Rachilde
ДВ ОВЕЧКИ *)
(СЕЛЬСКАЯ ИСТОРІЙКА)
*) Переводъ съ рукописи М. Кузмина.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Две овечки, Рашильд, Год: 1909
Время на прочтение: 4 минут(ы)
‘Аполлонъ’, No 2, 1909
Вечеръ поднимается, потому что вся темнота идетъ отъ земли. Само по себ, лтнее небо можетъ ли потерять свой блескъ? Изъ долины раскрывается крыло, сначала прозрачное, трепещущее въ воздух лилово-розовыми отблесками, какіе можно видть на брюшк нкоторыхъ породъ голубей во время полета. Крыло увеличивается, проходитъ между солнцемъ и оврагами внизу, отъ него скользятъ тни, вытягиваются въ длинныя перья, столь легкія, что они совсмъ не кажутся черными, потомъ долина мало-по-малу надваетъ трауръ по чудному дню, въ который она была влюблена съ дтства, съ его утра.
Дорога, трижды свободнымъ поясомъ обогнувъ гору, вдругъ течетъ одной полосой блой ленты и падаетъ въ пропасть луговъ, откуда робко виднются верхушки небольшой колокольни съ низкой крышей, маленькіе домики, уже надвшіе соломенные колпаки и въ страх расширяющіе зрачки слуховыхъ оконъ. Это часъ, когда пастухи спускаются съ горъ, пчелы летятъ домой, священный часъ, когда человкъ, молчавшій весь день, будто подавленный восторгомъ начинаетъ псню, понятную всмъ, словами которой служатъ вздохи, прерываемые страстными призывами.
Съ двухъ сторонъ дороги идутъ два пастуха, гоня стадо тощихъ овецъ, мальчикъ, боле худой, чмъ его овцы, и двочка, боле тонкая, чмъ ея ягнята. Они бросаютъ украдкою другъ на друга враждебные взгляды. Дв собаки ворчатъ. Вс четверо они — враги. Съ самаго утра — въ ссор. Начали собаки, a люди еще не помирились. У босой двочки красная юбка, обшитая шнуркомъ, ея рубашка вздувается на груди, но посередин не сходится, будто растянута въ об стороны чмъ-то твердымъ, какъ дв половинки яблока. У нея маленькое недовольное лицо, прищуренные глаза, пряди плоскихъ волосъ обрамляютъ виски. Она идетъ раскачиваясь, такъ какъ ей хотлось бы имть бедра женщины, a на плать къ стальной цпочк прикрплены новыя ножницы, это вовсе не значитъ, что она уметъ шить, но такъ носятъ вс хорошія хозяйки въ деревн, ножницы стоятъ 13 су, и ясно видно, что есть, изъ чего тратиться. У мальчика темные холщевые штаны закручены въ вид толстыхъ валиковъ выше колнъ, его ноги отъ этого кажутся боле сухими, какъ палки, и темныя космы грубо спускаются на дикіе глаза. Дв собаки: Забри и Мазу, при поворот послдняго спуска враждебно ворчатъ, овцы кучей тычутся, пряча морды въ хвосты подругъ, чтобы спасти горбатые носы отъ мухъ, которыя хотятъ класть гуда яйца. (У мухъ странныя зати!)
Забри старъ, Мазу побойче, бросается. Они вцпляются другъ другу въ горло. Пастухи вопятъ за разъ. — Сюда, Забри! — Тихо, Мазу! — Падаль! — Дурья башка, чтобъ тебя разорвало! Чтобъ парши тебя зали! Господи Боже мой! Каковъ попъ, таковъ и приходъ! Чортова кукла!
Вотъ они, лицомъ къ лицу, поднявъ кулаки. Мальчикъ ждетъ, стоя, двочка подходитъ. Они пожираютъ другъ друга глазами, готовы пустить въ ходъ зубы н ногти. Собаки рычатъ: Забри, ползая по земл, Мазу, настороживъ уши. Овцы жалобно сбились въ кучу по сторонамъ дороги, ища объясненія всему происходящему, и печально блеютъ. Вдругъ двочка схватываетъ ножницы, встряхивая стальною цпью, которая сверкаетъ вдоль заштопанной, юбки, какъ оружіе или нить драгоцнныхъ камней. Наконецъ, она догадалась почему хозяйки носятъ ножницы: чтобы выкалывать глаза ухаживателямъ!.. она открываетъ ихъ… по острію на глазъ… Веселая работа!.. ~ Марго, собачья дочь! это не шутки! — кричитъ пастухъ, смутно безпокоясь. — Сикаръ, собачій сынъ, подойди-ка, я посмотрю!
Тогда Сикаръ, собачій сынъ, y котораго нтъ ножницъ, a ножъ остался въ карман — въ конц концовъ, не стоитъ рзать капризныхъ козъ, разъ он такъ тощи,— быстро нагибается и беретъ добрую пригоршню песка. Разъ дло пошло на то, чтобъ ослпить другъ друга, нужно это сдлать честь честью. Онъ подымается, надоумленный землею, всегда милосердной, и бацъ — бросаетъ всю пригоршню въ лифъ, какъ разъ туда, гд онъ не сходится, разстегнутый неизвстно какою половиною яблока, такъ что видно тло. Двочка роняетъ ножницы. Будто похлебка, будто вся ночь просыпалась ей на грудь, чтобы запылить тло!
