Две пасхи, Романов Пантелеймон Сергеевич, Год: 1927
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Пантелеймон Романов
ДВЕ ПАСХИ
I
ОШИБКА
По борьбе с религиозными предрассудками объявлено было уетроение
комсомольской пасхи.
В уездном отделе образования с самого утра шла работа: клеили, красили,
расчесывали лен на бороду Саваофа, шили сарафан для богородицы.
Каждые пять минут вбегал заведующий и с наивным видом начальника,
которому кажется все легко, покрикивал:
— Скорей, скорей, ребята! Что вы копаетесь до сих пор!
Режиссер в закапанных краской штанах и в валенках, с утра ничего не
евший, недовольно огрызался и ворчал на каждое замечание:
— Говорили, с факелами пойдем, а сунулся в отдел за керосином, там
говорят, где раньше был, перед самым праздником лезешь.
— Что ж святых-то мало сделали? — сказал заведующий.
— А льны на бороды выдали? Что ж мы их, бритыми пустим?
— Из пеньки сделайте, откуда ж я вам льна возьму.
— То-то вот — из пеньки. Устраивай им пропаганду, бога ниспровергай, а
тут… ну, какая это, к черту, пародия на Саваофа! — сказал режиссер,
отходя и издали глядя на унылого малого с привязанной бородой. — Чертей
тоже неизвестно из чего делать. Да народу небось никого не будет.
— Народу тьма будет, — сказал заведующий, — потому что идейная
пропаганда. По городу везде расклеено объявление и сказано, что бесплатно
всем,
— Ну вот и не пойдет никто. Им раз плюнуть: пришлют из центра
постановление, а тут весь избегаешься, прежде чем достанешь, что нужно.
Куда богородица-то делась?.. Вот она. Что ты шляешься! С клеем, что ли, за
тобой ходить! Где тебе подклеивать?
— Ну, вы поторапливайтесь, правда, а то вовсе ерунда выйдет.. Что ж ты
мантию-то наизнанку напяливаешь?! — крикнул режиссер. — Чертова кукла!
— А кто ее знает… — сказал унылый малый.
— ‘Кто ее знает’… По звездам-то не можешь разобраться?!
Что ж они у тебя под низом будут?
Он стоял перед унылым малым с банкой клея в руках и с раздражением
смотрел на него.
— А держава где у тебя?
— Вот ламповый шар дали из читальни.
— Опять — ослы!.. Что ж ты впотьмах с ламповым шаромто будешь?
Раскокаешь его, а там и читать не с чем. И так одна лампа на всю читальню
осталась. А плакаты готовы?
— Черт их знает, — сказал помощник заведующего и пошел в соседнюю
комнату, где на полу и на столах ребята рисовали краской плакаты.
Один лохматый малый, со светлыми, совсем белыми волосами, обтер кисть о
подол рубахи и оглянулся, на других, как оглядывается в мастерской
живописец, меняя кисти, чтобы дать себе отдых. Буквы у него в конце каждой
строчки уменьшались и загибались книзу.
— Что ж ты не мог рассчитать наперед-то, балда! — крикнул ему помощник
заведующего. — И потом: что же ты пишешь?
‘Нам не нужны небесные дядки’… Мягкий знак-то проглотил?
Ведь тебе же написано, дураку. Одной строчки грамотно списать не можешь!
Малый только посмотрел на образец и на свое писание, потом немного
погодя проворчал:
— Нешто за кажной буквой угоняешься…
— Иван Митрич, — сказал с раздражением подошедший режиссер, — что же
это за хвосты чертям выдали, посмотрите, пожалуйста. Я просил толстых
веревок, а они прислали сахарной бечевки. Что они смеются, что ли, над
нами?!
— Ну, скрутите в несколько раз, только и всего. А Будда китайский
сделан?
— Сделали. Это самый трудный. Уж с чайницы скопировали.
— Ну и ладно, Только, Будда, ты ведь должен на корточках сидеть. Где
он? Слышишь, Будда, ты на.корточках сиди.
— Ну, готовы? — крикнул заведующий. — Я вам подводу велел приготовить.
До монастыря на ней ступайте. А то погода такая, что не дай бог. Чертям-то
пока накинуть бы что-нибудь дали. А то замерзнут.
Все стали выходить.
— Стой, стой! Оторвешь! — раздался испуганный голос в темноте.
— Что оторвешь? Чего стал? Проходи.
— На хвост наступил. Пусти, говорят!
— А ты распускай больше. На руку-то не мог перекинуть?..
У подъезда стояла телега, на передке которой бочком сидела,
нахохлившись, какая-то фигура, держа вожжи в руках.
— Плакаты взяли?
— Взяли… Какой тут черт плакаты — зги божией не видать.
— Нуг трогай! Будда, на корточках сиди, пожалуйста.
— Едем, а зачем едем — никому не известно, — говорил режиссер, — носу
своего не видно, а мы с плакатами и в гриме.
— Не надо было про идейное говорить, шшто не придет, — сказал помощник
заведующего, — особливо, когда первый раз устраиваешь.
— Пожалуй…
Телега, подскакивая на обтаявших, камнях, ехала вниз по улипе. В густо
нависшем тумане, из которого падали редкие капли дождя, едва заметно,
мутно светились кое-где окошки домов да на углах улиц редкие фонари.
— Да, напрасно про идейное объявили… — сказал кто-то еще раз.
— Не буду я больше сидеть на корточках, какого черта! — сказал Будда.
— Э, ну тебя совсем, сиди, как хочешь.
Черти уже начинали мерзнуть и стучать зубами. Когда подъехали к
монастырю, там все было темно. Лошадь отправили обратно и, выбрав посуше
местечко, стали подпрыгивать, чтобы согреть ноги.
— Ну, конечно, ни один черт не пришел, — сказал с раздражением
режиссер. — Теперь грим от дождя расползется — все на чертей будем похожи.
— И как это черт его надоумил про идейное написать…
— Да… Теперь вот что: подождем, когда будут сходиться к заутрене,
тогда и начнем.
— Хоть бы поскорей утреня начиналась, — сказал Саваоф, пряча от холода
то одну, то другую руку в карманы, в которых он держал ламповый шар. — Вот
этого черта навязали еще. Все руки об него обморозил…
Все стояли на пустой темной площади перед монастырем и приплясывали от
холода. Из калитки дома напротив вышла было какая-то тень, но сейчас же
шарахнулась обратно.
— Когда- ж заутреня-то начнется? Уж половина двенадцатого.
— Через полчаса. На пасху всегда в двенадцать начинается.
— Погреться бы куда-нибудь пойти, да неловко. Пойди у церковного
сторожа спроси, когда начнется, а то что-то странно: полчаса до начала, а
там еще никого нет.
Один из чертей, придерживая хвост, побежал к сторожке, постучал в
окошечко, что-то поговорил через стекло, стараясь не попадать в полосу
света, и вернулся.
— Вот это так угодили. Это получше идейного: утренято по-старому в
двенадцать, а по-новому — в два часа начинается!..
— Тьфу!.. Ведь это околеешь тут до двух часов. Лошадь как на грех еще
отпустили. Ноги вдребезги промокли. Пойдемте в сарай, что ли, погреться,
там все-таки не так мокро.
Все, пробравшись в ворота стоявшего на площади сарая, отыскали ощупью
впотьмах сваленную в углу прошлогоднюю солому и присели на корточках,
сбившись для тепла в кучу.
— Вот как хозяин заглянет сюда с вилами… — сказал режиссер, — вот
тебе будет представление!..
— Ах, черт! Вот устряпаДи штуку. Хоть бы один дьявол вышел. А ведь
объявление небось все читали.
По площади кто-то проехал на телеге. Слышно было, как разбрызгивалась
грязь, смешавшаяся со снегом. Потом телега вернулась обратно.
— Ребята, где вы? — послышался голос заведующего,
— Здесь…
— Утреня, оказывается, в два часа…
— То-то вот — оказывается…
— А я езжу по всей площади, ищу вас. Чтой-то вы сюда забились?
— Забьешься…
— Ах, черт, вот маху дали. Никто не пришел?
— Ни одной души. Тут нужно было музыку пропустить сначала, потом ребят
накрасить всеми цветами, тоже Пропустить.
И чтоб места — ограниченное количество.
— Это верно’,. Замерзли небось?
— Еще бы не замерзли. Мокрые все, как собаки.
— Ну, садитесь скорей, нынче уж не стоит. Черти небось закоченели
совсем. Будда, садись как следует, что ты все на корточках!
— Озяб очень…
Все стали молча рассаживаться на телеге. Вдруг послышался звон
разбитого стекла. Кто-то плюнул и скаэайз
— Так!.. Чтоб тебя черти взяли!
— Что там?
— Державу разбил.
— Эх, тюря! Последний абажур..,
— Ну садитесь, садитесь. Ой, черт, что это мокрое попало под сиденье?
— Это мой хвост, — сказал один из чертей.
— Так оторви его к дьяволу, что ж ты распускаешь его, когда и без того
все мокрые.
Обратно ехали все молча. Только заведующий покачал головой и сказал:
— И как это меня черт угораздил, же понимаю.
— Что?
— Да вот ошибку эту допустил: про идейное-то упомянул.
II
ПУСТЫЕ ГОЛОВЫ
Вечером, накануне пасхи, когда в пригородном селе допекались последние
куличи, около Народного дома толкался какой-то народ, подставляли
лестницы, что-то устраивали. А потом на фронтоне дома ярко вспыхнули
красные электрические звезды.
— Что там такое? — спрашивали друг у друга редкие прохожие.
— Э, пустые головы… ребята все пропаганду свою устраивают против
бога. Люди в церковь собираются, а они — чертте что.
— Наши мужики грозились, что ежели они будут безобразничать, то
соберутся и искблотят всех.
— Ну, да слава богу, на нее, на пропаганду-то эту, внимапия никто не
обращает: в прошедшем году ни одного человека не было, поездили, поездили
да так и вернулись ни с чем. Хотели было перед церковью безобразие
устроить.
— Нынче, кажись, чтой-то еще придумали. Гимнастику будут у всех на
глазах делать, музыка будет…
На улице показался отряд мальчиков со знаменами и барабаном,
направлявшийся к Народному дому.
Из калитки выскочила молодая баба в накинутом на голову платке.
— Тьфу ты пропасть, думала, солдаты идут, — сказала она.
Но все-таки остановилась посмотреть. Шедшие по краю мостовой прохожие
тоже остановились и стали смотреть.
— На что время тратят… Вместо того чтобы делом заниматься, а они…
— А все-таки ладно идут, — сказал кто-то. — Малыши, а любо глядеть.
— Намуштровались за год-то.
— Глянь, еще идут! — крикнула стоявшая у калитки женщина в полушубке.
Показался еще отряд, более взрослых.
— И девки туда же! Ах, пустые головы. Вместо того чтобы в семье
праздник встречать по-христиански, они антихристу в лапы лезут.
Где-то за углом заиграла музыка, и на площади показался еще отряд с
оркестром музыки.
У калиток стал показываться народ.
— Какое безобразие! Под великий праздник — музыка. О господи, как
только терпишь, милосердный, — сказала, вздохнув, пожилая женщина.
— Стараются музыкой завлечь, — сказал кто-то. — Только бы шли — они на
всякие штуки пуститься готовы.
— Не очень-то пойдешь… Там, говорят, по билетам да за плату.
— О?! Значит, что-нибудь особенное придумали, раз плату положили.
— Да, говорят, сочинили какую-то штуку.
— О, пропасти на них нет, — сказала пожилая женщина, вздохнув, —
религию не почитают, старших не уважают…
Все замолчали и смотрели вслед уходящим отрядам.
— А дорогие билеты? — спросил кто-то.
— Если пораньше захватить, и дешевые найдешь. Старикам и старухам,
говорят, вход бесплатный.
Пожилая женщина хотела было еще что-то.сказать, но промолчала. Потом
немного погодя спросила:
— Ас каких лет?
— Что с каких лет?
— Да вот бесплатно-то?
— Ну, как сказать… вот тебя пропустят. А ежели -помоложе, то плати.
— Нет, скажи пожалуйста, как выравнялись ребята…
И сурьезные какие. Идут, ровно тебе настоящие солдаты.
— Говорят, к попу приходили рясу просить, — сказала женщина в платке.
— Зачем?
— Что-нибудь выдумали…
— Взять бы хворостину хорошую… Что за поношение!
— Ну, да ведь все равно народу-то никого не будет. Перед, пустыми
стенами поноси, как хочешь.
— Нет, туда что-то побежали как будто.
— Такие же пустые головы, как они.
— Говорят, будто дьячок послал ,жену смотреть, как нашего попа
представлять будут.
— Небось попадья придет, не утерпит. Вот бы поглядеть, как она себя
будет чувствовать.
— Ей и стоит…
На улице показалась группа взрослых.
— Куда вы? — крикнули им от калитки.
— Пойтить посмотреть, что эти умные головы вытворять будут.
— Попа, говорят, будут изображать?
— Там и попадья поцала…
— О? Подождите, вместе пойдем.
— Нет, это правда, надо пойтить посмотреть. Ежели безобразие какое, то
прекратить. А то их оставили без больших, о|уи там черт знает что разведут.
— Куда бежите? — крикнуло несколько голосов от калиток, когда шедшие
подходили к концу улицы.
— Хотим безобразие это прекратить, — ответило несколько голосов.
— И хорошее дело.
— А ты, бабушка, куда?
— Да вот посмотреть хочу, что эти разбойники будут делать. Может, после