Два учителя или Asinus asinum fricat, Шаховской Александр Александрович, Год: 1819 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 29 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Александр Александрович Шаховской

Два учителя или Asinus asinum fricat

Действующие лица:

Аннушка.

Верушка.

Алеша.

Турусина.

Чупкевич.

Жак.

Иван.

Написан в 1819 ходу. Был представлен в 1819 ходу на сцене петербургского театра. Арапов в ‘Летописи русского театра’ пишет: ‘Два учителя или Asinus asinum fricat’ в 1 действии, кн. Шаховского… имела большой успех, повторялась часто и осталась на репертуаре, как одна из самых игривых пьес’. (Стр. 281, СПБ. 1861 г.)

Театр представляет цветник, на правой стороне дом Турусиной, на левой домик, где живет Алеша, на театре несколько скамеек, поливальная бочка и садовые инструменты, подле Алешина домика вешалка для чищения платья.

ЯВЛЕНИЕ I

Аннушка, потом Верушка.

Аннушка. (Работая подле дома на пяльцах.)

Что делать стану я от скуки?

Все что-то мне нейдет на лад:

Работаю — не служат руки,

Пою — все как-то невпопад.

Что ж делать?

Все ж работать буду

И песнью горе прогонять,

Авось либ хоть на час забуду

О том, что грустно вспоминать.

Верушка, оглядываясь, выходит потихоньку из дома.

Что вы тут делаете, сударыня?

Верушка. Я только смотрела, не здесь ли…

Аннушка. Ваша крестная матушка?

Верушка. О, нет…

Аннушка. Так вы искали вашего крестного братца?

Верушка. Ах, Боже мой! Я его не искала, а только хотела посмотреть, не здесь ли Алеша?

Аннушка. А вам до него есть нужда?

Верушка. Никакой… мне все кажется, что ему, бедняжке, здесь очень скучно…

Аннушка. Отчего?

Верушка. Он почти вырос в Петербурге, воспитан в лучшем пансионе, а теперь Амфиса Павловна взяла его сюда в Глухов, где он, кроме ее и твоего дяди Чупкевича, никого не видит… Суди же: каково это бедному Алеше.

Аннушка. Я знаю по себе каково, да у Алеши есть крестная сестрица, которая его утешает. А с той поры, как всесветный учитель Чупкевич женился на моей тетке Фионе и увез сюда, меня и утешить некому.

Верушка. А в Петербурге верно тебе было очень весело?

Аннушка. Очень. Я, благодаря Богу, выросла в лучшей модной лавке, у самой славной мадамы, бывало, целый день весь город у нас.

Верушка. Стало быть и мой крестный братец к вам хаживал?

Аннушка. Да, по воскресеньям забегивал из своего пансиона, он был так мил, так весел, что сводил с ума всех там девушек.

Верушка.

В Алеше что-то есть такое,

Что всякого с ума сведет,

Я ночи не просплю в покое

С тех пор, как он у нас живет.

День целый с ним я не разлучна,

И целый день я весела,

А ночь придет, так станет скучно,

Что лучше б в свете не жила!

Все думаю и все не знаю,

Не сплю я ночи отчего?

Аннушка.

Я вам в минуту разгадаю:

Вы просто влюблены в него.

Верушка. Ах, нет! Божусь тебе, я не влюблена.

Аннушка. Не влюблены, а любите.

Верушка. Очень, да я и тебя люблю.

Аннушка. Вот уж я с год живу в доме Амфисы Павловны и учу вас вышивать, однако ж вы до приезда сына ее… кажется, покойно почивали.

Верушка. Правда, милая Аннушка!.. Да это видно какая-то болезнь.

Аннушка. От которой вас можно тотчас вылечить.

Верушка. Чем?

Аннушка. Выдать замуж за Алешу: замужество удивительное для девушек лекарство.

Верушка. Но Амфиса Павловна все говорит, что Алеша еще ребенок, а ему давно минуло семнадцать лет.

Аннушка. Кроме тех, которые матушка прячет в карман.

Верушка. Ах, что у ней за охота убавлять Алешины лета. Ведь он от этого не будет моложе?

Аннушка.

Все так. Да та беда,

Что детские года

Так матушек пугают,

Что без стыда

Они всегда

Без високосов их считают.

И мать, хоть два годка

Убавя у сынка,

Себе лет пять утянет,

А там пока

До сорока

Лет на десять не станет.

Верушка. Какая это дурная привычка убавлять года.

Аннушка. И мешать жениться молодому человеку, который так влюблен.

Верушка. А он влюблен?

Аннушка. И будто вы не знаете? Не стыдитесь ценя: я и сама была влюблена.

Верушка. Влюблена? Ах, расскажи мне это?

Аннушка. И теперь давно бы вышла замуж, если бы безумный дядя мой Чупкевич не увез меня сюда.

Верушка. Несносный! А кто твой жених?

Аннушка. Жак, сын мусье Трише, известного негоцианта.

Верушка. Неужели! И он француз?

Аннушка. Не француз и не русский, а, так сказать, междуумок. Отец его, правда, приехал сюда скороходом. Господин его промотался, а он нажился и сделался купцом, да проклятая контрабанда его поддела, видя беду неминучую, мусье Трише навострил лыжи во-свояси, прикинув сына своего одной из наших девушек. Жак вырос в нашем магазине. Мадам его поместила в камердинеры к мосье Бене, который учит кой-чему молодых бар.

Верушка. Хорош ли он?

Аннушка. Не так хорош, как ловок и смел, пишет по-русски, болтает по-французски, морокует по- немецки и играет на скрипке всякие вальсы.

Верушка. Так он воспитан?..

Аннушка. Гораздо лучше всех учеников, которых дядя мой Чупкевич учит или мучит в своем глуховском пансионе.

Верушка. Алеша говорит, что они ничего не знают.

Аннушка. Спасибо еще ему: он вступился в их воспитание, обучил их разным проказам и задал такую работу моему дяде, что у него прошлую субботу чуть рука не отнялась.

Верушка. Ах, как он зол!

Аннушка. Да, субботы его будут долго памятны глуховским помещикам.

Верушка. Я рада, что Алеша к нему не попал.

Аннушка. Не радуйтесь. Может быть, и попадется: дядя мой очень хочет забраться к нему в гувернеры, насказываег на него Амфисе Павловне. И она, верно, с его совета вчера ночью заперла сонного сына в его комнатах.

Верушка. Как! Боже мой! Алеша взаперти! Ах, бедняжка, и посмотри, какой большой замок.

Ах, милая! Ах, как безбожно!

Алеша бедный взаперти.

Теперь ему никак не можно

Без матушки сюда взойти.

Ах! он стучит, мой друг, нельзя ли

Хоть сбить, хоть отпереть замок,

Как я боюсь, чтобы с печали

Он, бедненький, не занемог.

Аннушка.

Вот тут-то надо умудриться:

Мой ключ, быть может, подойдет.

Верушка.

Ах, милая. Так он годится?

Посмотрим, верно, отопрет.

Алеша (в окне).

Я заперт, в западне, прекрасно.

Да вырваться не мудрено:

Ничто влюбленным не опасно,

Меня любовь снесет в окно.

Верушка и Аннушка (пробуя ключ).

Он входит! Хорошо, прекрасно,

И отпереть не мудрено.

Ах, не вертится. Как ужасно!

Вернем мы обе за одно.

Алеша (вылезая в окно).

Нет, не трудитеся напрасно:

Меня любовь снесла в окно.

Верушка. Ах, Боже мой! Ах, как опасно!

Да как ты выскочил в окно?

Аннушка.

Ну, молодец, люблю, прекрасно!

Когда не в двери, так в окно.

Алеша.

Ничто влюбленным не опасно:

Меня любовь снесла в окно.

ЯВЛЕНИЕ II

Те же и Алеша.

Верушка. Ах! как ты это мог?..

Алеша. Чего не может любовь?

Верушка. Ради бога, не говори о любви, если матушка услышит?..

Алеша. Где она?

Аннушка. Она, я думаю, наряжается.

Алеша. Для чего?

Аннушка. Едет на званый обед к предводителю.

Алеша. Слава богу: мы без нее повеселимся.

Верушка. Да не возьмет ли она тебя с собою?