Такъ колко, такъ ужасно щекотитъ песокъ, a пахнетъ за разъ и ванилью, и перцемъ. Она выпрямилась, ругаясь, какъ мужикъ за плугомъ, чтобы разстегнуть рубашку и вытрясти эту ненавистную шутку. Онъ смется, держась за бока: — Немного нужно, чтобы двки поскидали юбки.
И онъ звонко хлопаетъ въ ладони, межъ тмъ, какъ внимательная ночь заплетаетъ вокругъ дтей гирлянды фіалокъ,
— Это тоже не шутка!— кричитъ она, плача съ досады.
— Это получше, чмъ выколоть глазъ — оправдывается мальчикъ коварно. Они стоятъ, запыхавшись, другъ противъ друга, a собаки садятся на заднія лапы.
— Постой, я теб помогу,— говоритъ мальчикъ, невольно тронутый ея слезами. Немного стемнло, будто въ самомъ дл они оба слегка ослпли. Сикаръ похожъ на свою собаку, когда она пробуетъ схватить брыкливую овцу.
— Нужно развязать юбку, лучше вытрясется!
— Спасибо за совтъ, отвяжись самъ-то!
Она знаетъ, какъ нужно вести себя двушкамъ, но, Боже мой, какъ щекотно. Вотъ онъ фыркнулъ и смется, захлебывается отъ хохота, къ соблазну собакъ.
— Ты съ ума такъ сойдешь — говоритъ Сикаръ, опять разсерженный, Онъ беретъ ее за руку и прямо ведетъ на склонъ горы. Овцы бредутъ за ними. Ночь, бродячая ищейка, съ пальцемъ y рта, крадется вослдъ, обрывая свои фіалки. Какъ шумъ ливня, дробно сыпятся спшные шаги овецъ. Собаки — задумчивы,
— Кончено смяться надо мной? — спрашиваетъ Сикаръ.
— Да, кончено ссориться, — вздыхаетъ Марго.
Они опять останавливаются, на этотъ разъ — сердце къ сердцу.
— Когда-нибудь полюбишь? — смиренно молитъ Сикаръ.
— Къ будущей Пасх, — отвчаетъ двочка, ласкаясь къ его груди.
И вотъ они цлуются.
Раскрывается побдная ночь, подымается въ горы, и ничто больше не блеститъ, только блый носъ внезапно выплывшей луны… да разв еще, подъ наскоро застегнутой рубашкой Марго, блютъ два яблонныхъ цвта, отысканные свжими устами ночи, этой любовной ищейки.
Они идутъ, взявшись за руки и размахивая ими, такъ какъ хотятъ пть отъ полноты сердца, и стихаетъ остатокъ ярости, чисто изъ приличія, y собакъ, ошеломленныхъ этимъ новымъ согласіемъ.
Вдругъ Марго поднимаетъ голову.
— Слышишь? — говоритъ она.
Звукъ доносится къ нимъ, далекій и близкій, какъ жужжаніе мухи.
— Это рогачъ, — утверждаетъ мальчикъ. — Ты знаешь? Тотъ, что тычется въ людей, какъ сумасшедшій.
Дйствительно это шумъ наскомаго, очень большого наскомаго. Пастухи, когда природа спитъ, привыкли врить ей, какъ дти своей матери.
— Но это — гроза! — вскрикиваетъ двочка въ испуг.
— Да, это — громъ! — бормочетъ мальчикъ.
Ошеломленные, ихъ маленькіе худые силуэты соединяются посреди дороги, не догадываясь послдовать примру тощихъ овецъ, которыя инстинктивно раздляются на два стада, каждое подъ охраной своей собаки…
Гроза разразилась…
— Ну, что такое? — спрашиваетъ одинъ изъ шофферовъ, управляющихъ полетомъ могучей машины, держа въ рукахъ желзный кругъ въ род тхъ внцовъ, которыми надляютъ головы мучениковъ.
— Овцы — небрежно отвчаетъ другой, не видя ничего ненормальнаго въ дорожномъ толчк.
И выпуклые, феноменальные глаза машины летятъ, летятъ, сверкаютъ дьявольскимъ блескомъ въ глубин долины, въ глубин бархатныхъ безднъ.
Дйствительно, это — рогачъ, сумасшедшій рогачъ, который тычется въ людей, не видя дороги.
…Тамъ, далеко, позади чудовища, собаки жалобно воютъ, и блеютъ покинутыя овцы.
Легкое пепельное покрывало кроетъ тла. Двочка вся скорчилась, грудь открыта по настоящему на этотъ разъ, она не застегнетъ своего савана. Мальчикъ лежитъ ничкомъ, лицомъ въ пыль, ноги его раздавлены, одна изъ нихъ съ огромнымъ большимъ пальцемъ, вздутымъ, окровавленнымъ, какъ клешня краба, въ предсмертной дрожи поднимается къ небу.
У этихъ двухъ дтей волосы уже сды, такъ какъ смерть ихъ состарила очень быстро.