ДВОЕНОС
ДВОЕНОС
(Отрывок)
1920-1930-е гг.
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Двоенос, Куприн Александр Иванович, Год: 1930
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Куприн А. И. Пёстрая книга. Несобранное и забытое.
Пенза, 2015.
Маленький пароходик всего с тремя человеками команды и с двумя пассажирами азартно тащил нас от киевской плавучей пристани поперек Днепра до Труханова острова, где уже было рукой подать до берега Черниговской губернии. Я уже с рассвета начал ругать моего спутника и товарища по редакции Мишу Киселева и продолжаю ругать еще до сих пор…
— Ну, конечно же, ты меня вовлекаешь в свинскую историю. И на кой черт я тебя послушался? В самом деле: приехать незваным на обед к человеку, которого я ни разу не видел и который никогда в жизни обо мне не слышал, — это ли не верх провинциального свинства?
— Да брось ты! — отмахнулся Миша зараз от мух и от меня. — Всегда у вас, у москвичей, на каждый случай свои фигели-мигели и козьи потягушки! Я же тебе говорил, что Редькин, хотя и окончил агрономический институт, но остался простым радушным хохлом, Редькой, и нашему приезду он будет чрезвычайно рад. Правда, танцевать перед нами, извиваться и расшаркиваться не станет — человек он степенный, но накормит широко и радостно. И еще потом поблагодарит и на другие разы пригласит. Он — простой. И дочка у него премиленькая…
— Тьфу, час от часу не легче! Еще и дочка!
Пароход обходит Труханов остров. Он старался изо всех сил и дышал часто, как зарьявшаяся собака. Порою мне чудилось, что вот-вот на его носе вдруг разинется красная мокрая собачья пасть и из нее повиснет наружу пара красных слюнявых дрожащих языков.
Жара томила. От нее небо казалось сморщенным куском вылинявшего голубого ситца. Долгоногие, незлые речные комары равномерно скакали вверх-вниз, вверх-вниз.
— Эге, — крикнул Киселев. — Вот дуб подходит. Это Редькин за нами выслал своего Двоеноса.
— Ого-го! Двоенос! — рявкнул кто-то из рубки.
Пароход стал круто заворачивать, взрывая бугры грязноватой пены. К нам приближался широкий долбленый челн, в нем стоял голый по пояс человек, называемый Двоеносом, и быстро гнал его бурлящими движениями одного весла, как это делают гондольеры в Венеции. Я не мог не обратить внимания на нагой торс и на движения этого человека. Кожа его была от загара бронзово-шоколадного цвета, отливала против солнца золотистым лоском. Удивительно красивы, гармоничны и мощны были мускулы его плечей, спины, шеи, груди, рук и живота. И сама поза его — одна нога на дне челна, другая на борту, левая рука согнута и оперта на бедро, правая вращает весло — производила великолепное впечатление необычайной физической силы вместе с античной грацией. Так сложенные люди, даже при огромном весе, кажутся на ходу и в работе совсем легкими.
Он ловко подвел дуб к борту пароходика и принял сходню. Мы сошли в челн.
— Счастливо! — крикнул Двоенос.
— Счастливо! — ответили с парохода.
Незавершенный рассказ. Датируется 1920-1930-ми гг. Рукопись сохранилась в архиве Куприна (РГАЛИ. Ф. 240). Опубликован в газете ‘Комсомольская правда’. — 1960. — 8 сентября. — No 213. Публикация осуществлена Б. М. Киселевым, сыном близкого друга Куприна по Киеву М.Н. Киселева.
В основу рассказа положена история посещения Куприным и М.Н. Киселевым небольшого хутора под Киевом, принадлежавшего А. Редькину. Борис Киселев, используя воспоминания своего отца, сопроводил фрагмент Куприна сообщением о посещении писателем редькинской дачи — деревенской мельницы: ‘Поездке на ‘дачу’ предшествовала записка Редькина Киселеву, в которой он просил приехать поговорить по важному делу. Редькин — толстый, огромный, горбоносый, с лицом в зарослях черных усов, бровей, бороды, в соломенном бриле — встретил их на границе своих владений.
— Здоровеньки булы! — кричал он. — Га-га-га!
И сейчас же повел гостей осматривать свою дачу. И здесь было что показать: рука доморощенного художника размалевала все стены от пола до потолка картинами разнообразного содержания. <,…>, Охотник с вывороченными назад руками стреляет в летящих уток. Уродливая собака бросается в реку за убитыми птицами. <,…>, Путник с высоким посохом в руках отдыхает, сидя на придорожном камне. <,…>, Гигантский допотопный ящер на задних ногах с яростно разинутой пастью…
— Кто это рисовал? — спросил изысканно вежливо, чересчур вежливо Куприн.
— Наводил контуры углем я, Двоенос расписывал масляными красками, — сипел Редькин.
— За-замечательно! Неподражаемо! — цедил сквозь зубы Куприн. Появилась дочь Редькина, Галя, высокая, красивая с черными отцовскими глазами, такая же горбоносая, с сердито сжатыми бровями.
— ‘Степная королева’, — шепнул отцу Куприн.
Обед готовился в кухне, при зимнем доме, там орудовала кухарка
— бабка Гешка и Двоенос. Связь с ними поддерживал Редькин с помощью неистового крика.
— Двоено-ос! — орал он из всех сил.
— Чего? — откликался тот.
— Апорте же ву при борщ!..
— Ту де сюи! — ревел Двоенос.
Куприна передернуло. Вспомнилось полковое обучение офицерами денщиков, как попугаев, французским фразам.
Галя с треском поставила на стол сахарницу и суповую чашку со сметаной.
— Ехать хочет…— просипел Редькин. — В Питер. На курсы ей надо ехать, хай им ни дна, ни покрышки! — просипел он. — На черта они ей? О, тут же такая благодать! Небо! Воздух!
— Очень мне нужна эта ваша благодать, — крикнула Галя. — Мне учиться надо.
— Вот видите, видите!.. Учиться надо! Барышня новейшей формации! — яростно сипел Редькин.
Он встал, подошел к окну и завопил:
— Двоенос!
— Вот и этот хочет учиться. Собирается поступать в учительскую семинарию… ‘Буду учителем!..’ Чтоб ты пропал! Без книжки не ходит, не ездит… Зубрит французские слова… Спрашивается, на кой ему черт этот французский язык? Люди побесились! Все хотят учиться! Из всего этого я делаю один вывод: скоро панам будет тесно.
Уезжали Куприн и Киселев на другой день рано утром. К ветряку с грохотом, тарахтением и звоном подкатила бричка, запряженная двумя крепкими сытыми конями. Правил Двоенос. За поясом у него торчала книжка’ (Б. Киселев. ‘За плавучей пристанью’. К 90-летию со дня рождения А.И. Куприна // Комсомольская правда, 1960, 8 сентября, No 213).
— товарищ по редакции Миша Киселев — Киселев Михаил Никандрович (1867-1903) — киевский журналист, литератор, близкий друг Куприна. Печатался под псевд. Чалдон. Знакомство относится к авг. 1894 г. — киевскому периоду жизни Куприна, сотрудничеству в газ. ‘Киевское слово’, ‘Жизнь и искусство’. Киселев оказал благотворное влияние на молодого Куприна, постигавшего профессию журналиста и писателя, помогал в трудную пору денежных затруднений. В дек. 1899 — янв. 1900 г. друзья совместно писали пьесу ‘Грань столетия’ (осталась незавершенной). В 1903 г. Куприн хлопотал о приезде больного Киселева в Крым. К этому времени относятся письма (19 листов) Куприна к Киселеву (РГАЛИ. Ф. 240. Оп. 1. Ед. хр. 137) и переписка с вдовой Анастасией Михайловной Киселевой, в письмах к которой он писал об умершем друге: ‘Лучший, преданнейший друг, лучше и ближе которого, кажется, не было за всю жизнь’ (РГАЛИ. Ф. 240. Оп. 1. Ед. хр. 136). Сын Борис Михайлович Киселев — автор воспоминаний о Куприне.
— фигели-мигели — фигли-мигли (польск) — выходки, проделки, уловки.