Двадцать четыре часа в Риме, Сандо Жюль, Год: 1834 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 20 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ В. Г. БЛИНСКАГО.

ВЪ ДВНАДЦАТИ ТОМАХЪ

ПОДЪ РЕДАКЦІЕЮ И СЪ ПРИМЧАНІЯМИ С. А. Венгерова.

ТОМЪ I.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія М. М. Стасюлевича. Bac. Остр., 5 лин., 28
1900.

Двадцать четыре часа въ Рим.
(Жюля Сандо).

‘Телескопъ’ 1834 г. т. XXII, стр. 480—497 и 530—547. Цензурное разршеніе отъ 24 августа 1834 г. и 31 авг. 1834.

Переводъ нигд еще не указанъ.

Къ концу послдней осени, въ то время, какъ толпа медленно разливалась чрезъ ворота Народа и терялась подъ тнями villa Borghиse, чтобы танцовать тамъ saltarelle и tarentelle съ кастаньетами, черезъ эти же самыя ворота одинъ путешественникъ входилъ въ Римъ пшкомъ, и толпа, видя его юное и страждущее лицо и усталую походку, послушно раздвигалась, чтобы дать ему пройти.— Это долженъ быть какой-нибудь живописецъ, какой-нибудь молодчикъ изъ Франціи или Германіи, говорили молодыя двушки, поднимая изъ-за подругъ свои темнокурыя головки, чтобы слдить глазами за блокурымъ чужестранцемъ.

Онъ шелъ прямо къ Египетскому обелиску, который возвышается посреди площади Народа, и, положа у своихъ ногъ запыленную сумку и палку, простерся болзненно на одной изъ ступенекъ ея основанія. Чело его покоилось на рукахъ. широкія поля Калабрійской шляпы падали на его лице, и путешественникъ долго оставался въ семъ положеніи, погруженный въ черное уныніе.

Когда онъ снова поднялъ свои томныя вки и отяготвшую голову, толпа уже прошла, мостовая гремла около него подъ быстрыми колесами колясокъ и подъ горящими подковами лошадей, и солнце, удаляясь отъ обелиска, озлащало своими лучами крестъ, водруженный на вершин онаго. Это было въ послднихъ дняхъ октября, дняхъ псней и танцевъ для Рима. Безмолвный и пустынный подъ покровомъ лтняго неба, святой городъ пробуждался при боле снисходительномъ жар осени. Онъ принималъ изъ Неаполя и Флоренціи чужестранцовъ, которые оставляли заливъ Партенопы и холмы Тосканы, обитатели его горъ сходили съ нихъ въ его стны въ праздничныхъ одеждахъ, и канцонетты Албано и Веллетри раздавались подъ зелеными дубами и лаврами его виллъ.

Однако же Ave Maria гремло въ сосднихъ церквахъ. Молодой путешественникъ расположился идти искать себ ночлега, какъ, обращая свои разсянные взоры на окружавшіе его предметы, онъ, казалось, вдругъ взволновался сначала какимъ-то неопредленнымъ интересомъ, потомъ какое-то могущественное предубжденіе внезапно привлекло его къ прежнему мсту. Тотчасъ погасшіе глаза одушевились, блдныя щеки покрылись румянцомъ и сердце сильно забилось подъ его грубою блузою. Смотря на экипажи, зацплявшіеся мимоздомъ за ступеньку гранита, на которомъ стоялъ онъ, изнеможенный отъ усталости, онъ не пропускалъ ни одного изъ нихъ безъ того, чтобъ не потопить въ него своего жаднаго взгляда, и если онъ замчалъ издалека шарфъ и длинные волосы, волнуемые вечернимъ втеркомъ, блую руку, лниво покоющуюся на открытой коляск, блдное лицо, склонившееся на мягкія подушки, тогда, не знаю, какой душевный инстинктъ, какое благовоніе воздуха пробуждало его и приближало къ существу, безъ сомннія, любимому, вся кровь приливала тогда къ его сердцу, и молнія радости браздила его лице, поблекшее боле отъ горести, нежели отъ солнца и путешествій. Но каждый разъ экипажъ, пролетая мимо него, гибкій и красивый, оставлялъ его печальнымъ и разочарованнымъ, исчезая въ ночномъ сумрак, быстрый подобно его надежд.

Лишившись надежды, онъ хотлъ взять свою сумку и палку, какъ вдругъ, по случаю столкновенія между экипажами въ воротахъ Народа, передъ нимъ вдругъ остановилось ландо, влекомое двумя бшеными Мекленбургскими лошадьми. Онъ. испустилъ крикъ радости и удивленія, и, бросившись къ коляск, оперся одною рукою на окно оной, а другою оттолкнулъ темнорыжую лошадь кавалера, галопировавшаго около нея. Животное вскочило на дыбы отъ прикосновенія этой сильной руки, но кавалеръ, ударивши своею плетью по лицу дерзновеннаго, который остановилъ его бгъ, вонзилъ шпоры въ бока своего бгуна, и заставивъ его перескочить однимъ прыжкомъ черезъ тло безразсуднаго молодаго человка, упавшаго безъ жизни на мостовую, исчезъ вмст съ коляскою, оба легкіе какъ втеръ.

Эта сцена, разыгранная мене нежели въ минуту, не имла другихъ свидтелей, кром своихъ актеровъ и одного ученика Французской школы, который переходилъ черезъ площадь Народа. Онъ подошелъ къ путешественнику, поднялъ его и, прислонивъ къ обелиску, заставилъ его выпить нсколько капель чистой и прозрачной воды, которую четыре мраморные льва безпрестанно изрыгали на четырехъ углахъ сего обелиска. Когда несчастный пришелъ въ самого себя и когда, поднеся руку къ голов, почувствовалъ подъ своими пальцами кровавый кругъ, описанный на его чел плетью кавалера, то съ яростію сжалъ другою рукою свою грудь, и дв слезы упали на его изсохшія ланиты.— Вы страдаете? спросилъ его молодой живописецъ, ощупывая съ участіемъ рану чужестранца.

— Да, я стражду, отвчалъ тотъ, кладя свою руку на сердце, и, поднявъ свой печальный взоръ на молодого человка, который ему помогъ:— Да, я очень стражду! вскричалъ онъ, и съ чувствомъ обвился своими руками около его шеи, и пролилъ обильныя слезы.

‘Такъ это вы, Десликадо? спросилъ живописецъ съ горестнымъ удивленіемъ. Кто видлъ васъ послднею осенью отличавшагося во Фдоренціи всею роскошью богатства, всмъ блескомъ юности, посметъ ли тотъ узнать васъ по этимъ поблекшимъ чертамъ и подъ этою грубою одеждою? Долженъ ли я былъ найти васъ въ такомъ положеніи но прошествіи десяти мсяцевъ, васъ, молодаго и прекраснаго, щеголеватаго и гордаго?’

— Это оттого, что вы еще не знаете, какъ много можетъ судьба скопить горестей въ десять мсяцовъ, и какъ много годовъ можетъ заключить горесть въ одномъ дн, отвчалъ чужестранецъ съ мрачнымъ видомъ. Да, я Десликадо, присовокупилъ онъ, отирая свои слезы, Десликадо опозоренный, но гордый, и моя душа осталась возвышенною и подъ грубымъ платьемъ, которое меня покрываетъ. Любезный другъ, кто такой этотъ человкъ? Кто такой этотъ человкъ, который меня ударилъ? Кто нибудь изъ обоихъ насъ не увидитъ, какъ изгладится на моемъ чел этотъ позорный знакъ.

‘Въ Рим нтъ ни одного мужа, котораго бы онъ не ранилъ въ лобъ гораздо жесточе, нежели васъ’, отвчалъ артистъ, улыбаясь. ‘Кто не знаетъ здсь героя всхъ нашихъ праздниковъ, молодчика, избалованнаго Напою и его Кардиналами, причуды всхъ нашихъ женщинъ, Принца Маріани, счастливаго любовника Маркизы Р***?’

— Или ты обманываешься или ты лжешь, вскричалъ вспыльчивый молодой человкъ. Маркиза Р*** не любовница его. Маркиза P***! Вы не знаете ее, присовокупилъ онъ голосомъ боле кроткимъ: въ Рим такъ много Маркизъ! Пусть онъ всхъ ихъ возьметъ себ, но Беатрису пусть оставитъ Господу. О! Лоренцъ, вы не знаете ее. Мадонны вашего Рафаэля мене небесны, нежели черты ея лица! Печальная и холодная, она преходитъ міръ, и міръ никогда не будетъ владть ею.

‘ Я ошибался, отвчалъ Лоренцъ, эта Маркиза не живетъ въ сихъ стнахъ, и я охотно врю, что она еще въ неб, откуда вы заставляете ее низходить. Въ Рим только одна Маркиза Р***, и вы могли видть, какъ она проскользнула передъ вами, какъ блдный отблескъ вашей любви. Маріани галопировалъ подл ней, и колеса ея ландо, которыя не такъ воздушны, какъ ваши мечты, должны были раздавить васъ на мостовой этой площади’.

— А кто вамъ сказалъ, вскричалъ Десликадо, блдня отъ гнва, кто вамъ сказалъ, что Маріани оя любовникъ? Вы вс таковы, молодые люди! Порочить честь женщины для васъ такъ же легко, какъ изломать руками тростинку, и вы бросаете свои ядовитыя слова на втеръ, нимало не безпокоясь о цли, которую они поражаютъ? О! Лоренцъ, честь женщины есть такой чистый и ломкій хрусталь, до котораго должно прикасаться только неоскверненною и боязливою рукою!

‘Стало быть, вы любите эту женщину?’ спросилъ печально Лоренцъ.

Люблю! отвчалъ Десликадо.

‘Бдный безумецъ!’ прошепталъ молодой живописецъ. ‘Десликадо, присовокупилъ онъ, если мои слова кольнули васъ, то возьмите эту сумку и эту палку, и вдалек отъ Рима отряхните пыль съ вашихъ сандалій. Святость вашей любви могла бы слишкомъ много пострадать въ сихъ мстахъ. Ступайте, другъ мой, удалитесь: Маріани осквернилъ святилище, передъ которымъ вы только что становились на колна. и идолъ, котораго вы ищете, обитаетъ только въ вашей душ любовника и поэта’.

— Лоренцъ, объяснитесь! прошепталъ чужестранецъ задыхающимся голосомъ.

‘Что скажу я вамъ. отвчалъ артистъ, чего бы цлый Римъ не могъ вамъ сказать? Въ шестнадцать лтъ, благородная и прекрасная, Беатриса вышла замужъ за Маркиза Р***, угрюмаго старика, эгоиста. Это было печальное время для Беатрисы и прекрасное для Римской молодежи, которая видла въ этомъ брак только одну жертву Маркиза Р***. Но жертва была Беатриса. Она жила уединенно подл своего престарлаго супруга, и старикъ погасъ въ ея объятіяхъ, окруженный попеченіями и почестями. Когда Беатриса снова появилась въ свт, какъ юная тнь, вырвавшаяся изъ гроба, то изъявленія почтенія тснились около нея, и всякій хотлъ горячими лучами своей любви одушевить этотъ цвтокъ, затомленный жестокимъ уединеніемъ. Но Беатриса пребыла чистою, какъ вода, которая бьетъ изъ этого мрамора: вс эти обожанія скользили по ея душ, не пробуждая ея, не разсявая и, утомленная ихъ докучливостію, она вдалек отъ Рима пошла искать спокойствія и свободы’.

— Это она! это Беатриса! воскликнулъ Десликадо съ энтузіазмомъ. Вы очень видите, что она свята и свята, свята какъ моя любовь, чиста какъ эта прекрасная звзда, которая намъ свтитъ!

Въ эту минуту, луна, восходившая на горизонт, пролила свои блые лучи на Римъ, и городъ казался спящимъ подъ обширною серебряною сткою. Площадь народа была пуста, Корсо безмолвно, и только былъ слышенъ ропотъ воды въ бассейнахъ и отдаленныя псни подъ боскетами Боргезской виллы.

‘Послушайте, холодно возразилъ Лоренцъ, посл годичнаго отсутствія Беатриса возвратилась. Выхала она одна, а возвратилась въ сопровожденіи Принца Маріани. Вы видли его, дерзкаго и прекраснаго: объ его-то любовь сокрушилась строгая добродтель прекрасной и -холодной Маркизы.

— Еще разъ, кто вамъ это сказалъ? спросилъ Десликадо, который снова почувствовалъ, что благородная кровь бросилась ему въ лицо.

‘Кто вамъ не скажетъ этого въ Рим? Задушевная связь новыхъ любовниковъ не иметъ претензій на таинственность: ихъ любовь идетъ съ челомъ, поднятымъ вверхъ. Беатриса не отрицаетъ, а Maріани утверждаетъ. Что вы теперь думаете объ этомъ?

— Я думаю, что Маріани подлецъ и глупецъ! вскричалъ Десликадо, вставая. Ступайте, завтра мн должно будетъ отомстить за дв чести.

‘Что вы хотите длать? говорилъ молодой живописецъ, ведя Десликадо къ гостинниц Испанской площади. Дуэль! вызовъ! Знаете ли вы, что Маріани есть искуснйшій дуэлистъ на всемъ полуостров, и что вы неблагоразумно играете своею жизнію противъ его жизни? Сверхъ того, что за торжественную важность придаете вы всему этому? Правда, Маріани ударилъ васъ, но не бросились ли вы, какъ безумный, на голову его лошади, прежде нежели онъ вашу ударилъ, какъ глупецъ, своею плетью? Не шли ли вы сами на обиду, и я воображаю, могъ ли Маріани, никогда не видавшій васъ, подозрвать, чтобы это были вы подъ пуританскимъ изяществомъ вашего новаго костюма? Что же касается до чести Маркизы, то, мн кажется, вамъ совсмъ не для чего брать на себя роль мстителя такой жертвы, которая сама наткнулась на ножъ жреца. И такъ полно разбирать интересы своей любви. Оставленный Беатрисою любовникъ, я понимаю ваши горести. Беатриса прекрасна, и’…

— Я ничуть не оставленный любовникъ Беатрисы, отвчалъ Десликадо. Беатриса никогда меня не любила, ея уста никогда не прикасались къ моимъ устамъ и никогда моя рука не осмливалась пожать ея руки.

‘Такъ не жалуйтесь же! воскликнулъ молодой живописецъ. Вамъ легко будетъ похитить у любви Маріани то, чего не побоялся онъ похитить у добродтели Маркизы, тмъ боле, если вы не хотите забыть, что между соперниками бываетъ и другое оружіе, кром желза и свинца, и что для достиженія къ сердцу любимой женщины бываетъ другая дорога, кром той, которую избралъ ея счастливый соперникъ’.

И такъ какъ Десликадо, поглощенный мрачною задумчивостію, ничего не отвчалъ, то Лоренцъ присовокупилъ: ‘Я весь вашъ, другъ мой, я не забылъ тхъ дней блаженства, коими одолженъ вашему дружеству. Веселый или печальный, богатый или бдный, вы все Десликадо, и мое сердце и рука всегда ваши’.

Говоря такимъ образомъ, онъ протянулъ свою руку къ чужестранцу, и его лицо, обыкновенно холодное и насмшливое, выражало въ эту минуту столь нжную и столь преданную любовь къ Десликадо, что, казалось, вмст съ своею рукою онъ отдавалъ ему и всю свою душу. Десликадо бросился въ его объятія. ‘И такъ до завтра! сказалъ онъ ему, до завтрешняго восхожденія солнца! Можетъ быть оно будетъ для меня послднимъ, но я ужъ ничего не ожидаю отъ жизни, и я уже давно отдалъ мой участокъ счастія на земл’.

Посл сихъ благородныхъ предложеній, съ одной стороны сдланныхъ съ тонкостію, а съ другой отказанныхъ безъ гордости, оба друга остановились передъ гостинницею Испанской площади.

‘Вы не открыли мн странностей вашей участи, сказалъ Лоренцъ, и я уважаю тайну оныхъ. Какую бы участь ни приготовляло вамъ небо, восходящее солнце застанетъ меня у вашихъ дверей: и если, въ продолженіи этой ночи, вамъ понадобится мое имніе, мое сердце и моя рука, то перескочите черезъ эту лстницу, что противъ вашей комнаты: она приведетъ васъ въ виллу Медичи, гд вы найдете меня во всякое время, бдящаго и думающаго объ васъ’.

При сихъ словахъ Лоренцъ пожалъ съ радушіемъ руку чужестранца и удалился, печально занятый произшествіями, долженствующими произойти изъ сего роковаго вечера. Онъ зналъ рыцарскую душу Десликадо, и не обманывался на счетъ причинъ принятаго имъ rendez-vous, и хотя жизнь его друга причиняла ему безпокойства, которыя преобладали надъ всми прочими, однако онъ также говорилъ самому себ, что дуэли были изгнаны изъ Рима, что законъ, запрещавшій ихъ, поражалъ равно и свидтеля и дйствователя, и молодой артистъ, блуждая, мрачный и задумчивый, подъ лавровыми деревьями своей виллы, уже видлъ себя убгающимъ изъ Рима, изгнаннымъ изъ своего любезнаго города. Потомъ, забывая о себ, чтобы думать о Десликадо, онъ терялся въ заключеніяхъ о перемнчивости судьбы этого человка, котораго онъ зналъ, какъ достойнаго зависти, и котораго онъ, черезъ десять мсяцовъ, нашелъ столь достойнымъ сожалнія.

Однакожь Десликадо, посл часоваго отдыха, бросился въ наемную коляску и пріхалъ въ ней во дворецъ Маріани. Дворецъ былъ иллюминованъ, экипажи толпились на его двор, а дворянство на его мраморныхъ лстницахъ, и чрезъ разтворенныя окна можно было видть, какъ скользили по длиннымъ корридорамъ, между древними бюстами и древнею Римскою драпировкою газъ, шелкъ и цвты, подобно тнямъ въ бальномъ плать, между двумя рядами важныхъ и молчаливыхъ тней. Во дворц Маріани былъ праздникъ: террасы, благоухающія лимонными и ракитовыми деревьями, повторяли звуки инструментовъ, люстры блистали подъ фресками потолковъ, и вальсъ уже кружился на мозаическомъ полу. Десликадо вмшался въ толпу, и скрылся въ темной галлере, незамченный, далекій отъ праздничнаго волненія. Онъ блуждалъ нсколько минутъ, когда смшанныя слова дошли до его слуха и неопредленныя формы до его зрнія. Онъ бросился въ амбразуру окна, и два призрака таинственно прошли въ тнь.

‘Для чего такъ печальны и такъ задумчивы? говорилъ Маріани печальнымъ и льстивымъ голосомъ. Царица этихъ мстъ, душа этого праздника, вы не успли показаться, и уже оставляете насъ! О, Беатриса, чтобы разсять эту меланхолію, которая пожираетъ ваши прекрасные дни, моя любовь испытала вс средства, и горесть и радость, не успвши возбудить ни одной слезы въ вашихъ очахъ, ни одной улыбки на вашихъ устахъ. Беатриса, неужели вы холодны какъ мраморъ, окружающій насъ?— присовокупилъ онъ, положа свою руку на звроловную Діану, гладкое и чистое чело которой, озаренное луною, казалось, улыбалось при блдныхъ лучахъ своего древняго божества’.

— Задумчива и печальна! говорила Беатриса, прильнувъ, подобно плющу, къ рук Маріани, это благовоніе утомляетъ меня, эти псни наводятъ на меня скуку, и моя стсненная душа горестно сжимается при радостномъ шум этого праздника, такъ какъ мои утомленныя вки при слишкомъ живомъ блеск огней. Маріани, позвольте мн удалиться… не удерживайте меня, я видла, какъ угасла и поблекла въ слезахъ и скук моя кратковременная юность, а у свта нтъ такого солнца, которое могло бы снова возжечь ея пламень.

Оба они удалились, и только слышенъ былъ шорохъ шелковаго платья Маркизы, похожій на шорохъ, производимый втромъ въ желтыхъ осеннихъ листьяхъ. Вышедши вонъ, Маріани накинулъ на плеча Маркизы атласную шубу изъ двойной куницы и, доведя ее до коляски, напечатллъ на ея рук нжный и продолжительный поцлуй.

Эта женщина или безумна или глупа! думалъ Маріани, медленно всходя на ступени своего дворца, легкій и веселый, какъ будто бы коляска Беатрисы сняла бремя съ его жизни и болзнь съ его души. ‘Джуліо Джуліани! вскричалъ онъ, опираясь на плечо одного молодаго Флорентинскаго графа, передъ буфетомъ, обремененнымъ винами, золотомъ и кристалломъ, налей мн, Джуліо, этого французскаго напитка: я хочу выпить съ тобою за успхи веселой и легкой любви!’… Но лишь только онъ поднесъ къ своимъ устамъ кристаллъ, покрытый очаровательною пснею, грубая рука оперлась на его плечо, и Маріани, оборотившись съ быстротою, увидлъ себя лицомъ къ лицу съ Десликадо.

Блдный, ужасный, какъ статуя коммандора въ Праздник Донъ-Жуана, Десликадо увлекъ Маріани на ближнюю террасу, и отбросивъ назадъ свои блокурые волосы, упадавшіе ему на глаза, спросилъ его съ важностью: ‘Узнали ли вы меня, милостивый государь?’ И такъ какъ Маріани смотрлъ на молодаго человка съ нмымъ удивленіемъ: ‘Принцъ Маріани, я равенъ вамъ, сказалъ холодно чужестранецъ, указывая пальцемъ на свое чело, вотъ моя княжеская корона, а такъ какъ ваша плеть не побоялась ударить меня по лицу, то ваша шпага не постыдится встртиться съ моею’.

При сихъ словахъ онъ протянулъ руку къ Маріани, который допустилъ ему взять свою. ‘До завтра, милостивый государь, присовокупилъ Десликадо, не дадимъ полиціи времени помшать намъ и воспротивиться удовлетворенію, въ которомъ вы не можете отказать мн, не сдлавши новой подлости. Когда свчи вашего праздника поблднютъ при первомъ блеск дня, вы найдете меня у обелиска, на томъ самомъ мст, гд вы стоптали меня ногами вашего бгуна. Я надюсь на васъ, сударь, римская земля будетъ скромна, а ея долины довольно обширны для того, чтобъ заключить въ себ одинъ лишній гробъ.

Въ выраженіи этихъ словъ было столько благородства и достоинства, во всемъ вид Десликадо было столько величія, истинно царскаго, въ строгости его взора было столько очарованія и особенно могущества, что Маріани отвчалъ только однимъ наклоненіемъ головы. Десликадо удалился, не присовокупивъ ни одного слова, и Римскій принцъ остался на террас, неподвижный, слдя за нимъ глазами. Но когда этотъ неопредленный ужасъ разсялся вмст съ удивленіемъ, произведеннымъ имъ, тогда Маріани, устыдясь, спрашивалъ у самого себя, какъ онъ не выбросилъ за дверь эту пародію тни Банко, и разсказавши Джуліо Джуліани объ этомъ мстительномъ явленіи, смясь, вмшался, вмст съ нимъ, въ одушевленную толпу бала.

(Окончаніе слдуетъ).

Двадцать четыре часа въ Рим.

(Окончаніе).

Между тмъ какъ Маріани видлъ безъ ужаса, какъ блекли розы праздника и блднлъ блескъ свчей, продолженіе котораго, можетъ быть, измряло ему его жизнь, Десликадо снова бросился въ коляску, въ которой онъ пріхалъ во дворецъ Римскаго Принца, и которая въ нсколько минутъ довезла его до Фарнесскаго дворца: тамъ протекала жизнь меланхолической Беатрисы. Когда Десликадо постучалъ молоткомъ въ дверь, одиннадцать часовъ пробило на часахъ .Римскихъ церквей. ‘Маркиза не принимаетъ въ эти часы!’ сказалъ лакей, богато одтый, измряя дерзкимъ взоромъ бднаго путешественника.

— Скажите маркиз, гордо возразилъ Десликадо, что я пришелъ отъ принца Маріани, я общалъ вручить лично самъ вотъ эту записку въ собственныя ея руки, и ея рука получитъ эту записку изъ моей, хотя бы мн должно было умереть безъ покаянія, ибо я поклялся въ этомъ. Я получилъ свою плату, а вотъ и ваша.

При сихъ словахъ онъ подалъ жадному лакею четыре римскихъ ефимка, единственное и послднее сокровище, которое осталось у него въ мір. Но какая была ему до этого нужда, ему, который недавно заложилъ бы цною вчности свою часть воздуха и свое мсто на солнц? Лакей исчезъ и возвратился, потомъ, ведя Десликадо по зеркальнымъ галлереямъ, поднялъ шелковую драпировку и, пожавши бронзовую ручку одной двери, скрытой подъ дамасскими складками, удалился и оставилъ Десликадо въ образной Маркизы.

Десликадо остановился передъ Беатрисою, блдный, какъ аллебастровая лампа, горвшая, на потолк. Полулежащая на бархатныхъ подушкахъ, облокотившись на открытое окно, Беатриса вдыхала въ себя благовоніе своихъ обширныхъ садовъ и мечтала при ропот воды, брызги которой, пробиваясь сквозь наклоненныя вершины акацій и тюльпановъ, разбрасывались при лун въ сверкающіе фонтаны. Не поднимая своего чела, не обращая своихъ глазъ при шум затворившейся двери и шаговъ подходившаго къ ней Десликадо, Маркиза протянула лниво свою руку, какъ бы для того, чтобы принять записку Маріани. Десликадо пожалъ эту руку.

‘Кто вы?’ вскричала Маркиза, вставая съ ужасомъ, потомъ успокоившись при вид слабаго молодаго человка, съ трепетомъ стоявшаго передъ нею, Беатриса повторила боле спокойнымъ голосомъ: ‘Кто вы и чего вы хотите отъ меня?’

— Это я, который любитъ васъ, отвчалъ робко Десликадо. Разв вы забыли меня, разв вы не узнаете меня? Умирающій ищетъ при своемъ послднемъ вздох солнца, котораго онъ не увидитъ больше, и я хотлъ еще разъ увидть васъ, прежде нежели оставлю жизнь.

‘И такъ это все вы!’ прошептала Беатриса, упадая на подушки.

— Все я! возразилъ молодой человкъ. Неужели вы надялись найти въ мір такое убжище, гд бы любовь моя не преслдовала васъ? Вы не думали этого, сударыня, но вамъ извстна она. Эта любовь, которую вы зажгли въ моемъ сердц, вы знали, что этотъ неугасимый пламень привяжется къ вашимъ слдамъ, и что ни ваша жестокость, ни суровость судьбы не могутъ его ни ослабить, ни погасить.

‘Чего же вы ожидаете?’ гордо спросила Беатриса? ‘Разв вы не знаете, что я васъ не люблю?’

— Выслушайте меня, сказалъ молодой человкъ умоляющимъ голосомъ, завтра я, безъ сомннія, не буду живъ, и это мои послднія слова, примите же ихъ, не отвергайте меня въ эту высокую минуту, будьте терпливы къ этому существу, которое готовится къ смерти и которое будетъ совершенно въ вашей власти.

Маркиза пригласила знакомъ Десликадо ссть, и молодой человкъ занялъ мсто на подушк у ногъ Беатрисы. Онъ долго смотрлъ на нее съ любовію, маркиза сдлала жестъ нетерпнія и досады.

‘Я увидлъ васъ въ первый разъ во Флоренціи въ одинъ осенній день. Благословенный день, проклятый день, роковой день! Я васъ увидлъ и полюбилъ. Не стану разсказывать вамъ моей жизни, проведенной мною прежде той, которую вы дали мн. Увы! я не знаю, жилъ ли я до того времени, какъ узналъ васъ. Я васъ любилъ, и вскор отъ моихъ прошедшихъ дней мн осталось только одно темное и неопредленное воспоминаніе объ одной несчастной любви, которая погибла въ бшеныхъ радостяхъ этой новой любви, какъ слеза въ океан, какъ жалоба въ бур. Я думалъ, что моя душа погасала, и чувствовалъ, что она пробуждалась, пылкая и мятежная при огн вашихъ взоровъ, я думалъ что моя юность увяла, и увидлъ, что она снова возродилась еще буйне и безпокойне, нежели въ первые дни весны ея. Я пошелъ искать, далеко отъ отечества, подъ другими небесами спокойствія и забвенія, и нашелъ одно мученіе. Что за нужда? Я васъ любилъ. Вы, сударыня, вы отвергли меня. Вы не позволили надежд укорениться и разцвсти въ моей груди, а она слишкомъ благородна, чтобы не играть роль влюбленнаго и легковрнаго ребенка, вашъ характеръ безпрестанно возвышался, гордый, дикій и независимый, и ваша душа, еще убитая горестью, показалась мн владычицею мрачною и ревнивою къ своей свобод, недавно пріобртенной, я покорился этому и все любилъ васъ. Любовь безъ надежды есть страсть пожирающая и никогда не удовлетворяемая, пламень, которому не было другой пищи, кром моей души — я не буду говорить вамъ о таинственныхъ радостяхъ, которыя я почерпалъ въ волненіяхъ этой новой жизни. Я наконецъ привыкъ преодолвать бушеваніе моей крови, я задушилъ яростное волненіе моей юности и научился любить васъ, какъ одну изъ этихъ двъ, которыхъ Фіесоль изображалъ съ преклоненными колнами и слезами на глазахъ, чистыхъ и прекрасныхъ, какъ вы.

‘Однажды, въ палатахъ Корсиіій (я сопровождалъ васъ тогда по всмъ свтскимъ празднествамъ), вы сказали мн:— Я узжаю.— О! моя жизнь! вы узжали! И я, я также отправился.

‘Но во Флоренціи, чтобы видть васъ, чтобы находить васъ во всхъ мстахъ, чтобы упиваться каждый день вашею улыбкою и вашимъ взоромъ, чтобы дышать однимъ съ вами воздухомъ, чтобы чувствовать прикосновеніе ко мн вашего платья, когда вы пройдете мимо меня, чтобы слдовать за вами въ Касчине, уносимой быстрымъ бгуномъ, или роскошно сидящей въ вашемъ ландо, чтобы, наконецъ, жить лниво и блестящею жизнію, въ которую васъ бросило ваше богатство, ваше званіе и скука, я, бдный, лишенный наслдства, одинокій въ мір и всми оставленный, я въ три мсяца вычерпалъ надежду цлаго года. Вы похали на почтовыхъ: я послдовалъ за вами пшкомъ.

‘Я слдовалъ за вами всюду, я ходилъ всюду, ища на пыльныхъ дорогахъ слда вашего экипажа и требуя въ каждой деревн воспоминанія о вашемъ прозд, я нашелъ васъ въ Венеціи, потомъ въ Равенн, потомъ въ Неапол. Въ Венеціи, чтобы для пріобртенія куска дневного хлба и ночлега для отдохновенія моей головы, я испытывалъ искусство живописца и рисовалъ портреты, въ Равенн я обучалъ языку моего отечества, въ Неапол я читалъ на Мол псни Аріоста и Тасса. Да, я былъ счастливъ и гордъ! Я не смлъ появиться къ вамъ, сударыня, въ этомъ грубомъ плать, но я видлъ васъ тайно, я подстерегалъ часъ вашихъ выздовъ, вашего выхода изъ театра или съ бала, я попиралъ тже самые берега, которые попирали ваши нжныя ножки, блуждая вечеромъ на пустынныхъ берегахъ, я слышалъ шумъ вашихъ шаговъ, боле сладостный, чмъ ропотъ волнъ, я упивался вашимъ дыханіемъ, боле бальзамическимъ, чмъ втерокъ морей, и потомъ, въ моихъ дтскихъ мечтахъ, я почиталъ себя невидимымъ ангеломъ, котораго небо приставило къ вамъ для вашего охраненія. Когда вы были уединены, то не проходило часу, въ который бы я не мечталъ объ васъ, не было мста, въ которомъ бы я не смшалъ слда моихъ ногъ съ слдами вашихъ: ваша лодка не сдлала ни одной бразды на мор, которая бы не слилась съ браздами моей гондолы, потомъ, когда скука быть въ однихъ и тхъ же мстахъ влекла васъ въ другія страны, или когда ваше истощенное удивленіе стремилось искать другихъ чудесъ, я, какъ птица, которая никогда не строитъ своего гнзда на берегу, снова начиналъ безропотно мою блуждающую уединенную жизнь. Такимъ образомъ ходилъ я въ продолженіи слишкомъ десяти мсяцевъ подъ зимними дождями и лтними жарами, мои плеча согнулись подъ походною сумкою, моя рука огрубла, нося терновую палку. Я спалъ подъ звзднымъ небомъ, лъ хлбъ нищаго и пилъ воду потоковъ. О! не сожалйте обо мн! я былъ счастливъ тогда! Во время морозовъ, любовь моя къ вамъ была въ моемъ сердц какъ бы благодтельнымъ очагомъ, а подъ воспламененнымъ небомъ какъ бы свтлымъ источникомъ. Вашъ образъ садился со мною подъ оливою холма, я видлъ его улыбающимся мн вдали дороги, которая катилась передо мною, а ночью вы были молчаливою звздою, которая зажигалась на горизонт, чтобы управлять моими шагами. Я былъ счастливъ, я говорилъ самому себ, что, можетъ быть, васъ тронетъ такая любовь, и даже тогда, когда эта надежда уже умерла въ душ моей, я говорилъ самому себ, что на земл должно повиноваться своей судьб, когда я шелъ къ вамъ, какъ желзо къ магниту, или рка къ морю, я не мечталъ о лучшей участи, я благословлялъ васъ, и вы были религіею, а я сдлалъ себя мученикомъ этой религіи! Ахъ для чего не погасъ я во дни моихъ святыхъ врованій? для чего не умеръ я, подавленный усталостію, изнуренный голодомъ въ ущеліяхъ горы Кассика или въ долинахъ Аббруцца? для чего небо допустило меня пережить цвтъ моихъ обольщеній, и въ продолженіе двухъ мсяцевъ, въ которые я тщетно ищу васъ, какой рокъ толкнулъ меня къ Риму, гд я долженъ былъ найдти васъ любовницей Маріани? О! сударыня, неужели въ надежд такой-то любви отвергнули вы мою?’

Десликадо замолчалъ, а Беатриса отвчала только презрительною улыбкою.

— Будьте счастливы, сказалъ молодой человкъ, что касается до меня, я предоставлю Маріани попеченіе освободить меня отъ жизни, которой нечего больше длать на этой земл.

‘Что вы хотите этимъ сказать?’ спросила Маркиза съ безпокойствомъ.

— Оскорбленный имъ въ вашихъ глазахъ, я вызывалъ его, и завтра мы будемъ драться.

‘Несчастный, что вы сдлали?’ вскричала порывисто Беатриса, сложивъ на груди свои руки съ тоскою. ‘Вы вызвали Маріани и завтра деретесь съ нимъ!.. Что вы сдлали, Десликадо!’

— Такъ вы его любите? прошепталъ онъ печально.

‘Безумцы вы вс! безумецъ вы особенно, молодой человкъ, ибо вы могли читать въ моемъ сердц, которое одному вамъ открыто! Маріани мой любовникъ! Я, Беатриса, я его любовница! Пусть Римъ этому вритъ: это хорошо, это нужно, я хочу этого. Но вы, Десликадо, неужели вы не поняли, что я предалась этой скучной роли только для того, чтобы освободиться отъ двадцати любовниковъ, еще докучнйшихъ? Маріани мой любовникъ! Оставьте его гордости льститься этимъ сколько ему угодно, оставьте глупую толпу врить блаженству, которое онъ такъ гордо выставляетъ на видъ, но и вы. молодой человкъ, вы понимаете это не лучше Маріани! Неужели я за него трепещу, неужели за него стынетъ моя кровь и блднетъ мое лицо? Это за васъ, это за тебя!’ говорила она, ходя по комнат, съ блуждающимъ видомъ. ‘Десликадо, вы умерли, онъ убьетъ васъ!’

— О, скажите мн, что вы не любите его!

‘Онъ убьетъ васъ, говорю я вамъ. Знаете ли вы Маріани? Разв вамъ неизвстно, что онъ былъ бы храбрымъ между храбрыми вашего отечества? А знаете ли вы ее, знаете ли вы эту ужасную и молчаливую шпагу, къ которой съ самаго своего дтства пріучалъ онъ свою руку? Видите ли вы, какъ слаба ваша?’ присовокупила она, судорожно пожимая руку чужестранца. ‘Ступайте, дитя, ступайте: вы еще слишкомъ молоды для смерти’.

— Повторите мн, что вы его не любите!

‘Я вамъ говорю, что вы умерли. Стало быть вы не знаете, сколько матерей въ Неапол требуютъ отъ него своихъ сыновей, сколько ужасныхъ тайнъ доврилъ онъ римскимъ полямъ? Ступайте же, чтобы избжать удара, который вамъ угрожаетъ, отправьтесь такъ, чтобы скрыться отъ этого безумца. Не хранитъ ли для васъ отечество будущности, которая призываетъ васъ, и друзей, которые ожидаютъ васъ, молодой сестры, которая оплакиваетъ и зоветъ васъ, престарлой матери, которая страждетъ и желаетъ васъ видть прежде своей смерти?’

— У меня нтъ ничего этого: моя мать умерла, моя сестра умерла, мое будущее умерло. Друзей у меня тоже не осталось больше, друзья подобны камнямъ въ стн: первый, который отваливается, увлекаетъ и всхъ прочихъ. Рокъ никогда не уставалъ преслдовать меня: я видлъ, какъ все ускользало и бжало отъ меня, и мое имя означаетъ мою судьбу. Семейство, будущее, друзья — я все это потерялъ! Мое отечество тамъ, гд вы, моя добродтель — любить васъ. Я привязался къ вамъ какъ ласточка, перелетающая черезъ моря, на снастяхъ корабля, попавшагося ей на волнахъ. Чего искать мн вдали отъ васъ? Ваша холодность снова изгоняетъ и отвергаетъ меня, такъ оставьте меня умереть. О! оставьте меня окончить жизнь, въ которой уже ничто не улыбается мн, кром надежды покинуть ее! Но только, если участь моя трогаетъ васъ, если вы хотите, чтобы мой послдній день былъ прекраснйшимъ днемъ моей жизни, скажите мн, что я васъ очень любилъ, что я оставляю васъ чистою и что я могу перенести на небо святой пламень, которымъ горлъ на земл.

‘Вы можете умереть счастливымъ. Но ступайте, Десликадо, бгите!’

— Благословеніе надъ вами! Я останусь, сударыня. Если должно умереть въ этотъ часъ, я могу умереть безъ сожалній. Прощайте! Если я умру. то храните обо мн какое нибудь пріятное воспоминаніе. Небо не можетъ быть тамъ, гд нтъ васъ, моя душа часто будетъ блуждать въ этихъ палатахъ, въ коихъ вы обитаете, и вы будете чувствовать ее скользящею вечеромъ по вашимъ волосамъ вмст съ втеркомъ, или жалующеюся вмст съ нимъ на ваши запертыя окна.

Маркиза сидла, Десликадо опять занялъ свое мсто у ея ногъ, и они смотрли нсколько минутъ другъ на друга, потомъ Беатриса, тихо привлекая къ себ Десликадо, сказала ему съ любовію:

‘Вы много страдали, вы много любили меня, и я была очень жестока. Какъ помрачило солнце близну вашего чела! Какъ поблднла лазурь вашихъ очей въ утомительныхъ путешествіяхъ. Дитя мое, какъ вы перемнились! Какъ вы блдны и слабы! Вы были такъ прекрасны, когда показались мн въ первый разъ подъ соснами Валломбрёзы!.. Теперь- вы мн кажетесь прекрасне, чмъ тогда, потому что вы страдали по мн. Бдный другъ! зачмъ вы такъ много любили меня?’

И говоря такимъ образомъ, Беатриса потопила свои пальцы въ блокурыхъ волосахъ молодого человка и ласкала его блую шею, не загорвшую отъ солнечнаго жара.

— О, какая женщина можетъ сказать себ, что она была любима больше васъ! шепталъ Десликадо, трепетавшій отъ ласкъ Маркизы, какъ трепещетъ молодая двушка отъ перваго поцлуя своего любовника.

‘И я также, и я васъ очень любила!’ говорила Беатриса. ‘Когда, юная и прекрасная, я мечтала о блаженств и призывала любовь, то васъ видла я въ моихъ грезахъ, васъ призывала я въ безмолвіи моихъ ночей и горечи моихъ дней. Поди, отдохни своимъ челомъ на этомъ сердц, которое такъ долго горло къ теб! Прижми свои уста къ моимъ устамъ, поди, бдное, умирающее дитя!’

— И такъ вы меня любите! вскричалъ молодой человкъ, обезумленный блаженствомъ.

‘Я люблю тебя, Десликадо, я люблю тебя!’

— Звзды скоро погаснутъ, сказалъ молодой чужестранецъ съ мрачнымъ видомъ, ликъ луны сходитъ съ горизонта и листья уже трепещутъ отъ дыханія утра.

‘Что вы говорите, мой другъ?’ спросила Маркиза, опершись сладострастно на плечо Десликадо.

— Маркиза, разв вы не видите этихъ ночныхъ свтилъ, которыя исчезаютъ, этого горизонта, который краснетъ, и не слышите пнія утренняго жаворонка?

‘До дня еще долго, и я ничего не слышу, кром вздоховъ голубей, которые ласкаются подъ тнью сихъ садовъ. Что съ тобою, мой милый?’

— При восхожденіи солнца я общался умереть! вскричалъ Десликадо съ отчаяніемъ.

‘Иди же! сказала Маркиза, увлекая его, или, солнце не взойдетъ.

Черезъ три часа посл сего солнце восходило во всемъ своемъ блеск позади голубыхъ Тибурскихъ горъ, и его первые лучи, поражая окна Фарнесскаго дворца, скользили по занавскамъ алькова, гд покоилась утомленная Беатриса. Десликадо напечатллъ на ея чел безмолвный поцлуй и, срзавъ тихонько съ ея волосъ одинъ гокомъ и положивъ его къ своей груди, удалился съ поспшностью, неся въ сердц радость и смерть. Онъ нашелъ Лоренца у своей двери и коляску принца Маріани передъ обелискомъ площади Наpoдa. Лоренцъ и Десликадо сли противъ Маріани и Джуліо Джуліани, и коляска помчала ихъ всхъ четверыхъ за Сторту, въ нсколькихъ миляхъ отъ Рима. Это есть одна изъ самыхъ прекраснйшихъ и самыхъ печальнйшихъ частей Римскаго поля (слдовало сказать — Римской Кампаньи. С. В.). Ничмъ нельзя выразить меланхоліи этихъ необработанныхъ долинъ, гд вы можете проходить цлый день, не встртивъ никакихъ живыхъ существъ, кром нсколькихъ пастуховъ, вооруженныхъ ружьями, и нсколькихъ быковъ, поднимающихъ надъ травою свои глупыя головы, когда вы проходите мимо ихъ. Нтъ никакого жилища, разв какія нибудь недорослыя и покрытыя пылью деревья, разбросанныя въ длинныхъ промежуткахъ по краямъ дороги, какія нибудь развалины, разсянныя по полю, какая нибудь гробница, скрытая подъ травою, позженною солнечнымъ жаромъ, какой нибудь кусокъ мрамора или гранита, на которомъ спятъ длинныя зеленыя ящерицы, черные и мрачные кипарисы печально возвышаются на огромномъ горизонт: ни крика, ни шума въ воздух, земл или неб: все безмолвно и мертво, это поле есть мдный гробъ.

Лоренцъ несъ ящикъ съ пистолетами, а Джуліо Джуліани дв шпаги. Когда они пришли на назначенное мсто, Маріани сказалъ Десликадо: ‘Милостивый Государь, я не знаю васъ, и одинъ изъ насъ, можетъ быть, останется въ проигрыш, но если я колебался иногда просить у нкоторыхъ людей удовлетворенія за извстныя обиды, то никогда не отказывалъ въ немъ никому, кто просилъ его у меня, кто бы онъ ни былъ’.

Десликадо ничего не отвчалъ, и только взялъ изъ рукъ Джуліани шпагу, сей послдній замтилъ, что пистолетный выстрлъ можетъ выдать тайну ихъ битвы.

Все происходило самымъ приличнымъ образомъ. Десликадо, который еще ни разу въ своей жизни не управлялъ рапирою, съ перваго удара повергъ Маріани на землю.

Гордый и радостный, вдыхая въ себя съ самодовольствіемъ воздухъ, исполненный любви и счастливый мыслію, что онъ будетъ жить съ тхъ поръ, какъ Беатриса сдлала его жизнь столь прекрасною, Десликадо тотчасъ явился въ Фарнесскомъ дворц. Какая радость для него, какая также радость и для нея, которая его умирающаго прижимала къ своему сердцу!

Входъ къ Маркиз ему былъ отказанъ.

Десликадо явился еще разъ и получилъ тотъ же отказъ, въ третій разъ опять тотъ же отказъ.

Когда онъ вошелъ, отчаянный, въ свою гостинницу, ему вручили его паспортъ, съ приказаніемъ оставить Римъ въ двадцать четыре часа, если не хочетъ подвергнуться десятилтнему покаянію за смерть Маріани въ замк Святаго Ангела. Этотъ паспортъ былъ посланъ къ нему секретаремъ его посланника въ Рим, но ходатайству Маркизы Р***.

Въ тоже самое время ему вручили письмо подъ конвертомъ съ ея подписью. Разломавши трепещущею рукою печать съ гербомъ Беатрисы, онъ прочелъ слдующія строки, поспшно начертанныя на бумаг, опрысканною амброю:

‘Я ненавижу любовь, ея права и ея требованія: всякій родъ связи ужасаетъ меня. Когда я предалась вамъ, вы были для меня не больше, какъ воспоминаніемъ. Вы были мертвы — и я прижимала васъ къ моему сердцу, вы живы — и я умерла для васъ.

‘Беатриса де Р***’.

Въ этомъ же конверт находился билетъ въ 10,000 фр., имющій силу по предъявленіи на Торлонія {Извстный банкирскій домъ въ Рим С. В.}. Десликадо разорвалъ его съ гнвомъ, потомъ, получивъ отъ Лоренца предложенія, отвергнутыя имъ наканун, онъ взялъ свою сумку и отправился.

Съ Франц. В. Б.

Двадцать четыре часа въ Рим.(Жюля Сандо).

Двадцать четыре часа въ Рим.

Читайте также:

Двадцать четыре часа въ Рим.
(Жюля Сандо).