ДВОЙНАЯ СТАРУХА
Фантастика Серебряного века
Том VIII
Борис Лазаревский
Борис Лазаревский
ДВОЙНАЯ СТАРУХА
ДВОЙНАЯ СТАРУХА
Илл. М. Рошковского
Комментарии
Комментарии
Двойная старуха, Лазаревский Борис Александрович, Год: 1915
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Случилось это в итальянском городе Мессине еще до землетрясения {…в итальянском городе Мессине еще до землетрясения — Разрушительное землетрясение в Мессине и окрестностях произошло 28 декабря 1908 г. При землетрясении погибло от 70 до 100 (по некоторым оценкам 200) тысяч человек, в том числе от 60 000 в Мессине.}. Популярный помощник капитана Иванов отбился от компании моряков. С засунутыми в карманы руками, с фуражкой на затылок, в полном одиночестве он шлялся по улицам и никак не мог найти дорогу в порт, а спросить не хотел.
Светила яркая луна, и огромным лиловым треугольником вычертилась на небе тихая и задумчивая Этна, — чуть курилось облачко над вершиной. Не верилось, что в эту лунную ночь в далекой России лежит снег и люди празднуют святой вечер сочельника.
Наконец, Иванову показалось, что он узнал улицу, по которой нужно идти в порт. Но здесь его встретила похожая на шимпанзе старуха и на том языке, который одинаково хорошо понимают и французы, и англичане, и турки, предложила провести время очень интересно.
Иванов нащупал у себя в кармане пару золотых, решил, что в порт он всегда успеет попасть и, не вынимая рук из карманов, побрел за старухой. Повернули в узенькую, точно коридор, улицу, затем направо, в темные двери, и долго поднимались по вонючей, скользкой и тоже темной лестнице. Старуха остановилась и постучала не то в стенку, не то в дверь.
Иванов ожидал, что им откроет смуглая, покрытая нежным пушком, женская ручка, ожидал увидеть обнаженное плечо, но увидел грязного старика, седого и давно не бритого, который отвесил ему низкий поклон и знаками пригласил войти, а потом костлявым пальцем указал на деревянный стул. На кривом комоде горела скверная керосиновая лампочка. Окно было завешено красной тряпкой. Кроме стула, в комнате была еще огромная кровать. На очаге, вздрагивая, мерцал синим светом газовый рожок и стояла посуда.
Иванов искал глазами вторую дверь, но со всех сторон были каменные стены.
‘Пока не ограбили, лучше уйти’, — подумал он, поднял голову и встретился с упорным и внимательным взглядом хозяина. Затем случилось неожиданное, — старик заговорил довольно правильно по-русски:
— Господин капитан, пожалуйста, не думайте, что моя жена вас надула, мы хотя и бедные, но честные люди и не промышляем развратом…
Иванов вдруг отрезвел и спросил:
— Вы русский?
— Прежде был русским и тоже был моряком, хотя простым матросом, а теперь я итальянец, вернее, просто человек, старый и не имеющий денег, но в лице моей жены Марии имеющий нечто гораздо большее, чем деньги и молодость…
— Это интересно… Мне бы хотелось знать таланты вашей супруги…
— Если вы заплатите ей хорошо, то Мария сегодня же вам кое-что покажет, и вы убедитесь, что ни я, ни она не лгуны.
‘Что за чепуха’… — подумал Иванов и громко произнес:
— Мне было обещано очень интересно провести время, а я ровно ничего интересного не вижу, — значит, ваша жена солгала.
— Имейте терпение, — она плохо говорит по-русски, хотя даже ночью узнала в вас русского, но я вам сейчас объясню, в чем дело: Мария не обладает способностью угадывать будущее, хотя это умеют многие женщины, но она может сделать будущее настоящим…
Старик поглядел на жену и быстро спросил ее что-то по-итальянски, потом обернулся к Иванову и тем же уверенным, спокойным голосом опять заговорил:
— На вашем жизненном пути будут только две близких женщины, обе очень красивые и очень молоденькие, так вот, она и хотела вам их показать.
— Живых? — спросил Иванов.
Старуха опять сказала несколько слов мужу, тот кивнул головой и добавил:
— Она видела, как вы ходили по улицам, наблюдала за вами и угадала вашу тоску… Ей захотелось утешить одинокого земляка своего мужа… Только после этого Мария бывает долго больна и потому мы не можем взять дешево. Для других она этого не делает, — только для русских, потому что я русский, она их узнает по манерам и по походке…
Иванов заинтересовался и, чтобы не тратить напрасно времени, спросил:
— Сколько же это будет стоить?
— Cinquanta lira {Cinquanta lira — пятьдесят лир (ит.).}.
‘Угадала проклятая старуха, что у меня именно два золотых, — подумал Иванов, — ну, черт с ними, пускай пропадают, зато увижу что-нибудь особенное…’ Вынул два десятирублевых и бросил их на очаг, деньги зазвенели, подпрыгнули, но не упали.
— Это вы хорошо сделали, в Италии любят, когда платят вперед, — сказал старик, снял с гвоздя свою шляпу, сделал полупоклон и добавил: — Теперь я должен вас оставить, — в присутствии третьего лица эти вещи не удаются, и господин капитан может обидеться…
— Мне все равно, — ответил Иванов, — только делайте это скорее, — уже второй час.
— Si, signore, — отозвалась старуха, и когда ее муж ушел, сделалась вдруг быстрой и юркой, точно помолодела.
Она отворила скрытый в стене шкапчик и вынула глиняный кувшин с вином, большой бокал и несколько свертков в грязных бумажках. Налила вино в стакан и сказала:
— Vinum lacrimae Christi {Vinum lacrimae Christi — Букв. ‘вино слез Христовых’ (лат.). Речь идет об известном сорте вина Lacryma Christi, производящемся в основном в районе Неаполя.}, — и знаком показала, что нужно выпить.
‘А вдруг там отрава?’ — мелькнуло в голове Иванова, но он выпил бокал одним духом и не пожалел, вино оказалось чудесным и не очень крепким. Старуха сейчас же налила второй бокал.
— Grazie, — ответил капитан и снова одним духом выпил и вдруг почувствовал себя веселым, счастливым, не способным ничему удивляться и ничего испугаться.
Уже совсем равнодушно он глядел, как из того же шкапика в стене Мария вынула и затем высыпала из бумажки на небольшую сковородочку что-то похожее на ладан и поставила на огонь, подошла к Иванову и как-то по-матерински расстегнула своими обезьяньими руками пуговку воротника на его сорочке, обернулась и дунула на лампу, которая сейчас же потухла. Горящий газ слабо освещал комнату, но было видно, как поднимается дым от курения. Воздух сделался сладковатым и вместо четырех стен образовался синий круг, в центре которого очутился капитан.
Еще через минуту лицо старухи расплылось, и вместо него очертился тонкий профиль, полудетский, полуженский, затем бюст, потом две руки, а еще через полминуты Иванов увидел молоденькую девушку с прищуренными глазами и с прической в одну косу. Платье на ней было как будто форменное, — черный фартучек…
Фон стал весь голубым.
Рядом постепенно вырисовывалась фигура другой, такой же тоненькой девушки, но в белом платье, и можно было разобрать, что обе они стоят, обнявшись.
Видение сразу пропало и фон стал серым, и опять ясно были видны одни лиловые язычки газовых рожков.
Иванов заметил старуху и вспомнил, где он, хотел ее спросить, все ли это, что она могла показать, но вошел старик и, будто угадав его мысли, произнес:
— Вы видели то, что должны были видеть и что увидите и на самом деле, может быть, скоро, а может быть, и очень не скоро.
— Но я бы хотел знать, кто эти девушки?
— Этого ни я, ни моя жена сказать не можем, мы их не видели.
Старуха тяжело дышала, будто сейчас поднялась по высокой лестнице. Суетливо ее муж зажег лампу и начал давать жене какие-то лекарства, а затем положил ей на голову мокрое полотенце.
Иванов понял, что делать здесь больше ему нечего. Было некоторое разочарование, но ни страха, ни удивления он не испытал и чувствовал себя, как после приятного, фантастического сна.
— Ну, спасибо и за это, — сказал он и взялся за фуражку.
Старик молча кивнул головой, старуха лежала у него на правой руке и все еще охала и вздыхала.
На улице был розовый день, Этна казалась окрашенной нежными голубыми тонами. Зеленые, темно-красные и золотые блики прыгали по гребням небольших волн.
Легко и просто пришел он в порт, подозвал лодочника и доехал к трапу парохода.
Здесь все, кроме вахтенного, спали.
Иванов прошел в свою каюту, быстро разделся и заснул. Его едва добудились в завтраку. Настроение стало чудесным: казалось, что помолодел лет на десять. За столом он рассказал все то, что видел вчера, но товарищи-помощники и сам капитан подняли его на смех и хохотали так искренне, что стало даже обидно.
Старший помощник Юрченко, кашляя, произнес:
— И кому ты очки втираешь, ведь мы же вместе были в таверне и вместе усидели четыре кувшина ‘кьянти’, из которых на твою долю пришлось три, и вместе вернулись…
— Как это вместе? — вот он был на вахте и видел, что меня лодочник привез.
— Ни черта я не видел…
Иванов задумался и вспомнил, что, действительно, когда он поднимался по трапу, стоявший на вахте помощник обернулся к нему спиной и смотрел в бинокль в противоположную сторону.
Уходили годы, как вода.
Но случилось несчастие, которое вдруг все переменило.
Однажды Иванов полез в трюм посмотреть, правильно ли размещен балласт. В это время на лебедке спускали большую гранитную глыбу. Рабочий не успел вовремя крикнуть ‘стоп’, и тяжеловесная махина одним уголком придавила Иванову три пальца на правой руке. Три месяца он болел. Еще полгода судился с обществом и высудил пенсию — 2 400 руб. в год.
Иванов мог бы найти еще другую службу, но ему казалось, что пора отдохнуть.
Летом он переехал поближе к морю и нанял две комнатки в доме лавочника.
Хозяева считали Иванова чудаком, но дорожили им, как верным плательщиком. Было у них две дочери- гимназистки, шестнадцатилетняя Надя и тринадцатилетняя Соня. Надя блондинка, Соня брюнетка. Девочки скоро привыкли к Иванову, даже не замечали его, иногда неодетые умывались в его присутствии и, вообще, для них он был никто.
Иванов часто косился на профиль Нади и старался припомнить, где он видел такую девушку и такое же, как у нее, колечко с красным камешком на правом мизинце, но за двадцать лет в разных странах примелькалось так много женских лиц, что решить этот вопрос было трудно. И еще очень хотелось ему знать, не стесняется ли его Надя оттого, что наивна или кокетничает.
Однажды в его присутствии она вымыла ноги, а затем начала надевать ажурные чулки и делала это слишком долго и слишком откровенно, так что Иванов почувствовал легкое головокружение.
И с этого дня началось.
По воскресеньям лавочник и лавочница всегда уходили в церковь, а дочери просыпались только в одиннадцатом часу и потом долго причесывались и ходили полуодетые.
Младшая, Соня, училась хуже, и к ней пригласили студента-репетитора, который иногда помогал решать задачи и Наде.
Иванов без всякой причины возненавидел этого молодого человека.
Девочки занимались в следующей комнате, и было слышно каждое слово репетитора. Как-то после занятий студент спросил Надю:
— А что делает у вас этот безрукий старик?
— Так, ничего не делает, он какой-то неживой, все читает разную чепуху…
Иванов чуть не задохнулся от злости.
И еще заметил он, что с появлением репетитора Надя стала застенчивее. Два раза вместе со студентом барышни были в театре и, пока они не вернулись, Иванов не мог заснуть. Глухо и тяжело билось его сердце. Лежа в темной комнате, он разговаривал сам с собой и точно раздваивался. Один Иванов спрашивал:
— Что бы с тобой произошло, если бы такая девушка, как Надя, тебя полюбила?
А другой Иванов отвечал:
— Я сделался бы самым счастливым человеком на свете.
Затем первый Иванов спрашивал:
— А что бы ты сделал, если бы Надя умерла?
И второй отвечал:
— Я бы повесился.
Студент начал заниматься с каждой сестрой порознь. Еще через неделю стало ясно, что между Надей и студентом началась любовь. Двое суток Иванов не ел и не спал, а потом, ни с того, ни с сего, сказал хозяевам, что жить у них больше не будет. Дрожащими руками собрал он свои вещи и переехал в город, в гостиницу. Думал, что здесь сердце успокоится, однако ничего хорошего из этого не вышло.
Пошел в порт посоветоваться со стариком-капитаном, Иосифом Иосифовичем, с которым долго плавал. У этого капитана были совсем молодые глаза и странная фамилия — Диего.
Иванов рассказал все, как на исповеди, а закончил так:
— Конечно, это и глупо, и смешно, но, понимаете ли, без нее совсем нет жизни, хоть назад возвращайся!..
Капитан Диего погладил свою желтоватую бороду, затянулся сигарой и ответил:
— Это, батенька, оттого, что вы не любили в свое время, когда были помоложе, и помочь вам трудно. В ваши годы любовь и смерть всегда ходят рядом. Дам я вам адрес одной женщины, если она вас не облегчит, так больше никто и ничего не сделает… Но при этом возьму с вас честное слово, что вы пойдете по этому адресу только в том случае, если будет окончательно невмоготу…
Иванов дал такое слово и вернулся домой чуть успокоенным. Вечером захотелось почитать любимую книгу ‘Мудрецы Индии’. Ее нигде не оказалось. С радостью он вдруг вспомнил, что ‘Мудрецы Индии’ взяла Надя и не возвратила, и теперь есть предлог съездить на прежнюю квартиру.
Сейчас же пошел, побрился и сел в трамвай. Когда подходил к знакомому домику — боялся умереть от разрыва сердца. Отец и мать Нади очень ему обрадовались. Приветливо встретила Иванова и сама Надя, а Соня закричала:
— Я так и знала, что вы опять к нам вернетесь, — сон такой видела.
— А можно, спросить какой? — произнес Иванов.
— Отчего же — можно: я видела, будто вы с Надей венчаетесь…
— Вот ерунда, вот ерунда! — ответила Надя и расхохоталась до слез.
Иванов остался у них обедать. А после обеда сидел в гостиной и рассматривал открытки, среди них увидел совсем новую, на которой были сняты, обнявшись, Надя в форменном платье и Соня в белой блузке. Иванов умильно поглядел на фотографию и сказал:
— Мне бы хотелось иметь такую карточку на память.
К его удивлению, Надя пошла в свою комнату и принесла открытку, затем явился репетитор, и настроение сразу испортилось. Он едва поздоровался со студентом и побежал в переднюю отыскивать свои галоши.
Ночью ему грезилась Надя, а утром было досадно на самого себя. Целую неделю не находил он покоя ни во сне, ни наяву.
За два дня до сочельника он вспомнил, что в бумажнике у него лежит адрес какой-то женщины, которая, по словам старика-капитана, может облегчить его страдания, и вспомнил Иванов, что пойти по этому адресу капитан Диего советовал лишь тогда, когда будет совсем невмоготу. Теперь это было именно так, давил ужас от сознания, что вся жизнь прожита механически, не для себя, и что впереди старость и смерть.
Иванов побрился, оделся как можно чище и пошел разыскивать неизвестную женщину по той записке, которую дал ему старый капитан. Он заранее представлял себе черную лестницу, где-нибудь на третьем дворе, обитую клеенкой дверь, благообразную старушечью физиономию, кота на кресле и засаленные карты.
Но все оказалось иначе. Квартира была в шикарном бельэтаже и на табличке Иванов прочел, что здесь живет княгиня.
Пожилая горничная ничего не спросила, тогда сам Иванов сказал:
— Я от капитана Диего…
— Пожалуйте, — бесстрастно ответила горничная, — помогла снять ему пальто и отворила дверь направо в крохотный кабинетик с мебелью, обитой черным плюшем. Лиловая штора на окне была опущена, и горела электрическая лампа. Дверь бесшумно открылась и вошла горбатая старушка в черном шелковом платье. На руках у нее было множество колец. Иванов вскочил, поздоровался и приложился губами к холодным, сухим пальцам.
— Вас прислал Иосиф Иосифович Диего?
— Да.
— Так, так… Значит, вы очень страдаете?
Иванов молча кивнул головой и, вглядевшись в лицо княгини, заметил, что она похожа на шимпанзе.
Старушка пожевала губами и произнесла:
— Расскажите мне все, как самому себе {Расскажите мне все, как самому себе — Очевидно, следующая фраза в оригинальном издании пропущена.}.
Старушка опять пожевала губами и ответила:
— Я все поняла и, может быть, сумею вам помочь, в молодости я пережила нечто подобное. Вы, кажется, меня боитесь? Меня зовут Антонина Иосифовна и в молодости я училась на курсах и была стройна… Скажите, сердце у вас хорошее?
— Сердце? Хорошее…
— Вы бы желали ее увидеть и поговорить с ней?
— Да.
— Это я могу сделать только вечером, вы пожалуйте так, в начале двенадцатого ночи… Видите ли, девушка будет с вами очень откровенна и вы узнаете, на что можете надеяться, но, милый, есть вещи на свете, которых лучше не знать, поэтому прежде, чем прийти снова ко мне, вы хорошенько подумайте. Вот и все…
Княгиня встала с кресла и сделала легкий поклон.
Иванов расшаркался и заторопился. Когда он одевался в передней, верхняя пуговица на пальто оторвалась и упала. Это показалось дурным предзнаменованием. До десяти часов вечера он путался по улицам. К вечеру стало скользко, и два раза Иванов чуть не попал под автомобиль. Сам не заметил, как очутился у подъезда княгини, и, как только снова прикоснулся к кнопке звонка, сердце заработало часто и болезненно. Старушка встретила его с более серьезным лицом и коротко сказала:
— Значит, решили?
— Решил.
— Теперь я должна вас еще предупредить, что этот опыт не всегда безопасен для жизни и поэтому я попрошу вас написать на листочке обычную фразу: ‘Прошу в моей смерти никого не винить’, подпишитесь и поставьте завтрашнее число, хотя я с местной полицией в очень хороших отношениях…
Иванов безропотно все исполнил.
— Жаль, что почерк у вас такой неровный, — задумчиво произнесла княгиня, — встала и плотно заперла дверь, затем она достала из маленького шкапчика блестящую спиртовку и высыпала из бумажки на крохотную сковородочку что-то, похожее на ладан, подошла к Иванову и как-то по-матерински расстегнула своими обезьяньими руками верхнюю пуговку на его сорочке. Старушка потушила электричество и отошла в другой конец комнаты.
Вместо четырех стен образовался синий круг, в центре которого очутился Иванов. Еще через минуту Иванов увидел Надино платье, а потом и ее личико с удивленными глазами, рядом слабо очертился профиль Сони, а затем стало видно, что сестры стоят, обнявшись.
Вдруг дернулось сердце и сделалось темно и тихо…
Целую ночь возле дома княгини была суета. Входили и вы ходили дворники и полицейские. И только к утру тело Иванова увезли в карете скорой помощи в анатомический покой.
Впервые: Огонек. 1915. No 51, 20 декабря (2 января 1916).
Б. А. Лазаревский (1871-1936) — беллетрист, мемуарист. Сын историка Украины А. М. Лазаревского. По окончании юридического факультета Киевского университета (1897) служил в Севастополе, позднее во Владивостоке. С 1894 г. много печатался в периодике, до 1917 г. выпустил двумя изданиями 7-томное собр. сочинений. С 1920 г. продолжал лит. деятельность в эмиграции.