Джек из Ньюбери, Делонэ Томас, Год: 1597 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 68 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Томас Делонэ

Джек из Ньюбери

Thomas Deloney. The pleasant Histoire of John Winchcomb in his yonguer yeares called Jack of Newbery

Перевод О. М. Новиковой

Предисловие П. С. Когана

Редакция и вступительная статья Л. П. Гроссмана

М.-Л., Государственное издательство, 1928

Забавная история
Джона Уинчкомба,
прозванного в его молодые годы Джеком из Ньюбери,
достойного и славного суконщика Англии,
повествующая о его жизни, любовных похождениях, а также о его добрых деяниях и великом дружелюбии, и каким образом он постоянно доставлял работу
пятистам беднякам для наибольшей выгоды государства.

(Полное заглавие ‘Джека из Ньюбери’ по титульному листу десятого издания романа, Лондон, 1626.)

ПРЕДИСЛОВИЕ.

Всем славным работникам английского сукна желаю я счастья в этой жизни, благосостояния, братского содружества. Между всеми ручными ремеслами страны ни одно не может сравниться с самым славным, самым выгодным и самым, необходимым ремеслом суконщика. Оно столь же выгодно, сколь занимающиеся им достойны всяческой похвалы и поддержки. Многие люди, разумные и догадливые, хорошенько поразмыслив об этом вопросе, щедро вносили средства свои на процветание и поддержку этой чудесной промышленности, которая давала и дает возможность прокормить несколько тысяч бедняков. Вам, достопочтенные суконщики, я посвящаю мой грубый труд, который лежит перед вами. Он извлекает из-под пыли забвения достойного и славного человека по имени Джон Уинчкомб, по прозвищу Джек из Ньюбери. Жизнь и любовь его я изложил кратко, смиренно и просто, дабы лучше быть понятым теми, ради которых я взял на себя труд составить его жизнеописание, т. е. благонамеренными суконщиками Англии, которые смогут убедиться, каким почетом и признанием пользовались некогда члены их корпорации. Если вы примете мое произведение благосклонно, мое желание исполнено, и мой труд достаточно вознагражден. Но если ваше благородное великодушие ответит на мои надежды, то оно также побудит меня представить вам давние и забытые истории Томаса из Рэдинга, Джорджа из Глучейстера, Ричарда из Ворчейстера, Вильяма из Салюсбери и многих других, бывших среди самых почетных членов нашей ассоциации, людей очень известных и достойных. Пока же оставляю вас на волю всевышнего, да поможет он преуспеянию и благоденствию промышленности суконщиков Англии.

Ваш
смиренно готовый к услугам
Т. Д.

ГЛАВА ПЕРВАЯ.
Весьма приятная история о Джоне Уинчкомбе, по прозвищу Джек из Ньюбери, начинающаяся с рассказа о его любви и забавах.

Во времена Генриха VIII, короля весьма благородного и доблестного, жил в Ньюбери, в графстве Берк, некто Джон Уинчкомб, рабочий по выделке тонкого сукна. Это был парень с веселым нравом, большой балагур, очень любимый богатыми и бедными. Особенно его ценили за то, что всегда он был весьма щедр и не стягивал никогда шнурков своего кошеля. Он был такой веселый товарищ, что стар и млад одинаково называли его Джеком из Ньюбери. Всюду находились у него знакомые, и лишь только в кармане его заводилась крона, как он находил случай истратить ее. Однако же он всегда старался быть прилично одетым и не предавался пьянству. Несмотря на свой веселый нрав и забавное балагурство, он умел вести себя так скромно, что все местные дворяне искали его общества.

После нескольких лет такой славной жизни бедному, но всеми уважаемому Джеку довелось быть свидетелем смерти своего хозяина. Вдова покойного была женщина немолодая, но приветливая и с хорошим состоянием. Она вполне доверяла Джеку и поручала ему управление своими рабочими в течение целых трех лет. Он проявил такое усердие и старательность, что дела процветали великолепно. В течение всей недели ничто не могло его, отвлечь от работы.

Однажды несколько молодых шалопаев стали над ним издеваться.

— Какая-нибудь чортова баба, — сказал один из них, — наверное, волшебством приковала его к станку. Нужно быть зачарованным, чтобы так прилепиться к мастерской.

— Я не буду оспаривать, — сказал Джек. — Но подождите только шесть дней и пять ночей. Очарование будет нарушено. Я надену свое праздничное платье и угощу вас за ваши старания кружкою пива.

— Я дам голову на отсечение, — сказал другой, — что Джек не сможет оторваться от юбки своей хозяйки так же, как саламандра не может обойтись без огня.

— А ты, — возразил Джек, — ты, как сельдь, вынутая из соленой воды, ты перестаешь существовать, как только оторвешься от вина.

— Ну, Джек, довольно шутить. Пойдем-ка с нами хотя бы всего на минутку…

— Да, на минутку! И чтобы не заставлять тебя врать, я лучше вовсе не двинусь с места. Ну, прощайте!

Они ушли, но еще раз десять приходили его совращать, когда же увидели, что он не поддается соблазну, оставили его в покое.

Каждое воскресенье и каждый праздник он проводил с ними днем несколько часов и был весел, как зяблик. У него было всегда порядочно денег, и часто у него занимали по мелочам. Но никогда не случалось, чтобы ему вернули хотя одно пенни. У него вошло в привычку никогда не иметь больше двенадцати пенни в кармане. Когда они бывали истрачены, он весело возвращался к себе, напевая:

Мерси, но уже время собрать свои пожитки.

Что за друг без денег? — Несчастный болван.

Двенадцать пенсов — тю-тю! — что ни воскресенье.

Но ведь это двадцать шиллингов в год.

Это слишком, пожалуй, для подмастерья,

А еще шикнешь, богатство — прощай!

Нынче потратил, — завтра трудись и вернешь

Но горе тому, кто зачерпнул из недели!

Самые почтенные в городе люди обратили внимание на благоразумие Джека и весьма его одобряли. Хозяйка его радовалась, что у нее слуга, столь послушный и внимательный к интересам дома. Никогда не было у нее подмастерья более кроткого и исполнительного. Примером своим Джек приносил столько же пользы, как и трудом своим и усердием. Убедившись в его необыкновенной добродетели, вдова ласково обходилась с молодым подмастерьем и стала часто приходить поболтать с ним, когда он оставался один. Она стала ему рассказывать о своих женихах, об их предложениях, подарках и о той сильной любви, которую они к ней питали. Также спрашивала она его мнения относительно этих женихов. Когда Джек почувствовал себя доверенным этой дамы, он подумал про себя, что, верно, его благословили боги, и, угадав по нити, что ткань должна быть хороша, начал сам задавать ей вопросы.

— Я всего лишь ваш слуга. Я не имею права вмешиваться в ваши дела и особенно в ваши любовные дела. Но раз вам захотелось об этом говорить, скажите мне, пожалуйста, имена ваших женихов и чем они занимаются.

— Хорошо, — сказала она. — Возьми подушку и сядь поближе ко мне.

— Спасибо, хозяйка, — сказал он, — но право на подушку надо ведь заслужить.

— Ты мог бы его заслужить, но бывают солдаты, которым никогда не суждено иметь орденов.

Джек ответил:

— Вы ободряете меня. Я никогда не пытал счастья у девушек, потому что они боятся, у женщин, потому что у них есть мужья, ни у вдов, потому что опасаюсь их презрения.

— Тот, кто боится женщин, не мужчина, — сказала она. — Прими себе за правило, что все на свете лишь видимость. Но вернемся к нашему разговору. Первый из моих женихов живет в Уолингфорде. Это кожевник с хорошим состоянием. Имя его Крафт. Он приятный из себя, прилично себя ведет, вдовец и очень уважаем своими соседями, у него порядочно земли и прекрасный, хорошо меблированный дом, детей у него нет, и он очень меня любит.

— Тогда вам следовало бы согласиться.

— Ты думаешь? Ну, я другого мнения. И по двум причинам: во-первых, он стар, и мне было бы противно его любить. Кроме того, есть кто-то ближе ко мне, кого я больше люблю.

— Обилие благ не мешает, — сказал Джек. — Но товар предлагаемый стоит на десять процентов меньше, чем товар, на который есть спрос. А кто же ваш второй жених?

— Джек, — сказала она, — может быть, мне и не следует выдавать моих поклонников, но я знаю твою скромность. Ты ведь сохранишь мою тайну? Другой — старый холостяк. Он портной и живет в Хенгерфорде. Это, мне кажется, была бы хорошая партия. У него порядочные денежные сбережения, и он проявляет ко мне большую привязанность. Сложен он так, что наверняка всякому понравится.

— Наверно, — сказал Джек, — раз он вам нравится.

— Нет-нет! Мои глаза беспристрастны. Я могу ошибиться, но если он не обманывает меня какими-нибудь портновскими ухищрениями, он достоин хорошей супруги, и сам своею особой и по своему положению.

— Тогда, сударыня… — сказал Джек. — Ведь вы уверены, что будете хорошей супругой. Вы уверены также и в нем. Лучшего выбора вам не сделать.

— Да. Но тут тоже, Джек, — сказала она, — есть две причины, которые меня удерживают. Одна из них та, что ведь холостяки привыкли бегать и вряд ли могут остепениться. Другая же та, что есть кто-то ближе ко мне, кого я больше люблю.

— Кто же это? — спросил Джек.

— Третий мой жених — священник в Слинхомлэнде, у него богатый приход. Это святой человек и очень всеми любимый. Меня он обожает.

— Вы, наверное, были бы очень счастливы с ним, сударыня, — сказал Джек. — Единственной вашей заботой было бы варить ему суп и служить богу.

— Нет-нет, Джек, тело и душа не могут быть в согласии. Он так много времени посвящал бы своим книгам, что совсем забросил бы постель. Целый месяц работы для одной проповеди! А жену свою он забывал бы на целый год.

— Одно слово, сударыня, в его защиту. Это слуга церкви, ваш собственный сосед, и в глубине души ведь вы его любите. Не так уже поглощен он своими книгами и преисполнен святого духа, что не имеет свободной минутки подумать о женщинах — у себя дома или еще где-нибудь.

— Я так не думаю, Джек. Да потом есть кто-то ближе ко мне, кого я больше люблю.

— Неудивительно, что вы такая разборчивая, у вас очень большой выбор. Но кто же тот счастливец, которого вы избрали?

— Джек, — сказала она, — тот, кто не может сохранить тайны, недостоин ее знать. Мой избранник… Мой избранник должен остаться неизвестным. Это Господин моей Любви, Владыка моих Желаний. Ни кожевник, ни портной, ни священник не стоят его мизинца. Его присутствие сохраняет мое здоровье. Его нежные улыбки радуют мое сердце. Его слова — это божественная музыка для моих ушей.

— Так знаете, сударыня, — сказал Джек, — для здоровья вашего тела, для радости вашего сердца и для услады ваших ушей не ждите больше. Поцелуйте его постелите ему постель рядом с вашей и перевенчайтесь завтра же утром.

— Я вижу, — сказала она, — что ты одобряешь все, что тебе ни скажешь. По-твоему, я могу выйти замуж за кого бы то ни было, лишь бы выйти. Но я с тобой не согласна. Я не хотела бы, чтобы ты принадлежал другой, если бы не любила эту другую, как самое себя.

— Спасибо на добром слове, сударыня. Но для молодого человека, не имеющего порядочного заработка, было бы безумием обзавестись женою. И мне лучше остаться холостяком. Женитьба причиняет много горя, когда ей сопутствует бедность. Очень трудно найти верную жену. Молодые девушки ветрены, а пожилые особы ревнивы. Одни приносят бесчестье, другие — мучения.

— Но, Джек, непостоянство молодых является плодом их каприза, в то время как ревность женщин зрелых имеет в основе своей не что иное, как любовь. Следовательно, нужно переносить ее с терпением.

— Нет, сударыня, — ответил Джек, — многие ревновали и безо всякой причины. Их подозрительная природа оскорбляется при малейшем намеке, взгляде, улыбке и даже еще чем-нибудь меньшим. Я знаю женщину, которая хотела покончить с собой, увидав, что рубашка ее мужа сохнет на заборе рядом с рубашкой ее служанки.

— Это правда, есть женщины, одержимые таким бешенством, но другие жалуются не без основания. разве бывают когда-нибудь основания к такой ревности?

— Да, клянусь пречистой девой! Если женщина способна во всех отношениях обеспечить счастье своего мужа как может она видеть без слез, что муж ею пренебрегает, что он бывает весел только с другими, что он развлекается вне дома с утра до полудня, а с полудня до вечера, вечером же, когда приходит спать и приближается к ней, действует столь плачевным образом, что внушает ей отвращение, а не радость? Можно ли осудить ее за недовольство? И у животных даже ревность является нестерпимым горем. Я когда-то слышала от своей бабушки, что баран, вожак стада, предпочитал одну из своих овец всем прочим. Видя, что пастух, Кратес, минуя всякие законы природы, мерзостно злоупотреблял ею, он не смог перенести этого оскорбления и стал искать случая отомстить ему. Однажды он нашел пастуха спящим в поле и бросился на него с такой силой, что ударом своих изогнутых рогоз разбил ему череп. Если баран не может перенести такого оскорбления, как же ты хочешь, чтобы женщина этому безропотно покорилась?

— Если бы всех тех, кто — наставляет рога, преследовали рогатые животные, было бы меньше рогоносцев в Ньюбери… Но это чересчур серьезный разговор. Прекратим же нашу беседу. Я спою вам старую песенку, и затем мы пойдем обедать.

— Я боюсь жениться на красивой девушке. — Из боязни иметь голову Актеона. — Брюнетка часто надменна. — Маленькая женщина шумлива. — Высокая и стройная — она, говорят, склонна к лени. — Итак, красива иль нет, велика иль мала — все они имеют свои недостатки, но худший из них — худший, это, наверное, ревность. — Ведь ревность не только жестока и разрушительна, когда проявляется. — Но она горит на самом дне сердца, как огонь в аду. — Она кормит подозрения без основания. — Она насилует и разрушает все законы разума. — И никто так от нее не страдает, как тот, кто сам питает ее. — Да сохранит меня бог днем и ночью. — От этого ужасного кошмара, глупого и опустошительного! — Изо всех позорных болезней. — Самая секретная — это ревность. — Дай бог, чтобы все женщины были избавлены от этого демона!

— Браво, Джек! Твоя песнь не говорит правды, но какой у тебя красивый голос! В наших желудках уже звонит час обеда. Оставим же эту тему, хотя и с сожалением, и пойдем сядем за стол.

Она позвала своих людей. И они весело пообедали. После этого хозяйка решила развлечься и пошла погулять со своей соседкой. В это время Джек поднялся в свою комнату и стал размышлять о своем положении. Он догадывался о любви хозяйки и о том состоянии, в котором она находилась. Он думал об ее имуществе: дом — хорошо оборудованный, обученные люди и все, что нужно, для дела. Нельзя было упускать этого случая. Подобного ему никогда уже больше не представится. Но, с другой стороны, вдова была гораздо старше его: она долго была его хозяйкой. Ей трудно будет стерпеть, что бывший подмастерье станет управлять ею, может из этого выйти и плохое дело. Боясь всяческих осложнений, он решил молчать и выжидать, и он лег спать, а на другой день с утра, как только встал, принялся за работу, — будто ничего и не было.

Хозяйка его, вернувшись, узнала, что Джек уже лег. Она плохо спала эту ночь. Очень рано она услыхала, как он поет за своим станком. Она встала пораньше, принарядилась, вошла в мастерскую, села там и принялась за работу.

— Добрый день, хозяйка, — сказал Джек. — Как в поживаете?

— Очень хорошо, слава богу, — сказала она, — но я видела волнующие меня сны. Мне казалось, что две горлицы отправились вместе в поле, они будто хотели беседовать и не собирали зерен. Они долго кивали друг другу головками, а затем начали клевать своими маленькими хорошенькими клювами рассеянные всюду зерна, которые оставила рука сеятеля. Когда они насытились, новая горлица села на то же самое место. Одна из первых двух подошла к ней, но когда она вернулась к своей прежней подруге, ее уже не было. С тревогой стала она искать ее между высокого жнивья и наткнулась на спящую свинью, которая так ее напугала, что она обмерла. Когда я увидала, что лапки ее подкашиваются, а крылышки бьются в судороге, меня охватила жалость, и я побежала, чтобы ей помочь. Но, приблизившись к ней, я увидала в своей руке свое собственное сердце. Оно было глубоко пронзено стрелой, и кровь струилась по ней и падала, как падают капли серебристой росы на зелень луга. Я стала плакать горькими слезами. Через мгновение я увидала женщину в венце, она была, как королева. Она сказала мне, что сердце мое скоро умрет, если я не достану жира от этой свиньи, дабы смазать раны. Я бросилась бежать с кровавым сердцем в руках за этим гнусным животным, но оно, испустив противное хрюканье, быстро исчезло. Тогда я вернулась к себе и увидела, что свинья гуляет среди станков. Тут я и проснулась немного позже полуночи, вся в поту и в очень плохом состоянии. Ты не мог не слышать моих стонов.

— Клянусь честью, я ничего не слышал, я чересчур крепко спал.

— Спасибо, — сказала она. — Можно так умереть ночью, и ты не придешь посмотреть, что случилось. Впрочем, можешь успокоиться, Джек. Ты и не мог бы войти. Дверь в мою комнату была заперта на ключ. Но это для меня: урок. У меня не будет больше ключа и никакого запора, кроме щеколды, до тех пор, пока я не выйду замуж.

— Так, значит, хозяйка, вы хоть и не можете решиться, а все-таки выходите замуж?

— Конечно, — ответила она, — если ты мне в этом не помешаешь.

— Я? Да ни в каком случае. Я скорее помогу вам в этом всеми своими силами.

— Не будь дерзким, этого совсем не нужно. Наши соседи и так говорят, что я уже дала слово тебе.

— А хотя бы и так, — сказал Джек, — все равно не нужно было бы ни скрывать, ни отказываться. Все чересчур хорошо знают, что я недостоин вас.

— Остановимся на этом, — сказала она внезапно. — Подбери свои челноки, мне уже пора итти на рынок.

Они не возобновляли разговора целых два или три дня. В это время она строила всякие планы, чтобы осуществить свое желание и завладеть Джеком. Много различных намерений и хитростей приходило ей в голову, но ни на чем она не могла остановиться. И посему стала она такой печальной и сосредоточенной, как все девяти сибилл, вместе взятых. Целых три недели, или даже целый месяц, пребывала она в этой меланхолии.

В день святого Варфоломея был базар в городе, и она увидела, как ее Джек подарил пару перчаток какой-то хорошенькой девушке, и та приняла их с нежной улыбкой и поблагодарила его поцелуем. Вдова возымела от этого страшную ревность, но из осторожности сдержалась и прошла мимо них незамеченная.

Неподалеку от них встретила она одного из своих женихов, портного, очень веселого и принаряженного, тот предложил ей выпить с ним. Пока она заставляла себе упрашивать, подошла одна знакомая кумушка, и они все вместе пошли в таверну. Никогда еще портной не удостаивался от нее такой благосклонности. Она была весела любезна. Увядав ее в таком хорошем расположении, он заказал еще бутылку вина и возобновил свое предложение. Вдова терпеливо его выслушала и мягко ответила, что, принимая во внимание его долгую привязанность, его любезности, подарки, а также ту внимательность, которую он только что ей оказал, она не хочет сразу ему отказать.

— Но таверна, — сказала она, — неподходящее место для того, чтобы прийти к какому-нибудь соглашению. Могу ли я пригласить вас к себе в четверг? Я вас хорошо приму и открою вам свои намерения.

Портной удостоился даже чести коснуться губ вдовы. Он расплатился и ушел.

Едва только успел скрыться портной, как она встретила кожевника. Хотя он и был уже очень немолод, но молодцевато с ней раскланялся и в свою очередь предложил ей выпить, отказаться было трудно. Он настаивал так сильно, что вдова позвала опять свою кумушку, и они отправились все вместе. Старик заказал самое хорошее вино, самые лучшие блюда и приветствовал вдову весьма дружественным образом. Едва только они уселись, как пришла компания музыкантов, одетых во все коричневое, они приподняли свои картузы и предложили сыграть серенаду. Вдова сделала знак, что не надо, они и без того уже достаточно веселы.

— Пустяки, — сказал старик, — посмотрим, приятели, что вы умеете изобразить. Сыграйте-ка мне ‘Начало света’ {Название хоровой деревенской песни, которую поют вокруг майского дереза, сопровождая пение пляской.}.

— Бог мой, — сказала вдова, — вам бы думать о конце.

— Что такое? Начало света, сударыня, это сотворение детей. Если я этого не смогу делать, прогоните меня из кровати как неспособного и пошлите за церковным сторожем.