Алеша. А разве ты забыла, что она заклялась брать меня в гости с тех пор, как я расхохотался на толстую помещицу, которая важно явилась в голубом шпензере, розовом тюрбане, оранжевом платье и лиловом платочке?

Верушка. Помню, она тебя очень бранила, и я чуть не заплакала.

Алеша. Матушка считает меня ребенком… Как это несносно! Знаешь ли что, милая: докажем ей, что мы не дети.

Верушка. Чем?

Алеша. Обвенчаемся скорее.

Верушка. Да Амфиса Павловна не скоро согласится.

Алеша. Она и век не согласится и твердит одно: ты еще, мон шер анфан, ты должен учиться, а чему, смею ли спросить?

Не знаю ль я, что ты одна

Мне счастье сделаешь собою:

Что ты мила, добра, умна,

Что верно я любим тобою.

Что мне тебя не обожать

Нельзя заставить самовольно.

Чего ж еще мне больше знать?

Верушка. Так, братец, знаешь ты довольно?

Аннушка. Не даром же дядя мой Чупкевич говорит: ‘я боюсь, что наш проказник слишком много знает’.

Алеша. А я говорю, что наш педант слишком мало знает и что ученики его никогда ничего не будут знать.

Аннушка. Спасибо еще, что вы их просвещаете.

Алеша. И, конечно, просвещаю. Эти бедные дворянчики, забитые Чупкевичем, совсем было одурели, но познакомились со мною и мигом ожили. Я предложил Чупкевичу учить их от скуки танцевать и фехтовать, он обрадовался, класс открыт. Ученики мои прыгают порядочно, и я вам сегодня же даю порядочный бал.

Верушка. Как бал? Да где?

Алеша. Здесь, нынче наш приходской праздник, дядьки в пансионе с утра уже мертвецки пьяны, Чупкевич едет с матушкой обедать, ученики сквозь калитку явятся сюда, я уж им на свои деньги, а половину в долг сделал тихонько кой-какие костюмы. Девушки, которых Аннушка учит вышивать, а я танцевать, также готовы, и мы с тобой откроем бал вальсом.

Я вальсы обожаю.

Что в свете их милей?

Тебя я прижимаю

При всех к груди моей.

Лечу, кружусь с тобою,

Тебе в глаза гляжу,

Читаю в них душою

И радость нахожу.

Мы можем средь собранья,

Сцепясь рука с рукой,

С дыханием дыханье

И душу слить с душой.

Ах! Верь, мой друг сердечный,

Кто вальсы изобрел,

Тот стоит славы вечной:

Он к счастью путь нашел.

Аннушка (Верушке). А вам нравятся ли вальсы?

Верушка. Очень, а особливо с братцем.

Алеша. Матушка идет.

Аннушка и Верушка. Ах! (Убегают.)

Алеша. Куда они побежали?

ЯВЛЕНИЕ III

Турусина и Алеша.

Турусина. Постой, сударь, постой! Как-то вы изволили заниматься лесонами? А?.. И как вы могли выйти из вашего апартамента?

Алеша. Я выскочил в окно.

Турусина. Ах, Боже мой! Да не ушибся ли ты?

Алеша. О, нет: я учился вольтижировать.

Турусина. Что такое?.. Ты учился ниглижировать?

Алеша. Нет, матушка, я учился прыгать.

Турусина. Ах, батюшки! Кто видал учить детей прыгать в окно? Хорош пансион! Слава еще богу, что Чупкевич меня во-время надоумил, а то бы ты и ни весть чему научился.

Алеша. Да нечему больше. Я кончил мой курс.

Турусина. Как нечему больше? Да знаешь ли ты все, что другие знают?

Алеша. Не все… однако ж…

Турусина. А я хочу, чтобы ты знал все, чтоб ты мог говорить при всех, со всеми и обо всем… Уж я довольно .конфузилась и от батюшки твоего, дай Бог ему царство небесное. Бывало, другие говорят и о том, и о другом, а он, мон шер, если не дремлет, то зевает, а по-французски не умел сказать ни бон жур, ни адью.

Алеша. Да что ж за беда, матушка? Вы и сами не изволили учиться по-французски.

Турусина. Ох! Ох! То-то и худо! Однако ж я-таки самоучкой в Москве кой-что переняла и умею кстати вклеить французское словцо: оно и политичнее и деликатнее. А нынче без наук да иностранных языков хоть не живи в большом свете.

Алеша. Да я, матушка, говорю по-французски, по- немецки, знаю по-латыни и, кажется, учился всему, что нужно.

Турусина. А чему бы, смею спросить?

Алеша. Истории, географии, политической экономии.

Турусина. Экономии! Есть чему учиться. У нас сосед Хрюшкин и русской грамоте худо знает, а уж такой эконом, что от сорока душ нажил почти до тысячи.

Алеша. Да есть ли в нем самом душа?

Турусина. Вот умный вопрос! Да разве люди бывают без души?

Алеша.

Поверьте, матушка, бывают,

Да то беда,

Что иногда

Душой не душу называют.

Когда душа

Из барыша

Подчас душой чужого

Готова торговать.

Ту душу не душою,

Душонкой должно звать.

Когда ж душа — слуга покорный,

Что в знать ползет,

Что входит в честь,

Иль близко к пышности придворной

И так мала,

И так подла,

Что пред душой чужого

Не смеет быть собою,

Идет, куда ведут, —

Ту душу не душою,

Душонкою зовут.

Турусина. Заврал, мон шер, заврал! Душа все-таки душа, и учили тебя Бог знает чему какие-то атеисты.

Алеша. Меня учили рассуждать и почитать только честных людей.

Турусина. Не тебе рассуждать, кто честен, кто бесчестен: ты еще молоденек волонтирить. Поживи-ка в свете, как умные люди живут: тут поклонись, там приласкайся, здесь в милость подбейся, там, бог поможет, и сам будешь в чести.

Алеша. Я не хочу, матушка, быть в чести без чести.

Турусина. А что и честь, когда нечего есть.

Алеша. Но вы богаты, и я, ни к кому не подбиваясь, могу быть сам другим полезен.

Турусина. А все-таки надо искать в знатных людях, чтоб быть полезным и мне, и детям твоим, как я тебя женю.

Алеша. Вы меня жените? На ком?

Турусина (в сторону). Проболталась! (Ему.) Не твое дело: ты молод.

Алеша. Погодите, матушка, я и стар буду.

Турусина. И, батюшка, я рада годить, хоть сто лет…

Алеша. Однако ж, для женитьбы не ждут старости.

Турусина. Я вижу, что у тебя на уме… да не будет по-твоему.. Изволь-ка учиться, и я тебе выписала вместо жены… да после узнаешь. Вот идет Чупкевич. Прикажи в галерее дежени сервировать.

Алеша (отходя). У них есть тайности, но этот педант мне за все заплатит.

ЯВЛЕНИЕ IV

Турусина и Чупкевич.

Турусина. Что это, мосье Чупкевич, так рано из своего пансиона?

Чупкевич. Сегодня хотя день субботний, но наш храмовой праздник, и для того я дал раньше шабаш: разом кончил все субботние разделки и явился к вам, как вы изволите видеть.

Турусина. А мне, мон шер, надобно с тобой поговорить и посоветовать.

Чупкевич. Я всегда готов для совещания.

Турусина. Ох, правда твоя, что сын мой изволонтирился в пансионе.

Чупкевич. В таком случае нужно внушить ему подобострастие и страх.

Турусина. Да ведь я его очень люблю.

Чупкевич. Похвально, но юношество без страха, как расплетенной лапоть, говорит латинская пословица, и потому-то я употребляю с воспитанниками моими простые, но убедительные средства.

Турусина. Какие?

Чупкевич. Они разделяются по возрастам: в первом, то-есть малолетнем классе, ударение тремя перстами по натянутой ладони, во втором и третьем по той же ладони биение линеечкой, спинкою книжки и даже палею, или, что еще лучше, для сбережения детских ручек, наказания, как водится, лозою, розгою, плеткой простой, плеткой треххвосткой и так далее.

Турусина. Эти наказания не благородны и не годятся для моего сына.

Чупкевич. Неоспоримо: он уже, к несчастию, урос от этого, и потому исправление его сопряжено с большими трудностями.

