Две Дианы, Дюма Александр, Год: 1846 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 694 минут(ы)

ДВ ДІАНЫ.

Романъ Александра Дюма.

I.
Сынъ графа и дочь короля.

5-го мая 1551 года, изъ одного простенькаго домика въ деревн Монгомери (въ Нормандіи), вышли молодой человкъ лтъ восьмнадцати, и женщина лтъ сорока. Вышедъ изъ домика, они пошли вдоль деревни.

Взглянувъ на молодаго человка, вы угадали бы, что онъ былъ Нормандецъ. У него были каштановые волосы, блые зубы, голубые глаза и розовыя губы. Притомъ, вы замтили бы у него тотъ свжій цвтъ лица сверныхъ жителей, который придаетъ имъ почти женскій видъ, и отъ котораго, слдовательно, они нсколько проигрываютъ въ-отношеніи къ красот. Станъ у него былъ стройный и гибкій. Что же касается до одежды молодаго человка, то она была не изъисканна, но щеголевата. Суконное, темно-фіолетовое полукафтанье, съ шелковымъ неширокимъ шитьемъ, подъ цвтъ, исподнее платье изъ такого же сукна и съ такими же вышивками, длинные, доходившіе до колнъ, сапоги изъ черной кожи, на манеръ тхъ, которые носили тогда пажи, и бархатный беретъ съ блымъ перомъ, надтый немного набекрень, вотъ изъ чего состоялъ костюмъ молодаго человка.

Скажемъ кстати: онъ велъ за поводъ лошадь, которая отъ-времени-до-времени приподнимала голову и ржала, какъ-бы почуявъ въ воздух что-то знакомое ея обонянію.

Женщина, о которой упомянули мы выше, казалось, принадлежала къ простому, однакожь, не къ самому нисшему классу общества. Одта она была просто, но такъ опрятно, что одежда ея имла видъ красивый и щеголеватый. Она обращалась къ своему молодому спутнику съ какимъ-то особеннымъ уваженіемъ, не ршаясь даже, не смотря на его просьбы, идти съ нимъ подъ-руку: она какъ-будто считала себя недостойною такой чести.

Они шли къ замку, который высился съ своими массивными башнями неподалеку отъ смиреннаго селенія.

На пути туда, молодому человку кланялись низко, почтительно, и старики, и молодые, а онъ, въ отвтъ имъ, только ласково кивалъ головою. Вообще, вс встрчавшіеся съ молодымъ человкомъ, по-видимому, считали его гораздо-выше себя и старались изъявлять ему свое уваженіе, а между-тмъ, какъ мы увидимъ ниже, ему-самому не было извстно, кто онъ таковъ.

По выход изъ деревни, молодой человкъ и его спутница начали взбираться по тропинк на гору. Тропинка эта была такъ узка, что по ней почти вовсе не могли идти два человка рядомъ. Это обстоятельство и замчаніе молодаго человка, что спутниц его будетъ опасно идти за его лошадью, ршило женщину идти впереди.

Молодой человкъ слдовалъ за нею, не произнося ни одного слова. По лицу его было видно, что въ это время онъ былъ совершенно углубленъ въ какую-то мысль.

Теперь позвольте намъ сказать нсколько словъ о замк, къ которому шли они.

Цлыхъ десять поколній, въ-продолженіе четырехъ вковъ, воздвигали эту громадную массу, эту гору камня, словно господствовавшую надъ тою горою, которая служила ей подножіемъ.

Но за громадность свою, замокъ графовъ Монгомери платился недостаткомъ. Какъ и вс зданія той эпохи, въ которую происходитъ разсказъ нашъ, онъ вовсе не имлъ правильности. Онъ переходилъ изъ рода въ родъ, отъ отца къ сыну, и каждый его владлецъ что-нибудь пристраивалъ къ нему, смотря по надобности, или даже просто по прихоти. Главная его башня, его донжонъ, была выстроена во времена герцоговъ нормандскихъ. Потомъ, мало-помалу, къ этой башн суроваго стиля присоединились башенки съ красивыми зубцами, съ узорчатыми окнами: ихъ какъ-будто плодило само время. Наконецъ, вс пристройки повершила длинная галерея, съ окнами оживомъ, начатая въ конц царствованія Лудовика XII и конченная при Франциск I.

Изъ этой галереи, и особенно съ верхней башенки, видъ былъ превосходный: глазъ обнималъ на нсколько миль вокругъ богатыя, зеленющіяся равнины Нормандіи.

Но — странное дло! въ-продолженіе цлыхъ пятнадцати лтъ, владльцы огромнаго замка Монгомери не жили въ немъ ни одного дня, даже вовсе не прізжали туда, а между-тмъ, каждый день его чистили и прибирали, и каждый день отпирали утромъ его ворота,— все какъ-бы ожидая съ часу-на-часъ владльца…

Во вс эти пятнадцать лтъ, въ немъ жили управитель и слуги. Когда нашъ молодой человкъ и его спутница подошли къ замку, ихъ встртилъ управитель. Перваго онъ принялъ съ тою же почтительностію, которую оказывали ему вс въ деревн, вторую, съ тою ласковостію, которую находила она у всхъ своихъ сосдей.

— Любезный Эліо, сказала ему женщина:— вы дозволите намъ воидти въ замокъ? Мн надобно сказать нсколько словъ г. Габріэлю, прибавила она, указывая на своего спутника: — а сказать ихъ я могу только въ парадной пріемной замка.

— Войдите, госпожа Алоиза, отвчалъ Эліо:— и переговорите съ г. Габріэлемъ, гд вамъ угодно. Вы знаете, что, къ-несчастію, вамъ не помшаетъ никто.

Молодой человкъ и Алоиза прошли черезъ караульную залу. Въ прежнія времена, тутъ обыкновенно стояло на-сторож двнадцать караульныхъ, набранныхъ по приказанію владльца замка. Въ-теченіе пятнадцати лтъ, предшествовавшихъ началу нашего разсказа, семеро изъ числа ихъ умерли. Остальные пятеро, въ ожиданіи своей очереди умереть, исправляли такую же службу, какъ и при граф.

Молодой человкъ и его спутница прошли черезъ галерею и вошли, наконецъ, въ парадную пріемную комнату.

Въ этой пріемной, нкогда, собиралось все нормандійское дворянство. Теперь, въ-отношеніи къ убранству, все въ ней было въ томъ же самомъ вид, какъ въ послдній день пребыванія въ замк послдняго изъ графовъ Монгомери. Ровно пятнадцать лтъ въ эту комнату не входилъ никто, кром слугъ, которымъ было поручено прибирать ее, да любимой собаки послдняго графа, которая, входя туда, всегда выла жалобно. Разъ эту собаку никакимъ образомъ не могли вызвать оттуда. На другой день, ее нашли тамъ мертвую у подножія эстрады, надъ которой возвышался балдахинъ.

Габріэль (вы, конечно, припомните, что такъ звали нашего молодаго человка) не безъ нкотораго смущенія вошелъ въ эту залу, полную воспоминаній о давноминувшемъ. Но впечатлніе, которое произвели на него ея мрачныя стны, величественный балдахинъ и окна, до того углубленныя въ стнахъ, что свтъ какъ-бы нехотя проникалъ въ комнату, это впечатлніе, говоримъ мы, ни на минуту не заставило Габріэля забыть, зачмъ пришли они въ пріемную, и какъ-скоро дверь затворилась за ними, онъ сказалъ своей спутниц:

— Милая Алоиза, моя добрая кормилица, я вижу, ты еще боле смущена, чмъ я самъ, но я надюсь, что ты уже не будешь боле откладывать признанія, общаннаго мн тобою. Теперь, Алоиза, ты должна высказать мн все, высказать безъ страха, не медля ни минуты. Вдь уже сколько времени ожидаю я послушно исполненія твоего общанія… Когда я спрашивалъ тебя: кто мой отецъ, какое имя долженъ носить я, ты обыкновенно отвчала мн: ‘Габріэль, я скажу вамъ это, когда исполнится вамъ восьмнадцать лтъ, когда вы достигнете возраста, который считается совершеннолтіемъ дворянина’. Ныншній день, 5-го мая 1551 года, мн исполнилось восьмнадцать лтъ, и я напомнилъ теб, моя добрая Алоиза, о твоемъ общаніи, но ты отвчала мн какимъ-то торжественнымъ тономъ,— тономъ, который почти испугалъ меня: ‘Не въ скромномъ жилищ вдовы бднаго конюшаго должна я открыть вамъ, кто вы, а въ замк графовъ Монгомери, и не въ какой-нибудь простой комнат этого замка, а въ его парадной пріемной’… Теперь, Алоиза, мы въ замк графовъ Монгомери, въ его парадной пріемной: открой же мн тайну…

— Садитесь, Габріэль, отвчала Алоиза.— Но вы… вы позволяете мн еще разъ назвать васъ такъ, какъ я васъ называла… просто Габріэлемъ?

Молодой человкъ ласково сжалъ ея руки въ своихъ рукахъ.

— Садитесь, продолжала Алоиза:— но не на этомъ стул, не на этомъ кресл…

— Гд же, Алоиза? спросилъ молодой человкъ.

— Тамъ, подъ балдахиномъ, отвчала Алоиза съ какою-то особенною торжественностію.

Габріэль занялъ указанное ему мсто.

— Теперь слушайте, сказала Алоиза.

— Но что же ты не сядешь сама? замтилъ Габріэль.

— Вы позволяете?

— Да что ты, шутишь, что ли, Алоиза?

Алоиза сла на ступеньку эстрады, у ногъ молодаго человка, который смотрлъ на свою воспитательницу съ любопытствомъ и любовію.

— Габріэль, сказала потомъ Алоиза:— вамъ не было и четырехъ лтъ, когда вы лишились вашего батюшки и когда я лишилась мужа. Матушка ваша скончалась при самомъ рожденіи вашемъ. Она была моею молочною сестрою, а я… я выкормила васъ грудью. Я любила васъ, какъ мое родное дитя. Ни на минуту не выходили вы у меня изъ мысли… И я надюсь, Габріэль, что вы врите моей къ вамъ привязанности…

— О, да! отвчалъ молодой человкъ.— Я знаю, милая Алоиза, что многія матери гораздо-мене заботятся о дтяхъ своихъ, чмъ заботилась ты обо мн, и что нтъ въ свт матери, для которой дитя ея было бы дороже, чмъ я теб…

— Впрочемъ, продолжала Алоиза:— не я одна заботилась о васъ, Габріэль: много старались для васъ и другіе. Капелланъ этого замка, донъ-Жама де-Кроазикъ, — котораго, три мсяца назадъ, взялъ отъ насъ Господь,— обучилъ васъ всякимъ наукамъ, и теперь, какъ онъ говаривалъ самъ, вамъ уже никто не укажетъ ни въ чтеніи, ни въ письм, ни въ исторіяхъ разныхъ… Особенно вы знаете въ точности, откуда пошли наши знатные дворянскіе роды, какъ и что происходило съ ними, и чмъ они нажили себ славу… Задушевный пріятель моего покойника, Энгеранъ Лоріанъ и бывшій конюшій графовъ Вимутьа, наши сосди, научили васъ владть оружіемъ, здить верхомъ и другому-прочему, что слдуетъ знать кавалеру… Обучили такъ, что вы съ отличіемъ показали свое искусство во время рыцарскихъ потхъ, которыя были въ Алансон, во время коронованія и свадьбы государя нашего, короля Генриха II… Что касается до меня, то я, въ простот моей, могла только внушать вамъ страхъ Господень… За то я на всякое время старалась въ васъ вселять его… Мн помогла въ этомъ сама Пресвятая Владычица наша Богородица, и вотъ вы теперь благочестивый христіанинъ, теперь вы знаете всякія науки, разумете, какъ слдуетъ, воинское дло, и надюсь, что, при помощи Божіей, вы не будете недостойны предковъ вашихъ… вы, Габріэль, владтелъ лорискій, графъ Монгомери.

Габріэль вскрикнулъ и всталъ съ своего мста.

— Графъ Монгомери!.. сказалъ онъ потомъ съ гордою улыбкою.— Такъ я — графъ Монгомери!.. Но знаешь ли, Алоиза: я почти былъ увренъ въ этомъ прежде… По-крайней-мр, это приходило мн иногда въ голову… Я даже разъ сказалъ объ этомъ Діан… Но зачмъ ты у ногъ моихъ, Алоиза?.. Твое мсто здсь, подл меня… Обними меня, обними, моя добрая, милая Алоиза!.. Вдь я надюсь, ты не перестанешь считать меня по-прежнему твоимъ сыномъ, отъ-того только, что я наслдникъ графовъ Монгомери… Наслдникъ дома Монгомери!.. прибавилъ онъ съ гордостью, посл минутнаго молчанія.— О, Боже мой! я имю право носить одно изъ самыхъ древнихъ, одно изъ самыхъ славныхъ именъ во Франціи!.. Да, именно такъ… Вдь, благодаря покойнику капеллану, я хорошо знаю исторію моихъ благородныхъ предковъ… моихъ предковъ!.. Поцалуй меня еще разъ, Алоиза!.. Что-то скажетъ объ этомъ моя Діана?.. Святый Годгранъ, епископъ сузсскій, и святая Оппортуна, сестра его, жившіе при Карл-Великомъ, были изъ нашего рода. Рожеръ де-Монгомери командовалъ одною изъ армій Вильгельма-Завоевателя. Вильгельмъ де-Монгомери предпринялъ и совершилъ крестовый походъ на свой собственный счетъ. Родъ нашъ былъ въ родств съ королевскими домами… съ шотландскимъ и французскимъ… И теперь первйшіе изъ лордовъ лондонскихъ, знаменитйшіе изъ дворянъ французскихъ станутъ называть меня кузеномъ… Притомъ, отецъ мой…

Молодой человкъ замолчалъ на-минуту и задумался. Потомъ онъ продолжалъ снова:

— Но при всхъ моихъ знаменитыхъ предкахъ, я теперь одинъ-одинхонекъ въ свт… Мой бдный батюшка!.. Вотъ, Алоиза, я и плачу… Матери тоже нтъ у меня… Круглый сирота!.. И я даже не видалъ ни батюшки, ни матушки!.. Какіе-то были они, мои милые?.. Хоть бы на-минуту взглянуть на нихъ!.. Но ты мн разскажешь о нихъ, Алоиза… Начнемъ съ батюшки… Скажи мн, отъ-чего онъ скончался?

Алоиза не отвчала ни слова. Габріэль посмотрлъ на нее съ удивленіемъ.

— Алоиза, прибавилъ онъ потомъ: — я спрашиваю у тебя, гд и отъ какой болзни скончался батюшка?

— Это извстно единому Богу, отвчала Алоиза.— Однажды, графъ Жанъ Монгомери отправился куда-то изъ своей парижской отели… онъ жилъ-тогда въ Улиц-де-Жарденъ-Сен-Поль… и посл того уже не возвращался… Пріятели, родные, знакомые искали его долго, но понапрасну… какъ въ воду канулъ… И слда нтъ… Даже былъ казенный розъискъ… его нарядилъ самъ король Францискъ I… и тутъ не довдались ничего. Видно, у него были такіе недруги, что съумли схоронить концы… Вы лишились батюшки, Государь-графъ, а въ капелл вашего замка все-таки нтъ его могилы… Вдь и тло-то его не найдено.

— Не открыто ничего потому только, что разъискивали посторонніе, а не сынъ! О, Алоиза, зачмъ ты такъ долго таилась отъ меня!.. Или ты боялась сказать мн, кто я… боялась потому-что мн должно было стараться спасти батюшку, или, по-крайней-мр, отмстить за него?

— Нтъ, государь-графъ, я молчала по другой причин: я должна была спасти васъ самихъ. Такое ужь получила я завщаніе отъ моего покойника, отъ моего милаго Перро Травиньи. Онъ, видите, сказалъ мн вотъ что, когда былъ ужь при послднемъ издыханіи: ‘Жена, ты переноси свое горе… Ты только закрой мн глаза, и тотъ же часъ узжай изъ Парижа съ твоимъ вскормленникомъ въ Монгомери. Но ты поселись тамъ не въ замк, а въ дом, который изволилъ пожаловать намъ графъ. Тутъ ты должна воспитывать нашего молодаго барона не то, чтобъ въ тайн какой, да и безъ огласки… Чтобъ о немъ, знаешь, не доходила молва въ отдаленность… А наши и въ замк, и на сел ужь не выдадутъ, а станутъ почитать молодаго графа, какъ слдуетъ… Но ему-самому ни подъ какимъ видомъ не говори, до восемьнадцати лтъ, кто онъ таковъ, а то онъ не вытерпитъ, затетъ какую-нибудь суматоху, и погубить себя. Ты только объяви ему, что онъ хорошаго, дворянскаго рода… На первую пору, будетъ и этого… А когда онъ пріидетъ въ полное разсужденіе, тогда ужь не выйдетъ худа, хоть онъ и узнаетъ, кто былъ его отецъ, и какая случилась гибель покойному графу… Тогда онъ придумаетъ, что надобно длать. Но до того, — наказываю теб еще разъ,— не промолвись передъ нимъ ни полсловомъ: у него есть недоброхоты, и ему не сдобровать, коли онъ попадетъ въ ихъ руки…’ Вскор потомъ, Перро умеръ, и я привезла васъ сюда. Здсь уже было извстно, что батюшка вашъ пропалъ безъ всти, по и здсь тоже догадывались, что онъ сгибъ отъ недруговъ, что недруги эти хотятъ и васъ извести… а потому наши хоть и узнали васъ, однако не подали о томъ никакого вида, не толковали объ этомъ… Да и какъ было не узнать: вы и тогда очень походили на батюшку… Вскор пришлось мн похоронить моего сына, моего бднаго Робера… то-есть, вашего молочнаго брата, государь-графъ… онъ умеръ отъ лихорадки… Знать, ужь такъ опредлилъ Господь-Богъ, чтобъ у меня не было родныхъ дтей, и чтобъ я жила только для васъ однихъ… Тутъ стали вы подростать. Врожденное ли что было въ васъ такое, или отъ чего другаго, только вс дти, съ которыми вы играли тогда, почитали васъ, и повиновались вамъ, словно будто они были большіе и знали, что вы природный ихъ господинъ. Вы всегда были главнымъ во всхъ играхъ. Особенно любили вы играть въ солдаты. Бывало, наберется ихъ столько, какъ-будто и въ-самомъ-дл войско, пойдутъ въ походъ, воротятся, ну, и все какъ слдуетъ на войн, а кто и тутъ былъ набольшимъ? Все вы же… Такой ужь таланъ былъ у васъ… А взрослые-то вс какъ любили васъ, государь-графъ! Фруктовъ самыхъ лучшихъ, хлба разнаго и всего, бывало, нанесутъ къ намъ, хоть я никогда не просила ничего. Вздумаете покататься верхомъ, — вамъ тотчасъ выберутъ первую лошадь на сел. Донъ Жаме, Энгеранъ и дворовые въ замк угождали вамъ всмъ, чмъ могли, съ привтомъ и радостію… А вамъ все это не было въ удивленье, вы принимали все это какъ должное вамъ… вы точно будто знали, что вы — государь, нашъ графъ. И во всемъ, что вы ни длали, въ ваши дтскіе годы, было видно, какого вы рода. Вамъ нравилось всегда такое, къ чему склонны знатные господа. Разъ, вы промняли какому-то пажу двухъ коровъ моихъ на сокола… Объ этомъ и теперь еще вс помнятъ у насъ въ деревн… Но все, что могло изобличить ваше происхожденіе, наши селяне скрывали отъ постороннихъ: и тмъ, которые умышляютъ на васъ недоброе, не удалось узнать, гд вы находитесь. Къ-счастію также, недоброхотамъ вашимъ мало было случая и удобства о васъ развдывать, въ послднее время, происходили у насъ большія войны въ итальянской земл, въ Испаніи и во Фландріи: такъ, знаете, тутъ было не до розъисковъ… И вотъ вы, по милости Божіей, дожили благополучно до того дня, въ который слдовало мн, по наказу Перро, открыть вамъ тайну… Только я боюсь теперь: не слишкомъ ли рано вы ее узнали… не ошибся ли мой покойникъ, полагая, что вы поступите осторожно и осмотрительно, когда исполнится вамъ восмьнадцать лтъ… Молодость — все молодость!.. вы вотъ говорили, что надобно отомстить за батюшку, затять шумъ…

— Отомстить, Алоиза, надобно, но затвать шума — нтъ. Такъ ты думаешь, что враги моего отца еще живы?

— Этого, государь-графъ, я не знаю наврное, думаю, однакожъ, что они еще живы, и совтую вамъ беречься ихъ. Вдь что выйдетъ, если вы теперь вдругъ прідете ко двору и станете доискиваться, кто сгубилъ батюшку? У васъ нтъ ни друзей, ни покровителей, вы еще не оказали такихъ славныхъ подвиговъ и отличій, чтобъ государь нашъ, король, принялъ особенно васъ, полюбилъ и былъ вашимъ заступникомъ: такъ вотъ, недоброхоты ваши и подумаютъ, что не будетъ бды, коли мы спровадимъ безпріютнаго… И вы не только не отомстите за батюшку, но и сами погибнете.

— Поэтому-то, Алоиза, мн и жаль, что я еще не усплъ пріобрсти себ ни друзей, ни славы… О, еслибъ ты открыла мн свою тайну хоть года два тому назадъ!.. Но нтъ нужды: я постараюсь наверстать потерянное… Два года не вчность, и притомъ есть причины, по которымъ я не раскаиваюсь, что провелъ это время въ Монгомери… Зато теперь я удвою свою дятельность. Вопреки твоему совту, я поду въ Парижъ. Не буду даже скрывать, что я изъ рода графовъ Монгомери. Я только пріиму другое прозваніе… Титулами и владніями, слава Богу, мы не бдны. Я могу назваться, на-примръ, виконтомъ д’Эксме. Вс будутъ знать, что я изъ дома Монгомери, но никому не прійдетъ на мысль, что я сынъ графа Жака Монгомери. Вдь нашъ родъ многочисленъ. У меня много родственниковъ и во Франціи, и въ Англіи… Пріхавъ въ Парижъ, я обращусь… но къ кому я обращусь тамъ? Это надобно ршить теперь же. Благодаря Энгерану, мн извстны на перечетъ вс наши придворные. Итакъ, къ кому же?.. Къ конетаблю Монморанси?.. Нтъ. Въ-отношеніи къ нему, я вполн соглашаюсь съ тмъ, что хотла ты выразить твоею гримасою… Къ маршалу де-Сент-Андре?.. Тоже нтъ. Онъ уже не молодъ и не предпріимчивъ… Не къ Франциску ли Гизу?.. Да, именно къ нему. Монмеди, Сен-Дизье и Болонь уже показали, что можетъ онъ сдлать. Такъ, ршено: я обращусь къ нему съ просьбою принять меня подъ свое начальство. При блеск его воинской славы, я составлю и себ имя.

— Дозвольте замтить, государь-графъ, сказала Алоиза: — что, преданный вамъ и честный, Эліо усплъ накопить для васъ изъ доходовъ немалую сумму. Если заблагоразсудите, то можете жить очень-богато, и вс ваши молодые селяне, съ которыми, нкогда, игрывали вы въ солдаты, теперь съ радостію пойдутъ съ вами на настоящую воину. Впрочемъ, это и долгъ ихъ, вы имете право потребовать отъ нихъ содйствія.

— Мы и воспользуемся этимъ правомъ, Алоиза, воспользуемся!

— А покамстъ, не прикажете ли собрать теперь всхъ подвластныхъ вамъ… всхъ слугъ и поселянъ вашихъ владній… Они давно желаютъ отдать вамъ поклонъ и почетъ, и если бы вы дозволили собрать ихъ, да вышли бы къ нимъ…

— Посл, моя добрая Алоиза, посл. А теперь ты скажи, чтобъ Мартэнъ-Геръ осдлалъ себ лошадь и приготовился хать со мною… Мн надобно създить недалеко.

— Не въ ту ли сторону, гд Вимутье? спросила Алоиза, улыбнувшись.

— Да, отвчалъ молодой человкъ:— конечно… Вдь мн должно же повидаться съ старикомъ Энгераномъ и поблагодарить его.

— Вы много обрадуете его, государь-графъ. Вамъ, надюсь, тоже непротивно будетъ обрадовать и одну хорошенькую двочку, которую зовутъ Діаной?

— И очень-непротивно! отвчалъ Габріэль, засмявшись.— Вдь эта хорошенькая двочка — жена моя… вотъ уже три года… то-есть, съ-тхъ-поръ, какъ мн исполнилось пятнадцать, а ей девять лтъ.

Алоиза задумалась на нсколько времени.

— Государь-графъ, сказала она потомъ:— когда бы мн не было извстно, что вы, не смотря на молодые ваши годы, имете нравъ серьзный и степенный, я никогда не посмла бы сказать вамъ того, что скажу теперь. Но что для другихъ шутка — для васъ дло важное… Подумайте, что никто не знаетъ, чья дочь Діана. Нсколько лтъ тому назадъ, Энгеранъ и покойница жена его, Берта, были вмст съ господиномъ ихъ, графомъ Вимутье, въ Фонтенбло. Разъ Берта вышла куда-то, изъ дома. Возвратясь, она нашла у себя дитя въ колыбели и кошелекъ, положенный на столъ. Въ кошельк было много золотыхъ монетъ, половина кольца съ рзьбою и бумажка, на которой было написано только одно слово: Діана. У Берты не было своихъ дтей, и потому она съ радостію приняла къ себ, вмсто дочери, двочку, которую такъ странно покинулъ кто-то. Но, по прізд въ Вимутье, Берта умерла… Мужъ мой, которому поручилъ васъ батюшка вашъ, также умеръ, и вотъ женщин пришлось воспитывать мальчика, мужчин — двочку. Мы, однакожь, помогали другъ другу: я старалась внушать Діан благочестіе и страхъ Божій, Энгеранъ училъ васъ владть оружіемъ. Тутъ вышло, что вы познакомились съ Діаною и привязались къ ней. Но вы — графъ Монгомери, вашъ славный родъ извстенъ всмъ, а за Діаною еще не приходилъ никто съ другою половиною кольца… Остерегитесь же, государь-графъ: Діана, конечно, еще дитя, ей нтъ еще и двнадцати лтъ, но она выростетъ, будетъ красавица на рдкость, а между-тмъ, быть-можетъ, все-таки не откроется, кто ея родители… Что же изъ этого выйдетъ путнаго? жениться на двушк, у которой только одно имя: подкидышъ, вамъ нельзя… неприлично… обмануть ее вы не захотите: у васъ душа благородная.

— Но, Алоиза, вдь я уду… разстанусь съ Діаною, сказалъ Габріэль задумчиво.

— И то правда, отвчала Алоиза:— извините же, что я, отъ избытка усердія, можетъ-быть, потревожила васъ своими разсужденіями, и позжайте съ Богомъ къ вашей милой жонушк. Не забудьте только, что васъ здсь ждутъ съ большимъ нетерпніемъ… Вы скоро воротитесь, государь-графъ?

— Скоро, моя добрая Алоиза, скоро, а теперь ты поцалуй меня еще разъ и еще разъ пріими мою благодарность… Да, прошу тебя, называй меня по-прежнему, говори мн: дитя мое…

— Да благословитъ васъ Господь Богъ, дитя мое и господинъ мой!

Между-тмъ, Мартэнъ-Геръ уже дожидался у воротъ замка. Нсколько минутъ спустя, они сли на лошадей и отправились.

II.
Молодая, играющая въ куклы.

Чтобъ сократить свой путь, Габріэль похалъ знакомыми ему проселочными дорогами.

Не смотря на все свое нетерпніе, онъ, иногда, позволялъ коню своему скакать тише, или, лучше сказать, онъ ускорялъ или замедлялъ бгъ его, смотря по мечтамъ, которымъ предавалось его воображеніе. Въ это время, въ сердц молодаго человка безпрестанно смнялись одно другимъ самыя противоположныя ощущенія, — ощущенія то страстныя, то печальныя, то гордыя, то тягостныя. При мысли, что онъ графъ Монгомери, глаза его блистали, и онъ давалъ шпоры лошади, какъ-бы упиваясь воздухомъ, который свисталъ мимо ушей его, а потомъ онъ думалъ печально:

— Отецъ мой убитъ и за него еще не отмстили!..

И поводья ослабвали въ рук его. Когда воображеніе рисовало предстоявшія ему битвы, когда онъ думалъ, что долженъ прославить и сдлать страшнымъ имя свое и расплатиться съ долгами чести и крови, онъ опять несся въ галопъ, какъ-будто летлъ уже на поле славы, пока мысль, что для этого онъ долженъ разстаться съ Діаною, прекрасною, нжною Діаною, не погружала его въ такую задумчивость, что онъ халъ почти шагомъ, какъ-бы желая этимъ отдалить минуту разлуки. Но разлука эта не будетъ вчною: онъ возвратится, онъ откроетъ враговъ отца своего и отъищетъ родителей Діаны… И, снова давая шпоры лошади, Габріэль летлъ съ быстротою надежды. Наконецъ, онъ пріхалъ, и радость вытснила печаль изъ его души юной, открытой счастію.

За изгородью, которою былъ окруженъ садъ старика Энгерана, Габріэль замтилъ, между деревьями, блое платье Діаны. Онъ тотчасъ же привязалъ свою лошадь къ дереву, перескочилъ черезъ изгородь и въ восторг упалъ къ ногамъ молодой двушки.

Но Діана встртила его со слезами на глазахъ.

— Что съ тобою, Діана? спросилъ Габріэль: — о чемъ ты плачешь? Врно ты надлала какихъ-нибудь бдъ… разорвала платье, или не очень-усердно молилась, и Энгеранъ побранилъ тебя? Или не улетлъ ли ужь нашъ снигирь?.. Говори, моя бдная Діана, твой врный рыцарь раздлитъ твою участь.

— Вы, Габріэль, уже не можете теперь быть моимъ рыцаремъ, отвчала Діана: — объ этомъ-то я и плачу…

Габріэль подумалъ, что Діана узнала отъ Энгерана, кто былъ товарищъ игръ ея и хотла испытать его.

— Какое же бдствіе, сказалъ онъ потомъ:— или какое благополучіе, милая Діана, можетъ заставить меня отказаться отъ названія, которое ты позволила мн принять и которымъ я горжусь? Смотри, вдь я у ногъ твоихъ!

Діана, казалось, не понимала его, она склонила свою головку на грудь Габріэля и сказала заливаясь слезами:

— Габріэль! Габріэль! мы не должны больше видться.

— А отъ-чего? Разв намъ запретитъ кто-нибудь видться? спросилъ онъ съ живостью.

Она подняла свою прекрасную блокурую головку, потомъ взглянула на молодаго человка и сказала съ какою-то торжественностью, довольно-необыкновенною для ребенка и съ глубокимъ вздохомъ:

— Намъ запрещаетъ это долгъ нашъ.

На ея восхитительномъ лиц выразилось столько печали и, вмст съ тмъ, столько комическаго, что восхищенный Габріэль, все еще не понимая причины ея горя, не могъ удержаться отъ улыбки и, схвативъ ея головку обими руками, нсколько разъ поцаловалъ ее. Діана поспшно отошла отъ него.

— Габріэль, сказала она потомъ: — вы уже не должны теперь цаловать меня… вы не имете на то права.

— Что это наговорилъ ей такое Энгеранъ? подумалъ Габріэль, по-прежнему ошибаясь на-счетъ печали своей маленькой подруги, и прибавилъ вслухъ:

— Стало-быть, ты не любишь меня боле, милая Діана?

— Я не люблю тебя! вскричала Діана.— Какъ можешь ты предполагать и говорить это, Габріэль? Могу ли я не любить тебя,— тебя, моего друга, моего брата? Могу ли я платить холодностью за твою нжную ко мн привязанность? Смялась ли, плакала ли я, — кто всегда былъ подл меня и длилъ со мною радость и горе? Ты, Габріэль! Кто носилъ меня на рукахъ, когда я уставала? Кто помогалъ мн учить уроки? кто принималъ на себя мои проступки и раздлялъ со мною наказанія, если не могъ вполн взять ихъ на себя? Ты, Габріэль! Кто выдумывалъ для меня игры? кто рвалъ мн цвты на поляхъ? кто отъискивалъ для меня въ лсу гнзда щеглятъ? Ты, все ты! О, Габріэль, Габріэль! я никогда не забуду тебя, да, никогда!.. Мн все казалось, что мы вчно будемъ жить такъ, какъ жили до ныншняго дня, все такъ же будемъ счастливы, все такъ же будемъ любить друга, и вотъ намъ должно разстаться и, вроятно, разстаться навсегда!

— Но зачмъ же? Ужь не въ наказаніе ли теб за то, что ты, изъ шалости, впустила вашу собаку, вашего Филакса, въ птичникъ?

— О! совсмъ по другой причин.

— Но почему же, наконецъ?

— Потому-что я вышла замужъ за другаго, отвчала Діана, опустивъ голову на грудь.

Габріэль не засмялся на этотъ разъ, сердце его сжалось страшнымъ предчувствіемъ, и онъ продолжалъ встревоженнымъ голосомъ:

— Что это значитъ, Діана?

— Я уже не Діана, — я герцогиня де-Кастро, потому-что я замужемъ за Гораціо Фарнезе, герцогомъ де-Кастро.

И говоря: замужемъ, двнадцати-лтняя двушка не могла не улыбнуться сквозь слезы. Но при вид печали Габріэля и ея печаль взяла верхъ надъ тайнымъ удовольствіемъ.

Молодой человкъ стоялъ передъ нею блдный, съ блуждающимъ взоромъ.

— Шутка это, или сонъ? сказалъ онъ.

— Нтъ, мой бдный другъ, это печальная дйствительность, отвчала Діана.— Ты врно не встртилъ Энгерана? Онъ полчаса тому назадъ отправился въ замокъ Монгомери.

— Нтъ, я халъ проселочною дорогою… но продолжай.

— Ахъ, Габріэль, зачмъ ты не прізжалъ сюда цлые четыре дня? Этого еще никогда не бывало и это принесло намъ несчастіе. Третьяго-дня, вечеромъ, я никакъ не могла заснуть, я не видала тебя уже два дня, безпокоилась и взяла съ Энгерана общаніе, что если завтра ты не прідешь, то, на другой день, мы вмст съ нимъ пойдемъ въ Монгомери. Потомъ, какъ-бы по предчувствію, мы говорили о будущемъ, о прошедшемъ, о моихъ родителяхъ, которые, казалось, вовсе не думали обо мн… И лучше было бы, Габріэль, еслибъ они навсегда позабыли обо мн… Конечно, такое желаніе дурно, но какъ быть, оно есть во мн… Эти серьзные разговоры опечалили и утомили меня и я долго посл не могла уснуть… На другой день, я проснулась немного позже обыкновеннаго, одлась на-скоро, помолилась Богу и хотла уже выйдти изъ своей комнаты, какъ вдругъ услыхала шумъ подъ окнами, передъ воротами нашего дома. Я подошла къ окну. У самаго дома было нсколько богато-одтыхъ всадниковъ, за ними стояли пажи, конюшіе, лакеи и великолпная раззолоченная карета. Я не могла понять, зачмъ остановился тутъ такой пышный поздъ, и начала-было разсматривать его, но, спустя нсколько минутъ, кто-то постучался ко мн въ дверь. Это былъ Антуанъ. Его прислалъ за мною Энгеранъ. Когда я вошла въ нашу залу, въ ней уже были вс кавалеры, которыхъ я видла изъ окна. Ты можешь представить себ, Габріэль, какъ я краснла и дрожала отъ страха…

— Конечно, отвчалъ Габріэль печально: — и было отъ-чего… Но продолжай, пожалуйста: твой разсказъ начинаетъ сильно интересовать меня.

— При вход моемъ, продолжала Діана: — одинъ изъ самыхъ разряженныхъ прізжихъ подошелъ ко мн, подалъ мн руку и подвелъ меня къ другому прізжему, одтому тоже очень-богато, и, поклонившись ему, сказалъ:

‘— Господинъ-герцогъ, имю честь представить вамъ супругу вашу. Потомъ, обратившись ко мн, онъ прибавилъ: — Сударыня, это супругъ вашъ, герцогъ де-Кастро.

‘Герцогъ поклонился мн, улыбаясь. Я совершенно растерялась, и, увидавъ въ углу комнаты Энгерана, бросилась къ нему на шею и закричала:

‘— Энгеранъ, мой добрый Энгеранъ! это не мужъ мой: у меня нтъ другаго мужа, кром Габріэля. Скажи имъ это, умоляю тебя, Энгеранъ!

‘Тотъ, кто представлялъ меня герцогу, нахмурилъ брови и строго спросилъ у Энгерана:

‘— Что это значитъ?

‘— Ребячество, отвчалъ Энгеранъ, поблднвъ:— больше ничего, какъ ребячество…— Что вы длаете, Діана, прибавилъ онъ потомъ шопотомъ, обращаясь ко мн.— Вдь отъ васъ желаютъ этого ваши родители… Они отъискали васъ и требуютъ къ себ.

‘— Гд они, гд мои родители? сказала я громко.— Я хочу говорить съ ними.

‘Мы пришли къ вамъ отъ ихъ имени, сударыня, отвчалъ строгій господинъ.— Я здсь представитель ихъ, если вы не врите словамъ моимъ, то вотъ повелніе, подписанное королемъ Генрихомъ II, нашимъ государемъ, читайте.

‘И онъ подалъ мн пергаментъ съ красною печатью, я прочла только начало: Мы, Генрихъ, Божіею милостію, и внизу королевскую подпись: Генрихъ. Меня какъ-будто оглушило громомъ. Въ глазахъ у меня темнло, голова шла кругомъ. А между-тмъ вс смотрли на меня, вс ждали отвта… Энгеранъ не вступался за меня… Боже мой, Боже мой! думала я въ эту минуту: повелніе короля… воля батюшки и матушки… На что ршиться… И тебя, Габріэль, какъ нарочно не было тогда со мною…’

— Но, кажется, мое присутствіе совсмъ не было необходимо для тебя, возразилъ молодой человкъ.

— Напротивъ, Габріэль, еслибъ ты былъ здсь, у меня достало бы силы противиться, но я была одна, безъ защиты, безъ подпоры, когда господинъ, который, по-видимому, распоряжался всмъ, сказалъ мн: ‘Мы уже слишкомъ-долго медлили, г-жа Левистонъ, я поручаю вашимъ попеченіямъ герцогиню де-Кастро, поспшите: намъ пора хать въ церковь.’ Голосъ его былъ такъ отрывистъ, такъ повелителенъ, что я не осмлилась противиться… Я виновата, Габріэль, но я была разстроена, не могла думать ни о чемъ…

— О, я вполн понимаю это! отвчалъ Габріэль съ насмшливою улыбкою.

— Меня отвели въ мою комнату, продолжала Діана.— Тутъ г-жа Левистонъ, съ помощію двухъ или трехъ дамъ, вынула изъ картона блое шелковое платье и надла на меня. Я едва смла пошевельнуться въ этомъ пышномъ наряд. Потомъ, он привсили мн жемчужныя серьги, надли на шею жемчужное ожерелье, хоть по этому жемчугу у меня катились слезы… Дамы наврное смялись надъ моимъ смущеніемъ, а можетъ-быть, он смялись и надъ моимъ горемъ… Черезъ полчаса, я была совсмъ одта, он увряли, что нарядъ мн къ-лицу,— и я думаю, что он были правы,— но я все-таки не переставала плакать. Мн казалось, что все это происходитъ во сн. Я ходила, я отвчала машинально. Между-тмъ, передъ воротами лошади бились отъ нетерпнія, пажи, конюшіе и лакеи ожидали господъ своихъ. Мы сошли внизъ. Взоры всхъ снова обратились на меня, господинъ съ повелительнымъ голосомъ опять подалъ мн руку и подвелъ къ раззолоченнымъ и обитымъ атласомъ носилкамъ, въ которыя я должна была ссть… Герцогъ де-Кастро халъ верхомъ подл носилокъ, и такимъ-образомъ весь поздъ отправился къ капелл Вимутьерскаго-Замка. Священникъ былъ уже у алтаря. Я не знаю, что говорилось вокругъ меня, что заставили говорить меня-само, изъ всего этого страннаго сна я помню только, что герцогъ надлъ мн на палецъ кольцо. Потомъ, минутъ черезъ двадцать, мн пахнулъ въ лицо свжій воздухъ… Мы выходили изъ часовни… Меня называли герцогинею, я уже была замужемъ! слышишь ли, Габріэль, я уже была замужемъ!

Отвтомъ Габріэля былъ дикій хохотъ.

— Послушай, Габріэль, продолжала Діана:— во все это время я была такъ разстроена, что вовсе не смотрла на мужа, котораго навязали мн насильно, я взглянула на него тогда только, когда воротилась домой. Ахъ, онъ далеко не такъ хорошъ собой, какъ ты, мой бдный Габріэль! Во-первыхъ, онъ невеликъ ростомъ, и вовсе не такъ ловокъ въ своемъ богатомъ наряд, какъ ты въ своемъ простомъ полукафтаньи. Потомъ, взглядъ у него наглый и надменный, а у тебя онъ кротокъ и привтливъ. Да и волосы у него не хороши! вообрази, мой другъ: рыжіе… Борода тоже… Габріэль, меня погубили предательски. Вдругъ, сказавъ нсколько словъ тому, который выдавалъ себя за представителя короля, герцогъ подошелъ ко мн, взялъ меня за руку и сказалъ мн съ насмшливою улыбкою:

‘— Госпожа герцогиня, простите, что, по тяжкой необходимости, я долженъ разстаться съ вами теперь же. Вы знаете, или, можетъ-быть, не знаете, что мы въ войн съ Испаніей. Я долженъ спшить на мсто сраженія. Надюсь, однакожъ, что, черезъ нсколько времени, увижу васъ при двор, куда вы отправитесь на этой же недл, и гд будете жить. Прошу васъ принять кое-какіе подарки, которые я оставлю здсь. Сохраните веселость и любезность, свойственныя вашему возрасту, забавляйтесь, играйте, веселитесь отъ всего сердца, пока я буду сражаться.

‘Сказавъ это, онъ безъ церемоніи поцаловалъ меня въ лобъ, и даже укололъ меня бородою. Потомъ, вс кавалеры и дамы поклонились мн и вышли, оставивъ меня наедин съ Энгераномъ. Онъ почти не боле меня понялъ, что значила вся эта сцена. Ему дали прочесть королевское повелніе, о которомъ я теб говорила, вотъ и все… Строгаго господина, который выдавалъ себя за представителя короля, зовутъ графъ д’Юмьеръ. Энгеранъ узналъ этого господина. Онъ нкогда видалъ его у графа Вимутье. Кром этого, Энгерану было извстно только то, что г-жа Левистонъ, которая одвала меня и которая живетъ въ Кан, должна на-дняхъ пріхать за мною, чтобъ везти меня ко двору, и что я ежеминутно должна быть готова къ отъзду. Вотъ исторія этого злополучнаго и страннаго дня, ахъ, нтъ, еще не все… Возвратясь въ свою комнату, я нашла тамъ большой ящикъ, и въ немъ… ты никакъ не угадаешь, что въ немъ была превосходная кукла, со множествомъ блья и съ тремя платьями: одно блое шелковое, другое красное парчевое, третье зеленое штофное. Мн стало страхъ досадно, Габріэль, такъ вотъ какіе подарки выбралъ для меня мужъ! Онъ, какъ видно, изволитъ принимать меня за ребенка! Но, скажу теб, красное платье чудесное и очень идетъ къ кукл… башмачки — тоже прелесть… А все-таки мн очень-обидно, что мн подарили куклу… Вдь я уже большая!.. Да!..

— Ты еще ребенокъ, Діана, совершенный ребенокъ, отвчалъ Габріэль, въ которомъ гнвъ нечувствительно уступилъ мсто унынію. Я не могу сердиться на тебя за то, что теб только двнадцать лтъ, это было бы несправедливо и нелпо. Я вижу только, что поступилъ безразсудно, привязавшись такимъ пламеннымъ и такимъ глубокимъ чувствомъ къ душ дтской и слабой. Да, по теперешней печали своей, я вижу, какъ много я любилъ тебя. Но, повторяю еще разъ, я не виню тебя. Однако, еслибъ ты была тверже, еслибъ съумла не послушаться, еслибъ ты могла хоть выпросить небольшую отсрочку, мы могли бы еще быть счастливыми, Діана, потому-что родители твои теперь извстны, и, кажется, принадлежатъ къ знаменитому роду. Я также спшилъ къ теб, Діана, съ важною новостью, которую узналъ только сегодня. Но къ чему говорить объ этомъ,— теперь уже поздно. Ты разорвала нить судьбы моей, и Богъ-знаетъ, успю ли я когда-либо опять связать ее? Я чувствую, что буду помнить тебя всю жизнь, и что моя любовь къ теб,— моя первая любовь,— всегда будетъ занимать первое мсто въ моемъ сердц. Ты же, Діана, посреди блеска двора, въ шум празднествъ, скоро забудешь того, кто былъ такъ привязанъ къ теб въ уединеніи.

— Никогда! вскричала Діана.— И знаешь ли, Габріэль? теперь, когда ты здсь, когда ты можешь поддержать и ободрить меня, у меня достанетъ силы не послушаться… Если ты хочешь, я не поду, когда прідутъ за мной… Я не побоюсь даже угрозъ.

— Благодарю тебя, милая Діана, но вспомни, что теперь передъ Богомъ и людьми ты принадлежишь уже другому. Мы должны покориться судьб и свято исполнить долгъ свой. Каждый изъ насъ долженъ идти своимъ путемъ, ты подешь ко двору, въ міръ наслажденій, я — на поле битвы. Молю только Бога, чтобъ онъ далъ мн опять увидать тебя когда-нибудь!

— Да, Габріэль, мы увидимся, и я всегда буду любить тебя! вскричала Діана въ слезахъ, бросаясь на грудь своего друга.

Въ эту минуту, въ ближней алле показались Энгеранъ и г-жа Левистонъ.

— Вотъ она, сказалъ онъ г-ж Левистонъ, указывая на Діану.— А, это вы, Габріэль? прибавилъ онъ потомъ, увидавъ молодаго графа:— я хотлъ-было отправиться къ вамъ, въ Монгомери, но встртилъ г-жу Левистонъ и долженъ былъ вернуться.

— Его величество король, сказала г-жа Левистонъ, обращаясь къ Діан:— извстилъ моего мужа, что онъ съ нетерпніемъ ждетъ васъ, и потому я должна была ускорить нашъ отъздъ, мы подемъ черезъ часъ. Сборы ваши, вроятно, не будутъ продолжительны.

Діана взглянула на Габріэля.

— Мужайтесь, сказалъ онъ ей серьзно.

— Я съ удовольствіемъ могу объявить вамъ, продолжала г-жа Левистонъ: — что вашъ почтенный наставникъ можетъ и желаетъ слдовать за вами въ Парижъ, если вы хотите этого.

— Если я хочу этого? вскричала Діана: — конечно, хочу. Вдь я еще не знаю ни батюшки, ни матушки, а моего добраго Энгерана люблю какъ отца.

И въ-слдъ за тмъ, она протянула Энгерану руку. Энгеранъ поцаловалъ ее, взглянувъ на печальнаго Габріэля.

— Пора! сказала г-жа Левистонъ, которой эта прощальная сцена казалась, можетъ-быть, скучною:— вспомните, что намъ еще сегодня должно быть въ Кан.

Діана побжала въ свою комнату, сдлавъ Габріэлю знакъ, чтобъ онъ подождалъ ее. Бдная Діана задыхалась отъ рыданій. Энгеранъ и г-жа Левистонъ пошли за нею. Габріэль остался въ саду.

Около часа укладывали въ карету вещи, которыя Діана хотла взять съ собою. Наконецъ, она вышла изъ своей комнаты, одтая по дорожному. Она выпросила у г-жи Левистонъ, слдовавшей за нею какъ тнь, позволеніе въ послдній разъ обойдти садъ, гд, въ-продолженіе двнадцати лтъ, провела она такъ много счастливымъ дней. Габріэль и Энгеранъ пошли за нею. Діана вдругъ остановилась передъ кустомъ блыхъ розъ, посаженныхъ ею, вмст съ Габріэлемъ, въ предшествовавшемъ году. Потомъ она сорвала дв розы, приколола одну къ груди своей, а другую подала Габріэлю, вмст съ этимъ цвткомъ, въ руку молодаго человка скользнула свернутая бумажка. Молодой человкъ поспшно спряталъ ее въ своемъ полукафтань.

Простясь съ каждою аллеею, съ каждою куртиною, съ каждымъ кустомъ цвтовъ, Діана должна была наконецъ ршиться хать. Она вышла изъ сада… У кареты, она пожала руку всмъ домашнимъ, даже нсколькимъ находившимся тутъ горожанамъ, которые вс знали и любили ее. Говорить бдная Діана не имла силы, но она сдлала каждому изъ присутствовавшихъ при этомъ разставаньи ласковый знакъ головою. Потомъ она обняла Энгерана и наконецъ Габріэля, хотя тутъ находилась г-жа Левистонъ. На груди друга дтства, она какъ-будто ожила, и на слова его: ‘прощай, прощай!’ отвчала:

— Нтъ, до свиданія!

Она сла въ карету, и — совершенный еще ребенокъ — спросила у г-жи Левистонъ,

— Не забыли ли уложить мою большую куклу?

Карета помчалась пэ дорог въ Капъ.

Габріэль развернулъ бумажку, оставленную ему Діаною, въ ней былъ локонъ ея прекрасныхъ блокурыхъ волосъ, которые онъ такъ любилъ цаловать.

Мсяцъ спустя, Габріэль былъ уже въ Париж, и представлялся герцогу Франциску Гизу, подъ именемъ викента д’Эксме.

III.
Въ Лагер.

— Да, господа, сказалъ герцогъ Гизъ, входя въ свою комнатку и обращаясь къ сопровождавшимъ его вельможамъ:— да, вступивъ въ неаполитанскія владнія пятнадцатаго ныншняго мсяца и взявъ Камили въ четыре дня, завтра, 24-го апрля 1557 года, мы подступимъ къ Чивитетт. 1-го мая, овладвъ Чивитеттою, мы станемъ лагеремъ передъ Аквилою. 10-го мая, мы будемъ въ Арпино, 20-го, въ Капу, гд мы, конечно, не задремлемъ, какъ Аннибалъ. А 1-го іюня, господа, я покажу вамъ Неаполь, если угодно будетъ Богу…

— И пап, прибавилъ герцогъ Омальскій.— Вдь его святйшество все еще не исполнилъ своего общанія, не выслалъ намъ вспомогательнаго корпуса, а однимъ намъ, кажется, очень небезопасно зайдти такъ далеко въ непріятельскую землю: наше войско слабо…

— Павелъ II, отвчалъ герцогъ Гизъ: — непремнно вышлетъ намъ помощь: его собственныя выгоды требуютъ, чтобъ мы побдили. Какая славная ночь у насъ, господа! Какъ свтло теперь! Скажите, баронъ, не извстно ли вамъ чего-нибудь о нашихъ пеаполитанскихъ приверженцахъ? Затяли ль они что-нибудь въ нашу пользу, какъ общали Караффа?

— Ровно ничего, герцогъ, отвчалъ тотъ, къ кому относился вопросъ.— Я только-что получилъ на-счетъ этого врное извстіе.

— А вотъ мы расшевелимъ ихъ нашею пальбою, продолжалъ герцогъ Гизъ.— Кстати, прибавилъ онъ, обращаясь къ маркизу д’Эльбфу:— не слыхали ль вы чего объ аммуниціи и състныхъ припасахъ, которые слдовало получить намъ въ Асколи, и которые, надюсь, должны скоро привезти намъ?

— Да, отвчалъ маркизъ: — до меня доходили кое-какіе слухи объ общанныхъ припасахъ и аммуниціи: только это было еще въ Рим, а съ-тхъ-поръ, увы!..

— Небольшая остановка, перебилъ герцогъ Гизъ: — ничего боле, какъ непродолжительная остановка, маркизъ, да мы, впрочемъ, еще и не нуждаемся ни въ чемъ. Мы вдь таки-позапаслись въ Камили кое-чмъ, и я пари держу, что если, часъ спустя, вы позволите мн навстить васъ, господа, въ вашихъ палаткахъ, я найду у каждаго изъ васъ прекрасный ужинъ и за столомъ, подл хозяина, какую-нибудь хорошенькую неутшную вдовушку, или сироту изъ Камили, которую старается развлечь вжливый хозяинъ… Оно и дло, господа. Побда — вдвое побда, когда ее сопровождаетъ хоть маленькое счастіе… Наслаждайтесь же имъ, господа… я не удерживаю васъ боле… до свиданія… завтра утромъ я попрошу васъ потолковать со мною о план нападенія на Чивитетту… А теперь покамстъ — хорошаго аппетита и пріятной ночи… До свиданія, господа, до завтра.

Герцогъ проводилъ своихъ гостей до выхода изъ шатра очень-весело и даже смясь, но какъ-скоро онъ остался одинъ въ палатк, выраженіе веселости вдругъ исчезло съ его мужественнаго лица: онъ задумался, слъ передъ столомъ, облокотился на него и, склонивъ голову на руки, думалъ съ безпокойствомъ:

— Да, чуть ли не лучше бы было, когда бъ я отказался отъ моихъ личныхъ видовъ… кода бъ, оставаясь простымъ генераломъ Генриха II, я ограничился только тмъ, что старался бы взять ему Неаполь и освободить Сіенну… Конечно, я теперь въ неаполитанскихъ владніяхъ, которыя, въ мечтахъ моихъ, считалъ я своимъ королевствомъ, но у меня нтъ ни одного союзника, скоро не будетъ състныхъ припасовъ, и вс мои генералы, даже братъ мой, упали духомъ… братъ еще боле, чмъ другіе… Да другаго и ждать отъ нихъ не слдовало: вс они люди безъ энергіи, безъ твердой воли…

Немедленно посл этихъ словъ, герцогъ Гизъ услыхалъ, что кто-то вошелъ въ шатеръ. Онъ гнвно оборотился въ ту сторону, откуда послышался шумъ шаговъ, но, увидвъ вошедшаго, не только не сдлалъ ему выговора, по ласково протянулъ ему руку.

— А, это вы, виконтъ д’Эксме, сказалъ онъ: — передъ вашимъ приходомъ, я немного задумался… Мн пришло на мысль, что есть люди, которыхъ пугаетъ все на свт… Къ-счастію, вы, мой милый Габріэль, не изъ ихъ числа. Вы не откажетесь идти впередъ потому только, что предвидится недостатокъ въ хлб и что непріятель очень-силенъ… Нтъ! Вдь вы послдніе вышли изъ Меца, и первые вошли въ Валенцу и Камили… Но нтъ ли у васъ какихъ встей? Не надобно ли вамъ сказать мн что-нибудь?

— Точно такъ, герцогъ, отвчалъ Габріэль.— Я желалъ сказать вамъ, что пріхалъ курьеръ изъ Франціи. Онъ, кажется, привезъ письмо отъ брата вашего, его свтлости, кардинала лотарингскаго. Прикажете позвать его къ вамъ?

— Нтъ, не надобно, но потрудитесь взять отъ него письмо и сдлайте одолженіе, принесите мн его сами.

Габріэль поклонился и вышелъ. Нсколько минутъ спустя, онъ возвратился съ письмомъ, запечатаннымъ гербовою печатью кардинала.

Въ-продолженіе шести лтъ, которыя прошли посл сцены въ парадной пріемной Монгомерійскаго-Замка, старый знакомецъ нашъ, Габріэль, весьма-мало перемнился, вся перемна у него состояла только въ томъ, что лицо его сдлалось мужественне и выражало боле ршимости, взглянувъ на него теперь, вы увидли бы, что онъ имлъ случай свыкнуться и свыкся съ опасностями. Но взглядъ, но чистота души, но мечты и чувства — остались прежніе. Впрочемъ, и то сказать, ему было тогда только двадцать-четыре года.

Что касается до герцога Гиза, то ему было въ это время уже тридцать-семь лтъ, и хоть природа надлила его душою сильною, благородною,— этой душ уже были чужды многія изъ тхъ ощущеній, которыхъ Габріэль еще не испытывалъ вовсе. Самая наружность герцога носила на себ слды тайныхъ страданій и могучей внутренней жизни: глаза его блестли въ глубокихъ впадинахъ, голова обнажалась отъ волосъ. Но онъ понималъ, онъ любилъ рыцарскій характеръ и преданность Габріэля. Между человкомъ испытаннымъ обстоятельствами и доврчивымъ молодымъ человкомъ существовала непреодолимая симпатія.

Онъ взялъ письмо и, не распечатывая его, сказалъ Габріэлю:

— Выслушайте меня, виконтъ д’Эксме: секретарь мой, Эве Теленъ, какъ вамъ извстно, умеръ подъ стнами Валенцы, мой братъ, герцогъ Омальскій, человкъ храбрый, но способностями ему похвастать нельзя, а между-тмъ, мн надобенъ помощникъ, мн надобенъ такой приближенный, на котораго я могъ бы положиться во всемъ, который былъ бы моею правою рукою. Угодно ли вамъ быть такимъ приближеннымъ, такимъ другомъ моимъ? Въ-продолженіе пяти или шести лтъ знакомства съ вами, я имлъ довольно случаевъ удостовриться, что и умомъ и сердцемъ вы далеко выше другихъ, когда вы пришли ко мн въ Париж въ первый разъ, вы были извстны мн только по имени, по наслышк, никто не рекомендовалъ мн васъ въ то время, но вы понравились мн съ перваго взгляда. Я взялъ васъ съ собою защищать Мецъ, намъ удалось: выдержавъ шестидесяти-пяти-дневную осаду и множество приступовъ, мы прогнали отъ стнъ Меца армію, которая состояла изъ ста-тысячь человкъ, и генерала, который назывался Карломъ V, но я очень-хорошо помню, что ваше мужество, ваше быстрое соображеніе не мало помогли мн, когда я усиливался достигнуть этого блестящаго результата. Спустя годъ посл того, вы были вмст со мною подъ Ранти, гд мы остались побдителями, и еслибъ не оселъ Монморанси, котораго прозвали такъ удачно… Но чортъ съ нимъ… я не буду бранить его, моего врага, лучше стану хвалить моего друга, моего добраго товарища, Габріэля, виконта д’Эксме, достойнаго родственника достойныхъ графовъ Монгомери. Я лучше скажу вамъ, Габріэль, что съ-тхъ-поръ, какъ мы находимся въ Италіи, вы еще боле были полезны и совтомъ, и преданностью, и если я могу въ чемъ-нибудь упрекнуть васъ, такъ это только въ томъ, что вы всегда были слишкомъ-недоврчивы ко мн, слишкомъ-скрытны со мною… Да, именно скрытны. Вдь я вижу, что у васъ таится въ душ что-то особое, что-то очень важное… И вамъ, быть-можетъ, понадобятся услуги друга… что касается до меня, то я, какъ говорилъ вамъ, нуждаюсь въ нихъ очень… Такъ, если хотите, заключимте союзъ: вы станете помогать мн, а я вамъ. Когда мн понадобится для какого-нибудь важнаго и труднаго дла такой человкъ, который могъ бы замнить вполн меня-самого, я обращусь къ вамъ. Когда вамъ встртится надобность въ сильномъ покровител, вы обратитесь ко мн. Согласны?

— О, герцогъ! отвчалъ Габріэль: — я вашъ и тломъ и душою! Вы можете располагать и самою жизнью моею. Я же… я покамстъ желаю только пользоваться вашимъ довріемъ, но въ-послдствіи, можетъ-быть, дйствительно встртятся такія обстоятельства, что помощь ваша будетъ необходима для меня, и тогда я прійму смлость просить васъ помочь мн.

— Брависсимо, мой другъ!.. Постараемся для тебя. Францискъ Лотарингскій, герцогъ Гизъ, будетъ усердно и врно дйствовать въ пользу твоихъ сердечныхъ ощущеній… Вдь у тебя на сердц, наврное, или любовь, или ненависть? да?

— Да, можетъ-быть, и та и другая, герцогъ.

— Вотъ что!.. Но если душа такъ полна, отъ-чего не удлить часть избытка душ друга?

— Очень хотлось бы мн вврить вамъ мою тайну, но это не поведетъ ни къ чему: я едва знаю, кого я люблю, и вовсе не знаю, кого ненавижу.

— Въ-самомъ-дл! Да вдь это отчасти хорошо. Что, еслибъ вышло, что у насъ одни и т же враги?.. Еслибъ нашъ старый волокита Монморанси былъ и твоимъ непріятелемъ?.. То-то было бы славно!

— Вещь не невозможная, герцогъ, и если мои подозрнія справедливы… Но дло теперь не обо мн, а о васъ и о вашихъ предположеніяхъ. Чмъ могу я служить вамъ, герцогъ?

— А вотъ, на первый разъ, хоть тмъ, что прочитаешь письмо брата.

Габріэль распечаталъ и раскрылъ письмо, потомъ, бросивъ на него бглый взглядъ, сказалъ Франциску Гизу:

— Герцогъ, я не могу прочесть этого письма: оно написано какими-то особыми буквами.

— Ага! вскричалъ герцогъ:— тутъ, видно, есть тайна. Подождите немного, Габріэль: мы прочтемъ.

Вслдъ за тмъ, онъ открылъ небольшой желзный ларчикъ, вынулъ оттуда листъ бумаги, вырзанный jour, положилъ этотъ листъ на письмо кардинала и, подавая то и другое Габріэлю, сказалъ ему:

— Теперь читайте.

Габріэль, казалось, не ршался. Герцогъ взялъ его за руку, сжалъ ее въ своей рук и сказалъ, устремивъ на молодаго человка взглядъ, въ которомъ выражалась доврчивость:

— Читайте же, мой другъ.

Виконтъ д’Эксме прочелъ слдующее:

‘Милостивый государь, высокоуважаемый, вседостойнйшій братецъ (когда-то можно мн будетъ назвать васъ однимъ словомъ: государь…)’.

Габріэль остановился снова, герцогъ улыбнулся.

— Вы удивляетесь, Габріэль, сказалъ онъ молодому человку: — но, надюсь, не подозрваете меня: герцогъ Гизъ, мой милый, не какой-нибудь коннетабль Бурбонъ, онъ молитъ Бога, чтобъ святая милость его сохранила государю нашему, королю Генриху II, и престолъ его, и жизнь! Но вдь въ свт не одинъ только престолъ французскій… Впрочемъ, если ужь у насъ зашла рчь объ этомъ предмет, я откроюсь вамъ вполн, я выскажу вамъ, Габріэль, вс мои предположенія, вс мои мечты… он, смю думать, не неблагородны.

Герцогъ всталъ и началъ ходить по палатк большими шагами.

— Родъ нашъ, Габріэль, продолжалъ онъ потомъ: — находится въ такомъ близкомъ родств со многими царственными домами, что, по моему мннію, и самъ иметъ право на царственную власть. Но этого права для меня недостаточно, я хочу, чтобъ онъ на-самомъ-дл пользовался властью, о которой говорю я. Наша сестра — шотландская королева, наша племянница, Марія Стюартъ, обручена съ дофиномъ Францискомъ, нашъ внукъ, герцогъ лотарингскій,— нарченный зять короля. Это еще не все: мы происходимъ, по женскому колну, отъ второй анжуйской линіи, а потому имемъ притязаніе, или право, что все одно и то же, на Провансъ и на Неаполь. На первый разъ, мы намрены довольствоваться Неаполемъ. И разв корона неаполитанская не лучше идетъ къ Французу, чмъ къ Испанцу? Ее-то и ищу я здсь, въ Италіи. Мы въ родств съ герцогомъ Феррарскимъ и съ домомъ Караффа, родственнымъ пап. Притомъ, Павелъ IV уже старъ, его преемникомъ будетъ, по всему вроятію, братъ мой, кардиналъ лотарингскій. Что касается до меня, я вступлю на престолъ неаполитанскій, весьма-ненадежный для теперешнихъ властителей Неаполя. Вотъ зачмъ обошелъ я и Сіенну и Миланъ… Мечта, какъ видите, обольстительная, но, къ-несчастію, она покамстъ все еще остается мечтою… Она все еще не осуществляется, дйствительность все еще далека. Мое войско слабо: вдь я перешелъ черезъ Альпы мене, чмъ съ двнадцатью тысячами. Герцогъ Феррарскій не высылаетъ мн ни одного человка, а онъ общалъ прислать семитысячный вспомогательный корпусъ, Павелъ IV и Караффа не длаютъ для меня ровно ничего, а они дали общаніе возстановить въ мою пользу сильную партію въ самомъ Неапол и выслать мн людей, денегъ и състныхъ припасовъ. Мои генералы и офицеры упали духомъ, солдаты мои ропщутъ… Но, не смотря на все это, я не отступлю, я выдержу до послдней крайности, я не иначе покину мою обтованную землю, какъ истощивъ вс мои усилія, вс мои средства, и, если мн прійдется покинуть ее, возвращусь сюда, возвращусь во что бы то ни стало!

Герцогъ вдругъ замолчалъ, глаза его горли, онъ былъ чудно-хорошъ въ эту минуту.

— О, герцогъ, сказалъ Габріэль:— какъ я горжусь теперь, что вамъ угодно было сдлать меня участникомъ такого великаго предпріятія! Какъ горжусь я, что хоть малымъ могу быть полезенъ вамъ!

— Но мы совсмъ забыли о письм, отвчалъ герцогъ съ улыбкой.— Теперь, Габріэль, у васъ два ключа къ нему, и, я надюсь, вы поймете его вполн. Потрудитесь же, прочтите его.

‘Государь!..’ началъ молодой человкъ.— Я остановился на этомъ слов, сказалъ онъ потомъ, и продолжалъ: ‘я имю сообщить вамъ дв дурныя новости и одну хорошую. Хорошая новость состоитъ въ томъ, что относительно бракосочетанія племянницы нашей, Маріи Стюартъ, послдовало окончательное ршеніе: свадьба эта совершится въ Париж 20 числа будущаго мсяца. Одна изъ дурныхъ новостей получена изъ Англіи. Туда прибылъ изъ Испаніи Филиппъ II. Онъ всми мрами усиливается склонить жену свою, королеву Марію Тюдоръ, къ тому, чтобы она объявила войну Франціи. Королева слушается его во всемъ, а потому онъ непремнно достигнетъ своей цли, вопреки пользамъ и желанію Англичанъ. Уже поговариваютъ, что на границ Нидерландовъ будетъ собрана армія, и что главное начальство надъ нею поручится савойскому герцогу Филиберту-Эммануэлю. Когда это воспослдуетъ, его величество король непремнно отзоветъ васъ отсюда (потому-что у насъ крайній недостатокъ въ войскахъ), а за тмъ вамъ прійдется, любезнйшій братецъ, если не совсмъ отказаться отъ вашихъ здшнихъ плановъ, то, по-крайней-мр, отложить ихъ на весьма-немалое время. Впрочемъ, во всякомъ случа, надобно поступить какъ-можно-осторожне: лучше подождать, чмъ испортить все дло опрометчивостью, вдь сколько ни будетъ сестра наша, королева-правительница Шотландіи, грозить Англіи разрывомъ,— Марія Тюдоръ, страстно влюбленная въ своего мужа, не обратитъ на эти угрозы ни малйшаго вниманія. Пріймите же это къ свднію.’

— И предсказаніе сбудется! вскричалъ герцогъ, сильно ударивъ кулакомъ по столу.— Непремнно сбудется!.. Братъ не ошибается ни на волосъ!.. Да, Марія Тюдоръ послушается своего мужа… Но и я, конечно, не ослушаюсь явно короля… Да и какъ не повести мое войско во Францію при такихъ важныхъ обстоятельствахъ?.. Лучше откажусь отъ всхъ королевствъ въ мір… Значитъ, опять препятствіе, нтъ, видно, ничего не выйдетъ изъ этой проклятой экспедиціи… именно ‘проклятой’, хотя ее одобрилъ самъ папа… Безпрестанныя помхи… не то, такъ другое… Ну, а вы, Габріэль, что вы думаете о ней? Скажите мн, прошу васъ откровенно. Не будетъ успха?… А?…

— Я не желалъ бы, отвчалъ Габріэль:— принадлежать къ числу тхъ, которые отчаяваются въ успх вашей теперешней экспедиціи, но такъ-какъ вамъ угодно, чтобъ я высказалъ свое мнніе откровенно…

— Понимаю васъ, Габріэль, и соглашаюсь съ вами. Да, я вижу, не въ настоящее время удастся намъ достигнуть предположенной цли, но клянусь вамъ, я не оставлю своего намренія… Прійдется только подождать… и притомъ, вдь поразить Филиппа II гд бы то ни было все-таки значитъ поразить его въ Неапол. Но продолжайте, Габріэль: если я не ошибаюсь, насъ ожидаетъ еще одна дурная новость.

Габріэль снова началъ читать письмо. Онъ прочелъ на этотъ разъ слдующее:

‘Другое непріятное обстоятельство, о которомъ я долженъ увдомить васъ, любезнйшій братецъ, относится собственно до нашей фамиліи, но оно тмъ не мене важно для насъ. Его, впрочемъ, еще можно предотвратить, а потому я спшу писать къ вамъ о немъ. Дло, видите ли, вотъ въ чемъ. Конетабль Монморанси, который, какъ вамъ извстно, всегда былъ нашимъ врагомъ и всегда завидовалъ милостямъ его величества къ нашей фамиліи, теперь еще боле ненавидитъ насъ по случаю соизволенія на свадьбу племянницы нашей, Маріи, съ дофиномъ. Онъ очень-хорошо понимаетъ, что, благодаря этому счастливому для насъ событію, равновсіе, которое его величество всегда изволилъ поддерживать между нами и фамиліей Монморанси, сильно нарушено въ нашу пользу, поэтому конетабль настоятельно требуетъ возстановленія драгоцннаго для него равновсія. Онъ даже нашелъ къ тому весьма-хорошее средство, а именно: бракъ сына своего, Франциска, съ…’

Габріэль не прочелъ съ кмъ. Голосъ его замеръ, лицо покрылось блдностью.

— Что съ вами? спросилъ герцогъ.— Отъ-чего вы такъ поблднли? Да вы разстроены?.. Не дурно ли вамъ?

— Да, немного… быть-можетъ, отъ усталости… легкое головокруженіе… но это скоро пройдтъ… Мн даже уже лучше… и я, если позволите, могу продолжать читать. Гд-бишь я остановился?.. Кажется тутъ, гд кардиналъ говоритъ о средств… нтъ, нсколько дале. А, нашелъ, вотъ здсь: ‘бракъ сына его, Франциска, съ Діаною де-Кастро, узаконенною дочерью короля и Діаны де-Пуатье. Вы, конечно, припомните, любезнйшій братецъ, что мужъ Діаны де-Кастро, герцогъ Ораціо Фарнезе былъ убитъ, спустя шесть мсяцевъ посл своей свадьбы, во время осады Гесдипа, и что Діана, овдоввъ такимъ-образомъ на четырнадцатомъ году, провела послднія пять лтъ въ парижскомъ монастыр des Filles-Dieu. Нын, его величество, по просьб конетабля, изволилъ взять ее изъ монастыря. Вы знаете, что я знатокъ въ хорошенькихъ личикахъ: такъ я вамъ скажу, что Діана красавица на-рдкость. Она всмъ здсь вскружила голову, а отецъ въ ней просто души не слышитъ. Въ добавокъ къ Герцогству Шательросскому, которое получила она еще прежде, онъ пожаловалъ ей теперь Ангулемское Герцогство. Нтъ еще и двухъ недль, какъ она оставила монастырь, а вліяніе ея на короля уже замчено всми. Онъ любитъ ее такъ много безъ-сомннія потому-что она очаровательно-добра и кротка. Какая бы, впрочемъ, ни была причина, привязанности его къ ней, а привязанность эта такъ велика, что г-жа Валантинуа, которая, не знаю почему, сочла приличнымъ снабдить Діану оффиціально другою матерью, уже завидуетъ власти прелестной вдовушки. Для конетабля, значитъ, будетъ очень-выгодно, если удастся ему женить своего сына на Діан де-Кастро. Но ему, по всему вроятію, и удастся достигнуть этой цли. Вамъ вдь извстно, въ какихъ отношеніяхъ находится онъ, старый волокита, къ Діан Пуатье. Съ ея стороны, натурально, препятствій не будетъ. Да и король мшать, кажется, не станетъ: онъ видитъ, что мы значительно беремъ верхъ надъ Монморанси, что мы первенствуемъ надъ ними и въ совт его, и въ войск, а коль-скоро видитъ, то не прочь и поравнять насъ. Слдовательно, весьма-вроятно, что эта проклятая свадьба состоится…’

— Вашъ голосъ, Габріэль, сказалъ герцогъ:— опять начинаетъ дрожать, вамъ надобно отдохнуть, мой другъ, я ужь самъ дочитаю письмо. Оно, признаюсь, интересуетъ меня въ высшей степени. Вдь если дйствительно затя конетабля удастся, онъ уже чрезъ-мру поравняется съ нами. Странно только, что тутъ замшался этотъ простофиля сынокъ его, Францискъ: мн все казалось, что онъ женатъ на г-ж Фіэннъ… Дайте же мн письмо, Габріэль.

— Да я чувствую себя весьма-хорошо, герцогъ, отвчалъ нашъ молодой человкъ, которому, замтимъ мимоходомъ, удалось прочесть про-себя нсколько строкъ дале.— Я могу дочитать вамъ письмо.

Й онъ прочелъ окончаніе письма, которое состояло въ слдующемъ:

‘Слдовательно, весьма-вроятно, что эта проклятая свадьба состоится. Есть однако и затрудненіе. Францискъ Монморанси женатъ тайно на г-ж Фіэннъ. Значитъ, необходимо испросить предварительно разводъ. Но Францискъ Монморанси уже ухалъ въ Римъ хлопотать о развод. Имйте жь это въ виду, любезнйшій братецъ, и не медля пріимите мры. Старайтесь опередить Франциска, старайтесь склонить его святйшество, посредствомъ друзей нашихъ, Караффа, и вашими собственными просьбами, чтобы онъ не разршилъ развода, хотя о немъ, предваряю васъ, самъ король будетъ просить папу письмомъ. Аттака, какъ видите, предстоитъ сильная: не жалйте же и вы усилій для защиты, какъ не жалли вы ихъ, когда защищали Сен-Дизье и Мецъ. Я, съ своей стороны, сдлаю все, что могу. Затмъ, любезнйшій братецъ, молю Господа, да низпошлетъ Онъ вамъ счастливую и продолжительную жизнь.

‘Вашъ преданный и послушный братъ,

‘Г. кардиналъ лотарингскій’.

‘Парижъ, 12 апрля 1337 г.’

— Э, такъ еще есть надежда, сказалъ герцогъ Гизъ, когда Габріэль дочиталъ письмо кардинала:— за солдатъ, которыхъ общалъ мн его святйшество, и которыхъ онъ не намренъ выслать, должно же быть вознагражденіе…

— Стало-быть, замтилъ Габріэль боязливо:— вы думаете, что его святйшество не согласится на разводъ и воспротивится новому браку Франциска Монморанси.

— Да, думаю. Но какъ вы смущены, мой другъ! Вы, я вижу, принимаете живое участіе въ моихъ длахъ… За то и я самъ, мой милый Габріэль, преданъ вамъ всею душою. Врьте мн въ томъ. Да, кстати, поговоримте о васъ. Изъ моей теперешней экспедиціи, по всему вроятію, не выйдетъ ничего хорошаго, и вы, находясь при ней, не встртите случая оказать новыхъ отличій и обязать меня новыми важными услугами, подобными тмъ, которыя уже оказали мн, что жь вамъ тутъ длать? Да и мн, право, совстно, что я все въ долгу у васъ. Такъ нельзя ли хоть немного поплатиться? Не могу ли я быть чмъ-нибудь полезенъ вамъ? Не имете ли вы чего-нибудь въ виду?.. Скажите, мой другъ, откровенно.

— Не знаю, какъ благодарить ваше высочество за ваши милости, но не вижу…

— Вотъ ужь пять лтъ, продолжалъ герцогъ:— вы съ рдкимъ мужествомъ бьетесь подъ моимъ начальствомъ, и никогда не просили у меня денегъ, никогда не брали ихъ отъ меня. Не нуждаетесь ли вы, по-крайней-мр, теперь?.. Да?.. тутъ, мой милый, стыдиться нечего. Деньги всякому нужны. И притомъ, вдь если вы возьмете отъ меня что, — это будетъ не подарокъ, не заемъ: вы получите должное вамъ. Скажите же безъ околичностей, и хоть положеніе наше, какъ вамъ извстно, не очень-блистательно въ настоящее время…

— Да, ваше высочество, мн совстно, что у васъ иногда не бываетъ мелкихъ средствъ, необходимыхъ для осуществленія великихъ вашихъ предположеній, но я такъ мало нуждаюсь въ деньгахъ, что могу самъ предложить вамъ нсколько тысячъ экю, которыя очень будутъ полезны для арміи и которыя совершенно-безполезны для меня…

— И которыя я принимаю съ благодарностію. Эти деньги, признаюсь вамъ, будутъ очень-кстати. Ну, а вы… не-уже-ли же я ршительно ничего не могу сдлать для васъ?.. Право, странный вы молодой человкъ!.. Не нуждается-себ ни въ чемъ!.. Э, да вотъ мысль! прибавилъ онъ, понизивъ голосъ:— Тибо, мой плутъ-каммердинеръ, подхватилъ для меня третьяго-дня, при штурм Камили, прехорошенькую и премолоденькую барыню… Жену тамошняго прокурора… Она, говорятъ, первая красавица въ город посл губернаторши, которая, однакожь, ускользнула отъ нашихъ рукъ… Но у меня, любезный Габріэль, теперь другое въ голов, да и волосы мои ужь сдютъ. Такъ не хотите ли?.. А?.. васъ, Sang-Dieu! не забракуютъ. Хотите?..

— Въ отвтъ на предложеніе вашего высочества скажу, что жена губернатора, которая, какъ говорите вы, ускользнула отъ нашихъ рукъ, находится теперь у меня въ палатк. Я встртилъ ее случайно, когда мы ворвались въ городъ, и потомъ далъ ей пріютъ у себя,— конечно, не съ тмъ, чтобъ воспользоваться правами побдителя. Я, напротивъ, желалъ только спасти се отъ наглости солдатъ. Она показалась мн такою скромною, такою печальною… Я ошибся, и, спустя нсколько времени, убдился, что моя красавица вовсе не прочь принять сторону побдителей и воскликнуть, какъ древній Галлъ: Voe victis! Но я, къ-несчастію, въ настоящую минуту гораздо-мене, чмъ когда-нибудь, расположенъ повторить этотъ крикъ съ моею плнницею, и если вамъ угодно, она теперь же предстанетъ здсь, предъ знатокомъ красоты, боле-достоинымъ ея прелестей и званія.

— Ну, вскричалъ герцогъ, засмявшись: — такого молодаго человка я не видывалъ!.. Да ужь не въ монастырь ли хотите вы идти?.. Но шутки въ сторону: скажите, сдлайте милость, отъ-чего вы такъ степенничаете?

— Отъ-того, что я влюбленъ, сказалъ Габріэль.

— Ахъ, да, помню: вы ужь говорили, что у васъ есть враги, что вы влюблены въ кого-то. Нельзя ли помочь вамъ хоть въ этомъ отношеніи? Не могу ли я, напримръ, сблизить васъ съ женщиною, которую вы любите? Быть-можетъ, для этого вамъ нуженъ громкій титулъ?

— Нтъ, ваше высочество, я не нуждаюсь и въ титул, я ищу не почестей, а славы. Поэтому, если вы предполагаете, что здсь мн уже нечего длать, и что я не могу быть полезнымъ вамъ, позвольте мн доставить королю въ Парижъ, къ свадьб племянницы вашей, т знамена, которыя взяли мы въ Ломбардіи. Вы весьма-много обрадуете меня этимъ. Если же при этомъ вамъ угодно будетъ написать къ его величеству письмо и упомянуть въ немъ, что нкоторыя изъ этихъ знаменъ отбиты лично мною и что отбить ихъ было не вовсе безопасно, вы сдлаете меня вполн счастливымъ.

— Ну, что жь, это дло весьма-возможное и въ добавокъ справедливое, сказалъ герцогъ.— Мн, конечно, жаль разстаться съ вами, по мы, безъ-сомннія, скоро увидимся опять, если начнется война во Фландріи… Вдь увидимся, мой добрый Габріэль? Ваше мсто тамъ, гд бьются, и вотъ почему вамъ нечего длать здсь. Здсь просто скучно. Но въ Нидерландахъ будетъ славная потха, и я желаю, Габріэль, чтобъ намъ удалось позабавиться тамъ вмст.

— За счастіе почту послдовать за вами туда, герцогъ.

— А между-тмъ, когда располагаете вы хать въ Парижъ съ знаменами?

— Да мн кажется, надобно торопиться, если свадьба будетъ, какъ пишетъ его свтлость, 20-го мая.

— Правда. Позжайте же завтра. Иначе не поспете. Теперь, покамстъ, подите отдохните, а я заготовлю письмо къ королю и отвтъ брату. Отвтъ мой вы отдайте кардиналу лично, и скажите ему притомъ, что я надюсь уладить дло о развод.

— Можетъ-статься, мое присутствіе въ Париж будетъ не безполезно для вашего высочества въ этомъ отношеніи…

— У васъ все таинственности, виконтъ д’Эксме. Но я уже привыкъ къ нимъ… Прощайте, Габріэль, желаю вамъ спокойно провести вашу послднюю ночь въ моемъ лагер.

— Завтра утромъ явлюсь я за письмами… Ахъ, у васъ останутся мои Нормандцы, мои храбрые товарищи во всхъ моихъ походахъ… Вашему высочеству нужны люди… Я возьму съ собою только двухъ изъ нихъ, да моего конюшаго, Мартэна-Герра. Мн будетъ достаточно этихъ трехъ спутниковъ. Одинъ Мартэнъ-Герръ стоитъ многихъ. Это человкъ преданный мн и храбрый солдатъ, который боится только двухъ вещей въ мір: своей жены и своей тни.

— Какъ-такъ? спросилъ герцогъ смясь.

— Жена расправлялась съ нимъ, какъ расправляются иные сердитые мужья съ своими женами. Онъ очень любилъ ее и долго терплъ, но наконецъ правъ добрйшей супруги сталъ такъ крутъ, что бдный Мартэнъ-Герръ ршился бжать отъ нея и — бжалъ. Теперь его приводитъ въ отчаяніе какое-то странное видніе. Ему кажется иногда, что онъ видитъ подл себя своего двойника, другаго Мартэна-Герра, который похожъ на него, какъ дв капли воды. Этотъ двойникъ наводитъ на него невыразимый страхъ. Но за то пули для него ни-по-чемъ. Онъ, если вамъ угодно, одинъ кинется въ проломъ. Подъ Ранти и подъ Валенцой онъ спасъ мн жизнь.

— Возьмите же съ собой, Габріэль, этого храбраго труса, и будьте готовы завтра утромъ къ отъзду. Я приготовлю письма. Прощайте, мой другъ.

Габріэль не спалъ всю ночь. Онъ мечталъ и собирался въ дорогу. Чуть разсвло, онъ явился къ герцогу за письмами и послдними приказаніями. Потомъ, простясь съ нимъ, отправился въ шесть часовъ утра, съ Мартэномъ-Герромъ и съ двумя изъ своихъ Нормандцевъ, въ Римъ, съ тмъ, чтобы оттуда хать въ Парижъ.

IV.
Королевская любимица.

Мы — 20-го мая, въ Париж, въ Лувр, въ комнат супруги Сенешаля Брэзэ, герцогини Валентинуа, извстной подъ именемъ Діа и Пуатье. На башн замка только-что пробило восемь часовъ утра. Діана, въ простенькомъ, совсмъ бломъ неглиже, склонилась, или полу-лежала на постели, покрытой чернымъ бархатомъ. Король, Генрихъ II, уже одтый, великолпно разряженный, сидлъ на стул возл нея.

Взглянемъ мелькомъ на обстановку этой группы и на самую группу.

Комната Діаны Пуатье блистала всею роскошью, какою только прекрасная заря искусствъ, такъ-называемое возрожденіе (renaissance) могла разукрасить королевскій покой. Картины первоклассныхъ художниковъ изображали разные эпизоды ловли, въ которыхъ Діана, богиня рощъ и лсовъ, конечно, была главной героиней. Медальйоны и выкладки на стнахъ и дверяхъ, раззолоченные и раскрашенные, везд представляли въ перемежку гербы Франциска I и Генриха II. Точно также и въ сердц прекрасной Діаны мшались воспоминанія объ отц и о сын. Эмблемы были все историческія, знаменательныя: мстахъ въ двадцати рогъ діаниной луны виднлся между Саламандрой побдителя Мариньяна и Беллерофономъ, поражающемъ Химеру — символомъ, присвоеннымъ Генрихомъ II со времени присоединенія Кале отъ Аигичанъ. Это непостоянное новолунье, впрочемъ, измнялось, являлось въ тысяч различныхъ формъ и сочетаній, длающихъ истинную честь воображенію современнаго художника: въ одномъ мст его прикрывала королевская корона, въ другомъ — четыре H, четыре лиліи и четыре короны, составляли вокругъ него великолпную раму, дале являлось оно тройственнымъ, еще дальше, осыпаннымъ звздами. И девизы были не мене разнообразны, и все больше, по тогдашнему времени, на латинскомъ язык: Diana regum venatrix. Что это было, наглость или лесть? Donec totum impleat orbem. Двойной переводъ: новолунье сдлается полной луной, слава короля наполнитъ вселенную, cum plena est, fit oemula Solis, вольный переводъ: красота и королевское достоинство — сстры. И восхитительные арабески, окружавшіе эмблемы и девизы, и украшенныя ими изящныя мбели, еслибъ ихъ описывать, помрачили бы всю роскошь нашихъ временъ, и притомъ слишкомъ пострадали бы отъ самаго описанія.

Теперь бросимъ взгляда на короля.

Исторія говоритъ, что онъ былъ высокъ, строенъ, силенъ. Онъ долженъ былъ правильной діэтой и ежедневными упражненіями задерживать въ себ нкоторое расположеніе къ толстот и, не смотря на то, обгонялъ на бгу самыхъ проворныхъ и самыхъ сильныхъ побждалъ въ борьб и турнирахъ. Волосы и борода у него были черные, лицо смуглое, что, по словамъ современниковъ, придавало его физіономіи еще большее одушевленіе. На немъ въ этотъ разъ, какъ и всегда, были любимые цвта герцогини Валентинуа: кафтанъ зеленаго атласа съ блымъ проборомъ и золотымъ шитьемъ, токъ съ блымъ перомъ, весь усыпанный жемчугомъ и брильянтами, золотая въ два оборота цпь, съ висящимъ на ней знакомъ ордена св. Михаила, шпага работы Бенвенуто, блый воротникъ венеціанскаго шитья, наконецъ, черный бархатный плащъ, усыпанный золотыми лиліями, граціозно лежалъ на плечахъ. Костюмъ былъ дивно-богатъ, и кавалеръ — изящно-хорошъ.

Мы сказали два слова о томъ, что Діана была въ простомъ бломъ пеньюар, крайне прозрачномъ и тонкомъ. Не такъ легко изобразить ея красоту, мудрено было сказать, отъ черной ли бархатной подушки, на которую она опиралась головой, или отъ поразительной близны платья ярче выступали снга и лиліи лица ея. Притомъ, тутъ было такое совершенство изящныхъ формъ, отъ котораго самъ Жанъ Гужонъ пришелъ бы въ отчаяніе. Ни одна античная статуя не достигала такой безукоризненности, а эта статуя была живая, и, какъ разсказываютъ, очень-живая. Что касается до граціи, разлитой во всхъ ея очаровательныхъ членахъ, о ней не надо и пытаться говорить: она неуловима, невоспроизводима, какъ лучъ солнечный. А что до возраста — Діана не имла его, подобная, въ этомъ и во многихъ другихъ отношеніяхъ, безсмертнымъ, по-крайней-мр самыя свжія, самыя молодыя женщины рядомъ съ ней казались старыми, увядшими. Протестанты говорили о кореньяхъ и напиткахъ, отъ которыхъ Діана вчно оставалась шестнадцатилтнею. Католики утверждали только, что она каждый день беретъ холодныя ванны и даже зимой моетъ лицо водою со льдомъ. Рецепты Діаны сохранились. Но если правда, что Жанъ Гужонъ изваялъ свою Діану съ оленемъ по этой модели, то красота ея для насъ потеряна.

Итакъ, она была вполн достойна любви двухъ королей, которыхъ заколдовала поочередно одного за другимъ,— потому-что, если исторія о милостяхъ къ Сен-Валье, которыми онъ обязанъ былъ своимъ прекраснымъ темнымъ глазамъ, и подлежитъ сомннію, за то почти доказано, что Діана прежде была любовницей Франциска, а потомъ — Генриха.

‘Разсказываютъ’ говоритъ Лабуреръ: ‘что король Францискъ, который первый любилъ Діану Пуатье, разъ, посл смерти дофина Франциска, высказалъ ей свое неудовольствіе на недостатокъ живости въ принц Генрих. Она отвчала, что надо заставить его влюбиться, и что она хочетъ сдлать его своимъ поклонникомъ.’

Что захочетъ женщина, тому непремнно быть: Діана въ-продолженіе двадцати-двухъ лтъ была для Генриха единственной страстно-любимой имъ женщиной.

Но мы ужь посмотрли на короля и любимицу, не пора ли теперь послушать ихъ?

Генрихъ держалъ въ рук пергаментъ и читалъ вслухъ стихи, нердко прерывая чтеніе и комментируя стихи не словомъ, а дломъ, но мы не можемъ здсь передать этихъ комментарій, потому-что они относятся къ положенію лицъ на сцен. Вотъ стихи:

Douce et belle bouchelette,

Plus frache et plus vermeillelte

Que le bouton glantin,

Au matin,

Plus suave et mieux fleurante

Que l’immortelle amarante,

Et plus mignarde cent fois

Que n’est la douce rose

Dont la terre est arrose

Goutte goutte au plus doux mois.

Baise-moi, ma douce amie,

Baise-moi, ma ch&egrave,re vie,

Baise-moi mignonnement,

Serrment,

Jusques tant que je die:

Las! je n’en puis plus, ma mie.

Las! mon Dieu, je n’en puis plus.

Lors ta bouchette retire,

Afin que mort, je soupire,

Puis, me donne le surplus,

Ainsi ma douce guerri&egrave,rre,

Mon coeur, mon tout, ma lumi&egrave,re,

Vivons ensemble, vivons

Et suivons

Les doux sentiers de jeunesse,

Aussi bien une vieillesse

Nous menace sur le port,

Qui, toute courbe et tremblante,

Nous attrane, chancelante,

La maladie et la mort.

— А какъ зовутъ милаго поэта, который такъ хорошо разсказываетъ то, что мы длаемъ? спросилъ Генрихъ, окончивъ чтеніе.

— Его зовутъ Реми Белло, государь, и мн кажется, изъ него выйдетъ соперникъ Ронсару. Ну, что же! примолвила герцогиня:— цните ли вы, какъ я, въ пятьсотъ экю эту страстную поэзію?

— Онъ получитъ ихъ, твой protg, моя прекрасная Діана.

— Но изъ-за этого не должно забывать прежнихъ, государь. Вы подписали граммату о пенсіон, который я, вашимъ именемъ, общала Ронсару, этому поэту изъ поэтовъ?.. неправда ли? Въ такомъ случа, мн остается только просить у васъ вакантнаго Рекульскаго-Аббатства для вашего библіотекаря, Меллена Сен-Желэ, нашего французскаго Овидія.

— Овидій будетъ аббатомъ, слышишь ли, мой милый Меценатъ, сказалъ король.

— А! какъ вы счастливы, государь, что можете располагать по произволу такими благодяніями, такимъ добромъ! О, еслибъ я имла вашу власть хоть на одинъ часъ!

— Еще ли она не всегда въ твоихъ рукахъ, неблагодарная?

— Право, король? Но вотъ уже дв минуты по-крайней-мр, какъ вы меня не цаловали!.. слава Богу!.. Вы говорите, что ваша власть всегда въ моихъ рукахъ. Не искушайте меня, государь! предупреждаю васъ, что я бы воспользовалась ею для уплаты огромнаго долга Филиберу Делормъ, который начинаетъ требовать, потому-что замокъ д’Ане конченъ. Онъ длаетъ честь вашему царствованію, государь, это такъ, но слишкомъ-дорогъ! Поцалуй меня, мой Генрихъ!

— За этотъ поцалуй, Діана, возьми для твоего Филибера Делормъ все, за что продается губернаторство Пикардіи.

— Разв я продаю мои поцалуи, государь? Я даю ихъ теб, Генрихъ… Двсти-тысячь ливровъ, я думаю, стоитъ это губернаторство? хорошо! въ такомъ случа я могу взять жемчужное ожерелье, которое мн предлагали, и которое мн такъ хотлось надть сегодня для свадьбы вашего любимаго сына Франциска. Сто тысячь ливровъ Филиберу, сто тысячъ ливровъ за ожерелье, вотъ и пикардійское губернаторство.

— Тмъ боле, что ты цнишь его ровно вдвое больше того, чего оно стоитъ, Діана.

— Какъ! не-уже-ли оно стоитъ только сто тысячь ливровъ? Ну! что жь тутъ думать? въ такомъ случа, я отказываюсь отъ ожерелья.

— Ба! отвчалъ король смясь:— у насъ есть еще кое-гд три-четыре ваканціи, которыми можно заплатить за ожерелье, Діана.

— О! государь, великодушне васъ нтъ никого въ свт, точно такъ, какъ нтъ любовника боле любимаго.

— Да, ты дйствительно любишь меня, какъ я тебя люблю, не правда ли, Діана?

— Онъ спрашиваетъ!

— Знаешь ли, я обожаю тебя все больше и больше, потому-что ты длаешься все прекрасне и прекрасне. А! какая сладкая улыбка, милая моя! А! какой чудный взглядъ! Дай мн стать у ногъ твоихъ. Положи твои бленькія ручки ко мн на плечи. Какъ ты хороша, Діана!.. Діана, какъ я тебя люблю!.. Я буду такъ смотрть на тебя часы, годы, я забуду Францію, забуду весь міръ.

— И даже торжественный бракъ дофина, смясь сказала Діана: — а между-тмъ, свадьба сегодня, черезъ два часа. И если вы уже готовы и блистательны, государь, то я еще совсмъ не готова. Пора, я думаю, позвать моихъ служанокъ. Сейчасъ пробьетъ десять часовъ.

— Десять часовъ! сказалъ Генрихъ:— у меня назначенъ именно этотъ часъ.

— Свиданье, государь? Можетъ-быть, съ женщиной!

— Съ женщиной.

— И, безъ-сомннія, хорошенькой?

— Да, Діана, съ очень-хорошенькой.

— Стало-быть, не съ королевой.

— Злая! У Катерины Медичи есть своя красота, красота суровая, холодная, но дйствительная. Впрочемъ, я жду не королеву. Ты не отгадаешь кого?

— Въ самомъ дл не отгадаю, государь.

— Другую Діану, живое воспоминаніе нашей первой любви, нашу дочь, нашу милую дочь!

— Вы повторяете это слишкомъ-громко и слишкомъ-часто, государь, отвдала Діана, смутившись и нахмуривъ брови.— У насъ былъ уговоръ, чтобъ выдавать мадамъ де-Кастро дочерью другой, а не моей. Я рождена, чтобъ имть отъ васъ дтей законныхъ, и была вашей любимицей только потому-что любила васъ, но не позволю объявить себя открыто вашей наложницей.

— Все сдлается какъ теб угодно, Діана, сказалъ король, — впрочемъ, ты очень любишь нашу дочь, не правда ли?

— Я люблю ее потому уже, что вы ее любите.

— О, да! я сильно люблю ее… Она такъ мила, умна и такъ добра! Притомъ, Діана, она мн напоминаетъ т молодые дни, то время, когда я любилъ тебя… ахъ! не боле теперешняго, но любилъ… до преступности.

Король вдругъ впалъ въ грустную мечтательность, потомъ, поднявъ голову, сказалъ:

— Этотъ Монгомери! ты не любила его, не правда ли, Діана? Ты не любила его?

— Какой вопросъ! продолжала Фаворитка съ презрительной улыбкой.— Посл двадцати лтъ все еще ревность.

— Да, я ревновалъ, я ревнивъ, я всегда буду ревновать къ теб, Діана. Наконецъ, ты его не любишь, но онъ любилъ тебя, несчастный, онъ смлъ любить тебя!

— Боже мой, государь, вы всегда врите клеветамъ, которыми преслдуютъ меня эти протестанты. Не такъ слдуетъ поступать католику. Во всякомъ случа, еслибъ этотъ человкъ и любилъ меня, что жь отъ того, если мое сердце ни на минуту не оставляло васъ? И графъ Монгомери давно уже умеръ.

— Да, умеръ! сказалъ король глухимъ голосомъ.

— Зачмъ же омрачать этими воспоминаніями день, который долженъ быть днемъ радости? отвчала Діана.— Скажите лучше, видли ли вы сегодня Франциска и Марію? также ли они влюблены другъ въ друга, эти дти? Наконецъ-то удовлетворится ихъ нетерпливое желаніе. Наконецъ, черезъ два часа, они будутъ принадлежать другъ другу, веселые, счастливые, хотя не такъ веселые, какъ Гизы, для которыхъ этотъ бракъ — исполненіе всхъ надеждъ и ожиданій.

— Да, но который бситъ, сказалъ король: — моего старика Монморанси, и конетабль иметъ еще больше права бситься, потому-что Діана наша, кажется, тоже не будетъ принадлежать его сыну.

— Но, государь, разв вы не общали ему этого вознагражденія?

— Конечно, но кажется, что мадамъ де-Кастро иметъ отвращеніе…

— Восмьнадцатилтній ребенокъ, едва вышедшій изъ монастыря! Какое отвращеніе можетъ быть у нея?

— За тмъ-то она теперь и ждетъ меня, чтобъ объяснить это.

— Ступайте же къ ней, государь, а я постараюсь нарядиться, чтобъ вамъ понравиться.

— А посл церемоніи, мы увидимся на карусели. Я переломлю сегодня еще копье въ честь вашу и намренъ сдлать васъ царицей турнира.

— Царицей, а другая?

— Царица только одна, Діана, ты это знаешь. До свиданья.

— До свиданья, государь, но пожалуйста, будьте благоразумны и осторожны на турнир: вы иногда пугаете меня.

— Увы! опасности нтъ! я бы желалъ ея, чтобъ имть больше заслугъ въ твоихъ глазахъ. Но время идетъ, и об мои Діаны выходятъ изъ терпнія… Скажи жь мн еще разъ, что ты меня любишь.

— Какъ всегда любила, такъ всегда буду любить васъ, государь.

Король, опуская за собою портьеру, послалъ любимиц поцалуй рукою.

— Прощай, моя любящая и любимая Діана, сказалъ онъ.

И вышелъ.

Въ это время въ противоположной стн отворилась потаенная дверца.

— Чортъ побери! наговорились ли вы сегодня! сказалъ грубымъ голосомъ вошедшій конетабль Монморанси.

— Другъ мой, отвчала, вставая, Діана:— ты видлъ, что еще до десяти часовъ я употребляла все, чтобъ избавиться отъ него. Поврь мн, я такъ же страдала, какъ и ты.

— Какъ и я! нтъ, чортовъ праздникъ, голубушка, если вы воображаете, что ваши рчи успокоительны и забавны… Да и что это за новый фокусъ — отказывать моему сыну Франциску въ рук вашей дочери Діаны, посл даннаго мн торжественнаго общанія? Терновая шапка! не думаютъ ли, что эта побочная дочка большую честь сдлаетъ дому Монморанси, удостоивъ войдти въ него? Эта свадьба должна состояться, Діана, слышите ли? вы тамъ сдлаетесь между собою. Это единственное средство возстановить равновсіе между нами и Гизами, чтобъ чортъ ихъ проглотилъ! И такъ, Діана, не смотря ни на короля, ни на папу, ни на что, я хочу, чтобъ это было.

— Но, другъ мой…

— А! вскричалъ конетабль:— когда я говорю, что хочу этого!..

— Это будетъ, другъ мой, торопливо сказала испуганная Діана.

V.
Комната дтей Франціи.

Возвратившись къ себ, король уже не нашелъ дочери. Швейцаръ доложилъ ему, что, прождавъ его довольно-долго, Діана ушла въ комнату ‘дтей Франціи’ и просила дать ей знать, когда его величество возвратится.

— Хорошо, сказалъ Генрихъ: — я самъ пойду къ ней. Пускай оставятъ меня, я хочу идти одинъ.

Онъ прошелъ чрезъ большую залу, вошелъ въ длинный корридоръ, потомъ, тихо отворивъ дверь, остановился у полураскрытой портьеры. Крикъ и смхъ дтей заглушали шелестъ его шаговъ, и онъ могъ, незамченный, любоваться прекрасной, граціозной картиной.

Молодая невста, Марія Стюартъ, стояла у окна, а вокругъ нея толпились: Діана де-Кастро, Елизавета и Маргарита Французская, вс три толковали ей наперерывъ, разглаживая складки ея платья, поправляя распустившійся локонъ, придавая наконецъ свжему костюму ея ту оконченность, которую умютъ придавать только женщины. Въ другомъ конц комнаты, братья Карлъ, Генрихъ и юный Францискъ смялись и кричали одинъ громче другаго, налегая изо всхъ силъ на дверь, въ которую прорывался женихъ, дофинъ Францискъ. Шалуны не хотли пускать его къ невст.

Жакъ Аміо, наставникъ принцевъ, важно разсуждалъ въ сторон съ гувернантами принцессъ, госпожею Кони и лэди Ленноксъ.

Такъ однимъ взглядомъ можно было теперь окинуть всю будущую исторію столькихъ несчастій, страстей и славы! Дофинъ, принявшій названіе Франциска II, Елизавета, вышедшая за Филиппа II и сдлавшаяся испанской королевой, Карлъ — въ-послдствіи Карлъ IX, Генрихъ — Генрихъ III, Маргарита Валуа, королева и жена Генриха IV, Францискъ, герцогъ алансонскій, анжуйскій и брабантскій, и Марія Стюартъ, бывшая два раза королевой и такой страдалицей…

Знаменитый переводчикъ Плутарха задумчивымъ, проницательнымъ взоромъ слдилъ за играми этихъ дтей и предугадывалъ судьбы Франціи.

— Нтъ, нтъ, Францискъ не войдетъ сюда, кричалъ съ нкоторою запальчивостію дикій Карлъ-Максимиліанъ, давшій въ-послдствіи повелніе о вароломеевской-ночи. И, съ помощію братьевъ, онъ усплъ запереть дверь на замокъ, такъ-что дофину Франциску уже совершенно-нельзя было войдти, и — слабый даже передъ тремя дтьми — онъ только стучался и умолялъ своихъ противниковъ.

— Бдный Францискъ! какъ они его мучатъ! сказала Марія Стюартъ своимъ сестрамъ.

— Дайте же мн приколоть булавку, стойте спокойне, дофина, смясь сказала маленькая Маргарита.— Какое славное изобртеніе эти булавки, и какой великій человкъ долженъ быть тотъ, кто изобрлъ ихъ прошлаго года! прибавила она.

— А когда приколютъ булавку, продолжала нжная Елизавета:— я отворю бдному Франциску, не смотря на этихъ злыхъ духовъ, потому-что мн больно видть, какъ онъ тамъ страдаетъ.

— Ты понимаешь это, Елизавета, сказала улыбаясь Марія Стюартъ:— и думаешь о своемъ миломъ Испанц дон-Карлос, сын испанскаго короля, который давалъ такіе праздники и такъ развлекалъ насъ въ Сен-Жермен.

— Взгляни, взгляни! вскричала лукаво, хлопая въ ладоши, маленькая Маргарита: — Елизавета покраснла, ея Кастилецъ въ-самомъ-дл милъ и прекрасенъ…

— Полно, полно! вступилась материнскимъ тономъ Діана де-Кастро, старшая сестра: — нехорошо такъ смяться другъ надъ другомъ, Маргарита.

Дйствительно, нельзя вообразить зрлища восхитительне этихъ четырехъ красавицъ, такихъ различныхъ, такихъ совершенныхъ — точно цвточныя распуколки! Діана — вся непорочность и кротость, Елизавета — важность и нжность, Марія Стюартъ — роскошная томность, Маргарита — втренная рзвушка. Тронутый, восхищенный Генрихъ не могъ насмотрться на эту прекрасную группу. Но надо же было наконецъ ршиться войдти.

— Король! вскричали вс въ одинъ голосъ, и вс побжали къ королю и отцу. Только Марія Стюартъ, оставшись нсколько назади, тихонько отперла дверь, за которой содержался въ плну Францискъ. Дофинъ быстро вошелъ — и молодая семья была вся въ сбор.

— Здравствуйте, дти! сказалъ король:— я очень-доволенъ, что нашелъ васъ здсь всхъ здоровыми и веселыми. А тебя не пускали, Францъ, мой бдный любовникъ? но теперь ты можешь видть часто и постоянно свою невсту. Вы очень любите другъ друга?

— О! да, государь, я люблю Марію!

И страстный юноша съ жаромъ поцаловалъ руку своей будущей жены.

— Дофинъ! быстро и строгимъ тономъ сказала лэди Ленноксъ:— такъ публично не цалуютъ дамскихъ рукъ, особенно въ присутствіи его величества. Что подумаетъ государь о Маріи и ея гувернантк?

— Но разв эта ручка не мн принадлежитъ? сказалъ дофинъ.

— Пока еще нтъ, отвчала Англичанка: — и я намрена выполнить мои обязанности до конца.

— Не безпокойся, сказала Марія въ-полголоса своему жениху, который уже начиналъ горячиться:— когда она отвернется, я возвращу теб руку.

Король мысленно смялся.

— Вы строги, милэди, но правы, примолвилъ онъ, входя въ свою роль.— А вы, мессиръ Аміо, надюсь, довольны своими воспитанниками. Господа, прошу слушаться вашего наставника, онъ друженъ съ великими героями древности. Мессиръ Аміо, давно ли вы получали извстія о Пьер Дануа, нашемъ общемъ наставник, и о Генрих Этьен, нашемъ товарищ по ученью?

— Старецъ и юноша здоровы, государь, и будутъ счастливы, когда узнаютъ, что ваше величество изволите объ нихъ помнить.

— Ну, дти, сказалъ король: — я хотлъ васъ видть передъ церемоніей, и доволенъ, что видлъ. Теперь, Діана, я къ твоимъ услугамъ, моя милая, ступай за мною.

Діана почтительно поклонилась и пошла за королемъ.

VI.
Діана де-Кастро.

Діана де-Кастро, которую мы видли ребенкомъ, теперь была уже лтъ восьмнадцати, красота ея сдержала свои общанія: развилась и правильною и изящною, на кроткомъ и умномъ лиц ея выражалось двственное чистосердечіе. Діана де-Кастро и по характеру и по уму осталась тмъ ребенкомъ, какимъ мы ее знали. Ей еще не было тринадцати лтъ, какъ герцогъ де-Кастро, котораго она не видла со дня брака, былъ убитъ при осад Эздэна. На время траура, король отправилъ вдову-ребенка въ монастырь des Filles-Dieu въ Париж, и Діан такъ понравилось тамъ, что она выпросила позволеніе остаться съ добрыми монахинями и подругами до-тхъ-поръ, пока ему угодно будетъ снова отдать ее въ замужство. Такого благочестиваго намренія нельзя было не уважить, и Генрихъ взялъ Діану изъ монастыря только мсяцъ тому назадъ, когда конетабль Монморанси, завидуя успхамъ Гизовъ, началъ просить и получилъ для своего сына руку дочери короля и фаворитки.

Въ-продолженіе этого мсяца, проведеннаго при двор, Діана успла пріобрсть общее уваженіе и любовь: ‘потому’, какъ говоритъ Брантомъ въ книг о знаменитыхъ женщинахъ: ‘что она была очень добра и никому не длала непріятнаго, притомъ была великодушна, съ умомъ соединяла добродтель’. Но въ этой чистой, теплой добродтели, такъ рзко обозначавшейся среди всеобщаго развращенія того времени, не было ничего суроваго и жесткаго. Такъ, когда однажды сказали при Діан, что дочь Франціи должна быть смлою и отважною, и что робость ея отзывается монастыремъ, она въ нсколько дней научилась здить верхомъ, и не было кавалера, который бы могъ сравняться съ нею въ смлости и ловкости. Съ-тхъ-поръ, она сопровождала короля на охот, и Генрихъ все боле и боле плнялся этой дочерью, которая безъ аффектаціи искала малйшаго случая предупредить его желанія и поправиться ему. Такимъ образомъ, Діана пользовалась правомъ входить къ отцу во всякое время и была всегда встрчаема радушно. Ея трогательная красота, ея чистосердечная мина, этотъ ароматъ двственности и невинности, который вялъ отъ нея, даже нсколько-печальная улыбка,— длали ее самою изящною, самою, можетъ-быть, восхитительною женщиной при этомъ двор, блиставшемъ столькими ослпительными красотами.

— Ну, я слушаю тебя, моя милушка! сказалъ Генрихъ.— Ужь одиннадцать часовъ. Церемонія брака въ Сен-Жермен назначена въ двнадцать. И такъ, я могу удлить теб цлые полчаса, хотя желалъ бы удлить и больше. Лучшія минуты въ моей жизни т, которыя я провожу съ тобою.

— Вы снисходительны, государь, какъ истинный отецъ!

— Нтъ, но я очень люблю тебя, мое любящее дитя, и отъ всего сердца желаю сдлать теб пріятное, если это не вредитъ важнымъ интересамъ, которые для короля всегда должны быть важне его чувствъ. А чтобъ доказать это, я прежде дамъ теб отчетъ по двумъ твоимъ просьбамъ. Добрая сестра Моника, которая такъ любила тебя и заботилась о теб въ монастыр, сдлана, по твоему ходатайству, главной настоятельницей Монастыря д’Ориньи въ Сен-Кентен.

— О! какъ я вамъ благодарна, государь!

— Что касается до Антуана, твоего любимаго вимутьесскаго служителя, то онъ получитъ значительный пожизненный пенсіонъ изъ моей казны. Жалю, что нтъ уже на свт сэра Энгеррана, иначе мы бы доказали по-царски нашу признательность достойному наставнику, который такъ счастливо воспиталъ нашу милую дочь Діану. Но онъ прошлаго года умеръ, не оставивъ даже по себ наслдниковъ.

— Государь, вы слишкомъ — милостивы и великодушны.

— Вотъ еще, Діана, документы на званіе герцогини ангулемской, и это не составляетъ еще четверти того, что бы я желалъ для тебя сдлать. Я вижу, ты бываешь иногда задумчива и печальна, и этимъ желалъ утшить или излечить тебя отъ горя. Ну, такъ, стало-быть, ты несчастлива?

— Ахъ, государь! отвчала Діана:— какъ мн быть несчастливой, когда вы осыпаете меня благодяніями? Я прошу только объ одномъ, чтобъ не измнялось мое настоящее счастіе. Будущее, какъ бы прекрасно и блистательно ни было, не можетъ вознаградить меня за потерю настоящаго.

— Діана, сказалъ Генрихъ значительнымъ тономъ:— ты знаешь, что я взялъ тебя изъ монастыря для того, чтобъ отдать за Франциска Монморанси. Прекрасная партія, Діана, а между-тмъ, этотъ бракъ, который (не скрою отъ тебя) былъ бы весьма-полезенъ для моей политики, кажется, теб непріятенъ. Ты должна мн сказать, по-крайней-мр, причины отказа, который огорчаетъ меня…

— Я не намрена скрывать ихъ, батюшка. Во-первыхъ, сказала Діана съ замшательствомъ: — меня уврили, что Францискъ Монморанси уже тайно женатъ на г-ж Фіеннъ, придворной дам королевы.

— Это правда, отвчалъ король:— но онъ женатъ на ней тайно, безъ согласія конетабля и безъ моего позволенія, итакъ этотъ бракъ недйствителенъ, а если папа дастъ разводъ, то ты не можешь быть взъискательне его, святйшества! И такъ, если это смущало тебя…

— Но есть другая причина, батюшка.

— А какая? посмотримъ, какимъ образомъ можетъ сдлать тебя несчастною бракъ, который бы считали лестнымъ для себя самые благородные и самые богатые наслдники Франціи.

— Но, батюшка, потому-что… потому-что я уже люблю, сказала Діана, бросаясь въ смущеніи, со слезами на глазахъ, на грудь короля.

— Ты любишь, Діана? повторилъ изумленный Генрихъ:— а какъ называется тотъ, кого ты любишь?

— Габріэль, государь!

— Какой Габріэль? сказалъ король, улыбаясь.

— Не знаю, батюшка.

— Что такое, Діана? Объяснись, ради Бога.

— Государь, я вамъ все разскажу. Это любовь дтства. Я видла Габріэля каждый день. Онъ былъ такъ услужливъ, такъ отваженъ, такъ прекрасенъ, такъ уменъ, такъ нженъ! онъ меня звалъ своею маленькой женой. Ахъ! государь, не смйтесь,— это любовь священная, первая, запечатлвшаяся въ моемъ сердц, другія могутъ прибавиться къ ней, но не изгладить ея. А между-тмъ, я вышла за герцога Фарнезскаго, государь, но тогда я еще не знала, что длаю, меня принудили, я повиновалась какъ ребенокъ. Съ-тхъ-поръ, я видла, я жила, я поняла, какъ виновата была предъ Габріэлемъ! Бдный Габріэль! Оставляя меня, онъ не плакалъ, но во взгляд его была глубокая скорбь! Все это возвратилось ко мн съ золотыми воспоминаніями дтства, во время уединенной жизни въ монастыр, такъ-что я два раза пережила дни, проведенные съ Габріэлемъ — въ дйствительности и мысленно. И, возвратившись сюда, государь, между совершенными придворными, я не видала ни одного, который могъ бы сравниться съ Габріэлемъ, Францискъ, покорный сынъ надменнаго конетабля, никогда не будетъ въ состояніи заставить меня забыть кроткаго, благороднаго товарища моего дтства. Поэтому, теперь, пріучившись понимать свои поступки и ихъ важность, батюшка, я останусь врною Габріэлю до-тхъ-поръ, пока вы позволите мн быть свободною.

— Но видла ли ты его, Діана, съ-тхъ-поръ, какъ оставила Вимутье?

— Увы! нтъ, батюшка.

— Но имешь о немъ извстіе, по-крайней-мр?

— Также нтъ. Только отъ Энгеррана я узнала, что посл моего отъзда, онъ оставилъ родину, онъ сказалъ своей кормилиц Алоиз, что она увидитъ его славнымъ и сильнымъ, чтобъ она не безпокоилась о немъ… Съ этимъ онъ и ухалъ…

— И въ семейств его съ-тхъ-поръ ничего о немъ не знаютъ? спросилъ король.

— Въ его семейств? повторила Діана.— Изъ его семейства я знала только Алоизу, батюшка, и бывая съ Энгерраномъ въ Монгомери, никогда не видла его родственниковъ.

— Въ Монгомери! вскричалъ Генрихъ, блдня.— Діана! Діана! Это не Монгомери, надюсь! скажи скоре, это не Монгомери?

— О! нтъ, государь, тогда онъ, врно, жилъ бы въ замк, а онъ былъ въ дом своей кормилицы Алоизы. Но что вамъ сдлали Монгомери? Отъ-чего это имя встревожило васъ до такой степени? Разв они враги ваши? О нихъ тамъ вс говорятъ съ почтеніемъ.

— А! конечно! продолжалъ король съ презрительнымъ смхомъ: — они мн ничего не сдлали, ршительно ничего. Да и что можетъ сдлать Валуа Монгомери? Возвратимся къ твоему Габріэлю. Кажется, такъ ты его называешь?

— Да…

— И у него нтъ другаго имени?

— Сколько мн извстно,— нтъ, государь, онъ такой же сирота, какъ и я, и при мн никогда не говорили объ отц его.

— И у тебя, наконецъ, Діана, нтъ другой причины отказываться отъ предполагаемаго союза съ Монморанси, кром этой старинной любви къ Габріэлю? не правда ли?

— Этого достаточно для моихъ убжденій, государь.

— Очень-хорошо, Діана, и я не стану дйствовать противъ твоихъ убжденій, если можно будетъ узнать и оцнить твоего друга, хотя бы онъ былъ, какъ я догадываюсь, сомнительнаго происхожденія.

— Нтъ ли также препятствія въ моемъ герб, ваше величество?

— Есть ли у тебя гербъ или нтъ, но Монморанси и Кастро считаютъ за честь ввести въ свой домъ законную дочь моего герба. Твой Габріэль, напротивъ… но не въ томъ дло. Меня занимаетъ то, что онъ тебя не видалъ шесть лтъ, что онъ забылъ о теб, Діана, и любитъ, можетъ-быть, другую.

— Вы не знаете Габріэля, государь, у него дикое и врное сердце, которое погаснетъ любя меня.

— Хорошо, Діана! Съ тобою, конечно, неврность неправдоподобна, и ты имешь право отвергать мое предположеніе, но по всему видно, что этотъ юноша отправился на войну. Ну! и весьма-вроятно, что онъ погибъ. Я огорчаю тебя, дитя мое… вотъ уже ты и поблднла и заплакала. Да, я вижу, что это чувство глубоко запало въ твою душу, и хоть я не имлъ случая встрчать подобнаго и меня пріучили сомнваться въ вчной любви, но я не улыбаюсь надъ твоимъ чувствомъ, я уважаю его. Только посмотри, милушка,— для твоей дтской любви безъ предмета, для одного воспоминанія, для призрака, — посмотри въ какое затруднительное положеніе ставитъ меня твой отказъ. Если я не сдержу даннаго конетаблю слова, онъ разсердится, безъ сомннія, и, можетъ-быть, оставитъ службу, а въ такомъ случа, королемъ буду уже не я, а герцогъ Гизъ… Посмотри, Діана: изъ шести братьевъ этого имени, у герцога Гиза въ рукахъ вс военныя силы Франціи, у кардинала — финансы, у третьяго — мои марсельскія суда, четвертый — управляетъ Шотландіей, а пятый заступитъ мсто Бриссака въ Пьемонт. Такъ-что во всемъ моемъ государств, я, король, не могу располагать ни однимъ солдатомъ, ни однимъ экю безъ ихъ согласія. Я говорю съ тобою кротко, Діана, объясняю теб, въ чемъ дло, прошу, когда могу приказывать. Но я полагаюсь на твою разсудительность, и хочу, чтобъ отецъ, а не король получилъ согласіе дочери на его планы. Я получу его, потому-что ты добра и любишь меня. Этотъ бракъ, дитя мое, спасаетъ меня, онъ дастъ Монморанси авторитетъ, отнимая его у Гизовъ. Онъ уравновшиваетъ дв чашечки всовъ, для которыхъ моя королевская власть служитъ коромысломъ. Гизъ сдлается мене горячъ, а Монморанси боле преданъ. Ну! ты не отвчаешь, милушка?.. Не-уже-ли ты не хочешь внять просьбамъ твоего отца, который не приневоливаетъ тебя, но дйствуетъ кротко, раздляетъ твои мысли,— и только проситъ тебя не отказать ему въ первой услуг, которою ты можешь отплатить ему за то, что онъ сдлалъ и что намренъ сдлать для твоего счастія и благосостоянія? Ну, Діана, дочь моя, — согласна ты?

— Государь, отвчала Діана:— голосъ вашъ въ тысячу разъ могущественне, когда проситъ, нежели когда приказываетъ.— Я готова жертвовать собою для вашихъ видовъ, но съ условіемъ, государь.

— А съ какимъ?

— Чтобъ этотъ бракъ былъ не ране, какъ черезъ три мсяца, а между-тмъ я спрошу, не знаетъ ли чего Алоиза о Габріэл, употреблю вс средства убдиться въ истин, если его уже нтъ, и испросить назадъ данное ему общаніе, если онъ живъ.

— Согласенъ отъ всего сердца, сказалъ довольный Генрихъ:— и прибавлю, что нельзя дйствовать благоразумне въ подобномъ ребячеств… И такъ, ты будешь разъискивать Габріэля и, въ случа нужды, я помогу теб, а черезъ три мсяца выйдешь за Франциска, каковъ бы ни былъ результатъ твоихъ розъисковъ, живъ или умеръ твой другъ?

— Теперь, сказала Діана, покачивая печально головкой: — я не знаю, чего желать мн для него, — смерти или жизни.

Король открылъ-было ротъ и готовился предложить не слишкомъ отеческую теорію, утшеніе довольно-смлое, но онъ взглянулъ на двственный, ангельскій профиль Діаны, и мысль его выразилась только улыбкой.

— Къ-счастію или къ-несчастію, придворные обычаи передлаютъ ее, подумалъ Генрихъ.

— Теперь, Діана, прибавилъ онъ громко:— пора отправиться въ церковь.— Дай мн руку, я проведу тебя до большой галереи, а потомъ увидимся на карусели и на послобденныхъ играхъ. Если ты не очень-сердита за мою тиранію, то будешь апплодировать мн, мой красавецъ-судья.

VII.
Поговорки конетабля.

Въ тотъ же день посл обда, между-тмъ, какъ въ Турнелли происходилъ карусель и торжество, конетабль Монморанси длалъ допросъ шпіону въ Лувр, въ кабинет Діаны Пуатье, на счетъ своихъ задушевныхъ тайнъ.

Шпіонъ былъ средняго роста, смуглый, черноволосый, съ черными глазами, съ орлинымъ носомъ, раздвоившимся подбородкомъ, съ выступавшей впередъ нижней губой и нсколько сутуловатъ. Онъ имлъ поразительное сходство съ Мартэномъ-Герромъ, врнымъ конюшимъ Габріэля. Когда они были не вмст, ихъ можно было принять одного за другаго, а вмст, они казались близнецами,— такъ походили они во всемъ другъ на друга. Т же черты лица, т же лта, т же пріемы.

— А съ курьеромъ что вы сдлали, господинъ Арно? спросилъ копетабль.

— Я уничтожилъ его, что длать! Но это было ночью въ фонтенблоскомъ лсу. Убійство припишутъ ворамъ. Я остороженъ.

— Нужды нтъ, господинъ Арно, дло все-таки важное, и я не доволенъ, что вы такъ скоро прибгнули къ оружію.

— Я не отступаю ни предъ какою крайностію, когда дло идетъ объ услуг вамъ.

— Да, но однажды навсегда говорю вамъ, господинъ Арно, что если вы дадите себя схватить, то я дамъ васъ повсить, сказалъ конетабль сухимъ и нсколько-презрительнымъ тономъ.

— Будьте спокойны, мы люди съ предосторожностями.

— Теперь посмотримъ письмо.

— Вотъ оно.

— Ну, разверни его не ломая печати и читай. Не-уже-ли ты воображаешь, что я умю читать? чортъ побери!

Господинъ Арно дю-Тилль вынулъ изъ кармана родъ острыхъ ножницъ, тщательно подрзалъ печать и развернулъ письмо. Сначала онъ обратился къ подписи.

— Изволите видть,— я не ошибался. Письмо дйствительно къ кардиналу Гизу отъ кардинала Караффы, какъ этотъ несчастный курьеръ имлъ глупость мн признаться.

— Читай же, терновая шапка! вскричалъ Монморанси.

Господинъ Арно читалъ:

‘— Любезный союзникъ, только три важныя слова. Во-первыхъ, по вашей просьб, папа поведетъ медленно дло о развод, и будетъ водить вчера пріхавшаго въ Римъ Франциска Монморанси отъ конгрегаціи до конгрегаціи, чтобы потомъ совершенно отказать въ его просьб’.

— Pater noster… пробормоталъ конетабль.— Чтобъ черти спалили вс эти красныя мантіи!

‘Во-вторыхъ’ продолжалъ Арно: ‘г. Гизъ, вашъ знаменитый братъ, взявъ Камили, теперь держитъ въ осад Чивителлу. Но ршиться послать ему людей и провіантъ, которыхъ онъ проситъ — для насъ важное пожертвованіе, и мы по-крайней-мр должны быть уврены, что, его не отзовутъ для фландрской войны, какъ здсь носятся слухи. Постарайтесь, чтобъ онъ остался у насъ, и его святйшество, не смотря на тяжелое время, ршится выпустить большое количество индульгенцій, чтобъ помочь Франциску Гизу проучить, какъ слдуетъ, герцога Альбу, его надменнаго властителя’.

— Adveniat regnum tuum!.. пробормоталъ Монморанси.— Постараемся, кровяная голова! постараемся, хотя бы пришлось призвать Англичанъ во Францію. Продолжайте-ка, черти бъ пли! Арно.

‘Въ-третьихъ’ продолжалъ шпіонъ: ‘чтобъ ободрить васъ и содйствовать вашимъ стремленіямъ, скажу вамъ, что въ Парижъ скоро прідетъ посланный вашимъ братомъ къ Генриху виконтъ д’Эксме съ знаменами, отбитыми въ итальянскую кампанію. Онъ отправляется и, безъ сомннія, прідетъ въ одно время съ моимъ письмомъ, которое, впрочемъ, я предпочелъ вврить нашему обыкновенному курьеру, его присутствіе и славные подарки, которые онъ предложитъ королю, конечно, помогутъ вамъ устроить что слдуетъ’.

— Fiat voluntas tua! вскричалъ взбшеный конетабль.— Увидимъ этого чортова посланника! рекомендую теб его, Арно. Кончено это проклятое письмо?

— Слдуютъ привтствія и подпись.

— Ну, видишь, что теб предстоитъ работа, пріятель?

— Я ея-то только и жду, да еще нсколько денегъ, чтобъ удобне привести ее къ желанному окончанію.

— Шутъ! вотъ сто дукатовъ. Съ тобой надо всегда держать деньги въ рукахъ.

— Я трачу только по вашимъ порученіямъ.

— Твои шашни стоютъ теб больше моей службы, плутъ.

— О! какъ вы ошибаетесь во мн! Мое единственное желаніе — жить спокойно, счастливо и безбдно въ какой-нибудь провинціи, окруженнымъ женою и дтьми, и тамъ проводить дни, какъ подобаетъ честному отцу семейства.

— Это въ-самомъ-дл совершенная добродтель и въ буколическомъ тон. Ну! исправься, копи деньги, женись и будешь въ состояніи осуществить свои планы семейнаго счастія. Никто теб не мшаетъ.

— А запальчивость! И какая женщина пойдетъ за меня!

— Къ длу, въ ожиданіи гименея, господинъ Арно, запечатайте снова это драгоцнное письмо и отнесите его къ кардиналу. Вы переоднетесь, понимаете? и скажете, что исполняете волю товарища, который, умирая, передалъ вамъ это письмо.

— Можете быть покойны. Перепечатанное письмо и поддльный курьеръ будутъ правдоподобне самой истины.

— Ахъ, чортъ побери! продолжалъ Монморанси:— мы забыли записать имя гизовскаго уполномоченнаго.— Какъ-бишь его?

— Виконтъ д’Эксме.

— Да, такъ, плутъ. Ну! помни это имя. Гэ! кому еще меня нужно?

— Извините, сударь, сказалъ вошедшій курьеръ конетабля.— Дворянинъ, пріхавшій изъ Италіи, иметъ порученіе къ королю отъ герцога Гиза, и я считалъ нужнымъ предупредить васъ, тмъ боле, что онъ хочетъ непремнно говорить съ кардиналомъ лотарингскимъ. Онъ называетъ себя виконтомъ д’Эксме.

— Хорошо сдлалъ, Гильйомъ, сказалъ конетабль.— Проси сюда этого господина. А ты, Арно, стань здсь за портьерой и воспользуйся случаемъ разсмотрть того, съ кмъ теб, безъ сомннія, прійдется имть дло.

— Мн кажется, отвчалъ Арно:— что я уже гд-то его видлъ. Впрочемъ, надо удостовриться… Виконтъ д’Эксме?..

Шпіонъ скользнулъ за портьеру. Гильйомъ ввелъ Габріэля.

— Извините, сказалъ молодой человкъ, кланяясь старику:— съ кмъ я имю честь говорить?

— Я конетабль Монморанси, милостивый государь, что вамъ угодно?

— Еще разъ прошу извиненія, продолжалъ Габріэль:— то, что я имю сказать, я долженъ сказать королю.

— Вы знаете, что его величества нтъ въ Лувр, а во время его отсутствія…

— Я отправлюсь или буду ждать его величество, прервалъ Габріэль.

— Его величество на праздник въ Турнелли и возвратится сюда не ране вечера, вы, можетъ-быть, не знаете, что сегодня празднуется бракъ Дофина?

— Нтъ, я узналъ это на дорог. Но я халъ чрезъ улицы Университета и Моста-Мнялъ, и не былъ въ Улиц-Святаго-Антуана.

— Вамъ бы слдовало отправиться за толпою. Она бы привела васъ къ королю.

— Но я еще не имлъ чести представляться его величеству. Я совершенно новый человкъ при двор, и надялся найдти въ Лувр кардинала лотарингскаго. Я спрашивалъ его свтлость и не знаю, почему меня привели сюда.

— Кардиналъ, какъ лицо духовное, любитъ воинскія игры, а я, какъ человкъ военный, люблю только дйствительныя сраженія, и потому я въ Лувр въ то время, какъ кардиналъ въ Турнелли.

— Итакъ, если позволите, я отправлюсь туда же.

— Боже мой! отдохните немного, вы, кажется, пріхали издалека, изъ Италіи, конечно, если хали чрезъ Университетскую Улицу.

— Дйствительно, изъ Италіи. Не имю причины скрывать этого.

— Вы, можетъ-быть, отъ герцога Гиза. Ну! что онъ тамъ длаетъ?

— Позвольте сказать это прежде его величеству и оставить васъ, чтобъ исполнить эту обязанность.

— Если вы такъ спшите… Безъ сомннія, прибавилъ онъ съ притворнымъ добродушіемъ:— вы торопитесь увидть кого-нибудь изъ нашихъ красавицъ. Ручаюсь, что вы и торопитесь, и боитесь. А? не правда ли, молодой человкъ?

Но Габріэль съ холоднымъ и важнымъ видомъ, вмсто отвта, низко поклонился и вышелъ.

— Paler nosier qui es in coelis!.. прошиплъ сквозь зубы конетабль, когда дверь затворилась.— Не воображаетъ ли этотъ проклятый франтикъ, что я хотлъ его задобрить или подкупить! Разв я не знаю, что онъ скажетъ королю? Ну, попадется, такъ поплатится за свою суровость и наглое недовріе. Гей! господинъ Арно! Ну? что? гд плутъ? тоже убжалъ! Чтобъ ихъ! Вс какъ сговорились одурть сегодня, чортъ ихъ перепутай!..

Между тмъ, какъ конетабль излагалъ свое неудовольствіе въ проклятіяхъ и набожныхъ поговоркахъ, Габріэль, проходя по довольно-темной галере, въ величайшему удивленію увидлъ передъ собою у двери своего конюшаго Мартэна-Герра, которому приказывалъ ждать себя на двор.

— Это ты, Мартэнъ, сказалъ онъ ему.— Ты пришелъ встрчать меня? Ну, ступайте съ Жеромомъ впередъ и ждите меня съ знаменами на углу Улицы-св.-Екатерины и св.-Антуана. Можетъ-быть, кардиналъ захочетъ, чтобы мы представили ихъ королю сейчасъ же передъ дворомъ на карусели. Христофъ подержитъ мою лошадь и подетъ со мною. Ну, понялъ? Ступай же.

— Да, сударь, я знаю, что хотлъ знать, отвчалъ Мартэнъ-Герръ и пустился внизъ по лстниц впередъ Габріэля.— Поэтому Габріэль, спускавшійся медленно, весьма удивился, найдя своего конюшаго еще на двор, перепуганнаго, блднаго.

— Ну, Мартэнъ, что съ тобою? спросилъ онъ его.

— Ахъ, сударь, я сейчасъ его видлъ, прошелъ вотъ подл меня, говорилъ мн.

— Кто?

— Кто, если не сатана, привидніе, чудовище, другой Мартэнъ-Герръ.

— Опять т же бредни, Мартэнъ! ты спишь стоя?

— Никакъ нтъ, я не спалъ. Онъ говорилъ мн, сударь, остановился передо мною, уничтожилъ меня своимъ магическимъ взглядомъ и, смясь адскимъ смхомъ, сказалъ: ‘Ну! а мы все на служб у виконта д’Эксме’ замтьте, говоритъ мы, сударь, ‘и привезли изъ Италіи знамена, взятыя Гизомъ на войн’. Я невольно кивнулъ головой: какъ онъ знаетъ все это? И потомъ говоритъ: ‘Чего же бояться, разв мы не друзья и не братья?’ Потомъ, услышавъ, что вы идете, прибавилъ съ дьявольской усмшкой, отъ которой у меня волосы стали дыбомъ: ‘Мы увидимся, Мартэнъ-Герръ, увидимся’. И исчезъ въ эту дверцу, можетъ-быть, или просто въ стну.

— Какой вздоръ ты говоришь! сказалъ Габріэль.— Когда же онъ усплъ наговорить столько съ-тхъ-поръ, какъ ты ушелъ отъ меня въ галере?

— Я, сударь? я не двигался съ мста и ждалъ васъ здсь, какъ вы приказали.

— Еще что! съ кмъ же, какъ не съ тобой, я сейчасъ говорилъ?

— Конечно, съ другимъ, сударь, съ моимъ двойникомъ, съ моимъ привидніемъ.

— Бдный Мартэнъ, продолжалъ Габріэль съ состраданіемъ: — ты болнъ? у тебя болитъ голова? Мы, можетъ-быть, долго хали по солнцу.

— Да, сказалъ Маргенъ-Герръ:— вы, пожалуй, вообразите еще, что у меня бредъ. Но вотъ доказательство, сударь, я не знаю и перваго слова изъ тхъ приказаній, которыя вы сейчасъ отдавали, какъ вы думаете, мн.

— Ты забылъ, Мартэнъ! съ кротостію сказалъ Габріэль.— Ну! я повторю теб, мой другъ. Я говорилъ, чтобъ ты шелъ съ знаменами и ждалъ меня на углу Улицы-св.-Антуана и св.-Екатерины, чтобъ взялъ съ собой Жерома, а со мной останется Христофъ, вспомнилъ теперь?

— Извините, сударь, нельзя мн вспомнить того, чего я не зналъ.

— Наконецъ, ты теперь знаешь это, сказалъ Габріэль.— Пойдемъ къ калитк, гд насъ ждутъ лошади и люди, и скоре въ дорогу. Въ Турнелли!

— Слушаю, сударь. Стало-быть, у васъ теперь два конюшихъ, но слава Богу, что у меня не два господина.

VIII.
Счастливый карусель.

Торжественная арена была устроена по Улиц-св.-Антуана, отъ Турнелли до королевскихъ конюшенъ. Она образовала длинный четвероугольникъ, окруженный по бокамъ скамьями для зрителей. На одномъ конц сидла королева и вокругъ нея дворъ. На противоположномъ конц, при вход, ждали бойцы. Народъ толпился по боковымъ галереямъ.

Когда, посл религіознаго обряда и послдовавшаго за нимъ обда, королева и дворъ вошли на приготовленныя мста, виватъ и радостныя восклицанія раздались со всхъ сторонъ.

Но эти именно веселые крики были причиной того, что праздникъ начался несчастіемъ. Лошадь гвардейскаго офицера Аваллона, испуганная шумомъ, бросилась и понеслась по арен. Сброшенный наздникъ ударился о барьеръ и былъ вынесенъ полумертвый.

Это приключеніе сильно встревожило короля, но страсть къ играмъ и каруселямъ скоро взяла верхъ.

— Бдный Аваллонъ, сказалъ онъ: — такой усердный! Пусть хорошенько позаботятся о немъ, по-крайней-мр.

И потомъ прибавилъ:

— Ну! все-таки можно начать игры въ кольцо.

Игра въ кольцо въ то время была нсколько-сложне и трудне, нежели какъ мы ее знаемъ. Столбъ, на которомъ висло кольцо, стоялъ почти на второй трети арены. Надо было проскакать галопомъ первую треть, и несясь во весь галопъ чрезъ вторую треть, схватить копьемъ кольцо на скаку.

Но копье надо было держать горизонтально надъ головою, не касаясь древкомъ до туловища. Остальную треть арены прозжали рысью и королева вручала побдителю брильянтовое кольцо.

Генрихъ II, на блой, убранной золотомъ и бархатомъ лошади, былъ самый ловкій наздникъ. Онъ держалъ копье и дйствовалъ съ удивительнымъ искусствомъ и меткостью. Но Вьелльвиль соперничалъ съ нимъ, и однажды вс уже думали, что побда останется за первымъ. У него было двумя кольцами боле, нежели у короля, а оставалось поднять только три. Вьелльвиль, какъ сметливый придворный, далъ промахъ по всмъ тремъ, и награду получилъ король.

Принимая кольцо, онъ колебался и съ сожалніемъ взглянулъ на Діану Пуатье, подарокъ былъ предложенъ королевой, и потому слдовало передать его новобрачной дофин, Маріи Стюартъ.

— Ну, что? спросилъ онъ въ антракт:— есть надежда спасти Аваллона?

— Онъ еще живъ, государь, отвчали ему, но послдняя минута несомннна.

— Увы! сказалъ король.— Перейдемъ же къ гладіаторскимъ играмъ.

Эти гладіаторскія игры были представленія битвъ съ маневрами и эволюціями, весьма-новыя и рдкія въ то время, но безъ-сомннія он не поразили бы воображенія зрителя нашего времени и читателя нашей книги. Итакъ, мы отсылаемъ къ Брантому тхъ, кто желаетъ знать марши и контр-марши двнадцати гладіаторовъ, ‘одтыхъ въ древнія римскія тоги, шесть въ блыхъ и шесть въ пунцовыхъ атласныхъ’, что дйствительно могло казаться весьма-историческимъ въ то время, когда мстные цвта были еще неизвстны.

Посл этой прекрасной битвы, окончившейся всеобщимъ рукоплесканіемъ, начались приготовленія къ скачк вокругъ кольевъ.

На конц арены, гд былъ расположенъ дворъ, вбили нсколько кольевъ отъ пяти до шести футовъ вышиною, въ извстномъ разстояніи другъ отъ друга. Слдовало проскакать между ними, длая различные круги и повороты во всхъ направленіяхъ, не пропустивъ и не задвъ ни одного. Въ награду назначался браслетъ удивительной работы.

Изъ восьми разъ, король остался побдителемъ три раза, полковникъ Бонниве выигралъ тоже три раза. Девятый и послдній туръ долженъ былъ ршить дло, но Бонниве былъ такъ же почтителенъ, какъ и Вьелльвиль, и, не смотря на ловкость своей лошади, пріхалъ третьимъ, а награда досталась королю.

Король занялъ мсто подл Діаны Пуатье, и публично передалъ ей полученный браслетъ.

Королева поблднла отъ негодованія.

Гаспаръ Таваннъ, стоявшій за нею, наклонился къ Катерин Медичи.

— Слдите за мною глазами, посмотрите, куда я пойду и что сдлаю, сказалъ онъ ей на ухо.

— А что ты хочешь длать, мой храбрый Гаспаръ? спросила королева.

— Отрзать носъ г-ж Валентинуа, холодно, серьезнымъ тономъ отвчалъ Таваннъ.

Онъ пошелъ-было. Катерина, полу-испуганная, полу-довольная, удержала его.

— Но подумалъ ли ты, Гаспаръ, — тебя повсятъ.

— Подумалъ, но я спасу короля и Францію.

— Благодарю, Гаспаръ, отвчала Катерина:— ты такой же отважный другъ, какъ суровый воинъ. Но я приказываю теб остаться, Гаспаръ, терпніе.

Терпніе! Это слово, казалось, было до-сихъ-поръ основнымъ догматомъ для Катерины Медичи. Та, которая въ-послдствіи такъ охотно стала на первую ступень, никогда, казалось, не желала выйдти изъ полутни втораго плана. Она ждала. А между-тмъ, она была тогда въ полной сил той красоты, о которой Бурдейль оставилъ намъ такія тонкія подробности, главное стараніе ея было — рже показываться, и, вроятно, этой скромности она обязана была тмъ, что злословіе приближенныхъ ея мужа ршительно не открывало рта. Одинъ только грубый конетабль осмливался замчать королю, что посл десятилтняго безплодія, десятеро дтей, подаренныхъ Катериною Франціи, очень-мало похожи на отца. Никто другой не смлъ пикнуть противъ королевы.

Въ этотъ день, какъ и всегда, Катерина, казалось, вовсе не замчала того вниманія, которымъ король окружалъ Діану Пуатье, что видлъ и зналъ весь дворъ. Утишивъ пламенное негодованіе маршала, она стала разговаривать съ дамами о только-что кончившихся играхъ и о ловкости, въ которой отличился Генрихъ.

Турниры готовились только на завтра и въ послдующіе дни, но многіе изъ придворныхъ просили у короля позволенія, прежде назначеннаго срока, переломить нсколько копій въ честь и удовольствіе дамъ.

— Пусть! отвчалъ, король:— я согласенъ отъ всей души, хотя это можетъ разстроить г. кардинала, которому, я думаю, только эти два часа, какъ мы здсь, достались на разборку такой огромной корреспонденціи. Получилъ вдругъ два извстія, и, кажется, очень озабоченъ ими. Ну, ничего! мы посл узнаемъ, въ чемъ дло, а вы пока можете переломить нсколько копій… Вотъ и награда побдителю, примолвилъ Генрихъ, снявъ висвшее у него на ше золотое ожерелье.— Старайтесь, господа, но берегитесь: если дло пойдетъ не на шутку, я готовъ вмшаться и захватить назадъ предложенную награду, тмъ больше, что я кое-что долженъ г-ж де-Кастро. Не забудьте также, что ровно въ шесть часовъ борьба кончится, и побдитель, кто бы онъ ни былъ, будетъ увнчанъ. И такъ, въ-продолженіе часа вы можете показывать намъ свои меткіе удары. Но во всякомъ случа, позаботьтесь, чтобъ никто не пострадалъ. А, кстати, что Аваллонъ?

— Увы, государь! онъ сейчасъ только умеръ.

— Упокой Господи его душу! возразилъ Генрихъ.— Изъ моихъ гвардейцевъ онъ былъ, можетъ-быть, самый усердный къ служб, самый храбрый. Кто-то замнитъ мн его?.. Но, господа, дамы ждутъ, ристалище сейчасъ будетъ открыто. Посмотримъ, кто получитъ ожерелье изъ рукъ королевы?

Графъ Поммривъ первый удержалъ поле, потомъ онъ долженъ былъ уступить г. Бюри, который въ свою очередь уступилъ маршалу Амвилю. Могучій и ловкій маршалъ одержалъ верхъ надъ пятью одинъ за другимъ выступавшими противниками.

Король не выдержалъ.

— Э! сказалъ онъ маршалу: — увидимъ, г. Амвиль, вчно ли вы тамъ будете первенствовать!

Онъ вооружился, и съ перваго раза Амвиль былъ выбитъ изъ стременъ. Потомъ была очередь г. Оссюна. Потомъ не явилось больше ни одного противника.

— Что же, господа? сказалъ Генрихъ.— Какъ! никто не хочетъ биться со мной? Нарочно, что ли, щадятъ меня? примолвилъ онъ, нахмуривъ брови.— А, чортъ возьми! я этого не думаю! Здсь королемъ только тотъ, кто побдитель, первенство — одному искусству. Нападайте же на меня, господа, смле.

Но никто не отважился выйдти на льва, одинаково боялись — и побдить, и быть побжденными.

Между-тмъ, король горлъ нетерпніемъ. Къ нему начинало, можетъ-быть, закрадываться подозрніе, что предшествовавшіе соперники употребляли противъ него не вс свои силы. Эта мысль, унижавшая побду въ собственныхъ глазахъ побдителя, возбуждала въ немъ страшную досаду.

Наконецъ, новый противникъ перелетлъ черезъ барьеръ. Генрихъ, и не взглянувъ, кто этотъ противникъ, выступилъ противъ него и помчался… Оба копья разлетлись въ куски, но король подъ силой удара покачнулся въ сдл и долженъ былъ схватиться за луку, соперникъ не шевельнулся. Въ эту минуту пробило шесть часовъ. Генрихъ былъ побжденъ.

Проворно и весело спрыгнулъ онъ съ коня, бросилъ поводъ конюшему и подалъ руку своему побдителю, чтобъ самому подвести его къ королев. Къ величайшему изумленію, онъ увидлъ передъ собой лицо совершенно-незнакомое. Впрочемъ, это былъ кавалеръ чрезвычайно-статный, съ благородной физіономіей, и королева, надвая ожерелье на шею ставшаго передъ ней на колни молодаго человка, не могла не заглядться, улыбнулась ему.

Кавалеръ, посл низкаго поклона, всталъ, сдлалъ нсколько шаговъ къ эстрад и, остановясь передъ г-жею Кастро, подалъ ей полученное въ награду ожерелье.

Трубы еще звучали такъ громко, что никому не было слышно восклицаній, вырвавшихся вдругъ изъ двухъ устъ:

— Габріэль!

— Діана!

Діана, блдная отъ радости и изумленія, взяла ожерелье дрожащею рукою. Вс подумали, что незнакомецъ слышалъ, какъ король общалъ это ожерелье г-ж Кастро, и не хотлъ лишить подарка такую прекрасную даму. Нашли, что его поступокъ любезенъ и достоинъ порядочнаго человка. Самъ король думалъ то же самое.

— Вотъ, сказалъ онъ:— трогательная любезность. Но я, успвшій узнать по именамъ всхъ своихъ дворянъ, я, признаюсь, не могу припомнить, гд и когда васъ видлъ, а между-тмъ, былъ бы чрезвычайно радъ узнать, кто далъ мн сейчасъ такой жестокій толчокъ, который чуть не вышибъ меня изъ сдла, да, слава Богу, ноги мои оказались крпки.

— Государь, отвчалъ Габріэль:— я въ первый разъ имю честь быть въ присутствіи вашего величества. До-сихъ-поръ, я находился въ войск, и только-что воротился изъ Италіи. Меня зовутъ виконтомъ д’Эксме.

— Виконтъ д’Эксме! повторилъ король:— хорошо! теперь я буду помнить имя моего побдителя.

— Государь! проговорилъ Габріэль:— гд вы, тамъ нтъ побдителя, я представлю на это вашему величеству блестящее доказательство.

Онъ подалъ знакъ. Мартэнъ-Герръ и два воина вошли съ итальянскими знаменами и положили ихъ къ ногамъ короля.

— Государь! продолжалъ Габріэль:— вотъ знамена, отбитыя въ Италіи вашими войсками, его высочество герцогъ Гизъ посылаетъ ихъ вашему величеству. Его свтлость кардиналъ лотарингскій уврилъ меня, что вашему величеству не будетъ непріятно, если я представлю эти трофеи такъ необдуманно, въ присутствіи двора и народа — свидтелей, жаждущихъ вашей славы. Имю честь вручить также и эти письма отъ герцога Гиза.

— Благодарю, г. д’Эксме, сказалъ король.— Такъ вотъ тайна всей корреспонденціи кардинала. Эти письма утверждаютъ нашу довренность къ вамъ, виконтъ. Но у васъ у самого прекрасная манера представляться… Какъ? изъ этихъ знаменъ, четыре взяты лично вами. Нашъ кузенъ Гизъ называетъ васъ однимъ изъ самыхъ храбрыхъ офицеровъ. Г. д’Эксме, просите отъ меня что хотите, и клянусь Богомъ, просьба ваша сейчасъ будетъ исполнена.

— Государь, вы слишкомъ-милостивы, и я отдаюсь на волю вашего величества.

— Вы — офицеръ въ войск герцога Гиза, сказалъ король.— Хотите ли быть офицеромъ нашей гвардіи? Я не зналъ, кмъ замнить Аваллона, который, къ-сожалнію, сегодня умеръ, но теперь вижу, что у него будетъ достойный преемникъ.

— Ваше величество…

— Вы согласны? это ршено. Завтра вступите въ должность. Теперь возвратимся въ Лувръ, тамъ вы мн разскажете вс подробности итальянской войны.

Габріэль поклонился.

Генрихъ отдалъ приказаніе отправляться. Толпа разсялась съ крикомъ: ‘vive le roi!’ Діана какъ-будто волшебной силой очутилась на минуту возл Габріэля.

— Завтра, на вечер у королевы, шепнула она ему.

И исчезла, увлеченная своимъ кавалеромъ, бросивъ въ сердце стариннаго друга сладкую надежду.

IX.
О томъ, что можно пройдти возл своей судьбы и не узнать ея.

Вечера у королевы обыкновенно бывали посл ужина. Габріэлю внушили, что онъ, по новому своему званію офицера гвардіи, не только иметъ право, но даже обязанъ являться на этихъ вечерахъ. Ему, конечно, нечего было бояться нарушить обязанность, единственная его забота была — переждать двадцать-четыре часа до исполненія этой обязанности. Видно, что усердіемъ и храбростію Аваллонъ былъ замненъ достойно.

Но надо же было убить одинъ за другимъ вс двадцать четыре часа, отдлявшіе Габріэля отъ желанной минуты. Молодой человкъ, съ радости уже успвшій отдохнуть и еще не видавшій Парижа иначе, какъ при переходахъ изъ лагеря, въ лагерь, отправился по городу съ Мартэномъ-Герромъ искать приличной квартиры. Счастливый день задался Габріэлю: онъ нашелъ незанятою ту самую квартиру, которую нкогда занималъ отецъ его, графъ Монгомери. Габріэль нанялъ эту квартиру, не смотря на то, что она была немножко великолпна для простаго офицера гвардіи, но ему стоитъ только написать къ врному Эліо, и тотъ пришлетъ ему нужную сумму изъ Монгомери. Онъ сталъ бы также просить свою добрую кормилицу Алоизу, чтобъ она пріхала къ нему жить.

Первая цль Габріэля была достигнута: онъ теперь былъ уже не ребенокъ, а человкъ, который самъ стоитъ за себя и съ которымъ нужно держать разсчетъ, къ знаменитости, доставшейся ему отъ предковъ, онъ прибавилъ славу, которая принадлежала ему лично. Одинъ, безъ всякой опоры, кром собственной шпаги, безъ всякихъ ходатайствъ, кром собственной отваги, онъ въ двадцать-четыре года достигъ значительной степени. Онъ могъ, наконецъ, съ гордостію явиться предъ той, кого любилъ, такъ же, какъ и передъ тми, кого долженъ былъ ненавидть. Ненавистныхъ поможетъ ему узнать Алоиза, любимая имъ — уже узнала его.

Габріэль уснулъ съ спокойнымъ духомъ и спалъ крпко.

На другой день, ему надо было представиться г-ну Буаси, великому конюшему Франціи, чтобъ вручить доказательства своего благороднаго происхожденія. Г-нъ Буаси, человкъ честный, былъ другомъ графа Монгомери. Онъ понялъ причину, почему Габріэль скрылъ свое настоящее имя, и далъ слово хранить его тайну. Вскор узнали виконта по появленію его съ маршаломъ Амвилемъ. Потомъ, Габріэль непосредственно началъ свою службу посщеніемъ и осмотромъ парижскихъ государственныхъ тюремъ. Путешествіе тягостное, которое разъ въ мсяцъ входило въ число его служебныхъ обязанностей.

Онъ началъ Бастиліей и кончилъ Шатле.

Начальникъ тюрьмы вручилъ ему списокъ своихъ арестантовъ, перечислялъ умершихъ, больныхъ, переведенныхъ, освобожденныхъ, и за тмъ длалъ съ нимъ печальный обзоръ, представлялъ ему страшное зрлище. Габріэль думалъ, что все уже кончено, когда начальникъ Шатле показалъ ему въ своемъ списк страницу почти совсмъ блую, на которой была только эта, сильне всхъ поразившая Габріэля отмтка:

No 21, X. секретный арестантъ. Если, во время посщенія начальника, или офицера гвардіи, онъ покусится заговорить, то перевести его въ другую, боле сокровенную и строгую камеру.

— Кто же этотъ важный арестантъ? Можно узнать? спросилъ Габріэль у г-на Сальвуазона, начальника Шатле.

— Никто этого не знаетъ, отвчалъ начальникъ.— Я принялъ его отъ моего предшественника, а тотъ — отъ своего. Вы видите въ списк, что вмсто числа, въ которое онъ поступилъ сюда, оставленъ проблъ. Надо полагать, что это было при корол Франциск I. Мн разсказывали, что онъ раза два или три пытался говорить. Но при первомъ его слов начальникъ долженъ, подъ страхомъ тяжкаго наказанія, запереть дверь его камеры и приказать перевести его въ другую, строжайшую камеру, такъ и было сдлано. Теперь здсь есть только одна камера строже той, которую онъ занимаетъ, и эта камера — смерть. Его, безъ сомннія, хотли и туда перевести, но онъ теперь молчитъ. Конечно, это долженъ быть какой-нибудь ужасный преступникъ. Онъ постоянно закованъ, и его тюремщикъ, чтобъ предупредить всякое возможное покушеніе, входитъ къ нему каждую минуту.

— Но если онъ говоритъ съ тюремщикомъ? сказалъ Габріэль.

— О! на это употребляютъ глухо-нмаго, который родился въ тюрьм и никогда изъ нея не выйдетъ.

Габріэль вздрогнулъ. Этотъ человкъ, совершенно-отдленный отъ всего живущаго и который, между-тмъ, жилъ и мыслилъ,— внушилъ ему состраданіе, смшанное съ какимъ-то ужасомъ. Какая мысль, какое внутреннее угрызеніе, страхъ ли ада, или вра въ небо, могли мшать этому страдающему существу разбить голову о тюремную стну? Мщеніе или надежда привязывали его къ жизни?..

Габріэль почувствовалъ родъ нетерпливаго желанія увидть этого человка, у него забилось сердце такъ же, какъ билось оно въ т минуты, когда онъ ходилъ на свиданіе съ Діаной. Онъ осмотрлъ сотню арестантовъ съ невольнымъ состраданіемъ. Но этотъ привлекъ и тронулъ его больше всхъ другихъ, тоска давила ему грудь при мысли объ этомъ болзненномъ существованіи.

— Пойдемте въ нумеръ 21-й, сказалъ онъ начальнику странно-смущеннымъ голосомъ.

Они спустились по нсколькимъ чернымъ, сырымъ лстницамъ, миновали много сводовъ, похожихъ на страшныя спирали дантова ада, потомъ начальникъ остановился передъ желзной дверью.

— Здсь. Я не вижу сторожа, онъ, вроятно, въ камер, но у меня есть двойной ключъ. Войдемте.

Онъ отперъ, они вошли при свт фонаря, бывшаго въ рукахъ у ключника.

Тогда Габріэль увидлъ безмолвную, ужасную картину, какую можно увидть разв только въ бреду злой горячки.

Вся внутренность камеры — сплошной камень, камень черный, заплесневлый, зловонный, потому-что это печальное мсто было изрыто ниже ложа Сены и вода, въ случа сильной прибыли, затопляла его до половины. По этимъ мрачнымъ стнамъ ползали липкія наскомыя, въ ледяномъ воздух не раздавалось никакого звука, кром звука капели, падающей мрно и глухо съ отвратительнаго свода.

Немного-меньше, нежели эти капли, немного-больше, нежели водоотливныя машины, жили тамъ два человческія существа, изъ которыхъ одно сторожило другое, оба помертвлыя, безсловесныя.

Тюремщикъ, что-то въ род идіота, великанъ съ остолбенлыми глазами, съ безжизненнымъ лицомъ, стоялъ въ тни и безсмысленнымъ взоромъ глядлъ на арестанта, лежавшаго въ углу на связк соломы, закованнаго по рукамъ и по ногамъ вбитою въ стну цпью. Это былъ старикъ съ сдой бородой и такими же волосами. Когда вошли постители, онъ, казалось, спалъ и не шевелился, можно было подумать, что это или трупъ, или статуя.

Но вдругъ онъ приподнялся, слъ, открылъ глаза, и взглядъ его устремился въ глаза Габріэлю.

Ему запрещено было говорить, но этотъ страшный, блистательный взглядъ говорилъ. Онъ заворожилъ Габріэля. Начальникъ, въ сопровожденіи ключника обходилъ вс углы камеры, а Габріэль, приросшій къ мсту, стоялъ неподвижно, подъ вліяніемъ этихъ пламенныхъ глазъ, онъ не могъ оторваться отъ нихъ, и въ то же время въ голов его бродилъ цлый міръ странныхъ, невыразимыхъ мыслей.

Арестантъ, казалось, смотрлъ на постителя также не равнодушно, и была минута, когда онъ сдлалъ жестъ и открылъ ротъ, какъ-будто хотлъ говорить… но начальникъ возвращался, заключенный во время вспомнилъ предписанный ему законъ, — и уста его выразились одною горькой улыбкой. Онъ закрылъ глаза и снова впалъ въ свою каменную неподвижность.

— О! уйдемте отсюда! сказалъ Габріэль начальнику.— Пожалуйста, уйдемте! Мн нужно вдохнуть воздуха и увидть дневной свтъ.

Въ-самомъ-дл, онъ не могъ прійдти въ себя, не могъ, такъ-сказать, ожить до-тхъ-поръ, пока не очутился на улиц, среди толпы и шума. Но мрачное видніе еще оставалось предъ нимъ, преслдовало его весь день, пока онъ, задумчивый, бродилъ вдоль берега.

Что-то шептало ему, что судьба несчастнаго узника касается его судьбы, что онъ сейчасъ прошелъ мимо одного важнаго событія изъ своей собственной жизни. Наконецъ, утомленный таинственными предчувствіями и замтивъ приближеніе вечера, Габріэль направился къ турнельскому ристалищу. Турниры того дня, въ которыхъ Габріэль не хотлъ принимать участія, оканчивались. Габріэль замтилъ Діану, и Діана его замтила, взаимный взглядъ разогналъ лежавшій на его сердц мракъ, какъ солнечный лучъ разгоняетъ тучи. Габріэль забылъ изможденнаго узника, котораго видлъ въ тотъ день, мысль его наполнилась одной очаровательной красавицей, которую онъ долженъ былъ увидть въ наступавшій вечеръ.

X.
Элегія во время комедіи.

По преданію временъ Франциска I, король, приближенные и вс придворныя дамы сбирались каждую недлю, раза три по-крайней-мр, на половин королевы. Тутъ разсматривались вс дневныя происшествія со всею свободою, иногда даже съ вольностью. Въ общемъ разговор заводились частныя бесды, и, ‘въ этой трупп богинь’, говоритъ Брантомъ, ‘каждый сановникъ и придворный занимался тою, которая ему больше правилась’. Часто тутъ бывали также балы или спектакли.

На подобное-то собраніе приглашенъ былъ другъ нашъ Габріэль, и, противъ обыкновенія, нарядился и надушился, чтобъ показаться приглядне той, которая ему больше нравилась, говоря словами Брантома.

Впрочемъ, радость Габріэля мшалась съ безпокойствомъ. Нсколько неясныхъ и непріятно-звучавшихъ словъ, произнесенныхъ около него о скоромъ замужств Діаны, сильно смущали его. Въ восторг, произведенномъ встрчею съ Діаной и увренностью, что въ ея взорахъ блестла прежняя нясность, онъ почти забылъ про письмо кардинала лотарингскаго, заставившее его такъ скоро удалиться, но эти звуки, носившіеся въ воздух, эти имена Діаны де-Кастро и Франциска Монморанси, произносимыя вмст такъ явственно, возвратили ему память. Не-уже-ли Діана согласится на этотъ гнусный бракъ? Не-уже-ли она любитъ этого Франциска? Его мучило сомнніе, котораго, можетъ-быть, не въ состояніи будетъ совершенно изгладить вечернее свиданіе.

Въ-слдствіе этого, Габріэль ршился разспросить обо всемъ Мартэна-Герра, который усплъ уже завести не одно знакомство и, въ качеств конюшаго, долженъ былъ знать гораздо-боле господъ. Давно замченъ законъ акустики, что слухи всхъ родовъ гораздо-лучше отдаются внизу, и что лучшее эхо въ слугахъ. Такое намреніе пришло виконту д’Эксме тмъ боле кстати, что Маргэнъ-Герръ съ своей стороны также ршился поразспросить своего господина, потому-что замтилъ его разстройство, а между-тмъ, по его мннію, онъ не имлъ права скрывать свои дйствія или чувства отъ такого врнаго слуги и, въ добавокъ, спасителя.

Изъ этого обоюднаго ршенія и послдовавшаго за тмъ разговора оказалось — для Габріэля, что Діана де-Кастро не любитъ Франциска Монморанси, а для Мартэна-Герра, что Габріэль любитъ Діану де-Кастро.

Этотъ двойственный выводъ произвелъ такое пріятное впечатлніе на того и на другаго, что Габріэль пріхалъ въ Лувръ часомъ раньше, а Мартэнъ-Герръ, чтобъ сдлать честь любовниц виконта, тотчасъ же отправился къ придворному портному купить темный камзолъ и желтые панталоны, заплатилъ за все наличными деньгами и тутъ же переодлся въ этотъ костюмъ, чтобъ показать его въ тотъ же вечеръ въ луврской передней, гд онъ долженъ былъ ждать своего господина.

Поэтому, портной весьма удивился, увидвъ чрезъ полчаса Мартэна-Герра въ другомъ плать. Онъ замтилъ это ему. Мартэнъ-Герръ отвчалъ, что вечеръ показался ему нсколько холоденъ, и потому онъ заблагоразсудилъ одться потепле. Впрочемъ, онъ былъ такъ доволенъ камзоломъ и панталонами, что пришелъ просить портнаго продать или сдлать ему еще камзолъ изъ того же сукна и того же покроя. Напрасно продавецъ говорилъ Мартэнъ-Герру, что такимъ образомъ будетъ казаться, будто онъ ходитъ все въ одномъ и томъ же плать, и что гораздо-лучше сдлать другой костюмъ, — камзолъ желтый, а панталоны темные, напримръ, потому-что это, кажется, были его любимые цвта. Марэтнъ-Герръ не хотлъ отступить отъ своей мысли, и портной долженъ былъ общать ему не измнять даже тни платья, которое, за неимніемъ готоваго, взялся сдлать какъ-можно-скоре. Но на этотъ разъ Маргэнъ-Герръ просилъ поврить ему въ долгъ. Онъ прекрасно расплатился въ первый разъ,— онъ былъ конюшій виконта д’Эксме, капитана королевской гвардіи, портной былъ одаренъ тмъ героическимъ довріемъ, которое во вс времена составляло историческую черту людей его званія. Онъ согласился и общалъ изготовить платье къ завтрашнему дню.

Между-тмъ, часъ, въ который Габріэль долженъ былъ бродить у дверей своего рая, прошелъ, и, вмст съ многими другими кавалерами и дамами, онъ вошелъ въ комнату королевы.

Съ перваго взгляда Габріэль замтилъ Діану, она сидла подл дофины, какъ звали тогда Марію Стюартъ.

Тотчасъ подойдти къ ней было бы слишкомъ-смло для новичка и безъ-сомннія нсколько-неблагоразумно. Габріэль ршился ждать благопріятной минуты, когда вс одушевятся и займутся разговоромъ. Въ ожиданіи, онъ завелъ рчь съ стоявшимъ подл него молодымъ человкомъ весьма-блднымъ и изнженнымъ. Посл короткаго разговора о ничтожныхъ предметахъ, какимъ онъ и самъ казался, молодой человкъ спросилъ Габріэля:

— Съ кмъ я имю честь говорить, милостивый государь?

— Я виконтъ д’Эксме, отвчалъ Габріэль:— смю обратиться съ тмъ же вопросомъ? прибавилъ онъ.

Молодой человкъ посмотрлъ на него съ удивленіемъ, потомъ отвчалъ:

— Я Францискъ Монморанси.

Если бъ онъ сказалъ: ‘я дьяволъ!’ то Габріэль отступилъ бы отъ него не такъ быстро и не съ такимъ изумленіемъ. Францискъ, не одаренный быстрымъ соображеніемъ, совсмъ остолбенлъ, но не любя работать головою, скоро оставилъ эту загадку и пошелъ искать слушателей боле-благосклонныхъ.

Габріэль въ бгств направилъ стопы свои довольно-удачно къ Діан де-Кастро, но поднявшійся вдругъ около короля шумъ остановилъ его. Генрихъ объявилъ, что, желая окончить дейь сюрпризомъ для дамъ, онъ устроилъ въ галере театръ, на которомъ будутъ играть комедію въ пяти дйствіяхъ въ стихахъ, сочиненную Жаномъ-Антуаномъ Байфъ, подъ названіемъ: Храбрецъ, это извстіе, конечно, принято было съ благодарностію и всеобщими восклицаніями. Кавалеры подали руки дамамъ и повели ихъ въ сосднюю залу, гд устроена была сцена, но Габріэль опоздалъ подойдти къ Діан и едва усплъ занять мсто вблизи отъ нея за королевой.

Катерина Медичи замтила его и подозвала къ себ.

— Господинъ д’Эксме, сказала она:— отъ-чего же васъ не было сегодня на турнир?

— Меня удержали порученія, данныя мн его величествомъ, отвчалъ Габріэль.

— Тмъ хуже, продолжала Катерина съ пріятной улыбкой: — потому-что вы, конечно, самый отважный и самый ловкій изъ нашихъ кавалеровъ. Вы вчера заставили покачнуться короля, а это рдкость. Я бы имла удовольствіе снова быть свидтельницей вашего геройства.

Габріэль поклонился въ замшательств отъ этихъ комплиментовъ, на которые не зналъ какъ отвчать.

— Вы знаете пьесу, которую будутъ играть? продолжала Катерина съ явнымъ расположеніемъ въ пользу прекраснаго, робкаго юноши.

— Я знаю ее, но по-латин, отвчалъ Габріэль: — потому-что это, говорятъ, подражаніе сочиненію Теренція.

— Вы, кажется, такъ же свдущи, какъ и отважны, сказала королева:— такой же знатокъ въ литератур, какъ и въ военномъ дл.

Все это говорилось въ-полголоса и сопровождалось взглядами, которые были вовсе-несуровы. Вроятно, сердце Катерины было свободно въ эту минуту. Но дикій, какъ Эврипидовъ Ипполитъ, Габріэль отвчалъ на все это принужденной миной, нахмуривъ брови. Неблагодарный! эта благосклонность доставила ему не только давно-желанное мсто подл Діаны, но и прелестную ссору, въ которой высказалась ревнивая любовь.

Дйствительно, когда начался прологъ, привлекшій общее вниманіе на сцену, Катерина сказала Габріэлю:

— Ступайте садитесь позади меня между дамами, господинъ литераторъ, чтобы, въ случа нужды, я могла воспользоваться вашими свдніями.

Мадамъ де-Кастро выбрала себ мсто на краю ряда креселъ у прохода. Габріэль, поклонившись королев, скромно взялъ табуретъ и, чтобъ никого не безпокоить, слъ подл Діаны.

Комедія началась.

Это было, какъ сказалъ Габріэль королев, подражаніе Евнуху Теренція, написанное восьмисложными стихами со всею педантическою наивностью того времени. Мы воздержимся отъ разбора пьесы. Это было бы анахронизмомъ, потому-что въ ту варварскую эпоху еще не были извстны ни критики, ни отчеты. Достаточно напомнить, что главное лицо комедіи мнимый храбрецъ, солдатъ-фанфаронъ, котораго дурачитъ и сбиваетъ съ толку одинъ паразитъ.

Но съ самаго начала пьесы, многочисленные приверженцы Гизовъ увидли въ старомъ смшномъ рубак конетабля Монморанси, а партія Монморанси открывала сходство честолюбія герцога Гиза въ хвастовств солдата-фанфарона. Поэтому каждая сцена получала значеніе сатиры, каждая острота казалась намекомъ. Об партіи смялись во все горло, указывали другъ на друга пальцами, и, сказать правду, въ зал разъигрывалась комедія не мене забавная, какъ и на сцен.

Наши любовники воспользовались интересомъ противныхъ придворныхъ партій, и среди криковъ и смха весьма-гармонически заговорили о любви. Сначала они тихо произнесли свои имена.

— Діана!

— Габріэль!

— Вы выходите за Франциска Монморанси?

— Вы врно давно уже въ милости у королевы?

— Вы слышали, что она подозвала меня.

— Вы знаете, что король желаетъ этого брака.

— Но вы соглашаетесь, Діана?

— Но вы слушаете Катерину, Габріэль.

— Одно слово, одно только! продолжалъ Габріэль.— Стало-быть, васъ занимаетъ еще вліяніе на меня другихъ? Стало-быть, для васъ что-нибудь значитъ, что длается въ моемъ сердц?

— Это для меня значитъ то же, сказала Діана:— что значитъ для васъ то, что длается въ моемъ сердц.

— О! если такъ, позвольте мн сказать вамъ, что вы такъ же ревнивы, какъ я, что если вы то же, что я, то вы любите меня безъ ума.

— Г. д’Эксме, сказала Діана, принимая строгій видъ:— г. д’Эксме, я называюсь мадамъ де-Кастро.

— Но разв вы не овдовли? Разв вы не свободны?

— Свободна, увы!

— О, Діана! вы вздыхаете. Признайтесь, то дтское чувство, которое грло насъ въ первые го_мы, оставило въ васъ какіе-нибудь слды. Признайтесь, Діана, вы еще немного любите меня. О! не боитесь — васъ не услышатъ: они поглощены шутками этого кривляки, имъ нечего слушать боле-нжнаго, и они смются. Вы, Діана, улыбнитесь мн, отвчайте мн. Діана, любите ли вы меня?

— Тсс! Разв вы не видите, что дйствіе кончилось? сказала она съ дтски-насмшливой улыбкой.— Подождите, по-крайней-мр, когда начнется другое.

Антрактъ продолжался десять минутъ, десять вковъ! Къ-счастію, Катерина, занятая Маріей Стюартъ, не позвала Габріэля. Онъ былъ способенъ не пойдти — и пропалъ бы.

Комедія снова началась среди всеобщаго смха и шумныхъ рукоплесканій.

— Ну? спросилъ Габріэль.

— Что такое? отвчала Діана, притворяясь разсянной.— А! вы спрашивали меня, кажется, люблю ли я васъ. Я сейчасъ сказала вамъ, что люблю васъ точно такъ же, какъ вы меня любите.

— Ахъ! вскричалъ Габріэль:— знаете ли вы, Діана, что вы говорите? Знаете ли, какъ велика моя любовь, съ которой вы сравниваете свою такъ неосторожно?

— Ну, сказала притворщица:— если вы хотите, чтобъ я это знала, то надо, по-крайней-мр, сказать мн.

— Слушайте же, Діана, и вы увидите, что въ-продолженіе шести лтъ, съ-тхъ-поръ, какъ мы разстались, каждое мое дйствіе стремилось къ тому, чтобъ приблизиться къ вамъ. Только пріхавъ въ Парижъ, чрезъ мсяцъ посл вашего отъзда въ Вимутье, узналъ я, что вы были здсь: дочь короля и мадамъ де-Валентинуа. Но не званіе дочери Франціи, а супруги герцога де-Кастро испугало меня, и, однакожъ, что-то говорило мн: ‘Что нужды! старайся приблизиться къ ней, прославься, и тогда, услышавъ твое имя, она будетъ любить тебя столько же, сколько другіе будутъ бояться.’ Вотъ что я думалъ, Діана, и предался герцогу Гизу, чрезъ котораго думалъ скоре и врне достичь цли. Дйствительно, на слдующій годъ я былъ съ нимъ во время осады въ стнахъ Меца и содйствовалъ всми силами почти-безнадежному снятію осады. Въ Мец, гд меня оставили для возобновленія укрпленій и уничтоженія всхъ несчастій, причиненныхъ двухмсячной осадой, узналъ я о взятіи Эстэна и о смерти герцога де-Кастро, вашего мужа. Ему даже не удалось видть васъ посл брака… О! я жаллъ его, но какъ я дрался у Ранти! спросите г. Гиза. Я былъ также у Аббвиля, Динапа, Баве, у Шато-Камбрези, — былъ везд, гд была битва, и могу сказать, что въ это царствованіе не сдлалось ничего славнаго, въ чемъ бы не было и моей маленькой доли. Во время восельскаго перемирія, прізжаю въ Парижъ, но вы были еще въ монастыр, Діана, и мое невольное спокойствіе наскучило мн, когда, къ-счастію, перемиріе кончилось. Герцогъ Гизъ, желая что-нибудь для меня сдлать, предложилъ мн идти съ нимъ въ Италію. Конечно, я согласился! Перешедъ зимою чрезъ Альпы, мы прошли Миланъ, взяли Валенцію, Плезантэнъ и Пармезанъ отворили намъ ворота, и, пройдя тріумфальнымъ маршемъ чрезъ Тоскану и Церковную-Область, мы пришли въ Абруццо. Междутмъ, у Гиза не достаетъ ни денегъ, ни войска, не смотря на то, онъ беретъ Кампли и осаждаетъ Чивителлу, но войско испорчено, походъ неудаченъ. Въ Чивителл, Діана, чрезъ письмо кардинала лотарингскаго къ его брату, узналъ я о томъ, что вы выходите за Франциска Монморанси. Нечего было мн ждать по ту сторону Альпъ. Гизъ самъ согласился съ этимъ, и я получилъ позволеніе возвратиться во Францію, снабженный его сильной рекомендаціей, съ порученіемъ представить королю отнятыя знамена. Но единственная цль моя была видть васъ, Діана, говорить съ вами, узнать отъ васъ добровольно ли вы вступаете въ это новое супружество, и наконецъ, разсказавъ вамъ, какъ я это сейчасъ сдлалъ, свою борьбу, свои шестилтнія стремленія, спросить у васъ то, о чемъ я васъ спрашивалъ: ‘Діана, скажите, любите ли вы меня, какъ я васъ люблю?’

— Я также буду отвчать вамъ разсказомъ, другъ мой, тихо отвчала Діана.— Когда я двнадцати-лтнимъ ребенкомъ пріхала ко двору,— посл первыхъ минутъ удивленія и любопытства, мною овладла скука. Позолоченныя цпи этой жизни тяготили меня, и я горько сожалла, Габріэль, о нашихъ лсахъ и долинахъ Вимутье и Монгомери. Каждый вечеръ засыпала я въ слезахъ. Впрочемъ, король былъ очень-добръ ко мн, и я старалась отвчать ему собственною привязанностью. Но гд была моя свобода? гд была Алоиза? гд были вы, Габріэль? Короля видла я не каждый день. Мадамъ Валентинуа была со мною холодна и принужденна, казалось, почти убгала меня, а я — мн нужна любовь, Габріэль, вы помните… Итакъ, я страдала, другъ мой, весь этотъ первый годъ.

— Бдная, милая Діана! съ чувствомъ сказалъ Габріэль.

— Итакъ, продолжала Діана:— пока вы сражались, я томилась. Мужчина дйствуетъ, а женщина ждетъ, — такова ея участь. Но иногда тяжеле ждать, нежели дйствовать. Съ перваго года моего уединенія, по смерти герцога де-Кастро оставшись вдовою, я отправилась на время траура въ монастырь des Filles Dieu, и благочестивая, мирная монастырская жизнь мн нравилась гораздо-боле, нежели постоянныя придворныя интриги и развлеченія. Итакъ, по окончаніи траура, я выпросила у короля позволеніе остаться въ монастыр. Тамъ по-крайней-мр любили меня, особенно добрая сестра Моника, напоминавшая мн Алоизу. Я вамъ говорю ея имя, Габріэль, для того, чтобъ вы ее любили. Притомъ же я еще могла мечтать, Габріэль, у меня было время, я имла право мечтать. Я была свободна, и кмъ наполнялись эти мечты сколько о прошедшемъ, столько же и о будущемъ? Вы отгадываете, не правда ли?

Разувренный, восторженный Габріэль отвчалъ только страстнымъ взглядомъ. Къ-счастію, сцена комедіи была самая занимательная. Фанфарона сильно побили, къ общему удовольствію Гизовъ и Монморанси. Уединеніе двухъ любовниковъ было бы не такъ безопасно въ пустын, какъ здсь.

— Прошло пять лтъ спокойствія и надеждъ, продолжала Діана.— Я имла только одну горесть — при потер Энгеррана, отца моей кормилицы. Другое горе не заставило ждать себя. Король вызвалъ меня изъ монастыря и объявилъ, что я назначена Франциску Монморанси. Я противилась, Габріэль, я уже была не ребенокъ, который не понимаетъ, что онъ длаетъ. Я противилась. Но отецъ умолялъ меня: онъ показалъ мн, какъ важенъ этотъ бракъ для его правленія. Вы, безъ-сомннія, забыли меня, Габріэль… говорилъ король. А потомъ — гд вы были? кто вы? Короче, король такъ настаивалъ, такъ упрашивалъ меня… Это было вчера, да, только вчера. Я общала исполнить его волю, Габріэль, но съ условіемъ, что казнь моя будетъ отсрочена на три мсяца, чтобъ я могла узнать, что сталось съ вами.

— Наконецъ, вы общали?.. сказалъ Габріэль блдня.

— Да, но я васъ не видла шесть лтъ, другъ мои, я не знала, что въ тотъ же день васъ увижу. О! я тотчасъ почувствовала, что общаніе мое ничтожно, что бракъ этотъ невозможенъ, что жизнь моя принадлежитъ вамъ, и что если вы еще любите меня, то я всегда васъ любила. Но согласитесь, что я не въ долгу передъ вами, и жизнь ваша не можетъ мн быть ни въ чемъ упрекомъ.

— О! Діана! Все, что ни сдлалъ я, чтобъ быть васъ достойнымъ, ничего не значитъ.

— Теперь, Габріэль, когда судьба насъ сблизила нсколько, посмотримъ, какъ велики наши препятствія. Король честолюбивъ въ-отношеніи къ своей дочери: Кастро и Монморанси избаловали его, къ-несчастію.

— Въ этомъ отношеніи будьте спокойны, Діана: домъ, изъ котораго я происхожу, ни въ чемъ не можетъ позавидовать ни Кастро, ни Монморанси, и не разъ уже соединялся съ домомъ Франціи.

— Не-уже-ли это правда, Габріэль? Я въ восторг отъ этой новости. Можете себ представить, что я ничего не понимаю въ геральдик. Я не знала Эксме. Тамъ, въ Вимутье, я звала васъ Габріэлемъ, и сердце мое не нуждалось въ другихъ именахъ. Я люблю это имя, и если вы думаете, что другое можетъ удовлетворить короля, то все прекрасно, и я счастлива. Будьте Эксме, Гизъ, или Монморанси… только не называйтесь Монгомери, и все пойдетъ какъ-нельзя-лучше.

— Но почему же мн не быть Монгомери? спросилъ изумленный Габріэль.

— О! Монгомери, наши тамошніе сосди, кажется, что-то сдлали королю, потому-что онъ очень сердитъ на нихъ.

— Право? спросилъ Габріэль, едва переводя дыханіе:— но кто кому сдлалъ зло, Монгомери королю, или король Монгомери?

— Отецъ мой такъ добръ, Габріэль, что не могъ сдлать несправедливости.

— Добръ къ своей дочери, это такъ, сказалъ Габріэль:— но для враговъ своихъ…

— Страшенъ, можетъ-быть, перебила Діана:— какъ вы для враговъ Франціи и короля. Но что въ этомъ? и что намъ за дло до Монгомери?

— А еслибъ я былъ Монгомери, Діана?

— О! не говорите этого, другъ мой!

— Но, наконецъ, еслибъ это такъ было?

— Если такъ, отвчала Діана: — еслибъ судьба поставила меня въ такое положеніе между моимъ отцомъ и вами, я бросилась бы къ ногамъ оскорбленнаго — кто бы онъ ни былъ, — умоляла бы, просила бы такъ, что для меня отецъ мой простилъ бы васъ, или вы простили бы для меня моего отца.

— И голосъ вашъ такъ могущественъ, Діана, что, конечно, оскорбленный исполнилъ бы вашу просьбу, хотя бы это кровное оскорбленіе могло быть смыто только кровью.

— Вы пугаете меня, Габріэль! Согласитесь, что испытаніе это слишкомъ-продолжительно… Вдь это только испытаніе, неправда ли?

— Да, Діана, это только испытаніе, Богъ не допуститъ, чтобъ оно было иначе, прошепталъ онъ какъ-бы про себя.

— И нтъ, не можетъ быть ненависти между моимъ отцомъ и вами?

— Надюсь, Діана, надюсь, мн бы слишкомъ-тяжело было видть ваши страданія.

— Ну, слава Богу! Если вы такъ надетесь, Габріэль, прибавила она улыбаясь:— то и я надюсь упросить моего отца избавить меня отъ этого брака, котораго я не могла бы пережить. Такой сильный король, какъ онъ, долженъ наконецъ пайдти чмъ вознаградить этихъ Монморанси.

— Нтъ, Діана, не достанетъ у него ни сокровищъ, ни власти, чтобъ вознаградить за такую потерю.

— А! вы такъ понимаете, — хорошо, хорошо! А то я было-испугалась, Габріэль. Но не бойтесь ничего, Францискъ Монморанси, слава Богу, думаетъ объ этомъ не такъ, какъ вы, и предпочтетъ вашу бдную Діану деревянной палк, которая сдлаетъ его маршаломъ. А когда онъ согласится на этотъ обмнъ, я приготовлю короля потихоньку. Я напомню ему прежніе союзы королевскаго дома съ домомъ Эксме, напомню ваши подвиги, Габріэль…

Она вдругъ замолчала.

— Ахъ, Боже мой! пьеса, кажется, кончилась.

— Пять дйствій! какъ скоро! сказалъ Габріэль.— Но еще эпилогъ.

— Къ-счастію, продолжала Діана: — мы почти все высказали другъ другу.

— Я не сказалъ и сотой доли, отвчалъ Габріэль.

— И я тоже, сказала съ усмшкой Діана:— а сти королевы…

— О, злая! сказалъ Габріэль.

— Злая та, которая вамъ улыбается, а не та, которая бранитъ васъ, понимаете ли? Не говорите съ ней сегодня, слышите, я хочу этого.

— Вы хотите? Какъ вы добры!.. Нтъ, я не буду говорить съ нею… Но вотъ, увы! и эпилогъ кончился. Прощайте! Мы скоро увидимся, Діана, не правда ли? Скажите мн послднее слово, которое бы поддерживало и утшало меня, Діана.

— Скоро навсегда, Габріэль, мой маленькій мужъ, сказала игривая двочка на ухо очарованному Габріэлю.

И она исчезла въ густой, шумной толп. Габріель исчезъ также, чтобъ, по общанію, не встртиться съ королевой… Трогательная врность клятв!.. Онъ вышелъ изъ Лувра съ убжденіемъ, что Антуанъ Байфъ великій человкъ, что еще никогда никакое представленіе не доставляло ему такого удовольствія.

Проходя чрезъ сни, онъ встртилъ тутъ Мартэна-Герра, который въ своемъ костюм ждалъ его съ пламеннымъ нетерпніемъ.

— Ну, сударь, видли ли вы ангулемскую? спросилъ его конюшій, когда они вышли на улицу.

— Видлъ, разсянно отвчалъ Габріэль.

— И ангулемская все еще любитъ виконта? продолжалъ Мартэнъ-Герръ, видя, что Габріэль въ хорошемъ расположеніи духа.

— Кто теб это сказалъ? вскричалъ Габріэль.— Съ чего ты взялъ, что мадамъ де-Кастро меня любитъ, или что я люблю только одну мадамъ де-Кастро? Молчи лучше, шутъ!

— Ну, бормоталъ Мартэнъ: — баринъ любимъ, иначе онъ бы вздыхалъ, а не бранился, и онъ любитъ, потому-что иначе замтилъ бы, что на мн новое платье.

— Что ты тамъ ворчишь про платье? Да, у тебя дйствительно не было прежде такой багряницы.

— Нтъ, сударь, я купилъ это сегодня вечеромъ, чтобъ сдлать честь моему господину и его возлюбленной, и заплатилъ чистыми денежками, потому-что Бертранда пріучила меня къ порядку и экономіи, точно такъ же, какъ къ воздержанію, цломудрію и вообще ко всякимъ добродтелямъ. Надо отдать ей справедливость, и еслибъ я могъ въ свою очередь пріучить ее къ кротости, то изъ насъ вышла бы самая счастливая пара.

— Хорошо, болтунъ, такъ-какъ ты истратился для меня, то теб заплатятъ.

— О, какая щедрость! Но если вамъ угодно скрывать отъ меня тайну, то напрасно даете это новое доказательство того, что вы любимы и влюблены. Такъ охотно опорожниваютъ кошельки только тогда, когда сердце полно. Впрочемъ, г. виконтъ знаетъ Мартэна-Герра и знаетъ, что на него можно положиться: вренъ и нмъ, какъ шпага.

— Ну, хорошо, по довольно, господинъ-Мартэнъ.

— Извольте мечтать, я не мшаю.

Габріэль дйствительно замечтался, такъ-что, возвратясь домой, почувствовалъ необходимость излить свои мечты и тотчасъ же написалъ Алоиз:

‘Добрая моя Алоиза! Діана любитъ меня… Но нтъ, не о томъ слдовало говорить сначала. Добрая моя Алоиза, прізжай ко мн, посл шестилтней разлуки надо же мн обнять тебя. Подготовка моей жизни кончена. Я капитанъ королевской гвардіи: это одинъ изъ самыхъ завидныхъ чиновъ, и пріобртенная мною слава поможетъ мн возстановить честь и славу моихъ предковъ. Но и для этого ты нужна мн, Алоиза. Наконецъ, ты нужна мн, потому-что я счастливъ, потому-что, повторяю, Діана любитъ меня… да, та же прежняя Діана, сестра моего дтства, которая не забыла моей доброй Алоизы, хотя зоветъ короля своимъ отцомъ. Ну, Алоиза, дочь короля и мадамъ де-Валентинуа, вдова герцога де-Кастро, никогда не забывала и все еще любитъ всею прекрасною душой своего вимутьескаго друга. Она мн сказала это часъ назадъ, и голосъ ея еще звучитъ въ моемъ сердц.

‘Прізжай же, Алоиза, потому-что, право, я такъ счастливъ, что не могу быть счастливъ одинъ.’

XI.
Миръ, или война?

7-го іюня происходило засданіе королевскаго совта. Вс члены были на-лицо. Вмст съ Генрихомъ II и принцами крови, на этотъ разъ засдали конетабль Монморанси, кардиналъ лотарингскій и братъ его Карлъ Гизъ, архіепископъ реймсскій, канцлеръ Оливье де-Ланвиль, президентъ Бетранъ, графъ д’Омаль, Седанъ, Юмьеръ и Сент-Андре съ сыномъ.

У входа въ залу стоялъ съ обнаженною шпагою капитанъ королевской гвардіи, виконтъ д’Эксме.

Въ этомъ засданіи, какъ и въ другихъ, были въ столкновеніи честолюбивые виды фамилій Монморанси и кардинала.

— Государь, сказалъ кардиналъ лотарингскій:— опасность велика, непріятель близокъ. Во Фландріи формируется сильная армія, Филиппъ II готовится вторгнуться во Францію, Марія Тюдоръ намрена объявить намъ войну. Вамъ необходимъ здсь, государь, генералъ неустрашимый, молодой и дятельный, генералъ, котораго одно имя наводило бы страхъ на Испанцевъ и напоминало бы имъ ихъ недавнія военныя неудачи.

— Какъ, на-примръ, имя брата вашего, герцога Гиза, сказалъ Монморанси съ ироніей.

— Да, дйствительно, какъ имя брата моего, смло возразилъ кардиналъ: — какъ имя побдителя при Мец, при Ранти и при Валенц. Да, государь, герцогъ Гизъ необходимъ здсь. Въ Италіи онъ находится въ затруднительномъ положеніи, у него нтъ средствъ, и онъ былъ вынужденъ снять осаду Чивителлы, а здсь онъ неоспоримо можетъ принести пользу.

Король разсянно взглянулъ на конетабля, какъ-бы желая сказать ему: теперь ваша очередь говорить.

Конетабль не заставилъ повторить себ это безмолвное приглашеніе.

— Государь, сказалъ онъ, ни мало не медля: — отозвать войска герцога Гиза, конечно, не худо, потому-что великолпная затя завоевать Италію кончилась, какъ я и предсказывалъ вамъ, смшною неудачею. Но зачмъ вамъ генералъ? Послднія извстія благопріятны для-насъ. На границахъ Нидерландовъ все спокойно, Филиппъ II трепещетъ, Марія Тюдоръ ршительно не думаетъ объявить намъ войну. Вы можете, государь, возобновить перемиріе, или, если вамъ угодно, даже заключить выгодный миръ. Слдовательно, вамъ надобенъ въ настоящее время не опрометчивый генералъ, а разсудительный, опытный и хладнокровный министръ,— министръ, который не считаетъ войны средствомъ къ достиженію своихъ личныхъ честолюбивыхъ цлей, но который можетъ доставить Франціи почетный для нея и прочный миръ…

— Такой министръ, какъ, на-примръ, вы, господинъ конетабль, съ досадою перервалъ кардиналъ лотарингскій.

— Да, именно такой, какъ я, гордо возразилъ конетабль:— и я открыто совтую его величеству ни мало не заботиться о войн, которой не объявятъ намъ, если его величество не изволитъ пожелать ея. Есть другіе предметы, которые требуютъ всего нашего вниманія: внутреннее устройство государства и финансы… При теперешнемъ положеніи длъ, скажу смло, благоразумный администраторъ во сто разъ полезне самаго предпріимчиваго генерала.

— И во сто разъ боле иметъ правъ на милость его величества, не такъ ли? колко замтилъ кардиналъ лотарингскій.

— Вы доканчиваете мысль мою, холодно продолжалъ конетабль:— и такъ-какъ теперь зашла рчь о милостяхъ, то я прійму смлость покорно просить васъ, государь, о доказательств, что мои мирныя услуги удостоены благосклоннаго вниманія вашего величества.

— Какое же это доказательство? спросилъ со вздохомъ король.

— Государь, я прошу васъ объявить во всеобщее свдніе, что вы соизволяете на бракъ сына моего съ герцогинею ангулемскою. Это публичное выраженіе высокой милости вашего величества къ фамиліи нашей разсетъ опасенія друзей моихъ и дастъ мн возможность съ твердостію идти по предположенному пути, вопреки проискамъ враговъ моихъ.

Не смотря на присутствіе короля, эти смлыя слова были приняты друзьями конетабля съ замтнымъ одобреніемъ, а его противниками — съ замтною досадою.

Габріэль поблднлъ и вздрогнулъ. Но онъ нсколько ободрился, когда кардиналъ лотарингскій возразилъ съ живостію слдующими словами:

— Булла его святйшества о расторженіи брака Франциска Монморанси съ Жанною Фіэннъ, сколько мн извстно, еще не получена здсь, и, быть-можетъ, не получится вовсе.

— Въ такомъ случа, можно будетъ обойдтись и безъ нея, сказалъ конетабль.— Его величество въ прав повелть, чтобъ вс тайные браки считались какъ-бы несуществовавшими.

— Но никакое повелніе не можетъ простираться на прошедшее время, замтилъ кардиналъ.

— Отъ-чего же нтъ, если угодно будетъ его величеству?.. Вдь вы соизволите на это, государь?.. Прошу васъ всеуниженно, удостойте объявить, въ присутствіи моихъ противниковъ, что повелніе будетъ имть и возвратное дйствіе: это послужитъ несомнннымъ доказательствомъ и для нихъ и для меня, что вы счастливите меня своею благосклонностью…

— Конечно, отъ-чего же не имть ему возвратнаго дйствія, сказалъ король, уступая настойчивости конетабля.

У Габріэля потемнло въ глазахъ, и онъ не упалъ только потому-что усплъ опереться о шпагу.

Лицо конетабля прояснло. Мирная партія, по-видимому, торжествовала, благодаря его наглости.

Но въ эту самую минуту, передъ окнами дворца послышался звукъ трубъ, члены совта взглянули другъ на друга съ изумленіемъ.

Почти вслдъ за тмъ, въ залу вошелъ дворцовый придверникъ и сказалъ, предварительно поклонясь низко:

— Герольдъ англійскій, сэръ Эдуардъ Флемингъ, проситъ дозволенія представиться вашему величеству.

— Онъ можетъ войдти сюда, отвчалъ король съ замтнымъ удивленіемъ, но спокойно.

Потомъ онъ сдлалъ знакъ. По этому знаку, около Генриха стали принцы крови, а за ними члены совта.

Нсколько минутъ спустя, вошелъ герольдъ, въ сопровожденіи двухъ своихъ единоземцевъ.

Онъ поклонился королю, который слегка кивнулъ ему головою, не вставая съ своего кресла.

За тмъ герольдъ сказалъ, обращаясь къ Генриху II:

— ‘Отъ Маріи, королевы англійской и французской, Генриху, королю французскому. Имя въ виду, что Генрихъ, король французскій, не только вступилъ въ дружественныя сношенія съ англійскими протестантами, врагами нашей религіи и нашего государства, но и общалъ имъ защиту отъ нашихъ справедливыхъ преслдованій противъ нихъ, мы, Марія, королева англійская, объявляемъ ему, Генриху, войну на суш и на мор’. Во исполненіе чего я, Эдуардъ Флемингъ, герольдъ Англіи, бросаю здсь мою боевую перчатку, какъ знакъ вызова.

Виконтъ д’Эксме, по знаку короля, поднялъ перчатку сэра Флеминга, и Генрихъ холодно сказалъ герольду:

— Благодарю.

Посл того, онъ снялъ съ себя великолпную золотую цпь, приказалъ Габріэлю отдать ее герольду, и прибавилъ, снова кивнувъ слегка головою:

— Вы можете удалиться.

Герольдъ поклонился низко и вышелъ.

Нсколько минутъ спустя, передъ окнами дворца опять раздались звуки трубъ.

Въ зал совта наступило глубокое молчаніе.

Его перервалъ король.

— Mon cousin Монморанси, сказалъ онъ конетаблю: — вы, кажется, немножко поторопились, увряя насъ, что королева англійская не думаетъ объявлять намъ воину… Но, прибавилъ онъ, обращаясь къ прочимъ присутствовавшимъ:— эта защита, которую будто-бы мы общали англійскимъ протестантамъ, есть не что иное, какъ предлогъ, подъ которымъ скрывается любовь королевы къ ея молодому мужу… къ Филиппу II… Слдовательно, мы въ войн и съ Испаніей и съ Англіей? Пусть будетъ такъ. Король французскій не устрашится войны со всею Европою, и если только на нидерландской границ хоть нсколько времени не произойдетъ…

При послднемъ слов, въ залу опять вошелъ дворцовый придверникъ.

— Что надобно? спросилъ король.— Что тамъ еще?

— Прибылъ курьеръ, ваше величество, отвчалъ придверникъ:— отъ г. пикардійскаго губернатора, съ депешами.

— Господинъ кардиналъ, сказалъ ласково король брату герцога Гиза:— потрудитесь освдомиться, что это такое…

Кардиналъ вышелъ, и, вскор потомъ возвратясь съ депешами, монсеньръ подалъ ихъ королю.

— Господа, сказалъ Генрихъ, пробжавъ эти депеши на-скоро:— еще новости, и немаловажныя. Гаспаръ Колиньи увдомляетъ насъ, что войска Филиппа II собираются около Живе, и ими командуетъ герцогъ савойскій. Герцогъ — противникъ достойный… этого нельзя скрывать… Вашъ племянникъ, г. Монморанси, думаетъ, что испанскія войска нападутъ на Мезьеръ и Рокруа, для того, чтобъ отрзать Маріенбургъ. Онъ проситъ выслать ему безъ промедленія помощь, которая дала бы возможность выдержать первый натискъ.

Вс присутствовавшіе, замтно-смущенные, встали съ мстъ своихъ.

— Г. Монморанси, продолжалъ король спокойно и съ улыбкою:— вамъ сегодня неудача въ предсказаніяхъ. Вы говорили: королева англійская ршительно не намрена объявлять намъ войны,— и вотъ мы только-что приняли вызовъ.— Вы увряли насъ, что Филиппъ II трепещетъ и что въ Нидерландахъ все спокойно,— а вотъ оказывается совсмъ другое: король испанскій такъ же мало робетъ, какъ и мы сами, а во Фландріи, какъ видите, начинается порядочная суматоха. Значитъ, г. Монморанси, благоразумные администраторы должны теперь уступить первенство предпріимчивымъ генераламъ.

— Государь, сказалъ Монморанси: — я конетабль Франціи, и мн не учиться воевать.

— Справедливо, mon cousin, отвчалъ король:— и я съ удовольствіемъ вижу, что вы не прочь отъ войны даже въ настоящее время. Обнажите жь свою шпагу, г. Монморанси: я не помха вамъ въ этомъ. Я хотлъ сказать только, что теперь мы не должны думать ни о чемъ, кром войны. Г. кардиналъ, напишите къ вашему брату, герцогу Гизу, чтобъ онъ прибылъ сюда немедленно. Что же касается до свадьбы герцогини ангулемской, то ее, по моему мннію, прійдется отложить до полученія согласія его святйшества на разводъ.

Конетабль сдлалъ гримасу, кардиналъ улыбнулся, Габріэль вздохнулъ свободне.

— Господа, прибавилъ король:— мы должны внимательно обдумать теперешнее положеніе длъ. Оно, какъ вы сами видите, весьма-важно. Теперь мы кончимъ наше засданіе, но вечеромъ соберемся опять. Итакъ, до вечера, и да не оставитъ Франціи Господь Богъ своею милостію!

— Да здравствуетъ король! воскликнули члены совта.

Король удалился. Вскор потомъ разошлись и вс прочіе.

XII.
Шпіонъ.

Конетабль вышелъ отъ короля въ весьма нехорошемъ расположеніи духа. Его поджидалъ, между-тмъ, Арно дю-Тиль, въ большой галере Лувра.

— Монсеньръ, сказалъ онъ конетаблю, который не замтилъ его вовсе:— одно только слово…

— Что тамъ такое? спросилъ конетабль.— А, это ты, Арно? прибавилъ онъ, увидавъ дю-Тиля:— что теб надобно? Мн, право, не до тебя сегодня.

— Оно, конечно, что не до меня, возразилъ Арно: — васъ растревожилъ непріятный оборотъ, который принимаетъ теперь свадьба очень-близкой вамъ особы съ герцогинею ангулемскою.

— А ты какъ знаешь это, негодяй? Впрочемъ, какая мн надобность, что это извстно другимъ! Главное въ томъ, что теперь солнышко свтитъ однимъ Гизамъ.

— Оно будетъ свтить и вамъ, сказалъ шпіонъ: — всему своя очередь, и еслибъ свадьб противился только одинъ король, вы могли бъ съиграть ее завтра. Ей мшаетъ, монсеньръ, другое, боле-важное препятствіе.

— А какое жь бы это могло быть препятствіе, хотлъ бы я знать? сказалъ копетабль.— Чья воля можетъ быть важне желанія короля?

— Да хоть бы, на-примръ, воля герцогини ангулемской, отвчалъ Арно.

— А! сказалъ конетабль, видимо заинтересованный:— ты, видно, что-нибудь провдалъ, Арно?

— Еще бы не провдать! Что жь бы иначе длалъ я въ послднія дв недли?

— Правда, о теб почти вовсе не было слышно въ послднее время.

— Ршительно не было, монсеньръ! гордо возразилъ Арно.— Вы вотъ все изволите выговаривать мн, что обо мн слишкомъ-часто упоминается въ донесеніяхъ полицейскихъ дозоровъ, а теперь, кажется, я ни разу не подалъ къ тому повода… я трудился въ тишин, благоразумно.

— И это правда, сказалъ конетабль:— я даже удивлялся, отъ-чего такъ долго не приходится мн выручать тебя изъ какой-нибудь бды. Вдь ты, плутъ, вчно или пьянствуешь, или волочишься, или буянишь.

— Но теперь нашлась мн смна, монсеньръ. Въ послднія дв недли бдокурилъ не я, а нкоторый господинъ Мартэнъ-Герръ, конюшій новаго капитана королевской гвардіи, виконта д’Эксме.

— Да, въ самомъ дл: объ этомъ Мартэн-Герр доносятъ ныньче очень-часто.

— Кого, на-примръ, поднялъ недавно дозоръ на улиц мертвецки-пьянымъ? спросилъ Арно?

— Мартэна-Герра, отвчалъ Монморанси.

— Кто, играя недавно въ кости, затялъ ссору за то, что его стали уличать въ обман, и кто въ этой ссор ранилъ шпагою королевскаго жандарма?

— Тотъ же Мартэнъ-Герръ.

— Кто, наконецъ, пытался вчера похитить жену кузнеца Горжю и не похитилъ только потому что ему помшали?

— Все тотъ же Мартэнъ-Герръ. Онъ, просто, негодяй первой руки. Да и баринъ-то его, виконтъ д’Эксме, за которымъ приказалъ я теб присматривать, кажется, тоже никуда не годится: онъ все защищаетъ своего конюшаго и утверждаетъ, что этотъ бездльникъ Мартэнъ-Герръ хорошій и смирный человкъ.

— Точно такъ же, какъ изволили вы иногда утверждать обо мн. Мартэнъ-Герръ думаетъ, что надъ нимъ забавляется самъ чортъ. Да онъ почти и не ошибается: надъ нимъ забавляюсь я.

— Какъ? вскричалъ суеврный конетабль въ сильномъ испуг:— что это значитъ?.. Разв и ты ч… разв и ты нечистый?..

Арно злобно улыбнулся, но не отвчалъ нсколько времени, какъ-бы желая насладиться страхомъ конетабля, потомъ сказалъ г-ну Монморанси:

— Не безпокойтесь, монсеньеръ, я не чортъ. И вотъ вамъ лучшее доказательство, что у меня не преисподняя природа: я прошу у васъ пятьдесятъ пистолей. Вдь еслибъ я былъ, какъ вы изволили выразиться, нечистый, я не нуждался бы въ деньгахъ.

— Справедливо, отвчалъ конетабль: — и вотъ теб пятьдесятъ пистолей.

— Смю сказать, что я заслужилъ ихъ, монсеньръ. Виконтъ д’Эксме иметъ теперь полное ко мн довріе, я вдь хоть и не чортъ, а все-таки отчасти колдунъ. Мн, видите ли, стоитъ только надть нкоторое коричневое полукафтанье, да нкоторое желтое исподнее платье, такъ викоитъ д’Эксме и начнетъ тотчасъ поврять мн вс свои тайны.

— Ну, сказалъ конетабль:— тутъ что-то нечисто… смотри, чтобъ тебя не вздернули, знаешь, на перекладину…

— Чему быть, тому не миновать, монсеньръ. Мн же оно и напророчено. Самъ Нострадамусъ предсказалъ мн, что я умру между небомъ и землею. Онъ замтилъ это съ перваго на меня взгляда. Такъ я, монсеньръ, зная, что ждетъ меня, и пускаюсь на все безъ страха. Вдь ужь не ускользнешь, коли на роду написано. Вотъ и теперь я не побоялся сдлаться двойникомъ конюшаго виконта д’Эксме. Я, впрочемъ, говорилъ вамъ, что удивлю васъ своимъ искусствомъ. Мн извстенъ теперь виконтъ, какъ мои пять пальцевъ. Какъ вы думаете, что онъ такое?

— Что тутъ думать: душой и тломъ слуга Гизовъ.

— Получше, монсеньръ: любовникъ герцогини ангулемской.

— Можетъ ли быть?.. Какъ ты узналъ это?

— Повторяю вамъ: виконтъ ввряетъ мн свои тайны. Я нердко ношу отъ него записочки къ герцогин и доставляю отвты. Я на самой короткой ног съ горничною г-жи де-Кастро, хоть эта горничная не можетъ надивиться, отъ-чего благопріятель ея, то-есть вашъ всенижайшій слуга, то черезъ мру непринужденъ въ обращеніи съ нею, то черезъ мру застнчивъ и робокъ. Виконтъ д’Эксме видается съ герцогиней три раза въ недлю, у королевы, а пишутъ они другъ другу каждый день. И не смотря на то,— хотите, врьте, хотите нтъ,— они только-что вздыхаютъ. Честное вамъ въ томъ слово! Признаюсь, мн даже было бы жаль ихъ, когда бъ я не считалъ долгомъ жалть исключительно о самомъ-себ: они, однакожъ, любятъ другъ друга пренжно, и какъ кажется, давно, чуть ли не съ самаго дтства. Я по-временамъ заглядываю въ ихъ письма: претрогательныя, монсеньръ. Есть, впрочемъ, немножко и ревности. Герцогиня ревнуетъ виконта,— къ кому бы вы думали?— къ королев. Но она тревожится по-напрасну, бдняжка. Оно, можетъ-статься, королева и неравнодушна къ виконту…

— Арно, перервалъ конетабль: — ты клевещешь!

— Въ-самомъ-дл? сказалъ Арно.— А зачмъ же вы улыбаетесь теперь такъ насмшливо, монсеньръ? а?.. Итакъ, я говорилъ, что королева, можетъ-статься, не равнодушна къ виконту, но за то виконтъ ршительно къ ней равнодушенъ. Куда ему! онъ безъ ума отъ своей герцогини… Право, съ обихъ сторонъ такая любовь, что не надивишься… Просто, скажу вамъ, романъ!.. Меня занимаетъ она очень, я даже самъ люблю этихъ голубковъ, но не считаю неприличнымъ продать ихъ за пятьдесятъ пистолей… Что длать: ужь натура у меня такая… Однако, согласитесь, монсеньръ, что я заслужилъ эти пятьдесятъ пистолей?

— Соглашаюсь, но спрашиваю тебя еще разъ: — какимъ образомъ попалъ ты въ довріе къ виконту?

— Ну, ужь на-счетъ этого извините: это моя тайна.— Попытайтесь, если угодно, разгадать ее: можетъ и удастся. Да вамъ, впрочемъ, должно быть все равно, какія бы ни употреблялъ я средства: вы не отвтчикъ за нихъ… Лишь бы дло шло хорошо. А оно, кажется, идетъ недурно. Вотъ хоть бы и теперь я доставилъ вамъ извстіе, которое, надюсь, не безполезно для васъ, монсеньръ.

— Безъ-сомннія, плутъ, не безполезно:— только смотри, продолжай поглядывать за этимъ проклятымъ виконтомъ.

— Будемъ продолжать, монсеньръ.— За ваши деньги я вашъ тломъ и душой. Вы будете давать мн пистоли, я стану доставлять вамъ свднія, и мы будемъ довольны другъ другомъ. Но кто-то идетъ сюда въ галерею… Э, женщина!.. мое всенижайшее почтеніе, монсеньръ.

— Кто же это? спросилъ конетабль, котораго зрніе уже начинало слабть.

— Да сама герцогиня ангулемская.— Она, наврное, идетъ къ королю… Позвольте мн уйдти, монсеньръ, послдствія будутъ неблагопріятны, если герцогиня замтитъ меня здсь, подл васъ, хоть она никогда не видывала меня въ этомъ плать… Мое всенижайшее почтеніе…

И вслдъ за тмъ, Арно поспшно вышелъ изъ галереи въ двери, противоположныя тмъ, въ которыя входила Діана.

Что касается до конетабля, онъ съ минуту постоялъ въ раздумь, потомъ вдругъ ршился удостовриться, посредствомъ собственныхъ разспросовъ, справедливы ли слова Арно, и, подойдя къ герцогин, сказалъ ей:

— Вы идете къ королю, герцогиня?

— Да, г. конетабль, отвчала Діана.

— Не думаю, чтобъ его величество согласился выслушать васъ теперь, продолжалъ г. Монморанси, встревоженный намреніемъ Діаны:— недавно получены важныя извстія…

— Эти-то извстія и подаютъ мн надежду, что его величество выслушаетъ меня благосклонно, и что мн удастся…

— Быть-можетъ, удастся что-нибудь во вредъ мн?— Вдь вы ненавидите меня? скажите откровенно…

— О, нтъ, господинъ конетабль: — я не ненавижу никого въ мір.

— Стало-быть, у васъ въ сердц только и есть, что любовь? спросилъ г. Монморанси тономъ столь выразительнымъ, что Діана покраснла и опустила глаза.— И вы, конечно, изъ-за любви не соглашаетесь выйдти за моего сына?

Діана не отвчала нсколько времени. Она была видимо смущена.

— Арно сказалъ мн правду, подумалъ копетабль: — она любитъ этого красиваго встника побдъ г. де-Гиза.

— Г. конетабль, сказала наконецъ Діана:— я, конечно, должна повиноваться его величеству, по могу, имю право просить моего отца о снисхожденіи ко мн,

— И такъ, вы непремнно хотите видть короля?

— Да.

— Ну такъ я, сударыня, съ своей стороны, отправлюсь къ г-ж Валентинуа.

— Какъ вамъ угодно, сударь.

Конетабль поклонился герцогин, и они вышли изъ галереи въ противоположныя двери. Вскор потомъ, почти въ то же самое время, когда Діана вошла къ королю, г. Монморанси вошелъ къ фаворитк.

XIII.
Верхъ благополучія.

— Мартэнъ, говорилъ въ тотъ же день и въ тотъ же часъ Габріэль своему конюшему: — мн надобно идти теперь рундомъ, и я возвращусь домой не прежде, какъ черезъ два часа. Ты, Мартэнъ, черезъ часъ ступай за письмомъ… туда, куда ты всегда ходишь за письмами… Сегодня я жду важныхъ извстій, и Жасента непремнно доставитъ записку… Какъ-скоро получишь, ту же минуту домой, если я самъ не зайду къ теб. Здсь ты уже жди меня безвыходно. Понялъ?

— Понялъ, сударь, но осмлюсь просить васъ объ одной милости…

— О какой?

— Дозвольте мн взять съ собой провожатаго.

— Провожатаго? Это что за новая глупость? Чего ты боишься?

— Я боюсь самого-себя, отвчалъ Мартэнъ жалобнымъ тономъ.— Выходитъ, сударь, что я опять набдокурилъ прошлою ночью!.. Прежде я только напивался, игралъ въ кости и буянилъ. Теперь вотъ, изволите видть, сталъ волокитой, да еще какимъ! Господи, Боже мой, всмъ и всегда было извстно, какого я обращенія съ женскимъ поломъ: ягненокъ сущій, тише воды, — и вотъ прошлою ночью затялъ, — что бы вы думали? затялъ ни много, ни мало, увести силою чужую жену!.. Да, жену кузнеца Горжю!.. Она, сказываютъ, прехорошенькая!.. Только на бду ли, на счастіе ли мое, меня схватили полицейскіе, и еслибъ я не сказалъ, что я слуга капитана королевской гвардіи, то-есть, вашъ, сударь, меня опять засадили бы въ тюрьму. Просто, понять не могу…

— Однако, что же это, наконецъ, такое? сказалъ Габріэль.— Въ самомъ ли дл ты опять напроказилъ, Мартэнъ, или только видлъ во сн, что хотлъ похитить чужую жену?

— Во сн! Хорошо, еслибъ во сн! А то вотъ и донесеніе полицейскихъ.— Право, даже читать совстно. Прежде и я самъ думалъ, что мн только грезятся мои проклятыя ночныя похожденія, или что нечистый принялъ мой видъ и забавляется по ночамъ на мой счетъ. Но вы, сударь, изволили мн явственно растолковать, что я дйствительно сдлалъ все то, о чемъ доносили… Духовный отецъ, которому я сознался въ своихъ подозрніяхъ касательно дьявольскаго навожденія, тоже сказалъ мн, что я ошибаюсь… Да и самъ нечистый-то давно ужь не является мн… И теперь выходитъ, что я хуже всякаго нехриста!.. А отъ-чего это такъ, понять не могу: кажется, вотъ на ум все такое благочестивое, хорошее, степенное, и что же: вотъ ты напился до послдней крайности, вотъ ты сталъ плутъ, вотъ игралъ въ кости и набуянилъ, вотъ затялъ увести силою чужую жену!.. Да!.. Я сказалъ бы даже, что въ меня вселился нечистый, да боюсь: живаго сожгутъ, а не подумать, сударь, нельзя: дума дло невольное…

— Нтъ, мой бдный Мартэнъ, нтъ, сказалъ виконтъ, засмявшись: — въ теб нтъ чорта. Будь совершенно спокоенъ въ этомъ отношеніи. Вся бда въ томъ, что съ нкотораго времени ты сталъ попивать…

— Да я пью, сударь, только одну воду одну, чистую воду!— Или, можетъ-статься, у здшней воды особое свойство…можетъ, отъ нея хмлешь…

— А въ тотъ, вечеръ, Мартэнъ, когда положили тебя пьянаго у воротъ?— Вдь не отъ воды же…

— Въ тотъ вечеръ, сударь, я какъ слдуетъ помолился Богу и легъ спать съ такимъ, могу сказать, помышленіемъ, что хоть бы на страшный судъ, на другой день, я всталъ благоприлично, какъ завсегда, и только отъ васъ узналъ, что былъ пьянъ. Въ ту ночь, когда я ранилъ королевскаго жандарма, я помолился и легъ спать точно такимъ же образомъ… Ныншнею, передъ случаемъ съ женою кузнеца, тоже… А между-тмъ, меня каждую ночь запираетъ Жеромъ въ моей комнат, я самъ крпко-на-крпко запираю у себя ставни, да ничто не помогаетъ: я, должно быть, встаю по ночамъ и хожу бдокурить!.. Лишь-только я проснусь по-утру, мн тотчасъ приходитъ на мысль: Господи, что-то надлалъ я опять хорошаго ныншнею ночью? И вслдъ за тмъ узнаю отъ васъ, или изъ донесеній полицейскихъ досмотрщиковъ, что у меня опять на совсти какое-нибудь прегршеніе. Одно только хоть немного меня успокоиваетъ: провинившись, я самъ накладываю на себя постъ и покаяніе… Но чувствую, мн не сдобровать: я умру въ тяжкомъ грх…

— Все пройдетъ, Мартэнъ, ты исправишься и будешь жить, какъ жилъ прежде. А теперь, покамстъ, исполни то, что я теб приказывалъ. Только провожатаго теб не могу дать. Онъ узнаетъ нашу тайну, и тогда могутъ выйдти дурныя послдствія.

— Оно, конечно, не годится… Такъ я пойду одинъ и стану всячески стараться исполнить вашъ приказъ. Но, осмлюсь доложить, не ручаюсь за себя.

— Какъ не ручаешься? вскричалъ Габріэль.— Это что значитъ?

— Да какъ же мн, сударь, поручиться? я вотъ, кажется, тутъ: анъ нтъ, совсмъ въ другомъ мст, я вотъ, кажется, длаю то: анъ нтъ, длаю другое. Недавно я опредлилъ себ въ покаяніе прочесть девяносто разъ Отче нашъ да столько же Богородицу Дво радуйся, и цлые два часа перебиралъ, — или лучше сказать, мн казалось, что перебиралъ,— свои чотки въ церкви св. Гервасія. Что же случилось? Прихожу, сударь, домой, и узнаю, что вы изволили посылать меня съ запискою, и что я принесъ вамъ отвтъ. Да еще мало того: на другой день, я получилъ отъ Жасенты выговоръ за то, что наканун обходился съ нею очень-вольно. А я и не видалъ ея тогда вовсе! По-крайней-мр, мн кажется, что не видалъ… И это, сударь, повторялось три раза. Какъ же могу я ручаться за себя? Вы видите, тутъ творится что-то чудное…

— Ну, что бы тутъ ни творилось, сказалъ Габріэль съ досадою:— я рискую на этотъ разъ. Впрочемъ, вдь гд ты ни былъ прежде, въ церкви ли, или на Улиц-Фруад-Манто, — а мои порученія исполнялись аккуратно, значитъ, ты наврное исполнишь хорошо и ныншнее. Помни только: сегодняшняя записка очень-важна для меня, отъ нея зависитъ моя участь.

— О, сударь, да я и безъ этого наказа всегда радъ жизнь за васъ положить, и еслибъ не замшалась — наше мсто свято…

— Опять за свое! перервалъ Габріэль.— Ты, видно, забылъ, что мн надобно идти. Да и ты, смотри, отправляйся въ назначенное время. Кстати: теб извстно, что я жду изъ Нормандіи кормилицу мою Алоизу, и что если она прідетъ въ то время, когда меня не будетъ дома, ей надобно отвести комнату подл моей?

— Какъ же, сударь, извстно.

— То-то. Теперь, Мартэнъ, распорядись поосторожне, и главное — не робй.

Мартэнъ промолчалъ, опъ только вздохнулъ тяжело.

Габріэль вышелъ изъ дома.

Спустя два часа, онъ воротился задумчивый, съ разсянностію во взгляд. Къ нему немедленно явился Мартэнъ-Герръ съ письмомъ, котораго молодой человкъ ждалъ столь-нетерпливо. Габріэль выслалъ своего конюшаго изъ комнаты и прочелъ слдующее:

‘Возблагодаримъ Бога, Габріэль: король соглашается, мы будемъ счастливы. Вы уже знаете, безъ сомннія, что англійская королева объявила воішу Франціи и во Фландріи собирается сильная непріятельская армія. Эти неблагопріятныя для Франціи событія благопріятны для любви нашей: они даютъ боле вса герцогу Гизу и уменьшаютъ вліяніе Монморанси. Король, однакожь, долго не ршался. За то и я, Габріэль, просила его очень убдительно, я сказала ему, что нашла васъ опять, что вы храбры и благородны… Король, конечно, не общалъ мн ничего ршительнаго, но сказалъ, что подумаетъ, что было бы жестоко лишить меня счастія, когда этого не требуетъ необходимо польза государства, что онъ можетъ вознаградить Франциска Монморанси другимъ чмъ-нибудь. Онъ не общалъ ничего, Габріэль, но исполнитъ мое желаніе. О, вы полюбите его, Габріэль, вы будете любить его столько же, какъ я. Да и какъ его не любить? Онъ осуществитъ наши лучшія мечты! Мн надобно сказать вамъ много, очень-много, но на бумаг нельзя передать всего, что чувствуешь. Знаете что, другъ мой: приходите ко мн сегодня въ шесть часовъ вечера. Жасента проведетъ васъ ко мн, и мы наговоримся о нашей счастливой будущности. Да намъ и необходимо наговориться: вы, безъ всякаго сомннія, удете во Фландрію на войну, служить королю и стараться пріобрсти еще боле правъ на его расположеніе… Иначе вамъ, Габріэль, поступить нельзя. Я сама желаю, чтобъ вы хали, хоть и люблю васъ. О, да, видитъ Богъ, люблю! Къ-чему теперь скрывать это? Приходите же, мн хочется посмотрть, такъ ли вы счастливы, какъ ваша Діана.’

— Да, да, счастливъ! Тысячу разъ счастливъ! вскричалъ Габріэль, дочитавъ письмо.— И чего не достаетъ теперь для полноты моего счастія?

— Если не достаетъ чего, государь-графъ, то, конечно, не прізда вашей старой кормилицы, произнесъ чей-то голосъ.

То былъ голосъ Алоизы. Она тихо вошла въ комнату и сла у двери въ то время, когда Габріэль читалъ письмо.

— Алоиза! вскричалъ Габріэль, и тутъ же, подбжавъ къ ней, поцаловалъ ее.— Алоиза! о, да, мн не доставало тебя. Здорова ли ты?… Ты, однакожъ, не перемнилась. Поцалуй меня еще разъ. Я тоже не перемнился, — по-крайней-мр, сердцемъ. Я люблю тебя по прежнему… И скажу теб, Алоиза, я очень безпокоился о теб. Спроси у Мартэна… Да зачмъ ты не хала сюда такъ долго?

— Я выхала давно, государь графъ, по была долго въ дорог… Отъ послднихъ дождей просто прозда нтъ.

— Хорошо, что хоть теперь пріхала, Алоиза. Ты можешь порадоваться моей радости. Видишь ли вотъ это письмо? Оно отъ Діаны. И знаешь ли, что пишетъ она? Она пишетъ, что препятствія нашему счастію могутъ быть устранены, король не требуетъ, чтобъ она вышла замужъ за Франциска Монморанси, она любитъ меня. Она, Діана!… И все это я говорю теб!… Ну, не верхъ ли это благополучія?

— Безъ сомннія, государь-графъ, сказала Алоиза нсколько печальнымъ тономъ:— но еслибъ случилось вдругъ, чтобъ вамъ должно было отказаться отъ Діаны?

— Этого быть не можетъ, Алоиза. Повторяю теб: вс препятствія будутъ устранены.

— Могутъ быть устранены т препятствія, которыя полагаетъ человкъ, но не т, которыя полагаетъ Богъ. Вы знаете, государь-графъ, какъ много я люблю васъ, вы знаете, что я не нодорожу жизнью для того, чтобъ избавить васъ отъ малйшаго огорченія: что жь бы отвчали вы мн, когда бы я сказала вамъ: ‘откажитесь отъ Діаны, не видайтесь боле съ нею, истребите изъ вашего сердца любовь къ ней, вы не должны быть ея мужемъ,— почему, объ этомъ не спрашивайте у меня, это страшная тайна, которой я не могу открыть вамъ для вашей же пользы’. Что отвчали бы вы мн, когда бъ я сказала вамъ это, обнимая ноги ваши?

— Еслибъ ты потребовала, Алоиза, чтобъ я лишилъ себя жизни, не спрашивая у тебя за чмъ и на что, я исполнилъ бы твое желаніе. Но любовь моя къ Діан не въ моей власти. Любовь эта отъ Бога…

— Господи! вскричала кормилица, въ ужас сложивъ передъ собою руки:— онъ богохульствуетъ! Но Ты видишь, Господи, онъ прегршаетъ въ невдніи: отпусти ему!..

— Ты пугаешь меня, Алоиза. Сдлай милость, не мучь боле: скажи мн, что ты намрена, что ты должна мн сказать. Говори, заклинаю тебя!

— Вы приказываете, государь-графъ?.. Да я и сама вижу, что должна открыть вамъ свою тайну… Я поклялась передъ Богомъ, что стану хранить ее, но теперь Онъ самъ снимаетъ съ меня обтъ… Выслушайте же меня, государь-графъ: вы, конечно, должны любить Діану, но не такъ, какъ любите теперь… Вы должны любить ее братнею любовію…

— Алоиза!…

— Да, государь-графъ, братнею, потому-что, по всему вроятію, Діана… сестра ваша!

— Моя сестра! вскричалъ Габріэль, быстро приподнявшись со стула.— Сестра! повторилъ онъ въ ужас.— Но какимъ-образомъ дочь короля и госпожи де-Валентинуа можетъ быть моею сестрою?

— Вамъ вдь извстно, государь-графъ, что Діана родилась въ ма 1539 года. Батюшка вашъ пропалъ безъ всти въ январ того же года, и знаете ли, что тогда говорили о немъ? Тогда говорили, что его любила госпожа Діана де-Пуатье, что онъ былъ тутъ помхой дофину, ныншнему государю нашему, королю, и что именно отъ этого-то и сгибъ онъ. Теперь, извольте сличить время…

— Творецъ небесный! вскричалъ Габріэль: — Очень можетъ быть, прибавилъ. онъ потомъ, усиливаясь сохранить хоть тнь надежды:— что г-жу Валентинуа подозрвали въ связи съ батюшкою, но кто докажетъ, что это подозрніе справедливо? Діана родилась пять мсяцовъ спустя посл смерти моего отца, но кто докажетъ, что Діана не дочь короля, который любитъ ее отцовскою любовью отца?

— Король можетъ ошибиться точно такъ же, какъ могу ошибиться я, государь-графъ.— Да я и не говорю вамъ утвердительно, что Діана сестра ваша. Я только предполагаю. Но умолчать объ этомъ я не могла передъ вами, Габріэль. Вы не соглашались отказаться отъ Діаны по одной моей просьб. Теперь судьею привязанности вашей къ ней будетъ ваша совсть, а судьею вашей совсти — Богъ.

— О, вскричалъ Габріэль:— это сомнніе въ тысячу разъ ужасне самой очевидности! Боже мой, кто разршитъ мн его?

— Тайну знали, государь-графъ, только два человка въ мір, и только два человка могли бы вывести васъ изъ этого сомннія: вашъ батюшка, да г-жа Валентинуа, но графа нтъ въ живыхъ, а г-жа Валентинуа наврное не сознается никогда, что она обманула короля, и что дочь ея — не дочь короля.

— Да, Алоиза, правда… И тутъ есть еще другое несчастіе: если я люблю не дочь отца моего, то все-таки люблю дочь убійцы моего отца! Вдь, безъ сомннія, ему, королю Генриху II, обязанъ я смертію батюшки… Вдь, безъ сомннія, онъ его убійца!

— Это извстно единому Богу, отвчала Алоиза.

— Боже мой! Боже мой! Всюду мракъ, всюду ужасъ и сомнніе! продолжалъ Габріэль.— Но нтъ, прибавилъ онъ потомъ съ энергіей:— нтъ, у меня достанетъ силы восторжествовать надъ отчаяніемъ., Я попытаюсь узнать истину. Пойду къ г-ж Валентинуа и буду на колняхъ просить, чтобъ она открыла мн тайну. Она католичка, она набожна, и ея клятва несомннно подтвердитъ мн истину словъ ея. Я пойду къ Катерин Медичи: ей, быть-можетъ, извстно что-нибудь, пойду къ Діан: въ ея присутствіи я увижу, я пойму, какою любовью люблю эту женщину. Я пошелъ бы и на могилу отца моего, когда бы зналъ, гд найдти ее, и онъ услышалъ бы мои заклинанія, онъ возсталъ бы изъ гроба, и вырвалъ бы изъ груди моей это невыразимо-тяжелое сомнніе!

— Бдное, бдное діггя! прошептала Алоиза.— Сколько мужества посл такого страшнаго удара!

— Я не стану терять ни минуты, продолжалъ Габріэль съ какимъ-то лихорадочнымъ одушевленіемъ.— Теперь ровно четыре часа: черезъ полчаса буду у г-жи Валентинуа, черезъ часъ — у королевы, въ шесть часовъ — у Діаны, и когда возвращусь домой, Алоиза, тайна, быть-можетъ, уже не будетъ тайною. До свиданія.

— Не могу ли и я чмъ-нибудь помочь вамъ, государь-графъ, въ вашемъ страшномъ розъиск?

— Ты можешь молиться Богу, Алоиза: молись ему.

— Да, государь-графъ, да: за васъ и за Діану.

— Молись и за короля, Алоиза, сказалъ Габріэль съ мрачнымъ видомъ.

И вслдъ за тмъ, онъ поспшно вышелъ изъ дома.

XIV.
Діана де-Пуатье.

Конетабль Монморанси былъ еще у Діаны де-Пуатье и разговаривалъ съ нею. Тонъ его, какъ и всегда, былъ грубъ и повелителенъ, а она, напротивъ, отвчала ему ласково и кротко.

— Э, mordieu! вдь она дочь ваша, говорилъ онъ Діан: — и вы имете надъ нею точно такія же права и власть, какъ король. Потребуйте, чтобъ она вышла за моего сына.

— Но, мой другъ, отвчала Діана:— я не вижу возможности…Я никогда не обращалась съ герцогиней ангулемской, какъ бы должно было обращаться матери съ дочерью, никогда не вмшивалась въ дла ея, хоть она, правда, сначала искала моего расположенія, герцогиня мн точно чужая, мы даже видаемся очень-рдко: какъ же хотите вы, чтобъ я потребовала?.. И притомъ, ей удалось пріобрсти такое сильное вліяніе на короля, что оно едва-ли не перевшиваетъ мое вліяніе. Значитъ, исполнить ваше желаніе невозможно… или, по-крайней-мр, очень-трудно… Не лучше ли отказаться вамъ отъ него, другъ мой? Мы можемъ наидти другую, боле выгодную партію для вашего сына. Что вы скажете, напримръ, о Маргарит…

— Сынъ мой спитъ не въ колыбели, а на кровати, возразилъ конетабль.— Да и какую пользу можетъ принести нашей фамиліи двочка, которая почти только-что вышла изъ пеленокъ? Госпожа де-Кастро иметъ, напротивъ того,— какъ и сами вы замтили, — большое вліяніе на короля, и вотъ почему именно я хочу женить на ней сына. Странно мн только одно: дворянинъ, чуть ли не самаго древняго у насъ рода, соглашается жениться на незаконнорожденной, и тутъ еще выходятъ затрудненія, да помхи!.. Но, сударыня, скажу вамъ наотрзъ: вы не даромъ любовница короля, и я не даромъ вашъ любовникъ. Вы устройте… я хочу, чтобъ свадьба эта состоялась вопреки г-ж де-Кастро, вопреки ея обожателю, вопреки самому королю.

— Другъ мой, сказала Діана де-Пуатье кротко: — даю вамъ слово: я постараюсь, сдлаю все, что могу. Боле этого вы не можете отъ меня требовать… Ну, будьте же поласкове со мною, не говорите мн такимъ сердитымъ тономъ… Какой вы несносный!..

И при этихъ словахъ, красавица прикоснулась своими розовыми губками къ сдой, жосткой бород стараго конетабля…

Странна была эта привязанность королевской фаворитки къ старику, который обходился съ нею грубо и котораго предпочла она королю, еще красивому собою и молодому. Объяснить ее можетъ разв только безнравственность Діаны. Но какъ бы то ни было, а крутой нравъ конетабля нравился ей боле, чмъ нжность и учтивая предупредительность Генриха II. И хоть бы что-нибудь другое было особенно-привлекательное въ Монморанси: а то ровно ничего. Онъ былъ скупъ и корыстолюбивъ. Страшныя казни, которымъ подвергъ онъ Бордосцевъ за ихъ смуты, показали, что у него за сердце. Онъ былъ, правда, храбръ, но личная храбрость вещь обыкновенная во Франціи, притомъ, храбрость не доставила ему воинскихъ успховъ. Въ сраженіяхъ подъ Раванномъ и Мариньяномъ, гд побдили Французы, Монморанси не отличился ничмъ замчательнымъ, подъ Бикокомъ, былъ изрубленъ почти весь его полкъ, а при Павіи — его самого взяли въ плнъ. Наконецъ, въ сраженіи при Сен-Лоран его разбили на голову. На гражданскомъ поприщ, онъ тоже не сдлалъ ничего хорошаго. Здсь дала ему ходъ просто милость Генриха II. Даже остроумія у него не было. И не смотря на все это, Діана де-Пуатье любила стараго конетабля и повиновалась ему, какъ невольница! Разгадывайте жь, посл этого, сердце женщины!

Почти вслдъ за тмъ, когда Діана поцаловала конетабля, послышался легкій ударъ въ дверь. Отвтомъ со стороны г-жи Валентинуа было дозволеніе войдти, и въ комнату вошелъ пажъ съ докладомъ, что виконтъ д’Эксме, по весьма-важной надобности, желаетъ видть герцогиню.

— А, нашъ обожатель! Зачмъ это онъ изволилъ пожаловать къ намъ? Ужь не свататься ли за дочь вашу Діану?

— Прикажете принять? спросилъ пажъ г-жи Валентинуа.

— Да, отвчала Діана:— только пусть онъ подождетъ нсколько минутъ. Я скажу, когда будетъ можно. А теперь мн еще надобно переговорить кое-о-чемъ съ г-мъ конетаблемъ.

Пажъ вышелъ.

— По всему видно, сказалъ потомъ Монморанси: — встртились какія-нибудь неожиданныя, важныя препятствія, и виконтъ д’Эксме пришелъ къ вамъ, потому-что уже не знаетъ, кого бы онъ могъ другаго просить о помощи. Поступите же осторожно, Діана. О чемъ бы ни сталъ онъ просить васъ, откажите на-чисто. Если онъ желаетъ, чтобъ вы показали ему дорогу, по которой можетъ онъ дойдти къ своей цли, укажите ему путь, который поведетъ его совершенно въ противоположную сторону. Если онъ желаетъ, чтобъ вы отвчали да, отвчайте нтъ, если жь ему надобенъ нтъ, скажите да. Вообще обойдитесь съ нимъ какъ-можно-хуже, холодне и презрительне. Если вы исполните все это, можетъ статься, мы избавимся отъ необходимости просить короля. Поняли вы меня? И исполните все?

— Исполню, другъ мои.

— Ну, такъ дла нашего молодчика позапутаются порядкомъ. Онъ, бдняга, и не подозрваетъ, что самъ кладетъ свою голову въ пасть…

Онъ хотлъ-было сказать ‘волчицы’, но опомнился и сказалъ:

— Въ пасть волка. Теперь прощайте, Діана. Вечеромъ увидимся. Смотрите же, отдлайте его хорошенько.

Онъ удостоилъ на этотъ разъ герцогиню поцалуемъ и вышелъ. Минуту спустя, по приказанію Фаворитки, ввели въ ея комнату, черезъ другія двери, виконта д’Эксме.

Габріэль поклонился Діан какъ только могъ почтительне, Діана кивнула ему въ отвтъ головою какъ только могла нагле. Но Габріэль заставилъ молчать свое самолюбіе и сказалъ довольно-спокойно:

— Я знаю, герцогиня, что, ршаясь обратиться къ вамъ съ просьбою, поступаю очень-смло, даже безразсудно. Но въ жизни бываютъ иногда обстоятельства столь важныя, что подъ ихъ вліяніемъ невозможно не перейдти за черту обыкновенныхъ приличій и не поступить вопреки своихъ убжденій. Одному изъ этихъто страшныхъ переломовъ судьбы подвергся я въ настоящее время. Тотъ, кто иметъ теперь честь говорить съ вами, предаетъ во власть вашу все счастіе, вс надежды своей жизни, и если вы не сжалитесь надъ нимъ, это счастіе, эти надежды погибнутъ для него безвозвратно.

Ни одного слова не сказала ему въ отвтъ г-жа де-Валентинуа. Она только смотрла на него съ неудовольствіемъ и удивленіемъ. Въ самой аттитюд фаворитки было какое-то пренебреженіе къ виконту: она сидла облокотись одною рукою на колно и упираясь на ладонь этой руки подбородкомъ.

— Вамъ извстно, продолжалъ Габріэль, стараясь превозмочь непріятное для него дйствіе молчанія фаворитки: — вамъ извстно, а можетъ-быть, вы и не знаете, что я люблю госпожу де-Кастро. Я люблю ее, сударыня, страстно, безпредльно, всми силами души моей.

Г-жа де-Валентинуа улыбнулась молча. Но улыбка ея, казалось, хотла сказать: ‘да мн-то какая надобность до этого?’

— Я началъ говорить вамъ, герцогиня, объ этой любви для того, чтобъ сказать, что мн понятны слпыя заблужденія страсти въ другихъ. Я не порицаю страсти, какъ моралисты, не пытаюсь изслдовать ее, какъ философы, я благоговю предъ ней. Она, по моему мннію, облагороживаетъ и возвышаетъ душу. И въ глазахъ другихъ, она нкогда была искупленіемъ гршницы…

Фаворитка небрежно закинула голову на спинку своего стула и вполовину опустила свои длинныя рсницы.

‘Къ-чему это затялъ онъ говорить мн поученіе?’ думала она въ эту минуту.

— Итакъ, вы видите, продолжалъ Габріэль:— любовь свята для меня. Она даже всемогуща въ глазахъ моихъ. Еслибъ мужъ г-жи де-Кастро былъ живъ, я все-таки любилъ бы ее, и даже не старался бы преодолть моего къ ней влеченія. Надъ истинною любовью восторжествовать нельзя. Она рождается и исчезаетъ ршительно противъ воли того, кому выпадаетъ на долю. Поэтому, и вы, не смотря на привязанность къ вамъ величайшаго изъ королей, можете полюбить другаго, еслибъ вы покорились внушеніямъ любви своей къ предпочтенному счастливцу, я не порицалъ бы васъ, а завидовалъ бы вамъ.

Діана молчала по-прежнему. На лиц ея выражалось насмшливое удивленіе.

— Король любитъ васъ, любитъ вашу чудную красоту: это понятно, продолжалъ Габріэль еще съ большимъ жаромъ:— васъ тронула его страстная привязанность, вы сами желали бы платить ему взаимностью, но взаимность, вопреки вашему желанію, не пробуждается въ вашемъ сердц, и вы не властны создать ее. Это въ порядк вещей. Точно также въ порядк вещей, что вы могли внушить любовь не мене пылкую другому, далеко не равному тому, о комъ говорилъ я, и что вы сами могли увлечься страстью къ человку, который, статься можетъ, не заслуживаетъ предпочтенія…. Винить васъ въ томъ, мн кажется, не будетъ никто. По-крайней-мр, я не осуждаю васъ за то, что вы, владя сердцемъ Генриха II, любили графа Монгомери.

На этотъ разъ, Діана приподнялась вполовину и открыла свои большіе глаза. Послднія слова молодаго человка изумили фаворитку, потому-что тайна была извстна только весьма-немногимъ, и она спросила не вовсе спокойно:

— А разв у васъ есть несомннныя доказательства этой любви?

— Доказательствъ нтъ, отвчалъ Габріэль: — но я знаю, я убжденъ вполн, что графъ Монгомери былъ любимъ.

— А! сказала Діана съ прежнею презрительною миною: — вы только убждены… Ну, такъ я скажу вамъ, что вы и не ошибаетесь. Да, я любила графа Монгомери. Что жь изъ этого?

Габріэль, не зная ничего положительнаго, не вдругъ нашелся отвчать Фаворитк, однакожь, продолжалъ, помолчавъ нсколько времени:

— Вы любили, герцогиня, Жака Монгомери, и, смю думать, не совсмъ равнодушны къ его памяти: вдь онъ погибъ не за кого-нибудь другаго, а за васъ. Итакъ, ршаюсь заклинать васъ его именемъ, — именемъ человка любимаго вами и погибшаго за любовь къ вамъ, — отвчать мн на вопросъ, который, конечно, покажется вамъ очень-смлымъ, но который чрезвычайно для меня важенъ. Отъ вашего отвта, повторяю еще разъ, зависитъ все счастіе моей жизни, и если вамъ угодно будетъ не отказать мн въ отвт, я до гроба стану питать къ вамъ глубокую, безпредльную признательность, и до гроба буду самымъ преданнымъ изъ всхъ преданныхъ вамъ, герцогиня…

— Что же это за вопросъ? спросила Діана.

— Позвольте мн произнести его на колняхъ, герцогиня, сказалъ Габріэль, дйствительно становясь на колни.

— Герцогиня, продолжалъ онъ потомъ прерывающимся голосомъ: — вы любили графа Монгомери въ 1538 году?

— Быть-можетъ, отвчала фаворитка.— Дале?

— Графъ Монгомери пропалъ безъ всти въ январ 1539 года, а госпожа де-Кастро родилась въ ма того же года.

— Что жь изъ этого?

— Къ этому-то обстоятельству, герцогиня, и относится тайна, которую прошу я здсь, у ногъ вашихъ, открыть мн, продолжалъ Габріэль такъ тихо, что г-жа Валентинуа едва могла его слышать.— Если вы откроете мн ее, она умретъ въ моей груди: клянусь вамъ Искупителемъ нашимъ, котораго изображеніе вижу надъ вами. Да еслибъ я даже измнилъ своей клятв, для васъ и тогда не можетъ произойдти ничего важнаго, вы скажете тогда, что я оклеветалъ васъ — и вамъ поврятъ, вдь у меня не будетъ никакихъ доказательствъ… Скажите же, скажите Бога ради: Жакъ Монгомери отецъ г-жи де-Кастро?

— Ну, сказала Діана захохотавъ: — вопросъ вашъ, въ-самомъ-дл, смлъ, и вы поступили очень-умно, что предложили мн его посл такого длиннаго предисловія. Однакожь, не пугайтесь, виконтъ: я вовсе не сержусь на васъ. Меня, напротивъ, очень интересуютъ ваши разспросы. Вдь пришло же въ голову допытываться, чья дочь герцогиня ангулемская! Но зачмъ вамъ знать это, господинъ д’Эксме? Король считается отцомъ ея, чего же боле для вашего честолюбія, если вы честолюбивы? Или у васъ есть еще какія-нибудь другія причины?

— Да, герцогиня, но умоляю васъ, не спрашивайте меня о нихъ.

— Вотъ какъ! сказала Фаворитка: — чужіе секреты вы хотите знать, а своихъ не сказываете. Разсчетъ не дуренъ!

Габріэль подошелъ къ налою, на которомъ стояло распятіе изъ слоновой кости и сказалъ г-ж Валентинуа:

— Если вы поклянетесь мн предъ этимъ распятіемъ, поклянетесь своимъ спасеніемъ въ будущей жизни, что никому не откроете моей тайны и не употребите ея во.зло, вы ее узнаете.

— Такая страшная клятва!.. сказала Діана.

— Я и требую ее именно потому-что она страшная. Вы набожны и не измните ей.

— А если я не поклянусь?

— Я не скажу вамъ ничего, и вы,— повторяю еще разъ,— вы лишите меня счастія жизни.

— Опять счастіе жизни! О, да это преинтересно!.. Такой трагическій тонъ, такая таинственность! Право, стоитъ труда узнать вашъ секретъ. Вы живо затронули мое женское любопытство, признаюсь вамъ. Я поклянусь, г. д’Эксме, но предваряю васъ: поклянусь изъ одного любопытства, изъ желанія знать.

— Я тоже предложилъ вамъ вопросъ изъ желанія знать, только любопытство мое другаго рода, оно похоже на любопытство подсудимаго, который обвиненъ въ важномъ преступленіи, и который желаетъ и страшится узнать приговоръ, ршающій судьбу его. Такъ вамъ угодно дать клятву?

— Скажите слова, я повторю ихъ.

И она повторила по словамъ Габріэля:

‘Клянусь спасеніемъ души моей, что никому въ мір не открою тайны, которая будетъ мн вврена, и узнавъ ее, не только не стану вредить вамъ ею, но буду поступать, въ-отношеніи къ вамъ, какъ-бы не знала ея вовсе.’

— Благодарю васъ, герцогиня, сказалъ Габріэль.— Теперь я скажу вамъ все въ двухъ словахъ: мое имя Габріэль де-Монгомери, я сынъ Жака де-Монгомери.

— Вы… сынъ его! вскричала Діана, вставая съ своего кресла и какъ-бы цпеня отъ изумленія.

— Если жь, продолжалъ Габріэль:— Діана де-Кастро дочь графа, то Діана де-Кастро, которую люблю я до безумія, сестра моя!

— А, понимаю, сказала г-жа де-Валентинуа, успокоившись немного.— Конетабль спасенъ, подумала она въ ту же минуту.

— Теперь, герцогиня, продолжалъ Габріэль: — угодно ли будетъ вамъ оказать мн милость, поклясться предъ этимъ же распятіемъ, что г-жа де-Кастро — дочь короля Генриха II? Вы не отвчаете?… О, зачмъ не отвчаете вы, герцогиня?

— Затмъ, что не могу, поклясться вамъ въ томъ.

— Боже! Стало-быть, Діана сестра моя? сказалъ Габріэль, поблднвъ еще боле и едва не лишаясь чувствъ.

— Я не говорю этого! Я никогда не скажу этого! вскричала г-жа де-Валентинуа.— Діана — дочь короля.

— О, повторите это, повторите еще разъ, герцогиня! Какое счастіе, Творецъ небесный!… Но… но, можетъ-быть, вы говорите такъ только потому, что опасаетесь говорить иначе. Поклянитесь же, герцогиня, успокойте, оживите меня вашею клятвою!..

— Я уже сказала вамъ, что не поклянусь. Зачмъ буду я клясться?

— Но вдь вы дали же клятву только для того, чтобъ удовлетворить пустое любопытство… Вы сами сознались мн въ этомъ… Отъ-чего же теперь, когда идетъ дло о жизни человка, когда вы можете нсколькими словами спасти отъ гибели дв жизни, вамъ не угодно произнести этихъ нсколькихъ словъ?

— Ну, не поклянусь, сударь, и все тутъ, отвчала фаворитка холодно и ршительно.

— А если, не смотря на то, я женюсь на Діан, и если Діана сестра моя,— не на васъ ли падетъ отвтственность за преступленіе?

— Нтъ, возразила г-жа де-Валентинуа:— я не клялась, и, значитъ, не буду отвчать передъ Богомъ.

— О, она не страшится Его! вскричалъ Габріэль.— Но подумайте, вдь я могу говорить всмъ и каждому, что вы любили графа Монгомери, что вы измнили королю, и что я, сынъ графа, несомннно убжденъ въ томъ.

— Убждены, и только, а доказательствъ у васъ нтъ, возразила фаворитка съ злобною улыбкою.— Такъ говорите-себ что хотите. Я скажу, что вы клевещете на меня, и мн поврятъ. Вдь вы сами же утверждали, что поврятъ… Притомъ, я могу сказать королю, что вы осмлились искать моего вниманія и вы грозили взвести на меня клевету, если я не соглашусь отвчать вашей страсти. Тогда вы погибнете, господинъ Габріэль де-Монгомери… Но, извините, прибавила она, вставая: — мн некогда, я должна оставить васъ, хоть, признаюсь, ваша исторія живо заинтересовала меня… Престранная, право.

— О, да это безчестно! вскричалъ Габріэль въ гнв.— О, зачмъ вы женщина и зачмъ я дворянинъ!.. Но берегитесь, сударыня: мститель найдется! Васъ накажетъ Богъ, потому-что, повторяю, вы поступили безчестно.

— Вы находите? сказала фаворитка съ насмшливою улыбкою.

И въ-слдъ за тмъ она кликнула пажа. Пажъ вошелъ.

Госпожа де-Валентинуа насмшливо кивнула Габріэлю головою, и удалилась.

— Да, думала она, уходя:— моему конетаблю ршительно счастіе. Фортуна любитъ его столько же, какъ и я. Но за что же я люблю его?

Минуту спустя, Габріэль вышелъ изъ комнатъ Діаны де-Пуатье съ гнвомъ и отчаяніемъ въ душ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I.
Катерина Медичи.

Габріэль былъ твердъ душою и ршителенъ. Возвратясь отъ Діаны де-Пуатье, посл первой минуты унынія, онъ ободрился и отправился къ королев.

Катерина Медичи, дйствительно, могла знать объ этой трагической расправ своего супруга съ графомъ Монгомери, а можетъ-быть и была въ ней дйствующимъ лицомъ Въ то время ей было не боле двадцати лтъ. Какъ молодая жена-красавица, она должна была слдить за всми дйствіями и промахами своей соперницы. Габріэль разсчитывалъ, что ея воспоминанія освтятъ ему тотъ мрачный путь, по которому онъ шелъ ощупью и на которомъ ему, какъ любовнику и сыну, такъ сильно хотлось видть ясно. Катерина приняла виконта д’Эксме съ тою особенною благосклонностью, которую постоянно показывала ему при каждой встрч.

— Это вы, прекрасный побдитель, сказала она.— Какому счастливому случаю обязана я вашимъ визитомъ? Вы рдко посщаете насъ, виконтъ, и, кажется, въ первый разъ просите аудіенцію на моей половин. А между-тмъ, вашъ приходъ всегда былъ и всегда будетъ кстати, въ этомъ вы не можете сомнваться.

— Не знаю какъ благодарить ваше величество за вашу доброту, но будьте уврены, что моя преданность…

— Оставимъ ее, вашу преданность, прервала королева:— и пойдемъ къ цли, которая васъ привела сюда. Могу я быть полезна вамъ въ чемъ-нибудь?

— Я думаю, что можете.

— Тмъ лучше! продолжала Катерина съ самою ободрительною улыбкой:— и если то, чего вы хотите, въ моей власти, даю вамъ напередъ общаніе исполнить вашу просьбу, — общаніе, можетъ-быть, не совсмъ благовидное, но вы не употребите его во зло, мой прекрасный кавалеръ.

— Сохрани Богъ! не таково мое намреніе.

— Говорите же, увидимъ, сказала, вздохнувъ, королева.

— Я осмлился просить у васъ нкоторыхъ свдній, ничего больше. Но это ничего для меня — все. И потому, простите, если я разбужу воспоминанія, которыя должны быть тягостны для вашего величества. Воспоминанія эти относятся къ 1539 году.

— Ахъ, я была тогда еще очень-молода, почти ребенокъ! сказала королева.

— Но, безъ сомннія, были уже очень-хороши и вполн достойны любви, отвчалъ Габріэль.

— Иные говорили, сказала королева, довольная оборотомъ, какой принялъ разговоръ.

— А между-тмъ, продолжалъ Габріэль:— другая женщина уже осмливалась посягнуть на права, которыя вы получили отъ Бога, которыя давало вамъ и рожденіе ваше, и красота, и эта женщина, недовольная тмъ, что отвратила отъ васъ, безъ сомннія, волшебствомъ и чарами, глаза и сердце супруга, слишкомъ-молодаго, и потому немогшаго быть дальновиднымъ, — эта женщина измнила тому, кто измнилъ вамъ, и любила графа Монгомери. Но вы, можетъ-быть, забыли все это, ваше величество?

— Нтъ, сказала королева:— это приключеніе и вс первыя интриги той, о которой вы говорите, еще памятны мн. Да, она любила графа Монгомери, потомъ, увидвъ, что ея связи обнаружены, безсовстно объявила, что притворялась нарочно для испытанія дофина, и когда Монгомери исчезъ, можетъ-быть, единственно по ея повелнію, она не плакала о немъ, и на другой день явилась на бал съ улыбающимся лицомъ. О, я долго буду помнить первыя интриги, которыми эта женщина подкапывала счастіе моей молодости! Тогда это огорчало меня, дни и ночи проводила я въ слезахъ. Но, потомъ, мое самолюбіе пробудилось: я всегда исполняла свои обязанности, даже боле, и постоянно внушала собою уваженіе къ званіямъ супруги, матери и королевы, я принесла семь дтей королю и Франціи. Но теперь, любовь моя къ мужу спокойна, какъ къ другу и къ отцу моихъ сыновей, и онъ не иметъ права требовать отъ меня чувства боле-нжнаго, я довольно жила для общаго блага, чтобъ жить нсколько и для себя-самой. Не дешевой цной купила я свое счастье! И еслибъ чувство преданности, молодое и страстное, предстояло мн, Габріэль, — разв не могла бы я не отвергнуть его безъ преступленія?

Слова Катерины пояснялись ея взглядами. Но мысли Габріэля были далеко. Съ-тхъ-поръ, какъ королева перестала говорить объ его отц, онъ пересталъ слушать ее,— онъ мечталъ. И эта мечтательность, которую Катерина объясняла по-своему, нравилась ей. Но Габріэль скоро прервалъ молчаніе.

— Еще одинъ, послдній и самый важный для меня вопросъ, сказалъ онъ.— Вы такъ благосклонны ко мн! На пути сюда я не думалъ, что мои ожиданія такъ удовлетворятся. Вы говорили о преданности, положитесь на меня. Но, ради Бога, довершите свое благодяніе! Такъ-какъ вы знали подробности этихъ темныхъ приключеній графа Монгомери, то не помните ли, не было ли сомнній въ дйствительности отеческихъ правъ короля на г-жу де-Кастро, когда она родилась чрезъ нсколько мсяцевъ посл исчезновенія графа? Злословіе, или даже клевета, не выражали ли подозрній на этотъ счетъ, не называли ли Монгомери отцомъ Діаны?

Катерина Медичи нсколько времени смотрла на Габріэля молча, какъ-бы для того, чтобъ разгадать побужденія, вызвавшія у него этотъ вопросъ. Думая, что нашла эти побужденія, она начала улыбаться.

— Я въ-самомъ-дл замтила, сказала она:— что вы неравнодушны къ г-ж де-Кастро и усердно за нею ухаживаете. Теперь я понимаю ваши намренія. Только, не заходя далеко, вы хотите, кажется, прежде увриться, дйствительно ли предъ дочерью короля преклоняете колно. Вы боитесь, чтобъ, женившись на признанной дочери Генриха II, не открыли вы какимъ-нибудь нежданнымъ случаемъ, что жена ваша незаконная дочь графа Монгомери. Однимъ-словомъ, вы честолюбивы, виконтъ д’Эксме. Не оправдывайтесь! это только возвышаетъ васъ въ моихъ глазахъ, и не только не мшаетъ моимъ видамъ на васъ, но скоре помогаетъ. Вы честолюбивы, не правда ли?

— Но, ваше величество… говорилъ Габріэль смутившись: — можетъ-быть, дйствительно…

— Довольно, вижу, что я разгадала васъ, мой любезный кавалеръ, сказала королева.— Ну! хотите врить дружб? для собственныхъ вашихъ цлей, оставьте свои виды на эту Діану. Откажитесь отъ этой куклы. Я не знаю наврное, дочь ли она короля или графа, хотя послднее предположеніе весьма-правдоподобно, но, еслибъ она и родилась отъ короля,— это не такая женщина, какая нужна вамъ. Это существо слабое, нжное, чувствительное, милое, если хотите,— но безъ силы, безъ энергіи, безъ характера. Она умла пріобрсть милость короля, правда, но воспользоваться ею не съуметъ. Вамъ, Габріэль, для исполненія вашихъ огромныхъ замысловъ, нужно сердце мужественное, сильное, которое бы столько же помогало вамъ, сколько и любило васъ, которое бы служило вамъ и, въ то же время, наполняло вашу душу, жизнь вашу. Такое сердце вы нашли, виконтъ, сами не зная того.

Онъ съ удивленіемъ смотрлъ на королеву, которая продолжала съ увлеченіемъ:

— Послушайте: наше положеніе въ обществ должно освобождать насъ, королевъ, отъ обыкновенныхъ условныхъ приличій, стоя такъ высоко, мы, не выжидая признанія въ любви, должны сами длать первый шагъ и протягивать руку къ любимому предмету. Габріэль, вы прекрасны, храбры, пламенны и горды! Съ первой минуты, когда увидла васъ, я ощутила тутъ, въ груди, незнакомое мн чувство, и — не-уже-ли я обманулась? Ваши слова, ваши взгляды и даже теперешнее ваше обращеніе ко мн, — все, наконецъ, заставляло меня предполагать, что я встртила въ васъ не неблагодарнаго.

— Ваше величество!.. въ испуг произнесъ Габріэль.

— Да, вы изумлены, поражены, я вижу это, продолжала Катерина съ самой нжной улыбкой.— Но вы не осуждаете меня, не правда ли, за мою невольную откровенность? Повторяю: званіе королевы должно извинять женщину. Вы робки, хотя и честолюбивы, виконтъ, а мелочныя приличія могли лишить меня драгоцннаго чувства, я лучше хотла сама начать. Ну! прійдите же въ себя! не-уже-ли я такъ страшна?

— О! да! пробормоталъ Габріэль, блдня.

Королева поняла это восклицаніе по-своему.

— Что жь! сказала она съ шутливымъ сомнніемъ:— я, кажется, еще не успла вскружить вамъ голову до того, чтобъ заставить васъ забыть ваши планы, и розъиски ваши объ ангулемской принцесс — доказываютъ это. Но успокойтесь, повторяю вамъ, что не униженія, а величія я желаю для васъ. Габріэль! до-сихъ-поръ, я терялась на второмъ план, но знайте, скоро увидятъ меня на первомъ. Діана де-Пуатье уже не въ тхъ лтахъ, чтобъ могла еще долго сохранить свою красоту и могущество. Съ той минуты, когда исчезнетъ обаяніе этой женщины, начнется мое царство, и я съумю царствовать, Габріэль! духъ владычества, который я въ себ чувствую, тому порукой, притомъ, это уже въ крови Медичи. Король увидитъ, что у него нтъ совтника искусне, опытне и надежне меня, и тогда — на что не будетъ имть права человкъ, который соединилъ свою судьбу съ моею, когда моя была еще во мрак, который любилъ во мн женщину, а не королеву? Владычица королевства не вознаградитъ ли достойнымъ образомъ того, кто былъ преданъ Катерин? Этотъ человкъ будетъ первымъ по ней, ея правая рука, истинный король, покорный призраку короля? Въ его рукахъ будутъ вс титулы и силы Франціи? Прекрасный сонъ, не правда ли, Габріэль? Ну! хотите вы быть этимъ человкомъ?

Она смло протянула ему руку.

Габріэль преклонилъ колно и поцаловалъ эту блую, чудную руку… Но онъ былъ такъ твердъ и благороденъ, что не могъ предаться хитростямъ и обманамъ притворной любви. Онъ былъ такъ откровененъ и ршителенъ, что не могъ колебаться между облакомъ и опасностью.

— Ваше величество, сказалъ онъ: — предъ вами самый почтительный изъ вашихъ слугъ и самый преданный изъ вашихъ подданныхъ. Но…

— Но, прервала Катерина съ улыбкой:— я не требую отъ васъ этого почтительнаго языка, мой благородный кавалеръ.

— Но, продолжалъ Габріэль:— я не могу, говоря съ вами, употреблять словъ боле нжныхъ и страстныхъ, потому-что, простите!.. прежде, нежели я узналъ васъ, я любилъ Діану де-Кастро, и никакая другая любовь, даже любовь королевы, не найдетъ мста въ этомъ сердц, которое наполнилъ уже другой образъ.

— А! произнесла Катерина блдня, и губы ея судорожно сжались.

Но Габріэль, опустивъ голову, спокойно ждалъ, какъ разразится надъ нимъ гроза негодованія и презрнія. Презрніе и негодованіе не заставили долго ждать себя.

— Знаете ли вы, г. д’Эксме, сказала Катерина посл минутнаго молчанія, едва удерживаясь отъ гнва:— знаете ли вы, что я считаю васъ дерзкимъ, чтобъ не сказать наглымъ? Кто говорилъ вамъ о любви? Съ чего вы взяли, что посягаютъ на вашу суровую добродтель? Надо быть слишкомъ-тщеславну и наглу, чтобъ осмлиться такъ думать и такъ отважно объяснять благосклонность, ошибочно направленную къ недостойному ея! Вы серьзно оскорбили женщину и королеву, г. Эксме!

— О! поврьте, ваше величество, отвчалъ Габріэль:— что мое религіозное почтеніе…

— Довольно! прервала Катерина: — говорю вамъ, вы оскорбили меня, вы пришли съ тмъ, чтобъ оскорбить меня? Зачмъ вы здсь? Что привело васъ сюда? Что мн за дло до вашей любви, до г-жи де-Кастро, до всего, что васъ занимаетъ! Вы пришли ко мн за справками? Смшной предлогъ! Вы хотли сдлать изъ королевы Франціи любовную полицію для себя. Это безсмысленно, говорю вамъ, и прибавляю: это оскорбленіе!

— Нтъ, ваше величество, гордо отвчалъ Габріэль:— не могъ оскорбить васъ благородный человкъ, который ршился лучше огорчить васъ, нежели обмануть.

— Молчите, сударь! перебила Катерина: — я вамъ приказываю молчать и уйдти отсюда. Считайте за счастье, что я не хочу открывать королю вашей дерзкой ошибки, но не являйтесь никогда передо мною, и знайте, что Катерина Медичи — вашъ неумолимый врагъ. Да, я найду васъ, будьте уврены, г. д’Эксме! А теперь, удалитесь.

Габріэль поклонился королев и вышелъ, не сказавъ ни слова.

— Ну, думалъ онъ: — еще однимъ врагомъ больше! Но что бы выигралъ я, еслибъ и узналъ что-нибудь о моемъ отц и о Діан? Любимица короля и жена короля — враги мои! Не хочетъ ли еще судьба сдлать меня врагомъ короля. Пойдемъ теперь къ Діан, уже время. Дай-Богъ не потерять этого послдняго свта, и не выйдти еще съ большей тоской на душ отъ той, которая любитъ меня, нежели отъ тхъ, которыя ненавидятъ.

II.
Любовникъ, или братъ?

Когда Жасента провела Габріэля въ комнату, которую Діана де-Кастро, какъ признанная дочь короля, занимала въ Лувр, она въ наивномъ, цломудренномъ смущеніи побжала на встрчу любимому человку, нисколько не скрывая своей радости. Она не отклонила бы лица и отъ поцалуя, но Габріэль удовольствовался однимъ пожатіемъ руки.

— Наконецъ это вы, Габріэль! сказала Діана.— Съ какимъ нетерпніемъ я ждала васъ, другъ мой! Съ нкотораго времени я не знаю, куда двать полноту своего счастія. Я разговариваю совсмъ одна, смюсь одна, — я просто сумасшедшая! Но вотъ и вы, Габріэль, — теперь мы можемъ по-крайней-мр блаженствовать вмст! Ну, что же съ вами? что это у васъ какой видъ — холодный, важный, почти грустный? Такимъ-то непривтливымъ лицомъ, такой-то неразвязной лаской доказываете вы мн любовь, а Богу да моему отцу — благодарность?

— Вашему отцу?.. Да, поговоримте о вашемъ отц, Діана. Что касается до важности, которая васъ удивляетъ, это моя привычка встрчать счастіе съ нахмуреннымъ лицомъ, потому-что я плохо врю въ дары его, къ которымъ до-сихъ-поръ не имлъ случая привыкнуть, притомъ же, я испыталъ, что слишкомъ-часто подъ радостью кроется горе.

— Я не считала васъ, Габріэль, ни такимъ философомъ, ни такимъ несчастнымъ, возразила полу-веселая, полу-огорченная Діана.— Но посмотримъ! вы сказали, что хотите говорить о корол, это лучше: какъ онъ былъ добръ и благороденъ, Габріэль!

— Да, Діана, онъ васъ очень любитъ, не правда ли?

— Невообразимо-нжно, Габріэль.

— Конечно, пробормоталъ виконтъ д’Эксме:— онъ можетъ думать, что она его дочь… Одно только удивляетъ меня, продолжалъ онъ вслухъ: — какимъ образомъ король, у котораго въ сердц ужь, разумется, было предчувствіе его настоящей любви къ вамъ, какимъ образомъ могъ онъ двнадцать лтъ не видать васъ, не знать и оставлять въ этой ссылк въ Вимутье, затерянную, забытую? Вы, Діана, никогда не спрашивали его о причин этого страннаго равнодушія? Знаете ли? подобную забывчивость трудно согласить съ ласками, которыми онъ теперь окружаетъ васъ.

— О! возразила Діана, вдь это не онъ забывалъ меня!

— А кто же?

— Кто, если не Діана де-Пуатье, не знаю, должна ли я сказать: — моя мать?

— Почему же она ршилась такъ бросить васъ, Діана? Ей надо было наслаждаться, гордиться въ глазахъ короля вашимъ рожденіемъ, которое давало ей больше правъ на любовь его. Чего могла она бояться? Мужа ея не было на свт, отца — тоже…

— Конечно, Габріэль, сказала Діана: — мн было бы трудно, если не невозможно, оправдать передъ вами эту странную гордость, съ которой г-жа де-Валентинуа постоянно отказывалась открыто признать меня своею дочерью. Вы, стало-быть, еще не знаете, мой другъ, что она упросила короля скрыть мое рожденіе, что призвала меня ко двору только по его настойчивости, почти по его приказанію, что, наконецъ — она не согласилась помстить свое имя въ акт о моемъ происхожденіи. Я не жалю объ этомъ, Габріэль, потому-что безъ ея смшной гордости я бы не знала васъ и вы бы не любили меня. Конечно, мн иногда грустно думать объ отвращеніи моей матери отъ всего, что до меня касается.

— Отвращеніи… можетъ-быть, это — угрызеніе совсти, съ ужасомъ подумалъ Габріэль: — она съумла обмануть короля, но съ тревогой и страхомъ…

— О чемъ же вы думаете, другъ мой? спросила Діана: — и къ чему вы меня разспрашивали?

— Такъ, сомнніе моего безпокойнаго духа.— Не безпокойтесь объ этомъ, Діана, но, по-крайней-мр, если ваша матушка чувствуетъ къ вамъ нерасположеніе и почти ненависть, за то отецъ вознаграждаетъ васъ за эту холодность своей нжностью, и вы съ своей стороны — если чувствуете робость и отчужденіе въ-отношеніи г-жи де-Валентинуа, за то въ присутствіи короля сердце ваше расширяется, не правда ли? оно узнатъ въ немъ истиннаго отца.

— О, конечно! отвчала Діана: — съ перваго дня, какъ я его увидла, какъ только онъ заговорилъ мн съ такой добротой, я тутъ же почувствовала къ нему влеченіе. Не изъ политики я такъ предупредительна съ нимъ, такъ привязана къ нему — это инстинктъ. Не будь онъ король, не будь онъ мой благодтель и покровитель, — я бы все также любила его: онъ — мой отецъ.

— Въ такихъ вещахъ не обманываются! вскричалъ восхищенный Габріэль.— Милая Діана! Хорошо, что вы такъ любите отца, чувствуете къ нему столько благодарности и любви. Такое нжное чувство длаетъ вамъ честь.

— Хорошо также и то, что вы понимаете и одобряете это чувство, мой другъ, сказала Діана.— Но, поговоривъ о моемъ отц, о его привязанности ко мн, о моей къ нему, и о томъ, какъ мы ему обязаны,— не поговорить ли намъ немножко о насъ-самихъ, о нашей любви, Габріэль, а? Что длать! люди — эгоисты, примолвила она съ свойственнымъ ей отъ природы простодушіемъ. Впрочемъ, еслибъ король былъ тутъ, онъ упрекнулъ бы меня, зачмъ я не думаю все о себ, о насъ съ вами. Знаете ли, Габріэль, — вотъ еще сейчасъ онъ повторялъ мн: ‘Дитя мое, будь счастлива! будешь счастлива — слышишь ли?— и меня сдлаешь счастливымъ.’ Итакъ, сударь, мы заплатили долгъ благодарности, — не будемъ же слишкомъ-забывчивы къ самимъ-себ.

— Правда, проговорилъ Габріэль въ раздумьи:— правда. Обратимся теперь къ привязанности, которая связываетъ на всю жизнь другъ съ другомъ. Заглянемъ къ себ въ сердце, посмотримъ, что тамъ длается. Выскажемъ взаимно наши души.

— Хорошо! сказала Діана:— это будетъ чудесно.

— Да, чудесно! печально возразилъ Габріэль.— Начнемъ съ васъ, Діана, что вы чувствуете ко мн? Не меньше ли вы меня любите, нежели отца?

— Злой ревнивецъ! сказала Діана.— Знайте только, что я васъ люблю совсмъ иначе. Не легко, впрочемъ, мн вамъ объяснить это. Когда король со мной, я спокойна и мое сердце бьется какъ всегда, а когда вы со мной, о! тогда какая-то странная тревога, и мучительная и сладкая, разливается по всему моему существу. Королю я при всхъ говорю ласковыя слова, какія только прійдутъ мн на умъ, но вамъ, при комъ бы то ни было, не ршусь, кажется, выговорить и одного слова: ‘Габріэль!’ даже и тогда, какъ буду вашей женой. Сколько радость моя въ присутствіи короля покойна, столько блаженство мое съ вами тревожно, скажу больше — болзненно, но эта болзненность для меня дороже спокойствія.

— Молчи! о, молчи! вскричалъ вн себя Габріэль.— Да, ты любишь меня, и это меня ужасаетъ!.. Это разувряетъ меня, хотлъ я сказать, потому-что вдь не допустилъ бы Богъ такой любви, еслибъ ты не имла права любить меня.

— Что вы хотите сказать, Габріэль? спросила изумленная Діана.— Отъ-чего мое признаніе, которое я имю право сдлать, потому-что вы скоро будете моимъ мужемъ,— отъ-чего это признаніе выводитъ васъ изъ себя? Какая опасность можетъ скрываться въ любви моей?

— Никакой, милая Діана, никакой. Не обращайте на это вниманія, это радость, которая и меня волнуетъ… это радость! Такое необъятное блаженство можетъ вскружить голову. Однако, вы не всегда любили меня съ такими тревогами и страданіями. Когда мы съ вами, бывало, гуляли въ Вимутье, вы чувствовали ко мн одну дружбу… братскую.

— Тогда я была еще ребенокъ, сказала Діана: — тогда я еще не передумала о васъ шесть лтъ въ уединеніи, тогда любовь моя еще не взросла вмст со мной, тогда я не прожила еще двухъ мсяцевъ при двор, гд испорченность языка и нравовъ уже не могла заставить меня больше полюбить нашу чистую страсть.

— Это правда, это правда, Діана! сказалъ Габріэль.

— А вы, мой другъ, продолжала Діана въ свою очередь:— скажите-ка, сколько у васъ для меня преданности и страсти. Откройте мн свое сердце, какъ я вамъ открыла свое. Если мои слова были вамъ пріятны, позвольте же и мн услышать вашъ голосъ, скажите, сколько вы меня любите, какъ вы меня любите.

— О! я, я не знаю, сказалъ Габріэль: — я не могу вамъ сказать этого! Не спрашивайте меня, не требуйте, чтобъ я спрашивалъ самого себя: это слишкомъ-страшно.

— Но, Габріэль! вскричала испуганная Діана:— слова ваши всего страшне… вы этого не чувствуете? Какъ! вы не хотите даже сказать мн, что меня любите!

— Люблю ли я тебя, Діана! Она спрашиваетъ, люблю ли я ее! Да! люблю какъ безумный, какъ преступникъ, можетъ-быть.

— Какъ преступникъ! проговорила изумленная Діана.— Какое преступленіе можетъ быть въ нашей любви? Разв не свободны мы оба? Разв мой отецъ не согласился на союзъ нашъ? И Богъ и ангелы радуются подобной любви!

— Господи! не дай ей богохульствовать, мысленно проговорилъ Габріэль:— какъ, можетъ-быть, я иногда богохульствовалъ въ разговорахъ съ Алоизой.

— Но что жь это съ вами? сказала Діана.— Другъ мой, вы не больны, по-крайней-мр? Вы всегда были такъ тверды: откуда же взялись эти фантастическіе страхи? А я! я съ вами ничего не боюсь, знаю, что съ вами я въ такой же безопасности, какъ съ отцомъ. Послушайте! вспомните хорошенько о себ-самомъ, о жизни, о счастьи, я прижимаюсь къ груди вашей безъ страха, мой милый супругъ! Позволяю вамъ цаловать себя, безъ всякихъ мелочныхъ сомнній.

Она подошла къ нему улыбающаяся, прелестная, ея веселенькое личико потянулось къ его лицу, и чистый, ясный взглядъ напрашивался на невинную ласку.

Габріэль съ ужасомъ оттолкнулъ ее.

— Нтъ, прочь! закричалъ онъ:— оставь меня, уйди!

— Боже мой! сказала Діана, опустивъ руки: — Боже мой! онъ меня отталкиваетъ, онъ не любитъ меня!

— Я тебя слишкомъ люблю! прервалъ Габріэль.

— Еслибъ вы любили меня, разв мои ласки пугали бы васъ?

— Пугали ли бы он меня въ-самомъ-дл? подумалъ Габріэль, проникнутый другаго рода ужасомъ.— Можетъ-быть, мой инстинктъ, а не разумъ отталкиваетъ эти ласки? О, подойди ко мн, Діана! подойди, чтобъ я увидлъ, узналъ, почувствовалъ. Позволь мн въ-самомъ-дл коснуться чела твоего братскимъ поцалуемъ, на него женихъ иметъ право.

Онъ привлекъ къ себ Діану и прижалъ свои уста къ волосамъ ея въ долгомъ поцалу.

— Я ошибался! проговорилъ онъ въ восторг: — не голосъ крови говоритъ во мн, это голосъ любви. Я узналъ его,— какое счастіе!

— Да что ты говоришь, другъ мой? возразила Діана.— Но — ты говоришь, что любишь меня. Вотъ все, что хочу я слышать и знать.

— О, да! я люблю тебя, мой обожаемый ангелъ:— люблю горячо, страстно, безумно. Я люблю тебя… Чувствовать, какъ твое сердце бьется на груди моей?.. это — рай… или, скорй, адъ! вскрикнулъ вдругъ Габріэль, откинувшись отъ Діаны.— Прочь, прочь! дай мн убжать, я проклятъ!

И въ изступленіи онъ бросился изъ комнаты, оставивъ Діану безмолвную отъ ужаса, окаменвшую отъ отчаянія.

Онъ не помнилъ, гд идетъ, что длаетъ. Безсознательно сошелъ онъ съ лстницъ, шатаясь какъ пьяный. Трудно было его разсудку выдержать эти три страшныя испытанія. Когда вошелъ онъ въ большую луврскую галерею, глаза его невольно закрылись, ноги подкосились, и онъ опустилъ колни возл стны, пробормотавъ:

— Я предвидлъ, что ангелъ будетъ мучить меня еще больше, нежели два демона.

Онъ упалъ безъ чувствъ. Была ночь, никто не проходилъ по галере.

Габріэль не прежде сталъ приходить въ себя, какъ ощутивъ у себя на лбу движеніе маленькой ручки и заслышавъ сладкій голосъ, говорившій душ его. Онъ открылъ глаза. Надъ нимъ, съ свчой въ рук, наклонилась дофина Марія Стюартъ.

— На мое счастье, вотъ другой ангелъ, проговорилъ Габріэль.

— Это вы, мось д’Эксме? сказала Марія.— О! какъ вы меня напугали! Я думала, что вы умерли. Что съ вами? Какъ вы блдны! Лучше ли вамъ? Я позову кого-нибудь, если хотите.

— Не нужно, сказалъ Габріэль, стараясь приподняться.— Вашъ голосъ возвратилъ меня къ жизни.

— Постойте, я вамъ помогу, примолвила Марія Стюартъ.— Бдный молодой человкъ! вы слабы! Такъ съ вами былъ обморокъ? Я проходила мимо, увидла васъ и не имла силъ закричать. А потомъ — одумалась, подошла къ вамъ, конечно, тутъ надо было много смлости. Я тронула рукой вашъ лобъ — онъ былъ совсмъ холодный, я стала звать васъ, вы и пришли въ чувство. Что? вамъ лучше?

— Да, сударыня! и — васъ Богъ благословитъ за вашу доброту. Теперь я припоминаю. Страшная боль сжала мн виски какъ-будто желзными тисками, колни мои подогнулись и я упалъ у стны. Но откуда взялась эта боль?.. А! да, теперь вспомнилъ, вспомнилъ все. О, Боже мой! Боже мой! теперь я все помню!

— Врно, сильное горе поразило васъ, не правда ли? продолжала Марія.— О, да, потому-что при одномъ воспоминаніи вы такъ ужасно поблднли. Обопритесь мн на руку, я сильна. Я позову людей, чтобъ васъ отвели домой.

— Благодарю васъ, сказалъ Габріэль, стараясь собрать вс свои силы и энергію.— Я чувствую еще столько твердости, что дойду одинъ. Посмотрите, я иду одинъ и довольно твердо. Но это не уменьшаетъ моей благодарности къ вамъ, и пока живъ, я буду помнить вашу трогательную доброту. Вы явились ангеломъ-утшителемъ въ самую тяжелую для меня минуту. Только смерть можетъ изгладить это изъ моей памяти.

— О, Боже мой! то, что я сдлала, такъ естественно, господинъ д’Эксме. Я то же бы сдлала для всякаго страдальца, тмъ боле для васъ, какъ преданнаго друга моего дяди Гиза. Не благодарите меня за такую малость.

— Эта малость была все для моей отчаянной скорби. Вы не хотите, чтобъ васъ благодарили, по я хочу помнить. Прощайте, сударыня, я буду помнить.

— Прощайте, господинъ д’Эксме! берегите себя, по-крайней-мр, старайтесь утшиться.

Она протянула ему руку, которую Габріэль почтительно поцаловалъ. Потомъ она пошла въ одну сторону, а онъ въ другую.

Алоиза тоскливо ждала его.

— Ну, что? сказала она ему.

Габріэль старался преодолть затмніе, начинавшее снова покрывать его глаза. Ему хотлось плакать, но онъ не могъ.

— Я ничего не знаю, Алоиза! отвчалъ онъ измнившимся голосомъ.— Все было нмо, и эти женщины, и мое сердце. Я ничего не знаю, кром того, что лобъ мой холоденъ какъ ледъ, а между-тмъ я весь горю. Боже мой! Боже мой!

— Не унывайте, сударь! сказала Алоиза.

— Я не унываю, сказалъ Габріэль.— Слава Богу, я умираю.

И онъ снова упалъ на полъ, но на этотъ разъ уже не очнулся.

III.
Гороскопъ.

— Больной останется живъ, моя милая. Велика была опасность, и выздоровленіе будетъ медленно. Вс эти кровопусканія ослабили бднаго молодаго человка, но — онъ будетъ жить, въ этомъ не сомнвайся и благодари Бога, что тлесное страданіе ослабило ударъ, нанесенный душ его, потому-что подобныхъ ранъ мы не исцляемъ, а его рана могла бы быть смертельна и можетъ еще сдлаться смертельной,

Такъ говорилъ Алоиз врачъ, человкъ высокаго роста, съ огромнымъ выпуклымъ лбомъ, съ впалыми, проницающими глазами. Народъ звалъ этого человка matre Nostredame, между учеными назывался онъ Нострадамусъ. По-видимому, ему было не боле пятидесяти лтъ.

— Но, Господи!.. посмотрите-ка на него, сударь, возразила Алоиза: — съ 7 іюня съ вечера лежитъ онъ у меня, а сегодня 2 іюля, и во все это время — ни слова не вымолвилъ, не увидлъ меня ни разу, не узналъ меня, онъ ужь будто мертвый, спаси его Господи! Вы берете его за руку, а онъ и не чувствуетъ.

— Тмъ лучше, повторяю я вамъ, Алоиза: — чмъ позже возвратится онъ къ сознанію своихъ страданій, тмъ лучше: если онъ еще мсяцъ пробудетъ въ этомъ разслабленіи, безъ пониманія, безъ мысли, тогда онъ ршительно спасенъ.

— Спасенъ! проговорила Алоиза, поднявъ глаза къ небу, какъ-бы благодаря Бога.

— Онъ и теперь уже спасенъ, если только болзнь не возобновится, это вы можете сказать и той хорошенькой двушк, что ходитъ по два раза въ день узнавать о его положеніи: тутъ, конечно, скрывается любовь какой-нибудь важной дамы, не правда ли? Это иногда вещь прекрасная, а иногда — гибельная.

— О! у насъ она гибельная, ваша правда, сударь, сказала вздохнувъ Алоиза.

— Ну, видно, Богу угодно, чтобъ онъ избавился отъ страсти точно такъ же, какъ отъ болзни, если только у страсти и у болзни не одни и т же дйствія и причины. Но за одну я отвчаю, а за другую — нтъ.

Нострадамусъ открылъ влажную, безчувственную руку, которую держалъ, и съ задумчивымъ вниманіемъ сталъ всматриваться въ ладонь этой руки. Онъ даже натянулъ кожу ладони на указательный и средній пальцы и, казалось, съ трудомъ старался что-то припомнить.

— Это странно, сказалъ онъ въ-полголоса, какъ-бы самъ себ: — вотъ ужь сколько разъ принимаюсь я изучать эту руку, и всякій разъ мн кажется, что когда-то въ былое время я уже изслдовалъ ее. Но какіе же знаки поражали меня тогда? Умственная линія благопріятна, средняя — сомнительна, но линія жизни — совершенна. Впрочемъ, ничего необыкновеннаго. Господствующее свойство этого молодаго человка должно быть — воля твердая, неуклонная, неумолимая какъ стрла, пущенная врною рукою. Это все не то, что когда-то изумляло меня… Да притомъ, воспоминаніе это слишкомъ-темно у меня: оно должно быть очень-старинное, а вдь вашему господину, Алоиза, не больше двадцати-пяти лтъ, не такъ ли?

— Только двадцать-четыре, сударь.

— Стало-быть, онъ родился въ 1533… Не знаете ли вы, въ какой день онъ родился?

— 6-го марта.

— Но… не помните, утромъ, или вечеромъ?

— Ахъ, какъ же! Я была при его матери, ухаживала за ней во время родовъ. Господинъ Габріэль родился въ половин седьмаго часа утра.

Нострадамусъ принялъ къ свднію слова Алоизы.

— Я увижу, сказалъ онъ:— въ какомъ положеніи въ тотъ день и часъ было небо. Но еслибъ виконтъ д’Эксме былъ старше двадцатью годами, я бы поклялся, что нкогда держалъ его за руку. Впрочемъ, что нужды! Не колдунъ, какъ иногда называетъ меня народъ, здсь дйствуетъ, а врачъ, и я повторяю вамъ, Алоиза, врачъ теперь отвчаетъ за больнаго.

— Извините, сударь! печально возразила Алоиза:— вы сказали, что будете отвчать за болзнь, но не будете отвчать за страсть.

— Страсть! А! сказалъ улыбнувшись Нострадамусъ: — но, мн кажется, появленіе служаночки дважды въ день доказываетъ, что эта страсть не безнадежна.

— Напротивъ, сударь, напротивъ! вскричала съ ужасомъ Алоиза.

— Помилуйте! такому богатому, храброму, молодому и прекрасному человку, какъ вашъ виконтъ д’Эксме, — не долго будетъ противиться женщина въ такой вкъ, какъ нашъ… Можетъ быть иногда отсрочка, вотъ и все, никакъ не больше.

— Однако, предположите, сударь, что вышло не то. Предположите, что когда мой господинъ оправится и прійдетъ въ себя, первая,— единственная мысль, которая поразитъ умъ его, будетъ: ‘женщина, которую я люблю, погибла для меня невозвратно?’

— О! будемъ надяться, что ваше предположеніе неосновательно, это было бы ужасно. Такая нестерпимая скорбь для такой слабой головы страшна! Сколько можно судить о человк по лицу и по глазамъ, вашъ господинъ, Алоиза, человкъ не поверхностный, а въ этомъ случа его энергическая, могучая воля была бы всего опасне: разбившись о невозможность, она разбила бы съ собой и жизнь.

— Боже мой! умеръ бы онъ! вскричала Алоиза.

— По-крайней-мр, можно было бы опасаться воспаленія въ мозгу, сказалъ Нострадамусъ.— Впрочемъ, что же? всегда есть средства зажечь въ его глазахъ свтъ надежды. Какую-нибудь перемну отдаленную, неврную… онъ схватится за нее и — будетъ спасенъ.

— Тогда онъ будетъ спасенъ, проговорила Алоиза мрачнымъ голосомъ.— Я хоть клятву нарушу, но онъ будетъ спасенъ. Благодарю васъ, господинъ Нострадамусъ!

Прошла недля, Габріэль, казалось, если еще не находилъ, то, по-крайней-мр, старался отъискать свою мысль. Глаза его, еще блуждающіе и безвыразительные, уже останавливались съ вопросительнымъ взглядомъ на лицахъ и предметахъ. Потомъ началъ онъ помогать движенію, которое сообщали ему постороннія руки, сталъ самъ приподыматься, брать питье, которое предлагалъ ему Нострадамусъ.

Алоиза, неутомимо стоя у изголовья, ждала.

Въ конц слдующей недли, Габріэль сталъ говорить. Хаосъ, бродившій въ голов его, еще не озарился полнымъ свтомъ, онъ произносилъ только отрывочныя, несвязныя слова, въ которыхъ, однако, уже проглядывали черты прошлой жизни. Въ присутствіи врача, Алоиза дрожала отъ страха, чтобъ Габріэль не высказалъ чего-нибудь изъ своихъ тайнъ.

Оказалось, что страхи ея были вполн основательны: одинъ разъ Габріэль, въ лихорадочномъ сн, закричалъ при Нострадамус:

— Они думаютъ, что меня зовутъ виконтомъ д’Эксме! Нтъ, нтъ, берегитесь! Я — графъ Монгомери.

— Графъ Монгомери! проговорилъ Нострадамусъ, пораженный мелькнувшимъ передъ нимъ воспоминаніемъ.

— Молчите! прошептала Алоиза, положивъ палецъ на губы.

Но Нострадамусъ ушелъ, не услыхавъ отъ Габріэля больше ни одного слова, и такъ-какъ ни на другой, ни на слдующіе за тмъ дни врачъ не заговаривалъ объ этихъ вырвавшихся у больнаго словахъ, то Алоиза и сама боялась заговорить, чтобъ не привлечь его вниманія къ тому, что Габріэлю, вроятно, нужно было скрывать. Казалось, они оба забыли этотъ случай.

Но Габріэлю становилось все лучше и лучше. Онъ началъ узнавать Алоизу и Мартэна-Герра, спрашивалъ чего ему было нужно, говорилъ кротко и печально, что доказывало, что онъ уже въ совершенной памяти.

Въ одно утро, въ первый разъ вставъ съ постели, онъ сказалъ Алоиз:

— Кормилица, а что война?

— Какая война, сударь?

— А война съ Испаніей и Англіей?..

— Ахъ, сударь! Про нее разсказываютъ столько грустнаго. Испанцамъ пришли на подмогу двнадцать тысячь Англичанъ и вс, говорятъ, вступили въ Пикардію. Дерутся по всей границ.

— Тмъ лучше! сказалъ Габріэль.

Алоиза приписала этотъ отвтъ остатку бреда. Но на другой день, въ полномъ разсудк, Габріэль сказалъ ей:

— Вчера я тебя не спросилъ: герцогъ Гизъ воротился изъ Италіи?

— Онъ детъ, сударь, отвчала удивленная Алоиза.

— Это хорошо! которое ныньче число?

— Вторникъ, четвертое августа, сударь.

— Назадъ тому два мсяца было седьмое число, когда я слегъ на эту мучительную постель.

— А! вскричала трепещущая Алоиза:— какъ вы помните!

— Да, помню, Алоиза! помню… Но, примолвилъ онъ печально:— если я ничего не забылъ, за то, кажется, меня забыли, никто не приходилъ узнавать обо мн?

— Какъ же, сударь, произнесла измнившимся голосомъ Алоиза, стараясь съ замираніемъ сердца высмотрть на лиц Габріэля дйствіе своихъ словъ:— какъ же, служанка, которую зовутъ Жасента, всякій день по два раза приходила узнавать о вашемъ здоровь. Но послднія дв недли, съ-тхъ-поръ, какъ вамъ стало замтно лучше, она ужь не приходила.

— Не приходила!.. А ты не знаешь, почему?

— Знаю, сударь. Ея госпожу, какъ говорила въ послдній разъ Жасента, заставилъ король удалиться въ монастырь, по-крайней-мр на то время, пока не кончится война.

— Въ-самомъ-дл! проговорилъ Габріэль съ кроткой, задумчивой улыбкой.

Первая посл двухъ мсяцевъ слеза медленно покатилась по щек его.

— Милая Діана! промолвилъ онъ.

— О, сударь! вскричала Алоиза вн себ отъ радости:— вы произносите это имя!.. и безъ всякихъ потрясеній, безъ страданія. Господинъ Нострадамусъ ошибся… Господинъ Габріэль спасенъ! онъ будетъ жить, мн не нужно будетъ измнять клятв!

Конечно, бдная кормилица ряхнулась съ радости, но, къ-счастію, Габріэль не понялъ ея послднихъ словъ. Онъ только примолвилъ съ горькой улыбкой:

— Да, я спасенъ, а между-тмъ, моя добрая Алоиза, мн не жить.

— Какъ, сударь? спросила Алоиза, дрожа всми членами.

— Тло устоитъ, возразилъ Габріэль:— но душа, Алоиза, душа — ты думаешь, она не смертельно поражена? Я оправился отъ долгой болзни, это правда, я позволилъ себя вылечить, какъ ты видишь. Но на границ бьются, а я — капитанъ гвардіи, и мое мсто тамъ, гд бьются. Какъ только буду въ состояніи сидть на лошади, отправлюсь къ своему посту… И въ первой битв, въ которой мн удастся быть, я устрою такъ, чтобъ мн ужь не вернуться.

— Вы дадите себя убить! Матерь Божія!.. Зачмъ же, сударь, зачмъ это?

— Зачмъ? Затмъ, что г-жа де-Пуатье убила себя, Алоиза, затмъ, что Діана, можетъ-быть, мн сестра, затмъ, что я люблю Діану, затмъ, что, можетъ-быть, король приказалъ убить моего отца, затмъ, что я не могу мстить королю безъ полной увренности. Не имя возможности ни мстить за отца, ни жениться на сестр, я не знаю хорошенько, что мн остается длать на этомъ свт. Вотъ почему я и хочу его оставить.

— Нтъ, сударь, вы не оставите его, проговорила глухимъ голосомъ мрачная, помертввшая Алоиза.— Вы его не оставите, потому-что въ немъ еще много вамъ дла, — дла страшнаго, ручаюсь вамъ… Но не скажу вамъ объ этомъ дл до-тхъ — поръ, пока вы совсмъ не оправитесь, пока не увритъ меня господинъ Нострадамусъ, что вы можете меня выслушать, что у васъ достанетъ на то силъ.

Наступилъ вторникъ слдующей недли. Габріэль уже три дня сталъ выходить, хлопоталъ объ экипаж и отъзд. Нострадамусъ сказалъ, что онъ еще зайдетъ въ тотъ день взглянуть на него, но что это будетъ уже послдній визитъ.

Оставшись наедин съ Габріэлемъ, Алоиза сказала ему:

— Подумали ли вы, сударь, о томъ, на что ршились? Все ли вы еще остаетесь при своемъ намреніи?

— Остаюсь, отвчалъ Габріэль.

— Стало-быть, вы хотите убить себя?

— Хочу, чтобъ меня убили.

— И потому только хотите умереть, что нтъ у васъ средствъ узнать, сестра ли вамъ г-жа де-Кастро, или нтъ?

— Потому только.

— А что я вамъ говорила, сударь, чтобъ навести васъ на слдъ этой страшной тайны? Помните ли, что я говорила?

— Конечно! Что только Богъ на неб, да два человка на земл владютъ этой тайной. Эти два человческія существа были Діана де-Пуатье и графъ Монгомери, мой отецъ. Я просилъ, заклиналъ г-жу де-Валентинуа, грозилъ ей и — ушелъ отъ нея еще въ большей неизвстности, въ большей печали, нежели былъ прежде.

— Но вы говорили, что еслибъ нужно было сойдти въ могилу вашего отца и добиться отъ него этой тайны, вы бы сошли и въ могилу не блдня.

— О! только не знаю я, гд эта могила.

— И я не знаю, но ее ищутъ, сударь.

— Ну, да еслибъ я и нашелъ ее, вскричалъ Габріэль: — совершитъ ли Богъ для меня чудо? Мертвые не говорятъ, Алоиза.

— Мертвые точно не говорятъ, но живые говорятъ.

— Бойсе мой! что ты хочешь сказать? проговорилъ Габріэль блдня.

— Что вы — не графъ Монгомери, какъ называли себя въ бреду, а только виконтъ Монгомери, потому-что вашъ отецъ, графъ Монгомери, долженъ быть живъ.

— Творецъ небесный! ты знаешь, что онъ живъ, онъ, мой отецъ!

— Не знаю, но предполагаю и надюсь, потому-что у него была такая же сильная, мужественная натура, какъ ваша, такая же несокрушимая въ страданіи и бдствіяхъ. А если только онъ живъ, то не скроетъ отъ васъ, какъ Діана де-Пуатье, эту тайну, отъ которой зависитъ ваше счастіе.

— Но гд найдти его? у кого спросить? Алоиза! ради Бога, говори!

— Это страшная исторія, сударь! Я поклялась моему мужу даже по приказанію вашего отца никогда не открывать вамъ этой исторіи, потому-что, узнавъ ее, вы тутъ же броситесь въ страшныя опасности, объявите войну врагамъ, которые во сто разъ сильне васъ. Но самая крайняя опасность все-таки лучше врной смерти. Вы ршились умереть и — я знаю — устояли бы въ своей ршимости. Ужь лучше же я предамъ васъ страшнымъ прихотямъ отчаянной борьбы, которой вашъ отецъ боялся за васъ. Тутъ, по-крайней-мр, ваша смерть не такъ неизбжна и гибель не такъ близка. Я все вамъ разскажу, сударь, можетъ-быть, Богъ мн проститъ клятвопреступничество.

— Конечно, проститъ, моя добрая Алоиза… Отецъ! мой отецъ живъ!.. Говори скоре.

Но въ эту минуту кто-то скромно постучался въ дверь, вошелъ Нострадамусъ.

— А, а! г. д’Эксме, сказалъ онъ Габріэлю:— что я вижу! какъ вы веселы, одушевлены! Въ добрый часъ молвить, вы ужь мсяцъ не были такимъ. Кажется, вы совсмъ готовы выступить въ походъ на войну?

— На войну, да, дйствительно на войну, отвчалъ Габріэль, глядя на Алоизу сверкающими глазами.

— Итакъ, я вижу, что врачу здсь больше нечего длать, примолвилъ Нострадамусъ.

— Нечего, кром принятія моей благодарности… не смю сказать: вознагражденія за ваши труды, потому-что, въ извстныхъ случаяхъ, за жизнь не платятъ.

И Габріэль, пожимая врачу руку, оставилъ въ ней свертокъ золота.

— Благодарю, виконтъ, сказалъ Нострадамусъ.— Но позвольте и мн сдлать вамъ подарокъ, который тоже чего-нибудь стоитъ.

— Что же это еще такое?

— Вы знаете, возразилъ Нострадамусъ:— что я занимался не однимъ распознаваніемъ человческихъ болзней. Я пытался проникать дальше и выше, пытался проникать въ судьбы людей,— попытка полная сомнній и мрака, но, за неимніемъ свта, мн иногда, кажется, удавалось завидть мерцаніе. Богъ,— я убжденъ въ этомъ, — дважды написалъ впередъ широкое, могучее начертаніе судьбы каждаго человка: въ звздахъ неба, его родины, на которую онъ такъ часто возводитъ взоры, и — въ чертахъ руки, таинственно-волшебной книги, которую человкъ вчно носитъ съ собою, но въ которой, не смотря на безчисленные уроки, не можетъ разобрать ни слова. Много дней и ночей рылся я, виконтъ, въ этихъ наукахъ, бездонныхъ, какъ бочка Данаидъ, — въ хиромантіи и астрологіи. Я вызвалъ предъ очи все грядущее и — черезъ тысячу лтъ посл меня, люди, которые тогда будутъ жить, можетъ-быть, иногда изумятся моимъ пророчествамъ. Но между-тмъ, я знаю, что въ этихъ пророчествахъ истина только мелькаетъ, какъ молнія, потому-что если я иногда вижу, за то часто — увы!— сомнваюсь. При всемъ этомъ, знаю, что по-временамъ бываютъ у меня минуты такого просвтлнія, что я даже прихожу въ ужасъ. Въ одну изъ такихъ крайне-рдкихъ минутъ, назадъ тому двадцать-пять лтъ, видлъ я судьбу одного изъ придворныхъ короля Франциска,— судьбу, ясно-начертанную въ звздахъ при его рожденіи и въ чрезвычайно-запутанныхъ линіяхъ его руки. Эта странная, дикая, опасная судьба поразила меня. Теперь, представьте мое изумленіе, когда въ вашей рук и въ звздахъ, бывшихъ при вашемъ рожденіи, я открылъ гороскопъ, подобный тому, которымъ нкогда былъ такъ пораженъ. Но я не могъ различить его такъ чисто, какъ тогда: двадцать-пять лтъ затемнили мои воспоминанія. Но въ прошломъ мсяц вы въ бреду произнесли одно имя, я только и слышалъ, что одно имя, но оно подйствовало на меня. Это имя — графъ Монгомери.

— Графъ Монгомери? вскрикнулъ испуганный Габріэль.

— Повторяю вамъ, виконтъ, я только и слышалъ, что одно имя, до остальнаго мн нтъ дла. Это имя того человка, судьба котораго явилась мн такъ свтло, какъ среди дня. Я побжалъ домой, перерылъ свои старыя бумаги и — отъискалъ гороскопъ графа Монгомери. Но, вотъ что странно, виконтъ, вотъ чего не разъясню я, не смотря на тридцати-лтнія изслдованія: между вами и графомъ Монгомери должна быть какая-нибудь таинственная связь, какая-нибудь странная родственность. Богъ, никогда подававшій двумъ человкамъ двухъ совершенно-подобныхъ назначеній, безъ-сомннія, предназначилъ васъ обоихъ для однихъ и тхъ же событій, потому-что я не ошибался, — линіи руки и свтъ неба — были для васъ обоихъ одни и т же. Впрочемъ, нельзя сказать, чтобъ не было никакого различія въ подробностяхъ его и вашей жизни, но преобладающій фактъ, который характеризуетъ ту и другую жизнь — сходенъ. Тогда, давно, я потерялъ изъ вида графа Монгомери, но знаю, что одно изъ моихъ предсказаній для него сбылось: онъ ранилъ въ голову короля Франциска I горячей головней. Сбылось ли и остальное въ его судьб — не знаю. Могу только утверждать, что несчастіе и смерть, грозившія ему, грозятъ и вамъ.

— Возможно ли? проговорилъ Габріэль.

— Вотъ, виконтъ, сказалъ Нострадамусъ, подавая ему свернутый пергаментъ:— вотъ гороскопъ, который я, во время оно, написалъ для графа Монгомери. То же написалъ бы я теперь и для васъ.

— Дайте, дайте, вскричалъ Габріэль.— Этотъ подарокъ въ-самомъ-дл неоцнимъ, вы не можете представить, какъ мн онъ дорогъ.

— Еще одно слово, г. д’Эксме, возразилъ Нострадамусъ: — послднее слово для вашего предостереженія, хотя во всемъ воля Бога и никто не можетъ уклониться отъ нея. Созвздія при рожденіи Генриха II предсказываютъ, что онъ умретъ на дуэли или въ какой-нибудь необыкновенной битв.

— Но, прервалъ Габріэль:— что за отношеніе?..

— Читая этотъ пергаментъ, вы поймете меня, виконтъ. Теперь мн остается разстаться съ вами и пожелать, чтобъ катастрофа, которую Богъ предназначилъ въ вашей жизни, была по-крайней-мр невольная.

Простившись съ Габріэлемъ, который еще разъ пожалъ ему руку и проводилъ его до порога, Нострадамусъ ушелъ.

Воротившись къ Алоиз, Габріэль развернулъ пергаментъ, и, уврившись, что не кому ни помшать, ни подслушать, прочелъ вслухъ слдующее:

En joule, en amour, celluy louchera

Le front du roy,

El cornes ou bien trou sanglant mettra

Au front du roy,

Mais, le veuille ou non, toujours blessera

Le front du roy,

Enfin, l’aimera, puis, las! tuera

Dame du roy.

——

(Въ поединк, въ любви ли, но онъ досягнетъ

До чела короля,

И рога, иль кровавый знакъ нанесетъ

На чело короля,

Но — невольно иль вольно — всегда уязвитъ

Онъ чело короля,

И полюбитъ его, а потомъ — умертвитъ

&nbsp, Госпожа короля.)

— Хорошо! вскричалъ Габріэль съ просіявшимъ лицомъ и торжествующимъ взглядомъ.— Теперь, милая Алоиза, ты можешь разсказывать, какъ король Генрихъ II за живо схоронилъ графа Монгомери, отца моего.

— Король Генрихъ II! вскрикнула Алоиза: — какъ вы узнали, сударь?..

— Я догадываюсь! Но, ты можешь открыть мн преступленіе, потому-что Богъ уже призвалъ меня къ мщенію.

IV.
Кокетка.

Разсказъ Алоизы, почерпнутый изъ современныхъ лтописей и записокъ, которыя мужъ ея, Перро Навриньи, конюшій и повренный графа Монгомери, велъ, въ-продолженіе жизни своего господина, составляетъ мрачную исторію Жака Монгомери, отца Габріэля. Сынъ зналъ изъ этой исторіи общія, оффиціяльныя подробности, но страшная развязка ея оставалась тайною для него, какъ и для всхъ.

Жакъ Монгомери, обладатель Лоржи, подобно всмъ своимъ предкамъ, былъ храбръ и мужественъ, во время воинственнаго царствованія Франциска І-го, его всегда видали въ первыхъ рядахъ сражающихся. Рано достигъ онъ степени полковника французской инфантеріи.

Между сотнею его блестящихъ подвиговъ, было, впрочемъ, одно несчастное происшествіе, о которомъ намекалъ Нострадамусъ.

Это случилось въ 1521 году. Графу Монгомери было тогда не больше двадцати лтъ, онъ имлъ чинъ капитана. Зима стояла холодная, и молодые люди, во глав которыхъ былъ юный король Францискъ I, затяли игру въ снжки: эта очень-небезопасная игра была тогда въ мод. Раздлились на дв противныя партіи, одна защищала домъ, другая съ комками снга осаждала его. Графъ д’Аненъ былъ убитъ въ подобной игр, а графъ Монгомери чуть-чуть не убилъ короля. Окончивъ схватку, вздумали грться, огни между-тмъ погасли, и молодые храбрецы бросились толпой разводить ихъ. Жакъ первый бжалъ во всю прыть, схвативъ щипцами пылающую головню и на бгу наткнулся на Франциска, тотъ не усплъ отсторониться и получилъ плотный ударъ въ лицо горящимъ полномъ. Къ-счастію, дло кончилось одной, впрочемъ, довольно значительной раной, и неблаговидный, оставшійся отъ нея шрамъ, былъ причиною установленной Францискомъ моды на длинныя бороды и короткіе волосы.

Такъ-какъ графъ Монгомери тысячью прекрасныхъ военныхъ подвиговъ заставилъ забыть это неловкое приключеніе, то король не чувствовалъ къ нему непріязни и далъ возвыситься до первыхъ степеней при двор и въ войск. Въ 1530, Жакъ женился на Клодин де-ла-Буассьеръ. То былъ простой, основанный на приличіи бракъ, но не смотря на это, графъ Монгомери долго оплакивалъ жену, умершую въ 1533, вслдъ за рожденіемъ Габріэля. Основною чертою его характера, какъ у всхъ, предназначенныхъ къ чему-нибудь роковому, была грусть. Когда онъ остался одинокимъ вдовцомъ, шпага стала его единственнымъ развлеченіемъ: онъ бросался въ опасности отъ скуки. Въ 1538, посл нисскаго перемирія, когда этотъ воинственный, дятельный человкъ долженъ былъ покориться условіямъ придворной жизни, гулять по галереямъ Турнелли или Лувра съ парадной шпагой на боку, ему пришлось хоть умирать съ тоски.

Одна страсть и спасла и погубила его.

Королевская цирцея оснила своими чарами этого взрослаго ребенка, могучаго и простодушнаго. Онъ влюбился въ Діану де-Пуатье.

Три мсяца бродилъ онъ вкругъ нея, безмолвный и мрачный, ни разу не заговоривъ съ нею, но смотрлъ на нее такимъ взглядомъ, который высказывалъ все. Діан и безъ того не трудно было угадать, что душа этого человка принадлежитъ ей. Она записала его страсть на уголк своей памяти, на всякій случай.

Случай насталъ. Францискъ I охладлъ къ своей прекрасной любимиц и обратился къ г-ж д’Этампъ, которая была не такъ прекрасна, по имла на своей сторон огромное преимущество красоты другаго рода.

Когда признаки охлажденія стали явны, Діана, въ первый разъ въ жизни, заговорила съ Жакомъ Монгомери.

Это было въ Турнелли, во время праздника, даннаго королемъ новой Фаворитк.

— Г. Монгомери! сказала Діана.

Жакъ, съ волненіемъ въ груди, подошелъ и неловко поклонился.

— Какъ вы грустны, г. Монгомери!

— Смертельно, сударыня.

— Боже мой, отъ-чего это?

— Мн хотлось, чтобъ меня убили.

— Безъ-сомннія… за кого-нибудь?

— За кого-нибудь было бы очень-пріятно, но за ничто, право, еще пріятне.

— Какая страшная меланхолія! возразила Діана: — откуда эта черная немочь?

— Не знаю, сударыня.

— А я знаю, г. Монгомери. Вы любите меня.

Жакъ поблднлъ, потомъ, вооружившись такой ршимостью, какой не понадобилось бы ему и для того, чтобъ броситься одному въ средину непріятельскаго батальйона, отвчалъ рзкимъ, дрожащимъ голосомъ:

— Что жь, сударыня! да, я люблю васъ,— тмъ хуже.

— Тмъ лучше! возразила смясь Діана.

— Что вы сказали? вскрикнулъ задрожавъ Монгомери.— О! берегитесь! Это не шутка, а любовь сильная, глубокая, хоть и несбыточная, или потому именно, что несбыточная.

— Почему жь она несбыточная? спросила Діана.

— Простите моей откровенности, возразилъ Жакъ:— я не привыкъ дло подкрашивать словами. Разв король не любитъ васъ?

— Правда, возразила Діана вздохнувъ:— онъ меня любитъ.

— Итакъ, вы видите, что я не имю права, если не любить васъ, по-крайней-мр, признаваться вамъ въ этой недостойной любви.

— Недостойной васъ, это правда, сказала Діана.

— О, нтъ, не меня! вскричалъ графъ:— и еслибъ могло случиться, что когда-нибудь…

Діана прервала его съ видомъ величавой грусти и ловко съиграннаго достоинства:

— Довольно, г. Монгомери, сказала она:— кончимте, пожалуйста, этотъ разговоръ.

Она холодно поклонилась и ушла, оставивъ бднаго графа среди тысячи разнородныхъ чувствъ — ревности, любви, ненависти, тоски и радости. Стало-быть, Діана знала о его къ ней страсти! Но, можетъ-быть, онъ не оскорбилъ ли ее? Онъ, врно, показался ей несправедливымъ, неблагодарнымъ, жестокимъ! Онъ повторялъ себ вс возвышенныя ничтожности любви.

На другой день, Діана де-Пуатье сказала Франциску I:

— Знаете ли, государь? графъ Монгомери влюбленъ въ меня.

— Э! э! смясь возразилъ Францискъ:— родъ Монгомери древній и почти такой же знаменитый, какъ мой, притомъ, эти Монгомери, какъ видно, почти также отважны и любезны.

— И только? въ этомъ весь и отвтъ вашего величества? спросила Діана.

— Что же вы хотите, мой другъ, чтобъ я вамъ отвчалъ? возразилъ король.— Разв долженъ я еще пожелать графу Монгомери такого же изящнаго вкуса и такихъ же прекрасныхъ глазъ, какъ у меня.

— Еслибъ шла рчь о мадамъ д’Этампъ, проворчала уязвленная Діана:— вы бы не то сказали!

Она не повела дальше разговора, по ршилась повести дальше свое испытаніе. Чрезъ нсколько дней, увидвъ Жака, она опять заговорила съ нимъ:

— Что это? Г. Монгомери сталъ еще печальне!

— Безъ-сомннія, сударыня, почтительно возразилъ графъ: — я боюсь, что оскорбилъ васъ.

— Не оскорбили, а только огорчили.

— О! вскричалъ Монгомери: — я отдалъ бы всю свою жизнь за одну вашу слезу, какъ же могъ я навести на васъ хоть малйшую грусть?

— Не вы ли дали мн помять, что я, какъ любовница короля, не имю права желать любви благороднаго человка.

— У меня не было такой мысли… не могло быть у меня такой мысли, потому-что я, благородный человкъ, люблю васъ такой искренней, такой глубокой любовью… Я хотлъ только сказать, что вы не можете меня любить, потому-что король васъ любитъ и вы любите короля.

— Король меня не любитъ, и я не люблю короля, отвчала Діана.

— Великій Боже! стало-быть, вы можете любить меня? вскричалъ Монгомери.

— Я могу васъ любить, спокойно отвчала Діана:— но не могу никогда сказать вамъ, что люблю васъ.

— Почему же?

— Чтобъ спасти жизнь отца, возразила Діана: — я могла сдлаться любовницей короля, но, чтобъ поддержать свою честь, не должна длаться любовницей графа Монгомери.

Этотъ полуотказъ сопровождался такимъ страстнымъ, такимъ томнымъ взглядомъ, противъ котораго графъ не могъ устоять.

— Ахъ, еслибъ вы любили меня, какъ я васъ люблю!..

— Что же бы тогда?

— Что же? Какое мн дло до свта, до фамильныхъ предразсудковъ и чести! Для меня весь свтъ — вы. Ужь три мсяца, какъ я только тмъ и живу, что вижу васъ. Я люблю васъ со всмъ ослпленіемъ, со всмъ жаромъ первой любви. Ваша дивная красота чаруетъ и волнуетъ меня. Если вы любите меня такъ же, какъ я васъ,— будьте графиней Монгомери, будьте моей женой.

— Благодарю, графъ, возразила торжествующая Діана.— Я буду помнить эти благородныя, великодушныя слова. А теперь пока, вы знаете, что зеленый и блый — мои цвта.

Восхищенный Жакъ поцаловалъ блую ручку Діаны съ такой гордостью, съ чувствомъ такого блаженства, какъ-будто на голов его очутилась всемірная корона.

А на другой день, когда Францискъ I замтилъ Діан де-Пуатье, что ея новый обожатель начинаетъ открыто носить ея цвта,— она отвчала, устремивъ на короля проницательный, наблюдательный взглядъ:

— Разв онъ не иметъ на то права, государь? Разв я не могу позволить ему носить мои цвта, когда онъ предлагаетъ мн носить его имя?

— Возможно ли? произнесъ король.

— Да, государь, отвчала съ увренностью Діана, которой на минуту показалось, что она достигла цли, что ревность пробудила въ неврномъ любовь.

Но, посл минутнаго молчанія, король, чтобъ прервать этотъ разговоръ, всталъ и весело сказалъ Діан:

— Если это такъ — званіе великаго сенешаля, остающееся вакантнымъ со смерти г-на де-Брез, вашего перваго мужа, будетъ свадебнымъ подаркомъ графу Монгомери.

— И графъ Монгомери можетъ принять его, государь, возразила Діана съ гордостью: — потому-что я буду для него доброй, врной женой и не измню ему ни для кого въ мір.

Король поклонился съ улыбкой и удалился, не сказавъ ни слова.

Ясно, что г-жа д’Этампъ очаровала его.

Честолюбивая Діана, съ досадой въ сердц, въ этотъ же день сказала восхищенному Жаку:

— Мой доблестный графъ, мой благородный Монгомери, я люблю тебя.

V.
Какъ Генрихъ II еще при жизни отца получилъ отъ него наслдство.

Бракъ Діаны и графа Монгомери назначенъ былъ чрезъ три мсяца, между-тмъ, когда три мсяца прошли, графъ Монгомери былъ влюбленъ боле, нежели когда-нибудь, а Діана откладывала исполненіе своего общанія день за день, потому-что вскор посл этого общанія она замтила, какими глазами смотрлъ на нее исподтишка молодой дофинъ Генрихъ. Въ властолюбивомъ сердц Діаны пробудилось новое честолюбіе. Титулъ графини де-Монгомери могъ только прикрыть пораженіе,— званіе любовницы дофина было почти тріумфомъ. Какъ! мадамъ д’Этампъ, всегда презрительно отзывавшаяся о лтахъ Діаны, была любима только отцомъ, а она, Діана, будетъ любима сыномъ! Ей молодость, ей надежда, ей будущее. Мадамъ д’Этампъ была ея преемница, но она будетъ преемницей мадамъ д’Этампъ. Она будетъ передъ нею, выжидая терпливо и спокойно, какъ живая угроза… Генрихъ будетъ со-временемъ королемъ, и Діана, еще прекрасная, снова сдлается царицей. Въ-самомъ-дл — настоящая побда.

Во всемъ этомъ лучшимъ ручательствомъ былъ характеръ самого Генриха. Ему было тогда девятнадцать лтъ, но онъ уже участвовалъ не въ одной кампаніи, четыре года уже былъ онъ женатъ на Катерин Медичи, а между-тмъ оставался дикимъ, неразвитымъ ребенкомъ. Сколько совершененъ и отваженъ онъ былъ въ битвахъ, съ оружіемъ въ рукахъ, на играхъ и во всхъ упражненіяхъ, которыя требуютъ гибкости и ловкости, столько же непривыченъ и неловокъ на луврскихъ праздникахъ и съ дамами. Тяжелый умомъ, онъ предавался первому, кто хотлъ овладть имъ. Монморанси, съ которымъ король былъ холоденъ, обратился къ дофину и безъ труда покорилъ юношу своимъ совтамъ и стремленіямъ человка совершеннолтняго. Онъ длалъ изъ него что хотлъ, наконецъ пустилъ въ этой нжной и слабой душ глубокіе корни непоколебимой власти и овладлъ Генрихомъ такъ, что только перевсъ женщины могъ быть опасенъ для его вліянія.

Скоро съ испугомъ замтилъ Монморанси, что питомецъ его влюбленъ. Генрихъ началъ пренебрегать дружбою людей, которыми Монморанси умышленно окружилъ его. Генрихъ, изъ дикаго, сдлался печальнымъ и почти задумчивымъ. Монморанси осмотрлся вокругъ себя и догадался, что предметомъ его мыслей была Діана де-Пуатье… Лучше же Діана, нежели другая! думалъ онъ. Королевская любимица лучше рыцарски-благороднаго Монгомери. Онъ устроилъ свой планъ на низкихъ побужденіяхъ этой женщины и оставилъ дофина вздыхать по ней.

Дйствительно, только красота могла пробудить сердце Генриха! Діана была зла, возбудительна, жива, умная головка ея повертывалась быстро и граціозно, взглядъ ея блестлъ общаніями, все въ ней было магически привлекательно и должно было обольстить Генриха. Ему казалось, что только эта женщина можетъ открыть ему науку новой жизни. Сирена была для него, любопытнаго и наивнаго, привлекательна и опасна какъ тайна, какъ пучина.

Діана чувствовала все это, но еще колебалась, опасаясь Франциска I — въ прошедшемъ, и графа Монгомери — въ настоящемъ.

Но, однажды, король, всегда любезный и предупредительный, даже съ женщинами, которыхъ не любилъ и которыхъ пересталъ любить, разговаривая съ Діаной де-Пуатье въ амбразур окна, увидлъ, что дофинъ издали украдкой и ревниво слдилъ за этимъ разговоромъ.

Францискъ громко позвалъ Генриха.

— Гэ! любезный сынокъ, что ты тамъ длаешь? подойди ка сюда! сказалъ онъ ему.

Но Генрихъ, блдный, смущенный, посл минутной нершимости между обязанностью и страхомъ, вмсто отвта на зовъ отца, убжалъ, какъ-будто не слыхалъ его.

— О-го! вотъ, какой дикарь! сказалъ король: — понимаете вы, Діана, подобную робость? Вы, богиня лсовъ, видли ли вы когда такого робкаго оленя? Гм! жалкій недостатокъ!

— Не угодно ли вашему величеству поручить мн исправить дофина? спросила улыбаясь Діана.

— Трудно найдти лучшаго наставника и боле-пріятной науки! сказалъ король.

— Будьте же уврены, что онъ исправится, государь,— я отвчаю, сказала Діана.

Она дйствительно скоро нашла бглеца.

Графа Монгомери въ этотъ день не было въ Лувр.

— Я васъ пугаю, дофинъ?

Такъ начала Діана разговоръ и обращеніе. Какъ она кончила, какъ не замтила неловкости принца и приходила въ восторгъ отъ каждаго его слова, какъ оставила его съ полнымъ убжденіемъ въ его остроуміи и любезности, какъ, наконецъ, она сдлалась во всхъ отношеніяхъ его владычицей и давала ему и приказанія, и наставленія, и любовь,— все это вчная и неисчерпаемая комедія, которая будетъ часто разъигрываться, но которую никогда нельзя написать.

А Монгомери? О! Монгомери такъ любилъ Діану, что не могъ судить ее, и такъ слпо предался ей, что не могъ что-нибудь видть. Вс толковали при двор о новой интриг г-жи де-Пуатье, а благородный графъ оставался при своихъ мечтахъ, и Діана заботливо поддерживала эти мечты, потому-что новое зданіе ея было еще не такъ прочно, чтобъ она могла не страшиться потрясенія и вспышки. Итакъ, она держала дофина изъ честолюбія, а графа по благоразумію.

Пускай теперь Алоиза продолжитъ и докончитъ свой разсказъ.

‘До мужа моего, добраго Перро, говорила она Габріэлю, который внимательно ее слушалъ:— тоже доходила общая молва о госпож Діан и вс насмшки на-счетъ графа Монгомери. Но онъ не зналъ, надо ли предупредить доврчиваго и счастливаго господина, или скрыть отъ него гнусную интригу, въ какую завлекла его эта честолюбивая женщина. Онъ поврялъ мн свои сомннія, потому-что я обыкновенно давала ему хорошіе совты, притомъ же онъ зналъ мою скромность и твердость, но въ этомъ случа я, такъ же какъ и онъ, не знала, что длать.

‘Однажды вечеромъ, мы были въ этой самой комнат,— графъ, Перро и я, потому-что графъ Монгомери обращался съ нами не какъ съ слугами, а какъ съ друзьями, и, даже въ Париж соблюдалъ патріархальный обычай нашихъ зимнихъ вечеровъ Нормандіи, гд господа и слуги грлись у одного очага посл обыкновеннаго дцевнаго труда. Графъ, задумчивый, положивъ голову на руку, сидлъ передъ каминомъ. По-вечерамъ онъ обыкновенно ходилъ къ госпож де-Пуатье, но съ нкотораго времени она часто приказывала сказать ему, что она больна и не можетъ его принять. Онъ думалъ объ этомъ, конечно, Перро справлялъ ремни кирасы, а я пряла.

‘Это было 7-го января 1539 года, — вечеръ былъ холодный, дождливый — наканун Епифанія. Запомните, сударь, это роковое число.’

Габріэль сдлалъ знакъ, что не проронилъ ни слова, и Алоиза продолжала:

‘Вдругъ доложили, что пріхали г. Ланже, г. Бутьеръ и графъ Сансеръ, трое придворныхъ, друзей графа и, еще больше — госпожи д’Этампъ. Вс трое въ широкихъ темныхъ плащахъ и хотя вошли со смхомъ, но мн показалось, что они принесли несчастье, и — увы! предчувствіе не обмануло меня.

‘Графъ Монгомери всталъ и пошелъ на встрчу гостямъ.

‘— Добро пожаловать, друзья мои, сказалъ онъ, пожимая имъ руки.

‘По знаку, я приняла ихъ плащи, и они сли.

‘— Какой счастливый случай привелъ васъ ко мн? продолжалъ графъ.

‘— Тройное пари, отвчалъ Бутьеръ:— и, найдя васъ здсь, любезный графъ, я свое выигралъ.

‘— Мое тоже уже выиграно, сказалъ Ланж.

‘— А я свое сейчасъ выиграю, увидите, прибавилъ графъ Сансерръ.

‘— Въ чемъ же состояло ваше пари? спросилъ Монгомери.

‘— Но, сказалъ Бутьеръ: — Ланже держалъ пари съ д’Ашьеномъ о томъ, что сегодня вечеромъ дофина не будетъ въ Лувр. Мы сейчасъ оттуда и совершенно удостоврились, что д’Ашьенъ проигралъ.

‘— Что же касается до Бутьера, продолжалъ графъ Сансерръ: — онъ спорилъ съ Монтежаномъ, что вы сегодня вечеромъ будете дома, любезный графъ, и, какъ видите,— правъ.

‘— И ты, Сансерръ, ручаюсь, также выигралъ, продолжалъ Ланже:— потому-что вс три пари въ сущности составляютъ одно, и мы бы проиграли или выиграли — вс вмст. Сансерръ держалъ противъ д’Оссона, любезный графъ, что мадамъ де-Пуатье больна ныншній вечеръ.

‘Вашъ отецъ, Габріэль, страшно поблднлъ.

‘— Вы въ-самомъ-дл выиграли, Сансерръ, сказалъ онъ измнившимся голосомъ: — потому-что мадамъ де-Пуатье извстила меня, что она сдлалась вдругъ больна и не можетъ никого принять.

‘— А! что я говорилъ? вскричалъ графъ Сансерръ.— Прошу подтвердить д’Оссопу, господа, что онъ долженъ мн сто пистолей.

‘И вс захохотали, какъ сумасшедшіе. Но графъ Монгомери оставался серьзенъ.

‘— Теперь, добрые друзья мои, сказалъ онъ нсколько-ироническимъ тономъ:— согласны ли вы мн объяснить эту загадку?

‘— Отъ всего сердца, сказалъ Бутьеръ:— по прикажите удалиться этимъ людямъ.

‘Мы съ Перро были ужь у двери. Графъ сдлалъ намъ знакъ остаться.

‘— Это мои врные друзья, сказалъ онъ гостямъ:— и такъ-какъ мн краснть н отъ-чего, то и скрывать нечего.

‘— Согласенъ! сказалъ Ланже: — это пахнетъ немного провинціей, но дло касается больше васъ, графъ, нежели насъ. Притомъ, они врно знаютъ тайну, потому-что тайна ходитъ по городу, вы, какъ водится, узнаете ее послдній.

‘— Но говорите же! вскричалъ Монгомери.

‘— Мы будемъ говорить, любезный графъ, отвчалъ Ланже: — потому-что намъ больно видть, какъ обманываютъ дворянина, такого же, какъ мы, и такого прекраснаго человка, какъ вы. Но мы будемъ говорить съ условіемъ, что вы пріймете непріятную новость по-философски, то-есть, со смхомъ, потому-что, увряю васъ, она не стоитъ гнва, и притомъ, въ этомъ случа гнвъ вашъ будетъ безоруженъ.

‘— Увидимъ, я жду, холодно отвчалъ графъ.

‘— Любезный графъ, сказалъ Бутьеръ, самый молодой и самый втренный изъ троихъ:— вы, конечно, знаете миологію? Безъ-сомннія, знаете исторію Эндиміона? По какихъ лтъ, думаете вы, былъ Эндиміонъ, когда влюбился въ Діану-Фебе? Если вы воображаете, что ему было тогда подъ-сорокъ, то разуврьтесь, любезный: ему не было еще и двадцати лтъ, онъ былъ еще безъ бороды. Такъ говорилъ мой гувернръ, знавшій это дло основательно. И вотъ почему сегодня вечеромъ Эндиміона нтъ въ Лувр, вотъ почему госпожа Луна лежитъ и никого не принимаетъ, вотъ почему, наконецъ, вы дома, графъ… А изъ этого слдуетъ, что гувернръ великій человкъ, и что мы вс выиграли наши пари. Ура!

‘— Доказательства? холодно спросилъ графъ.

‘— Доказательства! продолжалъ Ланж: — но вы сами можете найдти ихъ. Вы живете въ двухъ шагахъ отъ Луны!

‘— Дйствительно. Благодарю! сказалъ графъ.

‘И онъ всталъ. Гости также должны были встать, довольно-охлажденные и почти испуганные суровымъ и мрачнымъ видомъ Монгомери.

‘— Графъ, сказалъ Сансерръ: — не длайте глупости или безразсудства, помните, что между львенкомъ и львомъ небольшая разница.

‘— Будьте покойны! отвчалъ графъ.

‘— По-крайней-мр, не ссорьтесь съ нимъ.

‘— Ну, смотря по обстоятельствамъ, примолвилъ графъ.

‘Онъ проводилъ, или скоре прогналъ гостей до двери, и возвратившись, сказалъ Перро:

‘— Плащъ и шпагу.

‘Перро принесъ шпагу и плащъ.

‘— Вы дйствительно знали это? спросилъ графъ, надвая шпагу.

‘— Д, сударь, отвчалъ Перро, опустивъ глаза.

‘— Отъ-чего же ты не предупредилъ меня, Перро?

‘— Но!.. пробормоталъ мой мужъ.

‘— Да, дйствительно, вы не друзья, а только добрые люди.

‘Онъ дружески ударилъ по плечу Перро. Онъ былъ очень-блденъ, но говорилъ съ какимъ-то торжественнымъ спокойствіемъ.

‘— Давно идутъ эти слухи? прибавилъ онъ.

‘— Пять мсяцевъ, какъ вы любите, сударь, госпожу де-Пуатье, потому-что свадьба ваша назначена была въ ноябр, а утверждаютъ, что дофинъ полюбилъ Діану чрезъ мсяцъ посл того, какъ она приняла ваше предложеніе. Впрочемъ, говорятъ объ этомъ не боле двухъ мсяцевъ, и я узналъ только недли дв назадъ. Молва разошлась съ-тхъ-поръ, какъ прошелъ назначенный срокъ свадьбы, и говорили шопотомъ, опасаясь дофина. Я вчера поколотилъ одного изъ людей барона де-ла-Горда, который осмлился при мн смяться надъ этимъ, и баронъ не ршился мн ничего сдлать.

‘— Перестанутъ смяться, сказалъ графъ такимъ голосомъ, что я задрожала всмъ тломъ.

‘Одвшись, онъ провелъ рукою по лбу, и сказалъ мн:

‘— Алоиза, принеси Габріэля, я хочу поцаловать его.

‘Вы почивали, сударь, спокойнымъ сномъ и начали плакать, когда я васъ разбудила. Я завернула васъ въ одяло и понесла къ вашему батюшк. Онъ взялъ васъ на руки, нсколько времени молча смотрлъ на васъ, потомъ поцаловалъ въ полузакрытые глазки. Тутъ на ваше розовое личико скатилась его слеза, первая слеза, которую я видла у этого твердаго, отважнаго человка!

‘— Поручаю теб дитя мое, Алоиза, сказалъ онъ, передавая мн васъ.

‘— Ахъ, это было его послднее мн слово. Оно осталось тутъ, и я всегда слышу его.

‘— Я пойду за вами, сударь, сказалъ Перро.

‘— Нтъ, Перро, отвчалъ графъ: — мн надо быть одному, останься.

‘— Но, сударь…

‘— Я хочу, сказалъ онъ.

‘Тутъ нельзя было возражать, когда онъ такъ говорилъ, и Перро замолчалъ. Графъ взялъ насъ за руки.

‘— Прощайте, добрые друзья мои! сказалъ онъ:— нтъ! зачмъ прощаться! до свиданія.

‘И потомъ онъ вышелъ, спокойный, твердыми шагами, какъ-будто уходилъ на четверть часа.

‘Перро не говорилъ ни слова, но лишь-только графъ вышелъ, онъ тоже взялъ свой плащъ и шпагу. Я не удерживала его: онъ исполнялъ свою обязанность, слдуя за своимъ господиномъ, хотя бы на смерть. Перро протянулъ ко мн руки, я съ слезами бросилась ему на шею, потомъ, крпко обнявъ меня, онъ побжалъ вслдъ за графомъ. Все это продолжалось не боле минуты, и мы не сказали другъ другу ни слова.

‘Оставшись одна, я упала въ кресла, и, рыдая, мысленно молилась. На двор дождь становился сильне, втеръ вылъ около дома. А вы, сударь, снова заснули прежнимъ спокойнымъ сномъ, отъ котораго вамъ суждено было пробудиться уже сиротою.’

‘Какъ говорилъ г. Ланж, отель де-Брезе, въ которомъ жила тогда Діана де-Пуатье, былъ отъ нашего шагахъ въ двухъ, въ Улиц-Фиги-св.-Павла, гд онъ еще и теперь существуетъ, этотъ несчастный домъ.

‘Перро слдовалъ издали за своимъ господиномъ, видлъ, какъ онъ остановился у дверей Діаны, постучался, потомъ вошелъ. Перро приблизился, г. Монгомери громко и настойчиво говорилъ съ людьми, которые не хотли пропустить его подъ тмъ предлогомъ, что госпожа ихъ больна и не выходитъ изъ своей комнаты. Не смотря на то, графъ прошелъ, и Перро, пользуясь суматохой, проскользнулъ въ дверь, которая оставалась непритворенною. Онъ хорошо зналъ этотъ домъ, потому-что не разъ былъ посылавъ къ г-ж Діан, и теперь безъ всякой задержки шелъ въ темнот по лстниц за г. Монгомери: его или не замчали, или не придавали никакой важности присутствію конюшаго, когда уже господинъ его переступилъ заставу.

‘Взошедъ на лстницу, графъ встртилъ двухъ женщинъ герцогини, встревоженныхъ и расплаканныхъ, которыя спросили его: — чего ему нужно въ такую пору? Въ-самомъ-дл, десять часовъ пробило на всхъ окрестныхъ часахъ. Графъ Монгомери отвчалъ съ твердостью, что ему сейчасъ же нужно видть г-жу Діану и немедленно сообщить ей одно важное дло, что если она не можетъ принять его, онъ будетъ ждать.

‘Онъ говорилъ очень-громко, такъ-что его должны были слышать въ спальн герцогини, находившейся вблизи. Одна изъ женщинъ вошла въ эту спальню и, вскор воротившись, сказала, что г-жа де-Пуатье лежитъ, но сейчасъ будетъ говорить съ графомъ, и проситъ подождать ее въ пріемной.

‘Стало-быть, дофина тутъ нтъ, или онъ ведетъ себя слишкомъ-осторожно для сына Франціи! Г. Монгомери тугъ же послдовалъ въ пріемную за женщинами, которыя шли впередъ съ свчами.

‘Перро, остававшійся въ темнот на ступеняхъ лстницы, теперь взошелъ на верхъ и скрылся за блестящимъ занавсомъ въ обширномъ корридор, отдлявшемъ спальню Діаны отъ пріемной, гд ждалъ ее г. Монгомери. Въ концахъ этого широкаго перехода были тогда дв сдланныя двери, одна въ спальню, другая въ пріемную. За портьерой, повшенной для симметріи, спрятался Перро и съ радостью замтилъ, что можетъ, приложивъ ухо, разслышать почти все, что будетъ происходить въ той и другой комнат. Ужь конечно, сударь, мужъ мой поступилъ такъ не изъ простаго, грубаго любопытства: послднія слова графа, съ которыми онъ оставилъ насъ, и тайный инстинктъ заставили Перро думать, что господинъ его идетъ на опасность, что, можетъ-быть, ему готовятъ западню,— онъ не хотлъ отстать отъ него, чтобъ помочь ему въ случа нужды.

‘Къ-несчастію, какъ вы сейчасъ увидите, ни одно слово изъ того, что онъ слышалъ и передалъ мн, нисколько не проясняетъ темнаго, роковаго вопроса, который занимаетъ васъ теперь.

‘Графъ Монгомери не прождалъ и двухъ минутъ, какъ Діана де-Пуатье съ какой-то торопливостью вошла въ пріемную.

‘— Что это значитъ, графъ? сказала она:— что за ночное нашествіе посл моей просьбы — не приходить сегодня?

‘— Я отвчу вамъ откровенно въ двухъ словахъ, только отошлите прежде своихъ женщинъ… Теперь слушайте. Моя рчь будетъ коротка. Мн сейчасъ сказали, что у меня есть соперникъ, что этотъ соперникъ — дофинъ, что сегодня вечеромъ онъ у васъ.

‘— И вы поврили, потому-что прибжали увриться окончательно? сказала Діана съ гордостію.

‘— Я страдалъ, Діана, я прибжалъ искать подл васъ облегченія своему страданію.

‘— Ну, что жь? возразила Діана:— теперь вы меня видли, теперь знаете, что вамъ солгали,— оставьте же меня въ поко. Ради Бога, уйдите, Жакъ.

‘— Нтъ, отвчалъ графъ, котораго безъ-сомннія встревожило то, что его такъ торопятся удалить: — если солгали, что дофинъ здсь, можетъ-быть, не солгали, что онъ прійдетъ сюда ныншнимъ вечеромъ, и мн будетъ очень-пріятно изобличить клевету вполн.

‘— Стало-быть, сударь, вы останетесь?

‘— Останусь, сударыня. Пойдите къ себ и успокойтесь, если вы больны, а я буду охранять, если угодно, сонъ вашъ.

‘— Но, наконецъ, по какому праву вы будете такъ поступать? вскричала г-жа де-Пуатье.— Что даетъ вамъ это право? Разв я не свободна еще?

‘— Нтъ, съ твердостью возразилъ графъ: — вы не свободны, вы не вольны длать посмшищемъ двора честнаго дворянина, предложенія котораго приняли.

‘— Я, по-крайней-мр, не прійму этого послдняго предложенія, продолжала Діана:— вы не имете права больше оставаться здсь, точно такъ же, какъ другіе не имютъ права надъ вами смяться. Вы не мужъ мой, не правда ли? Я, кажется, еще не ношу вашего имени?

‘— Э! сударыня! вскричалъ съ какимъ-то отчаяніемъ г-нъ Монгомери: — какое мн дло до того, что надо мной смются! Совсмъ не въ томъ вопросъ, вы это очень-хорошо знаете, и совсмъ не честь вопіетъ во мн, а любовь. Еслибъ мн показались оскорбительными насмшки этихъ трехъ франтовъ, я обнажилъ бы шпагу, — вотъ и все. Но у меня сердце разорвалось, Діана, и я побжалъ. Достоинство! честь! не о нихъ рчь! совсмъ не о нихъ!— рчь о томъ, что я люблю васъ, что я безумецъ, что я ревнивъ, вы говорили и доказывали, что любите меня,— я убью того, кто осмлится коснуться этой любви — моего достоянія, хоть бы то былъ дофинъ, хоть бы кто другой, сударыня! Будьте уврены, я не позабочусь объ имени того, кому мстить, но, видитъ Богъ! буду мстить…

‘— А за что, позвольте спросить? почему? произнесъ за спиной г. Монгомери повелительный голосъ.

‘Перро задрожалъ, потому-что чрезъ слабо-освщенный корридоръ онъ разглядлъ дофина, а за дофиномъ — насмшливую, суровую фигуру г. Монморанси.

‘— А! вскрикнула Діана, бросившись въ кресла и ломая себ руки:— вотъ чего я боялась!

‘Сначала у г. Монгомери вырвалось только громкое восклицаніе: ‘А!’ потомъ Перро слышалъ, что онъ заговорилъ довольно-спокойно:

‘— Ваше высочество, одно слово… умоляю васъ! Скажите, что вы пришли сюда не потому, что любите Діану де-Пуатье и что Діана де-Пуатье васъ любитъ?

‘— Г. Монгомери! возразилъ дофинъ, едва сдерживая гнвъ свой: — одно слово… приказываю вамъ! Скажите, что вы здсь не потому, что любите Діану и что Діана васъ любитъ.

‘Сцена приняла такой оборотъ, что теперь уже стояли другъ предъ другомъ два раздражнные, ревнивые соперника, два страдающія сердца, дв растерзанныя души.

‘— Я былъ нареченнымъ супругомъ Діаны — вс это знаютъ, и вы это знаете, проговорилъ г. Монгомери.

‘— Пустое, забытое общаніе! вскричалъ Генрихъ:— и права моей любви, если не такъ давнишни, какъ ваши, за то не мене очевидны,— я буду ихъ отстаивать.

‘— А! безразсудный! онъ говоритъ о своихъ правахъ… хорошо! вскричалъ графъ въ порыв ревности и злобы.— Вы смете сказать, что эта женщина принадлежитъ вамъ?

‘— Я говорю, что она, по-крайней-мр, не принадлежитъ вамъ, возразилъ Генрихъ..— Я говорю, что я у Діаны съ согласія Діаны, а вы, кажется, не скажете о себ того же. Итакъ, я съ нетерпніемъ жду, чтобъ вы вышли.

‘— Если вы такъ нетерпливы, что жь? выйдемте вмст, это всего проще.

‘— Вызовъ! вскричалъ подвинувшись впередъ Монморанси.— Вы, сударъ, смете длать вызовъ дофину Франціи?

‘— Здсь нтъ дофина Франціи, возразилъ графъ:— здсь человкъ, который ищетъ любви любимой мною женщины — вотъ и все.

‘Онъ, безъ-сомннія, сдлалъ шагъ къ Генриху, потому-что Перро слышалъ, какъ Діана вскрикнула:

‘— Онъ хочетъ оскорбить принца! Онъ хочетъ убить принца! помогите!

‘Невроятно, чувствуя тяжесть странной роли, которую играла, она бросилась вонъ, не смотря на г. Монморанси, который просилъ ее успокоиться и говорилъ, что у нихъ дв шпаги противъ одной, а внизу охранный отрядъ. Перро видлъ, какъ Діана пробжала чрезъ корридоръ, вся расплаканная, бросилась въ спальню, сзывая своихъ женщинъ и людей дофина.

‘Но ея бгство не утишило запальчивости противниковъ, — ни сколько! И г. Монгомери съ горечью подхватилъ только-что произнесенное слово: ‘отрядъ’.

‘— Безъ-сомннія, шпагами своихъ людей, сказалъ онъ: — его высочество сбирается мстить за оскорбленія?

‘— Нтъ, сударь, гордо возразилъ Генрихъ: — одной моей достанетъ на то, чтобъ наказать дерзкаго.

‘У обоихъ уже были обнажены шпаги, но г. Монморанси вступился.

‘— Извините, ваше высочество! сказалъ онъ: — кто, можетъ-быть, завтра будетъ королемъ, тотъ не иметъ права рисковать жизнью сегодня: вы не отдльное лицо, а цлая нація: дофинъ Франціи можетъ биться только за Францію.

‘— Но въ такомъ случа, закричалъ г. Монгомери: — дофинъ Франціи не отниметъ у меня, подобно всякому другому, той, въ которой заключена вся моя жизнь, той, которая для меня дороже отечества, дороже счастія, дороже собственнаго ребенка въ колыбели, — дороже всего: потому-что она заставила меня забыть все, эта женщина, которая, можетъ-быть, меня обманывала! Но нтъ, она не обманывала меня,— это невозможно: я слишкомъ люблю ее! Ваше высочество, простите мн мою горячность, мое сумасбродство и — будьте милостивы — скажите, что вы не любите Діаны. Вдь, никто не прійдетъ къ любимой женщин въ сопровожденіи г. Монморанси и цлаго отряда! Какъ я не подумалъ объ этомъ!

‘— Я хотлъ, сказалъ г. Монморанси:— сопровождать его высочество съ отрядомъ противъ его воли, потому-что меня тайно предувдомили о готовящейся ему опасности. Впрочемъ, я предполагалъ разстаться съ нимъ у дверей этого дома, но долетвшіе до насъ звуки вашего голоса заставили меня войдти сюда и до конца поврить слова неизвстныхъ друзей, которые такъ кстати предостерегли меня.

‘— Знаю я этихъ неизвстныхъ друзей! проговорилъ съ горькимъ смхомъ графъ.— Это, безъ-сомннія, т же, которые и меня предупредили, что дофинъ будетъ сегодня здсь, — и они успли въ своемъ намреніи и въ намреніи тхъ, кто заставилъ ихъ дйствовать… Мадамъ д’Этампъ, я думаю, очень желаетъ, чтобъ скандалзная исторія окомпрометтировала Діану. Итакъ, вы, Генрихъ Валуа, вовсе не хотите щадить добраго имени г-жи де-Брезе?.. Вы всенародно объявляете ее своей любовницей? Такъ она, эта женщина, на-самомъ-дл и по всмъ правамъ принадлежитъ вамъ? Тутъ ужь нтъ ни сомннія, ни надежды? Вы ршительно у меня похитили ее, а съ ней — и счастье мое, и жизнь? Хорошо же! И мн нечего и некого щадить. Вы, Генрихъ Валуа, дворянинъ, и вы дадите мн удовлетвореніе за свой проступокъ!

‘— Презрнный! закричалъ дофинъ, обнаживъ шпагу, и пошелъ къ г. Монгомери.

‘Но Монморанси опять заступилъ ему дорогу.

‘— Ваше высочество! еще разъ говорю вамъ: въ моемъ присутствіи наслдникъ престола не скреститъ шпаги изъ-за какой-нибудь женщины съ…

‘— Съ дворяниномъ, котораго родъ древне твоего, съ первымъ христіанскимъ барономъ! прервалъ вн себя графъ…— Карлъ неаполитанскій вызвалъ на поединокъ Альфонса аррагонскаго, Францискъ I еще недавно вызвалъ Карла V. Тутъ были равные: такъ! Но намурскій, племянникъ короля, вызвалъ простаго испанскаго капитана. Монгомери стоитъ Валуа, и такъ-какъ Монгомери много разъ вступали въ союзы съ дтьми королей Франціи и Англіи, то могутъ и биться съ ними. Древніе Монгомери были чистые французы. Со времени возвращенія ихъ изъ Англіи, куда сопровождали они Вильгельма-Завоевателя, въ герб ихъ было голубое поле съ золотымъ львомъ, девизомъ: береги, и съ тремя цвтками лилій. Итакъ, ваше высочество, наши гербы такъ же подобны другъ другу какъ и шпаги!. Побужденіе рыцарское! О! еслибъ вы любили эту женщину, какъ я люблю ее, и ненавидли бы меня, какъ я васъ ненавижу!.. Но нтъ! Вы больше ничего, какъ робкій ребенокъ.

‘— Г. Монморанси, пустите меня! кричалъ дофинъ, вырываясь изъ рукъ Монморанси, который его удерживалъ.

‘— Нтъ, чортъ возьми! возразилъ Монморанси: — не допущу васъ драться съ этимъ изступленнымъ. Стража! сюда! закричалъ онъ громко.

‘И слышно было, какъ Діана, наклонясь съ лстницы, кричала изо всхъ силъ:

‘— Помогите! кто тамъ есть? идите сюда! Вы хотите позволить перерзать вашихъ господъ!

‘Эта далилина измна, въ ту минуту, когда и безъ того были двое противъ одного, безъ-сомннія, довела до послдней степени слпую ярость графа. Перро, помертввшій отъ страха, слышалъ, какъ онъ сказалъ:

‘— Стало-быть, нужно послднее оскорбленіе для того, чтобъ убдить васъ въ необходимости дать мн удовлетвореніе.

‘Перро предполагалъ, что онъ въ эту минуту подошелъ къ дофину и поднялъ на него руку. Генрихъ испустилъ глухой крикъ. Но г. Монморанси, вроятно, удержалъ руку графа, потому-что, пока онъ кричалъ громче прежняго: ‘сюда! ко мн!’ Перро, не видя ничего, только слышалъ, какъ принцъ прокричалъ:

‘— Его перчатка коснулась моего лица: онъ можетъ умереть не иначе, какъ отъ моей руки, Монморанси!

‘Все это произошло съ быстротою молніи. Въ эту минуту вбжали солдаты отряда. Слышна была отчаянная борьба, стукъ ногами объ полъ и громъ желза. Г. Монморанси кричалъ:

‘— Свяжите этого звря!

‘А дофинъ:

‘— Не убивайте его! Ради Бога, не убивайте!..

Слишкомъ-неравная борьба не продолжалась и минуты. Перро даже не имлъ времени подоспть на помощь своему господину. Подбжавъ къ двери, онъ увидлъ одного солдата лежавшаго на полу и двоихъ или троихъ раненныхъ. Но обезоруженный графъ уже былъ связанъ, его держали пять или шесть жандармовъ, которые напали на него разомъ. Перро, котораго въ толп не замтили, разсудилъ, что онъ полезне будетъ для графа, если останется на свобод, извститъ его друзей или поможетъ ему при удобномъ случа. И потому онъ потихоньку воротился на свое мсто и, настороживъ слухъ и положивъ руку на шпагу, ждалъ удобной минуты, чтобъ выскочить и, если удастся, спасти графа, который не былъ еще ни убитъ, ни даже раненъ,— потому-что вы сейчасъ увидите, сударь, что у моего мужа не было недостатка ни въ ршимости, ни въ отваг, но онъ былъ столько же благоразуменъ, сколько храбръ, и ловко умлъ пользоваться случаемъ. Въ эту минуту нужно было только наблюдать: онъ и наблюдалъ, хладнокровно, внимательно.

‘Однако, г. Монгомери, совсмъ связанный, еще кричалъ:

‘— Не говорилъ ли я, что вы выставите десять шпагъ противъ одной моей и покорную храбрость своихъ солдатъ противъ моего оскорбленія?

‘— Видите, Монморанси! сказалъ дофинъ, дрожа всмъ тломъ.

‘— Ротъ ему зажать! отвчалъ Монморанси, обращаясь къ жандармамъ.— Я пришлю сказать, что нужно съ нимъ длать, а до-тхъ-поръ караульте его. Вы отвчаете мн за него собственными головами.

‘И онъ вышелъ изъ пріемной, увлекая за собой дофина. Они прошли чрезъ корридоръ, гд Перро скрывался за занавсомъ, и вошли въ комнату Діаны.

‘Тогда Перро перешелъ на другую сторону стны и приложилъ ухо къ другой проклятой двери.

‘Сцена, при которой онъ сейчасъ присутствовалъ, была, можетъ-быть, еще не такъ ужасна, какъ слдующая.

‘— Монморанси! говорилъ входя дофинъ печально-раздраженнымъ тономъ:— еслибъ вы не удержали меня почти силой,— я бы теперь былъ мене недоволенъ и собою, и вами.

‘— Позвольте вамъ сказать, отвчалъ Монморанси: — что такъ можетъ говорить каждый молодой человкъ, но только не сынъ короля. Ваша жизнь принадлежитъ не вамъ, а вашему народу, государь, и на васъ лежатъ обязанности, которыхъ нтъ у другихъ людей.

‘— Отъ-чего же я сердитъ на самого-себя и мн какъ-будто стыдно? сказалъ принцъ.— А! это вы! продолжалъ Генрихъ, увидвъ Діану.

‘И уязвленное самолюбіе пересилило ревнивую любовь.

‘— У васъ и чрезъ васъ, прибавилъ онъ:— я былъ оскорбленъ въ первый разъ.

‘— Увы! да, у меня, но не чрезъ меня. Не говорите такъ, государь, отвчала Діана.— Разв я не страдала такъ же, какъ вы, или еще боле? Разв виновна я во всемъ этомъ? Разв, наконецъ, люблю я этого человка? Разв любила его когда-нибудь?

‘Измнивъ ему, она отказывалась отъ него — очень-просто.

‘— Я никого не любила, кром васъ, государь, продолжала она: — и душа, и жизнь моя вамъ однимъ принадлежатъ… Жизнь, которая началась только съ того дня, когда вы приняли это сердце, полное вами. Правда, до-тхъ-поръ, не помню совершенно, но можетъ-быть я и дала Монгомери какой-нибудь поводъ надяться. Во всякомъ случа не было ничего положительнаго, ничего обязательнаго. Но вы явились — и все было забыто. Съ того времени, клянусь вамъ, — поврьте скоре моимъ словамъ, нежели ревнивой клевет г-жи д’Этампъ и ея приверженцевъ!— съ того благословеннаго времени, не было ни одной мысли въ ум моемъ, ни одного біенія въ жилахъ, которое не принадлежало бы вамъ, государь. Этотъ человкъ лжетъ, этотъ человкъ дйствуетъ заодно съ моими врагами, этотъ человкъ не иметъ никакого права на ту, которая вся принадлежитъ вамъ, Генрихъ. Я едва знаю его, не только не люблю… Боже великій! но я его ненавижу, презираю. Посмотрите, я даже не спрашиваю у васъ, живъ онъ, или умеръ. Я ненавижу его.

‘— Точно ли это такъ? сказалъ дофинъ съ остаткомъ смутнаго недоврія.

‘— Испытать недолго и легко, сказалъ Монморанси.— Монгомери живъ, но въ оковахъ и не можетъ вредить. Онъ нанесъ тяжкое оскорбленіе принцу, но представить его на судъ невозможно: судъ за подобное преступленіе былъ бы опасне самаго преступленія. Съ другой стороны, дофинъ желалъ имть съ нимъ поединокъ, но это еще невозможне. Какъ вы думаете, сударыня, что должны мы длать съ этимъ человкомъ?

‘Послдовала минута трепетнаго молчанія. Перро притаилъ дыханіе, чтобъ лучше разслышать отвтъ. Но Діана, очевидно, сама боялась своего отвта. Она не ршалась произнести его.

‘Наконецъ, надо же было говорить, и она еще довольно-твердымъ голосомъ сказала:

‘— Монгомери преступенъ въ оскорбленіи величества. Какое наказаніе опредляется за подобныя преступленія, господинъ Монморанси?

‘— Смерть, отвчалъ конетабль.

‘— Слдовательно, по моему мннію, этотъ человкъ долженъ умереть, хладнокровно отвчала Діана.

‘Вс вздрогнули.

‘— Дйствительно, сказалъ Монморанси посл нкотораго молчанія:— вы не любите и никогда не любили Монгомери.

‘— Но я, продолжалъ дофинъ: — мене нежели когда-нибудь хочу, чтобъ Монгомери умеръ.

‘— Я того же мннія, сказалъ Монморанси:— но, безъ-сомннія, не по тмъ причинамъ, по которымъ вы принимаете его, государь. Для васъ это мнніе — великодушіе, а для меня — благоразуміе. У Монгомери есть сильные друзья во Франціи и въ Англіи, при двор знаютъ, что онъ долженъ былъ встртиться здсь съ нами въ эту ночь. Если завтра громко потребуютъ его у насъ, нельзя будетъ представить трупъ. Намъ необходимо отвчать: ‘Монгомери бжалъ…’ или ‘Монгомери раненъ и боленъ… но во всякомъ случа: ‘Монгомери живъ!’ И если насъ доведутъ до послдней крайности, если будутъ требовать его неотступно, ну! надо будетъ вытащить его изъ темницы или съ постели и показать клеветникамъ. Но надюсь, что предосторожность будетъ все-таки безполезна. Потребуютъ Монгомери и завтра, и послзавтра, а черезъ недлю будутъ говорить меньше, чрезъ мсяцъ совсмъ перестанутъ. Ничто такъ скоро не забывается, какъ друзья, притомъ, надо же перемнить разговоръ! И такъ я думаю, что преступникъ не долженъ ни умереть, ни жить: надо, чтобъ онъ исчезъ.

‘— Согласенъ! сказалъ дофинъ.— Пускай онъ детъ, пусть оставитъ Францію! У него есть имніе и родня въ Англіи, пускай бжитъ туда!

‘— Нтъ, государь! возразилъ Монморанси.— Смерти — много, а изгнанія — мало. Разв хотите вы, прибавилъ онъ, понизивъ голосъ:— чтобъ этотъ человкъ не только во Франціи, но и въ Англіи сказалъ, что онъ грозилъ вамъ оскорбительнымъ жестомъ.

‘— О! не напоминайте мн этого! вскричалъ дофинъ, стиснувъ зубы.

‘— По-крайней-мр, позвольте мн помнить, чтобъ удержать васъ отъ неблагоразумнаго ршенія. Повторяю вамъ, надо, чтобъ графъ не могъ открыть ничего ни живой, ни мертвый. Наши люди надежны и не знали, съ кмъ имли дло. Управляющій замкомъ Шатле мн другъ, притомъ, нмъ и глухъ какъ тюрьма, и преданъ служб. Мы переведемъ Монгомери сегодня же въ Шатле. Хорошая тюрьма сохранитъ и сбережетъ намъ его, какъ угодно. Завтра онъ исчезнетъ, и объ этомъ исчезновеніи мы распустимъ слухи самые разнородные, которые собьютъ всхъ съ толку. Если они не уничтожатся сами собою, если друзья графа будутъ настойчиво требовать его, что почти-невроятно, и поведутъ дло жарко, что ршительно удивило бы меня, — мы найдемъ оправданіе въ реестр Шатле, который докажетъ, что Монгомери, обвиненный въ оскорбленіи величества, ждетъ въ темниц судебнаго приговора. Потомъ, посл этого доказательства, не наша вина будетъ, если — (темница вредна для здоровья) — если печаль и угрызенія совсти одолютъ Монгомери, и онъ умретъ, не дождавшись призыва на судъ.

‘— О! Монморанси! вскричалъ дофинъ, содрогаясь отъ ужаса.

‘— Будьте спокойны, государь, продолжалъ конетабль:— намъ не прійдется прибгнуть къ этой крайности. Молва объ исчезновеніи графа затихнетъ сама-собою. Друзья утшатся и скоро забудутъ Монгомери, а онъ, исчезнувъ для свта, будетъ жить, если хочетъ, для тюрьмы.

‘— Но у него, кажется, есть сынъ? спросила Діана.

‘— Да, ребенокъ, которому скажутъ, что отецъ его пропалъ безъ всти и у котораго, если онъ выростетъ сиротой, будутъ свои интересы, свои страсти, ему и въ голову не прійдетъ разбирать то, что было пятнадцать или двадцать лтъ назадъ.

‘— Все это справедливо и прекрасно обдумано, сказала г-жа де-Пуатье: — я преклоняюсь передъ вами, соглашаюсь вполн и удивляюсь.

‘— Вы слишкомъ — добры, отвчалъ довольный собою Монморанси: — и съ удовольствіемъ вижу, что мы рождены понимать другъ друга.

‘— Но я ни соглашаюсь, ни удивляюсь! вскричалъ дофинъ:— я, напротивъ, отвергаю и противлюсь…

‘— Отвергаете, государь? и вы правы, отвчалъ Монморанси:— отвергайте, но не противьтесь, порицайте, но предоставьте дйствовать. Все это до васъ нисколько не касается, и я беру на себя всю отвтственность за свой поступокъ передъ людьми и передъ Богомъ.

‘— Но тутъ все-таки будетъ преступленіе между нами? сказалъ дофинъ:— и вы будете боле нежели другомъ, — моимъ соумышленникомъ.

‘— О, государь, я далекъ отъ такихъ мыслей! вскричалъ коварный министръ.— Но вамъ равно неприлично какъ драться съ преступникомъ, такъ и наказывать его. Не угодно ли вамъ обратиться къ королю?

‘— Нтъ, нтъ, отецъ мой не долженъ знать ничего этого, живо сказалъ дофинъ.

‘— Впрочемъ, мн, по обязанности, сказалъ Монморанси:— надо будетъ донести ему, государь, если вы не разувритесь, что времена рыцарства прошли уже. Но, не будемъ торопиться, если угодно, время укажетъ, какъ надо дйствовать, а теперь пока сдлаемъ только необходимое во всякомъ случа, то-есть, задержимъ графа.

‘— Положимъ! сказалъ дофинъ, довольный этимъ двусмысленнымъ ршеніемъ.— Монгомери будетъ имть время одуматься въ своемъ необдуманномъ поступк, а я — тоже увижу, какъ надо поступить согласно съ совстью и моимъ званіемъ.

‘— Возвратимтесь же въ Лувръ, государь, сказалъ Монморанси: — и удостовримъ всхъ, что мы не удалялись оттуда. Я его доставлю къ вамъ завтра, продолжалъ онъ, обращаясь къ г-ж де-Пуатье:— потому-что имлъ случай удостовриться, что вы дйствительно его любите.

‘— Но увренъ ли въ этомъ дофинъ? сказала Діана:— простилъ ли онъ мн несчастное происшествіе, которое я не могла предвидть?

‘— Да, вы меня любите… въ-самомъ-дл, ужасно, Діана! задумчиво отвчалъ дофинъ.— Мн нужно врить, чтобъ не сомнваться, и еслибъ даже графъ говорилъ правду, то горечь мысли потерять васъ доказала мн, что ваша любовь необходима для меня, и что, полюбивъ васъ однажды, нельзя не любить всю жизнь.

‘— О, еслибъ это была правда! вскричала Діана страстнымъ голосомъ, цалуя руку, которую принцъ протянулъ ей въ знакъ примиренія.

‘— Ну! подемте, медлить нельзя, сказалъ Монморанси.

‘— До свиданія, Діана.

‘— До свиданія, государь, сказала герцогиня, произнося эти слова съ разстановкой обольстительно-выразительной.

‘Она проводила его до порога комнаты. Пока дофинъ спускался съ лстницы, Монморанси отворилъ дверь въ пріемную, гд лежалъ связанный и окруженный стражей Монгомери, и сказалъ офицеру:

‘— Я сейчасъ пришлю врнаго человка, который скажетъ вамъ, что длать съ арестантомъ. До-тхъ-поръ, слдите за каждымъ его движеніемъ и не оставляйте ни на минуту. Вы отвчаете за него своею жизнью.

‘— Слушаю, отвчалъ офицеръ.

‘— Я тоже буду наблюдать, сказала изъ своей двери г-жа де-Пуатье.

‘Вс удалились, и Перро слышалъ только мрные шаги часоваго.’

VI.
Безполезное самопожертвованіе.

Алоиз было невыразимо-тяжело при воспоминаніи объ этихъ страшныхъ происшествіяхъ. Она, однакожъ, нсколько успокоилась посл непродолжительнаго отдыха и докончила разсказъ свой въ слдующихъ словахъ:

‘Былъ часъ по-полуночи, когда дофинъ и его достойный совтникъ ушли отъ г-жи де-Пуатье. Перро видлъ, что батюшка вашъ погибнетъ неминуемо, если не будетъ никакой задержки посланцу г. де-Монморанси. Значитъ, настала пора взяться самому Перро за дло. Онъ замтилъ, что г. де-Монморанси, уходя, не обозначилъ, почему бы можно было узнать его посланца, то-есть, не объяснилъ, что, де-скать, тотъ, кого я пришлю, скажетъ такое-то слово, или принесетъ для показа такую-то вещь, и что по тому слову, или по той вещи вы узнаете его. Перро, подождавъ съ полчаса времени, — для того только, чтобъ могли подумать, что онъ точно присланъ отъ г. де-Монморанси,— выбрался осторожно изъ своего потаеннаго прибжища, сошелъ съ лстницы безъ малйшаго шума, потомъ тотчасъ же опять взобрался на нее, явственнымъ, слышимымъ шагомъ, и постучался въ дверь.

‘Намреніе у него было смлое, но оно могло привести къ хорошему концу, именно отъ-того, что было смлое.

‘— Кто тамъ? спросилъ изъ-за двери часовой.

‘— Отъ господина де-Монморанси, его посланный, отвчалъ Пьерро.

‘— Впусти, сказалъ начальникъ часоваго.

‘Дверь отворили, и Пьерро вошелъ въ комнату неробко, посматривая на бывшихъ въ ней.

‘— Я, сказалъ онъ потомъ:— конюшій г. Шарля де-Манфоля, пріятеля г. де-Монморанси. Вы, впрочемъ, знаете, что они пріятели между собою. Да и дло не въ томъ, Съ четверть часа назадъ, мы шли съ барономъ съ караула, изъ Лувра, какъ вдругъ намъ попались на встрчу, на Гревской-Площади, г. Монморанси съ какимъ-то другимъ господиномъ, который былъ закутанъ въ плащъ до самыхъ глазъ. Г. Монморанси узналъ моего барина и подозвалъ его къ себ. Потомъ они переговорили промежь-себя и приказали мн идти сюда, къ г-ж де-Пуатье. Ты найдешь тамъ арестанта, прибавилъ г. де-Монморанси: его надобно… Тутъ отдалъ онъ мн на счетъ этого арестанта приказъ, который я исполню теперь же. Я замтилъ-было, что мн нужно нсколько человкъ для охраны, но онъ сказалъ, что найду здсь достаточное число людей, и я вижу теперь, что васъ даже боле, чмъ требуется для пособія мн въ исполненіи приказа г. де-Монморанси. Да гд же арестантъ? А, вотъ онъ! Снимите ему повязку со рта: мн надобно говорить съ нимъ, и онъ долженъ отвчать на мои вопросы.

‘Начальникъ стражи, однакожь, не ршился вдругъ послушаться Перро, хотя мужъ мой Говорилъ безъ всякаго смущенія.

‘— А письменнаго приказа у васъ нтъ? спросилъ онъ у него.

‘— Да разв можно писать приказанія на Гревской-Площади, во второмъ часу утра? отвчалъ Перро, пожимая плечами.— Мн, впрочемъ, г. де-Монморанси говорилъ, что онъ объявилъ вамъ, уходя, о присылк отъ себя посланнаго.

‘— Правда.

‘— Зачмъ же вы еще спорите, любезнйшій? Извольте-ка отойдти съ своими подчиненными немного-поодаль: мн надобно переговорить съ этимъ господиномъ о секретномъ дл. Что жь, не слышите, что ли? Отойдите.

‘Они послушались, и Перро подошелъ къ вашему батюшк, у котораго уже была снята повязка со рта.

‘Онъ узналъ моего мужа съ перваго взгляда.

‘— Перро, сказалъ онъ ему тихо:— какимъ-образомъ могъ ты пройдти сюда?

‘— Вы узнаете объ этомъ посл, государь-графъ, отвчалъ Перро: — а теперь намъ нужно время на другое. Извольте меня выслушать.

‘И онъ разсказалъ графу какъ-можно-короче о томъ, что произошло въ комнат г-жи де-Пуатье, и о томъ, что г. Монморанси, по-видимому, опредлилъ заключить вашего батюшку въ вчное заточеніе. А мнніе у Перро было такое, что надобно во что бы то ни стало избавиться отъ этой бды.

‘— Но какъ же избавлюсь я отъ нея? сказалъ вашъ батюшка,— Ихъ восьмеро, а насъ только двое, и къ тому же, прибавилъ онъ съ горькою усмшкою:— мы здсь не въ пріятельскомъ дом.

‘— Нужды нтъ, отвчалъ Перро:— дозвольте мн только поступить какъ я придумалъ, и я спасу васъ.

‘— За чмъ?.. сказалъ графъ съ грустію.— На что мн теперь жизнь и свобода? Діана не любитъ меня! Діана ненавидитъ меня и измнила мн!

‘— Забудьте о ней, государь-графъ, и стоитъ ли убивать себя тоскою по недостойной женщин, когда у васъ есть сынъ, который безъ васъ будетъ круглымъ сиротою?

‘— Ты говоришь правду, Перро: я виноватъ передъ нимъ, я вовсе не пекусь о моемъ бдномъ Габріэл, и Господь наказалъ меня за это по справедливости. По-крайней-мр, теперь я исполню долгъ свой въ-отношеніи къ нему. Для него я попытаюсь спастись отъ участи, которую мн готовятъ. Но прежде выслушай меня: если планъ, придуманный тобою, не удастся, если меня убьютъ, или навсегда заживо схоронятъ въ какой-нибудь тюрьм,— и то и другое должно остаться тайною для Габріэля. Иначе, войдя въ лта, онъ будетъ стараться отмстить за меня или освободить меня изъ заточенія, и погубитъ себя. А мн и безъ того надобно отдать тяжелый отчетъ передъ его матерью… Поклянись же мн, Перро, что, если ты переживешь меня, ни одно твое слово не откроетъ ему моего прошлаго, по-крайней-мр до-тхъ-поръ, пока виновники моей гибели, дофинъ, который, конечно, въ-послдствіи будетъ королемъ,— Діана и Монморанси, не унесутъ съ собою въ могилу ненависти ко мн и вражды къ моему сыну. Посл этого онъ можетъ, если пожелаетъ, отъискивать меня. Тогда уже не будетъ опасности. Но до-тхъ-поръ, повторяю еще разъ, онъ еще мене, чмъ другіе, долженъ знать о моей участи. Общаешь ли ты мн это, Перро? Клянешься ли въ томъ? Въ противномъ случа, я не согласенъ принять твое великодушное предложеніе.

‘— Вы непремнно требуете клятвы, государь-графъ? Извольте, я клянусь вамъ.

‘— Ты клянешься вотъ этимъ крестомъ, Перро, что Габріэль не узнаетъ отъ тебя о моей участи, пока будутъ живы дофинъ, Діана и Монморанси?

‘— Клянусь этимъ крестомъ, сказалъ Перро, приподнявъ правую руку.

‘— Благодарю, другъ. Теперь длай, что хочешь. Поручаю себя Богу и ввряюсь теб вполн.

‘— Старайтесь только сохранить присутствіе духа, государь-графъ. Съ вашей стороны это главное, а тамъ ужь я устрою все.

‘Перро замолчалъ на минуту, потомъ прибавилъ, обращаясь къ начальнику стражи:

‘— Отвты арестанта удовлетворительны, вы можете развязать ему руки и отпустить его.

‘— Развязать ему руки? И… и отпустить его? возразилъ съ удивленіемъ тотъ, къ кому относились послднія слова Перро.

‘— Ну, да! сказалъ Перро.— Такъ приказалъ г. де-Монморанси.

‘— Г. де-Монморанси, продолжалъ начальникъ стражи, покачавъ головою: — приказалъ намъ строго стеречь арестанта. Онъ даже объявилъ намъ, что мы отвтимъ жизнью, если арестанту удастся уйдти! Какъ же могъ онъ приказать теперь освободить этого господина?

‘— Стало-быть, вы не хотите исполнить приказанія г. де-Монморанси?

‘— Не то, что не хочу, а мн какъ-то сомнительно. Вотъ видите ли, еслибъ вы приказали заколоть этого господина, или утопить, или, пожалуй, отвести въ Бастилію, мы тотчасъ бы послушались васъ, а то отпустить… Мы къ этакимъ приказамъ на-счетъ арестантовъ не привыкли…

‘— Какъ-себ хотите, любезнйшій, отвчалъ Перро безъ смущенія.— Я передалъ вамъ приказъ, который былъ данъ мн, теперь я умываю руки. Вы будете отвчать за непослушаніе, а мн здсь длать нечего. Прощайте.

‘И Перро отворилъ дверь, какъ-будто для того, чтобъ уйдти.

‘— Позвольте на минуту, сказалъ начальникъ стражи:— что вы торопитесь? Такъ вы утвердительно говорите, что г. де-Монморанси приказалъ отпустить арестанта? Вы уврены, что васъ прислалъ г. де-Монморанси, а не кто другой?

‘— Увренъ ли? отвчалъ Перро.— Да какъ же иначе узналъ бы я, что вы здсь стережете арестанта? Кто бы могъ сказать мн объ этомъ, кром г. де-Монморанси?

‘— Оно, конечно… Ну, мы исполнимъ вашъ приказъ, развяжемъ руки этому молодцу, сказалъ начальникъ стражи съ досадою.— Ахъ, Боже мой, что это за народъ эти знатные господа: на одной недл семь пятницъ!

‘— Такъ развяжите, отвчалъ Перро.— Я подожду.

‘Онъ, однакожъ, вышелъ за дверь, и остановился подл нея, не отводя взгляда отъ лстницы. Онъ хотлъ не допустить настоящаго посланнаго г. де-Монморанси, еслибъ тотъ пришелъ.

‘А между-тмъ, онъ не замтилъ, что позади его подошла къ комнат сама г-жа де-Пуатье. Она, вроятно, услыхала, что зашелъ громкій разговоръ, и пожелала узнать, не случилось ли чего-нибудь. Увидавъ, что стража развязываетъ вашего батюшку, она закричала имъ съ гнвомъ:

‘— Что вы длаете, негодяи?

‘— Мы исполняемъ приказаніе г. де-Монморанси, отвчалъ начальникъ стражи: — мы развязываемъ руки арестанту.

‘— Приказаніе г. де-Монморанси? Быть не можетъ! продолжала г-жа де-Пуатье.— Кто передалъ вамъ это приказаніе?

‘Стража указала на моего покойника, который смотрлъ на г-жу де-Пуатье словно окаменлый. На блдное лицо Перро падалъ свтъ ближней лампы, г-жа де-Пуатье узнала врнаго слугу.

‘— Онъ! вскричала она.— Да вдь это конюшій того, кто у васъ подъ стражею! Что вы длаете!

‘— Неправда! сказалъ Перро.— Я нахожусь въ услуженіи у г. де-Манфоля, и присланъ сюда г. де-Монморанси.

‘— Кто тутъ говоритъ, что присланъ отъ г. дс-Монморанси? сказалъ кто-то позади бднаго Перро.

‘То былъ настоящій посланный Монморанси.

‘— Этотъ плутъ лжетъ, прибавилъ онъ потомъ.— Вотъ кольцо и печать г. де-Монморанси. Да вы же и должны знать меня… По-крайней-мр, слышали: я графъ Монтансье… Но что вы тутъ длаете? Вы сняли повязку со рта у арестанта и развязываете ему руки? Сейчасъ же опять завязать ему ротъ и связать его самого крпче прежняго.

‘— Вотъ что дло, то дло, сказалъ начальникъ стражи.— Вотъ и видно, что настоящій приказъ.

‘— Бдный Перро! проговорилъ вашъ батюшка.

‘Ни одного слова не прибавилъ онъ въ упрекъ г-ж де-Пуатье, хоть ему и не вдругъ завязали ротъ платкомъ. Онъ какъ-будто считалъ ее недостойною упрековъ. Статься-можетъ, что онъ также опасался ввести своими рчами еще въ большую бду моего бднаго Перро. Но Перро, на свою пагубу, не выдержалъ…

‘Онъ смло взглянулъ на г-жу де-Пуатье и сказалъ ей грозно, какъ-будто какой-нибудь простой женщин:

‘— За ваше предательство накажетъ васъ Господь Богъ! Вы хуже Іуды, предали неповиннаго: вы предали трижды!

‘— Схватите его! вскричала г-жа де-Пуатье, блдная, какъ полотно, отъ гнва.

‘— Схватите его! повторилъ посл нея графъ Монтансь.

‘— А вотъ, посмотримъ, какъ удастся! вскричалъ Перро.

‘И въ ту же минуту, подбжавъ, точно въ изступленіи, къ вашему батюшк, онъ началъ разрзывагь своимъ кинжаломъ веревку, которою были связаны руки графа…

‘— Помогайте мн, государь-графъ! кричалъ онъ ему тогда:— высвобождайте руки, и постоимъ за себя!

‘Но на бднаго Перро тутъ же кинулись солдаты, одинъ изъ нихъ прокололъ его шпагой насквозь, между плечь, и онъ, высвободивъ только одну лвую руку вашего батюшки, упалъ подл графа замертво, весь въ крови.’

‘Что произошло посл того, Перро не зналъ.

‘Пришедъ въ себя, онъ прежде всего почувствовалъ, что ему холодно, потомъ собрался мало-по-малу съ мыслями, открылъ глаза и посмотрлъ вокругъ себя: въ ту пору, все еще была темная ночь. Онъ лежалъ на мокрой земл, подл тла мертваго человка. Неподалеку отъ Перро, въ углубленіи, гд было рзное изображеніе Богоматери, горла лампадка. Свтъ отъ нея былъ большой. При этомъ свт, Перро разсмотрлъ, что находится на кладбищ, и что подл него лежитъ тло одного изъ солдатъ, убитаго графомъ. Перро, видно, тоже сочли мертвымъ…

‘Онъ сталъ-было привставать, но тутъ вдругъ началась у него въ ран такая боль, что онъ упалъ опять. Однакожь, онъ перемогъ себя, спустя короткое время. Онъ съ великимъ напряженіемъ всталъ и переступилъ нсколько шаговъ. Въ эту минуту, заблестлъ вдали свтъ фонаря, и вскор показались два человка съ заступами въ рукахъ.

‘То были могильщики.

‘Перрбо, замтивъ ихъ, припалъ къ земл, и потомъ кое-какъ отползъ какъ могъ подале и спрятался за однимъ надгробнымъ камнемъ.

‘— Намъ говорили вдь, сказалъ между-тмъ одинъ изъ могильщиковъ своему товарищу:— что они положены подл того мста, гд лампада… такъ, кажется?

‘— Именно, отвчалъ спрошенный.— Э, да вотъ и они, прибавилъ онъ потомъ, замтивъ трупъ солдата. Однако, что жь это такое? тутъ только одинъ… А гд же другой молодецъ?..

‘— Надобно поискать его.

‘И они принялись искать подл того мста, на которомъ лежалъ убитый солдатъ.

‘— Нтъ, да и только. Видно, его чортъ унесъ, сказалъ одинъ изъ могильщиковъ.

‘Этотъ могильщикъ, кажется, былъ человкъ веселый…

‘— Охъ, зачмъ ты говоришь все такія страсти, да еще въ такую пору, и на кладбищ! отвчалъ другой, перекрестясь, въ испуг.

‘— Какъ ты хочешь, а тутъ все-таки одинъ пріятель. Что жь намъ длать?.. Э, есть о чемъ раздумывать! Похоронимъ хоть этого, а тамъ скажемъ, что другой мертвецъ сбжалъ… Можетъ, впрочемъ, они и обсчитались…

‘И они принялись копать могилу, а Перро началъ отпалзывать дале. Когда онъ былъ еще не очень-далеко отъ нихъ и могъ слышать ихъ слова, веселый могильщикъ сказалъ своему товарищу:

— А знаешь ли что: вдь если мы сознаемся, что нашли только одного мертвеца и вырыли только одну могилу, намъ, можетъ-быть, заплатятъ не десять пистолей, какъ общано, а только пять. Такъ не лучше ли не говорить, что другой-то молодецъ сбжалъ?

‘— Конечно! отвчалъ трусливый могильщикъ.— Мы скажемъ, что-молъ все сдлали по приказу, и будемъ правы.

‘Посл того, мой Перро вскор выбрался изъ кладбища, и черезъ нсколько времени дошелъ, едва ступая отъ боли и ослабленія, до Улицы-Обри-ле-Буше. Тутъ встртился ему огородникъ, въ телег, порожнемъ. Перро спросилъ у него, куда онъ детъ.

‘— Въ Монтрль, отвчалъ огородникъ.

‘— Такъ не подвезешь ли ты меня до угла улицы Жофруа-Ланье… я живу тутъ неподалеку… ты очень одолжишь меня…

‘— Пожалуй, подвезу, отвчалъ огородникъ.

‘Перро взобрался съ большимъ усиліемъ въ телегу, и они похали. Каково было моему покойнику, когда его везли, этого и сказать нельзя: ему не разъ казалось, что онъ просто Богу душу отдастъ… Но какъ бы то ни было, онъ не жаловался, не стоналъ, и телега наконецъ остановилась въ Улиц-Жофруа-Ланье.

‘— Ну, вотъ, пріятель, мы и дохали, сказалъ огородникъ.

‘— Благодарю васъ, любезнйшій, отвчалъ Перро.

‘Сказавъ это, мужъ мой вылзъ изъ телеги, потомъ пошелъ-было, шатаясь, вдоль улицы, но у него вдругъ подогнулись ноги, и онъ, чтобъ не упасть, прислонился къ стн.

‘— Знать, выпилъ, сказалъ огородникъ.

‘Тотчасъ за тмъ, онъ ухалъ, напвая превеселую псню медонскаго священника, Франциска Рабле.

‘Цлый часъ времени потребовалось бдному Перро для того, чтобъ дойдти до Улицы-де-Жирарденъ. Да, слава Богу, январскія ночи длинны. Перро прибрелъ домой часовъ въ шесть по полуночи, не встртивъ ни души.

‘Я, не смотря на холодъ, всю ночь стояла передъ открытымъ окномъ. Таково было мое безпокойство въ ту пору. Лишь-только Перро кликнулъ меня, я, ни мало не мшкая, сбжала въ сни и отперла дверь.

‘— Молчи! сказалъ мн Перро.— Что бы ты ни увидла, Алоиза, молчи! Помоги мн войдти въ комнату… Да, смотри же, ни слова…

‘Онъ оперся на меня, и я повела его. Почти тотчасъ же я замтила, что Перро раненъ, но, помня приказъ его, не вскрикнула, не сказала ни слова. У меня только брызнули слезы ручьемъ… Когда мы пришли въ свою комнату и я, снявъ съ Перро полукафтанье и оружіе, взглянула себ на руки, у меня чуть не вырвался крикъ: мои руки были вс въ крови…

‘Перро улегся на кровати какъ могъ покойне. На его рану страшно было смотрть.

‘— Перро, сказала я ему, рыдая: — позволь, по-крайней-мр, сходить за лекаремъ.

‘— Не нужно, отвчалъ онъ.— Ты вдь знаешь, что я нсколько разумю лекарскую часть, такъ я теб скажу, что моя рана смертельна. Я и теперь ужь не былъ бы въ живыхъ, когда бъ не поддержалъ мои силы самъ Господь-Богъ, наказующій убійцъ и предателей… Онъ продлилъ мою жизнь на нсколько часовъ для того, чтобъ было спасено дитя неповинное… Скоро начнется у меня горячка, и тогда всему конецъ. Тутъ ужь не поможетъ ни одинъ лекарь въ свт.

‘Онъ говорилъ съ большимъ усиліемъ. Я стала упрашивать его, чтобъ онъ отдохнулъ хоть немного.

‘— Правда, сказалъ онъ въ отвтъ:— мн надобно отдохнуть… Я долженъ сберечь послднія силы… и, однакожь, я могу писать… Дай сюда бумаги, чернилъ и перо.

‘Я подала ему все это. Онъ хотлъ-было взять перо, но вдругъ замтилъ, что у него глубоко прорзана шпагою рука. Писать было невозможно. Впрочемъ, онъ и не очень былъ привыченъ къ письму.

‘— Ну, сказалъ онъ:— длать нечего: надобно говорить. Господь, я надюсь, еще пошлетъ мн жизни хоть на малое время… Онъ справедливъ, и не терпитъ, чтобъ графъ нашъ остался навсегда во власти своихъ недруговъ… Онъ устроилъ такъ, что графу найдетъ освобожденіе нашъ молодой баринъ, когда будетъ къ тому пора…

‘И Перро разсказалъ мн, что вы теперь изволите знать, сударь. Перро говорилъ, однакожь, съ трудомъ и часто останавливаясь отъ слабости. Въ эти промежутки предсмертныхъ рчей бднаго Перро, я выходила, по его приказу, къ нашимъ здоровымъ, для того, чтобъ не было никакого подозрнія. Они поврили, что мн ничего неизвстно ни о вашемъ батюшк, ни о моемъ покойник… Я посылала ихъ освдомляться о граф сначала въ Лувръ, потомъ ко всмъ тмъ, кто былъ хоть въ маломъ съ нимъ знакомств. Г-жа де-Пуатье приказала сказать, что не видала его во весь день, а г-нъ де-Монморанси еще закричалъ, что де-скать его только безпокоятъ понапрасну, и что де-скать какъ ему знать, куда двался графъ.

‘Такимъ-образомъ, все было устроено по желанію Перро, и недоброхоты вашего батюшки могли подумать со всей справедливостью, что тайна ихъ неизвстна никому въ мір, что ее на вки схоронили въ тюрьм, съ графомъ, и въ могил, съ его врнымъ конюшимъ.

‘Около полудня, мужу моему стало какъ-будто полегче. Онъ говорилъ почти безъ усилія. Я было-обрадовалась этому, но онъ сказалъ мн съ горькой усмшкой:

‘— Ты радуешься понапрасну, Алоиза: мое теперешнее облегченіе происходитъ отъ-того, что у меня ужь начинается горячка… Но, слава Богу, я разсказалъ теб все, что слдовало… Ты знаешь теперь тайну, которая, кром меня, была извстна только Богу, да тремъ врагамъ нашего графа… И, я надюсь, ты не промолвишься о ней до того дня, когда можно будетъ открыть ее кому надобно. Ты слышала, какую клятву взялъ съ меня графъ: точно такой же клятвы требую я отъ тебя, Алоиза. Поклянись мн, что страшной тайны, которую я вврилъ теб, не узнаетъ никто, покамстъ будутъ въ живыхъ недруги, сгубившіе нашего господина.

‘Я исполнила приказъ Перро со слезами на глазахъ, и вотъ теперь, сударь, нарушила данную клятву, — нарушила потому, что недруги вашего батюшки еще не въ могил и еще могутъ погубить васъ. Но я преступила клятву невольно: иначе вы не преодолли бы своего отчаянія… И если вы теперь станете поступать осторожно, васъ и батюшку вашего спасетъ именно то, отъ-чего, въ противномъ случа, должна выйдти вамъ гибель, — значитъ, отъ моего разсказа вамъ не должно выйдти худа… А у меня все-таки тяжело на душ… Мн все думается, что Господь и мой милый Перро не простятъ меня за клятвопреступленіе…’

— Тутъ нтъ никакого клятвопреступленія, моя добрая Алоиза, отвчалъ Габріэль:— ты даже должна была, при теперешнихъ обстоятельствахъ, открыть мн тайну. Но продолжай, ради самаго Бога, продолжай.

— Перро, сказала Алоиза:— прибавилъ еще:

‘— Посл смерти моей, Алоиза, ты отпусти всхъ здшнихъ нашихъ дворовыхъ, запри домъ и не медля узжай съ молодымъ графомъ и съ нашимъ сыномъ въ Монгомери. И даже въ Монгомери ты живи не въ замк, а въ нашемъ домик. Тамъ ты воспитай молодаго графа не то, чтобъ совершенно въ тайн, однакожь и безъ огласки, такъ, чтобъ приближенные и надежные люди знали, кто онъ, но чтобъ до недруговъ его не доходила о томъ молва. Наши монгомерійскіе, и особенно отецъ-капелланъ и управитель, помогутъ теб совершить долгъ, который возлагаетъ на тебя самъ Господь. Я думаю даже, что и молодому графу не надобно говорить до восьмнадцати лтъ, кто онъ. Пусть только будетъ ему извстно, что онъ хорошаго дворянскаго рода. Ты, впрочемъ, сама увидишь, какъ лучше. Посовтуйся на счетъ этого съ отцомъ-капелланомъ и съ вимутьескимъ барономъ: они ужь разсудятъ… Но ни имъ и никому другому не открывай того, что я разсказалъ теб…. скажи только, что ты наслышалась здсь о недоброхотахъ нашего господина, что эти недоброхоты могутъ сгубить и молодаго графа, и что поэтому-то не должно быть о немъ оглашенія на сторону…

‘Вскор потомъ, мужу моему стало хуже. Боль въ ран была у него нестерпимая, въ иныя минуты, онъ почти вовсе лишался чувства, но и тутъ, какъ только немного отпускало ему, онъ прибавлялъ къ прежнимъ разныя другія наставленія.

‘Онъ даже могъ явственно дать мн вотъ еще какой наказъ:

‘— Г. де-Монморанси, сказалъ онъ мн:— думаетъ, что я схороненъ на кладбищ вмст съ убитымъ солдатомъ. Пусть же будетъ онъ увренъ въ этомъ всю свою жизнь. Если онъ узнаетъ, что я усплъ дотащиться сюда живой, ты погибнешь, Алоиза, а вмст съ тобою, быть-можетъ, погибнетъ и нашъ молодой графъ!.. Но у тебя душа твердая, Алоиза. Когда я умру, ты превозмоги свое горе, и около полуночи, какъ скоро уснутъ вс наши дворовые, отнеси мое тло въ погребальный склепъ… въ тотъ, что сдлали здсь прежніе владльцы этого замка… ихъ прозваніе было Бриссакъ… Туда никто не ходитъ, и даже ключъ отъ тамошней двери заржавлъ… онъ лежитъ въ томъ большомъ сундук, что въ комнат государя-графа… Тамъ буду я схороненъ въ освященномъ мст… Конечно, простому конюшему не слдовало бы лежать подл знатныхъ господъ, но вдь мы вс христіане, и притомъ, посл смерти они такіе же, какъ и мы гршные.

‘Я общала исполнить и это приказаніе. Да и какъ было отказать, какъ было огорчить бднаго Перро въ такую минуту?.. Къ вечеру начался у него бредъ, посл бреда, который продолжался не много времени, стало ему тяжеле. Я сама едва ходила отъ горя, особенно меня мучило то, что я не могу помочь моему Перро, я предлагала ему и то, и другое, но онъ не принималъ ничего…

‘Наконецъ онъ самъ сказалъ мн:

‘— Алоиза, дай мн пить… воды.

‘Жажда у него была нестерпимая, онъ былъ весь словно въ огн, но, не смотря на то, не тотчасъ сталъ пить, а сказалъ мн прежде:

‘— Алоиза, простимся на… вкъ… поцалуй меня… Да, смотри помни, что я приказывалъ… Ради самого Бога, помни!..

‘Я поцаловала его, заливаясь слезами.

‘Посл того онъ приложился къ распятію, которое подала я ему, по его требованію, и выговорилъ уже чуть слышно:

‘— О, Боже мой! Боже мой!

‘Онъ пожалъ мн руку и взялъ стаканъ съ водою, который я поставила передъ нимъ, но выпилъ только нсколько капель… Съ нимъ сдлались судороги, онъ приподнялся съ постели и въ ту же минуту опять упалъ на нее.

‘Онъ скончался, графъ.

‘Во весь остатокъ вечера, я плакала и молилась. У меня, однакожъ, достало силы уложить васъ почивать, какъ укладывала каждую ночь. Горе мое я, конечно, не могла скрыть, но оно ни на кого не навело удивленія. Вс наши дворовые тоже очень печалились о вашемъ батюшк и о моемъ бдномъ Перро, хотя и не знали ихъ настоящей участи.

‘Около двухъ часовъ по полуночи все въ дом стихло. Не спала только я одна. Надо было исполнить послдній приказъ Перро. Я смыла кровь съ тла моего покойника, завернула его въ простыню и, поручивъ себя Господу Богу, понесла тло въ склепъ. Тяжело мн было нести его!.. Не разъ доходило до того, что я, въ тоск и душевной слабости, клала свою ношу на полъ и становилась подл нея на колни…

‘Наврное, боле получаса шла я съ нею до склепа. Когда же отперла я дверь этого подземелья, изъ него пахнулъ холодный втеръ. Лампадка, которую взяла я съ собою, погасла, и я сама чуть незадохлась. Однакожъ, я оправилась вскор, зажгла лампадку и внесла тло Перро въ склепъ. Тугъ оказался одинъ пустой гробъ, словно нарочно для него приготовленный. Я положила похолодлое тло въ этотъ гробъ и надвинула крышку. Отъ недосмотра ли моего, или отъ чего другаго, но крышка, надвигаясь на гробъ, хлопнула очень-громко, и въ пустомъ подземельи послышался гулъ. Я такъ испугалась этого, что опрометью выбжала изъ склепа, кое-какъ заперла дверь и, добжавъ до своей комнаты, почти бездыханная упала на стулъ. Но и въ этомъ случа надобно было превозмочь себя: мн еще слдовало сжечь блье, на которомъ запеклась кровь моего мужа, и прибрать все въ комнат, такъ, чтобъ къ утру ужь не было никакого слда недавней бды…

‘Я сдлала и то и другое.

‘Какъ тнь ходила я утромъ, во мн самой зачиналась болзнь, но Господь спасъ меня, потому-что жизнь моя была нужна двумъ сиротамъ.’

— Бдная кормилица! Сколько горя перенесла ты тогда! сказалъ Габріэль, сжимая руку Алоизы въ своихъ рукахъ.

— Спустя мсяцъ, продолжала Алоиза, я ухала съ вами въ Монгомери.

‘Между-тмъ, все сбылось точно такъ, какъ ожидалъ г. де-Монморанси. Нсколько дней при двор только и было толковъ, что о вашемъ батюшк, вс удивлялись, какимъ образомъ могъ онъ пропасть безъ всти, вс старались довдаться, какая бы могла быть тому причина, потомъ стали говорить объ этомъ мене, а наконецъ и совсмъ забыли. Тогда случилось, что императоръ Карлъ V задумалъ прохать черезъ Францію для того, чтобъ наказать бунтовщиковъ въ своемъ город Гент. Вс и бросились на эту новость.

‘Въ тотъ же самый годъ, въ ма, спустя пять мсяцевъ посл несчастія съ вашимъ батюшкой, родилась Діана де-Кастро.’

— Да, отвчалъ Габріэль задумчиво:— но вотъ вопросъ неразршимый: была ли у батюшки связь съ г-жею де-Пуатье? и если была, то одновременна ли она съ расположеніемъ г-жи де-Пуатье къ дофину?.. Но, Богъ мой, что я говорю: неразршимый?.. Вдь батюшка еще живъ!.. Наврное, живъ, и я отъищу его, Алоиза, непремнно отъищу. Мною будетъ руководить любовь къ нему и любовь къ Діан: мн удастся…

— Дай-то Господи! сказала Алоиза.

— А посл твоего отъзда, кормилица, сказалъ Габріэль:— до тебя не доходило всти о томъ, въ какую тюрьму былъ заключенъ батюшка?

— Нтъ, сударь, но если догадываться по словамъ г. де-Монморанси, слышаннымъ моимъ мужемъ, что губернаторъ Шатле преданный ему другъ и надежный человкъ…

— Шатле! вскричалъ Габріэль:— Шатле!

И онъ съ ужасомъ вспомнилъ о несчастномъ старик, котораго видлъ въ одной изъ подземельныхъ темницъ Шатле и который былъ осужденъ на вчное молчаніе…

Габріэль бросился на шею къ Алоиз, заливаясь слезами.

VII.
Выкупъ.

На другой день, 12 августа, Габріэль, безъ малйшаго признака смущенія въ лиц, отправился въ Лувръ просить у короля аудіенціи.

Онъ долго обдумывалъ и долго совтовался съ Алоизой, какъ поступить ему въ этомъ случа. Убдясь, наконецъ, что при столь сильномъ противник насильственныя мры не поведутъ къ хорошему, онъ ршился говорить прямо, по почтительно. Онъ будетъ просить, по не требовать. Время требованій вдь еще не ушло, да и не должно ли прежде узнать, не ослабла ли, въ-продолженіе восьмнадцати лтъ, ненависть Генриха II?

Принявъ это намреніе, Габріэль, какъ видите, поступилъ благоразумно и осторожно.

Ему, впрочемъ, готовили неожиданную помощь — обстоятельства.

Пришедъ на луврскій дворъ въ сопровожденіи Мартэна Герра,— на этотъ разъ, настоящаго Мартэна Герра, — Габріэль замтилъ тамъ какое-то необыкновенное движеніе. Весь преданный своей мысли, онъ не обратилъ на это большаго вниманія и не сталъ довдываться причины, которая заставила собраться передъ дворцомъ столь многихъ людей, но вдругъ онъ поравнялся съ носилками, изъ которыхъ выходилъ кардиналъ лотарингскій, видимо чмъ-то взволнованный.

— А, это вы, виконтъ д’Эксме? сказалъ ему кардиналъ.— Такъ вы теперь совершенно выздоровли? Тмъ лучше! тмъ лучше! Братъ мой освдомлялся о васъ въ послднемъ письм своемъ съ большимъ участіемъ.

— О, ваше высокопреосвященство, какъ благодарить за такую благосклонность… отвчалъ Габріэль.

— Вы вполн заслужили ее своею храбростью. Но куда это идете вы такъ скоро?

— Къ королю.

— Къ королю?.. Теперь?.. Ну, мой другъ, неудачное выбрали вы время: его величеству въ эту минуту не до васъ. Ахъ, да вотъ что: я самъ долженъ видть короля, его величество присылалъ за мною, войдемте же вмст. Я введу васъ, а вы, статься-можетъ, будете мн полезны въ кабинет… Помощь за помощь, мой другъ… Кстати: вамъ извстна печальная новость?

— Новость? Нтъ, ваше высокопреосвященство, я не слыхалъ ничего. Я только-что изъ дома. Правда, я замтилъ, что здсь происходитъ что-то необыкновенное.

— Да, думаю, что происходитъ. Вдь есть отъ-чего. Г. де-Монморанси изволилъ отличиться на славу. Онъ, нашъ достойный конетабль, задумалъ помочь Сен-Кентену, который Испанцы держатъ въ осад… Не идите такъ скоро, виконтъ д’Эксме, мн вдь ужь не двадцать лтъ… Такъ вотъ видите, нашъ храбрый конетабль далъ сраженіе… Это было третьяго дня, 10 августа, въ день св.-Лаврентія. Войско ваше почти равнялось числомъ испанскому, кавалерія была удивительная, притомъ, все лучшее наше дворянство… Что жь вы думаете? Онъ, опытный полководецъ, такъ устроилъ свои дла, что его разбили на голову на равнинахъ жиберкурскихъ и лизерольскихъ. Мало того: онъ самъ раненъ и взятъ въ плнъ, а съ нимъ взяты въ плнъ вс т генералы, которые не убиты во время сраженія. Въ числ послднихъ находится г. д’Ангэнъ. Да что и говорить! изъ всей пхоты не уцлло и ста человкъ. Вотъ почему, г. д’Эксме, происходитъ здсь, какъ вы выразились, что-то необыкновенное, и вотъ, наврное, почему изволилъ потребовать меня къ себ его величество.

— Боже великій! вскричалъ Габріэль, забывъ, при всти объ этомъ общемъ бдствіи, о своей собственной печали:— Боже великій! Не-уже-ли Франціи опять суждено испытывать такія же несчастія, какими поразили ее дни при Пуатье и Азенкур. Но Сен-Кентенъ, ваше высокопреосвященство?

— Сен-Кентенъ, отвчалъ кардиналъ:— еще держался при отъзд курьера, и племянникъ конетабля, адмиралъ Гаспаръ де-Колиньи, которому поручена защита города, ршился отстаивать его до послдней крайности… Онъ желаетъ хоть сколько нибудь уменьшить вредъ послдствій страшной ошибки своего достопочтеннаго дядюшки… Но, не смотря на всю ршимость г. де-Колиньи, я крпко боюсь за Сен-Кентенъ… Я даже думаю, что онъ, можетъ-быть, уже взятъ Испанцами…

— Стало-быть, Франція погибла? сказалъ Габріэль.

— Францію не оставитъ своимъ покровительствомъ Господь Богъ, отвчалъ кардиналъ:— но вотъ мы уже у дверей кабинета короля, посмотримъ, что-то скажетъ его величество…

Стража, натурально, пропустила кардинала и его спутника безъ задержки. Въ кабинет были только король, чрезвычайно печальный, да г-жа де-Пуатье. Король, увидвъ кардинала, всталъ и поспшно подошелъ къ нему.

— А, наконецъ-то я васъ вижу! сказалъ онъ кардиналу.— Вы такъ необходимы мн теперь, ваше высокопреосвященство!.. Скажите, какое ужасное несчастіе!.. Кто бы могъ предвидть…

— Я могъ бы предсказать это вашему величеству, отвчалъ кардиналъ:— еслибъ вы, государь, соизволили спросить меня о моемъ мнніи мсяцъ тому назадъ, передъ отъздомъ г. де-Монморанси.

— Пожалуйста, безъ упрековъ, mon cousin, сказалъ король: — дло теперь не о прошломъ, а о будущемъ, которое угрожаетъ столькими бдствіями, о настоящемъ, которое такъ опасно. Господинъ герцогъ Гизъ вдь ужь на пути сюда?

— Да, государь, онъ теперь, по всему вроятію, уже въ Ліон.

— Слава Богу! вскричалъ король.— Какъ-только прибудетъ сюда вашъ знаменитый братъ, я препоручу ему спасеніе государства. Вы и онъ будете имть полную, неограниченную власть. Будьте такими же королями, какъ я самъ. Я уже заготовилъ къ герцогу письмо, въ которомъ прошу его поспшить своимъ пріздомъ: вотъ оно. Потрудитесь же, mon cousin, написать къ вашему братцу. Изобразите ему ужасное положеніе, въ которомъ мы находимся, и необходимость не терять ни минуты… Скажите ему, что это нужно для спасенія Франціи, что я все предоставляю ему въ полную волю… Только, сдлайте милость, напишите поскоре. Да всего лучше потрудитесь написать теперь же. Вонъ тамъ, въ этой комнат, вы найдете все, что надобно для письма, и вамъ никто не помшаетъ. Курьеръ уже дожидается. Прошу васъ, г. кардиналъ, не медлите. Въ настоящее время, все могутъ спасти или погубить какіе-нибудь полчаса… Ступайте же, mon cousin.

— Приказаніе вашего величества будетъ исполнено, отвчалъ кардиналъ: — братъ мой также исполнитъ вашу волю: его жизнь принадлежитъ вамъ и отечеству. Но что бы ни послдовало для него, удача или неудача, вы, государь, наврное, соизволите припомнить въ-послдствіи, что вврили ему власть при безнадежныхъ обстоятельствахъ.

— Скажите: при опасныхъ, возразилъ король:— но не говорите: при безнадежныхъ. Вдь Сен-Кентенъ еще держится?

— Или, по-крайней-мр, держался два дня тому назадъ, сказалъ кардиналъ.— Но укрпленія и тогда уже были въ жалкомъ состояніи, жители, истомленные голодомъ, уже намревались сдаться, а если Сен-Кентенъ сдастся, положимъ, сегодня, черезъ недлю — Парижъ будетъ во власти Испанцевъ. Но нтъ нужды: я все-таки напишу къ брагу, и онъ сдлаетъ все, что возможно человку.

Вслдъ за этими словами, кардиналъ поклонился королю и г-ж де-Пуатье и вышелъ въ указанную комнату — писать письмо, котораго требовалъ Генрихъ.

Въ-продолженіе переданнаго нами разговора, Габріэль, незамченный ни королемъ, ни фавориткою, задумчиво стоялъ поодаль. Добраго молодаго человка глубоко трогала крайность, до которой была доведена Франція. Онъ забывалъ, что побжденный, раненный и взятый въ плнъ генералъ былъ — его непримиримый врагъ, Монморанси. Въ настоящую минуту, конетабль былъ для него не врагомъ, а французскимъ полководцемъ, и опасность отечества занимала его почти столько же, какъ и страданія отца, томящагося въ заключеніи. Благородный молодой человкъ умлъ сочувствовать всякому несчастію…

Когда кардиналъ вышелъ изъ кабинета, король, въ сильной печали, упалъ на свое кресло и вскричалъ, наклонивъ голову на руки:

— О, Сен-Кентенъ! Теперь отъ тебя зависитъ судьба Франціи. Сен-Кентенъ, мой врный, преданный городъ! Когда бы ты могъ противиться еще хоть одну недлю! Герцогу Гизъ усплъ бы пріхать, и мы приготовились бы къ оборон подъ защитою твоихъ стнъ! Если жь ты падешь, моя послдняя твердыня, врагъ двинется на Парижъ, и тогда все погибнетъ. Сен-Кентенъ! о, я дамъ теб по льгот за каждый часъ твоего сопротивленія, я дамъ теб по алмазу за каждый камень, выпавшій изъ стнъ твоихъ, если ты не сдашься еще только недлю!

— Государь, онъ не сдастся, онъ задержитъ непріятеля даже боле, чмъ на недлю! вскричалъ Габріэль.

— Господинъ д’Эксме! вскричали въ одно и то же время Генрихъ и Діана,— первый съ изумленіемъ, вторая съ презрніемъ.

— Вы, сударь, зачмъ здсь? спросилъ потомъ король сурово.

— Государь, я вошелъ вмст съ его высокопреосвященствомъ.

— Ну, это дло другое, отвчалъ король.— Но вы что-то сказали, господинъ д’Эксме. Вы сказали, кажется, что Сен-Кентенъ можетъ сопротивляться?

— Да, государь, а вы изволили говорить, что наградите его льготами и богатствами, если онъ будетъ сопротивляться.

— Говорю и теперь то же самое, продолжалъ король.

— Соизволите ли вы, государь, удостоить не мене важной награды человка, который заставитъ Сен-Кентенъ защищаться,— человка, котораго воля будетъ закономъ для жителей города, готовыхъ сдаться непріятелю, и который съуметъ защитить этотъ городъ до послдней крайности, до той минуты, когда падетъ на вражескія пушки послдній обломокъ стнъ его?.. не откажете ли вы ему въ наград, которую онъ самъ попроситъ у васъ, когда онъ доставитъ вамъ недлю желаемой отсрочки и спасетъ тмъ королевство?

— Конечно, нтъ! вскричалъ Генрихъ.— Будетъ дано все, что можетъ дать король.

— Въ такомъ случа, дло ршено, государь, потому-что король не только можетъ, но даже долженъ прощать, а человкъ, о которомъ говорилъ я вашему величеству, желаетъ именно помилованія.

— Но гд же онъ? Гд этотъ спаситель? сказалъ король.

— Онъ передъ вами, государь. Я, конечно, не боле, какъ капитанъ вашей гвардіи, но я чувствую въ душ силу свыше человческой и докажу вамъ, что не беру на себя лишняго, вызываясь спасти мое отечество и моего отца…

— Вашего отца, господинъ д’Эксме? спросилъ король съ удивленіемъ

— Моя фамилія не д’Эксме, сказалъ Габріэль.— Я Габріэль де-Монгомери, сынъ графа Жака Монгомери, котораго вы, наврное, изволите припомнить, государь.

— Сынъ графа Монгомери! вскричалъ король, вставая и блдня. Г-жа де-Пуатье тоже невольно приподнялась съ своего кресла, съ видимымъ выраженіемъ ужаса на лиц.

— Да, государь, отвчалъ Габріэль спокойно:— я виконтъ де-Монгомери, и въ паграду за услугу, о которой я говорилъ вашему величеству, прошу помилованія отцу моему.

— Вашъ отецъ, сударь, сказалъ король:— вашъ отецъ пропалъ безъ всти, быть-можетъ, умеръ. По-крайней-мр, я не знаю, гд онъ теперь и живъ ли онъ.

— Но я, государь, знаю, продолжалъ Габріэль.— Мой отецъ уже восьмнадцать лтъ ожидаетъ въ Шатле своей смерти, или помилованія. Отецъ мой живъ, я увренъ въ этомъ. Что же касается до преступленія его, — оно мн неизвстно…

— Въ самомъ ли дл оно неизвстно вамъ? спросилъ король, гнвно нахмуривъ брови.

— Ршительно нтъ, государь:— я только могу судить о степени его важности: оно, безъ сомннія, велико, потому-что повлекло за собою столь продолжительное заточеніе, но оно не должно принадлежать къ роду тхъ преступленій, за которыя не бываетъ помилованія, потому-что виновный не былъ приговоренъ за него къ смерти. И сколько времени прошло съ-тхъ-поръ, когда оно было совершено! Цлыя восьмнадцать лтъ. Сколько страданій вынесъ въ эти восьмнадцать лтъ мой несчастный отецъ! О, онъ уже искупилъ вполн вину свою, какъ бы ни была важна она!.. Нельзя также опасаться, чтобъ онъ сталъ жаловаться на несправедливость, чтобъ сталъ упрекать кого-нибудь, если, сверхъ ожиданія, наказаніе его превышаетъ мру вины. До жалобъ ли ему теперь, едва живому, измученному заточеніемъ старику?.. Возвратите же ему свободу, ваше величество. Вы, государь, владтель христіанскій,— удостоите жь припомнить слова христіанскаго ученія: оно повелваетъ платить любовью и милосердіемъ не только за проступки, но даже за оскорбленія…

Послднія слова были произнесены значительнымъ тономъ, король и г-жа де-Валентинуа въ ужас переглянулись между собою, какъ-бы вопрошая другъ друга взглядомъ.

Но Габріэль намревался только слегка коснуться болзненной стороны ихъ совсти, а потому поспшилъ прибавить:

— Удостойте замтить, государь, что я прошу васъ, какъ предписываетъ долгъ покорному и преданному подданному. Я не говорю вамъ: ‘мой отецъ не былъ судимъ, его приговорили къ наказанію тайно, не давъ средствъ оправдаться, а такая несправедливость очень походитъ на личную непріязнь, на мщеніе… поэтому, я, сынъ того, кто былъ наказанъ безъ суда, протестую противъ тайнаго приговора предъ лицомъ всего французскаго дворянства, публично извщаю всхъ и каждаго, объ оскорбленіи, которое сдлано всмъ намъ въ лиц одного изъ насъ’…

Генрихъ былъ видимо смущенъ. Онъ даже повернулся какъ-то странно на своемъ кресл.

— Я не говорю вамъ этого, государь, продолжалъ Габріэль.— Я знаю, что иногда необходимость вынуждаетъ поступить противъ закона… Тайны прошлаго, далекаго отъ насъ, для меня столь же святы, какъ, наврное, он святы для отца моего. Я только прошу ваше величество дозволить искупить вину моего отца поступкомъ, полезнымъ вамъ и государству. Вызываюсь, за освобожденіе графа Жака Монгомери, отстаивать Сен-Кентенъ ровно семь дней, а если этого недостаточно, вызываюсь возвратить Франціи еще какой-нибудь другой городъ, отнятый Испанцами, или Англичанами Это, я думаю, стоитъ помилованія дряхлаго старика. Но я сдлаю это, и даже еще боле! Мною руководитъ святое побужденіе, воля моя непреклонна, мужество неколебимо, и притомъ я чувствую, что Господь не оставитъ меня своею помощію.

Г-жа де-Пуатье улыбнулась недоврчиво. Ей казалась странною благородная увренность молодаго человка въ успх…

— Понимаю, сударыня, значеніе вашей улыбки, продолжалъ Габріэль задумчиво: — вы думаете, что я паду подъ бременемъ моего подвига… Это очень возможно! Весьма быть можетъ, что меня обманываетъ мое предчувствіе. Но тогда я умру. Да, сударыня, да, государь, если непріятель ворвется въ Сен-Кентенъ до истеченія седьмаго дня, я погибну въ пролом, котораго не съумю отстоять. Боле этого не можетъ потребовать отъ меня ни Богъ, ни отецъ мой,— не можете потребовать и вы. Такимъ образомъ, жребій мой совершится по опредленію Господа, отецъ мой умретъ въ темниц,, какъ я умру въ битв, а вы избавитесь и отъ долга и отъ заимодавца. Значитъ, вы можете быть совершенно спокойны.

— Это, впрочемъ, справедливо… сказала г-жа де-Пуатье королю на ухо.

Генрихъ не отвчалъ ни слова. Онъ былъ погруженъ въ глубокую задумчивость. Въ комнат наступило молчаніе.

Его перервала фаворитка.

— Ну, а если въ-самомъ-дл случится, сказала она, обращаясь къ Габріэлю: — что вы погибнете, не достигнувъ своей цли, то посл смерти вашей никго не явится съ правомъ на искъ вашъ? Вы никому не вврили тайны?

— Клянусь вамъ всмъ, что есть святаго, отвчалъ Габріэль:— все умретъ вмст со мною, посл моей смерти никто не потребуетъ отъ его величества исполненія даннаго имъ общанія. Я покоряюсь заране,— повторяю еще разъ,— опредленію Божію, и теперь же объявляю торжественно, что смерть моя освободитъ васъ, государь, отъ всякаго отчета,— по-крайней-мр передъ людьми, а что касается до Бога, то Онъ самъ разсудитъ насъ.

Генрихъ вздрогнулъ, но, по свойственной ему нершительности, не отвчалъ ничего и оборотился къ г-ж де-Пуатье, какъ-бы прося совта.

Фаворитка, очень-хорошо знакомая съ этою нершительностью, посмотрла въ свою очередь на короля и сказала съ какою-то странною улыбкою:

— Мн кажется, государь, мы можемъ положиться на слово господина д’Эксме. Онъ дворянинъ, онъ, сколько я вижу, человкъ честный и благородный. Не знаю, справедливаго ли онъ проситъ у васъ или нтъ, даже не смю длать никакихъ догадокъ на этотъ счетъ, потому-что вы молчите. Но, по моему мннію, не слдовало бы отвергать столь великодушнаго предложенія, и будь я на мст вашего величества, я охотно обязалась бы моимъ королевскимъ словомъ не отказать господину д’Эксме въ милости, которой потребуетъ онъ посл своего возвращенія, если только онъ сдержитъ свое общаніе.

— О, сударыня, я только этого и желаю! сказалъ Габріэль.

— Позвольте: еще два слова, отвчала Діана.— Скажите, прибавила она, устремивъ на молодаго человка испытующій взглядъ: — по какой причин ршились вы говорить о предмет, покрытомъ глубокою тайною, въ присутствіи третьяго лица, въ присутствіи женщины, которой чуждъ онъ совершенно и которая ничмъ Не успла доказать вамъ, что вы можете доврять ея скромности?

— У меня, сударыня, были на то дв причины, отвчалъ Габріэль спокойно.— Во-первыхъ, я думалъ, что для васъ нтъ и не должно быть тайнъ въ сердц его величества: значитъ, я ршился открыть вамъ то, что вы непремнно узнали бы въ-послдствіи, или что вы, быть-можетъ, уже знали. Во-вторыхъ, я надялся, — какъ и случилось, — что вы удостоите быть посредницею между мною и его величествомъ, и что вы, какъ женщина, склонитесь на сторону милосердія, которымъ, сколько мн извстно, вы всегда руководились въ жизни.

Ни въ звукахъ голоса молодаго человка, ни на лиц его не было и слда ироніи. Это наружное отсутствіе ея обмануло Фаворитку. Г-жа Де-Пуатье приняла послднія слова Габріэля за комплиментъ.

Однакожь, она сказала Габріэлю:

— Позвольте мн, сударь, предложить вамъ еще одинъ вопросъ. Изъ одного любопытства, господинъ д’Эксме… скажите мн, сдлайте милость, какимъ образомъ могли вы узнать тайну, которая вызвала васъ на такое благородное предложеніе? Вы еще такъ молоды, а происшествіе случилось уже восьмнадцать лтъ назадъ.

— Я охотно скажу вамъ это, сударыня, отвчалъ Габріэль мрачно:— изъ моего отвта вы увидите, что въ дл, которое привело меня сюда, было посредство самого промысла Божія. Одинъ изъ конюшихъ отца моего, по имени Перро Авриньи, убитый передъ заточеніемъ батюшки, возсталъ изъ гроба, по вол Господа, и открылъ мн, что отецъ мой томится въ темниц…

При отвт молодаго человка, произнесенномъ торжественнымъ тономъ, король быстро всталъ съ своего кресла, блдный какъ трупъ. Даже сама Діана вздрогнула, не смотря на свои желзные нервы. Во время нашего разсказа, вс врили сверхъестественнымъ явленіямъ, а потому слова Габріэля не могли не произвести сильнаго впечатлнія на людей, которыхъ совсть не была чиста.

— Довольно, сударь, довольно! сказалъ король съ видимымъ замшательствомъ, скороговоркою.— Ваша просьба будетъ исполнена.

— Стало-быть, отвчалъ Габріэль:— я могу положиться на слово вашего величества, и теперь же хать въ Сен-Кентенъ?

— Да, сударь, позжайте, сказалъ король, все еще сильно смущенный: — позжайте теперь же, сдлайте, что говорили, и я исполню вашу просьбу. Даю вамъ въ томъ мое слово,— слово короля и дворянина.

Габріэль, съ радостію въ душ и во взгляд, поклонился королю и фаворитк, потомъ вышелъ, не сказавъ боле ни одного слова. Онъ, казалось, не желалъ теперь терять ни минуты.

— Наконецъ-то онъ ушелъ! сказалъ король, дыша свободне. Съ Генриха какъ-будто спала огромная тяжесть.

— Государь, отвчала Діана: — прошу васъ, успокоитесь. Вы было — измнили себ передъ этимъ человкомъ.

— Да это былъ не человкъ, сказалъ король задумчиво: — это была моя совсть въ видимомъ образ… Ея-то голосъ смутилъ меня, сударыня.

— Вотъ что! продолжала Діана.— Ну, такъ вы очень-хорошо сдлали, государь, что согласились на просьбу виконта д’Эксме: онъ не будетъ боле смущать васъ, его наврное убьютъ въ Сен-Кентен.

Вслдъ за послдними словами фаворитки, въ кабинетъ вошелъ кардиналъ лотарингскій съ письмомъ въ рук. Приходъ его помшалъ королю отвчать г-ж де-Пуатье.

Между-тмъ, Габріэля, по выход его отъ короля, занимала только одна мысль,— мысль о любимой женщин. Онъ желалъ теперь увидть, въ упоеніи надежды, ту, съ которою разстался столь печально, и высказать своей Діан, что сулитъ имъ будущее…

Ему было извстно, что она находится въ монастыр, но въ какомъ именно? Узнавать объ этомъ Габріэль отправился въ луврскій апартаментъ Діаны, въ увренности, что она не взяла съ собою своихъ горничныхъ.

Онъ, однакожъ, ошибся на половину: Жасента была въ монастыр вмст съ г-жей де-Кастро, и нашего молодаго человка встртила только одна Дениза.

— А, это вы, господинъ д’Эксме! вскричала она, подходя къ Габріэлю.— Ахъ, какъ же хорошо, что вы пожаловали!.. Да ужь не съ извстіемъ ли вы какимъ о барын?

— Напротивъ, Дениза, я пришелъ съ тмъ, чтобъ спросить о ней у тебя…

— О, пресвятая Богородица! Да мн ничего не извстно о ней, и я теперь въ большомъ безпокойств на ея счетъ!

— Отъ-чего въ безпокойств? спросилъ Габріэль, и самъ уже весьма-встревоженньпі.

— Какъ отъ-чего! отвчала Дениза.— Вы вдь, я надюсь, изволите знать, гд теперь барыня?

— Вовсе не знаю, объ этомъ-то я и хотлъ спросить у тебя, Дениза.

— Ну, такъ я доложу вамъ, сударь, что она, недли четыре тому, просила у короля позволенія жить въ монастыр…

— Это мн извстно, ну, а что было посл?

— Что было, сударь, посл? Да въ этомъ-то ‘посл’ и вся бда! Знаете ли, въ какой монастырь ухала барыня? Къ бенедиктинамъ, сударь, въ Сен-Кентенъ!.. Тамъ, видите, настоятельницей ея давнишняя знакомая, сестра Моника… А Сен-Кентенъ-то держатъ теперь въ осад проклятые Испанцы! Они подступили туда недли черезъ дв посл прізда барыни. Вотъ, сударь, отъ-чего я безпокоюсь о ней.

— О, сказалъ Габріэль: — тутъ во всемъ перстъ Божій!.. Онъ, онъ ведетъ меня!.. Дениза, прибавилъ онъ потомъ, подавая горничной кошелекъ, наполненный деньгами:— это теб за извстіе. Молись, прошу тебя, за твою барыню и за меня.

Вслдъ за тмъ, онъ поспшно вышелъ изъ комнаты Діаны и сошелъ съ подъзда, у котораго ожидалъ его Мартэнъ-Гэрръ.

— Теперь, сударь, мы куда? спросилъ конюшій.

— Туда, гд гремятъ пушки, мой добрый Герръ: въ Сен-Кентень!.. Намъ должно быть тамъ посл завтра… Слышишь ли, посл-завтра? И мы подемъ черезъ часъ.

— Тмъ лучше! вскричалъ Мартэнъ.— Тамъ, по-крайней-мр, есть съ кмъ сражаться на-чистоту!

VIII.
Ткачъ Жанъ Пекуа.

Въ сен-кентенской ратуш происходилъ совтъ, въ которомъ участвовали главные военачальники и почетнйшіе горожане. Было уже 15-е августа, и, по-видимому, не представлялось никакой возможности продолжать отстаивать городъ. Осаждающіе, казалось, могли ворваться въ него при первомъ ршительномъ приступ. Жители Сен-Кентена были убждены въ томъ, и, считая дальнйшее сопротивленіе совершенно-безполезнымъ, намревались сдаться.

Мужественный Гаспаръ де-Колиньи,— адмиралъ, которому Монморанси поручилъ защиту Сен-Кентена, — былъ противъ сдачи. Онъ зналъ, что для Франціи дорогъ даже одинъ лишній день сопротивленія Сен-Кентенцевъ. Но могъ ли онъ одинъ восторжествовать надъ безнадежностью и ропотомъ всего населенія города?

Онъ, однакожь, ршился испытать еще одно послднее усиліе, и вотъ зачмъ созвалъ онъ совтъ въ городской ратуш, который покажетъ намъ, въ какомъ состояніи находились тогда сен-кентенскія укрпленія и какое было расположеніе умовъ въ Сен-Кентен.

Адмиралъ открылъ засданіе рчью, въ которой напомнилъ присутствовавшимъ о долг и патріотизм. Отвтомъ на нее было мрачное молчаніе. Видя неуспхъ, онъ потребовалъ мннія о трактуемомъ вопрос у одного изъ подчиненныхъ своихъ. Этотъ подчиненный былъ капитанъ Оже, человкъ храбрый и умный. Адмиралъ надялся, что офицеры его подадутъ примръ мужества, и что примръ этотъ увлечетъ горожанъ. По, къ-несчастію, капитанъ Оже далъ вовсе не такой отвтъ, какого ожидалъ Колиньи.

— Мн тяжело высказать свое мнніе, сказалъ онъ:— но я выскажу его откровенно, адмиралъ. Вотъ оно: Сен-Кентенъ не можетъ боле сопротивляться. Еслибъ была надежда держаться хоть недлю, хоть даже два дня, я сказалъ бы: эти два дня дадутъ возможность сформировать позади насъ армію, эти два дня могутъ спасти Францію, не сдадимся же врагу, пусть лучше падетъ у насъ послдній обломокъ стны, пусть лучше погибнемъ вс мы до единаго. Но я убжденъ, что при первомъ приступ, который поведутъ, статься-можетъ, теперь же, Сен-Кентенъ будетъ взятъ. Такъ не лучше ли спасти, сдавшись на капитуляцію, то, что еще можетъ быть спасено въ город, и избжать грабежа?

— Да, да, именно на капитуляцію, хорошо сказано… Что разсудительно, то разсудительно! послышалось между присутствовавшими.

— Господа! вскричалъ Колиньи: — здсь главное не холодная разсудительность, а мужество… Да я и не думаю, чтобъ Сен-Кентенъ непремнно былъ взятъ при первомъ штурм… Вдь мы отбили же пять приступовъ… Ну, а вы, Локсфоръ, какъ полагаете: могутъ ли наши укрпленія держаться еще нсколько времени? Вамъ это извстне, чмъ другимъ: вы завдываете работами и контр-минами. Говорите откровенно, не представляйте положенія длъ ни въ лучшемъ, ни въ худшемъ вид… Мы вдь собрались здсь для того, чтобъ узнать истину, такъ я и требую ее отъ васъ.

— Скажу вамъ, отвчалъ инженеръ Локсфоръ: — сущую истину. Теперь, адмиралъ, непріятелю открыты четыре входа въ городъ, и я, признаюсь, удивляюсь, какъ осаждающіе не воспользовались до-сихъ-поръ ни однимъ изъ нихъ. Во-первыхъ, у Бастіона св. Мартина, въ стн такой проломъ, что въ него могутъ пройдти двадцать человкъ рядомъ. Мы лишились тутъ уже слишкомъ двухъ-сотъ человкъ… У Воротъ св. Іоанна уцлла только одна большая башня. Что же касается до куртины, то она разрушена боле, чмъ на-половину. Тутъ есть, правда, готовая контр-мина, но воспользоваться ею весьма-опасно: при взрыв ея можетъ обрушиться большая башня, которая одна только и удерживаетъ непріятеля на этомъ пункт, и которая, обрушившись, еще поможетъ осаждающимъ ворваться въ городъ. Ея развалины замнятъ для нихъ лстницы… У Ремикура, испанскія траншеи дошли до самаго рва, и непріятель безнаказанно подкапывается тамъ подъ стну. Наконецъ, въ той сторон, гд Ильское-Предмстье, непріятель овладлъ, какъ вамъ извстно, не только рвомъ, но и аббатствомъ. Здсь онъ укрпился такъ, что мы ршительно не можемъ вредить ему, а между тмъ, онъ самъ доканчиваетъ разрушеніе парапета и стрляетъ по нашимъ рабочимъ съ такимъ для нихъ урономъ, что они уже не ршаются работать тамъ, Въ прочихъ мстахъ, стна еще можетъ держаться, но четыре раны, о которыхъ говорилъ я вамъ, смертельны: он погубятъ городъ. Вотъ истина, которой вы требовали отъ меня, адмиралъ. Ваше благоразуміе ршитъ теперь, что надобно длать.

Между присутствовавшими снова послышался ропотъ. Никто изъ нихъ не высказывалъ своего мннія громко, но почти каждый говорилъ потихоньку, что надобно сдаться.

Колиньи, однакожь, продолжалъ:

— Господа, еще два слова. Вы говорили, г. Локсфоръ, что укрпленія наши, въ нкоторыхъ пунктахъ, не могутъ защищать города, — положимъ, такъ, но у насъ есть мужественные воины: они будутъ нашею живою стною. Съ ними, при содйствіи здшнихъ преданныхъ горожанъ, мы можемъ держаться еще нсколько дней. Не правда ли, г. Рамбулье? Вдь наши войска еще довольно-многочисленны?

— Адмиралъ, отвчалъ офицеръ, къ которому относились послднія слова Колиньи:— еслибъ мы были тамъ, на площади, середи этой толпы, которая нетерпливо ожидаетъ результата нашихъ совщаній, я отвчалъ бы вамъ ‘да’, потому-что тамъ слдовало бы внушить надежду и довріе… Но здсь, въ совт, передъ людьми истинно мужественными, я не колеблясь скажу вамъ, что у насъ недостаточно людей для защиты города. Мы вооружили всхъ, кто только можетъ носить оружіе. Другіе заняты работами въ укрпленіяхъ. Имъ помогаютъ въ труд даже дти и старики. Самыя женщины полезны намъ: он ходятъ за раненными. Значитъ, вс рабочія руки въ дл, а между-тмъ, здсь ощутителенъ недостатокъ въ рабочихъ рукахъ. Ни на одномъ пункт укрпленій нтъ ни одного лишняго человка, а между-тмъ, на другихъ пунктахъ слишкомъ-мало солдатъ. При теперешнемъ числ нашихъ вооруженныхъ, какъ ни изворачивайся, а все не достаетъ пятидесяти человкъ у Воротъ св. Іоанна, да столько же у пролома, что близь Бастіона св. Мартина. И если не предвидится подмоги изъ Парижа, то едва-ли слдуетъ еще рисковать остаткомъ нашихъ храбрыхъ воиновъ. Вдь они, по моему мннію, могутъ быть полезны для защиты другихъ крпостей.

Въ зал послышался шопотъ одобренія, и въ ту же минуту донеслись туда, какъ-бы для того, чтобъ придать еще боле значенія этому шопоту, крики народа, толпившагося передъ ратушей.

Но почти вслдъ за тмъ кто-то закричалъ громовымъ голосомъ:

— Замолчите!

Между присутствовавшими немедленно наступило глубокое молчаніе.

Слово, столь магически подйствовавшее на горожанъ, было произнесено Жаномъ Пекуа, старшиною цеха ткачей, гражданиномъ, котораго вс уважали, вс слушались и даже немного боялись въ город.

Жанъ Пекуа былъ типомъ тхъ достойныхъ горожанъ, которые, бывало, любили свой родной городъ, какъ любятъ свою родную мать и свое родное дитя, которые боготворили и порою побранивали этотъ городъ, которые жили для него и, въ случа надобности, умирали за него. Для честнаго Жана во всемъ мір не существовало ничего, кром Франціи, и во всей Франціи — ничего, кром Сен-Кентена. Никто не зналъ лучше его ни исторіи, ни старинныхъ обычаевъ, ни старинныхъ легендъ этого города. Но онъ зналъ не только прошлое Сен-Кентена: онъ зналъ и его настоящее, по-крайней-мр, ему было извстно все, что происходило тамъ сколько-нибудь замчательнаго. Его мастерская была второю большою площадью, а деревянный домъ его, находившійся въ Улиц-св.-Мартина, былъ второго ратушею. Этотъ почтенный домъ вы непремнно замтили бы по красовавшейся на немъ странной вывск, на которой былъ изображенъ ткацкій челнокъ между двухъ оленьихъ роговъ. Поводомъ къ этому замысловатому изображенію послужило слдующее обстоятельство. Одинъ изъ предковъ Жана Пекуа (Жанъ Пекуа считалъ своихъ предковъ какъ дворянинъ), тоже ткачъ по ремеслу, и въ добавокъ, отличный стрлокъ изъ лука, выкололъ стрлою, на разстояніи ста шаговъ, въ два пріема, оба глаза одному очень-красивому оленю. Его-то рога и были нарисованы потомъ на вывск…

Теперь вамъ понятно, почему одно слово Жана заставило замолчать его согражданъ.

Возвратимтесь же въ совтъ, происходившій въ сен-кентенской ратуш.

Какъ-скоро все стихло въ зал, Жанъ Пекуа продолжалъ уже другимъ тономъ:

— Выслушайте, что я скажу вамъ, мои любезные соотечественники и друзья. Чтобъ ршить, что должны мы длать теперь, намъ должно припомнить, что уже сдлано нами. Заключеніе выйдетъ само-собою: какъ поступили мы, когда Филиберъ Эманцилъ подступилъ сюда, когда его Испанцы, Англичане и Нмцы, словно стадо саранчи, окружили нашъ городъ? Мы не роптали, не обвиняли Провиднія за то, что оно именно насъ избрало первою жертвою. Напротивъ, — и въ этомъ отдастъ намъ справедливость самъ господинъ адмиралъ,— со дня прізда его къ намъ, мы помогали всмъ его начинаніямъ и лично, и имуществомъ. Мы отдали състные припасы, свои деньги, отдали все другое, что могли, и принялись сами, кто за оружіе, кто за заступъ. Т изъ насъ, которые не ходили въ караулъ на укрпленія, работали тамъ. Мы помогли навести на разумъ окрестныхъ крестьянъ, когда они не соглашались работать въ отплату за убжище, которое мы дали имъ у себя. Словомъ, мы сдлали все, чего можно требовать отъ невоенныхъ людей. Мы надялись за то, что государь нашъ, король, не забудетъ своихъ врныхъ Сен-Кентенцевъ, что онъ изволитъ прислать намъ помощь. Это не сбылось. Ему не посчастливилось, но въ томъ невиновенъ его величество… Его величество изволилъ помочь намъ, чмъ могъ… Посл несчастія съ г. конетаблемъ прошло пять дней, и непріятель воспользовался этими пятью днями. Отъ него было три приступа, которые стоили намъ боле двухъ-сотъ человкъ. Посл того пушки не переставали гремть… Да вотъ, кстати, и теперь выстрлы… Мы, однакожь, не заговорили о сдач, мы только стали прислушиваться, нтъ ли какого гула отъ новой намъ помощи, не идетъ ли кто опять изъ Парижа. Оттуда не слыхать ничего… Но винить въ томъ не кого. Король еще не усплъ собрать новой силы изъ остающихся у него войскъ: на это требуется не мало времени. Значитъ, надежды тутъ нтъ для насъ, дорогіе соотечественники и друзья! Съ другой стороны, вы слышали, что сказали г. Рамбулье и г. Локсфоръ. Я прибавлю еще къ этому, что они сказали совершенную правду. Въ солдатахъ у насъ, дйствительно, недостатокъ, городская стна пробита въ нсколькихъ мстахъ, словомъ, наша милая родина, нашъ старинный городъ гибнетъ…

— Да, да! закричали горожане: — надобно сдаться, надобно сдаться!

— Какъ бы не такъ! отвчалъ Жанъ Пекуа: — надобно умереть.

Это неожиданное заключеніе до того изумило присутствовавшихъ, что они не нашлись, чмъ возразить на него. Ткачъ воспользовался ихъ молчаніемъ и продолжалъ:

— Да, надобно умереть. То, что мы уже сдлали до сегодня, указываетъ намъ, какъ должны мы поступить теперь. Г. Локсфоръ и г. Рамбулье говорятъ, что мы не можемъ сопротивляться. Но г. Колиньи изволитъ говорить, что мы должны сопротивляться. Станемъ же сопротивляться! Вы, конечно, не будете отрицать, любезные соотечественники и друзья, что я преданъ нашему дорогому Сен-Кентену. Я люблю его, какъ любилъ свою старушку-матушку. Каждое ядро, которое врзывается въ его почтенныя стны, точно будто ранитъ меня въ сердце. Но, не смотря на то, я нахожу, что мы должны исполнить волю господина-адмирала. Г. Колиньи знаетъ, что слдуетъ длать. Онъ мудро взвсилъ теперешнее значеніе Сен-Кентена. Онъ находитъ, что Сен-Кентенъ долженъ погибнуть, какъ часовой на своемъ посту,— и это совершенно справедливо. Не послушаться въ этомъ господина-адмирала можетъ разв только одинъ измнникъ отечества. Укрпленія наши разрушаются — замнимъ ихъ нашими трупами, будемъ сопротивляться сколько станетъ силъ, недлю, два дня, часъ, сколько бы то ни было, но будемъ сопротивляться до послдняго издыханія. Этого требуетъ отъ насъ господинъ-адмиралъ, потому-что находитъ это необходимымъ, и я повторяю: мы обязаны повиноваться ему. За правоту своего требованія отвчаетъ онъ передъ Богомъ и государемъ нашимъ, королемъ. Тутъ все на его совсти.

Горожане молчали, печально потупивъ глаза. Колиньи былъ еще печальне ихъ. Мрачныя мысли Жана Пекуа, высказанныя торжественнымъ тономъ, потрясли его до глубины души. Отвтственность, которую налагалъ на него старшина ткачей, была страшна, и Колиньи съ ужасомъ думалъ объ отчет за жизнь столькихъ людей.

— Ваше молчаніе, достойные соотечественники и друзья, показываетъ мн, что вы поняли меня и соглашаетесь со мною, продолжалъ Жанъ Пекуа.— Но нельзя требовать, чтобъ вы вмст съ собою обрекли на жертву женъ и дтей вашихъ. Сами мы погибнемъ, а ихъ спасемъ, пусть будутъ первыя вдовами, а вторыя сиротами… не будемъ же предаваться напрасному отчаянію… Мы исполнимъ долгъ свой, а въ настоящую минуту воскликнемъ, друзья: ‘да здравствуетъ Франція!’

— Да здравствуетъ Франція! повторило нсколько человкъ, но голосомъ слабымъ, жалобнымъ.

Колиньи, сильно взволнованный, поспшно всталъ съ своего мста.

— Послушайте! послушайте! закричалъ онъ потомъ:— я не принимаю на себя столь страшной отвтственности, я могъ противиться вамъ, когда вы намревались покориться непріятелю, но теперь, когда вы предаете все на мою совсть, не могу настаивать… И такъ-какъ вы вс противъ одного меня, такъ-какъ вы признаете жертву безполезною…

— Мн кажется, прости Господи, вдругъ закричалъ кто-то въ толп, перебивая Колиньи: — что и вы, адмиралъ, тоже собираетесь сдать городъ непріятелю?

— Кто осмливается прерывать меня? спросилъ Колиньи, нахмуривъ брови.

— Я! отвчалъ, подходя къ Колиньи, молодой человкъ, одтый по-крестьянски.

— Крестьянинъ! сказалъ адмиралъ.

— Нтъ, не крестьянинъ, продолжалъ незнакомецъ:— а виконтъ д’Эксме, капитанъ королевской гвардіи и посланный его величества.

— Посланный короля! послышалось между удивленными присутствующими.

— Да, короля, сказалъ Габріэль.— Вы теперь видите, что его величество помнитъ своихъ врныхъ Сен-Кентенцевъ. Я прибылъ сюда, переодвшись въ крестьянское платье, три часа тому назадъ, и въ эти три часа я видлъ ваши укрпленія и слышалъ то, что вы здсь говорили. Но слышанное мною ршительно несогласно съ видннымъ. Зачмъ вы отчаиваетесь здсь, словно женщины? Зачмъ поддаетесь, какъ дти, пустому страху? Вамъ это стыдне, чмъ кому-нибудь: вы, до ныншняго дня, принадлежали къ числу самыхъ мужественныхъ гражданъ Франціи. Ободритесь, друзья мои! я видлъ ваши укрпленія, и увряю васъ, что вы можете держаться за ними еще дв недли, а король требуетъ, чтобъ вы, для спасенія королевства, не сдавались только одну недлю. На все, что вы слышали здсь, я отвчу въ короткихъ словахъ: я укажу средства противъ зла, я замню ваше уныніе надеждою.

Между-тмъ, около Габріэля уже столпились офицеры и почетнйшіе изъ горожанъ, покоряясь вліянію воли твердой и увлекающей.

— Говорите! говорите! закричали нкоторые изъ нихъ.

— Г. Локсфоръ, сказалъ Габріэль, обращаясь къ инженеру: — вы увряли, что непріятелю открыты теперь четыре входа въ городъ. Разсмотримте вмст, справедливо ли это. По вашимъ словамъ, наиболе-опасный пунктъ находится у Ильскаго-Предмстья: тамъ Испанцы овладли аббатствомъ и стрляютъ по нашимъ рабочимъ съ такимъ для нихъ урономъ, что они уже не ршаются работать въ этой сторон. Позвольте мн, г. Локсфоръ, указать вамъ одно очень-простое средство, которое вполн предохранитъ ихъ отъ испанскихъ ядеръ. Средство это было употреблено въ дло, на моихъ глазахъ, во время осады Чивителлы, въ ныншнемъ году. Оно состоитъ вотъ въ чемъ: надобно поставить между рабочими и непріятельскими баттареями нсколько старыхъ барокъ, наполненныхъ землею, поставить въ линію и одна на другую, такъ, чтобъ непріятельскія ядра приходились прямо въ нихъ: ядра будутъ вязнуть въ земл, и рабочіе будутъ за этою оградою въ такой безопасности, какъ-бы находились они вн пушечнаго выстрла. У Ремикура, говорили вы, непріятель безнаказанно подкапывается подъ стну. Но, г. инженеръ, тутъ-то и слдовало устроить контр-мину, а не у Воротъ св.-Іоанна, гд, при сосдств большой башни, она не только безполезна, но даже опасна. Переведите же вашихъ минровъ къ Ремикуру, и вы скажете мн спасибо за послдствія. Но, замтите вы: а Ворота св.-Іоанна, а проломъ у Бастіона св. Мартина? Тамъ вдь мало людей? Отвчаю вамъ: къ теперешнему числу людей на этихъ пунктахъ нужно прибавить только сто человкъ, — по пятидесяти на каждый пунктъ. Это сказалъ самъ г. Рамбулье. Онъ, правда, говорилъ притомъ, что этихъ ста человкъ взять не гд: такъ я скажу вамъ, въ свою очередь, что я доставлю вамъ ихъ.

Въ зал послышался говоръ, выражавшій радость и удивленіе.

— Да, продолжалъ Габріэль тономъ еще боле твердымъ:— я доставлю вамъ ихъ. За три ль отсюда, я встртился съ тремя стами копейщиковъ, которыми командуетъ г. де-Вольпергъ. Я условился съ нимъ, обязавшись пробраться сюда, черезъ непріятельскій лагерь, и пріискать пункты, гд можетъ онъ удобне ввести своихъ копейщиковъ въ городъ. Мн, какъ видите, удалось пробраться въ Сен-Кентенъ, и планъ мой готовъ. Я возвращусь къ Вольпергу. Мы раздлимъ его копейщиковъ на три отряда. Надъ однимъ изъ нихъ прійму начальство я самъ, и ныншнею же ночью, если только будетъ она не очень-свтла, вс три отряда попытаются войдти въ городъ, въ назначенныя для каждаго особыя ворота — значитъ, каждый отрядъ пойдетъ особо, и ужь, конечно, будетъ большое несчастіе, если не боле какъ одному изъ нихъ удастся обмануть непріятеля. Во всякомъ, впрочемъ, случа, одинъ изъ нихъ проберется въ Кентенъ, и такимъ образомъ у насъ прибавится сто храбрыхъ воиновъ. Изъ этихъ ста человкъ мы присоединимъ по-ровну пятьдесятъ къ солдатамъ, оберегающимъ Ворота св. Іоанна, и столько же къ караулу, который охраняетъ проломъ у Бастіона св.-Мартина. Теперь скажите, г. Локсфоръ, и вы, г. Рамбулье, найдется ли, за всми этими распоряженіями, хоть одинъ такой пунктъ въ нашихъ укрпленіяхъ, который представилъ бы непріятелю удобный входъ въ Сен-Кентенъ?

Отвтомъ на эти слова, пробудившія надежду во всхъ сердцахъ, было всеобщее радостное восклицаніе.

— О, теперь, вскричалъ Жанъ Пекуа:— мы можемъ сражаться, мы можемъ побдить.

— Сражаться, да, побдить, едва ли, отвчалъ Габріэль:— по-крайней-мр, я не вижу надежды на побду. Я говорю вамъ это потому, что не желаю, чтобъ вы считали свое положеніе боле-благопріятнымъ, чмъ оно есть на-самомъ-дл, точно такъ же, какъ не хочу, чтобъ вамъ представляли его боле-опаснымъ, чмъ оно есть въ дйствительности. Я желаю только доказать вамъ, что сопротивленіе возможно, что король не забылъ васъ, и что даже самая побда надъ вами покроетъ васъ вчною славою. Но я, кажется, и достигаю своей цли. Вы говорили прежде: принесемъ себя на жертву. Теперь вы говорите: будемъ сражаться. Это уже важный шагъ впередъ. Будемъ же сражаться, повторю и я. Но прибавлю еще вотъ что: не думайте, чтобъ благородная борьба, которую станете вы продолжать, повела къ жестокому мщенію со стороны непріятеля. Нтъ, мужественный Филибертъ Эммануилъ уметъ цнить храбрость и самоотверженіе всюду, даже и во враг. Онъ не накажетъ васъ за геройство… Притомъ, какой великій подвигъ совершите вы, если удастся вамъ не покориться осаждающимъ еще десять, или двнадцать дней: конечно, статься-можетъ, вы лишитесь вашего города, но за то вы, наврное, спасете Францію. Ваши внуки, ваше потомство самое отдаленное будетъ гордиться вами. Можно, безъ-сомннія, разрушить ваши стны, но кто можетъ уничтожить память о вашей геройской защит?.. Мужайтесь же, достойные охранители судьбы королевства! Спасите короля, спасите отечество! И для начала, воскликните, друзья: да здравствуетъ Франція! да здравствуетъ Сен-Кентенъ!

— Да здравствуетъ Франція! Да здравствуетъ Сен-Кентенъ! Да здравствуетъ король! воскликнули съ энтузіазмомъ вс присутствовавшіе.

— А теперь, продолжалъ Габріэль:— на укрпленія, къ труду!.. Да постарайтесь ободрить согражданъ своихъ, которые ждутъ васъ вонъ тамъ, на площади. Завтра у насъ будетъ — клянусь вамъ — сто новыхъ сподвижниковъ.

— На укрпленія! закричали горожане.

И тогда же, въ упоеніи радости и надежды, они извстили и увлекли за собою тхъ, которые не слыхали словъ избавителя, столь неожиданно посланнаго Богомъ погибавшему городу.

Благородный Колиньи слушалъ Габріэля молча, съ удивленіемъ и восторгомъ. Какъ-скоро вс военные и Сен-Кентенцы, бывшіе на совт, вышли съ радостными кликами изъ залы, Колиньи всталъ съ своего мста, подошелъ къ молодому человку и сказалъ, сжимая ему руку:

— Благодарю васъ. Вы спасли Сен-Кентенъ и меня отъ стыда, вы, быть-можетъ, спасли Францію и короля отъ гибели.

— О, я еще ничего не сдлалъ! отвчалъ Габріэль.— Теперь мн надобно возвратиться къ Вольпергу, а пробраться къ нему и привести сюда сто копейщиковъ, общанныхъ мною, можетъ помочь мн только одинъ Богъ… Его-то должно будетъ благодарить, а не меня, если Сен-Кентенъ не сдастся непріятелю еще десять дней.

IX.
Маленькая неудача Мартэна-Герра.

Габріэль разговаривалъ съ адмираломъ еще довольно-долго. Твердость, мужество и познанія молодаго человка, который разсуждалъ о стратегіи, какъ опытный полководецъ, о крпостныхъ работахъ, какъ инженеръ, и о нравственномъ вліяніи, какъ старикъ, изумили Колиньи. Съ другой стороны, Габріэля восхитили благородство характера Колиньи, его доброта и рдкая совстливость, или, лучше сказать, добросовстность. Да, племянникъ не походилъ на дядю! И за то, какой-нибудь часъ разговора сблизилъ адмирала и Габріэля, не смотря на все неравенство ихъ лтъ, такъ, какъ сближаетъ въ другихъ случаяхъ только продолжительное знакомство.

Условясь окончательно о сигналахъ и вообще о мрахъ, которыя было необходимо принять при вступленіи копейщиковъ Вольперга въ Сен-Кентенъ, Габріэль разстался съ адмираломъ. Послднія слова Габріэля: ‘до свиданія’, были произнесены гораздо съ большею надеждою на успхъ, чмъ т, которыми начался разговоръ его съ Колиньи.

Между-тмъ, Мартэнъ-Герръ, одтый такъ же, какъ и господинъ его, по-крестьянски, все ожидалъ Габріэля у входа въ ратушу.

— Ну, сударь, наконецъ-то изволили вы воротиться! вскричалъ онъ, увидвъ Габріэля, когда тотъ вышелъ изъ ратуши.— А я ужь ждалъ, ждалъ! Вс глаза проглядлъ. Да кабы вы знали, какъ хвалили васъ здсь. Вы и такіе, и такіе, и просто сказать нельзя! Что вы это, сударь, чмъ изволили такъ обрадовать ихъ всхъ?

— Полезнымъ совтомъ, мой добрый Мартэнъ. Мы переговорили обо всемъ, что слдуетъ предпринять здсь, а теперь къ длу.

— Къ длу, сударь, такъ къ длу, по-моему, дло завсегда лучше словъ. Мы, должно-быть, теперь же отправимся опять прогуливаться за городомъ, подъ выстрлами испанскихъ часовыхъ. Коли такъ, я готовъ.

— Отправиться, Мартэнъ, мы отправимся, отвчалъ Габріэль:— но не теперь, а въ сумерки. Я условился такъ съ г. Колиньи. Значитъ, мы пробудемъ здсь часовъ около трехъ. Въ это время я… мн надобно, прибавилъ онъ съ нкоторымъ замшательствомъ:— мн надобно собрать здсь кое-какія свднія…

— Понимаю… сказалъ Мартэнъ:— вы хотите еще поболе развдать на-счетъ того, сколько здсь офицеровъ и солдатъ… и насчетъ того, нтъ ли еще какихъ другихъ прорхъ въ сдланныхъ укрпленіяхъ?.. Этакого старанія ко всему, какъ у васъ, сударь, я, просто, осмлюсь доложить, не видывалъ ни у кого другаго.

— Ты вовсе ничего не понимаешь, мой бдный Мартэнъ, отвчалъ Габріэль, улыбнувшись.— На-счетъ войскъ и укрпленій я знаю все, что мн нужно. Меня занимаетъ дло, которое касается собственно до меня.

— А я, сударь, не могу ли тутъ помочь чмъ-нибудь?

— Да, Мартэнъ, ты можешь быть мн полезенъ… Ты даже можешь угадать, что интересуетъ меня въ Сен-Кентен лично. Вдь я не таюсь отъ тебя ни въ чемъ. Припомни-ка, кого хочу я отъискать здсь.

— Позвольте… Вспомнилъ, совершенно-вспомнилъ: вдь г-жу… то-есть, бенедиктинку?

— Ну, да. Богъ мой, что-то сталось здсь съ нею, посреди этого общаго безпокойства и горя?.. У адмирала я не ршился спросить… Надобно спрашивать хладнокровно, словно о самомъ обыкновенномъ предмет, но могъ ли я надяться на себя?.. Да адмиралъ, быть-можетъ, и не знаетъ, здсь ли Діана… Она, я думаю, перемнила имя.

— И я, сударь, думаю то же самое. Съ такимъ именемъ нельзя жить въ монастыр. Вдь оно, говорятъ, языческое… Да и г-жу де-Пуатье тоже зовутъ Діаною: а она разв лучше язычницы?.. Такъ оно и неловко говорить: ‘сестра Діана’…

— Какъ же быть тутъ? сказалъ Габріэль.— Не освдомиться ли прежде всего, гд монастырь бенедиктинокъ?

— Именно, сударь, отвчалъ Мартэнъ:— а тамъ ужь мы того… тамъ ужь мы разузнаемъ все въ подробности… Коли прикажете, я сію же минуту пріймусь отъискивать…

— Пріймемся отъискивать оба, только не вмст, а порознь. Это будетъ, я полагаю, лучше. Да прошу, будь поосмотрительне, и главное, не напейся.

— О, ужь на-счетъ этого не безпокойтесь. Я, сударь, опять сталъ непьющимъ человкомъ, лишь-только выхалъ изъ Парижа. Просто, осмлюсь доложить, ни разу не былъ даже въ полпьяна.

— Оно такъ и слдуетъ, Мартэнъ. Ступай же разузнавать, и черезъ два часа вернись опять сюда, на это самое мсто. Я тоже пріиду сюда.

— Будетъ, сударь, исполнено.

И они разстались.

Спустя два часа, они снова сошлись у ратуши. Габріэль былъ веселъ, Мартэнъ-Герръ, напротивъ, очень не-въ-дух. Вс свднія, собранныя достойнымъ Мартэномъ, заключались только въ томъ, что бенедектинки, вмст съ горожанками, ходятъ за раненными, что он только ночуютъ въ своемъ монастыр, а днемъ съ самаго ранняго утра до поздняго вечера бываютъ въ городскихъ госпиталяхъ.

Габріэлю, къ-счастію, было извстно боле. Габріэль, узнавъ отъ перваго встртившагося ему горожанина все, что усплъ узнать Мартэнъ-Герръ въ-продолженіе двухъ часовъ, спросилъ, гд можетъ онъ найдти настоятельницу бенедиктинокъ.

— А тамъ, гд боле опасности, отвчалъ тотъ, къ кому обратился нашъ молодой человкъ съ своимъ вопросомъ.

Габріэль отправился въ Ильское-Предмстье, и дйствительно нашелъ тамъ настоятельницу. То была сестра Моника, о которой говорила Габріэлю Дениза. Сестр Моник уже было разсказано, кто такой виконтъ д’Эксме, что говорилъ онъ въ ратуш и зачмъ пріхалъ въ Сен-Кентенъ, а потому она приняла его ласково и съ уваженіемъ.

Что же касается до Габріэля, онъ сказалъ ей, выслушавъ ея похвалы и привтствія:

— Такъ-какъ вамъ извстно, что я присланъ сюда королемъ, то я надюсь, вы дозволите мн освдомиться у васъ о здоровь дочери его величества, госпожи де-Кастро. Мн попадалось на встрчу много вашихъ бенедиктинокъ, но ея не было въ числ ихъ… Не больна ли она?..

— Нтъ, г. виконтъ, отвчала аббатисса:— я, однакожъ, упросила ее остаться сегодня въ монастыр, потому-что ей былъ необходимъ хоть непродолжительный отдыхъ. Она, г. виконтъ, ршительно забываетъ саму-себя для попеченій о страждущихъ. Такого примрнаго человколюбія, такой готовности къ самопожертвованію я еще не видывала… О, она достойна, вполн достойна своихъ великихъ царственныхъ предковъ! Она даже не пожелала, по своему истинно-христіанскому смиренію, чтобъ здсь было извстно ея высокое званіе. Она назвала себя просто Бенедиктою. Но это имя дорого нашимъ бднымъ страдальцамъ, они благословляютъ ту, которая носитъ его, они говорятъ, что одинъ видъ ангельскаго лика ея поселяетъ въ нихъ отраду и надежду… Но, скажу вамъ, г. виконтъ, наши раненные, вовсе незнакомые съ латинью, немножко переиначили имя, принятое г-жею де-Кастро. Они называютъ ее сестра Бени…

— Такое названіе не ниже титула, который принадлежитъ ей! вскричалъ глубоко растроганный Габріэль.— Но скажите, прибавилъ онъ потомъ, помолчавъ съ минуту:— я могу видть ее завтра, если… если только я ворочусь?..

— Можете, г. виконтъ. Вы найдете сестру Бени тамъ, гд самое большое число страждущихъ, нуждающихся въ помощи и участіи…

Этими словами заключился разговоръ Габріэля съ аббатиссою. Разставшись съ нею, нашъ молодой человкъ немедленно отправился опять къ ратуш. Тутъ, какъ мы уже замтили выше, онъ сошелся съ своимъ врнымъ Мартэномъ.

Габріэль такъ много разспрашивалъ объ окрестностяхъ Сен-Кентена, что уже могъ надяться не сбиться съ пути въ предстоявшемъ ему ночномъ переход съ копейщинами Вольперга. Какъ-скоро смерклось совершенно, онъ и Мартэнъ, закутавшись въ длинные плащи темнаго цвта, осторожно выбрались изъ города. Потомъ они сползли въ городской ровъ, вскарабкались на его противоположную окраину и выбрались въ поле.

Но это было только удачное начало. Впереди еще предстояло много опасностей. По окрестностямъ сен-кентенскимъ разъзжали день и ночь непріятельскіе отряды, притомъ, непріятельскій лагерь не былъ сосредоточенъ въ одномъ и томъ же мст, а былъ разставленъ по частямъ вокругъ города, значитъ, наши переодтые легко могли встртиться съ дозорнымъ непріятельскимъ отрядомъ, или быть замчены лагерными часовыми, а въ томъ и въ другомъ случа слдовало ожидать, по меньшей мр, продолжительной задержки для разспросовъ…

Спустя нсколько времени, Габріэль и Мартэнъ-Герръ добрались, покамстъ, безъ помхи до мста, гд дорога, по которой шли они, вдругъ раздлилась на дв дороги, въ-послдствіи далеко расходившіяся между собою. Тутъ Габріэль остановился въ размышленіи. Мартэнъ-Герръ тоже остановился, только вовсе безъ размышленія. Размышлять онъ обыкновенно предоставлялъ своему барину. Достойный Мартэнъ-Герръ считалъ очень-достаточнымъ для себя быть исключительно исполнителемъ чужой воли.

— Мартэнъ, сказалъ Габріэль посл непродолжительнаго молчанья: — вотъ передъ нами теперь дв дороги. Об он ведутъ къ Анжимонскому-Лсу, гд дожидается баронъ Вольпергъ. Если мы пойдемъ вмст, по одной изъ этихъ дорогъ, насъ могутъ и схватить вмст. Такъ я думаю, что намъ лучше идти порознь, то-есть теб по одной, а мн по другой дорог. Дло все-таки будетъ врне. Ты ступай вотъ по этой: она подлинне, да понадежне, такъ, по-крайней-мр, говорилъ мн Колиньи. Тутъ., правда, находится лагерь, въ которомъ непріятель, какъ кажется, помстилъ г. де-Монморанси, но ты обойди этотъ небольшой лагерь, какъ мы обошли его прошлою ночью. Да смотри, не опростоволосься! Если ты встртишься съ непріятельскимъ разъздомъ, выдай себя за анжимонскаго крестьянина и говори, что только-что отнесъ състные припасы Испанцамъ, которые стоятъ лагеремъ ближе другихъ къ Сен-Кентену, и что теперь идешь домой. Старайся также поддлаться хорошенько подъ пикардское нарчіе. Теб удастся это, если хоть мало постараешься: вдь иностранцевъ обмануть въ этомъ не трудно. Но, главное, не теряй присутствія духа. Тутъ, братъ, хоть сколько-нибудь заикнуться значитъ просто надть себ петлю на шею.

— Э, да ужь не извольте, сударь, безпокоиться! отвчалъ Мартэнъ-Герръ съ самоувренностью.— Мы ужь постоимъ за себя. Не учиться-стать. Увидите, что постоимъ.

— Пожалуйста, постойте, господинъ Мартэнъ-Герръ. Я, съ своей стороны, пойду вотъ по этой дорог, она покороче, но за то поопасне. Это самая прямая дорога въ Парижъ, а потому за ней и смотрятъ строже. Мн, конечно, прійдется встртиться не съ однимъ непріятельскимъ разъздомъ, прійдется не разъ укрыться гд-нибудь во рву или въ кустарник. И очень можетъ быть, что, не смотря на все мое стараніе избжать встрчи съ Испанцами, мн не удастся достигнуть цли. Въ такомъ случа, то-есть, если я замшкаю очень, вы не ждите меня долго. Г. де-Вольпергъ можетъ подождать съ полчаса посл твоего прихода къ нему, а потомъ, онъ ужь долженъ будетъ хать немедленно. Только попроси его, чтобъ онъ былъ какъ-можно-осторожне. Ты вдь знаешь, что надобно длать: надобно раздлить копейщиковъ на три отряда, и потомъ раздльно идти къ Сен-Кентену. Въ городъ должны они вступить въ трехъ противоположныхъ мстахъ. Нельзя, конечно, ожидать, чтобъ всмъ имъ удалось пробраться въ Сен-Кентенъ, но какъ быть! погибель одного отряда спасетъ два другіе… Да, мой добрый Мартэнъ, легко можетъ случиться, что мы уже боле не увидимся… Прощай, Мартэнъ! Да сохранитъ тебя Господь Богъ!

— О, сударь, пусть лучше сохранитъ Онъ васъ! отвчалъ Мартэнъ.— Я вдь что такое? я просто ничего, а вы вотъ всякую полезность оказать можете… Да!.. Однакожь, осмлюсь доложить, если я наткнусь на Испанцевъ, я проведу ихъ… Ужь такъ проведу, что посл позабавимся.

— Желаю, чтобъ теб удалось провести ихъ, но еще боле желаю, чтобъ ты вовсе не встртился съ ними. Прощай, Мартэнъ.

— Дай вамъ Господи всякаго благополучія и успха.

И они разстались опять.

Мартэну сначала благопріятствовало счастіе. Онъ удачно ускользнулъ, благодаря темнот, отъ вниманія двухъ испанскихъ разъздовъ, но счастье вдругъ измнило ему, когда онъ подошелъ къ лагерю, о которомъ говорилъ Габріэль, и около котораго надзоръ былъ еще строже. Бдный Мартэнъ вдругъ очутился между двумя непріятельскими отрядами,— коннымъ и пшимъ.

— Кто идетъ? вдругъ донеслось, какъ громовой ударъ, до ушей достойнаго конюшаго и доказало ему неопровержимо, что его замтили осаждающіе.

— Ну, подумалъ онъ тогда: — вотъ теперь-то и надобно показать себя. Да ужь мы не опростоволосимся. Нтъ, не на того напали.

И въ ту же минуту онъ заплъ какъ-можно-громче слдующую псенку:

Le vendredi de la Toussaint,

Est arriv la Germanie

А la belle croix de Messain

Pour faire grande boucherie…

— Кто идетъ? раздалось снова по близости конюшаго.

— Анжимонскіе, отвчалъ Мартэнъ, стараясь подражать пикардскому нарчію:— тутошній житель.

И вслдъ за тмъ, онъ заплъ опять:

Se campant au haut de vignes,

Le duc d’Albe et за compagnie

A saint Arnou pr&egrave,s nos fosss.

C’tait pour faire l’entreprise

De reconnatre nos fosss…

— Стой! Что ты тутъ орешь во все горло? сказалъ солдатъ ломанымъ французскимъ языкомъ.— Ни шагу дале!

Мартэнъ-Герръ, съ свойственною ему сметливостью, тотчасъ же сообразилъ, что одному ему не сладить съ цлымъ отрядомъ, что его непремнно догонятъ, если онъ побжитъ, по той весьма-основательной причин, что онъ пшкомъ, а у солдатъ добрыя лошади, и что, наконецъ, самое бгство его только усилитъ подозрніе. Онъ счелъ приличнымъ остановиться. И сказать правду, онъ былъ не недоволенъ своею встрчею.— Тутъ вдь, думалъ онъ:— и можно показать свое искусство. А то вотъ баринъ все говоритъ: ‘Ты, братъ, смотри, не запнись, не попадись въ просакъ…’ Точно мы родились сегодня! Такъ вотъ мы покажемъ же себя теперь, и посл ужь баринъ и намекнуть не моги! Да!..

Для большаго успха, Мартэнъ притворился сердитымъ.

— Ну, что вы пристали ко мн? закричалъ онъ, подходя къ отряду.— Вдь я ужь сказалъ вамъ, что я анжимонскій. У меня въ Анжимон жена и дти… много дтей… и большія и маленькія… да!.. Что же вамъ надобно?

— Что намъ надобно? отвчалъ тотъ же солдатъ, который приказалъ Мартэну остановиться.— Намъ надобно допросить и объискать тебя, бродягу… Ты вотъ говоришь, что анжимонскій обыватель, а можетъ, ты и лжешь… можетъ, ты шпіонъ?

— О-го, сказалъ Мартэнъ, засмявшись совершенно-ненатурально:— вишь ты что выдумали! Шпіонъ!.. Ну, объискивайте же меня! Что же вы? Да и допрашивайте кстати.

— А вотъ, пріятель, мы отведемъ тебя въ лагерь: тамъ и будетъ теб допросъ.

— Въ лагерь? продолжалъ Мартэнъ: — тмъ лучше. Я самъ требую, чтобъ вы вели меня въ лагерь. Посмотримъ-ка, что присудитъ начальство. А! вы думаете, что вотъ взяли, да схватили обывателя, такъ вамъ и съ рукъ сойдетъ? Какъ бы не такъ! Я носилъ вашимъ же, къ Сен-Кецтену, всякую провизію, и опять хотлъ принести… и принесъ бы самаго лучшаго… Да теперь пусть чортъ меня возьметъ, коли принесу хоть кроху какую!.. Да!.. Пусть вы вс тамъ хоть съ голода перемрете! Мн какое дло! А! вы еще не знаете меня! Такъ я жь вамъ покажу себя!.. Шпіонъ! Экъ затяли! Да начальство разберетъ… Я пожалуюсь вашему командиру… Ведите меня въ лагерь!

— Вотъ языкъ, такъ языкъ! сказалъ начальникъ отряда.— Ты толковалъ, пріятель, о командир, командиръ, любезнйшій, я, мн и изволь жаловаться. Вдь не генераловъ же будить для такихъ негодяевъ, какъ ты.

— А я къ генераламъ-то и хочу идти, ведите меня къ генераламъ! сказалъ Мартэнъ-Герръ скороговоркою.— Пусть-ка они узнаютъ, что иные-прочіе безъ всякой надобности задерживаютъ честныхъ прохожихъ, да еще такихъ прохожихъ, которые кормятъ васъ, да!.. Ведите меня! Мн худа не будетъ, меня еще наградятъ за вашу напрасную тревогу, а васъ такъ вотъ повсятъ! Увидите!

— Знаете что, сказалъ вполголоса одинъ изъ солдатъ начальнику разъзда: — онъ, кажется, не обманываетъ…

— Да, онъ по-видимому говоритъ правду, отвчалъ офицеръ: — и я отпустилъ бы его охотно, но мн кажется, что какъ-будто мн знакомъ его голосъ. Да вотъ все объяснится въ лагер.

И вслдъ за тмъ, отрядъ двинулся по приказанію своего начальника. Мартэнъ-Герра помстили между двумя всадниками, и онъ во всю дорогу не переставалъ браниться и кричать.

Когдй они пришли въ лагерь, тотчасъ принесли огня. Офицеръ, взглянувъ при его свт на Мартэна-Герра, отступилъ въ изумленіи на три шага назадъ и вскричалъ:

— Чортъ возьми, я не ошибся! Это онъ, мошенникъ! Узнате ли вы его теперь? прибавилъ онъ, обращаясь къ своимъ подчиненнымъ.

— Да! да! О, конечно, узнамъ! Это онъ! послышалось между солдатами.

— А! такъ вы наконецъ узнали меня? сказалъ достойный конюшій уже съ порядочнымъ замшательствомъ.— Вы знаете, чуо я Мартэнъ Корнулье… Корнулье изъ Анжимона… Такъ вы, значитъ, и отпустите меня?

— Тебя, разбойникъ? отпустить тебя? вскричалъ офицеръ съ сильнымъ гнвомъ.

— Да что это вы сердитесь такъ, любезнйшій? Сами же сказали, что знаете, а тутъ вдругъ и разбойникъ! Я не разбойничалъ отъ-роду, я честный обыватель… Мартэнъ Корнулье изъ…

— Нтъ, перебилъ офицеръ: — ты не Мартэнъ Корнулье, и я докажу теб это. Ребята, продолжалъ онъ, обращаясь къ всадникамъ:— какъ зовутъ этого мошенника?

— Арно дю-Тилль! Арно дю-Тилль! закричали въ одинъ голосъ солдаты.

— Арно дю-Тилль? кто это такой? спросилъ Мартэнъ поблднвъ.

— А ты все еще запираешься, бездльникъ! вскричалъ офицеръ.

— И теб не стыдно лгать, когда мы вс знаемъ, кто ты, когда весь мой отрядъ подтвердитъ, что я самъ лично взялъ тебя въ плнъ въ тотъ же самый день, въ который наши захватили г. де-Монморанси? Ты вдь находился при немъ…

— Нтъ, нтъ, я Мартэнъ Корнулье… проговорилъ запинаясь бдный Мартэнъ.

— Что ты все притворяешься, плутъ? Вдь ты видишь, что я не врю теб. Ты, обманщикъ, общалъ мн выкупъ за себя, я обращался съ тобой просто по-пріятельски, а ты, въ отплату, укралъ у меня вс мои деньги и увелъ прошлою ночію мою Гудулу, мою хорошенькую маркитантку!.. Гд она теперь? Куда ты двалъ ее, предатель?

— Да, куда ты двалъ Гудулу? куда? закричали солдаты.

— Куда я двалъ Гудулу? сказалъ Мартэнъ-Герръ съ ужасомъ.— А я почемъ знаю, куда я двалъ ее?.. Охъ! видно, опять надлалъ бдъ… Такъ вы, то-есть, наврное говорите, что я — Арно дю-Тилль? Вы даже и не сомнваетесь въ томъ? а? Вы и побожитесь, что этотъ господинъ взялъ меня въ плнъ, и что я увелъ у него Гудулу? Побожитесь? да?

— Еще бы нтъ! Побожимся! побожимся! послышалось между солдатами.

— Ну, такъ это и не удивитъ меня, отвчалъ бдный конюшій какимъ-то страннымъ тономъ, вы, конечно, припомните, съ какой точки зрнія смотрлъ Мартэнъ на плутни и проказы своего двойника.— Просто ни на волосъ не удивляетъ. Мн казалось, правда, что я Мартэнъ… но вы говорите, что я Арно дю-Тилль, что я былъ здсь вчера, ну, я и не спорю. Да и какъ спорить, когда вы знаете наврное? Но, Боже мой, Боже мой! отъ-чего же это… какъ же это я опять принялся за прежнее? А сомннія нтъ никакого: и Гудула, и увелъ, и деньги унесъ!.. Мое тутъ дло, чисто мое!.. Хорошо, по-крайней-мр, что я знаю теперь мое настоящее имя… Арно дю-Тилль! Поди ты!

Мартэна связали по рукамъ и по ногамъ и оставили въ лагер до дальнйшаго ршенія его участи.

— Вотъ, думалъ онъ, лежа на влажной земл: — вотъ и съумлъ показать себя! Вотъ и исполнилъ барскій приказъ!.. А еще хвастался!.. Да вдь чортъ же зналъ, что я увелъ вчера эту проклятую Гудулу! Кабы не она, кабы я не былъ здсь въ плну, я ужь, конечно, доказалъ бы барину, что мы не изъ какихъ-нибудь первоученокъ, что мы знаемъ, какъ повести дло, да!.. А постой-ка! можетъ, я ужь и доказалъ, можетъ, мн только кажется, что я здсь, а я, можетъ, теперь съ бариномъ, ду съ нимъ въ Сен-Кентенъ? Да и отъ-чего бы нтъ?.. Вдь случалось же прежде, что ты вотъ, кажется, былъ въ церкви и читалъ Отче, а выходитъ, что ходилъ съ записочкой къ г-ж Діан…

X.
Военная хитрость.

На этотъ разъ, случай опять съигралъ штуку надъ Мартэномъ-Герромъ. Онъ далъ возможность двойнику Мартэна, шпіону Арно дю-Тиллю, сдлать именно то, чего ожидалъ отъ себя несчастный конюшій въ послднихъ мечтахъ своихъ. Когда Габріэль, счастливо избжавъ опасностей, пришелъ въ лсъ и пробрался къ тому мсту, гд находился Вольпергъ съ копейщиками, нашего молодаго человка встртилъ первый — Арно дю-Тилль. Габріэль принялъ его за Мартэна.

— А, и ты здсь, Мартэнъ? сказалъ онъ шпіону.

— Здсь, сударь, отвчалъ Арно безъ малйшаго смущенія.

— Давно ужь ты пришелъ сюда?

— Да ужь поболе получаса.

— Но на теб, кажется, другое платье?

— Точно такъ, сударь, я помнялся своимъ съ однимъ крестьяниномъ, который попался мн на встрчу… я разсчелъ, что въ его плать меня еще лучше не узнаютъ…

— Умно, а дурныхъ встрчь не было?

— Не было, сударь.

— За то была одна очень-пріятная, сказалъ баронъ де-Вольпергъ, подходя къ Габріэлю:— онъ, плутъ, гд-то подхватилъ прехорошенькую двушку… кажется, непріятельскую маркитантку… она очень плакала, но онъ прогналъ ее… Свяжетъ, говоритъ, что въ ней проку…

— Ахъ, Мартэнъ, Мартэнъ! сказалъ Габріэль: — ты опять за старое!

— Такъ, сударь, мимоходомъ… отвчалъ Арно.

— А какъ вы думаете, г. д’Эксме, продолжалъ баронъ де-Вольпергъ:— не обождать ли намъ еще съ полчаса? Теперь еще нтъ полуночи, а мн не хотлось бы прійдти къ Сен-Кентену ране трехъ часовъ. Около этой поры Испанцы гораздо-мене караулятъ городъ…

— Я тмъ боле согласенъ съ вами, отвчалъ Габріэль:— что адмиралъ будетъ ждать насъ ровно въ три часа. Мы такъ съ нимъ условились. Удастся ли только намъ пробраться…

— О, мы проберемся, сказалъ Арно: — могу васъ уврить. Проходя подл лагеря, я какъ-нельзя-лучше ознакомился съ его окрестностями, и проведу васъ теперь на славу.

— Мартэнъ! вскричалъ Габріэль:— да ты ли это? Съ тобою просто чудеса творятся! Самъ пробрался, да еще окрестности осмотрлъ! Теперь, мой добрый Мартэнъ, я ужь не буду сомнваться въ твоей сметливости.

Посл этихъ словъ, Габріэль отвелъ Вольперга нсколько въ сторону, съ тмъ, чтобъ окончательно условиться съ нимъ о предстоявшей попытк. У нихъ начался довольно-продолжительный разговоръ, а шпіонъ принялся, между-тмъ, обдумывать, какъ наилучше воспользоваться ему своимъ новымъ положеніемъ.

Покамстъ первые двое толкуютъ между собою, а послдній думаетъ, позвольте разсказать вамъ, какимъ образомъ удалось Арно заступить мсто Маргэна-Герра. Бжавъ, при помощи Гудулы, изъ непріятельскаго лагеря, двойникъ несчастнаго конюшаго цлые восьмнадцать часовъ укрывался въ анжимонскомъ лсу. Около вечера, онъ замтилъ случайно въ этомъ лсу лошадиные слды. Въ бойкомъ ум Арно тотъ же часъ мелькнула мысль, что замченные имъ слды были сдланы не крестьянскими лошадьми, а что тутъ наврное прозжали кавалеристы, что эти кавалеристы, по всему вроятію, тоже укрываются, потому-что, иначе, имъ бы не зачмъ было здить по такимъ тропинкамъ, по которымъ и идти не легко, и что, слдовательно, эти кавалеристы должны быть французы. Арно ршился отъискать ихъ, и отъискалъ. Догадка не обманула его: то были дйствительно французы — копейщики Вольперга. Здсь-то случай въ особенности услужилъ дю-Тиллю. Копейщики приняли его за Мартэна-Герра. Онъ, натурально, не отперся отъ имени своего двойника. Потомъ, прислушиваясь къ разговорамъ копейщиковъ, онъ узналъ, что они ждутъ виконта д’Эксме, что виконтъ отправился въ Сен-Кейгенъ для совщаній съ адмираломъ, и что, по возвращеніи Габріэля, копейщики пойдутъ тремя отдльными отрядами въ Сен-Кентенъ.

На минуту, Арно дю-Тилль былъ однакоже въ довольно-затруднительномъ положеніи, но и тутъ ему удалось вывернуться.

У него начали-было разспрашивать о Габріэл, но онъ отвчалъ преспокойно:

— Баринъ скоро будетъ сюда, мы шли разными дорогами.

Посл этого отвта, Арно оставили въ поко.

Мысль заступить на время мсто Мартэна-Герра очень поправилась шпіону. Арно сообразилъ немедленно, что для него вдвойн выгодно исправлять должность конюшаго Габріэля, во-первыхъ: представлялась возможность жить даромъ, во-вторыхъ: возможность услужить конетаблю, слдя за поступками ненавистнаго ему и опаснаго для него человка. Съ другой стороны, Арно, правда, тревожила мысль, что Габріэль легко можетъ воротиться въ одно и то же время съ Мартаномъ Герромъ, но и въ этомъ отношеніи онъ придумалъ мру предосторожности: онъ отошелъ нсколько по-одаль отъ копейщиковъ и началъ поджидать Габріэля, съ тмъ, чтобъ въ случа надобности какъ-нибудь напугать и удалить легковрнаго конюшаго. Но счастіе, какъ мы видли, послужило дю-Тиллю: Габріэль пришелъ одинъ и принялъ его за Мартэна.

Спустя около получаса посл того, какъ Габріэль отвелъ Вольперга въ сторону, копейщики были раздлены на три отряда, и двинулись къ Сен-Кентену. Арно отправился вмст съ Габріэлемъ.

Между-тмъ, въ город съ нетерпніемъ ждали общанной помощи. Въ два часа утра, Колиньи самъ обошелъ условленные пункты и отдалъ необходимыя приказанія часовымъ, которыми на этотъ разъ были самые надежные изъ солдатъ. Потомъ, онъ взошелъ на одну изъ городскихъ башень. Тутъ, стараясь затаить дыханіе, онъ долго смотрлъ въ даль и прислушивался къ самомалйшему шуму, но издали никто не показывался, издали не доносилось никакого звука…

Наконецъ, потерявъ терпніе, Колиньи сошелъ съ башни и отправился верхомъ, въ сопровожденіи нсколькихъ офицеровъ, къ одному изъ тхъ пунктовъ, которые были избраны для предстоявшей попытки ввести копейщиковъ Вольперга въ Сен-Кентецъ. Прибывъ туда, адмиралъ остановился на валу.

Ровно въ три часа, изъ сомскихъ болотъ послышался крикъ филина.

— Ну, слава Богу! это они! вскричалъ Колиньи.

Вслдъ за тмъ, по знаку адмирала, г. дю-Брль, находившійся въ числ офицеровъ, которыхъ взялъ съ собою Колиньи, повторилъ слышанный крикъ.

За этимъ крикомъ наступило глубокое молчаніе. Колиньи и свита его были неподвижны, какъ камень. Они ждали съ мучительнымъ нетерпніемъ.

Вдругъ, въ той самой сторон, откуда послышался крикъ филина, раздался мушкетный выстрлъ, и почти немедленно потомъ началась сильная перестрлка. Непосредственнымъ результатомъ этой перестрлки были стоны, крики и шумъ.

Одинъ изъ отрядовъ копейщиковъ Вольперга былъ замченъ непріятелемъ.

— Боже! вскричалъ Колиньи: — одного ужь нтъ!..

Потомъ онъ поспшно сошелъ съ вала, слъ на лошадь и поскакалъ къ Бастіону св. Мартина, куда слдовало прибыть другому отряду копейщиковъ.

Здсь ожидала Колиньи новая пытка. Изъ-за черты Сен-Кентена послышался крикъ филина, ему отвчали изъ города тоже условленнымъ крикомъ, и почти въ-слдъ за тмъ тоже началась перестрлка, которая возвстила Сен-Кентенцамъ, такъ же, какъ и первая, гибель ста храбрыхъ воиновъ.

— Двсти погибшихъ! сказалъ Колиньи глухимъ голосомъ.

И свъ снова на коня, адмиралъ быстро понесся къ Ильскому-Предмстью, гд надлежало ожидать третьяго отряда копейщиковъ. Адмиралъ пріхалъ туда первый. Свита догнала его уже спустя нсколько минутъ. Тутъ доносились до нихъ только стоны умирающихъ, да крики побдителей…

Колиньи думалъ, что уже все погибло. Въ непріятельскомъ лагер были вс на ногахъ. Значитъ, можно было допустить, что командиръ послдняго изъ ожидаемыхъ отрядовъ не ршится на попытку пробраться въ городъ. Иногда, Колиньи казалось даже, что этотъ послдній отрядъ былъ захваченъ и истребленъ въ одно и то же время съ которымъ-нибудь изъ первыхъ…

По смуглымъ щекамъ Колиньи покатились слезы. Ихъ вызвала мысль, что черезъ нсколько часовъ жители Сен-Кентена, пораженные своею новою неудачею, потребуютъ сдачи города, и что даже, еслибъ они и не потребовали ея, Сен-Кентену уже не будетъ возможности сопротивляться.

Вдругъ г. де-Брль подошелъ къ Колиньи и сказалъ ему шопотомъ:

— Адмиралъ…

Колиньи обернулся къ нему.

— Адмиралъ, посмотрите вонъ туда, въ ровъ, прибавилъ г. де-Брль: — видите, тамъ пробирается отрядъ кавалеріи… Что это они, или ужь не Испанцы ли затяли въ-расплохъ ворваться въ городъ?

— Теперь ршить нельзя, отвчалъ Колиньи тоже шопотомъ:— надобно подождать…— Но отъ-чего же это ступаютъ ихъ лошади такъ тихо? Просто ни малйшаго шума!.. Точно тни.

А отрядъ все приближался къ тому мсту, гд находились Колиньи и его свита.

Когда онъ подошелъ къ этому мсту шаговъ на пятьдесятъ разстоянія, Колиньи самъ подалъ условленный знакъ. Отвтомъ былъ крикъ филина.

Колиньи, въ упоеніи радости, кинулся въ караульню, и приказалъ отпереть ворота.

Нсколько минутъ спустя, въ городъ вступило, въ глубокомъ молчаніи, сто всадниковъ. Они были закутаны въ длинные темные плащи. Тутъ только объяснилось, почему лошади ступали такътихо: копыта у нихъ были обвязаны лоскутьями холстины, въ которые былъ насыпанъ песокъ. Это средство вспало на мысль начальнику отряда тогда, когда онъ замтилъ, что топотъ лошадей погубилъ два другіе отряда. Этотъ начальникъ былъ — Габріэль.

Всть о прибытіи копейщиковъ распространилась въ город чрезвычайно-скоро. Двери всюду были отперты, въ окнахъ показался свтъ, и Габріэля встртило множество горожанъ съ привтомъ и радостію.

— Теперь не время радоваться, друзья мои, сказалъ имъ Габріэль.— Подумайте о тхъ, которые погибли за насъ… Ихъ было двсти человкъ…

— Да, отвчалъ Колиньи: — мы жалли о нихъ и удивляемся имъ. Но вы, г. д’Эксме… Но какъ васъ благодарить намъ? Позвольте мн, по-крайней-мр, обнять васъ: вы, мой другъ, спасли Сен-Кентенъ дважды.

— Г. де-Колиньи, отвчалъ Габріэль:— я желаю теперь только одного, чтобъ вы повторили мн свои послднія слова спустя десять дней.

ЧАСТЬ ТРЕТІЯ.

I.
Памятная записка Арнольда Тиля.

Благодтельной помощи только-что въ пору удалось пробраться въ Сен-Кентенъ, потому-что ужь начинало свтать. Усталаго, измученнаго Габріэля, не знавшаго отдыха въ-продолженіе четырехъ дней, адмиралъ Колиньи привелъ въ домъ ратуши, гд хотлъ помстить его рядомъ съ комнатой, которую занималъ самъ. Тамъ обезсилвшій Габріэль бросился на постель и заснулъ такъ, какъ-будто ему ужь и не слдовало больше просыпаться.

Онъ, въ-самомъ-дл, проснулся не раньше четырехъ часовъ по полудни, и то Колиньи, войдя въ комнату, перервалъ этотъ сладкій, укрпительный сонъ, въ которомъ бдный молодой человкъ, не смотря на свои заботы, имлъ такую потребность. Въ-продолженіи дня, непріятель порывался на приступъ — и былъ мужественно отраженъ. Но не было сомннія, что на завтра попытка возобновится, и адмиралъ, уже испытавшій счастливые совты Габріэля, опять пришелъ къ нему за ними.

Габріэль скоро всталъ и былъ готовъ принять Колиньи.

— Одно слово моему конюшему, адмиралъ, сказалъ онъ ему:— и я въ вашей вол.

— Распоряжайтесь, виконтъ, отвчалъ Колиньи: — потому-что безъ васъ испанское знамя теперь разввалось бы на этомъ дом, я вполн могу сказать вамъ: вы у себя.

Габріэль подошелъ къ дверямъ и крикнулъ Мартэна-Герра. Мартэнъ-Герръ явился. Габріэль отозвалъ его въ сторону.

— Мой добрый Мартэнъ, сказалъ онъ ему:— я теб еще вчера повторялъ, что довряю столько же твоей сметливосги, сколько врности. И вотъ доказательство! Ты теперь же отправишься въ лазаретъ Ильскаго Предмстья и гамъ спросишь — не мадамъ де-Кастро, а настоятельницу бенrдиктинокъ, почтенную мать Монику, и ее, не иначе, какъ только ее, попросишь извстить сестру Бени, понимаешь, сестру Бенv? извстить, что виконтъ д’Эксме, присланный отъ короля въ Сен-Кентенъ, будетъ къ ней черезъ часъ и проситъ подождать его. Видишь, г. Колиньи на нкоторое время задержитъ меня здсь, а ты знаешь, дло на жизнь и смерть налагаетъ на меня обязанность всегда ставить долгъ выше удовольствія. Ступай же, и пусть она, по-крайней-мр, знаетъ, что душа моя съ ней.

— Она узнаетъ это, сударь, отвчалъ расторопный Мартэнъ и вышелъ, оставивъ своего господина съ меньшимъ нетерпніемъ и съ большимъ спокойствіемъ.

Онъ прибжалъ къ лазарету Ильскаго Предмстья и принялся торопливо спрашивать сестру Монику.

Ему показали настоятельницу.

— А, матушка! говорилъ, приступая къ ней, нашъ хитрецъ: — какъ я радъ, что наконецъ нашелъ васъ! мой бдный господинъ былъ бы очень-огорченъ, еслибъ мн не удалось исполнить его порученія къ вамъ, а главное — къ г-ж Діан де-Кастро.

— Кто же ты такой, другъ мой, и отъ кого пришелъ? спросила настоятельница, изумленная и оскорбленная тмъ, что такъ дурно сохранена тайна, которую она вврила Габріэлю.

— Я отъ виконта д’Эксме, возразилъ мнимый Мартэнъ-Герръ, прикинувшись простенькимъ добрякомъ.— Вы, врно, знаете виконта д’Эксме! Весь городъ только его и знаетъ.

— Конечно! отвчала настоятельница:— я знаю нашего избавителя. Мы молились за него. Я вчера имла честь видть его и, по его общанію, надялась увидть и сегодня.

— Онъ сейчасъ прійдетъ, мой благородный господинъ, онъ, сейчасъ прійдетъ. Г. Колиньи его задержалъ, и онъ въ нетерпніи послалъ меня впередъ къ вамъ и къ мадамъ де-Кастро. Не удивляйтесь, матушка, что я знаю и произношу это имя. Старинная, двадцать разъ испытанная врность позволяетъ моему господину врить мн, какъ самому-себ, и у него нтъ секретовъ отъ честнаго, преданнаго слуги. У меня умъ и понятливость, какъ говорятъ другіе, только и есть на то, чтобъ любить и защищать его, но, по-крайней-мр, этотъ инстинктъ у меня есть, въ немъ — клянусь мощами святаго Кентена, мн никто не откажетъ. О! простите меня, матушка, что я такъ клянусь въ вашемъ присутствіи. Я и не подумалъ объ этомъ, привычки, видите ли, притомъ порывъ сердца…

— Хорошо! хорошо! примолвила, улыбаясь, мать Моника.— Такъ г. д’Эксме прійдетъ? Онъ кстати прійдетъ. Сестра Бени особенно желаетъ его видть, ей хочется слышать всти о корол, который прислалъ его.

— Э, э! произнесъ Мартэнъ съ поддльнымъ смхомъ: — онъ прислалъ его въ Сен-Кентенъ, но, я думаю, не къ мадамъ Діан.

— Что ты хочешь сказать? возразила настоятельница.

— Я говорю, сударыня, что я, любя виконта д’Эксме какъ господина и какъ брага, я по истин радъ, что вы, такая почтенная, всми уважаемая женщина, немножко вмшались въ любовную интригу виконта и г-жи де-Кастро.

— Въ любовную интригу г-жи де-Кастро? вскрикнула испуганная настоятельницу.

— Э! разумется! возразилъ мнимый дурачекъ.— Мадамъ Діана не могла не признаться вамъ во всемъ, вамъ, своей истинной матери, своему единственному другу!

— Она говорила мн что-то о глубокой сердечной скорби, отвчала монахиня: — но объ этой недостойной любви, объ имени виконта — я ничего не знала, ршительно ничего!

— Да, да! вы запираетесь… изъ скромности, возразилъ Арно, покачивая головой съ значительнымъ видомъ.— Оно такъ, по моему мннію, вы прекрасно себя держите, и я, съ своей стороны, благодаренъ вамъ за это какъ-нельзя-больше. Дйствуете, покрайней-мр, отважно! ‘А!’ думаете вы про себя — ‘король противится любви этихъ дтей? а! отецъ Діаны страшно разсердится, если только станетъ подозрвать, что они могутъ встртиться? Хорошо! Я, святая, достойная женщина, пойду наперекоръ королевскому величеству и отцовской власти. Я прикрою бдныхъ любовниковъ святынею моего сана, моей личности, я устрою имъ свиданія, я вдохну имъ надежду, усыплю въ нихъ угрызенія совсти.’ Да! превосходно, великолпно вы дйствуете, понимаете?

— Господи! произнесла, сжавъ руки, изумленная, ужаснувшаяся настоятельница, робкая сердцемъ, пугливая совстью.— Господи! и это наперекоръ отцу, королю, и мое имя, моя жизнь замшаны въ любовную интригу! о!..

— Посмотрите-ка, сказалъ Арно:— я вижу, вонъ мой господинъ самъ бжитъ благодарить васъ за ваше добро и спросить — нетерпливый молодой человкъ!— спросить, когда и какъ можетъ онъ, по вашей милости, увидть свою ненаглядную.

Въ-самомъ-дл прибжалъ запыхавшійся Габріэль. Но не усплъ онъ приблизиться, какъ настоятельница остановила его жестомъ и выпрямилась съ достоинствомъ.

— Ни шагу дальше и ни слова, г. виконтъ, сказала она.— Теперь я знаю, съ какимъ титломъ, съ какою цлію ищете вы свиданія съ мадамъ де-Кастро. Не надйтесь же, чтобъ я стала помогать планамъ, едва-ли достойнымъ благороднаго человка. Я не только не должна и не хочу васъ больше слышать, но употреблю всю свою власть отнять у Діаны всякую возможность, всякій предлогъ увидть или встртить васъ въ пріемной монастыря или въ лазарет. Она свободна, я это знаю, она не произнесла обта, который ей предлагаютъ, но пока ей угодно оставаться подъ избраннымъ ею кровомъ нашего святаго монастыря, она всегда найдетъ во мн хранительную защиту для своей чести, но не для своей любви.

Настоятельница холодно поклонилась остолбенвшему отъ изумленія Габріэлю и удалилась, не дожидаясь его отвта, ни разу не оглянувшись на него.

— Что это значитъ? спросилъ Габріэль у своего милаго конюшаго посл минутнаго столбняка.

— Я знаю столько же, сколько вы, сударь, отвчалъ Арно, скрывъ свою тайную радость подъ озадаченнымъ видомъ.— Мать-настоятельница, если правду сказать, приняла меня очень-дурно и сказала мн, что она вовсе не знаетъ вашихъ намреній, но должна имъ препятствовать и помогать видамъ короля, что мадамъ Діана васъ не любитъ и никогда не любила.

— Діана меня не любитъ! вскричалъ Габріэль блдня.— Увы! можетъ-быть, это и къ лучшему!.. Но я хочу еще разъ ее видть, хочу доказать, что я не равнодушенъ къ ней, не виноватъ передъ нею. Это — свиданіе, оно мн нужно, оно укрпитъ меня на подвигъ, ты, Мартэнъ-Герръ, непремнно долженъ помогать мн добиться этого свиданія.

— Вы, сударь, знаете, униженно отвчалъ Арно,— что я безотвтное орудіе вашей воли, что я повинуюсь ей во всемъ, какъ рука голов. Я употреблю вс свои силы, какъ и теперь, доставить вамъ, сударь, желанное свиданіе съ мадамъ де-Кастро.

И, смясь себ подъ носъ, хитрецъ пошелъ вслдъ за пріунывшимъ Габріэлемъ обратно въ домъ ратуши.

Потомъ, вечеромъ, посл ночнаго объзда вокругъ укрпленій, мнимый Мартэнъ-Герръ, оставшись одинъ въ своей комнат, вынулъ изъ-за пазухи бумагу, и съ видомъ полнаго довольства принялся читать:

‘Счетъ Арно Тиля г-ну коннетаблю Монморанси, съ того дня, какъ онъ, Арно, былъ насильственно разлученъ съ г. коннетаблемъ.’ (Этотъ счетъ заключалъ въ себ столько же услугъ публичныхъ, сколько частныхъ.)

‘За то, что, будучи въ плну у непріятеля посл сен-лоранскаго дня, приведенный предъ лицо Филибера-Эммануэля, совтовалъ сему генералу отпустить коннетабля безъ выкупа, подъ тмъ предлогомъ, что г. коннетабль меньше сдлаетъ Испанцамъ вреда шпагой, нежели добра — своими внушеніями королю…. пятьдесятъ экю.

‘За то, что хитрой уловкой вырвался изъ лагеря, гд его, Арно, держали въ плну, и такимъ-образомъ сберегъ г-ну коннетаблю выкупную сумму, которую онъ не преминулъ бы великодушно заплатить, чтобъ воротить такого врнаго, дорогаго слугу… сто экю.

‘За то, что искусно, неизвстными тропинками, провелъ отрядъ, который подъ начальствомъ виконта д’Эксме шелъ на помощь Сен-Кентену и адмиралу Колиньи, любезнйшему племяннику г-на коннетабля… двадцать ливровъ.’

Было въ записи г. Арно еще нсколько такихъ же нагло-корыстныхъ статей. Шпіонъ вторично прочелъ эту запись, поглаживая бороду. Окончивъ чтеніе, онъ взялъ перо и приписалъ слдующее:

‘За то, что, находясь въ услуженіи у виконта д’Эксме, подъ именемъ Мартэна-Герра, выдалъ сказаннаго виконта передъ настоятельницей бенидиктинокъ за любовника г-жи де-Кастро и такимъ образомъ надолго разлучилъ этихъ двухъ молодыхъ людей, что относится къ пользамъ г. коннетабля… двсти экю.’

— Это, на-примръ, не дорого, подумалъ Арно:— и вотъ статья, — одна стоитъ многихъ! Итогъ довольно круглый. Мы подходимъ къ тысяч ливровъ, а съ маленькимъ воображеніемъ дойдемъ и до двухъ. Но если я ихъ буду имть! Право, брошу продлки, женюсь, буду отцомъ семейства, какимъ-нибудь ктиторомъ въ провинціальномъ приход и, такимъ образомъ, осуществится мечта всей моей жизни, честная цль всхъ моихъ гршныхъ дяній.

Арно легъ и заснулъ съ своей добродтельной ршимостью.

На другой день, Габріэль просилъ его опять идти отъискивать Діану и не трудно угадать какъ было исполнено порученіе. Габріэль самъ оставилъ Колиньи съ тмъ, чтобъ пойдти развдать и разспросить. Но въ десять часовъ утра непріятель сдлалъ отчаянный приступъ: надо было бжать на укрпленія. Тамъ Габріэль, по обыкновенію, оказалъ чудеса храбрости, и дйствовалъ какъ-будто ему нужно было потерять дв жизни.

Дло въ томъ, что ему нужно было спасать дв жизни.

А главное, если онъ дастъ себя замтить, то, можетъ-быть, до Діаны дойдутъ о немъ слухи.

II.
Реформаторъ.

Габріэль, изнемогая отъ усталости, возвращался съ крпости, вмст съ Гаспаромъ Колиньи, когда проходившіе мимо два человка, разговаривая межlу собой, произнесли имя сестры Бени. Габріэль оставилъ адмирала и, догнавъ проходящихъ, торопливо спросилъ, не знаютъ ли они чего о сестр Бени.

— О, Боже мой! нтъ, г. капитанъ, ничего не знаемъ, отвчалъ одинъ изъ разговаривавшихъ, который былъ не кто иной, какъ Жанъ Пекуа.— По правд сказать, мы съ товарищемъ не мало безпокоились, потому-что весь день не видать было доброй сестры Бени, а посл такого жаркаго дня, сколько несчастныхъ раненныхъ, которые нуждаются въ ея заботливости, въ ея улыбк. Но мы скоро узнаемъ, не серьзно ли она больна, потому-что завтра въ ночь ея очередь служить въ лазарет: до-сихъ-поръ, она ни разу не пропускала очереди, а монахинь такъ не много, смняются он такъ аккуратно, что имъ нтъ возможности увольнять своихъ сестеръ: разв только по ршительной необходимости. Стало-быть, завтра вечеромъ мы ее наврное увидимъ, и я поблагодарю Бога за нашихъ больныхъ: она уметъ такъ утшить, оживить человка!

— Благодарю, другъ, благодарю! сказалъ Габріэль, съ жаромъ пожимая руку Жану Пекуа, совсмъ неожидавшему такой чести.

Гаспаръ Колиньи слышалъ, что говорилъ Жанъ Пекуа, и замтилъ радость Габріэля. Когда Габріэль подошелъ къ нему, онъ промолчалъ, но дома, когда они остались одни въ комнат, гд адмиралъ занимался длами и отдавалъ приказанія, Гаспаръ сказалъ Габріэлю съ своей вкрадчивой, кроткой улыбкой:

— Я вижу, вы, мой другъ, принимаете живое участіе въ этой монашенк, сестр Бени?

— Такое же, какъ Жанъ Пекуа, отвчалъ Габріэль красня:— такое же, какъ, вроятно, и вы, адмиралъ, потому-что вы, точно такъ же какъ я, не могли не замтить, до какой степени она заботится о нашихъ раненныхъ, какое вліяніе на нихъ и на весь гарнизонъ производятъ ея слова, ея присутствіе.

— Зачмъ вы хотите меня обманывать, другъ мой? возразилъ адмиралъ съ какой-то грустью.— Стало-быть, вы очень-мало довряете мн, если ршились на такую ложь?

— Какъ! г. адмиралъ… проговорилъ Габріэль, въ конецъ смутившись:— кто могъ внушить вамъ подозрніе?..

— Что сестра Бени не кто иная, какъ Діана де-Кастро? возразилъ Колиньи:— и что вы страстно любите Діану де-Кастро?

— Вы это знаете? вскричалъ пораженный удивленіемъ Габріэль.

— Какъ же мн этого не знать? отвчалъ адмиралъ: — коннетабль разв мн не дядя? А отъ него разв что-нибудь укроется при двор? Разв мадамъ де-Пуатье не ухо короля? А г. Монморанси разв не сердце Діаны де-Пуатье? Но какъ все это, повидимому, касается значительныхъ выгодъ нашей фамиліи, то очень-естественно, что мн тотчасъ же велно было стеречься и быть наготов помогать видамъ моей благородной родни. Не прошло дня со времени вступленія моего въ Сен-Кентенъ на защиту крпости или на смерть, какъ получилъ я отъ дяди наказъ. Въ этомъ наказ не было ни извстій о движеніи непріятеля, ни военныхъ соображеній коннетабля, какихъ я ожидалъ. Совсмъ не то! Чрезъ тысячу опасностей провелъ онъ ко мн всть, что въ сен-кентенскомъ монастыр бенедиктинокъ скрывается, подъ чужимъ именемъ, Діана де-Кастро, дочь короля, и что я долженъ неусыпно наблюдать за каждымъ ея шагомъ. Потомъ — вчера, одинъ фламандскій лазутчикъ, котораго г. Монморанси подкупилъ во время своего плна, потребовалъ свиданія со мной въ южномъ проход крпости. Я думалъ, что онъ пришелъ отъ имени дяди уговаривать меня не терять духа и возстановить славу Монморанси, померкшую въ сен-лоранскомъ пораженіи, сказать мн, что король не замедлитъ усилить подкрпленіе, приведенное вами, Габріэль, и что во всякомъ случа я долженъ лучше умереть на пролом, нежели сдать Сен-Кентенъ. О, нтъ, нтъ! подкупленный лазутчикъ не принесъ такихъ доблестныхъ рчей, которыя могли бы одушевить и вдохнуть силу, нтъ, я грубо ошибся! Этому человку нужно было только передать мн, что виконтъ д’Эксме, прибывшій наканун въ городъ, какъ-будто съ желаніемъ битвы и смерти, любитъ Діану де-Кастро, невсту моего кузена Франциска Монморанси, и что сближеніе любовниковъ можетъ помшать важнымъ планамъ моего дяди. Но, къ-счастію, думаетъ мой дядя, я случился губернаторомъ Сен-Кентена и моя обязанность — употребить вс силы и средства разлучить Діану де-Кастро и Габріэля д’Эксме, ни подъ какимъ видомъ не давать имъ свидться, и такимъ образомъ содйствовать возвышенію и могуществу моей фамиліи.

Все это сказано было съ видимой горечью и грустью. Но Габріэль чувствовалъ только ударъ, нанесенный его сердечнымъ надеждамъ.

— Итакъ, г. адмиралъ, сказалъ онъ съ подавленнымъ гнвомъ: — это вы изволили предупредить настоятельницу бенедиктинокъ, вы, врный внушеніямъ своего дяди, безъ-сомннія, намрены отнять у меня вс пути, черезъ которые могъ бы я отъискать и увидть Діану?

— Замолчите, молодой человкъ!.. вскричалъ адмиралъ съ выраженіемъ непреклонной гордости.— Но я васъ прощаю, примолвилъ онъ кротко: — васъ ослпляетъ страсть, вамъ еще не было времени узнать Гаспара Колиньи.

Въ звукахъ этихъ словъ было столько благородства и доброты, что подозрнія Габріэля исчезли, ему стало стыдно, что онъ допустилъ ихъ къ себ хотя на минуту.

— Простите! сказалъ онъ, протягивая руку Гаспару.— Какъ могло прійдти мн въ голову, что вы мшаетесь въ подобныя интриги?.. Простите, адмиралъ, тысячу разъ, простите!

— Хорошо, Габріэль, возразилъ Колиньи:— я опять узнаю васъ, съ вашей юной, чистой душою. Да! не вмшаюсь я въ подобныя продлки: я презираю ихъ, презираю тхъ, которые ихъ затваютъ. Я вижу тутъ не славу, а стыдъ моей фамиліи, и не только не хочу пользоваться такими обстоятельствами, но красню за нихъ. Если эти люди, которые устроиваютъ свое благоденствіе всми средствами, и честными и позорными, люди, которые для насыщенія своего честолюбія, своей жадности, не смотрятъ на горе и гибель себ подобныхъ, для достиженія своей низкой цли готовы шагнуть даже черезъ трупъ отечества, если эти люди мн родня, то я считаю это казнью, которою Богъ хочетъ поразить мою гордость, напомнить мн мое ничтожество, быть строгимъ къ самому-себ и справедливымъ къ другимъ — для меня утшеніе, средство искупить проступки моихъ ближнихъ.

— Да! сказалъ Габріэль:— я знаю, что честность и добродтели первобытныхъ христіанъ ваши свойства, адмиралъ, и еще разъ прошу прощенія, что ршился заговорить съ вами, какъ съ однимъ изъ тхъ придворныхъ господъ, незнающихъ ни вры, ни закона, которыхъ я такъ научился презирать и ненавидть.

— Увы! произнесъ Колиньи:— скорй должно жалть ихъ, эти честолюбивыя ничтожества, этихъ бдныхъ, ослпленныхъ папистовъ… Но я забылъ, что передо мной не братъ по религіи. Да нужды нтъ! вы достойны быть нашимъ, Габріэль, и, рано или поздно, вы будете нашимъ. Да! Богъ, для котораго вс пути святы, приведетъ васъ къ истин, я это предвижу, приведетъ чрезъ самую страсть къ истин, и эта неровная борьба, въ которой любовь ваша не устоитъ противъ развращеннаго двора, кончится тмъ, что вдвинетъ васъ когда-нибудь въ наши ряды. Я почту себя счастливымъ, если, съ своей стороны, заброшу въ ваше сердце, мой другъ, первыя смена божественной жатвы.

— Я уже зналъ, отвчалъ Габріэль: — что вы, адмиралъ, принадлежите къ числу принявшихъ реформу, и въ васъ научился уважать преслдуемую партію. Не смотря на то… видите ли.!.. я слабъ духомъ, слабъ душой… чувствую, что всегда останусь одной религіи съ Діаной.

— Что жь? возразилъ Гаспаръ Колиньи, проникнутый, какъ вс его единоврцы, жаромъ прозелитизма:— что жь! если мадамъ де-Кастро исповдуетъ религію добра и истины, она исповдуетъ нашу религію, и вы будете исповдывать, Габріэль. Вы также будете ее исповдывать, повторяю вамъ, потому-что этотъ безстыдный дворъ, съ которымъ вы, безразсудный! вступили въ борьбу, побдитъ васъ, и вы захотите мстить. Вы думаете, что г. Монморанси, который ршился завладть дочерью короля для своего сына, согласится уступить вамъ такую богатую добычу?

— Увы! можетъ-быть, я и не стану оспоривать у него этой добычи, отвчалъ Габріэль.— Лишь бы только король сдержалъ данное мн тайное общаніе…

— Тайное общаніе! Разв существуетъ оно?

— О! не говорите мн этого, адмиралъ! вскричалъ Габріэль: — не говорите мн, что король не сдержитъ своего торжественнаго общанія, потому-что тогда не только возмутятся мои врованія, но — чего я боюсь — возмутится и шпага, тогда я сдлаюсь… не гугенотомъ, а убійцей.

— Нтъ, вы бы сдлались гугенотомъ, возразилъ Колиньи.— Мы можемъ сдлаться мучениками, и никогда не будемъ убійцами… Но ваше мщеніе, не сдлавшись кровавымъ, будетъ не меньше жестоко, другъ мой. Вы будете намъ помогать своей юношеской отвагой, своимъ пламеннымъ усердіемъ, которое, можетъ-быть, покажется королю страшнй удара кинжаломъ. Сообразите, Габріэль, что мы захотимъ вырвать непринадлежащія права и привилегіи, подумайте, что не ограничится одною церковью наша грозная для развращенныхъ реформа. Вы могли видть, люблю ли я Францію, служу ли я ей. Что жь? я исповдую реформу, потому-что вижу въ ней величіе и будущую судьбу отечества. Габріэль! Габріэль! еслибъ вы хоть разъ прочли творенія нашего Лютера, вы бы увидли, какъ этотъ духъ свободнаго изслдованія, которымъ они дышатъ, вложилъ бы въ васъ новую душу, открылъ бы вамъ новую жизнь.

— Моя жизнь — любовь къ Діан, отвчалъ Габріэль:— моя душа — данное мн Богомъ назначеніе, которое я надюсь исполнить.

— Любовь и назначеніе человка, возразилъ Гаспаръ:— они должны, конечно, согласоваться съ любовью и назначеніемъ христіанина. Вы молоды, вы ослплены, другъ мой, но — я слишкомъ предвижу и больно мн предсказывать: несчастіе раскроетъ вамъ очи. Ваше благородство и душевная чистота рано или поздно навлекутъ на васъ бды среди этого развратнаго и злаго двора, подобно тому, какъ большія деревья во время грозы притягиваютъ молнію. Тогда вы размыслите о томъ, что я теперь говорю вамъ. Вы узнаете наши книги, вотъ эту, на-примръ, продолжалъ адмиралъ, взявъ со стола открытый томъ.— Вы поймете эти смлыя, строгія, но справедливыя и прекрасныя слова, которыя говоритъ намъ такой же молодой человкъ, какъ вы, совтникъ бордоскаго парламента, Этьеннъ Боетійскій. Тогда, Габріэль, скажете вы вмст съ этой могучей книгой добровольнаго служенія: ‘Что за несчастіе, что за мука видть, какъ безчисленная толпа не повинуется, а служитъ — не Геркулесу, не Самсону, а слабостямъ, женоподобію.’

— Въ-самомъ-дл, сказалъ Габріэль: — это опасная, дерзкая рчь, которая поражаетъ умъ… Впрочемъ, вы правы, адмиралъ: можетъ случиться, что когда-нибудь гнвъ втолкнетъ меня въ ваши ряды, что гоненіе заставитъ меня пристать къ гонимымъ. Но теперь, пока, жизнь моя такъ полна, что въ ней нтъ мста новой иде, которую вы мн предлагаете, у меня столько дла, что нтъ времени подумать о книгахъ.

Не смотря на эту рчь, Гаспаръ Колиньи еще продолжалъ съ жаромъ развивать ученіе и идеи, которыя тогда, какъ молодое вино, бродили въ его голов. Долго тянулся разговоръ между страстнымъ молодымъ человкомъ и полнымъ убжденія реформаторомъ, однимъ — ршительнымъ, пылкимъ, какъ дятельность, другимъ — важнымъ, глубокимъ, какъ мысль.

Впрочемъ, адмиралъ не ошибался въ своихъ мрачныхъ предсказаніяхъ: въ-самомъ-дл, несчастію суждено было оплодотворить смя, брошенное этой бесдой въ пламенную душу Габріэля.

III.
Сестра Бени.

Былъ одинъ изъ ясныхъ, свтлыхъ вечеровъ августа мсяца. Еще не всходила луна на чистое, голубое, усянное звздами небо, но безъ нея ночь казалась еще таинственне, задумчиве, очаровательне.

Эта мирная тишина составляла странную противоположность съ движеніемъ и шумомъ минувшаго дня. Испанцы сдлали два приступа одинъ за другимъ. Два раза были они отражены, по нанесли такой уронъ убитыми и ранеными, какой для горсти осажденныхъ былъ невыносимо-чувствителенъ. У осаждающихъ, напротивъ, были сильные резервы, и свжія войска легко замняли изнуренныхъ. И Габріэль, неизмнно бодрствовавшій на защиту крпости, боялся, что два дневные приступа не имли ли единственной цли ослабить противныя силы, чтобъ потомъ врне сдлать третій ночной и нечаянный приступъ. Однако пробило десять часовъ, и ничто не оправдывало его подозрній. Ни одного огонька не свтилось въ испанскихъ палаткахъ, ни въ лагер, ни въ город не слышно было ничего, кром однообразныхъ откликовъ часовыхъ, и лагерь и городъ, казалось, отдыхали посл тяжелой дневной усталости.

Итакъ, Габріэль, обойдя въ послдній разъ укрпленія, ршилъ, что теперь ему можно прервать на минуту это безпрестанное бодрствованіе, которымъ онъ окружалъ городъ, какъ сынъ больную мать. Со времени его прибытія, уже четыре дня Сен-Кентенъ выдерживалъ осаду. Еще четыре дня — и Габріэль сдержитъ общаніе, данное королю, и останется только королю сдержать свое общаніе.

Габріэль веллъ конюшему слдовать за собой, не сказавъ куда они идутъ. Со времени неловкаго происшествія съ настоятельницей, онъ началъ сомнваться, если не въ врности, то по-крайней-мр въ смышлености Мартэна-Герра, и потому остерегся сообщить ему драгоцнныя свднія, полученныя отъ Жана Пекуа, а мнимый Мартэнъ-Герръ, думая, что сопутствуетъ своему господину въ военномъ обход, очень удивился, замтивъ, что они направляются къ Бульвару-Королевы, гд построенъ былъ обширный лазаретъ.

— Вы врно желаете видть какого-нибудь раненнаго, сударь? спросилъ онъ.

— Тсъ! произнесъ Габріэль, положивъ палецъ на губы!

Главное отдленіе лазарета, къ которому въ эту минуту приблизились Габріэль и Арно, было возл укрпленій, недалеко отъ Ильскаго-Предмстья, самаго опаснаго мста, слдовательно, гутъ всего нужне было пособіе. Лазаретъ помщался въ огромномъ строеніи, которое до начала осады служило фуражнымъ магазиномъ, а потомъ, по необходимости, было отдано въ распоряженіе врачей. Теплота лтней ночи позволяла держать двери отворенными для освженія воздуха, и потому Габріэль съ первой ступеньки наружной галереи могъ уже, при свт безпрестанно-горвшихъ лампъ, видть внутренность наполненной страдальцами залы.

Невыносимое было тамъ зрлище. Нсколько окровавленныхъ постелей стояли тамъ-и-сямъ, но этой роскошью пользовались только избранные. Большая часть несчастныхъ раненныхъ лежали на разостланныхъ по полу тюфякахъ, одялахъ, даже на солом. То пронзительные, то жалобные вопли со всхъ сторонъ призывали врачей и ихъ помощниковъ, которые, не смотря на все усердіе, не могли поспть всюду. Они торопились длать самыя, необходимыя перевязки, самыя нужныя отнятія членовъ, а прочіе должны были ждать. Лихорадочная дрожь или предсмертныя судороги корчили несчастныхъ мучениковъ, и если гд-нибудь въ углу больной лежалъ молча и неподвижно, покрывавшая его съ головой простыня возвщала, что ему уже никогда не пошевельнуться и не простонать.

При вид этой болзненной, мрачной картины, самое непоколебимое, самое развращенное сердце потеряло бы и мужество свое и безчувственность. Арно Тиль не могъ не вздрогнуть, а Габріэль — не поблднть.

Но вдругъ на этой внезапной блдности молодаго человка нарисовалась свтлая улыбка. Среди этого ада, въ которомъ было мукъ не меньше, чмъ въ дантовомъ, появилась кроткая Беатриче. Діана, или, лучше, сестра-Бени, тихая, задумчивая, прошла между больными.

Никогда не казалась она очарованному Габріэлю прекрасне. Въ-самомъ-дл, на придворныхъ праздникахъ золото, брильянты и бархатъ не были ей такъ къ-лицу, какъ въ этомъ уныломъ лазарет простое платье и блый клобукъ монахини. По этому правильному профилю, благородной поступи и утшительному взгляду, можно было принять ее за само Милосердіе, сошедшее въ мсто страданій. Мысль о христіанскомъ милосердіи не могла воплотиться въ лучшую форму, и трудно было представить себ что-нибудь трогательне этой чудной красоты, наклоненной къ блдному, искаженному мученіемъ лицу, этой королевской дочери, протягивающей маленькую, робкую ручку къ безъименному умирающему солдату.

Габріэль невольно подумалъ о Діан де-Пуатье, безъ-сомннія предававшейся въ эту самую минуту беззаботному мотовству и безстыднымъ любовнымъ интригамъ, — подумалъ и, пораженный страшнымъ контрастомъ между двумя Діанами, тутъ же ршилъ, что Богъ создалъ добродтельную дочь для искупленія грховъ матери.

Пока Габріэль, за которымъ, впрочемъ, не было порока мечтательности, предавался своимъ созерцаніямъ и сравненіямъ, не замчая, что время идетъ, внутри лазарета мало-по-малу распространилась тишина. Часъ уже былъ довольно-поздній, врачи кончили свои обязанности, движеніе и шумъ прекратились. Раненнымъ предписывалось молчаніе и спокойствіе, и усыпительное питье помогало этому предписанію. Слышались еще мстами жалобные стоны, но не было уже недавнихъ, раздирающихъ душу криковъ. Чрезъ полчаса все успокоилось, если только можетъ успокоиваться страданіе.

Діана обращалась къ больнымъ съ послдними утшительными словами, и удачне врачей внушала имъ спокойствіе и терпніе. Вс повиновались ея кротко-повелительному голосу. Удостоврившись, что для каждаго больнаго выполнено докторское предписаніе и что въ эту минуту въ ней уже тутъ надобности нтъ, Діана глубоко вздохнула, какъ-бы желая облегчить стсненную грудь, и подошла къ наружной галере, вроятно, чтобъ вдохнуть свжаго вечерпяго воздуха и успокоиться отъ скорбей и мукъ человческихъ, глядя на Божіи звзды.

Она оперлась на каменную балюстраду и устремленный на небо взоръ ея не замтилъ, что внизу, шагахъ въ десяти, стоялъ Габріэль, объятый восторгомъ, какъ передъ небеснымъ видніемъ.

Довольно-рзкое движеніе Мартэна-Герра, который, казалось, не раздлялъ восторга Габріэля, воротило нашего влюбленнаго на землю.

— Мартэнъ, шепнулъ онъ конюшему:— видишь, какой единственный случай мн представляется. Я долженъ, я хочу воспользоваться имъ, хочу говорить, увы! можетъ-быть, въ послдній разъ, съ Діаной. Ты однако смотри, чтобъ не перервали насъ, и жди немного въ сторон, по такъ, чтобъ могъ услышать мой голосъ. Ступай же, мой врный слуга, ступай.

— Но, сударь, возразилъ Мартэнъ: — разв вы не боитесь, что настоятельница…

— Она, вроятно, въ другихъ отдленіяхъ, отвчалъ Габріэль.— Притомъ, не время колебаться, когда предстоитъ вчная разлука.

Мартэнъ, казалось, покорился и отошелъ, ворча себ подъ носъ проклятія.

А Габріэль подошелъ ближе къ Діан и, сдерживая голосъ, чтобъ не привлечь ни чьего вниманія, тихо произнесъ:

— Діана, Діана!

Діана вздрогнула, по глаза ея, еще не успвшіе приглядться къ темнот, не видли Габріэля.

— Меня зовутъ? сказала она:— кто это тамъ назвалъ меня?

— Я! отвчалъ Габріэль, какъ-будто односложнаго звука Медеи довольно было, чтобъ его узнали.

Этого звука дйствительно было довольно, потому-что Діана, безъ дальнихъ вопросовъ, сказала дрожащимъ отъ волненія и изумленія голосомъ:

— Вы, г. д’Эксме! это точно вы? что вы хотите сказать мн здсь и въ эту пору? Если, какъ говорили мн, у васъ есть для меня извстія отъ моего отца-короля, то вы очень-долго медлили и, наконецъ, дурно выбрали и мсто и время. Въ противномъ случа, вы знаете, мн нечего отъ васъ слышать, и я не хочу васъ слышать. Что же, г. д’Эксме? Вы не отвчаете? Или вы не поняли меня? Вы молчите? Что значитъ это молчаніе, Габріэль!

— Габріэль! Наконецъ-то! вскричалъ виконтъ.— Я не отвчалъ, Діана, потому-что ваши холодныя слова оледенили меня, у меня не достало силъ заговорить съ вами тмъ же тономъ, какимъ вы говорили, называть васъ мадамъ де-Кастро. Довольно ужь и того, что я вамъ говорю: ‘вы!’

— Не зовите меня ни мадамъ де-Кастро, ни Діаной. Мадамъ де-Кастро не существуетъ больше. Передъ вами сестра Бени. Зовите меня сестрой, а я васъ буду звать братомъ!

— Какъ! Что это? вскричалъ Габріэль, отступая съ ужасомъ.— Мн называть васъ сестрой! зачмъ хотите вы, Боже мой! чтобъ я называлъ васъ сестрой?

— Но меня теперь вс такъ зовутъ, возразила Діана.— Разв это имя такъ ужасно?

— О! да, да, ужасно! Или… нтъ! простите меня, я безумный. Это сладкое, очаровательное названіе, я привыкну къ нему, Діана, я привыкну къ нему… сестра моя.

— Видите, примолвила Діана съ горькой улыбкой.— Вдь это настоящее христіанское названіе, которое всего больше прилично мн, потому-что хоть я еще не произнесла обта, но уже монахиня въ душ и скоро надюсь быть монахиней въ дйствительности, какъ-только получу позволеніе короля. Не привезли ли вы мн этого позволенія, братъ мой?

— О! произнесъ Габріэль съ горестью и упрекомъ.

— Боже мой! возразила Діана: — увряю васъ, что въ этихъ словахъ нтъ ничего горькаго. Съ нкотораго времени я столько страдала среди людей, что мн очень-естественно искать убжища у Бога. Не досада заставляетъ меня такъ дйствовать и говорить, а скорбь.

Въ-самомъ-дл, въ выраженіи, съ которымъ говорила Діана, не было ничего, кром скорби и грусти. А въ душ ея съ этой грустью сливалась невольная радость, отъ которой она не могла удержаться при вид Габріэля, Габріэля, котораго она когда-то считала погибшимъ для ея любви, для здшняго міра, и котораго теперь снова видитъ энергическимъ, мужественнымъ, можетъ-быть, нжнымъ.

И, вопреки собственной вол, сама не зная какъ, спустилась Діана на дв или на три ступеньки лстницы, и, увлеченная непобдимою силою любви, приблизилась къ Габріэлю.

— Послушайте, сказалъ Габріэль:— должно наконецъ прекратиться жестокому недоразумнію, которое терзаетъ насъ обоихъ. Я не въ силахъ сносить больше мысли, что вы дурно меня понимаете, предполагаете во мн равнодушіе, или, кто знаетъ? можетъ-быть, ненависть. Эта страшная мысль тревожитъ меня, даже въ святомъ и трудномъ подвиг, который я долженъ совершить. Но отойдемте немного въ сторону… Сестра моя, вы еще не потеряли ко мн довренности, не правда ли? Удалимтесь, пожалуйста, отъ этого мста, здсь, если не увидятъ насъ, то могутъ услышать, а я имю причины бояться, чтобъ по смутили пашу бесду, эту бесду, которая, повторяю вамъ, сестра моя, необходима для моего разсудка, для моего спокойствія.

Діана уже не размышляла больше. Такія слова, произнесенныя такими устами, были для нея всемогущи. Она только поднялась на дв ступеньки, заглянуть въ залу, не нужна ли была тамъ, и замтивъ, что все спокойно и въ порядк, воротилась къ Габріэлю и оперлась доврчивой рукой на врную руку своего кавалера.

— Благодарю! сказалъ Габріэль:— время дорого, чего я боюсь, знаете ли? я боюсь, чтобъ настоятельница, которая теперь знаетъ о моей любви, не помшала этому объясненію, объясненію важному, безукоризненному, какъ привязанность моя къ вамъ, сестра моя.

— Такъ вотъ отъ чего, возразила Діана:— сама разсказавъ мн сначала о вашемъ прізд и желаніи говорить со мной, добрая мать Моника, вроятно узнавшая отъ кого-нибудь о нашемъ прошломъ, которое я, признаюсь, скрывала отъ нея, три дня не позволяла мн выйдти изъ монастыря, хотла и сегодня удержать, но я не ршилась пропустить своей очереди въ лазарет, я желала непремнно выполнить мою печальную обязанность. О, Габріэль! ее обманывать, этого кроткаго, достойнаго друга, съ моей стороны очень-дурно!

— Нужно ли повторять вамъ еще, возразилъ задумчиво Габріэль:— что вы со мной все-равно какъ съ братомъ, что я долженъ, я хочу унять сердечный трепетъ и говорить вамъ только, какъ другъ… вчно преданный, который съ радостью умретъ за васъ, но который скорй будетъ внимать голосу своей печали, нежели любви… успокойтесь!

— Говорите же, братъ мой, сказала Діана.

Боже мой! это ужасное и очаровательное названіе постоянно напоминало Габріэлю страшный, роковой выборъ, передъ которымъ судьба его поставила, оно, какъ волшебное слово, отгоняло горячую мысль, пробуждаемую въ душ его ночнымъ уединеніемъ и восхитительной красотою Діаны.

— Сестра, сказалъ онъ довольно-твердымъ голосомъ:— мн было ршительно необходимо видться и говорить съ вами, у меня были къ вамъ дв просьбы: одна относилась къ прошлому, другая — къ будущему. Вы добры и великодушны, Діана, вы не откажете въ этихъ просьбахъ другу, который, можетъ-быть, ужь никогда не встртитъ васъ въ здшнемъ мір, и котораго страшное, роковое предназначеніе каждую минуту ставитъ въ смертную опасность.

— О! не говорите этого, не говорите этого! вскричала слабющая Діана, въ смущеніи измряя невольнымъ испугомъ силу своей любви.

— Я сказалъ вамъ это, сестра моя, продолжалъ Габріэль — не для того, чтобъ встревожить васъ, а для того, чтобъ вы простили меня, сжалились надо мной, простили бы меня за тотъ страхъ, за ту печаль, которые я, врно, навелъ на васъ въ послднее наше свиданіе въ Париж. Я бросилъ въ ваше бдное сердце ужасъ и отчаяніе, увы! сестра моя, тогда не я, а лихорадочный бредъ говорилъ во мн. Поврьте, я самъ не зналъ, что говорилъ! Страшное открытіе, которое сдлалъ я въ тотъ день, и котораго не могъ подавить въ себ, привело меня въ отчаяніе, въ безуміе. Вы, сестра моя, можетъ-быть, помните, что вслдъ за этимъ свиданіемъ я впалъ въ ту продолжительную, мучительную болзнь, которая могла стоить мн жизни, или по-крайней-мр разсудка!

— Еще ли мн не помнить, Габріэль! вскричала Діана.

— Пожалуйста, не называйте меня Габріэлемъ! зовите лучше всегда братомъ! зовите меня братомъ! Это названіе, которое сначала пугало меня, теперь мн нужно его слышать.

— Какъ хотите… братъ мой, отвчала удивленная Діана.

Въ эту минуту, шагахъ въ пятидесяти отъ нихъ, послышался мрный звукъ шаговъ, и сестра Бени со страхомъ прижалась къ Габріэлю.

— Кто это идетъ? Боже мой! меня увидятъ! прошептала она.

— Это нашъ патруль, отвчалъ немного испугавшись Габріэль.

— Но они идутъ прямо къ намъ, чтобъ найдти или позвать меня. О! пустите, я ворочусь, пока они не подошли, дайте мн спастись, умоляю васъ.

— Нтъ, поздно, возразилъ Габріэль, удерживая ее.— Если вы побжите, васъ непремнно увидятъ. Лучше вотъ сюда, идите сюда, сестра моя.

И, вмст съ дрожащей отъ страха Діаной, Габріэль торопливо взобрался по лстниц, скрывавшейся въ крпостной стн и приведшей ихъ на самыя укрпленія. Тамъ помстились они между пустой будкой и крпостными зубцами.

Патруль прошелъ шагахъ въ двадцати, не замтивъ ихъ.

— Вотъ какой не защищенный пунктъ, подумалъ Габріэль, котораго все не оставляла господствующая мысль о защит города.

Но онъ скоро опять обратился къ Діан, еще не совсмъ успокоившейся.

— Теперь успокоитесь, сестра моя, сказалъ онъ: — опасность миновалась. Но слушайте меня, потому-что время идетъ, а у меня на сердц еще дв тяжелыя ноши, которыя давятъ его. Вы не сказали, что прощаете мое сумасбродство, и это невыносимое бремя прошедшаго все еще лежитъ на мн.

— Нужно ли прощать бредъ горячки и отчаянія? возразила Діана:— нтъ, братъ мой, къ нимъ сострадаютъ, ихъ утшаютъ. Я не желала вамъ этихъ золъ, братъ мой! Прощайте, Габріэль!

— А! не довольно покориться, сестра моя, вскричалъ Габріэль: — вамъ должно надяться. Для этого-то я и хотлъ васъ видть. Вы избавили меня отъ угрызеній совсти въ прошедшемъ — благодарю васъ! Но вамъ надо еще облегчить грудь мою отъ тоскливаго страха за ваше будущее. Видите ли! вы — одна изъ свтлыхъ цлей моего существованія. Мн надо успокоиться на-счетъ этой цли, чтобъ, идя по дорог жизни, обращать все вниманіе на одн путевыя опасности, мн надо увриться, что я найду васъ въ конц моей дороги, встрчу вашу улыбку — грустную, если паду, радостную, если восторжествую, но во всякомъ случа — улыбку дружескую. Поэтому, не должно быть между нами презрнія. Но, сестра моя, необходимо будетъ, чтобъ вы врили мн на-слово, чтобъ вы имли ко мн немножко доврія, потому-что тайна, лежащая въ основаніи моихъ дйствій, не принадлежитъ мн. Я клялся хранить ее, хочу, чтобъ другіе сдержали данное мн общаніе, и потому долженъ держать общаніе, которое самъ другимъ далъ.

— Объяснитесь, сказала Діана.

— А! произнесъ Габріэль:— вы видите, что я колеблюсь и уклоняюсь отъ прямой рчи, потому-что все думаю о плать, которое теперь на васъ, о имени сестры, которымъ зову васъ, а главное, о глубокомъ уваженіи, которое къ вамъ чувствую, и не хочу я произнести ни одного слова, которое могло бы пробудить или слишкомъ-пылкія воспоминанія, или слишкомъ-опасныя мечты. Не смотря на то, долженъ сказать, что вашъ чудный образъ никогда не изглаживался, даже не слаблъ въ душ моей, что ничто и никто никогда не изгладитъ его во мн.

— Братъ мой!.. прервала Діана смущенная и очарованная.

— О! выслушайте меня до конца, сестра моя, возразилъ Габріэль.— Повторяю: ничто не потушило и ничто никогда не потушитъ во мн этой пламенной… преданности вамъ, и я счастливъ тмъ, что думаю и говорю о ней, что бы ни случилось, мн всегда будетъ не только позволено, даже почти велно любить васъ. Но… какого рода должна быть эта любовь — одинъ Богъ знаетъ! Впрочемъ, я надюсь, что и мы скоро будемъ знать. А теперь, пока, вотъ о чемъ я хочу просить васъ, сестра. Съ доврчивостью къ Богу и вашему брату, вы предоставите дйствовать Провиднію и моей дружб, не предаваясь ни надеждамъ, ни отчаянію. Поймите меня хорошенько. Вы когда-то мн говорили, что любите меня и — простите! я чувствую въ глубин души, что вы еще можете меня любить, если будетъ угодно судьб. Сверхъ-того, я хочу загладить горечь словъ, сказанныхъ мною въ бреду, когда я уходилъ отъ васъ изъ Лувра. Не должны мы ни обольщать себя пустыми надеждами, ни думать, что уже все для насъ копчено въ этомъ мір. Ждите. Скоро я прійду къ вамъ сказать одно изъ двухъ. Или скажу: ‘Діана, я люблю тебя, вспомни наше дтство, вспомни свои обты, ты должна быть моей, Діана, употребимъ вс средства вымолить у короля согласіе на нашъ союзъ’. Или скажу: ‘Сестра моя, неумолимая судьба противится нашей любви, не хочетъ, чтобъ мы были счастливы, тутъ ничто не зависитъ отъ насъ, тутъ нчто сверхъестественное — стало между нами, сестра моя. Возьмите назадъ ваши обты, вы свободны, посвятите вашу жизнь другому. У васъ въ ней не будетъ ни ропота, ни сожалніи, нтъ, даже слезы будутъ лишнія. Склонимся молча и покоримся неизбжной судьб. Мысль о васъ всегда будетъ мн дорога и священна, но наши существованія, которыя могутъ — слава Богу!— длиться вблизи одно отъ другаго — не могутъ слиться вмст’.

— Что за странная, что за ужасная загадка! невольно проговорила Діана, погруженная въ мрачное, полное страха раздумье.

— Вроятно, я въ состояніи буду разгадать вамъ эту загадку, возразилъ Габріэль.— До-тхъ-поръ, не старайтесь понапрасну проникать въ бездну этой тайны, сестра моя, до-тхъ-поръ — ждите и молитесь. Скажите же, общаетесь ли вы врить въ мое сердце и потомъ — не питать безотрадной мысли объ отреченіи отъ свта, о заключеніи себя въ монастырской оград? Общаетесь ли служить вр и надежд, какъ служите вы человколюбію?

— Врить вамъ, надяться на Бога, — да! я могу вамъ теперь общать это, братъ мой. Но зачмъ хотите вы, чтобъ я ршилась воротиться въ свтъ, если тамъ мн не суждено вамъ сопутствовать? Я отдаю вамъ мою душу — разв этого не довольно? зачмъ вы хотите, чтобъ я отдала и жизнь, когда, можетъ-быть, не вамъ прійдется мн посвятить ее? Все — и во мн, и вокругъ меня — такъ темно, Боже мой!

— Сестра! сказалъ Габріэль звучнымъ, торжественнымъ голосомъ:— я прошу у васъ этого общанія для того, чтобъ могъ спокойно и твердо идти по страшному, можетъ-быть, смертному пути, съ увренностью, что найду васъ свободной и готовой къ назначенному свиданію.

— Хорошо, братъ мой, я повинуюсь вамъ, сказала Діана.

— О! благодарю, благодарю! вскричалъ Габріэль.— Теперь будущее — мое! Хотите ли дать мн руку въ подтвержденіе вашего обта, сестра моя?

— Вотъ вамъ рука, братъ мой.

— А! теперь я увренъ въ побд, продолжалъ восторженный молодой человкъ.— Мн кажется, что уже ничто не будетъ противиться моимъ желаніямъ и намреніямъ.

Но, какъ-будто двойное опроверженіе этой мечты — со стороны города раздались голоса, которые звали сестру Бени, и въ то же время Габріэль услышалъ за собой легкій шумъ со стороны крпостнаго рва. Но онъ прежде всего занялся испугомъ Діаны.

— Меня ищутъ, меня зовутъ. Господи! Если найдутъ насъ вмст! Прошайте, братъ мой, прощайте, Габріэль!

— До свиданья, сестра моя! до свиданья, Діана! Ступайте, я остаюсь здсь. Вы скажете, что вышли подышать чистымъ воздухомъ. До близкаго свиданья! еще разъ — благодарю!

Діана поспшила сойдти съ лстницы и пошла навстрчу людямъ, вооруженнымъ факелами, которые звали ее изо всхъ силъ, а впереди ихъ — сама мать Моника.

Кто же это, коварными внушеніями, пробудилъ бдительность настоятельницы? Кто, если не Арно, вмшавшійся съ своей смиренной фигурой въ толпу искавшихъ сестру Бени. Ни у кого не было такой невинной физіономіи, какъ у этого пройдохи! И онъ былъ похожъ на добраго Мартэнъ-Герра!

Замтивъ издали, что Діана благополучно присоединилась къ матери Моник и ея свит, Габріэль успокоился и сбирался сойдти со стны, какъ вдругъ за нимъ возникла чья-то тнь.

Человкъ, непріятель, вооруженный съ головы до ногъ, всходилъ на стну.

Въ одну минуту Габріэль подбжалъ къ этому человку, поразилъ его ударомъ шпаги и съ громкимъ крикомъ: ‘тревога! тревога!’ бросился къ тому мсту, гд была приставлена къ стн лстница, вся покрытая Испанцами.

Ясно, что это было ночное нападеніе, и Габріэль не обманулся, непріятель сдлалъ днемъ два приступа, одинъ за другимъ, чтобъ врне нанести ршительный ударъ ночью.

Но Провидніе привело Габріэля къ роковому мсту. Прежде, нежели второй непріятель усплъ ступить, въ-слдъ за первымъ, на платформу, Габріэль схватился за верхъ лстницы и упершись, для сильнйшаго толчка, ногой въ каменную будку, опрокинулъ въ ровъ и лстницу и десятокъ взбиравшихся по ней Испанцевъ.

Крики сброшенныхъ въ ровъ людей смшались съ зовомъ Габріэля, который продолжалъ кричать: ‘къ оружію!’ Между-тмъ, шагахъ въ двадцати виднлась другая лстница, и тамъ ужь не во что было упереться Габріэлю! Къ счастью, онъ замтилъ въ темнот огромный камень, опасность удвоила его силы: онъ приподнялъ этотъ камень почти до парапета и оттуда толкнулъ его на лстницу. Эта огромная тяжесть разбила ее пополамъ и бывшіе на ней люди, сброшенные или убитые, попадали въ ровъ, къ ужасу слдовавшихъ за ними товарищей.

Между-тмъ, крики Габріэля подняли тревогу, часовые распространили ее, трубы затрубили сборъ, раздался набатъ. Не прошло пяти минутъ, какъ ужь боле ста человкъ сбжались вокругъ виконта д’Эксме, готовясь вмст съ нимъ отражать нападающихъ, стрляя въ остававшихся во рву непріятелей, которые не могли отвчать на выстрлы.

Смлая выходка Испанцевъ не удалась. Въ сущности, она могла удаться только въ томъ случа, когдабъ пунктъ нападенія не былъ защищенъ, какъ это имъ казалось. Но случившійся гамъ Габріэль предупредилъ нечаянность. Осаждающимъ осталось только бить отступленіе, что они скоро и сдлали, потерявъ немалое число убитыхъ и раненныхъ.

Еще разъ былъ спасенъ городъ, и еще разъ — по милости Габріэля.

Но нужно было проидти еще четыремъ долгимъ днямъ, чтобъ данное королю общаніе было исполнено.

IV.
Доблестное пораженіе.

Неожиданный уронъ, понесенный осаждавшими, сначала привелъ ихъ въ уныніе, но они, казалось, догадывались, что не овладютъ городомъ до-тхъ-поръ, пока не лишатъ его всхъ средствъ къ защит. Въ-продолженіи трехъ дней, они не длали новаго приступа, но баттареи ихъ гремли, подкопы взрывались безпрестанно. Осажденные, дйствовавшіе съ нечеловческимъ мужествомъ, казались имъ непобдимыми, они нападали на стны, и стны были не такъ крпки, какъ грудь противниковъ. Башни рушились, рвы наполнялись землею, отъ стнъ оставались одн развалины.

Потомъ, чрезъ четыре дня посл ночнаго нападенія, Испанцы ршились на приступъ. Это былъ восьмой и послдній день изъ выпрошенныхъ Габріэлемъ у Генриха II. Если осада непріятелей будетъ также неудачна и въ этотъ разъ, отецъ его спасенъ вмст съ городомъ, иначе — вс груды и усилія сдлаются безполезными, старикъ, Діана и самъ онъ, Габріэль, погибнутъ.

Потому, нельзя описать неистовой отваги, съ какою онъ дйствовалъ въ этотъ роковой день. Трудно представить себ, чтобъ въ душ и тл человка было столько силы и энергіи. Онъ не видлъ смертельной опасности, его занимала только мысль объ отц и невст, и онъ шелъ противъ копій, навстрчу пулямъ и ядрамъ, какъ-будто они не могли вредить ему. Брошенный камень ударилъ его въ бокъ, остріе копья скользнуло по голов, но онъ не чувствовалъ ранъ! онъ, казалось, былъ ополченъ отвагою, онъ ходилъ, бгалъ, поражалъ, ободрялъ голосомъ и примромъ. Его видли везд, гд грозила опасность. Какъ душа оживляетъ тло, такъ онъ одушевлялъ весь городъ: онъ дйствовалъ за десятерыхъ, за двадцать, за сто человкъ. И въ этомъ восторженномъ вдохновеніи ни хладнокровіе, ни благоразуміе не оставляли его. Однимъ, быстрымъ какъ молнія, взглядомъ, онъ замчалъ, гд была опасность, и тотчасъ являлся тамъ. Потомъ, когда осаждавшіе уступали, а осажденные, наэлектризованные судорожною храбростію, брали очевидный перевсъ, Габріэль спшилъ на другой постъ, гд сильне грозила опасность, и, не уставая, не ослабвая, снова начиналъ свои историческіе подвиги.

Такъ прошла четверть сутокъ, съ часа до семи.

Въ семь часовъ, съ наступленіемъ ночи, Испанцы начали отступать со всхъ сторонъ. За нсколькими уцлвшими бастіонами, съ обрушившимися башнями и малочисленными израненными и изувченными солдатами, Сен-Кентенъ могъ продлить свою знаменитую защиту еще день, а можетъ-быть и нсколько дней.

Когда послдній непріятель оставилъ послдній осажденный постъ, Габріэль, изнуренный усталостью и восторгомъ, упалъ на руки окружавшихъ его.

Его отнесли съ тріумфомъ въ домъ ратуши.

Впрочемъ, раны его были незначительны и истощеніе не могло быть продолжительно. Когда онъ пришелъ въ себя, адмиралъ Колиньи, съ сіявшимъ отъ радости лицомъ, стоялъ подл него.

— Адмиралъ, было первое слово Габріэля:— я не въ бреду, неправда ли? Сегодня въ-самомъ-дл была страшная осада, которую мы опять отразили?

— Да, другъ мой, и частію по вашей милости, отвчалъ Гаспаръ.

— А восемь дней, данные мн королемъ, прошли! вскричалъ Габріэль.— О! благодарю тебя, Господи, благодарю!

— И для совершеннаго вашего выздоровленія я принесъ вамъ, другъ мой, прекрасныя всти, продолжалъ адмиралъ.— Пока мы защищали Сен-Кентенъ, составлялось, кажется, всеобщее ополченіе, одинъ изъ моихъ шпіоновъ, видвшій коннетабля и возвратившійся сегодня во время смятенія, донесъ мн объ этомъ. Гизъ прибылъ въ Парижъ съ пьемонтской арміей и, согласившись съ кардиналомъ лотарингскимъ, приготовляетъ возстаніе городовъ. Сен-Кентенъ, опустошенный и разрушенный, уже не въ состояніи отразить первой осады, но его и наше дло сдлано — и Франція спасена, другъ мой. Да, все вооружается за нашей врной защитой, дворянство и вс сословія возстаютъ, рекрутовъ много, частныя приношенія сыплются, нанимаютъ два вспомогательные корпуса Германцевъ. Когда непріятель покончитъ дло съ нами, а это, къ-несчастію, не можетъ замедлиться, тогда, по-крайней-мр, ему будетъ съ кмъ развдаться посл насъ. Франція спасена, Габріэль.

— Ахъ, адмиралъ, вы еще не знаете, какъ важны для меня эти всти, продолжалъ Габріэль.— Но позвольте сдлать одинъ вопросъ: не изъ тщеславнаго самолюбія хочу я его сдлать! вы хорошо меня знаете и не станете предполагать этого, но важныя, серьзныя причины побуждаютъ меня спросить васъ, адмиралъ: мое восьмидневное присутствіе здсь было ли сколько-нибудь полезно для защиты Сен-Кентена?

— Во всемъ, другъ, во всемъ! отвчалъ Гаспаръ съ великодушною откровенностью.— Въ день вашего прізда, вы видли, безъ вашего неожиданнаго участія въ дл, я уступалъ, я колебался предъ страшною отвтственностью, которую возложила на меня совсть, я готовъ былъ нести Испанцамъ ключи отъ города, ввреннаго мн королемъ для защиты. На утро, вы довершили свое дло, введя въ городъ помощь, хотя слабую, но достаточную ободрить осажденныхъ! Не говорю уже о тхъ спасительныхъ совтахъ, которые вы давали нашимъ инженерамъ и артиллеристамъ. Не говорю о томъ блистательномъ мужеств, съ которымъ вы являлись везд на каждомъ приступ. Но, четыре дни тому назадъ, кто спасъ нашъ городъ отъ ночнаго нападенія? Но, сегодня, кто съ неслыханною храбростью и счастьемъ выдержалъ сопротивленіе, которое я считалъ невозможнымъ? Вы, постоянно вы, другъ мой, присутствовавшій всюду и всюду готовый на защиту, такъ-что солдаты называютъ васъ уже не иначе, какъ капитанъ Пять-Сотъ! Габріэль! съ чистою радостью и съ глубокою признательностью говорю вамъ, вы первый и единственный спаситель этого города, а, слдовательно, и Франціи.

— О! благодарю васъ, адмиралъ, за эти добрыя, снисходительныя слова, сказалъ Габріэль.— Но, простите! захотите ли вы повторить ихъ предъ его величествомъ?

— Не только захочу, другъ мой, продолжалъ адмиралъ:— но это моя обязанность, а вы знаете, что Гаспаръ Колиньи не уклоняется отъ своихъ обязанностей.

— Какое блаженство! вскричалъ Габріэль:— и какъ я буду обязанъ вамъ, адмиралъ! Но согласитесь увеличить эту обязательность: не говорите никому, прошу васъ, даже коннетаблю, особенно коннетаблю не говорите о томъ, чмъ я могъ быть полезенъ въ вашемъ славномъ подвиг. Пускай одинъ король знаетъ это. Его величество увидитъ, что я дйствовалъ не для славы и не для шума, по только для того, чтобъ выполнить условіе, и если ему угодно будетъ наградить меня, въ его рукахъ то, что для меня въ тысячу разъ дороже всхъ почестей и званій въ мір. Да, адмиралъ, пусть онъ дастъ мн это, и долгъ Генриха II, если только онъ существуетъ, будетъ уплаченъ сторицею.

— Награда дйствительно должна быть великолпная, сказалъ адмиралъ.— Дай Богъ, чтобъ признательность короля не лишила васъ этой награды. Впрочемъ, я исполню, что вы желаете, Габріэль, и хотя мн тяжело молчать о вашихъ заслугахъ, но, если вы того требуете, буду молчать.

— А! вскричалъ Габріэль: — давно не былъ я такъ спокоенъ, какъ въ эту минуту. Какъ усладительно надяться и врить немного въ будущее! Теперь я весело пойду на укрпленія, съ спокойной душой буду драться и, кажется, могу быть непобдимъ. Разв осмлится желзо или свинецъ коснуться человка, который надется?

— Впрочемъ, другъ мой, вы не очень на это разсчитывайте, съ улыбкой отвчалъ Колиньи.— Я даже могу сказать вамъ напередъ, что эта увренность обманетъ васъ. Городъ почти открытъ, еще нсколько пушечныхъ выстрловъ разрушатъ послдніе остатки стнъ и башень. Къ-тому же, у насъ скоро не будетъ и рукъ — солдатъ, которые до-сихъ-поръ замняли собою стны, мало. Въ слдующій приступъ непріятель овладетъ городомъ непремнно — не будемъ обманывать себя несбыточною надеждой.

— Но разв г. Гизъ не можетъ прислать намъ помощи? спросилъ виконтъ д’Эксме.

— Г. Гизъ, отвчалъ Гаспаръ:— не пожертвуетъ своими драгоцнными резервами для города, три четверти котораго уже взяты, и, разумется, хорошо сдлаетъ. Пускай бережетъ людей въ сердц Франціи: тамъ они необходимы, а Сен-Кентенъ принесенъ въ жертву. Очистительная жертва, благодаря Бога, долго сопротивлялась, ей остается только пасть со славою, и объ этомъ мы позаботимся, не правда ли, Габріэль? Надо, чтобъ побда Испанцевъ подъ Сен-Кентеномъ обошлась имъ дороже пораженія. Теперь мы будемъ драться не для того, чтобъ спастись, но для того, чтобъ драться.

— Да! изъ удовольствія, для забавы! весело подхватилъ Габріэль: — удовольствіе героевъ! Забава, достойная насъ! Ну! пусть будетъ такъ, будемъ держаться два, три, если можно, четыре дня. Заставимъ Филиппа II, Филибера-Эммануэля, Испанію, Англію и Фландрію стать въ-тупикъ передъ грудой развалинъ. Все-таки выиграемъ время для Гиза, а для себя — комическую сцену. Какъ вы думаете?

— Я думаю, другъ мой, отвчалъ адмиралъ:— что у васъ даже съ шуткой и игрой мшается слава.

Какъ желали Габріэль и Колиньи, такъ и сбылось. Филиппъ II и его полководецъ Филиберъ-Эммануэлъ, раздраженные продолжительнымъ сопротивленіемъ города и безуспшностію своихъ приступовъ, не хотли отступить безъ побды въ одиннадцатый разъ. Они опять простояли три дня не длая нападенія, и замнили своихъ солдатъ пушками, потому-что въ осажденномъ город стны были ршительно не такъ тверды, какъ сердца защищавшихъ его. Въ эти три дня, адмиралъ и виконтъ д’Эксме старались по возможности поправить стны и подкопы, но, къ-несчастію, имъ не доставало рукъ. Въ полдень 26 августа не оставалось ни сажени неповрежденной стны. Домы стояли на виду, какъ въ простомъ, неукрпленномъ город, и солдатъ было такъ мало, что нельзя было составить фронта въ одну шеренгу, даже на главныхъ пунктахъ.

Самъ Габріэль долженъ былъ въ этомъ сознаться: еще до сигнала на приступъ, городъ ужь былъ взятъ.

По-крайней-мр, его взяли не чрезъ тотъ проломъ, который защищалъ Габріэль. Тутъ онъ стоялъ съ дю-Брлемъ и Жаномъ Пекуа, и вс трое такъ искусно и отчаянно отражали непріятельскіе удары, что заставили нападавшихъ отступать три раза. Съ особеннымъ увлеченіемъ дрался Пекуа, такъ-что Габріэль два раза едва успвалъ спасать его въ запальчивыхъ промахахъ. И Пекуа на мст поклялся Габріэлю въ вчной преданности ему.

— Теперь я ужь не такъ жалю о своемъ родномъ город, вскричалъ онъ въ энтузіазм: — потому-что есть чмъ замнить любовь къ нему, и если Сен-Кентенъ далъ мн жизнь, то виконтъ д’Эксме сохранилъ ее!

Не смотря на эти геройскія усилія, городъ не могъ доле сопротивляться: укрпленія его превратились въ развалины, и пока Габріэль, дю-Брль и Пекуа дрались, за ними улицы Сен-Кентена уже были наполнены непріятелями.

Но храбрый городъ уступилъ только сил, и то чрезъ семьнадцать дней, посл одиннадцати приступовъ.

Габріэль былъ въ Сен-Кентен уже двнадцать дней, четверо сутокъ сверхъ даннаго общанія!

V.
Арно Тилль продолжаетъ свои длишки.

Въ первую минуту, городъ былъ жертвою грабежа и кровопролитія. Но Филиберъ далъ строгое приказаніе прекратить безпорядокъ, и когда къ нему привели адмирала Колиньи, онъ гордо привтствовалъ его.

— Я не умю наказывать за храбрость, сказалъ онъ ему: — и съ Сен-Кентеномъ будетъ поступлено такъ же, какъ если бы онъ сдался въ первый день приступа.

И побдитель, столько же великодушный, какъ и побжденный, позволилъ адмиралу возражать на свои требованія.

Сен-Кентенъ, разумется, объявленъ былъ испанскимъ городомъ, по т изъ жителей, которые не хотли принять чужеземнаго подданства, могли удалиться, отказавшись, впрочемъ, отъ правъ собственности на свои дома. Вс солдаты и горожане были объявлены свободными, и Филиберъ удержалъ за собою только пятьдесятъ плнниковъ безъ различія возраста, пола и состоянія, по своему усмотрнію или по выбору своихъ капитановъ, съ тмъ, чтобъ выкупомъ за нихъ уплатить жалованье войскамъ. Имущества и личность прочихъ объявили неприкосновенными и Филиберъ принялъ вс мры противу безпорядковъ. Онъ даже не требовалъ денегъ отъ Колиньи. Адмиралу позволяли на другой день возвратиться въ Парижъ, къ дяд его коннетаблю Монморанси, который въ свою очередь встртился не съ такими безкорыстными побдителями: за него Франція должна была заплатить добрый выкупъ. Но Филиберъ-Эммануэль считалъ за честь сдлаться другомъ Гаспара и не хотлъ оцнить его свободы.

Эти условія, доказывавшія боле благосклонности, нежели сколько можно было ожидать, приняты были адмираломъ съ покорностью, а жителями съ боязливою радостью. На кого-то, дйствительно, падетъ выборъ Филибера? Это должно было ршиться на другой день, и наканун его самые надменные сдлались уклончивыми, и самые богатые громко говорили о своей бдности.

Арно Тилль, дйствуя по-прежнему дятельно и ловко, провелъ ночь въ размышленіяхъ о своихъ длахъ и придумалъ весьма-выгодный оборотъ. По утру онъ одлся въ самое лучшее свое платье и отправился по улицамъ, наполненнымъ побдителями всхъ націй, Германцами, Англичанами, Испанцами и проч.

— Что за вавилонское смшеніе языковъ! думалъ озабоченный Арно, прислушиваясь къ разнохарактернымъ звукамъ.— Съ тмъ, что я знаю по-англійски, не удастся мн потолковать ни съ однимъ изъ этихъ Франтовъ. Одни говорятъ: ‘Carajo!’, другіе ‘Goddam!’, третьи ‘Tausend sapperment!’, и ни одинъ…

— Стой! закричалъ позади Арно довольно-мощный голосъ.

Арно поспшно оборотился на этотъ зовъ, въ которомъ слышалось достаточное познаніе французскаго языка.

То былъ высокій, рыжій мужчина, съ лицомъ довольно-плутоватымъ для торгаша, и весьма-глупымъ для обыкновеннаго человка. Тилль съ перваго взгляда узналъ въ немъ Англичанина.

— Что вамъ угодно? спросилъ онъ.

— Ты плнникъ, вотъ что мн угодно, отвчалъ военный человкъ съ замтно англійскимъ произношеніемъ, которому Тилль тоже началъ подражать для большей понятности.

— Отъ-чего же я, а не другой? отвчалъ онъ:— не ткачъ, напримръ, что тамъ идетъ?

— Потому что ты одтъ лучше, нежели ткачъ, отвчалъ Англичанинъ.

— Ахъ, да! сказалъ Арно:— а какое вы имете право меня останавливать, кажется, вы не больше, какъ простой солдатъ?

— О! я дйствую не отъ себя, отвчалъ Англичанинъ: — а по приказанію моего начальника, лорда Грея, который командуетъ здсь Англичанами, и которому герцогъ Филиберъ-Эммануэль назначилъ на его долю, за труды, трехъ плнныхъ, двухъ благородныхъ и одного горожанина, съ выкупомъ, какой они въ состояніи за себя дать. А мой начальникъ, зная, что у меня и руки и глаза исправны, поручилъ мн идти на охоту и достать трехъ цнныхъ плнниковъ. Ты хорошая дичь изъ тхъ, которыхъ я досихъ-поръ видлъ и потому я беру васъ за воротъ, господинъ горожанинъ.

— Много чести для бднаго конюшаго, скромно отвчалъ Арно.— А кормить хорошо будетъ вашъ начальникъ?

— Дуралей! разв ты думаешь, что онъ долго будетъ тебя кормить? сказалъ солдатъ.

— Да пока не вздумаетъ отпустить меня! отвчалъ Арно.— Вдь не уморитъ же голодомъ.

— Гм! а если въ-самомъ-дл я принялъ ободранную кошку за пушистую лисицу?

— Опасно, синьйоръ-служивый, сказалъ Арно: — и если лордъ Грей общалъ вамъ что-нибудь за коммиссію, то за меня достанется вамъ разв двадцать или тридцать палокъ. Если это вамъ пріятно, то совтую взять меня.

— Ты, можетъ-быть, и правду говоришь! отвчалъ Англичанинъ, всматриваясь въ плутоватые глаза Арно:— пожалуй, я съ тобой потеряю и то, что общалъ мн лордъ Грей, т. е., одинъ ливръ со ста ливровъ, которые онъ получитъ за мою дичь.

— А, вотъ кого мн надо! подумалъ Арно.— Эй! товарищъ-непріятель, сказалъ онъ громко:— если я укажу вамъ на богатую добычу, на плнника, который стоитъ десять тысячь ливровъ, напримръ, будете ли вы мн благодарны, а?

— Десять тысячь! вскричалъ Англичанинъ:— сказать правду, такіе плнники не часто попадаются! Значитъ, мн достанется сто ливровъ, хорошій кушъ!

— Да, но пятьдесятъ изъ нихъ слдовало бы дать другу, который укажетъ дорогу. По правд-то, а?

— Ну! пусть такъ, сказалъ солдатъ посл минутнаго раздумья: — но веди сейчасъ же къ этому человку и скажи мн, какъ его зовутъ.

— За нимъ не далеко ходить, продолжалъ Арно.— Нсколько шаговъ въ эту сторону. Постойте, я не хочу показываться съ вами на площади. Дайте мн спрятаться за уголъ этого дома, а сами идите дальше. Видите на балкон господина, который разговариваетъ съ горожаниномъ?

— Вижу, сказалъ Англичанинъ:— этотъ-то и есть мой?

— Онъ-то и есть нашъ.

— А какъ его зовутъ?

— Виконтъ д’Эксме.

— А! право, вскричалъ солдатъ: — такъ вотъ онъ, виконтъ-то д’Эксме! о немъ много толковали въ лагер. Разв онъ такъ же богатъ, какъ храбръ?

— Я за это ручаюсь.

— Такъ ты его хорошо знаешь?

— Еще бы! я его конюшій.

— А, Іуда! невольно воскликнулъ солдатъ.

— Нтъ, спокойно отвчалъ Арно:— потому-что Іуда повсился, а я не повшусь.

— Можетъ-быть, тебя избавятъ отъ труда! сказалъ Англичанинъ.

— Увидимъ, отвчалъ Арно:— а наше условіе, да или нтъ?

— Да! продолжалъ Англичанинъ: — я отведу твоего господина къ милорду, а посл ты мн укажешь еще одного дворянина и какого-нибудь зажиточнаго горожанина, если знаешь.

— Знаю въ ту же цну, за половину барышей.

— Пускай такъ, чортовъ хожалый.

— Вотъ хожалый, сказалъ Арно.— Только безъ плутней! Между плутами плутней не бываетъ. Впрочемъ, я васъ поймаю, вашъ начальникъ платитъ наличными?

— Наличными и впередъ, ты пойдешь съ нами къ милорду, подъ видомъ виконтова конюшаго, я получу свою долю, и тутъ же раздлимъ ее. Но ты, въ благодарность, поможешь мн огъискать втораго и третьяго плнника.

— Увидимъ, сказалъ Арно:— сначала займемся первымъ.

— Мигомъ сдлаемъ, отвчалъ солдатъ:— твой господинъ слишкомъ суровъ на войн, такъ ему надо быть добрымъ во время мира, мы это знаемъ. Ступай впередъ и стань за нимъ, увидишь, что мы своего дла мастера.

Арно оставилъ своего достойнаго спутника. Войдя въ комнату, гд Габріэль разговаривалъ съ другомъ своимъ Жаномъ Пекуа, Арно спросилъ, не нуженъ ли онъ ему. Онъ еще говорилъ, когда вошелъ солдатъ. Англичанинъ шелъ прямо къ виконту, который смотрлъ на него съ изумленіемъ, низко поклонившись ему, солдатъ спросилъ:

— Я имю честь говорить съ виконтомъ д’Эксме?

— Я дйствительно виконтъ д’Эксме, отвчалъ еще боле удивленный Габріэль:— что вамъ надо отъ меня?

— Вашу шпагу, сударь, сказалъ солдатъ, поклонившись чуть не до земли.

— Теб! возразилъ Габріэль, отступая съ невыразимымъ презрніемъ.

— Именемъ лорда Грея, моего начальника, сударь, отвчалъ неспсивый солдатъ. Вы въ числ пятидесяти плнниковъ, которыхъ господинъ адмиралъ долженъ выдать побдителямъ. Не извольте сердиться на меня, слабаго, что я долженъ былъ вамъ объявить эту непріятную новость.

— На тебя сердиться! сказалъ Габріэль:— нтъ, но лордъ Грей могъ бы самъ спросить у меня шпагу. Я ему отдамъ ее, понимаешь?

— Какъ вамъ угодно, сударь.

— И надюсь, что твой начальникъ освободитъ меня за выкупъ?

— О! будьте уврены, будьте уврены, сударь, торопливо отвчалъ солдатъ.

— Такъ я иду за тобой, сказалъ Габріэль.

— Но это подло! вскричалъ Жанъ Пекуа.— Вы напрасно соглашаетесь. Вы не житель Сен-Кентена! Вы не здшній!

— Господинъ Жанъ Пекуа говоритъ правду, продолжалъ Арно Тилль съ жаромъ, указывая солдату исподтишка на самого горожанина.— Да, господинъ Жанъ Пекуа показалъ истинный путь, виконтъ не сен-кентенскій житель, и господинъ Жанъ Пекуа это знаетъ! господинъ Жанъ Пекуа знаетъ весь городъ! Онъ уже сорокъ лтъ здсь живетъ горожаниномъ и еще синдикъ общины! капитанъ стрлковой роты! Что вы на это скажете, господинъ Англичанинъ?

— Я скажу на это, отвчалъ сметливый Англичанинъ: — что если это господинъ Жанъ Пекуа, то я имю приказаніе взять также и его: онъ тоже есть въ моемъ списк.

— Я! вскричалъ горожанинъ.

— Вы сами, сударь, сказалъ солдатъ.

Пекуа съ вопросительнымъ лицомъ посмотрлъ на Габріэля.

— Увы! другъ мой, съ невольнымъ вздохомъ сказалъ виконтъ д’Эксме:— я думаю, что, исполнивъ наши воинскія обязанности во время битвы, мы лучше всего сдлаемъ, если признаемъ права побдителя. Ршимся, Пекуа!

— Идти за этимъ? спросилъ Пекуа, указывая на солдата.

— Безъ сомннія, другъ мой. И, въ этомъ испытаніи, я утшаюсь тмъ, что мы будемъ вмст.

— Ваша правда, виконтъ, сказалъ растроганный Жанъ Пекуа: — вы слишкомъ добры, а если такой славный и храбрый капитанъ, какъ вы, не противится своей участи, то разв сметъ стовать на нее простой горожанинъ? Ну! негодяй, продолжалъ онъ, обращаясь къ солдату: — такъ и быть, я твой плнникъ, или твоего командира, что ли?

— И вы пойдете за мною къ лорду Грею, сказалъ Англичанинъ:— и останетесь тамъ, если вамъ угодно, до-тхъ-поръ, пока не внесете порядочнаго выкупа.

— И останусь тамъ навсегда, чортовъ сынъ! вскричалъ Жанъ Пекуа.— Или я умру или твоему командиру никогда не видать моего золота, пусть кормитъ меня, если онъ христіанинъ, до послдняго дня моей жизни, а я мъ порядочно, предупреждаю тебя.

Солдатъ испуганными глазами посмотрлъ на Арно Тилля, по тотъ разуврилъ его знакомъ и указалъ на Габріэля, который смялся надъ выходкой своего пріятеля. Англичанинъ усплъ понять шутку и началъ добродушно смяться.

— Такъ вы, сударь, и вы, сказалъ онъ:— я васъ по…

— Ты пойдешь впередъ къ лорду Грею, съ негодованіемъ прервалъ его Габріэль: — а мы сговоримся уже съ твоимъ господиномъ.

— Какъ вамъ угодно, почтительно отвчалъ солдатъ, и, отправившись впередъ, привелъ къ лорду Грею дворянина и горожанина, за которыми поодаль шелъ Арно Тилль.

Лордъ Грей былъ скучный, тяжелый флегматикъ, и, считая воину торговлей, былъ въ дурномъ расположеніи духа, потому-что получилъ, вмсто платы себ и своимъ солдатамъ, выкупъ за трехъ несчастныхъ плнниковъ. Онъ принялъ Габріэля и Жана Пекуа съ холоднымъ достоинствомъ.

— А! такъ на мою долю достался плнникомъ виконтъ д’Эксме? сказалъ онъ, съ любопытствомъ осматривая Габріэля.— Вы намъ надлали много хлопотъ, и еслибъ я вздумалъ запросить съ васъ столько выкупа, сколько вы причинили убытковъ Филиппу II, то мн, я думаю, пришлось бы получить и Францію и Генриха.

— Я дйствовалъ, какъ умлъ, сказалъ Габріэль.

— Ваше умнье хорошо! поздравляю васъ, продолжалъ лордъ Грей.— Но не въ томъ дло. Не смотря на чудеса, которыя вы сдлали, участь войны передаетъ васъ въ мою власть, васъ и вашу доблестную шпагу… О! не безпокойтесь, не безпокойтесь, прибавилъ онъ, увидвъ, что Габріэль хотлъ отдать ему свою шпагу.— Но, чтобъ снова пріобрсть право дйствовать ею, чмъ вы можете жертвовать? Уладимъ это. Я знаю, что храбрость и богатство, къ-несчастію, не всегда живутъ вмст. Впрочемъ, я не могу отказаться отъ всего. Пять тысячь экю… согласны ли вы такъ оцнить вашу свободу?

— Нтъ, милордъ, отвчалъ Габріэль.

— Нтъ? Вы думаете, что это дорого? продолжалъ лордъ Грей.— Эхъ! проклятая война! Бдная кампанія! Ну! четыре тысячи экю, не много, чортъ меня побери!

— Мало, милордъ, холодно отвчалъ Габріэль.

— Какъ, что вы говорите? вскричалъ Англичишшъ.

— Я говорю, продолжалъ Габріэль: — что вы не такъ поняли мои слова, милордъ. Вы спросили меня, прилично ли взять за мою свободу пять тысячь экю, и я отвчалъ вамъ ‘нтъ’, потому-что по моей оцнк я стою вдвое боле, милордъ.

— Хорошо! отвчалъ Англичанинъ: — и въ-самомъ-дл, вашъ король можетъ дать эту сумму, чтобъ сохранить такого храбраго воина.

— Я надюсь обойдтись безъ помощи короля, сказалъ Габріэль:— и мое состояніе, безъ сомннія, позволитъ мн самому сдлать этотъ непредвиднный расходъ.

— Итакъ — все къ лучшему, продолжалъ лордъ Грей, нсколько изумленный.— Вы уплатите мн десять тысячь экю, и, простите! въ какой срокъ?

— Разумется, сказалъ Габріэль: — я не привезъ съ собою такой суммы въ осажденный городъ, притомъ, средства адмирала Колиньи и его друзей, я думаю, такъ же не велики, какъ мои, и я не хочу ихъ утруждать. Но если вы позволите отсрочить на нсколько времени, то мн пришлютъ изъ Парижа…

— Очень-хорошо! сказалъ лордъ Грей: — и въ случа нужды, я положусь на ваше слово, которое стоитъ золота. Но, дло — все дло, и какъ неудовольствія между нашими и испанскими войсками, можетъ-быть, заставятъ меня возвратиться въ Англію, то вы не оскорбитесь, если до совершенной уплаты я задержу васъ, не въ этомъ испанскомъ город, изъ котораго я узжаю, а въ Кале, гд мой родственникъ Уэнтвортъ губернаторомъ. Согласны вы?

— Охотно, сказалъ Габріэль, и горькая улыбка мелькнула на его блдныхъ губахъ: — я только попрошу васъ позволить мн послать въ Парижъ за деньгами моего конюшаго, чтобъ не продолжить ни моего плна, ни вашей довренности.

— Совершенно справедливо, продолжалъ лордъ Грей: — а пока не возвратится вашъ посланный, будьте уврены, что со стороны моего родственника вы не встртите ни малйшей непріятности. Въ Кале вы будете пользоваться совершенною свободою… тмъ боле, что городъ укрпленъ и постоянно запертъ… и лордъ Уэнтвортъ доставитъ вамъ возможныя удовольствія: онъ любитъ пость и тратитъ на это даже боле, нежели сколько бы слдовало. Но это его дло, и жена его, моя сестра, уже умерла. Я только хотлъ сказать, что вы не слишкомъ будете скучать.

Габріэль молча поклонился.

— Теперь съ вами, продолжалъ лордъ Грей, обращаясь къ Пекуа, который въ-продолженіе предъидущей сцены не разъ подымалъ плечи отъ удивленія.— Вы, кажется, тотъ горожанинъ, который предоставленъ мн вмст съ двумя дворянами.

— Я Жанъ Пекуа, милордъ.

— Ну, Жанъ Пекуа, какой выкупъ можно спросить съ васъ?

— О! я намренъ торговаться, милоръ. Дока на доку, какъ говорятъ. Вы можете хмурить брови, какъ вамъ угодно, я не самолюбивъ, и, по моему мннію, не стою больше десяти ливровъ.

— Э! прервалъ лордъ Грей съ презрніемъ:— вы заплатите сто ливровъ, это составитъ почти то, что я общалъ солдату, который привелъ васъ сюда.

— Сто ливровъ, такъ и быть! милордъ, если вы такъ дорого меня цните, насмшливо отвчалъ Пекуа.— Но не наличными деньгами, конечно.

— Какъ! не-уже-ли у васъ нтъ и этой ничтожной суммы? сказалъ лордъ Грей.

— Было, милордъ, отвчалъ Жанъ Пекуа: — но я все роздалъ бднымъ и больнымъ во время осады.

— У васъ есть, по-крайней-мр, друзья? родственники, можетъ-быть? продолжалъ поръ Грей.

— Друзья? на нихъ не надо очень разсчитывать, милордъ, родственники? у меня ихъ нтъ. Жена моя умерла, не оставивъ дтей, а, братьевъ у меня не было, остался одинъ двоюродный братъ…

— Ну! этотъ двоюродный братъ?.. сказалъ съ нетерпніемъ лордъ Грей.

— Онъ, милордъ, конечно, не откажетъ мн въ требуемой сумм, но онъ живетъ въ Кале.

— А! съ недоврчивостію произнесъ лордъ Грей.

— Боже мой, да, милордъ, продолжалъ Жанъ Пекуа съ видомъ самой добродушной откровенности:— моего двоюроднаго брата зовутъ Пьеръ Пекуа, онъ боле тридцати лтъ занимается оружейнымъ мастерствомъ въ Улиц-Мартруа, подъ вывской бога Марса.

— И онъ близокъ съ вами? спросилъ лордъ Грей.

— Я думаю, милордъ, — я послдній изъ рода Пекуа, то-есть, онъ меня обожаетъ. Боле двухъ столтій тому назадъ, у одного Пекуа, нашего предка, было два сына, одинъ сдлался ткачемъ и поселился въ Сен-Кентен, а другой — оружейникомъ и отправился въ Кале. Съ-тхъ-поръ, Пекуа сен-кентенскіе ткутъ, а Пекуа въ Кале куютъ. Но, не смотря на разстояніе, которое раздляетъ ихъ, они любятъ другъ друга и помогаютъ, какъ только могутъ, какъ слдуетъ добрымъ родственникамъ и горожанамъ древняго рода. Пьеръ дастъ мн сколько нужно для моего выкупа, я въ этомъ увренъ, хотя не видалъ его почти десять лтъ, потому-что вы, Англичане, не легко позволяете намъ, Французамъ, входить въ ваши укрпленные города.

— Да, да, привтливо сказалъ лордъ Грей: — слишкомъ двсти десять лгъ, какъ ваши Пекуа въ Кале сдлались Англичанами.

— О! вскричалъ Жанъ съ жаромъ: — Пекуа… потомъ вдругъ замолчалъ.

— Ну, прервалъ удивленный лордъ Грей:— что Пекуа…

— Пекуа, милордъ, сказалъ Жанъ съ замшательствомъ, вертя свою шапку: — Пекуа не вмшиваются въ политику, хотлъ я сказать. Англичане или Французы, Пекуа довольны, если могутъ зашибить деньгу молотомъ или брдомъ.

— Ну, въ такомъ случа, кто знаетъ? весело примолвилъ лордъ Грей: — вы, можетъ-быть, поселитесь ткачомъ въ Кале и сдлаетесь также подданнымъ королевы Маріи, и Пекуа, посл столькихъ лтъ, наконецъ соединятся.

— Можетъ-быть! добродушно отвчалъ Жанъ Пекуа.

Габріэль не могъ опомниться отъ изумленія, слушая храбраго горожанина, который такъ геройски защищалъ городъ, а теперь такъ спокойно говорили о перемн подданства, какъ-будто дло шло о перемн сюртука. Но сдланный Жаномъ украдкой знакъ разуврилъ Габріэля и далъ ему замтить, что Пекуа задумалъ какую-то хитрость.

Лордъ Грей скоро отпустилъ ихъ обоихъ.

— Завтра мы отправимся вмст въ Кале, сказалъ онъ имъ: — а до-тхъ-поръ вы можете заняться приготовленіями къ пути и проститься съ вашими знакомыми. Я полагаюсь на ваше слово и предоставляю вамъ полную свободу, тмъ боле, прибавилъ онъ съ особенною привтливостью:— что ваши имена запишутся на заставахъ и изъ города не выпустятъ никого безъ позволенія губернатора.

Габріэль не отвчая поклонился лорду Грею и удалился вмст съ Пекуа, не замтивъ, что конюшій его, Мартэнъ-Герръ, остался въ дом Англичанина.

— Что ты задумалъ, другъ? сказалъ онъ Жану, когда они вышли.— Можетъ ли быть, чтобъ у тебя не было ста ливровъ для выкупа? Зачмъ теб такъ хочется хать въ Кале? Разв этотъ оружейный мастеръ въ-самомъ-дл существуетъ?

— Тише! отвчалъ Жанъ Пекуа съ таинственнымъ видомъ: — въ этой испанской атмосфер я едва осмливаюсь разинуть рогъ. Вы, конечно, можете положиться на вашего конюшаго Маргэна-Герра?

— За него я отвчаю, сказалъ Габріэль: — кром забывчивости и нкоторыхъ вмшательствъ не въ свое дло, это врнйшій человкъ въ мір.

— Хорошо, отвчалъ Пекуа.— Не надо отправлять его прямо отсюда въ Парижъ, повеземъ его въ Кале и пошлемъ оттуда.

— Но къ-чему вс эти предосторожности? спросилъ Габріэль.— Я вижу, въ Кале у тебя пгъ никакой родни.

— Оно такъ! отвчалъ Пекуа: — Пьеръ Пекуа существуетъ и привыкъ жалть объ оставленной родин своей, Франціи, въ случа нужды, если вы задумаете какой-нибудь геройскій подвигъ, онъ поможетъ охотно.

— Я догадываюсь, другъ мой, сказалъ Габріэль, сжимая руку своего спутника.— Но ты слишкомъ-много разсчитываешь на меня, ты не знаешь, сколько было эгоизма въ этомъ мнимомъ геройств, ты не знаешь, что въ будущемъ ждетъ меня другая обязанность, боле священная, если можно, нежели слава отечества.

— Ну, сказалъ Жанъ Пекуа: — эту обязанность вы исполните, какъ и другія. А между другими, прибавилъ онъ, понизивъ голосъ: — и ту, которая явится, можетъ-быть, когда представится случай взять Кале вмсто выкупа за Сен-Кентенъ.

VI.
Продолженіе честныхъ продлокъ Арно дю-Тилля.

Но оставимъ молодаго капитана и стараго горожанина съ ихъ геройскими замыслами и возвратимся къ конюшему и солдату, которые ведутъ разсчетъ въ дом лорда Грея.

Солдатъ въ-самомъ-дл, посл ухода двухъ плнпиковъ, потребовалъ общанной платы, и командиръ, довольный его ловкостію, выдалъ ему слдовавшую сумму.

Арно дю-Тилль, въ свою очередь, ждалъ своей доли, которую Англичанинъ добросовстно принесъ ему. Онъ нашелъ Тилля писавшаго въ углу свою безконечную ноту коннетаблю Монморанси И бормотавшаго про себя:

‘За то, что ловкимъ манеромъ подвелъ виконта д’Эксме въ число военноплнныхъ и такимъ-образомъ на нкоторое время избавилъ господина коннетабля отъ сказаннаго виконта…’

— Что ты тутъ длаешь, пріятель? сказалъ солдатъ, ударивъ Арно по плечу.

— Что я длаю? счетъ, отвчалъ мнимый Мартэнъ-Герръ.— А что длаетъ нашъ счетъ?

— Вотъ онъ, сказалъ солдатъ, положивъ деньги въ руку Арно, который началъ ихъ внимательно пересчитывать.— Я держу свое слово и не жалю о деньгахъ. Ты мн показалъ двухъ хорошихъ плнниковъ, особенно твоего господина, который не торговался, а напротивъ! Сдая борода упрямился, но, для горожанина, онъ тоже не слишкомъ-дуренъ, а безъ тебя я бы, пожалуй, сдлалъ еще хуже.

— Надюсь, отвчалъ Арно, опуская деньги въ карманъ.

— Ну, да еще не все кончено, ты видишь, что я хорошо плачу, теперь надо указать мн третьяго плнника, еще одного благороднаго.

— Вотъ еще! сказалъ Арно: — мн больше некому услужить, выбирай какъ знаешь.

— Я это знаю, отвчалъ солдатъ: — и не требую, а прошу тебя выбрать со мной изъ всхъ мужчинъ, женщинъ, стариковъ или дтей, кого бы изъ нихъ удобне захватить.

— Какъ! спросилъ Арно:— женщинъ тоже?

— Женщинъ особенно, сказалъ солдатъ: — и если ты знаешь какую благородную, да богатую и еще хорошенькую, то намъ прійдется подлиться порядочнымъ кушемъ, потому-что милордъ Грей перепродалъ бы ее своему родственнику, лорду Уэнтворту, который гораздо-больше любитъ плнницъ, нежели плнниковъ.

— Къ-несчастію, ни одной не знаю, отвчалъ Тилль.— А впрочемъ… но нтъ, нтъ, это невозможно.

— Отъ-чего невозможно, товарищъ? Разв мы здсь не побдители? кром адмирала, никто не исключенъ изъ капитуляціи.

— Оно правда, сказалъ Арно: — но не надо, чтобъ красотка, о которой я говорю, видла моего господина, а посадить ихъ въ тюрьму въ одномъ город не значитъ разлучить.

— Гэ! а разв лордъ Уэнтвортъ не будетъ держать ее въ тайн, хорошенькую-то?

— Да, въ Кале, въ раздумьи говорилъ Арно: — а на дорог… мой господинъ увидитъ ее и заговоритъ.

— Не увидитъ, если я захочу, отвчалъ Англичанинъ.— У насъ пойдетъ два отряда, одинъ посл другаго, и если хочешь, отъ кавалера до красавицы будетъ два часа ходьбы.

— Да! но что скажетъ старый коннетабль? говорилъ про себя Арно.— Если онъ узнаетъ, что я замшался въ это дло, то мн не миновать вислицы.

— А разв онъ узнаетъ? разв кто-нибудь узнаетъ? продолжалъ искуситель.— Ты самъ не скажешь, а иначе — деньги что ли скажутъ, откуда он пришли?

— А деньги будутъ порядочныя? спросилъ Арно.

— Пополамъ.

— Досадно! продолжалъ Арно: — потому-что сумму дадутъ порядочную, нечего и говорить, отецъ не постоитъ.

— Отецъ принцъ или герцогъ? спросилъ солдатъ.

— Отецъ король, пріятель, и называется по имени Генрихъ II.

— Дочь короля здсь! вскричалъ Англичанинъ.— Чортъ побери! Если ты теперь мн не скажешь, гд она, я, кажется, проглочу тебя, товарищъ! Дочь короля!

— И королева красоты, сказалъ Арно.

— О! лордъ Уэнтвортъ съ ума сойдетъ, продолжалъ солдатъ.

— Товарищъ, прибавилъ онъ, торжественно вынимая свой кошелекъ и открывая его: — все твое, если скажешь, какъ зовутъ ее и гд найдти.

— Ну! сказалъ Арно, невольно хватаясь за кошелекъ.

— Имя? спросилъ солдатъ.

— Діана де-Кастро, по прозванію сестра Бени.

— А гд?

— Въ монастыр бенедиктинокъ.

— Бгу! вскричалъ Англичанинъ, и исчезъ.

— Все равно, думалъ Арно, возвращаясь къ своему господину:— этого я не поставлю въ счетъ коннетаблю.

VII.
Лордъ Уэнтвортъ.

Чрезъ три дня, 1-го сентября, лордъ Уэнтвортъ, губернаторъ Кале, принявъ наставленія отъ своего родственника, лорда Грея, и проводивъ его на корабль, отправлявшійся въ Англію, слъ на лошадь и возвратился въ свой замокъ, гд находились Габріэль и Пекуа, а въ другой комнат Діана.

Но мадамъ де-Кастро не знала, что она такъ близко отъ своего возлюбленнаго, и не имла съ нимъ никакого сообщенія во время перезда изъ Сен-Кентена.

Лордъ Уэнтвортъ былъ прямо противоположнаго характера съ лордомъ Греемъ: какъ послдній былъ сухъ, холоденъ и скупъ, такъ первый живъ, любезенъ и щедръ. Онъ былъ красивъ, статенъ и ловокъ. Ему было около сорока лтъ, и нсколько сдыхъ волосъ уже серебрились въ его черныхъ, густыхъ кудряхъ. Но совершенно-юношеская осанка и горвшіе огнемъ срые глаза доказывали, что онъ не старлъ душою, и дйствительно, онъ велъ такую веселую и бодрую жизнь, какъ человкъ лтъ двадцати-пяти.

Сначала онъ вошелъ въ залу, гд ожидали его виконтъ д’Эксме и Жанъ Пекуа, и привтливо, съ улыбкой поклонился имъ, какъ своимъ гостямъ, а не какъ плнникамъ.

— Добро пожаловать, виконтъ, и вы, сударь, сказалъ онъ имъ.— Я очень радъ, что лордъ Грей привелъ васъ сюда, виконтъ, и радуюсь вдвойн взятію Сен-Кентена. Не стуйте на меня, но здсь, въ этомъ укрпленномъ мст, развлеченія рдки и общество такъ ограниченно, что я радъ встртить кого-нибудь, съ кмъ можно поговорить, и я, признаюсь, отъ души желаю, чтобъ вашъ выкупъ пришелъ какъ-можно-позже.

— Онъ прійдетъ дйствительно поздне, нежели я думалъ, милордъ, отвчалъ Габріэль.— Лордъ Грей врно предупредилъ васъ, потому-что конюшій мой, котораго я намревался послать въ Парижъ, на пути завелъ споръ съ однимъ изъ солдатъ, провожавшихъ насъ, и раненъ въ голову, не опасно, правда, но все же рана задержитъ его въ Кале доле, нежели бы мн хотлось.

— Тмъ хуже для него и тмъ лучше для васъ, виконтъ! сказалъ лордъ Уэнтвортъ.

— Вы слишкомъ-любезны, милордъ, отвчалъ Габріэль съ горькой улыбкой.

— О, нтъ, нисколько, любезно было бы съ моей стороны отпустить васъ на-слово въ Парижъ. Но, повторяю вамъ, я эгоистъ и мн слишкомъ-скучно: надо исполнить порученія моего недоврчиваго родственника, лорда Грея. Что тутъ длать? Мы вс плнники и постараемся облегчить другъ другу непріятности нашего положенія.

Габріэль молча поклонился. Ему дйствительно хотлось, чтобъ лордъ Уэнтвортъ отпустилъ его въ Парижъ. Но могъ ли онъ требовать такой довренности отъ человка, совершенно незнакомаго ему?

— Довольно, виконтъ, продолжалъ Уэптвортъ: — и если вамъ не поправится помщеніе въ моемъ дом, вы можете найдти въ Кале другое, лучшее.

— О, виконтъ! сказалъ Габріэлю Жанъ Пекуа умоляющимъ голосомъ: — если вы согласитесь занять прекрасную комнату въ дом моего двоюроднаго брата Пьера Пекуа, оружейнаго мастера, вы сдлаете честь и ему и мн, сдлаете меня счастливымъ.

— Благодарю, другъ мой, сказалъ Габріэль: — но право воспользоваться такимъ предложеніемъ, можетъ-быть, значило бы употребить его во зло.

— Нтъ, увряю васъ, перебилъ лордъ Уэнтвортъ: — и вы совершенно-свободно можете принять квартиру у Пьера Пекуа. Это зажиточный горожанинъ, дятельный, искусный оружейникъ и самый честный человкъ. Я знаю его, нсколько разъ покупалъ у него оружіе, у него даже есть очень-хорошенькая — дочь или жена, не знаю.

— Моя сестра, милордъ, сказалъ Жанъ Пекуа: — моя двоюродная сестра Бабетта. А! да, она очень-привтлива, и еслибъ я не былъ такъ старъ… но родъ Пекуа отъ этого не прекратится: Пьеръ потерялъ жену, но она оставила ему двухъ весьма-живыхъ сыновей, которые будутъ развлекать васъ, виконтъ, если вы согласитесь принять искреннее гостепріимство моего двоюроднаго брата.

— И я не только согласенъ на это, но даже предлагаю вамъ, прибавилъ лордъ Уэнтвортъ.

Габріэль началъ подозрвать (и не безъ причины), что губернатору хотлось избавиться отъ него. Такъ и думалъ лордъ Уэнтвортъ, который, какъ сказалъ повренный лорда Грея, предпочиталъ плнникамъ плнницъ.

— Итакъ, съ позволенія лорда Уэнтворта, сказалъ Габріэль, обращаясь къ Жану:— я поселюсь, другъ мой, у твоего родственника.

Жанъ Пекуа вспрыгнулъ отъ радости.

— Право, вы хорошо длаете, продолжалъ лордъ Уэнтвортъ: — не потому, конечно, чтобъ мн пріятно было разстаться съ вами, но въ стнахъ, окруженныхъ днемъ и ночью солдатами, гд держитъ меня моя скучная обязанность, вамъ бы не всегда было такъ свободно, какъ въ дом этого добраго оружейника. А для молодаго человка нужна свобода, мы это знаемъ.

— Вы въ-самомъ-дл, кажется, это знаете, сказалъ смясь Габріэль: — и знаете всю цну независимости.

— О да, отвчалъ лордъ Уэнтвортъ тмъ же веселымъ тономъ: — я еще не въ тхъ лтахъ, когда порицаютъ свободу… А вы, господинъ Пекуа, продолжалъ онъ, обращаясь къ Жану:— вы также разсчитываете на кошелекъ вашего родственника? Лордъ Грей сказалъ мн, что вы надетесь получить отъ него сто экю для вашего выкупа.

— Все, что иметъ Пьеръ, принадлежитъ Жану, отвчалъ горожанинъ: — такъ было всегда между Пекуа. Я былъ напередъ такъ увренъ въ пріем моего родственника, что уже послалъ къ нему раненнаго конюшаго виконта д’Эксме, увренъ и въ томъ, что у него кошелекъ такъ же открытъ для меня, какъ двери его дома, и потому прошу васъ послать за нами одного изъ вашихъ людей, который принесетъ вамъ условленную сумму.

— Зачмъ это, господинъ Пекуа, отвчалъ лордъ Уэнтвортъ:— я васъ отпускаю на-слово. Завтра или посл завтра я буду у виконта д’Эксме и вмсто денегъ выберу у Пьера Пекуа какое-нибудь оружіе.

— Какъ вамъ угодно, милордъ, сказалъ Жанъ.

— Затмъ, господинъ д’Эксме, сказалъ губернаторъ:— кажется, не нужно говорить, что каждый разъ, когда вы вздумаете постить меня, будете приняты тмъ радушне, что могли бы и не сдлать этого? Повторяю, въ Кале жизнь однообразна, безъ сомннія, скоро узнаете это сами, и, надюсь, соединитесь со мною противъ общаго врага — скуки. Вашъ пріздъ сюда для меня счастливый случай, и я воспользуюсь имъ сколько возможно, если вы будете удаляться, я надомъ вамъ, предупреждаю васъ, а впрочемъ, вспомните, что вы свободны только вполовину, и другъ долженъ часто водить ко мн плнника.

— Благодарю, милордъ, сказалъ Габріэль: — но условія войны измнчивы и, въ замнъ вашей обязательности, прибавилъ онъ: — сегодняшній другъ завтра сдлается снова непріятелемъ.

— О! сказалъ лордъ Уэнтвортъ:— я обезпеченъ, даже, увы! слишкомъ обезпеченъ за моими неприступными стнами. Еслибъ Французамъ суждено было овладть снова Кале, то они не ждали бы этого двсти лтъ. Я спокоенъ, и если вы встртите меня въ Париж, то, конечно, въ мирное время.

— Все будетъ, какъ Богу угодно, милордъ, продолжалъ Габріэль.— Адмиралъ Колиньи обыкновенно говоритъ, что лучшее средство въ рукахъ человка — терпніе.

— Ну! а пока поживемъ какъ-можно-лучше. Кстати, я забылъ: вы, вроятно, теперь нуждаетесь въ деньгахъ, мой кошелекъ въ вашемъ распоряженіи.

— Еще разъ благодарю, милордъ: мой хотя не такъ полонъ, и я не могу сейчасъ уплатить выкупа, но для ежедневныхъ расходовъ достаточно. У меня, признаюсь, одна матеріальная забота, что появленіе трехъ нежданныхъ гостей произведетъ безпокойство въ дом вашего родственника, господинъ Пекуа, и потому мн бы хотлось пріискать другую квартиру за нсколько экю…

— Вы шутите! прервалъ Жанъ Пекуа:— домъ Пьера довольно-великъ, благодаря Бога! даже для трехъ семействъ. Въ провинціи строятся не такъ тсно, какъ въ Париж.

— Это справедливо, сказалъ лордъ Уэнтвортъ:— я рекомендую вамъ, виконтъ — домъ оружейнаго мастера достоинъ быть жилищемъ капитана. Свита гораздо многочисленнйшая, нежели ваша, удобно помстится тамъ, нисколько не стсняя двухъ мастерскихъ. А вы, господинъ Пекуа, не утвердитесь ли здсь съ вашимъ ремесломъ? Лордъ Грей говорилъ мн мелькомъ, я бы очень-радъ былъ исполненію этого намренія.

— Можетъ-быть, сказалъ Жанъ Пекуа.— Кале и Сен-Кентенъ скоро будутъ принадлежать одной націи, и я бы весьма желалъ сблизиться съ моими родственниками.

— Да, продолжалъ лордъ Уэнтвортъ, не понявшій тонкаго намека Жана, — да, легко можетъ статься, что Сен-Кентенъ скоро будетъ принадлежать Англичанамъ. Но я васъ задерживаю, прибавилъ онъ: — а посл дороги вамъ нуженъ покой. Виконтъ, и вы, сударь, еще разъ повторяю вамъ, вы свободны. До свиданія, не надолго, надюсь?

Онъ проводилъ капитана и горожанина до дверей, пожалъ руку одному, дружески поклонился другому, и наши плнники отправились въ улицу Мартруа, гд жилъ Пьеръ Пекуа подъ вывской бога-Марса, и куда, Богъ-дастъ, мы скоро возвратимся къ Габріэлю и Жану.

— Ну! подумалъ лордъ Уэнтвортъ, оставшись одинъ:— я, кажется, хорошо сдлалъ, что выпроводилъ отъ себя этого виконта д’Эксме. Онъ дворянинъ, врно жилъ при двор, и если хотя разъ видлъ мою плнницу, то врно не забылъ ея. Да, я едва мелькомъ видлъ ее, когда она, часа два тому назадъ, проходила мимо, а до-сихъ-поръ точно ослпленъ. Какъ хороша! О! я люблю ее! люблю! Бдное сердце, такъ давно остывшее въ этомъ мрачномъ уединеніи, какъ сильно ты бьешься теперь! Но этотъ молодой человкъ, онъ, кажется, живой и отважный, могъ бы, узнавъ дочь своего короля, вмшаться непріятнымъ образомъ въ т отношенія, которыя, конечно, скоро образуются между мной и Діаной. Присутствіе соотечественника, а можетъ-быть и друга, стснило бы ее, или поощрило бы къ упорству. Третьяго между нами не должно быть. Если я не хочу прибгать къ мрамъ, недостойнымъ меня, то безполезно же и затруднять дло.

Онъ сдлалъ условный звукъ. Черезъ минуту вошла горничная.

— Жанна, сказалъ по-англійски Уэнтвортъ:— ты, какъ я приказывалъ, ходишь за этой дамой?

— Да, милордъ.

— Какъ она теперь, Жанна?

— Печальна, милордъ, впрочемъ, унынія не замтно. Такъ бойко смотритъ и говоритъ, призываетъ кротко, но, кажется, привыкла, чтобъ ей повиновались.

— Хорошо, сказалъ губернаторъ.— Приняла она то, что ты подавала ей?

— Едва взяла одинъ фруктъ, милордъ, но какъ она ни старается казаться увренною, замтно безпокойство и грусть.

— Довольно, Жанна, сказалъ лордъ Уэнтвортъ.— Воротись къ этой дам и спроси ее отъ меня, угодно ли ей меня принять. Ступай и приходи скоре.

Черезъ нсколько минутъ, которыя показались нетерпливому лорду цлымъ вкомъ, горничная возвратилась.

— Ну? спросилъ онъ.

— Ну! милордъ, отвчала Жанна:— эта дама не только согласна, но даже желаетъ сейчасъ же говорить съ вами.

— Все къ лучшему! подумалъ лордъ Уэнтвортъ.

— Только, прибавила Жанна:— она оставила у себя старую Мери и приказала мн вернуться.

— Хорошо, Жанна, ступай. Надо ей во всемъ повиноваться, слышишь? Ступай. Скажи, что я иду вслдъ за тобою.

Жанна вышла, и лордъ Уэнтвортъ, съ стсненнымъ сердцемъ, какъ двадцатилтній любовникъ, пошелъ по лстниц, которая вела въ комнату Діаны де-Кастро.

VIII.
Влюбленный тюремщикъ.

Діана де-Кастро встртила лорда Уэнтворта съ тмъ кроткимъ, цломудреннымъ достоинствомъ, которое придавало ея огненному взгляду, ея двственному лицу неотразимую прелесть. Впрочемъ, подъ ея наружнымъ спокойствіемъ скрывалась томительная тоска, она, бдное созданіе, дрожала всмъ тломъ, отвчая на поклонъ губернатора и указывая ему, вполн царственнымъ движеніемъ руки, на кресло въ нсколькихъ шагахъ отъ себя.

Потомъ, дала Мери и Жанн, хотвшимъ удалиться, знакъ, чтобъ он остались, и, видя, что лордъ, пораженный восторгомъ, молчитъ, ршилась сама начать разговоръ.

— Кажется, я имю честь видть лорда Уэнтворта, губернатора Кале? сказала она.

— Лордъ Уэнтвортъ, вашъ покорнйшій слуга, ожидаетъ вашихъ приказаній, сударыня.

— Моихъ приказаній! возразила Діана съ горечью:— о! милордъ! не говорите такъ: я могу подумать, что вы сметесь надо мной. Еслибъ внимали моимъ — не приказаніямъ, а просьбамъ, моленіямъ, я не была бы здсь. Вы знаете, кто я, милордъ? Знаете мое происхожденіе?

— Я знаю, что вы — Діана де-Кастро, сударыня, любимая дочь короля Генриха II.

— Въ такомъ случа, зачмъ меня сдлали плнницей? проговорила Діана, у которой голосъ, вмсто того, чтобъ возвыситься, ослаблъ при этомъ вопрос.

— Именно за тмъ, что вы дочь короля, сударыня, отвчалъ Уэнтвортъ: — за тмъ, что, по условіямъ капитуляціи адмирала Колиньи, побдителямъ предоставлено взять пятьдесятъ плнниковъ по собственному ихъ выбору, безъ различія званія, возраста и пола, и что по-этому очень-естественно было имъ выбрать самыхъ знатныхъ, самыхъ опасныхъ и, позвольте вамъ сказать, такихъ, которые бы могли дать за себя самый большой выкупъ.

— Но какъ узнали, спросила Діана:— что я скрываюсь въ Сен-Кентен, подъ именемъ и одеждой бенедиктинской монахини? Кром настоятельницы монастыря, еще одинъ человкъ во всемъ город зналъ эту тайну.

— Что жь? этотъ человкъ измнилъ вамъ, вотъ и все, ршилъ лордъ Уэнтвортъ.

— О, нтъ! я уврена, что нтъ! вскричала Діана съ такой живостью, съ такимъ убжденіемъ, что лордъ Уэнтвортъ почувствовалъ, какъ змя ревности ужалила его въ самое сердце, почувствовалъ и — не нашелся, что отвчать.— Это было на другой день посл взятія Сен-Кентена, продолжала одушевившись Діана.— Я сидла, встревоженная и испуганная, въ своей кель. Въ пріемной спросили сестру Бени — это мое послушническое имя, милордъ. Спрашивавшій былъ англійскій солдатъ. Я ужаснулась какого-то несчастія, какой-то страшной новости. Не смотря на то, выхожу, проникнутая нестерпимымъ ожиданіемъ горя и слезъ. Незнакомый мн встникъ объявляетъ, что я плнница. Я вознегодовала, противилась, но что могла сдлать противъ силы? Тутъ было трое солдатъ, да, милордъ, трое, взять одну женщину! Простите, если это уязвляетъ васъ, но я говорю, что было. Эти люди овладли мной, потребовали отъ меня признанія, что я Діана де-Кастро, дочь короля Франціи Сначала я отрекалась, но такъ-какъ, не смотря на мои отговорки, меня хотли взять, то я потребовала, чтобъ меня отвели къ адмиралу Колиньи, а адмиралъ не зналъ сестры Бени, и потому я объявила свое настоящее имя. Вы, милордъ, можетъ-быть, думаете, что посл этого признанія согласились на мою просьбу провести меня къ адмиралу? Совсмъ нтъ! они только обрадовались своей добыч и скорй потащили меня, заставили ссть, или, лучше, бросили въ закрытыя носилки, и когда я, задушаемая рыданіями, почти уничтоженная, попыталась распознать, куда меня несутъ, оказалось, что я уже была на дорог въ Кале. Потомъ, лордъ Грей, который, какъ сказали мн, командовалъ отрядомъ, отказался меня выслушать, и ужь солдатъ объяснилъ мн, что я плнница его командира, и что, въ ожиданіи моего выкупа, меня везутъ въ Кале. Вотъ какъ очутилась я здсь, милордъ, не зная ничего больше.

— И я не могу вамъ ничего больше сказать, сударыня, сказалъ въ раздумьи лордъ Уэнтвортъ.

— Ничего больше, милордъ? вскричала Діана.— Вы не можете сказать, отъ-чего мн не позволили говорить ни съ настоятельницей бенедиктинокъ, ни съ адмираломъ? Вы не можете сказать, чего же наконецъ хотятъ отъ меня, если не позволили мн видть тхъ, которые могли бы извстить о моемъ плн короля, могли бы послать въ Парижъ за выкупомъ? Къ-чему это-тайное похищеніе? Почему я даже не видла лорда Грея, когда все это, говорятъ, сдлано по его приказанію?

— Вы видли лорда Грея, сударыня, когда проходили мимо насъ. Это тотъ самый дворянинъ, съ которымъ я разговаривалъ и который поклонился вамъ въ одно время со мною.

— Извините, милордъ, я не знала, въ чьемъ присутствіи нахожусь, возразила Діана.— Но такъ-какъ вы разговаривали съ лордомъ Греемъ, вашимъ родственникомъ, какъ сказала мн вотъ эта двушка, то онъ, конечно, открылъ вамъ свои намренія относительно меня?

— Точно такъ, сударыня, передъ отплытіемъ въ Англію, онъ объяснилъ мн свои намренія въ то самое время, какъ васъ привезли въ этотъ домъ. Онъ сказалъ, что въ Сен-Кентен ему выдали васъ за дочь короля, и онъ, имя право на трехъ плнниковъ по собственному выбору, поспшилъ овладть такой драгоцнной добычей, не предупреждая о томъ никого, чтобъ избжать всякихъ распрей. Цль его очень-проста: пріобрсть за васъ какъ-можно-больше денегъ, и я, смясь, одобрялъ моего корыстолюбиваго роденьку, когда вы проходили мимо насъ по зал. Я увидлъ васъ, сударыня, и понялъ, что по рожденію вы дочь короля, а по красот — королева. Съ той минуты, признаюсь къ стыду моему, я разошелся въ мнніяхъ съ лордомъ Греемъ, не на счетъ его прошедшихъ дйствій, а на счетъ плановъ въ будущемъ. Да! я пересталъ хвалить его намреніе — взять за васъ выкупъ, представилъ ему, что онъ могъ бы надяться на большее, что между Англіей и Франціей война, вы — важная военная добыча, вы стоите цлаго города. Однимъ словомъ, я совтовалъ ему не уступать такой богатой находки за какихъ-нибудь нсколько экю. Вы въ Кале, Кале — городъ нашъ, и городъ неприступный, должно беречь васъ и ждать.

— Какъ! вскричала Діана: — вы давали лорду Грею подобные совты, и ршились на нихъ при мн! А! милордъ, зачмъ вамъ противиться моему освобожденію? Что я вамъ сдлала? Вы видли меня всего одну минуту. Стало-быть, вы ненавидите меня?

— Я видлъ васъ одну минуту и — полюбилъ васъ, сударыня, сказалъ растерявшійся лордъ Уэнтвортъ.

Діана поблднла.

— Жанна! Мери! закричала она женщинамъ, стоявшимъ вдали, въ амбразур окна.

Но лордъ Уэнтвортъ сдлалъ имъ повелительный знакъ, и он не трогались съ мста.

— Не бойтесь, сударыня, я дворянинъ, и не вы, а я долженъ дрожать отъ страха. Да! я люблю васъ, и не могъ удержаться, чтобъ не сказать вамъ этого, да! когда я увидлъ, какъ проходили вы, граціозная, прелестная, подобная богин — сердце мое полетло къ вамъ, да! вы здсь въ моей власти, здсь все повинуется моему знаку… Все равно, не бойтесь ничего — не столько вы въ моей, сколько я въ вашей власти, не вы плнница, я настоящій плнникъ. Вы — царица, я — рабъ. Повелвайте — я повинуюсь.

— Въ такомъ случа, милордъ, сказала трепещущая Діана, отправьте меня въ Парижъ, откуда я вышлю вамъ выкупъ, какой вы назначите.

Лордъ Уэнтвортъ замялся, потомъ сказалъ:

— Все, кром этого, сударыня! я чувствую, что эта жертва выше моихъ силъ. Я сказалъ, что одинъ взглядъ приковалъ навсегда мою жизнь къ вашей. Здсь, въ этомъ безвыходномъ заключеніи, мое пламенное сердце ужь давно не любило достойною его любовью. Какъ только я увидлъ васъ, прекрасную, величественную, гордую, тутъ же почувствовалъ, что вс напряженныя силы души моей получили стремленіе и цль. Я люблю васъ только два часа, но еслибъ вы знали меня, то были бы уврены, что это все равно, какъ-бы я любилъ уже цлыя десять лтъ.

— Но, Боже мой! чего же вы хотите, милордъ? возразила Діана.— Чего вы надетесь? Чего ожидаете? Какія ваши намренія?

— Я хочу васъ видть, сударыня, хочу наслаждаться вашимъ присутствіемъ, присутствіемъ вашего очаровательнаго образа — вотъ и все. Не предполагайте, повторяю вамъ, не предполагайте во мн какихъ-нибудь недостойныхъ видовъ. Я только пользуюсь правомъ моимъ, которое благословляю, правомъ — хранить васъ при себ.

— И вы думаете, милордъ, сказала Діана: — что это насиліе заставитъ меня отвчать на вашу любовь?..

— Я не думаю этого, смиренно отвчалъ лордъ Уэнтвортъ: — но, можетъ-быть, видя меня каждый день такого покорнаго, почтительнаго, являющагося только узнать о васъ, увидть васъ на минуту — вы, можетъ-быть, тронетесь покорностію того, кто могъ бы принуждать, а, между-тмъ, только умоляетъ.

— И тогда, проговорила Діана съ презрительной улыбкой: — дочь короля Франціи сдлается любовницей лорда Уэнтворта?

— И тогда, лордъ Уэнтвортъ, отвчалъ губернаторъ: — лордъ Уэнтвортъ, послдняя отрасль богатйшей, знатнйшей англійской фамиліи, преклонивъ колно, предложитъ г-ж де-Кастро свое имя, свою жизнь. Вы видите, что любовь моя такъ же благородна, какъ искренна.

— Не честолюбивъ ли онъ? подумала Діана.— Послушайте, милордъ, произнесла она вслухъ, пытаясь улыбнуться: — я вамъ совтую освободить меня, возвратить моему отцу, королю — и мой долгъ вамъ не ограничится однимъ выкупомъ. Между Англіей и Франціей необходимо установится миръ, и я, если не могу наградить сама, то исходатайствую для васъ такія почести и достоинства, какихъ вы не могли бы желать, еслибъ даже были моимъ мужемъ. Будьте великодушны, милордъ, и я буду признательна.

— Я угадываю вашу мысль, сударыня, съ горестью проговорилъ Уэнтвортъ.— Но я и безкорыстне и честолюбиве, нежели вы думаете. Изъ всхъ сокровищъ міра, я ничего не хочу, кром васъ.

— Въ такомъ случа, милордъ, послднее слово, которое вы, можетъ-быть, поймете, сказала Діана въ смущеніи и въ то же время съ гордостію.— Милордъ, меня любитъ другой.

— И вы воображаете, что я отпущу васъ на благо моему сопернику! вскричалъ вн себя Уэнтвортъ.— Нтъ! По-крайней-мр и онъ будетъ такъ же несчастенъ, какъ я! даже еще несчастне, потому-что онъ не будетъ видть васъ, сударыня. Съ этого дня, только три событія могутъ освободить васъ: или моя смерть, но я еще молодъ и силенъ, или миръ между Франціей и Англіей, но между Франціей и Англіей продолжаются войны, какъ вамъ извстно, его лтъ, или — взятіе Кале, но Кале неприступенъ. Безъ этихъ трехъ почти безнадежныхъ случаевъ, вашъ плнъ, кажется, будетъ дологъ, потому-что я купилъ у лорда Грея вс права на васъ, и не хочу за мою плнницу выкупа, хоть бы то было цлое царство! Что касается до бгства, то вамъ можно не думать о немъ, потому-что я васъ караулю, и вы увидите, какой неусыпный и врный тюремщикъ тотъ человкъ, который любитъ.

За тмъ, лордъ Уэнтвортъ низко поклонился и вышелъ, оставивъ Діану въ ужас и отчаяніи.

Она только тогда успокоилась немного, когда подумала, что смерть — врное убжище, которое, въ крайнихъ опасностяхъ, всегда готово для несчастныхъ.

IX.
Домъ оружейника.

Домъ Петра Пекуа находился на углу Улицы-Мартруа, тамъ, гд выходила она на рыночную площадь. Домъ этотъ, состоявшій изъ двухъ этажей и свтелки, стоялъ на толстыхъ деревянныхъ столбахъ. На его фасад дерево, кирпичъ и черепица смшивались въ чрезвычайно затйливыя, но совершенно правильныя арабески. Сверхъ-того, на подоконьяхъ были нарисованы, середи зелени, какія-то престранныя животныя. Все это, конечно, было грубо, однакожь, не непріятно для глазъ. Что жь касается до кровли, то она была очень-высока и такъ широка, что, сверхъ своего прямаго назначенія, служила еще весьма достаточнымъ прикрытіемъ для наружной галереи, которая тянулась вдоль втораго этажа, на манеръ галерей швейцарскихъ хижинъ.

Надъ стекляною дверью лавки висла большая вывска, на которой былъ намалеванъ какой-то господинъ, вооруженный съ головы до ногъ. Вооруженный господинъ, по мннію многихъ, былъ — богъ войны, Марсъ. Впрочемъ, для вящшаго удостовренія въ этомъ, внизу вывски находились слова: ‘Au dieu Mars’. Подъ этими словами красовалось имя оружейника.

У той же самой двери, на наружной площадк лсенки, стояло полное вооруженіе, т. е. каска, кираса, нарукавники и набедренники. Это также была вывска — для дворянъ, не умвшихъ читать.

Кром того, сквозь оконныя стекла можно было различить, не смотря на недостатокъ свта въ лавк, оружіе всякаго рода, между которымъ первое мсто принадлежало шпагамъ, какъ по числу, такъ и по богатству отдлки.

Наконецъ, послднее и наиболе врное средство пріобртенія покупателей составляли два ученика, сидвшіе у входа въ лавку и зазывавшіе прохожихъ самымъ учтивымъ, самымъ ласковымъ образомъ.

Самъ оружейникъ входилъ въ лавку только тогда, когда требовалъ его туда какой-нибудь особенно-важный покупатель. Иначе, онъ былъ или въ мастерской, или въ комнат, смежной съ лавкою.

Эта смежная комната, гораздо-боле свтлая, чмъ лавка, служила оружейнику и гостиною, и столовою. Стны ея были обиты дубовыми панелями, а мебель ея состояла изъ стола съ витыми ножками, стульевъ, и высокаго, изящно отдланнаго сундука съ выпуклою крышкою, на которой красовалась пробная работа Петра Пекуа, лучшее произведеніе его молодости, начатое и конченное передъ полученіемъ имъ званія мастера. Произведеніе это, которымъ оружейникъ гордился по справедливости, было премиленькое миніатюрное вооруженіе съ золотою насчкою, отличавшееся рдкимъ совершенствомъ отдлки.

Напротивъ сундука, нсколько выше его, стояло на ниш изображеніе Пресвятой Двы, изъ гипса.

Подл описанной вами комнаты, была еще другая, помене, въ которой находилась лстница во второй этажъ. Лстница эта была прямая, деревянная.

Оружейникъ, чрезвычайно обрадованный пріздомъ родственника своего, Жана Пекуа, и Габріэля, помстилъ ихъ во второмъ этаж. Самъ онъ, съ своими дтьми и молоденькою сестрою Бабетою, остался въ первомъ. Тутъ же поселился и раненный конюшій Арно дю-Тилль. Мастера и ученики спали въ свтелк. Комнаты, предоставленныя Габріэлю, были лучшія въ дом, по и вс другія, вообще чистыя, показывали своимъ убранствомъ, что хозяинъ — человкъ зажиточный.

Былъ вечеръ. Габріэль, Жанъ Пекуа и достойный оружейникъ сидли за столомъ. Они ужинали. Нсколько поодаль отъ нихъ, тоже ужинали дти Петра Пекуа. Всмъ имъ прислуживала Бабета.

— Осмлюсь замтить, сказалъ оружейникъ, обращаясь къ Габріэлю:— вы вовсе не изволите кушать, господинъ виконтъ. Вы сидите все задумавшись, да и Жанъ что-то очень не веселъ. Оно, конечно, угощеніе у меня не первой руки, но за то, могу васъ уврить, отъ добраго сердца… Попробуйте, по-крайней-мр, вотъ хоть нашего винограда. Здсь это рдкость. Мн сказывалъ мой ддъ, а ему говорилъ его ддъ, что будто въ старыя времена, въ т времена, когда наша сторона была во французскомъ подданств, виноградъ очень-хорошо родился въ Кале. Теперь дло другое… Теперь виноградъ разлюбилъ насъ. Онъ, должно быть, думаетъ, что здсь Англія: такъ, де-скать, какая же стать и созрвать мн здсь…

Габріэль не могъ не улыбнуться при этой шутк оружейника.

Вскор потомъ ужинавшіе встали изъ-за стола, и Петръ Пекуа прочелъ вслухъ молитву. По окончаніи ея, дти ушли спать.

Какъ скоро они вышли изъ комнаты, оружейникъ сказалъ своей сестр:

— Ты, Бабета, тоже можешь идти теперь спать. Только позаботься прежде, чтобъ наши мастера и ученики не очень шумли у себя въ свтелк, да навдайся, не нужно ли чего-нибудь конюшему господина виконта. За больнымъ вдь надобно приглянуть… Ты зайди къ нему съ Гертрудою.

Хорошенькая Бабета покраснла, потупила глазки и вышла изъ комнаты.

— Теперь, любезнйшій братецъ, сказалъ оружейникъ Жану Пекуа:— лишнихъ здсь нтъ, и мы можемъ говорить откровенно. Ты, вдь, кажется, намревался сообщить мн что-то по секрету?

Габріэль съ изумленіемъ посмотрлъ на Жана Пекуа, но Жанъ спокойно отвчалъ оружейнику:

— Да, братецъ, и дло, о которомъ желаю я поговорить съ тобою, весьма-важно…

— Въ такомъ случа, я оставлю васъ однихъ, сказалъ Габріэль.

— Нтъ, господинъ виконтъ, отвчалъ ткачъ: — сдлайте милость, не уходите. Ваше присутствіе не только полезно, но даже необходимо для насъ, потому-что предположенія, которыя намренъ я сообщить братцу, не поведутъ ни къ чему безъ вашего содйствія.

— Извольте же говорить, я слушаю васъ, сказалъ Габріэль, снова вдаваясь въ задумчивость.

— Благодарю, господинъ виконтъ, продолжалъ ткачъ:— и спшу прибавить, что, выслушавъ насъ, вы взглянете на насъ иначе, чмъ теперь… взглянете съ надеждою и, быть-можетъ, даже съ радостью въ душ.

Габріэль улыбнулся печально. Ему пришло на мысль, что для него не можетъ существовать никакой радости въ жизни, пока не удастся ему освободить отца изъ заточенія, пока не рушитъ онъ преграды, которая столь неожиданно стала между имъ и Діаною… Онъ, однакожь, сдлалъ знакъ, чтобъ ткачъ началъ.

Жанъ взглянулъ на оружейника и сказалъ ему съ важностію:

— Братецъ, ты долженъ говорить первый. Пусть господинъ виконтъ увидитъ, какой у тебя образъ мыслей. Ты скажи намъ, Петръ, что внушалъ теб, въ-отношеніи къ Франціи, отецъ, и что ему внушалъ — его отецъ, скажи намъ, Англичанинъ ли ты сердцемъ или Французъ, и чью взялъ бы ты сторону, Англіи, или отчизны предковъ своихъ, Франціи, — еслибъ вдругъ, по какому-либо важному обстоятельству, пришлось теб выбирать между ними…

— Жанъ, отвчалъ оружейникъ торжественнымъ тономъ:— предокъ мой, при которомъ Кале сдлался англійскимъ городомъ, говорилъ о Франціи своему сыну не иначе, какъ со слезами на глазахъ. Объ Англіи онъ старался не говорить вовсе, потому-что уже самое слово это было ненавистно ему. Та же самая любовь къ Франціи и та же ненависть къ Англіи перешли къ сыну этого предка моего. Потомъ, он неизмнно хранились въ нашемъ род, и дошли до меня во всей своей сил. Ныншній Петръ Пекуа чувствуетъ точно такъ же, какъ чувствовалъ тотъ Петръ Пекуа, который жилъ двсти лтъ тому назадъ. Теперь ты видишь, Жанъ, кто я сердцемъ. Нужно ли прибавлять, чью возьму я сторону, еслибъ, какъ говорилъ ты, пришлось мн выбирать?..

— Вы слышите, господинъ-виконтъ! вскричалъ ткачъ, обращаясь къ Габріэлю.

— О, да, отвчалъ Габріэль разсянно:— и не могу не одобрить… чувства благородныя…

— Еще два слова, братецъ, продолжалъ ткачъ:— а другіе наши здшніе соотечественники? они, конечно, думаютъ иначе?.. Они наврное забыли Францію и преданы теперь Англіи?.. Вдь двсти лтъ подданства не шутка…

— Ты ошибаешься, Жанъ, отвчалъ оружейникъ.— Здсь не мало французскихъ семействъ, преданныхъ Франціи и жалющихъ о ней. Вс мои предки выбирали себ невстъ именно въ этихъ семействахъ. И я могу уврить тебя, что не одинъ здшній горожанинъ, служащій въ городской страж, въ которой служу и я, скоре переломитъ свою алебарду, чмъ замахнется ею на французскаго солдата.

— Лучше и желать нельзя, проговорилъ про себя ткачъ, потирая себ руки.— А ты, братецъ, чмъ служишь въ этой страж? прибавилъ онъ потомъ громко.— Вдь ужь, конечно, не простымъ рядовымъ? Вдь теб, какъ замтно, здсь большой почетъ это всхъ: такъ, безъ сомннія, теб и должность дали большую?

— Давали, да я отказался, отвчалъ оружейникъ:— не хотлось брать на себя отвтственности… Я считаюсь простымъ стражникомъ.

— Ну, это и худо и хорошо. А служба твоя тяжела, Петръ?.. Часто ходишь въ караулъ?

— Въ караулъ не слишкомъ часто… разъ въ мсяцъ… пятаго числа…

— Аккуратно пятаго числа?.. Стало-быть, Англичане-то народъ не очень осторожный?.. Иначе, какъ же можно распредлять такъ заране…

— О, продолжалъ оружейникъ, покачавъ головою:— теперь уже нтъ никакой опасности… Вдь уже цлыя двсти лтъ владютъ они городомъ… Они, однакожь, остерегаются и теперь. Городская стража обыкновенно назначается въ караулъ на неприступные пункты. Мн, на-примръ, выбрана постомъ платформа восьмиугольной башни, а тутъ, пожалуй, и караульнаго не нужно: высь престрашная, а внизу море. Туда, братъ, разв чайки могутъ забраться.

— Вотъ что… Да главное: ты регулярно пятаго числа ходишь въ караулъ, и всегда на платформу восьми-угольной башни?

— Да. Я бываю тамъ постоянно отъ четырехъ до шести часовъ утра. Я самъ выбралъ эту пору, для того, чтобъ почаще видть восходъ солнца… Мн, признаюсь, онъ очень нравится. Сначала, знаешь, красивыя розовыя облачка… потомъ вдругъ сіяніе превеликое… отсвтъ пойдетъ по морю… Ну, просто, такая картина, что и описать нельзя.

— Картина, должно быть, дйствительно превосходная, сказалъ Жанъ Пекуа.— На нее, мн кажется, можно даже засмотрться… засмотрться, до того, прибавилъ онъ потомъ вполголоса: что и не замтишь, какъ недуманно-негаданно какой-нибудь смльчакъ подплыветъ съ этой стороны къ городу, да и начнетъ взбираться на платформу твоей восьми-угольной башни, не побоявшись, что тутъ неприступный пунктъ? Ты какъ думаешь: ты не замтилъ бы?

Петръ Пекуа взглянулъ на ткача съ удивленіемъ, и по-видимому задумался.

— Нтъ, сказалъ онъ потомъ: — замтилъ бы, только я не помшалъ бы смльчаку взобраться на платформу… Я, напротивъ того, еще помогъ бы ему… потому-что такой смльчакъ былъ бы наврное Французъ… Всякому другому не зачмъ ршаться на подобную попытку.

— Хорошо сказано, Петръ! вскричалъ Жанъ Пекуа.— Вы видите, господинъ виконтъ: Петръ не мене меня преданъ Франціи.

— Вижу… да… безъ сомннія, отвчалъ Габріэль, весьма-мало занимавшійся ихъ разговоромъ, въ которомъ не видлъ онъ особой важности.— Но я не понимаю, къ чему можетъ повести его преданность?..

— Къ чему, господинъ виконтъ? продолжалъ ткачъ.— Я скажу вамъ это: теперь за мной очередь говорить. Кале, г. д’Эксме, можетъ доставить намъ не совсмъ дурной реваншъ за Сен-Кентенъ. Англичане стерегутъ его плохо, а мы, какъ видите, не безъ друзей здсь. Теперь, если вы употребите ваше посредство гд слдуетъ, то мой разсудокъ и, еще боле, мой инстинктъ говорятъ мн, что одинъ ударъ смлой руки сдлаетъ насъ владтелями города. Понимаете меня, сударь?

— Да, да, разумется! отвчалъ Габріэль, который на-самомъ-дл не слушалъ предложеній Жана Пекуа и вышелъ изъ раздумья только при этомъ прямомъ обращеніи къ нему.— Да, вашъ благородный братъ намренъ возвратиться въ нашу прекрасную Францію. Не такъ ли? Онъ хочетъ поселиться въ какомъ-нибудь французскомъ город, на-примръ, въ Амьен… Хорошо, я поговорю съ милордомъ Уэнтвортомъ и также съ Гизомъ. Дло можетъ устроиться, и посредничество, котораго вы просите, будетъ не лишнимъ. Продолжайте, другъ мой, я весь вашъ и слушаю.

И Габріэль снова впалъ въ разсянность, потому-что, сказать правду, въ эту минуту онъ слушалъ голосъ не Жана Пекуа, но голосъ короля, Генриха II, повелвавшаго, посл защиты Сен-Кентена адмираломъ, немедленно освободить графа Монгомери. Кром того, Габріэль слушалъ голосъ своего отца, мрачнаго и ревниваго, говорившій, что Діана была дочерью его королевскаго соперника. Наконецъ, это былъ голосъ самой Діаны, которая, посл нсколькихъ испытаніи, могла сказать ему и онъ могъ слышать эти высокія и божественныя слова: ‘Я тебя люблю’.

Понятно, что, погруженный въ этотъ сладостный сонъ, Габріэль только вполовину слушалъ отважныя предположенія Жана Пекуа.

Но суровый горожанинъ былъ оскорбленъ невниманіемъ Габріэля къ его плану, высокому и смлому, и сказалъ голосомъ, нсколько взволнованнымъ:

— Если бъ, сударь, вы изволили выслушать мои слова не такъ разсянно, вы увидли бы, что мысли Петра и мои не такъ пусты, какъ вы предполагаете…

Габріэль не отвчалъ.

— Онъ не слушаетъ тебя, Жанъ, сказалъ Петръ Пекуа, показывая двоюродному брату на своего гостя, снова погруженнаго въ размышленіе:— можетъ-быть, у него также есть свои предположенія, свое желаніе…

— Его желаніе не такъ безкорыстно, какъ наше! сказалъ Жанъ съ нкоторою досадой.— И если бъ я не зналъ, что этотъ дворянинъ не безъ мужества подвергалъ себя опасности и даже жертвовалъ своею жизнію, стараясь спасти мою, я сказалъ бы даже, что у него одна страсть — эгоизмъ. Но что за дло до этого! Онъ обязанъ былъ слушать меня, когда я говорилъ о благ и слав отечества. При всемъ нашемъ усердіи, Петръ, мы безъ господина Габріэля будемъ безполезнымъ орудіемъ. У насъ есть только чувства: намъ не достаетъ мысли и силы.

— Все равно! доброе чувство, братъ, я тебя слышалъ и понялъ, сказалъ оружейникъ.

Братья разстались, крпко пожавъ одинъ другому руку.

— Покамстъ, намъ надобно отказаться отъ своей химеры, или, по-крайней-мр, отложить ее на нкоторое время, сказалъ Жанъ Пекуа.— Что могутъ сдлать руки безъ головы? что можетъ народъ безъ знати?..

И горожанинъ прибавилъ съ странною улыбкой:

— До-тхъ-поръ, пока народъ будетъ, въ одно время, и руками и головой.

X.
Глава, въ которой съ большимъ искусствомъ соединяются многочисленныя происшествія.

Прошло три недли. Сентябрь кончался, въ положеніи различныхъ лицъ этой исторіи не случилось ни какой замтной перемны.

Жанъ Пекуа заплатилъ за себя маленькій выкупъ лорду Уэнтворту и, сверхъ-того, получилъ позволеніе жить въ Кале, но, не спшилъ открыть новой фабрики и приниматься за работу. Честный горожанинъ, казалось, былъ очень-любопытенъ и отъ природы очень-небреженъ. Съ утра до вечера онъ ходилъ по валамъ города, разговаривалъ съ гарнизонными солдатами, и, по-видимому, заботился не больше аббата или монаха о ремесл ткача. Однакожь, онъ не хотлъ или не могъ отвлечь своего двоюроднаго брата, Петра Пекуа, отъ работы, и никогда еще искусный оружейникъ не приготовлялъ такого множества и такого хорошаго оружія, какъ въ это время.

Габріэль съ каждымъ днемъ длался скучне. До него доходили изъ Парижа новости самыя общія. Франція начинала дышать свободне. Испанцы и Англичане, овладвъ ничтожнымъ мстечкомъ, теряли невозвратимое время, страна, между-тмъ, могла опомниться, Парижъ и король были спасены. Эти извстія, результатъ мужественной обороны Сен-Кентена, безъ-сомннія, радовали Габріэля. Но не было ни слова ни объ его отц, ни о Генрих II, ни о Колиньи, ни о Діан. Мысль эта омрачала духъ Габріэля, и онъ не пользовался дружбою лорда Уэнтворта, которую, можетъ-быть, употребилъ бы въ дло при другомъ случа.

Сговорчивый и добродушный губернаторъ, казалось, дйствительно питалъ искреннюю дружбу къ своему плннику. Скука и, съ нкотораго времени, какая-то печаль, безъ-сомннія, не мало содйствовали симпатіи обоихъ. Дйствительно, въ мрачномъ Кале, общество молодаго и остроумнаго дворянина, воспитаннаго при французскомъ двор, было драгоцннымъ развлеченіемъ. Вотъ почему не проходило двухъ дней безъ того, чтобъ лордъ Уэнтвортъ не навстилъ виконта д’Эксме, и, кром того, три раза въ недлю приглашалъ его къ себ обдать. Дружба, если хотите, очень-неловкая, потому-что губернаторъ, смясь, божился, что онъ ни за что не отпуститъ своего плнника, не ршится поврить ему на слово, и разв только, когда огромный выкупъ будетъ выплаченъ до послдняго экю, онъ принужденъ будетъ разстаться съ Габріэлемъ, своимъ безцннымъ другомъ.

Но какъ подъ этою изящною и свтскою формою скрывалась недоврчивость, то Габріэль не смлъ настаивать, и страдалъ безъ жалобы, ожидая выздоровленія своего конюшаго, который, если помните, долженъ былъ привезти изъ Парижа сумму, назначенную для выкупа виконта д’Эксме.

Но Мартэнъ-Герръ или, врне, замнившій его Арно дю-Тилль поправлялся медленно. Однакожь, по прошествіи нсколькихъ дней, хирургъ, которому поручено было вылечить рану, полученную этимъ молодцомъ въ одной схватк, объявилъ, что больной не нуждается боле въ помощи. Два дня отдыха и заботливость хорошенькой Бабеты, сестры Петра Пекуа, совершенно окончили леченіе.

Убдившись въ томъ, Габріэль веллъ своему конюшему послзавтра отправиться въ Парижъ, но, въ назначенный день, Арно дю-Тилль началъ жаловаться на боль въ глазахъ, и говорилъ, что онъ можетъ опять подвергнуться прежнимъ припадкамъ, если будетъ лишенъ нжной заботливости Бабеты. Поздку отсрочили еще на два дня. Но, по прошествіи этого времени, какое-то разслабленіе распространялось въ рукахъ и ногахъ бднаго Арно, и, для излеченія отъ этой слабости, происшедшей, безъ-сомннія, отъ болзни, онъ долженъ былъ брать ванны и держать строгую діэту, которая, въ свою очередь, до такой степени изнурила его, что оказалось необходимымъ отложить поздку врнаго конюшаго до-тхъ-поръ, пока онъ совершенно поправится, при помощи разныхъ укрпляющихъ средствъ и благодтельнаго вина. По-крайней-мр, Бабета, ходившая за больнымъ Арно, въ слезахъ клялась Габріэлю, что, требуя немедленной поздки Мартэна-Герра, онъ подвергаетъ этого несчастнаго опасности умереть отъ слабости на большой дорог.

Это странное выздоровленіе, продолжаясь доле нежели сколько требовала болзнь, благодаря заботливости врача, нкоторые скажутъ, можетъ-быть, заботливости Бабеты, дало слабому Арно возможность, откладывая день-за-день, выиграть цлыя дв недли, такъ, что прошло около мсяца со времени прізда Габріэля въ Кале.

Впрочемъ, такія отсрочки не могли тянуться доле. Габріэль, наконецъ, потерялъ терпніе, и самъ Арно дю-Тилль, до-сихъ-поръ находившій самыя ловкія отговорки, когда только ему была въ нихъ надобность, Арно теперь, съ самодовольнымъ и торжествующимъ видомъ объявилъ Бабет, что онъ не можетъ же выводить своего господина изъ терпнія, и что гораздо-лучше скоре ухать, чтобъ скоре возвратиться. Но покраснвшіе глаза и печальное личико Бабеты доказывали, что она не очень понимала эти убдительныя причины.

Наканун того дня, въ который, по формальному объясненію, Арно дю-Тилль долженъ былъ, наконецъ, отправиться въ Парижъ, Габріэль ужиналъ у лорда Уэнтворта.

Губернаторъ, казалось, былъ въ этотъ вечеръ гораздо-скучне обыкновеннаго, потому-что старался заглушить свою задумчивость принужденною веселостью.

Когда онъ простился съ Габріэлемъ и проводилъ его до площадки, слабо-освщенной лампою, молодой человкъ, накидывая на себя плащъ, увидлъ, что одна изъ дверей, выходившихъ на площадку, отворилась. Женщина, которую Габріэль принялъ за служанку, потихоньку подошла къ нему, приложивъ палецъ лвой руки къ губамъ, а въ правой держа записку.

— Это для французскаго дворянина, который часто приходитъ къ лорду Уэнтворту, сказала она шопотомъ, подавая ему сложенный лоскутокъ бумаги.

Прежде, чмъ Габріэль усплъ опомниться отъ удивленія испросить незнакомку, она уже скрылась.

Молодой человкъ, нсколько любопытный и не совсмъ благоразумный, думалъ, что идти по темному корридору до комнаты, въ которой онъ могъ свободно прочитать записку, слишкомъ-долго, по-крайней-мр четверть часа, и онъ вздумалъ поскоре разгадать загадку, подстрекавшую его любопытство. Итакъ, посмотрвъ вокругъ себя и видя, что на площадк нтъ никого, Габріэль подошелъ къ смрадной ламп, развернулъ записку, и съ какимъ-то смущеніемъ прочиталъ слдующее:

‘Милостивый государь,

‘Я не знаю васъ ни въ лицо, ни по имени, но женщина, которая мн прислуживаетъ, сказала, что вы Французъ, соотечественникъ мой, и подобно мн находитесь въ плну. Это подаетъ мн смлость обратиться къ вамъ въ несчастіи. Васъ, безъ сомннія, будутъ держать только до выкупа. Вроятно, вы скоро возвратитесь въ Парижъ. Тамъ вы увидите моихъ родныхъ, которые не знаютъ, что со мною сдлалось. Вамъ будетъ возможность увдомить ихъ обо мн, сказать, что лордъ Уэнтвортъ держитъ меня взаперти, запрещаетъ мн встрчаться съ живою душою, не хочетъ взять выкупа за мою свободу, и, употребляя во зло ужасное право, которое даетъ ему мое положеніе, онъ еще осмливается всякій день говорить мн о своей любви, отвергаемой мною съ ужасомъ. Но это самое презрніе и увренность, что поступки его, какъ губернатора, безнаказанны, могутъ кончиться преступленіемъ. Французскій дворянинъ, и, главное, соотечественникъ, обязанъ оказать мн помощь въ-этой ужасной крайности. Мн слдуетъ еще сказать вамъ, кто я, для того, чтобъ долгъ…’

На этомъ остановилась письмо, оно было безъ подписи. Вроятно, его прервало какое-нибудь неожиданное препятствіе, какой-нибудь мгновенный случай, и между-тмъ, письмо это, даже недоконченное, должно было передать, не теряя драгоцннаго случая, тмъ боле, что изъ этихъ неполныхъ строчекъ можно было узнать все, кром имени женщины, съ которою такъ низко поступали.

Габріэль не зналъ этого имени, онъ не могъ узнать этого быстраго и дрожащаго почерка, и, однакожь, какое-то странное смущеніе, какое-то непонятное предчувствіе закралось въ его сердце. Поблднвъ отъ волненія, онъ приблизился къ ламп, желая еще разъ лучше прочесть записку. Но въ это время отворилась другая дверь, и лордъ Уэнтвортъ, слдуя за маленькимъ пажмъ, вышелъ на площадку, черезъ которую ему надобно проходить въ свою комнату.

Губернаторъ, увидвъ Габріэля, котораго онъ проводилъ назадъ тому пять минутъ, остановился съ замтнымъ удивленіемъ.

— Вы еще здсь, другъ мой? сказалъ лордъ, подходя къ нему съ обыкновенною любезностію.— Что могло задержать васъ? Надюсь, no-крайней-мр, что не какой-нибудь несчастный случай?

Честный молодой человкъ, не отвчая ни слова лорду Уэнтворту, подалъ ему письмо, которое только-что получилъ. Англичанинъ бросилъ на письмо быстрый взглядъ и поблднлъ еще боле, нежели Габріэль, но умлъ показаться хладнокровнымъ, и притворяясь, будто читаетъ записку, самъ между-тмъ обдумывалъ отвтъ.

— Помшанная! сказалъ онъ, измявъ записку и бросивъ ее съ пренебреженіемъ, съиграннымъ очень-драматически.

Нельзя было скоре и лучше разочаровать Габріэля, который за минуту терялся въ самыхъ тревожныхъ мысляхъ, и теперь вдругъ охладлъ къ незнакомк. Однакожь, онъ еще не вполн отказался отъ своего чувства, и сказалъ съ нкоторою недоврчивостью:

— Впрочемъ, милордъ, вы еще не сказали мн, кто эта женщина, которую вы, противъ ея желанія, держите въ темниц?

— Противъ ея желанія, сказалъ Уэнтвортъ равнодушно:— я то же думаю. Это родственница моей жены, безумная, какой не найдти въ цломъ свт. Родные хотли удалить ее изъ Англіи, и очень-некстати поручили мн беречь въ этомъ город, гд такъ же легко смотрть за безумными, какъ за плнниками. Впрочемъ, ужь если вы проникли въ семейную тайну, любезный другъ, я лучше тотчасъ разскажу вамъ исторію этой женщины. Лэди Гоу начиталась рыцарскихъ романовъ, она прожила пятьдесятъ лтъ, нажила сдые волосы, но до-сихъ-поръ считаетъ себя героиней, которую преслдуютъ и притсняютъ, и разными разсказами, боле или мене удачно выдуманными, желаетъ найдти себ защитника въ каждомъ молодомъ и любезномъ кавалер, какой прійдется ей по плечу. Сказки моей старой ттушки, Габріэль, кажется, порядочно тронули васъ. А? признайтесь, что ея посланіе немножко разстроило васъ, мой бдный другъ!

— Исторія довольно-странная, отвчалъ холодно Габріэль:— вы сами согласитесь въ этомъ, милордъ. Однакожь, вы ни разу не говорили мн о своей родственниц.

— Въ-самомъ-дл, ни разу, отвчалъ лордъ Уэнтвортъ:— да и къ чему посвящать чужихъ въ семейныя дла.

— Но отъ-чего же ваша родственница называетъ себя Француженкой? спросилъ Габріэль.

— Вроятно для того, чтобъ васъ еще боле заинтересовать, сказалъ лордъ Уэнтвортъ съ замтно-притворною улыбкой.

— А насильственная любовь, которой отъ нея требуютъ, милордъ?

— Старуха бредитъ, она принимаетъ воспоминанія за надежды, отвчалъ Уэнтвортъ, обнаруживая нетерпніе.

— Можетъ-быть, милордъ, вы скрываете ее отъ взоровъ, чтобъ избавиться отъ насмшекъ?

— Вотъ еще какіе вопросы! сказалъ лордъ Уэнтвортъ, нахмуривъ брови, но стараясь удержать свой гнвъ.— Не зналъ я, что вы такъ любопытны, Габріэль. Впрочемъ, теперь уже три четверти девятаго, и я совтую вамъ отправиться домой, покамстъ колоколъ не возвстилъ, что время тушить огонь, потому-что свобода, которою вы пользуетесь, какъ плнникъ, не должна нарушать правилъ, постановленныхъ для безопасности Кале. Если васъ очень занимаетъ лэди Гоу, то мы можемъ завтра возобновить разговоръ объ этомъ интересномъ предмет. А между-тмъ, я прошу васъ не разглашать этихъ нжныхъ семейныхъ обстоятельствъ. Спокойной ночи, господинъ виконтъ.

Губернаторъ поклонился Габріэлю и ушелъ, опасаясь потерять хладнокровіе, если продолжится разговоръ.

Посл минутной нершительности, Габріэль вышелъ изъ отели губернатора и отправился къ дому оружейника. Но лордъ Уэнтвортъ не умлъ овладть собою такъ, чтобъ уничтожить всякое подозрніе въ сердц Габріэля, и сомнніе, подкрпляемое какимъ-то непонятнымъ инстинктомъ, снова овладло молодымъ человкомъ, пока онъ шелъ къ дому оружейника.

Габріэль, не надясь узнать истину отъ лорда Уэнтворта, разсудилъ лучше не заводить съ нимъ разговора, но самому наблюдать, спрашивать постороннихъ и удостовриться, дйствительно ли незнакомая дама его соотечественница и взята въ плнъ Англичанами.

— Но, Боже мой, еслибъ даже я убдился въ истин ея словъ, сказалъ про-себя Габріэль:— что могу я для нея сдлать? Разв я не плнникъ? Разв у меня не связаны руки? Разв лордъ Уэнтвортъ не можетъ отобрать у меня эту шпагу, которую я ношу по его позволенію?.. Пора, наконецъ, мн выйдти изъ этого двусмысленнаго положенія. Мартэнъ-Герръ долженъ хать завтра непремнно, безъ всякой отсрочки. Я ныньче же вечеромъ скажу ему объ отъзд.

Въ-самомъ-дл, Габріэль, которому ученикъ Петра Пекуа отворилъ дверь, пошелъ во второй этажъ, вмсто того, чтобъ остаться въ первомъ, у себя въ комнат. Въ дом вс спали и Мартэнъ-Герръ, безъ сомннія, слдовалъ примру прочихъ. Однакожъ, Габріэль хотлъ разбудить его, чтобъ передать ему свое ршительное приказаніе, и безъ всякаго шума, не желая никого разбудить, добрался до комнаты своего конюшаго.

Въ первой двери оставался ключъ, и Габріэль осторожно ее отворилъ, но вторая была заперта и Габріэль могъ только разслышать, черезъ перегородку, залпы смха и звонъ стакановъ. Тогда онъ началъ стучаться сильне, и повелительнымъ голосомъ назвалъ себя по имени. Тотчасъ все затихло, и Арно дю-Тилль поспшно отворилъ дверь своему господину. Но онъ слишкомъ поторопился, и не далъ времени женщин пробжать въ другія двери, такъ-что Габріэль могъ замтить край ея платья.

Молодой человкъ подумалъ, что это интрижка съ служанкой, и какъ онъ не отличался притворною скромностью, то не могъ не улыбнуться, смотря на своего конюшаго.

— А, Мартэнъ, сказалъ Габріэль:— ты, кажется мн, не такъ опасно боленъ, какъ думаешь… Столъ накрытъ, три бутылки, два прибора! Кажется, я спугнулъ съ мста твоего другаго пріятеля. Но что за дло, я видлъ довольно-убдительныя доказательства твоей болзни, и, безъ всякихъ отговорокъ, могу приказать теб хать завтра утромъ.

— Это, какъ вамъ извстно, сударь, и мое желаніе, отвчалъ Арно дю-Тилль нсколько-пристыженный: — и я хотлъ проститься…

— Съ другомъ? это знакъ добраго сердца, сказалъ Габріэль: — но дружба не должна мшать исполненію обязанностей, и я требую, чтобъ завтра, прежде, чмъ я проспусь, ты уже былъ на парижской дорог. У тебя есть паспортъ отъ губернатора, экипажъ твой готовъ, лошадь отдохнула, кошелекъ твой полонъ, благодаря доврію нашего прекраснаго хозяина, который объ одномъ жалетъ, что не могъ достать всей суммы, необходимой для моего выкупа. У тебя все есть, что нужно, Мартэнъ, и если ты отправишься въ дорогу завтра на разсвт, то черезъ три дня можешь быть въ Париж. Ты помнишь, что теб слдуетъ тамъ длать?

— Да, сударь, я немедленно отправлюсь въ отель Улицы-Жарденъ-Сен-Поль, успокою вашу кормилицу на-счетъ вашего положенія, спрошу у ней десять тысячь экю для вашего выкупа, еще три тысячи на ваши издержки и для уплаты вашихъ долговъ, и въ подтвержденіе истицы своихъ словъ покажу ей ваше кольцо.

— Безполезныя предосторожности, Мартэнъ, моя добрая кормилица хорошо знаетъ тебя, моего врнаго слугу, и если я далъ теб кольцо, то единственно уступая твоимъ просьбамъ. Похлопочи, чтобъ деньги были собраны поскоре, понимаешь?

— Будьте спокойны, сударь. Доставъ деньги и вручивъ письмо адмиралу, я ворочусь еще скоре, нежели поду отсюда.

— Только, главное, не начинай на дорог никакихъ исторій.

— Объ этомъ, сударь, не безпокойтесь,

— Прощай, Мартэнъ, желаю успха.

— Черезъ десять дней, сударь, мы опять увидимся, а завтра, при восход солнца, я уже буду далеко отъ Кале.

На этотъ разъ, Арно дю-Тилль сдержалъ свое общаніе. Утромъ онъ позволилъ Бабет проводить себя только до городскихъ ворогъ, поцаловалъ ее въ послдній разъ, повторилъ и ей общаніе скоро возвратиться, пришпорилъ лошадь, и скоро исчезъ на поворот дороги.

Бдная двушка торопилась воротиться домой, покамстъ еще не проснулся ея грозный братъ, Петръ Пекуа, но сказалась больною, чтобъ на свобод наплакаться одной въ своей комнатк.

Трудно сказать, кто съ-этихъ-поръ нетерпливе ждалъ возвращенія конюшаго, Габріэль или Бабета.

Долго суждено было ждать имъ обоимъ.

XI.
Какъ Арно дю-Тилль веллъ повсить Арно дю-Тилля въ Нойон.

Въ первый день, Арно дю-Тилль не встрчалъ на дорог никакихъ особенныхъ препятствій. Правда, отъ-времени-до-времени, ему попадались на встрчу группы непріятелей, блуждавшія на дорог, нмецкіе дезертиры, уволенные отъ службы Англичане, наглые Испанцы,— потому-что въ бдной Франціи было тогда больше иностранцевъ, нежели Французовъ,— но въ отвтъ на разспросы этихъ добровольныхъ смотрителей большой дороги, Арно гордо показывалъ паспортъ лорда Уэнтворта, и вс, хотя не безъ ропота и сожалнія, пропускали Арно изъ уваженія къ подписи калескаго губернатора.

Однакожь, на второй день, въ окрестностяхъ Сен-Кентена, отрядъ Испанцевъ началъ-было длать ему разныя придирки, и хотлъ конфисковать у него лошадь, потому-что о ней не упоминалось въ паспорт, по мнимый Мартэнъ-Герръ обнаружилъ, при этомъ случа, большую твердость, требовалъ, чтобъ его свели къ начальнику отряда, и выручилъ своего коня.

Это приключеніе послужило для Арно полезнымъ урокомъ, такъчто онъ поставилъ себ за правило на будущее время избгать, сколько возможно, встрчъ съ непріятельскими отрядами. Странное дло: непріятель, не одержавъ, со времени взятія Сен-Кентена, ршительной побды, занималъ, однакожь, всю страну. Ему принадлежали Катл, Гэмъ, Нойонъ, Шони, и Арно, прибывшій на другой день вечеромъ къ Нойону, долженъ былъ, для предупрежденія разныхъ препятствій, удалиться отъ города и переночевать въ сосдней деревн.

Но, чтобъ дойдти до нея, слдовало свернуть съ большой дороги. Арно, не зная хорошенько мстности, заблудился, и, отъискивая дорогу, нечаянно очутился на извилистой тропинк, посреди группы непріятельскихъ рейтаровъ, которые, казалось, тоже чего-то искали.

Арно былъ чрезвычайно удивленъ, когда одинъ изъ рейтаровъ, замтивъ его, закричалъ:

— Эге! не этотъ ли молодецъ Арно дю-Тилль?

— Разв Арно дю-Тилль здитъ верхомъ? отвчалъ другой рейтаръ.

— Боже мой! поблднвъ проговорилъ конюшій: — кажется, меня здсь знаютъ, и если знаютъ, я пропалъ.

Арно думалъ-было ускакать назадъ, по поздно: рейтары окружили его со всхъ сторонъ. Къ-счастію, ночь была довольно темная.

— Кто вы и куда дете? спросилъ одинъ рейтаръ.

— Меня зовутъ Мартэнъ-Герръ, отвчалъ Арно, дрожа отъ страха:— я конюшій виконта д’Эксме, который находится теперь плнникомъ въ Кале и послалъ меня въ Парижъ, достать денегъ для своего выкупа. Вотъ паспортъ отъ калскаго губернатора, лорда Уэнтворта.

Начальникъ отряда кликнулъ одного изъ своихъ людей, и при свт факела началъ съ важностью поврять паспортъ Арно дю-Тилля.

— Печать подлинная и паспортъ законный: вы сказали правду, и можете продолжать свой путь.

— Благодарю покорно, сказалъ Арно, вздохнувъ свободне.

— Впрочемъ, еще два слова, пріятель. Не встрчался ли вамъ на дорог бглецъ, негодяй, мошенникъ, Арно дю-Тилль?

— Я не знаю никакого Арно дю-Тилля! поспшно вскричалъ Арно дю-Тилль.

— Хотя вы не знаете его, пріятель, но вы могли встртить его гд-нибудь на этихъ тропинкахъ. Онъ почти одного съ вами роста, и, сколько я могу судить въ этой темнот, даже нсколько похожъ на васъ таліей, только одтъ не по-вашему. Онъ носитъ коричневаго цвта плащъ съ капюшономъ, круглую шляпу и срые чулки… Разбойникъ этотъ скрывается въ той стран, откуда вы дете. О, пускай только попадется намъ подъ руку этотъ проклятый Арно!

— Что же онъ сдлалъ? спросилъ Арно съ робостью.

— Что онъ сдлалъ? Вотъ ужь третій разъ, какъ онъ скрывается въ бгахъ. Онъ думаетъ, что съ нимъ обходятся слишкомъ-жестоко. Да можно ли поступать иначе! Въ первый разъ, онъ увезъ любовницу своего господина. Мн кажется, такой поступокъ заслуживаетъ наказанія. Притомъ же, ему нечмъ заплатить за свой выкупъ! Негодяя покупали, перепродавали, онъ переходилъ изъ рукъ въ руки. Если мы не можемъ извлечь изъ него пользы, такъ пускай онъ, по-крайней-мр, забавляетъ васъ. Но нтъ, онъ гордъ, онъ не хочетъ этого, онъ бгаетъ, вотъ ужъ три раза какъ онъ бгаетъ… За то ужь, если намъ попадется въ руки разбойникъ…

— Такъ что съ нимъ сдлаете? спросилъ Арно.

— Въ первый разъ, его поколотили, во второй, чуть не убили, а въ третій, повсимъ.

— Повсите? повторилъ испуганный Арно.

— Немедленно, пріятель, и безъ всякихъ околичностей: это доставитъ намъ развлеченіе, а ему послужитъ урокомъ. Посмотрика, пріятель, направо. Видишь ли вонъ эту вислицу?.. На этой-то самой вислиц мы и заставимъ болтаться Арно дю-Тилля, какъ-только намъ удастся поймать его, мерзавца!

— О, полноте! сказалъ Арно съ принужденнымъ смхомъ.

— Могу тебя уврить, пріятель! И если теб встртится этотъ негодяй, хватай его и тащи сюда. Мы не останемся у тебя въ долгу за услугу. За тмъ, пріятель, счастливый путь!

Рейтары удалились. Арно, немного опомнившись, закричалъ:

— Извините, господа: услуга за услугу. Я заблудился, какъ видите, и не знаю, въ какую сторону хать.Наведите меня на дорогу.

— Это не мудрено, любезнйшій, сказалъ рейтаръ.— Можетъ-быть, ты въ состояніи различать въ темнот стну и ворота для вылазокъ: это Нойонъ. Да ты смотришь слишкомъ въ правую сторону! Смотри лве, туда, гд вислица… Видишь, тамъ блестятъ пики нашихъ товарищей, тамъ, въ ныншнюю ночь, стоитъ на часахъ нашъ отрядъ, охраняя ворота. Теперь повернись, передъ тобой проходитъ по лсу парижская дорога. Въ двадцати шагахъ отсюда, она раздляется на дв втви. Можешь идти, куда теб заблагоразсудится, направо или налво: об дороги равной длины, и въ четверти мили отсюда соединя.ются у парома Оазы. Переправясь на паром, или все прямо. Первая деревня будетъ Овре, она отстоитъ на одну милю отъ берега. Теперь ты не хуже насъ знаешь дорогу. Прощай, пріятель!

— Благодарю, Спокойной ночи! сказалъ Арно и похалъ крупною рысью.

Указанія, которыя онъ получилъ, были врны. Въ двадцати шагахъ, Арно увидлъ площадку, и пустилъ свою лошадь по лвой дорожк.

Ночь была темная, деревья сплетались непроницаемою тканью. Однакожь, черезъ десять минутъ, Арно дю-Тилль нашелъ въ лсу лужайку, и мсяцъ, прорзавъ перламутровыя облака, разлилъ слабый свтъ на дорогу.

Въ эту минуту, конюшій думалъ о своемъ испуг и странномъ приключеніи, взволновавшемъ его хладнокровіе.

Успокоенный на-счетъ прошлаго, Арно безъ грусти смотрлъ въ будущее.

— Можетъ-быть, думалъ онъ:— подъ моимъ именемъ скрывается настоящій Мартэнъ-Герръ. Но онъ убжалъ, бездльникъ! Я въ одно время съ нимъ буду въ Париж, и изъ этого можетъ произойдти странное недоразумніе. Правда, я могу безстыдно спасти себя, но также безстыдно я могу и погубить себя. Какая необходимость была этому негодяю скрываться въ бгахъ! Положеніе, въ-самомъ-дл, затруднительное. Непріятели поступили бы очень-хорошо, повсивъ для меня этого бездльника. Онъ ршительно мой злобный геній.

Пока продолжался этотъ назидательный монологъ, Арно, владвшій взоромъ опытнымъ и проницательнымъ, примтилъ, или, казалось ему, будто примчалъ, на разстояніи сотни шаговъ, человка или, врне, призракъ, который, при его приближеніи, быстро исчезъ въ глубин рва.

— Эге, еще непріятная встрча, еще новая засада, подумалъ благоразумный Арно, и пытался въхать въ лсъ, но ровъ былъ непроходимъ ни для всадника, ни для лошади. Арно подождалъ нсколько минутъ и потомъ осмлился взглянуть. Призракъ приподнялся и снова быстро кинулся въ ровъ.

— Не боится ли онъ меня такъ же, какъ я боюсь его? подумалъ Арно.— Можетъ-быть, мы оба стараемся скрыться одинъ отъ другаго. Но надобно же на что-нибудь ршиться, потому-что этотъ проклятый кустарникъ мшаетъ мн выбраться въ лсу на другую дорогу. Не благоразумне ли будетъ вернуться назадъ? Или лучше пустить лошадь во весь галопъ и пролетть, какъ молнія, мимо этого человка? Дло было бы гораздо-короче. Онъ стоитъ на ногахъ, и если выстрлъ изъ ружья… Но что за пустяки! Я не дамъ ему времени.

Вздумано, сдлано. Арно пролетлъ, какъ стрла, мимо человка, лежавшаго въ засад. Онъ не трогался. Это придало смлости Арно, онъ удержалъ лошадь и даже сдлалъ нсколько шаговъ назадъ, озаренный молніей внезапной мысли.

Незнакомецъ не длалъ ни малйшаго движенія.

Это возвратило всю бодрость Арно и, почти увренный въ своемъ успх, онъ подъхалъ прямо ко рву.

Но въ эту минуту, человкъ однимъ прыжкомъ очутился на краю рва, вырвалъ изъ стремени правую ногу Арно, поднялъ ее съ невроятною силою, сбросилъ всадника съ лошади, упалъ вмст съ нимъ на землю, схватилъ его рукою за горло и колномъ уперся ему въ грудь.

Все это не продолжалось двадцати секундъ.

— Кто ты? чего теб надо отъ меня? спросилъ побдитель у своего поверженнаго врага.

— Оставь меня, умоляю! сказалъ Арно задыхающимся голосомъ.— Я Французъ, по у меня есть паспортъ отъ лорда Уэнтворта, губернатора Кале.

— Если ты Французъ, сказалъ незнакомецъ — и, въ-самомъ-дл, у тебя выговоръ не такой, какъ у всхъ этихъ проклятыхъ иностранцевъ — мн не надо твоего паспорта, Но зачмъ ты приближался ко мн съ такимъ любопытствомъ?

— Мн показалось, будто во рву шевелится человкъ, продолжалъ Арно, чувствуя меньшее давленіе:— и я приблизился, желая узнать, не раненный ли это и нельзя ли подать ему помощь.

— Намреніе было доброе, сказалъ незнакомецъ, снимая руку и колно съ Арно.— Теперь встань, товарищъ, прибавилъ онъ, подавая руку дю-Тиллю, который поспшно сталъ на ноги.— Я обошелся съ тобою, можетъ-быть, немножко жестко, въ чемъ и прошу извиненія. Дло въ томъ, что я не терплю, чтобъ теперь иностранцы вмшивались въ мои дла. Но ты — мой соотечественникъ, это совершенно другая статья, и ты будешь мн служить, а не вредить. Мы сейчасъ объяснимся. Меня зовутъ Мартэнъ-Герръ, а тебя?

— Меня? меня?.. зовутъ… Бертранъ, сказалъ Арно, дрожа всмъ тломъ: — потому-что, ночью, въ этомъ густомъ лсу, человкъ, надъ которымъ онъ, обыкновенно, одерживалъ верхъ коварствомъ и хитростью, преобладалъ надъ нимъ, въ свою очередь, силою и мужествомъ.

Къ-счастію, темная ночь давала Арно возможность быть неузнаннымъ, и онъ употреблялъ вс усилья говорить не своимъ голосомъ.

— Итакъ, пріятель Бертранъ, продолжалъ Мартэнъ-Герръ: — знай, что я бглый плнникъ, сегодня утромъ, я во второй разъ, а нкоторые говорятъ, въ третій, убжалъ изъ рукъ Испанцевъ, Англичанъ, Нмцевъ, Фламандцевъ, отъ этой толпы враговъ, которая налетла на нашу бдную страну, какъ туча саранчи. Въ настоящую минуту, Франція похожа на вавилонскую, башню. Въ-продолженіе мсяца, я принадлежалъ двадцати различнымъ народамъ и слушалъ двадцать нарчій, одно другаго грубе. Мн наскучило таскаться изъ города въ городъ, тмъ боле, что, казалось мн, эти варвары смялись надо мной и находили для себя забаву въ моихъ мукахъ. Они безпрестанно попрекали меня одною хорошенькой чертовкой, Гудулой, которая, если не ошибаюсь, любила меня до того, что готова была бжать со мною.

— Эге! замтилъ Арно.

— Я только повторяю, что мн говорили. Итакъ, насмшки дошли до того, что въ одно прекрасное утро — это было въ Шони — я убжалъ снова, но убжалъ одинъ. Къ-несчастію, меня схватили, истерзали побоями. Но къ-чему поведетъ это? Они угрожали повсить меня, и этимъ самымъ еще боле подстрекали меня приняться за прежнее, и вотъ, ныньче утромъ, когда меня везли въ Нойонъ, я воспользовался благопріятнымъ случаемъ и ускользнулъ отъ своихъ мучителей. Одному Богу извстно, какъ они старались меня повсить!.. Но мн, какъ видите, не слишкомъ хотлось болтаться на вислиц, я вскарабкался въ лсу на огромное дерево, чтобъ тамъ дождаться ночи, и не могъ удержаться отъ смха, видя, какъ они, проклиная меня, ходили подъ деревомъ. Вечеромъ, я оставилъ свою обсерваторію. Но, во-первыхъ, я заблудился въ этомъ незнакомомъ лсу, и, во-вторыхъ, умираю съ голода, потому-что въ-продолженіе двадцати-четырехъ часовъ мои зубы не грызли ничего, кром листьевъ да кореньевъ. Плохой завтракъ! Вотъ почему я падаю отъ усталости, какъ ты легко могъ самъ замтить.

— Признаюсь, я не могъ тотчасъ этого замтить, сказалъ Арно: — мн казалось, напротивъ, что у васъ довольно силы.

— Отъ-того разв, продолжалъ Мартэнъ:— что я немножко васъ помялъ: меня въ это время дйствительно поддерживала голодная лихорадка. Но теперь вы будете мн провидніемъ, вы мой соотечественникъ и не дадите мн снова попасть въ руки непріятелей. Не правда ли?

— Разумется, если только я могу для васъ что-нибудь сдлать, отвчалъ Арно дю-Тилль, обдумывая слова Мартэна.

Арно начиналъ чувствовать свои силы, сдавленныя на минуту желзною рукою его Созія.

— Вы можете много сдлать для меня, простодушно продолжалъ Мартэнъ-Герръ.— Прежде всего, знаете ли вы сколько-нибудь здшнія окрестности?

— Я изъ Овре, деревня эта отстоитъ отсюда на четверть мили, сказалъ Арно.

— Вы туда дете? спросилъ Мартэнъ.

— Нтъ, я возвращаюсь оттуда, отвчалъ хитрецъ, посл минутнаго замшательства.

— Значитъ, Овре лежитъ тамъ? сказалъ Мартэнъ, показывая въ ту сторону, гд находился Нойонъ.

— Именно такъ, возразилъ Арно:— это первая деревня за Нойономъ, она лежитъ на парижской дорог.

— На парижской дорог! вскричалъ Мартэнъ.— Видители, какъ легко заблудиться въ лсу. Я думалъ, что стою спиною къ Нойону, а между-тмъ онъ у меня передъ глазами. Я думалъ, что иду къ Парижу, а между-тмъ отъ него удаляюсь. Ваша проклятая сторона мн вовсе неизвстна. Значитъ, мн надобно идти въ ту сторону, откуда вы возвращаетесь, чтобъ не попасть въ волчью пасть?

— Совершенно такъ. Я иду въ Нойонъ, не хотите ли ли пройдти со мною нсколько шаговъ? Недалеко отсюда, не доходя до парома Оазы, мы найдемъ другую дорогу, которая проведетъ васъ въ Овре.

— Чувствительно благодарю, любезный Бертранъ, сказалъ Мартэнъ.— Мн надо беречь свои ноги, я очень усталъ и ослабъ, потому-что, какъ вы уже знаете, я выдержалъ сегодня самый строгій постъ, какой только можно себ вообразить. Кстати, любезный Бертранъ, нтъ ли у васъ съ собою чего-нибудь питательнаго? Вы спасли бы меня этимъ вдвойн: и отъ Англичанъ и отъ голода, не мене ужаснаго, какъ и Англичане.

— Увы, отвчалъ Арно:— у меня нтъ ли крошки въ котомк. Но если вы хотите выпить кружку, моя полная тыква готова къ вашимъ услугамъ.

Въ-самомъ-дл, заботливая Бабета наполнила легкимъ краснымъ виномъ сдланную изъ тыквы баклажку своего неврнаго любовника, и Арно очень-благоразумно не прикасался къ бутылк, чтобъ сохранить свой немного-хрупкій разсудокъ посреди опасностей дороги.

— Я думаю, что у меня пересохло въ горл! вскричалъ съ восторгомъ Мартэнъ-Герръ.— Кружка вппа нсколько оживитъ мои силы.

— Берите же и пейте, почтеннйшій, сказалъ Арно, подавая ему баклажку.

— Благодарю, Господь заплатитъ вамъ за это, замтилъ Мартэнъ, и началъ съ доврчивостію глотать вино, коварное, какъ тотъ, кто предлагалъ ему этотъ напитокъ, и которое почти тотчасъ своими парами опьянило слабую голову.

— Э, сказалъ весело Мартэнъ: — да вашъ клеретъ горячитъ порядочно.

— Помилуйте, это вино самое невинное, отвчалъ Арно: — я пью по дв бутылки за обдомъ… Да что тутъ толковать. Посмотрите, какой прекрасный вечеръ, знаете, любезнйшій: расположимся на трав, вы будете отдыхать и пить, сколько душ угодно. У меня еще много времени впереди, мн надобно пріхать въ Нойонъ къ десяти часамъ, когда будутъ заперты ворота. Значитъ, еще успю. Вамъ тоже торопиться не зачмъ. Правда, Овре еще держится Франціи, однакожь въ теперешнюю пору на большой дорог вы еще можете встртить непріятные патрули, если же сойдете съ большой дороги, то, пожалуй, снова заблудитесь. Гораздо врне для насъ посидть здсь нсколько минутъ и потолковать по-пріятельски. Гд попались вы въ плнъ?

— Право, не знаю, сказалъ Мартэнъ-Герръ:— это вещь не ршеная, какъ почти все мое бдное существованіе, тутъ находятся два противоположныя мннія: мое собственное, и то, которое говорятъ мн другіе. Увряютъ меня, будто я попался въ плнъ въ сраженіи при Сен-Лоран, но мн кажется, что я даже не участвовалъ въ этомъ дл, а нсколько посл одинъ попалъ въ руки непріятеля.

— Какъ понимать это? спросилъ Арно дю-Тилль, прикидываясь удивленнымъ.— Значитъ, у васъ дв исторіи? Похожденія ваши должны быть очень занимательны и, по-крайней-мр, поучительны. Признаюсь, я страстный охотникъ до разсказовъ. Выпейте-ко пять или шесть глотковъ, вино придастъ вамъ побольше памяти, а потомъ разскажите мн какой-нибудь отрывокъ изъ вашей жизни, Такъ ли? Вы не изъ Пикардіи?

— Нтъ, продолжалъ Мартэнъ посл паузы, въ-продолженіе которой онъ опорожнилъ три четверти баклажки:— нтъ, я родился на юг, въ Артиг.

— Говорятъ, это прекрасная страна. Что, у васъ тамъ осталось семейство?

— Семейство и жена, любезный другъ, отвчалъ Маргэнъ-Герръ, который, благодаря вину, сдлался очень-откровеннымъ и доврчивымъ.

И, возбужденный, частію разспросами Арно, частію безпрестанными возліяніями, онъ принялся быстро разсказывать свою исторію, со всми подробностями: свою молодость, любовь, женитьбу. Жена его была прелестна, по имла одинъ маленькій недостатокъ: именно, рука у ней была очень-рзвая и въ то же время тяжелая. Конечно, одна оплеуха, полученная отъ женской руки, еще не длаетъ безчестія мужчин, но, часто повторяясь, такая свобода становится, наконецъ, нестерпимою. Вотъ почему Мартэнъ-Герръ покинулъ свою жену, слишкомъ-выразительную. Затмъ слдовало въ скобкахъ изложеніе причинъ, обстоятельствъ и послдствій этого разрыва. Впрочемъ, Мартэнъ все еще страстно любилъ милую Бертранду, онъ еще носилъ на пальц желзное внчальное кольцо, и на груди берегъ два или три письма, которыя прислала къ нему Бертранда посл первой разлуки. Разсказывая это, добрый Мартэнъ-Герръ не могъ удержаться отъ слезъ: вино, какъ видно, было очень-нжное. Потомъ, онъ хотлъ разсказывать, что случилось съ нимъ съ-тхъ-поръ, какъ онъ вступилъ въ услуженіе къ виконту д’Эксме, какъ преслдовалъ его какой-то демонъ, и какими судьбами онъ, Мартэнъ-Герръ, явился въ двухъ лицахъ и не могъ узнавать себя въ двухъ существахъ. Но эта часть исторіи, казалось, мене интересовала Арно дю-Тилля, который постоянно заставлялъ разскащика возвращаться къ своему дтству, родительскому дому, друзьямъ, роднымъ, жившимъ въ Артиг, и къ прелестямъ и недостаткамъ Бертранды. Мене, нежели въ два часа, вкрадчивый Арно дю-Тилль узналъ искусными разспросами все, что ему надобно было узнать о жизни и самыхъ тайныхъ дйствіяхъ бднаго Мартэна-Герра.

Голова Мартэна горла, какъ въ огн: черезъ два часа, онъ всталъ или, лучше, хотлъ встать, потому-что, при этомъ движеніи, онъ закачался, и въ тяжеломъ паденіи слъ на траву.

— Это что значитъ? сказалъ онъ съ громкимъ смхомъ, который долго потомъ дрожалъ въ воздух, пока совершенно не затихъ.— Это легонькое винцо, чортъ меня возьми, кажется, начинаетъ пошаливать. Дай-ко мн руку, товарищъ, хочу постоять прямо.

Арно мужественно поднялъ его и усплъ поставить на ноги, только не въ классическомъ равновсіи.

— Эге, сколько фонариковъ-то! закричалъ Мартэнъ.— Впрочемъ, какой же я дуракъ! принялъ звзды за фонари.

И потомъ принялся пть неврнымъ голосомъ:

Говорятъ, вино — отрада,

А не худо на-примръ

Мн прислать вина изъ ада,

Плутъ старинный, Люциферъ.

— Замолчите ли вы! закричалъ Арно.— Если какой-нибудь непріятельскій отрядъ, проходя по окрестностямъ, услышитъ васъ, что тогда?

— Ба!.. я плюю на всхъ, сказалъ Мартэнъ:— ну, что они могутъ сдлать со мною? повсятъ?.. А должно быть очень-пріятно висть!.. Однакожь, пріятель, ты подпоилъ меня преизрядно… Я, обыкновенно трезвый, какъ ягненокъ, не умю бороться съ опьяненіемъ, притомъ же, я пилъ на тощій желудокъ, я былъ голоденъ, а теперь я жажду.

Говорятъ, вино — отрада…

— Тише! сказалъ Арно.— Попробуйте-ко пройдтись. Врно вы отдумали переночевать въ Овре?

— Да, да! переночую, сказалъ Мартэнъ: — только не въ Овре, а тамъ, на травк, при свт божьихъ фонариковъ.

— Хорошо, отвчалъ Арпо: — а завтра утромъ испанскій патруль найдетъ васъ и отправитъ спать къ дьяволу.

— Къ старому Люциферу? сказалъ Мартэнъ.— Нтъ, въ такомъ случа, ужь лучше дотащиться какъ-нибудь въ Овре. Иду. Куда же идти?.. въ которую сторону?

Не смотря на вс свои усилія поддерживать равновсіе, Мартэнъ выдлывалъ такіе отчаянные зигзаги, что Арно увидлъ необходимымъ немного помочь ему, иначе, Мартэнъ еще разъ пропалъ бы, то-есть на разъ спасся бы отъ погибели, а это вовсе не согласовалось съ желаніемъ низкаго дю-Тилля.

— У меня душа добрая, сказалъ онъ Мартэну:— и притомъ Овре не такъ далеко. Я провожу васъ туда. Дайте мн только отвязать лошадь, я поведу ее подъ-уздцы, а вы дадите мн руку.

— Съ удовольствіемъ, отвчалъ Мартэнъ.— Я человкъ не гордый, и, между нами признаюсь, я немножко пьянъ. Вашъ клеретъ порядочно горячитъ. Я очень счастливъ, но немножко пьянъ.

— Итакъ, пойдемте, ужь поздно, сказалъ Арно дю-Тилль, взявъ своего Созія подъ-руку, и продолжая идти по дорог, которая вела прямо въ Нойонъ.— Впрочемъ, замтилъ Арно:— не разскажете ли мн еще какую-нибудь исторійку объ Артиг, разговоръ, знаете, сокращаетъ дорогу.

— Не хотите ли, чтобъ я разсказалъ вамъ исторію про Папотту? спросилъ Мартэнъ.— Ахъ, бдняжка Папотта!

Эпопея Папотты очень-часто прерывалась, и мы не станемъ ея разсказывать. Исторія эта была почти окончена, когда два пріятеля кое-какъ пришли къ нойонскимъ воротамъ.

— Пришли! сказалъ Арно:— мн не зачмъ идти дале. Видите эти ворота? Они ведутъ въ Овре. Стучитесь, сторожъ вамъ отворитъ, назовите себя моимъ именемъ, Бертраномъ, и онъ покажетъ вамъ, въ двухъ шагахъ оттуда, мой домъ, гд братъ мой прійметъ васъ радушно, и вы найдете добрый ужинъ и хорошую постель. Затмъ прощайте, пріятель. Да, въ послдній разъ дайте мн руку, и прощайте.

— Прощайте, я вамъ очень, очень-благодаренъ, отвчалъ Мартэнъ.— Я бднякъ и не въ состояніи отплатить вамъ за услугу. Но будьте спокойны: Богъ правосуденъ и заплатитъ вамъ. Прощайте, другъ.

Странное дло! Это предсказаніе пьянаго заставило затрепетать Арно. Хотя онъ не былъ суевренъ, однакожь хотлъ отозвать Мартэна. Но этотъ ужь стучалъ богатырскою рукою въ ворота.

— Несчастный, онъ стучится въ могилу, подумалъ Арно…— Впрочемъ, все это ребячество.

Между-тмъ, Мартэнъ, не подозрвая, что его спутникъ замчаетъ за нимъ издали, кричалъ во все горло:

— Эй, сторожъ! Эй, церберъ! когда же ты отворишь, мужикъ! Меня прислалъ Бертранъ, слышишь, великій Бертранъ!

— Кто тамъ? спросилъ часовой, стоявшій за воротами.— Теперь не отворяютъ. Кто вы, что поднимаете такую тревогу?

— Кто я? Болванъ? Я — Мартэнъ-Герръ, или Арно дю-Тилль, или, если хочешь, другъ Бертрана. Во мн много лицъ, понимаешь, особенно, когда я выпью. Насъ двадцать молодцовъ, и мы порядочно высчемъ тебя, если тотчасъ не отворишь.

— Арно дю-Тилль! вы Арно дю-Тилль? спросилъ часовой.

— Да, Арно дю-Тилль, двадцать тысячь возовъ чертей! сказалъ Мартэнъ-Герръ, стуча въ ворота ногами и кулаками.

За воротами послышался говоръ солдатъ, призванныхъ часовымъ. Потомъ, толпа съ фонаремъ отворила ворота, и Арно дю-Тилль, скрывавшійся за деревьями, въ небольшомъ разстояніи отъ воротъ, услышалъ, какъ многіе голоса закричали съ выраженіемъ изумленія:

— Это онъ! Это дйствительно онъ!

Мартэнъ-Герръ, узнавъ своихъ тирановъ, испустилъ крикъ отчаянія, который какъ проклятіе поразилъ Арно въ его логовищ. Потомъ, судя покрикамъ и топоту, Арно подумалъ, что смлый Мартэнъ, видя все потеряннымъ, началъ невозможную борьбу, невозможную потому-что онъ долженъ былъ защищаться двумя кулаками противъ двадцати шпагъ. Шумъ уменьшился, потомъ былъ едва слышенъ въ отдаленіи, и наконецъ совершенно затихъ. Солдаты увели Мартэна, засыпавшаго ихъ проклятіями.

— Не думаетъ ли онъ бранью и ударами поправить свои дла? сказалъ про себя Арно, потирая руки.

Когда вдали ничего не было слышно, онъ погрузился на четверть часа въ раздумье, потому-что Арно дю-Тилль былъ глубокій мерзавецъ. Въ-слдствіе этихъ размышленій, онъ углубился шаговъ на триста или четыреста въ чащу лса, привязалъ свою лошадь къ дереву, разложилъ на поблекшихъ листьяхъ сдло и лошадиный коверъ, закутался въ плащъ, и, черезъ нсколько минутъ, погрузился въ глубокій сонъ, который природа посылаетъ закоренлому злодю еще боле, нежели робкой невинности.

Онъ спалъ два часа сряду, и когда проснулся, еще была ночь, по положеніе звздъ показывало, что было около четырехъ часовъ утра. Арно всталъ, отвязалъ лошадь и осторожно похалъ къ большой дорог.

На вислиц, которую показали ему наканун, тихо качалось тло бднаго Мартэна-Герра.

Злобная улыбка мелькнула на губахъ Арно.

Онъ безъ трепета приблизился къ трупу, по не могъ достать его, потому-что тло висло очень-высоко. Тогда Арно, со шпагою въ рук, вскарабкался на вислицу, и достигнувъ до извстной высоты, разрубилъ веревку шпагою.

Тло упало на земь.

Арно сошелъ, снялъ съ пальца мертвеца желзное кольцо, которое вовсе не стоило, чтобъ его снимали, обшарилъ грудь повшеннаго и, найдя на ней бумаги, тщательно спряталъ ихъ, надлъ на себя плащъ и тихо удалился, не бросивъ даже взгляда на несчастнаго, котораго онъ безпокоилъ въ-теченіи всей его жизни и обокралъ посл смерти.

Арно отъискалъ свою лошадь между деревьями, осдлалъ и большимъ галопомъ отправился въ Оне. Негодяй былъ чрезвычайно-доволенъ: Мартэнъ не навелъ на него страха.

Черезъ полчаса посл того, когда слабый блескъ показался на восток, дровоскъ, проходившій случайно по дорог, увидлъ, что веревка вислицы обрзана и повшенный лежитъ на земл. Въ страх и съ любопытствомъ, крестьянинъ приблизился къ мертвецу, платье его было въ безпорядк и веревка довольно слабо обвязана вокругъ шеи. Дровоскъ не зналъ, тло ли своею тяжестью оборвало веревку, или какой услужливый другъ разрубилъ ее, впрочемъ, очень-поздно — и даже осмлился прикоснуться къ несчастному, желая удостовриться, дйствительно ли онъ умеръ.

Но вдругъ, къ великому его ужасу, повшенный поднялъ голову и руки и сталъ на колни. Дровоскъ въ испуг побжалъ въ лсъ, крестясь и призывая себ на помощь Бога со всми святыми.

XII.
Буколическія грезы Арно дю-Тилля.

Коннетабль Монморанси, заплативъ за себя королевскій выкупъ, на другой день по прізд своемъ въ Парижъ представлялся въ Лувр, думая этимъ средствомъ немедленно пріобрсть благосклонность короля. Но Генрихъ II встртилъ его съ строгою холодностью и началъ выхвалять управленіе герцога Гиза, который, по словамъ короля, умлъ вести дла такъ, что уменьшилъ, если не совершенно уничтожилъ бдствія королевства.

Коннетабль, поблднвъ отъ гнва и зависти, надялся, по-крайней-мр, найдти себ какое-нибудь утшеніе у Діаны Пуатье. Но фаворитка приняла его такъ же холодно, и когда Монморанси жаловался на такой равнодушный пріемъ и, казалось, опасался подумать, что, въ его отсутствіе, другой, боле счастливый, вошелъ въ милость у герцогини, госпожа Пуатье сказала довольно строго:

— Врно вы не знаете новой поговорки парижскаго народа?

— Я только-что пріхалъ, и не знаю… проговорилъ коннетабль.

— Этотъ злой народъ говоритъ: ‘C’est aufourd’hui la Saint-Laurent, qui quitte за place la rend’.

Коннетабль поблднлъ, поклонился герцогин и разстроенный ушелъ изъ Лувра.

Возвратясь домой, онъ въ бшенств бросилъ свою шляпу на полъ.

— О, женщины! вскричалъ онъ: — неблагодарное племя! Оно любитъ только торжествующихъ.

— Съ вами желаетъ говорить какой-то господинъ, сказалъ каммердинеръ.

— Пускай онъ убирается къ чорту! закричалъ коннетабль.— Я не принимаю никого! Пошли его къ г. Гизу.

— Человкъ этотъ просилъ меня сказать вамъ, сударь, что его зовутъ Арно дю-Тилль.

— Арно дю-Тилль! повторилъ удивленный коннетабль: это другое дло, попроси войдти.

Слуга поклонился и ушелъ.

— Арно, думалъ коннетабль: — человкъ ловкій, хитрый и жадный, и кром того ршительный и безсовстный. О, еслибъ онъ помогъ мн отмстить всмъ этимъ людямъ!.. Но, впрочемъ, что жь я могу выиграть мщеніемъ? Гораздо-лучше, еслибъ онъ помогъ мн снова войдти въ милость. Онъ знаетъ многое. Я уже думалъ воспользоваться тайною Монгомери, по лучше, когда бы Арно могъ избавить меня отъ необходимости прибгать къ этой тайн.

Въ это время вошелъ Арно дю-Тилль. На лиц плута сіяла какая-то безстыдная радость. Онъ поклонился коннетаблю почти до полу.

— Я думалъ, что ты въ плну, сказалъ ему Монморанси.

— И я дйствительно былъ плнникомъ, такъ же, какъ и вы, отвчалъ Арно.

— Но теперь, какъ кажется, ты освободился изъ неволи? продолжалъ Монморанси.

— Да, сударь, только я купилъ свободу своею собственною монетой — хитростью. Вы употребили деньги, я употребилъ умъ, и мы оба свободны.

— Ты, кажется, говоришь дерзость, негодяй? сказалъ коннетабль.

— Нисколько, отвчалъ Арно: — я хотлъ только сказать, что у меня нтъ денегъ — вотъ и все.

— Гм! замтилъ Монморанси: — чего же теб нужно отъ меня?

— Денегъ, потому-что у меня ихъ нтъ, сударь.

— Зачмъ же я стану давать теб деньги? спросилъ Монморанси.

— Чтобъ расплатиться, отвчалъ шпіонъ.

— За что, на-примръ?

— За новости, которыя намренъ я сообщить вамъ.

— Посмотримъ, какія у тебя новости?

— Увидимъ, какія у васъ деньги.

— Мерзавецъ! а что, если я прикажу тебя повсить?

— Вы изберете самое дурное средство развязать мн языкъ, если вздумаете, чтобъ я высунулъ его, отвчалъ Арію.

— Онъ очень-дерзокъ, подумалъ Монморанси.— Однакожь, я сперва узнаю все нужное.

— Впрочемъ, сказалъ онъ громко: — я согласенъ еще на маленькую уступку.

— Коннетабль очень благосклоненъ, продолжалъ Арно:— и докажетъ свое великодушіе, заплативъ мн старые долги.

— Какіе? спросилъ Монморанси.

— Представляю вамъ счетъ, сказалъ Арно, подавая ему списокъ, который, какъ мы видли, замтно увеличивался.

Монморанси взглянулъ на бумагу.

— Да, сказалъ онъ: — возл пустыхъ и ложныхъ услугъ здсь есть и такія, которыя могли бы послужить мн въ пользу въ то время, когда ты оказывалъ ихъ, по теперь он заставляютъ меня только сожалть о прошломъ.

— Вы преувеличиваете невыгоды своего положенія, сказалъ Арно.

— Что? замтилъ коннетабль.— По этому, ты знаешь, и другіе знаютъ, что я впалъ въ немилость?

— Сомнваются въ этомъ, сударь, и я тоже сомнваюсь.

— Итакъ, Арно, продолжалъ горестно Монморанси: — ты не долженъ сомнваться въ томъ, что удаленіе Діаны де-Кастро и виконта д’Эксме изъ Сен-Кентена мн не послужитъ ни къ чему, потому-что, по всей вроятности, король не захочетъ, чтобъ его дочь отдала руку моему сыну.

— Боже мой, сударь, отвчалъ Арно: — а я думаю, напротивъ, что король охотно согласился бы уступить вамъ свою дочь, еслибъ вы могли возвратить ее его величеству.

— Что это значитъ?

— Я говорю, сударь, что нашъ государь, Геприхъ IІ, теперь очень тоскуетъ, не только о потер Сен-Кентена и проигранномъ сраженіи при Сен-Лоран, но также о потер своей любимой дочери, Діаны де-Кастро, которая посл осады Сен-Кентена исчезла, такъ-что теперь никто не знаетъ, что съ нею сдлалось. Объ этой потер носятся самые противоположные слухи. Я самъ узналъ эту новость только сегодня утромъ, вы, сударь, воротились вчера, и не можете знать, что здсь длается.

— Въ-самомъ-дл, у меня и безъ того много заботъ, отвчалъ коннетабль.— Мн скоре слдовало думать о своей настоящей неудач, нежели о прошломъ успх.

— Совершенная правда, сказалъ Арно.— Но эта милость короля не можетъ ли возвратиться, если вы скажете ему, на-примръ: ‘Государь, вы оплакиваете свою дочь, вы ищете ее везд, вы спрашиваете о ней у каждаго. Одинъ я знаю, государь, гд находится ваша дочь’.

— Разв ты знаешь, Арно? живо спросилъ Монморанси.

— Знать — мое ремесло, отвчалъ шпіонъ.— Не сказалъ ли я вамъ, что продаю новость. Товаръ у меня, какъ видите, не гнилой. Подумайте, сударь, подумайте.

— Я думаю, сказалъ коннетабль:— если я отдамъ Генриху II его дочь, онъ будетъ въ восторг, и въ первыя минуты увлеченія готовъ будетъ отдать все золото, вс почести за услугу. Но потомъ, Діана начнетъ плакать, станетъ говорить, что она лучше готова умереть, нежели отдать свою руку кому другому, а не виконту д’Эксме, и король, тронутый слезами дочери, побжденный словами моихъ враговъ, вспомнитъ только проигранную мною битву и забудетъ, что я возвратилъ ему дочь. Значитъ, вс мои усилія кончатся тмъ, что я доставлю счастіе виконту д’Эксме.

— Слдовательно, продолжалъ Арно съ злобною улыбкой — надо, чтобъ въ одно время явилась госпожа де-Кастро и исчезъ виконтъ д’Эксме. Это было бы хорошо съиграно, какъ вы думаете?

— Да, но я не хотлъ бы прибгать къ такимъ средствамъ, сказалъ коннетабль.— Я знаю, что у тебя рука врная и языкъ не болтливый, однакожь…

— А, коннетабль очень ошибается въ моихъ намреніяхъ, закричалъ Арно, притворяясь оскорбленнымъ:— коннетабль хочетъ оклеветать меня, онъ думалъ, что я хочу освободить его отъ этого молодаго человка ужаснымъ средствомъ (Арно выразительно махнулъ рукою). Нтъ, тысячу разъ нтъ. У меня есть лучшія средства!

— Какія? живо спросилъ коннетабль.

— Но сперва, сударь, заключимъ наши условія, сказалъ Арно.— Я только указалъ вамъ мсто, гд скрывается заблудшая лань. Я могу поручиться по-крайней-мр въ томъ, что герцогъ Францискъ вступитъ въ бракъ до возвращенія своего опаснаго соперника. Кажется, сударь, это дв блистательныя заслуги. Теперь посмотримъ, чмъ вы отплатите мн за это?

— Чего ты просишь? сказалъ Монморанси.

— Вы человкъ разсудительный, и я тоже, отвчалъ Арно.— Во-первыхъ, вы не торгуясь заплатите мн старый долгъ по счету, который сію минуту я имлъ честь вамъ представить…

— Хорошо, отвчалъ коннетабль.

— Я зналъ, что у насъ не будетъ спора объ этой новой стать, въ итог — сущая бездлица, денегъ этихъ едва-ли достанетъ на путевыя издержки и покупку кой-какихъ подарковъ, которыми мн надо запастись въ Париж. Но — деньги еще не все въ мір.

— Какъ! сказалъ коннетабль, изумленный и почти испуганный:— не-уже-ли мн говоритъ Арно дю-Тилль, что деньги еще не все въ мір?

— Точно такъ, сударь, Арно дю-Тилль, но не прежній Арно дю-Тилль, не бднякъ и жадный, нтъ, другой Арно дю-Тилль, довольный маленькимъ состояніемъ, которое онъ умлъ пріобрсть, и желающій только одного — провести мирно остатокъ своей жизни на родин, подъ родною кровлей, въ кругу друзей своего дтства, въ объятіяхъ семейства. Это была моя всегдашняя мечта, сударь, это была тихая и прекрасная цль моего бурнаго существованія.

— Правда, сказалъ Монморанси: — если надо испытать бурю, чтобъ наслаждаться тишиною, ты будешь счастливъ, Арно. Но ты, какъ слышу, разбогатлъ?

— Довольно для меня, сударь, довольно. Десять тысячь экю для бдняка, подобнаго мн — значительное состояніе, особенно въ деревн, въ объятіяхъ моего скромнаго семейства.

— У тебя есть деревня, семейство? спросилъ коннетабль.— Мн всегда казалось, что у тебя нтъ ни дома, ни семейства, что ты живешь подъ именемъ контрабандиста.

— Меня зовутъ Арно дю-Тилль такъ, по обстоятельствамъ, мое настоящее имя — Мартэнъ-Гэрръ, я родился въ деревн Артиг, близь Рь, тамъ остались мои жена и дти.

— Жена, дти! повторилъ Монморанси, удивляясь все боле и боле.

— Да, сударь, отвчалъ Арно съ выраженіемъ самой смшной нжности: — и я долженъ предупредить васъ, что вы не можете боле разсчитывать на мою помощь, и что дв услуги, которыя вызвался я оказать вамъ теперь, будутъ, безъ сомннія, послдними. Я не хочу боле вмшиваться ни въ какія дла, и намренъ, съ-этихъ-поръ, жить честно, наслаждаясь любовью своихъ родныхъ и уваженіемъ соотечественниковъ.

— Давно бы такъ, сказалъ коннетабль.— Но если ты и сдлался такимъ скромнымъ пастушкомъ, что не хочешь говорить о деньгахъ, что жь просишь ты въ награду за тайны, которыя находятся у тебя въ рукахъ?

— Я прошу вещь, которая и больше и меньше денегъ, отвчалъ Арно обыкновеннымъ голосомъ: — я прошу чести, не почестей, это само-собой разумется, но только немного чести, въ которой, должно признаться, я крайне нуждаюсь.

— Объяснись, Арно, сказалъ Монморанси:— потому-что, въ-самомъ-дл, ты говоришь загадками.

— Извольте, сударь, я приготовилъ бумагу, что я, Мартэнъ-Гэрръ, служилъ вамъ въ-продолженіе столькихъ-то лтъ, въ званіи конюшаго, что во все время службы я велъ себя честно, былъ вамъ вполн преданъ, и что, сударь, въ награду за эту преданность, вы подарили мн значительную сумму, желая, чтобъ я провелъ безъ нужды остатокъ своей жизни. Подпишитесь подъ этимъ аттестатомъ, приложите къ нему свою печать — и мы будемъ квиты.

— Нтъ, это невозможно, отвчалъ коннетабль.— Подписывая подобную ложь, я длаюсь обманщикомъ, то-есть, заслуживаю названіе…

— Но вдь это не ложь, прервалъ Арно:— потому-что я всегда вамъ служилъ врно… по мр моихъ средствъ, и объявляю вамъ, что еслибъ я сберегъ вс деньги, полученныя мною отъ васъ до-сихъ-поръ, он дали бы въ сумм боле десяти тысячь экю. Значитъ, вы не подвергаете себя никакому объясненію, и притомъ, знаете ли, какъ жертвовалъ я собою, чтобъ дойдти до счастливаго результата, посл котораго останется вамъ только собирать плоды?

— Негодяй! такое сравненіе…

— Совершенно справедливо, сударь, отвчалъ Арно.— Мы нуждаемся одинъ въ другомъ. Шпіонъ вамъ возвращаетъ вашъ кредитъ, вы отдаете шпіону кредитъ его собственный. Ршайтесь, сударь: насъ никто не слышитъ, къ-чему этотъ ложный стыдъ? Окончимъ продажу: она хороша для меня, но еще выгодне для васъ. Подпишите, сударь.

— Нтъ, посл, отвчалъ Монморанси.— Я хочу сперва узнать средства, которыми ты надешься достигнуть двухъ общанныхъ результатовъ. Я хочу знать, что сдлалось съ Діаной и что сдлается съ виконтомъ д’Эксме?

— Извольте, сударь. Умалчивая о нкоторыхъ обстоятельствахъ по своимъ причинамъ, я отвчу вамъ удовлетворительно на оба вопроса, и вы должны будете согласиться, что я и случай вдвоемъ устроили все совершенно для вашихъ выгодъ.

— Говори, сказалъ коннетабль.

— Во-первыхъ, что касается госпожи де-Кастро, началъ Арно дю-Тилль:— она не убита, не похищена, но только взята въ плнъ при Сен-Кентен, вмст съ пятьюдесятью другими знаменитыми особами, которыя могли получить свободу выкупомъ. Но теперь, зачмъ тотъ, въ чьи руки попала госпожа де-Кастро, не объявилъ, что она взята въ плнъ? Отъ-чего она сама не извщала о своемъ положеніи? этого я ршительно не знаю. Признаться, я самъ думалъ, что она уже освобождена, и надялся по прізд своемъ въ Парижъ встртить ее здсь, по только ныньче утромъ я услышалъ въ народ, что дворъ не знаетъ о судьб дочери короля, и что Генрихъ II не мало озабоченъ своею потерей. Быть-можетъ, въ эти смутныя времена, письма Діаны или доходили не по назначенію, или пропадали, быть-можетъ, также, что подъ этою медленностью скрывается какая-нибудь тайна. Но я могу разсять вс сомннія объ этомъ предмет и сказать положительно, гд и въ чьихъ рукахъ теперь находится госпожа де-Кастро.

— Извстіе, въ-самомъ-дл, драгоцнное, сказалъ коннетабль.— Гд же это мсто и кто этотъ человкъ?

— Подождите, сударь, отвчалъ Арно:— не угодно ли вамъ также узнать о виконт д’Эксме, потому-что, если хорошо знать, гд находятся наши друзья, то еще полезне знать, гд наши враги?

— Пожалуйста, безъ сентенцій, сказалъ Монморанси.— Гд теперь д’Эксме?

— Онъ также въ плну, отвчалъ Арно.— Кто, въ послднее время, не сидлъ въ тюрьм? Это пыньче въ большой мод, и виконтъ д’Эксме, не отстающій отъ моды, попался въ плнъ.

— Но виконтъ можетъ увдомить о себ, прервалъ коннетабль:— у него есть друзья, деньги, онъ иметъ средства заплатить за себя выкупъ, и какъ-разъ упадетъ къ намъ на плечи.

— Правда ваша, сударь. Да, у виконта д’Эксме есть деньги, онъ съ нетерпніемъ хочетъ вырваться на свободу, и ждетъ, какъ-можно-скоре дать за себя выкупъ. Виконтъ даже послалъ въ Парижъ кого-то, привезти ему немедленно цну его свободы.

— Что жь тутъ остается длать? сказалъ Монморанси.

— Но, къ-счастію для насъ и къ-несчастію для него, продолжалъ Арно: — этотъ нарочный, посланный въ Парижъ,— я самъ, я и служилъ виконту д’Эксме подъ своимъ настоящимъ именемъ Мартэна-Герра въ качеств конюшаго. Теперь вы видите, что я могу быть конюшимъ по всей справедливости.

— И ты, негодяй, не исполнилъ возложеннаго на тебя порученія? сказалъ коннетабль.— Ты не досталъ денегъ для освобожденія своего господина?

— Напротивъ, сударь, я собралъ всю сумму: деньги не должны валяться по земл. Притомъ, сами знаете, не брать этихъ денегъ значило бы возбудить подозрнія. Я собралъ аккуратно всю сумму, необходимую… для успха предпріятія. Но, будьте спокойны: я долго не доставлю денегъ виконту. Эти самыя десять тысячь экю и даютъ мн возможность провести остатокъ своей жизни благочестиво и честно, и я разсудилъ удержать ихъ у себя, защищая свои права бумагою, которую, сударь, вы подпишете.

— Я не подпишу, бездльникъ! вскричалъ Монморанси.— Я не сдлаюсь соучастникомъ явнаго воровства.

— О, сударь, зачмъ называть такимъ грубымъ именемъ необходимость, которой я покоряюсь, желая оказать вамъ услугу? Изъ преданности къ вамъ, я заставилъ молчать свою совсть, и вы такъ-то награждаете меня?.. Хорошо! Отошлемъ эти деньги виконту д’Эксме, и онъ явится здсь въ одно время съ Діаною, если не прежде, между-тмъ, какъ если виконтъ не получитъ этой суммы…

— Если не получитъ?.. прервалъ коннетабль.

— Мы выиграемъ время. Господинъ д’Эксме, надо вамъ сказать, съ нетерпніемъ ждетъ меня цлыя дв недли. Но вдь нельзя же собрать къ назначенному сроку вс десять тысячь экю, и дйствительно, я получилъ ихъ только сегодня утромъ отъ кормилицы виконта.

— И теб она поврила, бдная женщина?

— Мн, кольцу и записк виконта, сударь. Потомъ, вдь она знаетъ меня въ лицо. Итакъ, виконтъ ждалъ дв недли съ нетерпніемъ, третью будетъ ждать съ безпокойствомъ, и четвертую безъ всякой надежды. Значитъ, черезъ мсяцъ или полтора, виконтъ д’Эксме отправитъ другаго посланнаго для отъисканія перваго, котораго, я увренъ, трудно будетъ найдти. Но если столько труда стоило собрать десять тысячь экю, то другія десять тысячь достать почти невозможно. А вы, между-тмъ, можете въ это время двадцать разъ женить своего сына, потому что виконтъ д’Эксме исчезнетъ, умретъ на два мсяца, и возвратится только въ слдующемъ году.

— Но все-таки возвратится, сказалъ Монморанси:— и разв тогда онъ не вздумаетъ узнать, что сдлалось съ его врнымъ конюшимъ Мартэномъ-Герромъ?

— Ему скажутъ, отвчалъ жалобно Арно:— что врный Мартэнъ-Герръ, возвращаясь съ выкупомъ къ своему господину, къ-несчастію, попалъ въ руки Испанцевъ, которые, по всей вроятности, ограбили его, и, чтобъ заставить его молчать, повсили его у воротъ Нойона.

— Какъ, тебя повсятъ, Арно?

— Я уже былъ повшенъ, сударь. Видите, до чего дошло мое усердіе! Правда, о времени, когда меня повсили, будутъ нсколько противоположные толки, но разв нельзя подумать, что разбойники рейтары старались скрыть истину? Не задумывайтесь, сударь, весело сказалъ безстыдный Арно: — подумайте только, что я искусно принялъ предосторожности, и что съ такимъ опытнымъ молодцомъ, каковъ я, вашему сіятельству не надо ждать никакой опасности. Если благоразуміе было бы изгнано на земл, оно нашло бы себ пріютъ въ сердц повшеннаго. Притомъ, еще разъ повторяю, вы подтверждаете чистую истину: я давно служу вамъ, слуги ваши могутъ это подтвердить, и вы передавали мн боле десяти тысячь экю. Наконецъ, торжественно сказалъ плутъ: хотите ли, чтобъ я далъ вамъ росписку?..

Коннетабль не могъ не улыбнуться.

— Да, но если, негодяй, въ-послдствіи…

— Что за пустяки, прервалъ его Арно дю-Тилль: — вы не ршаетесь только для формы, а что такое форма для высокихъ умовъ?.. Подпишите, безъ отговорокъ.

Арно положилъ на столъ передъ глазами Монморанси бумагу, ожидавшую только подписи.

— Но сперва назови мн городъ и человка, которые держатъ плнницей Діану де-Кастро.

— Имя за имя, сударь, подпишите свое имя внизу бумаги, и вы узнаете другія.

— Хорошо, сказалъ Монморанси, и подписалъ свое имя на бумаг.

— А печать, сударь?

— Вотъ и печать. Доволенъ ли ты?

— Такъ доволенъ, какъ-будто вы подарили мн десять тысячь экю.

— Гд же Діана?

— Въ рукахъ лорда Уэнтворта, въ Кале, сказалъ Арно, стараясь взять бумагу, которую коннетабль все еще не выпускалъ изъ рукъ.

— Еще одно слово, сказалъ онъ:— а виконтъ д’Эксме?

— Въ Кале, въ рукахъ лорда Уэнтворта.

— Значитъ, виконтъ и Діана видятъ другъ друга?

— Никогда, сударь, онъ живетъ у городскаго оружейника Пьера Пекуа, а г-жа де-Кастро въ дом губернатора. Виконтъ д’Эксме не знаетъ, что онъ живетъ такъ близко отъ своей красавицы. Въ этомъ я готовъ дать клятву.

— Я спшу въ Лувръ, сказалъ коннетабль, отдавая бумагу.

— А я въ Артигъ, вскричалъ торжествующій Арно.— желаю успха, сударь! Постарайтесь быть коннетаблемъ не въ шутку.

— Желаю успха, подлецъ! постарайся, чтобъ теб въ-самомъ-дл не попасть на вислицу.

Они разошлись, каждый въ свою сторону.

XIII.
Оружіе Пьера Пекуа, веревки Жана Пекуа и слезы Бабеты Пекуа.

Положеніе лицъ, которыхъ мы оставили въ Кале, въ-продолженіе мсяца нисколько не перемнилось, къ крайнему ихъ сожалнію. Пьеръ Пекуа по-прежнему приготовлялъ оружіе, Жанъ Пекуа принялся ткать, и, въ свободное время, вилъ веревки длины невроятной, Бабета Пекуа плакала.

Съ Габріэлемъ сбылось, что предсказалъ Арно дю-Тилль: въ первые пятнадцать дней онъ ждалъ съ нетерпніемъ, но потомъ началъ безпокоиться.

Къ лорду Уэнтворту онъ ходилъ очень-рдко и оставался у него на самое короткое время. Они замтно охладли одинъ къ другому съ того дня, какъ Габріэль вмшался будто-бы въ семейныя дла губернатора.

Лордъ Уэнтвортъ съ каждымъ днемъ длался печальне. Впрочемъ, его безпокоили не три письма, посланныя, одно за другимъ, отъ короля французскаго, со времени отъзда Арно изъ Кале. Вс три письма, одно чрезвычайно-учтивое, другое довольно-колкое, третье наполненное угрозами, имли одну цль — возвратить свободу г-ж де-Кастро посредствомъ выкупа, который предоставлено было назначить самому губернатору города Кале. Но на вс три письма губернаторъ отвчалъ одно: что онъ намренъ держать г-жу де-Кастро, какъ заложницу, чтобъ, въ случа необходимости, промнять ее на какого-нибудь важнаго плнника, или возвратить ее королю безъ всякаго выкупа по заключеніи мира. Губернаторъ былъ правъ, и, за своими крпкими стнами, пренебрегалъ гнвомъ Генриха II.

Но не этотъ гнвъ тревожилъ губернатора, хотя онъ и спрашивалъ у себя, какимъ образомъ король узналъ о судьб Діаны, нтъ, его безпокоило возраставшее равнодушіе его прекрасной узницы. Ни покорность, ни услужливость не могли смягчить гордаго и презрительнаго вида г-жи де-Кастро. Она по-прежнему была печальна, сохраняла свое спокойствіе и достоинство предъ страстнымъ губернаторомъ, и когда этотъ случайно начиналъ говорить ей о своей любви, Діана, уважая въ немъ права дворянина, бросала на него взглядъ печальный и въ то же время гордый, который разбивалъ сердце и оскорблялъ гордость бднаго лорда Уэнтворта. Губернаторъ до такой степени боялся услышать ироническій упрекъ изъ этихъ устъ прекрасныхъ и жестокихъ, что не осмливался говорить Діан ни объ ея письм къ Габріэлю, ни о попыткахъ короля возвратить свободу своей дочери.

Но Діана, не видя служанки, которая осмлилась передать ея письмо, поняла, что ей не удалась и эта отчаянная попытка. Однакожь, чистая и благородная двушка не теряла мужества: она ждала и молилась, ввряла себя Богу и готовилась умереть, въ случа необходимости.

Габріэль, назначивъ себ ждать Мартэна-Герра не дале послдняго числа октября, ршился идти къ лорду Уэнтворту, и проситъ у него, какъ величайшей услуги, позволенія отправить въ Парижъ другаго гонца.

Около двухъ часовъ, Габріэль вышелъ изъ дома Пекуа, гд Пьеръ шлифовалъ шпагу, Жанъ крутилъ огромныя веревки, и гд, уже нсколько дней, Бабета, съ покрасйвшими отъ слезъ глазами, ходила около него, не будучи въ состояніи выговорить ни слова, и отправился прямо къ дому губернатора.

Лордъ Уэнтвортъ долженъ былъ удалиться на нсколько минутъ по какому-то длу, и просилъ Габріэля подождать, говоря, что сейчасъ явится къ его услугамъ.

Зала, въ которой былъ Габріэль, выходила окнами на дворъ. Габріэль подошелъ къ окну взглянуть, что длается на двор, и машинально началъ барабанить пальцами по стекламъ. Вдругъ онъ почувствовалъ у себя подъ пальцами черты, вырзанныя на стекл алмазнымъ кольцомъ. Черты эти обратили на себя вниманіе Габріэля, онъ приблизился къ окну, разсмотрть ихъ, и прочелъ на стекл очень-явственно написанныя слова: Діана де-Кастро.

Этой подписи не доставало на таинственной записк, которую онъ получилъ въ прошломъ мсяц.

У Габріэля потемнло въ глазахъ, и онъ принужденъ былъ, чтобъ не упасть, прислониться къ стн. Предчувствіе не обмануло его! Діана, да, это была Діана, его невста или сестра, которую развратный лордъ Уэнтвортъ держалъ теперь въ своей власти, и этому чистому и нжному созданію онъ осмливался говорить о своей любви!..

Габріэль невольнымъ движеніемъ положилъ руку на перевязь, въ которой, на этотъ разъ, не было шпаги.

Въ эту минуту вошелъ лордъ Уэнтвортъ.

Габріэль, не произнося ни слова, подвелъ его къ окну и показалъ обвинительныя буквы.

Губернаторъ сначала поблднлъ, по тотчасъ оправился, владя собою въ высшей степени.

— Ну что же? спросилъ онъ.

— Кажется, это имя вашей помшанной родственницы, которую вы принуждены беречь здсь, милордъ? сказалъ Габріэль.

— Можетъ-быть, продолжайте, гордо отвчалъ лордъ Уэнтвортъ.

— Если это такъ, милордъ, я знаю вашу родственницу… вроятно, очень дальнюю. Я видалъ ее въ Лувр и преданъ ей, какъ всякій французскій дворянинъ долженъ быть преданъ принцесс французскаго королевскаго дома.

— Потомъ? спросилъ лордъ Уэнтвортъ.

— Потомъ, милордъ, я попрошу васъ дать мн отчетъ въ вашемъ обращеніи съ такою высокою плнницею.

— Но если я откажу вамъ въ этомъ отчет, милостивый государь, такъ же, какъ я уже отказалъ французскому королю?

— Французскому королю! повторилъ изумленный Габріэль.

— Точно такъ, отвчалъ лордъ Уэнтвортъ съ своимъ невозмутимымъ хладнокровіемъ.— Англичанинъ, кажется мн, не обязанъ давать отчета въ своихъ дйствіяхъ иностранному государю, въ особенности, когда этотъ государь находится въ непріязнедыхъ отношеніяхъ съ его страною. И такъ, г. д’Эксме, если бы я отказался дать вамъ отвтъ?

— Я попросилъ бы васъ, милордъ, со мною объясниться, вскричалъ Габріэль.

— И вы, безъ сомннія, надетесь, милостивый государь, продолжалъ губернаторъ:— убить меня шпагою, которую носите благодаря моему позволенію, и которую я имю право тотчасъ отобрать отъ васъ?

— Милордъ, вскричалъ Габріэль въ бшенств:— милордъ, вы заплатите мн за это.

— Хорошо, милостивый государь, отвчалъ лордъ Уэнтвортъ:— и я не откажусь отъ своего долга, если вы заплатите мн свой.

— Быть безсильнымъ въ ту минуту, когда я хотлъ бы имть силу десяти тысячь человкъ! вскричалъ Габріэль, ломая себ руки.— О, это ужасно!

— Въ-самомъ-дл, я очень сожалю, сказалъ лордъ Уэнтвортъ: — что приличіе и право связываютъ вамъ руки, но согласитесь, что военному плннику и должнику было бы очень-легко уплатить долгъ и получить свободу, перерзавъ горло своему кредитору или непріятелю.

— Милордъ, сказалъ Габріэль, стараясь казаться спокойнымъ: — вамъ извстно, что, назадъ тому мсяцъ, я отправилъ въ Парижъ конюшаго за деньгами, которыя васъ такъ сильно безпокоятъ. Я не знаю, убитъ ли Мартэнъ-Герръ на дорог, несмотря на вашу подорожную, или его обокрали, только дло въ томъ, что онъ не возвращается, и я хотлъ сію минуту просить у васъ позволенія — отправить кого-нибудь въ Парижъ, если вы не врите честному слову дворянина и если бы не предлагали мн отправиться самому за выкупомъ. Теперь, милордъ, я прошу у васъ этого позволенія, и вы не имете права отказать мн, или, если угодно, я имю право сказать теперь, что боитесь моей свободы и не смете отдать мн моей шпаги.

— А кому бы сказали вы это, милостивый государь, въ англійскомъ город, находящемся подъ моимъ непосредственнымъ управленіемъ, и гд на васъ должно смотрть какъ на плнника и врага, спросилъ лордъ Уэнтвортъ?

— Я сказалъ бы это, милордъ, каждому человку, кто только чувствуетъ и мыслитъ, каждому благородному сердцемъ или именемъ, вашимъ офицерамъ, знающимъ дла чести, даже вашимъ работникамъ, понимающимъ ее по инстинкту, и вс согласились бы со мною, милордъ, что, отнимая у меня средства выхать отсюда, вы не заслуживаете чести — быть начальникомъ храбраго войска.

— Но вы не думаете, милостивый государь, холодно отвчалъ лордъ Уэнтвортъ:— что прежде, нежели вы успете бросить смя неповиновенія въ умахъ моихъ солдатъ, я могу однимъ словомъ, однимъ движеніемъ руки бросить васъ въ тюрьму, гд вы будете обвинять меня предъ четырьмя стнами.

— Правда! проговорилъ Габріэль сквозь зубы и сжимая кулаки,

Человкъ, полный жизни и чувства, не могъ устоять передъ безстрастіемъ своего желзнаго соперника.

Одно слово измнило весь ходъ сцены и вдругъ возстановило равенство между Уэнтвортомъ и Габріэлемъ.

— Любезная Діана! любезная Діана! повторилъ молодой человкъ съ отчаяніемъ:— и я ничмъ не могу помочь теб въ опасности…

— Что я слышу? спросилъ лордъ Уэнтвортъ, едва держась на ногахъ.— Кажется, вы сказали: ‘любезная Діана’. Или мн только послышалось?.. Не-уже-ли и вы также любите г-жу де-Кастро.

— Да, я люблю ее! вскричалъ Габріэль.— Вы очень ее любите, но моя любовь столько же чиста и безкорыстна, сколько ваша недостойна и ужасна. Да, клянусь передъ Богомъ и ангелами, я обожаю Діану.

— Что же вы толковали мн сію минуту о дочери короля французскаго и покровительств, которое долженъ оказывать ей всякій дворянинъ? сказалъ лордъ Уэнтвортъ, вн себя отъ удивленія.— А, вы любите ее! и, безъ-сомннія, вы тотъ, кого она любитъ, о комъ она вспоминаетъ, когда хочетъ меня терзать! Любя васъ, она меня презираетъ. Безъ васъ, она, быть-можетъ, любила бы меня! А, значитъ, васъ она любитъ?

Лордъ Уэнтвортъ, за минуту говорившій съ насмшкою и пренебреженіемъ, смотрлъ теперь въ какомъ-то почтительномъ ужас на того, кого любила Діана, и Габріэль, въ свою очередь оживленный словами своего соперника, мало-по-малу поднималъ голову, въ лиц его выражались радость и торжество.

— А, такъ она любитъ меня! вскричалъ онъ: — Діана еще думаетъ обо мн! она, говорите, зоветъ меня! О, если такъ, если она зоветъ меня, я пойду, я подамъ ей помощь, я спасу Діану. Милордъ, берите мою шпагу, свяжите меня, бросьте въ темницу. Несмотря на васъ, на весь міръ, я найду средства ей помочь, потому-что она все еще меня любитъ, моя Діана! Она любитъ меня, и я васъ презираю, вы вооружены, у меня нтъ оружія, но`я увренъ, что останусь вашимъ побдителемъ: для меня будетъ божественнымъ щитомъ любовь Діаны.

— Правда, я вамъ врю, прошепталъ въ свою очередь лордъ Уэнтвортъ, совершенно уничтоженный.

— Не будетъ ли съ моей стороны слишкомъ-великодушно, если я теперь васъ вызову на дуэль? продолжалъ Габріэль.— Позовите стражу и прикажите запереть меня въ темницу. Быть въ темниц возл Діаны и притомъ въ одно съ нею время — и это для меня счастіе.

Послдовало продолжительное молчаніе.

— Милостивый государь, сказалъ наконецъ лордъ Уэнтвортъ посл минутнаго раздумья:— кажется, вы просили, чтобъ я отправилъ въ Парижъ втораго гонца за вашимъ выкупомъ?

— Я за этимъ и пришелъ къ вамъ, милордъ, отвчалъ Габріэль.

— И, кажется, вы упрекали меня въ своемъ разговор, продолжалъ губернаторъ: — что я не врилъ вашему честному слову и не позволялъ вамъ хать за полученіемъ денегъ для выкупа?

— Точно такъ, милордъ.

— Съ ныншняго дня вы можете хать, продолжалъ лордъ Уэнтвортъ:— я исполняю вашу просьбу, ворота Кале для васъ отворены.

— Понимаю, сказалъ Габріэль съ ироніей:— вы хотите удалить меня отъ Діаны. Но если я не соглашусь оставить Кале?

— Здсь господинъ — я, отвчалъ лордъ Уэнтвортъ:— и вы не можете ни отказывать моему требованію, ни соглашаться на него, но должны только повиноваться.

— Хорошо, сказалъ Габріэль: — я поду, милордъ, но, предупреждаю васъ, я не вполн доволенъ вашимъ великодушіемъ.

— Впрочемъ, я и не нуждаюсь въ вашей благодарности.

— Я поду, продолжалъ Габріэль:— но знайте, я недолго останусь вашимъ должникомъ и скоро ворочусь, милордъ, чтобъ разомъ расквитаться съ вами за вс долги. И такъ-какъ въ то время я не буду вашимъ плнникомъ и вы не будете боле моимъ кредиторомъ — надюсь, что тогда ничто не помшаетъ моей шпаг встртиться съ вашею.

— Я могъ бы отказаться отъ этой битвы, отвчалъ лордъ Уэнтвортъ съ выраженіемъ какой-то грусти: — я могъ бы отказаться, потому-что выгоды наши неравны: если я васъ убью, она еще боле будетъ меня ненавидть, если вы меня убьете, она сильне будетъ васъ любить. Но что за дло! Я принимаю предложеніе. Но, прибавилъ лордъ съ мрачнымъ видомъ:— вы не боитесь довести меня до какой-нибудь крайности? Когда вс выгоды на вашей сторон, скажите, не могу ли я употребить во зло правъ, которыя у меня еще остались?

— Богъ на небесахъ, а на земл дворянство всхъ странъ осудятъ васъ, милордъ, сказалъ задрожавъ Габріэль: — если вы отомстите подлостью тому, который не можетъ защищаться и котораго вы не можете побдить силою.

— Что бы ни было, милостивый государь, отвчалъ Уэнтвортъ:— но я не считаю васъ въ числ моихъ судей.

Посл минутной паузы, онъ прибавилъ:

— Теперь четвертый часъ, милостивый государь, въ семь часовъ запираютъ главныя ворота, извольте приготовить къ этому времени все нужное для вашего отъзда изъ города. Я прикажу, чтобъ васъ пропустили.

— Въ семь часовъ, милордъ, меня не будетъ въ Кале, сказалъ Габріэль.

— И замтьте, произнесъ Уэнтвортъ:— вы никогда сюда не возвратитесь, даже, если вы убьете меня на дуэли за стнами этого города, и тогда страшитесь моей ревности!— и тогда вы не увидите г-жи де-Кастро, потому-что я возьму заране вс предосторожности.

Габріэль подошелъ-было къ двери, но вдругъ остановился.

— Вы общаете невозможное, милордъ, сказалъ онъ:— я непремнно увижу Діану.

— Клянусь вамъ, что этого не будетъ, если воля губернатора и послднее завщаніе умирающаго имютъ еще сколько-нибудь значенія.

— Не знаю, милордъ, какими средствами я достигну своей цли, но только убжденъ, что достигну, сказалъ Габріэль.

— Въ такомъ случа, милостивый государь, замтилъ Уэнтвортъ съ презрительною улыбкой:— возьмите Кале приступомъ. Средство довольно врно.

Габріэль задумался на минуту.

— Я возьму Кале приступомъ, сказалъ онъ ршительнымъ голосомъ.— До свиданія, милордъ!

Виконтъ поклонился и вышелъ, лордъ Уэнтвортъ стоялъ какъ окаменлый, не зная, бояться ему или хохотать.

Габріэль немедленно возвратился въ домъ братьевъ Пекуа.

Пьеръ Пекуа шлифовалъ клинокъ шпаги, Жанъ длалъ узлы на веревк, Бабета вздыхала.

Разсказавъ друзьямъ разговоръ свой съ губернаторомъ, Габріэль увдомилъ ихъ о своемъ немедленномъ отъзд, и не скрылъ отъ нихъ ничего, даже не скрылъ нсколько безразсудныхъ словъ, которыя произнесъ онъ, уходя отъ лорда Уэнтворта.

— Теперь я пойду къ себ въ комнату, сказалъ Габріэль:— приготовить все нужное къ отъзду, и оставлю васъ, Пьера — шлифовать шпаги, Жана крутить веревки, а Бабету — вздыхать.

Габріэль, дйствительно, пошелъ въ свою комнату, поскоре приготовить вс вещи для отъзда. Теперь, получивъ свободу, отважный молодой человкъ спшилъ отправиться въ Парижъ для спасенія своего отца, и потомъ воротиться въ Кале для спасенія Діаны.

Черезъ полчаса, выходя изъ своей комнаты, Габріэль встртилъ на площадк лстницы Бабету Пекуа.

— Вы дете, господинъ виконтъ? сказала она:— и не спросите, о чемъ я плачу?

— Нтъ, моя милая, потому-что, надюсь, ты перестанешь плакать, когда я пріду.

— И я тоже надюсь, отвчала Бабетта.— Значитъ, не смотря на угрозы губернатора, вы думаете воротиться, не правда ли?

— Я въ томъ увренъ, Бабета!

— И, надюсь, вы прідете со своимъ конюшимъ, Мартэномъ-Герромъ?

— Непремнно.

— Значить, господинъ д’Эксме, продолжала двушка:— вы уврены, что встртите Мартэна-Герра въ Париж? Онъ не безчестный человкъ, не правда ли? Онъ не укралъ денегъ, назначенныхъ для вашего выкупа? Онъ не воплощенная ложь?..

— Нтъ, сказалъ Габріэдь, удивленный такими вопросами.— Правда, Мартэнъ — существо измнчивое, особенно съ нкотораго времени, въ немъ какъ-будто живутъ два человка, одинъ — тихій и простодушный, другой — хитрый и безпокойный. Но въ сторону это непостоянство характера — Мартэнъ — слуга честный и врный.

— И вы думаете, спросила Бабета:— что онъ столько же неспособенъ обмануть женщину, какъ и своего господина?

— Вотъ на это, признаюсь, отвчать трудне, сказалъ Габріэль.

— Еще одна просьба, сударь, продолжала, поблднвъ, бдная Бабета:— не будете ли вы такъ добры, что согласитесь передать ему это кольцо? Онъ узнаетъ, отъ кого это кольцо и что оно значитъ.

— Я отдамъ это кольцо, Бабета, сказалъ удивленный Габріэль, вспомнивъ вечеръ наканун отъзда конюшаго.— Я отдамъ кольцо, но особа, которая посылаетъ его, знаетъ ли… что Мартэнъ-Герръ женатъ?

— Женатъ! вскричала Бабетта.— О, въ такомъ случа, сударь, оставьте у себя это кольцо, бросьте его, но не отдавайте ему.

— Но, Бабета…

— Благодарю васъ, сударь… прощайте, проговорила бдная двушка.

Она побжала во второй этажъ, и едва вошла въ свою комнату, какъ безъ чувствъ упала на стулъ.

Подозрніе и безпокойство въ первый разъ мелькнули въ ум Габріэля, онъ задумчиво сошелъ по деревянной лстниц стараго дома братьевъ Пекуа, и встртилъ на послдней ступени Жана, который подошелъ къ нему съ таинственнымъ видомъ.

— Господинъ виконтъ, тихо сказалъ ему горожанинъ:— вы всегда спрашивали у меня, зачмъ я свиваю такія длинныя веревки, и я не пущу васъ ухать отсюда, особенно посл вашего дружескаго разставанья съ лордомъ Уэнтвортомъ, пока вы не узнаете загадки. Связывая маленькими поперечными веревками дв длинныя и крпкія веревки, какія скручивалъ я, господинъ виконтъ можетъ получить огромную лстницу. Когда часовымъ на городской стн будетъ Пьеръ, исправляющій эту должность въ-продолженіе двадцати лтъ, или вашъ покорный Жанъ, лстницу можно будетъ перенести въ два раза на восьмиугольную башню, въ будку платформы, а потомъ, въ пасмурное декабрьское или япварьское утро, можно, стоя на часахъ, прицпить, для опыта, два конца лстницы къ желзнымъ зубцамъ стны, а два другіе опустить на триста футовъ въ море, гд случайно можетъ стоять тогда какой-нибудь смлый челнокъ.

— Но послушай, мужественный Жанъ… прервалъ Габріэль.

— Довольно толковать объ этомъ, господинъ виконтъ, отвчалъ ткачъ.— Извините, что, разставаясь съ вами, я хотлъ оставить въ васъ воспоминаніе о преданномъ вамъ слуг, Жан Пекуа. Возьмите еще вотъ этотъ рисунокъ, каковъ онъ ни есть: здсь вы увидите планъ стнъ и укрпленій Кале. Я составилъ этотъ рисунокъ посл своихъ безконечныхъ прогулокъ, которыя нкогда васъ очень удивляли. Спрячьте его подъ камзоломъ, и прошу васъ, ради нашей дружбы, посматривайте иногда на этотъ рисунокъ, когда будете въ Париж.

Габріэль хотлъ еще разъ прервать слова Жана, но тотъ не далъ ему времени говорить, и, сжимая руку, которую подалъ ему молодой человкъ, удалился, сказавъ:

— До свиданія, г-нъ д’Эксме, у воротъ ожидаетъ васъ Пьеръ, онъ хочетъ съ вами проститься и дополнить то, чего я не могъ досказать.

Пьеръ стоялъ передъ домомъ, держа за поводья лошадь Габріэля.

— Благодарю васъ за радушный пріемъ, сказалъ ему виконтъ д’Эксме.— Въ непродолжительномъ времени я пришлю вамъ, если не принесу, деньги, которыя вы мн одолжили. Вы прибавите къ нимъ порядочное награжденіе вашимъ работникамъ, а пока потрудитесь передать отъ меня вашей любезной сестр этотъ алмазный перстень.

— Беру для нея, г-нъ виконтъ, отвчалъ оружейникъ:— но съ условіемъ, чтобъ и вы приняли отъ меня рожокъ, который я привсилъ къ вашему сдлу. Я самъ сдлалъ этотъ рожокъ, и узнаю звукъ его даже при стон бурнаго моря, какъ это случалось по ночамъ, въ пятое число каждаго мсяца, когда я, отъ четырехъ до шести часовъ утра, стоялъ на караул на восьми-угольной башн, построенной при мор.

— Благодарю, сказалъ Габріэль, сжимая руку Пьера, съ выраженіемъ, которое доказывало оружейнику, что его поняли.

— Что касается до оружія, удивлявшаго васъ своимъ множествомъ, продолжалъ Пьеръ:— признаюсь, я и самъ начинаю раскаиваться, что оставилъ у себя такую пропасть этого товара, потому-что, если Кале будетъ когда-нибудь осажденъ, партія, врная Франціи, завладетъ этимъ оружіемъ, и въ самомъ город можетъ произвести опасныя опустошенія.

— Правда, сказалъ Габріэль, еще крпче сжимая руку достойнаго гражданина.

— Затмъ, г-въ д’Эксме, желаю вамъ счастливаго пути и успха, произнесъ Пьеръ.— Прощайте, до скораго свиданія.

— До свиданія! сказалъ Габріэль.

Онъ обернулся, и въ послдній разъ сдлалъ рукою прощальный знакъ Пьеру, стоявшему на порог, Жану, наклонившему голову къ окну перваго этажа, и даже Бабет, которая смотрла на отъзжающаго изъ-за шторы втораго этажа.

Потомъ Габріэль далъ лошади шпоры, и она поскакала галопомъ.

Лордъ Уэнтвортъ уже усплъ отдать приказаніе у воротъ Кале, плнника пропустили безъ всякихъ затрудненій, и онъ скоро выхалъ на парижскую дорогу, одинъ, съ тоскою и надеждами.

Удастся ли ему освободить своего отца, по прибытіи въ Парижъ? Освободитъ ли онъ Діану, возвратясь въ Кале?

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

I.
Продолженіе несчастій Мартэна-Герра.

Дороги во Франціи были такъ же не безопасны для Габріэля Монгомери, какъ и для его конюшаго, и только проницательною дятельностью своего ума виконтъ могъ избжать препятствій, которыя встрчались ему во время поздки. Но, при всей поспшности, онъ пріхалъ въ Парижъ только на четвертый день посл отъзда изъ Кале.

Впрочемъ, дорожныя опасности занимали душу Габріэля, можетъ-быть, мене, нежели безпокойство, съ какимъ онъ приближался къ своей цли. Хотя Габріэль былъ отъ природы не очень склоненъ къ мечтательности, но, во время одинокой поздки, онъ почти безпрестанно возвращался къ мысли о своемъ отц и Діан, о средствахъ освободить эти существа, милыя и священныя его сердцу, объ общаніи короля, и о томъ, какія мры надо будетъ принять, если Генрихъ II не сдержитъ своего слова. Впрочемъ, Генрихъ II не напрасно назывался первымъ рыцаремъ христіанства. Правда, исполненіе клятвы дорого стоило королю, но онъ только ждалъ, чтобъ Габріэль самъ пришелъ просить прощенія своему старому отцу, мятежному графу, и король простилъ бы его. Но если онъ проститъ?..

При этой страшной мысли, которая, подобно кинжалу, поражала сердце Габріэля, онъ давалъ шпоры коню и хватался за шпагу. Въ эти минуты, обыкновенно, нжная и грустная мысль о Діан де-Кастро смиряла его взволнованную душу. Въ такой-то неувренности и безнадежной тоск, Габріэль прибылъ утромъ, на четвертый день, къ парижскимъ воротамъ. Онъ халъ всю ночь, и блдный разсвтъ едва освщалъ городъ, когда путешественникъ прозжалъ по улицамъ, прилегавшимъ къ Лувру.

Габріэль остановился передъ затвореннымъ дворцомъ, въ которомъ вс еще спали, и не зналъ, войдти ли туда или подождать. Но неподвижность не согласовалась съ его нетерпніемъ, и Габріэль ршился тотчасъ отправиться къ себ домой, въ Улицу-Жарденъ-Сен-Поль, гд онъ могъ, по-крайней-мр, узнать о томъ, чего такъ сильно желало его сердце и чего оно боялось.

Дорога, выбранная Габріэлемъ, вела его къ башнямъ мрачнаго Шатле. Онъ остановился передъ ужасными воротами. Холодный потъ выступилъ у него на лбу. Все прошлое, вся будущность Габріэля скрывались за этими сырыми стнами, но не долго предавался онъ своимъ ощущеніямъ, и не тратилъ времени, которое могъ съ пользою употребить на другія дйствія. ‘Впередъ!’ сказалъ себ Габріэль, стряхнувъ мрачныя мысли, и пустился дале.

Когда онъ подъхалъ къ своему дому, котораго такъ давно не видалъ. Тамъ, сквозь окна низенькой залы, падалъ слабый свтъ на улицу. Алоиза уже встала.

Габріэль постучался въ дверь и назвалъ себя по имени. Спустя дв минуты, онъ былъ въ объятіяхъ доброй женщины, замнившей Габріэлю его покойную мать.

— А, наконецъ-то я вижу васъ, виконтъ, наконецъ-то вы пріхали, дитя мое!

Больше она не могла произнести ни слова.

Габріэль, нжно поцаловавъ свою кормилицу, отошелъ отъ нея на одинъ шагъ и пристально посмотрлъ на нее.

Нмой вопросъ, ясне всякихъ словъ, говорилъ въ этомъ глубокомъ взор.

Алоиза поняла виконта и, опустивъ голову, молчала.

— Не случилось ли чего новаго при двор? спросилъ виконтъ, какъ-будто не понимая этого продолжительнаго молчанія.

— Ничего, сударь, отвчала кормилица.

— Я такъ и думалъ. Еслибъ случилось какое-нибудь счастіе или несчастіе, ты вскричала бы о немъ при первомъ поцалу. Не знаешь ничего новаго?

— Ничего, къ-сожалнію.

— Да, я понимаю, грустно сказалъ молодой человкъ.— Я былъ въ плну, думали, можетъ-быть, что меня уже нтъ въ живыхъ. Кто платитъ долги плннику, а еще больше умершему! Но я живъ и свободенъ, и должны будутъ, волею или неволею, со мною расплатиться.

— О, будьте осторожны, виконтъ! вскричала Алоиза.

— Не бойся, няня. Адмиралъ въ Париж?

— Онъ приходилъ сюда, сударь, и десять разъ присылалъ справляться о вашемъ прізд.

— Хорошо. А г-нъ Гизъ?

— Онъ также пріхалъ. Народъ надется, что г-нъ Гизъ поможетъ бдствіямъ Франціи и страданіямъ гражданъ.

— Дай Богъ, замтилъ Габріэль:— чтобъ онъ не нашелъ страданій, которымъ нельзя помочь!

— Что касается г-жи Діаны де-Кастро, продолжала Алоиза:— г-нъ коннетабль узналъ, что она не пропала, какъ думали, но взята въ плнъ, въ Кале, и надются скоро ее освободить.

— Я зналъ это и раздляю надежду, сказалъ Габріэль съ какимъ-то страннымъ выраженіемъ.— Но, продолжалъ онъ: — ты не сказала мн, что такъ долго задержало меня въ плну, и отъ-чего опоздалъ Мартэнъ-Герръ? Что случилось съ Мартаномъ?

— Онъ все еще здсь, негодяй.

— Здсь? Съ какого времени? Что онъ длаетъ?

— Лежитъ и спитъ, отвчала Алоиза съ нкоторою досадой — сказывается больнымъ, потому, видите, что его будто, бы повсили.

— Повсили! вскричалъ Габріэль:— вроятно, чтобъ украсть у него деньги, назначенныя для моего выкупа?

— Да, попробуйте поговорить съ этимъ идіотомъ о деньгахъ, и увидите, что станетъ онъ отвчать. Онъ даже не пойметъ, о чемъ вы ему говорите. Представьте себ, сударь: онъ пріхалъ сюда, чуть не прилетлъ, съ вашимъ письмомъ, взялъ у меня десять тысячь и похалъ назадъ, не теряя ни минуты. Прошло нсколько дней… Вообразите мое удивленіе: Мартэнъ-Герръ воротился и увряетъ, что не получилъ отъ меня ни мднаго день. Говоритъ, что онъ попалъ въ плнъ еще до взятія Сен-Кентена, и уже три мсяца, какъ не знаетъ, что съ вами длается, что вы не давали ему никакого порученія, что онъ былъ избитъ, повшенъ, однакожь, усплъ спастись, и возвращается въ Парижъ въ первый разъ посл войны. Вотъ какія басни разсказываетъ намъ Мартэнъ-Герръ съ утра до вечера, какъ только заговорятъ ему о вашемъ выкуп.

— Объясни мн это, няня, сказалъ Габріэль.— Я готовъ дать клятву, что Мартэнъ-Герръ не истратилъ моихъ денегъ, онъ человкъ не безчестный и всегда былъ мн душевно преданъ.

— Нтъ, сударь, онъ человкъ не безчестный, но помшанный, это сумасшедшій, который ничего не понимаетъ, ничего не помнитъ, безумецъ, какому, поврьте моимъ словамъ, надо связать руки. Хоть онъ еще не злодй, но, по-крайней-мр, онъ человкъ опасный. Притомъ, не я одна видла его, вс ваши люди подтвердятъ мои слова. Онъ дйствительно получилъ десять тысячь экю. Не мало труда стоило старику Эліо достать эту сумму.

— Однакожь, надо снова и поскоре собрать такую же сумму, даже еще боле прежней. Но пока не объ этомъ еще дло. Теперь разсвло, и я спшу въ Лувръ — говорить съ королемъ.

— Какъ, сударь, даже не отдохнувъ ни минуты? сказала Алоиза.— Вспомните, что только еще семь часовъ, а ворота отворяютъ въ девять.

— Правда, отвчалъ Габріэль:— надо подождать еще два часа. Господи, пошли мн терпніе ждать еще два часа, потому-что я ждалъ два мсяца. По-крайней-мр, я могу увидть г-на Колиньи и г-на Гиза.

— Едва ли, они, вроятно, теперь въ Лувр, сказала Алоиза.— Притомъ, король не принимаетъ раньше двнадцати часовъ, и вы не увидите его до этого времени. Значитъ, вы можете употребить три часа на разговоръ съ г. адмираломъ и г. генерал-намстникомъ королевства. Вы знаете, что это новый титулъ, пожалованный королемъ, при ныншнихъ затруднительныхъ обстоятельствахъ, г-ну Гизу. Между-тмъ, сударь, вы не откажетесь подкрпить себя завтракомъ, и принять своихъ врныхъ и старыхъ слугъ, ожидавшихъ васъ съ такимъ нетерпніемъ.

Въ ту же минуту, Мартэнъ-Герръ, вроятно, извщенный о прізд своего господина, вбжалъ въ комнату, блдный, не столько отъ послдствій болзни, сколько отъ радости.

— Какъ, не-уже-ли это вы, сударь? вскричалъ онъ.— О, какое счастіе!

Но Габріэль отвчалъ холодностью на восхищеніе бднаго конюшаго.

— Если я счастливо дохалъ сюда, Мартэнъ, сказалъ ему Габріэль:— согласись, что этимъ я не теб обязанъ, ты, напротивъ, старался задержать меня въ плну.

— Какъ, господинъ виконтъ, и вы противъ меня? произнесъ Мартэнъ-Герръ.— Вмсто того, чтобъ съ перваго слова оправдать меня, вы обвиняете меня въ похищеніи вашихъ десяти тысячь экю? Не скажете ли еще, что вы поручили мн взять ихъ и привезти вамъ?

— Конечно, отвчалъ изумленный Габріэль.

— Значитъ, сказалъ глухимъ голосомъ бдный конюшій: — вы соглашаетесь, что я, Мартэнъ-Герръ, виноватъ? вы говорите, что я подло присвоилъ себ деньги, назначенныя для свободы моего господина?

— Нтъ, Мартэнъ, нтъ, живо прервалъ Габріэль, тронутый голосомъ своего врнаго слуги:— я никогда не сомнвался въ твоей честности, и даже сію минуту говорилъ объ этомъ съ Алоизой. Но у тебя могли отнять деньги, ты могъ потерять ихъ, когда возвращался ко мн.

— Когда я возвращался къ вамъ, повторилъ Мартэнъ.— Но куда же, сударь? Посл того, какъ мы вышли изъ Сен-Кентена — убей меня Богъ — я ршительно не зналъ, куда вы пропали. Гд же я могъ васъ отъискать?

— Въ Кале, Мартэнъ. Сколько бы ты ни былъ глупъ и втренъ, однакожь, теб нельзя позабыть Кале.

— Совершенная правда! Можно ли, въ-самомъ-дл, позабыть то, чего не знаешь? отвчалъ спокойно Мартэнъ-Герръ.

— Негодяй, разв можно такъ отпираться? вскричалъ Габріэль.

Онъ сказалъ на ухо нсколько словъ кормилиц, которая тотчасъ вышла изъ комнаты, и потомъ приблизился къ Мартэну-Герру.

— А что подлываетъ твоя Бабета, неблагодарный? сказалъ ему Габріэль.

— Бабета! Какая Бабета? спросилъ изумленный конюшій.

— Та самая, которую ты обольстилъ, негодяй.

— А, понимаю, вы хотли сказать: Гудула! вы ошиблись въ имени, сударь: не Бабета, но Гудула. Да, бдная двушка! но, сказать откровенно, я и не думалъ соблазнять ея, клянусь вамъ, она сама виновата.

— Еще другая! прервалъ Габріэль.— Я не знаю твоей новой жертвы, но увренъ, что она не столько заслуживаетъ сожалнія, какъ Бабета Пекуа.

Мартэнъ-Герръ не смлъ выражать своего неудовольствія, но, безъ сомннія, онъ вступился бы за себя, еслибъ стоялъ на одной ступени съ виконтомъ.

— Послушайте, сударь: они вс говорятъ здсь, что я помшался, и, безпрестанно повторяя этотъ вздоръ, собьютъ наконецъ съ толку мой разсудокъ. Однакожь, чортъ возьми, у меня еще есть разсудокъ и память, и хоть я испыталъ не мало несчастій… за двоихъ, однакожь, по необходимости, я готовъ разсказать вамъ все, что случилось со мною, въ-продолженіе трехъ мсяцевъ, съ-тхъ-поръ, какъ мы разстались. По-крайней-мр, прибавилъ онъ: — я разскажу то, что могу припомнить о себ.

— Въ-самомъ-дл, любопытно знать, какъ станешь ты оправдывать свое странное поведеніе, сказалъ Габріэль.

— Итакъ, сударь, вышедъ изъ Сен-Кентена на помощь господину де-Вольпергу, мы отправились каждый въ свою сторону. Предсказаніе ваше сбылось совершенно: я попалъ въ руки непріятелей. Слдуя вашему совту, я хотлъ отдлаться отъ нихъ храбростью, однакожь, странная вещь! непріятели узнали меня, да въ тотъ же день и взяли меня въ плнъ.

— Перестань, перервалъ его Габріэль:— ты уже начинаешь сбиваться.

— Умоляю васъ, господинъ виконтъ, продолжалъ Мартэнъ: — позвольте мн разсказать, что я знаю, и какъ знаю. Поврьте, я и самъ едва могу опомниться. Извольте посл разбирать мои слова. Какъ только непріятели меня узнали, признаюсь, я ршился уступить необходимости, потому-что зналъ, и вы также знаете, сударь, что я существо двойное, и что мой двойникъ, часто не предупредивъ меня, длаетъ непозволительныя проказы. Итакъ, мы покорились своей судьб, потому-что все, что я буду теперь разсказывать, относится лично ко мн, то-есть, къ намъ, говоря во множественномъ числ. Гудула, хорошенькая фламандка, которую мы похитили, узнала насъ, за что, замчу въ скобкахъ, намъ подсыпали порядочную порцію побоевъ. Перечислять вс наши послдующія несчастія, разсказывать, черезъ руки сколькихъ господъ, говорившихъ на непонятныхъ нарчіяхъ, постепенно переходилъ вашъ несчастный конюшій, было бы слишкомъ-долго, господинъ виконтъ.

— Да, нельзя ли сократить списокъ твоихъ страданій, сказалъ Габріэль.

— Мой второй нумеръ одинъ разъ уже усплъ скрыться, и меня порядочно за него поколотили. Мой первый нумеръ, то-есть, я самъ, повствующій вамъ свои страданія, убжалъ снова, но имлъ глупость опять попасть въ ловушку, и меня уложили на мст, разбитаго до полусмерти. Но куда ни шло! Я убжалъ въ третій разъ! Вотъ, въ этотъ-то третій разъ, два предателя — вино и прохожій, схватили меня не на шутку. Я хотлъ поднять тревогу, кинулся на тирановъ съ яростію человка отчаяннаго и пьянаго. На этотъ разъ, наругавшись надо мною вдоволь и промучивъ меня цлую ночь, палачи повсили меня поутру.

— Какъ? Они повсили тебя? вскричалъ Габріэль, думая, что мономанія снова овладла его конюшимъ.— Они повсили тебя, Мартэнъ? Что понимаешь ты подъ этимъ?

— Я понимаю подъ этимъ, господинъ виконтъ, что заставили меня болтаться между небомъ и землею, на конц пеньковой веревки, прикрпленной къ деревянной перекладин, которая иначе называется вислицей. Поднять на эту перекладину, значитъ попросту повсить. По-крайней-мр, такъ называютъ это дйствіе на всхъ нарчіяхъ, терзавшихъ мои уши. Понятно ли, сударь?

— Не очень, Мартэнъ, потому-что повшенный…

— Я, благодаря Бога, здоровъ. Но вы еще не дослушали до конца мою исторію. Увидвъ себя на вислиц, я, отъ досады и бшенства, совершенно лишился чувствъ, и когда опомнился, то лежалъ на свжей трав. Веревка на моей ше была перерзана. Вроятно, какой-нибудь путешественникъ, тронутый моимъ положеніемъ, захотлъ избавить вислицу отъ лишней тяжести. Впрочемъ, ненависть моя къ человчеству заставляетъ меня сомнваться въ такой благородной цли прохожаго. Еще вроятне, какой-нибудь воръ обрзалъ веревку, чтобъ удобне обшарить мои карманы. Справедливость моего мннія, не оставляющая, впрочемъ, чернаго клейма на человчеств, подтверждается, смю думать, ещ-тмъ, что у меня украдены обручальное кольцо и нкоторыя бумаги. Но, дло въ томъ, что мн во-время развязали ошейникъ. Не смотря на порядочный ушибъ, я могъ въ четвертый разъ убжать черезъ лсъ и поля. Днемъ я скрывался, ночью шелъ съ осторожностію, питался кореньями и травою, кушанье чрезвычайно-пріятное: даже скотъ насилу привыкаетъ къ нему! Наконецъ, спустя дв недли, я снова въ Париж, и двнадцать дней живу въ этомъ дом, гд меня приняли вовсе не съ тмъ радушіемъ, какого я ожидалъ посл столькихъ испытаніи. Вотъ моя исторія, господинъ-виконтъ.

— Рядомъ съ нею, сказалъ Габріэль:— я могу разсказать теб другую, совершенно различную отъ первой исторію, которая совершилась передъ моими глазами.

— Исторію моего втораго нумера? тихо спросилъ Мартэнъ.— Мн весьма бы хотлось узнать два-три слова о моемъ второмъ нумер, господинъ виконтъ.

— Ты еще смещься, негодяй? сказалъ Габріэль.

— Господинъ-виконтъ знаетъ мое глубокое уваженіе. Странное дло: этотъ второй экземпляръ мн надлалъ пропасть вреда, ставилъ меня въ ужасное положеніе, и — смотрите же — посл всего этого, я принимаю въ немъ участіе, и, даю честное слово, пожалуй, co-временемъ, даже полюблю мерзавца.

— Дйствительно, мерзавца!.. сказалъ Габріэль.

Виконтъ хотлъ начать разсказъ о похожденіяхъ Арно дю-Тилля, но разсказъ этотъ былъ прерванъ приходомъ кормилицы, которая ввела за собою въ комнату человка, одтаго въ крестьянское платье.

— Еще что за новость? сказала Алоиза.— Этотъ человкъ говоритъ, будто его прислали увдомить насъ о вашей смерти, Мартэнъ-Герръ. Это что значитъ?

II.
Глава, въ которой добродтель Мартэна-Герра начинаетъ возстановляться.

— О моей смерти! вскричалъ Мартэнъ-Герръ, поблднвъ отъ ужасныхъ словъ Алоизы.

— Господи Іисусе! вскричалъ, въ свою очередь, крестьянинъ, всматриваясь въ конюшаго.

— Двойникъ мой умеръ?.. О, благость Божія, произнесъ Мартэнъ.— Кажется, теперь мое странствованіе будетъ безопасне. Правда, основательно обдумавъ, я не совсмъ доволенъ этимъ, впрочемъ, дло пойдетъ все-таки лучше. Говори, другъ мой, прибавилъ Мартэнъ, обращаясь къ крестьянину.

— Скажите, сударь, продолжалъ тотъ, осмотрвъ Мартэна: — какъ могло случиться, что вы пріхали сюда прежде меня? Даю честное слово, сударь, я торопился, какъ только позволяли мн ноги, чтобъ исполнить ваше порученіе и получить десять экю, вы могли перегнать меня только на лошади, и, въ такомъ случа, я непремнно увидлъ бы васъ на дорог…

— Послушай, молодецъ, сказалъ Мартэнъ-Герръ:— я никогда не видалъ тебя, а ты говоришь мн, какъ старому знакомому.

— Еще бы мн-то не знать васъ! сказалъ изумленный крестьянинъ:— разв не вы приказывали мн прійдти сюда и сказать, что Мартэнъ-Герръ умеръ на вислиц?

— Какъ? Но вдь Мартэнъ-Герръ — я самъ, сказалъ Мартэнъ-Герръ.

— Вы? вотъ ужь это дло невозможное! Не-уже-ли вы могли сказать о самомъ-себ, что васъ повсили? сказалъ крестьянинъ.

— Но гд и когда я говорилъ теб подобныя нелпости? спросилъ Мартэнъ.

— Прикажете сейчасъ разсказать все, какъ было? сказалъ крестьянинъ.

— Да, все.

— Не смотря на ваше запрещеніе говорить объ этомъ?

— Да, не смотря на запрещеніе.

— Если, въ-самомъ-дл, у васъ такая короткая память, я, пожалуй, все разскажу, тмъ хуже для васъ, что принуждаете… Шесть дней тому назадъ, рано утромъ, я сбирался полоть поле…

— А скажи сперва, гд лежитъ твое поле? спросилъ Мартэнъ.

— Какъ прикажете, сударь, отвчать: правду или нтъ? спросилъ крестьянинъ.

— Разумется, правду, негодяй!

— Если такъ, извольте: мое поле находится по ту сторону Монтаржи, вонъ тамъ! Я работалъ, вы проходили по дорог, на спин у васъ была сумка.

‘— Здорово, пріятель, что подлываешь? спросили вы.

‘— Сбираюсь полоть, сударь, отвчалъ я.

‘— А много ли достаешь ты этою работой?

‘— По четыре су въ день.

‘— Хочешь ли заработать двадцать экю въ дв недли?

‘— Э-ге!

‘— Говори же, да или нтъ?

‘— Разумется, да.

‘— Итакъ, отправляйся немедленно въ Парижъ. Если пойдешь скоро, будешь тамъ черезъ пять или шесть дней, не позже. Въ Париж, ты спросишь, гд находится Улица-Жарденъ-Сен-Поль и отель виконта д’Эксме. Вотъ въ эту самую отель я и посылаю тебя. Виконта, любезный, ты не застанешь, а найдешь его кормилицу, Алоизу, предобрую женщину, и скажешь ей слдующее. Слушай же внимательно! Ты долженъ ей сказать: ‘Я пришелъ изъ Нойона…’ Понимаешь, не изъ Монтаржи, а изъ Нойона. Я пришелъ изъ Нойона, гд, назадъ тому пятнадцать дней, повсили одного вашего знакомаго. Имя этого знакомаго — Мартэнъ-Герръ’. Запомни хорошенько имя: Мартэнъ-Герръ. ‘Сперва у Мартэна-Герра обобрали вс деньги, а потомъ его повсили, чтобъ онъ не могъ пожаловаться. Но Мартэнъ-Герръ, прежде чмъ его повели на вислицу, поручилъ мн предупредить васъ объ этомъ несчастіи, для того, говорилъ онъ, чтобъ вы могли снова собрать деньги для выкупа его господина. Въ награду за мои труды, вы дадите мн десять экю. Я видлъ, какъ вшали Мартэна-Герра, и пришелъ сказать вамъ’. Вотъ, что ты скажешь Алоиз. Понялъ? спросили вы меня.

‘— Какъ не понять, сударь, отвчалъ я: — да только прежде вы общали двадцать экю, а теперь только десять.

‘— Дурень, сказали вы: вотъ теб въ задатокъ десять.

‘— Давно бы такъ! замтилъ я.— Но если добрая ваша кормилица Алоиза спроситъ, на кого похожъ этотъ Мартэнъ-Герръ, а я никогда не видалъ его?

‘— Смотри на меня хорошенько.

‘— Смотрю.

‘— Вотъ, любезный, и опиши лицо Мартэна-Герра, какъ будтобы дло шло обо мн.’

— Странно! прошепталъ Габріэль, слушавшій разскащика съ глубокимъ вниманіемъ.

— Вотъ, сударь, продолжалъ крестьянинъ: — я и пришелъ сюда повторить урокъ, который два раза вы заставляли меня выучить наизусть, и представьте мое удивленіе, когда я увидлъ, что вы пріхали сюда прежде меня! Правду сказать, я таки-звалъ по дорог и оставилъ въ кабакахъ ваши десять экю, въ надежд скоро получить другія десять. Однакожь, я не пропустилъ назначеннаго срока, вы дали мн только шесть дней, и ныньче ровно шестой день, какъ я вышелъ изъ Монтаржи.

— Шесть дней! сказалъ Мартэнъ-Герръ, погруженный въ раздумье.— Да, я былъ въ Монтаржи назадъ тому шесть дней, я шелъ оттуда къ себ на родину! Въ разсказ твоемъ, пріятель, много правдоподобнаго, продолжалъ онъ:— и я теб врю.

— Нтъ! живо прервала Алоиза:— напротивъ, человкъ этотъ — явный обманщикъ: онъ говоритъ, что видлъ васъ въ Монтаржи, назадъ тому шесть дней, а вотъ уже двнадцать дней, какъ вы не выходите изъ этого дома.

— Правда, сказалъ Мартэнъ.— Однакожь, мой второй нумеръ.

— И притомъ, продолжала кормилица:— по вашему же разсказу, васъ повсили въ Нойон назадъ тому цлый мсяцъ, а не дв недли.

— Справедливо, сказалъ конюшій.— Однакожь, мой двойникъ…

— Пустяки! вскричала Алоиза.

— Нтъ, не пустяки, прервалъ Габріэль:— этотъ человкъ, кажется, наводитъ насъ на истину.

— О, вы не ошибаетесь, сударь, сказалъ крестьянинъ.— А получу ли я свои десять экю?

— Непремнно, отвчалъ Габріэль: — но прежде оставь намъ свой адресъ. Можетъ-быть, со-временемъ намъ будетъ нужно твое свидтельство. Я начинаю сквозь темныя подозрнія замчать много преступленіи.

— Впрочемъ, сударь… возразилъ Мартэнъ.

— Довольно объ этомъ, прервалъ его Габріэль.— Постарайся, добрая Алоиза, исполнить требованіе этого молодца. Но ты знаешь, прибавилъ онъ, понижая голосъ:— что я прежде, нежели накажу измну конюшаго, можетъ-быть, отомщу за измну господину.

— Увы! проговорила Алоиза.

— Скоро восемь часовъ, сказалъ Габріэль.— Я повидаюсь съ своими людьми, когда ворочусь домой, потому-что мн надо быть въ Лувр какъ-только отворятъ ворота. Если нельзя видть короля раньше полудня, по-крайней-мр я могу поговорить съ адмираломъ и г-номъ Гизомъ.

— И возвратитесь домой тотчасъ посл свиданія съ королемъ? спросила Алоиза.

— Не теряя ни минуты. Успокойся, моя добрая няня. Какой-то неизвстный голосъ говоритъ мн, что я выйду побдителемъ изъ этихъ страшныхъ стей, сотканныхъ вокругъ меня интригою и злобою.

— Да, г. виконтъ, желаніе ваше сбудется, если Господь услышитъ мою теплую молитву, сказала Алоиза.

— Я ухожу, продолжалъ Габріэль.— Останься, Мартэнъ, мы оправдаемъ, освободимъ тебя, другъ мой. Но, видишь ли, я долженъ сперва оправдать и освободить другихъ. До свиданія, Мартэнъ! Скоро увидимся, няня!

Женщина и Мартэнъ поцаловали руку молодаго человка. Потомъ онъ вышелъ, завернувшись въ широкій плащъ, и гордо пошелъ къ Лувру.

— Боже мой, подумала кормилица:— точно такою поступью пошелъ, однажды, отецъ его, и съ-тхъ-поръ не возвращался.

Въ ту минуту, какъ Габріэль, перешедъ мостъ, пошелъ по Гревской-Площади, онъ замтилъ вдали человка, закутаннаго въ плащъ и старавшагося закрыть свое лицо широкими полями шляпы.

Станъ этого человка, неясно-очерченный складками плаща, показался довольно-знакомъ Габріэлю, который, однакожь, продолжалъ идти своею дорогой. Незнакомецъ, увидвъ виконта д’Эксме, сомнительно сдлалъ шагъ впередъ, и потомъ остановился.

— Габріэль! другъ мой! сказалъ онъ осторожно, и открылъ свое лицо до половины.

Габріэль не ошибся.

— Г. Колиньи! произнесъ онъ вполголоса.— Вы здсь, въ такую пору!..

— Тише! сказалъ адмиралъ.— Признаюсь, я не хочу, чтобъ меня теперь узнали и подсматривали за мною. Но, другъ мой, увидя васъ посл долгой разлуки, которая столько безпокоила насъ на-счетъ вашей участи, я не могъ не пожать вамъ руки. Давно ли вы въ Париж?

— Съ ныншняго утра, отвчалъ Габріэль: — я теперь шелъ въ Лувръ повидаться съ вами.

— Итакъ, если вы не очень торопитесь, продолжалъ адмиралъ: — пройдемте со мною нсколько шаговъ, а между-тмъ вы разскажете мн, что вы длали во время долгаго отсутствія?

— Разскажу все, что могу разсказать вамъ, какъ врнйшему изъ моихъ друзей, отвчалъ Габріэль.— Но сперва позвольте, господинъ адмиралъ, предложить вамъ вопросъ, который всего боле занимаетъ меня.

— Угадываю этотъ вопросъ, сказалъ адмиралъ.— Но, я думаю, любезный другъ, вы предвидите также мой отвтъ. Вы хотите спросить, сдержалъ ли я свое общаніе, не правда ли? Хотите узнать, разсказалъ ли я королю о вашемъ содйствіи при осад Сен-Кентена, не такъ ли?

— Нтъ, г-нъ адмиралъ, замтилъ виконтъ д’Эксме:— нтъ, не объ этомъ я хотлъ спросить васъ, я знаю васъ, я научился врить вашему слову, и вполн убжденъ, что первымъ дломъ вашимъ по возвращеніи въ Парижъ было исполнить свое общаніе и великодушно донести королю, по только одному королю, что я не даромъ находился при осад Сен-Кентена. Я думаю также, что вы преувеличили его величеству мои заслуги, да, я напередъ зналъ это. Но вотъ обстоятельство, неизвстное мн и которое хотлъ бы я узнать: что отвчалъ Генрихъ II на ваши слова?

— Увы, Габріэль! сказалъ адмиралъ:— Генрихъ II отвчалъ мн вопросомъ, что сдлалось съ вами, и я былъ поставленъ въ большое затрудненіе, не зная, какой дать отвтъ королю, потому-что въ письм, которое вы оставили мн, выхавъ изъ Кале, не было сказано ничего опредленнаго, и вы напоминали мн только о моемъ общаніи. Я отвчалъ королю, что вы не убиты, но, вроятно, взяты въ плнъ и, по свойственной вамъ деликатности, не хотли извстить меня о своемъ положеніи.

— А что жь король?.. спросилъ Габріэль.

— У короля явилась на губахъ самодовольная улыбка, и онъ сказалъ только одно слово: ‘хорошо!’ Но какъ я настоятельно говорилъ о вашихъ заслугахъ, оказанныхъ королю и Франціи, то онъ прервалъ мой разсказъ словами, ‘довольно объ этомъ’, произнесенными повелительнымъ голосомъ, и, перемнивъ разговоръ, заставилъ меня перейдти къ другимъ предметамъ.

— Да, я предвидлъ это! сказалъ иронически Габріэль.

— Не теряйте мужества, другъ мой! отвчалъ адмиралъ.— Вспомните, что, посл сраженія при Сен-Кентен, я далъ вамъ совтъ — не разсчитывать на благодарность сильныхъ земли.

— О, я увренъ, что королю хотлось забыть меня, въ надежд, что я или въ плну, или умеръ. Но когда, ставъ лицомъ-къ-лицу съ королемъ, напомню ему свои права — онъ долженъ будетъ вспомнить!

— Но если онъ не захочетъ утруждать свою память? спросилъ Колиньи.

— Господинъ адмиралъ, сказалъ Габріэль: — человкъ оскорбленный можетъ требовать правосудія, обращаться къ небесамъ и просить у нихъ посредничества.

— Итакъ, продолжалъ Колиньи:— теперь, можетъ-быть, настало самое удобное время вамъ напомнить нашъ разговоръ о религіи угнетенныхъ, разговоръ, въ которомъ я показалъ вамъ, какъ можно достигнуть вашей цли, не оскорбляя справедливости.

— О, я хорошо помню этотъ разговоръ! сказалъ Габріэль:— и, можетъ-быть, даже прибгну къ вашему средству.

— Если такъ, прервалъ адмиралъ: — назначьте, когда бы намъ встртиться.

— Король принимаетъ не раньше двнадцати часовъ. Все мое время до полудня принадлежитъ вамъ.

— Пойдемте же со мною, сказалъ адмиралъ.— Вы дворянинъ, я испыталъ вашъ характеръ, и потому не требую отъ васъ клятвы. Дайте мн только общаніе хранить въ ненарушимой тайн и тхъ, кого вы увидите, и то, что вы услышите.

— Общаю вамъ безусловное молчаніе.

— Итакъ, пойдемте, сказалъ адмиралъ: — если въ Лувр вы встртите какую несправедливость, по-крайней-мр у васъ будетъ приготовлена защита. Пойдемте.

Колиньи и Габріэль перешли Мостъ-Мнялъ и Сите, и вступили въ извилистые переулки, примыкавшіе, въ то время, къ Улиц-Сен-Жакъ.

III.
Философъ и солдатъ.

Колиньи остановился при вход въ Улицу-Сен-Жакъ передъ низенькою дверью довольно-бднаго домика и постучался. Сначала открылась форточка, изъ нея выглянулъ сторожъ, и, узнавъ адмирала, тотчасъ отворилъ дверь.

Габріэль, слдуя за своимъ благороднымъ провожатымъ, прошелъ длинную темную аллею и поднялся въ третій этажъ по лстниц, источенной червями. Добравшись ощупью почти до самаго чердака, Колиньи три раза постучалъ ногою въ дверь. Она отворилась, и два сопутника вошли въ очень-большую, но мрачную комнату. Она едва освщалась двумя узкими окнами, изъ которыхъ одно выходило на Улицу-Сен-Жакъ, а другое на задній дворъ. Вся мебель этой комнаты состояла изъ четырехъ табуретовъ и дубоваго стола съ витыми ножками.

При появленіи адмирала, къ нему подошли два человка, которые, казалось, его ожидали. Третій остался у окна, выходившаго на улицу, и только издали почтительно отдалъ поклонъ Колиньи.

— Теодоръ и вы, капитанъ, сказалъ адмиралъ встртившимъ его:— представляю вамъ друга, если не бывшаго или настоящаго, то, по-крайней-мр, будущаго.

Два незнакомца молча поклонились виконту д’Эксме. Посл, тотъ изъ нихъ, который былъ моложе, по имени Теодоръ, началъ съ живостью говорить что-то шопотомъ адмиралу.

Габріэль нсколько отошелъ въ сторону, чтобъ дать имъ говорить свободне, и началъ разсматривать людей, которымъ его представилъ Колиньи.

Капитанъ былъ мужчина высокаго роста, смуглый, съ выразительнымъ лицомъ и ршительными пріемами. Не надо было отличаться большою наблюдательностью, чтобъ прочесть смлость въ его рзкихъ чертахъ, пылкость въ глазахъ, и энергическую волю въ очерк его сжатыхъ губъ.

Товарищъ этого гордаго мечтателя былъ красивый молодой человкъ, съ проницательнымъ взоромъ, совершенно придворный по манерамъ изящнымъ и свободнымъ. Костюмъ его, сшитый по законамъ послдней моды, составлялъ странную противоположность съ простою, даже суровою одеждой капитана.

Смлая физіономія третьяго незнакомца, скромно стоявшаго у окна, отдльно отъ группы, невольно обращала на себя вниманіе, наблюдатель, даже самый недальновидный, тотчасъ замтилъ бы на этомъ широкомъ чел и въ этомъ ршительномъ и глубокомъ взор признаки человка мыслящаго, скажемъ боле, геніальнаго.

Колиньи, обмнявшись нсколькими словами съ своимъ другомъ, подошелъ къ Габріэлю.

— Извините, сказалъ ему адмиралъ: — я не одинъ здсь хозяинъ и долженъ былъ попросить у братьевъ позволеніе открыть вамъ, въ какое общество я привелъ васъ.

— И теперь мн можно узнать объ этомъ? спросилъ Габріэль.

— Теперь, любезный другъ, можете.

— Гд же я?

— Въ бдной комнатк, гд происходили первыя тайныя собранія реформаторовъ, учениковъ Кальвина, и откуда этотъ учитель, сынъ бочара, долженъ былъ идти на костеръ. Но, вмсто того, торжествующій и сильный, Кальвинъ теперь находится въ Женев, и одного воспоминанія о немъ довольно, чтобъ сырыя стны этой лачуги сіяли ярче, нежели стны Лувра, покрытыя золотыми арабесками.

Услышавъ имя Кальвина, Габріэль тотчасъ снялъ шляпу. Хотя пылкій молодой человкъ не занимался до этого времени религіозными и нравственными вопросами, однакожь онъ не принадлежалъ бы своему вку, еслибъ суровая и тревожная жизнь, грозный и высокій характеръ и смлое и безусловное ученіе творца реформы не занимали его воображенія.

— Кто же т, которыхъ я встрчаю въ этой комнат? спросилъ Габріэль съ невозмутимымъ спокойствіемъ.

— Его ученики, отвчалъ адмиралъ: Теодоръ Безъ — перо Кальвина, Ла-Реноди — его шпага.

Габріэль поклонился изящному писателю, будущему историку реформатской церкви, и смлому капитану, будущему защитнику возстанія въ Амбуаз.

Теодоръ Безъ съ придворною ловкостью отблагодарилъ Габріэля за привтствіе и сказалъ съ улыбкою:

— Господинъ виконтъ д’Эксме, хотя вы введены сюда съ нкоторыми предосторожностями, однакожь, прошу васъ, не думайте, что мы слишкомъ-опасные и мрачные заговорщики. Главные представители религіи тайно собираются здсь три раза въ недлю единственно для того, чтобъ сообщать о новостяхъ реформы и принимать новыхъ членовъ, которые, или раздляя наши принципы, желаютъ раздлять съ нами опасности, или тхъ, которыхъ мы стараемся пріобрсть, изъ уваженія къ ихъ личнымъ заслугамъ. Мы благодарны адмиралу за то, что онъ привелъ васъ сюда, г-нъ виконтъ, потому-что вы принадлежите къ этому второму разряду нашихъ членовъ.

— Я принадлежу къ первымъ, простодушно сказалъ незнакомецъ, который до-сихъ-поръ стоялъ въ отдаленьи и теперь скромно выступилъ впередъ. Я одинъ изъ ничтожныхъ мечтателей, вызванный изъ мрака свтомъ вашихъ понятій и желающій къ нимъ приблизиться.

— И скоро, Амброазъ, вы станете въ ряду славнйшихъ нашихъ собратій, сказалъ Ла-Реноди.— Да, милостивые государи, продолжалъ онъ, обращаясь къ Колиньи и Безу: тотъ, кого я представляю вамъ, еще молодъ, какъ вы сами видите, но, отвчаю вамъ, онъ много трудится и много думаетъ, онъ самъ пожелалъ вступить въ наше общество, и мы должны радоваться такому пріобртенію, потому-что скоро, между славными именами нашихъ сподвижниковъ, будетъ записано имя хирурга Амброаза Паре.

— О, г. капитанъ! вскричалъ Амброазъ.

— Кто училъ Амброаза Паре? спросилъ Теодоръ Безъ.

— Шодье, познакомившій меня съ г. Ла-Реноди, отвчалъ Амброазъ.

— И вы уже дали торжественную клятву?

— Нтъ еще, отвчалъ хирургъ.— Я хочу дйствовать прямо и вступлю въ общество, когда узнйю вполн его характеръ. Впрочемъ, должно признаться, я еще нсколько сомнваюсь, и отдамся вамъ вполн, когда ясно буду понимать нкоторые предметы, до-сихъ-поръ для меня темные. Для того именно, чтобъ ихъ понять, я и желалъ познакомиться съ предводителями реформы, и пошелъ бы къ самому Кальвину, еслибъ это было необходимо, потому-что истина — моя страсть.

— Хорошо! вскричалъ адмиралъ: — и будьте уврены, что никто изъ насъ не захотлъ бы посягнуть на рдкую и гордую независимость вашего ума.

— Что жь, не правду ли я сказалъ вамъ? спросилъ торжествующій Ла-Реноди.— Не драгоцнное ли это пріобртеніе для насъ? Я видлъ Амброаза Паре въ его книжной лавк, я видлъ его надъ изголовьемъ больнаго, я видлъ его даже на пол сраженія, и везд, передъ заблужденіями и предразсудками, такъ же какъ передъ болзнями и ранами людей, везд онъ оставался холоднымъ, спокойнымъ властителемъ надъ другими и надъ самимъ собою.

— Позвольте и мн одно слово, произнесъ Габріэль, взволнованный тмъ, что онъ видлъ и слышалъ: — теперь я догадываюсь, для чего мой великодушный другъ, г. Колиньи, привелъ меня въ этотъ домъ, гд собираются т, которыхъ называютъ еретиками. Еще боле, нежели Амброазъ Паре, я нуждаюсь въ совтахъ. Подобно ему, я много дйствовалъ, но, къ-сожалнію, мало разсуждалъ, и Амброазъ Паре оказалъ бы великую помощь вступающему въ область этихъ новыхъ идей, сказавъ, какіе интересы и причины побудили его умъ принять участіе въ реформ?

— Тугъ дйствовали не интересы, отвчалъ Амброазъ Паре:— напротивъ, мн слдовало бы, для своего успха на медицинскомъ поприщ, держаться придворной религіи, слдовательно, не выгоды, г. виконтъ, по разумныя причины руководили мною. И если высокія особы, передъ которыми я говорю, позволятъ мн представить эти причины,— я выскажу ихъ въ двухъ словахъ.

— Говорите! говорите! сказали въ одно слово Колиньи, Ла-Реноди и Теодоръ Безъ.

— Я постараюсь говорить короче, продолжалъ Амброазъ, потому-что время принадлежитъ не мн одному. И такъ, прежде всего я хотлъ освободить идею реформы отъ всякихъ формулъ и теорій. Раздвинувъ этотъ хворостъ, я увидлъ принципы, за которые, право, готовъ терпть вс возможныя преслдованія.

Габріэль слушалъ безкорыстнаго проповдника, не стараясь скрывать своего удивленія, онъ не забывалъ мысли, которая занимала все его существованіе, однакожь, сравнивъ ее съ тмъ, что теперь онъ услышалъ, Габріэль задумался.

— Вы непремнно должны быть членомъ нашего общества! съ живостью сказалъ Теодоръ Безъ смлому хирургу.— Чего требуете вы отъ насъ?

— Единственно позволенія бесдовать съ вами и повергать передъ свтомъ вашихъ лучей нкоторыя затрудненія, еще останавливающія меня на пути.

— Вы получите боле, сказалъ Теодоръ Безъ:— вы будете вести переписку прямо съ Кальвиномъ.

— Мн такая честь! вскричалъ Амброазъ Паре, покраснвъ отъ радости.

— Да, вы должны знать одинъ другаго, возразилъ адмиралъ.— Для такого ученика, какъ вы, долженъ быть и достойный учитель. Отдавайте свои письма другу вашему, Ла-Реноди, и мы беремся пересылать ихъ въ Женеву, черезъ насъ также вы будете получать и отвты. Вамъ не долго прійдется ихъ ждать: вроятно, вамъ извстна изумительная дятельность Кальвина.

— Вы награждаете меня, когда я ничего еще не усплъ сдлать, сказалъ Амброазъ.— Чмъ заслужилъ я такую благосклонность?

— Самимъ-собою, другъ мой, сказалъ Ла-Рсноди: — Я зналъ, что вы очаруете ихъ съ перваго раза.

— О, благодарю, тысячу разъ благодарю! отвчалъ Амброазъ.— Но, продолжалъ онъ:— къ-сожалнію, мн должно васъ оставить. Меня ожидаютъ еще столько страданій.

— Идите, идите! сказалъ Теодоръ Безъ:— причины, побуждающія васъ, такъ важны, что мы не смемъ васъ удерживать. Идите. Длайте добро, какъ вы почитаете истину.

— Но, замтилъ Колиньи: — повторите, что мы разстаемся друзьями и, какъ мы называемъ своихъ друзей по религіи, братьями.

Они дружески простились съ нимъ, и Габріэль, съ жаромъ пожавъ руку Амброазу, присоединился къ этому кругу друзей.

Амброазъ Паре ушелъ съ радостью и гордостью въ сердц.

— Вотъ истинно избранная душа! вскричалъ Теодоръ Безъ.

— И сколько преданности, дйствующей безъ всякихъ разсчетовъ, сказалъ Колиньи.

— Увы! замтилъ Габріэль:— возл такого самоотверженія, г-нъ адмиралъ, какъ ничтоженъ покажется вамъ мой эгоизмъ! Я не жертвую, подобно Амброазу Паре, дйствіями и людьми для идеи и принциповъ, а, напротивъ того, приношу принципы и идеи въ жертву лицамъ и дйствіямъ. Для меня, вы знаете, реформа не цль, но средство. Въ вашей борьб я буду дйствовать собственно для себя. Побужденія мои — слишкомъ личныя, такъ что я неосмлился бы, защищать такое дло, и вы хорошо поступите, изгнавъ меня изъ своихъ рядовъ, какъ недостойнаго.

— Вроятно, вы клевещете на себя, г. д’Эксме, сказалъ Теодоръ Безъ.— Если бы даже у васъ были виды не столь высокіе, какъ у Амброаза Паре… но пути къ Богу различны, и не вс находятъ истину на одной и той же дорог.

— Да, сказалъ Ла-Реноди:— мы рдко встрчаемъ вроисповданіе такое, какъ вы сейчасъ слышали, когда, обращаясь къ будущимъ членамъ своего общества, мы спрашиваемъ: ‘Чего требуете вы себ?’.

— И на вашъ вопросъ, Амброазъ Паре отвчалъ: ‘Я хочу знать, дйствительно ли на вашей сторон справедливость?’ По знаете ли, что бы я спросилъ у васъ? замтилъ скромно Габріэль.

— Нтъ, отвчалъ Теодоръ Безъ:— впрочемъ, мы готовы удовлетворить васъ на вс вопросы.

— Я спросилъ бы, сказалъ Габріэль: — уврены ли вы, что у васъ достанетъ матеріальныхъ силъ, если не побдить, то, по-крайней-мр, бороться?

Три реформатора опять съ удивленіемъ взглянули другъ на друга, только это удивленіе не походило на прежнее.

Габріэль, въ задумчивомъ молчаніи, смотрлъ на реформаторовъ. Теодоръ Безъ, посл минутной паузы, продолжалъ:

— Какое бы чувство, г-нъ д’Эксме, ни заставило васъ предложить этотъ вопросъ, но я напередъ общалъ отвчать вамъ на вс пункты, и сдерживаю свое общаніе. Теперь наше оружіе заключается въ физической сил! Успхи нашей религіи быстры и несомннны. Въ три года, реформатская церковь утвердилась въ Париж и главнйшихъ городахъ королевства, въ Блоа, Тур, Пуатье, Марсели, Руан. Вы сами, г. д’Эксме, можете видть удивительное стеченіе народа, который привлекаютъ наши прогулки въ Пр-о-Клеркъ. Народъ, дворянство и дворъ оставляютъ празднества и поютъ съ нами французскіе псальмы Климента Маро. Мы надемся въ слдующемъ году увеличить еще число своихъ членовъ, но пока, могу сказать утвердительно, намъ принадлежитъ пятая часть народонаселенія. Значитъ, мы безъ тщеславія можемъ называть себя партіей, поселять нкоторое довріе въ нашихъ друзьяхъ и быть нсколько опасными для своихъ враговъ.

— Если такъ, холодно сказалъ Габріэль:— я вскор могу вступить въ число первыхъ и помогать вамъ побждать вторыхъ.

— Но еслибъ мы были слабе? спросилъ Ла-Реноди.

— Признаюсь, я началъ бы искать другихъ союзниковъ, отвчалъ Габріэль съ спокойною твердостью.

Ла-Реноди и Теодоръ Безъ сдлали нетерпливое движеніе рукою.

— О, не судите такъ скоро и строго, вскричалъ Колиньи.— Я видлъ его въ дл при осад Сен-Кентена, и у человка, дйствующаго съ такимъ самоотверженіемъ, съ какимъ онъ дйствовалъ, должна быть душа необыкновенная. Но я знаю, что онъ обязанъ исполнить другой долгъ, который не позволяетъ ему свободно располагать своею преданностью.

— И, вмсто этой преданности, я желалъ принести вамъ въ жертву, по-крайней-мр, свою искренность, сказалъ Габріэль.— Если обстоятельства заставятъ меня быть въ числ вашихъ, г-нъ адмиралъ можетъ засвидтельствовать, что я отдаю вамъ крпкую руку и твердое сердце. Но справедливость требуетъ отъ меня сознаться, что я не могу предаться вамъ вполн и безъ разсчета. Я долженъ исполнить свое дло, и до-тхъ-поръ, пока не совершится это дло — простите мн, я не въ состояніи располагать собою. Судьба другаго существа тсно связана съ моею, гд бы я ни находился.

— Преданность человку такъ же возможна, какъ и преданность иде, сказалъ Теодоръ Безъ.

— И въ этомъ случа, замтилъ Колиньи: — мы сочтемъ себя счастливыми, любезный другъ, помогать вамъ, и будемъ гордиться, если вы станете намъ служить.

— Вамъ будутъ сопутствовать наши молитвы, и, въ случа нужды, пріидетъ на помощь наша воля, продолжалъ Ла-Реноди. Только будь остороженъ, молодой человкъ, произнесъ суровый Ла-Реноди простымъ и возвышеннымъ языкомъ: — если мы назовемъ тебя своимъ братомъ, ты долженъ быть достойнымъ нашего братства. Мы можемъ допустить въ свои ряды безусловную преданность, но вдь сердце иногда ошибается. Увренъ ли ты, молодой человкъ, что, посвятивъ себя исключительно мысли о комъ-нибудь, ты не станешь дйствовать для своихъ личныхъ цлей? Вполн ли безкорыстна цль, къ которой ты стремишься? Наконецъ, твоя страсть, хотя бы она была самая великодушная въ мір, не дйствуетъ ли по внушенію другой страсти?

— Да, сказалъ Теодоръ Безъ:— мы не узнаемъ вашихъ тайнъ, однакожь, загляните поглубже въ свое сердце, и скажите, что, еслибъ вы были въ прав открыть намъ вс свои чувства, вс предположенія, вы не задумались бы ни на минуту высказать ихъ, и мы повримъ вамъ на-слово.

— Любезный другъ, сказалъ въ свою очередь адмиралъ Габріэлю: — они спрашиваютъ васъ потому, что защищать ваше дло можно только чистыми руками, иначе, можно сдлать вредъ и ему и самому-себ.

Габріэль слушалъ и смотрлъ на каждаго изъ этихъ трехъ лицъ, одинаково строгихъ къ другимъ и къ самимъ-себ, которые, стоя вокругъ молодаго человка, суровые и проницательные, спрашивали его, какъ друзья и, въ то же время, какъ судьи.

Габріэль при ихъ словахъ то блднлъ, то краснлъ и вопрошалъ свою совсть. Какъ человкъ, жившій только вншнею жизнію, онъ, безъ сомннія, не очень привыкъ думать и сознавать себя. Въ настоящую минуту, онъ съ ужасомъ спрашивалъ себя, не слабло ли его сыновнее благочестіе отъ любви къ г-ж де-Кастро, не одинаково ли онъ заботился разгадать тайну рожденія Діаны и освободить стараго графа, и, наконецъ, въ этомъ вопрос о жизни и смерти, было ли полное безкорыстіе?

Что, если какая-нибудь затаенная въ изгибахъ сердца честолюбивая мысль дйствительно лишитъ его возможности испросить у Бога счастіе своему отцу?..

Габріэль затрепеталъ при этой мысли. Обстоятельство, по-видимому, ничтожное, заставило его опомниться.

На колокольн св. Северина пробило одиннадцать.

Черезъ часъ, Габріэль долженъ былъ представляться королю.

Тогда виконтъ д’Эксме довольно-твердымъ голосомъ сказалъ реформаторамъ:

— Вы люди, принадлежащіе къ иному вку, и т изъ насъ, которые считали себя самыми безукоризненными, сравнивъ себя съ вами, начинаютъ сомнваться въ своемъ достоинств. Впрочемъ, невозможно, чтобъ на васъ походили вс члены вашего общества. Вы — глава и сердце реформы, и строго наблюдаете за своими намреніями и дйствіями — это полезно и необходимо, но я принимаю участіе въ вашеімъ дл, какъ простой солдатъ. Притомъ же, только душевныя пятна не смываются, а на рукахъ пятна еще можно смыть. Я буду вашею рукою, вотъ и все. И смю спросить, въ прав ли вы отвергнуть эту смлую руку?

— Нтъ, сказалъ Колиньи:— и мы тотчасъ беремъ ее, любезный другъ.

— И я отвчаю, продолжалъ Теодоръ Безъ:— что она такъ же чисто, какъ отважно возьмется за шпагу.

— Въ обезпеченіе чего, замтилъ Ла-Реноди: — мы принимаемъ даже нершимость, которую произвели въ вашемъ раздражительномъ сердц наши слова, можетъ-быть, нсколько жесткія и строгія. Но, мы умемъ обсуживать людей.

— Благодарю васъ, господа, благодарю, сказалъ Габріэль:— что вы не лишили меня доврія, столь необходимаго мн для исполненія своего труднаго долга. Въ-особенности, благодарю васъ, г-нъ адмиралъ, что, оставаясь врнымъ своему общанію, вы доставляете мн средства отплатить за недостатокъ доброй совсти. Теперь, господа, я оставляю васъ, сказавъ вамъ не ‘прощай’, но ‘до свиданія’. Хоть я принадлежу къ людямъ, которые покоряются дйствительнымъ явленіямъ скоре, нежели отвлеченностямъ, однакожь могу надяться, что смена, брошенныя вами теперь въ мое сердце, принесутъ плодъ со-временемъ.

— Желаемъ этого, сказалъ Теодоръ Безъ.

— Не желайте, возразилъ Габріэль: — потому-что, должно признаться, только несчастіе сдлаетъ меня участникомъ вашего дла. Еще разъ, прощайте, господа: мн сію минуту надо идти въ Лувръ.

— Я пойду вмст съ вами, сказалъ Колиньи.— Я долженъ повторить Генриху II передъ вами то, о чемъ я уже говорилъ ему въ вашемъ отсутствіи. Пойдемте вмст со мною.

— Я не смлъ просить у васъ этой услуги, г-нъ адмиралъ, сказалъ д’Эксме: — но готовъ принять ее съ благодарностью.

— Итакъ, пойдемте, сказалъ Колиньи.

Когда они вышли изъ комнаты Кальвина, Теодоръ Безъ взялъ записную книжку и вписалъ въ нее два имени:

Амброазъ Паре.

Габріэль, виконтъ д’Эксме.

— Кажется, вы слишкомъ-поспшно записали этихъ людей въ наше общество. Они еще не изъявили своего желанія.

— Они оба наши, отвчалъ Безъ.— Одинъ ищетъ истины, другой бжитъ несправедливости. Говорю вамъ, что они оба принадлежатъ намъ, и напишу объ этомъ Кальвину.

— Значитъ, утро было благопріятно для религіи, замтилъ Ла-Реноди.

— Правда! сказалъ Теодоръ:— мы пріобрли глубокаго философа и смлаго солдата, сильную голову и мужественную руку, побдителя въ битвахъ и сятеля идеи. Да, вы сказали правду, Ла-Реноди: утро, дйствительно, очень-благопріятное.

IV.
Глава, изъ которой можно заключить, что добродтель Маріи Стюартъ проходитъ въ роман такъ же быстро, какъ и въ исторіи Франціи.

Габріэль, подошедъ вмст съ Колиньи къ воротамъ Лувра, былъ на первомъ шагу пораженъ словами, что король въ этотъ день не принимаетъ.

Колиньи, не смотря на свой титулъ адмирала и племянника Монморанси, былъ подозрваемъ въ ереси, и, слдовательно, не могъ пользоваться большимъ довріемъ при двор. Что касается капитана гвардіи, виконта д’Эксме, дворцовый швейцаръ давно усплъ позабыть его лицо и фамилію. Габріэль и Колиньи вошли съ трудомъ въ наружныя двери, но еще боле препятствій встртили они въ самомъ дворц, и потеряли цлый часъ на переговоры, убжденія, даже угрозы. По-мр-того, какъ передъ ними поднималась одна аллебарда, другая заслоняла имъ дорогу. Вс эти драконы, боле или мене непобдимые, казалось, умножались съ каждою минутой передъ обоими постителями дворца. Но когда Колиньи и его другъ, посл долгихъ настойчивыхъ требованій, проникли въ большую галерею, находившуюся передъ кабинетомъ Генриха II, они не могли боле сдлать ни шага впередъ. Король, запершись въ своемъ кабинет съ коннетаблемъ и г-жею Пуатье, строго приказалъ, чтобъ никто ни подъ какимъ предлогомъ не осмливался ихъ безпокоить. Габріэлю должно было ждать аудіенціи до вечера.

Ждать, еще ждать, когда уже готовъ коснуться цли, къ которой стремился, не смотря на безконечную борьбу и безчисленныя опасности. Эти нсколько часовъ казались Габріэлю несравненно убійственне всхъ опасностей, испытанныхъ и побжденныхъ имъ.

Не слушая словъ, которыми адмиралъ старался утшить своего друга и убждалъ его не терять терпнія, Габріэль печально смотрлъ въ окно на крупныя капли дождя, начинавшія падать съ пасмурнаго неба, и, волнуемый гнвомъ итоскою, судорожно держалъ въ рукахъ эфесъ шпаги.

Какимъ образомъ убдить этихъ тлохранителей, заграждающихъ ему путь къ королю, и, быть-можетъ, къ свобод отца?..

Вдругъ дверь королевской пріемной отворилась, и призракъ блый и лучезарный, казалось, освтилъ передъ молодымъ человкомъ срую, дождливую атмосферу.

По галере проходила маленькая Марія Стюартъ.

Габріэль невольно вскрикнулъ и протянула, къ ней об руки. Марія Стюартъ обернулась, узнала Колиньи и Габріэля, и тотчасъ подошла къ нимъ съ своею всегдашнею улыбкой.

— Наконецъ воротились вы, г-нъ виконтъ д’Эксме! сказала она весело.— Какъ я счастлива, что опять васъ вижу, я много слышала про васъ въ послднее время. Что вы длаете въ Лувр такъ рано? чего вы хотите, виконтъ?

— Говорить съ королемъ, говорить съ королемъ, ваше высочество! отвчалъ Габріэль задыхающимся голосомъ.

— Дйствительно, г-ну д’Эксме необходимо сейчасъ говорить съ его величествомъ, сказалъ адмиралъ.— Дло чрезвычайно-важное для виконта и для самого короля, а между-тмъ стража загораживаетъ г-ну д’Эксме дорогу и говоритъ, что невозможно видть его величество раньше вечера.

— Но я не могу откладывать до вечера! вскричалъ Габріэль.

— Я думаю, сказала Марія Стюартъ: — что его величество отдаетъ теперь важныя приказанія. Г-нъ коннетабль Монморанси еще не выходилъ отъ короля, и, право, я боюсь…

Умоляющій взоръ Габріэля не далъ Маріи докончить фразу.

— Пойдемте, посмотримъ, тмъ хуже! я подвергаю себя опасности, сказала Марія.

Она сдлала знакъ маленькою ручкою. Стражи почтительно разступились и дали пройдти Габріэлю и адмиралу.

— О, благодарю, благодарю, ваше высочество, сказалъ пламенный молодой человкъ.— Благодарю васъ. Вы всегда являетесь утшать меня и помогать мн въ печали.

— Теперь вы можете пройдти свободно, сказала съ улыбкою Марія Стюартъ.— Если его величество будетъ очень разгнванъ, прошу васъ, только въ случа крайности выдать того кто былъ вашимъ посредникомъ.

Марія граціозно поклонилась Габріэлю и его товарищу, и исчезла.

Габріэль уже стоялъ у двери королевскаго кабинета. Въ послдней пріемной, дежурный не хотлъ-было ихъ пропустить, но въ эту самую минуту дверь отворилась, и Генрихъ II явился на порог, отдавая послднія инструкціи коннетаблю.

При неожиданной встрч съ виконтомъ д’Эксме, король отступилъ на одинъ шагъ и даже не усплъ разсердиться.

Добродтель Габріэля заключалась въ желзной твердости души.

— Государь, сказалъ онъ, почтительно склонившись передъ королемъ: — удостойте принять увреніе въ моей глубокой преданности вашему величеству…

Потомъ Габріэль обратился къ шедшему за нимъ адмиралу и, желая вывести его изъ затруднительнаго положенія начать разговоръ, продолжалъ:

— Приблизьтесь, г. адмиралъ, и, выполняя свое благосклонное общаніе, потрудитесь напомнить его величеству объ участіи, которое принималъ я въ оборон Сен-Кентена.

— Что это значитъ, милостивый государь? вскричалъ Генрихъ, начинавшій терять хладнокровіе.— Какъ вы ршились войдти сюда, не испросивъ нашего позволенія, даже не увдомивъ о себ? Какъ вы осмлились ввести къ намъ г. адмирала?

Габріэль, дйствовавшій въ подобныхъ ршительныхъ обстоятельствахъ такъ же смло, какъ при встрч съ непріятелемъ, и понимавшій, что въ такую минуту не должно было терять присутствія духа, сказалъ почтительно, впрочемъ съ полною ршимостью:

— Я думаю, государь, что ваше величество во всякое время готовы отдать справедливость даже послднему изъ своихъ подданныхъ.

Воспользовавшись минутою, когда король отодвинулся назадъ, Габріэль смло вошелъ въ кабинетъ, гд Діана Пуатье, блдная, вполовину привставъ съ рзнаго дубоваго кресла, смотрла и слушала дерзкаго виконта, не находя словъ отъ гнва и удивленія.

Колиньи вошелъ вслдъ за своимъ смлымъ другомъ, и Монморанси, изумленный подобно прочимъ, разсудилъ за лучшее подражать имъ, то-есть, не говорить ни слова.

Въ кабинет воцарилось минутное молчаніе. Генрихъ II, обратившись къ своей любимиц, спрашивалъ ее взорами, но прежде, чмъ она подсказала ему на что ршиться, Габріэль, зная, что въ эту минуту онъ играетъ главную роль, снова сказалъ адмиралу голосомъ умоляющимъ и, въ то же время, исполненнымъ достоинства:

— Умоляю васъ, говорите, г. адмиралъ!

Монморанси, устремивъ глаза на племянника, отрицательно покачалъ головою, но смлый Гаспаръ не обратилъ на это вниманія.

— Да, я буду говорить, сказалъ Колиньи:— это мой долгъ, мое общаніе. Государь, продолжалъ онъ, обратившись къ королю: — повторяю вамъ въ присутствіи виконта д’Эксме все, что я считалъ долгомъ высказать вамъ въ подробности до его возвращенія. Г-ну виконту д’Эксме, исключительно ему одному обязаны мы тмъ, что оборона Сен-Кентена продолжалась доле срока, опредленнаго вашимъ величествомъ.

При этихъ словахъ, коннетабль принялъ значительную позу, но Колиньи, устремивъ на него пристальный взоръ, продолжалъ:

— Да, государь, г. д’Эксме спасъ городъ, и безъ его мужества, безъ его энергіи, Франція, въ настоящую минуту, вроятно, не была бы въ томъ благопріятномъ положеніи, въ которомъ съ этихъ поръ она будетъ держаться.

— Перестаньте, вы слишкомъ-скромны, или слишкомъ-снисходительны, любезный племянникъ! вскричалъ Монморанси, будучи не въ силахъ скрывать свое нетерпніе.

— Нтъ, милостивый государь, сказалъ Колиньи: — нтъ, я говорю правду, вотъ и все. Я употреблялъ, съ своей стороны, вс свои силы для защиты ввреннаго мн города,но виконтъ д’Эксме пробудилъ мужество жителей, которое считалъ я угасшимъ навсегда, виконтъ д’Эксме подалъ помощь, которой самъ я даже не подозрвалъ, наконецъ, виконтъ д’Эксме умлъ уничтожить планы непріятеля, которыхъ не могъ я самъ предвидть. Не говорю о томъ, какъ онъ дйствовалъ въ сраженіяхъ: мы сдлали все, что могли сдлать. Но слава, которую онъ снискалъ единственно своими подвигами, громко объявляю, затемняетъ, если не совершенно уничтожаетъ мою славу.

И, обратясь къ Габріэлю, адмиралъ прибавилъ:

— Такъ ли, другъ, я долженъ былъ говорить? исполнилъ ли я свое общаніе и довольны ли вы мной?

— О, благодарю, благословляю васъ, г-нъ адмиралъ, за вашу справедливость! произнесъ растроганный Габріэль, сжимая руки Колиньи.— Я и не ожидалъ, чтобъ вы сказали мене. Прошу васъ, смотрите на меня, какъ на человка, обязаннаго вамъ вчною благодарностью. Да, съ теперешней минуты, вашъ прежній кредиторъ сдлался вашимъ должникомъ и, клянусь, не позабудетъ своего долга.

Въ это время, король, нахмуривъ брови и опустивъ глаза, нетерпливо стучалъ ногою о полъ и, казалось, былъ очень разстроенъ.

Коннетабль мало-по-малу приблизился къ г-ж Пуатье и обмнялся съ нею нсколькими словами, произнесенными очень-тихо. Они оба, по-видимому, остановились на одномъ ршеніи, потому-что Діана улыбнулась, но такъ по-женски, такъ дьявольски улыбнулась она, что Габріэль, который, въ эту минуту, случайно взглянулъ на прекрасную герцогиню, затрепеталъ отъ ея улыбки. Однакожъ, онъ имлъ еще довольно силы сказать:

— Теперь, г-нъ адмиралъ, вы сдлали для меня боле, нежели должны были сдлать, и если его величество удостоитъ меня частнымъ разговоромъ…

— Посл, милостивый государь, посл, я не говорю ‘нтъ’, живо прервалъ Генрихъ II: — но теперь невозможно.

— Невозможно! печально проговорилъ Габріэль.

— А почему невозможно, государь? спокойно возразила Діана, къ великому изумленію Габріэля и самого короля.

— Какъ, проговорилъ Генрихъ:— вы думаете?..

— Я думаю, государь, что прежде всего нужно отдать должное подданному. Притомъ, кажется мн, вашъ долгъ г. виконту д’Эксме самый законный и священный…

— О, безъ сомннія, безъ сомннія, сказалъ Генрихъ, стараясь прочесть отвтъ въ глазахъ своей любимицы: — и я намренъ…

— Тотчасъ выслушать г. д’Эксме, прервала Діана.— Тутъ видна справедливость.

— Но мн,— сказалъ Габріэль: — надобно говорить съ его величествомъ наедин.

— Г. Монморанси уходилъ, когда вы сюда вошли, отвчала г-жа Пуатье.— Г. адмирала вы сами, кажется, не удерживаете. Что же касается меня, милостивый государь, я была свидтельницей общанія, даннаго государемъ, и, въ случа надобности, могу въ точности напомнить его величеству ваши условія. Можетъ-быть, вы позволите мн остаться?

— Я хотлъ просить васъ объ этомъ, проговорилъ Габріэль.

Монморанси и племянникъ его поклонились королю и герцогин и вышли изъ кабинета. Коннетабль, отдавая поклонъ Діан, сдлалъ ей знакъ одобренія, въ чемъ, казалось, она вовсе не нуждалась. Колиньи, съ своей стороны, осмлился пожать руку Габріэлю и ушелъ вслдъ за дядею.

Король и Діана остались одни съ Габріэлемъ, приведеннымъ въ чрезвычайное удивленіе неожиданнымъ и таинственнымъ покровительствомъ, которое оказала ему мать Діаны де-Кастро.

V.
Другая Діана.

Хотя Габріэль имлъ большую власть надъ самимъ собою, однакожь лицо его покрылось блдностью и голосъ дрожалъ отъ внутренняго волненія, когда, посл короткой паузы, онъ сказалъ королю:

— Государь, не безъ трепета и въ то же время съ глубокой довренностью осмливаюсь я, только вчера освободившись изъ плна, напомнить вашему величеству общаніе, которое вы изволили мн дать. Графъ Монгомери еще живъ, государь, иначе, вы давно бы остановили мои слова.

Волненіе стснило его грудь. Король также молчалъ и былъ неподвиженъ, Габріэль продолжалъ:

— Итакъ, государь, если графъ Монгомери еще живъ, и, по словамъ г-на адмирала, я защищалъ Сен-Кентенъ дольше назначеннаго срока, я сдлалъ больше, нежели общалъ… Позвольте обнять мн моего отца!..

— Послушайте! сказалъ Генрихъ II, пріискивая отвтъ.

Шагъ, однакожь, былъ трудный. Генрихъ, привыкнувъ считать Габріэля умершимъ или плнникомъ, не предвидлъ отвта на его вопросъ.

При этой нершительности короля, сердце Габріэля сжалось.

Но въ ту же минуту г-жа Пуатье замтила очень-спокойно:

— Король, безъ сомннія, помнитъ обо всемъ, г. д’Эксме, но, кажется, вы сами забыли.

Еслибъ молнія въ ясный іюньскій день упала къ ногамъ Габріэля, она ужаснула бы его мене, чмъ эти слова Діаны.

— Какъ? проговорилъ онъ.— Что же я забылъ?

— Половину своего общанія, милостивый государь, отвчала Діана.— Не сами ли вы сказали его величеству: ‘Государь, чтобъ возвратить свободу графу Монгомери, я остановлю непріятеля на его торжественномъ пути къ центру Франціи’.

— Что же, разв я не сдержалъ своего слова? спросилъ смущенный Габріэль.

— Да, сдержали, отвчала Діана.— Но вдь вы прибавили: ‘И даже, если необходимо, я сдлаюсь изъ осажденнаго осаждающимъ и завладю однимъ изъ городовъ, принадлежащихъ непріятелю’. Вотъ что сказали вы, милостивый государь. Впрочемъ, кажется, вы сдлали только половину общаннаго. Что скажете вы на это? Вы, въ-продолженіе нсколькихъ дней, поддерживали Сен-Кентенъ — прекрасно. Вотъ городъ, спасенный вами, но гд же городъ, который вы завоевали? назовите этотъ городъ…

— Боже мой! Боже мой! произнесъ Габріэль, уничтоженный возраженіемъ Діаны.

— Видите, продолжала она съ тмъ же хладнокровіемъ: — моя память еще лучше вашей. Впрочемъ, надюсь, что теперь и вы сами начинаете припоминать.

— Да, теперь я дйствительно припоминаю! отвчалъ Габріэль.— Но, я хотлъ только выразить, что, въ крайнемъ случа, я готовъ сдлать невозможное, потому-что возможно ли въ настоящее время отнять городъ у Испанцевъ или Англичанъ?.. и могъ ли я думать, что, посл моихъ геройскихъ усилій, посл продолжительнаго плна, мн должно будетъ исполнить еще второе условіе? Не-уже-ли слово, которое вылетло на воздухъ въ минуту безпамятнаго увлеченія, налагаетъ на меня, бднаго Геркулеса, другую обязанность, во сто разъ труднйшую, нежели первая, и даже почти неисполнимую?

— Но разв легче и безопасне, сказала Діана: — возвратить свободу преступнику, посягнувшему на права величества? Чтобъ получить невозможное, г. д’Эксме, надобно сдлать невозможное.

И когда Габріэль, простирая руки къ королю, вскричалъ съ послднимъ усиліемъ: ‘Государь, обращаюсь къ вашему милосердію! Въ-послдствіи, въ другое время, при другихъ обстоятельствахъ, я обязываюсь возвратить этотъ городъ отечеству, или умереть. Но до-тхъ-поръ, сжальтесь, государь, дайте мн увидть моего отца!’ Генрихъ отвчалъ твердымъ голосомъ:

— Исполните окончательно свое общаніе и тогда, но только тогда я сдержу свое слово. Общаніе мое такъ же сильно, какъ и ваше.

Габріэль опустилъ голову, разбитый, уничтоженный, и трепеталъ отъ ужаснаго пораженія. Тысячи мыслей вдругъ проснулись въ голов молодаго человка.

Вс событія, совершившіяся со времени взятія Сен-Кентена, мелькнули, подобно молніи, передъ глазами Габріэля. Всегда смлая душа молодаго человка встрепенулась гораздо-скоре, нежели мы успли написать эти строки. Онъ уже ршился, обдумалъ планъ и напередъ видлъ успхъ.

Король замтилъ съ удивленіемъ, какъ виконтъ, за минуту уничтоженный, вдругъ поднялъ блдное, но спокойное чело.

— Я готовъ! сказалъ молодой человкъ.

— Вы ршаетесь? спросилъ Генрихъ.

— Я ршился, отвчалъ Габріэль.

— Какимъ образомъ? Объяснитесь, сказалъ король.

— Попытка моя возвратить городъ, отнятый Испанцами, покажется невозможною, сумасбродною. Намреніе мое кажется безумнымъ?..

— Да, отвчалъ Генрихъ.

— Сомнваюсь въ успх, замтила Діана.

— По всей вроятности, продолжалъ Габріэль:— эта попытка, за которую прійдется мн заплатить своею жизнію, кончится тмъ, что меня сочтутъ за смшнаго безумца…

— Не я предложилъ вамъ это дло, сказалъ король.

— И вы поступите благоразумно, отказавшись отъ него, прибавила Діана.

— Однакожь, я ршаюсь, отвчалъ Габріэль.

Генрихъ и Діана не могли скрыть своего удивленія.

— Будьте осторожны! вскричалъ король.

— За что бояться мн?.. За свою жизнь? возразилъ Габріэль: — я давно ршился пожертвовать ею.

Дйствительно, Діана думала, что Габріэль лишился разсудка, и съ сожалніемъ пожимала плечами.

— Теперь, сказалъ Габріэль: — я не могу терять времени. Черезъ два мсяца, я не буду въ живыхъ — или обниму отца.

Габріэль поклонился королю и герцогин, и быстрыми шагами вышелъ изъ комнаты.

Генрихъ, не смотря на все желаніе казаться равнодушнымъ, былъ серьзенъ и задумчивъ. Діана громко захохотала.

VI.
Великая мысль великаго человка.

Герцогъ Гизъ, получивъ титулъ генерала-намстника королевства, жилъ въ самомъ Лувр. Здсь, во дворц королей Франціи, теперь спалъ, или, врне, бодрствовалъ каждую ночь честолюбивый глава лотарингскаго дома.

Какіе сны онъ видлъ на яву въ этихъ роскошныхъ палатахъ, населенныхъ грезами? Сколько видлъ онъ такихъ сновъ съ-тхъ-поръ, какъ вврилъ Габріэлю свои покушенія на престолъ неаполитанскій? Гость королевскаго дворца не мечталъ ли теперь, что онъ можетъ сдлаться его хозяиномъ? Не чувствовалъ ли Гизъ, что къ его голов прикасается корона? Не смотрлъ ли онъ съ улыбкою на свою шпагу, которая врне волшебнаго жезла могла превратить его надежду въ дйствительность?

Можно предполагать, что даже въ эту эпоху Францискъ питалъ въ душ своей подобныя мысли. Самъ король, призвавъ его къ себ на помощь, не подтверждалъ ли его смлыхъ замысловъ? Вврить герцогу благоденствіе Франціи при такомъ neутшительномъ положеніи длъ, не значило ли признать его первымъ полководцемъ своего времени?

Герцогъ Гизъ зналъ это все, но зналъ также, что его смлыя надежды должны быть оправданы, не только въ его личномъ убжденіи, но и въ глазахъ Франціи, и что ему должно было купить свои права и покорить судьбу рядомъ блистательныхъ заслугъ и успховъ.

Полководецъ, который такъ счастливо остановилъ, въ Мец, второе нашествіе императора Карла-Пягаго, хорошо понималъ, что эти подвиги еще не даютъ ему права ршаться на все. Если бы даже, въ настоящую минуту, онъ еще разъ отбросилъ Испанцевъ и Англичанъ до границъ королевства, и этого было бы еще недостаточно. Нтъ, чтобъ завладть Франціей, Гизу слдовало не только возвратить утраты, но еще и вознаградить ихъ побдами.

Вотъ какія мысли постоянно занимали великій умъ герцога Гиза съ того времени, какъ онъ возвратился изъ Италіи. Он волновали его и въ тотъ день, когда Габріэль Монгомери былъ у Генриха.

Францискъ Гизъ стоялъ у окна, смотря на дворъ и, не замчая, что на немъ длалось, машинально барабанилъ пальцами по стеклу.

Слуга тихо постучался въ дверь и, вошедъ съ позволенія герцога, объявилъ о приход виконта д’Эксме.

— Виконтъ д’Эксме! сказалъ герцогъ Гизъ, который, замтимъ между прочимъ, былъ памятливъ, какъ Юлій Цезарь, и притомъ имлъ достаточныя причины вспомнить Габріэля. Виконтъ д’Эксме! мой молодой товарищъ по оружію, который дйствовалъ подъ Мецомъ, Ранти, Валенцій! Проси, Тибо, сейчасъ проси.

Слуга поклонился и ушелъ позвать Габріэля.

Герой нашъ (мы имемъ право дать ему это имя) не колебался ни минуты. Слдуя инстинкту, который озаряетъ душу въ сильныхъ ея кризисахъ и называется геніемъ, если освщаетъ собою всю жизнь человка, слдуя такому инстинкту, Габріэль, какъ-будто предчувствуя тайныя мысли, которыя, въ это мгновеніе, леляли герцога Гиза, отправился, по выход отъ короля, прямо къ генералу-намстнику королевства, потому-что только этотъ человкъ одинъ могъ понять Габріэля и подать ему помощь.

Герцогъ Гизъ встртилъ Габріэля почти у дверей, и сжалъ его въ объятіяхъ.

— А, наконецъ я вижу васъ, мой смлый товарищъ! сказалъ Гизъ.— Откуда вы? Что съ вами сдлалось посл осады Сен-Кентена? Я часто думалъ и говорилъ о васъ, Габріэль!

— Не-уже-ли остался для меня уголокъ въ вашей памяти?

— Онъ еще спрашиваетъ! вскричалъ герцогъ.— Стало быть, вы не хорошо помните людей… Колиньи, который одинъ стоитъ больше всхъ Монморанси, взятыхъ вмст, разсказалъ мн — хоть не совсмъ ясно, не знаю почему — часть вашихъ подвиговъ при Сен-Кентен, и замтилъ, что онъ еще умалчиваетъ о важнйшихъ изъ нихъ.

— Однакожь, я сдлалъ очень-мало! сказалъ съ грустною улыбкой Габріэль.

— Честолюбецъ! замтилъ герцогъ.

— Дйствительно, большой честолюбецъ! отвчалъ Габріэль, задумчиво опустивъ голову.

— Но, благодаря Бога, любезный виконтъ, вы воротились, мы опять вмст! сказалъ герцогъ Гизъ.— Помните, другъ, наши предположенія касательно Италіи?.. Бдный Габріэль, теперь боле, нежели когда-нибудь, Франція нуждается въ вапіеи храбрости. До какой ужасной крайности довели они отечество!

— Вс мои силы посвящены его защит и только ждутъ, чтобъ вы подали знакъ.

— Благодарю, мой другъ, отвчалъ герцогъ: — я воспользуюсь вашимъ предложеніемъ и, будьте уврены, вамъ прійдется не долго ждать этого знака.

— Слдовательно, мн должно благодарить васъ, вскричалъ Габріэль.

— Однакожь, говоря правду, замтилъ герцогъ Гизъ: — чмъ больше я смотрю вокругъ себя, тмъ боле затруднительнымъ кажется мн положеніе. Прежде всего, мн надо приготовить вокругъ Парижа сопротивленіе, организовать страшную оборонительную линію противъ непріятеля, наконецъ, остановить его дальнйшіе успхи. Но все это ничего не значитъ. У непріятеля Сен-Кентенъ, весь Сверъ!.. Я долженъ, я хочу дйствовать… Но какимъ образомъ?..

Герцогъ остановился, какъ-будто спрашивая совта у Габріэля, потому-что зналъ высокій умъ молодаго человка и во многихъ случаяхъ находилъ хорошими его мннія. По въ этотъ разъ виконтъ д’Эксме молчалъ и, внимательно устремивъ взоръ на герцога, заставлялъ, такъ сказать, его самого прійдти къ какому-нибудь результату.

Францискъ принужденъ былъ отвчать:

— Не обвиняйте меня въ медленности, любезный другъ. Вы знаете, что я не изъ тхъ, которые колеблются, но изъ тхъ, которые обдумываютъ. Не порицайте меня, потому-что вы сами нсколько похожи на меня: ршительны и, въ то же время, благоразумны. И даже, прибавилъ герцогъ: — мысль, которую теперь я вижу на вашемъ молодомъ чел, кажется мн боле мрачною, нежели прежде. Не смю разспрашивать васъ, я помню, что вы должны были исполнить важный долгъ и открыть опасныхъ враговъ. Не оплакиваете ли вы другихъ несчастій, кром несчастій отечества?.. Вотъ чего опасаюсь я, потому-что, когда мы разстались, вы были задумчивы, а теперь я нахожу васъ печальнымъ.

— Прошу васъ, не говорите обо мн, отвчалъ Габріэль:— поговоримъ лучше о Франціи, говорить о ней значитъ говорить и обо мн.

— Хорошо, сказалъ герцогъ Гизъ.— Я выскажу вамъ открыто свою мысль и свои заботы. Кажется мн, что въ настоящее время всего необходиме — возвысить какимъ-нибудь смлымъ и блистательнымъ ударомъ нравственность нашего войска и возстановить нашу прежнюю славу, обратить оборону въ аттаку и, наконецъ, не ограничиваться только исцленіемъ нашихъ ранъ, но думать о дальнйшемъ успх.

— Я того же мннія, г-нъ герцогъ! съ живостію вскричалъ Габріэль, удивленный и обрадованный такимъ благопріятнымъ сходствомъ своихъ плановъ съ намреніями герцога.

— Это ваше мнніе? спросилъ Гизъ:— и, безъ сомннія, вы не одинъ разъ думали объ опасностяхъ Франціи и средствахъ извлечь ее изъ этого положенія?

— Да, я часто думалъ объ этомъ, сказалъ Габріэль.

— Итакъ, любезный другъ, серьзно ли вы взглянули на вс трудности?.. Когда и какъ думаете вы нанести блистательный ударъ, который мы считаемъ необходимымъ?

— Кажется мн, я знаю средства для этого…

— Возможно ли? вскричалъ герцогъ.— О, говорите, говорите, мой другъ!

— Можетъ-быть, я сказалъ вамъ объ этомъ очень-рано, замтилъ Габріэль.— Предложеніе мое принадлежитъ къ числу тхъ, для которыхъ необходимы долгія приготовленія. Вы — человкъ съ великимъ характеромъ, однакожь, мое намреніе можетъ и вамъ показаться огромнымъ.

— Не бойтесь, у меня не закружится голова, сказалъ улыбнувшись герцогъ Гизъ.

— При первомъ взгляд, мой проектъ вамъ покажется страннымъ, безумнымъ, даже неисполнимымъ, но, въ-самомъ-дл, онъ только труденъ и опасенъ.

— Тмъ пріятне! сказалъ Францискъ Лотарингскій.

— Итакъ, продолжалъ Габріэль: — ршено, что вы не испугаетесь его съ самаго начала. Повторяю, мы встртимъ много опасностей, но средства для успха находятся въ моей власти, и когда я разовью ихъ подробне, вы согласитесь со мною.

— Если такъ, говорите, Габріэль, сказалъ герцогъ.

Въ это время, кто-то осторожно постучался въ дверь.

— Еще кто прерываетъ насъ? произнесъ герцогъ съ замтнымъ нетерпніемъ.— Тибо?

— Точно такъ, сударь, сказалъ слуга, вошедъ въ комнату.— Вы приказали мн увдомить, когда начнется совтъ, теперь пробило два часа. Г-нъ Сен-Реми сейчасъ прійдетъ за г-мъ герцогомъ.

— Да, да, замтилъ герцогъ Гизъ:— сейчасъ начнется собраніе, и притомъ весьма-важное. Я необходимо долженъ присутствовать въ совт. Хорошо, Тибо, теперь ты можешь уйдти. Видите, Габріэль, обязанность призываетъ меня къ королю. Но, до вечера, когда вы вполн разовьете мн свои планъ, безъ сомннія, великій, потому-что вы задумали его, умоляю васъ, удовлетворите въ двухъ словахъ моему любопытству и нетерпнію. Скажите, Габріэль, что замышляете вы сдлать?

— Въ двухъ словахъ, г-нъ герцогъ: взятъ Кале, спокойно сказалъ Габріэль.

— Взять Кале! вскричалъ герцогъ Гизъ, въ изумленіи отступивъ назадъ.

— Вы забыли, г-нъ герцогъ, свое общаніе не ужасаться перваго впечатлнія, продолжалъ Габріэль съ тмъ же хладнокровіемъ.

— Но хорошо ли вы обдумали свой планъ? сказалъ герцогъ.— Взять Кале, городъ, защищаемый страшнымъ гарнизономъ, неприступными валами, даже моремъ. Кале, въ-продолженіе двухъ вковъ принадлежащій Англичанамъ, которые берегутъ его, какъ ключъ къ воротамъ Франціи!.. Я люблю смлость, но вашъ поступокъ не будетъ ли дерзокъ?

— Но потому именно, что предпріятіе мое дерзко, что даже нельзя подозрвать его, потому именно и есть надежда на успхъ.

— Въ-самомъ-дл, и то правда, сказалъ герцогъ, погруженный въ раздумье.

— Выслушавъ меня, вы не станете сомнваться. Планъ моихъ дйствій начертанъ заране: хранить безусловное молчаніе, обмануть непріятеля ложнымъ манвромъ и неожиданно явиться передъ городомъ. Черезъ пятнадцать дней, Кале будетъ въ нашихъ рукахъ.

— Но вдь этихъ общихъ показаній недостаточно! прервалъ герцогъ Гизъ.— Планъ вашъ, Габріэль, есть у васъ планъ?

— Простой и врный…

Габріэль не усплъ окончить. Въ эту минуту отворилась дверь, и вошелъ графъ Сен-Реми съ многочисленною свитою вельможъ, соединившихъ свою судьбу съ судьбою Гизовъ.

— Его величество ожидаетъ генерала-намстника королевства, сказалъ Сен-Реми.

— Я готовъ, господа, сказалъ герцогъ Гизъ, поклонившись вошедшимъ.

Потомъ онъ подошелъ къ Габріэлю и тихо сказалъ ему:

— Я долженъ, какъ видите, оставить васъ, любезный другъ, но мысль неслыханная, блистательная, которую вы бросили въ мою голову, не разстанется со мною въ-продолженіе всего дня: за это я вамъ отвчаю! Если въ-самомъ-дл вы уврены въ исполнимости такого плана, я считаю себя достойнымъ понимать васъ. Не можете ли вы зайдти ко мн сегодня вечеромъ въ восемь часовъ? Ночью никго не будетъ прерывать нашей бесды.

— Въ восемь часовъ я буду непремнно, сказалъ Габріэль: — а до-тхъ-поръ я употреблю съ пользою свое время.

— Смю замтить г-ну герцогу, что теперь уже боле двухъ часовъ, сказалъ графъ Сен-Реми.

— Я готовъ! отвчалъ герцогъ.

Онъ сдлалъ нсколько шаговъ къ двери, обернулся, взглянулъ на Габріэля и потомъ подошелъ къ нему.

— Взять Кале? повторилъ сомнительно герцогъ, какъ-будто желая удостовриться, хорошо ли онъ разслушалъ слова виконта.

Габріэль утвердительно наклонилъ голову и отвчалъ съ пріятною и спокойной улыбкой:

— Взять Кале!

Герцогъ Гизъ вышелъ и, вслдъ за нимъ, виконтъ д’Эксме пошелъ изъ Лувра.

VII.
Различные силуэты воиновъ.

Съ томительнымъ нетерпніемъ ждала Алоиза возвращенія Габріэля. Увидвъ его изъ низенькаго окна, добрая женщина подняла къ небу глаза, увлаженные слезами счастія и, на этотъ разъ, благодарности, потомъ побжала отворить дверь своему любезному господину.

— Благодарю Бога, вскричала она:— я опять увидла васъ, сударь. Откуда вы? Изъ Лувра?.. видли короля?..

— Видлъ, отвчалъ Габріэль.

— Ну, что жь?

— Надобно еще подождать, моя добрая няня.

— Еще ждать? повторила Алоиза, сложивъ руки.— Однакожь, какъ тяжело, какъ трудно ждать.

— Даже невозможно, если я, ожидая, не стану дйствовать, сказалъ Габріэль.— Но, слава Богу! я буду дйствовать и найду себ развлеченіе на дорог, смотря на цль, къ которой буду стремиться.

Габріэль вошелъ въ залу, бросилъ плащь на спинку стула, и не замтилъ Мартэна-Герра, который сидлъ въ углу, погруженный въ глубокія размышленія.

— Эй, Мартэнъ! Проснитесь, лнтяй! закричала конюшему Алоиза:— вы даже не снимете плаща господину.

— Извините, извините! проговорилъ Мартэнъ, проснувшись отъ задумчивости и вскочивъ со стула.

— Не безпокойся, Мартэнъ, сказалъ Габріэль.— Алоиза, не обижай моего бднаго Мартэна, теперь больше чмъ когда-нибудь я имю нужду въ его усердіи и преданности, и мн надо поговорить съ нимъ о важныхъ предметахъ.

Каждое желаніе виконта д’Эксме было священнымъ для Алоизы. Она ласково улыбнулась конюшему и вышла изъ комнаты, чтобъ Габріэль могъ говорить свободне.

— Что подлывалъ ты, Мартэнъ? спросилъ виконтъ, когда они остались одни.— О чемъ ты разсуждалъ такъ серьзно?

— Ломалъ себ голову, желая разгадать человка, приходившаго сегодня утромъ.

— И что же, разршилъ ты загадку? спросилъ съ улыбкою Габріэль.

— Очень-мало, сударь. Признаюсь, какъ я ни таращилъ глаза, передо мной была черная ночь.

— Однакожь, вдь я сказалъ теб, Мартэнъ, что подозрваю тутъ совершенно-другое дло.

— Разршите загадку, сударь. А я напрасно стараюсь добиться толку.

— Покамстъ еще не пришло время разсказать теб все, отвчалъ Габріэль.— Послушай, Мартэнъ, вполн ли ты мн преданъ?

— Вопросъ предлагаете мн, г-нъ виконтъ?

— Нтъ, Мартэнъ, это не вопросъ, но похвала, и я теперь обращаюсь къ твоей врности. Ты долженъ позабыть на время самого-себя, позабыть тнь, которую бросили на тебя и которую, даю теб слово, мы разсемъ въ-послдствіи. Но покамстъ, Мартэнъ, я нуждаюсь въ теб.

— А, тмъ лучше! тмъ лучше! тмъ лучше! вскричалъ Мартэнъ-Герръ,

— Но вотъ условіе, сказалъ Габріэль: — ты долженъ принадлежать мн вполн, отдать мн всю свою жизнь, все свое мужество. Мартэнъ, хочешь ли ты отдаться мн, отложить свои личныя тревоги и дйствовать только для меня?

— Хочу ли? вскричалъ Мартэнъ: — но это мой долгъ, еще боле, мое наслажденіе. Клянусь святымъ Мартэномъ: я долго былъ разлученъ съ вами и хочу возвратить потерянные дни. Поврьте, г-нъ виконтъ, еслибъ легіоны Мартэновъ-Герровъ шли по моимъ слдамъ, и тогда я пренебрегъ бы ими… Идите вы передо мною и, поврьте, никого, кром васъ, я не буду видть въ цломъ мір.

— Благородная душа! сказалъ Габріэль.— Однакожь обдумай, Мартэнъ: подвигъ, на который я вызываю тебя, исполненъ опасностей, это цлая бездна.

— Что жь, можно перескочить черезъ нее! вскричалъ Мартэнъ, беззаботно щелкнувъ пальцами.

— Сто разъ мы будетъ жертвовать своею жизнію, Мартэнъ.

— По игр и выигрышъ, г-нъ виконтъ.

— Но это игра опасная, какъ только она завяжется, любезный другъ, отъ нея нельзя уже отказаться.

— Каковъ игрокъ, хорошъ или дуренъ, гордо отвчалъ Мартэнъ.

— Но, не смотря на всю ршимость, ты не предвидишь опасныхъ превратностей борьбы, въ которую хочу я тебя ввести и, можетъ-быть, вс наши усилія останутся безъ награды!.. Подумай объ этомъ, Мартэнъ, когда я всматриваюсь въ планъ, который долженъ я выполнить, мн самому становится страшно.

— Я живу рука-объ-руку съ опасностями, отвчалъ Мартэнъ:— и кто имлъ честь быть на вислиц…

— Мартэнъ, прервалъ Габріэль: — надо побждать стихіи, наслаждаться бурей, смяться надъ невозможнымъ!..

— Посмемся! сказалъ Мартэнъ-Герръ.— Сказать откровенно, сударь, посл того, какъ я познакомился съ вислицей — остальная жизнь моя кажется мн отсрочкой, и напрасно сталъ бы я роптать на Бога за нсколько лишнихъ дней, которые Онъ удлилъ мн въ прибавку. Надо быть или глупцомъ, или неблагодарнымъ, чтобъ разбирать товаръ, когда купецъ даетъ его даромъ.

— Слдовательно, Мартэнъ, сказалъ виконтъ д’Эксме:— ты раздлишь мою судьбу и пойдешь за мною.

— Хоть въ самый адъ, только бы досадить сатан, потому-что я добрый католикъ.

— Съ этой стороны будь спокоенъ, сказалъ Габріэль:— ты потеряешь со мною, можетъ-быть, въ здшней жизни, но не въ будущей.

— Больше я ничего и не требую, сударь, отвчалъ Мартэнъ.— Но разв г-нъ виконтъ не требуетъ отъ меня ничего, кром жизни?

— Я попрошу тебя, Мартэнъ-Герръ, еще объ одной услуг, сказалъ Габріэль, улыбнувшись при геройской наивности вопроса, сдланнаго ему конюшимъ.

— Въ чемъ же дло, сударь?

— Постарайся поискать и найдти мн какъ-можно-скоре, даже сегодня, дюжину товарищей, такихъ же молодцовъ, какъ ты, храбрыхъ, сильныхъ, отважныхъ, которые не боятся ни меча, ни огня, умютъ переносить голодъ и жажду, жаръ и стужу, покорны, какъ ангелы, и дерутся, какъ демоны… Можешь ли?

— Смотря по тому, сколько будете платить? спросилъ Мартэнъ-Герръ.

— По золотой монет за каждую каплю ихъ крови, сказалъ Габріэль.— Я не жалю о деньгахъ, только бы исполнить свою трудную и благочестивую обязанность.

— Въ такомъ случа, сударь, продолжалъ конюшій:— я пріобрту вамъ черезъ два часа нсколько молодцовъ, которые не станутъ жаловаться на свои раны. Во Франціи, особенно въ Париж, найдется не мало такихъ праздныхъ головорзовъ. Но кому станутъ они служить?

— Мн, сказалъ виконтъ д’Эксме:— я предпринимаю кампанію не какъ офицеръ и капитанъ гвардіи, но какъ волонтеръ. Мн нужны люди.

— О, если такъ, сударь, у меня готовы подъ рукою пять или шесть нашихъ старыхъ молодцовъ, которые дйствовали въ лотарингской войн. Бдняжки пожелтли отъ печали съ-тхъ-поръ, какъ вы уволили ихъ въ отставку. Вотъ-то обрадуются, какъ снова позовете ихъ идти съ собою въ огонь сраженія… Значитъ, мн приходится для васъ вербовать рекрутовъ. Хорошо, сегодня же вечеромъ я представлю вамъ цлую военную галерею.

— Хорошо. Но, вотъ одно, главное условіе. Они должны быть готовы оставить Парижъ во всякую минуту, и слдовать за мною, куда бы я ни пошелъ, безъ всякихъ вопросовъ и замчаній, даже не смотрть, куда мы идемъ, на югъ или на сверъ.

— Они пойдутъ съ завязанными глазами за славой и деньгами, поврьте мн, сударь.

— И такъ, я полагаюсь на нихъ и на тебя, Мартэнъ. Ты, съ своей стороны…

— Обо мн, сударь, нечего и говорить, прервалъ Мартэнъ.

— Напротивъ, о теб-то и должно говорить, Мартэнъ. Если мы переживемъ тревогу, мой врный слуга, торжественно даю обтъ сдлать для тебя то же, что ты сдлаешь для меня и въ свою очередь дйствовать противъ твоихъ враговъ. Но, до-тхъ-поръ, дай мн руку, мой врный Мартэнъ.

— Г-нъ виконтъ! сказалъ Мартэнъ-Герръ, почтительно цалуя руку своего господина.

— Пора, Мартэнъ, прервалъ его виконтъ д’Эксме:— принимайся за дло. Но помни девизъ: молчаніе и мужество! Теперь мн надо остаться одному.

— Еще слово, сударь: вы будете дома? спросилъ Мартэнъ.

— До семи часовъ, въ восемь я долженъ быть въ Лувр.

— Въ такомъ случа, г-нъ виконтъ, я надюсь представить вамъ до семи часовъ нсколько образчиковъ вашей будущей труппы.

Кошошій поклонился и ушелъ, гордясь возложеннымъ на него порученіемъ.

Габріэль, оставшись одинъ, заперся въ комнат, и во все остальное время дня разсматривалъ планъ, данный ему Жаномъ Пекуа, писалъ замтки и ходилъ вдоль и поперегъ по комнат, отъ времени до времени повторяя одушевленнымъ голосомъ:

— Я спасу тебя, отецъ! Я спасу тебя, Діана.

Около шести часовъ, Габріэль, по настоятельнымъ просьбамъ Алоизы, подкрпилъ себя пищею, въ то же время вошелъ въ комнату Мартэнъ-Герръ съ видомъ важнымъ и значительнымъ.

— Г-нъ виконтъ, сказалъ конюшій: — не угодно ли вамъ видть шесть или семь человкъ, которые жаждутъ чести служить, подъ вашимъ начальствомъ, Франціи и королю?

— Какъ? вскричалъ Габріэль:— ты уже усплъ завербовать семерыхъ?

— Шестерыхъ или семерыхъ молодцовъ, незнакомыхъ г-ну виконту. Если прибавить къ нимъ нашихъ старыхъ товарищей, сражавшихся при Мец, будетъ ровно дюжина храбрыхъ, которые съ восторгомъ пожертвуютъ собою для полководца такого, какъ г-нъ виконтъ, и соглашаются на вс условія, какія вы имъ предложите.

— Чортъ возьми! однакожь, ты не потерялъ времени, сказалъ виконтъ д’Эксме.— Посмотримъ, какихъ ты привелъ рыцарей.

— Прикажете вводить ихъ по одиначк? спросилъ Мартэнъ-Герръ.— Такъ, я думаю, вы лучше можете разсмотрть ихъ.

— Хорошо: одного за другимъ, сказалъ Габріэль.

— Еще послднее слово, прибавилъ конюшій.— Не считаю нужнымъ предупреждать г-на виконта, что вс эти люди извстны мн лично, или по самымъ врнымъ справкамъ. У каждаго изъ нихъ свой нравъ, свои побужденія, но вс они имютъ одинъ общій характеръ — храбрость, доказанную на дл. Я могу поручиться г-ну виконту за это главное качество, если, впрочемъ, онъ будетъ снисходительно смотрть на нкоторые незначительные недостатки.

Посл этой приготовительной рчи, Мартэнъ-Герръ ушелъ на минуту изъ комнаты и тотчасъ воротился, ведя за собою огромнаго молодца, смуглаго, съ ловкими пріемами, лицомъ умнымъ и беззаботнымъ.

— Амброзіо, сказалъ Мартэнъ-Герръ, представляя незнакомца виконту.

— Амброзіо — имя не французское. Откуда вы? спросилъ Габріэль.

— А Богъ-знаетъ, отвчалъ Амброзіо.— Меня нашли ребенкомъ, и я жилъ въ Пиренеяхъ, одною ногою во Франціи, другою въ Испаніи, и, признаюсь, былъ очень-доволенъ своимъ незаконнымъ рожденіемъ и не просилъ себ лучшей доли ни у Бога, ни у своей матери.

— Но скажите, въ чемъ проводили вы жизнь? спросилъ Габріэль.

— А вотъ въ чемъ, сказалъ Амброзіо: — будучи безпристрастнымъ къ обимъ сторонамъ, я постоянно старался, по мр своихъ слабыхъ средствъ, уничтожать между ними преграды, доставляя одной изъ этихъ сторонъ выгоды, которыми пользовалась другая, и такою мною даровъ, получаемыхъ ими отъ Провиднія, посвящать, какъ слдуетъ благочестивому сыну, все свое искусство для ихъ взаимнаго благополучія.

— Короче, Амброзіо занимался контрабандою, сказалъ Мартэнъ-Герръ.

— Но, продолжалъ Амброзіо: — преслдуемый по обимъ сторонамъ Пиренеевъ неблагодарными соотечественниками, Испанцами и Французами, я ршился оставить свое прежнее мсто и пойдти въ Парижъ, городъ выгодный для смлыхъ…

— И гд, прибавилъ Мартэнъ: — Амброзіо почтетъ для себя счастіемъ посвятить г-ну виконту д’Эксме свою храбрость, ловкость и всегдашнюю готовность къ трудамъ и опасностямъ.

— Принять контрабандиста Амброзіо! сказалъ Габріэль.— Слдующій.

Амброзіо вышелъ въ совершенномъ восхищеніи отъ такого пріема и уступилъ свое мсто другому товарищу. Это былъ человкъ угрюмый, какъ отшельникъ, осторожный, въ длинномъ коричневомъ плащ съ капюшономъ и съ крупными четками вокругъ шеи.

— Лактанцій! сказалъ Мартэнъ-Герръ.— Онъ уже служилъ подъ знаменами Колиньи, который можетъ самъ засвидтельствовать объ его усердіи. Но Лактанцій — ревностный католикъ и не захочетъ повиноваться полководцу, подозрваемому въ ереси.

Лактанцій, не говоря ни слова, подтвердилъ наклоненіемъ головы и рукою слова Мартэна, который, посл минутнаго молчанія, продолжалъ:

— Этотъ набожный воинъ, врный своему долгу, употребитъ вс усилія угодить г-ну виконту д’Эксме, но проситъ себ полной свободы строго исполнять вс условія, которыя предписываетъ религія для его спасенія. Врный своему долгу воина и слдуя врожденному призванію сражаться противъ своихъ братьевъ по Христу и поражать ихъ, гд только возможно, Лактанцій очень-умно думаетъ, что ему надо, по-крайней-мр, строгостью жизни замнить эту страшную необходимость. Чмъ яростне Лактанцій дерется въ битв, тмъ пламенне молится онъ за обдней, и налагаетъ на себя самое строгое покаяніе, самый суровый постъ, чтобъ загладить малйшій грхъ и смягчить небо за множество жертвъ, которыя онъ преждевременно отослалъ къ подножію престола Господня.

— Принять набожнаго Лактанція! сказалъ съ улыбкою Габріэль.

Лактанцій, не говоря ни слова, низко поклонился и вышелъ, читая про себя благодарственную молитву Всевышнему, удостоившему его поступить подъ начальство такого полководца.

За Лактанціемъ вошелъ Ивонне, молодой человкъ средняго роста, съ благороднымъ и нжнымъ лицомъ и маленькими, почти женскими руками. Отъ воротничка до сапоговъ, въ одежд его была видна не только опрятность, но даже кокетливая изъисканность. Онъ очень-граціозно поклонился Габріэлю и сталъ передъ нимъ почтительно и въ то же время съ изящною ловкостью, слегка сметая правою рукою нсколько пылинокъ, приставшихъ къ лвому рукаву.

— Вотъ, сударь, самый ршительный изъ всхъ, сказалъ Мартэнъ-Герръ.— Ивонне въ битвахъ не знаетъ преградъ, это настоящій левъ, который только-что сорвался съ цпи. Ивонне рубитъ палашомъ вправо и влво. Но лучше всего видть, какъ онъ дйствуетъ во время аттаки: онъ ужасно самолюбивъ, прежде всхъ становится на первую лстницу, и первый водружаетъ французское знамя на непріятельскую стну.

— Да вы настоящій герой, сказалъ Габріэль молодому человку.

— Я стараюсь какъ только могу, скромно отвчалъ Ивонне:— и мои ничтожныя усилія, безъ сомннія, стоятъ ниже похвалъ г. Мартэна-Герра.

— Нтъ, я только отдаю вамъ справедливость, отвчалъ Мартэнъ: — и въ доказательство этого, похваливъ ваши достоинства, я представлю и ваши недостатки. Ивонне, сударь, безстрашенъ только на пол битвы, когда вокругъ него раздаются барабаны, свистятъ стрлы, гремятъ пушки. Здсь онъ является истиннымъ героемъ. Но въ домашней жизни, Ивонне робокъ, нженъ и раздражителенъ, какъ двушка. Чувствительность его требуетъ большихъ предосторожностей. Онъ не любитъ оставаться одинъ въ темнот, боится мышей и пауковъ, и чуть не падаетъ въ обморокъ отъ царапины. Только запахъ пороха и видъ крови возвращаютъ ему воинственную смлость.

— Это не наше дло, сказалъ Габріэль:— мы ведемъ его не на балъ, а въ битву. Принять нжнаго Ивонне!

Молодой человкъ отдалъ виконту д’Эксме поклонъ по всмъ правиламъ искусства, и удалился, покручивая блою рукою свои тоненькіе усы.

Ивонне смнили два колосса, блокурые, крпкіе, спокойные. Одинъ казался лтъ сорока, другому нельзя было дать и двадцати-пяти.

— Генрихъ Шарфенштейнъ и племянникъ его, Францъ Шарфенштейнъ, сказалъ Мартэнъ-Герръ.

— Это что за великаны? спросилъ удивленный Габріэль.— Откуда вы, друзья?

— Wir verstehen nur ein wenig das franzsisch, сказалъ старшій великанъ.

— Что? спросилъ виконтъ д’Эксме.

— Мы худо понимаемъ по-французски, отвчалъ младшій геркулесъ.

— Это нмецкіе рейтары, замтилъ Мартэнъ-Герръ:— по-итальянски кондотьеры. Они продаютъ свои руки тому, кто лучше платитъ за храбрость. Они уже поработали за Испанцевъ и Англичанъ, но Испанцы дурно платятъ, Англичане много торгуются. Купите, г. виконтъ, эту пару, и вы много пріобртете. Они безпрекословно повинуются приказаніямъ и съ невозмутимымъ хладнокровіемъ станутъ хоть передъ жерломъ пушки. Храбрость для нихъ первое условіе чести, только платите имъ аккуратно жалованье и они безъ всякаго ропота готовы будутъ подвергать себя всмъ смертельнымъ опасностямъ своего ремесла.

— И такъ, пусть останутся при мн оба героя, сказалъ Габріэль: — и, для большей врности, они впередъ получатъ мсячное жалованье. Однакожь, надо спшить. Слдующій.

Два германскіе голіаа по-военному приложили руку къ шляп и пошли въ-ногу скорымъ шагомъ, какъ два автомата.

— Вотъ и слдующій, его зовутъ Пилльтруссъ, объявилъ Мартэнъ-Герръ.

Незнакомецъ, что-то въ род разбойника, съ свирпымъ лицомъ, въ оборванномъ плать, съ угловатыми ухватками, робко вошелъ въ комнату и отвернулъ глаза отъ Габріэля, какъ обвиненный отъ судьи.

— Будь посмле, Пилльтруссъ, нечего стыдиться, ласково сказалъ Мартэнъ-Гэрръ.— Г. виконтъ просилъ у меня смльчаковъ, ты даже немного побойче прочихъ, однакожь, теб не зачмъ краснть.

И потомъ, обращаясь къ своему господину, Мартэнъ-Герръ прибавилъ:

— Пилльтруссъ, надо вамъ сказать, сударь, принадлежитъ къ числу людей, которыхъ мы называемъ ‘дозорными’. Въ войн Англичанъ и Испанцевъ, онъ до-сихъ-поръ дйствовалъ своими средствами. Пилльтруссъ ходитъ по большимъ дорогамъ, наполненнымъ теперь иностранными хищниками, и ржетъ разбойниковъ. Что же касается соотечественниковъ, надо сказать правду, онъ не только не вредитъ, но даже покровительствуетъ имъ. Значитъ, Пилльтруссъ завоеватель, а не воръ, Пилльтруссъ живетъ данью, а не грабежами. При всемъ томъ, онъ почувствовалъ необходимость завести порядокъ въ своихъ занятіяхъ, немножко бродячихъ, и не такъ рзко безпокоить непріятелей Франціи. Вотъ почему Пилльтруссъ съ радостью изъявилъ свою готовность стать подъ знамя виконта д’Эксме.

— Если ты согласенъ быть порукой, Мартэнъ-Герръ, я принимаю Пилльтрусса, отвчалъ Габріэль: — но только съ условіемъ, чтобъ съ-этихъ-поръ театромъ его дйствія были не дороги и тропинки, но укрпленные города и поле битвы.

— Кланяйся г. виконту, баловень, благодари, ты принятъ въ число нашихъ, сказалъ Пилльтруссу Мартэнъ-Герръ, который, казалось, имлъ какую-то слабость къ этому ‘шалуну’.

— Благодарю, благодарю васъ, г. виконтъ, проговорилъ Пилльтруссъ.— Съ ныншняго дня, я буду сражаться одинъ не противъ двоихъ или троихъ, но противъ десятерыхъ.

— Давно бы такъ! сказалъ Габріэль.

За Пилльтруссомъ явился человкъ блдный, задумчивый, съ озабоченнымъ лицомъ, который, казалось, смотрлъ на весь свтъ съ уныніемъ и печалью. Широкіе рубцы, проведенные на его лиц, придавали ему отпечатокъ еще боле-мрачный.

Мартэнъ-Герръ, представляя этого седьмаго и послдняго рекрута, объявилъ, что его фамилія Мальморъ.

— Г. виконтъ сдлаетъ непростительный грхъ, если откажетъ бдному Мальмору, прибавилъ конюшій.— Мальморъ, дйствительно, питаетъ самую чистую, самую глубокую страсть къ Беллон, если позволите мн выразиться нсколько-миологически. Но, до-сихъ-поръ, эта страсть была довольно-несчастна. Бдняжка Мальморъ чувствуетъ непреодолимую склонность къ войн, вся его отрада, все наслажденіе заключаются въ хорошей сч, и, къ-несчастію, онъ едва прикоснулся губами къ чаш своего блаженства! Онъ такъ слпо, такъ яростно кидаетсявъ кровавую схватку, что всегда съ перваго скачка получаетъ рану и отправляется въ походный госпиталь, гд, лежа на боку до окончанія битвы, жалуется не столько на боль, сколько на невозможность сражаться. Все его тло — одна большая рана, однакожь, благодаря Бога, Мальморъ крпокъ и скоро поправляется. Ему только надобно подождать благопріятнаго случая, но это желаніе, долго не находя себ пищи, изнуряетъ его боле, нежели кровь, которую онъ такъ славно потерялъ въ битвахъ… Видите, г. виконтъ, что, право, гршно отказать этому задумчивому воителю въ радости, которую вы можете доставить ему съ выгодою для себя.

— Я очень-радъ принять Мальмора, любезный Мартэнъ, отвчалъ Габріэль.

Пріятная улыбка мелькнула на блдномъ лиц Мальмора, надежда оживила искрою его угасшіе глаза, и онъ пошелъ къ своимъ товарищамъ веселе, нежели вошелъ въ комнату виконта.

— Теперь ты представилъ всхъ? спросилъ Габріэль у конюшаго.

— Точно-такъ, сударь, покамстъ, я не привелъ еще другихъ. Я не смлъ надяться, что вы пріймете всхъ.

— У тебя врный и хорошій вкусъ, Мартэнъ. Благодарю за счастливый выборъ.

— Въ-самомъ-дл, я осмливаюсь думать, скромно отвчалъ Мартэнъ-Герръ:— что нельзя пренебрегать такими молодцами, какъ Мальморъ, Пилльтруссъ, два Шарфенштейна, Лактанцій, Ивонне и Амброзіо.

— Я думаю! сказалъ Габріэль.— Славные товарищи!

— Если г-ну виконту угодно будетъ присоединить къ нимъ Ландри, Шепеля, Обріо, Контамина и Балю, ветерановъ лотарингскаго сраженія, я думаю, что подъ начальствомъ г-на д’Эксме такая труппа дастъ себя знать друзьямъ, и еще больше врагамъ.

— Да, правда! сказалъ Габріэль: — желзныя руки, желзныя головы! Постарайся, Мартэнъ, какъ-можно-скоре одть и вооружить этихъ двнадцать храбрецовъ. Впрочемъ, сегодня теб не худо отдохнуть, ты употребилъ въ дло ныншній день, и я теб благодаренъ, по мой день еще не конченъ, не смотря на то, что я также не мало дйствовалъ.

— Куда же, сударь, вы отправляетесь ныньче вечеромъ? спросилъ Мартэнъ-Герръ.

— Въ Лувръ, къ г-ну Гизу, онъ ждетъ меня въ восемь часовъ, сказалъ Габріэль, вставая со стула.— Но, благодаря твоему быстрому усердію, Мартэнъ, надюсь, что кой-какія трудности, которыя могли бы мн представиться въ разговор съ герцогомъ, уничтожены заране.

— Это, сударь, меня весьма радуетъ.

— И меня также, Мартэнъ. Ты не знаешь, какъ я нуждаюсь въ успх!.. Но… я буду имть успхъ.

И благородный молодой человкъ, подходя къ дверямъ, повторялъ въ своемъ сердц:

— Да, я спасу тебя, отецъ! Я спасу тебя, Діана!..

VIII.
Догадливость неловкаго.

Перешагнемъ мыслію шестдесятъ миль и дв недли, и возвратимся въ Кале, въ конц ноября 1557 года.

Не прошло двадцати-пяти дней со времени отъзда виконта д’Эксме, когда посланный отъ него явился у воротъ англійскаго города.

Посланный этотъ просилъ, чтобъ его провели къ губернатору, милорду Уэнтворту, которому онъ долженъ былъ вручить выкупъ за его бывшаго плнника.

Курьеръ, казалось, былъ очень-неловокъ, потому-что, какъ ясно ни показывали ему дорогу, какъ ни бились указать ему главныя ворота, онъ двадцать разъ ходилъ мимо ихъ, и стучался въ калитки и запрещенные выходы, такъ-что безтолковый понапрасну обошелъ вс валы, снаружи окружавшіе городъ.

Наконецъ, уступая указаніямъ, изъ которыхъ одни были ясне другихъ, онъ попалъ на врную дорогу, и даже въ эту отдаленную эпоху волшебная сила словъ ‘я несу десять тысячь экю губернатору’ была такъ неотразима, что городскіе стражи, не смотря на вс предосторожности, предписанныя лордомъ Уэнтвортомъ, пропустили въ Кале встника съ такою почтенною суммой.

Право, только въ золотой вкъ не знали денегъ!

Безтолковый посланный Габріэля еще долго блуждалъ по улицамъ Кале прежде, чмъ пришелъ къ отели губернатора, хотя сострадательныя души на разстояніи каждыхъ ста шаговъ объясняли ему, гд живетъ губернаторъ. Слуга виконта, видя какую-нибудь гауптвахту, думалъ, что тутъ-то непремнно и слдуетъ спросить о лорд Уэнтворт, и бжалъ къ гауптвахт.

Истративъ цлый часъ на дорогу, которую всякій другой окончилъ бы въ десять минутъ, онъ пришелъ, наконецъ, къ дому губернатора, и тотчасъ былъ допущенъ къ лорду Уэнтворту, принявшему его съ видомъ не только озабоченнымъ, по даже печальнымъ. Губернаторъ въ этотъ день былъ чрезвычайно-скученъ.

Когда посланный объяснилъ причину своего прихода и положилъ на столъ мшокъ, набитый золотомъ, Англичанинъ спросилъ:

— Г. виконтъ поручилъ только отдать эти деньги?.. Не просилъ ли онъ еще что сообщить мн?

Пьеръ — такъ звали посланнаго — посмотрлъ съ удивленіемъ на лорда Уэнтворта, и наконецъ отвчалъ:

— Милордъ, я долженъ только отдать вамъ выкупъ. Господинъ мой больше не приказывалъ ничего, и я, право, не понимаю…

— Давно бы такъ! прервалъ лордъ Уэнтвортъ съ презрительною улыбкой.— Г. виконтъ д’Эксме, кажется мн, сдлался благоразумне, съ чмъ и поздравляю твоего господина. Французскій придворный воздухъ, какъ видно, разслабляетъ память, тмъ лучше для тхъ, которые впиваютъ этотъ воздухъ.

И потомъ губернаторъ сказалъ почти шопотомъ:

— Забвеніе — половина счастія.

— Милордъ, съ своей стороны, не желаете ли что сообщить моему господину? спросилъ посланный, который, казалось, беззаботно и безсмысленно слушалъ грустное выраженіе, сказанное въ сторону Англичаниномъ.

— Если г-нъ д’Эксме ничего не говоритъ мн, такъ и мн отвчать нечего, сказалъ лордъ Уэнтвортъ, — Впрочемъ, пожалуй, предупреди его, что еще цлый мсяцъ, то-есть, до перваго числа января, я жду твоего господина и готовъ къ его услугамъ, какъ дворянинъ и какъ губернаторъ Кале. Онъ пойметъ.

— До перваго января, милордъ? спросилъ Пьеръ.

— Да. Вотъ теб росписка, любезный другъ, и, сверхъ того, маленькое вознагражденіе за трудности, которыя встрчались теб во время долгаго пути. Возьми, возьми, любезный другъ!

Посланный сначала не ршался, но потомъ одумался и взялъ кошелекъ, предложенный ему лордомъ Уэнтвортомъ.

— Благодарю васъ, милордъ, сказалъ онъ.— Но, милордъ, у меня еще есть къ вамъ просьба.

— Какая? спросилъ губернаторъ.

— Кром долга, сейчасъ заплаченнаго милорду, виконтъ д’Эксме поручилъ мн отдать еще деньги, которыя, въ бытность свою въ Кале, онъ задолжалъ одному изъ здшнихъ жителей… Какъ бишь его зовутъ?.. Да, Пьеру Пекуа, его бывшему хозяину.

— Ну, что жь? сказалъ лордъ Уэнтвортъ.

— Позволите ли мн, милордъ, пойдти къ Пьеру Пекуа и лично передать ему эти деньги?

— Безъ сомннія, сказалъ ему губернаторъ.— Вотъ паспортъ, съ которымъ тебя свободно выпустятъ изъ Кале. Я очень желалъ бы позволить теб пробыть здсь нсколько дней, можетъ-быть, ты нуждаешься въ отдых посл дороги, но, къ-сожалнію, мн запрещено держать здсь иностранцевъ, и въ особенности Французовъ. Теб покажутъ домъ Пьера Пекуа. Прощай, любезный другъ, счастливый путь!

— Прощайте, милордъ.

Вышедъ изъ дома губернатора, посланный еще разъ десять сбивался съ дороги, и, наконецъ, пришелъ въ Улицу-Мартруа, гд, если угодно вспомнить читателямъ, жилъ оружейникъ Пьеръ Пекуа.

Посланный Габріэля нашелъ, что Пьеръ Пекуа былъ еще печальне въ своей мастерской, нежели лордъ Уэнтвортъ въ своемъ кабинет. Оружейникъ, принявъ вошедшаго за покупателя, встртилъ его съ замтнымъ равнодушіемъ. Но когда тотъ объявилъ, что онъ пришелъ отъ виконта д’Эксме, лицо честнаго горожанина вдругъ просвтлло.

— Вы пришли отъ виконта д’Эксме? вскричалъ онъ.

И потомъ, обратившись къ одному изъ своихъ учениковъ, который, раскладывая товаръ, могъ подслушать разговоръ, оружейникъ сказалъ ему:

— Кентень, выйдь отсюда и увдомь Жана, что пріхалъ посланный отъ виконта д’Эксме.

Ученикъ повиновался приказанію.

— Теперь говорите, любезный другъ, сказалъ съ живостію Пьеръ Пекуа.— О, мы очень-хорошо знали, что виконтъ не забудетъ насъ! Говорите скоре. Ну, что принесли вы намъ отъ виконта?

— Поклонъ, благодарность, кошелекъ съ деньгами и слова: ‘Помните пятое число’. Виконтъ сказалъ, что вы поймете эти слова.

— И только-то? спросилъ Пьеръ Пекуа.

— Все тутъ, отвчалъ посланный.— Право, какой прихотливый народъ здшніе жители! подумалъ онъ, удивленный вопросомъ Пьера Пекуа.— Даже не дорожатъ деньгами! У этихъ людей есть какія-то особенныя претензіи, которыхъ самъ чортъ не разгадаетъ.

— Но, продолжалъ оружейникъ:— вдь насъ трое въ здшнемъ дом. Со мною живутъ мой двоюродный братъ Жанъ, и сестра Бабета. Вы исполнили порученіе, которое касалось меня, хорошо. Не надобно ли вамъ еще что сообщить Бабет или Жану?

Но Жанъ Пекуа, ткачъ, вошелъ въ комнату именно въ ту минуту, когда посланный Габріэля отвчалъ:

— Все, что мн велно было сказать, касалось господина Пьера Пекуа, и я сказалъ ему все, что слдовало, а другихъ не дано мн порученій.

— Теперь ты видишь, братъ, сказалъ Пьеръ, обращаясь къ Жану: — г-нъ виконтъ д’Эксме благодаритъ насъ, г-нъ виконтъ д’Эксме спшитъ заплатить намъ свой долгъ, г-нъ виконтъ д’Эксме веллъ сказать намъ: ‘Помните пятое число!’ а самъ онъ позабылъ!

— Увы! сказалъ за дверью слабый и болзненный голосъ.

Это былъ голосъ бдной Бабеты, которая слышала весь разговоръ.

— Постойте, сказалъ Жанъ Пекуа, еще не теряя надежды.— Пріятель, продолжалъ онъ, обращаясь къ посланному: — если вы жили въ дом виконта д’Эксме, вы, конечно, знаете одного изъ его слугъ, вашего товарища, по имени Мартэна-Герра?

— Мартэна-Герра?.. Какъ не знать Мартэна-Герра!.. Да, сударь, я знаю конюшаго Мартэна-Герра.

— Онъ все еще служитъ г-ну д’Эксме?

— Какъ не служить, служитъ.

— Зналъ ли онъ, что вы отправляетесь въ Кале?

— Разумется, зналъ, отвчалъ посланный:— я засталъ его передъ своимъ отъздомъ въ отели г-на д’Эксме, и они вдвоемъ проводили меня до самыхъ воротъ. Мартэнъ-Герръ видлъ, какъ я отправился въ дорогу.

— Онъ не просилъ васъ ничего передать ни мн, ни другимъ лицамъ, живущимъ въ этомъ дом?

— Ршительно ничего, повторяю вамъ еще разъ.

— Постой, Пьеръ, не выходи изъ терпнія, сказалъ Жанъ.— Любезный другъ, можетъ-быть, Мартэнъ-Герръ просилъ васъ исполнить его порученіе тайно, въ такомъ случа, теперь вс предосторожности напрасны, потому-что мы знаемъ истину. Печаль той, передъ которою такъ виноватъ Мартэнъ-Герръ, открыла намъ все, и вы можете говорить въ нашемъ присутствіи. Впрочемъ, для избжанія всякихъ недоразуменіи, мы готовы уйдти, и особа, про которую вамъ говорилъ Мартэнъ-Герръ, сейчасъ прійдетъ сюда: вы можете говорить съ нею наедин, не опасаясь, что васъ услышатъ.

— Клянусь вамъ, отвчалъ посланный:— я ршительно не понимаю, про что вы говорите.

— Довольно, Жанъ, довольно! вскричалъ Пьеръ Пекуа, глаза котораго зажглись молніей негодованія.— Клянусь могилою своего отца, я, право, не понимаю, Жанъ, что теб за удовольствіе повторять исторію нашего безславія?

Жанъ печально опустилъ голову, понимая всю справедливость словъ брата.

— Не угодно ли вамъ пересчитать деньги? спросилъ посланный, приведенный въ затрудненіе своею ролью.

— Къ-чему? сказалъ Жапъ.— Оставьте ихъ у себя. Я велю принести вамъ кое-что пость и выпить.

— За деньги я вамъ благодаренъ, отвчалъ посланный, который, однакожь, казалось, не ршался принять ихъ.— Что же касается до кушанья, то мн, право, не хочется ни сть, ни пить, я сейчасъ обдалъ въ Ньле. Притомъ, я долженъ тотчасъ хать, потому-что вашъ губернаторъ запретилъ мн долго оставаться въ здшнемъ город.

— Не удерживаемъ васъ, любезный другъ, сказалъ Жанъ Пекуа.— Прощайте. Скажите Мартэну-Герру… или нтъ, отъ насъ ему нечего говорить. Скажите только г-ну д’Эксме, что мы благодаримъ его, помнимъ пятое число, и надемся также, что, въ свою очередь, и виконтъ не забудетъ.

— Послушайте еще, прибавилъ Пьеръ Пекуа, вышедшій въ эту минуту изъ задумчивости.— Скажите своему господину, что мы будемъ ждать его цлый мсяцъ. Въ продолженіе этого времени, вы успете воротиться въ Парижъ, и виконтъ пришлетъ къ намъ кого-нибудь съ отвтомъ. Если же, до окончанія ныншняго года, мы не получимъ отъ г. д’Эксме никакихъ извстій, то принуждены будемъ думать, что его сердце лишено памяти, и сожалть столько же о немъ, сколько о самихъ-себ. Если дворянинъ такъ хорошо помнитъ о какихъ-нибудь ничтожныхъ долгахъ, то онъ еще лучше долженъ помнить о тайнахъ, которыя вврены ему. За тмъ прощайте, любезный другъ.

— Оставайтесь съ Богомъ, сказалъ посланный Габріэля.— Вс ваши вопросы будутъ въ точности переданы г. д’Эксме.

Жанъ Пекуа проводилъ его до дверей, выходившихъ на улицу. Пьеръ Пекуа остался, какъ вкопанный, въ своей комнат.

Досужій встникъ, проблуждавъ еще по извилинамъ запутаннаго и сбивчиваго Кале, дошелъ, наконецъ, до главныхъ воротъ, предъявилъ свой паспортъ, и, давъ часовымъ ощупать у себя вс карманы, вышелъ изъ города.

Три четверти часа онъ почти бжалъ и убавилъ шагъ, когда отошелъ на милю отъ заставы. Тогда онъ позволилъ себ отдохнуть, слъ на дерновый холмъ, задумался, и улыбка удовольствія оживила его глаза и губы.

— Право, не понимаю, сказалъ онъ себ: — отъ-чего жители этого города одни печальне и таинственне другихъ. Лордъ Уэнтвортъ, кажется мн, иметъ какія-то претензіи на г-на д’Эксме, братья Пекуа недовольны Мартэномъ-Герромъ. Да, впрочемъ, какое мн дло до этого? Мн горевать не о чемъ, у меня здсь все, чего я хочу и что мн надобно. Правда, у меня нтъ ни черточки пера, ни клочка бумаги, да что за дло: у меня все — въ голов, и съ планомъ г. д’Эксме я могу прекрасно построить воображеніемъ весь этотъ городъ, который заставилъ другихъ хмурить брови, а во мн оставилъ пріятныя воспоминанія.

Посланный пересчиталъ памятью вс улицы, бульвары, укрпленные посты, которые такъ кстати помогла ему развдать его мнимая недогадливость.

— Точно, совершенно такъ! сказалъ онъ.— Все ясно и понятно, какъ-будто лежитъ у меня на ладони. Будетъ же доволенъ герцогъ Гизъ! Благодаря этому путешествію и драгоцннымъ показаніямъ капитана гвардіи его величества, мы силою приведемъ сюда любезнаго виконта д’Эксме съ его конюшимъ, и они не опоздаютъ на свиданіе, назначенное имъ, черезъ мсяцъ, лордомъ Уэнтвортомъ и Пьеромъ Пекуа. Если угодно Богу и обстоятельствамъ, черезъ шесть недль мы возьмемъ Кале, или я сложу здсь свою голову!

И читатели наши согласятся, что послднее было бы очень-прискорбно, когда узнаютъ, что здсь дло идетъ о голов маршала Пьера Строцци, одного изъ знаменитйшихъ и самыхъ искусныхъ инженеровъ шестнадцатаго столтія.

Отдохнувъ нсколько минутъ, Пьеръ Строцци отправился въ путь, много думая о Кале и очень-мало объ его жителяхъ.

IX.
31-е декабря 1557 года.

Читатели, вроятно, догадались, отъ-чего Пьеръ Строцци нашелъ лорда Уэнтворта печальнымъ и озабоченнымъ, и отъ-чего губернаторъ Кале говорилъ съ такою гордостью и досадой о виконт д’Эксме.

Причиною этого было, что г-жа де-Кастро, казалось, все боле и боле ненавидла лорда.

Когда онъ просилъ позволенія видться съ нею, Діана всегда старалась найдти какой нибудь предлогъ избавиться отъ его визитовъ, если же иногда она не могла избгнуть его присутствія — ледяной и церемонный пріемъ ея слишкомъ-ясно обнаруживалъ ея чувства и каждый разъ приводилъ лорда въ новое отчаяніе.

Между-тмъ, онъ еще не отказывался отъ любви. Переставъ надяться, онъ еще не отчаявался, онъ хотлъ, по-крайней-мр, остаться въ глазахъ Діаны совершеннйшимъ изъ придворныхъ, который своею утонченною любезностью составилъ себ извстное имя при двор Маріи англійской. Плнниц Уэнтворта было душно отъ его услужливости. Діана жила съ царскою роскошью въ темниц, предупредительный лордъ назначилъ къ ней французскаго пажа, выписалъ для нея изъ Италіи музыкантовъ, которыми такъ дорожили въ вкъ возрожденія, иногда, г-жа де-Кастро находила у себя въ комнат великолпные наряды, которые Уэнтвортъ нарочно для нея выписывалъ изъ Лондона, и на все это она не обращала никакого вниманія.

Однажды, губернаторъ далъ въ честь ея большой балъ, на который были приглашены вс англійскія знаменитости, жившія въ Кале и въ окрестностяхъ. Приглашенія были отправлены даже черезъ проливъ, но г-жа де-Кастро ршительно отказалась явиться на этомъ балу.

Видя такую холодность, такое пренебреженіе, лордъ Уэнтвортъ всякій день повторялъ себ, что для его спокойствія ему гораздо-лучше было бы принять выкупъ, предложенный ему Генрихомъ II, и возвратить Діан свободу.

Но вдь это значило возвратить счастіе Габріэлю д’Эксме, и Англичанинъ не находилъ у себя въ сердц довольно силы и мужества ршиться на такое ужасное пожертвованіе.

— Нтъ, нтъ, говорилъ губернаторъ:— если она не будетъ моею, то, по-крайней-мр, не будетъ принадлежать никому.

Дни, недли, мсяцы проходили въ этой томительной нершительности.

31-го декабря 1557 года, лорду Уэнтворту удалось, наконецъ, получить позволеніе войдти въ комнаты г-жи де-Кастро. Мы уже сказали, что только здсь онъ дышалъ свободне, хотя постоянно уходилъ отсюда съ большею печалью. Но видть Діану, даже строгую, слушать ея слова, даже ироническія, сдлалось для него неизбжною, неотразимою необходимостью.

Діана сидла у камина, передъ нею стоялъ Уэнтвортъ, они разговаривали.

— Наконецъ, г-жа де-Кастро, сказалъ влюбленный губернаторъ:— еслибъ я, измученный вашею жестокостью, раздраженный вашимъ презрніемъ, вспомнилъ, что я дворянинъ и здсь полный хозяинъ?…

— Милордъ, вы обезславили бы себя, но не меня, съ твердостію отвчала Діана.

— Мы оба лишились бы чести, возразилъ лордъ Уэнтвортъ.— Вы находитесь въ моей власти. Куда бы убжали вы?

— Боже мой, я найду себ спасеніе въ смерти, отвчала она спокойно.

Лордъ Уэнтвортъ поблднлъ и задрожалъ при мысли, что онъ будетъ причиною смерти Діаны.

— Такое упорство противно природ, сказалъ онъ, опустивъ голову:— вы все еще врите въ какое-то невозможное счастіе. Скажите, отъ кого надетесь вы получить помощь въ настоящую минуту?

— Отъ Бога, отъ короля… отвчала Діана.

Лордъ Уэнтвортъ хорошо понялъ эту недоконченную фразу, недосказанную мысль.

— Она еще думаетъ о д’Эксме, сказалъ про-себя Уэнтвортъ.

Но онъ не осмливался коснуться этого ужаснаго воспоминанія, не хотлъ разбудить его и отвчалъ съ досадою:

— Да, надйтесь на короля, надйтесь на Бога! Но, еслибъ небо захотло помочь вамъ, оно явило бы свою помощь въ первый день вашихъ страданій, а между-тмъ сегодня кончается годъ, и Богъ еще не простеръ надъ вами своей спасительной руки.

— Я надюсь на годъ, который начнется завтра, отвчала Діана, поднявъ прекрасные глаза, какъ-будто прося защиты у небесъ.

— Что же касается французскаго короля, вашего батюшки, продолжалъ лордъ Уэнтвортъ: — я думаю, что руки его слишкомъ обременены длами, и ему невозможно посвятить вамъ всю свою силу, вс свои мысли. Франція находится еще въ большей опасности, нежели его собственная дочь.

— Да, вы такъ говорите! сказала Діана сомнительнымъ тономъ.

— Лордъ Уэнтвортъ не обманываетъ. Знаете ли, въ какомъ положеніи теперь находятся дла короля, вашего августйшаго отца?..

— Что я могу знать въ этой темниц? отвчала Діана, будучи, однакожь, не въ состояніи скрыть свое любопытство.

— Вы спросили бы меня, замтилъ лордъ Уэнтвортъ, обрадованный, что наконецъ его выслушаютъ, хотя бы даже онъ явился встникомъ несчастія.— Итакъ, знайте, госпожа де-Кастро, возвращеніе герцога Гиза въ Парижъ не улучшило положенія Франціи. До-сихъ-поръ, тамъ организовано нсколько полковъ, укрплены нкоторыя мста — вотъ и все. Въ настоящую минуту, Франція не знаетъ, на что ршиться. Силы ея, сосредоточенныя на сверныхъ границахъ, могли бы остановить торжественное движеніе Испанцевъ, но Франція не предпринимаетъ ничего противъ нихъ. Двинутся ли эти силы противъ Люксанбурга, устремятся ли на Пикардію,— дло неизвстное. Не попытаются ли он взять Сен-Кентенъ или Гамъ?..

— Или даже Кале? прервала Діана, устремивъ быстрый взоръ на губернатора и желая прочесть на его лиц дйствіе, произведенное этимъ именемъ.

Но лордъ Уэнтвортъ гордо улыбнулся и отвчалъ:

— Позвольте мн даже и не думать о подобномъ вопрос. Всякій, кто иметъ какое-нибудь понятіе о войн, не допуститъ такого сумасброднаго предположенія ни на минуту, и герцогъ Гизъ столько опытенъ, что не ршится на такую странную, неисполнимую попытку, не захочетъ разсмшить каждаго, кто только въ Европ носитъ шпагу.

Въ эту самую минуту, у дверей послышался шорохъ, и въ комнату поспшно вошелъ егерь.

Лордъ Уэнтвортъ всталъ и пошелъ къ нему на встрчу.

— Какое обстоятельство дало вамъ смлость безпокоить меня здсь? спросилъ взбшенный лордъ.

— Извините, милордъ, отвчалъ егерь: — меня прислалъ лордъ Дэрби.

— За какимъ важнымъ дломъ? Говорите же.

— Господину лорду Дэрби, отвчалъ егерь:— дано извстіе, что вчера, въ десяти миляхъ отъ Кале, видли французскій авангардъ изъ двухъ тысячь стрлковъ, и потому лордъ Дэрби приказалъ предупредить васъ немедленно.

Діана вскрикнула, не стараясь скрывать свою радость.

— И вы для этого осмлились отъискивать меня даже здсь? отвчалъ холодно лордъ Уэнтвортъ, обращаясь къ егерю.

— Милордъ, замтилъ изумленный егерь:— лордъ Дэрби…

— Скажи отъ меня лорду Дэрби, прервалъ губернаторъ: — что онъ близорукій и принимаетъ бугорки за горы.

— Итакъ, милордъ, посты, которые лордъ Дэрби хотлъ усилить…

— Должны остаться по-старому! И пусть не безпокоятъ меня своимъ глупымъ страхомъ.

Егерь почтительно поклонился и вышелъ.

— Однакожь, милордъ, сказала Діана де-Кастро: — вы видите, что мое безумное предчувствіе осуществляется во мнніи даже одного изъ лучшихъ вашихъ офицеровъ.

— Теперь боле, чмъ прежде, я принужденъ вывести васъ изъ заблужденія, отвчалъ лордъ Уэнтвортъ съ невозмутимою самоувренностію.— Я могу объяснить вамъ въ двухъ словахъ ложное предостереженіе, которое, не понимаю какимъ образомъ, могло поколебать лорда Дэрби.

— Посмотримъ, сказала г-жа де-Кастро, желая, чтобъ ей освтили предметъ, въ которомъ теперь сосредоточивалась вся ея жизнь.

— Итакъ, продолжалъ лордъ Уэнтвортъ:— вотъ одно изъ двухъ обстоятельствъ: или господа Гизъ и де-Неверъ, впрочемъ, полководцы искусные и благоразумные, хотятъ доставить провіантъ въ Лрдръ и Булонь, и отправили туда войска, или же они, желая успокоить Гамъ и Сен-Кентень, идутъ будто-бы на Кале, а потомъ вдругъ воротятся захватить одинъ изъ этихъ двухъ городовъ.

— Но, можетъ-быть, замтила г-жа де-Касгро: — они длаютъ притворное движеніе на Гамъ и Сен-Кентень, чтобъ врне захватить Кале?

Къ-счастію, Діана имла дло съ убжденіемъ, утвержденнымъ на гордости національной и гордости личной.

— Я уже имлъ честь замтить вамъ, отвчалъ лордъ Уэнтвортъ съ пренебреженіемъ: — что Кале одинъ изъ тхъ городовъ, которыхъ нельзя ни захватить врасплохъ, ни взять силою. Прежде, нежели подойдутъ къ нему, должно овладть крпостями св. Агаты и Ньле, съ успхомъ биться въ-продолженіе пятнадцати дней на всхъ пунктахъ, а въ эти пятнадцать дней можно пятнадцать разъ извстить Англію, и она поспетъ на помощь своему драгоцнному городу. Взять Кале!.. Право, я не могу удержаться отъ смха, когда подумаю объ этомъ.

Г-жа де-Кастро, оскорбленная лордомъ, сказала съ нкоторою досадой:

— То, что печалитъ меня, доставляетъ вамъ радость. Какъ же вы хотите, чтобъ наши души поняли одна другую?

— Я хотлъ только уничтожить грезы, раздляющія насъ, вскричалъ, поблднвъ, лордъ Уэнтвортъ:— я хотлъ только доказать вамъ, что вы строите воздушные замки, и что французскій дворъ долженъ помшаться, чтобъ задумать попытку, о которой вы мечтаете.

— Есть гордое безуміе, милордъ, гордо сказала Діана: — и я дйствительно знаю высокихъ безумцевъ, которые, изъ любви къ слав, или просто изъ самоотверженія, по отступаютъ ни на шагъ отъ возвышенной попытки.

— На-примръ, господинъ д’Эксме! вскричалъ лордъ Уэнтвортъ въ порыв ревниваго бшенства, котораго онъ не могъ преодолть.

— Отъ кого слышали вы это имя? спросила изумленная Діана,

— Признайтесь, что, при самомъ начал нашего разговора, это имя было у васъ на губахъ, и вы мысленно обращались къ нему, какъ своему третьему освободителю.

— Разв я должна отдавать вамъ отчетъ въ своихъ чувствахъ? сказала Діана.

— Не отдавайте мн никакихъ отчетовъ, я знаю все, отвчалъ губернаторъ:— я знаю то, чего вы сами не знаете, и что я намренъ сообщить вамъ сегодня, чтобъ показать вамъ, много ли можно полагаться на романическую любовь. Именно, я знаю, что виконтъ д’Эксме, взятый, въ одно время съ вами, въ плнъ при Сен-Кентен, былъ привезенъ вмст съ вами сюда, въ Кале.

— Можетъ ли быть? вскричала Діана, пораженная этимъ извстіемъ.

— Но теперь его нтъ боле здсь, иначе я не сказалъ бы вамъ этой новости. Г-нъ д’Эксме свободенъ около двухъ мсяцевъ.

— И я не знала, что мой другъ страдалъ вмст со мною, такъ близко отъ меня! произнесла Діана.

— Да, вы не знали, сударыня, но онъ, онъ зналъ, сказалъ губернаторъ.— Я долженъ также признаться вамъ, что, услышавъ объ этомъ, онъ разразился угрозами, и не только вызвалъ меня на дуэль, но въ порыв безумной любви, которую вы предвидли, слдуя голосу удивительной симпатіи — онъ объявилъ мн свое ршительное намреніе взять Кале.

— Теперь еще больше я могу надяться! сказала Діана.

— Не слишкомъ надйтесь, отвчалъ лордъ Уэнтвортъ:— потому-что, повторяю вамъ, съ-тхъ-поръ, какъ г-нъ д’Эксме такъ грозно разстался со мною, прошло уже два мсяца. Правда, въ-продолженіе этихъ двухъ мсяцевъ, я получалъ кой-какія извстія отъ своего соперника, въ конц ноября, онъ прислалъ мн, съ строжайшею аккуратностью, деньги за свой выкупъ, но о гордой угроз не было и помина.

— Подождите, милордъ, сказала Діана: — г-нъ д’Эксме заплатитъ вамъ и другіе долги.

— Не думаю, потому-что срокъ скоро кончится.

— Что вы хотите сказать этимъ? спросила г-жа де-Кастро.

— Я объявилъ виконту д’Эксме черезъ его посланнаго, что буду ждать исполненія обихъ его угрозъ до перваго января 1558 года. Впрочемъ, сегодня уже тридцать-первое декабря…

— Что жь?.. виконту осталось еще двнадцать часовъ, прервала Діана.

— Ваша правда, отвчалъ лордъ Уэнтвортъ: — если же завтра, въ эту пору, я не получу отъ него извстій…

Онъ не кончилъ фразы, какъ лордъ Дэрби въ испуг вбжалъ въ комнату.

— Милордъ! кричалъ онъ: — милордъ! Я говорилъ правду: это были французы! Они хотятъ взять Кале!

— Перестаньте, отвчалъ лордъ Уэнтвортъ, который, не смотря на свою притворную самоувренность, измнился въ лиц.— Перестаньте! Этого быть не можетъ! Это ни чмъ не доказывается… Молва, пустой страхъ…

— Къ-несчастію, не молва, но сущая правда, отвчалъ лордъ Дэрби.

— Тише, Дэрби, говорите потише, сказалъ губернаторъ, подошедъ къ поручику:— будьте нсколько хладнокровне. Посмотримъ, въ чемъ заключается эта сущая правда?

Лордъ Дэрби, повинуясь приказанію своего начальника, не хотвшаго показать своей робости передъ Діаной, продолжалъ почти шопотомъ:

— Французы неожиданно напали на укрпленіе св. Агаты, и я думаю, что теперь они уже завладли этимъ первымъ оплотомъ Кале, потому-что въ крпости вовсе не приготовлялись встртить ихъ, стны въ безпорядк, люди распущены…

— Однакожь, они еще далеко отъ насъ! возразилъ съ живостью лордъ Уэнтвортъ.

— Да, отвчалъ лордъ Дэрби:— но французы могутъ дойдти, безъ всякихъ препятствій, до моста Ньле, а мостъ Ньле находится въ двухъ миляхъ отъ Кале.

— Послали вы нашимъ вспомогательное войско, Дэрби?

— Извините, милордъ, я послалъ безъ вашего и даже противъ вашего приказанія.

— И прекрасно сдлали, сказалъ лордъ Уэнтвортъ.

— Но эта помощь прійдетъ очень-поздно, замтилъ поручикъ.

— По чему знать? Не надобно только бояться. Вы сейчасъ отправитесь со мною въ Ньле. Мы заставимъ этихъ безумцевъ дорого заплатить за дерзость, и если они уже завладли укрпленіемъ св.-Агаты — все равно, мы выгонимъ ихъ оттуда и все тмъ кончится!

— Дай Богъ! сказалъ лордъ Дэрби: — но говорятъ, что они хорошо начали партію.

— Мы отъиграемся, отвчалъ лордъ Уэнтвортъ.— Не знаете ли, кто ихъ ведетъ?

— Не знаю, вроятно, г. Гизъ или, по-крайней-мр, г. де-Неверъ. Унтер-офицеръ, который прискакалъ ко мн съ извстіемъ о ихъ неожиданномъ появленіи, сказалъ только, что онъ издалека узналъ въ передовомъ отряд вашего бывшаго плнника, виконта д’Эксме…

— Проклятіе! вскричалъ губернаторъ, сжимая кулаки: — пойдемте, Дэрби, пойдемте скоре!

Г-жа де-Кастро, съ тонкою проницательностью, которая появляется въ ршительныхъ случаяхъ, слышала почти все донесеніе лорда Дэрби, хотя оно было передано почти шопотомъ.

И когда лордъ Уэнтвортъ, выходя изъ комнаты, сказалъ Діан:

— Извините, я долженъ оставить васъ. Чрезвычайно-важное дло…

Г-жа де-Кастро не дала ему досказать причины такого скораго удаленія, и сказала съ женскою насмшкой:

— Идите, милордъ, постарайтесь поправить свои надежды, такъ жестоко разбитыя. Но не забудьте двухъ вещей: во-первыхъ, самыя сильныя грезы именно т, которыя чужды всякаго сомннія, и во-вторыхъ, что должно всегда врить слову французскаго дворянина. Еще не пришло первое января, милордъ.

Лордъ Уэнтвортъ, взбшенный, ушелъ, не отвчая ни слова.

X.
Во время канонады.

Лордъ Дэрби не ошибся въ своихъ предположеніяхъ. Вотъ что и какъ случилось:

Войска г-на де-Невера, быстро соединившись ночью съ войсками герцога Гиза, пришли форсированнымъ маршемъ къ укрпленію св.-Агаты. Три тысячи стрлковъ, подкрпляемые двадцатью пятью или тридцатью кавалеристами, мене нежели въ часъ завладли этимъ укрпленіемъ.

Лордъ Уэнтвортъ, прибывшій съ лордомъ Дэрби къ Ньле, засталъ свое войско въ печальномъ вид: оно бжало черезъ мостъ, искать убжища во второй и лучшей оград Кале.

Лордъ Уэнтвортъ — должно отдать ему справедливость — посл минутнаго замшательства тотчасъ оправился. Дйствительно, это была высокая душа, почерпавшая великую энергію въ гордости, врожденной британскому племени.

— Эти французы не шутя помшались! сказалъ онъ простодушно лорду Дэрби.— Но мы заставимъ ихъ дорого заплатить за безуміе. Два столтія назадъ, Кале цлый годъ держался противъ Англичанъ, и десять лтъ будетъ держаться при ихъ содйствіи. Впрочемъ, намъ не зачмъ употреблять большихъ усилій. Не пройдетъ недли, Дэрби, какъ непріятель будетъ постыдно искать себ спасенія въ бгств. Онъ захватилъ все, что могъ выиграть неожиданностью. Но теперь мы постоимъ за себя и посмемся надъ промахомъ г-на Гиза.

— Не будете ли вы просить подкрпленія изъ Англіи? спросилъ лордъ Дэрби.

— Для чего? гордо спросилъ губернаторъ.— Если сумасброды будутъ упрямиться, испанскія и англійскія войска, находящіяся во Франціи, пріидутъ къ намъ на помощь и возьмутъ Ньле. Если же гордые побдители ршительно не захотятъ смириться, я отправлю извстіе въ Дувръ, и черезъ двадцать-четыре часа къ намъ явятся десять тысячь человкъ. Но покамстъ, къ-чему оказывать французамъ слишкомъ-большую честь нашимъ вниманіемъ. Девять сотъ солдатъ и крпкія стны справятся съ ними, и незваные гости не пойдутъ дальше Ньле.

Однакожь, на слдующій день, 1-го января 1558 г., Французы уже стояли на этомъ мосту, который лордъ Уэнтвортъ назначилъ для нихъ послднею границей. Ночью, они открыли траншею, и съ полудня картечи разбивали крпость Ньле.

При этомъ ужасномъ и правильномъ гром двухъ артиллерій, происходила торжественная и печальная сцена въ старомъ дом Пекуа.

Изъ настоятельныхъ вопросовъ, которыми Пьеръ Пекуа осаждалъ посланнаго отъ Габріэля, читатель уже знаетъ, что Бабета не могла долго скрывать отъ двоюроднаго брата свои слезы и причину этихъ слезъ. Въ-самомъ-дл, бдная двушка была только въ половину виновата, и мнимый Мартэнъ-Герръ долженъ былъ поправить свою ошибку, не только для Бабеты, но и для ея ребенка…

Бабет Пекуа подходилъ срокъ сдлаться матерью.

Но, сознавая свою вину и ея ужасныя послдствія, она еще не осмливалась сказать Пьеру и Жану, что ея будущность уже ршена, что Мартэнъ-Герръ женатъ.

Бдная двушка не врила даже своему сердцу, она говорила, что г-нъ д’Эксме не могъ обмануться, и что Богъ не наказываетъ такъ жестоко несчастное созданіе, весь грхъ котораго заключается только въ любви! Бабета всякій день повторяла эти простодушныя размышленія — и надялась. Она надялась на Мартэна-Герра, надялась на виконта д’Эксме. Въ чемъ заключались ея надежды, она и сама не знала этого, словомъ, она надялась.

Не смотря на то, молчаніе господина и слуги, молчаніе въ-продолженіе двухъ мсяцевъ, которые показались ей цлою вчностью, было ужаснымъ ударомъ для бдной Бабеты.

Съ нетерпніемъ и страхомъ, она ждала первое января, этотъ послдній срокъ, который Пьеръ Пекуа осмлился назначить самому виконту д’Эксме.

Вотъ отъ-чего извстіе о приближеніи французовъ къ Кале, полученное тридцагь-перваго декабря, извстіе сначала смутное, но потомъ ясное и опредленное, произвело въ Бабет неизъяснимо-радостный трепетъ. Она услышала въ разговор Жана съ Пьеромъ, что, вроятно, виконтъ д’Эксме находится въ числ осаждающихъ, стало быть, и Мартэнъ-Герръ также недалеко отъ войска, и Бабета имла причину надяться.

Однакожь, на слдующій день, перваго января, сердце ея сжалось какимъ-то непонятнымъ страхомъ, когда Пьеръ Пекуа пригласилъ ее сойдти въ нижнюю залу, гд онъ вмст съ братомъ своимъ, Жаномъ, хотлъ, передъ самою Бабетой, переговорить о мрахъ, какія должно было имъ принять при настоящихъ обстоятельствахъ.

Блдная, съ трепетомъ она явилась предъ этимъ домашнимъ трибуналомъ, состоявшимъ пзъ двухъ лицъ, которыя питали, можно сказать, родительскую любовь къ обвиненной.

— Садитесь, Бабета, сказалъ Пьеръ, указывая на приготовленный для нея стулъ.

И потомъ, нжно, однакожь серьзно онъ продолжалъ:

— Въ самомъ начал, Бабета, когда, уступая нашимъ настоятельнымъ требованіямъ и угрозамъ, вы признались намъ въ печальной истин, помнится мн, къ-сожалнію, что, увлеченный первымъ порывомъ гнва и печали, я не могъ владть собою и оскорбилъ васъ даже угрозами. Къ-счастію, Жанъ явился между нами посредникомъ.

— Богъ наградитъ его за великодушіе и снисходительность! сказала Бабета, устремивъ на своего двоюроднаго брата глаза, увлаженные слезами.

— Не говорите объ этомъ, Бабета, не говорите! продолжалъ Жанъ, напрасно стараясь скрыть свое волненіе: — я поступилъ очень-просто: разв можно было помочь вашему горю новыми обидами?…

— Я хорошо повялъ это, сказалъ Пьеръ: — притомъ же, Бабета, ваше раскаяніе и слезы тронули меня, гнвъ мой обратился въ сожалніе, сожалніе въ любовь, и я простилъ вамъ пятно, которымъ вы заклеймили наше имя, до-тхъ-поръ еще ничмъ не запятнанное.

— Господь будетъ столько же милостивъ къ вамъ самимъ, какъ вы, братецъ, были добры ко мн, проговорила дрожащимъ голосомъ Бабета.

— И еще, Жанъ замтилъ мн, продолжалъ Пьеръ: — что вашему несчастію можно пособить, и что тотъ, кто вовлекъ васъ въ этотъ грхъ, иметъ право и обязанность извлечь васъ изъ пропасти.

Бабета еще ниже опустила лицо, на которомъ выступилъ яркій румянецъ.

Пьеръ продолжалъ:

— Я радовался, что твоя и наша честь можетъ возстановиться, и надялся, однакожь, Мартэнъ-Герръ молчалъ по-прежнему, и человкъ, присланный г-мъ д’Эксме, назадъ тому мсяцъ, въ Кале, не принесъ никакой всти отъ твоего обольстителя. Но теперь французы стоятъ передъ нашими стнами. Виконтъ д’Эксме и его конюшій, вроятно, находятся также при войск…

— Не вроятно, Пьеръ: скажите лучше, наврно! прервалъ его честный Жанъ Пекуа.

— Я не стану противорчить этому, Жанъ. Допустимъ, что г. д’Эксме и его конюшій отдлены отъ насъ только стнами и рвами, охраняющими насъ, или, врне, Англичанъ, въ такомъ случа, если мы увидимъ виконта съ его конюшимъ, какимъ-образомъ должны мы поступить съ ними, Бабета? Какъ съ друзьями или какъ съ непріятелями?

— Вы лучше знаете, братецъ, что надобно длать, отвчала Бабета, испуганная оборотомъ, какой принялъ разговоръ.

— Ты не угадываешь ихъ намреній, Бабета?

— Нисколько… Я жду — вотъ и все.

— Итакъ, ты не знаешь, пришли они тебя спасти или покинуть, и этотъ выстрлъ пушки, раздающійся въ одно время съ моими словами, извщаетъ ли наше семейство о приход освободителей, которыхъ должно благословлять, или о появленіи злодевъ, достойныхъ наказанія? Ты ничего не знаешь, Бабета?

— Увы! сказала Бабета: — зачмъ вы спрашиваете меня объ этомъ, меня, бдную, безсмысленную двушку, которая уметъ только молиться и покоряться.

— Зачмъ я спрашиваю, Бабета?… Послушай. Помнишь, въ какихъ чувствахъ къ Франціи и французамъ воспиталъ насъ отецъ?… Англичане всегда казались намъ не соотечественниками, но притснителями, и въ-продолженіе трехъ мсяцевъ никакая музыка не была такъ пріятна моимъ ушамъ, какъ та, которая звучитъ теперь.

— Да! вскричалъ Жанъ: — эта музыка всегда дйствуетъ на меня, какъ призывный голосъ родины.

— Родина, сказалъ Пьеръ Пекуа: — многочисленное семейство, обширное братство. Но хорошо ли жертвовать для нея другимъ братствомъ, другимъ очагомъ, другимъ семействомъ?..

— На что намекаете вы, Пьеръ? спросила Бабета.

— На то, отвчалъ Пьеръ:— что въ грубыхъ, плебейскихъ, рабочихъ рукахъ твоего брата, Бабета, заключается, можетъ-быть, въ настоящую минуту судьба города Кале. Да, эти бдныя руки, каждый день чернющія отъ работы, могутъ отдать французскому королю ключъ Франціи.

— И не ршаются! вскричала Бабета, которая, дйствительно, всосала съ молокомъ ненависть къ ярму, наложенному на Францію иностранцами.

— Благородная двушка! сказалъ Жанъ Пекуа.— Да, ты была достойна нашего доврія.

— Нтъ, ни сердце, ни руки не поколебались бы у меня, произнесъ Пьеръ:— если бы я могъ самъ, безъ всякой помощи, возвратить прекрасный городъ королю Генриху II, или его представителю, герцогу Гизу. Но обстоятельства заставляютъ насъ употребить посредничество г-на д’Эксме.

— Что жь? спросила Бабета, удивленная этою оговоркой.

— Послушай, продолжалъ Пьеръ: — сколько я горжусь и считаю себя счастливымъ, что могу содйствовать великому подвигу нашего прежняго гостя, котораго конюшій долженъ былъ сдлаться моимъ братомъ, столько же я не хотлъ бы оказать этой чести дворянину безчувственному, который помогъ отнять у насъ честь.

— Онъ, виконтъ д’Эксме, такой сострадательный, такой справедливый! вскричала Бабета.

— Однакожь, замтилъ Пьеръ:— г-въ д’Эксме, по твоему собственному признанію, Бабета, а Мартэнъ-Герръ, по внушенію своей совсти, знали о твоемъ несчастіи, и ты видишь, что они оба молчатъ.

— Но что же могъ говорить и длать г-нъ д’Эксме! спросила Бабета.

— Онъ могъ, возвратясь въ Парижъ, прислать сюда Мартэна-Герра, и приказать ему предложить теб его имя! Г-нъ д’Эксме могъ, вмсто человка, намъ незнакомаго, прислать сюда своего конюшаго, и такимъ-образомъ отдать намъ, въ одно время, и долгъ кошелька и долгъ сердца.

— Нтъ, нтъ, виконтъ не могъ сдлать этого, отвчала простодушная Бабета, печально покачавъ головою.

— Какъ? Разв онъ не въ прав приказать своему слуг?

— Къ-чему послужитъ это приказаніе? сказала Бабета.

— Къ-чему? вскричалъ Пьеръ Пекуа.— Къ-чему искупать преступленіе? Къ-чему спасать доброе имя?.. Ты, право, помшалась, Бабета!..

— Увы! къ моему несчастію, я еще не дошла до этого! сказала бдная двушка, доливаясь слезами: — безумцы забываютъ!..

— Въ такомъ случа, продолжалъ Пьеръ:— еслибъ ты была въ здравомъ разсудк, могла ли бы ты сказать, что г-нъ д’Эксме поступилъ хорошо, не воспользовавшись своею властію принудить обольстителя на теб жениться!..

— Но разв можетъ онъ жениться на мн?.. сказала Бабета.

— Но кто же помшаетъ ему? закричали Жанъ и Пьеръ въ одинъ голосъ.

Они оба встали со своихъ мстъ. Бабета упала на колни.

— Простите мн, еще разъ простите!.. вскричала она въ безпамятств:— я хотла скрыть отъ васъ… я скрывала отъ самой-себя!.. Но вы говорите мн о нашей потерянной чести, о Франціи, о г-н д’Эксме, объ этомъ гнусномъ Мартэн-Герр… Боже мой!.. Я забываю себя, голова кружится… Вы сейчасъ спрашивали, не сошла ли я съ ума?.. Въ-самомъ-дл, мн кажется, что я помшалась. Скажите мн, не ошибаюсь ли я, не приснилось ли мн, или въ-самомъ-дл я слышала то, что сказалъ мн г. д’Эксме?..

— Что же онъ сказалъ теб! повторилъ Пьеръ, пораженный ужасомъ.

— Да, наканун его отъзда, я просила его передать это кольцо Мартэну… Я не смла признаться виконту въ своемъ преступленіи… Однакожь, онъ, кажется, понялъ меня. И если понялъ, то какъ онъ ршился мн сказать…

— Что жь? что онъ сказалъ? Докончи! вскричалъ Пьеръ Пекуа.

— Увы! Мартэнъ-Герръ женатъ, сказала Бабета.

— Несчастная! вскричалъ Пьеръ Пекуа, въ изступленіи поднявъ руки на сестру.

— Да, вы правы! сказала бдная двушка задыхающимся голосомъ:— теперь я вижу, что вы правы!

Бабета безъ чувствъ упала на полъ.

Жанъ схватилъ Пьера и оттолкнулъ назадъ.

— Что ты длаешь, Пьеръ? сказалъ онъ строгимъ голосомъ.— Не несчастную, но презрнную можно бить.

— Правда, отвчалъ Пьеръ Пекуа, стыдясь своего слпаго гнва, и отошелъ въ сторону, между-тмъ, какъ Жанъ, наклонясь къ Бабет, старался привести ее въ чувство. Въ комнат воцарилось продолжительное молчаніе.

На улиц, почти черезъ равные промежутки времени, все еще гремли пушечные выстрлы.

Наконецъ, Бабета открыла глаза и старалась припомнить, что вокругъ нея происходило.

— Что случилось? спросила она, устремивъ блуждающій взоръ на лицо склонившагося къ ней Жана Пекуа.

Странное дло! Жанъ, казалось, былъ не очень печаленъ. На благородномъ его лиц выражались глубокая любовь и какое-то тайное удовольствіе.

— Добрый братъ! произнесла Бабета, протягивая къ нему руку.

— Надйтесь, Бабета, надйтесь! были первыя слова Жана Пекуа, обращенныя къ любимой имъ сестр.

Но въ эту минуту взоръ Бабеты остановился на мрачномъ и озабоченномъ лиц другаго брата, и она затрепетала, потому-что все вдругъ ожило въ ея памяти.

— Простите меня, Пьеръ, простите! вскричала бдная двушка.

Пьеръ, послушный знаку Жана Пекуа, умолявшаго его сжалиться, приблизился къ сестр, поднялъ ее и, посадивъ на стулъ, сказалъ ей кроткимъ голосомъ:

— Успокойся, Бабета: я тебя не обвиняю. Ты много страдала. Успокойся. Повторяю теб посл Жана: не теряй надежды!

— На что же я могу теперь надяться? сказала она.

— Разумется, поправить дло невозможно, но, по-крайней-мр, можно отмстить, отвчалъ Пьеръ, нахмуривъ брови.

— Но я говорю теб, шепнулъ Жанъ Бабет:— мы поправимъ дло и, въ то же время, отмстимъ.

Она взглянула на него съ удивленіемъ. Но прежде, чмъ успла спросить, Пьеръ сказалъ ей съ участіемъ:

— Повторяю еще разъ: прощаю тебя, бдная сестра. Твой грхъ, въ сущности, не такъ великъ, потому-что подлецъ обманулъ тебя два раза. Бабета, я люблю тебя такъ же, какъ всегда любилъ.

Бабета кинулась на руки къ брату.

— Но, замтилъ Пьеръ Пекуа, поцаловавъ сестру:— мой гнвъ не угасъ, а только перешелъ на другое мсто. Теперь, повторяю теб, онъ падаетъ на гнуснаго развратника, ненавистнаго Мартэна-Герра.

— Братецъ! печально произнесла Бабета.

— Нтъ, вскричалъ суровый горожанинъ:— къ нему нтъ жалости! Но его господинъ, виконтъ д’Эксме, еще можетъ оправдаться. Отъ этого не пострадаютъ ни моя совсть, ни моя врность.

— Видишь, я сказалъ теб, Пьеръ, замтилъ Жанъ Пекуа.

— Да, Жанъ, ты не ошибся и въ этотъ разъ, какъ всегда. Я дурно судилъ объ этомъ достойномъ человк. Теперь все объясняется. Самое молчаніе виконта происходило отъ излишней его учтивости. Зачмъ же такъ жестоко онъ напомнилъ намъ о невознаградимомъ несчастій? Я виноватъ, я виноватъ, когда подумаю, что, увлеченный негодованіемъ, я, быть-можетъ, измнилъ бы своимъ убжденіямъ и заставилъ любезную Францію такъ дорого заплатить за вину, которая даже не существовала.

— Боже мой, отъ какихъ ничтожныхъ причинъ зависятъ великія событія въ здшнемъ мір! замтилъ съ важностью философа Жанъ Пекуа.— Но, къ-счастію, еще ничто не пропало, и благодаря откровенности Бабеты, мы знаемъ теперь, что виконтъ д’Эксме по прежнему достоинъ нашей дружбы. О, я зналъ его благородное сердце… я всегда удивлялся ему, кром только одного случая, когда виконтъ, услышавъ наше предложеніе отплатить за потерю Сен-Кентена, отвчалъ намъ нершительностью… Но эту нершительность онъ вознаграждаетъ теперь блистательнымъ образомъ.

И честный ткачъ сдлалъ Пьеру знакъ рукою, чтобъ тотъ прислушивался къ ужасному выстрлу пушки, которая, казалось, ускоряла и усиливала свои удары.

— Жанъ, замтилъ Пьеръ Пекуа: — понимаешь ли ты, что говоритъ вамъ эта канонада?

— Она говоритъ, что г-нъ д’Эксме не далеко отъ насъ, отвчалъ Жанъ.

— Да, братъ, но, шепнулъ Пьеръ своему двоюродному брату:— она говоритъ еще: ‘помните пятое число’.

— И мы будемъ помнить, Пьеръ, не правда ли?

Этотъ разговоръ встревожилъ Бабету и, занятая одною постоянною мыслію, она прошептала:

— Господи! Они составляютъ какой-то заговоръ… Если г-нъ д’Эксме здсь, дай Богъ, чтобъ, по-крайней-мр, съ нимъ не было Мартэна-Герра.

— Мартэна-Герра? сказалъ Жанъ, услышавъ слова Бабеты.— О, г-нъ д’Эксме прогонитъ своего презрннаго слугу, и поступитъ очень-хорошо, даже для самого подлеца, потому-что мы убили бы его на первомъ его шагу въ Кале. Не правда ли, Пьеръ?

— Во всякомъ случа, отвчалъ неумолимый Пьеръ: — я его убью, если не въ Кале, то въ Париж!

— Вотъ чего и боюсь я! вскричала Бабета: — боюсь не за него, потому-что я не люблю его, презираю, но я боюсь за васъ, Пьеръ, за васъ, Жанъ, за васъ обоихъ, добрыхъ и чувствительныхъ!

— Итакъ, Бабета, сказалъ растроганный Жанъ Пекуа: — еслибъ началась борьба между имъ и мною, ты стала бы не за него, по за меня молиться?

— Одинъ этотъ вопросъ — самое жестокое наказаніе за мою вину, отвчала Бабета.— Не-уже-ли, Жанъ, я могу теперь еще колебаться въ выбор между вами, добрымъ и кроткимъ, и Мартэномъ, этимъ низкимъ предателемъ?

— Благодарю! вскричалъ Жанъ:— твои слова утшаютъ меня, Бабета, и поврь, Богъ наградитъ тебя за нихъ.

— По-крайней-мр, я увренъ, замтилъ Пьеръ: — что Богъ накажетъ виновнаго. Но еще не пришло время думать о немъ, любезный другъ, сказалъ онъ Жану.— Мы должны еще многое приготовить, а намъ остается только три дня на эти приготовленія. Намъ надо пойдги повидаться съ друзьями, пересчитать оружіе.

И, выходя изъ комнаты, онъ повторилъ тихимъ голосомъ:

— Жанъ, будемъ помнить пятое число.

Спустя четверть часа, когда Бабета, нсколько успокоенная, удалилась въ свою комнату и благодарила Бога, сама не понимая за что, оружейникъ и ткачъ заботливо ходили по городу.

Они, казалось, не думали боле о Мартэн-Герр, который, замтимъ мимоходомъ, очень-мало заботился, въ эту минуту, о непріятномъ положеніи, приготовленномъ ему въ Кад, хотя даже никогда не была его нога въ этомъ город.

Между-тмъ, пушки все еще гремли и, какъ говоритъ Рабютэнъ: ‘то изрыгали пламя, то стрляли, поддерживая съ чудовищною яростію артиллерійскую бурю’.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ.

I.
Въ палатк.

Черезъ три дня посл этой сцены, вечеромъ, четвертаго января, Французы, на зло предсказаніямъ лорда Уэнтворта, продолжали идти впередъ, и не только перешли мостъ, но даже овладли поутру фортомъ Ньле и всмъ оружіемъ и провіантомъ, какіе въ немъ находились.

Въ такой позиціи, французы могли запереть дорогу всякой помощи, испанской и англійской, отправленной къ порту сухимъ путемъ.

За такой счастливый результатъ стоило заплатить тремя днями яростной и кровопролитной битвы.

— Нтъ, это сонъ! вскричалъ гордый губернаторъ Кале, когда увидлъ войска бгущими въ безпорядк къ городу, не смотря на мужественныя усилія свои удержать ихъ на прежнемъ пост.

И, къ довершенію безславія, губернаторъ самъ принужденъ былъ слдовать за ними. Долгъ его былъ — умереть посл всхъ.

— Къ-счастію, что Кале и Вь-Шато, даже съ незначительнымъ гарнизономъ, какой остался въ нихъ, могутъ еще держаться два или три дня, сказалъ губернатору лордъ Дэрби, когда они пришли въ безопасное мсто.— Укрпленіе Рисбанкъ и входъ съ моря еще свободны, и Англія недалеко!

Совтъ, созванный лордомъ Уэнтвортомъ, дйствительно съ увренностью подтвердилъ мнніе, что только изъ Англіи можно ожидать помощи. Внимать голосу національной гордости было бы безразсудно. Если немедленно отправить извстіе въ Дувръ, сильное вспомогательное войско явится не позже, какъ на слдующій день, — и Кале будетъ спасенъ.

Лордъ Уэнтвортъ съ самоотверженіемъ принялъ это мнніе, и курьеръ тотчасъ отправленъ съ депешами къ губернатору Дувра.

Посл того, Англичане приняли мры къ защит Вь-Шато, и ршили сосредоточить въ немъ вс свои силы.

Вь-Шато былъ самая больная сторона Кале, потому-что море, подводные камни и горсть городской милиціи могли, даже слишкомъ, сохранить фортъ Рисбанкъ.

Между-тмъ, какъ осажденные готовятъ въ Кале оборону на пункт, на который устремлена аттака, посмотримъ, что длается вн города, что длаютъ осажденные, и что произошло вечеромъ четвертаго числа съ виконтомъ д’Эксме, Мартэномъ-Герромъ и храбрыми ихъ рекрутами.

Такъ-какъ они исполняютъ обязанности солдатъ, а не инженеровъ, и дйствуютъ не въ траншеяхъ и при осадныхъ работахъ, но въ битв и на приступ, то теперь они, вроятно, отдыхаютъ. Итакъ, приподнимемъ полотно палатки, раскинутой въ сторон отъ французскаго лагеря, и посмотримъ на Габріэля съ его маленькою труппою волонтровъ.

Картина, которую они представляли собою, была живописна и чрезвычайно-разнообразна.

Габріэль, опустивъ голову, сидлъ въ углу, на срублнномъ пн, погруженный въ глубокую задумчивость.

У ногъ его Мартэнъ-Герръ чинилъ пряжку пояса, и отъ-времени-до-времени поднималъ внимательные глаза къ своему господину, не нарушая, однакожь, его молчаливой задумчивости.

Неподалеку отъ нихъ, на постели, сдланной изъ шинелей, лежалъ и стоналъ раненный. Увы! это былъ несчастный Мальморъ.

На другомъ конц палатки, благочестивый Лактанцій, стоя на колняхъ, быстро и съ жаромъ перебиралъ зерна четокъ. Лактанцій имлъ несчастіе уложить поутру, при взятіи форта Ньле, трехъ собратьевъ по духу вры христіанской, за то, для успокоенія своей совсти, долженъ былъ триста разъ прочитать Отче нашъ и столько же разъ Ave Maria. Это была обыкновенная очистительная жертва, наложенная на Лактанція его духовникомъ. Раненные считались двое за одного убитаго.

Близъ Лактанція, Ивонне, старательно вычистивъ щеткою свое платье, забрызганное грязью и покрытое пылью, выбиралъ глазами уголокъ земли не такъ мокрый, чтобъ отдохнуть, потому-что продолжительная безсонница и усталость были несогласны съ его нжнымъ темпераментомъ.

Въ двухъ шагахъ отъ Ивонне, Шарфенштейнъ-дядя и Шарфенштейнъ-племянникъ длали чрезвычайно-важныя вычисленія на своихъ огромныхъ пальцахъ, разсуждая о выгодахъ, какія могла доставить имъ утренняя добыча. Шарфенштейнъ-племянникъ владлъ необыкновеннымъ талантомъ налагать свою руку на самое дорогое оружіе, и два достойные Тевтона, съ раскраснвшимися лицами, заране раздляли между собою деньги, которыя они могли выручить за эту богатую добычу.

Остальные воины, составивъ кружокъ въ середин палатки, играли въ кости, съ одушевленіемъ слдя за различными переходами партіи.

Толстая пловучая свчка, воткнутая въ землю, освщала ихъ веселыя и беззаботныя лица, бросая сквозь облака смрадной копоти дрожащій свтъ на другія фигуры съ совершенно противоположными выраженіями, и которыя мы постарались подсмотрть и обрисовали въ полусвт.

Болзненный стонъ бднаго Мальмора, раздавшійся сильне прежняго, вывелъ Габріэля изъ задумчивости. Онъ поднялъ голову и обратился къ своему конюшему.

— Мартэнъ-Герръ, который часъ можетъ быть теперь? спросилъ его Габріэль.

— Трудно сказать, отвчалъ Мартэнъ: — дождливая ночь погасила вс звзды. Я думаю, теперь около шести часовъ, потому-что боле часу, какъ на двор стоитъ самая черная ночь.

— Лекарь общалъ теб прійдти въ шесть часовъ? спросилъ Габріэль.

— Ровно въ шесть. Да вотъ, сударь, приподнимается дверь, вотъ и самъ лекарь.

Виконтъ д’Эксме взглянулъ на вошедшаго и тотчасъ узналъ его. Они видлись только одинъ разъ, но лицо хирурга принадлежало къ числу тхъ, которыя нельзя позабыть, даже посл одной встрчи.

— Амброазъ Паре! вскричалъ Габріэль, вставая съ своего мста.

— Господинъ виконтъ д’Эксме! сказалъ Паре съ почтительнымъ поклономъ.

— Я не зналъ, что вы въ лагер, такъ близко отъ насъ, продолжалъ Габріэль.

— Я всегда стараюсь находиться тамъ, гд могу быть полезенъ, отвчалъ хирургъ.

— О, я узнаю васъ, благородное сердце, и я вдвойн радъ вамъ сегодня, потому-что долженъ прибгнуть къ вашему искусству.

— Надюсь, что не для васъ? спросилъ Амброазъ Паре.— Въ чемъ дло?

— Дло идетъ объ одномъ изъ моихъ людей, отвчалъ Габріэль:— который ныньче утромъ, бросившись съ яростью на англійскихъ бглецовъ, получилъ въ плечо сильный ударъ копьемъ.

— Въ плечо? Можетъ-быть, это не опасно, сказалъ хирургъ.

— Напротивъ, я опасаюсь, отвчалъ Габріэль, понижая голосъ: — потому-что одинъ изъ товарищей раненнаго, Шарфенштейнъ, вотъ этотъ самый, такъ грубо и неловко постарался вынуть древко копья, что переломилъ его, и желзо осталось въ ран.

Амброазъ Паре сдлалъ гримасу, бывшую дурнымъ предзнаменованіемъ.

— Посмотримъ, сказалъ онъ, однакожь, съ своимъ всегдашнимъ спокойствіемъ.

Паре подвели къ постели больнаго. Вс солдаты встали и окружили хирурга, бросивъ кто игру, кто вычисленія, кто щетку. Одинъ только Лактанцій продолжалъ бормотать въ углу.

Амброазъ Паре, откинувъ блье, которымъ было обернуто плечо Мальмора, и внимательно разсмотрвъ рану, покачалъ головою сомнительно и съ неудовольствіемъ, но потомъ сказалъ громко:

— Опасаться нечего.

— Гм! проговорилъ Мальморъ.— Если нечего, такъ завтра я могу драться?

— Не думаю, отвчалъ Амброазъ Паре, вкладывая зондъ въ рану.

— Эге! Оно немножко больно!.. сказалъ Мальморъ.

— Я думаю, отвчалъ хирургъ — надо потерпть, любезный другъ.

— На счетъ этого не безпокойтесь, замтилъ Мальморъ.— До-сихъ-поръ еще сносно. Не будетъ ли больне, когда вы станете вынимать эту проклятую занозу?

— Нтъ, потому-что вотъ она, сказалъ торжествующій Амброазъ Паре, показывая Мальмору желзо, вынутое изъ плеча.

— Очень обязали, г-нъ хирургъ, учтиво сказалъ Мальморъ.

Шопотъ удивленія и изумленія былъ наградою Амброазу Паре за его искусную операцію.

— Какъ! уже все кончено? сказалъ Габріэль.— Это невроятно?

— Надо согласиться, замтилъ съ улыбкою Амброазъ: — что раненный не робокъ.

— И что операторъ — не ученикъ! сказалъ позади солдатъ человкъ, котораго, при всеобщемъ безпокойств, никто не замтилъ, когда онъ вошелъ въ палатку.

При этомъ знакомомъ голос, вс почтительно разступились.

— Г-нъ герцогъ Гизъ! сказалъ Паре, узнавъ главнокомандующаго.,

— Да, отвчалъ герцогъ: — г-нъ Гизъ, изумленный и восхищенный вашимъ искусствомъ. Клянусь своимъ патрономъ, святымъ Францискомъ, сейчасъ я видлъ ословъ-медиковъ, которые надлали нашимъ солдатамъ гораздо-больше зла своими инструментами, нежели Англичане оружіемъ. Но вы, любезный другъ, вынули этотъ осколокъ такъ свободно, какъ сдой волосъ… и я васъ еще не знаю! Какъ ваше имя?

— Амброазъ Паре, отвчалъ хирургъ.

— И такъ, Амброазъ Паре, продолжалъ герцогъ Гизъ: — отвчаю вамъ за вашу будущность, но только съ условіемъ…

— Позволите, г-въ герцогъ, узнать это условіе?

— Если я получу рану или ушибъ, что весьма-возможно, особенно теперь, вы возьметесь пользовать меня и будете лечить меня такъ же просто, какъ этого бдняка.

— Исполню ваше условіе, г-нъ герцогъ, отвчалъ Амброазъ: — вс люди равны передъ страданіемъ.

— Гм! вы постараетесь, чтобъ въ случа, о которомъ я говорю, замтилъ Францискъ Лотарингскій:— они также были равны передъ исцленіемъ.

— Теперь, надюсь, г-нъ герцогъ позволитъ мн заняться перевязкою раны этого больнаго, сказалъ хирургъ.— Еще другіе раненные ждутъ сегодня моей помощи.

— Продолжайте свое дло, г-нъ Амброазъ Паре, и не обращайте на меня вниманія, отвчалъ герцогъ Гизъ.— Я поспшу самъ освободить отъ нашихъ записныхъ эскулаповъ и прислать къ вамъ паціентовъ сколько возможно. Притомъ, мн еще надобно поговорить съ господиномъ д’Эксме.

Амброазъ Паре немедленно началъ перевязывать рану Мальмора.

— Еще разъ благодарю васъ, г-нъ хирургъ, сказалъ ему раненный:— но извините, если и я попрошу васъ еще объ одной услуг.

— Чего хотите вы, герой? спросилъ амброазъ.

— Вотъ чего, г-нъ хирургъ, отвчалъ Мальморъ: — теперь я больше не чувствую въ своемъ тл этой проклятой палки, такъ жестоко терзавшей меня и, кажется, я почти здоровъ…

— Да, почти, сказалъ Амброазъ Паре, стягивая перевязку.

— Итакъ, не потрудитесь ли вы сказать г-ну д’Эксме, что если завтра пойдутъ драться, я совершенно могу участвовать въ сраженіи.

— Вамъ идти завтра въ сраженіе! вскричалъ Амброазъ Паре.— Но вы не думаете о томъ, что говорите!

— Очень думаю, печально отвчалъ Мальморъ.

— Несчастный, сказалъ хирургъ: — но я предписываю вамъ по-крайней-мр восемь дней совершеннаго спокойствія, восемь дней не вставать съ постели, быть на діэт!

— Діэта пищи — это еще не бда, замтилъ Мальморъ: — но діэта битвы… Умоляю васъ, г-въ хирургъ…

— Вы помшались! продолжалъ Амброазъ Паре:— если вы только встанете — схватите горячку и вы пропали. Я назначилъ восемь дней и не сбавлю ни полчаса.

— Гм! проворчалъ Мальморъ:— въ восемь дней кончится осада, и мн во все это время валяться на боку!

— Вотъ молодецъ! сказалъ герцогъ Гизъ, слышавшій этотъ странный разговоръ.

— Мальморъ всегда былъ таковъ, съ улыбкою замтилъ Габріэль: — и я попрошу васъ, герцогъ, приказать, чтобъ его перенесли въ походный госпиталь и держали тамъ подъ присмотромъ, потому-что, услышавъ шумъ какой-нибудь схватки, онъ готовъ встать съ постели, не смотря ни на какія запрещенія.

— Что жь, дло очень-простое, сказалъ герцогъ Гизъ:— велите товарищамъ Мальмора перенести его въ больницу.

— Вотъ въ этомъ и затрудненіе, отвчалъ Габріэль:— можетъ-быть, мн будутъ нужны люди ныншней ночью.

— А! произнесъ герцогъ, съ удивленіемъ смотря на виконта д’Эксме.

— Если угодно, г. д’Эксме, сказалъ Амброазъ Паре, окончившій перевязку: — я пришлю двухъ своихъ помощниковъ съ носилками взять этого раненнаго воителя.

— Благодарю васъ и принимаю ваше предложеніе, сказалъ Габріэль: — Поручаю Мальмора вашему бдительному вниманію.

Мальморъ закричалъ въ отчаяніи.

Амброазъ Паре простился съ герцогомъ Гизомъ и вышелъ. Люди г-на д’Эксме, по знаку, сдланному Мартэномъ-Герромъ, удалились на конецъ палатки, и Габріэль остался, нкоторымъ образомъ, безъ свидтелей съ главнымъ распорядителемъ осады.

II.
Маленькія лодки являются спасать большіе корабли.

Виконтъ д’Эксме, оставшись почти наедин съ герцогомъ Гизомъ, сказалъ ему:

— И такъ, герцогъ, довольны ли вы мною?

— Да, другъ, отвчалъ Францискъ Лотарингскій:— да, я доволенъ тмъ, что уже сдлано, по, признаюсь, меня безпокоитъ то, что предстоитъ намъ сдлать. Это самое безпокойство и заставило меня выйдти изъ своей палатки, бродить по лагерю и искать у васъ ободренія и мудраго совта.

— Разв случилось что новое? спросилъ Габріэль.— Результатъ, кажется, превзошелъ наши надежды. Черезъ четыре дня, вы завладете обоими щитами Кале. Защитники самаго города и Вь-Шато не въ состояніи держаться доле двухъ сутокъ.

— Правда, сказалъ герцогъ: — но вдь они будутъ держаться двое сутокъ, а этого времени довольно имъ, чтобъ погубить насъ и спасти себя.

— Въ этомъ позвольте мн сомнваться, г-нъ герцогъ, отвчалъ Габріэль.

— Нтъ, другъ мой, старая опытность не обманываетъ меня, возразилъ герцогъ Гизъ.— Одинъ непредвиденный ударъ, одинъ случай, который не подлежитъ человческимъ вычисленіямъ — и наше предпріятіе рушится. Врите ли мн?

— Объясните, сказалъ Габріэль съ улыбкою, вовсе не соотвтствовавшею печальному тону, съ какимъ герцогъ высказалъ свою мысль.

— Я объясню вамъ въ двухъ словахъ, и даже на вашемъ план. Слушайте.

— Слушаю, сказалъ Габріэль.

— Странная и смлая попытка, къ которой ваша юношеская пылкость увлекла мое благоразумное честолюбіе, сказалъ герцогъ: — имла свое возможное основаніе въ увренности на разъединеніе и страхъ англійскаго гарнизона. Кале нельзя взять, положимъ такъ, но его можно захватить въ-расплохъ. И на эту мысль разсчитывала наша безумная смлость, не правда ли?

— И до-сихъ-поръ событія не обманули нашихъ разсчетовъ, замтилъ Габріэль.

— Безъ сомннія нтъ, отвчалъ герцогъ Гизъ: — и вы доказали, Габріэль, что умете судить о людяхъ такъ же хорошо, какъ понимаете вещи, и что вы такъ же искусно изучили лорда Уэнтворта, какъ и внутренность города. Лордъ Уэнтвортъ не уклонился ни отъ одного изъ вашихъ предположеній. Онъ думалъ, что девятьсотъ человкъ и грозные аванпосты достаточно могутъ заставить насъ раскаяться въ своей смлой попытк. Онъ считалъ васъ слишкомъ-ничтожными, не удостоилъ призвать себ на помощь ни одного полка ни съ континента, ни изъ Англіи. Благодаря этой самонадянной безпечности, мы взяли фортъ св. Агаты почти мгновенно, и фортъ Ньле въ три дня счастливой битвы…

— Такъ-что, сказалъ весело Габріэль: — еслибъ теперь Англичане или Испанцы, ихъ соотечественники или союзники, пришли сухимъ путемъ на помощь, то встртили бы, вмсто дружескихъ пушекъ лорда Уэнтворта, грозныя баттареи герцога Гиза.

— И стали бы отъ нихъ на почтительной дистанціи, замтилъ съ улыбкою герцогъ Гизъ, раздлявшій веселость молодаго человка.

— Что жь, кажется, мы завладли важнымъ пунктомъ? спросилъ Габріэль.

— Разв я сомнваюсь въ этомъ! сказалъ герцогъ:— но, къ-несчастію, это одинъ только пунктъ, и притомъ не самый важный. Мы заперли вншнимъ вспомогательнымъ силамъ Кале одну изъ дорогъ, которая привела бы ихъ къ воротамъ города. Но есть еще другія ворота, другая дорога.

— Какая, г-нъ герцогъ? спросилъ Габріэль, подавая видъ, будто хочетъ ее вспомнить.

— Взгляните на эту карту, передланную маршаломъ Строцци съ плана, который вы дали ему, сказалъ главнокомандующій.— Кале можетъ получить помощь съ двухъ сторонъ: изъ форта Ньле, защищаемаго рвами и насыпями…

— Но кто же станетъ теперь защищать отъ насъ эти насыпи? прервалъ Габріэль.

— Конечно, никто, продолжалъ герцогъ Гизъ:— но тамъ, близъ моря, охраняемый Океаномъ, болотами и подводными камнями, тамъ, видите ли, есть фортъ Рисбанкъ, или, если угодно, восьмиугольная башня, которая начальствуетъ надъ портомъ и отворяетъ и замыкаетъ его для кораблей. Стоитъ послать извстіе въ Дувръ, и черезъ нсколько часовъ англійскіе корабли доставятъ и вспомогательное войско и провіантъ, съ которыми городъ можетъ держаться въ-продолженіе многихъ лтъ. Итакъ, городъ охраняется фортомъ Рисбанкъ, а море защищаетъ фортъ Рисбанкъ. И знаете ли, Габріэль, какое распоряженіе сдлалъ лордъ Уэнтвортъ посл несчастной для него битвы?

— Очень-хорошо знаю, спокойно отвчалъ виконтъ д’Эксме.— Лордъ Уэнтвортъ, по единогласному мннію совта, тотчасъ послалъ въ Дувръ извстіе, къ-несчастію, очень-поздно, и надется получить завтра, въ это самое время, помощь, въ необходимости которой, наконецъ, убдили его обстоятельства.

— И посл? спросилъ Гизъ.

— Признаюсь, г-нъ герцогъ, я не вижу, что будетъ дале, отвчалъ Габріэль:— я не владю даромъ божескаго предвиднія.

— Здсь довольно человческой дальновидности, замтилъ Францискъ-Лотарингскій:— и такъ-какъ ваша остановилась на половин дороги, я поведу васъ дале.

— Удостойте меня, герцогъ, вразумить, что можетъ случиться, по вашему мннію, сказалъ Габріэль, поклонившись.

— Дло очень-простое, отвчалъ герцогъ.— Осажденные, получивъ, въ случа крайней необходимости, помощь отъ цлой Англіи, могутъ завтра же выставить противъ насъ, при Вь-Шато, силы, превосходящія насъ, непоколебимыя. Если, притомъ, мы будемъ стоять твердо, Ардръ, Гамъ, Сен-Кентень, вс Испанцы и Англичане, находящіеся во Франціи, соединятся, какъ снгъ зимою, въ одну массу въ окрестностяхъ Кале, и потомъ, чувствуя свою многочисленность, въ свою очередь осадятъ насъ. Положимъ даже, что они не вдругъ отнимутъ у насъ фортъ Ньле, однакожь, они возьмутъ фортъ св. Агаты. Этого довольно, и они могутъ насъ громить съ двухъ сторонъ.

— Въ-самомъ-дл, это была бы ужасная катастрофа, спокойно сказалъ Габріэль.

— И, однакожь, она весьма-возможна! произнесъ герцогъ Гизъ, въ отчаяніи склонившись головою на руку.

— Впрочемъ, г-нъ герцогъ, вроятно, вы думали о средствахъ предупредить эту страшную катастрофу?

— Боже мой! Я только объ этомъ и думаю! сказалъ герцогъ Гизъ.

— И что жь? пебрежно спросилъ Габріэль.

— Я думаю, что намъ осталось только одно средство: завтра, во что бы ни стало, сдлать отчаянный приступъ къ Вь-Шато. Вроятно, еще ничего не будетъ приготовлено къ завтрашнему дню, не смотря на то, что вся ныншняя ночь пройдетъ въ самыхъ быстрыхъ работахъ, но больше ршиться не на что, и притомъ, выбрать это послднее средство все-гаки благоразумне, нежели ждать прихода вспомогательныхъ силъ изъ Англіи. Французская ярость, какъ говорятъ въ Италіи, дойдетъ, можетъ-быть, въ своемъ чудовищномъ стремленіи до своей цли у этихъ неприступныхъ стнъ.

— Она разобьется объ эти стны, холодно возразилъ Габріэль.— Простите откровенности, но мн кажется, что въ настоящую минуту французская армія не такъ сильна и не такъ слаба, чтобъ ршаться на невозможное. На васъ, герцогъ, лежитъ тяжелая, страшная отвтственность. Вроятно, что, потерявъ половину своихъ людей, мы будемъ изгнаны окончательно. Какъ, въ такомъ случа, думаетъ поступить герцогъ Гизъ?

— Не подвергать себя, по-крайней-мр, совершенному пораженію, печально сказалъ Францискъ-Лотарингскій:— удалиться изъ этихъ проклятыхъ стнъ съ остаткомъ своего войска, и беречь его на лучшіе дни для короля и отечества.

— Побдитель при Мец и Ранти ударитъ отбой! вскричалъ Габріэль.

— Все-таки это лучше, нежели упорствовать при пораженіи, какъ, на-примръ, коннетабль въ день св. Лорана, сказалъ герцогъ Гизъ.

— Все равно, замтилъ Габріэль: — ударъ этотъ будетъ разрушителенъ и для славы Франціи и для вашей славы.

— Разв я не знаю этого? вскричалъ герцогъ Гизъ.— Вотъ что значитъ успхъ и счастіе! Еслибъ мн удалось — я былъ бы герой, великій геній, полубогъ. Если я упаду, меня назовутъ умомъ поверхностнымъ и пустымъ, скажутъ, что я заслужилъ стыдъ своего паденія. Одна и та же попытка заслужила бы названіе грандіозной и изумительной, еслибъ она счастливо кончилась, и она же влечетъ на меня ропотъ Европы и отложитъ на дальній срокъ или даже уничтожитъ въ зародыш вс мои предположенія, вс надежды. Вотъ отъ чего зависитъ въ мір бдное честолюбіе!

Герцогъ замолчалъ чрезвычайно встревоженный. Настало продолжительное безмолвіе, которое Габріэль съ намреніемъ остерегался нарушить: онъ хотлъ, чтобъ Гизъ собственными опытными глазами измрилъ вс страшныя трудности своего положенія.

Потомъ, замчая, что герцогъ по-прежнему погруженъ въ мрачное раздумье, Габріэль ршился прервать молчаніе.

— Я вижу васъ, герцогъ, сказалъ онъ: — въ одну изъ минутъ сомннія, которое находитъ на величайшихъ дятелей посреди ихъ величайшихъ предпріятій. Позвольте, однакожь, одно замчаніе. Нтъ, высокій геній, подобный вамъ, совершенный полководецъ, подобный тому, съ которымъ я теперь имю честь говорить, не ршится, не обдумавъ сперва, на столь важное предпріятіе. Еще въ Париж, еще въ Лувр предвидны вс малйшія подробности, вс самыя невроятныя случайности. Вы заране нашли развязку всхъ запутанныхъ обстоятельствъ и лекарство для всхъ золъ. Какъ же теперь вы еще колеблетесь?

— Боже мой! сказалъ герцогъ Гизъ: — я думаю, что вашъ энтузіазмъ, ваша юношеская самоувренность околдовали и ослпили меня, Габріэль.

— Герцогъ!.. сказалъ съ упрекомъ виконтъ д’Эксме.

— О, не поражайте меня, другъ! Я всегда удивлялся вашей мысли, великой и патріотической. Но дйствительность любитъ убивать именно самыя прекрасныя грезы. По-крайней-мр, помнится мн, что я не соглашался на крайность, въ которую мы теперь поставлены, и вы разрушили мои возраженія.

— И какимъ образомъ, г. герцогъ? спросилъ Габріэль.

— Вы общали мн, сказалъ Гизъ: — что если въ нсколько дней мы овладемъ фортами св. Агаты и Ньле, ваши союзники помогутъ намъ захватить фортъ Рисбанкъ, и такимъ образомъ Кале будетъ лишенъ всякаго подкрпленія какъ со стороны моря, такъ и съ материка. Да, Габріэль, я помню это, и вы должны помнить свое общаніе.

— И что же? сказалъ виконтъ д’Эксме съ совершеннымъ спокойствіемъ.

— Надежды обманули васъ, не правда ли? Ваши друзья, оставшіеся въ Кале, какъ водится, не сдержали слова. Они еще не уврены въ нашей побд, они боятся, и покажутся тогда только, когда мы не будемъ больше въ нихъ нуждаться.

— Извините, герцогъ. Кто сказалъ вамъ это? спросилъ Габріэль.

— Само ваше молчаніе. Теперь настало мгновеніе, въ которое ваши тайные союзники должны бы служить намъ и могли бы спасти насъ. И, между-тмъ, они не трогаются съ мста и вы молчите. Изъ всего этого я заключаю, что вы не разсчитываете больше на нихъ и что должно отказаться отъ этой помощи.

— Еслибъ г. герцогъ зналъ меня получше, замтилъ Габріэль: — онъ зналъ бы также, что я не люблю говорить, когда могу дйствовать.

— Какъ! вы все еще надетесь? сказалъ герцогъ Гизъ.

— Да, герцогъ, потому-что я живъ, отвчалъ Габріэль съ выраженіемъ важнымъ и печальнымъ.

— Итакъ, фортъ Рисбанкъ…?

— Необходимо будетъ принадлежать вамъ, если я не умру.

— Но, Габріэль, необходимо взять его завтра, завтра утромъ.

— И мы возьмемъ его завтра утромъ, спокойно отвчалъ Габріэль: — если только, повторяю вамъ, я не буду убитъ, но въ противномъ случа, вы не будете въ прав сдлать упрекъ въ несдержаніи своего слова тому, кто пожертвовалъ своею жизнію, чтобъ сдержать свое общаніе.

— Габріэль, сказалъ герцогъ Гизъ: — на какой поступокъ вы ршаетесь? Идти противъ смертельной опасности, бороться съ безумнымъ случаемъ? Нтъ, я не хочу, я не хочу этого! Франція слишкомъ нуждается въ людяхъ, подобныхъ вамъ.

— Не безпокойтесь, герцогъ, отвчалъ Габріэль: — если опасность и велика, то также высока и цль, къ которой я стремлюсь, и моя игра стоитъ, чтобъ я рисковалъ. Думайте только о томъ, какъ воспользоваться ея послдствіями, и предоставьте мн располагать своими средствами. Я отвчаю только за себя, вы отвчаете за всхъ.

— Скажите по-крайней-мр, что могу я сдлать, чтобъ помочь вамъ? сказалъ герцогъ Гизъ.— Какое участіе вы предоставляете мн въ своихъ планахъ?

— Еслибъ, г. герцогъ, ныньче вечеромъ вы не пожаловали въ эту палатку, отвчалъ Габріэль: — я намревался идти въ вашу для нкоторыхъ предложенй…

— Говорите, говорите, съ живостію сказалъ Францискъ-Лотарингскій.

— Завтра, пятаго числа, на разсвт, то-есть въ восемь часовъ, — январьскія ночи длинны, — потрудитесь поставить кого-нибудь изъ своихъ, разумется, человка надежнаго, на мысъ, съ котораго виденъ Фортъ Рисбанкъ. Если на немъ по-прежнему будетъ развваться англійское знамя, ршайтесь на отчаянный приступъ, задуманный вами, потому-что я палъ, или, другими словами, умеръ.

— Умеръ! вскричалъ герцогъ Гизъ.— Не сказалъ ли я, Габріэль, что вы погубите себя!

— И въ такомъ случа не теряйте времени на сожалніе обо мн, сказалъ молодой человкъ.— Пускай только у васъ будетъ все приготовлено къ вашему послднему усилію, и я молю Бога даровать вамъ успхъ. Идите впередъ и сражайтесь! Помощь явится изъ Англіи не раньше полудня, вамъ остается четыре часа героизма, чтобъ доказать предъ отступленіемъ, что французы столько же безстрашны, какъ и благоразумны.

— Однакожь, Габріэль, скажите мн по-крайней-мр, есть ли у васъ какая-нибудь надежда на успхъ?

— Да, есть, объ этомъ не заботьтесь, г. герцогъ. Оставайтесь спокойнымъ и терпливымъ, какъ человкъ съ сильнымъ характеромъ. Не длайте слишкомъ-скоро сигнала къ приступу, не бросайтесь прежде необходимости въ эту неврную крайность. Наконецъ, прикажите маршалу Строцци и его инженерамъ продолжать осадныя работы, и ваши солдаты и артиллеристы дождутся благопріятной минуты для приступа, если въ восемь часовъ вы увидите французское знамя на форт Рисбанкъ.

— Французское знамя на форт Рисбанкъ! вскричалъ герцогъ Гизъ.

— Откуда одинъ видъ его, я думаю, заставитъ воротиться корабли, которые пріидутъ изъ Англіи.

— Я согласенъ съ вами, сказалъ Гизъ: — но, другъ мой, какъ всего этого достигнуть?

— Умоляю васъ, герцогъ, не спрашивайте моей тайны, сказалъ Габріэль.— Еслибъ вы узнали мой планъ, можетъ-быть, вы захотли бы удержать меня. Но теперь некогда обдумывать и сомнваться. Притомъ же, я своимъ поступкомъ не нанесу стыда ни арміи, ни вамъ. Люди, которыхъ я выбралъ себ, вс до одного волонтеры, нанятые мною, и потому прошу васъ оставить мн полную свободу. Я желаю выполнить свой планъ безъ всякой помощи — или умереть.

— Къ-чему такая гордость? спросилъ герцогъ Гизъ.

— Нтъ, это не гордость, но я хочу достойнымъ образомъ отплатить за неоцнимую милость, общанную мн вами въ Париж, и которой, надюсь, вы не забыли.

— О какой неоцнимой милости говорите вы, Габріэль? сказалъ герцогъ Гизъ.— У меня хорошая память, особенно для своихъ друзей. Но, къ стыду своему, признаюсь, что на этотъ разъ она измнила мн…

— Однакожь, для меня это обстоятельство весьма-важно, господинъ-герцогъ, отвчалъ Габріэль.— Вотъ чего я просилъ отъ вашей благосклонности: если бы вамъ сдлалось извстно, что Франція обязана взятіемъ Кале единственно мн, содйствовавшему или оружіемъ или идеей къ исполненію этого предпріятія, я просилъ васъ не свидтельствовать объ этомъ публично, потому-что такая честь принадлежитъ вамъ, какъ главному предводителю, но только объявить королю Генриху II объ участіи, которое, подъ вашимъ начальствомъ, я принималъ въ побд. И вы обнадежили меня, что я получу эту награду.

— Какъ! и на эту неслыханную милость вы намекали, Габріэль? спросилъ герцогъ Гизъ.— Могъ ли я забыть о ней! Но, другъ мой, это не награда, но долгъ справедливости, и, тайно или публично, по вашему желанію, я всегда готовь и долженъ признать и засвидтельствовать ваши заслуги.

— Мое честолюбіе не простирается дале, сказалъ Габріэль.— Пусть король только узнаетъ о моихъ стараніяхъ: въ его рукахъ есть награда, которая для меня выше всхъ почестей и всякаго счастія въ мір.

— Королю будетъ извстно все, что вы для него сдлали, Габріэль.— Чмъ еще я могу быть вамъ полезенъ?

— Я попрошу господина герцога еще о нкоторыхъ услугахъ.

— Говорите, сказалъ Гизъ.

— Во-первыхъ, продолжалъ Габріэль:— въ ныншнюю ночь, мн надобно имть пароль, чтобъ, въ какомъ бы то часу ни было, я могъ выйдти изъ лагеря съ своими людьми.

— Скажите только: Кале и Шарль, и часовые пропустятъ васъ.

— Во-вторыхъ, сказалъ Габріэль:— если я паду, а вы кончите свое предпріятіе съ успхомъ, осмливаюсь напомнить вамъ, что госпожа Діана де-Кастро, дочь короля, находится теперь въ темниц у лорда Уэнтворта, и иметъ самыя законныя права на ваше благородное покровительство.

— Я не забуду своего долга какъ человкъ и какъ дворянинъ, отвчалъ Францискъ-Лотарингскіи.— Дале?

— Наконецъ, сказалъ виконтъ д’Эксме: — въ ныншнюю ночь, я обязался заплатить значительный долгъ одному изъ рыбаковъ, живущему на здшнемъ берегу, по имени Ансельму. На случай, если Ансельмъ погибнетъ вмст со мною, я написалъ старику Эліо, управляющему моимъ имніемъ, чтобъ онъ позаботился о существованіи и поддержаніи семейства рыбака, бднаго семейства, для котораго Ансельмъ былъ единственною подпорою. Для большей врности, я попрошу господина-герцога присмотрть за исполненіемъ моихъ распоряженій, и буду чрезвычайно обязанъ ему.

— Просьба ваша будетъ исполнена, сказалъ герцогъ Гизъ.— И все?

— Все, господинъ-герцогъ, отвчалъ Габріэль.— Еще одна просьба: если мы не увидимся боле, вспоминайте обо мн иногда съ сожалніемъ, и говорите обо мн съ нкоторымъ уваженіемъ и королю и госпож де-Кастро, которая, можетъ-быть, станетъ сожалть меня. Теперь я больше не удерживаю васъ, господинъ-герцогъ. Прощайте.

Гизъ всталъ съ своего мста.

— Прогоните, другъ, эти мрачныя мысли, сказалъ онъ.— Оставляю васъ съ таинственнымъ проектомъ, хотя, должно сказать правду, онъ безпокоитъ меня и до восьми часовъ утра едва-ли дастъ мн сомкнуть глаза. Впрочемъ, какое-то предчувствіе говоритъ мн, что мы увидимся, и я не прощаюсь съ вами, Габріэль.

— Благодарю за предсказаніе! произнесъ д’Эксме.— Если вы увидите меня, то увидите въ Кале, французскомъ город.

— И въ такомъ случа, замтилъ герцогъ Гизъ: — вы будете въ прав гордиться, что извлекли изъ великой опасности честь Франціи и мою собственную честь.

— Маленькія лодки, герцогъ, спасаютъ иногда большіе корабли, сказалъ Габріэль.

Герцогъ Гизъ сталъ на порог палатки, въ послдній разъ дружески пожалъ руку виконту д’Эксме и въ задумчивости возвратился въ свой лагерь.

III.
Подъ пологомъ черной ночи.

Проводивъ Гиза до дверей, Габріэль возвратился на свое прежнее мсто и сдлалъ издали знакъ Мартэну-Герру, который тотчасъ всталъ и вышелъ изъ палатки, не нуждаясь, по-видимому, въ дальнйшихъ объясненіяхъ.

Черезъ четверть часа, конюшій воротился, за нимъ шелъ человкъ худощавый, одтый очень-бдно.

Мартэнъ приблизился къ своему господину, снова погруженному въ размышленія. Прочіе товарищи, бывшіе въ палатк, одни играли, другіе спали, кому что нравилось.

— Вотъ, сударь, человкъ, о которомъ я говорилъ, сказалъ Мартэнъ.

— А, хорошо, отвчалъ Габріэль.— Это вы рыбакъ Ансельмъ? прибавилъ онъ, обращаясь къ вошедшему.

— Точно такъ, сударь, я рыбакъ Ансельмъ, отвчалъ незнакомецъ.

— И Мартэнъ говорилъ вамъ объ услуг, которой мы ожидаемъ отъ васъ? спросилъ виконтъ д’Эксме.

— Говорилъ, сударь, я совершенно готовъ.

— Но мой конюшій долженъ былъ, однакожь, предупредить васъ, продолжалъ Габріэль: — что въ этой экспедиціи вы будете, вмст съ нами, жертвовать жизнію.

— О, замтилъ рыбакъ: — объ этомъ напрасно было бы и говорить. Я хорошо зналъ это, даже лучше, нежели вашъ конюшій.

— И, однакожь, вы пришли? сказалъ Габріэль.

— Готовый къ вашимъ услугамъ, замтилъ Ансельмъ.

— Хорошо, другъ! Это признакъ смлаго сердца.

— Или несчастной жизни, прибавилъ рыбакъ.

— Что вы хотите сказать? спросилъ Габріэль.

— Клянусь Пречистою Богородицей, сказалъ Ансельмъ:— всякій день я пренебрегаю смертью, чтобъ наловить сколько-нибудь рыбы, и очень-часто возвращаюсь съ пустыми руками. Значитъ, съ моей стороны небольшая заслуга, если сегодня я жертвую своимъ тощимъ тломъ для васъ, общающаго, въ случа моей смерти, обезпечить судьбу моей жены и троихъ моихъ ребятишекъ.

— Да, отвчалъ Габріэль:— но опасность, которой вы подвергаете себя ежедневно, сомнительна и неизвстна. Вы никогда по пускаетесь въ лодк въ сильную бурю. Въ ныншній разъ, опасность очевидна и вроятна.

— Да, только безумецъ пускается въ море въ такую ночь, сказалъ рыбакъ:— но это ваше дло, и я ни за что тутъ не отвчаю. Вы заране заплатили мн за мою барку и за мое тло, и вамъ остается только поставить большую восковую свчку передъ образомъ Богородицы, если додемъ мы здравы и невредимы.

— Но если мы даже благополучно достигнемъ до мста, продолжалъ Габріэль: — еще не кончится этимъ ваше дло. Исполнивъ должность гребца, вы, въ случа надобности, должны будете сражаться, положивъ весла, взяться за оружіе. Вмсто одной опасности, васъ ожидаютъ дв.

— Хорошо, сказалъ Ансельмъ:— не слишкомъ пугайте меня. Я готовъ повиноваться. Вы обезпечиваете жизнь тхъ, которые дороги моему сердцу, и я отдаю вамъ свою жизнь. Мы сторговались — и нечего толковать.

— На-счетъ своей жены и своихъ дтей останьтесь спокойны, сказалъ виконтъ д’Эксме: — они не будутъ нуждаться. Я уже писалъ объ этомъ своему управляющему Эліо, и самъ герцогъ Гизъ общалъ позаботиться объ исполненіи моихъ предписаній.

— Больше я ничего и не требую, отвчалъ рыбакъ: — вы великодушны, еслибъ даже не дали мн ничего, кром этой суммы, которая въ настоящее время вывела меня изъ затруднительнаго положенія, поврьте, я не сталъ бы просить у васъ остальнаго. Но если я доволенъ вами, надюсь, что и вы останетесь довольны мною.

— Скажите, могутъ ли четырнадцать человкъ помститься въ вашей лодк? спросилъ Габріэль.

— Въ ней помщалось до двадцати, сударь.

— Вамъ нужны руки, которыя помогали бы грести, не такъ ли?

— Это на что? сказалъ Ансельмъ.— Я одинъ справлюсь съ рулемъ и парусомъ, если только устоитъ парусъ.

— У насъ есть Амброзіо, Пилльтруссъ и Ландри, замтилъ Мартэнъ-Герръ:— которые гребутъ такъ искусно, какъ-будто-бы всю жизнь только этимъ и занимались, и я самъ управляю веслами такъ же хорошо, какъ своими руками.

— Значитъ, съ такими товарищами я заживу знатнымъ бариномъ! весело сказалъ Ансельмъ.— Мартэнъ не сказалъ мн только объ одномъ: куда мы причалимъ?

— Къ форту Рисбанкъ, отвчалъ виконтъ д’Эксме.

— Къ форту Рисбанкъ!.. Къ форту Рисбанкъ, сказали вы? вскричалъ изумленный Ансельмъ.

— Да, что вы скажете на это? спросилъ Габріэль.

— Ничего, отвчалъ рыбакъ:— скажу только, что это мсто неприступное и что я никогда не кидалъ тамъ якоря. Это голый утесъ.

— И вы отказываетесь везти нась туда? сказалъ Габріэль.

— Нисколько, и хотя я не совсмъ знакомъ съ этимъ мстомъ, однакожь сдлаю все, что могу. Отецъ мой, природный рыбакъ, говаривалъ мн: ‘не должно никогда повелвать ни рыбой, ни покупателями’. И я поведу васъ къ форту Рисбанкъ, если только буду въ состояніи. Славная прогулка!

— Къ которому часу намъ надобно приготовиться? спросилъ Габріэль.

— Кажется, вы хотли быть тамъ къ четыремъ часамъ? замтилъ Ансельмъ.

— Между четырьмя и пятью, не раньше.

— Итакъ, отъ мста нашей отправки до Рисбанка надобно считать два часа плаванія, главное, намъ не должно утомлять себя понапрасну въ мор. Да еще на переходъ отсюда до бухты положимъ часъ ходьбы — всего три часа.

— Въ такомъ случа, мы выйдемъ изъ лагеря въ часъ пополуночи, сказалъ Габріэль.

— Именно такъ, замтилъ Ансельмъ.

— Теперь мн должно предупредить своихъ людей, сказалъ Габріэль.

— Длайте, что вамъ надобно, сударь, отвчалъ рыбакъ: — я попрошу васъ только позволить мн заснуть до часу. Я уже простился съ домашними, лодка осторожно скрыта и крпко привязана канатомъ. Значитъ, мн не за чмъ отлучаться.

— Отдохните, Ансельмъ, сказалъ Габріэль: — вы успете еще порядочно измучиться въ ныншнюю ночь. Теперь, Мартэнъ-Герръ, поди увдомить своихъ товарищей.

— Эй, вы, игроки и сонные! закричалъ Мартэнъ-Герръ.

— Что тамъ? сказали они, вскочивъ съ своихъ мстъ и окружая конюшаго.

— Благодарите виконта: черезъ часъ, мы отправимся въ экспедицію, сказалъ Мартэнъ.

— Хорошо! Знатно! Прекрасно! вскричали хоромъ волонтры.

Мальморъ тоже присоединилъ свое радостное ‘ура!’ къ этимъ непритворнымъ знакамъ удовольствія.

Но въ ту же минуту вошли четыре помощника Амброаза Паре съ извстіемъ, что имъ приказано перенести раненнаго въ походный госпиталь.

Мальморъ началъ громко кричать, но, не обращая вниманія на его ропотъ и сопротивленіе, его положили на носилки. Напрасно Мальморъ засыпалъ своихъ товарищей самыми жестокими упреками, называлъ ихъ дезертирами и предателями, которые идутъ безъ него сражаться: его вынесли изъ палатки.

— Теперь намъ остается, сказалъ Мартэнъ-Герръ:— сдлать нкоторыя распоряженія и назначить каждому изъ насъ свою роль и свое мсто.

— А на какое дло мы пойдемъ? спросилъ Пилльтруссъ.

— Дло идетъ о маленькомъ приступ, отвчалъ Мартэнъ.

— О, въ такомъ случа, я иду первый на крпость! вскричалъ Ивонне.

— Хорошо! сказалъ конюшій.

— Нтъ, это несправедливо! возразилъ Амброзіо.— Ивонне всякій разъ бросается прежде всхъ въ опасность, какъ-будто онъ одинъ только иметъ на нее право!

— Оставьте его, сказалъ виконтъ д’Эксме, вмшавшись въ разговоръ.— Въ опасной высадк, на которую мы ршаемся, я думаю, легче всхъ будетъ тому, кто будетъ впереди. Чтобъ доказать это, я останусь послднимъ.

— Эге, такъ Ивонне попался на удочку! вскричалъ Амброзіо съ громкимъ смхомъ.

Мартэнъ-Герръ распредлилъ, что каждый обязанъ длать на дорог, въ лодк, или во время приступа. Амброзіо, Пилльтруссу и Ландри поручено было грести, словомъ, были приняты въ соображеніе вс обстоятельства, какія можно было предвидть, для избжанія всякихъ недоразумній.

Лактанцій отвелъ на минуту Мартэна-Герра въ сторону.

— Какъ вы думаете, прійдется ли намъ убить кого-нибудь?

— Не знаю наврное, впрочемъ, это очень-возможно, отвчалъ Мартэнъ.

— Благодарю васъ, сказалъ Лактанцій: — въ такомъ случа, я заране отмолюсь за троихъ или четверыхъ убитыхъ и за столько же раненныхъ.

Когда все было улажено, Габріэль веллъ своимъ людямъ отдохнуть часъ или два, и общалъ самъ разбудить ихъ во-время.

— Да, я съ удовольствіемъ отдохну немного, сказалъ Ивонне: — мои бдные нервы ужасно устали сегодня вечеромъ, и притомъ у меня должна быть свжая голова, когда я дерусь.

Черезъ нсколько минутъ, въ палатк были слышны только правильное всхрапыванье солдатъ и монотонныя молитвы Лактанція.

Скоро замолкъ и этотъ послдній шумъ: Лактанцій заснулъ, побжденный сномъ.

Одинъ только Габріэль не спалъ и думалъ.

Черезъ часъ, онъ безъ шума разбудилъ по-одиначк каждаго изъ своихъ людей. Они встали, вооружились и вышли изъ палатки и лагеря.

При словахъ Кале и Шарль, тихо произнесенныхъ Габріэлемъ, часовые пропустили его безъ всякаго затрудненія.

Маленькій отрядъ, слдуя за рыбакомъ Аисельмомъ, прошелъ деревню и отправился вдоль по берегу. Никто не говорилъ ни слова. Слышны были только плачъ втра и стопъ отдаленнаго моря.

Ночь была черная и туманная. Ни одна живая душа не встрчалась на дорог нашимъ безстрашнымъ путникамъ. Но еслибъ даже они встртились кому, онъ, можетъ-быть, не увидлъ бы ихъ, а если бы даже увидлъ въ такую пору, въ такой темнот, онъ, наврное, принялъ бы ихъ за призраки.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Внутри города также въ эту минуту не спалъ одинъ человкъ. Это былъ лордъ Уэнтвортъ, губернаторъ.

И, однакожь, разсчитывая на помощь, которую надялся онъ получить завтра изъ Дувра, лордъ Уэнтвортъ ушелъ къ себ въ комнату, сколько-нибудь отдохнуть. Дйствительно, онъ не спалъ трое сутокъ, дйствуя — должно отдать ему справедливость — съ неутомимою храбростію въ мстахъ самыхъ опасныхъ, являясь на всхъ пунктахъ, гд его присутствіе было необходимо.

Вечеромъ, четвертаго января, онъ еще осмотрлъ брешь стараго замка, самъ поставилъ часовыхъ и сдлалъ смотръ городской милиціи, на которую была возложена легкая оборона форта Рисбанкъ.

Но, при всей усталости и тишин, лордъ Уэнтвортъ не могъ заснуть.

Какой-то смутный, глупый страхъ безпрестанно заставлялъ его приподниматься на постели.

Однакожь, вс предосторожности были приняты. Непріятель физически не могъ аттаковать ночью незначительную брешь Вь-Шато. Что же касается другихъ пунктовъ, они находились въ совершенной безопасности, охраняемые болотами и Океаномъ.

Все это лордъ Уэнтвортъ передумалъ тысячу разъ и, однакожь, онъ не могъ уснуть.

Онъ смутно чувствовалъ ночью, что вокругъ города носится грозная опасность, невидимый непріятель.

И непріятель этотъ былъ не маршалъ Строцци, не герцогъ де-Неверъ, даже не Францискъ Гизъ.

Кто же былъ этотъ непріятель? Не-уже-ли прежній его плнникъ, котораго нсколько разъ замчалъ съ высоты городскихъ насыпей лордъ Уэнтвортъ въ пылу отчаянныхъ схватокъ? Неуже-ли, дйствительно, этотъ непріятель — виконтъ д’Эксме, безумецъ, влюбленный въ г-жу де-Кастро?

Смшной соперникъ для губернатора, управляющаго неприступнымъ городомъ Кале!

Какъ бы то ни было, но лордъ Уэнтвортъ не могъ ни преодолть, ни объяснить себ смутнаго страха.

Но онъ чувствовалъ этотъ страхъ и не спалъ.

IV.
Между двумя безднами.

Фортъ Рисбанкъ, иначе названный Восьміугольною-Башнею, построенъ, какъ мы уже сказали, при вход въ гавань Кале передъ дюнами, и лежитъ огромною массою чернаго гранита на другой, такой же мрачной и огромной масс утеса. Море въ сильную бурю плескалось объ утесъ, но никогда не достигало волнами до подножія башни.

Въ ночь съ четвертаго на пятое января 1558 г., около четырехъ часовъ утра, море сильно бушевало, издавая продолжительные и страшные вопли, и было похоже на душу безпокойную и безнадежную.

Минуту спустя посл того, какъ часовой, стоявшій въ караул отъ двухъ до четырехъ часовъ, смнился на платформ башни другимъ часовымъ, которому была очередь стоять отъ четырехъ до шести часовъ — человческій крикъ, какъ-будто вырвавшійся изъ мднаго рта, смшался съ вчною жалобой Океана, но такъ, что этотъ крикъ рзко отличался отъ шквала.

Новый часовой задрожалъ, началъ прислушиваться, и, узнавъ, этотъ странный крикъ, положилъ на стну самострлъ. Потомъ, убдившись, что ни одинъ глазъ не замчаетъ за нимъ, онъ приподнялъ сильною рукою каменную будку и вытащилъ изъ-подъ нея связку веревокъ, изъ которой образовалась длинная узловатая лстница, и прикрпилъ ее къ желзнымъ скобкамъ, вколоченнымъ въ зубцы башни. Наконецъ, крпко связавъ одни съ другими отдльные куски веревокъ, онъ перекинулъ ихъ черезъ зубцы, и дв тяжелыя свинцовыя пули скоро дотянули конецъ лстницы до утеса, на которомъ стояла крпость. Лстница была длиною въ двсти двнадцать футовъ, а фортъ Рисбанкъ возвышался на двсти пятнадцать футовъ.

Едва часовой окончилъ свои таинственныя приготовленія, ночной патруль показался на верху каменной лстницы, ведущей на платформу.

Но патруль засталъ часоваго исправно-стоящимъ у будки, спросилъ у него пароль, получилъ отвтъ и прошелъ дале, ничего не замтивъ.

Часовой ждалъ нсколько спокойне. Первая четверть пятаго часа уже прошла.

На мор, посл двухъ часовъ борьбы и сверхъчеловческихъ усилій, лодка съ четырнадцатью смльчаками наконецъ пристала къ утесу рисбанкскаго форта. Деревянная лстница, поставленная къ этому утесу, доходила до первой рытвины камня, въ которой могли стоя помститься пять или шесть человкъ.

Смлые пловцы одинъ за другимъ поднялись по этой лстниц, и, не останавливаясь въ рытвин, продолжали взбираться наверхъ, единственно при помощи ногъ и рукъ, и хватались за каждую неровность утеса.

Они торопились достигнуть до основанія башни. А ночь была черная, скала скользкая, ногти ихъ ломались о камень, пальцы были въ крови. Одинъ изъ смльчаковъ оступился, онъ былъ не въ состояніи удержаться, покатился и упалъ въ море. Къ-счастію, послдній изъ четырнадцати пловцовъ былъ еще въ лодк, которую онъ напрасно старался привязать канатомъ, прежде нежели ршился всходить на лстницу.

Человкъ, упавшій со скалы, не испустилъ ни малйшаго крика при своемъ паденіи, и приплылъ прямо къ лодк. Другой протянулъ къ нему руку, и не смотря на то, что лодка сильно качалась подъ его ногами, невредимо вытащилъ утопавшаго.

— Какъ! это Мартэнъ-Герръ? спросилъ человкъ, находившійся въ лодк, узнавъ его въ темнот.

— Я, сударь, отвчалъ конюшій.

— Какъ поскользнулся ты, неловкій? сказалъ Габріэль.

— Хорошо еще, что это случилось со мною, а не съ другимъ, замтилъ Мартэнъ.

— Отъ-чего?

— Другой, пожалуй, еще закричалъ бы, отвчалъ Мартэнъ-Герръ.

— Ну, если ужь судьба прислала тебя ко мн, продолжалъ Габріэль:— помоги мн обвить веревку вокругъ этого толстаго корня. Глупо я сдлалъ, отпустивъ Ансельма и прочихъ.

— Корень не удержитъ, сударь, сказалъ Мартэнъ:— втеръ сломитъ его, и мы оба пропали вмст съ лодкой.

— Но больше нечего длать, отвчалъ виконтъ д’Эксме: — итакъ, будемъ лучше длать, а не разсуждать.

Когда они привязали лодку, Габріэль сказалъ конюшему:

— Ну, поднимайся.

— Я пойду посл васъ. Кто подержитъ для васъ лстницу?

— Поднимайся, говорю теб! повторилъ Габріэль, нетерпливо топнувъ ногою.

Спорить и церемониться было никогда. Мартэнъ-Герръ вскарабкался до углубленія, и оттуда поддерживалъ сверху, всми силами, концы лстницы, по которой, въ свою очередь, взбирался Габріэль.

Онъ еще не сталъ на послднюю ступеньку, какъ страшная волна качнула лодку, разорвала канатъ и унесла ее въ море вмст съ лстницей.

Габріэль непремнно бы погибъ, еслибъ Мартэнъ, рискуя погибнуть за одно съ нимъ, не склонился къ пропасти и движеніемъ боле быстрымъ нежели мысль не схватилъ своего господина за воротникъ камзола. Потомъ съ силою, которую придаетъ отчаяніе, смлый конюшій невредимо поднялъ Габріэля на утесъ.

— Ты въ свою очередь спасъ меня, храбрый Мартэнъ, сказалъ Габріэль.

— Да, но лодка далеко! замтилъ конюшій.

— Велика бда! за нее заплачено! отвчалъ Габріэль, стараясь беззаботностью скрыть свое безпокойство.

— Все равно, сказалъ благоразумный Мартэнъ-Герръ, качая головою:— если вашъ другъ не стоитъ на часахъ, если лстница не виситъ съ башни или если веревки оборвутся подъ нашею тяжестью, если платформа занята отрядомъ, который сильне нашего — вся наша надежда, все наше спасеніе пропали съ этою лодкой.

— Что жь, тмъ лучше! сказалъ Габріэль:— теперь намъ остается или побдить или умереть!

— Хорошо! отвчалъ Мартэнъ съ равнодушною и геройскою простотою.

— Пора! сказалъ Габріэль:— товарищи наши, вроятно, дошли до основанія башни, потому-что я не слышу больше никакого шума. Догонимъ ихъ. На этотъ разъ, Мартэнъ, держись осторожно, и не опускай одной руки, пока не ухватишься крпко другою.

— Будьте спокойны, постараюсь, отвчалъ Мартэнъ.

Они начали подниматься, и черезъ десять минутъ, преодолвъ безчисленныя трудности и опасности, присоединились къ своимъ двнадцати спутникамъ, которые, столпившись на скал, съ заботливостью ждали ихъ у форта Рисбанкъ.

Оставалось нсколько минутъ до пяти часовъ.

Габріэль съ неизъяснимою радостью примтилъ веревочную лстницу, висвшую на утес.

— Видите, друзья, сказалъ онъ тихимъ голосомъ своей команд:— насъ ожидаютъ на верху. Благодарите Бога, потому-что намъ не должно больше оглядываться: море унесло барку. Итакъ, впередъ! Да будетъ Богъ нашимъ спасителемъ.

— Аминь! сказалъ Лактанцій.

Въ-самомъ-дл, ршительные были т люди, которые окружали Габріэля! Предпріятіе, до-сихъ-поръ дерзкое, сдлалось теперь почти безумнымъ, и между-тмъ, при ужасномъ извстіи, что имъ не оставалось боле никакого убжища, ни одинъ изъ товарищей виконта д’Эксме не тронулся съ мста.

При мерцаніи, упадающемъ съ неба самаго мрачнаго, Габріэль внимательно смотрлъ на ихъ мужественныя лица и нашелъ ихъ совершенно безстрастными.

— Впередъ! повторили смльчаки за Габріэлемъ.

— Помните ли вы условленный порядокъ? спросилъ виконтъ д’Эксме.— Прежде всхъ пойдетъ Ивонне, за нимъ Мартэнъ-Герръ, потомъ остальные, по порядку, я останусь позади всхъ. Надюсь, что веревки и узлы этой лстницы крпки!

— Желзная веревка, сказалъ Амброзіо:— мы уже испытали ее, сударь, она такъ же легко сдержитъ тридцать, какъ четырнадцать человкъ.

— Поднимайся, храбрый Ивонне! произнесъ виконтъ д’Эксме:— теб предстоитъ не совсмъ безопасная роль въ этомъ предпріятіи. Иди смло!

— Въ смлости, сударь, у меня нтъ недостатка, сказалъ Ивонне:— особенно, когда вокругъ меня бьетъ барабанъ и гремятъ пушки. Но, признаться, я не привыкъ ни къ безмолвному приступу, ни къ зыбкимъ веревкамъ, и очень-радъ идти впереди прочихъ.

— Скромный предлогъ получить почетное мсто, замтилъ Габріэль, не желавшій входить въ опасный споръ.— Итакъ, безъ разговоровъ! Хотя втеръ и море заглушаютъ наши слова, однакожь должно дйствовать, а не говорить. Впередъ, Ивонне! Помните, что только на сто-пятидесятой ступеньк позволено отдохнуть. Готовы ли? Ружье за спиной, шпага въ зубахъ?.. Смотрите вверхъ, а не внизъ! помните Бога, но не опасность. Впередъ!

Ивонне сталъ ногою на первую ступеньку.

Пробило пять часовъ. Второй ночной патруль прошелъ мимо часоваго, стоявшаго на платформ.

Тогда четырнадцать безстрашныхъ человкъ медленно и безмолвно начали одинъ за другимъ взбираться по легкой лстниц. Пока Габріэль, поднимавшійся послднимъ, былъ еще невысоко отъ земли, опасность казалась небольшою, но по мр того, какъ они подвигались впередъ и ихъ живая кисть колебалась, качаемая втромъ, опасность возрастала боле и боле.

Величественное и ужасное зрлище представляли ночью, при вопл шквала, эти безмолвные четырнадцать человкъ, четырнадцать демоновъ, ползущихъ по черной стн, на вершин которой ожидала ихъ смерть возможная, а внизу — смерть неизбжная.

На сто-пятидесятомъ узл, Ивонне остановился. Другіе сдлали то же.

Условлено было отдохнуть столько времени, чтобъ каждый прочиталъ два раза Отче нашъ и два Аve.

Мартэнъ-Герръ, кончивъ молитву, съ ужасомъ увидлъ, что Ивонне не трогается съ мста. Мартэнъ, думая, что онъ ошибся и упрекая себя въ пустомъ страх, началъ въ третій разъ Pater и въ третій разъ Ave.

Но Ивонне по-прежнему оставался неподвиженъ.

Тогда Мартэнъ-Герръ — хотя имъ оставалось только сто шаговъ до платформы и говорить было бы опасно — Мартэнъ-Герръ ршился ударить Ивонп по ногамъ, и сказалъ:

— Иди же!

— Не могу, сказалъ Ивонне задыхающимся голосомъ.

— Не можешь, несчастный! Отъ-чего? спросилъ задрожавъ Мартэнъ.

— У меня кружится голова, сказалъ Ивонне.

Холодный потъ выступилъ зернами на лбу Мартэна-Герра.

Съ минуту онъ не зналъ, на что ршиться. Если Ивонне упадетъ, Онъ увлечетъ всхъ своимъ паденіемъ. Спускаться внизъ не мене опасно. Мартэнъ не смлъ принять на себя никакой отвтственности въ такомъ ужасномъ положеніи, и ограничился только тмъ, что, наклонившись къ слдовавшему за нимъ Ансельму, сказалъ ему:

— Ивонне дурно.

Ансельмъ задрожалъ, подобно Мартэну, и сказалъ, въ свою очередь, Шарфенштейну, своему сосду:

— Ивонне дурно.

И каждый, вынувъ на минуту свой кинжалъ, стиснутый зубами, говорилъ слдовавшему за нимъ товарищу:

‘Ивонне дурно — Ивонне дурно!’ до-тхъ-поръ, пока эта роковая новость не дошла, наконецъ, до Габріэля, который, услышавъ ее, поблднлъ и задрожалъ какъ вс прочіе.

V.
Убійственное вліяніе, которое Арно дю-Тилль даже въ своемъ отсутствіи обнаруживаетъ на бднаго Мартэна-Герра.

Габріэль находился между тремя опасностями. Подъ нимъ стонало море и ужаснымъ голосомъ, казалось, призывало добычу. Передъ нимъ двнадцать человкъ, испуганныхъ, окаменлыхъ, не могли подвинуться ни впередъ, ни назадъ и загораживали ему дорогу къ третьей опасности — къ англійскимъ ружьямъ и копьямъ, можетъ-быть, ожидавшимъ его наверху.

Ужасающая смерть окружала со всхъ сторонъ эту зыбкую лстницу.

Къ-счастію, Габріэль былъ не изъ числа людей, которые долго задумываются даже между двумя безднами, и въ минуту ршился, какъ ему поступить.

Не спрашивая у себя, не измнитъ ли ему рука и не разобьетъ ли онъ себ черепа объ утесы, онъ ухватился за боковую веревку, повисъ на ней и началъ взбираться наверхъ. Изумительная сила рукъ и души спасла Габріэля. Онъ опередилъ двнадцать человкъ, Которые висли на лстниц, благополучно добрался до Ивонне и, наконецъ, уперся ногами о ступеньку, рядомъ съ Мартэномъ-Герромъ.

— Пойдешь ли ты впередъ? сказалъ д’Эксме отрывистымъ и повелительнымъ тономъ, обращаясь къ Ивонне.

— У меня… кружится… голова, отвчалъ несчастный, у котораго щелкали зубы и поднялись дыбомъ волосы.

— Пойдешь ли ты впередъ? повторилъ виконтъ д’Эксме.

— Невозможно!.. сказалъ Ивонне.— Я чувствую, что если руки и ноги соскользнутъ со ступеньки, за которую он уцпились… я упаду.

— Увидимъ! сказалъ Габріэль.

Онъ поднялся до пояса Ивонне и воткнулъ ему въ спину конецъ кинжала.

— Чувствуешь ли ты остріе кинжала? спросилъ Габріэль.

— Да… Сжальтесь… мн страшно!.. сжальтесь!..

— Клинокъ острый и тонкій, продолжалъ Габріэль съ удивительнымъ хладнокровіемъ.— При малйшемъ движеніи, онъ вопьется. Послушай, Ивонне! Мартэнъ-Герръ пойдетъ впереди тебя, я останусь сзади. Если ты не будешь слдовать за Мартэномъ, клянусь Богомъ, ты не упадешь и не уронишь прочихъ: я приколю тебя кинжаломъ къ стн и буду держать до-тхъ-поръ, пока они вс не пройдутъ надъ твоимъ трупомъ.

— О, сжальтесь, г. виконтъ! я буду повиноваться! вскричалъ Ивонне, вылеченный отъ страха другимъ сильнйшимъ страхомъ.

— Мартэнъ, сказалъ виконтъ д’Эксме: — поднимайся.

Мартэнъ-Герръ, въ свою очередь, ухватился обими руками за боковую веревку и сталъ выше всхъ на лстниц.

— Иди, сказалъ Габріэль.

Послушный конюшій началъ смло подыматься, и бдный Ивонне забылъ головную боль и послдовалъ за конюшимъ впереди Габріэля, который по-прежнему грозилъ ему кинжаломъ, держась на лстниц только ногами и лвою рукою.

Такъ четырнадцать человкъ прошли остальныя полтораста ступеней.

— Чортъ возьми! подумалъ Мартэнъ-Герръ, когда разстояніе, которое отдляло его отъ вершины башни, значительно уменьшилось и возвратило веселость конюшему: — чортъ возьми! виконтъ нашелъ сильное лекарство противъ головокруженія!..

Голова Мартэна, занятая этою веселою мыслію, поровнялась съ краемъ платформы.

— Наши? спросилъ у Мартэна незнакомый голосъ.

— Свои! отвчалъ конюшій.

— Давно бы пора, отвчалъ часовой.— Черезъ пять минутъ пойдетъ третій патруль.

— Тмъ лучше, мы встртимъ его, отвчалъ Мартэнъ, и торжественно уперся колномъ о каменный край платформы.

— А какъ зовутъ тебя? вдругъ вскричалъ часовой, стараясь въ темнот разсмотрть его лицо.

— Мартэнъ-Герръ…

При этихъ словахъ, Пьеръ Пекуа (потому-что онъ стоялъ на часахъ) не далъ конюшему опереться другимъ колномъ и въ бшенств столкнулъ его локтемъ съ платформы. Несчастный полетлъ въ пропасть.

— Господи! сказалъ только бдный Мартэнъ-Герръ, и онъ упалъ безъ крика, стараясь съ послднимъ, благороднымъ усиліемъ взять направленіе вкось отъ лстницы, чтобъ не увлечь за собою товарищей и своего господина…

Ивонне, шедшій за Мартэномъ, снова почувствовавъ у себя подъ ногами твердую землю, сдлался смле, первый вскарабкался на платформу, за нимъ поднялись Габріэль и вс другіе.

Пьеръ Пекуа не представилъ имъ никакого сопротивленія. Онъ стоялъ безчувственный, окаменлый.

— Негодяй! сказалъ виконтъ д’Эксме, схвативъ его сильною рукою и наклонивъ къ земл: — какая безумная злость овладла тобою? Что теб сдлалъ Мартэнъ-Герръ?

— Мн? Ничего, отвчалъ глухимъ голосомъ оружейникъ.— Но Бабет, моей сестр!..

— Да, я забылъ! вскричалъ Габріэль, пораженный словами Пьера.— Бдный Мартэнъ!.. Но вдь не онъ… Нельзя спасти Мартэна?

— Спасти, когда онъ упалъ на скалу съ высоты двухъ-сотъ пятидесяти футовъ! сказалъ Пьеръ Пекуа съ злобнымъ хохотомъ.

— Перестаньте, г. виконтъ, подумайте лучше, какъ бы вамъ теперь спасти себя и своихъ товарищей.

— Моихъ товарищей, отца и Діану! подумалъ молодой человкъ, которому эти слова напомнили о его обязанностяхъ и опасностяхъ его положенія.— Все равно! громко сказалъ Габріэль: — мой бдный Мартэнъ!..

— Теперь не время оплакивать преступника, прервалъ Пьеръ Пекуа.

— Преступника! Говорю теб, что онъ не виноватъ, и докажу это. Но покамстъ еще не пришло время… Вы сказали правду, Пьеръ. Скажите, расположены ли вы служить намъ, какъ прежде? спросилъ Габріэль оружейника.

— Я преданъ Франціи и вамъ, виконтъ, отвчалъ Пьеръ Пекуа.

— Что же остается намъ длать? спросилъ Габріэль.

— Сейчасъ пойдетъ ночной патруль, состоящій изъ четырехъ человкъ. Ихъ надобно схватить и связать, отвчалъ горожанинъ.

— Но, прибавилъ онъ: — выжидать ихъ некогда: вотъ они.

Пьеръ Пекуа еще не усплъ произнести послднія слова, какъ городской патруль дйствительно показался на лстниц, ведущей изъ внутренней части башни на платформу. Малйшій крикъ дозорныхъ испортилъ бы все предпріятіе. Къ-счастію, Шарфенштейны, дядя и племянникъ, люди отъ природы очень-любопытные, уже прохаживались около лстницы. Патрульные не успли даже вскрикнуть, какъ широкая ладонь зажала ротъ каждому изъ нихъ и смло опрокинула ихъ на спину.

Пилльтруссъ и еще двое прибжали на помощь къ Шарфенштейнамъ, и безъ всякаго труда завязали ротъ и обезоружили четверыхъ стражей, приведенныхъ въ изумленіе отъ такой неожиданности.

— Начало недурно! сказалъ Пьеръ Пекуа.— Теперь надобно обезпечить себя отъ другихъ часовыхъ и потомъ смло отправиться къ гауптвахтамъ. Ихъ дв, но бояться нечего: вы не встртите легіоновъ. Притомъ же, половина городской милиціи, приготовленная Жаномъ и мною, предана французамъ и прійметъ ихъ сторону. Я пойду предупредить ихъ о вашемъ успх, а вы между-тмъ расправитесь съ этими часовыми. Когда я возвращусь сюда, мои слова уже произведутъ три четверти дйствія.

— Я очень благодарилъ бы васъ, Пекуа, сказалъ Габріэль: — еслибъ не смерть Мартэна-Герра… Впрочемъ, это преступленіе было для васъ дломъ справедливости.

— Еще разъ, г. д’Эксме, предоставьте судить объ этомъ грх Богу и моей совсти, сурово отвчалъ строгій горожанинъ.— Теперь прощайте. Дйствуйте съ своей стороны такъ же, какъ я буду дйствовать.

Слова Пьера Пекуа сбылись почти совершенно. Часовые большею частію были на сторон Франціи, только одинъ изъ нихъ думалъ-было сопротивляться, но его связали и такимъ образомъ лишили всякой возможности вредить. Когда оружейникъ, сопровождаемый Жаномъ Пекуа и нкоторыми изъ своихъ надежныхъ друзей, воротился на платформу, вся верхняя часть крпости Рисбанкъ уже находилась во власти виконта д’Эксме.

Оставалось только овладть гауптвахтою, и Габріэль, надясь на вспомогательный отрядъ, приведенный Пьеромъ Пекуа, отправился туда, не теряя ни минуты.

Удивленіе и замшательство часовыхъ, застигнутыхъ врасплохъ, содйствовали успху. Большая часть изъ тхъ, которые, по рожденію или для какихъ-либо интересовъ, держались Англіи, беззаботно спали въ такую раннюю пору на походныхъ койкахъ, и прежде, нежели успли образумиться, уже были захвачены.

Шумъ (потому-что еще не завязалось битвы) продолжался нсколько минутъ. Друзья братьевъ Пекуа кричали: ‘Да здравствуетъ Генрихъ II! Да здравствуетъ Франція!’ Равнодушные приверженцы нейтралитета, какъ водится, тотчасъ перешли къ торжествующей партіи. Думавшіе сопротивляться принуждены были уступить большинству. При этомъ случа, убитыхъ было только двое, раненныхъ пятеро, и раздалось только три ружейные выстрла. Набожный Лактанцій очень сожаллъ, что на его долю пришлось двое изъ раненныхъ и одинъ убитый. Къ-счастію, еще не пробило шести часовъ, какъ вся крпость Рисбанкъ была покорена Французами. Люди подозрительные были заключены въ мста, откуда они не могли вредить, и вся остальная часть городской стражи окружала Габріэля и привтствовала его, какъ освободителя.

Такъ, безъ большихъ усилій, мене нежели въ часъ, эта крпость, которую Англичане даже не думали охранять, считая море самою врною защитой, эта крпость, бывшая ключемъ не къ одной гавани Кале, но къ самому Кале, покорилась неожиданной и сверхъестественной сил. Дло было ведено такъ быстро, что башня Рисбанкъ сдалась и виконтъ д’Эксме поставилъ на ней новыхъ часовыхъ съ новымъ лозунгомъ прежде, чмъ слухъ объ этомъ успх распространился въ город.

— Но покамстъ Кале не въ нашихъ рукахъ, я не считаю дла конченнымъ, сказалъ Пьеръ Пекуа.— По-этому, г. виконтъ, я совтовалъ бы вамъ остаться здсь съ Жаномъ и половиною нашего отряда для удержанія крпости Рисбанкъ, а я между-тмъ съ другою половиной пойду въ городъ. Мы постараемся, въ случа надобности, доставить Французамъ какое-нибудь полезное развлеченіе. Посл веревокъ Жана, не мшаетъ употребить въ дло оружіе Пьера.

— Остерегайтесь, чтобъ раздраженный лордъ Уэнтвортъ не сдлалъ вамъ чего худаго! сказалъ Габріэль.

— На этотъ счетъ будьте спокойны, отвчалъ Пьеръ Пекуа.— Я буду дйствовать хитростью: это лучшая война съ нашими двухсотлтними притснителями. Если хотите, я даже сложу всю бду на Жана, скажу, что онъ предалъ насъ, и что, неожиданно застигнутые силою, превосходившею нашу силу, мы принуждены были сдаться, не смотря на свое сопротивленіе. Т, которые не согласились признать вашу побду, были изгнаны изъ крпости, скажу я имъ, и лордъ Уэнтвортъ, не слишкомъ-хорошо понимающій свое дло, повритъ намъ и еще станетъ благодарить насъ.

— Хорошо, идите въ Кале, сказалъ Габріэль: — вижу, что у васъ столько же ловкости, сколько мужества, и увренъ, что вы поможете мн, если, на-примръ, я попробую сдлать вылазку.

— О, не совтую вамъ ршаться на вылазку! сказалъ Пьеръ Пекуа.— Сила ваша еще невелика, и вылазка доставитъ вамъ очень-ничтожный выигрышъ, за то она можетъ лишить васъ всего, что вы пріобрли бы со временемъ. Вы завладли неприступною башнею, и оставайтесь здсь за крпкими стнами. Если вы начнете наступательныя дйствія, лордъ Уэнтвортъ отниметъ у васъ крпость Рисбанкъ, и вы, посл столькихъ трудовъ, потеряете все, къ великому сожалнію.

— Не-уже-ли мн оставаться здсь, скрестя руки, съ шпагою на боку, когда г-нъ Гизъ и вс мои соотечественники сражаются и жертвуютъ своею жизнію? сказалъ Габріэль.

— Каждый изъ нихъ въ прав располагать своею жизнію, а крпость Рисбанкъ принадлежитъ Франціи, отвчалъ благоразумный горожанинъ.— Послушайте: когда минута покажется мн удобною для нападенія, достаточно будетъ одного послдняго ршительнаго удара, чтобъ отнять Кале у Англичанъ: я подниму и тхъ, которыхъ я привелъ сюда, и всхъ жителей, раздляющихъ мои мннія. Когда вс средства къ побд созрютъ, вы пріидете къ намъ на помощь и отворите городъ герцогу Гизу.

— Но кто же скажетъ мн, когда я могу ршиться на вылазку? спросилъ виконтъ д’Эксме.

— Отдайте мн рожокъ, который я вручилъ вамъ и котораго звукъ помогъ мн узнать васъ, сказалъ Пьеръ Пекуа.— Когда вы въ крпости Рисбанкъ услышите звукъ этого рожка, выходите смло, и во второй разъ вы будете участникомъ торжества, такъ искусно вами приготовленнаго.

Габріэль поблагодарилъ Пьера Пекуа, выбралъ людей, которые должны были войдти въ городъ, чтобъ, въ случа нужды, помогать Французамъ, и проводилъ ихъ до воротъ Рисбанка, подъ предлогомъ, что они со стыдомъ изгоняются изъ крпости.

Было около половины восьмаго, и день начиналъ блть на неб.

Габріэль, желая видть, какъ будутъ ставить на крпости Рисбанкъ Французскія знамена, которыя должны были успокоить Гиза и устрашить англійскіе корабли, поднялся на платформу, свидтельницу этой ужасной и славной ночи.

Поблднвъ отъ усталости и волненія, онъ приблизился къ мсту, гд была прикрплена веревочная лстница и откуда упалъ бдный Мартэнъ-Герръ, несчастнйшая жертва ошибки. Габріэль, дрожа отъ ужаса, наклонился къ утесу, думая увидть на немъ обезображенный трупъ своего врнаго конюшаго, но не могъ замтить его съ перваго раза, и долго искалъ его глазами, въ которыхъ сначала выражалось удивленіе, но потомъ блеснули слабые лучи надежды.

Въ-самомъ-дл, свинцовая труба, по которой стекала съ башни дождевая вода, остановила тло на половин дороги въ ужасную пропасть, и на этой-то труб вислъ теперь Мартэнъ, согнутый пополамъ, неподвижный.

Габріэль, при первомъ взгляд на бдное тло, подумалъ, что оно лишено жизни, и, считая напрасною всякую помощь, хотлъ, по-крайней-мр, отдать послдній долгъ своему слуг.

Пилльтруссъ, котораго такъ любилъ Мартэнъ-Герръ, плакалъ, стоя возл Габріэля, и, съ самоотверженіемъ раздляя благочестивую мысль своего господина, веллъ крпко привязать себя къ веревочной лстниц, приготовленной Пьеромъ Пекуа, и спустить себя въ бездну.

Когда Пилльтруссъ, держа тло своего друга, съ трудомъ поднялся на платформу, то увидли, что Мартэнъ еще дышалъ.

Лекарь, призванный на помощь, также нашелъ въ немъ признаки жизни, и честный конюшій дйствительно пришелъ въ память — для сильнйшихъ страданій. Мартэнъ-Герръ находился въ ужасномъ положеніи. У него была вывихнута рука около плеча, и сломано бедро.

Хирургъ еще могъ вправить руку, но бедро необходимо было отсчь, и между-тмъ, онъ не смлъ взяться за эту трудную операцію.

Габріэль больше прежняго досадовалъ, что ему, побдителю, суждено оставаться взаперти въ крпости Рисбанкъ. Ожиданіе, прежде нестерпимое, теперь сдлалось ужаснымъ.

Еслибъ увдомить опытнаго врача, Амброаза Паре, онъ, можетъ-быть, спасъ бы Мартэна-Герра.

VI.
Затруднительное положеніе лорда Уэнтворта.

Хотя герцогъ Гизъ, основательно обдумавъ такое смлое предпріятіе, не могъ врить его успху, по захотлъ самъ удостовриться, удалась или нтъ попытка виконта д’Эксме. Гизъ находился въ одномъ изъ тхъ затруднительныхъ положеній, когда вришь даже въ невозможное.

Въ восемь часовъ, онъ пріхалъ на лошади, сопровождаемый малочисленною свитою, и остановился на берегу, на томъ мст, которое указалъ ему Габріэль, наблюдать отсюда, посредствомъ зрительной трубы, за военными дйствіями на крпости Рисбанкъ.

При первомъ взгляд на крпость, герцогъ вскрикнулъ отъ восторга. Да, онъ не ошибся: онъ ясно видлъ цвта французскаго знамени, которое струилось въ воздух. Свита, окружавшая герцога, подтвердила то, что онъ увидлъ, и раздляла съ нимъ радость.

— Удивительный Габріэль! вскричалъ Гизъ.— Онъ дйствительно подошелъ къ своей невроятной цли! Не стоитъ ли онъ выше меня, который сомнвался? Теперь, благодаря Габріэлю, мы можемъ свободно приготовиться ко взятію Кале. Если прійдетъ вспомогательное войско изъ Англіи, Габріэль съуметъ его встртить.

— Г-нъ герцогъ, кажется, накликалъ это войско, сказалъ одинъ изъ офицеровъ, составлявшихъ свиту Гиза, направляя зрительную трубу на море.— Взгляните, герцогъ, не видно ли англійскихъ кораблей на горизонт?

— Да, они не потеряли времени, отвчалъ Гизъ.— Посмотримъ.

Онъ взялъ зрительную трубу и приставилъ ее къ глазу.

— Да, въ-самомъ-дл, это наши любезные Англичане поторопились. Я не ожидалъ ихъ такъ скоро! Знаете ли, господа: еслибъ мы осадили теперь Вь-Шато, неожиданный приходъ этихъ кораблей съигралъ бы съ нами худую шутку. Двойная благодарность виконту д’Эксме. Онъ не только даритъ намъ побду, но и спасаетъ насъ отъ постыднаго пораженія. Такъ-какъ торопиться намъ некуда, посмотримъ, что станутъ длать эти новые гости, и какъ будетъ обходиться съ ними молодой губернаторъ крпости Рисбанкъ.

Когда англійскіе корабли остановились въ виду крпости, уже совершенно разсвло, и французское знамя явилось имъ, какъ грозный призракъ, въ первыхъ лучахъ утра.

И, какъ бы желая подтвердить это неслыханное явленіе, Габріэль отсалютовалъ приближающіеся корабли тремя или четырьмя пушечными выстрлами.

Итакъ, нельзя было больше сомнваться: французское знамя развевалось на англійской башн. Слдовательно, вмст съ башнею, и самый городъ уже находился во власти осаждающихъ. Вспомогательное войско, при всей своей поспшности, пришло очень-поздно.

Англійскіе корабли простояли нсколько минутъ въ недоумніи, потомъ мало-по-малу удалились и направили путь къ Дувру. Они имли довольно силы помочь Кале, но не могли бы вырвать его у непріятеля.

— Слава Богу! вскричалъ въ восхищеніи герцогъ Гизъ.— Толкуйте мн объ этомъ Габріэл! Онъ такъ же хорошо уметъ беречь завоеванное, какъ и одерживать побды. Онъ отдалъ Кале въ наши руки, и намъ остается только покрпче сжать ихъ, чтобъ не потерять этого прекраснаго города.

И, свъ на лошадь, онъ весело возвратился въ лагерь ускорять осадныя работы.

Дла человческія почти всегда представляются съ двухъ сторонъ, и, заставляя однихъ смяться, въ то же время заставляютъ другихъ плакать. Между-тмъ, какъ герцогъ Гизъ въ восхищеніи потиралъ руки, лордъ Уэнтвортъ рвалъ на себ волосы.

Посл безпокойной ночи и какихъ-то страшныхъ предчувствій, онъ заснулъ, наконецъ, подъ утро, и вышелъ изъ своей комнаты только въ ту минуту, когда мнимо-побжденные стражи крпости Рисбанкъ, подъ предводительствомъ Пьера-Пекуа, принесли въ городъ роковую новость.

Губернаторъ, можно сказать, послдній получилъ это извстіе. Въ печали и бшенств, онъ не врилъ своимъ ушамъ и приказалъ привести къ себ предводителя бглой стражи.

Ему представили Пьера Пекуа, который вошелъ въ комнату опустивъ голову, въ испуг, превосходно-разъигранномъ для тогдашнихъ обстоятельствъ.

Хитрый горожанинъ разсказалъ о ночномъ нападеніи и обрисовалъ триста ужасныхъ смльчаковъ, поднявшихся вдругъ на крпость Рисбанкъ, безъ-сомннія, при помощи предательства, которое онъ, Пьеръ Пекуа, не усплъ даже объяснить себ.

— Но кто же былъ начальникомъ этихъ трехъ-сотъ человкъ? спросилъ лордъ Уэнтвортъ.

— Боже мой! вашъ прежній плнникъ, г. д’Эксме! отвчалъ хитрый оружейникъ.

— Сбылись мои сны! вскричалъ губернаторъ.

И потомъ, пораженный воспоминаніемъ, онъ сказалъ, нахмуривъ брови:

— Однакожь, послушайте: г. д’Эксме, во время своего пребыванія здсь, кажется, жилъ у васъ въ дом?

— Точно такъ, милордъ, отвчалъ Пьеръ Пекуа, ни мало не смутившись: — и мн думается — къ чему скрывать? что мой двоюродный братъ, Жанъ, ремесломъ ткачъ, участвовалъ въ этой продлк г-на д’Эксме больше, нежели сколько слдовало.

Лордъ Уэнтвортъ искоса посмотрлъ на горожанина, но горожанинъ смло смотрлъ въ лицо лорду Уэнтворту.

Эта смлость обезоружила губернатора, онъ чувствовалъ себя слишкомъ слабымъ, и зная, какое вліяніе имлъ Пьеръ Пекуа на городскихъ жителей, старался скрыть свои подозрнія.

Сдлавъ ему еще нсколько послднихъ разспросовъ, лордъ Уэнтвортъ разстался съ оружейникомъ печально, но дружески и, оставшись одинъ, впалъ въ глубокое уныніе.

И было отъ-чего задуматься губернатору! Городъ, ввренный слабому гарнизону, затворенный для всякой помощи, которая могла бы прійдти къ нему съ континента или съ моря, стсненный между крпостями Ньле и Рисбанкъ, еще боле препятствовавшими защищаться ему — городъ въ такомъ положеніи могъ держаться очень-недолго, нсколько дней, или даже нсколько часовъ.

Страшный ударъ для высокой гордости лорда Уэнтворта.

— Но все равно! сказалъ онъ, блдный отъ ужаса и гнва: — все равно! я дорого продамъ имъ побду. Кале наврно находится теперь въ ихъ рукахъ, однакожь, я буду здсь держаться до послдней крайности и заставлю ихъ заплатить трупами за это драгоцнное пораженіе. Что же касается любовника прелестной Діаны де-Кастро…

Лордъ остановился, адская мысль освтила радостнымъ лучомъ его мрачное лицо.

— Что же до любовника прелестной Діаны, продолжалъ онъ съ какимъ-то самодовольствіемъ:— постараемся, по-крайней-мр, чтобъ онъ не очень радовался нашей смерти. Когда, по долгу и по своему желанію, я буду засыпанъ развалинами Кале, пускай тогда виконтъ узнаетъ, что его соперникъ, побжденный и умирающій, приготовилъ ему, въ свою очередь, ужасную новость.

Потомъ онъ бросился изъ дома оживлять мужество и отдавать приказанія гарнизону. Успокоенный какимъ-то страшнымъ намреніемъ, Уэнтвортъ обнаруживалъ такое хладнокровіе, что возвратилъ надежду многимъ умамъ самымъ недоврчивымъ.

Мы не намрены здсь входить въ длинныя подробности осады Кале. Читатель можетъ ихъ найдти въ Бельгійскихъ Войнахъ Франциска Рабютэна.

Пятое и шестое января прошли въ усиліяхъ одинаково энергическихъ со стороны осажденныхъ и осаждающихъ. Солдаты обихъ сторонъ дйствовали съ одинаковымъ мужествомъ и геройскимъ самоотверженіемъ. Но благородное сопротивленіе лорда Уэнтворта должно было уступить превосходящей сил: маршалъ Строцци, распоряжавшій осадными работами, казалось, угадывалъ вс средства обороны и вс движенія Англичанъ, какъ-будто валы, окружавшіе Кале, были прозрачны, какъ хрусталь.

Вроятно, онъ досталъ себ планъ города, и мы знаемъ, кто доставилъ этотъ планъ герцогу Гизу.

Такимъ-образомъ, виконтъ д’Эксме, даже въ своемъ бездйствіи, былъ еще полезенъ соотечественникамъ и, по замчанію г. Гиза, высказанному въ порыв благодарности, обнаруживалъ издалека свое спасительное вліяніе.

Однакожь, это невольное бездйствіе лежало свинцомъ на пылкомъ сердц молодаго человка! Скованный своею побдой, онъ былъ принужденъ отдать свою дятельность заботамъ объ охраненіи завоеванной крпости, казавшимся ему слишкомъ-легкими и ничтожными.

Черезъ каждый часъ, обошедъ башню съ неусыпною внимательностью, которой научила его оборона Сен-Кентена, онъ садился къ изголовью Мартэна-Герра, утшалъ его, ободрялъ и честный конюшій переносилъ свои страданія съ удивительнымъ терпніемъ и спокойствіемъ души. Но злой поступокъ Пьера Пекуа приводилъ Мартэна въ печальное негодованіе.

Непритворная печаль и удивленіе, которыя рождались въ душ конюшаго, когда онъ старался объяснить себ темную причину злобы Пьера Пекуа, разсяли въ Габріэл послднее сомнніе на счетъ добросовстности Мартэна.

Молодой человкъ ршился разсказать Маргэну-Герру его собственную исторію, по-крайней-мр, въ томъ вид, въ какомъ она представлялась ему изъ обстоятельствъ и соображеній. Очевидно, что плутъ воспользовался своимъ удивительнымъ сходствомъ съ Мартэномъ-Герромъ, чтобъ подъ его именемъ длать вс возможныя подлости, не подвергаясь за нихъ никакой отвтственности и, въ то же время, воспользоваться всми выгодами и преимуществами, которыя онъ могъ отклонить отъ своего Созія и обратить на самого-себя.

Габріэль высказалъ эти мысли въ присутствіи Жана Пекуа, и честный ткачъ съ ужасомъ смотрлъ на послдствія роковой ошибки. Въ особенности безпокоилъ его человкъ, который такъ низко воспользовался ими. Кто былъ этотъ негодяй? женатъ ли онъ? Гд онъ скрывается?

Мартэнъ-Герръ, съ своей стороны, не могъ не ужаснуться мысли о такой превратности. Онъ радовался, видя, свою совсть освобожденною отъ множества преступленій, тяготвшихъ на ней, и въ то же время приходилъ въ уныніе при мысли, что плутъ, скрывавшійся подъ его именемъ, заклеймилъ его гнусными поступками. И какъ знать, можетъ-быть, подъ защитою псевдонима, онъ совершалъ еще новыя преступленія въ ту самую минуту, какъ Мартэнъ лежалъ на одр болзни?

Но въ особенности растрогала сердце добраго Мартэна-Герра исторія Бабеты Пекуа. Теперь онъ извинялъ жестокость Пьера и не только прощалъ, но даже одобрялъ его поступокъ, потому-что долгъ благороднаго человка требовалъ отмстить за такое низкое посягательство на честь. Теперь Мартэнъ-Герръ утшалъ и старался успокоить Жана Пекуа.

Добрый конюшій, одобряя поведеніе брата Бабеты, позабылъ только одно обстоятельство, именно, что онъ заплатилъ собою за дйствительнаго виновника несчастій бдной двушки.

И когда Габріэль съ улыбкою напомнилъ объ этомъ своему слуг, Мартэнъ-Герръ отвчалъ:

— Велика бда! Напротивъ, я еще благословляю судьбу за свое несчастіе, по-крайней-мр, если я переживу его, моя хромая нога или, врне, деревянная, дастъ мн возможность не походить на обманщика и предателя.

Къ-сожалнію, ничтожное утшеніе, на которое надялся Мартэнъ, было еще очень-сомнительно, потому-что не знали, останется ли онъ въ живыхъ. Городской хирургъ не ручался за его жизнь, необходимо было скорое пособіе искуснаго врача, а между-тмъ уже прошло почти два дня съ-тхъ-поръ, какъ опасное положеніе Мартэна-Герра не находило себ достаточной помощи.

Страданія Мартэна были одною изъ главныхъ причинъ, возбуждавшихъ нетерпніе Габріэля, и часто, днемъ и ночью, онъ приподнималъ голову и прислушивался, въ надежд, не извлечетъ ли, наконецъ, его изъ невольнаго бездйствія такъ жадно ожидаемый звукъ рожка. Но никакой шумъ, сколько-нибудь подобный этому звуку, не прорывался сквозь отдаленный и однообразный гулъ двухъ артиллерій, англійской и французской.

И только вечеромъ шестаго января, Габріэлю, уже въ-продолженіе тридцати-шести часовъ владвшему крпостью Рисбанкъ, послышались, со стороны города, шумъ сильне прежняго и необыкновенные крики торжества или отчаянія.

Французы, посл одной изъ самыхъ жаркихъ схватокъ, вошли побдителями въ Вь-Шато.

Кале могъ держаться еще не боле двадцати-четырехъ часовъ.

При всемъ томъ, цлый день седьмаго япваря Англичане провели въ неимоврныхъ усиліяхъ занять столь важную позицію и удержаться на послднихъ пунктахъ, которыми они еще владли. Но Гизъ, не уступая непріятелю ни клочка завоеванной земли, все дале подвигался впередъ, такъ-что Англичане увидли неизбжную необходимость отказаться на слдующій день отъ своего господства въ Кале.

Было около трехъ часовъ пополудни. Лордъ Уэнтвортъ, который въ-теченіе семи дней дйствовалъ постоянно въ первомъ ряду, наносилъ другимъ смерть и ускользалъ отъ ея ударовъ, разсудилъ теперь, что его войску оставалось не боле двухъ часовъ физической силы и нравственной энергіи.

Въ отчаяніи, онъ позвалъ лорда Дэрби.

— Какъ вы думаете, долго ли еще мы въ состояніи держаться? спросилъ губернаторъ.

— Не больше трехъ часовъ, и то не наврно, отвчалъ печально лордъ Дэрби.

— Но, по-крайней-мр, отвчаете вы за два часа?

— Да, если не представится какого-нибудь непредвидимаго случая, сказалъ Дэрби, измряя дорогу, которую оставалось еще пройдти Французамъ.

— Итакъ, другъ мой, продолжалъ лордъ Уэнтвортъ: — я передаю вамъ главное начальство — и удаляюсь. Если Англичане черезъ два часа, но не прежде — понимаете — если, черезъ два часа, наши будутъ находиться все въ томъ же невыгодномъ положеніи, что весьма-вроятно — позволяю вамъ, даже приказываю, для уменьшенія вашей же отвтственности, барабанить отбой и просить капитуляціи.

— Двухъ часовъ довольно, милордъ, сказалъ Дэрби.

Лордъ Уэнтвортъ сообщилъ своему намстнику вс условія, какихъ онъ могъ бы требовать и какихъ, безъ всякаго сомннія, не отказался бы исполнить герцогъ Гизъ.

— Но вы забыли одно условіе, именно, условіе о самомъ-себ, милордъ, замтилъ ему лордъ Дэрби.— Я долженъ также просить г-на Гиза, чтобъ онъ принялъ васъ съ условіемъ выкупа, не такъ ли?

Огонь блеснулъ въ печальныхъ глазахъ лорда Уэнтворта.

— Нтъ, нтъ, сказалъ онъ съ странною улыбкой:— не безпокойтесь обо мн, любезный другъ. Я заране позаботился обо всемъ, что для меня нужно, обо всемъ, чего я еще желаю.

— Однакожъ… прервалъ лордъ Дэрби.

— Довольно! сказалъ повелительнымъ тономъ губернаторъ.— Исполняйте только мои слова — и ничего боле. Прощайте. Скажите Англіи, что я сдлалъ все, что было возможно мн сдлать для защиты своего города, и уступилъ только роковой необходимости. Вы, въ свою очередь, старайтесь до послдней минуты, но берегите англійскую честь и англійскую кровь, Дэрби. Вотъ мои послднія слова. Прощайте.

Лордъ Уэнтвортъ не хотлъ больше ни слышать, ни говорить, и, пожавъ руку лорду Дэрби, оставилъ мсто битвы и одинъ удалился въ свой пустынный домъ, строго приказавъ не впускать туда никого ни подъ какимъ предлогомъ.

Уэнтвортъ былъ увренъ, что ему оставалось еще по-крайней-мр два часа.

VII.
Отвергнутая любовь.

Лордъ Уэнтвортъ былъ твердо увренъ въ двухъ вещахъ: во-первыхъ, что ему оставалось еще два часа до сдачи Кале, и, во-вторыхъ, что онъ найдетъ свою отель совершенно-пустою, потому-что для предосторожности съ утра отослалъ даже свою прислугу на оборонительныя работы. Андре, французскій пажъ г-жи де-Кастро, былъ запертъ по его приказанію. Діана оставалась только съ двумя женщинами.

Все было пусто, какъ-будто вымерло передъ Уэнтвортомъ, когда онъ возвращался къ себ домой, и Кале, подобно тлу, изъ котораго вылетаетъ жизнь, сосредоточилъ всю свою силу въ томъ мст, гд происходило сраженіе.

Лордъ Уэнтвортъ, мрачный, свирпый, отуманенный отчаяніемъ, пошелъ прямо къ комнатамъ, занимаемымъ г-жею де-Кастро. Въ этотъ разъ, измнивъ своему обыкновенію, онъ даже не веллъ доложить о себ Діан, но смло, господиномъ вошелъ въ комнату, въ которой она была съ своей служанкой. Губернаторъ, не поклонившись Діан, изумленной такою странною перемною, обратился прямо къ служанк:

— Уйдите отсюда сію минуту! сказалъ онъ повелительнымъ тономъ.— Можетъ-быть, ныньче вечеромъ Французы вступятъ въ городъ, и у меня нтъ ни времени, ни средствъ защищать васъ. Пойдите къ своему отцу: тамъ ваше мсто. Идите немедленно, и скажите двумъ или тремъ, которыя остались еще здсь, что я приказываю имъ тотчасъ послдовать вашему примру.

— Милордъ… сказала служанка.

— Вы слышали, что я сказалъ, вскричалъ губернаторъ, топнувъ ногою:— ‘я приказываю!’

— Однакожь, милордъ… возразила Діана въ свою очередь.

— Я сказалъ ‘приказываю’, произнесъ лордъ Уэнтвортъ, сдлавъ нетерпливое движеніе рукою.

Служанка перепуганная ушла изъ комнаты.

— Право, я не узнаю васъ, милордъ, сказала Діана посл томительнаго молчанія.

— Потому-что вы никогда не видали меня побжденнымъ, отвчалъ лордъ Уэнтвортъ съ горькою улыбкой.— Вы были для меня превосходнымъ пророчествомъ о разрушеніи и проклятіи, и я, безумецъ, еще не врилъ вамъ! Я побжденъ, совершенно побжденъ, побжденъ такъ, что мн больше не остается никакой надежды, никакихъ средствъ. Радуйтесь!

— Не-уже-ли вы такъ уврены въ успх Французовъ? сказала Діана, едва скрывая свою радость.

— Какъ же мн еще не быть увреннымъ? Ньле, Рисбанкъ, Вь-Шато находятся въ ихъ рукахъ. Между тремя огнями не трудно взять городъ. Кале во власти Французовъ. Радуйтесь.

— О, милордъ, съ такимъ соперникомъ, какъ вы, невозможно быть уврену въ побд, отвчала Діана:— и, не смотря на свое желаніе врить, признаюсь, я все еще сомнваюсь.

— Но разв не видите вы, что я бгу отъ своихъ? вскричалъ лордъ Уэнтвортъ:— что, оставаясь до послдней крайности на пол битвы, я не хотлъ быть свидтелемъ пораженія, и за тмъ пришелъ сюда, разв не видите вы этого? Черезъ полтора часа, лордъ Дэрби положитъ оружіе. Черезъ полтора часа, Французы торжественно вступятъ въ Кале — и вмст съ ними виконтъ д’Эксме. Радуйтесь.

— Милордъ, вы говорите такимъ тономъ, что, право, не знаешь, можно ли вамъ врить, сказала Діана, у которой, однакожь, блеснула на губахъ улыбка при мысли объ освобожденіи.

— Въ такомъ случа, чтобъ убдить васъ, потому-что мн хочется убдить васъ, сказалъ лордъ Уэнтвортъ:— я буду иначе говорить. Черезъ полтора часа, Французы торжественно вступятъ сюда и съ ними — виконтъ д’Эксме… Трепещите!

— Чт это значитъ? вскричала, поблднвъ, Діана.

— Кажется, я говорю ясно, сказалъ лордъ Уэнтвортъ, съ злобнымъ смхомъ приблизившись къ Діан.— Черезъ полтора часа, мы помняемся ролями. Вы будете свободны, я буду плнникомъ. Виконтъ д’Эксме прійдетъ сюда возвратить вамъ свободу, любовь, счастіе, и бросить меня въ смрадную темницу. Трепещите!

— Чего же я должна трепетать? спросила Діана, отступивъ къ стн отъ грознаго и сверкающаго взорами губернатора.

— Боже мой! Не трудно понять, сказалъ лордъ Уэнтвортъ: — теперь — я господинъ, черезъ полтора часа я буду рабомъ, даже черезъ часъ съ четвертью, потому-что минуты проходятъ. Черезъ часъ съ четвертью, я буду въ вашей власти, теперь — вы находитесь въ моей. Черезъ часъ съ четвертью, здсь будетъ виконтъ д’Эксме, въ настоящую минуту здсь — я. Итакъ, радуйтесь и трепещите!..

— Милордъ! милордъ! вскричала дрожа бдная двушка, отталкивая лорда Уэнтворта:— чего хотите вы отъ меня?

— Чего я хочу отъ тебя?.. сказалъ губернаторъ глухимъ голосомъ.

— Не подходите ко мн: или я буду кричать, звать на помощь, и лишу васъ чести, презрнный! вскричала Діана въ ужас.

— Кричи, зови, мн все равно, отвчалъ лордъ Уэнтвортъ съ адскимъ спокойствіемъ: — въ дом нтъ ни души, улицы пусты, никто не явится на твой крикъ, по-крайней-мр, раньше, какъ черезъ часъ. Видишь, я даже не заперъ ни дверей, ни оконъ: такъ я увренъ, что никто не прійдетъ сюда раньше, какъ черезъ часъ.

— Однакожь, черезъ часъ прійдутъ, возразила Діана:— я обвиню васъ, разскажу все, васъ убьютъ.

— Нтъ, отвчалъ холодно лордъ Уэнтвортъ:— я самъ убью себя. Не думаешь ли, что я захочу пережить взятіе Кале? Черезъ часъ, я убью себя… я уже ршился. Перестанемъ говорить объ этомъ. Но сперва я хочу тебя отнять у твоей любви… Перестаньте, моя красавица! Ваше упорство, презрніе теперь не у мста, я не прошу васъ больше — но приказываю! Я больше не умоляю васъ — по требую!

— А я… я умираю! вскричала Діана, выхвативъ ножъ изъ-за корсета.

Но прежде, нежели она успла поразить себя, лордъ Уэнтвортъ бросился къ ней, выхватилъ крпкими руками ножъ изъ ея слабыхъ рукъ и бросилъ его въ сторону.

— Еще рано! вскричалъ лордъ Уэнтвортъ съ ужасною улыбкой.— Я не хочу, чтобъ вы такъ рано убивали себя. Посл длайте что вамъ угодно, и если вы хотите лучше умереть со мною, нежели жить съ нимъ, разумется, вы будете свободны. Но въ этотъ послдній часъ — потому-что теперь, дйствительно, остается намъ только одинъ часъ — въ этотъ послдній часъ жизнь ваша принадлежитъ мн, и въ этотъ часъ я хочу вознаградить себя за вчную жизнь въ аду. Поврьте, что я не откажусь отъ своего слова.

Онъ хотлъ обнять ее, но въ это время Діана, чувствуя, что силы измняютъ ей, въ изнеможеніи бросилась къ его ногамъ.

— Сжальтесь, милордъ! кричала она: — сжальтесь!.. на колняхъ умоляю васъ, сжальтесь, простите! Умоляю васъ именемъ вашей матери! вспомните, что вы дворянинъ.

— Дворянинъ! замтилъ лордъ Уэнтвортъ, опустивъ голову: — да, я былъ дворянинъ, и, кажется, поступалъ, какъ слдовало поступать дворянину, пока я торжествовалъ, надялся, жилъ. Но теперь я больше не дворянинъ, я просто человкъ, который умираетъ и хочетъ отмстить за себя.

Онъ поднялъ г-жу де-Кастро, лежавшую въ обморок у ногъ его. Прекрасное тло Діаны страдало отъ пряжки, которою былъ стянутъ поясъ вокругъ ея таліи. Бдная двушка хотла просить, кричать, но не могла произнесть ни слова.

Въ эту минуту послышался страшный шумъ на улиц.

Діана лишилась чувствъ.

Но губернаторъ еще не усплъ приложить свои губы къ поблднвшимъ губамъ ея, какъ шумъ приблизился и дверь съ трескомъ растворилась настежь.

Виконтъ д’Эксме, оба Пекуа и три или четыре французскихъ егеря явились на порог.

Габріэль, со шпагою въ рук, бросился на лорда Уэнтворта.

— Мерзавецъ! вскричалъ Габріэль ужаснымъ голосомъ.

Лордъ Уэнтвортъ, стиснувъ зубы, схватился за шпагу, оставленную имъ на креслахъ.

— Прочь! сказалъ Габріэль, обращаясь къ своимъ спутникамъ, хотвшимъ вмшаться въ дло.— Я хочу одинъ наказать негодяя.

Два соперника, не говоря ни слова, въ бшенств скрестили шпаги.

Пьеръ и Жанъ Пекуа и ихъ товарищи разступились по двумъ сторонамъ, безмолвные, но не равнодушные свидтели смертнаго боя.

Діана все еще лежала безъ чувствъ.

Читатель, вроятно, догадался, какимъ образомъ эта помощь, посланная Провидніемъ беззащитной плнниц, явилась раньше, нежели ожидалъ ее лордъ Уэнтвортъ.

Пьеръ Пекуа, исполняя свое общаніе, данное Габріэлю, въ-продолженіе двухъ предшествующихъ дней возбуждалъ и вооружалъ всхъ, которые, вмст съ нимъ, тайно были на сторон Франціи, и число ихъ значительно возрасло, потому-что побда казалась несомннною. Это большею частію были благоразумные горожане, которые вс согласно думали, что такъ-какъ уже не оставалось средствъ сопротивляться, то гораздо-врне заключить выгодную капитуляцію.

Оружейникъ, желая дать ршительный ударъ съ совершенною увренностью, не хотлъ напрасно жертвовать жизнію тхъ, которые довряли себя ему, и отъ-того ждалъ, чтобъ союзники его сдлались довольно-сильны и самая осада была приготовлена. Когда Вь-Шато сдался Французамъ, Пьеръ Пекуа ршился дйствовать, но не вдругъ усплъ собрать своихъ соучастниковъ, разсянныхъ по городу, и только въ ту минуту, когда лордъ Уэнтвортъ оставилъ брешь, обнаружилось вслдъ за нимъ возстаніе въ город.

Чмъ оно медленне приготовлялось, тмъ боле было неотразимо.

Услышавъ пронзительный звукъ рожка, условленный съ Пьеромъ Пекуа, виконтъ д’Эксме, Жанъ и половина ихъ отряда бросились съ крпости Рисбанкъ, какъ-бы повинуясь сил волшебства. Слабый гарнизонъ, охранявшій городъ съ этой стороны, былъ тотчасъ обезоруженъ, и ворота отворились передъ Французами.

Потомъ, партія братьевъ Пекуа, усиленная новыми товарищами и ободренная первымъ и легкимъ успхомъ, устремилась на брешь, гд лордъ Дерби старался, сколько было возможно, пасть достойнымъ образомъ.

Но когда возстаніе съ двухъ сторонъ захватило намстника лорда Уэнтворта, что оставалось ему длать между двумя огнями? Французское знамя уже вступило въ Кале вмст съ виконтомъ д’Эксме. Городская милиція возмутилась и угрожала отворить ворота осаждающимъ. Лордъ Дэрби счелъ за лучшее — сдаться немедленно. Впрочемъ, онъ только ускорилъ немного то, что предписывалъ ему губернаторъ, но полтора часа безполезнаго сопротивленія, даже когда оно не казалось невозможнымъ, не избавили бы отъ пораженія и только могли бы еще усилить возмездіе осаждающихъ.

Лордъ Дэрби отправилъ парламентеровъ къ герцогу Гизу.

Только этого и желали Габріэль и Пекуа въ настоящую минуту. Отсутствіе лорда Уэнтворта начинало ихъ безпокоить. Они оставили брешь, гд еще раздавался послдній громъ орудій, и, увлекаемые какимъ-то таинственнымъ предчувствіемъ, отправились съ двумя или тремя солдатами по дорог, которая вела къ дому губернатора.

Вс двери были растворены, и они безъ всякаго труда могли дойдти до комнаты г-жи де-Кастро, куда велъ ихъ Габріэль. Они пришли, и шпага любовника Діаны во время поднялась надъ дочерью Генриха II-го, чтобъ спасти ее отъ другаго боле-низкаго посягательства.

Битва между Габріэлемъ и губернаторомъ продолжалась довольно-долго. Оба противника, казалось, были равно опытны въ искусств владть шпагою, оба дрались съ одинаковымъ хладнокровіемъ, хотя и пылали гнвомъ, шпаги обвивались одна вокругъ другой, какъ дв зми, и скрещались, какъ дв молніи.

Но спустя дв минуты, шпага выпала изъ рукъ лорда Уэнтворта отъ сильнаго удара, нанесеннаго ей виконтомъ д’Эксме.

Лордъ Уэнтвортъ, желая спастись отъ удара, поскользнулся и упалъ.

Гнвъ, презрніе, месть, вс ужасныя чувства, волновавшія сердце Габріэля, не уступили великодушію. Онъ не хотлъ щадить подобнаго врага, бросился на него и приставилъ къ его груди шпагу. Ни одинъ изъ свидтелей этой сцены, въ душ которыхъ еще такъ свжо было негодованіе, не остановилъ мстительной руки.

Въ-продолженіе этого поединка, Діана успла опомниться отъ обморока. Она открыла отяжелвшіе глаза, она увидла, поняла все, и бросилась между Габріэлемъ и лордомъ Уэнтвортомъ.

По какому-то странному сходству, послднее слово, произнесенное Діаною, когда она падала въ обморокъ, было первымъ, которое она произнесла, когда пришла въ чувство:

— Сжальтесь!

Она молила теперь за того, котораго напрасно умоляла.

Габріэль, увидвъ драгоцнный образъ Діаны, услышавъ ея всемогущій голосъ, позабылъ все: нжность и любовь смирили его сердце, великодушіе вдругъ замнило собою порывы гнва.

— Діана, вы хотите, чтобъ онъ жилъ? спросилъ Габріэль.

— Умоляю васъ, Габріэль, сказала она: — не-уже-ли вы не дадите ему времени раскаяться?

— Извольте, отвчалъ молодой человкъ: — пусть вы спасаете демона: это его назначеніе.

И упираясь колномъ въ грудь лорда Уэнтворта, взбшеннаго и проклинающаго, Габріэль сказалъ спокойно, обращаясь къ братьямъ Пекуа и троимъ егерямъ:

— Свяжите этого человка покамстъ я держу его, а потомъ вы отведете его въ темницу, находящуюся въ его собственномъ дом, и оставите тамъ до прихода герцога Гиза, который ршитъ его участь.

— Нтъ, убейте меня, убейте! кричалъ лордъ Уэнтвортъ, отбиваясь отъ егерей, связывавшихъ ему руки.

— Длайте, что я приказываю вамъ, продолжалъ Габріэль, не выпуская врага изъ-подъ своего колна.— Я думаю, что жизнь будетъ для него большимъ наказаніемъ, нежели смерть.

Люди повиновались виконту д’Эксме. Напрасно лордъ Уэнтвортъ противился, засыпалъ ихъ проклятіями: онъ былъ связанъ въ одну минуту, и два или три егеря, взявъ его подъ руки, понесли безъ всякой церемоніи бывшаго губернатора Кале.

Потомъ Габріэль оборотился къ Жану Пекуа, и сказалъ въ присутствіи его двоюроднаго брата:

— Любезный другъ, вы слышали странную исторію, которую при васъ я разсказалъ Мартэну-Герру, а теперь у васъ есть и доказательства его невинности. Вы раскаялись, узнавъ ужасную ошибку, поразившую невиннаго вмсто виноватаго, и я увренъ, что постараетесь облегчить какъ-можно-скоре страданія, которыя теперь онъ терпитъ за другаго. Окажите мн услугу…

— Догадываюсь, прервалъ Жанъ Пекуа: — вы хотите послать меня за Амброазомъ Паре, чтобъ онъ спасъ вашего бднаго конюшаго? Бгу, г-нъ виконтъ, и велю немедленно перенести его къ намъ, если только это не будетъ для него опасно.

Пьеръ Пекуа, изумленный, какъ-будто во сн, смотрлъ и слушалъ Габріэля и своего двоюроднаго брата.

— Пойдемъ, Пьеръ, сказалъ ему Жанъ: — ты пособишь мн обдлать все это. Да, теб странно, ты не понимаешь? Я объясню теб все на дорог, и ты легко со мною согласишься. Я знаю твой характеръ: ты первый захочешь загладить свой невольный проступокъ.

Жанъ поклонился Діан и Габріэлю и увелъ Пьера, который уже начала, его разспрашивать.

Когда Діана осталась одна съ Габріэлемъ, она упала на колни въ невольномъ порыв благочестія и благодарности, и, поднявъ глаза и руки въ одно время и къ небесамъ и къ тому, кого они избрали оружіемъ ея спасенія, сказала:

— Благодарю тебя, Господи, дважды благодарю: за то, что я спасена, и что онъ былъ моимъ избавителемъ.

VIII.
Взаимная любовь.

Потомъ Діана упала на руки къ Габріэлю.

— Габріэль, сказала она:— и васъ я должна также благодарить и благословлять. Когда мысль моя готова была угаснуть, я призывала своего ангела-хранигеля, и вы явились на мой призывъ. Благодарю, благодарю!

— О, сколько я страдалъ, Діана, съ того дня, какъ видлся съ вами въ послдній разъ! сказалъ Габріэль: — и какъ давно я васъ не видалъ!

Они начали разсказывать, что каждый изъ нихъ длалъ и чувствовалъ во время этой тяжелой разлуки, и должно признаться, что въ разговор были длинноты, не очень драматическія.

Кале, герцогъ Гизъ, побжденные, побдители — все было забыто. Весь шумъ, вс страсти, окружавшіе любовниковъ, не доходили до ихъ слуха. Погруженные въ свой собственный міръ любви и упоенія, они больше не смотрли на другой печальный міръ, не вслушивались въ его отголоски.

Испытавъ столько печали, столько ужасовъ, душа слабетъ и, такъ-сказать, упоепная страданіемъ, длается нечувствительною къ нему, но за то не можетъ устоять противъ малйшаго впечатлнія, произведеннаго на нее счастіемъ. Въ этой теплой атмосфер чистыхъ движеній сердца, Габріэль и Діана свободно предавались спокойствію и радости — наслажденіямъ, отъ которыхъ оеи давно отвыкли.

За сценою бурной любви послдовала другая сцена, въ одно время подобная первой и отличавшаяся отъ нея.

— О, какъ отрадно быть возл васъ! сказала Діана: — посл присутствія этого безбожника, ненавистная любовь котораго приводила меня въ трепетъ, какъ упоительно мн быть съ вами, какъ успокоиваетъ меня ваше присутствіе.

— Посл дней нашего дтства, когда мы были такъ счастливы, не понимая своего счастія, отвчалъ Габріэль: — я не помню, Діана, чтобъ въ моей бдной жизни, тревожной и одинокой, былъ хоть одинъ мигъ, подобный настоящему.

Посл короткой паузы, въ-продолженіе которой любовники смотрли другъ на друга, Діана сказала:

— Габріэль, сядьте же возл меня. Поврите ли, я видла во сн, я почти предвидла даже въ своемъ плну это мгновеніе, соединившее насъ такъ неожиданно. Мн всегда казалось, что вы будете моимъ освободителемъ, и что, въ минуту крайней опасности, васъ, моего рыцаря, небо вдругъ пошлетъ сюда освободить меня.

— Ваша мысль, Діана, отвчалъ Габріэль: — привлекла меня, какъ магнитъ, и вела меня, какъ путеводная звзда. Признаться ли передъ вами и своею совстью?.. Хотя многія сильныя причины должны были навести меня на мысль — взять Кале, но, можетъ-быть, я отказался бы, Діана, отъ своей мысли — потому-что мысль эта принадлежитъ собственно мн, можетъ-быть, я не ршился бы осуществить ее дерзкими средствами, еслибъ вы не были здсь въ плну, еслибъ воспоминаніе объ опасностяхъ, которымъ подвергались вы здсь, не оживляло меня и не придавало мн мужества. Еслибъ надежда спасти васъ, и еще другая священная цль не управляли моею жизнію, Кале оставался бы еще во власти Англичанъ. И правосудный Богъ накажетъ меня за то, что я хотлъ длать добро, и длалъ добро изъ корыстныхъ цлей.

Виконтъ д’Эксме думалъ въ эту минуту о сцен въ Улиц-Сен-Жакъ, о самоотверженіи Амброаза Паре и словахъ адмирала, сказавшаго, что небо требуетъ, чтобъ святое дло защищали чистыми руками.

Но полный любви голосъ Діаны нсколько успокоилъ Габріэля.

— Какъ?.. Небо накажетъ васъ, Габріэль, вскричала она: — накажетъ за высокія желанія, за великодушіе?..

— Кто знаетъ объ этомъ? сказалъ онъ, вопрошая небо взоромъ, въ которомъ выражалось какое-то печальное предчувствіе.

— Я знаю, Габріэль! сказала Діана съ очаровательною улыбкой.

Произнося эти слова, Діана была такъ восхитительна, что Габріэль, пораженный блескомъ ея красоты, забылъ все и не могъ не вскричать:

— О, какъ вы прекрасны, Діана!

— И вы мужественны, какъ герой, Габріэль! сказала Діана.

Они сидли очень-близко одинъ къ другому, руки ихъ случайно встртились въ нжномъ пожатіи. Начинало смеркаться.

Румянецъ разлился на лиц Діаны, она встала и сдлала нсколько шаговъ по комнат.

— Вы удаляетесь, вы убгаете отъ меня, Діана! печально произнесъ молодой человкъ.

— О, нтъ, нтъ! сказала она, съ живостью подходя къ Габріэлю: — съ вами, другъ мой, нечего мн бояться!

Діана ошибалась. Тутъ была другая опасность, но все-таки опасность и, можетъ-быть, ей слдовало бояться друга не мене, чмъ врага.

— Давно бы такъ, Діана! сказалъ Габріэль, взявъ ея крошечную и нжную ручку: — давно бы такъ. Посл столькихъ страданій, мы, кажется, можемъ предаться на нсколько минутъ счастію, и отдохнуть свободною душою въ созвучіи чувствъ и радости.

— Правда, Габріэль: подл васъ такъ хорошо! сказала Діана.— Забудемъ на мгновеніе свтъ съ его шумомъ, безмятежно и безъ страха вдохнемъ благоуханіе счастія въ этотъ отрадный и единственный часъ. Вы правы, Габріэль: за что мы столько страдали?..

И граціозно склонилась она прелестной головкой на плечо Габріэля, большіе бархатные глаза ея медленно закрылись, ея локоны коснулись горячихъ губъ молодаго человка.

Въ трепет и самозабвеніи, онъ поднялся съ своего мста.

— Что съ вами? сказала Діана, открывъ изумленные и полные пгою глаза.

Габріэль, блдный, упалъ передъ нею на колни и обвилъ ее руками.

— Діана, я люблю тебя! вскричалъ онъ голосомъ, исполненнымъ чувства.

— Я люблю тебя, Габріэль! отвчала Діана, спокойно, какъ-будто повинуясь непреодолимому инстинкту сердца.

Какъ лица ихъ сблизились, какъ губы соединились и въ долгомъ поцалу слились ихъ души — извстно Богу, потому-что ни Габріэль, ни Діана не знали этого.

Но Габріэль, чувствуя, что его разсудокъ слабетъ въ этомъ водоворот счастія, вдругъ вырвался изъ рукъ Діаны.

— Отпустите меня, Діана!.. Я долженъ бжать!.. закричалъ онъ голосомъ, исполненнымъ глубокаго ужаса.

— Бжать?.. Зачмъ вамъ бжать? спросила она съ удивленіемъ.

— Діана!.. Діана!.. Что, если вы моя сестра!.. произнесъ Габріэль въ безпамятств.

— Ваша сестра! повторила Діана, пораженная какъ громомъ.

Габріэль остановился, изумленный и какъ-будто оглушенный своими словами, и, проведя рукою по горячему лбу, спросилъ громкимъ голосомъ:

— Что я сказалъ, Діана?

— Въ-самомъ-дл, что вы сказали? Принимать ли буквально эти странныя слова? Гд разгадка этой ужасной тайны?.. Боже мой! Не-уже-ли я дйствительно ваша сестра?

— Моя сестра?.. Разв я признался, что вы моя сестра? сказалъ Габріэль.

— А, такъ это истина! вскричала Діана.

— Нтъ, не истина!.. Я и самъ не знаю, и кто можетъ знать это?.. Притомъ, я не долженъ вамъ разсказывать! Это — тайна жизни и смерти, тайна, которую клялся я хранить!.. О, небесное милосердіе!.. Я сохранилъ спокойствіе души и разсудокъ среди своихъ страданій и несчастій… Не-уже-ли первая капля блаженства, которая теперь коснулась моихъ губъ, опьянила меня до безумія, до забвенія моей клятвы?

— Габріэль, сказала съ важностью г-жа де-Кастро: — извстно Богу, что не пустое любопытство понуждаетъ меня. Но вы сказали много или слишкомъ-мало для моего спокойствія. Вы должны докончить то, что начали говорить.

— Невозможно, невозможно! вскричалъ Габріэль въ ужас.

— И отъ-чего невозможно? сказала Діана.— Какое-то непонятное предчувствіе увряетъ меня, что тайна эта принадлежитъ столько же вамъ, какъ и мн, и что вы не имете права скрывать ее отъ меня.

— Правда, сказалъ Габріэль:— вы не меньше моего имете право на участіе въ этихъ страданіяхъ, но какъ они всею тяжестію гнетутъ одного меня — не просите, чтобъ я уступилъ вамъ половину своей ноши.

— Я прошу, я хочу, я требую половины вашихъ страданіи! отвчала Діана.— Скажу боле, Габріэль: я умоляю васъ… Неуже-ли вы откажете мн?

— Но я далъ клятву королю, печально сказалъ Габріэль.

— Дали клятву? повторила Діана.— Итакъ, храните свято свою тайну отъ чужихъ, отъ равнодушныхъ къ ней, даже отъ друзей. Но должны ли вы хранить обидное молчаніе со мною, которая, по вашимъ же словамъ, иметъ наравн съ вами причины участвовать въ этой тайн? Нтъ, Габріэль, если вы сколько-нибудь сожалете меня, вы не захотите скрываться отъ меня! Сомннія, безпокойства уже довольно истерзали мое сердце. Въ другихъ обстоятельствахъ вашей жизни, мы оба составляли одно существо. Діана была вторымъ вашимъ ‘я’. Скажите, разв нарушаете вы клятву, размышляя объ этой тайн въ глубин своей совсти? Не думаете ли вы, что моя душа, созрвшая въ столькихъ испытаніяхъ, не съуметъ вмстить въ себ и ревниво запереть отъ радости и печали сокровище, которое вы вврите ей, которое принадлежитъ столько же ей, какъ и вамъ?

И нжнымъ, сладостнымъ голосомъ, потрясшимъ душевныя фибры молодаго человка, будто струны послушнаго инструмента, Діана продолжала:

— Габріэль, если судьба запрещаетъ намъ взаимность въ любви и счастіи, не-уже-ли вы въ силахъ отвергнуть единственную взаимность, позволенную намъ — взаимность печали? Не легче ли покажутся намъ страданія, когда мы будемъ страдать вмст? Не прискорбно ли подумать, что единственное звно, которое должно бы соединить насъ, раздляетъ насъ?

И, видя, что Габріэль, въ-половину убжденный, однакожь, еще не ршался, Діана сказала:

— Берегитесь, впрочемъ: если вы будете молчать такъ упорно, разв я не могу заговорить съ вами языкомъ, который теперь, не знаю почему, наводитъ на васъ столько ужаса и печали, по которому нкогда вы сами научили мои уста и мое сердце. Ваша невста иметъ право повторить, что она любитъ васъ, и любитъ только васъ одного. Невста, обрученная съ вами передъ Богомъ, можетъ съ чистою лаской прилечь головою къ вашему плечу, коснуться вашего чела губами…

Но Габріэль дрожащею рукою снова отдалилъ отъ себя Діану.

— Нтъ! вскричалъ онъ:— умоляю васъ, Діана, сжальтесь надъ моимъ разсудкомъ. Вы непремнно хотите узнать страшную тайну? Итакъ, возможность совершить преступленіе заставляетъ меня открыть эту тайну. Да, пріймите буквально слова, которыя, Діана, сейчасъ вырвались у меня въ припадк безумія. Діана, можетъ-быть, вы дочь графа Монгомери, моего отца, можетъ-быть, вы моя сестра!

— Пречистая Два! проговорила г-жа де-Кастро, пораженная словами Габріэля.— Но какъ могло это совершиться?

— Я хотлъ, сказалъ Габріэль: — чтобъ ваша чистая и безмятежная душа никогда не узнала этой исторіи, исполненной ужасовъ и преступленій. Но, увы! теперь я чувствую, что мои силы не могутъ устоять противъ моей любви. Помогите мн, Діана, противъ самой-себя, и я все разскажу вамъ.

— Говорите, отвчала Діана, испуганная, по внимательная.

Дйствительно, Габріэль разсказалъ ей все, разсказалъ, какъ отецъ его любилъ г-жу Пуатье и въ глазахъ цлаго двора казался ея любимцемъ, какъ дофинъ, ныншній король, сдлался его соперникомъ, какъ графъ Монгомери пропалъ однажды и какъ Алоиза узнала и открыла его сыну судьбу несчастнаго графа. Но больше ничего не знала кормилица, и какъ г-жа Пуатье ршительно не соглашалась признаться, то одинъ только графъ Монгомери, еслибъ онъ былъ еще живъ, могъ открыть тайну рожденія Діаны.

— Это ужасно! вскричала Діана, когда Габріэль окончилъ свою мрачную повсть.— Какъ бы ни началась наша судьба, но конецъ ея будетъ несчастный. Если я дочь графа Монгомери, то вы мн братъ, Габріэль. Если я дочь короля — вы справедливо-раздраженный врагъ моего отца. Во всякомъ случа, между нами находится непроходимая преграда.

— Нтъ, Діана, отвчалъ Габріэль:— благодаря Бога, наше несчастіе не совсмъ уничтожаетъ надежду. Начавъ разсказывать вамъ, я долженъ кончить свою исторію. Теперь я чувствую, что вы правы: это довріе облегчило меня.

Потомъ Габріэль сообщилъ г-ж де-Кастро странный и опасный договоръ, который заключилъ онъ съ Генрихомъ II, и торжественное общаніе короля возвратить свободу графу Монгомери, если виконтъ Монгомери, защищавшій Сен-Кентенъ отъ Испанцевъ, возвратитъ Кале отъ Англичанъ. Но уже цлый часъ Кале находился во власти Французовъ, и Габріэль безъ тщеславія могъ думать, что онъ много содйствовалъ достиженію этого блистательнаго результата.

По мр того, какъ Габріэль говорилъ, надежда мало-по-малу разсявала печаль на лиц Діаны, какъ заря разгоняетъ ночную темноту.

Когда Габріэль кончилъ разсказъ, Діана задумалась на минуту, и потомъ, подавъ ему руку, сказала съ твердостью:

— Мой бдный Габріэль! Вспомнивъ прошлое и смотря на будущее, намъ есть о чемъ подумать, есть о чемъ страдать. Но, другъ мой, не будемъ останавливаться, намъ не должно погружаться душою въ разслабляющей нг. Я, въ свою очередь, постараюсь показать вамъ свою силу и свое мужество, достойныя васъ. Теперь должно дйствовать и развязать, такъ или иначе, нашу судьбу. Страданія наши, кажется, приближаются къ концу. Вы сдержали и даже превзошли общанія, данныя вами королю. Надюсь, что и король исполнитъ свои, На этой надежд должны сосредоточиться вс наши чувства и вс наши мысли. Что теперь намрены вы длать?

— Г-нъ герцогъ Гизъ, отвчалъ Габріэль:— былъ знаменитымъ повреннымъ всхъ моихъ преднамреній. Знаю, что безъ него я ничего бы не сдлалъ, и ему также извстно, что онъ ничего бы не сдлалъ безъ меня. Одинъ только герцогъ Гизъ можетъ и долженъ засвидтельствовать королю объ участіи, которое принималъ я въ этой новой побд. Я тмъ боле жду отъ него этой справедливости, что на-дняхъ г. Гизъ торжественно во второй разъ общался мн дать это доказательство признательности. Впрочемъ, я напомню объ этомъ общаніи герцогу, буду просить отъ него письма къ королю, и потомъ, когда мое присутствіе здсь не будетъ боле необходимымъ, немедленно поду въ Парижъ…

Въ то время, какъ Габріэль съ одушевленіемъ говорилъ это и Діана слушала, устремивъ на него взоръ, блиставшій надеждою, дверь отворилась и на порог явился Жанъ Пекуа, мрачный, испуганный.

— Ну, что? не хуже ли Мартэну-Герру? спросилъ Габріэль съ безпокойствомъ.

— Нтъ, отвчалъ Жанъ Пекуа:— Мартэна-Герра перенесли къ намъ въ домъ. Амброазъ Паре навщалъ больнаго и хотя сказалъ, что необходимо отсчь ему бедро, однакожь увренъ, что вашъ храбрый слуга переживетъ эту операцію.

— Прекрасная новость! сказалъ Габріэль.— Амброазъ Паре, вроятно, еще сидитъ возл больнаго?

— Нтъ, сударь, печально отвчалъ горожанинъ: — онъ долженъ былъ оставить его для другаго раненнаго, котораго положеніе еще опасне и важне для насъ…

— Кто же это? спросилъ Габріэль, измнившись въ лиц.— Маршалъ Строцци? г-нъ де-Неверъ?

— Г-нъ герцогъ Гизъ, онъ лежитъ при смерти, отвчалъ Жанъ Пекуа.

Габріэль и Діана вскричали отъ ужаса.

— Я сказала, что наши страданія еще не кончились! произнесла посл минутнаго молчанія г-жа де-Кастро.— Боже мой! Боже мой! Боже мой!

— Не призывайте Бога, сказалъ Габріэль съ печальною улыбкой.— Богъ правосуденъ и справедливо наказываетъ мое самолюбіе. Да, я взялъ Кале только для своего отца и для васъ. Богъ требуетъ, чтобъ я взялъ этотъ городъ для одной Франціи.

IX.
Разрубленный лобъ.

Но герцогъ Гизъ еще дышалъ, и надежда еще не умерла для Габріэля и Діаны. Несчастные жадно хватаются за самую неврную надежду, какъ утопающіе за щепку.

Габріэль разстался съ Діаной и пошелъ взглянуть, до какой степени поразилъ ихъ новый ударъ въ ту минуту, какъ злосчастная судьба, казалось, смягчила для нихъ свои преслдованія.

Жанъ Пекуа, сопровождавшій виконта, разсказалъ ему дорогою все, что случилось.

Лордъ Дэрби, уступая взбунтовавшимся горожанамъ, которые требовали сдачи города прежде срока, назначеннаго лордомъ Уэнтвортомъ, отправилъ къ герцогу Гизу парламентеровъ для переговоровъ о капитуляціи.

Между-тмъ, на многихъ пунктахъ битва еще продолжалась, и въ послднемъ пароксизм своихъ усилій разгорлась еще сильне отъ ярости побжденныхъ и нетерпнія побдителей.

Францискъ-Лотарингскій, безстрашный солдатъ и искусный полководецъ, являлся тамъ, гд бой казался наиболе жаркимъ и опаснымъ.

За брешью, вполовину взятою, на краю рва, засыпаннаго обломками, герцогъ Гизъ, на лошади, не обращая вниманія на стрлы, которыя летли на него со всхъ сторонъ, спокойно одушевлялъ свое войско словомъ и примромъ.

Вдругъ замтилъ онъ надъ брешью блое знамя парламентеровъ. Гордая улыбка блеснула на благородномъ лиц герцога, потому-что въ этомъ знамени онъ видлъ ршительное приближеніе побды.

— Остановитесь! вскричалъ онъ посреди страшнаго шума сражающихся:— Кале сдается! Опустите оружіе!

Онъ приподнялъ забрало каски и подъхалъ на нсколько шаговъ впередъ, устремивъ глаза на знамя, этотъ знакъ торжества и мира.

Между-тмъ, начинало смеркаться, и бой не утихалъ.

Одинъ англійскій солдатъ, который, вроятно, не видлъ парламентеровъ и въ шум не разслушалъ словъ Гиза, схватилъ за узду его лошадь, и когда герцогъ въ разсянности, не обращая даже вниманія на препятствіе, остановившее лошадь, далъ ей шпоры, солдатъ поразилъ его копьемъ въ голову.

— Не могли сказать мн, продолжалъ Жанъ Пекуа: — въ какую часть лица получилъ ударъ господинъ герцогъ Гизъ, но достоврно только, что рана опасная. Древко переломилось и желзо копья осталось въ язв. Герцогъ не могъ произнести ни слова и упалъ головою на сдло. Кажется, что Англичанинъ, который нанесъ этотъ убійственный ударъ, былъ разорванъ въ клочки Французами, однакожь, это не спасло господина Гиза. Его унесли почти мертваго, и съ-тхъ-поръ онъ еще не можетъ опомниться.

— Такъ-что мы потеряли Кале? спросилъ Габріэль.

— Онъ принадлежитъ намъ, отвчалъ Жанъ Пекуа?— Герцогъ де-Неверъ принялъ парламентеровъ и предложилъ имъ самыя выгодныя для насъ условія. Но пріобртеніе такого города едва-ли вознаградитъ Францію за потерю такого героя.

— Боже мой! вы смотрите на него, какъ на умершаго? сказалъ задрожавъ Габріэль.

— Увы! отвчалъ ткачъ, качая головою.

— Куда же вы такъ скоро ведете меня? спросилъ Габріэль: — знаете ли вы, куда перенесли господина Гиза?

— На гауптвахту Шато-Нфъ, сказалъ Амброазу Паре человкъ, передавшій намъ эту роковую новость. Господинъ Паре хотлъ бжать туда немедленно, Пьеръ взялся показать ему дорогу, а я между-тмъ побжалъ увдомить васъ. Я предчувствовалъ, что для васъ это чрезвычайно-важная новость, и что въ подобномъ обстоятельств вы, безъ сомннія, можете что-нибудь сдлать.

— Я могу только сожалть больше, нежели прочіе, сказалъ виконтъ д’Эксме.— Но, прибавилъ онъ: — сколько мн кажется въ этой темнот, мы приближаемся къ Шато-Нфъ.

— Въ-самомъ-дл, вотъ и Шато-Нфъ, сказалъ Жанъ Пекуа.

Горожане и солдаты огромною, сжатою толпою тснились и волновались у перилъ гауптвахты, куда былъ перенесенъ герцогъ Гизъ. Вопросы, предположенія, замчанія пробгали въ безпокойныхъ группахъ, какъ дыханіе втра между звучными втвями лса.

Не мало стоило труда виконту д’Эксме и Жану Пекуа пробраться сквозь эту густую толпу до ступеней гауптвахты, у дверей которой былъ поставленъ большой отрядъ пикенеровъ и аллебардистовъ. Нкоторые изъ нихъ держали зажженные факелы, бросавшіе красноватый отблескъ на движущіяся массы народа.

Габріэль затрепеталъ, увидвъ при этомъ неврномъ свт Амброаза Паре, который, нахмуривъ брови и судорожно скрестивъ руки на своей взволнованной груди, неподвижно стоялъ внизу лстницы. Слезы печали и негодованія сверкали въ его прекрасныхъ глазахъ. Позади Амброаза, мрачный и убитый, подобно ему, стоялъ Пьеръ Пекуа.

— А, вы здсь, господинъ Паре? вскричалъ Габріэль:— что длаете вы? Если господинъ герцогъ Гизъ еще не лишился дыханія жизни, ваше мсто должно быть возл него.

— Не мн, господинъ д’Эксме, говорите объ этомъ! сказалъ хирургъ, когда, поднявъ глаза, онъ узналъ Габріэля.— Скажите вотъ этимъ безсмысленнымъ часовымъ, если имете надъ ними какую-нибудь власть.

— Какъ! вскричалъ Габріэль:— они не хотятъ пустить васъ?

— Не хотятъ ничего слышать, отвчалъ Амброазъ Паре.— Подумайте, что драгоцнная жизнь такого человка зависитъ, можетъ-быть, отъ такого ничтожнаго случая!

— Но вы должны туда войдти! сказалъ Габріэль.

— Сначала, мы умоляли, сказалъ Пьеръ, вмшавшись въ разговоръ:— потомъ угрожали. На просьбы отвчали намъ смхомъ, на угрозы — ударами. Господинъ Паре хотлъ-было проложить себ дорогу силою, но его толкнули и чуть ли не ударили аллебардой.

— Дло весьма-простое, замтилъ Амброазъ Паре съ горькою улыбкой:— у меня нтъ ни золотаго ошейника, ни шпоръ, у меня есть только быстрый взглядъ и врная рука.

— Погодите, сказалъ Габріэль:— я съумю заставить ихъ пропустить васъ.

Онъ подошелъ къ ступенькамъ гауптвахты, но пикинеръ, поклонившись ему, загородилъ дорогу.

— Извините, сказалъ онъ почтительно виконту д’Эксме:— намъ запрещено впускать кого бы то ни было.

— Болванъ! вскричалъ Габріэль, стараясь, впрочемъ, удержать себя отъ гнва:— разв это запрещеніе относится къ виконту д’Эксме, капитану гвардіи его величества, другу господина Гиза? Гд твой начальникъ?

— Онъ охраняетъ внутреннюю дверь, отвчалъ пикинеръ почтительне прежняго.

— Хорошо, я иду къ нему, сказалъ повелительнымъ тономъ виконтъ д’Эксме:— пойдемте со мною, господинъ Паре.

— Можете идти одни, если непремнно требуете этого, замтилъ солдатъ:— но его не пропущу.

— Почему? спросилъ Габріэль:— почему хирургу не идти къ раненному?

— Вс хирурги и медики, по-крайней-мр т изъ нихъ, которые пользуются извстностью и имютъ патентъ, отвчалъ часовой:— призваны къ герцогу.

— Вотъ что и ужасаетъ меня! сказалъ съ ироническимъ пренебреженіемъ Амброазъ Паре.

— Между-тмъ, у этого нтъ патента въ карман, продолжалъ солдатъ:— правда, онъ спасъ не одного на пол битвы, но все-таки онъ не герцогскій медикъ.

— Не разсуждай! вскричалъ Габріэль, нетерпливо топнувъ ногою.— Я хочу, слышишь, я хочу, чтобъ господинъ Паре прошелъ со мною.

— Невозможно, господинъ виконтъ.

— Говорятъ теб, болванъ: я хочу.

— Вспомните, замтилъ солдатъ: — что мой долгъ заставляетъ меня не повиноваться вамъ.

— Ахъ! печально вскричалъ Амброазъ:— можетъ-быть, герцогъ умретъ во время нашихъ глупыхъ споровъ.

Крикъ этотъ разсялъ бы вс сомннія Габріэля, еслибъ еще онъ могъ сомнваться въ подобную минуту.

— Вы непремнно хотите, чтобъ я поступилъ съ вами какъ съ Англичанами? вскричалъ онъ аллебардистамъ: — тмъ хуже для васъ! жизнь Гиза дороже двадцати вашихъ существованіи. Посмотримъ, осмлятся ли ваши пики дотронуться до моей шпаги.

Клинокъ ея сверкнулъ какъ молнія изъ ноженъ, и, таща за собою Амброаза Паре, Габріэль взбжалъ съ поднятой шпагой по лстниц гауптвахты.

Въ движеніи и взор Габріэля было столько угрозы, столько спокойствія и силы выражалось во взор и движеніяхъ хирурга, и наконецъ лицо и воля дворянина заключали въ себ въ эту грубую эпоху столько волшебства, что часовые покорно разступились и опустили оружіе не столько передъ шпагою, сколько передъ именемъ виконта д’Эксме.

— Пропустите ихъ! закричалъ въ толп чей-то голосъ: — они похожи на божьихъ посланниковъ, избранныхъ для спасенія герцога Гиза.

Габріэль и Амброазъ Паре дошли безъ всякихъ препятствіи до дверей гауптвахты. Въ узкой прихожей, находившейся передъ большою залой, былъ еще съ тремя или четырьмя солдатами поручикъ наружнаго отряда. Но викотъ д’Эксме, не останавливаясь, сказалъ офицеру съ краткостью, не требовавшею возраженій:

— Я веду новаго хирурга.

Поручикъ поклонился и пропустилъ ихъ не говоря ни слова.

Габріэль и Паре вошли въ залу.

Вниманіе всхъ было съ такимъ живымъ ужасомъ отвлечено отъ окружающаго, что никто не замтилъ вошедшихъ.

Зрлище, которое представилось имъ, дйствительно было ужасно и раздирало сердце.

Посередин залы, на походной постели, лежалъ герцогъ Гизъ неподвижно, безъ памяти, утопая въ крови. Рана проходила поперегъ всего лица, желзо копья попало въ щеку, ниже праваго глаза, прошло до затылка и сломанный осколокъ выходилъ подъ лвымъ ухомъ на полфута изъ раздробленной головы. Ужасно было видть эту рану.

Вокругъ постели умирающаго стояло десять или двнадцать медиковъ и хирурговъ въ совершенномъ отчаяніи. Ни одинъ изъ нихъ не дйствовалъ, они только смотрли и говорили.

Когда Габріэль вошелъ съ Амброазомъ Паре, какой-то изъ лекарей сказалъ громко,

— Итакъ, господа, мы видимъ печальную необходимость сознаться, что господинъ герцогъ Гизъ раненъ смертельно, безъ всякой надежды, потому-что для его спасенія должно вынуть изъ головы обломокъ копья, но такой операціи наврно не перенесетъ герцогъ.

— То-есть, вы хотите лучше, чтобъ онъ умеръ! сказалъ смло стоявшій за первымъ рядомъ зрителей Амброазъ Паре, который издали однимъ взглядомъ понялъ дйствительно отчаянное положеніе знаменитаго раненнаго.

Хирургъ обернулся, отъискивая глазами, кто осмлился сдлать это дерзкое возраженіе, и, не нашедъ своего соперника въ толп, продолжалъ:

— Кто дерзнетъ наложить безстыдныя руки на это высокое лицо, и, безъ увренности въ себ, окончить жизнь умирающаго?

— Я! сказалъ Амброазъ Паре, гордо, съ поднятымъ челомъ вступивъ въ кружокъ хирурговъ.

И, не обращая вниманія на ропотъ удивленія, возбужденный его словами, онъ наклонился къ герцогу, чтобъ ближе разсмотрть рану.

— А! это г-нъ Амброазъ Паре! сказалъ съ презрніемъ главный хирургъ, узнавъ безумца, дерзнувшаго не согласиться съ его мнніемъ.— Г-нъ Амброазъ Паре забываетъ, что онъ не имлъ чести быть въ числ хирурговъ герцога Гиза.

— Скажите лучше, возразилъ Амброазъ:— что я — единственный хирургъ его, потому-что постоянные хирурги герцога покидаютъ его. Впрочемъ, нсколько дней тому, г-нъ Гизъ, бывшій свидтелемъ операціи, которую мн удалось сдлать при его глазахъ, изволилъ сказать мн, и очень-серьзно, если не оффиціально, что, въ случа нужды, онъ, на будущее время, требуетъ моей услуги. Г-нъ виконтъ д’Эксме слышалъ слова герцога и можетъ ихъ подтвердить.

— Объявляю, что это сущая правда, сказалъ Габріэль.

Амброазъ Паре обратился къ тлу герцога, по-видимому, бездушному, и снова началъ разсматривать рану.

— Ну, что жь? иронически спросилъ главный хирургъ:— осмотрвъ рану, не-уже-ли вы еще ршаетесь вырвать изъ нея желзо.

— Разсмотрлъ и ршаюсь, твердо сказалъ Амброазъ Паре.

— А какими, на-примръ, чудесными инструментами надетесь вы сдлать операцію?

— Своими руками, сказалъ Амброазъ.

— Руками?.. Нтъ, я громко протестую, вскричалъ взбшенный хирургъ.

— И мы вс протестуемъ вмст съ вами, завопили его собратья.

— Скажите, нашли вы какое-нибудь средство спасти герцога? спросилъ Амброазъ Паре.

— Нтъ, и невозможно найдти! отвчали они въ одинъ голосъ.

— Итакъ, предоставьте его мн, сказалъ Амброазъ, закрывая больнаго рукою, какъ-будто для того, чтобъ завладть его тломъ.

— Въ такомъ случа, мы уйдемъ, сказалъ главный хирургъ, удаляясь отъ постели.

— Но что жь вы хотите длать? со всхъ сторонъ спрашивали Амброаза.

— Герцогъ Гизъ умеръ для всхъ, отвчалъ онъ: — и я буду поступать съ нимъ, какъ съ умершимъ.

Сказавъ это, онъ снялъ съ себя камзолъ и засучилъ рукава.

— Длать такіе опыты надъ герцогомъ, lanquam in anima vili! сказалъ сложивъ руки старый медикъ, пораженный вольностью дерзкаго хирурга.

— Да! отвчалъ Амброазъ, не отводя глазъ отъ раненнаго: — дйствительно, я буду обходиться съ нимъ не какъ съ человкомъ, даже не какъ съ животнымъ, но какъ съ вещью. Смотрите.

Амброазъ сталъ ногою на грудь герцога.

Шопотъ страха, сомннія и угрозы пробжалъ по собранію.

— Берегите себя! сказалъ де-Неверъ, прикоснувшись къ плечу Амброаза Паре.— Берегите себя! Если вамъ не удастся, я не отвчаю за гнвъ друзей и приверженцевъ герцога.

Амброазъ печально улыбнулся.

— Вы рискуете своею головою! замтилъ кто-то.

Амброазъ Паре взглянулъ на небо, и потомъ сказалъ съ важностью:

— Хорошо, я жертвую своею головою, только бы спасти вотъ эту. Но, по-крайней-мр, не безпокойте меня, прибавилъ онъ, гордо взглянувъ на окружающихъ.

Вс разступились съ какимъ-то благоговніемъ передъ силою генія. Все затихло, и въ торжественной тишин были слышны только тяжелые вздохи.

Амброазъ Паре уперся лвымъ колномъ въ грудь герцога, наклонился къ нему, взялъ ногтями дерево копья и началъ покачивать его, сперва тихо, потомъ сильне. Герцогъ задрожалъ, какъ-будто чувствуя ужасную боль.

Лица присутствующихъ поблднли отъ ужаса.

Амброазъ Паре остановился на секунду. Холодный потъ выступилъ у него на лбу. Хирургъ тотчасъ опять принялся за операцію.

Черезъ минуту, показавшуюся длинне часа, желзо вышло, наконецъ, изъ раны.

Амброазъ Паре бросилъ его и живо наклонился къ отворенной ран. Когда онъ приподнялся, молнія радости освтила его лицо. Потомъ онъ упалъ на колни и слеза счастія медленно покатилась по его щек.

Да, это была торжественная минута. Хотя великій хирургъ не говорилъ ни слова, но вс поняли, что теперь можно надяться. Слуги герцога плакали теплыми слезами, другіе цаловали сзади платье Амброаза Паре.

Но вс молчали въ ожиданіи, что онъ скажетъ.

Наконецъ, онъ сказалъ голосомъ, полнымъ увренности, хотя взволнованнымъ:

— Теперь я отвчаю за жизнь герцога Гиза.

И дйствительно, черезъ часъ, герцогъ Гизъ опомнился и даже былъ въ состояніи говорить. Амброазъ Паре продолжалъ перевязывать рану, и Габріэль сталъ у постели, куда хирургъ веллъ перенести своего высокаго паціента.

— Габріэль, сказалъ герцогъ:— я обязанъ вамъ не только взятіемъ Кале, но и жизнію, потому что вы почти силою привели сюда г-на Паре.

— Да, г-нъ герцогъ, замтилъ Амброазъ: — безъ г-на д’Эксме не дали бы мн приблизиться къ вамъ.

— Вотъ мои два спасителя! сказалъ Францискъ-Лотарингскій.

— Умоляю васъ, герцогъ, не разговаривайте, сказалъ хирургъ.

— Хорошо, я буду молчать. Позвольте только одно слово, одинъ вопросъ…

— Что прикажете, герцогъ?

— Какъ вы думаете, г-нъ Паре, спросилъ Гизъ: — послдствія этой ужасной раны не будутъ опасны для моего здоровья, или для моего мозга?

— Я увренъ въ этомъ, г-нъ герцогъ, отвчалъ Амброазъ:— я боюсь только одного: можетъ-быть, останется у васъ рубецъ.

— Рубецъ! вскричалъ герцогъ: — о, это не бда! Напротивъ, рубецъ еще украшаетъ лицо воина! Значокъ этотъ мн столько правится, какъ прозваніе ‘разрубленное лицо’.

Извстно, что современники и потомки герцога Гиза были того же мннія, и герой получилъ прозваніе ‘разрубленное лицо’,— прозваніе, признанное вкомъ, въ который онъ жилъ, и сохраненное на страницахъ исторіи.

X.
Домашняя развязка.

Сцена, которую мы будемъ описывать, происходила 8-го января, на другой день посл того, какъ виконтъ д’Эксме возвратилъ Франціи прекраснйшій изъ потерянныхъ ею городовъ, Кале, и извлекъ изъ опасности величайшаго ея полководца, герцога Гиза.

Здсь говорится не о вопросахъ, ршающихъ будущность народовъ, но просто объ интересахъ горожанъ и семейныхъ длахъ. Мы переходимъ отъ бреши, пробитой въ стнахъ Кале, и умирающаго Франциска-Лотарингскаго въ низенькую комнату братьевъ Пекуа, куда Жанъ Пекуа веллъ перенести Мартэна-Герра, и гд, наканун вечеромъ, Амброазъ Паре счастливо произвелъ надъ смлымъ конюшимъ необходимую ампутацію. Благодаря искусству Амброаза, надежда обратилась въ полную увренность, Мартэнъ-Герръ остался живъ.

Невозможно описать сожалніе, или, врне, упреки совсти Пьера Пекуа, когда онъ узналъ истину отъ Жана. Эта строгая, но честная и прямая душа не могла простить себ ужасной ошибки. Оружейникъ безпрестанно предлагалъ Мартэну-Герру все свое имущество, сердце и руки, деньги и жизнь въ вознагражденіе за жестокую обиду. Но читатель уже знаетъ, что Мартэнъ-Герръ, не дожидаясь этого раскаянія, не только простилъ Пьера, но даже одобрялъ его поступокъ.

Они жили вмст какъ-нельзя-лучше, и потому не удивительно, что въ присутствіи Мартэна-Герра, сдлавшагося съ-тхъ-поръ членомъ семейства Пекуа, происходилъ, домашній совтъ, подобный тому, какой мы видли во время канонады.

Виконтъ д’Эксме, отправлявшійся въ тотъ же вечеръ въ Парижъ, также находился при этомъ совщаніи, но мене тягостномъ, нежели предъидущее, для смлыхъ союзниковъ Габріэля по длу при форт Рисбанкъ.

Дйствительно, удовлетвореніе, котораго требовала честь фамиліи Пекуа, казалось возможнымъ. Настоящій Мартэнъ-Герръ былъ женатъ, но это еще ничмъ не доказывалось, и оставалось только отъискать соблазнителя Бабеты.

Вотъ отъ-чего на лиц Пьера Пекуа выражалось боле спокойствія, и, напротивъ, лицо Жана было печально и Бабета казалась очень разстроенною.

Габріэль молча наблюдалъ за ними, а Мартэнъ-Герръ, лежа на страдальческой постели, крайне сожаллъ, что онъ могъ доставить новымъ друзьямъ только смутныя и неопредленныя свднія о лиц своего Созія.

Пьеръ и Жанъ Пекуа сію минуту возвратились отъ герцога Гиза, который, желая немедленно отблагодарить достойныхъ горожанъ за ихъ успшное и славное участіе при взятіи Кале, настоятельно просилъ Габріэля привести къ нему обоихъ братьевъ.

Пьеръ Пекуа гордо и радостно разсказывалъ Бабет подробности своего свиданія съ герцогомъ.

— Да, сестра, сказалъ оружейникъ: — когда г-нъ д’Эксме разсказалъ, разумется, въ выраженіяхъ очень лестныхъ и слишкомъ-преувеличенныхъ, герцогу Гизу о нашемъ содйствіи во всемъ предпріятіи, этотъ достойный человкъ благоволилъ засвидтельствовать намъ, мн и Жану, свое удовольствіе съ такою любезностью, которой, въ свою очередь, я никогда не забуду, хотя бы мн привелось жить боле ста лтъ. Но въ особенности обрадовалъ и тронулъ меня герцогъ, прибавивъ, что онъ желалъ бы съ своей стороны быть для насъ полезнымъ, и спрашиваетъ, чмъ онъ можетъ услужить намъ. Я человкъ не корыстолюбивый, ты знаешь меня, Бабета. Но знаешь ли ты, чего намренъ я просить у герцога?..

— Нтъ, братецъ, право, не знаю, проговорила Бабета.

— Вотъ что, сестра, сказалъ Пьеръ Пекуа: — какъ-только мы найдемъ того, который такъ безстыдно обманулъ тебя, а мы найдемъ его, въ этомъ будь уврена, я попрошу г-на Гиза, чтобъ онъ своею властію помогъ мн возвратить теб честь. Сами-по-себ, мы люди не сильные, не богатые, и такая подпора окажется, можетъ-быть, необходимою для насъ, чтобъ получить правосудіе.

— Если же, братъ, даже при этой подпор намъ будетъ отказано въ правосудіи? спросилъ Жанъ.

— При помощи этой руки, сказалъ энергически Пьеръ:— я могу по-крайней-мр отмстить. Впрочемъ, продолжалъ онъ, устремивъ кроткій взоръ на Мартэна-Герра: — я долженъ согласиться, что жестокость не удавалась мн до-сихъ-поръ.

Пьеръ замолчалъ, съ минуту оставался въ задумчивости, и когда опомнился, то увидлъ, что Бабета плакала.

— Что съ тобою, сестра? спросилъ Пьеръ.

— О, я очень несчастна! рыдая вскричала Бабета.

— Несчастна? Отъ-чего же ты несчастна? Будущность, кажется мн, проясняется…

— Она темнетъ, сказала двушка.

— Нтъ, все пойдетъ хорошо, успокойся, отвчалъ Пьеръ: — между возможностью поправить ошибку и жестокимъ наказаніемъ теперь нечего колебаться. Любовникъ твой возвратится сюда и ты будешь его женою…

— Но если я откажусь отъ такого мужа? вскричала Бабета.

Жанъ Пекуа не могъ удержаться отъ радостнаго движенія, которое хорошо замтилъ Габріэль.

— Откажешься? спросилъ Пьеръ, удивленный до крайности: — но вдь ты любила его?

— Да, я любила того, кто оказывалъ мн свою нжность и уваженіе. Но того, который обманулъ меня, бросилъ, и, чтобъ завладть бднымъ сердцемъ, укралъ голосъ, имя и, можетъ-быть, чужую одежду,— о, я ненавижу его и презираю.

— А если онъ женится на теб? спросилъ Пьеръ Пекуа.

— Пожалуй, отвчала Бабета:— онъ женится по принужденію, или въ надежд на будущія милости герцога Гиза, отдастъ свое имя изъ страха или корыстолюбія… Нтъ! нтъ! въ свою очередь, я не хочу такого мужа.

— Бабета, строго произнесъ Пьеръ Пекуа: — вы не въ прав говорить: ‘я не хочу его’.

— Мой добрый братъ, въ слезахъ вскричала Бабета:— изъ жалости, изъ великодушія не принуждайте меня сдлаться женою того, котораго называли вы плутомъ и подлецомъ.

— Бабета, подумайте, что на вашемъ лбу лежитъ клеймо безчестія.

— Я лучше согласна краснть за свою минутную любовь, нежели всю жизнь краснть за своего мужа.

— Подумайте, Бабета, что у вашего ребенка не будетъ отца.

— Я думаю, сказала Бабета:— что ребенку лучше потерять отца, котораго онъ сталъ бы ненавидть, нежели мать, которую онъ будетъ обожать. Притомъ, если я выйду замужъ за этого человка, я наврно умру отъ стыда и печали.

— Итакъ, Бабета, вы не хотите слушать ни просьбъ, ни увщаній?

— Я прошу вашей любви, братъ, прошу вашей жалости.

— Хорошо, сказалъ Пьеръ Пекуа:— моя любовь и жалость дадутъ вамъ печальный, по твердый отвтъ. Такъ-какъ, Бабета, прежде всего вамъ должно позаботиться о томъ, чтобъ другіе уважали васъ и чтобъ въ своихъ собственныхъ глазахъ вы казались достойною уваженія, и такъ-какъ я лучше хотлъ бы видть васъ несчастною, нежели лишенною чести — потому-что, потерявъ честь, вы будете вдвое несчастне, — то я, вашъ братъ, вашъ старшій братъ, глава семейства, къ которому вы принадлежите, я хочу — слышите ли?— я хочу, чтобъ вы сдлались женою того, который погубилъ васъ и одинъ только можетъ дйствительно возвратить вамъ отнятую у васъ честь. Законъ и религія вооружаютъ меня противъ васъ властію, и, въ случа надобности — предупреждаю васъ — я воспользуюсь этимъ оружіемъ, чтобъ принудить васъ къ исполненію того, на что я смотрю, какъ на вашъ долгъ передъ Богомъ, передъ вашимъ семействомъ, передъ вашимъ ребенкомъ и, наконецъ, какъ на долгъ самой-себ.

— Вы осуждаете меня на смерть, произнесла Бабета дрожащимъ голосомъ:— хорошо, я покоряюсь: этого хочетъ моя судьба, мн избрано такое наказаніе, и притомъ, никто не вступается за меня.

Говоря это, она смотрла на Габріэля и Жана Пекуа, которые оба молчали, потому-что послдній страдалъ, а первый наблюдалъ за происходившею передъ нимъ сценою.

Но при этомъ прямомъ призыв Бабеты, Жанъ Пекуа не могъ удержаться, и, обращаясь къ ней, но смотря на Пьера, ткачъ сказалъ съ горькою ироніей, впрочемъ, бывшею не въ его характер:

— Кто же можетъ вступаться за васъ, Бабета? Разв не справедливо и вполн благоразумно то, чего требуетъ отъ васъ братъ? У него, право, удивительный взглядъ на вещи! Пьеръ хлопочетъ о чести своего семейства и вашей собственной, и что же длаетъ онъ для возстановленія этой чести? Принуждаетъ васъ выйдти замужъ за обманщика! Прекрасно! Правда, этотъ негодяй, вступивъ въ семейство, вроятно, обезчеститъ его своими поступками. Но нтъ сомннія, что г-нъ д’Эксме, присутствующій здсь, заставитъ его, во имя Мартэна-Герра, дать отчетъ въ гнусномъ подлог, и, представъ передъ судьями, Бабета, вы будете названы женою этого ненавистнаго вора, похитившаго чужое имя. Но все равно, вы сдлаетесь законною женою плута, и вашъ ребенокъ законнымъ сыномъ ложнаго Мартэна-Герра. Можетъ-быть, какъ жена, вы умрете отъ стыда, но за то ваша честь, какъ двушки, останется незапятнанною въ глазахъ всхъ.

Жанъ Пекуа выражался съ жаромъ и негодованіемъ, изумившими даже Бабету.

— Я не узнаю тебя. Жанъ! сказалъ удивленный Пьеръ Пекуа.

— Не-уже-ли это говоришь ты, всегда тихій и воздержный на слова?

— Именно потому-что я тихъ и воздерженъ, отвчалъ Жанъ:— и я лучше вижу положеніе, въ которое такъ безразсудно ты хочешь вовлечь насъ теперь.

— Не-уже-ли ты думаешь, спросилъ Пьеръ Пекуа: — что гнусные поступки зятя для меня будутъ легче, нежели безчестіе сестры? Нтъ, если мы найдемъ обольстителя Бабеты, надюсь, что его обманъ повредитъ только намъ и Мартэну-Герру, и въ такомъ случа я полагаюсь на дружбу благороднаго Мартэна: онъ откажется отъ жалобы, которая можетъ упасть на невинныхъ и, въ то же время, на виноватаго.

— О, поврьте, сказалъ въ постели Мартэнъ-Герръ: — у меня душа не мстительная, и я не хочу смерти гршника. Пускай онъ заплатитъ вамъ долгъ, и мы съ нимъ квиты.

— Это прекрасно для прошлаго, замтилъ Жанъ Пекуа, повидимому, не слишкомъ-довольный снисходительностью конюшаго:— но будущее? Кто отвтитъ намъ за будущее?

— Я самъ стану заботиться о будущемъ, сказалъ Пьеръ:— я не спущу глазъ съ мужа Бабеты, онъ долженъ будетъ вести себя честно и идти прямою дорогою, въ противномъ случа…

— Ты расправишься съ нимъ за самого себя, не такъ ли? прервалъ Жанъ.— Во-время вздумалъ ты образумиться! А между-тмъ, Бабета будетъ страдать, какъ несчастная жертва!

— Но если наше положеніе такъ затруднительно, сказалъ Пьеръ съ нетерпніемъ: — не я былъ тому причиною, Жанъ, я только покоряюсь необходимости. Ты говоришь, а посмотримъ, нашелъ ли ты какое средство кром того, которое теперь я предлагаю?

— Да, нашелъ, отвчалъ Жанъ Пекуа.

— Какое? спросили вдругъ и Пьеръ и Бабета, и должно сказать, что Пьеръ произнесъ этотъ вопросъ съ такимъ же участіемъ, какъ и Бабета.

Виконтъ д’Эксме по-прежнему, не говорилъ ни слова, онъ только смотрлъ съ удвоеннымъ вниманіемъ.

— Подождемъ, сказалъ Жанъ Пекуа:— не встртится ли честный человкъ, который, не столько ужасаясь несчастія Бабеты, сколько будучи тронутъ ея положеніемъ, согласится дать ей свое имя?

Пьеръ недоврчиво покачалъ головою.

— На это нечего разсчитывать, сказалъ онъ: — надо или влюбиться до безумія или быть низкимъ человкомъ, чтобъ закрыть себ глаза. Во всякомъ случа, мы принуждены будемъ посвящать постороннихъ, людей равнодушныхъ, въ нашу печальную тайну, и хотя г-нъ д’Эксме и Мартэнъ — наши искренніе друзья, однакожь я очень-сожалю, что обстоятельства открыли имъ вещи, которыя должны были не выходить изъ семейства.

Жанъ Пекуа, напрасно стараясь скрыть свое волненіе, продолжалъ:

— Я не предложилъ бы какого-нибудь негодяя въ мужья Бабет, но разв нельзя, Пьеръ, допустить ваше второе предположеніе? Если кто-нибудь любитъ мою двоюродную сестру, если онъ, зная обстоятельства ея невольнаго проступка и ея раскаяніе, ршится, для обезпеченія счастливой и спокойной ея будущности, забыть прошлое, которое, наврно, постарается Бабета загладить своею добродтелью… Что скажешь ты на это, Пьеръ? Что скажете вы, Бабета?

— О, этого не можетъ быть! Это сонъ! вскричала Бабета, у которой, однакожь, глаза вдругъ зажглись лучомъ надежды.

— А разв ты знаешь такого человка, Жапъ? спросилъ Пьеръ Пекуа:— или, можетъ-быть, это — одно предположеніе, или сонъ, какъ говоритъ Бабета?

Жанъ Пекуа, при этомъ положительномъ вопрос, совершенно смшался, растерялся, не зналъ, что сказать…

Онъ не замчалъ вниманія безмолвнаго и глубокаго, съ какимъ Пьеръ слдилъ за всми его движеніями, онъ былъ весь погруженъ въ мысли о Бабет, которая, опустивъ глаза, казалось, чувствовала волненіе души честнаго ткача, неопытнаго въ длахъ любви, и не знавшаго, какъ объяснить себ то, что онъ чувствовалъ.

Жанъ не ршился перевести свои желанія на языкъ боле-понятный, и отвчалъ жалобнымъ тономъ на прямой вопросъ своего брага:

— Увы, Пьеръ, очень-вроятно, что это не сонъ, дйствительно, для осуществленія моего сна необходимо только, чтобъ наша Бабета была очень-любима и чтобъ она сама немножко любила, безъ чего, разумется, она будетъ несчастна. Впрочемъ, тотъ, кто захотлъ бы купить счастіе Бабеты цною забвенія, конечно, въ свою очередь и пожелалъ бы, чтобъ забыли какой-нибудь его недостатокъ, какъ человкъ, вроятно, не молодой, не красивый, словомъ, не любезный. Но, кажется, сама Бабета еще не согласна сдлаться его женою, и вотъ что заставляетъ меня думать, что мои слова — пустой сонъ.

— Да, это сонъ, печально сказала Бабета:— но не по тмъ причинамъ, которыя вы теперь высказали. Если бъ человкъ, такъ великодушно помогшій мн, былъ даже старикъ, отцвтшій и угрюмый, я должна была бы считать его за молодаго, потому-что его поступокъ доказывалъ бы свжесть души, часто недоступную двадцатилтнему, онъ казался бы красавцемъ, потому-что такія, добрыя и высокія мысли могутъ давать его лицу благородный отпечатокъ, наконецъ, я находила бы его любезнымъ, потому-что онъ представилъ бы мн самое полное доказательство любви, какое только возможно принести въ даръ женщин. Мой долгъ и моя радость заключались бы въ любви къ нему, въ любви безпредльной… И это очень-просто и понятно. Но только невозможно найдти самоотверженіе, о которомъ вы говорите, братецъ, самоотверженіе для бдной двушки, подобной мн, лишенной красоты и чести. Можетъ-быть, найдутся люди съ высокимъ характеромъ и великодушные, которымъ прійдетъ на минуту мысль о такой жертв: и довольно этого, но, обдумавъ хорошенько, они откажутся отъ минутнаго увлеченія состраданіемъ, и я снова упаду изъ надежды въ отчаяніе. Вотъ, мой добрый Жанъ, настоящія причины, почему ваше предположеніе — одинъ сонъ.

— Но если это истина? неожиданно спросилъ Габріэль, вставая съ своего мста.

— Какъ? Что сказали вы? вскричала въ замшательств Бабета Пекуа.

— Я сказалъ, Бабета, отвчалъ Габріэль: — что этотъ великодушный, преданный человкъ существуетъ.

— А вы знаете его? спросилъ изумленный Пьеръ.

— Знаю, отвчалъ съ улыбкою молодой человкъ: — онъ дйствительно любитъ васъ, Бабета, но любитъ нжною, отеческою любовью, любовью, готовою покровительствовать и прощать. Итакъ, хотите ли вы, не задумываясь, принять его жертву, чуждую всякаго презрнія и внушенную столько же самою нжною жалосгью, сколько самою чистосердечною преданностью. Притомъ, вы даете столько же, сколько получаете, Бабета: вы получите честь и дадите счастіе, потому-что тотъ, который васъ любитъ, одинокъ на земл, нтъ у него ни радости, ни интересовъ, ни будущности, вы можете доставить ему все это, и отъ васъ зависитъ сдлать его такъ же счастливымъ сегодня, сколько, со временемъ, онъ сдлаетъ васъ счастливою. Не правда ли, Жанъ Пекуа?..

— Но… г-нъ виконтъ… я не понимаю… проговорилъ Жанъ, дрожа какъ листокъ на стебл.

— Да, Жанъ, продолжалъ улыбаясь Габріэль: — да, можетъ-быть, вы не знаете одного, не знаете, что Бабета въ свою очередь чувствуетъ не только глубокое уваженіе, не только благодарность къ тому, который любитъ ее, она чувствуетъ еще благочестивую привязанность. Бабета если не угадала, то, по-краиней-мр, неясно предчувствовала вашу любовь къ ней, и эта любовь сначала возвысила бдную двушку въ ея собственныхъ глазахъ, потомъ тронула ее, посл дала ей надежду на счастіе. Съ-тхъ-поръ, Бабета почувствовала такое сильное отвращеніе къ обманувшему ее мерзавцу. Вотъ отъ-чего сейчасъ на колняхъ она умоляла брата не соединять ее ужасными узами съ тмъ, къ которому, изъ какого-то страха и удивленія, она хранила привязанность, ошибочно принимая это чувство за любовь… Но только теперь Бабета поняла что такое любовь, и приноситъ ее въ даръ своему избавителю… Кажется, я не ошибаюсь, Бабета?

— Право… г-нъ виконтъ… я не знаю, сказала Бабета, блдная какъ снгъ.

— Одна не знаетъ, другой не понимаетъ, продолжалъ Габріэль.— Бабета, Жанъ, не-уже-ли вы не знаете самихъ себя? Неужели вы не понимаете своихъ собственныхъ чувствъ?.. Перестаньте, этого не можетъ быть! Не я долженъ говорить вамъ, Бабета, что васъ любитъ Жанъ, или уврять васъ, Жанъ, что вы любимы Бабетой. Вы знали это прежде меня.

— Возможно ли! вскричалъ восхищенный Пьеръ Пекуа:— нтъ, тутъ слишкомъ-много радости!..

— Посмотрите на нихъ, сказалъ ему Габріэль.

Бабета и Жанъ взглянули другъ на друга, еще не ршаясь и вполовину довряя себ.

И потомъ, Жанъ прочелъ въ глазахъ Бабеты такую пламенную благодарность, и Бабета прочла въ глазахъ Жана такую трогательную молитву, что они вдругъ оба уврились и ршились, и упали одинъ къ другому въ объятія, не понимая сами, какъ это сдлалось.

Пьеръ Пекуа, въ восторг, не могъ произнести ни слова, онъ только пожалъ руку Жана, но это пожатіе говорило краснорчиве всхъ фразъ, какія возможно придумать.

Мартэнъ-Герръ, собравъ вс свои силы, приподнялся на кровати, и съ крупными слезами радости на рсницахъ, въ восхищеніи хлопалъ руками при этой неожиданной развязк.

Когда первые порывы радости нсколько утихли, Габріэль сказалъ:

— Вотъ заключеніе: Жанъ Пекуа женится какъ-можно-скоре на Бабет Пекуа, и они прідутъ на нсколько мсяцевъ ко мн въ Парижъ, прежде нежели поселятся у брата. Такимъ-образомъ, тайна Бабеты, печальная причина этого счастливаго союза, умретъ въ груди пятерыхъ, присутствующихъ здсь, правда, есть человкъ, шестой, который могъ бы обнаружить тайну, но если онъ станетъ справляться объ участи Бабеты — что, впрочемъ, сомнительно, — онъ не долго будетъ ихъ безпокоить: за это я вамъ отвчаю. Итакъ, добрые друзья, вы можете жить спокойно и не бояться будущаго.

— Мой благородный и великодушный гость! сказалъ Пьеръ Пекуа, цалуя руку Габріэля.

— Только вамъ, одному вамъ, произнесъ Жанъ: — мы обязаны своимъ счастіемъ, какъ король обязанъ вамъ взятіемъ Кале.

— И каждый день, утромъ и вечеромъ, сказала Бабета: — мы будемъ пламенно молиться Богу за своего спасителя.

— Да, Бабета, сказалъ тронутый Габріэль: — да, благодарю васъ за эту мысль: просите у Бога, чтобъ вашъ спаситель могъ теперь спасти самого-себя.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ.

I.
Счастливыя предзнаменованія.

— О, разв не вс ваши предпріятія удались вамъ? отвчала Бабетта Пекуа, стараясь разсять грустное сомнніе Габріэля: — разв защита Сен-Кентена и взятіе Кале не такъ же удались вамъ, какъ свадьба бдной Бабетты?

— Правда, отвчалъ Габріэль съ печальною улыбкой:— Богу угодно, чтобъ самыя непреодолимыя и страшныя преграды, встрчавшіяся мн на пути, разсялись, какъ-бы повинуясь волшебству. Но, увы, изъ этихъ успховъ, моя милая, не слдуетъ еще, что я достигъ желанной цли.

— Перестаньте, замтилъ Жанъ Пекуа:— вы доставили другимъ столько счастія, что пора, наконецъ, и вамъ быть счастливымъ.

— Принимаю твое предсказаніе, Жанъ, отвчалъ Габріэль: — и ничто не можетъ быть для меня. предзнаменованіемъ боле благопріятнымъ, какъ спокойствіе и радость, съ какими я оставляю друзей своихъ въ Кале. Но вы знаете, что теперь я долженъ разстаться съ ними, и — какъ знать? можетъ-быть, оставить ихъ въ жертву слезамъ и печали. По-крайней-мр, обдумаемъ и устроимъ все, что такъ важно для насъ.

Потомъ назначили время свадьбы, при которой Габріэль, къ крайнему своему сожалнію, не могъ присутствовать, и наконецъ день, когда Бабетта и Жанъ должны были отправиться въ Парижъ.

— Можетъ-быть, печально сказалъ Габріэль:— вы не найдете меня въ моей отели и я не встрчу васъ. Надюсь, что это предчувствіе не исполнится, однакожь, можетъ-быть, обстоятельства заставятъ меня удалиться на время изъ Парижа и отъ двора. Но это ничего не значитъ. Алоиза, добрая моя кормилица, прійметъ васъ въ моемъ отсутствіи съ такимъ же радушіемъ, съ какимъ я бы самъ васъ принялъ. Вспоминайте съ нею подъ-часъ о своемъ ухавшемъ хозяин.

Что касается Мартэна-Герра, онъ долженъ былъ по невол оставаться въ Кале. Амброазъ Паре объявилъ, что его выздоровленіе протянется долго и требуетъ особенной заботливости и предосторожностей. Нечего длать: Мартэнъ, скрпя сердце, повиновался.

— Какъ только ты выздоровешь, мой неизмнный, сказалъ ему виконтъ д’Эксме: — также возвращайся въ Парижъ, и будь увренъ, что бы со мной ни случилось, я сдержу свое общаніе и избавлю тебя отъ твоего страннаго преслдователя.

— О, сударь, думайте лучше о себ, нежели обо мн, сказалъ Мартэнъ-Герръ.

— Должно платить всякій долгъ, замтилъ Габріэль:— но прощайте, добрые друзья. Мн пора идти къ г-ну Гизу. Я просилъ у него, въ вашемъ присутствіи, нкоторыхъ милостей, и надюсь, онъ исполнитъ ихъ, если я могъ быть полезенъ ему въ послднихъ событіяхъ.

Но Пекуа не хотли такимъ образомъ разстаться съ Габріэлемъ. Они собирались пойдти въ три часа къ парижскимъ воротамъ, чтобъ еще разъ увидть его и проститься съ нимъ.

Одинъ только Мартэнъ-Герръ, не безъ сожалнія и печали, разстался въ эту минуту съ своимъ господиномъ, но Габріэль нсколько утшилъ своего конюшаго ласковыми словами, которыя такъ хорошо умлъ онъ находить для облегченія грусти.

Черезъ четверть часа, виконтъ д’Эксме былъ введенъ къ герцогу Гизу.

— А, вотъ и вы, честолюбецъ! сказалъ разсмявшись Францискъ Лотарингскій, увидя вошедшаго Габріэля.

— Но мое честолюбіе ограничивается тмъ, чтобъ всми своими средствами слдовать за вами, герцогъ, отвчалъ Габріэль.

— О, съ этой стороны вы не обнаружили особеннаго честолюбія, сказалъ Гизъ: — я называю васъ честолюбивымъ, Габріэль, продолжалъ онъ съ улыбкою: — за ваши многочисленныя и чрезмрныя требованія: право, не знаю, достанетъ ли у меня силы исполнить ихъ!

— Дйствительно, г. герцогъ, я измрялъ свои просьбы скоре вашимъ великодушіемъ, нежели своими заслугами, сказалъ Габріэль.

— Славное же вы имете мнніе о моемъ великодушіи! возразилъ герцогъ Гизъ съ легкою насмшкой.— Будьте судьею, г. Водмонъ, сказалъ онъ сидвшему возл постели вельмож, который пришелъ навстить больнаго.— Я избираю васъ судьею, и вы увидите, позволительно ли представлять принцу подобныя прошенія.

— Вы не такъ поняли меня, замтилъ Габріэль: — только свои просьбы я измрялъ по своимъ заслугамъ, а не по вашему великодушію.

— И еще ложное возраженіе! сказалъ герцогъ:— заслуги ваши во сто разъ выше моей власти. Впрочемъ, послушайте, г. Водмонъ, какихъ неслыханныхъ милостей проситъ у меня виконтъ д’Эксме.

— Я готовъ сказать напереди, отвчалъ маркизъ де-Водмонъ:— что он слишкомъ незначительны и для васъ, герцогъ, и для него. Однакожь, посмотримъ.

— Во-первыхъ, продолжалъ герцогъ Гизъ:— г. д’Эксме проситъ, чтобъ я взялъ его съ собою въ Парижъ, а до-тхъ-поръ употреблялъ для какихъ вздумается цлей небольшую команду, которую онъ нанялъ на свой счетъ. Г. виконтъ оставляетъ себ только четырехъ человкъ, для сопровожденія его въ Парижъ. И эти молодцы, г. де-Водмонъ, оставляемые мн, какъ-будто для ихъ защиты, т самые воплощенные демоны, которые, вмст съ г-мъ д’Эксме, взяли титановскимъ приступомъ непобдимый фортъ Рисбанкъ. Скажите же, кто изъ насъ двоихъ, въ настоящемъ случа, длаетъ услугу, я или г. д’Эксме?

— Должно согласиться, что г-нъ д’Эксме, сказалъ маркизъ де-Водмонъ.

— И, разумется, я принимаю это новое обязательство, весело замтилъ герцогъ Гизъ:— не безпокойтесь, Габріэль, я не испорчу вашихъ восьмерыхъ молодцовъ лностью, и какъ только встану, поведу ихъ съ собою къ Гаму, потому-что я не хочу оставлять Англичанамъ ни клочка земли въ нашей Франціи. Даже Мальморъ, этотъ вчный раненный, пойдетъ со мною. Паре общалъ вылечить его къ тому времени, когда и я поправлюсь.

— Онъ будетъ очень-счастливъ, г-нъ герцогъ! сказалъ Габріэль.

— Итакъ, продолжалъ Гизъ: — первую милость вы получили безъ большихъ препятствій съ моей стороны. Что жь касается втораго обязательства, г-нъ д’Эксме напоминаетъ мн, что здсь, въ Кале, находится теперь госпожа Діана де-Кастро, дочь короля, которую Англичане держали въ темниц. Виконтъ д’Эксме заставляетъ меня, среди множества занятій, обременяющихъ мою память, подумать о защит и почестяхъ, которыя должно оказать особ, принадлежащей къ королевской крови… Скажите, разв это для меня не услуга со стороны г-на д’Эксме?

— Безъ сомннія, услуга, отвчалъ маркизъ де-Водмонъ.

— На счетъ этого втораго предмета уже все устроено, сказалъ герцогъ Гизъ.— Я уже сдлалъ распоряженія, и хотя меня считаютъ плохимъ придворнымъ, однакожь я, будучи дворяниномъ, понимаю свой долгъ къ дамамъ, и не забылъ, въ настоящемъ случа, принять предосторожности, которыхъ требуютъ особа и званіе г-жи де-Кастро. Она можетъ хать въ Парижъ какъ и когда ей вздумается, и я уже назначилъ охранительный отрядъ сопровождать ее до столицы.

Габріэль поклонился герцогу, боясь обнаружить боле выразительною благодарностью интересъ и важность, которые соединялъ онъ съ этимъ общаніемъ.

— Въ-третьихъ, продолжалъ герцогъ Гизъ,— лордъ Уэнтвортъ, бывшій англійскій губернаторъ покореннаго города, взятъ въ плнъ виконтомъ д’Эксме. По капитуляціи, предложенной лорду Дерби, мы обязались освободить губернатора за выкупъ, но г-нъ д’Эксме, которому принадлежитъ и плнникъ и выкупъ, позволяетъ намъ явиться еще боле великодушными, и дйствительно, онъ проситъ позволенія отослать лорда Уэнтворта въ Англію, не требуя отъ него никакой платы за свободу. Такой поступокъ не дастъ ли по ту сторону пролива высокаго понятія о нашей вжливости, и г-нъ д’Эксме не оказываетъ ли намъ еще истинной услуги своимъ поступкомъ?

— Въ этомъ нтъ сомннія, сказалъ г. де-Водмонъ.

— Итакъ, замтилъ герцогъ: — будьте спокойны, Габріэль. Г. де-Термъ, съ вашей и съ моей стороны, похалъ освободить лорда Уэнтворта и отдать ему его шпагу. Онъ можетъ ухать когда ему заблагоразсудится.

— Благодарю васъ, г. герцогъ, сказалъ Габріэль: — впрочемъ, не считайте меня слишкомъ-великодушнымъ. Я только хочу отплатить лорду Уэнтворту за его благородное обхожденіе со мною, когда я былъ плнникомъ, и въ то же время дать ему урокъ въ честности, безмолвный упрекъ и намекъ, которые, надюсь, будутъ ему понятны.

— Вы больше всякаго другаго имете право быть строгимъ въ этомъ отношеніи, сказалъ герцогъ Гизъ.

— Теперь, герцогъ, продолжалъ Габріэль съ безпокойствомъ, видя, что Гизъ умалчиваетъ о томъ, что въ особенности безпокоило его прежде:— теперь позвольте мн напомнить вамъ объ общаніи, которое вы дали мн въ моей палатк, наканун взятія форта Рисбанкъ.

— Подождите, молодой человкъ! сказалъ Гизъ.— Посл трехъ великихъ услугъ, сдланныхъ вамъ мною въ присутствіи г. де-Водмона, я имю полное право, въ свою очередь, попросить и отъ васъ одной услуги. Я прошу васъ, такъ-какъ вы дете въ Парижъ, взять съ собою и представить королю ключи города Кале…

— О, г. Гизъ! прервалъ Габріэль въ порыв благодарности.

— Надюсь, что это не стснитъ васъ очень, продолжалъ герцогъ.— Притомъ, вдь вы уже привыкли къ подобнымъ порученіямъ, и взялись доставить знамена, взятыя нами въ итальянскую кампанію.

— О, вы умете какъ герцогъ удвоивать благодяніе любезностью! вскричалъ восхищенный Габріэль…

— Сверхъ-того, продолжалъ герцогъ Гизъ: — вы вручите его величеству при этомъ случа копію съ капитуляціи и вотъ это письмо, извщающее о нашемъ успх, и написанное отъ первой до послдней строчки моею рукою, почти на зло предписаніямъ Амброаза Паре.— Но, прибавилъ онъ съ значительнымъ выраженіемъ:— никто, безъ сомннія, не могъ бы съ такою властію, какъ я, отдать вамъ справедливость, Габріэль, и отдаю вамъ справедливость. Надюсь, что вы останетесь довольны мною. Вотъ это письмо, возьмите его, вотъ и ключи. Считаю излишнимъ говорить, что вы должны беречь то и другое.

— И я считаю напраснымъ говорить, герцогъ, что принадлежу вамъ на жизнь и на смерть, отвчалъ Габріэль взволнованнымъ голосомъ.

Габріэль принялъ изъ рукъ Гиза украшенную рзьбою шкатулку и запечатанное письмо. Это были драгоцнные талисманы, которые стоили, можетъ-быть, и свободы его отца и его собственнаго счастія.

— Теперь, я не удерживаю васъ, сказалъ герцогъ Гизъ.— Вроятно, вы торопитесь ухать, а я, мене васъ счастливый, чувствую, что посл утреннихъ безпокойствъ, усталость, которая еще повелительне Амброаза Паре, заставляетъ меня отдохнуть нсколько часовъ.

— Итакъ, прощайте, герцогъ, благодарю васъ еще разъ, произнесъ виконтъ д’Эксме.

Въ эту минуту, г-нъ де-Термъ, посланный Гизомъ къ лорду Уэнтворту, вошелъ совершенно-разстроенный.

— А, врно посолъ, отправленный къ побдителю, не удетъ, не увидавъ посла, прибывшаго отъ побжденнаго, сказалъ герцогъ Гизъ Габріэлю.— Но, прибавилъ онъ:— не случилось ли чего, г-нъ де-Термъ? Вы, кажется, очень печальны?

— Точно такъ, г-нъ герцогъ, отвчалъ г-нъ де-Термъ,

— Какъ!.. что случилось? спросилъ Гизъ.— Разв лордъ Уэнтвортъ…

— Лордъ Уэнтвортъ, которому, по вашему приказанію, я принесъ извстіе объ его освобожденіи и вручилъ шпагу, принялъ эту милость холодно и не сказавъ ни слова. Я ушелъ отъ него, чрезвычайно-удивленный такимъ равнодушіемъ, какъ вдругъ ужасный крикъ заставилъ меня воротиться. Лордъ Уэнтвортъ воспользовался своею свободою: онъ прокололъ себя насквозь шпагой. Я не засталъ его въ живыхъ и увидлъ только его трупъ.

— О! вскричалъ герцогъ Гизъ:— отчаяніе, потеря города заставили его ршиться на эту крайность… Какъ думаете вы, Габріэль?

— Нтъ, отвчалъ печально Габріэль::— нтъ, лордъ Уэнтвортъ лишилъ себя жизни не отъ-того, что онъ побжденъ.

— Какъ! отъ-чего же? спросилъ Гизъ.

— Позвольте мн, герцогъ, умолчать о причин этой смерти, отвчалъ Габріэль.— Если я хранилъ бы тайну при жизни лорда Уэнтворта, тмъ боле-долженъ я хранить ее посл его смерти. Однакожь, при вид этого гордаго самоубійства, продолжалъ Габріэль, понижая голосъ:— я могу признаться вамъ, герцогъ, что на мст лорда Уэнтворта я поступилъ бы точно такимъ же образомъ. Да, лордъ Уэнтвортъ хорошо поступилъ, потому-что совсть дворянина уже грозный свидтель, котораго, какими бы ни было средствами, должно заставить молчать, а когда имешь честь принадлежать къ аристократіи благородной страны, бываетъ роковое паденіе, изъ котораго можно подняться только падая мертвымъ.

— Понимаю васъ, Габріэль, сказалъ герцогъ Гизъ: — и намъ остается теперь отдать послднюю честь лорду Уэнтворту.

— Теперь онъ достоинъ этой чести, отвчалъ Габріэль: — и горько оплакивая этотъ конецъ… необходимый, я доволенъ, по-крайней-мр, что могу передъ своимъ отъздомъ почтить и пожалть того, у котораго я былъ гостемъ въ этомъ город.

Черезъ нсколько минутъ, Габріэль, простившись съ герцогомъ Гизомъ и еще разъ поблагодаривъ его, пошелъ прямо къ старому губернаторскому дому, гд еще жила г-жа де-Кастро.

Онъ не видалъ Діаны со вчерашняго дня, однакожь, она скоро узнала, вмст со всми жителями Кале, о счастливомъ вмшательств Амброаза Паре и здоровь герцога Гиза. Это успокоило Діану.

Влюбленные суеврны, и спокойствіе, которое Габріэль увидлъ на лиц своей любезной, благодтельно подйствовало на него.

Діана, естественнымъ образомъ, еще боле обрадовалась, когда виконтъ д’Эксме разсказалъ ей все, что происходило между имъ и герцогомъ Гизомъ, и показалъ ей шкатулку и письмо, купленныя цною столькихъ опасностей.

Однакожь, посреди радости, Діана съ христіанскою любовью пожалла о печальномъ конц лорда Уэнтворта, который, правда, оскорбилъ ее на минуту, но, въ-продолженіе трехъ мсяцевъ, почиталъ ее и былъ ея хранителемъ.

— Да проститъ его Богъ, какъ я его прощаю! сказала Діана.

Потомъ Габріэль разсказалъ ей о Мартэн-Герр, о семейств Пекуа, о покровительств, которое оказывалъ ей, Діан, герцогъ Гизъ… Габріэль говорилъ ей обо всемъ, что окружало ее и было ему чуждо.

Онъ хотлъ найдти тысячу другихъ предметовъ для разговора, по мысль, призывавшая его въ Парижъ, заглушала вс другія мысли въ его сердц. Онъ хотлъ хать и остаться, онъ былъ счастливъ и въ то же время встревоженъ.

Между-тмъ, часъ приблизился, Габріэль долженъ былъ увдомить о своемъ отъзд, который онъ могъ отстрочить не боле, какъ на нсколько минутъ.

— Вы дете, Габріэль? тмъ лучше! сказала Діана.— Я не имла духа говорить вамъ объ этомъ отъзд, и, однакожь, не скрывая его, вы тмъ самымъ даете мн новое доказательство привязанности, которой могла я ожидать отъ васъ. Да, другъ мой, позжайте, чтобъ мн не такъ долго оставалось страдать и ждать. Позжайте, чтобъ наша судьба скоре ршилась.

— Да благословитъ васъ Богъ за эту смлость, которая поддерживаетъ меня! сказалъ Габріэль.

— Да, сію минуту, я, слушая васъ, и вы, говоря со мною, оба мы должны были чувствовать не знаю какое-то замшательство. Мы говорили про тысячу вещей, и не смли коснуться вопроса о своемъ сердц, о своей жизни. Но если вы дете черезъ нсколько минутъ, мы безъ страха можемъ возвратиться къ предмету, который для насъ такъ важенъ.

— Вы однимъ взглядомъ читаете и въ моей душ и въ своей, замтилъ Габріэль.

— Итакъ, выслушайте меня, сказала Діана.— Кром письма отъ герцога Гиза, которое вы вручите королю, вы отдадите его величеству еще другое письмо, написанное мною въ ныншнюю ночь. Вотъ оно. Я разсказываю королю, какъ вы освободили и спасли меня, теперь ему и всмъ прочимъ будетъ ясно, что вы возвратили французскому королю его городъ, и отцу — его дочь. Я говорю такимъ образомъ, надясь, что Генрихъ II не ошибается въ своихъ чувствахъ ко мн и что я въ прав называть его своимъ отцомъ.

— Любезная Діана!.. О, еслибъ сбылись ваши слова! вскричалъ Габріэль.

— Я завидую вамъ, Габріэль, продолжала г-жа де-Кастро:— вы раньше меня поднимете покрывало съ нашей участи. Впрочемъ, я не далеко отстану отъ васъ, другъ мой. Если г-нъ Гизъ такъ хорошо расположенъ ко мн, я попрошу у него позволенія ухать завтра же, и хотя мн должно будетъ хать тише, нежели вамъ, однакожь вы прідете въ Парижъ только немногими днями раньше меня.

— О, прізжайте скоре, сказалъ Габріэль:— ваше присутствіе послужитъ мн счастіемъ.

— Во всякомъ случа, продолжала Діана: — я не хочу совершенно разстаться съ вами, я хочу, чтобъ кто-нибудь отъ времени-до-времени напоминалъ вамъ меня. Такъ-какъ вы принуждены оставить здсь своего врнаго конюшаго, Мартэна-Герра, возьмите съ собою французскаго пажа, опредленнаго ко мн лордомъ Уэнтвортомъ. Андре — еще ребенокъ, ему нтъ и пятнадцати лтъ, и по характеру онъ еще, можетъ-быть, моложе своего возраста, но онъ преданный, честный ребенокъ, и можетъ оказать вамъ услугу. Возьмите его съ собою. Между другими суровыми товарищами, сопровождающими васъ, онъ будетъ самый любезный, самый нжный слуга, и мн пріятно будетъ знать, что онъ подл васъ.

— О, благодарю васъ за эту нжную заботливость, сказалъ Габріэль.— Но вы знаете, что мн должно хать черезъ нсколько минутъ.

— Я уже предупредила Андре, отвчала Діана.— Еслибъ знали вы, какъ онъ гордится, что будетъ принадлежать вамъ! Андре, я думаю, теперь уже совсмъ готовъ, и я должна только сдлать ему нсколько послднихъ распоряженій. Пока вы проститесь съ добрымъ семействомъ Пекуа, Андре догонитъ васъ, еще до вашего вызда изъ Кале.

— Принимаю съ радостью ваше предложеніе, произнесъ Габріэль.— По-крайней-мр у меня будетъ съ кмъ поговорить о васъ.

— Я и сама думала объ этомъ, отвчала покраснвъ г-жа де-Кастро.— Но теперь прощайте, замтила она: — пора намъ проститься.

— О, не говорите ‘проститься’! произнесъ Габріэль:— это печальное слово, скажите лучше: ‘до свиданія’.

— Увы! сказала Діана: — кто знаетъ, когда и, главное, какъ мы увидимся? Если загадка нашей судьбы разршится несчастіемъ, не лучше ли было бы намъ не видться боле?

— О, не говорите этого, Діана! вскричалъ Габріэль:— не говорите этого. Притомъ, кто же, если не я, увдомитъ васъ объ ужасной или счастливой развязк?

— Боже мой, отвчала съ трепетомъ Діана: — будетъ ли она счастливая или ужасная, мн кажется, что, услышавъ ее отъ васъ, я умру отъ радости или отъ печали.

— Однакожь, какъ же мн должно увдомить васъ? сказалъ Габріэль.

— Подождите минуту, отвчала г-жа де-Кастро.

Она сняла съ пальца золотое кольцо, потомъ вынула изъ шкатулки вуаль, которую носила въ сен-кентенскомъ монастыр бенедиктинокъ.

— Послушайте, Габріэль, сказала Діана: — по всей вроятности, все ршится до моего возвращенія, пошлите же изъ Парижа Андре ко мн на встрчу. Если Богъ вступится за насъ, отдайте это кольцо виконтесс Монгомери, если, напротивъ, надежда обманетъ насъ, пошлите эту монашескую вуаль сестр бенедиктинк.

— О, дайте мн упасть на колни передъ вами! вскричалъ молодой человкъ, проникнутый такимъ трогательнымъ свидтельствомъ любви.

— Нтъ, Габріэль, нтъ, встаньте, сказала Діана: — будемъ тверды и достойны самихъ себя передъ намреніями Бога. Положите на мой лобъ одинъ чистый и братскій поцалуй, такъ же, какъ я теперь цалую вашъ, и дарую вамъ въ этомъ поцалу вру и мужество, сколько находится ихъ въ моей власти.

Они молча обмнялись печальнымъ поцалуемъ.

— Теперь, другъ мой, сказала Діана:— мы должны разстаться, сказавъ другъ другу не ‘прощай’,— потому-что вы боитесь этого слова,— но ‘до свиданія’ — если не въ здшнемъ мір, то въ другомъ.

— До свиданія! до свиданія! прошепталъ Габріэль.

Онъ безмолвно прижалъ къ груди своей Діану, и съ жадностію смотрлъ на нее, какъ-будто почерпая въ ея прекрасныхъ глазахъ силу, которая была ему такъ необходима.

Наконецъ, по знаку печальному, но выразительному, сдланному Діаной, онъ надлъ на палецъ кольцо, взялъ вуаль, и еще разъ сказалъ задыхающимся голосомъ:

— До свиданія, Діана!

— До свиданія, Габріэль, произнесла Діана, сопровождая свои слова жестомъ, выражавшимъ надежду.

Габріэль побжалъ, какъ безумный.

Черезъ полчаса, виконтъ д’Эксме, немного успокоенный, выхалъ изъ города Кале, подареннаго имъ Франціи.

Онъ халъ верхомъ, съ пажомъ Андре и четырьмя изъ своихъ волонтеровъ.

Это были:

Амброазъ, чрезвычайно-довольный тмъ, что ему удалось вывезти въ Парижъ кой-какіе англійскіе товары, которые онъ могъ съ выгодою продать придворнымъ.

Пилльтруссъ, который въ завоеванномъ город боялся впасть въ искушеніе и возвратиться къ своимъ старымъ привычкамъ.

Ивонне, очень-недовольный тмъ, что въ этомъ провинціальномъ Кале ему не удалось найдти ни одного портнаго, достойнаго его довренности, и что его костюмъ, изношенный въ сраженіяхъ, ршительно не могъ явиться въ порядочномъ обществ. Ивонне спшилъ въ Парижъ перемнить свое платье.

Наконецъ, Лактанцій просился хать въ Парижъ, желая посовтоваться съ духовникомъ о спасеніи своей души и узнать, равняются ли подвиги его оружія строгимъ правиламъ покаянія.

Пьеръ и Жанъ Пекуа вмст съ Бабеттою провожали пшкомъ пятерыхъ всадниковъ до воротъ, называемыхъ Парижскими.

Здсь имъ непремнно слдовало разстаться. Габріэль въ послдній разъ простился голосомъ и рукою съ своими добрыми друзьями, которые со слезами на глазахъ посылали вслдъ ему тысячу желаній, тысячу благословеній.

Маленькая группа скоро понеслась рысью и скрылась на поворот дороги. Честные горожане печально воротились домой къ Мартэну-Герру.

Что касается Габріэля, онъ былъ задумчивъ, но не печаленъ. Онъ надялся.

Одинъ разъ, точно такимъ же образомъ, онъ ухалъ изъ Кале, думая найдти въ Париж разгадку своей участи. Но въ тотъ разъ обстоятельства мене благопріятствовали Габріэлю: онъ безпокоился о Мартэн-Герр, безпокоился о Бабетт Пекуа, безпокоился о Діан, которую оставилъ плнницей во власти влюбленнаго лорда Уэнтворта. Наконецъ, смутныя предчувствія Габріэля не говорили ему ничего добраго, потому-что хотя онъ и продлилъ оборону города, однакожь, городъ этотъ былъ еще потерянъ для государства. Разв эта оборона была достаточною заслугой для такой большой награды?

Теперь же Габріэля не тревожило ни одно печальное недоумніе. Раненные друзья виконта, полководецъ и конюшій, были оба спасены и Амброазъ Паре отвчалъ за ихъ выздоровленіе, Бабетта Пекуа выходила замужъ за человка, котораго она любила и которымъ сама была любима, и честь ея, такъ же какъ и счастіе, были обезпечены на будущее время, госпожа де-Кастро была свободна, оставалась королевою во французскомъ город, и завтра отправлялась въ путь для встрчи съ Габріэлемъ въ Париж.

Наконецъ, нашъ герой довольно боролся съ Фортуною, и она, казалось, должна была уступить, утомленная борьбою, предпріятіе, оконченное Габріэлемъ, который далъ и первую мысль о взятіи Кале и средства для осуществленія этой мысли — такое предпріятіе не могло возбудить споровъ или несогласій за великость награды. Ключъ отъ Франціи отдать королю Франціи! такой подвигъ длалъ законными самыя честолюбивыя требованія, а честолюбіе виконта д’Эксме было справедливое…

Онъ надялся. Убдительныя слова ободренія и сладостныя общанія Діаны еще раздавались въ его ушахъ съ послдними молитвами Пекуа. Габріэль смотрлъ вокругъ себя: на Андре, напоминавшаго ему своимъ присутствіемъ объ его любезной, и на четырехъ врныхъ и смлыхъ солдатъ, охранявшихъ его. Габріэль видлъ передъ собою шкатулку съ ключами отъ города Кале, крпко привязанную къ сдлу, онъ ощупывалъ у себя въ камзол драгоцнную капитуляцію и еще боле драгоцнныя письма герцога Гиза и госпожи де-Кастро, кольцо Діаны блестло у него на мизинц. Сколько краснорчивыхъ залоговъ счастія!

Само небо, голубое и безоблачное, казалось, общало награду, свжій, но чистый воздухъ благотворно вялъ на тло, и кровь живе обращалась въ жилахъ, тысяча деревенскихъ звуковъ, струившихся въ вечернемъ сумрак, были проникнуты спокойствіемъ и миромъ, и солнце, утопая въ пурпурномъ сіяніи, придавало глазамъ и мысли Габріэля видъ утшительный и оградный.

Невозможно было отправиться къ желанной цли съ боле счастливыми предзнаменованіями!

Увидимъ, чмъ они кончились.

II.
Четверостишіе.

12-го января 1558 года, въ Лувр, у королевы Екатерины Медичи, былъ одинъ изъ тхъ описанныхъ нами вечеровъ, на которыхъ собирались вокругъ короля вс принцы и вельможи королевства. Особенно блистателенъ и оживленъ былъ этотъ вечеръ, хотя въ это время война удерживала возл герцога Гиза большую часть дворянства.

Между дамами, кром Екатерины Медичи, королевы по праву, находилась здсь Діана Пуатье, молодая королева дофина Марія Стюартъ, и задумчивая принцесса Елизавета, будущая королева испанская, которую красота ея должна была сдлать несчастною.

Изъ кавалеровъ, былъ здсь глава бурбонскаго дома, Антоанъ, двусмысленный король наваррскій, человкъ нершительный и слабый, посланный своею мужественною супругой, Жанною д’Альбре, къ Французскому двору, чтобъ тамъ, при содйствіи Генриха II, постараться возвратить себ наваррскія земли, отнятыя Испаніей.

Но Антоанъ Наваррскій уже покровительствовалъ идеямъ кальвинистовъ, и на него не слишкомъ-привтливо смотрлъ дворъ, сожигавшій еретиковъ.

Братъ Антоана, Лудовикъ Бурбонскій, принцъ Конде, также присутствовалъ здсь, и если онъ не пріобрлъ себ особенной любви, то по-крайней-мр умлъ заставить уважать себя. И между-тмъ, онъ былъ преданъ кальвинистамъ еще боле, нежели король наваррскій, и его считали тайнымъ предводителемъ мятежниковъ. Однакожь, Лудовикъ имлъ даръ внушить любовь народу. Онъ былъ превосходный наздникъ, и при своемъ маленькомъ рост искусно владлъ шпагою и кинжаломъ, кром того, онъ былъ любезенъ, остроуменъ, страстный поклонникъ женщинъ, такъ-что народная псня говорила о немъ:

Ce petit homme tant joli,

Toujours cause et toujours rit,

Et toujours baise за mignonne.

Dieu gard’ do mal le petit homme!

Вокругъ короля наваррскаго и принца Конде составилась группа дворянъ, тайно или явно принадлежавшихъ партіи реформы — адмиралъ Колиньи, ла-Реноди, баронъ де-Кастельно, который, недавно пріхавъ изъ своей провинціи, въ этотъ день въ первый разъ представлялся при двор.

Общество, не смотря на отсутствующихъ, было, какъ видите, многочисленное и знаменитое. Но посреди шума, движенія и радости, два человка оставались задумчивыми и почти печальными.

Это были король и коннетабль Монморанси. Печаль ихъ происходила отъ причинъ совершенно противоположныхъ.

Генрихъ II находился лично въ Лувр, но мыслію былъ въ Кале.

Въ-продолженіе трехъ недль, съ отъзда герцога Гиза, онъ безпрестанно, днемъ и ночью, думалъ объ отважной экспедиціи, которая могла навсегда изгнать Англичанъ изъ королевства, но въ то же время угрожала благоденствію Франціи.

Генрихъ не одинъ разъ упрекалъ себя въ томъ, что позволилъ г-ну Гизу сдлать такой опасный ударъ.

Еслибъ попытка не удалась, какой стыдъ покрылъ бы Францію въ глазахъ Европы, какія усилія потребовались бы вознаградить такую неудачу! День Сен-Лорана былъ бы ничто въ сравненіи съ этимъ ударомъ. Коннетабль былъ разбитъ по необходимости, Францискъ Лотарингскій самъ искалъ пораженія.

Король, въ-теченіе трехъ дней не получая изъ арміи никакого извстія о ход осады, былъ чрезвычайно-печаленъ и едва слушалъ кардинала лотарингскаго, который, стоя возл его креселъ, старался оживить въ немъ надежду.

Діана Пуатье хорошо замтила мрачное настроеніе Генриха, но съ другой стороны, видя, что Монморанси не мене задумчивъ, она подошла къ нему.

И коннетабля безпокоила тоже осада Кале, но только совершенно въ другомъ смысл.

Король боялся пораженія, коннетабль боялся успха.

Дйствительно, успхъ непремнно поставилъ бы герцога Гиза въ первомъ ряду и отбросилъ бы коннетабля во второй. Благополучіе Франціи грозило погибелью бдному коннетаблю, а должно согласиться, что самолюбіе въ немъ всегда стояло впереди патріотизма.

Вотъ отъ-чего коннетабль очень неласково встртилъ прекрасную фаворитку, когда она съ улыбкою подошла къ нему.

Вы помните странную любовь наперсницы короля, самаго любезнаго въ мір, къ этому грубому солдату.

— Что съ вами сегодня, мой старый воинъ? спросила его Діана самымъ ласковымъ голосомъ.

— А, вы тоже сметесь надо мной! сказалъ Монморанси съ досадою.

— Мн смяться надъ вами! Вы, право, не думаете о томъ, что говорите.

— Я думаю о томъ, что вы говорите, отвчалъ сварливый коннетабль:— вы называете меня старымъ воиномъ, старымъ — правда, я уже не двадцатилтій молокососъ, воиномъ — вы видите, что во дворц меня считаютъ годнымъ только на то, чтобъ со шпагою въ рук являлся я на луврскихъ парадахъ.

— Не говорите такъ, сказала Фаворитка, устремивъ нжный взоръ на Монморанси:— разв вы не по-прежнему коннетабль?

— Что значитъ коннетабль, когда есть генерал-намстникъ королевства?

— Этотъ послдній титулъ проходитъ съ событіями, для которыхъ его употребляютъ, тогда-какъ вашъ, соединенный неразрывно съ первымъ военнымъ лицомъ королевства, кончится только съ вами.

— Значитъ, я уже кончился и скончался, сказалъ коннетабль съ печальнымъ смхомъ.

— Отъ-чего вы такъ думаете, другъ мой? спросила г-жа де-Пуатье:— вы по-прежнему сильны и страшны, какъ вншнимъ общимъ врагамъ, такъ и вашимъ личнымъ врагамъ, находящимся внутри королевства.

— Поговоримъ серьзне, Діана, и не станемъ обольщать одинъ другаго пустыми словами.

— Если я обманываю васъ, отвчала Діана: — то обманываю потому, что сама ошибаюсь. Докажите мн истину, и я не только сейчасъ сознаюсь въ своемъ заблужденіи, но постараюсь исправить его, сколько это въ моихъ средствахъ.

— Послушайте, сказалъ коннетабль: — во-первыхъ, вы заставляете вншнихъ враговъ трепетать передо мною — это одни утшительныя слова, а на-самомъ-дл, кого посылаютъ противъ этихъ враговъ? Генерала, который моложе меня и, безъ сомннія, счастливе, и можетъ воспользоваться для себя этимъ счастіемъ.

— Изъ чего заключаете вы объ успх герцога Гиза? спросила Діана съ самою ловкою любезностью.

— Неудачи его, притворно продолжалъ коннетабль:— были бы для Франціи ужаснымъ несчастіемъ, которое заставитъ меня горько плакать за свое отечество, за то успхи герцога Гиза могутъ быть еще боле ужаснымъ несчастіемъ для моего короля.

— Не-уже-ли вы думаете, сказала Діана:— что честолюбіе господина Гиза?..,

— Я вымрилъ глубину этого честолюбія, отвчалъ завистливый придворный.— Если какимъ-нибудь случаемъ произойдетъ перемна въ правленіи, думали ли вы, Діана, о томъ, какое дйствіе на разумъ короля, юнаго и неопытнаго, можетъ имть это честолюбіе, поддерживаемое вліяніемъ Маріи Стюартъ? Преданность моя вашимъ интересамъ совершенно соединила меня съ королевой Екатериной. Гизы могутъ быть сильне короля.

— Такое несчастіе, благодаря Бога, очень-невроятно и слишкомъ-далеко, отвчала Діана, думая, что шестидесятилтій коннетабль очень-легкомысленно предсказывалъ смерть сорокалтняго короля.

— Намъ угрожаютъ другія обстоятельства, которыя ближе къ намъ, хотя столь же ужасны, печально сказалъ Монморанси, опустивъ голову.

— Какія же это обстоятельства?

— Діана, или вы потеряли память, или только подаете видъ, будто не знаете, кто отправился въ Кале съ герцогомъ Гизомъ, кто, по всей вроятности, внушилъ ему это дерзкое предпріятіе, кто возвратится сюда съ торжествомъ, если только герцогъ восторжествуетъ, и, можетъ-быть, умя воспользоваться благосклонностью господина Гиза, присвоитъ себ честь побды?

— Вы говорите о виконт д’Эксме? спросила Діана.

— О комъ же больше? Если вы позабыли его дерзкое общаніе, д’Эксме хорошо его помнитъ. Онъ способенъ явиться къ королю и громко требовать, чтобъ его величество сдержалъ свое слово.

— Не можетъ быть! вскричала Діана.

— Что же вамъ кажется невозможнымъ? Чтобъ виконтъ д’Эксме сдержалъ свое слово, или чтобъ король сдержалъ свое?

— Об крайности равно безумцы.

— Если же первая осуществится, сказалъ коннетабль:— необходимо осуществится и вторая, король слабъ, гд вопросы касаются чести, онъ очень способенъ выказать свою рыцарскую справедливость и такимъ образомъ отдать свою и нашу тайну въ руки враговъ…

— Еще разъ, это безумная мечта! вскричала, поблднвъ, Діана.

— Но еслибъ вы ощупали эту мечту своими руками, еслибъ вы увидли ее, Діана, скажите, что сдлали бы вы тогда?

— Не знаю, мой добрый коннетабль, сказала г-жа де-Валантинуа: надо соображать, изобртать, дйствовать. Если король оставитъ насъ, что за бда! мы обойдемся и безъ короля, и, увренные заране, что онъ не посметъ отговариваться отъ сдиланнаго, употребимъ свою силу, свой личный кредитъ.

— Вотъ этого я только и ждалъ, сказалъ коннетабль: — наша сила, нашъ личный кредитъ! Говорите о своей сил, но моя такъ ничтожна, что, сказать правду, я не врю больше въ ея существованіе. Мои домашніе враги, которыхъ сейчасъ вы называли такими жалкими, могутъ теперь съиграть со мною славную шутку. При двор нтъ человка слабе этого жалкаго коннетабля. Отъ-того посмотрите, какъ вокругъ меня пусто — и очень-понятно: кто станетъ служить павшему могуществу? Слдовательно, сударыня, для васъ гораздо врне не разсчитывать боле на помощь стараго слуги, не имющаго ни друзей, ни вліянія, ни даже денегъ.

— Даже денегъ? повторила Діана съ нкоторою недоврчивостью.

— Да, денегъ! во второй разъ сказалъ коннетабль съ досадою:— и въ мои лта, и посл оказанныхъ мною заслугъ, можетъ-быть, этотъ недостатокъ всего боле и огорчаетъ меня! Послдняя война разорила меня: выкупъ мой и нкоторыхъ изъ моихъ людей истощилъ мои послднія денежныя средства. Это хорошо извстно тмъ, которые теперь покидаютъ меня! Я принужденъ буду, не сегодня, такъ завтра, просить по улицамъ милостыни, какъ карагенскій полководецъ, кажется, Велисарій, о которомъ говорилъ мн адмиралъ, мой племянникъ.

— Перестаньте, коннетабль, будто у васъ дйствительно нтъ друзей? сказала Діана, улыбнувшись въ одно время и учености и жадности своего стараго любовника.

— Нтъ, замтилъ коннетабль: — говорю вамъ, у меня нтъ больше друзей.

И потомъ, съ самымъ патетическимъ выраженіемъ онъ прибавилъ:

— У несчастныхъ не бываетъ друзей.

— Я докажу вамъ противное, отвчала Діана:— теперь я вижу, откуда происходитъ ваша суровость. Но зачмъ вы съ самаго начала не сказали мн объ этомъ? Вы не хотите быть доврчивымъ со мною? это нехорошо. Но все равно, я отмщу вамъ по-дружески. Скажите, не назначилъ ли король новаго налога на прошлой недл?

— Да, милая Діана, отвчалъ коннетабль съ странною нжностью: — налогъ очень справедливый и довольно-тяжелый, для покрытія военныхъ издержекъ.

— Довольно, сказала Діана: — я тотчасъ докажу вамъ, что женщина можетъ, и даже очень, вознаградить за несправедливость Фортуны къ людямъ такимъ заслуженнымъ, какъ вы. Генрихъ, кажется, тоже очень-худо настроенъ сегодня, однакожь, все равно, я приступлю къ нему, и тогда вы согласитесь, что я врная и добрая подруга.

— О, я теперь же объявляю, что доброта Діаны не уступаетъ ея красот, съ любезностью сказалъ Монморанси.

— Но когда я возобновлю источники вашего кредита, продолжала Діана: — надюсь, что вы, съ своей стороны, не покинете меня въ нужд, не правда ли, мой старый левъ? и не станете говорить своей преданной подруг о вашемъ безсиліи противъ ея и своихъ враговъ?

— О, любезная Діана, разв вс мои жилы не принадлежатъ вамъ? сказалъ коннетабль: — и если иногда я сожалю о потер своего вліянія, то сожалю единственно потому, что боюсь быть плохимъ слугою моей прекрасной повелительницы.

— Хорошо! произнесла Діана съ обольстительною улыбкой.

Діана приложила блую руку къ губамъ своего заслуженнаго обожателя, окаймленнымъ серебряными усами, коннетабль оставилъ на этой рук нжный поцалуй, и Діана, успокоивъ старика еще однимъ взглядомъ, тотчасъ пошла въ ту сторону, гд сидлъ король.

Кардиналъ лотарингскій все еще стоялъ возл Генриха, и, замняя своего отсутствующаго брата, употреблялъ все свое краснорчіе стараясь разсять въ корол опасенія касательно смлой экспедиціи, предпринятой въ Кале.

Но Генрихъ боле внималъ голосу своей безпокойной мысли, нежели кардиналу.

И въ эту минуту подошла къ нимъ Діана.

— Я уврена, сказала она съ живостью кардиналу:— что ваше высокопреосвященство говорите королю что-нибудь дурное о бдномъ Монморанси?

— О, произнесъ Шарль Лотарингскій, пораженный этимъ неожиданнымъ нападеніемъ: — смю призвать его величество въ свидтели, что даже имени г-на коннетабля не было въ нашемъ разговор.

— Это правда, небрежно сказалъ король.

— Новое средство вредить ему! замтила Діана.

— Но если я не могу ни говорить, ни молчать о коннетабл, что же прикажете мн длать?

— Надо говорить, но говорить хорошее, отвчала г-жа Пуатье.

— Извольте, отвчалъ хитрый кардиналъ: — въ такомъ случа я скажу, потому-что воля красоты всегда длала меня покорнымъ, я скажу, что г-нъ Монморанси великій полководецъ, что онъ выигралъ сен-лоранское сраженіе, устроилъ счастіе Франціи, и, еще въ настоящую минуту, доканчивая свое славное дло, достойнымъ образомъ защищается противъ враговъ и посягаетъ на безсмертный подвигъ подъ стнами Кале.

— Кале! Кале! а, кто сообщитъ мн извстія изъ Кале? продолжалъ король, который въ словесной войн между министромъ и фавориткой разслушалъ только это имя.

— У васъ удивительный, вполн-христіанскій способъ хвалить, господинъ кардиналъ, замтила Діана: — поздравляю васъ съ такимъ колкимъ милосердіемъ.

— Дйствительно, сказалъ Шарль Лотарингскій: — я не вижу, какую можно найдти еще похвалу для этого бднаго Монморанси, какъ вы сейчасъ его назвали.

— Вы дурно ищете, отвчала Діана: — разв нельзя, на-примръ, отдать справедливости усердію, съ какимъ коннетабль организуетъ въ Париж послднія средства защиты и собираетъ горсть войска, остающагося во Франціи, между-тмъ, какъ другіе съ врными силами отечества наудачу пускаются въ загадочныя экспедиціи?

Кардиналъ иронически улыбнулся.

— Увы! произнесъ король, до котораго доходило изъ этого разговора только то, что гармонировало съ его мыслями.

— Разв нельзя еще прибавить, продолжала Діана: — что если случаи не благопріятствовалъ высокимъ усиліямъ г-на Монморанси, если несчастіе вооружилось противъ него, по крайней-мр онъ чуждъ всякаго личнаго честолюбія, онъ дйствуетъ только для своего отечества и посвятилъ ему все: свою жизнь, которою онъ прежде всхъ жертвовалъ, свою свободу, которую надолго отняли у него, наконецъ, свое богатство, отъ котораго теперь у него ничего не осталось.

— А! проговорилъ Шарль Лотарингскій съ видомъ удивленія.

— Да, ваше высокопреосвященство, сказала настойчивая Діана: — знайте, что г-нъ Монморанси разорился.

— Разорился! Не-уже-ли? спросилъ кардиналъ.

— И до того разорился, продолжала безстыдная любовница: — что я теперь же прошу его величество помочь этому честному слуг въ нищет.

Король, занятый своими мыслями, не отвчалъ, но Діана прямо обратилась къ нему, желая обратить его вниманіе на этотъ предметъ.

— Да, государь, сказала она:— умоляю васъ помочь своему врному коннетаблю, котораго выкупъ и значительныя издержки во время войны, поддерживаемой для пользы вашего величества, лишили послднихъ средствъ существованія… Слушаете меня, государь?

— Извините, сказалъ Генрихъ: — ныньче вечеромъ я не могу остановить своего вниманія на этомъ предмет. Вамъ извстно, что мысль о пораженіи, которое можетъ быть въ Кале, заглушаетъ во мн вс другія мысли.

— По этому самому, сказала Діана:— ваше величество, кажется мн, должны покровительствовать человку, который заране готовится загладить слдствія этого пораженія, если оно падетъ на Францію.

— Но мы сами не меньше коннетабля нуждаемся въ деньгахъ, сказалъ король.

— А новый налогъ? замтила Діана.

— Деньги эти, сказалъ кардиналъ: — назначены на содержаніе войска.

— Въ такомъ случа, прервала Діана: — большая часть этихъ денегъ слдуетъ главному начальнику войскъ.

— Главный начальникъ этотъ находится теперь въ Кале, отвчалъ кардиналъ.

— Нтъ, онъ въ Париж, въ Лувр, сказала Діана.

— Такъ вы хотите, чтобъ онъ получилъ награду за проигранную битву?

— Все-таки это лучше, г-нъ кардиналъ, нежели награждать за безуміе.

— Довольно! прервалъ король: — кажется, вы видите, что эти споры утомляютъ меня. Знаете ли, г-жа де-Пуатье и г-нъ кардиналъ, четверостишіе, которое сейчасъ я нашелъ въ своемъ молитвенник?

— Четверостишіе? повторили въ одинъ голосъ Діана и Шарль Лотарингскій.

— Сколько могу припомнить, сказалъ Генрихъ:— вотъ оно:

Sire, si vous laissez, comme Charles dsire,

‘Comme Diane fait, par trop vous.gouverner,

‘Fondre, ptrir, mollir, rfondre et retourner,

Sire, vous n’tes plus, vous n’tes plus que cire.’

Діана нисколько не смутилась.

— Игра словъ, сказала она:— которая только приписываетъ мн вліяніе на умъ вашего величества, къ-сожалнію еще не пріобртенное мною.

— И вы не должны бы употреблять во зло это вліяніе именно потому-что вы умете имъ пользоваться, произнесъ король.

— Не-уже-ли, государь, я дйствительно имю такое вліяніе? сказала Діана сладостнымъ голосомъ.— Слдовательно, ваше величество согласны исполнить то, чего я прошу для коннетабля?

— Да! произнесъ Генрихъ, выведенный изъ терпнія:— но только оставьте меня теперь съ моими печальными предчувствіями и тревогами.

Кардиналъ, при такой слабости короля, могъ только поднять глаза къ небу. Діана, съ своей стороны, бросила на кардинала торжествующій взоръ.

— Благодарю ваше величество, сказала она королю:— и, удаляясь, исполняю ваше желаніе. Но не предавайтесь, государь, лишнему страху, лишнему безпокойству: побда любитъ великодушныхъ. и предчувствіе говоритъ мн, что вы побдите.

— Принимаю предсказаніе, Діана, отвчалъ Генрихъ.— Съ какимъ восторгомъ я услышалъ бы эту новость. Съ нкотораго времени, я не сплю, не существую. Боже мой! какъ ограниченна власть, моя! Не имть никакого средства узнать, что происходитъ теперь въ Кале!.. Что бы ни говорили вы, г. кардиналъ, молчаніе вашего брата ужасно… Извстія изъ Кале!.. Господи, кто принесетъ мн извстія изъ Кале?..

Дежурный докладчикъ вошелъ въ залу, и поклонившись предъ королемъ, извстилъ громкимъ голосомъ:

— Посланный отъ г-на Гиза, прибывшій изъ Кале, проситъ позволенія представиться его величеству.

— Посланный изъ Кале! повторилъ король съ засверкавшими глазами, вставъ съ креселъ и едва удерживая душевное волненіе.

— Наконецъ! сказалъ кардиналъ, трепеща отъ страха и радости.

— Введите посланнаго отъ г-на Гиза, введите немедленно! съ живостью произнесъ король.

Разумется, что вс разговоры замолкли, вс сердца забились, и взоры всхъ обратились къ двери.

Габріэль вошелъ посреди молчанія людей, походившихъ на статуи.

III.
Виконтъ Монгомери.

За Габріэлемъ слдовали, какъ посл его возвращенія изъ Италіи, четверо воиновъ его команды: Амброзіо, Лактанцій, Ивонне и Пилльтруссъ. Они несли англійскія знамена и остановились при вход въ залу на порог.

Молодой человкъ держалъ обими руками, на бархатной подушк, два письма и ключи горда.

При вид этого на лиц Генриха II выразилась какая-то странная смсь радости и ужаса.

Король понялъ счастливое извстіе, но былъ встревоженъ суровымъ встникомъ.

— Виконтъ д’Эксме! проговорилъ онъ, увидвъ Габріэля, подходившаго къ нему медленными шагами.

Г-жа Пуатье и коннетабль обмнялись безпокойнымъ взоромъ и прошептали:

— Виконтъ д’Эксме!

Между-тмъ, Габріэль сталъ на колно передъ королемъ и сказалъ твердымъ голосомъ:

— Государь, вотъ ключи города Кале, который, посл семи дней осады и трехъ яростныхъ нападеній, Англичане уступили г-ну. герцогу Гизу и г-нъ герцогъ Гизъ спшитъ передать его вашему величеству.

— Кале принадлежитъ намъ? еще разъ спросилъ король, хотя онъ хорошо слышалъ слова Габріэля.

— Кале принадлежитъ вамъ, государь, повторилъ Габріэль.

— Да здравствуетъ король! вскричали въ одни!’ голосъ вс присутствующіе, исключая, можетъ-быть, коннетабля Монморанси.

Генрихъ II, думая только о своемъ страх, такъ мгновенно разсянномъ, и о блистательномъ торжеств своего оружія, поклонился взволнованному собранію.

— Благодарю, господа, благодарю, сказалъ онъ:— и принимаю отъ имени Франціи эти восклицанія, но они должны относиться не ко мн одному, большая доля торжества принадлежитъ, по праву, мужественному виновнику побды, моему благородному брату, господину Гизу.

Одобрительный шопотъ пробжалъ между присутствующими. Но вще не пришло время осмлиться закричать предъ королемъ: ‘да здравствуетъ герцогъ Гизъ!’

— И, въ отсутствіе нашего любезнаго брата, продолжалъ Генрихъ:— мы считаемъ себя счастливыми, что можемъ, по-крайней-мр, принести нашу благодарность и наше привтствіе тмъ, которые здсь представляютъ г-на герцога Гиза: вамъ, г-нъ кардиналъ лотарингскій, и вамъ, г-нъ виконтъ д’Эксме, на котораго онъ возложилъ это славное порученіе.

— Государь, сказалъ почтительно, но смло Габріэль: — государь, простите мн, что теперь я боле не называюсь виконтомъ д’Эксме.

— Какъ? произнесъ Генрихъ II, сдвинувъ густыя брови.

— Государь, продолжалъ Габріэль: — со дня взятія Кале мн казалось, что я въ прав называться своимъ настоящимъ именемъ, и носить свой дйствительный титулъ — виконта Монгомери.

При этомъ имени, которое уже столько лтъ не произносили вслухъ при двор, въ толп раздался взрывъ удивленія. Этотъ молодой человкъ называетъ себя виконтомъ Монгомери, слдовательно, графъ Монгомери, вроятно отецъ его, еще живъ! Посл такого долгаго, безвстнаго отсутствія, что значитъ возвращеніе этого древняго имени, нкогда столь славнаго?

Король не слышалъ этихъ замчаній, такъ-сказать, безмолвныхъ, но онъ легко угадывалъ ихъ, лицо его сдлалось блдне его итальянскихъ брыжжей, и губы дрожали отъ нетерпнія и гнва.

Г-жа Пуатье также задрожала, коннетабль, въ своемъ углу, вышелъ изъ мрачной неподвижности, и въ мутныхъ его глазахъ зажглися искры.

— Что значитъ это, милостивый государь? спросилъ король, стараясь удержать свой голосъ: — чье осмливаетесь вы принимать имя? Откуда явилась у васъ такая дерзость?

— Имя это — мое, государь, отвчалъ спокойно Габріэль:— и то, что ваше величество считаете дерзостью — одна откровенность.

Очевидно, что Габріэль хотлъ ршительнымъ ударомъ начать свой процессъ, жертвовать всмъ, чтобъ получить все, и отнять у самого-себя всякую возможность отступать и сомнваться.

Генрихъ понялъ это, но боялся своего собственнаго гнва, и, желая по-крайней-мр отсрочить опасный ударъ, сказалъ:

— Дло, которое касается лично васъ, милостивый государь, можетъ идти посл, теперь же не забудьте, что вы посланникъ г-на Гиза, и, кажется, еще не исполнили вполн его порученія.

— Правда, сказалъ Габріэль съ низкимъ поклономъ:— мн остается еще представить вашему величеству знамена, отнятыя у Англичанъ. Вотъ эти знамена. Кром того, г-нъ герцогъ Гизъ самъ написалъ это письмо королю.

Габріэль подалъ на подушк письмо герцога. Король сломалъ печать, разорвалъ конвертъ, и подавая письмо кардиналу лотарингскому, сказалъ:

— Вамъ, г. кардиналъ, предоставляю радость прочитать вслухъ это письмо вашего брата. Оно адресовано не королю, но Франціи.

— Какъ, государь, сказалъ кардиналъ:— вашему величеству угодно..

— Я желаю, г-нъ кардиналъ, чтобъ вы приняли эту должную вамъ честь.

Шарль Лотарингскій поклонился, почтительно взялъ изъ рукъ короля письмо, развернулъ его, и, посреди глубочайшаго безмолвія, прочиталъ слдующее:

‘Государь!

‘Кале въ нашей власти, мы отняли въ одну недлю у Англичанъ то, что стоило имъ двухъ вковъ и годовой осады.

‘Гипъ и Гамъ, два послдніе пункта, которыми они еще владютъ во Франціи, теперь не могутъ долго держаться, и я осмливаюсь общать вашему величеству, что не пройдетъ двухъ недль, какъ наши наслдственные враги будутъ окончательно изгнаны изъ всего королевства.

‘Я счелъ долгомъ быть великодушнымъ къ побжденнымъ. Они сдали намъ свою артиллерію и свое оружіе, но капитуляція, на которую я согласился, даетъ жителямъ Кале, если они пожелаютъ, право удалиться съ своимъ имуществомъ въ Англію. Можетъ-быть также, что опасно было бы оставить въ город, еще недавно занятомъ, это дятельное смя возмущенія.

‘Число нашихъ убитыхъ и раненныхъ незначительно, благодаря быстрот, съ которою взята крпость.

‘Недостатокъ времени, государь, не позволяетъ мн сегодня представить большихъ подробностей вашему величеству. Будучи самъ тяжело раненъ…’

При этой всти, кардиналъ поблднлъ и остановился.

— Что, братъ нашъ раненъ? вскричалъ король съ притворнымъ участіемъ.

— Успокойтесь, ваше величество и ваше высокопреосвященство, сказалъ Габріэль:— рана г-на герцога Гиза, благодаря Бога, не будетъ имть опасныхъ послдствій, отъ нея теперь остались только благородный рубецъ на лиц и славное прозваніе ‘разрубленный’.

Кардиналъ, пробжавъ нсколько строчекъ, могъ самъ убдиться въ справедливости словъ Габріэля и, успокоенный, продолжалъ читать:

‘Будучи самъ тяжело раненъ при нашемъ вступленіи въ Кале, я обязанъ своимъ спасеніемъ быстрой помоши и удивительному генію молодаго хирурга, г. Амброаза Паре, впрочемъ, я еще слабъ и, слдовательно, лишенъ радости говорить съ вашимъ величествомъ.

‘Прочія подробности узнаете, государь, отъ того, кто съ этимъ письмомъ принесетъ вамъ ключи города и завоеванныя англійскія знамена, и заслуживаетъ, чтобъ я сказалъ о немъ вашему величеству прежде, нежели кончу это письмо.

‘Потому-что не одному мн, государь, принадлежитъ честь изумительнаго завоеванія Кале. Я старался съ своими храбрыми войсками способствовать всми силами побд, но первою мыслію объ этомъ предпріятіи, средствами исполненія и самымъ успхомъ мы обязаны вручителю этого письма, г-ну виконту д’Эксме…’

— Кажется, милостивый государь, прервалъ король, обращаясь къ Габріэлю:— кажется, что нашъ двоюродный братъ еще не знаетъ вашего новаго имени.

— Государь, сказалъ Габріэль: — я осмлился принять его въ первый разъ только въ присутствіи вашего величества.

Кардиналъ, по знаку, данному королемъ, продолжалъ:

‘Дйствительно, мн должно признаться, что я даже не думалъ объ этомъ смломъ удар, когда г. д’Эксме пришелъ ко мн въ Лувръ, представилъ мн свой высокій планъ, разсялъ вс мои сомннія, и наконецъ заставилъ меня ршиться на неслыханное дло, котораго было бы довольно, государь, для славы вашего царствованія.

‘Но это еще не все: на такой важный подвигъ невозможно было идти легкомысленно и только мудрая опытность могли внушить эту отважную мечту. Г-нъ д’Эксме доставилъ г-ну маршалу Строцци средства войдти въ Кале и удостовриться въ возможности аттаки и обороны. Кром того, г. д’Эксме доставилъ намъ врный и подробный планъ валовъ и укрпленныхъ постовъ, такъ-что мы подошли къ Кале, какъ-будто онъ былъ окруженъ стеклянною оградой.

‘Подъ стнами города и на приступахъ, у форта Ньле, у Вь-Шато, везд виконтъ д’Эксме, начальствуя маленькою командой, нанятою на его счетъ, показывалъ чудеса храбрости. Но здсь, онъ былъ равенъ только немногимъ изъ нашихъ военачальниковъ, которыхъ, я думаю, невозможно превзойдти, потому я не буду останавливаться на подвигахъ мужества, оказанныхъ имъ при всякомъ случа, и укажу на дянія, принадлежащія лично и исключительно ему самому.

‘Итакъ, начну со взятія форта Рисбанкъ. Этотъ входъ въ Кале, открытый со стороны моря, представлялъ свободный путь для грозной помощи, которая могла явиться изъ Англіи. Тогда мы были бы разбиты на голову, пропали окончательно, и наше гигантское предпріятіе обрушилось бы при смх цлой Европы. И между-тмъ, не имя кораблей, какъ могли мы завладть башнею, защищаемою океаномъ? И виконтъ д’Эксме совершилъ это чудо. Одинъ съ своими волонтерами, онъ пустился ночью, въ страшную бурю, въ рыбачьей лодк и при содйствіи своихъ соучастниковъ, которые оставались въ крпости, взобрался на стну и водрузилъ французское знамя на этомъ неприступномъ форт!’

Здсь, не смотря на присутствіе короля, говоръ удивленія, котораго ничто не могло удержать, прервалъ на минуту чтеніе и раздался въ этой блистательной и смлой толп, какъ неудержимый голосъ каждаго сердца.

Положеніе Габріэля, стоявшаго въ двухъ шагахъ отъ короля, спокойно, благородно, скромно, съ опущенными глазами, положеніе Габріэля еще боле придавало силы впечатлнію, произведенному разсказомъ о рыцарскомъ подвиг, и восхищало молодыхъ дамъ и старыхъ солдатъ.

Даже король былъ растроганъ и устремилъ смягченный взоръ на молодаго героя этого эпическаго приключенія.

Только г-жа Пуатье кусала себ блдныя губы и г-нъ Монморанси хмурилъ густыя брови.

Посл этого короткаго перерыва, кардиналъ продолжалъ:

‘Взять укрпленіе Рисбанкъ значило — завладть самимъ городомъ. Англійскіе корабли не осмлились даже посягнуть на безполезную аттаку. Черезъ три дня, мы торжественно вступили въ Кале, при помощи нашихъ союзниковъ, находившихся въ крпости, и при смлой вылазк самого виконта д’Эксме.

‘Въ этомъ-то послднемъ сраженіи, государь, я получилъ ужасную рану, за которую мн приходилось заплатить своею жизнію, и, — если позволите мн напомнить личную заслугу посл столькихъ общихъ заслугъ, — я присовокуплю, что опять г. д’Эксме почти силою привелъ къ моему смертному одру Амброаза Паре, хирурга, спасшаго мою жизнь.’

— О, благодарю васъ и я въ свою очередь! сказалъ дрожащимъ голосомъ Шарль Лотарингскій, прерывая чтеніе.

И потомъ, голосомъ боле спокойнымъ, онъ продолжалъ, какъ-будто говоря за своего брата:

‘Государь, честь такихъ великихъ успховъ обыкновенно приписываютъ тому, подъ чьимъ предводительствомъ они были сдланы. Г-нъ д’Эксме, столько скромный, сколько великій, охотно пожертвовалъ бы первый славою своего имени, чтобъ окружить мое новымъ ореоломъ. Однакожь, мн казалось справедливымъ передать вашему величеству, что молодой человкъ, который вручитъ вамъ это письмо, былъ дйствительно головою и рукою нашего предпріятія, и что безъ него, Кале — въ ту минуту, какъ я пишу эти строки въ Кале — принадлежалъ бы по-прежнему Англичанамъ. Г-нъ д’Эксме просилъ меня не объявлять объ этомъ никому, кром короля, что я и исполняю теперь громко, съ совершенною радостью.

‘Мой долгъ былъ — дать г-ну д’Эксме это славное свидтельство. Остальное — въ вашей власти, государь, и только вы имете на то право, право, которое желалъ бы я имть, но котораго не могу и не хочу употреблять во зло. Впрочемъ, думаю, немного есть даровъ, достаточныхъ заплатить за возвращеніе пограничнаго города и за обезпеченіе цлости королевства.

‘Кажется, однакожь, судя, по словамъ г-на д’Эксме, что въ рукахъ вашего величества есть достаточная награда за его побду, и я врю этому, государь. Но только одинъ король и король великій, подобный вашему величеству, можетъ опредлить награду, почти равную по своему достоинству этому великому подвигу.

‘Затмъ, молю Всевышняго, государь, продлить вашу жизнь и ниспослать вамъ благополучное царствованіе.

‘Нижайшій и покорнйшій слуга и подданный вашего величества
‘Францискъ Лотарингскій.’

Кале, 8-го января 1338 іода.

Когда Шарль Лотаринскій окончилъ чтеніе и вручилъ письмо королю, знаки одобренія, до-тхъ-поръ удерживаемые присутствующими, обнаружились снова, и снова заставили забиться сердце Габріэля, который, подъ спокойною наружностью, былъ сильно взволнованъ. Еслибъ этикетъ не покорялъ восторга молчанію, рукоплесканія непремнно разразились бы громомъ вокругъ молодаго побдителя.

Король инстинктивно чувствовалъ это одушевленіе, даже самъ нсколько раздлялъ его, и, какъ-будто представитель желанія, еще никмъ не выраженнаго, сказалъ Габріэлю:

— Хорошо, г. д’Эксме, вы поступили прекрасно, и я желаю дйствительно имть возможность предложить вамъ награду, достойную васъ и меня.

— Государь, отвчалъ Габріэль:— я желаю только одной награды, и вашему величеству извстно, какая эта награда.

Потомъ, замтивъ движеніе Генриха, онъ сказалъ съ живостію:

— Но простите, государь: я исполнилъ еще не вс порученія.

— Что жь осталось еще? спросилъ король.

— Письмо г-жи де-Кастро къ вашему величеству.

— Отъ г-жи де-Кастро? повторилъ изумленный Генрихъ.

Не обдумавъ своего движенія, онъ быстро всталъ съ креселъ, сошелъ со ступеней королевской эстрады, чтобъ взять письмо Діаны, и сказалъ, понижая голосъ:

— Да, м. г., вы не только возвращаете королю городъ, вы отдаете отцу его дочь. Я заключилъ съ вами два обязательства… Но сперва прочтемъ письмо…

И такъ-какъ д’Эксме, по-прежнему неподвижный и безмолвный, почтительно ждалъ приказаній короля, Генрихъ, и самъ также стсняемый этимъ наблюдательнымъ молчаніемъ, громко сказалъ:

— Господа, я больше не препятствую выраженію вашей радости, больше я не могу ничего сообщить вамъ, прочее касается собственно меня и посланнаго отъ г-на Гиза. Вамъ остается только поздравлять другъ друга съ радостнымъ извстіемъ, и я не помшаю вамъ, господа.

Позволеніе короля было тотчасъ принято, группы разговаривающихъ образовались снова, и скоро былъ слышенъ только неясный и смшанный шопотъ, происходившій въ кружкахъ отъ сотни различныхъ разговоровъ.

Г-жа Пуатье и коннетабль одни только издалека наблюдали за королемъ и Габріэлемъ.

Краснорчивымъ взглядомъ они сообщили другъ другу свой страхъ, и Діана непримтнымъ движеніемъ приблизилась къ королю.

Генрихъ, весь погруженный въ письмо своей дочери, не замчалъ завистливой четы.

— Любезная Діана!.. Бдная, милая Діана! шепталъ онъ, глубоко-растроганный.

И, прочитавъ письмо до конца, Генрихъ, увлекаемый великодушіемъ и справедливостью, Генрихъ почти громко сказалъ Габріэлю:

— Г-жа де-Кастро представляетъ мн своего освободителя: такъ и должно! Она говоритъ, что вы не только возвратили ей свободу, вы, какъ можно думать, спасли ея честь.

— Государь, я только исполнилъ свой долгъ, сказалъ Габріэль.

— Значитъ, теперь моя очередь исполнить свой долгъ, отвчалъ съ живостію Генрихъ:— теперь вы можете говорить о себ. Скажите, чего желаете вы отъ насъ, господинъ виконтъ Монгомери!

IV.
Радость и тоска.

Слова: ‘господинъ виконтъ Монгомери’, произнесенныя королемъ, содержали въ себ не одно пустое общаніе, и Габріэль затрепеталъ отъ радости.

Ясно, что Генрихъ готовился простить!

— Посмотрите, какъ онъ слабъ! тихо сказала Діана подошедшему къ ней коннетаблю.

— Подождемъ своей очереди, спокойно отвчалъ Монморанси.

— Государь, сказалъ королю Габріэль, взволнованный не столько страхомъ, сколько надеждою, — государь, я не имю надобности повторять вашему величеству, какой милости я осмливаюсь ожидать отъ вашей доброты и вашего милосердія. То, чего требовали отъ меня ваше величество, надюсь, исполнено мною… Удостоите ли ваше величество исполнить мою просьбу?

— Да, м. г., я сдержу свое общаніе, съ условіемъ, чтобъ вы хранили молчаніе, отвчалъ Генрихъ не колеблясь ни минуты.

— Честь моя, государь, можетъ быть залогомъ строгаго исполненія вашихъ условій, сказалъ виконтъ д’Эксме.

— Приблизьтесь ко мн, произнесъ король.

Габріэль, дйствительно, приблизился къ королю. Кардиналъ скромно отошелъ отъ нихъ. Но г-жа Пуатье, сидвшая почти возл Генриха, не трогалась съ мста, и, безъ сомннія, могла слышать вс его слова, хотя онъ понизилъ голосъ, желая говорить только одному Габріэлю.

Этотъ, нкоторымъ образомъ, надзоръ Діаны, однакожь, не поколебалъ воли короля, продолжавшаго съ твердостью:

— Г-нъ виконтъ Монгомери, храбрость ваша достойна моего уваженія, и, конечно, я еще буду въ долгу у васъ, если даже исполню то, чего вы просите у меня и что вы такъ прекрасно пріобрли. Но возьмите это кольцо. Завтра утромъ въ восемь часовъ представьте его губернатору Шатле, онъ уже будетъ предупрежденъ мною и немедленно отдастъ вамъ предметъ вашего высокаго желанія.

Габріэль, упоенный радостью, чувствуя, что колни его начинаютъ подгибаться, не могъ удержаться и упалъ къ ногамъ короля.

— О, государь, сказалъ онъ, устремивъ на него глаза, увлаженные слезами счастія: — вся моя воля, все мое мужество, которое, кажется, я уже доказалъ, будутъ принадлежать пользамъ вашего величества.

— Право? сказалъ король, пріятно улыбнувшись.

— Да, государь, я признаюсь въ этомъ, теперь я буду защищать васъ, государь, и любить ваше величество въ вашихъ потомкахъ, клянусь передъ Богомъ, который рано или поздно наказываетъ нарушеніе клятвы, я сдержу свой обтъ врности.

— Довольно, встаньте, виконтъ, сказалъ король, все еще улыбаясь:— успокойтесь, и разскажите мн какія-нибудь подробности о столь неожиданномъ взятіи Кале, о которомъ, кажется, я никогда не перестану говорить.

Генрихъ II около часа удержалъ возл себя Габріэля, спрашивалъ его, слушалъ, и заставлялъ его по сту разъ повторять одн и т же подробности, и потомъ отпустилъ его къ дамамъ, которыя, въ свою очередь, горли нетерпніемъ разспросить молодаго героя.

Кардиналъ, не знавшій хорошо предъидущихъ обстоятельствъ Габріэля, и видя въ немъ друга и любимца своего брата — кардиналъ непремнно хотлъ самъ представить Габріэля королев.

Екатерина Медичи въ присутствіи всего двора принуждена была поздравить того, кто доставилъ королю такое блистательное пріобртеніе, но она приняла побдителя съ замтною холодностью и надменностью, и строгій, полный пренебреженія взглядъ ея срыхъ глазъ измнялъ словамъ, которыя она должна была произносить противъ своего сердца.

Габріэль, обращаясь къ Екатерин въ самыхъ почтительныхъ выраженіяхъ, былъ пораженъ холодомъ ложныхъ привтствій королевы, подъ которыми онъ, вспомнивъ прошлое, казалось, угадывалъ тайную иронію и затаенную угрозу.

Когда, поклонившись Екатерин Медичи, Габріэль удалялся — онъ увидлъ причину своего печальнаго предчувствія.

Нечаянно уронивъ взоръ въ ту сторону, гд былъ король, онъ съ ужасомъ увидлъ Діану Пуатье, которая, приблизившись къ Генриху, говорила ему что-то съ злою и сардоническою улыбкой. Чмъ боле король, казалось, заступался, тмъ боле настаивала Діана.

Потомъ она подозвала коннетабля, который тоже долго и съ жаромъ говорилъ королю.

Габріэль издали видлъ все это. Онъ не потерялъ изъ вида ни одного движенія своихъ враговъ и страдалъ, какъ мученикъ.

Но въ ту минуту, какъ сердце молодаго человка разрывалось, къ нему подошла молодая королева-дофина, Марія Стюартъ, и начала осыпать его похвалами и вопросами. Габріэль, не смотря на все свое безпокойство, отвчалъ ей съ величайшею готовностью.

— Это превосходно! сказала Марія Стюартъ, приведенная въ восторгъ словами Габріэля: — это превосходно! Не правда ли, мой милый дофинъ? прибавила она, обращаясь къ Франциску, своему молодому супругу, соединившему свои похвалы съ похвалами жены.

— Чтобъ заслужить такія слова, на что нельзя ршиться? сказалъ Габріэль, не сводя разсянныхъ глазъ съ группы, составленной изъ короля, Діаны и коннетабля.

— Когда я подошла къ вамъ, продолжала Марія Стюартъ съ своею всегдашнею граціей:— не знаю, какая-то симпатія общала моему сердцу, что вы совершите этотъ чудесный подвигъ и доставите славу моему дяд, герцогу Гизу. Какъ бы я хотла теперь быть королемъ, чтобъ въ свою очередь наградить васъ. По женщина, увы! не можетъ располагать ни титулами, ни почестями.

— О, я получилъ все, чего могъ желать въ мір! сказалъ Габріэль и потомъ подумалъ:— король не отвчаетъ, онъ только слушаетъ.

— Все равно! продолжала Марія Стюартъ: — еслибъ я могла, я выдумала бы для васъ желанія, чтобъ ихъ исполнить. Но теперь у меня нтъ ничего, кром этого букета фіалокъ, которыя турнельскій садовникъ прислалъ мн, какъ рдкость посл холила, бывшаго въ послднее время. Итакъ, г-нъ д’Эксме, съ позволенія г-на дофина, я дарю вамъ эти цвты въ воспоминаніе ныншняго вечера. Хотите ли ихъ принять?

— О, ваше высочество!.. вскричалъ Габріэль, почтительно цалуя руку, которая подавала ему букетъ.

— Цвты, продолжала Марія Стюартъ: — благоуханіе въ радости и утшеніе въ печали. Если когда-нибудь меня постигнетъ несчастіе, я буду не совсмъ несчастна до-тхъ-поръ, пока со мною будутъ цвты. Понятно, г-нъ д’Эксме, что вамъ, счастливому и торжествующему, я предлагаю эти цвты какъ благоуханіе.

— Какъ знать? сказалъ Габріэль, задумчиво опустивъ голову: — какъ знать, можетъ-быть, торжествующій и счастливый еще скоре нуждается въ утшеніи.

Говоря это, онъ не сводилъ глазъ съ короля, который, казалось, думалъ и поникнулъ головою передъ усиленными доводами г-жи Пуатье и коннетабля. Габріэль дрожалъ при мысли, что, вроятно, фаворитка подслушала общаніе короля, и дло шло о виконт Монгомери и его отцъ.

Молодая королева-дофина удалилась, смясь надъ задумчивостью Габріэля.

Въ эту минуту подошелъ къ нему адмиралъ Колиньи и съ своей стороны въ самыхъ задушевныхъ выраженіяхъ поздравилъ его съ блистательнымъ успхомъ при Кале, который оправдалъ и превзошелъ славу, пріобртенную имъ при Сен-Кентен.

— Вы не только одерживаете побды, сказалъ ему адмиралъ: вы заглаживаете пораженія. Я горжусь своимъ предчувствіемъ о вашихъ заслугахъ и сожалю только о томъ, что не раздлялъ съ вами подвиговъ, столь счастливыхъ для васъ и славныхъ для Франціи.

— Еще представится случай, г-нъ адмиралъ, сказалъ Габріэль.

— Я нсколько сомнваюсь въ этомъ, отвчалъ Колиньи съ какою-то грустью.— Дай Богъ только намъ быть не въ противныхъ одинъ другому лагеряхъ, если еще разъ мы встртимся на пол сраженія.

— Сохрани Богъ отъ этого! съ жаромъ сказалъ Габріэль.— Впрочемъ, г. адмиралъ, что понимаете вы подъ этими словами?

— Въ прошломъ мсяц сожгли четверыхъ живыхъ за религію, отвчалъ Колиньи.— Реформаторы, которые съ каждымъ днемъ становятся страшне и числомъ и силою, перестанутъ наконецъ терпть эти ненавистныя и несправедливыя преслдованія. Въ этотъ день, дв партіи раздлятъ Францію, и могутъ образоваться дв арміи…

— Что же? спросилъ Габріэль.

— Вотъ что, г. д’Эксме: не смотря на нашу прогулку въ Улицу-Сен-Жакъ, вы сохранили свою свободу и не дали слова вступить въ общество положительно. Кром того, мн кажется, вы очень-хорошо и справедливо вошли въ милость, и не можете не вступить въ армію противъ такъ-называемыхъ еретиковъ.

— Я думаю, что вы ошибаетесь, г. адмиралъ, сказалъ Габріэль, не отводя глазъ отъ короля.

— Какъ! что значитъ это? спросилъ адмиралъ.— Вы блднете, Габріэль, вашъ голосъ измняется… Что съ вами?

— Ничего, ничего, г. адмиралъ. Но мн должно оставить васъ. До свиданія. Скоро увидимся.

Габріэль замтилъ издали одобрительный знакъ, сдланный королемъ, и г. Монморанси тотчасъ удалился, бросивъ на Діану торжествующій взоръ.

Спустя нсколько минутъ, собраніе разошлось, и Габріэль, подошедъ къ королю проститься съ нимъ, осмлился сказать:

— До завтрашняго дня, государь.

— До завтрашняго дня, отвчалъ король.

Но, говоря это, Генрихъ II не смотрлъ на Габріэля, даже отворотилъ отъ него лицо и не улыбался, за то улыбалась г-жа Пуатье.

Габріэль, котораго лицо за минуту блестло надеждой и радостью, ушелъ съ ужасомъ и печалью въ сердц.

Цлый вечеръ онъ блуждалъ вокругъ Шатле и нсколько успокоился, видя, что Монморанси еще не выходитъ изъ дворца.

Потомъ, ощупавъ у себя на пальц королевское кольцо, Габріэль вспомнилъ формальныя слова Генриха II, не допускавшія ни малйшаго сомннія въ ихъ истин, слова: ‘предметъ вашего высокаго самолюбія будетъ возвращенъ вамъ’.

Какъ бы ни было, но эта ночь, отдлявшая Габріэля отъ ршительной минуты, казалась ему длинне года.

V.
Предосторожности.

О чемъ думалъ Габріэль, сколько страдалъ онъ въ эти смертельные часы, извстно только Богу, потому-что, возвратившись домой, онъ не хотлъ говорить ни съ кмъ изъ своихъ слугъ, даже не хотлъ говорить съ своею кормилицей, и съ этого мгновенія началась для него жизнь безмолвная, сосредоточенная нкоторымъ образомъ въ дйствіи, скупая на слова, жизнь внутренняя, которой съ-этихъ-поръ не измнялъ Габріэль, какъ-будто мысленно далъ онъ себ обтъ молчанія.

Такъ, взволнованныя надежды, энергическія ршенія, планы любви и мщенія — все, что въ эту ночь, полную ожиданій, перечувствовалъ Габріэль, все осталось тайной между его глубокою душою и Богомъ.

Только въ восемь часовъ онъ могъ представиться въ Шатле, съ кольцомъ, которое вручилъ ему король и которое должно было отворить ворота не только ему, но и его отцу.

До шести часовъ утра Габріэль пробылъ одинъ въ своей комнат, не принимая никого.

Въ шесть часовъ, онъ вышелъ изъ своей комнаты, одтый подорожному. Еще наканун онъ веллъ своей кормилиц собрать денегъ сколько возможно.

Слуги, собравшись вокругъ Габріэля, и четверо волонтеровъ, привезенныхъ имъ изъ Кале, предлагали свою готовность исполнить его приказанія. Но Габріэль ласково отблагодарилъ ихъ и отпустилъ, оставивъ при себ только пажа Андр и кормилицу Алоизу.

— Добрая Алоиза, сказалъ ей Габріэль:— на-дняхъ я жду къ себ двоихъ гостей, двухъ друзей изъ Кале, Жана Пекуа и жену его Бабетту. Можетъ случиться, Алоиза, что меня не будетъ дома въ день ихъ прізда, но даже въ моемъ отсутствіи, и особенно въ моемъ отсутствіи, прошу тебя, Алоиза, принять ихъ и обходиться съ ними, какъ съ моимъ братомъ и сестрою. Бабетта знаетъ тебя по-наслышк, потому-что я сотню разъ говорилъ ей о теб. Бабетта Пекуа будетъ надяться на тебя съ дочернею довренностью. Итакъ, умоляю тебя именемъ твоей привязанности ко мн, будь нжною и доброю матерью для моей гостьи.

— Общаю вамъ это, сударь, простодушно отвчала кормилица: — и вы знаете, что моего слова довольно. Не безпокойтесь о своихъ гостяхъ: я позабочусь о ихъ душ и тл.

— Благодарю, Алоиза, сказалъ Габріэль, сжимая ей руку.— Теперь, Андре, ваша очередь, продолжалъ онъ, обращаясь къ пажу, котораго дала ему г-жа Діана де-Кастро.— У меня осталось еще нсколько порученій, которыя хочу я возложить на человка врнаго — и вы, Андре, исполните эти порученія, вы замните мн моего врнаго Мартэна-Герра.

— Жду вашихъ приказаній, г. виконтъ, сказалъ Андре.

— Слушайте, продолжалъ Габріэль: — черезъ часъ я долженъ уйдти изъ дома, уйдти одинъ. Если я ворочусь скоро, вамъ нечего длать, или, врне, вы получите другія приказанія. Но если я не ворочусь — это очень-возможно — по-крайней-мр, если я ворочусь не сегодня, не завтра, словомъ, не ворочусь долгое время…

Кормилица подняла умоляющія руки къ небу. Андре прервалъ Габріэля:

— Извините, г. виконтъ: вы сказали, что, можетъ-быть, долго не воротитесь домой?

— Да, Андре.

— И я не буду сопровождать васъ? и, можетъ-быть, долго не увижу васъ? сказалъ Андре, по-видимому опечаленный и поставленный въ затрудненіе этимъ извстіемъ.

— Да, это очень-возможно, сказалъ Габріэль.

— Но, продолжалъ пажъ:— г-жа де-Касгро передъ моимъ отъздомъ вручила мн письмо, которое долженъ я передать г-ну виконту…

— И вы еще не отдали мн этого письма, Андре? съ живостію сказалъ Габріэль.

— Извините, г. виконтъ, отвчалъ Андре: — я долженъ былъ передать вамъ это письмо, если, по возвращеніи своемъ изъ Лувра, вы будете очень-печальны или очень разгнваны. ‘Въ такомъ только случа’ сказала мн г-жа Діана: ‘отдайте г-ну д’Эксме это письмо, въ которомъ онъ найдетъ для себя совтъ или утшеніе.’

— О, дайте, дайте скоре! вскричалъ Габріэль:— совтъ и утшеніе не могли явиться боле во-время.

Андре вынулъ изъ жилета письмо, старательно запечатанное, и подалъ его своему новому господину. Габріэль тотчасъ сломалъ печать и удалился въ амбразуру окна.

Вотъ что содержалось въ письм:

‘Другъ, между множествомъ томительныхъ думъ, преслдовавшихъ меня въ эту послднюю ночь, которая, можетъ-быть, навсегда меня разлучитъ съ вами — вотъ ужаснйшая мысль, разрывавшая мое сердце:

‘Великій и страшный долгъ, такъ мужественно исполняемый вами, можетъ-быть, поставитъ васъ въ столкновеніе съ королемъ, можетъ-быть также, что непредвидимое окончаніе борьбы заставитъ васъ ненавидть его и приведетъ къ мысли о мщеніи.

‘Габріэль, я не знаю еще, точно ли король — мн отецъ, но знаю, что до-сихъ-поръ онъ любилъ меня, какъ свое дитя. Одна мысль о вашей мести заставляетъ меня трепетать въ эту минуту, исполненіе этой мести убьетъ меня.

‘И между-тмъ, врожденный долгъ, можетъ-быть, заставитъ меня раздлять ваши мысли.

‘Но покамстъ сомнніе и мракъ еще скрываютъ отъ меня этотъ ужасный вопросъ, покамстъ я не знаю, куда обратить мн свою ненависть и любовь — Габріэль, умоляю васъ, Габріэль, если вы любили меня, послушайтесь меня — уважите особу короля.

‘Я разсуждаю теперь, если не безъ волненія, то, по-крайней-мр, безъ страсти, и я думаю… мн кажется, что Богу одному предоставлено наказывать людей…

‘Итакъ, предоставьте свое дло Его правосудію.

‘Но покамстъ Богъ не сдлаетъ васъ невольнымъ орудіемъ правосудія, Габріэль, не назначайте себя исполнителемъ приговора.

‘Послушайтесь меня изъ любви ко мн.— Сжальтесь! Это послдняя молитва и послдній вопль Діаны де-Кастро.’

Габріэль два раза прочиталъ письмо, но въ-продолженіе этого двукратнаго чтенія, Андре и кормилица не замтили на блдномъ лиц виконта никакого другаго выраженія, кром печальной улыбки.

Сложивъ письмо Діаны, Габріэль положилъ его къ груди и нсколько минутъ стоялъ молча, задумчивый, опустивъ голову.

Потомъ, какъ-будто проснувшись, онъ сказалъ:

— Хорошо, Андре, и если, какъ уже я сказалъ вамъ, я не возвращусь скоро, если вы узнаете что-нибудь обо мн или если вы ничего обо мн не услышите — словомъ, что бы ни случилось — помните мои слова. Вотъ что вамъ надо будетъ длать.

— Слушаю, г. виконтъ, сказалъ Андре: — и буду повиноваться вамъ, потому-что я васъ люблю и вполн вамъ преданъ.

— Г-жа де-Кастро, продолжалъ Габріэль: — чрезъ нсколько дней будетъ въ Париж. Постарайтесь узнать поскоре объ ея прізд.

— Это очень-легко, г. виконтъ, сказалъ Андре.

— Если можно, отправьтесь къ ней на встрчу и вручите ей отъ меня этотъ запечатанный пакетъ. Не потеряйте его, Андре. Хотя въ немъ нтъ ничего драгоцннаго — простая женская вуаль — однакожь, передайте собственноручно эту вуаль г-ж де-Кастро, и скажите ей…

— Что же прикажете сказать? спросилъ Андре, видя, что Габріэль колеблется.

— Нтъ, не говорите ничего, продолжалъ Габріэль:— скажите разв только, что она свободна и что я исполню вс общанія, даже т, залогомъ которыхъ будетъ эта вуаль.

— И только, г. виконтъ? спросилъ пажъ.

— Все тутъ, сказалъ Габріэль.— Если, однакожь, г-жа де-Кастро ничего по слышала про меня, Андре, если вы увидите, что это безпокоитъ ее, скажите… Но къ-чему?.. Ничего не говорите, Андре, но просите только, чтобъ она позволила вамъ вступить въ ея службу… Если же нтъ, возвращайтесь сюда и ждите моего прізда.

— Слдовательно, вы наврно прідете сюда, сударь? спросила кормилица съ заплаканными глазами.— Но вдь вы сказали, что, можетъ-быть, мы не услышимъ о васъ?..

— Да, это было бы лучше всего, отвчалъ Габріэль.— Если ты не услышишь обо мн, въ такомъ случа надйся и жди моего возвращенія.

— Надяться, когда вы исчезнете для всхъ, даже для своей кормилицы! О, это трудно, очень-трудно! сказала Алоиза.

— Но кто же сказалъ теб, что я пропаду? возразилъ Габріэль: — разв мшаетъ предусмотрительность? Что касается меня, право, хоть я и принимаю свои предосторожности, однакожь надюсь скоро обнять тебя, Алоиза, обнять отъ всего сердца! Это всего вроятне, потому-что Провидніе милостиво ко всмъ, кто призываетъ его. Разв я не сказалъ Андре, что вс мой предосторожности, вроятно, окажутся безполезны, когда почти нтъ сомннія въ томъ, что я ворочусь даже сегодня?

— О, да наградитъ васъ Богъ за эти утшительныя слова! вскричала растроганная Алоиза.

. И больше не будетъ никакихъ распоряженій на случай вашего короткаго отсутствія? спросилъ Андре.

— Постойте, сказалъ Габріэль, пораженный, по-видимому, воспоминаніемъ, и, свъ къ столу, написалъ слдующее письмо Колиньи:

‘Господинъ адмиралъ,

‘Я хочу постигнуть вашу религію, разсчитывайте на меня, потому-что съ ныншняго дня я принадлежу къ числу вашихъ.

‘Чтобы ни было, вра или убдительное ваше слово, или другая причина — я безвозвратно общаю на защиту вашего дла — свое сердце, свою жизнь и шпагу.

‘Вашъ покорный товарищъ и врный другъ,

‘Габріэль Монгомери.’

— Если я не ворочусь, отдайте еще вотъ это, сказалъ Габріэль, подавая Андре запечатанное письмо.— А теперь, друзья мои, мн должно съ вами проститься. Пора…

Дйствительно, черезъ полчаса Габріэль уже стучался дрожащею рукою въ ворота Шатле.

VI.
Тайный узникъ.

Г-нъ де-Сальвуазонъ, губернаторъ Шатле, встртившій Габріеля при первомъ его посщеніи, недавно умеръ, и мсто его занялъ г-нъ Сазеракъ.

Къ нему-то былъ приведенъ молодой человкъ.

Тоска желзною рукою такъ сильно сжала горло бдному Габріэлю, что онъ не могъ произнести ни слова и только молча представилъ губернатору кольцо, полученное отъ короля.

Г-нъ Сазеракъ съ важностью поклонился.

— Я ждалъ васъ, милостивый государь, сказалъ онъ Габріэлю.— Съ часъ назадъ, я получилъ приказаніе, которое относится къ вамъ. При одномъ взгляд на это кольцо, я долженъ, не спрашивая у васъ дальнйшихъ объясненій, отдать вамъ безъименнаго узника, содержащагося нсколько лтъ въ Шатл, подъ двадцать-первымъ нумеромъ. Такъ ли, милостивый государь?

— Да, да, отвчалъ Габріэль, которому надежда возвратила голосъ:— и это приказаніе, г-нъ губернаторъ…

— Я готовъ сію минуту исполнить.

— О, не-уже-ли! сказалъ Габріэль, затрепетавъ съ головы до ногъ.

— Безъ всякаго сомннія, отвчалъ Сазеракъ голосомъ, въ которомъ человкъ равнодушный замтилъ бы смсь печали и досады.

Но Габріэль былъ слишкомъ взволнованъ, слишкомъ раздраженъ радостью.

— А, значитъ, это не сонъ! вскричалъ онъ:—глаза мои открыты… Только безразсудный страхъ заставилъ меня сомнваться… А, вы отдадите мн этого узника!.. Благодарю Тебя, Господи!.. Благодарю короля!.. Но, умоляю васъ, побжимте скоре.

Габріэль сдлалъ два или три шага впередъ, какъ-бы желая предупредить Сазерака, но силы его, непреклонныя передъ страданіями, ослабли отъ радости. Онъ принужденъ былъ на минуту остановиться. Сердце его билось такъ скоро и такъ сильно, что онъ едва не задохнулся.

Бдная человческая природа не можетъ устоять противъ столькихъ волненій.

Осуществленіе почти неожиданное такихъ отдаленныхъ надеждъ — цль сверхчеловческихъ усилій, достигнутая вдругъ — благодарность къ королю и Богу — сыновняя любовь и другая любовь еще боле пламенная, которая обнаружилась теперь въ полномъ свт — столько различныхъ чувствъ, разомъ возбужденныхъ, переполнили душу Габріэля.

Но это невыразимое смущеніе, это счастіе — были гимнъ благодарности Генриху II, и Габріэль повторялъ въ признательномъ сердц клятву — отдать всю свою жизнь ему и его дтямъ.

Наконецъ, ожививъ свои мысли. Габріэль сказалъ стоявшему съ нимъ губернатору Шатле:

— Извините, м. г., простите слабость, которая чуть не уничтожила меня… Иногда, видите сами, трудно бываетъ перенести радость.

— О, не извиняйтесь, м. г., прошу васъ, отвчалъ губернаторъ съ участіемъ.

Габріэль, пораженный этимъ голосомъ, поднялъ глаза на Сазерака: трудно было встртить лицо боле добродушное, боле открытое и честное. Все въ этомъ смотрител темницы обнаруживало доброту и чистосердечіе.

И что же — странное дло — чувство, которое рисовалось на лиц этого честнаго человка, когда онъ смотрлъ на радость Габріэля — чувство это было — нжное состраданіе.

Габріэль замтилъ это странное выраженіе, и, пораженный какимъ-то несчастнымъ предчувствіемъ, вдругъ поблднлъ.

Но природа Габріэля была такова, что этотъ смутный страхъ, вдругъ проникнувъ въ надежду, только еще придалъ новую силу его смлому уму.

— Пойдемте, милостивый государь, сказалъ Габріэль губернатору, гордо поднявъ голову: — пойдемте, я готовъ и совершенно оправился.

Виконтъ д’Эксме и Сазеракъ сошли въ корридоръ темницы. Передъ ними шелъ слуга, держа въ рук Факелъ.

Съ каждымъ шагомъ Габріэля, въ груди его вставали мрачныя воспоминанія, онъ узнавалъ извивы корридоровъ, лстницы и черныя стны, уже виднные имъ прежде, и темныя впечатлнія, которыя онъ чувствовалъ здсь когда-то, не будучи въ состояніи объяснить ихъ себ, ожили въ немъ.

Когда губернаторъ и Габріэль подошли къ желзной двери темницы, куда съ непонятнымъ стсненіемъ въ сердц онъ приходилъ къ плннику, исхудавшему и нмому, Габріэль вдругъ остановился.

— Здсь? проговорилъ онъ задыхающимся голосомъ.

— Нтъ, еще не здсь, сказалъ Сазеракъ, печально покачивая головою.

— Какъ, еще не здсь? вскричалъ Габріэль: — вы хотите смяться надо мною?

— Нтъ, сказалъ губернаторъ съ выраженіемъ нжнаго упрека. Холодный потъ выступилъ на лбу Габріэля.

— Простите, простите! произнесъ онъ.— Но скажите, скажите скоре, что значатъ ваши слова?

— Со вчерашняго вечера, милостивый государь — я долженъ сообщить вамъ печальную новость — тайный узникъ, находившійся въ этой келль, переведенъ однимъ этажемъ ниже.

— А! сказалъ Габріэль, какъ-будто въ безпамятств.— Зачмъ же?

— Его предупредили, милостивый государь, какъ, вроятно, извстно вамъ, что если онъ осмлится сказать кому хоть одно слово, если онъ испуститъ малйшій крикъ, произнесетъ чье-нибудь имя, его тотчасъ переведутъ въ другую келлью, еще глубже, страшне и убійственне той, въ которой онъ находился прежде.

— Знаю, проговорилъ Габріэль, но такъ тихо, что губернаторъ не слышалъ этого отвта.

— Однажды, милостивый государь, продолжалъ Сазеракъ:— узникъ осмлился нарушить это приказаніе, и тогда бросили его въ темницу, смрадную темницу, въ которой вы видли его. Кажется, милостивый государь, мн говорили, что вы когда-то справлялись о причин этого молчанія, къ которому приговорили его живаго.

— Дйствительно, сказалъ Габріэль съ какимъ-то ужаснымъ нетерпніемъ.— Ну, что же, милостивый государь?

— Увы! печально отвчалъ Сазеракъ: — вчера вечеромъ, незадолго до того времени, когда запираются наружныя ворота, прибылъ человкъ въ Шатле, человкъ сильный, объ имени котораго я долженъ молчать.

— Все равно, говорите! сказалъ Габріэль.

— Человкъ этотъ, продолжалъ губернаторъ:— приказалъ перевести заключеннаго въ келлью подъ нумеромъ тридцать-первымъ. Только я одинъ провожалъ узника. Посланный изъ Шатле спросилъ о чемъ-то заключеннаго, и сначала не получилъ отвта, я надялся, что старецъ выйдетъ побдителемъ изъ этого искушенія, потому-что цлые полчаса, не смотря ни на какія старанія, онъ хранилъ упорное молчаніе.

Габріэль глубоко вздохнулъ и поднялъ глаза къ небу, но не сказалъ ни слова, чтобъ не прервать печальнаго разсказа губернатора.

— Къ-несчастію, продолжалъ этотъ:— узникъ, при одномъ выраженіи, сказанномъ ему на ухо, приподнялся съ своего стула, слезы брызнули изъ его каменныхъ глазъ… Онъ произнесъ нсколько словъ… Мн позволено сообщить вамъ обо всемъ этомъ, чтобъ вы лучше поврили моему свидтельству, когда я скажу вамъ: узникъ говорилъ, да, увряю честью, что я самъ слышалъ его слова…

— И что же? спросилъ Габріэль отрывисто.

— И потомъ, сказалъ Сазеракъ: — я принужденъ былъ исполнить долгъ, наложенный на меня моимъ званіемъ, и веллъ отвести узника въ келлью, находящуюся подъ этой.

— Еще ниже! вскричалъ Габріэль:— о, побжимъ туда скоре!.. потому-что мн должно, наконецъ, освободить его…

Губернаторъ печально покачалъ головою, по Габріэль не замтилъ этого движенія, онъ уже оступился на скользкихъ и сломанныхъ ступеняхъ лстницы, которая вела въ самую глубокую пропасть печальной темницы.

Сазеракъ взялъ факелъ изъ рукъ слуги, и пошелъ за Габріэлемъ.

По мр того, какъ они спускались, воздухъ длался все рже и удушливе, такъ-что въ самомъ низу лстницы грудь едва могла дышать….

Но Габріэль не думалъ объ этомъ. Онъ взялъ дрожащими руками ржавый ключъ, который держалъ губернаторъ, и отворивъ тяжелую, источенную червями дверь, бросился въ погребъ.

При блеск факела можно было разглядть въ углу, на соломенной подстилк, простертое тло.

Габріэль упалъ на это тло, обнялъ его, приподнялся и закричалъ:

— Мой отецъ!

Сазеракъ задрожалъ отъ ужаса при этомъ крик.

Руки и голова старика упали безчувственно, на минуту обезпокоенныя движеніемъ Габріэля.

VII.
Графъ Монгомери.

Габріэль все еще стоялъ на колняхъ и, поднявъ блдную голову, обвелъ вокругъ себя взоръ страшно-спокойный, какъ-будто спрашивая себя и обдумывая. Но это спокойствіе больше всякихъ криковъ и рыданій взволновало и испугало Сазерака.

Потомъ, какъ-будто пораженный внезапною мыслью, Габріэль положилъ руку на сердце трупа, и началъ прислушиваться.

Ничего, сказалъ онъ ровнымъ и тихимъ голосомъ, который и былъ ужасенъ именно своимъ спокойствіемъ: — ничего, сердце не бьется, но тло еще не простыло.

Между-тмъ, глаза трупа были открыты. Габріэль наклонился къ нему и благочестиво закрылъ ихъ. Потомъ онъ положилъ почтительный поцалуй, первый и послдній, на эти угасшіе глаза, которые орошались такими горькими слезами.

— Милостивый государь, сказалъ Габріэлю Сазеракъ, желая вывести его изъ этого страшнаго созерцанія: — если умершій былъ дорогъ вамъ…

— Былъ ли онъ дорогъ мн!.. прервалъ Габріэль.— Конечно, дорогъ, потому-что это мой отецъ.

— И такъ, милостивый государь, если вы хотите отдать ему послдній долгъ, вы можете взять его. Пора проститься съ тмъ, кого вы такъ оплакиваете.

— Видите, что я прощаюсь, отвчалъ Габріэль.

— Да, но я жду васъ, намъ пора уйдти отсюда. Довольно, пойдемте, замтилъ наконецъ губернаторъ, взявъ молодаго человка подъ руку и стараясь увести его.

— Хорошо, я пойду за вами, сказалъ Габріэль:— но, прибавилъ онъ умоляющимъ голосомъ: — прошу васъ, дайте мн остаться здсь еще на минуту.

Сазеракъ сдлалъ утвердительный знакъ рукою и отошелъ къ дверямъ.

Габріэль по-прежнему стоялъ возл трупа и, опустивъ голову и руки, нсколько минутъ пробылъ безъ всякаго движенія, въ молитв или размышленіи.

Что говорилъ онъ своему мертвому отцу? Просилъ ли онъ у этихъ губъ, рано затворенныхъ перстомъ смерти, разршить ему загадку? Хотлъ ли онъ прочесть въ этихъ чертахъ, уже обезображенныхъ, что было съ его отцомъ, котораго онъ видлъ во второй разъ? Наконецъ, думалъ ли онъ о прошломъ или о будущемъ, о людяхъ или о Бог, о правосудіи или о прощеніи?

Этотъ мрачный разговоръ между мертвымъ отцомъ и его сыномъ остался тайною между Габріэлемъ и Богомъ.

Прошли четыре или пять минутъ.

— Умоляю васъ въ свою очередь, сказалъ Габріэлю честный губернаторъ:— намъ пора подняться.

— Я готовъ, сказалъ Габріэль.

Онъ взялъ охладвшую руку отца и поцаловалъ ее, потомъ поцаловалъ его влажный лобъ, но не выронилъ при этомъ ни одной слезы: онъ не могъ плакать.

— До свиданія, сказалъ Габріэль:— до свиданія.

Потомъ онъ всталъ, спокойный и твердый, поступью, если не сердцемъ, головой, если не душою, и, бросивъ послдній взоръ на отца, медленнымъ и важнымъ шагомъ пошелъ за Сазеракомъ.

Поднявшись въ верхній этажъ, Габріэль попросилъ позволенія снова посмотрть на мрачную и холодную келлью, въ которой узникъ прожилъ столько лтъ, оставивъ въ ней столько печальныхъ мыслей, и куда онъ, Габріэль, уже входилъ однажды, обнять своего отца.

Габріэль провелъ здсь еще нсколько минутъ въ безмолвной задумчивости и съ жаднымъ и отчаяннымъ любопытствомъ.

Когда онъ вышелъ съ губернаторомъ на свтъ, Сазеракъ затрепеталъ, взглянувъ на Габріэля, но не смлъ замтить молодому человку, что его каштановые волосы мстами начали серебриться, и только, посл короткой паузы, сказалъ ему взволнованнымъ голосомъ:

— Не могу ли я теперь служить вамъ чмъ-нибудь? Я счелъ бы себя очень-счастливымъ, еслибъ могъ сдлать для васъ все, чего не запрещаютъ мн мои обязанности.

— Милостивый государь, отвчалъ Габріэль:— вы сказали, что мн позволено отдать послднюю честь умершему. Сегодня вечеромъ, я пришлю сюда нсколько человкъ, и если вы потрудитесь приказать заране положить это тло въ гробъ и позволите имъ унести этотъ гробъ, они поставятъ узника въ его семейной могил.

— Очень-хорошо, милостивый государь, отвчалъ Сазеракъ: — впрочемъ, я долженъ предупредить васъ, что такая снисходительность позволяется вамъ подъ условіемъ.

— Подъ какимъ? холодно спросилъ Габріэль.

— Подъ условіемъ, какъ вы сами общали, не подавать при этомъ случа никакого повода къ соблазну.

— Я сдержу также и это общаніе, отвчалъ Габріэль.— Люди прійдутъ ночью, и, не зная въ чемъ дло, только перенесутъ покойника въ Улицу-Жарденъ-Сен-Поль, въ могильный склепъ графовъ…

— Извините, милостивый государь, съ живостью прервалъ губернаторъ Шатле: — я не зналъ имени узника, и не хочу и не долженъ его знать.

— Но мн нечего скрывать, гордо отвчалъ Габріэль.

— А вы принадлежите только къ числу несчастныхъ, сказалъ губернаторъ.

— Притомъ же, продолжалъ Габріэль:— я угадалъ вещи, о которыхъ вы умалчиваете, и могу самъ разсказать вамъ о нихъ. Вотъ, на-примръ, человкъ сильный, который прізжалъ сюда вчера вечеромъ и хотлъ говорить съ узникомъ, чтобъ заставить его самого говорить, я почти знаю, какими обольстительными средствами этотъ самый человкъ заставилъ узника прервать молчаніе, отъ котораго завислъ остатокъ его жизни.

— Какъ? Вы знаете? сказалъ изумленный Сазеракъ.

— Безъ сомннія, отвчалъ Габріэль:— сильный человкъ сказалъ старику: ‘вашъ сынъ еще живъ’, или ‘вашъ сынъ покрылъ себя славою’, или еще ‘вашъ сынъ прійдетъ освободить васъ’, словомъ, онъ говорилъ старику объ его сын, безстыдный!..

Губернаторъ обнаружилъ движеніемъ руки свое удивленіе.

— И при этомъ имени сына, продолжалъ Габріэль: — несчастный отецъ, который до-сихъ-поръ умлъ воздержаться передъ своимъ смертельнымъ врагомъ, не могъ преодолть порыва радости, и, нмой для новости, вскричалъ для любви. Скажите, милостивый государь, правду ли я говорю?

Губернаторъ не отвчая опустилъ голову.

— Да, правду, потому-что вы не отрицаете, сказалъ Габріэль.— Видите, что безполезно было таить отъ меня то, что сильный человкъ говорилъ бдному узнику. Вы умалчиваете также объ имени этого сильнаго, но хотите ли, чтобъ я назвалъ его?

— О, прошу васъ!.. вскричалъ съ жаромъ губернаторъ.— Мы здсь одни, это правда, однакожь, будьте осторожны… Разв не боитесь вы?..

— Я сказалъ вамъ, возразилъ Габріэль:— что мн нечего бояться!.. И такъ, этого человка, милостивый государь, зовутъ господинъ коннетабль герцогъ Монморанси.

— О, прошу васъ, прервалъ губернаторъ, съ ужасомъ осматриваясь.

— Что касается имени узника, спокойно продолжалъ Габріэль: — и до моего имени, вы не знаете ихъ, впрочемъ, ничто не мшаетъ мн открыть эти имена. Притомъ, вы уже могли встртить меня и можете еще встртить меня въ жизни. Вы были добры ко мн въ эти минуты, и если вы услышите мое имя, что, можетъ-быть, случится черезъ нсколько мсяцевъ, вамъ не мшаетъ знать, что человкъ, о которомъ говорятъ, обязанъ вамъ сегодня.

— И я буду счастливъ, сказалъ Сазеракъ:— узнавъ, что судьба не всегда была жестока съ вами.

— О, я не забочусь объ этихъ вещахъ, съ важностью сказалъ Габріэль:— но на всякій случай, чтобъ вы знали мое имя — меня зовутъ, со дня смерти отца моего, кончившаго жизнь ныньче ночью, — меня зовутъ графомъ Монгомери.

Губернаторъ Шатле, какъ-будто окаменлый, не нашелся, что сказать.

— Затмъ прощайте, милостивый государь, произнесъ Габріэль: — прощайте, благодарю васъ и да хранитъ васъ Богъ!

Габріэль поклонился Сазераку и твердымъ шагомъ вышелъ изъ Шатле.

Однакожь, когда прохожіе начали смотрть на него съ нкоторымъ изумленіемъ, онъ собралъ свои силы и удалился отъ роковаго мста.

Габріэль пошелъ къ пустынной площади, и, вырвавъ листокъ изъ записной книжки, написалъ къ своей кормилиц:

‘Добрая Алоиза!

‘Сегодня я не ворочусь домой, и потому не жди меня. Нсколько времени мн надо остаться одному, ходить, думать, ждать. Но не безпокойся обо мн: я ворочусь непремнно.

‘Постарайся, чтобъ сегодня вечеромъ вс пораньше дома улеглись, только ты одна не будешь спать и отворишь четверымъ, которые постучатся въ ворота, вечеромъ, когда улица пустетъ.

‘Эти четверо принесутъ тяжелую и драгоцнную ношу. Ты сама отведешь ихъ въ нашу семейную гробницу и покажешь имъ открытую могилу, въ которую они опустятъ гробъ. Ты будешь наблюдать за похоронами, и когда они кончатся, дашь каждому изъ этихъ четырехъ человкъ по четыре золотыхъ экю, потомъ, безъ шума проводивъ ихъ, возвратишься къ могил, и тамъ помолишься на колняхъ за своего господина и отца.

‘Я самъ буду молиться въ это время, но только далеко отсюда. Такъ должно.

‘До свиданія, добрая Алоиза, до свиданія. Напомни Андре о томъ, что касается г-жи де-Кастро и не забудь моихъ распоряженій на-счетъ моихъ гостей, Жанны и Бабетты Пекуа. До свиданія, да сохранитъ тебя Богъ.

‘Габріэль де-М***’

Написавъ это письмо, Габріэль пошелъ искать и нашелъ четырехъ простолюдиновъ, четырехъ работниковъ. Онъ далъ каждому изъ нихъ по четыре экю и по стольку же общалъ дать посл. Для полученія этой суммы, одинъ изъ нихъ долженъ былъ немедленно доставить письмо по адресу, а потомъ вс четверо должны были явиться въ Шатле, въ тотъ же вечеръ, около десяти часовъ, и принять изъ рукъ губернатора, г. Сазерака, гробъ, и перенести этотъ гробъ тайно и тихо въ Улицу-Жарденъ-Сен-Поль, куда было адресовано письмо.

Бдные работники отъ души поблагодарили Габріэля и, разставаясь съ нимъ, въ восторг отъ неожиданной прибыли, общали съ точностью исполнить его приказанія.

— Что жь! по-крайней-мр четверо счастливы отъ этого! сказалъ Габріэль съ грустною радостью, если можно такъ выразиться.

Потомъ, онъ отправился по дорог, ведущей въ Парижъ.

Габріэль халъ прямо къ Лувру. Завернувшись въ плащъ и скрестивъ руки на груди, онъ остановился, и нсколько минутъ смотрлъ на королевскій замокъ.

VIII.
Странствующій дворянинъ.

Бдная Алоиза провела два или три безконечные часа, сидя у окна, въ ожиданіи, скоро ли воротится ея молодой господинъ, и когда работникъ, посланный съ письмомъ отъ Габріэля, постучался въ ворота, она первая побжала отворить ихъ. Наконецъ-то пришло извстіе.

Ужасное извстіе! Алоиза, прочитавъ первыя строки, почувствовала, что въ глазахъ у пя потемнло, и, чтобъ скрыть свое безпокойство, принуждена была тотчасъ удалиться въ свою комнату, гд не безъ труда дочитала роковое письмо глазами, полными слезъ.

Но Алоиза имла мужественную душу и крпкую натуру. Она тотчасъ оправилась, утерла слезы, и пошла къ посланному.

— Хорошо, я буду ждать васъ сегодня вечеромъ, сказала добрая женщина,

Андре съ безпокойствомъ спрашивалъ у ней, однакожь Алоиза отложила отвтъ до завтрашняго дня. До-тхъ-поръ, ей приходилось еще многое обдумать, не мало сдлать.

Вечеромъ, она отослала всхъ домашнихъ спать, сказавъ имъ, что господинъ наврное не воротится въ эту ночь, и, оставшись одна, подумала:

— Нтъ, господинъ воротится!.. Но, увы! не молодой господинъ, а старый, не живой, а мертвый, потому-что вдь чей же трупъ приказано мн опустить въ гробницу графовъ Монгомери, какъ не трупъ графа Монгомери?.. О, мой благородный господинъ, для котораго умеръ мой бдный Перро, ты хочешь повидаться съ своимъ врнымъ слугою! Но ты унесъ въ могилу свою тайну… О, тайна, тайна! Везд тайна и ужасъ! Но все равно, не зная, не понимая, не надясь, я буду повиноваться. Это мой долгъ…

И печальное раздумье Алоизы кончилось молитвой. Такова природа человческая: когда бремя жизни становится для нея слишкомъ-тяжело, она ищетъ успокоенія въ лон Бога.

Около одиннадцати часовъ — улицы были тогда совершенно пусты — глухой стукъ раздался у главнаго входа.

Алоиза вздрогнула и поблднла, по, собравъ всю свою бодрость, пошла съ факеломъ въ рук отворить ворота четыремъ человкамъ, обремененнымъ печальною ношею.

— Идите за мною, но какъ-можно-тише, сказала она носильщикамъ:— я покажу вамъ дорогу.

Алоиза, держа въ рук свчу, привела ихъ въ могильный склепъ.

Работники опустили гробъ въ открытую могилу, и опять положили на мсто черную мраморную крышку, потомъ бдные люди, которыхъ нужда сдлала почтительными къ умершему, сняли колпаки, стали на колни и прочли краткую молитву за душу умершаго незнакомца.

Когда они встали, кормилица тихо отвела ихъ, и на порог двери всунула одному изъ нихъ въ руку деньги, общанныя Габріэлемъ. Носильщики удалились какъ нмыя тни, не сказавъ ни слова.

Алоиза возвратилась къ гробниц и провела остатокъ ночи на колняхъ, въ слезахъ и молитв.

На слдующее утро, Андре нашелъ Алоизу блдною, но спокойною.

— Дитя мое, сказала ему добрая женщина:— мы все еще должны надяться, но не должны больше ждать г-на виконта д’Эксме. Позаботьтесь же исполнить порученія, которыя онъ возложилъ на васъ въ случа, если бы онъ не скоро вернулся домой.

— Хорошо, сказалъ печально пажъ:— я сегодня же ду на встрчу г-жи де-Кастро.

— Благодарю васъ, Андре, за это усердіе, благодарю именемъ моего отсутствующаго господина, сказала Алоиза.

Мальчикъ сдлалъ какъ общалъ, и въ тотъ же день отправился бъ дорогу.

Онъ спрашивалъ у всхъ о благородной путешественниц, и нашелъ ее не ближе, какъ въ Амьен.

Діана де-Кастро только-что прибыла въ этотъ городъ, сопровождаемая свитою, которую герцогъ Гизъ далъ дочери Генриха II, и остановилась отдохнуть нсколько часовъ у губернатора, г-на Тюре.

Какъ-только Діана примтила пажа, она измнилась въ лиц, но, пересиливъ себя, позвала его въ сосднюю комнату.

— Ну, что, Андре? спросила она, когда они остались вдвоемъ: — какое привезли вы извстіе?

— Только это, отвчалъ пажъ, подавая ей вуаль.

— А не кольцо! вскричала Діана.

Потомъ, немного опомнившись и увлекаемая любопытствомъ, которое побуждаетъ несчастныхъ проникать до сокровенной глубины ихъ печали, г-жа де-Кастро начала съ жаромъ разспрашивать Андре.

— Г. д’Эксме не поручалъ вамъ никакого письма ко мн? сказала Діана.

— Никакого.

— Но, по-крайней-мр, онъ веллъ сообщить мн что-нибудь словесно?

— Увы, отвчалъ пажъ, опустивъ голову: — г. д’Эксме сказалъ только, что онъ отдаетъ вамъ вс ваши общанія, даже т, залогомъ которыхъ была эта вуаль, больше онъ не прибавилъ ни слова.

— Но въ какихъ обстоятельствахъ, однакожь, былъ онъ, когда послалъ васъ ко мн? Получилъ ли онъ отъ меня письмо? Что сказалъ онъ, прочитавъ это письмо? Не говорилъ ли онъ чего, когда отдавалъ вамъ эту вуаль? Говорите, Андре. Вы мой пажъ преданный и врный. Счастіе моей жизни зависитъ, можетъ-быть, отъ вашихъ отвтовъ, и малйшее указаніе можетъ показать мн путь въ этомъ мрак.

— Я разскажу вамъ все, что знаю, сказалъ Андре:— но я знаю очень-мало.

— О, говорите, говорите! вскричала г-жа де-Кастро.

Габріэль не приказывалъ своему пажу ни о чемъ умалчивать передъ Діаной, и потому Андре разсказалъ все, что господинъ его поручилъ имъ, Алоиз и Андре, на случай своего продолжительнаго отсутствія, разсказалъ, въ какое недоумніе и безпокойство былъ приведенъ молодой человкъ получивъ письмо Діаны, и какъ, прочитавъ его, Габріэль сначала хотлъ-было говорить, потомъ вдругъ замолчалъ, и произнесъ только немного неясныхъ словъ. Андре, врный своему общанію, не позабылъ ничего, ни одного движенія, ни одного малйшаго слова, но какъ онъ зналъ очень немногое, то разсказъ его только увеличилъ сомннія Діаны.

Она печально посмотрла на эту черную вуаль, символъ своей участи и, казалось, просила у ней себ совта.

— Во всякомъ случа, сказала Діана: — одно изъ двухъ: или Габріэль знаетъ, что онъ мой братъ, или онъ потерялъ всякую надежду и всякое средство проникнуть когда-нибудь въ роковую тайну. Изъ двухъ несчастій, мн остается выбрать одно. Да, теперь больше сомннія нтъ, и мн нечего себя обманывать надеждой. Но не долженъ ли былъ Габріэль говорить со мною безъ двусмысленныхъ выраженій? Онъ возвращаетъ мое общаніе, но къ-чему? Зачмъ скрываетъ онъ, что случилось съ нимъ и что хочетъ онъ длать? О, это молчаніе ужасаетъ меня больше всякаго гнва, больше всякой угрозы!

И Діана спрашивала у себя, слдовать ли ей своему первому намренію и навсегда вступить въ какой-нибудь монастырь въ Париж или въ провинціи, или возвратиться ко двору и искать случая увидться съ Габріэлемъ, узнать отъ него истину о томъ, что уже случилось и объ его планахъ будущаго, и заботиться о жизни короля, ея отца, которой, быть-можетъ, угрожаетъ опасность.

Впрочемъ, Діана была женщина и притомъ женщина нжная и великодушная.

— Что бы ни случилось, гнвъ, но не милость заставляютъ раскаяваться, сказала Діана, и, увлекаемая врожденною склонностью къ доброму, ршилась возвратиться въ Парижъ и оставаться возл короля его хранительницей до того дня, пока она не удостоврится въ намреніяхъ Габріэля. Какъ знать, можетъ-быть и самъ Габріэль нуждался въ этомъ посредничеств? Діана разсудила, что она могла сперва спасти обоихъ, которыхъ она любила, и потомъ уже посвятить себя Богу. Ршившись такимъ образомъ, она продолжала путь къ Парижу.

Прибывъ туда черезъ три дня, Діана остановилась въ Лувр, гд Генрихъ II встртилъ ее съ живйшею радостью и отцовскою нжностью. Но, не смотря на то, Діана приняла съ какою-то печалью и холодностью эти выраженія признательности, и самъ король, помня привязанность Діаны къ Габріэлю, былъ нсколько приведенъ въ замшательство и разстроенъ присутствіемъ своей дочери. Она напомнила ему отношенія, которыя онъ лучше хотлъ бы позабыть.

Вотъ почему Генрихъ II не осмливался говорить ей о брак, предложенномъ когда-то Францискомъ Монморанси, и г-жа де-Кастро была спокойна, по-крайней-мр, съ этой стороны.

У Діаны было довольно другихъ заботъ: ни въ отели Монгомери, ни въ Лувр, нигд не имли положительныхъ извстій о виконт д’Эксме.

Молодой человкъ такъ-сказать исчезъ. Проходили дни, недли, цлые мсяцы: Діана прямо и косвенно справлялась о Габріел, по никто не могъ сказать, что съ нимъ сдлалось. Нкоторые утверждали, будто-бы онъ встрчался имъ мрачный и угрюмый, но никто не говорилъ еще съ нимъ: жалость, которую они обнаруживали къ Габріэлю, съ перваго слова отталкивала ихъ отъ него. Впрочемъ, показанія касательно мста, гд встрчался виконтъ д’Эксме, были очень разнообразны: одни видли его въ Сен-Жермен, другіе въ Фонтенбло, третьи въ Венсенн, нкоторые даже говорили, будто видли его въ Париж. Можно ли было узнать что положительно изъ этихъ противорчій?

И, однакожь, многія изъ нихъ имли основаніе. Дйствительно, Габріэль, преслдуемый страшнымъ воспоминаніемъ и еще боле страшною мыслію, не могъ пробыть дня на одномъ мст. Вчная жажда дйствія и движенія гнала его изъ края въ край, и блдный и страшный, то пшкомъ, то на лошади, онъ безпрестанно мелькалъ по городамъ и полямъ, какъ въ древности Орестъ, преслдуемый Фуріями.

Онъ блуждалъ подъ открытымъ небомъ, и входилъ въ дома только въ случа крайней необходимости.

Одинъ разъ, однакожь, когда больные Амброаза Паре поправились и непріятельскія дйствія нсколько затихли на свер, и геніальный врачъ воротился въ столицу, къ нему зашелъ его старый знакомый, виконтъ д’Эксме, и былъ принятъ Амброазомъ съ уваженіемъ и радушіемъ, какъ дворянинъ и другъ.

Габріэль, какъ человкъ, возвращающійся изъ чужой земли, разспрашивалъ хирурга о вещахъ никому неизвстныхъ. Узнавъ, что Мартэнъ-Герръ совершенно выздоровлъ и, вроятно, уже вышелъ на парижскую дорогу, Габріэль спросилъ о герцог Гиз, объ арміи. Отвты были самые утшительные. Гизъ стоялъ передъ Тіонвилемъ, маршалъ де-Термъ взялъ Дюнкирхенъ, Гаспаръ де-Товэннъ овладлъ областью Оа. Предсказаніе Франциска Лотарингскаго сбылось: Англичанамъ не оставалось ни клочка земли въ цломъ королевств.

Габріэль слушалъ серьзно и по-видимому холодно эти добрыя всти.

— Благодарю васъ, сказалъ онъ Амброазу Паре:— я радъ, что наше взятіе Кале не останется безъ послдствіи для Франціи. Впрочемъ, не желаніе узнать объ этихъ длахъ побудило меня прійдти къ вамъ. Еще прежде, чмъ я началъ дивиться вашему искусству подл изголовья больнаго — я былъ глубоко взволнованъ вашимъ словомъ въ одинъ изъ дней прошедшаго года, въ маленькомъ домик Улицы-Сен-Жакъ. Учитель, я пришелъ поговорить съ вами о длахъ религіи, въ которую такъ далеко проникаетъ ваша мысль. Вроятно, вы ршительно отдали себя реформ?

— Да, господинъ д’Эксме, съ твердостью сказалъ Амброазъ Паре:— переписка моя съ Кальвиномъ окончательно разсяла мои послднія сомннія.

— Итакъ, учитель, сказалъ виконтъ д’Эксме:— хотите ли имть новаго ученика? Я говорю о себ. Хотите ли укрпить мою шаткую вру, какъ вы вправляете сломанный членъ?

— Мой долгъ, по мр моихъ силъ, успокоивать душу своихъ ближнихъ такъ же, какъ ихъ тло, отвчалъ Амброазъ Паре.— Я вполн принадлежу вамъ, господинъ д’Эксме.

Они говорили боле двухъ часовъ: Амброазъ Паре — краснорчиво и съ жаромъ, Габріэль — спокойно, печально и покорно.

По прошествіи этого времени, Габріэль всталъ, и, пожавъ руку хирургу, сказалъ:

— Съ ныншняго дня — врьте мн — я принадлежу вамъ сердцемъ, если не дломъ. Прощайте, Амброазъ, прощайте. Мы еще увидимся.

И Габріэль безъ дальнйшихъ объясненій ушелъ, поклонившись хирургу-философу.

Въ первыхъ дняхъ слдующаго мсяца, въ ма 1558 года, онъ, въ первый разъ посл своего таинственнаго отъзда, явился въ отели Улицы-Жарденъ-Сен-Поль.

Тамъ его ожидала новость. Дв недли, какъ пришелъ туда Мартэнъ-Герръ, Жанъ Пекуа съ женою своей Бабеттой гостилъ тамъ уже три мсяца. Нсколько дней назадъ, Бабетта преждевременно разршилась отъ бремени мертвымъ ребенкомъ. Бдная мать много плакала, но склонилась передъ печалью, и, полная раскаяніемъ, смотрла на нее, какъ на искупительную жертву за свое преступленіе. Впрочемъ, утшенія мужа и материнская заботливость Алоизы облегчили ея страданія. Мартэнъ-Герръ, съ свойственнымъ ему добродушіемъ, также старался, какъ только могъ, утшить Бабетту.

Разъ, когда они дружески разговаривали вчетверомъ, отворилась дверь, и въ комнату вошелъ хозяинъ дома, виконтъ д’Эксме.

Крикъ четверыхъ слился въ одинъ голосъ, и Габріэля тотчасъ окружили двое гостей, конюшій и кормилица, изумленные и обрадованные его неожиданнымъ появленіемъ.

Когда первые восторги нсколько затихли, Алоиза хотла разспросить того, кого она называла вслухъ господиномъ, а въ сердц называла своимъ ребенкомъ.

Что было съ нимъ во время этого долгаго отсутствія? Что намревался онъ длать? Хотлъ ли онъ, наконецъ, остаться съ тми, которые такъ его любили?

Габріэль приложилъ палецъ къ губамъ, и печальнымъ взоромъ прервалъ нжные вопросы Алоизы. Очевидно, онъ не хотлъ объяснять ни прошлаго, ни будущаго.

Но за то онъ спросилъ Бабетту и Жана Пекуа объ нихъ самихъ, спросилъ, не нуждаются ли они въ чемъ, и давно ли получали извстія отъ своего брата Пьера, оставшагося въ Кале?

Габріэль сожаллъ о несчастіи Бабетты и старался утшить ее, сколько можно утшить мать, оплакивающую своего ребенка. Остальное время дня Габріэль провелъ въ кругу своихъ друзей и слугъ, добрый и ласковый ко всмъ, но задумчивый, черныя думы не покидали его ни на мгновеніе.

Мартэнъ-Герръ не сводилъ глазъ съ своего господина, найденнаго наконецъ. Габріэль разговаривалъ съ нимъ, спрашивалъ его съ большимъ участіемъ, но цлый день не упоминалъ ни слова объ общаніи, которое когда-то далъ ему, и казалось, что забылъ открыть и наказать похитителя имени и чести, такъ долго преслдовавшаго бднаго Мартэна.

Мартэнъ-Герръ, съ своей стороны, былъ слишкомъ почтителенъ и нсколько самолюбивъ: онъ не хотлъ напоминать виконту д’Эксме объ этомъ предмет.

Вечеромъ, Габріэль всталъ и сказалъ тономъ, не допускавшимъ ни противорчія, ни возраженія:

— Мн должно опять ухать.

И потомъ, обратясь къ Мартэну-Герру, прибавилъ:

— Во время своихъ поздокъ, добрый Мартэнъ, я хлопоталъ о теб, и пользуясь своею неизвстностью, спрашивалъ, искалъ и, думаю, нашелъ слды истины, которая такъ занимаетъ тебя, потому-что я хорошо помнилъ, Мартэнъ, данное теб слово.

— О, сударь! вскричалъ счастливый конюшій, совершенно-смшавшись.

— Итакъ, повторяю теб, сказалъ Габріэль:— я собралъ достаточно указаній и нашелъ на дорогу. Но ты долженъ помочь мн, другъ. Позжай на этой недл въ Рі, на свою родину, но отправляйся не прямо туда, а будь только ровно черезъ мсяцъ въ Ліон. Я встрчусь тамъ съ тобою, и мы уговоримся дйствовать вмст.

— Слушаю, сударь, сказалъ Мартэнъ-Герръ: — но увидимся ли мы до-тхъ-поръ?

— Нтъ, мн должно быть одному, съ жаромъ отвчалъ Габріэль.— Я опять ду, и не удерживайте меня, если не хотите огорчать меня. Прощайте, добрые друзья. Помни, Мартэнъ, что ровно черезъ мсяцъ ты долженъ быть въ Ліон.

— Буду ждать васъ въ Ліон, сударь, сказалъ конюшій.

Габріэль дружески простился съ Жаномъ Пекуа и его женою, пожалъ руку Алоиз, и, не желая видть печали своей кормилицы, еще разъ пустился въ дорогу, какъ-будто приговоренный къ страннической жизни.

IX.
Гд находятъ Арно дю-Тилля.

Шесть недль спустя, 15 іюня 1558 года, въ деревн Артигъ, близь Рі, на порог самаго красиваго изъ домиковъ этого мстечка, зеленая виноградная лоза, бжавшая по темной стн, служила канвою для семейной и сельской картины, которая въ простот своей, даже нсколько-грубой, была однакожь не лишена выразительности.

Женщина, стоя на колняхъ, снимала башмаки у мужчины, который сидлъ передъ нею на деревянной скамейк, небрежно протянувъ ноги, покрытыя пылью, вроятно, отъ долгаго путешествія.

Мужчина хмурилъ брови, женщина улыбалась.

— Скоро ли же ты кончишь, Бертранда? грубо сказалъ мужчина.— Фу, какая же ты неловкая! Твоя медленность выводитъ меня изъ терпнія.

— Готово, Мартэнъ, нжно сказала женщина, снявъ съ него обувь.

— Гм! готово? проворчалъ мнимый Мартэнъ.— А гд же другіе башмаки для перемны? Такъ и есть! Я зналъ, что не приготовила, дура. Извольте сидть дв минуты босикомъ!

Бертранда сбгала домой и меньше нежели черезъ секунду принесла другіе башмаки и поспшно надла ихъ на ноги своего властелина.

Читатель, вроятно, узналъ дйствующихъ лицъ этой сцены. Это были, подъ именемъ Мартэна-Герра — Арно дю-Тилль, по-прежнему дерзкій, и Бертранда Ролль, которая сдлалась несравненно нжне и чудеснымъ образомъ пришла въ разсудокъ.

— А стаканъ меду, гд же онъ? спросилъ Мартэнъ тмъ же сварливымъ тономъ.

— Все приготовлено, другъ мой, робко сказала Бертранда.— Я сейчасъ принесу.

— Вчно ждать! вскричалъ Мартэнъ, нетерпливо топнувъ ногою.— Бги же, поворачивайся, а не то…

Выразительное движеніе руки докончило мысль.

Бертранда ушла и воротилась быстре молніи. Мартэнъ взялъ изъ рукъ Бертранды полный стаканъ меду и выпилъ его залпомъ съ видимымъ удовольствіемъ.

— Недурно! сказалъ онъ, подавая жен пустой стаканъ.

— Бдняжка! теб жарко? осмлилась произнести жена, вытирая платкомъ лобъ своему строгому супругу.— Наднь лучше шляпу, чтобъ не простудиться отъ сквознаго втра. Ты очень усталъ, не правда ли?

— Что? проворчалъ Маргэнъ-Герръ и потомъ продолжалъ: — не мшало бы, изъ уваженія къ глупымъ обычаямъ этой глупой страны, созвать изъ всхъ окрестныхъ деревень стаю голодныхъ родственниковъ къ обду на годовщину нашей свадьбы? а?.. Чортъ возьми! я совсмъ забылъ бы этотъ нелпый обычай, еслибъ вчера ты не напомнила мн, Бертранда. Напослдокъ окончены эти приглашенія, черезъ два часа соберегся сюда вся родня съ разинутыми глотками.

— Благодарю, другъ мой, сказала Бертранда.— Правда твоя, это глупый обычай, но обычай, съ которымъ должно соображаться, чтобъ не прослыть невжами и дерзкими.

— Умно, умно! съ насмшкою замтилъ Мартэнъ-Герръ.— А ты, лнивица, приготовила ли ты что-нибудь? а? Накрытъ ли столъ въ виноградник?

— Да, Мартэнъ, какъ ты приказывалъ.

— А пригласила ты судью? спросилъ нжный супругъ.

— Какъ же, Мартэнъ, отвчала Бертранда:— онъ общалъ быть къ обду, если только возможно.

— Если возможно! вскричалъ взбшенный Мартэнъ.— Какая тутъ еще возможность: онъ долженъ обдать — вотъ и все! Ты приглашала его вскользь! Ты знаешь, что судья — человкъ нужный для меня, но длаешь мн на зло! Только присутствіе судьи и заставило меня покориться пустому обычаю и праздновать эту глупую свадьбу.

— Глупую свадьбу! прервала Бертранда со слезами на глазахъ.— Ахъ, Мартэнъ, ты теперь человкъ образованный, ты много видлъ, много путешествовалъ, ты можешь презирать старинными предразсудками страны… однакожь, эта годовщина свадьбы напоминаетъ мн то время, когда ты былъ добре къ своей бдной жен.

— Да, отвчалъ Мартэнъ, злобно захохотавъ: — то время, когда жена моя была своенравне, когда она забывала себя до такой степени, что…

— О, Мартэнъ, Мартэнъ! вскричала Бертранда: — не вызывай воспоминаній, которыя заставляютъ меня теперь краснть и въ которыхъ теперь я едва могу отдать себ отчетъ.

— Но я, когда вспомню, что я былъ такой дуракъ и могъ переносить!.. Ха, ха, ха! Но полно объ этомъ: теперь мой характеръ измнился, да и твой также, и я съ удовольствіемъ отдаю теб справедливость. Ты говоришь, Бертранда, что давно не видала меня: да, твои поступки принудили меня бгать по свту, искать опытности, и, прибывъ сюда въ прошломъ году, я могъ возстановить вещи въ ихъ естественномъ порядк, для этого стоило мн только привести съ собою другаго Мартэна, подъ названіемъ Мартэнъ-Батона. Отъ-того ныньче все идетъ прекрасно, и мы составляемъ, право, удивительную чету.

— Правда, благодаря Бога, сказала Бертранда.

— Бертранда!

— Мартэнъ!

— Бги сейчасъ же къ судь, сказалъ Мартэнъ-Герръ повелительнымъ тономъ: — возьми съ него формальное общаніе обдать у насъ, если же онъ не будетъ, подумай, что ты одна будешь расплачиваться со мною. Бги, Бертранда, и скоре домой.

— Сейчасъ, сказала Бертранда и исчезла въ ту же минуту.

Арно дю-Тилль проводилъ ее самодовольнымъ взоромъ, потомъ, оставшись одинъ, лниво растянулся на деревянной скамейк, впивая воздухъ и подмигивая глазами съ эгоистическимъ блаженствомъ человка, которому нечего бояться и нечего желать.

Впивая воздухъ, Арно не замтилъ, какъ приблизился къ нему путникъ, насилу шедшій по дорог, безлюдной въ эту жаркую пору.

— Извините, любезный, сказалъ незнакомецъ, остановись передъ Арно: — скажите, Бога ради, нтъ ли здсь гостинницы, гд бы отдохнуть и пообдать?

— Нтъ, отвчалъ Арно, не перемняя своего успокоительнаго положенія: — вамъ надо идти въ Рі, дв мили отсюда, тамъ вы найдете трактирную вывску.

— Еще дв мили! вскричалъ путешественникъ:— когда я не въ силахъ шагнуть отъ усталости. Я съ удовольствіемъ далъ бы пистоль, чтобъ тотчасъ найдти постель и обдъ.

— Пистоль? повторилъ Арно, по-прежнему жадный къ деньгамъ.— Если хотите, у насъ есть постель въ углу, что же касается обда, мы справляемъ сегодня свадебную годовщину, и по этому случаю у насъ обдаютъ нсколько гостей, и за столомъ одинъ лишній человкъ не помшаетъ. Годился ли вамъ это предложеніе?

— Какъ-нельзя-лучше, отвчалъ путешественникъ: — я сказалъ вамъ, что падаю отъ усталости и голода.

— Итакъ, дло слажено, оставайтесь… за пистоль.

— Вотъ вамъ и деньги впередъ, сказалъ путникъ.

Арно дю-Тилль выпрямился взять монету, и въ то же время приподнялъ шляпу, которая закрывала ему глаза и лицо.

Незнакомецъ тогда только увидлъ его черты и, отступивъ, закричалъ:

— Мой племянникъ! Арно дю-Тилль!

Арно посмотрлъ ему въ лицо и поблднлъ, однакожь тотчасъ же оправился.

— Вашъ племянникъ? сказалъ онъ:— но я не знаю васъ. Кто вы?

— Ты не узнашь меня, Арно! продолжалъ незнакомецъ: — ты не узнашь своего стараго дядю, брата твоей матери, Карбона Барро, которому ты надлалъ столько же безпокойства, какъ и цлому семейству?

— Право, нтъ! отвчалъ Арно съ безстыднымъ смхомъ.

— Какъ? ты отказываешься отъ меня, ты отказываешься! сказалъ Карбонъ Барро.— Разв ты не убилъ печалью свою мать, мою сестру, бдную вдову, которую ты бросилъ въ Сажіа назадъ тому десять лтъ? А! ты не узнаешь меня, черствое сердце! Но я узнаю тебя, да, узнаю!

— Я ршительно не понимаю, что вы хотите сказать, отвчалъ безстыдный Арно, нисколько не смущенный.— Меня зовутъ не Арно, но Мартэнъ-Герръ, я родился не въ Сажіа, но въ Артиг. Земляки мои подтвердятъ вамъ это, старожилы помнятъ меня еще ребенкомъ, и если хотите, чтобъ васъ подняли на смхъ, повторите свои слова передъ моею женою, Бертрандою Ролль, и моею роднею.

— Жена! родные! сказалъ изумленный Карбонъ Барро.— Извините, не-уже-ли я въ-самомъ-дл ошибся? Нтъ, этого не можетъ быть! такое сходство…

— Спустя десять лтъ, трудно утверждать, прервалъ Арно.— Перестаньте, почтеннйшій: вы по-просту несете дичь. Вотъ вы сейчасъ увидите моихъ настоящихъ родственниковъ и услышите, что они говорятъ.

— О, въ такомъ случа, сказалъ Карбонъ Барро, начинавшій врить: — вы можете похвалиться, что походите на моего племянника Арно дю-Тилля.

— Благодарю за честь, отвчалъ Арно съ насмшкой: — впрочемъ, это совершенно напрасно.

— О, когда я говорю, что вы можете похвалиться, замтилъ простякъ:— изъ этого еще не слдуетъ, чтобъ вы гордились сходствомъ съ этимъ записнымъ мерзавцемъ. Я могу говорить такъ, потому-что онъ принадлежитъ къ нашему семейству, и я знаю своего племянника за отъявленнаго негодяя, какого свтъ не производилъ. Какъ подумаю о немъ, трудно поврить, чтобъ онъ былъ еще живъ, его давно слдовало вздернуть на вислицу, мерзавца!

— Вы думаете? спросилъ Арно дю-Тилль съ нкоторою досадой.

— Даже вполн убжденъ, г. Мартэнъ-Герръ, сказалъ съ самоувренностью Карбонъ Барро.— Впрочемъ, я думаю, для васъ совершенно все равно, что я такъ отзываюсь о подлец, потому-что вдь онъ не вы, мой почтенный хозяинъ?

— Для меня это совершенно все равно, сказалъ Арно, не совсмъ довольный.

— А, сударь, продолжалъ дядя, который, нельзя не замтить, былъ преизрядный пустомеля: — сколько разъ, видя его мать въ слезахъ, я благодарилъ судьбу, что остался холостякомъ и не буду имть дтей, изъ которыхъ, чего добраго, пожалуй, вышли бы такіе же негодяи, какъ племянничекъ, и обезславили мое имя и отравили мою жизнь огорченіями.

— Въ-самомъ-дл, сказалъ про себя Арно:— дядя Карбонъ не имлъ дтей… то-есть, наслдниковъ.

— О чемъ задумались вы, господинъ Мартэнъ? спросилъ путешественникъ.

— Я думаю, сказалъ съ нжностью Арно:— что, не смотря на вс свои увренія, господинъ Карбонъ Барро, вы, можетъ-быть, желали бы теперь имть сына, или даже, за недостаткомъ сына, хоть этого гадкаго племянника, о которомъ вы такъ мало сожалете, но который, однакожь, могъ бы замнить для васъ семейство и быть вашимъ наслдникомъ.

— Моимъ наслдникомъ? сказалъ Карбонъ Барро.

— Да, наслдникомъ вашего имнія, отвчалъ Арно дю-Тилль.

— Вы сорите пистолями, вы должны быть человкъ не бдный, и Арно былъ бы вашимъ наслдникомъ. Чортъ возьми! Немножко жаль, что я не вашъ племянникъ.

— Еслибъ Арно не былъ повшенъ, онъ, дйствительно, былъ бы моимъ наслдникомъ, продолжалъ Карбонъ Барро.— Впрочемъ, онъ не много сдлалъ бы пользы изъ права быть моимъ наслдникомъ: я не богатъ. Я даю теперь пистоль за отдыхъ и обдъ, потому-что я измученъ усталостью и голодомъ, впрочемъ, эта щедрость, къ-сожалнію, не мшаетъ моему кошельку быть очень-легкимъ.

— Гы, недоврчиво замтилъ Арно дю-Тилль.

— Вы не врите мн, почтеннйшій Мартэнъ-Герръ? Думайте, что угодно. Однакожь, я отправляюсь въ Ліонъ, гд президентъ парламента, въ которомъ я двадцать лтъ былъ докладчикомъ, предлагаетъ мн уголъ и кусокъ хлба на остатокъ моей жизни. Президентъ прислалъ мн двадцать-пять пистолей, чтобъ я заплатилъ свои кой-какіе должишки и не нуждался въ дорог, добрйшая душа! Но за издержками, у меня останется сущая бездлица, и, слдовательно, еслибъ Арно дю-Тилль даже былъ живъ, онъ не сталъ бы хлопотать о наслдств. Вотъ почему…

— Довольно, болтунъ, съ досадою прервалъ Арно дю-Тилль: — некогда мн слушать ваши сказки-то! Дайте пистоль и входите въ комнату, если вамъ угодно. Черезъ часъ вы дообдаете, посл заснете, а тамъ — прощайте. Стоитъ ли для этого столько толковать.

— Но вдь вы сами начали меня разспрашивать, замтилъ Карбонъ Барро.

— Ну, полно, идете или не идете? Вотъ нсколько моихъ гостей, и вы позволите мн заняться ими. Входите. Я поступаю съ вами безъ церемоніи.

— Вижу, вижу, сказалъ Карбонъ Барро.

И онъ вошелъ въ домъ, удивляясь такой быстрой перемн въ обращеніи своего хозяина.

Черезъ три часа, гости еще сидли за столомъ подъ молодымъ вязомъ. Они были вс налицо, артигскій судья, благосклонностью котораго такъ дорожилъ Арно, сидлъ на почетномъ мст.

Хорошее вино мшалось съ веселыми шутками. Молодые люди говорили о будущемъ, старики о прошломъ, и дядя Карбонъ Барро убдился, что его хозяина зовутъ Мартэномъ-Герромъ и что самъ артигскій судья обходился съ нимъ, какъ съ своимъ старымъ знакомымъ.

— Помнишь ли, Мартэнъ-Герръ, сказалъ одинъ изъ присутствующихъ:— монаха Антуана, который училъ обоихъ насъ читать?

— Какъ не помнить! отвчалъ Арно.

— А помнишь ли, пріятель Мартэнъ, замтилъ другой гость:— какъ на твоей свадьб въ первый разъ выстрлили изъ ружья и потшили всю деревню?

— Еще бы не помнить, сказалъ Арно.

И, какъ-бы желая оживить воспоминанія, онъ поцаловалъ свою жену, которая гордо и весело сидла возл мужа.

— Если у тебя, любезнйшій, такая чудесная память, вдругъ произнесъ позади присутствующихъ громкій и гордый голосъ, поразивъ Арно дю-Тилля:— если ты помнишь столько вещей, можетъ-быть, вспомнишь также и меня!

X.
Затруднительное положеніе правосудія.

Человкъ, говорившій такимъ повелительнымъ тономъ, сбросилъ съ себя коричневаго цвта плащъ и шляпу съ широкими полями, и гости Арно дю-Тилля, которые обернулись въ ту сторону, откуда послышался голосъ, увидли молодаго человка съ благородной осанкой и въ богатой одежд.

Въ нсколькихъ шагахъ отъ него, слуга держалъ за поводья вару лошадей.

Гости почтительно встали, удивленные и подстрекаемые любопытствомъ.

Арно дю-Тилль поблднлъ какъ смерть.

— Господинъ виконтъ д’Эксме! проговорилъ онъ въ испуг.

— Ну, что, произнесъ Габріэль громовымъ голосомъ, обращаясь къ нему:— узнаешь меня?

Арно, посл минутнаго недоумнія, сообразилъ свою роль.

— Безъ всякаго сомннія, отвчалъ онъ, стараясь придать нсколько твердости своему голосу:— нсколько разъ я имлъ честь видть господина виконта д’Эксме въ Лувр, когда находился въ услуженіи у г-на Монморанси, по только не могу понять, какъ г-нъ виконтъ могъ узнать меня, бднаго слугу коннетабля.

— И также моего, прибавилъ Габріэль:— ты позабылъ это?

— Кто, я! вскричалъ Арно, притворяясь чрезвычайно-изумленнымъ.— Извините, г-нъ виконтъ, вроятно, ошибается.

— Я до такой степени увренъ, продолжалъ спокойно Габріэль: — что требую отъ артигскаго судьи, присутствующаго здсь, немедленно, взять тебя и посадить въ тюрьму. Понятно?

Гости были поражены такими неожиданными словами. Судья съ удивленіемъ приблизился къ Габріэлю. Одинъ только Арно сохранилъ свое наружное спокойствіе.

— Нельзя ли по-крайней-мр узнать, въ чемъ обвиняютъ меня?

— Я обвиняю тебя, отвчалъ съ твердостью Габріэль: — въ томъ, что ты обманомъ выдавалъ себя за моего конюшаго, Мартэна-Герра, и подло и предательски укралъ у него имя, домъ и жену, пользуясь сходствомъ наружности, которое своимъ совершенствомъ превосходитъ всякое воображеніе.

При этомъ обвиненіи, высказанномъ такъ ршительно, гости съ изумленіемъ взглянули другъ на друга.

— Что бы это значило? говорили они:— Мартэнъ-Герръ — не Мартэнъ-Герръ. Тутъ какая-то дьявольская загадка.

Многіе изъ этихъ добрыхъ людей крестились и шептали молитвы, надясь отогнать лукаваго. Большая часть смотрла съ ужасомъ на хозяина.

Арно дю-Тилль понялъ, что надо ршительнымъ ударомъ привлечь къ себ взволнованные умы, и обратился къ той, которую называлъ своею женою.

— Бертранда! вскричалъ онъ:— говори же, мужъ я теб или нтъ? Бертранда до-тхъ-поръ не говорила ни слова, и смотрла то на Габріэля, то на мужа. Но повелительный жестъ и грозный голосъ Арно дю-Тилля заставили ее не колебаться боле.

— Мартэнъ-Герръ! вскричала она, упавъ къ нему на руки въ изліяніи любви.

При этихъ словахъ, очарованіе исчезло, и говоръ упрека обратился противъ виконта д’Эксме.

— Милостивый государь, сказалъ съ торжествующимъ видомъ Арно дю-Тилль: — при этомъ свидтельств моей жены и въ присутствіи моихъ друзей и родственниковъ, не-уже-ли вы не отказываетесь отъ своего страннаго обвиненія?

— Нтъ, отвчалъ спокойно Габріэль.

— Позвольте! вскричалъ Карбонъ Барро, вмшиваясь въ разговоръ.— Я зналъ, любезнйшій хозяинъ, что на меня еще не напала куриная слпота! Но какъ гд-то есть другой человкъ, похожій какъ дв капли воды на этого, я утверждаю, что одинъ изъ нихъ — мой племянникъ, Арно дю-Тилль, родившійся, какъ я же, въ Сажіа.

— Вотъ помощь, посланная во-время Провидніемъ, сказалъ Габріэль.— М. г., прибавилъ онъ, обращаясь къ старику: — признаете ли вы своего племянника въ этомъ человк?

— Право, сказалъ Карбонъ Барро:— не могу сказать наврное, онъ ли это или другой, но готовъ побожиться заране, что если тутъ есть какой подлогъ, его сдлалъ мой племянникъ, человкъ, которому не учиться такимъ вещамъ.

— Слышите, г-нъ судья? сказалъ Габріэль чиновнику:— кто бы ни былъ виновный, въ преступленіи нельзя сомнваться.

— Скажите, по-крайней-мр, кто же этотъ человкъ, который желаетъ погубить меня, считая себя оскорбленнымъ? дерзко вскричалъ Арно дю-Тилль.— Пускай сличатъ меня съ нимъ! Онъ прячется!.. Пускай онъ прійдетъ сюда, пускай онъ покажется, и тогда судите.

— Мартэнъ-Герръ, мой конюшій, сказалъ Габріэль: — по моему приказанію первый заключенъ въ тюрьму въ Рі.— Г-нъ судья, меня зовутъ графъ Монгомери, капитанъ гвардіи его величества. Обвиненный самъ узналъ меня. Прошу васъ, какъ обвинитель, арестовать его и запереть. Когда оба они будутъ подъ рукою правосудія, надюсь, что тогда легко откроется, на чьей сторон истина и на чьей подлогъ.

— Это очевидно, графъ, отвчалъ ослпленный судья.— Ведите Мартэна-Гэрра въ тюрьму.

— Я и самъ пойду туда, будучи увренъ въ своей невинности, сказалъ Арно.— Любезные и добрые друзья, прибавилъ онъ, обращаясь къ толп, которую считалъ не лишнимъ привлечь на свою сторону: — надюсь, что ваши справедливыя показанія помогутъ мц въ этой крайности. Вы вс знали меня и не откажетесь отъ меня, не правда ли?

— Да, да, будь спокоенъ, Мартэнъ, сказали вс друзья и родственники, растроганные этимъ призывомъ.

Бертранда упала въ обморокъ.

Недлю спустя, началось слдствіе въ суд Рі.

Любопытный и трудный процессъ, который достоинъ былъ въ то время сдлаться знаменитымъ, потому-что и теперь, черезъ триста лтъ, онъ еще пользуется извстностью!

Еслибъ Габріэль Монгомери не вмшался въ это дло, вроятно, превосходные судьи Рі, которымъ оно было вврено, никогда бы не выпутались изъ этого лабиринта.

Прежде всего Габріэль просилъ, чтобъ два противника ни подъ какимъ предлогомъ не сходились одинъ съ другимъ до новаго распоряженія. Вопросы и сличенія должны были производиться порознь, и Мартэнъ такъ же какъ и Арно дю-Тилль содержались въ строжайшей тайн.

Мартэна-Герра, завернутаго въ плащъ, подводили поочередно къ его жен, къ Карбону Барро, ко всмъ сосдямъ и родственникамъ. Вс узнавали его лицо, его ростъ. Ошибиться было невозможно.

Но также точно вс признавали Арно дю-Тюлля, когда его подводили къ нимъ.

Кричали, удивлялись, не находя ключа къ разгадк.

Дйствительно, какъ отличить двухъ Созіевъ, до такой степени похожихъ одинъ на другаго, какъ Маргэнъ-Герръ и Арно дюТилль?

— Тутъ самъ чортъ сломитъ себ голову! говорилъ Карбонъ Барро, поставленный въ крайнее затрудненіе своими двумя племянниками.

Но передъ этою неслыханною и чудесною игрою природы, указали Габріэлю и судьямъ дорогу если не матеріальныя различія, то противорчія фактовъ и, въ особенности, характеровъ.

Въ разсказ о своемъ дтств, Арно и Мартэнъ совершенно сходились между собою, и съ изумительнымъ единствомъ припоминали одни и т же годы, называли одни и т же имена, указывали на одни и т же событія.

Въ подтвержденіе своихъ словъ, Арно принесъ письма Бертранды, семейныя бумаги и кольцо, которымъ онъ обручился съ женою.

Но Мартэнъ говорилъ, что Арно, заставивъ повсить его въ Нойон, могъ украсть у него бумаги и обручальное кольцо.

Такимъ-образомъ, судьи по-прежнему были въ великомъ недоумніи. Показанія были такъ же ясны и краснорчивы съ одной стороны, какъ съ другой они казались непритворны.

Для ршенія этого узловатаго вопроса требовались формальныя доказательства и очевидныя свидтельства. Габріэль взялся найдти и представить ихъ.

Сначала, по просьб его, предсдатель суда снова предложилъ этотъ вопросъ Мартэну и Арно дю-Тиллю, по-прежнему призываемымъ на слдствіе порознь:

— Гд провели вы время между двнадцатилтнимъ и шестнадцатилтнимъ возрастомъ?

— Въ Сен-Себастьен, въ Бискаіи, у двоюроднаго брата Санкси, немедленно отвчалъ каждый изъ обвиненныхъ.

Саикси, бывшій свидтелемъ при слдствіи, подтвердилъ справедливость этого показанія.

Габріэль приблизился къ нему и сказалъ что-то на ухо. Санкси захохоталъ и сказалъ что-то Арно дю-Тиллю на язык Басковъ. Арно поблднлъ и не отвчалъ ни слова.

— Какъ? спросилъ Габріэль:— вы прожили четыре года въ Сен-Себастьен, и не понимаете нарчія этой страны?

— Я позабылъ, проговорилъ Арно.

Мартэнъ-Герръ, призванный въ свою очередь на испытаніе, болталъ четверть часа на язык Басковъ, къ великой радости брата Санкси и къ совершенному удовольствію присутствующихъ и судей.

За этимъ первымъ испытаніемъ, нсколько озарившимъ умы, слдовало другое, которое хотя взято изъ Одиссеи, однакожь не мене значительно.

Жители Артига, ровесники Мартэна-Герра, еще съ удивленіемъ и завистью вспоминали, съ какою ловкостью онъ игралъ въ мячъ.

Но со времени своего возвращенія, мнимый Мартэнъ отказывался отъ игры, отговариваясь тмъ, что у него на правой рук рана.

Дйствительный Мартэнъ-Герръ, напротивъ, охотно состязался предъ судьями съ самыми искусными игроками. Онъ игралъ даже сидя, завернувшись въ плащъ, и партнръ его только поднималъ шары, которые Мартэнъ бросалъ съ ловкостью истинно изумительною.

Съ этой минуты, сочувствіе присутствующихъ, столь необходимое въ подобныхъ случаяхъ, перешло на сторону Мартэна-Герра, то-есть, рдкая вещь — на сторону справедливости.

Послднее, странное обстоятельство окончательно уничтожило Арно дю-Тилля въ умахъ судей.

Оба обвиненные были совершенно одинакаго роста, но Габріэль замтилъ, что у его честнаго конюшаго нога — къ-сожалнію, единственная! была гораздо меньше ноги Арно дю-Тилля.

Старый артигскій сапожникъ, призванный къ суду, принесъ свои старинныя и новыя мрки.

— Да, сказалъ онъ:— я очень-хорошо помню, что прежде нога у Мартэна-Герра была гораздо меньше, и очень удивился, что посл его возвращенія башмаки его больше тхъ, какіе прежде я шилъ, впрочемъ, я думаю, что такая перемна произошла отъ продолжительнаго путешествія.

Тогда настоящій Мартэнъ-Герръ гордо протянулъ къ сапожнику свою единственную ногу, сохраненную Провидніемъ, конечно для того, чтобъ доказать торжество истины. Простодушный сапожникъ смрялъ ногу старинною мркой, и объявилъ, что это та самая нога, которую нкогда онъ обувалъ, и которая, не смотря на долгое путешествіе и удвоенную усталость, почти нисколько не измнилась.

Тогда вс присутствующіе признали согласнымъ крикомъ невинность Мартэна и виновность Арно дю-Тилля.

Но недостаточно было однихъ матеріальныхъ доказательствъ. Габріэль хотлъ представить свидтельства нравственныя.

Онъ представилъ крестьянина, которому Арно дю-Тилль далъ странное порученіе увдомить въ Париж, что Мартэна-Герра повсили въ Нойон. Простякъ наивно разсказалъ, какъ онъ былъ изумленъ, когда нашелъ въ Улиц-Жарденъ-Сен-Поль того, который при немъ отправился по ліонской дорог. Это самое обстоятельство и внушило Габріэлю первую мысль объ истин.

Потомъ выслушали Бертранду Ролль.

. Бдная Бертранда, хотя общее мнніе приняло другой оборотъ, оставалась по-прежнему на сторон того, котораго она такъ боялась.

Впрочемъ, на вопросъ, не замтила ли она перемны въ характер мужа съ-тхъ-поръ, какъ онъ возвратился, Бертранда отвчала:

— Да, онъ очень перемнился… но только къ лучшему, господа судьи, поспшно прибавила женщина.

И, уступая требованію объясниться, продолжала:

— Сперва Мартэнъ былъ слабъ и робокъ, какъ теленокъ, и позволялъ мн ворчать на него такъ, что мн самой становилось подъ конецъ стыдно. Но теперь онъ воротился мужчиною, господиномъ. Не позволяя возражать, онъ доказалъ мн, что я прежде поступала дурно, потому-что жена обязана повиноваться слову и палк мужа. Теперь приказываетъ — онъ, а служу — я, теперь онъ поднимаетъ руку, а я склоняю голову. Власть эту вынесъ онъ изъ путешествій, и со дня его прихода наши роли установились такъ, какъ давно бы слдовало имъ быть. Дло приняло теперь другой оборотъ — и я рада этому.

Прочіе жители Артига подтверждали въ свою очередь, что прежній Мартэнъ былъ беззащитный, благочестивый и добрый, между-тмъ, какъ ныншній Мартэнъ — напротивъ, безстыденъ и дерзокъ.

Сапожникъ и Бертранда приписывали такую перемну путешествіямъ.

Тогда Габріэль Монгомери ршился говорить самъ и началъ посреди почтительнаго молчанія судей и присутствующихъ.

Онъ разсказалъ, по какимъ страннымъ обстоятельствамъ ему служили поперемнно два Мартэна-Герра, какъ долгое время онъ не могъ объяснить себ перемны характера и натуры своего двойнаго конюшаго, и какія событія навели его, подъ-конецъ, на врную дорогу.

Габріэль разсказалъ все: страданія Мартэна, предательства Арно дю-Тилля, добрыя качества одного и преступленія другаго, обнаружилъ передъ глазами всхъ эту темную и запутанную исторію, и кончилъ разсказъ, требуя наказанія виновному и возстановленія чести невиннаго.

Правосудіе, въ т времена, было мене сострадательно къ обвиняемымъ, нежели теперь. Такимъ образомъ, Арно дю-Тилль еще не зналъ оружія, устремленнаго противъ него. Правда, онъ видлъ, что, посл испытанія въ нарчіи Басковъ и въ игр въ мячъ, справедливость его пошатнулась, но онъ еще надялся, что оправданія, представленныя имъ, очень удовлетворительны. Касательно результата, произнесеннаго старымъ сапожникомъ, Арно былъ въ совершенномъ недоумніи, и не зналъ, удачне ли выпутался Мартэнъ-Герръ изъ разныхъ вопросовъ и затрудненій.

Габріэль, движимый великодушіемъ, требовалъ, чтобъ Арно дю-Тилль присутствовалъ при производств дла и, въ случа надобности, могъ отвчать. Мартэну было нечего длать при судебномъ слдствіи, и онъ оставался въ тюрьм. Арно дю-Тилль былъ приведенъ въ судъ и не обронилъ ни слова изъ убдительнаго разсказа Габріэля.

Однакожь, когда виконтъ д’Эксме кончилъ, Арно безъ всякой робости спокойно всталъ и спросилъ позволенія защищаться. Судъ хотлъ-было отказать ему, но Габріэль принялъ сторону обвиняемаго, и ему позволено было говорить.

Арно говорилъ удивительно. Хитрый подлецъ дйствительно владлъ природнымъ краснорчіемъ, соединеннымъ съ умомъ ловкимъ и глубокимъ.

Габріэль старался разлить свтъ вроятности на темныя приключенія обоихъ Мартэновъ. Арно старался перепутать вс нити и во второй разъ поселить въ умахъ судей спасительное недоразумніе. Онъ объявилъ, что не можетъ ршительно ничего понять изъ этихъ смшанныхъ обстоятельствъ и двухъ существованій, принимаемыхъ одно за другое. Впрочемъ, Арно дю-Тиллю приказали не затрудняться критическимъ разборомъ всхъ этихъ qui pro quo, но только отвчать прямо на вопросы объ его собственной жизни и оправдывать только свои собственные поступки. Арно изъявилъ совершенную готовность исполнить это требованіе, и началъ логическій разсказъ о своихъ дйствіяхъ, отъ самаго дтства до настоящаго времени. Онъ призвалъ своихъ друзей и родственниковъ, напоминалъ имъ обстоятельства, о которыхъ даже они сами забыли, при однихъ воспоминаніяхъ смялся, при другихъ плакалъ.

Конечно, онъ не умлъ говорить на язык Басковъ, ни играть въ шары, но не у всхъ же хорошая память для языковъ, и притомъ у него была на рук рана. Если же его противникъ и удовлетворилъ судей на двухъ испытаніяхъ, то это еще не служило оправданіемъ, потому-что легко выучиться игр и провинціальному нарчію.

Наконецъ, если графъ Монгомери, вроятно введенный въ заблужденіе какимъ-нибудь интриганомъ, и обвинялъ Арно въ покраж у конюшаго бумагъ, которыя подтверждали объ его личности, то все-таки онъ не представилъ никакого доказательства въ подтвержденіе своихъ словъ.

Что же касается до крестьянина, могъ ли кто поручиться, что онъ не кумъ мнимаго Мартэна-Герра?

Графъ Монгомери обвинялъ его въ похищеніи денегъ, назначенныхъ для выкупа. Дйствительно, онъ, Мартэнъ-Герръ, возвратился въ Артигъ съ деньгами, но только сумма, которую принесъ онъ, была гораздо-значительне суммы, показанной графомъ Монгомери, и плутъ объяснилъ происхожденіе своихъ денегъ, представивъ свидтельство сильнаго и высокаго вельможи, коннетабля Монморанси.

Арно дю-Тилль для своего оправданія съ чрезвычайною ловкостью выставилъ волшебное имя коннетабля глазамъ ослпленныхъ судей, и настоятельно просилъ, чтобъ послали справиться о немъ у знаменитаго человка. Арно былъ увренъ, что посл этого слдствія невинность его окажется несомннною.

Короче, рчь хитраго мерзавца была ведена такъ ловко, такъ искусно, онъ выражался съ такимъ жаромъ, и притомъ безстыдство иногда такъ хорошо походитъ на невинность, что Габріэль снова увидлъ сомнніе на лиц судей.

Надо было употребить ршительный ударъ, и Габріэль, хотя не безъ труда, принялъ эту мру.

Онъ шепнулъ на ухо президенту, который тотчасъ приказалъ отвести Арно дю-Тилля въ темницу и привести Мартэна-Герра.

XI.
Недоразумнія по-видимому возобновляются.

Арно дю-Тилля отвели не прямо въ тюрьму Рі, но въ комнату, находившуюся возл судилища, и оставили тамъ его на нсколько минутъ одного, чтобъ призвать его снова, еслибъ судьи почли нужнымъ отобрать отъ него отвтъ посл показаній противника.

Оставшись одинъ, хитрый негодяй предался размышленіямъ и внутренно поздравлялъ себя съ успшнымъ дйствіемъ, которое, по-видимому, произвелъ онъ легкою и безстыдною рчью. Честный Мартэнъ-Герръ съ своею справедливостью, наврное, не былъ бы такъ убдителенъ.

Во всякомъ случа, Арно выигралъ время! Но, углубившись въ обстоятельства, онъ не могъ не сознаться, что выигралъ только одно время. Истина, которую онъ такъ дерзко опровергалъ, должна была, наконецъ, обнаружиться со всхъ сторонъ. Самъ г-нъ Монморанси, призванный плутомъ въ свидтели, едва ли ршился бы своимъ авторитетомъ защищать гнусные поступки своего шпіона…

Напослдокъ, Арно дю-Тилль, сначала веселый, мало-по-малу упалъ изъ надежды въ сомнніе, и, вникнувъ хорошенько въ дло, согласился, что его положеніе самое неутшительное.

Арно склонилъ голову передъ отчаяніемъ, и пошелъ за сторожемъ, которому приказано было отвести его въ тюрьму.

Судъ почелъ ненужнымъ спрашивать его посл объясненій Мартэна-Герра… Новый поводъ опасаться.

Впрочемъ, это не помшало Арно дю-Тиллю, замчавшему все, замтить также, что за нимъ прислали теперь не того тюремщика, который обыкновенію отводилъ его въ тюрьму.

Къ чему такая перемна? Не удвоилъ ли судъ предосторожностей? Не хотятъ ли его заставить говорить? Арно дю-Тилль общалъ себ быть осторожнымъ и во всю дорогу не говорилъ ни слова.

Еще новая причина опасаться: новый стражъ привелъ Арно дю-Тилля въ другую тюрьму, не туда, гд онъ содержался прежде.

Въ этой новой тюрьм окно было съ ршеткою, и стоялъ высокій каминъ, котораго не доставало въ первой.

Между-тмъ, все доказывало въ этой келль, что здсь еще недавно находился арестантъ: остатки мягкаго хлба, кружка воды, выпитая до половины, соломенная подстилка и отворенный сундукъ съ мужскимъ платьемъ.

Арно дю-Тилль, привыкнувъ владть собою, не обнаружилъ никакого удивленія, по какъ-только тюремщикъ ушелъ и заперъ дверь, онъ бросился къ сундуку.

Здсь лежало только платье, безъ всякихъ признаковъ, но цвтъ и покрой этого платья показались знакомы Арно дю-Тиллю. Особенно обратили на себя его вниманіе два камзола изъ коричневаго сукна и желтые панталоны, не совсмъ общіе по цвту и фасону.

— О-го! сказалъ про себя Арно дю-Тилль: — это было славно! Когда уже смерклось, въ келлью вошелъ незнакомый тюремщикъ.

— Эй, Мартэнъ-Герръ! сказалъ онъ, ударивъ дремавшаго Арно дю-Тилля по плечу въ знакъ того, что если арестантъ и не зналъ своего тюремщика, то этотъ очень-хорошо зналъ своего арестанта.

— Что такое еще? спросилъ Арно у тюремщика.

— А то, любезнйшій, что длишки ваши идутъ лучше и лучше. Знаете ли, кто просилъ у судей и получилъ позволеніе поговорить съ вами нсколько минутъ?

— Нтъ, не знаю… да откуда же мн знать? сказалъ Арно.

— Жена ваша, любезнйшій, Бертранда Ролль, лично просила за васъ… Врно, она увидла, на чьей сторон справедливость. Впрочемъ, знаете ли: на вашемъ мст я не принялъ бы жены.

— А почему? спросилъ Арно дю-Тилль.

— Почему? отвчалъ тюремщикъ: — а потому-что она долго не хотла признать васъ. Вотъ что! Пора, наконецъ, ей перейдти на сторону истины. Завтра, не позже какъ завтра, судъ публично произнесетъ сентенцію. Согласны ли вы со мною? Какъ думаете, стоило ли прогнать неблагодарную?

Тюремщикъ подошелъ къ двери, по Арно дю-Тилль позвалъ его рукою.

— Нтъ, нтъ, не гоните ее, напротивъ, я хочу съ нею видться, да, хочу. Если Бертранда Ролль выпросила у судей позволеніе, пускай она войдетъ сюда, любезный другъ.

— Гм, замтилъ тюремщикъ: — экой вы снисходительный… Впрочемъ, это ваше дло.

Тюремщикъ вышелъ, съ сожалніемъ пожимая плечами.

Черезъ десять минутъ онъ воротился съ Бертрандою Ролль. Вечеръ становился темне и темне.

— Я оставлю васъ однихъ, сказалъ тюремщикъ: — и прійду за Бертрандой прежде, чмъ настанетъ совершенная ночь: у насъ такое заведеніе. Вамъ дана только четверть часа, пользуйтесь временемъ, можете ссориться или мириться, смотря по вкусу.

И тюремщикъ вышелъ во второй разъ.

Бертранда Ролль, пристыженная, опустивъ голову, подошла къ мнимому Мартэнъ-Герру, который сидлъ молча и далъ ей полную свободу говорить.

— О, Мартэнъ, сказала наконецъ Бертранда слабымъ и робкимъ голосомъ.— Не-уже-ли ты никогда не простишь меня, Мартэнъ?

Глаза ея покрылись слезами, она дрожала всмъ тломъ.

— Въ чемъ же васъ простить? спросилъ Арно дю-Тилль, не желая унизиться.

— Въ моей грубой ошибк, сказала Бертранда.— Да, я поступила дурно, что не узнала тебя. Однакожь, разв я не могла ошибиться, если ты самъ, кажется, когда-то ошибся? Признаюсь, чтобъ я созналась въ своей ошибк, надо было всей деревн, графу Монгомери и судьямъ объявить, что ты — мой настоящій мужъ, и что другой былъ обманщикъ.

— Который же дйствительно обманщикъ? сказалъ Арно: — тотъ ли, котораго привелъ г-нъ Монгомери, или тотъ, который завладлъ именемъ и имніемъ Мартэна-Герра?

— Разумется, второй! отвчала Бертранда: — который обманулъ меня, котораго я, глупая и слпая, называла еще на прошлой недл своимъ мужемъ!

— А, значитъ дло ршено теперь? спросилъ взволнованный Арно.

— Боже мой! конечно, Мартэнъ, отвчала Бертранда съ тмъ же замшательствомъ.— Господа-судьи и твой господинъ, этотъ благородный господинъ, сейчасъ объявили мн, что теперь не можетъ быть никакого сомннія для нихъ, и что ты — настоящій Мартэнъ-Герръ, мой добрый и любезный мужъ.

— А! право? сказалъ поблднвъ Арно дю-Тилль.

— Притомъ, продолжала Бертранда: — мн замтили, что я хорошо бы сдлала, еслибъ попросила у тебя прощенья и помирилась съ тобою, и я просила и получила позволеніе повидаться съ тобою…

Бертранда остановилась, но, видя, что ея мнимый мужъ не отвчаетъ, продолжала:

— Очень-вроятно, мой добрый Мартэнъ, что я крайне виновата передъ вами, но призываю въ свидтели Пресвятую Дву и Младенца Іисуса — я сдлала ошибку невольно. Я виновата въ томъ, что не открыла обмана Арно дю-Тилля, но могла ли я думать, что въ мір можетъ существовать такое сходство и что природа создала два существа, такъ похожія одно на другое? Они совершенно одинаковы лицомъ и ростомъ, но только не характеромъ и не сердцемъ, и признаюсь, что различіе должно было открыть мн глаза. Арно дю-Тилль говорилъ со мною о прошломъ, какъ говорили бы вы сами. У него было ваше кольцо, были ваши бумаги. Ни одинъ другъ, ни одинъ родственникъ не подозрвалъ обмана. Я вдалась въ него съ полною увренностью. Я приписывала перемну вашего характера продолжительному странствованію по свту. Подумайте, другъ мой, что все-таки я любила васъ въ этомъ незнакомц, вамъ покорялась я съ такою готовностью. Подумайте объ этомъ, другъ мой, и вы простите мн первое заблужденіе, которое, безъ всякаго участія съ моей стороны, вовлекло меня въ грхъ, и въ которомъ всю свою жизнь я буду просить прощенія у неба и у васъ.

Бертранда Ролль снова замолчала, желая видть, что скажетъ Мартэнъ-Герръ на ея слова и сжалится ли онъ хоть не много. Но онъ упорно молчалъ, и бдная Бертранда съ разрывающимся сердцемъ продолжала:

— Если, Мартэнъ, вы не можете обвинять меня въ этой невольной ошибк, то другая ошибка моя, къ-несчастію, вполн заслуживаетъ вашихъ упрековъ и гнва. Когда васъ не было здсь, я могла принять другаго за васъ, ко когда вы явились и когда я могла сдлать сравненія, мн слдовало узнать васъ съ перваго раза. Подумайте, однакожь, не заслуживаетъ ли мое поведеніе какого-нибудь оправданія и съ этой стороны? Во-первыхъ, какъ вы сами сказали, Арно дю-Тилль присвоивалъ себ и имя и званіе, принадлежащія вамъ, и отнялъ у меня всякую возможность допустить предположеніе, составляющее теперь мою вину. Во-вторыхъ, меня не допускали ни видть васъ, ни говорить съ вами. Когда же меня привели къ вамъ, вы были не въ обыкновенномъ своемъ плать, но въ длинномъ плащ, закрывавшемъ отъ меня вашъ ростъ и талію. Притомъ, я сама содержалась въ тюрьм, какъ Арно дю-Тилль и какъ вы, и видла васъ обоихъ только передъ судомъ, каждаго порознь и не вблизи. Передъ такимъ сходствомъ, скажите, какими средствами узнать истину? Я почти невольно приняла сторону того, котораго называла вчера своимъ мужемъ. Клянусь вамъ, я сдлала это невольно. Сегодня судьи увряли меня, что я ошиблась, и что у нихъ есть на это доказательства. Въ ту же минуту, я съ раскаяніемъ побжала къ вамъ, полагаясь единственно на вашу доброту и вашу прежнюю любовь. Не ошиблась ли я, разсчитывая на ваше великодушіе?

Посл этого почти прямаго вопроса, Бертранда снова замолчала. Но ложный Мартэнъ попрежнему не отвчалъ.

Очевидно, Бертранда, отказываясь такимъ образомъ отъ Арно дю-Тилля, вздумала смягчить его очень-страннымъ средствомъ, но Бертранда была женщина простодушная и доврчиво шла по дорог, казавшейся ей самою врною къ сердцу того, кого она умоляла.

— Вы также замтили, продолжала Бертранда: — что и мой нравъ измнился. Теперь я больше не злая и не своенравная женщина, отъ которой вы столько страдали. Дурное обращеніе со мною Арно дю-Тилля имло по-крайней-мр хорошія послдствія, и на будущее время вы увидите меня такъ же послушною и кроткою, какъ прежде вы были нжны и добры ко мн… потому-что вдь вы будете обращаться со мною такъ же кротко, какъ и прежде, не правда ли? И вы сейчасъ докажете мн это, простивъ меня, и я узнаю ваше сердце, какъ я узнала ваши черты.

— Итакъ, ты узнашь меня? сказалъ наконецъ Арно дю-Тилль.

— О, да! отвчала Бертранда: — и только я упрекаю себя въ томъ, что слушала для этого приговоръ и мннія судей.

— Ты узнаешь меня? продолжалъ настойчивый Арно:— ты узнаешь во мн не того интригана, который еще на прошлой недл дерзко называлъ себя твоимъ мужемъ, но узнаешь во мн истиннаго и законнаго Мартэна-Герра, котораго не видла столько лтъ? Посмотри на меня. Точно ли ты признаешь меня за твоего перваго, единственнаго мужа?

— Безъ сомннія, сказала Бертранда.

— А по какимъ признакамъ ты узнаешь меня? спросилъ Арно.

— Увы, простодушно сказала Бертранда: — по признакамъ совершенно постороннимъ, и которые, признаюсь, не зависятъ отъ вашей личности. Еслибъ вы находились возл Арно дю-Тилля и были одинаково съ нимъ одты, можетъ-быть, я не различила бы васъ. Я признаю васъ за своего настоящаго мужа потому-что меня вели къ моему настоящему мужу — потому-что вы содержитесь въ этой комнат, а не въ тои, гд находится Арно — потому-что вы встрчаете меня съ строгостью, которой я заслуживаю, между-тмъ, какъ Арно еще старался воспользоваться моею довренностью и обольстить меня…

— Подлецъ Арно! вскричалъ Арно свирпымъ голосомъ. А ты — женщина слабая, легковрная!…

— Да, браните меня, отвчала Бертранда Ролль:— а мн лучше ваши упреки, нежели молчаніе. Когда выскажете вы все, что лежитъ у васъ на сердц, я знаю васъ — вы сжалитесь, вы простите мн!

— Перестань! сказалъ Арно нсколько смягченнымъ голосомъ: — не отчаявайся, Бертранда, мы увидимъ!

— О, вскричала Бертранда:— не правду ли я сказала!… Да, какъ ты добръ, мой любезный Мартэнъ-Герръ!

Она бросилась къ его ногамъ, обливала его руки чистосердечными слезами, потому-что дйствительно принимала его за своего мужа, и Арно дю-Тилль, смотря на нее недоврчивымъ взоромъ, не подозрвалъ тутъ никакого притворства. Знаки радости и раскаяніе, которое обнаруживала она, были нисколько не двусмысленны.

— Хорошо! тихо проговорилъ Арно:— хорошо, когда-нибудь ты заплатишь мн за это, измнница!

Между-тмъ, онъ притворился, будто не можетъ устоять противъ дйствій неотразимой нжности.

— Я теряю бодрость и чувствую, что начинаю слабть, сказалъ онъ, вытирая съ глазъ слезу, которой, впрочемъ, и не было.

И какъ-бы невольно онъ поцаловалъ склонившуюся къ нему измнницу.

— Какое счастіе! вскричала Бертранда:— я почти прощена?…

Въ ту же минуту отворилась дверь и вошелъ тюремщикъ.

— Помирились! сказалъ онъ грубымъ голосомъ, замтивъ сантиментальную группу двухъ мнимыхъ супруговъ.— Я зналъ это напередъ! Экая вы мокрая курица, Мартэнъ!

— Какъ! вы упрекаете его въ добромъ сердц? спросила Бертранда.

— Ну, полно, полно! сказалъ Арно, улыбаясь съ возможною пріятностью.

— Впрочемъ, еще разъ повторяю: это его дло, замтилъ непреклонный тюремщикъ.— Мое дло — стоять на часахъ. Срокъ прошелъ, и вы можете оставаться здсь не больше минуты, прекрасная страдалица.

— Какъ! уже пора уйдти? спросила Бертранда.

— Ладно, еще успете налюбоваться другъ на друга завтра и въ слдующіе дни, замтилъ тюремщикъ.

— Правда, завтра онъ будетъ освобожденъ! сказала Бертранда.— Завтра вдругъ мой, мы опять начнемъ прежнюю спокойную жизнь.

— Отложите нжности до завтрашняго дня, прервалъ грубый тюремщикъ.— Теперь время разойдтись.

Бертранда въ послдній разъ поцаловала руку, которую гордо протянулъ къ ней Арно дю-Тилль, и вышла изъ келльи, сопровождаемая тюремщикомъ.

Когда этотъ хотлъ запирать дверь, Арно кликнулъ его.

— А нельзя ли достать огня, хоть лампу? спросилъ Арно.

— Отъ-чего же нельзя! отвчалъ тюремщикъ: — сегодня, какъ и всякій вечеръ, вы можете сидть при огн до девяти часовъ. Чортъ возьми! васъ держутъ не такъ строго, какъ Арно дю-Тилля, притомъ же вашъ господинъ, графъ Монгомери — человкъ великодушный, обязательный!.. Черезъ пять минутъ, я принесу вамъ свчку, любезный Мартэнъ.

Дйствительно, тюремный прислужникъ принесъ огня и тотчасъ вышелъ, пожелавъ спокойной ночи арестанту и снова напомнивъ ему, что должно погасить огонь въ девять часовъ.

Арно дю-Тилль, оставшись одинъ, снялъ съ себя холстинное платье и тотчасъ надлъ коричневый камзолъ и желтые панталоны, которые нашелъ въ сундук Мартэна-Герра.

Потомъ онъ сжегъ на свчк по лоскутку свое прежнее платье и смшалъ пепелъ съ золою, лежавшею въ камин.

Все это продолжалось не боле часа, и онъ могъ погасить свчу и пресмирно лечь прежде, нежели раздался звонокъ, которымъ возвщалось, что пора тушить огонь.

— Посмотримъ теперь, сказалъ про себя Арно дю-Тилль.— Кажется, что я дйствительно проигралъ сраженіе съ судьями, но любопытно было бы мн одержать побду тмъ же орудіемъ, которымъ я побжденъ. Посмотримъ.

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ.

I.
Доносъ преступника на самого себя.

Понятно, что въ эту ночь Арно дю-Тилль уже не заснулъ. Онъ лежалъ на солом, глядя во вс глаза, погруженный въ соображенія о своемъ положеніи, въ составленіе плана, въ изъисканіе средствъ.

Придуманный имъ проектъ, состоявшій въ томъ, чтобъ въ послдній разъ подмнить себя бднымъ Мартэнъ-Герромъ, былъ, конечно, смлъ, но по самой этой смлости общалъ успхъ.

Если случай такъ чудесно помогалъ ему, измнитъ ли себ Арно чрезъ собственную свою отвагу? Нтъ: онъ скоро оправился, не думая, впрочемъ, готовиться къ будущимъ событіямъ и нежданнымъ обстоятельствамъ.

Когда разсвло, Арно осмотрлъ свой костюмъ, нашелъ его совершенно приличнымъ, и постарался принять видъ и осанку, которые нкогда изучалъ у Мартэнъ-Герра. Подражаніе было удивительно, особенно, еслибъ еще немножко добродушія занять ему у своего двойника. Надо признаться, что этотъ пройдоха былъ рожденъ превосходнымъ актромъ.

Въ восемь часовъ утра, дверь тюрьмы отворилась. Арно дю-Тилль подавилъ въ себ трепетъ и принялъ видъ равнодушный и спокойный. Показался сторожъ и ввелъ графа Монгомери.

— Чортъ возьми! вотъ минута! подумалъ Арно.— Теперь не плошай!

Съ тоскливымъ нетерпніемъ онъ ждалъ перваго слова, которое вырвется у Габріэля при вид его.

— Здравствуй, бдняжка Мартэнъ-Герръ! вдругъ произнесъ Габріэль.

Арно дю-Тилль отдохнулъ. Графъ Монгомери, называя его Мартэномъ, смотрлъ ему прямо въ лицо. Заблужденіе опять начиналось. Арно былъ спасенъ!

— Здравствуйте, мой добрый, дорогой господинъ, отвчалъ онъ съ чувствомъ признательности, которая, сказать по правд, была не совсмъ притворна. Онъ осмлился примолвить:

— Ну, что жь новаго, сударь?

— По всмъ вроятіямъ, приговоръ будетъ произнесенъ сегодня утромъ, отвчалъ Габріэль.

— Наконецъ! слава Господу! вскрикнулъ Арно.— Признаюсь, хочется скорй дождаться конца. И нтъ никакого сомннія, бояться тутъ нечего, не правда ли, сударь? Правое дло возьметъ верхъ.

— Надюсь, сказалъ Габріэль, глядя на Арно пристальнй, нежели когда-нибудь.— Этотъ подлый Арно дю-Тилль пускается на отчаянныя средства.

— Не-уже-ли? что жь онъ тамъ еще путаетъ? спросилъ Арно.

— Повришь ли? отвчалъ Габріэль:— предатель еще-таки пытается возобновить прежній подлогъ.

— Можетъ ли быть! вскрикнулъ Арно, поднявъ руки къ небу.— Да какъ же это, Боже мой?

— Онъ сметъ уврять, сказалъ Габріэль:— что вчера, по окончаніи присутствія, стража ошиблась — отвела его въ тюрьму Арно дю-Тилля, а тебя въ его.

— Возможно ли! проговорилъ Арно съ видомъ изумленія и негодованія.— И на чемъ онъ, несчастный, основываетъ это безстыдное* увреніе?

— Вотъ видишь ли, отвчалъ Габріэль.— Вчера и его и тебя не тотчасъ повели въ тюрьму. Судьи, во время совщанія, могли еще потребовать къ допросу того или другаго. Но этому караульные оставили его въ подъзд, между-тмъ, какъ тебя оставили на площадк. Теперь онъ клянется, что тутъ-то и есть причина ошибки, и что обыкновенно оставляли Арно въ подъзд, а Мартэна на площадк. Караульные, отправившись за своими арестантами, по его мннію, очень-естественно перемшали васъ. Что касается до караульныхъ солдатъ, они т же самые, что вели васъ обоихъ, эти человческія машины знаютъ только арестанта, не разбирая личности. На такихъ-то жалкихъ доводахъ основываетъ онъ свои новыя козни. Плачетъ человкъ, кричитъ, зоветъ меня, хочетъ меня видть!

— Вы его въ-самомъ-дл видли, сударь? быстро спросилъ Арно.

— О, нтъ, сказалъ Габріэль.— Я боюсь его хитростей и уловокъ. Онъ способенъ еще меня опутать и обмануть. Этотъ плутъ такъ уменъ и такъ дерзокъ!

— Что жь это? Вы, сударь, теперь защищаете его! возразилъ Арно дю-Тилль, притворяясь недовольнымъ.

— Я не защищаю его, Мартэнъ, сказалъ Габріэль.— Но согласись, что у этого человка преизворотливый умъ, и что еслибъ онъ употребилъ на добро хоть половину своихъ способностей…

— Онъ низкій человкъ! съ жаромъ закричалъ Арно.

— Какъ ты сегодня нападаешь на него! замтилъ Габріэль.— А я, признаюсь, когда шелъ сюда, думалъ, что вдь онъ никого не убилъ, что если его осудили, онъ будетъ повшенъ на этой же недл, что смертная казнь, можетъ-быть, будетъ слишкомъ жестокимъ наказаніемъ за его преступленія, и что, наконецъ… мы могли бы, если ты хочешь, испросить ему помилованіе.

— Испросить ему помилованіе! повторилъ Арно дю-Тилль съ маленькой нершимостью.

— Да, я знаю, что это дло нужно обдумать, сказалъ Габріэль.— Ну-ка, подумай, Мартэнъ, что ты объ этомъ скажешь?

Арно дю-Тилль, подперши подбородокъ рукою и почесывая щеку, молча размышлялъ нсколько минутъ. Наконецъ — надумался.

— Нтъ, нтъ! не надо пощады! сказалъ онъ ршительно.— Не надо пощады! это будетъ лучше.

— О! о! произнесъ Габріэль:— не зналъ я, что ты такой безжалостный, Мартэнъ, это не въ твоемъ обыча, а ты же еще вчера жаллъ о своемъ подмнщик, и только одного и просилъ, Чтобъ спасти его*

— Вчера! вчера! бормоталъ Арно:— вчера я еще не зналъ его послдней выходки, которая, по моему мннію, гнуснйшая изъ всхъ.

— Это правда, сказалъ Габріэль.— Стало-быть, твое ршительное мнніе — смерть преступнику?

— Боже мой! возразилъ Арно дю-Тилль:— вы, сударь, знаете, какъ душу мою возмущаютъ насиліе, мщеніе и кровавые приговоры. У меня сердце разрывается, когда подумаю, что долженъ согласиться съ этой жестокой необходимостью. Но — это необходимость! Сообразите, сударь, что пока живъ этотъ человкъ, до такой степени похожій на меня, мое существованіе не можетъ быть спокойно. Послдняя дерзкая выходка, на которую онъ ршился, доказываетъ, что онъ неисправимъ. Держите его въ тюрьм — онъ убжитъ, сошлите въ ссылку — воротится! И вотъ — я въ вчномъ безпокойств и мучительной тревог: каждую минуту жду, что онъ явится возмутить и отравить мою жизнь. Друзья мои, моя жена никогда не могутъ быть уврены, что имютъ дло дйствительно со мною. Будетъ постоянная недоврчивость. Прійдется постоянно ждать новыхъ стычекъ, новыхъ споровъ. Наконецъ, я никогда не буду въ состояніи увриться, что владю самъ собою. Слдовательно, я долженъ буду насиловать свой характеръ, сударь, бороться съ тоской, съ отчаяніемъ! Конечно, остатокъ дней моихъ будетъ отравленъ горькой мыслью, что я былъ причиною смерти человка, но — тому должно быть! тому должно быть! Его сегодняшняя ложь разогнала мои послдніе страхи. Пусть умретъ Арно дю-Тилль! Покоряюсь этой необходимости!

— Пусть! онъ умретъ! сказалъ Габріэль.— То-есть, умретъ, если осужденъ, потому-что приговоръ еще не объявленъ.

— Какъ? разв это еще не достоврно извстно? спросилъ Арно.

— Вроятно, но не вполн извстно, отвчалъ Габріэль.— Этотъ проклятый Арно вчера говорилъ предъ судомъ рчь очень-ловкую и очень-убдительную.

— Вдвойн я былъ глупъ! подумалъ Арно.

— Вотъ, Мартэнъ, продолжалъ Габріэль:— теперь ты такъ краснорчиво, съ такой увренностью доказываешь мн необходимость смерти Арно, а между-тмъ — помнишь ли, вчера предъ судомъ не могъ найдти ни одного довода, ни одного факта въ защиту истины. Не смотря на мои убжденія, ты стоялъ смущенный, почти безгласный. Теб, однако, внушали средства защищаться отъ противника, но ты умлъ только обратить ихъ на себя же.

— Это отъ-того, сударь, возразилъ Арно:— что при васъ мн не страшно, а передъ судьями я робю. Впрочемъ, признаюсь вамъ, я разсчитывалъ на свою правоту. Мн казалось, что правосудіе будетъ ходатайствовать обо мн больше, нежели я самъ. Но, видно, не то нужно съ этими законниками. Я вижу, что они хотятъ словъ. А! еслибъ это было въ начал! еслибъ они согласились еще меня выслушать!..

— Ну! что жь бы ты сдлалъ, Мартэнъ?

— О! я бы немножко принудилъ себя, я бы сталъ говорить! Мн бы такимъ образомъ не трудно было уничтожить вс доказательства и ссылки этого Арно дю-Тилля.

— О! это еще не такъ легко! сказалъ Габріэль.

— Извините, сударь, возразилъ Арно.— Я видлъ недостатки его хитростей, можетъ-быть, такъ же ясно, какъ онъ самъ ихъ видитъ, и еслибъ я не былъ такъ робокъ, еслибъ у меня всегда доставало словъ, я бы сказалъ судьямъ…

— Посмотримъ, что бы ты сказалъ имъ? говори.

— Что бы я сказалъ имъ? проговорилъ Арно.— Ну, да очень-просто, сударь, слушайте!

Тутъ Арно дю-Тилль принялся опровергать свою вчерашнюю рчь. Онъ распутывалъ факты и недоразумнія отъ двойственнаго существованія Мартэнъ-Герра тмъ съ большею легкостью, что они были запутаны его собственною волею. Графъ Монгомери не могъ объяснить судьямъ нкоторыхъ обстоятельствъ, потому-что они для него самого показались необъяснимыми. Арно дю-Тилль изложилъ ему все съ удивительной ясностью. Онъ наконецъ показалъ Габріэлю два назначенія — честнаго человка и плута, такъ же рзко различныхъ, такъ же не соединимыхъ между собою, какъ масло съ водой.

— Но ты, съ своей стороны, имешь же на что сослаться въ Париж? спросилъ Габріэль.

— Безъ сомннія, сударь, возразилъ Арно:— и, въ случа нужды, воспользуюсь приготовленными доказательствами. Я не вдругъ сдамся, и если ужь прижмутъ меня до-нельзя, я съумю сдлать отчаянную вылазку.

— Однако, замтилъ Габріэль, — Арно дю-Тилль ссылался на свидтельство г. Монморанси, и ты на это ничего не отвчалъ.

— Пожалуй, я готовъ отвчать, сударь. Дйствительно, этотъ Арно дю-Тилль служилъ коннетаблю, но его служба была низкая. Онъ былъ чмъ-нибудь въ род шпіона, этимъ-то и можно объяснить, какимъ образомъ и для чего онъ привязался къ вамъ — для того, чтобъ слдить и наблюдать за вами. Но такими людьми пользуются, а не признаютъ ихъ. Вы думаете, что г. Монморанси ршится отвчать за поступки своего клеврета? Нтъ! нтъ! Арно дю-Тилль въ самой крайности не осмлится обратиться къ коннетаблю, и еслибъ, въ порыв отчаянія, и осмлился, то не сдлаетъ этого отъ стыда: г. Монморанси отрекся бы отъ него. И такъ, я заключаю…

Въ этомъ заключеніи, логическомъ и ясномъ, Арно дю-Тилль разрушилъ въ куски, до основанія, зданіе лжи, которое самъ такъ искусно построилъ наканун.

Съ такою силою убжденія, съ такой подвижной рчью, Арно дю-Тилль въ наше время былъ бы превосходнымъ адвокатомъ. Тремя стами лтъ поторопился онъ родиться на свтъ. Пожалемъ о его тни!

— Надюсь, что все это неопровержимо, сказалъ онъ въ заключеніе Габріэлю.— Какъ досадно, что судьи не слышатъ, или не слыхали меня!

— Они тебя слышали, сказалъ Габріэль.

— Какъ такъ?

— Смотри!

Дверь отворилась и — пораженный, испуганный Арно увидлъ стоявшихъ съ величавой неподвижностью у самаго порога — президента суда и двухъ судей.

— Что это значитъ? проговорилъ онъ, обращаясь къ Габріэлю.

— Это значитъ, отвчалъ графъ Монгомери:— что я опасался застнчивости моего бднаго Мартэнъ-Герра, я хотлъ, чтобъ судьи выслушали его неопровержимые доводы.

— Удивительно! произнесъ отдохнувшій Арно.— Тысячу разъ благодаренъ вамъ, сударь.

И онъ обратился къ судьямъ:

— Могу ли думать, сказалъ онъ, стараясь выразить голосомъ робость:— могу ли надяться, что слова мои успли доказать правоту моего дла тмъ просвщеннымъ умамъ, которые въ эту минуту должны ршить судьбу мою?

— Да, сказалъ президентъ:— посл полученныхъ нами сейчасъ доказательствъ, мы убждены.

— А!.. произнесъ торжествующій Арно дю-Тилль.

— Но, возразилъ президентъ:— другія доказательства, не мене ясныя, не мене сильныя, заставляютъ наврное думать, что вчера произошла ошибка и арестанты были перемшаны: что Мартэнъ-Герра отвели въ твою камеру, Арно дю-Тилля, а ты находишься теперь въ его камер.

— Какъ!.. Что такое? бормоталъ остолбенвшій Арно.— Что вы скажете объ этомъ, сударь? прибавилъ онъ, обращаясь къ Габріэлю.

— Я скажу то, что зналъ, отвчалъ Габріэль съ строгостію.— Повторяю теб, Арно, что я хотлъ, посредствомъ самого тебя, утвердить доказательства невинности Мартэна и твоей преступности. Ты, несчастный, принудилъ меня взяться за роль, къ которой я чувствую отвращеніе. Но твое безстыдство дало мн вчера понять, что, вступая въ борьбу съ подобными теб людьми, должно дйствовать ихъ же оружіемъ, и что обманщика можно побдить только обманомъ. Впрочемъ, ты и не допустилъ меня до хлопотъ, ты такъ поторопился измнить самому-себ, что одинъ, съ своей низостью, подошелъ къ самой западн.

— Къ западн, повторилъ Арно.— Такъ тутъ западня? Но, во всякомъ случа, вы во мн предаете своего Мартэна, не обманывайте себя, сударь!

— Не настаивай, Арно дю-Тилль, возразилъ президентъ.— Ошибка въ помщеніи была сдлана умышленно, по приказанію суда. Ты обличенъ невозвратно, говорю я.

— Но если вы говорите, что была ошибка, продолжалъ безстыдный Арно:— то кто же васъ увритъ, господинъ президентъ, что не было такой же ошибки въ исполненіи вашего приказанія?

— Свидтельство караульныхъ и сторожей, отвчалъ президентъ.

— Они ошибаются, возразилъ Арно дю-Тилль: — я Мартэнъ-Герръ, конюшій г-на Монгомери, я не позволю осудить себя такимъ-образомъ! Сведите насъ вмст съ вашимъ другимъ арестантомъ, поставьте насъ рядомъ и тогда попытайтесь угадать, попытайтесь отличить Арно дю-Тилля отъ Мартэнъ-Герра! преступника отъ невиннаго! Еще ли не было запутанности въ этомъ дл — а вы прибавляете новое недоразумніе. Вамъ совсть не позволитъ выйдти изъ него. Не смотря ни на что, я до конца буду кричать: Я Мартэнъ-Герръ! ничто меня не изобличитъ, ничто не опровергнетъ.

Судьи и Габріэль покачивали головами и тихо, грустно улыбались, глядя на это наглое, безстыдное упрямство.

— Еще разъ говорю теб, Арно дю-Тилль, сказалъ президентъ: — что уже нтъ никакой возможности смшать тебя съ Мартэнъ-Герромъ.

— Отъ-чего же? спросилъ Арно: — почему это извстно? по какой примт вы отличите насъ?

— Ты сейчасъ это узнаешь, подлый человкъ! произнесъ съ негодованіемъ Габріэль.

Онъ подалъ знакъ — и Мартэнъ-Герръ показался въ дверяхъ.

Мартэнъ-Герръ безъ плаща! Мартэнъ-Герръ калка! Мартэнъ-Герръ съ деревянной ногой!

— Мартэнъ, мой врный конюшій, говорилъ Габріэль, обращаясь къ Арно: — избжавъ вислицы, которую ты веллъ построить для него въ Нойон, не могъ избжать, подъ Калэ, слишкомъ законнаго мщенія, которое готовилось теб за одно изъ твоихъ безчестныхъ длъ, онъ вмсто тебя былъ брошенъ въ пропасть и лишился ноги, которая, по-крайней-мр, по таинственной вол Провиднія, послужила теперь средствомъ распознать преслдователя отъ жертвы. Судьи здсь налицо, имъ уже нечего бояться ошибки: преступника они узнаютъ по его безстыдству, праваго — по увчью.

Арно дю-Тилль, блдный, пораженный, уничтоженный страшнымъ словомъ и грознымъ взглядомъ Габріэля, не могъ боле защищаться и отрекаться: видъ изувченнаго Мартэна-Герра разрушилъ всю его ложь.

Тяжело, какъ безжизненная глыба, опустился Арно на полъ.

— Я погибъ! пробормоталъ онъ: — погибъ!

II.
Правосудіе.

Арно дю-Тилль въ-самомъ-дл погибъ. Судъ немедленно приступилъ къ ршенію дла и, черезъ четверть часа, обвиненный былъ призванъ къ выслушанію приговора, который мы выписываемъ отъ слова до слова изъ тогдашнихъ документовъ.

‘По допросу, произведенному узнику рюйской тюрьмы, Арно дю-Тиллю, онъ же Сансетъ, мнимый Мартэнъ-Герръ, по показаніямъ разныхъ свидтелей, Мартэнъ-Герра, Бертранды де-Ролль, Карбона-Баро и другихъ, и въ особенности — графа Монгомери,

‘По признанію самого обвиненнаго, который, посл тщетныхъ усилій оправдаться, наконецъ повинился въ своемъ преступленіи,

‘Изъ которыхъ — допроса, показаній и признанія явствуетъ:

‘Что упомянутый Арно дю-Тилль ясно и достодолжно изобличенъ въ обман, во лжи, въ подмн фамиліи и имени, даннаго при крещеніи, въ прелюбодяніи, въ похищеніи, въ святотатств, въ разныхъ кражахъ, присвоеніяхъ и проч.

‘Судъ присудилъ и присуждаетъ означеннаго Арно дю-Тилля:

‘Во-первыхъ, принести покаяніе предъ артигской церковью, на колняхъ, въ рубашк, съ непокрытою головою и босыми ногами, съ петлею на ше и зажженнымъ факеломъ въ рукахъ.

‘Потомъ — публично просить прощенія у Бога, короля и суда, а также у сказанныхъ Мартэнъ-Герра и Бертранды де-Ролль.

‘По окончаніи сего, упомянутый Арно дю-Тилль будетъ отданъ въ руки палача, который будетъ водить его по улицамъ и площадямъ города Артига, постоянно съ петлею на ше, и приведетъ предъ домъ вышерченнаго Мартэна-Герра.

‘Затмъ, ему, дю-Тиллю, на вислиц, которая по сему случаю будетъ тамъ воздвигнута, быть повшену, удавлену, а тлу его — сожжену.

‘Сверхъ-того, судъ объявилъ и объявляетъ свободными отъ сужденія вышеозначенныхъ Мартэна-Герра и Бертранду де-Ролль и отсылаетъ сказаннаго Арно дю-Тилля къ артигскому судь, чтобъ онъ привелъ въ исполненіе изложенный приговоръ, согласно его форм и содержанію.

‘Произнесенъ судебнымъ порядкомъ въ Рю, во второй день іюля мсяца 1558 года.’

Арно дю-Тилль выслушалъ эту предвиднную имъ сентенцію съ угрюмымъ, мрачнымъ видомъ. Впрочемъ, онъ повторилъ свои признанія, согласился въ справедливости приговора и изъявилъ нкоторое раскаяніе.

— Прошу милосердія у Бога и прощенія у людей, готовъ идти на казнь съ христіанскимъ смиреніемъ.

Мартэнъ-Герръ, бывшій тутъ же, явилъ новое доказательство своей неизмнной доброты, проливая слезы при этихъ, можетъ-быть, и лицемрныхъ словахъ своего врага.

Онъ побдилъ даже свою обычную скромность и спросилъ президента, нтъ ли какого-нибудь средства вымолить прощеніе Арно дю-Тиллю, которому онъ, съ своей стороны, отъ чистаго сердца прощалъ прошлое.

Но доброму Мартэну-Герру отвчали, что одинъ король иметъ право прощать, и что за такое важное и необыкновенное преступленіе онъ непремнно откажетъ въ милости, хотя бы даже самъ судъ принялъ на себя ходатайство.

— Да! ворчалъ про себя Габріэль:— да! король отказалъ бы въ помилованіи! Нтъ пощады! не бывать пощад! пусть будетъ одна справедливость!

Мартэнъ-Герръ, вроятно, думалъ не такъ, какъ его господинъ, потому-что, слдуя своей склонности къ прощенію, онъ тутъ же протянулъ руки къ печальной и кающейся Бертранд де-Ролль.

Бертранда не имла даже времени повторить просьбъ и общаній, съ которыми она, по послдней благодтельной ошибк, обращалась къ обманщику Арно дю-Тиллю, думая, что говоритъ мужу. Мартэнъ-Герръ не допустилъ ея снова оплакивать свои заблужденія и слабости. Жаркимъ поцалуемъ заставилъ онъ ее замолчать, и торжественно, весело повелъ въ тотъ маленькій, счастливый артигскій домикъ, котораго онъ такъ давно не видалъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Предъ этимъ самымъ домикомъ, который теперь опять былъ въ рукахъ законнаго владтеля, Арно дю-Тилль, спустя восемь дней посл объявленія приговора, подвергся, согласно сентенціи суда, заслуженному наказанію.

Изъ многихъ деревень, ль за двадцать, шли жители на зрлище казни, и улицы бднаго городка Артига въ этотъ день были многолюдне столичныхъ улицъ.

Надо замтить, что виновный въ послднія минуты показалъ нкоторую твердость, и увнчалъ по-крайней-мр примрнымъ концомъ свое недостойное существованіе.

И когда, по установленному обычаю, палачъ трижды прокричалъ народу: ‘Правосудіе совершено!’ когда безмолвная, пораженная толпа медленно удалялась, въ дом жертвы одинъ человкъ плакалъ и одна женщина молилась: то были Мартэнъ-Герръ и Бертранда де-Ролль.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Воздухъ родной стороны, видъ знакомыхъ мстъ, гд протекла молодость Мартэна, гд ласкала его любовь родныхъ и друзей, наконецъ, попеченія Бертранды, все это въ нсколько дней изгладило съ лица его слды скорби и заботъ.

Разъ, вечеромъ, въ томъ же пол, посл тихаго, счастливо-проведеннаго дня, сидлъ онъ на своемъ крыльц, подъ вьющимся виноградомъ. Жена занималась чмъ-то по хозяйству въ дом. Мартэну слышны были ея шаги и потому онъ былъ какъ будто не одинъ. Глаза его были обращены въ правую сторону, къ солнцу, которое закатывалось въ полномъ блеск и общало на завтра такой же прекрасный день.

Вотъ почему Мартэнъ-Герръ не замтилъ человка, который тихо подошелъ къ нему съ лвой стороны.

Этотъ человкъ остановился на минуту и съ улыбкой любовался спокойнымъ, нмымъ созерцаніемъ Мартэна.

Потомъ, онъ протянулъ къ нему руку и не говоря ни слова ударилъ его по-плечу.

Мартэнъ-Герръ быстро обернулся, поднялъ руку къ шляп и всталъ.

— Какъ! это вы, сударь! сказалъ онъ смутившись.— Извините, я не замтилъ какъ вы подошли.

— Не извиняйся, мой добрый Мартэнъ, возразилъ Габріэль (потому-что это былъ онъ): — я пришелъ не нарушить твое спокойствіе, а напротивъ, чтобъ убдиться въ немъ.

— А! въ такомъ случа, сударь, посмотрите на меня, сказалъ Мартэнъ.

— Я то и длаю, Мартэнъ. Стало-быть, ты счастливъ?

— О! счастливе ласточки въ воздух, счастливе рыбы въ вод.

— Понятно, возразилъ Габріэль: — ты опять нашелъ въ своемъ домик изобиліе и покой.

— Да, это, конечно, одна изъ причинъ моего блаженства. Я, кажется, довольно побгалъ по свту, столько видлъ битвъ, столько бодрствовалъ, постился и страдалъ на разныя манеры, что ужь имю право отдохнуть нсколько дней съ пріятностію, не правда ли, сударь? Что касается до изобилія, прибавилъ онъ съ важностію — я нашелъ домъ въ-самомъ-дл богатымъ, даже слишкомъ богатымъ. Эти деньги не мои, я не хочу ихъ трогать. Арно дю-Тилль ихъ принесъ, и я ожидаю случая возвратить ихъ кому слдуетъ. Первая и большая часть принадлежитъ вамъ, сударь, потому-что он утаены отъ вашего выкупа въ Кале. Сумма эта отложена въ сторону и совсмъ готова для врученія вамъ. А остальныя, какимъ бы образомъ ни достались он Арно дю-Тиллю, мн до нихъ дла нтъ! Эти экю могутъ осквернить руки. Господинъ Карбонъ-Барра думалъ такъ же какъ и я, честный онъ человкъ! Не имя большой нужды, онъ отказался отъ недостойнаго наслдства своего племянника. Судебныя издержки заплачены, слдовательно, этотъ остатокъ долженъ принадлежать неимущимъ.

— По этому не великъ же твой достатокъ, бдный Мартэнъ! сказалъ Габріэль.

— Извините, возразилъ конюшій: — прослуживъ такъ долго у такого щедраго господина, какъ вы, нельзя не составить себ какого-нибудь состоянія. Я привезъ изъ Парижа довольно-значительную сумму. Сверхъ-того, родители Бертранды имли кое-что и оставили ей маленькое наслдство. Словомъ: мы будемъ даже богачами нашего околодка, когда я очищу свои долги и поисправлю кое-какія нужды.

— Для этихъ-то исправленій, сказалъ Габріэль — надюсь, ты, Мартэнъ, не откажешься принять отъ меня то, что отказался принять отъ Арно. Прошу тебя оставить у себя, въ знакъ моей памяти и признательности, ту сумму, которая, какъ ты говоришь, принадлежитъ мн.

— Какъ, сударь! вскричалъ Мартэнъ-Герръ:— мн такой значительный подарокъ!

— Полно! не думаешь ли ты, что я хочу заплатить за твою преданность? я навсегда останусь твоимъ должникомъ! Перестань же упрямиться, Мартэнъ, и кончимъ этотъ разговоръ. Ршено! ты принимаешь эту бездлицу, не столько для себя, сколько для меня: вдь ты сказалъ, что не нуждаешься въ деньгахъ, можешь жить въ довольств и пользоваться уваженіемъ, что не деньги составляютъ твое счастіе. Счастіе твое — можетъ-быть, ты этого и не подозрваешь — заключается въ томъ, что ты воротился въ т мста, которыя видли тебя ребенкомъ и юношею, не правда ли?

— Вы правы, сударь, сказалъ Мартэнъ-Герръ.— Я чувствую себя довольнымъ съ-тхъ-поръ, какъ живу здсь, и именно потому, что я здсь… Съ какой радостію смотрю я на домы, деревья, дороги, на которые другой и не обратилъ бы вниманія. Мн кажется, дышешь хорошо только тмъ воздухомъ, которымъ дышалъ въ первые дни жизни.

— А что длаютъ твои друзья, Мартэнъ? спросилъ Габріэль.— Отъискалъ ли ты ихъ?

— А, сударь! нкоторые ужь умерли… Но я-еще засталъ многихъ товарищей моей молодости, вс они любятъ меня по-прежнему, съ удовольствіемъ видятъ во мн то же чистосердечіе, ту же дружбу и преданность. Вс они стыдятся, что смшали меня съ Арно дю-Тиллемъ, который, кажется, представилъ имъ образчикъ характера, совершенно противнаго моему. Двое или трое изъ нихъ даже поссорились съ подложнымъ Мартэнъ-Герромъ за его недобрые поступки. Надо видть, какъ они теперь этимъ гордятся! Однимъ-словомъ: они осыпаютъ меня наперерывъ, другъ передъ другомъ, знаками уваженія и вниманія, вроятно, для того, чтобъ вознаградить потерянное время. И, вотъ, мы говорили, сударь, о моемъ благополучіи: увряю васъ, что это одна изъ самыхъ важныхъ причинъ его.

— Врю, добрый Мартэнъ, врю! сказалъ Габріэль.— Но постой, говоря о друзьяхъ, ты ничего не говоришь о своей жен?

— А! о моей жен… возразилъ Мартэнъ-Герръ, почесывая за ухомъ.

— Ну, да! о твоей жен, сказалъ встревоженный Габріэль.— А что? разв Бертранда по-прежнему тебя безпокоитъ? разв она не исправилась? Не-уже-ли она все еще не понимаетъ твоей доброты, не благодаритъ судьбу, давшую ей такого нжнаго и честнаго мужа? Не-уже-ли, Мартэнъ, она своими капризами опять принудитъ тебя оставить родину, разстаться съ своими привычками.

— Хе! напротивъ, сударь! она слишкомъ привязываетъ меня къ этимъ привычкамъ, къ этому краю! Она ухаживаетъ за мной, ласкаетъ меня, цалуетъ. Ужь теперь нтъ ни капризовъ, ни ссоръ! Подлинно! она такого тихаго и ровнаго характера, какого я даже не стою. Я только-что открою ротъ, она ужь и бжитъ. Она не дожидается, чтобъ я сказалъ, сама отгадываетъ мои желанія. Удивительно! и какъ я отъ природы совсмъ не гордъ, не властолюбивъ, а скоре тихъ и скроменъ, то мы ведемъ просто медовую жизнь, составляемъ чету, лучше которой нтъ на свт.

— Ну, слава Богу! сказалъ Габріэль:— а то, ты было-испугалъ меня.

— Это вотъ отъ-чего, сударь: я чувствую какую-то неловкость, замшательство, когда нужно говорить объ этомъ предмет. У меня тогда на сердц что-то особенное, мн становится даже стыдно. Но съ вами, сударь, я могу говорить съ полной откровенностію и чистосердечіемъ, не правда ли?

— Конечно.

Мартэнъ-Герръ боязливо осмотрлся, не подслушиваютъ ли его, а главное, не слышитъ ли жена. Потомъ, понизивъ голосъ, сказалъ:

— Такъ вотъ что, сударь? Не только я прощаю этому бдному Арно дю-Тиллю, но теперь даже благословляю его. Какую услугу оказалъ онъ мн! изъ тигрицы сдлалъ овцу, изъ демона — ангела. Я собираю плоды его грубаго обращенія, не имя причины упрекать себя за это. Я желаю всмъ мужьямъ, которыхъ терзаютъ и мучатъ жены,— а число ихъ, говорятъ, довольно не малое… Желаю имъ двойника, и двойника такого же… убждающаго, какъ мой. Однимъ-словомъ, сударь, Арно дю-Тилль причинилъ мн много непріятностей и горя, это правда, но онъ вознаградилъ меня за все зло, упрочивъ, своею энергическою системою, мое домашнее счастіе, и спокойствіе моихъ послднихъ дней.

— Конечно! сказалъ улыбаясь графъ Монгомери.

— Стало-быть, я правъ, весело заключилъ Мартэнъ:— благословляя Арно, хотя и тайно, потому-что каждый часъ наслаждаюсь счастливыми плодами его сотрудничества. У меня, вы знаете, сударь, есть нкоторая фантазія въ характер: я во всемъ вижу хорошую сторону. И потому надо сознаться, что Арно больше послужилъ мн, нежели повредилъ. Онъ былъ на время мужемъ моей жены, но передалъ мн ее такою милою: слаще майскаго дня, похитилъ-было у меня имущество и друзей, но, благодаря ему, имущество возвратилось ко мн съ избыткомъ, а дружба стала крпче прежней. Онъ заставилъ меня пройдти чрезъ самыя жестокія испытанія, именно, въ Нойон и Кале, за то теперешняя жизнь моя кажется мн еще пріятне. Итакъ, мн остается только благодарить добраго Арно, и я благодарю его.

— Благородное у тебя сердце, сказалъ Габріель!

— О! возразилъ Мартэнъ-Герръ, принявъ снова серьзный видъ: — тотъ, кого прежде всего и больше всего должно благодарить и уважать — не Арно дю-Тилля, невольнаго благодтеля, а васъ, сударь, васъ, которому дйствительно обязанъ я всми благами — отечествомъ, состояніемъ, друзьями — женой!

— Еще разъ говорю, довольно объ этомъ, Мартэнъ, сказалъ Габріэль.— Я желаю только, чтобъ ты пользовался всми этими благами. И ты ими пользуешься, не правда ли? скажи мн еще разъ: ты счастливъ?

— Счастливъ, сударь, повторяю вамъ, счастливъ, какъ никогда не бывалъ.

— Вотъ все, что я хотлъ знать, сказалъ Габріэль.— И теперь могу ухать.

— Какъ ухать? вскричалъ Мартэнъ.— Вы думаете хать, сударь?

— Да, Мартэнъ. Меня ничто здсь не удерживаетъ.

— Простите! это правда. Когда же вы дете?

— Сегодня вечеромъ.

— И вы меня не предупредили! вскричалъ Мартэнъ-Герръ.— Ахъ, я, соня! лнивый! какъ я могъ забыть! Но постойте, постойте, сударь! это васъ не задержитъ! сейчасъ.

— Что такое! спросилъ Габріэль.

— А мои сборы къ отъзду! Онъ проворно вскочилъ и побжалъ къ дому.

— Бертранда! Бертранда! кричалъ онъ.

— Зачмъ зовешь ты жену, Мартэнъ? спросилъ Габріэль.

— Сейчасъ уложить мои вещи и проститься со мной, сударь.

— Но этого не нужно, добрый Мартэнъ, вдь ты не дешь со мной.

— Какъ! вы не берете меня съ собой! сказалъ Мартэнъ-Герръ.

— Нтъ, я ду одинъ.

— Съ тмъ, чтобъ больше не возвратиться?

— По-крайней-мр, чтобъ долго не возвратиться.

— Въ такомъ случа, чмъ же вы мной недовольны, сударь? печально проговорилъ Мартэнъ-Герръ.

— Напротивъ, Мартэнъ, ты мой самый врный, самый преданный слуга.

— Однако, возразилъ Мартэнъ: — обыкновенно водится такъ, что слуга слдуетъ за своимъ господиномъ, конюшій за всадникомъ, а вы не берете меня!

— У меня на это три достаточныя причины, Мартэнъ.

— Осмлюсь ли спросить, сударь, какія?

— Во-первыхъ, возразилъ Габріэль: — было бы жестоко, Мартэнъ, оторвать тебя отъ этого счастія, до котораго ты такъ поздно добился, лишить тебя отдыха, такъ справедливо заслуженнаго?

— О, если такъ, сударь, моя обязанность за вами слдовать, служить вамъ до послдней минуты, Я готовъ бы былъ, кажется, покинуть рай для васъ.

— Да, но я не долженъ употреблять во зло этого усердія, за которое благодарю тебя, сказалъ Габріэль.— Притомъ, несчастный случай, котораго ты былъ жертвою въ Кале, не позволяетъ теб, бдный Мартэнъ, оказывать мн такія же дятельныя услуги, какъ прежде.

— А! это правда, сударь! Я ужь не могу сражаться подл васъ, не могу здить верхомъ за вами. Но въ Париж, въ Монгомери, или даже въ лагер — есть услуги, для которыхъ бываетъ нуженъ человкъ довренный, и эти-то услуги, надюсь, еы можете возложить на бднаго инвалида — онъ исполнитъ ихъ со всею точностью.

— Знаю, Мартэнъ, и можетъ-быть эгоизмъ заставилъ бы меня согласиться съ тобою, еслибъ не было еще третьей причины.

— Могу ли я знать ее, сударь?

— Да, отвчалъ Габріэль, серьзно и задумчиво:— но съ условіемъ, что ты, не углубляясь въ подробности, удовольствуешься тмъ, что я скажу, и не будешь больше усиливаться служить мн.

— Стало-быть, это что-нибудь очень-важное, повелительное, сударь?

— Грустное и недопускающее возраженій, Мартэнъ, сказалъ Габріэль мрачнымъ голосомъ.— До-сихъ-поръ, удломъ всей моей жизни была честь, а еслибъ я чаще дозволилъ произносить мое имя, жизнь моя была бы полна славы. Кажется, я оказалъ Франціи не мало услугъ, Сен-Кентенъ и Кале доказываютъ, что я благородно, доблестно заплатилъ долгъ отечеству.

— Кто лучше меня это знаетъ! сказалъ Мартэнъ-Герръ.

— Да, но, Мартэнъ, сколько эта первая часть моей жизни была чиста и великодушна, не боялась людей и свта, столько та, которую мн остается пройдти — будетъ темна, ужасна, будетъ искать тайны и мрака. Въ дйствіяхъ, вроятно, будетъ та же энергія, но причины и цль — останутся скрытыми. До-сихъ-поръ предо мною было обширное поле, на которомъ я могъ открыто дйствовать предъ очами Бога и людей, и весело ратовать, стараясь заслужить общую благодарность. Теперь — во мрак ночи долженъ я мстить врагамъ моимъ. Прежде, я сражался, теперь — долженъ наказывать. Изъ французскаго солдата я сдлаюсь бичомъ.

— Боже мой! вскричалъ Мартэнъ-Герръ, скрестивъ руки.

— И такъ — я долженъ быть одинъ въ этомъ тайномъ дл, въ немъ хочу я быть одной бездушной машиной, а не существомъ мыслящимъ. И если я желаю, чтобъ въ исполненіи этого страшнаго дла только половина моего собственнаго существа приняла участіе, то какъ же ты хочешь, Мартэнъ, чтобъ я ршился принять тебя въ товарищи?

— Вы правы, я понимаю васъ, сударь, сказалъ врный конюшій, печально опустивъ голову. Благодарю васъ за это объясненіе, хотя мн горько его слышать, но покоряюсь, потому-что такъ общалъ.

— Въ свою очередь и я благодарю тебя за эту покорность, сказалъ Габріэль: — преданность здсь состоитъ въ томъ, чтобъ не слишкомъ увеличивать тяжелое бремя отвтственности, которая и безъ того давитъ меня.

— Впрочемъ, не-уже-ли, сударь, я ршительно ничмъ не могу быть вамъ полезенъ въ этомъ случа?

— Ты можешь молить Бога, Мартэнъ, чтобы Онъ, согласно съ моимъ желаніемъ, пощадилъ меня отъ того, къ чему мн такъ трудно приступить. Ты благочестивъ, честенъ и непороченъ, другъ мой, и потому мн нужне твоя молитва, нежели рука.

— Я буду молиться, сударь, молиться — и съ какимъ усердіемъ!

— Прощай же, Мартэнъ, сказалъ Габріэль: — прощай, я долженъ спшить въ Парижъ, приготовиться и ждать дня, который Богу угодно будетъ назначить. Всю жизнь мою я защищалъ правду, сражаясь за праваго. Да вспомнитъ это Господь въ тотъ страшный день, о которомъ я говорю!

И, поднявъ глаза къ небу, онъ проговорилъ:

— Правосудіе! правосудіе!

Въ-теченіе шести мсяцевъ, всякій разъ, когда Габріэль открывалъ глаза, они обращались къ небу, у котораго просилъ онъ правосудія. А когда закрывалъ ихъ — мрачная темница Шатле представлялась его воображенію еще мрачне!

Спустя десять минутъ, онъ съ трудомъ освободился отъ слезныхъ прощаній Мартэна-Герра и Бертранды де-Ролль.

— Прощай же, прощай, добрый Мартэнъ, врный мой другъ! говорилъ онъ, освобождая почти насильно свои руки изъ рукъ конюшаго, который, заливаясь слезами, цаловалъ ихъ.— Прощай! мн нужно хать, мы увидимся.

— Прощайте, сударь, благослови васъ Богъ! сохрани васъ Господь!

Вотъ все, что могъ сказать бдный Мартэнъ-Герръ, совершенно задыхаясь отъ слезъ.,

И сквозь слезы смотрлъ онъ на своего господина и благодтеля, пока тотъ садился на лошадь и пока не исчезъ въ темнот наступавшей ночи.

III.
Два письма.

По окончаніи процесса о двухъ Мартэнъ-Геррахъ, такого запутаннаго и такъ счастливо кончившагося, Габріэль Монгомери слова исчезъ на нсколько мсяцевъ и снова началъ жизнь скитальческую, неопредленную и таинственную. Его встрчали въ двадцати различныхъ мстахъ. Однакожь, онъ никогда не удалялся ни отъ окрестностей Парижа, ни отъ двора, скрываясь въ тни такимъ образомъ, что все видлъ, не будучи самъ замченъ.

Онъ выжидалъ случая, но случаи располагались не по его желанію. Умъ молодаго человка, весь занятый одною мыслію, еще не видлъ конца, котораго ждалъ.

Одно замчательное событіе случилось въ политическомъ мір въ-теченіе этихъ нсколькихъ мсяцевъ, именно: заключеніе шатокамбрзскаго договора.

Коннетабль Монморанси, завидуя подвигамъ герцога Гиза и новымъ правамъ, которыя его соперникъ пріобрталъ съ каждымъ днемъ на благодарность народа и милость короля, заставилъ наконецъ Генриха II согласиться на миръ, съ помощію сильнаго вліянія Діаны Пуатье.

Договоръ былъ подписанъ 3-го апрля 1559. Хотя онъ былъ слдствіемъ одержанной полной побды, но не былъ выгоденъ для Франціи.

Она удержала три епископства: Мецъ, Туль и Верденъ съ ихъ округами. Кале оставленъ за нею только на восемь лтъ, съ обязательствомъ уплатить восемь сотъ тысячь золотыхъ экю Англіи, если эта крпость не будетъ возвращена по истеченіи срока (но Кале, этотъ ключъ Франціи, никогда посл не былъ возвращенъ, и восемь сотъ тысячь экю не были заплачены). Наконецъ, Франціи были возвращены Сен-Кентенъ и Гамъ и временно предоставлены Пьемонтъ, Туринъ и Пиньероль.

Но Филиппъ II получилъ въ безусловное владніе сильныя крпости: Тіонвиль, Маріенбуръ, Гедевъ. Онъ веллъ срыть Теруанъ и Ивуа, и заставилъ отдать Бульйонъ епископу люттихскому, Гэнуэзцамъ островъ Корсику, Филиберу-Савойскому большую часть Савойи и Пьемонта, завоеванныхъ въ царствованіе Франциска I. Наконецъ, онъ обнародовалъ свой бракъ съ Елизаветою, дочерью короля французскаго и бракъ герцога савойскаго съ принцессою Маргаритою. Такихъ благопріятныхъ послдствій онъ не могъ ожидать даже и посл побды при Сен-Лоран.

Герцогъ Гизъ, взбшенный, прискакалъ изъ арміи и громко и не безъ причины осуждалъ Монморанси въ измн и порицалъ слабость короля, которцій однимъ почеркомъ пера уступилъ то, чего оружіе испанское не могло бы вырвать посл тридцатилтнихъ успховъ.

Но дло было сллапо, и мрачное негодованіе Балафре (новое названіе Гиза отъ полученной имъ раны) ничего не поправило.

Габріэль не упустилъ изъ виду досады, которую долженъ питать и питаетъ герцогъ Гизъ, видя, какъ вс его геніальныя соображенія разршились ничмъ, по милости коварныхъ происковъ.

Гнвъ этого новаго Коріолана можетъ при случа содйствовать къ осуществленію намреній Габріэля.

Не одинъ Франсуа-Лотарингскій былъ недоволенъ правительствомъ.

Однажды Габріэль встртилъ въ окрестностяхъ Пре-о-Клера барона Ла-Реноди, котораго онъ не видалъ со времени утренней конференціи въ Улиц-Св.-Якова.

Вмсто того, чтобъ скрыться отъ него, какъ онъ это обыкновенно длалъ при встрч съ знакомыми, Габріэль подошелъ къ нему.

Эти люди были созданы другъ для друга, много добрыхъ свойствъ было въ нихъ общихъ: оба — существа энергическія, доблестныя, ихъ призваніемъ была неутомимая дятельность, ихъ страстью — любовь къ правосудію.

Посл первыхъ привтствій:

— А что, сказалъ ршительнымъ тономъ Ла-Реноди:— я видлъ Амброаза Паре. Вдь ты изъ нашихъ, не такъ ли?

— По сердцу да, но на дл нтъ, отвчалъ Габріэль.

— А когда же, наконецъ, ты пристанешь къ намъ совершенно и открыто? сказалъ Ла-Реноди.

— Я не буду теперь говорить съ тобою языкомъ эгоистическимъ, который, можетъ-быть, былъ причиною твоего негодованія, возразилъ Габріэль. Я, напротивъ, скажу теб, что я захочу быть вашимъ, когда вы будете нуждаться во мн, и когда вы мн боле нужны не будете.

— Это великодушно! воскликнулъ Ла-Реподи.— Благородный человкъ теб удивляется: по человкъ, принадлежащій къ партіи, не можетъ подражать теб. Если ты ждешь той минуты, когда понадобятся намъ вс наши друзья, то знай же, что эта минута настала.

— Что же случилось? спросилъ Габріэль.

— Есть тайный замыселъ противъ свободы исповданій, сказалъ Ла-Реноди.— Хотятъ разомъ избавиться отъ всхъ протестантовъ.

— А на чемъ основываешь ты эти слухи?

— Да это очень-ясно, возразилъ баронъ.— Антуанъ Минаръ, президентъ парламента, громко сказалъ на совт въ Сен-Жермен: ‘что надо нанести сильный ударъ, если не хотятъ увидть здсь скоро республику въ род швейцарскихъ ‘кантоновъ’?

— Какъ! онъ произнесъ слово республика? вскричалъ удивленный Габріэль.— Но, безъ сомннія, онъ хотлъ усилить мры къ спасенію, и преувеличилъ опасность?

— Немногимъ, отвчалъ Ла-Реноди, понизивъ голосъ.— Немногимъ, по правд сказать, онъ ее преувеличилъ. Мы тоже нсколько перемнились со времени нашего собранія въ комнат Кальвина. Теоріи Амброаза Паре не показались бы намъ теперь такими смлыми, впрочемъ, ты видишь, насъ доводятъ до крайности.

— Если такъ, живо отвчалъ Габріэль: — я буду вашимъ, можетъ-быть, гораздо-скоре, чмъ думалъ.

— И слава Богу! вскричалъ Ла-Реноди.

— На которую же сторону должно мн обратить глаза? спросилъ Габріэль.

— На парламентъ, гд завязался споръ по поводу этого вопроса, сказалъ баронъ.— Евангелическая партія насчитываетъ тамъ немного голосовъ въ свою пользу: Анна Дюбургъ, Анри Дюфоръ, Никола Дюваль, Эсташъ Де-ла-Портъ и еще человкъ двадцать… Но сильны эти голоса и страшна партія! Верховнымъ совтомъ домогаются гопенія на еретиковъ, приверженцы кальвинизма отвчаютъ, что по смыслу копстанцскаго и базельскаго уставовъ дла религіозныя должны быть ршаемы на генеральномъ собор. Они имютъ на своей сторон законъ, поэтому прійдется употребить противъ нихъ насиліе. Но мы бодрствуемъ, бодрствуй же и ты съ нами.

— Довольно, сказалъ Габріэль.

— Оставайся въ Париж въ своемъ дом, чтобъ можно было извстить тебя въ случа нужды, продолжалъ Ла-Реноди.

— Это для меня будетъ дорого стоить, но я останусь, сказалъ Габріэль: — съ тмъ только, чтобъ вы не долго заставили меня томиться. Вы уже много говорили и писали, теперь пора исполнять и дйствовать.

— Это и мое мнніе, сказалъ Ла-Реноди.— Будь наготов и успокойся.

Они разстались. Габріэль задумчиво удалился.

Въ порыв гнва, совсть его не совращалась ли съ пути? Не длался ли онъ однимъ изъ виновниковъ междоусобной войны?

Но обстоятельства не благопріятствовали его планамъ, и потому онъ принужденъ былъ примняться къ обстоятельствамъ.

Въ тотъ же день, Габріэль вернулся въ свой домъ въ Улиц-Жарденъ-Сенъ-Поль. Здсь нашелъ онъ только свою врную Алоизу. Мартэна-Герра не было. Андре остался у г-жи де-Кастро. Жанъ и Бабета Пекуа возвратились въ Кале, съ намреніемъ отправиться въ Сен-Кентенъ, врата котораго шато-камбрэскій трактатъ открылъ ткачамъ-патріотамъ.

Возвращеніе хозяина въ свой опустлый домъ на этотъ разъ было еще печальне обыкновеннаго. Но кормилица не любила ли его одна за всхъ? Невозможно представить себ радость доброй женщины, когда Габріэль сказалъ ей, что пришелъ сюда на нсколько дней. Онъ будетъ жить самымъ скрытнымъ образомъ, въ совершенномъ уединеніи, будетъ постоянно дома, выходить очень-рдко, Алоиза будетъ его видть, будетъ ходить за нимъ. Давно уже не была она такъ счастлива.

Габріэль завидовалъ съ печальной улыбкой этому счастію души любящей. Онъ не могъ раздлять его. Отнын жизнь его была для него ужасною загадкою, разршенія которой страшился онъ и въ то же время нетерпливо ожидалъ.

Въ такомъ-то состояніи безпокойства и ожиданія прожилъ онъ боле мсяца.

По общанію, данному кормилиц, онъ не покидалъ дома, только иногда вечеромъ ходилъ побродить вокругъ замка, и возвращаясь запирался на долгое время въ темный подземный склепъ, куда однажды ночью неизвстные носильщики принесли тайно трупъ его отца.

Габріэль находилъ мрачное удовольствіе напоминать себ такимъ-образомъ день обиды, и поддерживать въ себ мужество и злобу.

При вид мрачныхъ стнъ замка, и еще боле при вид мраморной гробницы, гд успокоился благородный страдалецъ, ему представлялось во всемъ ужас то страшное утро, когда онъ закрылъ глаза убитому отцу.

Тогда руки его судорожно сжимались, волосы становились дыбомъ, грудь подымалась и страшное воспоминаніе обновляло его ненависть.

Въ эти минуты, Габріэль жаллъ, зачмъ откладывалъ свою месть до удобнаго случая: ждать становилось ему невыносимо.

Онъ остается въ бездйствіи, а убійцы торжествуютъ и веселятся! Коннетабль богатетъ на-счтъ нищаго народа! Діана де-Пуатье беззавтно тшится съ своими любовниками… Но это не можетъ такъ продолжаться!

Увлекаемый непреодолимымъ движеніемъ, онъ хватался за шпагу и порывался идти…

Но тогда приходило ему на память письмо Діаны де-Кастро, письмо, написанное изъ Кале, гд она убждала его не карать самопроизвольно, не наносить удара виновнымъ, если только онъ не будетъ въ этомъ случа орудіемъ чужой воли.

Габріэль перечитывалъ это трогательное письмо и опускалъ шпагу.

И онъ опять ршался — ждать…

Габріэль въ-самомъ-дл былъ одинъ изъ тхъ людей, которые способны дйствовать, но не направлять дйствія. Его энергія была удивительная, когда при немъ была цлая армія, или партія, или даже одинъ необыкновенный человкъ.

Но онъ ни по происхожденію, ни по натур не былъ способенъ безъ всякаго посторонняго участія совершить необыкновенный подвигъ, будь то даже подвигъ благости, и тмъ боле злодяніе. Ему не доставало на то силы.

Подъ вліяніемъ Колиньи и герцога де-Гиза онъ совершалъ удивительные подвиги. Но теперь, какъ онъ намекалъ объ этомъ Мартэну-Герру, его роль очень перемнилась: ему приходилось не сражаться съ непріятелемъ, а строить новые ковы. И на этотъ разъ никто не возьмется помочь ему въ страшномъ дл!

Но онъ еще надялся на тхъ самыхъ людей, въ сил которыхъ убдился на опыт, на Колиньи — протестанта, и на герцога Гиза — честолюбца.

По утру 13 іюня, Габріэль получилъ почти въ одно время два письма.

Первое было принесено около пяти часовъ пополудни таинственнымъ человкомъ, который хотлъ непремнно вручить письмо ему прямо въ руки, и отдалъ его не прежде, какъ сличивъ черты габріэлева лица съ точнымъ описаніемъ примтъ, которое имлъ при себ.

Вотъ что заключало въ себ это письмо:

‘Другъ и братъ.

‘Насталъ часъ, гонители сняли съ себя личину. Благословимъ Бога! Мученичество ведетъ къ побд.

‘Сегодня же вечеромъ, въ девять часовъ, ступай на площадь Моберъ, отъищи дверь темносиняго цвта, подъ 11.

‘Ударь три раза въ дверь съ ровными перемежками, тогда человкъ теб отворитъ и скажетъ: не входи, тутъ темно. Отвчай на это: свтъ со мной. Человкъ поведетъ тебя по лстниц: до семьнадцати ступеней ты подымешься въ потьмахъ. Тутъ другой человкъ подойдетъ къ теб съ вопросомъ: что вамъ нужно? отвчай: то, что справедливо. Потомъ введутъ тебя въ пустую комнату, въ которой нкто скажетъ теб на ухо пароль: Женева, отвчай ему лозунгомъ: Слава, посл чего ты очутишься съ тми, которымъ ты теперь нуженъ.

‘Прощай, братъ и другъ — до вечера. Сожги эту записку. Скромность и мужество!

‘Л. P.’

Габріэль веллъ подать лампу, сжегъ письмо въ глазахъ посланнаго и отпустилъ его съ отвтомъ:

— Я пріиду.

Человкъ поклонился и вышелъ.

— Ладно! сказалъ про себя Габріэль:— наконецъ-то реформаторы потеряли терпніе!

Около восьми часовъ, когда онъ все еще размышлялъ о приглашеніи Ла-Реноди, Алоиза ввела къ нему пажа, украшеннаго гербомъ герцога лотарингскаго.

Пажъ принесъ письмо слдующаго содержанія:

‘Любезный товарищъ.

‘Вотъ уже шесть недль, какъ я воротился въ Парижъ изъ той арміи, гд мн боле нечего длать.

‘Меня увряютъ, что съ нкотораго времени и вы также должны быть дома. Отъ-чего я до-сихъ-поръ васъ не вижу? Не-уже-ли и вы забыли меня въ эту пору неблагодарности и забвенія? Нтъ, я васъ знаю! это невозможно!

‘Приходите же: я буду ждать васъ, если угодно, даже завтра утромъ въ десять часовъ, у себя на квартир въ Турнели.

‘Приходите: по-крайней-мр, утшимъ себя взаимно въ томъ, что сдлали они изъ нашихъ успховъ.

‘Вашъ усердный другъ

‘Франсуа-Лотарингскій.’

— Прійду, сказалъ Габріэль пажу.

И когда юноша ушелъ, онъ подумалъ:

— Вотъ и честолюбецъ пробуждается!

Обольщенный двойною надеждой, Габріэль чрезъ четверть часа отправился на площадь Моберъ.

IV.
Сборище протестантовъ.

Домъ подъ 11, на площади Моберъ, который Ла-Реноди, въ письм своемъ, назначалъ Габріэлю мстомъ свиданія, принадлежалъ адвокату Труильяру. Объ этомъ дом ходила въ народ темная молва, какъ о мст сборища еретиковъ. Отдаленное пніе псалмовъ, слышанное иногда вечеромъ сосдями, подтверждало это опасное мнніе. Но то была только молва, и тогдашней полиціи еще не приходило въ голову убдиться въ истин.

Габріэль безъ труда отъискалъ дверь темносиняго цвта и, слдуя наставленіямъ письма, сдлалъ три мрные удара.

Дверь отворилась какъ-будто сама собой, но чья-то рука въ потьмахъ коснулась руки Габріэля и чей-то голосъ проговорилъ:

— Не входите, здсь темно.

— Мой свтъ со мной, отвчалъ Габріэль, помня наставленія.

— Ну, войдите, сказалъ голосъ: — слдуйте за рукой, которая поведетъ васъ.

Габріэль повиновался, но чрезъ нсколько шаговъ невидимая рука оставила его руку и голосъ произнесъ:

— Теперь ступайте.

Габріэль ощупалъ ногой первую ступень лстницы. Поднялся на семнадцатую и остановился.

— Что вамъ нужно? спросилъ другой голосъ.

— То, что справедливо, отвчалъ онъ.

Дверь тутъ же отворилась и Габріэль вошелъ въ слабо-освщенную комнату.

Въ ней былъ только одинъ человкъ, который подошелъ къ Габріэлю и тихо сказалъ ему:

— Женева!

— Слава! отвчалъ графъ Монгомери.

Незнакомецъ ударилъ по металлической доск, и Ла-Реноди явился чрезъ потаенную дверь.

Онъ подошелъ къ Габріэлю и пожалъ ему руку.

— Знаешь ли ты, что произошло сегодня въ парламент? спросилъ онъ.

— Я не выходилъ изъ дома, отвчалъ Габріэль.

— Здсь ты все узнаеши, примолвилъ Ла-Реноди.— Ты еще не соединился съ вами, нужды нтъ, мы сами соединимся съ тобою. Ты узнаешь наши намренія, измришь наши силы, ничто въ нашихъ дйствіяхъ не будетъ для тебя тайною. Но ты по-прежнему будешь свободенъ: отъ тебя будетъ зависть дйствовать ли отдльно, или вмст съ нами. Ты сказалъ мн, что ты нашъ по сердцу — этого довольно, я даже не требую отъ тебя честнаго слова хранить въ тайн то, что ты здсь увидишь и услышишь. Съ тобой ненужна эта предосторожность.

— Благодарю за довренность! съ чувствомъ сказалъ Габріэль.— Я не заставлю васъ раскаиваться въ ней.

— Пойдемъ со мной, продолжалъ Ла-Реноди:— и не отходи отъ меня, я назову теб тхъ изъ нашихъ братій, которыхъ ты не знаешь! Объ остальномъ суди самъ. Пойдемъ же.

Онъ взялъ Габріэля за руку, подавилъ незамтную пружину потаенной двери, и они очутились въ большой продолговатой зал, въ которой было около двухъ-сотъ человкъ.

Нсколько свчей, разставленныхъ тамъ-и-сямъ, едва вполовину освщали движущіяся группы. Но — ни мебели, ни обоевъ, ни скамеекъ, одна только каедра изъ грубаго дерева для проповдника или оратора: вотъ и все.

Присутствіе десятковъ двухъ женщинъ объясняло (но никакъ не оправдывало) клевету, которую порождали между католиками эти ночныя таинственныя собранія реформаторовъ.

Никто не замтилъ, какъ вошли Габріэль и его спутникъ. Глаза и мысли всхъ обращены были на стоявшаго въ эту минуту на каедр реформатора съ печальнымъ лицомъ и важною рчью.

Ла-Реноди сказалъ Габріэлю его имя.

— Это парламентскій совтникъ Никола Дюваль, шепнулъ онъ ему.— Онъ сейчасъ началъ говорить о томъ, что произошло сегодня у августинцевъ. Слушай:

Габріэль сталъ слушать.

‘— Наша дворцовая обыкновенная зала, говорилъ ораторъ — была полна разными приготовленіями по случаю празднованія бракосочетанія принцессы Елизаветы, мы въ первый разъ временно засдали у августинцевъ и, не знаю почему, видъ этой странной залы внушилъ намъ темное предчувствіе какихъ-то тоже странныхъ явленій.

‘Впрочемъ, президентъ Жиль Леметръ открылъ собраніе обыкновеннымъ порядкомъ, и ничто, казалось, не могло внушить намъ опасеній.

‘Снова принялись за вопросъ, о которомъ разсуждали въ прошедшую среду. Онъ относился до религіозныхъ мнній. Антуанъ Фюме, Поль де-Фуа и Эсташъ Де-ла-Портъ одинъ за другимъ говорили въ защиту вротерпимости, и ихъ сильныя, твердыя рчи, казалось, произвели живое впечатлніе на многихъ слушателей.

‘Эсташъ Де-ла-Портъ только-что усплъ занять свое мсто среди рукоплесканій, а Генрихъ Дюфоръ начиналъ рчь при неумолкавшихъ еще крикахъ одобренія, какъ вдругъ главная дверь отворилась и парламентскій швейцаръ громко провозгласилъ:— Король!

‘Президентъ, казалось, нисколько не изумился и торопливо сошелъ съ каедры, встртить короля. Вс присутствующіе поднялись въ безпорядк, одни совершенно изумленные, другіе безмолвные и какъ-будто заране ожидавшіе того, что случилось.

‘Король вошелъ въ сопровожденіи кардинала лотарингскаго и коннетабля.

‘— Я пришелъ не помшать вашимъ занятіямъ, господа члены парламента, сказалъ онъ:— я пришелъ помогать вамъ.

‘И, сказавъ нсколько незначительныхъ привтствій, король кончилъ такъ:

‘— Миръ заключенъ съ Испаніею, но, по случаю войнъ, вредныя ереси проникли въ наше государство, ихъ надо потушить, какъ потушили мы войну. Зачмъ вы не подтвердили эдикта противъ лютеранъ, который я сообщилъ вамъ? Впрочемъ, повторяю, продолжайте смло въ моемъ присутствіи начатыя разсужденія.

‘Анри Дюфоръ, начавшій передъ тмъ говорить, исполнилъ волю короля, онъ защищалъ право свободы совсти и даже прибавилъ къ этой смлой защитительной рчи нсколько строгихъ и печальныхъ истинъ на-счетъ правительства.

‘Тогда всталъ Анна Дюбуръ и произнесъ упреки еще гораздо пряме, еще сурове.

‘— Я знаю, сказалъ онъ: — что есть преступленія, которыя должно безжалостно наказывать — развратъ, богохульство, клятвопреступничество — но они каждый день поощряются безпорядками и преступными страстями. Въ чемъ же обвиняютъ тхъ, которыхъ предаютъ въ руки палачей? Въ оскорбленіи величества? Никогда не исключали они имени короля изъ своихъ молитвъ! Никогда не замышляли они ни возмущеній, ни измнъ! Что я говорю! они, водимые свтомъ божественнаго писанія, открыли тяжкіе грхи и темныя дянія римской власти, они требовали ея исправленія и — это ли достойное сожженія вольнодумство?

‘Хотя король все еще оставался неподвиженъ, но, казалось, слышно было, съ какимъ трудомъ удерживалъ онъ свой гнвъ.

‘Президентъ Жиль Леметръ униженно польстилъ этой молчаливости.

‘— Дло идетъ объ еретикахъ! вскричалъ онъ съ притворнымъ негодованіемъ.— Пускай же поступятъ съ-ними, какъ съ Альбигойцами, которыхъ Филиппъ-Августъ веллъ жечь по шести сотъ въ день.

‘Это наглое слово подйствовало сильне, нежели умренная твердость нашихъ. Стало ясно, что равновсіе мнній наконецъ готово было нарушиться.

‘Генрихъ II понялъ это и ловкимъ ударомъ хотлъ все покончить.

‘— Господинъ президентъ правъ, сказалъ онъ.— Пора положить конецъ еретикамъ. И для начала, господинъ коннетабль, велите сейчасъ же арестовать этихъ двухъ мятежниковъ.

‘Онъ показалъ рукою на Анри Дюфора и Анна Дюбура, и быстро вышелъ, какъ-будто не въ силахъ былъ доле удерживать свои гнвъ.

‘Считаю излишнимъ говорить вамъ, друзья и братья, что г-нъ Монморанси тотчасъ исполнилъ повелніе короля. Дюбура и Дюфора схватили и арестовали въ полномъ собраніи парламента, мы вс были поражены…

‘У одного Жиля Леметра достало духа еще прибавить:

‘— Вотъ правосудіе! Да покараетъ оно такъ всякаго, кто посягнетъ на оскорбленіе правительства!

‘— Но, какъ-будто въ опроверженіе его, снова вошли солдаты въ святилище законовъ и арестовали Де-Фуа, Фюме и Де-ла-Порта, которые говорили передъ приходомъ короля, по рчи ихъ ограничивались защитою вротерпимости, противъ правительства они не произнесли ни малйшаго намека.

‘Итакъ, ясно, что не за оскорбленіе правительства, а за религіозныя мннія пять неприкосновеннымъ членовъ парламента подверглись уголовному обвиненію.’

Никола Дюваль умолкъ. Ропотъ скорби и гнва, нсколько разъ прерывавшій оратора, шумно разразился по окончаніи разсказа объ этомъ бурномъ собраніи, въ которомъ намъ издали чудится иное собраніе, имвшее другой конецъ.

Посл Дюваля, вступилъ на каедру пасторъ Давидъ.

— Братья! сказалъ онъ:— прежде, нежели приступимъ къ совщанію, воспоемъ псаломъ Богу, да просвтитъ Онъ мысли наши духомъ истины.

— 40-й псаломъ! кричали многіе изъ реформатовъ.

И вс запли 40-й псаломъ.

Выборъ псалма не соотвтствовалъ цли — возстановить душевное спокойствіе. Это пніе было скорй похоже на угрозу, чмъ на молитву.

Но въ эту минуту негодованіе разлилось въ душахъ присутствующихъ, и вс глубоко трогательнымъ голосомъ пли слдующія строки, которымъ душевное волненіе пвцовъ придавало характеръ поэзіи:

Gens insenss, o avez-vous les coeurs

De faire guerre Jsus-Christ?

Pour soutenir cet Anti-Christ,

Jusques quand serez perscuteurs?

Tratres abominables!

Le service des diables

Vous allez soutenant,

Et de Dieu les dits

Par vous sont interdits

А tout homme vivant.

(Безумные! гд ваши сердца? вы ведете брань съ Іисусомъ, чтобъ поддержать антихриста! Долго ли будете вы гонителями?тгнусные предатели! Вы покровительствуете бсовскому служенію, а законъ Бога истиннаго запрещаете всмъ людямъ живущимъ). Послдняя строфа была особенно замчательна.

N’empchez plus la prdication

De la parole et vive voix

De notre Dieu, le roi des rois!

Ou vous verrez за maldiction

Sur vous, prompte, s’tendre,

Qui vous fera descendre

Aux enfers tnbreux,

O vous serez punis

Des maux qu’avez commis

Par tourments douloureux.

(Не препятствуйте изустно и громогласно исповдывать нашего Бога, Царя-Царей! Или — внезапно падетъ на васъ Его проклятіе, которое низринетъ васъ въ темный адъ, гд страшныя муки будутъ вамъ казнью за совершенное вами зло).

Это пніе, казалось, успокоило сердца: тишина возстановилась и стало можно начать совщаніе.

Ла-Реноди первый началъ излагать сущность дла.

— Братья, сказалъ онъ, оставаясь на своемъ мст: — передъ нами событіе неслыханное, которое убиваетъ всякую мысль о прав и правосудіи, мы должны теперь ршить, какъ вести себя реформатской партіи. Терпть ли намъ еще, или уже дйствовать? И въ такомъ случа — какъ мы поступимъ? Вотъ вопросы, которые каждый изъ насъ долженъ здсь разсмотрть и ршить по совсти. Вы видите, что наши гонители имютъ въ виду не что иное, какъ всеобщее убійство, они хотятъ всхъ насъ вычеркнуть изъ списка живыхъ существъ, какъ вычеркиваютъ дурно-написанное слово изъ книги. Будемъ ли мы спокойно ждать смертельнаго удара, или, видя нарушеніе закона и справедливости, почтемъ себя въ прав поддержать ихъ, оказать самимъ-себ справедливость и… на время замнить законъ силою?… Отвчайте, друзья и братья.

Ла-Реноди остановился, какъ-бы давая время страшному предложенію проникнуть въ умы слушателей, потомъ онъ продолжалъ, желая скоре объяснить дло и — заключить:

— Дв партіи — къ-несчастію, вс мы это хорошо знаемъ — раздляютъ тхъ, которыхъ дло реформы и истины должно бы было соединить: между нами есть партія дворянъ и партія женевская, но въ минуту опасности, передъ лицомъ общаго непріятеля, намъ нужно слиться въ одно, такъ, чтобъ у насъ было одно сердце, одна воля. Члены обихъ партій здсь, тхъ и другихъ просятъ высказать мннія, указать средства. И то мнніе, которое совтъ найдетъ лучшимъ, должно быть принято всми, какой бы партіи оно ни принадлежало. Теперь, говорите, друзья и братья, говорите съ полной свободой и увренностію.

Рчь Ла-Реноди произвела довольно-продолжительное колебаніе между слушателями.

Въ самомъ дл, у нихъ не доставало свободы и довренности.

Не смотря на одушевлявшее всхъ негодованіе, реформаторы неосмливались вдругъ откровенно и ясно высказать свои мысли объ энергическомъ возстаніи. Вмст, они были и ршительны и преданы общему длу, но каждый порознь при первомъ движеніи старался отклонить отъ себя отвтственность. Вс желали слдовать за движеніемъ, но никто не хотлъ самъ начать.

Кром того, какъ замтилъ Ла-Реноди, они не довряли другъ другу, одна сторона не знала, куда поведетъ ее другая, виды обихъ были такъ различны, что нельзя имъ было оставаться равнодушными при выбор пути и руководителя.

Въ-самомъ-дл: сторона женевцевъ втайн желала республики, а сторона дворянства — только измненія королевской власти.

Избирательныя формы кальвинизма, начало равенства, везд распространяемое новою церковію, вели прямо къ республиканской систем, съ условіями, принятыми въ швейцарскихъ кантонахъ. Но дворянство не хотло идти такъ далеко и, согласно съ видами Елизаветы, королевы англійской, довольствовалось низверженіемъ Генриха II и замненіемъ его другимъ королемъ, кальвинистомъ. Заране говорили подъ рукой о принц Конде.

Изъ этого видно, какъ трудно было направить къ одному общему длу два такіе противоположные элемента.

Габріэль, посл рчи Ла-Реноди, съ сожалніемъ замтилъ, что дв партіи, почти непріязненныя, озирали другъ друга недоврчивымъ взглядомъ и не думали выводить заключенія изъ силлогизма, такъ смло высказаннаго.

Дв или три минуты длился смутный ропотъ, тяжелая нершительность, Ла-Реноди спрашивалъ самого-себя, ужь не уничтожилъ ли онъ своей рзкой откровенностію дйствія рчи Дюваля. Но, попавъ разъ на эту дорогу, онъ готовъ былъ отважиться на все, только бы спасти все, и, обратясь къ стоявшему въ ближней толп маленькому человку, худощавому, щедушному, съ густыми бровями и жлчнымъ лицомъ, Ла-Реноди сказалъ:

— Что же, Линьеръ? не скажете ли чего-нибудь нашимъ братьямъ? не скажете ли имъ, что у васъ на сердц!

— Пожалуй, отвчалъ маленькій человкъ, томный взглядъ котораго вдругъ воспламенился.— Но я буду говорить, ничего не скрывая, ничего не измняя.

— Говорите, вдь вы среди друзей, возразилъ Ла-Реноди, и пока Линьеръ всходилъ на каедру, онъ сказалъ на ухо Габріэлю:

— Я употребляю опасное средство. Линьеръ фанатикъ, простодушный или хитрый — не знаю. Онъ пускается въ крайности и скоре возбуждаетъ отвращеніе, нежели симпатію! Но все равно! Во что бы то ни стало, надо ршить, что намъ длать, не правда ли?

— Да, нужно вырвать истину изъ этихъ закрытыхъ сердецъ, сказалъ Габріэль.

— Будь спокоенъ, возразилъ Ла-Реноди.— Линьеръ и его женевское ученье не дадутъ ей дремать!

Ораторъ въ-самомъ-дл сдлалъ совершенно-неожиданный приступъ.

— Законъ самъ осуждаетъ себя, сказалъ онъ.— Какая надежда посл этого остается намъ? Надежда на силу и больше ни на что! Вы спрашиваете, что намъ длать? Если я на этотъ вопросъ не дамъ вамъ отвта, то вотъ эта вещица будетъ отвчать за меня.

Онъ поднялъ руку и показалъ серебряную медаль.

— Эта медаль, продолжалъ онъ:— будетъ говорить краснорчиве меня. Тмъ, которые издали не могутъ разглядть ее, я разскажу, Что на ней представлено: она изображаетъ огненный мечъ, поскающій лилію, стебель лиліи клонится, падаетъ.

Линьеръ, какъ-бы боясь, что его не поймутъ, примолвилъ:

— Обыкновенныя медали служатъ для воспоминанія о минувшихъ длахъ: эта да будетъ пророчествомъ будущихъ! Больше я ничего не скажу.

Въ-самомъ-дл, Линьеръ сказалъ довольно! Онъ сошелъ съ каедры среди рукоплесканія немногихъ и ропота большинства.

Но общее расположеніе собранія было какое то нмое оцпенніе.

— Нтъ! шепнулъ Ла-Реноди Габріэлю: — нтъ, не эта струна издастъ звукъ между дами. Надо затронуть другую.

— Господинъ баронъ де-Кастельно, проговорилъ онъ громко, обращаясь къ молодому, хорошо-одтому и задумчивому человку, стоявшему прислонясь къ стн, шагахъ въ десяти отъ него: — баронъ де-Кастельно, не имете ли вы въ свою очередь сказать что-нибудь?

— Мн бы, можетъ-быть, нечего было говорить, еслибъ не пришлось отвчать, сказалъ молодой человкъ.

— Мы слушаемъ, сказалъ Ла-Реноди.

— Этотъ, прибавилъ онъ на ухо Габріэлю: — принадлежитъ къ партіи дворянъ, и вы, вроятно, его видли въ Лувр, въ тотъ день, когда прізжали съ извстіемъ о взятіи Кале. Кастельно чистосердеченъ, честенъ и храбръ. Онъ водрузитъ такъ же смло свое знамя, какъ Линьеръ, и мы посмотримъ, будетъ ли онъ лучше принятъ.

Кастельно остановился на одной изъ ступенекъ каедры и оттуда сталъ говорить.

— Я начну, сказалъ онъ:— такъ же, какъ предъидущіе ораторы. Насъ поразили неправдой и мы будемъ защищаться неправдой. Будемъ вести войну въ открытомъ пол подъ броней, какъ вели въ парламент подъ красными плащами!.. Но въ остальномъ я не согласенъ съ г. Линьеромъ. У меня также есть медаль и я вамъ покажу ее. Вотъ она. Издали кажется она вамъ похожею на экю, что у насъ въ кошелькахъ. Это правда, на ней также есть изображеніе короля. Только вмсто: Henricus II rex Galliae — написано: Ludovicus XIII rex Galliae {Об эти странныя и любопытныя медали хранятся въ королевскомъ кабинете.}. Вотъ все, что я хотлъ сказать.

Баронъ де-Кастельно гордо сошелъ съ своего мста. Намекъ на принца Лудовика Конде былъ сказанъ во-время. Т, которые рукоплескали Линьеру, стали роптать, а которые роптали, теперь изъявляли громкое одобреніе. Но масса все еще оставалась неподвижною и нмою.

— Чего жь они хотятъ? тихо спросилъ Габріэль у Ла-Реноди.

— Я боюсь, что они ничего не хотятъ, отвчалъ баронъ.

Въ эту минуту, адвокатъ Дез-Авенель просилъ позволенія говорить.

— Это, кажется, ихъ органъ, шепнулъ Ла-Реноди.— Дез-Авенель мой хозяинъ, когда я бываю въ Париж, онъ честенъ и уменъ, но слишкомъ благоразуменъ, даже слишкомъ-робокъ. Его мнніе будетъ для нихъ закономъ.

Дез-Авенель съ самаго начала оправдалъ предсказаніе Ла-Реноди.

— Мы сейчасъ слышали, сказалъ онъ:— смлыя и даже слишкомъ-отважныя рчи. Но настала ли пора произносить ихъ. Не слишкомъ ли мы поторопились? Намъ указываютъ цль, но не говорятъ о средствахъ. Средство можетъ быть только одно — преступленіе. Больше нежели у кого-либо, ноетъ у меня душа отъ притсненій, которыя заставляютъ насъ переносить. Но когда намъ предстоитъ побдить столько предразсудковъ, должны ли мы осквернить дло реформаціи гнуснымъ преступленіемъ? Да, преступленіемъ, потому-что инымъ путемъ нельзя достигнуть цли, которую осмлились намъ предложить.

Рукоплесканія почти всеобщія прервали рчь Дез-Авенеля.

— Не правду ли я сказалъ? ворчалъ Ла-Реноди.— Этотъ адвокатъ ихъ истинный представитель!

— Эхъ! шепнулъ Ла-Реноди Габріэлю: — теперь я жалю, что пригласилъ тебя. Ты составишь себ о насъ жалкое мнніе.

Но задумчивый Габріэль говорилъ про себя:

— Нтъ, я не могу упрекать ихъ въ слабости, потому-что эта слабость похожа на мою. Какъ я втайн разсчитывалъ на нихъ, такъ, кажется, и они разсчитываютъ на меня.

— Что же вы намрены длать? закричалъ Ла-Реноди своему торжествующему хозяину.

— Оставаться въ тни и ожидать! отвчалъ ршительно адвокатъ.— Анна Дюбуръ, Анри Дюфоръ и трое изъ нашихъ парламентскихъ друзей схвачены, но кто сказалъ намъ, что осмлятся ихъ судить и осуждать? Мое мнніе то, что насиліе съ нашей стороны можетъ вызвать насиліе со стороны власти. Почему знать, что наша скромность не послужитъ дйствительно къ спасенію жертвъ! Будемъ оставаться въ спокойномъ сознаніи собственныхъ силъ и правоты своего дла. Пусть будетъ неправда на сторон нашихъ гонителей. Подождемъ.

Дез-Авенель замолчалъ, рукоплесканія раздались снова.

Гордый адвокатъ хотлъ довершить свою побду.

— Пусть подымутъ руки, сказалъ онъ:— вс согласные съ моимъ мнніемъ.

Почти вс руки поднялись, въ доказательство, что голосъ Дез-Авенеля былъ — голосъ всего собранія.

— Итакъ, сказалъ онъ:— ршеніе принято…

— Чтобъ совсмъ ничего не ршить, перебилъ де-Кастельно.

— Чтобъ отложить до боле-благопріятной минуты крайнее средство, возразилъ Дез-Авенель, бросивъ грозный взглядъ на противника.

Проповдникъ Давидъ предложилъ еще пропть псаломъ, и испросить у Бога освобожденіе бдныхъ узниковъ.

— Уйдемъ отсюда, сказалъ Ла-Реноди Габріэлю.— Все это бситъ меня.

Они вышли на улицу молча, погрузившись каждый въ свои мысли.

На мосту Notre-Dame они разошлись, Ла-Реноди поворотилъ въ Сен-Жерменское-Предмстье, а Габріэль къ арсеналу.

— Прощайте же, господинъ д’Эксме, говорилъ Ла-Реноди.— Мн жаль, что я заставилъ васъ потерять время. Но поврьте, это еще не послднее наше ршеніе. Колиньи и нашихъ лучшихъ головъ сегодня не доставало.

— Я не потерялъ времени, сказалъ Габріэль:— и, можетъ-быть, вы скоро въ этомъ убдитесь.

— Тмъ лучше, тмъ лучше! возразилъ Ла-Реноди.— Впрочемъ, сомнваюсь…

— Не сомнвайтесь, мн нужно было знать, дйствительно ли протестанты начали терять терпнье. И для меня важне, нежели вы думаете, убдиться, что они еще терпятъ…

V.
Еще попытка.

Отъ недовольства реформаторовъ немногаго могъ ожидать Габріэль для своей цли, оставалась еще одна надежда — на честолюбіе герцога Гиза.

И вотъ, на другой день, ровно въ десять часовъ, явился онъ въ Турнельскій-Дворецъ, гд Францискъ Лотарингскій назначилъ ему свиданіе.

Графа Монгомери ждали. Какъ только онъ пришелъ, его тотчасъ ввели къ тому, кто, благодаря его отваг, слылъ теперь покорителемъ Кале.

Балафре поспшилъ на встрчу Габріэлю и ласково пожалъ ему руку.

— Наконецъ-то, забывчивый другъ! сказалъ онъ.— Я долженъ былъ искать васъ, преслдовать, а безъ того — Богъ-знаетъ, когда бы мн удалось съ вами увидться! Что это значитъ? Отъ-чего вы давно не пришли ко мн?

— Тяжелыя заботы, герцогъ… проговорилъ Габріэль тихимъ голосомъ.

— А! вотъ что! Я въ этомъ былъ увренъ! прервалъ герцогъ Гизъ.— Они тоже не исполнили данныхъ вамъ общаній? не правда ли? Они обманули, огорчили, оскорбили васъ? Васъ, спасителя Франціи! Я сильно подозрвалъ тутъ какое-нибудь вроломство! Мои братъ, кардиналъ лотарингскій, который присутствовалъ при вашемъ вступленіи въ Лувръ, услышавъ, что васъ называютъ графомъ Монгомери, отгадалъ своею кардинальскою тонкостію, что вы или будете обмануты, или сдлаетесь жертвою этихъ людей. Зачмъ вы не обратились къ нему, Габріэль? Онъ помогъ бы вамъ безъ меня.

— Благодарю васъ, герцогъ, медленно произнесъ Габріэль:— но, увряю васъ, вы ошибаетесь. Вс условія со мною были соблюдены въ точности.

— О, другъ мой! вы говорите такимъ тономъ…

— Я говорю, ваша свтлость, какъ чувствую, и готовъ повторить, что ни на что не жалуюсь, что общанія, на которыя я разсчитывалъ, вс выполнены… въ точности. Не будемъ же боле говорить обо мн, умоляю васъ! Вы знаете, что этотъ предметъ разговора всегда мн былъ непріятенъ, а сегодня онъ для меня тяжелй, чмъ когда-нибудь… Еще разъ, герцогъ, прошу у васъ какъ милости — не настаивать въ вашихъ благосклонныхъ вопросахъ.

Герцога Гиза поразилъ грустный тонъ, которымъ говорилъ Габріэль.

— Довольно, другъ мой, я не буду больше разспрашивать васъ о вашихъ длахъ, чтобъ невольно не растревожить какой-нибудь еще не закрывшейся раны.

— Благодарю, герцогъ, сказалъ Габріэль съ чувствомъ.

— Помните только, примолвилъ Балафре:— что везд и во всякое время, для чего бы то ни было, мое вліяніе, достояніе и жизнь — къ вашимъ услугамъ, когда я буду вамъ нуженъ, протяните только руку, и встртите мою.

— Благодарю, ваша свтлость, благодарю еще разъ! повторилъ Габріэль.

— Ршено! сказалъ герцогъ Гизъ.— О чемъ же намъ теперь говорить?

— О васъ, герцогъ, отвчалъ Габріэль:— о вашей слав, о вашихъ планахъ,— вотъ что меня занимаетъ! Этотъ магнитъ заставляетъ меня летть на первый зовъ вашъ!

— Моя слава? мои планы? проговорилъ Францискъ-Лотарингскій, качая головою.— Увы! для меня это также непріятный предметъ разговора.

— О! что вы говорите, герцогъ, вскричалъ Габріэль.

— Истину, другъ мой! Признаюсь, я надялся, что заслужилъ нкоторую извстность, мн казалось, что мое имя дйствительно могло быть произносимо съ уваженіемъ во Франціи, со страхомъ въ Европ. Блестящее прошедшее внушало мн мысли о будущемъ, я мечталъ о слав, о великихъ длахъ, и для отечества и для меня-самого. Мн казалось, что я совершилъ бы ихъ!..

— И что жь, ваша свтлость? спросилъ Габріэль.

— Что? возразилъ герцогъ Гизъ.— Въ-продолженіе шести недль, съ-тхъ-поръ, какъ воротился къ этому двору, я пересталъ думать о слав, отказался отъ всхъ своихъ предпріятій.

— Отъ-чего же, Боже мой?

— Но разв вы не знаете, на какой постыдный договоръ употребили они наши побды! Еслибъ мы принуждены были снять осаду Кале, еслибъ Англичане владли еще портами Франціи, еслибъ наше пораженіе на всхъ пунктахъ обличило недостаточность нашихъ силъ и невозможность продолжать неровную борьбу, то и тогда нельзя было бы ршиться на такой невыгодный, такой позорный миръ, какой заключили они въ Шато-Камбрези.

— Вы правы, ваша свтлость, сказалъ Габріэль:— вс жалютъ, что мы собрали такъ мало плодовъ съ такой обильной жатвы.

— Ну, вотъ! возразилъ герцогъ:— какъ же вы хотите, чтобъ я сталъ сять для людей, которые такъ худо умютъ собирать? Притомъ, не они ли принуждаютъ меня къ бездйствію этимъ прекраснымъ миромъ? И вотъ моей шпаг долго суждено оставаться въ ножнахъ! Война тухнетъ везд, во что бы то ни стало, тухнутъ въ то же время и вс мои блестящія мечты, а это, между нами будь сказано, это одна изъ цлей, которыхъ они добивались.

— Но, герцогъ, вы и въ этомъ спокойствіи также могущественны, сказалъ Габріэль.— Дворъ васъ уважаетъ, народъ боготворитъ, вншніе непріятели боятся.

— Да, я врю, что меня любятъ Французы, боятся чужестранцы, отвчалъ герцогъ: — но не говори, другъ мой, что въ Лувр меня уважаютъ, когда явно уничтожаютъ несомннные плоды нашихъ побдъ, даже подкапываются подъ меня лично… Когда я возвратился сюда — кого, ты думаешь, нашелъ я всего боле въ милости? нашего Монморанси, разбитаго при Сенъ-Лоран, Монморанси, котораго я такъ презираю!..

— Врно не больше, чмъ я! шепталъ про себя Габріэль.

— Чрезъ него и для него заключенъ этотъ миръ, за который мы вс краснемъ. Недовольный тмъ, что унижалъ мои побды, онъ умлъ еще позаботиться при заключеніи трактата и о собственныхъ выгодахъ, умлъ возвратить вдвое, если не втрое, свой выкупъ въ Сен-Лоран. Онъ извлекаетъ выгоду даже изъ собственнаго позора!

— И такого-то соперника терпитъ герцогъ Гизъ! проговорилъ Габріэль съ презрительной улыбкой.

— Это его бситъ, другъ мой! по что же длать? Ты видишь, что конетаблю покровительствуетъ нчто сильне славы! Ты знаешь, что мои услуги никогда не могутъ сравняться съ услугами Діаны де-Пуатье — да поразитъ ее громъ небесный!

— О! да услышитъ васъ Господь! возразилъ Габріэль.

— И къ довершенію оскорбленія, продолжалъ герцогъ Гизъ:— знаешь ли, другъ мой — кром ужаснаго шато-камбрсскаго договора — знаешь ли, какую награду получилъ я здсь, воротясь изъ арміи? Увольненіе отъ званія главнокомандующаго. Говорятъ, что это достоинство безполезно во время мира. И, не предупредивъ меня, не поблагодаривъ, отняли у меня это титло, какъ выкидываютъ совершенно ни къ чему негодную мебель.

— Возможно ли? и не оказали вамъ никакой почести? спросилъ Габріэль, желая раздуть огонь въ этой оскорбленной душ.

— Зачмъ излишнее уваженіе къ лишнему слуг!— сказалъ герцогъ Гизъ, стиснувъ зубы.— Вотъ, что касается до господина Монморанси, это дло другое. Онъ былъ и останется конетаблемъ! У него не отнимаютъ этого званія, которое онъ такъ хорошо заслужилъ сорокалтними промахами! Да! Но клянусь лотарингскимъ крестомъ, если снова подуетъ втеръ войны, если еще разъ пріидутъ просить меня, заклинать, называть спасителемъ отечества!.. я пошлю ихъ къ конетаблю. Пусть онъ спасаетъ ихъ, если можетъ! То его долгъ, обязанность его званія. А что касается до меня — они осуждаютъ меня на бездйствіе, и я покоряюсь, буду отдыхать до другаго, лучшаго времени.

Посл минутнаго молчанія, Габріэль произнесъ съ важностію:

— Печально ваше ршеніе, герцогъ, мн горько его слышать, потому-что я пришелъ именно за тмъ, чтобъ сдлать вамъ предложеніе…

— Напрасно, другъ мой! напрасно! сказалъ Балафре.— Я ршился. Повторяю теб, да ты и самъ знаешь: сколько надеждъ отнялъ у насъ этотъ миръ.

— Извините, ваша свтлость, возразилъ Габріэль: — этотъ-то миръ и длаетъ мое предложеніе исполнимымъ.

— Право? произнесъ Францискъ-Лотарнигскій:— ну, это что-то смлое, въ род осады Кале?…

— Да, ваша свтлость! еще смле.

— Какъ такъ? возразилъ удивленный герцогъ:— признаюсь, ты сильно подстрекаешь мое любопытство.

— Позволите говорить? спросилъ Габріэль.

— Конечно, даже прошу.

— Мы совершенно одни здсь?

— Совершенно, ни одна живая душа не можетъ насъ подслушать.

— Такъ вотъ что я хотлъ сказать вамъ, герцогъ, проговорилъ Габріэль ршительно.— Ненавистники ваши хотятъ обойдтись безъ васъ,— оставьте же и вы ихъ. Они отняли у васъ титулъ главнокомандующаго — вы пріймите его снова!

— Какъ? Объяснитесь! сказалъ герцогъ.

— Герцогъ! Иностранныя державы васъ боятся, народъ васъ любитъ, войско предано вамъ. Скажите повелительное слово — и вс будутъ вамъ послушны. Будетъ ли Генрихъ II сильне въ Лувр, нежели вы въ вашемъ лагер? Говорящій теперь съ вами почтетъ себя счастливымъ, будетъ гордиться тмъ, что первый назоветъ васъ: ваше величество.

— Ужь подлинно смлое предпріятіе, Габріэль, сказалъ герцогъ Гизъ.

Но онъ, казалось, не разсердился. Онъ даже улыбался, притворяясь изумленнымъ.

— Я длаю это дерзкое предложеніе великой душ, сказалъ Габріэль твердымъ голосомъ.— Я длаю его для блага Франціи. Ей нуженъ великій Человкъ… Разв не бда, не зло, что вс ваши планы ко благу и слав Франціи — безстыдно разрушены капризами фаворитки, или завистью придворнаго? Еслибъ вы стали полнымъ повелителемъ, на чемъ остановился бы вашъ геній? Вы воскресили бы время Карла-Великаго.

— Ты знаешь, что домъ лотарингскій происходитъ отъ него! быстро произнесъ Балафре.

— Никому не прійдетъ въ голову сомнваться въ этомъ, кто увидитъ васъ дйствующимъ, отвчалъ Габріэль.— Будьте же для Валуа новымъ Гуго Капетомъ!

— Да! но если я буду конетаблемъ Бурбономъ! сказалъ герцогъ Гизъ.

— Вы клевещете на себя, герцогъ. Конетабль-Бурбонъ позвалъ на помощь чужеземныхъ враговъ. А вы употребите только силы своего отечества.

— Но эти силы, которыми я, по вашему мннію, могу располагать,— гд же он?

— Дв партіи готовы предаться вамъ.

— Какія же?.. я, въ-самомъ-дл, говорю съ вами объ этомъ, какъ-будто это и не химера. Какія же эти дв партіи?

— Армія и реформація, герцогъ, отвчалъ Габріэль.— Вы сейчасъ же можете быть полководцемъ.

— Похитителемъ престола, замтилъ Балафре.

— Скажите: завоевателемъ! Или, если угодно, будьте королемъ гугенотовъ.

— А принцъ Конде? сказалъ улыбаясь герцогъ.

— У него любезность и ловкость, а у васъ слава и блескъ. Вы думаете, что Кальвинъ будетъ колебаться между вами? Скажите слово — и завтра же увидите въ своемъ распоряженіи тридцать тысячь реформатовъ.

— Но, Габріэль, я католическій принцъ.

— Религія такихъ людей, какъ ваша свтлость — слава.

— Я поссорюсь съ Римомъ.

— Это будетъ поводомъ покорить его.

— Другъ мой, другъ мой! возразилъ герцогъ Гизъ, пристально смотря на Габріэля:— ты слишкомъ ненавидишь враговъ своихъ.

— Столько же, сколько васъ люблю, отвчалъ молодой человкъ въ порыв откровенности.

— Уважаю эту искренность, Габріэль, съ важностью возразилъ Балафре:— и, чтобъ доказать теб это, буду самъ говорить откровенно.

— Сердце мое сохранитъ навсегда вашу тайну, сказалъ Габріэль.

— Слушай же! началъ Францискъ-Лотарингскій.— Признаюсь, иногда воображеніе рисовало предо мной то, что ты мн сейчасъ предлагалъ, но ты безъ сомннія согласишься, другъ мой, что, идучи къ такой цли, надо быть увреннымъ, что достигнешь ее, что преждевременно пойдти къ ней — значитъ хотть ее потерять?..

— Это правда, сказалъ Габріэль.

— Посл этого, продолжалъ герцогъ Гизъ:— думаешь ли ты въ-самомъ-дл, что мое честолюбіе возмужало, и что пришла пора?.. Такія сильныя потрясенія приготовляются заране! Нужно, чтобъ умы были совершенно готовы къ принятію ихъ! Или ты думаешь, что такъ вс сейчасъ и привыкнутъ къ мысли о перемн правленія?

— Привыкли бы! сказалъ Габріэль.

— Сомнваюсь, возразилъ герцогъ Гизъ.— Я командовалъ войсками, защищалъ Мецъ, взялъ Кале, два раза былъ главнокомандующимъ. Но этого еще недовольно. Еще не такъ я близокъ къ королевской власти. Конечно, есть недовольные, но партіи — не народъ. Генрихъ II молодъ, уменъ и храбръ. Онъ сынъ Франциска I. Нтъ причины думать, что онъ можетъ лишиться престола.

— Такъ вы колеблетесь, ваша свтлость? спросилъ Габріэль.

— Не только колеблюсь, мой другъ, даже отказываюсь, отвчалъ Балафре.— Вотъ, еслибъ завтра Генрихъ II умеръ?..

— И онъ то же! подумалъ Габріэль.

— А еслибъ этотъ непредвиднный ударъ совершился, герцогъ? сказалъ онъ въ-слухъ:— что бъ вы тогда сдлали?

— Тогда, отвчалъ герцогъ Гизъ:— при молодомъ, неопытномъ, порученномъ мн корол, я бы сдлался нкоторымъ образомъ правителемъ королевства. И еслибъ королева-мать или господинъ конетабль осмлился мн противиться, еслибъ реформаторы возмутились, еслибъ, наконецъ, государство, угрожаемое опасностью, требовало твердой руки, — обстоятельства сами указали бы что длать, я бы сталъ тогда почти необходимымъ! И твои предложенія, мой другъ, были бы, можетъ-быть, кстати, и я бы послушался тебя.

— Но до-тхъ-поръ? сказалъ Габріэль.

— Покоряюсь судьб, мой другъ. Буду довольствоваться приготовленіемъ будущаго. И если мои завтныя мечты осуществятся только на моемъ сын — значитъ, такъ опредлено волею Божіею.

— Это ваше послднее слово, герцогъ?

— Мое послднее слово, отвчалъ герцогъ Гизъ.— Но я все-таки благодарю васъ, Габріэль, за ваше довріе и участіе къ моей судьб.

— А я, ваша свтлость, сказалъ Габріэль: — я благодарю васъ за увренность въ моей скромности.

— Да, примолвилъ герцогъ:— все это, конечно, останется между нами.

— Теперь, сказалъ Габріэль вставая: — позвольте мн удалиться.

— Какъ! вы ужь уходите!

— Да, ваша свтлость, я узналъ, что мн надо было знать, буду помнить ваши слова. Они замерли въ душ моей, но я ихъ буду помнить. Прощайте.

— До свиданія, мой другъ.

Габріэль оставилъ Турнельскій-Дворецъ еще съ большей грустью, съ большимъ безпокойствомъ, нежели вошелъ туда.

— И вотъ! говорилъ онъ про-себя:— изъ двухъ опоръ, на которыя я разсчитывалъ, ни одна мн не послужитъ.

VI.
Опасный поступокъ.

Діана де-Кастро, въ своемъ королевскомъ Лувр, жила въ постоянной скорби и мучительномъ страх. Она тоже ждала. Но ея чисто-страдательная роль была, можетъ-быть, еще тяжеле роли Габріэля.

Не смотря на то, союзъ между ею и любившимъ ее существомъ оставался неразрывнымъ. Почти всякую недлю пажъ Андре ходилъ въ Улицу-Жарденъ-Сен-Поль и спрашивалъ Алоизу о Габріэл.

Новости, приносимыя имъ Діан, были нисколько не утшительны. Графъ Монгомери былъ по-прежнему молчаливъ, мраченъ, безпокоенъ. Кормилица говорила о немъ не иначе, какъ блдня и со слезами на глазахъ.

Діана долго колебалась, потомъ, въ одно іюньское утро, приняла ршительныя мры положить конецъ своимъ опасеніямъ.

Она накинула на себя самый простенькій плащъ, накрылась вуалемъ и, въ тотъ часъ, когда еще въ замк едва просыпаются, вышла изъ Лувра въ сопровожденіи одного Андре и отправилась къ Габріэлю.

Габріэль убгалъ ея, Габріэль молчалъ, и вотъ она шла къ нему, она хотла наконецъ узнать причину его молчанія.

Почему же сестр не постить брата? Не была ли она даже обязана предостеречь или даже утшить его?

Къ-несчастію, вся твердость, которою вооружилась Діана, сбираясь на отчаянный подвигъ, осталась напрасною.

Габріэль, для своихъ странствованій, отъ которыхъ еще не отвыкъ, выбиралъ также ранніе часы.

Когда Діана дрожащею рукой постучала у дверей Габріэля, его уже боле получаса не было дома.

Ждать ли ей его? Никто по обыкновенію не зналъ, скоро ли онъ воротится. А слишкомъ-долгое отсутствіе Діаны изъ Лувра могло навлечь на нее клеветы…

Нужды нтъ! она употребитъ на ожиданіе по-крайней-мр то время, которое хотла посвятить ему.

Она спросила Алоизу. Ей нужно было видть и Алоизу: ей нужно было самой разспросить ее.

Андре провелъ свою госпожу въ отдаленную комнату и побжалъ за кормилицей.

Посл счастливыхъ дней Монгомери и Вимутье, Алоиза и Діана — простолюдинка и дочь короля — ни разу не видались. Но одн и т же мысли занимали ихъ обихъ, одни и т же безпокойства и страхи томили ихъ днемъ, заставляли проводитъ безсонныя ночи.

И когда Алоиза, торопливо вбжавъ въ комнату, хотла поклониться госпож де-Кастро, Діана по-прежнему кинулась къ ней на шею и, какъ прежде, проговорила:

— Милая мамушка!..

— Какъ, сударыня! сказала Алоиза со слезами на глазахъ: — вы еще помните меня? вы узнали меня?..

— Помню ли тебя! узнала ли тебя! возразила Діана:— какъ-будто я могу не помнить дома Энгерана! Какъ-будто мн можно не узнать замка Монгомери!

А между-тмъ, Алоиза, не сводя глазъ, любовалась Діаной и наконецъ всплеснула руками.

— Какъ вы хороши! проговорила она, улыбнувшись и вздохнувъ въ одно и то же время.

Она улыбнулась, потому-что очень любила ту двушку, которая теперь превратилась въ такую прекрасную даму, она вздохнула, потому-что поняла всю силу скорби Габріэля.

И Діана поняла взглядъ Алоизы, взглядъ и печальный и радостный, и тутъ же примолвила, слегка покраснвъ:

— Я, кормилица, пришла говорить не о себ.

— Такъ о немъ? спросила Алоиза.

— О комъ же, какъ не о немъ? Теб я могу открыть все. Какое несчастіе, что я его не застала! Я пришла утшить его, да и себя также. Каковъ онъ? очень-мраченъ и грустенъ, не правда ли? Зачмъ онъ ни разу не пришелъ ко мн въ Лувръ? Что говоритъ онъ? Что длаетъ? Говори! говори же, мамушка.

— А! сударыня! возразила Алоиза:— вы угадали: онъ точно задумчивъ и грустенъ. Представьте себ…

Діана перебила кормилицу.

— Постой, добрая Алоиза, у меня есть къ теб просьба, видишь ли, я готова до завтра оставаться здсь и слушать тебя безъ устали, не замчая, какъ летитъ время. Но мн надо воротиться въ Лувръ прежде, чмъ замтятъ мое отсутствіе. И потому, общай мн: какъ только минетъ часъ съ-тхъ-поръ, какъ я здсь — прійдетъ ли онъ или не прійдетъ — скажи, что пора, прогони меня?

— Но, сударыня, отвчала Алоиза:— я также могу не замтить, какъ пройдетъ часъ, я не больше устану разсказывать, чмъ вы слушать!

— Какъ же намъ это сдлать? спросила Діана.

— Поручимъ эту тяжелую должность третьему, сказала Алоиза.

— Хорошо!.. Андре!

Пажъ, остававшійся въ сосдней комнат, общалъ постучать въ дверь, когда пройдетъ часъ.

— Теперь, сказала Діана, садясь подл кормилицы: — поговоримъ на свобод, спокойно, хоть и невесело.

Но этотъ разгодоръ, очень-занимательный для обихъ собесдницъ, представлялъ много затрудненій и горечи.

Во-первыхъ, ни одна изъ нихъ не знала наврное, сколько другой было извстно изъ страшныхъ фамильныхъ тайнъ Монгомери.

Сверхъ-того, во всемъ, что Алоиза знала изъ жизни Габріэля, было много безпокоившихъ ее пропусковъ, которые она боялась толковать. Какъ объяснить его исчезновенія, внезапныя возвращенія, задумчивость, молчаніе?

Наконецъ, кормилица разсказала Діан все, что знала, по-крайней-мр все, что видла, и Діан отрадно было ее слушать, но въ то же время — печальный разсказъ наводилъ на нее грусть.

Дйствительно, откровенность Алоизы не могла уменьшить страданій госпожи де-Кастро, а, напротивъ, скорй могла возбудить ихъ: этотъ живой, чувствующій свидтель отчаянія графа ярко изображалъ Діан вс муки бурной жизни.

Діана все боле-и-боле убждалась, что если хочетъ спасти любимаго, то пришла пора и ей дйствовать.

Въ радушной, хотя бы и грустной бесд, долго ли пройдти часу! Собесдницы вздрогнули отъ удивленія, когда Андре постучалъ въ дверь.

— Какъ! уже! вскрикнули он въ одинъ голосъ.

— О! тмъ хуже! прибавила Діана: — я еще останусь хоть четверть часа.

— Берегитесь, сударыня! отвчала кормилица.

— Въ-самомъ-дл, мамушка, я должна, я хочу уйдти. Только одно слово: изъ всего, что ты мн разсказала о Габріэл, ты пропустила… кажется… онъ никогда не говоритъ обо мн?

— Никогда, сударыня, увряю васъ.

— О! онъ хорошо длаетъ! сказала вздохнувъ Діана.

— А еще бы лучше онъ сдлалъ, еслибъ никогда и не думалъ о васъ.

— Такъ онъ думаетъ обо мн, кормилица? съ живостью спросила госпожа де-Кастро.

— Въ этомъ я слишкомъ уврена, сударыня, сказала Алоиза.

— Впрочемъ, онъ убгаетъ меня, убгаетъ Лувра.

— Если онъ убгаетъ Лувра, сударыня, сказала Алоиза, покачивая головой — то, конечно, не отъ-того, что любитъ.

— Понимаю, подумала съ трепетомъ Діана:— отъ-того, что ненавидитъ.

— О! произнесла она вслухъ: — мн нужно видть его, непремнно нужно!

— Если вамъ угодно, сударыня, сказала Алоиза:— я ему передамъ отъ вашего имени, чтобъ онъ пришелъ къ вамъ, въ Лувръ.

— Нтъ, нтъ, не въ Лувръ! вскричала въ испуг Діана: — пусть не приходитъ въ Лувръ! Я буду искать. Я найду опять такой же случай. Я сама прійду сюда.

— А если онъ опять уйдетъ, сказала Алоиза:— по-крайней-мр, въ какой день это будетъ? Не можете ли назначить? Онъ конечно бы подождалъ васъ.

— Увы! сказала Діана: — бдная я дочь короля! Какъ могу я знать, въ какой день буду свободна? Но если будетъ можно, я пришлю впередъ Андре.

Въ эту минуту, пажъ, думая, что его не слыхали, опять постучалъ въ дверь.

— Сударыня, закричалъ онъ: — по улицамъ начинаетъ ходить народъ.

— Иду, иду, отвчала госпожа де-Кастро.

— Прощай! Надо разстаться, добрая мамушка, сказала она громко Алоиз.— Обними меня покрпче, знаешь, какъ тогда, когда я была ребенкомъ, когда я была счастлива.

И между-тмъ, какъ Алоиза, не имвшая силы проговорить ни слова, крпко сжимала Діану въ своихъ объятіяхъ, она шепнула ей на ухо:

— Смотри за нимъ, береги его хорошенько…

— Какъ тогда, когда онъ былъ ребенкомъ, когда онъ былъ счастливъ, сказала кормилица.

— О! больше, больше прежняго, Алоиза, тогда онъ не такъ нуждался въ этомъ.

Діана ушла, когда Габріэль еще не возвращался.

Черезъ полчаса, она была ужь въ Лувр. Когда нечего стало бояться послдствій смлаго поступка, тогда неизвстныя намренія Габріэля сильнй овладли ея пугливымъ воображеніемъ. Предчувствіе любящей женщины — самое врное и самое ясное предсказаніе…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Габріэль довольно-поздно воротился домой. День былъ жаркій. Онъ усталъ тломъ, а еще больше духомъ.

Но когда Алоиза произнесла имя Діаны и разсказала о ея посщеніи, онъ выпрямился, ожилъ и задрожалъ.

— Чего она хотла?… что она говорила?… что длала?… О! зачмъ меня тогда не было! Но говори, разскажи мн все, Алоиза, вс ея слова, опиши вс движенія.

Теперь и онъ въ свою очередь принялся съ жадностью разспрашивать кормилицу, не давая ей времени отвчать порядкомъ.

— Она хочетъ видть меня? Хочетъ что-то сказать мн? но не знаетъ, когда ей можно будетъ прійдти? О! у меня не станетъ силъ ждать въ такой неизвстности — ты понимаешь это, Алоиза. Я сейчасъ пойду въ Лувръ.

— Въ Лувръ, Господи! вскричала съ ужасомъ кормилица.

— Да, конечно! спокойно отвчалъ Габріэль.— Я, надюсь, еще не изгнанъ изъ Лувра, кто въ Кале освободилъ госпожу де-Кастро, тотъ иметъ полное право засвидтельствовать ей свое почтеніе въ Париж.

— Безъ сомннія, сказала трепещущая Алоиза.— Но госпожа де-Кастро очень просила, чтобъ вы не приходили къ ней въ Лувръ.

— Разв тамъ есть для меня опасность? тмъ боле я долженъ туда идти.

— Нтъ, отвчала кормилица:— госпожа де-Кастро, вроятно, боится больше за себя?

— Ея репутація больше пострадала бы, еслибъ узнали, что она украдкой была здсь, нежели пострадаетъ отъ-того, что я открыто, среди благо дня пріиду къ ней… и я пойду къ ней сегодня, сейчасъ же.

Габріэль спросилъ одваться.

— Но, сударь, сказала бдная Алоиза, не находя больше убжденій: — вы сами избгали до-сихъ-поръ Лувра, госпожа де-Кастро замтила это. Вы ни разу не хотли постить ее съ-тхъ-поръ, какъ возвратились.

— Я не ходилъ къ госпож де-Кастро, когда она не звала меня, сказалъ Габріэль.— Я избгалъ Лувра, когда не имлъ никакого повода идти туда. Но сегодня — что-то непреодолимое влечетъ меня туда. Госпожа де-Кастро желаетъ меня видть. Я поклялся, Алоиза, не напрягать своей воли, а предоставить все на произволъ судьбы и… сейчасъ отправляюсь въ Лувръ.

Такъ поступокъ Діаны произвелъ совершенно противное тому, чего она желала.

VII.
Опасная предосторожность.

Габріэль прошелъ въ Лувръ безъ всякаго препятствія. Со времени осады Кале, имя молодаго графа Монгомери повторялось такъ часто, что его не могли не впустить въ покои госпожи де-Кастро. Въ это время, Діана была съ одной изъ своихъ женщинъ и что-то вышивала. Часто рука ея упадала, и она погружалась въ раздумье, вспоминая свой разговоръ съ Алоизой.

Вдругъ вошелъ Андре, весь встревоженный.

— Сударыня! виконтъ д’Эксме… (Ребенокъ не отвыкъ еще называть этимъ именемъ своего прежняго господина.)

— Кто? Г. д’Эксме здсь! повторила Діана въ волненіи.

— Сударыня, онъ идетъ за мной, сказалъ пажъ.— Вотъ онъ.

Габріэль показался въ дверяхъ, скрывая сколько могъ свое смущеніе. Онъ низко поклонился госпож де-Кастро, которая такъ была поражена, что не отвчала на его поклонъ.

Но она дала пажу и служанк знакъ выйдти.

Оставшись вдвоемъ, Діана и Габріэль подошли другъ къ другу, протянули и крпко пожали другъ другу руки.

Съ минуту стояли они молча, смотря другъ на друга.

— Вы были у меня, Діана, сказалъ наконецъ Габріэль взволнованнымъ голосомъ.— Вы хотли видть меня, говорить со мною, и я поспшилъ…

— Разв вы только изъ моего посщенія узнали, Габріэль, что мн нужно васъ видть? Прежде вы этого не знали?

— Діана, отвчалъ Габріэль съ грустной улыбкой:— были случаи, въ которыхъ я усплъ доказать свое мужество, и потому могу сказать, что прійдти сюда, въ Лувръ, я побоялся бы…

— Побоялись бы? Кого? спросила Діана и сама испугалась своего вопроса.

— Побоялся бы васъ… побоялся бы себя! отвчалъ Габріэль.

— И вотъ почему, сказала Діана:— вы ршились лучше забыть наши старыя отношенія… я говорю о законной старин нашихъ отношеній, прибавила она.

— Признаюсь, Діана, я бы скоре ршился забыть все, нежели снова войдти самому въ этотъ Лувръ, Но я не выдержалъ… и доказательство этому…

— Доказательство?

— Доказательство то, что я искалъ васъ везд, что, убгая васъ, я въ то же время готовъ былъ отдать все на свт, чтобы хоть издали, хоть на минуту увидть васъ, что, бродя въ Париж, Фонтенбло и Сен-Жермен вкругъ королевскихъ дворцовъ, я ждалъ, не увижу ли вашего кроткаго образа, не мелькнетъ ли гд-нибудь между деревьями или на террасс ваше платье, что васъ одну призывалъ я мысленно, васъ сторожилъ, что, наконецъ, вамъ стоило только сдлать шагъ ко мн, чтобы долгъ благоразумія, ужасъ — все было забыто мною. И вотъ я опять въ Лувр, откуда долженъ бы бжать. И я отвчаю на вс ваши вопросы! Чувствую, что все это опасно, безразсудно, все-таки длаю это, Діана!.. Довольно ли доказательствъ!

— Да, да, Габріэль, быстро проговорила трепещущая Діана.

— Ахъ! зачмъ не устоялъ я въ своемъ твердомъ намреніи — никогда не видть васъ, бжать — если вы будете звать меня, молчать — если вы будете спрашивать. Это было бы благоразумне, лучше и для меня и для васъ, врьте мн, Діана, я зналъ, что длалъ. Я все-таки предпочиталъ для васъ безпокойства огорченіямъ. Зачмъ, Боже мой! зачмъ не могу я устоять противъ вашего голоса, противъ вашего взгляда!

Діана начинала понимать, что она въ-самомъ-дл некстати захотла выйдти изъ своей смертельной нершительности. Всякій разговоръ ихъ былъ страданіемъ, всякій вопросъ — опасность. Между этими существами, созданными, можетъ-быть, для счастья — отнын, благодаря людямъ, будутъ существовать только недоврчивость и опасность.

Но, вызвавъ судьбу на бой, Діана уже не хотла отступить, она должна была измрить всю бездну до дна, хотя бы нашла на немъ только отчаяніе и смерть!

Посл минутнаго задумчиваго молчанія, она сказала:

— Я желала видть васъ, Габріэль, по двумъ причинамъ. Вопервыхъ, мн должно было объясниться съ вами, потомъ — попросить у васъ объясненія…

— Говорите, Діана, отвчалъ Габріэль: — терзайте мое сердце сколько угодно: оно принадлежитъ вамъ.

— Прежде всего, мн надо было сказать вамъ, Габріэль, отъ-чего, получивъ ваше посланіе, я тотчасъ не приняла покрывала, которое вы мн возвращали, и не вступила тогда же въ монастырь, какъ думала во время нашего послдняго, горестнаго свиданія въ Кале.

— Разв я упрекалъ васъ въ этомъ, Діана? возразилъ Габріэль.— Я передалъ вамъ черезъ Андре, что я возвращаю вамъ ваше общаніе. Это было съ моей стороны не пустое слово, но дйствительное намреніе.

— Сдлаться монахиней — было у меня также дйствительнымъ намреніемъ, Габріэль и — это намреніе только на время отложено… не забудьте!

— Зачмъ, Діана? зачмъ отказываться отъ свта, для котораго вы созданы?

— Пусть ваша совсть будетъ спокойна въ этомъ отношеніи, другъ мой! Не столько для того, чтобъ исполнить данную вамъ клятву, сколько для удовлетворенія тайнаго желанія души моей, ршаюсь я оставить свтъ, гд такъ страдала. Поврьте, мн нуженъ миръ и покой! и только съ Богомъ могу я найдти ихъ. Не завидуйте моему послднему убжищу!

— О! да! я завидую ему! произнесъ Габріэль.

— Одно помшало моему намренію: я хотла видть, исполните ли вы просьбу, которая заключалась въ моемъ послднемъ письм.

— Я надюсь, наконецъ, продолжала Діана: — въ случа нужды, броситься между людьми, которыхъ я люблю, и которые ненавидятъ другъ друга, и — кто знаетъ?— можетъ-быть, отклонить несчастіе или преступленіе. Сердитесь вы на меня, Габріэль, за эту мысль?

— Можно ли сердиться за то, что свойственно вашей природ? Діана, вы были великодушны — это понятно.

— Я даже не знаю, была ли я великодушна, возразила госпожа де-Кастро:— или, по-крайней-мр, если была, то въ какой степени. Я прощала на обумъ. И объ этомъ-то намрена я разспросить васъ, Габріэль, потому-что хочу узнать свою судьбу — во всей ея нагот.

— Діана, Діана! это гибельное любопытство!

— Все равно, я не останусь ни дня въ этомъ ужасномъ недоумніи. Скажите мн, Габріэль, убдились ли вы, наконецъ, что я дйствительно ваша сестра, или вы потеряли всякую надежду разузнать эту страшную тайну? Отвчайте! я прошу, я умоляю васъ.

— Я буду отвчать, печально сказалъ Габріэль.— Діана! есть испанская пословица, которая говоритъ: всегда должно ожидать худшаго, и, во время нашей разлуки, я пріучилъ себя думать о васъ, какъ о сестр, но не нашелъ никакихъ новыхъ доказательствъ, и нтъ у меня никакой надежды, никакого средства найдти ихъ.

— Боже мой! вскричала Діана.— Но тотъ, кто долженъ былъ представить вамъ эти доказательства… разв онъ ужь не существовалъ, когда вы возвратились въ Кале.

— Онъ существовалъ, Діана.

— Стало-быть, общаніе, которое вамъ дали, не было выполнено! Впрочемъ, кто это сказалъ мн, что король прекрасно принялъ васъ?…

— Все, что общали мн, исполнили въ точности, Діана!

— О! Габріэль, съ какимъ мрачнымъ видомъ вы говорите это! Какая страшная загадка еще кроется тутъ, Матерь Божія!

— Вы требовали — и узнаете все, Діана, сказалъ Габріэль.— Посмотримъ, что вы подумаете объ этомъ открытіи, будете ли вы потомъ упорствовать въ своемъ великодушіи, не измнятъ ли, по-крайней-мр, этимъ словамъ вашъ видъ, ваше лицо, ваши движенія. Слушайте!

— Слушаю и дрожу, Габріэль!

Тутъ Габріэль задыхающимся голосомъ разсказалъ госпож де-Кастро все — пріемъ короля, доводы, которые представляли ему госпожа де-Пуатье и коннетабль, какую ужасную, лихорадочную ночь онъ, Габріэль, провелъ тогда, второй визитъ его въ Шатле, его сошествіе въ адъ зачумленной тюрьмы, мрачное повствованіе г-на Сазерака — наконецъ все!

Діана слушала не прерывая, не вскрикивая, не двигаясь съ мста, нмая и блдная, какъ мраморная статуя, съ устремленнымъ на Габріэля неподвижнымъ взглядомъ, съ поднявшимися на голов волосами.

Долгое молчаніе послдовало за мрачнымъ разсказомъ Габріэля. Потомъ — Діана хотла говорить, но не могла. Голосъ ея замиралъ. Габріэль смотрлъ на ея ужасъ съ какой-то злобной радостью. Наконецъ — у нея вырвался крикъ ужаса…

Въ эту минуту кто-то слегка постучалъ въ дверь.

— Кто тамъ? Чего еще хотятъ отъ меня, Боже мой! произнесла г-жа де-Кастро. Андре отворилъ дверь.

— Простите, сударыня, сказалъ онъ:— но… письмо отъ короля..

— Отъ короля! повторилъ Габріэль, и глаза его заблистали.

— Зачмъ приносить мн это письмо, Андре?

— Мн сказали, что оно нужное.

— Подай… Ступай, Андре. Если будетъ отвтъ — я позову.

Андре вышелъ. Діана распечатала письмо и съ возрастающимъ ужасомъ прочла про себя слдующее:

‘Милая Діана.

‘Мн сказали, что вы въ Лувр. Прошу васъ, не выходите, пока я не буду у васъ. Я въ совт, который кончится черезъ нсколько минутъ. Отсюда я прямо къ вамъ. Ждите меня каждую минуту. Я такъ давно не видалъ васъ одну. Мн грустно, мн хотлось бы поговорить нсколько минутъ съ моей милой дочерью. До свиданья!

‘Генрихъ.’

Діана поблднла и судорожно сжала письмо въ рукахъ.

Что было ей длать?

Отпустить Габріэля? но если онъ встртится съ королемъ, который того-и-гляди могъ прійдти?

Удержать Габріэля? но король увидитъ его. Предупредить короля, значило возбудить въ немъ подозрнія. Предупредить Габріэля — значило подвергнуться вспышк, которой она такъ боялась. Встрча эта казалась теперь неизбжною, и виновницею этой роковой встрчи была она, Діана, которая отдала бы жизнь свою, чтобъ отвратить бдствіе…

— Что пишетъ вамъ король, Діана? спросилъ Габріэль, притворяясь спокойнымъ, хотя дрожащій голосъ измнялъ ему.

— Ничего, право, ничего, отвчала Діана.— Приглашеніе къ ныншнему вечеру…

— Я, можетъ-быть, безпокою васъ, Діана, сказалъ Габріэль.— Я ухожу.

— Нтъ, нтъ! останьтесь! быстро возразила она.— А впрочемъ, если какія-нибудь дла требуютъ васъ, я не хочу васъ удерживать.

— Письмо встревожило васъ, Діана. Я боюсь быть вамъ въ тягость, и потому уйду.

— Вы мн въ тягость, другъ мой! можете ли вы это думать? Не сама ли я, нкоторымъ образомъ, привела васъ сюда, увы! можетъ-быть, это было безразсудно… и я боюсь! Я васъ увижу еще, но не здсь — у васъ. Какъ только я буду свободна, я тотчасъ прійду къ вамъ, возобновить этотъ ужасный и сладкій разговоръ. Я общаю вамъ. Считайте на меня. Теперь же — вы правы — немного озабочена, немного страдаю… у меня какъ-будто лихорадка.

— Я вижу это, Діана, и оставляю васъ, печально сказалъ Габріэль.

— До свиданья, другъ! не на долго! Идите… идите…

И она шла за нимъ къ дверямъ комнаты.

— Если я удержу его, думала она, провожая его:— король непремнно увидитъ его, если онъ удалится сейчасъ же, есть еще надежда, что они не встртятся…

И, однакожь, она все еще колебалась и дрожала.

— Извините, Габріэль! одно послднее слово… сказала она вн себя, на порог комнаты.— Боже мой! вашъ разсказъ такъ встревожилъ меня! Я едва могу собрать мысли. Что я хотла спросить васъ? Да! одно только слово — одно важное слово… Вы не сказали мн, что вы намрены длать?

— Я еще ничего не знаю, сказалъ Габріэль съ мрачнымъ видомъ.— Ввряю себя Богу, обстоятельствамъ и случаю.

— Случаю! повторила съ трепетомъ Діана.— Случаю! что вы хотите этимъ сказать? О! войдите, войдите. Я не отпущу васъ, Габріэль, пока вы не объясните мн этого слова: случаю! Останьтесь… заклинаю васъ.

И, взявъ Габріэля за руку, она ввела его въ комнату.

— Если онъ встртитъ короля, думала бдная Діана:?— они будутъ съ-глазу-на-глазъ… По-крайней-мр, если я тутъ… Габріэль долженъ остаться.

— Я чувствую себя лучше, сказала она вслухъ.— Габріэль, возобновимъ нашъ разговоръ… я жду вашего объясненія… Мн теперь гораздо-лучше.

— Нтъ, Діана, теперь вы еще больше встревожены, возразилъ Габріэль:— и знаете ли, что приходитъ Мн на мысль? знаете ли, что кажется мн причиной вашего волненія…

— Нтъ… Габріэль… не продолжайте… Оставьте меня, оставьте Лувръ. Я прійду къ вамъ докончить разговоръ. Идите, другъ мой, идите. Вы видите, какъ я стараюсь васъ удержать. И, говоря это, она проводила его до передней. Тамъ былъ пажъ. Діана хотла-было приказать ему проводить Габріэля изъ Лувра, но эта предосторожность опять обнаружила бы ея недоврчивость. Но она не могла удержаться, не позвать знакомъ Андре и не спросить его на ухо:

— Ты не знаешь, совтъ кончился?

— Нтъ еще, сударыня, шопотомъ отвчалъ Андре.— Я не замтилъ, чтобъ совтники выходили изъ большой залы.

— Прощайте, Габріэль, громко и живо сказала Діана.— Прощайте, другъ мой. Вы принуждаете меня почти выгнать васъ, чтобъ доказать, что я васъ не удерживаю. Прощайте, по не надолго.

— Ненадолго, съ задумчивой улыбкой сказалъ Габріэль, пожимая ей руку.

Онъ ушелъ. Діана провожала его глазами, пока послдняя дверь не затворилась за нимъ.

Потомъ, войдя въ свою комнату, она, со слезами на глазахъ, съ біющимся сердцемъ упала на колни передъ налоемъ.

VIII.
Предвщанія.

Недли черезъ дв посл описаннаго нами посщенія, въ Лувр начались приготовленія къ великолпнымъ пиршествамъ, которыя Король собирался дать своему доброму городу Парижу, по случаю счастливыхъ бракосочетаній дочери своей Елизаветы съ Филиппомъ II и сестры Маргариты съ герцогомъ савойскимъ.

Дйствительно, то были счастливые браки! стоило отпраздновать ихъ всевозможными удовольствіями! Поэтъ донъ-Карлоса разсказалъ о первомъ такъ, что уже нечего договаривать. Теперь мы увидимъ, какъ готовился второй.

Брачный договоръ Филибера Эммануэля съ принцессой Маргаритой долженъ быль заключиться 28-го іюня.

Генрихъ объявилъ, что въ этотъ и два слдующіе дня, въ Typнелли будутъ происходить турниры и другія рыцарскія игры.

И, подъ предлогомъ желанія лучше почтить двухъ супруговъ, а въ сущности съ цлію удовлетворить собственной страсти къ подобнымъ забавамъ, король сказалъ, что самъ будетъ въ числ бойцовъ.

Но утромъ 28-го іюня, королева Катерина Медичи, все это время не выходившая изъ своего убжища, настойчиво потребовала свиданія съ королемъ.

Генрихъ, само-собою разумется, тотчасъ согласился на желаніе своей супруги.

Катерина, вся взволнованная, вошла въ комнату короля.

— А, государь! сказала она, завидвъ его:— именемъ Бога заклинаю васъ, до конца іюня не выходите изъ Лувра.

— Почему? спросилъ Генрихъ, изумленный такимъ быстрымъ приступомъ.

— Государь, въ эти дни вамъ готовится несчастіе, отвчала флорентинка.

— Кто вамъ сказалъ это? произнесъ король.

— Ваша звзда, государь, которую въ прошлую ночь наблюдала я съ моимъ итальянскимъ астрологомъ: мы видли признаки грозящей опасности, смертельной опасности.

Надо знать, что Катерина Медичи въ эту пору начинала предаваться тмъ занятіямъ магіею и астрологіею, которыя, если врить современнымъ сказаніямъ, рдко обманывали ее въ-продолженіе всей ея жизни.

Но Генрихъ II вовсе не врилъ звздамъ, и потому смясь отвчалъ:

— Э, королева! если моя звзда предвщаетъ несчастіе, то это несчастіе постигнетъ меня и въ Лувр точно такъ же, какъ вн Лувра.

— Нтъ, государь, отвчала Катерина:— бда ждетъ васъ только подъ небомъ, на открытомъ воздух.

— Въ-самомъ-дл? такъ, можетъ-быть, не грозитъ ли мн бдой какой-нибудь порывъ втра? проговорилъ Генрихъ.

— Государь, не шутите подобными вещами! возразила королева:— звзды — это слова, начертанныя Богомъ.

— Вы, не правда ли, видли въ небесномъ начертаніи, что моя жизнь подвергнется опасности, если я оставлю Лувръ?

— Да, государь.

— Хорошо! Форкатель въ прошедшемъ мсяц видлъ совсмъ другое.— Вы, я думаю, уважаете Форкателя?

— Да, отвчала королева: — это ученый человкъ! онъ читаетъ тамъ, гд мы еще едва различаемъ буквы.

— Такъ знайте же, сударыня, возразилъ король:— что Форкатель прочелъ для меня въ вашихъ звздахъ слдующій прекрасный стихъ, въ которомъ только одинъ недостатокъ — непонятность:

‘Si ce n’est Mars, redoutez son image’.

(‘Если это не Марсъ, боитесь его изображенія’.)

— Чмъ же это предсказаніе опровергаетъ то, которое я вамъ принесла? сказала Катерина.

— Позвольте! возразилъ Генрихъ.— У меня есть гд-то мой гороскопъ, составленный въ прошломъ году. Вы помните, что онъ мн предсказывалъ?

— Очень смутно, государь.

— По этому гороскопу, мн опредлено погибнуть на дуэли, оно, конечно, ново и рдко для короля! Но дуэль, мн кажется, не изображеніе Марса, а самъ Марсъ.

— Что жь вы заключаете изъ этого, государь? спросила Катерина.

— То, что вс предсказанія противорчатъ одно другому, и потому лучше всего не врить ни одному изъ нихъ. Вы видите, что они сами-себя изобличаютъ во лжи!

— И ваше величество оставите Лувръ въ эти дни? спросила Катерина.

— При всякихъ другихъ обстоятельствахъ, отвчалъ король:— я былъ бы счастливъ, оставшись на это время съ вами. Но я общалъ и уже объявилъ всенародно, что буду на этихъ празднествахъ. Я долженъ быть на нихъ.

— По-крайней-мр, государь, вы не выйдете на арену турнира? возразила Катерина.

— Къ-сожалнію, данное слово заставляетъ меня отказать вамъ и въ этомъ. Но что за опасность въ этихъ играхъ? я отъ всей души благодаренъ вамъ за вашу заботливость, и при всемъ томъ, позвольте мн сказать, что эти страхи — совершенная химера, что уступить имъ значитъ внушить ложную мысль объ опасности благородныхъ, веселыхъ турнировъ: я не хочу, чтобъ они изъ-за меня были отмнены.

— Государь, сказала побжденная Катерина Медичи: — я привыкла покоряться вашей вол, покорюсь и теперь, но съ скорбью и ужасомъ въ душ.

— И вы будете въ Турнелли, не правда ли? спросилъ Генрихъ, цалуя руку королевы: — вы прійдете рукоплескать моимъ ударамъ и побдить въ себ эти слпые страхи?

— Я буду повиноваться вамъ до конца, государь, сказала королева удаляясь.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Катерина Медичи, дйствительно, со всмъ дворомъ, кром Діаны де-Кастро, присутствовала на первомъ турнир, въ которомъ Генрихъ цлый день ломалъ копья съ каждымъ встрчнымъ.

— Ну, что же? ваши звзды ошиблись? смясь говорилъ онъ вечеромъ королев.

Королева грустно покачивала головой.

— Увы! іюнь еще не кончился, сказала она.

Но на другой день, 29-го іюня, было то же самое: Генрихъ не оставлялъ арены, былъ и отваженъ и счастлвъ.

— Вотъ, видите ли, говорилъ онъ опять королев цо возвращеніи въ Лувръ:— звзды и на ныншній день обманули.

— А, государь! я всего больше боюсь за третій день! сказала королева.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Этому послднему дню турнировъ, 30-го іюня, сред, слдовало быть самымъ торжественнымъ, самымъ блестящимъ заключеніемъ перваго праздника.

Бойцовъ было четверо.

Король, который былъ одтъ въ блое и черное — цвта г-жи де-Пуатье.

Герцогъ Гизъ-въ бломъ и аломъ.

Альфонсъ д’Эсте, герцогъ Феррарскій — въ желтомъ и красномъ, Жакъ савойскій, герцогъ немурскій — въ желтомъ и черномъ. ‘То были’, говоритъ Брантомъ: ‘четыре принца, лучшіе воины, ‘какихъ только можно найдти не только во Франціи, во и въ другихъ странахъ. И вс они въ тотъ день были такіе чудные, что и не знали, кому изъ нихъ отдать преимущество, хотя король былъ одинъ изъ самыхъ лучшихъ, изъ самыхъ ловкихъ всадниковъ въ своемъ королевств’.

Въ-самомъ-дл, счастіе колебалось между этими четырьмя ловкими, славными рыцарями, поединки смнялись, время шло и неизвстно было, кому достанется честь турнира.

Генрихъ II былъ весь одушевленъ, весь взволнованъ. Тутъ, въ этихъ играхъ, въ этихъ бранныхъ потхахъ, онъ чувствовалъ себя въ своей сфер, здсь онъ дорожилъ побдой, можетъ-быть, столько же, какъ на пол настоящей битвы.

Но вотъ, приближался вечеръ и трубы прозвучали послдній поединокъ.

Онъ остался за герцогомъ Гизомъ, при громкихъ рукоплесканіяхъ дамъ и собравшейся толпы.

Потомъ, королева, у которой отлегло на сердц, встала. То былъ знакъ разъзда.

— Какъ! ужь кончено? вскрикнулъ разгорячившійся король.— Постойте, ваше величество, постойте! не моя ли теперь очередь?

Г. Вьелльвиль замтилъ королю, что онъ первый открылъ турниръ, что вс четыре рыцаря получили ровное число вызововъ, что, правда, счастіе осталось между ними равнымъ и побдителя не было, но что, наконецъ, арена закрыта, день прошелъ.

— Э! возразилъ съ нетерпніемъ Генрихъ:— если король вошелъ первымъ, то онъ долженъ выйдти послднимъ. Я не хочу, чтобъ это такъ кончилось. Вотъ же еще два полные поединка.

— Но, государь, возразилъ Вьелльвиль: — ужь больше нтъ соперниковъ.

— Будто! продолжалъ король, — а вотъ тотъ, который все время оставался съ опущеннымъ забраломъ и ни разу не бился? Кто это такой, Вьелльвиль?

— Государь, я не знаю… я не замтилъ… отвчалъ Вьелльвиль.

— Э! милостивый государь, кричалъ король, подходя къ незнакомцу:— не угодно ли вамъ переломить копье, послднее копье, со мною?

Незнакомецъ нсколько времени не отвчалъ, потомъ важнымъ, проникающимъ душу, взволнованнымъ голосомъ проговорилъ:

— Ваше величество, позвольте мн отказаться отъ этой чести.

Генрихъ не могъ дать себ отчета, отъ-чего этотъ голосъ примшалъ странную тревогу къ одолвавшему его нетерпнію.

— Позволить вамъ отказаться! нтъ, я вамъ этого не позволю, милостивый государь, проговорилъ онъ въ порыв нервическаго гнва.

Незнакомецъ молча поднялъ наличникъ.

Король увидлъ блдное, мертвенно-холодное лицо Габріэля Монгомери.

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ.

I.
Роковой турниръ.

При взгляд на мрачную и торжественную фигуру молодаго графа Монгомери, король почувствовалъ, какъ трепетъ изумленія пробжалъ по всмъ его жиламъ.

Габріэль сказалъ во второй разъ, своимъ медленнымъ и важнымъ голосомъ,

— Умоляю васъ, ваше величество, не упорствовать въ своемъ вызов?

— Я, однакожь, упорствую, графъ Монгомери, отвчалъ король.

И такъ, онъ еще разъ сказалъ Габріэлю съ преувеличенною твердостію:

— Графъ, готовьтесь сразиться со мною.

Габріэль, внутренно смущенный по-крайней-мр столько же, сколько и самъ король, молча поклонился.

Въ эту минуту, подошелъ г. де-Буасси, великій конюшій, и сказалъ королю, что королева послала его умолять съ ея стороны его величество, изъ любви къ ней не сражаться боле.

— Доложите королев, сказалъ Генрихъ:— что именно изъ любви къ ней я хочу еще разъ сразиться.

И, оборотившись къ г. де-Вьельвиллю, онъ сказалъ ему:

— Ну, г. де-Вьельвилль, вооружите меня сейчасъ же.

Въ замшательств, онъ требовалъ отъ г. де-Вьельвилля услуги, входившей въ разрядъ должностей великаго конюшаго, г. де-Буасси. Удивленный г. де-Вьельвилль почтительно замтилъ ему это.

— Правда! сказалъ король.— Гд жь это у меня память сегодня?

И продолжалъ съ нетерпніемъ:

— Но какъ же! я говорилъ правду! Вдь г-ну де-Буасси нужно окончить порученіе королевы и передать ей мой отвтъ! Я зналъ, что длалъ и что говорилъ! Вооружайте меня, г. де-Вьельвилль.

— Слушаю, государь, сказалъ г. де-Вьельвилль: — и такъ-какъ вашему величеству непремнно угодно переломить еще послднее копье, то я осмлюсь замтить, что моя очередь сразиться съ вами, и я остаюсь при своемъ прав. Въ-самомъ дл, г. де-Монгомери явился на арен не въ начал состязанія, а уже тогда, когда полагалъ его оконченнымъ.

— Ваша правда, сказалъ съ живостію Габріэль: — и я удаляюсь, уступая вамъ свое мсто.

— Нтъ! нтъ! отвчалъ король г. де-Вьельвиллю, топнувъ ногою.— Съ г. де-Монгомери, а не съ другимъ хочу я на этотъ разъ сразиться! И безъ того уже довольно промшкали! Вооружайте меня.

Принцъ савойскій также подошелъ къ нему и умолялъ отъ имени Катерины Медичи оставить поле.

И какъ король даже не отвчалъ на его убжденіе, онъ тихо прибавилъ:

— Госпожа Діана де-Пуатье, государь, также просила меня тайно убдить васъ обратить вниманіе на то, съ кмъ на этотъ разъ вы войдете въ состязаніе.

При имени Діаны де-Пуатье, Генрихъ какъ-будто невольно содрогнулся.

И онъ продолжалъ хранить молчаніе человка ршительнаго, которому тщетно докучаютъ.

Между-тмъ, г. де-Вьельвилль, продолжая вооружать его, говорилъ ему тихимъ голосомъ:

— Государь, клянусь Богомъ живымъ, что вотъ уже три ночи сряду мн о томъ только и снится, что ныньче съ вами должно быть несчастіе и что послднее число іюля для васъ роковое число {Мемуары Венсена Карлуа, секретаря г. де-Вьельвилля.}.

Но король, казалось, и не слушалъ его: онъ былъ вооруженъ и схватилъ уже копье.

Габріэль держалъ свое и также выступалъ на арену.

Оба-противника сли на коней и выхали на средину…

Тогда въ толп царствовало странное и глубокое молчаніе. Глаза всхъ стали внимательне, дыханье притаилось.

Никто въ этомъ подражаніи поединку не могъ предвидть кровавыхъ послдствій. Король, привыкшій къ этимъ безопаснымъ играмъ, въ продолженіи трехъ дней едва ли не сто разъ показывался на арен, при условіяхъ, по-видимому, подобныхъ тмъ, которыя и теперь представлялись.

И, не смотря на то, вс неопредленно ощущали что-то необыкновенное, ужасное, и вс ждали и молчали передъ невдомой опасностью. Почему? никто не могъ бы объяснить этого! Но явись въ ту минуту посторонній, онъ при одномъ взгляд на эти лица сказалъ бы себ: быть какому-нибудь необычайному происшествію!

Ужасъ господствовалъ.

Одно замчательное обстоятельство очевидно подало поводъ къ такому мрачному настроенію мыслей въ толп:

При обыкновенныхъ ристаніяхъ, и вовсе время, какъ они продолжались, рожки и трубы не переставали издавать безпрерывные и оглушающіе звуки. То былъ какъ-будто громкій и радостный голосъ самаго турнира.

Но только король и Габріэль выхали на поприще, трубы вдругъ вс умолкли, не стало ни одной, которая бы звучала, и безсознательно удвоился всеобщій ужасъ среди этого необыкновеннаго молчанія.

Оба противника ощущали, еще боле нежели зрители, странныя впечатлнія того смущенія, которое, такъ-сказать, наполняло атмосферу.

Габріэль не думалъ боле, не видлъ, даже не жилъ почти. Онъ дйствовалъ машинально и будто во сн, по инстинкту, какъ, уже прежде поступалъ въ подобныхъ обстоятельствахъ.

Король былъ еще боле страдателенъ и потерянъ. И у него передъ глазами носилось какое то облако, и самъ онъ, казалось, двигался среди неслыханной фантасмагоріи, не бывшей ни сномъ, ни дйствительностью.

Но все-таки передъ нимъ мелькнула молнія мысли, въ которой онъ ясно и разомъ увидлъ предсказанія, переданныя ему третьяго-дня утромъ королевой, предсказанія при его рожденіи и предсказанія Форкастеля. Вдругъ, освщенный какимъ-то страшнымъ блескомъ, онъ понялъ и смыслъ и связь этихъ роковыхъ намековъ. На одинъ мигъ явилось у него желаніе выйдти изъ ограды и отказаться отъ боя. Но тысячи внительныхъ глазъ приковывали его къ мсту.

Къ-тому же, г. де-Вьельвилль только-что подалъ знакъ къ начатію.

Жребій выпалъ. Впередъ! и будь что Богу угодно!

Разомъ сорвались съ мста и помчались галопомъ оба коня.

Габріэль и король встртились посереди арены. Копья обоихъ скрестились, сломались на кирасахъ, и всадники счастливо разъхались другъ съ другомъ.

Стало-быть, ужасныя предчувствія оказались ложными. Какъ-будто радостный ропотъ вырвался разомъ у всхъ изъ облегченной груди. Королева подняла къ небу взглядъ, исполненный благодарности.

Но слишкомъ-рано начали радоваться!

И въ-самомъ-дл, всадники были ещ въ оград. Достигнувъ каждый конца, противоположнаго тому, черезъ который въхали, они на всемъ скаку должны были возвратиться на свои мста и, слдовательно, еще разъ встртиться.

Только какой же опасности можно было еще бояться? При встрч, они уже не сшибались.

Но по несчастію, Габріэль, возвращаясь, не бросилъ, по обычаю, осколка отъ сломаннаго копья. Онъ держалъ его передъ собою на перевс…

И на всемъ скаку, увлеченный конемъ, пущеннымъ въ галопъ, возвращаясь, этимъ осколкомъ онъ наткнулся на голову Генриха II!

Силой удара подняло забрало каски, и осколокъ глубоко впился въ глазъ королю и вышелъ изъ уха.

Разв только половина зрителей, и то вставшихъ и сбиравшихся уже уходить, видла этотъ страшный ударъ. Но они громко вскрикнули и тмъ предувдомили другихъ.

Между-тмъ, Генрихъ выпустилъ поводья, уцпился за шею своей лошади и такимъ-образомъ проскакалъ по всей арен, на конц которой приняли его господа де-Вьельвилль и де-Буаси.

— Ахъ! я умираю! было первымъ словомъ короля.

Онъ прошепталъ еще:

— Не безпокоить г-на де-Монгомери!.. я ему прощаю.

И онъ лишился чувствъ.

Не будемъ описывать послдовавшаго за тмъ смятенія. Катерину Медичи вынесли полуживую. Король былъ немедленно перенесенъ въ свои турнельскіе покои, и оставался въ безпамятств.

Габріэль, сошедши съ лошади, стоялъ прислонившись къ барьеру, недвижный, уничтоженный и будто самъ ошеломленный ударомъ, имъ же напесеннымъ.

Послднія слова короля были услышаны и повторены. Никто не смлъ его безпокоить. Но около него слышался ропотъ и на него посматривали искоса и съ какимъ-то ужасомъ.

Одинъ только адмиралъ Колиньи, присутствовавшій на турнир, осмлился приблизиться къ молодому человку и, слва проходя мимо его, шепнулъ ему:

— Вотъ страшное-то несчастіе, другъ! Знаю, что всему этому виною здсь случай, наши идеи и рчи, слышанныя вами, какъ сказывалъ мн Ла-Реноди, въ совщаніяхъ на Моберовой Площади, ровно ничего не значатъ въ этомъ роковомъ происшествіи! Но все-таки, хоть васъ и нельзя обвинять, берегитесь. Совтую вамъ скрыться на нкоторое время, оставить Парижъ и даже Францію. Полагайтесь на меня какъ всегда. До свиданія.

— Благодарю васъ, отвчалъ Габріэль, не перемняя положенія.

Грустная и слабая улыбка задла его блдныя губы во время разговора съ главою протестантовъ.

Колиньи кивнулъ ему головою и удалился.

Нсколько минутъ спустя, герцогъ Гизъ, только-что увидвшій, какъ выносили короля, также приблизился къ Габріэлю, отдавая кой-какія приказанія.

Онъ также, справа, прошелъ мимо графа, и, проходя, сказалъ ему на ухо:

— Несчастный ударъ, Габріэль! Но скорй жалть васъ надобно. Однако, еслибъ кто подслушалъ разговоръ нашъ въ Турнел, какихъ бы ужасныхъ заключеній не вывели злые языки изъ этого простаго, но роковаго случая! Но все равно, теперь я въ сил и вамъ преданъ, вы это знаете. Нсколько дней нигд не показывайтесь, но не оставляйте Парижа: это безполезно. Еслибъ кто осмлился стать вашимъ обвинителемъ, вспомните, что я вамъ сказалъ: ‘полагайтесь на меня везд, всегда и въ какомъ бы то ни было случа.’

— Благодарю, ваша свтлость, сказалъ еще разъ Габріэль тмъ же голосомъ и съ тою же грустною улыбкою.

Между-тмъ, герцогъ Гизъ вмшался въ смущенныя, окружавшія его группы. Габріэль взглянулъ наконецъ вокругъ себя, увидлъ испуганное любопытство, съ какимъ на, него смотрли, вздохнулъ и ршился удалиться изъ этого роковаго мста.

Онъ возвратился въ свою отель въ Улиц-Жарденъ-Сенъ-Поль, и никто не остановилъ его, никто не сказалъ ему ни слова.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ Турнел, въ комнату къ королю никого не впускали, исключая королевы, его дтей и хирурговъ, сбжавшихся на помощь къ царственному больному.

Но Фернель и вс другіе медики скоро увидли, что не было уже никакой надежды и что нельзя было спасти Генриха II.

Амбруазъ Паре былъ въ Перонн. Герцогъ Гизъ и не подумалъ послать за нимъ.

Король оставался четыре дня въ безпамятств.

На пятый день онъ пришелъ въ себя, казалось, для того только, чтобъ отдать кой-какія приказанія, а главное повелть, чтобъ немедленно праздновали бракосочетаніе сестры его.

Онъ видлся также съ королевой и далъ ей нкоторыя наставленія касательно дтей своихъ и государственныхъ длъ.

Потомъ его схватила опять горячка, и бредъ, и агонія.

Наконецъ, 10 іюля 1559 года, на другой день посл того, какъ сестра его Маргарита въ слезахъ вышла за герцога савойскаго, Генрихъ II скончался посл одиннадцати долгихъ дней агоніи.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ тотъ же самый день, госпожа Діана де-Кастро удалилась, или, лучше сказать, убжала въ свой прежній монастырь сен-кентенскихъ бенедиктинокъ, снова открытый со времени шато-камбрзскаго мира.

II.
Новый порядокъ вещей.

Для королевской фаворитки, такъ же какъ и для фаворита, истинною смертью бываетъ не смерть, но немилость.

Такимъ-образомъ, сынъ графа де-Монгомери достаточно отмстилъ бы коннетаблю и Діан де-Пуатье за ужасную смерть своего отца, если черезъ него оба виновные пали съ высоты могущества въ изгнаніе, съ высоты блеска въ забвеніе.

Именно этого результата ждалъ Габріэль въ глубокомъ и полномъ думъ уединеніи своей отели, гд онъ схоронилъ себя посл роковаго происшествія 30-го іюня. Не казни своей страшился онъ въ случа, еслибъ Монморанси и его соучастница остались въ сил, но ихъ помилованія.— И онъ ждалъ.

Въ-продолженіи одиннадцати-дневной агоніи Генриха II, коннетабль Монморанси употребилъ вс средства къ сохраненію вліянія своего на правительство. Онъ писалъ къ принцамъ крови, увщавая ихъ прибыть и занять мсто въ совт молодаго короля. Особенно уговаривалъ онъ Антуана-Бурбонскаго, короля наваррскаго, ближайшаго наслдника престола посл королевскихъ братьевъ. Онъ убждалъ его спшить, потому-что малйшее промедленіе можетъ дать власть чужимъ, которой уже нельзя будетъ отнять у нихъ посл. Наконецъ, онъ посылалъ курьера за курьеромъ, подговаривалъ однихъ, кланялся другимъ и не пренебрегалъ никакими средствами для составленія партіи, способной устоять противъ партіи Гизовъ.

Діана де-Пуатье, не взирая на горе, помогала ему какъ могла въ этихъ усиліяхъ, потому-что и ея судьба была теперь тсно связана съ судьбою ея стариннаго обожателя.

Съ нимъ она еще могла властвовать, хотя и не прямо, по-крайней-мр косвенно.

Въ-самомъ-дл, когда, 10-го іюля 1559 года, герольды провозгласили королемъ старшаго изъ сыновей Генриха II, молодому принцу было только шестнадцать лтъ, и хотя законъ объявлялъ его совершеннолтнимъ, но его возрастъ, неопытность и слабость здоровья заставляли предоставить веденіе длъ на многіе годы министру, гораздо могущественнйшему подъ его именемъ, нежели онъ самъ.

И такъ, кто будетъ этимъ министромъ, или, лучше, опекуномъ? Герцогъ Гизъ или коннетабль? Катерина Медичи или Антуанъ Бурбонъ?

Вотъ въ чемъ состоялъ вопросъ на другой день смерти Генриха II.

Въ этотъ же день, Франциску II надлежало въ три часа принимать парламентскихъ депутатовъ. Тому, кого онъ представилъ онъ имъ, какъ своего министра, они могли по справедливости поклониться, какъ своему настоящему королю.

Дло, стало-быть, состояло въ томъ, чтобъ побдить, и потому утромъ 12-го іюля Катерина Медичи и Францискъ-Лотарингскій, каждый самъ-по-себ, отправились къ молодому королю, подъ предлогомъ изъявленія ему своихъ сожалній, на дл же, чтобъ надавать ему разныхъ совтовъ.

Вдова Генриха II для этой цли преступила даже этикетъ, предписывавшій ей нигд не показываться въ-продолженіе сорока дней.

Катерина Медичи, притсненная и отстраненная мужемъ, уже двнадцать дней чувствовала, какъ въ ней пробуждалось то громадное и глубокое честолюбіе, которое наполняло послдніе дни ея жизни.

Но какъ она не имла возможности быть правительницею при совершеннолтнемъ корол, то у ней оставался одинъ только случай властвовать, именно, посредствомъ министра, преданнаго ея выгодамъ.

Коннетабль Монморанси не долженъ быть этимъ министромъ. Въ предшествующее царствованіе, онъ не мало содйствовалъ къ устраненію законнаго вліянія Катерины, съ цлью замстить его вліяніемъ Діаны де-Пуатье. Королева-мать не могла простить ему этихъ козней, и думала только, какъ бы наказать его за поступки съ нею, всегда грубые и часто безчеловчные.

Антуанъ Бурбонъ могъ бы быть въ рукахъ ея орудіемъ боле послушнымъ. Но онъ принадлежалъ къ религіи реформатской, Жанна д’Альбре, жена его, была сама женщина честолюбивая, наконецъ, его титулъ принца крови, соединенный съ такою дйствительною властью, могъ внушить ему опасныя желанія.

Оставался герцогъ Гизъ. Но признаетъ ли Францискъ-Лотарингскій нравственный авторитетъ королевы-матери, или вовсе откажется отъ раздла съ нею власти?

Вотъ на-счетъ чего Катерин Медичи очень хотлось бы увриться. И потому она съ радостью приняла родъ свиданія, которое случай въ присутствіи короля въ этотъ ршительный день устроилъ между ней и Францискомъ-Лотарингскимъ.

Тутъ она могла найдти или создать случай испытать герцога и вызнать его расположеніе къ ней.

Но герцогъ Гизъ, съ своей стороны, былъ не мене искусенъ въ политик, чмъ на войн, и приготовился быть на сторож.

Этотъ прологъ происходилъ въ Лувр, въ королевской комнат, въ которой Францискъ II наканун помстился, дйствующими лицами въ немъ были: королева-мать, Балафре, молодой король и Марія Стюартъ.

Сами же Францискъ и его молодая королева, наряду съ эгоистическими и холодными честолюбіями Катерины и герцога Гиза, были только милыми, наивными и влюбленными дтьми, которыхъ довріе должно было принадлежать первому встрчному, ловко съумющему овладть ихъ сердцами.

Они искренно оплакивали смерть короля, своего родителя, и Катерина застала ихъ грустными и огорченными.

— Сынъ мой, сказала она Франциску: — съ вашей стороны похвально чтить слезами память того, о комъ первый изъ всхъ вы должны сожалть. Вы знаете, раздляю ли я эту горесть! Вспомните, однакожь, и о томъ, что на васъ лежатъ не одн сыновнія обязанности. Вы тоже отецъ, отецъ своего народа! Отдавъ прошедшему законную дань сожалній, обратитесь къ будущему. Вспомните, наконецъ, что вы король.

— Ахъ, сказалъ, покачавъ головою, Францискъ:— тяжелое бремя скипетръ Франціи для шестнадцатилтнихъ рукъ! И ничто не приготовило меня къ мысли, что такая ноша такъ рано отяготетъ надъ моею пеопытною юностію.

— Государь, продолжала королева: — пріймите съ покорностью судьб, и вмст съ благодарностью, Богомъ налагаемую на васъ обязанность, облегчить же ее всми силами, присоединить свои стремленія къ вашимъ, и тмъ помочь вамъ достойно нести ее — будетъ уже дломъ тхъ, кто окружаетъ васъ и любитъ.

— Ваше величество… благодарю васъ… проговорилъ молодой король въ затрудненіи, что отвчать на такіе доводы.

И машинально онъ обращалъ взоры къ герцогу Гизу, будто прося совта у дяди жены своей.

На первомъ шагу царствованія, и даже въ-отношеніи къ своей матери, юный внценосецъ уже инстинктивно чувствовалъ засады на своей дорог.

Но герцогъ Гизъ, нисколько не запинаясь, сказалъ ему тогда:

— Да, вы правы, государь, благодарите, горячо благодарите королеву за ея добрыя и одобрительныя слова. Но не довольствуйтесь одной благодарностью. Смло скажите ей, что среди всхъ, кто васъ любитъ и кого вы любите, она все же на первомъ мст, и что поэтому вы должны разсчитывать и разсчитываете на ея дйствительное и материнское соучастіе въ томъ трудномъ дл, на которое вы такъ съ-молода призваны.

— Дядя мой Гизъ былъ врнымъ истолкователемъ моихъ мыслей, ваше величество, сказалъ обрадованный король своей матери:— и если я, изъ страха ослабить, не повторяю вамъ его выраженій, считайте ихъ какъ-бы сказанными мною и удостойте общать моей слабости свою драгоцнную подпору.

Королева-мать успла уже бросить герцогу Гизу взглядъ благоволенія и сочувствія.

— Государь, отвчала она сыну: — все мое небольшое знаніе принадлежитъ вамъ, и я буду гордиться и считать себя счастливой всякій разъ, какъ вамъ угодно будетъ попросить у меня совта. Но я женщина, у вашего же престола долженъ быть защитникъ со шпагою въ рук. Эту сильную руку, эту мужескую энергію ваше величество безъ сомннія найдете среди тхъ, кто по связямъ и по родству составляетъ вашу естественную подпору.

Катерина Медичи тотчасъ же платила герцогу Гизу долгъ свой относительно благорасположенія.

Между ними былъ родъ какой-то нмой стачки, заключенной въ одномъ взгляд, но которая, надобно сказать, не была искренней ни съ той, ни съ другой стороны и, какъ увидимъ, не могла быть продолжительною.

Молодой король понялъ мать свою, и, ободренный взглядомъ Маріи, подалъ свою робкую руку герцогу Гизу.

Этимъ онъ отдавалъ ему правленіе Франціею.

Катерин Медичи, однако, не хотлось дать сыну слишкомъ-далеко зайдти, пока самъ герцогъ Гизъ не обезпечитъ ее врными залогами въ своемъ расположеніи къ ней.

И потому она успла перебить короля, который, по всей вроятности, тутъ же утвердилъ бы какимъ-нибудь формальнымъ общаніемъ доврчивый жестъ свой, и первая сказала:

— Во всякомъ случа, прежде, нежели вы изберете себ министра, государь, мать ваша будетъ просить у васъ не милости, но права сдлать вамъ одно напоминаніе.

— Скажите: приказать мн, королева, отвчалъ Францискъ II.— Говорите, прошу васъ.

— Хорошо, сынъ мой, начала Катерина:— дло идетъ о женщин, сдлавшей много зла мн и еще больше Франціи. Не намъ порицать слабости того, кто для насъ теперь боле, чмъ когда-либо, священъ. Но отецъ вашъ, государь, къ-несчастію, уже не существуетъ, воля его уже не властвуетъ во дворц этомъ, а женщина, которую я даже и назвать не хочу, сметъ еще жить въ немъ. Вовремя долгой летаргіи короля, ей не разъ было говорено, какъ неприлично оставаться ей въ Лувр.— Король разв умеръ? спросила она.— Нтъ, еще дышетъ.— Такъ никто кром его не можетъ мн приказывать.— И она осталась.

Герцогъ Гизъ почтительно перебилъ королеву-мать и поспшилъ сказать:

— Простите, королева, но мн извстны намренія его величества на-счетъ той, о которой вы говорите.

И не медля ни мало онъ ударилъ въ металлическую доску. Вошелъ дежурный.

— Доложить госпож де-Пуатье, сказалъ онъ ему: — что королю угодно говорить съ ней сію минуту.

Король, казалось, ни мало не удивлялся и не безпокоился, что у него такимъ образомъ и безъ согласія вырывали власть изъ рукъ. Онъ даже радовался всему тому, что могло уменьшить его отвтственность и избавить его отъ труда дйствовать.

Герцогу, однако, хотлось дать своей выходк силу королевскаго согласія.

— Не правда ли, государь, я не поступилъ слишкомъ самоувренно, сказавъ, что мн извстна воля вашего величества касательно этого дла?

— Нтъ, конечно, любезный дядя, поспшно перебилъ его Францискъ.— Длайте, что вамъ угодно! я напередъ знаю, что все, что вы ни сдлаете, будетъ хорошо сдлано.

— И все, что вы ни говорите, хорошо сказано, прошептала Марія Стюартъ на ухо своему мужу.

Францискъ былъ вн себя отъ самодовольства и гордости. За одно слово, за одинъ одобрительный взглядъ своей обожаемой Маріи, онъ бросилъ бы и отдалъ вс королевства въ мір.

Королева-мать ждала съ нетерпливымъ любопытствомъ, на что ршится герцогъ Гизъ.

Она, однако, сочла за нужное прибавить, сколько для того, чтобъ прервать молчаніе, столько же, чтобъ лучше обозначить свои намренія:

— Та, которую вы только-что позвали, государь, могла бы, кажется, предоставить Лувръ безъ раздла единственной законной королев прошедшаго, такъ же какъ и прелестной королев настоящаго, прибавила она, граціозно поклонившись Маріи Стюартъ.— У великолпной и прекрасной дамы вдь есть для убжища и утшенія чудесный Анетскій-Дворецъ, который ужь, конечно, лучше и чудесне моего простаго дома въ Шомонъ-сюр-Луаръ.

Герцогъ Гизъ ничего не отвтилъ, но сберегъ въ ум своемъ этотъ намекъ.

Надо признаться, что онъ не мене Катерины Медичи ненавидлъ Діану де-Пуатье. Она до-сихъ-поръ, въ угоду своему конетаблю, всею своею властію задерживала карьеру и планы герцога, она же, безъ-сомннія^, оставила бы его навсегда въ тни, не разбей только копье Габріэля, вмст съ жизнію Генриха II, власти очаровательницы.

Но день отмщенія насталъ, наконецъ, для Франциска-Лотарингскаго, а онъ умлъ столько же ненавидть, сколько и любить.

Въ эту минуту, докладчикъ громкимъ голосомъ прокричалъ:

— Госпожа герцогиня де-Валентинуа.

Діана де-Пуатье вошла, очевидно смущенная, но по-прежнему высокомрная.

III.
Слдствіе габріелевой мести.

Герцогиня де-Валентинуа легко поклонилась молодому королю, еще легче Катерин Медичи и Маріи Стюартъ, и, казалось, даже не замтила присутствія герцога Гиза.

— Государь, сказала она:— ваше величество изволили приказать мн явиться къ себ…

Она остановилась. Францискъ II, смущенный и вмст раздраженный высокомріемъ ея, замялся, покраснлъ и наконецъ сказалъ:

— Нашему дяд Гизу угодно было принять на себя трудъ сообщить вамъ наши намренія, герцогиня.

И онъ началъ въ пол-голоса говорить съ Маріею Стюартъ.

Діана медленно оборотилась къ Балафре, и при вид тонкой и насмшливой улыбки, бродившей у него на губахъ, попыталась-было противопоставить ей самый повелительный изъ своихъ взглядовъ разгнванной Юноны.

Но Балафре не такъ легко было запугать.

— Герцогиня, сказалъ онъ, низко поклонившись Діан:— королю извстно искреннее огорченіе ваше по случаю страшнаго несчастія, постигшаго всхъ насъ. Онъ благодаритъ васъ за это. Его величество полагаетъ предупредить жарчайшее ваше желаніе, позволяя вамъ оставить дворъ для уединенія. Вы можете отправиться, когда заблагоразсудите — сегодня вечеромъ, на-примръ.

Діана подавила слезу бшенства на воспламененномъ глазу.

— Его величество точно исполняетъ мое задушевное желаніе, сказала она.— И что мн длать здсь теперь? Я только того и хочу, чтобъ удалиться въ свое изгнаніе, и будьте покойны, м. г., какъ только можно скоре!

— Такъ, стало-быть, все къ лучшему, легко и насмшливо сказалъ герцогъ Гизъ, играя кистями своего бархатнаго плаща.— Но, герцогиня, прибавилъ онъ серьзне, и давая словамъ своимъ удареніе и значеніе приказа:— вашъ Анетскій-Дворецъ, которымъ вы владете, можетъ-быть, есть убжище слишкомъ-свтское, слишкомъ-открытое и веселое для такой убитой горемъ отшельницы, какъ вы. Такъ вотъ, королева предлагаетъ вамъ взамнъ свой Шомон-сюр-луарскій Дворецъ, боле удаленный отъ Парижа и потому, думаю, боле сообразный съ вашимъ вкусомъ и теперешними нуждами. Онъ будетъ отданъ въ ваше распоряженіе, лишь-только вы пожелаете.

Госпожа де-Пуатье очень-хорошо поняла, что подъ этой мнимою мной скрывалась предполагаемая конфискація. Но что жь было длать? Какъ противиться? у ней не было боле ни кредита, ни власти! Вс ея вчерашніе друзья стали сегодня врагами! Уступить было нужно. И она уступила.

— Я почитаю себя счастливой, сказала она глухимъ голосомъ:— что могу предложить королев великолпное свое помстье.

— Принимаю это удовлетвореніе, сударыня, сухо сказала Катерина Медичи, бросивъ холодный взглядъ на Діану и благодарный на герцога Гиза.

Казалось, какъ-будто онъ сдлалъ ей этотъ подарокъ.

— Шомон-сюр-луарскій Дворецъ теперь вашъ, сударыня, прибавила она: — и будетъ приведенъ въ состояніе достойно принять свою новую владтельницу.

— И тамъ,— продолжалъ герцогъ Гизъ, чтобъ по-крайней-мр противопоставить невинную насмшку бшенымъ взглядамъ, которыми пепелила его Діана:— тамъ въ затишь вы будете имть возможность, сударыня, на досуг отдохнуть отъ заботъ и усталости, причиненныхъ вамъ, какъ мн сказывали, въ это послднее время огромною корреспонденціею и совщаніями, которыя вы держали вмст съ г-номъ Монморанси…

— Я полагала, что оказывала услугу, подхватила Діана: — совщаясь съ великимъ государственнымъ мужемъ, великимъ полководцемъ, на-счетъ всего, что касалось блага королевства.

Но поспшивъ заплатить острымъ словомъ за острое слово, госпожа де-Пуатье не сообразила, что доставляла этимъ оружіе противъ самой же себя и напоминала злопамятству Катерины Медичи ея другаго врага, коннетабля.

— Правда, сказала неумолимая королева-мать: — г. Монморанси наполнилъ своею славою и трудами два цлыхъ царствованія!

— И уже давно пора, сынъ мой, прибавила она, обращаясь къ королю: — чтобъ вы позаботились дать ему почетную отставку, такъ трудолюбиво имъ заслуженную.

— Господинъ де-Монморанси, сказала съ горечью, Діана:— приготовленъ, какъ и я, къ такой наград за свою долгую службу! Онъ былъ у меня въ то время, какъ его величество благоволилъ прислать за мною и долженъ быть еще тамъ, я пойду къ коннетаблю и разскажу, какъ здсь расположены къ нему, онъ сейчасъ же будетъ здсь, — принести королю свою благодарность и вмст съ тмъ проститься. Онъ мужчина, онъ коннетабль, онъ одинъ изъ могущественнйшихъ людей въ королевств! и, безъ-сомннія, рано ли, поздно ли, найдетъ случай, лучше нежели словами, доказать свою благодарность королю, такъ справедливому къ прошлымъ заслугамъ, и новымъ совтникамъ, которые съ такою пользою содйствуютъ ему въ дл правосудія и государственныхъ интересовъ.

— Угроза! про себя сказалъ герцогъ.— Эхидна поднимаетъ все еще голову изъ-подъ каблука. Что жь? Тмъ лучше!

— Король всегда готовъ принять г. коннетабля, сказала королева-мать, поблднвъ отъ негодованія.— И если г. коннетабль иметъ что-либо напомнить, или замтить его величеству, ему стоитъ только явиться! Его выслушаютъ и, какъ вы говорите, сударыня, ему окажутъ полную справедливость.

— Я сейчасъ пришлю его, отвчала тономъ вызова госпожа де-Пуатье.

Она снова отдала королю и обимъ королевамъ свой горделивый поклонъ, и вышла съ подъятымъ челомъ, но съ убитой душою, съ гордостью на лиц и съ смертію въ сердц.

Еслибъ Габріэль могъ ее увидть въ эту минуту, онъ нашелъ бы, что уже довольно отмстилъ ей.

Даже сама Катерина Медичи, за цну этого униженія, соглашалась впередъ мене ненавидть Діану!..

Только королева-мать съ безпокойствомъ замтила, что, при имени конетабля, герцогъ Гизъ замолкъ и не отражалъ боле дерзкихъ вызововъ г-жи де-Пуатье.

Не боится ли ужь герцогъ коннетабля и не хочетъ ли поберечь его? Не думаетъ ли ужь заключить союза съ этимъ стариннымъ врагомъ Катерины?

Для флорентинки важне всего было знать, чего держаться, прежде, чмъ безъ боя допустить утвердиться власти въ рукахъ Франциска Лотарингскаго.

И такъ, съ цлью испытать его, да и короля также, только-что Діана вышла, она сказала:

— Герцогиня что-то очень дерзка и ужь слишкомъ надется на своего конетабля! И точно, дать сколько-нибудь ему власти, мой сынъ, будетъ значить дать половину этой власти Діан.

Герцогъ Гизъ и тутъ промолчалъ.

— Что касается до меня, продолжала Катерина:— то я посовтовала бы вашему величеству не раздлять своего доврія между многими, избрать себ въ министры или Монморанси, или своего дядю Гиза, или дядю Бурбона, но своему усмотрнію. Но того или другаго, а не тхъ и другихъ. Одна воля въ государств, съ волею короля, вспомоществуемаго совтами небольшаго числа особъ, которыя бы, кром его блага и славы, не имли другихъ интересовъ… вы такого же мннія, герцогъ?

— Да, ваше величество, если оно ваше, отвчалъ герцогъ Гизъ какъ-будто съ нкоторою уступчивостью.

— Такъ и есть! подумала Катерина:— я врно угадала! онъ думалъ опереться на конетабля. Но между нимъ и мною онъ долженъ сдлать выборъ, и я не думаю, чтобъ онъ могъ колебаться.

— Мн кажется, герцогъ, продолжала она вслухъ: — вы тмъ боле должны раздлять совтъ мой, что онъ вамъ же въ пользу, королю извстны мои мысли, и ни коннетабля Монморанси, ни Антуана Наваррскаго не хотлось бы мн видть у него въ совт. А если я объявляю себя въ пользу исключительности, то ужь врно не противъ васъ я объявляю себя.

— Государыня, отвчалъ герцогъ: — будьте уврены въ одно время и въ моей глубочайшей признательности и въ не мене исключительной преданности.

Тонкій политикъ сдлалъ удареніе на послднихъ словахъ, какъ-будто ужь ршился и окончательно пожертвовалъ конетаблемъ Катерин.

— И прекрасно! сказала королева-мать.— Хорошо бы было, когда явятся парламентскіе господа, чтобъ они нашли между нами такое рдкое и, трогательное единодушіе въ видахъ и чувствахъ.

— А я-то, больше всхъ радъ этому согласію! вскричалъ король.

— Мы будемъ царствовать семейно, весело прибавила Марія Стюартъ.

Катерина Медичи и Францискъ Лотарингскій улыбались при такихъ надеждахъ, или, лучше, самообольщеніяхъ своихъ молодыхъ государей. Каждый изъ нихъ усплъ уже достичь, чего домогался: одинъ увренности, что королева-мать не воспротивится, если ему будетъ отдано всемогущество, другая убжденія, что онъ раздлитъ это всемогущество съ нею.

Но тутъ возвстили о приход г. Монморанси.

Надобно сказать, что конетабль показалъ сперва боле достоинства и спокойствія, нежели г-жа де-Валентинуа. Безъ-сомннія, онъ ужь былъ предупрежденъ ею и ршился по-крайней-мр пасть съ честію.

Онъ почтительно поклонился Франциску II и началъ говорить первый.

— Государь, сказалъ онъ:— я зналъ напередъ, что старый слуга вашего родителя и дда не будетъ у васъ пользоваться большою благосклонностью. Не жалуюсь наоборотъ счастія, который я предвидлъ. Я удаляюсь безъ ропота. Если когда-либо король Французскій будетъ имть нужду во мн, меня найдутъ въ Шаптильи, государь, и мое имущество, дти, собственная жизнь, все, чмъ я обладаю, будетъ всегда къ услугамъ вашего величества.

Такая умренность, казалось, тронула молодаго короля, и онъ, боле нежели когда-либо смущенный, обратился къ своей матери съ самымъ плачевнымъ видомъ.

Но герцогъ Гизъ, предчувствуя, что одно его вмшательство въ силахъ превратить въ гнвъ умренность стараго конетабля, сказалъ съ выраженіемъ самой утонченной вжливости:

— Такъ-какъ г. Монморанси оставляетъ дворъ, то, я полагаю, онъ не затруднится передъ своимъ отъздомъ вручить его величеству королевскую печать, повренную ему покойнымъ королемъ, и которая съ ныншняго же дня будетъ намъ необходима.

Герцогъ не ошибся. Эти простыя слова въ высшей степени взволновали жолчь завистливаго конетабля.

— Печать… вотъ она! сказалъ онъ съ сердцемъ, вынимая ее изъ-подъ своего камзола.— Я и безъ всякихъ напоминаній и просьбъ хотлъ отдать ее его величеству, но его величество, я вижу, окруженъ людьми, способными посовтовать ему оскорблять тхъ, кто иметъ право на одну благодарность.

— О комъ это говоритъ г. Монморанси? спросила съ гордымъ взглядомъ Катерина.

— Э! я говорилъ о тхъ, которые окружаютъ его величество, государыня, отвчалъ конетабль, возвращаясь къ своей угрюмой и грубой натур.

Но онъ дурно выбралъ время: Катерина только и ждала такого случая разразиться.

Она встала и, безъ всякой умренности, начала упрекать конетабля за его всегдашнее грубое и презрительное обхожденіе съ нею, за его ненависть ко всему флорентинскому, за предпочтеніе, оказываемое имъ другимъ. Она знала, что ему одному должно приписывать вс униженія, претерпнныя послдовавшими за ней во Францію! Она знала, что, въ первые годы ея супружества, Монморанси осмливался предлагать Генриху II удалить ее, какъ безплодную, что потомъ онъ клеветалъ на нее самымъ низкимъ образомъ!..

На это взбшенный и мало привычный къ упрекамъ конетабль отвчалъ усмшкой, которая была новою обидой.

Между-тмъ, герцогъ Гизъ усплъ шопотомъ принять кой-какія приказанія отъ Франциска II или, лучше сказать, продиктовать ихъ ему, и въ свою очередь, спокойно возвысивъ голосъ, поразилъ своего противника къ особенному удовольствію Катерины Медичи.

— Господинъ конетабль, сказалъ онъ ему съ своею насмшливой вжливостію:— ваши друзья и созданія, засдавшіе съ вами въ совт, Бошетель, Обеспинь и другіе, а главное, его преосвященство хранитель печати Жанъ Бертранди, вроятно, вздумаютъ подражать вамъ въ желаніи удалиться. Король поручаетъ вамъ въ-самомъ-дл отблагодарить ихъ отъ его имени. Съ завтрашнаго же дня, они будутъ совершенно свободны и уже замщены.

— Хорошо! проворчалъ сквозь зубы Монморанси.

— Что касается до г-на Колиньи, вашего племянника, который теперь вмст губернаторъ и Пикардіи и Иль-де-Франса, продолжалъ Балафре: — то король, принимая въ соображеніе, что такая двойная обязанность точно слишкомъ-тяжела для одного, желаетъ освободить адмирала отъ того или другаго изъ губернаторствъ, по его выбору. Вы врно будете такъ обязательны, что увдомите его объ этомъ.

— Какъ же! возразилъ конетабль съ горькою усмшкою.

— Вамъ же, господинъ конетабль… спокойно продолжалъ герцогъ Гизъ.

— Не хотятъ ли у меня также отнять и конетабльскій жезлъ? прервалъ его съ сердцемъ Монморанси.

— О! возразилъ Францискъ Лотарингскій:— вы знаете, что это невозможно и что санъ конетабля не то, что санъ намстника королевства: онъ не снимается. Конечно, того же нельзя сказать, на-примръ, о сан гросмейстера, въ который вы также возведены. Это мнніе его величества и онъ требуетъ у васъ его назадъ, жалуя мн, мн, у котораго нтъ другаго сана.

— Все лучше и лучше! отвчалъ Монморанси, скрежеща зубами.— Все ли, наконецъ, герцогъ?

— Да, кажется, все, отвчалъ садясь Гизъ.

Конетабль почувствовалъ, что ему трудно доле сдерживать свое бшенство, что онъ того-и-гляди разразится, проступится противъ уваженія къ королю, изъ опальнаго сдлается бунтовщикомъ… Ему не хотлось доставить такой радости торжествующему врагу. Онъ коротко поклонился и приготовился выйдти.

Однакожь, передъ самымъ выходомъ, будто опомнившись, онъ сказалъ королю:

— Государь, послднее слово, послдній долгъ къ памяти вашего славнаго родителя. Тотъ, кто поразилъ его смертельнымъ ударомъ, виновникъ нашего общаго отчаянія, быть-можетъ, былъ не съ-проста неловкимъ, государь, я, по-крайней-мр, имю полное право такъ думать. Въ такую роковую случайность могло войдти, по моему мннію, и преступное намреніе. Я знаю, чъ о человкъ, котораго я обвиняю, считалъ себя оскорбленнымъ покойнымъ королемъ. Ваше величество, безъ сомннія, нарядить изволите строгое слдствіе…

Герцогъ Гизъ содрогнулся, услышавъ такое формальное и опасное обвиненіе противъ Габріэля. Но Катерина Медичи взяла на себя трудъ отвтить коннетаблю.

— Знайте, милостивый государь, сказала она ему:— что, и безъ вашего вмшательства, на это событіе обращено вниманіе тхъ, которымъ не мене вашего была драгоцнна царственная жизнь, такъ жестоко прерванная. Я, вдова Генриха II, я никому въ мір не дамъ упредить себя въ этомъ дл. Будьте жь покойны, милостивый государь, васъ уже предупредили. На-счетъ этого можете удалиться съ миромъ.

— Въ такомъ случа мн нечего сказать боле, проговорилъ коннетабль.

Ему даже не дозволили удовлетворить глубокую злобу противъ графа де-Монгомери, стать обвинителемъ виновнаго и мстителемъ своего государя.

Задушаемый стыдомъ и гнвомъ, онъ въ отчаяніи вышелъ.

Въ тотъ же вечеръ онъ ухалъ въ свое помстье Шантильи.

Въ тотъ же день, госпожа де-Валентинуа также покинула Лувръ, гд она царствовала боле, чмъ королева, и удалилась въ Шомонъ-сюр-Луаръ, глухое и отдаленное мсто изгнанія, изъ котораго она уже не выходила до самой смерти.

И такъ, относительно къ Діан де-Пуатье, месть Габріэля совершилась.

Правда, что экс-фаворитка, съ своей стороны, приготовляла ужасную месть тому, кто такимъ-образомъ низвергъ ее съ высоты величія.

Съ коннетаблемъ Габріэль еще не покончилъ и долженъ еще сойдтись съ нимъ въ то время, когда онъ опять будетъ въ сил.

Но не будемъ предупреждать происшествій и возвратимся поскоре въ Лувръ, гд Франциску II только-что доложили о прибытіи парламентскихъ депутатовъ.

IV.
Перемна температуры.

По желанію Катерины Медичи, парламентскіе уполномоченные нашли въ Лувр совершеннйшее единодушіе. Францискъ II, сидвшій между матерью и женою, представилъ имъ герцога Гиза, какъ намстника королевства, кардинала лотарингскаго какъ интенданта финансовъ, и Франсуа Оливье, какъ хранителя печати. Гизъ торжествовалъ, королева-мать улыбалась, смотря на торжество его, все, стало-быть, шло какъ-нельзя-лучше! И ни одинъ признакъ разногласія, казалось, не смущалъ счастливыхъ предзнаменованій царствованія, общавшаго быть и долгимъ и благополучнымъ.

Одинъ изъ парламентскихъ совтниковъ, безъ сомннія, полагая, что милосердіе не будетъ гостемъ не-въ-попадъ среди такого счастія, проходя мимо короля, вскричалъ изъ толпы:

— Пощади Анну Дюбура!

Но этотъ совтникъ забылъ, вроятно, какой ревностный католикъ былъ новый министръ. Балафре, по своему обыкновенію, притворился, будто не разслушалъ, и даже не спросивъ ни короля, ни королеву-мать,— такъ онъ былъ увренъ въ ихъ согласіи!— отвчалъ твердымъ и громкимъ голосомъ:

— Да, господа, да, процессъ Анны Дюбура и всхъ соучастниковъ будетъ разсмотрнъ и скоро оконченъ, будьте покойны!

Посл такого завренія, члены парламента вышли изъ Лувра, радостные и печальные, смотря по своимъ мнніямъ, но въ полномъ убжденіи, что никогда правительствующія лица не были согласне и довольне другъ другомъ тхъ, которыхъ они только-что привтствовали.

Въ-самомъ-дл, посл ихъ ухода, герцогъ Гизъ все еще видлъ на губахъ Катерины Медичи улыбку, которая, всякій разъ, какъ на него взглядывала королева-мать, казалась на нихъ стереотипированною.

Что до Франциска II, то онъ всталъ съ мста, уже усталый отъ всхъ этихъ представленій.

— Ну, сегодня мы, надюсь, раздлались съ длами и церемоніями, сказалъ онъ,— Матушка, герцогъ, нельзя ли намъ на-дняхъ бросить не надолго Парижъ, и окончить срокъ нашего траура въ Блуа, на-примръ, на берегахъ Луары, которую такъ любитъ Марія! Нельзя ли, въ-самомъ-дл, скажите!

— Ахъ! постарайтесь вы вс, чтобъ это было можно! сказала Марія Стюартъ.— Въ эти чудные, лтніе дни, Парижъ такъ скученъ, а поля такъ веселы.

— Господинъ Гизъ позаботится объ этомъ, сказала Катерина.— Но на сегодня, сынъ мой, ваши занятія еще не совсмъ окончены. Я у васъ попрошу еще полчаса времени, тмъ боле, что вамъ остается еще исполнить одинъ священный долгъ.

— Какой же это, матушка? спросилъ Францискъ.

— Долгъ судіи, государь, сказала Катерина:— долгъ, въ исполненіи котораго конетабль думалъ опередить меня. Но судъ супруги поспшне суда друга.

— О чемъ это она заговорила? спросилъ самого-себя встревоженный герцогъ.

— Государь, продолжала Катерина:— августйшій родитель вашъ умеръ насильственною смертью. Поразившій его несчастливъ ли только, или вмст преступенъ? Я, съ своей стороны, стою за послднее предположеніе… Но во всякомъ случа вопросъ, кажется, стоитъ изслдованія. Если мы останемся равнодушными къ такому покушенію, не позаботясь даже спросить, было ли оно вольно, или невольно, какимъ опасностямъ подвергаетесь вы первый, государь? И такъ, необходимо изслдованіе того, что называется несчастіемъ 30-го іюня.

— Но въ такомъ случа, сказалъ герцогъ: — по-вашему, королева, должно немедленно арестовать г-на Монгомери по подозрнію въ цареубійств?

— Господинъ Монгомери уже съ самаго утра арестованъ, отвчала Катерина.

— Арестованъ! а по чьему приказанію? вскричалъ герцогъ Гизъ.

— По моему приказанію, возразила королева-мать.— Власти еще никакой не было установлено, такъ я взяла на себя отдать это приказаніе. Графъ Монгомери могъ каждую минуту бжать, а потому необходимо было предупредить его. Его отвели въ Лувръ безъ всякаго шума и соблазна. Я попрошу васъ, государь, сдлать допросъ ему.

И, никого неспросясь, она ударила въ металлическую доску, чтобъ позвать, какъ поступилъ за два часа передъ тмъ самъ герцогъ.

Но на сей разъ Балафре нахмурилъ брови. Гроза приготовлялась.

— Приказать привести сюда арестованнаго, сказала Катерина Медичи вошедшему дежурному.

Когда тотъ вышелъ, настало затруднительное молчаніе. Король, казалось, былъ въ нершимости, Марія Стюартъ безпокоилась, герцогъ Гизъ дулся. Одна королева-мать смотрла съ достоинствомъ и самоувренностію.

Герцогъ Гизъ проронилъ только слдующія простыя слова:

— Мн кажется, если бы графъ Монгомери хотлъ убжать, то легче этого онъ ничего не могъ сдлать въ-продолженіи послднихъ двухъ недль.

Катерина собралась-было отвтить ему, но въ ту жь минуту привели Габріэля.

Онъ былъ блденъ, но спокоенъ. Утромъ рано четыре гайдука пришли за нимъ въ отель его, къ великому ужасу Алоизы. Онъ послдовалъ за ними безъ всякаго сопротивленія и ждалъ съ-тхъ-поръ, что будетъ, безъ видимаго смущенія.

Только-что вошелъ онъ твердымъ шагомъ и съ спокойнымъ видомъ, король измнился въ лиц, отъ волненія ли при вид того, кто поразилъ отца его, или отъ ужаса передъ исполненіемъ въ первый разъ долга судіи, о которомъ говорила сію минуту мать его. И долгъ, въ-самомъ-дл, ужаснйшій.

Отъ-того, голосомъ едва-слышнымъ сказалъ онъ Катерин, обратившись къ ней:

— Говорите, матушка, вамъ говорить.

Катерина Медичи немедленно воспользовалась позволеніемъ. Она почитала себя теперь увренною во всемогуществ своего вліянія на Франциска II и на его министра. И потому сказала Габріэлю судейскимъ и медленнымъ голосомъ:

— Прежде всхъ розъисковъ, графъ, намъ хотлось представить васъ его величеству и самимъ допросить васъ, чтобъ въ послдствіи даже не было нужды въ возстановленіи вашей чести, если мы найдемъ васъ невиннымъ, и чтобъ разительне было правосудіе, если мы найдемъ васъ виновнымъ. Необыкновенныя преступленія требуютъ и судей необыкновенныхъ. Готовы ли вы отвчать намъ, милостивый государь?

— Я готовъ васъ слушать, ваше величество, отвчалъ Габріэль.

Катерина была скоре раздражена, нежели разуврена такимъ спокойствіемъ человка, котораго она уже ненавидла прежде, нежели стала черезъ него вдовою, ненавидла всею любовью, какую на минуту къ нему почувствовала.

И потому она опять начала съ какою-то оскорбительною горечью:

— Странныя обстоятельства возстаютъ противъ васъ и обвиняютъ васъ, графъ: ваши долгія отлучки изъ Парижа, добровольное двухлтнее почти изгнаніе отъ двора, присутствіе и таинственность на роковомъ турнир, даже отказы войдти въ состязаніе съ королемъ. Какъ это случилось, что вы, привычный ко всмъ играмъ и упражненіямъ, что вы упустили изъ вида обычную и необходимую предосторожность отбросить на возвратномъ пути обломокъ копья своего? Какъ растолкуете вы такую странную забывчивость? Отвчайте же. Что вы скажете на все это?

— Ничего, ваше величество, отвчалъ Габріэль.

— Ничего? промолвила удивленная королева-мать.

— Совершенно ничего.

— Какъ! начала опять Катерина:— стало-быть, вы сознаетесь?.. сознаетесь?

— Я ни въ чемъ не сознаюсь, ваше величество.

— Въ такомъ случа, вы опровергаете?

— Ничего также и не опровергаю. Я молчу.

У Маріи Стюартъ сорвался жестъ одобренія, Францискъ II слушалъ и смотрлъ съ какою-то жадностью, герцогъ Гизъ молчалъ и былъ неподвиженъ.

Катерина снова начала, все боле и боле жосткимъ тономъ:

— Берегитесь, графъ! Вамъ, можетъ-быть, лучше бы было защищаться и попробовать оправдать себя. Узнайте одно обстоятельство: господинъ Монморанси, который въ нужд можетъ быть свидтелемъ въ этомъ дл, утверждаетъ, что, сколько ему извстно, вы были съ королемъ во вражд и имли причины лично ненавидть его.

— Какія причины, ваше величество? Сказалъ ли господинъ Монморанси, какія были это причины?

— Нтъ еще, но онъ, безъ сомннія, ихъ скажетъ.

— Ну, такъ пусть его говоритъ — коли сметъ! сказалъ Габріэль съ гордой и спокойной улыбкой.

— Такъ вы совсмъ отказываетесь говорить? спросила настойчиво Катерина.

— Отказываюсь.

— Знаете ли, что пытка можетъ побдить такое надменное молчаніе?

— Не думаю, ваше величество.

— И предупреждаю васъ, такимъ образомъ вы рискуете жизнью.

— Я и не стану защищать ее, ваше величество. Она боле того не стоитъ.

— Вы совершенно ршились, графъ? ни одного слова?

— Ни одного, ваше величество, сказалъ Габріэль, покачавъ головою.

— Хорошо! прекрасно! вскричала Марія Стюартъ, будто увлеченная неодолимымъ порывомъ.— Благородно и велико такое молчаніе! достойно дворянина, который не хочетъ даже отстранить подозрніе, изъ страха, чтобъ оно его не коснулось. Я утверждаю, что подобное молчаніе есть самое краснорчивое изъ оправданій!

Между-тмъ, старая королева строго и гнвно смотрла на молодую.

— Да, я бы, можетъ-быть, не должна была говорить такимъ образомъ, продолжала Марія Стюартъ:— но тмъ хуже! Я говорю, что чувствую и думаю. Сердце у меня никогда не заставитъ молчать языкъ. Просторъ нуженъ моимъ движеніямъ и впечатлніямъ. Мой инстинктъ — вотъ вся моя политика. А онъ вопіетъ во мн, что господинъ д’Эксме не хладнокровно задумалъ и не преднамренно совершилъ такое преступленіе, что онъ былъ только слпымъ орудіемъ рока, что онъ считаетъ себя выше всякихъ противныхъ предположеніи, и что онъ пренебрегаетъ оправданіемъ. Инстинктъ говоритъ это во мн, и я говорю это во всеуслышаніе. Да и почему же не говорить?

Король съ любовью и радостію смотрлъ, какъ супруга его краснорчиво и увлекательно говорила, отъ-чего становилась въ двадцать разъ прекрасне, чмъ обыкновенно.

Что касается до Габріэля, онъ вскричалъ глубокимъ и растроганнымъ голосомъ:

— О! благодарю васъ, королева, благодарю васъ! И вы хорошо длаете! Не для меня, но для себя — хорошо вы длаете, что такъ поступаете.

— А вдь я это знаю! подхватила Марія самымъ граціознымъ голосомъ, какой только можно вообразить себ.

— Кончимъ ли мы наконецъ съ этимъ ребячествомъ? вскричала раздраженная Катерина.

— Нтъ, сударыня, сказала Марія Стюартъ съ уязвленнымъ самолюбіемъ молодой женщины и королевы: — нтъ! если вы уже кончили съ этими ребячествами — мы, которые, слава Богу, молоды — мы только начинаемъ. Не такъ ли, мой милый государь? прибавила она, граціозно оборотись къ своему молодому супругу.

Король не отвчалъ, но задлъ губами концы розовыхъ пальцевъ, протянутыхъ ему Маріею.

Гнвъ Катерины, сдерживаемый до-сихъ-поръ, наконецъ разразился. Она еще не успла привыкнуть съ сыномъ, почти ребенкомъ, обходиться какъ съ королемъ, къ-тому жь, она разсчитывала на подпору герцога Гиза, который до-сихъ-поръ еще не высказывался, и за которымъ она не знала, что онъ преданный покровитель и, такъ-сказать, нмой сообщникъ графа Монгомери. И потому она осмлилась открыто разгнваться.

— А! такъ вотъ какъ! сказала она при послднихъ, нсколько насмшливыхъ словахъ Маріи.— Я требую правосудія, а надо мной насмхаются! Я требую со всею умренностію, чтобъ убійца Генриха II былъ по-крайней-мр допрошенъ, и когда онъ отказывается отъ оправданій, его молчаніе одобряютъ, его превозносятъ! Хорошо же! если ужь дло пошло на то, прочь робкія полуслова и полумры! Я во всеуслышаніе объявляю себя обвинительницей графа Монгомери! Не-уже-ли король откажетъ въ правосудіи своей матери потому только, что она мать ему?.. Услышимъ конетабля, услышимъ, если нужно будетъ, госпожу де-Пуатье! Истина выйдетъ наружу, и если въ этомъ дл замшаны государственныя тайны, у насъ будутъ тайныя судилища, тайное осужденіе. Но за то смерть короля, измннически умерщвленнаго въ глазахъ всего его народа, будетъ отомщена по-крайней-мр.

Во все время выходки королевы-матери, грустная и спокойная улыбка бродила на губахъ Габріэля.

И вспомнилъ онъ два послдніе стиха изъ предсказанія Нострадамуса:

…И полюбитъ его и потомъ умертвятъ

Госпожа короля.

Итакъ, предсказаніе, досел точное, должно до конца совершиться. Катерина заставитъ осудить и погибнуть того, кого она любила! Габріэль ожидалъ этого, Габріэль приготовился къ тому.

Однакожь, флорентинка, подумавъ, можетъ-быть, что она далеко зашла, остановилась на минуту, и, обратясь, какъ только могла пріятне, къ молчаливому герцогу Гизу, сказала:

— Но вы ничего не говорите, герцогъ? Вы согласны со мною, не правда ли?

— Нтъ, ваше величество, началъ медленно Балафре: — нтъ, признаюсь, я не согласенъ съ вами, и вотъ почему не говорилъ ничего.

— А! и вы также!.. и вы противъ меня! возразила Катерина глухимъ и угрожающимъ голосомъ.

— Къ-сожалнію, на этотъ разъ, ваше величество, отвчалъ герцогъ Гизъ.— Впрочемъ, до-сихъ-поръ вы сами видли, что я былъ за васъ и касательно конетабля и госпожи де-Валетинуа совершенно вошелъ въ ваши планы.

— Да, потому-что они были полезны вашимъ, проворчала Катерина Медичи.— Я вижу это теперь, хоть и поздно.

— Но что касается до господина де-Монгомери, спокойно продолжалъ Балафре:— я не могу по совсти раздлять мнній вашего величества. Мн кажется невозможнымъ заставить отвчать за совершенно-случайное несчастіе храбраго и благороднаго дворянина. Всякій процессъ будетъ для него торжествомъ, для его обвинителей посмяніемъ. А что до опасностей, какими, по-вашему, будетъ угрожать жизни короля снисхожденіе, хотящее скоре врить въ несчастіе, нежели въ преступленіе, то, напротивъ, опасно будетъ слишкомъ пріучить народъ къ мысли, что жизнь царя не для всхъ въ такой же мр невредима и священна, какъ онъ предполагаетъ…

— Вотъ, безъ сомннія, мудрыя политическія правила! перебила съ сердцемъ Катерина.,

— Я, по-крайней-мр, почитаю ихъ врными и благоразумными, ваше величество, прибавилъ герцогъ:— и ради всхъ этихъ и еще другихъ причинъ, я того мннія, что намъ остается теперь только извиниться передъ господиномъ де-Монгомери за неосновательное арестованіе, оставшееся, по счастію, секретнымъ, — по счастію боле для насъ, нежели для него! и по принятіи имъ вашихъ извиненій, отпустить его свободнымъ, благороднымъ и уважаемымъ, какимъ онъ былъ вчера, какимъ будетъ завтра, какимъ будетъ всегда. Вотъ мое мнніе.

— Превосходно! злобно проговорила Катерина.

И, внезапно обратившись къ королю, спросила его:

— А вы, мой сынъ, что скажете? вы какого мннія?

Поза Маріи Стюартъ, взглядъ и улыбка, которыми она благодарила герцога Гиза, не могли ни на минуту заставить колебаться Франциска II.

— Да, матушка, сказалъ онъ:— признаюсь вамъ, я одного мннія съ герцогомъ.

— Такъ вы измняете памяти отца своего? спросила Катерина дрожащимъ и убждающимъ голосомъ.

— Напротивъ, я уважаю ее, государыня, сказалъ Францискъ II.— Разв первымъ словомъ моего отца посл раны не была просьба не безпокоить г. де-Монгомери? Разв въ одну изъ свтлыхъ минутъ своей агоніи, онъ не повторилъ этой просьбы, или, лучше сказать, приказанія? Позвольте же сыну ему повиноваться.

— А между-тмъ, для начала, вы презираете волю своей матери?..

— Ваше величество, прервалъ ее герцогъ Гизъ:— позвольте напомнить вамъ ваши собственныя слова: ‘одна воля въ государств!’

— Но я сказала также, герцогъ, что воля министра должна идти за волей короля, вскричала Катерина.

— Да, подхватила Марія Стюартъ:— но вы прибавили, что воля короля можетъ быть руководима особами, заботящимися единственно о его благ и слав. А никто, кром меня, его жены, объ этомъ, надюсь, не заботится боле. И я ему совтую, за одно съ герцогомъ Гизомъ, врить скоре прямодушію, чмъ вроломству храбраго и испытаннаго подданнаго, и не начинать своего царствованія несправедливостью.

— И подобнымъ наущеніямъ вы можете поддаваться, сынъ мой! сказала еще Катерина.

— Я уступаю голосу своей совсти, матушка, отвчалъ король съ большею твердостью, нежели можно было ожидать отъ него.

— Это послднее ваше слово, Францискъ? начала опять Катерина.— Подумайте! Если вы отказываете своей матери въ первой ея просьб, если вы съ перваго же раза становитесь для нея независимымъ властелиномъ, а для другихъ послушнымъ орудіемъ — то царствуйте одни съ своими врными министрами! Я боле не вхожу ни во что, касающееся короля, или королевства, не буду давать вамъ боле совтовъ, основанныхъ на опытности и преданности къ вамъ, удалюсь отъ двора и оставлю васъ, Францискъ! Подумайте объ этомъ, подумайте хорошенько.

— Мы крайне пожалемъ о вашемъ отсутствіи, но покоримся необходимости, прошептала Марія Стюартъ, такъ-что Францискъ II одинъ только и слышалъ это.

Но влюбленный юноша, какъ врное эхо, повторилъ вслухъ:

— Мы крайне пожалемъ о вашемъ отсутствіи, но покоримся необходимости, сударыня.

— Хорошо!.. сказала только Катерина.

И тихо прибавила она, показывая на Габріэля:

— А до него я доберусь, рано ли, поздно ли,

— Я это знаю, ваше величество, отвчалъ ей молодой человкъ, все еще размышлявшій о предсказаніи.

Но Катерина его не слыхала.

Въ бшенств она уставила на царственную и прелестную чету и на герцога Гиза взглядъ кровавый и ужасный — взглядъ роковой, въ которомъ предчувствовались вс преступленія честолюбивой Катерины и вся темная исторія послднихъ Валуа!

Потомъ, посл этого молніеноснаго взгляда, она вышла, не сказавъ ни слова.

V.
Гизъ и Колиньи.

По уход Катерины Медичи, настало минутное молчаніе. Король, казалось, самъ удивлялся своей смлости. Марія, подъ вліяніемъ дтскаго страха, не безъ ужаса вспоминала объ угрожающемъ взгляд королевы-матери. Одинъ герцогъ Гизъ внутренно радовался, что съ перваго часа, своего владычества избавился отъ честолюбивой и опасной соучастницы.

Габріэль, подавшій поводъ къ этому раздору, первый началъ говорить:

— Государь, сказалъ онъ:— и вы, королева, и вы, ваша свтлость, благодарю всхъ васъ за доброе и великодушное расположеніе къ несчастному, котораго само небо оставляетъ. Но, не смотря на глубокую благодарность, преисполнившую къ вамъ мое сердце, я все-таки говорю: къ-чему отстранять опасности и смерть отъ такого печальнаго и погибшаго существованія, какъ мое? жизнь моя ни къ чему и ни для кого не годится, даже и для меня-самого. Нтъ! Я никогда бы не сталъ оспоривать ее у королевы-матери, потому-что съ-этихъ-поръ она безполезна…

И въ мысляхъ своихъ, онъ грустно прибавилъ:

— И потому-что когда-нибудь она можетъ стать еще вредною.

— Габріэль, прервалъ его герцогъ Гизъ: — жизнь ваша была славна и прекрасна въ прошедшемъ, и будетъ еще славна и прекрасна въ будущемъ. Вы человкъ энергическій, одинъ изъ тхъ людей, какихъ много нужно для государей, и какихъ они слишкомъ-мало находятъ.

— И къ-тому же, прибавилъ сладкій и утшающій голосъ Маріи Стюартъ: — вы, г. де-Монгомери, вы великій и благородный характеръ. Съ-давнихъ-поръ я уже васъ знаю, и мы часто о васъ говаривали съ г-жею де-Кастро.

— Наконецъ, сказалъ Францискъ II: — ваши прежнія заслуги, графъ, заставляютъ меня разсчитывать и на ваши будущія заслуги. Войны, погасшія теперь, могутъ снова возгорться, и я не хотлъ бы, чтобъ минута отчаянія, какая бы тому ни была причина, лишила навсегда отечество защитника, столь же благороднаго, я въ этомъ увренъ, какъ и храбраго.

Габріэль слушалъ съ какимъ-то меланхолическимъ и серьзнымъ удивленіемъ такія милостивыя слова ободренія и надежды. Онъ поочередно взглядывалъ на каждое изъ высокихъ лицъ, съ нимъ говорившихъ, и казался погруженнымъ въ глубокое размышленіе.

— Да, сказалъ онъ наконецъ:— неожиданная милость, которою вы меня награждаете, вы вс, долженствующіе меня, можетъ-быть, ненавидть, измняетъ мою душу и участь. Вамъ, государь, вамъ, королева, вамъ, герцогъ, докол жить вы будете, эта жизнь, такъ-сказать, подаренная мн вами! Я не родился злымъ! Благодяніе ваше трогаетъ меня до глубины сердца. Я созданъ жертвовать собою, служить орудіемъ прекраснымъ идеямъ и великимъ людямъ — орудіемъ иногда счастливымъ, иногда роковымъ! Увы! одному гнву Божьему то было извстно!.. Но оставимъ разговоръ о мрачномъ прошедшемъ, такъ-какъ вамъ угодно предполагать во мн будущность. И эта будущность не мн, но, вамъ принадлежитъ, и моимъ собственнымъ удивленіямъ и убжденіямъ. Я отрекаюсь отъ своей воли. Пусть существа и событія, въ которыя я врую, длаютъ изъ меня что хотятъ. Моя шпага, кровь, смерть, весь я принадлежу имъ. Безвозвратно и безъ оговорокъ отдаю я свою руку вашему генію, ваша свтлость, какъ душу свою религіи…

Онъ не сказалъ какой религіи. Но слушавшіе его были до того слпыми католиками, что мысль о реформ ни на одинъ мигъ не могла пршдти имъ въ голову.

Ихъ тронуло краснорчивое самоотреченіе молодаго графа. У Маріи глаза увлажились слезами, король радовался, что показалъ твердость и спасъ такое благородное сердце. Что касается до герцога Гиза, то онъ зналъ лучше, чмъ кто другой, до чего могло доходить у Габріэля пламенное самопожертвованіе.

— Да, другъ, сказалъ онъ ему:— вы мн понадобитесь. Я когда-нибудь объявлю отъ имени Франціи и короля объ этой храброй шпаг, которую вы намъ общаете.

— И она будетъ готова, ваша свтлость, завтра, сегодня, всегда!

— Поберегите ее нсколько времени въ ножнахъ, продолжалъ герцогъ Гизъ.— Его величество уже сказалъ вамъ, что теперь все спокойно, войны и возмущенія прекратились. Отдохните теперь, Габріэль, и дайте также отдохнуть и утихнуть зловщему шуму, окружившему въ послднее время ваше имя. Конечно, ни одинъ дворянинъ по сану и по сердцу не думаетъ обвинять васъ въ несчастіи. Но ваша истинная слава требуетъ, чтобъ поугасла немного эта жестокая знаменитость. Позже, такъ, черезъ годъ или два, я опять выпрошу для васъ у короля должность капитана королевской стражи, которой вы не переставали быть достойнымъ…

— Ахъ! сказалъ Габріэль:— не почестей желаю я, но случаевъ быть полезнымъ королю и Франціи, случаевъ сражаться, и — не смю сказать вамъ, изъ страха показаться неблагодарнымъ, случаевъ умереть.

— Не говорите этого, Габріэль, перебилъ его Балафре.— Скажите лучше, что если король позоветъ васъ на враговъ своихъ, вы немедленно явитесь на зовъ его.

— Въ какомъ бы мст я ни былъ, и если нуженъ буду — да, ваша свтлость.

— Хорошо, сказалъ герцогъ Гизъ: — боле я отъ васъ ничего не требую,

— А я, сказалъ Францискъ II:— благодарю васъ за это общаніе, и постараюсь устроить такъ, чтобъ вы въ немъ не раскаивались.

— А я, прибавила Марія Стюартъ:— увряю васъ, что довріе наше будетъ всегда отвчать вашей преданности, и что на наши глаза вы будете такимъ другомъ, отъ котораго ничего не скрываютъ, и которому ни въ чемъ не отказываютъ.

Молодой графъ, растроганный боле, нежели самъ хотлъ въ томъ признаться, поклонился и почтительно коснулся губами руки, протянутой ему королевою.

Потомъ онъ пожалъ руку герцога Гиза, и, удостоенный милостивымъ жестомъ короля, удалился, преданный съ-этихъ-поръ черезъ благодяніе сыну Генриха.

Габріэль нашелъ у себя адмирала Колиньи, ждавшаго его прибытія.

Алоиза разсказала адмиралу, пришедшему постить своего Сен-Кентенскаго товарища, какъ потребовали ея господина утромъ въ Лувръ, сообщила ему также о своихъ опасеніяхъ, и Колиньи ршился остаться, пока не возвратится графъ де-Монгомери и не успокоитъ его, вмст съ кормилицей.

Габріэля встртилъ онъ съ восторженною радостью и цачалъ разспрашивать о томъ, что случилось.

Габріэль, не входя ни въ какія подробности, сообщилъ ему только, что по простому объясненію, данному имъ касательно несчастной кончины Генриха II, онъ былъ отпущенъ цлъ и невредимъ и въ своей особ и въ чести.

— Иначе и быть не могло, отвчалъ ему адмиралъ: — а не то все французское дворянство протестовало бы противъ подозрнія, пятнающаго одного изъ достойнйшихъ его представителей.

— Полно объ этомъ, сказалъ Габріэль съ грустію и принужденіемъ.— Я очень радъ, что васъ вижу, адмиралъ. Вамъ уже извстно, что сердцемъ я давно принадлежу реформатской религіи, объ этомъ я уже говорилъ и писалъ вамъ. Такъ-какъ вы полагаете, что я не обезчещу дла, въ которое увровалъ, то я хочу и могу теперь сдлать свое отреченіе: ваши рчи, рчи Паре, книги и мои собственныя размышленія меня совершенно убдили! Я вашъ.

— Добрая новость и приходитъ кстати! отвчалъ ему адмиралъ.

— Но мн кажется, продолжалъ Габріэль:— что, для пользы самой религіи, было бы лучше держать нкоторое время въ тайн мое отреченіе. Герцогъ Гизъ тоже сейчасъ только мн замтилъ, что въ-отношеніи къ моему имени должно на время избгать всякой огласки. Къ-тому же, эта отсрочка согласуется съ новыми обязанностями, которыя мн прійдется исполнять.

— Мы всегда гордились бы публично назвать васъ въ числ своихъ, сказалъ Колиньи.

— Но за мною остается право отказаться отъ такого драгоцннаго знака вашего уваженія, или, по-крайней-мр, отсрочить его, отвчалъ Габріэль.— Я иаъ дорожу, какъ залогомъ въ своей задушевной и непоколебимой вр и потому еще, что оно даетъ мн право назваться вашимъ братомъ по мысли и по длу.

— И прекрасно! сказалъ Колиньи.— Я попрошу у васъ только позволенія объявить начальникамъ партіи о замчательной побд, сдланной, наконецъ, нашими идеями.

— О! на это я отъ всего сердца согласенъ, отвчалъ Габріэль.

— И то сказать, продолжалъ адмиралъ:— принцъ Конде, ла-Реноди, баронъ де-Кастельно уже знакомы съ вами и знаютъ вамъ цну.

— Увы! я боюсь, чтобъ они ея не преувеличивали: во всякомъ случа, цна эта значительно поуменьшилась.

— Нтъ, нтъ! прервалъ его Колиньи:— они по справедливости разсчитываютъ на нее. Я самъ разв не знаю васъ? Къ-тому же, продолжалъ онъ, понизивъ голосъ: — можетъ-быть, скоро намъ представится случай испытать вашу ревность.

— А! въ-самомъ-дл? спросилъ удивленный Габріэль.— Вы знаете, адмиралъ, что можете на меня положиться, однакожь, съ нкоторыми ограниченіями, которыя мн необходимо сообщить вамъ.

— У кого жь ихъ нтъ? отвчалъ адмиралъ.— Но послушайте, Габріэль. Ныньче я у васъ не какъ другъ только, но какъ сектаторъ. Я говорилъ о васъ съ принцемъ и съ ла-Реноди. Даже и до окончательнаго пріобртенія вашей особы въ пользу нашихъ принциповъ, мы считали васъ союзникомъ рдкаго достоинства и неприкосновенной честности. Наконецъ, вс вмст, мы согласились смотрть на васъ какъ на человка, способнаго служить намъ, если будетъ можно, но неспособнаго измнить намъ, что бы ни случилось.

— Этимъ послднимъ качествомъ я въ-самомъ-дл обладаю въ ущербъ первому, сказалъ Габріэль.— Всегда можно полагаться, если не на мою помощь, то, по-крайней-мр, на мое слово.

— Потому-то мы и положили никогда не имть съ вами секретовъ, сказалъ адмиралъ.— Вы будете у насъ такъ же, какъ-будто начальникъ, посвященный во вс наши планы, посвязанный только отвтственностью молчанія. Вы не такой человкъ, какъ другіе, а съ исключительными людьми должно и поступать исключительно. Вы останетесь свободны, а мы одни будемъ связаны…

— Такое довріе!.. сказалъ Габріэль.

— Обязуетъ васъ только къ молчанію, повторяю вамъ, перебилъ его адмиралъ.— А для начину, узнайте одно обстоятельство: предположенія, открытыя вамъ въ совщаніяхъ на Моберовой Площади, и которыя положено было отсрочить, оказываются теперь исполнимыми. Слабость молодаго короля, дерзость Гизовъ, идеи о гоненіи, которыхъ уже боле не скрываютъ, все зоветъ насъ къ дятельности, и мы будемъ дйствовать.

— Извините! прервалъ его Габріэль.— Я уже вамъ сказалъ, адмиралъ, что я предаюсь вамъ въ извстныхъ только границахъ. Прежде, чмъ вы приступите къ дальнйшимъ сообщеніямъ, я обязанъ объявить вамъ, что я не намренъ касаться ни въ чемъ именно политической стороны реформы. Для распространенія нашихъ идей, нашего нравственнаго вліянія, я охотно предлагаю состояніе, время и жизнь. Но я имю право видть въ реформ только религію, а не партію. Францискъ II, Марія Стюартъ и самъ герцогъ Гизъ сейчасъ только поступили со мной великодушно и милостиво. Я не измню ихъ довренности, точно такъ же, какъ и вашей. Позвольте жь мн отстранить себя отъ дйствія и заняться однми идеями. Требуйте отъ меня во всякое время моего свидтельства, но дайте мн сохранить независимость моей шпаги.

Колиньи, подумавъ съ минуту, сказалъ:

— Слова мои, Габріэль, были не пустыми словами. Вы свободны и останетесь всегда свободнымъ. Идите жь одни по пути своему, если это для васъ такъ необходимо. Дйствуйте безъ насъ, или и вовсе не дйствуйте. Отъ васъ мы не потребуемъ никакого отчета. Мы уже знаемъ, прибавилъ онъ съ значительнымъ видомъ: — что у васъ иногда въ характер не хотть ни союзниковъ, ни совтниковъ.

— Что вы хотите этимъ сказать? спросилъ удивленный Габріэль.

— Понимаю ваше положеніе, продолжалъ адмиралъ.— Теперь вы отказываетесь отъ всякаго вмшательства въ нашемъ заговор? Пусть такъ! Наша роль, стало-быть, ограничится теперь сообщеніемъ вамъ о нашихъ движеніяхъ и проектахъ. Вы всегда узнаете, черезъ письмо ли, или черезъ нарочнаго, когда и какъ вы намъ нужны, и потомъ поступите, какъ вамъ заблагоразсудится. Прійдете вы къ намъ — милости просимъ, будете отстраняться — никто не упрекнетъ васъ за это. Вотъ что было положено, относительно васъ, у начальниковъ нашей партіи еще прежде, чмъ вы сообщили мн о своемъ положеніи. Такія условія, кажется, вамъ можно принять?

— И я ихъ принимаю и благодарю васъ, сказалъ Габріэль.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ слдующую за тмъ ночь, Габріэль, колнопреклоненный въ погребальномъ склеп графовъ Монгомери, молился передъ могилой отца своего.

VI.
Рапорты и доносы.

Семь или восемь мсяцовъ протекли безъ большихъ приключеній для героевъ нашей книги и для героевъ исторіи…

Но въ-продолженіе этого времени приготовлялись происшествія не совсмъ неважныя.

Чтобъ узнать и прослдить ихъ, намъ стоитъ только перенестись, 25 февраля 1560 года, въ кабинетъ г. начальника полиціи, которымъ въ то время былъ господинъ де-Браглонь.

И такъ, 25 Февраля 1560 года, вечеромъ, г. де-Браглонь, сидя небрежно въ большихъ, обитыхъ кордовской кожею креслахъ, слушалъ рапортъ мэтра Арпіона, одного изъ секретарей своихъ.

Мэтръ Арпіонъ читалъ:

‘Сего числа, знаменитый воръ, Жиль Розъ, былъ схваченъ въ большой дворцовой зал въ то время, какъ отрзывалъ конецъ пояса съ золотомъ у каноника святой капеллы.’

— У каноника святой капеллы! Смотри, пожалуй! вскричалъ г. де-Браглонь.

— Безбожно, безбожно! сказалъ мэтръ Арпіонъ.

— Но какъ смло! возразилъ начальникъ полиціи:— какъ смло! каноники вс вдь народъ подозрительный. Я вамъ сейчасъ скажу, мэтръ Арпіонъ, какъ нужно будетъ поступить съ этимъ отчаяннымъ плутомъ. Дале.

‘Двицы, которыя содержатся въ нашихъ конуркахъ, въ улиц Grand-Heuleu’, продолжалъ Арпіонъ: ‘открыто взбунтовались…’

— По какой же причин, Боже мой?

— Он говорятъ, что подали просьбу о томъ, чтобъ содержать ихъ въ ихъ же квартирахъ, а въ ожиданіи, он разбили или заставили разбить караулъ.

— Смшная исторія! сказалъ смясь Браглонь.— Но этому легко пособить. Бдныя двушки! Дале.

Мэтръ Арпіонъ снова началъ:

‘Гг. депутаты Сорбонны, явившись въ Париж у госпожи принцессы Конде, были неприлично приняты г-мъ де-Сешеллемъ, который, между прочими оскорбленіями, сказалъ имъ, что они ему нравятся, какъ прыщи на носу, и что такіе телята, какъ они, престранные посланники.

— А! вотъ это дло важное! сказалъ начальникъ полиціи, вставая.— Оскорблять Сорбонну. Это увеличитъ вашъ счетъ, г-жа де-Конде, а когда мы вамъ представимъ итогъ!.. Все ли, Арпіонъ?

— Слава Богу, все на ныншній день. Но ваше превосходи. тельство еще не сказали, что длать съ Жилемъ Розъ?

— Вотъ что, сказалъ Браглонь:— взять его изъ тюрьмы вмст съ искуснйшими ворами и мошенниками, какіе только тамъ съ нимъ найдутся, и отослать въ Блуа, гд хотятъ, во время праздниковъ, приготовляемыхъ въ честь короля, потшить народъ, заставивъ ихъ показать всю свою ловкость и вс пріемы.

— Но, ваше превосходительство, а если смха-ради они удержатъ у себя украденныя вещи?

— Тогда ихъ повсятъ.

Въ эту минуту вошелъ лакей и доложилъ:

— Господинъ инквизиторъ.

Мэтру Арпіону не нужно даже было говорить, чтобъ онъ вышелъ. Онъ почтительно поклонился и исчезъ куда-то.

Вошедшій былъ въ-самомъ-дл важная и страшная особа.

Къ обыкновеннымъ титуламъ доктора Сорбонны и пойонскаго каноника, онъ присоединилъ еще прекрасный, необычайный титулъ великаго-инквизитора во Франціи. И потому, чтобъ обладать и именемъ столь же благозвучнымъ, какъ его титулъ, онъ назвалъ себя Демошаресомъ, хотя назывался просто Антуаномъ де-Муши. Народъ перекрестилъ его клевретовъ въ мушары.

— Ну, господинъ начальникъ полиціи? спросилъ великій инквизиторъ.

— Ну, господинъ великій-инквизиторъ? спросилъ начальникъ полиціи.

— Что новаго въ Париж?

— Именно этимъ вопросомъ я хотлъ самъ васъ встртить.

— Это значитъ, что нечего нтъ, снова началъ Демошаресъ съ глубокимъ вздохомъ.— Ахъ! тяжелыя времена. Ничего нтъ. Ни малйшаго заговора. Какіе трусы эти гугеноты! Ремесло наше погибаетъ.

— Нтъ, нтъ, отвчалъ Браглонь съ убжденіемъ.

— Однакожь, возразилъ съ горечью де-Муши:— посмотрите, чмъ кончилось ваше вооруженное вторженіе къ реформаторамъ въ Улиц-де-Маре. Заставъ ихъ за столомъ середи трапезы, ужь, кажется, можно было надяться уличить ихъ. Что жь? изъ всей этой прекрасной экспедиціи не вышло ничего!

— Не всегда же имешь успхъ! сказалъ задтый за живое Браглонь.— Да были ли вы сами-то счастливе въ дл этого адвоката на Моберовой Площади, Трульяра, что ли? А вдь чудесъ ждали.

— Признаюсь, сказалъ жалобно Демошаресъ.

— Вы надялись доказать ясне дня, продолжалъ Браглонь:— будто этотъ Трульяръ выдалъ своимъ единоврцамъ двухъ дочерей своихъ, и вотъ свидтели, которымъ вы такъ дорого заплатили, ха! ха! ха! вдругъ отрекаются и уличаютъ самихъ же васъ.

— Измнники! пробормоталъ де-Муши.

— Сверхъ-того, продолжалъ начальникъ полиціи:— у меня есть документы, наиясейшимъ образомъ доказывающіе добродтель этихъ двухъ двушекъ.

— Какая подлость! прогремлъ Демошаресъ.

— Неудача! господинъ великій-инквизиторъ. Неудача! повторилъ Браглонь.

— Ахъ! нетерпливо вскричалъ Демошаресъ: — если неудача, такъ по вашей же милости.

— Какъ! по моей милости? спросилъ изумленный начальникъ полиціи.

— Да, разумется. Останавливаться на рапортахъ, на отреченіяхъ, на пустякахъ! Ну, что жь за важное дло! Ихъ бы все-таки преслдовать, и, будто ни въ чемъ не бывало, смло обвинять этихъ безбожниковъ.

— Какъ! безъ доказательствъ?

— Да, и осудить ихъ.

— Безъ улики?

— Да! и еще повсить.

— Безъ суда?

— Да, тысячу разъ да! безъ суда, безъ улики, безъ доказательствъ! Велика важность вшать настоящихъ преступниковъ!

— А какіе крики, какое бшенство подымутся тогда на насъ! сказалъ Браглонь.

— А! наконецъ-то я-таки поймалъ васъ, отвчалъ торжествующій Демошаресъ.— Вотъ краеугольный камень всей моей системы, милостивый государь. И въ-правду, что жь произведутъ вс эти крики, о которыхъ вы говорите? заговоры. Что ведутъ за собою заговоры? возмущенія.

— Конечно, смотря съ этой точки зрнія!.. сказалъ смясь Браглонь.

— Послушайте, продолжалъ докторально Демошаресъ:— затвердите хорошенько слдующее правило: чтобъ пожинать преступленія, нужно ихъ сять. Гоненіе есть сила.

— Эхъ! сказалъ начальникъ полицій:— мн кажется, что съ самаго начала этого царствованія, мы только и длаемъ, что гонимъ да преслдуемъ. Ужь, кажется, трудно возбудить и раздразнить боле недовольныхъ всякаго рода, чмъ было сдлано.

— Фуй! Что же сдлали? сказалъ великій инквизиторъ съ нкоторымъ презрніемъ.

— Да разв вы за ничто считаете вседневные объиски, вторженія и грабежъ въ домахъ и правыхъ и виноватыхъ гугенотовъ?

— Ну, да! я за ничто считаю все это, сказалъ Демошаресъ:— вы сами видите, съ какимъ кроткимъ терпніемъ они переносятъ вс эти черезъ-чуръ посредственные нападки.

— А казнь Анны Дюбура, племянника канцлера Франціи, сожженнаго два мсяца тому назадъ на Гревской-Площади: и она ничто по вашему?

— Все-таки и этого мало, сказалъ разборчивый де-Муши.— Что произвела эта казнь? Убійство президента Минара, одного изъ судей, и мнимый заговоръ, котораго и слдовъ не нашли. Не изъ чего тутъ длать много шума!

— А послднее узаконеніе: что вы о немъ думаете? спросилъ Браглонь:— послднее узаконеніе, задвающее не однихъ гугенотовъ, но и дворянство цлаго королевства. Что касается до меня, я откровенно сказалъ кардиналу лотарингскому, что нахожу его слишкомъ смлымъ.

— Какъ! сказалъ Демошаресъ: — вы говорите объ указ, уничтожающемъ пенсіи?

— Совсмъ нтъ, но о томъ, который предписывалъ всмъ просителямъ, и дворянамъ, и разночинцамъ, оставить въ двадцать-четыре часа дворъ подъ страхомъ быть повшенными. Сознайтесь, что это довольно-жестоко.

— Правда, дльцо довольно-отважное, сказалъ Демошаресъ.— Признаюсь, пятьдесятъ только лтъ назадъ, подобный указъ поднялъ бы дворянство цлаго королевства. Но ныньче, вы вдь видли: покричали, покричали, да такъ и оставили. Ни одинъ и не тронулся.

— Вотъ вы и ошибаетесь, господинъ великій-инквизиторъ, сказалъ Браглонь, понизивъ голосъ: — и если они не трогаются въ Париж, то, я думаю, кишатъ въ провинціи.

— Ба! вскричалъ де-Муши съ любопытствомъ:— вы имете извстія?

— Еще не имю извстій, но жду съ минуты на минуту.

— А откуда?

— Съ Луары.

— У васъ тамъ есть лазутчики?

— Только одинъ, но за то хорошій.

— Одинъ! это рисково, сказалъ самоувренно Демошаресъ.

— По-моему лучше, отвчалъ Браглонь:— платить одному расторопному и врному столько же, сколько двадцати безполезнымъ. Что прикажете! я всегда такъ длаю.

— Такъ, но кто отвчаетъ вамъ за этого человка?

— Его голова, во-первыхъ, а потомъ его прежнія заслуги, онъ ужь показалъ себя на дл.

— Все равно, а это рисково, снова замтилъ Демошаресъ.

Мэтръ Арпіонъ тихонько вошелъ во время послднихъ словъ де-Муши и сказалъ что-то на ухо своему господину.

— А, а! вскричалъ торжествующій начальникъ полиціи.— Это хорошо! Арпіонъ, сейчасъ же ведите сюда Линьера… Да, при господин великомъ инквизитор! Вдь онъ также немного изъ нашихъ.

Арпіонъ поклонился и вышелъ.

— Этотъ Линьеръ именно тотъ человкъ, о которомъ я говорилъ вамъ, продолжалъ Браглонь, потирая руки.— Вотъ вы его услышите. Онъ сію минуту изъ Нанта. Вдь у насъ нтъ секретовъ другъ для друга, не правда ли? и я еще радъ доказать вамъ, что мой способъ стоитъ другаго.

Тутъ мэтръ Арпіонъ отворилъ дверь Линьеру.

Это былъ тотъ самый худенькій, щедушный и черненькій человчекъ, котораго мы уже видли въ протестантскомъ сборищ на Моберовой-Площади — тотъ самый, который еще такъ смло показалъ республиканскую медаль, и говорилъ о лиліяхъ, потоптанныхъ ногами.

VII.
Шпіонъ.

Линьеръ, войдя, бросилъ сперва холодный и недоврчивый взглядъ на Демошареса, и поклонившись Браглоню, остался неподвижнымъ и осторожно-молчаливымъ, выжидая, чтобъ его сами начали разспрашивать.

— Очень-радъ, что вижу васъ, господинъ Линьеръ, сказалъ Браглонь.— Можете безопасно говорить въ присутствіи г-на великаго-инквизитора Франціи.

— О! конечно! вскричалъ съ живостью Линьеръ: — и еслибъ я только зналъ, что нахожусь въ присутствіи знаменитаго Демошареса, поврьте, ваше превосходительство, я не сталъ бы мшкать.

— Хорошо! сказалъ вскинувъ голову и съ одобрительнымъ видомъ де-Муши, очевидно польщенный почтительнымъ обхожденіемъ шпіона.

— Ну же!.. говорите, господинъ Линьеръ, говорите скоре! сказалъ начальникъ полиціи.

— Но, началъ Линьеръ:— господину инквизитору, можетъ-быть, не совсмъ извстно, что происходило на предпослднемъ совщаніи протестантовъ въ Ферте.

— Въ-самомъ-дл, мн это не совсмъ хорошо извстно, сказалъ Демошаресъ.

— Итакъ, если мн будетъ позволено, прибавилъ Линьеръ: — я въ нсколькихъ словахъ начну разсказъ съ тхъ поръ, и потомъ уже перейду къ отчету о важныхъ событіяхъ послдняго времени, такъ будетъ ясне и понятне.

Тутъ Браглонь сдлалъ знакъ Линьеру подождать. Эта маленькая отсрочка, правда, не согласовалась съ нетерпніемъ начальника полиціи, но за то льстила его гордости, выказывая передъ великимъ инквизиторомъ высокія способности и даже рдкое краснорчіе въ его агентахъ. Демошаресъ, съ своей стороны, также былъ удивленъ и очарованъ, какъ искусный знатокъ, вдругъ встрчающій инструментъ совершенне тхъ, какіе онъ употреблялъ до-тхъ-поръ.

Линьеръ, подстрекнутый такою высокою милостію, хотлъ показаться достойнымъ ея и былъ, въ-самомъ-дл, превосходенъ.

— Первое сборище въ Ферте точно не было важно, сказалъ онъ.— Говорились и длались вещи довольно-пустыя, и я сколько ни предлагалъ учредить во Франціи конституцію швейцарскихъ кантоновъ, эхомъ мн были одни лишь ругательства. Остановились предварительно на томъ, чтобъ подать королю просьбу о прекращеніи гоненій противъ протестантовъ, объ отставленіи Гизовъ, о министерств изъ принцевъ крови и о немедленномъ созваніи генеральныхъ штатовъ. Простая просьба, какой тутъ результатъ! Однакожь, всхъ переписали и организовали. Это ужь поважне. Потомъ, дло шло о выбор начальниковъ. Относительно второстепенныхъ начальниковъ округовъ еще не встрчалось никакихъ затрудненій. За то выборъ главнаго начальника, главы заговора, задалъ имъ работы. Адмиралъ Колиньи и принцъ Конде, каждый черезъ своихъ представителей, отказались отъ опасной чести, которую вздумали-было имъ сдлать. Лучше бы, было сказано отъ ихъ имени, избрать въ это званіе гугенота изъ нсколько нисшей среды. Славный предлогъ для глупцовъ! Они и успокоились, и посл долгихъ споровъ выбрали, наконецъ, Годфруа де-Барри, сеньра де-ла-Реноди!

— Ла-Реноди! повторилъ Демошаресъ.— Да, это, въ-самомъ-дл, одинъ изъ самыхъ жаркихъ коноводовъ у этихъ безбожниковъ. Я его знаю какъ человка энергическаго и убжденнаго.

— Вы его скоро узнаете какъ Катилину! сказалъ Линьеръ.

— О, о! возразилъ начальникъ полиціи,— мн кажется, вы ужь о немъ слишкомъ высокаго мннія.

— Сами увидите, началъ опять шпіонъ: — сами увидите, слишкомъ ли я высокаго мннія о немъ! Приступаю теперь къ нашей второй сходк, бывшей въ Нант, 5-го числа сего февраля мсяца.

— А, а! вскричали въ одно время Демошаресъ и Браглонь.

И оба подвинулись къ Линьеру съ жаднымъ любопытствомъ.

— Дло въ томъ, что тамъ, сказалъ Линьеръ съ важнымъ видомъ:— не ограничились однми рчами! Послушайте… но сообщать ли мн вамъ длинныя подробности и доказательства, или прямо перейдти къ результатамъ? прибавилъ Линьеръ, какъ-будто хотлъ какъ можно продолжить своего рода обладаніе этими двумя душами.

— Событій, событій! вскричалъ начальникъ полиціи съ нетерпніемъ.

— Вотъ они, и вы содрогнетесь. Посл нсколькихъ предварительныхъ неважныхъ рчей, ла-Реноди началъ говорить, и вотъ что въ сущности сказалъ онъ: ‘Въ прошедшемъ году, когда шотландская королева намревалась судить священниковъ въ Штирлинг, вс ихъ прихожане ршились послдовать за ними въ этотъ городъ. Я предлагаю точно такимъ же образомъ начать намъ во Франціи, пусть цлыя толпы протестантовъ отправятся въ Блуа, гд находится теперь король, и явятся тамъ безъ всякаго оружія, вручить ему просьбу, въ которой надобно умолять объ уничтоженіи указовъ о гоненіяхъ и о дозволеніи реформаторамъ свободнаго отправленія ихъ религіи, а такъ-какъ ихъ ночныя и тайныя сходбища были оклеветаны, то позволить имъ собираться въ храмахъ, въ виду правительства.

— Да это старая псня! прервалъ его Демошаресъ, съ видомъ обманутаго ожиданія.— Мирныя и почтительныя представленія, которыя ни къ чему не ведутъ! Просьбы! протестаціи! мольбы! такъ вотъ эти страшныя новости, о которыхъ вы насъ извщали, Линкеръ.

— Подождите, подождите! сказалъ Линкеръ.— Можете себ представить, что и я, подобно вамъ, закричалъ на невинное предложеніе ла-Реноди. Къ чему вели и къ чему поведутъ такія пустыя попытки? Нкоторые другіе протестанты то же самое возражали. Тогда восхищенный ла-Реноди открылъ всю глубину своей мысли и сообщилъ смлый проектъ, скрываемый имъ подъ такою робкою наружностью.

— Посмотримъ, что за смлый проектъ, сказалъ Демошаресъ съ видомъ человка, ршившагося не удивляться по пустому.

— Да, стоитъ того, чтобъ его разстроить, возразилъ Линьеръ.— Между-тмъ, какъ вниманіе будетъ развлечено этой толпою робкихъ просителей, которые соберутся безоружные, умоляющіе — пятьсотъ всадниковъ и тысяча пшихъ, понимаете, господа, полторы тысячи человкъ, — выбранныхъ изъ дворянъ самыхъ ршительныхъ и самыхъ преданныхъ реформ и принцамъ, соединятся изъ разныхъ провинцій подъ предводительствомъ тридцати предводителей, тихо, различными дорогами прокрадутся въ Блуа, мирно или силою проникнутъ въ городъ,— я говорю мирно или силою,— похитятъ короля, королеву-мать и Гизовъ, и вручатъ правленіе принцамъ крови, предоставляя въ-послдствіи генеральнымъ штатамъ ршить, какую лучше усвоить форму администраціи… Вотъ весь заговоръ, господа. Что вы теперь скажете? Дтская ли это шутка? Можно ли оставить е безъ вниманія? Гожусь ли я къ чему-нибудь, наконецъ, и могу ли какъ-нибудь быть полезнымъ?..

Онъ замолкъ торжествуя. Великій инквизиторъ и начальникъ полиціи поглядывали другъ на друга изумленные и крайне-озабоченные. Настала довольно-долгая пауза, исполненная для нихъ всякаго рода размышленій.

— Клянусь! это удивительно, признаюсь! вскричалъ наконецъ Демошаресъ.

— Скажите ужасно, замтилъ Браглонь.

— Должно принять мры! принять мры! продолжалъ великій инквизиторъ, вскинувъ голову и съ самоувреннымъ видомъ.

— Э! сказалъ Браглонь:— намъ извстны только планы ла-Реноди, но легко угадать, что дло пойдетъ иначе, что Гизы будутъ защищаться, что они скоре дадутъ изрубить себя въ куски.

— Но вдь мы предувдомлены! замтилъ Демошаресъ.— Все, что эти жалкіе безбожники затяли противъ насъ, должно обратиться на нихъ же самихъ, и они должны попасться въ свою же западню. Бьюсь объ закладъ, что господинъ кардиналъ будетъ въ восхищеніи, и что онъ дорого бы далъ за такой случай покончить разомъ съ своими врагами.

— Дай Богъ, чтобъ онъ до конца восхищался, замтилъ Браглонь.

И, обращаясь къ Линьеру, ставшему человкомъ нужнымъ, человкомъ важнымъ, онъ сказалъ ему:

— Что касается до васъ, маркизъ (Линьеръ былъ въ-самомъ-дл маркизомъ), что касается до васъ, то вы оказали самую важную заслугу. Вы будете достойнымъ образомъ награждены, будьте покойны.

— Да, ужь правда, сказалъ Демошаресъ:— васъ стоитъ похвалить, маркизъ, вы имете полное право на мое уваженіе! Васъ также, господинъ Браглонь, позвольте отъ всего сердца похвалить за выборъ особъ, вами употребляемыхъ! Ахъ! г. де-Линьеръ иметъ право на мое глубочайшее уваженіе!

— Слова ваши служатъ для меня дорогою наградою за все, что я могъ сдлать, сказалъ Линьеръ, скромно поклонившись.

— Вы уже знаете, г. Линьеръ, что мы не неблагодарны, продолжалъ начальникъ полиціи.— Но вдь вы еще не все сказали? Назначено ли время? Сборное мсто?

— Они должны соединиться въ окрестностяхъ Блуа 15 марта, отвчалъ Линьеръ.

— 15 марта! Каково! сказалъ Браглонь.— У насъ и двадцати дней не остается! А господинъ кардиналъ лотарингскій теперь въ Блуа! Въ-продолженіе двухъ дней нужно его увдомить и принять отъ него приказанія! Какая отвтственность!

— А какой тріумфъ, когда окончимъ дло! замтилъ Демошаресъ.

— Ну, любезнйшій г. Линьеръ, спросилъ начальникъ полиціи: — а есть ли у насъ имена предводителей?

— Вс записаны, отвчалъ Линьеръ.

— Единственный человкъ! сказалъ Демошаресъ съ удивленіемъ.— Линьеръ отпоролъ немного подкладку своего камзола, вынулъ бумаги, развернулъ ихъ и громко прочелъ:

‘Списокъ предводителямъ, съ означеніемъ именъ и провинцій, которыми они распоряжаютъ:

‘Кастельно-де-Шалосъ,— Гасконія.

‘Мазеръ,— Беарнъ.

‘Дю-Мениль — Перигоръ.

‘Малье де-Брезе,— Пуату.

‘Ла-Шене, — Менъ.

‘Сен-Мари,— Нормандія.

‘Коквиль, — Пикардія.

‘Де-Ферьеръ-Малиньи,— Иль-де-Франсъ и Шампапья.

‘Шатовье,— Провансъ, и проч.’

— Вы прочтете и обсудите этотъ списокъ на досуг, сказалъ Линьеръ, подавая начальнику полиціи списокъ.

— И замтьте, прибавилъ Линьеръ:— что въ тоже время, какъ вс шайки направятся къ Блуа, другіе предводители въ каждой провинціи должны быть готовыми подавить всякое движеніе въ пользу Гизовъ.

— Хорошо! мы ихъ всхъ покроемъ будто огромною стью! говорилъ Демошаресъ, потирая руки.— Э! какъ вы упали духомъ, г. Браглонь! Посл первой минуты изумленія, объявляю, что для меня было бы крайне-непріятно, еслибъ всего этого не было.

— Но посмотрите, сколько намъ остается времени! сказалъ начальникъ полиціи.— Право, мой добрый Линьеръ, ни за что на свт не хотлось бы мн длать вамъ упрека, но съ 5-го февраля вамъ бы уже давно можно было предупредить меня.

— А можно ли мн было? отвчалъ Линьеръ.— Ла-Реноди надавалъ мн боле двадцати порученій, начиная съ Нанта до Парижа. Кром того, что я могъ такимъ-образомъ собрать драгоцнныя справки,— пренебрегать или опаздывать такими коммисіями значило бы возбудить подозрнія, написать вамъ письмо, или прислать нарочнаго, значило бы подвергать опасности наши тайны.

— Справедливо! сказалъ Браглонь:— вы всегда правы. И такъ, полно говорить о томъ, что сдлано, а потолкуемъ лучше о томъ, что прійдется сдлать. Вы ничего не сказали намъ о принц Конде? Разв его не было съ вами въ Нант?

— Былъ, отвчалъ Линьеръ.— Но прежде, чмъ на что-нибудь ршиться, ему хотлось видться съ Шодье и англійскимъ посланникомъ, и потому онъ сказалъ, что для этого подетъ вмст съ ла-Реноди въ Парижъ.

— Такъ онъ будетъ въ Париж? Ла-Реноди будетъ въ Париж?

— Еще лучше: онъ уже долженъ быть въ Париж, отвчалъ Линьеръ.

— Гд жь они остановились? съ живостію спросилъ Браглонь.

— Вотъ этого ужь я не знаю. Спрашивалъ я, такъ, мимоходомъ, гд мн будетъ найдти нашего предводителя, въ случа, еслибъ пришлось сообщить что ему, но мн указали способъ не прямаго сообщенія. Безъ-сомннія, Ла-Реноди не хочетъ подвергать опасности принца.

— Надо согласиться, что досадне этого ничего быть не можетъ, замтилъ начальникъ полиціи.— Намъ бы должно было до конца не терять слда ихъ.

Мэтръ Арпіонъ вошелъ еще разъ въ эту минуту своимъ легкимъ и таинственнымъ шагомъ.

— Что это значитъ, Арпіонъ? съ нетерпніемъ сказалъ Браглонь.— Вы видите, чоргъ возьми, что мы занимаемся важными длами.

— Я и не осмлился бы войдти безъ чего-нибудь не мене важнаго, отвчалъ Арпіонъ.

— Посмотримъ, что такое? Говорите скоре и громче. Здсь все свои.

— Нкто Пьеръ дез-Авенель… началъ-было Арпіонъ.

Браглонь, Демошаресъ и Линьеръ въ одинъ голосъ прервали Арпіопа.

— Пьеръ дез-Авенель!

— Тотъ адвокатъ изъ Улицы-Мармуа, у котораго обыкновенно пристаютъ реформаторы въ Париж, сказалъ Демошаресъ.

— И на чей домъ уже съ давнихъ поръ смотрю я зоркимъ глазомъ, замтилъ Браглонь.— Но хитеръ мошенникъ и остороженъ, и всегда увертывается изъ-подъ моего надзора. Чего онъ хочетъ, Арпіонъ?

— Говорить сейчасъ же съ вашимъ превосходительствомъ, сказалъ секретарь.— Мн показался онъ въ большомъ смятеніи.

— Онъ ничего не можетъ знать! живо и съ завистью сказалъ Линьеръ.— Къ-тому же, прибавилъ онъ презрительно:— это честный человкъ.

— Посмотримъ! посмотримъ! возразилъ инквизиторъ. (Это было его любимое словцо.)

— Арпіонъ, сказалъ Браглонь: — введите сейчасъ же ко мн этого человка.

— Сію минуту, ваше превосходительство, отвчалъ, выходя, Арпіонъ.

— Извините, любезнйшій маркизъ, продолжалъ Браглонь, обращаясь къ Линьеру: — этотъ дез-Авенель васъ знаетъ и ваше неожиданное присутствіе можетъ смутить его. Къ-тому же, и вы и я должны какъ можно скрывать отъ него, что вы изъ нашихъ. Такъ будьте такъ обязательны, уйдите на время нашего разговора въ кабинетъ Арпіона, тамъ, на конц корридора. Я прикажу васъ позвать, только-что мы окончимъ. Вы же оставайтесь, господинъ великій-инквизиторъ. Ваше присутствіе будетъ очень-полезно въ этомъ случа.

— Хорошо, остаюсь къ вашимъ услугамъ, отвчалъ удовольствованный Демошаресъ,

— А я удаляюсь, сказалъ Линьеръ.— Но вспомните, что я вамъ сказалъ, господинъ начальникъ полиціи: не много выпытаете вы изъ этого дез-Авенеля. Слабая голова! Умъ ограниченный, но честный! Мало проку отъ него! мало проку!

— Все обдлаемъ къ лучшему. Но только уходите, уходите, любезный Линьеръ. Онъ идетъ уже.

И точно, Линьеръ едва усплъ убжать… Вошелъ человкъ весь блдный, потрясаемый нервическою дрожью, ведомый, или, лучше сказать, тащимый мэтромъ Арпіономъ.

Это былъ адвокатъ Пьеръ дез Авенель, котораго мы видли въ первый разъ вмст съ Линьеромъ въ совщаніи на Моберовой Площади, и который, если припомнятъ, имлъ такой успхъ своею храбро-робкою рчью.

VII.
Переметчикъ.

Въ тотъ день, когда мы его опять встрчаемъ, дез-Авенель совершенно ороблъ и вовсе уже не храбрился.

Поклонившись чуть не въ землю Демошаресу и Браглоню, онъ сказалъ дрожащимъ голосомъ:

— Я, безъ сомннія, въ присутствіи господина начальника полиціи?..

— И господина великаго-инквизитора, прибавилъ Браглонь, указывая на Муши.

— О! Іисусе! вскричалъ бдный дез-Авенель, поблднвъ до невозможности.— Ваши свтлости видятъ передъ собою великаго преступника, слишкомъ-великаго преступника. Не знаю, могу ли надяться на милость? Можетъ ли чистосердечное признаніе загладить мои проступки? Одно ваше милосердіе въ состояніи дать отвтъ на это!

Браглонь сейчасъ увидлъ, съ кмъ иметъ дло.

— Одного признанія недостаточно, строго сказалъ онъ: — нужно загладить.

— О, если могу, я это сдлаю, ваша свтлость! отвчалъ дез-Авенель.

— Да, но, чтобъ это сдлать, продолжалъ начальникъ полиціи:— нужно оказать намъ какую-нибудь услугу, сообщить какое-нибудь драгоцнное извстіе.

— Постараюсь сообщить его вамъ, сказалъ адвокатъ хриплымъ голосомъ.

— Трудненько будетъ, отвчалъ небрежно Браглонь:— потому-что мы все знаемъ.

— Какъ! вы знаете?

— Все! говорю вамъ, и въ положеніи, въ которое вы себя поставили, запоздалое раскаяніе, предупреждаю васъ, не въ состояніи боле спасти головы вашей.

— Головы! о, Боже! моя голова въ опасности? Но вдь я самъ пришелъ…

— Слишкомъ-поздно! отвчалъ непреклонный Браглонь.— Вы уже не можете быть намъ полезнымъ, и мы напередъ знаемъ, что открыть вы намъ сбираетесь.

— Можетъ-быть! сказалъ Авенель.— Простите за вопросъ, что же вы знаете?

— Во-первыхъ, что вы одинъ изъ этихъ проклятыхъ еретиковъ, сказалъ, вмшавшись, громовымъ голосомъ Демошаресъ.

— Увы! увы! ваша правда! отвчалъ дез-Авенель.— Да, я принадлежу къ протестантамъ. Для чего?— и самъ не знаю. Но я отрекусь, ваша свтлость, даруйте мн только жизнь.

— Это еще не все, сказалъ Демошаресъ:— вы укрываете у себя гугенотовъ.

— Сколько ни объискивали, не могли найдти ни одного, съ живостію отвчалъ адвокатъ.

— Да, сказалъ Браглонь: — въ вашемъ дом, вроятно, есть какой-нибудь тайный выходъ, скрытый корридоръ, какое-нибудь неизвстное сообщеніе съ дворомъ. А вотъ, какъ на-дняхъ мы разберемъ вашъ домъ по камешку, такъ секретъ-то и самъ откроется.

— Самъ я его вамъ открою, сказалъ адвокатъ.— Правда, признаюсь, ваша свтлость, иногда я укрывалъ у себя гугенотовъ. Вдь платятъ славныя деньги, а процессы что приносятъ? Надо жить! Но этого больше не будетъ, и если я, наконецъ, отрекусь, ужь ни одинъ гугенотъ, поврьте, не постучится боле ко мн въ ворота.

— Вы часто также, продолжалъ Демошаресъ: — держали рчи на протестантскихъ сходкахъ.

— Я адвокатъ, сказалъ жалобно дез-Авенель.— Но я всегда стоялъ за умренность. Вы должны знать это, такъ-какъ уже вамъ все извстно…

И, осмлившись поднять глаза на обихъ зловщихъ особъ, онъ продолжалъ:

— Но простите, мн кажется, вы не все знаете, потому-что говорите только обо мн и умалчиваете о длахъ партіи, въ сущности гораздо важнйшихъ… Такъ я съ удовольствіемъ вижу, что вамъ еще многое неизвстно.

— Въ этомъ вы ошибаетесь, сказалъ начальникъ полиціи: — и мы вамъ сейчасъ докажемъ противное.

Демошаресъ сдлалъ ему знакъ остерегаться.

— Понимаю васъ, г. великій-инквизиторъ, сказалъ онъ ему: — но съ моей стороны нтъ неблагоразумія показать наши карты этому господину, потому-что онъ долго отсюда не выйдетъ.

— Какъ! я долго отсюда не выйду? вскричалъ съ ужасомъ дез-Авенелъ.

— Разумется, нтъ, равнодушно отвчалъ Браглонь.— Не-ужели вы думаете, что, подъ предлогомъ кой-какихъ открытій, вы можете спокойно приходить сюда, наблюдать за нами и узнавать, что намъ извстно, чтобъ потомъ все переносить своимъ сообщникамъ? Нтъ, это не идетъ, любезнйшій, и съ этой минуты вы нашъ арестантъ.

— Арестантъ! повторилъ сначала было озадаченный Авенель.

Потомъ, поразмысливъ, онъ успокоился. Нашъ знакомецъ, какъ припомнятъ, обладалъ въ высшей степени храбростью трусости.

— Такъ что же! И точно, это будетъ лучше! вскричалъ онъ.— Здсь я все-таки безопасне, чмъ у себя дома, посреди ихъ заговоровъ. И такъ-какъ я ужь остаюсь у васъ, господинъ начальникъ полиціи, вы врно не откажетесь отвчать мн на нсколько моихъ почтительныхъ вопросовъ.— Мн все сдается, что вамъ не все извстно, какъ вы полагаете, и что я найду средство доказать вамъ какимъ нибудь полезнымъ открытіемъ и добрую волю свою и прямодушіе.

— Гмъ! сомнваюсь, отвчалъ Браглонь.

— Что вамъ извстно, во-первыхъ, о послднихъ совщаніяхъ гугенотовъ, ваша свтлость? спросилъ адвокатъ.

— О нантскихъ что ли вы говорите? сказалъ начальникъ полиціи.

— Ай! вы это знаете. Ну, да хоть о нантскихъ. Что тамъ происходило?

— Не на заговоръ ли, составленный тамъ, вы намекаете? спросилъ Браглонь.

— Увы! да, и я вижу, что немного мн прійдется вамъ объ этомъ разсказывать, отвчалъ Авенель.— Этотъ заговоръ?..

— Состоитъ въ томъ, чтобъ увезти короля изъ Блуа, замнить принцами господъ Гизовъ, созвать генеральные штаты, и прочее… Все это древняя исторія, любезнйшій, и она началась уже съ пятаго февраля.

— А заговорщики-то такъ уврены въ своей тайн! вскричалъ адвокатъ.— Они погибли, и я также. Потому-что, безъ сомннія, вамъ извстны имена начальниковъ заговора?

— Начальниковъ тайныхъ и начальниковъ гласныхъ. Тайные начальники — принцъ Конде, адмиралъ. Гласные — ла-Реноди, Кастельно, Мазеръ… Да долго будетъ считать. Вотъ, смотрите списокъ ихъ именъ и провинцій, которыя они должны возмутить.

— Небесное милосердіе! Какъ хитра полиція, и какъ глупы заговорщики, вскричалъ дез-Авенель.— Не-уже-ли и словечка чего-нибудь новаго не прійдется сказать вамъ? А знаете ли вы, гд принцъ Конде и ла-Реноди?

— Оба въ Париж.

— Это ужасно! Посл этого, мн остается только поручить свою душу Богу. Впрочемъ, еще одно слово: гд они въ Париж?

Браглонь не отвчалъ ему немедленно, но яснымъ и проникающимъ взглядомъ, казалось, хотлъ выщупать душу и глаза Авенеля.

А онъ еле дыша повторилъ вопросъ свой:

— Знаете ли, ваша свтлость, гд въ Париж принцъ Конде и ла-Реноди?

— Ужь мы ихъ отйщемъ, отвчалъ Браглонь.

— Такъ вы ихъ еще не отъискали! вскричалъ восхищенный дез-Авенель.— Ахъ! слава Богу! Я могу еще заслужить прощеніе. Я знаю, гд они, ваша свтлость, я!

Взглядъ Демошареса заблисталъ, но начальникъ полиціи скрылъ свою радость.

— Гд же они? спросилъ онъ самымъ равнодушнымъ голосомъ.

— У меня, господа, у меня! сказалъ гордо адвокатъ.

— Я это зналъ, спокойно отвчалъ Браглонь.

— Какъ! что! вы и это знали? вскричалъ поблднвъ дез-Авенель.

— Разумется!.. Мн только хотлось васъ испытать, посмотрть, чистосердечны ли вы. Ну, хорошо! я доволенъ вами. Вина-то ваша такая важная! Укрывать у себя подобныхъ преступниковъ!

— Вы сдлались столь же преступны, какъ и они! назидательно проговорилъ Демошаресъ.

— Охъ! ужь не говорите мн объ этомъ, ваша свтлость, отвчалъ дез-Авенель.— Самъ я понялъ, что оно опасно, рисково. А какъ узналъ еще страшные замыслы своихъ двухъ постояльцевъ, такъ ужь съ-тхъ-поръ просто не существую. Но я знаю ихъ не боле трехъ дней. Никакъ не боле трехъ дней, клянусь вамъ. Вамъ должно быть извстно, что меня не было на нантскомъ совщаніи. Когда принцъ Конде и сеньръ де-ла-Реноди остановились у меня въ начал этой недли, я зналъ только, что принималъ реформаторовъ, но не заговорщиковъ. Терпть не могу заговоровъ и заговорщиковъ. Сначала, они мн ничего не говорили, и вотъ за что я золъ на нихъ. Подвергать такимъ опасностямъ, безъ его вдома, бднаго человка, оказывавшаго имъ одн только услуги! Это гадко, дурно! Но чего ждать отъ такихъ знатныхъ особъ.

— Что? спросилъ Браглонь, считавшій себя весьма-знатною особою.

— Я говорю о знатныхъ особахъ реформы! поспшилъ сказать адвокатъ.— Итакъ, они начали съ того, что все отъ меня скрывали. А сами по цлымъ днямъ все шептались между собою, денно и нощно все писали, каждую минуту принимали визиты. Я сторожилъ, подслушивалъ. Словомъ, я угадалъ начало, такъ-что они должны были мн открыть ужь и конецъ: ихъ сходбища въ Нант, ихъ великій заговоръ, все, что вы, наконецъ, знаете, и что, по ихъ мннію, шито-крыто. И вотъ, съ самаго этого открытія, я боле не сплю, не мъ, не живу. Стоитъ только кому войдти ко мн — а одному Богу извстно, какъ часто ко мн входятъ! я и воображаю, что это пришли за мною, что меня потащатъ къ судьямъ. Ночью, въ рдкія минуты лихорадочнаго сна, мн только и снятся, что судъ, эшафоты, палачи. И я просыпаюсь, облитый холоднымъ потомъ, и начинаю обдумывать, предусматривать и измрять опасности, какимъ я подвергаю себя.

— Опасности, какимъ вы подвергаете себя? сказалъ Браглонь.

— Но, во-первыхъ, тюрьма…

— Пытка потомъ, подхватилъ Демошаресъ.

— Потомъ, вроятно, вислица, прибавилъ начальникъ полиціи.

— Костеръ, можетъ-быть, продолжалъ великій-инквизиторъ.

— А при случа и колесо, сказалъ, желая завершить посильне, Браглонь.

— Заключенъ въ тюрьму! подверженъ пытк! повшенъ! сожженъ! колесованъ! восклицалъ при каждомъ слов дез-Авенель, будто вытерпливая каждую изъ казней, какія ему высчитывали.

— Да вдь вы сами адвокатъ, знаете законъ, замтилъ начальникъ полиціи.

— Слишкомъ-хорошо знаю! воскликнулъ дез Авенель.— Потому-то посл трехъ мучительныхъ дней я не могъ терпть доле, созпалъ, что такая тайна была слишкомъ-тяжелымъ бременемъ для моей отвтственности, и пришелъ сложить ее въ ваши руки, господинъ начальникъ полиціи.

— Этакъ-то врне, сказалъ Браглонь:— и хоть ваше открытіе, какъ видите, намъ не слишкомъ полезно, мы, однакожь, пріймемъ въ соображеніе вашу добрую волю.

Нсколько минутъ онъ шопотомъ поговорилъ съ де-Муши, который, казалось, не безъ нкоторыхъ затрудненій одобрилъ его намренія.

— Больше всего я попрошу у васъ, какъ милости, сказалъ имъ дез-Авенель: — не выдавать меня моимъ старымъ… сообщникамъ, а не то умертвившіе президента Минаре могутъ и со мною сдлать такую же штуку.

— Все это мы будемъ держать въ тайн, отвчалъ ему начальникъ полиціи.

— А меня вы все-таки арестуете? спросилъ дез-Авенель съ униженнымъ и боязливымъ видомъ.

— Нтъ, вы можете сейчасъ же идти къ себ, отвчалъ Браглонь.

— Въ-самомъ-дл? сказалъ адвокатъ.— Въ такомъ случа, я вижу, вы хотите схватить моихъ постояльцевъ.

— И того меньше. Они останутся свободными, какъ и вы.

— Какъ такъ? спросилъ изумленный дез-Авенель.

— Послушайте меня, началъ Браглонь съ важностью:— и удержите у себя въ памяти, что я буду говорить вамъ. Вы сейчасъ же возвратитесь къ себ, чтобъ долгое отсутствіе ваше не возбудило какихъ подозрній, не скажете ни слова вашимъ постояльцамъ, ни о своихъ опасеніяхъ, ни объ ихъ тайн. Словомъ, будете поступать и смотрть, какъ-будто и не были сегодня въ этомъ кабинет. Хорошо ли вы меня поняли? Не мшайте ничему и ничему не удивляйтесь,

— Это не трудно, сказалъ дез-Авенель.

— Только, прибавилъ Браглонь:— если намъ понадобятся какія поясненія, мы поручимъ ихъ спросить у васъ, или сюда васъ призовемъ, а вы, между-тмъ, будьте всякую минуту къ тому готовы. Если потребуется сдлать объискъ въ вашемъ дом, вы намъ поможете.

— Ужь если началъ, такъ кончу, сказалъ со вздохомъ дез-Авенель.

— Хорошо. Одно слово въ заключеніе. Если поведеніе ваше докажетъ, что вы исполнили эти простыя инструкціи, вы получите прощеніе. Но при одномъ подозрніи въ нескромности съ вашей стороны, вы будете первый и жесточайшимъ образомъ наказаны.

— Будете сожжены на маломъ огн! сказалъ Демошаресъ своимъ зловщимъ и твердымъ голосомъ.

— Однакожь!.. хотлъ-было сказать содрогнувшійся адвокатъ.

— Довольно, замтилъ Браглонь.— Вы слышали. Помните же. До свиданія.

Онъ сдлалъ ему рукою повелительный знакъ. Слишкомъ благоразумный адвокатъ вышелъ вмст и облегченный и озабоченный.

Когда онъ вышелъ, между начальникомъ полиціи и великимъ инквизиторомъ настало минутное молчаніе.

— Вы хотли этого, я уступилъ, сказалъ наконецъ первый.— Признаюсь, я все что-то сомнваюсь на-счетъ такого образа дйствій.

— Нтъ, все-къ лучшему! возразилъ Демошаресъ.— Необходимо, чтобъ это дло пошло своимъ порядкомъ, говорю я вамъ, а для этого, главное, нужно не пугать заговорщиковъ. Пусть они будутъ уврены въ своей тайн и пусть ихъ дйствуютъ. Они воображаютъ, что ходятъ ночью, а мы слдимъ за всми ихъ движеніями днемъ. Это чудесно! И въ двадцать лтъ не представится такого случая однимъ ударомъ разгромить ересь. А на этотъ счетъ мн извстны идеи его преосвященства, кардинала лотарингскаго.

— Лучше, чмъ мн, это справедливо, сказалъ Браглонь.— Однакожь, что намъ остается длать?

— Вы, отвчалъ Демошаресъ: — вы живете въ Париж и наблюдаете черезъ Линьера и дез-Авенеля за своими обоими начальниками заговора. Я черезъ часъ отправлюсь въ Блуа и увдомлю господъ Гизовъ. Кардиналъ сначала испугается, но Балафре будетъ тутъ и успокоитъ его, а поразмысливъ, и самъ онъ прійдетъ въ восхищеніе. Ихъ дломъ будетъ собрать въ-тихомолку, въ-продолженіе пятнадцати дней, около короля вс силы, какими они только располагать могутъ. Между-тмъ, наши гугеноты и подозрвать ничего не будутъ. И вс эти ослпленные ястребы слетятся вмст, или одинъ за другимъ, въ растянутыя сти, и будутъ наши! у насъ въ рукахъ! И тогда всеобщая бойня!

Великій-инквизиторъ большими шагами ходилъ по комнат и съ радости потиралъ руки.

— Дай только Богъ, замтилъ Браглонь:— чтобъ какое-нибудь непредвиднное обстоятельство не обратило въ прахъ нашихъ великолпныхъ плановъ.

— Невозможно, возразилъ Демошаресъ.— Всеобщая бойня! Она у насъ въ рукахъ!— Прикажите, сдлайте одолженіе, позвать Линьера, пусть онъ окончательно доставитъ намъ вс извстія, и я ихъ отвезу къ кардиналу лотарингскому. А я считаю уже ересь убитою. Всеобщая бойня!

IX.
Блуа.

Перелетвъ мысленно два дня и сорокъ ль, мы очутимся 27 февраля въ великолпномъ дворц въ Блуа, куда въ это время собрался весь дворъ.

Наканун былъ большой праздникъ и разныя увеселенія во дворц, праздникъ, устроенный поэтомъ Антуаномъ де-Байфъ, съ играми, балетами и аллегоріями.

Отъ-чего въ это утро молодой король и королева, для увеселенія которыхъ данъ былъ праздникъ, встали позже обыкновеннаго и нсколько еще утомленные вчерашними удовольствіями.

Къ-счастію, не было назначено никакихъ пріемовъ и, отдыхая, они могли на досуг перебирать въ памяти вс прекрасныя вещи, которымъ наканун удивлялись.

— Что до меня касается, говорила Марія Стюартъ: — вс эти увеселенія мн показались прекрасными и самыми удивительными въ мір.

— Да, замтилъ Францискъ II: — особенно балеты и съигранныя сцены. Но сонеты и мадригалы по мн, признаюсь, были немного длинноваты.

— Вотъ! возразила Марія Стюартъ: — увряю васъ, они были очень-милы и остроумны.

— Но все такіе похвальные, признайся. Право, не слишкомъ весело слушать по цлымъ часамъ все похвалы да похвалы. Прибавь еще, что эти господа — особенно господа де-Байфъ и де-Мезонфлръ,— пересыпаютъ свои рчи все латинскими словами, которыя я не всегда понимаю.

— Но за то это въ тон, сказала Марія: — показываетъ человка ученаго и съ изъисканнымъ вкусомъ.

— А! потому-что ты сама ученая, Марія! возразилъ король со вздохомъ.— Пишешь стихи и понимаешь по-латини, чего я не могъ никогда добиться.

— Но для насъ, женщинъ, знаніе есть благо, наслажденіе, такъ, какъ для васъ, мужчинъ и принцевъ, дйствіе и власть.

— Все равно! возразилъ Францискъ II: — а мн бы хотлось, хоть для-того, чтобъ поравняться въ чемъ-нибудь съ тобою, быть ученымъ — ну, хоть такъ, какъ братъ Карлъ.

— Кстати о брат Карл, прервала Марія: — замтили ли вы его въ роли аллегоріи о религіи, защищаемой тремя богословскими добродтелями?

— Да, отвчалъ король: — онъ игралъ одного изъ рыцарей, представлявшихъ добродтели — кажется, милосердіе.

— Да, да, сказала Марія.— А замтили ли вы, государь, съ какою свирпостью онъ разилъ голову ереси?

— Да, въ-самомъ-дл, когда еще она посреди пламени показалась на смшномъ туловищ… Карлъ былъ точно вн себя.

— А скажите-ка, продолжала королева:— не показалась ли вамъ на кого-нибудь похожею эта голова ереси?

— И въ-правду, отвчалъ Францискъ II: — я подумалъ, что ошибся, но она точно имла видъ г-на Колиньи, не правда ли?

— Скажите, что это былъ точь-въ-точь адмиралъ.

— А вс эти черти, которые его унесли! сказалъ король.

— А радость нашего дяди-кардинала! подхватила Марія.

— А улыбка маменьки!..

— Была просто ужасна! сказала молодая королева.— Ничего, Францискъ, она была все-таки прекрасна, ваша маменька, въ плать изъ крученаго золота и въ креповомъ темно-красномъ вуал! Великолпный нарядъ!

— Да, возразилъ король: — вотъ я и для тебя выписываю такое же платье изъ Константинополя черезъ г-на де-Граншана, и у тебя будетъ такой же вуаль изъ римскаго газа, какъ у моей матери.

— О! благодарю! благодарю! Конечно, я не завидую участи нашей сестры Елизаветы-Испанской, которая, говорятъ, боле двухъ разъ не надваетъ одного и того же платья. Однакожь, мн бы не хотлось, чтобъ хоть одна женщина во Франціи — будь даже это мать ваша — казалась, особенно вамъ, лучше меня одтою.

— Э! да что нужды теб въ томъ! перебилъ ее король: — разв ты не будешь всегда самою прекрасною?

— Только, кажется, не вчера, возразила Марія: — потому-что посл branle au flambeau, который я вчера танцовала, вы мн не сказали ни одного слова. Надобно предполагать, что онъ вамъ не понравился.

— Какъ не понравился! вскричалъ Францискъ.— Но, Боже мой, что сказалъ бы я посл придворныхъ умниковъ, говорившихъ теб комплименты въ стихахъ и проз. Дюбеле уврялъ, что теб не нужны факелы, какъ другимъ дамамъ, потому-что довольно однихъ глазъ твоихъ. Мезонфлръ приходилъ въ ужасъ отъ двухъ свтилъ у тебя въ зрачкахъ, которыя не погасали и могли зажечь всю залу. А Ронсаръ прибавилъ, что звзды твоихъ взглядовъ должны освщать ночь съ ея мракомъ и день съ его солнцемъ. Такъ можно ли было, посл такой поэзіи, прійдти къ теб и попросту сказать, что ты и твой танецъ мн показались прелестными.

— Почему жь и нельзя? возразила Марія.— Ваше простое слово порадовало бы меня боле, чмъ вс ихъ плоскости.

— Такъ это слово говорю я теб сегодня утромъ, и отъ всего сердца, потому-что этотъ танецъ удивителенъ и заставилъ меня почти позабыть испанскую павану, которую я такъ любилъ, и итальянскія пацемени, которыя ты такъ чудесно танцовала съ бдняжкой Елизаветой. И это отъ-того, что ты все длаешь лучше, чмъ другія. Отъ-того, что ты красавица изъ красавицъ, и что самыя хорошенькія женщины кажутся горничными предъ тобою. Да, въ королевскомъ ли костюм, въ этомъ ли простенькомъ дезабилье, ты всегда моя королева, всегда моя любовь. Тебя только и вижу я! одну тебя люблю!

— Мой милый Францискъ!

— Обожаемая Марія!

— Жизнь моя!

— Мое высшее благо! Слушай! Будь ты простою крестьянкой, я бы любилъ тебя боле всхъ королевъ на свт.

— А я, отвчала Марія:— еслибъ ты былъ простымъ пажемъ, все ты бы обладалъ моимъ сердцемъ.

— О! Боже мой! сказалъ Францискъ:— какъ люблю я гладить и спутывать эти волосы, такіе мягкіе, такіе свтлые, такіе тонкіе. Понимаю, почему твои дамы такъ часто просятъ у тебя поцаловать эту кругленькую и бленькую шею, и эти граціозныя и полненькія ручки… Кстати, не позволяй имъ этого боле, Марія.

— Почему же?

— Я ревную! отвчалъ король.

— Дитя! сказала Марія съ невыразимымъ дтскимъ жестомъ.— Но у меня изъ ума вонъ, что намъ нужно окончить еще одно дло… дло очень-важное, пересланное къ намъ кардиналомъ лотарингскимъ.

— О! о! воскликнулъ король:— это съ нимъ не такъ-то часто случается.

— Разв вы не знаете, государь, сказала Марія: — что дяди мои пекутся только объ интересахъ вашихъ и Франціи?

— Какъ же не знать этого? отвчалъ король: — они такъ часто повторяютъ мн объ этомъ, что забыть никакъ нельзя. Вотъ, на-примръ, ныньче день совта, мы увидимъ, какъ явится г. кардиналъ лотарингскій, съ своими униженными манерами и преувеличеннымъ почтеніемъ, которое, признаться, не всегда меня забавляетъ, и услышимъ, какъ онъ скажетъ мн своимъ нжнымъ голоскомъ и кланяясь на всякомъ слов: ‘Государь, предложеніе, которое я представляю вашему величеству, иметъ въ виду только честь вашей короны. Ваше величество не можете сомнваться въ рвеніи, одушевляющемъ насъ къ слав вашего царствованія и ко благу вашего народа. Государь, блескъ трона и церкви есть единственная цль, и пр. и пр.’

— Какъ вы хорошо его представляете! вскричала Марія.

Но боле серьзнымъ голосомъ она Продолжала:

— Однакожь, Францискъ, нужно быть снисходительнымъ и великодушнымъ. Не-уже-ли вы думаете, что мн также весело, когда мать ваша, Катерина Медичи, съ своей длинной, строгой и блдной фигурой, читаетъ мн безконечныя проповди о моемъ наряд, о моихъ людяхъ и экипажахъ? Вы услышите, какъ она говоритъ мн, стиснувъ губы: ‘Вы королева, дочь моя, теперь я только вторая женщина въ королевств, но еслибъ была на вашемъ мст, я бы потребовала, чтобъ мои женщины никогда не пропускали обдни, вечерни и проповди. Будь я на вашемъ мст, я не носила бы краснаго бархата, потому-что этотъ цвтъ совсмъ не солиденъ. Будь я на вашемъ мст, я бы передлала серебряное и коломбиновое платье la bourbonnaise, потому-что оно слишкомъ-открыто. Будь я на вашемъ мст, я никогда бы сама не танцовала, по только смотрла, какъ другія танцуютъ. Будь я на вашемъ мст…

— О! вскричалъ король: — какъ это похоже на мать мою!— Но, видишь ли, она все-таки моя мать, и я безъ того довольно-сильно обидлъ ее, отстранивъ ее отъ управленія государственными длами, которыми завдываютъ одни твои дяди. Такъ можно и спустить ей кое-что и снести почтительно ея журенья. Я, съ своей стороны, покоряюсь опек кардинала-лотарингскаго единственно потому, что ты его племянница, слышишь?

— Благодарю, дорогой государь, благодарю за эту жертву! промолвила Марія.

— А въ-самомъ-дл, продолжалъ Францискъ: — со мной бываютъ минуты, когда мн хочется създить въ Италію.

— Ну, да, въ Италію! продолжала Марія.— Тамъ всегда хорошая погода, всегда тепло. Голубое небо и голубое море! везд цвтутъ лимоны, везд музыка, празднества!

Но въ то самое время, какъ она говорила слова эти, внезапно отворилась дверь, и кардиналъ лотарингскій, отталкивая дежурнаго докладчика, не успвшаго даже и доложить о немъ, вошелъ весь блдный и запыхавшійся въ королевскіе покои.

Герцогъ Гизъ, боле спокойный, но столько же серьзный, слдовалъ въ нкоторомъ разстояніи за своимъ братомъ, уже слышенъ былъ въ передней его мрный шагъ сквозь отворенныя двери.

Х.
Конецъ поздки въ Италію.

— Что это значитъ, господинъ кардиналъ, сказалъ съ живостію король: — не-уже-ли и въ этомъ мст я не могу имть минуты свободы и покоя?

— Государь, отвчалъ Шарль-Лотарингскій: — сожалю, что долженъ преступить повелнія вашего величества, но дло, приводящее насъ сюда съ братомъ, до того важно, что не терпитъ отлагательства.

Въ эту минуту, медленно вошелъ герцогъ Гизъ, молча поклонился королю и королев, и сталъ позади своего брата не говоря ни слова, неподвижный и серьзный.

— Хорошо! я васъ слушаю, говорите только, милостивый государь, сказалъ Францискъ кардиналу.

— Государь, началъ послдній:— только-что открытъ заговоръ противъ вашего величества, вы не безопасны боле въ Блуаскомъ дворц: необходимо сейчасъ же оставить его.

— Заговоръ! оставить Блуа! вскричалъ король: — что все это значитъ?

— Это значитъ, государь, что злоумышленники покушаются на власть вашего величества.

— Что! сказалъ Францискъ:— они покушаются на корону мою. Кто же эти злоумышленники, господинъ кардиналъ?

— Кому же быть, отвчалъ Шарль-Лотарингскій: — какъ не этимъ проклятымъ гугенотамъ и еретикамъ.

— Опять еретики! вскричалъ король.— Уврены ли вы, кардиналъ, что не увлекаетесь противъ нихъ неосновательнымъ подозрніемъ?

— Увы! отвчалъ кардиналъ:— на этотъ разъ, къ-несчастію, нельзя сомнваться. Юный король, такъ некстати прерванный такою горькою дйствительностью, казался глубоко встревоженнымъ, Марія была вся взволнована перемной расположенія его духа, а кардиналъ не приходилъ еще въ себя отъ припесенныхъ имъ новостей. Одинъ Балафре, спокойный и владющій собою, выжидалъ послдствій, отъ всхъ этихъ словъ въ безстрастномъ положеніи.

— Что жь я сдлалъ своему народу, что онъ меня не любитъ? началъ опечаленный Францискъ.

— Кажется, я уже сказалъ вашему величеству, что мятежники одни гугеноты, сказалъ кардиналъ лотарингскій.

— Но они такіе же Французы! возразилъ король.— Наконецъ, господинъ кардиналъ, я отдалъ вамъ всю свою власть, въ надежд, что вы заставите благословлять ее, а между-тмъ, я вижу вокругъ себя одни только смятенія, жалобы и неудовольствія.

— О! государь! государь! сказала Марія-Стюартъ съ упрекомъ.

Кардиналъ лотарингскій началъ съ нкоторою сухостію:

— Несправедливо бы было, государь, требовать отъ насъ отвтственности въ томъ, что входитъ въ разрядъ бдствій эпохи.

— Однакожь, милостивый государь, продолжалъ король: — мн бы хотлось узнать сущность дла, и на нкоторое время остаться одному, безъ васъ, чтобъ убдиться, на кого негодуютъ, на васъ или на меня.

— О! ваше величество! вскричала еще разъ Марія Стюартъ, сильно встревоженная.

Францискъ остановился, упрекая уже себя за то, что слишкомъ-далеко зашелъ. Герцогъ Гизъ не показывалъ ни малйшаго смущенія. Шарль-Лотарингскій, посл ледянаго молчанія, началъ съ достойнымъ и принужденнымъ видомъ человка, несправедливо обиженнаго:

— Государь, такъ-какъ мы имемъ горесть видть наши усилія непризнанными или безполезными, то намъ, какъ врноподданнымъ и преданнымъ родственникамъ, остается только удалиться, и дать дорогу боле достойнымъ или боле счастливымъ…

Смущенный король хранилъ молчаніе, и кардиналъ продолжалъ посл недолгой паузы:

— И такъ, ваше величество, благоволите намъ сказать только, въ какія руки угодно передать вамъ наши должности. Что до меня касается, то, безъ сомннія, ничего не будетъ легче, какъ замстить меня, и вашему величеству стоитъ только выбрать между канцлеромъ Оливье, кардиналомъ де Турпономъ, де-л’Опиталемъ…

Марія Стюартъ въ отчаяніи закрыла лицо руками, а Францискъ раскаялся. Гордое молчаніе Балафре устрашало его.

— Но, продолжалъ Шарль-Лотарингскій:— званіе главнокомандующаго и веденіе военныхъ длъ требуютъ столь рдкихъ талантовъ и такой высокой славы, что посл брата я едва нахожу двухъ человкъ, могущихъ имть на то притязаніе — г-на де-Бриссака, можетъ-быть…

— Охъ! ужь этотъ Бриссакъ, такой всегда ворчливый, сердитый, возразилъ король:— невозможно!

— А второй, по моему мннію, продолжалъ кардиналъ:— господинъ Монморанси, который, за недостаткомъ качествъ, обладаетъ по-крайней-мр извстностью.

— Э! перервалъ его еще разъ Францискъ: — господинъ конетабль слишкомъ-старъ для меня, и слишкомъ-запросто обходился со мною, когда я былъ еще дофиномъ, но, господинъ кардиналъ, зачмъ же вы, пропускаете моихъ другихъ родственниковъ, принцевъ крови, принца Конде, на-примръ?..

— Государь, сказалъ кардиналъ:— съ сожалніемъ докладываю вашему величеству, что между именами тайныхъ предводителей заговора, первое попадается имя принца Конде.

— Возможно ли? вскричалъ изумленный король.

— Государь, это правда.

— Такъ этотъ заговоръ въ-самомъ-дл нчто важное? спросилъ Францискъ.

— Это почти возмущеніе, государь, отвчалъ кардиналъ:— и такъ-какъ ваше величество увольняете насъ съ братомъ отъ самой ужасной отвтственности, когда-либо тяготвшей надъ нами, то долгъ обязываетъ меня умолять васъ назначить какъ-можно-скоре нашихъ преемниковъ, потому-что реформаторы черезъ нсколько дней будутъ подъ стнами Блуа.

— Что вы говорите? ъскричала испуганная Марія.

— Истину, ваше величество.

— А многочисленны мятежники? спросилъ король.

— Государь, поговариваютъ о двухъ тысячахъ человкъ, отвчалъ кардиналъ.— По рапортамъ, которымъ я не могъ врить до полученія изъ Парижа черезъ де-Муши извстій о заговор, видно, что ихъ авангардъ уже около Каррельера… И такъ, государь, мы идемъ сейчасъ съ братомъ…

— Какъ! что! съ живостью сказалъ Францискъ:— вы оба меня оставляете въ минуту подобной опасности?

— Но я понялъ, государь, отвчалъ Шарль-Лотарингскій: — что таково намреніе вашего величества.

— Что жь мн длать? сказалъ король:— мн всегда такъ грустно, когда я вижу, что вы… что я имю враговъ!.. Но, полно, не будемъ боле говорить объ-этомъ, bel oncle, разскажите-ка мн лучше подробности объ этомъ дерзкомъ покушеніи мятежниковъ. Что вы думаете сдлать, чтобъ предупредить его?

— Простите, государь! возразилъ затронутый кардиналъ:— судя по тому, какъ ваше величество намекнуть изволили, мн кажется, что другіе…

— Эхъ! bel oncle, прошу васъ, пусть и помина боле не будетъ объ этомъ первомъ движеніи, о которомъ я сожалю, сказалъ Францискъ II.— Что жь мн еще сказать вамъ? Не-уже-ли жь мн извиняться и просить у васъ прощенія?

— О! государь, отвчалъ Шарль-Лотарингскій:— съ той минуты, какъ ваше величество возвращаете намъ свое драгоцнное довріе…

— Сполна и отъ всего сердца, прибавилъ король, протягивая кардиналу руку.

— Нужно было терять столько времени! важно сказалъ герцогъ Гизъ.

Это было первымъ словомъ, произнесеннымъ имъ съ самаго начала свиданія.

И онъ выступилъ впередъ, какъ-будто все происшедшее было только незначительнымъ вступленіемъ, скучнымъ прологомъ, въ которомъ главную роль онъ предоставилъ кардиналу лотарингскому. Но лишь-только кончилась эта ссора, онъ громко и первый взялся за слово.

— Государь, сказалъ онъ королю: — вотъ въ чемъ дло: дв тысячи мятежниковъ, предводительствуемыхъ барономъ де-ла-Реноди и поддерживаемыхъ тайно принцемъ Конде, на-дняхъ прибудутъ изъ Пуату, Беарна и другихъ провинціи, и сдлаютъ покушеніе взять приступомъ Блуа и похитить ваше величество.

Францискъ сдлалъ движеніе негодованія и изумленія.

— Похитить короля! вскричала Марія Стюартъ.

— И васъ также, государыня, продолжалъ Балафре:— но успокоитесь: мы на страж у вашихъ величествъ.

— Какія мры вы предпріимете? спросилъ король.

— И часу нтъ еще, какъ насъ предупредили, отвчалъ герцогъ Гизъ.— Но первымъ дломъ, государь, должно быть обезопасеніе вашей священной особы. И потому необходимо, чтобъ ныншній же день вы оставили открытый Блуа и его беззащитный дворецъ, удалились въ Амбуазъ и скрылись въ этомъ укрпленномъ замк отъ внезапныхъ покушеній.

— Какъ! сказала королева: — заключить насъ въ Амбуазскомъ Замк, который такъ мраченъ, такъ скученъ!

— Такъ нужно, государыня.

— Стало-быть, мы обращаемся въ бгство передъ мятежниками! сказалъ король, трепеща отъ гнва.

— Государь, отвчалъ герцогъ Гизъ:— не бгутъ отъ непріятеля, когда еще онъ не нападалъ на васъ, когда даже и войны не объявлялъ. Мы показываемъ видъ, что совсмъ не знаемъ преступныхъ замысловъ этихъ мятежниковъ.

— Но, однакожь, мы ихъ знаемъ, сказалъ Францискъ.

— Извольте, ваше величество, положиться на меня во всемъ, что касается вопросовъ чести, отвчалъ Францискъ Лотарингскій.— Мы не избгаемъ битвы, перемняя поле сраженія. И я надюсь, бунтовщики потрудятся слдовать за нами до Амбуаза.

— Почему вы говорите, что надетесь, герцогъ? спросилъ король.

— Почему? сказалъ Балафре съ своей надменной улыбкой:— потому-что тогда представится случай разомъ покончить съ еретиками и ересью, потому-что настало время поражать ихъ иначе, нежели въ изображеніяхъ и въ аллегоріяхъ, потому-что я далъ бы на отсченіе два пальца своей руки… лвой руки, чтобъ вызвать, безъ всякаго повода съ нашей стороны, на эту ршительную борьбу, какую неблагоразумные сами затваютъ для торжества нашего.

— Увы! сказалъ король:— все же это междоусобная война.

— Пріймемъ же ее, чтобъ окончить разомъ, государь, сказалъ герцогъ Гизъ.— Въ двухъ словахъ, вотъ мой планъ… но вспомните, ваше величество, что здсь мы будемъ имть дло съ бунтовщиками. Исключая удаленія нашего изъ Блуа, которое, надюсь, ихъ не слишкомъ испугаетъ, мы покажемъ видъ, что ничего не знаемъ и считаемъ себя въ совершенной безопасности. И когда они нагрянутъ на насъ, какъ измнники, мы сами нагрянемъ на нихъ и захватимъ въ ихъ же западн. Итакъ, и вида не подавать смущенія, или бгства — это говорю я вамъ въ особенности, государыня, сказалъ онъ, обращаясь къ Маріи.— Приказанія будутъ отданы и ваши люди предувдомлены, но тайно. Чтобъ только никто изъ постороннихъ не зналъ о нашихъ приготовленіяхъ и планахъ, и я отвчаю за все.

— А въ которомъ часу назначенъ отъздъ? спросилъ Францискъ, съ какою-то тяжкою покорностью судьб.

— Въ три часа посл обда, государь, отвчалъ герцогъ Гизъ: — я уже заране распорядился о принятіи необходимыхъ мръ.

— Какъ! заране?

— Да, государь, заране, отвчалъ съ твердостью Балафре: — потому-что заране я зналъ, что ваше величество будете на сторон совтовъ благоразумія и чести.

— Хорошо! сказалъ съ слабою улыбкою подчинившійся король: — мы будемъ готовы къ тремъ часамъ, герцогъ, мы во всемъ на васъ полагаемся.

— Государь, отвчалъ герцогъ:— благодарю васъ за это довріе. Буду достойнымъ его. Но да извинитъ меня ваше величество, минуты теперь сочтены у меня, и мн нужно еще написать съ двадцать писемъ, отдать съ сотню приказаній. И потому, мы съ братомъ униженно свидтельствуемъ почтеніе вашему величеству.

Онъ поклонился королю и королев, и вышелъ вмст съ кардиналомъ.

Францискъ и Марія, молча и печально, съ минуту глядли другъ на друга.

— Ну, душа моя, сказалъ наконецъ король:— а наша прекрасная поздка въ Римъ?

— Ограничивается удаленіемъ въ Амбуазъ, отвчала со вздохомъ Марія Стюартъ.

Въ эту минуту вошла г-жа Дайель, первая камеръ-юнгфера королевы.

— Правда ли, ваше величество, что говорятъ? спросила она посл обычныхъ поклоновъ.— Мы сейчасъ перебираемся и узжаемъ изъ Блуа въ Амбуазъ?

— И очень правда, бдняжка Дайель, отвчала Марія.

— Но знаете ли, государыня, что ничего, даже таки-ничего нтъ въ этомъ замк. Ни одного исправнаго зеркала.

— Все будетъ нужно взять отсюда, Дайель, сказала королева.— Начинайте-ка писать сейчасъ же списокъ необходимымъ вещамъ.

И, обращаясь къ королю, грустно и задумчиво стоявшему въ амбразур окна, сказала она ему:

— Понимаете ли вы, милый государь, дерзость этихъ реформаторовъ?… но извините, вамъ бы тоже заняться предметами, необходимыми тамъ, чтобъ не натерпться нужды по-крайней-мр.

— Нтъ, сказалъ Францискъ: — объ этомъ пусть позаботится мой слуга Оберъ. Я только и думаю о своемъ гор.

— А у меня разв его меньше? отвчала Марія.— Уже цлые вка, не правда ли, государь, какъ въ этомъ старомъ Амбуазскомъ Замк не живетъ боле дворъ?

— Съ Карла VIII, отвчалъ Францискъ:— не думаю, чтобъ хотя одинъ изъ королей Франціи прожилъ въ немъ боле двухъ, трехъ дней.

— А кто знаетъ, что мы не останемся тамъ на цлый мсяцъ! сказала Марія.— Охъ! эти гугеноты! какъ вы думаете, г-жа Дайель?

— Всего лучше, государыня, сказала г-жа Дайель, покачивая головою:— поступать такъ, какъ-будто бы тамъ ничего не было.

— Но видано ли когда-нибудь, государь, начала королева въ-полголоса, обращаясь къ королю:— чтобъ подданные шли такимъ-образомъ противъ своего государя, и, такъ-сказать, выгоняли его изъ дома?

— Я думаю, никогда, Марія, печально отвчалъ король.— Бывали примры, что иногда сволочь воспротивится повелніямъ короля, какъ пятнадцать лтъ тому въ Мерендол и въ Кабріер, но первымъ осаждать короля… признаюсь, я бы даже не вообразилъ этого никогда.

— О! сказала Марія:— стало-быть, дядя Гизъ правъ, прійдется принять противъ этихъ бшеныхъ бунтовщиковъ вс предосторожности…

XI.
Два зова.

Со времени роковаго турнира 10-го іюля, Габріэль велъ жизнь тихую, уединенную и печальную. Онъ, человкъ энергическій, человкъ движенія и дйствія, котораго дни были нкогда такъ полны и страстны, онъ довольствовался теперь уединеніемъ и забвеніемъ.

Никогда не являлся онъ ко двору, никогда не посщалъ друзей, рдко выходилъ изъ дому, гд долгіе часы грустной однообразно протекали для него въ обществ кормилицы Алоизы и пажа Андре, возвратившагося къ нему, лишь-только Діана де-Кастро удалилась въ монастырь сен-кентенскихъ бенедиктинокъ.

Габріэль, еще молодой человкъ по лтамъ, сталъ старикомъ по горести.

Онъ вспоминалъ, онъ боле не надялся.

Сколько разъ, въ теченіе этихъ мсяцевъ, боле долгихъ чмъ годы, сожаллъ онъ о смерти! Сколько разъ спрашивалъ себя, зачмъ герцогъ Гизъ и Марія Стюартъ, ставъ между имъ и гнвомъ Катерины Медичи, наложили на него горькое благодяніе жизни! И точно: что онъ длалъ въ этомъ мір? На что былъ нуженъ? Не-уже-ли могила безплодне бытія, въ которомъ прозябалъ онъ, если только оно могло назваться бытіемъ?

Были, однакожь, минуты, когда молодость и сила громко возставали въ немъ противъ него самого.

Тогда онъ протягивалъ руки, поднималъ голову и глядлъ на шпагу.

И неопредленно чувствовалъ онъ, что жизнь его не кончилась, что для него существовала еще будущность, и что жаркіе часы борьбы и, можетъ-быть, побды, рано ли, поздно ли, воротятся къ судьб его.

Впрочемъ, пораздумавъ, онъ видлъ только два случая, которые могли возвратить его къ истинной жизни, къ дятельности — войну иностранную или религіозное преслдованіе.

Будь Франція, будь король вовлечены въ какую-нибудь новую воину, въ покушеніе на побду или въ отраженіе какого-нибудь нашествія, графъ Монгомери говорилъ самъ себ, что его юношескій жаръ безъ труда возродился бы и что ему было бы сладко умереть, какъ онъ жилъ — въ борьб.

А потомъ ему пріятно бы было заплатить также невольный долгъ свой герцогу Гизу и королю Франциску II.

Габріэль думалъ еще, что хорошо бы было также отдать свою жизнь во свидтельство новыхъ идей, какими занялась въ послднее время душа его. Дло реформы, по его мннію, было благороднымъ дломъ.

Молодой графъ постоянно читалъ книги религіозныхъ преній и проповдей, бывшія въ то время въ большомъ ходу. Онъ пристращался къ великимъ принципамъ, развитымъ въ великолпныхъ словахъ Лютера, Меланхтона, Кальвина, Теодора де-Беля и столькихъ другихъ. Книги всхъ этихъ мыслителей обольстили его, убдили, увлекли. Онъ былъ бы гордъ и счастливъ, еслибъ кровью своею могъ подписать свое убжденіе въ вр.

Въ благородномъ инстинкт этого благороднаго сердца было врожденнымъ качествомъ жертвовать своею жизнію кому-нибудь, или чему-нибудь.

Прежде, онъ сто разъ жертвовалъ собою, желая спасти или отмстить то отца своего, то возлюбленную Діану… (О, вчно болзненныя воспоминанія въ его уязвленной душ!) Теперь, за неимніемъ этихъ дорогихъ существъ, онъ хотлъ защищать идеи.

Отечество вмсто отца, религію вмсто любви. Увы! увы! легко сказать, но это все не одно и то же! Энтузіазмъ за идеи, съ своими страданіями и радостями не стоитъ нжности къ твореніямъ.

Но что нужды! за одно или за другое, за реформу, или за Францію, только Габріэлю хотлось пожертвовать собою, и онъ разсчитывалъ на одну изъ этихъ жертвъ для желанной развязки судьбы своей.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

6 марта 1560 года, въ дождливое утро, Габріэль, облокотясь на стул около камина, перебиралъ въ ум эти мысли, ставшія у него постоянными, когда Алоиза ввела къ нему посланнаго, въ сапогахъ со шпорами и покрытаго грязью, будто посл долгаго пути.

Курьеръ этотъ прибылъ изъ Амбуаза съ сильнымъ прикрытіемъ и съ письмами его свтлости герцога Гиза, намстника королевства.

Одно изъ писемъ было адресовано Габріэлю, и вотъ что содержало оно:

‘Добрый и дорогой товарищъ,

‘Пишу къ вамъ на-скоро, не имя ни времени, ни возможности объясниться. Вы сказали королю и мн, что намъ преданы, и что, если мы будемъ нуждаться въ этой преданности, то дали бы только знать вамъ объ этомъ.

‘Мы зовемъ васъ теперь.

‘Отправляйтесь сейчасъ же въ Амбуазъ, куда король съ королевой только-что прибыли на нсколько недль. Я вамъ скажу, когда прідете, какую услугу вы можете оказать имъ.

‘Разумется, во всякомъ случа вы свободны дйствовать или, не дйствовать. Рвеніе ваше для меня такъ драгоцнно, что я никогда не захочу ни подвергнуть его нареканію, ни употреблять во зло. Но будете ли вы съ нами, останетесь ли постороннимъ, я поступилъ бы противъ долга, поступивъ противъ доврія къ вамъ.

‘Итакъ, прізжайте какъ-можно-скоре, и вамъ будутъ какъ всегда рады.

‘Вамъ преданный
‘Францискъ Лотарингскій.’

Амбуазъ. 4 февраля 1560 года.

‘P. S. У сего прилагается пропускной видъ на случай, еслибъ на дорог вы были остановлены какимъ-нибудь королевскимъ отрядомъ.’

Курьеръ герцога Гиза уже отправился по другимъ порученіямъ, когда Габріэль прочелъ письмо это.

Пылкій молодой человкъ сейчасъ же всталъ и сказалъ кормилиц:

— Прошу тебя, добрая Алоиза, пошли за Андре, прикажи осдлать буланаго и приготовить мн боевой чемоданъ.

— Вы опять узжаете, государь-графъ? спросила Алоиза.

— Да, кормилица, черезъ два часа въ Амбуазъ.

Нечего было противорчить, и Алоиза печально и молча вышла исполнять приказанія своего молодаго господина.

Но, во время приготовленіи, другой курьеръ попросилъ позволенія тайно поговорить съ графомъ Монгомери.

Этотъ не длалъ никакого шума и не имлъ при себ прикрытія. Вошелъ онъ молча, скромно, и отдалъ Габріэлю письмо, не говоря ни слова.

Габріэль вздрогнулъ, узнавая въ немъ того самаго человка, который прежде принесъ ему отъ ла-Реноди приглашеніе постить протестантское сборище на Мобертовой Площади.

И точно, это былъ тотъ самый человкъ, и на письм та же надпись.

Въ письм было слдующее:

‘Другъ и братъ,

‘Мн не хотлось оставить Парижа, не повидавшись съ вами, но времени не достало, событія толпятся и влекутъ меня, нужно хать, а я вамъ не пожалъ руки, не разсказалъ ничего о ‘нашихъ проектахъ и надеждахъ.

‘Но мы знаемъ, что вы съ нами, и я знаю, какой вы человкъ.

‘Съ подобными вамъ не нужно ни приготовленій, ни сходбищъ, ни рчей. Одного слова довольно.

‘Вотъ это слово:— Вы намъ нужны. Прізжайте.

‘Будьте отъ 10 до 12 числа сего марта мсяца въ Пуазе, около Амбуаза. Тамъ вы найдете нашего храбраго и благороднаго друга Кастельно. Онъ разскажетъ вамъ, въ чемъ дло и чего я не могу поврить бумаг.

‘Только съ уговоромъ, что вы совершенно свободны, что имете полное право остаться въ сторон, и что всегда можете остановиться, не навлекая на себя ни малйшаго подозрнія и упрека.

‘Но все-таки прізжайте въ Пуазе: я съ вами встрчусь тамъ, и если не помощи, попросимъ у васъ совтовъ.

‘Къ-тому же, что можетъ быть у насъ приведено въ дйствіе безъ увдомленія о томъ васъ!

‘Итакъ, до скораго свиданія въ Нуаз. Мы надемся хоть на присутствіе ваше. Л. Р.

‘P. S. Если какой изъ нашихъ отрядовъ встртитъ васъ на дорог, нашъ пароль на этотъ разъ тотъ же: Женева, а лозунгъ: Божья слава.’

— Черезъ часъ я ду, сказалъ графъ Монгомери молчаливому курьеру, который поклонился и вышелъ.

— Что же все это значитъ? спросилъ себя, оставшись одинъ, Габріэль.— Что значатъ эти два зова, присланные ко мн отъ двухъ совершенно противоположныхъ партій, и назначающіе мн свиданіе почти въ одинъ день и въ одномъ и томъ же мст. Все равно! все равно! обязанности мои опредлены какъ къ всемогущему герцогу, такъ и къ притсненнымъ протестантамъ. Мой долгъ, вопервыхъ, хать. А тамъ будь что будетъ! Какъ ни трудно становится мое положеніе, совсти моей хорошо извстно, что я никогда не буду измнникомъ.

И, часъ спустя, Габріэль отправился въ путь, въ сопровожденіи одного Андре.

И онъ не предвидлъ страннаго и ужаснаго выбора, какой предстоялъ самому благородству его!

ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ И ПОСЛДНЯЯ.

I.
Опасная откровенность.

Въ Амбуазскомъ Замк, въ комнатахъ герцога Гиза, Балафре разспрашивалъ человка высокаго, здороваго, съ чертами выразительными, лицомъ гордымъ и смлымъ, одтаго въ мундиръ капитана стрлковъ.

— Маршалъ де-Бриссакъ, сказалъ герцогъ:— уврялъ меня, капитанъ Ришлье, что я могу имть къ вамъ полную довренность,

— Господинъ-маршалъ очень-добръ, отвчалъ Ришлье.

— Кажется, что вы честолюбивы, милостивый государь? замтилъ Гизъ.

— По-крайней-мр, я не хотлъ бы остаться навсегда капитаномъ стрлковъ. Хотя я происхожу отъ хорошаго рода, потому-что фамилія Плесси уже давно извстна въ Бовине, однакожь, я пятый изъ шести братьевъ, и долженъ нсколько поправить свое имніе, да и не слишкомъ разсчитывать на состояніе предковъ.

— Хорошо, сказалъ съ удовольствіемъ герцогъ Гизъ: — здсь вы можете, м. г., оказать намъ кой-какія услуги, въ которыхъ не будете раскаяваться.

— Я готовъ на все, герцогъ, чтобъ исполнить ваше желаніе, сказалъ Ришлье.

— Для начала, я вврю вамъ охраненіе главныхъ воротъ замка.

— И я общаю отвчать за нихъ.

— Вроятно, продолжалъ герцогъ: — господа реформаторы не совсмъ безразсудны, и не начнутъ аттаки съ фланга, гд имъ должно будетъ взять сряду семь воротъ, но какъ выходить изъ замка и входить въ него можно, будетъ только въ эти ворота, то, естественно, они будутъ однимъ изъ самыхъ главныхъ постовъ. По этому, не пускайте никого ни въ замокъ, ни изъ замка иначе, какъ по приказанію, подписанному моею рукою.

— Будетъ исполнено, герцогъ. Впрочемъ, молодой дворянинъ, называющій себя графомъ Монгомери, явился сію-минуту безъ вашего приказанія, но съ охраннымъ листомъ, подписаннымъ вашею рукою. Монгомери говоритъ, будто онъ прибылъ изъ Парижа. Должно ли мн допустить его къ вамъ, герцогъ, потому-что онъ желаетъ съ вами видться?

— Да, да, немедленно, съ живостью сказалъ герцогъ Гизъ.— Но постойте, я передалъ вамъ еще не вс инструкціи: сегодня, около полудня, долженъ прибыть къ воротамъ, которыя вы будете охранять, принцъ Конде. Мы призвали его, чтобъ имть подъ рукою подозрваемаго главу мятежниковъ, и я увренъ, что принцъ не захочетъ оправдать нашихъ подозрній, не явившись по нашему призыву. Итакъ, капитанъ Ришлье, вы отворите ворота принцу Конде, но только ему одному: не впускайте ни одного изъ его спутниковъ. Разставьте своихъ солдатъ по всмъ нишамъ и казематамъ, находящимся вдоль арки, и какъ только онъ въдетъ, солдаты должны будутъ слдовать за нимъ конвоемъ, съ заряженными аркебузами, подъ предлогомъ, будто отдаютъ ему военныя почести.

— Будетъ исполнено, сказалъ Ришлье.

— Кром того, продолжалъ Гизъ:— когда реформаторы начнутъ аттаку и завяжется дло, наблюдайте лично, капитанъ, за нашимъ плнникомъ, и — понимаете — если онъ только тронется съ мста, если онъ только подастъ видъ, что хочетъ соединиться съ осаждающими, или если только онъ, забывъ свой долгъ, обнаружитъ нершимость вынуть противъ нихъ шпагу… въ такомъ случа, капитанъ, не задумываясь, поразите его своею рукою.

— Это было бы очень не трудно, отвчалъ простодушно капитанъ Ришлье: — еслибъ только простой чинъ капитана стрлковъ не препятствовалъ мн находиться на такомъ разстояніи отъ принца, какое нужно для того, чтобъ исполнить ваше приказаніе.

Гизъ задумался на минуту и сказалъ:

— Господинъ великій пріоръ и герцогъ омальскій, которые не будутъ отступать ни на шагъ отъ предполагаемаго измнника, дадутъ вамъ знакъ и вы должны имъ повиноваться.

— Буду повиноваться, господинъ герцогъ, сказалъ Ришлье.

— Хорошо, капитанъ, отвчалъ Гизъ: — больше не будетъ никакихъ приказаній. Ступайте. Если слава вашего дома началась при Филипп-Август, то вы можете возобновить ее при герцог Гиз. Надюсь на васъ, надйтесь на меня. Теперь потрудитесь немедленно ввести ко мн господина де-Монгомери.

Капитанъ Ришлье почтительно поклонился и вышелъ.

Черезъ нсколько минутъ, Гизу доложили о приход Габріэля. Габріэль былъ печаленъ и блденъ, и радушный пріемъ герцога не прояснилъ его лица.

Дйствительно, собственныя предположенія Монгомери и нсколько словъ, неосторожно произнесенныхъ стражею въ присутствіи молодаго дворянина, получившаго охранный листъ отъ герцога Гиза, почти обнаружили ему всю истину.

Габріэль былъ поставленъ между двумя страшными крайностями, потому что, будучи обязанъ благодарностью королю, онъ въ то же время принадлежалъ къ партіи гугенотовъ.

— Ну, что, Габріэль, сказалъ ему герцогъ Гизъ: — я думаю, вамъ извстно теперь, за чмъ я васъ призвалъ?

— Не знаю наврное, но догадываюсь, отвчалъ Габріэль.

— Реформаторы явно возстали, продолжалъ Балафре: — они хотятъ осадить Амбуазскій-Замокъ, вотъ какія новости.

— Да, это печальная и ужасная крайность, сказалъ Габріэль, думая о своемъ собственномъ положеніи.

— Напротивъ, другъ мой, это превосходный случай, замтилъ герцогъ Гизъ.

— Что вы понимаете подъ этимъ? спросилъ изумленный Габріэль.

— Я хочу сказать, что гугеноты думаютъ застать насъ врасплохъ, между-тмъ, какъ мы ожидаемъ ихъ: планы ихъ открыты, предположенія обнаружены. Это будетъ славная война, потому-что они первые взялись за шпагу, но враги наши сами себя предали. Они погибли, говорю вамъ.

— Возможно ли? вскричалъ пораженный графъ Монгомери.

— Посудите, продолжалъ Балафре: — посудите, до какой степени намъ извстны вс подробности ихъ безумнаго предпріятія. Шестнадцатаго марта, въ полдень, они должны собраться передъ городомъ и начать аттаку. У нихъ есть шпіоны въ королевской страж, но эта стража уже смнена. Друзья мятежниковъ должны отворить имъ западныя ворота, но эти ворота уже задланы. Наконецъ, отдльные отряды мятежниковъ должны тайно пробраться сюда по тропинкамъ, проложеннымъ въ лсу Шато-Реньйо, но королевскія войска неожиданно нападутъ на эти отдльные отряды и не допустятъ половины враждебныхъ силъ дойдти до Амбуаза. Намъ доставлены самыя точныя свднія и, кажется, мы прекрасно приняли свои мры!

— Прекрасно! повторилъ изумленный Габріэль: — но, прибавилъ онъ въ замшательству и не помня, что онъ говоритъ: — но кто же могъ сообщить вамъ такія подробности?..

— А, вотъ вопросъ! замтилъ герцогъ.— Ихъ же соучастники измнили своимъ: одинъ за деньги, другой изъ страха. Два предателя — подкупленный шпіонъ, испуганный распространитель ложныхъ слуховъ. Шпіонъ, котораго, можетъ-быть, вы знаете и котораго должно остерегаться, называется маркизомъ де….

— Не говорите! вскричалъ Габріэль:— не произносите мн этихъ именъ! Я спросилъ о нихъ по неосторожности, вы и такъ довольно высказали мн!.. Всего трудне для честнаго человка — не предать измнниковъ.

— О, сказалъ герцогъ Гизъ съ нкоторымъ удивленіемъ:— мы вс вполн полагаемся на васъ, Габріэль, и не дальше, какъ вчера вечеромъ, разговаривая съ молодой королевой, я сказалъ ея величеству, что пригласилъ васъ и уже послалъ за вами, и королева одобрила меня.

— Но зачмъ, герцогъ, вы требовали меня?.. Вы еще не сказали.

— Зачмъ? сказалъ Гизъ: — но у короля не много слугъ преданныхъ и врныхъ. Вы принадлежите къ этому небольшому числу и будете командовать однимъ изъ отрядовъ, высланныхъ противъ гугенотовъ.

— Противъ гугенотовъ?.. Это невозможно! сказалъ Габріэль.

— Невозможно!.. Почему же? спросилъ Гизъ: — я не привыкъ слышать отъ васъ, Габріэль, это слово.

— Господинъ герцогъ, сказалъ Габріэль:— я также принадлежу къ ихъ религіи.

Герцогъ Гизъ выпрямился, задрожалъ и смотрлъ на Габріэля съ удивленіемъ, почти съ ужасомъ.

— Да, точно такъ, продолжалъ Габріэль съ печальною улыбкой:— если вамъ угодно будетъ, герцогъ, поставить меня противъ Англичанъ или Испанцевъ — вы знаете, что я не отступлю ни на шагъ и отдамъ вамъ свою жизнь не только съ готовностью, съ радостью. Но въ войн междоусобной, въ войн за вру, противъ своихъ соотечественниковъ, противъ своихъ братьевъ, я долженъ, герцогъ, сохранить свободу, которую вы хотли мн обезпечить.

— Вы гугенотъ! произнесъ, наконецъ, герцогъ Гизъ.

— И гугенотъ по убжденію, сказалъ Габріэль:— это мое преступленіе, но, въ то же время, оно служитъ и моимъ оправданіемъ. Я врую въ новыя идеи и отдалъ имъ свою душу.

— И свою шпагу? спросилъ Гизъ съ ироніей.

— Нтъ, герцогъ, отвчалъ съ важностью Габріэль.

— Перестаньте, замтилъ герцогъ: — если вы станете уврять меня, что не знаете заговора, составленнаго противъ короля вашими братьями, какъ вы ихъ называете, и что эти братья охотно откажутся отъ такого, какъ вы, безстрашнаго союзника.

— Но длать нечего, сказалъ молодой графъ.

— Въ такомъ случа, продолжалъ Гизъ: — вы измняете имъ, потому-что ваша новая вра ставитъ васъ между двумя нарушеніями клятвы.

— О, вскричалъ Габріэль съ упрекомъ.

— Но какъ же поступите вы иначе? сказалъ Гпзъ, вставъ со стула и съ гнвомъ бросивъ на него свою каску.

— Какъ поступлю я иначе? холодно спросилъ Габріэль: — но положеніе загруднительное, тмъ пряме должно дйствовать. Сдлавшись протестантомъ, я прямо и законно объявилъ гугенотамъ, что священныя обязанности къ королю, королев и герцогу Гизу препятствуютъ мн, въ-продолженіе всего этого царствованія, сражаться въ рядахъ протестантовъ, еслибы случилась война. Они знаютъ, что для меня реформа — религія, а не партія. Съ ними, такъ же какъ и съ вами, герцогъ, я заключилъ строгій договоръ, дозволяющій мн свободу располагать своими дйствіями, и потому я имю право имъ, такъ же какъ и вамъ, отказать въ своемъ содйствіи. Въ этомъ печальномъ столкновеніи благодарности съ врованіемъ, мое сердце вытерпитъ вс кровавые удары, но рука не нанесетъ ни одного. Вотъ, какъ худо вы знаете меня, герцогъ, и какъ, оставаясь нейтральнымъ, я надюсь остаться честнымъ и достойнымъ чести.

Габріэль говорилъ это съ одушевленіемъ и гордостью. Гизъ, мало по малу успокоившись, не могъ удержаться отъ удивленія къ прямодушію и благородству своего прежняго военнаго товарища.

— Странный вы человкъ, Габріэль! сказалъ онъ задумчиво.

— Чмъ же я страненъ, господинъ герцогъ? Не тмъ ли, что я, говорю, какъ дйствую, и дйствую, какъ говорю?.. Клянусь вамъ, я не зналъ этого заговора протестантовъ. Правда, въ Париж, въ одно время съ вашимъ письмомъ, я получилъ письмо и отъ нихъ, но въ этомъ письм, не было никакихъ объясненій, въ немъ заключалось только одно слово: ‘приходите’. Я предвидлъ свое затруднительное положеніе, и однакожь повиновался двойному призыву. Я пришелъ не измнить ни одной изъ своихъ обязанностей: я пришелъ сказать вамъ: ‘я не могу сражаться съ своими единоврцами’, а имъ: ‘я не могу сражаться съ тми, которые спасли мою жизнь’?

Герцогъ Гизъ подалъ руку молодому графу Монгомери.

— Я ошибся, сказалъ онъ дружески: — припишите только дйствію досады сожалніе, которое почувствовалъ я, увидя васъ, на кого я такъ надялся, въ числ своихъ враговъ…

— Враговъ! прервалъ Габріэль:— я никогда не былъ, никогда не буду вашимъ врагомъ. Не-уже-ли, поступая пряме, нежели они поступаютъ, я больше заслужилъ названіе вашего врага, нежели принцъ Конде и господинъ де-Колиньи, которые, подобно мн, оба невооруженные протестанты?…

— Нтъ, сказалъ Гизъ:— это вооруженные враги, я это знаю… я знаю все! Они только прячутъ свое оружіе… Но если мы встртимся, я буду скрытенъ, какъ они сами, назову ихъ друзьями, и, въ случа надобности, оффиціально объявлю себя защитникомъ ихъ невинности. Комедія, въ этомъ нтъ спора, но комедія необходимая!…

— И такъ, господинъ герцогъ, сказалъ Габріэль: — если вы были такъ добры ко мн, что открыли мн подобныя тайны — скажите мн теперь, что въ длахъ, чуждыхъ политик, вы еще можете врить моей преданности и моей чести, врить мн, гугеноту, скажите, что если снова вспыхнетъ когда-нибудь чужеземная война — вы потребуете, чтобъ я исполнилъ свое слово и пошлете меня съ войскомъ умереть за отечество и короля.

— Да, Габріэль, сказалъ герцогъ Гизъ:— при всемъ прискорбіи о различіи, которое теперь разлучаетъ насъ, я врю и всегда буду врить вамъ, въ доказательство чего и въ вознагражденіе за минутное подозрніе, я прошу васъ принять это и сдлать изъ него что вамъ вздумается.

Гизъ подошелъ къ столу, подписалъ бумагу и подалъ ее молодому графу.

— Вотъ вамъ пропускъ на выздъ изъ Амбуаза, сказалъ онъ:— съ этой бумагой вы свободны и можете отправиться куда вамъ угодно. Этого знака уваженія и довренности я не дамъ принцу Конде, о которомъ вы сейчасъ упомянули, и котораго, съ перваго шага его въ замокъ, мы будемъ безмолвно стеречь, какъ плнника.

— Въ такомъ случа, герцогъ, я отказываюсь принять этотъ знакъ доврія и уваженія, сказалъ Габріэль.

— Какъ! отъ-чего же? спросилъ съ удивленіемъ герцогъ Гизъ.

— Знаете ли, герцогъ, куда я пойду, если вы отпустите меня изъ Амбуаза?

— Это ваше дло, и я не спрашиваю у васъ отчета, сказалъ Гизъ.

— Но я именно хочу дать вамъ отчетъ, продолжалъ Габріэль: — оставивъ васъ, я пойду куда призываетъ меня моя другая обязанность, я пойду къ гугенотамъ, видться съ однимъ изъ нихъ въ Пуазе…

— Въ Пуазе?.. Тамъ командуетъ Кастельно, сказалъ Гизъ.

— Да. О, какъ хорошо вы знаете все, господинъ герцогъ.

— И зачмъ вы пойдете въ Пуазе, несчастный? спросилъ Балафре.

— А, въ-самомъ-дл, вотъ вопросъ!.. Я пошелъ бы сказать имъ: вы звали меня — и я здсь, но не могу ничего сдлать для васъ, и еслибъ они спросили, что я слышалъ и замтилъ по дорог, я долженъ былъ бы молчать и не могъ бы предупредить о стяхъ, которыя вы разставляете имъ, потому-что одна ваша довренность отнимаетъ у меня это право. Итакъ, герцогъ, прошу теперь у васъ одной милости…

— Какой?

— Оставьте меня здсь плнникомъ, этимъ вы спасете меня отъ страшнаго затрудненія, потому-что если вы отпустите меня, я захочу по-крайней-мр присутствовать между тми, которыхъ ожидаетъ погибель, а между-тмъ, находясь посреди ихъ, я не буду въ прав спасти своихъ братьевъ.

— Габріэль, сказалъ герцогъ Гизъ посл минутнаго размышленія,— я не могу и не хочу обнаруживать такой недоврчивости къ вамъ. Я обнаружилъ вамъ свой планъ битвы, вы отправляетесь къ своимъ друзьямъ, которымъ всего нужне узнать этотъ планъ — и, однакожь, вотъ вамъ пропускъ.

— Въ такомъ случа, возразилъ уничтоженный Габріэль: — окажите мн послднюю милость: умоляю васъ именемъ всего, что могъ я сдлать для вашей славы при Мец, въ Италіи, въ Кале, умоляю васъ именемъ всего, что я выстрадалъ съ-тхъ-поръ, а я такъ много страдалъ съ-тхъ-поръ…

— Въ чемъ же дло? спросилъ герцогъ Гизъ: — если могу, я сдлаю, другъ мой.

— Вы въ состояніи, герцогъ, можетъ-быть, даже вы должны это сдлать, потому-что вы сражаетесь съ французами… Позвольте мн отклонить ихъ отъ страшнаго намренія, не обнаруживая вашего плана, но только умоляя, заклиная ихъ отказаться отъ своихъ замысловъ.

— Габріэль, берегитесь! произнесъ герцогъ Гизъ:— если у васъ вырвется одно только слово, гугеноты, не отказываясь отъ своего плана, только перемнятъ его выполненіе. Взвсьте хорошенько все это. Теперь, поклянитесь честью дворянина, что ни однимъ словомъ, ни однимъ намекомъ, ни однимъ знакомъ вы не подадите имъ причины подозрвать то, что здсь происходитъ?..

— Клянусь честью дворянина, что все это останется тайной, сказалъ графъ Монгомери.

— Позжайте, сказалъ герцогъ Гизъ: — и постарайтесь отклонить ихъ отъ преступной аттаки, а я съ радостью откажусь отъ всякой побды, потому-что сберегу французскую кровь. Но если послднія донесенія не обманываютъ, они слпо врятъ въ свое предпріятіе — и вы не успете, Габріэль. Но все равно! Употребите послднее усиліе: я не хочу противиться ему, какъ для нихъ самихъ, такъ особенно для васъ.

— Благодарю васъ, герцогъ, за нихъ и за себя, сказалъ Габріэль.

Черезъ четверть часа посл этого разговора, онъ уже былъ на дорог, ведущей въ Пуазе.

ІІ.
Неврность отъ врности.

Баронъ Кастельно де-Шалессъ былъ смлый и великодушный молодой человкъ, которому протестанты назначили постъ не совсмъ-легкій, пославъ его брать передовыя укрпленія замка Пуазе — мсто главной сходки отдльныхъ отрядовъ для шестнадцато марта.

Онъ долженъ былъ показываться гугенотамъ и скрываться отъ католиковъ, и это щекотливое положеніе требовало столько же благоразумія и хладнокровія, какъ и мужества.

Габріэль, пользуясь лозунгомъ, который сообщилъ ему въ письм Ла-Реноди, могъ безъ всякихъ затрудненій дойдти до барона Кастельно.

Это было 15-го марта, посл полудня.

Черезъ восьмнадцать часовъ, протестанты должны были собраться у Пуазе, а черезъ двадцать-четыре часа начать аттаку Амбуаза.

Слдовательно, чтобъ отклонить ихъ отъ этого намренія, надо было не терять времени.

Баронъ Кастельно хорошо зналъ графа Монгомери, съ которымъ онъ нсколько разъ видлся въ Лувр, и о которомъ говорили ему главные приверженцы партіи.

Кастельно подошелъ къ Габріэлю и принялъ его, какъ друга и союзника.

— А, вотъ и вы, господинъ де-Монгомери, сказалъ баронъ, когда они остались наедин:— сказать правду, я надялся на васъ, но не ожидалъ васъ. Адмиралъ сдлалъ выговоръ Ла-Реноди за то, что онъ написалъ вамъ это письмо. ‘Надо было увдомить графа Монгомери о нашихъ намреніяхъ’, сказалъ адмиралъ: ‘но не призывать его. Онъ могъ поступать, какъ бы ему вздумалось. Разв графъ не предупредилъ насъ, что во все царствованіе Франциска II шпага его не будетъ принадлежать намъ, потому-что онъ самъ не въ-прав ею располагать?’ — Ла-Реноди отвчалъ на это, что онъ не обязывалъ васъ ни къ чему своимъ письмомъ и предоставлялъ вамъ полную независимость.

— Это правда, сказалъ Габріэль.

— По-крайней-мр, мы думали, что вы пріидете, замтилъ Кастельно: — потому-что посланіе этого неистоваго барона не содержало въ себ никакихъ объясненій, а я взялъ на себя обязанность сообщить вамъ нашъ планъ и наши надежды.

— Говорите, сказалъ графъ Монгомери.

Тогда Кастельно повторилъ Габріэлю все, что уже разсказалъ ему въ подробности герцогъ Гизъ. И Габріэль съ ужасомъ увидлъ, до какой степени были врны показанія, сообщенныя Гизу. Ни одно извстіе донощиковъ не было ошибочно, ни одно обстоятельство не опущено ими безъ вниманія.

Гугеноты видимо погибли.

— Теперь вы знаете все, сказалъ Кастельно своему пораженному слушателю: — и мн остается только предложить вамъ вопросъ, на который, впрочемъ, я уже предвижу отвтъ. Вы не можете идти съ нами, не правда ли?

— Не могу, отвчалъ Габріэль, печально опустивъ голову.

— Хорошо, сказалъ Кастельно: — это не помшаетъ намъ остаться по-прежнему добрыми друзьями. Я знаю, что вы заране пріобрли право не вмшиваться въ битву, и особенно можете пользоваться этимъ правомъ при теперешнихъ обстоятельствахъ, когда мы уврены въ побд.

— Но вполн ли вы уврены? спросилъ Габріэль.

— Совершенно, отвчалъ баронъ:— непріятель ничего не знаетъ и будетъ захваченъ въ-расплохъ. Мы нсколько опасались сначала, когда король и дворъ переселились изъ открытаго города Блоа въ укрпленный замокъ Амбуазъ. Очевидно, у нихъ были кой-какія подозрнія.

— Да, это дйствительно бросалось въ глаза, отвчалъ Габріэл.

— Но, продолжалъ Кастельно: — нершительность наша скоро прошла, оказалось, что эта неожиданная перемна мстопребыванія не только не вредила нашимъ предположеніямъ, но еще, напротивъ, помогала имъ. Теперь герцогъ Гизъ дремлетъ въ обманчивой безопасности, а между-тмъ, представьте себ, любезный графъ, что у насъ въ замк есть шпіоны, которые отворятъ намъ западныя ворота при первомъ нашемъ появленіи. О, въ успх невозможно и сомнваться, и вы можете, не стсняясь, отказаться отъ битвы.

— Иногда самая блистательная надежда не сбывается на дл, замтилъ Габріэль.

— Но здсь нтъ ни одного обстоятельства противъ насъ,— ни одного! повторилъ Кастельно, весело потирая руки:— завтра увидятъ торжество нашей партіи и паденіе Гизовъ.

— А… измна… произнесъ съ усиліемъ Габріэль, котораго сердце разрывалось при вид, что храбрость и молодость такъ безразсудно, съ завязанными глазами, кидаются въ бездну.

— Измна невозможна, отвчалъ съ увренностью Кастельно: — только предводители знаютъ тайну и ни одинъ между ними по способенъ… Впрочемъ, господинъ де-Монгомери, прибавилъ онъ, прерывая свою мысль: — я думаю, что вы завидуете намъ и, кажется, хотите печальными предсказаніями отклонить насъ отъ предпріятія, въ которомъ не можете имть участія… Завистникъ!

— Да, правда, я завидую вамъ! съ мрачнымъ видомъ сказалъ Габріэль.

— Я заране былъ увренъ въ этомъ! вскричалъ, смясь, молодой баронъ.

— Однакожь, имете ли вы какое-нибудь довріе ко мн? спросилъ Габріэль.

— Говоря серьзно, слпое довріе, отвчалъ Кастельно.

— Хотите ли выслушать отъ меня добрый, дружескій совтъ?

— Какой?

— Откажитесь отъ намренія брать Амбуазъ завтра. Пошлите надежныхъ гонцовъ ко всмъ нашимъ, которые должны соединиться здсь съ вами ныньче ночью или завтра, и велите сказать имъ, что замыселъ не удался, или, по-крайней-мр, должно его отсрочить.

— Но зачмъ? зачмъ? сказалъ Кастельно, уже начинавшій безпокоиться:— вроятно, какая-нибудь чрезвычайно-важная причина заставляетъ васъ говорить это?

— Боже мой, нтъ!.. отвчалъ Габріэль съ печальнымъ усиліемъ.

— Наконецъ, графъ, сказалъ Кастельно: — вдь не даромъ вы совтуете мн и хотите заставить своихъ братьевъ отказаться отъ намренія, которое представляется подъ такими благопріятными предзнаменованіями?

— Нтъ сомннія, что я совтую вамъ не безъ причины, но я не могу сказать вамъ, для чего именно. Хотите ли и можете ли вы поврить мн на-слово? Я зашелъ дале, нежели сколько долженъ былъ идти. Умоляю васъ, поврьте мн, другъ, на-слово…

— Послушайте, серьзно сказалъ Кастельно: — если я соглашусь на странное ршеніе — удержать удила при послднемъ мгновеніи, я долженъ буду отвчать за это передъ Ла-Реноди и другими вождями. Могу ли, по-крайней-мр, сказать, чтобъ они обратились къ вамъ?

— Да, отвчалъ Габріэль.

— И вы скажете имъ причины, которыя побудили васъ дать такіе совты? замтилъ Кастельно.

— Я не буду въ прав исполнить это, къ-сожалнію!..

— Какъ же хотите вы, чтобъ я уступилъ вашимъ просьбамъ? сказалъ Кастельно: — не станутъ ли упрекать меня, что я, повривъ одному слову, уничтожилъ врнйшія надежды? Какое бы заслуженное довріе мы ни питали къ вамъ, господинъ де-Монгомери, однакожь, человкъ — не больше, какъ человкъ, и съ самыми благими намреніями можетъ ошибаться. Если никто не можетъ обсудить и поврить ваши совты, мы, конечно, будемъ принуждены отъ нихъ отказаться.

— Въ такомъ случа, берегитесь! произнесъ Габріэль: на васъ одного падетъ отвтственность за всякое несчастіе, могущее случиться!

Кастельно былъ пораженъ голосомъ, какимъ графъ произнесъ эти слова.

— Г. де-Монгомери, сказалъ онъ, какъ-будто озаренный внезапнымъ свтомъ:— мн кажется, что я угадываю истину. Вамъ вврили, или вы случайно узнали тайну, которой не смете обнаружить. Но вы знаете нчто важное о вроятномъ окончаніи нашего предпріятія, на-примръ, о томъ, что намъ измнили, не правда ли?

— О, я не сказалъ этого! съ жаромъ вскричалъ Габріэль.

— Или, продолжалъ Кастельно:— узжая сюда, вы видли герцога Гиза, который, будучи вашимъ другомъ, и, можетъ-быть, не зная, что вы принадлежите къ нашему обществу, открылъ вамъ вс обстоятельства?

— Ни одно мое слово не могло привести васъ къ этой мысли!.. снова вскричалъ Габріэль.

— Или же, продолжалъ Кастельно:— прозжая черезъ Амбуазъ, вы могли замтить нкоторыя приготовленія… Словомъ, наши планы открыты?..

— Разв далъ я вамъ поводъ длать, такое заключеніе? сказалъ Габріэль съ ужасомъ.

— Нтъ, графъ, но я самъ вижу это, потому-что вы обязались хранить тайну, — и не прошу у васъ никакихъ положительныхъ удостовреній, ни слова, если хотите. Но, если не ошибаюсь, одинъ жестъ, одинъ взглядъ, самое ваше молчаніе достаточно объясняютъ мн…

Габріэль, между-тмъ, съ безпокойствомъ припоминалъ клятву, которую далъ онъ герцогу Гизу.

Онъ обязался честью дворянина никакимъ словомъ, никакимъ намекомъ, никакимъ знакомъ не вселять подозрнія о томъ, что происходило въ Амбуаз.

И, однакожь, онъ молчалъ по-прежнему.

— Вы еще молчите, сказалъ баронъ Кастельно, не сводя съ него глазъ:— вы молчите, но я понимаю васъ и буду дйствовать сообразно съ вами.

— А что станете вы длать? съ живостью спросилъ Габріэль.

— Я предупрежу, какъ вы сначала совтовали мн, Ла-Реноди и другихъ вождей, что должно остановить всякое движеніе и объявлю нашимъ, когда они пріидутъ сюда, что человкъ, къ которому должны мы имть полное довріе, извстилъ меня… извстилъ меня о возможности измны…

— Но это неправда!.. прервалъ его графъ Монгомери: — я ни о чемъ не извщалъ васъ, г. де-Кастельно.

— Графъ, сказалъ Кастельно, сжимая съ нмой выразительностію руку Габріэля:— разв самое молчаніе не можетъ послужить къ нашей польз? и если мы однажды пріймемъ свои мры, тогда….

— Тогда? повторилъ Габріэль.

— Все пойдетъ хорошо для насъ и дурно для нихъ, сказалъ Кастельно: — мы отложимъ свое предпріятіе до боле удобнаго времени, откроемъ, какимъ бы ни было средствомъ, предателей, если только они есть между нами, удалимъ предосторожности и скрытность, и въ одинъ благопріятный день, когда все будетъ приготовлено, мы, увренные на этотъ разъ въ удачномъ удар, возобновимъ свою попытку и, благодаря васъ, графъ, вмсто того, чтобъ пасть, восторжествуемъ.

— Вотъ чего я и хотлъ избжать! вскричалъ Габріэль, съ ужасомъ увидвъ себя увлеченнымъ въ невольную измну:— вотъ, г. де-Кастельно, настоящая причина моихъ совтовъ и предостереженій. Говоря прямо, я нахожу ваше предпріятіе преступнымъ и опаснымъ. Нападая на католиковъ, вы, съ своей стороны, длаете большую ошибку и оправдываете вс ихъ противодйствія, потому-что изъ угнетенныхъ становитесь мятежниками. Одна мысль обо всемъ этомъ терзаетъ меня до крайности. Гораздо-лучше было бы вамъ отказаться навсегда отъ этой безбожной борьбы. Пускай за васъ ратуютъ ваши принципы. Не обагряйте истины кровью,— вотъ только, что хотлъ я сказать, вотъ почему я заклинаю васъ и всхъ нашихъ братьевъ удержаться отъ ужасныхъ междоусобныхъ войнъ, которыя могутъ только остановить развитіе нашихъ идей.

— И это единственная и настоящая причина вашихъ разговоровъ? спросилъ Кастельно.

— Единственная, отвчалъ Габріэль глухимъ голосомъ.

— Нтъ, благодарю васъ за намреніе, г. де-Монгомери, замтилъ Кастельно съ нкоторою холодностью:— но я долженъ дйствовать въ дух, сообразномъ съ предложеніемъ начальниковъ реформы. Я очень-хорошо понимаю, что вамъ, дворянину, прискорбно видть, какъ другіе будутъ сражаться безъ васъ, но за всмъ тмъ, вы не можете одни удержать и ослабить цлую армію.

— И такъ, сказалъ Габріэль блдный и печальный: — вы не хотите остановить другихъ отъ страшнаго намренія и хотите подать имъ примръ собою?

— Да, графъ, отвчалъ Кастельно съ твердостью, не допускавшею возраженій: — и, если позволите, иду немедленно приказать имъ готовиться къ завтрашней аттак.

Кастельно поклонился Габріэлю и вышелъ, не дожидаясь отвта.

III.
Начало окончанія.

Однакожь, Габріэль не оставлялъ замка Пуазе и ршился провести въ немъ ночь, потому-что его присутствіе могло послужить для гугенотовъ залогомъ надежды въ случа аттаки, и притомъ, онъ еще думалъ убдить, въ слдующее утро, другаго предводителя, ослпленнаго мене, нежели Кастельно. Что, еслибъ могъ пріхать Ла-Реноди!

Кастельно съ какимъ-то пренебреженіемъ не обращалъ больше вниманія на Габріэля.

Нсколько разъ встрчались они, вечеромъ, въ корридорахъ и залахъ замка, но оба, одинаково гордые и благородные, они не обмнялись ни однимъ словомъ.

Въ-теченіе долгихъ часовъ этой томительной ночи, взволнованный графъ Монгомери не могъ заснуть и оставался на укрпленіяхъ, слушая, обдумывая, молясь.

Дале, войска реформаторовъ начали приходить небольшими отдльными отрядами.

Въ восемь часовъ, ихъ собралось уже большое число, въ одиннадцать часовъ, Кастельно не ожидалъ боле ни одного отряда.

Но Габріэль не зналъ никого изъ предводителей. Ла-Реноди веллъ сказать, что онъ пойдетъ къ Амбуазу съ своимъ войскомъ черезъ лсъ Шато-Реньйо.

Все было готово къ отправленію. Капитаны Мазеръ и Роне, которые должны были составлять авангардъ, спустились на террасу замка, сформировать тамъ отдльные отряды и идти маршемъ къ Амбуазу. Кастельно торжествовалъ.

— Ну, что, сказалъ онъ весело Габріэлю при встрч съ нимъ и прощая ему вчерашній разговоръ: — ну, что, любезный графъ, видите, какъ вы ошиблись: все идетъ какъ-нельзя-лучше…

— Подождемъ, отвчалъ Габріэль, опустивъ голову.

— Но чмъ же еще можно убдить васъ, маловрный? сказалъ съ улыбкою Кастельно:— ни одинъ изъ нашихъ не измнилъ своему общанію, они вс собрались на мст въ назначенный часъ, и еще съ большимъ числомъ людей, нежели сколько общали. Они прошли по всмъ провинціямъ безъ малйшаго противодйствія, и, что еще лучше, никого сами не безпокоили. Вотъ смшное счастіе, не правда ли?..

Слова барона были прерваны звукомъ трубъ и оружія и большимъ шумомъ на дорог.

Но, въ упоеніи надежды, Кастельно былъ спокоенъ и врилъ только въ счастливую развязку.

— Слышите, сказалъ онъ Габріэлю: — держу пари, что идетъ еще новое вспомогательное войско, вроятно, Ламоттъ и Дешанъ съ братьями изъ Пикардіи. Они должны были прійдти къ завтрашнему утру, но шли форсированнымъ маршемъ и поспли до срока… Славные товарищи для битвы и побды. Вотъ это настоящіе друзья!..

— Дйствительно ли это друзья? спросилъ Габріэль, поблднвъ при звук трубъ.

— А кто же можетъ быть? спросилъ Кастельно.— Выйдемте на галерею, графъ. Изъ оконъ видна терраса, съ которой слышенъ этотъ шумъ.

Баронъ увелъ Габріэля, но, дошедъ до края стны, вскрикнулъ, поднялъ руки и остановился, какъ окаменлый.

Не отрядъ реформаторовъ, но королевскія войска произвели эту тревогу. Не Ламоттъ командовалъ пришедшими, но Жакъ Савойскій, герцогъ немурскій.

Прикрытая лсомъ, которымъ былъ окруженъ замокъ Пуазе, королевская конница могла неожиданно пробраться на открытую террасу, гд авангардъ реформаторовъ строился въ боевой порядокъ.

Дло обошлось даже безъ битвы.

Мазеръ и Роне должны были сдаться немедленно, и въ то время, какъ Кастельно смотрлъ со стны, его приверженцы, побжденные безъ борьбы, отдавали побдителямъ оружіе. Тамъ, гд онъ думалъ найдти солдатъ онъ увидлъ плнниковъ.

Кастельно не врилъ своимъ глазамъ. Онъ стоялъ неподвижно, пораженный, какъ вкопанный, не произнося ни слова. Онъ такъ мало ждалъ подобной развязки, что сначала не могъ дать себ отчета въ томъ, что длалось передъ его глазами.

Габріэль, мене удивленный такимъ быстрымъ ударомъ, однакожь, былъ опечаленъ имъ не меньше Кастельно.

Въ то время, какъ они оба, одинаково убитые и блдные, смотрли другъ на друга, явился посланный, отъискивая Кастельно.

— Ну, что наши? спросилъ этотъ съ печальнымъ усиліемъ.

— Господинъ баронъ, отвчалъ встникъ: — непріятель завладлъ подъемнымъ мостомъ и первыми воротами, мы только успли запереть вторыя, но они устоятъ недолго, и черезъ четверть часа непріятель будетъ въ замк. Войско ждетъ вашихъ распоряженій: сражаться ли намъ или начать переговоры?

— Я готовъ, сказалъ Кастельно.

Онъ поспшно пошелъ въ сосднюю комнату, надть латы и шпагу. Габріэль слдовалъ за нимъ.

— Что хотите вы длать, любезный другъ? спросилъ Монгомери.

— Не знаю, не знаю, отвчалъ Кастельно въ замшательств: — однакожь, еще можно умереть.

— Увы, сказалъ Габріэль:— зачмъ вы не поврили мн вчера?

— Да, вы правы, отвчалъ баронъ: — вы предвидли все, что могло случиться, можетъ-быть, даже знали напередъ?..

— Можетъ-быть!.. И это самое терзаетъ меня. Но подумайте, Кастельно: въ жизни случаются странныя и ужасныя сцпленія обстоятельствъ… Если я не смлъ разуврить васъ словами, которыя были у меня на губахъ? если я далъ благородное слово дворянина не давать вамъ повода ни прямо, ни косвенно подозрвать истину?..

— Въ такомъ случа, вы дйствовали благородно, когда молчали, прервалъ Кастельно: — я самъ не поступилъ бы иначе на вашемъ мст… Безумецъ, я долженъ былъ понять васъ, я долженъ былъ подумать, что воинъ, мужественный какъ вы, не станетъ отсовтывать битву безъ сильныхъ побудительныхъ причинъ… Но я искуплю свою ошибку — я умру.

— Я умру вмст съ вами, спокойно сказалъ Габріэль.

— Вы?.. Зачмъ? вскричалъ Кастельно: — вы обязаны только сдлать одно — не сражаться.

— Я и не буду, я не могу сражаться, сказалъ Габріэль: — но жизнь для меня тяжелое бремя, двойная роль, которую долженъ я разъигрывать, ненавистна мн. Я пойду въ сраженіе безоружный, я не стану убивать, но буду искать себ смерти. Можетъ-быть, я брошусь подъ ударъ, устремленный противъ васъ. Если я не могу быть шпагою, то по-крайней-мр могу служить щитомъ.

— Нтъ, замтилъ Кастельно:— оставайтесь здсь, я не долженъ, я не хочу увлекать васъ вмст съ собою на погибель.

— Но вы безполезно и безъ пользы увлекли всхъ нашихъ, которые заперлись вмст съ вами въ этомъ замк. Моя жизнь еще безполезне жизни этихъ жертвъ.

— Но разв могъ я поступить иначе? спросилъ Кастельно: — какъ же долженъ былъ я поступать для славы своихъ братьевъ, какъ не требуя отъ нихъ этой жертвы?

— Да, отвчалъ Габріэль: — но вы, какъ начальникъ, должны были сперва постараться спасти ввренныя вамъ силы, а потомъ, если славу нельзя согласить съ честью, ршиться на самую смерть.

— Итакъ, сказалъ Кастельно:— вы совтуете мн?..

— Употребить мирныя средства, отвчалъ Габріэль.— Если вы будете упорствовать, вамъ нтъ никакой возможности избжать пораженія, если же вы уступите необходимости, они, кажется, не имютъ права наказывать за намреніе, еще не приведенное въ исполненіе. Снимая съ себя оружіе, вы обезоруживаете своихъ непріятелей.

— Я такъ раскаиваюсь въ непослушаніи вашему первому совту, сказалъ Кастельно: — что на этотъ разъ хотлъ бы вамъ повиноваться. Однакожь, признаться, я еще не ршаюсь. Я стыжусь отступить.

— Чтобъ отступать, надо прежде сдлать шагъ впередъ, сказалъ Габріэль.— Теперь еще нельзя доказать вашего намренія, и только обнажая шпагу, вы длаетесь виновными. Мое присутствіе между вами, можетъ быть, еще послужитъ къ чему-нибудь доброму. Если я не могъ спасти васъ вчера, хотите ли, чтобъ я постарался спасти васъ сегодня?

~ Что же думаете вы сдлать? спросилъ встревоженный Кастельно.

— Будьте спокойны: только то, что достойно васъ! сказалъ Габріэль.— Я пойду къ герцогу немурскому, командующему королевскими войсками, и скажу, что вы не будете нисколько сопротивляться ему, отворите ворота и сдадитесь на-слово, онъ, съ своей стороны, обяжется честнымъ словомъ герцога не длать зла ни вамъ, ни вашимъ дворянамъ, и только, представивъ васъ королю для изложенія всхъ требованій, возвратитъ вамъ свободу.

— А если онъ откажетъ? сказалъ Кастельно.

— Если откажетъ, отвчалъ Габріэль: — если не согласится на справедливое и честное примиреніе, тогда вся отвтственность за пролитую кровь падетъ на его голову. Если онъ откажетъ, Кастельно, я пріиду къ вамъ и умру въ вашихъ рядахъ.

— Думаете ли вы, сказалъ Кастельно: — что Ла-Реноди, находясь на моемъ мст, согласился’бы на ваши предложенія?

— Клянусь своею душою, я увренъ, что всякій благоразумный человкъ согласится на это.

— Итакъ, поступайте, какъ знаете! сказалъ Кастельно.— Если вы не будете имть успха у герцога, наше отчаянное положеніе будетъ еще ужасне.

— Благодарю, сказалъ онъ:— надюсь, что съ Божьей помощью я успю спасти жизнь своихъ благородныхъ и мужественныхъ братьевъ.

Габріэль приказалъ отворить себ ворота замка, и съ знаменемъ парламентра подошелъ къ герцогу немурскому, который сидлъ верхомъ на лошади, окруженный своею свитою, ожидая мира или войны.

— Не знаю, сказалъ Габріэль:— припоминаетъ ли меня герцогъ: я — графъ Монгомери.

— Да, господинъ де-Монгомери, я узнаю васъ, отвчалъ Жакъ-Савойскій: — господинъ Гизъ предупредилъ меня, что мы встртимся здсь, онъ прибавилъ, что вы находитесь здсь съ его позволенія, и просилъ меня обращаться съ вами, какъ съ другомъ.

— Такая предосторожность могла повредить мн въ мнніи другихъ моихъ несчастныхъ друзей!.. сказалъ Габріэль, печально наклонивъ голову.— Но, господинъ-герцогъ, могу ли надяться, что вы удостоите меня минутнымъ разговоромъ?

— Съ совершенною готовностью, сказалъ герцогъ немурскій.

Кастельно, съ безпокойствомъ слдившій сквозь ршетчатое окно замка за всми движеніями герцога и Габріэля, увидлъ, что они отошли въ сторону, и съ жаромъ разговаривали нсколько минутъ. Потомъ Жакъ-Савойскій спросилъ листъ бумаги и, положивъ его на барабанъ, быстро написалъ нсколько строчекъ и вручилъ записку графу Монгомери. Габріэль, казалось, очень благодарилъ герцога.

Значитъ, можно было надяться. Дйствительно, Габріэль скоро возвратился въ замокъ и, не говоря ни слова и задыхаясь отъ усталости, передалъ Кастельно слдующую декларацію:

‘Г. де-Кастельно и его союзники, находящіеся съ нимъ въ замк Пуазе, при самомъ прибытіи моемъ, согласились положить оружіе и сдаться. Во уваженіе чего, я, нижеподписавшійся, Жакъ-Савойскій, поклялся своею честью и душою — не длать имъ никакого вреда и въ совершенной неприкосновенности привести барона Кастельно и пятнадцать его товарищей въ Амбуазъ, для того, чтобъ они лично представили королю, нашему государю, доказательства своей покорности.

‘Дано въ замк Пуазе, 16-го марта 1560.
‘Жакъ-Савойскій.’

— Благодарю васъ, другъ мой, сказалъ Кастельно Габріэлю, прочитавъ бумагу:— вы спасли нашу жизнь, и еще больше, нежели жизнь — вы спасли нашу честь. На такихъ условіяхъ я готовъ слдовать за герцогомъ немурскимъ въ Амбуазъ, потому-что, по-крайней-мр, мы явимся туда не какъ плнники къ побдителю, но какъ угнетенные къ королю. Еще разъ благодарю васъ.

Пожимая руку своего освободителя, Кастельно замтилъ, однакожь, что Габріэль былъ печальне прежняго.

— Что съ вами? спросилъ у него баронъ.

— Я думаю о Ла-Реноди и другихъ протестантахъ, которые должны напасть на Амбуазъ ныншней ночью, отвчалъ Габріэль.— Безъ-сомннія, теперь уже поздно спасти ихъ, но почему же не попытаться?.. Кажется, Ла-Реноди долженъ идти лсомъ Шато-Реньйо?

— Да, сказалъ Кастельно торопливо: — можетъ-быть, вы еще встртите его тамъ и спасете, какъ вы спасли насъ.

— По-крайней-мр постараюсь, сказалъ Габріэль.— Герцогъ немурскій, кажется, далъ мн полную свободу. Итакъ, прощайте, другъ мой, я буду, по возможности, продолжать свою роль примирителя. До свиданія въ Амбуаз.

— До свиданія, отвчалъ Кастельно.

Герцогъ немурскій, какъ это предвидлъ Габріэль, не противился его отъзду изъ Пуазе и удаленію отъ королевскихъ войскъ.

Пламенный и преданный молодой человкъ слъ на лошадь и пустился по направленію къ лсу Шато-Реньйо.

Кастельно и пятнадцать предводителей доврчиво и спокойно слдовали за герцогомъ немурскимъ въ Амбуазъ.

Но, тотчасъ по прибытіи своемъ туда, они были заключены въ темницу, и должны были оставаться въ ней до-тхъ-поръ, пока угаснетъ вспышка и можно будетъ безъ опасности допустить ихъ къ королю.

IV.
Лсъ Шато-Реньйо.

Къ-счастію, лсъ Шато-Реньйо не боле какъ въ полутор мили отъ Пуазе, и Габріэль пустился туда въ галопъ на своей быстрой лошади, но онъ въ-продолженіе часа изъздилъ лсъ во всхъ направленіяхъ, не встрчая ни одного отряда, дружескаго или непріятельскаго.

Наконецъ, своротивъ на дорогу, онъ услышалъ мрный топотъ конницы, но это не могли быть реформаторы, потому-что вдали раздавался смхъ и говоръ, тогда-какъ гугеноты, для своего успха, условились идти какъ-можно-спокойне и скрывать свой маршъ.

Но все равно! Габріэль отправился въ ту сторону, и скоро увидлъ красные шарфы королевскихъ войскъ.

Онъ приблизился къ главному начальнику, узналъ его и былъ самъ узнанъ.

Начальникъ этотъ былъ баронъ де-Пардальянъ, молодой и храбрый офицеръ, сражавшійся вмст съ нимъ подъ знаменами Гиза въ Италіи.

— А, графъ Монгомери! вскричалъ Пардальянъ: — я думалъ, что вы въ Пуазе.

— Я сію минуту оттуда, отвчалъ Габріэль.

— Что длается тамъ хорошаго? Продемте немного съ нами, поговоримъ.

Габріэль разсказалъ о неожиданномъ появленіи герцога немурскаго, о дл на террас и подъемномъ мосту, о своемъ посредничеств между обими партіями, и о мирной покорности, которая была результатомъ его вмшательства.

— Чортъ возьми! вскричалъ Пардальянъ: — герцогу немурскому посчастливилось, и я хочу слдовать его примру. Знаете ли, господинъ Монгомери, на кого я иду теперь?

— На Ла-Реноди, безъ-сомннія? сказалъ Габріэль.

— Именно такъ. А знаете ли, кмъ приходится мн Ла-Реноди?

— Кажется, онъ вашъ двоюродный братъ. Да, именно такъ, теперь я припоминаю.

— Да, двоюродный братъ, отвчалъ Пардальянъ: — и еще больше, нежели братъ, — онъ мой другъ, товарищъ по оружію. Знаете ли, что трудно сражаться противъ того, кто столько разъ сражался въ нашихъ рядахъ?..

— О, да!.. произнесъ Габріэль: — но вы еще не уврены, что съ нимъ встртитесь.

— Совершенно увренъ, прервалъ Пардальянъ:—показанія тхъ, которые предали его, очень-врны, и притомъ мн уже даны самыя точныя инструкціи. Слдуя четверть часа тмъ же маршемъ, мы должны, во второй лвой алле, соидтись лицомъ-къ-лицу съ Ла-Реноди.

— Но если вы не пойдете по алле? замтилъ Габріэль.

— О, я не измню своему долгу, отвчалъ Пардальянъ:— двое изъ моихъ офицеровъ и я получили приказанія отъ самого герцога Гиза, ничто не совратитъ насъ съ должнаго пути. Мн осталась только одна надежда — именно, что Ла-Реноди будетъ согласенъ сдаться мн добровольно. Надежда очень-неврная, потому-что онъ гордъ и храбръ, и на пол сраженія не будетъ встрченъ въ-расплохъ, какъ Кастельно, потому что нашъ отрядъ не далеко превосходитъ собою войско Ла-Реноди. Однакожь, въ заключеніе всего, вы поможете мн, господинъ Монгомери, склонить его къ миру?

— Постараюсь, сколько это будетъ въ моихъ силахъ, печально отвчалъ Габріэль.

— Да будутъ прокляты эти междоусобныя войны! вскричалъ Пардальянъ, желая прервать разговоръ.

Около десяти минутъ они хали, не говоря ни слова, и когда свернули во вторую лвую аллею,

— Приблизимся, сказалъ Пардальянъ:— сердце бьется у меня, кажется, въ первый разъ въ моей жизни я чувствую страхъ.

Королевскіе всадники не смялись больше, не разговаривали, но подвигались впередъ медленно и осторожно.

Они еще не успли сдлать двухъ-сотъ шаговъ, какъ, сквозь втви деревьевъ, на тропинк, идущей по краю большой дороги, имъ блеснуло оружіе.

Сомнваться было напрасно, потому-что тотчасъ громкій голосъ закричалъ:

— Стой! Кто идетъ?

— Это голосъ Ла-Реноди, сказалъ Пардальянъ Габріэлю.

— Валуа и Лорренъ!

Въ ту же минуту Ла-Реноди, сопровождаемый своимъ войскомъ, выхалъ на дорогу.

Однакожь, онъ приказалъ своимъ остановиться, и одинъ подъхалъ на нсколько шаговъ впередъ.

Пардальянъ сдлалъ то же, и закричавъ своимъ: ‘стой!’ приблизился къ нему съ Габріэлемъю

Смотря на нихъ, скоре можно было сказать, что это встрча двухъ друзей посл долгой разлуки, нежели встрча враговъ, готовыхъ сразиться.

— Я отвтилъ бы теб, какъ слдуетъ, сказалъ Ла-Реноди приближаясь: — если бы не узналъ друга въ этомъ голос… Или я ошибаюсь, или это забрало скрываетъ отъ меня черты моего любезнаго Пардальяна.

— Да, это я, мой бдный Ла-Реноди, отвчалъ Пардальянъ:— и, какъ братъ, я могу дать теб одинъ только совтъ: откажись, другъ, отъ своего предпріятія, и немедленно положи оружіе.

— Въ-самомъ-дл, братскій совтъ! сказалъ Ла-Реноди съ ироніей.

— Да, господинъ Ла-Реноди, отвчалъ Габріэль, поднимая забрало:— совтъ врнаго друга — въ этомъ я ручаюсь вамъ. Кастельно сдался герцогу немурскому ныньче утромъ, и если вы не послдуете его примру вы погибли.

— А, господинъ Монгомери, замтилъ Ла-Реноди:— и вы также съ ними?

— Ни съ ними, ни съ вами, твердо и печально отвчалъ Габріэль: — я между вами.

— О, простите мн, графъ, сказалъ Ла-Реноди, тронутый благородными словами Габріэля.— Я не хотлъ оскорбить васъ, и, кажется мн, сомнвался боле въ самомъ-себ, нежели въ васъ.

— Итакъ, врьте мн, сказалъ Габріэль: — и не ршайтесь на безполезную и опасную битву. Сдайтесь.

— Невозможно! отвчалъ Ла-Реноди.

— Знай же, сказалъ Пардальянъ: — что мы здсь — только слабый авангардъ.

— А не-уже-ли ты думаешь, что я начну только съ горстью этихъ храбрецовъ? отвчалъ глава реформаторовъ.

— Предупреждаю тебя, что въ твоихъ рядахъ есть измнники, сказалъ Пардальянъ.

— Теперь они есть изъ твоихъ, отвчалъ Ла-Реноди.

— Я берусъ доставить вамъ прощеніе, продолжалъ Пардальянъ, не находя другихъ словъ.

— Прощеніе… мн?.. вскричалъ Ла-Реноди:— но я скоре соглашусь прощать самъ, нежели получать прощеніе!..

— Ла-Реноди! Ла-Реноди! Ты не захочешь заставить меня обнажить мечъ противъ тебя, моего стараго товарища, друга моего дтства.

— Однакожь, надо готовиться, Пардальянъ: ты знаешь меня столько, что самъ ршишь, соглашусь ли я уступить теб поле битвы…

— Господинъ ла-Реноди, вскричалъ Габріэль,— еще разъ повторяю, вы ошибаетесь!..

Но слова его были неожиданно прерваны…

Всадники обихъ сторонъ, стоявшіе одни противъ другихъ въ нкоторомъ разстояніи, не понимали ничего изъ переговоровъ своихъ вождей, и горли желаніемъ схватиться.

— Чортъ возьми! О чемъ они такъ долго толкуютъ? шептали между собою солдаты Пардальяна.

— Не-уже-ли думаютъ они, что мы пришли сюда смотрть, какъ они разсуждаютъ о своихъ домашнихъ длахъ? говорили съ своей стороны гугеноты.

— Постойте, братцы! сказалъ одинъ изъ войска Ла-Реноди, гд всякій солдатъ былъ начальникомъ:— у меня есть средство сократить ихъ разговоръ.

И въ ту минуту, какъ Габріэль говорилъ., онъ выстрлилъ изъ пистолета въ войско Пардальяна.

— Видишь! печально вскричалъ Пардальянъ:— первый выстрлъ съ твоей стороны.

— Безъ моего приказанія! съ жаромъ замтилъ Ла-Реноди.— Но если жребій выпалъ, тмъ лучше!.. Друзья, впередъ!..

Онъ воротился къ своему войску, Пардальянъ, не хотвшій ни въ чемъ уступать ему, сдлалъ тоже самое, и закричалъ:

— Впередъ!

Началась перестрлка.

Между-тмъ, Габріэль неподвижно стоялъ между красными и блыми, между королевскимъ войскомъ и гугенотами, нсколько отодвинувъ лошадь въ сторону, между двумя огнями.

При первыхъ выстрлахъ, пуля пролетла сквозь перья его каски, и лошадь его упала, убитая на мст.

Габріэль соскочилъ на землю и стоялъ неподвижно, какъ-бы въ раздумь, посреди ужаснаго шума.

Порохъ былъ истраченъ весь, войска бросились и продолжали драться палашами.

Габріэль,не трогался съ мста, оглушаемый звономъ мечей, и, не дотрогиваясь до ручки своего, только смотрлъ на страшные удары, которые раздавались вокругъ него, печальный, какъ образъ самой Франціи посреди этихъ враговъ-французовъ.

Гугеноты, уступавшіе королевскимъ войскамъ и въ числ и въ дисциплин, начинали ослабватъ.

Ла-Реноди, посреди этой тревоги, приблизился къ Пардальяну.

— О, еслибъ я могъ, по-крайней-мр, умереть отъ твоей руки! вскричалъ Ла-Реноди.

— О, тотъ изъ насъ двоихъ будетъ великодушне, который убьетъ другаго! сказалъ Пардальянъ.

Они бросились другъ на друга, и мечи звучали по ихъ вооруженію, какъ удары молотка по наковальн. Ла-Реноди вертлся вокругъ Пардальяна, между-тмъ, этотъ неутомимо отбивалъ его удары. Два соперника пылали неукротимою местью.

Наконецъ, Ла-Реноди воткнулъ шпагу въ грудь Пардальяна, и этотъ упалъ безъ чувствъ.

Но не Пардальянъ, а Ла-Реноли испустилъ крикъ…

Къ счастію для побдителя, онъ не усплъ даже увидть своей побды.

Монтиньи, пажъ Пардальяна, выстрлилъ въ Ла-Реноди изъ ружья, и онъ свалился съ лошади, смертельно-раненный.

Однакожъ, умирая, Ла-Реноди нашелъ въ себ силу отплатить врагу, и убилъ пажа тупою стороной шпаги.

Схватка завязалась яростне прежняго вокругъ этихъ трехъ труповъ.

Но гугеноты видимо уступали и, лишенные предводителя, должны были уступить..

Большая часть ихъ были убиты, нсколько человкъ взято въ плнъ, остальные разбжались.

Жестокая и кровавая битва продолжалась не боле десяти минутъ.

Королевская конница ршилась воротиться въ Амбуазъ. Трупы Пардальяна и Ла-Реноди были положены на одну лошадь.

Габріэль, такъ пламенно желавшій смерти, и, безъ сомннія, хранимый обими партіями, не получилъ ни малйшей царапины. Онъ печально смотрлъ на оба трупа, которые еще за нсколько мгновеній оживлялись двумя благородными сердцами.

— Кто изъ нихъ двоихъ былъ честне? говорилъ про себя Габріэль.— Кто изъ нихъ двоихъ больше любилъ другаго? Въ комъ изъ нихъ отечество понесло большую потерю?..

V.
Политика шестнадцатаго вка.

Сдачею замка Пуазе и схваткою въ лсу Шато-Реньйо еще не все кончилось.

Большая часть нантскихъ заговорщиковъ, не зная о двухъ пораженіяхъ, нанесенныхъ ихъ партіи, продолжала путь къ Амбуазу, располагаясь напасть на него ночью.

Но уже извстно, что приходъ ихъ не былъ неожиданностью посл доноса, сдланнаго Линьеромъ.

Король не ложился въ постель, по съ безпокойствомъ ходилъ неровными шагами по комнат, обращенной на время въ его спальню.

Возл него находились Марія Стюартъ, герцогъ Гизъ и кардиналъ лотарингскій.

— Какая безконечная ночь! говорилъ Францискъ II.— Я боленъ, голова моя пылаетъ, и нестерпимая боль въ ух опять начинаетъ терзать меня. Какая ночь! Боже, какая ночь!

— Бдный и милый король, сказала съ нжностью Марія:— не безпокойтесь такъ, умоляю васъ, вы только увеличиваете свои тлесныя и душевныя страданія. Умоляю васъ, отдохните лучше нсколько минутъ.

— Могу ли я отдыхать, Марія, могу ли я быть спокоенъ?.. сказалъ король.— А, эти тревоги сократятъ и безъ того короткую жизнь, назначенную мн Богомъ.

Марія отвчала только слезами, которыя струились по ея прекрасному лицу.

— Не безпокойте себя до такой степени, ваше величество, сказалъ Гизъ: — я уже имлъ честь извстить васъ, что мы приняли свои мры, и что въ побд нельзя сомнваться. Государь, я отвчаю вамъ за неприкосновенность вашей особы.

— Разв не хорошо мы начали? прибавилъ кардиналъ лотарингскій.— Кастельно — въ плну, Ла-Реноди — убитъ, разв это не счастливыя предзнаменованія?

— Да, въ-самомъ-дл, счастливыя предзнаменованія! иронически сказалъ Францискъ.

— Завтра все кончится, продолжалъ кардиналъ:— прочіе предводители мятежниковъ будутъ въ нашей власти, и мы можемъ тогда ужаснымъ примромъ устранишь тхъ, которые бы дерзнули подражать имъ. Это необходимо, государь: для славы оскорбленной религіи необходимо торжественное ау-то-да-фе. Для перваго опыта долженъ умереть Кастельно, и хотя герцогъ немурскій поклялся ему за безопасность его жизни, однакожь, это не касается до насъ: мы ничего не общали. Ла-Реноди избжалъ казни, но я уже приказалъ, чтобъ завтра голова его была выставлена на амбуазскомъ мосту, съ надписью: ‘предводитель мятежниковъ’.

— Предводитель мятежниковъ! повторилъ король:— но вы сами говорите, что онъ никогда не былъ предводителемъ ихъ, и что изъ переписки заговорщиковъ видно, что настоящій виновникъ этой попытки — только одинъ принцъ Конде.

— Ради Бога, не говорите такъ громко, государь, умоляю васъ, прервалъ кардиналъ: — да, это правда, да, принцъ все устроилъ, всмъ руководилъ — издали. Гугеноты прозвали его нмымъ капитаномъ, который долженъ былъ объявить себя членомъ ихъ партіи посл перваго успха, но какъ попытка не удалась, то онъ не объявилъ и не объявитъ себя гугенотомъ. И такъ, подадимъ видъ, будто мы не замтили его, чтобъ не выдать его вмст съ другими.

— Но господинъ Конде дйствительно мятежникъ! сказалъ молодой Францискъ, котораго вспыльчивость и неопытность не могли согласиться на правительственныя выдумки, какъ называли ихъ въ то время.

— Да, государь, замтилъ Гизъ:— но принцъ, не признаваясь въ своихъ планахъ, отказывается отъ нихъ. Сегодня онъ прибылъ въ Амбуазъ, чтобъ сдлаться плнникомъ, гд наблюдаютъ за нимъ такъ же точно, какъ онъ принималъ участіе въ заговор — издали. Будемъ обходиться съ нимъ, какъ съ своимъ союзникомъ, это для насъ гораздо безопасне, нежели вооружать его противъ себя. Наконецъ, если это необходимо, принцъ въ ныншнюю ночь будетъ сражаться въ нашихъ рядахъ противъ своихъ же соучастниковъ, и завтра присутствовать при ихъ казни.

— Хорошо, сказалъ король: — но согласится ли онъ на это? И если согласится, то какъ доказать, что онъ виноватъ?

— Государь, отвчалъ кардиналъ:— у насъ въ рукахъ есть доказательства тайнаго соучастія принца Конде въ заговор, и мы вручимъ ихъ вашему величеству, если только вамъ это будетъ угодно. Но чмъ ясне доказательства, тмъ больше мы должны стараться скрывать ихъ, и я весьма сожалю, съ своей стороны, что у меня вырвалось нсколько словъ, которыя могутъ оскорбить принца, если кто-нибудь вздумаетъ передать ему нашъ разговоръ.

— И вы боитесь оскорбить преступника! вскричалъ Францискъ.— Боже мой, что значитъ этотъ шумъ на улиц?.. Не-уже-ли это гугеноты?..

— Бгу, сказалъ герцогъ Гизъ.

Но еще не усплъ онъ перешагнуть порогъ двери, какъ Ришлье, капитанъ стрлковъ, съ поспшностью вошелъ въ комнату и сказалъ королю:

— Извините, государь, принцъ Конде, услышавъ нкоторыя слова, оскорбительныя для его чести, настоятельно требуетъ смыть съ себя, въ присутствіи вашего величества, эти обидныя подозрнія.

Король, можетъ-быть, и отказался бы принять принца, но герцогъ Гизъ уже подалъ знакъ рукою. Стрлки капитана Ришлье разступились, и Конде вошедъ съ гордо-поднятою головою и одушевленнымъ лицомъ.

За принцемъ слдовали нсколько дворянъ и канониковъ св. Флорентина, которые, въ эту ночь, были обращены кардиналомъ въ солдатъ, на случай защиты Амбуазскаго Замка, и, что оказалось очень-обыкновеннымъ для того времени, носили ружье вмст съ четками и каску подъ капюшономъ.

— Государь, вы простите мою дерзость, сказалъ принцъ, поклонившись королю:— но эта дерзость, можетъ-быть, заране оправдывается необдуманностью нкоторыхъ обвиненій, расточаемыхъ во тм моими врагами, которыя намренъ я немедленно вывести на свтъ, для доказательства своей справедливости.

— Въ чемъ же дло, любезный братъ? серьзно спросилъ молодой король.

— Государь, отвчалъ принцъ Конде: — меня осмливаются называть главнымъ предводителемъ мятежниковъ, которыхъ безумное и безбожное посягательство нарушаетъ теперь тишину государства и безпокоитъ ваше величество.

— А, объ этомъ говорятъ? возразилъ Францискъ: — но кто же говоритъ это?

— Я могъ сію минуту самъ подслушать ненавистныя клеветы, государь, въ устахъ этихъ почтенныхъ канониковъ св. Флорентина, которые, безъ сомннія, будучи здсь, какъ у себя дома, позволяютъ себ повторять въ слухъ то, что было сказано имъ на ухо.

— Кого же обвиняете вы, тхъ ли, кто повторяетъ слышанное, или тхъ, кто нашептываетъ клевету? спросилъ Францискъ.

— Я обвиняю и тхъ и другихъ, государь, отвчалъ Конде: — но особенно повторяющихъ подлую клевету.

Говоря это, онъ смотрлъ прямо въ лицо кардиналу лотарингскому, который, смшавшись, старался, какъ только могъ, скрыться позади своего брата.

— Итакъ, кузенъ, продолжалъ молодой король,— мы позволяемъ вамъ обнаружить клевету и обвинить клеветниковъ. Укажите…

— Обнаружить клевету, государь? повторилъ принцъ Конде: — но мои поступки разв не лучше моихъ словъ говорятъ за меня? Разв я не являюсь, по первому призыву, въ этотъ замокъ, занять въ немъ мсто посреди защитниковъ вашего величества? Разв такъ поступитъ виновный?..

— Въ такомъ случа, представьте клеветниковъ! сказалъ Францискъ, не хотвшій дать другаго отвта.

— Я отвчу на это, государь, не словами, но дйствіями, отвчалъ Конде:— если это люди не безъ сердца, пускай они сами обвинятъ и назовутъ себя. Здсь, передъ лицомъ Бога и моего короля, я при всхъ бросаю имъ перчатку. Пусть выйдетъ впередъ, кто хочетъ утверждать, что я — виновникъ заговора! Я буду драться съ нимъ, когда и гд онъ захочетъ, и если соперникъ мн не равенъ, я во всемъ готовъ сравниться съ нимъ для битвы.

Сказавъ это, принцъ бросилъ къ своимъ ногамъ перчатку, не сводя глазъ съ герцога Гиза, который оставался совершенно спокоенъ.

Послдовало минутное молчаніе, вс съ любопытствомъ слушали ложь, такъ смло произнесенную принцемъ крови въ присутствіи двора, гд каждый пажъ зналъ, что принцъ двадцать разъ былъ виноватъ въ дл, которое теперь онъ защищалъ съ негодованіемъ, такъ искусно разъиграннымъ.

Сказать правду, молодой король, можетъ-быть, одинъ только удивлялся этой нежданной сцен, и никто не удивлялся хитрости принца.

Понятія итальянскихъ дворовъ о политик, внесенныя Катериною Медичи и ея флорентинцами, были тогда въ мод во Франціи, обманъ считался тогда ловкостью, умнье скрывать свои мысли и дйствія признавалось за великое искусство, прямодушіе значило, на язык дипломатовъ, то же, что глупость.

Самые благородные характеры того времени, Колиньи, Конде, канцлеръ Оливье не спаслись отъ этой заразы.

Отъ-того, герцогъ Гизъ не презиралъ принца Конде, но удивлялся ему.

Гизъ выступилъ на одинъ шагъ впередъ, медленно снялъ съ руки перчатку и бросилъ ее возл перчатки принца.

Окружающіе были изумлены на минуту, и думали сначала, что герцогъ принимаетъ дерзкій вызовъ Конде.

Но, поступая такимъ образомъ, Гизъ не былъ бы великимъ политикомъ, какимъ ему хотлось казаться, и громкимъ, почти ршительнымъ голосомъ, сказалъ:

— Я одобряю и поддерживаю слова принца Конде, и я, имя честь быть его родственникомъ, изъявляю готовность быть его секундантомъ и взяться за оружіе противъ каждаго, чтобъ участвовать въ защит праваго дла.

И Гизъ окинулъ смлымъ и испытующимъ взоромъ всхъ, которые его окружали.

Что касается принца Конде, онъ опустилъ глаза и чувствовалъ себя совершенно пораженнымъ.

— Никто, повторилъ герцогъ Гизъ:— не поднимаетъ ни перчатки принца Конде, ни моей?

И дйствительно, никто не трогался съ мста, какъ и слдовало этого ожидать.

— Итакъ, мой любезный братъ, сказалъ Францискъ II съ печальною улыбкой:— кажется, вы смыли съ себя подозрніе.

— Да, государь, безстыдно отвчалъ нмой капитанъ: — и благодарю ваше величество, что вы помогли мн…

Сказавъ это, онъ обратился къ Гизу и прибавилъ:

— Благодарю васъ, мой добрый союзникъ и родственникъ, господинъ Гизъ, и надюсь доказать вамъ свои слова, вступая ныньче ночью въ битву съ мятежниками, если только она начнется.

За тмъ принцъ Конде и герцогъ Гизъ поклонились одинъ другому съ совершенною любезностью.

Принцъ, которому ничего больше не оставалось посл такого яснаго и законнаго оправданія, поклонился королю и вышелъ, сопровождаемый зрителями, слдовавшими за нимъ при его вход въ залу.

Въ комнат короля остались только четверо, которыхъ ожиданія и опасенія нсколько разсялись при этой странной комедіи…

Изъ этой рыцарской сцены видно, что политика получила свое начало въ шестнадцатомъ вк… по-крайней-мр.

VI.
Безпокойства въ Амбуаз.

По выход принца Конде, ни король, ни Марія Стуартъ, ни оба брата лотарингскіе не возобновляли разговора о случившемся. Казалось, что по какому-то безмолвному и общему согласію они избгали этого опаснаго предмета.

Минуты и часы проходили въ нетерпливомъ и мрачномъ ожиданіи.

Францискъ II часто щупалъ рукою свою горячую голову. Марія, сидя въ сторон, печально смотрла на блдное и изнуренное лицо своего молодаго супруга, и отъ-времени-до-времени отирала на глазахъ слезы. Кардиналъ лотарингскій внимательно прислушивался къ вншнему шуму. Что касается герцога Гиза, которому не оставалось боле отдавать приказаній и по обязанности должно было находиться возл короля, онъ, казалось, жестоко страдалъ отъ этого принужденнаго бездйствія и по временамъ вздрагивалъ и стучалъ ногою, подобно боевой лошади, которая грызетъ удерживающія ее удила.

Между-тмъ, ночь удалялась. На часахъ замка, а потомъ на часахъ церкви св. Флорентина пробило шесть часовъ и потомъ шесть съ половиной. Начиналъ мерцать день, и никакой шумъ аттаки, никакіе сигналы часовыхъ не нарушали ночной тишины.

— Я начинаю думать, господинъ кардиналъ, сказалъ король вздыхая:— что Линьеръ обманулъ ваше высокопреосвященство, или что гугеноты перемнили свое намреніе.

— Тмъ хуже, сказалъ Шарль-Лотарингскій, — потому-что мы надялись подавить возстаніе.

— О, нтъ, тмъ лучше, замтилъ Францискъ:— уже одна битва могла быть стыдомъ для королевской власти…

Король не усплъ окончить словъ, какъ два выстрла раздались на укрпленіяхъ, и отъ поста до поста пролетло восклицаніе:

‘Къ оружію, къ оружію!’

— Сомнваться нечего — это непріятели! вскричалъ кардиналъ лотарингскій, невольно поблднвъ.

Герцогъ Гизъ всталъ съ своего мста и, поклонившись королю, сказалъ почти веселымъ голосомъ:

— Государь, положитесь на меня.

Посл этого онъ вышелъ изъ кабинета.

Еще не замолкъ въ прихожей громкій голосъ его, отдававшій приказанія, какъ снова раздались выстрлы.

— Видите, государь, сказалъ кардиналъ, стараясь, можетъ-быть, разсять свой страхъ твердымъ голосомъ: — видите, что Линьеръ хорошо зналъ весь ходъ дла и ошибся только нсколькими часами.

Но король не слушалъ и, съ досадою кусая поблднвшія губы, прислушивался къ возраставшему грому перестрлки.

— Я насилу врю такой дерзости, прошепталъ онъ.— Такой стыдъ корон…

— Обратится въ посрамленіе мятежниковъ, государь! сказалъ кардиналъ.

— Э-ге, замтилъ король: — судя по шуму, какой затяли господа реформаторы, можно подумать, что ихъ не мало и что это народъ не трусливый.

— Все это погаснетъ сію минуту, какъ пылающая солома, отвчалъ Шарль-Лотарингскій.

— Не думаю, сказалъ Францискъ: — шумъ усиливается и огонь, какъ кажется, разгарается, а не угасаетъ.

— Боже мой! вскричала Марія Стюартъ съ безпокойствомъ: — слышите ли, какъ пули ударяются объ стны?..

— Мн, впрочемъ, кажется… ваше величество, прошепталъ кардиналъ, — я думаю… что касается до меня, я не слышу, чтобъ шумъ увеличивался…

Страшный взрывъ прервалъ слова кардинала.

— Вотъ отвтъ на ваши слова, сказалъ король съ горькой улыбкой:— притомъ же ваше блдное и испуганное лицо ршительна противорчитъ вашимъ словамъ.

— Я слышу запахъ пороха, прибавила Марія: — послушайте, какіе вопли…

. Ну, воскликнулъ Францискь:— вроятно, господа реформаторы разрушили городскія укрпленія, и идутъ, какъ слдуетъ, осадить насъ въ нашемъ королевскомъ замк.

— Но, ваше величество, перервалъ съ трепетомъ кардиналъ: — въ настоящемъ положеніи не лучше ли было бы вамъ удалиться въ крпостную башню? По-крайней-мр, можно быть увреннымъ, что они ею не овладютъ.

— Какъ? мн! вскричалъ король:— мн бояться еретиковъ! Пусть ихъ появятся сюда, любезный дядюшка, хотлъ бы я посмотрть, до чего простирается ихъ дерзость.

— Государь, прошу васъ, будьте благоразумны, сказала Марія.

— Нтъ, возразилъ король:— нтъ, я хочу дойдти до конца, я дождусь здсь моихъ врныхъ подданныхъ и, клянусь, первый, который не окажетъ мн должнаго уваженія, увидитъ, для парада ли я ношу этотъ кинжалъ.

Время текло и выстрлы продолжались, безпрестанно усиливаясь. Бдный кардиналъ лотарингскій не могъ произнести ни слова. Юный король сжималъ кулаки отъ гнва.

— И никто не прійдетъ увдомить насъ, что тамъ длается, сказала Марія: — разв намъ предстоитъ такая опасность, что никто не можетъ отлучиться?..

— О, да это ожиданіе невыносимо! воскликнулъ король вн себя:— но я знаю средство узнать, что тамъ длается: я пойду самъ. Господинъ генерал-намстникъ, вроятно, не откажется принять меня какъ волонтера.

Францискъ сдлалъ два шага, намреваясь выйдти. Марія бросилась удержать его.

— Государь! вскричала она: — вы думаете идти туда, тогда какъ вы больны!

— Я не чувствую теперь боли, отвчалъ король: — негодованіе излечило меня.

— Подождите, государь, быстро прибавилъ кардиналъ: — мн кажется, что теперь шумъ дйствительно уменьшился. Да, выстрлы рдютъ… А, вотъ пажъ, вроятно, съ встями…

— Государь! сказалъ пажъ, входя въ комнату:— господинъ герцогъ Гизъ приказалъ мн извстить ваше величество, что реформаторы оставили осаду и отступаютъ.

— Наконецъ-то. Ну, слава Богу! вскричалъ король.

— Тотчасъ, какъ будетъ возможность оставить укрпленіе, продолжалъ пажъ: — г. герцогъ явится самъ отдать отчетъ вашему величеству.

Пажъ вышелъ.

— Ну, государь! сказалъ кардиналъ торжествуя: — не говорилъ ли я, что это была пустая шалость, и что мой знаменитый и храбрый братъ скоро дастъ себя знать всмъ этимъ распвателямъ псалмовъ.

— О, дядюшка! возразилъ Францискъ:— какъ бодрость къ вамъ скоро возвратилась.

Но въ эту минуту раздался новый взрывъ, еще ужасне прежняго.

— Это что еще за шумъ? сказалъ король.

— Дйствительно, это что-то странное, возразилъ кардиналъ, блдня.

По счастію, это ужасъ не былъ продолжителенъ. Почти въ ту же минуту вошелъ капитанъ стрлковъ, Ришлье, весь почернвшій отъ пороха.

— Государь! сказалъ онъ королю:— гугеноты совершенно уничтожены, едва успвъ произвести взрывъ пороха, положеннаго подъ одними изъ воротъ крпости. Впрочемъ, этотъ взрывъ не причинилъ никому вреда. Т изъ нихъ, которые не взяты нами или не убиты, перешли мостъ и укрпились въ одномъ изъ домовъ предмстья Вандомуа, мы тамъ справимся съ ними. Ваше величество можете видть изъ окна, какъ наши раздлываются съ гугенотами.

Король быстро подошелъ къ окну въ сопровожденіи кардинала. Королева остановилась нсколько позади.

— Да, дйствительно, сказалъ онъ: — ихъ осадили, пламя пожираетъ зданіе, и домъ, кажется, обрушится на несчастныхъ.

— Онъ валится, прибавилъ король.

— Виватъ! все кончено! воскликнулъ кардиналъ.

— О, отойдемте отъ окна, государь, ужасно смотрть на это зрлище, сказала Марія, увлекая Франциска.

— Да, отвчалъ онъ:— мн теперь жалко ихъ.

И онъ отошелъ отъ окна, у котораго остался одинъ кардиналъ, совершенно счастливый.

Но онъ тотчасъ обернулся, услышавъ голосъ Гиза.

Балафре вошелъ, спокойный, горделивый. Его сопровождалъ принцъ Конде, которому трудно было скрывать свой стыдъ и печаль свою.

— Государь, все кончено! сказалъ Гизъ:— возмутители получили наказаніе за свои преступленія. Благодарю Бога за освобожденіе отечества отъ этой опасности. Правду сказать, она была гораздоважне, нежели мы думали. Между нами явились измнники.

— Возможно ли! вскричалъ кардиналъ.

— Да, возразилъ Балафре:— при первомъ нападеніи реформаторы были подкрпляемы солдатами, которыхъ привелъ Ламотъ. Они-то было и помогли тому, что реформаторы сдлались на нсколько минутъ властителями города.

— Это ужасно, сказала Марія, прижимаясь къ королю.

— Было бы еще хуже, государыня, продолжалъ герцогъ: — еслибъ возмутители получили помощь отъ Шодье, брата министра. Они надялись на эту помощь. Шодье долженъ былъ сдлать нападеніе на Бономскія-Ворога.

— Такъ нападеніе не имло успха? спросилъ король.

— Его вовсе не было, государь. Капитанъ Шодье, благодаря Бога, опоздалъ и явится уже, вроятно, за тмъ, чтобъ найдти друзей своихъ погибшими. Теперь пускай онъ длаетъ сколько ему угодно нападеній. Ему будетъ съ кмъ имть дло и на чистомъ пол и въ самомъ городъ. Чтобъ онъ одумался, я приказалъ повсить двадцать или тридцать его сообщниковъ на стнахъ Амбуаза. Это зрлище, надюсь, увдомитъ его обо всемъ происшедшемъ.

— Прекрасно сдлано, сказалъ кардиналъ.

— Благодарю васъ, кузенъ, сказалъ король герцогу Гизу: — но я вижу, что десница Божія въ особенности помогла намъ, потому-что Богъ одинъ хотлъ, чтобъ случился безпорядокъ въ совт нашихъ непріятелей. Идемте же теперь, во-первыхъ, въ капеллу возблагодарить Его.

— И потомъ, прибавилъ кардиналъ: — отдать приказанія къ казни виновныхъ, которые еще остались въ живыхъ. Государь! вы, конечно, будете присутствовать при исполненіи ихъ казни, вмст съ королевой и королевой-матерью?

— Но… разв это необходимо? спросилъ король съ недовольнымъ видомъ.

— О, да, государь, это необходимо, прибавилъ кардиналъ, слдуя за королемъ, который въ это время хотлъ выйдти изъ комнаты:— славный король Францискъ I и вашъ знаменитый родитель никогда не отказывались присутствовать при сожженіи еретиковъ. Что же касается до короля испанскаго…

— Другіе государи поступаютъ какъ имъ угодно, отвчалъ Францискъ: — а я… я хочу тоже длать, что мн угодно.

— Я долженъ, наконецъ, увдомить ваше величество, что нунцій его святйшества папы ршительно разсчитываетъ на присутствіе вашего величества при первомъ ауто-да-фе вашего царствованія, прибавилъ неумолимый кардиналъ.— Когда вс, даже господинъ принцъ Конде, будутъ присутствовать на этомъ зрлищ, невозможно, чтобъ ваше величество на него не явились.

— О, Боже мой! возразилъ Францискъ:— посл поговоримъ объ этомъ. Виновные еще не осуждены.

— О, нтъ! ваше величество, они осуждены, возразилъ Шарль Лотарингскій, съ увренностью.

— Хорошо господинъ кардиналъ, въ иное время и въ другомъ мст вы вынудите меня исполнить эту необходимую, по вашему мннію, мру. Теперь же пойдемте преклониться предъ престоломъ Всевышняго, и возблагодаримъ Бога, который удостоилъ отвратить отъ насъ опасности этого заговора.

— Государь! сказалъ въ свою очередь герцогъ Гизъ:— не должно увеличивать вешей и придавать имъ боле важности, нежели он стоютъ. Не называйте, ваше величество, этого волненія заговоромъ: въ дйствительности, это было только маленькое безпокойство.

VII.
Ауто-да-фе.

Хотя реформаторы и включили въ манифест, который былъ найденъ въ бумагахъ Ла-Реноди, повелніе: ‘не покушаться никакимъ образомъ ни противъ королевскаго величества, ни противъ принцевъ крови, ни противъ государства’, они все-таки были приняты за явныхъ возмутителей и долженствовали ожидать участи побжденныхъ въ междоусобныхъ войнахъ.

Правила, которыми руководствовались въ обхожденіи съ сектаторами, даже въ мирное время, подавали имъ мало надежды на милосердіе.

Дйствительно, кардиналъ лотарингскій торопилъ ихъ осужденіе съ страстію чисто не-христіанскою.

Онъ поручилъ парижскому парламенту и канцлеру Оливье процессъ всхъ знатныхъ особъ, участвовавшихъ въ этомъ горестномъ предпріятіи. Такимъ-образомъ, дло подвигалось быстро. Допросы были ведены съ величайшей поспшностью, осужденія произносились еще скоре.

Даже постарались ускорить ходъ длъ, отложивъ въ сторону вс формальности, особенно если дло шло о тхъ нисшихъ слояхъ возмутителей, о тхъ малозначительныхъ людяхъ, которыхъ ежедневно колесовали или вшали въ Амбуаз, не желая даже докучать ими парламенту. Только лица нсколько извстныя или знатныя пользовались честью, которую правосудіе оказывало имъ своими формальностями.

Наконецъ, благодаря благочестивой ревности Шарля Лотарингскаго, и дла послднихъ были окончены мене нежели въ три недли.

15-е число апрля было назначено днемъ исполненія публичной казни двадцати-семи бароновъ, одиннадцати графовъ и семи маркизовъ, всего-на-все пятидесяти дворянъ, реформаторскихъ предводителей.

Для этой единственной религіозной церемоніи сдланы были огромныя приготовленія. Ей постарались придать весь блескъ и все желаемое великолпіе. Отъ Парижа до Нанта старались возбудить всеобщее любопытство, объявляя по церквамъ черезъ проповдниковъ о предстоящемъ ауто-да-фе. Такого рода объявленія были почти единственными въ ту эпоху.

Въ назначенный день, на платформ замка поставлены были три довольно-высокія трибуны, изъ которыхъ средняя, убранная великолпне другихъ, была назначена для королевской фамиліи. Передъ этой платформой должно было совершиться кровавое зрлище.

Вокругъ площадки, деревянныя подмостки были наполнены всми врными окрестностей, волею или неволею собранными на мсто казни. Горожане и жители деревень, которые могли бы возъимть отвращеніе отъ такого рода представленій, были приведены на площадь угрозами или подкупомъ. На однихъ общали надбавить податей, у другихъ отнять мста, или привилегіи. Вс эти причины, взятыя вмст съ любопытствомъ однихъ и фанатизмомъ другихъ, привлекли.въ Амбуазъ такую толпу, что наканун ауто-да-фе боле десяти тысячь человкъ должны были расположиться лагеремъ подъ открытымъ небомъ.

15 апрля, съ утра, крыши домовъ были покрыты народомъ, и окна, выходившія на площадь, были нанимаемы за десять и боле золотыхъ экю — сумма нссметная для того времени.

Обширный эшафотъ, покрытый чернымъ сукномъ, былъ поставленъ посреди площади. На него положена была плаха, на которую каждый изъ осужденныхъ долженъ былъ, ставъ на колни, класть голову. Подл поставили кресла, тоже покрытыя чернымъ, для актуаріуса, который долженъ былъ вызывать по очередно каждаго изъ осужденныхъ дворянъ и произнесть вслухъ его приговоръ.

Шотландскіе стрлки и королевскіе жандармы охраняли площадь.

Посл торжественной обдни въ капелл св. Флорентина, осужденныхъ привели къ эшафоту. Многіе изъ нихъ уже были подвержены пыткамъ. Монахи старались уговорить ихъ отречься отъ ихъ религіозныхъ принциповъ, но ни одинъ изъ гугенотовъ не согласился быть отступникомъ: вс отказались даже отвчать монахамъ, подозрвая въ нихъ шпіоновъ кардинала.

Дв изъ приготовленныхъ трибунъ уже наполнились. Въ королевской, однакожь, никто не появлялся. Король и королева согласились присутствовать при казни только главнйшихъ предводителей реформы. И это согласіе почти насильно вырвали у нихъ. Наконецъ, они должны были появиться. Этого только кардиналъ и хотлъ.

Въ полдень начались казни.

Когда первый изъ гугенотовъ взошелъ на эшафотъ, его товарищи запли по-французски одинъ изъ псалмовъ, переведенныхъ Клеманомъ Маро, какъ послднее утшеніе передъ казнью, и какъ выраженіе твердости передъ лицомъ смерти и своихъ непріятелей.

Они пли:

‘Да будетъ къ намъ милосердъ Господь,

Благословляющій насъ по своей благости.

Да прольетъ Онъ на насъ свтъ

Своимъ божественнымъ ликомъ.’

Каждый, падшій на плах, былъ сопровождаемъ въ иной міръ подобнымъ четверостишіемъ. Но съ каждымъ падшимъ въ хор оставалось голосомъ мене.

Въ часъ осталось только двнадцать дворянъ, главныхъ начальниковъ партіи.

Казни на нсколько минутъ остановились. Палачи устали.

Францискъ II былъ ужасно блденъ. Марія Стуартъ сла подл него съ правой стороны, съ лвой помстилась Катерина.

Кардиналъ лотарингскій былъ возл Катерины, Конде возл Маріи.

Когда принцъ появился на эстрад, почти столько же блдный, сколько король, двнадцать осужденныхъ ему поклонились.

Конде отвчалъ на ихъ привтствіе.

— Я всегда преклоняюсь передъ смертію, сказалъ онъ вслухъ.

Король былъ встрченъ съ меньшимъ уваженіемъ, нежели Конде. При его появленіи не было слышно никакихъ восклицаній. Онъ это замтилъ, нахмурилъ брови и сказалъ:

— А! господинъ кардиналъ, вы виноваты, что я пришелъ сюда…

Шарль Лотарингскій поднялъ руку, и при этомъ знак нсколько голосовъ въ толп вскрикнули:

— Да здравствуетъ король!

— Слышите, государь! возразилъ кардиналъ.

— Да, отвчалъ король, грустно склонивъ голову: — я слышу нсколько неудачныхъ возгласовъ, которые даютъ случай еще боле замтить общее молчаніе.

Между-тмъ, трибуна королевская наполнялась. Королевскіе братья, папскій нунцій, герцогиня Гизъ по-очередно туда всходили.

Потомъ явился герцогъ немурскій, тоже печальный и какъ-будто томимый угрызеніями совсти.

Наконецъ, въ королевской трибун, въ самой глубин ея, услись два человка, которыхъ присутствіе въ эту минуту и въ этомъ мст было столько же странно, какъ и присутствіе принца Конде.

Это были Амброазъ Паре и Габріэль Монгомери.

Различныя обязанности привлекли ихъ обоихъ на мсто казни.

Амброазъ Паре, за нсколько дней передъ тмъ, былъ приглашенъ въ Амбуазъ герцогомъ Гизомъ, который безпокоился о здоровь своего державнаго племянника. Марія Стуартъ, встревоженная не мене дяди тмъ, что одна мысль объ ауто-да-фе приводила короля въ ужасъ и разстроивала его здоровье, просила знаменитаго хирурга быть при корол, для скорйшей помощи въ случа нужды.

Габріэль явился испытать послднее средство къ спасенію одного изъ осужденныхъ, котораго скира палача должна была поразить послдняго. Габріэль упрекалъ себя внутренно, что онъ своими совтами довелъ этого осужденнаго до плахи. Этотъ осужденный былъ юный и мужественный Кастельно де-Шалюсъ.

Читатель, конечно, помнитъ, что Кастельно сдался только на честное слово, данное ему письменно герцогомъ немурскимъ. Это слово обезпечивало ему жизнь и свободу.

Но, прибывъ въ Амбуазъ, Кастельно былъ брошенъ въ тюрьму и теперь осужденъ быть казненнымъ посл всхъ, какъ виновнйшій изъ нихъ.

Впрочемъ, надо быть справедливымъ къ герцогу немурскому: видя свою благородную подпись безъ дйствія, онъ выходилъ изъ себя отъ гнва и отчаянія, и въ-теченіе трехъ недль, въ которыя производился процессъ гугенотовъ, ходилъ отъ кардинала къ Гизу, отъ Маріи Стуартъ къ королю, требуя, умоляя объ освобожденіи человка, положившагося на его честное слово. Но канцлеръ Оливье, къ которому его отослали, объявилъ ему, какъ говоритъ хроника Вьельвиля, что нтъ надобности держать слова въ-отношеніи къ мятежникамъ. Герцогъ немурскій съ бшенствомъ выслушалъ эти слова.

‘Такъ сильно’ прибавляетъ Вьельвиль: ‘герцогъ безпокоился о чести своей подписи. Онъ всегда вмнялъ въ стыдъ отреченіе отъ своихъ словъ всмъ. Такъ былъ великодушенъ этотъ принцъ.’

Какъ и Габріэль, герцогъ появился на мсто казни, ужаснйшее для него нежели для всякаго другаго, только съ тайной надеждой спасти Кастельно.

Между-тмъ, герцогъ Гизъ, находившійся внизу трибуны, вмст съ своими офицерами, подалъ знакъ исполнителямъ: казнь ипніе псалма, на минуту прерванные, начались снова.

Мене, чмъ въ четверть часа, восемь головъ легли на плах.

Молодая королева готова была упасть въ обморокъ.

У подножія эшафота осталось только четверо осужденныхъ.

Актуаріусъ громко прочелъ:

— Альбертъ Эдмондъ Рожеръ, графъ де-Мазаресъ, обвиненный въ ереси, въ оскорбленіи королевскаго величества и въ нападеніи съ оружіемъ на особу короля.

— Ложь! воскликнулъ графъ на эшафот.

И потомъ, показывая народу свои посинвшія руки и грудь, изможденную пыткой, онъ прибавилъ:

— Вотъ въ какое состояніе ввергли меня именемъ короля, по король объ этомъ не знаетъ ничего, и я все-таки воскликну:

‘Да здравствуетъ король!’

Голова его покатилась по эшафоту.

Трое послднихъ осужденныхъ, которые ожидали своей участи у подножія эшафота, повторили первые четыре стиха псалма:

‘Да будетъ къ намъ милосердъ Господь,

Благословляющій насъ по своей благости.

Да прольетъ онъ на насъ свтъ

Своимъ божественнымъ ликомъ.’

Актуаріусъ продолжалъ:

— Жанъ Луи Альберикъ, баронъ де-Ропэ, обвиненный въ ереси, въ оскорбленіи его величества и въ нападеніи съ оружіемъ на особу короля.

— Ты и твой кардиналъ, вы лжете, какъ двое нищихъ, сказалъ де-Ронэ.— Мы вооружились единственно противъ кардинала и его брата. Желаю имъ обоимъ умереть столь же спокойными и чистыми, какъ умираемъ мы.

И онъ положилъ голову на плаху.

Двое оставшихся осужденныхъ пли:

‘Господи, ты испыталъ насъ,

Какъ золото, посредствомъ огня.’

Актуаріусъ возгласилъ снова:

— Роберъ-Жанъ-Рене Брикмо, графъ де-Вильмонсне, виновный въ ереси, въ оскорбленіи величества и покушеніи на особу короля.

Вильмонсне омочилъ руки кровью де-Ронэ и, поднявъ ихъ къ небу, вскричалъ:

— Отецъ небесный! вотъ кровь дтей Твоихъ! О, Ты отмстишь за нее!

И онъ палъ мертвый на плах.

Кастельно, оставшись одинъ, плъ:

‘Ты допустилъ насъ упасть въ сти,

Раскинутыя вашими врагами.

Ты допустилъ насъ вытерпть

Пытки, которымъ они подвергали насъ.’

Герцогъ немурскій, въ надежд спасти Кастельно, не жаллъ золота. Актуаріусъ и сами исполнители казни имли интересъ въ спасеніи Кастельно. Первый изъ палачей сказалъ, что онъ боле не въ силахъ исполнять казни. Второй замнилъ его. Поневол казнь была нсколько задержана.

Габріэль воспользовался этимъ временемъ, стараясь возбудить герцога сдлать новыя усилія.

Жакъ-Савойскій наклонился къ герцогин Гизъ, съ которою он, какъ говорятъ, былъ въ близкихъ отношеніяхъ, и что-то шепнулъ ей на ухо. Герцогиня имла большое вліяніе на королеву.

Она тотчасъ встала, какъ-будто не могла боле выносить подобнаго зрлища, и сказала такъ громко, чтобъ Марія услышала ее:

— О, это слишкомъ-невыносимо для женщины. Посмотрите, королев длается дурно. Уйдемте.

Но кардиналъ лотарингскій бросилъ строгій взглядъ на Марію, свою невстку.

— Превозмогите себя, герцогиня, сказалъ онъ сухо: — вспомните, что вы отъ крови д’Эстовъ и что вы жена герцога Гиза.

— Э, да это-то именно и досадуетъ меня! воскликнула герцогиня.— Никогда мать не имла боле причины печалиться. Вся эта кровь, вся эта ненависть падутъ на дтей нашихъ.

— Какія трусихи эти женщины! прошепталъ кардиналъ, который былъ низокъ.

— Но, возразилъ герцогъ немурскій: — не нужно быть женщиной, чтобъ растрогаться такой страшной сценой. Вы, принцъ, сказалъ онъ Конде: — вы вдь тоже взволнованы?

— О, возразилъ кардиналъ:— принцъ — солдатъ, привыкшій видть смерть предъ собою…

— Да, въ сраженіи, отвчалъ отважно Конде:— но на эшафот и хладнокровно…

— Принцъ крови, стало-быть, питаетъ большое сожалніе къ возмутителямъ? спросилъ Шарль-Лотарингскій.

— Мн жаль, возразилъ Конде: — храбрыхъ офицеровъ, которые всегда достойно служили королю французскому.

Но что могъ сказать или сдлать боле Конде, какъ человкъ лично подозрваемый? Герцогъ немурскій понялъ это и адресовался къ королев-матери.

— Смотрите, государыня, остается только одинъ, сказалъ онъ, не называя Кастельно: — нельзя ли, по-крайней-мр, хоть его спасти?

— Я не могу ничего сдлать, отвчала Катерина, отвращая голову.

Между-тмъ, несчастный Кастельно вскочилъ на эшафотъ и плъ:

Да будетъ ко мн милостивъ Господь,

Благословляющій меня по Своей благости.

Да прольетъ Онъ на меня свтъ

Своимъ божественнымъ ликомъ.

Народъ, глубоко тронутый, позабылъ страхъ, который внушали ему шпіоны и мушары, и кричалъ громко:

— Милосердіе! милосердіе!

Герцогъ немурскій хотлъ убдить герцога орлеанскаго.

— Принцъ, говорилъ онъ: — разв вы позабыли, что этотъ самый Кастельно, въ этомъ самомъ Амбоаз, во время мятежа спасъ жизнь покойнаго герцога орлеанскаго?

— Я сдлаю, что будетъ угодно моей матери, отвчалъ орлеанскій.

— Но, возразилъ герцогъ немурскій:— еслибъ вы попросили короля! одно слово, сказанное вами…

— Повторяю вамъ, отвчалъ орлеанскій:— я ожидаю приказаній моей матери.

— О, герцогъ! сказалъ съ упрекомъ герцогъ немурскій.

И онъ показалъ Габріэлю знакъ совершеннаго отчаянія.

Въ это время актуаріусъ медленно прочелъ:

— Мишель-Жанъ-Луи, баронъ де-Кастельно Шалюсъ, обвиненный въ ереси, въ оскорбленіи величества и покушеніи на жизнь королевской особы.

— Судьи мои сами засвидтельствуютъ, что обвиненіе несправедливо, сказалъ Кастельпо: — по-крайней-мр, я не оскорбилъ королевскаго величества, если всми силами хотлъ воспротивиться тиранніи Гизовъ. Если мой поступокъ принимаютъ за оскорбленіе величества, такъ надобно бы было объявить Гизовъ королями. Можетъ-быть, и дойдутъ до этого, но объ этомъ подумаютъ т, которые переживутъ меня.

И, обращаясь къ палачу, Кастельно сказалъ твердымъ голосомъ:

— Исполняй свою обязанность.

Но палачъ, замтивъ волненіе на трибунахъ, сталъ поправлять скиру, желая выиграть время.

— Эта скира притупилась, господинъ баронъ, сказалъ онъ тихо:— а вы достойны умереть, по-крайней-мр, отъ одного удара… и кто знаетъ, можетъ-быть… еще минута… Мн кажется, что тамъ происходитъ что-то доброе, полезное для васъ…

Весь народъ снова вскричалъ:

— Милосердіе! милосердіе!..

Габріэль въ эту торжественную минуту позабылъ всякую осторожность, и осмлился вскричать Маріи Стуартъ:

— Милосердіе, государыня! милосердіе!

Марія обернулась, увидла взглядъ, раздирающій сердце, поняла этотъ отчаянный вопль Габріэля, и, преклонивъ колно предъ королемъ:

— Государь! сказала она: — умоляю васъ на колняхъ, явите милосердіе хоть этому несчастному…

— Государь! вскричалъ герцогъ немурскій:— разв не довольно уже пролито крови? И однако вы знаете, что милосердіе въ вол короля…

Францискъ дрожалъ всмъ тломъ. Слова немурскаго поразили его. Онъ схватилъ руку королевы.

— Вспомните, ваше величестао, строго сказалъ королю папскій нунцій, желая подкрпить его: — вспомните, что вы король католическій…

— Да, я помню объ этомъ, съ твердостью отвчалъ Францискъ.— Да будетъ барону Кастельно оказано прощеніе!..

Но кардиналъ лотарингскій, притворившись, будто не понялъ смысла первой фразы короля, подалъ знакъ къ исполненію казни. И въ ту минуту, когда Францискъ II произносилъ слово прощенія, голова Кастельно отлетла отъ плахи и покатилась по ступенькамъ эшафота.

На другой день, принцъ Конде ухалъ въ Наварру.

VIII.
Другой образчикъ политики.

Со времени ужаснаго осужденія, здоровье Франциска II день-ото-дяя все боле и боле разстроивалось.

Семь мсяцевъ спустя (въ конц ноября 1560), когда дворъ находился въ Орлеан, куда были призваны Гизомъ и генеральные штаты, бдный шестнадцатилтпій король долженъ былъ слечь въ постелю.

Возл этого болзненнаго одра, у котораго молилась и плакала Марія Стуартъ, трогательная драма должна была ожидать своей развязки отъ смерти или отъ жизни сына Генриха II.

Въ ночь 4-го декабря, блдная, худая женщина и мужчина съ зловщей физіономіей сидли другъ подл друга, въ нсколькихъ шагахъ отъ постели больнаго короля. Марія Стуартъ плакала.

Мужчина былъ Шарлъ-Лотарингскій, женщина — Марія Медичи.

Мстительная королева-мать, которая сначала разъигрывала роль страдательную, съ амбоазскаго волненія пробудилась совершенно.

Вотъ въ двухъ словахъ то, что въ скрытной злоб своей сдлала она противъ Гизовъ. Катерина тайно соединилась съ принцомъ Конде и Антуаномъ Бурбономъ. Точно также тайно помирилась она съ старымъ конетаблемъ Монморанси. Ненависть къ однимъ заставляла ее позабывать это чувство къ другимъ.

Ея новые друзья, руководимые ею, произвели бунты въ различныхъ мстахъ, возмутили Дофине въ лиц Монбрна, Провансъ въ лиц двухъ братьевъ Муванъ — и посредствомъ Малиньи сдлали нападеніе на Ліонъ.

Гизы, съ своей стороны, также не дремали. Они собрали въ Орлеан генеральные штаты и имли въ нихъ сильную власть.

Потомъ потребовали они, какъ-будто имли право, короля наваррскаго и принца Конде къ отвту.

Катерина Медичи старалась убдить принцевъ не являться къ ихъ непріятелямъ. Но ихъ призывали въ Орлеанъ и долгъ и честное слово кардинала, данное имъ, во имя короля въ залогъ безопасности.

Они явились въ Орлеанъ.

Въ самый день прибытія принцевъ, Антуанъ-Наваррскій былъ посаженъ подъ арестъ въ одномъ дом, гд за нимъ строго присматривали. Конде заключили въ тюрьму.

Потомъ чрезвычайная коммиссія произвела надъ Конде судъ и осудила его на смертную казнь въ Орлеан, тогда-какъ въ Амбоаз герцогъ Гизъ своей шпагой обезпечивалъ его невинность.

Для исполненія казни не доставало только одной или двухъ подписей, остановленныхъ канцлеромъ Лопиталемъ.

Итакъ, въ ночь 4-го декабря, въ такомъ положеніи находились дла обихъ партій, партіи Гизовъ, у которой рукою былъ Балафре, а головою кардиналъ, и партіи Бурбоновъ, у которыхъ Катерина была тайной душою…

Для тхъ и для другихъ все зависло отъ послдняго вздоха коронованнаго юноши.

Если Францискъ II могъ бы прожить еще нсколько дней, принцъ Конде былъ бы казненъ, король наваррскій погибъ бы какъ-нибудь по ошибк, Катерину сослали бы въ Флоренцію. Приговоромъ генеральныхъ штатовъ Гизы сдлались бы властителями, а по необходимости, пожалуй, и королями.

Если же, напротивъ, король умеръ бы прежде, нежели Гизы успли бъ освободиться отъ своихъ непріятелей, борьба могла возобновиться, и выгоды ея скоре были бы неблагопріятны для нихъ, чмъ для Бурбоновъ. Итакъ, въ эту холодную декабрьскую ночь, Катерина и кардиналъ ожидали съ нетерпніемъ, не столько смерти, сколько своего торжества или пораженія.

Марія Стуартъ одна ходила за своимъ юнымъ и горячо любимымъ супругомъ, нисколько не думая о томъ, чего могла лишить ее смерть его…

Впрочемъ, не надо полагать, чтобъ тайная злоба королевы-матери и кардинала какъ-нибудь проявилась въ ихъ поступкахъ или въ разговор. Напротивъ, никогда они не казались боле доврчивыми и боле расположенными другъ къ другу.

Еще въ эту самую минуту, пользуясь сномъ Франциска II, они увряли другъ друга въ искреннемъ расположеніи, въ общности ихъ мыслей и интересовъ.

Мы уже видли образчики этой итальянской политики, руководствуясь которою Катерина всегда скрывала свои тайныя побужденія, а Шарлъ-Лотарингскій притворялся, будто-бы ихъ вовсе не понимаетъ.

Итак, они говорили по-дружески. Это были два игрока, которые употребляли все свое искусство другъ противъ друга и открыто пользовались поддльными костями.

— Да, государыня, говорилъ кардиналъ: — да, этотъ упрямый Лопиталь отказывается подписать осужденіе Конде. О, какъ вы основательно противились, назадъ тому шесть мсяцовъ, опредленію его на мсто Оливье. Зачмъ я тогда васъ не понялъ?

— Какъ! разв ршительно нельзя побдить его сопротивленія? сказала Катерина, которая именно сама приказывала Лопиталю отказаться отъ подписи.

— Я употребилъ все, угрозы и ласки, возразилъ кардиналъ: — но онъ остался непреклоненъ.

— Но еслибъ господинъ герцогъ, въ свою очередь, попробовалъ…

— Къ-несчастью, ничмъ нельзя склонить этого овернскаго орла, сказалъ кардиналъ: — мой братъ объявилъ, впрочемъ, что онъ не хочетъ ни во что вмшиваться по поводу этого дла.

— Въ такомъ случа, очень-трудно дйствовать, сказала Катерина, совершенно-довольная.

— Есть, однакожь, одно средство, сказалъ кардиналъ:— съ помощью котораго мы обойдемся безъ всякихъ канцлеровъ.

— Возможно ли? Какое же это средство? вскричала королевамать съ безпокойствомъ.

— Стоитъ только королю подписать это осужденіе, сказалъ кардиналъ.

— Королю? повторила Катерина: — да это можно ли? Разв король иметъ это право?

— Да, отвчалъ кардиналъ: — мы уже говорили съ лучшими законовдами…

— Но что же скажетъ канцлеръ? вскричала Катерина, встревоженная.

— Посердится, какъ обыкновенно, отвчалъ спокойно кардиналъ: — можетъ-быть, будетъ угрожать отдать печати…

— А если онъ дйствительно отдастъ ихъ?..

— Тмъ лучше! мы освободимся отъ такого безпокойнаго ценсора.

— Когда же вы хотли бы испросить подпись у короля? сказала Катерина посл нкотораго молчанія.

— Ныншнюю же ночь, государыня.

— А когда вы исполните казнь?

— Завтра.

Королева-мать затрепетала.

— Ныншнюю ночь! завтра! Подумали ли вы, прибавила она: — что король очень-боленъ, что его разсудокъ такъ разстроенъ, что онъ не будетъ въ-состояніи понять, чего у него просятъ.

— Да зачмъ ему понимать… Лишь бы только онъ подписалъ.

— Но его руки такъ слабы, что онъ не можетъ водить перомъ.

— Можно водить его рукой, возразилъ кардиналъ, довольный ужасомъ, который онъ видлъ въ глазахъ своей непріятельницы.

— Послушайте, сказала серьзно Катерина.— Мн надо съ вами посовтоваться. Кончина моего бднаго сына, можетъ-быть, ближе, нежели вы думаете. Знаете ли, что мн сказалъ Шапеленъ, первый докторъ его величества? Онъ почитаетъ истиннымъ чудомъ, если король доживетъ до завтрашняго вечера.

— Тмъ боле намъ надобно торопиться, холодно сказалъ Шарль-Лотарингскій.

— Да, но если Францискъ II завтра умретъ, возразила Катерина:— Карлъ IX вступитъ на престолъ, король наваррскій, можетъ-быть, будетъ регентомъ. Какого страшнаго отчета тогда потребуетъ онъ отъ васъ за позорную смерть своего брата! Вы можите быть, въ свою очередь, судимы и осуждены…

— Э, государыня, кто не рискуетъ, ничего не выигрываетъ, воскликнулъ съ жаромъ кардиналъ:— притомъ же, еще не извстно, будетъ ли Антуанъ-Наваррскій регентомъ. Шапеленъ можетъ ошибиться. Да, наконецъ, король еще существуетъ…

— Тише, тише, дядюшка! сказала Марія, вставая: — вы разбудите короля. Посмотрите, вы его разбудили…

— Марія! гд ты? спросилъ слабымъ голосомъ Францискъ II.

— Здсь, возл васъ, мой милый государь, отвчала Марія.

— О, я жестоко страдаю, говорилъ король: — голова моя вся въ огн, въ ушахъ колетъ. Я спалъ, но страдалъ и во сн. О, я умираю…

— Не говорите этого, не говорите! перебила его Марія, едва удерживая слезы.

— Память мн измняетъ, возразилъ Францискъ.— Исповдывался ли я? Скоре, скоре позовите моего духовника Бриманто.

— Сейчасъ, государь, онъ пріидетъ къ вамъ, отвчала Марія.

— По-крайней-мр, молятся ли обо мн? спросилъ король.

— Я не переставала съ утра о васъ молиться.

— Бдняжка Марія! а Шапеленъ? гд онъ?

— Здсь, въ сосдней комнат, онъ готовъ къ вашему призыву. Мать ваша и кардиналъ тоже здсь. Государь, угодно вамъ ихъ видть?

— Нтъ, нтъ, тебя одну, Марія! проговорилъ умирающимъ голосомъ король:— обернись ко мн!.. такъ… Дай на себя посмотрть еще разъ.

— Мужайтесь, государь, отвчала Марія Стюартъ:— Богъ милосердъ! Я отъ сердца молю Его о вашемъ спасеніи.

— О, какъ мн больно. Я ничего не вижу, ничего не слышу. Дай мн руку, Марія.

— Вотъ она! обопритесь объ меня, сказала Марія, положивъ блдную голову своего мужа къ себ на плечо.

— Вся душа моя Богу, но сердце теб, Марія, навсегда теб. Увы! умереть, умереть семнадцати лтъ!

— Нтъ, нтъ, вы не умрете! вскричала Марія: — что сдлали мы небу? за что оно будетъ насъ наказывать.

— Не плачь, Марія, возразилъ король: — тамъ, на неб, мы соединимся. Мн тебя только и жаль въ этомъ мір. Еслибъ я могъ тебя увлечь съ собою въ другой міръ, я былъ бы готовъ умереть. Путешествіе на небо отрадне путешествія въ Италію. Мн кажется, что безъ меня теб будетъ скучно. Они погубятъ тебя. Ты останешься одна, бдняжка. Они тебя погубятъ! Эта мысль мн тяжеле мысли о смерти.

Король, въ изнеможеніи, упалъ на подушку и хранилъ мрачное молчаніе.

— Но вы не умрете, государь, вскричала Марія:— я очень надюсь: намъ еще осталось средство, въ которое я врю.

— Что значитъ это? прервала изумленная Екатерина Медичи, подходя къ Маріи.

— Да, отвчала Марія: — король еще можетъ быть спасенъ и будетъ спасенъ. Какой-то тайный голосъ говоритъ моему сердцу, что вс врачи, окружающіе короля, невжды и слпцы. Но есть человкъ искусный, ученый и славный, человкъ, который, при осад Кале, спасъ дни моего дяди.

— Амброазъ Паре? спросилъ кардиналъ.

— Да, Амброазъ Паре, повторила Марія.— Говорили, будто этотъ человкъ не долженъ былъ и самъ не хотлъ имть въ своихъ рукахъ жизнь короля, что это проклятый еретикъ, и что, если даже онъ прійметъ на себя отвтственность за успхъ въ леченіи, то и въ такомъ случа нельзя ему довряться.

— Да, это извстно! съ пренебреженіемъ сказала королева-мать.

— И, однакожь, я ввряю ему эту жизнь! вскричала Марія: — разв геніальный человкъ можетъ быть предателемъ? Высокій геній неразлученъ съ возвышенной душою.

— Но братъ мой, сказалъ кардиналъ: — не ждалъ Амброаза Паре до послдней крайности.

— Но кого же послали къ нему! спросила Марія:— людей холодныхъ, можетъ-быть, враговъ? А я послала къ нему врнаго друга, и онъ прійдетъ.

— Но вдь нужно время, чтобъ онъ прибылъ въ Парижъ, сказала Катерина.

— Онъ уже въ дорог, и вроятно уже пріхалъ, возразила молодая королева.— Другъ, о которомъ я говорю, общалъ привезти его сегодня.

— Но кто же, наконецъ, этотъ таинственный другъ? спросила королева-мать.

— Графъ Габріэль Монгомери.

Прежде, нежели Катерина успла вскрикнуть, Дайель, старшая Фрейлина Маріи Стюартъ, вошла въ комнату и увдомила о прибытіи Габріэля.

— Графъ Монгомери здсь, государыня. Онъ ожидаетъ приказаній вашего величества.

— О, введите его поскоре, введите его.

ІХ.
Свтъ надежды.

— Подождите! сказала Катерина Медичи сухо и холодно: — дайте мн, по-крайней-мр, уйдти отсюда прежде, чмъ войдетъ этотъ человкъ. Если вы хотите вврить жизнь сына тому, кто прервалъ жизнь отца, то я не хочу видть и слышать убійцу моего мужа.

И она ушла, даже не взглянувъ на своего умирающаго сына,— не потому ли, что ненавистное имя Габріэля Монгомери напоминало ей первое оскорбленіе, которое перенесла она отъ короля?.. Очень можетъ быть, однакожь, видъ и голосъ Габріэля были не столько ненавистны ей, какъ она говорила, потому-что, удалившись въ свою комнату, находившуюся возл спальни короля, она оставила дверь полурастворенною, и затворила дверь, выходившую въ корридоръ, совершенно-пустой въ это ночное время, поминутно прикладывала то глазъ, то ухо къ замку, чтобъ видть и слышать все, что длалось въ зал посл ея быстраго удаленія.

Габріэль вошелъ, слдуя за Дайелемъ, сталъ на одно колно, чтобъ поцаловать руку, протянутую къ нему королевою, и почтительно поклонился кардиналу.

— Что жь? съ нетерпніемъ спросила Марія Стюартъ.

— Я убдилъ, государыня, Амброаза Паре, сказалъ Габріэль:— онъ здсь.

— О, благодарю, благодарю, мой врный другъ! вскричала Марія.

— Разв королю хуже? тихо спросилъ Габріэль, съ безпокойствомъ смотря на постель, на которой Францискъ II лежалъ блдный, безъ движенія.

— Увы, все еще не лучше! сказала королева: — и мн очень-нужно было васъ видть. Господинъ Паре не заставлялъ убждать себя, когда вы его звали?

— Нтъ, государыня, отвчалъ Габріэль:— его уже просили, но такимъ тономъ, который, какъ сказалъ онъ, вызывалъ отказъ съ его стороны. Требовали, чтобъ онъ, не видвъ короля, поручился своею головою и честью за его спасеніе. Отъ Паре не скрывали, что, будучи протестантомъ, онъ можетъ навлечь на себя подозргніе въ покушеніи на жизнь преслдователя протестантовъ, и предлагали ему такія строгія условія, что только безразсудный человкъ могъ не отказаться отъ нихъ,— и Паре, къ крайнему своему сожалнію, отказался.

— Возможно ли, чтобъ ему такъ перетолковали наши намренія? съ жаромъ сказалъ кардиналъ лотарингскій.— Однакожь, я и братъ мой три раза посылали за нимъ и получали въ отвтъ тотъ же отказъ, то же сомнніе. И еще врили въ честность выбранныхъ нами депутатовъ!

— Амброазъ Паре думаетъ, напротивъ, сказалъ Габріэль: — что люди злонамренные старались удалить его отъ страдальческой постели короля.,

— Дло теперь очевидно, отвчалъ Шарль-Лотарингскій: — я узнаю въ этомъ, прошепталъ онъ: — руку королевы-матери… Но не удастся ли ей развратить всхъ, на кого мы разсчитываемъ?.. Какъ она играетъ нами!..

Между-тмъ, Марія Стюартъ, предоставивъ кардиналу размышлять о случившемся, сказала Габріэлю:

— Однакожь, господинъ Амброазъ Паре согласился идти съ вами?

— При первой моей просьб, отвчалъ молодой графъ.

— И онъ здсь?

— Ждетъ вашего милостиваго позволенія, государыня, чтобъ войдти сюда.

— Просите его, просите его войдти немедленно! вскричала Марія Стюартъ.

Габріэль Монгомери ушелъ на минуту, и возвратился, ведя за собою хирурга.

Катерина Медичи съ удвоеннымъ вниманіемъ прислушивалась у двери.

Марія Стуартъ подбжала на встрчу къ Амброазу, взяла его за руку и повела къ постели больнаго.

— Благодарю васъ за приходъ, господинъ Паре, сказала Марія: — я надялась на ваше усердіе, какъ я надюсь на ваши знанія… Подойдите къ постели короля, скоре къ постели короля.

Амброазъ Паре, повинуясь нетерпнію королевы, тотчасъ приблизился къ постели, на которой Францискъ II, побжденный страданіемъ, лежалъ неподвижно и могъ только испускать стонъ слабый и почти неслышный.

Великій хирургъ остановился на минуту, и разсматривалъ это маленькое лицо, исхудалое и какъ-бы сморщенное отъ боли, потомъ наклонился къ нему и ощупалъ его правое ухо рукою, легкою и нжною, какъ рука Маріи.

Король инстинктивно узналъ медика и не открывалъ отяжелвшихъ глазъ.

— О, какъ я страдаю! прошепталъ онъ слабымъ голосомъ: — какъ я страдаю!.. Помогите…

Амброазъ подалъ Габріэлю знакъ, чтобъ тотъ приблизилъ свчу, стоявшую отъ него въ нкоторомъ отдаленіи, но Марія Стуартъ предупредила Габріэля, взяла подсвчникъ и свтила хирургу, пока онъ внимательно разсматривалъ больное мсто.

Это нмое и подробное разсматриваніе продолжалось около десяти минутъ, потомъ Амброазъ Паре выпрямился, серьезный и утомленный размышленіемъ, и опустилъ занавску постели.

Марія Стуартъ, вся дрожа, не осмливалась заговорить съ нимъ, боясь прервать его мысли, и печально ждала отвта на его лиц.

Знаменитый медикъ опустилъ голову, королева въ отчаяніи приняла это движеніе за смертный приговоръ.

— Не-уже-ли, сказала она, будучи не въ состояніи преодолть своего безпокойства: — не-уже-ли не остается больше никакой надежды на его выздоровленіе?

— Есть, и даже не одна, ваше величество, отвчалъ Амброазъ Паре.

— Но, по-крайней-мр, есть ли хоть одна? вскричала королева.

— Есть, и хотя это надежда неврная, однакожь, она существуетъ, и я бы могъ вполн надяться, еслибъ…

— Что?.. спросила Марія.

— Еслибъ тотъ, кого мн надо спасти, не былъ королемъ…

— О, вскричала Марія:— лечите его, спасайте, какъ послдняго изъ его подданныхъ!

— Но если будетъ неудача?.. сказалъ Амброазъ: — потому-что все зависитъ отъ Бога. Не обвинятъ ли меня тогда, меня, гугенота? Эта тяжелая и страшная отвтственность не заставитъ ли трепетать мою руку въ то время, когда я долженъ дйствовать съ совершеннымъ спокойствіемъ и увренностью?

— Послушайте, отвчала Марія: — если онъ останется живъ, я буду благословлять васъ въ-продолженіе всей своей жизни, но если… если онъ умретъ, я буду защищать васъ до самой своей смерти… Итакъ, попытайтесь, заклинаю васъ, умоляю васъ, попытайтесь. Если вы говорите, что это единственная и послдняя надежда — не лишайте насъ этой надежды: иначе, вы сдлаете преступленіе.

— Вы правы, королева, сказалъ Амброазъ: — и я попытаюсь, если только вы позволяете мн употребить средство — не скрываю отъ васъ — необыкновенное и, по-крайней-мр по-видимому, жестокое и опасное.

— И не-уже-ли нтъ другаго средства? сказала Марія, трепеща отъ испуга.

— Нтъ! Но черезъ двадцать четыре часа, черезъ двнадцать часовъ и это послднее средство будетъ поздно. Въ голов короля скопился гной, и если не выпустить паровъ немедленно быстрою операціей, смерть короля неминуема.

— И такъ, хотите вы тотчасъ приступить къ операціи? сказалъ кардиналъ.— Но прежде всего, я не принимаю на себя одного: отвтственности въ этомъ дл.

— Вы уже начинаете сомнваться? сказалъ Амброазъ: — нтъ, для операціи мн надобенъ дневной свтъ, а ныньче ночью я долженъ многое обдумать и сдлать одинъ или два опыта, для упражненія руки… Но завтра утромъ въ девять часовъ я могу быть здсь. Потрудитесь присутствовать здсь, королева, и вы также, кардиналъ, пускай находятся здсь также лица, которыхъ привязанность къ королю уже доказана, но другихъ — никого. Постарайтесь также, чтобъ здсь было какъ-можно-меньше медиковъ. Тогда я объясню все, что я намреваюсь длать, и если вы вс одобрите мое предложеніе, тогда, съ помощію Бога, я ршусь на послднее средство, которое намъ еще оставилъ Богъ.

— А до завтра не будетъ опасности? спросила королева.

— Нтъ, государыня, сказалъ Паре:— только для этой операціи королю необходимо отдохнуть и собраться съ силами. Въ питье, которое стоитъ здсь на стол, я волью дв капли вотъ этого эликсира, — прибавилъ онъ, дополняя слова дйствіемъ: — пускай король прійметъ все это сейчасъ же, и вы увидите, какъ онъ погрузится въ самый спокойный и глубокій сонъ. Наблюдайте, ваше величество, наблюдайте сами, чтобъ этотъ сонъ не былъ нарушаемъ ни подъ какимъ предлогомъ.

— Будьте спокойны, я отвчаю за это, сказала Марія Стуартъ: — я не сойду съ этого мста въ-продолженіе всей ночи.

— Теперь мн здсь нечего длать, сказалъ Амброазъ Паре: — и я попрошу у васъ позволенія удалиться: мн должно подумать о корол и приготовиться къ своей великой обязанности.

— Идите, г. Паре, идите, отвчала Марія:— благодарю и благословляю васъ заране. Завтра увидимся.

— Завтра, сказалъ Амброазъ: — надйтесь, королева.

— И васъ также благодарю еще разъ, сказала Марія, обратясь къ Габріэлю: — вы изъ числа тхъ, о которыхъ говорилъ Паре, изъ числа людей, преданныхъ королю. Итакъ, будьте здсь завтра, своимъ присутствіемъ вы можете поддержать вашего славнаго друга.

— Буду, государыня, сказалъ Габріэль, поклонившись королев и кардиналу и уходя съ хирургомъ.

— И я также буду! сказала про себя Катерина Медичи за дверью, въ которую она наблюдала за тмъ, что длалось.— Да, я буду.

X.

Катерина Медичи все еще наблюдала, хотя въ комнат короля остались только Марія Стуартъ и кардиналъ, но не видала и не слышала ничего любопытнаго. Королева подала усыпительное питье Франциску, который, какъ общалъ Амброазъ Паре, казалось, заснулъ въ ту же минуту. Потомъ все затихло. Кардиналъ сидлъ, погруженный въ размышленіе, Марія молилась на колняхъ.

Королева-мать тихо удалилась въ свою комнату, чтобъ, подобно кардиналу, обдумать многое.

Еслибъ она пробыла здсь еще нсколько секундъ, она была бы свидтельницей сцены, вполн достойной королевы.

Марія Стуартъ, окончивъ теплую молитву, встала и сказала кардиналу:

— Ничто не заставляетъ васъ, дядюшка, сидть здсь со мною, потому-что я намрена остаться здсь до пробужденія короля. Врачи и прислуга находятся въ сосдней комнат, и сдлаютъ все, что понадобится. Вы можете нсколько отдохнуть, я предупрежу васъ, если будетъ необходимо.

— Нтъ, сказалъ кардиналъ: — герцогъ Гизъ хотлъ зайдти сюда, и я общалъ дождаться его прихода… Кажется, я слышу его шаги…

— О, ради Бога, чтобъ онъ не длалъ шума! сказала Марія, побжавъ навстрчу къ герцогу.

Дйствительно, герцогъ Гизъ вошелъ въ комнату, блдный и взволнованный, поклонился королев, но, будучи занятъ какою-то мыслію, не спросилъ ни слова о корол, а подошелъ прямо къ брату и отвелъ его въ широкую амбразуру окна.

— Ужасная новость, громовый ударъ! сказалъ Гизъ.

— Еще что? спросилъ Шарль Лотарингскій.

— Конпетабль Монморанси ухалъ изъ Шантильи съ тысячью пятью стами дворянъ, сказалъ Гизъ,— и, чтобъ лучше скрыть свой слдъ, онъ миновалъ Парижъ и отправился изъ Экуана и Корбеля въ Питивье черезъ Эссонскую Долину. Завтра онъ будетъ съ войскомъ передъ воротами Орлеана. Меня уже увдомили.

— Въ-самомъ-дл, это ужасно! сказалъ кардиналъ: — старый хитрецъ хочетъ спасти голову своего племянника. Я увренъ, что его предупредила королева-мать!.. И мы не въ состояніи ничего сдлать противъ этой женщины!

— Еще не время дйствовать противъ нея, теперь мы должны покамстъ дйствовать для себя, сказалъ Балафре.— Какъ намъ поступать?

— Идите съ войскомъ навстрчу коннетаблю, отвчалъ Шарль Лотарингскій.

— Но беретесь ли вы удержать Орлеанъ, когда меня тамъ не будетъ съ войскомъ? спросилъ герцогъ.

— Увы, нтъ! отвчалъ кардиналъ:— жители Орлеана — народъ дурной, гугеноты и Бурбоны въ душ. Но, по-крайней-мр, штаты на нашей сторон.

— И Лопиталь противъ насъ, подумайте объ этомъ, любезный братъ. Положеніе трудное!.. Каково здоровье короля? спросилъ онъ наконецъ.

— Дурно, отвчалъ Шарль Лотарингскій:— но Амброазъ Паре, прибывшій изъ Орлеана но приглашенію королевы — я объясню вамъ это — надется спасти его завтра странною, но необходимою операціей, которая можетъ имть счастливыя йослдствія. Будьте здсь, братъ, въ девять часовъ, чтобъ, въ случа надобности, поддержать Амброаза.

— Непремнно, отвчалъ Гизъ: — на него наша единственная надежда. Наша власть умретъ вмст съ Францискомъ II и, однакожь, не мшало бы устрашить, а можетъ-быть, и заставить отступить коннетабля, пославъ ему навстрчу голову его прекраснаго племянника, принца Конде.

— Да, это было бы краснорчивое извстіе, сказалъ кардиналъ задумчиво.

— Но проклятый Лопиталь мшаетъ всему! замтилъ герцогъ.

— Еслибъ, вмсто его подписи, на приговор принца была подпись короля, сказалъ Шарль Лотарингскій: — ничто не препятствовало бы намъ исполнить приговоръ завтра утромъ, до прізда Монморанси и попытки Амброаза Паре… не правда ли, братъ?

— Это было бы не совсмъ справедливо, однакожь возможно, отвчалъ Гизъ.

— Итакъ, сказалъ съ жаромъ Шарль Лотарингскій: — оставьте меня здсь одного, вамъ здсь нечего длать въ эту ночь, и вамъ надо отдохнуть, на колокольн Балльяжа бьетъ одиннадцать часовъ. Вамъ должно беречь свои силы для завтрашняго дня. Уйдите и оставьте меня, я тоже хочу поискать лекарства своему счастію.

— Что это значитъ? спросилъ герцогъ Гизъ: — пожалуйста, не предпринимайте ничего ршительнаго, не посовтовавшись, покрайней-мр, со много, любезный братъ.

— Будьте покойны, если въ моихъ рукахъ будетъ то, чего я желаю — въ такомъ случа я разбужу васъ завтра утромъ, и мы переговоримъ.

— Давно бы такъ! отвчалъ Гизъ: — при такомъ, общаніи, я могу уйдти, потому-что, сказать правду, я очень утомленъ. Но только — благоразуміе!..

Гизъ приблизился къ Маріи Стуартъ, сказалъ ей нсколько утшительныхъ словъ и вышелъ изъ комнаты на ципочкахъ, чтобъ не произвести ни малйшаго шума.

Между-тмъ, кардиналъ слъ къ столу и снялъ копію съ приговора коммиссіи, потомъ всталъ и пошелъ къ постели короля.

Но Марія остановила его повелительнымъ движеніемъ руки.

— Куда вы? сказала ему королева тихимъ и въ то же время твердымъ и угрожающимъ голосомъ.

— Необходимо, чтобъ король подписалъ эту бумагу, отвчалъ кардиналъ.

— Королю необходимо теперь одно, чтобъ его не безпокоили, сказала Марія.

— Только подписать имя внизу этой бумаги, ваше величество — и я не буду его безпокоить.

— Но вы разбудите его, прервала королева:— и я не хочу этого. Притомъ, онъ теперь не въ силахъ держать перо.

— Все равно, я буду держать за него, отвчалъ Шарль-Лотарингскій.

— Говорю вамъ: я не хочу! произнесла повелительнымъ голосомъ Марія Стюартъ.

Кардиналъ остановился на минуту, удивленный противодйствіемъ, котораго никакъ не ожидалъ, и посл минутной паузы сказалъ убдительнымъ голосомъ:

— Послушайте, королева, выслушайте меня, любезная племянница, я объясню вамъ, въ чемъ заключается дло. Вы понимаете, что я не потревожилъ бы спокойствія короля, еслибъ не побуждала меня къ тому крайняя необходимость. Здсь ршается вопросъ о нашемъ и вашемъ благополучіи, о нашемъ и вашемъ, счастіи. Послушайте. Король необходимо долженъ подписать эту бумагу до разсвта — или мы пропали — клянусь вамъ, пропали!

— Для меня это все равно, спокойно сказала Марія.

— Но, говорю вамъ еще разъ, наша погибель будетъ погибелью и для васъ… какое вы дитя!

— Что за дло! сказала Марія:— разв я думаю о вашемъ честолюбіи?.. У меня только одно желаніе — спасти того, котораго я люблю, спасти его жизнь, а пока хранить его спокойствіе. Амброазъ Паре поручилъ мн наблюдать за сномъ короля — и я запрещаю вамъ, кардиналъ, нарушать этотъ сонъ! Я запрещаю вамъ!.. Умретъ — умретъ король и моя власть — для меня это все равно… Но до-тхъ-поръ, пока въ немъ еще есть дыханіе жизни, я буду защищать это послднее дыханіе противъ всхъ ненавистныхъ искательствъ и вашихъ придворныхъ интригъ. Я помогала, дядюшка, окрпнуть власти въ вашихъ рукахъ, пока мой Францискъ ходилъ и былъ здоровъ, но я отнимаю всю эту власть съ той минуты, когда теряютъ уваженіе къ послднимъ, можетъ-быть, часамъ спокойствія, которые даритъ ему Богъ въ здшней жизни. Король, сказалъ Амброазъ Паре, долженъ собраться къ завтрашнему дню съ остаткомъ своихъ силъ, и никто въ мір, подъ какимъ бы ни было предлогомъ, не осмлится нарушить этотъ спасительный сонъ.

— Но если это предметъ до такой степени важный и необходимый… сказалъ кардиналъ.

— Какая бы ни была причина, никто не посметъ разбудить короля!.. прервала Марія.

— Но мн это необходимо, сказалъ Шарль Лотарингскій, досадуя, что такъ долго его останавливаетъ ребенокъ, его племянница: — интересы государства должны иногда брать верхъ надъ чувствомъ сердца. Мн нужна подпись короля, и она будетъ у меня немедленно!

— Не будетъ, господинъ кардиналъ, сказала Марія.

Кардиналъ сдлалъ еще шагъ къ постели короля.

Марія Стуартъ снова заступила ему дорогу.

Королева и министръ съ минуту смотрли другъ на друга, дрожа отъ гнва.

— Я пройду, сказалъ отрывистымъ голосомъ Шарль Лотарингскій.

— Такъ вы осмлитесь наложить на меня руку?

— Племянница!

— Не племянница, но ваша королева.

Эти слова были сказаны Маріей съ сознаніемъ своего достоинства. Уничтоженный кардиналъ отступилъ.

— Да, ваша королева! возразила Марія: — и если вы сдлаете еще одинъ шагъ, еще одно движеніе, я подойду къ двери, призову стражу — и будете ли вы мой дядя, министръ или кардиналъ — я прикажу васъ арестовать, какъ преступника, посягающаго на права величества.

— Какой стыдъ, прошепталъ устрашенный кардиналъ.

— Но кто же изъ насъ двоихъ хотлъ этого?

Глаза королевы сверкали, грудь волновалась, все доказывало, что молодая королева непремнно исполнила бы свою угрозу.

А какъ была прекрасна Марія! Въ лиц ея было столько гордости, что мдное сердце кардинала было побждено, обезоружено.

Мужчина уступилъ ребенку, политика уступила голосу природы.

— Хорошо, сказалъ съ глубокимъ вздохомъ кардиналъ:— я подожду пробужденія короля.

— Благодарю, отвчала Марія съ печальнымъ и нжнымъ выраженіемъ, къ которому она привыкла со времени болзни короля.

— Но, по-крайней-мр, какъ только онъ проснется… продолжалъ Шарль Лотарингскій.

— Если онъ будетъ въ состояніи слушать васъ и отвчать вамъ, дядюшка, я не стану мшать вамъ.

Кардиналъ, принужденный удовольствоваться такимъ общаніемъ, слъ къ столу. Марія воротилась къ своему молитвеннику, онъ ждалъ, она надялась.

Францискъ II не просыпался въ-продолженіе всей ночи. Значитъ, Амброазъ Паре общалъ не по напрасну, уже много ночей король не наслаждался такимъ продолжительнымъ и глубокимъ сномъ.

Отъ-времени-до-времени, онъ пошевеливался, вздыхалъ и повторялъ одно слово: ‘Марія’.

Но почти въ ту же минуту онъ впадалъ въ безчувствіе, и кардиналъ, поднимаясь съ бумагою, опять возвращался на свое мсто, и нетерпливо мялъ въ рук безполезный приговоръ, роковой приговоръ, который, безъ подписи короля, долженъ былъ, пожалуй, упасть на него самого…

Мало-по-малу, свчи догорали и блднли, и холодное декабрьское утро блло въ окна.

Наконецъ, въ восемь часовъ, король пошевелился, открылъ глаза и сказалъ:

— Марія, ты еще здсь, Марія?

— Да, отвчала Марія Стуартъ.

Шарль Лотарингскій подошелъ съ бумагою въ рук. Время еще, можетъ-быть, не ушло! Эшафотъ построить не долго…

Но въ то же мгновеніе, Катерина Медичи вошла изъ своей комнаты въ спальню короля.

— Уже поздно! сказалъ про себя кардиналъ:— счастіе измнило намъ, и если Амброазъ Паре не спасетъ короля — мы погибли!

ХІ.
Смертный одръ.

Королева-мать, въ эту ночь, не потеряла времени. Сперва она послала къ королю наваррскому кардинала Турнона, свое созданіе, заключить условіе съ Бурбонами. Потомъ, на разсвт, она увидлась съ канцлеромъ Лопиталемъ, сообщившимъ ей о скоромъ приближеніи коннетабля, ея союзника, къ Орлеану. Лопиталь, по совтамъ королевы-матери, общалъ быть въ девять часовъ въ большой зал Балльяжа, находившейся передъ спальнею короля, и привести туда приверженцевъ Катерины, сколько ихъ можетъ тамъ помститься. Наконецъ, королева-мать приказала собраться къ половин девятаго Шаплену и еще двумъ-тремъ придворнымъ медикамъ, заклятымъ врагамъ генія Амброаза-Паре.

Принявъ свои предосторожности, Катерина вошла первая въ спальню короля, который только-что проснулся. Подошедъ къ постели сына, она нсколько секундъ смотрла на него, качая головою, какъ опечаленная мать, поцаловала его повисшую руку, и, стеревъ съ глазъ дв-три слезы, сла, но такъ, чтобъ не терять его изъ вида.

Теперь и она, какъ Марія Стуартъ, хотла слдить, но только по-своему, за этою драгоцнною жизнію.

Почти въ ту же минуту пришелъ герцогъ Гизъ. Обмнявшись нсколькими словами съ Маріей, онъ подошелъ къ брату.

— Вы не сдлали ничего? спросилъ онъ кардинала.

— Къ-сожалнію, не могъ ничего сдлать! отвчалъ Шарль Лотарингскій.

— Въ такомъ случа, все противъ насъ, сказалъ Гизъ: — сегодня утромъ было множество народа въ пріемной Антуана-Наваррскаго.

— Не знаете ли чего новаго о Монморанси?

— Ничего. Можетъ-быть, теперь онъ уже у городскихъ воротъ.

— Если Амброазу Паре не удастся операція — прощай наше счастіе! съ выраженіемъ отчаянія произнесъ Шарль Лотарингскій.

Въ это время, пришли медики, призванные Катериною Медичи.

Она сама подвела ихъ къ постели короля, котораго страданія и стоны начинались по-прежнему.

Врачи одинъ за другимъ осмотрли царственнаго страдальца, и потомъ столпились въ углу для совщаній. Шапленъ предложилъ катапласму, для извлеченія испареній наружу, два другіе медика утверждали, что въ ухо надо шпринцовать какой-то водою, и уже согласились на это послднее средство, какъ неожиданно въ комнату вошелъ Амброазъ Паре, сопровождаемый Габріэлемъ.

Осмотрвъ больнаго, хирургъ присоединился къ своимъ собратьямъ.

Амброазъ Паре, хирургъ герцога Гиза, уже пріобрвшій себ значительность, былъ теперь авторитетомъ, на который слдовало разсчитывать. Медики сообщили ему свое ршеніе.

— Лекарства этого недостаточно, сказалъ Амброазъ Паре громкимъ голосомъ: — а между-тмъ надо поторопиться, потому-что мозгъ наполнится раньше, нежели какъ я думалъ.

— О, ради самаго неба, поспшите! вскричала Марія Стуартъ, услышавъ разговоръ.

Королева-мать и двое Гизовъ вмшались въ группу медиковъ.

— Но есть ли у васъ, господинъ Паре, сказала Шапленъ: — средство, которое дйствовало бы лучше и скоре нашего?

— Есть, отвчалъ Паре.

— Какое?

— Надо просверлить черепъ короля, сказалъ Амброазъ Паре.

— Просверлить черепъ короля! вскричали съ ужасомъ три медика.

— А въ чемъ заключается эта операція? спросилъ герцогъ Гизъ.

— Она пока еще мало извстна, герцогъ, отвчалъ хирургъ: — дло состоитъ въ томъ, чтобъ, посредствомъ изобртеннаго мною инструмента, называемаго трепаномъ, сдлать въ темени головы или въ боковой сторон мозга отверстіе, шириною въ ноготь.

— Боже милосердый! вскричала съ негодованіемъ Катерина Медичи: — поднять оружіе надъ головою короля!.. И вы осмлитесь на это?

— Да, отвчалъ Амброазъ.

— Но вдь это убійство! сказала Катерина Медичи.

— Но просверлить голову съ знаніемъ и предосторожностью, сказалъ Амброазъ: — разв не значитъ сдлать то же самое, что ежедневно длаетъ на пол битвы шпага, слпая и жестокая? Однакожь, сколько ранъ мы исцляемъ?

— Наконецъ, отвчаете ли вы за жизнь короля, господинъ Паре? спросилъ кардиналъ лотарингскій.

— Жизнь и смерть человческая зависятъ отъ одного Бога, вы лучше меня знаете это, господинъ кардиналъ. Я могу сказать только, что это послдняя и единственная попытка спасти короля. Да, это единственная попытка, но, помните, только попытка.

— Однакожь, говорите вы, Амброазъ, эта попытка можетъ имть успхъ? спросилъ герцогъ: — удавалась ли вамъ она въ практик?

— Да, господинъ герцогъ, отвчалъ Амброазъ Паре:— еще недавно надъ господиномъ Бретеско, въ Улиц-Ла-Гарпъ, надъ Розъ-Ружъ, и, что еще лучше извстно вамъ, при осад Кале я сдлалъ такую операцію надъ Піенномъ, который былъ раненъ въ бреш.

Амброазъ Паре, можетъ-быть, не безъ цли пробудилъ воспоминаніе о Кале. Но дло въ томъ, что хирургъ усплъ въ своемъ желаніи, и герцогъ Гизъ, казалось, былъ убжденъ его словами.

— Да, дйствительно, помню… сказалъ онъ: — съ-тхъ-поръ я не сомнваюсь боле въ вашемъ искусств, и соглашаюсь на операцію.

— И я также, сказала Марія Стуартъ, внимавшая голосу своего любящаго сердца.

— Но я не соглашаюсь! вскричала Катерина Медичи.

— Но если это наша послдняя надежда! замтила Марія.

— Кто сказалъ вамъ это? прервала королева-мать: — Амброазъ Паре — еретикъ!.. Съ нимъ не согласны придворные врачи.

— Нтъ, ваше величество, сказалъ Шапленъ:— и мои товарищи, и я самъ возстаемъ противъ средства, предложеннаго господиномъ Паре.

— Видите! вскричала торжествующая Катерина.

Гизъ, вн себя отъ гнва, подошелъ къ королев-матери и отвелъ ее въ амбразуру окна.

— Послушайте, ваше величество, сказалъ онъ глухимъ голосомъ сквозь зубы:— вы хотите, чтобъ вашъ сынъ умеръ, а принцъ Конде былъ живъ!.. Вы сговорились съ Бурбонами и Монморанси!.. Торгъ заключенъ, выгоды раздлены заране!.. Я знаю все. Берегитесь! Мн извстно все, говорю вамъ!..

Ктерина Медичи была не изъ числа тхъ, на которыхъ можно навести робость, и герцогъ Гизъ обманулся въ разсчет. Она еще лучше поняла, что теперь, когда врагъ снялъ съ нея и съ caмого-себя маску, необходима смлость. Королева-мать бросила сверкающій взоръ на Гиза, и ускользнувъ отъ него, быстрымъ движеніемъ, подбжала къ двери и распахнула ее настежь.

— Господинъ канцлеръ! вскричала Медичи.

Лопиталь, по ея приказанію, находился въ большой зал, съ собранными имъ приверженцами королевы-матери и принцевъ.

По призыву Катерины, онъ тотчасъ подошелъ къ ней, и группа вельможъ съ любопытствомъ собралась у растворенной двери.

— Господинъ канцлеръ, продолжала Катерина громкимъ голосомъ, чтобъ лучше можно было ее слышать: — нкоторые дозволяютъ сдлать ужасную и отчаянную операцію надъ особою короля. Врачъ Паре предлагаетъ просверлить инструментомъ голову короля. Я, мать его величества, и три медика, присутствующіе здсь, возстаемъ противъ такого преступленія… Господинъ канцлеръ, запишите мое требованіе.

— Запереть эту дверь! вскричалъ герцогъ Гизъ.

Габріэль исполнилъ приказаніе герцога, не смотря на ропотъ дворянъ, собравшихся въ большой зал.

Канцлеръ одинъ только остался въ спальн короля.

— Господинъ канцлеръ, сказалъ ему Гизъ: — операція, о которой вамъ говорятъ, необходима, и королева и я, генерал-намстникъ королевства, отвчаемъ если не за операцію, то по-крайней-мр за хирурга.

— И я принимаю, въ настоящую минуту, всякую отвтственность, которую захотятъ наложить на меня, вскричалъ Амброазъ Паре:— да, я готовъ отвчать своею жизнію, если мн не удастся спасти жизнь короля. Но уже пора!.. давно пора… Взгляните на короля…

Въ-самомъ-дл, Францискъ II, блдный, неподвижный, съ угасшими глазами, казалось, ничего больше не видлъ, ничего не слышалъ, не существовалъ. Онъ не отвчалъ ни на ласки, ни на слова Маріи.

— О, скоре, сказала она Амброазу:— именемъ Бога умоляю васъ, постарайтесь спасти жизнь короля. Я буду защищать вашу собственную жизнь.

— Я не имю права ни въ чемъ препятствовать, равнодушно сказалъ канцлеръ:— но мой долгъ исполнить требованіе королевы-матери.

— Господинъ Лопиталь, вы больше не канцлеръ, холодно отвчалъ герцогъ Гизъ.— Начните, Амброазъ, сказалъ онъ хирургу.

— Посл этого мы уходимъ, сказалъ Шапленъ отъ имени врачей.

— Прекрасно, отвчалъ Амброазъ:— мн нужно спокойствіе. Не угодно ли вамъ, господа, удалиться: будучи одинъ во имя искусства, я буду одинъ и отвчать.

Катерина Медичи въ-продолженіе нсколькихъ минутъ не произносила ни дного слова, не длала ни малйшаго движенія. Она сидла возл окна, смотря на дворъ Балльяжа, гд происходила большая тревога, но въ настоящую минуту никто, кром королевы-матери, не прислушивался къ вншнему шуму. Вс, и самъ канцлеръ, не сводили глазъ съ Амброаза Паре, который съ величайшимъ хладнокровіемъ геніальнаго хирурга приготовлялъ свои инструменты.

Но въ ту минуту, какъ онъ наклонился къ Франциску II, раздался шумъ въ сосдней комнат. Злобная и радостная улыбка мелькнула на блдныхъ губахъ Катерины. Дверь распахнулась настежь, и коннетабль Монморанси, вооруженный какъ для битвы, явился грозно на порог.

— Я пришелъ кстати!.. вскричалъ коннетабль.

— Что это значитъ? произнесъ герцогъ Гизъ, хватаясь за шпагу. Амброазъ Паре былъ принужденъ остановиться. Двадцать дворянъ вошли за коннетаблемъ даже въ самую спальню короля. Возл Монморанси стояли Антуанъ Бурбонскій и принцъ Конде. Къ этой групп присоединились королева-мать и канцлеръ Лопиталь. Не оставалось никакихъ средствъ овладть комнатою короля.

— И я удаляюсь въ свою очередь, сказалъ съ отчаяніемъ Амброазъ.

— Господинъ Паре, вскричала Марія Стуартъ: — я, королева, приказываю вамъ продолжать операцію.

— Я имлъ честь докладывать вашему величеству, отвчалъ хирургъ,— что мн необходимо совершенное спокойствіе… А посмотрите…

Онъ указалъ на коннетабля и его свиту.

— Господинъ Шапленъ, сказалъ онъ старшему врачу: — попробуйте ваше шпринцованье.

— О, это минутное дло, съ живостію сказалъ Шапленъ.— Все приготовлено для операціи.

И онъ, въ присутствіи двухъ товарищей, тотчасъ сдлалъ отверстіе въ ух короля.

Марія Стуартъ, Гизы, Габріэль, Амброазъ не вмшивались и молчали, какъ-будто окаменлые.

Одинъ только коннетабль болталъ безъ умолку.

— Давно бы такъ! говорилъ онъ, довольный принужденнымъ послушаніемъ Паре:— безъ меня вы вскрыли бы черепъ короля, но такъ поражаютъ королей Франціи только на пол сраженія… да!.. Только мечъ непріятеля можетъ Касаться ихъ, а ножъ хирурга — никогда!..

И, наслаждаясь уныніемъ герцога Гиза, онъ прибавилъ:

— Да, я посплъ во-время, слава Богу! А, господа, вы хотли, говорятъ, отрубить голову моему любезному племяннику, принцу Конде,— но вы разбудили стараго льва въ пещер — и вотъ онъ! Я освободилъ принца, я говорилъ штатамъ, которые вы притсняете, я, какъ коннетабль, удалилъ часовыхъ, разставленныхъ вами у воротъ Орлеана… Скажите, давно ли заведено ставить стражу вокругъ короля, какъ-будто онъ не можетъ быть въ безопасности посреди своихъ подданныхъ?..

— О какомъ корол говорите вы? спросилъ Амброазъ Паре: — скоро не будетъ другаго короля, кром короля Карла IX, потому-что, видите, господа, сказалъ онъ врачамъ:— не смотря на шпринцованье, въ мозгу начинается воспаленіе.

Катерина Медичи вполн поняла изъ отчаяннаго выраженія лица Амброаза, что больше нтъ никакой надежды.

— Ваше царствованіе кончается, герцогъ, сказала она Гизу, будучи не въ силахъ скрыть свою мысль.

Въ это время, Францискъ II быстро приподнялся, открылъ большіе блуждающіе глаза, пошевелилъ губами, какъ-будто произнесъ чье-то имя, и потомъ тяжело упалъ на подушку.

Онъ умеръ.

Амброазъ Паре печальнымъ движеніемъ руки передалъ это извстіе присутствующимъ.

— О, вы убили, вы убили свое дитя! вскричала Марія Стуартъ, бросаясь къ Катерин Медичи.

Королева-мать бросила на нее ледяной и ядовитый взоръ, выражавшій всю ненависть, которую питала она къ Маріи въ-продолженіе восьмнадцати мсяцевъ.

— Вы больше не имете права, моя милая, говорить такимъ тономъ, слышите ли? вы больше не королева, сказала ей Катерина:— ахъ, въ-самомъ-дл, вдь вы королева шотландская — и мы поскоре отошлемъ, васъ царствовать въ вашихъ туманахъ.

Марія Стуартъ, посл этого перваго порыва печали, рыдая и въ изнеможеніи припала къ постели, на которой лежалъ король.

— Госпожа Фіески, спокойно сказала Катерина:— позовите сейчасъ же герцога орлеанскаго.

И потомъ, смотря на герцога Гиза и на кардинала, продолжала:

— Господа, штаты, принадлежавшіе, можетъ-быть, за четверть часа вамъ, теперь принадлежатъ намъ, чего, вроятно, вы ожидали и прежде. Герцогъ бурбонскій и я, будущая регентша, условились, кто будетъ генерал-намстникомъ королевства. Но вы, г. Гизъ, еще не сдали своей должности, и потому, исполняя обязанность своего званія, извстите о смерти короля Франциска II.

— Король скончался! произнесъ Гизъ глухимъ голосомъ.

Герольдмейстеръ, по правиламъ церемоніала, повторилъ громкимъ голосомъ на порог большой залы:

— Король скончался! король скончался! король скончался! Молитесь Господу за успокоеніе его души.

И въ ту же минуту, первый каммергеръ произнесъ:

— Да здравствуетъ король!

Въ это время, г-жа Фіески подвела герцога орлеанскаго къ королев-матери, которая, взявъ его за руку, представила придворнымъ, и т закричали:

— Да здравствуетъ король Карлъ ІХ!

— Вотъ паденіе нашего счастія! печально сказалъ кардиналъ своему брату, который стоялъ съ нимъ позади прочихъ.

— Нашего, можетъ-быть, но не паденіе счастія нашего дома, отвчалъ честолюбецъ:— теперь надо подумать объ очищеніи дороги для моего сына.

— Но какъ помириться намъ съ королевой-матерью? спросилъ Шарль Лотарингскій.

— Поссорить ее съ Бурбонами и гугенотами, отвчалъ Гизъ.

И они вышли въ боковую дверь, продолжая разговаривать…

— Увы! проговорила Марія Стуартъ, цалуя охладвшую руку Франциска II: — здсь не кому, кром одной меня, плакать надъ нимъ… Бдняжка, онъ такъ страстно любилъ меня!..

— А я разв не раздляю вашей скорби? сказалъ съ глазами полными слезъ Габріэль Монгомери, стоявшій до-тхъ-поръ въ отдаленіи.

— О, благодарю васъ! произнесла Марія, устремивъ на него взоръ, въ которомъ отражалась вся ея душа.

— И не ограничусь однми слезами, сказалъ въ-полголоса Габріэль, слдя издали гнвнымъ взглядомъ за коннетаблемъ Монморанси, гордо стоявшимъ возл Катерины Медичи.— Да, я отмщу ему, можетъ-быть, возобновивъ неоконченное дло моей собственной мести. Коннетабль сдлался силенъ — значитъ, борьба между нами не кончилась.

И Габріэль также таилъ, въ присутствіи умершаго короля, свою личную мысль.

Да, Реньо ла-Планшъ былъ правъ, сказавъ, что въ царствованіе Франциска II Франція была театромъ, гд разъигрывалось много ужасныхъ трагедій, которымъ потомство, по справедливости, будетъ удивляться и, въ то же время, смотрть на нихъ съ отвращеніемъ.

XII.
Прости, Франція!..

Спустя восемь мсяцевъ посл смерти Франциска II, 15-го августа 1561, Марія Стуартъ готовилась въ Кале къ отъзду въ свое королевство, Шотландію.

Эти восемь мсяцевъ она вымолила по днямъ и, такъ сказать, по часамъ у Катерины Медичи и у своихъ дядей, желавшихъ, по различнымъ причинамъ, чтобъ она скоре оставила Францію. Но Марія не ршалась удалиться изъ страны, въ которой она была такою счастливой и любимою королевой. Эти драгоцнныя мста имли для нея прелесть и поэзію, отъ которыхъ она не могла оторваться, даже при вид печальныхъ предметовъ, напоминавшихъ ей раннюю потерю мужа.

Марія Стуартъ не только чувствовала эту поэзію, но и выражала ее, бдная королева не только оплакивала смерть Франциска II, какъ его жена, но и воспвала ее, какъ муза. Брайтомъ сохранилъ вамъ нжную элегію, которая написана Маріей Стуартъ по этому случаю, и можетъ стоять наряду съ замчательнйшими стихотвореніями того времени:

En mon triste et doux charte,

D’un ton fort lamentable,

Je jette un deuil tranchant

De perte incomparable,

Et en soupirs croissants

Passent mes meilleurs ans.

Fut-il un tel malheur

De dure destine,

Ni si triste douleur

De dame fortune,

Que mon coeur et mon oeil

Voit en bi&egrave,re, en cercueil!

Que dans mon doux printemps,

А fleur de ma jeunesse

Toutes les peines sens

D’une extrme tristesse,

Et en rien n’ai plaisir

Qu’en regret et dsir.

Ce qui m’tait plaisant

Me devient peine dure!

Le jour le plus luisant

Est pour moi nuit obscure!

Et n’est rien si exquis

Qui de moi soit requis!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Эта гармоническая и трогательная жалоба написана въ Реймс, куда Марія Стуартъ сначала удалилась къ своему дяд лотарингскому. До окончанія весны, она пробыла въ Шампани. Потомъ, религіозныя смуты, вспыхнувшія въ Шотландіи, сдлали необходимымъ присутствіе Маріи Стуартъ въ этой стран. Съ другой стороны, удивленіе, почти доходившее до страсти, которое Карлъ IX обнаруживалъ, говоря о своей своячениц, сильно безпокоило мрачную правительницу Катерину Медичи. Марія Стуартъ принуждена была ршиться на отъздъ.

Въ іюн она простилась съ сен-жерменскимъ дворомъ, и выраженіе преданности и почти обожанія, съ которыми она была здсь встрчена, еще увеличили ея печаль, если только было возможно ее увеличить.

Имніе, назначенное ей въ пожизненное владніе въ Пуату, могло приносить ей въ годъ двадцать тысячь ливровъ, вмст съ тмъ, она везла въ Шотландію драгоцнные камни, и такая добыча могла подстрекнуть какого-нибудь пирата. Кром того, опасались за Марію, чтобъ она не испытала жестокости со стороны Елизаветы англійской, видвшей въ молодой шотландской королев свою соперницу. Многіе изъ дворянъ изъявили готовность сопровождать Марію до ея королевства, и когда она прибыла въ Кале, то увидла вокругъ себя не только своихъ дядей, по также герцога немурскаго, Данвилля, Брантома и лучшую часть французскаго изящнаго и рыцарскаго двора.

Въ гавани Кале, Марію ожидали дв галеры, готовыя отправиться по ея первому приказанію, но она провела въ Кале еще шесть дней: такъ тяжело было сопровождавшимъ Марію разстаться съ нею въ этотъ роковой срокъ.

Отъздъ, какъ мы уже сказали, былъ назначенъ 15-го августа. День былъ срый и печальный, но безъ втра и безъ дождя.

На берегу, еще не всходя на палубу корабля, Марія захотла отблагодарить всхъ, слдовавшихъ за нею до границъ отечества, позволивъ каждому изъ нихъ поцаловать ея руку въ знакъ прощанья.

Вс съ печалью и уваженіемъ становились передъ нею на колни, и одинъ за другимъ прикладывали губы къ этой нжной рук.

Посл всхъ подошелъ дворянинъ, который не оставлялъ свиты Маріи отъ самаго Сен-Жерменя, но халъ постоянно позади прочихъ, завернувшись въ плащъ, закрывъ лицо шляпою, и ни съ кмъ не говорилъ ни слова.

Но когда, въ свою очередь, онъ сталъ на колни передъ королевой, держа въ рук шляпу, Марія узнала Габріэля Монгомери.

— Какъ! это вы, графъ? сказала она:— о, какъ я счастлива, что еще разъ вижу васъ, врный другъ, который плакалъ вмст со мною у постели умершаго короля. Но если вы хали вмст съ моими спутниками, зачмъ не показались мн?

— Мн надо было видть васъ, но не быть видимымъ, отвчалъ Габріэль:— вдали отъ прочихъ, я лучше могъ погрузиться въ свои воспоминанія и впивалъ въ себя сладость исполненія такого пріятнаго долга къ вашему величеству.

— Благодарю, еще разъ благодарю васъ за это послднее доказательство привязанности, графъ, сказала Марія Стуартъ:— я хотла бы выразить вамъ свою признательность лучше, нежели словами,— но я не могу сдлать ничего больше, и предлагаю вамъ только, если хотите, слдовать за мною въ мою бдную Шотландію, съ Анвиллемъ и Брантомомъ.

— О, это самое пламенное мое желаніе! вскричалъ Габріэль: — но, государыня, еще другой голосъ удерживаетъ меня во Франціи: одна драгоцнная и священная для меня особа, которую не видалъ я уже два года, ждетъ меня теперь…

— Діана де-Кастро? съ живостію спросила Марія.

— Да, государыня, сказалъ Габріэль:— въ письм, которое получилъ я отъ нея въ Париж, въ прошломъ мсяц, она просила меня быть въ Сен-Кентен сегодня, 15-го августа. Я пріду къ ней не раньше, какъ завтра. Какая бы причина ни заставляла ее звать меня, но я увренъ, она проститъ мн, когда узнаетъ, что я не хотлъ оставлять васъ до-тхъ-поръ, пока вы не оставите Франціи.

— Милая Діана! задумчиво произнесла Марія: — да, она очень любила меня, она была для меня сестрою. Господинъ Монгомери, передайте ей отъ меня это кольцо, и позжайте къ ней поскоре. Можетъ-быть, она теперь нуждается въ васъ, и съ-тхъ-поръ, какъ дло идетъ о Діан, я не хочу удерживать васъ. Прощайте.— Прощайте, мои друзья, прощайте вс. Меня зовутъ. Надо хать, увы!.. надо…

Марія оторвалась отъ прощаній, которыми еще старались удержать ее, стала на доску и перешла на галеру капитана Мевильйона, сопровождаемая вельможами, которые хотли слдовать за нею до самой Шотландіи.

Но какъ Шотландія не могла замнить Франціи для Маріи, такъ и т, которые отправлялись вмст съ королевой, не могли заставить ее позабыть о тхъ, кого она покидала. Марія, стоя на корм галеры, не переставала махать платкомъ, которымъ она вытирала свои влажные глаза, разставаясь съ родными и друзьями, оставленными ею на берегу.

Наконецъ, галера вступила въ открытое море.

Взоръ Мдріи невольно остановился на корабл, входившемъ въ пристань, которую она только-что оставила. Марія слдила за нимъ глазами, завидуя его участи, какъ вдругъ корабль качнулся впередъ, какъ-будто получивъ подводный толчокъ, и задрожавъ отъ киля до мачты, началъ, при крикахъ цлаго экипажа, погружаться въ воду. Все это произошло такъ быстро, что онъ пропалъ изъ вида прежде, нежели Мевильйонъ спустилъ лодку на помощь ему. На мст, гд потонулъ корабль, всплыли черныя точки, пробыли нсколько мгновеній на поверхности воды, потомъ опустились, одна за другою, прежде, чмъ могли достигнуть до нихъ, такъ-что лодка воротилась, не успвъ спасти ни одного утопающаго.

— Господи, Господи! вскричала Марія Стуартъ: — что значитъ это предзнаменованіе?

Въ это время подулъ втеръ свже и галера пошла на парусахъ. Марія, видя, какъ быстро корабль удалялся отъ земли, облокотилась на руль и, обративъ къ пристани глаза, омраченные крупными слезами, не переставала повторять:

— Прощай, Франція! Прощай, Франція!

Въ такомъ положеніи она провела пять часовъ, то-есть, до той минуты, когда начало смеркаться и, наврно, она не вздумала бы уйдти сама, еслибъ Брантомъ не извстилъ ее, что пора ужинать.

— Теперь, моя любезная Франція, сказала Марія, зарыдавъ сильне прежняго:— теперь я теряю тебя навсегда, ночь, завидуя моему послднему счастію, набрасываетъ черное покрывало на мои глаза, чтобъ лишить меня отрады. Итакъ, прощай, любезная Франція, я никогда тебя больше не увижу!

Потомъ, подавъ Брайтону знакъ, что она пойдетъ за нимъ, Марія взяла свою записную книжку, вынула карандашъ, сла на скамейку и, при послднихъ лучахъ дня, написала эти извстные стихи:

‘Adieu, plaisant pays do France!

O ma patrie

La plus chrie,

Qui а nourri ma jeune enfance!

Adieu, France! adieu, mes beaux jours!

La nef qui disjoint nos amour

N’а eu de moi que la moiti:

Une part te reste, elle est tienne,

Je la fie ton amiti,

Pour que l’autre il te souvienne.’

(Прощай, отрадная страна, Франція, моя драгоцнная родина, которая взлеляла мое дтство! Прощай, Франція, прощайте, мои прекрасные дни. На корабл, который разлучаетъ насъ, находится только одна половина меня самой, другая остается у тебя, и я посвящаю эту часть твоей дружб, съ тмъ, чтобъ первая вспоминала о теб).

Марія сошла въ каюту и приблизилась къ спутникамъ, ожидавшимъ ее къ столу.

— Я поступаю совершенно противно цариц карагенской, сказала она: — потому-что Дидона, когда Эней покидалъ ее, не переставала смотрть на волны, между-тмъ, какъ я не могу оторваться взоромъ отъ земли.

Марію пригласили ссть за столъ, но она не хотла ничего сть, и удалилась въ свою комнату, приказавъ кормчему разбудить себя на разсвт, если еще будетъ видна земля.

Счастіе, по-крайней-мр, въ этомъ отношеніи, благопріятствовало бдной Маріи, потому-что втеръ былъ слабъ и галера шла на веслахъ, такъ-что при разсвт она еще находилась въ виду Франціи.

Кормчій вошелъ въ комнату королевы, какъ было ему приказано, но Марія уже проснулась и сидла на постели, смотря въ отворенное окно на любимый берегъ.

Но радость эта была непродолжительна, втеръ окрпъ и скоро Франція пропала изъ вида. Маріи оставалась только одна надежда,— именно, что многочисленный англійскій флотъ заставитъ галеру воротиться, но и эта послдняя надежда исчезла, какъ вс другія: на мор былъ такой густой туманъ, что невозможно было видть съ одного конца галеры что длается на другомъ и, что еще удивительне, такой туманъ былъ посреди жаркаго лта. Галера плыла на удачу, подвергая себя опасности принять ложный путь, и въ то же время стараясь быть незамченною непріятелемъ.

На третій день, когда туманъ разсялся, галера шла между утесовъ, и наврно разбилась бы о камни, еслибъ кормчій не прибавилъ двухъ кабельтововъ. Потомъ, вымривъ долготу, онъ удостоврился, что судно находится у береговъ Шотландіи, и съ большимъ искусствомъ выведя изъ рифовъ, куда оно зашло, присталъ къ Лейту, близь Эдинборга.

Марію вовсе не ожидали здсь, и она съ своею свитою принуждена была хать изъ Эдинбурга на ослахъ, изъ которыхъ иные были даже не осдланы, а поводья и стремена были наскоро сдланы изъ веревокъ. Смотря на эту бдную упряжь, Марія не могла не вспомнить о красивыхъ лошадяхъ, которыхъ она привыкла видть во Франціи на охот и турнирахъ, и уронила еще нсколько слезъ, сравнивая страну, которую она покинула, съ тою, куда теперь вступила. Но въ ту же минуту, стараясь улыбнуться сквозь слезы, Марія сказала съ невыразимою прелестью:

— Надо терпливо привыкать къ дурному, если я уже перемнила рай на этотъ адъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Такъ вступила Марія Стюартъ въ Англію. Въ другомъ мст {Les Stuarts.} мы уже разсказали остальные дни ея жизни и показали, какъ Англія, этотъ роковой бичъ всего, что только есть священнаго для Франціи, убила въ лиц Маріи Стюартъ красоту, какъ прежде убила вдохновеніе въ лиц Жанны д’Аркъ, и какъ должна была, въ-послдствіи, убить геній въ Наполеон.

ЗАКЛЮЧЕНІЕ.

На слдующій день, 16-го августа, Габріэль прибылъ въ Сен-Кентень.

У городскихъ воротъ встртилъ его Жанъ Пекуа.

— А, наконецъ-то вы здсь, графъ! сказалъ честный ткачъ:— я былъ увренъ, что вы прідете,— но, къ-несчастью, очень-поздно, да, очень-поздно!

— Какъ, очень-поздно? спросилъ пораженный его словами Габріэль.

— Да, къ-сожалнію: госпожа Діана де-Кастро, кажется, просила васъ прибыть сюда 15-го августа?

— Но, сказалъ Габріэль:— она не обращала-особеннаго вниманія на это число, она не говорила, для чего нужно ей мое присутствіе.

— Графъ, продолжалъ Жанъ Пекуа:— вчера, 15-го августа, госпожа де-Кастро, или, врне, сестра Беата, дала вчный обтъ, по которому она сдлалась монахинею невозвратно для свта.

— А! поблднвъ вскричалъ Габріэль.

— Но еслибъ вы были здсь, сказалъ Жанъ Пекуа: — можетъ-быть, вы успли бы остановить то, что теперь уже совершено навсегда.

— Нтъ, мрачно отвчалъ Габріэль: — нтъ, я не могъ бы, не долженъ былъ бы, я не захотлъ бы противиться ея намренію. И нтъ сомннія, что само Провидніе удержало меня въ Кале. Сердце мое дйствительно разбилось бы отъ своего безсилія передъ такою жертвой, и бдная душа, посвятившая себя Богу, можетъ-быть, больше страдала бы отъ моего присутствія, нежели сколько она должна была страдать въ эту торжественную минуту отъ моего удаленія.

— О, сказалъ Жанъ Пекуа: — она была не одна.

— Да, отвчалъ Габріэль:— вы тоже были тамъ, ты, Жанъ, и Бабетта, и ея друзья…

— Не мы одни были тамъ, грасъ, замтилъ Жанъ Пекуа: — возл сестры Беаты находилась и ея мать.

— Кто! госпожа де-Пуатье? вскричалъ Габріэль.

— Да, графъ, сама госпожа Пуатье. Получивъ письмо отъ своей дочери, она тотчасъ пріхала изъ своего уединенія Шомонъ-сюр-Оаза, и присутствовала вчера при обряд посвященія. Вроятно, теперь ее можно встртить у новопосвященной.

— Но зачмъ, вскричалъ съ ужасомъ Габріэль: — зачмъ госпожа де-Кастро посылала за этою женщиной?

— Но, сударь, она сказала Бабетт, что все-таки эта женщина приходится ей матерью.

— Все равно! сказалъ Габріэль: — теперь я начинаю думать, что мн должно было пріхать сюда. Если госпожа де-Пуатье пріхала, то врно не за тмъ, чтобъ сдлать добро или исполнить свой долгъ. Сейчасъ же отправляюсь въ монастырь бенедиктинокъ. Хотите ли хать со мною, любезный Жанъ? Я спшу больше, чмъ когда-нибудь, увидть госпожу де-Кастро. Кажется, она нуждается во мн. Скоре въ дорогу!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Габріэль Монгомери, котораго ждали еще наканун, былъ введенъ безъ всякаго затрудненія въ пріемную комнату монастыря.

Діана уже была здсь съ своею матерью.

Габріэль, увидвъ Діану посл столь долгой разлуки, блдный и печальный, въ порыв неудержимаго увлеченія, упалъ на колни передъ ршоткою, навсегда разлучившею ихъ другъ отъ друга.

— Сестра! сестра! проговорилъ онъ.

— Братъ мой! отвчала ему съ нжностью сестра Беата.

Слеза медленно покатилась по ея щек, но въ то же время Діана улыбалась ангельскою улыбкой.

Габріэль, обернувшись немного, примтилъ другую Діану — госпожу де-Пуатье. Она смялась, какъ могутъ смяться только демоны.

Но Габріэль съ беззаботнымъ презрніемъ отвернулся отъ нея, и взоромъ и мыслью предался сестр Беат.

— Сестра моя! повторилъ онъ съ жаромъ и тоскою.

— Вроятно, вы называете ее сестрою по Іисусу Христу, потому-что еще вчера она называлась госпожею де-Кастро? холодно замтила Діана де-Пуатье.

— Что хотите вы сказать? Боже мой, что хотите вы сказать? спросилъ Габріэль, вставъ и дрожа невольно.

Діана де-Пуатье, не давая прямаго отвта, обратилась къ своей дочери:

— Дитя мое, теперь, я думаю, настала минута обнаружить тайну, о которой говорила я теб вчера, и которую, кажется, я не въ-прав больше скрывать отъ васъ.

— О, что все это значитъ? вскричалъ въ безпамятств Габріэль.

— Дитя мое, спокойно продолжала госпожа де-Пуатье:— не затмъ только, чтобъ благословить тебя, я вышла изъ убжища, въ которомъ живу почти два года, благодаря графу Монгомери.— Не ищите никакой насмшки въ моихъ словахъ, милостивый государь, сказала она иронически, отвчая на движеніе Габріэля.— Я знаю, что вы довольны, успвъ извлечь меня, силою или нтъ, изъ міра безчестнаго и развратнаго. Теперь я счастлива! На меня сошла милость Божія, и любовь къ Богу наполняетъ все мое сердце. Въ благодарность за это, я спасаю васъ отъ грха, можетъ-быть, даже отъ преступленія.

— О, что это значитъ? сказала въ свою очередь сестра Беата, дрожа отъ ужаса.

— Дитя мое, продолжала Діана де-Пуатье съ адскимъ равнодушіемъ:— еще вчера я могла бы однимъ словомъ остановить на твоихъ губахъ священный обтъ, который ты готовилась произнести. Но смла ли я, бдная гршница, такъ счастливая теперь освобожденіемъ отъ всхъ земныхъ оковъ, — смла ли я отнять у небесъ душу, свободную и цломудренную, которая отдавала себя имъ? Нтъ — и я молчала.

— Не смю догадываться, не смю!.. прошепталъ Габріэль.

— Но сегодня, мое дитя, продолжала бывшая любимица короля:— сегодня я прерываю молчаніе, видя, что печаль и гнвъ господина Монгомери обнаружили вамъ вполн его мысль. Но вамъ должно забыть другъ друга, да, вамъ должно. Еслибъ онъ постоянно лелялъ себя мыслію, что ты можешь быть его сестрою, дочерью графа Монгомери, онъ, не чувствуя упрековъ совсти, вспомнилъ бы о теб, — и это было бы преступленіемъ!.. преступленіемъ, въ которомъ я не хочу быть соучастницей, я, только вчера вступившая на дорогу спасенія. Итакъ, знай, Діана: ты не сестра графа, но дйствительно дочь Генриха II, убитаго графомъ на роковомъ турнир…

Сестра Беата вскрикнула въ ужасъ и закрыла лицо обими руками.

— Вы лжете! съ гнвомъ вскричалъ Габріэль:— да, вы лжете!.. Гд доказательства, что не лжете?

— Вотъ они, спокойно отвчала Діана де-Пуатье, подавая ему бумагу.

Габріэль схватилъ бумагу дрожащею рукою и съ жадностью началъ читать.

— Это, какъ видите, пцсьмо, написанное вашимъ отцомъ за нсколько дней передъ смертью, продолжала госпожа де-Пуатье: — онъ жалуется, какъ видите, на мою строгость, но ршается терпть, въ надежд, что я скоро буду его женою, и что любовникъ только сберегъ вполн чистое блаженство для супруга… Въ подлиности чиселъ и имен, написанныхъ здсь, кажется, нельзя сомнваться, не правда ли? Теперь вы видите, господинъ Монгомери, что вамъ гршно было бы мечтать о сестр Беат, потому-что никакія узы крови не соединяли васъ съ тою, которая теперь не принадлежитъ здшнему міру. Избавляя васъ отъ такого грха, надюсь, что я вполн и даже слишкомъ отплатила вамъ за блаженство, которымъ наслаждаюсь, благодаря вамъ, въ своемъ уединеніи. Теперь мы квиты, графъ, и больше мн нечего говорить вамъ.

Въ-продолженіе этой насмшливой рчи, Габріэль уже прочиталъ роковое письмо, сомнваться было напрасно: оно говорило Габріэлю, какъ голосъ его отца, вставшаго изъ гробницы засвидтельствовать истину.

Когда несчастный молодой человкъ поднялъ блуждающіе глаза, Діана де-Кастро лежала безъ чувствъ у налоя.

Габріэль бросился къ ней, но, остановленный толстою желзною ршоткой, онъ обернулся, и увидлъ на губахъ Діаны де-Пуатье улыбку гнуснаго самодовольствія.

Обезумвъ отъ печали, онъ съ поднятою рукою подошелъ на два шага къ госпож де-Пуатье, но вдругъ остановился, ужаснувшись самого-себя, ударилъ себя рукою по лбу и вскричалъ:

— Прости, Діана! Прости!.. и убжалъ изъ залы.

Еще одна секунда, и онъ убилъ бы эту безстыдную мать, какъ ехидну.

У воротъ монастыря, Жанъ Пекуа съ безпокойствомъ ждалъ графа Монгомери.

— Не спрашивайте меня, не спрашивайте ни о чемъ! закричалъ ему Габріэль, и видя, что честный Пекуа смотрлъ на него съ печальнымъ удивленіемъ, прибавилъ нсколько спокойне: — прости мн, Жанъ, кажется, я теряю разсудокъ. Видишь ли, я не хочу думать, и чтобъ скрыться отъ своей мысли, бгу въ Парижъ. Если хочешь, другъ, проводи меня до воротъ города, гд я оставилъ свою лошадь. Но, ради Бога, не говори обо мн, говори о себ…

Почтенный ткачъ, столько же изъ послушанія Габріэлю, сколько изъ желанія развлечь его, разсказалъ о томъ, какъ Бабетта живетъ въ добромъ здоровь и сдлалась матерью маленькаго Пекуа, какъ братъ его, Пьеръ, завелъ оружейную Фабрику въ Сен-Кентен, какъ, наконецъ, въ прошломъ мсяц, они получили отъ одного пикардійскаго рейтара извстіе о Мартэн-Герр и услышали, что онъ живетъ счастливо съ своею Бертрандой.

Но должно признаться, что Габріэль, оглушенный горестью, не ясно понялъ или разслушалъ этотъ радостный разсказъ.

Однакожь, прибывъ съ Жаномъ Пекуа къ парижскимъ воротамъ, онъ дружески подалъ руку горожанину.

— Прощай, другъ мой, сказалъ ему Габріэль: — благодарю за доброе расположеніе. Напомни обо мн всмъ, которыхъ ты любишь… Я счастливъ, узнавъ о твоемъ счастіи… Вы, которымъ дано въ удлъ благоденствовать, вспоминайте иногда обо мн, которому суждено страдать…

Слезы брызнули изъ глазъ Жана Пекуа… Габріэль не дожидался другаго отвта, вскочилъ на лошадь и помчался въ галопъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Судьба какъ-будто хотла, чтобъ вс несчастія разомъ обрушились на голову Габріэля. Кормилица его, Алоиза, не дождавшись возвращенія своего господина, умерла, посл краткой болзни, до его прізда въ Парижъ.

На другой день, Габріэль пошелъ къ адмиралу Колиньи.

— Господинъ адмиралъ, сказалъ ему Монгомери:— я знаю, что преслдованіе и религіозныя войны не замедлятъ начаться снова, не смотря на вс усилія предупредить ихъ. Теперь я могу т не только свою мысль, но и шпагу защит реформы. Жизнь моя годится только служить вамъ: возьмите ее и не щадите. Притомъ, въ вашихъ рядахъ мн всего лучше сражаться противъ одного изъ своихъ враговъ, и окончательно наказать другаго.

Габріэль думалъ о королев-правительниц и коннетабл.

Напрасно было бы говорить, что Колуньи съ восторгомъ принялъ неоцнимаго помощника, столько разъ уже доказавшаго ему свою храбрость и энергію.

Исторія графа длается съ этихъ поръ исторіей религіозныхъ войнъ, обагрившихъ кровью царствованіе Карла IX.

Габріэль Монгомери игралъ страшную роль въ этихъ войнахъ, и его имя, произносимое при каждомъ важномъ событіи, заставляло блднть Катерину Медичи.

Когда, посл рзни, бывшей въ Васси, въ 1562 году, Руанъ и вся Нормандія открыто объявили себя въ пользу гугенотовъ, главнымъ виновникомъ возстанія всей провинціи былъ — графъ Монгомери.

Въ томъ же году, графъ Монгомери оказалъ чудеса храбрости въ битвъ при Дре.

Онъ же, какъ говорятъ, выстрломъ изъ пистолета ранилъ коннетабля Монморанси, главнокомандующаго войсками, и окончательно довершилъ бы его участь, еслибъ принцъ Парсвень не защитилъ коннетабля.

Извстно также, какъ черезъ мсяцъ посл этой битвы, гд Балафре вырвалъ побду изъ неискусныхъ рукъ коннетабля, благородный герцогъ Гизъ былъ предательски убитъ, у Орлеана, фанатикомъ Польтро.

Монморанси, избавившись отъ своего соперника, но въ то же время лишившись своего союзника, былъ, въ 1567 году, еще несчастне въ битв при Сен-Дени, нежели въ сраженіи при Дре.

Шотландецъ, Робертъ Брюсъ, принуждалъ его сдаться. Монморанси отвчалъ на это предложеніе, ударивъ Брюса въ лицо ефесомъ шпаги. Въ то мгновеніе кто то выстрлилъ изъ пистолета: пуля впилась въ бокъ коннетаблю, и онъ упалъ смертельно-раненный.

Сквозь облако крови, которая бросилась въ глаза Монморанси, онъ узналъ лицо Габріэля.

Коннетабль умеръ на слдующій день…

Графъ Монгомери не замедлялъ ударовъ противъ своихъ прямыхъ враговъ, непобдимый, неотразимый.

Когда Катерина Медичи спросила, кто возвратилъ Беарнъ королев наваррской и заставилъ признать принца беарнскаго генералиссимусомъ гугенотовъ,— ей отвчали: Монгомери.

Когда, на другой день посл вароломеевской ночи (1572 г.), королева-мать, пылая нетерпливымъ мщеніемъ, спрашивала имена не тхъ, которые погибли, но тхъ, которые спаслись — ей назвали прежде всхъ графа Монгомери.

Монгомери, вмст съ Лану, бросился въ Ла-Рошель. Городъ выдержалъ девять большихъ приступовъ, и королевская армія потеряла сорокъ тысячь человкъ. Наконецъ, Ла-Рошель получилъ свободу по капитуляціи, и Габріэль вышелъ невредимый изъ огня битвы.

Потомъ Габріэль проникъ въ Сансерръ, осажденный губернаторомъ беррійскимъ. Монгомери, какъ уже извстно читателямъ, владлъ искусствомъ защищать крпости. Горсть Сансеррцевъ, вооруженныхъ только палками съ желзнымъ остріемъ, противодйствовала, въ-продолженіе четырехъ мсяцевъ, корпусу, составленному изъ шести тысячь солдатъ. Крпость сдалась на капитуляцію, и жители Сансерра, подобно жителямъ Ла-Рошели, получили свободу и обезпеченіе ихъ личности.

Катерина Медичи съ возрастающимъ гнвомъ видла, какъ ускользалъ отъ ея рукъ старинный и неуловимый непріятель.

Монгомери оставилъ воспламененный Пуату и отправился раздувать огонь въ усмиренной Нормандіи.

Отправившись изъ Сен-Ло, онъ въ три дня взялъ Карантанъ и истребилъ вс военные припасы въ Валон. Все нормандское дворянство стало подъ его знамена.

Катерина Медичи и король тотчасъ собрали три арміи и приказали обнародовать въ Перш и Ман всеобщее ополченіе. Начальникомъ королевскихъ войскъ былъ сдланъ герцогъ Мартиньйонъ.

Въ этотъ разъ, Монгомери не сражался боле. Дйствуя въ рядахъ реформаторовъ, онъ имлъ, однакожь, свою армію, такъ же какъ король свою.

Габріэль задумалъ удивительный планъ, общавшій блистательную побду.

Предоставивъ Мартиньйону осаждать Сен-Ло, Монгомери тайно оставилъ городъ и пошелъ на Данфоръ, куда Францискъ дю-Галло долженъ былъ привести къ нему всю конницу изъ Бретани, Анжу и области Ко. Съ такою силою, Габріэль намревался неожиданно напасть у Сен-Ло на королевскую армію, которая, находясь между двумя огнями, была бы истреблена окончательно.

Но измна сразила непобдимаго. Какой-то предатель извстилъ Мартиньйона о тайномъ отъзд Монгомери въ Данфоръ, въ сопровожденіи только сорока всадниковъ.

Мартиньйонъ не столько заботился о взятіи Сен-Ло, сколько о взятіи самого Монгомери и, поручивъ осаду одному изъ своихъ генераловъ, поспшилъ къ Данфору съ двумя полками, шестью-стами всадниковъ и сильною артиллеріей.

Всякій, на мст Габріэля Монгомери, сдался бы тотчасъ, не пытаясь на безполезное сопротивленіе, но Габріэль, съ четырьмя десятками людей, захотлъ состязаться съ арміей.

Надо читать въ исторіи Де-Ту разсказъ объ этой невроятной осад.

Данфоръ держался двнадцать дней. Въ-теченіе этого времени, графъ Монгомери сдлалъ семь отчаянныхъ вылазокъ. Наконецъ, когда городскія стны были пробиты насквозь, и качаясь уже принадлежали непріятелю, Габріэль оставилъ ихъ и удалился сражаться въ башн, называемой башнею Гильйома де-Беллема.

Съ Монгомери было только тридцать человкъ.

Мартиньйонъ приказалъ начать аттаку. У него было пять большихъ пушекъ, пять-сотъ кирасировъ изъ дворянъ, семь-сотъ мушкетеровъ и сто цикеровъ.

Осада продолжалась пять часовъ. Старая башня выдержала шестьсотъ пушечныхъ выстрловъ.

Вечеромъ, у Монгомери осталось только шестнадцать человкъ, но онъ еще не сдавался и провелъ ночь, поправляя брешь, какъ простой работникъ.

Приступъ начался поутру. Между-тмъ, Мартиньйонъ получилъ ночью новыя вспомогательныя войска, такъ-что вокругъ башни Гильйома де-Беллема и ея семнадцати воиновъ стояло пятнадцать тысячь солдатъ и восьмнадцать пушекъ.

Осажденнымъ недоставало не мужества, но пороха.

Монгомери, не желая достаться живымъ въ руки непріятелей, хотлъ приколоть себя шпагою, но Мартиньйонъ послалъ къ нему парламентера, который поклялся Габріэлю именемъ своего начальника, что онъ получитъ полную свободу удалиться.

Монгомери сдался, повривъ клятв. Ему должно было бы, однакожь, вспомнить примръ Кастельно.

Въ тотъ же день, Габріэля связали и отослали въ Парижъ. Наконецъ, онъ былъ въ рукахъ Катерины Медичи! Правда, его захватили предательски, но для нея это было все равно! Карлъ IX умеръ, Генрихъ III еще не возвратился изъ Польши, и Катерина была всемогущею королевой-правительницей.

Монгомери, представленный на судъ парламента, былъ пригововоренъ къ смерти, 26 іюня 1574 года.

Четырнадцать лтъ онъ сражался съ женою Генриха II.

27-го іюня, графъ Монгомери былъ возведенъ на эшафотъ и обезглавленъ, а тло его четвертовали.

Катерина Медичи присутствовала при совершеніи казни.

Такъ кончилъ свою жизнь этотъ необыкновенный человкъ, одинъ изъ самыхъ сильныхъ и самыхъ прекрасныхъ характеровъ шестнадцатаго столтія. Онъ постоянно являлся на второмъ план, но являлся достойнымъ перваго.

Смерть Габріэля вполн оправдала слова Нострадамуса:

…Enfin, l’aimera, puis, las! le tuera

Dame du roy.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Діана де-Кастро не узнала объ его казни: она умерла въ предъидущемъ году, настоятельницей монастыря бенедиктинокъ въ Сен-Кентен.

‘Отечественныя Записки’, NoNo 4—12, 1847

ДВ ДІАНЫ.

I.Сынъ графа и дочь короля.

II.Молодая, играющая въ куклы.

III.Въ Лагер.

IV.Королевская любимица.

V.Комната дтей Франціи.

VI.Діана де-Кастро.

VII.Поговорки конетабля.

VIII.Счастливый карусель.

IX.О томъ, что можно пройдти возл своей судьбы и не узнать ея.

X.Элегія во время комедіи.

XI.Миръ, или война?

XII.Шпіонъ.

XIII.Верхъ благополучія.

XIV.Діана де-Пуатье.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I.Катерина Медичи.

II.Любовникъ, или братъ?

III.Гороскопъ.

IV.Кокетка.

V.Какъ Генрихъ II еще при жизни отца получилъ отъ него наслдство.

VI.Безполезное самопожертвованіе.

VII.Выкупъ.

VIII.Ткачъ Жанъ Пекуа.

IX.Маленькая неудача Мартэна-Герра.

X.Военная хитрость.

ЧАСТЬ ТРЕТІЯ.

I.Памятная записка Арнольда Тиля.

II.Реформаторъ.

III.Сестра Бени.

IV.Доблестное пораженіе.

V.Арно Тилль продолжаетъ свои длишки.

VI.Продолженіе честныхъ продлокъ Арно дю-Тилля.

VII.Лордъ Уэнтвортъ.

VIII.Влюбленный тюремщикъ.

IX.Домъ оружейника.

X.Глава, въ которой съ большимъ искусствомъ соединяются многочисленныя происшествія.

XI.Какъ Арно дю-Тилль веллъ повсить Арно дю-Тилля въ Нойон.

XII.Буколическія грезы Арно дю-Тилля.

XIII.Оружіе Пьера Пекуа, веревки Жана Пекуа и слезы Бабеты Пекуа.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

I.Продолженіе несчастій Мартэна-Герра.

II.Глава, въ которой добродтель Мартэна-Герра начинаетъ возстановляться.

III.Философъ и солдатъ.

IV.Глава, изъ которой можно заключить, что добродтель Маріи Стюартъ проходитъ въ роман такъ же быстро, какъ и въ исторіи Франціи.

V.Другая Діана.

VI.Великая мысль великаго человка.

VII.Различные силуэты воиновъ.

VIII.Догадливость неловкаго.

IX.31-е декабря 1557 года.

X.Во время канонады.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ.

I.Въ палатк.

II.Маленькія лодки являются спасать большіе корабли.

III.Подъ пологомъ черной ночи.

IV.Между двумя безднами.

V.Убійственное вліяніе, которое Арно дю-Тилль даже въ своемъ отсутствіи обнаруживаетъ на бднаго Мартэна-Герра.

VI.Затруднительное положеніе лорда Уэнтворта.

VII.Отвергнутая любовь.

VIII.Взаимная любовь.

IX.Разрубленный лобъ.

X.Домашняя развязка.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ.

I.Счастливыя предзнаменованія.

II.Четверостишіе.

III.Виконтъ Монгомери.

IV.Радость и тоска.

V.Предосторожности.

VI.Тайный узникъ.

VII.Графъ Монгомери.

VIII.Странствующій дворянинъ.

IX.Гд находятъ Арно дю-Тилля.

X.Затруднительное положеніе правосудія.

XI.Недоразумнія по-видимому возобновляются.

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ.

I.Доносъ преступника на самого себя.

II.Правосудіе.

III.Два письма.

IV.Сборище протестантовъ.

V.Еще попытка.

I.
Сынъ графа и дочь короля.

II.
Молодая, играющая въ куклы.

III.
Въ Лагер.

IV.
Королевская любимица.

V.
Комната дтей Франціи.

VI.
Діана де-Кастро.

VII.
Поговорки конетабля.

VIII.
Счастливый карусель.

IX.
О томъ, что можно пройдти возл своей судьбы и не узнать ея.

X.
Элегія во время комедіи.

XI.
Миръ, или война?

XII.
Шпіонъ.

XIII.
Верхъ благополучія.

XIV.
Діана де-Пуатье.

I.
Катерина Медичи.

II.
Любовникъ, или братъ?

III.
Гороскопъ.

IV.
Кокетка.

V.
Какъ Генрихъ II еще при жизни отца получилъ отъ него наслдство.

VI.
Безполезное самопожертвованіе.

VII.
Выкупъ.

VIII.
Ткачъ Жанъ Пекуа.

IX.
Маленькая неудача Мартэна-Герра.

X.
Военная хитрость.

I.
Памятная записка Арнольда Тиля.

II.
Реформаторъ.

III.
Сестра Бени.

IV.
Доблестное пораженіе.

V.
Арно Тилль продолжаетъ свои длишки.

VI.
Продолженіе честныхъ продлокъ Арно дю-Тилля.

VII.
Лордъ Уэнтвортъ.

VIII.
Влюбленный тюремщикъ.

IX.
Домъ оружейника.

X.
Глава, въ которой съ большимъ искусствомъ соединяются многочисленныя происшествія.

XI.
Какъ Арно дю-Тилль веллъ повсить Арно дю-Тилля въ Нойон.

XII.
Буколическія грезы Арно дю-Тилля.

XIII.
Оружіе Пьера Пекуа, веревки Жана Пекуа и слезы Бабеты Пекуа.

I.
Продолженіе несчастій Мартэна-Герра.

II.
Глава, въ которой добродтель Мартэна-Герра начинаетъ возстановляться.

III.
Философъ и солдатъ.

IV.
Глава, изъ которой можно заключить, что добродтель Маріи Стюартъ проходитъ въ роман такъ же быстро, какъ и въ исторіи Франціи.

V.
Другая Діана.

VI.
Великая мысль великаго человка.

VII.
Различные силуэты воиновъ.

VIII.
Догадливость неловкаго.

IX.
31-е декабря 1557 года.

X.
Во время канонады.

I.
Въ палатк.

II.
Маленькія лодки являются спасать большіе корабли.

III.
Подъ пологомъ черной ночи.

IV.
Между двумя безднами.

V.
Убійственное вліяніе, которое Арно дю-Тилль даже въ своемъ отсутствіи обнаруживаетъ на бднаго Мартэна-Герра.

VI.
Затруднительное положеніе лорда Уэнтворта.

VII.
Отвергнутая любовь.

VIII.
Взаимная любовь.

IX.
Разрубленный лобъ.

X.
Домашняя развязка.

I.
Счастливыя предзнаменованія.

II.
Четверостишіе.

III.
Виконтъ Монгомери.

IV.
Радость и тоска.

V.
Предосторожности.

VI.
Тайный узникъ.

VII.
Графъ Монгомери.

VIII.
Странствующій дворянинъ.

IX.
Гд находятъ Арно дю-Тилля.

X.
Затруднительное положеніе правосудія.

XI.
Недоразумнія по-видимому возобновляются.

I.
Доносъ преступника на самого себя.

II.
Правосудіе.

III.
Два письма.

IV.
Сборище протестантовъ.

V.
Еще попытка.

VI.
Опасный поступокъ.

VII.
Опасная предосторожность.

VIII.
Предвщанія.

I.
Роковой турниръ.

II.
Новый порядокъ вещей.

III.
Слдствіе габріелевой мести.

IV.
Перемна температуры.