Едва он это проговорил, как священник из Спина просунул в дверь голову в своей четырехуголке {Такой головной убор носило духовенство во времена Тюдоров.}. Увидев за столом вдову, он извинился и вошел.

Она сказала:

— За неимением церковного сторожа, вот и сам священник. Если он вам нужен…

— Прекрасно, — сказал кожевник, — таким образом нам не нужно будет далеко итти, чтобы нас повенчали.

— Сударь, — сказал священник, — я сделаю все наилучшим образом там, где это надлежит.

— Что вы хотите сказать? — спросил кожевник.

— Да то, что сам хочу на ней жениться, — сказал священник.

— Увы, — сказала вдова, — ласточка не делает еще весны, а встреча — свадьбы. Я наткнулась на вас случайно, и ничего не принесла для свадьбы.

— Я предполагал, однакоже, — сказал кожевник, — что вы пришли с глазами, чтобы видеть, с языком, чтобы говорить, с ушами, чтобы слышать, с руками, чтобы трогать, и с ногами, чтобы ходить.

— Я принесла свои глаза, — сказала она, — чтобы различать цвета, свой язык, чтобы отвечать ‘нет’ на вопросы, которых я не люблю, свои уши, чтобы отличить лесть от истинной дружбы, и свои ноги, чтобы убежать от тех, кто хочет причинить мне зло.

— Итак, — сказал священник, — раз вы остаетесь здесь, значит, никто из нас вам не противен.

— Сохрани меня бог опорачивать моих друзей, — сказала вдова, — а я вас всех считаю за таковых.

— Но есть разного рода друзья, — сказал священник.

— Это верно. Вас я люблю за ваше положение, кожевника — за его учтивость, остальных — за приятную компанию.

— Этого недостаточно, — сказал священник. — Дабы не было никаких сомнений, выпейте-ка за того, кого предпочитает ваше сердце.

— Как, — сказал кожевник, — вы, значит, надеетесь на ее любовь?

— Конечно, как и всякий другой!

— В таком случае садитесь-ка с нами. Вы разделяете мое желание и должны разделить с нами угощенье. Итак, сударыня, ради бога, сделайте так, как того хочет господин священник.

— Вы в таком добром расположении, — сказала вдова, — что мне хочется удовлетворить вашу просьбу, только бы мой выбор не вызвал ссоры, и мне действительно было бы дано разрешение обнаружить, кого я предпочитаю.

— Да, — сказал священник, — кто бы это ни был, я буду удовлетворен.

— И я также, — сказал кожевник.

— Так вот, — сказала она, — этот кубок красного подслащенного вина я пью за сына музыканта.

— Как! Разве вы его любите больше всех! — сказал священник.

— Я люблю больше всего тех, кто не спорит, когда с ними расплачиваешься.

— Нет-нет, вдова, — сказали они, — мы хотим, чтобы вы выпили за того, кого больше всего любите, имея в виду замужество.

— Ах, — сказала вдова, — вы должны были бы сказать это раньше, ведь совершенно неприлично для женщины публично сознаваться в своей тайной привязанности. Если хотите говорить о свадьбе, приходите тот и другой ко мне в следующий четверг. Вы будете желанными, гостями и, кроме того, узнаете о моих намерениях. Благодарю вас, господа, и до свидания.

Уплатив за угощение и расплатившись с музыкантами, они все вместе ушли, — кожевник — к себе в Уилингфорд, священник — в Спин, а вдова — к себе домой, где с обычной степенностью принялась за свои дела. В следующий четверг она разукрасила свой дом и сама нарядилась в лучшее платье. Портной, отнюдь не забывая своего обещания, прислал вдове хорошую, жирную свинью и гуся. Священник, обладая также хорошей памятью, велел отнести к ней пару толстых кроликов и каплуна. Кожевник пришел сам с хорошей бараньей ногой и полдюжиной цыплят. Он захватил с собою, кроме того, галлон вина и полфунта лучшего сахара.

Вдова получила всю эту провизию и дала ее приготовить своей кухарке. Когда наступил час обеда, все было накрыто и приготовлено достаточно прилично.

Наконец, пришли гости, и вдова встретила их самым приветливым образом. Священник и кожевник, увидав портного, спрашивали себя, что же он-то тут делает. Портной в свою очередь изумлялся их присутствию здесь. Пока они так, пристально и недружелюбно, разглядывали друг друга, вдова, наконец, вышла из кухни, на ней было великолепное платье с длинным шлейфом, все усеянное серебром, на голове белый чепчик с длинными концами из тончайшего кружева, фартук на ней был белый, как падающий снег. Тогда весьма скромно она сделала им реверанс и попросила их сесть. Но так как они стали соперничать друг перед другом в учтивости, вдова с улыбкой взяла священника за руку и сказала ему:

— Сударь, как высшей духовной особе вам надлежит занять за столом лучшее место, прошу вас сесть там, где стоит скамейка. Вам, сударь, — сказала она кожевнику, — как человеку зрелых лет, богатому опытом, надлежит оказывать больше чести, чем молодым людям, эти холостяки далеко еще уступают вам в вашей степенности. Садитесь же с этой стороны стола, рядом со священником.

Подойдя затем к портному, она сказала:

— Молодой человек, хотя вы пришли и последним, но я так же вам рада, как если бы вы были первым. Ваше место определяется само собой, возьмите подушку и садитесь. Теперь же, — прибавила она, — чтобы дополнить стол и следовать пословице: ‘Без четырех углов изба не стоит’, я, если вы позволите, позову одну кумушку, чтобы занять пустое место.

— Охотно, — сказали они.

В ответ на эти слова она привела старуху, у которой едва ли оставался один целый зуб во рту, и посадила ее рядом с портным. После этого люди вдовы внесли все блюда в определенном порядке. Джек первый прислуживал за столом. Вдова села на конце стола между священником и кожевником, который весьма учтиво отрезал кусок мяса, в то время как Джек ей подавал.

Когда они уже некоторое время просидели за столом и достаточно поели, вдова наполнила хрустальный стакан красным вином и выпила за всю компанию. Священник отплатил ей тем же, и все проделали то же в порядке занимаемых ими мест. Но когда они пили, чара всегда проходила, не останавливаясь, перед самым носом старухи, и она, в конце концов, сказала шутя:

— Я вкусно поела с вами, что же касается вина, то я не могу его похвалить.

— Увы, милая кумушка, — сказала вдова, — я вижу, что никто еще не выпил за твое здоровье.

— По правде говоря, да, — сказала старуха. — Духовные особы думают о кроликах, пожилые — о вкусных цыплятах, а молодые люди так увлекаются свининой, что старая свинья, твердая курица или седая кроличиха совсем им не подходят. Я это теперь замечаю: было бы иначе, на меня обратили бы больше внимания.

— Послушай, старуха, — сказал священник, — возьми-ка ножку каплуна и заткни себе клюв.

— Клянусь святой Анной, не смею.

— Но почему? — спросил священник.

— Очень просто, я не хочу, чтобы вы вернулись домой на костыле.

Портной сказал:

— Тогда съешь кусочек гусятины.

— Избави меня бог, — сказала старуха, — оставьте гусыню с гусятами: у вас молодой желудок, ешьте ее сами, и да принесет это вам пользу, прекрасный молодой человек.

— У старухи почти нет зубов, — сказал кожевник, — кусок нежного цыпленка подойдет ей лучше всего.

— Если бы у меня было столько зубов, сколько у тебя способности к браку, я давно бы умерла с голода.

На эти слова вдова от души рассмеялась, мужчины же были так смущены, что не проронили больше ни слова.

По окончании обеда вдова и ее гости встали из-за стола, и после веселой беседы вдова приказала своему слуге Джеку принести ей кружку свежего пива, что он и исполнил. Тогда вдова сказала:

— Господа, я благодарю вас от всей души за ваши подарки и любезности. В награду за ваши милости, благосклонность и дружбу я пью за ваше здоровье и позволяю вам уйти, когда вам захочется.

При этих словах женихи переглянулись так кисло, будто откусили от зеленого яблока.

Портной приосанился в своей шерстяной куртке и, надвинув шляпу на ухо, воскликнул:

— Вы ведь знаете, прелестная вдова, зачем я здесь! Уже давно я надеюсь получить вашу руку, а сегодня вы мне обещали сказать ваше последнее слово.

— Это правда, — сказала она, — я это обещала. За вашу любовь большое спасибо. Вы можете уйти, когда вам угодно.

— Вы не будете моею? — сказал портной.

— Увы, — сказала вдова, — вы пришли слишком поздно.

— Милый друг, — сказал кожевник, — молодые люди должны предоставлять старшим первую очередь. Зачем был бы я здесь, если бы вдова захотела тебя? Определенный отказ — вот отплата дерзкому влюбленному, но мне, прекрасная вдова, что ответишь ты мне? — сказал кожевник.

— Сударь, — сказала она, — если вы так торопитесь, я очень хочу, чтобы вы взяли себе жену возможно скорее.

— Назначь сама день, — сказал кожевник.

— Ну, что же, тотчас же, как найдете охотницу выйти за вас, но на меня не рассчитывайте, я уже обещала.

— Теперь, кожевник, — сказал священник, — вы становитесь в один ряд с портным, ведь вдова предназначается для меня.

— Господин священник, — сказала она, — многие бегут до конца и, однако, не выигрывают. Не моя вина, если ваша надежда напрасна. Кроме того, ведь духовенство стало вступать в брак очень недавно, а что касается меня, я не люблю верхушки горшка.

— Как, — сказал портной, — все это ваше пиршество свелось к тому, что вы так с нами со всеми разделались? Никогда еще не потратил я более глупо свиньи и гуся, когда я вошел сюда, я подумал, что священник приглашен вдовой, чтобы нас соединить, этот веселый кожевник — чтобы быть свидетелем, и старуха для той же цели. Иначе я не позволил бы ей так надо мной надсмеяться.

— А я, — сказал кожевник, — зная, что ты портной, думал, что тебя позвали снять мерку для наших свадебных одеяний.

— Как мы все хорошо попались, — сказал священник, — мы пришли дураками, а уходим болванами.

— Это зависит от того, как посмотреть на это дело, — сказала вдова. — Я думала, что окончательный ответ возбудит вражду между вами, и потому я решила, что лучше покончить с этим у себя и разом, чем к этому возвращаться несколько раз в каких-то грязных трактиpax. Что касается провизии, то ведь я ее не просила, вы уже получили от нее свою долю, а если вы считаете нужным забрать с собой остатки, то откройте ваши торбы, я вам туда все положу.

— Нет, — ответили они, — мы потеряли даром время, но не потеряли нашей благопристойности. Оставьте это все у себя. Пусть бог нам пошлет большего счастья, а вам того, чего желает ваше сердце.

Вслед за этим все они ушли.

Вдова была очень рада избавиться от своих гостей, когда Джек стал ужинать вместе с другими, она подошла к нему, села на стул рядом с ним и сказала:

— Вы видели, дети мои, что ваша бедная хозяйка могла бы выбрать себе сегодня мужа, если бы этого хотела. Все эти люди весьма способны любить и предоставить ей приличное существование.

— Это правда, — сказал Джек, — дай бог только, чтобы вы не отвернулись сами от своего счастья.

— Не знаю, — сказала она, — может, это и так, виновата в этом моя глупая страсть.

Так прошло время без всяких новых происшествий от святого Варфоломея до Рождества. Тут начал свирепствовать такой страшный холод, что все текущие округ города реки покрылись толстым слоем льда. Вдова была очень огорчена, что ей приходилось все еще спать одной. Однажды в холодный зимний вечер она разожгла сильный огонь и послала за своим слугой Джеком, она приготовила кресло и подушку и усадила его, затем велела принести полштофа лучшего вина, оба они сели ужинать. Когда наступило время ложиться спать, она шутя заставила служанку снять с него башмаки и панталоны {Это было во времена Елизаветы традиционное приглашение к любви.}. Затем она уложила Джека в кровать его хозяина, которая находилась в лучшей комнате и окружена была весьма хорошими занавесками. От всех этих ухаживаний он почувствовал себя благородным господином и скоро заснул на этой мягкой постели, как и подобает человеку после трудового дня и хорошего ужина.

Около полуночи вдова, у которой сильно прозябли ноги, скользнула, чтобы их согреть, в кровать Джека. Когда он почувствовал, что кто-то приподнимает его одеяло, он спросил:

— Кто там?

— Это я, добрый мой Джек, — сказала вдова. — Ночь так холодна, а стены моей комнаты так тонки, что я положительно погибаю в своей постели. Я подумала, что лучше прийти сюда, чем подвергать опасности мое здоровье. Я хочу испытать твою любовь и занять маленькое место рядом с тобой.

Джек, как добрый молодой человек, не захотел ни в чем ей отказать. И они провели остаток ночи в одной кровати.

На следующее утро она встала очень рано, оделась и сказала Джеку, чтобы он поскорее принес ей факел, так как у ней была спешная работа на это утро. Джек послушался, она приказала ему нести факел перед собою, и они пошли в часовню святого Варфоломея, где сэр Джон, священник, с причетником и церковным сторожем их уже поджидали.

— Джек, — сказала она, — войдем в часовню, прежде чем итти дальше, я хочу помолиться святому Варфоломею, чтобы лучше преуспевать в своих делах.

Когда они вошли, священник, следуя ее наставлениям, подошел к вдове и спросил ее, где находится жених.

— Я думала, — сказала она, — что он будет здесь раньше меня. Я сяду пока и прочитаю свои молитвы. Он подойдет к тому времени, как я кончу.

Джек был очень удивлен, что его хозяйка так внезапно собралась венчаться, а он ничего этого не знал. Вдова встала после молитвы, священник сказал ей, что жениха еще до сих пор нет.

— Возможно ли? — сказала вдова. — Я ждать его больше не буду, хотя бы он был такою же редкостью, как Джорж-э-Грин {Герой многих рыцарских романов времен Елизаветы. Герой многих рыцарских романов времен Елизаветы.}. Повенчайте же меня поскорее с моим Джеком.

— Да что вы, сударыня, — сказал Джек, — вы шутите?

— Ну, нет, я совсем не шучу, — как раз наоборот. Полно, Джек, не принимай такого сурового вида и вспомни, что ты поклялся мне не мешать, когда я приду в церковь венчаться, и даже наоборот — мне в этом помочь. Отложи-ка этот факел и дай мне руку, так как никто, кроме тебя, не будет моим мужем.

Джек, видя, что делать было нечего, согласился: он понимал, что иначе этого дела никак нельзя было устроить, и их тотчас же повенчали.

Когда они вернулись домой, Джек угостил свою жену поцелуем. Все другие нашли его очень смелым. Вдова велела подать на стол лучшие кушанья, бывшие в доме, и они пошли завтракать. Она усадила своего мужа на стул на самом почетном конце стола и разостлала перед ним красивую салфетку. Затем она позвала своих слуг, приказала им сесть за стол и принять участие в этом пиршестве. Они очень удивились, увидав своего товарища Джека за столом на месте их прежнего хозяина, и стали многозначительно улыбаться и даже громко смеяться, в то время как их хозяйка вся сияла, сидя рядом с Джеком. Тогда она спросила их, допустимо ли такое поведение за столом их хозяина.

— Я объявляю, — сказала она, — что он мой супруг. Сегодня утром нас повенчали. Извольте впредь исполнять свой долг относительно него.

Люди переглянулись между собою, пораженные этой странною новостью.

Джек, понимая их смущение, сказал им следующее:

— Милые мои друзья, не беспокойтесь. Хотя провидение и милость нашей госпожи и сделали меня из вашего товарища вашим хозяином, однакоже, я не так раздулся от гордости, чтобы позабыть свое прежнее положение. Но раз я должен поддерживать свое достоинство хозяина, разумно будет вам забыть то, чем я был, и принимать меня за то, что я есть. Если вы будете усердно исполнять свой долг, у вас не будет причины жалеть, что бог поставил меня вашим хозяином.

Подмастерья, заранее уверенные, что он будет управлять ими справедливо, выразили ему свое уважение.

На следующий день весь город знал, что Джек из Ньюбери женился на своей хозяйке. Когда она вышла из дому, каждый поздравлял ее и желал ей счастья и благоденствия. Одни говорили, что она вышла замуж на свое несчастье. Такой молодой хват не мог ее любить, она была чересчур стара. На это она ответила, что воспитает его, пока он носит еще свои свадебные башмаки, и испытает его терпение, пока он еще в цвету. Многие из кумушек в этом ее поддержали.

Каждый день в продолжение первого месяца ее брака она уходила с утра к своим кумушкам или к знакомым и пировала в их компании. Она возвращалась только к вечеру и совсем не занималась своим домом. Когда она приходила, часто муж ее мягко ей выговаривал, указывал на неудобство такого поведения. Иногда она охотно его выслушивала, но случалось в другие разы с презрением ему говорила:

— Хорошо я попалась, нечего сказать. Тот, кто был еще несколько дней тому назад моим слугой, будет теперь моим господином. Вот что бывает с женщиной, когда она принимает свою ногу за голову. Прошли деньки, когда я могла уходить, когда захочу, и возвращаться безо всякого надзора. Теперь я должна подчиняться власти Джека. Если я гуляю и широко трачу, то ведь не твое состояние я расточаю. Сжалившись над твоей бедностью, я сделала из тебя человека, хозяина дома. Но до самого своего последнего дня я не хочу быть твоей рабой, это, по правде говоря, прямо жалости достойно, что такой молодой парень, как ты, указывает мне на мои ошибки и дает мне наставления, будто я сама не знаю, как себя вести. Клянусь честью, сударь, вы не будете обращаться со мной, как с ребенком, вам не взнуздать меня, как осла. Раз тебе не нравится, что я выхожу одна, я буду ходить три раза туда, куда ходила один раз, и вместо часа буду оставаться там пять часов.

— Ну, что же, — сказал он, — надеюсь, что ты образумишься.

Затем он оставил ее, клокочущую от ярости, и пошел по своим делам.

Так шло время. В один прекрасный день, когда она вышла по обыкновению и оставалась очень долго вне дома, он запер все двери и улегся в кровать. Около полуночи она пришла и стала стучать. Высунув нос в окно, он сказал:

— Так это вы там стучитесь? Подите к ночному сторожу и попросите-ка его предоставить вам кровать, вы не будете сегодня ночевать здесь.

— Надеюсь, — сказала она, — ты не выбросишь меня за дверь, как собаку, и не заставишь меня ночевать на улице, как девку.

— Сука или девка, — сказал он, — для меня это все едино. Я ничего не могу еще прибавить, исключая того, что раз вы вышли на целый день для своего удовольствия, значит, можете оставаться на улице на всю ночь для моего удовлетворения. Все птицы и животные с наступлением ночи идут в место своего отдыха и следят, чтобы во-время вернуться к себе. Разве вы не видите, как даже несчастный паук, лягушка, муха и всякие другие твари возвращаются к себе в определенное время?.. Если же вы, будучи женщиной, не хотите делать так же, то и несите последствия вашего безумия. Затем всего хорошего!

При этих словах жена стала жалобно и смиренно просить его впустить ее и простить ей обиду. Она клялась, что никогда в жизни не будет так поступать. Наконец, муж сжалился над ней, надел башмаки и спустился к ней в одной рубашке. Когда дверь была открыта, она вошла, дрожа от холода, он хотел уже запирать, как она сказала с сокрушением:

— Увы, мой бедный друг, какая неудача — кольцо было, на моей руке еще минуту назад, я его уронила у самой двери. Добрый мой Джек, принеси свечу и помоги мне его поискать.

Джек тотчас же вышел, и, пока он искал непотерянное кольцо, она быстро впрыгнула в дом и захлопнула дверь, оставив своего мужа на улице. Со свечой в руках он звал ее и умолял ему открыть, но она делала вид, что не слышит. Затем она поднялась в свою комнату, забрав с собою ключ. Когда он увидал, что она не отвечает, он стал стучать в дверь изо всех сил. Наконец, она высунулась в окно и закричала:

— Кто там?

— Это я, — сказал Джек. — Что все это значит? Прошу вас спуститься и отворить мне дверь.

— Вот как, — сказала она, — так это ты? Нечего тебе больше делать, как бегать ночью по улицам? Точно пьяный ветрогон, который распугивает всех сверчков, тебе, верно, так тепло, что и дома-то не сидится.

— Нет, прошу тебя, моя крошка, не укоряй меня больше и дай войти.

— Вспомните, сударь, — сказала она, — как только что вы были у окна. Подобно судье, вы насмехались надо мной и не пускали меня войти. А теперь, Джек, мы сквитались. У тебя хватило духа запереть дверь перед носом у твоей жены! Ты, бездельник, говорил мне, чтобы я искала приюта у ночного сторожа. Я даю тебе разрешение пойти посмотреть, не предпочитает ли его жена спать с тобой, а не с мужем. Это вы, бесстыдник, оставили меня так долго зябнуть, что ноги мои замерзли, а зубы стучали. В это время вы читали мне проповедь о животных и птицах, вы рассказывали мне историю о пауках, мухах и лягушках. Пойди-ка теперь, погляди, примут ли тебя мухи, лягушки и паучихи у себя. Почему же ты еще не там? Не бойся, пойди с ними поговори. Я убеждена, что ты их найдешь у себя. И мужья их спят у себя дома.

Терпение Джека подверглось такому жестокому испытанию, что он поклялся выломать дверь, если жена его не впустит.

— Как ты горячишься! А ведь нельзя сказать, чтобы ты был тепло одет. Надеюсь, что этот урок послужит тебе для другого раза. Ты будешь помнить, что выставил меня из моего же дома. На, лови ключ, вернись, когда захочешь, и отправляйся спать со своими товарищами. Со мной ты сегодня спать не будешь.

Она захлопнула окно и пошла спать, задвинув дверь своей комнаты засовом. Муж понял, что было бы совершенно напрасно стараться войти к ней в комнату, а так как было нестерпимо холодно, он нашел для себя место у своих служащих и там крепко заснул. На следующий день жена его встала очень рано, весело приготовила ему горячего подсахаренного вина, принесла его, пока он был еще в кровати, и спросила, как он себя чувствует.

Джек сказал:

— Как тот, кого опутала мегера: чем больше она стареет, тем хуже становится, как люди из Иллирии, которые убивали одним своим взглядом {В романах Делонэ встречаются сотни примеров и намеков из легендарной географии, из фантастической флоры и фауны.}, так убивает она своего мужа, вызывая своими поступками его гнев. Уверяю вас {В английском языке времен Шекспира употребление ‘ты’ (уже архаичного) и ‘вы’ (еще не всеобщего) управлялось весьма неопределенными оттенками мысли и чувства. Делонэ, отражая народный обычай, заставляет своих действующих лиц переходить от ‘ты’ к ‘вы’.}, жена моя, — сказал он, — ум ваш настолько извращен, что вы меняете, как паук, сладостный цветок доброго совета на злейший яд. Я предоставлю вас впредь вашей природной злобе и не буду больше стараться вас удерживать. Если бы я был более умен вчера вечером, я сохранил бы в доме покой, а себя уберег бы от насморка.

— Муж, — сказала она, — ты должен помнить, что женщины подобны скворцам, которые скорее готовы проклевать себе брюхо, чем отдаться в руки птицеловам, или подобны сколопендре, которую небезопасно трогать. Тем не менее как самая твердая сталь подается под ударами молотка, так жены поддаются своим мужьям, когда те не слишком сердиты. Раз ты поклялся предоставить мне свободу, я уверяю тебя, что эта свобода не пойдет тебе во вред. Природа женщин, муж мой, столь благородна, что они подобно пеликану не поколеблются пронзить себе сердце для блага тех, кого любят. Простим же друг другу наши прошлые обиды, ведь мы, тот и другой, испытали наше терпение, потушим горячие уголья разногласия столь сладостным соком любовного поцелуя. Пожмем друг другу руку и забудем наш гнев за этим горячим вином.

Ее муж охотно на это согласился, и с тех пор они жили вместе, по-христиански мирно и любовно, пока она, наконец, не умерла, оставив своего мужа очень богатым.

ГЛАВА ВТОРАЯ.
Обольшом богатстве Джека из Ньюбери, о числе работающих у него людей и как он привел во Фледенфильд к королеве Екатерине двести пятьдесят вооруженных за его счет людей против шотландского короля.

Джек из Ньюбери был вдов и мог выбирать между многими женщинами, дочерьми весьма влиятельных людей и очень богатыми вдовами. Но он имел склонность лишь к одной из своих служанок, в продолжение года или двух он испытал ее способности в управлении домом. Зная, насколько она была старательна в делах, добросовестна в счетах, и какая она была хорошая хозяйка, он решил, что лучше жениться на ней, хотя у нее не было ничего, чем на другой с целым богатством. Кроме всего прочего, она была стройна телом, красива и свежа лицом. В один прекрасный день он поделился с ней своими намерениями и спросил ее, хочет ли она за него выйти замуж. Принимая с благодарностью это предложение, молодая девушка заявила, что не может ни на что решиться без согласия своих родителей. Тогда было отправлено письмо к ее отцу, бедному крестьянину, жившему в Айльсбюри, в графстве Бюкингам. Весьма обрадовавшись такому счастью для своей дочери, он очень скоро приехал в Ньюбери и был дружески принят Джеком. Хорошенько его накормив, Джек повел показать ему всех своих людей за работой и все службы своего дома.

В большой и широкой мастерской стояло двести станков, и двести человек работало за этими станками. Рядом с каждым из этих рабочих сидел хорошенький мальчик и весело управлял челноками. Совсем близко отсюда в другой зале двести веселых кумушек изо всей своей силы чесали шерсть и, работая, все время пели. В соседней комнате работали двести молодых девушек в красных юбках с белыми платками на голове, их рукава были белы, как снег, падающий зимой на западные горы, а у кисти каждый рукав грациозно стягивался лентой. Эти хорошенькие девушки никогда не прерывали своей работы, целый день они пряли. Во время работы они пели своими нежными голосами подобно соловьям. Наконец, они подошли к другой мастерской, где находились бедно одетые дети. Каждый из них сортировал шерсть, отделяя грубую от тонкой, их было числом сто пятьдесят человек. Это были дети бедняков, за работу им платили по пенни каждый вечер, не считая того, что их кормили в продолжение всего дня, и это было для них огромною помощью. В другой комнате они увидали еще пятьдесят человек, красивых мужчин, все это были гладильщики, их ловкость и уменье можно было тут же наблюдать, совсем рядом с ними находились восемьдесят тачечников, которые также усердно работали. У Джека была еще красильня, которая давала работу около сорока человекам, и суконовальня, где было занято двадцать человек. Чтобы прокормить всех служащих в его предприятии, ему нужно было каждую неделю десять хороших, жирных быков, не считая хорошего масла, сыра, рыбы и всякой другой провизии. У него был отдельный мясник на весь год, также и пивовар для эля и пива, и пекарь, чтобы печь хлеб, необходимый в таком большом предприятии. Пять поваров в его обширной кухне были заняты весь год приготовлением этого мяса, шесть повалят им помогали и мыли посуду’ горшки и кастрюли, еще несколько бедных детей приходило каждый день вертеть вертел.

Увидав все это, старый крестьянин был весьма поражен, как этого и можно было ожидать: значит, это был великий суконщик, слава о котором останется навеки.

Когда старик осмотрел этот огромный дом и всю эту семью, его повели по кладовым, одни из них были полны шерстью, другие — руном, третьи — синильником и мареной, наконец, другие еще были наполнены штуками тонкого и толстого сукна, совершенно готового и выкрашенного, там же находилось большое количество других штук, вытянутых на тендерах, повешенных на шестах и лежащих еще мокрыми на полу.

— Сударь, — сказал старый крестьянин, — я вижу, что вы о_т_ч_а_я_н_н_о б_о_г_а_т_ы, как говорят у нас, и я буду рад отдать вам свою дочь. Да благословит вас обеих бог так же, как я благословляю вас.

— Но, отец, — сказал Джек, — что дадите вы мне за ней?

— Послушайте, — сказал старик, — я всего только бедный человек. Но, благодарение богу, меня уважают мои соседи и следуют во всем моим советам с большей охотой, чем советам богатого человека. То, что я дам вам, будет дано от чистого сердца, так как всюду я слышу вам лишь одну похвалу. Я дам вам двадцать ноблей {Старинная английская монета, равная 6 шиллингам и 8 пенсам.} и теленка, а когда мы с женой умрем, к вам перейдет все мое достояние.

Когда Джек выслушал это, он остался очень доволен, придавая больше значения скромности женщины, нежели деньгам ее отца.

День свадьбы был назначен, и все было приготовлено для церемонии. Заказано было царское угощение, и к нему были приглашены соседние вельможи, рыцари и дворяне. На невесте было платье из тонкого бюра и плащ из прекрасного тонкого сукна. Голова была украшена золотой повязкой, а белокурые волосы были тщательно заплетены в две длинные косы, по обычаю того времени. В церковь она прошла в сопровождении двух прелестных мальчиков, шелковые рукава которых были украшены цветами розмарина. Один из них был сын сэра Томаса Перри, а другой сэра Фрэнсиса Хенгерфорд {Два нотабля из Беркшира, существование которых в начале XVI века подтверждается местными документами.}. Впереди нее несли прекрасную чашу новобрачной, всю из золота и серебра. Красивая позолоченная ветка розмарина, перевязанная разноцветными лентами, выступала из чаши. Группа музыкантов, игравшая всю дорогу, предшествовала невесте, за ней следовали девушки из лучших семейств, одни из них несли огромные свадебные пироги, другие же — гирлянды из колосьев, перевитых золотыми нитями. Таким образом вступила она в церковь.

Я не буду останавливаться на женихе. У него было так много друзей, из самых знатных, что свадебный поезд его был очень велик. Несколько купцов из Стилльерда {Стилльерд — квартал в Лондоне, где жили ганзейские купцы.} приехало также на его свадьбу. По окончании церемонии все в том же порядке вернулись домой и сели обедать. Не было недостатка ни в яствах, ни в музыке. Рейнское вино лилось столь же обильно, как пиво и эль, так как ганзейские купцы прислали его десять бочек.

Это свадебное празднество продолжалось десять дней, на пользу всех местных бедняков. Наконец, отец и мать новобрачной пришли выплатить приданое своей дочери. Новобрачный рассыпался перед ними в благодарности. Он не хотел еще отпускать их домой и, чтобы их задержать, сказал им:

— Отец мой и мать моя, всю благодарность, на которую способно мое бедное сердце, обращаю я к вам за ваше доброе расположение, расходы и подарки. Пока я жив, обращайтесь ко мне без боязни, и я всегда помогу вам, как могу. В ответ на дар, который вы сделали мне, вот вам двадцать ливров, располагайте ими, когда представится на то случай. Взамен времени, которое вы потратили, и дорожных расходов, вот вам столько тонкого сукна, сколько нужно на плащ для вас и на праздничное платье для моей матери. Когда это сукно износится, приезжайте ко мне, и я вам дам другое.

— Милый мой сын, — сказала старуха, — да будет благословение Христа всегда с тобою. Говоря по правде, мы продали всех наших коров за наличные деньги, имея в виду эту свадьбу. Мы не могли бы опять их купить ранее семи лет. Но мы продали бы все, что у нас есть, только бы наша дорогая дочь не отказалась от своего благополучия.

— Я, — сказал старик, — продал бы плащ, который я ношу, и кровать, на которой сплю, только бы дать возможность моей дочери выйти за вас.

— Благодарю вас, добрый мой отец и добрая моя мать, — сказала новобрачная. — Молю бога, чтобы он долго сохранил вас в добром здравии и благополучии.

Затем она стала на колени и выразила свое почтение родителям, которые ушли, плача от радости.

Немного времени спустя, когда наш славный король сражался во Франции, Яков, король шотландский, вероломный клятвопреступник, наводнил Англию многочисленными войсками. Он произвел страшные опустошения около границ. Каждый подданный английского короля был тотчас же назначен на должность, смотря по его способностям, и также получил приказание под страхом смерти быть наготове и в течение часа собраться с своими людьми и оружием. Джек из Ньюбери получил от королевских комиссаров приказание поставить шесть человек, из них четырех, вооруженных пиками, и двоих — аркебузами, они должны были отправиться в Бюкингамшир навстречу королеве. Она собрала там большие силы, чтобы итти против вероломного шотландского короля.

Когда Джек получил это приказание, он спешно вернулся к себе и раскроил целую штуку сукна на плащи для всадников и еще несколько штук на капюшоны для пехотинцев. В короткое время он снарядил пятьдесят конных рослых молодцов, у них были белые плащи, красные шапки с желтыми перьями и копья, затем еще пятьдесят пехотинцев, вооруженных пиками, и пятьдесят стрелков, тоже в белых плащах, они были так искусны, >что не имели себе равных в войске. Сам он, вооруженный с головы до ног, сидел верхом на лошади, которая также была в полном боевом снаряжении, он ехал во главе своего отряда с копьем в руке и с красивым султаном из желтых перьев на нашлемнике. Таким образом предстал он перед комиссарами, вербовщикам короля. Увидав его, они стали спрашивать себя, кто бы мог быть этот благородный господин.

Когда имя его стало известно, комиссары короля и большинство дворян обратились к нему с похвалой и приветствиями за его спешность и щедрость.

Но один из них, уязвленный завистью, начал говорить, что Джек показал себя более расточительным, чем благоразумным, и более хвастливым, чем догадливым.

— Самый крупный вельможа в стране, — сказал он, — был бы менее тщеславен. Он бы помнил, что королю часто представляется надобность требовать услуги от своих подданных. Следовательно, в этот раз он сделал бы лишь столько, сколько может сделать в следующий.

Он прибавил:

— Джек из Ньюбери, подобно аисту весной, думает, что самый высокий кедр чересчур низок для постройки его гнезда. Прежде нежели пройдет половина года, он будет, может быть, очень счастлив свить свое гнездо в каком-нибудь кусте.

Эти злорадные пересуды дошли, наконец, до Джека из Ньюбери. Он был ими очень огорчен, но терпеливо переносил их до благоприятного момента.

Спустя немного времени все ратники в Беркшире, Хамсшире и Уильтсшире получили приказ явиться перед королевой в Стони-Стретфорд, там ее величество, в сопровождении многочисленных лордов, рыцарей и дворян, была окружена тысячами вооруженных людей. Перед тем, как предстать перед королевой, Джек вымазал себе кровью лицо и свой белый плащ.

Когда они явились перед королевой, она тотчас же спросила, кто были эти прекрасные ‘белые плащи’. Сэр Генри Энглефельд, который командовал беркширскою частью, ответил следующими словами:

— Да благоугодно будет вашему величеству узнать, что всадника, стоящего во главе их, зовут Джек из Ньюбери. Все эти молодцы в белом сукне — его подмастерья, работающие у него круглый год. Он снарядил их на свой счет, дабы в этот опасный час служить королю против его надменного врага. Ваше величество может быть уверенной, что нет лучших солдат под ее знаменами.

— Добрый сэр Генри, — сказала королева, — приведите мне этого человека, мне нужно на него посмотреть.

Джек сошел с лошади так же, как и все его товарищи, и они смиренно упали на колени перед королевой.

— Встаньте, благородный дворянин, — сказала ее величество.

И, протянув Джеку свою белую, как лилия, руку, она дала ее ему поцеловать.

— Всемилостивейшая монархиня, — ответил он, — не дворянин я и не сын дворянина, а лишь бедный суконщик, у меня нет другого замка, кроме моей мастерской, и нет доходов, кроме тех, которые я получаю со спины барашков. Я не мог требовать иного герба, кроме деревянного челнока. Тем не менее, всемилостивейшая монархиня, мои бедные подмастерья и я сам готовы по приказанию вашего величества не только пролить свою кровь, но и отдать жизнь, если нужно, для защиты короля и родины.

— Поздравляю тебя, Джек из Ньюбери, — сказала королева. — Хотя ты суконщик по ремеслу, но тем не менее дворянин сердцем и честный подданный. Если у тебя будут когда-нибудь дела при дворе, королева будет твоею заступницей. Дай бог, чтобы король имел побольше подобных тебе суконщиков! Но почему твой плащ выпачкан кровью, а лицо расцарапано?

— Да благоугодно будет вашему величеству узнать, что я встретился с чудовищем, у которого тело человека, а голова собаки, его клыки, подобно зубам крокодила, были отравлены. Его дыхание, подобно дыханию Василиска, убивало на расстоянии. Если я хорошо понял, то его имя было з_а_в_и_с_т_ь. Невидимый, он напал на меня, подобно дьяволу из Майнца, который бросал камни, а его не видали {Беллефорест, Чудесные истории, 1597 г.}. Вот каким образом мое лицо оказалось в крови. Я этого даже не заметил.

— Почему же это чудовище набросилось на тебя, а не на твоих товарищей или других солдат?

— Благородная монархиня, этот смрадный пес показывает свои клыки всем, и немногие избегают его смертоносного дыхания. Он накинулся и на меня, хотя я не сделал ему ничего плохого. Но я выказал чересчур много любви моему монарху, и, как бедная вдовица, я отдал все своему господину и своей родине.

— Англия была бы более счастлива, — сказала королева, — если бы в каждой деревне была виселица для этих чудовищ, которые, подобно эзоповским собакам, ложатся в свою кормушку и, не принося никакой пользы, злятся на тех, кто действительно приносит ее.

После этого разговора королева выстроила свои войска и повела их на бой к Флудену, где король Яков расположился лагерем. Но пока войска проходили, появился гонец, посланный доблестным графом Сюррей. Он прислал сказать королеве, что она может теперь распустить свое войско, так как бог помог благородному графу победить шотландцев. Он только что разбил и умертвил их короля в генеральном сражении. Получив это известие, ее величество распустила свое войско и радостно, с улыбающимся лицом и хваля господа, направилась в Лондон. Она не забыла поблагодарить всех благородных дворян и всех солдат за их быстроту в оказании ей помощи, оказала всякие милости дворянству и раздала награды прочему военному люду. Она, конечно, не забыла и Джека из Ньюбери и надела ему на шею великолепную золотую цепь. Тогда все испустили радостный крик со словами:

— Бог да хранит Катерину, благородную королеву Англии!

Много шотландских вельмож было взято в плен, и много убито, и никогда еще Шотландия не терпела такого удара. Шотландский король надеялся, что завоюет Англию. Он ждал благоприятного случая для своего вероломного поступка. Наш король был тогда во Франции, воевал в Туркуэне и в Турнэ. Шотландцы подумали, что в Англии остались одни только пастухи и земледельцы, несведущие в военном деле, и что нет никого, кто был бы способен стать во главе войска. Ослепленный своим преимуществом, Яков наводнил страну войсками, хвастаясь своей победой еще до сражения. Это поражение было большим горем для его жены, королевы Маргариты, старшей сестры нашего короля. Для посрамления шотландцев и в память этой победы простой народ придумал песню, которую до сих пор помнят.

ПЕСНЯ {*}.

{* Один из наиболее подлинных образцов вольного стихосложенья, сохранившийся до нас. Эту песнь пели в Англии до Делонэ, он, может быть, ее дополнил.}

У короля Якова был прекрасный план. — Пусть он выполнит его, если может. — Он думал вступить в прекрасный Лондон — В день святого Якова.

В день святого Якова, в полдень — В прекрасном Лондоне я буду. — Все вельможи веселой Шотландии — Будут там обедать со мной.

Добрая королева Маргарита сказала тогда. — И слезы текли у ней из глаз: — Откажитесь от этой войны, благороднейший король. — Останьтесь верным.

Вода в реке течет быстрая и глубокая. — От самого дна до берегов. — У моего брата Генриха крепкие войска. — Англию покорить трудно.

— К чорту, — сказал он, — эту безумную. — Пусть запрут ее в тюрьме. — Она происходит от английской крови. — Смерть накажет эти слова.

Тогда заговорил лорд Томас Говард. — Он был камергер королевы: — Если вы погубите королеву Маргариту, — Шотландия будет вечно раскаиваться в том.

В своей ярости король Яков сказал: — Схватите этого безумца. — Он будет повешен, моя жена сожжена, — Как только я возвращусь.

В Флуденфельд прибыли шотландцы. — Англичане пустили им кровь. — В Бремстон Грине произошла битва. — Там был убит король Яков.

Вскоре шотландцы обратились в бегство, — Оставив позади себя свои пушки. — Их прекрасные знамена были все взяты. — Наши люди разбили их наголову.

— Чтобы все вам сказать, их убили двенадцать тысяч. — Тех, что принимали участие в битве. — Много было забрано пленных. — Лучших солдат во всей Шотландии.

Этот день создал ни одну сироту. — И не одну бедную вдову. — Много веселых дам шотландских — Пролило слезы в своем доме.

Яков и его султан на голове — Хорошо похлебали пыли. — Его похвальбы были тщетны. — Мы заставили его проплясать такой танец, — Что он никогда не вернется к себе.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
О том, как Джек из Ньюбери принимал короля, приехавшего в Беркшир, и как он устроил ему пир в своем собственном ломе.

На десятый год своего царствования король приехал в Беркшир. Джек из Ньюбери одел тридцать человек из своих служителей, выбрав среди них самых высоких, в голубую одежду с шелковыми флорентийскими отворотами. Каждый из них имел по хорошему мечу и щит на плече. На самом Джеке был лишь хитон из простого бюра и штаны из простого белого сукна, без всякой отделки и канта. Его чулки, из цельного куска, были пришиты к подштанникам, а подштанники снабжены передним карманом, куда он втыкал свои булавки. Зная, что король будет проезжать через одну известную поляну, близко лежащую от города, он отбыл туда со всеми своими людьми. Затем он направился к большому муравейнику. Там он расположился и расставил своих людей округ этой горки с мечами наготове.

Когда приехал король со своей свитой, он увидал их всех стоящими с обнаженными мечами и послал кого-то спросить их, в чем дело. Гарре, герольдмейстер, был его гонцом.

— Добрые люди, — сказал он, — его величество хотел бы узнать, зачем стоите вы здесь с оружием, готовые к бою?

Джек из Ньюбери выпрямился и ответил: — Герольд, подите скажите королю, что это бедный Джек из Ньюбери, жалкий маркиз Пригорка, которого избрали государем муравьев. Я стою здесь со стражей, дабы защитить моих бедных и несчастных подданных от могущества праздных бабочек. Я отброшу этих заклятых врагов нашей мирной республики, которая в это летнее время делает свои запасы на зиму.

Герольд пошел сказать королю, что это некий Джек из Ньюбери, окруженный своими людьми, который стоит здесь, как сам он это утверждает, чтобы защитить какой-то муравьиный народ против ярости князя бабочек. Услыхав это известие, король от души рассмеялся и сказал:

— Он прав, что приготовился к бою. У него очень страшный соперник. Господа, — прибавил он, — этот молодец любит посмеяться. Мы позовем его сюда, чтобы он нас повеселил.

Герольд пошел сказать Джеку, что король его ждет.

— Его величество, — сказал он, — имеет лошадь, а я ведь стою пеший. Король должен ко мне притти. Во время моего отсутствия наши враги могут на нас напасть, как шотландцы, когда король был во Франции.

— Неужели ягненок не боится льва? — сказал герольд.

— Да, — сказал Джек. — Если тут и есть лев, я знаю петуха, который его не боится. Скажите королю, что я был бы очень плохим правителем, если бы бегал ради своего удовольствия и оставлял бы свой народ на гибель’ Ведь написано: ‘На кого возложены обязанности, тот должен их нести’. Поди скажи это королю.

Когда это поручение было исполнено, король засмеялся и сказал:

— Раз он не хочет ничего слушать, мы сами отправимся к этому императору муравьев, который так исправен в своих обязанностях.

При приближении короля Джек из Ньюбери и его слуги с криками радости побросали свое оружие, затем они подбросили кверху свои шапки в знак победы.

— Вот как, — сказал король, — значит, война кончилась? Кто же генерал этой многочисленной армии?

Джек из Ньюбери и его подмастерья упали на колени со словами:

— Бог да хранит короля Англии! Один только его взгляд обратил в бегство наших врагов. Он приносит высший мир бедному, трудящемуся люду.

— Клянусь, — сказал король, — вот достаточно крепкие молодцы, чтобы сражаться с бабочками. Какая храбрость против этих великанов…

— Грозный повелитель, — сказал Джек, — я видел недавно во сне благоразумный муравьиный народ. Их нотабли были созваны и держали совет в знаменитом городе Сухая Пыль в двадцать первый день сентября. Меня избрали быть их королем. Несколько жалоб было предъявлено против плохих граждан республики: крота, например, который был уличен в государственной измене и изгнан навсегда из мирного царства муравьев, кузнечика и гусеницы, которые не только не работали, но жили трудом других. Бабочку еще больше ненавидели, но немногие нотабли смели посягнуть на нее из-за ее золотой одежды. Ее так долго переносили, что она сделалась властолюбивой и дерзкой {Вся эта аллегория имеет политический и экономический смысл. Она всецело направлена против Уольсея.}. Едва бедный муравей клал яйцо в свое гнездо, как она приходила и схватывала его, особенно перед Пасхой. Постепенно поднялось страшное неудовольствие против нее. Подобно р_а_з_н_о_ц_в_е_т_н_о_м_у о_с_л_у, бабочка заволновалась, собрала себе подобных и, став во главе их, стала вытеснять прилежный муравьиный народ вон из страны, затевая истребительные войны. Она думала сама сделаться повелительницей всех животных.

— Какие же они тщеславные, эти бабочки! — сказал король.

— Вот я и приготовился, — сказал Джек, — сопротивляться им, пока присутствие вашего величества не обратит их в бегство.

— Тут не было большого риска, — сказал король, — эти насекомые не очень страшны.

— Нет, — ответил Джек, — но их блестящая форма пугает простой люд…

Тогда заговорил кардинал Уольсей:

— Я вижу, — сказал он, — что ты, король муравьев, очень ненавидишь бабочек.

— Мы ненавидим друг друга настолько, — сказал Джек, — насколько любят друг друга лисица и змея. Ловкая змея старается свести знакомство с хитрой лисой. Впрочем, я больше не хочу быть повелителем, величие короля затмило мою славу. Я подобен павлину, который, глядя на свои черные лапы, ни во что не считает свои яркие перья. Итак, я передаю его величеству все свои верховные права на жизнь и имущество моих подданных. Я бросаю к его ногам мое оружие и буду делать все, что соизволит он мне приказать.

— Да благословит тебя бог, мой добрый Джек, — сказал король. — Я часто слышал, как говорили о тебе. Сегодня утром я хочу поехать посмотреть твой дом.

Король, весьма веселый, поехал следом за ним до самого въезда в город, где огромное количество народа, не считая королевы Екатерины и ее свиты, ждало его.

Среди радостных криков, которые испускал простой народ, король и королева отправились к веселому суконщику. Его супруга, окруженная шестьюдесятью служанками, преподнесла королю пчелиный улей, весь позолоченный.

Пчелы снаружи были из золота, весьма тонкой работы. Зеленое деревцо было водружено на улей, на нем были золотые яблоки. Вокруг корней обвивались змеи и старались его уничтожить. Но осторожность и настойчивость попирали их ногами и держали знамя со следующей надписью:

Мы представляем вашим королевским взорам — Образ цветущей республики, — Где добродетельные подданные работают с радостью — И попирают ногами лентяев, живущих грабежом. — Тщеславие, Зависть и Предательство — Те ужасные змеи, которые стараются низвергнуть это плодоносное дерево.

Но благородная осторожность, своим проницательным взором — Постигает их лукавый замысел, — И благородная Настойчивость, всегда рядом с ней стоящая, — Рассеивает их силы, готовые ко злу. — Так обмануты ожидания тех, кто хочет творить зло, — И, подобно рабам, они попираемы ногами.

Король соизволил принять эту эмблему и взял ее из рук женщин. Он приказал кардиналу позаботиться о ней и отправить ее в Виндзорский замок.

Кардинал Уольсей был тогда великим канцлером. Это был очень тщеславный прелат, интриги которого были причиною многих распрей между королем Англии, королем Франции, императором Германии и еще несколькими христианскими государями. Всякая торговля между купцами этих стран была строго запрещена. Посему и царила тогда нищета в Англии, особенно среди суконщиков и ткачей. Они не могли продавать своего сукна и принуждены были распустить много рабочих, у них работавших. Я скоро скажу каковы были последствия этой безработицы.

Его величество король был введен в большую залу, где четыре длинных стола уже были накрыты, оттуда он прошел вместе с королевой в обширную и красивую гостиную с великолепными обоями, там был приготовлен прибор для королевской четы. На том месте, где сидел король, пол был покрыт не так, как по обыкновению — свежим тростником, но широкими кусками сукна, сделанного из самой чистой шерсти небесно-голубого цвета. Каждый из этих кусков стоил сто фунтов стерлингов, они отданы были затем его величеству.

Король сел, окруженный главными членами своего Совета. После изысканного обеда принесли десерт, который был роскошен и весь подан на хрустале. Описание и чтение всего этого заняло бы чересчур много времени. Большая зала была переполнена лордами, рыцарями и дворянами, им прислуживали подмастерья. Придворных дам и жен дворян обслуживали отдельно, в другой зале, служанки дома. Оруженосцы также были отдельно. Отдельно были и пажи и слуги, которых заботливо обслуживали ученики.

Во все время пребывания короля пиршество не прерывалось. Рейнское и бордосское вина текли так же щедро, как легкое пиво. От самого важного до самого малого, со всеми обошлись так, что не было недовольных. Хозяин дома получил большую похвалу.

Но кардинал Уольсей был задет за живое аллегорией о муравьях. Он сказал королю:

— Если благоугодно будет вашему величеству хорошенько рассмотреть безумное тщеславие этих ремесленников, вы найдете в нем вред. Этот молодец, например, который нас только что угощал, не поколебался сегодня совсем разориться из-за чести принять у себя ваше величество. Он подобен Герострату, сапожнику, который сжег храм Дианы, чтобы увековечить свое имя. А вот что хорошо докажет недостаток любви Джека к вашему величеству. Стоит только обложить податью ему подобных для поддержания войн или еще каких-нибудь предприятий государства, и даже если на это пойдет всего лишь одна двадцатая их капитала, это вызовет в них такое горе и озлобление, какого и представить себе даже нельзя, они стали бы кричать, подобно людям, которых убивают.

— Господин кардинал, — сказала королева, — я бьюсь об заклад на сто фунтов, что Джек из Ньюбери никогда не будет принадлежать к этому сорту людей. Спросите его мнение об этом, и я уверена, что он не обманет моих ожиданий. Я сама видела, каковы были его намерения, когда шотландцы к нам нахлынули. Джек должен был поставить только шесть человек, а он нам привел за свой собственный счет сто пятьдесят человек.

— Дай бог, чтобы у меня было больше подданных, подобных ему, — сказал король.

— Но тогда Генрих, — сказал шут Уилль Соммерс, — Энсом и Дюдлей не были бы предателями, и вам не пришлось, бы трудиться посылать их в темницу.

— И те, которые замышляли против свободы других, — сказал король, — не потеряли бы своей.

— Они были так ловки, что сломали себе шею, — сказал Уилль Соммерс, шут короля.

Король и королева от души рассмеялись и встали из-за стола.

Джек из Ньюбери послал всех своих людей на работу, чтобы его величество и двор увидали бы мастерскую в полном ходу. Впрочем, об этом попросила королева. Король мог посмотреть на сто станков, работающих в одной мастерской, по два человека при каждом станке. Вот что они пели:

ПЕСНЯ ТКАЧЕЙ.

Когда Геркулес прял, — Когда Паллада ткала шерсть — Тогда-то началось наше ремесло. — В те времена профессиональная совесть была еще в чести, — Любовь и дружба согласовались, — Дабы связывать собою ремесло. Когда царские дети пасли овец, — А королевы делали пшеничные пироги, — Все работающие не преследовали одну лишь свою выгоду, — И радость царила в каждом доме. — Любовь и дружба и т. д.

Когда огромные и могущественные гиганты, — Чтобы сражаться, имели рогатины, тяжелые, как валы ткачей, — И спали на железных кроватях, — Они мучили бедный народ. — Однако же любовь и дружба и т. д. Юный Давид взял свои пращ и камень — Он не боялся могущества Голиафа, — Он разбил ему череп, пронзил мозг, — И человек в пятьдесят футов лежал без движения. — Ведь тогда любовь и дружба и т. д. В то время как греки осаждали Трою, — Пенелопа не переставала прясть, — А ткачи — весело работать. — Хотя их прибыль и была мала во время войны, — Но любовь и дружба и т. д.

Если бы Елена удовольствовалась чесанием шерсти, — Вместо того чтобы порождать войну своею красотой, — она не сделалась бы любовницей господина Париса, — От нее не погибло бы столько людей — Мы же, в это-время, во имя любви и дружбы — Мы соединились, дабы поддержать ремесло.

Если бы отважный сын царя Приама — Удовольствовался работою с челноками, — Он не был бы причиною гибели своих товарищей, — Шляясь по всяким местам до самой Греции. — Тогда любовь и дружба и т. д.

Кедр подвергается чаще грозе, — Чем маленькие деревца у поверхности земли, — Ткач живет более свободно от забот, — Чем самые прославленные государи. — И любовь и дружба и т. д.

Пастух, сидящий в полях, — Настраивает весело свою свирель. — Когда князья шагают ночью с копьем и щитом на руке, — Бедняк крепко спит в своей кровати. — Любовь и дружба и т. д.

Каждый день мы видим, с какой неблагодарностью — Мы получаем дары от бога, — Никого больше нет на всем белом свете, — Кто был бы доволен своею судьбой. — Теперь ни любовь, ни дружба — Не связывают больше собою ремесло.

— Хорошо спели вы, добрые друзья, — сказал король. — Беззаботные сердца и веселые души долго живут без седых волос.

— Да, — сказал Уилль Соммерс, — но не без красного носа.

— Вот вам, — сказал король, — сто золотых на ваши удовольствия. Справляйте каждый год праздник ткачей. И я разрешаю вам каждый год брать четырех косуль в моем парке в Дюннингтоне, и никто не сможет вам в этом помешать.

— Ваше величество, — сказал Уилль Соммерс, — я умоляю вас, поставьте одно условие.

— Какое? — сказал король.

— О, всемилостивейший государь, — сказал он, — потребуйте, чтобы сторожа получили шкуры.

— Зачем? — сказал король.

— Они отдадут рога своим женам.

— Фуй! — сказала королева, — убирайся! У тебя больше глупостей в голове, чем крон в кармане.

Ткачи смиренно поблагодарили его величество. С тех пор у них существует обычай собираться каждый год в память короля после дня святого Варфоломея и справлять веселое пиршество.

Его величество прошел затем к прядильщицам и к чесальщицам, там работа была в полном ходу. Уилль Соммерс покатился от хохота.

— Чего это шут смеется? — сказал король.

— Да глядя на этих девушек, которые зарабатывают себе на жизнь так, как быки, пережевывающие жвачку.

— Каким образом? Что хочешь ты сказать? — сказала королева.

— Да быки ведь едят, пятясь назад, а они, пятясь назад, растягивают свою нить. Бьюсь об заклад, что, пятясь таким образом, они упадут на свои задницы.

— А ты-то, жулик, разве не упал на лицо в подвале у Кингсмелл? {Намек на местную историю. Кингсмелл жили в Кингсклере около Ньюбери.}

— А вы, милорд, — сказал шут, — какое вы делали лицо, когда сэр Эми Полет приказал сжать вам лодыжки между брусьями для пытки? {Намек на эпизод из молодости Уольсея.}

Тогда все громко рассмеялись. Король и королева и весь двор долго смотрели на работу этих женщин, почти все они были красивы, хорошо сложены, и все одеты одинаковым образом с головы до ног.

Наконец, они почтительно поклонились и нежным голосом запели эту балладу, две из них запевали строфу, а все остальные подхватывали припев.

БАЛЛАДА ПРЯДИЛЬЩИЦ.

Это был красивый шотландский рыцарь. — Приди, моя любовь, перепрыгни поток! — Он был схвачен и заключен в темницу — Добрым графом Нортумберландским.

В темницу, хорошо укрепленную, — Приди, моя любовь, — Приди, моя любовь, перепрыгни поток, — Где он не мог ни ходить, ни лечь, — Он был посажен туда добрым графом Нортумберландским.

И когда в отчаянии он там пребывал, — Приди, моя любовь, перепрыгни поток, — Прекрасная дочь Нортумберландского графа, — А это был нортумберландский цветок.

Прошла она, как ангел на небе, — Приди, моя любовь, перепрыгни поток, — И слезы наполнили узника очи, — Когда он увидел нортумберландский цветок.

Прекрасная дама, — сказал он, — сжалься надо мной. — Приди, моя любовь, перепрыгни поток, — Не дай умереть мне в тюрьме, — О, прекрасный нортумберландский цветок.

Как помочь тебе, милый рыцарь? — Приди, моя любовь, перепрыгни поток. — Разве не враг ты моей стране? — А я прекрасный нортумберландский цветок!

Прекрасная дама, тебе я не враг, — сказал он, — Приди, моя любовь, перепрыгни поток, — Из-за любви к тебе я закован, — К тебе, прекрасный нортумберландский цветок.

Как был бы ты здесь из-за любви ко мне! — Приди, моя любовь, перепрыгни поток, — У тебя жена и дети в твоей стране, — А я чистый нортумберландский цветок.

Клянусь святой Троицей я, — Приди, моя любовь, перепрыгни поток, — Ни жены, ни детей нет у меня, — У меня в веселой Шотландии.

Если ты поможешь мне убежать, — Приди, моя любовь, перепрыгни поток, — Я клянусь, что женюсь на тебе, — Лак приедем в веселую Шотландию.

Ты будешь владычицей многих дворцов, — Приди, моя любовь, перепрыгни поток, — И воссядешь царицей в княжеском доме твоем, — Когда я буду у себя в прекрасной Шотландии.

И ушла полная радости девушка, — Приди, моя любовь, перепрыгни поток. — Она завладела кольцом отца, — Чтобы помочь печальному рыцарю вернуться в Шотландию.

Хитростью достала она много золота, — Приди, моя любовь, перепрыгни поток, — Чтобы несчастный рыцарь мог убежать — От отца ее и в прекрасную вернуться Шотландию.

Две прекрасные лошади, верные и быстрые, — Приди, моя любовь, перепрыгни поток, — Велела она вывести из конюшни, — Чтобы ехать с рыцарем в прекрасную Шотландию.

Она тюремщику послала кольцо, — Приди, моя любовь, перепрыгни поток, — С приказанием выпустить узника, — И они вместе уехали в прекрасную Шотландию.

Они приехали к прозрачной реке, — Приди, моя любовь, перепрыгни поток. — Милый рыцарь, как могу я за вами следовать — Я, прекрасный нортумберландский цветок!

Вода глубока, и быстро течение, — Приди, моя любовь, перепрыгни , поток, — Я не смогу удержаться в седле, — Я, прекрасный нортумберландский цветок.

Не бойся ты брода, прекрасный друг, — Приди, моя любовь, перепрыгни поток, — Я не могу тебя дольше здесь ждать, — Тебя, прекрасный нортумберландский цветок.

И дама пришпорила коня своего, — Приди, моя любовь, перепрыгни поток, — И лошадь вплавь переплыла реку — С прекрасным нортумберландским цветком.

Она была мокра, от волос до ног, — Приди, моя любовь, перепрыгни поток. — Вот что я сделала из любви к тебе — Я, прекрасный нортумберландский цветок.

Так ехали они всю эту зимнюю ночь, — Приди, моя любовь, перепрыгни поток, — И в виду уж был перед ними Эдинбург, — А это город в Шотландии самый большой.

Теперь выбирай, — сказал он, — влюбленный цветок, — Приди, моя любовь, перепрыгни поток, — Хочешь ты или нет моей любовницей стать? — Или в Нортумберланд вернуться назад?

Да, у меня жена и пятеро детей, — Приди, моя любовь, перепрыгни поток, — Они все живут в Эдинбурге. — Вернись же в свою прекрасную Англию ты.

Однакоже я сделаю милость тебе, — Приди, моя любовь, перепрыгни поток, — Я приму твою лошадь, ты вернешься пешком. — Итак, в дорогу, в дорогу, в Нортумберланд.

О, рыцарь, лукавый обманщик, — сказала она. — Приди, моя любовь, перепрыгни поток. — Возможно ли, что ты обидел меня — Меня, прекрасный нортумберландский цветок?

Чем обесчестить имя отца, — Приди, моя любовь, перепрыгни поток, — Вынь ты свой меч, прекрати мой позор, — Ведь я прекрасный нортумберландский цветок.

Он заставил ее слезть с благородного коня, — Приди, моя любовь, перепрыгни поток, — Он покинул ее, лишив всего, — Ее, прекрасный нортумберландский цветок.

Она лежала там в глубокой тоске, — Приди, моя любовь, перепрыгни поток. — Тут два рыцаря, наконец, появились, — Два благородных рыцаря прекрасной Англии.

Униженно встала она на колени, — Приди, моя, любовь, перепрыгни поток. — И сказала: Милые рыцари, сжальтесь надо мной, — Ведь я бедный нортумберландский цветок.

Я тяжко оскорбила своего отца, — Приди, моя любовь, перепрыгни поток, — Обманщик рыцарь привез меня сюда, — Добрый граф Нортумберландский от меня далек.

Они взяли ее на лошадь, — Приди, моя любовь, перепрыгни поток, — И привезли ее назад — К доброму Нортумберландскому графу.

Прелестные барышни, узнайте отсюда, — Приди, моя любовь, перепрыгни поток, — Что шотландцы не были и не будут никогда — Верны своему господину, своей даме и прекрасной Англии.

Когда король и королева прослушали песню прелестных прядильщиц и щедро их наградили за труд, они прошли осмотреть сукновальни и красильню. Увидав, скольким человекам Джек давал возможность работать, его величество осыпал его похвалами и сказал, что ни одно другое ремесло в королевстве не заслуживает такого поощрения: ‘Ремесло суконщика, — прибавил он, — достойно быть названным п_р_и_б_е_ж_и_щ_е_м б_е_д_н_я_к_а’.

