Две рукописи, Бибикова Анна Ивановна, Год: 1854

Время на прочтение: 134 минут(ы)

ДВ РУКОПИСИ.

ПОВСТЬ
А. И. Бибиковой.

ВМСТО ПРЕДИСЛОВІЯ.

Года три тому назадъ, въ теплый майскій день я проходилъ Лтнимъ садомъ, наслаждаясь отблескомъ солнечныхъ лучей, давно и тщетно ожиданныхъ петербургскими горожанами. На деревьяхъ щебетали птицы, по окраинамъ аллей кое-гд начинала пробиваться травка самой яркой зелени. Я остановился за ршеткою сада, со стороны Цпнаго моста. Въ воздух разливалась весенняя нга, все приглашало душу къ принятію сладкихъ впечатлній, и одно изъ нихъ, для насъ, мужчинъ, самое пріятное — видъ красивой женщины, уже начало останавливать мое вниманіе. Хотя я не могъ разглядть лица ея, наклоненнаго къ земл и прикрытаго маленькою вуалью, но при настроеніи моего духа, всякая женщина показалась бы мн красавицей. Незнакомка подходила ко мн наклонившись, какъ будто чего-то искала на тротуар, на которомъ я стоялъ въ нмомъ созерцаніи. Я ршился заговорить съ нею.
— Вы врно что нибудь обронили, сударыня? сказалъ я. Отвта не было. Дама шла по направленію къ мосту, продолжая что-то искать.
— Позвольте мн помочь вамъ въ вашихъ поискахъ, продолжалъ я, стараясь заглянуть ей въ лицо.
— Благодарю покорно, я поищу и одна, безъ вашей помощи, сказала она такимъ тономъ, что при другомъ настроеніи моихъ чувствъ я оставилъ бы ее въ поко, чтобъ не терять времени по пустому… а тутъ птицы такъ и заливаются…
— Однако, сказалъ я, не отставая отъ дамы ни на шагъ, вдвоемъ съ вами мы скоре бы нашли, и я сдлалъ нарочно удареніе на ‘съ вами.’
Дама мгновенно остановилась и посмотрла мн смло въ глаза съ вопросительнымъ взглядомъ, ясно выразившимъ: ‘отвяжетесь ли вы отъ меня?’ Я не хотлъ поминать этого взгляда и, помолчавъ немного, снова продолжалъ разговоръ, между тмъ, какъ дама уже ступила на мостъ.
— Что вы потеряли, сударыня? скажите мн, пожалуйста, почему не угодно вамъ принять отъ меня услуги?
— Потому что мн угодно обойтись безъ нея, и дама сдлала удареніе на слова ‘мн угодно.’ Она перешла мостъ и пошла прямо, все продолжая глядть себ подъ ноги очень пристально. Я было отсталъ отъ нее, но снова нагнавъ, заговорилъ:
— Напрасно вы отвергаете мою помощь… Едва я усплъ произнести эти слова, какъ незнакомка остановилась и снова бросила на меня взглядъ полный негодованія, который передать словами невозможно! Она помолчала немного, какъ будто сбираясь съ мыслями, чтобъ поразить меня сильне, и надо признаться, это ей удалось вполн.
— Неужели вы думаете, сказала она съ самой злой проніей и протяжно, какъ говоритъ Рашель: неужели вы думаете, что при вашей физіономіи васъ уже и отвергнуть нельзя?.. Купите себ зеркало! прибавила она быстро и направилась въ Моховую.
У меня опустились руки, я не на шутку разсердился и стоялъ на углу тротуара, какъ будто пораженный громомъ. Мало по малу я сталъ размышлять о своемъ приключеніи: ‘Ужъ какъ будто я такъ дуренъ, что меня, хотя иносказательно, но все таки могутъ называть уродомъ?.. Кто же далъ право этой барын такъ рзко высказаться?’ спрашивалъ я самъ себя, забывъ свою привязчивость и поводъ даннаго мн урока. Самолюбіе мое напомнило мн, что бдная дама, вроятно, была сильно огорчена своею потерею. Къ этому обстоятельству я отнесъ ея неблаговоленіе ко мн и побрелъ назадъ тихимъ шагомъ, все боле и боле думая о своемъ приключеніи и вспоминая малйшія его подробности. Дама имла правильныя черты лица, бойкій и смлый взглядъ, и вообще произвела на меня одно изъ тхъ впечатлній, въ которыхъ сердце рдко даетъ себ отчетъ въ первое мгновеніе. Какъ жаль, что я встртился съ нею въ такую непріятную минуту ея жизни. Кто не знаетъ, что потерять что-бы-то ни было, вообще очень непріятно, а можетъ быть, она потеряла цнную вещь, а что еще того хуже, чужую вещь? Это уже мучительно! И мало по малу, мое воображеніе начало меня мирить съ незнакомкою и съ ея Фразою: ‘купите себ зеркало!’ то есть, другими словами: извольте лично убдиться, что съ вашей Физіономіей, и проч…
Вдругъ, посреди подобныхъ размышленій, два мальчика выбжали изъ мелочной лавки, и, борясь между собою, чуть не сбили меня съ ногъ. Одинъ изъ нихъ держалъ подъ мышкой большую исписанную тетрадь in folio, а другою рукою отнималъ такую же у своего товарища.
— Эй, Гаврюшка, отдай! кричалъ одинъ изъ борющихся.
— Анъ не дамъ, не дамъ, чучело ты этакое! вишь озарникъ какой, мало теб одной тетрадки, такъ нтъ, подай об.
— Да вдь я ихъ нашелъ, а не ты, образина ты этакая.
И бойцы продолжали бороться. Слово ‘нашелъ’ навело меня на мысль о потер моей незнакомки.
— Что вы нашли тутъ, пострелята? закричалъ я грозно дерущимся.
— Да вотъ что, сказалъ, не выпуская изъ рукъ тетради, тотъ, котораго назвали Гаврюшкой. Я увидлъ какой-то свертокъ и говорю Кирюшк: смотри-ко, эвоно что на улицу-то съ панели покатилось, а Кирюшка и бросился со всхъ ногъ да и поднялъ мою находку. Онъ было не отдавать мн, да ужъ идучи вмст, мы поршили длить находку пополамъ, а какъ развернули обвертку-то, такъ и увидли въ ней какія-то дв написанныя тетрадищи.
— Такъ ты и сказалъ, подхватилъ Кирюшка ‘эка дрянь, я думалъ, что это что нибудь хорошее,’ вотъ я ихъ и взялъ себ, да нелегкая дернула меня проболтаться, что я продамъ ихъ въ табачную, хоть не за деньги, такъ за маковники да леденцы, Гаврюшка и сталъ отнимать ихъ у меня, а прежде было отказался.
— Да и отниму таки, сказалъ Гаврюшка и потянулъ снова тетрадь къ себ.
Борьба на минуту прерванная, снова началась еще съ большимъ ожесточеніемъ. ‘Что, если эти тетради принадлежатъ моей незнакомк,’ подумалъ я и ршился овладть ими, во что бы то ни стало. Но вдругъ драка мальчишекъ дошла до высшаго пароксизма. Кирюшка хватилъ Гаврюшку такъ мтко въ глазъ, что тотъ отшатнувшись, рванулъ тетрадь, нсколько листовъ остались у него въ рукахъ и онъ съ ними бросился бжать изъ всхъ силъ. Кирюшка хотлъ было броситься за нимъ въ догонку, однако я твердою рукою удержалъ его, между тмъ, какъ Гаврюшка въ одно мгновеніе скрылся изъ виду.
— Я куплю у тебя твою находку, сказалъ я ему.
— Изволь, баринъ, мн все равно, кому ни продать, да вишь ты, баринъ, эвто рыло, Гаврюшка, отхватилъ маленько.
— Ну, что длать, давай ихъ мн въ такомъ вид, какъ он есть, да нельзя ли отнять и выхваченные листки у Гаврюшки?
— Ну, нтъ, баринъ, на это дло теперь ужъ не гораздъ, это такой озарникъ, что съ нимъ не совладаешь, онъ скоре въ воду броситъ, чмъ отдастъ, да его же теперь и съ собаками не отыщешь.
— А ты не знаешь, гд онъ живетъ? спросилъ я, перебирая тетрадь и расправляя помятые и скомканные листы.
— Нтъ, баринъ, не знаю, онъ приходитъ по праздникамъ къ лоткамъ съ орхами да яблоками, балуется на мосту, какъ экипажи проздомъ мостъ колышатъ, качается на перилахъ да поплевываетъ въ воду. Видать-то я его здсь видывалъ не разъ, а знать гд живетъ, воръ онъ этакой, не знаю.
— Ну, вотъ что, Кирюшка, коли ты его завидишь, то вымани у него оторванные листы, даже заплати ему, если нужно, я отдамъ теб вдвое, втрое, чего они теб стоить будутъ.
— Хорошо, баринъ, попробую, да наврядъ ли удастся: онъ ихъ, пожалуй, сгубитъ тотчасъ же, вдь мазура такой!
— Ну, можетъ быть и не сгубитъ. Да гд же я тебя увижу, когда мн вздумается навдаться?
— А вотъ въ эвтой лавк, баринъ, тутъ меня спрошайте, я въ ней нанимаюсь въ подмогу прикащику Василью. Такъ и спросите Кирюшку.
Я заплатилъ Кирюшк рубль серебромъ за об найденныя имъ тетради, онъ чуть не повалился мн въ ноги отъ радости, и я направилъ шаги свои въ Лтній садъ, и на первой попавшейся мн скамейк, сталъ разсматривать мое пріобртеніе. Об тетради были писаны однимъ и тмъ же почеркомъ. Не знаю почему, этотъ размашистый, смлый, боле мужской, чмъ женскій почеркъ я примнялъ къ смлому, бойкому взгляду моей незнакомки и находилъ въ нихъ какое-то тождество. Мн не разъ случалось по почерку незнакомаго мн человка составлять себ идею о его свойствахъ, и не помню, чтобъ примненія мои не оправдывались при дальнйшей поврк. Уже по одному почерку я почти увренъ былъ, что эти тетради исписала ручка моей незнакомки!.. Тетради были очень толсты и составляли дв совершенно отдльныя рукописи. Каждая изъ нихъ была сшита краснымъ шелкомъ, и на обертк каждой написанъ былъ нумеръ крупными буквами. Я бережно завернулъ свою находку въ носовой платокъ и принесъ ее домой. Чтеніе этихъ двухъ рукописей доставило мн большое удовольствіе. Но точно ли он принадлежали моей незнакомк, мн этого никто не могъ сказать положительно. Былъ ли сюжетъ этихъ рукописей вымыселъ, или настоящая исторія, я предоставляю читателю ршить самому. Я представляю рукописи, не измнивъ ихъ ни въ единомъ слов. Вырванныхъ листовъ разбойникомъ Гаврюшкой недоставало только въ рукописи подъ нумеромъ 2, рукопись нумеръ 1-й была совершенно цла. Много ли было вырванныхъ листовъ, неизвстно, листы разорванной тетради были не нумеровины.
Долгое время я постоянно, въ извстный часъ, гулялъ по мсту, гд встртился съ незнакомкой, чтобъ спросить, не ей ли принадлежатъ найденныя рукописи, но не встртилъ ее ни разу боле. Я посщалъ вс публичныя гулянья, бывалъ въ особенности часто въ театрахъ, такъ какъ я изъ рукописи подъ No 2-мъ узналъ, что писавшая ее, любила страстно зрлища. Вскор посл своей находки я не упустилъ изъ виду сдлать объявленіе въ вдомостяхъ, что нашелъ дв рукописи, завернутыя въ бумагу, у Лтняго сада, и назначалъ явиться за ними въ извстную кандитерскую, гд было мною сдлано по сему предмету надлежащее распоряженіе, но все было напрасно. Тяготясь моимъ пріобртеніемъ, я ршился наконецъ подлиться его содержаніемъ съ читателями. Удерживаюсь отъ всякаго критическаго разбора моихъ рукописей. Я могу быть въ этомъ дл пристрастенъ. Образъ незнакомки еще такъ живо рисуется предъ моими глазами, и теперь, какъ тогда, я чувствую къ ней какое-то непреодолимое влеченіе, или симпатію — родъ недуга, какъ говоритъ Репетиловъ. Еслибъ необходимо было дать какое нибудь названіе представляемымъ мною рукописямъ, я назвалъ бы ихъ: ‘БРАКИ ПО РАСЧЕТУ’, романъ нравоописательный.
Я забылъ сказать, что хотя у меня и были зеркала, но по совту незнакомки, я купилъ еще одно, которое бситъ меня чрезвычайно, оно длаетъ меня гораздо мене дурнымъ, чмъ я ей показался. Вотъ вся польза, которую я пріобрлъ отъ совта незнакомки.

РУКОПИСЬ No 1.

I.

— Нтъ, батюшка, отецъ Арсеній, что вы ужъ тамъ ни говорите, а я поставлю на своемъ! Я васъ очень, очень уважаю, а ужъ въ этомъ случа, вы меня извините. Замучили моего Петю науками, свели его въ гробъ, такъ ужъ Костю моего я сберегу, и не отдамъ никому.
— Но, сударыня, Анна Львовна, подумайте: мы живемъ въ такое время, когда неучемъ быть стыдно, особенно въ вашемъ званіи.
— Да, потому что я бригадирша, что у меня чистыхъ, не заложенныхъ пятьдесятъ девять душъ, я и хочу, чтобъ единственнаго моего сына, Константина, не мучили всяческими премудростями. Слава Богу! онъ не такъ бденъ, чтобъ ему безъ наукъ и головы преклонить было некуда, да и званіе не шуточное: сынъ бригадирши Перепой!.. Оно не совсмъ-то просто, сынъ брига-дир-ши! Вотъ что-съ
Анна Львовна имла привычку произносить чинъ свой медленно, протяжно, съ удареніемъ на буквы р, съ величіемъ и самодовольствомъ во взор, въ голос и въ движеніи головы.
Отецъ Арсеній снова началъ защищать пользу наукъ противъ зла невжества, взглядывая по-временамъ съ какимъ-то состраданіемъ на тринадцатилтняго блокураго мальчика съ голубыми, большими глазами и съ чертами рано развитаго, мужественнаго лица.
Мальчикъ сидлъ поодаль отъ матери, очень тучной шестидесятилтней женщины, потвшей за разлитіемъ вечерняго чая, которымъ она угощала своего сельскаго священника. Это было въ 1774 г., во время царствованіи Екатерины II. Отецъ Арсеній обучалъ сыновей Анны Львовны, по словамъ которой, старшій, Петя, умеръ ни отчего, боле, какъ отъ наукъ.
— Да-съ, батюшка, отецъ Арсеній, извольте-ко припомнить, снова начала Анна Львовна: Петя сталъ учиться десяти лтъ. Эй, рано! говорила я вамъ, а вы мн все одно въ отвтъ: ‘Какое рано, сударыня, Анна Львовна.’ А вотъ и вышло по-моему. Заучился, зачахъ, и Богу душу отдалъ. И Анна Львовна заплакала непритворными, горючими слезами.
— Не плачьте, Анна Львовна, Господь Богъ любитъ смиреніе и безропотную покорность Его святой вол, Его непостижнмымъ опредленіямъ. Вашъ сынокъ, Петя, четыре года уже учился у меня, и все здоровъ былъ… но къ несчастію простуда…
— То-то простуда, не зналъ бы онъ простуды, ка-бы бгалъ на вол по полямъ да лугамъ…
— Да разв крестьянскіе ребятишки, не смотря на свои права бгать по полямъ, не умираютъ? возразилъ кротко отецъ Арсеній.
— Оно конечно такъ, а все же жаль бднаго Петю, и при этихъ словахъ Анна Львовна глубоко вздохнула, и утерши глаза платкомъ, положила его въ карманъ вмст съ табакеркой.
— Оно безспорно жаль, продолжалъ священникъ, но неблагоразумно губить будущность Кости изъ-за того, что вамъ жаль Петю. По-моему мннію, Анна Львовна, ужъ коли выбирать, такъ лучше будь сынъ въ могил, чмъ въ живыхъ да дуракомъ и невждой.
— Опять вы за свое, отецъ Арсеній, сказала съ твердостью Анна Львовна, да ужъ теперь не быть по вашему, а будетъ помоему. Костя знаетъ грамот, священную исторію и молитвы, а по счетной части, по математик, что ли, по вашему, онъ уже вс счеты прошелъ, ну, такъ и будетъ съ него! Заживемъ мы съ нимъ у себя въ Ванин на славу, будетъ онъ любить старуху мать свою и ухаживать за нею… Не такъ ли, Костя?
Костя не отвчалъ, но что-то похожее на слезу блеснуло на его свтлыхъ глазахъ, озаренныхъ раннею смтливостью.
— Костя молчитъ, Анна Львовна, видите ли вы! сказалъ отецъ Арсеній съ торжествующимъ видомъ.
— Да, перебила Анна Львовна, я вижу въ Кост большую перемну, отецъ Арсеній: онъ сталъ такой невеселый, пасмурный, задумчивый. Не знаете ли, батюшка, что съ нимъ приключилось? Костя, дружечикъ ты мой, отчего ты сталъ такой неразговорчивый?
— Такъ, матушка, сказалъ печально Костя, бросившись цловать протянутую къ нему руку матери.
— Ты у меня такой добрый, сказала Анна Львовна, гладя сына по голов, коли такъ, то и скучать нечего, мать огорчать не должно. Выпей-ка еще стаканчикъ чайку, отецъ Арсеній, да ужъ, пожалуйста, и говорить перестанемъ все объ одномъ и томъ же.
— Нтъ, сударыня, Анна Львовна, возразилъ священникъ, зачмъ же переставать говорить, напротивъ, я считаю долгомъ сказать вамъ, что у Кости вашего способности къ наукамъ отличныя, особенно къ наукамъ математическимъ, что съ этими способностями онъ можетъ пойти далеко, тмъ боле, что братецъ вашъ, Аполинарій Львовичъ, какъ я неразъ слыхалъ отъ васъ самихъ, начальникъ одного изъ корпусовъ въ Петербург, и что вашему сыну былъ бы у него пріютъ и воспитаніе…
— Что-ти, что-ти, батюшка, отецъ Арсеній! Я, я Анна Львовна Перская, буду чмъ нибудь одолжаться у брата Аполинарія? Этому не бывать! Вы разв забыли, что прозжая по нашей губерніи, онъ не вспомнилъ навстить вдову сестру, старшую сестру свою! Что же онъ такое самъ, смю спросить?
— Онъ важный сановникъ, всми уважаемый, исполняющій рачительно и благонадежно должность, возложенную на него нашею матушкою царицею,
— Важный сановникъ! сказала Анна Львовна гордо, я сама брига-дир-ша… Чмъ онъ вздумалъ гордиться, и предъ кмъ же? предъ старшею сестрою? Чтожъ? и я поду когда нибудь въ Петербургъ, и докажу моему братцу, что онъ во всемъ обязанъ имть аттенцію къ старшей сестр своей!..
— Да онъ врно и иметъ ее къ вашей особ въ достаточ ной степени, ужъ потому одному, что васъ здсь, въ губерніи, вс знаютъ и уважаютъ.
— Иметъ ко мн аттенцію, а не заглянулъ въ Ванино.
— Врно Аполинарій Львовичъ занятъ былъ длами службы.
— Нтъ, батюшка, не говори, у него вылетло изъ головы, что тутъ не вдалек живетъ вдова бдная… Зазнался больно!
— Ну, если даже и предположить, что забылъ, это еще не доказываетъ…
— Какъ не доказываетъ, прервала съ запальчивостью Анна Львовна. Да что же оно доказываетъ? не то ли, что меня забыли, ась? Если онъ меня забылъ, такъ и я его помнить не хочу и обойдусь безъ его покровительства.
Голосъ Анны Львовны звучалъ, глаза блестли негодованіемъ.
Отецъ Арсеній разсудилъ замолчать и перемнивъ искусно разговоръ, долго еще бесдовалъ съ Анной Львовной, которая, хотя и возставала противъ -усиленныхъ наукъ для своего Кости, но была очень здравомыслящая и умная барыня. Горесть о потер первнца сына заставляла ее говорить противъ ученія, но въ душ она сознавала всю пользу, отъ него проистекающую. Стованія объ умершемъ сын были еще слишкомъ живы въ душ ея, надо было предоставить времени образумить старушку на счетъ будущности Кости. Но время, этотъ гранильщикъ сердца человческаго, медленно совершаетъ свою работу надъ твердыми сердцами, а Кост уже четырнадцатый годъ, онъ смышленъ не по лтамъ, способностямъ его нтъ простора развернуться. Книгъ и руководствъ въ сел Ванин почти нтъ никакихъ. Въ описываемое нами время они были рдкостью даже въ богатыхъ домахъ зажиточныхъ помщиковъ.
Приведенный нами разговоръ былъ подслушанъ къ концу осени. Холодные утренники напоминали о приближеніи суровой поры. Наступилъ праздникъ Покрова Пресвятыя Богородицы. Въ ближнемъ, сел у одного изъ сосдей бригадирши былъ храмовый праздникъ. Съ нкоторыхъ поръ, и особенно посл потери сына, Анна Львовна не вызжала изъ своего села. Бригадирша страдала одышкою, признакомъ начала водяной болзни, которая развивалась мало по малу.
Бригадирша позволила Кост отправиться одному на праздникъ къ сосду, и положено было, что дядька Кости, Карпъ, отвезетъ его въ Покровское. Костя просилъ позволенія пробыть тамъ трое или четверо сутокъ. Дядька же Карпъ долженъ былъ возвратиться одинъ домой, а по истеченіи этого срока, снова хать за барченкомъ въ дорожной колымаг.

II.

День былъ пасмурный и холодный. Мелкій дождь не переставалъ моросить и пробивалъ до костей, не смотря ни на какую одежду. Окольными дорогами, избгая большой столбовой, блокурый мальчикъ пробирался по грязной, смоченной земл, прилипавшей къ ногамъ его и еще больше затруднявшей его ходьбу. Мальчикъ былъ въ довольно легкой курточк и въ картуз, онъ дрожалъ отъ холода и усталости. Силы его изнемогали. Онъ едва могъ дотащиться до большой рки, которая преграждая ему путь, катила предъ нимъ холодныя и мутныя свои волны. За ркою виднлось нсколько втряныхъ мельницъ. Къ нимъ-то, уже давно завидя ихъ издали, направилъ свой путь проголодавшійся и продрогшій мальчикъ. Подойдя къ берегу рки, онъ окинулъ ее взглядомъ: по ней не видно было никакого признака перехода или моста. Не думая долго, мальчикъ раздлся, связалъ въ узелъ свою одежду, прикрпилъ ее себ на голову, и взошелъ въ холодную воду, отъ которой посинло все тло его. Три дня пути, въ которые онъ поддерживалъ себя скудною пищею, взятою имъ въ карманы предъ отправленіемъ въ дорогу, истощили его силы. Но и этой пищи уже не было въ карманахъ его боле восьми часовъ. Не смотря на это, хотя и съ усиліемъ, онъ переплылъ рку благополучно, поспшно одлся и собравъ послднія силы, бгомъ пустился по направленію къ мельницамъ, сколько для того, чтобъ согрться, какъ и подстрекаемый надеждою найти хоть у сострадательныхъ крестьянъ то, чмъ бы могъ подкрпить свой истощенный желудокъ. Неподалеку отъ первой мельницы начиналась длинная цпь строеній кирпичныхъ и деревянныхъ. Мальчикъ понялъ, что онъ достигъ одной изъ сторонъ какого-то города. За угломъ мельницы стоялъ на складномъ стол лотокъ съ сайками и калачами. Видъ състныхъ припасовъ возбудилъ въ бдномъ мальчик еще въ сильнйшей степени тягостное ощущеніе голода. У лотка не было никого, мальчикъ сотворилъ крестное знаменіе, схватилъ сайку и бросился съ нею бжать. Едва онъ усплъ сдлать нсколько шаговъ впередъ, едва усплъ запустить съ жадностью блые зубы свои въ мягкую сайку, какъ чья-то рука потянула его сзади за вихоръ.
— Ахъ ты воришка этакой! кричалъ краснощекій парень въ синемъ длиннополомъ сюртук, вотъ я-те отучу отъ воровства!
— Я очень голоденъ, завопилъ мальчикъ, я дворянскій сынъ, не бей меня.
При этомъ слов, рука дюжаго лавочнаго прикащика опустилась мгновенно.
— Вотъ что! сказалъ онъ протяжно, ну, кушай на здоровье, да откуда же ты? глядь-ко, на теб нитки сухой нтъ.
Въ это время къ разговаривающимъ подходилъ другой человкъ, почти также одтый, какъ и первый парень.
— Что тутъ такое? спросилъ вновь прибывшій.
— Да вотъ, какой-то дворянчикъ, говоритъ, что давно не лъ, а не на что купить хлбца, такъ я и далъ ему сайку. Ты неразсердчаешь за то на меня, Онисимъ Григорьичъ?
— За что сердчать, аддей, доброе дло ты-сдлалъ. А ты. господинъ мальчикъ, зайди-кась ко мн въ лавочку да разскажи намъ какъ это приключилось, что ты давно не вши.
И взявъ мальчика ласково за руку, онъ повелъ его черезъ лавку въ теплую комнату.
— Вотъ садись тутотко на лежанк, а покуда будетъ на теб сохнуть платье, разскажи намъ, что съ тобою приключилось.
— Я вамъ все скажу безъ утайки, но дайте мн слово, что не станете меня останавливать итти туда, куда мн надобно.
— А мн какое дло до твоего пути, сказалъ добродушно Онисимъ Григорьичъ. Мшать теб не буду, ступай себ хоть на край свта.
— Видите, въ чемъ дло: матушка моя недавно похоронила старшаго моего брата, Петю, и говоритъ, что онъ умеръ отъ ученья, а потому ршилась держать меня въ сел Ванин и ничему боле не обучать.
— Село Ванино, слыхалъ! сказалъ Онисимъ Григорьичъ, оно принадлежитъ вдов бригадирш, Фамиліи не припомню.
— Анн Львовн Перской…
— Такъ, таки-такъ! прервалъ купецъ, теперь я вспомнилъ, ну -съ, батюшка, такъ что-жъ?
— Ну, я и ушелъ тихонько изъ дому и пробираюсь въ Питеръ, учиться и служить цариц нашей.
— Доброе дло ты задумалъ, голубчикъ ты мой, но какъ же ты въ нашъ городокъ-то попалъ? Отъ села Ванина онъ теб не лежалъ по дорог къ Питеру, ты далъ большаго крюку.
— Мн некого было распросить, я никому не сказалъ о своемъ намреніи и только помышлялъ объ одномъ, какъ бы подальше отойти отъ Ванина, чтобъ меня не нагнали.
— Вотъ оно что! сказалъ Онисимъ Григорьичъ, поглаживая свою густую бороду. А какъ же ты думаешь прожить-то въ Питер до той поры, пока опредлишься въ какое ни на есть училище?
— Родной братъ моей матушки, а мой дядя, начальникомъ надъ мальчиками въ Петербург.
— Ну, вотъ это ладно! сказалъ немного подумавъ Онисимъ Григорьичъ. А знаешь-ли что, господинъ мальчикъ, тебя не худо бы подвезти къ Питеру, а то ты съ голоду и холоду пропадешь, странствуя наугадъ въ такой легкой одежд. Хошъ, я тебя отправлю вонъ съ этимъ долговязымъ парнемъ, что прислужился теб сайкою. Я его кстати посылаю по моимъ длишкамъ въ Петербургъ, такъ онъ тебя туда и довезетъ, да и дорогою прокормитъ.
Костя, котораго уже давно узналъ читатель, бросился цловать добраго купца и не могъ выговорить ни слова отъ радости.
— Ну, ну, добро, сказалъ Онисимъ Григорьичъ, уклоняясь отъ благодарности Кости.
Костя обнялъ и долговязаго прикащика аддея, вспомнилъ, какъ онъ великодушно скрылъ отъ хозяина его почти невольное посягательство на сайку, внушенное ему злымъ совтникомъ — голодомъ.
На другой день, парная кибитка, запряженная двумя здоровыми купеческими лошадьми, повезла аддея и Костю въ Петербургъ.

III.

У възда въ столицу, Костя вылзъ изъ кибитки и поблагодарилъ аддея за оказанную ему услугу. аддей предлагалъ Кост подвезти его къ самому дому дяди, но Костя отвергъ его предложеніе, увривъ, что дядя живетъ недалеко отъ възда въ городъ. аддей не сталъ настаивать, сообразивъ, что можетъ мальчику не хочется явиться въ простой кибитк у крыльца вельможи. Онъ распростился съ Костей дружески. Костя съ своей стороны думалъ, что ему не трудно будетъ найти дядю, хотя онъ и не признался аддею, что совсмъ не зналъ, гд дядя живетъ.
Когда аддей скрылся изъ виду, Костя принялся распрашивать проходящихъ, гд живетъ дядюшка его Аполинарій Львовичъ. Долго шелъ Костя по городу, и на вс разспросы свои получалъ въ отвтъ отрывистое ‘не знаю’. Вс бжали по своимъ нуждамъ, никому не было дла до маленькаго героя. Наконецъ, одинъ изъ проходящихъ, мене ли другихъ занятый, или словоохотне прочихъ, на вопросъ Кости вступилъ съ нимъ въ разговоръ,
— А какъ твоего дядю зовутъ по Фамиліи?
— По Фамиліи? спросилъ Костя и задумался, онъ никогда не слыхалъ Фамиліи дяди, и нелюбопытствовалъ знать о томъ. Прохожій понялъ затрудненіе мальчика и продолжалъ,
— Да твой дядюшка братъ отца твоего или матери?
— Братъ матушки.
— Ну, это плохо!
— Отчего же плохо? спросилъ оторопвшій Костя.
— А оттого плохо, что трудне будетъ розыскать кто твои дядя. Какъ твоя Фамилія?
— Перскій.
— Ну, видишь ли, братъ твоей матушки уже не Перскій. Твоя матушка по мужу Перская, а не помнишь ли, какъ она прозывалась по отцу своему?
— Не помню, сказалъ печально Костя. Ему казалось, что онъ не разъ слыхивалъ, какъ звали его дда по Фамиліи, но это прозваніе совершенно вышло у него изъ памяти.
— Какъ же намъ быть, сказалъ ласково господинъ, выслушавшій Костю терпливо и снисходительно. Пойдемъ со мною рядомъ и поговоримъ еще. А какъ имя твоего дяди?
— Аполинарій Львовичъ.
— Не знаешь ли ты объ немъ чего нибудь, по чему бы можно было узнать его?
— Онъ начальникъ надъ мальчиками въ Петербург, такъ я не разъ слыхалъ отъ матушки и нашего священника.
— А! значитъ онъ начальникъ надъ корпусомъ или надъ другимъ учебнымъ заведеніемъ.
Прохожій господинъ и Костя вышли въ это время на берегъ Невы.
— Вотъ, мой другъ, перейди мостъ, и вонъ, за ркой, въ этомъ большомъ строеніи, выкрашенномъ зеленоватою краской, ты получишь свднія о твоемъ дяд.
Костя поблагодарилъ господина, быстро перебжалъ длинный деревянный мостъ и подошелъ къ крыльцу указаннаго дома. На крыльц стоялъ сторожъ.
— Что это за домъ? спросилъ его Костя.
— Шляхетный корпусъ.
— Кто начальникъ?
— Аполинарій Львовичъ.
— Ну, такъ и есть. Не знаешь ли, гд онъ живетъ?
— Какъ не знать, сказалъ сторожъ, онъ живетъ недалече отсюда, вонъ все по этому проспекту, вонъ крыльцо подъ балкономъ, видишь?
— Вижу, спасибо, спасибо, любезный! И Костя почти бгомъ пустился къ указанному крыльцу. Двери на улицу были отворены. Передъ Костей разстилалась богатая парадная лстница. Онъ взошелъ на нее и взялся за ручку замка первой попавшейся ему на глаза двери. Дверь подалась. Костя вошелъ въ небольшую комнату, вроятно прихожую, въ ней не было никого изъ людей, за то было въ ней трое дверей, не считая той, въ которую вошелъ Костя. Онъ отворилъ одну изъ нихъ и ороблъ: предъ нимъ тянулась длинная анфилада пустыхъ покоевъ. Онъ быстро притворилъ дверь и подошелъ къ другой. За нею послышался сухой кашель. Костя ршился отворить и вторую дверь, и еще пуще ороблъ. Какой-то сденькій старичекъ въ халат сидлъ противъ большаго зеркала, спиною къ двери и брился. Зеркало отражало намыленное лицо старика, цвтъ благо подбородка сливался съ такими же блыми волосами. Костя ни разу въ жизни не видалъ такого зрлища. Онъ въ страх притворилъ дверь, но собравшись съ духомъ, снова погодя отворилъ ее немного.
— Кто тамъ? закричалъ громкимъ и твердымъ голосомъ брившійся.
Костя снова такъ поспшно прихлопнулъ дверь, что чуть не прищемилъ своего носа. Сердце его сильно билось. Однако онъ въ третій разъ отворилъ дверь. Старикъ еще громче и сердите закричалъ, глядя черезъ зеркало:
— Эй, носъ! чей тамъ носъ?
Костя ршился перешагнуть черезъ порогъ, и войдя тихонько притворилъ за собою дверь.
— Ну, что тамъ теб? спросилъ брившійся, не поварачивая головы.
— Я-съ… мн-съ…
— Подойди сюда ближе, да говори толкомъ, что ты тамъ мямлишь, точно кашу шь.
— Я ищу-съ дядюшку, Аполинарія Львовича, сказалъ Костя твердо и внятно, собравъ растерянныя свои силы.
Старикъ быстро повернулся всмъ тломъ на стул и окинулъ взглядомъ Костю.
— Что-о? Какого теб дядю? спросилъ онъ съ изумленіемъ.
— Дядюшку Аполинарія Львовича, братца моей матушки Анны Львовны.
— Какъ? ты сынъ бригадирши Перепой?
— Точно такъ-съ.
— Потапка, Потапка! или сюда скоре, закричалъ старикъ, вставая и кладя полотенце съ колнъ на столъ. Вмст съ этими возгласами, старикъ поставилъ Костю рядомъ съ собою передъ зеркаломъ, и смотря то на него, то на себя, повторялъ: Такъ, такъ! Потапка! да чтоже ты тамъ найдешь? Похожъ, дйствительно похожъ! и на меня смахиваетъ! Потапка, да кой чортъ! гд онъ запропастился?
Потапка такой же сденькій, какъ и баринъ его, но далеко не такой бодрый и живой, показался наконецъ изъ-за дверей и шелъ тихими шагами, не прибавляя скорости, не смотря на нетерпніе, съ какимъ кликалъ его баринъ.
— Ну, что вы тамъ, батюшка, такъ раскричались? сказалъ старикъ Потапъ, прикладывая руку къ глазамъ, чтобъ лучше разсмотрть, что длалось противъ свта. Старику, какъ видно, не въ новость была нетерпливость его барина.
— Посмотри-ка, старина, да посмотри хорошенько на этого мальчугана: какъ думаешь, кто онъ таковъ?
— Да не знаю, батюшка ты мой, не видывалъ отродясь.
— Да смотри же, Потапка, ну, чтожъ, не видывалъ? Старикъ Потапъ сталъ вертть Костю то бокомъ, то лицомъ къ окну.
— Лицомъ-то онъ маленько смахиваетъ…
— На кого, на кого же, Потапушка?
— Да фу ты пропасть! ужъ не твой ли это сынишко, батюшка ты мой, Аполинарій Львовичъ?
Старикъ захохоталъ отъ всей души и такъ громко, что стекла оконъ задребезжали. Аполинарій Львовичъ былъ вдовъ съ двадцатипятилтняго возраста. Покойная жена его, скончавшаяся въ первый же годъ замужства, не оставила ему наслдника.
— Нтъ, Потапушка, мальчуганъ не мой сынъ, а сынъ сестры, Анны Львовны, крестникъ мой, Петя.
— Нтъ, дядюшка, Петя уже годъ какъ умеръ, а я Костя.
— Петя умеръ! Ахъ, бдный Петя! а я не зналъ, что онъ покинулъ свтъ, сестра не разсудила и оповстить меня объ его смерти. Ну, Костя, гд же твоя мать? гд остановилась и зачмъ прямо ко мн не пріхала?
— Я одинъ въ Петербург.
— Ну, оно и видно, что одинъ, сказалъ Аполинарій Львовичъ, осматривая внимательно племянника: видно, что нкому было приглядть за твоею одеждою, да и попричесать тебя маленько. Что ты это, Костяj и носомъ поминутно Фыркаешь, видно платка нтъ?
— Въ дорог потерялъ.
— А другаго уръ чемодан не нашлось?
— Я ушелъ тихонько изъ дому, въ чемъ былъ.
— Какъ такъ? какъ ушелъ?
Костя сбирался было разсказать свои похожденія, но дядя, взглянувъ на часы, перебилъ его.
— Посл разскажешь Ахъ. Господи! мн ужъ пора быть у матушки-царицы, а я еще не одтъ. Потапка! на теб Костю, сведи его въ баню, однь прилично, чтобъ онъ былъ не хуже одтъ Гриши и Вани Пколпиныхъ, пока ему сошьютъ платье, никто не долженъ видть Костю и знать, что онъ у меня въ дом. Когда же гардеробъ его будетъ приведенъ въ порядокъ, когда ты отучишь племянника Фыркать носомъ и безпрестанно чесать въ затылк, чтобъ Сколи ины не осмяли его на первыхъ парахъ, я представлю имъ Костю, какъ моего племянника, такого же, какъ и они, и запрещу имъ длать Кост самомалйшую обиду.
— Я и самъ въ обиду не дамся, сказалъ бойко Костя.
— Ай да молодецъ! сказалъ Потапка.
— Черезъ два, три дня, ты мн разскажешь, продолжалъ Аполинарій Львовичъ, какимъ образомъ ты улизнулъ изъ дома, а теперь прощай!
Аполинарій Львовичъ погладивъ Костю по голов, сдлалъ знакъ Потапу, и тотъ увелъ съ собою нашего героя.

IV.

Старикъ Потапъ совстливо исполнилъ порученіе своего господина, и вымытый, вычесанный, напомаженный, напудренный и щегольски одтый Костя переродился совершенно. Природная красота Кости очень гармонировала съ роскошью одежды. Откинутый воротничекъ рубашки спорилъ съ шеей мальчика, блой, какъ у женщины, а смлый, открытый взглядъ голубыхъ его глазъ обращалъ общее вниманіе и внушалъ выгодное для Кости мнніе на счетъ его умственныхъ способностей. Костя усплъ разспросить своего новаго дядьку обо всемъ, что касалось дяди его, а въ особенности о Гриш и Ван Сколпиныхъ. Эти два лица занимали Костео боле всего,-отъ нихъ-то боялся дядюшка нападокъ и насмшекъ надъ Костей. Вотъ что узналъ объ нихъ Костя: Покойная жена Аполинарія Львовича, умершая въ самомъ цвт молодости, была урожденная Сколпина. У брата ея, очень богатаго человка, занимавшаго одну изъ важныхъ должностей въ одномъ изъ воеводствъ, были два сына Григорій и Иванъ. Отецъ Сколпинъ помстилъ ихъ у Снгина, съ цлію, чтобы тотъ могъ наблюдать за ихъ ученіемъ и покровительствовать ихъ повышенію. Гриша и Ваня, приходя по воскреснымъ и праздничнымъ днямъ къ Аполлинарію Львовичу, скидавали свои корпусныя платья и одвались въ домашнія — таковъ былъ обычай того времени между богатыми и даже недостаточными людьми. Оба Сколпины славились своими шалостями и были отъявленные забіяки. Костя, вмсто того, чтобъ бояться встрчи съ ними, желалъ ея отъ всей души. Онъ самъ былъ духа задорнаго. Костя уже начиналъ скучать сообществомъ своего дядьки, какъ вдругъ Потапъ вздумалъ напомнить своему барину, что племянникъ его, Костя, вымытъ, причесанъ и одтъ.
Въ одинъ вечеръ ноябрскаго дня, когда на двор бушевала мятель, а въ кабинет Аполинарія Львовича сіялъ въ камин жаркій пламень березовыхъ дровъ, старикъ Снгинъ призвалъ къ себ Костю. Онъ не видалъ племянника съ перваго дня знакомства, и не на шутку удивился перемн, происшедшей въ Кост. Потапъ, замтивъ удивленіе своего барина, радостно потиралъ руки, и, вытащивъ платокъ изъ -кармана Кости, совалъ его въ руки мальчику, приговаривая: ‘не забудь же, Константинъ Петровичъ, не играй ты музыку носомъ, вотъ-те платокъ.’ Костя, ставъ по стояннымъ обладателемъ носоваго платка, пересталъ вдыхать носомъ воздухъ.
Посл тщательнаго осмотра племянника, дядя ласково погладилъ его по блокурой головк и сказалъ: ‘И на мать похожъ, и на меня сбиваетъ.’
Старику отрадно было видть нкоторыя черты свои въ живописной головк красавчика Кости.— Ну, садись-ка тутъ, возл меня, племянничекъ, и разскажи, какими ты способами попалъ одинъ въ Петербургъ? Да что твоя псня будетъ долга, или нтъ?
— Да не коротка, сказалъ развязно Костя.
— А не скучна, пострленокъ?
— И не скучна, прибавилъ Костя, улыбнувшись. Старикъ вытянулъ ноги и расположился самымъ спокойнымъ образомъ, сбираясь слушать разсказъ племянника, Потапъ сталъ за кресломъ барина, и Костя началъ:
— Прежде всего, надо вамъ сказать, дядюшка, что моя маменька очень на васъ сердита.
— Вотъ! а за что бы, позволь спросить?
— Она очень гнвалась на васъ за то, что вы не навстили ее въ начал лта, когда прозжали по нашей области. Узнавши о вашемъ прозд какъ-то заране, матушка приготовилась встртить васъ, посудите, каково ей было обмануться въ своихъ ожиданіяхъ? Она говорила, что вы ее сдлали посмшищемъ всхъ сосдей, что вы заважничали передъ старшею сестрою, и что такъ поступать не годится.
Старикъ генералъ улыбнулся нравоученію племянника и сказалъ спокойно:
— Я точно прозжалъ, въ начал лта, по вашимъ мстамъ, Матушка Царица назначила мн не только день,но часъ дня, въ который станетъ ожидать меня. Еслибъ я вздумалъ свернуть 50 верстъ въ сторону, къ Ванину, то не могъ бы исполнить приказанія Государыни, а воля ея для каждаго русскаго-священна. Я не написалъ объ этомъ сестр, потому что грамота ей не очень далась, да мы съ ней) и до того времени никогда не переписывались.
— Ну, теперь, дяденька, когда вы знаете, что матушка была сердита на васъ, мой разсказъ вамъ будетъ понятне.
Старшій мой братъ, покойный Петя и я обучались у нашего сельскаго священника. Петя простудился, захворалъ и умеръ, посл краткой болзни. Матушка поршила, что онъ умеръ отъ усиленнаго ученія и, чтобъ сохранить единственнаго оставшагося у нея сына здравымъ и невредимымъ, положено было прекратить со мною вс науки. Не смотря на вс возраженія отца Арсенія, матушка стояла на своемъ, и ршилась не выпускать меня ни на шагъ.
Вотъ разъ по сосдству у насъ въ помщичьемъ имніи у приказчика была свадьба. Я съ нашимъ казачкомъ, тоже побжалъ смотрть. Изъ нашей церкви за Поздомъ и мы уцпились, и чтобъ лучше разсмотрть, какъ пойдетъ пиръ и угощеніе, я забрался въ състной чуланчикъ, откуда было сдлано окошечко въ залу, чрезъ которое все можно было видть и слышать. Зала была освщена, а чуланчикъ темный: значитъ меня и примтить никто не могъ. Когда гости уже достаточное число разъ приложились губами къ чаркамъ, бесда оживилась. Вс ста ли болтать безъ умолку и обо всемъ, что имъ вспадало на умъ. Вдругъ рчь коснулась помщицы, Анны Львовны Перепой. Любопытство мое было возбуждено еще сильне, я пріотворилъ окошечко, чтобъ лучше разслышать, что станутъ говорить про матушку, и чуть не выказалъ этимъ движеніемъ свое присутствіе, никмъ даже не подозрваемое.
— Что это, сказала одна изъ гостей, сухощавая, высокая женщина, что это бригадирша думаетъ длать изъ своего сынка?
— Да что, отвчалъ ей тоже женскій голосъ, но я не могъ видть, кому онъ принадлежалъ, извстно что: баловня, дармода. Барченокъ-то, говорятъ, такой прыткій и смышленый, да и родню важную иметъ при двор, такъ нтъ, сиди-де у. матушки за пазухой, да поджидай ея смерти, чтобъ самому приняться за дло по хозяйству.
— Экъ вы, Анонса Сидоровна, вотъ вы и съ осужденіями, а вашему-то сынку годковъ семнадцать будетъ, а онъ у васъ все въ рубашонк бгаете, малъ еще молъ, говорите вы, пусть порзвится. А Кости Перскому всего-то четырнадцатый годокъ.
— Ну, мое дло совсмъ другое. У меня нтъ въ Питер покровительства для моего Никандрушки, да и отъ 11 ти душъ не на что проживать-въ Петербург. А вотъ бригадирш и санъ велитъ, и имніе позволяетъ, душъ-то слишкомъ 80 иметъ!
— Восемьдесятъ не восемьдесятъ, а около шестидесяти будетъ.
— Ну, положимъ хоть и шестьдесятъ, да покровительство-то пятисотъ стоитъ. Нтъ, ужъ я стою на томъ, не доброе длаетъ Анна Львовна, что не отсылаетъ сына въ Питеръ въ науку. Сынокъ-то такой пригожій, славный бы офицеръ вышелъ!
— Что правда, то правда, сказалъ отецъ Арсеній. Мой ученикъ Костя былъ бы не простой человкъ, еслибъ занялись толкомъ его головою.
— Да что же вы, батюшка, отецъ Арсеній, не надоумите старухи-то?
— Э, да ужъ не разъ говорилъ и настаивалъ, да все одно напваетъ: ‘Не хочу, да не могу, уморить что ли и Костю хотите, какъ уморили Петю.
— Вотъ и сгубитъ сына ни за копйку, сказала сухощавая, высокая женщина.
Такъ, или почти такъ разсуждали гости, и разговоры эти запали мн глубоко въ душу. Добрый Священникъ неразъ заводилъ рчь съ матушкой о необходимости продолжать мн ученье, и даже совтовалъ отослать меня къ вамъ, но матушка при этомъ подняла такой шумъ и споръ, что отецъ Арсеній пересталъ настаивать и прекратилъ объ этомъ рчь. Между прочимъ, матушка говорила, что она не хочетъ ничмъ быть обязана брату, который забылъ о ея существованіи, и что хотя онъ важный человкъ, но что она хочетъ..
Костя не договорилъ и остановился.
— Ну, хорошо, хорошо, сказалъ генералъ, продолжай.
— Меня стало томить желаніе учиться, а главное — желаніе быть офицеромъ. Я ршился тихонько уйти изъ дому и во что бы ни стало добраться до Петербурга и отыскать васъ, дяденька. Мысль остаться навсегда олухомъ, какъ выразилась гостья на свадьб, ужасала меня и поселила во мн отвращеніе къ Ванину. Приближался праздникъ Покрова, у сосда нашего этотъ праздникъ сверхъ того былъ и храмовой. Матушка отпустила меня къ нему одного съ дядькой, и позволила остаться погостить тамъ три дня. Я похалъ въ Покровское. Мы прозжали сзади парка, калитка была отворена. Я веллъ остановиться, говоря, что садомъ прямо пробгу въ покои, а дядьк съ экипажемъ приказалъ объхать кругомъ на господскій дворъ. Я вошелъ въ садъ и прильнулъ къ забору глазами. Едва я увидлъ, что коляска наша завернула за уголъ и скрылась изъ виду, я выбжалъ изъ сада, взялъ въ сторону отъ села, и вмсто того, чтобъ явиться въ гости къ сосду, побжалъ, куда глаза глядли, имя только одну цль — скрыться поспшне отъ поисковъ. Я разсчиталъ, что въ теченіе сутокъ, пока могутъ меня спохватиться, я буду уже далеко отъ Ванина, и вс поиски за Мною будутъ безуспшны. Я набралъ во вс карманы своего праздничнаго платья ломтей хлба, пересыпаннаго солью, а чтобъ не возбудить подозрнія дядьки, оставилъ въ экипаж свою теплую одежду. За пазуху я положилъ листокъ бумаги и карандашъ, имя въ виду написать къ матушк изъ перваго города, который встрчу по дорог. Три дня я шелъ по пахатнымъ полямъ, избгая дорогъ, боясь набрести на кого нибудь изъ ванинскихъ крестьянъ. Весь запасъ моихъ хлбныхъ ломтей уже истощился, три ночи я ночевалъ подъ открытымъ небомъ. Усталость прогоняла страхъ всякой опасности. Къ счастію моему, дни стояли теплые, хотя и пасмурные. На четвертое утро пошелъ дождь, хотя, и мелкій, но частый, и продолжался во весь день. Я промокъ до костей. Уже нсколько часовъ сряду я не имлъ ни крошки хлба во рту. Ноги мои вязли въ размокшей земл, которая, прилипая къ сапогамъ, затрудняла все боле и боле томительный путь. Вдругъ вижу я въ отдаленіи мельницы. Я ршился подойти къ нимъ и распросить о дорог въ Петербургъ, а главное, достать чего нибудь пость. Вдругъ большая рка преграждаетъ мн дорогу. Не думая долго, я раздлся и переплылъ ее.
Потапъ при этомъ не выдержалъ и ввернулъ свое словцо: ‘Ай да моло4ецъ!’ Костя продолжалъ:
— На ркою отъ первой мельницы тянулась улица домовъ и разныхъ строеній, а за угломъ ея стоялъ лотокъ съ сайками…
Костя остановился. Ему стало совстно разсказывать о своемъ поступк, но не привыкши лгать, онъ не хотлъ его скрыть.
Дядя помогъ ему, перебивъ добродушно: ‘Ну, ты, пожалуй, и стянулъ одну’, сказалъ онъ, улыбаясь.
— Виноватъ, дядюшка, стянулъ, не удержался, у меня въ живот кошки скребли, да и досталось же мн отъ продавца, онъ безпощадно вытрясъ меня за -вихоръ, но скрылъ мой поступокъ отъ хозяина небольшой лавки, который въ эту минуту вышелъ изъ нея. Хозяинъ лавки, купецъ Онисимъ Григорьевичъ, сжалился надо мною, услышавъ о моемъ приключеніи, и отправилъ меня въ Петербургъ вмст съ своимъ прикащикомъ. Съ трудомъ я отыскалъ васъ, дядюшка, и вотъ теперь настала для меня пора сказать вамъ: я хочу быть офицеромъ!
— Ну, Костя, это еще не вдругъ, не такъ скоро длается, какъ говорится, ты хорошо сдлалъ, что понадялся на своего дядю, и я не оставлю тебя, Ну, а написалъ ли ты матушк, чтобъ ее успокоить?
— Написалъ, дядюшка, и отдалъ письмо Анисиму Григорьевичу, онъ общалъ доставить его въ село Ванино.
— Ну, матушка твоя посердится да и перестанетъ, помяни мое слово, Костя, сестра и тебя проститъ да и со мной примирится. Анна Львовна женщина характерная, даже подчасъ упрямая, но все же умная, такъ ей. и не трудно будетъ сообразить всю пользу твоей ршимости. Все устроится къ лучшему.. Ну, Потапушка, скоро и молодцы наши Сколпины явятся, вдь завтра воскресенье…
— Да уже за нимъ пошелъ Максимъ. Не усплъ проговорить эти слова старикъ Потапъ, какъ два мальчика, почти однихъ лтъ съ Костей, шумно вбжали въ комнату.
Наружность ихъ была совершенно противоположная наружности Кости. Лица ихъ были смуглыя, глаза черныя, волосы курчавые. Взгляды ихъ были не мене смлы, какъ и взглядъ Кости, но смлость во взорахъ ихъ граничила уже съ дерзостью.
— Вотъ двоюродный братъ вашъ, Константинъ Перскій, сказалъ старикъ вбжавшимъ племянникамъ, посл обычныхъ съ ихъ стороны рукоцлованій. Прошу жить съ нимъ мирно и дружно.
Мальчики оглядли другъ друга съ головы до ногъ. Костя и не шевельнулся на своемъ стул, не только что не всталъ.
— Что же ты сидишь и къ намъ не подойдешь? сказалъ надмнно Гриша, обращаясь къ Кост.
— Вы здсь хозяева по старшинству прибытія въ домъ дядюшки, вамъ ухаживать за гостемъ, а не гостю за вами, отвчалъ Костя, не вставая со стула и размахивая небрежно висячими своими ногами во вс стороны.
Потапка опять пробормоталъ что-то похожее на свое: ‘экой молодецъ!’ Братья Сколпины подошли къ Кост и увлекли его за руки въ другія комнаты. Дядя, глядя имъ вслдъ, многозначительно покачалъ головою и, помолчавъ нсколько, сказалъ:
— Что, Потапка, скажешь?
— О Кост-то?
— Вдь онъ не поддастся, даромъ что ихъ двое?
— Куда имъ! молодецъ!
Старикъ Потапъ не любилъ Сколпиныхъ за ихъ дурной нравъ, они частенько выводили его изъ терпнія. Этимъ объясняется видимое его предпочтеніе къ новоприбывшему барченку.
И точно, Костя взялъ такую власть надъ двумя своими братцами, что, несмотря на ихъ бойкость, они невольно покорились его вліянію, какъ потому что онъ не разъ имъ доказалъ свою атлетическую силу въ ручныхъ схваткахъ, укрпленную въ немъ деревенскимъ образомъ жизни, такъ и по инстинктивному сознанію Гриши и Вани въ умственномъ превосходств Кости.

V.

Пока идутъ дни за днями, пока, насталъ срокъ опредленія Кости въ корпусъ, пока Костя обучается тамъ всякимъ наукамъ, вернемся въ село Ванино, къ характерной бригадирш Анн Львовн. Прошло три дня, какъ сынъ ея Костя ухалъ въ Покровское. Настало утро того дня, въ которое условлено было послать дядьку Карпушку за Костей. Коляска уже запряжена двумя тучными пгими конями. Дядька Карпушка, онъ же и кучеръ, взлзъ на козлы, крякнулъ, подобралъ вожжи, махнулъ кнутомъ и крупною рысью выхалъ изъ Ванина. Путь не дальній. Вотъ скоро показалась и колокольня Покровской церкви. Коляска подъзжаетъ къ Покровскому все ближе и ближе, вотъ она остановилась у крыльца помщичьяго дома.
— Что ты, Карпъ Лаврентьичъ, одинъ къ намъ пожаловалъ безъ маленькаго твоего барина? Что его давно у насъ не видать? спросилъ Карпа проходившій но двору господскій кучеръ.
— Да я за нимъ-то и пріхалъ. Вдь онъ у васъ съ самаго Покрова, отвчалъ Карпушка.
— Какъ за нимъ? да мы его и не видали.
— Что ты брешешь, Иванъ, какъ не видали? Я его самъ подвезъ къ вашему саду, а тамъ и повернулъ оглобли. Къ кум въ Дурино завернуть надо было — имянинница была.
— Оно пожалуй и такъ, Карпъ Лаврентьевичъ, но барченка твоего на праздник у насъ не было.
— Какъ не было? Ой-ли? что ты околесную несешь, Иванъ, проговорилъ Карпушка, недоврявшій встямъ кучера Ивана. Въ это время на крыльц показался и лакей Кирилла.
— Правду ли Иванъ байтъ, обратился къ нему Карпушка, что нашего Константина Петровича здсь не было на праздник?
— И видомъ его не видали, проговорилъ рыжій Кирилла на вопросъ сдаго Карпа.
— Да какъ же это такъ? воскликнулъ Карпъ въ совершенномъ смятеніи, снимая картузъ съ головы и отирая потъ, который началъ капать у него со лба. Не пошелъ ли онъ къ вашимъ сосдямъ Живкинымъ, у нихъ пять, коли не боле мальчугановъ въ семейств, такъ Константину Петровичу разсудилось, можетъ, что съ ними веселе провести время, чмъ здсь? прибавилъ кучеръ Иванъ, въ вид успокоительнаго предположенія.
— Ну, да и здсь-то барскихъ дтей было всхъ и не перечесть, сказалъ рыжій Кирилла, особенный столъ для нихъ накрывали, кажись, ихъ было боле десяти человкъ.
— А почему Живкиныхъ-то у васъ небыло, спросилъ Карпушка, хватаясь за предположеніе кучера Ивана, какъ за единственный способъ, могущій вывести его изъ лабиринта сомнній.
— Мать ихъ, слышно, оченно больна, отозвался Иванъ.
— Да вдь этого нашъ Константинъ Петровичъ не зналъ, не зналъ онъ что и Живкины сюда не прідутъ, какъ же онъ, не зашедши даже сюда, могъ вздумать отправиться къ нимъ въ Мякишово, сказалъ Карггушка печально, какъ бы разсуждая самъ съ собою.
— Однако прощайте, ребята, заду я въ Мякишово да и къ другимъ сосдямъ по близости. Охъ, охъ, охъ! что-то сердечушко щемитъ, какъ будто предчувствуетъ грозу неминучую, достанется мн отъ барыни! Что я буду длать? гд я теперь стану отыскивать моего Костю!..
Такъ жаловался старикъ Карпушка, передъ стоявшими около него кучеромъ Иваномъ и лакеемъ Кириллою. Онъ отеръ непритворную слезу, канувшую на щеку, рукавомъ своимъ, медленно поворотилъ лошадей отъ крыльца, медленно выхалъ изъ воротъ господской усадьбы, но вдругъ вздумавъ, что какая нибудь опасность угрожаетъ маленькому его барину, сильно стегнулъ кнутомъ по лошадямъ, кони помчались вскачь и въ нсколько минутъ перелетли пространство между Покровскимъ и Мякишовымъ. На вс разспросы Карпушки въ Мякишов и во многихъ другихъ усадьбахъ, получилъ онъ въ отвтъ, что барина его Константина Петровича не видали. Съ злою тоскою въ душ, уже подъ вечеръ, въхалъ въ село Ванино Карпъ одинъ на измученныхъ пгихъ коняхъ своихъ. Лошади, не вшія съ утра, радостно заржали, завидя свою конюшню, предугадывая, что тамъ ихъ ожидаетъ душистое сно и зернистый овесъ. Не то было съ Карпушкой: не радостно возвращался онъ во-свояси, какъ преступникъ, съ поникшею головою взошелъ онъ на крыльцо дома Анны Львовны, не отвчая на вопросы всей высыпавшей дворни.
Въ передней дома тже вопросы, но ужъ съ примсью угрозъ встртили и. проводили Карнушку до самыхъ покоевъ бригадирши.
— Ужъ барыня ждетъ тебя не дождется, пропищала быстроглазая и курносая Малашка, въ пестрядинномъ плать.
— Ужъ достанется теб на орхи, просиплъ хриплымъ голосомъ Антонъ ‘Головастый’, лакей Перскихъ, прозванный такъ по вчно склоченнымъ волосамъ, которыхъ никогда не касалась гребенка, и которые увеличивали настоящій объемъ Антоновой головы по крайнй мр вдвое.
Сопутствуемый подобными, рчами, Карпушка вошелъ въ покои, гд сидла толстая бригадирша у окна, въ кожаныхъ черныхъ креслахъ, и вязала шерстяной чулокъ синяго цвта.
— А, наконецъ-то, вы пожаловали, сказала Анна Львовна, снимая очки, которыми былъ осдланъ ея носъ, и воткнувъ одну изъ вязальныхъ спицъ въ сдые свои волосы. Гд это ты съ шалуномъ пропадалъ цлый день?
Карпушка молчалъ.
— А гд же пострлъ Костя?
Карпушка брякнулся колнками о полъ и жалобно завопилъ:
— Матушка ты моя, родимая, Анна Львовна, не прогнвись! виноватъ, безъ вины виноватъ!
Анна Львовна положила чулокъ на оконницу и повернулась вмст съ кресломъ къ Карпушк.
— Старый баловникъ! Говори же скоре, гд вы пропадали съ Костей цлый день-деньской?
— Матушка, Анна Львовна, я везд, по всмъ сосдямъ здилъ, да нигд не могъ отыскать Константина Петровича.
— Какъ нигд не могъ найти? а въ Покровскомъ? И Анна Львовна, предчувствуя бду, поблднла какъ полотно.
— И въ Покровкомъ нтъ. Наступило молчаніе.
Карпушка всталъ съ колнъ и, видя, что барыня продолжаетъ молчать, началъ разсказывать, прихныкивая отъ времени до времени, какъ Костя отослалъ его у сада, и какъ нынче онъ тамъ узналъ, что молодаго барина никто не видалъ, а равно въ Мякишов, въ Прибережскомъ и во многихъ другихъ усадьбахъ, которыя онъ объхалъ, отыскивая Константина Петровича. Когда Карпушка кончилъ свой разсказъ, Анна Львовна-громко зарыдала.
— Господи ты Боже мой! сказала она, куда же это Костя двался? не съли ли его волки на дорог изъ Покровскаго въ Мякишово, и Анна Львовна всплеснула руками при такой страшной, хотя и совершенно неправдоподобной мысли.
— Помилуйте, матушка, сказалъ сквозь слезы Карпушка, ну, какъ таки волкамъ среди бла дня и въ людномъ мст състь Константина Петровича, что и клочка платья отъ него не осталось, вдь я по той дорог днемъ халъ, да никакого признака не нашелъ.
При этихъ словахъ быстроглазая Малашка, уже давно и не разъ просовывавшая голову во время разсказа Карпушки, отворила тихонько дверь, и плача подошла къ барын.
— Не плачьте, не сокрушайтесь, матушка, барыня, сказала она: Константинъ Петровичъ пропалъ не нечаянно, я знаю это неврное.
— ‘Какъ такъ? что ты знаешь: спросила Анна Львовна, и радостный лучъ надежды освтилъ заплаканное лицо старушки. Что же ты знаешь, говори скоре, Малашка, продолжала Анна Львовна дрожащимъ голосомъ, глядя съ безпокойствомъ на встовщицу.
— А вотъ что, матушка барыня, когда Константинъ Петровичъ совсмъ, уже одлся, чтобы хать въ Покровское, то я застала ихъ у буд’эта. Они нарзали нсколько толстыхъ ломтей хлба и разсовали ихъ по карманамъ. А я и говорю Константину Петровичу: На что это вы молъ столько хлба про запасъ съ собою берете, вдь до Покровскаго-то всего четверть часа зды, не успете проголодаться, а тамъ кулебякамъ и пирогамъ счету не будетъ для праздника. А Константинъ Петровичъ и говоритъ:
— Ну, ты, смотри не разболтай въ дом объ этомъ, до моего возвращенія, а когда вернусь домой, я теб скажу, на что мн нуженъ былъ хлбъ. Вотъ я молчала объ этомъ, не видя тутъ большой важности, а теперь матушка, барыня, глядя на слезы ваши, и вспомнила, что видно молодой-то нашъ баринъ не даромъ съ собою хлба набралъ, видно въ какую даль уйти задумалъ.
Кончивъ свой разсказъ, Маланья остановилась. Анна Львовна, помолчавъ немного, тихо проговорила:
— Хорошо, Малаша, ступай въ двичью, спасибо за всть. Видно точно Костя ушелъ съ намреніемъ. А ты, Карпушка, бги къ отцу Арсентію и позови его ко мн.
Анна Львовна, облокотившись на окно, долго смотрла безсознательно на плывшія по небу облака. Слезы струились по ея полному лицу, она не утирала ихъ. Только разъ, до прихода священника, она вздохнула и сказала вслухъ: Ахъ, Костя! Костя! Какъ у тебя хватило духу покинуть старуху мать!
Дверь скрыпнула и священникъ села Ванина, знакомый намъ отецъ Арсеній, тихо вошелъ въ комнату, помолился икон, висвшей въ углу и также тихо спросилъ:
— Что вамъ угодно, Анна Львовна, вы желали видть меня?
Анна Львовна, погруженная въ свои грустныя размышленія, не слыхала и не обернулась къ вошедшему.
— Здравствуйте, матушка Анна Львовна, сказалъ священникъ, гораздо громче.
— Ахъ, это вы батюшка, здоровы ли вы?
— Слава Богу, пока Господь милуетъ.
— Мн надо переговорить съ вами, отецъ Арсеній, сядьтеко да побесдуемъ немного. Слышали вы новость?— Да, сейчасъ, идучи сюда, я слышалъ отъ Карпа, что вашъ сынокъ пропалъ безъ всти.
— Какъ же вы полагаете, куда онъ длся?
— Я полагаю, что Костя преднамренно оставилъ родительскій домъ, и что о жизни его тревожиться вамъ будетъ напрасно.
— Ахъ, отецъ Арсеній, достало же у Кости духу бросить мать!
— Мн сдается, что Костя не съ дурнымъ намреніемъ покинулъ васъ, я знаю его нравъ и умъ, развитый не по, лтамъ, я знаю, Что онъ всегда горячо любилъ васъ.
— Хорошо любилъ, когда бросилъ старуху! сказала Анна Львовна въ горечью.
— Анна Львовна, Кости тяжело было оставаться безъ занятія, ему страхъ хотлось учиться, не потому ли онъ оставилъ васъ? Мн кажется, что онъ не приминетъ утшить васъ всточкой о себ.
— Дай-то Богъ, сказала Анна Львовна, сдавливая вздохъ и удерживая слезы. Но гд же онъ? Что онъ намренъ длать?
Не успла Анна Львовна произнесть эти восклицанія, какъ Карпъ вбжалъ, запыхавшись, въ комнату и объявилъ, что какой-то купецъ Онисимъ Рыбкинъ, пріхалъ въ село и проситъ позволенія увидть помщицу, бригадиршу Перекую, къ которой привезъ письмо отъ ея сына. Анна Львовна всплеснула руками и не могла произнести ни одного слова отъ радости.
Отецъ Арсеній веллъ Карпу ввести купца, и знакомецъ нашъ Онисимъ Григорьичъ взошелъ въ комнату, помолился усердно иконамъ, подошелъ подъ благословеніе священника, поцловавъ его руку и поклонился Анн Львовн.
— Осмлюсь спросить, я имю честь, началъ купецъ, видть, примромъ будучи, помщицу села Ванина?
— Точно такъ.
— Такъ-съ. А что, ваше высокородіе, не изволите ли, примромъ будучи, безпокоиться о сынишк вашемъ?
— Какъ же, почтенный, какъ было не безпокоиться? вотъ уже четыре дня, какъ онъ пропалъ безъ всти.
— Такъ-съ. А я, примромъ будучи, привезъ объ немъ всточку. И купецъ подалъ помщиц письмо Кости.
Анна Львовна не мастерица была читать по писанному, и по: тому держала письмо въ рук, не торопясь вскрыть его.
— А гд же ты его видлъ, мой отецъ?
Онисимъ Григорьичъ разсказалъ Анн Львовн, что уже извстно нашимъ читателямъ, на счетъ своей встрчи и знакомства съ Костей. Когда онъ кончилъ разсказъ, Анна Львовна приподнялась съ трудомъ съ своихъ креселъ и сказала:
— Позволь мн поблагодарить тебя, родимый, позволь поцловать, что ты накормилъ и обогрлъ моего сына.
Купецъ приблизился къ Анн Львовн, придержалъ одною рукою густую свою бороду, другою обнялъ тучный торсъ бригадирши и чмокнулся съ нею три раза со щеки на щеку, довольный такимъ знакомъ доброжелательства отъ такой сановитой особы.
— Ну, кормилецъ ты мой, пусть Богъ теб воздастъ сторицею за доброе дло, сказала Анна Львовна, свершивъ процессъ лобызанія.
— Да когда же ты видлъ моего Костку?
— Я сегодня утромъ только что отправилъ его съ своимъ прикащикомъ аддеемъ, а къ вечеру поспшилъ сюда, успокоить васъ.
— Да что, твой аддей надежный ли человкъ? хорошо ли онъ довезетъ Костю въ Петербургъ?
— Будьте спокойны и благонадежны матушка, Анна Львовна. Ужъ не въ первый разъ аддею совершать знакомый путь.
Анна Львовна упросила Рыбкина остаться ночевать въ Ванин, такъ какъ время уже было позднее, и на другой только день, накормивши купца за своимъ столомъ, разными кулебяками, пышками съ домашнимъ вареньемъ и сладкимъ пирогомъ съ черносливомъ, отпустила добраго купца, прося хоть изрдка навщать ее и привозить разнаго товару. Но отъзд Рыбкина, Анна Львовна попросила отца Арсенія прочитать ей письмо Кости, которое пролежало до тхъ поръ подъ синимъ чулкомъ, въ рабочемъ баул помщицы.
Отецъ Арсеній плавно и внятно прочелъ слдующее:
‘Дражайшая и любезнйшая моя родительница!
Простите, что я скрылся изъ дому отчаго, не сказавъ о томъ никому. Я, боялся, что меня задержатъ и не пустятъ. А я хочу быть офицеромъ, какъ Алеша Жилбяковъ, который съ своею родительницею прізжалъ къ намъ въ мундир. Къ тому же на свадьб сосдняго прикащика я подслушалъ разговоръ гостей, въ которомъ меня называли неучемъ, а васъ обвиняли за то, что меня думаете дома держать. Я и думалъ своимъ поступкомъ исправить все. Въ Петербург отыщу дядюшку, онъ меня какъ-разъ сдлаетъ офицеромъ, онъ такой важный человкъ и начальникъ надъ мальчиками. Когда я буду такой же важный, какъ дядюшка, я пріду къ вамъ расцловать ваши ручки. Потерпите немножко, дражайшая родительница, цлую ручки ваши сто мильоновъ разъ и кланяюсь отцу Арсенію и всмъ домашнимъ.

Покорный сынъ вашъ, Костя.

Не браните Карнушку, онъ ни въ чемъ не виноватъ.’
Когда отецъ Арсеній кончилъ чтеніе, то замтилъ, что Анна Львовна гнвно свела брови и стучала пальцами по стеклу. Этимъ всегда означалась внутренняя буря и недовольство своенравной бригадирши.
— Это, матушка, Анна Львовна, добрыя всти отъ Кости! и меня вспомнилъ, спасибо ему!
Анна Львовна все не переставала барабанить но стеклу.
— Вы чмъ-то недовольны, матушка, Анна Львовна, а кажись все хорошо.
— Оно хорошо, а все бы лучше было Кост къ брату Аполинарію Львовичу на ласку и покровительство не напрашиваться.
— Какъ же это можно, Анна Львовна, вдь Петербургъ для Кости все равно, что лсъ, къ кому же ему и обратиться, какъ не къ родному дяд?
— Коли я не хочу знать брата, такъ и Кост неслдуетъ узнавать его.
— Господь Богъ повелваетъ забывать и прощать обиды, матушка Анна Львовна, а вы еще не знаете, не противъ ли воли обидлъ васъ братецъ вашъ.
— Да уже гд тутъ противъ воли! Загордился больно своею знатностью… да я вдь и сама бри-га-дир-ша, сказала Анна Львовна, съ извстною намъ интонаціею и съ ея особеннымъ способомъ выговаривать букву р., причемъ она, по обыкновенію, закинула назадъ голову.
— Прежде чмъ вы стали бригадиршей, вы уже были родною сестрою вашего братца, вотъ что вамъ не угодно вспомнить, Анна Львовна.
— Ну, да уже полноте, отецъ Арсеній, полноте, пожалуйста, сказала твердо помщица. Такъ или почти такъ заканчивались вс разговоры Перской съ отцемъ Арсеніемъ. Когда, бывало, Анна Львовна скажетъ свое: ‘полно, полно-те!’ священникъ прекратитъ разговоръ и, повремени не много, распростится съ бригадиршей и уйдетъ. Тмъ и теперь заключился тревожный день. Анна Львовна, не смотря на свое огорченіе, какъ будто успокоилась. Ей по временамъ казалось, что доводы священника справедливе ея противорчій, и теперь Анна. Львовна почти радовалась, что все устроилось къ лучшему, хотя и противъ ея воли.

VI.

Прошло три года. Анна Львовна часто получала письма отъ Кости. Онъ былъ уже кадетомъ въ выпускномъ класс. Костя въ свое время подробно описалъ матери свое путешествіе въ Петербургъ, пріемъ дяди, радушный и родственный, ласки и попеченія его, свое опредленіе въ морской корпусъ, и часто описывалъ корпусную жизнь. Анна Львовна, поневол должна была простить брату неуваженіе къ старшей сестр и къ сану бригадирши. Мы уже говорили, что Анна Львовна не могла даже читать по писанному, не только сама писать, то сношенія ея съ братомъ Аполинаріемъ Львовичемъ не возобновлялись. Разъ или два въ годъ, отецъ Арсеній увдомлялъ Костю о здоровь матушки, и то не иначе, какъ при ‘оказіи’, то есть, съ посылкою въ Петербургъ подводы изъ села Ванина, съ разными деревенскими продуктами для сына, для его товарищей и наставниковъ.
Тяжело становилось подъ часъ бригадирш въ разлук съ любезнымъ сыномъ. Мысль побывать въ Петербург, взглянуть на матушку-Царицу, расцловать и обнять Костю, все чаще и чаще стала забгать въ ея голову. Конечно, трудно было ршиться на подобный подвигъ: ужъ боле тридцати лтъ не вызжала она изъ села дале 50-ти верстъ, а въ послдніе годы не вызжала вовсе. Но на что не можетъ ршиться любовь матери?..
Посовтовавшись съ отцемъ Арсеніемъ, снарядивъ дв брички, одну для себя и трехъ комнатныхъ двокъ, безъ которыхъ Анна Львовна не могла бы прожить дня, а другую для постелей своихъ и подушекъ, для гостинцевъ и деревенскихъ подарковъ, назначенныхъ Кост, отслуживъ молебенъ, Анна Львовна, разъ въ ясный сентябрскій день выхала изъ Ванина, сопровождаемая шестью человками дворни. Брички были запряжены тройками, лошади обвшаны бубенчиками, а на обихъ коренныхъ звнли два колокольчика, которымъ можно было обидться, что ихъ называютъ уменьшительнымъ именемъ. Весь этотъ звонъ и дребезжаніе, при движеніи бричекъ, составлялъ достойный акомпаниментъ величественному позду и еще боле величавой хозяйк позда Она сидла на трехъ, ярусахъ подушекъ, произведеній ея собственнаго птичьяго двора, и тучный подбородокъ ея покоился на трехъ же рядахъ иныхъ подушекъ, пріобртенныхъ сидячею спокойною сельскою жизнью.
Наконецъ, посл десятидневнаго странствованія и хлопотливыхъ ночлеговъ, путь Анны Львовны былъ конченъ. Рыдваны ея въхали въ заставу Петрова града.
Бригадирша не вздумала даже похать къ брату или остановиться въ его дом. Брички, по ея приказанію, остановились у гостиницы для прізжающихъ. Анна Львовна заняла въ ней помщеніе, состоявшее изъ трехъ комнатъ: пріемной, спальни и двичьей, ровно столько, сколько нужно было по расчетамъ бригадирши. Двичья завалена была чуть не до самаго потолка всмъ скарбомъ, выбраннымъ изъ обихъ бричекъ, но двушки не роптали, потому что знали, что онъ будетъ убывать ежедневно, и что съ каждымъ днемъ комната ихъ будетъ становиться просторне. Надо сказать, что въ первые дни пребыванія ихъ въ Петербург, спать двушкамъ почти было негд. Смтливая Малашка ухитрилась уложить свертки холста такъ, что они замнили ей постель, куда она и взбиралась на ночь. Случалось, что этотъ, такъ сказать, холщевой костеръ, разсыпался къ утру, отъ тревожныхъ движеній, и спавшая на Импровизированной кровати, часто удивлена была, очутившись на полу. Карпушка ночевалъ въ корридор, у дверей двичьей, а два кучера внизу, около лошадей.
Анна Львовна, поубравшись не много посл дороги, на утро другаго дня послала Карпа въ Морской корпусъ. Случилось, что это былъ праздничный день. Костя чуть не умеръ съ радости, узнавъ Карпа и услышавъ, что мать его въ Петербург. Едва довряя ушамъ своимъ, онъ поспшно одлся и бросился въ гостиницу, гд остановилась Анна Львовна. Карпъ едва могъ слдовать за своимъ молодымъ бариномъ.
— Да постой же ты, живчикъ этакой, кричалъ онъ Кост, да какъ же ты выросъ, Константинъ Петровичъ, выше меня, ей-ей выше.
И Карпъ останавливалъ Костю, какъ будто съ намреніемъ помриться съ нимъ ростомъ, но боле для того, чтобъ передохнуть отъ поспшной ходьбы.
— Выше меня, выше меня! повторялъ Карпъ, успвшій ухватиться за своего молодаго барина.
— Пойдемъ, пойдемъ же, Карпушка, смряемся въ гостиниц, говорилъ Костя, тоже едва переводя духъ, но не отъ усталости, а отъ сердечнаго волненія. Что, Карнуша, матушка? продолжалъ Костя, здорова ли? весела ли? И не слушая отвта, Костя мчался впередъ, соображая очень основательно, что чмъ терять время въ распросахъ, лучше самому поскоре въ томъ удостовриться лично.
Костя вбжалъ къ матери и бросился обнимать Анну Львовну. Счастливая бригадирша не могла произнести ни одного слова отъ радости, и оба, обнявшись, долго молчали и плакали.
— Костя, другъ мой, сказала наконецъ мать и отдалила сына руами отъ себя, чтобъ лучше разглядть его. Какъ ты выросъ! какъ возмужалъ, какъ похорошлъ!
— Милая маменька! могъ только проговорить Костя, цлуя ея руки. Анна Львовна съ гордостью и самодовольствомъ любовалась своимъ милымъ сынкомъ. Передъ нею стоялъ рослый, шестнадцатилтній юноша, съ прекраснымъ, благороднымъ, открытымъ лицомъ. Слезы радости, блиставшія въ его голубыхъ глазахъ, придавали имъ еще боле нжное выраженіе, а остальныя черты лица носили на себ оттнокъ твердости и мужества. На губахъ пробивался легкій, свтлорусый пухъ возникающей бороды, а каштановые густые волосы украшали лобъ и голову густыми волнистыми кудрями, которымъ пудра придавала особенную прелесть.
— Скоро-ли ты окончишь свое ученье, и каково оно идетъ, спросила Анна Львовна, налюбовавшись вдоволь сыномъ.
— На будущій годъ надюсь быть офицеромъ, я уже пожалованъ гардемариномъ, отвчалъ Костя, съ легкимъ оттнкомъ самодовольства.
Карпъ, стоявшій въ продолженіе всей сцены свиданія у дверей комнаты, и неразъ утиравшій рукавомъ слезы, почелъ за нужное вмшаться въ разговоръ.
— Пока Константинъ Петровичъ изволили сбираться, чтобъ идти сюда, я разспрашивалъ о нихъ и узналъ, что они первый по наукамъ по всему корпусу. Похвалы имъ такъ и сыпались со всхъ сторонъ.
— Награди тебя Господь, милый Костя, за радость, какую ты приносишь этимъ твоей матери, сказала Анна Львовна. Грустно вспомнить, что я чуть не помшала теб быть порядочнымъ человкомъ! Охъ, ты далеко пойдешь, Костя, мать теб это предсказываетъ.
— Дай-то Богъ, матушка, сказалъ Костя, вашими устами медъ пить, и довольный сынъ поцловалъ снова руку матери.
Анна Львовна прожила дв недли въ Петербург, зазывала товарищей Кости къ себ, угощала ихъ на славу, отпускала ихъ всегда съ полными карманами разныхъ деревенскихъ лакомствъ. Никто не обидлъ старушку отказомъ, Анна Львовна не забыла даже корпусныхъ служителей: кого наградила моткомъ нитокъ, кого связкою сушеныхъ грибовъ. За то ни одного изъ товарищей Кости недоставало духу сердиться на Анну Львовну, когда она зачастую говаривала имъ: ‘гд вамъ съ моимъ Костей сравняться! гд вамъ! вы ему и въ подметки негодитесь, Костя далеко пойдетъ!’ Костя не разъ упрашивалъ мать не говорить этого товарищамъ, не зарождать въ сердцахъ ихъ зависти къ его успхамъ и не обижать ихъ пренебреженіемъ, Анна Львовна давала слово воздержаться, и при первомъ представлявшемся случа опять говорила его товарищамъ, несмотря на знаки сына: Ну, гд вамъ! вы и до щиколотки Костиной не подходите, далеко Костя пойдетъ, я вамъ говорю, далеко!
Вскор посл этого Анна Львовна стала сбираться въ Ванино. Она общала Кост пріхать къ нему снова въ Петербургъ, если еще будетъ жива, на будущій годъ, когда онъ будетъ произведенъ въ офицеры, какъ для того, чтобъ снова полюбоваться имъ въ офицерскомъ мундир, такъ и для того, чтобъ взглянуть на Матушку-Царицу, которую она немогла видть теперь по случаю вызда Государыни въ Крымъ.
Прошелъ годъ. Константинъ Петровичъ Перскій произведенъ въ офицеры, и сталъ еще молодцовате и красиве прежняго. Рослый, блый, румяный, съ русыми волосами, голубыми глазами, съ выраженіемъ въ нихъ смтливости и нкоторой задумчивости, Костя былъ типомъ русской красоты. Анна Львовна сдержала свое слово. Она явилась снова въ Петербургъ, но на этотъ разъ уже остановилась у брата, съ которымъ примирилась еще въ первый свой пріздъ, тронутая тмъ, что Аполинарій Львовичъ не переставалъ осыпать племянника ласкою и заботливостью. Во второй пріздъ бригадирши въ столицу, ей посчастливилось наконецъ увидать Императрицу.
— Теперь я умру спокойно, сказала она веселымъ голосомъ: наконецъ я видла нашу Матушку-Царицу. Прощай, Питеръ^ я больше тебя не увижу.
Костя всячески старался отвести Анну Львовну отъ мысли о смерти, но бригадирша стояла на-своемъ.
Предчувствія старушки сбылись. Возвратясь въ Ванино, она почувствовала, что отдышка ее сдлалась сильне. Исполнивъ послдній христіанскій долгъ, бригадирша закрыла глаза на вки, сопутствуемая, при переход ея въ -жизнь будущую молитвами отца Арсенія, не отходившаго отъ больной во все время ея предсмертныхъ мукъ.

