Дважды рожденный, Богданов Федор Михайлович, Год: 1928

Время на прочтение: 16 минут(ы)

Федор Михайлович Богданов

Дважды рожденный

 []

Источник текста: Ф. Богданов. Дважды рожденный: Издательство ‘Пучина’, Москва, 1928.

Аннотация

К концу XX века земной шар окончательно разделился на два враждебных лагеря: капиталистический и социалистический. Война, которой предстояло решить спор о господстве на земле капитализма или социализма, была неизбежна — и она началась.
Профессор Мартынов с группой учеников изучал одну из пещер на Кавказе, когда в склон горы врезался подбитый американский бомбардировщик с грузом химических бомб. Клубы ядовитого газа ворвались в пещеру, и Мартынов потерял сознание.
Пришел в себя профессор в удивительном подводном дворце, окруженный странными созданиями — людьми-рыбами. Через некоторое время он с ужасом понял, что пробыл без сознания несколько тысяч лет…
Сохранена орфография бумажного издания 1928 года*

ПРОЛОГ

Два лагеря

К концу XX столетия земной шар окончательно разделился на два враждебных друг другу лагеря: лагерь, где господствовала капиталистическая система, и лагерь, где хозяйство велось на социалистических началах.
Разделение это, разумеется, произошло далеко не сразу, ему предшествовал ряд хозяйственных и политических кризисов, войны то мелкие, то крупные не раз потрясали организмы могучих государств. В конце концов Новый Свет сделался средоточением могущества капиталистов под эгидой Морганов. Рядом удачных спекуляций американские Морганы завладели постепенно 70% национального богатства государств С. и Ю. Америки. Эти 70% всех ресурсов Нового Света давали доход, который составлял свыше 80% всех национальных доходов Соединенных Штатов, Аргентины, Бразилии, Мексики и других государств.
Ясно, что должно было получиться в результате сосредоточения в одних руках таких чудовищных богатств: вся политическая власть сосредоточилась тоже в руках Морганов. Вскоре как крупные, так и мелкие государства Америки перестали существовать в качестве самостоятельных политических единиц, и Новый Свет управлялся наместниками, назначенными Морганом. В центре всеми делами хозяйства и политики руководил Совет Двухсот. В его состав входили все руководители всех видов промышленности.
Новый Свет представлял собой гигантский трест, королем которого был Морган-Старший. Только этот король был могущественнее всех королей земли за последнюю тысячу лет, вместе взятых, ибо бо льшая половина ценностей человечества находилась в его полном распоряжении.
Непосредственно подчинялась Совету Двухсот, кроме Америки, вся Западная Европа от Атлантического океана до Рейна и Балкан, большая часть Африки, все острова Тихого океана, южные части Азии и Австралия.
Все остальное пространство суши представляло собой мощную республику советов, которая носила название Союза Народов. Здесь методы хозяйствования были социалистическими, народы, входившие в состав Союза, наслаждались спокойствием и мирным трудом и медленно, шаг за шагом завоевывали природу: осушали болота, рыли оросительные каналы, возводили здания для высших учебных заведений, институтов, обсерваторий и т. д. К этому времени только что приступили к осуществлению грандиозного проекта орошения и заселения внутренней пустынной Азии.
Напротив, в странах, подвластных Моргану, хотя и обладавших несравненно высшей техникой, более развитой наукой, народы не были свободны. Подавляющее большинство людей были заняты подневольным трудом на фабриках, заводах, копях, и высшие знания и блага жизни им были недоступны. За их счет жило сравнительно незначительное количество людей — средних и высших служащих, техники и инженеры и, конечно, бывшие капиталисты, теперь подчиненные Моргану.
Конечно, там случались частые восстания, которые, однако, жестоко подавлялись. При этом случалось, что вместе с восставшими стирались с лица земли целые ранее цветущие города. Восстания часто провоцировались нарочно с целью испробовать на людях вновь какой-нибудь изобретенный газ.
Столкновения между Союзом Народов и Моргановским трестом происходили часто, но до большой войны не доходило, так как обе стороны сильно нуждались друг в друге. Однако, вражда между ними наростала, пока не вылилась в открытое столкновение в 19… году.
Началась война, которую земной шар не видел ни до, ни после этого.
Война должна была решить спор о господстве на земле капитализма или социализма. Победит Союз Народов — человечество пойдет вперед к еще невиданным достижениям, победит Морган — человечество надолго попадет в кабалу и, может быть, совсем погибнет.

В горах Кавказа

Это было поздней весной.
Группа исследователей под руководством известного геолога Мартынова остановилась в 50 километрах к северу от истоков речки Ляльвар и здесь устроила свой временный бивуак.
Случайно или нарочно выбрал это место Мартынов, но оно оказалось удивительно удобным. Место это представляло небольшую лужайку с десятком деревьев посредине. С одной стороны ее была какая-то безымянная гора, а с другой — крутой спуск в долину. Отсюда же отрывался великолепный вид на узкие долины и ущелья, прорезывавшие горы. Крошечный ручеек пробегал по лужайке и маленьким водопадом падал вниз.
В горе внизу темнела дыра — вход в пещеру. В этой пещере была наскоро устроена лаборатория для исследования горных пород.
До заката оставалось около двух часов. Все участники экспедиции уже вернулись из обычных ежедневных экскурсий и не спеша приводили свои записки в порядок. Один из геологов старательно приготовлял шлиф горной порода для исследования под микроскопом, химик в лаборатории возился с анализом.
Понемногу все освободились и собрались около профессора.
— Ну, что? — спросил с добродушным смехом Мартынов. — И сегодня, повидимому, мы не нашли ничего хорошего?
— И сегодня, как и вчера, как и две недели назад, — сердито отозвался студент-горняк. — И куда она, эта проклятая медь, пропала?
— Да, — задумчиво проговорил Мартынов, — кто мог лет пятьдесят назад подумать, что тысячи исследователей в нашем Союзе чуть не круглый год изо дня в день будут искать не что иное, как простую медь? Увы! — человечество понемногу беднеет: почти исчезла нефть, на исходе уголь, мало свинца, еще меньше меди и урана. А медь нам так необходима! Без нее мы умрем, а с ней можем добить еще очень могучие остатки капитализма, а затем двинуть человечество по пути прогресса.
— Мне помнится, что еще во времена Великой Революции говорили о недостатке меди, — отозвался кто-то.
— Да, но тогда это были праздные разговоры, а теперь это — вопрос жизни и смерти большей половины человечества. Трудно сказать, что важнее в обиходе повседневной жизни: медь или радий. Без меди мы шагу не можем сделать в применении электрической энергии, а ведь эта энергия, без преувеличения, одевает нас, кормит и везде заменяет наши мускулы. Благодаря этому мы все имеем теперь столько досуга, сколько не снилось нашим предкам сотню лет тому назад.
— Смешно сказать, — со смехом сказал тот же студент, — мой отец еще работал по семи часов ежедневно, а мне не приходится работать больше четырех. А жаль: на заводе много поучительного.
— А все-таки здесь, среди природы, например, в этих суровых горах, в тысячу раз более поучительного, чем на заводе. Пока вы сегодня ходили и ползали по горам, я покопался немного в пещере. Между прочим, я вот что нашел.
С этими словами Мартынов передал увесистый кусок горной породы своему соседу.
— Несомненно пирит, — определил тот.
Все осмотрели кусок темного камня и большинство решило, что это пирит.
— Совершенно верно, — подтвердил профессор, — пирит. Разве это ничего не говорит вам?
— Если бы мы искали железо…
— Значит, я плохо вас учил, — меланхолично заметил профессор. — Мне же это говорит вот что: пирит сопровождает медный колчедан. Если, следовательно, мы нашли пирит, то мы в праве ожидать встретить здесь и медь.
— Вы нашли его в этой пещере? — разом спросило несколько человек.
— Именно в этой пещере.
Все посмотрели на гору. Гора небольшая, но лишенная растительности, сплошь состоявшая из мощных слоев известняков, доломитов и песчаников, производила угрюмое, невеселое впечатление. Именно в известняках вековая деятельность проточной воды вымыла эту пещеру. В течение многих тысячелетий просачивалась вода по трещинам, понемногу растворяла известняк и уносила его с собой. Трещины увеличились до больших пустот, пустоты, соединившись, образовали пещеру…
— Вы нашли медь? — взволнованно спрашивали профессора.
— Нет еще, но завтра мы возобновим поиски. Пещера может оказаться очень большой, а мы не приспособлены к изысканиям в темноте. Завтра же одному из вас придется спуститься вниз и достать электрические фонари. Без фонарей мы ничего ровно не сможем сделать.
Затем профессора вновь засыпали вопросами. У кого-то оказался небольшой фонарь. Человека три не утерпели и теперь же устремились в пещеру. Но через полчаса вернулись разочарованные: свет был слишком слаб, чтобы можно было что-нибудь рассмотреть.
— Не торопитесь, дети, — заметил Мартынов, — успеем завтра. А пока наладьте-ка связь с Тифлисом по радио. Мы уже около двух недель не знаем, что творится на белом свете.
— Я уже пробовал, — мрачно заявил ‘физик’.
‘Физиком’ он назывался в экспедиции потому, что в изысканиях употреблял не геологические методы, а чисто физические, к этому времени значительно усовершенствованные.
— Уже третьего дня пробовал, — заявил он, — ничего не вышло.
Все стали обсуждать это странное обстоятельство. Отчего бы это могло произойти?
— Вы установку делали верно?
— Не может быть ни малейшей ошибки.
— Странно. Попробуем еще.
При последних лучах заходящего солнца Мартынов сам установил приборы, все тщательно проверил.
Все молчали. Молчали и горы. Чуть слышно падала невдалеке вода. Изредка отрывался от скалы камень и с шумом катился вниз, но потом опять все погружалось в молчание.
— Дело в том, что Тифлисская станция должна подавать сигнал через каждые полчаса. Отсюда до Тифлиса не более 150 километров, слышать мы могли бы отлично. Сколько сейчас времени? У меня 26 минут двадцать первого.
— У меня двадцать семь, — отозвался ‘физик’.
— Подождем.
Но тщетно: ждали беспрерывно до двадцать первого часа, но из Тифлиса не долетело ни звука.
— Станция испорчена, — проворчал Мартынов.
Некоторые не придали этому никакого значения, другие, наоборот, сильно встревожились.
Дело в том, что Тифлисская станция должна [Здесь в бумажной книге — опечатка: вместо начала предложения повторно напечатана часть фразы из одного из предыдущих абзацев. прим. Tiger’а.]…литическое положение перед нашим отъездом было весьма ненадежное и со дня на день можно было ожидать бури.
— Вы полагаете, что морганисты разрушили станцию в Тифлисе? — спрашивали скептики и при этом сильно смеялись.
— Сами посудите, — горячо говорил химик, — Ведь и третьего дня станция не работала. Обычно порчи на станции исправляются в несколько часов, а тут, может быть, несколько суток прошло. Разрушения, по всей вероятности, громадные.
— Дня три назад была большая буря. Не опрокинула ли она мачты?
— Нет, — твердил химик, — в этом случае станция работала бы на другой день. Надо узнать подробно. И зачем ждать утра? Необходимо отправиться сейчас же. Спуститься с высоты в 500 метров — пустяки.
— Разумеется, если не принимать во внимание таких пустяков, как шея моего помощника, — заметил Мартынов.
— Ничего, ночь лунная, через час можно спуститься в долину.
Вопрос стал горячо обсуждаться. Говорили за и против. Мартынов все упирался и говорил, что не может рисковать вверенными ему людьми, что днем раньше или позже узнают — не важно, что спуск весьма опасен и т. д.
В конце концов все-таки решили послать человека вниз сейчас. Вызвался итти химик.
Сборы его были не долги: через десять минут он уже бодро шагал по направлению к маленькому водопаду: там начинался спуск в долину.
— Смотри, Митя, — кричал Мартынов, — на средине спуска, у второго водопада, место очень опасное.
— Ничего, Павел Егорыч, не беспокойтесь: завтра к вечеру буду здесь. Не в первый раз мне делать подобные спуски.
Голос химика звучал с минуту, но что он говорил, разобрать было нельзя: он уже был на несколько десятков метров ниже, так как спуск здесь был вначале легкий.

Почему не работала Тифлисская радиостанция

Не день, а целых три томительных дня прошло, прежде чем вернулся назад химик с электрическими фонарями и новостями.
Еще только показалась его голова над площадкой, а он уже кричал:
— Восьмой день идет война!
С ним оказался носильщик — старик-мингрелец с грузом свежих продуктов за спиной.
— Почему я так долго задержался? — заговорил химик, бросая тюки с газетами и фонарями. — И счастье еще, что успел на четвертый день сюда попасть. Наша авиэтка внизу, помните? Бак у нее пробит и в ней не было ни капли бензину. На ней я бы в полчаса добрался до аула, а теперь пошел пешком. Вы знаете, это километров пятьдесят. Хорошо еще, горец попался, дорогу указал, а то совсем бы пропал. В первый же день в лесах запутался, стадо зубров видел, — можете себе представить! Вы знаете, как я им обрадовался! Будто ледникового человека увидел. А говорили, что зубров уже и на Кавказе нет. Тут-то вот, в этих лесах, и попался проводник. Два дня шел пешком, словно бы я жил этак лет сотню назад. И подумать только, что наши предки здесь всего сто лет назад ходили таким образом — по 20 километров в день. Эгоист, я очень обрадовался, что живу теперь, а не на сто лет раньше. Пришел в селение, еле языком ворочаю и сейчас же спать. И еще недавно встал, всего часов шесть назад… Да, да, страшно сказать: началась война. Американский флот готов форсировать Дарданеллы, а, может быть, он уже в Черном море. Хотят захватить Кавказ, ибо только здесь единственное место на земном шаре, где есть еще нефть. Нефть им необходима для массового изготовления какого-то страшного газа… Дела, одним словом! Во всем селении осталась одна единственная авиэтка — какая-то старая колымага, лет двадцати отроду: все здоровые люди и авиэтки с ними ушли в Тифлис. Аэроплан старый, помните? Еще мы на нем недели две назад катались. Тоже взяли. Так вот, не будь этой старой машинки, не пришел бы я до сих пор. Лежит бедная теперь внизу: еле довезла нас двоих.
— Позвольте, вы нам не сказали самого главного: отчего не работает Тифлисская радиостанция.
— И верно: забыл. Работает, работает, вот это-то и плохо. Полагают, что это — дело рук морганистов. Откуда-то со стороны Греческого архипелага все время идут радиоволны и интерферируют с волнами Тифлисской радиостанции. Пробовала станция работать на волнах различной длины, но уже через полчаса слышимость ее сводилась к нулю. Теперь выработана целая азбука: 10 м. она говорит — на такой-то волне, 2 м. — на другой, 5 м. — на третьей и т. д. У меня все записано. Кроме того, несколько надо изменить конструкцию приемника. Я узнал, как это надо сделать. Тогда мы будем хорошо слышать.
Стали горячо обсуждать привезенные химиком новости. Несмотря на усталость, последний терпеливо и добросовестно рассказывал все, что сам узнал в селении от людей, недавно вернувшихся из Тифлиса. Он даже вынужден был подробно описать свою встречу с зубрами и обратное путешествие на авиэтке. Некоторые занялись просмотром газет и чтением писем из Москвы.
Вдруг Мартынов издал громкое восклицание.
— Послушайте-ка, что я тут вычитал, в этой газете.
— Что такое? — закричали голоса.
Все обступили профессора. Он медленно и аккуратно сложил газету и посмотрел на всех.
— Павел Егорыч, не мучайте, говорите, — сказал кто-то.
— Лет десять назад, — начал он, — я был в Америке. Официальная командировка моя была в Филадельфию для изучения тамошней минералогической коллекции. На самом деле я по возможности должен был проникнуть в тайну изобретенной электрической пушки. Как вы знаете, изобретение это принадлежит директору знаменитого института в Филадельфии. Признаюсь вам, я мало узнал об этой пушке. Знаю только одно: от места, где она стоит, она может в радиусе в 100 километров создавать чудовищные грозы без дождя, перед которыми бледнеет самая пылкая человеческая фантазия. Но зато я узнал нечто в тысячу раз более опасное: в окрестностях Филадельфии работал маленький таинственный заводик. Он производил газ — самый страшный изо всех газов, когда-либо выдуманных человеком. Для его изготовления необходимы главным образом нефть и ртуть. Да вот прочтите в газете, там он довольно верно описывается,
Химик прочитал следующее:

‘Гидрарген’.

‘Уже в течение десяти последних лет со столбцов нашей прессы не сходили сообщения о попытках разгадать тайну страшного газа, изобретенного в Филадельфии. С открытием враждебных действий против Союза Народов сразу же вошел в широкое употребление и этот газ. Сами американцы зовут его ‘гидраргеном’, что указывает на ртуть, как на главную, повидимому, составную его часть. Действия этого газа ужасны. Константинополь, первым подвергшийся нападению американских воздушных флотилий, почти наполовину разрушен. Под гибельным действием ‘гидраргена’ гибнет все живое. Где разрывается гидраргеновая бомба, через полчаса замолкает всякий живой звук. Железо и медь подвергаются быстрому разложению. Уцелевшие очевидцы рассказывают, как падали двери с железных петель, балконы домов, рушились стальные балки и сами многоэтажные дома со стальным остовом, медные провода, крыши и т. д. После пятиминутного действия газа аэропланы распадаются на части.
Любопытная особенность: трупы людей, умерших от ‘гидраргена’, точно консервированные, не разлагаются.
Химический институт в Москве усиленно работает над изобретением противогаза’.
— Ко всему этому я могу вот что еще добавить, — сказал профессор. — Вскоре после того, как был изобретен ‘гидрарген’, случайно разорвалась готовая бомба. Пострадало около десятка лиц. Это было лет пятнадцать назад. В прошлом году я имел сообщение, что два из этих трупов еще не разложились. Один из них был вскрыт. Все органы были в целости, даже нервы оказались целы. Казалось, стоит только влить кровь в жилы, и он оживет. А между тем со времени смерти этих несчастных прошло полтора десятка лет. Высказывалась даже смелая мысль, что эти трупы могут лежать тысячи лет и все же не разложатся, даже не высохнут, как это произошло с египетскими мумиями. Представляет большую загадку, почему одни умершие от ‘гидраргена’ разлагаются скоро, а другие могут лежать целыми неопределенно долгое время.

Тайна пещеры

Мартынов и два его помощника медленно подвигались в узкой пещере. Почва в ней была неровная, слегка покатая к одной стене. У этой именно стены тек маленький ручеек с холодной водой, — наверное, тот самый, что протекал и по лужайке перед пещерой. С потолка свешивались конусообразные сталактиты, но не бесчисленными сосульками, как в некоторых пещерах, а лишь изредка: очевидно, вода проникала сюда весьма слабо. Может, поэтому и пещера была небольшая.
Мартынов внимательно всматривался в стены пещеры, изредка останавливался, ловко отбивал кусок какой-нибудь горной породы и долго потом рассматривал его при свете электрического фонаря. Порода, слагавшая стены и пол пещеры, всюду была твердая, местами казалась отполированной вековой деятельностью воды и красиво отражала свет фонарей.
Исследователи шли уже около часу, скудный дневной свет, проникавший сквозь вход, давно исчез, исчезли всякие звуки, даже слабый шум ручья вдруг прекратился. Оказалось, что он ушел под стену, как в этом убедился один из помощников Мартынова, пройдя из любопытства шагов с полсотни назад. Видимо, исследователи попали в сердце горы: исчезли светлые известковые породы и отовсюду глядел черный блестящий массивный камень.
Мартынов остановился у одного выступа и стал его внимательно рассматривать. Каждому из троих одновременно пришла в голову мысль о беспредельности времен, перед которой бессильны даже человеческая мысль и воля. Сколько тысячелетий прошло с тех пор, как вода капля за каплей стала точить этот темный камень, имевший твердость стали, и, наконец, выдолбила этот туннель! А этот крошечный ручеек, глубиной всего в двадцать сантиметров, должен был крупинка за крупинкой вынести весь этот материал и скатить туда, в долину. Сейчас он может нести на себе всего только спичечную коробку, а вот в течение миллионов лет вынес миллионы тонн камня! Изумительна сила времени! Только бы время, и капля воды, казалось, может продолбить насквозь весь земной шар.
А ведь уже давно, очень давно вода перестала просачиваться по каплям сюда. Как ни вслушивались исследователи, нигде не слышно было ни одного звука от падения капли, царила могильная тишина. Чувствовалась целительная сухость и чистота воздуха. Казалось, здесь не может быть ни одного микроба.
— Смотрите-ка! — закричал один из помощников профессора, поднимая с полу медно-красный кусок породы, — разве это не самородная медь?
— Да, это кристалл самородной меди, — согласился профессор. — Этот кусок потянет не меньше двух килограммов. А какая красота! Что же, где-нибудь рядом есть и залежи меди. Я вот уже минут десять смотрю на этот выступ, и если мне мои старые глаза не изменяют, то эта глыба не что иное, как медный колчедан.
У всех вырвалось громкое восклицание: глыба при ближайшем осмотре действительно оказалась медным колчеданом. Колчедан залегал здесь в виде громадного штока. Трудно было сейчас сказать, как далеко этот шток уходил вверх и вниз, но размеры его вдоль стены пещеры были громадны,
Профессор несколько раз сам лично измерял шагами расстояние от начала и конца штока и не мог притти в себя от восхищения: уж очень велики должны были быть запасы меди здесь.
— Никак не меньше 15% чистой меди, — говорил он. — Хорошая находка, великолепная! Наверное тут есть не один шток этого колчедана: это один из многих.
Он уселся на камень, поставил на выступ фонарь и вытер лицо платком. Не меньше его были взволнованы и его спутники: ведь это какая честь — найти такие залежи необходимейшего продукта!
— Итак, — сказал профессор, — тайна пещеры, хранимая в сердце горы в течение тысячелетий, раскрыта. И мы ее раскрыли. А сколько еще тайн хранится в недрах гор и пучинах морей! Но это — для грядущих поколений. Кстати, молодое поколение зарисовало вход пещеры?
Помощники Мартынова должны были смущенно признаться, что это ими было упущено. Один из них быстро пошел к выходу пещеры, чтобы оттуда начать съемку плана.
Через четверть часа он уже был на лужайке и с удовольствием снова увидел солнце, горы, долины.
— Уф! — вздохнул он. — Как ни заманчиво там, в пещере, а все-таки здесь лучше.
В этот самый момент он заметил в небе к югу отсюда черную точку, которая стала быстро расти, и уже через пять минут можно было сказать, что эта точка не что иное, как аэроплан.
Он быстро несся прямо на гору, но не по прямой, а по чрезвычайно кривой линии. Получалось такое впечатление, словно машиной никто не управлял: она ‘ныряла’ и несколько раз пыталась взять то в одну, то в другую сторону.
Молодой человек с ужасом увидел, что это был тяжелый бомбовоз не совсем знакомой конструкции.
— Неужели американский? — прошептал он. — И управляется по радио, может быть, с Черного моря? А вдруг на нем десяток баллонов с этим проклятым ‘гидраргеном’?
Не успел он как следует вдуматься в эту последнюю мысль, как гигантская птица с шумом и свистом грохнулась перед самой пещерой.
Вслед затем наступил хаос, который, может быть, походил на тот, которым сопровождалось образование первозданной коры земли. Раздался чудовищный гул, треск, шипение — целое море звуков, которые звучали здесь только во время вздыбания гор. Гора была потрясена до основания, почти половина ее обрушилась, поднялась туча пыли и мелких обломков, глыбы и камни засыпали пещеру, заполнили всю площадку перед ней, погребли под собой деревья и большой лавиной скатились вниз. Образовались вихри во всех направлениях, которые подхватывали большие камни и бросали их точно бомбы. Грохот и свист был подхвачен эхом ущелий, тысячу раз отражен и мощной волной разнесся по окрестностям.
Если бы здесь было землетрясение, то разрушение не могло бы быть больше.
Такова сила нескольких тонн взрывчатых веществ.
Невольный свидетель этой катастрофы, помощник Мартынова, был подхвачен воздушным вихрем, несколько раз перевернут и затем сброшен с площадки. Задыхаясь от воздушного давления, теряя последние проблески сознания, он на один короткий миг видел, как белесные клубы газа с силой устремились в пещеру, затем действительность от него скрылась.
Последней его мыслью было:
— А как же профессор? Неужели заживо погребен? Отравлен ‘гидраргеном’?

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

В ПОДВОДНОМ ДВОРЦЕ

Странный сон в не менее странном месте

Он медленно приходил в себя. Неясные образы, коротенькие обрывки мыслей появлялись на миг в его голове и затем исчезали.
Надолго осталось у него в голове впечатление о бесконечных, уходящих в даль зеленых блестящих стенах и таком же зеленом сводчатом потолке, терявшемся где-то вверху, в зеленом полумраке.
Над ним склонялись какие-то странные человеческие лица с громадными немигающими глазами, и вновь он впадал в забытье.
Особенно запомнилось ему одно слегка сморщенное лицо, вытянутое вперед, с косо поставленными глазами.
— Какой-то китаец, — мелькнула в его голове первая мысль.
Это лицо чаще других склонялось над ним, все же другие, которые удержала его память, удивительно были похожи одно на другое, вытянутые, с непомерно большими глазами.
— Это не люди, это рыбы, — резюмировал он как-то в просыпавшемся сознании свои впечатления от них.
Третьей его мыслью была следующая:
— Где я и что со мной?
Как, велики были промежутки между этими тремя мыслями, появлявшимися последовательно, он не мог восстановить даже впоследствии. Сопоставив ряд обстоятельств, он спустя долгое время решил, что эти три конкретных мысли вышли из его сознания на протяжении трех-четырех месяцев.
Затем просыпание мозговых клеток началось несколько быстрее, мысли стали задерживаться в голове на более долгие промежутки времени, впечатления об окружающем стали тверже и отчетливее.
Следующим ощутимым, оставшимся у него на всю жизнь впечатлением, был страшный шум и стук в нем самом.
— Как будто паровоз идет в груди, — подумал он.
Но спустя некоторое время он перерешил:
— Это всего только бьется сердце. Повидимому, я был долго без сознания.
Мартынов сделал, как ему показалось, движение рукой, и вновь улетучились проблески его сознания.
Затем он пришел в себя с ощущением голода. Ему страшно хотелось есть, он делал движения конечностями и затем открыл глаза.
Вверху, очень высоко, зеленел красивый сводчатый потолок. Насколько профессор мог видеть, стены тоже были зеленые и вообще все, что у него было перед глазами, было окрашено в зеленый цвет. Из каких-то неведомых источников лился чрезвычайно мягкий свет. Уж не он ли и окрашивал все в цвет выколашивающейся ржи?
Профессор сделал движение рукой: она ему повиновалась легко. То же он проделал и с ногой. Но головы он повернуть не мог: ее удерживал какой-то металлический колпак. К груди его была плотно прижата беловатая металлическая пластинка, от которой шел металлический же шнур.
Затем профессор почувствовал вдруг удивительную легкость в теле, все члены его могли двигаться легко и свободно, голову он тоже мог вертеть по своему желанию.
Он приподнялся.
Сзади его стоял старик с тем самым лицом, которое профессор часто видел во время своего странного состояния.
Грезы кончились, начиналась непонятная действительность.
— Какой странный сот был, — тихо проговорил профессор и сам удивился своему глухому, едва слышному голосу.
Оглянувшись, профессор увидел, что он лежал до сих пор на весьма сложном аппарате в виде кушетки, от которой во многих направлениях шли гибкие металлические провода.
Странный старик с лицом, лишенным всякой растительности, только что снял руку с рычажка у оригинального прибора, который напоминал несколько Уитстонов мостик.
— Это не меня ли он электрическим током будил? — подумал профессор.
На странной кушетке лежала металлическая сетка в форме колпака, от которой тоже шел провод. Профессор решил, что именно этот странный колпак сжимал его голову словно в тисках. Где это он находится? Что это — клиника, больница, лаборатория? А кто этот старик — ассистент, профессор, лаборант?
Мартынов еще раз молча оглядел все: пол, стены, потолок. Странно, нигде не видно ни одного окна, ни одной двери, нет ни одной лампы, а между тем здесь не так уж темно. Свет, следовательно, сюда проникает. Но откуда?
Насколько Мартынов мог заметить, все помещение представляло собой бесконечную амфиладу комнат, разделенных полукруглыми арками. Везде виднелись круглые или восьмиугольные столики с инкрустацией из странного металла, кресла и подобия кушеток, на одной из которых только что лежал профессор. Насколько он мог заметить, в стенах всюду темнели огромные ниши.
По знаку старика Мартынов последовал за ним. Походка этого странного человека была очень неуверенной и нетвердой, он неловко цеплялся одной ногой за другую, казалось, ноги его были лишены костей. Тут только профессор заметил, до чего у этого старика были коротенькие руки, но с необычайно широкими кистями.
Они остановились у одной из ниш. Проводник профессора, попрежнему безмолвный, нашел в полумраке какой-то рычаг, повернул его, и ниша осветилась мягким зеленоватым светом.
Пока рука старика была на рычаге, Мартынов заметил с неприятным ощущением, что между короткими пальцами старика натянута перепонка.
— Весьма любопытный экземпляр, — почему-то вслух подумал Мартынов и с ног до головы оглядел старика. Старик был ниже среднего роста, с массивным торсом, короткими, но толстыми руками и с весьма жиденькими ногами, словно это был последний потомок поколений рахитиков. Лицо было бесстрастно, глаза, очень большие и выпуклые, почти не мигали. Впоследствии профессор имел возможность убедиться, что этот старик хотя и был представителем этого странного ответвления человеческого рода, но далеко не типичным.
— Как вас зовут? — попробовал заговорить профессор.
— Ио, — ответил старик и взял профессора за руку.
Тот быстро ее отдернул: он ощутил прикосновение чего-то холодного и неприятного.
Но старик вновь осторожно взял профессора за руку, а другой рукой провел по его груди и животу, приговаривая каким-то булькающим голосом:
— Ио, ио.
Тут профессор осмотрел себя и заметил, что был совершенно голый, им овладело чувство неловкости, ему даже стало холодно. Профессор подумал: как это странно, что он всего несколько мгновений назад совсем не ощущал холода, а вот, когда увидел себя голым, стал дрожать.
На старике было странное одеяние белесого цвета, шершавое и плотно облегавшее все тело, оставляя открытым только конечности и голову.
Старик нажал рычажок в стене, прямоугольный кусок стены бесшумно ушел вверх и обнаружил такой же формы отверстие. Старик нагнулся и вынул оттуда такое же одеяние, какое было на нем, и подал его профессору, который сейчас же и облачился в него.
Верно, как и ожидал профессор, этот странный наряд был шершавый снаружи, но очень мягкий изнутри. И еще одно странное качество своего наряда заметил профессор: была разница температуры в наружном и внутреннем слое ткани — наружный слой был значительно холоднее внутреннего.
— Странный человек, странная обстановка, — пробормотал профессор.
Вновь двинулся старик, а за ним по его знаку и профессор.
— Где я и что со мной? — в десятый раз думал между тем профессор, шагая за стариком. — Что за удивительное место, что произошло? Или мир изм
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека