З. Н. Гиппиус
Две интеллигенции
КОММЕНТАРИИ
Две интеллигенции, Гиппиус Зинаида Николаевна, Год: 1920
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Гиппиус З. Н. Мечты и кошмар (1920—1925)
СПб.: ООО ‘Издательство ‘Росток’, 2002.
Надо сказать правду, две интеллигенции, русская и польская, начали знакомиться друг с другом только в последнее время. Даже только в самое последнее время. Ранее было так: они почти не соприкасались, польская глядела на русскую волком, а в сущности ни одна ничего не знала о другой или очень мало.
Это было если не мудро, то, по-человечеству, понятно. В польской интеллигенции очень живо было национальное чувство, в нашей, русской, его имелось мало, может быть, слишком мало. Для поляков мы были, прежде всего, русские, а потом уже интеллигенты. Мы принадлежали к нации поработителей, и это было им важно, а мы не понимали, ибо мы, с правом или нет, чувствовали себя сначала интеллигентами, и более всеевропейцами, нежели русскими.
Должен оговориться, что я разумею чистую интеллигенцию, интеллигенция ‘служилая’ как русская, так и польская, силою вещей сталкивалась в русских центрах, жизнь мало-помалу вырабатывала какой-то modus vivendi {образ жизни (лат.).}, — причем поляки, конечно, русели в известной мере.
В кругах же чистой русской интеллигенции, где был определенно решен политический вопрос о самодержавии, давным-давно был решен и польский вопрос. Нам казалось, что у нас, русских и поляков, один общий враг: русское царское правительство. Нам казалось, что мы с народом нашим так же порабощены и угнетены, как Польша, и притом одним и тем же поработителем.
Стремясь к политической революции (мы знали, что иным путем самодержавия не свергнешь), пытаясь работать на пользу этой революции, мы никогда не могли понять, почему нейдет тут польская интеллигенция рядом с нами, во имя русской же интеллигенции.
Ведь русская революция, ‘свержение самодержавия’, это и была, в сущности, ‘свобода Польши’. России тоже, но почему бы полякам быть против и нашей свободы?
В наших суждениях была своя доля наивности и прекраснодушия, свойственных интеллигенции, но была и своя правда.
Началась война. Все знают, как обострила и выдвинула она польский вопрос. В зиму 15-16-го, кажется, года — он был везде, он был у всех на устах, у многих и в сердце.
— Какая у вас польская ориентация? На автономию? На независимость?
Глупой, бессильной болтовни было всего больше. На нее напрашивался один ответ.
— Никакой ‘польской’ ориентации. Вопрос о Польше решается решением ‘русского’ вопроса.
Поляки, увы, не могли бы понять действительного смысла этих слов. А для нас он был один: Польша освободится, когда освободится Россия, когда будет свергнуто русское, — обе страны угнетающее, — правительство.
Помню, был даже образован в Петербурге, в то время, наряду с другими частными политическими кружками — ‘русский’ кружок, как раз на этом принципе. Конечно, там не было ни одного поляка… А где были они нужнее?
Все обернулось, — на первый взгляд, — совсем не так, как мы думали. Война перепутала карты. Россия с грохотом провалилась в черную дыру, а Польшу освободила и воскресила Европа — военная победительница. Но действительно ли уж так навыворот все обернулось, и не было ли все-таки доли правды у русской интеллигенции, когда она твердила: у Польши и у России — общие враги? У Польши и у России истинная свобода — одна?
Я сказал, что сближение, некоторое взаимопонимание между русской и польской интеллигенцией — крайне молодо. Оно началось только в самое последнее время. Можно ли поверить, что еще несколько месяцев тому назад упоминание об одном крупном антибольшевистском политическом деятеле, давно работающем в европейском масштабе, известном франкофиле, вызвало такую отповедь со стороны одного польского интеллигента:
— Да, но он бывший русский революционер. А мы — польские государственники.
Что на это отвечать? Разве только удивиться, спросить: ‘Так вы не были с ним, не были революционером при царском режиме? Не боролись против правительства, которое вас угнетало? Во всяком случае, благодарите этого ‘бывшего’ революционера: ведь он боролся и за вашу свободу’.
Это было несколько месяцев назад. А вот, что я слышал теперь, на днях, от другого польского интеллигента, в том же кружке, чуть не в той же комнате:
— Сдвиг в сознании польского общества — громаден. Оно поняло, что у настоящей России и у Польши — один общий враг. Оно поняло, что данное русское правительство, поработившее Россию, есть вечная, грозная опасность для Польши. Рядом с такой Россией Польша не может иметь покоя, не может дышать свободно. Мир с таким правительством, если бы оно его и подписало, не может быть миром, это будет лишь злейшая, на малое время скрытая война. У нас и у вас один, — смертельный, — враг.
Слава Богу, наконец-то! Наконец-то поняла польская интеллигенция, — если она это действительно поняла, — нашу общность перед лицом одного и того же врага.
Лицо его — уже не полупросвещенный абсолютизм Николая, но лицо зверя, абсолютизм варварства. Польша близко заглянула в кровавые зрачки — и героическим усилием отбросила его назад. Ранен ли зверь — мы не знаем, во всяком случае не добит, и оттуда, с окровавленного тела России, готовится к новому прыжку на Польшу. Оставить ее, отказаться от нее, ведь он не может. Пока он есть — он таков, как есть. Пока он лежит рядом, на России, рвет и грызет ее — всякий новый день может принести и Польше ту же участь.
Какая уж это свобода! Нет, если жив зверь, если в рабстве, столь неслыханном, Россия — нет и настоящей свободной Польши.
Не пустые, видно, слова — надпись на знамени: ‘За вольность нашу и вашу’. Польское ли знамя подымается сегодня, русское ли завтра, но если они подымаются за свободу — на обоих неизменно одна и та же надпись: ‘За свободу нашу и вашу’.
Впервые: Свобода. Варшава, 1920. 17 сентября. No 53. С. 3 под псевдонимом Лев Пущин.