VII.

Долго грустилъ Константинъ Петровичъ о потер любимой матери. Мало по малу время изгладило горесть, какъ изглаживаетъ оно вс земныя скорби.
Долго странствовалъ Перскій но суш и морямъ, и дожилъ наконецъ до тридцатилтняго возраста. Чаще и чаще стала ему приходить мысль, что пословицы — разумъ народа, и что одна изъ нихъ говорила:, худо тому, кто въ 20 лтъ не уменъ, въ 30 не женатъ, въ 40 не богатъ. Первый срокъ прошелъ для него очень счастливо: онъ хорошо учился, слылъ умнымъ малымъ, и сравнивая себя съ другими, находилъ, что слава о немъ не совсмъ была, мыльнымъ пузыремъ. Наступилъ для него второй срокъ. Ему уже тридцать лтъ, а онъ еще не женатъ, онъ былъ и не богатъ, но но смыслу пословицы, ему оставалось еще полныхъ десять лтъ на пріобртеніе состоянія, и потому, отложивъ попеченіе о дальнйшемъ, Перскій сталъ частенько задумываться о настоящемъ. При поврк своего нрава, Перскій нашелъ,, что уже съ полдюжины привязанностей разныхъ видовъ и степеней не разъ шевелили его молодое сердце. Какъ положиться на это сердце и на постоянство, необходимое женатому человку, котораго въ этомъ сердц еще пока не оказывалось?
Въ такую-то пору тревожныхъ думъ и сомнній, вздумалось Перскому заглянуть въ свое село Ванино.
Пріхавъ туда, Перскій осмотрлъ хозяйство, взошелъ въ нужды крестьянъ, замнилъ стараго, избаловавшагося старосту другимъ, честнымъ и зажиточнымъ мужикомъ, и устроивъ свои хозяйственныя дла, похалъ, передъ выздомъ въ Петербургъ, къ деревенскимъ своимъ сосдямъ отрекомендоваться, познакомиться и развлечься отъ хозяйственныхъ хлопотъ. Между сосдями было одно семейство, извстное въ окружности богатствомъ, гостепріимствомъ и многочисленностью своихъ членовъ.
Отставной секундъ-маіоръ Николай Семеновичъ Огневъ владлъ двумя тысячьми душъ, не заложенныхъ ни въ какомъ кредитномъ учрежденіи. Супруга его Мара Петровна славилась въ свое время красотою, но множество дтей обоего пола уменьшили и здоровье, и красоту ея. Въ пріздъ Константина Петровича Перскаго, дти помщиковъ Огневыхъ были, какъ говорится, малъ-мала-меньше. Старшей ихъ дочери ешеньк, то есть едось Николаевн, было тринадцать лтъ. За нею слдовали все погодки, четыре брата и пять сестеръ. ешенька, не смотря на свое дтство, была уже красоты замчательной и обращала вниманіе всхъ окружныхъ холостяковъ того времени, когда матери и бабки наши внчались едва вышедъ изъ пеленокъ. Черно-каріе ея глаза, темныя дугою брови, прелестныя очертанія носа и губокъ, полненькія, слегка розовенькія щечки и молочной близны лицо съ перваго раза плнили Константина Петровича. Въ т времена разговоровъ между молодыми людьми много не допускалось, и Перскій, не думая долго, влюбленный и очарованный красотою ешеньки, попросилъ у родителей ея руки. Перскій уже былъ капитаномъ 2-го ранга, молодецъ видомъ и лицомъ, хорошей, древней русской Фамиліи, и родители ешеньки ударили съ нимъ по рукамъ. Свадьб положено быть, не ране, какъ черезъ годъ, чтобъ дать время ешеньк дорости, сформироваться и докончить образованіе. Счастливый женихъ, пробывъ остальное время до окончанія своего отпуска въ дом родителей своей невсты, имлъ возможность покороче узнать нравъ ешеньки, и не нашелъ причины раскаиваться въ своемъ довольно поспшномъ сватовств. ешенька была отъ природы умна и чувствительна На сталъ срокъ отъзда Перскаго
Совершенъ былъ обрядъ обрученія. Грустно было Перскому покинуть прелестное созданіе, на которое онъ уже имлъ права, какъ обрученный женихъ. Положено было, что ешенька будетъ писать жениху обо всхъ своихъ занятіяхъ и наукахъ, непремнно разъ въ мсяцъ. Женихъ общалъ по временамъ присылать невст книги, ландкарты и все, что найдетъ необходимымъ, чтобъ споспшествовать успхамъ ея образованія. Женихъ ухалъ. Николай Семеновичъ и Марья Петровна Огневы обратили все свое вниманіе и приложили вс способы къ лучшему и скорйшему окончанію воспитанія ешельки, тмъ боле, что ей предстояла столичная жизнь, между.тогдашнимъ цвтомъ образованности. Перскій по родству съ Аполинаріемъ Львовичемъ, вельможею Екатерининскихъ временъ, имлъ доступъ въ лучшіе домы Петербургскаго общества, первенствовавшіе по сану, богатству или образованію.
ешенька, не смотря на прилжное ученье, которое шло очень успшно, оставалась настоящимъ ребенкомъ. Постоянное пребываніе въ деревн и въ семейств отдаляло отъ нея познаніе свта и людей. Лешенька не переставала играть въ куклы, не смотря на то, что была невстою, и хотя прятала ихъ отъ учителей, но говорила объ нихъ въ письмахъ къ Кост, такъ позволено ей было называть нарченнаго, котораго она полюбила всею горячностью дтской души.
Родители ешеньки хотя и читали письма ея къ жениху, но не измняли въ нихъ слова, находя необходимымъ, чтобъ дочь ихъ казалась ему тмъ, чмъ была на самомъ дл — совершеннымъ ребенкомъ, требующимъ отъ будущаго своего мужа, кром супружеской любви, и любви отеческой. Представляемъ первое письмо ешеньки, какъ образецъ переписки съ петербургскимъ женихомъ Въ немъ исправлены только нкоторыя орографическія ошибки.

‘Милый мой Костенька!

Съ самаго твоего отъзда я безостановочно занималась разными науками и особенно географіею, которую ты мн рекомендовалъ, потому что замтилъ, что я ее знала плоховато. Мн теперь учиться очень весело, потому что я думаю тмъ угодить, теб, къ томужъ и маменька и папенька часто повторяютъ, что мн будетъ стыдно, если я буду неученой между петербургскими дамами:
Признаюсь, я не столько думаю о томъ, что скажутъ посторонніе, какъ боюсь, что ты останешься недоволенъ моими успхами: ты такъ просилъ меня учиться прилежне и какъ-то говорилъ, что мн пора ужъ не, играть боле въ куклы, я вс игрушки свои раздарила сестрамъ и ‘братьямъ, только не могла разстаться съ большою куклой, помнишь, которая въ голубомъ платьец и съ настоящими волосами ца голов. Я ей сшила безъ тебя розовое платье, и почти всякій день завиваю ее въ папильотки, помажу и расчесываю. Мн очень жаль разстаться съ этой куклой, я съ нею все говорю о теб. Прощай, милый Костенька, скоро придетъ весна, настанетъ и лто, и ты Прідешь къ намъ. Зачмъ ты увезешь меня въ Петербургъ? не лучше ли было бы теб остаться съ нами, всмъ вмст жить было бы веселе.— Мы получили твои ландкарты, и я очень тебя за нихъ благодарю. Маменька и папенька теб кланяются и мосье Сантеръ, мой учитель Французскаго языка, тоже. Твоя любящая невста едосья Огнева.’
Перскій съ своей стороны писалъ нжныя письма къ ешеньк, пересыпая однако нжныя рчи наставленіями.
Мелькнулъ годъ, какъ мигъ. Перскій прискакалъ въ Машино, не заглянувъ даже въ Ванино. Годъ разлуки не охладилъ его, а напротивъ, увеличилъ страсть. ешенька выросла чуть не на цлую голову противъ прошлогодняго, и хотя ей еще, не было полныхъ четырнадцати лтъ, но обрядъ внчанія былъ свершенъ, и посл краткаго пребыванія у Огневыхъ, Перскій съ красавицею женою ухалъ снова въ Петербургъ. Красота жены его сдлалась предметомъ всеобщаго вниманія. Нельзя было не замтить ее самому разсянному и равнодушному зрителю.
Между тмъ какъ Перскій наслаждался своей брачной жизнью событія слдовали одно за другимъ. Уже десять лтъ прошло царствованію Александра, приближался знаменитый двнадцатый годъ нашего столтія. Перскій перешелъ въ полевую службу, командовалъ отдльною частью, и въ памятную годовщину защиты отечества отъ нашествія враговъ, не разъ отличался на поляхъ битвъ. Разнесся слухъ о поход за границу.
Десять лтъ супружества не только не охладили любви ея къ Константину Петровичу, но напротивъ, развили ее до крайнихъ предловъ. Перскій любилъ жену, свою сильно, но не страстно. Онъ подчасъ не упускалъ случая полюбезничать съ хорошенькою женщиною, хотя эти любезности не имли никакихъ дальнйшихъ послдствій, кром гостиной болтовни. Красавица жена терзаласъ и ревновала, и по любви, и по самолюбію. Поразительная красота ея была не въ силахъ совершенно остепенить мужа. И бдная ешенька мучилась, терзалась, не была спокойна ни минуты. ешеньк былъ 25-й годъ, пора разгара страстей въ женщин. Мысль отпустить мужа во Францію, въ Парижъ, этотъ новый Вавилонъ, ужасала ешеньку. Ею овладла мысль, какъ бы послдовать за мужемъ. Отчаяніе внушило ей отважное намреніе. Лобовь, какъ извстно, хитра на выдумки.
Начались приготовленія къ походу. ешенька выказала себя въ нихъ совершенною героиней. Она безжалостно обрзала свою темную густую косу, приготовляясь носить денщицкую фуражку. Долгъ и справедливость велитъ мн замтить, что такой страшной ршимости не мало помогла мода, только что появившаяся въ Париж носить короткіе, завитые волосы. Прическа эта называлась la Brutus — но имени парикмахера, ея изобртателя.
Трудно было отвести глаза отъ милаго денщика, въ курчавыхъ завиткахъ, въ венгерк темнаго цвта со шнурками на груди, съ блымъ воротничкомъ мужской рубашки, падавшимъ на воротникъ венгерки Но дорого заплатила ешенька за свою ршимость, она стоила ей жизни! Вынужденная раздлять съ войсками вс неудобства и лишенія походной жизни, привычныя для мужчинъ, спать иногда подъ открытымъ небомъ, подъ дождемъ и снгомъ, на солом, ешенька сдлалась жертвою своей ршимости и ревнивой любви къ мужу.
Совершивъ благополучно походъ къ Парижу вмст съ русскою арміею, ешенька на возвратномъ пути почувствовала, что ей придется снова быть матерью. Она оставила въ Россіи трехъ малютокъ дочерей на попеченіе ихъ бабушки, въ Машин. Не смотря на всевозможныя предосторожности, роды послдовали преждевременно. Это событіе случилось уже въ царств Польскомъ. Перскій испросилъ у начальства позволеніе остаться при больной жен, между тмъ, какъ побдоносная армія возвращалась въ свое отечество. Константину Петровичу не привелось видть торжествъ и тріумфовъ, съ какими были встрчаемы храбрые защитники отчизны.
Бдная ешенька, еще худо оправившаяся посл болзни, едва могла дотащиться до Петербурга. Болзнь оставила страшные слды: злая чахотка свела ее въ раннюю могилу на 24-мъ году отъ рожденія, въ полномъ расцвт силы и красоты.
Константинъ Петровичъ едва не лишился разсудка отъ отчаянія. Горька была для него потеря матери, но потерять любимую жену, мать многочисленнаго семейства, въ самомъ его юномъ возрастъ, было для него во сто разъ мучительне.
Положеніе Перскаго было точно не завидное, но онъ не умеръ съ горя, а началъ помышлять о средствахъ помочь своей бд. Я уже говорила, что у Огневыхъ было дв тысячи душъ. Вмст взятыя, он составляли порядочное состояніе, но раздленныя, едва могли обезпечить дтей Перскаго, которымъ приходилась по матери четырнадцатая часть ддовскаго наслдства. Надо было серьозно подумать о будущности сиротъ. Дв старшія дочери Перскаго были помщены въ казенныя заведенія, тотчасъ по смерти ихъ матери. Третья же дочь, которой въ минуту смерти матери было не боле полутора года, поступила на попеченіе старушки Мары Петровны и полудюжины тетушекъ, одна другой моложе. Въ именахъ дтей Перскаго была особенность, рдко встрчаемая въ другихъ семействахъ. Когда родилась третья дочь Перскаго, то вторая была больна при смерти. Ожидали ея смерти, какъ событія неотразимаго никакою наукою. Чтобъ сдлать потерю эту мене замтною для огорченной ешеньки, Константинъ Петровичъ, назвалъ новорожденную дочь именемъ больной. Но какъ не рдко случается въ разсчетахъ людскихъ, и еще чаще въ разсчетахъ медиковъ, больная малютка выздоровла, и дв дочери Перскаго носили одно имя, и та и другая назывались Любовью, старшую звали Врой, а сына Петромъ. Въ послдтвіи, когда двочки подросли, вторую дочь, рожденную въ памятный 1812 годъ, въ годъ кометы, для отличія отъ сестры называли: ‘Кометою’. Жизнь ея оправдала названіе, и будетъ сюжетомъ особеннаго повствованія. А теперь займемся судьбою сестеръ ея по старшинству: a tout seigneur, tout honneur.

VIII.

Въ такомъ положеніи были дла, Перскаго, когда въ одно прекрасное утро ему вспала на умъ несчастная мысль жениться это: рично. Онъ случайно познакомился съ одною вдовой, у которой тоже были дв дочери отъ перваго брака. Вдова имла кром того дло, которое при счастливомъ исход могло принести ей значительное богатство.
Не знаю, чмъ сильне плнился Перскій, прелестями ли вдовы, или перспективою этого богатства, но врно то, что онъ ухватился за мысль соединить свою судьбу о,ъ судьбою вдовы съ поспшностью и пылкостью влюбленнаго, съ слпотою, отличающею искони влюбчивость отъ прочихъ движеній человческаго сердца. Онъ сталъ разсуждать, какъ ему тогда казалось, логически, что будущее богатство вдовы, внесенное въ семью его, обезпечитъ существованіе всхъ д и двухъ дочерей вдовы, и его собственныхъ, и даже могущихъ произойти отъ новаго брака. Перскому казалось, между прочимъ, что вдова влюблена въ него по уши, къ прочимъ расчетамъ онъ присовокупилъ и тотъ расчетъ, что изъ любви къ нему, Лизавета Ивановна (имя вдовы) станетъ доброю матерью его дтямъ, и если не замнитъ имъ настоящей матери, то по крайней мр, будетъ для нихъ надежною путеводительницею на житейскомъ поприщ.
Свадьба совершилась. Перскій съ каждымъ днемъ влюблялся въ жену все боле и боле, хотя она не отличалась ни красотою, ни умомъ, ни образованіемъ, ни душевными качествами. Кто разршитъ это психическое явленіе? Почему человкъ иногда безъ причины становится равнодушенъ къ совершенствамъ, которыя прежде плняли его? На многія почему не отвтили бы мн и первйшіе мудрецы міра, еслибъ я вздумала предложить имъ ихъ на разршеніе?
Перскій все боле и боле привязывался къ жен, къ призраку, которцй онъ украшалъ въ своемъ воображеніи небывалыми достоинствами. Сравненіе второй жены съ милой, поэтической ешенькой, еще не заглянуло въ его голову, самая память о ней, казалось, заглохла въ его сердц.
Со вступленіемъ Лизаветы Ивановны въ домъ Перскаго, онъ совершенно перемнился. Изъ мужчины съ характеромъ твердымъ и ршительнымъ, онъ сдлался рабомъ всхъ прихотей жены, уже не молодой и не красивой. Въ надежд на будущія блага, Лизавета Ивановна начала жить роскошно и мотать. Празднествамъ и баламъ не было конца. Ни предъ чмъ не останавливалась Лизавета Ивановна, хотя въ наличности ни у нея, ни у мужа, денегъ не было. Возможность выиграть дло для Лизаветы Ивановны, была всмъ извстна, и вс врили ей въ долгъ кто деньгами, кто товаромъ, записывая все на счетъ въ три-дорога. Долги Перскихъ росли, между тмъ, какъ у нихъ прибывала семья. Кром трехъ сиротъ, оставленныхъ ешенькой, да двухъ дочерей Лизаветы Ивановны отъ перваго брака, семья ТІерскихъ увеличилась еще четырьмя сыновьями. Не трудно было предвидть въ будущемъ, что собранные въ одну семью разнородные члены ея, не предвщали союза и согласія семейнаго. Вмст съ приращеніемъ семьи, домъ наполнялся мамушками, няньками и гувернантками.
Мери, старшая дочь Лизаветы Ивановны, была любимицею матери. Меньп. г. Китти, отдана была, четырехъ лтъ, сестр Лизаветы Ивановны, неимвшей никогда своихъ дтей, съ тмъ, чтобъ Лизавета Ивановна отказалась отъ всхъ правъ на Китти, за что Катерина Ивановна Кремова обязывалась не только воспитать племянницу, но и оставить ей но смерти все свое благопріобртенное имніе, выдливъ ей половину при замужств. Тетка Китти въ точности исполнила взятую на себя обязанность относительно своей питомицы Китти оказалась достойною попеченій тетки, и была въ послдствіи счастливо выдана замужъ. Природа одарила Китти миловидностью, въ чемъ ршительно отказала сестр ея Мери. Природа какъ-будто подшутила надъ ослпленіемъ матери и одла Мери въ самую безобразную оболочку. Когда Лизавета Ивановна сдлалась женою Перскаго, Мери была ровестница старшей его дочери, Врочк. Ей было одиннадцать лтъ. Маленькіе срые глаза безъ рсницъ, красныя вки, какъ будто всегда опухшія, огромный носъ, величины и толщины не гармонирующей съ остальными чертами лица, зубы, почернвшіе и искрошившіеся отъ безпрестаннаго употребленія лакомствъ, безобразно выставлялись изъ-за толстыхъ губъ, постоянно растрескавшихся и синихъ, лоснящійся лобъ непомрнаго объема, занимавшій большую половину лица, а^самое лицо желтозеленаго болзненнаго цвта — вотъ портретъ Мери.
Боле полудюжины гувернантокъ окружали Мери, и вс он смотрли ей подобострастно въ глаза, не смя и подумать прекословить въ чемъ нибудь малйшей ея прихоти.
Когда случалось Мери входить въ гостиную, то за нею тянулся цлый рядъ самыхъ разнохарактерныхъ лицъ.
На первомъ план, по стопамъ Мери, шла мрнымъ шагомъ англичанка, съ накрахмаленнымъ чепцомъ и еще боле накрахмаленною Фрезою на длинной худой ше. За англичанкой шли француженка, нмка, шведка, шествіе заключалось русскою двицею съ ниткой и иголкой, которыхъ она не покидала ни на минуту. Обязанность ея состояла лишь въ томъ, чтобъ на-скоро зачинить порванное платьице, кружевце, или пришить крючокъ или петельку, чтобъ не обезпокоить безцннаго ребенка переодваньемъ не въ положенный часъ. Къ этой же ватаг разныхъ лицъ, разныхъ странъ и націй, присоединялись дв, три двочки, однихъ лтъ съ Мери, дти дворовыхъ людей Лизаветы Ивановны, обязанныхъ играть съ Мери въ жмурки, прятки, чумички, и т. п. Когда же Мери приходила фантазія играть въ чвесь туалетъ’ или въ коршуна, или въ ‘гуси-лебеди домой’, или въ ‘воронъ, воронъ, что ты длаешь’, то вс гувернантки, не исключая и чопорной мистрисъ Бетси ІІлокъ,, обязаны были участвовать въ играхъ, до которыхъ Мери была страшная охотница.
Домъ Лизаветы Ивановны — мы часто будемъ говорить такимъ образомъ, забывая о глав семейства, потому что Константинъ Петровичъ Перскій до того спрятался на самый задній планъ домашняго управленія, что о немъ забывали не только домашніе, но и сама жена его,— и такъ, домъ Лизаветы Ивановны населенъ былъ въ такой же степени и соразмрности и мужскимъ поколніемъ, какъ и женскимъ. У малолтныхъ сыновей ея, кром нянекъ, было по дядьк у каждаго и общій гувернеръ на всхъ, хотя еще ни одинъ изъ сыновей не принимался за азбуку. Мать не имла и четвертой доли той нжности къ сыновьямъ, какую питала къ любимиц своей Мери, но окружала ихъ многочисленною прислугой. Лизавета Ивановна, между прочими качествами, обладала тщеславіемъ въ высшемъ его проявленіи.
У каждой двери каждой комнаты стояло постоянно по два казачка, одтыхъ въ богатые казакины, обязанность ихъ состояла въ передач словесныхъ приказаній барыни къ самымъ отдаленнымъ покоямъ дома, гд находилась остальная прислуга: горничныя и лакеи. Ихъ можно было бы замнить звонкомъ, но это- распоряженіе, во-первыхъ, уменьшило бы число прислуги, во-вторыхъ, вмсто Малашки, явилась бы Таня или Мариша, а вмсто Сидора Андрюшка, что повлекло бы за собою безпорядокъ и новыя распоряженія. Этого тоже хотла избжать Лизавета Ивановна.
Попугаи, канарейки, блки, американскія кошки, собаки и обезьяны самыхъ дорогихъ породъ наполняли комнаты Перской, и длали изъ нихъ, что-то въ род звринца. За каждою клткой, за каждымъ зврькомъ былъ особенный присмотрщикъ. Все это кричало, пищало, свистало, щелкало, лаяло, мяукало, пло и утшало Лизавету Ивановну, которая, какъ восточная одалыка, валялась на диванахъ, забывъ объ употребленіи ногъ своихъ, однако данныхъ ей заботливою природою.
Такъ шли годы. Лизавета Ивановна длала все, что вспадало ей на умъ, не встрчая ни съ какой стороны препятствій или противорчій.
Перскій, занятый службой, рдко бывалъ -дома, кром обденныхъ часовъ. Даже вечера свои онъ проводилъ вн дома, по разнымъ служебнымъ отношеніямъ,
Мери длала, что хотла съ служанками, гувернантками и даже подъ часъ и съ маменькою, которая отъ этого помирала со смху. Оно точно было занимательно. Мери было четырнадцать, лтъ, но она носила еще коротенькое платьице съ кружевными панталончиками, волосы ея всегда завиты въ локоны, и она считалась совершеннымъ ребенкомъ, чему не мало способствовалъ щедушный ея видъ.
Пока дв старшія дочери Константина Петровича Перскаго, Врочка и Любенька No 1-й воспитывались въ заведеніи, Любаша No 2-й, третья дочь Перскаго, или ‘Комета’, какъ ее называли въ семь, привезена была отъ бабушки въ домъ родительскій, съ тмъ, чтобъ и ее помстить въ ученье. Мери бросилась на новую добычу съ жадностью. Много Комета вытерпла мукъ отъ капризовъ и своевольства своей сестрицы, не мало вынесла и щипковъ ея, и синихъ пятенъ на рукахъ, но, къ счастію для Кометы, мученія ея продолжались мене года. Комету изгнали изъ гости ной Лизаветы Ивановны. Она была свженькая, розовая двочка, типъ толстенькихъ Рубенсовыхъ дтскихъ головокъ, и составляла слишкомъ рзкую противоположность, невыгодную обстановку для чахлой, зелено-желтой Мери, и потому данъ былъ приказъ не выпускать Комету изъ дтской, особенно при гостяхъ, подъ тмъ предлогомъ, что дтей сажать за общій столъ не принято и не годится. Комет однако было уже девять лтъ, она хорошо спраи лялась съ вилкою и ножемъ, и не требовала около себя няньки… ну, да воля Лизаветы Ивановны была непреложна, а Константинъ Петровичъ такъ дорожилъ семейнымъ спокойствіемъ, а особенно боялся малйшимъ противорчіемъ повергнуть Лизавету Ивановну въ спазмы, истерическіе и нервическіе припадки, что въ дом все покорствовало вол жены, не справляясь даже о согласіи мужа. Перскій какъ будто и самъ забылъ о своей Комет, пока не настала пора отдать ее въ пансіонъ. Едва отецъ пристроилъ третью дочь свою, какъ новая туча заволокла семейный горизонтъ дома Перскихъ. Приближалось время выхода изъ заведенія Врочки.
Если дтская свжесть Любаши не нравилась Лизавет Ивановн, какъ же станетъ сносить она свжесть шестнадцатилтней двицы? Перскій видлъ возникающую борьбу, не предвидлъ въ ней ничего утшительнаго, но будучи безсильнымъ отвести грозу, поникнулъ предъ нею головою, и предоставилъ обстоятельства ихъ естественному теченію.

IX.

182… года домъ Перскихъ сіялъ отъ зажженныхъ снаружи плошекъ, а внутри восковыхъ свчей въ канделябрахъ, люстрахъ, стнныхъ бра. Звукъ музыки разносился далеко по окрестнымъ улицамъ. Лизавета Ивановна, жадная ко всмъ предлогамъ дать пиръ, какъ говорится на славу, ухватилась со всмъ рвеніемъ, къ какому была способна, за предлогъ выхода падчерицы Врочки изъ заведенія, чтобъ созвать столько гостей, сколько могли вмстить обширные покои ея дома.
Не участіе къ Врочк и не радость принять ее посл шестилтней разлуки заставили Лизавету Ивановну пуститься на новыя издержки, неизбжно слдуемыя за такимц, событіемъ, а тщеславіе и страсть сорить деньгами, при всякомъ удобномъ случа. Почему же, при такой удобной ‘оказіи’, не отнести этого къ желанію выказать попеченіе о падчериц, которую она изъ тхъ же причинъ, посщала въ заведеніи непремнно разъ въ годъ, что казалось Лизавет Ивановн непреложнымъ и врнымъ признакомъ ея заботливости.
Сдлавъ блое кисейное платье Врочк, для перваго выхода ея въ свтъ, Лизавета Ивановна присоединила къ нему все нужное для укомплектованія наряда: перчатки, башмаки, поясъ изъ лентъ, узорчатые чулки, все было взято изъ Англійскаго магазина, другихъ лавокъ она не знала, да и знать не хотла. Все, что было на виду — было дорогое и цнное. Блье же Врочки не соотвтствовало наружному богатству костюма и всхъ его принадлежностей. Оно было сдлано изъ домашняго полотна, произведенія села Ванина. Ну, да кто же видитъ блье?
Утромъ, для выхода Врочки, платье, блье и вс аксесуары были посланы ей съ горничной, которая и обязана была одть ее, а-вечеромъ Лизавета Ивановна, съ помощью шестнадцати лошадиныхъ ногъ свершила поздъ въ заведеніе, въ которомъ воспитывалась Врочка, чтобъ увезти падчерицу тмъ же порядкомъ домой. Много и горько плакала Врочка, разставаясь съ подругами.
На порог житейскомъ встрчала ее не родная мать, а женщина, которую она видала пять, шесть разъ во все время своего пребыванія въ заведеніи. Отецъ ея остался дома для пріема гостей, созванныхъ на балъ, по случаю возвращенія дочери въ родительскій домъ. Печально сла Врочка въ карету съ мачихой.
— Что ты плачешь, дурочка! сказала ей Лизавета Ивановна: у тебя глаза раскраснются, перестань.
Въ голос Лизаветы Ивановны было что-то жестокое для слуха Врочки. Она жаждала ласкъ, которыми были осыпаны ея подруги и которыя она подсмотрла у матерей ихъ, когда он утшали дочерей при разставаніи ихъ съ двицами и наставницами.
Но взглядъ Лизаветы Ивановны былъ холоденъ, почти что золъ. Она разсматривала Врочку непріязненно: Она сравнивала мысленно миловидность лица Врочки съ лицомъ своей Мери и, не смотря на все свое пристрастіе къ послдней, не могла несознаться, что Врочка станетъ непроницаемою стною между выгоднымъ свтомъ, могущимъ какъ нибудь упасть на наружность Мери. Злость и зависть зашевелились въ сердц матери. Врочка продолжала плакать. Лизавета Ивановна не удерживала ее боле, ей стало отрадно думать, что раскраснвшіеся, заплаканные глаза поубавятъ успха падчерицы, и мачиха молчала во всю дорогу до самаго дома. Карета остановилась. Дверцы хлопнули, подножка развила свои, ступеньки до самаго крыльца, хозяйку дома подхватили два дюжіе лакея подъ руки и повели по лстниц. Вро’чкз смиренно шла, какъ раба за колесницей побдителя. Музыка грянула. Врочка, не приготовленная къ такой встрч, ахнула и покачнулась отъ испуга и нечаянности. Она бы упала, еслибъ нсколько офицеровъ, выбжавшихъ навстрчу дочери своего начальника, не поддержали ее и не внесли, боле чмъ ввели, въ бальную залу.
Врочка, едва оправившись отъ мгновеннаго обморока, снова закрыла глаза отъ ослпительнаго освщенія залы, и открыла ихъ уже на груди отца, прижавшаго къ сердцу трепещущую дочь. Потокъ слезъ облегчилъ виновницу торжества. Врочка мало по малу оправилась, чувствуя свою руку въ рукахъ отца. Мери также подошла къ сестр. Она была въ роскошномъ розовомъ газовомъ плать, съ блыми цвтами на голов, которые еще разительне выказывали желтизну ея лица. Не смотря на то, Врочка въ своемъ бломъ кисейномъ платьиц, съ локонами по плечамъ, съ разввающимися розовыми концами кушака, стянувшаго прелестный ея станъ, была плнительна самой своею простотой. Вс танцующіе кавалеры, съ эполетами и во фракахъ, наперерывъ ангажировали молодую двушку. Оказалось, что Врочка танцовала искусно и граціозно, хотя очень скромно. Константинъ Петровичъ втайн радовался пріятному впечатлнію, произведенному на общество Врочкою, но что сказать о Лизавет Ивановн? То, что происходило въ душ ея, описать трудно. Судьба Врочки въ дом мачихи ршилась въ первый же вечеръ. Не даромъ бдняжка, какъ бы предчувствуя все, что должно случиться съ нею въ жизни, переступила съ такимъ трудомъ, и съ такими явными признаками смятенія порогъ дома родительскаго: онъ олицетворялъ для нея порогъ житейскій. Тщетйо закрывала Врочка глаза при вид ослпительнаго свта, рано или поздно ей должно было прозрть. Съ перваго же мгновенія, Врочка осуждена была переносить вс истязанія и пытки завистливой мачихи и капризной сестрицы. Нсколько разъ Врочка, выведенная изъ терпнія, не смотря на свою кротость и безотвтность, пыталась передать отцу обо всемъ, но Константинъ Петровичъ не допустилъ дочь ни до какихъ откровенностей, и при первыхъ словахъ ея остановилъ ее: Разъ навсегда говорю теб, другъ мой, Врочка, что я люблю и уважаю Лизавету Ивановну, ты должна слдовать примру отца, отъ этого будетъ хорошо теб и всмъ, а главное, и это ты помни больше всего, а главное отъ этого будетъ хорошо твоему отцу.
Строгость тона, съ которымъ Константинъ Петровичъ высказалъ свое нравоученіе, замкнулъ Врочк уста, и все пошло прежнимъ порядкомъ.
Разсказать вс, хотя и мелочныя, но ежедневныя огорченія, почти невозможно. Всякому стороннему он покажутся бездлицами, не стоящими того, чтобъ на нихъ останавливать вниманіе, потому что причины чужаго горя всегда намъ кажутся ничтожными и маловажными. Я прошу вспомнить, что Врочка, не смотря на своы шестнадцать лтъ, все еще была сущимъ ребенкомъ и не могла не огорчаться разными уловками и ухищреніями Лизаветы Ивановны, чтобъ возвысить свою любимицу Мери на счетъ своей падчерицы.
Приведемъ два, три примра. Врочка занимала отдльную комнату на антресоляхъ, къ которой вела очень узкая и крутая лстница, ей позволено было заниматься, чмъ ей было угодно, только воспрещалось работать въ пяльцахъ. Долго не понимала Врочка этого каприза мачихи, но должна была ему покориться. Пяльцы Врочки, съ натянутою канвою, корзинкою шерстей и узоромъ стояли въ гостиной у окна, на самомъ видномъ мст. Когда Врочк приходила охота вышивать въ нихъ, она должна была спускаться изъ своей комнатки въ гостиную, и тамъ заниматься вышиваньемъ. Насталъ день, когда прихоть мачихи вдругъ объяснилась.
Разъ Врочка, желая поработать въ пяльцахъ, входитъ въ гостиную и видитъ, что кругомъ ея пялецъ стоятъ въ созерцаніи красотъ ея рукодлья Лизавета Ивановна и. молодой гвардейскій офиідеръ, не рдко посщавшій домъ ихъ. Мери съ иголкою въ рукахъ суетилась около пялецъ.
— Это прелестно! восхитительно! говорилъ офицеръ, разсматривая не совсмъ доконченный букетъ, что за живость въ цвтахъ! вотъ такъ и хочется взять и понюхать.
Лизавета ивановна и офицеръ, стоявшіе спинами ко входу, и Мери не замтили, какъ вошла Врочка, которая съ сладостнымъ біеніемъ сердца слушала похвалы своей работ отъ офицера, бывшаго съ нкоторыхъ поръ предметомъ ея уединенныхъ мечтаній.
— Много времени вы употребили на это шитье, m—lle Мери? продолжалъ офицеръ.
— Не боле трехъ, четырехъ дней, сказала Лизавета Ивановна, и солгала вдвойн. Врочка уже три недли вышивала букетъ, который еще не былъ конченъ.
— А!.. bien le bon jour, Вра Константиновна, сказалъ вдругъ офицеръ, обернувшись къ Врочк, только что имъ замченной.
Врочка не совсмъ ловко присла отъ смущенія.
Лизавета Ивановна злобно на нее взглянула, и во взор этомъ Врочка ясно прочитала тысячу предстоявшихъ ей терзаній, если она осмлится изобличить мачиху во лжи.
Мери покраснла сквозь свою зелено-желтую кожу и опустила глаза. Щеки ея очень напоминали поблднвшіе осенніе листы, съ красно-желтыми отливами.
— А вы тоже вышиваете, Вра Константиновна? спросилъ офицеръ. Врочка не знала, что отвчать и смотрла на мачиху. Лизавета Ивановна кивнула незамтно головою, и Врочка сказала едва слышное ‘да-съ.’
— Какъ же, какъ же! и она вышиваетъ, но только боле бисеромъ, прибавила Лизавета Ивановна., Она опять солгала, но только не вдвойн, а вполовину Хотя Врочка вышивала и бисеромъ, но еще не успла выказать своего искусства съ тхъ поръ, какъ была въ дом мачихи.
Въ другой разъ случилось другое. Лизавета Ивановна, по своему обыкновенію, нжилась, лежа на диван.
Обезьяна на цпочк, прикрпленной къ тяжелому круглому столу, возилась съ американскимъ орхомъ, вылизывая и выкусывая остатки благо ядра, прильнувшаго къ скорлуп.
Попугаи кричали на вс лады и голоса. Канарейки выдлывали трели, и собака съ тоненькидм рыльцемъ каталась по пушистому ковру, желая объ него почесать себ спину, недоступную ни для зубовъ, ни для когтей ея.
Врочка сидла у окна и вышивала Лизавета Ивановна полудремала. Дверь тихо отворилась изъ внутреннихъ покоевъ и Константинъ Петровичъ подошелъ къ жен и поцловалъ свсившуюся, полную ея руку, украшенную боле дюжины перстней и колецъ.
— За мною прислали, я долженъ сейчасъ же хать, и потому пришелъ съ тобою проститься, сказалъ Перскій, ты не жди меня, Лизочка, къ обду, разв Только къ вечеру явлюсь домой.
— Прощай, только не узжай не оставивши мн денегъ. Надо купить Врочк хоть на два платья, у нея гардеробъ поизносился.
Отецъ подошелъ къ Врочк, поцловалъ ее въ лобъ, вынулъ бленькую ассигнацію, означавшую въ то время сто рублей или около тридцати ныншнихъ, и положилъ ее на пяльцы.
Глаза Лизаветы Ивановны засверкали какъ у тигра, при вид добычи Перскій снова подошелъ къ жен, и поцловалъ. ее въ голову, погладилъ собаку, щипнулъ обезьяну и вышелъ изъ комнаты.
Едва шаги его замолкли, Лизавета Ивановна сказала тихо: Дуняшу!
Казачки перекликнулись словомъ ‘Дуняша’, попугаи, привыкнувшіе чаще всего слышать его, тоже закричали: Ду-ни-ша! и имя это, повторенное десятью разными голосами, долетло и до слуха Дуняши, любимой горничной, повренной, ходатай по дламъ, наперсницы Лизаветы Ивановны.
Дуняша вбжала въ комнату барыни
— Дуняша, найди извощика и ступай въ Англійскій магазинъ. Скажи мусье Жану, знаешь тому, что уметъ говорить по-русски, чтобъ онъ привезъ разныхъ кисей, англійскихъ холстинокъ, французскихъ ситцевъ изъ дешевыхъ, знаешь, такихъ, что я брала для всхъ васъ недавно. Однимъ словомъ, пусть привезетъ что нибудь расхожее, для дачи.
Не прошло и часу, гостиная Лизаветы Ивановны преобразовалась въ магазинъ. Со всхъ креселъ спускались до полу разноцвтныя кисеи, ситцы, холстинки, и обезьяна теребила какой-то выпавшій на полъ шелковый платочекъ, который господинъ Жанъ не забылъ внести въ счетъ покупокъ.
Мери была вызвана изъ-за уроковъ и, хватаясь за все, не ршалась въ своемъ выбор. Наконецъ взято было для Мери два кисейныя платья, голубаго и розоваго цвта, блый газовый эшарпъ съ прелестными затканными букетами на концахъ, дв, три шемизетки, нсколько аршинъ кружевъ, и съ полдюжины разноцвтныхъ платочковъ.
Дуняш, тутъ же вертвшейся, отрзано было Французскаго ситца, а Врочк на два платья розовой и голубой холстинки изъ дешевыхъ, въ панданъ къ розовой и голубой кисе Мери.
Блая ассигнація все еще лежала на томъ же самомъ мст, гд положилъ ее Перскій, Врочка до нея не дотронулась и продолжала вышивать, и только изъ подлобья и мелькомъ окидывала взоромъ и товары, и присутствующихъ въ комнат.
Мусье Жанъ ловко повертывался во вс стороны, выхваляя свой товаръ и помогая выбору покупательницъ. Когда выборъ этотъ былъ наконецъ конченъ, Лизавета Ивановна сказала:
— Врочка, подай мн деньги.
Врочка подошла къ мачих, и въ обмнъ ассигнаціи получила два свертка холстинокъ.
— Вотъ и теб обновка, сказала Лизавета Ивановна, и протянула руку къ самымъ губамъ Врочки. Горя отъ стыда за поступокъ мачихи, бдняжка возвратилась къ своимъ пяльцамъ въ совершенномъ смущеніи, какъ будто сама свершила преступленіе. Но еще не то ожидало ее впереди.
Мери, забравъ вс свои вещи и не поблагодаривъ даже мать, выпорхнула изъ комнаты, а Дуняша бросилась цловать ручки барыни.
Мусье Жанъ свернулъ свои товары, остановился предъ Лизаветой Ивановной, думая получить вожделнную блую ассигнацію, но Лизавета Ивановна разсчитала, что этого будутъ недостаточно на уплату всего набраннаго ею, взяла лежавшій передъ нею романъ, заложила ассигнацію между листами книги и сказала:
— Мусье Жанъ, потрудитесь записать эти покупки въ общій счетъ, къ первому числу будущаго мсяца мужъ мой заплатитъ вамъ сполна.
Мусье Жанъ, какъ благовоспитанный приказчикъ моднаго магазина, не возражалъ, низко и ловко раскланялся и вышелъ.
Лизавета Ивановна, по уход его, стала перелистывать романъ, отыскала ассигнацію и заперла ее подъ ключъ въ шкатулку, всегда стоявшую въ углу дивана, на которомъ обыкновенно покоилась хозяйка.
Насталъ вечеръ. Перскій вернулся домой.
— Врочки здсь нтъ, спросилъ Перскій, еще не входя въ комнату, гд покоилась жена, у одного изъ казачковъ. И на отрицательный отвтъ веллъ позвать ее. Не усплъ Перскій поцловать руку у вчно дремавшей супруги своей, какъ и Врочка тихо вошла въ комнату.
— Ахъ, это ты Костантинъ Петровичъ, сказала Лизавета Ивановна, потягиваясь лниво, и увидя входившую Врочку, примолвила: поблагодари же отца за обновы.
Врочка, молча, поцловала руку Перскаго.
— Ну, ужъ разщедрился, Константинъ Петровичъ, нечего сказать, многое ли можно купить на сто рублей въ Англійскомъ магазин. Я хотла купить Врочк шарфикъ и платочковъ, да денегъ не хватило.
У Врочки занялся духъ, она едва удержалась отъ слезъ, когда отецъ ея, не говоря ни слова, вынулъ бумажникъ, а изъ него бленькую ассигнацію, только другаго Формата, какъ первая, продолговатую,— а не четыреугольную, означавшую въ то время двадцать пять рублей, и положилъ ее на столъ передъ Лизаветой Ивановной, которая улыбнулась, подмигнувъ слегка Врочк.
Врочк такъ и хотлось сказать отцу: бдный папаша, какъ тебя обманываютъ!.. но вспомнивъ строгое приказаніе отца, она остановилась во-время и затаила свои ощущенія, хотя горесть и отчаяніе ясно выражались на миловидномъ ея личик.

X.

Теперь поговоримъ, въ чемъ состояло дло Лизаветы Ивановны, выигрышъ котораго общалъ Перскому благосостояніе для всей его семьи, и какія слдствія произошли отъ отлучекъ Перскаго изъ Петербурга по этому длу.
Жила-была на, бломъ свт, а именно въ Симбирской губерніи, старушка, назовемъ ее, пожалуй, Настасьей оминишной Белтухийой. Она обладала огромнымъ состояніемъ. Настасья оминишна никогда не была замужемъ, не имла ни сестеръ, ни братьевъ, и некого ей было любить въ жизни посл потери родныхъ. Она подружилась въ молодости съ матерью Лизаветы Ивановны Перской и Катерины Ивановны Кремовой, и любила ее отъ полноты сердца. Когда мать Перской и Кремовой осталась вдовою, и сама, посл тяжкой болзни, сбиралась покинуть міръ и двухъ дочерей, сиротъ, Настасья оминишна дала ей, передъ кончиной, клятвенное общаніе замнить сиротамъ мать и оставить имъ все свое имущество. Бдная больная умерла спокойно, благословляя своего друга и поручая ей дтей. Белтухина воспитала сиротъ и выдала ихъ замужъ. Но одна изъ нихъ оказалась недостойною ея попеченій. Лизавета Ивановна всегда была непочтительна къ своей благодтельниц, своими поступками довела ее до того, что она объявила единственною наслдницею всего своего имнія сестру Лизаветы Ивановны, Кремову, усыновившую Китти, дочь Перской. Было даже сдлано завщаніе въ этомъ смысл, а Лизавет Ивановн была назначена старушкою извстная ежегодная выдача на прожитіе. Мужъ Кремовой, ловкій и хитрый проныра, усплъ захватить въ свои руки управленіе всмъ имніемъ Белтухиной, которая питала къ нему особенное довріе. Онъ и выдавалъ Перской положенную сумму, но не всегда аккуратно, пользуясь и старостью, и безпамятливостью Белтухиной,, и смысломъ ея завщанія, сдланнаго еще при жизни старушки, въ которомъ выдача денегъ Перской выражена была довольно темно и неопредлительнб.
Лизавета Ивановна жаловалась нсколько разъ Белтухиной на эту неакуратность. Но старушка, жившая въ Симбирской губерніи, или не получала писемъ Перской, которыя проходили чрезъ руки Кремова, или врне не хотла на нихъ отвчать, храня неудовольствіе на Лизавету Ивановну за ея непочтительность. Между тмъ Кремовъ, имя въ виду недопустать Лизавету Ивановну къ примиренію, и даже къ сближенію съ ея благодтельницею, работалъ усердно, чтобъ поддержать въ сердц Белтухиной неудовольствіе на Перекую, что было ему не трудно сдлать.
Лизавета Ивановна, выходя замужъ за Перскаго, отыскивала въ муж ходатая по дламъ своимъ, не ршаясь сама ни за что въ свт разстаться съ столичною жизнью. При одной мысли хать въ Симбирскую губернію, Лизавету Ивановну обдавало холодомъ. Долго она уговаривала Перскаго хать къ Белтухиной, и своею ловкостью заслужить ея милость.
Перскій наконецъ похалъ и взялъ съ собою Врочку. Старушк онъ понравился, а Врочку она полюбила страстно.
Кремовъ морщился отъ успховъ свояка и его дочери, но не отчаявался и не терялъ надежды выпроводить ихъ безъ большаго урона для своихъ выгодъ.
Однако, когда Белтухина, плненная Врочкою и совершенно довольная почтительностью Перскаго, стала поговаривать о равномъ раздл ея имущества между своими питомицами, Кремовъ струсилъ не на шутку. Старушка доказывала необходимость простить Лизавет Ивановн ея дурные поступки уже потому, что у Кремовыхъ не было дтей, кром усыновленной ими Китти, тогда какъ у Перской было четверо малолтныхъ сыновей, да еще четверо дтей Перскаго, изъ которыхъ Врочка была для старушки идеаломъ красоты и кротости, и которую она принялась любить со всею привязчивостью старости. Врочка въ свою очередь, незнавшая, или врне сказать, не помнившая ласки матери, съ восторгомъ и благодарностью принимала ласки новой бабушки, посланной ей милосердіемъ неба. Кремовъ ршился на послднее средство.
Сильно сомнваясь, чтобъ Лизавета Ивановна когда нибудь явилась къ своей благодтельниц, Кремовъ сталъ внушать старушк предложить Перскому, чтобъ онъ прислалъ къ ней жену съ покорностью и сознаніемъ своихъ дурныхъ поступковъ противъ друга своей матери и своей благодтельницы. Старушка тотчасъ согласилась съ мнніемъ Кремова, какъ для того, чтобъ сломить упрямство Лизаветы Ивановны, такъ и для того, чтобъ снова увидть Врочку.
Пріздъ Врочки съ мачихою былъ поставленъ первымъ условіемъ примиренія съ Белтухиной. Перскій далъ общаніе, что вскор по возвращеніи его въ Петербургъ, Лизавета Ивановна прідетъ въ Симбирскую губернію, а чтобъ еще боле угодить старушк, онъ оставилъ ей Врочку до прізда ея мачихи. Белтухина была вн себя отъ радости и общала Перскому, если Лизавета Ивановна покорится и прідетъ къ ней, приготовить но вый актъ, которымъ раздлитъ все свое мнніе по-равну между обими сестрами.
Перелому стоило не малаго труда уговорить жену на это путешествіе. Но какъ ни. желала она отвертться отъ предстоящей поздки, однакожъ сообразила, что вся будущность ея и-дтей зависла отъ ея ршимости, и она ршилась.
Взявъ съ собою Мери, съ которою разлучиться не заставили бы ее никакія выгоды въ мір, Лизавета Ивановна въ покойномъ и великолпномъ четырехмстномъ дормез, украшенномъ внутри зеркальными стеклами и бронзою, потонувъ въ собольихъ шубахъ, тронулась въ дорогу, въ сопровожденіи только одного учителя, Француза Сантера, на котораго возложена была обязанность расплачиваться на станціяхъ и заботиться объ обдахъ и ужинахъ, завтракахъ и прочихъ дорожныхъ удобствахъ. Лакей, поваръ и Дуняша составляли остальной дорожный поздъ путешественницы. Дуняша была взята въ средину дормеза, на четвертое вакантное мсто, а двое слугъ мужескаго пола помстились снаружи.
Старушка Белтухина встртила путешественницу холодно и церемонно. Лизавета Ивановна сколько могла, принуждала себя быть ласковою и угодливою, но капризная Мери не могла совладть съ своимъ строптивымъ, избалованнымъ нравомъ.
Старушка безъ церемоніи журила ее безпрестанно, сравнивая съ милою своею Врочкой, и всегда отдавала во всемъ преимущество послдней.
Желчь Лизаветы Ивановны взбалтывалась противъ Врочки все боле и боле, но затаивъ временно свою злобу, Перская была съ нею ласкова и обходительна, особенно при Белтухиной Видя нжность старухи къ Врочк, Лизавета Ивановна разсудила посредствомъ ея врне достигнуть не только совершеннаго примиренія съ Белтухиной, но еще привести въ исполненіе одинъ замыселъ, который она давно обдумывала. Врочка, не покидавшая Настасью оминишну ни на минуту, и даже спавшая съ нею въ одной комнат, поддерживала въ старушк расположеніе къ отцу своему, говоря съ нею о немъ безпрестанно, и старушка наконецъ написала актъ, общанный Перскому.
Въ одинъ изъ вечеровъ, когда вся семья собралась у чайнаго стола, старушка, обнявъ Врочку и поцловавъ ее, вынула изъ кармана сложенную бумагу и сказала:
— Вотъ, моя душка, передай эту бумагу твоему отцу и скажи, что я исполнила свое общаніе, но только потому, что я его очень полюбила. И старушка сдлала удареніе на мстоимніе ‘его’, взглянувъ не совсмъ пріязненно на Перекую.
— Твой отецъ, продолжала старушка, очень любитъ свою жену, и я надюсь, что она отплатитъ ему за это любовью къ его дтямъ. Если же я узнаю, что теб, мой дружокъ, не хорошо жить у твоей мачихи, я еще разъ измню актъ, и сдлаю тебя моею наслдницею вмсто ея, и надюсь, что ты будешь для твоихъ маленькихъ братьевъ и для Мери лучшею матерью, чмъ ихъ настоящая мать. Потомъ старушка обратилась къ Лизавет Ивановн.
— А тебя, Лиза, прошу помнить мои слова: мое общаніе не говорится на втеръ, а напротивъ, оно очень обдуманно.
Белтухина снова отвернулась отъ Перской и сказала Врочк:
— Спрячь эту бумагу въ свою дорожную шкатулку, актъ засвидтельствованъ, гд было нужно, и иметъ всю законную силу, до новаго моего распоряженія, Лиза будетъ получать по день моей смерти сорокъ тысячъ рублей ежегодно, а передъ смертью все, что я имю, раздлю на дв равныя части.
Не смотря на явное пренебреженіе Белтухиной, которая говорила о вещахъ, касавшихся прямо Перской, не глядя на нее, а обращаясь къ двушк, которая не совсмъ даже понимала смыслъ ихъ, Лизавета Ивановна задыхалась отъ радости, и бросилась было цловать руку старушки, но та, отнявъ свои руки, прекратила порывъ притворной нжности Перской.
Успокоенная на счетъ успха своего дла, имя актъ въ рукахъ, Лизавета Ивановна вмсто чувствъ благодарности къ умилостивленной своей благодтельниц, затяла свершить поступокъ, вполн обрисовывающій ея характеръ.
У Белтухиной хранились деньги въ одномъ изъ сундуковъ, ключъ отъ котораго юна имла постоянно при себ, а на ночь клала подъ подушку. Сундукъ этотъ вынесенъ былъ изъ спальни старушки, чтобъ очистить мсто для кровати Врочки, и поставленъ въ смежной комнат подъ диванъ, на которомъ стлали на ночь постель для Лизаветы Ивановны. Перская провдала отъ горничной, что хранилось въ завтномъ сундук, и мысль вскрыть его, мучила ее уже нсколько дней кряду. Лизавета Ивановна ршилась попросить Врочку достать ей этотъ ключъ во время сна старушки. Врочка не знала, что хранилось въ сундук, но считая поступокъ, на который ее уговаривали, дурнымъ, долго отказывалась, Лизавета Ивановна настаивала, увряя, что въ сундук хранится бумага, отъ прочтенія которой зависитъ счастіе всего семейства Константина Петровича, и которая, пронырствомъ Кремова можетъ уничтожить силу акта, даннаго Настасьей оминишной.
Врочка ничего не понимала въ длахъ, ей было напрасно допытываться объясненія въ чемъ заключалась эта бумага и для чего нужно было ее прочитать. Только одно поняла она изъ словъ мачихи, что отцу ея будетъ не хорошо, если Кремову удастся воспользоваться этою бумагой. Врочка понимала еще, что Кремову не нравилось новое распоряженіе Белтухиной на счетъ доходовъ ея при жизни и раздла посл ея кончины. Врочка не разъ наблюдала за Кремовымъ, во время своего пребыванія въ дом Белтухиной и считала его корыстнымъ и злобнымъ человкомъ, и потому питала къ нему антипатію. Она не разъ подслушивала разговоры его съ Настасьей оминишной, и негодовала на него за то, что онъ старался еще боле озлобить сердце старушки противъ Лизаветы Ивановны. Пользы мачихи тсно были связаны съ пользами ея отца и всего семейства. Врочка, не смотря на свое отвращеніе, наконецъ, по усильнымъ настояніямъ и угрозамъ мачихи, согласилась исполнить ея желаніе.
Оставалось два дня до обратнаго отправленія Лизаветы Ивановны въ Петербургъ, она боле и боле торопила Врочку.
Врочка откладывала свое намреніе, не находя душевныхъ силъ для его выполненія. Ей было стыдно глядть въ глаза старушк, столько къ ней доврчивой, принимать ея ласки, всегда такія нжныя и трогательныя, но страхъ не угодить мачих, которая могла въ послдствіи измучить ее новыми терзаніями, помогъ не мало ршимости Врочки.
Послдняя ночь, проведенная подъ кровомъ старушки, была назначена на исполненіе желанія мачихи, отъ котораго тоскливо ныло сердце Врочки и прыгало отъ радости сердце Перской.
Долго старушка, лежа въ постел, передъ сномъ, разговаривала съ своей любимицей. Она давала ей наставленія и совты какъ поступать въ жизни, и не разъ принималась плакать при мысли о разлук съ нею. Врочка тоже задыхалась отъ слезъ при мысли о разлук съ доброю старушкой, но при мысли о томъ, что сбиралась сдлать по требованію мачихи, вопреки своей совсти.
Наконецъ старушка умолкла, дыханіе ея становилось слышне и ровне, ощущенія Врочки томительне и мучительне.
Между ею и мачихою положено было, что Врочка, взявъ ключъ изъ-подъ подушки Белтухиной, передастъ его въ смежную комнату, отворивъ чуть-чуть запертую дверь. Лизавета Ивановна, спавшая съ Мери въ этой комнат, получивъ ключъ, сыщетъ нужную бумагу, прочтетъ ее, запретъ снова сундукъ и опять передастъ ключъ Врочк.
Часы уже давно пробили полночь. Врочка, едва дыша, осторожно спустила ноги съ кровати. Свтъ отъ огня въ смежной комнат, проходилъ подъ дверью и направлялъ шаги Врочки. Притаивъ дыханіе и не надвъ туфлей, чтобъ тмъ не разбудить старушку, Врочка стала приближаться къ ея изголовью. Сердце бдной двушки сильно билось. Вдругъ показалось ей, что старушка поворотилась на постел, въ ту самую минуту, какъ Врочка уже протягивала руку къ подушк. Врочку обхватило какъ будто морозомъ. Но нтъ, это ей такъ почудилось. Дыханіе старушки не прерывалось. Врочка тихо, осторожно засунула руку подъ подушку и вынула ключъ. Она едва держалась на ногахъ Въ ушахъ звенло, въ глазахъ, не смотря на окружавшую темноту, перебгали искры краснаго цвта. Врочка благополучно дошла до двери, она была уже пріотворена заботливой Лизаветой Ивановной, ровно на столько, чтобъ можно было просунуть руку съ клюнемъ, и рука Врочки, едва приблизясь къ отверзтію, мгновенно встртила руку мачихи, судорожно выхватившую у нея ключъ.
Все это совершилось безмолвно и безъ малйшаго шуму.
Отъ волненія Врочка едва могла дойти до своей кровати, и не успвъ еще лечь на нее, зарыдала.
— Ты все еще плачешь, Врушка, сказала старушка, услышавъ сквозь сонъ рыданія молодой двушки. Полно, дружокъ ты мой, слезами горю не пособить, хоть я и стара, но надюсь еще увидть тебя у себя. Полно же, не плачь! Господь съ тобою, дитя мое!
И старушка, вздохнувъ тяжело, снова заснула, утомленная собственными стованіями о разлук съ своей любимицей.
Часы тянулись для Врочки, какъ мучительная пытка.
Пробилъ часъ по-полуночи, два — три. Никакая тнь не показывалась въ полос свта чуть-чуть открытой двери въ комнату мачихи. Врочка приподняла голову съ подушки, чтобъ лучше прислушаться, что длалось за дверью, и вдругъ она ясно разслышала металлическій звукъ какъ бы пересыпаемыхъ денегъ. Врочка чуть не вскрикнула отъ ужаса. Передъ нею встала истина во всей нагот своей. Не боясь послдствій, Врочка безъ всякихъ предосторожностей, быстро встала съ постели, твердою поступью пошла къ двери, съ намреніемъ остановить грабительницу, но въ ту самую минуту, какъ двушка бралась за дверь, чтобъ отворить ее, изъ-за нея протянулась рука, держащая ключъ, который, коснувшись обнаженной груди Врочки, произвелъ на нее, не смотря на холодъ металла, чувство раскаленнаго желза. Врочка безсознательно взяла ключъ, дверь тихо, но быстро и плотно притворилась, быстрые шаги удалились въ углубленіе комнаты и стихли, вроятно, въ дальнйшихъ покояхъ, потому что и свтъ постепенно исчезъ внизу въ щели у двери.
Что было длать Врочк? Пойти ли огласить поступокъ мачихи челядинцамъ, или разбудить старушку? Но Врочка уже свершила недостойный поступокъ, вопреки доврія и любви къ ней старушки. Будетъ ли въ силахъ позднее ея раскаяніе загладить первоначальную ршимость. Врочка усомнилась въ этомъ и съ отчаяніемъ въ душ едва добрела до своей постели. Описать вс мученія Врочки въ остальную часть ночи, невозможно!
Только съ приближеніемъ разсвта Врочка ршилась положить ключъ на прежнее мсто. Между тмъ, какъ эта вынужденная, если не невольная участница въ преступленіи искупала его въ слезахъ и терзаніяхъ, совсмъ не то происходило въ комнат Перской. Не разъ и она прислушивалась къ тому, что длалось за дверью, но не укоры совсти терзали ее, а страхъ неудачи въ задуманномъ поступк. Съ какою-то дикою радостью она схватила давно ожидаемый ключъ, явившійся въ отверзтіе. двери, отъ которой Лизавета Ивановна не отходила съ той самой минуты, какъ простившись съ старушкою, вышла изъ ея комнаты Убдившись, что Мери спитъ, Лизавета Ивановна взяла свчу, поставила ее на полъ около себя, выдвинула сундукъ изъ-подъ дивана, и твердою рукою вложила ключъ въ замокъ. Ключъ повернулся, замокъ щелкнулъ, крыша сундука, скрипнула и поднялась. Передъ глазами Перской представился симметрическій рядъ холстяныхъ мшечковъ, завязанныхъ шнурками., Вс они были наполнены полуимперіалами. Перская, чтобъ скрыть хоть временно свое похищеніе, отсыпала по значительной части отъ каждаго изъ мшечковъ, и снова разложила ихъ въ томъ же порядк, въ какомъ они находились, такъ, что при первой наглядной поврк, число мшечковъ оказалось бы врно, хотя при внимательнйшемъ разсмотрніи и можно было замтить, что мшечки значительно утратили свою первобытную полноту.
Окончивъ это преступное занятіе, Лизавета Ивановна поспшно закрыла крышу сундука и заперла его клюнемъ.
Передавъ ключъ Вр, Перская быстро притворила дверь, незаботясь о томъ, что произойдетъ за нею.
Затмъ она всыпала вс вынутыя деньги въ приготовленный мшокъ, положила его къ себ подъ подушку, взяла свчу и вышла въ слдующую комнату, чтобъ убдиться, не былъ ли кто нибудь свидтелемъ ея ночнаго занятія. Но вс спали въ дом. Лизавета Ивановна потушила свчу, легла, и, хотя радость мшала ей нсколько времени заснуть, однако вскор она захрапла но своему обыкновенію.
Мы уже говорили, что на другой день посл этой ночи, столь полной для мачихи и падчерицы различныхъ ощущеній, положено было пуститься въ обратный путь, посл утренняго чая.
Передъ тмъ, какъ войти въ комнату своей благодтельницы, Лизавета Ивановна кликнула къ себ Врочку.
— Теперь все кончено, сказала она ей, если ты кому нибудь проговоришься о томъ, что происходило ныншнею ночью, я всю вину сложу на тебя, мн поврятъ, потому что ты одна могла достать ключъ изъ-подъ подушки.
Бдная двушка готова была благодарить Бога, что не послдовала своему первому движенію и не огласила поступка мачихи. Чмъ было ей доказать ея ложъ и свою невинность?
Врочка не могла не зарыдать, когда Белтухина стала цловать ее на прощанье и благословлять со всею нжностью матери.
Наконецъ минута вызда настала. Старушка только и занималась Врочкой, и очень холодно принимала ласки Лизаветы Ивановны и Мери. Только передъ самымъ уже выходомъ Перской, на крыльц, Белтухина сказала ей:
— Лиза, помни мои слова: если ты чмъ нибудь будешь обижать Врочку, я все отниму у тебя и все передамъ ей.
Все было готово. Дормезъ стоялъ у крыльца. Лизавета Ивановна помстилась на первомъ мст и помстила между собою и Мери, тихо но горько плачущую Врочку. Экипажъ тронулся, колокольчикъ зазвенлъ, лошади помчались. Лизавета Ивановна дико захохотала, непонятнымъ для всхъ присутствующихъ, кром только одной Врочкц, смхомъ. Грудь Врочки тоже облегчилась. Ей становились уже невыносимы ласки и нжность старушки. Врочку терзало сознаніе, что она отплатила за нихъ коварнымъ поступкомъ, она радостно вздохнула, когда увидла наконецъ шпицъ крпости, парящій надъ градомъ Петра.

XI.

Мученія Врочки пошли своимъ чередомъ. Лизавета Ивановна, тяготясь видомъ Врочки, знавшей о ея преступленіи, стала сама пріискивать жениха падчериц. Одинъ уланскій полковникъ обратилъ вниманіе на Врочку, онъ былъ не старъ и красивъ наружностью, и по всему могъ быть приличною партіей для Врочки, но мачиха прочила его въ женихи Мери, и еще съ большимъ рвеніемъ принялась отыскивать, кому бы сбыть поскоре съ рукъ ненавистную ей падчерицу. Извстно, что на ловца и зврь бжитъ. Жилъ въ это время въ Петербург старикъ Яковъ Петровичъ Тремовъ. Ему былъ шестой десятокъ. Клюквеннаго цвта лицо его было все въ бородавкакъ, цвта рыжиковъ. Подъ цвтъ бородавокъ носилъ онъ рыжій парикъ, столько же густой, какъ гладка была прикрытая имъ голова. Одна изъ бородавокъ, самая крупная изъ группы, помстилась на самомъ носу, и надо сказать, возсдала на достойномъ себ пьедестал. Носъ былъ величины съ добрую свеклу. За то и бородавка не захотла быть недостойною своего подножія: она росла и красовалась не по днямъ, а по часамъ, разсыпавши окрестъ себя многочисленное потомство, росшее подъ прикрытіемъ кустовъ рыжихъ волосъ довольно благоразумной длины, не скрывавшей отъ взоровъ- блеска этого богатаго разсадника. Самъ Тремовъ устроенъ былъ на двухъ коротенькихъ ножкахъ, но за то съ рзко выдавшеюся брюшною полостью.
Тремовъ былъ извстенъ разгульной своей жизнью. Богатый дядя, котораго онъ былъ единственнымъ наслдникомъ, грозилъ лишить его всего, если онъ не перемнитъ образа жизни, и Тремовъ вздумалъ доказать ему эту перемну, женившись на скромной, честной двушк изъ хорошаго дворянскаго дома.
Лизавета Ивановна знала вс эти обстоятельства и сама предложила Тремову свою падчерицу, увривъ его, что Врсчка, хотя и достаточно образована, чтобъ играть роль жены человка съ всомъ, но столько же отъ природы глупа и простодушна, что никогда не станетъ вмшиваться въ дла мужа.
Тремову очень понравилось предложеніе Лизаветы Ивановны, и онъ во всемъ положился на нее, тмъ боле, что только искусство Лизаветы Ивановны могло побдить нкоторое удаленіе, которое замчалъ онъ къ себ въ Врочк, и приписывалъ боле робости, чмъ антипатіи, возбуждаемой однимъ уже наружнымъ его видомъ. Тремовъ имлъ претензію на молодость и красоту.
Тогда-то начала Лизавета Ивановна плести свою сть, какъ паукъ около мухи. Она употребляла въ отношеніи къ Врочк вс роды убжденій: просьбы, ласку, угрозы и вс виды терзаній и угнетеній.
Врочка переносила все съ стоическою ршимостью и постоянно отказывалась отъ предлагаемаго брака. Она не питала сердечной склонности къ уланскому полковнику, обратившему на нее вниманіе, но замчая, что произвела на него выгодное впечатлніе, ждала и надялась, что онъ скоро выскажетъ свои чувства и посватавшись на ней, избавитъ ее отъ ненавистнаго индйскаго птуха, какъ она называла Тремова.
Надежда эта придавала ей силы противиться мачих, но и мачиха съ своей стороны легко догадалась, въ чемъ состояли силы Врочки, и что поддерживало ее въ неравной борьб съ нею. Она очень обрадовалась, узнавъ, что полковникъ, по дламъ службы, откомандированъ въ одну изъ дальнихъ губерній. Разлука съ Врочкой раскрыла ему ясне состояніе его сердца. Только по вызд своемъ изъ Петербурга полковникъ ршился написать къ Лизавет Ивановн письмо, и въ немъ проситъ руки Врочки, объясняя свою любовь къ ней.
Лизавета Ивановна искусно сдлала изъ имени Вры имя Мери, и дала прочитать письмо падчериц, оно было тмъ легче, что и отчество Мери было такое же, какъ Врочки, и что сторонніе люди всегда называли ее не Марьей Константиновной, какъ бы требовала правильность, но Мери Константиновна, какъ того желала Лизавета Ивановна, вдававшаяся нсколько въ англоманію. Англоманію эту можно было объяснить только тмъ, что мистрисъ Бетси, гувернантка Мери, возбуждала въ душ Лизаветы Ивановны боле почтенія, чмъ Француженка и вс прочія гувернантки, а мистрисъ за каждымъ словомъ говорила ‘мисъ Мери’, и такъ сказать освоила это прозваніе съ ухомъ и привычкою матери.
И такъ, подмнивъ имя Вры именемъ Мери, Лизавета Ива- новна торжествовала, когда замтила удивленіе падчерицы при чтеніи письма. Врочка не могла не удивиться, что такъ грубо обманулась въ чувствахъ полковника, и съ этого дня стала съ меньшимъ недоброжелательствомъ слушать о предложеніи Тремова. Оскорбленное самолюбіе заставляло, хоть разъ въ жизни, каждаго изъ насъ длать и не такіе промахи.
Бдной двушк не съ кмъ было посовтоваться. Весь домъ наполненъ былъ угодниками и льстецами мачихи, отецъ уже нсколько мсяцевъ былъ въ Симбирск у Белтухиной, по дламъ ея имнія.
Не проходило дня, чтобъ мачиха не возобновляла разговора о замужств, раскрывая передъ неопытными глазами Врочки все счастіе быть женою богача и важнаго человка, и вс удобства жить независимо, полною хозяйкою во всемъ дом. Независимость отъ мачихи боле всего смущала душу Врочки. Разъ утромъ, Врочка не мало удивлена была, увидя, едва, отрывъ глаза, сидящую на краю ея постели Лизавету Ивановну, никогда не заглядывавшую въ ея скромную комнатку.
— Не безпокойся, не безпокойся, сказала мачиха благосклонно: я пришла спросить тебя ршительно, хочешь ты или нтъ выдти за Якова Петровича? Дло это надо сегодня же покончить.
Врочка молчала. Сердце ея сжалось, она вдругъ поняла, что необыкновенное явленіе Лизаветы Ивановны у нея на антресоляхъ скрывало какой нибудь ршительный замыселъ.
— Ты молчишь, Вра, продолжала Лизавета Ивановна строгимъ голосомъ и сведя свои густыя брови, такъ слушай же меня въ послдній разъ: или ты дашь наконецъ Тремову согласіе, и тогда будешь сама себ госпожей, носить богатыя платья, жить въ роскошномъ дом, здить въ щегольскихъ экипажахъ,— или ты откажешь Якову Петровичу, и я съ завтрашняго же дня надваю на тебя тиковое платье, котораго ты не скинешь боле. Ты будешь по прежнему, чистить клтки попугаевъ и канареекъ, проваживать по двору бижутокъ и жужутокъ, я даже заставлю тебя мыть твое блье это полезно для здоровья въ гигіеническомъ отношеніи, оно выбьетъ у тебя изъ головы всякую дурь и непослушаніе. Васъ три двки у отца, состоянія никакого, я же не хочу кормить васъ своими доходами.
Лизавета Ивановна замолчала, какъ будто въ ожиданіи впечатлнія, какое должны были произвести слова ея. Врочка молчала. Картина, представляемая предъ ея глазами, кром тиковаго платья и мытья блья, не имла для нее даже занимательности новизны, она уже привыкла ухаживать за птицами, собаками и обезьянами, на маленькое прибавленіе мачихи она тоже не обратила вниманія, и только заключительная рчь Лизаветы Ивановны представилась впервые ея воображенію во всей ея нагот. Какъ! она и сестры ея ли и будутъ сть не хлбъ отца, а хлбъ мачихи? Эта мысль вдругъ представившись уму Врочки, такъ сжала ея сердце, что она посл краткаго молчанія вдругъ горько зарыдала.
Лизавета Ивановна поняла, что задла наконецъ чувствительную Фибру въ сердц падчерицы и продолжала на ту же тему:
— Я общаю теб, глупенькая, если ты выдешь за Тремова, отказаться отъ всхъ правъ на твоихъ сестеръ, предоставивъ ихъ теб. Ты будешь навщать ихъ во все время ихъ ученья, а по выход изъ училища, возьмешь ихъ къ себ въ домъ, он будутъ жить и вызжать съ тобою.
Во время рчи Лизаветы Ивановны, Врочка поднялась съ подушки на локоть и вслушивалась внимательно въ смыслъ ея словъ: избавить сестеръ отъ тхъ угнетеній, какимъ она подвергалась сама, замнить имъ мать… о, за этой отрадной перспективой скрылся ненавистный видъ Якова Петровича съ его бородавками на носу, съ его рыжимъ парикомъ и тучнымъ чревомъ, подпертымъ тоненькими лапками.
Врочка спросила Лизавету Ивановну твердымъ голосомъ:
— А Яковъ Петровичъ дастъ ли мн общаніе взять сестеръ къ себ въ домъ?
— Конечно, я теб длаю это предложеніе отъ его имени, онъ поручилъ мн передать теб эти слова.
— Ну, такъ я объ этомъ подумаю, примолвила Врочка.
— Что тутъ еще думать, радостно сказала Лизавета Ивановна, замтивъ поколебавшуюся ршимость Врочки, я сказала, что не уйду отсюда, пока не получу ршительнаго твоего отвта. Выходи за Тремова, и я повторяю клятвенное свое общаніе, что отказываюсь отъ Любеньки и Любаши!
— Хорошо, отвчала Врочка твердо, я выйду за Якова Петровича, если папенька дастъ на то свое согласіе.
— Я писала объ этомъ мужу, онъ согласенъ, если нтъ препятствія съ твоей стороны. Одвайся же скоре, Врочка, дай, я теб помогу.
— Къ чему вамъ безпокоиться, я однусь одна.
— Нтъ, нтъ, Вра, я должна тебя сама свести внизъ, въ пріемную, я такъ общала Якову Петровичу, онъ скоро прідетъ за отвтомъ.
Лизавета Ивановна позвонила. Дуняша съ другою двушкою взбжали по лстниц на антресоли. Дуняша держала передъ собою обими руками, только что вышедшее изъ-подъ утюга, блое кисейное платье, въ которомъ взяли Врочку изъ заведенія. Лизавета Ивановна, съ помощію обихъ горничныхъ живо вычесала и одла Врочку, и вс спустились внизъ, идя въ одиночку по узкой Лстниц. Врочка открывала шествіе, приподнявъ руками платье. Лизавета Ивановна, забывъ свое обыкновеніе всходить и спускаться съ лстницъ не иначе, какъ съ помощію четырехъ дюжихъ рукъ, очень твердо шагала по ступенькамъ узкой лстницы, похожей на корабельный трапъ. Удовольствіе осняло черты ея и придавало легкость тучному ея тлу.
Каково же было удивленіе Врочки, когда при вход въ гостиную она увидла Тремова, съ накрахмаленнымъ жабо и маншетами, какіе носились въ то время, спускавшимися на красные пальцы Якова Петровича, украшенные боле чмъ дюжиною перстней разныхъ величинъ.
Не говоря ни слова, Лизавета Ивановна подвела трепещущую Врочку къ Якову Петровичу, вложила ея руку въ руку Тремова. Обрядъ обрученія начался и кончился, кольца, какъ видно, давно заказанныя, потому что носили на себ выгравированныя имена обрученныхъ, годъ, мсяцъ и даже число обрученія, были размнены между женихомъ и невстою.
Лизавета Ивановна, какъ видно, расчитала наврное на впечатлніе, какое произведутъ угрозы ея и увщанія на падчерицу.
Врочка едва понимала, что происходитъ вокругъ нея, такъ быстро смнялись въ это утро одно событіе другимъ. Едва кончилось обрученіе, Яковъ Петровичъ, не давъ опомниться невст, повезъ ее, въ сопровожденіи гувернантки Мери, по магазинамъ. Начались закупки, заказы, выборы шляпокъ, шалей, матерій, и проч. Тремовъ былъ достойный наперсникъ Перской. Они, какъ говорится, были ягоды одного поля. Все, что бросалось въ глаза, что было на виду, чмъ можно было похвастать и что можно было выставить на показъ, было закуплено.
Пріемныя комнаты новаго помщенія, которое готовилось для новобрачныхъ, убраны были роскошно, въ заднихъ же или домашнихъ комнатахъ, окна безъ шторъ, стулья безъ спинокъ, кресла безъ ручекъ, собраны были, какъ будто на покой по давно минувшимъ заслугамъ. Врочк не давали опомниться, она раза три побывала и у Любиньки, и у Любаши въ пансіон, въ продолженіе двухъ недль, тогда какъ прежде она ихъ видла только разъ въ цлый годъ.
Тремовъ цлыми корзинами свезъ фруктовъ и конфектовъ своимъ юнымъ сестрицамъ, и Любушка и Любаша, за корзинами съ лакомствами не разсмотрли и даже не замтили безобразіе любезнаго братца. Любушка разсматривала съ любопытствомъ его брелоки на часахъ, Любаша — перстни на пальцахъ. Бородавки братца какъ-то не очень имъ бросились въ глаза, не смотря на ихъ очевидность. Яковъ Петровичъ говорилъ правильно и звучно по-французски, книжнымъ, напыщеннымъ слогомъ по-русски, сопровождая свои рчи- нсколько трагическими жестами классической школы и такою же интонаціей, мудрено ли, что онъ показался и Любеньк и Любаш умнымъ, начитаннымъ человкомъ.Однимъ словомъ, сестры Врочки были въ восторг отъ представленнаго имъ братца, и Врочка радовалась результату знакомства своего жениха съ своими любимицами. Радость сестеръ была первою радостью бдной невсты посл ея ршимости соединить свою судьбу съ судьбою человка, къ которому она чувствовала явную антипатію.
Между тмъ, какъ Врочк не давали ни минуты опомниться, то примряя на нее шляпы и платья, то возя ее по магазинамъ и къ сестрамъ, а по вечерамъ по театрамъ, Константинъ Петровичъ, благополучно окончивъ дла, возвращался отъ Белтухиной, везя съ собою вс нужные документы, длавшіе Лизавету Ивановну полною обладательницею половины огромнаго состоянія Белтухиной, раздленнаго по общанію старушки совстливо и безпристрастно, на дв равныя доли между Перскимъ и Кремовой. Свершившаяся покража денегъ, какъ видно, не была замчена, она бы могла повлечь за собою новыя распоряженія старушки на счетъ своего наслдія.
Немало удивленъ былъ Перскій, заставъ у себя въ дом Якова Петровича Тремовэ, отрекомендованнаго ему женихомъ его дочери Вры. Хотя мачиха и говорила падчериц, что писала о сватовств Тремова мужу, но и въ этомъ случа, какъ во многихъ другихъ, Лизавета Ивановна солгала, ожидая гораздо большаго успха отъ нечаяннаго, личнаго представленія жениха, чмъ отъ письменныхъ переговоровъ съ мужемъ. Разсчетъ ея вполн удался.
— Рекомендую теб, мой другъ, нашего общаго знакомаго, Якова Петровича, сказала Лизавета Ивановна мужу, какъ только тотъ усплъ поздороваться со всею семьею: рекомендую, какъ жениха и обрученнаго Врочки.
Едва успла Лизавета Ивановна произнести эти слова, Врочка въ смятеніи и страх выскользнула незамтно изъ комнаты. Но уходъ ея не скрылся отъ рысьихъ глазъ мачихи. Пользуясь имъ, Лизавета Ивановна поспшила прибавить:
— Я не писала теб объ этомъ, потому что съ часу на часъ ожидала твоего возвращенія, письмо мое могло прибыть въ Симбирскъ, когда ты могъ уже быть на возвратномъ пути въ Петербургъ.
— Благодарю за честь, сдланную моей дочери, сказалъ Перскій, обратясь къ Тремову, но безъ согласія ея я не могу принять васъ въ члены моего семейства.
— Она согласна и очень счастлива оказаннымъ ей предпочтеніемъ, подхватила Лизавета Ивановна.
— Я желаю самъ въ этомъ удостовриться, возразилъ Перскій и сталъ звать дочь. Врочка снова вошла въ комнату.
— Подойди ко мн, мой другъ, сказалъ отецъ, ласково взявъ руку двушки и поцловавъ ее въ лобъ. Мн говорятъ, что ты изъявила свое согласіе на предложеніе Якова Петровича, я желалъ бы слышать это отъ тебя самой. Ты согласна, мой другъ?
— Если и вы на то согласны, сказала Врочка, читая въ глазахъ отца удовольствіе отъ услышанной имъ всти, я готова исполнять во всемъ вашу волкъ
Что грха таить, у Константина Петровича, посл словъ Врочки, отлегло отъ сердца, онъ сомнвался въ согласіи дочери, разсматривая хотя и знакомое лицо Тремова, но всегда новое по своему оригинальному безобразію. Положеніе Тремова въ свт и его извстное богатство льстили расчету отцовскому, и казалось, дйствительно обезпечивали если не счастіе Врочки, то ея существованіе.
Едва совершилось бракосочетаніе и Врочка перешла изъ дома отцовскаго въ домъ мужа, начались для нея совершенно новыя мученія. Тремовъ сталъ ревновать жену, но чтобъ ревновать надо было отыскать предметъ для ревности. Врочка жила въ совершенномъ уединеніи, не посщая и не принимая никого. Тремовъ еще пуще бсился, что не къ кому ему приложить своей ревности, хотя самъ заперъ свою жену отъ всякихъ постителей и не вывозилъ ее никуда. Въ продолженіе цлаго мсяца посл дня брака, Врочка небыла даже въ отцовскомъ дом. Какъ же тутъ казалось ревновать, и къ кому? Но злое сердце во всемъ отыщетъ причину для мукъ своей жертвы.
Случалось, что Врочка, для свадьбы которой было нашито множество нарядовъ, однется съ нкоторою щеголеватостью и въ хорошенькомъ утреннемъ чепчик, украшенномъ розовыми лентами, явится у стола къ утреннему чаю. Тремовъ, поцловавъ жену по обыкновенію съ нкоторою церемонностью, осматривалъ ее съ ногъ до головы и, поворачивая передъ собою, товорилъ:— ‘Гмъ! что это значитъ, Вра Константиновна, что вы такъ изу красились сегодня? кажется вы особенно занялись своимъ туалетомъ.’
— Надо же носить, что у меня въ гардероб, я полагаю, мои наряды съ тою цлью и сдланы, отвчала кротко молодая жена.
— Ну, да сознайтесь однако, что не для меня же вы надли ваши розовые банты? Разв жены помышляютъ о мужьяхъ, когда имъ придетъ мысль нарядиться? Я такъ этого не думаю, и прошу васъ возвратиться въ вашу комнату, снять вс лишнія украшеніями помнить, что мн вы нравитесь гораздо больше въ простомъ наряд. Ступайте же, ma ch&egrave,re, я жду васъ пить чай въ самомъ простомъ пеньюар.
И Врочка безпрекословно уходила, снимала съ себя платье, кокетливый чепчикъ и вс маленькія женскія украшенія, и снова являлась къ чаю въ простой блуз, изъ которой не выходила до новаго каприза Якова Петровича.
Черезъ пять, шесть дней, у чайнаго стола возобновлялся разговоръ въ томъ же род, но съ варіантомъ на изворотъ.