Король хотел уже садиться на лошадь и уезжать, когда предстала перед ним целая толпа девочек в белых шелковых одеждах с золотой бахромой, на головах у них были венцы из позолоченных ягод, к руке каждой из них было привязано по шарфу из зеленой тафты. В руках у них было по серебряному луку, а за поясом золотые стрелы.

Та, которая была впереди, изображала Диану, богиню целомудрия, окруженную свитою прекрасных нимф. Они вели к королю четырех пленниц.

Первой была женщина сурового и угрюмого вида, лицо ее было гневно, лоб покрыт морщинами, волосы черны, как смола, одежда ее была покрыта кровью, а в руках ее был большой окровавленный меч, это была Беллона, богиня войны. У ней было три дочери. Первая из них была высокая женщина, столь худая и некрасивая, что скулы, казалось, продырявливали ее бледные, синеватые щеки. Глаза ее глубоко сидели в орбитах, ноги были столь слабы, что едва удерживали тело. Вдоль ее рук можно было пересчитать все мускулы, суставы и кости. Зубы ее были длинны и остры. Она была так прожорлива, что, казалось, была готова порвать зубами кожу на собственных руках. Ее одежда была черна, разорвана и в лохмотьях, она шла босиком, и имя ее было Голод.

Вторая была красивая, крепкая женщина с жестким взглядом и безрадостным лицом, ее одежда была из железа и стали, в руках ее было обнаженное оружие, имя ее было Меч.

Третья была тоже, жестоким существом, ее глаза искрились, как горящие угли. Ее волосы были, как пламя, а одежда, как расплавленная медь, от нее исходил такой жар, что никто не мог рядом с него стоять, и имя ее было Пламя.

Дети удалились, представив его величеству еще двух персонажей, вид которых был великолепен. Одежда их была роскошна и богата, один держал в руке золотую трубу, другой — пальмовую ветвь, это были Слава и Победа, которых богиня целомудрия навсегда оставила служить славному королю Генриху.

Тогда весьма почтительно дети цепочкой прошли перед королем, и каждый вручил ему душистый левкой, как делают персы в знак верности и покорности.

Глядя на привлекательные лица этих детей и на славную их осанку, король и королева спросили у Джека из Ньюбери, кто были их родители.

Он ответил:

— Да благоугодно будет вашему величеству узнать, что это дети очень бедных людей, они зарабатывают себе на жизнь, сортируя шерсть, и имеют едва один хороший обед в неделю.

Король пересчитал свои левкои и узнал таким образом, что всего было девяносто шесть детей.

— Право, — сказала королева, — бог посылает беднякам столь же красивых детей, как и богатым, и часто даже более красивых. Как бы они ни нуждались, бог в своей милости заботится о них. Я прошу, чтобы двое из этих детей остались для услуг при мне.

— Прекрасная Екатерина, — сказал король, — у нас была одна и та же мысль в одно время. Эти дети созданы более для двора, чем для их деревни.

Король выбрал из них двенадцать, он приказал, чтобы четверо были оставлены пажами при его королевской особе, а остальные были разосланы по университетам. Он назначил каждому содержание дворянина. Еще некоторые вельможи взяли нескольких детей для своих услуг, и скоро не осталось никого, чтобы сортировать шерсть. Все они были так хорошо пристроены, что родителям не нужно было о них заботиться. Бог даровал им свое благословение, и все они сделались людьми значительными и сильными в стране. Их потомки до сих пор пользуются уважением и известностью.

Король, королева и вельможи перед отъездом осыпали Джека из Ньюбери благодарностями и подарками. Его величество хотел сделать его рыцарем, но он скромно отказался и сказал:

— Я умоляю ваше величество оставить меня жить среди моих людей, как это и подобает такому бедному суконщику, как я. Обеспечивая существование своих людей, я получаю больше счастья, чем если украшу себя суетным званием дворянина. Трудолюбивые пчелы, которых я стараюсь защитить, пчелы, которых я выращиваю, — вот мои товарищи. Мы работаем на этой земле не для нас самих, но во славу божию и для нашего почитаемого монарха.

— Но звание рыцаря тебе в этом не помешало бы.

— О, мой уважаемый монарх, — сказал Джек, — почет и уважение могут быть сравнимы с водами Леты. Пьющие ее, сами себя забывают. Дабы помнить до конца дней моих как свое происхождение, так и свои обязанности, я умоляю ваше величество оставить меня спокойно носить мое простое шерстяное платье. Я хочу умереть бедным суконщиком, как я им был всю жизнь.

— Нужно предоставлять каждому, — сказал король, — управлять своею судьбой. Сохрани же то, что тебе дорого.

Ее величество королева, прощаясь с хозяйкой, поцеловала ее и подарила ей на память весьма драгоценный алмаз, оправленный в золото, вокруг него были искусно вделаны шесть рубинов и шесть изумрудов, оцененных в девятьсот марок.

В это время Уилль Соммерс проводил время в обществе служанок и начал прясть, как они. Они сочли себя оскорбленными и наложили на него штраф в галлон вина. Уилль ни за что не хотел этому подчиниться. Он предложил им выкупиться поцелуями, предлагая за каждый платить по лиарду.

— Мы отказываемся по двум причинам, — сказали служанки, — во-первых, наши поцелуи стоят дороже, а во-вторых, ты ведь должен платить, а не мы.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
О том, как служанки отплатили Уиллю Соммерсу за его дерзость.

Служанки, видя, что Уилль Соммерс изо всех сил старается над их работой и отказывается искупить свою вину, решили поступить с ним, как он того заслуживал. Сначала они связали ему руки и ноги, поставили его к столбу и привязали. Он находил такую шутку скверной, но не мог им противиться. Так как язык его, не переставая, работал, они засунули ему хорошую тряпку в рот, и как он ни старался, он не мог от нее освободиться. Так и стоял он с раскрытым ртом и не мог передохнуть. Одна из них взяла собачий помет, положила его в мешок, а затем сунула в лохань с водой. Другие же в это время отвернули воротник у куртки шута и обвязали ему вокруг шеи грубую тряпку, как салфетку при бритье. Служанка пришла с лоханью воды и со зловонным мешком в руке, которым и принялась сильно его ударять по губам и лицу. Вскоре лицо его стало желтоватым, как у сарацина. Другою рукой она старательно его обмывала после каждого удара. Запах становился невыносимым, Уилль мог объясняться только криком: ‘А-а-а!’ Он охотно бы плюнул, но не мог этого сделать. И ему пришлось проглотить ликер, которого он никогда еще не пробовал. После такой стирки, спустя некоторое время, он соскользнул на колени и отдал себя в их власть. Девушки тогда вытащили тряпку из его рта.

Едва вернулась к нему способность речи, как он стал отчаянно ругаться. Служанки, помирая от хохота, спросили его, пришлась ли ему по вкусу такая стирка.

— Да, чорт вас возьми! — сказал он, — никогда еще меня так не мыли, и не было у меня таких цирюльников. Освободите меня, и я вам дам все, что вы захотите.

С этими словами он бросил им английскую крону.

— Нет еще, — сказала одна из служанок, — ты ведь пока только вымыт, мы тебя еще и выбреем, перед тем, как выпустить.

— Ангелы доброты, — сказал он, — избавьте меня от этого, не брейте. Хватит с вас, что вы меня намылили. Если я прегрешил против вашего ремесла, простите меня, я никогда вас больше не оскорблю.

— Полно тебе, — сказали девушки, — ты спустил ремни с наших колес и скривил зубцы на наших чесальных машинах. Такое преступление должно быть строго наказано. Что касается твоего золота, нам его не нужно. Раз ты теперь надушен по-собачьи, то должен пойти послужить нашим свиньям. Они твои настоящие братья. Мы тебя выпустим, если ты обещаешь выполнить эту свою службу с полным усердием.

— Ох, — сказал Уилль, — огромный слон никогда не боялся сильнее глупого барана, чем я вашего неудовольствия. Отпустите же меня. Я выполню свою службу с полным усердием.

Тогда они его развязали и отвели в середину огромного стада свиней. Когда Уилль их хорошо осмотрел, он выгнал их со двора, оставив одних боровов.

— Что ты делаешь? — воскликнули девушки.

— Чорт возьми, — сказал Уилль, — вы же говорили все только о братьях!

— Правильно, — сказали они, — на этот раз ты нас поймал. Смотри же, не забудь ни одного борова.

Уилльям Соммерс старательно засучил рукава, надел фартук на свои полосатые штаны и, взяв ведро, стал кормить животных, и весьма ловко. Когда он их всех накормил, он сказал:

— Моя задача выполнена надлежащим образом. Я заслужил свою свободу. Борова хорошо поели. Прощайте же, замарашки!

— Ну, нет, нежный друг, — сказали они, — самый настоящий боров еще ничего не поел.

— А где же он, чорт его побери? — сказал Уилль. — Я его не вижу.

— Он в располосых штанах, — сказали они. — Если ты возьмешь себя за нос, то будешь держать его за рыло.

— Я никогда не был настолько боровом, чтобы отказать в моем животе женщине.

— Если ты не станешь есть, как блудный сын, вместе с ними, с твоими друзьями, мы так тебя выбреем, что ты в этом раскаешься.

Видя, что нельзя от них отделаться, он исполнил и это, и они его отпустили. Когда он вернулся ко двору и рассказал королю и королеве о своих приключениях у служанок суконщика, король и королева от души над этим посмеялись.

ГЛАВА ПЯТАЯ.
О картинах, которые Джек из Ньюбери имел в своем доме, и как при посредстве их он поощрял своих служащих в достижении почестей и званий.

В большой и красивой гостиной Джек из Ньюбери повесил пятнадцать картин, они были задернуты зеленой шелковой занавеской с золотой бахромой, и он имел обыкновение часто их показывать своим друзьям и подмастерьям.

Первая картина изображала пастуха, перед которым стоял на коленях какой-то король, это был Вириаф, некогда монарх португальского народа.

— Смотрите, — говорил Джек, — отец-пастух, сын-король. Этот король управлял Португалией и завладел Испанией, он был изменнически убит.

Следующий портрет изображал Агафокла, который благодаря своей несравнимой храбрости и мудрости был сделан королем Сицилии и поддержал войну против Карфагена. Его отец был бедным горшечником, перед которым он часто становился на колени. Когда этот король устраивал пиршество, он имел обыкновение приказывать ставить на стол рядом с золотой посудой глиняные горшки, дабы это напоминало ему не только скромность его происхождения, но также дом и семью его предков.

Третья картина изображала Исикрата, уроженца Афин, победившего спартанцев в правильном бою. Он был наместником Артаксеркса, царя персидского, хотя его отец был всего только сапожником, он тоже был изображен на картине.

Четвертый портрет изображал Аетиуса Пертинакса, некогда римского императора, хотя отец его был всего только ткач. Для того чтобы дать людям низкого состояния пример уважения к людям, достойным этого уважения, он велел причудливо изукрасить мрамором мастерскую, где раньше работал его отец.

Пятым был портрет Диоклетиана, прославившего Рим своими блестящими победами. Это был великий император, хотя и сын простого переплетчика (sic).

Затем следовал Валентиниан, нарисованный с большим искусством. Он также был коронован императором, хотя и был сыном бедного канатчика. Его отец был изображен рядом с ним за своим ремеслом.

Седьмым был портрет Проба, отец которого, бедный садовник, был представлен рядом, с лопатой в руках.

Восьмым был портрет Марка Аврелия, столь чтимого во все века, таким он был мудрым и осторожным императором. Он был сыном скромного ткача.

Девятый изображал доблестного императора Максима, сына кузнеца, изображенного тут же за своей наковальней.

На десятой картине был изображен император Габиан, бывший раньше пастухом.

После этой картины были помещены портреты двух римских пап, их звания и мудрость доставили им тиару. Один из этих портретов очень живо изображал папу Иоанна XXII, отец которого был сапожником. Избранный папой, он значительно увеличил доходы и имущество этой корпорации. Другой портрет изображал папу Сикста, четвертого с этим именем, он был сыном бедного моряка.

Тринадцатым был портрет Ламазия, короля Ломбардии, он был всего только сыном простой проститутки. Изображен он был еще ребенком, совсем нагим, идущим в воде. Он держал за конец копье, которое было оружием его спасения. Вот как это было. После того как его мать произвела его на свет, она, вопреки всяким законам природы, бросила его в глубокий вонючий овраг, по которому протекал ручей. Король Агильмон проезжал в тех местах и увидел почти утонувшего ребенка. Чтобы лучше его разглядеть, он тихонько потрогал его концом копья. Ребенок, хотя и новорожденный, ухватился за конец копья своими ручонками и не выпустил его. Король был удивлен этой необычайной силой, он велел его взять и тщательно воспитать, он назвал его Ламазией — по месту, где он его нашел, — Лама. Впоследствии этот ребенок оказался таким храбрым и был так одарен богами, что его провозгласили королем Ломбардии. Он прожил очень долго, всеми почитаемый, а после него царствовали его преемники до времен несчастного короля Альбанины. Тогда его царство впало в расстройство и разрушение.

Четырнадцатая картина изображала с большим искусством Примислава, короля Богемии. Перед ним стояла лошадь без узды и седла. Там же, в поле, работали земледельцы.

— Вот почему, — говорил Джек, — этот король изображен таким образом. Монарх Богемии умер, не оставив потомства, и сильные войны возгорались между благородными вельможами, оспаривавшими друг у друга его наследство. Наконец, они сговорились выпустить на поле битвы лошадь без узды и седла и обязались признать королем того, перед кем остановится лошадь. Лошадь остановилась перед Примиславом, бедным крестьянином, работавшим с плугом. Они выбрали его тогда королем, и он управлял с большою мудростью. Он установил справедливые законы, окружил Прагу крепкими стенами и заслужил вечные похвалы еще многими другими своими поступками.

Пятнадцатый портрет изображал Теофраста, философа, который был советником нескольких королей и другом многих вельмож. Его отец был портным.

— Вот видите, добрые товарищи, — говорил Джек, — как благодаря мудрости, знанию и прилежанию все эти люди сделались богатыми и могущественными. Подражайте их добродетелям, и вы достигнете тех же почестей. Кто из вас может сказать, что бог не имеет для него в запасе той же судьбы? Как бы скромно ни было ваше происхождение, люди еще более низкого рождения добивались самых высоких почестей. Ленивый будет всегда ходить в лохмотьях, нерадивый будет жить в бесчестии. А всякий, кто поступает по чести и ведет себя благоразумно, будет пользоваться в жизни общественным уважением и умрет, оплакиваемый всеми.

ГЛАВА ШЕСТАЯ.
О том, как все английские суконщики соединились и с общего согласия пожаловались королю на великие затруднения, причиняемые им перерывом торговли с другими странами, из-за чего они не могли продавать своих тканей.

По причине войн, которые наш король вел против других стран, многие иностранные купцы не могли приезжать в Англию. Также было запрещено нашим купцам вести дела с Францией и Нидерландами, суконщики почти не могли больше продавать своего сукна, а то, что они продавали, шло по очень низкой цене, едва оплачивающей шерсть и рабочие руки. Они постарались возместить свои убытки, понижая жалованье бедным работникам. Но так как эта мера оказалась недостаточной, они отпустили многих из своих рабочих, ткачей, стригальщиков, прядильщиков, чесальщиков, так что где было в городе сто станков, осталось всего только пятьдесят. А те, у кого их было двадцать, оставили из них десять. Не один бедный человек, лишенный работы, был с женой и детьми доведен до нищеты, не одна бедная вдова должна была жить с пустым животом. Большая бедность стала ощущаться по всей Англии. Джек из Ньюбери решился, наконец, в интересах бедняков, представить прошение королю, а чтобы оно было более действительным, он разослал письма во все английские города со значительным суконным производством.

ПИСЬМО.

Возлюбленные братья и друзья, хорошо зная всеобщую нищету и испытывая до некоторой степени сам суровость настоящего времени, я рассмотрел, какими способами мы могли бы притти к концу наших испытаний и вновь приобрести прежнее благосостояние.

Хорошенько поразмыслив об этом, я обнаружил, что самое необходимое в этом случае — это полное единение между нами в намерениях.

Эта рана может быть вылечена только согласием, как пламя истребляет свечу, точно так же разногласием люди истребляют друг друга. Бедняки ненавидят богатых за то, что те не хотят давать им работы, богатые ненавидят бедных потому, что они являются для них обузой, те и другие страдают от недостатка заработка. Когда Белиний и Бренний боролись между собой, королева, их мать, убедила их помириться в момент самой их сильной вражды, напомнив, что они были зачаты в одном лоне и взаимно любили друг друга с самых ранних лет. Точно так же наша корпорация суконщиков, завещавшая нам, как добрая мать, превосходство своих секретов, должна убедить нас соединиться. Хотя ремесло наше сейчас и находится а упадке, не будем обращаться с ним, как люди обращаются со своими старыми башмаками. Проносив их долго по грязи, они выбрасывают их в навоз. Не будем также подражать человеку, сжигающему свои ульи, чтобы получить мед. Дорогие друзья, подумайте, что наше ремесло дает нам возможность жить, если мы его поддержим, и что нет ничего подлого, исключая подло надуманного.

Собирайтесь же в каждом городе и пересчитайте всех живущих этим ремеслом, запишите все эти числа на записке и перешлите мне. Процессы длинны и утомительны, как зимние ночи. Делайте же в каждом городе еженедельный сбор для уплаты расходов по суду, у дворянских секретарей и у хитрых адвокатов язык ленив, и ухо глухо, если их не смазывать каждый день сладостным маслом золотых. Так выберите же двух честных и умных людей от каждого города и пришлите их в Блэкуэлль Хелль в Лондон накануне праздника всех святых, мы подадим тогда нашу смиренную петицию королю. За сим прощаюсь с вами от всего сердца.

Копии с этого письма были запечатаны и разосланы по всем английским городам с суконной промышленностью, и все ткачи приняли их с радостью. Когда все записки были собраны, оказалось, что суконщиков и всех тех, кому они давали работу, было числом шестьдесят тысяч шестьсот человек. Помимо того, каждый город с суконной промышленностью прислал по два человека в Лондон, и их оказалось сто двенадцать человек, смиренно упавших на колени перед его величеством, когда он гулял в Сент-Джемском парке, и передавших ему петицию. Прочитав ее, король тотчас же спросил, все ли они были суконщиками. И они ответили, как один человек:

— Мы все бедные суконщики, о, многомилостивый король, и верные подданные вашего величества,

— Господа, — сказал король, — рассмотрите весьма внимательно жалобу этих людей и восстановите их права, так как я считаю их одними из лучших людей моего королевства. Как духовенство нужно для души, солдат — для защиты родины, судья — для восстановления справедливости, землепашец — для того чтобы питать тело, так и искусный суконщик не менее необходим, чтобы одевать людей. Итак, мы должны их считать среди главнейших нотаблей страны. Зрачок глаза должен быть с нежностью охраняем от всякого зла, потому что он дает свет всему телу. Также нужно покровительствовать суконщикам, искусство которых снабжает нас одеждой для защиты наших голых членов от жгучих морозов зимы. Причин довольно, чтобы удовлетворить просьбу этих людей. Впрочем, достаточно моего приказания.

Его величество передал петицию лорду-канцлеру, и все суконщики воскликнули:

— Да хранит бог короля!

Король был готов уже уйти, но внезапно повернулся и сказал:

— Я помню, что есть некто Джек из Ньюбери. Я не был бы удивлен, если бы он приложил руку к этому делу, ведь он провозглашал себя защитником всех настоящих работников.

Тогда герцог Соммерсетский сказал:

— Можно сделать его ответственным всем его состоянием.

— Ну, — сказал кардинал, — он уже вложил все свое имущество в войну против бабочек.

При этих словах Джек выступил вперед и повторил королю жалобы своей корпорации. Его величество сказал ему:

— Предстань перед моим Советом. Ты получишь ответ, который тебя удовлетворит.

И его величество удалился.

На Совете было решено дать купцам свободно торговать друг с другом. Это было обнародовано за морем и в самой Англии. Но очень долго эта мера оставалась без действия. Кардинал, который был лордом-канцлером, откладывал со дня на день ее применение. Суконщики не хотели покидать Лондона, не выиграв окончательно этого дела. Они ежедневно приходили на аудиенцию к кардиналу, но тщетно. То им говорили: ‘Милорд отдыхает после обеда, никто не смеет его разбудить’. Иногда им говорили: ‘Кардинал в своей канцелярии, никто не может его обеспокоить’. Или же: ‘Он стоит на молитве, никто не может ему помешать’.

По той или другой причине, но было совершенно невозможно к нему приблизиться. Патч, шут кардинала знал суконщиков, так как часто их видел в передней. Однажды он сказал им:

— Вы еще не говорили с милордом?

— Нет, — ответили они, — он за своей работой, мы подождем, пока он не освободится.

При этих словах Патч быстро ушел и тотчас же вернулся со связкой соломы на спине.

— Что ты хочешь делать со всей этой соломой? — сказали придворные.

— Я хочу подостлать ее под ноги этих людей, они рискуют отморозить себе пальцы на ногах, пока их допустят к кардиналу.

Придворные стали смеяться, а Патч унес свою солому обратно.

— Хорошо, — сказал он, — въедет вам в копеечку хворост, чтобы отогреться сегодня вечером.

— Если бы отец кардинала, — сказал Джек, — не убивал бы телят скорее, чем его сын принимает бедных людей, Уольсей никогда бы не носил митры.

Джек говорил очень тихо, но достаточно громко, чтобы его услыхал один льстец, который передал его шутку придворным. А они донесли ее до ушей кардинала.

Кардинал Уольсей был очень вспыльчив и надменен, Он страшно разгневался на Джека из Ньюбери. Его ярость дошла до того, что он велел заключить в тюрьму всех суконщиков, дабы никто из них не мог итти просить за других. Целых четыре дня оставались они запертыми в королевской тюрьме. Им удалось, наконец, подать прошение об освобождении, но друзья кардинала мешали довести об этом до сведения короля. Однако герцог Соммерсетский об этом узнал. Он повидался с кардиналом и посоветовал ему выпустить суконщиков, дабы избежать дела.

— Вы знаете, — сказал герцог, — ведь король питает к их корпорации исключительное уважение.

— Я легко, — сказал кардинал, — и оправдаюсь и объясню их заключение в тюрьму. Кто, как не еретик, мог посмеяться надо мной, как это сделал Джек? Если это рассмотреть, как надлежит, его, наверное, найдут зараженным духом Лютера, против которого наш король написал столь прекрасную книгу. Разве его величество не получил за это от его святейшества титула защитника веры! Такие негодяи, как Джек, скорее должны были бы быть сожжены, нежели выпущены. Однакоже, чтобы вам угодить, я соглашаюсь его выпустить.

Кардинал действительно велел суконщикам явиться к нему в его новый дом в Уитхелле, около Вестминстера. Благословя их, он сказал:

— Вы меня глубоко обидели. Тем не менее я прощаю вам, как Стефан простил врагам, которые побивали его камнями, и как наш спаситель — врагам, которые его распяли. Да, я хочу забыть оскорбление, нанесенное вами моему происхождению, ведь когда мы подражаем богу в его сострадании, это нас приближает к нему. Но берегитесь, не провинитесь вторично. Кроме того, вы выиграли свое дело. Королевское приказание войдет завтра в силу в Лондоне.

Они ушли и, как и сказал им кардинал, выиграли свое дело. Купцы из Стилльерда очень этому обрадовались и устроили суконщикам большое пиршество. Затем каждый поехал к себе и повез счастливую новость об их успехе. Вскоре суконная промышленность вернулась к прежнему своему процветанию, и у бедняков было столько же работы, как и раньше.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.
Как молодой итальянский купец, приезжавший к Джеку из Ньюбери, безумно влюбился в одну из его служанок и что с ним случилось.

Среди служащих Джека было у него в доме шестьдесят молодых девушек, которые каждое воскресенье сопровождали его жену в церковь и возвращались с нею обратно. У них были различные обязанности: например, две из них были приставлены к весам и гирям, чтобы взвешивать шерсть, отдавать ее чесальщицам и прядильщицам и получать ее обратно. Одна из них была прелестная молодая девушка, красивая и любезная, она была рождена от богатых родителей и получила хорошее образование, звали ее Ионна. Один молодой и богатый итальянский купец часто приезжал из Лондона в Ньюбери, чтобы закупать сукно. В те времена сукно заказывалось заранее, и половина денег платилась при заказе. Этого купца звали мэтр Бенедикт, он безумно влюбился в молодую девушку и оказывал ей с тех пор различные знаки внимания. Он часто делал ей подарки, которые она с благодарностью принимала. Но Ионна не хотела замечать того чувства, которое она явно ему внушала. Целыми днями, пока она работала, он сидел рядом с нею и глядел, как она вешала шерсть, вздыхал, внутренне рыдая, и, однакоже, ничего не говорил. Он казался немым от рождения, как люди из Короманделя. На самом же деле он боялся говорить, потому что плохо говорил по-английски. Ионна, со своей стороны, замечала его смущение и таскала его за собою, как раба своей красоты. Она знала и ранее, что была красива, но никогда еще не ставила себя так высоко. Если она слышала, как он вздыхал, стонал или кричал, она беззаботно отвертывалась, будто родилась без ушей, подобно женщинам из Тапробаны {В Путешествиях Мандевиля значится, что Тапробана находится ‘к востоку от страны священника Иоанна’, т. е. к юго-западу от Абиссинии.}.

Когда мэтр Бенедикт увидел, что она не обращает никакого внимания на его вздохи, он начал бормотать на своем ломаном английском языке:

— Мэтресса Ионна, я любить вас со всем моим сердцем, и если вы не любить меня обратно, я знать, я умирать. Нежная мэтресса Ионна, вы любить меня, и клянусь по правде, у вас ни в чем не будет недостатка, сначала вам дам я шелк, чтобы делать вам на платье, а также красивые, красивые кружева, чтобы сделать вами обшлага, и также я вам дам красивый платок, чтобы сморкать ваш нос.

Она, ничего не понимая, рассердилась и сказала ему, чтобы он держал язык за зубами.

— О, о, мэтресса Ионна, — сказал он, — ради бога, вот вы и рассердились! О, мэтресса Ионна, не сердитесь на вашего друга из-за пустяков!

— Послушайте, сударь мой, — сказала она, — берегите вашу дружбу для тех, кому она нужна, и направьте вашу любовь на ту, которая может вас любить, ибо что касается меня, я говорю вам определенно: у меня нет намерения выйти замуж.

— О, дело идет вовсе не о замужестве, но зайдите в мою комнату, разделите мою постель, дайте мне вас поцеловать.

Хотя молодая девушка и была весьма Недовольна, при этих словах она не могла удержаться от громкого смеха.

— Ага, мэтресса Ионна, я очень доволен, что вижу вас веселой. Протяните вашу руку, и вот четыре кроны за то, что вы смеялись надо мной.

— Прошу вас, сударь, оставьте ваши кроны у себя, я в них не нуждаюсь.

— О, клянусь богом, они будут у вас, мистрис Ионна, и вы будете их хранить в коробке!

Она, плохо разбираясь в его скверном английском языке, не совсем поняла, что он хотел сказать, и, в конце концов, сказала ему, чтобы он ей не мешал. Однако его любовь к ней была так сильна, что он не мог обойтись без ее общества, и часто приезжал в Ньюбери, чтобы ее повидать. И, подобно тому как некий источник в Аркадии возбуждал жажду у тех, кто пил его воды, подобным же образом и Бенедикт изнурял себя, питая свое воображение юной красотою Ионны. Когда он бывал в Лондоне, он непрестанно томился. Он хотел бы иметь крылья, как у чудовищ Тартара, чтобы летать туда и сюда по своему желанию. Когда друзья Бенедикта говорили Ионне о любви, которую он питал к ней, она советовала им натереть его потом мула, чтобы тем ослабить его любовную страсть, или привезти ему воды из Беотии, чтобы потушить его жар.

— Ибо, — говорила она, — пусть не надеется он, что я в этом ему помогу.

— Но, — говорили они, — до тех пор, пока он не видел твоего соблазнительного лица, он был благоразумен и рассудителен. Теперь это настоящий сумасшедший, твоя красота лишила его разума, как если бы он напился из реки Сеа. Подобно волшебнице Цирцее, ты, вероятно, обратила его из человека в осла. Есть такие камни в царстве Понта, — говорили они, — которые жгут тем сильнее, чем глубже они в воде: влюбленных можно точно им уподобить. Их желания тем сильнее, чем решительнее отказано в их удовлетворении. Но так как он не имеет счастья тебе нравиться, мы передадим ему то, что ты сказала, и выведем его из отчаяния или предоставим его собственной судьбе.

Тогда заговорил один из ткачей, который жил в городе и был родственником Ионны:

— Я представляю себе, что мэтр Бенедикт не даст себя убедить, но, подобно ночному насекомому, будет играть с пламенем, которое обожжет ему крылья. Он должен или воздержаться от любви, или научиться говорить как следует, или же ухаживать за одной из своих соотечественниц. Моя кузина Ионна не для итальянца.

Эти разговоры были переданы Бенедикту не без прибавлений. Когда наш молодой купец услышал столь определенный ответ, он дал себе обещание отомстить ткачу и посмотреть, не найдет ли он лучшего приема у его жены. Затаив свое горе и пряча свою печаль, он поторопился отправиться в Ньюбери и пошел засвидетельствовать свое почтение Ионне.

Так как кошелек его был полон крон, он был очень щедр по отношению к рабочим, в особенности по отношению к родственнику Ионны, с которым часто даже гулял и которому обещал дать в долг сто ливров. Он выражал желание, чтобы тот ни у кого больше не служил, и делал многочисленные подарки его жене. За каждую выстиранную манжету он давал ей золотой, если она посылала кого-нибудь из своих детей за четвертью вина, он давал ему шиллинг за его труд. Это внимательное отношение изменило настроение ткача и заставило его сказать, что Бенедикт был весьма благородным человеком и достойным жены с более высоким происхождением, чем Ионна.

Эти слова доставили большое удовольствие мэтру Бенедикту, но он сделал вид, что не обратил на них внимания. Часто, когда ткач находился на работе у своего хозяина, купец проводил время у него с его женою, веселясь и выпивая. Доброе товарищество установилось между ними, потом начались и фамильярности. Мэтр Бенедикт начал говорить комплименты Жилиане, уверяя ее, что ее очаровательное присутствие заставило его забыть страсть, которую он питал к Ионне. Жилиана одна была госпожею его сердца. Если она согласна отдаться ему, он принесет ей арабского золота, восточного жемчуга и браслеты с алмазами.

— Твои одежды будут, — сказал он, — из самого лучшего шелка, какой только можно достать в Венеции, а твой кошелек будет полон золотых. Скажи мне, моя любовь, все, что ты хочешь, и не убивай меня своею суровостью, как это сделала твоя гордая кузина, презрение которой мне почти стоило жизни.

— Мэтр Бенедикт, не думайте, что английские женщины могут быть завоеваны подарками или взяты прекрасными словами, как дети — сливами. Может быть, вы просто шутник. Вы, пожалуй, говорите так, чтобы испытать мою верность. Знайте же, что я ценю больше честь моего доброго имени, чем эфемерные богатства.

Мэтр Бенедикт просил ее, раз уж любовь заставила его признаться в своей горячей привязанности, сохранить это, по крайней мере, в тайне, и простился с нею на некоторое время.

Когда он ушел, молодая женщина начала размышлять о своей бедности, о привлекательности своей особы, о нежной прелести своего лица, и когда она об этом хорошенько подумала, у нее появились новые мысли, и она ощутила противоречивые чувства. Она говорила себе: ‘Неужели я должна покорно одеваться в дрогет, когда я могу кутаться в шелка, и чесать шерсть целый день ради нескольких су, когда я могла бы иметь в своем распоряжении кроны? Нет, — говорила она, — я не хочу более иметь столь покорную душу, я приму милости судьбы, пока они мне предлагаются. Нежная роза цветет всего один месяц, а красота женщин длится только в их юные годы. Как зимние морозы убивают весенние цветы, так же и старость изгоняет сладость наслаждения. О, славные деньги, как ваш запах сладок, а вид приятен! Вы подчиняете монархов и разрушаете царства, как может простая женщина противостоять вашей силе?’

Она продолжала размышлять о возможном взлете своей судьбы и решилась рискнуть своей добродетелью ради потребности в роскоши, так же, как и хозяева развращают свою совесть ради богатства.

Днем или двумя позже Бенедикт навестил ее снова, и она приняла его с улыбкой. Он, как обычно, велел принести вина, и они весело развлекались. Наконец, ва время винных излияний, он возобновил свое предложение. Поговорив еще об этом, она сдалась и даже назначила день, когда она придет его повидать. Чтобы поблагодарить ее за эту благосклонность, он дал ей полдюжины португальских дублонов.

Час или два спустя, придя в себя и вспомнив, с какою преступною легкостью она себя продала, она принялась упрекать себя.

‘Боже мой! — говорила она. — Неужели я нарушу святой обет, который я дала при замужестве, и замараю таким образом тело, которое наш спаситель освятил? Могу ли я преступить повеление бога и не быть проклятой? Быть неверной моему мужу, не покрыв себя позором? Я слышала, как мой брат читал в одной книге, что Буцефал, конь Александра, позволял на себе ездить только императору, а это было всего лишь животное, неужели: же я позволю на себе ездить кому-нибудь другому, кроме моего мужа? Артемида, языческая дама, так любила своего мужа, что проглотила его пепел и погребла его в своих внутренностях, а я, христианка, неужели же я изгоню моего мужа из своего сердца? Римские женщины венчали своих мужей лаврами в знак победы, неужели же я увенчаю своего мужа парою рог в знак бесчестия? Шлюху ненавидят все добродетельные люди, неужели же я сделаюсь такой шлюхой? О, господи, прости мои грехи и очисти мое сердце от этих преступных видений!’

В то время как она так печаловалась, муж ее вернулся домой, и ее плач усилился, как прибывает вода на реке от дождей. Ее муж хотел узнать причину этого горя, но очень долго она не хотела его открыть. Она бросала на него жалостные взгляды, качала головой и, наконец, сказала:

— О, дорогой муж мой, я согрешила против бога и против тебя, я своим языком совершила ошибку, которая жжет мне совесть и ранит мое сердце горем, подобно мечу. За мною ухаживали, как за Пенелопой, но я не ответила, как Пенелопа.

— Так что же, жена! — сказал он. — Если ты согрешила только словами, зачем так убиваться? Язык женщины, как хвост барашка, никогда не бывает в покое. Мудрец гласит: где много слов, там неизбежна обида. Красота женщин хорошая мишень для блуждающих глаз, но не все стрелы попадают в цель, и не всякий влюбленный получает милости от своего предмета. Не все осажденные крепости сдаются, и не все женщины, за которыми ухаживают, падают. Жена моя, я убежден, что твоя верность достаточно тверда, а твое постоянство достаточно прочно, чтобы противостоять приступам влюбленных. Никто, кроме меня, не может взять крепость твоего сердца.

— О, мой нежный муж, — сказала она, — самая сильная башня падает, в конце концов, от силы пушек, хотя эти ядра всего только из железа. Но слабый оплот женской груди может ли устоять, когда теплые кулеврины {Старинные пушки.} любовного слова заряжены золотыми ядрами, каждое величиною в португальский дублон?

— А, если так, жена моя, я считаю себя отлично обманутым мужем, а тебя за очень честную женщину. Так как Марс и Венера танцевали совсем голые в сетке, то я полагаю, что ты играла совсем голая в постели с каким-нибудь лакеем. Но, клянусь честью, я отошлю тебя, маленькая самка, к твоим друзьям. Раз ты продала свою честь, я отказываюсь от тебя.

— Мой нежный муж, — сказала она, — я хотя и обещала, но я не сдержала своего слова. Товар проданный — еще не товар отданный. Как Иуда отнес тридцать сребренников, цена его предательства, так же и я, сожалея о своем безумии, отошлю это золото, из-за которого я хотела оскорбить моего мужа.

— Скажи мне, — сказал муж, — кто это.

— Это мэтр Бенедикт, который из-за любви ко мне отказался от любви к вашей кузине и объявил себя навсегда моим слугою.

— О, вероломный итальянец, — сказал он, — я отомщу тебе! Я знаю, что каждый взгляд моей кузины Ионны заставляет его бежать к ней, как бежит человек, укушенный бешеной собакой. Следуй же моим советам, и ты увидишь, что я ему отплачу его же собственной монетой.

Она очень обрадовалась, услышав эти слова, и сказала, что Бенедикт придет сегодня же вечером.

— Это меня очень устраивает, — сказал муж. — Я пойду, приглашу мою кузину Ионну. А пока ты приготовь хорошую кровать в приемной.

Он ушел, купив порцию снотворного у аптекаря, и дал ее проглотить молодой свинье, которая была у него на дворе, затем уложил животное в кровать и задернул занавески.

Когда наступил час ужина, пришел мэтр Бенедикт, рассчитывая найти только хозяйку. Но Ионна подошла со своим кузеном и села с ними ужинать.

Мэтр Бенедикт очень удивился их внезапному появлению, но он был счастлив увидеть Ионну и провел весь ужин в веселых разговорах. Ионна была в этот вечер любезнее с ним, чем обыкновенно, и он поблагодарил за это хозяина.

— Мой добрый мэтр Бенедикт, — ответил хозяин, — вы не можете себе представить, сколько труда мне стоило и что мне пришлось предпринять, чтобы моя кузина приняла вашу любовь. Но, в конце концов, я уговорил ее прийти сюда. Она совсем не ожидала вас здесь найти, и притом в таком веселом настроении. Но все это вам на благо. Поверьте мне, ничто на свете не сможет впредь изменить ни ее чувств, ни ее любви к вам. И все это настолько, что она обещала переночевать в моем доме, не желая покинуть вашей компании. В благодарность за те милости, которыми вы меня осыпали, я буду счастлив проводить вас к ее кровати. Но не забудьте того, что она наказала мне вам передать. Подойдите к ней как можно тише, ничего не опрокиньте по дороге — из боязни смять ее красивое платье и шляпку, которые она положит рядом с кроватью вместе со своими самыми тонкими манжетами. Если вы будете осторожны, вы сможете остаться с нею всю ночь, но, главное, не говорите ни одного слова, пока будете с нею в кровати.

— О, — сказал он, — мистрис Ионна, добрая мистрис Ионна, я не хотел бы и за тысячу ливров помять ее красивое платье! Ах, я любить мистрис Ионну гораздо больше, чем мою жену!

Когда ужин кончился, они поднялись из-за стола. Мэтр! Венедикт поцеловал Ионну в благодарность за ее милое! присутствие. Тогда Ионна вернулась к своим хозяевам, ничего не подозревая о затеянной шутке.

В ожидании заката солнца, мэтру Бенедикту каждые Час казался за два, так он торопился очутиться в кровати со своей возлюбленной. Наконец, этот момент наступил, и он вернулся в дом своего друга.

— Мэтр Бенедикт, — сказал этот последний, — вы знаете, что ни в каком случае не надо зажигать света, чтобы войти в комнату, иначе моя кузина рассердится. Да, впрочем, ведь в темноте оказываешься наиболее блестящим.

— О, — сказал Бенедикт, — свет не нужен мне, я найду мистрис Ионну и впотьмах.

Войдя ощупью в приемную, он почувствовал под пальцами платье и шляпу.

— О, мистрис Ионна, вот ваше платье и ваша шляпа! Я не хотел бы их испортить и за тысячу ливров!

Тогда он встал на колени подле кровати и, думая, что обращается к Ионне, стал держать к свинье следующую речь:

— Моя любовь и моя радость! Это твоя красота соблазнила мое сердце. Твои блестящие серые глаза, твои белые, как лилии, руки, гармоничные пропорции твоего тела заставили меня забыть свою жизнь, чтобы вернуться к тебе, и потерять свою свободу, чтобы тебя завоевать. Но вот наступил час, когда я пожну плоды обильной жатвы. Теперь, о, возлюбленная, позволь мне вдохнуть с твоих губ благоуханный аромат твоего дыхания и ласкать моими руками эти розовые щеки, на которые я глядел с таким удовольствием. Прими же меня в твою кровать с поцелуем твоего цветущего рта. Почему не говоришь ты, моя возлюбленная? Почему не простираешь ты свои алебастровые руки, чтобы обнять своего возлюбленного? Зачем этот злосчастный сон закрывает кристальные окна твоего тела и лишает тебя пяти благородных слуг, которыми ты приветствуешь своих друзей? Пусть ухо твое не будет в обиде услышать меня! Если ты дала обет молчания, я не буду этому противиться. Если ты предписываешь мне тишину, я буду нем. Но не бойся выражать свои чувства — ночь покрывает все.

После этого мэтр Бенедикт, уже раздетый, юркнул в кровать, где свинья была обернута в простыню с головою, обвязанной тонкою тряпкой. Как только он лег, он принялся целовать свою подругу и, приблизив свои губы к морде свиньи, почувствовал короткое и частое дыхание.

— Э, — сказал он, — моя любовь, не больны ли вы, мистрис Ионна? Вы дышите слишком сильно, — не сделали ли вы в кровать?

Свинья, почувствовав, что е прижимают, начала ворчать и отбиваться. На это мэтр Бенедикт выскочил из кровати, крича, как сумасшедший:

— Дьявол! Дьявол!

Хозяин дома, который все это устроил, прибежал с полдюжиной соседей и стал расспрашивать, что с ним было.

— Прости, господи, — сказал Бенедикт, — в этой кровати — толстый дьявол, который кричит: ‘Хо-хо-хо!’ Клянусь, мне кажется, что вы надо мной подшутили. Но вы мне за это заплатите!

— Сударь, — сказал он, — я знал, что вы любите свиную корейку, и я дал вам целую свинью. Тратьте в другом месте ваши португальские дублоны, раз вы любите эти развлечения. Отправляйтесь подобру поздорову, беркширские девушки — не девки для итальянцев, а женщины из Ньюбери не будут служить им подстилкой.

— Беркширская собака! — сказал Бенедикт. — Чорт тебя побери вместе с твоей женой! Если бы не любовь моя к нежной Ионне, моя нога не была бы в твоем доме, но прежде чем с тобою проститься, клянусь честью, я раскровяню твой кабаний нос!

Честный малый и его соседи разразились смехом Бенедикт вышел посрамленный и покинул Ньюбери в тот же день.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.
Как Джек из Ньюбери хорошо содержал свой дом — для своих служащих и для блага бедных, как он заслужил большую славу и как одна из кумушек его жены его за это.

— Э, здравствуйте, кумушка, как я рада вас видеть в добром здоровья! Как поживаете, госпожа Уинчкомб? Как ваш живот? Еще не потолстел? Ваш муж изрядный ленивец.

— Толстый живот, говорят, приходит скорее, чем новое платье. Но нужно ведь поразмыслить, что мы не очень-то давно еще женаты. Я очень рада вас видеть, кума. Прошу вас, садитесь, и мы перекусим чего-нибудь.

— Нет, право, кумушка, я не могу остаться — мне нужно уйти, я хотела только забежать взглянуть, как вам живется.

— Вы должны обязательно остаться хоть немножко, — сказала мистрис Уинчкомб.

И в то же время она велела постлать белую скатерть на стол в приемной, близ огня, и подать хорошего холодного каплуна и много других вкусных вещей, также пива и вина в значительном количестве.

— Я вас прошу, кума, кушайте. Я прокляну вас, если вы не будете как следует угощаться.

— Спасибо, добрая кумушка, — сказала та, — но скажите, ваш муж — любит ли он вас, заботится ли он о вас со всею нежностью.

— О, да, слава богу, — сказала она.

— Честное слово, если бы это было иначе, ему было бы стыдно, я могу вам это сказать, хотя вы и немного принесли в дом, но вы достойны быть женою такого человека, как он.

— Клянусь, я не хотела бы переменить моего Джона даже на самого маркиза. Женщина может быть только счастлива, когда она живет, как я, в сердечном удовлетворении и когда у нее есть все, что нужно. Правда, он не может видеть, чтобы у меня хоть чего-нибудь не хватало бы.

— Бог тебя благословит, — сказала кума. — Вот хорошие новости! Но, видите ли, я слышала, будто ваш муж будет нашим представителем в парламенте, правда ли это?

— Да, правда, — сказала жена. — Только он не очень этого хотел, так как это обойдется ему недешево.

— Так… так… Только не нужно говорить про это. Благодаря бога, ни один человек в Беркшире не может нести лучше эти расходы. Но скажите мне, кумушка, могу ли я задать вам один вопрос?

— Да, конечно, — ответила она.

— Я слышала, что муж ваш хочет купить вам французскую шапочку {Французская шапочка была в то время признаком элегантности и солидности. Это был род головного убора, закрывавшего голову, шею и спускавшегося на плечи.} и шелковое платье.

— Да, — сказала мистрис Уинчкомб, — но это делается против моего желания. Моя шапочка уже куплена, и мое платье уже шьется. Золотых дел мастер принес уже мою цепочку и браслеты, но, уверяю вас, кума, я предпочла бы сделать сто лье пешком, нежели носить все это. Мне было бы так стыдно, что я не глядела бы на своих соседок из боязни покраснеть.

— А почему же, спрошу я вас, — сказала кума. — Тут нет ничего, отчего бы надо стыдиться и краснеть. Я думаю, ваш муж достаточно богат. Поверьте мне, эти наряды к вам очень пойдут.

— Увы, — сказала мистрис Уинчкомб, — я не привыкла к. роскоши. Я <не знала бы, как мне себя держать. Да и к тому же мне как брюнетке шапочка эта не пойдет.

— Нет, — сказала кума, — это клевета. Будь я проклята, если хочу вам польстить, но вы очень хорошенькая и очаровательная женщина. Нет лучше вас в Ньюбери. Не бойтесь же показаться в шапочке. Честное слово, хотя я и стара и в морщинах, но, наверное, хорошо бы выглядела в этакой шапочке! Я бы чувствовала себя в ней так же хорошо, как и всякая другая. И мне нечему было бы поучиться ни у какой другой женщины. Ведь в свое время я была очень мила и видала многие моды. Не бойтесь же, моя милая, ваше смирение и ваша красота заслуживают французской шапочки, будьте совершенно спокойны. Сначала, может быть, и будут к вам приглядываться, но не смущайтесь, пусть лучше поражаются вашему богатству, чем сожалеют о вашей нищете. После того как вас увидят раза два в ваших нарядах, никто уже больше не будет удивляться: всякое новшество сначала поражает, но как только оно немного распространится, к нему привыкают.

— Это правда, кума, — сказала она, — очень глупо быть такой застенчивой. Нет никакого стыда пользоваться дарами господа, если это нам выгодно. Мой муж по праву мог бы считать меня недостойной его подарков, если бы я отказалась их носить. Не мне это говорить, но моя шапочка очень хороша. Здесь ни у кого нет лучше ее. Моя цепочка и мои браслеты тоже не из безобразных. Я вам их покажу, вы скажете мне ваше мнение.

Затем она пошла за ними в свою комнату.

Когда кума все это увидела, она сказала:

— Пусть отсохнут мои руки, если все это не очень, очень красиво! Когда вы думаете надеть эти прекрасные уборы?

— На Троицу, — сказала та, — если бог мне продлит жизнь.

— Постарайтесь получше их показать, — сказала кума. — Я бы очень хотела быть при вас, когда вы будете одеваться, может быть, я была бы вам небесполезной. Я бы так вас нарядила, что никакая другая женщина, даже и благородная, не смогла бы вас затмить!

Мистрис Уинчкомб очень ее поблагодарила за ее доброту и сказала, что, если будет нужно, она возьмет на себя смелость позвать ее к себе.

Тогда кума затронула другую тему и стала упрекать мистрис Уинчкомб за ее огромные расходы по дому.

Она начала так:

— Вы, кумушка, еще очень молодая хозяйка, у вас совсем нет опыта, по моему мнению, вы несколько расточительны. Простите меня, милая подруга, я говорю ведь только для вашего же блага и позволяю себе вас упрекать только потому, что вас люблю. Скажу вам откровенно: если бы я была хозяйкой такого дома, как ваш, и имела бы такую крупную сумму на хозяйство, то откладывала бы, наверное, ливров двадцать в год, — вы же так их транжирите!

— А как бы вы это сделали? — сказала мистрис Уинчкомб. — Это правда, я очень молодая хозяйка, и у меня мало жизненного опыта. Я с удовольствием поучусь. Я охотно принимаю все, что может итти на пользу моему мужу и мне самой.

— Тогда послушайте меня, — сказала та. — Вы кормите ваших людей лучшими частями мяса и самой отборной пшеницей. Я не знаю ни одного рыцаря в нашей стране, который поступал бы так же. Разве дворянчики могли бы так жить, если бы они делали по-вашему? Подите к ним, и я ручаюсь, что вы увидите у них за столом на кухне один только черный хлеб, хорошо еще, когда это ржаной хлеб, тогда его очень хвалят. Но чаще всего это хлеб из ячменной или ржаной муки, смешанной с гороховой или какой-нибудь другой грубой мукой. Это стоит недорого. Они не допускают другого хлеба у себя, исключая собственного стола. Что же касается мяса, то всякий знает, что голова и вообще самый последний сорт мяса являются их обычной пищей. А так как куски эти постные, они прибавляют к ним кусок свиного окорока, и это делает бульон более жирным. Вот чему вам нужно поучиться. Грудная кость, щеки, бараньи головы, кишки, которые вы раздаете кому попало с порога вашего дома, — все это прекрасно могли бы употреблять ваши люди. Таким образом вы сберегли бы остальное ваше мясо. И каждый год у вас оставалось бы много денег, которые могли бы итти на ваши шапочки и шелковые платья. Вы даете вашим людям столько лишнего, что они портят почти столько же, сколько едят. Поверьте мне, если бы я была их хозяйкой, у них всего было бы немного меньше, и они были бы только счастливее от этого.

— А ведь действительно, кума, — сказала мистрис Уинчкомб, — есть много правды в ваших словах. Наши люди до того избалованы, что нам очень трудно кормить их по их вкусу. Один говорит, что чересчур солоно, другой, — что густо, или сыро, или чересчур жирно. Они находят двадцать недостатков во всем, что бы им ни подавали. Они отрезают такие корки у сыра и оставляют столько хлебных крошек, что одними этими остатками могли бы пообедать еще два или три порядочных человека.

— А отчего это происходит, — сказала кума, — как не от избытка хорошей пищи? Честное слово, если бы это были мои служащие, я бы заставила их довольствоваться теми крошками, которые они расточают. За сим я пью за ваше здоровье и благодарю вас от всего сердца за хорошее угощенье.

— Желаю, чтобы оно пошло вам на пользу, моя добрая кума. Когда будете здесь проходить, заходите ко мне.

— Обязательно, — сказала она и ушла.

С тех пор мистрис Уинчкомб стала уменьшать порции для своих людей и давала худшего сорта мясо. Когда ее муж это узнал, он сильно рассердился и сказал:

— Я не хочу, чтобы моих людей сажали на голодную порцию. Пустые тарелки порождают завистливые сердца. Там, где голод, аппетиты обостряются. Если вы любите меня, жена моя, вы перестанете урезывать у наших людей.

— Послушайте-ка, муж мой, — сказала она, — я, конечно, хочу, чтобы у них было всего достаточно, но жаль смотреть и грех терпеть, как много они портят. Я согласна давать им досыта наедаться, но меня огорчает видеть их такими требовательными и всегда готовыми расточать. Уверяю вас, что весь город меня за это стыдит. Я и так себе напортила, что не умела лучше вести свои расходы. Можете мне поверить, меня так отчитали по этому поводу в моем собственном доме, что уши мои до сих пор горят от всего услышанного.

— А кто это тебя отчитал, скажи, пожалуйста. Не старая ли твоя кума, мадам Всемнедовольная, мадам Тут и Там? Бьюсь об заклад, что она.

— Хотя бы и она, ведь вы хорошо знаете, что она опытная женщина, что она отлично понимает жизнь, и если что и наговорила мне, то для моего же блага.

— Жена моя, — сказал он, — я предпочитаю, чтобы ты не водилась с этою старою кумой, я тебе это говорил не раз, но ты не можешь решиться прервать с ней сношения.

— Прервать с ней сношения? Раз это честная женщина, зачем же прерывать с ней сношения? Она ни разу в жизни не давала еще мне плохих советов. Она всегда была готова посоветовать мне что-нибудь полезное. Вы не хотите в этом сознаться. Но порвать с ней сношения! Я уже не дитя, прошу это помнить, и я не нуждаюсь, чтобы мне говорили, с кем я должна знаться. Я знаюсь только с честными людьми. Порвать с ней сношения, как бы не так! Бедная душа, вот награда за всю ее доброту! Говорю вам, повторяю вам, она вам более друг, чем вы сами себе.

— Пусть она будет чем хочет, — сказал ее муж, — но если она опять появится ко мне, лучше бы ей ничем не быть. Я советую вам принять это как предостережение.

И с этими словами он ушел.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.
Как один купец-суконщик из Лондона, который должен был очень много денег Джеку из Ньюбери, разорился, как Джек из Ньюбери его встретил с корзиной носильщика за спиной, как он помог ему, за свой собственный счет, занять вновь приличное положение, как этот суконщик сделался позднее альдерманом Лондона.

Некто Рандоль Перт, купец-суконщик, живущий в Уитлинг-стрит, задолжал Джеку из Ньюбери пятьсот ливров сразу. В конце концов, он впал в глубокую нищету, был брошен в тюрьму, и его жена с пятью детьми осталась на улице. Все его кредиторы, исключая Уинчкомба, разделили между собою его товары и не позволяли ему выйти из тюрьмы до тех пор, пока у него оставался хоть один пенни. Когда эта новость дошла до Джека из Ньюбери, его друзья посоветовали ему опротестовать долговое обязательство.

— Нет, — сказал он, — если он не мог мне заплатить, когда был свободен, тем менее он может это сделать, сидя в тюрьме. Лучше отказаться от моих денег, чем добавить горя его измученному сердцу, и притом безо всякой для себя выгоды. Неудачников попирают ногами многие люди. Когда они впадают в нищету, никогда не помогают им или помогают очень редко. Я не хочу коснуться ни одного волоса на его голове. Я был бы счастлив если бы он уплатил то, что он должен другим, и отсрочил бы его долг мне, давая ему возможность начать новую жизнь.

Бедный суконщик долго оставался в тюрьме. В это время его жена, которая некогда из-за чистоплотности боялась замарать себе пальцы или повернуть голову, чтобы не смять складки на своем воротничке, была очень счастлива, если находила стирку грязного белья или поденщину у богатых людей. Ее нежные руки загрубели от подметания, а вместо золотых колец на ее лилейных пальцах были глубокие трещины от едкой стирки и других работ.

Мэтр Уинчкомб, который, как вы знаете, был выбран в парламент как член от мещанства в Ньюбери, отправился по этому поводу в Лондон. Когда он слез на постоялом дворе, он оставил там одного из своих слуг, чтобы он потом доставил его в гостиницу. Бедный Рандоль Перт, который только что вышел из тюрьмы, не имея никаких других способов существования, сделался носильщиком. На нем была куртка, вся в лохмотьях, разорванные штаны, чулки в дырах, старые, стоптанные башмаки на ногах, веревка вокруг талии вместо пояса, старая, засаленная каскетка на голове. Как только он услыхал, что зовут: ‘Носильщик!’ Он ответил: — Вот, господин, что надо нести?

— Да вот этот сундук, — сказал человек, — в гостиницу ‘Распростертого орла’.

— Хорошо, хозяин, — сказал он. — Сколько вы заплатите?

— Я дам тебе два пенса.

— Дайте три, и я это сделаю.

Соглашение состоялось, и он ушел со своею ношей. Придя к двери ‘Распростертого орла’, он внезапно замечает стоящего там мэтра Уинчкомба. Он бросает наземь сундук и убегает, как только позволяют ему его ноги.

Мэтр Уинчкомб спросил себя, почему этот человек убежал, и заставил своего слугу его догнать. Рандоль, видя, что его преследуют, побежал еще быстрее. На бегу он потерял один из своих башмаков, затем другой. Он каждую минуту оглядывался, как человек, которому угрожает смертоносное орудие и который каждое мгновение боится быть пронзенным. В конце концов, его штаны, державшиеся на одной булавке, также свалились, так он быстро бежал. Он в них запутался и упал прямо на улице, весь потный и задыхаясь. Слуга Уинчкомба таким образом мог схватить его за рукав, он так же задыхался, как и его пленник. Оба они так запыхалась, что в первую минуту не могли сказать ни слова.

— Негодяй! — сказал слуга. — Ты должен итти к моему господину, ты разбил его сундук на куски, бросив его на землю.

— О, ради самого бога, ради Христа, — сказал тот, — отпустите меня, иначе мэтр Уинчкомб велит меня арестовать, и я погибну навсегда.

В это время Джек из Ньюбери велел внести свой сундук в дом и вышел поглядеть, что там происходит. Когда он услышал, что носильщик говорит про него, Уинчкомба, что он велит арестовать этого беднягу, он очень удивился. Совершенно забыв лицо Перта, очень изменившегося от тюрьмы и от бедности, Джек воскликнул:

— А зачем же я велю тебя арестовать, молодец? У меня нет для этого никакого основания.

— О, сударь, — сказал он, — дай бог, чтобы и у меня его не было.

Тогда Джек спросил его имя, и несчастный человек воскликнул, упав на колени:

— Мой добрый господин Уинчкомб, сжальтесь надо мною, не велите меня опять бросать в тюрьму, меня зовут Перт, я не отрицаю, что должен вам пятьсот ливров, но, ради бога, сжальтесь надо мною!

Когда мэтр Уинчкомб услышал эти слова, он очень удивился и еще больше пожалел нищету этого человека, но не показал виду и сказал:

— О, какая тоска! Но ведь ты, человече, никогда не сможешь мне заплатить. Носильщик не может заплатить пятьсот ливров долга. Вот куда привело тебя твое мотовство! Ты забросил свои дела. Ты больше думал о своих удовольствиях, нежели о выгоде.

Потом, рассмотрев его поближе, он прибавил:

— Как, ни башмаков на ногах, ни чулок, ни воротничка на шее, ни шапки на голове? О, Перт, как все это странно! Но хочешь ли ты быть честным и подписать вексель на мои деньги?

— Да, сударь, от всего сердца, — сказал Перт.

— Тогда пойдем со мной к нотариусу, — сказал он, — решайся, я не буду тебя мучить.

Когда они пришли туда, и по их следам еще много народу, мэтр Уинчкомб сказал:

— Послушай, нотариус, этот человек подпишет обязательство на пятьсот ливров, сделай все, что нужно.

Нотариус посмотрел на этого бедного человека и, увидав его в таком состоянии, сказал Уинчкомбу:

— Сударь, вам бы лучше составить закладную, чтобы иметь обеспечение.

— Как, нотариус, тебе кажется, что этот человек не может подписать вексель на пятьсот ливров?

— Если вы так думаете, сударь, то мы различного мнения,

— Я тебе скажу одну вещь, — сказал Уинчкомб, — если не принимать в расчет, что мы все смертны, конечно, я одинаково верю как в его слово, так и в вексель и в закладную. Честность — это все в человеке.

— А мы здесь, в Лондоне, — сказал нотариус, — мы доверяем больше обеспечению, нежели честности. Но когда же эта сумма должна быть уплачена?

— А тогда, нотариус, когда этот человек будет шерифом в Лондоне!

Тут нотариус и все присутствующие от души рассмеялись и сказали:

— Тогда, сударь, не делайте ни того, ни другого, отпустите ему его долг полностью. Ведь одно стоит другого.

— Нет, поверьте мне, — сказал Джек. — Делайте, как я вам говорю.

Тогда нотариус составил бумагу об обязательстве Рандоля Перта уплатить долг, когда он будет шерифом, и поставил свою подпись как свидетель, то же сделали присутствующие здесь двадцать человек.

Затем Джек спросил Перта, сколько он хотел получить за переноску сундука.

— Сударь, — сказал он, — я запросил три пенса, но так как вы были столь добры, я возьму только два на этот раз.

— Спасибо, добрый мой Перт, — сказал Джек, — вместо трех пенсов вот тебе три шиллинга. Не забудь прийти ко мне завтра пораньше.

Бедняга пришел на следующее утро, и мэтр Уинчкомб велел принести для него с улицы Бьюрчин хорошее полное платье честного купца, хороший черный плащ и все прочее соответствующее. Затем он снял ему лавку на улице Коунг и наполнил ее большим количеством сукна. Таким способом и благодаря многим другим милостям мэтра Уинчкомба Перт вновь получил кредит. Наконец, он сделался так богат, что еще при жизни Уинчкомба был назначен шерифом. Тогда он выплатил свои пятьсот ливров до последнего пенни и умер альдерманом Лондона.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.
Как слуги Джека из Ньюбери отомстили болтливой куме.

Однажды, когда мэтр Уинчкомб уехал куда-то далеко, а жена его вышла из дому, госпожа Лучшевсего, госпожа Тары-бары, кумовая кума, пришла, по обыкновению, к мистрис Уинчкомб, прекрасно зная, что хозяин дома уехал, но не подозревая, что хозяйка вышла. Когда она постучалась, Твидль вышел и спросил, кто там. Быстро открыв наружные двери, он увидел сразу это скверное животное, она спросила, дома ли его хозяйка.

— Ах, это вы, мистрис Фрэнк! — сказал он. — Добро пожаловать! Почему вы так долго пропадали? Входите, пожалуйста.

— Нет, я не могу оставаться, — сказала она. — Я пришла только сказать два слова вашей хозяйке, скажите ей, пожалуйста, что я тут.

— Я скажу ей, — сказал он, — как только она вернется.

— Как, — сказала женщина, — так она вышла? Ну, тогда до свиданья, добрый мой Твидль.

— Значит, вы очень торопитесь, очень торопитесь, мистрис Фрэнк, — сказал он. — Но выпейте стаканчик перед отходом. Стаканчик нового хереса не повредит вашему старому желудку.

— Ах, у вас уже есть херес из нового урожая? Честное слово, я еще не пробовала его в этом году, я с удовольствием выпью стаканчик перед уходом.

С этими словами она отправилась в подвал вместе с Твидлем. Сначала он поставил перед ней кусок солонины, зеленой, как порей, затем пошел в кухню и принес ей кусок горячего жареного мяса, прямо с вертела. Несколько служанок и молодых людей, которые уже давно решили отомстить этой болтунье, пришли в подвал один за другим. Один из них принес большой кусок окорока. Каждый из них приветствовал мистрис Фрэнк. Затем первый выпил за ее здоровье, второй, третий, четвертый и пятый тоже, и мозги мистрис Фрэнк сделались более мягкими, чем яблоко ранет к Рождеству, и такими слабыми, что весь мир закружился вокруг нее. Видя, что она становится все более веселой, они всячески стали ее подзадаривать, говоря:

— Пожалуйста, мистрис Фрэнк, главное, не воздерживайтесь, ведь вы здесь желанная гостья, у нас много причин вас любить, раз вы так любите нашу хозяйку.

— Честное слово, — сказала она, запинаясь, так как язык ее становился чересчур толстым для ее рта, — я люблю вашу хозяйку, будто она моя родная дочь.

— Да, но послушайте, — сказали они, — она начинает плохо вести себя с нами.

— Так, мои ягнята, но в чем же дело?

— А вот в чем, — сказали они, — она старается урезать наши порции и говорит хозяину, что он чересчур много тратит на содержание дома.

— Тогда ваша хозяйка просто гусыня, дура, несмотря на свою новую шапочку, она девчонка по сравнению со мной. Ти-де-ри, ти-де-ри, я знаю-что знаю. Пейте же за мое здоровье. Посмотри, Твидль, я от всего сердца пью за твое здоровье! Ах, ты, сукин сын, когда же ты женишься! Ах, если бы я была еще девушкой, я могла бы тебя заполучить! Но это ничего не значит. Я всего лишь бедная женщина, но все-таки настоящая женщина. Чорт вас всех побери, вот уже тридцать зим, как я здесь живу!

— Значит, вы здесь дольше живете, чем наш хозяин.

— Ваш хозяин? Я знала его совсем ребенком, когда его звали Джек из Ньюбери, или просто Джек, — я его знала, когда он был еще бедный Джек. А ваша хозяйка! Теперь она богата, а я бедна, но это не мешает тому, что я знала ее совсем бедненькой, в коротких юбочках, слышите вы?

— Но теперь, — сказали они, — она здорово набралась самоуверенности, она совсем забыла, чем она была.

— Ба! Да чего ждать от такой зелени? Вот, за ваше здоровье! Пускай она только идет болтать, куда ей угодно… Да, но осторожно… Чем меньше говоришь, тем меньше раскаиваешься. Послушайте, друзья мои, хоть мистрис Уинчкомб и носит шапочку, но я ей не уступлю, можете ей это передать, для меня это безразлично. Я-то ведь не трачу деньги моего мужа, чтобы покупать вишни и зеленые яблоки {Вишни и маленькие еще незрелые яблоки из сладких сортов были большой роскошью во времена Елизаветы. В Англии было еще очень мало вишневых деревьев. Вишни часто продавались в июне-июле по 20 шиллингов за фунт.}. Полно-полно, я знаю, что хочу сказать. Слава богу, я ведь не пьяна. Госпожа Уинчкомб дама? Нет, Нанет Уинчкомб — вот ее настоящее имя. Даже просто Нанет. Я ведь была уже женщиной, когда она была еще бедной девчонкой, хоть и носит она теперь шапочку и золотую цепочку. Я ведь не нуждаюсь в ней, я! Я постарше ее. Знаю я все ее хитрости. Я знаю, что говорю. Смейтесь надо мной, если хотите, мне это безразлично, я ведь не пьяна, ручаюсь вам.

И тут она начала, едва удерживаясь, чтобы не закрыть глаза, покачивать головой, проливать вино из стакана. Увидя это, они оставили ее в покое, вышли из подвала, когда она крепко заснула, и начали строить всякие планы, чтобы завершить свою злую шутку.

Наконец, они решили положить ее за один дом, в полумиле отсюда, как раз у лестницы, так, что всякий, проходивший здесь, должен был ее увидать. Твидль остался стоять поблизости, чтобы узнать окончание этой истории. Вскоре пришел один крестьянин из Гринхэма, по дороге в Ньюбери, быстро направившись к лестнице, он наткнулся на кумушку и упал прямо на нее. Вставая, он заметил, что это была женщина, и закричал:

— Эй, эй!

— Что такое, в чем дело? — сказал Твидль.

— Ох, это мертвая!

— Мертвая? — сказал Твидль. — Не думаю.

И он повернул ее на-бок.

— Клянусь, — сказал Твидль, — это пьяная женщина. Она, вероятно, из Ньюбери. Очень жалко ее здесь оставлять.

— Вы знаете ее? — сказал крестьянин.

— Нет, — сказал Твидль, — но я дам тебе пол-денье, если ты возьмешь ее в свою корзинку за плечи и пронесешь по городу, чтобы увидать, не знает ли ее кто-нибудь.

— Тогда, — сказал тот, — покажите-ка мне деньги. Клянусь, уж давно я не зарабатывал пол-денье.

— Вот оно, — сказал Твидль.

Тогда крестьянин взял и положил ее в свою корзину за спину.

— Но от нее страшно разит вином или еще чем-то. А что мне нужно говорить, когда я приду в город?

— Сначала, — сказал Твидль, — как только ты подойдешь к первым домам, ты крепко закричи: ‘Ох-э!’, затем ты скажешь: ‘Кто знает эту женщину, кто?’ Даже если тебе ответят: ‘Я ее знаю, я ее знаю’, ты не спустишь ее, пока не дойдешь до перекрестка на рынке. Там ты повторишь то же самое, и если кто-нибудь будет так любезен, что укажет тебе, где она живет, ты пойдешь туда и будешь кричать прямо перед ее домом, если ты все это исполнишь в точности, я дам тебе еще пол-денье.

— Мэтр Твидль, — сказал он, — я вас хорошо знаю. Вы ведь служите у мистера Уинчкомба, не правда ли? Честное слово. Если я не выполню все это точно, как вы мне сказали, не давайте мне ни ливра.

И вот он ушел. Подойдя к первым домам, он закричал так громко, как сержант:

— Эй! Ох-э! Кто знает эту женщину, кто?

Тогда пьяная женщина, у которой голова качалась из стороны в сторону, закричала:

— Кто зна… меня, кто?

Он повторил еще:

— Кто знает эту женщину, кто?

— Кто зна… меня, кто? — сказала она снова. И каждый раз, когда он кричал, она отвечала всем тем же: ‘Кто зна… меня, кто ?’

На это все прохожие так сильно смеялись, что слезы выступали у них из глаз.

Наконец, один из них сказал:

— Послушай, молодец, она живет на улице Нортбрук, немного подальше мистера Уинчкомба.

Крестьянин спешно туда направился и там, перед сотней людей, опять закричал:

— Кто знает эту женщину, кто?

На что муж кумы вышел и завопил:

— О, несчастие, я знаю ее чересчур хорошо, помоги мне, боже!

— Тогда, — сказал крестьянин, — если вы знаете ее, берите ее. Я же ее знаю только как пьяную скотину.

В то время как ее муж вынимал ее из корзины, она дала ему хорошую оплеуху, приговаривая:

— Послушай-ка, хозяин, ты хочешь меня похитить?

Ее отнесли к ней в дом. Но на другой день, когда она пришла в себя и голова ее просветлела от всех этих туманов, ей сделалось так стыдно, что она очень надолго перестала выходить из дому. Если кто-нибудь ей говорил: ‘Кто зна… меня, кто?’, она впадала в такую ярость, что готова была зарезать, и рычала, как безумная, в гневе, можно было бы поклясться, что это была одна из тех безумных в горячечных рубашках, которых окунают в реку, чтобы смирить их припадок… Все то, что она говорила людям мистрис Уинчкомб об их хозяйке, поссорило ее с ней, и она больше не надоедала им своими посещениями и своими советами.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.
Как одна из служанок Джека из Ньюбери сделалась лэди.

При взятии Морле во Франции благородный граф Сюсекс, бывший тогда генерал-адмиралом, возвел в звание рыцарей многих из сражавшихся, например, сэра Джорджа Риглей, брата сэра Эдварда Риглей, и многих других, у которых храбрость превышала их богатства. Когда мир исчерпал их кошелек и уменьшил их кредит в городе, они принуждены были искать убежища в деревне. Там они были уверены в хорошем приеме и в том, что они не подвергнутся насмешкам и презрению улицы.

Джек из Ньюбери, у которого был всегда открытый дом, был одним из тех щедрых ремесленников, которые охотно принимали у себя таких солдат. Они знали, что найдут у него приветливые лица и хороший стол. Там им было столь же весело, сколь радушно их принимали. Сэр Джордж влюбился в одну из служанок Джека, такую же наивную, как и красивую. Он так соблазнил ее будущим браком, что она пожертвовала ему свои прелести, и так постаралась, что даже перестаралась. Чтобы стать выше, она поставила себя столь низко, что рыцарь упал на нее, и от этого падения у нее распух живот. Когда девушка почувствовала себя беременной, она пришла к рыцарю сетовать на свою судьбу.

— Ах, сэр Джордж, вот настало как раз время, чтобы вы сдержали ваше обещание. Иначе вы покажете пример гнусности. Или вы выполните долг настоящего рыцаря, или нарушите клятву. Это дрянная честь, если она разрушает честь молодой девушки. Настоящие рыцари скорее должны были бы защищать невинность.

— Как, потаскушка, ты хочешь подбросить мне твоего ублюдка? Убирайся вон, падаль, навоз! Проваливай! Слышишь ли ты, убирайся к таким же, как ты! Выкидывай свой помет, где тебе нравится! Если ты еще будешь мне надоедать, клянись небом, что ты в этом раскаешься.

Нахмурив брови, как рассерженный бог войны, он пошел своей дорогой, оставив бедную беременную девушку на произвол судьбы.

Когда она увидела себя наказанной за свою доброту, она горько оплакала свое падение и со стонами прокляла непостоянство мужчин, соблазняющих женщину своею любовью. Увидав, что не было никакого другого исхода, она во всем призналась хозяйке, которая начала едко ее упрекать и зло насмехаться над ней, угрожая даже выставить ее вон, но все-таки рассказала обо всем этом своему мужу.

Как только Джек узнал эту историю, он не раздумывал долго. Он спешно отправился в Лондон и отыскал сэра Джорджа между лордами Адмиралтейства.

— А, мистер Уинчкомб, — сказал сэр Джордж, — я очень рад видеть вас в Лондоне и благодарю вас за ваше гостеприимство. Как поживают ваша достойная супруга и все наши друзья из Беркшира?

— Все веселы, все молодцом, благодарю вас, я оставил их в добром здравии и надеюсь, что они и продолжают в оном пребывать. Сэр Джордж, я спешно приехал в Лондон, чтобы поговорить с одним своим сомнительным должником. В дороге я очутился в обществе одной красивой вдовы. Она природная дворянка и богата, злосчастная смерть лишила ее доброго мужа и сделала ее вдовой, когда она была замужем только шесть месяцев. Ее земли, сэр Джордж, приносят ей, наверное, не менее ста ливров в год. Во всей стране нельзя найти существа из ее круга, более приветливого и красивого. Но хуже всего то, что, считая себя беременной, она решила не выходить замуж еще двенадцать месяцев. Но я желаю вам блага и не желаю зла этой даме. И вот я оставил свои дела, чтобы вас осведомить. Теперь, сэр Джордж, если вы считаете ее достойной сделаться вашей супругой, нужно к ней пойти, поухаживать за ней, покорить ее и жениться.

— Я очень вам обязан, добрый мой мэтр Уинчкомб, — сказал он. — Я с удовольствием пошел бы к ней, если бы знал, где она.

— Она живет всего за полмили от меня, — сказал мэтр Уинчкомб, — и я могу послать за ней, когда вы захотите.

Сэр Джордж подумал, что лучше было бы ему не приезжать в Ньюбери — из боязни, что Иоанна принесет ему своего ребенка. И он ответил, что у него нет свободного времени, ибо он не может покинуть адмирала.

— Но, — сказал он, — я очень бы хотел повидать вдову в Лондоне, даже если бы мне это стоило двадцать золотых.

— Ах, сэр Джордж, — сказал мэтр Уинчкомб, — промедления пагубны для любви. Кто хочет жениться на вдове, тот должен ухватить этот случай за волосы и не допустить, чтобы кто-нибудь другой его обогнал, иначе место будет занято. Однакоже, раз уж я про это вам рассказал, я сяду на свою коротышку и вернусь к себе. Если я услышу, что вдова едет в Лондон, я дам вам знать или, может быть, приеду сам. Пока же да хранит вас бог, сэр Джордж!

Таким образом мэтр Уинчкомб оставил рыцаря. Вернувшись к себе, он велел сделать хорошенькое платье из тафты и французскую шапочку для служанки и сказал ей:

— Поди сюда, негодяйка, я должен покрыть твою гадкую вину красивыми уборами, хотя ничто не может закрыть твоего толстого живота. Но что скажешь ты, если я найду способ сделать из тебя лэди?

— О, хозяин, — сказала она, — до самой смерти я буду молиться за вас.

— Поди сюда, франтиха, — сказала ее хозяйка, — надень-ка это платье и эту французскую шапочку. Раз ты спала с рыцарем, нужно, чтобы ты была одета, как подобает даме.

Девка разрядилась и была посажена на мерина, ее отправили в Лондон в сопровождении двух людей. Ее хозяин и его жена дали ей точные указания, что она должна была делать. Она отправилась прямо в Сити во время сессии трибунала и остановилась в гостинице ‘Колокол на Стрэнде’. По указанию своего хозяина она назвалась мадам Безлюбви. Люди, которые ее сопровождали, не могли ее разоблачить, так как мэтр Уинчкомб взял их у другого хозяина для сопровождения в Лондон якобы одной из своих близких знакомых. Во всяком случае они были наняты от имени этой дамы, и им платили за то, чтобы они выдавали себя за ее слуг. Когда все это было сделано, мэтр Уинчкомб отослал письмо сэру Джорджу, где сообщалось, что дама, о которой он говорил, была теперь в Лондоне, остановилась в гостинице ‘Колокол на Стрэнде’ и имела крупное дело в трибунале.

При этой новости сердце сэра Джорджа разгорелось огнем и пламенем. Он не мог успокоиться до тех пор, пока не поговорит с этой красоткой. Три или четыре раза он заходил в гостиницу, но она не хотела его принимать, и чем более она была сдержана, тем более он был пылок в своих преследованиях.

Он так за ней следил, что, увидав раз вечером, как она выходила, он последовал за ней. Один из ее людей шел позади нее, другой — впереди, и она так хорошо при, этом выглядела, что он полюбил ее еще больше и тотчас же решился с ней заговорить. Внезапно остановившись перед ней, он сказал:

— Сударыня, да будет над вами милость божья! Я часто приходил к вам, но у вас никогда не было досуга.

— Что такое, сударь! — сказала она, изменив свой голос. — Разве у вас есть какое-нибудь дело ко мне?

— Да, прекрасная вдова, — сказал он. — Как вы являетесь просительницей в суде, так я прошу у вас вашей любви. Если когда-нибудь я буду иметь счастие быть допущенным к защите моего дела перед барьером вашей красоты, я разовью перед вами такую правдивую историю, что она заставит вас вынести оправдательный приговор.

— Вы веселый вельможа, — сказала она, — но я вас не знаю. Однакоже в деле любви я не стану вам ставить препятствий, если и не смогу вам помочь. Итак, сударь, если вам угодно будет ко мне явиться, когда я вернусь из трибунала, мы с вами еще поговорим.

Так они и расстались.

Сэр Джордж, получив некоторую надежду на благоприятный ответ, подождал свою красавицу у дверей. Когда она появилась, он приветливо ей поклонился. Она сказала:

— Конечно, сударь, то рвение, которое вы выказываете, превосходит ту выгоду, которую вы можете получить, но скажите мне, как вас зовут.

— Меня зовут Джордж Риглей, — сказал он, — и за некоторые свои, доблести я был сделан рыцарем во Франции.

— Тогда, сэр Джордж, — сказала она, — я поступила несколько легкомысленно, заставляя вас так долго ждать свою ничтожную особу. Но будьте же добры сказать, откуда вы меня знаете. Что касается меня, то я не помню, чтобы где-нибудь вас встречала.

— О, сударыня, — сказал сэр Джордж, — я знаю одного из ваших соседей, которого зовут мэтр Уинчкомб Сказать по правде, это мой большой друг. Это он говорил мне о вас много хорошего.

— Тогда, сэр Джордж, — сказала она, — вы здесь желанный гость. Но я дала обет никого не любить еще в продолжение двенадцати месяцев. До этого срока прошу вас не беспокоиться. Если же за это время удостоверюсь, что вы не были запутаны ни в какую другую любовную историю и если этим испытанием я обнаружу искренность вашей привязанности, я приму вашу почтительность по отношению ко мне так же охотно, как и от всякого другого дворянина.

Получив этот ответ, сэр Джордж был невероятно огорчен. Он проклял день, когда он спал с Иоанной, ибо ее роды должны были наступить гораздо раньше двенадцати месяцев. Он будет обесчещен и потеряет всякую надежду на богатство. Мэтр Уинчкомб сделается его врагом, и он никогда не получит руки прекрасной дамы. Чтобы предотвратить это несчастье, он спешно написал мэтру Уинчкомбу, прося его настоятельно приехать в Лондон, чтобы убедить вдову. Мэтр Уинчкомб исполнил его желание, и свадьба была спешно совершена в присутствии многих дворян — друзей сэра Джорджа. Когда он увидел, что новобрачная была не кем иным, как Иоанной, которая от него забеременела, он стал ругаться, проклинать, топать ногами и закатывать глаза, как дьявол.

— Э, — сказал мэтр Уинчкомб, — к чему все это? Разве вы думаете, что можете безнаказанно садиться за мой стол и делать из моей служанки непотребную девку? Я вас прошу, сударь, помнить, что я смотрю на самую бедную девушку из моего дома как на чересчур честную для того, чтобы служить вам подстилкой, хотя бы вы были десять раз рыцарем! Если вы имели удовольствие сделать из нее вашу любовницу, не имейте же стыда сделать ее вашей женой и ведите себя с нею хорошо, иначе я с вами еще поговорю. Вот тебе, Иоанна, — сказал он, — сто фунтов стерлингов, чтобы он не говорил, что ты пришла к нему с пустыми руками.

Сэр Джордж, подумав о всем том, что мэтр Уинчкомб мог еще сделать для него, взял свою жену за руку, любовно ее поцеловал и поблагодарил мэтра Уинчкомба. Вслед затем Джек пригласил его на два года жить и довольствоваться у него вместе с женой. Рыцарь на это согласился, и они вернулись прямо в Ньюбери.

Там хозяйка приветствовала служанку, говоря:

— Добро пожаловать, благородная дама. — И она пропускала ее вперед при всех случаях.

Так они прожили счастливо довольно долгое время, и наш король, узнав, как Джек поймал сэра Джорджа, посмеялся от всей души и пожаловал постоянную пенсию весьма благородному рыцарю, чтобы дать возможность жить милэди, его жене.

Томас Делонэ

Джек из Ньюбери

ПРЕДИСЛОВИЕ.

ГЛАВА ПЕРВАЯ.Весьма приятная история о Джоне Уинчкомбе, по прозвищу Джек из Ньюбери, начинающаяся с рассказа о его любви и забавах.

ПЕСНЯ {*}.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.О том, как Джек из Ньюбери принимал короля, приехавшего в Беркшир, и как он устроил ему пир в своем собственном ломе.

ПЕСНЯ ТКАЧЕЙ.

БАЛЛАДА ПРЯДИЛЬЩИЦ.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.О том, как служанки отплатили Уиллю Соммерсу за его дерзость.

ГЛАВА ПЯТАЯ.О картинах, которые Джек из Ньюбери имел в своем доме, и как при посредстве их он поощрял своих служащих в достижении почестей и званий.

ПИСЬМО.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.Как молодой итальянский купец, приезжавший к Джеку из Ньюбери, безумно влюбился в одну из его служанок и что с ним случилось.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.Как слуги Джека из Ньюбери отомстили болтливой куме.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.Как одна из служанок Джека из Ньюбери сделалась лэди.

Читайте также: