Дв поздки въ деревню.
Дв поздки въ деревню.
——
А. Гусаковъ.
‘Современникъ’, кн.X, 1912
Две поездки в деревню, Гусаков А., Год: 1912
Время на прочтение: 19 минут(ы)
Время-отъ-времени, черезъ два-три года, я вызжаю изъ Петербурга въ Саратовскую губернію. Отъ петербургскихъ бесдъ и литературы о народ я возвращаюсь къ деревенской конкретности, и къ своему удивленію, всегда нахожу среди ‘вковой тишины’ полей и ‘забытыхъ Богомъ’ деревень нчто новое, чего я не видлъ прежде и о чемъ не было разговора въ Петербург, ни устнаго ни печатнаго.
Часто это новое до такой степени еще неоформлено, безъ-образно, что съ трудомъ разбираешься, въ чемъ оно заключается. Чувствуешь его, видишь, что оно есть, но что оно, откуда и къ чему, не понимаешь, словно на хорошо знакомомъ изображеніи рукой умлаго художника незамтно проведены новыя тонкія черточки, наброшены новые оттнки, смотришь и удивляешься: почему это, такъ хорошо знакомая, картина, даетъ какія-то новыя настроенія? Почему? И что цннй: прежнее или новое?
Помню, посл революціи, когда была уже разогнана и вторая Дума, въ деревн меня поразило слдующее обстоятельство: никто ничмъ не интересовался. Что политикой не интересовались, это было понятно. Нтъ, интересъ пропалъ положительно ко всему, лежащему вн дома. Пашутъ, косятъ, торгуютъ, говорятъ о самыхъ обыденныхъ вещахъ и больше ничего. У меня въ этихъ мстахъ много родственниковъ и знакомыхъ, здсь я человкъ свой, и бывало, когда я прізжалъ прежде, меня разспрашивали о самыхъ разнообразныхъ вещахъ, конечно, больше всего ‘какъ тамъ насчетъ земли’. Теперь же мы почти молча пьемъ чай, демъ въ поле,— собираемся на ярмарку, словно я не въ Петербург прожилъ три года, а здилъ на недлю въ мстный уздный городъ.
Но еще больше меня удивляло то, что вс мужики и даже бабы показались мн поумнвшими, и никакъ не могъ опредлить — почему. Кажутся умне,— да и только. Какъ будто они какой-то небывалый курсъ кончили, что выучили — неизвстно: молчатъ.
Грустью повяло на меня отъ родныхъ степей и полей, когда, я первый разъ прозжалъ по нимъ въ 1908 году. Сожженные хутора, размытыя плотины прудовъ, засыхающія на сухихъ берегахъ старыя ветлы, по полямъ вблизи барскихъ и купеческихъ имній разъзжали верхами вооруженные осетины и казаки. Я пріхалъ словно въ завоеванную и полуопустошенную страну.
Въ большомъ торговомъ сел Б.— стояла цлая сотня казаковъ. Графское имніе на гор охранялось осетинами. Послдніе ненавидли крестьянъ и били при всякомъ удобномъ случа. Крестьяне въ свою очередь ненавидли осетинъ и одного убили. Казаки вошли съ мужиками въ добрососдскія отношенія, нкоторые вплоть до совмстнаго воровства барскаго хлба. Когда въ Б. одну сотню казаковъ смнили другой, узжающіе цловались съ мужиками и бабами. Большинство казаковъ жило по крестьянскимъ избамъ и платило за помщеніе и столъ. Подъ одной соломенной крышей и за общимъ столомъ и совершалась тайна сліянія усмирителя и усмиряемаго. Разумется, тайна эта очень невелика, и сами крестьяне раскрывали ее въ двухъ-трехъ словахъ:
— Что казакъ! Тотъ же мужикъ, все едино!
Дйствительно, казаки производили и на меня въ этихъ мстахъ иное впечатлніе, чмъ, на-пр., въ Петербург. Отъ петербургскихъ казаковъ, когда они массой дутъ посредин улицы, заломивши шапки, ветъ тяжелой отчужденностью. Если идущіе, по панелямъ, прозжающіе въ трамваяхъ, на автомобиляхъ и извозчикахъ и не вс внутренніе враги, зато почти вс являются представителями малопонятной казаку городской культуры, таящей въ себ роковыя возможности. Казаки и столичное населеніе — это два лагеря, не сливаемые по существу, враждебные даже вн всякой политики.
Не то въ деревн. Если вновь прибывшіе казаки сегодня проскакали по селу, какъ усмирители, полосуя нагайками мужиковъ и бабъ, то завтра уже то въ одномъ, то въ другомъ мст начинаются общіе разговоры. Зацвтающая рожь, состояніе луговъ, благодатный дождь, хорошая или плохая погода, лошадь съ изъяномъ — все это предметы, близкіе какъ мужику, такъ и казаку. Благодаря обстановк, казакъ для крестьянина скоро становится не только казакомъ, но и мужикомъ, человкомъ… ‘Казакъ’ — начало казенное, результатъ непреоборимой ‘дисциплины’, мужикъ — начало свое, родное, человческое, результатъ родной и вчной обстановки — сельской природы. И въ конц концовъ ‘мужикъ’ прощаетъ ‘казака’.
Черезъ какую нибудь недлю прозжающіе по селу верхами казаки весело подмигиваютъ Матренамъ, Устиньямъ, здороваются: съ Иванами и Петрами, и далеко не смотрятъ такъ дико на публику, какъ въ Петербург.
Село Б., гд стояли казаки, пережило революціонный періодъ ярко и сложно. Въ этомъ сел не мене 10 тысячъ населенія, есть два базара, двухклассное училище, нсколько земскихъ и церковно-приходскихъ, читальня, а теперь есть и частная прогимназія. Надъ селомъ, на гор — обширная усадьба графа Ш.
Крестьяне — дарственники, получившіе въ 1861 году по 1/4 дес. на душу. Отъ крошечныхъ крестьянскихъ клочковъ тянутся на вс четыре стороны тысячи десятинъ графской земли. Графу принадлежитъ и базаръ въ средин самаго села, и ярмарочное мсто, рядомъ съ селомъ, то и другое приносятъ въ годъ немалый доходъ.
Еще задолго до революціи крестьяне мечтали выкупить у графа базарное мсто и купить участокъ земли, но мечты такъ и остались мечтами. Графъ не уступилъ имъ ни базара, ни клочка земли. У него у самого обширное хозяйство, и засваются, громадныя площади земли. Можно думать, что имъ, или скоре, его дорого оплачиваемыми управляющими, руководилъ тайный расчетъ: имть подъ бокомъ большое безземельное, нуждающееся въ заработк, населеніе, которое всегда, въ каждую нужную минуту, обслуживало бы вс нужды обширнаго графскаго хозяйства.
Въ дйствительности такъ оно и есть. Несмотря на то, что большинство крестьянъ пашетъ на арендованной у графа земл, въ сел всегда есть запасъ крестьянъ съ крошечными посвами, или совсмъ безъ собственныхъ посвовъ, нуждающихся въ заработк на сторон. Мало того, земельная нужда и высокія арендныя цны заставили многихъ крестьянъ совсмъ отказаться отъ земледлія. За неимніемъ фабрикъ и заводовъ, многіе пустились въ ремесла, въ мелкую торговлю, не мало выхало на сторону. Скоро была понята и практическая польза грамотности. Изъ Б. вышли десятки земскихъ учителей, волостныхъ и сельскихъ писарей, конторщиковъ и сельско-хозяйственныхъ приказчиковъ.
Освободительное движеніе было принято въ Б. съ большимъ подъемомъ. На митинги собиралось до тысячи человкъ. Нашлись свои знатоки и свои ораторы. Идеологія у знатоковъ была, конечно, народническая. Самыми ршительными революціонерами оказались самые захудалые мужички, землеробы, населяющіе тихую и самую деревенскую по постройкамъ и колориту часть села. Они немедленно приступили къ дйствіямъ и первымъ долгомъ сожгли и разграбили въ своемъ район винную лавку. Наиболе культурные элементы возмутились ‘варварствомъ’, не замедлительно собрали сходъ и посл долгихъ преній постановили: вина не пить и вс три казенныхъ лавки закрыть. Было ршено строжайше преслдовать шинкарей и наказывать замченныхъ въ пьянств. Было много клятвъ и горячихъ ршеній бороться за трезвость.
Приговоръ о закрытіи винныхъ лавокъ былъ утвержденъ губернаторомъ. Казенная продажа вина прекратилась, но пьянство… нтъ. По мр того, какъ угасалъ освободительный энтузіазмъ, клятвы и общанія забывались, любители выпивки смлли, и рдкая торговка не торговала потихоньку виномъ. У бабъ сосдняго села Безобразовки, гд есть казенная винная лавка, образовался своеобразный промыселъ: он покупали въ бутылкахъ и полубутылкахъ вино, складывали ‘товаръ’ въ два мшка, связывали ихъ, взваливали на плечи и шли гуськомъ черезъ лсъ въ Б. Здсь он разносили свой товаръ по шинкамъ, брали комиссіонныя и уходили обратно. Въ базарные дни приходилось ходить и по два раза. Цна на водку повысилась,— приблизительно, на 50 процентовъ. Такимъ образомъ, благородный порывъ привелъ къ самымъ неожиданнымъ результатамъ. Самые трезвые крестьяне, благодаря русскимъ традиціямъ подавать на свадьб и въ другихъ торжественныхъ случаяхъ къ столу водку, стали данниками полупьяныхъ торговокъ и безобразовскихъ бабъ.
Вторымъ революціоннымъ дяніемъ было сожженіе ярмарочныхъ построекъ. Было ршено перенести ярмарку на общественную землю,— но при наличности давно уже существующихъ графскихъ ярмарочныхъ построекъ это было сдлать мудрено. Ршено было, конечно, не на сход, гд въ эту пору преобладали мстные теоретики, напиравшіе прежде всего на требованіе Учредительнаго Собора, посл котораго и должны были начаться мстныя реформы. Но вообще дла шли такъ, что ораторамъ, произнесшимъ рчи сегодня, часто приходилось на другой день только разводить руками.
Графскія ярмарочныя постройки были сожжены. Было выбрано мсто на общественной земл для покой ярмарки. Приходитъ ярмарочное время, ставитъ ларекъ одинъ, другой, третій…
Получилось нчто жалкое и убогое, ни красныхъ рядовъ, ни трактира, ни харчевенъ. Для постройки всего этого нужны деньги, а ихъ у общества не оказалось. Первая же ярмарка на общественной земл вышла совершенно неудачной: многіе купцы за неимніемъ помщеній не пріхали, не пріхало и много мелкихъ торговцевъ, не заявились и многіе покупатели, однимъ словомъ, получился полный провалъ. Не поправлялись дла и въ дальнйшемъ. Черезъ два года графъ сталъ возводить новыя постройки, и теперь ярмарка опять на старомъ мст.
Попытки имть представителями волости дятельныхъ и развитыхъ людей также потерпли крахъ. Въ старшины начали избирать ораторствующую молодежь и быстро смняли ихъ одного за другимъ. Теперь даже трудно разобрать, что именно отъ нихъ требовалось. Но чистое народное самоуправленіе, безъ ферулы земскаго начальника, было этой непонятной смной сильно дискредитировано въ глазахъ спокойной и удаляющейся отъ политики части крестьянъ.
Но несмотря на вс неудачи Б—скі-е крестьяне долго еще надялись на лучшее будущее. Большія надежды были возложены на Государственную Дулу. Рчи ораторовъ первой Думы, особенно трудовиковъ, повторялись даже неграмотными. Во вторую Думу былъ избранъ депутатомъ мстный крестьянинъ, народникъ. Проводы его были въ высшей степени торжественны. Была масса цвтовъ, рчей, непосредственнаго энтузіазма.
Но и вторая Дума была разогнана, и мстный депутатъ воротился ни съ чмъ.
Тогда крестьяне замолчали… Не только въ Б., но и въ сосднихъ селахъ. Если бы не слды погромныхъ разрушеній, не казаки и осетины, можно было бы подумать, что здсь ровнымъ счетомъ ничего не произошло. Только казались бы подозрительными странная молчаливость обо всемъ, кром домашняго,— и едва уловимый отпечатокъ большей, чмъ прежде, интеллигентности.
Впрочемъ, въ качеств исключенія, наткнулся я и на говорливаго субъекта. Паренекъ, лтъ 20, встртился на рыбной ловл, въ верстахъ 15-ти отъ Б. Слово за слово, разговорились. Говорилъ, главнымъ образомъ, онъ, а мн приходилось только слушать. Говорилъ и о революціи, и о конституціи, о ‘равномъ и тайномъ’… Путаница у него была въ голов невообразимая. Настроенъ онъ былъ крайне оппозиціонно, на будущее смотрлъ съ большимъ оптимизмомъ и уврялъ, что ‘скоро опять начнется’. Чувствовалось, что соціализмъ, равноправіе, ‘вставай, поднимайся’ это для него новый міръ, незнаемый раньше въ деревн и сулящій неисчислимыя возможности.
Односельцы парня въ свое время проявили себя очень активно. Сожгли у себя подъ бокомъ два хутора, громили ‘экономію’, запахивали самовольно господскую землю. Зато и поплатиться имъ пришлось больше всхъ. Графскіе осетины держали ихъ въ форменной осад и били ихъ, какъ только кто-нибудь изъ нихъ показывался на графской земл. Мимо ихъ села тянется верстъ на 10 вдоль рки дубовый барскій лсъ. Рядомъ съ этимъ лсомъ идетъ въ Б. дорога. Свернулъ въ лсъ — бьютъ,— свернулъ на рку — бьютъ. Грибы и ягоды собирать запрещено, рыбу ловить у графскаго берега тоже. Объ охот и говорить нечего, прежде всего, ружья были у всхъ отобраны, если у кого и сохранилось ружье, то показываться съ нимъ было невозможно: не поколотятъ, а убьютъ. Между тмъ, графскіе зайцы и волки забгали на крестьянскія земли, забгали въ сады и усадьбы, зайцы портили деревья, а волки рзали скотъ.
Земельное положеніе мстныхъ селъ и деревень далеко неодинаково. Нкоторые при освобожденіи выходили на дарственную и получали по 1 1/4 дес. на душу, другія выходили на выкупъ и получили по 4 1/2 десятины, и третьи — самые счастливые — бывшіе государственные, и теперь еще считаютъ до 5 дес. на душу. Малоземельныхъ гораздо больше. Интенсивность революціоннаго броженія зависла исключительно отъ количества собственной земли. Въ то время, когда кругомъ пылали хутора, собирались митинги, произносились рчи, въ Малой Екатериновк, крестьяне которой помимо большихъ надловъ издавна арендуютъ обществомъ участокъ удльной земли по 5 руб. дес., была особая тишина. Екатериновцы положительно боялись, что какъ бы на самомъ дл не пришлось длить землю, такъ какъ были уврены, что у нихъ скоре отржутъ, чмъ прибавятъ.
Но послреволюціонное молчаніе коснулось всхъ, не исключая и мало-екатерининцевъ. Если революція страшила послднихъ, урзкой земли, то другія ея стороны сулили что-то новое, повышеніе самого тонуса жизни, такой обычной, срой и надовшей. Heпускались въ разговоры и крестьяне тхъ селъ, гд были куплены участки. По нкоторымъ даннымъ я понялъ, что они въ свою покупку не врили, прежде всего потому, что денегъ была, заплачена малая часть, и какъ дальше пойдутъ платежи — неизвстно, во-вторыхъ, у многихъ былъ тайный расчетъ, что они попользуются землей года 2—3, а тамъ она — кто знаетъ!— и отойдетъ къ нимъ безъ платежей. Везд чувствовалась какая-то неопредленность, недосказанность. Весь бытъ сдвинулся съ мста, казался неустойчивымъ, и неизвстно было, при какихъ условіяхъ, его приведутъ въ равновсіе.
Въ прошломъ, 1911 году, меня ждали въ деревн большіе сюрпризы. Не усплъ я прохать отъ вокзала на деревенскомъ извозчик и версты, какъ замтилъ, что въ самомъ очертаніи мстности есть что-то новое.
— А у васъ, дядя, тутъ есть что-то новое!— сказалъ я своему возниц.
— Есть и новое… Отруба, хохлы новые разселились, кіевцы да полтавцы. У насъ свои хохлы, а эти, новенькіе, хохле нашихъ… Нашихъ за своихъ не считаютъ… И мастаки такіе, чортъ бы ихъ взялъ…
— А что?
— Да какже! Сичасъ считай верстъ на тридцать впередъ, четыре новыхъ села образовалось, все хохлы! Между Дивовкой и Пашковымъ верстъ на восемь тянется Кіевка, такъ они поселокъ свой назвали, а то есть еще Полтавка, Нжинка… Такъ эта Кіевка верстъ на восемь вытянулась, въ одну улицу, понимаешь, хатенки бленькія, чистенькія, окошечки маленькія, крыши — словно цирульники постригали, одно окошко смотритъ на улицу, три подъ сарай. Дворовъ нтъ. У каждой хатенки — цвточки, ветелки, тутъ же, прямо отъ избы, и пашня начинается… Колодцовъ по улиц. нарыли, а по улиц — такъ на ярмарк: косилки, плуги, телги…— Занятно посмотрть: чистая Малороссія!
— Чмъ же они вамъ насолили?
— Да Богъ съ ними! У насъ на нихъ сердца нтъ — тоже, вдь, люди. Только досадно: нашимъ земли нтъ, наши въ Сибирь идутъ, а хохламъ у насъ и земля нашлась. Эти кіевскіе начали селиться еще до отрубовъ,— объ отрубахъ тогда еще не было слышно. Поселили ихъ, значить, на казенный участокъ, а участокъ этотъ, може годовъ сорокъ, дивовскіе, и никитовскіе въ аренду брали. Потомъ хвать: отказъ! Не желаешь ли кукишъ съ масломъ! ‘Участокъ этотъ хохламъ перешелъ’. Э! Да тутъ все поразсказать, какая у насъ теперь канитель пошла — въ книг не упишится: мста не хватитъ… Мы вотъ все думаемъ: что эти, отруба то-есть, настоящее ли дло, или такъ себ, обманъ одинъ?
— Какъ: обманъ одинъ?
— Да такъ. Ежели, положимъ, я купилъ отрубъ и сталъ, скажемъ, платить исправно, будетъ все-таки онъ моимъ, али нтъ?
— Конечно, будетъ.
— А когда будетъ?
— Ну ужъ я не знаю, когда: Я полагаю, что разъ я купилъ что-нибудь въ разсрочку и плачу исправно, то я имю полное право считать купленную вещь своей собственностью съ самаго перваго дня покупки.
Мужикъ помолчалъ, досталъ кисетъ, свернулъ цыгарку, закурилъ, сплюнулъ и недоврчиво протянулъ:
— Н-е… По нашему, не выходить такъ… Это — не настоящій надлъ земли…— И вдругъ сердито и громко проговорилъ:— на 49 лтъ разсрочки! Черезъ 49 лтъ не только я, а и сынъ мой помретъ! И трясись все время! И думай: твоя это земля, иль нтъ?!
— Да зачмъ трястись? милый человкъ! Разъ ты платишь исправно,— на неурожайные годы вамъ сдланы льготы!— твоя земля и больше никакихъ! Это не краденую лошадь купить! У государства, такъ сказать, покупаете! Законъ объ отрубахъ прошелъ черезъ Государственную Думу, черезъ Государственный Совтъ…
Мужикъ быстро обернулся.
— А разв есть Государственная Дума?— спросилъ онъ удивленно.
— Конечно, есть!— почти крикнулъ я, еще больше его удивленный нелпымъ вопросомъ.
— Да вдь ее разогнали!
— То разогнали первую Думу и вторую!.. А теперь третья Дума!
— Ну, Богъ дастъ и эту разгонять,— замтилъ онъ съ философскимъ спокойствіемъ и погналъ лошадей.
Минутъ 15 мы хали молча, да и разговаривать особенно не тянуло: солнце жгло, дорога пыльная, по бокамъ тянулись выжженные рдкіе хлба.
Невдалек отъ знакомой деревни Федорово я увидлъ одиноко стоящія въ пол какія-то избушки, безъ дворовъ, безъ всякихъ признаковъ жизни. Всхъ ихъ было штукъ восемь, стояли он въ саженяхъ 100 одна отъ другой.
— А это что такое?
— Это? Фальшивыя избушки.
— Какъ фальшивыя?
— Да такъ. Для видимости только… Тамъ и печи есть, а въ печахъ крапива растетъ… ха! ха! Это вотъ и есть отруба дивовскіе, у самихъ подъ бокомъ хохлы поселились, а на отруба пришлось выходить за 10 верстъ. Теперь федоровскіе дуются: они рендовали эту землю, и она у нихъ подъ руками, а теперь она къ дивовскимъ отошла… Катавасія, нечистый ее возьми!
— Да кто виноватъ! Эту землю могли и федоровскіе взять!
— Кто виноватъ! Сразу не раскусишь… Подумаешь, какъ будто и виноватыхъ нтъ.. Таки дла… Я вотъ живу на свт пятьдесятъ пять годовъ, а такого время не запомню… Совсмъ несуразное время! Никакъ въ такту не попадешь… И ужъ и не врится какъ-то ни во што… Теперь ты спрашиваешь вотъ: кто виноватъ. Дло было такъ. Когда у насъ по Саратовской губерніи пошла объявка объ отрубахъ, наши и упрись: не ходи, ребята, на отруба, обманъ, дескать, а земля и такъ наша будетъ. Время идетъ, наши держатся дружно, только смотримъ, въ одно мсто прізжаютъ хохлы, въ другое мсто прізжаютъ хохлы, въ третье… И не фальшивыя избы ставятъ, а настоящія… Стала изъ нашихъ кой-кого думка брать: ‘разберутъ мазепы землю — чего сдлаешь!’ Смотримъ: одинъ изъ нашихъ детъ къ ликвидатору, другой… тронулась губерня. И теперь весь народъ въ разброд, кто говоритъ, что нужно итти, другой, что не нужно… Другой и пошелъ бы, да силовъ не хватать. А земля все уходить да уходитъ… Кто говорить: не бойтесь, всхъ этихъ отрубщиковъ сгонятъ: нтъ настоящаго закону. Ныньче говоритъ такъ, а какъ припрутъ его къ стн, какъ федоровскихъ и дивовскихъ, смотришь! онъ и начинаетъ метаться, какъ скипидаромъ подмазанный… Скорй на мерена и къ ликвидатору.
— А ты не собираешься перейти на отрубъ?
— Н-е… куда мн! Семейство у меня небольшое… Скушно на этихъ отрубахъ, чортъ ихъ дери!
Не собираются выходить и въ М. Екатериновк, гд я поселился. Объ отрубахъ говорятъ вяло, безстрастно, даже безъ достаточнаго знанія закона объ отрубахъ.
— Всякое говорятъ! Кто говорить: обманъ, а иные считаютъ, что дло и подходящее… Какъ никакъ, а маломощному на отрубъ не выйти, не въ силахъ.
Но законъ о выход изъ общины получилъ примненіе и въ Екатериновк. Выходъ этотъ не полный и заключается исключительно въ закрпленіи въ собственность надльной и усадебной земли. Выходящіе даже не требуютъ отвода земли имъ къ одному мсту и, понятно, не выходятъ на хутора, а остаются въ сел. Они пользуются общимъ выгономъ для скота, нарами, считаются членами общества, участвуютъ въ общественныхъ раскладкахъ, не закрпляютъ за собой даже своей части луговъ. Такъ какъ такой выходъ не затрагиваетъ существеннымъ образомъ интересовъ общества, то и не встрчаетъ съ это стороны никакого противодйствія. Да оно и не помогло бы: прошенія объ укрпленіи земли подаются земскому начальнику и утверждаются имъ, обществу приходится только считаться съ совершившимся фактомъ.
Вообще, здсь выходомъ изъ общины почти никто не интересуется, о немъ не говорятъ. Крестьяне какъ-то не представляютъ себ всей важности этого закона, такъ какъ закрпившіе за собой землю не выходятъ на хутора, а остаются въ сел, то получается впечатлніе, что общій порядокъ не нарушается. Но дло въ томъ, что закрпляютъ за собой землю, главнымъ образомъ, дв категоріи крестьянъ: то, которые потомъ продаютъ ее, и т, которые прикупаютъ къ своей. Такимъ образомъ, земля уходитъ отъ однихъ и наростаеть у другихъ, а съ виду общій порядокъ остается нерушимымъ.
Уже и теперь въ Екатериновк, когда процессъ этотъ еще не особенно развился и несмотря на то, что зажиточные мужики не выходятъ на хутора и не пріобртаютъ отрубовъ, разница между зажиточными и бдняками гораздо глубже, чмъ въ малоземельной, обычнаго типа, деревн. Бдняковъ здсь считается дворовъ 30: всхъ дворовъ — 200. Вс бдняки въ неоплатныхъ долгахъ у нсколькихъ зажиточныхъ. Послдніе бросили старую манеру продавать хлбъ тотчасъ же посл сбора, они годами выжидаютъ цнъ. И въ трудные моменты даютъ въ долгъ односельцамъ. За мру ржи, данную около Рождества, они въ август берутъ minimum дв. Въ свои амбары они ссыпаютъ не только свой урожай, но и урожай своихъ односельцевъ. Когданачалась уборка хлба, и я пошелъ въ поле, то былъ пораженъ — Америка! Кругомъ по необозримому пространству полей стучали американскаго типа жнейки, размахивая механически дйствующими граблями. Нигд не было видно косы. Поля положительно имли не русскій видъ. Такому прогрессу я былъ очень радъ. Но потомъ, несмотря на то, что я узналъ, что и знаменитая русская ‘кошница’ упразднена, а сютъ рядовыми сялками, молотятъ конными молотилками, вютъ нмецкими вялками, радость моя значительно остыла. Я понялъ, что все это роковымъ и неизбжнымъ образомъ увеличиваетъ силу ‘сильныхъ’ и еще боле ослабляетъ слабыхъ. У ‘слабаго’ Кузьмы нтъ своей жнейки, но ему кажется глупымъ возиться съ уборкой цлыхъ полторы недли, когда можно убрать хлбъ въ одинъ день. ‘Сильный’ Никита даетъ ему жнейку на день и сына, ‘чтобы машина не поломалась’ — они великолпно справляются съ своими машинами — а потомъ Кузьма отдувается у Никиты дней шесть на работ.
Одинъ такой Никита говорилъ мн въ пол:
— По нашимъ машинамъ разв столько хлба сять надо! А теперь вотъ еще неурожай. Чикъ-чикъ,— и готово. Десятинъ тридцать посять — это я понимаю!
Особенно важны машины для отрубщиковъ, которые сли на отруба, такъ сказать, серьезно. Семья въ 5—6 взрослыхъ человкъ можетъ справиться съ громаднымъ,— сравнительно съ прежними, безъ машинъ, посвомъ. Благодаря земскимъ складамъ, продающимъ машины въ разсрочку, крестьяне быстро обзаводятся машинами. Можно сказать, что нкоторыя деревни, обезпеченныя землей, какъ Екатериновка и хохлацкая Кіевка, совершенно бросили старый способъ обработки земли. Но посл ‘американски’ обрабатывающихъ кіевлянъ, мн было грустно видть звенящихъ косами и постукивающихъ цпами крестьянъ громаднаго села Б., среди ближайшихъ родственниковъ которыхъ есть люди, получившіе среднее и даже высшее образованіе!
Благодаря отрубамъ, въ нкоторыхъ мстахъ поля и степи приняли совершенно новый видъ.
Вскор похалъ я въ гости въ Баковку, въ верстахъ 20 отъ М. Екатериновки. Везъ меня екатерининскій мужикъ Степанъ. Пришлось намъ хать черезъ дер. Елшанку. Посредин Елшанки блестлъ огромный прудъ съ заплетеннымъ новымъ хворостомъ берегомъ. Прежде я видлъ этотъ прудъ обмелвшимъ, занесеннымъ иломъ, съ обвалившимися беретами.
— Общественныя работы были,— пояснилъ Степанъ,— теперь и у насъ казенный прудъ выкопали — благодать! Только отъ села далеко.
— А это, наврное, на тотъ случай, когда вы на хутора будете переходить…
Мужикъ удивленно посмотрлъ на меня и почти радостно вскрикнулъ:
— А вдь и въ самомъ дл, пожалуй, что такъ!… Только этого дла, я такъ думаю, имъ не дождаться. Намъ нтъ никакого расчету. У насъ все умстяхъ, и веселе на сел. А на хутор сиди, какъ сова, да посвистывай, осенью да зимой въ петлю отъ скуки залзешь. Легко сказать: выйти на хуторъ, а вдь тутъ всю жизнь ломать приходится. У меня сейчасъ скотина ходить въ стадо, съ утра до вечера у меня о ней заботы нтъ, а на хутор она цлый день вертится на глазахъ, ты ее стереги, да во время напой,— а пасти на чемъ? По лебед около избы? Двнадцать головъ, какъ сейчасъ у меня, считая овецъ и свиней, на этомъ не напасешь. Притомъ же: вышелъ я на хуторъ, истратился, завелъ, наконецъ тово, хозяйство, въ другомъ мст другой, въ третьемъ — третій. Померъ я, сыновья вздумали длиться, значить, хуторъ на три части длить? Былъ одинъ колодезь, рой еще два, скотину паси въ трехъ мстахъ, вмсто одной усадьбы стало три. Разселились, размстились, а пахать-то и не на чемъ. Выходитъ, надо рендовать землю у кого-нибудь, а у кого? Съ одного боку хуторянинъ и съ другого боку хуторянинъ, имъ самимъ земля нужна. Позжай, значить, за десять верстъ и рендуй. Хуторъ будетъ въ одномъ мст, а работать придется хать за 10 верстъ, какой же это хуторъ? Теперь же, земли у насъ не хватаетъ, мы сняли всмъ обществомъ цлый участокъ, раздлили по душамъ и паши… Сообща намъ приходится платить по семи цлковыхъ десятина, а ступай-ка у барина одинъ сними: она вонъ меньше 15 рублей не ходить.
Стали подъзжать къ Раковк. Довольно большое, малороссійское село, съ красивой рчкой, окаймленной, ветлами, садиками, огородами.
— И бдно живутъ эти раковскіе!— съ сокрушеніемъ воскликнулъ Степанъ:— хуже, кажется, нельзя… И вопще какъ посмотришь, бдноты развелось — страсть! Еще мы туда-сюда, кой какъ колотимся, а что вотъ раковцы, баландяны, никитовцы — назола одна.
При възд въ село намъ навстрчу попался на велосипед молодой человкъ въ шляп.
— Кажись молодой Чебученокъ… Такъ и есть: на пчельникъ завертываетъ.
— Кто такой?
— Да хрестьянинъ здшній.
— Вотъ и ‘бднота’: на велосипедахъ разъзжаютъ!
— Этому што! Этотъ можетъ разъзжать… Отецъ у него большой дляга! Да и сынъ, говорятъ, въ него пошелъ… Хорошая штука — этотъ самокатъ! При другомъ дл — лучше лошади.
Вечеромъ я сидлъ въ обществ трехъ раковскихъ мужиковъ, пили чай и разговаривали. Двое — старики, лтъ по 60, третій — совсмъ молодой мужикъ, лтъ 28, съ умнымъ и добрымъ лицомъ. Вс трое домохозяева.
— Теперича.— говорилъ кривой старикъ:— нашъ народъ, словно веретено безъ пряжи: сколько его ни верти, все ничего не наматывается. Куда насъ ни поверни — ничего не выйдетъ. Пока еще мы сидимъ на мст, не трогаемся, у насъ видъ какъ будто и впрямь христьяне, а тронься съ мста — пропалъ.
— Что и говорить,— подтвердилъ другой старикъ:— пропалъ, какъ Богъ святъ, пропалъ.
— Взяться не съ чего,— сказалъ молодой мужикъ:— все говорятъ: отруба, отруба, а спросите: есть ли у насъ по всей Раковк хоть одинъ человкъ, который не сомнвается. Другой можетъ быть и собрался бы съ силами, то, другое продалъ бы…
Кривой старикъ махнулъ рукой.
— Что пустяки говоритъ, Ефимъ! ‘Продалъ бы’! На отрубъ выходить не продавать надо,_ а покупать. Да въ однихъ порткахъ на отрубъ и не пускаютъ… Ты посмотри,— обратился онъ ко мн,— какъ ликвидаторы-то за отрубщикомъ слдятъ: чтобы и то было, и другое было, и третье! Покою не даютъ. Хозяиномъ себя и считать нечего, живи да посматривай: что вотъ-вотъ сгонять, Усадьбу надо настоящую, крестьянскую, весь обиходъ: плуги, бороны, скотина, чтобы все было въ достатк: на одной лошади 20 десятинъ не уберешь…
— Какъ-же я видлъ отрубныя избушки безъ дворовъ, безъ сараевъ и даже безъ жителей!
Вс трое засмялись.
— Обманныя? Такихъ не мало, почитай больше такихъ, чмъ настоящихъ… Но это не резонъ. Это ставятъ, чтобы землю захватить, что вотъ, дескать, я и жилье начинаю сейчасъ строить, а то земли не дадутъ. А постоитъ она годъ, додлывать все-таки надо. Казну, братъ, не обманешь!..
— Вотъ она насъ проведетъ, это врно!— сказалъ молодой,— только мы думаемъ, что этому не бывать, чтобы такъ и осталось. Это не настоящій законъ.
— Мы думаемъ,— сказалъ одинъ изъ стариковъ,— что и царь о немъ не знаетъ.
‘Не настоящій законъ’ — объ этомъ слышалъ я не одинъ разъ.
Чувствовалось, что ждутъ какого-то новаго, настоящаго закона, а откуда юнъ придетъ — разсуждаютъ неохотно. Разъ пошли ‘законы’ объ отрубахъ, выход изъ общины, о хуторахъ, долженъ же, наконецъ, притти настоящій, удовлетворяющій всхъ, законъ!
— А отруба што! Кабала одна. Новое крпостное право.
‘Крпостное право’ и кабала видлись имъ въ постоянномъ надзор и понуканіяхъ земельной администраціи, въ процентахъ, сопряженныхъ съ покупкой въ разсрочку, въ длительномъ (по ихъ убжденію, безконечномъ) выкуп. Но психологически самое главное, была неувренность въ томъ, что земля, даже по выполненіи всхъ условій, станетъ полной собственностью.
— Сорокъ лтъ выкупали надльную, потомъ отрубную выкупай 49 лтъ, а тамъ проценты нарастутъ, такъ и будутъ насъ, мучить безъ конца… Что же это такое? Гд же правда?!
Прожилъ я въ Раковк нсколько дней, прізжалъ и потомъ, впечатлніе было одно: тоскливая неудовлетворенность, смутныя надежды, чувство личной безпомощности и какое-то нудное отбываніе жизни. Тоже и въ Баланд, Никитовк, Пашков. И я увренъ, что эти настроенія являются преобладающими въ большинств, деревень этого района.
Понятна поэтому та легкость, съ которой покидаютъ нкоторые ‘отчій домъ’ и идутъ куда-нибудь, ‘хоть на край свта’, на заработки. Пріхалъ какой-то агентъ, набралъ въ Баланд и Раковк партію мужиковъ человкъ въ 50 и отправилъ ихъ на постройку Амурской дороги.
— Все одинъ конецъ!— говорили нкоторые:— тутъ пропадать, тамъ пропадать! хотя свтъ посмотримъ!
Потомъ начали писать, что агентъ ихъ обманулъ, работа каторжная, жизнь невозможная… Началось бгство съ Амура, полное лишеній и нищеты.
Вскор, здсь еще въ Раковк, я встртился и съ отрубщикомъ.
Рослый, крпкій мужикъ, лтъ 45,— съ живымъ взглядомъ и съ какой-то основательностью во всемъ. Полтавскій малороссъ. Но въ Саратовскую губернію попалъ не сразу, а былъ сначала въ Терской области съ цлой компаніей земляковъ, откуда вся и выхали въ разныя мста.
— Невозможно. Сушь, жара, мста дикія и неспокойныя.
Здсь, около Раковки, ихъ въ одномъ мст поселилось пять семей, вокругъ озера, недалеко одна отъ другой. Построились прочно, хлбъ убираютъ машинами. Жалуются на засухи, но разсчитываютъ приспособиться. Небывалый урожай третьяго года такъ хорошо зарекомендовалъ въ ихъ глазахъ саратовскія земли, что ныншній недородъ не произвелъ на нихъ убивающаго впечатлнія.
— У каждой земли свой правъ.
— Откуда у васъ взялись,— средства на все обзаведеніе?
— Да мы и дома были не изъ послднихъ мужиковъ. У насъ земля до 500 руб.— десятина. Продалъ я свою землишку, усадебное мсто съ домомъ, все дочиста распродалъ. Скопилось у меня до 4 тыс. Перекрестился, ‘ну, говорю, кумъ, подемъ ‘шукать новой доли’. А надо сказать, я уже смахалъ на новыя земли и съ начальствомъ все у меня было уже уговорено… Извстно, семь разъ отмрь, а одинъ разъ отржь’…
— Что же, вамъ нравится отрубное хозяйство?
— Да какъ сказать! По нашему, дло подходящее… Давалъ бы Богъ урожаю, да жинокъ бы угомонилъ, чтобы он не скулили — скулятъ проклятыя! ‘знійхалы въ чужи люды!— то жить можно.
— А не боитесь, что землю у васъ отберутъ?
— Платить не будемъ и отберутъ. Это любое дло возьми — справно сдлалъ — получилъ свое, несправно — чорта лысаго получишь. Только ежели по настоящему говорить, все, что здшніе мужики болтаютъ, все, скажемъ такъ, глупое. Не знаю, какъ оно будетъ дальше, а теперь самое разумное: бери такъ, какъ даютъ. Изъ нихъ никто на отруба не шелъ, а какъ мы да кіевски понахали, они и повалили. Теперь ужъ чужестраннимъ въ комиссіи отказываютъ, у насъ, говорятъ, свои, саратовскіе, есть. И никто изъ справныхъ мужиковъ не жалуется, а жалуется бднота. А оно, возьмите въ расчетъ: первоначальнаго взноса не сдлалъ, вмсто усадьбы поставилъ курятникъ, самъ запахалъ дв-три десятины, а остальное сдалъ другимъ, а потомъ заберетъ въ кулакъ бороду и хнычетъ: ‘это разв дло! Ликвидаторъ покою не даетъ! Неначе я и не хозяинъ! Да провались они съ своими отрубами!’ Отчего нашему Кузьм или Ярем ликвидаторъ ничего не говорить?! Да и изъ вашихъ мужиковъ, примрно, Онисимъ Короткій — посмотри, какой садъ разбилъ, баню поставилъ, колодезь выкопалъ!— не боится вотъ, что землю отберутъ. Теперь посудите сами: я беру отрубъ на себя и на сына — 60 десятинъ. Плачу я первоначальнаго взноса 230 рублей, потомъ плачу по 6 рублей за десятину въ годъ. Часть земли я могу сдавать. Арендныя цны тутъ 15 рублей, ежели я сразу не въ силахъ одинъ обработать землю, я сдамъ примрно, десятинъ 10, вотъ вамъ 150 руб’ мн только доплатить 30 рублей! Мы землю не сдаемъ, это я такъ къ примру говорю. Ежели, положимъ, арендовалъ я 15 десятинъ, я долженъ бы за нихъ платить каждый годъ, малое, 200 рублей, а земля все не моя. Теперь я плачу 180 за 30, и земля съ каждымъ годомъ вводится въ собственность. Въ неурожайные годы мн длается отсрочка. Сами посудите: есть расчетъ или нтъ?
— Еще бы. Только: что же бднякамъ длать?
— Ну, это дло не наше… Може, что-нибудь и для нихъ будетъ… Что касаемо нашей земли — не отберутъ, какой бы законъ ни вышелъ. Мы — сами мужики.
Изъ Раковки я халъ съ мстнымъ мужикомъ въ Б. Прозжая полями я увидлъ вдали какія-то красныя кирпичныя сооруженія, которыхъ не видлъ раньше.
— Это водоливы графскіе. Эта вся сторона — графскія поливныя поля,— толковалъ мужикъ:— только первый годъ.
— Что же, удачно?
— Хлбъ вышелъ хуже чмъ у мужиковъ.
— Почему?
Я ожидалъ, что мужикъ начнетъ издваться надъ барскими затями и неудачей, никогда здсь не виданныхъ, поливныхъ полей. Но онъ совершенно спокойно отвтилъ:
— Не разсчитали. Въ ма было суховато, они и начали поливать. Хлбъ былъ — радостно смотрть, но очень нженъ. А потомъ какъ ударили жары, онъ весь и потомился, посохъ… Вонъ за тмъ, шиханомъ съ будущаго года тоже будутъ поливные. Слыхали мы, что баринъ собирается два завода строить: водочный и сахарный… Выходить, что подъ аренду мужикамъ все меньше и меньше земли будетъ…
Въ другомъ мст видлъ я участокъ, обработанный подъ наблюденіемъ земскаго агронома. Хлбъ, конечно, вышелъ лучше мужицкаго.
— Они что длали!— разсказывалъ мн одинъ мужикъ:— зимой снгу было мало, такъ они надлали жгутовъ изъ соломы и раскидали по всему полю. Снгъ то на жгутахъ и держится. Весной у насъ поля сразу высохли, а у нихъ сырыя. У нихъ сразу хлбъ лучше пошелъ… Окромя того, у нихъ черный паръ… Намъ это не подъ силу,— мужикъ былъ изъ захудалой деревушки.— Вотъ у кого машины пошли, тмъ можно… И то Иванъ Яковлевичъ намедни говорилъ, что хочетъ попробовать. А мы — что! И радъ бы въ рай, да грхи не пускаютъ…
Сколько разъ въ теченіе моего мсячнаго пребыванія слышалъ я эти ‘не въ силахъ’ да ‘не подъ силу’!
Вс мои остальныя впечатлнія были все въ томъ же дух. И узжая снова въ Петербургъ, я съ невольной грустью думалъ о погибающихъ крестьянскихъ надеждахъ и мечтахъ, которыя, которыя были связаны съ этими тихими, убгающими вдаль полями. Мысленно я уже видлъ будущіе хутора, маленькія усадьбы тхъ ‘крпкихъ’ мужиковъ, которые теперь являются разрушителями крестьянскаго ‘міра’. Время возьметъ свое, и вс эти ‘обманные’ отруба, колеблющіеся и ненадежные отрубщики, съ умысломъ, купленные участки — все это исчезнетъ, жизнь просетъ всхъ сквозь свое, вчно работающее, сито.
Меня до вокзала везъ старый-престарый малороссъ и спокойно курилъ трубку. Я подлился съ нимъ своими мыслями.
— Эге! Такъ воно и будэ,— самымъ невозмутимымъ тономъ замтилъ онъ.
— Вы теперь платите 15 рублей аренды, а отрубщику будете платить 30 рублей!
— Звисно. Я ще помню: платылы полтыну съ десятыны, а годъ отъ году всэ набавлялось. И до 30 рубливъ дойдэ. Тако вримя.
— Отрубщикъ — самъ мужикъ, самъ обрабатываетъ, у него машины, онъ васъ прижметъ!— съ досадой говорилъ я, раздраженный хохлацкой невозмутимостью.
Онъ вынулъ изо рта трубку и поворотилъ ко мн сморщенное, прочернвшее отъ солнца, лицо.
— А що намъ дилать?
Я молчалъ.. Онъ, впрочемъ, и не дожидался отвта, выбилъ, не торопясь, о край телги трубку и положилъ въ карманъ. Потомъ взялъ кнутъ и потрясъ его надъ лошадью.
— Була земля паньска, теперь будэ у отрубщиковъ, а потомъ и наша будэ.
— Ну?
— Не брешу. Не даромъ я девьяносто литъ на свити торчу — чому небудь и научився!.. Одно не ладно,— онъ повернулъ ко мн съежившееся въ улыбку лицо:— тилкы въ разумъ війшовъ, а помырать трэба.
— А не хочется помирать?
— Ни. Съ живыми людми всэ вэселишь (веселй), чимъ съ упокойныкамы.
Несчастный старичишка совсмъ разогналъ мои печальныя настроенія. Подъзжая къ вокзалу, я уже думалъ не о грядущемъ господств ‘сильныхъ’ и кабал ‘слабыхъ’, а о природныхъ духовныхъ силахъ русскаго народа и о возможности настоящаго закона.