Турусина. Это и крушит меня: он совсем изволонтирился в пансионе.

Чупкевич. С вашим состоянием, как я уже и прежде имел честь замечать, лучше бы взять в дом хорошего воспитателя.

Турусина. Ох, уж я об этом думала, только что у нас родился Алеша, да не удалось.

Чупкевич. А что уже вы изволили думать?

Турусина. Вот что. У мамки Фирсовны был тогда сын Гришка лет с лишком десяти, мальчик острый и понятный. Так я его отдала в школу и платила по сто рублей в год, чтоб, знаешь, как Алеша подрастет, у неге был свой домашний учитель, оно бы и хорошо, ан вышло совсем не то: проклятый Гришка избаловался’ исповесничался, бежал, да и попал на поселение, и рада рада, что его хоть за рекрута зачли.

Чупкевич. У меня бы он не избаловался.

Турусина. Ну, да уж так и быть: Гришки не воротить, в пансионах толку мало. Так я и решилась, чтоб повышколить Алешу, принять в дом хорошего гувернера. Надобно, чтоб он прижал хвост моему волонтиру.

Чупкевич. Необходимо. (В сторону.) Она меня хочет принять.

Турусина. А уж я гувернеру ничего не пожалею.

Чупкевич. Благоразумно, (в сторону) как заманивает.

Турусина. Отведу ему вверху мужнин апартамент.

Чупкевич. Очень благоразумно.

Турусина. Он будет обедать с нами за столом.

Чупкевич. Обедать и ужинать, весьма благоразумно.

Турусина. Для выезду будет у него особый экипаж.

Чупкевич. Коляска на рессорах, чрезвычайно благоразумно.

Турусина. И назначаю ему жалованье две тысячи в год.

Чупкевич. Две тысячи! Высокоблагоразумно! (В сторону.) Какое мне счастие привалило!

Турусина. А если буду им довольна, то дам особое награждение.

Чупкевич.

Премудро, славно, совершенно!

Вот мать, вот истинная мать!

А гувернера, несомненно,

Изволили уже сыскать.

Он, верно, прожил за полвека,

Старателен, а пуще строг,

И вам такого человека,

Признайтеся, послал уж Бог?

Турусина.

Ах, будет ли таков, не знаю.

Чупкевич.

Я за него ручаюсь вам:

Он здесь…

Турусина.

Его я ожидаю

Из Петербурга нынче к нам.

Чупкевич. Из Петербурга?

Турусина. Да, я его выписала из Петербурга, и братец ручается, что он человек умный, ученый.

Чупкевич (в сторону). Так это не я!

Турусина. Вот письмо его. Прочтите.

Чупкевич. У меня болят глаза. ( В сторону.) А я думал…

Турусина. Так я вам на словах скажу. Мусье Бене выехал из Петербурга первого мая. Я его жду — не дождусь. Он был за морем профессором, знает вез науки, родился в России и говорит по-русски, как мы. Чего ж еще лучше? Но уж как я рада, а все тебе спасибо: ты меня надоумил. Хорошо иметь дело с умными людьми: чего не додумаешь, то присоветуют. Уж я тебе так благодарна, так благодарна, что не знаю, как сказать. Однако ж, соловья баснями не кормят: пойдем-ка позавтракаем. У предводителя повар готовит самоучкой — так не худо позапастись к его обеду. Пойдем. (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ V

Чупкевич, потом Аннушка.

Чупкевич. Квартира, стол, экипаж, две тысячи — и все не для меня. Какой чорт дернул меня за язык советовать… и она ж еще благодарит. Сумасшедшая! Я налицо, а выписывает еще какого-то урода, вот какая у нас страсть к иностранным… Ах! Я теперь так взбешен, так зол… Не еду обедать, пойду в пансион и первому, кто мне попадется…

Аннушка. Дядюшка! Амфиса Павловна вас зовет завтракать.

Чупкевич. Не хочу я ее завтрака: пусть подавится им петербургский профессор… Ему, негодяю, квартира, стол, экипаж и две тысячи рублей, а мне от моего пансиона и на кафтан не остается.

Аннушка. Но, дядюшка…

Чупкевич. Молчи! Жаль, что я не завел женской школы, а то бы и ты узнала, каков я сердитый.

Аннушка. Да за что вы сердитесь?

Чупкевич. Квартира, стол, экипаж и две тысячи… но мы еще увидим, увидим.

Нет, не боюся ничего,

Пускай поборется он с нами.

Я на латинском съем его!

Аннушка. Что сделалось, скажите, с вами?

Чупкевич.

Она совсем с ума сошла:

Выписывать вдруг страсть напала

Какого-то глупца, осла,

Как будто здесь меня не стало.

Аннушка. Выписывать? кого? куда?

Чупкевич. Сюда, сударыня, сюда! Да нет, господин петербургской француз! Нет, Анкудин Чупкевич тебя не боится. Приезжай, мы тебя тотчас назад отправим: не тебе ладить с Алешей. Он будет со мной заодно, а ты нам, племянница, поможешь.

Аннушка. Рада помогать, да в чем?

Чупкевич. Нет силы говорить, я зайду ужо к тебе в светелку, и мы условимся, ты только дай мне знать, как этот азинус, этот новой антик сюда приедет. Прощай. Мы с ним сладим, сладим. (Уходит)

ЯВЛЕНИЕ VI

Аннушка, потом Жак.

Аннушка (одна). Дядя мой совсем спрыгнул с ума, какой антик должен приехать из Петербурга… А! этот Петербург и меня с ума сведет… Как услышу о нем.. так сердце и забьется: что-то делает мой Жак?.. Он, верно, мне изменил… Мудрено ли: там так много хорошеньких.

Жак (входя). Я оставил мою перекладную за воротами, чтоб не осрамиться экипажем… Прошел весь сад и не встретил никого.

Аннушка. Кто это пожаловал?

Жак. А! вот что-то похожее на девушку… Эй, милая, доложи Амфисе Павловне… (В сторону) так, кажется, ее зовут.

Аннушка. Что прикажете?.. (В сторону.) Ах, Боже мой!

Жак. Что ученый и преученый, которого она ждала…

Аннушка. Это он! Жак. Конечно, я: гувернер, выписанный к ее сыну.

Аннушка. Гувернер! (В сторону.) Это Жак.

Жак. Да, гувернер, то-есть, учитель ее сына, мосье Бене.

Аннушка. Мосье Бене? (В сторону.) Ах, плут! Он выдает себя за своего господина.

Жак. Что ты бормочешь?

Аннушка. Твержу ваше имя.

Жак. Оно немудрено: мосье Бене, слышишь ли, мосье Бене.

Аннушка. Слышу, да не родня ли вы тому мосье Бене, у которого служит камердинером или всем, чем угодно, один известный плут?

Жак. Плут?

Аннушка. А зовут его Жак Трише?

Жак. Жак Трише… (В сторону.) Ах, это она! Что делать?

Аннушка. И вы, кажется, твердите его имя?

Жак. Нет, я никогда не занимаюсь подлыми холопскими именами. (В сторону.) Смелей! Собьем ее с толку.

Аннушка (в сторону). Злодей! Он отпирается. Хорошо же!

Жак (в сторону). Благородная смелость фамилии Трише, не оставь меня. (Ей.) Эй, девушка! Что ж ты нейдешь доложить.

Аннушка. Я тотчас доложу, как знаю.

Жак. Нет, не как знаешь, а как велят, то-есть, что приехал мосье…

Аннушка. Трише.

Жак. Бене!

Аннушка. Виновата, проговорилась.

Жак. Я тебя на первый раз прощаю… Ну, поди же доложи, да не промолвись.

Аннушка. Извольте. (Уходит будто в дверь.)

Жак. Она ушла… Какая несносная встреча… Если я признаюсь… Нет, нет, она приберет меня к рукам, и я не буду рад моему гувернерству.

Аннушка (обежав с другой стороны). Жак!

Жак. Чего изволите?

Аннушка. Ничего. Я хотела только узнать, не забыл ли господин гувернер своего имени.

Жак (в сторону). Проклятая привычка меня зарезала.

Аннушка. Теперь полно умничать.

Жак. Тише, девочка, тише: ты забываешь, что говоришь с гувернером.

Аннушка. Которого я тотчас разгувернерю, если он не согласится…

Жак. Тебя огувернерить, не так ли?

Аннушка. Так, бессовестный, неблагодарный изменник!

Жак. Кто устоит против этих нежностей? Торжествуй! Так: это ты, а это я.

Аннушка. Ага! так ты, наконец, меня узнал…

Жак. Сердце мое тотчас тебя узнало, но рассудок запрещал узнавать. Да оставим пока сердце, а поговорим о деле. Как ты здесь очутилась?

Аннушка. Нет, прежде скажи-ка, как ты из слуг попал в учители.

Жак. Так же, как и многие. Брат здешней госпожи предложил моему господину войти к ней в дом. Он воспитывал десяток других барских деток, слишком славился и предпочел уединение большому свету, и так мы отправились в Глухов, но мой мосье Бене верст за двести отсюда занемог не на шутку. Я не знал, что делать, как бог принес на станцию одного из прежних его питомцев, господина моего он взял к себе в деревню, а меня с извинительным письмом послал к вам. Я второпях захватил учительский портфель и нашел в нем его аттестаты и рекомендательное письмо к Амфисе Павловне. Вдруг пришла мне счастливая мысль: по примеру многих явиться сюда вместо мосье Бене.

Аннушка. Ты называешь это счастливой мыслью.

Жак. Не пугай: я болтаю по-французски, наслышался от господина моего всяких ученых слов, и неужели Амфиса Павловна Турусина не такова, как мне надобно, неужели она что-нибудь знает, неужели, избави боже, она умна?

Аннушка. Вот она выходит, спроси у нее. Прощай.

Жак. Куда же ты?

Аннушка. Не робей! (Уходя.) Я его проучу порядком.

ЯВЛЕНИЕ VII

Жак и Турусина, потом Аннушка.

Жак (в сторону). Не робей! И рад бы не робеть, да что-то робеется.

Турусина. Что это за человек? Зачем сюда забрел?

Жак (в сторону). Ай! ай! взгляд! (Кланяется ей очень учтиво.)

Турусина. Кто ты таков?

Жак. Кто я, сударыня?.. Вам угодно знать, кто я?

Турусина. Разве ты не слыхал?

Жак. Напротив, очень слышал.

Турусина. Так прошу отвечать.

Жак. Готов исполнить просьбу вашу, но, право, совестно о себе говорить: это письмо лучше объяснит вам мое имя, мои достоинства, мои таланты, которые все к услугам вашим.

Турусина. Что за письмо? От кого? (Берет и читает.)

Жак (в сторону). Начало не совсем нежно, что-то дальше будет? Ах, если б она была так глупа, как мне хочется! Да эта Аннушка Бога не боится: выдала меня с руками. О женщины, женщины, вы меня всегда губили!

Турусина. Ах, Боже мой! Это вы, мусье Бене, бои жур, бон жур, а я вас приняла… пардоне, мусье…

Жак. Ничего, мадам, же ву пардон. (В сторону.) Она, кажется, не сильна в французском.

Турусина. Же ву ремьерси, да как это я вас не узнала?

Жак. Это, может быть, больше оттого, что вы не имели чести и что я не имел чести вас видеть.

Турусина. Брат мой, правда, писал, что вы говорите по-французски как русский, но, однако ж, вы мне показались так молоды.

Жак. Лицо мое, по крайней мере, двадцатью годами меня моложе.

Турусина. Как, мусье, моложе?

Жак. Да, мадам, это грамматическая фигура, которая значит, что моя собственная фигура кажется гораздо моложе, но это оттого, что мы, ученые, имеем известные секреты, чтобы сохранять нашу молодость.

Турусина. Какие прекрасные секреты! Для чего меня смолоду ничему не учили!

Жак (в сторону). Ничему не учили, тем лучше.

Турусина. Однако ж, я надеюсь, мусье Бене, что вы обучите моего сына всему, что сами знаете.

Жак. О, мадам, когда вам угодно!

Турусина. Ах, мусье, как я вам буду благодарна!

Жак. О, мадам, право не за что! Я уверен, что ваш любезный малютка…

Турусина. Ах, мусье, к несчастью, сын мой не совсем малютка.

Жак. Как, мадам?

Турусина. Разве брат мой не сказал вам, что ему, кажется, около… около..

Жак. Десяти лет.

Турусина. Ах, мусье, помнится, что ему почти шестнадцать или семнадцать лет.

Жак. Семнадцать лет! (В сторону.) Попался.

Турусина. Его лета вас пугают? Жак. Пугают? О, нон, мадам, не то, что пугают, а очень удивляют: как можно, чтобы вы, мадам, вы, которую я имею честь видеть перед собою, вы имели сына, которому…

Я даже вымолвить боюся —

Семнадцать лет…

Турусина.

Ах, так почти!

Жак.

Не может быть.

Турусина.

Я вам клянуся.

Жак.

Пускай он был бы лет шести,

А то… нет, вы шутить хотите.

Турусина.

Летами можно ли шутить?

Жак.

Да неужель вы в колыбели

Изволили его родить?

Турусина. Я родила его еще почти ребенком.

Жак. Ах, мадам! Возможно ли, чтоб ваша свежесть, ваша красота, ваша полнота обманули того, кто знает наизусть всю древнюю историю, кто даже по переплету не ошибался ни в одной книге, кому латинский, греческий, французский, прусский и цесарский языки меньше стоили труда, чем русская грамота.

Турусина. Какая ученость!

Жак. Эти аттестаты вам еще лучше докажут. (Подает ей бумаги.)

Турусина. Да они писаны…

Жак. По-французски, мадам, по-французски.

Турусина. Тре бьень, мусье, тре бьень: какие большие печати, а вот, кажется, и русский.

Жак. Как русский?

Турусина. Да. (Читает.) ‘Предъявитель сего парикмахерского цеха подмастерье Жак Трише, приметами: росту…’

Жак. Двух аршин пяти вершков, не правда ли?

Турусина. Так. Да чей это аттестат?

Жак. Почти ничей: это паспорт моего слуги.

Турусина. Вашего слуги… Посмотрим его приметы: глаза серые.

Жак. Холопский цвет, но стоит ли этот паспорт, чтоб вы его читали: посмотрите, какая маленькая печать, да с него и этой довольно.

Турусина. Где ж этот слуга?

Жак. Он уж больше не существует, и я очень рад.

Турусина. А разве он был дурной человек?

Жак. Негодяй, но оставим в покое покойника, поговорим о любезном сыне вашем. Он уж, верно, кой-чему учился?

Турусина. Да, сударь, он воспитан в пансионе и выучен всему.

Жак. Всему?.. Ах, мадам, тем хуже!

Турусина. Как, тем хуже?

Жак. Да, мадам, тем хуже: я бы желал, чтоб он ничего не знал, что называется ничего, и тогда бы вы увидели, каким бы молодцом я вам его поставил… Но в этих пансионах учат Бог знает чему!

Турусина. И портят характер.

Жак. Так точно, а что, разве сын ваш худого характера? Может быть, он дурно обходится с слугами и, как говорится по-русски, дерзок на-руку?

Турусина. Ах, мусье! Это бы ничего: холопское дело, стерпят.

Жак. Стерпят, но каково-то терпеть! Я это очень чувствую и лучше хочу быть сто лет гувернером, чем один день слугою. Но что ж вы находите в характере вашего сына?

Турусина. Он страшный волонтир: умничает, лезет в большие… и уж, ничего не видя, влюблен.

Жак. Влюблен?.. Очень хорошо.

Турусина. Нет, мусье, совсем нехорошо.

Жак. Я говорю, мадам, очень хорошо потому, что я.. берусь за него и тотчас все исправлю… Поверьте, что это по моей части. О! вы увидите, как я его поведу и до чего доведу. Только мне нужно знать, в кого он влюблен?

Турусина. В девушку, которая у меня в доме воспитывалась.

Жак. И у которой ничего нет, кроме личика?

Турусина. О! напротив, мусье: отец и мать ее были мне друзья и оставили ей очень хороший достаток.

Жак. Так для чего ж бы, так сказать, не присоединить его к вашему?..

Турусина. Да я таки со временем женю на ней Алешу, да теперь-то не хочу, чтоб он влюблялся и думал о женитьбе.

Жак. Понимаю. (В сторону.) У ней нет охоты в бабушки. (Ей.) А нравится ли он девушке?

Турусина. То и беда, что нравится.

Жак. Тем лучше, то-есть, тем хуже… но положитесь на меня..

Турусина. Я уверена, что вы исправите его нравственность.

Жак. О, мадам, я чорт на нравственность. Моя репутация на этот счет сделана, спросите у всех молодых господ, у которых я был камер… камер-гувернером, то-есть гувернером по нравственной части.

Турусина. Я вас прошу быть также камер-гувернером у сына моего, я тотчас велю его позвать и познакомлю вас с мусье Чупкевичем: он человек ученый.

Жак. Тем лучше для него. (В сторону.) Чорт бы взял это знакомство! (Ей.) Ах, мадам, я бы желал, если б вы позволили после дороги…

Турусина. Отдохнуть?

Жак. Вуй, мадам.

Турусина. Тре бьень, мусье. Эй, человек, кто- нибудь.

Жак. Сейчас… (В сторону.) Проклятая привычка. (Ей.) Я хотел сказать, сейчас идут, и вот девушка.

Аннушка входит.

Турусина (Аннушке). Прикажи, душа моя, отвести мусье Бене в комнату покойного мужа моего.. (Жаку.) Адье, мусье…

Жак. Адье, мадам.

Турусина (уходя). Слава Богу, дождалась не только гувернера, но еще камер-гувернера.

ЯВЛЕНИЕ VIII

Жак и Аннушка.

Жак. Ну, дело идет на стать.

Аннушка (хладнокровно). Неужели?

Жак. Матушка не замысловата, а сынок влюблен.

Аннушка. Так что же?

Жак. Как ‘что же’? Да что лучше для нашего `брата глупости и любви.

Аннушка. В самом деле?

Жак. Конечно. Я стану умничать с матерью и помогать сыну.

Аннушка. Вот что!

Жак. Да ты, мне кажется, не радуешься?

Аннушка. Нет.

Жак. Верно тебя пугает этот ученый Чупкевич?

Аннушка. Он мне дядя.

Жак. Так, стало быть, с ним будет легко сладить?

Аннушка. Не знаю.

Жак. Как не знаешь?

Аннушка. Так же.

Жак. Кой чорт! Да что сделалось с твоим языком?

Аннушка. То же, что с твоею совестью: он онемел.

Жак. Однако ж я не помню, чтоб совесть моя была слишком говорлива.

Аннушка. Да я помню, что ты о ней слишком говорил.

Жак. За этим дело и теперь не станет.

Аннушка. Да я уж тебе не поверю.

Жак. Почему?

Аннушка. Ты клялся в век меня любить.

Жак. Так что ж? Я в том не отпираюсь.

Аннушка. Ты обещал мне мужем быть.

Жак. Пусть так, и в этом я признаюсь.

Аннушка. Так где же сердце у тебя?

Жак. Как где? Вот здесь, на прежнем месте.

Аннушка. Кому ж ты не открыл себя?

Жак. Моей возлюбленной невесте.

Аннушка.

Как любишь ты, как верить мне

По этому я вижу знаку.

Жак.

Моя ж вина: мосье Бене

Велел не сказываться Жаку.

Аннушка.

Мосье Бене в обратный путь

Отправится тотчас отсюда.

Жак.

Ну, чорт бы с ним, да не забудь,

Что Жака встретят очень худо.

Аннушка.

Изменник, стоит он того.

Прощай, пойду и все открою.

Жак.

Постой, не погуби его:

Он на коленях пред тобою.

ЯВЛЕНИЕ IX

Турусина и Жак.

Турусина. Ах, батюшки, камер-гувернер на коленях!

Аннушка, увидя Турусину. уходит, уроня платок.

Жак. Ай, попался!.. ( Подымает платок.)

Турусина. Кеске се, мусье?

Жак. Рьен, мадам: вам, верно, показалось, что я а жену, то-есть на коленях?

Турусина. Не показалось, а я вижу своими глазами.

Жак. В таком случае, мадам, не верьте глазам вашим.

Турусина. Как не верить?

Жак. Да, мадам, не верьте. Знаете ли вы, что нет ничего обманчивее глаз, и мы, ученые…

Турусина. Я, мусье, не ученая, а что вижу, то вижу.

Жак. Так что ж? Вы меня видели на коленях, вот и все… А что это значит по-вашему?

Турусина. Это значит по-моему, что вы стояли на коленях перед Аннушкой.

Жак. Вот тут-то, мадам, вы и ошиблись: ни перед Аннушкой, ни перед Машенькой, которой я не знаю и знать не хочу, а перед платком. Да, я чуть не упал, поднимая платок. Вот он так же бел и чист, как моя совесть.

Турусина. Да его уронила швея.

Жак. Швея или не швея, я не вхожу в эти подробности, а уважаю женщину, женщину, да, мадам, женщину.

Всегда я к женщинам почтенье

В учеников моих вселял,

Их ум, приятность, снисхожденье

В пример мужчинам выставлял,

Что в добродетелях вас с нами

И даже сравнивать нельзя,

Вы в этом согласитесь сами.

Турусина.

Бесспорно так. Согласна я.

Жак.

Что сделалось бы с целым светом,

Когда б не стало женщин в нем?

Чтоб жить умно, так их советам

Должны мы следовать во всем.

И даже б управлять домами

При женах не должны мужья,

Вы в этом согласитесь сами.

Турусина. Ах, точно так! Согласна я.

Жак. Вы согласны, так и спорить не о чем.

Турусина. Конечно, не о чем, однако… вы все- таки на коленях перед…

Жак. Платком. Я это сделал и всегда буду делать — в пример ученикам моим. Лишняя учтивость лучше лишней неучтивости, — говаривал всегда своим детям один славный иезуит, профессор политики.

Турусина. Ах! Бога ради поучите хорошенько моего Алешу политике, а уж он так не политичен, что намедни захохотал в глаза соседке нашей.

Жак. О, мадам, будьте покойны! Вы увидите, как я его вышколю.

Турусина. Я затем и вернулась к вам, чтоб поскорей представить его и мусье Чупкевича… Вот он. Посмотрите, какая ученая поступь.

Жак (в сторону). Как цапля выступает. Однако, глаза пребыстрые. Боюсь, как он меня одурачит.

ЯВЛЕНИЕ X

Те же, Чупкевич, потом Алеша.

Турусина (подводя Чупкевича). Я вам, мусье Бене, рекомендую мусье Чупкевича..

Жак (в сторону). Чорт бы его взял. (Громко.) Я очень рад, что могу сделать знакомство с человеком ученым и славным.

Чупкевич. Много чести для меня.

Жак. О, совсем нет, честь с моей стороны.

Турусина. А вот и сын мой, ваш будущий воспитанник.

Жак. Ага, вид его обещает кое-что.

Алеша (в сторону). Хорош! Я бы и без Аннушки узнал, что он за зверь.

Жак. Ну, молодой человек, подойдите, подойдите, не бойтесь меня: я не из тех надутых педантов, которые глупою строгостью заставляют себя ненавидеть.

Чупкевич. Позвольте спросить вас, кого вы называете надутым педантом?

Жак. Я, сударь, называю надутым педантом того… того, кто надутый педант, а это кажется ясно.

Чупкевич. Но что вы разумеете под словом ‘глупая строгость’?

Жак. Я разумею то, что разумею. (В сторону.) Он ко мне придирается.

Чупкевич. Однако ж, прошу повторить.

Жак. Знайте, сударь, что я никогда не повторяю и привык говорить с людьми, которые с одного разу меня понимают.

Чупкевич. Так знайте ж, сударь, и вы, что я вас с одного раза понял и заключаю, что вы держитесь новой системы воспитания.

Жак. Новой системы… Да, сударь, хотя бы и новой!..

Чупкевич. А для чего же бы не старой?

Жак. А для того, что старая устарела, и я примечаю по физиогномии вашего платья, что вы охотник до старой.

Чупкевич. Да, сударь, да! Моя система всем известна, и я ее никогда не переменю.

Жак. Тем хуже для вас.

Алеша. И для учеников его.

Турусина. Молчи, тебе еще рано мешаться в ученые деспоты. Продолжайте, мусье, я очень люблю серьезные материи.

Чупкевич. Я не прочь от диспутов и поседел на кафедре.

Жак. А я хоть не поседел, а не боюсь вашей кафедры. (В сторону.) Чем смелей, тем лучше!

Чупкевич. Увидим, сударь, увидим. И так вы держитесь новой системы, почему я и заключаю, что вы новый Жан-Жак.

Жак (в сторону). Жак. Уж не узнал ли он меня?

Чупкевич (в сторону). Он смутился. (Ему.) Что ж вы не отвечаете?

Жак. Кто? Я не отвечаю? Напротив! Я отвечаю, и очень ясно, что Жан-Жак человек… человек…

Чупкевич. Опасный и вредный.

Жак. Опасный, положим… может быть, а вредный — это другое дело…

Чупкевич. Как, сударь?..

Жак. Так же, сударь… Что вы называете вредный? А? Знаете ли, что это слово требует большого объяснения… или изъяснения?

Чупкевич. Вот вам изъяснение, но не объяснение. Я называю вредным Жан-Жака потому, что он вреден, то-есть, сочинения его вредны.

Жак. Сочинения его? Прекрасно! Вот тут-то я вас и поймаю. Читали вы в его славной книге о… Вы ее должны знать: эту известную главу, касательно до… вы меня понимаете… в которой он доказывает, что… с такою ясностью, что нечего отвечать.

Алеша. Я с вами одного мнения.

Чупкевич. Как нечего отвечать?..

Жак. Так отвечайте ж…

Чупкевич. На что?

Жак. На то, что я имел честь вам предложить .. на эту главу…

Чупкевич. Надобно знать, что в этой главе?

Жак. О! сударь, я вижу, что вы ее не читали.

Чупкевич. Нет, сударь, нет! Я, благодаря богу, не только вашей главы, но и ничего не читал из бредней этих господ, да и никогда не буду читать.

Алеша (Чупкевичу). Славно!

Жак. Как! Вы не читали этой славной, этой умной, этой великой главы? Вы ее не читали? (Турусиной.) Он не читал Жан-Жака, невежда!

Чупкевич. Не читал, не читал и не читал.

Жак. Тем хуже, а в этой-то самой главе он отвечает тем педантам, которые, как вы, вздумали говорить и писать про него и то, и то, и то, и то, что они ничего не смыслят, что они, с позволения вашего, ослы, и доказывает это и тем, и тем, и тем, и тем… А! Каково? Я, может быть, всего не припомнил, но вот мысли его, что вы на них скажете?

Чупкевич. Что они никуда не годятся.

Жак. Как никуда не годятся?

Чупкевич. Я утверждаю.

Жак. А я переутверждаю.

Турусина. Ах, мусьи ученые, не горячитесь!

Жак. Позвольте, мадам, он зацепил мою ученость, и я хочу его одним словом сшибить с ног, я хочу еще ему кое-что прочесть из этого известного, из этого славного сочинителя.

Алеша. Вольтера.

Жак. Так точно, Вольтера… Какая у него хорошая память… Ну, господин Чупкевич, что вы скажете про Вольтера?

Чупкевич. Я скажу… что не могу терпеть ничего вольтеровского.

Жак. А я скажу, что в вольтеровских креслах, в которых я сиживал по два часа сряду, больше толку, чем во всех этих старопечатных книжицах, которые много меня мучили и которыми в старину набивали, извините, пустые головы.

Чупкевич. Я этого не принимаю на свой счет и объявляю вам и всем вольтерианцам, что ваши новые авторы и носу не покажут в мой пансион.

Жак. А я объявляю вам и всем, кому угодно, что их должно давать детям прежде еще, чем грамоте учить, и они, конечно, не сделают вреда.

Чупкевич. Сделают, сделают и сделают!.. И я вам докажу.

Жак. Вы мне докажете, а я уж вам доказал, что я прав, а вы виноваты, и не понимаю, как после этого вы можете еще рот разевать… Вы все слышали, мадам? Извольте решить наш спор.

Турусина. Слова не проронила, и мне кажется… Как ты думаешь, сын?

Алеша. Я думаю, что мусье Бене необыкновенный профессор, и, признаюсь, не ожидал иметь эдакого гувернера.

Турусина. Камер-гувернера.

Жак (в сторону). И сын в матушку! Я их приберу к рукам.

Чупкевич (Алеше). Воля ваша, а он невежда.

Алеша. Невежда? Побойтесь Бога, господин Чупкевич: да я уверен, что половина из тех, которые спорят об учености, не устоят против него. Я, матушка, рад учиться у господина Бене и, ежели вам угодно, готов хоть сейчас начать.

Турусина. Ну, слава богу, насилу взялся за ум… Мне скоро надо ехать. Я вас, мусье Бене, оставляю с Алешей, займитесь им хорошенько… Адьё, адьё! вы хозяин в дому. (Чупкевичу.) Поедешь ли ты со мною?

Чупкевич. Извольте ехать, а я после буду.

Турусина. Адьё, пойду поправиться и надеть уваль. (Уходит.)

Чупкевич (в сторону). Как бы его спровадить, Посоветуюсь с племянницей: она девка умная. (Отходя.) Я свидетельствую вам свое почтение. (Уходит.)

Жак. А я вам не свидетельствую моего.

ЯВЛЕНИЕ XI.

Жак и Алеша.

Жак (в сторону). Уф!! Как гора с плеч свалилась… Виват, Трише! Я не ожидал в тебе такой учености. Мой воспитанник, кажется, пошел по матушке: мы его поведем порядком.

Алеша (проводя мать, Жаку). Эй, ты, послушай!

Жак. Кому он это говорит?

Алеша (ударяя его по плечу). Тебе.

Жак. Мне?.. Прошу, молодой человек, не забываться… Я не люблю такого вольного обращения.

Алеша. Однако ты к нему привык.

Жак. Как, сударь?

Алеша. Аннушка мне все сказала.

Жак (в сторону). Злодейка!

Алеша. Я все знаю, слышишь ли?

Жак. Слышу.

Алеша. Я было сначала хотел тебя велеть выбросить через забор, но передумал.

Жак (в сторону). Слава Богу!

Алеша. Ведь мне дадут же в учители какого-нибудь шалуна, который будет глупее тебя. Итак, я решился тебя уважать при всех с тем, чтобы ты меня слушался наедине. Вот мой уговор.

Жак. Я вам божусь, что я..

Алеша. Шалун.

Жак. Поверьте, что я…

Алеша. Негодяй.

Жак. Напротив, я…

Алеша. Бездельник, который, если не хочет лететь через забор, должен мне во всем помогать, понимаешь ли?

Жак. Да разве я Чупкевич?

Алеша. Кажется, нет. Мы теперь одни, и по уговору я пока твой господин, или — ты видишь этот забор?

Жак. Он высок: нечего делать! Извольте приказывать.

Алеша. Слушай же: матушка сейчас уедет, и я без нее хочу дать праздник.

Жак. Но, помилуйте…

Алеша. Эх, не перебивай! Ты мой гувернер, и твое дело утаить все от матушки. Я теперь побегу собрать моих танцовщиков.

Жак. Но, сударь, позвольте, надобно сперва…

Алеша (с сердцем). Что такое?

Жак. Надобно сперва вычистить ваш фрак: он весь в пыли.

Алеша. Хорошо, выбей его (снимает фрак), а я Ивана пошлю за танцовщиками.

Жак. Но подумайте, что я ваш гувернер, и если увидят?

Алеша. Некому увидеть.

Жак. Однако ж…

Алеша. Делай, что велят, вот тебе и палочка. (Уходит в свой дом.)

ЯВЛЕНИЕ XII.

Жак (один). Каково почтение к гувернеру!.. Да, нечего делать, если он скажет, то уж не такой палочкой выбьют мой фрак. Никто не видит. Что ж за беда: потешить дитятю мне же не привыкать.

Пан, пан, пан, пан, как много пыли,

Так надо выбить поскорей.

Ах! Если б здесь всегда платили

За фрак две тысячи рублей,

Так скоро б школы опустели:

Все б гувернеры в здешний дом

Для чистки фраков налетели,

И поднялась бы пыль столбом.

Пан, пан, пан, пан, хотя на свете

И много удальцев таких,

Что ездят гордо там в карете,

Где за каретой помнят их.

Но вряд ли это с кем случалось.

Что здесь случается со мной:

Мне нынче вместе быть досталось

И господином, и слугой.

ЯВЛЕНИЕ XIII

Жак и Турусина.

Турусина. Ну, вот еще новое! Камер-гувернер чистит фрак моего сына.

Жак (в сторону). Ай! Ай!..

Турусина. Что это, мусье?

Жак. Ничего… Я тотчас кончу.

Турусина. Помилуй, да где видано?..

Жак. Везде, где есть фраки.. Неужели это вас удивляет?

Турусина. И очень удивляет.

Жак. Безделица: вы слышали, что я давеча доказал Чупкевичу?

Турусина. Слышала… Да у вас и речи не было о фраке.

Жак. Все равно… Это следствие новой системы воспитания… Мы, ученые, находим, что чистота платья необходимо нужна для чистоты нравов.

Турусина. Пусть так, но на это есть слуги.

Жак. Я сам слуга. Да, мадам, божусь вам — слуга, и один латинский астроном сказал, что кто не умеет служить, тот не будет уметь приказывать… А другой халдейский ученый написал и напечатал, что кто хочет быть хорошо услужен, тот должен сам себе служить… Так вы из этого изволите…

Алеша (за кулисами). Эй! Подавай фрак.

Жак. Слышите ли? Что ж вы думаете я сделаю?.. Я ему подам.

Турусина. Как можно, чтоб вы сами…

Жак. Очень можно, и в доказательство я сейчас иду.

Турусина. Нет, я до этого вас не допущу и хочу, чтоб сын мой уважал вас.

Жак. О! вы не поверите, как уж он меня уважает.

ЯВЛЕНИЕ XIV.

Те же и Алеша.

Алеша (вбегая). Докличусь ли я тебя?.. Видно, ты хочешь? .. Ах, матушка!

Жак. Браните, ругайте, побейте меня. Вот вам и палочка… А я вам скажу, как этот славный прусский капрал, которого поставили в палки: бей, но выслушай. (Турусиной.) Видите ли, как он смутился, как оробел, потупил глаза: одно слово из истории, и он покорен… Вот чем я усмиряю молодость, вот как я исправляю характеры.

Алеша. Простите меня, я чувствую…

Жак. А когда чувствуете, то я вам прощаю, но в последний раз и не хочу еще подвергать себя и вас неприятностям: понимаете ли вы, сударь?.. (Турусиной.) Каков урок?

Турусина. Смотри пожалуй, как мой сын присмирел… Вам и книги в руки.

Жак. То-то же! (Алеше.) Вот ваш фрак.

Турусина. Возьми надень и благодари.

Жак. Нет, я сам на него надену: извольте. (Надевает на Алешу фрак.)

Алеша его щелкает по руке. Жак вскрикивает: ‘Ай!’

Турусина. Что еще?

Жак. Безделица: шмель ужалил… (Охорашивая фрак.) Как с иголочки.

Турусина. Послушайте, мусье Бене. Я садилась в карету, как мне намекнули кое-что, отчего я к вам вернулась. Нынче у нас приходский праздник, и кажется… но я вам расскажу, если вы меня проводите до крыльца… (Сыну.) Прощай, сударь, и почитай, как должно, своего учителя.

ЯВЛЕНИЕ XV.

Алеша, потом Верушка.

Алеша. Я его и почитаю, как должно. Плут славно вывернулся… А! Верушка, мы теперь господа в дому

Верушка. Но твой гувернер?..

Алеша. Он в наших руках. Поверь, мы скоро будем счастливы.

Верушка. Ты надеешься?

ДУЭТ

Алеша.

Ах, милая, конечно,

Надеюсь очень я.

Верушка.

Ах, будешь ли ты вечно,

Мой друг, любить меня?

Оба (повторяют).

Клянусь, что буду вечно,

Мой друг, любить тебя.

Верушка.

Ах! Без тебя мне скучно

Одну минуту быть.

Алеша.

С тобою неразлучно,

Друг милый, будем жить.

Оба (повторяют).

Ах! Мне минуты скучно

Тогда не может быть.

Верушка.

С тобой всегда.

Алеша.

Всегда с тобою.

Верушка.

И каждый час.

Алеша.

И каждый миг.

Верушка.

Души моей.

Алеша. Моей душею.

Верушка.

Найду я рай

Алеша.

В глазах твоих.

Оба (поют).

С тобою неразлучно,

Друг милый, будем жить,

Ах, мне минуты скучно

Тогда не может быть.

ЯВЛЕНИЕ XVI.

Те же и Аннушка.

Аннушка. Девушки мои дожидаются, чтоб матушка ваша уехала, и мигом будут сюда.

Верушка. Она еще не уехала?

Аннушка. Нет. Кажется, однако, садится в карету, шепчет что-то нашему учителю.

Верушка. Что такое?

Аннушка. Еще не знаю. Пока она надевала салоп, он спросил меня, где моя комната.

Алеша. И ты сказала?

Аннушка. Да разве это тайна? И всякий бы ему показал подле оранжереи мою претемную светелку.

Алеша. Где Иван?

Аннушка. Ведет сюда учеников, а мой дядя пропал без вести.

Алеша. По обыкновению, отправился пешком к предводителю.

Аннушка. Может быть, только он страх взбешен… и хочет также зайти ко мне на какой-то совет.

Алеша. Ну, как два чудака у тебя встретятся, то-то будет… Что это?..

Аннушка. А! Это дядюшкины воспитанники поют на радости.

ЯВЛЕНИЕ ХtII.

Те же, Иван, воспитанники и девушки.

Хор воспитанников.

Как весело, друзья, на воле

Нам чистым воздухом дышать.

Как пташки, оперившись, в поле

Начнем порхать, начнем играть.

Алеша.

Не бойтеся педанта боле,

Начнем, друзья мои, плясать.

Хор.

Как весело, друзья, на воле,

Начнем играть, начнем плясать.

Алеша. Все по местам. Бал начинается. Вы помните, как я вас учил?

Ученики. Помним, помним!

Алеша. Да где же скрипка?

Иван. Вот она.

Алеша. Кто же будет на ней играть?

Иван. Я было подговорил Фильку лакея: он еще при старом барине был музыкант, и мастер на всяки контратанцы.

Алеша. Где ж он?

Иван. Поехал за барыней.

Алеша. Так, вероятно, здесь играть не будет?.. Нет ли кого другого?

Иван. Степка, правда, изрядно пиликает, да он так хлебнул на празднике, что лыка не вяжет.

Алеша. Вот беда! Все. Вот беда!

ЯВЛЕНИЕ ХVIII.

Те же и Жак выбегает в беспорядке.

Жак. Ай! ай! ай!

Алеша. Постой, что с тобою сделалось?

Жак (в замешательстве). Ничего… маленькое приключение… Так, шутка… Пройдет… Ай! ай!

Аннушка. Да расскажите…

Жак. Расскажите… Негодная!.. Все по твоей милости.

Аннушка. Да что такое?

Алеша. Скажешь ли ты?

Жак. Право, ничего… безделица… после расскажу… Ай! ай! (В сторону.) Он меня не узнал в потемках, и хотя бокам досталось, да честь спасена. (Громко.) Ах, Боже мой! Какая куча молодежи… Зачем?

Алеша. Я даю праздник.

Жак. Праздник?.. Так ваша матушка угадала и именно запретила.

Алеша. Это не твое дело.

Жак. Как не мое дело? Да я должен отвечать!

Алеша. Не отвечай, вот и все тут… Какая счастливая мысль! Ну, друзья мои, все поправлено: мой гувернер славно играет на скрипке.

Жак. Кто? Я?

Аннушка. Большой мастер, я вам порука.

Алеша. Попросим его.

Хор.

Ах! Милость сделайте, сыграйте.

Вы так любезны, так добры,

Возьмите скрипку, начинайте.

Жак. Да разве здесь я для игры?

Аннушка.,Верушка и Алеша.

Ах, не упрямьтесь, согласитесь

И сжальтеся на детский плач.

Жак.

Что вы пристали, отвяжитесь:

Я гувернер, а не скрипач.

Алеша (отводя его в сторону).

За скрипку ты берись без спора

Иль видишь, как высок забор,

И вспомни силу уговора.

Жак.

Я не скрипач, а гувернер.

Да так и быть, хочу, бесспорно,

Из жалости потешить вас.

Хор.

Мы вас благодарим покорно.

Ну, танцы начинай сейчас.

Жак. Дайте скрипку. Да где же бы мне встать повыше, чтобы такт был виднее.

Аннушка. Вот поливальная бочка, поверните ее для господина гувернера.

Жак. Нет, я не полезу на бочку.

Аннушка (Алеше). Он не хочет.

Алеша. Ты еще упрямишься?

Жак. Как, вы унижаете своего гувернера?

Алеша. Напротив: я его возвышаю… подымайся. (Помогает ему влезть.) Все по местам… Вальс.

Жак. Вальс из бедлама. (Играет.)

Все танцуют.

ЯВЛЕНИЕ XIX.

Те же и Турусина, попадает в середину танцев.

Турусина. Ай! ай! Какой содом!..

Все разбегаются.

Что это?.. Вот бесподобно!

Жак (на бочке). Снимите!

Турусина. Здесь пир горой!.. Ну, я прощаю Федьку кучера, что он напился у праздника и напугал меня, а то бы я не вернулась и не увидела бы всей этой революции… Ах! Мусье Бене… и вы?.

Жак. Я не виноват. Проводя вас, я прибегаю сюда и нахожу, что вся молодежь расплясалась… Что ж мне было делать… итак я решился…

Турусина. Играть на скрипке?

Жак. Чтоб они слишком не закружились, я хотел сам им дать такт.

Турусина. И влезли на бочку?..

Жак. Да, мадам, и теперь еще стою. Да это ничего не значит, слыхали ли вы про мусье Диогена? Он был еще ученее меня, а целый век в бочке сидел, так и мне нестыдно полчаса постоять на бочке, и я могу сказать: в этом случае я его выше.

Турусина. Нет уж, батюшка мусье!.. Это уж что-то слишком учено.

ЯВЛЕНИЕ XX и последнее.

Те же и Чупкевич.

Чупкевич. Где он, где этот негодяй, которого я нашел в племянницкой комнате?

Жак. Он не узнал меня.

Турусина. Что еще сделалось?

Чупкевич. Мое посрамление. Я хотел поговорить с племянницей, вхожу в комнату, все окошки от жару были закрыты, слышу, кто-то прячется, и ощупью нахожу за занавесом какого-то господчика, бешенство меня взяло: я схватил метлу и начал его отрабатывать… Он вырвался, оставя шляпу и выроня эти бумаги.

Турусина. Посмотрим, что в них написано.

Жак. Не читайте, не читайте: это мои фамильные секреты.

Чупкевич. Как, господин гувернер, это вы? Простите, если неосторожно метлою…

Жак. Ничего, ничего… Да помогите мне слезть…

Алеша подает ему руку, он соскакивает.

Турусина. Как, сударь, вы забрались в комнату моей швеи?..

Жак. Это безделица.

Чупкевич. Как, безделица? Да вы могли сделать бесславие моей племяннице!

Жак. Напротив, сударь, я хочу ее прославить: сколько вы даете приданого своей племяннице?

Чупкевич. После смерти моей все мое имение и библиотеку, а при жизни теткиных пять тысяч рублей.

Жак. Итого пять тысяч рублей.

Аннушка. Кроме пятисот рублей в год, которые я достаю моим шитьем.

Жак. Прекрасно! Я не хочу, чтобы племянница нашего брата ученого была обесславлена моей ошибкой, и для того сделаю ей честь: женюсь на ней.

Турусина. Вы женитесь?

Жак. Я уважаю в ней ученость ее дяди… Венчаюсь еду с нею в Петербург и уступаю гувернерство мое этой прелестной девице: она лучше меня исправит вашего сына.

Турусина. Как! Что это значит?

Жак. Да, не вы ли, мадам, сказали мне, что намерены их соединить?

Алеша (бросаясь к матери). Ах! Матушка!

Турусина. Нет! нет! Я сказала, что со временем…

Жак. Да, да, матушка хочет вас соединить со временем. Через два года, например. Согласны ли вы? Но прежде вам надобно исправиться.

Алеша. Ах! Поверьте, матушка, я исправлюсь…

Турусина. Ну, если ты исправишься, то лет через пять-шесть, может быть.

Алеша. Ах, матушка, через два года. Мне тогда будет..

Турусина. Ты еще все будешь ребенок. Ну, да так и быть, только я хочу, чтобы ты прежде получил чин.

Алеша. Я его заслужу, будьте уверены.

Жак. А как я не ребенок и довольно послужил, то отдайте мне вашу племянницу и мои бумаги.

Чупкевич. Вот бумаги, а племянница… (Отдавая бумаги, роняет письмо.) Что это за письмо? ‘Милостивой государыне Амфисе Павловне…’

Турусина. Ко мне? Подай!

Жак. Ну, прощай моя ученость. (Алеше.) Я вам услужил, не выдайте меня.

Алеша. Хорошо.

Жак (Аннушке). Жених твой в большой опасности, выручи его как-нибудь.

Аннушка. Посмотрим.

Турусина. Мусье Бене извиняется, что по болезни не может ко мне приехать, и посылает письмо это с своим слугою… Что это значит? Где этот слуга?

Алеша (Жаку). Нечего делать: признавайся.

Жак. Он перед вами на коленях и в слезах.

Турусина. Как! Это ты?

Жак. Я сам, Жак Трише. Вы и паспорт мой изволили читать.

Турусина. Как! И ты смел?.. Эй, люди!..

Жак. Помилуйте!

Аннушка. Простите его.

Алеша и Верушка. Простите его.

Турусина. Нет, негодяй!..

Алеша. Матушка, я накажу его и из гувернеров возьму к себе в слуги.

Турусина. Нет! Нет!

Алеша. Я забуду здесь совсем по-французски, а он говорит.

Турусина. Говорит по-французски?

Жак. Вуй, мадам, же парль.

Турусина. Ну, так и быть, я тебя прощаю. Живи у меня и говори по-французски, и я отдам за тебя Аннушку.

Чупкевич. Да я не отдам: она моя племянница и не может быть женою того…

Алеша. Кто вас загонял.

Чупкевич. Нет, того, кто ничему не учился.

Жак. Как, сударь, ничему не учился? Да я даже знаю кой что по-латыни.

Чупкевич. Что ж ты знаешь?

Жак. Мало ли что… Я знаю, что азинюс.

Чупкевич. Не ‘азинюс’, а азинус, невежа, и склоняется азинус, азинум.

Алеша. Fricat.

Жак. Слышите ли, fricat. А что все это вместе значит?

Алеша. Осел осла дурачит.

Жак. Благодарю за рифму.

Чупкевич. А я не благодарю и не позволяю ему.

Аннушка. Позвольте, дядюшка, или я принуждена буду без вашего позволения.

Чупкевич. В таком случае позволяю.

Турусина. Давно бы так, ну, мусье француз, служи нам верно, и я дам приданое за Аннушкой.

Алеша. И позволите нам дотанцевать на сговоре их?

Турусина. Так и быть, позволяю.

Алеша. Подите сюда, матушка позволила.

Чупкевич. Ах, Боже мой, здесь все мои ученики! Ага, господа, я с вами разделаюсь!

Турусина. Эй, мусье Чупкевич, не сердись… и распусти свой пансион: я хочу ехать зимой в Москву и беру тебя в компаньоны.

Чупкевич. На всем вашем содержании: с квартирой, столом и хотя без экипажа… но…

Турусина. С жалованьем.

Чупкевич.

Я нынче ж, к вам из снисхожденья,

К отцам отправлю всех детей,

И тем избавлюсь от мученья.

Ученики.

Избавь и нас, да поскорей.

Аннушка.

Будь добрым мужем и слугою,

Так ладно все пойдет у нас:

В Москву отправимся зимою.

Девушки.

Ах, нет, не покидайте нас!

Жак.

Пускай же разницу все видят

Меж строгостью и добротой.

Все.

А добрых любят всей душой!

Алеша и Верушка.

Нередко строгость убивает

Способности и души в нас,

А снисхожденье оживляет.

Все.

Не будьте ж строги вы для нас!

Александр Александрович Шаховской

Два учителя или Asinus asinum fricat

Читайте также: