ДВ СЕСТРЫ,
или: которой отдать преимущество?
. Глинка.
‘Сверные Цвты на 1828 год’, СПб, 1827
Две сестры, или: которой отдать преимущество?, Глинка Федор Николаевич, Год: 1827
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Я знаю двухъ сестеръ…. Какъ это слабо выражаетъ мои отношенія къ двумъ милымъ, прекраснымъ существамъ! — Я люблю, люблю пламенно двухъ обворожительныхъ сестеръ и сія любовь не знала бы предла, если бъ это прекрасное, высокое чувство могло быть ршительне, безъ колебанія, безъ двойственности. Но я чувствую, что оно не можетъ быть полнымъ, единственнымъ, отъ безпрерывнаго уклоненія то къ старшей, то къ младшей сестр. Об прелестны, но каждая иметъ свои особенныя прелести, об привлекательны, но влеченіе къ нимъ не одинаково. Одна сіяетъ, въ полнот своей красоты, какъ ясный, погодный день, обнаруживающій всю живопись окрестностей, всю роскошь природы. Душа погружается въ нкое упоеніе, увидя сліяніе горъ съ поднебесностію, небесъ съ стекловидностію моря, луга, подстилающіеся подъ рощи, большія дороги у лежащія, какъ развернутые свитки и сады, какъ картины, окруженныя рамами своихъ оградъ. Но очарованіе, такъ сказать, рдко изтощается, когда душа, уносимая красотами великими, но единообразными, не находитъ новой пищи для новаго возхищенія. Напротивъ, другая мила, заманчива, привлекательна, какъ лунный вечеръ позднихъ дней лта. Я люблю такіе вечера! Блые туманы, то затопляя, то выказывая закругленные холмы, чернющіеся лса и развалины замка на остріе скалы, волнуются, застилаютъ блыя скатерти, или накидываютъ трепещущую дымку, которая, ничего не закрывая, ничего и не выказываетъ. Душа любитъ погружаться въ сіе смшеніе блднющаго свта, синевы синевы небесной и сизаго сумрака, любитъ ловить предметы среди зыбучихъ тумановъ и странствовать за разновидными тнями, которая, какъ будто живыя, слдомъ за думою перемщаются изъ долины въ долину, отъ холма къ холму. Такова вторая сестра, неимющая ничего блестящаго, но полная очарованія. Какъ прекрасна старшая! Вообразите станъ и поступь Минервы. — Что-то греческое въ лиц свтломъ, что-то римское въ осанк величественной. Разумъ и тишина сіяютъ въ большихъ, голубыхъ очахъ ея, ненарушимое спокойствіе въ чертахъ лица, въ чертахъ, которыхъ согласіе есть согласіе превосходной музык.— Все въ ней правильность, во всемъ отчетность. Каждое движеніе — мысль, каждое слово — разумъ. Высокое краснорчіе льется изъ полныхъ, румяныхъ устъ, формы ея роскошно округлены и въ самыхъ складкахъ одежды — обдуманная искусственность, умъ и приличіе. — Важность сопутствуетъ ей, осклабленіе устъ соотвтствуетъ мысли, сіяющей на возвышенномъ чел. — Все въ ней открыто, все ясно. По виду — Юнона, мудростію — Минерва, осанкою — царица! Большая златострунная лира, украшенная драгоцннйшею отдлкою, въ высокомъ древнемъ вкус, часто обращается въ красивыхъ, полныхъ рукахъ и звнитъ подъ Сдыми, округленными перстами ея. — Что скажу о псняхъ, которыя она поетъ о Царяхъ, о народахъ, o великомъ, о божественномъ?… Величественны и безсмертны, какъ возвышенная поэзія, он важны, усладительны и согласны, какъ гармонія вселенной, какъ бесда вковъ, коей внимаютъ поколнія мимотекущія. Сіи пснопнія дйствуютъ прямо на разумъ, утоляютъ страсти, возвышаютъ душу. — Такова сестра старшая.
Какъ прелестна младшая сестра! Уловите кистью красоту радуги, лентою простилающейся между слоистыхъ тучь, опредлите музыкальными нотами переливы звуковъ, склоненіе перекатовъ колнчатой псни соловья! Изобразите на холст быстро-перемнчатыя оттнки на лазоревой ше птицы Юнониной и тогда разв постигнете всю прелесть, всю миловидность младшей сестры! — Но она не прекрасна, но величественна, въ ней ничего нтъ важнаго, почти ничего правильнаго. Легкость — ея примта, чрезвычайно стройный станъ — черта ея красоты, какая-то дтскость, простодушіе, сердечность: вотъ абрисъ ея нравственной физіономіи. Ея одежда, почти небрежная, всегда у ней къ лицу. — Я не могу списать ея лица: оно не уложило и для самаго искуснаго карандаша. — Я знаю только, что локоны каштановыхъ волосъ ея, случайно разбросанные по плечамъ, прелестны, что миловидность лица возхительна и что въ глазахъ ея есть нчто околдовательное. — Часто я засматриваюсь въ поэзію сихъ глазъ и прочитываю въ нихъ боле, нежели въ огромныхъ фоліянтахъ холодной прозы. Она,— (я продолжаю говорить о младшей сестр,) такъ же иметъ свое музыкальное орудіе. — Часто гибкіе персты ея пробгающіе по клавишамъ гармоники. Какіе звуки! Вс нервы приходятъ въ движеніе, подгрудіе наливается тоскою, фантазія откликается, какъ будто на знакомый зовъ, воображеніе пылаетъ и весь я вн себя отъ тоски, отъ упоенія, отъ непостижимой тревоги чувствъ, отъ сладостнаго смшенія ощущеній, Эта младшая сестра иметъ свои милыя причуды, свои плнительныя прихоти. Ея уединенныя прогулки разнообразлы, какъ и все въ ней разнообразно. Разъ я видлъ ее, высоко отъ земля, на самомъ острі скалы. Тамъ, подъ навсомъ тихаго неба, на которомъ жаркая позолота заката мшалась съ свтлымъ румянцемъ вечерней зари и съ серебристымъ сіяніемъ выступающаго мсяца, въ блой одежд, подъ голубымъ покрываломъ, она стояла въ живописной неподвижности, какъ геній, изваянный рукою великаго художника, какъ легкое видніе, внимающее сладкія, привтливыя ощущенія. Но она любитъ скитаться и подъ воемъ осеннихъ бурь и всматриваться въ страшные картины неба, на которомъ тучи громоздятся, какъ густыя ополченія сражающихся человковъ. Въ запустлыхъ башняхъ ставитъ она Эолову арфу и долго, долго подслушиваетъ, какъ будто желая затвердить и потомъ кому нибудь пересказать т прерываемые, дикіе звуки, т переходы заунывные, т отголоски, похожіе то на плачъ, то на тоскливое стованіе, напоминающіе все былое, все минувшее, то чудное смшеніе воплей и пнія, которое родится отъ мимолетнаго прикосновенія пустыннаго втра къ звонкамъ, упругимъ струнамъ. Она любитъ странствовать по развалинамъ рыцарскихъ замковъ, опустлыхъ храмовъ, упраздненныхъ монастырскихъ писателей, посщать хранилища древняго оружія, гробницы, украшенныя гербами, памятниками пышной жизни и боевой славы людей, которыхъ уже не стало! Какъ волшебница есалійская, она уметъ возбуждать мертвыхъ на кладбищахъ! по гласу ея они возстаютъ въ блыхъ саванахъ и, длинными рядами проходя мимо колдующей, разсказываютъ ей были минувшаго времени. Несравненно боле прихотливая, она мене разборчива, чмъ старшая сестра, въ выбор предметовъ для пнія. Съ добродушною охотливостію она разсказываетъ сказки и повсти, напваетъ элегіи и баллады, и плняя, увлекаетъ васъ отъ сухой, безцвтной существенности въ какую-то невдомую страну очарованія, гд человку, болзнующему душею, такъ весело забываться и обманываться. Не одни чертоги Царей, не одни великія явленія міра бываютъ содержаніемъ ея псней.
Она передаетъ событія, случившіяся въ хижин послянина, въ шалаш пастыря, въ кибитк степеннаго жителя, въ аул Черкеса и въ чум Лопаря.— Младшая сестра любитъ города древніе, гд все говоритъ воображенію и чувству, гд, на обломкахъ зданія, глубоко запечатлны слды вковъ. Прямыя улицы, красивыя площади зданія великолпныя, хотя и единообразныя, порядокъ и правильность нравится старшей. Превосходно ея краснорчіе! Сама прекрасная, какъ поэма, она внушаетъ возторги высокіе, раждаетъ думы величественныя, вводитъ душу въ сферу благороднйшихъ наслажденій, знакомитъ ее съ высокими идеалами. Въ ея разсказ единство, гармонія, истина. Заманчивы, плнительны повствованія младшей сестры! При ней пробуждаются мечты, освжаются надежды, возкресаютъ воспоминанія и все семейство страстей, соприродныхъ человку, приходитъ въ движеніе. Что есть жизнь безъ бурей и случайностей? спросилъ я однажды у младшей сестры. Вмсто отвта, она указала на пространное озеро, медленно, какъ человкъ, изтаявающій отъ смертоноснаго недуга, замирающее въ заглохлыхъ берегахъ, изчезнувшее подъ густымъ наплывомъ тины, покрытой зеленью, мхами и папоротниками. Я понялъ смыслъ сего указанія. Такъ душа, оторванная отъ сообщества существъ, ее понимающихъ, неосвжаемая обмномъ ощущеній и мыслей, ни огненнымъ вщаніемъ вдохновенія, ни порывами восторговъ, ни бурею жизни, увядшая, стсненная пресмыкающимися нуждами, лишается піитической жизни своей и, въ холодномъ безстрастіи, въ гробовомъ спокойствіи ненарушимаго единообразія, предается дремот, самозабвенію, чтобы наконецъ въ глубокомъ усыпленіи прійти въ оцпененіе,— не пылать, не волноваться, существовать, но не жить.
Однажды была гроза и буря. Густыя тучи, набжавъ, поглотили звзды. Половина луны, какъ будто отсченная мечемъ, долго бгала въ разтревоженныхъ облакахъ. Наконецъ она изчезла. Заблистали изломчатыя молніи, и живописно браздили черное, безсвтильное небо. Валы свинцоваго цвта, въ внкахъ изъ блой, кружащейся пны, ходили, какъ привиднія, по озерамъ. Въ воздух было душно, въ лсахъ темно, только молніи озаряли высоты золотымъ огнемъ, a фосфорическія гнили, разсянныя по мокрой земл, сіяли серебрянымъ блескомъ и холодные лучи земнаго встрчались съ пламеннымъ сверканіемъ неба. Въ это время, въ этомъ мст нашелъ я младшую сестру. Она сидла спокойно въ густомъ лсу, на изломанномъ бурею дерев. Суть ея, казалось, ловилъ переливы свистящихъ вихрей, въ ея очахъ изображалось какое-то юродивое забвеніе, — локоны длинныхъ власовъ, какъ и всегда, струились, крупныя капли, при свт молніи, сверкали на нихъ, какъ уборъ изъ перловъ и яхонтовъ. Она не замчала меня, но я любовался чудесными прелестями сей уединенной очаровательницы. Она, мн сдавалось, хотла постигнуть всю тайну бури, запомнить вс переходы грозы, можетъ быть для того, что бы посл все пересказать своимъ любимцамъ, умющимъ понимать ея странный языкъ, таинственную красоту бесды ея. Но гроза ночная изчезла вмст съ ночью. Великолпно было утро освженной природы. — На зеленомъ скат, у подножія котораго лежалъ, какъ голубое стекло, зеркало-видный заливъ моря, среди зданій, увнчанныхъ красивыми куполами и миловидными тосканскими столбами, въ свтломъ приморскомъ домик, живо напоминающемъ приморскій Плиніевъ домъ, нашелъ я старшую сестру. Великіе поэты Греціи и Рима окружали ее въ твореніяхъ своихъ. Въ рукахъ младшей я видлъ Данта, Аріоста, недавно перечитывала она Гетева Фауста. Старшая жила только среди ваяній и піитическаго вка древнихъ. Странно! я по какому-то прихотливому, безотчетному, чувству влекусь къ младшей сестр, но старшая привлекаетъ меня къ себ. Любовь ко второй заставляетъ заниматься только ею, по любовь, соединенная съ уваженіемъ къ первой, сильно колеблетъ привязанность ко второй. Отъ сего мысли мои часто шатаются и я, колеблемый нершимостію, уподобляюсь маятнику, равномрно движущемуся то къ той, то къ другой сторон…. Которой же отдать преимущество?— Я не смю ршить споръ. Можетъ быть, этотъ споръ занимаетъ теперь умы всего современнаго человчества. Молчу, что бъ говоря боле и мене, не подать повода подумать, что въ семъ иносказательномъ описаніи подразумваю поэзіи: Классическую и Романтическую.