В.В. Розанов
В.В. Розанов
Два съезда
Два съезда
Два съезда, Розанов Василий Васильевич, Год: 1907
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Смешливую хохлацкую поговорку: ‘Паны дерутся, а у хлопцев чубы болят’ — приходится повторять и в политике. Почти одновременно собираются в Англии и в Москве два съезда русских людей: социал-демократов и монархической партии. Можно представить себе разницу речей здесь и там! Между тем казалось бы, что всякая политическая речь, имеющая конечною своею целью направление политики, имеет постольку в себе удельного веса и значения, поскольку она народна и до известной степени безлична, насколько в ней говорящий отвлекся от самого себя, от личных пристрастий, вкусов, предрасположений, предрассудков и проч. Должен бы говорить интерес народный, нужда народная и, уж если позволено вкусу вмешиваться в политику, вкус народный. Но вот здесь и там соберутся русские или якобы русские люди: посыплется фейерверк теорий, теоретических оценок, заговорят надорванные нервы и затуманенные мозги, и много ли останется здесь здравого русского смысла, спокойной русской речи, доброй русской души? Не нужно и ставить этого вопроса. Каждый улыбнется и скажет, что всего можно здесь ожидать, увидеть и услышать, кроме русского духа…
Глубокое вырождение и упадок русских чувств констатировал уже четверть века тому назад Достоевский в ‘Дневнике писателя’. В ту пору, в разгар русско-турецкой войны, в противовес почти поголовному и уже старому, даже очень старому увлечению нашего общества исключительно европейскими воззрениями, теориями и вкусами, образовалась какая-то ‘русская партия’, кажется ничем ярко себя не выразившая. Кое-где были ‘коллективные постановления’ бойкотировать английские товары и английские магазины в Петербурге и Москве, да несколько русских женщин нерешительно надели сарафаны и кокошники. И вот, когда это нерешительное движение вылилось в сформирование русской партии, то Достоевский с глубокою тоскою и недоумением написал в ‘Дневнике’ своем: ‘Боже! У нас есть русская партия!‘ Он недоумевал: каким образом в стране, именуемой Россиею и населенной русским народом, может возникнуть как что-то новое, обособленное и очевидно протестующее русская партия? Ибо ведь это знаменует собою, что вся Россия — уже не русская, т.е. что вся Россия шарахнулась куда-то в сторону от России же, т.е. от самой себя! Что же это такое?! И Достоевский развел руками при виде этого буквально кошмара.
Представим себе Древнюю Грецию и в ней ‘греческую партию’ или современную Англию и в ней ‘английскую партию’. Представим себе Францию с ‘французскою партиею’. Невозможно представить! Не было никогда и, очевидно, не будет! Но в России это случилось.
В пору Достоевского это было маленькое, протекшее бесшумно, явление. Теперь на моих глазах тот же протест вылился в дубровинскую партию, проклинаемую в сотнях листков распивочно-радикальной печати и на всех явных и тайных, разрешенных и запрещенных митингах, съездах и сходках. Но во всяком случае, по явному недоразумению Достоевского о том, каким образом ‘в России может существовать русская партия’, так как ‘вся Россия есть бесспорно одна русская партия’, — союз русского народа имеет право считать нашего великого психолога и романиста как бы крестным отцом своей организации или своим дедушкою. По всей совокупности его воззрений это, конечно, и было так. В ‘Дневнике писателя’, который загорелся такою яркою звездою над полем бесцветной либеральной публицистики того времени, Достоевский поднял знамя ‘истинно русских чувств’, которое теперь так топчется ногами.
В чем же дело? Как могло совершиться подобное явление?
‘Шарахнулась в сторону от себя’, конечно, только русская интеллигенция, которую тот же Достоевский назвал ‘беспочвенною’, ‘не имеющею корней в народе’. Так назвал интеллигенцию он и еще группа писателей, примкнувшая к его журналу ‘Время’, как и группировавшаяся около другого тогдашнего журнала ‘Заря’, где печаталась ‘Россия и Европа’ покойного Данилевского. Интеллигенция шарахнулась в сторону от России, а Россия — она, конечно, где была, там и осталась. России некуда выйти из России, пока Господь Бог не сотворит новой планеты.
Россия осталась русскою, с русским мировоззрением, со своим складом ума, со своею глубиною и остроумием, с тем изумительным даром слова, которому удивлялся Гоголь и которое советовал ‘беречь в чистоте’ Тургенев, и еще раньше их обоих наш великий Пушкин любил изучать оттенки этого слова, толкаясь в народной толпе, где-нибудь на ярмарке или базаре.
Услышим ли мы это лукаво-спокойное, добродушно-насмешливое слово, и вместе дальновидное и вещее, от русских в Англии или в Москве? Напрасно ставить этот вопрос.
Обе партии, крайняя правая и крайняя левая, тоже как и наши западники, порвали связь с почвою. Социал-демократы ни в имени, ни в физиономии своей не имеют уже совершенно ничего русского. Чем в семье народных языков является воляпюк, этот выдуманный, искусственный язык, когда-то нашумевший и теперь всеми забытый, тем же является в системе европейских государств и наций интернациональная социал-демократия. Она ‘международна’ в смысле ‘вне’-народности. Это партия вне-народная и безнародная. Монархическая партия, конечно, гораздо национальнее ее. Но она уже тем грешит против русского народа, в том является отщепенцем от него, что она есть страстно-политическая и сухо-политическая партия. А русский народ, можно сказать, умер бы во всем своем дорогом обличье, умер бы в своем великом и особливом историческом призвании в тот момент, когда он объявил бы себя политиком, и только политиком. Эта рамка слишком бедна и слишком неглубока для русского народа.
Обе партии поэтому мы не можем назвать ‘русскими’, ‘народно-русскими’. Отвергая совершенно лозунги и программу левой партии, которая ныне разыскивает себе квартиру в Англии, мы и в правой партии берем только ту небольшую дробь ее, которая выражает собою уголок народного миросозерцания. Мы отвергаем ее в ее излишней патетичности и в том, что она не считается с действительностью. Мы отвергаем ее в ее антиконституционности. Русский народ, с его большими душевными глубинами, в то же время есть народ-практик и утилитарист. На земные вещи он смотрит совершенно трезво. И для него совершенно очевидно, что, какова бы ни была Дума в ее крупных недочетах, в ее увлечениях, в ее неосторожно срывающихся словах, тем не менее одну функцию она выполняет исправно: она действительно дает Петербургу и всему свету почувствовать нужду народную и подлинную народную жизнь. И не только дает это почувствовать, но принудительно клонит сообразоваться с этим. На первый раз этого достаточно. И этого совершенно нечем заменить. Народ наш очень скромен, не криклив, но думу он умеет думать. Можно быть совершенно уверенным, что он критикует, и очень критикует, деятельность Думы, нисколько не неся своей критики на митинги. Что это так, можно видеть и в изменившемся характере и направлении вторичных выборов во вторую Думу, куда послано много умеренных и спокойных представителей, и в этом общем наказе новым депутатам: ‘Берегите Думу’. Ведь только глупый не видит в этом скромном наказе деликатного указания, что эксцессы первой Думы не пришлись по вкусу народа, что он против крика и оскорблений правительства, что он хочет и ожидает увидеть своих выборных за плодотворною и за дружелюбною с правительством работою над благом народным и государственным. Это вовсе не было советом политической осторожности, — такие тонкие и кривые ходы вне созерцания народного. Народ всегда прям, и он прямым словом сказал, что ему просто не нравится шум и скандал, противно оскорбление для оскорбления, что, признавая достоинство во всяком человеке, признавая его даже в уголовном преступнике, он хочет, чтобы это человеческое достоинство было признано, соблюдено и не оскорблено и в правительстве, в правительственных лицах, в министрах. Вот что сказал народ в скромном и деликатном своем предостережении. Это предостережение не политика, не политикана. Это напутственное слово нравственного, доброго, совестливого человеческого существа. Но в нем целая программа.
Народ не живет и не может жить нервами, нервничаньем. Он живет нуждами своими. Совершенно неоспоримо, что конституция приближает удовлетворение народных нужд, что народом это почувствовано, и можно без всякого риска сказать, что народ русский уже есть конституционный народ по вкусам, по стремлению. А следовательно, и партия, собирающаяся в Москве, есть только одним уголком своим народная, а в остальной программе своей, в своих нервах и эксцессах, тоже без-народная и противо-народная. По доброму же наказу, данному своим депутатам, русский народ глубоко и здраво конституционен и по всему духу своему, законному и упорядоченному. Бог даст, и он сумеет быть конституционен не менее английского народа, к которому в Европе он наиближе всего подходит по здравомыслию и совестливости, по спокойствию и дару доброй шутки. Поверим этим залогам, поверим им более, чем кадетским и товарищеским выкликам и трезвонам, напрасно они воображают, что ‘истинно конституционные’ только они.
Впервые опубликовано: Новое время. 1907. 28 апр. No 11179.