ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ
СОЧИНЕНІЙ А. К. ШЕЛЛЕРА-МИХАЙЛОВА.
ИЗДАНІЕ ВТОРОЕ
подъ редакціею и съ критико-біографическимъ очеркомъ А. М. Скабичевскаго и съ приложеніемъ портрета Шеллера.
Приложеніе къ журналу ‘Нива’ за 1905 г.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе А. Ф. МАРКСА.
1905.
Я то, что французы называютъ ‘фланеромъ’. Можетъ-быть, фланерство лежитъ въ моей натур, можетъ-быть, оно развилось вслдствіе одиночества, неимнья семейнаго гнзда, тяжелыхъ условій жизни, можетъ-быть, я отдался этому широко наблюдающему окружающее бездлью потому, что я давно презираю узко интересующуюся однимъ своимъ я дловитость. Не знаю. Фактъ тотъ, что я боле всего люблю бродить по городу, заходить лтомъ въ общественные сады, посщать зимою кафе, собранія, театры, и все это для того, чтобы посмотрть, какъ скучаютъ или веселятся люди. Иногда я захожу въ церкви, если тамъ внчаютъ кого-нибудь, иногда я бреду за. похоронной процессіей на кладбище. Потомъ, набродившись по городу, я неспшно иду домой, гд меня никто не ждетъ, и въ голов роятся думы объ актерахъ даровыхъ зрлищъ, виднныхъ мною днемъ, въ душ пробуждаются различныя чувства, презрнье, злоба, скорбь, и гд другіе видятъ только комедію — я чутко угадываю драму. Въ теченіе моей сильно затянувшейся, давно уже не нужной мн самому жизни я, какъ старый фланеръ, сдлалъ не мало уличныхъ, шапочныхъ знакомствъ, и мн извстна жизнь этихъ случайныхъ знакомыхъ, какъ мои пять пальцевъ,— жизнь порою глубоко потрясающая по сущности и совершенно будничная по вншнему виду. Среди этихъ случайныхъ знакомыхъ съ совершенно особеннымъ чувствомъ вспоминаю я объ одномъ человк. Онъ мн совершенно чужой, мы мало походимъ другъ на друга по развитію: наши жизненные пути совершенно различны, но каждый разъ, смотря на него, я вижу въ немъ что:то родственное мн по судьб одинокаго бобыля, хотя оба мы распорядились этою судьбою по-своему, и когда я сержусь на него, мн кажется, что я сержусь не на него, а на себя за то, что я не сумлъ устроиться такъ, какъ устроился онъ. Я это сознаю и, тмъ не мене, глумлюсь надъ нимъ, представляю его въ комическомъ вид. Я наврное былъ бы счастливе, если бы не встртился съ нимъ, хотя онъ не игралъ ровно никакой активной воли въ моей жизни. Это странно, но это такъ.
Впервые я встртилъ этого человка лтъ пятнадцать тому назадъ въ Лтнемъ саду. Онъ сидлъ на скамь около памятника Крылова и, глядя, какъ играютъ дти и подростки, тихо перекидывался отд льны мы фразами съ сидвшей около него бонной или гувернанткой. Мы, петербуржцы, въ особенности изъ холостыхъ, давно утратившіе вру въ доброе въ самихъ себ, прежде всего отыскиваемъ въ другихъ дурное. Намъ длается даже какъ-то неловко, если мы не можемъ сразу отыскать это дурное. Подъ вліяніемъ этой привычки везд видть прежде всего оборотную сторону медали, я счелъ этого человка за одного изъ мелкихъ ловеласовъ, посщающихъ сады и скверы, гд играютъ дти, съ цлью поухаживать за няньками, боннами, кормилицами, гувернантками. Я усмхнулся и сталъ разсматривать этого человка. Онъ былъ очень невысокъ ростомъ, съ маленькими руками, съ маленькими ногами, съ фигурой мальчика. Сколько ему лтъ? Не то девятнадцать, не то двадцать пять. Блокурый, розовый, немного женственный, онъ принадлежалъ къ числу господъ, долго сохраняющихся ‘молодыми людьми’. Я слъ неподалеку отъ него на пустую скамью и сталъ закуривать папироску. Увидавъ, что я зажегъ спичку, онъ быстро всталъ и, доставая портсигаръ, направился ко мн съ просьбой:
— Позвольте закурить!
Голосъ былъ молодой, свжій, безъ хриплости.
— Дядя Коля, дядя Коля, разв ужъ пора? Ты уходишь?— раздались дтскіе голоса, и его сразу окружило нсколько ребятишекъ.
— Нтъ, папиросу закурилъ,— отвтилъ онъ.
— То-то! смотри, еще рано уходить!— крикнули дти, и помчались играть.
Онъ опустился на скамью рядомъ со мною.
— Это ваши ребятки?— спросилъ я.
— Дти сестры,— отвтилъ онъ и сразу разоткровенничался:— вдова она, больная женщина, вотъ и вожусь съ ними.
И тотчасъ же, точно боясь, что я буду осуждать ее за то, что она навязываетъ ему дтей, добродушно прибавилъ:
— Она со мной няньчилась, я съ ними… И люблю я дтвору. Только тутъ и есть искренность, правдивость, нелицемрная привязанность…
Онъ слегка вздохнулъ. Я невольно улыбнулся, какъ улыбаются люди при вид разочарованнаго мальчика.
— А вы уже не врите въ людей?— спросилъ я не безъ ироніи.
Онъ сконфузился, какъ пойманный въ шалости мальчуганъ, и сталъ оправдываться:
— Не то, чтобы не врилъ, а… время такое и притомъ столица тутъ… портятся быстро люди… Конечно, въ глуши, въ провинціи, тамъ люди еще неиспорченные…
— А вы врно провинціалъ?
