А. АРСЕНЬЕВЪ.
А. АРСЕНЬЕВЪ.
ДВУМУЖНИЦА
Историческая повсть
ДВУМУЖНИЦА
Историческая повсть
С.-ПЕТЕРБУРГЪ
Изданіе книжнаго склада ‘РОДИНА‘.
1891
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
VIII.
IX.
Двумужница, Арсеньев Александр Васильевич, Год: 1891
Время на прочтение: 88 минут(ы)
Въ одной изъ среднихъ губерній существовало обширное имніе князей Раменскихъ, одна частица ихъ былого огромнаго земельнаго богатства. Эта вотчина ихъ, Раменье, была древнйшимъ достояніемъ фамиліи, державшаяся въ роду нсколько сотъ лтъ и боле всхъ любимая всми владльцами. Она была лтнимъ мстопребываніемъ всхъ смнявшихся поколній князей Раменскихъ до середины ныншняго столтія, и потому въ этомъ имніи находился обширный каменный барскій домъ, обложенный мраморомъ, съ колоннами и скульптурными фронтонами.
Къ дому примыкалъ большой садъ, носившій на себ слды барскихъ затй разныхъ эпохъ и стилей, съ лабиринтами, подстриженными деревьями, бесдками, каскадами, гротами, тарпейскими скалами и прочими вычурами, какими хотли украсить природу нсколько поколній владльцевъ усадьбы. Барскій домъ, пока въ немъ жили владльцы, подновлялся и содержался въ наружной и нутренней красот, былъ наполненъ роскошною мебелью, картинами, гобеленами, дубовые шкафы круглой библіотечной комнаты высились до потолка ротонды съ верхнимъ свтомъ и заключали за своими зеркальными стеклами цлое сокровище старинной французской литературы, гравюръ и роскошныхъ изданій.
Съ хоръ блой мраморной танцовальной залы, саженъ въ пятнадцать-двадцать длиною, во времена они раздавалась музыка бальныхъ и роговыхъ оркестровъ, красивый штучный полъ дрожалъ подъ ногами блестящихъ танцоровъ.
Въ богатств рода князей Раменскихъ было нсколько эпохъ: до-петровскія времена были эпохой собиранія и округленія ихъ состоянія, отъ Петра до Екатерины Великой богатство ихъ колебалось въ своемъ итог, при Екатерин возросло до громадныхъ размровъ, а посл нея быстро пошло къ упадку.
Послднему владльцу Раменья досталось только одно оно, однако, и этого куска было достаточно, чтобы считать себя состоятельнымъ человкомъ.
Князь Иліодоръ Раменскій, блестящій франтъ и мотъ, большую часть жизни проводилъ за-границеі, не зная счета деньгамъ, а всми длами его завдывалъ плутъ-нмецъ, и потому и это послднее достояніе Раменскаго быстро таяло.
Роскошный домъ въ Рамень стоялъ пустой и заколоченный, прекрасный садъ заросталъ и сглаживалъ слды искусственныхъ украшеній, у скульптурныхъ фронтоновъ начали отваливаться руки, головы и ноги барельефныхъ Ахилловъ, Гекторовъ и Аяксовъ, по мраморной облицовк пошли трещины, срыя и черныя пятна, кое гд разноцвтный мохъ, точно лишаи на тл, распестрилъ стны. Внутренность дома тоже пришла въ упадокъ. Плутъ-управляющій мало по малу распродалъ дорогую мебель, ковры, гобелены и картины, библіотеку раскрали,— и вс жалкіе остатки прежняго величія стали покрываться пылью, плсенью и паутиной, никмъ не посщаемые. Домъ точно умеръ и предавался медленному тлнію, сквозь закоптлыя стекла огромныхъ оконъ видно было все это жалкое зрлище, и невыразимая тоска охватывала сердце при вид этого древняго, съ славнымъ и шумнымъ прошлымъ, историческаго мертвеца, забытаго и заброшеннаго среди суеты новыхъ поколній.
Въ дом этомъ давно, сотня лтъ тому назадъ, произошла очень трогательная и романическая исторія, которая будетъ предметомъ нашего повствованія. Объ этомъ происшествіи не сохранилось никакой памяти, кром двухъ, весьма непонятныхъ и странныхъ предметовъ, которые впослдствіи погибли безслдно.
Усадьба была за смертью послдняго холостаго князя Раменскаго продана съ торговъ и попала въ руки мужика-откупщика. Онъ перестроилъ домъ сверху до низу подъ винокуренный заводъ, садъ былъ вырубленъ, выкорчеванъ, вс украшенія снесены съ лица земли, и на мст ихъ выросли длинныя казармы для рабочихъ, кочегарни, склады и прочее, составляющее поэзію новаго времени, обильнаго изобртеніями и предпріимчивостью. Два странныхъ предмета, напоминавшихъ таинственную и романическую исторію, происшедшую въ дом Раменскихъ, были слдующіе: въ большой спальн одной изъ княгинь Раменскихъ вислъ на стн портретъ изможденнаго узника въ арестантскомъ плать, съ небритою сдою бородою, съ большими, горящими какимъ-то затаеннымъ огнемъ, глазами, рама была черная, по угламъ украшенная желзнымъ подобіемъ кандаловъ съ цпями, а на верху, какъ рзкая противоположность, два лпныхъ золотыхъ амура держали пламенющее сердце съ надписью: ‘fidlit’. Другимъ предметомъ былъ стоявшій въ саду мраморный мавзолей въ вид четырехгранной пирамиды, украшенный съ одной стороны медальеномъ съ портретомъ-профилемъ, схожимъ съ тмъ, что вислъ въ дом, съ другой — были вычеканены сломанныя кандалы съ цпями, съ третьей — сердце съ надписью, какъ и на портрет, а съ четвертой — надпись:
‘Неизмнной врности,
Непреклоннои любви’.
Послдній владлецъ Раменья только смутно зналъ о семейномъ преданіи, объясняющемъ эти два памятника, и по невнимательности своей къ фамильнымъ святынямъ съ легкой душой далъ этимъ памятникамъ разрушаться отъ времени, а пріобрвшій Раменье откупщикъ докончилъ дло природы: портретъ былъ выброшенъ въ хламъ, а памятникъ разобранъ по камешку и употребленъ въ дло подъ новыя постройки.
Напрасно мы стали-бы обращаться къ воспоминаніямъ старожиловъ,— этому во многихъ случаяхъ врному отголоску старины,— чтобы хоть отчасти объяснить намъ значеніе памятника въ саду,— на этотъ счетъ не сохранилось въ народ никакой молвы, никакого преданія, хотя окрестное населеніе съ незапамятныхъ временъ считало себя подданными князей Раменскихъ.
Все происшествіе было окутано мракомъ непроницаемой тайны, тайны, въ которой замшана честь знатнаго княжескаго рода, которую ревниво берегли отъ взгляда постороннихъ. И вотъ почему всевидящая и всепроницающая народная молва, сохранившая для науки много тайныхъ историческихъ фактовъ, въ этомъ происшествіи не нашла пищи для своего легендарнаго творчества, ибо оно не было никому извстно, кром самыхъ близкихъ къ нему лицъ.
Но мы раскроемъ завсу этой тайны, хранившейся сотню лтъ, и разскажемъ событіе, происшедшее въ семьяхъ князей Долинскихъ и князей Раменскихъ.
У князя Сергя Долинскаго, виднаго вельможи Екатерининскаго блестящаго двора, было два сына-гвардейца, фавориты всемогущаго князя Потемкина, и дв дочери: Таня, двушка восемнадцати лтъ, и, Настя — десяти.
Дочери получали образованіе дома, для чего родители не щадили ни средствъ, ни усилій: у нихъ были учителя по всмъ предметамъ, гувернантки для трехъ языковъ, музыканты, балетмейстеръ для танцевъ. Постоянно при двушкахъ находилась англичанка governess miss Penn, сопровождавшая ихъ во всхъ прогулкакъ, во всхъ выздахъ по родственникамъ, словомъ, всюду.
Старшую дочь Таню еще не вывозили ‘въ свтъ’, и она росла дома прелестной двушкой съ круглымъ русскимъ лицомъ, добрыми срыми глазами и блокурыми густыми волосами. Она была очень умна и способна, а характеромъ вышла совершенно въ отца,— твердая и энергичная, не отступавшая отъ своего ршенія ни въ мелочахъ, ни въ важныхъ случаяхъ.
Дочерей, особенно старшую Таню, очень любилъ отецъ, князь Сергй Долинскій, тогда какъ сыновья были баловнями и фаворитами матери, княгини Софьи Зиновьевны, женщины гордой и властолюбивой, не терпвшей противорчій.
Княжна Таня, въ силу сложившихся обстоятельствъ, рано привыкла углубляться въ себя, совтоваться только съ собой, ибо братья, какъ только стали отроками, тотчасъ возомнили себя юношами и начали смотрть на сестру пренебрежительно и свысока, съ матерью у Тани, благодаря ея настойчивости, тоже особеннаго ладу не было, отецъ, хотя и любилъ ее, но рдко видлся съ ней, занятый длами и придворной службой. Сестра Настя была слишкомъ молода, а miss Penn, сухая и чопорная англичанка, отличалась крайнею недальновидностью и ограниченностью, такъ что часто бойкія двушки продлывали съ нею очень смшныя штуки.
Изъ всхъ учителей, дававшихъ уроки княжнамъ Долинскимъ, боле всхъ пользовался расположеніемъ старой княжны учитель русскаго языка, воспитанникъ московскаго университета и горячій поклонникъ тамошняго профессора философіи Шварца, а вмст съ тмъ и убжденный масонъ, Игнатій Петровичъ Колесниковъ.
Онъ былъ сынъ небогатаго дворянина и владлъ по наслдству посл отца имніемъ въ пятьдесятъ душъ, да и то вмст съ сестрою, которой предоставлялъ весь доходъ съ имнія, а самъ зарабатывалъ деньги личнымъ трудомъ, давая уроки и работая въ ‘Дружескомъ ученомъ Обществ’, а впослдствіи въ ‘графической компаніи’, основанной Шварцемъ, а по смерти его въ 1784 году поддерживаемой Н. И. Новиковымъ.
Наружности Игнатій Петровичъ былъ замчательной высокій брюнетъ съ глубокими выразительными глазами и энергическими чертами лица. Вс его движенія были плавны, разговоръ не торопливъ, но убжденія его были неотразимы, а разсказы завлекательны. Онъ зналъ нсколько языковъ и былъ всесторонне начитанъ, для просвтительныхъ цлей Новиковскаго общества Колесниковъ былъ одинъ изъ полезнйшихъ членовъ, и онъ всей душой былъ преданъ благороднымъ идеямъ и цлямъ общества.
Въ дом князя Долинскаго Колесниковъ былъ принятъ сначала весьма свысока и пренебрежительно, сообразно его скромной роли бднаго человка-учителя, но скоро его необыкновенный умъ и благородныя манеры обратили на него вниманіе боле, чмъ на простаго учителя. Онъ сталъ удостоиваться приглашенія къ семейному столу, князь Сергй Иринеичъ, старый вольтерьянецъ, иногда заводилъ съ нимъ споры, и вотъ тутъ-то онъ иногда, въ пылу доказательства, невольно увлекалъ всхъ своимъ краснорчіемъ мистическаго характера. Сыновья-гвардейцы въ этихъ спорахъ ограничивались чаще всего ролью насмшниковъ свысока, не умя по достоинству отразить доводовъ Колесникова, но его это не смущало и не обижало. Вс признавали его необыкновенно умнымъ и ученымъ человкомъ, но страннымъ: гвардейцы прозвали его ‘святошей’ и ‘ханжой’, старый князь видлъ въ немъ масона и уважалъ: miss Penn высоко ставила его пуританскія воззрнія на жизнь, но самой внимательной его слушательницей была княжна Таня: на нее онъ производилъ необыкновенно сильное впечатлніе мистическимъ оттнкомъ своихъ рчей, подходившихъ къ характеру замкнутой молодой двушки.
Въ своихъ урокахъ словесности имъ приходилось наталкиваться на множество мыслей и разсужденій, не принадлежащихъ прямо къ изучаемому ими предмету, но относившихся къ нему косвенно, дополнявшихъ и разъяснявшихъ его,— и вотъ тутъ-то многостороннія знанія учителя открывали передъ жадно слушавщей ученицей цлый міръ новыхъ понятій, знаній, картинъ. Таня привыкла обращаться къ Колесникову за разршеніемъ всхъ приходившихъ ей въ голову мыслей и сомнній,— и всегда въ отвтахъ учителя находила полное удовлетвореніе пытливости своего молодого ума.
Она чувствовала, что уроки и бесды съ Колесниковымъ развиваютъ ее, даютъ ей знанія и опредленный образъ мыслей,— и никогда часы его занятій не казались ей слишкомъ долгими,— а всегда она внутренно досадовала, когда онъ съ методическою точностью поднимался съ своего мста, чтобы его смнилъ другой учитель или самому поспть въ назначенное время на другое дло.
Помня разстояніе, какое отдляетъ его, бднаго и незнатнаго учителя, отъ богатой и аристократической двушки-княжны, Колесниковъ въ обращеніи съ ученицей держался преувеличенно строго, но живая и воспріимчивая княжна сама расположилась къ нему всей душой, и часто ея горящіе искреннимъ къ нему расположеніемъ взоры превозмогали его оффиціальность, и онъ, незамтно для самого себя, начиналъ высказываться со всею откровенностью своего чистаго и цломудреннаго сердца. Для княжны это было время истиннаго наслажденія, она въ эти минуты почти любила его, не отдавая сама себ отчета въ волновавшемъ ее чувств. Съ своей стороны и Колесниковъ все боле и боле привязывался къ своей усердной и понятливой учениц, и для него время уроковъ съ нею стало временемъ не труда, а удовольствія. Онъ видлъ, какъ слова его падаютъ на плодотворную почву, какъ формируется подъ его вліяніемъ свтлая и честная головка двушки.
Княжна Таня неоднократно слышала про масоновъ, про какое то новиковское общество. Въ ихъ гостиной и въ гостиныхъ ея родственниковъ про нихъ ходили самыя разнородныя сужденія, иногда прямо противоположныя. Одни хвалили ихъ, другіе яростно нападали и требовали для масоновъ всякихъ казней. Въ ея семь тоже на этотъ счетъ былъ расколъ: отецъ ея хотя и былъ въ старину вольтерьянецъ и высказывалъ иногда матеріалистическія воззрнія, но, имя многихъ важныхъ знакомыхъ и родственниковъ въ масонахъ, смотрлъ на нихъ съ большимъ уваженіемъ.
Сыновья относились къ нимъ насмшливо, а мать ненавидла ихъ всей душой и называла ‘безбожниками’ и опасными людьми. Однако, вс они очень мало знали о сущности и значеніи этого ученія, знали только, что это что то таинственное и сильное по средствамъ и по связямъ.
Пытливый умъ Тани хотлъ разъяснить для себя эту тайну, она долго собиралась приступить съ этими разспросами къ своему учителю, въ которомъ подозрвала масона, но все колебалась и не могла ршиться.
Наконецъ у нихъ въ гостиной толки о масонахъ стали особенно часты и горячи, въ высшихъ сферахъ возникло какое то особенное негодованіе противъ тайныхъ обществъ, начали поговаривать о крутыхъ репрессивныхъ мрахъ противъ нихъ.
— Давно бы ихъ, безбожниковъ, пора по тюрьмамъ разсадить!— говорила княгиня Софія Зиновьевна,— они съ нечистою силою знаются,— вотъ отчего такъ и богаты!.. Извольте знать, сколько они тратятъ денегъ для народа!.. У нихъ, говорятъ, золото изъ каменьевъ парятъ,— оттого и денегъ много!..
— Но, матушка-княгиня, вдь Новикова отдавали же за испытаніе въ вр митрополиту Платону и онъ ничего опаснаго въ немъ не нашелъ, возразилъ князь Долинскій.
— Онъ просто притворился передъ владыкой и отвелъ глаза ему… Не дуракъ онъ, чтобы передъ владыкой свою ересь выкладывать. Знаетъ кошка, чье мясо съла!
— Это бы еще, княгиня, полъ-бды,— присоединился къ ней одинъ изъ гостей,— но вдь ихъ обществамъ приписываютъ страшныя политическія потрясенія во Франціи: вы посмотрите, что вольнодумцы длаютъ тамъ съ королемъ! Такъ что даже Австрію и Пруссію заставили думать о вмшательств, для возстановленія законной власти.
— Масоны политикой не занимаются, возразилъ другой гость, дла ихъ — дла благотворенія и самоусовершенствованія въ дух религіи.
— Тогда для чего же при такихъ безобидныхъ цляхъ они облекаютъ свои дйствія такой тайной? Добрыя дла можно длать и не скрываясь! А то какія то ложи, тайные знаки, тайныя слова, костюмы, должности.
— А вотъ вы соберите-ка людей въ общество безъ какой нибудь внутренней организаціи, да еще въ такое общество, гд каждый долженъ быть безпрекословнымъ данникомъ для цлей общества, гд для единства дйствій требуется строгая дисциплина и подчиненность! Таинственность только привлекаетъ къ обществу людей, къ обряду склонна человческая натура.
— Конечно, матушка-княгиня, снова вступилъ въ разговоръ князь Сергй,— твой братъ Никита Ивановичъ — человкъ высокой нравственности, но въ то же время онъ масонъ.
Разговоръ долго еще тянулся на эту тему, княжна Таня, наконецъ, ушла спать, съ твердымъ намреніемъ непремнно разспроситъ завтра Колесникова о масонахъ.
На другой день учитель ея пришелъ необычайно грустный, княжна Таня, отлично приготовивъ уроки, старалась какъ можно боле сократить время занятія грамматикою, чтобы успть задать Колесникову интересующій ее вопросъ.
Къ разспросамъ приступила княжна издалека:
— Что вы сегодня такой скучный, Игнатій Петровичъ?
— Скучный? Нтъ. А вы разв замтили это?
— О, я васъ совершенно изучила и по вашему лицу и взгляду всегда скажу, что у васъ длается на душ.
— Вотъ какая вы примтливая… Ну-съ, такъ чмъ же мы еще займемся? Вотъ разв пройти…
— Не надо, не надо ничего проходить сегодня, прошу васъ! Я нарочно старалась поскоре отдлаться. У меня есть къ вамъ очень большая просьба, я хочу васъ спросить о масонахъ.
Колесниковъ многозначительно посмотрлъ Тан прямо въ глаза, но она твердо выдержала его взглядъ и продолжала:
— Да, о масонахъ. О нихъ такъ много нынче говорятъ и такое все разное, что я, наконецъ, захотла узнать о нихъ. Вы, вроятно, о нихъ много знаете,— вы все знаете, мн кажется… Мн кажется, что вы… вы сами — масонъ…
Сказавъ это противъ воли, княжна вся вспыхнула румянцемъ смущенія. Колесниковъ тоже вспыхнулъ.
— А зачмъ вамъ надобно знать,— масонъ ли я?.. Вы, вроятно, слыхали много дурнаго о нихъ. Теперь на нихъ воздвигаютъ гоненіе, дла ихъ пошли очень худо…
— Мн очень бы хотлось узнать о нихъ что нибудь… О нихъ говорятъ и хорошо, и очень дурно, вотъ, напримръ, мама,— она считаетъ ихъ безбожниками, я почему то ршительно не врю ничему дурному, что о нихъ говорятъ… Говорили про какого то Новикова, что его отдавали на судъ митрополиту московскому… Кто этотъ Новиковъ?.. Я отъ васъ слыхала, что вы работаете въ какомъ то ‘Новиковскомъ обществ’.
— Да, я работалъ тамъ, но оно теперь закрылось и это большое несчастіе для Россіи, что оно закрылось…
— Значитъ, масоны полезные люди? Значитъ, это все неправда, что говорятъ про нихъ, будто они знаются съ нечистой силой, могутъ добывать золото изъ простыхъ камней, уничтожить своихъ враговъ наговоромъ и колдовствомъ?
— Совершенная неправда. Для непосвященныхъ въ ихъ тайны обряды масоновъ могутъ показаться странными и подать поводъ къ разнымъ нелпымъ выдумкамъ на ихъ счетъ, но въ дйствительности ничего подобнаго нтъ.
— Что же они длаютъ? для чего они составляютъ тайныя общества?
— Для помощи себ и ближнимъ, а тайной они облекаютъ свои общества для того, чтобы сходиться людямъ только хорошо извстнымъ другъ другу, чтобы каждый членъ во всхъ длахъ могъ твердо положиться на товарища, ибо за поступками и нравственностію членовъ существуетъ самый строгій надзоръ. Никто посторонній никогда не проникнетъ въ общество.
— Ну, что же они тамъ длаютъ, чмъ занимаются въ обществ?
— Обсуждаютъ свои дла.
— У нихъ какіе то странные обряды?
— Объ этомъ никто посторонній не можетъ узнать, а съ масоновъ берется страшная клятва не выдавать ничего изъ тайнъ общества. Никто не знаетъ ни мста, ни времени, гд они собираются.
— А это ‘Новиковское общество’, о которомъ говорятъ? О немъ вы, вроятно, больше знаете?.. Его дйствія не секретъ?
— Нисколько! Дла его открыты всмъ и всмъ видны. Только озлобленный противъ общества человкъ можетъ порицать его. Я не знаю ни времени, ни страны, гд бы масонство съ большею пользою употребило свое вліяніе, могущество и богатство, гд бы выше и полезне оно приложило свои идеи человколюбія и помощи человку выбраться изъ мрака пороковъ и невжества на свтъ знанія и нравственнаго улучшенія… У насъ, Татьяна Сергевна,— продолжалъ, все боле и боле разгорячаясь, Колесниковъ,— слова: человколюбіе, помощь ближнему, нравственное улучшеніе остаются только словами! Никто не понимаетъ ихъ хорошо, а тмъ боле никто не отвтитъ на вопросъ: какъ претворить эти слова въ благотворное дло, да не въ маленькое дло помощи одному лицу, семейству, городу, наконецъ, а въ обширное дло помощи и просвщенія цлаго государства, такого обширнаго, какъ наше, напримръ?..
Игнатій Петровичъ немного остановился, вперивъ горящій взглядъ въ глаза затаившей дыханіе княжны, какъ бы ожидая ея отвта. Княжна Таня видла, что задла своимъ вопросомъ глубокую и чувствительную струну учителя, коснулась его завтныхъ убжденій и ждала отъ учителя одной изъ тхъ живыхъ рчей, какими она всегда увлекалась.
— Говорите, говорите, Игнатій Петровичъ, это дло великое…
— Да-съ! это дло великое, Татьяна Сергевна! Вы, я вижу, поняли всю величественность такой задачи. И эту великую задачу могъ исполнить и началъ, и многое сдлалъ такой высоко-христіанскій и практическій умъ, какъ Николай Ивановичъ Новиковъ! Онъ не остановился на одной обрядовой сторон масонства, на однихъ красныхъ словахъ и рчахъ о добродтеляхъ, украшающихъ ихъ общество, а воспользовался хорошо устроеннымъ учрежденіемъ, чтобы приносить дйствительную, осязаемую и видную пользу народу, и благотворитедьностью и просвщеніемъ. Что надобно народу? Образованіе. Новиковъ для высшихъ классовъ издаетъ журналы: ‘Московскія Вдомости’, ‘Московское Изданіе’, ‘Вчернюю Зарю’, ‘Покоющагося Трудолюбца’, ‘Словарь писателей’, собираетъ и печатаетъ древнія рукописи по русской исторіи подъ заглавіемъ ‘Древняя Русская Вивліоика’ и много другихъ книгъ, для народа онъ издаетъ учебники, азбуки, книги для чтенія и разсылаетъ ихъ безплатно по школамъ, на средства общества онъ открываетъ въ городахъ и селеніяхъ безплатныя школы и снабжаетъ ихъ всмъ нужнымъ, содержитъ ихъ, учреждаетъ во многихъ городахъ книжные магазины для распространенія дешевыхъ книгъ, все это для просвщенія. Для народнаго здоровья онъ восполняетъ нужду въ больницахъ и въ аптекахъ учрежденіемъ ихъ везд, гд дозволяютъ средства общества. Помощь въ несчастіяхъ и раздача милостыни была въ такихъ обширныхъ размрахъ, что трудно поврить.
Когда, года четыре тому назадъ, былъ въ Московской и смежной съ нею губерніяхъ голодъ,— имъ было роздано безплатно хлба на нсколько сотъ тысячъ рублей. И посмотрите, какъ доброе дло рождаетъ и добрыхъ людей: когда, во время московскаго голода, Новиковъ говорилъ въ ‘Дружескомъ ученомъ Обществ’ рчь о помощи голодающимъ,— вс изъявили согласіе подлиться послднимъ, а одинъ купецъ, Походяшинъ, такъ тотъ предоставилъ свое милліоное состояніе въ распоряженіе общества… а съ этого имущества только одинъ ежегодный доходъ равнялся 60,000 рублей!
Нкто Лопухинъ все свое большое состояніе отдалъ въ общество и самъ работаетъ такъ, какъ бы получалъ за это содержаніе. Князь Рпнинъ, губернаторъ Блорусскій, содержалъ во время голода народъ на своемъ иждивеніи въ двухъ губерніяхъ. Даже небогатые люди, одушевленные ревностью къ высокому и благому длу, своимъ стараніемъ производятъ великія вещи, одинъ священникъ въ Орл собралъ пожертвовавія и основалъ богадльню, училище и воспитательное заведеніе! Вотъ какъ сильна любовь и дятельность людей, связанныхъ въ это общество и руководимыхъ такимъ человкомъ, какъ Новиковъ и ему подобные!
Княжна слушала, пылая одушевленіемъ, эти люди, о которыхъ она слышала, казались ей святыми, а самъ повствователь о нихъ не мене ихъ способнымъ на высокія дла благотворенія.
Колесниковъ замолкъ и тяжело перевелъ духъ.
— И вы… и вы, Игнатій Петровичъ… вы работали въ этомъ обществ? вы принимали участіе въ этихъ добрыхъ длахъ?
— Ну, я… я здсь совсмъ незамтная мошка… я наемникъ, служившій имъ своими знаніями при перревод и составленіи книгъ.
— ‘Скромность!— мелькнуло въ голов княжны,— онъ не хочетъ хвастать своими длами. О, какой чудесный человкъ, этотъ Игнатій Петровичъ!’
— И дла этого благодтельнаго общества закрылись?— снова спросила княжна,— кто же это сдлалъ?
— О! у нихъ было много ожесточенныхъ враговъ и въ особенности іезуиты, имющіе сильныя связи и вліяніе, наконецъ общее невжество приписывало имъ такія дла, какія имъ и въ мысль не приходили, напримръ вмшательство въ политику, стремленіе уничтожить существующій порядокъ, наконецъ тайнымъ обществамъ вредитъ революціонное движеніе во Франціи.
— Ахъ, Боже мой, какъ жаль, что ихъ не понимаютъ, какъ слдуетъ! Ну, а этотъ Новиковъ? Его, говорятъ, отдавали на судъ митрополиту Платому? Что это такое, я не знаю.
— О, это было еще лтъ шесть тому назадъ. И, главнымъ образомъ, изъ за іезуитовъ. Новиковъ сталъ при ‘Московскихъ Вдомостяхъ’ печатать исторію ордена іезуитовъ, гд разоблачалъ вс ихъ темныя дла,— іезуиты нажаловались куда слдуетъ. Высшая власть по этому случаю велла опечатать вс изданныя имъ книги и послать къ московскому митрополиту на разсмотрніе, нтъ ли въ нихъ ереси и разврата, а самого Новикова испытать въ вр. И что жъ бы вы думали, что митрополитъ сказалъ о христіанств Новикова? Онъ отозвался о немъ, гонимомъ и подозрваемомъ, какъ истинный служитель Божьей правды! Мы знаемъ слова митрополита Платона, какъ молитву! Онъ сказалъ императриц: ‘Какъ предъ крестомъ Божіимъ, такъ и предъ престоломъ твоимъ, всемилостивйшая государыня, я должаюсь по совсти и сану моему донести теб, что молю всещедраго Бога, чтобы не только въ паств, Богомъ и тобою мн ввренной, но и во всемъ мір были таковые христіане, какъ Новиковъ!’…
Княжна Таня не выдержала и тихо заплакала, спрятавъ лицо въ руки… Колесниковъ, точно опомнясь, что не въ мру напрягъ нервы двушки, быстро поднялся со стула и, чтобы унять свое волненіе, прошелъ изъ угла въ уголъ.
Въ это время тихо вошла miss Penn въ комнату, возвщая, что часы занятій кончены. Княжна поспшно отерла слезы, но гувернантка замтила ихъ и спросила о причин.
— Такъ… Игнатій Петровичъ читалъ мн очень трогательную исторію… въ литератур… отговаривалась княжна.
Miss Penn вопросительно взглянула на учителя.
— Yes, miss, yes!— коротко отвтилъ Колесниковъ.
— Very well, very well!— закивала головой съ ласковой улыбкой miss Penn. Колесниковъ простился съ обими и вышелъ…
‘Боже мой! Что за чудное сердце, что за свтлая головка эта княжна Татьяна Сергевна!— думалъ про себя Колесниковъ, возвращаясь домой,— какъ она, не похожа на всхъ, окружающихъ ее. Счастливъ будетъ тотъ, кому она отдастъ свою любовь и сердце… Но будетъ-ли она сама счастлива?
Трудно ей найти партію въ той сред, гд она родилась.
Эта непоколебимая честность воззрній, эта твердость характера едва-ли будутъ оцнены по достоинству, едва-ли не составятъ несчастія въ этой тщеславной и растлнной сред?
Сколько ни есть у меня ученицъ и учениковъ,— ни въ комъ я не встрчалъ съ такимъ стремленіемъ къ правд и добру: во всхъ сидятъ кастовые предразсудки, ни одного не тронешь словомъ истины и добра, или очень не надолго,— а эта сама, какъ птичка на свтъ, стремится ко всему честному и высокому.
Удивительное явленіе! Дай, Боже, ей счастья въ въ жизни! Она — масонъ-въ душ и вполн достойна блыхъ перчатокъ, даваемыхъ масону для передачи своей душевной и достойной подруг. Если-бы мн пришлось передать мои перчатки особ, хотя въ половину такой свтлой и достойной, какъ княжна Татьяна Долинская!’
Игнатій Петровичъ былъ дйствительнымъ, посвященнымъ масономъ одной изъ петербургскихъ ложъ и прошелъ уже степень ‘апирантива‘, т. е. учащагося, до степени ‘компаніона’.
При цеременіи пріема въ масоны ему, въ знакъ чистоты его длъ, вмст съ другими аттрибутами масонства, даны были замшевыя блыя перчатки и другая пара дамскихъ. Метръ Венерабль, предсдатель ложи, передавая дамскія перчатки новому члену, сказалъ:
— Фреръ! Вотъ другая пара, которую ты можешь передать любимой и достойной женщин. Она должна обладать масонскими качествами, это дань нашего уваженія къ подругамъ нашимъ, скрашивающимъ намъ жизненный путь, но доступъ имъ самимъ въ ложу закрытъ навсегда. Помни это, фреръ, и не открывай тайнъ ложи даже передъ обладательницею этихъ перчатокъ. Мы ее привтствуемъ заочно!..
Съ тхъ поръ эта пара блоснжныхъ перчатокъ хранилась у Колесникова во всей неприкосновенности въ одномъ изъ потайныхъ ящиковъ, ожидая прекрасныхъ ручекъ ‘достойной’ подруги масона, которою могла быть и не жена.
Все время, вплоть до того дня, какъ Колесникову надо было идти въ домъ князя Долинскаго, княжна Таня не выходила у него изъ головы. Идя туда, онъ чувствовалъ какое-то необыкновенное, прежде неизвстное ему, волненіе.
Съ княжною Таней тоже творилось что-то необыкновенное. Весь тотъ день она была необычайно разсяна, невпопадъ отвчала на вопросы, и вся была занята мыслью о благотворительныхъ подвигахъ Новиковскаго дружескаго общества. Масоны казались ей людьми необыкновенными, она по нскольку разъ передумывала обо всемъ, разсказанномъ Колесниковымъ — и ей самой страстно захотлось принять участіе въ ихъ миссіи благодтелей человчества.
Ея горячая голова быстро заработала въ этомъ направленіи: ‘Что я такое буду? Какая судьба предстоитъ мн? Выйти замужъ и быть свтской барыней, какъ мама, какъ вс? Но разв есть что нибудь пусте и безполезне ихъ жизни, проходящей въ взаимныхъ визитахъ, вечерахъ, танцахъ и сплетняхъ?.. Можно и въ этомъ состояніи длать добро ближнему. Можно, но какое это маленькое, пустенькое добро единичнаго человка безъ широкаго и правильнаго устройства разумнымъ обществомъ!.. Но я имю, наконецъ, собственное имніе, завщанное мн бабушкой, выйдя замужъ, я могу отдать его на дла благотворенія въ это общество… А согласіе мужа, который, можетъ быть, даже и не будетъ раздлять моихъ взглядовъ?.. Мужа? Но кто-же можетъ бытъ мн мужемъ изъ тхъ, кого я знаю, кого я вижу? Князь Петръ богатъ и знатенъ, но глупъ, князь Никита Зарцкій тщеславенъ и пустъ… Вс, кого я ни перебираю въ своей памяти,— ршительно ко мн не подходятъ: ни я имъ, ни они мн въ радость не будутъ… Есть одинъ, кто мн больше всхъ по сердцу, но это такой высокій, умный и гордый человкъ, который, можетъ быть, не захочетъ и слышать, чтобы связать свою судьбу съ такой дурочкой и простушкой, какъ я… А съ другой стороны папа съ мамой не захотятъ и слышать о немъ: не пара онъ, буденъ и незнатенъ, я должна сдлать по ихнему партію,— стать княгиней или графиней или выйдти за богача… Господи, Господи! Разв нужно мн все это?’…
Бурей смнялись подобныя мысли въ головк княжны Тани, никогда она не чувствовала себя такой стсненной, несчастной, ложно поставленной.
‘Но я найду выходъ,— лишь-бы только мн увидать дорогу, лишь-бы только меня поддержалъ кто-нибудь сильный’.
И опять образъ Игнатія Петровича въ неизъяснимой душевной красот возсталъ передъ воображеніемъ княжны…
Она ждала его съ большимъ нетерпніемъ, страстно хотла снова его видть и какъ будто боялась этого. Куча новыхъ вопросовъ накопилась у нея въ голов, одинъ другого интересне и важне, но въ тоже время ей казалось, что она и рта не раскроетъ передъ нимъ. Съ обоими случилось что-то такое, въ чемъ они сами не могли дать отчета себ, это ‘что-то’ не пришло сразу, а подготовлялось давно, оно шло неотвратимыми шагами органической необходимости, непрерываемой логикой событій, свободно развивающихся безъ насиліи и давленій…
Когда ливрейный лакей доложилъ о приход р-на Колесникова, княжна, игравшая на клавесин съ учителемъ музыки, вдругъ сбилась, ошиблась и пошла фальшивить больше и больше. Наконецъ, она остановилась и сказала:
— Довольно! Я устала играть. Надо заняться съ другимъ учутелемъ литературою: это разсетъ меня.
— Nn, gut! согласился учитель, собралъ ноты и откланялся княжн.
Проходя въ учебную комнату по зал, княжца взгрянула на себя въ зеркало: лицо ея было залито густымъ румянцемъ, глаза блестли какимъ-то лихорадочнымъ блескомъ.
Она остановилась, поправила волосы и съ замираніемъ сердца вошла въ комнату, гд уже сидлъ за столомъ Игнатій Петровичъ. Войдя въ комнату, она немного пріостановилась въ дверяхъ, онъ медленно поднялся съ преувеличенно мрачнымъ лицомъ и, поздоровавшись, пожалъ ручку княжны, которая была холодна и дрожала въ его рук.
Онъ замтилъ и волненіе княжны, и дрожаніе ручки и неровный голосъ, какимъ она говорила съ нимъ,— и смутился еще боле. Княжна тоже замтила его смущеніе и какъ-то робко присла къ столу, за которымъ учитель сосредоточенно и нервно перелистывалъ книгу какъ будто не могъ отыскать нужной для него страницы.
— Ну-съ, займемтесь, Татьяна Сергевна, сегодня поприлежне,— буркнулъ Игнатій Петровичъ, уткнувшись въ книгу.
‘Что съ нимъ такое? думала княжна: какой онъ мрачный и сердитый… врно, за мои глупыя слезы прошлый разъ’.
Окончивъ урокъ, во время котораго княжна была очень разсяна, хотя и старалась напрячь все свое вниманіе, Игнатій Петровичъ быстро поднялся со стула, точно избгая могущихъ возникнуть разговоровъ.
— Такъ скоро?.. Куда-же вы? нершительно спросила княжна, удерживая свою руку въ его,— а я, Игнатій Петровичъ, хотла еще кое о чемъ поговорить съ вами… Прошлый разговоръ нашъ такъ много заставилъ меня думать… Если вамъ время есть и я не надола вамъ своими глупыми вопросами, то я просила-бы васъ хоть десять минутъ посидть.
Колесниковъ, успокоившійся было во время урока, снова вспыхнулъ и заволновался, хотлъ отговориться, отказать,— и не могъ. Не могъ потому, что ему самому страстно хотлось подольше смотрть на это милое ему лицо, слышать этотъ голосъ. Онъ невольно крпко пожалъ ручку княжны и снова слъ, со словами:
— Хорошо я могу… Я думалъ, что вы утомились, но, если вы желаете, я съ удовольствіемъ объясню вамъ все, что могу. ‘Совсмъ не то говорю, что хочу’ мелькнуло у него въ голов, ‘Богъ знаетъ, что со мной длается, не къ добру это!’…
— Merci, Игнатій Петровичъ, вы слишкомъ добра ко мн, я… я не знаю, какъ и выразить вамъ мою благодарность.
Двушка, видимо, затруднялась и не знала съ чего начать.
— Скажите, Игнатій Петровичъ, могутъ женщины поступать въ масоны?..
Колесниковъ улыбнулся.
— Нтъ, не могутъ никогда. Приняты вс мры, чтобы ни одна женщина не проникла тайны масонскихъ ложъ.
— Какъ это странно!.. Я думаю, есть много женщинъ, которыя были-бы хорошими дятелями въ масонскомъ дух. Зачмъ-же отъ такихъ высокихъ длъ устранять насъ совершенно?
— Масоны женщинъ не презираютъ, а напротивъ,— очень уважаютъ и даютъ полную возможность содйствовать ихъ дламъ благотворенія… У нихъ даже есть особый знакъ вниманія и уваженія къ женщинамъ, но объ этомъ не долженъ знать никто изъ ‘профановъ’, то есть не принадлежащихъ къ братству вольныхъ каменщиковъ.
— Я не смю добиваться, чтобы вы открыли эту тайну, но это меня ободряетъ. Я эти дни иного думала о себ и о своей судьб.
— Вамъ, Татьяна Сергевна, предстоитъ завидная и блестящая судьба. Все, что можетъ жизнь дать лучшаго,— все въ вашемъ распоряженія: и богатство, и знатность, и почетъ…
— Ахъ, Игнатій Петровичъ, я не врю, чтобы вы говорили это серьезно! Вы сами, наврное, не думаете, что въ этой блестящей вншности и заключается счастье жизни… Разв это надо сердцу, душ человка? Я слыхала русскую пословицу: ‘и черезъ золото слезы льются’, и нахожу, что это очень справедливо. Какъ я ни молода, но мн приходилось видть несчастныхъ женщинъ въ самомъ блестящемъ, повидимому, состояніи.
— Но почему-же вы, Татьяна Сергевна, думаете, что должны быть несчастны? Ничто этого не предвщаетъ, а напротивъ, съ вашимъ умомъ и развитіемъ…
— Ну, какой мой умъ… а если я и понимаю что-нибудь, то этимъ обязана я вамъ, Игнатій Петровичъ: ваши бесды и объясненія открыли мн совсмъ другой взглядъ на жизнь, заставили все лучше понимать и оцнивать. Я вижу теперь всю пустоту жизни, которая мн предстоитъ въ ‘моемъ кругу’, и не ожидаю для себя счастья отъ этой жизни…
— Откуда у васъ, Татьяна Сергевна, такой мрачный взглядъ на ваше будущее? Если мои бесды способствовали этому, то я каюсь въ этомъ и считаю ихъ преступленіемъ съ моей стороны.
— Ахъ, не говорите такъ!— воскликнула княжна, привставъ и схватясь обими руками за руку учителя, Колесникова бросило въ жаръ отъ этого прикосновенія.
— Не говорите такъ, Игнатій Петровичъ! Не осуждайте самое лучшее, что сдлали для меня, что не могли сдлать вс учителя вмст, за что я буду благодарна вамъ до конца жизни… Разв это несчастіе — понимать жизнь, стать немного повыше окружающихъ, видть подальше и поглубже, чмъ т, съ которыми приходится жить?.. Это не мрачный взглядъ на жизнь, какъ вы говорите, а только ясное пониманіе того, что меня окружаетъ. Я съумю устроиться такъ, чтобы не быть въ тягость себ и другимъ,— у меня для эгого хватитъ достаточно характера и ршимости,— я въ отца, упряма… Только мн надо помощь, поддержку человка, которому-бы я во всемъ врила, на умъ котораго я могла-бы вполн положиться… Игнатій Петровичъ! Будьте для меня этимъ человкомъ, не отказывайте мн въ вашей помощи и вашемъ совт, чтобы достигнуть всего добраго… Я просила-бы васъ принести мн книгу, гд изложено, какъ жить, чтобы хотя отчасти приблизиться къ качествамъ людей масонскаго общества.
Колесниковъ съ восторгомъ слушалъ искреннюю рчь княжны и въ ум его проносилось: ‘Вотъ онъ, истинный сосудъ Божій! Вотъ гд воплотились вс три масонскіе девиза: ‘мудрость, сила и красота’… Игнатій Петровичъ всталъ въ сильномъ волненіи и голосомъ, въ которомъ слышались слезы, сказалъ:
— Татьяна Сергевна! Уваженію моему къ вамъ нтъ границъ!.. Я удивляюсь вашему уму, стремленію къ добру и, если вы мн приписываете хотя маленькое участіе въ образованіи души, столь прекрасной, то я могу считать себя счастливымъ!.. Нтъ, это Богъ, всевышній Зиждитель натуры, создалъ ваше сердце ко благу вашихъ ближнихъ!.. Если вамъ требуется въ чемъ-бы то ни было моя помощь,— располагайте мною, какъ самымъ вашимъ врнымъ другомъ… братомъ, чмъ хотите… И мои силы, и самая моя жизнь — въ вашемъ распоряженіи…
Княжна встала, протянула об руки учителю,— тотъ началъ осыпать ихъ поцлуями, дв-три слезы невольно скатились на ручки княжны… и вдругъ онъ почувствовалъ, какъ губы двушки горячо прильнули къ его лбу…
Онъ не усплъ поднять головы, какъ княжна быстро вышла изъ комнаты, закрывъ глаза платкомъ…
Шатаясь, вышелъ Колесниковъ въ залу, что-то отвтилъ на вопросъ miss Penn о здоровь и, торопливо одвшись, спшилъ выйти на воздухъ, освжить пылавшую голову… Сердце усиленно билось, въ вискахъ стучала кровь, дыханіе молодаго человка спиралось…
Молодые люди поняли, что они любятъ другъ друга, но это сознаніе повергло ихъ въ большое затрудненіе. Хотя сердце княжны Тани и замирало отъ удовольствія при мысли, что этотъ умница и высокой думки человкъ ее любитъ, но на благополучную развязку этой неожиданной исторіи она мало разсчитывала. Конечно, она можетъ настоять на своемъ, почти на крайнія мры, но посл этого надо разорвать вс связи съ семействомъ, стать басней города, скрываться… На все это у нея хватило бы ршимости, но, Боже мой, какъ это трудно!
Наконецъ, она и не была окончательно уврена, что эта горячность, невольно выражавшаяся у Игнатія Петровича, есть любовь,— это могла быть минутная вспышка добраго человка, видящаго, что другой ищетъ пути къ нравственному улучшенію. Вдь онъ — масонъ, а масоны взяли задачей работать для поднятія общей нравственности. Княжна потеряла всякое душевное равновсіе, видть Колесникова и говорить съ нимъ стало для нея непреодолимымъ желаніемъ, почти страстью. Характеръ ея совсмъ перемнился: она стала раздражительна, былая веселость ея пропала. Цлыхъ пять дней она не могла видть учителя, и это было для нея мученіемъ: тысячи сомнній терзали ея молодое горячее сердце.
На Игнатія Петровича это открытіе произвело также ошеломляющее дйствіе. Онъ не врилъ ни себ, ни ей, но сердце, наперекоръ всему, твердило свое. Сколько онъ ни старался уврить самого себя, что это не любовь ни съ его, ни съ ея стороны,— онъ все-таки приходилъ къ одному: видть ее, говорить съ ней, имть ее самымъ близкимъ и задушевнымъ себ другомъ,— въ этомъ все счастіе его жизни!..
Но счастіе это оказывалось несбыточно: о брак съ этой богатой и родовитой двушкой нельзя было и думать!..
‘Эта неожиданная и неумстная любовь,— думалъ онъ,— посылается мн, какъ житейское испытаніе, по я пребуду истиннымъ франкъ-масономъ и подчиню неразумную страсть разуму!.. Видть княжну — для меня счастіе, но оно отзовется еще большимъ горемъ впереди и для меня, и, пожалуй, для нея… Зачмъ я буду увлекаться и увлекать, если изъ этого ничего не можетъ выйти?.. Нтъ, надо сразу и съ корнемъ вырвать это заблужденіе сердца, для обоюднаго счастія. Надо отказаться отъ уроковъ въ дом князя Долинскаго подъ благовиднымъ предлогомъ’…
По нкоторомъ размышленіи Колесниковъ ршилъ прежде полнаго отказа попробовать отмнить одинъ день урока и съ этою цлью въ самый день урока съ утра послалъ письмо княгин Софь Зиновьевн съ извиненіемъ и извстіемъ, что не придетъ на уроки.
Княгиня, прочтя письмо, послала его къ Тан, которая уже нервно ходила изъ угла въ уголъ въ комнат для занятій, ожидая Игнатія Петровича.
— Вотъ письмо отъ мистера Колесникова,— подала ей извстіе miss Penn.
Княжна поблднла, взяла дрожащими руками письмо, прочла и безсильно сла на стулъ, всми силами скрывая отъ гувернантки свое волненіе. Письмо осталось у нея въ рукахъ.
— Я думаю, это лучше, что мистеръ Колесниковъ не придетъ,— сказала miss Penn,— его уроки въ послднее время очень утомляютъ васъ, а вы, повидимому, не совсмъ здоровы.
— Да, миссъ, да… это лучше,— отвтила княжна.
Miss Penn вышла, княжна снова перечла письмо, вглядываясь въ строки, въ подпись его, точно желая запечатлть ихъ въ сердц. Подъ подписью, въ уголку, находился адресъ Колесникова, княжна быстро списала его въ одну изъ тетрадокъ, а письмо положила на столъ, какъ будто не интересуясь имъ боле. Что это значитъ? Почему онъ отказался придти? Дйствительно-ли ему нельзя, или ему стыдно за то, что произошло прошлый разъ? Врно, онъ избгаетъ меня,— я такая глупая и несдержанная: оба раза подрядъ расплакалась, въ послдній разъ… О! я не могу вспомнить безъ стыда послдній разъ! Я поцловала его… Да и могла-ли я удержаться, когда чувствовала его слезы на своихъ рукахъ! Он капнули мн прямо на сердце. Вдь онъ, въ порыв своего благороднаго сердца, вс силы, даже жизнь свою отдавалъ на жертву, если это мн понадобиться. Но, можетъ быть это и былъ минутный порывъ, и ему теперь стыдно за свое увлеченіе. Все для меня здсь мучительная загадка,— я такъ мало знаю жизнь.
Цлые два дня княжна Таня, на взглядъ домашнихъ, недомогала, хотя ни на что не жаловалась.
Она даже похудла и поблднла. Придворный докторъ Санхецъ, осмотрвъ княжну, по просьб княгини Софьи Зиновьевны, усмхнулся и успокоилъ:
— Il n’y а rien… l’ge de pubert… Vous comprenez, princesse… Ce passera.
— Можетъ быть, лучше будетъ прекратить на время занятія дочери съ учителями? спросила княгиня доктора,
— Мм… да, если это ее утомляетъ, то лучше не надолго пріостановить занятія… Вообще, красивая двушка мало потеряетъ, если не будетъ очень учена! пошутилъ докторъ.
Княгиня ршила извстить всхъ преподавателей старшей княжны о пріостановк занятій на мсяцъ, по случаю нездоровья ученицы, причемъ имъ посылался полный разсчетъ за старое и деньги за тотъ мсяцъ, который они не будутъ заниматься.
Сколько ни протестовала княжна противъ этого, увряя, что она совершенно здорова и что занятія даже сдлаютъ ее веселе,— княгиня настояла на своемъ.
Княжна была въ отчаяніи и разныя сумасбродныя мысли начали приходить ей въ голову.
Колесниковъ, получивъ письмо и деньги, былъ нсколько шокированъ этой высокомрной щедростью княгини и хотлъ было послать деньги за мсяцъ назадъ, но потомъ разсудилъ, что это значило поссориться съ княгиней Долинской.
‘Сама судьба помогаетъ мн въ борьб съ неразумной страстью, подумалъ онъ, этотъ мсяцъ нуженъ мн, чтобы окончательно подавить бредъ моего воображенія. Я приду въ себя, ворочу свое самообладаніе я тогда, не расходясь навсегда съ княжной, докажу ей, что все это несбыточно… Впрочемъ, къ тому времени, я надюсь, она и сама успокоится и трезве взглянетъ на все’…
Такъ успокоивая себя, Игнатій Петровичъ, борясь съ постившей его сердце молодой страстью, твердо врилъ въ дйствительность предпринятыхъ имъ мръ, но судьба, какъ увидимъ дале, готовила совсмъ другую развязку этой исторіи…
Княжна Таня совсмъ ушла въ себя, нося на сердц невыясненныя мечты первой любви. Открыться кому нибудь, высказаться она не могла, да никто-бы и не понялъ ее: одни посмялись бы, другіе осудили бы, нтъ, она не могла ничьего взора допустить до сокровенныхъ тайнъ своего сердца, а оставаться съ нимъ на-един ей стало не подъ силу. Она ршилась собрать всю энергію и самой, если судьба становится ей поперекъ дороги, добиться до счастья и душевнаго нокоя.
Княжна начала издалека и хитро: стала говорить съ гувернанткой miss Penn, что ей очень скучно безъ занятій, что она почитала бы что нибудь, да не знаетъ что.
— Вотъ, какъ будто нечаянно вспомнила княжна, мистеръ Колесниковъ общалъ мн прекрасную книгу, гд говорится о правилахъ нравственной жизни и о масонахъ,— я съ удовольствіемъ бы прочла эту книгу и вамъ бы стала переводить… но только не знаю, какъ это сдлать? Мамаша терпть не можетъ масоновъ и черезъ нее мн не получить этой книги… А мы бы отлично проводили вечера съ вами, миссъ…
Простоватая миссъ, сама страдавшая отъ скуки, ухватилась за эту мысль.
— Въ самомъ дл: мистеръ Колесниковъ такой умный и ученый человкъ, у него должно быть много хорошихъ книгъ, надо послать къ нему за книгой…
— Но какъ же послать? черезъ мамашу не ловко да и нельзя…
— Можно и не говорить объ этотъ княгин.
— Ахъ, что вы! разв это можно?
— Отчего-же нельзя? Напишите ему письмо,— я пошлю, ко мн придетъ my nephew (племянникъ), клеркъ въ торговой контор, и принесетъ мн книгу.
— Ахъ, и вправду, миссъ, какъ это хорошо! Милочка миссъ, какая вы умная, что такъ придумали. Сдлайте это завтра-же, утромъ,— я сегодня напишу ему письмо.
— Very Well! Я всегда для васъ придумаю, потому что я васъ люблю, говорила польщенная похвалой ея уму англичанка, а княжна расцловала ее за такую любезность и пошла писать письмо Игнатію Петровичу.
Съ большимъ трепетомъ и волненіемъ принялась на за это первое ея письмо къ постороннему мужчин, въ которомъ хотла высказать хотя отчасти т чувства, что мучатъ ее. Она нсколько разъ начинала и рвала письмо, наконецъ, но кое-какъ удалось написать его
‘Милостивый Государь, Игнатій Петровичъ!— перечитывала письмо княжна,— я очень опечалена прекращеніемъ нашихъ уроковъ, но на это была воля мамаши, ибо она вообразила, что я больна и совтовалась съ докторомъ. Я совершенно здорова тломъ, но душа моя больна разлукою съ вами: ваши бесды мн стали необходимы, какъ воздухъ, какъ хлбъ. Я не могу прожить мсяцъ слишкомъ, не поговоривъ съ вами, хотя на письм, и вотъ почему пользуюсь настоящемъ случаемъ и пишу вамъ. Миссъ Пеннъ и я страшно скучаемъ, и я вспомнила ваше общаніе дать мн книгу о масонахъ.
‘Изъ расположенія къ вамъ и ко мн, миссъ посылаетъ это письмо помимо мамаши черезъ своего племянника, ему вы и передайте книгу. Ахъ, Игнатій Петровичъ! Я не знаю, что со мною длается, но отсутствіе ваше мн очень тяжело. Дай Богъ, чтобы я вытерпла этотъ мсяцъ, но если отсутствіе ваше продолжится и доле,— я не знаю, что со мною будетъ… Мн стыдно сознаться, но передъ вами я сдлаю это,— мн очень бы хотлось увидть васъ гд нибудь, хоть мелькомъ. Не придумаете-ли вы сами, вы такой умный. Кажется, мн что ничего не надо-бы вамъ писать, я, можетъ быть, буду хуже въ вашемъ мнніи, но я не могу побороть себя, удержаться отъ этого. Не осудите бдную мою голову, которая идетъ кругомъ, и пришлите вмст съ книгою хотя нсколько вашихъ строкъ, да не такихъ холодныхъ и вжливыхъ, какъ пишите вы мамаш, а такихъ теплыхъ и откровенныхъ, какъ часто вы говорили со мной. Вы вызвались быть мн истиннымъ другомъ,— будьте имъ, и Всевышній Зодчій природы, котораго вы иногда упоминали, наградитъ васъ за это. Сдержите ваше слово…’
Письмо показалось княжн и странно, и глупо, но оно было третье или четвертое,— лучше все равно теперь не выйдетъ,— и княжна ршила послать его.
Колесниковъ едва только усплъ встать въ это утро, какъ къ нему пришелъ его близкій другъ и сотоварищъ по университету, богатый помщикъ Словцовъ, масонъ одной съ нимъ ложи ‘Пламенющей звзды’.
У нихъ шелъ печальный разговоръ о готовящемся разгром масонскихъ ложъ. Хотя масоны и сильны были участіемъ и покровительствомъ многихъ важныхъ лицъ въ государств, но, однако, ихъ положеніе въ послднее время сдлалось безнадежныхъ.
Энергично добирались до всхъ важныхъ дятелей масонства: Новикова, Лопухина, И. П. Тургенева и князя Н. И. Трубецкого. Кром того, Новиковъ велъ переписку съ прусскими масонами въ то время, когда русскій дворъ находился въ очень натянутыхъ отношеніяхъ съ дворомъ берлинскимъ. Въ довершеніе всего перлюстрація, пущенная въ ходъ въ послдніе годы царствованія Екатерины, подвела Новикова подъ самую большую бду, подстроенную ему личнымъ врагомъ его, нкогда масономъ его общества, ухавшимъ за-границу барономъ Шредеромъ. Этотъ язвительный нмецъ, желая погубить Новикова, погубилъ вмст съ нимъ и дло масонскихъ благотвореній, поставленное на такую прочную ногу,— онъ измыслилъ необыкновенно хитрый пріемъ: сталъ посылать Новикову изъ за-границы письма, гд умышленно приписывалъ масонскимъ обществамъ разрушительныя политическія цли. Перлюстрація сдлала содержаніе этихъ писемъ извстнымъ императриц, и съ этого момента судьба Новикова и масоновъ была ршена: ждали только благопріятнаго момента.
Объ этихъ тяжелыхъ временахъ для ихъ общества и шелъ у молодыхъ людей разговоръ, когда въ небольшой квартир Колесникова раздался несмлый звонокъ. Старуха прислуга одинокаго Колесникова, его крпостная нянька Соломонида, пошла отворить и въ дверяхъ прихожей у нея завелся съ пришедшимъ какой-то споръ. Пріятели прислушались.
— No, no! говорилъ пришедшій съ сильнымъ иностраннымъ акцентомъ,— я не могу, мн нужно самъ мистеръ Колесниковъ. Позвольте мн видть мистеръ Колесниковъ.
— Игнатій Петровичъ заняты, дайте, я передамъ письмо,— настаивала нянька.
— No, я не могъ.
Колесниковъ растворилъ дверь въ прихожую. Тамъ стоялъ молодой человкъ, одтый нсколько непохоже, какъ одваются русскіе, но прилично. Увидвъ Колесникова, онъ прямо заговорилъ по англійски:
— Можетъ быть, я имю удовольствіе видть мистера Колесникова?
— Да, я — Колесниковъ, что угодно?…
— Му aunt (моя тетка), миссъ Пеннъ, поручила мн передать это письмо вамъ лично и попросить у васъ отвта непремнно теперь-же.
Англичанинъ передалъ письмо княжны Колесникову, тотъ осмотрлъ его со всхъ сторонъ.
— Такъ вы племянникъ миссъ Пеннъ, что живетъ у князя Долинскаго? Прошу покорно въ комнату подождать, пока я прочту письмо и напишу отвтъ.
Англичанинъ скинулъ верхнее платье и вошелъ вслдъ за Игнатіемъ Петровичемъ въ комнату.
Сердце Игнатія Петровича дрогнуло, когда онъ усвшись за свой столъ распечаталъ письмо и увидлъ почеркъ княжны. Во время дальнйшаго чтенія онъ то блднлъ, то краснлъ и едва удерживался отъ восклицаній, Его другъ Словцовъ замтилъ это необычайное волненіе Колесникова. Дочитавъ письмо, Игнатій Петровичъ нкоторое время оставался безмолвенъ, присутствіе постороннихъ мшало ему заплакать и расцловать это письмо. Наконецъ онъ собрался съ духомъ, удержалъ волненіе, всталъ и вынулъ изъ шкафа дв книги: ‘Объ истинномъ христіанств’ Арндта, въ перевод И. Тургенева, и ‘Божественную и истинную метафизику’ Бема, въ изложеніи англійскаго доктора Портетча, на англійскомъ язык.
— Вотъ передайте эти книги вашей тетушк,— сказалъ Колесниковъ, завернувъ ихъ въ бумагу, а относительно отвта скажите, что сейчасъ я не могу писать, а пришлю письмо вашей почтенной тетушк завтра.
— Можетъ быть, мистеръ желаетъ, чтобы я зашелъ за этимъ отвтомъ и принесъ его тетушк?— спросилъ англичанинъ.
— Нтъ, я самъ пошлю письмо вашей тетушк,— отвтилъ Колесниковъ, провожая посланца въ переднюю, у самой двери онъ вынулъ нсколько мелочи, чтобы дать милому человку, но тотъ не взялъ денегъ.
— Ну, извините, я постараюсь какъ нибудь иначе отплатить вамъ за услугу, сказалъ Игнатій Петровичъ.
— Какъ ты взволновался, Игнатій,— сказалъ ему Словцовъ, когда Колесниковъ снова вошелъ въ комнату: что эта за англичанка, съ которой ты переписываешься?.. Если это не секретъ…
— Какъ теб сказать, Миша… Это и секретъ, и… долженъ быть не секретъ… для тебя, по крайней мр… Въ настоящій моментъ моя душа просто переполнена… Я и удивленъ, и пораженъ, и… просто плакать хочу… Ты видлъ, кавія я книги послалъ? Пордетча и Бема. Я послалъ ихъ не масону, но такой чистой я высокой душ, что дай Богъ всякому масону имть такую…
— Однако ты, какъ видно, сильно увлеченъ этой англичанкой. Вдь, это ты о ней говоришь? Кто она такая?
— Ахъ, нтъ, не объ англичанк!.. Сказать-ли всю правду? Мн надо, Миша, высказаться. Ты мой близкій и испытанный другъ, истинный братъ, можетъ быть Провидніе само послало тебя въ эти минуты, чтобы я посвятилъ тебя въ эту тайну, посовтовался съ тобою… Я знаю, ты умешь хранить тайны,— ты вольный каменьщикъ въ душ.
— Конечно, Игнатій, ты можешь вполн положиться на меня, ты знаешь, что я во всемъ готовъ помочь теб, у меня нтъ друга, котораго бы я больше любилъ, чмъ тебя…
— Спасибо теб, мой истинный братъ по духу! Именно теперь мн нужна братская поддержка, нравственная помощь, потому что я нахожусь въ сильной душевной борьб съ самимъ собою…
— Ты меня, Игнатій, просто начинаешь приводить въ безпокойство своими словами. Я знаю, что ты увлекающійся и экзальтированный человкъ, но здсь я чувствую что-то очень важное, гораздо важне всхъ твоихъ прошлыхъ увлеченій.
— Да, Миша, ты угадалъ, гораздо важне всего, чмъ я увлекался до сихъ поръ, да я не увлеченіе это, какъ я чувствую, а вопросъ жизни. Слушай, братъ мой душевный: я клянусь вотъ этой пламенющей звздой, эмблемой нашего ‘востока’, открыть передъ тобой свою душу безъ утайки и лжи. Выслушай и суди, но скажи самую истину, то, что подскажетъ теб твое сердце, не бойся осудить меня, если нужно…
Колесниковъ началъ разсказывать Словцову всю исторію своей привязанности въ княжн Долинской: какъ онъ полюбилъ ее сначала только какъ прилежную и понятливую ученицу, какъ она сама часто смущала его своими взглядами, въ которыхъ отражалось чувство боле глубокое, чмъ интересъ и сочувствіе къ его словамъ. Затмъ уроки ихъ незамтно стали переходить въ задушевные разговоры о предметахъ, интересующихъ развивающійся бойкій умъ двушки и ея чистую и склонную къ добру душу. Здсь Игнатій Петровичъ не пожаллъ красокъ для характеристики нравственной личности княжны. Дале онъ описалъ два случая, гд ему стало ясно, что и онъ, и она увлечены другъ другомъ, высказалъ свое мнніе о несбыточности ихъ мечтаній и сознался въ своемъ ршеніи силою воли преодолть это ‘неразумное чувство’.
— Но это письмо поразило меня въ самое сердце, заключилъ Игнатій Петровичъ: такъ какъ я открылъ теб все, то прочту и это письмо.
Колесниковъ началъ читать письмо, но на первыхъ же строкахъ голосъ его прервался: слезы остановились въ горл, онъ передалъ письмо Словцову.
— Нтъ, не могу! Читай самъ..
Словцовъ сталъ читать письмо вслухъ, когда ои кончилъ Колесниковъ тихо плакалъ.
— Нтъ, Миша, врно я боленъ, что такъ слабъ. Вдь это-же ужасно: не быть въ состояніи нисколько владть собой. Мн просто совстно за себя передъ тобою, ну, точно баба.
— Помилуй, Игнатій, да ты и меня растрогалъ своимъ разсказомъ до слезъ, отвчалъ Словцовъ,— твое чувство въ ней не капризъ, не воображеніе, и глубоко и серьезно, и княжна полюбила тебя отъ всей души. По моему, ни ей, ни теб невозможно принудить себя выбросить эту любовь изъ сердца, вы разобьете себ жизнь оба. Слушай, Игнатій! Ты говоришь, что родители ея низачто не отдадутъ ее за тебя,— это врно, но разв нельзя, если она тебя глубоко любить, сдлать это иначе, безъ согласія родителей?
— Похищать? Увозить? Да разв это возможно?
— Очень возможно! Вы вырываете свое счастіе у судьбы, которая вамъ неблагопріятствуетъ, отъ этого никто не потеряетъ, а міръ выиграетъ: въ немъ очутится лишняя счастливая пара. Нтъ, Игнатій, при всемъ твоемъ ум ты сдлаешь большую глупость и даже злодйство, если начнешь переламывать себя и ее. Она, какъ видно, двушка сильнаго характера, и ея любовь къ теб очень велика. Ты вникни только, сколько сердца и тоски по теб въ этомъ письм.
— Двичье увлеченіе,— возразилъ Колесниковъ,— опомнится и пройдетъ.
— Однако, не проходитъ до сихъ поръ! Ну, да ладно, Игнатій, дйствуй, какъ найдешь лучшимъ, только знай, что во всемъ я — твой первый помощникъ и ничего не пожалю для твоего счастія.
— Спасибо, братъ мой душевный! Дай обнять тебя отъ всего сердца, я врю, что ты говорилъ искренно, можетъ быть, ты и правъ. Я самъ чувствую, что это что-то роковое для меня, вовсе не мимолетная страсть къ красивой двушк, но мн надо много и глубоко обдумать. Сегодня, вечеромъ, я напишу отвтъ княжн. Охъ, какъ это трудно!
— Еще разъ говорю теб, Игнатій,— поврь своему сердцу, поврь ея сердцу, и съумй завоевать свое и ея счастіе. Сначала это трудно, но на то ты мужчина, чтобы не останавливаться передъ трудностями для будущаго счастья.
Словцовъ ушелъ, а Игнатій Петровичъ остался въ сильной борьб чувствъ, обдумывая, что онъ напишетъ княжн.
Игнатію Петровичу не удалось побдить свою страсть, за первымъ его письмомъ въ отвтъ на письмо княжны послдовало отъ нея второе, гд она уже ясно высказала свое чувство къ нему, съ увлекающею простотою и искренностью просила его нравственнаго руководительства въ жизни, которую она хочетъ ‘устроить по своему’, такъ какъ ршительно не пойдетъ той дорогой, какую ей готовясь родители и обстановка.
Колесниковъ увидлъ, что дло зашло слишкомъ далеко, повернуть назадъ невозможно и, подбодряемый горячими увреніями Словцова, онъ ршился тоже искать своего счастья наперекоръ неблагопріятной судьб.
Между двоими влюбленными завязалась переписка, княжна извстила Колесникова, что будетъ въ церкви и умоляла его быть тамъ же, чтобы увидться и переговорить, если можно, слова два. Она пришла съ младшей сестрой и гувернанткой, Колесниковъ былъ съ другомъ, Словцовымъ. При выход, онъ подошелъ въ миссъ Пеннъ, сказалъ ей два-три учтивыхъ слова, отъ которыхъ та пришла въ восхищеніе, и тотчасъ же обратился къ княжн Тан. Гувернантку и княжну Настю началъ занимать Словцовъ.
Въ вороткомъ промежутк между выходомъ и отъздомъ въ карет молодымъ людямъ надо было переговорить такъ много, что не хватило-бы и дня. Немудрено, что разговоръ ихъ былъ отрывоченъ и безсвязенъ, но полонъ смысла для нихъ.
— Дорогой Игнатій Петровичъ, какъ я рада, что васъ увидла! Какъ только замтила васъ здсь,— на меня нашла охота жарко-жарко молиться Богу и просить его, чтобы онъ помогъ и мн, и вамъ достичь всего хорошаго… Чтобы Онъ указалъ это хорошее и путь къ нему… Спасибо, что пришли сюда… Вы не поврите, какъ я тосковала все это время, но съ тхъ поръ, какъ получила ваше милое письмо,— я повеселла… Мама больше не отложитъ уроковъ, и уврена, что эта остановка въ занятіяхъ поправила меня… Ахъ если-бы она знала правду!.. Какъ это странно: ни въ чемъ худомъ я себя упрекнуть не могу, а должна скрывать многое… Впрочемъ, это все не то… я вотъ ужасно рада, что вижу васъ, что скоро мы снова будемъ видться два раза въ недлю да и не на одну минутку…
Скоро къ паперти подкатила карета Долинскихъ, Словцовъ усадилъ гувернантку и младшую княжну, Колесниковъ Таню. Крпко пожимая ему руку и выразительно глядя ему въ глаза, княжна сказала:
— Такъ до перваго урока черезъ недлю, мой строгій учитель…
Карета съ громомъ укатила, пріятели остались вдвоемъ.
— Ну, Игнатій, ты нашелъ свое счастье,— отзывался Словцовъ восторженно о княжн,— она не красавица въ строгомъ смысл, но какое у ней милое и честное лицо, какой глубокій взглядъ!.. Да я-бы изъ за такой двушки, если-бъ она меня полюбила, на все-бы ршился! На преступленіе-бы пошелъ!..
— На преступленіе?… Ты говоришь, какъ профанъ, не дававшій масонской клятвы и непросвщенный свтомъ великаго востока. Опомнись, Миша, ты увлекаешься…
— Извини, Игнатій, я дйствительно увлекся… Но, ей-Богу, трудно и не увлечься посл всего того, что ты о ней разсказывалъ. Я, признаться, Игнатій, удивляюсь: чего ты еще раздумываешь надъ этимъ дломъ? По моему — впередъ во чтобы то ни стало!…
— У меня, Миша, натура другая, Великій Зодчій вселенной не всхъ одинаково создалъ. Я долго предаюсь внутренней борьб, чувство не скоро укореняется въ моемъ сердц, но за то посл этого испытанія оно овладваетъ всмъ моимъ существомъ, становится для меня святынею на всю жизнь… Я — фанатикъ по природ… Однако, я чувствую, что княжна завоевываетъ меня безповоротно, и мн самому становится трудно выносить разлуку съ нею…
— Вотъ такъ-бы давно… Помни, Игнатій, мои слова, что я — твой помощникъ во всемъ, что-бы ни случилось.
— Понимаю и благодарю и во всю жизнь не забуду этой твоей готовности помочь мн…
Молодые люди долго еще разговаривали на эту тему, обсуждая трудности представившагося имъ вопроса. Словцовъ стоялъ за крайнія и ршительныя мры, не видя мирнаго исхода исторіи, Колесниковъ изыскивалъ средства не компрометирующія, ведущія ко всеобщему удовольствію…
Но прежде всего надо было поговорить съ самой княжной.
День перваго урока посл перерыва наступилъ, къ Колесникову съ утра пришелъ Словцовъ, чтобы укрпить снова въ чувствахъ своего друга, если онъ опять разстроился какимъ-нибудь размышленіемъ. Но Игнатій Петровичъ былъ веселъ и возбужденъ, въ его туалет, всегда тщательномъ и безукоризненномъ, замчалось даже какое-то стремленіе къ щегольству, никогда прежде не проявлявшееся.
— Ого, Игнатій, да я тебя не узнаю: какой ты франтъ!
— Не правда ли Миша, я поглуплъ въ послднее время! говорилъ Колесниковъ, сконфузясь замчаніемъ друга.
— Поглуплъ? Нтъ, напротивъ: ты начинаешь выходить изъ своей скорлупы затворника-мечтателя, преданнаго заоблачнымъ мечтамъ, и вспомнилъ о земл и о земныхъ радостяхъ… Нтъ! Я нахожу, что это къ лучшему…
— Ну, полно смяться, Миша, я, правда, поглуплъ.
— Ахъ, ты моя красная двушка! Ужъ и стыдно!.. Нтъ, ты молодецъ, Игнатій: я думалъ тебя снова увидть въ меланхоліи, а ты веселъ,— это меня радуетъ..
— Ты думаешь,— я веселъ? Нтъ, у меня поджилки трясутся, я самъ себя стараюсь обмануть… И весело мн, и грустно, и легко, и тяжело,— и предчувствія бды давятъ мн грудь!..
— Пустое, милый Игнатій, это просто твое воображеніе! Ты — рдкій счастливецъ! Теб впереди предстоитъ блаженство съ любимымъ человкомъ чудныхъ душевныхъ качествъ.
— Это, Миша, твое доброе сердце говоритъ мн такія заманчивыя вещи. Твоими бы устами да медъ пить!..