ИНСТИТУТ К. МАРКСА и Ф. ЭНГЕЛЬСА
Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
БИБЛИОТЕКА НАУЧНОГО СОЦИАЛИЗМА
ПОД ОБЩЕЙ РЕДАКЦИЕЙ Д. РЯЗАНОВА
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
МОСКВА * 1928 * ЛЕНИНГРАД
Двадцатипятилетие смерти Маркса
(‘Голос С.-Д.’ 1903 г. No 3)
Я пишу эти строки под непосредственным впечатлением международного чествования памяти Маркса по случаю 25-летия его смерти. Чествование это, несомненно, вышло грандиозным: в цивилизованных странах всего мира идеологи пролетариата выразили свое, конечно, вполне искреннее и, очевидно, очень большое уважение к памяти того великого человека, который не только кликнул, — вместе со своим неизменным другом Энгельсом, — знаменитый клич: ‘пролетарии всех стран, соединяйтесь!’, но и выковал могучее духовное оружие для борьбы пролетариата с буржуазией. А когда исполнилось, в 1901 г., 25-летие со дня смерти М. А. Бакунина, то оно почти совсем не было отмечено в пролетарской печати. Это показывает, в чью пользу решила история ‘великий спор’ между Марксом и Бакуниным, приведший к распадению старого Интернационала. В настоящее время программа Бакунина, — которую Маркс справедливо характеризовал, как ‘мешанину поверхностных идей, нахватанных справа ‘и слева’ {См. его письмо к Ф. Больте от 29 ноября 1871 г. (‘Письма К. Маркса. Фр. Энгельса и др. к Ф. Зорге и др. ‘, перевод с немецкого под редакцией и с предисловием П. Аксельрода. С.-Петербург 1908, стр. 46).}, — разделяется, в более или менее измененном виде, лишь немногочисленными кучками анархистов и, отчасти, так называющими себя революционными синдикалистами, между тем как программа Маркса объединяет огромнейшее большинство сознательных пролетариев. И это понятно. Бакунин был последним крупным представителем утопического социализма, неизбежно вырождавшегося в сектантство, а, — как справедливо замечает тот же Маркс в только что цитированном письме, — ‘развитие социалистического сектантства и развитие действительного рабочего движения всегда находятся между собою в обратном отношении’. Со времени распадения первого Интернационала, рабочее движение выросло в колоссальной степени, и именно его рост и его всесторонние успехи и показали, что в ‘великом споре’ между Бакуниным и Марксом истина была на стороне этого последнего. В письме к Зорге от 27 сентября 1873 года Маркс говорит: ‘Сами события, неизбежный ход развития позаботятся о возрождении Интернационала в лучшей форме’. И события, действительно, позаботились об этом. Интернационал в самом деле возродился в новой форме, более соответствующей условиям нынешнего рабочею движения. По справедливому замечанию т. Э. Вандервельда, к нему примыкает теперь 25 национальностей и миллионы организованных рабочих. Во всем цивилизованном мире нет такой силы, которая могла бы остановить успехи нового Интернационала. Будущее принадлежит ‘пролетариям всех стран’, объединяющихся под красным знаменем международной социал-демократии!
В сотрудничестве с Энгельсом Маркс положил основу научному социализму. Главная отличительная черта научного социализма состоит в том, что он представляет собою не что иное, как теоретическое выражение объективного хода общественного развития. До какой степени программа Маркса соответствовала ходу этого развития, видно, между прочим, из того, что в ее пользу свидетельствуют даже те явления в жизни международного социалистического пролетариата, которые на первый взгляд кажутся противоречащими ей. Так, например, учение уже упомянутых мною ‘революционных’ синдикалистов есть возврат к прудонизму и бакунизму, местами совершающийся, правда, под весьма сильным влиянием новейшего манчестерства (чистой экономии’, ‘австрийский школы’). А так как ‘революционный’ синдикализм все-таки должен быть признан заметным общественным явлением в некоторых странах Европы, — недаром же кокетничают с ним оппортунисты французского социализма, — то на первый взгляд могло бы показаться, что современный ход рабочего движения не так уже сильно противоречит программе Бакунина, как это утверждаем мы, марксисты. Однако, это могло бы казаться именно только на первый и к тому же невнимательный взгляд.
Я не буду распространяться здесь о том чрезвычайно, однако, знаменательном факте, что, тяготея к Прудону и Бакунину, теоретики ‘революционного’ синдикализма могут в то же самое время тяготеть к ‘чистым’ идеологам современной буржуазии. Я ограничусь ссылкой на то, что попытки вернуть пролетарскую теорию и практику ‘назад к Бакунину’ яснее и убедительнее всяких рассуждений обнаруживают противоречие между программой Бакунина, с одной стороны, и требованиями современного пролетариата — с другой.
Как известно, Бакунин решительно отрицает пользу государственного вмешательства во взаимные отношения капитала и наемного труда. Не менее отрицательно относится он и к таким требованиям, как сокращение рабочего дня и т. п. И в этом отношении анархисты в течение долгого времени были верными последователями Бакунина. Уже весною 1872 г. на конгрессе в Сарагоссе испанские анархисты отвергли всякие совещания по поводу восьмичасового рабочего дня на том основании, что ‘они ознаменовали бы собою ограничение великой цели — полного упразднения всякого наемного труда’ {Иекк (Екк), Интернационал, С.-Петербург, 1906 г., стр. 39. Это отношение сарагосских бакунистов к восьмичасовому дню напоминает отношение наших ‘большевиков’ к вопросу об ответственном министерстве.}. В полном согласии с этим, очень авторитетный… в глазах анархистов Жан Грав пишет: ‘Требовать, чтобы государство вмешивалось в отношения между трудом и капиталом, значит — идти наперекор всякой логике: это вмешательство может оказаться выгодным только для тех, чьи интересы государство призвано защищать… Если рабочий день будет уменьшен до восьми часов, говорят нам защитники реформы, это уменьшит безработицу, происходящую от перепроизводства, и даст возможность рабочим поднять впоследствии заработную плату. С первого взгляда это рассуждение покажется вполне правильным, но для всякого, кто попытается дать себе отчет в явлениях, связанных с современным строем нашего, так называемого, общества, скоро станет ясна ошибочность его’. Далее Грав сам ‘пытается дать себе отчет’ в этих явлениях и, сославшись, между прочим, на ‘Капитал’ Маркса, приходит к тому выводу, что добиваться сокращения рабочего дня могут только люди, готовые ‘попусту терять время, гоняясь за преобразованиями, которые ровно ничего не преобразуют’. По его словам, анархисты стремятся ‘внушить рабочим, что им нечего ждать от подобного рода детских забав и что единственный путь к преобразованию общества, это — разрушение управляющих им учреждений {Жан Грав, Умирающее общество и анархия. Издание группы коммунистов-анархистов. Женева 1901, стр. 162—167.}. И это вполне верно, — точнее, это было вполне верно до тех пор, пока анархисты не увидели себя вынужденными считаться с требованиями рабочей массы. Анархисты в самом деле пытались убедить пролетариат в том, что добиваться восьмичасового рабочего дня значит увлекаться ‘детской забавой’ {Там же, стр. 167.}. Однако, доводы, представлявшиеся столь убедительными с их сектантской точки зрения, не убедили пролетариата, так что им самим пришлось принять участие в столь резко осужденной и осмеянной ими ‘детской забаве’. Анархисты, утвердившиеся во французских синдикатах, поддерживают не только требование восьмичасового дня, но также и — bombile dictu! — целого ряда законов, защищающих интересы наемного труда. И когда, добившись того или другого из подобных законов, французские рабочие синдикаты хотят воспрепятствовать нарушению его капиталистами, они демонстративно выходят на улицу с криком: ‘да здравствует закон!’ Этот поистине возмутительный, с анархической точки зрения, крик раз давался в Париже не далее, как в ноябре 1906 г., во время демонстрации в защиту закона об еженедельном отдыхе. Я не знаю, в какой мере привыкло к нему теперь анархическое ухо, но я знаю, что анархисты должны мириться с ним, если не хотят утратить всякое влияние на французские профессиональные союзы. Анархисты должны были ‘поклониться’ тому, что они ‘сжигали’. А это значит, что жизнь и тут осудила Бакунина и оправдала Маркса, утверждавшего в памятной записке, представленной Генеральным советом Интернационала Женевскому конгрессу этой организации: ‘Проведением подобных законов (т. е. законов, ограждающих интересы наемного труда. — Г. П.) рабочий класс не укрепляет правящей власти. Рабочий класс, наоборот, подчиняет себе эту власть, которою теперь пользуются против него. Общим законодательным актом рабочий класс достигает того, чего напрасно добивались бы бесчисленные изолированные индивидуальные попытки’ {Екк, назв. соч., стр. 39.}.
Стало быть, если учение современного ‘революционного’ синдикализма и является в значительной степени возвратом к Бакунину, то следует помнить, что бакунизм, проповедуемый революционными синдикалистами, отрицает то, что составляло душу Бакунинской тактики. Само собою понятно, что учение ‘революционного’ синдикализма ровно ничего не выигрывает от этого в смысле стройности и последовательности: наоборот, оно делается сбивчивым и противоречивым. Только итальянские синдикалисты имели мужество открыто высказаться, — в постановлении своего последнего, феррарского, съезда, — против государственного вмешательства. Но итальянские синдикалисты тем отличаются от французских, что не имеют почти совсем никакого влияния на профессиональные союзы. Они пока остаются сектой, а секта может, ничего не теряя, последовательно идти… к абсурду.
‘Революционный’ синдикализм воскрешает Бакунина главным образом для борьбы с социалистической партией, как политической организацией пролетариата. Но кто, хотя бы скрепя сердце, поддерживает требование государственного вмешательства, тому просто-напросто нельзя уйти от ‘политики’.
Маркс справедливо говорит: ‘Всякое движение, в котором рабочий класс, как класс, выступает против господствующих классов и старается вынудить их к чему-либо внешним давлением, есть уже политическое движение. Напр., попытка добиться уменьшения рабочего дня на отдельной фабрике или в отдельной мастерской от отдельного капиталиста путем стачки и т. п. — чисто экономическое движение, напротив, движение в пользу закона о восьмичасовом рабочем дне и т. п. есть политическое движение. Таким-то образом из разбросанных повсюду экономических движений в среде рабочих вырастает политическое движение, т. е. классовое движение для осуществления классовых интересов в общей форме, в форме, обладающей всеобщей общественно-принудительной силой’ {Письмо к Больте от 23 ноября 1871 г. ‘Письма К. Маркса’ и т. д. стр. 50.}.
Французские рабочие, организованные в профессиональные союзы, настойчиво добиваются осуществления своих классовых интересов в форме, обладающей общественно-принудительной силой. Их знаменитое action directe (непосредственное действие) ставит себе именно эту задачу. И в этом смысле можно сказать, что влияние на них ‘революционных’ синдикалистов отнюдь не препятствует им заниматься политикой, т. е. на деле отрицать программу Бакунина и бакунистов. Но это влияние мешает им сознательно отнестись к своей собственной политической борьбе, т. е. понять ее конечную цель. И поскольку они не понимают этой конечной цели, постольку они еще признают Бакунинскую программу. Но это является простым следствием их политической отсталости, и всякий новый шаг в деле развития ими своего политического сознания будет вместе с тем и новым шагом к отрицанию бакунизма вообще и ‘революционного’ синдикализма в частности.
В политической борьбе каждого данного класса есть своя логика. Логики политической борьбы пролетариата не одолеют паралогизмы синдикалистских теоретиков. ‘Политическое движение рабочего класса естественно имеет целью завоевание им политической власти’ {Маркс в том же месте.}. Этого не понимают рабочие, подпавшие под влияние синдикалистов. Стремление к завоеванию политической власти кажется им делом, достойным лишь своекорыстных политиканов. Но так как им все-таки приходится апеллировать к политической власти для защиты своих классовых интересов, то их отказ от ее завоевания на деле способствует лишь сохранению ее в руках политиканов и защитников существующего общественного порядка. Из этого нелепого противоречия нет другого выхода, кроме признания той конечной цели политической борьбы, которая отвергается теперь рабочими, проникнутыми предрассудками синдикализма. И нельзя сомневаться в том, что сама логика политической борьбы рано или поздно направит организованных рабочих к этому выходу даже там, где они, — как это мы видим в современной Франции, — пока еще поворачиваются к нему спиной. И тогда программа Бакунина уже окончательно потеряет даже то свое отрицательное значение в ходе развития пролетариата, которое она пока еще сохраняет во Франции, благодаря энергичным усилиям ‘революционных’ синдикалистов и политической отсталости некоторой части пролетариата.
Замечательно, что когда идеологи буржуазии заговаривают об истории Интернационала, они всегда изображают Маркса, как представителя умеренного течения в нем, а Бакунина, как самого крайнего революционера. Но это свидетельствует лишь о том, что идеологи класса, совершившего на Западе несколько больших и малых революций, до сих пор не пришли к ясному представлению насчет того, что же собственно означают слова: революционер, революционный.
В одном из своих писем к Кугельману Маркс дает понять, что, по его мнению, революционной тактикой является та, которая вытекает из классовой борьбы, определяется ее ходом. И он совершенно прав, если только верно то, что в обществе, разделенном на классы, классовая борьба служит показателем его поступательного движения, его революционного развития. Исходя из этого правильного понятия о сущности революционной тактики, Маркс и старался поставить, — с помощью Интернационала, — действительную боевую организацию рабочего класса на место социалистических и полусоциалистических сект. Деятельность же Бакунина явилась препятствием на пути к этой единственной революционной цели того времени. Спрашивается, кто же был настоящим революционером, революционером не на словах, а на деле: Маркс или Бакунин? Ответить очень не трудно. Но беда в том, что это очень не трудно только для того, кто сумел разделаться с идеалистическим взглядом на историю. А так как с ним еще не разделались даже иные из тех, которые считают себя сторонниками исторического материализма, то неудивительно, что не только идеологи буржуазии, но и некоторые социалисты и теперь пребывают в святом неведении относительно истинной сущности революционной тактики, вследствие чего поныне продолжают считать Бакунина более ‘крайним’, нежели Маркс, революционером. Излишне распространяться о том, как много вреда приносит пролетариату подобная путаница тактических понятий: нам, русским, давно пора убедиться в этом. Скажу только, что подобной путаницей объясняется, между прочим, и то, что еще не все рабочие поняли, как мало действительно революционного содержания имеется в учении, именующем себя революционным синдикализмом. Если бы все рабочие понимали это, если бы все они обладали ясным сознанием революционной сущности своего собственного дела, то названное учение не вызывало бы в них ничего, кроме веселого смеха.
Впрочем, тут необходимо оговориться. Я не мечтаю о невозможном Освободительное движение пролетариата далеко не везде совершается при одинаковых исторических условиях, поэтому в каждое данное время оно далеко не везде достигает одинаковой степени зрелости. Кроме того, даже в одной и той же стране различные слои рабочего класса проходят в каждый данный период времени различные ступени развития: в рабочем классе тоже существуют и не могут не существовать свои ‘отсталые’, свой ‘центр’, свои передовые. Современное рабочее движение, это — огромная армия, к рядам которой постоянно примыкают новые и все более и более многочисленные отряды новобранцев. Едва только пробудившееся классовое сознание молодых солдат не может отличаться такою же ясностью, какая свойственна сознанию ветеранов, испытанных трудами ‘жизни боевой’. Вот почему никак нельзя удивляться, если менее сознательные слои рабочих увлекаются подчас более или менее новыми измышлениями путаных голов вроде нынешних синдикалистов, облыжно именующих себя революционерами. Так было, так есть, так и будет. И возможно, что со временем, — благодаря постоянному и ускоряющемуся росту числа новобранцев, — так будет чаще, чем было и есть. Огорчаться этим — значило бы скорбеть о том, что пролетарское движение не перестанет притягивать к себе новые силы, т. е. о том, чему надо радоваться. Но можно и должно бороться как с теми предрассудками новобранцев, которые были унаследованы ими от своих отцов, живших еще совершенно бессознательной жизнью, так и с теми, которые они ‘благоприобретают’ от разных фантастов, неспособных выяснить даже себе задачи современной пролетарской борьбы. Можно и должно принять меры к тому, чтобы поскорее созревало классовое сознание новобранцев. Это — прямая обязанность социалистических партий, т. е. тех передовых отрядов великой армии наемного труда, которые, — по выражению ‘Манифеста Коммунистической Партии’, — на практике представляют собою самую решительную, всегда вперед стремящуюся часть пролетариата всех стран, а в теоретическом отношении имеют перед остальной массой пролетариев то преимущество, что понимают условия, ход и общие результаты рабочего движения.
Написав эти строки, я спросил себя, нет ли в них преувеличения: вполне ли верно то, что социалистические партии всего мира всегда представляют собою самую решительную часть пролетариата, и что условия рабочего движения всегда понимаются ими с надлежащей ясностью? Например, хорошо ли понимают эти условия те социалисты Франции, — да и не одной Франции! — которые рукоплескали пресловутому ‘опыту’ Мильерана? Вперед ли стремились они, братаясь с разными политическими мародерами и насмехаясь над испытанными борцами вроде Жюля Гэда?
Увы, нет и нет! Сторонники ‘новой методы’ оказались не на высоте своего социалистического призвания. Их многочисленные, — все равно вольные или невольные, — промахи и ошибки задержали развитие политического сознания пролетариата во всех странах, а особенно во Франции, где они дали анархистам обильный материал для нападок на социалистическую политику вообще и тем способствовали упрочению синдикалистских предрассудков в головах весьма значительной части французского пролетариата. Но что же представляла собою эта злополучная ‘новая метода’? Не что иное, как практическое осуществление взглядов распространением которых усердно занимались так называемые критики Маркса. И если в интересах всего международного движения необходима была энергичная борьба с ‘новой методой’ на практике, то не менее необходима была в тех же интересах энергичная борьба с критиками Маркса в теории.
И не только была необходима. Жестоко ошибается тот, кто воображает, что ‘критика Маркса’ теперь уже не опасна для пролетариата. Она до сих пор очень опасна и всегда будет очень опасна для него, — т. е., говоря точнее, для вышеуказанных мною менее сознательных его слоев, — потому что она стремится вырвать из его рук ничем незаменимое для него теоретическое оружие и, под предлогом движения вперед, толкает ею назад, выдавая ему за самоновейшую научную истину софизмы и пошлости нынешних апологетов капиталистического способа производства. И эта опасность тем более велика, чем более склонны пренебрегать ‘теорией’ социалистические практики всего мира.
Социалистические ‘практики’ во всем мире имеют дурную привычку быть беззаботными насчет теории. Но почти каждый из них беззаботен ‘а ее счет по-своему. Один из них с видом презрительного равнодушия пожимает плечами по поводу Марксова учения о стоимости, другой твердо придерживается Марксова учения о стоимости, но с величайшей готовностью принимает всевозможные идеалистические ‘поправки’ к историческому материализму, третий, — и таких, к сожалению, очень много даже между социалистическими теоретиками, — не прочь, пожалуй, постоять за экономическое учение Маркса и за его исторический материализм, но знать ничего не хочет о философских вопросах и потому считает возможным ‘родными счесться’ и с кантианцем, и с последователем Маха, и т. д. и т. д. Что потеряет марксизм от того, что Марксово учение о стоимости уступит в нем место учению ‘австрийской школы’? Что потеряет он от некоторых идеалистических поправок к историческому материализму? Наконец, какой вред произойдет от прививки к нему ‘критической’ или идеалистической теории познания?
Таких вопросов можно, — с солидным видом широкомыслящего человека, — поставить великое множество. И вся их совокупность сводится к одному коренному вопросу о том, что потеряет марксизм, принявши в головах некоторых из наших товарищей вид теории эклектической доктрины?
‘Практики’ думают, что от этого он ровно ничего не потеряет. И это, конечно, верно: марксизм не перестанет быть тем, чем он был. Но наши товарищи потеряют от этого очень много, так как утратят всякое живое понимание марксизма.
Марксизм не есть только известное экономическое учение (учение о характере и развитии производительных отношений, свойственных капиталистическому обществу), он не есть только известная историческая теория (исторический материализм), он не есть известное экономическое учение плюс известная историческая теория. У Маркса экономическое учение не поставлено рядом с исторической теорией: оно насквозь пропитано ею. То, что говорится у него о характере и развитии производительных отношений, свойственных капиталистическому обществу, является плодом изучения экономики данной эпохи с точки зрения исторического материализма. Вот почему безусловно правы те, которые говорят, что ‘Капитал’ есть не только экономическое, но также историческое сочинение.
Однако, и это не все. Исторический материализм, с точки зрения которого Маркс изучал экономические отношения капиталистического общества, еще не составляет миросозерцания. Он только часть материалистического понимания мира: материализм в его применении к области истории. Вот почему исторический материализм, — иначе: материалистическое объяснение истории, — предполагает материалистическое объяснение природы. И вот почему Энгельс, так хорошо понимавший смысл исторического материализма, мог сказать: ‘Я и Маркс были единственными лицами, заимствовавшими сознательную диалектику из немецкой философии и приложившими ее к материалистическому объяснению природы и истории’ {См. предисловие ко второму изданию ‘Анти-Дюринга’.}. Таким образом марксизм представляет собою цельное и стройное материалистическое мировоззрение, и кто упускает из виду эту цельность его, как учения, имеющего своим предметом не только историю, но также и природу, тот рискует очень плохо понять даже и те отдельные стороны этого учения, которые почему-либо привлекают к себе его внимание и пользуются его признанием. А что ‘критики Маркса’ прежде всего грешили именно непониманием марксизма, как цельного миросозерцания, это доказывается темп невероятными и высоко-комичными возражениями, которые они выдвигали против материализма вообще и против диалектического материализма в частности. Еще очень недавно один почтенный итальянский ‘реформист’ наговорил о диалектике самых беспомощных и безнадежных пустяков в своей книге, посвященной выяснению ‘новых путей социализма’. Хорош ‘новатор’! Вообще можно без преувеличения сказать, что все сделанные до сих пор попытки ‘критики’ Марксовой философии обнаружили полнейшее непонимание как ее самой, так и тех философских систем, которые подготовили ее появление. И если такое непонимание никого не скандализирует в настоящее время, то это объясняется столь характерным для нашего времени крайним упадком философского мышления.
Цельное миросозерцание тем и отличается от эклектического, что решительно каждая из его сторон самым тесным образом связана со всеми остальными, и что, поэтому, нельзя безнаказанно удалить из него одну из них и заменить ее совокупностью взглядов, произвольно вырванных из другого миросозерцания. Ничего, кроме нелепой путаницы понятий, отсюда не выйдет. Чтобы критиковать Маркса, необходимо сначала понять его. А для его понимания необходимо помнить, что метод Маркса есть метод материалистический по своему существу. Кто отворачивается от материализма, тот сам создает себе огромное препятствие для понимания Марксова метода, а следовательно и для употребления его в дело. Неудивительно поэтому, что ‘критики Маркса’, охотнее всего отвергающие его материалистическую философию, обыкновенно не умеют пользоваться его методом и в других областях знания, например, в политической экономии.
Только благодаря такому неумению они и могли приписать ему целый ряд таких утверждений, которые просто-напросто не могли придти ему в голову. Достаточно вспомнить, как понималось его учение о стоимости до выхода третьего тома ‘Капитала’. Очень многие думали тогда, что, по мнению Маркса, в доход каждого отдельного предпринимателя поступает только та прибавочная стоимость, которая создается в его собственном предприятии {Конечно, за вычетом поземельной ренты и налогов, но это ничего здесь не изменяет.}. Когда из третьего тома увидели, что мысль Маркса была совсем не такова, и что он находил совершенно неизбежными такие, — и к тому же вовсе не исключительные, — случаи, в которых капиталист присваивает себе часть прибавочной стоимости, производимой в предприятиях других капиталистов, тогда стали кричать, что Маркс изменил своему учению о стоимости, отрекся от него. На тему о таком отречении Бем-Баверк написал немало страниц, носящих на себе глубокую печать того мышления, которое Маркс, вслед за Гегелем, называл метафизическим. А что экономическая метафизика Бем-Баверка и комп. не осталась без влияния даже на социалистическую мысль, это доказывается усилиями некоторых социалистических ‘критиков’ заменить Марксово учение о стоимости учением той ‘австрийской школы’, к которой принадлежит Бем-Баверк. И такую же глубокую печать характерного для метафизиков непонимания материалистически-диалектического метода Маркса носят на себе те возражения, которые делались автору ‘Капитала’ по поводу того, что было приписано ему под именем теории обнищания {Ему приписывали теорию абсолютного ухудшения положения пролетариата, между тем как он уже в статьях ‘Наемный труд и капитал’ высказывал теорию относительного ухудшения.}. Во всех этих и многих других, — им совершенно подобных, — случаях недоразумения проникали даже в головы людей, считавших себя последователями Маркса, но не потрудившихся всесторонне продумать и усвоить себе его материалистическое миросозерцание.
‘Критики’ Маркса говорили и говорят, что ход экономического развития капиталистического общества в течение последнего двадцатипятилетия опроверг ожидания и предвидения Маркса. А когда их спрашивают, какие же именно ожидания и предвидения Маркса были опровергнуты ходом новейшего экономического развития, то они приводят не то, что говорил Маркс, а то, что они сами ошибочно и произвольно приписали ему, вследствие своего непонимания его теории. Поэтому и выходит, что ‘критика’ обнаружила не те пробелы, которые свойственны миросозерцанию Маркса, и не те ошибки, которые Маркс сделал, а то неуменье понять Маркса, которое свойственно было людям, взявшимся за его критику.
К этому надо прибавить, что непонимание Маркса сопровождалось у его ‘критиков’ слишком поверхностным изучением новейшего хода общественно-экономического развития. Оттого и случалось так, что, когда наиболее серьезные из них углублялись в свой предмет, когда они лучше знакомились с нынешней экономической действительностью, они, к удивлению своему, видели себя вынужденными критиковать свою собственную ‘критику’. Вот яркий пример. В своей брошюре ‘Золотая свадьба международного социализма’, написанной по поводу пятидесятилетия ‘Коммунистического манифеста’, Э. Вандервельд сделал весьма существенную поправку к тому, что он представлял себе под именем Марксова ‘закона концентрации капиталов’. Сущность этой поправки состояла в том, что земледельческие кооперации, так успешно развивающиеся во всех капиталистических странах, должны явиться ‘фактором экономического перерождения’ (курсив мой), т. е. что некоторые отрасли сельскохозяйственной промышленности, — Вандервельд больше всего уповал тогда на молочную промышленность, — будут обобществлены, ‘не проходя через капиталистический фазис’ (курсив опять мой) Само собою понятно, что это его утверждение, как нельзя более, обрадовало эпигонов нашего народничества. Но прошло несколько лет, Вандервельд лучше ознакомился с положением дел в ‘обобществленной’ сельскохозяйственной промышленности и… пришел к тому выводу, что размножающиеся в бельгийской деревне сельскохозяйственные товарищества ‘или будут прозябать в зачаточных формах, или, приобретая более важное значение, будут вместе с тем все более и более приобретать капиталистический характер’ {‘Essais sur la question agraire en Belgique’, Paris 1903, p. 194.}. А это, — согласитесь, — совсем не противоречит ‘закону концентрации капитала’ даже в том метафизическом его толковании, которое было придано ему Вандервельдом.
Внимательное изучение современной экономической действительности заставило также, — совсем недавно, можно сказать на днях, — того же Вандервельда сделать значительные поправки к тем поправкам, которые он некогда делал к Марксовой, — тоже метафизически понимавшейся им, — ‘теории обнищания’. И эти самоновейшие поправки Вандервельда к его собственным прежним поправкам опять-таки сделаны им в духе Маркса.
Я пишу это не затем, чтобы упрекать Вандервельда. Совсем напротив! То, что он отказался от своих прежних мнений, делает величайшую честь его научной добросовестности. Я приветствую эту добросовестность, но вместе с тем я не могу отогнать от себя ту мысль, что если бы все другие социалистические ‘критики’ Марксовой теории также критически отнеслись к своей ‘критике’, то они, пожалуй, скоро перестали бы быть ‘критиками’ и сделались бы недурными марксистами.
И тогда началась бы настоящая критика Маркса. Это может показаться шуткой, но это в самом деле так. Ведь разве же беда в том, что Маркса критиковали? Беда в том, что люди, желавшие критиковать его, обнаружили самое грандиозное неуменье взяться за это дело, что они не поняли Марксова метода, что они исказили его взгляды, что они, в своем собственном изучении действительности, становились на устаревшую и потому совершенно неудовлетворительную точку зрения. Результаты, естественно, получились самые жалкие. Когда люди, искренно считавшие себя социалистами, ‘критиковали’ Маркса с точки зрения Бем-Баверка, Шульце-Геверница или Парето, они этим показывали одно: свою неспособность подвергнуть Парето, Шульце-Геверница или Бем-Баверка критике с точки зрения Маркса. А эта жалкая неспособность была опять-таки вполне естественным плодом нежелания или неумения всесторонне понять и продумать миросозерцание основателей научного социализма.
The proof of the puding is in the eating, — как говорит Энгельс. Научитесь владеть методом Маркса, и вы получите возможность проверить те результаты, к которым он и Энгельс пришли в своих исследованиях. Приложите Марксов метод к изучению тех областей знания, которыми Маркс и Энгельс не имели времени заняться, — например, к изучению истории идеологий: искусства, религии, философии, — и вы обнаружите слабые стороны Марксова метода, буде таковые имеются. Всесторонне продумайте миросозерцание Маркса, и вы обнаружите его пробелы, — буде таковые существуют, — или, по крайней мере, выйдите на единственную дорогу, могущую привести к их обнаружению. Иначе ничего не выйдет. The proof of the puding is in the eating. Уметь критиковать всякий данный метод исследования значит уметь владеть им. А чтобы научиться владеть методом всякого данного мыслителя, надо сначала дать себе полный отчет в том, что представляет собою его миросозерцание.
Будем надеяться, что со временем это поймут, если не все, то многие социалистические критики Маркса, о буржуазных я не говорю: их классовые предрассудки делают их неисправимыми. Но, пока что, надо сознаться, что дело обстоит весьма плохо даже и с социалистическими критиками. Передо мною лежит номер-unicum ‘Carlo Marx’, изданный редакцией журнал ‘L’avanguardia’, — органа итальянской федерации социалистической молодежи. В нем помещены статьи и письма довольно многих, — преимущественно, впрочем, — ‘критиков’. И если чем поражают эти статьи и письма, то именно — изумительно поверхностным, легковесным отношением их ‘критически мыслящих’ авторов к теории Маркса. Ясно видно, что эти люди никогда ее не понимали, и очень трудно надеяться на то, что они поймут ее когда-нибудь.
‘Критики Маркса’, ‘реформизм’, ‘ревизионизм’, ‘новая метода’, — это большая отрицательная величина в алгебраической сумме явлений, составляющих современное освободительное движение всемирного пролетариата. О ней нужно было напомнить по случаю 25-й годовщины смерти Маркса.
Еще два слова. Энгельс тоже критиковал Маркса. Но тот в полной мере обладал предварительными данными, необходимыми для критики Маркса. И результаты его критики были серьезны и полезны для дела, несмотря на то, что ‘ревизионисты’ и их пытались исказить по-своему. Эти результаты сводятся к тому, что в 1848 году Маркс, — с которым был вполне согласен и Энгельс, — ошибался в двух отношениях: во-первых, он недооценил способность тогдашнего капитализма к развитию, во-вторых, — он переоценивал способность к революционному действию тогдашнего бессознательного большинства пролетариата. Хорошо было бы для России, если бы этих ошибок, сделанных Марксом и Энгельсом в Германии более полувека тому назад, сумели избежать русские марксисты в 1905—1906 годах!..
Прочитали? Поделиться с друзьями:
