Двадцать часовъ въ корзин.
Двадцать часовъ въ корзин.
(Страничка прошлаго).
I.
II.
III.
IV.
——
* * *
S. Z.
‘Современникъ’, кн. 12, 1913
Двадцать часов в корзине, Цедербаум Сергей Осипович, Год: 1913
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Это было десять лтъ тому назадъ. Въ начал августа, насъ — человкъ тридцать ‘политическихъ’, свезенныхъ предварительно изъ разныхъ концовъ Россіи,— отправили изъ Бутырокъ, московской пересыльной тюрьмы, на вокзалъ и усадили въ вагоны съ ршетками на окнахъ.
Предстояло путешествіе въ Сибирь. Кто шелъ лишь на три года, кто прощался съ Россіей на пять, восемь, а то и десять лтъ. Но это не мшало намъ весело, смясь и балагуря, знакомиться въ вагон другъ съ другомъ,— настроеніе большинства, если не всхъ, было бодрое, оживленное, приподнятое. Да и неудивительно! То было время ‘бури и натиска’, массовое движеніе давало уже знать о себ: за ростовской разразились южныя стачки 1903 г., нашумли уличныя демонстраціи. Сотни и тысячи арестуемыхъ, массовыя ссылки, переполненіе тюремъ — все говорило за то, что мы ‘наканун настоящаго дня’. А придетъ ли этотъ ‘настоящій день’ завтра или послзавтра, немного раньше или нсколько поздне!— надъ этимъ мы, бодрые духомъ и еще недостаточно потрепанные физически, не очень ломали головы. Мы знали, что онъ придетъ, придетъ скоро, придетъ непремнно…
Передъ тмъ, какъ очутиться въ шумной компаніи въ вагон, я провелъ подъ замкомъ въ одиночномъ заключеніи безъ малаго полтора года. Переходомъ къ ней для меня послужило кратковременное пребываніе въ общей камер въ Бутыркахъ, гд мой языкъ снова научился ворочаться во рту, а я самъ вновь привыкъ къ человческому обществу.
Впрочемъ, я не представлялъ собою особеннаго исключенія. Врядъ ли кто-либо изъ моихъ спутниковъ ‘просидлъ’ мене года, а были и такіе, что перещеголяли и меня.
Ухали мы изъ Москвы ночью, наши вагоны были прицплены къ пассажирскому позду, идущему изъ Москвы въ Иркутскъ. Почти съ первыхъ же шаговъ начались обычныя пререканія съ конвоемъ. Но мы быстро установили желательный modus vivendi, пригрозивъ устроить скандалъ на первой же большой станціи. Начальство избгало ‘исторій’, и наша угроза заставила конвойнаго офицера идти на уступки.
Лтомъ и осенью 1903 г. тюремное вдомство было завалено работой, которую давалъ ему департаментъ полиціи, препоручая доставку сотенъ ссыльныхъ въ Сибирь. Понадобились ‘реформы’, вмсто обычной отправки вмст съ уголовными, съ остановками въ ряд встрчныхъ тюремъ (Самара, Челябинскъ, Красноярскъ), были введены спеціальные ‘политическіе этапы’, для насъ былъ введенъ своего рода сибирскій экспрессъ: въ недлю или въ дв недли разъ, по мр накопленія пассажировъ, изъ Москвы отправляли прямо въ Красноярскъ, безъ остановокъ въ пути, одинъ-два вагона ‘политическихъ’. Въ какіе-нибудь восемь дней ссылаемые попадали въ Красноярскъ, гд происходила сортировка согласно назначеніямъ на мста, получившимся отъ иркутскаго генералъ-губернатора, т, кому предстояло водвореніе въ Иркутской губерніи и въ Якутской области, направились дальше въ Александровскую пересыльную тюрьму, недалеко отъ Иркутска.
Такъ какъ дло шло къ осени, то т изъ насъ, кто шелъ въ Якутскую область, разсчитывали на боле или мене продолжительное время задержаться въ Красноярск. Послдніе этапы на Якутскъ идутъ, какъ мы знали, въ середин августа, а потомъ пріостанавливаются до зимняго пути, мы знали также, что Александровская тюрьма переполнена, ждущими очереди. Не безъ основанія можно было думать, что въ Красноярск насъ задержатъ на мсяцъ, а то и доле.
Лично я съ этой задержкой связывалъ вс свои планы. У меня не было охоты провести въ Колымск или подобномъ гибломъ мст, куда меня должны были водворить, т десять лтъ, которыя мн отмрилъ департаментъ полиціи, тогда управляемый Лопухинымъ. Мало того, я и не собирался добраться до мста назначенія: ясно было, что изъ этихъ отдаленнйшихъ, дикихъ мстъ не такъ то легко и не такъ то скоро удастся выбраться. И еще въ Петербург, ожидая отправки, я твердо ршилъ бжать съ пути и обдумывалъ различные планы побга. Въ Петербург же, а потомъ и въ Москв мн сообщили ‘съ воли’, что товарищи хотятъ помочь мн въ этомъ дл. Я скоро узналъ, что одинъ изъ дятельныхъ членовъ организаціи ‘Искры’, къ которой принадлежалъ и я, уже отправился въ Красноярскъ, чтобы подготовить почву для побга изъ мстной тюрьмы. Фатальная поздка! Вскор случайно арестованный въ Красноярск, онъ былъ сосланъ въ Якутскую область, гд въ слдуйщемъ году убитъ конвойнымъ въ пути за то, что заступился за честь и достоинство своихъ спутницъ…
Въ виду этихъ свдній я былъ вполн увренъ въ успх: совсмъ свжо было воспоминаніе о блестящемъ побг ‘искровцевъ’ изъ Кіевской тюрьмы. Уже казалось, что пройдетъ недля-другая,— и свобода, та весьма условная свобода, которою пользовался нашъ братъ — нелегальный, вновь засіяетъ для меня, что вновь смогу взяться за дло, съ свжими силами, умудренный опытомъ…
И какое разочарованіе! Какая досада и растерянность, когда за нсколько часовъ до Красноярска мы узнаемъ отъ конвоя, что въ Красноярск оставятъ только краткосрочныхъ, а всхъ остальныхъ, не зазжая даже въ городъ, отправятъ дальше, въ Александровскъ. И дйствительно, скоро поздъ останавливается въ открытомъ пол, отъ насъ уводятъ десять товарищей, паровозъ свиститъ — и мы мчимся дальше…
Какъ быть? Что предпринять? Вс расчеты были пріурочены къ Красноярску, да и мало надеждъ можно было возлагать и на возможное боле или мене продолжительное пребываніе въ Александровск: самый побгъ изъ тюрьмы, расположенной не въ город, а въ сел, среди большихъ дорогъ и лсовъ, представлялся боле затруднительнымъ, и къ тому же мы не имли почти никакихъ свдній о самой тюрьм, о ея режим, у насъ не было ‘связей’ и адресовъ въ Иркутск, чтобы обратиться къ тамошнимъ товарищамъ за содйствіемъ.
Нсколько придя въ себя, я и небольшая группа товарищей, тоже подумывавшихъ о побг, устроили ‘военный совтъ’. Ясно было, что если имть виды на Александровскую тюрьму, надо прежде всего обезпечить содйствіе изъ Иркутска. Но какъ это сдлать? Обсужденіе этого вопроса, какъ мы ни разсуждали, ничуть не подвигалось впередъ, пока я не вспомнилъ, что на станціи З…. не дозжая Иркутска, служитъ ж.-д. фельдшерицей моя добрая знакомая, бывшая петербургская курсистка, въ свое время привлекавшаяся по одному длу со мной. Надо повидать ее, переговорить съ нею, черезъ нее установить сношенія съ Иркутскомъ. Остается лишь изобрсти способъ повидаться съ нею. Общими усиліями черезъ нсколько минуть соотвтствующій планъ придуманъ, а затмъ и благополучно осуществленъ.
Передъ самой станціей З… одна изъ нашихъ спутницъ внезапно ‘заболваетъ’: съ нею сильнйшій истерическій припадокъ, она бьется, задыхается и т. д. Мы поднимаемъ шумъ, требуемъ врача Конвойный офицеръ общаетъ сдлать все, что возможно, проситъ потерпть до первой станціи. Въ волненіи ждемъ остановки. Поздъ останавливается, куда-то бжитъ солдатикъ, офицеръ о чемъ-то распоряжается на платформ. Мы напряженно смотримъ въ окно.. Ура!.. Издали замчаю свою пріятельницу, которая спшитъ къ нашему вагону.
Фельдшерица суетится около больной. Двухъ словъ на ухо достаточно — и она властнымъ тономъ проситъ мужчинъ удалиться въ другое отдленіе вагона. Мы повинуемся, слдомъ за нами уходитъ и офицеръ.
Въ нсколько минутъ наши спутницы договариваются обо всемъ съ фельдшерицей, которая съ нашимъ же поздомъ детъ въ Иркутскъ. Оказанная ею помощь не оставляетъ желать лучшаго: ‘больная’ чувствуетъ себя прекрасно, а у насъ… у насъ иркутскіе адреса, кое-какія свднія о порядкахъ Александровской тюрьмы, а главное — общаніе моей пріятельнилы поговорить съ иркутянами о содйствіи въ организаціи побда.
Десятый день пути. Отъ конвойныхъ узнаемъ, что на ст. Тельма, верстахъ въ 40 не дозжая Иркутска, выйдемъ изъ вагоновъ и уже пшимъ хожденіемъ доберемся до Александровска. Эта перспектива улыбается ршительно всмъ. Посл многомсячнаго пребыванія подъ замкомъ великолпно будетъ поразмяться, пройти на свжемъ воздух двадцать пять верстъ.
И, дйствительно, прогулка оказалась превосходная… Я и до сихъ поръ съ громаднымъ удовольствіемъ вспоминаю о ней. Переночевавъ въ ‘этап’ въ верст отъ станціи, среди поля, покрытаго высокимъ, волнующимся хлбомъ, мы поднялись на зар и предались деревенскимъ удовольствіямъ. Какъ и наканун вечеромъ, я съ однимъ товарищемъ ушли далеко въ поле, подвигаясь по меж среди шумныхъ колосьевъ ржи. Другіе бгали, ловя другъ друга, качались на качеляхъ, стоявшихъ на площадк у этапа, въ чехарду. Этапный офицеръ, — милый, добродушный старикъ, резонно разсудивъ, что врядъ ли кому изъ насъ, придетъ въ голову бжать отсюда, оставилъ насъ почти безъ надзора, предоставивъ полную свободу. Да еслибы и явился соблазнъ, врядъ-ли кто захотлъ обмануть его довріе и подвести подъ строгую кару. Жена его прислала намъ угощеніе — цлую корзину всяческихъ пироговъ и домашняго печенья.
Настоящая идиллія! И кто, глядя со стороны на этихъ рзвящихся, смющихся, борющихся и прыгающихъ взрослыхъ мужчинъ и женщинъ, сказалъ бы, что это — опасные ‘государственные преступники’, ссылаемые за предлы цивилизаціи…
Утро было чудесное — солнечное, слегка свжее… Часовъ въ восемь мы выступили въ путь, съ пснями подвигаясь впередъ сперва по пыльной дорог, потомъ лсомъ. Три раза переправлялись мы черезъ быструю Ангару, извивающуюся петлями,— на лодкахъ и на паром. Длали въ пути привалы, чтобы подкрпиться, шли дальше, растягиваясь длинной цпью… Кто уходилъ въ сторону, въ лсъ, разыскивая грибы или лакомясь ягодами, кто шелъ посреди дороги съ конвоемъ, кто шагомъ далеко впереди всего каравана, останавливаясь лишь на перекресткахъ, чтобы узнать, куда идти дальше.
Такъ добрались мы къ вечеру до Александровска. Тутъ мы, сплотившіеся въ пути въ одну дружную семью, съ огорченіемъ ждали разлуки, предполагая, что, какъ и всюду, женщинъ отдлятъ отъ мужчинъ. Но на самомъ дл все здсь оказалось не такъ, какъ полагается быть въ ‘благоустроенныхъ’ тюрьмахъ Европейской Россіи. Мы только смотрли и удивлялись. Ни насъ, ни наши вещи не подвергли обыску,— это было первое, что насъ поразило. Принявъ насъ отъ конвоя, всю партію, мужчинъ и женщинъ, отправили въ отдльно расположенную пересыльную тюрьму для политическихъ. Это была громадная продолговатая изба, состоявшая изъ двухъ большихъ комнатъ и двухъ кухонь, съ двумя выходами на дворъ, огороженный палями — высокимъ заборомъ изъ плотно приставленныхъ другъ къ другу, врытыхъ въ землю древесныхъ стволовъ. Ни одного надзирателя въ изб, ни одного на двор. Только за палями шагалъ военный караулъ.
Отъ находящихся въ тюрьм товарищей — ихъ оказалось, вопреки нашимъ предположеніямъ, всего нсколько человкъ, такъ какъ только на-дняхъ отошелъ большой этапъ на сверъ,— мы въ тотъ же вечеръ узнали вс подробности здшняго режима. Мы узнали, что будемъ всецло предоставлены самимъ себ. Надзиратели являются только тогда, когда привозятъ воду и дрова утромъ, когда надо принять отъ старосты заказъ на базаръ и принести купленное, потомъ — на поврку утромъ и вечеромъ съ ‘начальствомъ’ по всмъ дламъ сносится староста, котораго для этого ведутъ въ контору.
Изъ разспросовъ выяснилось, что мы, ‘якутяне’, проведемъ здсь не меньше двухъ мсяцевъ, а скоре всего — и больше. Это давало достаточно времени для подготовки побга, и съ первыхъ же дней т изъ насъ, кто помышлялъ о немъ, сходились по вечерамъ, обмнивались впечатлніями и предположеніями, вырабатывали т или иные планы. Однако, ничего мало-мальски выполнимаго и сулящаго успхъ не подвертывалось.
Между тмъ, вслдъ за нами стали прибывать одна ‘партія’ за другой, и вскор населеніе нашей избы перевалило за сотню человкъ.
Боже! Кого только тутъ не было! Какая смсь племенъ, нарчій, состояній! Здсь и два казака, отказавшіеся, въ силу своихъ религіозно-общественныхъ убжденій отъ военной службы и посл долголтнихъ преслдованій ссылаемые безъ срока въ Якутскую область — конечно, не по суду, а административнымъ порядкомъ, здсь — контрабандистъ, попавшій въ лапы охраны и угодившій на 5 лтъ въ Вост. Сибирь. Здсь пятерка хозяевъ-мясниковъ изъ Вильны, осмлившихся возстать противъ вымогательствъ мстной администраціи, идущихъ въ ссылку, не зная другого языка, кром еврейскаго, въ ихъ числ глубокій старикъ съ взрослой дочерью. Здсь свыше десятка грузинъ, молодыхъ и патріарховъ, ссылаемыхъ за сочувствіе соціалъ- демократіи и организацію у себя въ деревняхъ самоуправленія. Здсь рабочіе и интеллигенты со всхъ концовъ Россіи — представлены Moсква и Питеръ, Одесса и Екатеринославъ, Тифлисъ и Смоленскъ, Варшава и Лодзь, Кіевъ и Николаевъ, Рига и Вильна… Здсь безпартійные, соціалисты-революціонеры и подавляющее большинство — соціалъ-демократы. И съ нкоторыми жены, ребята.
Началась какая-то невообразимо-безтолковая жизнь. Тснота, сутолока, заботы о прокормленіи тюремнаго населенія, снаряженіе въ путь отправляемыхъ на мста. Тснота страшная! Хорошо, что еще не холодно, можно весь день сидть на двор. А ночью!— душно, тсно, многимъ приходится спать на полу, на столахъ, въ семейномъ углу пищатъ младенцы.
Въ виду наличности весьма ненадежныхъ элементовъ среди тюремнаго населенія, пришлось соблюдать ‘конспирацію’ при продолженіи нашихъ вечернихъ бесдъ. ‘Бгуновъ’, т. е. такихъ, кто не прочь былъ бжать, среди насъ было человкъ десять. Говорю ‘не прочь’, ибо большая ихъ часть была готова въ компаніи съ другими попытать счастья, но активнаго стремленія къ побгу не проявляла.
Отъ плана перелзть въ темную ночь черезъ пали пришлось отказаться въ виду предполагавшейся бдительности военнаго караула, смнявшагося каждые два часа, и риска угодить подъ пулю. Заговаривали о возможности бжать изъ больницы, куда нсколькимъ изъ насъ не трудно было бы перевестись, но требовалось предварительно ознакомиться получше съ больничными порядками, то, что было извстно, не открывало особенныхъ перспективъ. Затмъ очередь дошла до подкопа — имлось въ виду, начавъ его подъ поломъ избы, вывести его за пали, на нсколько саженей въ поле. ‘Заказавъ’ заране иркутскимъ товарищамъ лошадей, можно было разсчитывать благополучно скрыться. Ршили позондировать почву. Удаливъ подъ благовиднымъ предлогомъ непосвященныхъ изъ одной изъ комнатъ, спустили двухъ товарищей подъ половицы. Они посмотрли, понюхали, ткнули туда и сюда,— и вернулись съ докладомъ, что какъ будто и мста подъ поломъ достаточно для вынимаемой земли, и грунтъ не очень твердый. Но на нашу бду среди насъ оказалось два горняка, знакомыхъ — на практик!— съ проведеніемъ шахтъ. И эти эксперты стали перечислять предстоящія трудности, почти непреодолимыя: длина подкопа должна дойти до 15 сажень — какъ дышать въ немъ? Какъ устроить тягу воздуха? Затмъ, земля должна быть мерзлая — это крайне замедлитъ работу, по разрзу ямы на двор видно, что здсь каменистая порода,— какъ справимся мы съ ней съ нашими примитивными орудіями? И такъ дале, и такъ дале… Этихъ сомнній оказалось достаточно, чтобы повліять на безъ того не актавное настроеніе говорившихъ о побг. Подкопъ былъ признанъ неосуществимымъ,— что, впрочемъ, не помшало черезъ годъ — полтора другимъ товарищамъ, осужденнымъ на каторгу по извстному длу о ‘Романовк’ и находящимся въ гораздо худшей, чмъ мы, обстановк, бжать отсюда черезъ такой именно подкопъ.
Время шло, а дло не подвигалось впередъ. Въ нашемъ кружк стали уже говорить о первоначальныхъ проектахъ не иначе, какъ въ шутливомъ тон. Не таково было настроеніе одного изъ товарищей — назовемъ ее Богдановой — и мое. Мы оба страстно рвались назадъ, въ Россію, мы оба не могли представить себ, какъ это прозябать въ ссылк годъ, другой, третій… И мы были убждены, что при сильномъ желаніи не можетъ быть, не должно быть чего-либо невыполнимаго для человка съ волей и нкоторой ршимостью. И попрежнему, о чемъ бы мы ни говорили, разговоръ обязательно возвращался все къ той же тем. И вотъ, какъ то вечеромъ, когда мы по обыкновенію ломали себ голову надъ этимъ проклятымъ вопросомъ, одинъ изъ собесдниковъ бросилъ въ шутку, указывая на стоящія въ углу корзины съ багажомъ: ‘Что же, ползайте въ корзину, можно вывезти въ ней’…
Это была шутка, но она дала новое направленіе нашимъ мыслямъ. Черезъ нсколько дней планъ побга былъ выработанъ до мельчайшихъ деталей, а недли черезъ дв — удачно выполненъ.
Слегка морозное октябрьское утро. На тюремномъ двор суетня. Стоятъ подводы, чины тюремной администраціи, толпятся обитатели тюремной избы. Снаряжаютъ въ путь двухъ товарищей — они назначены въ близкія мста, въ села, лежащія въ верстахъ 40—50 отъ Александровска. И ихъ отправляютъ ‘сельскимъ этапомъ’, т. е. на крестьянскихъ подводахъ, въ сопровожденіи десятскаго. Къ вечеру или на другой день къ полудню они будутъ уже на мст.
Выносятъ вещи — корзины, тючки, чемоданы. Все готово къ отправленію. Вещи уложены, узжающимъ жмутъ руки, раздаются всяческія пожеланія. Еще минута — и ‘поздъ’ тронется. Но нтъ — останется еще послдній обрядъ, вошедшій въ обычай: провожающіе хоромъ запваютъ ‘Марсельезу’, потомъ ‘Варшавянку’… Въ воздух еще не затихла послдняя нота — распахиваются ворота, и подводы гулко стучатъ колесами по мерзлой земл… Мы вызжаемъ съ тюремнаго двора… Да, мы, ибо въ двухъ корзинахъ, уложенныхъ на подводахъ, вмсто пожитковъ узжающихъ, находимся мы — Богданова и я.
Да, стоило навести насъ на мысль о корзинахъ, и мы скоро пришли къ заключенію, что главное зависитъ отъ насъ самихъ — отъ нашей выносливости и ршимости. Въ самомъ дл, выяснивъ, что наиболе цлесообразнымъ будетъ воспользоваться отъздомъ товарищей, отправляемыхъ въ близь лежащія села, мы поручили первому же такому отъзжающему подробно описать намъ путешествіе. Полученное отъ него письмо не оставляло сомнній въ томъ, что благодаря почти полному отсутствію надзора въ пути возможно будетъ выпустить насъ еще въ дорог, во время первой ночевки: въ крайнемъ случа, если это не удастся, придется дохать до мста назначенія, т. е. провести въ корзин боле сутокъ. Вообще же рискъ, что наше присутствіе можетъ быть обнаружено, сравнительно невеликъ, если мы соотвтствующимъ образомъ будемъ вести себя — не будемъ издавать никакихъ звуковъ, сможемъ не двигаться все время и пр. Оставалось испытать свои силы и выяснить, сколько часовъ будемъ мы въ силахъ провести въ корзинахъ безъ движенія. И вотъ Богданова, я и нсколько посвященныхъ въ нашь проектъ друзей начинаемъ занимать по вечерамъ одну изъ кухонь, удаляя ненужныхъ свидтелей, и производимъ опыты. На нашу бду у насъ подъ рукой не было достаточно большихъ корзинъ, приходилось воспользоваться такими, что, несмотря на весьма небольшой ростъ насъ обоихъ, оказывалось необходимымъ, укладываясь въ корзин, ложиться на бокъ, подгибать ноги… колнями почти упираясь въ подбородокъ, голову пригибать къ груди. Уже одно такое положеніе было крайне мучительнымъ. Первый вечеръ показалъ, что мы не въ силахъ протянуть и часа. Какъ выяснилось въ дальнйшемъ, мы не учли, что опыты производятся въ неостывшей отъ дневной топки душной кухн, тогда какъ въ пути мы будемъ на открытомъ воздух, съ другой стороны, мы полагали, что не должны позволять себ ни малйшаго движенія, чтобы не производить шума, а между тмъ въ дорог мы не разъ оставались безъ надзора и могли потому ворочаться, да это было возможно и во время зды, когда грохотъ колесъ, громкій разговоръ и пр. заглушали производимый нами шорохъ.
Мы всхъ этихъ благопріятныхъ для насъ обстоятельствъ не предвидли, и потому были крайне смущены, когда продолжавшіеся рядъ вечеровъ опыты дали максимумъ выносливости четыре — четыре съ половиной часа. А между тмъ раньше, какъ черезъ 15-16 часовъ, нельзя было разсчитывать выбраться изъ корзины.
Но какъ ни были мы смущены, а отступать не собирались. Одно, казалось намъ, когда длаешь, другое — когда дло идетъ о свобод: въ послднемъ случа найдутся и силы, и выносливость, невозможное станетъ возможнымъ.
Оставалось обезпечить себ ‘отступленіе’, т. е. быстрый и безопасный перездъ въ Иркутскъ. Зная заране маршрутъ, мы почти безошибочно знали также, гд будетъ ночевка, а именно въ сел, отстоящемъ верстахъ въ двадцати пяти отъ Иркутска. Воспользовавшись налаженными упомянутой выше фельдшерицей сношеніями съ иркутянами, мы обезпечили себ ихъ помощь въ этомъ. Условлено было, что въ день, назначенный для побга, вблизи села, въ которомъ мы должны были выйти изъ корзинъ, насъ будетъ поджидать поутру на дорог къ Иркутску повозка, которая немедленно доставитъ насъ въ городъ на приготовленную квартиру.
Итакъ, мы выхали за тюремныя ворота. Первая остановка въ сотн-двухъ саженяхъ: тюремныя подводы и лошади мняются на крестьянскія. Довольно безцеремонно насъ, т. е. корзины, въ которыхъ мы лежимъ, сбрасываютъ на землю. Слышимъ оживленный говоръ, который постепенно отдаляется — везущіе насъ товарищи уходятъ съ провожатыми въ избу закусить.
Пару словъ объ этихъ товарищахъ, такъ удачно справившихся съ своей задачей и вызволившихъ насъ изъ неволи. Одинъ изъ нихъ — совсмъ юный студентъ, по фамиліи Пикъ, сосланный по с.-д. длу, другой постарше, русакъ — волжанинъ, человкъ, повидимому, бывалый,— соціалистъ-революціонеръ Ковшовъ. Замчу кстати, что мы его почти не знали — онъ прибылъ въ тюрьму совсмъ незадолго передъ нашимъ побгомъ, это не помшало тому, что онъ сразу, безъ колебаній, согласился на наше предложеніе, хотя дло шло о его партійныхъ противникахъ, мало того, объ ‘искровцахъ’, съ которыми какъ разъ въ то время у его партіи были наиболе обостренныя отношенія. И вдь притомъ какъ онъ, такъ и Пикъ, рисковали не малымъ: неудача побга грозила имъ самое меньшее прибавкой двухъ лтъ ссылки къ назначеннымъ имъ тремъ годамъ и отправкой въ глухія мста Якутской области.
Ковшову, собственно, мы преимущественно и обязаны удачнымъ исходомъ предпріятія. Его находчивость и присутствіе духа не разъ спасали положеніе. Кругомъ все тихо. Вдругъ кто-то начинаетъ возиться около моей корзины, царапать ее… Затмъ раздается пронзительный лай. Шальная собаченка учуяла человка и подняла тревогу. Слышу голоса, готовлюсь къ самому худшему… Но откуда-то приходитъ избавленіе — собака затихаетъ, отбгаетъ въ сторону, слышется чавканье. Какъ оказалось, Ковшовъ, замтивъ происходящее, бросилъ собак пость, и она утихомирилась.
Лошади приведены. На каждую подводу взваливаютъ по корзин. На мою садится Ковшовъ и заводитъ бесду съ ямщикомъ. Чтобы дать мн возможность шевелиться, не обращая вниманія ямщика на шорохъ и скрипъ корзины, онъ все время болтаетъ, ворочается, ерзаетъ, барабанитъ пальцами и вообще производить возможно больше шума. Пользуюсь этимъ и нсколько оживляю успвшіе уже онмть члены. Повторяю это время отъ времени и потому чувствую себя не очень плохо. Сквозь щели корзины проникаеть свжій, морозный воздухъ, и потому дышется легко. Достается только отъ толчковъ, когда телга подпрыгиваетъ на неровностяхъ, но къ нашему счастью дорога хорошая, да и маленькая подушечка, подложенная между головой и стнкой, ослабляетъ удары, побаливаетъ лишь бокъ…
Прислушиваюсь къ разговору и узнаю, что до ночевки намъ предстоитъ три или четыре раза перемнить подводы и лошадей: подводная повинность крестьянъ ограничивается обязанностью возить ‘по казенной надобности’ лишь отъ своего села до слдующаго. Это непріятно, ибо на остановкахъ, при перетаскиванни вещей, во время ожиданія въ изб скоре всего возможны всякія случайности въ род инцидента съ собакой. Но будь, что будетъ. Пока все идетъ прекрасно.
Остановка. Насъ перетаскиваютъ куда-то. Моя корзина оказывается на чьей то спин, причемъ такъ неудачно, что голова моя внизу, ноги — вверху. Пренепріятное положеніе. Поднимаемся по ступенькамъ — разъ, два, три, четыре — считаю я, потомъ свжій воздухъ сразу смняется спертой атмосферой, меня вмст съ корзиной, сбрасываютъ съ плечъ, я попадаю на другую корзину, которая жалобно трещитъ.
Ямщикъ говоритъ своему товарищу:— Ишь, студенты, какіе богатые, сколько добра везутъ, въ корзин-то пудовъ пять!..
Это чистая клевета — во мн всего три пуда и нсколько фунтовъ. Но онъ правъ, что добра много: принято во вниманіе, что надо будетъ что-нибудь наложить въ корзины, когда мы выйдемъ изъ нихъ, чтобы не возбудить подозрній, и въ числ вещей Пика и Ковшова боле десятка всякихъ узловъ и тючковъ: набрали всякой рухляди, даже нсколько полнъ захватили съ собой…
Собесдникъ подтверждаетъ наблюденіе, и завязывается разговоръ о ‘политическихъ’, но его прерываетъ Ковшовъ, вышедшій изъ горницы и пригласившій ямщиковъ закусить и выпить. Онъ вообще не жаллъ водки — усиленно угощалъ ямщиковъ и десятскаго, угощался и самъ, поилъ Пика, должно быть никогда въ жизни не пробовавшаго очищенной, пили они и на остановкахъ, и въ дорог… Ковшовъ разсчитывалъ такимъ путемъ притупить вниманіе своихъ спутниковъ и заране расположить ихъ къ себ, чтобы они были склонны поврить всякому его объясненію, всякой отговорк, если замтятъ что-нибудь подозрительное. Мн не довелось впослдствіи повидать ни Пика ни Ковшова, а потому я точно не знаю, какихъ опасностей и случайностей мы избгли. Но по долетавшему до меня взволнованному шопоту ихъ я не разъ догадывался, что не все идетъ ладно.
На одной изъ слдующихъ остановокъ, посл 8-10 часового пути, когда корзины снова лежали въ сняхъ, я, чувствуя себя очень нехорошо и испытывая непреодолимую потребность пошевелить онмвшими конечностями, ршился въ конц концовъ сдлать это, полагая, что въ сняхъ никого нтъ, и ямщики закусываютъ въ сосдней комнат. Какъ ршилъ, такъ и сдлалъ. Корзина, разумется, реагировала на это движеніе соотвтствующими звуками… И, о, ужасъ!— раздается голосъ:— Иванъ, а, Иванъ! Слышь, чего это корзина какъ трешшитъ? Другой отвчаетъ:— Диковинное дло. Давай, слухай еще, може показалось.— Я затаилъ дыханіе и теперь скоре умру, чмъ сдлаю малйшее движеніе.
Ямщикъ оказался не скоро забывающимъ свои впечатлнія. Стоило Пику и Ковшову выйти въ сни, чтобы онъ сейчасъ же сообщилъ имъ о странномъ явленіи… Ковшовъ принялся врать всякую чепуху, сталъ говорить о томъ, что прутья корзины подмерзли въ дорог и теперь, въ теплыхъ сняхъ, стали оттаивать,— отсюда и трескъ, что это, можетъ быть, трещали половицы подъ тяжестью корзинъ и т. п. Ямщику что-то не врилось, и я облегченно вздохнулъ только тогда, когда онъ распрощался, поблагодаривъ за ‘на чай’, и ушелъ, смненный новымъ.
Вечеръ. Мы чувствуемъ это потому, что становится много холодне, зябнутъ руки и ноги, продуваетъ совсмъ прохладный втеръ. Близка ночевка — близокъ часъ освобожденья, если все сойдетъ гладко. Стараюсь подбодриться, хотя чувствую себя разбитымъ. Хочется пить, въ глотк пересохло…
Пріхали. Вносятъ въ избу. Атмосфера чудовищная. По гулу голосовъ сразу ясно, что изба полна народу, и, очевидно, присутствующіе только что плотно покушали и не хуже того выпили. Сразу помутнло въ глазахъ. Трудно дышется, хочется кашлять. Шумно, людно, пьяные выкрики…
Товарищамъ и ихъ багажу отводятъ уголъ. Ковшовъ подъ шумъ спрашиваетъ меня, каково самочувствіе, и долго ли еще смогу выдержать. Съ нетерпніемъ освдомляюсь, который часъ — всего только десятый. Значитъ, въ этой атмосфер, которая много хуже атмосферы тюремной кухни, гд мы производили свои опыты, придется провести еще минимумъ три-четыре часа. Это ужасно! Я начинаю опасаться, что спасую, ибо уже теперь близокъ къ обмороку. Богданова между тмъ на подобный же вопросъ Ковшова отвчаетъ, что можетъ ждать.
И хорошо еще, если сможемъ выбраться къ часу ночи! Село людное, оживленное, сегодня ночь съ субботы на воскресенье, и большой вопросъ, когда все стихнетъ въ изб и на сел… Какъ оказалось, мои опасенія не были преувеличенными — намъ удалось выйти на свтъ Божій только около четырехъ часовъ ночи…
Мн трудно теперь описать мое самочувствіе въ теченіе этихъ долгихъ, безконечно-долгихъ, мучительныхъ часовъ. Не нахожу подходящихъ словъ. Во всю жизнь не приходилось переживать ничего подобнаго. Не смогу сравнить этихъ мученій съ тми, которыя испытывалъ во время ‘голодовокъ’ — а мн приходилось ‘голодать’ и семь, и двнадцать дней, до потери сознанія, до полнаго истощенія… Въ вискахъ стучитъ, больно дышать, дыханіе короткое и прерывистое, весь онмлъ, не чувствуешь, чтобы у тебя были руки и ноги, если бы даже можно было, врядъ-ли сумлъ бы шевельнуть ими, голова тяжелая и страшно болитъ…
Каждую минуту готовъ предать себя, забыть, что цль такъ близка, почти достигнута,— и громко закричать: Не могу больше! Откройте! Дайте водуха!
Убійственно медленно тянутся минуты, можетъ быть цлые часы. Чувства и нервы такъ напряжены, что каждую секунду ждешь катастрофы… Потерялъ всякую мру времени. Пикъ и Ковшовъ, бражничавшіе за столомъ съ крестьянами, давно вернулись въ нашъ уголъ, устроили себ постели и улеглись, Ковшовъ головою вплотную къ моей корзин. Въ изб становится тихо. Ковшовъ шепнетъ, что здсь осталось ночевать нсколько крестьянъ, спящихъ на полу, что дверь на улицу закрыта лишь на щеколду, что стражи нтъ, и что, когда все окончательно затихнетъ, онъ насъ выпуститъ.
Значитъ, избавленіе близко. Жду. Съ разныхъ концовъ слышенъ храпъ. Храпитъ и Пикъ, отуманенный водкой… Опять проходитъ безконечно много времени… Что это? Подъ бокомъ слышу храпъ — то заснулъ и Ковшовъ. Съ отчаяніемъ въ душ думаю, что же теперь будетъ? Какъ разбудить его? Заговоришь, а вдругъ въ изб кто-нибудь не спитъ? Что, если онъ и Пикъ проспятъ до зари?
Между тмъ, чувствую себя все хуже и хуже. Вижу, что еще немного,— и не поможетъ никакая сила воли, никакая выдержка, не удержитъ близость успха и свободы… Отваживаюсь на рискованный шагъ — тихимъ голосомъ зову Богданову. Она отзывается.
— Какъ вы?
— Очень плохо, но еще могу протянуть.
Спрашиваю ее, какъ быть, что предпринять…
— Будь, что будетъ! Будите Ковшова…
Начинаю звать его, сперва тихонько, потомъ все громче и громче. Ни слова въ отвтъ, только храпъ. Готовъ впасть въ отчаяніе. Приходитъ въ голову мысль пустить въ ходъ финскій ножъ, взятый съ собой, прорзать въ корзин отверстіе, просунуть въ него руку и расшевелить такимъ образомъ Ковшова. Но предварительно длаю еще попытку разбудить его. Къ счастью, на этотъ разъ удачно. Онъ просыпается, прислушивается, въ темнот обходитъ избу, чтобы выяснить, все ли благополучно, по дорог натыкается на одного изъ спящихъ крестьянъ, который только выругался во сн. Ну, значить, спятъ крпко, уставъ за день и хорошенько выпивъ.
Я тороплю. Да скорй же! Но Ковшовъ въ потемкахъ, а можетъ быть и отъ волненія, никакъ не можетъ распутать узловъ веревки, которою перевязана корзина…
Кричу:— Да ржьте ее!..
Онъ такъ и длаетъ, крышка корзины откидывается. Хочу вылзти — и не могу: не слушаются ни ноги ни руки… Прошу помочь — онъ одинъ не въ силахъ справиться. Приходится разбудить Пика, что удается не сразу. Встаетъ, наконецъ, и тотъ, и общими усиліями вытаскиваютъ меня и усаживаютъ на лавку. Въ первыя минуты кажется, что вотъ сейчасъ лягу и умру — полное истощеніе, физическое и моральное…
Открываютъ другую корзину. Богданова оказывается въ лучшемъ состояніи — выбирается изъ корзины безъ посторонней помощи, хотя и пошатывается.
Насъ уложили въ корзины въ восьмом часу утра, а теперь около четырехъ часовъ ночи — слдовательно, пролежали въ нихъ свыше двадцати часовъ.
Посидли минутъ десять. Немного опомнились и оправились. Надо выходитъ изъ избы. Сняли обувь, второпяхъ я забылъ надть шубу, приготовленную для меня, и остался въ одной кожаной куртк.
Все тихо. Ковшовъ идетъ впереди, мы сзади, держась за него.
Ршительно ничего не видно. Добираемся до двери, Ковшовъ отворяетъ ее — пахнуло свжимъ воздухомъ, мы жмемъ ему руку, спускаемся по ступенькамъ…
Мы на вольномъ воздух. Кружится голова, но всмъ существомъ своимъ чувствуешь какое-то возбужденіе… Въ однихъ чулкахъ, съ ботинками въ одной рук, другой держа другъ друга, длаемъ нсколько шаговъ. Свтлая морозная ночь. Легкій снжокъ на земл…
Мы на главной улиц села. Куда идти? Оглядываемся. Какъ будто боле близкій конецъ улицы упирается въ поле. Двигаемся въ эту сторону. Еще не опомнились, не пришли въ себя, не отдаемъ себ отчета въ своихъ дйствіяхъ — бурная радость заливаетъ все…
Прошли нсколько сажень. Все тихо. И вдругъ, неизвстно почему, зачмъ,— бросаемся бжать, бжать, держась за руку, оглядываясь назадъ, точно за нами гонятся. Только выбжавъ за околицу, мы опомнились и остановились. Остановились, разсмялись, обмнялись крпкимъ рукопожатіемъ, поздравили другъ друга и… и обулись.
Теперь, спокойно разсуждая, мы уже ничего не опасались и считали наше дло выиграннымъ. Оставались пустяки — добраться до Иркутска, для этого надо было лишь переждать три-четыре часа и потомъ отыскать ждущаго насъ возницу,— и все кончится благополучно.
Главная улица села продолжалась за околицей въ вид прозжей дороги. Мы прошли по ней немного, но приближающійся издали скрипъ возовъ заставилъ насъ сойти въ сторону и, забравшись подальше, приссть на землю за кустами. Такъ провели мы часъ-другой, порядочно продрогли и ршили, набравшись храбрости, пройти черезъ село, чтобы выбраться на дорогу, ведущую къ Иркутску, такъ мы и сдлали, пройдя мимо избы, изъ которой недавно вышли.
Пропущу нкоторыя курьезныя приключенія наши въ сел, пока мы, наконецъ, не встртили иркутскаго товарища. Мы сли въ телгу и черезъ нсколько часовъ были уже въ Иркутск, гд насъ ждали приготовленныя квартиры и теплый пріемъ товарищей. Здсь приходилось прожить нкоторое время. Надо было ожидать усиленныхъ розысковъ, какъ въ самомъ город, такъ въ особенности по линіи желзной дороги.
Къ нашему удивленъ въ тюрьм наше исчезновеніе стало извстно начальству лишь черезъ нсколько дней, да и то только потому, что сами товарищи сообщили объ этомъ. Чтобы не дать обнаружить дйствительный способъ побга, они симулировали побгъ черезъ стну — прикрпили къ ней веревку и пр., и въ одно прекрасное утро заявили администраціи, что такіе-то двое исчезли.
Въ теченіе двухъ-трехъ недль на ст. Тельма дежурили конвойные и тюремные надзиратели, знавшіе насъ въ лицо, и осматривали всхъ пассажировъ проходящихъ поздовъ. То же продлывалось и въ Иркутск — позда обходилъ жандармъ, заглядывая всмъ въ лицо.
Въ Иркутск мы провели три недли и, хотя поиски не улеглись, ршили хать. Гнало насъ и стремленіе скоре вернуться въ дйствующую армію и опасенія попасться въ Иркутск: здсь начались обыски и аресты, и не исключена была возможность того, что ночные гости забредутъ случайно и въ укрывавшія насъ убжища.
Первымъ двинулся я, а черезъ пару дней экспрессомъ отправилась и Богданова. Я сбросилъ бороду и былъ одтъ джентльменомъ, что совершенно мняло мой видъ, Богданова облеклась въ глубокій трауръ съ длиннымъ крепомъ, такъ что въ пути ея спутники съ особеннымъ соболзнованіемъ и вниманіемъ относились къ ней.
Въ начал ноября мы были уже въ Россіи, а мене, чмъ черезъ три мсяца, дорого доставшейся свобод снова пришелъ конецъ: въ январ за нами обоими вновь захлопнулись тюремныя двери. Впрочемъ, на этотъ разъ намъ недолго пришлось рваться на ‘волю’: Богданова уже лтомъ бжала среди бла дня изъ Екатеринославской тюрьмы, я не заставилъ себя ждать и въ октябр, въ другомъ конц Россіи, послдовалъ ея примру.