ДВ РУКОПИСИ.
ДВ РУКОПИСИ.
ПОВСТЬ
А. И. Бибиковой.
ВМСТО ПРЕДИСЛОВІЯ.
ВМСТО ПРЕДИСЛОВІЯ.
РУКОПИСЬ No 1.
РУКОПИСЬ No 1.
I.
II.
III.
IV.
V.
Две рукописи, Бибикова Анна Ивановна, Год: 1854
Время на прочтение: 134 минут(ы)
Года три тому назадъ, въ теплый майскій день я проходилъ Лтнимъ садомъ, наслаждаясь отблескомъ солнечныхъ лучей, давно и тщетно ожиданныхъ петербургскими горожанами. На деревьяхъ щебетали птицы, по окраинамъ аллей кое-гд начинала пробиваться травка самой яркой зелени. Я остановился за ршеткою сада, со стороны Цпнаго моста. Въ воздух разливалась весенняя нга, все приглашало душу къ принятію сладкихъ впечатлній, и одно изъ нихъ, для насъ, мужчинъ, самое пріятное — видъ красивой женщины, уже начало останавливать мое вниманіе. Хотя я не могъ разглядть лица ея, наклоненнаго къ земл и прикрытаго маленькою вуалью, но при настроеніи моего духа, всякая женщина показалась бы мн красавицей. Незнакомка подходила ко мн наклонившись, какъ будто чего-то искала на тротуар, на которомъ я стоялъ въ нмомъ созерцаніи. Я ршился заговорить съ нею.
— Вы врно что нибудь обронили, сударыня? сказалъ я. Отвта не было. Дама шла по направленію къ мосту, продолжая что-то искать.
— Позвольте мн помочь вамъ въ вашихъ поискахъ, продолжалъ я, стараясь заглянуть ей въ лицо.
— Благодарю покорно, я поищу и одна, безъ вашей помощи, сказала она такимъ тономъ, что при другомъ настроеніи моихъ чувствъ я оставилъ бы ее въ поко, чтобъ не терять времени по пустому… а тутъ птицы такъ и заливаются…
— Однако, сказалъ я, не отставая отъ дамы ни на шагъ, вдвоемъ съ вами мы скоре бы нашли, и я сдлалъ нарочно удареніе на ‘съ вами.’
Дама мгновенно остановилась и посмотрла мн смло въ глаза съ вопросительнымъ взглядомъ, ясно выразившимъ: ‘отвяжетесь ли вы отъ меня?’ Я не хотлъ поминать этого взгляда и, помолчавъ немного, снова продолжалъ разговоръ, между тмъ, какъ дама уже ступила на мостъ.
— Что вы потеряли, сударыня? скажите мн, пожалуйста, почему не угодно вамъ принять отъ меня услуги?
— Потому что мн угодно обойтись безъ нея, и дама сдлала удареніе на слова ‘мн угодно.’ Она перешла мостъ и пошла прямо, все продолжая глядть себ подъ ноги очень пристально. Я было отсталъ отъ нее, но снова нагнавъ, заговорилъ:
— Напрасно вы отвергаете мою помощь… Едва я усплъ произнести эти слова, какъ незнакомка остановилась и снова бросила на меня взглядъ полный негодованія, который передать словами невозможно! Она помолчала немного, какъ будто сбираясь съ мыслями, чтобъ поразить меня сильне, и надо признаться, это ей удалось вполн.
— Неужели вы думаете, сказала она съ самой злой проніей и протяжно, какъ говоритъ Рашель: неужели вы думаете, что при вашей физіономіи васъ уже и отвергнуть нельзя?.. Купите себ зеркало! прибавила она быстро и направилась въ Моховую.
У меня опустились руки, я не на шутку разсердился и стоялъ на углу тротуара, какъ будто пораженный громомъ. Мало по малу я сталъ размышлять о своемъ приключеніи: ‘Ужъ какъ будто я такъ дуренъ, что меня, хотя иносказательно, но все таки могутъ называть уродомъ?.. Кто же далъ право этой барын такъ рзко высказаться?’ спрашивалъ я самъ себя, забывъ свою привязчивость и поводъ даннаго мн урока. Самолюбіе мое напомнило мн, что бдная дама, вроятно, была сильно огорчена своею потерею. Къ этому обстоятельству я отнесъ ея неблаговоленіе ко мн и побрелъ назадъ тихимъ шагомъ, все боле и боле думая о своемъ приключеніи и вспоминая малйшія его подробности. Дама имла правильныя черты лица, бойкій и смлый взглядъ, и вообще произвела на меня одно изъ тхъ впечатлній, въ которыхъ сердце рдко даетъ себ отчетъ въ первое мгновеніе. Какъ жаль, что я встртился съ нею въ такую непріятную минуту ея жизни. Кто не знаетъ, что потерять что-бы-то ни было, вообще очень непріятно, а можетъ быть, она потеряла цнную вещь, а что еще того хуже, чужую вещь? Это уже мучительно! И мало по малу, мое воображеніе начало меня мирить съ незнакомкою и съ ея Фразою: ‘купите себ зеркало!’ то есть, другими словами: извольте лично убдиться, что съ вашей Физіономіей, и проч…
Вдругъ, посреди подобныхъ размышленій, два мальчика выбжали изъ мелочной лавки, и, борясь между собою, чуть не сбили меня съ ногъ. Одинъ изъ нихъ держалъ подъ мышкой большую исписанную тетрадь in folio, а другою рукою отнималъ такую же у своего товарища.
— Эй, Гаврюшка, отдай! кричалъ одинъ изъ борющихся.
— Анъ не дамъ, не дамъ, чучело ты этакое! вишь озарникъ какой, мало теб одной тетрадки, такъ нтъ, подай об.
— Да вдь я ихъ нашелъ, а не ты, образина ты этакая.
И бойцы продолжали бороться. Слово ‘нашелъ’ навело меня на мысль о потер моей незнакомки.
— Что вы нашли тутъ, пострелята? закричалъ я грозно дерущимся.
— Да вотъ что, сказалъ, не выпуская изъ рукъ тетради, тотъ, котораго назвали Гаврюшкой. Я увидлъ какой-то свертокъ и говорю Кирюшк: смотри-ко, эвоно что на улицу-то съ панели покатилось, а Кирюшка и бросился со всхъ ногъ да и поднялъ мою находку. Онъ было не отдавать мн, да ужъ идучи вмст, мы поршили длить находку пополамъ, а какъ развернули обвертку-то, такъ и увидли въ ней какія-то дв написанныя тетрадищи.
— Такъ ты и сказалъ, подхватилъ Кирюшка ‘эка дрянь, я думалъ, что это что нибудь хорошее,’ вотъ я ихъ и взялъ себ, да нелегкая дернула меня проболтаться, что я продамъ ихъ въ табачную, хоть не за деньги, такъ за маковники да леденцы, Гаврюшка и сталъ отнимать ихъ у меня, а прежде было отказался.
— Да и отниму таки, сказалъ Гаврюшка и потянулъ снова тетрадь къ себ.
Борьба на минуту прерванная, снова началась еще съ большимъ ожесточеніемъ. ‘Что, если эти тетради принадлежатъ моей незнакомк,’ подумалъ я и ршился овладть ими, во что бы то ни стало. Но вдругъ драка мальчишекъ дошла до высшаго пароксизма. Кирюшка хватилъ Гаврюшку такъ мтко въ глазъ, что тотъ отшатнувшись, рванулъ тетрадь, нсколько листовъ остались у него въ рукахъ и онъ съ ними бросился бжать изъ всхъ силъ. Кирюшка хотлъ было броситься за нимъ въ догонку, однако я твердою рукою удержалъ его, между тмъ, какъ Гаврюшка въ одно мгновеніе скрылся изъ виду.
— Я куплю у тебя твою находку, сказалъ я ему.
— Изволь, баринъ, мн все равно, кому ни продать, да вишь ты, баринъ, эвто рыло, Гаврюшка, отхватилъ маленько.
— Ну, что длать, давай ихъ мн въ такомъ вид, какъ он есть, да нельзя ли отнять и выхваченные листки у Гаврюшки?
— Ну, нтъ, баринъ, на это дло теперь ужъ не гораздъ, это такой озарникъ, что съ нимъ не совладаешь, онъ скоре въ воду броситъ, чмъ отдастъ, да его же теперь и съ собаками не отыщешь.
— А ты не знаешь, гд онъ живетъ? спросилъ я, перебирая тетрадь и расправляя помятые и скомканные листы.
— Нтъ, баринъ, не знаю, онъ приходитъ по праздникамъ къ лоткамъ съ орхами да яблоками, балуется на мосту, какъ экипажи проздомъ мостъ колышатъ, качается на перилахъ да поплевываетъ въ воду. Видать-то я его здсь видывалъ не разъ, а знать гд живетъ, воръ онъ этакой, не знаю.
— Ну, вотъ что, Кирюшка, коли ты его завидишь, то вымани у него оторванные листы, даже заплати ему, если нужно, я отдамъ теб вдвое, втрое, чего они теб стоить будутъ.
— Хорошо, баринъ, попробую, да наврядъ ли удастся: онъ ихъ, пожалуй, сгубитъ тотчасъ же, вдь мазура такой!
— Ну, можетъ быть и не сгубитъ. Да гд же я тебя увижу, когда мн вздумается навдаться?
— А вотъ въ эвтой лавк, баринъ, тутъ меня спрошайте, я въ ней нанимаюсь въ подмогу прикащику Василью. Такъ и спросите Кирюшку.
Я заплатилъ Кирюшк рубль серебромъ за об найденныя имъ тетради, онъ чуть не повалился мн въ ноги отъ радости, и я направилъ шаги свои въ Лтній садъ, и на первой попавшейся мн скамейк, сталъ разсматривать мое пріобртеніе. Об тетради были писаны однимъ и тмъ же почеркомъ. Не знаю почему, этотъ размашистый, смлый, боле мужской, чмъ женскій почеркъ я примнялъ къ смлому, бойкому взгляду моей незнакомки и находилъ въ нихъ какое-то тождество. Мн не разъ случалось по почерку незнакомаго мн человка составлять себ идею о его свойствахъ, и не помню, чтобъ примненія мои не оправдывались при дальнйшей поврк. Уже по одному почерку я почти увренъ былъ, что эти тетради исписала ручка моей незнакомки!.. Тетради были очень толсты и составляли дв совершенно отдльныя рукописи. Каждая изъ нихъ была сшита краснымъ шелкомъ, и на обертк каждой написанъ былъ нумеръ крупными буквами. Я бережно завернулъ свою находку въ носовой платокъ и принесъ ее домой. Чтеніе этихъ двухъ рукописей доставило мн большое удовольствіе. Но точно ли он принадлежали моей незнакомк, мн этого никто не могъ сказать положительно. Былъ ли сюжетъ этихъ рукописей вымыселъ, или настоящая исторія, я предоставляю читателю ршить самому. Я представляю рукописи, не измнивъ ихъ ни въ единомъ слов. Вырванныхъ листовъ разбойникомъ Гаврюшкой недоставало только въ рукописи подъ нумеромъ 2, рукопись нумеръ 1-й была совершенно цла. Много ли было вырванныхъ листовъ, неизвстно, листы разорванной тетради были не нумеровины.
Долгое время я постоянно, въ извстный часъ, гулялъ по мсту, гд встртился съ незнакомкой, чтобъ спросить, не ей ли принадлежатъ найденныя рукописи, но не встртилъ ее ни разу боле. Я посщалъ вс публичныя гулянья, бывалъ въ особенности часто въ театрахъ, такъ какъ я изъ рукописи подъ No 2-мъ узналъ, что писавшая ее, любила страстно зрлища. Вскор посл своей находки я не упустилъ изъ виду сдлать объявленіе въ вдомостяхъ, что нашелъ дв рукописи, завернутыя въ бумагу, у Лтняго сада, и назначалъ явиться за ними въ извстную кандитерскую, гд было мною сдлано по сему предмету надлежащее распоряженіе, но все было напрасно. Тяготясь моимъ пріобртеніемъ, я ршился наконецъ подлиться его содержаніемъ съ читателями. Удерживаюсь отъ всякаго критическаго разбора моихъ рукописей. Я могу быть въ этомъ дл пристрастенъ. Образъ незнакомки еще такъ живо рисуется предъ моими глазами, и теперь, какъ тогда, я чувствую къ ней какое-то непреодолимое влеченіе, или симпатію — родъ недуга, какъ говоритъ Репетиловъ. Еслибъ необходимо было дать какое нибудь названіе представляемымъ мною рукописямъ, я назвалъ бы ихъ: ‘БРАКИ ПО РАСЧЕТУ’, романъ нравоописательный.
Я забылъ сказать, что хотя у меня и были зеркала, но по совту незнакомки, я купилъ еще одно, которое бситъ меня чрезвычайно, оно длаетъ меня гораздо мене дурнымъ, чмъ я ей показался. Вотъ вся польза, которую я пріобрлъ отъ совта незнакомки.
— Нтъ, батюшка, отецъ Арсеній, что вы ужъ тамъ ни говорите, а я поставлю на своемъ! Я васъ очень, очень уважаю, а ужъ въ этомъ случа, вы меня извините. Замучили моего Петю науками, свели его въ гробъ, такъ ужъ Костю моего я сберегу, и не отдамъ никому.
— Но, сударыня, Анна Львовна, подумайте: мы живемъ въ такое время, когда неучемъ быть стыдно, особенно въ вашемъ званіи.
— Да, потому что я бригадирша, что у меня чистыхъ, не заложенныхъ пятьдесятъ девять душъ, я и хочу, чтобъ единственнаго моего сына, Константина, не мучили всяческими премудростями. Слава Богу! онъ не такъ бденъ, чтобъ ему безъ наукъ и головы преклонить было некуда, да и званіе не шуточное: сынъ бригадирши Перепой!.. Оно не совсмъ-то просто, сынъ брига-дир-ши! Вотъ что-съ
Анна Львовна имла привычку произносить чинъ свой медленно, протяжно, съ удареніемъ на буквы р, съ величіемъ и самодовольствомъ во взор, въ голос и въ движеніи головы.
Отецъ Арсеній снова началъ защищать пользу наукъ противъ зла невжества, взглядывая по-временамъ съ какимъ-то состраданіемъ на тринадцатилтняго блокураго мальчика съ голубыми, большими глазами и съ чертами рано развитаго, мужественнаго лица.
Мальчикъ сидлъ поодаль отъ матери, очень тучной шестидесятилтней женщины, потвшей за разлитіемъ вечерняго чая, которымъ она угощала своего сельскаго священника. Это было въ 1774 г., во время царствованіи Екатерины II. Отецъ Арсеній обучалъ сыновей Анны Львовны, по словамъ которой, старшій, Петя, умеръ ни отчего, боле, какъ отъ наукъ.
— Да-съ, батюшка, отецъ Арсеній, извольте-ко припомнить, снова начала Анна Львовна: Петя сталъ учиться десяти лтъ. Эй, рано! говорила я вамъ, а вы мн все одно въ отвтъ: ‘Какое рано, сударыня, Анна Львовна.’ А вотъ и вышло по-моему. Заучился, зачахъ, и Богу душу отдалъ. И Анна Львовна заплакала непритворными, горючими слезами.
— Не плачьте, Анна Львовна, Господь Богъ любитъ смиреніе и безропотную покорность Его святой вол, Его непостижнмымъ опредленіямъ. Вашъ сынокъ, Петя, четыре года уже учился у меня, и все здоровъ былъ… но къ несчастію простуда…
— То-то простуда, не зналъ бы онъ простуды, ка-бы бгалъ на вол по полямъ да лугамъ…
— Да разв крестьянскіе ребятишки, не смотря на свои права бгать по полямъ, не умираютъ? возразилъ кротко отецъ Арсеній.
— Оно конечно такъ, а все же жаль бднаго Петю, и при этихъ словахъ Анна Львовна глубоко вздохнула, и утерши глаза платкомъ, положила его въ карманъ вмст съ табакеркой.
— Оно безспорно жаль, продолжалъ священникъ, но неблагоразумно губить будущность Кости изъ-за того, что вамъ жаль Петю. По-моему мннію, Анна Львовна, ужъ коли выбирать, такъ лучше будь сынъ въ могил, чмъ въ живыхъ да дуракомъ и невждой.
— Опять вы за свое, отецъ Арсеній, сказала съ твердостью Анна Львовна, да ужъ теперь не быть по вашему, а будетъ помоему. Костя знаетъ грамот, священную исторію и молитвы, а по счетной части, по математик, что ли, по вашему, онъ уже вс счеты прошелъ, ну, такъ и будетъ съ него! Заживемъ мы съ нимъ у себя въ Ванин на славу, будетъ онъ любить старуху мать свою и ухаживать за нею… Не такъ ли, Костя?
Костя не отвчалъ, но что-то похожее на слезу блеснуло на его свтлыхъ глазахъ, озаренныхъ раннею смтливостью.
— Костя молчитъ, Анна Львовна, видите ли вы! сказалъ отецъ Арсеній съ торжествующимъ видомъ.
— Да, перебила Анна Львовна, я вижу въ Кост большую перемну, отецъ Арсеній: онъ сталъ такой невеселый, пасмурный, задумчивый. Не знаете ли, батюшка, что съ нимъ приключилось? Костя, дружечикъ ты мой, отчего ты сталъ такой неразговорчивый?
— Такъ, матушка, сказалъ печально Костя, бросившись цловать протянутую къ нему руку матери.
— Ты у меня такой добрый, сказала Анна Львовна, гладя сына по голов, коли такъ, то и скучать нечего, мать огорчать не должно. Выпей-ка еще стаканчикъ чайку, отецъ Арсеній, да ужъ, пожалуйста, и говорить перестанемъ все объ одномъ и томъ же.
— Нтъ, сударыня, Анна Львовна, возразилъ священникъ, зачмъ же переставать говорить, напротивъ, я считаю долгомъ сказать вамъ, что у Кости вашего способности къ наукамъ отличныя, особенно къ наукамъ математическимъ, что съ этими способностями онъ можетъ пойти далеко, тмъ боле, что братецъ вашъ, Аполинарій Львовичъ, какъ я неразъ слыхалъ отъ васъ самихъ, начальникъ одного изъ корпусовъ въ Петербург, и что вашему сыну былъ бы у него пріютъ и воспитаніе…
— Что-ти, что-ти, батюшка, отецъ Арсеній! Я, я Анна Львовна Перская, буду чмъ нибудь одолжаться у брата Аполинарія? Этому не бывать! Вы разв забыли, что прозжая по нашей губерніи, онъ не вспомнилъ навстить вдову сестру, старшую сестру свою! Что же онъ такое самъ, смю спросить?
— Онъ важный сановникъ, всми уважаемый, исполняющій рачительно и благонадежно должность, возложенную на него нашею матушкою царицею,
— Важный сановникъ! сказала Анна Львовна гордо, я сама брига-дир-ша… Чмъ онъ вздумалъ гордиться, и предъ кмъ же? предъ старшею сестрою? Чтожъ? и я поду когда нибудь въ Петербургъ, и докажу моему братцу, что онъ во всемъ обязанъ имть аттенцію къ старшей сестр своей!..
— Да онъ врно и иметъ ее къ вашей особ въ достаточ ной степени, ужъ потому одному, что васъ здсь, въ губерніи, вс знаютъ и уважаютъ.
— Иметъ ко мн аттенцію, а не заглянулъ въ Ванино.
— Врно Аполинарій Львовичъ занятъ былъ длами службы.
— Нтъ, батюшка, не говори, у него вылетло изъ головы, что тутъ не вдалек живетъ вдова бдная… Зазнался больно!
— Ну, если даже и предположить, что забылъ, это еще не доказываетъ…
— Какъ не доказываетъ, прервала съ запальчивостью Анна Львовна. Да что же оно доказываетъ? не то ли, что меня забыли, ась? Если онъ меня забылъ, такъ и я его помнить не хочу и обойдусь безъ его покровительства.
Голосъ Анны Львовны звучалъ, глаза блестли негодованіемъ.
Отецъ Арсеній разсудилъ замолчать и перемнивъ искусно разговоръ, долго еще бесдовалъ съ Анной Львовной, которая, хотя и возставала противъ -усиленныхъ наукъ для своего Кости, но была очень здравомыслящая и умная барыня. Горесть о потер первнца сына заставляла ее говорить противъ ученія, но въ душ она сознавала всю пользу, отъ него проистекающую. Стованія объ умершемъ сын были еще слишкомъ живы въ душ ея, надо было предоставить времени образумить старушку на счетъ будущности Кости. Но время, этотъ гранильщикъ сердца человческаго, медленно совершаетъ свою работу надъ твердыми сердцами, а Кост уже четырнадцатый годъ, онъ смышленъ не по лтамъ, способностямъ его нтъ простора развернуться. Книгъ и руководствъ въ сел Ванин почти нтъ никакихъ. Въ описываемое нами время они были рдкостью даже въ богатыхъ домахъ зажиточныхъ помщиковъ.
Приведенный нами разговоръ былъ подслушанъ къ концу осени. Холодные утренники напоминали о приближеніи суровой поры. Наступилъ праздникъ Покрова Пресвятыя Богородицы. Въ ближнемъ, сел у одного изъ сосдей бригадирши былъ храмовый праздникъ. Съ нкоторыхъ поръ, и особенно посл потери сына, Анна Львовна не вызжала изъ своего села. Бригадирша страдала одышкою, признакомъ начала водяной болзни, которая развивалась мало по малу.
Бригадирша позволила Кост отправиться одному на праздникъ къ сосду, и положено было, что дядька Кости, Карпъ, отвезетъ его въ Покровское. Костя просилъ позволенія пробыть тамъ трое или четверо сутокъ. Дядька же Карпъ долженъ былъ возвратиться одинъ домой, а по истеченіи этого срока, снова хать за барченкомъ въ дорожной колымаг.
День былъ пасмурный и холодный. Мелкій дождь не переставалъ моросить и пробивалъ до костей, не смотря ни на какую одежду. Окольными дорогами, избгая большой столбовой, блокурый мальчикъ пробирался по грязной, смоченной земл, прилипавшей къ ногамъ его и еще больше затруднявшей его ходьбу. Мальчикъ былъ въ довольно легкой курточк и въ картуз, онъ дрожалъ отъ холода и усталости. Силы его изнемогали. Онъ едва могъ дотащиться до большой рки, которая преграждая ему путь, катила предъ нимъ холодныя и мутныя свои волны. За ркою виднлось нсколько втряныхъ мельницъ. Къ нимъ-то, уже давно завидя ихъ издали, направилъ свой путь проголодавшійся и продрогшій мальчикъ. Подойдя къ берегу рки, онъ окинулъ ее взглядомъ: по ней не видно было никакого признака перехода или моста. Не думая долго, мальчикъ раздлся, связалъ въ узелъ свою одежду, прикрпилъ ее себ на голову, и взошелъ въ холодную воду, отъ которой посинло все тло его. Три дня пути, въ которые онъ поддерживалъ себя— скудною пищею, взятою имъ въ карманы предъ отправленіемъ въ дорогу, истощили его силы. Но и этой пищи уже не было въ карманахъ его боле восьми часовъ. Не смотря на это, хотя и съ усиліемъ, онъ переплылъ рку благополучно, поспшно одлся и собравъ послднія силы, бгомъ пустился по направленію къ мельницамъ, сколько для того, чтобъ согрться, какъ и подстрекаемый надеждою найти хоть у сострадательныхъ крестьянъ то, чмъ бы могъ подкрпить свой истощенный желудокъ. Неподалеку отъ первой мельницы начиналась длинная цпь строеній кирпичныхъ и деревянныхъ. Мальчикъ понялъ, что онъ достигъ одной изъ сторонъ какого-то города. За угломъ мельницы стоялъ на складномъ стол лотокъ съ сайками и калачами. Видъ състныхъ припасовъ возбудилъ въ бдномъ мальчик еще въ сильнйшей степени тягостное ощущеніе голода. У лотка не было никого, мальчикъ сотворилъ крестное знаменіе, схватилъ сайку и бросился съ нею бжать. Едва онъ усплъ сдлать нсколько шаговъ впередъ, едва усплъ запустить съ жадностью блые зубы свои въ мягкую сайку, какъ чья-то рука потянула его сзади за вихоръ.
— Ахъ ты воришка этакой! кричалъ краснощекій парень въ синемъ длиннополомъ сюртук, вотъ я-те отучу отъ воровства!
— Я очень голоденъ, завопилъ мальчикъ, я дворянскій сынъ, не бей меня.
При этомъ слов, рука дюжаго лавочнаго прикащика опустилась мгновенно.
— Вотъ что! сказалъ онъ протяжно, ну, кушай на здоровье, да откуда же ты? глядь-ко, на теб нитки сухой нтъ.
Въ это время къ разговаривающимъ подходилъ другой человкъ, почти также одтый, какъ и первый парень.
— Что тутъ такое? спросилъ вновь прибывшій.
— Да вотъ, какой-то дворянчикъ, говоритъ, что давно не лъ, а не на что купить хлбца, такъ я и далъ ему сайку. Ты неразсердчаешь за то на меня, Онисимъ Григорьичъ?
— За что сердчать, аддей, доброе дло ты-сдлалъ. А ты. господинъ мальчикъ, зайди-кась ко мн въ лавочку да разскажи намъ какъ это приключилось, что ты давно не вши.
И взявъ мальчика ласково за руку, онъ повелъ его черезъ лавку въ теплую комнату.
— Вотъ садись тутотко на лежанк, а покуда будетъ на теб сохнуть платье, разскажи намъ, что съ тобою приключилось.
— Я вамъ все скажу безъ утайки, но дайте мн слово, что не станете меня останавливать итти туда, куда мн надобно.
— А мн какое дло до твоего пути, сказалъ добродушно Онисимъ Григорьичъ. Мшать теб не буду, ступай себ хоть на край свта.
— Видите, въ чемъ дло: матушка моя недавно похоронила старшаго моего брата, Петю, и говоритъ, что онъ умеръ отъ ученья, а потому ршилась держать меня въ сел Ванин и ничему боле не обучать.
— Село Ванино, слыхалъ! сказалъ Онисимъ Григорьичъ, оно принадлежитъ вдов бригадирш, Фамиліи не припомню.
— Анн Львовн Перской…
— Такъ, таки-такъ! прервалъ купецъ, теперь я вспомнилъ, ну -съ, батюшка, такъ что-жъ?
— Ну, я и ушелъ тихонько изъ дому и пробираюсь въ Питеръ, учиться и служить цариц нашей.
— Доброе дло ты задумалъ, голубчикъ ты мой, но какъ же ты въ нашъ городокъ-то попалъ? Отъ села Ванина онъ теб не лежалъ по дорог къ Питеру, ты далъ большаго крюку.
— Мн некого было распросить, я никому не сказалъ о своемъ намреніи и только помышлялъ объ одномъ, какъ бы подальше отойти отъ Ванина, чтобъ меня не нагнали.
— Вотъ оно что! сказалъ Онисимъ Григорьичъ, поглаживая свою густую бороду. А какъ же ты думаешь прожить-то въ Питер до той поры, пока опредлишься въ какое ни на есть училище?
— Родной братъ моей матушки, а мой дядя, начальникомъ надъ мальчиками въ Петербург.
— Ну, вотъ это ладно! сказалъ немного подумавъ Онисимъ Григорьичъ. А знаешь-ли что, господинъ мальчикъ, тебя не худо бы подвезти къ Питеру, а то ты съ голоду и холоду пропадешь, странствуя наугадъ въ такой легкой одежд. Хошъ, я тебя отправлю вонъ съ этимъ долговязымъ парнемъ, что прислужился теб сайкою. Я его кстати посылаю по моимъ длишкамъ въ Петербургъ, такъ онъ тебя туда и довезетъ, да и дорогою прокормитъ.
Костя, котораго уже давно узналъ читатель, бросился цловать добраго купца и не могъ выговорить ни слова отъ радости.
— Ну, ну, добро, сказалъ Онисимъ Григорьичъ, уклоняясь отъ благодарности Кости.
Костя обнялъ и долговязаго прикащика аддея, вспомнилъ, какъ онъ великодушно скрылъ отъ хозяина его почти невольное посягательство на сайку, внушенное ему злымъ совтникомъ — голодомъ.
На другой день, парная кибитка, запряженная двумя здоровыми купеческими лошадьми, повезла аддея и Костю въ Петербургъ.
У възда въ столицу, Костя вылзъ изъ кибитки и поблагодарилъ аддея за оказанную ему услугу. аддей предлагалъ Кост подвезти его къ самому дому дяди, но Костя отвергъ его предложеніе, увривъ, что дядя живетъ недалеко отъ възда въ городъ. аддей не сталъ настаивать, сообразивъ, что можетъ мальчику не хочется явиться въ простой кибитк у крыльца вельможи. Онъ распростился съ Костей дружески. Костя съ своей стороны думалъ, что ему не трудно будетъ найти дядю, хотя онъ и не признался аддею, что совсмъ не зналъ, гд дядя живетъ.
Когда аддей скрылся изъ виду, Костя принялся распрашивать проходящихъ, гд живетъ дядюшка его Аполинарій Львовичъ. Долго шелъ Костя по городу, и на вс разспросы свои получалъ въ отвтъ отрывистое ‘не знаю’. Вс бжали по своимъ нуждамъ, никому не было дла до маленькаго героя. Наконецъ, одинъ изъ проходящихъ, мене ли другихъ занятый, или словоохотне прочихъ, на вопросъ Кости вступилъ съ нимъ въ разговоръ,
— А какъ твоего дядю зовутъ по Фамиліи?
— По Фамиліи? спросилъ Костя и задумался, онъ никогда не слыхалъ Фамиліи дяди, и нелюбопытствовалъ знать о томъ. Прохожій понялъ затрудненіе мальчика и продолжалъ,
— Да твой дядюшка братъ отца твоего или матери?
— Братъ матушки.
— Ну, это плохо!
— Отчего же плохо? спросилъ оторопвшій Костя.
— А оттого плохо, что трудне будетъ розыскать кто твои дядя. Какъ твоя Фамилія?
— Перскій.
— Ну, видишь ли, братъ твоей матушки уже не Перскій. Твоя матушка по мужу Перская, а не помнишь ли, какъ она прозывалась по отцу своему?
— Не помню, сказалъ печально Костя. Ему казалось, что онъ не разъ слыхивалъ, какъ звали его дда по Фамиліи, но это прозваніе совершенно вышло у него изъ памяти.
— Какъ же намъ быть, сказалъ ласково господинъ, выслушавшій Костю терпливо и снисходительно. Пойдемъ со мною рядомъ и поговоримъ еще. А какъ имя твоего дяди?
— Аполинарій Львовичъ.
— Не знаешь ли ты объ немъ чего нибудь, по чему бы можно было узнать его?
— Онъ начальникъ надъ мальчиками въ Петербург, такъ я не разъ слыхалъ отъ матушки и нашего священника.
— А! значитъ онъ начальникъ надъ корпусомъ или надъ другимъ учебнымъ заведеніемъ.
Прохожій господинъ и Костя вышли въ это время на берегъ Невы.
— Вотъ, мой другъ, перейди мостъ, и вонъ, за ркой, въ этомъ большомъ строеніи, выкрашенномъ зеленоватою краской, ты получишь свднія о твоемъ дяд.
Костя поблагодарилъ господина, быстро перебжалъ длинный деревянный мостъ и подошелъ къ крыльцу указаннаго дома. На крыльц стоялъ сторожъ.
— Что это за домъ? спросилъ его Костя.
— Шляхетный корпусъ.
— Кто начальникъ?
— Аполинарій Львовичъ.
— Ну, такъ и есть. Не знаешь ли, гд онъ живетъ?
— Какъ не знать, сказалъ сторожъ, онъ живетъ недалече отсюда, вонъ все по этому проспекту, вонъ крыльцо подъ балкономъ, видишь?
— Вижу, спасибо, спасибо, любезный! И Костя почти бгомъ пустился къ указанному крыльцу. Двери на улицу были отворены. Передъ Костей разстилалась богатая парадная лстница. Онъ взошелъ на нее и взялся за ручку замка первой попавшейся ему на глаза двери. Дверь подалась. Костя вошелъ въ небольшую комнату, вроятно прихожую, въ ней не было никого изъ людей, за то было въ ней трое дверей, не считая той, въ которую вошелъ Костя. Онъ отворилъ одну изъ нихъ и ороблъ: предъ нимъ тянулась длинная анфилада пустыхъ покоевъ. Онъ быстро притворилъ дверь и подошелъ къ другой. За нею послышался сухой кашель. Костя ршился отворить и вторую дверь, и еще пуще ороблъ. Какой-то сденькій старичекъ въ халат сидлъ противъ большаго зеркала, спиною къ двери и брился. Зеркало отражало намыленное лицо старика, цвтъ благо подбородка сливался съ такими же блыми волосами. Костя ни разу въ жизни не видалъ такого зрлища. Онъ въ страх притворилъ дверь, но собравшись съ духомъ, снова погодя отворилъ ее немного.
— Кто тамъ? закричалъ громкимъ и твердымъ голосомъ брившійся.
Костя снова такъ поспшно прихлопнулъ дверь, что чуть не прищемилъ своего носа. Сердце его сильно билось. Однако онъ въ третій разъ отворилъ дверь. Старикъ еще громче и сердите закричалъ, глядя черезъ зеркало:
— Эй, носъ! чей тамъ носъ?
Костя ршился перешагнуть черезъ порогъ, и войдя тихонько притворилъ за собою дверь.
— Ну, что тамъ теб? спросилъ брившійся, не поварачивая головы.
— Я-съ… мн-съ…
— Подойди сюда ближе, да говори толкомъ, что ты тамъ мямлишь, точно кашу шь.
— Я ищу-съ дядюшку, Аполинарія Львовича, сказалъ Костя твердо и внятно, собравъ растерянныя свои силы.
Старикъ быстро повернулся всмъ тломъ на стул и окинулъ взглядомъ Костю.
— Что-о? Какого теб дядю? спросилъ онъ съ изумленіемъ.
— Дядюшку Аполинарія Львовича, братца моей матушки Анны Львовны.
— Какъ? ты сынъ бригадирши Перепой?
— Точно такъ-съ.
— Потапка, Потапка! или сюда скоре, закричалъ старикъ, вставая и кладя полотенце съ колнъ на столъ. Вмст съ этими возгласами, старикъ поставилъ Костю рядомъ съ собою передъ зеркаломъ, и смотря то на него, то на себя, повторялъ: Такъ, такъ! Потапка! да чтоже ты тамъ найдешь? Похожъ, дйствительно похожъ! и на меня смахиваетъ! Потапка, да кой чортъ! гд онъ запропастился?
Потапка такой же сденькій, какъ и баринъ его, но далеко не такой бодрый и живой, показался наконецъ изъ-за дверей и шелъ тихими шагами, не прибавляя скорости, не смотря на нетерпніе, съ какимъ кликалъ его баринъ.
— Ну, что вы тамъ, батюшка, такъ раскричались? сказалъ старикъ Потапъ, прикладывая руку къ глазамъ, чтобъ лучше разсмотрть, что длалось противъ свта. Старику, какъ видно, не въ новость была нетерпливость его барина.
— Посмотри-ка, старина, да посмотри хорошенько на этого мальчугана: какъ думаешь, кто онъ таковъ?
— Да не знаю, батюшка ты мой, не видывалъ отродясь.
— Да смотри же, Потапка, ну, чтожъ, не видывалъ? Старикъ Потапъ сталъ вертть Костю то бокомъ, то лицомъ къ окну.
— Лицомъ-то онъ маленько смахиваетъ…
— На кого, на кого же, Потапушка?
— Да фу ты пропасть! ужъ не твой ли это сынишко, батюшка ты мой, Аполинарій Львовичъ?
Старикъ захохоталъ отъ всей души и такъ громко, что стекла оконъ задребезжали. Аполинарій Львовичъ былъ вдовъ съ двадцатипятилтняго возраста. Покойная жена его, скончавшаяся въ первый же годъ замужства, не оставила ему наслдника.
— Нтъ, Потапушка, мальчуганъ не мой сынъ, а сынъ сестры, Анны Львовны, крестникъ мой, Петя.
— Нтъ, дядюшка, Петя уже годъ какъ умеръ, а я Костя.
— Петя умеръ! Ахъ, бдный Петя! а я не зналъ, что онъ покинулъ свтъ, сестра не разсудила и оповстить меня объ его смерти. Ну, Костя, гд же твоя мать? гд остановилась и зачмъ прямо ко мн не пріхала?
— Я одинъ въ Петербург.
— Ну, оно и видно, что одинъ, сказалъ Аполинарій Львовичъ, осматривая внимательно племянника: видно, что нкому было приглядть за твоею одеждою, да и попричесать тебя маленько. Что ты это, Костяj и носомъ поминутно Фыркаешь, видно платка нтъ?
— Въ дорог потерялъ.
— А другаго уръ чемодан не нашлось?
— Я ушелъ тихонько изъ дому, въ чемъ былъ.
— Какъ такъ? какъ ушелъ?
Костя сбирался было разсказать свои похожденія, но дядя, взглянувъ на часы, перебилъ его.
— Посл разскажешь Ахъ. Господи! мн ужъ пора быть у матушки-царицы, а я еще не одтъ. Потапка! на теб Костю, сведи его въ баню, однь прилично, чтобъ онъ былъ не хуже одтъ Гриши и Вани Пколпиныхъ, пока ему сошьютъ платье, никто не долженъ видть Костю и знать, что онъ у меня въ дом. Когда же гардеробъ его будетъ приведенъ въ порядокъ, когда ты отучишь племянника Фыркать носомъ и безпрестанно чесать въ затылк, чтобъ Сколи ины не осмяли его на первыхъ парахъ, я представлю имъ Костю, какъ моего племянника, такого же, какъ и они, и запрещу имъ длать Кост самомалйшую обиду.
— Я и самъ въ обиду не дамся, сказалъ бойко Костя.
— Ай да молодецъ! сказалъ Потапка.
— Черезъ два, три дня, ты мн разскажешь, продолжалъ Аполинарій Львовичъ, какимъ образомъ ты улизнулъ изъ дома, а теперь прощай!
Аполинарій Львовичъ погладивъ Костю по голов, сдлалъ знакъ Потапу, и тотъ увелъ съ собою нашего героя.
Старикъ Потапъ совстливо исполнилъ порученіе своего господина, и вымытый, вычесанный, напомаженный, напудренный и щегольски одтый Костя переродился совершенно. Природная красота Кости очень гармонировала съ роскошью одежды. Откинутый воротничекъ рубашки спорилъ съ шеей мальчика, блой, какъ у женщины, а смлый, открытый взглядъ голубыхъ его глазъ обращалъ общее вниманіе и внушалъ выгодное для Кости мнніе на счетъ его умственныхъ способностей. Костя усплъ разспросить своего новаго дядьку обо всемъ, что касалось дяди его, а въ особенности о Гриш и Ван Сколпиныхъ. Эти два лица занимали Костео боле всего,-отъ нихъ-то боялся дядюшка нападокъ и насмшекъ надъ Костей. Вотъ что узналъ объ нихъ Костя: Покойная жена Аполинарія Львовича, умершая въ самомъ цвт молодости, была урожденная Сколпина. У брата ея, очень богатаго человка, занимавшаго одну изъ важныхъ должностей въ одномъ изъ воеводствъ, были два сына Григорій и Иванъ. Отецъ Сколпинъ помстилъ ихъ у Снгина, съ цлію, чтобы тотъ могъ наблюдать за ихъ ученіемъ и покровительствовать ихъ повышенію. Гриша и Ваня, приходя по воскреснымъ и праздничнымъ днямъ къ Аполлинарію Львовичу, скидавали свои корпусныя платья и одвались въ домашнія — таковъ былъ обычай того времени между богатыми и даже недостаточными людьми. Оба Сколпины славились своими шалостями и были отъявленные забіяки. Костя, вмсто того, чтобъ бояться встрчи съ ними, желалъ ея отъ всей души. Онъ самъ былъ духа задорнаго. Костя уже начиналъ скучать сообществомъ своего дядьки, какъ вдругъ Потапъ вздумалъ напомнить своему барину, что племянникъ его, Костя, вымытъ, причесанъ и одтъ.
Въ одинъ вечеръ ноябрскаго дня, когда на двор бушевала мятель, а въ кабинет Аполинарія Львовича сіялъ въ камин жаркій пламень березовыхъ дровъ, старикъ Снгинъ призвалъ къ себ Костю. Онъ не видалъ племянника съ перваго дня знакомства, и не на шутку удивился перемн, происшедшей въ Кост. Потапъ, замтивъ удивленіе своего барина, радостно потиралъ руки, и, вытащивъ платокъ изъ -кармана Кости, совалъ его въ руки мальчику, приговаривая: ‘не забудь же, Константинъ Петровичъ, не играй ты музыку носомъ, вотъ-те платокъ.’ Костя, ставъ по стояннымъ обладателемъ носоваго платка, пересталъ вдыхать носомъ воздухъ.
Посл тщательнаго осмотра племянника, дядя ласково погладилъ его по блокурой головк и сказалъ: ‘И на мать похожъ, и на меня сбиваетъ.’
Старику отрадно было видть нкоторыя черты свои въ живописной головк красавчика Кости.— Ну, садись-ка тутъ, возл меня, племянничекъ, и разскажи, какими ты способами попалъ одинъ въ Петербургъ? Да что твоя псня будетъ долга, или нтъ?
— Да не коротка, сказалъ развязно Костя.
— А не скучна, пострленокъ?
— И не скучна, прибавилъ Костя, улыбнувшись. Старикъ вытянулъ ноги и расположился самымъ спокойнымъ образомъ, сбираясь слушать разсказъ племянника, Потапъ сталъ за кресломъ барина, и Костя началъ:
— Прежде всего, надо вамъ сказать, дядюшка, что моя маменька очень на васъ сердита.
— Вотъ! а за что бы, позволь спросить?
— Она очень гнвалась на васъ за то, что вы не навстили ее въ начал лта, когда прозжали по нашей области. Узнавши о вашемъ прозд какъ-то заране, матушка приготовилась встртить васъ, посудите, каково ей было обмануться въ своихъ ожиданіяхъ? Она говорила, что вы ее сдлали посмшищемъ всхъ сосдей, что вы заважничали передъ старшею сестрою, и что такъ поступать не годится.
Старикъ генералъ улыбнулся нравоученію племянника и сказалъ спокойно:
— Я точно прозжалъ, въ начал лта, по вашимъ мстамъ, Матушка Царица назначила мн не только день,но часъ дня, въ который станетъ ожидать меня. Еслибъ я вздумалъ свернуть 50 верстъ въ сторону, къ Ванину, то не могъ бы исполнить приказанія Государыни, а воля ея для каждаго русскаго-священна. Я не написалъ объ этомъ сестр, потому что грамота ей не очень далась, да мы съ ней) и до того времени никогда не переписывались.
— Ну, теперь, дяденька, когда вы знаете, что матушка была сердита на васъ, мой разсказъ вамъ будетъ понятне.
Старшій мой братъ, покойный Петя и я обучались у нашего сельскаго священника. Петя простудился, захворалъ и умеръ, посл краткой болзни. Матушка поршила, что онъ умеръ отъ усиленнаго ученія и, чтобъ сохранить единственнаго оставшагося у нея сына здравымъ и невредимымъ, положено было прекратить со мною вс науки. Не смотря на вс возраженія отца Арсенія, матушка стояла на своемъ, и ршилась не выпускать меня ни на шагъ.
Вотъ разъ по сосдству у насъ въ помщичьемъ имніи у приказчика была свадьба. Я съ нашимъ казачкомъ, тоже побжалъ смотрть. Изъ нашей церкви за Поздомъ и мы уцпились, и чтобъ лучше разсмотрть, какъ пойдетъ пиръ и угощеніе, я забрался въ състной чуланчикъ, откуда было сдлано окошечко въ залу, чрезъ которое все можно было видть и слышать. Зала была освщена, а чуланчикъ темный: значитъ меня и примтить никто не могъ. Когда гости уже достаточное число разъ приложились губами къ чаркамъ, бесда оживилась. Вс ста ли болтать безъ умолку и обо всемъ, что имъ вспадало на умъ. Вдругъ рчь коснулась помщицы, Анны Львовны Перепой. Любопытство мое было возбуждено еще сильне, я пріотворилъ окошечко, чтобъ лучше разслышать, что станутъ говорить про матушку, и чуть не выказалъ этимъ движеніемъ свое присутствіе, никмъ даже не подозрваемое.
— Что это, сказала одна изъ гостей, сухощавая, высокая женщина, что это бригадирша думаетъ длать изъ своего сынка?
— Да что, отвчалъ ей тоже женскій голосъ, но я не могъ видть, кому онъ принадлежалъ, извстно что: баловня, дармода. Барченокъ-то, говорятъ, такой прыткій и смышленый, да и родню важную иметъ при двор, такъ нтъ, сиди-де у. матушки за пазухой, да поджидай ея смерти, чтобъ самому приняться за дло по хозяйству.
— Экъ вы, Анонса Сидоровна, вотъ вы и съ осужденіями, а вашему-то сынку годковъ семнадцать будетъ, а онъ у васъ все въ рубашонк бгаете, малъ еще молъ, говорите вы, пусть порзвится. А Кости Перскому всего-то четырнадцатый годокъ.
— Ну, мое дло совсмъ другое. У меня нтъ въ Питер покровительства для моего Никандрушки, да и отъ 11 ти душъ не на что проживать-въ Петербург. А вотъ бригадирш и санъ велитъ, и имніе позволяетъ, душъ-то слишкомъ 80 иметъ!
— Восемьдесятъ не восемьдесятъ, а около шестидесяти будетъ.
— Ну, положимъ хоть и шестьдесятъ, да покровительство-то пятисотъ стоитъ. Нтъ, ужъ я стою на томъ, не доброе длаетъ Анна Львовна, что не отсылаетъ сына въ Питеръ въ науку. Сынокъ-то такой пригожій, славный бы офицеръ вышелъ!
— Что правда, то правда, сказалъ отецъ Арсеній. Мой ученикъ Костя былъ бы не простой человкъ, еслибъ занялись толкомъ его головою.
— Да что же вы, батюшка, отецъ Арсеній, не надоумите старухи-то?
— Э, да ужъ не разъ говорилъ и настаивалъ, да все одно напваетъ: ‘Не хочу, да не могу, уморить что ли и Костю хотите, какъ уморили Петю.
— Вотъ и сгубитъ сына ни за копйку, сказала сухощавая, высокая женщина.
Такъ, или почти такъ разсуждали гости, и разговоры эти запали мн глубоко въ душу. Добрый Священникъ неразъ заводилъ рчь съ матушкой о необходимости продолжать мн ученье, и даже совтовалъ отослать меня къ вамъ, но матушка при этомъ подняла такой шумъ и споръ, что отецъ Арсеній пересталъ настаивать и прекратилъ объ этомъ рчь. Между прочимъ, матушка говорила, что она не хочетъ ничмъ быть обязана брату, который забылъ о ея существованіи, и что хотя онъ важный человкъ, но что она хочетъ..
Костя не договорилъ и остановился.
— Ну, хорошо, хорошо, сказалъ генералъ, продолжай.
— Меня стало томить желаніе учиться, а главное — желаніе быть офицеромъ. Я ршился тихонько уйти изъ дому и во что бы ни стало добраться до Петербурга и отыскать васъ, дяденька. Мысль остаться навсегда олухомъ, какъ выразилась гостья на свадьб, ужасала меня и поселила во мн отвращеніе къ Ванину. Приближался праздникъ Покрова, у сосда нашего этотъ праздникъ сверхъ того былъ и храмовой. Матушка отпустила меня къ нему одного съ дядькой, и позволила остаться погостить тамъ три дня. Я похалъ въ Покровское. Мы прозжали сзади парка, калитка была отворена. Я веллъ остановиться, говоря, что садомъ прямо пробгу въ покои, а дядьк съ экипажемъ приказалъ объхать кругомъ на господскій дворъ. Я вошелъ въ садъ и прильнулъ къ забору глазами. Едва я увидлъ, что коляска наша завернула за уголъ и скрылась изъ виду, я выбжалъ изъ сада, взялъ въ сторону отъ села, и вмсто того, чтобъ явиться въ гости къ сосду, побжалъ, куда глаза глядли, имя только одну цль — скрыться поспшне отъ поисковъ. Я разсчиталъ, что въ теченіе сутокъ, пока могутъ меня спохватиться, я буду уже далеко отъ Ванина, и вс поиски за Мною будутъ безуспшны. Я набралъ во вс карманы своего праздничнаго платья ломтей хлба, пересыпаннаго солью, а чтобъ не возбудить подозрнія дядьки, оставилъ въ экипаж свою теплую одежду. За пазуху я положилъ листокъ бумаги и карандашъ, имя въ виду написать къ матушк изъ перваго города, который встрчу по дорог. Три дня я шелъ по пахатнымъ полямъ, избгая дорогъ, боясь набрести на кого нибудь изъ ванинскихъ крестьянъ. Весь запасъ моихъ хлбныхъ ломтей уже истощился, три ночи я ночевалъ подъ открытымъ небомъ. Усталость прогоняла страхъ всякой опасности. Къ счастію моему, дни стояли теплые, хотя и пасмурные. На четвертое утро пошелъ дождь, хотя, и мелкій, но частый, и продолжался во весь день. Я промокъ до костей. Уже нсколько часовъ сряду я не имлъ ни крошки хлба во рту. Ноги мои вязли въ размокшей земл, которая, прилипая къ сапогамъ, затрудняла все боле и боле томительный путь. Вдругъ вижу я въ отдаленіи мельницы. Я ршился подойти къ нимъ и распросить о дорог въ Петербургъ, а главное, достать чего нибудь пость. Вдругъ большая рка преграждаетъ мн дорогу. Не думая долго, я раздлся и переплылъ ее.
Потапъ при этомъ не выдержалъ и ввернулъ свое словцо: ‘Ай да моло4ецъ!’ Костя продолжалъ:
— На ркою отъ первой мельницы тянулась улица домовъ и разныхъ строеній, а за угломъ ея стоялъ лотокъ съ сайками…
Костя остановился. Ему стало совстно разсказывать о своемъ поступк, но не привыкши лгать, онъ не хотлъ его скрыть.
Дядя помогъ ему, перебивъ добродушно: ‘Ну, ты, пожалуй, и стянулъ одну’, сказалъ онъ, улыбаясь.
— Виноватъ, дядюшка, стянулъ, не удержался, у меня въ живот кошки скребли, да и досталось же мн отъ продавца, онъ безпощадно вытрясъ меня за -вихоръ, но скрылъ мой поступокъ отъ хозяина небольшой лавки, который въ эту минуту вышелъ изъ нея. Хозяинъ лавки, купецъ Онисимъ Григорьевичъ, сжалился надо мною, услышавъ о моемъ приключеніи, и отправилъ меня въ Петербургъ вмст съ своимъ прикащикомъ. Съ трудомъ я отыскалъ васъ, дядюшка, и вотъ теперь настала для меня пора сказать вамъ: я хочу быть офицеромъ!
— Ну, Костя, это еще не вдругъ, не такъ скоро длается, какъ говорится, ты хорошо сдлалъ, что понадялся на своего дядю, и я не оставлю тебя, Ну, а написалъ ли ты матушк, чтобъ ее успокоить?
— Написалъ, дядюшка, и отдалъ письмо Анисиму Григорьевичу, онъ общалъ доставить его въ село Ванино.
— Ну, матушка твоя посердится да и перестанетъ, помяни мое слово, Костя, сестра и тебя проститъ да и со мной примирится. Анна Львовна женщина характерная, даже— подчасъ упрямая, но все же умная, такъ ей. и не трудно будетъ сообразить всю пользу твоей ршимости. Все устроится къ лучшему.. Ну, Потапушка, скоро и молодцы наши Сколпины явятся, вдь завтра воскресенье…
— Да уже за нимъ пошелъ Максимъ. Не усплъ проговорить эти слова старикъ Потапъ, какъ два мальчика, почти однихъ лтъ съ Костей, шумно вбжали въ комнату.
Наружность ихъ была совершенно противоположная наружности Кости. Лица ихъ были смуглыя, глаза черныя, волосы курчавые. Взгляды ихъ были не мене смлы, какъ и взглядъ Кости, но смлость во взорахъ ихъ граничила уже съ дерзостью.
— Вотъ двоюродный братъ вашъ, Константинъ Перскій, сказалъ старикъ вбжавшимъ племянникамъ, посл обычныхъ съ ихъ стороны рукоцлованій. Прошу жить съ нимъ мирно и дружно.
Мальчики оглядли другъ друга съ головы до ногъ. Костя и не шевельнулся на своемъ стул, не только что не всталъ.
— Что же ты сидишь и къ намъ не подойдешь? сказалъ надмнно Гриша, обращаясь къ Кост.
— Вы здсь хозяева по старшинству прибытія въ домъ дядюшки, вамъ ухаживать за гостемъ, а не гостю за вами, отвчалъ Костя, не вставая со стула и размахивая небрежно висячими своими ногами во вс стороны.
Потапка опять пробормоталъ что-то похожее на свое: ‘экой молодецъ!’ Братья Сколпины подошли къ Кост и увлекли его за руки въ другія комнаты. Дядя, глядя имъ вслдъ, многозначительно покачалъ головою и, помолчавъ нсколько, сказалъ:
— Что, Потапка, скажешь?
— О Кост-то?
— Вдь онъ не поддастся, даромъ что ихъ двое?
— Куда имъ! молодецъ!
Старикъ Потапъ не любилъ Сколпиныхъ за ихъ дурной нравъ, они частенько выводили его изъ терпнія. Этимъ объясняется видимое его предпочтеніе къ новоприбывшему барченку.
И точно, Костя взялъ такую власть надъ двумя своими братцами, что, несмотря на ихъ бойкость, они невольно покорились его вліянію, какъ потому что онъ не разъ имъ доказалъ свою атлетическую силу въ ручныхъ схваткахъ, укрпленную въ немъ деревенскимъ образомъ жизни, такъ и по инстинктивному сознанію Гриши и Вани въ умственномъ превосходств Кости.
Пока идутъ дни за днями, пока, насталъ срокъ опредленія Кости въ корпусъ, пока Костя обучается тамъ всякимъ наукамъ, вернемся въ село Ванино, къ характерной бригадирш Анн Львовн. Прошло три дня, какъ сынъ ея Костя ухалъ въ Покровское. Настало утро того дня, въ которое условлено было послать дядьку Карпушку за Костей. Коляска уже запряжена двумя тучными пгими конями. Дядька Карпушка, онъ же и кучеръ, взлзъ на козлы, крякнулъ, подобралъ вожжи, махнулъ кнутомъ и крупною рысью выхалъ изъ Ванина. Путь не дальній. Вотъ скоро показалась и колокольня Покровской церкви. Коляска подъзжаетъ къ Покровскому все ближе и ближе, вотъ она остановилась у крыльца помщичьяго дома.
— Что ты, Карпъ Лаврентьичъ, одинъ къ намъ пожаловалъ безъ маленькаго твоего барина? Что его давно у насъ не видать? спросилъ Карпа проходившій но двору господскій кучеръ.
— Да я за нимъ-то и пріхалъ. Вдь онъ у васъ съ самаго Покрова, отвчалъ Карпушка.
— Какъ за нимъ? да мы его и не видали.
— Что ты брешешь, Иванъ, какъ не видали? Я его самъ подвезъ къ вашему саду, а тамъ и повернулъ оглобли. Къ кум въ Дурино завернуть надо было — имянинница была.
— Оно пожалуй и такъ, Карпъ Лаврентьевичъ, но барченка твоего на праздник у насъ не было.
— Какъ не было? Ой-ли? что ты околесную несешь, Иванъ, проговорилъ Карпушка, недоврявшій встямъ кучера Ивана. Въ это время на крыльц показался и лакей Кирилла.
— Правду ли Иванъ байтъ, обратился къ нему Карпушка, что нашего Константина Петровича здсь не было на праздник?
— И видомъ его не видали, проговорилъ рыжій Кирилла на вопросъ сдаго Карпа.
— Да какъ же это такъ? воскликнулъ Карпъ въ совершенномъ смятеніи, снимая картузъ съ головы и отирая потъ, который началъ капать у него со лба. Не пошелъ ли онъ къ вашимъ сосдямъ Живкинымъ, у нихъ пять, коли не боле мальчугановъ въ семейств, такъ Константину Петровичу разсудилось, можетъ, что съ ними веселе провести время, чмъ здсь? прибавилъ кучеръ Иванъ, въ вид успокоительнаго предположенія.
— Ну, да и здсь-то барскихъ дтей было всхъ и не перечесть, сказалъ рыжій Кирилла, особенный столъ для нихъ накрывали, кажись, ихъ было боле десяти человкъ.
— А почему Живкиныхъ-то у васъ небыло, спросилъ Карпушка, хватаясь за предположеніе кучера Ивана, какъ за единственный способъ, могущій вывести его изъ лабиринта сомнній.
— Мать ихъ, слышно, оченно больна, отозвался Иванъ.
— Да вдь этого нашъ Константинъ Петровичъ не зналъ, не зналъ онъ что и Живкины сюда не прідутъ, какъ же онъ, не зашедши даже сюда, могъ вздумать отправиться къ нимъ въ Мякишово, сказалъ Карггушка печально, какъ бы разсуждая самъ съ собою.
— Однако прощайте, ребята, заду я въ Мякишово да и къ другимъ сосдямъ по близости. Охъ, охъ, охъ! что-то сердечушко щемитъ, какъ будто предчувствуетъ грозу неминучую, достанется мн отъ барыни! Что я буду длать? гд я теперь стану отыскивать моего Костю!..
Такъ жаловался старикъ Карпушка, передъ стоявшими около него кучеромъ Иваномъ и лакеемъ Кириллою. Онъ отеръ непритворную слезу, канувшую на щеку, рукавомъ своимъ, медленно поворотилъ лошадей отъ крыльца, медленно выхалъ изъ воротъ господской усадьбы, но вдругъ вздумавъ, что какая нибудь опасность угрожаетъ маленькому его барину, сильно стегнулъ кнутомъ по лошадямъ, кони помчались вскачь и въ нсколько минутъ перелетли пространство между Покровскимъ и Мякишовымъ. На вс разспросы Карпушки въ Мякишов и во многихъ другихъ усадьбахъ, получилъ онъ въ отвтъ, что барина его Константина Петровича не видали. Съ злою тоскою въ душ, уже подъ вечеръ, въхалъ въ село Ванино Карпъ одинъ на измученныхъ пгихъ коняхъ своихъ. Лошади, не вшія съ утра, радостно заржали, завидя свою конюшню, предугадывая, что тамъ ихъ ожидаетъ душистое сно и зернистый овесъ. Не то было съ Карпушкой: не радостно возвращался онъ во-свояси, какъ преступникъ, съ поникшею головою взошелъ онъ на крыльцо дома Анны Львовны, не отвчая на вопросы всей высыпавшей дворни.
Въ передней дома тже вопросы, но ужъ съ примсью угрозъ встртили и. проводили Карнушку до самыхъ покоевъ бригадирши.
— Ужъ барыня ждетъ тебя не дождется, пропищала быстроглазая и курносая Малашка, въ пестрядинномъ плать.
— Ужъ достанется теб на орхи, просиплъ хриплымъ голосомъ Антонъ ‘Головастый’, лакей Перскихъ, прозванный такъ по вчно склоченнымъ волосамъ, которыхъ никогда не касалась гребенка, и которые увеличивали настоящій объемъ Антоновой головы по крайнй мр вдвое.
Сопутствуемый подобными, рчами, Карпушка вошелъ въ покои, гд сидла толстая бригадирша у окна, въ кожаныхъ черныхъ креслахъ, и вязала шерстяной чулокъ синяго цвта.
— А, наконецъ-то, вы пожаловали, сказала Анна Львовна, снимая очки, которыми былъ осдланъ ея носъ, и воткнувъ одну изъ вязальныхъ спицъ въ сдые свои волосы. Гд это ты съ шалуномъ пропадалъ цлый день?
Карпушка молчалъ.
— А гд же пострлъ Костя?
Карпушка брякнулся колнками о полъ и жалобно завопилъ:
— Матушка ты моя, родимая, Анна Львовна, не прогнвись! виноватъ, безъ вины виноватъ!
Анна Львовна положила чулокъ на оконницу и повернулась вмст съ кресломъ къ Карпушк.
— Старый баловникъ! Говори же скоре, гд вы пропадали съ Костей цлый день-деньской?
— Матушка, Анна Львовна, я везд, по всмъ сосдямъ здилъ, да нигд не могъ отыскать Константина Петровича.
— Какъ нигд не могъ найти? а въ Покровскомъ? И Анна Львовна, предчувствуя бду, поблднла какъ полотно.
— И въ Покровкомъ нтъ. Наступило молчаніе.
Карпушка всталъ съ колнъ и, видя, что барыня продолжаетъ молчать, началъ разсказывать, прихныкивая отъ времени до времени, какъ Костя отослалъ его у сада, и какъ нынче онъ тамъ узналъ, что молодаго барина никто не видалъ, а равно въ Мякишов, въ Прибережскомъ и во многихъ другихъ усадьбахъ, которыя онъ объхалъ, отыскивая Константина Петровича. Когда Карпушка кончилъ свой разсказъ, Анна Львовна-громко зарыдала.
— Господи ты Боже мой! сказала она, куда же это Костя двался? не съли ли его волки на дорог изъ Покровскаго въ Мякишово, и Анна Львовна всплеснула руками при такой страшной, хотя и совершенно неправдоподобной мысли.