Онъ еще больше смутился.
— Я? Нтъ… я никогда не бывалъ въ провинціи… Но говорятъ, что тамъ люди лучше…
Онъ опять слегка вздохнулъ, точно грустя, что онъ не видалъ этихъ лучшихъ людей.
— Вы студентъ?— спросилъ я.
— Я-съ? О, нтъ. Я служу. Въ банк вотъ уже восемь лтъ служу…
— Восемь лтъ?— не безъ удивленія спросилъ я.
— Да. Мн двадцать пятый годъ.
— О, да вы совсмъ старикъ!— пошутилъ я.
Его розовыя щеки зарумянились еще сильне, только у двушекъ, и то очень молоденькихъ, встрчалъ я такую способность постоянно краснть. Онъ помолчалъ немного, смотря въ пространство, потомъ обернулся ко мн:
— Да, совсмъ старикъ — и кто же не старикъ у насъ здсь въ двадцать пять лтъ?
Въ его тон послышалась грусть, тихая, мягкая, женственная.
— Одни успваютъ совсмъ развратиться къ этому возрасту,— пояснилъ онъ:— другіе несутъ уже устало все бремя житейскихъ заботъ, третьи длаются ярыми карьеристами. Все это признаки преждевременной зрлости. Молодости здсь нтъ — разв годъ, два она длится, а то — сегодня мальчикъ, а завтра хуже старика — усталость, апатія, безнадежность…
И вдругъ, точно испугавшись своего грустнаго настроенія, своего пессимистическаго взгляда, онъ ободрился:
— Великое счастье, когда есть семья, когда любишь ее, когда есть для кого жить.
— Вы женаты?— спросилъ я.
— Нтъ. Но у меня же семья сестры. Это все равно. Мы живемъ душа въ душу. Дти…
Они, легкія на помин, прибжали къ нему, затормошили его:
— Дядя, теперь домой! Завтра сговорились на лодк кататься. Ты уговорись съ лодочникомъ. Пораньше надо. Идемъ скорй, мы проголодались.
Они командовали, тянули его за рукава, за полы, смясь, прыгая. Онъ поднялся и вжливо раскланялся со мною. Окруженный дтьми, родными и чужими, онъ пошелъ по алле, точно ведомый подъ конвоемъ арестантъ. Только у этого арестанта было такое веселое, такое счастливое выраженіе лица, что ему можно было позавидовать. Я сидлъ, провожая его глазами. Мн представилась его уютная квартирка — почему-то мн казалось, что она непремнно уютна,— тамъ поджидаетъ его любимая и любящая сестра, на стол уже шумитъ самоваръ, счастливый молодой человкъ входитъ въ столовую, и дти размщаются вокругъ него, идетъ безконечная, шумная болтовня, ничмъ не напоминающая скучнаго холостого одиночества. Я позавидовалъ ему въ душ…
Дня черезъ два я снова проходилъ по Лтнему саду, отправляясь къ Излеру. Было еще рано садиться на пароходъ. Я сталъ прогуливаться по аллеямъ сада. Какъ-то случайно я опять забрелъ на площадку къ памятнику Крылова и увидалъ своего новаго знакомаго. Я подошелъ къ нему и прислъ на скамью. Онъ узналъ меня и словно обрадовался. Потомъ я узналъ, что это было у него въ манер — встрчать людей привтливо и ласково, точно весь міръ состоялъ изъ его друзей. Мы пожали другъ другу руки.
— А вы опять здсь,— сказалъ я.
— Я здсь почти каждый день. Дти любятъ Лтній садъ. И точно, это оазисъ въ пыльной и душной столиц…
Мы закурили папиросы.
— А я въ Излеру пробираюсь,— замтилъ я.
— А! Давно я не бывалъ въ этихъ загородныхъ садахъ,— проговорилъ онъ.— Лтъ восемь уже.
— Такъ давно?— удивился я.
— Дорого обходятся эти гулянья. Къ тому же дтей не на кого оставить. Моя сестра постоянно больна посл смерти мужа.
— А онъ давно умеръ?
— Лтъ восемь… Да, ровно восемь лтъ.
— Вы, значитъ, совсмъ посвятили себя ей и ея дтямъ?
— Какъ же иначе? Она женщина больная и небогатая. Надо же поддерживать.
Мало-по-малу я, немного назойливо, заставилъ его разсказать мн его исторію. Это была простая и будничная исторія. До семнадцати лтъ сестра воспитала его, урывая у себя послдніе гроши. Потомъ у нея умеръ мужъ, оставя ее съ тремя дтьми и безъ всякихъ средствъ, кром маленькой пенсіи. Не долго думая, мальчуганъ-братъ бросилъ гимназію и опредлился въ банкъ, чтобы содержать семью. Онъ не только помогалъ семь, но и ходилъ за сестрою, почти не покидавшею постели. Онъ трогательными чертами обрисовалъ мн любовь его сестры къ нему. Она любила его, какъ сына. За эту любовь онъ пожертвовалъ ей своей карьерой, не кончилъ ученья, не попалъ въ университетъ. Онъ не видлъ въ этомъ никакого подвига. Напротивъ того, онъ сожаллъ, что не можетъ сдлать для семьи ничего больше того, что длалъ. Онъ говорилъ только о самоотверженныхъ заботахъ сестры о немъ.
— Ну, вы за это отплатили, какъ кажется, сторицею,— сказалъ я.— Добываете средства для семьи, ходите за больной.
— Да это же такъ удобно и важно для меня самого. Вліяніе семьи благотворно для холостого человка и, кром того, уходъ за больной развиваетъ извстную деликатность, мягкость…
Онъ улыбнулся.
— Сестра, и здоровая, и больная, приносила мн одинаковую пользу, пробудила во мн нсколько женственныя черты, сгладила свойственныя намъ, молодымъ мужчинамъ, угловатости, спасла отъ холостой распущенности…
— Да, но вамъ приходится много работать для другихъ,— сказалъ я.
Онъ простодушно усмхнулся.
— Не было бы обязанностей, все равно работалъ бы много для каргъ, для трактировъ, для попоекъ, для кокотокъ, мало ли для какихъ глупостей работаетъ молодежь. Холостая жизнь пріучаетъ къ мотовству, къ швырянью денегъ на удовольствія.
— Нельзя же жить безъ нихъ,— вставилъ я.
— Да вдь и я не лишенъ удовольствій,— сказалъ онъ:— только они иного рода, чмъ у другихъ холостяковъ, благородне, возвышенне…
И онъ сталъ мн описывать, какъ сладко сознавать, что каждый рубль, добытый трудомъ, принесетъ радость дтямъ, что вечеръ, проведенный у постели больной, дастъ облегченіе ея страданіямъ. Поцлуй ребенка, обрадованнаго игрушкой, улыбка больной, утшенной чтеніемъ ей книги вслухъ,— все это такія наслажденія, выше которыхъ нтъ ничего.
— Надо было быть самому бднымъ и больнымъ въ дтств, чтобы понять это,— закончилъ онъ:— а я былъ и бднымъ, и больнымъ въ дтств и потому знаю цну всего этого.
Я сказалъ жесткую фразу,— по необдуманности? изъ чувства зависти? безъ всякой причины? право, не знаю,— но все же сказалъ:
— Не прочно счастье, построенное на такихъ основаніяхъ. Ваша сестра можетъ умереть, дти подрастутъ и забудутъ васъ.
Онъ вздрогнулъ. Легкая тнь грусти скользнула по его лицу.
— Зачмъ вы это говорите,— тихо, съ едва замтнымъ упрекомъ сказалъ онъ.
Потомъ, подумавъ немного, добавилъ:
— И всякое счастье не прочно. Хуже всего тмъ, у кого нтъ и этого непрочнаго счастья…
Я подмтилъ въ немъ женское желаніе уколоть меня, хотлъ что-то возразить, но онъ, взгдянувъ на часы, замтилъ:
— Пора домой, да и вы не опоздайте къ Излеру.
Я почти разсердился.
— А вы думаете, что я много потеряю?— сказалъ я.
— О, нтъ,— отвтилъ онъ.— Какая же можетъ быть потеря въ томъ, что не побываешь лишній разъ въ какомъ-нибудь изъ этихъ кабачковъ? Но все же разъ собрались — надо хать…
Мы простились.
Я былъ чмъ-то раздраженъ, мысленно иронизировалъ надъ этимъ маленькимъ человкомъ. Добродтельный мщанинъ, недоразвившаяся улиточка, ходячая сентиментальность. Вс эти эпитеты сами собою сложились въ моей голов. И въ то же время мн было точно досадно на самого себя. За что я злюсь на него? Наконецъ, мн-то что за дло до него? Досадно, что онъ счастливе меня? Нравственный его образъ, что ли, колетъ глаза? Я ругалъ уже самого себя, но, несмотря на все мое желаніе, не могъ отдлаться отъ мысли объ этомъ человк.
Я слъ на пароходъ, кругомъ меня шумла уже подкутившая толпа этихъ кавалеровъ и этихъ дамъ, стремившихся убить остатокъ вечера и ночи у Излера. Я искалъ знакомыхъ лицъ, чтобы разсяться, отдлаться отъ мысли объ одиночеств. Но знакомыхъ не было. Я былъ одинъ. Я ухалъ въ людное мсто разсивать скуку, съ полнымъ сознаніемъ, что она не разсется тамъ, а въ голов моей носилось представленіе уютнаго домика, гд уже стихаетъ дтскій говоръ, и молодой, еще полный силъ человкъ садится у постели больной любимой сестры и услаждаетъ часы ея безсонной ночи чтеніемъ книги.
— Поль-де-Кока читаетъ!— вдругъ проговорилъ я почти вслухъ, и самъ какъ-то брезгливо устыдился за себя.
На меня напала хандра — это безпредметное недовольство, безотчетная тоска, безысходная скука. Я не понималъ, зачмъ я притащился къ Излеру. Слушать надовшіе пошлые мотивы оперетки? Наблюдать за извстною до мелочей кафешантанною публикою? Ходить по сырымъ аллеямъ, обоняя запахи пива, кухни, табачнаго дыма и воображая, что это чистый воздухъ? Но куда же дваться? Идти въ чужія семьи не въ урочный часъ съ сознаніемъ, что улыбающіеся теб казенной улыбкой люди посылаютъ тебя въ душ къ чорту? Тащиться къ кому-нибудь изъ холостыхъ знакомыхъ, зная наврное, что вс они гд-нибудь рыщутъ, и если кто-нибудь изъ нихъ застрялъ дома, то это значитъ, что у него или болятъ зубы, или нтъ ни гроша денегъ? Я сталъ размышлять о томъ, что и вс пришли сюда потому, что имъ некуда дваться. ‘Нтъ больной сестры, чтобы ухаживать за ней, нтъ дтей-племянниковъ, чтобы няньчиться съ ними’,— думалось мн, и, длая презрительныя гримасы, я сердился на человка, отравившаго мн вечеръ…
Но привычка — вторая натура. Дня черезъ три, черезъ четыре я снова собрался къ Излеру, снова шелъ черезъ Лтній садъ, направляясь къ пароходу. Поровнявишсь съ площадкой, гд стоитъ памятникъ Крылова, я свернулъ сюда съ большой аллеи и, только очутившись передъ памятникомъ, сообразилъ, зачмъ я безсознательно зашелъ сюда. Я поискалъ глазами своего знакомаго незнакомца и не нашелъ его. Врно, онъ ушелъ раньше обыкновеннаго. Я пошелъ дальше, думая о другомъ. А гд-то въ уголку мозга вертлся вопросъ: ‘почему онъ ушелъ такъ рано?’
Еще и еще разъ я заходилъ случайно на это мсто, но дяди Коли здсь не было. Онъ и его ребятишки перекочевали, должно быть, куда-нибудь въ другой садъ. Приближалась осень, загородныя гулянья прекращались, и я, наконецъ, пересталъ здить на пароход и проходить черезъ Лтній садъ. Мой случайный знакомый былъ забытъ мною…
Прошло три года.
Въ одинъ изъ ноябрьскихъ вечеровъ я похалъ въ оперу. Давали ‘Фауста’. Я дошелъ до шестого ряда креселъ и остановился въ проход, лниво и безучастно осматривая въ бинокль ложи, ища знакомыхъ лицъ, разглядывая откровенные туалеты дамъ.
— Виноватъ!— послышался около меня мягкій голосъ.
Я опустилъ бинокль и посторонился, чтобы дать пройти человку, которому я заграждалъ дорогу. Этотъ человкъ, маленькій, розовый, былъ онъ, мой знакомый по Лтнему саду. Я его сразу узналъ: онъ нисколько не измнился. Онъ, повидимому, тоже припомнилъ что-то, но, вроятно, смутно, такъ какъ не поклонился мн, а только пристально смотрлъ на меня. Я опять поднялъ бинокль и сталъ осматривать ложи. Заиграли увертюру. Я опустился на свое мсто. Мое и его кресло были рядомъ. Мой сосдъ отъ времени до времени взглядывалъ на меня, очевидно, что-то усиленно припоминая. Это не ускользнуло отъ моего вниманія, не ускользнуло отъ моего вниманія и то, что онъ часто шептался со своей сосдкой, молоденькой красавицей. ‘Невста или жена?— думалъ я.— Завелся или обзаводится семьей?’ ‘Невста’,— ршилъ я наконецъ, видя, какъ внимательно и заботливо онъ отвчаетъ на ея тихіе вопросы. Врно, съ молоденькой барышней веселе быть въ опер, чмъ сидть съ больной сестрой. Я улыбнулся при этой мысли, и наши глаза встртились. Фаустъ былъ уже соблазненъ, помчался въ поиски за Гретхенъ, и потому можно было заговорить. Заговорилъ онъ первый:
— Мы гд-то встрчались?
— Въ Лтнемъ саду,— отвтилъ я.
Онъ вдругъ оживился, вспомнилъ, радушно протянулъ мн руку.
— Знакомые незнакомцы,— сказалъ онъ весело и отрекомендовался:— Николай Петровичъ Шеметовъ…
Я назвалъ себя.
— Вы уже не живете затворникомъ, какъ прежде?
— Нтъ, оперу посщаю чуть не каждый день,— отвтилъ онъ.— Я любитель музыки…
— А ваша сестра какъ же?
По моему лицу скользнула насмшливая улыбка, и я невольно бросилъ взглядъ на сосдку Николая Петровича. Онъ на мгновеніе опечалился.
— Сестра вотъ уже три года какъ умерла,— отвтилъ онъ.
— А ея дти? При васъ?
— Нтъ, мать ихъ отца взяла ихъ въ Москву. Покуда сестра была жива — ихъ можно было не отдавать бабк, ну, а посл ея смерти противиться вол старухи было невозможно…
— Значитъ, я былъ правъ, говоря о непрочности счастья, которымъ вы тогда наслаждались?
Я продолжалъ улыбаться, глядя на его миловидную спутницу и чувствуя, что онъ утшился. Онъ ничего не отвтилъ мн. По его лицу прошла тнь. Я понялъ, что онъ не забылъ этого счастья, несмотря на свою милую спутницу. Я поспшилъ сказать:
— Но, конечно, дти осаждаютъ васъ письмами?
Онъ очнулся и проговорилъ:
— Нтъ, гд же… они учатся, занятій такъ много въ гимназіи… не до переписки…
‘А, забыли, значить!’ — мелькнуло въ моей голов. Я точно обрадовался чему-то.
— Занятій много!— проговорилъ я насмшливо.— Скажите просто, что дти всегда эгоисты. Кто пригрваетъ, того и любятъ, кто далеко, того и забываютъ.
Онъ поднялъ на меня добрые, грустные глаза:
— Вы очень, должно-быть, не любите дтей, какъ настоящій холостякъ… Я, со своей стороны, цню въ дтяхъ уже то, что они рдко умютъ притворятся… Лучше откровенно забыть, чмъ длать видъ, что помнишь, и писать о томъ, чего не чувствуешь…
— Вы женились?— спросилъ я.
— Нтъ,— отвтилъ онъ.
Подняли занавсъ, и мы сли. Я такъ и зналъ, что это не жена, а невста, даже и не невста, а двушка, за которой онъ ухаживаетъ. Недаромъ онъ все наклоняется къ ней и точно что-то объясняетъ. Юбочникъ онъ, какъ видно, не изъ послднихъ. Въ слдующій антрактъ и онъ, и я пошли курить.
— Вы не одни въ театръ,— сказалъ я.
— Да, съ Зинушей…
Онъ смутился и тутъ же весело разсмялся своимъ милымъ, простодушнымъ смхомъ.
— Я назвалъ ее вамъ такъ, какъ будто вы должны знать, кто она… Впрочемъ, черезъ два-три года вы будете знать, кто она… Вс будутъ это знать…
Онъ весь просіялъ, лицо разрумянилось.
— Ваша жена будетъ?— тихо спросилъ я съ невольной улыбкой.
Онъ засмялся и отрицательно покачалъ головой.
— Это моего покойнаго брата дочь, и потому тутъ не можетъ-быть и рчи о женитьб. Нтъ, Зинуша общаетъ быть одной изъ звздъ первой величины въ оперномъ мір. Если бы вы слышали, что за голосъ, что за музыкальный талантъ! Она теперь учится, профессора въ восторг, пророчатъ блестящую будущность…
Онъ заговорилъ горячо о способностяхъ племянницы, о ея успхахъ, о своемъ счастіи. Оказалось, что она сирота, что у нея нтъ средствъ, что она живетъ у него. Онъ не говорилъ мн о томъ, что для нея онъ бгаетъ, высуня языкъ, къ профессорамъ, въ театральнымъ властямъ, что ради нея онъ работаетъ какъ волъ, чтобы имть боле средствъ. Я это узналъ посл отъ другихъ. Говорилъ же онъ только о своемъ счастьи. И точно онъ сіялъ счастьемъ, такимъ счастьемъ, что я не выдержалъ и замтилъ:
— Право, вамъ можно позавидовать!
— Еще бы, еще бы!— согласился онъ, улыбаясь.
Когда мы вернулись въ зрительный залъ, онъ представилъ меня своей племянниц. Это было очаровательное созданье: молодость, красота, грація, прелестный голосокъ. Да, для такого существа можно пожертвовать многимъ, даже будучи только ‘дядею’.
Еще боле позавидовалъ я ему, когда черезъ годъ въ одномъ изъ концертовъ появилась начинающая пвица Зинаида Шеметова. Ея успхъ, несмотря на робость молодой пвицы, несмотря на нкоторые недостатки и недочеты въ обработк голоса, былъ полный, блестящій, шумный. Николай Петровичъ, сіяющій, смющійся, взволнованный, отирая со лба потъ, точно плъ онъ самъ, а не она, принималъ поздравленія и говорилъ:
— Нтъ, господа, это только еще первый робкій шагъ, а что будетъ дальше… что будетъ дальше…
Я чувствовалъ, что дальше будетъ рядъ тріумфовъ, и опять скверное чувство шевельнулось во мн. Да, ее ждетъ рядъ тріумфовъ — дядя Коля окажется въ отставк, его будутъ третировать, какъ третируютъ юноши стараго дядьку, онъ будетъ носить ея веръ, ея букетъ, ея накидку, онъ будетъ проводить безсонныя ночи, ожидая ея возвращенія домой, на него будутъ сердиться за то, что онъ мшаетъ ея любовнымъ свиданіямъ, можетъ быть, даже ему когда-нибудь скажутъ: ‘вы живете на мой счетъ’. Это будущее — будущее знаменитой пвицы и ея воспитателя — казалось мн неизбжнымъ, и я ждалъ его, посмиваясь въ душ надъ наивнымъ простякомъ. Казалось, я буду счастливе, когда онъ сдлается несчастнымъ… Какъ знать,— можетъ-быть, и точно я испыталъ бы извстное наслажденіе, если бы все случилось такъ, какъ я предвидлъ. Человческое сердце такъ испорчено. Для него часто служитъ утшеніемъ и то, что несчастно не одно оно, что несчастны и другіе.
Шеметовъ сдлался на нкоторое время предметомъ толковъ среди извстнаго кружка молодежи. Ему, молодому дяд молоденькой красавицы, завидовали и потому его чернили. Одни намекали, что онъ не безкорыстно няньчится съ красавицей-племянницей. Другіе говорили, что это крайне ограниченный человкъ, живущій какой-то улиткой: не здитъ на пикники, не играетъ въ карты, не пьянствуетъ. Третьи просто называли его Тартюфомъ и говорили, что, кром того, онъ непроходимо глупъ. Я понималъ, почему они его ругаютъ, и не присоединялся къ ихъ брани, сознавая, что у меня нтъ такъ же, какъ и у нихъ, никакихъ данныхъ, чтобы бранить его. Но злился на него я, быть-можетъ, больше другихъ, злился за то, что онъ сумлъ сдлать свою жизнь счастливою, нашелъ, въ чемъ его счастье… Я избгалъ разговоровъ о немъ, избгалъ встрчъ съ нимъ, чувствуя, что это сіяющее радостью и счастьемъ лицо каждый разъ портитъ на цлый день настроеніе моего духа…
Какъ-то разъ, раздосадованный безголосой Валентиной въ ‘Гугенотахъ’, я замтилъ своему знакомому, бывшему со мной въ театр:
— Еще слава Богу, что Шеметова теперь, вроятно, скоро появится: у нея удивительный голосъ.
— Да она же не появится вовсе въ опер,— отвтилъ мой собесдникъ.
— Какъ такъ? Опять какія-нибудь интриги?
— О, нтъ! Но она на-дняхъ вышла за секретаря римскаго посольства и ухала за границу.
— Что вы говорите!
— Да.
Я вспомнилъ о Никола Петрович. Мн даже жаль его стало. Въ то же время по моему лицу скользнула улыбка. Такъ въ свт сожалютъ люди своихъ соперниковъ, когда т являются въ смшномъ вид. Про нихъ говорятъ: ‘ахъ, какъ жаль’, а на лицахъ играетъ злорадная усмшка.
— Жаль ея дядю, бднягу,— замтилъ я вслухъ.
— Да, для него это большой ударъ,— отвтилъ мой знакомый.— Онъ даже куда-то скрылся изъ Петербурга. По крайней мр, я его давно не встрчалъ… А вы съ нимъ не знакомы?
— И да, и нтъ! Шапочное знакомство. Это, кажется, добрый малый, простякъ,— небрежно замтилъ я.
— Хорошій цнитель музыки,— вставилъ мой пріятель.
Я глядлъ на ложи и, мало интересуясь разговоромъ, разсянно отвтилъ:
— А я не зналъ, что онъ музыкантъ.
Послышалось замчаніе:
— Не музыкантъ, но знатокъ и цнитель музыки… Могъ бы быть замчательнымъ музыкальнымъ критикомъ, если бы вздумалъ писать… Его сужденія мтки и оригинальны…
— Ну, для этого нужно образованіе,— сказалъ я вскользь.
Мой собесдникъ какъ-то странно посмотрлъ на меня, точно не понимая меня.
— Онъ, кажется, и седьмого класса гимназіи не кончилъ,— сказалъ я въ поясненіе своихъ словъ, опустивъ бинокль и звая.
Мой пріятель кивнулъ головой.
— А! вы вотъ о чемъ! Да, онъ точно вышелъ изъ гимназіи изъ седьмого класса. Эта была жертва семейнымъ привязанностямъ. Онъ вдь вчно жертвуетъ собою другимъ.
Я, какъ петербуржецъ, съ большимъ скептицизмомъ отношусь къ ‘жертвамъ’ и очень сомнительно слушаю разсказы о добродтельныхъ людяхъ. Когда мн говорятъ о подвижникахъ, я прежде всего мысленно спрашиваю: ‘какія выгоды они хотятъ извлечь изъ этого и кого стараются обмануть?’ Слова моего пріятеля раздражили меня, и я проговорилъ:
— Ну, это еще не большая жертва — освободиться отъ школьной скамьи и отдлаться отъ плохо дававшагося ученія.
Мой знакомый открылъ широко глаза.
— Да вы совсмъ его не знаете,— замтилъ онъ.— Это былъ первый ученикъ въ гимназіи, общій любимецъ, даровитый юноша…
Я пожалъ плечами.
— Я съ нимъ вмст учился,— продолжалъ мой пріятель:— и потому хорошо знаю, что онъ оставилъ гимназію, не вслдствіе лни, неуспховъ, желанія бросить ученіе, а просто вслдствіе глубокаго сознанія, что надо придти на помощь семь. У него была въ это время сильная рука, и ему предложили сносное мсто. Онъ воспользовался случаемъ и оставилъ школьную скамью.
Я сухо замтилъ:
— Не смю спорить, вамъ, какъ его товарищу, все это должно быть лучше извстно. Я этому вполн врю, тмъ боле, что я сразу подмтилъ въ немъ одну черту — онъ немного сердечкинъ…
Мой собесдникъ опять пристально взглянулъ на меня, видимо, пораженный моимъ насмшливымъ тономъ.
— Онъ, кажется, почему-то не нравится вамъ? Но, право же, вы его не знаете вовсе. Это человкъ долга, сильная натура и притомъ натура, въ своей простот не сознающая даже того, что она сильна. Такіе люди рдки, но они есть…
Я засмялся и ехидно вставилъ:
— Да, и простоту его я замтилъ. Очень ужъ она бросается въ глаза.
Мой пріятель холодно и сухо замтилъ:
— Еще бы! онъ ничмъ не рисуется и даже не понимаетъ, что онъ можетъ рисоваться чмъ-нибудь: ни одного публичнаго скандала не сдлалъ, ни разу не сидлъ на скамь подсудимыхъ, никогда не былъ объявленъ несостоятельнымъ должникомъ. Чмъ же тутъ рисоваться?
Я понялъ, что мы сейчасъ начнемъ длать другъ другу колкости, и сухо перемнилъ разговоръ.
Тмъ не мене, въ моей душ опять поднялось враждебное чувство противъ Шеметова. За что? Я самъ не понималъ. Просто было досадно, что человкъ длаетъ что-то такое, что другіе называютъ исполненіемъ долга, жертвами, подвигомъ, и въ чемъ я не могу отыскать грязненькихъ мотивовъ, мелкихъ побужденьицъ, той пошлости и ничтожества, которыя нахожу везд и всюду, которыя считаю неизбжными спутниками всей нашей свтской жизни. ‘Впрочемъ, юродивые и блаженные бывали во вс времена и во всхъ слояхъ общества’,— ршилъ я и мысленно старался представить себ смшныя стороны Шеметова…
Столичная жизнь иметъ свойство быстро стирать въ памяти образы, сцены, впечатлнія. Сегодня кому-нибудь дали публично пощечину, завтра раздавили кого-то конкою, послзавтра поетъ новая пвица и танцуетъ новая балерина, гд же тутъ останавливаться долго на какомъ-нибудь одномъ явленіи? Съ похоронъ попадаешь на свадьбу, возмущенный кражею Юханцева ради цыганокъ, дешь въ театръ для подношенія подарка и цвтовъ балетной плясунь, спша мимо ведомыхъ городовыми полуголодныхъ оборванцевъ-карманниковъ, торопишься взять съ бою за баснословно дорогую цну билетъ на первое представленіе знаменитой дивы, и когда вечеромъ или, врне сказать, утромъ ложишься спать посл тревогъ, наслажденій, попоекъ, ‘милліона терзаній’, то чувствуешь одно — пустоту, сопровождаемую иногда изжогой въ горл, тошнотою или болью въ спин. Гд же тутъ помнить о какомъ-то ‘добродтельномъ Шеметов’?
Этотъ добродтельный пигмей совершенно затерялся въ моей памяти, какъ ничтожная булавка въ масс боле крупнаго сора, тмъ боле, что прошло съ нашей послдней встрчи нсколько лтъ.
Я пріхалъ въ Зоологическій садъ смотрть новую феерію и встртился у воротъ съ цлой компаніей знакомыхъ кутилъ. Они уже кричали и хохотали у самаго входа въ садъ. Окруженный ватагой этихъ подгулявшихъ пріятелей и нсколько черезъ мру веселыхъ француженокъ, я пробирался къ театральной касс, чтобы взять билетъ, и столкнулся лицомъ къ лицу съ Шеметовымъ, Онъ тоже бралъ билеты въ театръ. Онъ мало постарлъ, хотя уже около глазъ были морщинки, лицо смотрло серьезне, строже, но румянецъ попрежнему игралъ на щекахъ, и голубые глаза смотрли по-дтски ясно.
— А вы и по зоологіямъ нынче похаживаете?— сказалъ я, здороваясь съ нимъ.
— Да, феерію хотлось посмотрть,— отвтилъ онъ:— какъ свтъ побждаетъ обскурантизмъ…
Я усмхнулся, не уловивъ въ его тон тонкой ироніи.
— Значитъ, съ педагогической цлью?— насмшливо сказалъ я.
Онъ взглянулъ мн прямо въ глаза, уловивъ тонъ моего замчанія, и это былъ странный взглядъ, холодный, рзкій, строгій. Прежде онъ такъ не смотрлъ.
— Да,— отвтилъ онъ:— хочу показать своему юнцу одну изъ сторонъ нашей столичной жизни.
— Ахъ, опять съ какимъ-нибудь племянникомъ возитесь,— замтилъ я насмшливо.— Смотрите, не прельстился бы онъ этой стороной жизни, къ которой вы хотите, повидимому, пробудить въ немъ отвращеніе.
Онъ покачалъ головой.
— О, нтъ, ею трудно прельститься.
— Однако, народа много… значитъ, прельщаются многіе…
— Потому что бжать имъ некуда…
Къ нему подошелъ юноша лтъ семнадцати, красивый, серьезный, съ открытымъ выраженіемъ на загорломъ лиц.
— Взялъ билетъ?— спросилъ онъ.
— Да.
— Пойдемъ же.
Меня тоже уже звали къ себ мои кутящіе пріятели, и одна изъ развязныхъ дамъ въ этой компаніи тащила меня за рукавъ къ буфету.
Шеметовъ взялъ подъ руку юношу и. что-то заговорилъ съ нимъ. Тотъ обернулся и безцеремонно, какъ настоящій юнецъ, окинулъ меня съ головы до ногъ глазами. Въ этомъ взгляд ясно сказалось любопытство посмотрть на ‘писателя’ и нкоторое удивленіе въ окружающей его компаніи. Воображалъ, врно, что писатели подвижническую жизнь ведутъ. Я грубо высвободилъ свою руку изъ рукъ развязной спутницы и рзво сказалъ ей, что я не особенно люблю водить кого бы то ни было. Она назвала меня русскимъ медвдемъ, и мн пришлось уклониться, чтобы избжать фамильярнаго прикосновенія ея вера къ моему лицу. Мн вдругъ показалось, что окружающіе смотрятъ на насъ съ любопытствомъ, что на меня указываютъ взглядами. Фамильярности этихъ дамъ не шокируютъ въ отдльныхъ кабинетахъ, но на публичныхъ гуляньяхъ даже привычному человку длается иногда неловко, особенно, если сознаешь, что тебя знаютъ многіе и что на твоемъ лиц лежатъ уже слды полувковой жизни. ‘Вотъ Шеметова никто не знаетъ,— вдругъ мелькнуло въ моей голов:— и лтъ его не опредлишь. Можетъ выкидывать какія угодно штуки’. И тутъ же мн стало досадно, что никакихъ штукъ онъ не выкидываетъ. Еще бы, добродтельный мщанинъ, безкровная улитка, деревянная кукла на пружинахъ! Я опять былъ не въ дух, отдлился отъ кутящей компаніи, пошелъ бродить около зврей, одинокій, хандрящій, и, наконецъ, остановился передъ открытой сценой, гд уже шла феерія. Около меня кто-то громко и искренно смялся надъ глупостями пьесы. Это былъ задушевный, молодой смхъ. Я обернулся и увидлъ Шеметова и бывшаго съ нимъ юношу. Оба они были оживлены и заразительно веселы.
— А вамъ, кажется, очень весело?— спросилъ я.
— Еще бы, это такъ глупо!— быстро отвтилъ юноша.— Я не воображалъ даже, что можетъ быть нчто такое…
Шеметовъ поспшилъ представить его мн, видя, что онъ безцеремонно говоритъ со мною.
— Андрей Ивановичъ Михалковъ.
— Племянникъ?— спросилъ я съ улыбкой.
— О, нтъ, мы не родня. Сынъ моего покойнаго товарища по гимназіи.
‘Опять няньчится съ кмъ-то и доволенъ’,— сообразилъ я. Я злобно кольнулъ его:
— А ваши надежды относительно Зинаиды Павловны такъ и не сбылись,— сказалъ я.
— Да, предпочла личное счастье слав,— отвтилъ онъ спокойно.
Его равнодушіе показалось мн напускнымъ. Мн захотлось разбередить рану. Такъ разбередить, чтобы видть на его лиц отраженіе боли.
— Это былъ, должно-быть, большой ударъ для васъ?
Юноша немного нахмурился и искоса метнулъ на меня сердитый взглядъ. Мальчишка туда же угрожать вздумалъ! Николай Петровичъ остался равнодушенъ.
— Какъ же, даже закутилъ сдуру,— пояснилъ онъ съ улыбкой.— Безсонница одолла, началъ пить опій и привыкъ на-время. Ужасно втягиваешься въ это, стоитъ только начать. Да вотъ онъ отрезвилъ.
Онъ указалъ глазами на своего спутника съ доброй улыбкой на лиц.
— Долгъ и обязанности — великое дло,— сказалъ онъ серьезно.— Это отрезвляетъ… А потомъ я и самъ сталъ радоваться на Зинушу. Слава развращаетъ, бездушнымъ эгоистомъ длаетъ человка, всякія знаменитости почти всегда сухіе и холодные люди. И въ театральной сред Зинушка не ужилась бы. Тамъ нужно быть интриганкой, подставлять другимъ ногу. Она же была мене всего способна на это…
— Значитъ, все къ лучшему длается въ мір?— вставилъ я съ явной ироніей.
— Ну, не все, а что Зинушка теперь счастливе, чмъ была бы на театральныхъ подмосткахъ — это я вижу изъ каждаго ея письма… Она во многомъ похожа на меня. Ей прежде всего нужны извстныя обязанности, а всякіе публичные успхи — не грютъ они…
Я слушалъ его и только теперь начиналъ понимать его.
— Какъ странно,— сказалъ я.— Вы созданы для семейной жизни и остались холостякомъ.
Онъ пожалъ плечами.
— Едва ли я созданъ исключительно для семейной жизни. Просто люблю я людей и чувствую себя счастливымъ, если могу быть полезнымъ имъ — вотъ и все. Жениться же…
Онъ задумался.
— Моя сестра лишила меня возможности жениться. Это была идеальная женщина, и мн нужно было найти двушку, хотя сколько-нибудь напоминающую ее, чтобы полюбить ее и связать свою судьбу навсегда съ ея судьбою. А хорошія женщины, какъ и хорошіе мужчины, вы знаете, попадаются не часто… Брать же въ лотерею билеты — это не въ моемъ характер…
Я мелькомъ замтилъ:
— Однако, вы вчно съ кмъ-нибудь связываете свою жизнь — это вдь тоже лотерея.
— О, тутъ об стороны вполн свободны,— возразилъ онъ.
Онъ взглянулъ на своего спутника и прибавилъ:
— Вотъ онъ — будетъ время, когда онъ или разойдется со мной во многомъ, или заведетъ свою семью — мы простимся, какъ добрые друзья, которымъ предстоятъ разные пути. Съ женой же такъ не разстанешься, тамъ много неизбжной фальши, ломки, насилія.
Онъ говорилъ такъ просто, такъ искренно, что я не находилъ, да и не искалъ возраженій. Смотря на его лицо, слушая его рчи, я понялъ, что онъ чувствуетъ себя вполн счастливымъ, что онъ вовсе не сознаетъ, что онъ приносилъ для кого-нибудь жертвы или совершалъ подвиги.
Я сказалъ ему:
— Вы удивительно устроили свою жизнь: не гонитесь ни за чмъ, ни за славой, ни за шумными наслажденіями, ни за выдающейся дятельностью, а между тмъ…
— Да разв въ этомъ счастіе?— спросилъ онъ, перебивая меня.— Счастливъ тотъ, кто всю жизнь сознаетъ, что онъ нуженъ хоть какому-нибудь больному щенку. Другого счастія нтъ.
— А неблагодарность — разв это не отравляетъ счастія?
— Неблагодарность?— переспросилъ онъ и наивно прибавилъ:— И же всегда благодаренъ тмъ, кто давалъ мн возможность быть счастливымъ хоть годъ, хоть, мсяцъ…
И, спохватившись, что я не о томъ говорилъ, прибавилъ:
— Впрочемъ, вы, врно, но о томъ говорили, вы думали о неблагодарности тхъ, кому я былъ полезенъ.
Онъ положилъ свою руку на мою и дружески сказалъ мн:
— Врьте мн, что получаетъ больше тотъ, кто даетъ, чмъ тотъ, кто беретъ. Это старая пословица..
И задушевно мягко закончилъ:
— Я много слышалъ о васъ, о вашей жизни. Скажите мн, вы извстный писатель, вращающійся въ шумномъ обществ, ведущій разсянную жизнь, чувствовали ли вы себя хоть когда-нибудь вполн счастливымъ, то-есть нужнымъ кому-нибудь, какъ воздухъ…
Одинъ изъ знакомой мн компаніи кутилъ отыскалъ меня и сталъ со смхомъ тащить въ буфетъ. Я обозлился — на него или на слова Шеметова — не знаю. Я вырвалъ свою руку изъ рукъ пріятеля, сказалъ, что не пойду, и въ невольномъ возбужденіи рзко замтилъ въ отвтъ на слова Шеметова:
— А вы любите читать непрошеныя проповди даже взрослымъ.
Онъ мягко, но твердо возразилъ:
— Это просто та же откровенность, съ которой вы постоянно высказывали свои взгляды на мое поведеніе.
Я понялъ его упрекъ за мои назойливыя приставанья къ нему, за мои замчанія и ироническія выходки, и замолчалъ. Замолчалъ и потому, что въ моей душ вдругъ стало невыразимо пусто.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