XII.

Утро. Яковъ Петровичъ сдлинною трубкою въ рукахъ, съ янтарнымъ мундштукомъ въ черныхъ зубахъ, тамъ и сямъ уцлвшихъ въ блдныхъ деснахъ, сидитъ у чайнаго стола и съ нетерпніемъ колотитъ пальцами по серебряному подносу.
— Какого далъ маха, что женился! думалъ онъ. А какъ же было не жениться, когда грозили лишить наслдства.
Въ эту самую минуту, Врочка въ темной блуз, которую она не снимала съ плечъ съ того самаго утра, когда происходилъ приведенный нами разговоръ между мужемъ и ею, вошла въ комнату. Тремову нужно было вылить свое неудовольствіе на кого нибудь, а тутъ жена подвернулась, чего же лучше?
— Что это вы все въ одной и той же блуз, ma ch&egrave,re, вскричалъ мужъ съ явнымъ раздраженіемъ.
Врочка взглянула на него удивленнымъ, вопросительнымъ взглядомъ.
— Да какъ же? спросила она не твердымъ голосомъ:
— Да такъ же, ma ch&egrave,re, не потому ли что вашъ мужъ нсколько пожилыхъ лтъ и вы почитаете себя въ прав пренебрегать имъ? Вчно и вчно въ одной и той же блуз. Оно, конечно, зачмъ же стараться нравиться мужу, для него будетъ все хорошо. Нтъ, ma ch&egrave,re, такъ поступать вамъ не позволятъ, ступайте-ко да примите на себя трудъ надть вашъ чепчикъ la Ninon, за который я такъ дорого заплатилъ, не для того, надюсь, чтобъ онъ служилъ украшеніемъ своего картона…
— Но онъ съ цвтами…
— Что жь такое что съ цвтами? надньте его, я приказ…. я желаю васъ въ немъ видть. Надньте къ нему и платье gris perle и бриліантовую брошку съ сафиромъ. Allez et vite, vite, ma ch&egrave,re, я чаю хочу, а безъ васъ пить не стану.
Врочка не почла за нужное возражать, и черезъ нсколько минутъ явилась снова къ утреннему чаю, разряженная, какъ для бала. Тремовъ и не взглянулъ на жену, отпилъ спокойно свой чай, всталъ, ушелъ въ свой кабинетъ, одвшись изъ халата во фракъ и похалъ по дламъ своимъ. Врочка въ цвтахъ, съ бриліантовою брошкой, въ богатомъ плать, съ открытымъ лифомъ, осталась одна дома, и не смя перемнить наряда, печально сла съ работой у окна. Цлый часъ сидла Врочка, недотрогиваясь До иголки, и смотрла на суетливую толпу, бгающую взадъ и впередъ по тротуарамъ. Горько становилось Вр ея одиночество и бездйствіе, она готова была позавидовать всякой магазинщиц, бгущей съ картономъ въ рукахъ и глазющей съ тротуара по всмъ этажамъ высокихъ домовъ, тянущихся по обимъ сторонамъ улицы. Такъ просидла Врочка съ своей работой, то оставляя ее, то снова за нее принимаясь, пока не насталъ часъ возвращенія Якова Петровича. Онъ вошелъ въ комнату и разразился страшнымъ гнвомъ на бдную жену, томившуюся отъ скуки въ продолженіе шестичасоваго его отсутствія.
— А! вотъ какъ вы себя ведете въ мое отсутствіе, ma ch&egrave,re! Зачмъ вы у окна да еще и въ такомъ соблазнительномъ наряд?
Врочка не сочла за нужное не только оправдываться, но даже и отвчать. Она молчала. Она привыкла молчать на придирки мачихи, она вооружилась тою же ршимостью въ отношеніи мужа. Да и что говорить человку, который противорчитъ самому себ, то одвая, то раздвая жену, находя и въ томъ и въ другомъ причину къ неудовольствію.
— А, понимаю! продолжалъ Тремовъ, взбшеный покорностью и кротостью жены: понимаю! У окна назначено свиданіе!..
Врочка презрительно улыбнулась.
— Хорошо же, завтра этому будетъ положенъ конецъ. Завтра мы передемъ на новую квартиру окнами во дворъ. Прошу васъ, ma ch&egrave,re, сбросить ваши цвты, бриліанты и укладываться для перезда въ новый домъ.
Уже не въ первый разъ, а въ третій посл брака, Тремовъ перемнялъ квартиру. Врочка тщетно отыскивала объясненія, почему Якову Петровичу не жилось въ одномъ дом боле десяти дней. На распросы ея Тремовъ представлялъ ей различныя причины, относящіяся къ дурнымъ поступкамъ домовладльцевъ въ отношеніи къ нему. Врочка довольствовалась этими объясненіями, относя неуживчивость мужа боле къ безпокойному его нраву. На этотъ же разъ, по увренію Якова Петровича, онъ мняетъ квартиру, чтобъ сбить съ толку тхъ, кто въ отсутствіе его вздумалъ бы глазть на его молодую жену. Надо было быть неопытной, какъ Врочка, чтобъ не понять, что причина, представленная мужемъ, была нелпа, но ей скоро пришлось узнать настоящій смыслъ ея безъ всякихъ выводовъ и размышленій, и вотъ какимъ случаемъ:
Разъ утромъ, когда Тремова по обыкновенію не было дома, Вра Константиновна услышала страшный споръ въ передней. Споръ, сколько можно заключить по долетавшимъ до Врочки звукамъ, происходилъ между каммердинеромъ Якова Петровича и какимъ-то женскимъ, незнакомымъ голосомъ. Врочка уже хотла встать изъ-за своего рабочаго столика, чтобъ узнать причину шума, какъ вдругъ въ комнату врывается еще молодая, блокурая женщина, таща за собою мальчика четырехъ лтъ. Заплаканные глаза, страдальческое выраженіе лица и безпорядокъ одежды матери, внушили Врочк невольное состраданіе.
— Что вамъ угодно? спросила Врочка, желая придать голосомъ всевозможную мягкость своему вопросу.
— Гд Тремовъ? спросила вошедшая по-нмецки И повелительно.
— Зачмъ онъ вамъ нуженъ?
— Мн надо переговорить съ нимъ лично, продолжала женщина все по-нмецки. Вотъ боле мсяца я ищу его и немогу найти, онъ безпрестанно мняетъ квартиры, нарочно, чтобъ сбить меня съ толку, онъ знаетъ, что распросы у дворниковъ и прохожихъ для меня затруднительны, потому что я не говорю по-русски. Онъ квартируетъ здсь?
— Здсь. Скажите мн, что вамъ нужно, я передамъ ему въ точности ваши слова.
— Нтъ, я подожду его.
— Вамъ придется долго ждать, онъ только что ушелъ по дламъ и не вернется ране пяти, шести часовъ вечера.
— Я не могу передать вамъ того, что мн надо сказать ему.
— Почему же? Я его жена.
— Тремовъ женатъ! закричала нмка дикимъ голосомъ, зашаталась и упала безъ чувствъ въ кресло.
Мальчикъ заплакалъ въ испуг. Врочка перепугалась не меньше его.
— Воды! Лаврентій, скоре воды! кричала растерявшись Врочка и стала тереть безчувственной виски, дула ей въ лицо. Незнакомка начала мало по малу приходить въ себя, выпила принесенный камердинеромъ стаканъ воды, и наконецъ въ совершенномъ отчаяніи проговорила: ‘Женатъ! Боже мой! что мн теперь длать?..
Врочка успокоивала несчастную какъ умла, и просила разсказать, почему женитьба Тремова такъ сильно поражаетъ ее.
— Я Вильгемина Стеркъ, а это сынъ сынъ, Фрицъ. Тремовъ увезъ меня изъ Финляндіи, обманувъ общаніемъ на мн жениться. По прізд въ Петербургъ, онъ день за день откладывалъ свадьбу, увряя, что богатый его дядя не согласенъ на бракъ его съ иностранкой, и что онъ грозитъ ему лишеніемъ наслдства, если онъ женится не на русской. Я покорилась своей участи, ожидая лучшаго времени, и жила постоянно на дач. Зимою онъ часто навщалъ меня. Но вотъ уже около полугода какъ онъ совсмъ пересталъ навщать меня, только изрдка извщая меня письменно, что съ нимъ ничего особеннаго не случилось, что онъ здоровъ и проситъ ожидать его терпливо. Я жила, ожидая его и проживая оставшіяся у меня деньги. Наконецъ, не предвидя его возвращенія, понуждаемая необходимостью доставить пропитаніе себ и ребенку, я принялась отыскивать его по Петербургу. Мн это было очень трудно, потому что я не знаю другаго языка, кром нмецкаго. Мои попытки постоянно были неудачны. Едва я набреду на жилище Тремова, какъ онъ уже переберется на новое.-Дворники были имъ подкуплены и сбивали меня съ толку вымышленными названіями улицъ и домовъ, если иногда мн и случалось заставить ихъ понять, чего я отъ нихъ требовала. Поиски истощили послднія мои средства, и я ршилась сегодня проздить на извощикахъ послдній рубль серебромъ, но непремнно доискаться новой его квартиры. Ну, вотъ и отыскала, для того, чтобъ узнать что мн грозитъ неизбжная нищета. Что я буду длать, въ совсмъ чуждой для меня сторон, я погибла вмст съ этимъ несчастнымъ!..
И Вильгемина обхватила руками своего малютку, и прижала свои щеки къ его курчавой1 головк, между тмъ, какъ слезы отчаянія струились по ея лицу.
— Успокойтесь, сказала Врочка, я не хочу оскорбить васъ недоврчивостью, но должна Фактами удостовриться въ справедливости вашихъ словъ. Оставьте мн вашего сына. Я сдлаю все, что могу, если немогу возвратить вамъ того, кто долженъ быть вашимъ мужемъ, то упрошу его упрочить вашу будущность въ матерьяльномъ отношеніи. Вильгельмина бросилась цловать руку Врочки, которая силилась положить конецъ такого рода демонстраціямъ благодарности.
— Теперь прошу васъ удалиться, сказала Врочка, приходите завтра утромъ, я вамъ дамъ ршительный отвтъ, какъ вздумаетъ поступить мужъ мой въ отношеніи къ вамъ и на что можно будетъ вамъ впредь надяться.
Малютка Фрицъ введенъ былъ въ спальню, накормленъ и уложенъ спать на кровать подъ шелковый балдахинъ зеленаго цвта, гд онъ и уснулъ безпечнымъ сномъ младенца, непринимая никакого участія въ буряхъ житейскихъ, могущихъ имть столь важныя послдствія на всю остальную его жизнь.
Врочка отдала въ дом приказаніе скрыть отъ барина посщеніе Вильгельмины Стеркъ. Посл обда, Врочка подвела Якова Петровича къ кровати и отдернула завсу.
— Фрицъ! воскликнулъ невольно не подготовленный Тремовъ? и пробудившійся малютка улыбаясь, протягивалъ къ нему рученки.
— Какимъ образомъ этотъ ребенокъ очутился здсь? спросилъ Тремовъ, опомнясь отъ перваго невольнаго восклицанія… и.чей онъ? спросилъ онъ не твердымъ голосомъ, забывъ, что самъ назвалъ его по имени.
Врочка окинула мужа презрительнымъ взглядомъ.
— Вы знаете, чей онъ, вы его сами назвали. Вильгельмина Стеркъ была у меня… Я все знаю.
Яковъ Петровичъ въ своемъ смущеніи не придумалъ ничего лучшаго, какъ стать предъ женою на колна, поднявъ руки съ умоляющимъ видомъ, выше своего парика. Онъ разсчитывалъ на драматичность своей позы, а она показалась Врочк какимъ-то чудовищнымъ гротескомъ.
— Врочка, ma ch&egrave,re, прости заблужденію страсти, ты знаешь: гони любовь хоть въ дверь, она войдетъ въ окно… Вотъ все, что могу сказать въ свое оправданіе!..
И Тремовъ, ставшій на одно колно въ нкоторомъ отдаленіи отъ жены, влачился къ ней, не поднимаясь на ноги, и приблизившись, цловалъ край ея платья. Такъ длалось на сцен и въ романахъ тогдашняго времени, и Яковъ Петровичъ въ ежедневной жизни любилъ поступать, какъ герои сценическіе и романическіе. Почти вс ссоры свои съ Врочкой онъ заканчивалъ преклоненіемъ колнъ, и примиреніе съ нею инымъ образомъ показалось бы ему неполнымъ, а главное не впечатлительнымъ для ея молодаго воображенія. Тремовъ, становясь на колна, поднималъ руки къ потолку и говорилъ:
— Прости ревности… тотъ не любитъ, кто не ревнуетъ. Или: ‘Прости неровностямъ моего характера, источникъ ихъ пылкая моя страсть къ теб!’
Такъ и теперь Яковъ Петровичъ говорилъ восторженно:
— Гони любовь хоть въ дверь, она войдетъ въ окно…
— Но если вы любили, такъ зачмъ не женились на Вильгельмин, возразила Врочка.
Тремовъ всталъ на ноги, прислъ на. край кровати возл малютки и сказалъ Врочк, что не могъ жениться на Вильгельмин, сначала потому, что дядя не давалъ своего согласія на бракъ съ нмкой, а,потомъ потому… что я встртилъ васъ, та chйrie, прибавилъ Тремовъ, приложивъ одну руку ко лбу, другую къ сердцу, и поднявъ къ небу глаза, такъ какъ уже нельзя было поднять занятыхъ инымъ дломъ рукъ своихъ.
Врочка молчала.
— Да, да, потому что я встртилъ васъ и полюбилъ, какъ никогда и никого не любилъ! И при этихъ словахъ онъ схватилъ руку Врочки, и не смотря на ея сопротивленіе, приложилъ ее къ груди своей.
— Прислушайтесь, прислушайтесь, какъ сильно бьется это сердце.
Но Врочка ничего не слыхала, кром стука карманныхъ часовъ.
— Это отъ любви къ вамъ, отъ любви самой пылкой, самой бшеной, волканической, всесокрушающей…
— А что же сталось съ любовью вашей къ Вильгельмин, проговорила Врочка съ неизъяснимымъ выраженіемъ презрнія въ голос и въ чертахъ лица.
Тремовъ развелъ руками въ об стороны, приподнялъ вс десять пальцевъ и, наклонивъ голову, сказалъ:
— Que voulez-vous, ma ch&egrave,re. Любовь приходитъ и уходитъ, никто не знаетъ какъ.
— Но они бдны, надо было позаботиться по крайней мр объ ихъ существованіи,.
Тремовъ общалъ устроить судьбу ихъ, и очень радъ былъ узнавъ, что Врочка ршилась оставить Фрица у себя въ дом. На другое утро, уполномоченная мужемъ, Врочка передала общаніе мужа пришедшей къ ней за отвтомъ Вильгельмин, но просила ее отнын не искать боле случая видться съ Тремовымъ. Стеркъ дала клятвенное общаніе никогда не безпокоить Врочку своимъ присутствіемъ, если только Тремовъ исполнитъ свое общаніе упрочить судьбу ея и сына, и простившись съ Фрицемъ, бдная женщина съ сокрушеннымъ сердцемъ оставила домъ супруговъ.
Любящая душа Врочки нашла себ отраду въ заботахъ о маленькомъ созданіи, которое нсколько населило ея уединеніе.
Прошли два, три мсяца. Врочка отъ природы характера скрытнаго и сосредоточеннаго, не сообщала отцу, рдко ее навщавшему, о встрч своей съ Вильгельминою. Фрица выдали за сиротку, оставшагося отъ дальняго родственника. Но случай открылъ Константину Петровичу то, чего дочь не желала ему высказать. Тремовъ разъ пригласилъ тестя къ себя на дачу.
Врочка приготовляла на балкон вечерній чай. Балконъ выходилъ въ садъ въ вид террасы. Тесть и зять гуляли по дорожкамъ сада между куртинъ, и вели слдующій разговоръ:
— Что это Лизавета Ивановна не удостоила сдлать мн чести пріхать вмст съ вами? говоритъ Тремовъ.
— Говоритъ, что не здорова. Да признаться и я-то пріхалъ къ вамъ не совсмъ охотно,
— Почему же не охотно?
— Потому что мн легче совсмъ не видать дочери, чмъ видть ее печальною. Посмотри попристальне на жену твою, Яковъ Петровичъ: неужели не замчаешь ты ничего? Встрчалъ ли ты хоть разъ посл свадьбы на лиц ея улыбку или веселый взглядъ? Неужели ты не видишь, что она несчастна?
— Ну, вотъ ужъ и несчастна. Не можетъ же замужняя женщина прыгать и рзвиться, какъ беззаботная двочка.
— Правду сказать, она и у меня не прыгала и не рзвилась, но не было же на лиц ея такого явнаго отпечатка унынія… Мн кажется, Яковъ Петровичъ, она тебя не любитъ.
— На чемъ же вы основываете такое предположеніе?
— Она всегда молчитъ, никогда не только не приласкается къ теб, но даже не заговоритъ сама съ тобою, а съ нкоторыхъ поръ, я замчаю, что она черезъ-чуръ радуется моему приходу.
— Да что же мудренаго? она васъ любитъ горячо, но все же одно чувство не мшаетъ другому…
— Да, если только это чувство существуетъ., прибавилъ Перскій съ разстановкой. И помолчавъ немного, онъ снова сказалъ:
— А ты, Яковъ Петровичъ, любишь ли ты ее, по крайней мр?
— Что за вопросъ, какъ, ее не любить!
— Однако до меня дошли олухи, что ты сбираешься хать за границу, и узжаешь одинъ. Правда ли это?
— Да, я думаю хать, потому что мое здоровье разстроено…
— Твое здоровье, помилуй! ты крас… ты свжъ и порядочно толстъ…
— Да, а не смотря на это, чувствую разслабленіе во всемъ тл…
— Странно! Никто бы этого не подумалъ.
— Наружность обманчива.
— Но зачмъ же ты хочешь хать одинъ, кажется состояніе теб позволяетъ и жену взять съ собою.
— Нтъ, это будетъ не совсмъ удобно, мн надо совершенно посвятить себя леченію, а съ дамами только хлопоты.
— Это плохо, очень плохо! сказалъ печально Перскій, но какъ же ты думаешь поступить съ Врою?
— Я оставлю ей эту дачу, которую уже укрпилъ за нею.
— Но разв ты думаешь, что 16-ти-лтняя женщина можетъ жить одна на этой дач, и лтомъ и зимою, въ пустынномъ мст и вдали отъ города. И чмъ же станетъ, она жить?
— Что же длать? большаго я ей дать не могу, мои дла довольно разстроены, только эта дача свободна отъ долговъ и незаложена, вотъ почему я ее передалъ Врочк.
Перскій блдный и въ смущеніи ходилъ по дорожкамъ, заложивъ руки за спину.
— Я опрометчиво выдалъ Врочку замужъ, и на мн лежитъ обязанность позаботиться объ ея участи, проговорилъ Константинъ Петровичъ медленно, какъ будто разсуждая самъ съ собою. И помолчавъ немного онъ прибавилъ: — Когда ты дешь?
— Да я думаю скоро. Съ этимъ словомъ Тремовъ остановился и сильно смутился. Онъ увидлъ бгущую къ нимъ навстрчу женщину, тащившую за руку мальчика. Женщина была разгорячена скорою ходьбою и, вроятно, волновавшими ее чувствами, она съ отчаяніемъ схватила Тремова за руку, и не обращая вниманія на совершенно ей незнакомаго человка, начала говорить быстро и горячо, хотя едва переводила духъ, какъ видно, отъ усталости.
— Ступайте къ Врочк, сказалъ Тремовъ, обращаясь къ Константину Петровичу, я сейчасъ къ вамъ явлюсь.
Перскій, не понимая языка, на которомъ говорила прибывшая женщина, хотя и не охотно, но повернулъ въ боковую аллею и подошелъ къ дочери. Врочка была блдна. Она видла женщину, и узнала въ ней Вильгельмину Стеркъ.
— Ты видла барыню, что пришла къ вамъ? спросилъ Перскій дочь.
— Видла, сказала Врочка тихо, не поднимая глазъ съ чайнаго прибора.
— Ты ее знаешь?
— Знаю.
— Кто это?
— Вильгельмина Стеркъ.
— Что же у нея общаго съ твоимъ мужемъ?— Молчаніе.
— Что за дла у нихъ между собою? снова спросилъ отецъ, пристально смотря на дочь. Врочка продолжала молчать.
— Вра, ты въ прав таиться отъ меня. Я дурной отецъ, въ три мсяца твоего замужства я ни разу не спросилъ тебя: довольна ли ты своею участью? Признаюсь, я боялся откровеннаго твоего признанія… Я понималъ, я предчувствовалъ, что ты не можешь мн дать удовлетворительнаго отвта… Да, я дурной отецъ!.. снова повторилъ Перскій, и слеза скатилась съ его рсницы. Врочка бросилась цловать его.
— Не вините себя, папа, ни въ чемъ, такая ужъ моя доля. Я все вамъ разскажу, только не принимайте этого очень къ сердцу, помните, что я не люблю, и никогда не любила Якова Петровича.
— Но ты могла уважать его, по крайней мр.
— Послушайте и сами посудите возможно ли это. Въ бглыхъ словахъ разсказала Врочка отцу свое первое знакомство съ Вильгельминою.
— Видно, Яковъ Петровичъ не сдержалъ своего общанія, и бдная женщина явилась напомнить о своемъ существованіи. Голодъ и нужда не имютъ времени ждать… прибавила Врочка кротко и великодушно.
— Вра, теб нельзя оставаться здсь, пока онъ не устроитъ длъ своихъ съ этой женщиной, тмъ боле, что мужъ твой объявилъ мн о своемъ намреніи хать за границу для поправленія здоровья. Нельзя же теб оставаться на дач одной. Поди, поспши надть твою шляпу и мантилью, оставимъ Якова Петровича на свобод переговорить съ его гостьею и подемъ въ городъ.
— А маленькій Фрицъ? спросила Вра, мн очень жаль его. Я такъ привыкла къ этому ребенку.
— Намъ нельзя брать ребенка у матери, сказалъ отецъ, въ немъ заключается все ея право на состраданіе и обезпеченіе.
Вра повиновалась. Она живо одлась, поцловала съ нжностью Фрица, приказавъ ему идти въ садъ, навстрчу матери, и между тмъ, какъ продолжалась жаркая и энергическая бесда между Яковомъ Петровичемъ и Вильгельминою, Перскій съ дочерью вышли изъ воротъ, сли въ коляску и помчались въ Петербургъ.

XIII.

Когда Перскій вошелъ въ комнату съ Врою, Лизавета Ивановна, по обыкновенію, въ полудремот лежала на. диван.
— Что это? спросила она, быстро приподнимаясь съ подушки и раскрывъ глаза во всю ихъ ширину отъ удивленія.
Перскій сдлалъ знакъ казачку удалиться, слъ въ кресло, указавъ Врочк на другое. Посл нкотораго молчанія Перскій началъ:
— Яковъ Петровичъ, чрезъ нсколько дней детъ за границу, онъ находитъ неудобнымъ взять съ собою жену.
— Почему это? спросила Лизавета Ивановна..
— Про то онъ знаетъ.
— Гд же будетъ жить его жена? снова спросила Лизавета Ивановна, не скрывая своего безпокойства и неудовольствія.
— Онъ подарилъ ей дачу — и только, дома въ Петербург онъ не иметъ, нанять квартиры для жены не намренъ, такъ я разсудилъ, что Врочк всего лучше оставаться въ дом отца.
Дв рукописи. И
Лицо Лизаветы Ивановны сильно исказилось гримасою.
— Доходы съ дачи послужатъ ей на то, чтобъ не обращаться къ намъ за всякою бездлицею, нужною для ея туалета и мелкихъ расходовъ, а дв комнатки на антресоляхъ опять входятъ въ ея владніе.
Мачиха злобно поморщилась. Врочка сидла, какъ приговоренная къ смерти. Какъ не скучна была жизнь ея въ дом мужа, но мысль возвратиться снова подъ опеку Лизаветы Ивановны, сжала ея сердце предчувствіемъ прежнихъ, а можетъ и новыхъ горестей.
— Уже поздно, прибавилъ Перскій, иди, другъ мой, Вра, распорядись своимъ новымъ помщеніемъ, а я усталъ. И Перскій съ какою-то лихорадочною торопливостью всталъ съ креселъ и вышелъ изъ комнаты, какъ будто боясь возраженій, и забылъ, пообыкновенію, поцловать толстую руку жены. Вра тоже вышла изъ комнаты, не промолвя ни слова, стараясь избжать всякихъ объясненій.
Возвратясь въ свой двическій пріютъ, посл трехмсячнаго отсутствія, Врочка въ изнеможеніи бросилась въ кресло и горько заплакала Къ чему привела ее ршимость выйти за Тремова? 0на перемнила любимое званіе отца на званіе нелюбимаго мужа, она перемнила свое двическое положеніе на положеніе замужней женщины, не пріобртя своего очага, всего боле огорчало бдную Врочку, что самопожертвованіемъ своимъ она не принесла даже пользы сестрамъ своимъ, похитивъ ихъ будущность изъ-подъ гнета злой, неблагонамренной мачихи. ‘Бдная Любенька! бдная Любаша! и вамъ, какъ мн, суждено не видать красныхъ, беззаботныхъ годовъ юности подъ теплымъ крыломъ матери!..’ Такъ думала Врочка, и слезы текли по блдному лицу ея.
Между тмъ Лизавета Ивановна осталась одна по уход мужа и падчерицы, которыхъ она не вздумала остановить, лицо ея судорожно покривилось отъ злости… Ненавистная ей Вра опять у нея въ дом, но только уже съ понятіями о супружескихъ отношеніяхъ, которыхъ прежде не имла. Ее уже не легко провести и одурачить… Лизавета Ивановна судорожно схватила колокольчикъ и сильно позвонила, Дуняша предстала предъ сверною адалыкой.
— Позвать сюда Вру Константиновну, она пошла къ себ на антресоли. И Перская сдлала значительное удареніе на слов, которое мы написали курсивомъ.
Дуняша скрылась, чрезъ нсколько минутъ дверь скрипнула, и Вра съ покраснвшими отъ слезъ глазами, трепетно вошла въ комнату. Сердце ея упало, предчувствуя бурю, какъ ртуть въ термометр.
— Ну, ужъ и разревлась, сказала мачиха запальчиво, замтивъ слды слезъ падчерицы. Что, не нравится? А мн-то каково? Сколько было мн хлопотъ и издержекъ, чтобъ пристроить тебя, а ты, матушка, не съумла поладить съ такимъ умнымъ и прекраснымъ человкомъ?
Вра по обыкновенію молчала.
— Стыдись, сударыня, стыдись! Вдь это книга, а не человкъ, твой Яковъ Петровичъ, а ты ни понять, ни оцнить его не умла… да что тутъ толковать? Я уже не мало билась съ тобою, видно и у него ты отъ рукъ отбилась, такъ и прогналъ отъ себя…
Сердце Врочки пуще сжалось. Оскорбленное самолюбіе и несправедливость обвиненія развязали ей языкъ.
— Вы слышали отъ папеньки, что Яковъ Петровичъ детъ за границу, папенька самъ увезъ меня отъ мужа, меня никто не прогонялъ.
— Ну, говори тамъ себ, не все ли равно — такъ или иначе, а все же отъ тебя бгутъ, значитъ ты всмъ надола.
Врочка утерла остановившуюся на глазахъ слезу, негодованіе вдругъ изсушило т слезы, которыя готовы быть политься вслдъ за показавшеюся. Какая-то безчувственность окаменила ей сердце, и она ршилась снова войти въ разъ принятую ею роль, и никогда боле не отвчать словами ни на какія оскорбленія.
— Но знай, прибавила мачиха, переведя духъ, что твоя жизнь у меня будетъ тою же, какая и была, но вообрази себ, что титулъ твоего мужа измнитъ что нибудь въ моемъ дом, въ отношеніи къ теб. Приказываю теб не являться сюда безъ зова никогда и ни въ какое время, а главное прошу, не корчи изъ себя какой-то жертвы, какъ ты это длала до твоего замужства… Впрочемъ, присовокупила Лизавета Ивановна, подумавъ немного, пожалуй, будь грустна и печальна, если это теб любо, теперь у тебя есть на то достаточная причина, въ слдствіе твоего неудавшагося супружества, а то прежде могли твое невеселье отнести на счетъ моего съ тобою обращенія. Вотъ все, что я хотла теб сказать. Поди же и помни: ты шъ мой хлбъ, потому что отецъ твой ничего не иметъ.
Врочка почти шатаясь вышла изъ комнаты. И мачиха и падчерица провели безсонную ночь, хотя совершенно противуположныя ощущенія волновали и ту и другую. Но еще горестне были чувства Константина Петровича, мшавшія ему сомкнуть глаза. Къ нимъ примшивалось еще ядовитое чувство укора совсти.

XIV.

Утвердясь въ намреніи молчать передъ отцемъ, передъ мачихой, передъ Мери и передъ постителями отцовскаго дома, молчать всегда, молчать упорно, Врочка жила почти мирно и тихо, занималась разными женскими рукодльями и чтеніемъ немногихъ книгъ, попадавшихъ ей случайно въ руки. Бибпотека мачихи, въ щегольскихъ сафьянныхъ переплетахъ, съ золотымъ обрзомъ и такими же корешками, всегда тщательно была заперта. Изъ словъ отца Врочка заключила, что выборъ ихъ былъ не совсмъ приличенъ для двушекъ и молодыхъ женщинъ, и Врочк не приходило даже на мысль предпринять какія нибудь мры, чтобы хоть тайкомъ прочитать эти книги. По возвращеніи Врочки въ домъ родительскій, Мери пыталась было снова принудить сестру раздлять съ нею игры, но Врочка отказалась отъ нихъ на отрзъ. Мери побжала къ матери съ жалобами и слезами, но Лизавета Ивановна, желая погладить ребенка по головк (Мери была однихъ лтъ съ Врочкой) и тмъ его утшить, замтила, къ своему удивленію, что лежа, рука ея уже недостаетъ до милой головки дочери…
— Мери, дружокъ мой, ты уже боле не ребенокъ, сказала ей мать: пора и теб бросить дтскія игры, ростомъ ты чуть ли не выше Врочки. Завтра утромъ ты узнаешь на дл, что ты уже не дитя, и это теб будетъ очень пріятно. Поди, займись чмъ нибудь другимъ, разсматривай картинки, поболтай съ попугаемъ… мало ли чмъ можно заняться, кром жмурокъ, попроси мистрисъ Бель разсказать теб какую нибудь исторійку, а скучно, такъ Дуняша теб разскажетъ про русскихъ богатырей.
И утшенная Мери спокойно провела день, также спокойно проспала ночь, заснувъ съ пріятною мыслью о какомъ-то сюрприз. Когда же на другое утро Мери проснулась, на стул, возл ея постели, развшено было длинное розовое платье, а на другихъ стульяхъ такія же длинныя, вышитыя по подолу блыя полу батистовыя юбки. Короткое платьице и вышитые панталончики исчезли. Мери не могла налюбоваться своимъ новымъ нарядонъ, и нарочно присдала, чтобъ платье ложилось по полу. Такъ перешла Мери изъ дтскаго возраста въ двическій. Не откажись Врочка отъ игры въ жмурки, этотъ переходъ, быть можетъ, не случился бы такъ скоро, не смотря, что дитяти было семнадцать лтъ.
Персціе продолжали жить открыто, принимали много гостей, давали балы и вечеринки, но Лизавета Ивановна не вывозила еще въ свтъ свою любимицу Мери. Врочка любила танцы, но танцовать ей не всегда удавалось, даже у себя дома. Каждый разъ, когда Константинъ Петровичъ Перскій по обязанностямъ службы не могъ самъ присутствовать на своихъ вечерахъ, предоставляя жен принимать гостей, Врочку забывали позвать изъ ея комнаты. На вопросы постителей объ отсутствіи Вры, Лизавета Ивановна ссылалась или на нездоровье падчерицы, или на ея нелюдимость.
Но вотъ настала пора выхода изъ Смольнаго монастыря и Любеньки Перепой No 1, которую такъ называли для отличія отъ младшей сестры Любаши. Врочка съ радостью помышляла о томъ времени, когда она уединенныя свои дв комнатки раздлитъ съ милою сестрою. Радость эта была не безъ примси горя и заботы о судьб Любеньки. Суметъ ли она покориться судьб своей, какъ покорилась ей Вра? Вынесетъ ли она вс угнетенія, ее ожидающія? Вотъ какія сомннія волновали сердце Врочки, и она заране страшилась послдствій покорности сестры.
Насталъ день выпуска Любеньки. Такое же блое, кисейное платьице, какъ и Врочкино, замнило зеленое платьице институтки Любеньки, двушки съ самымъ плутовскимъ плнительнымъ и веселымъ выраженіемъ лица, вполн выказывавшимъ ея веселый и безпечный характеръ.
Хоръ музыки встртилъ ее, какъ и Врочку, на порог родительскаго дома, но она не испугалась, и яркій свтъ не ослпилъ ее, какъ старшую сестру. Любенька смло вошла въ большую залу и кланялась на право и на лво, очень развязно, гостямъ, не потупляя глазъ, а улыбаясь на столько, что рядъ ея блыхъ зубовъ блестлъ за алыми губами, какъ нитка новыхъ бусъ. Любинька танцовала, рзвилась и хохотала безъ умолку, какъ будто всю жизнь провела на бал. Врочка удивлялась, почему одно и тоже событіе производило разное впечатлніе на двухъ сестеръ, одинаково воспитанныхъ, еще боле удивило ее, почему Лизавета Ивановна приняла Любеньку, если не ласкове и радушне, то покрайней мр, съ меньшимъ отвращеніемъ и суровостью, чмъ ее. Намъ самимъ трудно бы опредлить настоящую причину такой неравности въ характер Перепой. Вроятно молодость Любеньки, бывшей тремя годами моложе Мери, отклоняла мысль о соперничеств ея съ идоломъ мачихи. И точно, Мери уже боле года была признана взрослою двицею, и Любонька передъ нею должна была играть роль ребенка. Такою и была въ сущности Любенька, какъ по праву, такъ и по врожденной живости. Ея разсказы и болтовня смшили подъ-часъ Лизавету Ивановну, и развлекали ее въ минуты скуки отъ ея лниваго и бездйственнаго образа жизни.
Врочка съ прискорбіемъ стала замчать, что Любенька день отъ дня все боле и боле разыгрывала въ дом роль какой-то шутихи.
Все, что Врочка успетъ, искоренить въ сестр, или внушить ей въ своихъ комнатахъ на антресолямъ, въ сердечныхъ своихъ бесдахъ съ нею, все разрушалось внизу, въ гостиной, въ присутствіи мачихи — дурнымъ ея примромъ. Врочка страдала и мучилась вдвойн: за сестру и отъ.своей скучной и безотрадной доли. Она понимала, что не можетъ овладть довренностью рзвой шалуньи, и боялась, что многіе изъ ея промаховъ противъ общежитія останутся для нея скрытыми, а слдственно могутъ вкореняться въ неопытной душ.
Разъ, это случилось лтомъ, Лизавет Ивановн вздумалось изъ своей великолпной дачи на петергофской дорог, переступить за ограду, отдлявшую дачу отъ пустынныхъ полей. Константинъ Петровичъ Перскій былъ въ город по дламъ. Врочку не удостоили приглашеніемъ къ прогулк.
Лизавета Ивановна, Мери, Любенька и Дуняша, безотлучная наперсница Перской, вышли въ поле. Отойдя на нкоторое разстояніе, гуляющія увидли телгу, запряженную бодрою лошадью. На телг сдока не было, онъ, вроятно, отлучился куда нибудь по близости. Лошадь, вытянувъ шею изъ-подъ дуги, щипала траву около своихъ ногъ.
— Не хочешь ли покататься, спросила Лизавета Ивановна Любеньку, указывая на лошадь и телгу.
— Хочу, отвчала Любенька, съ свойственною ей живостью, но кто же будетъ править?
— Кто? ты сама! отвчала Лизавета Ивановна.
— Пожалуй! но кого же я буду катать?
— Да вотъ Дуняшу, проговорила Лизавета Ивановна съ громкимъ смхомъ, и не успла она сдлать своего ребяческаго предложенія, какъ Любенька, легкая какъ серна, безъ всякой посторонней помощи прикоснулась ножкою къ спиц колеса, другою стала на его ободъ, не заботясь о томъ, что при малйшемъ движеніи лошади она могла легко сломить себ ногу, перешагнула въ телгу, и стоя въ ней, какъ ловкій, удалой ямщикъ, съ хохотомъ стала подбирать возжи, приглашая Дуняшу забраться къ ней, и выказать такой же ловкій и удалой подвигъ. Лошадь, почувствовавъ возжи, стала нетерпливо перебирать ногами, Любенька ловко подтянула возжи, прося подать лежавшій за нею въ телг кнутъ. Дуняша, еще не совершивъ своего восхожденія въ телгу, отыскала кнутъ и хотла подать его рзвушк, какъ вдругъ Лизавета Ивановна съ хохотомъ выдернула его изъ рукъ своей наперсницы, взмахнула имъ и ударила такъ ловко по лошади, что та помчалась, какъ вихрь, забросивъ голову назадъ и взмахнувъ хвостомъ.
— Не бойтесь! раздалось изъ телги, и Любенька, желавшая удержать помчавшуюся лошадь, почти легла вдоль телги, не выпуская изъ рукъ возжей и натянувъ ихъ всею тяжестью своего тла. Но лошадь мчалась какъ стрла по рытвинамъ и вспаханному полкъ
Лизавета Ивановна продолжала хохотать во все горло, и ей не пришло даже въ голову, что вся эта шалость могла стоить жизни Любеньк. Въ нсколько мгновеній лошадь, телга и полулежащая въ ней двушка скрылись изъ виду за кустами, росшими по извилинамъ небольшой проселочной дороги.
— Что же мы будемъ длать? спросила оторопвшая Дуняша.
— Да ничего, сказала спокойно Лизавета Ивановна, не бжать же за лошадью, ужь ты ее конечно не поймаешь. Пойдемъ домой, да пошлемъ кучера и дворника на розыски и выручку Любеньк. Я даже и это считаю почти лишнимъ: она такая удалая, посмотрите, что черезъ четверть часа сама подкатитъ къ воротамъ дачи.
— Ну, матушка, барыня, а если она не справится, да телга опрокинется и ушибетъ ее, замтила смиренно горничная,
— Справится, она такая ловкая! возразила барыня.
— Но если она прідетъ къ дач по дорог, это будетъ не хорошо, maman, что скажутъ сосди? замтила Мери, которая во все продолженіе описываемой нами сцены сбирала полевые цвты.
— Уже становится темно, возразила Лизавета Ивановна, кто подумаетъ узнать дочь Перскаго въ двушк, правящей телгою. И Лизавета Ивановна такъ искренно, такъ чистосердечно снова захохотала,— что всякій отнесъ бы поступокъ ея ко всегдашней ея взбалмошности и необдуманности, а не къ другому намренію. Конечно, отъ этого не было легче бдной рзвушк, дічавшейся въ темную пору на взбшенной лошади, въ чужой телг, по полямъ и рытвинамъ, съ опасностью переломать себ члены.
Не видя возвращенія сестры даже къ одиннадцать! часамъ, Врочка позвала горничную.
Трудно вообразить удивленіе и безпокойство ея, когда она услышала, что Лизавета Ивановна, Мери и Дуняша возвратились съ прогулки безъ Любови Константиновны. По счастію скоро долетли до нея голосъ и хохотъ Любеньки, на двор, сквозь открытыя окна и двери.
Но оставимъ Врочку въ нетерпливомъ ожиданіи сестры и возвратимся къ рзвушк. Далеко ли умчала ее лошадь, Любенька опредлить не могла, но мчалась она довольно долго, пока лошадь не остановилась, какъ вкопаная, почти уткнувшись мордой въ какой-то заборъ. Кругомъ глушъ и ни живой души. Любенька соскочила съ телги, кое-какъ запутала возжи у забора и пошла около него, думая кого нибудь встртить или набрести на жилье. Такимъ образомъ она прошла около версты, все держась около забора, и уже начинала отчаяваться, какъ вдругъ что-то черное показалось вдали, Любенька пріостановилась и притаила дыханіе, до нея довольно ясно долетли слова закатистой русской псни: ‘Ахъ на чтожъ было огородъ городить’.
Вскор по противоположной сторон забора, Любенька довольно ясно могла разглядть круглую поярковую шляпу съ огромнымъ краснымъ макомъ, вмсто кокарды. Вслдъ за тмъ и самъ сельскій Рубйни, помахивая тросточкою, поравнялся съ Любенькой.
— Мужичокъ! добрый мужичокъ! окликнула она пвца, уткнувъ свой вздернутый носикъ между жердей забора.
— Ась? что теб, барынька, откликнулся онъ, смолкнувъ мгновенно.
— Я заблудилась, сослужи мн службу, проводи меня домой.
— Вона-те! сказалъ крестьянинъ протяжно, какъ будто не хотя или раздумывая. Оно бы нешто, прибавилъ онъ, посл краткаго молчанія, для-ча не проводить, коли близко… только бы большаго крюка не дать, я и то въ Питеръ то опоздалъ.
— Ахъ, теб въ Петербургъ надо, ну, такъ теб будетъ по дорог.
— Да гд же ты живешь, барынька?
— На 15-й верст отъ заставы, на дач.
— Эхъ-эхъ-эхъ! барынька, да какъ же ты баешь, что намъ по дорог будетъ… Мн-то надоть, выходитъ, назадъ идти, да и до, большой дороги версты съ три будетъ. Какъ это тя, барынька, угораздило такъ далеко забраться? Чай у тебя отъ устали ноженьки подкашиваются.
— Нтъ, я не устава, потому что я сюда не пшкомъ зашла, а на лошади захала.
— Вотъ оно что! сказалъ крестьянинъ, почесывая въ затылк.
— Лошадь вотъ тутъ и стоитъ, недалеко, вывези меня на большую дорогу, если это мсто теб знакомо.
— Какъ не знакомо, встимо что знакомо. Ну, это другое дло, на лошади-то оно споручне будетъ, для-ча не довезти… Да гд жъ лекипажъ твой?
— А вонъ тамъ стоитъ.
Крестьянинъ ловко перелзъ черезъ заборъ, и пока шелъ онъ съ Любенькой до телги, она умла ему разсказать о своемъ приключеніи.
— Ну, матка-то твоя, оно-того… и онъ не договорилъ своей мысли. А что съ нами будетъ, барыня, какъ мы надемъ на хозяина лошади, ты ужъ смотри, не взвали бду на меня.
— Что ты, что ты, мужичекъ, не бойся ничего, я и ему все также разскажу, а маменька и ему за лошадь и теб за трудъ заплатитъ.
— Вона и лошадь! смирнехонько себ щиплетъ траву, сказалъ крестьянинъ, завидя телгу. Садись же, барынька, экой добрый конь! да и взмылился же онъ, видно не на шутку испужался. Мужикъ слъ на облучекъ и забралъ возжи, гикнулъ, и лошадь пустилась крупною рысью. Не успли наши путешественники выбраться на большую дорогу и повернуть по ней по направленію къ Петербургу, какъ услышали за собою погоню и громкій крикъ.
— Стой, стой! ахъ, вы воры, разбойники этакіе! Стой! прръ!
Крестьянинъ остановилъ лошадь.
— Ну, дошло и до расправы, длай барынька, какъ знаешь, а хать дальше не слдъ!
— Стой! раздалось у самой телги, и двое рослыхъ мужчинъ съ густыми бородами, съ угрозами и бранью подбжали, одинъ хватая лошадь подъ узцы, другой съ поднятыми кулаками на сидящаго.
— Не бейте, не бей его, закричала Любенька, онъ ни въ чемъ не виноватъ.
Замахнувшійся, разглядвъ барыню, опустилъ кулакъ и гораздо тише прибавилъ: да какъ не бить, воръ онъ этакой, мошенникъ, вдь телга-то и лошадь мои.
— Твои, мужичокъ, твои, конечно твои, вотъ я вамъ все разскажу: я хотла дохать только до дачи, маменька вамъ за это заплатитъ.
— А гд дача-то ваша? спросилъ державшій лошадь подъ узцы и не выпускавшій ее изъ рукъ.
— Да еще версты съ три будетъ, отвчалъ первый покровитель Любенькй.
— Ну, такъ мы сами довеземъ тебя, барыня, а ужъ онъ-то и пшкомъ дойдетъ, сказалъ кулачный боецъ, указывая на сидящаго въ телг.
Крестьянинъ пвецъ спрыгнулъ съ телги и сказалъ:
— Ступай себ съ Богомъ, барынька, оно съ хозяиномъ-то способне теб будетъ.
— Спасибо теб, мужичекъ, сказала ему Любенька, такъ какъ ты мимо пойдешь нашей дачи, зайди выпить стаканчикъ вина.
Пока происходилъ этотъ разговоръ, двое новоприбывшихъ взобрались на облученъ по обимъ угламъ передка телги, оставя всю ея внутренность на помщеніе Любенькй, и тронулись къ дач Перскихъ, разспрашивая, какимъ образомъ телга ихъ изъ поля очутилась на большой дорог, съ новыми сдоками.
Когда Любенька удовлетворила ихъ любопытству, той они разсказали ей, какъ съ своей стороны, отлучась отъ телги къ оршнику, чтобъ нарвать себ орховъ, проискали лошадь довольно долго предполагая, что лошадь, вопреки своей привычк, стоитъ какъ вкопаная, если заложить ей поводья за спину, прикрпя ихъ за телгу, была чмъ нибудь испугана и умчалась куда нибудь не подалеку. Не нашедъ же ее, мужички смекнули, что она уведена умышленно, и отправились ее караулить до полуночи, а уже потомъ хотли идти въ сельскую управу объявить о покраж.
Любенька не безъ радости увидла зеленую крышу занимаемаго ими дачнаго дома. Хотя мысль объ опасности и не западала ни разу въ ея беззаботную головку, но она начинала понимать, что долгое отсутствіе ея въ такую позднюю пору, могло потревожить сестру, и она поспшила ее успокоить,
Любенька съ живостью разсказала о своихъ приключеніяхъ. Мачиха и Мери, умирали со смху, слушая о ея похожденіяхъ. Наконецъ рзвушка простилась съ ними, поручивъ Лизавет Ивановн отблагодарить какъ двухъ привезшихъ ее крестьянъ, такъ и перваго своего покровителя, сельскаго Рубини, догнавшаго ихъ у възда на дачу, какъ будто онъ обутъ былъ въ семиверстные сапоги.
— Гд это ты была, и отчего возвращаешься такъ поздно? спросила старшая сестра, когда Люба явилась на антресоли. Любенька въ четвертый разъ разсказала свои похожденія.
— И не стыдно теб было лазить по телгамъ? Не сдлай ты этого, остальнаго бы не случилось.
— Да я же говорю теб, что маменька сама мн предложила покататься, мн бы это и въ голову не пришло.
Врочка, призвавъ на помощь благоразуміе, воздержалась отъ обвиненій мачихи, Она начала прямо винить сестру, оставивъ мачиху въ сторон.
— Но ты могла бы не пожелать кататься, сказала Врочка.
— Ахъ, зачмъ же, вскричала Любенька, это такъ весело!
— Но неужели ты не понимаешь, чему ты подвергалась?
— Пожалуй, сломить себ шею, но какъ видишь, я жива и не вредима, перестань же журить меня.
— Нтъ, я ужъ не объ этой одной- опасности хочу теб сказать. Тебя могли обидть… оскорбить…
— Какъ можно! никогда, сказала добродушно Любенька: чмъ и какъ могли меня обидть? Крестьяне вс такіе добрые и ласковые.
— Ну, а еслибъ ты попала на вора и мошенника, прибавила Вра, что тогда было бы?
— Со мною денегъ не было.
— Вору все нужно: онъ бы стащилъ съ тебя шляпку, косынку и даже платье.
— Да, это было-бъ гадко, противно, сказала Любенька, не забывъ еще словечка, бывшаго въ употребленіи въ училищ, и въ ум ея рисовалась картина, что было бы съ нею, еслибъ ее въ самомъ дл ограбили до нага. Любенька вспыхнула. Двическій стыдъ мгновенно пробудился въ груди, ей стало не ловко, и она бросилась обнимать сестру, чтобъ замкнуть ей уста горячими поцлуями.
— Милая моя, сказала смягчась Врочка, я не разъ теб говорила, что насъ съ тобою не всегда берегутъ. Сдлала бы родная мать что нибудь подобное съ своею дочерью? И примръ у тебя передъ глазами. Отчего же Мери не предложили покататься въ крестьянской телг, если это такъ весело и занимательно? Если бы что нибудь случилось подобное съ нею, то врно бы Лизавета Ивановна не вернулась спокойно домой одна, и не только разослала бы людей во вс стороны для поисковъ,— но сама сла-бы въ экипажъ и отправилась къ дочери на помощь. Такъ поступила-бы всякая мать. Помни, что у, насъ матери нтъ, и мы сами должны заботиться о охраненіи себя. Все это могло очень дурно для тебя кончиться, и какъ огорчило бы твоего отца и твою сестру. Впередъ пожалй хоть насъ, если ты сама себя не бережешь.
Любенька снова стала цловать сестру, общая впередъ быть осмотрительне въ своихъ поступкахъ, но какъ уберечься молоденькой, неопытной, рзвой двочк отъ всхъ случайностей, если ее не стережетъ недремлющій взоръ матери!

XV.

Въ этой глав мы разскажемъ другой случай, имвшій большее значеніе въ судьб Любеньки, и не кончившійся такъ благополучно, какъ многіе другіе.
То было въ зимнюю пору. Лизавета Ивановна вздумала похать осмотрть кабинетъ восковыхъ фигуръ, о которыхъ было очень за мысловато объявлено, и взять съ собою Мери и Любеньку.
Перская имла особенную страсть къ восковымъ кукламъ, и нсколько разъ смотрла одну и туже выставку. Широкіе сани, обложенные внутри и опушенные снаружи густымъ медвжьимъ мхомъ, приняли Лизавету Ивановну, усвшуюся въ нихъ посредин, и посадившую по сторонамъ своимъ Мери и Любеньку. Лакей помстился съ кучеромъ на передк. Полюбовавшись пестрымъ зрлищемъ густой толпы, вызванной на тротуары яснымъ зимнимъ солнцемъ, Лизавета Ивановна отдала приказаніе остановиться у огромной вывски, изображавшей толпу бандитовъ, напавшихъ на семейство англичанъ.
Даже безстрашной Любеньк чуть не стало страшно отъ зврскихъ лицъ убійцъ, весьма однако плохо намалеванныхъ.
Посл осмотра всхъ диковинокъ, между которыми неизбжно красовалась Марія Стюартъ въ черномъ плисовомъ капот и Фридрихъ Великій въ перкалевомъ, табачнаго цвта мундир, Лизавета Ивановна при выход изъ кабинета восковыхъ Фигуръ, встртила знакомаго льва. Посл первыхъ привтствій и распросовъ о здоровьи, Лизавета Ивановна пригласила его къ себ обдать и предложила довести въ своихъ саняхъ.
— Любенька дойдетъ и пшкомъ, прибавила она въ вид замысловатаго заключенія и окончательнаго распоряженія: до Офицерской улицы не далеко, ей будетъ даже полезно прогуляться пшкомъ.
Франтъ сталъ было отнкиваться… но довольно слабо.
— Найдетъ ли Любовь Константиновна дорогу… мн право совстно… Онъ взглянулъ на запятки, ихъ у саней не было. Предложить ему мсто, занимаемое слугою, Лизавета Ивановна не. вздумала и только значительно подмигнула Любеньк.
— Не церемоньтесь, пожалуйста, и не лишайте меня пріятной прогулки, сказала Любенька, понявъ знакъ мачихи. Я очень хорошо знаю дорогу, и въ четверть часа буду дома.
Лизавета Ивановна, Мери и левъ помстились въ саняхъ, и лошади помчались. Любенька весело махнула имъ рукой, и не думая долго, ршилась прежде пройтись по Невскому, а потомъ уже распросить объ Офицерской улиц, которую она знала только по имени.
Любенька легко и всело бжала по Невскому, не заботясь о томъ, что мчится совершенно въ противоположную сторону отъ Офицерской улицы. Къ счастію или несчастію, никто изъ знакомыхъ не повстрчался съ неіо. Пройдя довольно долго вдоль по Невскому, Любенька ршилась наконецъ подойти къ мужичку, стоявшему съ лоткомъ яблокъ.
— Скажи мн, пожалуйста, какъ тутъ поближе пройти въ-Офицерскую улицу.
— Да теб надо вонъ въ эту, что тутычка неподалеку? спросилъ въ свою очередь яблочникъ, вмсто отвта.
— Да, она должна быть не далеко, проговорила Любенька, чувствуя порядочную усталость.
— Вотъ изволь, все прямо, а тамъ, какъ перейдешь Аничкинъ до Владимірской, такъ тутъ и будетъ большая Офицерская, между Кузнецкимъ переулкомъ и Разъзжею.
Любенька пустилась почти бжать по указанію, прямо къ Владимірской церкви, еще поразспросила одного повстрчавшагося ей мастероваго, и пришла въ желанную Офицерскую улицу.
— Это Большая Офицерская улица? спросила Любенька въ третій разъ, но уже не глядя даже на того прохожаго, къ кому относилась съ вопросомъ, занятая и обезпокоенная тмъ, что указанная Офицерская не напоминала ей той Офицерской, въ которой жилъ отецъ ея.
Дло было въ томъ, что вмсто Большой Офицерской улицы въ Коломн, Любенька попала въ Офицерскую у Владимірской, какъ могла попасть въ любую изъ семи Офицерскихъ улицъ, разбросанныхъ по разнымъ частямъ Петербурга.
Прохожій, къ которому обратилась Любенька въ третій разъ съ своимъ вопросомъ, былъ однако не крестьянинъ, а молодой человкъ съ весьма привлекательной наружностью. Онъ только что вышелъ съ крыльца дома великолпной архитектуры. По озабоченному лицу двушки поразительной красоты, онъ тотчасъ понялъ, что она заблудилась, и ршился вывести ее изъ затруднительнаго положенія.
— Есть въ Петербург много Офицерскихъ улицъ, сударыня, какую же вамъ нужно? спросилъ молодой человкъ, вглядываясь все боле и боле въ лицо прелестной незнакомки и удивляясь, что такая красивая двушка гуляетъ по столичнымъ улицамъ не въ сопровожденіи какой нибудь почтенной женщины или хотя пожилой служанки.
— Мн нужно въ Большую Офицерскую улицу, сказала Любенька, все еще не глядя въ лицо молодаго человка, но разсматривая рядъ ей совершенно незнакомыхъ домовъ.
— Да и Большихъ Офицерскихъ улицъ не одна, возразилъ молодой человкъ: одна есть у Большаго театра, другая…
— Ахъ, мн именно нужна Офицерская у Большаго театра, воскликнула Любенька, вспомнивъ, что домъ ея отца стоитъ не подалеку отъ храма Таліи и Терпсихоры.
— Какъ же это вы ее здсь отыскиваете? она очень далеко отсюда, а вы кажется устали, прибавилъ молодой человкъ не спуская глазъ съ раскраснвшагося отъ ходьбы лица двушки.
— Да, я немного устала, но у меня еще достанетъ силы дойти домой, только потрудитесь указать мн путь.
Съ этими словами Любенька наконецъ взглянула въ лицо говорящему съ нею. Онъ вперилъ въ нее блестящіе, выразительные черные глаза, которые пламенли изъ-за такихъ же черныхъ, длинныхъ рсницъ. Любенька совершенно смутилась. Ее тоже поразила красота молодаго человка, но она не имла силы разсматривать его долго, и тотчасъ, при встрч своихъ глазъ со взоромъ молодаго человка, опустила вки. Молчаніе съ обихъ сторонъ ужъ длилось нсколько времени и становилось неловкимъ, особенно для такого свтскаго человка, какимъ былъ князь Б. Онъ опомнился первый.
— Какъ же быть, сударыня: вы одн не найдете дороги и можете еще не разъ ошибиться. Позвольте мн довезти васъ хоть до Большаго театра, вотъ мой экипажъ, сказалъ князь, указывая на вызжающіе щегольскіе сани изъ воротъ того же дома.
— Нтъ, это будетъ кажется, не ловко… не прилично… сказала Любенька, вспомнивъ наставленія сестры по случаю встрчи съ петергофскими крестьянами.
— Сударыня, оно будетъ, поврьте]мн, мене не ловко и неприлично, чмъ вамъ однимъ бгать на удачу по петербургскимъ улицамъ, отыскивая свое жилище.
Любенька не знала на что ей ршиться. Сердце ея билось, кровь приливала къ мозгу, а желаніе продлить бесду съ милымъ встрчнымъ шептало ей принять его предложеніе.
Бдное сердечко красавицы бросилось къ нему навстрчу, какъ къ чему-то родному, давно знакомому. Разсудокъ, напротивъ, шепталъ отказаться, и Любенька уже начала было говорить какія-то несвязныя рчи, какъ вдругъ, бросивши невзначай взглядъ на домъ, изъ котораго вышелъ новый ея знакомецъ, она увидла у одного окна бельэтажа грозное лицо пожилой женщины, съ самымъ недоброжелательнымъ и насмшливымъ выраженіемъ. Старуха смотрла пристально и злобно. Подъ вліяніемъ этого взгляда, Любенька, сама себя не понимая и въ совершенномъ смятеній, не сказавъ ни слова, бросилась къ санямъ. Князь проворно отстегнулъ полость, подсадилъ ее, ловко слъ съ нею рядомъ, кучеръ тронулъ лошадей, и лихіе кони помчались съ быстротою втра. Любеньк было невыносимо тяжело и не ловко, не отъ поступка, на который она ршилась, но отъ пытливаго глаза нарядной пожилой женщины, провожавшаго испуганную двушку. Любенька не сообщила путнику о видніи, такъ ее испугавшемъ, оно было очень естественно… но съ подробностью разсказала князю, какъ очутилась у Владимірской вмсто Большаго театра.
— Позвольте мн подвезти васъ къ самому дому вашему и имть такимъ образомъ случай познакомиться съ батюшкой вашимъ… и матушкой, прибавилъ князь съ нкоторою разстановкой.
Любенька была внутренно счастлива предложеніемъ молодаго человка познакомиться въ дом ея, и поспшила дать на то свое позволеніе.
— Благодарю васъ за позволеніе представиться роднымъ вашимъ, я князь В… Владиміръ Дмитріевичъ, прошу любить и жаловать, прибавилъ онъ, улыбнувшись и приподнявъ шляпу.
Между тмъ сани, по указанію Любеньки, остановились у подъзда дома.
— Меня зовутъ Любенька… Любовь Константиновна, проговорила двушка, выпрыгнула изъ саней, не давъ князю времени помочь ей, взбжала на лстницу, и не снимая шубы и шляпы, бросилась въ гостиную, и едва успла проговорить:
— Я везу вамъ гостя, какъ и князь, успвшій освободиться отъ своей шубы въ прихожей, предсталъ предъ удивленные очи Лизаветы Ивановны. Онъ окинулъ присутствующихъ взоромъ. Въ гостиной сидла, по своему обыкновенію, полулежа Лизавта Ивановна, расхаживалъ привезенный ею левъ, и Мери вертлась передъ зеркаломъ, съ обезьяной въ рукахъ, на которую она сама нсколько походила.
— Честь имю представиться… Я князь В… мн послужило счастіе помочь Любови Константиновн отыскать домъ ея.
Въ словахъ князя, столь по-видимому простыхъ, слышенъ пылъ укоръ и даже иронія. Онъ строго взглянулъ на франта, допустившаго случиться такому легкомысленному и необдуманному поступку, но левъ нашъ даже не обратилъ вниманія на взглядъ пришедшаго, потому ли что не понялъ его значенія, или оттого, что былъ характера, не скоро возмутимаго такими мелочами, какъ строгій взглядъ или язвительный намекъ.
— Князь В…! почти окрикнула отъ радости Лизавета Ивановна, она много объ немъ слышала и мгновенно записала его въ женихи для своей Мери…. Очень рада случаю… очень рада… Я много слышала о васъ и семейств вашемъ.
У князя взбита была желчь негодованія противъ Перской, и жесткіе отвты его будутъ понятны безъ всякихъ комментарій.
— Все мое семейство состоитъ изъ двухъ лицъ: матушки и меня.
— Да, точно, я это слышала, и даже многое еще…
— Помилуйте, что же вы могли слышать о насъ, людяхъ вамъ совершенно незнакомыхъ, отвчалъ князь довольно рзко.
— Да то, что можно слышать о незнакомыхъ, что вы знатны и богаты, очень богаты, сказала Лизавета Ивановна опрометчиво и незаботясь о томъ, что гршитъ предъ приличіями свта.
— Только-то, примолвилъ почти съ грустью князь В.
— Да разв этого мало!.. помилуйте.
— Очень мало, сударыня: и знатность нашу, какъ вамъ угодно было выразиться, и богатство получили мы по наслдству и ими не гордимся.
— О, я уврена, что личныя достоинства ваши вполн соотвтствуютъ…
— О себ, я говорить- не стану, но что касается до матери моей, то строгость ея жизни и правилъ извстна всмъ, кто ее знаетъ.
Такъ или почти такъ шелъ первый разговоръ между Лизаветой Ивановной, и новымъ ея знакомцемъ. Перская и не вздумала разспросить его, какимъ образомъ онъ повстрчался съ Любенькой. Вс эти оттнки нрава Лизаветы Ивановны оставляли печальные слды въ душ влюбленнаго князя. Какъ ни хотлось ему продлить свой визитъ, чтобъ доле подышать однимъ воздухомъ съ Любенькой, которая едва ли не въ первый разъ въ жизни сидла смирно, даже позабывъ во все время посщенія князя снять съ себя шляпу, князь всталъ и раскланялся. Онъ ни разу не взглянулъ на Любеньку во все время своего разговора, боясь выказать овладвшее имъ чувство. За то Любенька, слушая его рчи, не спускала глазъ съ милаго ей лица.
Лизавета Ивановна, при прощаньи, засыпала князя любезностями и приглашеніями.
Князь благодарилъ за вниманіе и общалъ воспользоваться приглашеніемъ въ весьма скоромъ времени, и вышелъ изъ комнаты, не бросивъ даже бглаго взгляда на Любеньку.
Любенька была огорчена такою холодностью, а огорченіе мшаетъ ясному взгляду на предметы.
Лизавета Ивановна уносилась подъ облака съ своими мечтами объ устройств такой блистательной партіи для Мери. Она забыла въ эту минуту обсудить, почему ей не послужила ни къ чему подмна имени Вры на имя Мери въ письм гвардейскаго полковника, который, не получа никакого отвта на свое предложеніе и узнавъ, что Врочка въ его отсутствіе вышла замужъ, не являлся боле въ домъ Перскихъ, по возвращеніи въ Петербургъ. По уход князя, она подозвала къ себ Мери, пригладила ей рукою волосы, потрепала по желтозеленой щек и значительно улыбнулась. Надо отдать справедливость Мери: она ничего не поняла въ заботливости матери, и на вопросъ ея: ‘Какъ теб понравился князь?’ очень спокойно отвчала, что она его не разглядла. И въ самомъ дл, Мери провозилась съ обезьяной во все время визита князя, и какъ балованный, никогда ни чмъ не стсняемый ребенокъ, не сочла нужнымъ пріостановить свою забаву ради какой бы то ни было знаменитости.
Лизавета Ивановна съ досадою отвела Мери отъ себя рукою.
— Ты дура! сказала она, едвали не въ первый разъ въ жизни, и Мери, не привыкшая къ такому жесткому обращенію, не на шутку разревлась и вышла изъ комнаты, не спуская съ рукъ обезьяну.
Какъ и въ тотъ лтній вечеръ, какъ Любенька пропала съ те лгою, такъ и въ это утро Врочка ожидала съ мучительнымъ нетерпніемъ возвращенія сестры. Она видла изъ окна своей свтелки какъ пріхали мачиха, Мери и левъ, и не видя съ ни мы Любеньки, предавалась тоск и сомннію.
Врочка услась у окна и не спускала глазъ съ улицы. Прошелъ часъ тягостнаго ожиданія, прошелъ другой, сестры нтъ! У Врочки начинаетъ темнть въ глазахъ… Вдругъ видитъ она, мчатся лихія лошади и сани… въ саняхъ сидитъ Любенька и совершенно незнакомый Врочк молодой человкъ, въ щегольской шуб. Вотъ сани остановились у подъзда. ‘Это точно Любенька!’ сказала Врочка, недовряя глазамъ своимъ, и хотя нсколько успокоилась на счетъ сестры, но женщина по природ своей любопытна, а тутъ дло шло чуть ли не о добромъ имени сестры. Врочка не спускала глазъ съ лихихъ коней и саней незнакомца и ршилась не отходить отъ окна, пока онъ пробудетъ въ дом ихъ.
Вдругъ видитъ она, кучеръ передернулъ поводья, сани тронулись, молодой человкъ вышелъ на крыльцо, потомъ ловко вспрыгнулъ въ сани, но ужъ на этотъ разъ одинъ. Въ то время, какъ сани стали отъзжать отъ крыльца, Любенька порхнула въ комнату, гд сидла Врочка, подбжала къ окну, и успла кивнуть головою замтившему ее въ окн князю, онъ приподнялъ шляпу съ низкимъ, вжливымъ поклономъ обимъ сестрамъ.
— Что ты это длаешь? вскричала Врочка, схвативъ Любеньку за руку, между тмъ, какъ-сани исчезли изъ виду,— Какъ видишь, кланяюсь своему новому знакомцу. И Любенька разсказала въ подробности все случившееся съ нею.
Любенька не забыла разсказать и о своемъ видніи, какъ она называла строгое и насмшливое лицо старушки, замченное ею въ бель-этаж того дома, у котораго она встртилась съ княземъ. Оно не выходило изъ головы Любеньки и тревожило ея духъ непонятнымъ для нея смятеніемъ. Врочка не придавала ему особеннаго значенія, а между тмъ оно имло большое вліяніе на судьбу ея.
-То была мать князя В. Проводя сына до выхода, она остановилась у окна, чтобъ взглянуть еще разъ на любимца души своей и кивнуть ему головою въ знакъ окончательнаго прощанія. Княгиня видла, какъ князь заговорилъ съ двушкою, и внутренній голосъ мгновенно внушилъ ей подозрніе. Красота Любеньки поразила княгиню. Кто эта женщина? подумала заботливая мать, одна, на улиц, такъ молода и такъ хороша собою? И какъ ршилась она заговорить съ незнакомымъ ей мужчиной? Все это выходило изъ круга понятій княгини, не выходившей изъ своего экипажа для прогулки по Невскому или Лтнему саду иначе, какъ въ сопровожденіи двухъ ливрейныхъ лакеевъ. Но удивленіе княгини возрасло до неизмримыхъ предловъ, когда двушка, встртясь съ нею взоромъ, такъ проворно вспрыгнула въ сыновній экипажъ и скрылась съ нимъ изъ глазъ княгини, ошеломленной такимъ скандалезнымъ поступкомъ.
Когда князь возвратился домой, разспросамъ о двушк не было конца. Княгиня не находила словъ, чтобъ достаточно осудить опрометчивость мачихи и смлость двицы, и кончила тмъ, что даже усомнилась въ справедливости словъ двушки, будто она была оставлена среди города. Конечно, трудно было княгин, воспитанной въ строгихъ правилахъ общежитія и приличій, поврить такому неосновательному и необдуманному поступку со стороны той, которая своимъ замужествомъ поставлена была въ обязанность замнить сиротамъ мать во всхъ случаяхъ жизни. Князь Владиміръ Дмитріевичъ, не имя положительныхъ данныхъ уврять мать въ противномъ, тмъ боле, что Лизавета Ивановна въ своей съ нимъ бесд не упомянула о приключеніи ни слова, ршился разъяснить дло не дале, какъ во второе свое посщеніе дома Перскихъ. Ему не трудно было убдиться въ истин словъ Любеньки. Лизавета Ивановна, повидимому, даже не видла ничего страннаго въ своемъ поступк и не скрывала его нисколько передъ княземъ.
Князь сталъ очень часто посщать домъ Перскихъ. Онъ все боле и боле привязывался къ Любеньк и началъ поговаривать о брак съ нею съ матерью. Княгиня не хотла о томъ и слышать. Она находила союзъ съ Перскими по всему для себя и сына невыгоднымъ и неприличнымъ. Быть можетъ, дочь Перскаго была, по мннію княгини, не довольно высокаго происхожденія для сына аристократки, или слишкомъ бдна, но дло въ томъ, что не давая сыну согласія своего на бракъ съ Любенькой, княгиня всегда вспоминала съ презрительною насмшкою объ уличномъ приключеніи Любеньки и называла ее безжалостно ‘une coureuse de rue’.
Князь опровергалъ мнніе матери о любимой имъ двушк но съ почтительностью покорнаго сына, и ждалъ отъ времени перемны въ чувствахъ княгини.
Между тмъ и Константинъ Петровичъ Перскій, какъ ни мало входилъ въ семейныя дла свои, занятый служебными заботатами, сталъ замчать частыя посщенія князя и неравнодушіе къ нему Любеньки. Онъ счелъ долгомъ объясниться съ княземъ на счетъ его намреній. Князь объявилъ, что готовъ жениться на его дочери, если только его считаютъ того достойнымъ, но уврялъ Перскаго, какъ того требовало приличіе, что мать его, не имя личныхъ предубжденій противъ Любови Константиновны, желаетъ, чтобъ единственный сынъ ея непремнно женился на богатой невст. Князь просилъ Перскаго простить сердечному заблужденію матери, но что онъ самъ не поставляетъ своего счастія въ одномъ богатств, и потому надется мало по малу склонить старушку на согласіе. ,
— Эти чувства весьма похвальны, любезный князь, сказалъ ему Перскій въ заключеніе. Я нахожу васъ достойнымъ быть мужемъ моей дочери, но двери моего дома отнын отворятся предъ вами лишь тогда, когда вы явитесь съ окончательнымъ и положительнымъ позволеніемъ матушки вашей на бракъ съ моею дочерью.
Дло было ясно и положительно. Княгиня вскор увезла сына въ свою подмосковную, а спустя нкоторое время и за, границу. Бракъ князя съ Любенькой не состоялся. Опрометчивость поступка Лизаветы Ивановны сгубила будущность Любеньки. Князь былъ по всему достоинъ любви и могъ составить счастіе двушки.. Любенька была убита: первое свтлое чувство ея сердца было обмануто.
Лизавета Ивановна сначала было вознегодовала на нее за Предпочтеніе, оказанное ей княземъ передъ ненаглядной ея Мери, но увидвши неблагополучный конецъ сватовства, забыла и о своихъ мечтахъ, и снова стала подсмиваться надъ наивностью Любеньки, находя въ томъ для себя разсяніе, а подъ часъ и забаву.

XVI.

Если проступокъ успваетъ иногда скрыться отъ закона, то рдко случается, чтобъ онъ остался совершенною тайной, а огласка его есть уже нкотораго рода наказаніе. Такъ случилось и съ поступкомъ Лизаветы Ивановны въ отношеніи ея благодтельницы.
Разъ случилось, что Перскій возвратился домой ране обыкновеннаго. Ему подали письмо въ то время, какъ онъ сидлъ возл полудремавшей жены своей.,
— Что бы это значило? сказалъ онъ, разглядывая конвертъ, кажется, почеркъ Белту хиной, она еще ни разу не писала мн сама, а всегда поручала это Кремову.
Лизавета Ивановна страшно, поблднла. Она протянула было руку къ, письму, чтобъ схватить его, но Перскій во время усплъ отвесть ея руку.
— Должно быть, случилось что нибудь необычайное, сказалъ онъ и сталъ медленно распечатывать конвертъ.
Лизавета Ивановна лежала ни жива, ни мертва. Константинъ Петровичъ прочелъ письмо про себя, и кончая былъ тоже блденъ, какъ полотно. Лизавета Ивановна не прерывала молчанія, но складки платья ея вздымались на груди отъ біенія -сердечнаго.
— Ты знаешь, какіе ужасы заключаются въ этомъ письм, сказалъ Перскій глухимъ и дрожащимъ голосомъ.
— Какъ же мн знать, когда я письма не читала, отвчала Лизавета Ивановна едва слышнымъ голосомъ.
— Ну, такъ я теб его прочитаю, если ты не догадываешься въ чемъ дло, сказалъ Перскій, и сталъ читать слдующія строки:

Любезный Константинъ Петровичъ!

‘Мра недостойныхъ поступковъ жены твоей, перешла вс границы. Въ послдній ея пріздъ ко мн, она вынула изъ моего сундука огромную сумму денегъ. Этотъ сундукъ вынесенъ былъ на время въ смежную съ моей спальней комнату и поставленъ подъ диванъ, на которомъ спала грабительница. На этомъ мст, сего моего письма, я прошу тебя, любезный Константинъ Петровичъ, остановиться и, не дочитавъ конца, допросить виновницу. Совершить это похищеніе было некому, кром ея’.
Константинъ Петровичъ остановился и грозно посмотрлъ на жену. Лизавета Ивановна вздохнула свободне, она мигомъ успла смкнуть, что свидтелей ея проступка, кром Врочки, никого не было, что ей можно отъ всего отпереться, а въ крайнемъ случа свалить все на падчерицу. Однако она молчала, ожидая, что скажетъ ей мужъ.
— Что же ты ничего не скажешь въ свое оправданіе? спросилъ онъ насмшливо.
— Что тутъ говорить, сказала наконецъ Лизавета Ивановна съ неподражаемою самоувренностью, я даже не могу понять, о какомъ сундук идетъ рчь.
— Такъ ты не сознаешься? спросилъ сурово Перскій.
— Да какъ же я сознаюсь въ томъ, что мн и въ голову не приходило. Я только удивлялась, что такое подозрніе могло именно пасть на меня. Это одна изъ странностей старухи, она уже давно зла на меня.
— Ну, вотъ, твоя благодтельница, которой ты не прибрала другаго названія, какъ ‘старуха’, какъ будто слушая тебя, отвчаетъ теб письменно. И Перскій сталъ продолжать чтеніе письма:
‘Я знаю напередъ, что жена твоя станетъ отпираться отъ своего постыднаго поступка, а потому прочти ей слдующее:
‘Въ сундук было найдено кольцо, которое я и вс домашніе мои видли да рук недостойной, во время ея пребыванія въ моемъ дом. На внутренности кольца вырзаны слова: Лиз, на память нашего обрученіи.’
Перскій остановился снова. Онъ едва дышалъ отъ негодованія. Это обвиненіе такъ неожиданна и такъ внезапно обрушилось на голову Лизаветы Ивановны, что парализировало все ея коварство и намреніе обвинить Врочку, она сочла за лучшее хранить молчаніе. Перскій отеръ холодный потъ, выступившій у него на лбу, поднялся почти шатаясь съ креселъ, и не сказавъ ни слова боле жен, вышелъ изъ комнаты, почти въ безпамятств. Придя къ себ въ кабинетъ, онъ снова поднесъ къ глазамъ письмо старушки Белтухиной и вторично прочелъ окончаніе его.
‘Любя тебя искренно, Константинъ Петровичъ и особенно мою милую Врочку, я не хочу длать огласки, могущей покрыть стыдомъ мать многочисленнаго семейства твоего, но съ полученіемъ этого письма, постарайся какъ можно скоре пріхать ко мн. Я очень слаба, ивы можете не застать меня въ живыхъ. Я передлаю актъ на твое имя, сдлавъ тебя полнымъ владльцемъ половины всего моего имущества, которое я было назначила недостойной. Я не забуду въ акт и Врочку, только потшь старуху, привези ее съ собою. Повторяю, я очень слаба, послдній ударъ, нанесенный мн неблагодарною, отнялъ у меня остальныя силы, я только и живу надеждою увидть тебя и Врочку мою, которую мысленно цлую.’
Не сообщивъ о томъ жен, Перскій сталъ приготовляться въ дорогу, Лизавета Ивановна была Очень безпокойна, она понимала, что открытіе ея продлки не можетъ остаться безъ наказанія. Перскій не говорилъ съ нею со дня чтенія письма и обдалъ въ Своемъ кабинет, избгая даже встрчи съ женою.
Видъ ея былъ для него тягостенъ и даже невыносимъ.
Насталъ день вызда. Перскій благословилъ и поцловалъ Любеньку. Тяжело ему было оставлять ее на попеченіе мачихи, но онъ собрался въ дорогу на легк, въ двумстномъ экипаж. Притомъ же везти Любеньку, безъ приглашенія Белтухиной, могло показаться нкоторымъ выпрашиваніемъ наслдства и на ея долю.
. Оставшись безъ мужа, долго томилась Лизавета Ивановна неизвстностью, чмъ все это для нея кончится. Отъ похищенной суммы не оставалось уже ни рубля, все разошлось по моднымъ магазинамъ.
Перскій не писалъ ей ни слова, но Любенька получила письмо отъ сестры, въ которомъ была вложена особенная записка по меньше, съ надписью мелкими буквами одномъ изъ ея уголковъ: ‘тайна.‘ Какъ не ловко спрятала Любенька эту записку, распечатывая письмо, Лизавета Ивановна успла замтить ея движеніе. Перская придавала слишкомъ много значенія всякому извстію отъ падчерицы и мужа, чтобъ не слдить пристально за перепискою двухъ сестеръ, и при всякомъ полученіи письма, заставляла читать его себ вслухъ, посл чего еще пробгала его сама, отыскивая какого нибудь намека, который могъ бы послужить ей нитью къ разузнанію того, что длалось у Белтухиной по поводу таинственнаго для нея отъзда мужа и падчерицы. Лизавета Ивановна, замтивъ движеніе Любеньки скрыть вложенную записку съ таинственною надписью, не показала того Любеньк и позволила ей удалиться въ ея комнату посл прочтенія письма вслухъ, какъ то длалось по обыкновенію. Еще въ первый разъ въ жизни случилось Любеньк быть повренною какой-то тайны.
Съ сильнымъ любопытствомъ взбжала она на антресоли и сла у окна задомъ къ дверямъ, приготовляясь къ чтенію завтной записки. Двушка съ такимъ усиленнымъ вниманіемъ Пробгала таинственныя строки, что не слыхала, какъ скрипнула дверь, и вслдъ за тмъ записка быстро была вырвана изъ рукъ ея.
Любенька оглянулась. Лизавета Ивановна помирала со смху. Въ смх ея было выраженіе совершенно противоположное изліянію веселья, но Любенька, по молодости и непроницательности своей, не замтила этого оттнка, а видя веселое расположеніе мачихи, стала сама смяться, стараясь снова отнять у нея записку.
— Отдайте, маменька, повторяла Любенька, сначала смясь, а потомъ сквозь слезы: это тайна, и касается вроятно меня, а не васъ.
— А вотъ мы увидимъ, говорила Лизавета Ивановна, вертясь и задыхаясь отъ усиленнаго движенія, которое заняло ей духъ.
— Прошу васъ, не читайте этой записки, можетъ быть, въ ней заключается не моя и не ваша, а Врочкина тайна.
— Ни у тебя, ни у Врочки тайнъ отъ меня быть не должно. Только безнравственныя дочери имютъ тайны отъ матерей своихъ.
Любенька невольно опустила руки. Лизавета Ивановна насильно посадила Любеньку въ кресло у окна, а сама, возсвъ на одну изъ двическихъ кроватей, стала читать вслухъ слдующее:
‘Не могу не подлиться съ тобою моею радостью, она душитъ меня. По нкоторому длу, котораго ты не знаешь, бабушка хотла лишить наслдства Лизавету Ивановну, что очень бы разстроило дла папеньки, не имющаго никакого состоянія, кром женинаго. Но увидвъ насъ, а особенно меня, бабушка расплаалась и ршилась только перемнить актъ и все отдать папеньк. Насъ не будутъ упрекать боле кускомъ хлба, онъ будетъ отцовскій, а не чужой. Добрая бабушка! она осыпаетъ меня ласками. Я ей часто говорю о теб, она не хочетъ врить, что можетъ существовать въ мір кто нибудь лучше меня. Что она сказала-бы, взглянувъ на тебя? Цлую твои черненькіе глазки, поцлуй Любушку, когда навстишь ее. Бабушка такъ слаба, что съ нею длаются частые обмороки, въ продолженіе которыхъ она холодетъ, какъ будто мертвая. Мн становится тогда и жалко ее и страшно.
‘Р. S. Завтра же хотятъ приступить къ совершенію нужныхъ бумагъ, и какъ только вс он будутъ готовы, мы тотчасъ пустимся въ обратный путь.’
Окончивъ чтеніе, Лизавета Ивановна отдала записку Любеньк и въ вид утшенія сказала:
— Ну, видишь ли, дурочка, какая же тутъ тайна, вдь рано или поздо я бы ее узнала. И закусивъ съ досады губы, она медленно встала, подошла къ дверямъ и тихо спускаясь съ лстницы, уже стала обдумывать, какъ ей лучше взяться за дло, чтобъ снова овладть имуществомъ, которое вторично ускользнуло отъ ея рукъ.
Не прошло и недли посл полученія письма и записки Врочки, какъ съ почты подано было вновь письмо, запечатанное черною печатью. Оно было адресовано на имя Лизаветы Ивановны и писано Врочкой.

Любезная маменька!

‘По порученію папеньки, увдомляю васъ о несчастій, постигшемъ всхъ насъ. Къ вечеру того дня, въ который я отправила мое послднее письмо къ Любеньк, бабушк сдлалось дурно, и не смотря на вс пособія докторовъ, въ два часа ночи она скончалась. Не могу писать много, за слезами ничего невижу. Тло ея предано земл сегодня. Завтра мы вызжаемъ въ Петербургъ.

Ваша покорная Вра Тремова.’

Прочитавъ это письмо, Лизавета Ивановна созвала прислугу и объявила ей о несчастій, при чемъ сочла за нужное поднести къ глазамъ платокъ и сдлать видъ, что она всхлипываетъ отъ рыданій. Мери, если не плакала, то вела себя прилично. Дуняша ревла и причитывала громкимъ голосомъ: ‘Благодтельница ты наша, на кого ты насъ оставила!’ и прочее, въ такомъ же род. Одна Любенька печалилась искренно, хотя никогда невидала покойницу, но знала, что она любила отца ея и сестру. Надо прибавить, что печаль Любоньки умножалась и отъ нсколькихъ строкъ, написанныхъ на особенномъ листк, вложенномъ безъ утайки въ письмо Лизаветы Ивановны, и даже незапечатанномъ. Тамъ было между прочивъ, сказано: ‘Забудь о томъ, чмъ я те(‘ польстила въ послднемъ моемъ письм. Все распалось прахомъ, все случилось иначе. Человкъ предполагаетъ, а Богъ располагаетъ..’
Лизавета Ивановна прочитавъ и эту записочку, совершенно поняла смыслъ ея, и возрадовалась ему сначала въ тайн, а потомъ и въ яв, и хотя домъ былъ облаченъ въ черный цвтъ, и вс служители, какъ и члены семейства, ходили въ плерезахъ, долженствовавшихъ напоминать о важности свершившейся потери, но радость Лизаветы Ивановны высказывалась въ самыхъ рзкихъ шуткахъ.
Дла пошли своимъ чередомъ. Гости являлись по вечерамъ и къ обду, какъ будто ничего особеннаго не случилось. Впрочемъ, гости приходили, можетъ быть, и съ доброю цлью утшить скорбящихъ, но только вс эти обды такъ похожи были на пирушки.
Посл письма, полученнаго Любенькою, въ дом Перской совершалось что-то. непонятное, необычайное и странное. Люди суетились, укладывали вещи, точно выбираясь изъ дома или отъ пожара. Лучшая мебель выносилась, зеркала, сервизы и разные предметы роскоши тоже. Однимъ словомъ, совершалось что-то таинственное для Любеньки. Вещи Врочкины и Любенышны а равно о Константина Петровича оставались нетронутыми, тогда какъ платья Лизаветы Ивановны и Мери тщательно укладывались въ сундуки, какъ будто въ дорогу’. Любонька ршилась спросить Лизавету Ивановну, что означала эта переборка, и получила въ отвтъ: ‘Много будешь знать, скоро состарешься.’ Она обратилась съ тмъ же вопросомъ къ Мери, и та сказала ей: ‘Я сама не знаю.’ И можно было поврить Мери на слово,, она такъ спокойно занималась своими обезьянами и. попугаями, что мать не захотла потревожить ее въ ея занятіяхъ, сообщивъ ей свои планы. Лизавета Ивановна, не смотря на длинныя платья Мери, все еще считала ее ребенкомъ и не удостаивала серьезными разговорами.
Любенька смотрла на суету въ дом и ждала отъ времени объясненія. Сборы продолжались трое сутокъ.
Между тмъ близился срокъ прізда Переката и Врочки. Лизавета Ивановна разочла о дн ихъ возвращенія, и утромъ того дня, въ который долженъ былъ пріхать мужъ ея, проздившій напрасно по ея дламъ, она выбралась совершенно изъ дома, взявъ съ собою все, что было поцнне: мебель, картины, бронзу, зеркала, посуду и серебро, оставивъ, какъ будто въ насмшку, только три столовыя и три чайныя ложки, для отца и двухъ дочерей его.
Вслдъ за Лизаветой Ивановной исчезали попугаи, обезьяны, кошки, собаки, канарейки.
По совершенномъ вызд Лизаветы Ивановны, остались въ дом Любенька и старый денщикъ Константина Петровича, который столько же понималъ во всемъ происходившемъ, какъ и молодая двушка. Любеньк стало невыносимо грустно. Ей страшно было взглянуть на обнаженныя стны опуствшаго внезапно дома, еще такъ недавно кипвшаго народомъ и жизнью.
Она подошла къ окну. Кузьма, денщикъ отца ея, запиралъ ворота, посл выбывшаго со двора послдняго воза, нагруженнаго разною рухлядью и поваренною посудою.
Она постучала ему въ окно и чрезъ стекло сдлала знакъ придти къ ней. Спустя нсколько минутъ, Кузьма, заступившій мсто дворника, явился передъ Любенькой, сдлавшеюся также невзначай, единственною его повелительницею.
— Не знаешь ли ты, Кузьма, что значитъ все это? спросила его Любенька.
— А какъ мн знать объ этомъ, барышня, я и самъ въ толкъ не возьму, что все это значитъ. Я было спросилъ дворецкаго, не прикажутъ ли и мн слдовать за кладью. и пожитками, но онъ мн веллъ остаться домъ караулить, вотъ я-то ворота и приперъ, да чего тутъ караулить, прибавилъ Кузьма, оглядывая опуствшія комнаты, разв голыя стны, такъ ихъ и безъ того никто не украдетъ. Кони съ конюшни сведены, экипажи всякіе свезены, людскіе пожитки вс на чисто забраны.
— Да зачмъ же ты позволилъ все забрать?.. спросила нершительно Любенька.
— До я было и заговорилъ: что-де вы все забираете, вдь что нибудь тутъ и Константина Петровича добра есть? А люди-то мн въ отвтъ: мы не Константина Петровича люди, а барынины, она намъ изволила приказать все забрать: все дескать мое, у мужа ничего нтъ!..
Любенька закрыла глаза руками. Она вспомнила мечтательныя слова въ письм Врочки: ‘Мы не будемъ боле сть чужой хлбъ’, и зарыдала.
— Ступайте, барышня, въ свою свтелку, да не плачьте такъ горько. Богъ милостивъ, все устроитъ къ лучшему.
Любенька поднялась въ свою комнату и облокотилась на окно, слезы струились по замтно исхудалому ея личику. Она слышала, какъ Кузьма затворялъ двери одну за другою, и стукъ ихъ разносился по опустлымъ заламъ. Глядя безсознательно вдоль по улиц, вдругъ показалось Любньк, что тройка мчится по направленію къ дому. Она судорожно встрепенулась. Знакомый возокъ приближался все боле и боле. Любенька протираетъ глаза, чтобъ лучше разглядть. Нтъ! то не мечта! отецъ ея и Врочка подъхали къ дому и остановились у крыльца. У Любеньки подкосились ноги отъ разныхъ волновавшихъ ее ощущеній.
Тутъ были и радость свиданія съ милыми сердцу, и страхъ за горе, какое причинитъ отцу ея неожиданная перемна въ дом. Любенька видла въ окно, какъ Кузьма подошелъ къ возку, и не трогаясь съ мста, съ намреніемъ, предоставила денщику сообщить первому поразительную новость.
— Все ли въ дом благополучно? спросила Врочка. Кузьма засмялся и не отвчалъ. Перскій замтилъ его замшательство.
— Что же ты не отвчаешь, проговорилъ онъ, всходя на лстницу.
— А вотъ сами увидть изволите, сказалъ Кузьма, распахнувъ об половинки дверей въ совершенно пустую залу. Перскій, Врочка и Ариша остановились на порог въ совершенномъ изумленіи.
— Что это значитъ? спросилъ Перскій, и не ожидая отвта, быстро пошелъ по амфилад комнатъ, отворяя дверь за дверью и быстро оглядывая опустошенныя стны. Врочка слдовала за отцемъ, предчувствуя что-то недоброе. Когда они дошли до одной изъ послднихъ комнатъ, противуположная дверь быстро растворилась, и Любенька съ крикомъ бросилась цловать руки отца и сестру.
— Объясни хоть ты, другъ мой, Любенька, что значитъ это опустошеніе? спросилъ отецъ, посл первыхъ привтствій.
Отецъ съ дочерьми отправился въ свой кабинетъ, который одинъ остался не тронутымъ. Любенька разсказала все, Что видла и знала.
Перскій понялъ, что смерть Белтухиной развязала руки, неблагодарной жен его. Она уже не боялась перемнъ въ завщаніи, и при первой возможности сбросила съ себя обязанности жены и матери чужихъ, ненавистныхъ ей.дтей, не заботясь боле ни о горести мужа, къ несчастію все еще ее любившаго, ни о стсненномъ положеніи всхъ ему близкихъ.
Долго отыскивалъ Перскій новую квартиру жены, нсколько разъ пытался свидться съ нею, но всегда получалъ отвты: ‘ухали-съ, дома нтъ, никого не велно принимать, не смемъ доложить.’ Посланные съ письмами отъ Перскаго къ жен, небыли счастливе его: письма возвращались не- тронутыя. Въ нихъ Перскій увщавалъ жену образумиться, напоминалъ ей, что въ продолженіе десятилтней жизни вмст, онъ ни разу не огорчалъ ее съ намреніемъ, бывъ постоянно заботливымъ и нжнымъ мужемъ, но письма не доходили, а если бъ и дошли — не тронули бы черстваго сердца Лизаветы Ивановны.
Едва могъ опомниться Перскій отъ случившейся съ нимъ перемны въ домашнемъ быту, какъ получилъ но дламъ службы порученіе хать на югъ Россіи. Врочка, хотя еще весьма молоденькая женщина, но уже окрпшая въ печаляхъ и превратностяхъ житейскихъ, утшала отца, какъ могла. Она представляла ему съ живостью картину новой жизни, какъ окруженный почтительностью и любовью дтей и освободясь отъ угнетавшаго его ярма прихотей капризной жены, онъ станетъ снова мужчиной и отцемъ, въ полномъ значеніи этихъ двухъ обязанностей.
Бдный Перскій медленно сдавался на доводы и убжденія Врочки, но необходимость покориться сил обстоятельствъ сдлала боле всхъ разсужденій.
Сборы въ новый предстоявшій путь были не долги. Перскій простился съ дочерью въ пансіон, и вмст съ Врочкой и Любенькой оставилъ Петербургъ. Онъ не могъ вдругъ опомниться и придти въ себя отъ перемнъ, случившихся такъ неожиданно въ его жизни. Изъ женатаго человка, не потерявъ жены, онъ сдлался почти вдовцомъ, и покидалъ Петербургъ на безвстное время, быть можетъ, на всегда, тогда какъ прежде не отлучался изъ него доле, какъ на три, четыре мсяца. Врочка разсчитывала, что время излечитъ больную душу отца, и давала себ слово нжить и лелять его съ самою горячею привязанностью и замнить сестрамъ своимъ, по мр силъ и возможности, если не мать, которую никто не замняетъ, то друга, какимъ бы должна была имъ быть мачиха, еслибъ она дорожила мужемъ.

XVIII.

Пріздъ Перскаго на мсто его назначенія, составилъ чуть ли не эпоху въ томъ уголк южной Россіи, куда онъ прибылъ. Новое общество приняло его и дочерей боле, чмъ радушно. Красота и образованность Врочки и Любеньки обратили на себя общее вниманіе. Къ Любеньк стали присватываться женихи, но она оставалась равнодушною и не спшила выборомъ. Ни отецъ, ни Врочка не понимали настоящей причины такого равнодушія. Любенька, въ дом мачихи, заразилась пристрастіемъ къ роскоши, и образъ жизни отца, посл разрыва съ Лизаветой Ивановной, поражалъ ее непріятнымъ сравненіемъ. Любенька страдала отъ такой перемны и внутренно дала себ слово не выходить иначе замужъ, какъ за богача. Но богачи, въ пространномъ значеніи этого слова, очень рдки въ провинціи. Деньгамъ нуженъ просторъ, какъ и всякой сил, будь она матеріальная или духовная. На ловца и зврь бжитъ, говоритъ русская пословица. Случай помогъ Любеньк въ ея поискахъ. Не подумайте, чтобъ моя красавица не имла сердца… напротивъ, она искала приложить къ длу вдругъ два чувства: любовь и благодарность. Она говорила сама себ: Я не уживусь съ бдностью, она меня тяготитъ и мучитъ. Рыцаремъ моимъ будетъ тотъ, кто исхититъ меня изъ такого мучительнаго состоянія, я полюблю его горячо, чувствами любви и благодарности!..
Мы уже говорили, что до выхода Любаши изъ пансіона оставалось два года. Два года… два мига на часахъ жизни! Они промчались.
Опять тяжелый экипажъ катится по блорусскому тракту, но ужъ по направленію съ юга на сверъ. Перскій, взявъ отпускъ, детъ съ двумя старшими дочерьми, взять Любашу изъ ученья, а между тмъ и собственныя дла его требуютъ присутствія въ Петербург Къ нему высылали безпрестанные счеты изъ магазиновъ и отъ бриліянщиковъ. Лизавета Ивановна, не смотря на свое огромное состояніе, постоянно отказывается платить по этимъ счетамъ, по которымъ, живши съ Перскимъ, она забирала на его имя. Длать было нечего, надо было такъ или иначе Перскому поправлять слды своего пристрастія и доврія къ недостойной жен.
Перскій ршился продать послднее и единственное свое имущество, родовое наслдіе своей матери, лишь бы удовлетворить кредиторовъ. Но объ длахъ Константина Петровича мы будемъ говорить въ своемъ мст, въ Петербург, а теперь наши путешественники еще въ дорог. Вотъ они подъзжаютъ къ той же самой станціи, гд ночевали два года тому, назадъ. Изъ экипажа вылзаетъ Перскій. Онъ значительно постарлъ и посдлъ въ промелькнувшіе два. года. За нимъ выходитъ Вра, уже 22 лтняя, задумчивая, съ спокойными движеніями, дама, не смотря на ея задумчивое личико, юность все еще играетъ въ ея взор и на щекахъ. За Врочкой буквально выпархиваетъ Любенька, стройная, высокая красавица, на лиц ея нтъ и слда той блдности и горести, какими омрачалось ея миленькое личико два года тому назадъ.
Въ станціонномъ дом все также, и все на томъ же мст, какъ и было. Дв сестры снова расположились на диванахъ. Опять сверчокъ, можетъ быть и тотъ же самый, затянулъ свою монотонную псню. Но сердца сестеръ были въ лучшемъ расположеніи духа. Он об смялись отъ души и долго за полночь болтали. На разсвт другаго дня, путешественники отправились дале. Имъ приходилось спускаться съ горы. Былъ ясный морозный день. Посл сильной оттепели дорога сдлалась гладка, какъ зеркало. Путешественники хали на колесахъ. Спускъ былъ крутъ и опасенъ. Перскій расположился дремать сладкимъ утреннимъ сномъ, забывъ объ опасности. Врочка выглянула изъ экипажа и замтила отцу объ опасности спускаться по такой гололедиц.
— Заложить тормазъ! скомандовалъ Перскій, не раскрывая глазъ.
— Но тормазъ не поможетъ, примолвила осторожная Врочка, гора идетъ косогоромъ, и колеса покатятся по ней, какъ полозья.
— Ну, пусть катятся, сказалъ Перскій флегматически.
— Стой! закричала испуганная Врочка. Выпусти насъ! у дороги канавы прорыты по обимъ сторонамъ, и если лошади не сдержатъ, экипажъ опрокинется непремнно. Что же, папа, вы не выходите изъ экипажа?
— Я не выйду, сказалъ Перскій ршительно и плотне запахнулъ полы шубы. Ему было тепло, покойно и дремалось такъ сладко.
— А въ такомъ случа, если погибать, такъ погибать вмст, сказала Врочка, огорченная упрямствомъ отца, и снова сла въ экипажъ. Дверцы захлопнулись за нею, экипажъ тронулся. Денщикъ натянулъ возжи, какъ струны инструмента. Вдругъ на самомъ поворот одна изъ возжей коренной лошади не выдержала, лопнула. Лошади шарахнулись въ сторону, справленныя уцлвшею возжею коренной, которая одна не могла уже сдержать всей тяжести экипажа, и побжали быстро подъ гору. Круто повернутый экипажъ упалъ на бокъ. Крикъ и стонъ раздались въ одно мгновеніе. Лошади протащили опрокинутый экипажъ нсколько мгновеній и наконецъ остановились. Вскрикнула Врочка, получившая ударъ^ въ бровь отъ рамы опущеннаго стекла, въ кото-‘ рую она выглянула въ минуту паденія. Застоналъ несчастный Кузьма, попавшій ногами подъ экипаягь. Два ямщика и выкарабкавшійся изъ экипажа Перскій съ трудомъ высвободили Кузьму изъ-подъ экипажа. Онъ жаловался на сильную боль въ ног и не могъ сдлать малйшаго движенія. Константинъ Петровичъ, удостоврившись, что Кузьма покрайней мр живъ, бросился къ дочерямъ. Онъ помогъ вылзть Любеньк, которая тоже спаслась отъ ушиба, попавъ между подушками. Врочка же не отвчала на зовъ, и Перскій вн себя отъ испугу сталъ вытаскивать сначала попадавшія ему въ руки подушки, а наконецъ и дочь, ошеломленную ударомъ. Оказалось, что глазъ Врочки мгновенно вспухъ отъ ушиба и требовалъ немедленнаго пособія. Гд его было взять посреди почтовой дороги? Что было длать? Ршено было вернуться на станцію, Кузьму уложить въ поднятый экипажъ, а путешественникамъ идти до станціи пшкомъ. Врочк завязала глазъ, и шествіе тронулось. Бдный Кузьма стоналъ и кричалъ. Врочка едва сдерживалась оттого-же не желая пугать и огорчать-отца. Перскій негодовалъ на себя вслухъ, что не послушался благоразумнаго совта дочери, и вмсто ея, не сталъ самъ жертвою своего упрямства. Врочка сквозь слезы утшала его и увряла, что ушибъ ея не важенъ, что она готова вдвое перенести, лишь бы милый папочка былъ цлъ и невредимъ. Любенька тщетно старалась исправить свое платье, изорванное во время паденія на обоихъ локтяхъ, которые выглядывали, розовые отъ холоду, какъ будто любопытствуя узнать, что случилось такого необычайнаго, что ихъ выставили на холодъ.
Такимъ образомъ вернулись наши путешественники въ станціонный домъ. Перскій тотчасъ же послалъ почтовую тройку въ ближайшій городъ и узнавъ, что тамъ живетъ богатый помщикъ, старый его сослуживецъ, приказалъ посланному обратиться прямо къ нему съ просьбою о скорйшей высылк знающаго и искуснаго медика. Тройка помчалась, какъ вихрь. Къ счастію городъ отстоялъ всего на 18-ть верстъ отъ станціи. Спустя три, четыре часа посл несчастнаго приключенія, самъ пріятель Перскаго, въ сопровожденіи доктора, прискакалъ на станцію, въ легкомъ кабріолет, на лихихъ рыжихъ рысакахъ, и бросился обнимать Перскаго. Онъ былъ ровесникъ Перскому, то есть ему было около шестидесяти лтъ, довольно статенъ и высокъ ростомъ. Голова его была бла, какъ серебро, усы и брови черны, какъ смоль. Цвтъ лица темно-оливковый. Однимъ словомъ, его можно было назвать красавцемъ, хоть и красавцемъ шести десятилтнимъ.
Онъ ловко раскланялся съ лежавшей на диван Врочкой и обернулся къ Любеньк съ тмъ же намреніемъ. Но увидвъ Любеньку, онъ забылъ ей поклониться. Красота ея совершенно сразила стараго воина. Любенька стояла передъ нимъ въ полномъ смущеніи отъ двухъ разорванныхъ рукавовъ своихъ, и пряча голые локти за спину. Не смотря на дорожное шерстяное платье, безъ всякихъ украшеній, кром сдланныхъ паденіемъ экипажа, стройная, высокая двушка была такъ хороша, что могла удовлетворить самому взыскательному вкусу.
— Вотъ об мои дочери, сказалъ Константинъ Петровичъ: это Вра, замужняя, а это Любовь, двица. Рекомендую теб и ту, и другую, и прошу, Ипполитъ Алексевичъ всхъ насъ любить и жаловать.
Но Ипполитъ Алексевичъ не слышалъ уже ничего, и потому не отвчалъ ничего, все продолжая разглядывать плнительную двушку, стоявшую въ смущеніи передъ нимъ, и отвсившую, при рекомендаціи отца, самый низкій поклонъ новому знакомцу.
Между тмъ нмецъ докторъ, привезенный Ипполитомъ Алексевичемъ, осмотрлъ глазъ Врочки и ручался за невредимость его, только предсказывалъ сильное воспаленіе, могущее продлиться нкоторое время. Денщику была сдлана перевязка на сломанной ног и оставалось только ршить: хать ли путешественникамъ въ городъ, или проживать на станціи до выздоровленія больныхъ.
Положеніе было точно затруднительное. Какъ ршиться положить человка на простую телгу, посл сдланной ему перевязки? И опять какъ оставить его безъ надзора медика въ 18-ти верстахъ отъ города? Ипполитъ Алексевичъ Крендельстремъ, устроивъ все дло, прежде всего предложилъ въ полное распоряженіе Перскаго и его семейства свой домъ въ город.
— Я холостъ, сказалъ онъ, и занимаю одинъ обширное помщеніе, принимаешь ли ты предложеніе стараго сослуживца, котораго не видалъ около пятнадцати лтъ? Да или нтъ?
— Я бы радъ, да не знаю ловко ли оно будетъ, отвчалъ Перскій, выходя изъ комнаты, гд были его дочери: именно потому что ты холостъ, а у меня дочь двица…
— И, вздоръ какой! при такомъ приключеніи можно ли разбирать топкости приличія… Да взгляни мн на голову: что братъ? мы съ тобою поизмялись порядкомъ въ эти пятнадцать лтъ. Полно же, Константинъ Петровичъ, что тутъ раздумывать? Домъ у меня къ тому же двухэтажный, вы помститесь, пожалуй, въ отдльномъ этаж.
— Ну, пожалуй, я согласенъ. Но теперь надо подумать какъ намъ добраться до города.
— А вотъ какъ, сказалъ -Крендельстремъ: кабріолетъ мой отдадимъ дамамъ, пусть Вра Кбистантиновна хорошенько окутаетъ голову, а мои рысаки съ небольшимъ въ часъ лихо ихъ доставятъ ко мн. Францъ Ивановичъ, какъ медикъ, помстится съ больнымъ и горничной въ твоемъ экипаж, который будетъ для него покойне тряской телги, а мы съ тобою, вспомнивъ старину, сядемъ на почтовую телгу, и маршъ!.. Что, вдь катывали въ былые годы и не по 18-ти верстъ въ почтовой кибитк?
— Согласенъ, сказалъ Перскій, хотя признаюсь, пооблнился, горе поосадило отъ прежней прыти. Я не тотъ уже лихой Перскій, какимъ ты знавалъ меня въ памятный двнадцатый годъ! Ну, да длать нечего, пусть будетъ по-твоему!
Все было сдлано по сказанному. Перскому и дочерямъ его отведены были великолпные покои. Три недли прожили наши путешественники въ дом Ипполита Алексевича, пока глазъ Врочки не освободился отъ опухоли и воспаленія. Положено было не ждать совершеннаго выздоровленія Кузьмы, а оставить его до возвращенія Перскихъ изъ столицы, потому что отпуска, даннаго Константину Петровичу, едва достало бы на приведеніе къ окончанію его длъ. Въ эти три недли, проведенныя въ обществ Ипполита Алексевича, случилось то, чего и можно было ожидать отъ первой встрчи его съ любенькой. Онъ полюбилъ двушку безъ ума, какъ любятъ обыкновенно въ поздніе годы жизни, сдлалъ ей предложеніе, не говоря ни слова отцу и старшей сестр, и получилъ ея согласіе. Онъ соединилъ въ своей особ вс условія супружества, о которомъ мечтала Любенька. Онъ былъ чрезмрно богатъ, и его уважала вся губернія.
Наканун вызда Перскихъ въ дальнйшій путь, вечеромъ Любенька разливала чай, болтала и вертлась, какъ рзвый ребенокъ. Не разъ Ипполитъ Алексевичъ, смясь ея шуткамъ, пускался догонять рзвушку кругомъ стола, съ опасностью опрокинуть самоваръ. Но Любушка быстро увертывалась и наконецъ убжала, вонъ изъ комнаты. Не видя ея возвращенія, Крендельстремъ ршился наконецъ сообщить и отцу Любеньки, о своемъ намреніи, и просить его согласія на сдланное уже ей предложеніе.
При первомъ словъ Ипполита Алексевича объ этомъ, Перскій перебилъ его не совсмъ вжливымъ, но дружескимъ замчаніемъ:
— Помилуй братецъ, Ипполитъ Алексевичъ, да ты Любеньк если не въ дды, то ужъ конечно въ отцы годишься.
— Ну, ужъ объ этомъ судить предоставь ей самой, отвчалъ Ипполитъ Алексевичъ, слегка поморщившись. Я прошу твоего согласія на бракъ мой съ твоею дочерью, а что касается до согласія Любови Константиновны, то я его уже получилъ.
— Получилъ уже! воскликнулъ радостно Перскій, ну, такъ въ Богомъ. Съ своей стороны я очень радъ.
И точно, Перскій былъ радъ, потому что тайные помыслы Перскаго всегда были выдать дочерей своихъ не иначе, какъ за людей богатыхъ и со связями. Эти тайные помыслы объясняютъ нкоторымъ образомъ поведеніе Перскаго при выдач замужъ Врочки за Тремова, тоже человка по этой части значительнаго.
Перскій въ настоящемъ случа не хотлъ оглянуться назадъ и сообразить къ чему довело дочь его богатство Тремова, какъ не хотлъ и теперь сообразить, что Ипполитъ Алексевичъ, хотя и сослуживецъ его, но былъ ему очень мало знакомъ со стороны его душевныхъ качествъ. Онъ былъ молодецъ по виду, но, былъ за то старше невсты ровно сорока годами. Обрученіе совершилось, и на другой же день Перскій выхалъ изъ дому жениха, ршено было, окончивъ дла, въ Петербург съ Лизаветой Ивановной, сдлавъ приданое Любеньк и взявъ Любашу изъ пансіона, сыграть свадьбу на возвратномъ пути Перскихъ. Любенька общала влюбленному жениху писать всякую почту и женихъ и невста временно разстались до скораго неразрывнаго соединенія.

XIX.

Перскіе пріхали въ Петербургъ, Мы уже говорили, что изъ столицы не разъ были высылаемы къ Перскому разные счеты изъ магазиновъ и отъ бриліантщиковъ, съ требованіями по нимъ уплаты. По сведеннымъ счетамъ оказалось, что всего достоянія Перскаго не хватитъ на удовлетвореніе и половины долговъ Лизаветы Ивановны. Перскій былъ этимъ чрезмрно огорченъ и не зналъ, какъ ему съ честію выпутаться изъ бды. Онъ нсколько разъ пытался увидться съ женою, хотлъ лично убдить ее въ несправедливости ея несогласія платить по счетамъ магазиновъ, когда почти вс предметы были взяты собственно для нея самой, и были вывезены ею изъ дому. Перскому казалось тмъ легче убдить жену, что она была ему одному обязана всмъ своимъ состояніемъ, которое безъ его посредничества перешло бы въ руки сестры ея. Перскій думалъ въ личной бесд найти дорогу къ благороднымъ чувствованіямъ жены своей, но Лизавета Ивановна упорно отклонялась отъ свиданія съ мужемъ и даже не отвчала ни на одно, изъ его писемъ. Положеніе Перскаго было очень затруднительно, но Провидніе не даетъ злу торжествовать, и ненредвиднный, совершенно не ожиданный случай далъ Константину Петровичу способъ хоть нсколько удержаться на скользкомъ пути, на который вывела его злонравная жена. Онъ узналъ стороною, что кром счетовъ по магазинамъ, Лизавета Ивановна, въ ожиданіи окончанія своего дла, надлала множество другихъ долговъ на свое собственное имя, и что плата по этимъ документамъ не производится ею, не смотря на огромное наслдство, доставшееся ей посл Белтухиной. Заимодавецъ Лизаветы Ивановны, стсненный въ денежныхъ оборотахъ, готовъ былъ отдать ея заемныя письма за полцны, лишь бы получить наличныя деньги. Перскій, который уже продалъ свое имущество, явился къ нему съ предложеніемъ скупить акты жены. Заимодавецъ съ радостью уступилъ ихъ Константину Петровичу за половинную сумму.
Такимъ образомъ Перскій могъ сдлать переводъ на счеты магазиновъ, но для того нужна была подпись Лизаветы Ивановны, что она беретъ на себя по нимъ уплату, за что Перскій передалъ бы ей заемныя письма. Лизавета Ивановна не несла никакого убытка въ этой сдлк, и казалось, можно было склонить ее на то хоть изъ благодарности за все, чмъ она была обязана мужу и Врочк.
Получая безпрестанные отказы въ свиданіи, Перскій попробовалъ послать Вру парламентеромъ по обоюднымъ ихъ дламъ. Эта мра оказалась успшною. Узнала ли Лизавета Ивановна о томъ, что документы ея были скуплены мужемъ, или просто по капризу, но она ршилась принять падчерицу. Лизавета Ивановна выслушала ее терпливо, и казалось, не видла никакихъ препятствій въ предлагаемой мужемъ сдлк, по крайней мр, она не возражала и не спорила. По не смотря на то, Врочка вынесла изъ своего перваго посщенія мачихи то убжденіе, что за мнимымъ согласіемъ, Лизавета Ивановна таила какое-то намреніе, потому что она уклонилась отъ подписанія привезенныхъ Врочкою бумагъ, приглашая ее очень ласково и убдительно пріхать для этого въ другой разъ.
Нечего было длать, Врочка общала, но и во второй, и въ третій и въ десятый разъ напрасно посщала мачиху. То голова болла у Лизаветы Ивановны, то рука ломила, то гости мшали заняться длами, а время шло, и дла оставались не ршенными. Между тмъ въ пріемахъ Лизаветы Ивановны было много ласки, обниманій и наружнаго дружелюбія. Все это сбивало съ толку, хотя неопытную, но прозорливую Врочку. Горести и угнетеніе научили ее быть осторожною и внимательною ко всему, что происходило кругомъ ея. Мало по малу, Врочка стала замчать, что иныя вещи въ дом Лизаветы Ивановны вдругъ исчезали изъ виду, и что не рдко, не смотря на множество гостей, хозяйка предъ самымъ обдомъ скрывалась на нкоторое время и возвращалась къ гостямъ замтно разстроенною. Врочка понимала, что въ дом свершается что-то необыкновенное, хотя для нея непонятное. Она потеряла уже счетъ, въ какой разъ мачиха пригласила ее пріхать, давъ торжественное общаніе, что посл обда непремнно пересмотритъ вс счеты и заемныя письма и подпишетъ окончательно вс бумаги. Врочка, хотя и плохо врила столько разъ данному и до сихъ поръ невыполненному общанію, но явилась по приглашенію. Гостей было у Лизаветы Ивановны боле двадцати человкъ, между которыми мелькали лица важныя, съ эполетами и безъ оныхъ. Бьетъ пять часовъ… обдать не даютъ. Бьетъ шесть, наконецъ семь… объ обд нтъ, и помину. Хозяйка боле часу скрылась и не показывается въ гостиную. Врочка, подстрекаемая любопытствомъ и движимая необычайностью случая, ршается сама пойти во внутренніе покои. Входя въ самую отдаленную комнату, Врочка увидла не совсмъ обыкновенную сцену: Лизавета Ивановна сидитъ у стола облокотившись на него обими руками и плачетъ на взрыдъ. Возл нея, у стола стоятъ съ длинными, отчаянными лицами дворецкій и Дуняша, совтница во всхъ длахъ ея. Мери стоитъ у окна, глядитъ безсознательно на улицу и барабанитъ по стеклу.
— Что случилось, о чемъ вы это плачете? спрашиваетъ Врочка.
Лизавета Ивановна взглядываетъ на обернувшуюся къ ней Мери, и вмсто отвта Врочк, говоритъ своей любимиц:
— Нечего длать, придется во всемъ признаться передъ Врочкой.
— Длайте, какъ хотите и какъ знаете… уже восьмой часъ! сказала Мери съ видимой озабоченностью.
— Врочка, сказала Лизавета Ивановна отрывистымъ голосомъ, мы не можемъ ссть за столъ, у меня нтъ ни водки, ни вина, въ долгъ не даютъ, денегъ въ дом нтъ ни гроша, заложить уже боле нечего!
— Возможно ли! почти вскрикнула изумленная Врочка и поспшно вынула изъ кошелька ассигнацію, которую дворецкій выхватилъ изъ рукъ ея, не дослушавъ конца бесды, и бросился изъ комнаты, Дуняша исчезла за дворецкимъ, Мери бросилась стремглавъ въ гостиную, къ давно покинутымъ гостямъ, а Лизавета Ивановна, оставшись наедин съ падчерицею, отерла съ поспшностью слезы на глазахъ, и сказала, не вставая изъ-за стола:
— Посл обда я все теб разскажу, а теперь надо и мн наконецъ выйти къ гостямъ, и съ этими словами Лизавета Ивацовна величественною походкою вошла въ пріемную, извиняясь и жалуясь на мшкатность своего повара, котораго она, не смотря на его искусство, должна будетъ смнить другимъ.
Черезъ четверть часа посл прихода Лизаветы Ивановны, кушать было подано, и гости и хозяева сли за столъ. Обдъ былъ изящный, и долженъ былъ стоить не малыхъ издержекъ. Врочка не могла придти въ себя отъ изумленія. Богатая, по ея мннію, Лизавета Ивановна, подъ часъ нуждалась въ нсколькихъ рубляхъ на покупку вина для стола.
Обдъ кончился, посл душистаго кофе гости разсажены за карточные столы. Лизавета Ивановна пригласила Врочку послдовать за нею въ спальню. Она вздохнула и сказала полупечальнымъ, полушутливымъ тономъ:
— Многое перемнилось, какъ видишь, милая Вра Константиновна, у меня не хватаетъ денегъ на. вино, какъ и на многое другое.
— Но какъ это могло случиться?.. спросила Вра въ недоумніи.
— А такимъ образомъ, что Кремовъ, усплъ таки оттянуть у меня все наслдіе Белтухиной, и я снова осталась на прежнемъ основаніи и получаю отъ него ничтожную сумму на прожитокъ.
— Но по какому же праву онъ сдлалъ это?
— А по такому, что отыскалъ какой-то актъ въ бумагахъ покойницы, въ которомъ сказано, что если я оставлю мужа, то все мое имніе снова переходитъ къ Кремову, а ему выдавать мн ежегодно такую сумму, которая мн не хватитъ и на два мсяца, а не только на цлый годъ жизни.
— Такъ зачмъ же вы сзываете такое множество гостей, пріемъ ихъ вамъ долженъ обходиться не дешево, возразила Врочка.
— Съ давнихъ поръ у меня были назначены середы для обдовъ и воскресенья для вечеровъ. Нельзя же отказаться отъ пріемовъ, и тмъ сознаться предъ знакомыми въ дурномъ положеніи своихъ длъ. Вс, или почти вс сегодняшніе мой гости пришли ко мн безъ особеннаго приглашенія, а по старой памяти
Врочка не сочла за нужное возражать и доказывать, что рано или поздно надо будетъ отмнить эти пріемы. Врочка не имла и права входимъ въ распоряженія Лизаветы Ивановны въ образ ея жизни, но съ дальновидностью, ей свойственною, тотчасъ разочла, что пожертвовавъ нкоторою суммою, можетъ наконецъ привести къ окончанію дло, порученное ей отцемъ, и не медля къ тому приступила.
— Вы общали непремнно сегодня подписать мои бумаги, сказала она помолчавъ не много подл откровеній, сдланныхъ ей мачихою. Уже боле десяти разъ я къ вамъ прізжаю по вашему приглашенію, и все напрасно. Угодно ли вамъ будетъ кончить дло сегодня?
— Нтъ, милая Вра, ты сама видишь, какъ я сегодня разстроена, гд мн собрать свои мысли и заняться какимъ бы то ни было дломъ, прізжай для этого въ другой разъ.
— Но отцу моему ждать доле не возможно. Мы кончили вс дла въ Петербург, срокъ его отпуска приближается, и мы должны выхать отсюда въ непродолжительномъ времени. Позвольте вамъ сдлать послднее условіе. Мы остаемся еще дней десять въ Петербург, когда вы вздумаете подписать бумаги, то дайте мн знать, я пріду съ ними и съ тысячью рублями наличныхъ денегъ, которыя я вамъ вручу въ обмнъ за вашу подпись, до той поры вы не увидите меня боле, прощайте. И Врочка поднялась съ креселъ съ намреніемъ распроститься съ мачихой.
— А что будетъ въ такомъ случа, если я не захочу подписать бумаги ни въ продолженіе десяти дней, ни въ десять лтъ?
— Я не стану грозить вамъ процессомъ со стороны моего отца, онъ къ нему не приступитъ изъ памяти къ прошлой любви своей. Онъ не захочетъ снова сдлаться предметомъ разговора для праздныхъ людей, занявъ ихъ уже не мало два года тому назадъ, по вашей милости, но ручаюсь вамъ, что отецъ мой передастъ вс ваши документы Кремову, который конечно не-откажется выплачивать по нимъ ваши долги по магазинамъ изъ той суммы, которую высылаетъ вамъ ежегодно. Иметъ ли онъ на то право или нтъ, о томъ вы можете сами разсудить, а отецъ мой уже сносился съ нимъ и онъ изъявилъ готовность. Кремовъ такъ любитъ васъ, и такъ блюдетъ о вашихъ длахъ! прибавила Врочка, не удерживаясь отъ ироніи, какая звучала въ послдней ея фраз.
— Ну, хорошо, я подумаю… и можетъ быть соглашусь на твое предложеніе, если мн придетъ фантазія, сказала Лизавета Ивановна небрежно, между тмъ, какъ угроза Врочки отозвалась очень непріятно въ душ ея.
Мачиха и падчерица распростились. Вра тихонько пробралась между игорными столами и скрылась изъ дому Лизаветы Ивановны. Между тмъ расчеты Врочки вполн оправдались. Не дале какъ въ слдующую среду, Врочка получила записку отъ Мери, въ которой та намкала ей привезти вмст съ бумагами для подписи, общанное приложеніе.
Врочка собрала вс бумаги, взяла общанную ею сумму и отправилась въ назначенный часъ къ Лизавет Ивановн. Гостей было опять много. Не успла Врочка взойти въ пріемную и раскланяться съ присутствующими, какъ Лизавета Ивановна поспшно увлекла ее въ знакомую уже намъ спальню.
— Что, привезла деньги? спросила торопливо Лизавета Ивановна, у меня сегодня и обдать не готовили, прибавила она, сорвавъ всякую завсу съ своихъ обстоятельствъ.
Врочка посмотрла на мачиху съ удивленіемъ и даже съ ужасомъ.
— А какъ же вы раздлаетесь съ этою кучею постителей?
— Были бы деньги! Я уже заказала на двадцать персонъ обдъ у лучшаго ресторана, съ его офиціантами, и только ждала тебя, чтобъ послать за нимъ.
— Но такимъ образомъ вамъ станетъ не на долго привезенныхъ мною денегъ, что же будетъ съ вами посл?
Лизавет Ивановна подмигнула Врочк значительно, съ очень Хорошо извстной ей ужимкой, указывая на входившую въ это мгновеніе Мери, и почти на ухо сказала:
— Мы будемъ скоро очень богаты. Къ Мерй навернулся женихъ-богачъ но это еще тайна. Давай скоре деньги!.. И Лизавета Ивановна протянула руку къ падчериц.
— Вы хорошо помните о деньгахъ, я же не забываю нашего условія, пока вы не подпишете моихъ бумагъ, вы не получите ни копйки.
— Ну, давай, давай твои бумаги, сказала Лизавета Ивановна, подошла къ столу, на которомъ стояла чернильница, И не глядя подписала все, что ей предлагала Врочка.
Дурной и неблагонамренный человкъ могъ бы употребить во зло такое расположеніе Лизаветы Ивановны и заставить ее подписать на ея голову все, что угодно, по по счастію для мачихи, она имла въ эту минуту дло хотя съ осторожной, но добродушной и чистосердечной Врочкой, которую Лизавета Ивановна оскорбляла и притсняла, Которую погубила несчастнымъ замужствомъ, и вотъ настала для нея минута мести… но чувство это далеко было отъ чистой, благородной души ея…
Бережно положила Врочка вс подписанныя мачихою бумаги въ карманъ, передала ей нсколько пачекъ ассигнацій, и видла, Какъ дворецкій и Дуняша бросились на нихъ, какъ коршуны на добычу. Не смотря на вс просьбы Лизаветы Ивановны остаться съ нею обдать, Врочка распростилась и бросилась къ выходу чтобъ поскоре обрадовать отца.
Врочку не мало занимала мысль, кто былъ смертный, который плнился некрасивою Мери, и, въ замнъ ея безобразія, предлагалъ свою руку, полную золота, какъ можно было заключить изъ словъ Лизаветы Ивановны.
Такъ сошла съ семейнаго горизонта Перскихъ эта губительная комета, подъ названіемъ Лизаветы Ивановны, надлавшая столько бдъ въ сердцахъ почти всхъ членовъ этого семейства, опустошивъ, разоривъ и разрушивъ въ конецъ всякую надежду на матеріальное ихъ благосостояніе.
Въ послдствіи Перскіе точно узнали, что Мери была обручена какому-то богатому 17-лтнему юнкеру, который общалъ на ней жениться, какъ только наднетъ офицерскіе эполеты, считая такой поступокъ долгомъ благодарности за безкорыстную любовь Мери, обратившую свое вниманіе на мальчика, тогда какъ сама была уже взрослою двицею съ блистательнымъ образованіемъ. Бдный юноша, или врне счастливый юноша! Долго ли продлится розовая призма, сквозь которую ты смотришь на жизнь своими юными глазами. Но время свадьбы было еще далеко, а между тмъ Лизавета Ивановна отъ разныхъ нуждъ и униженій сдлалась почти идіоткой и окончила жизнь въ больниц, въ страшныхъ мученіяхъ — послдствіяхъ ея неумренности во всемъ и тщеславной нищеты. Жизнь Мери выходитъ изъ предловъ нашего расказа, а потому обратимся снова къ Перскимъ.

XX.

Взявъ Любашу изъ пансіона и приготовивъ приданое Любиньк, Перскій выхалъ изъ Петербурга. Знакомый намъ тяжелый экипажъ покатился снова, везомый шестью а иногда и де^ сятью почтовыми лошадьми, но вмсто двухъ женскихъ головокъ, изъ оконъ экипажа выглядывали уже три, одно другаго свже, одно другаго миловидне. Три дочери Перскаго: Вра, невстадвица и ребенокъ-двица олицетворяли собою, не смотря на молодость старшей, прошедшее, настоящее и будущее. Настоящее почти всегда важне прошлаго и будущаго, а потому займемся Любенькою. Оно было коротко и мгновенно, какъ всякое настоящее.
Вышедъ замужъ по своему выбору, и желанію, за шеетидесятилтняго жениха, Любенька вступила въ богатую, роскошную золотую темницу. Оказалось что онъ былъ ревнивъ, какъ два турка, взятые вмст. Въ первый ‘медовый мсяцъ’, по отъзд отца и сестеръ Любеньки, молодые цловались безпрестанно, какъ голубки. Любенька играла и пла, мужъ ея насвистывалъ на флейт, которую отыскалъ въ какомъ-то походномъ чемодан. Случалось, что серебристый голосъ Любеньки съ акомпаниментомъ рояля и флейты, останавливалъ прохожихъ подъ окнами. Мужъ сталъ замчать это, и не только прекратилъ свои дуэты съ женою, но заперъ рояль на ключъ и спряталъ его въ потайной ящикъ своего письменнаго стола. На вопросъ удивленной Любеньки, что значитъ такой поступокъ, мужъ очень чистосердечно сознался, что онъ ревнивъ, что ревность чувство томительное и мучительное, что онъ не можетъ видть равнодушно, безъ содроганія тни, бродящія подъ ихъ окнами. Любушку тшила эта ревность, какъ совершенная для нея новизна, самолюбію ея даже льстило, что мужъ смиренно ложился у ея ногъ въ катомъ-то восторженномъ созерцаніи ея прелестей и уврялъ, что лучшаго препровожденія времени онъ не могъ и придумать посл своихъ деревенскихъ занятій, какъ глядть на свою ненаглядную Любеньку и цловать ея ручки, ‘іто безсмысленная музыка, какой они было предались, разлучаетъ ихъ уста и глаза, заставляя первыя пть и свистать, а вторые глядть въ ноты, когда и устамъ и глазамъ предоставлено гораздо лучшее занятіе.
Любенька слушала любовный бредъ мужа, улыбалась, и грудь ея вздымалась отъ сочувствія. Онъ становился ей дороже день отъ дня. Она искала богатства и счастія, и въ придачу къ нимъ нашла ревнивую, пылкую любовь, заставившую ее забыть золото и выгодное положеніе ея въ свт. И въ самомъ дл, для чего могло служить богатство Любеньк? Ея шкапы, сундуки, комоды, картоны наполнены были бархатотъ, атласомъ, блондами, кружевами, золотыми и брилліантовыми вещами, а ревнивецъ мужъ не вывозилъ ее никуда, и пряталъ лучшую свою жемчужину отъ всхъ глазъ. Вс прелестные уборы Любеньки покоились неподвижно.
Къ чему Любеньк могло послужить значеніе? Кром старой домоправительницы Марины Дмитріевны, Любенька не видала почета ни себ, ни своему любимцу, и могла бы легко почесть себя не боле, какъ пастушкою, подругою новаго Филомена. Какъ не сказать посл этого: знаемъ ли мы хорошо, къ чему стремимся, чего ищемъ, чего домогаемся?
Такъ прошли три года… Ревность Крендельстрема не только не уменьшалась, а увеличивалась съ каждымъ новымъ днемъ. А казалось-бы, къ чему, и главное, къ кому было ревновать? Любенька буквально никого не принимала и ни къ кому не вызжала. РІ надо сказать, ей нкогда было жалть о свтскихъ увеселеніяхъ. Въ три года супружества она была матерью двухъ миловидныхъ младенцевъ, и на нихъ сосредоточила всю свою привязанность, вс свои помыслы и желанія.
Такимъ образомъ, тихо, безъ всякихъ треволненій лилась жизнь Любеньки между любовью къ мужу и малюткамъ дтямъ, какъ вдругъ, въ жизнь эту, подобную тихому ручью, влился потокъ свтскихъ событій. Въ городъ ихъ пріхалъ временно значительный вельможа. Онъ лично зналъ Перскаго, а по отношеніямъ служебнымъ зналъ и Ипполита Алексевича. Наслышавшись о красот дочери и жены своихъ знакомцевъ, вельможа пріхалъ къ Иполиту Алексевичу, какъ для того, чтобъ познакомиться съ дочерью своего стараго и добраго пріятеля, такъ и для того, чтобъ лично проврить не увеличены ли были слухи о необычайной красот Любови Константиновны. Ревность мужа уже не удивляла никого, къ ней привыкли, и отъ удивленія перешли къ насмшкамъ. Тутъ надо было сдлать только полушагъ, если по словамъ знаменитаго завоевателя нашего столтія и ‘отъ великаго до смтнаго только одинъ шагъ.’ Отдлаться отъ посщенія бывшаго начальника и покровителя было невозможно, напрасно придумывалъ къ тому средства бдный мужъ. Онъ инстинктивно предчувствовалъ себ горе отъ такого необыкновеннаго событія въ его семейств. День визита насталъ.
Долго сидлъ вельможа у Крендельстрема, но Любенька, слдуя наставленію мужа, къ нему въ пріемную не выходила.
Старикъ, истощивъ вс предметы къ разговору, и не привыкши церемониться, начиналъ терять терпніе, и наконецъ приступилъ къ цли своего посщенія, безъ дальнихъ обходовъ и обиняковъ:
— Что же ты, Ипполитъ Алексичъ, не познакомишь меня съ твоею женою? Я уже теб говорилъ, что отецъ ея былъ мн хорошій пріятель. Я помню ее младенцемъ, это мн даетъ Право на знакомство съ нею.
— Она не совсмъ здорова, сказалъ мужъ, запинаясь.
— Ну, пойдемъ къ ней, если она лежитъ, съ такимъ старцемъ какъ я, ей было бы гршно церемониться. Я не долго пробуду здсь, и кто знаетъ, приведетъ ли Господь въ другой разъ увидть ее.
— Позвольте, позвольте, сказалъ поспшно Ип. Алекс. останавливая движеніе гостя встать съ дивана: позвольте, у нея въ комнат все въ безпорядк… ей будетъ совстно… Любенька, Закричалъ онъ въ дверь жен, не можешь ли ты выдти сюда, его сіятельство желаетъ тебя видть. Любенька мгновенно вошла въ гостиную и тмъ необдуманно обличила, что она отнюдь не лежала, какъ больная, къ тому же свжій цвтъ лица ея еще краснорчиве обвинялъ Ипполита Алексевича во лжи. При вид Любеньки, графъ не могъ и не принуждалъ себя скрыть восторженнаго впечатлнія, произведеннаго надъ нимъ красотою Любеньки.
— Любовь Константиновна, я знакомъ съ батюшкой вашимъ и люблю его искренно, я знавалъ и матушку вашу, такую же красавицу, какъ вы, и на которую вы очень похожи, полюбите меня, старика!.. Онъ дружески цловалъ руки Любеньки, крпко удерживая ихъ въ своихъ рукахъ.
Любенька не могла промолвить ни одного слова отъ смущенія и выдергивала руки свои изъ рукъ гостя, понимая, что ласки его болзненно отражаются на сердц мужа.
— Полноте, полноте выбиваться изъ рукъ старика, снова началъ графъ, прочитавъ выраженіе какого-то испуга на прелестномъ лиц молодой женщины. Я знаю, я слышалъ, что Ипполитъ Алексичъ ревнивъ, какъ тигръ, но вдь я двадцатью годами его старе. Проздомъ чрезъ вашъ городъ, я горячо желалъ видть васъ и познакомиться съ вами, быть можетъ, судьба не подаритъ меня этимъ счастливымъ случаемъ въ другой разъ.
Съ этими словами гость усаживалъ Любеньку, не спускавшую глазъ съ мужа и вознаграждавшую его за терзанія самымъ нжнымъ взоромъ, подл себя на диван, между тмъ, какъ Ипполитъ Алексевичъ, блдня и дрожа, отвчалъ нжнымъ взорамъ жены дикимъ и ревнивымъ выраженіемъ.
— Брось-ка ты этотъ зврскій взглядъ, счастливецъ! поди сюда поближе, сядь возл твоей красавицы жены, вотъ такъ, по ту сторону, сказалъ графъ добродушно. И тронутый его простосердечіемъ, несчастный мужъ повиновался и слъ по другую сторону возл жены своей.
— Ну, на! вотъ теб одна ручка, а другую я еще разъ поцлую… Дайте согрться крови въ охладвшей груди старика. Ну, Ипполитъ Алексичъ, надо признаться, ты счастливецъ, право счастливецъ, но прими совтъ: не держи красавицу слишкомъ въ заперти, скоро соскучится,
— О, никогда я не соскучусь съ нимъ, сказала живо Любенька и сжала нжно руку мужу.
— Дай-то Богъ, дай-то Богъ! повторилъ графъ и задумался… Вроятно предъ его мысленными очами прошелъ рядъ воспоминаній о привязанностяхъ протекшихъ или измнившихъ!..
Помолчавъ немного и какъ будто стряхнувъ съ памяти докучливыя воспоминанія, онъ сказалъ:
— Ипполитъ Алексичъ! у меня есть къ теб просьба, дай мн заране слово исполнить ее.
— Съ удовольствіемъ, отвчалъ Ипполитъ Алексевичъ гостю, извольте не просить, а приказывать.
— Но знай, что отказъ твой не только сильно огорчитъ меня, но и разсоритъ насъ.
— Если есть хоть малйшая возможность для меня исполнить желаніе ваше, я готовъ.
— Честное слово?
— Честное слово.
— Ну, такъ привези сегодня вечеромъ твою жену на балъ, который я даю всмъ моимъ сослуживцамъ.
Ипполитъ Алексевичъ сильно поморщился, но длать было нечего, онъ былъ пойманъ на слов, и честное его слово дано.
— Если Любенька этого желаетъ… проговорилъ онъ съ разстановкою, какъ будто вызывая ее вывесть ихъ изъ бды. Гость не далъ Любеньк времени отвчать.
— Разв Лйбовь Константиновна можетъ пожелать заставить мужа своего не сдержать даннаго слова?
— Конечно, нтъ, сказала Любенька твердо и ршительно, а потому съ своей стороны я даю общаніе явиться къ вамъ на балъ, хотя боле трехъ лтъ никуда не вызжала.
— Благодарю, благодарю васъ обоихъ! сказалъ графъ, и потому до свиданія.
Гость распростился съ супругами и оставилъ ихъ однихъ.
Ипполитъ Алексевичъ, скрпя сердце, самъ выбралъ изъ гардероба жены скромное темное платье, чтобъ какъ возможно мене обратить на нее всеобщее вниманіе, такой же простой головной уборчикъ, и посовтовалъ жен набросить турецкую шаль, съ тайною мыслью скрыть роскошныя плеча жены и стройную ея талію отъ пытливыхъ взоровъ. Положено было Любеньк не танцовать, чтобъ не простудиться на возвратномъ пути. Съ мучительнымъ біеніемъ сердца и тоскою ревнивецъ считалъ часы, приближающіе роковую минуту, когда придется ему открыть свое сокровище предъ взоромъ многолюдной и любопытной толпы, отъ котораго онъ такъ неусыпно, такъ ревниво досел берегъ его.
Любеньк было тоже не совсмъ ловко. Она страдала страданіями мужа и ласкалась къ нему боле обыкновеннаго, стараясь своими ласками заглушить болзненное состояніе его души. Но ласки эти едва ли не въ первый разъ оставались безъ отвта и даже не понятыми. Ревнивецъ приписывалъ ихъ радости жены побывать на блестящемъ праздник и внутренно проклиналъ того, кто первый выдумалъ балы съ ихъ обольщеніями, и терзался и негодовалъ на Любеньку, что она выказывала себя въ этомъ случа такою же втренною женщиной, какими онъ почиталъ весь бдный слабый полъ.
Вотъ пробило семь часовъ. Ипполитъ Алексевичъ судорожно всталъ съ дивана, на которомъ сидлъ, и позвалъ слугу одваться. Любенька уже съ четверть часа какъ ушла за тмъ же въ свою уборную, и вскор возвратилась къ мужу совершенно готовою, въ своемъ темномъ плать, съ турецкою шалью, распущенною по плечамъ и ниспадавшею сзади и спереди, почти до полу. Молча сли супруги въ карету, молча подъхали къ яркоосвщенному дому, въ которомъ временно помстился графъ.
При вход Любеньки въ танцовальную залу, блескъ множества свчъ ослпилъ ее совершенно. Около четырехъ лтъ нога Любеньки не переступала черезъ порогъ бальной залы. Графъ поспшилъ навстрчу къ прибывшимъ гостямъ, вжливо предложилъ Любеньк руку и съ нкоторою торжественностью повелъ ее въ слдующія комнаты.
Ипполитъ Алексевичъ, едва отвчая на поклоны своихъ знакомыхъ и сослуживцевъ, почти не узнавалъ ихъ отъ волновавшихъ его чувствъ ревности и боязни за жену, отъ которой онъ ршился не отставать ни на шагъ. Онъ слъ рядомъ съ нею въ гостиной, давъ себ твердое слово не покидать ее ни на одно мгновеніе. По тогдашнему обыкновенію на балахъ, графъ пригласивъ Любеньку пройтись съ нимъ въ Полонез.
Любенька была немало смущена: она отвыкла отъ бальнаго, шумнаго общества. Ее смущалъ видъ всхъ этихъ разряженныхъ женщинъ, и горящихъ золотомъ Мужчинъ, совершенно ей незнакомыхъ. Ипполитъ Алексевичъ посл своей женитьбы, не счелъ за нужное познакомить жену свою хоть съ кмъ нибудь изъ жителей города. Онъ врно разсчиталъ, что знакомство хоть съ однимъ домомъ, неизбжно повело бы за собою знакомства и со многими другими, и ревниво утаилъ жену отъ всхъ глазъ, не возбуждая ни въ комъ зависти, могущей произойти отъ отличія одного дома предъ другимъ. Появленіе жены его въ обществ произвело тмъ большее впечатлніе, что слухъ о красот ея возникъ съ самаго дня свадьбы, которая, какъ ни была совершена скромно, но дала инымъ любопытнымъ случай взглянуть на молодыхъ.
Множество танцоровъ безпрестанно являлись къ Любеньк съ приглашеніями на танцы, но получали постоянный отказъ. Между тмъ и хозяинъ замтилъ, что Любенька не танцуетъ, и въ средин вечера, въ то время, какъ измученный мужъ уже сбирался увезти красавицу домой, графъ, желая удержать супруговъ еще на нкоторое время, предложилъ Любеньк протанцовать съ нимъ контрдансъ.
— Я такъ давно не танцовала… начала было отнкиваться Любенька, не мало удивленная предложеніемъ графа.
— Ну, а я-то и подавно, сказалъ смясь хозяинъ, я думаю боле четверти столтія, какъ я не танцовалъ… Пойдемте, хоть для рдкости, не упускайте случая протанцовать съ такимъ танцоромъ…
Любенька не знала, что ей длать. Какъ отказать графу, окруженному всеобщимъ почтеніемъ, и который доводитъ любезность и вниманіе свое до того, что не танцовавъ 25 лтъ, предлагаетъ себя въ кавалеры, лишь бы удержать милую гостью.
Любенька не имла духу отказаться и почти невольно подала ему руку. Контрдансъ устроивался и наконецъ вс пары стали по мстамъ.
Ипполитъ Алексевичъ, не смотря на все свое желаніе, не могъ помститься близъ жены, занимавшей мсто посредин кадрили, но пріютился у одного изъ угловъ. Ритурнель уже давно проиграла и замолкла.
Когда графъ, окинувъ глазами кругъ танцующихъ, удостоврился, что вс пары имютъ ни-за-ни, онъ сдлалъ знакъ головою стоявшему въ толп зрителей молодому офицеру, одному изъ своихъ адъютантовъ, и тотъ поспшно къ нему приблизился.
— Подагра напоминаетъ мн, милая Любовь Константиновна, что я взялся не за свое дло, прошу васъ взять въ замнъ старика-подагрика — лихаго танцора, и съ этими словами графъ вложилъ руку Любеньки въ руку статнаго своего адъютанта.
Но тутъ случилось обстоятельство, долго потомъ бывшее предметомъ пересудъ и насмшекъ. Ипполитъ Алексевичъ, не спускавшій глазъ съ жены и увидвшій перемну въ танцор, быстро подошелъ къ ней, взялъ ее за руку и сказалъ хозяину:
— Ваше сіятельство, я только вамъ, и однимъ вамъ могъ уступить удовольствіе протанцовать съ моею женою, но если вамъ это неугодно, то позвольте мн самому воспользоваться этимъ.
Въ это время музыка грянула, и ревнивецъ увлекъ свою жену въ танцы, оставя графа и адъютанта въ немаломъ изумленіи.
Если графъ не танцовалъ боле четверти столтія, что же сказать объ Ипполит Алексевич: онъ не танцовалъ боле шестидесяти лтъ или правильне сказать, онъ въ жизни своей не танцовалъ ни разу, даже въ шутку, разв исключить то время, когда онъ танцовалъ на рукахъ кормилицы, и вотъ, ради того, чтобъ не дать стороннему коснуться до руки жены, онъ пустился въ контрдансъ, путался въ Фигурахъ и сбивалъ другихъ. По окончаніи танца, онъ, даже не простившись съ хозяиномъ, что въ то время никогда не длалось и могло почесться крайнею невжливостью, бросился къ выходу, таща за собою жену, и скрылся съ бала, не заботясь, что объ этомъ скажутъ. Любенька, возвращаясь домой, боялась вымолвить слово съ мужемъ, тоже упорно молчавшимъ, когда супруги остались на-един, Ипполитъ Алексевичъ бросился цловать руки жены и сталъ просить прощенія за сдланную сцену въ бальной зал. Любенька молчала.
— Ты знаешь, Люба, я ревнивъ, я страдалъ, невыносимо страдалъ. Пусть хоть это мучительное положеніе извинитъ меня передъ тобою.
— Да въ чемъ же ты такъ провинился? спросила Любенька, я даже рада, что ты избавилъ меня отъ адъютанта, совершенно мн незнакомаго, что я стала бы говорить съ нимъ? И Любенька не отвчая на ласки мужа ни словомъ, ни дломъ, медленно ушла отъ него въ свою комнату.
Съ этого памятнаго бала Любенька часто вспоминала съ невыразимо непріятнымъ ощущеніемъ, что ревность мужа сдлала ихъ посмшищемъ цлаго общества. Быть смшной!.. одна мысль объ этомъ обдавала ее то жаромъ, то холодомъ. Часто, по цлымъ часамъ Любенька уносилась мысленно на роковой балъ, и шагъ за шагомъ перебирала въ памяти своей время, тамъ проведенное, и роль, которую она разыграла передъ незнакомыми ей лицами, показалась ей какимъ-то чудовищнымъ гротескомъ.
Она стала себ задавать слдующіе вопросы: почему другіе мужчины ведутъ себя иначе въ отношеніи женъ своихъ? Разв можно ей предполагать, что только она одна изъ всхъ женщинъ любима, потому что любима какъ-то иначе, какъ вс прочія? Что за исключительность ея положенія? Что за недовріе именно къ ней, такъ горячо любящей, когда прочія женщины не внушаютъ его своимъ мужьямъ? Нтъ ли въ поведеніи мужа Любеньки чего-то оскорбительнаго для ея достоинства? Дала ли она къ тому поводъ, и не можетъ ли это такъ показаться для сторонняго наблюдателя?…
И многое подобное вспадало на умъ Любеньк, и ревность мужа стала тяготить ее. Мало по малу она взялась исправлять въ муж такой недостатокъ, и съ этою цлью часто начала возбуждать его ревность, думая тмъ исцлить его. Она стала подходить къ окнамъ, не смотря на явное запрещеніе мужа, садилась около нихъ съ работою на цлые часы, вытребовала у мужа ключъ отъ рояля, стала чаще играть и пть, не обращая никакого вниманія на толпу, останавливающуюся у ея оконъ и на бшенство новаго Отелло. Чаще и чаще стала Любенька размышлять о судьб своей, и эти размышленія довели ее до печальнаго заключенія, что доля ея, выходящая изъ обыкновеннаго круга и впадающая въ исключительность, не совсмъ-то счастливая доля, о которой она мечтала при выбор себ мужа. Любенька заключила, что ревность ея мужа имла главнымъ источникомъ неравность лтъ ея съ его годами, и поняла наконецъ, въ чемъ заключалась ошибочность ея выбора.
Она стала грустить и печалиться. Румянецъ сталъ мало по малу сбгать съ ея щекъ, исчезли рзвость и шаловливость ея нрава. Ипдолитъ Алексевичъ все видлъ и все понималъ, но не могъ перемнить образа жизни, разъ имъ принятаго… И онъ ршился снова окружить жену присмотромъ, еще боле строгимъ, и замками, еще боле крпкими. Рояль перенесенъ былъ въ комнаты окнами на дворъ, пріемныя комнаты, выходившія окнами на улицу, заперты на ключъ.
Не знаю, на долго ли и дауже покорилась ли бы молодая женщина хоть мгновенно такому распоряженію своего Бартоло, еслибъ она не была развлечена самымъ печальнымъ образомъ отъ ежедневной, однообразной жизни, мучительною и опасною болзнью двухъ своихъ малютокъ.
Дти ея заболли скарлатиною и весьма злокачественнаго свойства. Мать не отходила отъ кроватокъ ихъ ни днемъ, ни ночью, забывъ вве ея окружающее. Въ это же печальное время, мужъ ея получилъ письмо: его призывало дло, не терпящее ни малйшаго отлагательства, надлежало отправиться въ дальній путь. Что было длать ревнивцу? Какъ оставить жену одну, да еще съ больными, едва оправляющимися отъ тяжкой болзни дтьми? Онъ страдалъ вдвойн, какъ отецъ, и какъ мужъ, но надо признаться, боле страдалъ онъ отъ ревности. Отказаться отъ дла, которое могло продлиться довольно долго, влекло для него неисчислимыя потери, а онъ былъ почти столько же жаденъ, какъ и ревнивъ. Непривыкшій подчинять страсти свои сил разсудка, онъ ршился взять съ собою, жену и дтей. Ему казалось, что риску въ томъ не было, потому что болзнь была на исход. Карета ша покойныхъ рессорахъ, съ плотными зеркальными окнами, казалась ему достаточнымъ ручательствомъ за безопасность малютокъ.
Совты и внушенія страстей почти всегда бываютъ гибельны. Въ дорог настигла путешественниковъ страшная мятель и стужа. Надо было остановиться среди поля на цлую ночь, потому что вся дорога была занесена снгомъ, и эти не было видно.
Любенька, уже разстроенная болзнію дтей и нсколькими ночами, проведенными безъ сна, была въ какомъ-то нервическомъ раздраженіи, тмъ боле, что носила подъ сердцемъ третьяго малютку.
Дти, глядя на мать, тоже кричали и плакали. У мужа недоставало духу утшать жену, унимать дтей. Онъ внутренно упрекалъ себя за малодушіе, по которому не могъ ршиться оставить жену безъ себя, и такимъ образомъ подвергъ всю семью свою опасности. Сырость и холодъ, не смотря на плотно закупоренныя окна, проникала путешественниковъ насквозь. Дти, проплакавъ всю ночь, начали къ разсвту болзненно стонать и метаться. Полуживыхъ и въ страшныхъ конвульсіяхъ привезъ ихъ Ипполитъ Алексевичъ въ городъ, куда халъ, и на другой же день два голубенькіе гробика, въ сопровожденіи рыдающей матери и безмолвствующаго отъ отчаянія отца, вывезены были на новое, неизвстное имъ кладбище. Любенька съ потерею дтей утратила все очарованіе жизни. Молодая мать предалась скорби со всмъ ожесточеніемъ злополучія, выпавшаго ей на долю, и природа ея не выдержала. Черезъ нсколько недль по смерти дтей, пышные похороны возвстили жителямъ города о вдовств Ипполита Алексевича. Скорбь и слезы его не воскресили любви его. Еще и теперь, спустя четверть столтія, виднется огромный мавзолей надъ могилою Любеньки. Любопытный прохожій можетъ прочесть на немъ потемнлую, но четкую золотую надпись, въ которой значится, что въ могил лежатъ мать и два младенца, и что неутшный супругъ остался на земл скорбть о незабвенной супруг.

XXII.

Вернемся къ Перскому, котораго мы покинули уже четыре года. Константинъ Петровичъ, довольный тмъ, что такъ выгодно пристроилъ вторую дочь свою, пріхалъ съ Врочкой и третьею дочерью, Любашей, на югъ.
Онъ сталъ ревностно отыскивать богача для третьей своей дочери, и эта мысль превратилась въ голов его въ какую-то мономанію. Онъ частенько говаривалъ объ этомъ при Любаш, какъ будто приготовляя ее къ тому.
Мысль о замужств не прививалась къ голов пятнадцатилтней рзвушки, она не обращала вниманія на жениховъ.
Но наконецъ желаніе Константина Петровича Нерскаго въ отношеніи послдней своей дочери исполнилось, онъ и ее выдалъ за богача, и въ скоромъ времени посл ея свадьбы, оставилъ югъ, и ухалъ въ Петербургъ. Узнавъ о ранней смерти Любеньки, началъ примтно худть и видимо разрушаться. Горе и лта свели его въ могилу, и боле горе, чмъ годы. Вторичный бракъ, такъ несчастно свершенный съ надеждами на богатство и такъ жестоко обманувшій отца, открылъ ему непрочность основанія, на которомъ онъ созидалъ счастіе дтей своихъ. Перскій страшась и за судьбу Любаши, умеръ на рукахъ Врочки, и тло его похоронено рядомъ съ тломъ Фешеньки, первой жены его, на одномъ изъ Петербургскихъ кладбищъ.
Между тмъ Тремовъ, проживъ за границею двадцать лтъ, наконецъ умеръ и Вра Константиновна хотя нсколько поздно, но нашла вознагражденіе за претерпнное ею въ юности, вышедъ замужъ по любви…
Здсь рукопись оканчивается, потому что слдующіе листы вырваны.

‘Пантеонъ’, NoNo 10—11, 1854

Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека