романовъ принадлежитъ г. Теккерею, извстному сатирическому писателю, но авторъ послдняго неизвстенъ до-сихъ-поръ. Англійская публика догадывалась, что ‘Дженни Эйръ’ написанъ гувернанткою г. Теккерея, которому и посвящена эта автобіографія при второмъ ея изданіи, но нкоторые не безъ основанія подозрваютъ здсь участіе совсмъ не женскаго пера. Не безполезно замтить, что этотъ романъ, по своей основной мысли, совершенно противоположенъ знаменитому произведенію Теккерея. Въ обоихъ романахъ главное дйствующее лицо — гувернантка, двушка, круглая сирота, обязанная собственными средствами устроивать каррьеру своей жизни, но въ характерахъ этихъ двухъ героинь ничего нтъ общаго. Ред.
Въ тотъ день нельзя было гулять. Поутру мы бродили около часа по мокрымъ тропинкамъ чахлой рощи, но вскор посл обда (мистриссъ Ридъ, когда нтъ гостей, обдаетъ рано) небо, при холодномъ втр, заволоклось мрачными тучами, разразившимися проливнымъ дождемъ, и, разумется, въ такую погоду слишкомъ-безразсудно было переступать за порогъ дома.
Тмъ лучше. Я никогда не любила длинныхъ прогулокъ, особенно въ холодные вечера: непріятно возвращаться домой въ сырые сумерки съ окоченлыми ногами и руками, безъ перчатокъ и въ промокшихъ башмакахъ, тмъ страшне, что тутъ же, среди дороги, принуждена бываешь слушать неугомонное ворчанье няньки Бесси, сознавая въ то же время физическое превосходство передъ собой Элизы, Джона и Жорджины.
Элиза, Джонъ и Жорджина, дти мистриссъ Ридъ, увиваются теперь въ гостиной около своей маманъ. Мистриссъ Ридъ сидитъ на соф подл камина, облокотившись на подушки. Она любуется на рзвыхъ дтей и, какъ счастливая мать, на этотъ разъ не плачетъ, не бранится, не кричитъ. Мн однакожь запрещено своимъ присутствіемъ дополнять веселую группу. Мистриссъ Ридъ объявила строгимъ и ршительнымъ тономъ, что она принуждена держать меня въ почтительномъ отдаленіи, по-крайней-мр до-тхъ-поръ, пока изъ донесеній Бесси не будетъ очевидно, что я мало-по-малу усвоила себ принадлежности дтской любящей натуры. Если я не сдлаюсь простодушне, искренне, нжне и добре, мистриссъ Ридъ принуждена будетъ лишить меня естественныхъ привиллегій, которыми могутъ только пользоваться скромныя и почтительныя дти.
— Что жь вамъ обо мн разсказывала Бесси? спросила я.
— Дженни, я терпть не могу сплетней, отвчала мистриссъ Ридъ:— Скромное дитя не должно позволять себ дерзкихъ разспросовъ. Ступай, сядь гд-нибудь въ углу, и не говори ни слова, пока не научишься говорить умне.
Я прошмыгнула въ смежную маленькую комнату, куда обыкновенно подавали завтракъ. Тамъ, между-прочимъ, находился книжный шкафъ, загроможденный, кром книгъ, разными издліями дтскаго досуга. Я выбрала для себя иллюстрированный томикъ въ красивомъ переплет, и взгромоздившись на окно, расположилась на немъ очень-удобно, какъ падишахъ съ поджатыми ногами. Для большаго комфорта я опустила оконную занавсъ изъ красной камки, и такимъ-образомъ защитила себя со всхъ сторонъ въ этой двойной оград.
Складки малиноваго драпри скрывали меня отъ любопытнаго взора съ правой стороны, между-тмъ-какъ по лвую руку, толстыя и прозрачныя звенья стеколъ защищали меня отъ ноябрьской стужи, не заслоняя дневнаго свта. Перелистывая книгу, я старалась въ то же время изучить окружающіе меня виды. Вдали, на омраченномъ неб, проносились облака, въ-запуски перегоняя другъ друга, вблизи, передъ самымъ окномъ, разстилался мокрый лугъ, и кое-гд, таращились завядшіе кусты, поливаемые крупными каплями дождя.
Я перелистывала ‘Бьюккову исторію британскихъ птицъ’. Говоря вообще, текстъ книги занималъ меня очень-мало, однакожь, несмотря на дтское легкомысліе, я не могла не обратить вниманія на нкоторыя вступительныя страницы, служившія объясненіемъ картинокъ. Особенно заинтересовало меня описаніе морскихъ птицъ и одинокихъ пустынныхъ скалъ и мысовъ, на которыхъ он живутъ. Понравились мн, также очерки холодныхъ и печальныхъ береговъ Лапландіи, Сибири, Спитцбергена, Новой-Земли, Гренландіи, Исландіи. Обо всхъ этихъ странахъ, скованныхъ мертвящимъ вліяніемъ вчныхъ вихрей, бурь, морозовъ и снговъ, я составила свою собственную идею, странную, дикую, но тмъ не мене чрезвычайно-впечатлительную для дтской головы. Каждою картинкой объяснялась какая-нибудь повсть, нердко слишкомъ-таинственная и загадочная по-крайней-мр столько же, какъ сказки няньки Бесси, которыя она разсказывала по зимнимъ вечерамъ, когда ей случалось быть въ хорошемъ расположеніи духа.
Съ этой книгой на колнахъ, я была совершенно счастлива, и боялась только, какъ бы не вздумали прервать моихъ занятій. Мое счастье окончилось слишкомъ-скоро: кто-то съ шумомъ отворилъ дверь этой комнаты и вошелъ.
— Эй! эй! сударыня брюзга! Гд ты?
Это былъ рзкій, пронзительный голосъ Джона Рида, который, сдлавъ нсколько шаговъ, остановился среди комнаты: ему показалось, что тутъ не было никого.
— Куда жь она запропастилась? кричалъ Джонъ, длая обращеніе къ своимъ сестрамъ.— Лиззи! Жорджи! Здсь совсмъ нтъ этой взбалмошной двчонки: скажите маменьк, что она выбжала на улицу несмотря на дождикъ. Экая дрянь!
— Хорошо, что занавсъ задернута, подумала я:— онъ довольно-слпъ и безтолковъ, и авось не отъищетъ меня въ этой засад. Но черезъ минуту вошла Элиза, оглянулась кругомъ и сказала:
— Она врно на окн, Джонни: надо посмотрть.
И я немедленно спрыгнула на полъ, устрашенная при одной мысли, что братецъ Джонни будетъ меня тащить.
— Чего теб надобно? спросила я смлымъ голосомъ, выпрямляясь во весь ростъ.
— Ты должна была сказать. ‘Что вамъ угодно, господинъ Ридъ!’ отвчалъ разсерженный мальчишка: — а мн угодно, вопервыхъ, чтобы ты подошла сюда, на расправу.
Съ этими словами онъ слъ въ кресло на другой сторон комнаты, и сдлалъ повелительный жестъ, чтобъ я остановилась передъ нимъ.
Джону Риду было четырнадцать лтъ, и онъ уже давно учился въ школ. Я была моложе его четырьмя годами, и казалась, въ сравненіи съ нимъ настоящимъ ребенкомъ. Дюжій, толстый, широколицый и широкоплечій, онъ сформировался слишкомъ-рано, и никто на видъ не далъ бы ему мене восьмнадцати лтъ. Привычка обжираться за столомъ сдлала его жолчнымъ, и сообщила его отвислымъ щекамъ какое-то зврское выраженіе. Глаза его, заплывшіе жиромъ, обличали безсмысліе скота, самодовольнаго и безстыднаго. Ему на этотъ разъ слдовало быть въ школ, но матушка, ‘въ уваженіе къ его слишкомъ-нжному здоровью’, взяла его домой мсяца на два. Мистеръ Мильсъ, школьный учитель, утверждалъ, что дитя могло бы наслаждаться совершеннйшимъ здоровьемъ, если бы ему поменьше присылали сдобныхъ пирожковъ и разныхъ затйливыхъ сластей, но материнское сердце не довольствовалось такимъ грубымъ объясненіемъ, мистриссъ Ридъ была уврена, что шафранный цвтъ ея сынка гораздо естественне объясняется чрезмрнымъ прилежаніемъ къ школьнымъ трудамъ, и, можетъ-быть, еще чрезмрною тоскою его нжной любящей натуры, оторванной отъ домашняго крова,
Джонъ Ридъ не слишкомъ-любилъ свою мать и сестеръ, и питалъ ршительное отвращеніе ко мн. Онъ бранилъ, тормошилъ и наказывалъ меня не два или три раза въ недлю, не однажды или дважды въ день, но ршительно всегда, каждый день и почти каждый часъ. Я боялась его всми силами души, и трепетала всми членами при одномъ его приближеніи. Случалось даже, что я чуть не падала въ обморокъ отъ страха. При всемъ томъ, не было для меня никакой защиты противъ его угрозъ и наказаній, слуги боялись оскорбить своего молодаго господина, и не принимали моей стороны, а мистриссъ Ридъ была слпа и глуха къ неистовымъ продлкамъ своего сынка: она никогда не видала, что онъ меня бьетъ, никогда не слышала, какъ онъ издвается надо мной, хотя то и другое нердко происходило въ ея присутствіи,
Привыкнувъ къ безпрекословному повиновенію, я немедленно подошла къ кресламъ, гд сидлъ мой мучитель. Минуты съ три мистеръ Джонъ забавлялся тмъ, что высовывалъ свой длинный языкъ изъ широкой пасти, и дразнилъ меня разными отвратительными гримасами. Это было только прелюдіей, за которой, я знала, должны послдовать удары. Я стояла молча, склонивъ голову, и душа моя въ эту минуту была проникнута непобдимымъ отвращеніемъ къ безжалостному и гадкому мучителю. Не знаю, прочелъ ли мистеръ Джонъ это чувство на моемъ лиц, только, не говоря ни слова, онъ ударилъ меня со всего размаха. Я зашаталась и отпрянула отъ его креселъ на нсколько шаговъ.
— Это теб подарокъ за твой безстыдный отвтъ мамаш, сказалъ молодой извергъ: — за подлое укрывательство отъ меня на окн, и, наконецъ, за твой наглый взоръ, который ты теперь осмлилась бросить на меня, негодная крыса!
Привыкнувъ къ этимъ позорнымъ выходкамъ, я никогда не ршалась на нихъ отвчать, ни взоромъ, ни жестомъ, ни словами. Вся забота моя была лишь въ томъ, чтобъ мужественно перенесть ударъ, который неизбжно слдовалъ за обидой.
— Что ты длала за этой занавской? спросилъ мистеръ Джонъ,
— Читала.
— Покажи книгу.
Я воротилась къ окну и принесла.
— Теб нтъ дла до нашихъ книгъ, негодная тварь. Маменька говоритъ, что ты намъ неровня. Вотъ сейчасъ я научу тебя, какъ рыться по моимъ шкафамъ: ты вдь знаешь, что вс эти книги — мои, и весь домъ скоро будетъ мой. Стань подл двери, дальше отъ оконъ и зеркалъ.
Я исполнила приказъ, не понимая сначала, въ чемъ состояло его намреніе, но увидвъ, что онъ всталъ и размахнулся книгой, отскочила всторону и закричала во всю мочь. Безполезный крикъ!
Книга попала мн въ високъ, я зашаталась и прислонилась окровавленной головой къ дверямъ. Вскор нестерпимая боль г. страхъ уступили мсто другимъ чувствамъ.
— Жестокій, безжалостный злодй! вскричала я: — ты хуже Нерона, Калигулы, Тиверія!
Я читала римскую исторію Гольдсмита и хорошо была знакома съ ея дйствующими лицами, къ которымъ теперь, но моимъ понятіямъ, подъ ртать пришелся мой мучитель.
— Что! что! закричалъ онъ: — Не-уже-ли она осмлилась это говорить мн? Элиза, Жорджина, слышали вы, какъ она говоритъ? Позвать сюда маманъ, но напередъ я самъ…
Затмъ онъ опрометью бросился ко мн и вцпился въ мои волосы. На этотъ разъ я пересилила свой страхъ, и отважилась на борьбу. Не помню хорошенько, что я длала своими руками, но извергъ называлъ, меня крысой и кричалъ во весь ротъ. Вскор подоспла къ нему помощь: Элиза и Жорджина сбгали за мистриссъ Ридъ, которая немедленно выступила на кровавую сцену въ сопровожденіи няньки Бесси и горничной миссъ Аббо. Когда насъ розняли, я услышала слова:
— Боже мой! Боже мой! что это за фурія! что это за гадина! Кто бы могъ вообразить такую страшную картину! Она готова была растерзать и задушить бднаго мальчика!
Затмъ мистриссъ Ридъ прибавила выразительнымъ тономъ:
— Отведите ее въ красную комнату и заприте.
Четыре сильныя руки набросились на меня какъ на душегубку, и схвативъ за ноги и шею, поволокли меня наверхъ.
Я противилась изо всхъ своихъ силъ, и это, до-тхъ-поръ невиданное и неслыханное сопротивленіе, естественнымъ образомъ должно было увеличить дурное мнніе обо мн няньки Бесси и миссъ Аббо. Потерявъ всякую власть надъ собою, я однакожь сознавала съ удовлетворительною ясностью, что меня считали достойной тяжкихъ наказаній, и доведенная до отчаяннаго положенія, я ршилась бороться до послдней крайности.
— Скрутите ей руки, миссъ Аббо, не-то она исцарапаетъ васъ какъ бшеная кошка.
— Фи! Фай! Фуй! какъ это вамъ не стыдно, миссъ Эйръ! кричала горничная: — гд это видано и слыхано: поднять руки на молодаго джентльмена, на сына вашей благодтельницы! Какъ могли вы позабыть, что онъ вашъ благодтель, вашъ господинъ и начальникъ!
Господинъ! Кто сметъ сказать, что онъ мой господинъ? Разв я служанка?
— Меньше и хуже чмъ служанка. Мы хлопочемъ и работаемъ съ утра до ночи, а вы ничего не длаете за свой хлбъ. Садитесь же, миссъ Эйръ, и подумайте хорошенько о своемъ безпутств.
Въ это время он втащили меня въ комнату, о которой говорила мистриссъ Ридъ, и бросили на скамейку подл стны. Я стремительно вскочила съ мста и опрометью бросилась къ дверямъ, но проворныя и дюжія руки арестовали меня въ ту же минуту.
— Если вы не станете сидть, сказала Бесси: — мы принуждены будемъ связать васъ. Миссъ Либо, дайте мн ваши подвязки, мои слишкомъ-тонки.
Миссъ Аббо принялась развязывать свою огромную ногу, чтобъ приготовить для меня позорныя оковы. Я затрепетала.
— Не снимайте подвязокъ, миссъ Аббо: даю вамъ слово, что я не тронусь съ мста и не пошевелюсь.
И въ доказательство я привязала себя къ скамейк своими собственными руками.
— Давно бы такъ, вотъ это умно! сказала Бесси.
Убдившись въ моемъ смиреніи и послушаніи, об женщины высвободили меня изъ своихъ объятій, и остановились передо мной съ сложенными на-крестъ руками.
— Этого съ ней прежде никогда не случалось, сказала наконецъ нянька, обращаясь къ горничной.
— Но къ этому она всегда была способна, отвчала миссъ Аббо: — я неразъ высказывала барын свое мнніе объ этой двчонк, и барыня соглашалась со мной. Это, скажу я вамъ, прехитрая и прескрытная тварь, какихъ немного съищется между ея ровесницами.
Бесси не отвчала ничего, но черезъ нсколько минутъ, обращаясь ко мн, сказала:
— Вамъ не должно забывать, миссъ Эйръ, что вы всмъ обязаны мистриссъ Ридъ: она васъ кормитъ, поитъ и одваетъ изъ одного только состраданія. Еслибъ пришло ей въ голову васъ бросить, вы будете принуждены искать пріюта въ сиротскомъ дом.
Въ этихъ словахъ не было для меня ничего новаго: намки этого рода повторялись передо мной чуть ли не каждый день съ той поры, какъ я стала помнить себя и понимать. Упрекъ въ моемъ сиротств и зависимости отъ посторонней благодтельной руки сдлался съ незапамятной поры привычной пснью для моего уха. Миссъ Аббо поспшила прибавить:
— И вамъ не слдуетъ ни по какому поводу ставить себя въ-уровень съ господиномъ Ридъ, и его сестрами, съ которыми васъ воспитываютъ изъ милости. Вс они богаты, а у васъ нтъ ни копейки за душой. Ваше дло — быть ласковой и стараться угождать всему семейству. И это мы говоримъ для вашей же пользы, миссъ Эйръ, прибавила Бесси ласковымъ тономъ: — попытайтесь какъ-нибудь заставить полюбить себя, и авось вамъ будетъ хорошо, какъ въ родной семь, не-то пожалуй, если вы будете грубіянить и шумть, барыня откажетъ вамъ отъ дома.
— Къ-тому же, рано или поздно, Богъ ее накажетъ, добавила миссъ Аббо: — Онъ поразитъ ее можетъ-быть среди ея нечестивой хандры, и тогда куда она пойдетъ? Ну, Бесси, намъ пора: пусть она остается одна, и длаетъ что хочетъ. Молитесь, миссъ Эйръ, усердно молитесь Господу Богу: если вы не раскаетесь, злая бда, чего добраго, спустится къ вамъ черезъ трубу, и тогда, поминай какъ звали.
Он ушли и заперли за собой дверь.
Красная комната, повидимому совсмъ лишняя въ дом, служила въ рдкихъ случаяхъ импровизированной спальней для гостей, когда ихъ съзжалось слишкомъ-много въ Гетсгед-Голль, гд они, по принятому деревенскому обыкновенію, оставались на нсколько дней. Впрочемъ это была одна изъ самыхъ большихъ и красивыхъ комнатъ въ цломъ дом. Постель на массивныхъ столбахъ изъ краснаго дерева, завшанная со всхъ сторонъ краснымъ кашмиромъ, стояла по самой середин, наподобіе раскинутой палатки, два большія окна, съ ихъ всегда опущенными занавсками, были на-половину прикрыты широкими фестонами и складками изъ той же восточной матеріи. Полъ застилался краснымъ ковромъ, и широкій столъ подл постели всегда былъ покрытъ краснымъ сукномъ. Гардеробъ, рабочій столикъ и стулья были изъ ярко-полированнаго краснаго дерева, и вся эта мбель гармонировала съ малиновыми обоями на стнахъ. И въ контрастъ съ этими багровыми предметами выставлялись изъ-за кровати груды матрацовъ и блыхъ какъ снгъ подушекъ, прикрытыхъ блымъ марсельскимъ одяломъ. Столько же одиноко и оригинально въ этой красной опочивальн было огромное, стоявшее въ головахъ постели кресло, нахлобученное блымъ чехломъ.
Комната была холодна, потому-что огонь почти никогда не разводился въ ея камин, была безмолвна, потому-что стояла одиноко, вдали отъ кухни и дтской, имла торжественный видъ, такъ-какъ было извстно, что въ нее никто не входитъ. Только горничная обязана была приходить сюда каждую субботу, чтобъ счистить слои недльной пыли съ мебели и зеркалъ, случалось также, что черезъ-весьма длинные промежутки, сама мистриссъ Ридъ навщала красную комнату съ единственною цлью — обревизовать одинъ таинственный ящикъ въ гардероб, гд хранились разныя фамильныя бумаги, шкатулка съ брильянтами и миніатюрный портретъ ея покойнаго супруга.
Мистеръ Ридъ умеръ десять лтъ назадъ: въ этой комнат онъ испустилъ духъ свой, и здсь его тло лежало на богатомъ катафалк, отсюда его гробъ перенесенъ былъ въ церковь, и съ этого роковаго дня, багряная комната въ дом мистриссъ Ридъ получила свой страшный мистическій характеръ.
Мсто, къ которому приковали меня нянька Бесси и сварливая миссъ Аббо, было: низкій оттоманъ подл мраморной каминной полки, прямо передо мной возвышалась великолпная постель, по правую сторону стоялъ высокій, темный гардеробъ, по лвую бросались въ глаза закутанныя окна, и между-ними огромное зеркало отражало унылое великолпіе комнаты и парадной постели, Не зная наврное, заперли меня или нтъ, я, черезъ нсколько минутъ, осмлилась встать съ мста, и нершительными шагани приблизилась къ дверямъ. Увы! Да: не было тюрьмы безопасне, мрачне и крпче моей. Возвращаясь къ своему мсту, я остановилась передъ зеркаломъ, и оцпенлый взоръ мой невольно началъ измрять глубину, отражавшуюся въ немъ. Все казалось холодне и мрачне въ этой прозрачной впадин, чмъ на самомъ дл: странная фигура, выставившая на меня свое блдное лицо и руки, распростертыя надъ мракомъ, представлялась мн дйствительнымъ духомъ въ род тхъ фантастическихъ чертенятъ, о которыхъ Бесси такъ часто говорила въ своихъ волшебныхъ сказкахъ въ длинные зимніе вечера. Я сла опять на оттоманъ.
Суевріе уже начинало обнаруживать надо мной свое могучее вліяніе, но еще не присплъ урочный часъ для его ршительной побды. Кровь еще кипла и быстро переливалась въ моихъ жилахъ: прошедшая сцена занимала покамстъ вс мои мысли, и некогда мн было присмотрться къ окружающей дйствительности.
Бурное и буйное насиліе Джона Рида, обидное и гордое равнодушіе его сестеръ, постоянная и вовсе незаслуженная ненависть ко мн его матери, все это вертлось и кружилось въ моемъ взволнованномъ мозгу какъ въ мутномъ и темномъ колодез, заваленномъ всякой дрянью. За-чмъ меня бранили, колотили, осуждали всегда и за все? Какая невидимая сила обрекла меня на вчныя страданія? Почему никогда и никому не могла я нравиться? И уже ли будутъ напрасны вс усилія пріобрсти благосклонность окружающихъ меня особъ? Элиза упряма и горда, а вс ее уважаютъ. Жорджина избалована, капризна, взбалмошна, сварлива, и между-тмъ вс и каждый снисходительно смотрятъ на ея проказы. Ея красота, розовыя щеки и золотые локоны, заставляютъ повидимому невольно ею любоваться и выкупаютъ вс ея шалости, нердко обидныя и дерзкія. Джонъ грубіянитъ и бранится на каждомъ шагу, и однакожь никто не думаетъ его наказывать. Онъ ржетъ для забавы голубей, выкалываетъ глаза маленькимъ павлинамъ, травитъ собаками овецъ, истребляетъ виноградныя лозы въ парникахъ, срываетъ почки дорогихъ оранжерейныхъ растеній, нердко пачкаетъ и рветъ шелковыя платья матери, и между-тмъ мальчикъ Джонни всегда — ‘ея милый, прелестный, ненаглядный Джонни!’ Одной мн не было и нтъ никакой пощады, никакого снисхожденія: и глупа я, и скучна, и брюзглива, и дика, и несносна для всхъ — каждый Божій день, съ утра до обда, и отъ обда до вечера!
Голова моя болла, и кровь еще струилась изъ раны: что жь? думалъ ли кто наказать, или по-крайней-мр побранить господина Джона за его безсмысленный и безжалостный ударъ? Ни чуть не бывало, и между-тмъ вс и каждый накинулись на меня съ какимъ-то непостижимымъ остервененіемъ единственно за то, что первый разъ въ жизни, по естественному чувству самосохраненія, я вздумала защищаться противъ его безумнаго насилія!
— Нтъ, это несправедливо, это безчеловчно! говорилъ мой разсудокъ, побужденный агоніей сердца къ стремительной дятельности.— Этого не можетъ и не должно быть, и я сама обязана положить конецъ своимъ мучительнымъ пыткамъ. Бжать изъ этого дома куда бы то ни было, на тотъ край свта, если можно, или, уморить себя съ-голода, отказавшись однажды навсегда отъ пищи и питья!..
Какъ выразить страшное отчаяніе, овладвшее мною въ этотъ несчастный вечеръ! Голова моя была въ какомъ-то ужасномъ чаду, и форсированная борьба умственныхъ силъ замтно истощала мой слабый организмъ. ‘Къ-чему и за-что суждено мн страдать при самомъ начал моей жизни?’ Этотъ вопросъ безпрестанно самъ-собой представлялся моему взволнованному воображенію, и я не могла пріискать на него удовлетворительнаго отвта.
Я была въ разлад со всмъ домомъ, и не было у меня ничего общаго ни съ мистриссъ Ридъ, ни съ ея дтьми, ни съ ея отборною прислугой. Никто меня не любилъ, и никого я сама не могла полюбить. Да и странно было бы ожидать отъ нихъ привязанности къ такому созданію, которое противорчило всей семь и характеромъ своимъ, и способностями, и наклонностями, странно ожидать привязанности къ ничтожной и даже вредной твари, которая не иначе какъ съ величайшимъ презрніемъ смотритъ на ихъ судъ и приговоры. Будь я рзва, безпечна, прекрасна, весела, немного, пожалуй, капризна, своенравна, мистриссъ Ридъ, я знаю, несмотря на мое сиротство, была бы ко мн гораздо-благосклонне, и даже дти ея, по всей вроятности, могли бы включить меня съ нкоторымъ радушіемъ въ свой благородный кругъ, но при настоящихъ свойствахъ нечего ожидать мн ни милости ни пощады, и я должна служить общимъ предметомъ ненависти и презрнія.
Дневной свтъ началъ мало-по-малу удаляться изъ красной комнаты: пробило пять часовъ, и ненастный вечеръ уже уступалъ свое мсто страшнымъ сумеркамъ. Проливной дождь еще безъ-умолку барабанилъ въ оконныя стекла, и я слышала, какъ втеръ завывалъ въ ближайшей рощ, за дворомъ. Мало-по-малу охолодла я какъ мраморъ, и мужество мое исчезло. Привычныя свойства моей души — смиреніе и самоуничиженіе, сопровождаемыя смертельною тоской, налегли всею своею тяжестью на сокрушенное сердце, гд уже не было боле мста вспышкамъ безсильнаго гнва. Вс считали меня негодной тварью — и почему знать?— можетъ-быть вс, на этотъ разъ, совершенно правы. Разв я не имю желанія умертвить себя голодомъ и жаждой? Самоубійство, говорятъ, великій грхъ, и нужно быть слишкомъ-негоднымъ человкомъ, чтобъ питать его въ своей душ. Но достанетъ ли у меня духа выполнить это нечестивое намреніе? А если и достанетъ, какъ знать? будетъ ли мрачный сводъ подъ алтаремъ гретсгедской церкви моимъ послднимъ вчнымъ пріютомъ?..
Въ этомъ свод, какъ мн разсказывали, погребенъ покойный мистеръ Ридъ. Разъ вспомнивъ о немъ, я уже не могла оторвать своего разсудка отъ могильныхъ размышленій. Я не помнила мистера Рида, но знала очень-хорошо, что онъ родной мой дядя, братъ моей матери. По смерти моихъ родителей, онъ взялъ меня, безпріютную сироту, въ свой домъ, и незадолго передъ смертью, вытребовалъ общаніе отъ мистриссъ Ридъ, что она будетъ меня воспитывать, среди своихъ дтей, какъ собственную дочь. Вроятно мистриссъ Ридъ уврена въ своей душ, что она сдержала слово, даиное супругу, но могла ли она полюбить чужое дитя, несвязанное съ нею лично никакими родственными узами? Очень можетъ быть, что ей ненавистна одна мысль — замнить собою мать для посторонней двчонки, случайно вброшенной въ ея родную семью.
Странная мысль поразила меня. Я никогда не сомнвалась, что, если бы не умеръ мистеръ Ридъ, моя жизнь, счастливая и спокойная, могла бы сопровождаться всми отрадными явленіями, доступными для нжныхъ и любимыхъ дтей — и вотъ, когда теперь я смотрла на блую постель, заглядывая по временамъ и въ зеркало, гд она отражалась для меня страшнымъ балдахиномъ, мн пришли въ голову фантастическіе разсказы о похожденіяхъ съ того свта, и я припомнила, какъ мертвецы, растревоженные въ своихъ могилахъ нарушеніемъ ихъ послднихъ желаній, выступаютъ на землю для наказанія клятвопреступниковъ и для защиты угнетенныхъ особъ. Мн казалось очень-возможнымъ, что духъ мистера Рида, обезпокоенный несчастной судьбой его племянницы, того-и-гляди, оставитъ на нсколько часовъ свое мрачное жилище въ церковномъ свод и явится передо много здсь, въ этой багряной комнат и въ этотъ торжественный часъ. Я отерла слезы и подавила вздохи, насильственно вырывавшіеся изъ моей груди, бурное выраженіе скорби, думала я, въ-самомдл способно вызвать изъ-за могилы мертвеца, готоваго оказать свое страшное участіе беззащитной жертв. Эта идея, утшительная въ теоріи, была бы ужасною въ дйствительности, поэтому я старалась всми силами удалить ее отъ своего умственнаго взора и казаться твердою. Откинувъ волосы съ своего лица, я подняла голову, и попыталась бросить смлый взглядъ на окружающіе предметы. Въ эту минуту вдругъ, неизвстно какъ и откуда, замерцалъ на стн блдный лучь свта. Не-уже-ли это, думала я, свтъ луны пробрался черезъ какое-нибудь отверстіе въ оконныхъ занавсахъ? Не можетъ быть: лунный свтъ былъ бы неподвиженъ, а этотъ шевелится. Я смотрла во вс глаза, и увидла ясно, что онъ пробрался на потолокъ и заколыхался надъ моею головою. Теперь мн кажется весьма-вроятнымъ, что этотъ загадочный проблескъ выходилъ изъ фонаря, съ которымъ шелъ кто-нибудь мимо оконъ, но въ ту пору, проникнутая сверхъестественнымъ ужасомъ и разстроенная во всхъ своихъ чувствахъ, я видла въ этомъ явленіи фантастическаго встника изъ другаго міра, за которымъ немедленно долженъ послдовать страшный визитъ мертвеца. Сердце мое билось, голова пылала, и я трепетала всми членами. Раздался звукъ въ моихъ ушахъ, какъ-будто отъ взмаха крыльевъ, и что-то зашевелилось подл меня. Не помня сама-себя, и задыхаясь отъ напора противоположныхъ чувствъ, я опрометью бросилась къ дверямъ и съ отчаяннымъ усиліемъ ухватилась за замокъ. Въ это мгновеніе послышались на лстниц быстрые шаги, ключъ повернулся, дверь отворилась, и въ тюрьму мою вошли одна за другою нянька Бесси и миссъ Аббо.
— Что съ вами, миссъ Эйръ?. сказала Бесси: — не больны ли вы?
— Какой ужасный шумъ! воскликнула миссъ Аббо:— меня какъ-будто обдало кипяткомъ съ ногъ до головы.
— Освободите меня, ради Бога! отведите меня въ дтскую! кричала я изступленнымъ голосомъ.
— Зачмъ? Разв вы ушиблись? Или вамъ почудилось что-нибудь? спросила опять Бесси.
— О, я видла какой-то странный свтъ, и казалось мн, что передо мной стоитъ мертвецъ!
Говоря это, я крпко держалась за плеча Бесси, и она не старалась отвертываться отъ меня.
— Нечего на нее смотрть, объявила съ презрніемъ миссъ Аббо: — она взвизгнула нарочно, чтобъ къ ней пришли: я ужь ее знаю. И что за демонскій визгъ! Какъ-будто ее ржутъ или душатъ!
— Что все это значитъ? спросилъ другой голосъ повелительнымъ и сердитымъ тономъ. Вслдъ за тмъ появилась въ корридор мистриссъ Ридъ въ своемъ ночномъ чепц, который въ безпорядк лежалъ на ея голов.— Аббо и Бесси, кажется, я приказала вамъ простымъ и яснымъ языкомъ, что Дженни Эйръ должна сидть въ красной комнат, пока я сама не пріиду за ней.
— Миссъ Дженни закричала слишкомъ-громко, сударыня, проговорила Бесси умилостивительнымъ тономъ.— Мы полагали, что съ ней сдлалось дурно.
— Пусть ее кричитъ сколько хочетъ, сурово отвчала мы-стриссъ Ридъ.— Отвяжись отъ Бесси, негодное дитя, выпусти ея руку. Этими продлками, будь уврена, теб не сдлать ничего: я гнушаюсь всякой хитрости, особенно въ дтяхъ. Моя обязанность образумить тебя и навести на истинный путь. Теперь ты останешься здсь однимъ часомъ боле, и я могу тебя освободить не иначе, какъ подъ условіемъ раскаянія и совершеннйшей покорности.
— О, ттенька, сжальтесь надо мною! Мн страшно, я дрожу, простите меня! Или накажите меня иначе какъ-нибудь: это наказаніе слишкомъ-тяжело, и я умру, если…
— Молчать, негодная двчонка! Твоя погибель неизбжна, если это гнусное лицемріе слишкомъ-глубоко запало въ твою испорченную душу.
И дйствительно, въ ея глазахъ я была лицемркой, пронырливой актриссой, ни больше, ни меньше. Она искренно и отъ всей души считала меня вмстилищемъ низости, двуличности, притворства и всякихъ гадкихъ страстей.
Когда женщины вышли, повинуясь приказанію своей барыни, мистриссъ Ридъ, не стерпвъ боле жалобъ и громкихъ рыданій, неистово оттолкнула меня прочь, и заперла комнату безъ дальнйшихъ объясненій. Съ ея уходомъ, въ глазахъ моихъ начало темнть, темнть, голова моя закружилась, ноги подкосились и… я лишилась чувствъ.
Когда я пришла въ себя, мн показалось прежде всего, что меня давилъ ужасный кошмаръ, который, однакожь, не препятствовалъ видть страшное красное пламя, отгороженное толстыми желзными прутьями. Мн послышались также голоса, хриплые, глухіе, какъ-будто заглушаемые ревомъ втра, или журчаніемъ воды: волненіе, неизвстность и, всего боле, преобладающее чувство страха омрачили вс мои способности. Затмъ я почувствовала, что кто-то взялъ меня за руку, приподнялъ и посадилъ: вс эти движенія длались осторожно, и сопровождались нжною заботливостью, о которой прежде не имла я никакого понятія. Я облокотилась головою на подушку или на плечо, и чувство страха мало-по-малу начало уступать мсто отрадному сознанію безопасности и покоя.
Минутъ черезъ пять, тяжелое и мрачное облако совсмъ разсялось надъ моимъ мозгомъ, и я поняла, что лежу на своей постели, и что красное пламя выходило изъ камина нашей дтской. Была ночь: на стол горла свча, Бесси стояла у постели съ рукомойникомъ въ рук, и какой-то джентльменъ сидлъ на стул подл моего изголовья.
Я чувствовала невыразимую отраду, когда убдилась, что въ комнат былъ незнакомецъ, человкъ, не принадлежащій къ Генегеду и не имвшій къ мистриссъ Ридъ родственныхъ отношеній. Отворотившись отъ Бесси, которая, впрочемъ, своимъ присутствіемъ далеко не смущала меня такъ, какъ другіе члены этого дола я принялась вглядываться въ лицо посторонняго джентльмена и скоро узнала, что это былъ мистеръ Лойдъ, аптекарь, лечившій обыкновенно прислугу мистриссъ Ридъ — къ ней самой и къ ея дтямъ приглашали всегда доктора.
— Ну, кто жь я такой? спросилъ аптекарь.
Я подала ему руку и назвала его по имени. Онъ улыбнулся и сказалъ:
— Ничего. Мало-по-малу мы поправимся, и будемъ здоровы.
Потомъ онъ самъ положилъ мою голову на подушку и, обращаясь къ Бесси, поручилъ ей наблюдать, какъ бы кто не вздумалъ безпокоить меня ночью. Сдлавъ затмъ дальнйшія распоряженія, онъ сказалъ, что извститъ меня завтра и ушелъ домой, къ моему великому огорченію. Когда онъ сидлъ на стул подл моей подушки, я чувствовала себя спокойной и счастливой, но какъ-скоро затворилась дверь посл его ухода, вся комната потемнла въ моихъ глазахъ, и сердце мое болзненно сжалось.
— Не можете ли вы заснуть, миссъ Дженни? спросила Бесси ласковымъ тономъ.
— Попытаюсь, няня. Я слишкомъ боялась дать отрицательный отвтъ, который, казалось, могъ подвергнуть меня новымъ истязаніямъ.
— Не хотите ли вы чего-нибудь испить или покушать?
— Нтъ, Бесси, покорно благодарю.
— Ну, такъ я пойду спать, потому-что теперь ужь больше двнадцати часовъ. Если вамъ что-нибудь понадобится, можете меня позвать.
Эта необыкновенная учтивость ободрила меня, и я ршилась предложить вопросъ:
— Бесси, что со мною длается? Разв я больна?
— Вамъ сдлалось дурно въ красной комнат, вроятно отъ слезъ и крика. Скоро, безъ-сомннія, вы совсмъ поправитесь.
Бесси отправилась въ смежную комнату къ горничной, и я слышала, какъ она сказала:
— Сарра, пойдемъ спать въ дтскую. Я одна не соглашусь ни за что оставаться съ этой бдной двушкой: она очень-слаба, и можетъ умереть посл такого ужаснаго припадка. Почему знать? можетъ и въ-самомъ-дл къ ней приходилъ туда мертвецъ. О, барыня на этотъ разъ была слишкомъ-безчеловчна!
Сарра воротилась съ нею, и об он легли на одну постель. Съ полчаса еще он шептались между собою, прежде чмъ успли заснуть. Я могла разслышать и удержать въ памяти только безсвязные отрывки ихъ разговора:
— Прошелъ мимо нея… весь въ бломъ… и потомъ исчезъ… за нимъ большая черная собака… три раза громко постучался въ дверь… свтъ на кладбищ прямо надъ его могилой… И прочая и прочая.
Наконецъ об женщины уснули. Въ комнат сдлалось темно, потому-что въ одно время потухли и свча и огонь въ камин, Во всю эту ночь я чувствовала невыразимый ужасъ, какой только могутъ чувствовать дти.
Это приключеніе въ красной комнат не сопровождалось жестокой или продолжительной тлесной болзнью, но оно разстроило мои нервы, и слды этого разстройства остались во мн до настоящаго дня. Да, мистриссъ Ридъ, я одолжена вамъ многими страшными пытками умственныхъ страданій. Но мн должно простить васъ, такъ-какъ вы не знали что длали: раздирая мое сердце, вы воображали, что искореняете въ немъ злыя наклонности.
На другой день, около двнадцати часовъ, меня разбудили, одли, закутали шалью и посадили въ дтской подл камина. Я была слаба, разстроена и чувствовала необыкновенную усталость, но главнйшій и самый изнурительный недугъ заключался для меня въ невыразимой душевной тоск, исторгавшей насильственныя слезы изъ опухшихъ глазъ. При все.мъ томъ я была довольно-счастлива, не видя подл себя никого изъ членовъ ненавистнаго семейства Ридъ: вс дти ухали въ коляск вмст матерью и должны были воротиться домой не скоро. Горничная сидла за работой въ другой комнат, Бесси убирала игрушки, приводила въ порядокъ шкафы, и только изрдка, среди всхъ этихъ хлопотъ, обращалась ко мн съ необыкновенною ласковостью. Такой порядокъ вещей могъ бы показаться для меня настоящимъ раемъ въ-сравненіи съ прежней жизнью, но, къ-несчастью, мои нервы были ужь слишкомъ-разслаблены, и никакое удовольствіе не могло сообщить имъ пріятой настроенности.
Бесси пошла въ кухню и черезъ нсколько минутъ принесла съ собою тортъ на фарфоровомъ, ярко расписанномъ, блюд, гд между прочимъ, среди розовыхъ цвтовъ, была нарисована райская птичка, пробуждавшая во мн каждый разъ изступленное чувство удивленія. Часто я просила, чтобъ мн позволили подержать эту драгоцнность въ рукахъ и полюбоваться вблизи чудною птичкою, но до-сихъ-поръ всегда считали меня недостойною такихъ милостей. Теперь, напротивъ, драгоцнное блюдо лежало на моихъ колняхъ, и меня радостно приглашали кушать сладкій паштетъ. Тщетная благосклонность! Я не могла ни кушать, ни любоваться перьями прекрасной птички, увядшей въ моихъ глазахъ вмст съ цвтами, которые ее окружали.
— Не хотите ли барышня, чего-нибудь почитать? спросила Бесси.— Я могу принести вамъ книгу.
При слов ‘книга’, мое вниманіе пробудилось, и я попросила принести изъ библіотеки ‘Путешествія Гулливера’. Каждый разъ я читала и перечитывала эти путешествія съ новымъ наслажденіемъ и восторгомъ, открывая въ нихъ рядъ истинныхъ событій, боле интересныхъ и завлекательныхъ, чмъ вс волшебныя сказки, взятыя вмст, но теперь любимая книга показалась мн до невроятности скучною и пошлою, ея гиганты представлялись моимъ глазамъ какими-то долговязыми лшими, ея пигмеи — злыми чертями, а самъ Гулливеръ превратился для меня въ праздношатающагося бродягу по фантастическимъ областямъ. Я закрыла книгу и положила на столъ подл нетронутаго паштета.
Бесси между-тмъ убрала комнату, вымыла руки и, открывъ въ коммод ящикъ, наполненный разными блестящими обрзками, принялась работать новую шляпку для жорджиновой куклы. Занятія этого рода всегда сопровождались у нея простонародными пснями, и на этотъ разъ она пла:
Въ т дни, когда мы вс
Шатались безъ пріюта —
Старина! старина!
Печальная мелодія этой псни произвела на меня невыразимо-тяжелое впечатлніе, и я заплакала на-взрыдъ.
— Не плачьте, барышня, сказала Бесси, окончивъ псню.— Не надрывайте вашего сердца.
Легко сказать ‘не плачьте!’ Это все-равно, что сказать огню: не пылай! Бдная женщина не могла понять, какими пытками терзалось мое сердце. Вскор пришелъ мистеръ Лойдъ.
— Какъ, вы уже встали! сказалъ онъ цри вход въ дтскую.— Ну, что, нянька, какъ ея здоровье?
Бесси отвчала:— Слава Богу!
— Въ такомъ случа ей надобно казаться веселе. Пожалуйте сюда, миссъ Дженни: вдь васъ, если не ошибаюсь, зовутъ Дженни?
— Дженни Эйръ, милостивый государь.
— Очень-хорошо, вы о чемъ-то плакали, миссъ Дженни Эйръ — не можете ли сказать, о чемъ? Что у васъ болитъ?
— Ничего, мистеръ Лойдъ.
— Она, видите-ли, расплакалась, что ей нельзя было хать съ мистриссъ Ридъ, перебила Бесси.
— Ужь конечно не о томъ, возразилъ аптекарь серьзнымъ тономъ.— Умненькая двочка не станетъ огорчаться такими бездлицами.
— Вы правы, докторъ, отвчала я скороговоркой.— Я въ жизнь свою не плакала о такихъ пустякахъ, и притомъ я терпть не могу ни колясокъ, ни каретъ. Я плачу, докторъ, оттого что я несчастна.
— О, какъ вамъ нестыдно, миссъ Дженни! воскликнула Бесси.
Добрый аптекарь былъ видимо озадаченъ этимъ объясненіемъ, и его умные глаза были неподвижно обращены на мое лицо.
— Отчего вы были вчера больны? спросилъ онъ.
— Она упала, сказала Бесси.
— Упала! Это опять что-то слишкомъ-мудрено! Неужто она до-сихъ-поръ не уметъ ходить? Ей должно быть восемь или девять лтъ.
— Меня столкнули, докторъ, и я упала вовсе не оттого, что не умю ходить. Впрочемъ моя болзнь произошла не отъ ушиба,
Мистеръ Лойдъ многозначительно покачалъ головой и вынулх табакерку изъ кармана. Въ это время раздался звонокъ, призывавшій къ обду домашнюю прислугу. Аптекарь зналъ это.
— Ступайте, нянька, васъ зовутъ, сказалъ онъ.— Я покамстъ одинъ останусь съ миссъ Дженни.
Бесси принуждена была идти.
— Отчего же вы больны, миссъ Эйръ, еслибъ ушибъ не сдлалъ вамъ вреда?
— Меня заперли одну въ той комнат, куда, посл сумерекъ, приходитъ духъ.
Мистеръ Лойдъ улыбнулся и нахмурилъ брови въ одно и то же время.
— Духъ! Видно по всему, что вы еще ребенокъ. Неужели вы боитесь духовъ?
— Да вдь это духъ мистера Рида, умершаго къ этой самой комнат. Никто въ цломъ дом не сметъ туда ходить въ ночное время, даже нянька Бесси не пойдетъ, хотя бы ее осыпали золотомъ съ ногъ до головы. А меня заперли тамъ одну, безъ свчи. Не жестоко ли это, мистеръ Лойдъ? Мн кажется, что я никогда этого не забуду.
— Вздоръ! Неужели только отъ этого вы считаете себя несчастной? Неужели вы боитесь даже теперь, среди благо дня?
— О, нтъ, докторъ, другія причины длаютъ меня несчастной,
— Какія же?
Я желала отъ всего сердца отвчать на этотъ вопросъ удовлетворительно, полно и ясно, но не знала, какъ сладить съ такимъ отвтомъ. Дти могутъ только чувствовать, анализировать же свои чувства имъ трудно, и еще трудне результаты этого анализа передавать словами. Опасаясь однакожъ потерять первый и, можетъ-быть, послдній случай облегчить свою тоску чистосердечной откровенностью, я, посл безпокойной паузы, сказала:
— Нтъ у меня, докторъ, ни отца, ни матери, ни братьевъ, ни сестеръ.
— За-то есть, у васъ добрая ттка, братъ и кузины.
— Этотъ братъ вчера билъ меня безъ всякой пощады, а эта добрая ттка заперла меня въ красной комнат.
Мистеръ Лойдъ во второй разъ открылъ свою табакерку.
— Разв вамъ не нравится Гетсгед-голль? Это вдь прекрасный домъ, миссъ Эйръ, и вамъ должно быть очень-пріятно, что вы здсь живете.
— Это не мой домъ, докторъ. Горничная говоритъ, что я должна здсь считать себя ниже всякой служанки.
— Фуй! Неужели у васъ достанетъ глупости оставить такое безподобное мсто?
— Я готова бжать отсюда когда угодно и куда угодно, но только мн некуда бжать. Я по-невол должна оставаться въ Гетсгед-голл, пока не выросту большая.
— Можетъ и не останетесь… какъ знать? Есть ли у васъ родственники кром мистриссъ Ридъ.
— Не думаю. Разъ, впрочемъ, я спрашивала объ этомъ ттушку Ридъ: она сказала, что кажется есть какіе-то бдняки съ фамиліей Эйръ, только она ничего о нихъ не знаетъ.
— Согласитесь ли вы идти къ этимъ бднякамъ, если бы они отыскались?
Я пріостановилась. Бдность страшна и для взрослыхъ, тмъ боле для дтей, которыя съ понятіемъ о бдности соединяютъ оборванныя лохмотья, скаредную пищу, унизительныя и грубыя манеры. Бдность и униженіе значили въ моихъ глазахъ одно и то же.
— Нтъ, сказала я наконецъ: — я не хочу жить съ бдными людьми.
— Если бы даже они были добры для васъ?
Я покачала головой, не понимая, какимъ-образомъ бднякъ можетъ быть добрымъ. Притомъ ужаснула меня мысль, что я принуждена буду учиться говорить, какъ они и, оставаясь невоспитанною, усвоивать вс ихъ нравы и обычаи. Я живо припомнила бдныхъ гетсгедскихъ женщинъ, которыя, въ оборванныхъ лохмотьяхъ, несмотря ни на какую погоду, сами ходятъ за водой, стираютъ блье и, работая съ утра до ночи, питаются черствымъ хлбомъ. Нтъ, на такія жертвы я не могла согласиться.
— Но неужто ваши родственники такъ бдны? Разв они ремесленники или крестьяне?
— Не могу сказать. Ттушка Ридъ говоритъ, что они нищіе. Я ни за что не соглашусь ходить съ ними по-міру.
— Не хотите ли вы поступить въ школу?
Я призадумалась. Мои понятія о школ, были слишкомъ-сбивчивы и неопредленны. По разсказамъ Бесси, школа была такимъ мстомъ, гд молодыхъ двушекъ стягиваютъ въ желзные корсеты, обуваютъ въ гадкіе башмаки, пріучаютъ къ умренности и послушанію. Джонъ Ридъ ненавидлъ школу и бранилъ своего учителя, но вкусъ и наклонности Джона Рида не могли служить авторитетомъ для моихъ мнній. Если же вообще школьные разсказы Бесси наводили ужасъ на молодое воображеніе, за-то нкоторыя подробности о познаніяхъ и талантахъ двушекъ, получившихъ пансіонское образованіе, были привлекательны для меня во многихъ отношеніяхъ. Бесси съ восторгомъ разсказывала, какъ-хорошо он рисуютъ, поютъ, играютъ, вяжутъ кошельки, переводятъ французскія книги, и прочая, и прочая. Все это имло въ моихъ глазахъ слишкомъ-привлекательныя стороны, Къ-тому же школа однажды навсегда могла разлучить меня съ ненавистнымъ Гегсгедомъ, и тогда для меня могъ начаться новый образъ жизни.
— Да, милостивый государь, мн очень хотлось бы въ школу, сказала я посл продолжительнаго размышленія.
— Ладно, ладно, кто знаетъ, что можетъ случиться, сказалъ мистеръ Лойдъ, положивъ табакерку въ карманъ, и взявшись за шляпу, въ намреніи идти домой. ‘Нужны для ребенка другой воздухъ и другіе люди, прибавилъ онъ, обращаясь къ самому-себ,— Нервы не въ хорошемъ состояніи.’
Между-тмъ воротилась Бесси, и въ то же время послышался на двор стукъ пріхавшаго экипажа.
— Пріхала, кажется, ваша барыня, няня, сказалъ мистеръ Лойдъ.— Мн надобно съ нею переговорить.
Бесси пригласила его въ столовую, гд онъ могъ увидться съ мистриссъ Ридъ. О чемъ они говорили, я не знаю, но судя по послдствіямъ, могу заключить, что аптекарь рекомендовалъ ей отправить меня въ школу, и что она, безъ малйшаго затрудненія, согласилась на этотъ совтъ.
Черезъ нсколько дней миссъ Аббо, разговаривая съ нянькой, въ ту пору какъ я легла въ постель, сказала, между прочимъ:
— Тутъ нечего и толковать: барыня очень-рада отвязаться отъ этой скучной двчонки. Сказать правду, и я ее терпть не могу: вчно она какъ-будто за кмъ присматриваетъ и строитъ ковы изподтишка.
Подслушивая эти секретные разговоры горничной и няньки, и узнала также нкоторыя подробности о своихъ родителяхъ. Мой отецъ былъ бдный пасторъ, и матушка вышла за него противъ воли моего дда, который за это лишилъ ее наслдства. Черезъ годъ супружеской жизни отецъ мой умеръ отъ гнилой горячки, распространившейся въ его приход, мать моя заразиласъ также этой болзнью и прожила только однимъ мсяцемъ больше своего супруга.
— Бдная миссъ Дженни, какъ мн ее жаль! сказала Бесси, обращаясь къ своей подруг.
— Ну да, всякій пожаллъ бы круглую сироту, еслибъ она сколько-нибудь похожа была на миловидную, хорошенькую двочку, отвчала миссъ Аббо довольно-ршительнымъ тономъ: — но въ томъ бда, что немногіе, я полагаю, будутъ тужить о такой жаб.
— Пожалуй, что и такъ, согласилась Бесси:— будь на-примръ въ такомъ положеніи Жорджина, вс приняли бы въ ней самое искреннее, задушевное участіе.
— Конечно, конечно! Я обожаю миссъ Жорджину! воскликнула Аббо:— прелестное дитя! что за глазки, что за локоны! Такого личика не найдешь и на картинк!— Бесси, какъ бы намъ сочинить на ужинъ валлійскаго кролика?
— И сочинимъ, да еще съ жаренымъ лукомъ. Пойдемъ въ кухню.
И он ушли.
Прошли дни, прошли и цлыя недли посл моего откровеннаго объясненія съ мистеромъ Лойдомъ, но не было со мною никакой перемны. Мало-по-малу я поправилась, поздоровла, стала по-временамъ выходить со двора для уединенныхъ прогулокъ, но никто уже больше не подавалъ мн надежды на вроятную разлуку съ ненавистнымъ домомъ. Мистриссъ Ридъ удвоила свой строгій надзоръ, но никогда почти не говорила со мной. Посл моего выздоровленія она замыслила совершенно отдлить меня отъ своей семьи: я должна была спать въ особомъ чулан, сть за особымъ столомъ и проводить все время въ дтской, между-тмъ, какъ мои кузины были постоянно въ гостиной. Не было однакожь и помина объ отправленіи меня въ школу, но я чувствовала инстинктивно, что уже не долго мн оставаться подъ этой кровлей, взоры мистриссъ Ридъ, боле чмъ когда-либо, выражали непреодолимое отвращеніе ко мн.
Элиза и Жорджина, соображаясь вроятно съ данными наставленіями, говорили со мной очень-рдко и очень-мало. Мистеръ Джонъ, при встрч со мною, каждый разъ высовывалъ языкъ и однажды, по старой привычк, вздумалъ меня поколотить, но когда я, бросясь на него, обнаружила ршительное намреніе противиться до истощенія послднихъ силъ, онъ побжалъ отъ меня прочь и кричалъ во все горло, что я разбила ему носъ. На этотъ разъ былъ онъ правъ: одушевленная чувствомъ глубокаго гнва, я направила въ самую середину его пухлаго лица довольно ловкій ударъ и даже повторила бы эту операцію въ другой разъ, если бы онъ не поспшилъ къ своей маманъ. Черезъ минуту я слышала, что онъ принялся разсказывать, какъ ‘эта гадкая двчонка’ наскочила на него словно бшеная кошка, но мистриссъ Ридъ довольно-круто остановила этотъ разсказъ:
— Перестань, Джонъ: я теб приказывала не связываться съ этой двчонкой. Не обращай на нее никакого вниманія. Ни теб, ни твоимъ сестрамъ не слдуетъ быть съ нею.
Въ это время, перевсившись съ лстничкой перилы, я закричала:
— И не нужно: я могу какъ-нельзя-лучше обойдтись безъ общества вашихъ дтей.
При этомъ странномъ и дерзкомъ отзыв, мистриссъ Ридъ, забывая свою тучность и дородность, опрометью бросилась на лстницу и, схвативъ меня за рукавъ, притащила въ дтскую къ моей постел, гд, по ея приказанію, слдовало мн остаться весь этотъ день, не произнося ни одного слова.
— Охъ, что сказалъ бы на это дядюшка Ридъ, если бы онъ былъ живъ? спросила я почти невольно. Говорю ‘невольно’, потому-что языкъ мой произносилъ эти слова безъ всякаго участіи моей воли.
— Что-о-о? вскричала мистриссъ Ридъ, задыхаясь отъ внутренняго волненія. Ея холодный и обыкновенно спокойный срый глазъ помутился и запрыгалъ, и она неистово схватила меня у руку, какъ-бы злйшаго своего врага.
— Дядюшка Ридъ на небесахъ, и можетъ оттуда видть все, что вы длаете со мной. Родители мои знаютъ также, какъ вы тираните меня и желаете моей смерти.
Вмсто отвта, тетушка Ридъ отвсила мн нсколько полновсныхъ оплеухъ по ушамъ и по щекамъ, и, не говоря ни слова, вышла изъ комнаты. Бесси, оставшись при мн, съ полчаса читала нравоученіе, доказывая какъ дважды два четыре, что я самое негодное и пропащее дитя. Я начинала почти врить ея словамъ, чувствуя на самомъ дл, что въ моей груди возникаютъ только злыя ощущенія.
Ноябрь, декабрь и половина января прошли очень-скоро. Святки и новый годъ праздновали въ Гетсгед съ обыкновенный церемоніями, веселыми и шумными. Каждый вечеръ были гости, и каждый членъ семейства получалъ подарки. Меня, само-собой разумется, исключили изъ всхъ этихъ удовольствій, и единственное мое наслажденіе было смотрть, какъ наряжаются Элиза и Жорджина, и какъ он, въ своихъ шелковыхъ платьяхъ, подпоясанныя красными шарфами, спускаются внизъ, въ гостиную, гд встрчаютъ ихъ съ общимъ увлеченіемъ и восторгомъ. Одна, въ своей комнат, или на верхнихъ ступеняхъ лстницы, я слышала потомъ звуки фортепьяно или арфы, ускоренные шаги лакеевъ и буфетчика, стукъ чашекъ и стакановъ, и прислушивалась по временамъ къ отрывочному говору хозяевъ и гостей, когда двери гостиной отворялись. Наскучивъ этимъ занятіемъ, я удалилась въ дтскую, затворяла дверь, грустила, мечтала, но была вообще довольно-спокойна. Сказать правду, я не имла ни малйшаго желанія присоединиться къ шумному обществу, гд, по обыкновенію, меня совсмъ не замчали, и еслибъ нянька на тотъ разъ была разговорчива и добра, я бы гораздо охотне согласилась оставаться съ нею, чмъ проводить вечера подъ страшнымъ надзоромъ мистриссъ Ридъ въ комнат, наполненной дамами и джентльменами. Но Бесси, окончивъ церемоніи одванья молодыхъ двицъ, отправлялась обыкновенно на веселую компанію въ кухню или комнату ключницы, унося съ собою свчу: тогда я сидла одна весь вечеръ подл камина съ куклой на колняхъ до-тхъ-поръ, пока огонь мало-по-малу не потухалъ и по всей комнат, не распространялась темнота. Въ это время я раздвалась на скорую руку, и отправлялась искать убжища въ своей постел куда всякой разъ уносила съ собой и куклу. Женщина вообще не можетъ существовать безъ любви, и для ея сердца необходимъ какой-нибудь предметъ, во всякое время ея жизни. За недостаткомъ достойнйшаго предмета, я полюбила куклу, деревянную, гадкую куклу, и полюбила всмъ своимъ сердцемъ, какъ-будто она была живымъ существомъ, исполненнымъ нжныхъ ощущеній. Я не могла сомкнуть глазъ, не уврившись напередъ, что моей кукл привольно и тепло. Надвъ на нее ночной чепецъ и закутавъ ее теплымъ одяломъ, я была совершенно счастлива, воображая, что кукла моя наслаждается, подъ моимъ покровительствомъ, всми благами жизни.
Вечеръ оканчивался, гости разъзжались, стукъ экипажей прекращался, и на лстниц слышались мн торопливые шаги няньки Бесси. Впрочемъ иной разъ, въ-продолженіе вечера, она или забгала въ мою комнату за наперсткомъ или ножницами, или приносила остатокъ своего ужина — кусокъ пирога или ватрушки. Когда я угощалась этимъ лакомствомъ, Бесси сидла на моей постел, поправляла простыню и одяло, и случалось даже, цаловала меня на прощаньи, приговаривая:— ‘Доброй ночи, миссъ Дженни’. Въ такихъ случаяхъ Бесси казалась для меня добрйшимъ созданіемъ въ мір, и я желала отъ души, чтобы характеръ ея не измнялся — чтобъ она не толкала меня, не бранила, или, какъ это часто за ней водилось, не наваливала на меня безразсудной работы. Бесси Ли, сколько могу судить теперь, была вообще двушка съ добрымъ сердцемъ, умная въ своемъ род, между прочимъ былъ у нея замчательный талантъ разсказывать сказки, которыя всегда производили на меня глубокое впечатлніе. Она была также миловидна, если не обманываетъ меня память, и черты ея румянаго лица отличались замчательною правильностью. Въ ея характер, непостоянномъ и неровномъ, проскользали иногда весьма-непріятныя свойства: капризная и вспыльчивая, она повидимому совсмъ была равнодушна къ добру и злу, но и при этихъ недостаткахъ, я ставила ее выше всхъ въ Гетсгед-голл.
Было пятнадцатое января, около девяти часовъ утра. Бесси отправилась завтракать, кузины еще не приходили къ своей мамань. Элиза надвала шляпку и теплую садовую юпку, чтобъ идти кормить своихъ куръ и гусей — занятіе, которое она очень любила. Но еще больше любила она продавать яицы ключниц, и копить деньги, вырученныя этимъ способомъ. Вообще миссъ Элиза имла ршительную склонность къ торговл, обнаруживавшуюся не только въ продаж цыплятъ и яицъ, но и въ торговыхъ сдлкахъ съ садовникомъ, который, по приказанію мистриссъ Ридъ, долженъ былъ покупать у нея цвты, смена и разнообразныя произведенія ея огорода. Миссъ Элиза, нтъ сомннія, согласилась бы продать свою длинную прекрасную косу, если бы предложили ей выгодную цну. Вырученныя деньги она прятала сперва въ темномъ углу, заваленномъ лоскутьями и старой бумагой, но когда горничная случайно открыла эту кладовую, миссъ Элиза, изъ опасенія потерять сокровище, согласилась вручить свой капиталъ матери за пятьдесятъ или шестьдесятъ процентовъ. Каждую четверть года она вела строгій счетъ этимъ процентамъ, записывая все до копейки въ своей книг.
Жорджина сидла на высокомъ стул, убирая передъ зерналомъ волосы и вплетая въ свои локоны искусственныя перья и цвты. Я приводила въ порядокъ свою постель, такъ-какъ Бесси приказала мн убрать ее до своего возвращенія. Съ нкотораго времени я исправляла въ дтской должность горничной, и меня заставляли мести комнату, чистить мебель и прочая. Уложивъ, какъ слдуетъ, свой ночной гардеробъ, и накрывъ постель стеганымъ одяломъ, я подошла къ окну, привести въ порядокъ рисовальныя тетради и кукольную мебель, разбросанную со вчерашняго вечера, какъ-вдругъ строгое приказаніе Жорджины остановило эти хлопоты при самомъ ихъ начал, и я уже не смя больше прикасаться къ миніатюрнымъ стульямъ, зеркаламъ, прекраснымъ блюдечкамъ и чашкамъ, которыя вс составляли собственность миссъ Жорджины. Не имя больше никакихъ занятій, я принялась дуть на замерзшіе узоры оконнаго стекла, и черезъ нсколько минутъ, отъ моего дыханія, образовалось на стекл чистое пространство, черезъ которое можно было ясно видть предметы на улиц, гд все закрывалось толстыми слоями снга.
Наблюдая такимъ-образомъ наружные предметы, я скоро увидла коляску, въхавшую въ отворенныя ворота, и остановившуюся на двор передъ главнымъ крыльцомъ — явленіе обыкновенное и совсмъ-неинтересное для меня: гости очень-часто прізжали въ Гетсгедъ, но никому изъ нихъ не было до меня дла. Не обративъ никакого вниманія на вновь пріхавшаго гостя, заглядлась на маленькаго ряполова, который прыгалъ и чирикалъ на втвяхъ вишеннаго дерева, торчавшаго у стны, подл форточки. Остатки завтрака — молоко и хлбъ еще были на стол, я отломила кусокъ булки, взобралась на окно, и уже принялась отворять фортку, какъ-вдругъ въ комнату вбжала Бесси.
— Что вы длаете, миссъ Дженни? Снимите свой передникъ. Да вы еще, кажется, не умывались сегодня?
Не обращая вниманія на эти вопросы, я сдлала ловкій прыжокъ, отворила фортку, просунула руку, бросила кусочки булки по втвямъ дерева, и потомъ, закрывъ окно, отвчала:
— Нтъ еще, Бесси, я не умывалась. Я успла только-что вычистить мебель.
— Что жъ вы длаете теперь, моя милая? Ахъ ты, Боже ты мой! Она вся раскраснлась словно піонъ, какъ-будто работала цлый день. Зачмъ вы отворяли окно?
Не дожидаясь больше никакихъ объясненій, Бесси, встревоженная и взволнованная, сорвала съ меня передникъ, натерла мыломъ мои руки и лицо, облила ихъ водою, вытерла чистымъ полотенцомъ, расчесала волосы, и подтянувъ снурки моего корсета, выпихнула меня изъ дтской и велла бжать по лстниц, объявивъ, что меня дожидаются въ столовой.
Кому, зачмъ и по какому поводу я понадобилась, разспрашивать было некогда и некого, потому-что Бесси, выпихнувъ меня изъ дтской, затворила дверь и я осталась одна на верхней лстничной ступени. Постоявъ нсколько минутъ въ безполезномъ раздумьи, я начала спускаться медленно и осторожно. Прошло почти три мсяца, какъ меня ни одного раза не призывали къ мистриссъ Ридъ: я была безотлучно въ дтской и вс другія комнаты сдлались для меня какими-то страшными областями, доступными только для однихъ посвященныхъ въ таинства моей ттки.
Я остановилась въ пустой зал, проникнутая судорожнымъ трепетомъ и не смя перешагнуть черезъ порогъ столовой, которая была передо мной. Незаслуженное наказаніе сдлало изъ меня самую жалкую трусиху въ полномъ смысл слова. Я боялась воротиться въ дтскую, но еще больше боялась сдлать шагъ впередъ. Въ такомъ нершительномъ положеніи простояла я около четверти часа. Наконецъ громкій звонъ колокольчика изъ столовой напомнилъ мн, что надобно идти.
‘Кто жь, въ-самомъ-дл, спрашиваетъ меня? думала я, ухватившись обими руками за дверной замокъ, который нсколько секундъ противился моимъ усиліямъ. Кого суждено мн увидть въ столовой, кром мистриссъ Ридъ? женщину или мужчину?’ Наконецъ дверь отворилась, я вошла, сдлала книксенъ и передъ моими глазами былъ… чорный столбъ!.. Такимъ, по-крайней-мр, съ перваго взгляда, представился вытянутый, прямой и окутанный въ соболь предметъ, стоявшій на ковр съ лицомъ, чрезвычайно похожимъ на рзную маску.
Мистриссъ Ридъ занимала свое обыкновенное мсто подл камина. По сдланному знаку я подошла къ ней, и она, рекомендуя меня каменному гостю, сказала:
— Вотъ двочка, о которой я къ вамъ писала.
Каменный гость медленно повернулся на своемъ пьедестал, измрилъ меня съ головы до ногъ своими инквизиторскими срыми глазами, наморщилъ лобъ, насупилъ брови и черезъ минуту произнесъ торжественнымъ басистымъ голосомъ:
— Ростомъ она невелика: сколько ей лтъ?
— Десять.
— Такъ много! воскликнулъ незнакомецъ, сомнительно покачавъ головою и снова принявшись за свой инквизиторскій смотръ. Потомъ онъ обратился ко мн съ вопросомъ:
— Какъ васъ зовутъ, двочка?
— Джейни Эйръ, сэръ.
При этомъ отвт я въ свою очередь осмлилась взглянуть на незнакомца и увидла, что это былъ очень-высокій джентльменъ съ широкими, весьма-непріятными чертами лица, внушавшими невольное отвращеніе.
— Ну, Дженни Эйръ, я надюсь, вы доброе дитя: такъ или нтъ?
На это, разумется, мн нельзя было дать утвердительнаго отвта, такъ-какъ весь домъ моей ттки держался совсмъ противнаго мннія. Мистриссъ Ридъ двусмысленно покачала головой и отвчала за меня.
— Чмъ меньше говорить объ этомъ, тмъ лучше, я полагаю, мистеръ Броккельгерстъ.
— Очень-жаль, а мн бы, именно, хотлось потолковать съ ней объ этомъ предмет, возразилъ мистеръ Броккельгерстъ, усаживаясь въ кресла насупротивъ мистриссъ Ридъ.— Подойдите ко мн, миссъ Дженни Эйръ.
Я переступила черезъ коверъ и остановилась теперь прямо передъ его глазами. Какое широкое лицо и какой длинный, предлинный носъ былъ у него! Но когда открылъ онъ свой широкій ротъ и выставилъ страшные зубы, я задрожала всмъ тломъ отъ невольнаго испуга.
— Дурное дитя, самое непріятное явленіе въ мір, началъ мистеръ Броккельгерстъ: — и особенно непріятно смотрть на дурную, испорченную двочку. Знаете ли вы, какая судьба ожидаетъ нечестивыхъ посл смерти?
— Они идутъ въ адъ, мн говорили.
— А что такое адъ?
— Глубокая огненная яма.
— Очень-хорошо. А хотите ли вы попасть въ эту яму и горть въ ней во вки вковъ?
— Нтъ, милостивый государь.
— Что жь вамъ надобно длать, чтобъ избавиться вчныхъ мукъ?
— Не знаю, сэръ… всего лучше, я полагаю, быть здоровою, не умирать.
— Но здоровье зависитъ не отъ насъ, Дженни Эйръ, и смерти не можетъ избжать ни одинъ человкъ въ мір. Дти, даже моложе васъ годами, умираютъ сплошь-да-рядомъ, и это мы видимъ ежедневно. Вотъ не дале какъ третьяго дня похоронили одну пяти-лтнюю двочку, кроткую, добродтельную двочку и душа ея теперь на небесахъ. Должно опасаться, что о васъ этого нельзя будетъ сказать, если смерть, сверхъ-чаянія, застигнетъ васъ на распутіи юной жизни.
Не смя противорчить, я опустила глаза въ землю и вздохнула, причемъ весьма-непріятно изумили меня дв огромныя ноги протянутыя на коверъ.
— Надюсь, этотъ вздохъ происходитъ отъ искренняго серди и вы, конечно, раскаеваетесь въ эту минуту во всхъ огорченіяхъ, причиненныхъ вашей ‘почтенной благодтельниц’.
— Благодтельниц! повторила я про себя.— Вс они называютъ мистриссъ Ридъ моею благодтельницею, выходитъ, поэтому, что благодтельница — самое непріятное существо между людьми.
— Молитесь ли вы Богу по утрамъ и вечерамъ? продолжалъ мой допросчикъ.
— Да, сэръ.
— Читаете ли вы библію?
— Читаю по-временамъ.
— Съ удовольствіемъ? Любите ли вы это чтеніе?
— Люблю, сэръ, особенно книгу ова, Даніила, Исходъ и книгу пророка оны.
— Это хорошо. Я вижу, что почтенная ‘благодтельница’ употребила вс зависвшія отъ нея средства воспитать васъ въ страх Божіемъ. Любите ли вы читать проповди?
— Нтъ, сэръ.
— Почему же?
— Я ихъ не понимаю.
— Вотъ это очень-дурно, и въ этомъ скрывается очевидное доказательство злыхъ и порочныхъ наклонностей, заразившихъ ваше сердце. Молитесь Господу день и ночь, чтобъ Онъ очистилъ вашу душу. Благодатная сила съ корнемъ вырветъ изъ груди сердце каменное и взамнъ одаритъ васъ новымъ сердцемъ, обложеннымъ плотію и кровію.
Мн хотлось предложить вопросъ, какимъ-образомъ должно произойдти во мн такое чудное превращеніе, но мистриссъ Ридъ, вмшиваясь въ разговоръ, приказала мн ссть подл себя.