Два пустосвята, Максимов Сергей Васильевич, Год: 1887 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 59 минут(ы)

ДВА ПУСТОСВЯТА.

(Изъ воспоминаній).

I.

‘На пути по этапамъ я того наслышался и насмотрлся, что теперь неохотно читаю романы’.

(Изъ записокъ декабриста барона Штейнгеля.)

Въ первыхъ числахъ августа 1850 г. (какого именно, не упомню) площадь Охотнаго ряда въ Москв была необычно запружена народомъ. Тамъ, гд пересвается Тверская и предполагается начало Моховой, толпа до того загустла въ плотную стну, что въ самомъ дл нельзя было пробить ее ядромъ. Проходящимъ пришлось остановиться и созерцать.

Въ этомъ народномъ множеств преобладали молодцы съ поддернутыми фартуками изъ прикащиковъ мясныхъ и курятныхъ лавокъ, обладающіе извстною грубостью въ обхожденіи и препрославленною силой, и ношатые-разнощики, оглашающіе Москву сотнями выкриковъ и распвовъ, которые, за ихъ разнообразіе и оригинальность, давно слдовало бы переложить на ноты и записать въ сборникъ псенъ. Были въ блоснжныхъ рубашкахъ трактирные половые съ распушенными бородами и тщательно, съ очевиднымъ кокетствомъ, причесанными на головахъ волосами. Толпился тутъ же и всякій тотъ праздный сбродъ, который въ любое время готовъ съ неостывающимъ любопытствомъ подолгу смотрть, какъ плыветъ на Москв-рк полно. По разнокалиберности звакъ и по ихъ чрезвычайному многолюдству, возможному только въ Москв, слдовало предполагать о предстоящемъ какомъ-либо необычайномъ зрлищ: при крестныхъ ходахъ такого собранія не бываетъ.

Жандармы въ каскахъ съ сердито торчащею щетиной въ гребн изъ конскихъ волосъ и козаки на куцыхъ лошадкахъ съ дерзко сдвинутыми на-бекрень киверами успли уже сдлать свое предопредленное дло. Толпа крупами огромныхъ жандармскихъ лошадей и при помощи тяжелыхъ сабель разбита была на дв строгія и послушныя стнки. Между ними образовался тотъ широкій корридоръ, который и представлялъ собою теперь очевидное и живое продолженіе Тверской до того мста, гд клочокъ ея, мимо Лоскутнаго ряда, выходитъ на Иверскую площадку. Тамъ, вроятно, тоже мсиво изъ живыхъ людей толклось и переругивалось, стонало и гудло, высаживая локтями задорныхъ, а само, все-таки, напирало впередъ, прямо подъ козацкія нагайки и тяжелое холодное оружіе жандармовъ. У насъ толпа, сбившаяся вплотную плечо о плечо, колыхалась, какъ морскія волны, подаваясь вправо и влво и назадъ, кажется, отъ одного лишь того, что вотъ этотъ вздумалъ переступить съ ноги на ногу, а тотъ вонъ вздохнулъ полною грудью и нарушилъ напряженное равновсіе вытянутой въ струну стнки. Козакъ уже не одинъ разъ усплъ достать назади концомъ нагайки и ‘смрятъ’ того бунтовщика изъ фабричныхъ ребятъ, который ретиво работалъ плечами, раздражая и надавливая толпу, и который за тычкомъ никогда не гонится, а еще потомъ передъ товарищами хвастается:

— Онъ меня крпко ожогъ черезъ правое плечо, подъ лвое подвздошье, да я ему не покорился.

— У него, надо быть, на конц-то пулька вплетена: слдоватъ теб въ баню сходить, отпарить. Вспухнетъ — помрешь, настегаешь вникомъ съ мыломъ — отпуститъ.

Зубоскальства въ толп, по обычаю, много. Виноватыхъ и обиженныхъ не щадятъ. Московскій рядскій законъ таковъ, что если и поскользнулся человкъ на сплеснутыхъ выбросахъ чая, надо того человка осмять, празднымъ дломъ, съ головы до ногъ. Лакеевъ, напримръ, въ т времена вдоль Ножовой линіи Гостинаго двора пропускали не иначе, какъ сквозь строй насмшекъ, самыхъ ядовитыхъ и очень обидныхъ. Впрочемъ, знаменитаго и въ полную мру еще неоцненнаго московскаго балагурства, срывающагося прямо съ кончика языка острымъ какъ шило, не переслушаешь. Не затмъ мы пришли, и остановились здсь.

— Стой прямо, смотри направо, слушай, какъ трель бьютъ!— совтовали мои сосди другъ другу. Въ самомъ дл, послышались рдкіе, нескладные, какъ-то въ перебой, удары барабана. Стукнутъ по телячьей шкур березовыми палками — посыплется дробь. Начнешь вслушиваться — она и перестала, оборвалась. ‘Тукъ!’ — скажетъ барабанъ еще одинъ разъ и замолчитъ. Гд эти барабаны идутъ, намъ изъ-за плечъ и годовъ совсмъ не видно. Приходится принимать на вру невидимое, какъ бы видимое, и невдомое, какъ бы настоящее.

Видимъ, однако, вскор, какъ на пригорк Тверской улицы, надъ головами многотысячной толпы, заколыхалось что-то чрезвычайно неопредленное, странное и Богъ всть почему-то вдругъ показавшееся страшливымъ. Пословица говоритъ: хорошъ барабань въ пол, а не въ город, потому-то, должно быть, онъ и настроилъ на подобную неожиданную мысль. Иному въ самомъ дл, громъ не громъ, а страшенъ барабанъ. Онъ-то и поддержалъ испуганныя мысли, несмотря на подручныя развлеченія: жандармъ, нагнувшись на лошади, таскалъ въ рукавицахъ съ широкими раструбами хохлатую голову мальчика изъ-подъ кухоннаго трактирнаго куба, а этотъ, молча, старался вырваться. Козакъ опять усплъ кого-то смрятъ. Участились крики: ‘осаживай, осаживай!’ — потому что толпа пришла въ сильное возбужденіе, именно то самое, когда еще немножко, еще одно оскорбленіе, какъ капля, переполняющая сосудъ,— и толпа взреветъ, ожесточится и нарушитъ весь налаженный строй. Этого почему-то не случилось, и народная волна начала принимать другое направленіе — сверху внизъ. Вс становились на цыпочки и каждый старался приподняться, опираясь самымъ ршительнымъ образомъ на плечи сосда, тараща глаза и развая ротъ, а чужія плечи не медлили сбрасывать чужія руки, вс отмнно переругивались.

Мимо насъ медленно, пошатываясь изъ стороны въ сторону, промелькнула темная фигура привязаннаго къ черному столбу человка. Мы слышали за чужими спинами, какъ сфыркивали лошади, громыхали по мостовой тяжелыя колеса, мы видли, что привязанная къ столбу срая фигура имла блдное лицо, опущенные внизъ и полузакрытые глаза. Мы успли прочитать на свсившейся на грудь доск страшное слово: ‘убійца’, и одновременно и мимоходомъ изловить нсколько замчаній нашихъ сосдей.

Какимъ-то плаксивымъ голосомъ спрашивала женщина въ косынк, съ узелкомъ на лбу, какъ бы внезапно пораженная или что-то потерявшая и вдругъ спохватившаяся:

— Да гд же у него каблукъ-отъ?

— А на сапог, должно полагать,— отвтилъ тотъ, который былъ доволенъ тмъ, что все видлъ, но чувствовалъ въ сердцахъ, что у него изрядно намяты бока и надавлена грудь.

Женщина, однако, не отвязывалась:

— Да, вдь, онъ монахъ. Я, вдь, про тотъ каблукъ-отъ спрашиваю, что они на головахъ носятъ.

— А тотъ каблукъ онъ, должно быть, дорогой потерялъ. Далеко, вдь:, вишь съ самыхъ Бутырокъ везутъ,— острилъ все тотъ же.

— По закону, матушка, передъ торговою казнію извергаютъ духовныхъ лицъ изъ сана,— благодушно успокоивалъ ее тономъ довольнаго человка, повидимому, чиновникъ. Онъ усплъ, вроятно, при содйствіи своихъ свтлыхъ пуговицъ и замченныхъ нами вразумительныхъ и вкрадчиво-кроткихъ объясненій съ разными полицейскими чинами удержать свое мсто въ стнк, далеко впереди всхъ насъ.,

Не скоро толпа разошлась и прочистился проходъ на Моховую. Всякій старался подлиться своими впечатлніями и, какъ всегда бываетъ въ этихъ случаяхъ, выводы и заключенія оказывались не похожими, и не только не согласными въ общемъ, но и совершенно противными въ частностяхъ. Кто говорилъ, что видлъ слезы на глазахъ у преступника, а кто уврялъ, что, напротивъ, замтилъ усмшку и весьма даже злую. На одного такъ страшно глянулъ онъ, что тотъ даже взмахнулъ на лобъ и спустилъ съ плечъ на поясъ большой истовый староврскій крестъ. Иной поймалъ у преступника такой вздохъ, что у него, у свидтеля, даже подъ сердцемъ кольнуло. Одинъ видлъ сзади преступника на эшафот палача, котораго совсмъ тутъ не было. Двое взялись спорить до ругани и косыхъ взглядовъ другъ на друга о томъ, носилъ ли преступникъ полный образъ, или былъ только послушникомъ. Вмшавшійся въ споръ третій настойчиво уврялъ, что онъ и послушникомъ-то не былъ, а только жилъ въ Донскомъ монастыр и надвалъ рясу, а отъ міра вовсе никогда не отрекался. Вс согласны были на одномъ, что жертвою преступленія была дйствительно княгиня, и, притомъ, извстнаго стариннаго рода, издревле любезнаго городу Москв. Говорили, что съ ранняго утра сегодня на мсто казни скакали не только извощики, но — того больше — кареты, коляски, ландо, фаэтоны,— вся Москва хала и бжала на мсто казни еще до разсвта. Только недосужные, запоздалые и немощные разсыпались по дорог, какъ брызги отъ схлынувшей волны, и установились сплошными рядами по уличнымъ тротуарамъ, на всемъ протяженіи длиннйшаго пути слдованія печальной колесницы. Самодовольный чиновникъ утшалъ себя и успокоивалъ, вразумляя всхъ насъ, что на мст казни и смотрть, собственно, нечего: тамъ надломятъ надъ головою шпагу, ибо преступникъ былъ доподлинно дворянинъ и чиновникъ, не успвшій еще постричься въ рясофорные монахи.

— И все тутъ, ничего интереснаго,— старался онъ уврять себя и насъ.— Шпага,— уврялъ чиновникъ,— должна быть заране надпилена такъ, чтобы палачъ могъ ее легко и скоро разломить надъ головою преступника. Не могъ онъ, однако, утверждать, ударитъ ли палачъ надломленною шпагой по голов преступника, или разломитъ ее на воздух. Здсь онъ самъ запутался, говорилъ свое, но соглашался и съ противуположнымъ мнніемъ сосда.

— Опять какъ же, вдь, и ударить по голов? Вдь, она не горшокъ!— замтилъ вкось не удовлетворенный разсказомъ торговецъ.

— Ударъ удару розь!— ршительно успокоивалъ онъ себя, и пошелъ вмст со мной на Моховую. Я видлъ, какъ онъ встряхивалъ головой, и слышалъ при этомъ его глубокіе вздохи съ приговоромъ про себя: ‘Охъ, грхи наши тяжкіе, немощи наши человческія! Подишь ты!..’ и т. п.

Эти глубоко-врзавшіяся въ моей памяти впечатлнія, буквально на первыхъ шагахъ знакомства съ Москвой, вызваны событіемъ, весьма памятнымъ тамъ, кажется, до сихъ поръ. Въ свое время оно переполошило весь городъ до самаго донышка. Замчательно и поразительно было не столько само преступленіе, сколько участники и жертва, въ самомъ дл (по времени совершенія злодйства), вечерняя. Участіе духовнаго лица въ преступленіи не казалось особенно выдающимся въ город, гд такъ преизобилуетъ духовенство, что въ сред населенія его, ревностно охраняющаго старинные обычаи, даже тотъ древнйшій — отругиваться и отплевываться при встрч — значительно ослаблъ и даже покинутъ. Участіе же монаха казалось черезъчуръ неожиданнымъ и оскорбительнымъ, хотя бы въ церковномъ и богомольномъ город этомъ было монастырей и монаховъ ровно столько, сколько полагается ихъ на цлую губернію, и, притомъ, также издревле населенную и по толику же благочестную. Но, главное, съ одной стороны — монахъ, а съ другой — княгиня: зачмъ они вмст и при чемъ они оба? Объясняли все это въ то время вс вдругъ и каждый по своему, а потому и выходило что-то такое темное и трущобное, гд мудрено было разобраться. Въ оффиціальныхъ документахъ уголовной палаты еще мудрене было добраться до сути. Постановленія и протоколы писались тогда такимъ языкомъ, о достоинствахъ котораго обычно говорили такъ: ‘писано-прописано отъ села Борисова — отъ Макара Денисова’. Посл того, какъ разберемся въ уличныхъ и гостиныхъ слухахъ и смахнемъ съ архивныхъ документовъ 36-ти лтнюю пыль, передъ нами возстаетъ нижеслдующая внушительная личность.

——

Съ чердачка на Зацп, гд ютилась чиновничья семья отца Николая Семеновича, послдній поступилъ въ науку и выучился ровно настолько, чтобы быть писцомъ. Москва таковыхъ мастеровъ не балуетъ и, за неимніемъ средствъ, не даетъ имъ пріюта и хода. Какъ губернскій городъ, она владетъ только уздными и губернскими присутственными мстами съ нкоторою надбавкой канцелярій временныхъ, но безсрочныхъ коммиссій и кое-какихъ комитетовъ. Въ одинъ изъ послднихъ, завдующихъ длами самаго сильнаго и привилегированнаго благотворительнаго общества, онъ и попалъ на легкую службу. Проставивъ нетвердую ногу, онъ, благодаря своей природной юркости и угодливости, съумлъ укрпиться настолько, что, пересаживаясь отъ стола къ столу, очутился и за тмъ изъ нихъ, который вдалъ дла по части дамской благотворительности и попечительствъ. Представилась необходимость личныхъ докладовъ титулованнымъ баловницамъ и возможность проявить передъ ними свои скрытые таланты и придавленную силу. Женское безсиліе, постоянно нуждающееся въ мужской помощи и поддержк, тотчасъ же предъявило требованіе на услуги этого угодливаго и ловкаго молодаго человка и нашло въ немъ аккуратнаго и толковаго исполнителя. Къ побгушкамъ онъ пріученъ былъ еще въ родной семь, на посылки сдлался способнымъ подъ руководствомъ своего хромаго, злаго и вористаго начальника. Въ дамскія ручки онъ попалъ уже совершенно приготовленнымъ. Сдлаться же опытнымъ, сообразно съ капризами закащицъ, ему было уже не мудрено въ то время, когда пріобртена была извстная гибкость разсудка, при настойчивости природнаго характера. Не даромъ же его закаляла чердачная жизнь въ ежовыхъ рукавицахъ раздраженнаго бдностью, служебною неудачей и неподвижнымъ сидньемъ на одномъ мст роднаго отца. Всего оказалось въ достаточномъ запас: хитрость и осторожливость битой собаки, ея же льстивость съ поджатымъ хвостомъ и другое все въ надлежащей цльности, въ порядк и на мст.

Стоитъ Николай Семеновичъ съ докладомъ передъ любою благотворительною дамой все такимъ же неизмннымъ: тотъ же дружескій, улыбающійся взглядъ, когда читаетъ докладъ, та же живая игра наостренныхъ ушей, когда выслушиваетъ приказанія, точь въ точь, какъ у любимой болонки, когда заставляютъ ее служить. Даже какъ будто и хвостъ вытянутъ такъ, какъ у ищейки, которой приказано отыскать запрятанную вещь и принести сейчасъ же и во что бы то ни стало. Все въ немъ мило: и эта пестрая шерстка, худощавое длинное тло, чисто вымытая, вылощенная длинная мордочка, а, главное, ласка и готовность ринуться по первому слову со всхъ ногъ, хотя бы и не за дломъ, а ради одной праздной забавы. Дамская любовь со скучнаго и флегматичнаго мопса, съ изнженнаго шарло перенесена была съ полною готовностью и на этого человка. Онъ такой услужливый, онъ такой ласковый, безропотно покорливый и очень умный. Надо было княгин разузнать секретъ у портнихи m-me Anette, какого фасона и цвта платье шьетъ она на балъ дворянскаго собранія для графини,— и m-r Sykoff въ тотъ же день сообщалъ съ подробностями. Онъ длаетъ и не такія крупныя одолженія, онъ оказался способнымъ на величайшія: онъ уметъ передать на словахъ ту тайну, которую нельзя выразить на письм даже по-французски. Ему одному можно поручить раз узнать, кому раньше и кому лучше высланы будутъ на Кузнецкій мостъ французскія модныя матеріи. У него десять рукъ на т случаи, когда разгуляется дамскій капризъ и разомъ разохотится на множество порученій. Только и скажетъ онъ какъ-то по-своему и странно: ‘одна моя нога здсь, а другая — тамъ’,— и сдлаетъ съ изумительною поспшностью. Изъ-за груды покупокъ, привезенныхъ по порученію, самого и не видать, а онъ, однако, всегда привезетъ ихъ въ срокъ и даже гораздо раньше. Незамнимый человкъ, очаровательный молодой человкъ! И въ манерахъ сталъ улучшаться, оставилъ кое-какія дурныя привычки. Тонкими платками обзавелся и духами опрыскивается. Можно его кое къ чему и допустить, напримръ — дать ему поцловать ручку и этимъ не погнушаться, посадить его за чайный вечерній столъ съ серебрянымъ самоваромъ и посудою вье-саксъ. Не надо заботиться и волноваться о томъ, что онъ возьметъ пирожное прямо голыми руками, что онъ вздумаетъ опрокинуть чашку вверхъ донышкомъ, чтобы, въ знакъ благодарности, положить туда обсусоленный кусокъ сахару.

Наступила въ самомъ дл для Николая Семеновича Зыкова пора полнаго блаженства. Вотъ онъ въ надушенномъ будуар докладываетъ, сидя, а товарищи тмъ временемъ въ сторожевской, пропитанной насквозь махоркой, стоя и торопливо, затягиваются изъ одной трубки черезъ перушко мусатовскимъ вакштафомъ. Онъ сидитъ и за обденнымъ столомъ,— положимъ, на кончик крайняго и дальнаго стула,— однако, стъ кушанья, изготовленныя настоящимъ французомъ-поваромъ. А небритые и немытые сослуживцы его, забравшись въ низокъ егоровскаго трактира, требуютъ передъ 2—3 парами чая даровую закуску изъ кусочка ветчины, огурчика и пеклеванника на основаніи обычая, давно вынужденнаго отъ хозяина чиновничьею бдностью и незыблемо установленнаго. Или, еще хуже того, товарищи сытаго Зыкова спятъ и видятъ и усиленно ищутъ такого просителя, который угостилъ бы ихъ солянкой въ кастрюльк. Или, какъ консисторскіе нахалы, всею аравой накидываются на пришедшаго сельскаго попа и грабительски вытаскиваютъ у него изъ-за пазухи пирогъ съ яшною крупой.

Николай Семеновичъ превознесенъ и отличенъ даже тмъ, что освобожденъ былъ отъ прямыхъ служебныхъ обязанностей, отъ ежедневнаго посщенія комитета на Маросейк. Онъ весь отдался дамскимъ особымъ порученіямъ и, съ воли и вдома прямаго и хромаго начальства, былъ совершенно откомандированъ къ патронессамъ. Ему у нихъ привольно. Его вс он до единой знаютъ, цнятъ, большая часть считаетъ его не только полезнымъ, но и необходимымъ человкомъ. Отъ него зависло то обстоятельство, что для нкоторыхъ благотворительницъ онъ сдлался правою рукой и ногой: ступить безъ него не умли, взяться ни за что не могли даже по домашнему хозяйству. А онъ тмъ временемъ подъучился болтать по-французски цлыми фразами и еще боле округлилъ манеры: бралъ у огеля уроки танцевъ и перемнилъ походку, способы кланяться и садиться. Его начали считать своимъ и наружно оказывать ему чрезвычайные знаки вниманія, любезности и откровенной привтливости. Вотъ въ это-то время и произошло то крупное недоразумніе, которое повело къ роковому исходу. Недоразумніе это порождено было грубою ошибкой во взаимномъ пониманіи обихъ сблизившихся сторонъ.

Дешевый пріемъ сужденія по наружности, при непривычк лнивыхъ и сытыхъ людей къ анализу и какому-либо тонкому разбору, послужилъ главнымъ основаніемъ къ заблужденію: сходственныя черты милыхъ домашныхъ животныхъ, въ сущности, не оправдывались и въ данномъ субъект даже совершенно отсутствовали. Если уже идти тмъ же путемъ сравненія, то окажется, что все было понято въ обратномъ смысл и извращенномъ вид. Это худощавое, длинное и гибкое тло доказывало способность ко всякимъ изворотамъ,— подсказывало, что этотъ человкъ способенъ пролзть во всякую щель, не зацпляясь. Не замтили т, кому это надлежало вдать, что эта льстивая ласка, усыпляющее мурлыканье, даже эта постоянно вычищенная, вымытая и выбритая мордочка характеризовали животное совсмъ другой породы: лукавое и вороватое, полное вкрадчивой хитрости и ужасающей изворотливости. Оно одарено рдкою остротой чувствъ именно для того, чтобы въ своей кровожадности быть ненасытнымъ. Нтъ нужды, что онъ не бралъ никакихъ вещественныхъ знаковъ благодарности за оказываемыя услуги, а довольствовался казеннымъ содержаніемъ. Онъ искренно уврялъ, что помощь, оказываемая имъ дамамъ и самому благотворенію, до того ничтожна, что о ней и говорить не стоитъ. Ему самому совстно слушать о приписываемыхъ ему заслугахъ,— смиреніе невиданное, неслыханное и столь очаровательное.

А зачмъ у него свтящіеся глаза, маленькое ухо, короткая и почти круглая голова, какъ у самыхъ свирпыхъ хищныхъ животныхъ? У него и походка неслышная, какъ у этихъ, гд подъ густою шерстью на изогнутыхъ ногахъ спрятаны смертоносные, быстро выскальзывающіе наружу когти. Нтъ, это — не шарло, у котораго всегда открытые когти мене опасны, потому что вчно бываютъ измочалены. Какъ настоящій лютый зврь, дамскій баловень и угодникъ въ лиц комитетскаго чиновника пряталъ свои, чтобы показать ихъ въ то время, когда накопятся силы и подойдетъ случай. Онъ трудился, хлопоталъ, не досыпалъ, подвергался униженіямъ и не спуста проходилъ не разъ сквозь строй оскорбительныхъ презрительныхъ насмшекъ. Онъ вознамрился за вс испытанныя страданія и очевидныя заслуги получить плату, награду и отступное, однако, не мелочью, а какимъ-нибудь внушительнымъ кушемъ. Если т ошиблись излишкамъ ласки и привтливости, онъ ошибся тмъ, что, относя ихъ прямо къ своей личности, не сообразилъ и не догадался, что это — прямое обязательство вжливости, деликатнаго обращенія, какъ заурядная привычка людей воспитанныхъ въ хол и нг до пресыщенія, въ спокойной сред самодовольства, гд нтъ мста отчаянію или постояннымъ раздраженіямъ. Отъ мягкаго стула и постели улыбающійся привтъ дается на рубль цною съ твердою увренностью, что этотъ низкій и нищій, получая, оцнитъ даръ въ полную тысячу. Если онъ, этотъ чужой, обласканный, вздумаетъ торговаться и запрашивать больше,— значитъ, перешелъ предлъ. Необходимость преграды становится настолько ясною, что ее сейчасъ же съ досадою, ловко скрытою и затаенною, начнутъ быстро сооружать т же самыя лица, которыя, шутя и отъ бездлья, ее построили. Строили же ее изъ гнилыхъ стоекъ и, притомъ, торопливо. Этого-то и не замтилъ нашъ слпой счастливецъ, а когда на сильный скачокъ свой получилъ такой же отпорный толчокъ, то и выпустилъ свои смертноносные когти. Теперь пока имъ только намчена была самая жертва, но уже производилась страшная скрытая работа мстительной души, соображая подходящее время и соразмряя для прыжка разстояніе. У настоящаго звря промаха не бываетъ: онъ не скользнетъ лапами мимо чужой шкуры и не разобьетъ своего крпкаго мднаго лба. Такъ поступилъ и Зыковъ, притулившійся, какъ зврь, въ ям за камнями и тщательно припрятавшій когти.

Веселый, шаловливый и беззаботный кружокъ московскихъ дамъ благотворительницъ какъ-то одинъ разъ вздумалъ осмотрться, побуждаемый неопредленнымъ инстинктивнымъ чувствомъ. На него какъ будто пахнуло откуда-то легонькимъ холодкомъ, не то ему чего-то стало недоставать, не то кого то изъ своихъ онъ нечаянно потерялъ, да не сразу усплъ спохватиться

— Да гд же Зыковъ? Куда пропалъ Николай Семеновичъ?

Одна не видала его больше мсяца, по ея довольно приблизительному счету.

— У княгини Вры онъ даже очень давно не былъ.

Отъ одной онъ увезъ брабантскія кружева въ чистку и не возвратилъ и записки не оставилъ.

— Конечно, возвратитъ, если не самъ, то черезъ родныхъ своихъ. У него есть такіе. Самъ онъ про нихъ никогда не говорилъ, а стороной было слышно, что у него они есть, эти родные. Онъ такой честный!

Многихъ занималъ также серьезный вопросъ, съ кмъ теперь играть въ карты, въ фанты, въ маленькія игры и т. п.

— Онъ такъ милъ и находчивъ, такъ весело смшитъ и мило шутитъ. Я всегда имъ въ это время любуюсь.

Ршено было навести справки на мст службы, а если уже это не удастся, то и въ томъ дом, гд онъ жилъ и куда ходилъ ночевать. Оказалось теперь по справк, что нкоторыя дамы настолько не гнушались Зыковымъ, что бывали у него, не боясь подозрній и превратныхъ толковъ. Зыковъ былъ весьма дуренъ, вытянутая физіономія его походила на лошадиную. Помилуйте, кто плнится такимъ уродомъ среди щеголеватаго офицерства? Вотъ зжу къ нему, зжу въ квартиру его, чтобы ускорить одно благотвореніе и осчастливить имъ десять человкъ.

Легкое безпокойство весело настроеннаго кружка весьма легко и скоро удовлетворено было самымъ точнымъ свдніемъ, что Зыковъ ушелъ въ монастырь.

— Но въ какой? Ихъ здсь такъ много!

Новая справка прямо указала на Донской.

— Если онъ сдлался настоящимъ монахомъ, то это очень любопытно: вдь, онъ отростилъ волосы, отпустилъ бороду, какъ длаютъ эти попы.

Видали Зыкова въ чистенькомъ фрак изъ танцахъ,— какъ не посмотрть на него въ ряс и на молитв?

— Вдь, онъ будетъ ходить по церкви и дымить этимъ кадиломъ.

Похала въ Донской не одна карета и не одна коляска, къ полному изумленію монаховъ, которые гуляли праздно около церкви, когда шла въ главномъ собор обдня. Отъ нихъ узнали дамы, что Зыковъ въ затворахъ.

— Что же онъ тамъ длаетъ?

— Спасается. Никуда не выходитъ, даже въ храмъ Божій. Никого, кром отца архимандрита, къ себ не допускаетъ.

— Когда же онъ выйдетъ и покажется? Намъ его надо видть, очень надо видть.

— Когда найдетъ къ тому благопотребное время. А теперь втайн молится, сокрушается о грхахъ, что содялъ тамъ, въ мір.

Вотъ это слово ‘спасается’ показалось столь неожиданнымъ и острымъ, что кое-кого кольнуло прямо въ сердце. Ршили навдываться. Разв не все равно, въ какую церковь здить молиться, если уже заведенъ у всхъ такой обычай по преданію отъ родителей? Каждое воскресенье заведено и фамильною печатью припечатано приказаніе — по большимъ праздникамъ бывать въ какой-либо изъ модныхъ церквей — въ университетской, на Остоженк, въ Шереметьевскомъ дом у Сухаревой башни и другихъ.

— Все еще въ затвор!— продолжаетъ говорить справка въ Донскомъ монастыр отъ слоняющихся по аллеямъ и кладбищу монаховъ.

— Да какіе же это грхи? И зачмъ ему понадобилось отъ насъ скрываться и отмаливаться, и такъ строго, и такъ даже страшно?— думали постительницы, проходя мимо этихъ двухъ оконъ подъ архимандричьими кельями, которыя занавшаны были густыми зелеными сторами.

— Зачмъ этого маленькаго человка мы допускали столь близко? Пусть бы онъ тамъ…— раскаивались другія.

— Начнетъ исповдываться на всю церковь,— кажется, это бываетъ у монаховъ,— надо во всякомъ случа постараться заласкать его, повидаться съ нимъ. Ну, просто попросить его, чтобы каялся какъ-нибудь по-другому.

— Какъ же это сдлать, когда заперты двери и наглухо спущены сторы?

За этими сторами дйствительно въ задумчивости сидлъ этотъ паукъ и плелъ паутину. Плелъ онъ ее, конечно, съ искусствомъ и опытностью стараго и зоркаго рыбака и, притомъ, еще подъ надзоромъ не мене опытныхъ глазъ самого настоятеля. Онъ уже и привыкать сталъ къ легкой работ затвора, да наставникъ сказалъ:

— Довольно. Теперь закрпи. Длинная сть тоже не всегда полезна бываетъ. Она одну рыбу ловитъ, а другую пугаетъ,— какъ бы всхъ не распугала? Я вотъ пришлю церковнаго старосту, пусть онъ скажетъ, до чего оскудло кружечное и кошельковое приращеніе.

Посл того встртившіе дамъ монахи обрадовали ихъ неожиданною радостною встью:

— Надняхъ доброхотно вышелъ. И какъ свча передъ образомъ, бдитъ на молитв. Даже удивляемся.

— Вотъ и Зыковъ?… Кажется, онъ?— По крайней мр, въ эту сторону указывалъ рукой провожатый монахъ, да и теперь туда же киваетъ головой съ клироса и подмигиваетъ. Не узнать Зыкова въ темномъ углу между большою печкой и церковною стной и не разглядть его: все стоитъ опустя голову, часто молится и еще того чаще становится на колна. Нкоторымъ удалось уловить его тяжкіе вздохи.

Это уже очень страшно. Это уже что-то такое невроятное, но очень, очень любопытное. Вотъ даже духъ замираетъ,— такъ это прекрасно и умилительно.

Въ слдующее воскресенье въ Донской монастырь нахало каретъ вдвое больше, на слдующее втрое. Зыковъ стоитъ на прежнемъ мст, смиренно понуривъ голову и не подымая глазъ: иная такъ бы вотъ и пошла приказать ему поднять голову и хоть разъ взглянуть на гршницу. Онъ все еще закрплялъ на стк петли, захлеснулъ крпкимъ концомъ и послднюю.

— Пріемлетъ нын малое послушаніе. ‘Благоугодилъ’, говоритъ. И отъ священно-архимандрита получилъ благословеніе на церковный сборъ во дни богослуженія.

Ловецкій ударъ былъ разсчитанъ врно. Въ развернутую сть стала попадать сначала мелкая рыба съ серебряною чешуей, добывалась и съ золотой. Блюдо, которое носилъ по церкви съ опущенными долу очами Зыковъ, наполнялось даяніемъ до верху, все изъ-за того одного, что интересный молодой отшельникъ въ колпачк, сдвинутомъ на самыя брови, умлъ, остановившись, поклониться вкладчиц по-монашески, во всю спину, а не по-старому и по-свтски, какъ въ кадрили,— одною головой.

Любопытство заразительно среди праздныхъ людей, а потому нтъ ничего удивительнаго въ томъ, что и рогатые, и комолые супруги потащились за женами посмотрть на столь рдкостнаго монаха.

— Вчера былъ онъ среди насъ, а теперь легъ живымъ въ гробъ, и вотъ, говорятъ, по временамъ встаетъ и тнью шатается по церкви,— надо взглянуть!…

Совершилась и въ монастыр перемна: изъ начальника настоятель сдлался истиннымъ другомъ (переименованнымъ впослдствіи въ соучастника). Объ одномъ только и была его просьба:

— Порадй святой обители врнымъ и благимъ послушаніемъ. Токмо не передергивай петлей сти. Дйствуй косно, не борзяся.

Когда вскор потребовалось поученіе изъ того, о чемъ было надумано въ глубокомысліи затвора, разршеніе дано было на посщеніе убогой кельи рыбака одной лишь той, которая могла больше вмстить и много вровала. То была княгиня Вра, не пропустившая ни одного воскресенья, больше другихъ клавшая на блюдо, сильне и настойчиве другихъ стучавшая въ затворенную дверь.

Тамъ въ это время за нею усплъ уже побывать самъ святой владыка, умнйшій и прозорливйшій святитель Филаретъ, привлеченный слухомъ о подвигахъ новаго затворника. Онъ бесдовалъ съ нимъ. Владыка самъ видлъ и разсказывалъ потомъ всмъ, что у новаго подвижника на простой деревянной кровати дйствительно лежали въ возглавіи два березовыя полна и стояли въ кель лишь два простые рыночные стула.

Таинственная келья стала еще святе и еще любопытне, въ особенности для такихъ врующихъ, какою была молодая и красивая княгиня Вра. У нея былъ старый мужъ, разбитый параличемъ и давно лежавшій въ постели. Врачи обрекли его на смерть, и княгиня прибгла къ молитвамъ, посщала монастырь, длала вклады. Донской монастырь въ особенности привлекъ ея вниманіе и полюбился, не по тому лишь, что былъ близко. Въ кель затворника, умвшаго выбрать именно эту обитель, нашла она и то кресло, на которомъ сидлъ святитель, и тотъ образокъ въ серебряной оправ, которымъ онъ благословилъ таинственнаго монаха. Видла она келью изъ трехъ конурокъ, а не комнатъ, но лишь въ одной стояла та убогая мебель, которую похвалилъ Филаретъ, да шкафчикъ съ образами, въ другой, задней, не было ничего, кром стнъ и священно-таинственнаго безмолвія. Когда освтила келейный сумракъ новая постительница, затворникъ и остальнымъ желающимъ вскор ршился дать разршеніе. Да и пора наступила: богомольныя жены испытали продолжительный искусъ. Посщенія участились, келейное безмолвіе нарушилось, затворникъ палъ въ искушеніе, падалъ, надумывался, тосковалъ и оправдывался тмъ, что самъ архимандритъ плнился тми же удобствами для бесдъ и тихихъ поученій. Затмъ всякій, кто что хочетъ, пусть то и говоритъ. Да и что кому за дло, что когда умеръ мужъ княгини Вры, Зыковъ читалъ псалтирь по немъ, по давнему знакомству? Пусть говорятъ, что у нихъ съ настоятелемъ заведены очередные обды черезъ день и у каждаго изъ нихъ имется свой поваръ. Пусть говорятъ… главная задача во всякомъ случа теперь ршена съ побдительнымъ успхомъ: попала рыбарю въ сти та самая вкусная и большая рыба, на которую и разсчетъ былъ сдланъ.

Сквозь монастырскія стны нельзя намъ было видть, что происходило за синими занавсками, а слухамъ и сплетнямъ мы не смемъ довряться. Именно въ Москв съ Замоскворчьемъ они особенно злоязычны, всякіе слухи перепутаны вкривь и вкось и подозрительны, какъ всякая клевета и диффамація. Врю тому лишь, что вышло прямо на Божій свтъ и городскія стогны и показалось въявь.

Въ одномъ изъ московскихъ, по большей части либо косыхъ, либо кривыхъ, переулковъ (на этотъ разъ именно въ такомъ, который также зачмъ-то изгибается, исходя изъ большой улицы) случилось такое событіе. Въ сумерки шелъ по этому переулку къ Каменному мосту одтый въ черную ряску нкоторый человкъ. Ему на встрчу вышли изъ подозрительной ‘Ямки’ три молодца. Изъ нихъ одинъ несъ большую бутыль. Поровнявшись съ чернымъ человкомъ, этотъ толкаетъ его плечомъ своимъ въ бокъ и роняетъ бутыль, изъ которой льется деревянное масло. Поднимается крикъ, завязывается перебранка, посл которой пускаются въ дло кулаки. Чернаго смяли, повалили и били, какъ могутъ бить только графскіе крпостные кучера и конюхи, да мясники Охотнаго ряда. Избитаго, еле дышавшаго, втащили на извощика и свезли въ часть, гд помстили съ ворами и мошенниками на нсколько дней (изъ монастыря его исключили, архимандрита удалили.) Знать ‘спозналъ князь да довдался (какъ поется въ псн о Ванюш-ключник), что отъ самой отъ послдней двки снной горничной, когда уже довольно было попито и подено, въ красн-хорош похожено, про его ли, княжую милость, много было ругано’.

Оправлялся Зыковъ очень долго и медленно, ровно столько времени, чтобы монашескимъ обтомъ смиренія уврачевать душевныя и тлесныя раны, или и въ самомъ дл, по мірскому обычаю, растравить язвы до новой боли уже отъ кровавой обиды, которая толкаетъ на мщеніе. Оправившись, онъ и въ самомъ дл взялъ съ собою оба орудія и слово примиренія, да кстати прихватилъ и ножъ. Княгиня собралась къ Троиц говть и зашла къ Зыкову попросить, христіанскимъ обычаемъ, прощенія. Онъ готовъ былъ примириться, если позоръ его будетъ смытъ честнымъ бракомъ, въ большой церкви, всенародно. Согласія не было дано, отвтъ сказанъ ршительный, такъ какъ и самый вопросъ поставленъ былъ въ упоръ. Сверкнуло лезвіе кинжала, купленнаго на Кузнецкомъ мосту, и бездыханный трупъ упалъ къ ногамъ ‘убійцы’. Онъ быстро схватилъ молитвенникъ, припалъ на колнахъ къ трупу и истово началъ читать отходныя молитвы, пока изъ зіяющей раны, нанесенной какъ бы волчьими зубами, хлестала фонтаномъ алая кровь. Въ такомъ вид и нашли убійцу, когда, изъ переносномъ смысл, свалилась, наконецъ, съ его плечъ овечья шкурка и объявился подлинный волкъ, какъ высказался о немъ самъ митрополитъ, когда довели до его свднія о содянномъ злодяніи. ‘Вяжите, заточайте, судите и казните!’ А на первый случай и оправданіе было приготовлено въ простыхъ и краткихъ словахъ, такого смысла и значенія:

— Такъ угодно Богу. Я, видимо, избранъ орудіемъ для того, чтобъ изъ этого грховнаго міра праведную и святую душу чистой голубицы — княгини Вры — препроводить въ горнія селенія. Тамъ, а не здсь подобаетъ ей быть.

——

Я былъ личнымъ свидтелемъ дня казни Зыкова, но, по случайностямъ скитальческой жизни, попалъ и въ мста уголовныхъ возмездій, въ самое ядро и пекло каторги и ссылки, куда посылаютъ подобныхъ гршниковъ. Въ административномъ центр каторжныхъ заводовъ и промысловъ,— именно въ большомъ Нерчинскомъ завод,— я встртился съ этимъ человкомъ, начавшимъ свое житейское поприще въ роли Молчалина и кончившимъ его на гражданской свобод въ роли Ваньки-ключника и Ваньки-Каина. На тотъ разъ, ровно черезъ десять лтъ посл казни (въ 1860 году), я нашелъ его тамъ въ казенномъ званіи ‘пропитаннаго’, т.-е. передъ поселеніемъ, въ разряд ‘исправляющихся’.

Исправился ли онъ?— спроситъ иной читатель.

— Зайдите къ Зыкову,— совтовалъ мн одинъ изъ начальниковъ Нерчинскихъ заводовъ.— Онъ васъ ждалъ, онъ намревается поздить по Забайкалью для собиранія псенъ и записи обычаевъ. Разршенія изъ Иркутстка ждетъ. Теперь онъ нуждается въ совтахъ и указаніяхъ, не откажите ему въ нихъ. Узнавши о вашемъ прізд, онъ снова умоляетъ въ письм уговорить васъ не погнушаться имъ. Конечно, онъ и самъ бы пришелъ, да тяжко болнъ: у него и подагра, и хирагра разыгрались на это время. Зыковъ молитъ о свиданіи, говоря, что если не удастся мн уговорить васъ, онъ найметъ людей донести его на носилкахъ. Вы исполните истинно-христіанскій долгъ.

Благоволеніе начальства — видимый первый знакъ въ пользу ссыльнаго.

По узенькой тропк, едва промятой въ глубокихъ снжныхъ сугробахъ оврага, я поднялся на ту горушку, на которой стоялъ домикъ въ два окна,— въ два по своеобразному сибирскому обычаю, не признающему нечетнаго числа оконъ, какъ указано узаконенными нормальными чертежами. Съ горушки открылись еще лучшіе виды на эти горы, обступавшія селеніе, какъ застывшія волны разсерженнаго океана,— горы, богатыя настоящимъ серебромъ и другими минеральными сокровищами. И этотъ выборъ жилища — добрый знакъ въ пользу ссыльнаго.

Единственная комната въ этомъ домик среди благо дня поразила меня темнотой и, вопреки сибирскаго обычая, въ ней было очень тепло. Во мрак мн, прежде всего, бросились въ глаза ширмы направо. Съ тхъ поръ первое впечатлніе не покидало меня. Ширмы были центромъ всего жилища: изъ-за нихъ затушевывалось все остальное. За ними тотчасъ послышался кашель, опрашивающій голосъ, и показалась фигура живаго мертвеца, совершеннаго скелета, у котораго только что не стучали кости, какъ у настоящаго. Эта худоба скрывала и черты лица, и ихъ выраженіе. Я съ трудомъ усплъ разобраться и въ томъ, и въ другомъ, когда услышалъ высказанное глухимъ, гробовымъ голосомъ привтствіе. Мертвецъ вкрадчиво говорилъ:

— Вамъ уже, вроятно, извстна исторія моего несчастія?

— Роковой день вашей жизни былъ однимъ изъ счастливыхъ въ моей: я шелъ предъявить свой гимназическій аттестатъ, освобождавшій меня отъ риска экзамена въ университет.

— Я и Альфонскимъ былъ обласканъ. Оверъ лечилъ меня. Вдь, я въ большихъ домахъ былъ принятъ. На меня возлагались серьезныя порученія, доходившія даже до графа Арсенія Андреевича. А живъ ли Грановскій, Рулье — ваши звзды?

Началась извстная псня униженнаго и ссыльнаго, стремящагося приподнять свое прежнее значеніе хотя бы на одну пядень. Я далъ ему волю вспоминать. Видимо, онъ перенесся мыслями на родину и виталъ воображеніемъ по Москв, съ точностью вспоминая адресы милыхъ домовъ и мимоходомъ останавливаясь на спопутныхъ зданіяхъ, на соприкосновенныхъ къ главному разсказу лицахъ. О своемъ преступленіи, конечно, ни слова, какъ вс прочіе ссыльные. Да и никто въ Сибири не нуждается въ этихъ свдніяхъ изъ деликатности и убжденія, что, конечно, вс волки сры. Разумется, всякое признаніе интересно. Случалось, что вотъ иной сталъ подходить къ интересному мсту, но на самомъ же дл онъ ушелъ отъ этихъ воспоминаній еще дальше, даже гораздо дальше, чмъ отвелъ меня Зыковъ въ самомъ начал бесды, прямо въ университетъ, изъ Донскаго монастыря на Моховую.

Во все время, пока длилась бесда, его ширмы не давали мн покоя: стоятъ себ, заслоняя все, даже интересное лицо хозяина, и кричатъ, требуя особеннаго къ себ вниманія. Точно какая новогодняя реклама. Онъ это замтилъ.

— Эту святыню я уберегъ отъ недобраго прошлаго въ полной цлости и для нея нанималъ во всю дорогу особую подводу. Вотъ моя главная святыня.

Онъ показалъ мн тотъ образъ, которымъ благословилъ его Филаретъ. Приложившись къ лику, онъ повернулъ ко мн исподку доски. На ней имлась собственноручная надпись митрополита, изображенная тмъ почеркомъ, который такъ разительно похожъ у всхъ духовныхъ лицъ, подобно русскому почерку нмцевъ, занимающихся въ коммерческихъ конторахъ.

— У меня есть частица камня отъ Гроба Господня. Мн ее подарилъ добрый князь…

Слдовала подробная исторія о характер отношеній его къ этому князю и о причинахъ, заставившихъ послдняго обязательно сдлать ему этотъ подарокъ: все пока о Москв по поводу своего униженія.

Я замтилъ у него подвшенными на ширмахъ, унизанныхъ крестиками и образочками различныхъ цвтовъ и калибровъ, между прочимъ, и хорошо всмъ извстныя: шапочку отъ мощей Митрофанія, рукавичку отъ Геннадія Любимоградскаго, поясокъ изъ Кіева отъ Варвары Великомученицы. Не ширма, а цлый иконостасъ отдлялъ отъ меня его постель и столикъ. На постели уже лежали дв пуховыя подушки, на столик Евангеліе въ серебряной оправ.

‘Вотъ онъ и не измнился,— охотливо подумалось мн.— И что онъ въ самомъ дл: ханжа или проповдникъ?’

И эту мысль мою онъ отгадалъ.

— Я врую, я слпо врую. Это одно утшеніе въ моемъ несчастіи. Судьба помшала мн сдлаться монахомъ…

Вотъ, кажется, самъ наскочилъ на больное мсто, а настороженныя мои уши слышатъ о томъ, какъ бы онъ былъ счастливъ, еслибъ Господь сподобилъ его внушить такую же вру другимъ, какою живетъ и дышетъ онъ самъ.

— Одна эта вра и спасаетъ меня.

И съ этого пункта крутой переходъ совершенно въ противуположную сторону, по крайнй мр, прямо къ цли, которая вызвала наше свиданіе.

— Здсь борется съ христіанствомъ сильный врагъ — ламайство. Не по моимъ немощнымъ силамъ борьба эта. Не подумайте, что я съ этимъ намреніемъ прошу себ дозволеніе путешествовать. Разскажите мн, какъ вы это длаете.

Поставленные мн вопросы вс ограничивались практическою почвой, доказывая, что онъ уже раньше присмотрлся къ длу и искренно желаетъ ему послужить. Онъ показался мн весьма начитаннымъ человкомъ. Онъ съумлъ сдлать бесду довольно пріятною и поддержалъ ее такъ, что у насъ вышло какъ бы литературное утро. Онъ все обнаружилъ: искусство хорошо слушать и тонкую осторожность въ возраженіяхъ. Рзко бросалась въ глаза и мягкость въ манерахъ, его деликатность въ обращеніи,— все это имъ по дорог въ Сибирь не растеряно. Привезъ онъ сюда и уберегъ и ловкую льстивость въ пріемахъ съ легкимъ пересоломъ въ комплиментахъ, и удлилъ мн въ малой доз на мой счетъ и по скорости все то, что съ избыткомъ расточалъ во дни оны въ Москв и что послужило началомъ современнаго печальнаго его положенія. Ни одною чертой настоящаго своего внутренняго міра онъ не подлился со мной. Можно было уловить лишь только т моменты, когда онъ извертывался, и не шутя любоваться гибкостью и своевременностью чрезвычайно ловкихъ изворотовъ. Игралъ онъ точно змя и блескомъ глянцовитой шкурки, и всмъ разнообразіемъ окрашивающихъ ее пестрыхъ цвтовъ. Неужели онъ искалъ во мн, въ виду возможности, хотя бы и мимоходомъ, попасть въ печать, потому что желалъ представиться не иначе, какъ въ благообразномъ вид? Правда, онъ крпко жаль мн руку при прощаньи, прижималъ ее даже къ сердцу, убдительно, умоляющимъ образомъ прося меня еще разъ, хоть одинъ только разъ и на полчаса какіе-нибудь навстить его. На болзнь пожаловался только за то, что она мшаетъ ему лично навстить меня на отводной квартир. Онъ даже весьма самонадянно и увренно рисовалъ планы своего путешествія: при такой изможденной фигур и истощенной натур, онъ, видимо, разсчитывалъ жить еще многіе годы (чего, впрочемъ, не случилось). Онъ потомъ вступилъ со мной въ переписку: написалъ не одно письмо (я ихъ храню), но вс, однако, такія, которыя не требовали отвтовъ. Онъ точно помшался на самомъ себ, и въ письменныхъ строкахъ всегда казалось, что онъ все продолжаетъ чиститься, обшаркивается щеткой и вничкомъ и опрыскивается духами, хотя и дешевенькими.

Самыя милыя впечатлнія я вынесъ отъ него изъ дому и съ готовностью поспшилъ навстить во второй разъ, хотя онъ оказался и послднимъ. Тогда, прощаясь со мной окончательно и роняя видныя мн слезы, онъ уже не выдержалъ и проговорился прямо съ маху, безъ всякаго вызова съ моей стороны и вн всякой связи съ предъидущимъ нашимъ разговоромъ:

— Поврьте мн, княгиня Вра была такая святая душа, что я вовсе не совершилъ надъ нею какого-либо преступленія насиліемъ. Ея душою я лишь только увеличилъ сонмъ небесныхъ ангеловъ.

Обрадовавшись тому, что онъ снизошелъ ко мн и приспустилъ и ослабилъ одну петельку, я догадался ухватиться за нее.

— Вроятно, сама княгиня довела васъ до этой крайности?

— О, нтъ!— отвчалъ онъ мн (и я видлъ, какъ мгновенно глаза его вскинулись къ небу и руки повисли, какъ плети).

— Княгиня была ангелъ кротости, но, вслдствіе независящихъ отъ нея обстоятельствъ, она была поставлена въ такое безвыходное положеніе, что для спасенія этой чистой души я ршился прекратить жизнь ея.

Въ самомъ дл намъ уже больше не о чемъ было разговаривать. Если онъ не говорилъ затверженную фразу, какъ помшавшійся на подобномъ выраженіи, то уже во всякомъ случа на каторг онъ не исправился. Онъ все тотъ же и теперь, какимъ былъ и въ то время, когда тянули его за языкъ, именно въ страшный день безжалостнаго убійства, надъ неостывшимъ еще трупомъ его жертвы.

——

— Я скажу вамъ, какъ онъ исправился или перемнился,— говорилъ мн одинъ изъ интеллигентныхъ людей, очутившихся также на каторг, и къ которому я обратился за справками.

Это былъ Ипполитъ Васильевичъ Башкадамовъ, изъ воспитанниковъ московскаго Воспитательнаго дома. Башкадамовъ довольно долгое время жилъ съ Зыковымъ въ тобольской тюрьм, гд вс оставались подолгу, особенно ссыльные изъ привилегированныхъ сословій (Башкадамовъ былъ дйствительнымъ студентомъ Московскаго университета и попалъ въ Сибирь за поддлку монеты). Подъ прикрытіемъ того обстоятельства, что приказъ, распредлявшій ссыльныхъ по областямъ, уздамъ, волостямъ и городамъ, находился въ то время въ Тобольск (теперь онъ въ Тюмени), несчастные люди отъ этапнаго пути отдыхали здсь и передъ каторгою запасались кое-какою силой. Въ т времена было попроще, и тобольская тюрьма представляла собою нкоторое подобіе гостиницы.

Зыкову позволили, за большою тюремною общею камерой, устроиться такъ, какъ было ему поспособне, чтобъ уединиться и молиться, не вызывая соблазна и насмшекъ (ссыльный народъ — большой охальникъ и злой шутникъ).

— Вотъ эти-то ширмы, что вы видли у него въ Нерчинскомъ завод, видли и мы въ тобольскомъ острог. Онъ ихъ возилъ на особой подвод, какъ настоящій фокусникъ, который показываетъ, какъ Петрушка всхъ колотитъ, а самъ невоздержно при этомъ хохочетъ. Это — не иконостасъ, а, такъ сказать, заборъ, который въ здшнихъ мстахъ строятъ въ рк для прославленной сибирской рыбы — максуновъ. Иной изъ нихъ придетъ къ кольямъ, стукнется головой, очуметъ и не знаетъ дальше, что ему длать. Надо бы повернуть назадъ и утекать, а онъ этого не смыслитъ, и все стоитъ, и все ждетъ, когда же его возьмутъ голыми руками? Охъ, эти ширмы! Много он бдъ натворили, да и не бдъ только, а настоящихъ преступленій. Правда, что, по его словамъ, тутъ изъ многихъ святыхъ мстъ получены имъ подарки. И не столько это, сколько онъ самъ святъ и величественъ изъ-за этихъ самыхъ ширмъ. Такъ онъ благолпенъ и медоточивъ, что бери, да и пиши его ликъ на икону, и ставь ту икону въ славну церковь.

‘Вотъ я что хочу разсказать вамъ,— продолжалъ И. В. Башкадамовъ.— Содержался въ одно время и въ одномъ этомъ же танцовальномъ зал бродяжьяго и воровскаго россійскаго собранія Кореневъ — злодй высокой пробы. Онъ 18-ть убійствъ совершилъ и владлъ непомрною силой духа еще на столько да на полстолька убійствъ. Когда его потомъ приковали на цпь и посадили въ одиночную камеру, онъ такъ отрзалъ въ отвтъ архіерею еогносту, что того отшатнуло на нсколько шаговъ отъ одного только слова злодйскаго (ибо окровавленныя руки были прикованы въ собачьей цпи).

‘Въ то время, про которое я разсказываю, Кореневъ лежалъ съ нами на однхъ нарахъ. Полеживалъ себ да посвистывалъ. Иногда въ карты игралъ, а всего чаще по сторонамъ поглядывалъ. Съ Зыкова онъ не спускалъ глазъ. Разъ и толкаетъ меня Кореневъ подъ бокъ локтемъ: ‘гляди, Политъ Васильичъ, у московскаго-то чудотворца рыба ужь начала знатно клевать’. Я лично не придавалъ до той поры большаго значенія тому обстоятельству, что къ Зыкову дозволенъ былъ доступъ всякому, ходило къ нему народу много, особенно бабья. Извстно, ихъ это дло — сначала святошъ рожать, а потомъ ханжей воскармливать. Къ тому же, вдомо мн было, что барыни декабристовъ въ город Тобольск, на досуг и бездль, придумываютъ какую-то новую вру и что больше всхъ безпокоится объ этомъ Фонъ-Визина. Архіерей Владиміръ и ласкалъ ее, и доносы объ ней въ синодъ посылалъ, а она, однако, успла натворить то, что на купеческихъ женъ и дочерей нашло самое мистическое настроеніе, замсто роднаго язычества. И то не былъ Сведенборгъ настоящій, а что-то около него, только немножко позаволокло мозги туманомъ,— словомъ, одурли бабы. На что имъ лучше Зыкова, когда его привезли сюда да прочитали его статейный списокъ, да втеръ кое-что нанесъ, да его самого послушали? Важное кушанье! Чего, помилуйте, лучше? Первостатейную княгиню убилъ, въ монастыр жилъ, архимандрита загубилъ, въ благотворителяхъ состоялъ, а самъ образованнйшій человкъ: въ какомъ-то институт курса не кончилъ. Роману тутъ такъ много, что и не выгребешь, и не переслушаешь. И въ самомъ дл, слушали его очень долго, иныя каждый день, какъ одна рябенькая купеческая вдова съ двумя пухленькими дочками. Все, бывало, видимъ — проходятъ он втроемъ за эти ширмы и бесдуютъ. А то вдругъ пришла къ нему одна дочка, самая пухленькая, безъ сестры и маменьки. Въ это то время меня Кореневъ и толкнулъ въ бокъ, да — чортовъ онъ сынъ — такъ-то больно пихнулъ, что я насилу отругался.

‘Сталъ Кореневъ помаленьку и предсказывать: ‘смотри,— говоритъ,— Политъ Васильичъ, завтра она опять придетъ одна и сидть будетъ дольше’. Почему, молъ, ты, дурова голова, знаешь?— ‘Да ужь не сумлвайся: я ихную сестру только что не убивалъ, а хороводы съ ними важивалъ, и любилъ это дло, когда на вол жилъ и ножныхъ брушлетовъ еще не надвывалъ. Онъ въ монастыр не даромъ привыкалъ пнки снимать’. И предсказалъ проклятый варнакъ: пришла въ самомъ дл одна. Намъ изъ-за косяка въ ту маленькую комнатку все было видно, потому что двери по закону были сняты съ петель. Очень хорошо мы видимъ, какъ она порскнула за ширмочку и даже какъ будто еще и каблучкомъ ее задла и покачнула. Кореневъ, лежа на нарахъ, приподнялся даже: оперся на локотки и воззрился, какъ коршунъ. Охъ, зоркій у него былъ глазъ, и строгій! Когда, бывало, разсердится, зрачки такъ и забгаютъ, какъ мыши, которыя не найдутъ, въ какую щель безопасне сунуться. Я уже вижу этотъ самый взглядъ и думаю, что и онъ видитъ что-то недоброе. Ну, молъ, худо тому, кто у этого глаза на смотру и на линіи. Меня даже морозомъ по спин продернуло. Однако, Кореневъ меня немного успокоилъ тмъ, что, смотрю, опять опрокинулся на спину, и смотритъ въ потолокъ, и даже псню мурлыкаетъ. Дай-ка, молъ, вгляжусь я въ него: ой, худо!— онъ рыжую свою бороду закусилъ, — пріемъ тоже знакомый мн и знакъ весьма внушительный!

‘Вышли они парочкой. Зыковъ, какъ вжливый кавалеръ, подъ ручку ведетъ барышню. Проводилъ ее за дверь, — возвращается. Я и не замтилъ, какъ усплъ Кореневъ очутиться съ нимъ лицомъ къ лицу, должно быть, однимъ прыжкомъ, какъ тигры это длаютъ. Понесся по казарм его зычный голосъ, непріятно-сиплый, какъ у всхъ бродягъ, подмоченный и застуженный.

‘— Скажи ты мн, дворянскій сынъ, кто изо всхъ насъ лучше?

‘Рукой онъ сгребъ его за горло и шагу ему не даетъ. Самъ оретъ, на свою голову, во всю силу, что было ея въ груди у него и въ горл.

‘— Скажи, говоритъ, кто изъ насъ лучше: ты или я? Не пущу, пока не дашь ты мн отвта.

‘Казарма вся гогочетъ. Кто заливается смхомъ, а молодые ребята начали уськать. Я подумалъ: это, молъ, ему будетъ вторая публичная трепка, да послдняя ли? Вотъ сторожа показались въ дверяхъ. Мелькнули солдатскіе штыки. Кореневъ, должно быть, это скоро замтилъ и началъ накладывать, да такъ быстро, что только кулакъ сверкалъ. Тутъ его и связали ремнемъ и оторвали отъ лежачаго, онъ и не прекословилъ, даже ногой не брыкнулъ. Когда подняли Зыкова, то уже понесли на рукахъ: не могъ идти.

‘Долго лежалъ онъ въ тюремной больниц. Коренева за это за самое на цпь приковали: не самоуправничай и не озорничай! Про Зыкова мн сказывалъ докторъ нашъ, что у него сильно повреждено легкое и вроятно-де приростетъ оно къ спинному хребту. Однако вотъ вы его въ Нерчинскомъ завод живымъ видли, и онъ еще и васъ усплъ обмануть. А не спрашивали вы тамъ про дочку Калинскаго, не разсказывали вамъ про вдовую попадейку? Жаль! Тогда не пришлось бы вамъ сдаваться на его слова и приняли бы вы ширмы за ширманку, слезы — за насморкъ, воздыханія — за привычку дурнаго воспитанія, а ученое путешествіе — за подвохъ. Ему надо теперь чмъ-нибудь отличиться и выдвинуться, чтобы попасть сначала хоть въ волостные писаря, а потомъ поискать и высокій чинъ коллежскаго регистратора, который онъ такъ неосторожно обронилъ въ Москв, на Каменномъ мосту. Вотъ онъ и погулялъ бы кстати, и псенокъ по Забайкалью-то послушалъ бы. Засдатели ему въ этомъ дл помогли бы: двокъ бы къ нему нагнали,— у семейскихъ он такія породисткя и такія гульливыя. Пособралъ бы онъ кое-что изъ веселенькаго и въ печать послалъ,— ну, хоть въ газету Амуръ, что ли. Узнало бы объ этомъ сильное начальство, стало бы объ немъ хлопотать повыше и кричать по всмъ землямъ, по всмъ странамъ: ‘Исправился, совсмъ исправился нашими стараніями. Нашею помощью вернулся блудный сынъ въ домъ отца своего. Заколемъ на радости теленка или ягненка’, или что иное на тотъ разъ подъ руку попадетъ.

‘Не бывать плшивому кудреватымъ! Такъ я понимаю это дло по пристальнымъ и давнимъ моимъ личнымъ наблюденіямъ. Припоминаю послднее объясненіе ваше съ нимъ, которое я уже разъ отъ него самъ слышалъ, когда онъ въ тобольскомъ острог отвчалъ на вопросы генералъ-губернатора. Онъ тоже тогда игралъ зрачками. И какъ сейчасъ помню слова его: ‘Я — великій гршникъ!’ и слышу его вздохъ. Онъ былъ даже настолько неостороженъ въ то время, что стукнулъ кулакомъ себя въ грудь, по-актерски. Припоминая разсказъ вашъ о свиданіи, мн хочется задать послдній вопросъ: что лучше — цинизмъ ли бродяги Коренева, или мистицизмъ горожанина Зыкова? Лично я надъ этимъ вопросомъ никогда не задумывался, можетъ быть, потому, что привыкъ на каторг длать все тотчасъ же, какъ только задумалъ. Поврять себя некогда,— сейчасъ въ барабанъ забьютъ,— и оглянуться не успешь. Я всегда былъ твердо убжденъ, что изъ Коренева, при благопріятныхъ условіяхъ жизни, всегда могъ выйти человкъ хоть на что-нибудь годный, Зыковъ — безнадежно неисправимъ. Счастлива вся наша русская каторга именно тмъ, что такихъ отвратительныхъ личностей попадается на ней очень мало’.

II.

Мало найдется въ сверной лсной Россіи такихъ городовъ, въ которыхъ не было бы таинственныхъ деревянныхъ домовъ, окруженныхъ высокими бревенчатыми заборами и построенныхъ отступя отъ жилищъ на версту и мене. Лишь только городъ старинный, знакомый лтописямъ и въ особенности издревле торговый и теперь не въ особомъ упадк, бывало, ищи въ немъ по ближнимъ околицамъ, гд полагается быть кладбищамъ, эти застоявшіяся, почернлыя зданія съ обршетившеюся крышей и окруженныя обросшими мохомъ и пожелтлыми заборами. Казались эти крпостцы совершенно забытыми и давно покинутыми, видимо, въ нихъ никто не живетъ, и он, какъ будто, ждали хорошей бури съ вьюгой, чтобы совершенно разсыпаться. Въ окрестномъ народ объ этихъ зданіяхъ, обыкновенно, разсказывались невроятныя басни, порождаемыя именно ихъ таинственнымъ видомъ, всегда крпко запертыми воротами и вчнымъ меланхолическимъ безмолвіемъ. Вс разсказы плелись, обыкновенно, какъ лапоть, на одну колодку и также съ подковыркой. Въ такомъ лживомъ вид переходили они и въ оффиціальныя бумаги и въ печать. Ревнивъ и безпокоенъ открыто живущій человкъ къ тмъ, которые уединяются и прячутся за заборомъ. Любопытство мучится желаніемъ проникнуть въ сокровенное, стучится въ дверь и, въ досад на крпкіе запоры, спшитъ утшиться всякою формой фантастическихъ разсказовъ. Ночью тамъ видятся невидимые огни, слышится топанье босыхъ ногъ и горловые, сдавленные звуки псенъ и даже всплески воды, шлепанье и хлопанье плясокъ, затмъ предполагается мгновенно наступающая темнота и начинающееся содомское бсовское дйство.

На самомъ дл, старикъ съ бородой по чресла, одинокій и никогда не скучающій, зажегъ лучину или огарокъ и, при вспышкахъ слабо мерцающаго свта, точаетъ кривымъ шиломъ настоящій лапоть. Надостъ ему работа,— выйдетъ онъ провтриться и прислушаться, съ какой стороны дуетъ непогодь, не сбирается ли дождь (поясницу что-то поламываетъ). Вотъ взвыли волки, долетлъ изъ города звукъ соборнаго колокола, въ который ударилъ другой такой же сторожъ, крикнулъ на лошадь, подъ самымъ заборомъ, прозжающій на базаръ мужичокъ изъ ближнихъ деревень и т. под. Воровъ бояться дряхлому старику нтъ нужды: имъ тутъ взять нечего. Лежатъ, безмолвно и неисходно въ земл покойнички и стоятъ надъ ихъ могилками также полуразвалившіеся голубцы, въ вид бревенчатыхъ срубовъ съ двускатными кровельками и крестикомъ. Ихъ пробовали было запрещать закономъ, но старовры отбили себ это право и продолжали держаться и въ этомъ, какъ и во всемъ, стариннаго русскаго обычая.

Таинственныя подгородныя избы были, въ самомъ дл, ничто иное, какъ староврскія кладбища, а если стояли за высокимъ заборомъ, то почти наврное — безпоповщинскіе молитвенные дома, по большей части весьма распространеннаго едосевскаго согласа. Изъ многихъ десятковъ такихъ безмолвныхъ, какъ страшная могила, зданій мн ясне и знакоме прочихъ помнятся два, со временъ далекаго дтства. Оба примыкали къ выгонамъ и стояли за обывательскими огородами, подобно знаменитымъ столичнымъ кладбищамъ: Преображенскому въ Москв и Волкову въ Петербург, кровно-родственнымъ по единомыслію и находившимся, несмотря на разстоянія, въ тснйшей дружественной связи. Оба знакомые мн также примыкали къ выгонамъ древнйшихъ сверныхъ городовъ, изъ которыхъ одинъ, какъ Галичъ, былъ славенъ и гремлъ на всю Новгородскую и Суздальскую земли еще во времена Дмитрія Шемяки, а другой, Судиславль, сохранившій почтенное древнее имя, забылъ, за давностью времени, даже годъ своего основанія и давно утерялъ вс документы, свидтельствующіе объ его аристократическомъ происхожденіи.

Въ послдніе два-три десятка лтъ подобныя загородныя строенія мало-по-малу стали длаться рдкостью, они или снесены, или переведены въ самые города, или же замнены новыми зданіями. Въ сороковыхъ годахъ они были еще цлы, и по нимъ можно было наблюдать за явленіемъ нкотораго чуда и поврять нравственныя качества мстныхъ правящихъ властей. Чудо заключалось въ томъ, что утлыя зданія, казавшіяся сложенными изъ гнилушекъ и покрытыми ободранными крышами, продолжали себ стоять незыблемо и несокрушимо. Строго заказано было не только строить новыя зданія, но и подновлять старыя. Всякая свжая заплатка на кровл, всякая новая доска на обшивк, даже колъ, приставленный къ пошатнувшемуся забору, порождали цлыя судебныя дла, вызывали назды временныхъ отдленій съ понятыми, производили народные толки между православными и волненія съ опасливымъ страхомъ среди старовровъ. Умные и осторожные изъ нихъ замняли совершенно сгнившія бревна и доски, пропускавшія течь, подержанными, но крпкими, чтобы не было бросающихся въ глаза доказательствъ. Смлые и ршительные испрашивали разршенія властей при помощи денежнаго взноса, сообразно со степенью опасности для самого начальства, и подводили подъ зданіе новые внцы изъ крпкихъ мелкослойныхъ и смолистыхъ сосновыхъ бревенъ. Вліятельные и богатые дерзали сооружать совершенно новые молитвенные дома, лишь оберегая назначеніе ихъ какимъ-либо отводомъ и прикрывая ссылкою на одинъ изъ видовъ заводскихъ, ремесленныхъ и фабричныхъ заведеній. Впрочемъ, послднее обстоятельство надо считать большою рдкостью, весьма исключительнымъ явленіемъ, такъ сказать, знаменательнымъ историческимъ фактомъ въ жизни едосевщины, по чрезвычайной трудности осуществленія дерзостной мысли.

Одно изъ подобныхъ сооруженій красовалось (по почтовой дорог въ г. Макарьевъ изъ Костромы) всего въ одной верст отъ этого заштатнаго города Судиславля. здивши гимназистами на вакацію, мы могли любоваться не только дерзкою красною крышей, но и внушительными размрами новыхъ зданій, очень похожихъ на фабрику. Строенія эти, кажется, такъ и назывались. Строилъ и владлъ ими судиславскій купецъ Папулинъ, безпоповецъ едосевскаго толка, ‘батюшко-отецъ’, ‘батюшко Николай Андреевичъ’, какъ звалъ его весь окольный срый народъ и городское мщанство, щеголявшее въ синихъ сибиркахъ, по милости его же, батюшки-отца Николая Андреевича.

Я какъ сейчасъ вижу эту бороду, которая вошла въ залу мстнаго вліятельнаго чиновника, не кланяясь глубоко въ поясъ, а какъ будто бы даже приподнявшись повыше, чмъ была до тхъ поръ. Какъ вошелъ твердою и ршительною поступью этотъ старый человкъ, такъ и заговорилъ, обращаясь къ хозяину, и, конечно, не обращая никакого вниманія на молоденькаго гимназиста:

— Хлбъ-соль про меня ныньче будетъ?

— Какую велишь, про тебя всякая есть.

— Такъ вотъ я на подстилочку скатеретку маленькую принесъ теб.

И вынулъ онъ, развернувши, на преддиванный столъ огромную камчатную скатерть.

— Привыкъ, вдь, ты посл ды-то и обтираться дворянскимъ дломъ не полотенцемъ, а, чай, салфетками,— продолжалъ онъ и выкрикнулъ своего молодца, который стоялъ за дверями. Худой и длинный, какъ шестъ, парень явился съ узломъ.

— Вотъ, пока, на дюжинку, а, можетъ, и дв твоя барынька выкроитъ.

Солидный человкъ во все время не терялъ шутливаго, веселаго тона и, свши на диванъ и опершись обими руками на колна раздвинутыхъ ногъ, вздохнулъ, покачалъ головой и пристально воззрился на хозяина.

— Больно что-то крпко холодкомъ потянуло отъ Костромы: слыхалъ, чай?

— Было повторительное секретное предписаніе…

— Все меня соблюдаютъ. Слыхалъ, что протопопъ надняхъ туда здилъ, и красавецъ-отъ вашъ въ походъ собирается. Готовишь подводы-то?

— Четверку подъ его карету, тройку подъ протодьякона, три пары подъ пвчихъ и одну подъ прислугу.

— Многонько. Тяжеленько мужикамъ-то будетъ въ эту рабочую пору… Больно ужь сильно воинство,— не испугаться ли мн?

— Можетъ быть, и на этотъ разъ мимо продетъ.

— Не захочетъ, думаешь, оскверняться? Ладно бы такъ-то. Изъ Москвы худыя всти привезли. Хромой графъ, что вотъ надъ этими ребятами самый большой начальникъ, взялъ, слышно, костыль свой и пошелъ прямо на насъ. Мн отъ него первая петля. И красавецъ-отъ въ Ипатьевскомъ развоевался: доносъ за доносомъ пишетъ въ Питеръ. Меня клянетъ и грозится большимъ судомъ. Сдается мн, что подходятъ мн послдніе часы, и, можетъ быть, я въ послдній разъ говорю съ тобой!

Какъ ни старался Папулинъ говорить обычными староврамъ иносказаніями, мн и тогда понятно было, что намеки шли на архіерея Владиміра (Алявдина) и графа С. Г. Строганова, бывшаго тогда попечителемъ московскаго учебнаго округа. Ходили слухи,— всякій ямщикъ разсказывалъ намъ объ этомъ,— что Папулинъ отвадилъ всхъ судиславскихъ жителей отъ обоихъ православныхъ городскихъ приходовъ. Толковали даже такъ, что видли соборнаго дьякона, какъ онъ выбгалъ на мостъ и протягивалъ къ прозжающимъ руку за милостынею. Церковь въ слобод уже давно стояла безъ звону и мстный священникъ вызванъ былъ въ Кострому и нанимался служить раннія обдни по четвертаку за службу, да чтобы покормили обдомъ. Сосчитали также, что всего въ два-три года произвелъ Папулинъ это плненіе, что жалобы на него посылались куда слдовало, а онъ продолжалъ дло безъ помхи и даже съ возростающимъ успхомъ. Подъ вліяніемъ его состояли не только вс едосевскія общины въ Костромской губерніи, но, по врнымъ слухамъ, даже и т, которыя были разбросаны по Ярославской и Тверской. Хорошо извстно было намъ также и то, что, главнымъ образомъ, онъ производилъ торговлю не полотнами и скатертями, а такимъ товаромъ, которымъ нигд за границей не торгуютъ, и прознавшіе тамъ о подобной стать засмялись бы и не поврили. Николаи Андреевичъ производилъ оптовую торговлю грибами во всхъ ихъ ботаническихъ и кулинарныхъ видахъ. На первомъ мст стоялъ, конечно, сушеный блый грибъ со снжнымъ отливомъ мездры или бухтармы, нанизанный на суровыя нитки, въ вязкахъ. За нимъ, цною гораздо подешевле и достоинствомъ ниже, также сушеные, нанизанные въ вязки, слдовали черные грибы (масленики съ зеленоватою бухтармой), красные (боровики, подосиновики). На мстахъ сборовъ солеными и здсь, въ оптовомъ склад, сортированными поступали въ грибной товаръ: рыжики, грузди, свинари и т. д. Эти сорта сбывались въ кадушкахъ, которыя, на этотъ разъ, изготовлялись въ ближнемъ лсномъ городк Каду. Ткацкимъ дломъ Папулинъ занялся лишь въ послднее время, соблазнившись близостью (всего 50 верстъ) кинешемскаго или, врне, вичужскаго фабричнаго округа, но велъ его въ исключеніе, а, по слухамъ, просто для прикрытія (да и велъ ли еще?). Подъ видомъ рабочихъ у него жили подъ попеченіемъ и на прокорм т ревнители едосевщины, которымъ угрожала опасность въ другихъ мстахъ и надо было скрываться. Для укрытія у него находился подъ рукою тотъ дремучій лсъ, въ которомъ нкогда самъ чортъ искалъ три года этотъ городъ Кадуй, износилъ трои лапотки и, все-таки, не нашелъ. Въ 15-ти верстахъ отъ Судиславля Папулинъ владлъ двумя мельницами: одна называлась ‘Калишкой’, а другая ‘Шемякиной’. Когда въ 1845 году уничтожили его едосевскую общину, ютившуюся на самомъ виду городскихъ церквей, онъ перевелъ ее сюда: построилъ избы для жилья и отдльную молельню. Изъ Москвы послали къ нему на поддержку твердаго, какъ адамантъ, наставника, который и помогалъ въ устройств общежитія и въ отправленіяхъ молитвенной службы. Имъ же приняты были и вс мры къ тому, чтобъ укрыть дла новой общины и уберечь ее такъ, чтобъ она казалась провалившеюся и сгинувшею въ болотныхъ трясинахъ. Это, однако, не удалось, и покровительство общинамъ своего толка признано было преступленіемъ и названо пристанодержательствомъ. Это-то обстоятельство и послужило вскор начальнымъ и главнйшимъ поводомъ къ тому, что Папулина, наконецъ, обвинили, схватили и заточили на-вчно въ Соловецкомъ монастыр.

Главнымъ и самымъ надежнымъ потребителемъ ‘постнаго товара’, конечно, былъ первопрестольный градъ, неизмнно врный староотеческимъ обычаямъ. Съ Москвою непосредственно и велъ Папулинъ торговыя сношенія со своимъ товаромъ, который въ груд прочихъ не особенно былъ примтенъ, однако, по слухамъ, съ годовымъ оборотомъ на сто тысячъ рублей. На первой недл великаго поста товаръ этотъ выставлялся наружу, изумлялъ своимъ обиліемъ. Выставка его занимала огромное пространство москворцкой набережной и привлекала поразительное многолюдство. Въ Москв, издавна привыкшей жить годовыми запасами, сюда сходились хозяйки и бродила между ними голодная бдность, которой дозволялось пробовать състной товаръ и она даромъ надалась и соленымъ грибомъ, и соленой въ корень рыбой, и сладкимъ медомъ въ теченіе цлой недли.

Впрочемъ, не эта сторона скучнаго дла грибной торговли занимаетъ насъ въ настоящее время. Судиславскіе грибы вяжутся съ другою стороной народнаго быта и подсказываютъ данныя, не лишенныя глубокаго интереса, какъ матеріалъ для исторіи русскаго раскола, въ значеніи новаго эпизода.

——

Въ то время, когда поповщина истощалась матеріальными средствами и общинными силами, распадаясь на толки по поводу исканія истиннаго древлеправославнаго священства до архіерейства включительно,— безпоповщина ршительно отказалась отъ поповъ и успокоилась на выборныхъ и излюбленныхъ наставникахъ съ попечителями. Она ширилась и крпла, благодаря практическому разуму первыхъ и богатству вторыхъ. Поповцы, нуждаясь въ главномъ священномъ чин и не имя его, принуждены были обходиться лишенными сана бглецами изъ православной іерархіи, попадали на строптивыхъ и кляузныхъ, терпли отъ пьяненькихъ и гулящихъ, принимали единовріе и благословенныя церкви и т. д. Безпоповцы, заручившись опытными старцами и умудренными въ книжной премудрости уставщиками, могли находиться въ боле благопріятныхъ условіяхъ относительно этого труднаго вопроса. Первые едва добились въ полтораста лтъ до блокриницкой митрополіи, вторые давнымъ-давно успокоились на выборныхъ и излюбленныхъ по образцу выговскихъ общежитій, т.-е. по правиламъ поморскаго согласія. Ведя борьбу съ господствующимъ исповданіемъ въ первыя времена старообрядства подъ однимъ знаменемъ, сами старовры распались, такимъ образомъ, на два раскола, существенно несогласные, а потому немедленно объявились лютыми врагами другъ друга. Они перестали общаться не только въ молитв, но и въ пищ, впали въ полемическій задоръ и повели открытую борьбу, которая довела, наконецъ, до смшныхъ крайностей, и, во всякомъ случа, до полной невозможности примиренія.

Въ сред безпоповцевъ, въ свою очередь, вншнія давленія могущественной власти послужили также причиною внутреннихъ расколовъ. Смутилъ, прежде всего, женскій вопросъ и сдлался предметомъ несогласій и пререканій, тмъ боле серьезныхъ и оживленныхъ, что въ уставщики и наставники, какъ главы общинъ, попадали, конечно, пожилые люди съ сильно пробившеюся сдиной, но не остывшею кровью. Додумались до того, что начали отрицать бракъ, говорить: ‘какое же это таинство, когда нтъ христоподражательныхъ священниковъ, освященныхъ благодатію Св. Духа?’ Одни встали за бракъ (секта поморская), другіе отказались признавать его святость (и это — едосевщина). Женщина, однако, возобладала крупными правами, дотол не слыханными: она могла также замнять попа при освященіи молитвами браковъ, при перекрещиваніи, при исповди. На похоронахъ она уже не разводила языческихъ ‘плачекъ’, а читала молитвы по старопечатнымъ отеческимъ требникамъ. Не всегда была она орудіемъ приманки и поддержкою сластолюбія, но управляла не женскими только, но и мужскими общинами съ такою же самостоятельностью и искусствомъ, какъ мужчины. Вообще въ длахъ едосевщины женскія услуги чрезвычайны и если мало извстны, то потому лишь, что не изслдованы ни по вопросамъ о воспитаніи ребятъ въ дух толка и обученія ихъ грамот, ни по отношеніямъ ихъ къ толкованію правилъ и распространенію въ народ едосевщины.

Вс секты согласились на томъ, что съ оскудніемъ благочестія въ правящей церкви наступило предрченное антихристово царство и что гонительная власть — его слуги. И вотъ изъ поморскаго согласія выдлилась филипповщина (они же и филипоны), учившая бжать изъ міра и гнушаться всхъ прелестей его. Озлобленность этой самой мрачной и непримиримой секты дошла до того, что послдователи ея начали носить за пазухой свои иконы, перестали сть изъ одной чашки, одною ложкой даже съ поморцами и едосевцами, а завершилось все это тмъ, что выродилась скрытническая секта (бгуновъ). Послдователи ея, совершенно покинувъ осдлую жизнь поморцевъ и едосевцевъ, ршились скитаться изъ мста въ мсто, охотне жить въ непроходимыхъ дебряхъ лсовъ или въ темныхъ подпольяхъ лсныхъ деревушекъ. И вс вмст — поморцы, филипоны, едосевцы и скрытники — до того отчудились отъ православной церкви, что не только войти въ нее, но и встать подъ тнь вещественной начали считать тягчайшимъ грхомъ. Послднюю замнили молитвенныя избы, которыя, по случаю гонительнаго времени, въ самомъ дл скрыты были на задахъ и выздахъ, за высокими заборами, даже въ городахъ, находящихся въ Блоруссіи, и даже въ т времена, когда послднею владла католическая Польша. Здсь были и кладбища, и разршенныя при нихъ богадльни, которыя полагались обязательными и для каждой, гд бы то ни было устраиваемой, молельни. Богатый человкъ строилъ зданія, подыскивалъ начетчика. Изо всего множества знающихъ и опытныхъ, какимъ вообще владетъ едосевщина, онъ выбиралъ самаго лучшаго и собиралъ у себя врное стадо избранныхъ. Богадльни приняли видъ монастырей и были таковыми въ силу тхъ строгихъ правилъ жизни и твердыхъ догматовъ врованій, какими руководится все наше старовріе и въ сред его, главнымъ образомъ, безпоповщинскіе толки. Послднимъ отшельническая жизнь въ особенности полюбилась, и тамъ, гд заводился мужской монастырь, непремнно выростала и женская обитель. Обоимъ не привелось укрпиться на избранныхъ мстахъ по причин безпрестанныхъ преслдованій и потому, что самые крпкіе и многолюдные были въ конецъ разорены. Отъ этихъ обитателей на память ныншнимъ временамъ и для наблюденія любопытныхъ остались лишь гнилушки, какъ остатки двухъ-этажныхъ келій и обширныхъ скотныхъ дворовъ, да ямы, какъ признаки засыпанныхъ погребовъ и разметанныхъ каменныхъ фундаментовъ. И такая-то судьба постигла т жительства, которыя, древнимъ свободнымъ способомъ, любезнымъ народу, устраивались въ обширныя слободы и въ такихъ мстахъ, гд, по многимъ даннымъ, не могло быть особаго приволья людскому труду, какъ бы ни былъ онъ всесиленъ и многоопытенъ. Таковы поселенія безпоповцевъ на крайнемъ свер, врод выгорцкихъ и лексинскихъ, мезенскихъ и даже такихъ, которыя искали убжища на негостепріимной Новой Земл и на гранитныхъ бломорскихъ островахъ.

Разсказъ нашъ относится именно къ тому времени, когда гоненія достигли крайнихъ предловъ и, стало быть, давали возможность и право усиливаться энергіи до упорства со стороны преслдуемыхъ. Прогнанные съ одного мста разсевались въ разныя стороны, чтобы собраться вновь на боле безопасномъ. Втихомолку, съ большою осторожностью, они скучивались, а при усиленныхъ матеріальныхъ пособіяхъ богатыхъ покровителей плотне осдали, потому что дороже стоили, какъ гонимые и страдальцы. Замчательна при этомъ та быстрота, съ какою организовались едосевскія общины, однако, снова для того, чтобы быть въ свое время открытыми, разбитыми и разбросанными на мелкія и ослабленныя кучки. Врующіе, обходившіеся безъ поповъ, продолжали попрежнему кочевать и, представляя въ полномъ смысл слова ‘бгствующую церковь’, не поддавались ни точному учету ихъ количества, ни надлежащему наблюденію за ними со стороны властей. Въ этомъ заключается существенная разница ихъ отъ поповщины и старовровъ, т.-е. тхъ, которые собственно не уклонились въ догматахъ отъ православія, но привязаны лишь къ старымъ церковнымъ книгамъ и обрядамъ. Эти надежно уживались рядомъ съ православными, являя изъ себя сплошныя поселенія, и свободно вровали, живя бокъ-обокъ, при благословенныхъ церквахъ, единоврческими приходами. Кочевала только поповщинская іерархія, увлекая за собою въ надежныя мста особенно гонимыхъ и искренно врующихъ.

Стоекъ и славенъ былъ въ чернораменныхъ заволжскихъ лсахъ Керженецъ, но ослаблъ и онъ, когда возросла Втка въ далекой Блоруссіи и возродились въ черниговскихъ предлахъ разомъ 14 большихъ слободъ. Процвтала здсь старая вра съ церквами и обднями и съ монастырями для обоего пола отшельниковъ, но появился въ Поволожь Иргизъ — и снова пришлось длить славу и первенство, пока не выродилась старообрядская іерархія въ пущей сил и значеніи уже за предлами государства — въ австрійской Буковин. ‘Исправленные’ дома, попы изъ бглыхъ замнены были рукоположенными безмстнымъ греческимъ митрополитомъ и послдующими его преемниками въ архіерейств. Москва, которая не перестаетъ служить въ миніатюр полнымъ подобіемъ Россіи и, какъ въ зеркал, отражать въ себ всякія движенія народной мысли и быта, представляетъ собою наглядныя доказательства тому, насколько поповщина казалась безопасною и вела жизнь поспокойне. Иногородная поповщина не требовала отъ Москвы чрезвычайныхъ усилій въ поддержк матеріальными средствами и исключительныхъ заботъ въ укрпленіи ослабвавшаго среди преслдованій религіознаго духа. Въ длахъ этого толка ей не привелось занять первенствующаго мста и сдлаться руководящимъ центромъ. Предвосхищало у ней славу любое мсто и всякій счастливый и находчивый человкъ. Скитокъ Смольяны въ лсахъ Заволожья, на рчушк Блмаш, сдлался митрополіей и некнижный старецъ Денисъ (Шуйскій) — главою поповщины только потому, что сберегъ довольный запасъ св. мра и даровъ, освященныхъ еще при патріарх осиф. Преемникъ его, еодосій, ухитрившійся разыскать въ Калуг старую церковь и отслужившій въ ней обдню, сталъ вліятеленъ и силенъ лишь потому, что приготовилъ новый запасъ даровъ. Когда поселился онъ за литовскимъ рубежомъ въ Втк, самый Керженецъ принужденъ былъ преклониться передъ этою новою митрополіей. еодосій сталъ во глав всего староврія лишь за то, что началъ варить и мро и снабжать имъ вс общины. Не понадобились и денежные капиталы: въ нсколько дней изъ дубоваго лса, сотнями топоровъ, срубили втковцы большую церковь съ высочайшею, въ пять пролетовъ, колокольнею.

Безпоповщина, напротивъ, всегда нуждалась въ покровительств и становилась подъ защиту сильныхъ капиталами богачей. Если вообще замчается въ ней наклонность искать послдователей въ сред фабричнаго и заводскаго населенія, то этимъ объясняется и самое существованіе этого староврскаго толка тамъ, гд угнздился рабочій народъ, закрпощенный на вс 24 часа въ сутки, отбившійся отъ сохи и ставшій полукочевымъ и бродячимъ по безнадежности въ жизненныхъ средствахъ и по исключительной зависимости отъ личныхъ капризовъ и денежныхъ сундуковъ хозяевъ. Этимъ объясняется и то выдающееся явленіе, что для безпоповщины богатая Москва стала дйствительною главой, а Преображенское кладбище — митрополіей. Она временами лишь раздляла нкоторую долю вліянія и силы своей съ кое-какими иногородными общинами. Многочисленные (до 50-ти) мелкіе толки безпоповщины были разсыпаны и разъединены,— Москва умла сплотить многіе изъ нихъ и выучила дйствовать за-одно, согласно своей вол и благодаря обстоятельствамъ, благопріятно сложившимся для нея одной, въ исключеніе. На сколько умло велось это дло именно въ тяжкія времена усиленныхъ преслдованій, доказываютъ краснорчивыя цифры. До 1826 года во всей Москв едва насчитывалось 30 молеленъ, къ началу же сороковыхъ годовъ ихъ было уже до 150. При этомъ и здсь, какъ и въ остальной Россіи, безпоповцы силились скучиваться въ сплошное населеніе, но, подъ давленіемъ вншнихъ препятствій и обидъ, снова разбивались на отдльныя мелкія общины и укрывались гд ни попало, лишь бы только объявился тамъ богатый и охотливый покровитель. До указаннаго года они гнздились около Преображенскаго кладбища, въ Лефортов и по Басманнымъ, посл того разсыпались по всей Москв и засли гнздами безъ разбора и безбоязненно въ городскихъ центрахъ и въ Замоскворчь. Сила этого толка возростала и отъ умлаго веденія дла искусными, многоопытными книжниками, и отъ поддержки фабрикантами съ тми извстными фамиліями, которыя гремли не только по Россіи, но и по всей Сибири до китайскихъ предловъ и Кяхты. Фабриканты, какъ бы по влеченію особенною мистическою силой, готовно шли на помощь именно этой наиболе гонимой сект едосевщины, опиравшейся, съ другой стороны, на энергію и большія нравственныя силы наставниковъ. Такой-то умлости послднихъ и готовной щедрости первыхъ Москва обязана была тмъ, что временами принуждена была уступать силу вліянія иногороднымъ общинамъ, въ которыхъ случайно сочетались оба условія: нравственное и матеріальное.

Въ 30-хъ и въ начал 40-хъ годовъ нежданно-негаданно для богомольной столицы обнаружился соперникъ тамъ, гд всего мене можно было его подозрвать. Въ Москв принуждены были вступать съ нимъ въ сдлку, стараться установить живыя и прочныя связи и длить самую власть пополамъ.

——

На большомъ сибирскомъ тракт изъ Петербурга, шедшемъ черезъ Кострому на Вятку, расположился тотъ маленькій и ничтожный городокъ Судиславль, который Екатериною II оставленъ былъ за штатомъ. Онъ близко примыкалъ къ тому непочатому, по недоступности, дремучему лсу, который въ 1839 году устрашилъ всю сверную Русь необычайнымъ и страшнымъ явленіемъ лснаго пожара. Пожаръ длился весь августъ мсяцъ. Отъ сгустившагося дыма солнце нсколько недль не давало лучей и казалось вырзаннымъ изъ фольги кругомъ, природные цвта отъ смрада видоизмнялись: зелень на поляхъ и огородахъ казалась голубой, красные крыши отливали желтымъ цвтомъ. Въ самый полдень становилось такъ темно, что въ избахъ по деревнямъ начали зажигать огни и работать при лучин. Отъ раскаленнаго лснаго воздуха втеръ превратился въ ураганъ. Буря съ вихрями разбрасывала пепелъ вмст съ перегорлыми листьями, недотлвшимъ лапчатымъ мохомъ, еловою и сосновою хвоей, какъ пухъ, за сотню верстъ отъ пожарища и мчала пламя съ усиленною быстротой въ сверо-восточномъ направленіи. Она перекинула огонь черезъ рку Унжу, загнала въ лса по Ветлуг и, перебросившись черезъ Волгу, опоясала огненною неодолимою стной вс т лса, которые были смжны, тянулись по уздамъ трехъ губерній и по ркамъ Ветлуг и Кержепцу и которые въ особенности были любезны и дороги всему нашему староврью. Народомъ обуялъ небывалый страхъ: въ теченіе всего лта почти не было дождя и выпавшій одинъ разъ въ теченіе пяти недль лишь только вспрыснулъ сильно потрескавшуюся жадную землю, словно испарившись еще на ходу изъ облаковъ. Къ тому же, дождевыя капли, пробиваясь сквозь воздухъ, наполненный пепломъ, принимали красноватый оттнокъ.

— Идетъ кровавый дождь!— съ замираніемъ сердца толковалъ народъ и въ усиленной молитв искалъ успокоенія, ожидая страшнаго суда и конца свта. Поднимали православные изъ церквей иконы и служили безпрестанные молебны. Старые люди принялись говть, исповдоваться и причащаться.

— Наступаетъ свта преставленье!— увренно повторяли въ каждой деревн. Надвали чистыя рубахи, вынимали изъ сундуковъ спрятанные на смертный случай саваны съ длинными рукавами и широкими подолами. Приготовлялись къ кончин, ждали пришествія антихриста и даже выходили къ нему на встрчу, вовсе покидая жилища. По крайней мр, когда наступала ночь, рдкій ршался оставить часовенныя и церковныя площадки и идти спать на печи и на полатяхъ. Цлые дни проводились подъ открытымъ небомъ въ сосдскомъ сообществ и на міру, гд и смерть считается красною. На всхъ лицахъ написанъ былъ ужасъ. Рдкій ршался вымолвить слово, и въ деревняхъ не замчалось обычнаго суетливаго движенія. На бду пришлые слпые старцы, усвшись въ кружокъ гд-нибудь на задахъ селенія, истово разводили тоскливыми, хриплыми голосами:

А и мсяцъ-солнце померкнули:

Не видать луча свта благо,—

Словно мать-сыра земля погибается,

Погибается мать-сыра земля — разступается.

— Тошнехонько!— мучительно выговаривалъ каждый отъ мала до велика, когда воздухъ до того уже наполнился дымомъ и смрадомъ, что нечмъ было дышать, тупло зрніе, утрачивался вкусъ, ощущалась во рту горечь и захватывало горло до кашля.

Это было время того страшнаго народнаго отчаянія, когда каждый ищетъ утшенія въ любомъ ободряющемъ слов и прислушивается къ первому указанію, гд искать спасенія. Это время народнаго бдствія въ особенности посчастливило судиславскимъ начетникамъ и покровителю ихъ Папулину. Число послдователей быстро увеличилось, сколько по ненаходчивости и равнодушію мстнаго духовенства, привыкшаго гнушаться сближеній и лишь исполнять одни заказныя требы, столько же въ виду помощи тароватаго богача, умвшаго пріютить погорлый народъ, спасшійся отъ пламени. Погорли въ это время не только деревни и села, но и цлый городокъ — историческій Кадый, обойденный и пощаженный татарами и литовскими людьми, но сгорвшій весь до тла. Уцлла какимъ-то случаемъ одна лишь кладбищенская деревянная церковь, соборная же Никольская каменная сгорла.

Пріютилъ Папулинъ весь этотъ обездоленный безнадежно народъ въ своихъ обширныхъ покояхъ и другихъ строеніяхъ, нанималъ на свои средства и частные дома въ судиславской слободк и на посад. Поилъ и кормилъ, навщалъ съ ласковою улыбкой и привтливымъ словомъ весь этотъ напуганный людъ, видвшій самолично вс ужасы лснаго пожара. Горячимъ дождемъ сыпалась на него расплавленная смола съ вковыхъ деревьевъ, и негд было укрыться. Въ одной сторон бшеный огонь зажигалъ т сухари, т старыя дуплистыя деревья, которыя, по ветхости, едва отстаивались на корню. Охваченныя пламенемъ, они валились на молодыя и здоровыя сосны пылающими головешками. Съ визгомъ и свистомъ свертывались въ комки молодыя втви и, склубившись отъ жара въ огненные шары, отрывались втромъ и уносились въ невидимую даль зажигать попутные и еще уцлвшіе боры. Кругомъ и около шли неудержимо, наступая съ двухъ другихъ сторонъ, дв другія огненныя стны, уже наладившіяся на полное разрушеніе всего, что попадалось имъ на дорог, съ выстрлами, съ пушечною пальбой, съ зминымъ шипніемъ и звринымъ воемъ. На время та и другая примолкли, но обманывали: не стало слышно шуму и треску,— значитъ, разгорается. Вообще къ ночи пожаръ, видимо, стихалъ, но снова лукавилъ: налеталъ втеръ бшенымъ порывомъ и снова раздувалъ пламя, и снова разливалось огненное море тамъ, гд разсчитывали найти мсто для ночлега и укрытія. Вс выбились изъ силъ, прорубая проски, разрывая канавы и пуская встрчный пожаръ. Вс опустили руки, въ полномъ отчаяніи при вид, какъ выли собаки, какъ отрывались отъ коновязей лошади, выскакивали съ выгоновъ коровы и ошаллыми бросались въ пламя и обгорали, какъ медвди скучивались на полянахъ и лсныхъ прогалинахъ въ томъ же беззащитномъ до очумнія ужас.

Все это живьемъ возставало въ памяти обогртыхъ, успокоенныхъ и накормленныхъ, твердо вровавшихъ, что стряслась бда,— ясное дло,— за великіе людскіе грхи и беззаконія,— да за какіе же изъ прочихъ? Не замедлилъ Папулинъ объяснить на-прямикъ сомннія церковниковъ и ежедневно показывалъ ту силу вры своей, которая наглядно выражалась невозмутимымъ хладнокровіемъ, хлопотами о сегодняшнемъ и увренностью въ завтрашномъ дн. Ясно видлась твердая вра и образно оказывалась въ земныхъ поклонахъ передъ образами, въ продолжительныхъ службахъ въ часовн, благолпно по всмъ четыремъ стнамъ преукрашенной дорогими иконами. Мрачно съ темныхъ фоновъ смотрли изможденные лики и тощія фигуры святыхъ, писаныхъ стариннымъ пошибомъ, разсчитыннымъ именно на устрашеніе напуганнаго воображенія. Войти туда и умиляться, искать утшенія въ молитв и сладости созерцанія божественныхъ ликовъ можно было не иначе, какъ принявши повторительное крещеніе — мужчинамъ отъ мужчинъ, женщинамъ отъ наставницъ ихъ же пола — и посл многихъ отреченій отъ привычнаго. Здсь все необычно и самая молитва требуетъ особыхъ пріемовъ и совершается съ такимъ отмннымъ благочиніемъ, какого не видывали пригртые новики ни у деревенскихъ часовенъ своихъ, ни въ сельскихъ церквахъ.

Къ этимъ новоприбылымъ, наиболе дорогимъ и желаннымъ гостямъ, привычно называемымъ ‘совращенными’, раньше уже причислили себя вс т изъ мщанъ городка, которые измаялись на скудости житья и въ безвременьи. Одинъ сялъ на огородц лукъ, да самъ его и лъ, другой поторговывалъ тряпьемъ, да и на этомъ товар разорился, третій точалъ сапожнишки, починялъ башмаки, а самъ ходилъ отъ такого промысла круглый годъ босикомъ. Этотъ пробовалъ торговать солью въ развсъ, рыбой въ разрзъ и соленымъ судакомъ на всъ, да поршилъ, что ему въ родномъ мст выгодне попытаться торговать лаптями, а потомъ уже съ прибылями шататься промежду дворами, нанимаясь у сосдей либо огородецъ вскопать, либо сно перетрусить, либо баньку истопить. Кто совсмъ сбрелъ отъ бдности, а изъ оставшихся многіе словно очумли, принявшись печь калачи, которыхъ, помимо базарныхъ дней, и покупать здсь было не кому. Всмъ извстно это мщанское счастье, готовое всегда продать себя во всякую вру: было бы умлое предложеніе съ утоляющимъ нужду приложеніемъ. Конечно, умный сосдъ хорошо зналъ, съ какой стороны подойти къ оскудлому и въ какой день и часъ обмотать тенетами. При этомъ какая же вра безъ проповди, и не въ этомъ ли главная суть для всякаго, кто назвался попечителемъ или кого выбрали уставщикомъ и въ наставники?

Процвтанію Папулинской общины помогало, сверхъ прочаго, также и то, что въ нее присылали изъ Москвы всхъ людей, за которыхъ тамъ боялись и которыми, въ то же время, дорожили. Безъ людей, не имвшихъ паспортовъ или, облыжно за подкупъ, приписанныхъ неправильно къ московскому и всякому любому мщанству, конечно, по сил вещей, тутъ не могли обходиться. И затмъ, разумется, въ пригртыхъ и спрятанныхъ попадали и т ловцы въ человцхъ, для которыхъ трудне было заманить новика, чмъ закрпить его. Если полиція хватала таковыхъ, Москва успвала находить новыхъ и присылать свжихъ: извстный большимъ подворьемъ Чижовъ умлъ на своихъ лошадяхъ провозить и вывозить, наживая деньги и славу и оставаясь у начальства десятки лтъ лишь въ сильномъ подозрніи .

Къ этому-то живому и дятельному пріюту пожарное время привлекло новыя силы, увеличивши численность и прибавивши славы и вліянія судиславскому старцу.

Вырядится, бывало, Папулинъ въ однорядку — кафтанъ, на которомъ по спин у таліи сдланы сборки, а на нихъ справа и слва вшиты треугольные маленькіе лоскутки, по воротнику и по бортамъ идетъ красный шнурокъ и рядъ серебряныхъ пуговицъ съ чернью, выписанныхъ прямо изъ Устюга, гд только и умли выдлывать въ т времена таковыя. Волоса на темени у него гладко выстрижены. Пойдетъ, бывало онъ въ этомъ молитвенномъ наряд въ часовню слушать всенощную. Тамъ вмст съ прочими онъ присядетъ на своемъ мст прямо на полъ и станетъ ожидать выхода наставника. Появится тотъ самый, что прибылъ изъ Москвы. Тамъ онъ длалъ карды для суконъ и торговалъ въ маломъ скобяномъ ряду, а до того въ Тул съ тремя архіереями имлъ состязаніе, защищая едосевщину, и это всхъ съ упрямствомъ и дерзостью отбился. Чрезъ это самое онъ прославился на всемъ пространств безпоповщины отъ топозерскихъ скитовъ вблизи Благо моря до земли кубанскихъ козаковъ, примыкающей уже къ Черному морю.

Кадитъ наставникъ указнымъ способомъ изъ ручной кадильницы, крестообразно, кадитъ Папулину и всмъ предстоящимъ, хранящимъ гробовое молчаніе. Восходитъ онъ затмъ на амвонъ, провозглашаетъ: ‘возстаните!’ и ведетъ всенощную службу долго, безъ пропусковъ и отчетливо. На ясно произносимые возгласы бойкимъ и громкимъ пніемъ отвчаютъ ему пвчіе изъ двушекъ и молодыхъ мужчинъ, занимающіе боковые клиросы.

——

Сквозь открытыя окна выносится наружу это пніе отлично слаженнаго хора, одноголосное, по крюкамъ и съ обычною пригнуской. Какъ нельзя лучше отвчаетъ оно настроенію напуганныхъ и тоскующихъ душъ тхъ, которые еще не были, посл строгой исповди и поученія, исправлены, т.-е. перекрещены и разршены къ общей молитв. Они лишь издали могли видть богато убранный серебряными ризами съ золочеными внчиками и богато освщенный восковыми свчами и хрустальными лампадами иконостасъ. Могли все это видть и умиляться тому, чего они никогда не знавали прежде, какъ вс согласно и разомъ, какъ бы по команд, бросали на полъ коврики и становились на колни или перебирали въ рукахъ кожаныя лестовки съ кистями кожаныхъ же лепестковъ.

Особенною торжественностью обставлялъ Папулинъ свои моленія и съ особеннымъ усердіемъ клалъ земные поклоны и неустанно перебиралъ лестовку въ это время потому еще, что восходила его звзда не надъ одними лишь кинешемскими и галицкими предлами. Она начинала ослаблять свтъ всхъ тхъ звздъ, которыя сіяли по стогнамъ Москвы, и даже той, которая давно уже играла яркимъ блескомъ надъ самымъ Преображенскимъ кладбищемъ еще со временъ Ильи Ковылина. Пусть на Филяхъ, въ Москв, кичатся неизсякаемыми денежными капиталами,— онъ, Папулинъ, овладлъ такимъ сокровищемъ, на которое едва ли хватитъ этихъ капиталовъ. Самъ великій московскій наставникъ Семенъ Кузьмичъ со всмъ соборомъ попечителей и со всмъ Преображенскимъ кладбищемъ явится теперь къ нему и поклонится до самой земли. За совершонный имъ подвигъ въ прославленіе своей вры онъ уже предугадывалъ свое мсто въ сонм отшедшихъ къ праотцамъ праведниковъ: Ильи Алексевича (Ковылина), доставившаго Преображенскому кладбищу уваженіе и покровительство высшаго правительства, и Луки Терентьевича, не только установившаго порядокъ на кладбищ, но и учредившаго боле десятка единоврныхъ общинъ въ различныхъ мстахъ. Папулинъ имлъ уже право воображать себя сидящимъ рядомъ съ обоими въ мст ‘полистомъ и прекрасномъ, въ одежд апостольской’. ‘На глав его внецъ отъ цвтовъ райскихъ, сплетенный весьма дивно, на ногахъ сандаліи апостольскія. Триста младенцевъ предстоятъ ему и дивно и прекрасно поютъ ему по старонарчному: ‘Днесь благодать Святаго Духа насъ собра’. ‘И то пніе превосходитъ умъ человческій!’

——

Въ безпоповщин, гд привязанность къ старой обрядности, почитаемой древнею, доведена до крайнихъ предловъ нетерпимости, наибольшая любовь и усиленное исканіе обращены на старую книгу и старую икону. Въ сред едосевцевъ послднія въ особенности живы и дятельны. Это очевидное явленіе объясняется тмъ, что (по свидтельству даже несомннныхъ враговъ) самый низшій классъ едосевцевъ столь свдущъ въ знаніяхъ священнаго писанія, какъ рдко можно найти исповдниковъ православія въ сред образованнаго общества. Съ малолтства, какъ только ребенокъ укрпится на ногахъ и начнетъ ходить, его заставляютъ три раза въ день класть ‘началъ’ по семи поклоновъ. Съ первымъ лепетомъ, онъ начинаетъ уже затверживать молитвы. Въ школ, для всхъ обязательной, онъ поступаетъ въ руки самыхъ искусныхъ и немилосердно-строгихъ мастеровъ, изъ которыхъ каждый въ любой изъ обихъ книжныхъ премудростей — письм и чтеніи — является доточникомъ и во всхъ едосевскихъ общинахъ на виду и на счету. Одинъ съ такимъ искусствомъ переписываетъ сказанія съ книги, что хорошій знатокъ съ трудомъ разбираетъ поддлку, другой настолько начетливъ, что не выстаиваютъ въ спорахъ съ нимъ церковники-никоніане. На обычныхъ всмъ староврамъ начаткахъ премудрости въ едосевщин не останавливаются, а идутъ гораздо дальше: часословъ смняется тріодями, псалтырь — писаніями ветхозавтныхъ пророковъ и т. п. Во всемъ множеств апокрифическихъ книгъ разбирается потомъ каждый изъ юношей, вернувшись изъ лавки и отъ дневныхъ работъ, и списываетъ полууставомъ для себя интересное изъ книги, полученной на подержаніе и для прочтенія. Всегда суровая и строгая домашняя жизнь, которую отчуждаютъ правила секты отъ всхъ развлеченій, представляетъ единственный выходъ въ постоянное чтеніе, размышленія и бесды. Въ семь изгнано всякое поползновеніе къ расточительности и во всемъ установлены границы самаго строгаго, истинно-монашескаго воздержанія. Ни одинъ едосевецъ, даже очень богатый, не позволитъ себ оскверниться одною каплей постнаго масла, одною ложкой горячей пищи въ об великія недли великаго поста и т. под. Поразительное безмолвіе, темнота во всхъ покояхъ, давящее уныніе царствуетъ въ домахъ этихъ людей, которые бережливы до скаредности, скупы до алчности и, вмст съ тмъ, лицемрны до крайностей пустосвятства. Въ этихъ условіяхъ закаляется едосевецъ, дйствительно, въ такого книжника, съ которымъ споръ становится не только невозможнымъ, въ виду его упорнаго самомннія, но и досадно-оскорбительнымъ по причин непреодолимаго упрямства начитавшихся до пресыщенія. Нтъ ничего удивительнаго также и въ томъ, если изъ подобной среды сплошь и рядомъ выдляются и стойкіе оберегатели врованій секты, и практичные руководители длами всей общины, умлые пріобрсти и сберечь, и наилучшіе знатоки по иконографіи, по оцнк пошибовъ письма старинныхъ рукописей и старопечатныхъ книгъ. Ни въ одной сект не поставлено это дло на такую прочную почву и не идетъ такимъ правильно-намченнымъ путемъ. Здсь народились и т знатоки-самоучки, въ которыхъ понуждались и отъ которыхъ многому научились наши историки, археологи, археографы, нумизматы и т. д.

Для прочихъ старовровъ съ удобствомъ служитъ и вполн удовлетворяетъ живую потребность село Палхъ, гд пишутся иконы по стариннымъ подлинникамъ, и село Мстера, не только приготовляющее новыя, но и починяющее старыя иконы. Для нихъ же, владющихъ мене опытнымъ глазомъ, сходятъ съ рукъ и многочисленныя поддлки, выражающіяся въ искусственныхъ трещинахъ, въ скоробленныхъ дскахъ въ мстахъ, отставшихъ отъ грунта, въ краскахъ и т. д. Для нихъ же на сырую глину оттискивается рельефъ истово стараго мднаго образа (столь любимыхъ староврами {Любимы металлическіе образа собственно по той причин, что дланы не погаными руками, а прошли черезъ огонь. Старинные складни чтутъ даже такъ, что къ владльцамъ ихъ ходятъ на поклоненіе, какъ бы въ какое святое мсто. При этомъ старую икону стараются обмывать, поливая на нее воду рукой. Эту воду сгоняютъ съ ликовъ въ чистую посуду и, посл молитвы, пьютъ, а недопитую выливаютъ въ печь.}), въ полученную форму заливается расплавленная мдь, остывшій образъ держится надъ парами нашатыря: зеленая мдь превращается въ красную и образъ принимаетъ закоптлый старинный видъ. Теперь надо уже звать именно едосевца, чтобъ онъ разобрался въ искусной поддлк и тонко доказалъ вс погршности и отступленія. Въ иконахъ, рукописяхъ и книгахъ любой самоучка-знатокъ разбирается, намчая цну, съ такимъ же искусствомъ и легкостью, какъ иной торговый прикащикъ, посдлый на производств въ теченіе многихъ лтъ все однихъ и тхъ же сортовъ товара.

Вниманіе едосевцевъ обращено совсмъ въ другую сторону: на подлинные и живые предметы. Нкоторые изъ едосевцевъ были сосланы въ Соловецкій монастырь, и вскор богатыя московскія молельни украсились иконами изъ тамошняго Спасскаго собора, писанными еще въ то время, когда св. митрополитъ московскій Филиппъ былъ тамъ игумномъ. Сводя знакомство съ монахинями и блицами московскихъ монастырей, едосевцы научали ихъ снимать во время очередныхъ дежурствъ въ церквахъ указываемыя ими старинныя иконы и подмнять ихъ поддльными. Такимъ способомъ изъ верхняго яруса въ большомъ собор Новодвичьяго монастыря вынуты были и подмнены иконы письма знаменитаго русскаго иконописца Андрея Рублева. Извстный знатокъ и любитель подкупилъ сторожа кремлевской церкви Двунадесяти Апостоловъ и за недорогую цну выпросилъ дозволеніе взять къ себ на домъ створчатый образъ 12-ти праздниковъ, онъ возвратилъ копію, а драгоцнный подлинникъ оставилъ у себя. Онъ же, черезъ подкупленнаго служителя, находившагося неотлучно при продаж свчей, покупалъ иконы и изъ Успенскаго Большаго собора. Торговецъ мдною посудой въ Колокольномъ ряду разсылалъ съ ходебщиками церковную утварь вмст съ шелковыми и шерстяными товарами и изъ губерній Новгородской, Тверской и Псковской получалъ старопечатныя книги и рукописи, вымненныя на шерстяные платки и разныя безцнныя бездлушки. Одинъ изъ такихъ же ходебщиковъ, продлывавшій подходящія торговыя операціи по мелочи въ деревняхъ около Саввы Сторожевскаго и Кирилла Блозерскаго, привезъ къ воротамъ Преображенскаго кладбища цлый возъ старинныхъ иконъ безъ окладовъ (которые были проданы у Сухаревой башни отдльно, ходебщикъ сдалъ порученную кладь и исчезъ).

Вотъ т видимые и вдомые источники, изъ которыхъ заручалась богатая едосевщина религіозными сокровищами въ такомъ количеств, что избыткомъ могла снабжать единомышленныя общины даже въ Сибири и на Дону. Пріобртенія эти тмъ быстре исчезали, что самыя моленныя требовали иконнаго обилія не только въ тяблахъ, замняющихъ иконостасъ, но и сплошь по стнамъ. Ту моленную и прославляли, въ той часовн и молились охотне, гд не видно было стнныхъ просвтовъ и вс любимыя и требуемыя обычаемъ изображенія были налицо и стояли на своихъ мстахъ. Московскіе богачи находили случаи, по присущему пород и природ ихъ тщеславію, искать удовлетворенія не только въ дорогихъ окладахъ, но и въ изяществ и рдкости письма. Они-то, пріобртая иконы не щадя средствъ, уменьшили ихъ количество на рынк и подняли цны до недоступной высоты. Спеціальная лавка у Варварскихъ воротъ превратилась въ археологическій музей, куда можно было лишь приходить любоваться корсунскимъ или строгановскимъ письмомъ и изумляться тмъ высокимъ цнамъ, за которыя пріобртались рдкости едосевцами-цнителями. За Воскресеніе Христово съ Возстаніемъ письма Никифорова заплачено было 1,700 руб. Серебряные оклады, густо вызолоченные, древней сканной работы, оцнивались каждый въ три и боле тысячъ. Все это происходило въ виду того обстоятельства, что простыя иконы новйшаго письма, но по стариннымъ подлинникамъ, поступаютъ въ руки офенямъ отъ 2 р. до 25 р. за сотню. Только заказныя палховскія, сработанныя тщательно на масл и въ томъ миніатюрномъ вид, гд правильность и отчетливость изумительны, возростаютъ въ цн отъ 50 коп. до 1 руб. за каждый ликъ на икон.

Съ усиленіемъ къ сороковымъ годамъ текущаго столтія количества едосевскихъ молеленъ, изъ которыхъ каждая стремилась заручиться какою-либо подлинною старинною рдкостью, чтобы, украсивъ богатымъ окладомъ, сдлать ее драгоцнностью,— требованія на подобныя изображенія сильно увеличились. Въ этото самое время Папулинъ изловчился пріобрсти цлую древнюю церковь со всмъ ея иконостаснымъ и стннымъ украшеніемъ. Изумленная до восхищенія едосевщина даже смутилась отъ такого отчаяннаго и крупнаго подвига, который неизбжно долженъ былъ загремть, не могъ укрыться и не повлечь за собою роковыхъ послдствій. Только привычка жить и дйствовать подъ постояннымъ страхомъ преслдованій, научившихъ не бояться опасностей и искать приключеній, изловчаться на скользкомъ пути и обгать разверстыя пропасти,— привычка помогла осилить тяжелыя впечатлнія отъ дерзкаго, но, очевидно, обдуманнаго и тонко проведеннаго предпріятія Папулина. Преображенское кладбище и, въ особенности, настоятель его, Семенъ Кузьмичъ, приняли самое дятельное участіе и поспшили оказать надлежащую помощь, когда она потребовалась ршительнымъ и смлымъ пріобртателемъ. Такой случай повторился въ первый разъ посл едва памятнаго подобнаго же и, во всякомъ случа, черезъ полтораста лтъ.

——

Въ город Сольвычегодск, Вологодской губерніи, гд, во времена Грознаго царя, именитые люди братья Строгановы на выварк соли наживали основы послдующихъ несмтныхъ родовыхъ богатствъ, ими построены богатыя церкви. Соборная Введенскаго монастыря, испещренная фронтонами и колоннами, высченными изъ благо камня, и разноцвтными кафельными украшеніями по всмъ наружнымъ стнамъ, уступаетъ въ изяществ, одному лишь Василію Блаженному. Всеградская соборная Благовщенская церковь, огромнйшее готическое зданіе, издавна славилась древностью иконъ, богатствомъ одеждъ и утвари. Отъ двухъ пожаровъ уцлли соборныя драгоцнности и между ними такая, какъ холстинный саккосъ, покрытый живописными образами и приписываемый св. Стефану Пермскому. Строгановы, очевидно, не щадили средствъ на пріобртеніе именно рдкостей и драгоцнностей, а заботу о церковномъ благолпіи простерли даже до того, что выписали изъ Италіи мастеровъ и поселили ихъ у себя съ семьями. Этими зодчими, кром храмовъ, построены были и жилыя каменныя и деревянныя палаты, также наполненныя дорогими и рдкими иконами. Заведена была особенная школа иконописцевъ, слава которой дошла до нашихъ временъ. Позднйшіе потомки ихъ, увлеченные государственною службой и громадными длами на Урал, забыли о сольвычегодскихъ сокровищахъ. Ихъ-то и замтилъ тотъ проницательный глазъ, который до тхъ поръ высматривалъ лишь боровыя грибныя мста. Съ помощью галицкихъ единоврцевъ, закупавшихъ въ тхъ лсистыхъ мстахъ сырые мха на выдлку въ селеніи Шокш, доискался онъ до этихъ забытыхъ сокровищъ. Създилъ туда самъ, осмотрлъ, залюбовался и, найдя покладливаго человка въ протопоп, повелъ съ нимъ тайныя рчи. Ршено было большое дло легкимъ способомъ на томъ, чтобъ испросить у синода разршеніе продать обветшавшія и яко бы уже совсмъ облупившіяся старыя иконы и на вырученныя деньги, приблизительно въ тысячу рублей ассигн., починить и подновить разрушающіеся графскіе терема и дворецъ, какъ историческіе памятники. Синодъ не замедлилъ заочнымъ благословеніемъ, а Папулинъ — выдачею настоятелю собора условленной суммы, сверхъ смтной тысячи, другою за хлопоты и легкую сговорчивость. Первою ‘тысящею умздилъ руц протопресвитера Ник. Анд. Папулинъ’, какъ задаткомъ,— говоритъ народное преданіе,— и общалъ остальныя шесть тысячъ вручить, когда окончено будетъ все предпріятіе и иконы положены будутъ на воза. Съ пустыми возами пріхалъ Папулинъ обратно, създивши домой за условленною, крупною по тому времени платежною суммой. Онъ остановился въ ближайшей деревн, приказавши извощикамъ покормить тутъ лошадей, и, какъ тать въ нощи, сходилъ навдаться о томъ, не раздумали ли. На другой день иконы въ собор составили съ мстъ еще засвтло и приготовили къ отправк. Деньги вручены были немедленно и, позднею ночью, тронулся обозъ на 12-ти лошадяхъ и на шести парахъ подводъ со всми предосторожностями отъ недобрыхъ людей и съ иконами количествомъ до 1,350. Тутъ были и мстныя, мрою въ 3 аршина, и складни изъ 5 и 3 иконъ, и походныя полковыя, ‘писанныя ныншнему свту на удивленіе (продолжаетъ записанное свидтельство самовидца): въ полномъ вид какъ въ рисовк, такъ и въ прочности заготовки, и въ изображеніи красокъ, свтлости и прочности удивленіемъ состоятъ для ныншнихъ изуграфовъ, какіе у князей были писцы и какъ занимались искусно и не жалли времени’ и т. д. {Пользуюсь здсь тми данными, которыя нашелъ въ Дневныхъ дозорныхъ запискахъ о московскихъ раскольникахъ, отысканныхъ нашимъ извстнымъ археологомъ, неутомимымъ искателемъ слдовъ родной старины и ея возстановителемъ въ Ростов, А. А. Титовымъ. Эти записи, очевидно, писанныя для г. Липранди, тайно слдившато за движеніями въ сред раскольниковъ, напечатаны г. Титовымъ въ 1885 г. въ Чтеніяхъ Императорскаго Общества Исторіи и Древностей Россійскихъ (кн. II). Вроятно, это ученое общество не замедлитъ обнародованіемъ и второй части, какъ продолженія этихъ записокъ, представляющихъ такой живой матеріалъ, совершенно заново освщающій темное дло нашего раскола и въ особенности едосевщины. Къ изданному же надюсь возвратиться еще разъ.}.

‘Въ настатіи лта того года (продолжаетъ писать откровенный свидтель), гд иконы стояли, на стнахъ по краск раскинуты разные цвты и травы, со отливкою разныхъ красокъ по древнему вкусу, а боле, чтобы ихъ плутовство не оказалось’

У Папулина во всякомъ случа на возахъ оказались иконы, писанныя св. Петромъ митрополитомъ, извстнымъ изографомъ,— именно Петровская Умиленія и копія Владимірской (Пирогощи). Этими иконами благословляли московскіе патріархи именитыхъ людей Строгановыхъ (и свидтельствовали о томъ собственноручными надписями на оборотной сторон досокъ), когда братья, сыновья или племянники прізжали въ Москву и являлись въ дни св. Пасхи христосоваться съ царемъ и патріархомъ, поднося тому и другому золотыя монеты на серебряныхъ блюдахъ. Тутъ же съ прочими иконами купленною оказалась и икона ‘Годъ святыхъ’, подлинно писанная извстнымъ иконописцемъ Андреемъ Рублевымъ.

Привезенныя иконы Папулинъ исправлялъ и подновлялъ, и для этого у него въ Судиславл жили три года восемь человкъ мастеровъ. Подновленными онъ украсилъ дв свои каменныя молельни: мужскую и женскую, другими торговалъ въ Москв при помощи тхъ же мастеровъ, а при участіи своего прикащика Николая Семенова, постоянно жившаго въ Петербург, и въ этой столиц. Здсь этотъ довренный человкъ торговалъ грибами, салфетками и холстомъ. Въ обоз этого товара и въ перекладку съ нимъ, онъ возилъ сольвычегодскія иконы и на потребу петербургскихъ едосевцевъ для домашнихъ молеленъ и общественнаго на Волковомъ кладбищ. Деисусъ въ трехъ иконахъ продалъ Папулинъ въ Москв за 700 руб., оанна Предтечу съ крыльями, прямоличный на трехъ иконахъ — за 500 руб. Самому Папулину обошлась каждая икона, мелкая и большая, круглымъ счетомъ по 5 рублей, а онъ бралъ за иныя по 250 и выручилъ отъ продажи въ разныя губерніи до 13 тысячъ и, сверхъ того, 7 тыс. отъ одного Преображенскаго кладбища {Здсь эти иконы впослдствіи, по настоянію гр. С. Г. Строганова, розыскивали, но квартальный надзиратель, получившій отъ Семена Кузьмина дв тысячи рублей, отозвался по начальству, что отыскиваемыхъ иконъ на кладбищ не имется. Между тмъ Семенъ Кузьминъ сольвычегодскими иконами переторговывалъ: такъ, напр., за Распятіе Христа получилъ 200 руб. и столько же за Нерукотворенный Образъ. Продавалъ не только своимъ едосевцамъ, но и поповцамъ на Рогожскомъ кладбищ.}.

Этотъ второй случай въ исторіи раскола — случай похищенія священныхъ украшеній полнаго храма — для главнаго виновника не увнчался, однако, тмъ же успхомъ, какъ случилось въ подобный первый разъ. То было въ 1695 году, когда уже упомянутый нами черный попъ еодосій, по разореніи Керженца и посл сожженія живымъ товарища его, пошехонскаго дворянина Токмачева, бжалъ къ московскимъ рубежамъ и по пути очутился въ Калуг. Здсь онъ въ ветхой церкви Покрова, стоявшей безъ звона и пнія много лтъ, купилъ иконостасъ, сооруженный также во времена Ивана Грознаго. Съ нимъ онъ перебрался въ Втку и установилъ его на вчныя времена во вновь отстроенной церкви.

Про Папулина весною 1846 года стали доходить въ Москву на Преображенское недобрые слухи. Писали изъ общины его на мельниц Калишки, что вс иконы, бывшія въ тамошной молельн, взяты земскою полиціей, что забрано даже имущество проживавшихъ тамъ людей, и все это отправлено куда-то на 20 возахъ. Груды этихъ иконъ видлъ пишущій эти строки въ Ипатьевскомъ монастыр, гд, по порученію попечителя учебнаго округа, переписывалъ сольвычегодскія учитель гимназіи. Извстно также было, что много иконъ небрежно хранилось въ губернскомъ правленіи (какая судьба постигла т и другія, осталось неизвстнымъ). Извстно лишь то, что много иконъ успли изъ Судиславля препроводить въ разныя мста и тамъ припрятать. Такъ, между прочимъ, изъ другой папулинской общины привезены были воспитанникомъ Рапулина въ Москву, на Преображенское кладбище, иконы въ количеств тридцати, между которыми были три дорогія строгановскаго письма, и изъ нихъ одна, оцненная въ 200 рублей.

Вскор за этимъ транспортомъ съ иконами, уже лтомъ, прибыли на Преображенское кладбище два подручныхъ уставщика изъ судиславскихъ мщанъ съ извстіемъ, что управленіе общинами Папулина и устройство быта проживавшихъ тамъ едосевцевъ поручено тому самому Николаю Семенову, который торговалъ въ Петербург грибами и иконами. Начали прізжать оттуда же ихъ монахи и монахини, которыхъ Преображенскій наставникъ, въ видахъ безопасности и въ разсчет на преслдованія, отправлялъ въ Судиславль, какъ въ безопасное мсто. У него они снова благословлялись теперь, на старомъ мст въ Москв, чтобы совершать службы въ молельняхъ ради пропитанія, а дв монахини приняты Семеномъ Кузьминымъ въ число сестеръ въ женскую кладбищенскую палату. Еще весною того года Папулинъ надялся ‘угодить мстному начальству’ и писалъ о томъ этими словами въ Москву, но посланнаго отсюда для устройства калишкинскаго общежитія мщанина московскаго Ипата Карпова Папулинъ отправилъ назадъ, чтобы не нанести непріятностей самому Преображенскому кладбищу. Писалъ Папулинъ въ апрл, что община его весьма стснена надзоромъ тамошняго начальства, а затмъ вскор достигъ до Москвы врный слухъ о томъ, что онъ задержанъ полиціей,— слухъ, породившій большія безпокойства въ московскомъ богадленномъ дом неунывавшихъ досел едосевцевъ. Купленныя въ Судиславл иконы, находившіяся въ часовняхъ кладбища, ршено было перемстить въ безопасное мсто, каковымъ оказалась моленная на фабрик одного изъ Преображенскихъ радтелей, извстнаго въ торговомъ мір фабриканта купца Гучкова.

Въ не мене надежное мсто помщенъ былъ и самъ Папулинъ.

——

Въ одномъ изъ промежутковъ между циклопическими стнами Соловецкаго монастыря, складенными изъ громадныхъ дикихъ камней, и стнами жилыхъ монастырскихъ строеній, въ сверо-западномъ углу, пріютилась отдльная палата каменная и двухъ-этажная. Часть ея занята казармами караульныхъ солдатъ, присылаемыхъ на опредленное время изъ Архангельска съ офицеромъ, другая часть — арестантскими. 12 чулановъ существовали издавна въ нижнемъ этаж очень стариннаго зданія, построеннаго еще въ 1615 году. 16 новыхъ чулановъ прилажены были и въ верхнемъ этаж въ 1828 году. Тогда уже наступило строгое время преслдованія за всяческія убжденія, въ томъ числ и за религіозныя, въ виду развитія сектъ молоканской и духоборческой. Основателями этихъ сектъ нашихъ раціоналистовъ и были впервые оживлены маленькіе соловецкіе чуланы, похожіе боле на собачьи конуры. Соловки стали второю по счету живою могилой посл таковой же, приспособленной въ город Суздал, въ тамошнемъ Спасо-Евфиміевомъ монастыр.

Мн не разршили попасть туда, несмотря на то, что я былъ снабженъ оффиціальною бумагой, предлагавшею оказывать въ моихъ работахъ возможное содйствіе. Готовно показывали мн все, что относилось до монастырскаго хозяйства, столь замчательнаго своимъ благоустройствомъ и предусмотрительною обезпеченностью. Я видлъ даже и ту палатку въ связи съ Преподобническою церковью, въ два этажа, въ которой сложена была разная церковная ветхая утварь и т иконы, которыя отбирала кемская полиція въ Поморь и доставила изъ разрушенныхъ едосевскихъ скитовъ на Тонъ-озер и р. Мягриг. Приходилось довольствоваться чужими свдніями и, безъ личной проврки, на нихъ полагаться.

Прозжая прелестнымъ чищенымъ лсомъ поперегъ острова изъ главнаго монастыря въ Анзерскій скитъ, я слышалъ отъ своего возницы-монаха:

— Не выдерживаютъ они у насъ: въ ум мшаются.

Вотъ и примръ:

— Одинъ досидлся до того, что возмнилъ о себ, яко бы зврь въ него вселился, и самъ онъ сталъ звремъ. Встанетъ на четвереньки и съ боку на бокъ качается и хрюкаетъ. Положатъ его на постель — и отвернуться не успютъ, какъ онъ опять на томъ же мст мотается. Тамъ, гд колнками упирался, большія ямки вывертлъ, гд руками — поменьше: полъ-отъ въ тхъ покояхъ мягкій, кирпичный.

— Не спрашивайте: ни имени, ни фамиліи здсь нтъ, знаемъ только нумера. Вотъ и вашъ подъ 13-мъ, какъ разъ подъ чертовою дюжиной,— поучалъ меня инвалидный капитанъ, на другой день возвращавшійся съ командою въ Архангельскъ и успвшій уже на прощанье съ знакомыми монахами подгулять,— ‘наторопиться’, какъ выразился онъ самъ.

Добровольно явился онъ въ мой нумеръ монастырской гостиницы въ той же походной форм, въ которой сидлъ поутру за общею трапезой. Разговаривая со мной, онъ все оглядывался по сторонамъ и, оглядываясь, оправдывался:

— Стны здсь слышатъ, — вотъ какое строгое мсто!… А землякъ вашъ добрый старикъ и ласковый! Да вотъ какой добрый: когда ни придешь, онъ всякій разъ начинаетъ около себя обыскиваться, шаритъ на стол, заглядываетъ подъ кровать: ‘Подарилъ бы, говоритъ, что, да взять нечего,— все отняли монахи. А селедки моей сть не станешь: самъ не мъ,— гнилая.’

Офицеръ при этихъ словахъ не только оглянулся и приподнялъ надъ ухомъ настороженный палецъ, но на цыпочкахъ подкрался къ двери и, быстро отворивъ ее съ видимымъ разсчетомъ ударить въ лобъ того, кто тамъ подслушиваетъ, заглянулъ въ длинный и неметеный корридоръ. Возвратившись, онъ съ большею смлостью говорилъ:

— Доводятъ до бды, потому что исправляютъ. Я готовъ въ рапортъ написать, что нельзя поврять монахамъ такихъ людей, которые съ ними переругались. Помилуйте, скажите: я — офицеръ, а къ архимандриту каждое утро долженъ ходить, какъ къ генералу или коменданту, вытягиваться и рапортовать. Онъ выслушаетъ, а чашки чаю не дастъ,— гордится предо мною.

Сквозь слегка нескладную болтовню я узналъ отъ этого офицера, что землякъ мой лтнею порой сидитъ въ чулан безвыходно, надваетъ на носъ большія круглыя очки и безпрестанно читаетъ толстыя книги въ кожаномъ переплет.

— Кроткому человку архимандритъ попущаетъ: даетъ книги, а зимой выпускаетъ съ солдатомъ въ старой соборъ помолиться. Конечно, это дло его. Онъ здсь полный хозяинъ, на комендантскихъ правахъ. Онъ каждаго монаха можетъ высчь.

— Конечно, безъ солдата и ему я не могу дозволить,— хвастался офицеръ.— Положимъ, что льды обкладываютъ монастырь такъ, что не вырвешься. Да здсь держи ухо востро. Вдругъ онъ скрылся: можетъ быть, съ берега прибылъ сюда его сообщникъ. Островъ-отъ очень великъ, есть гд спрятаться. Выждалъ время, посадилъ въ карбасъ и увезъ,— здшній народъ льдовъ не боится. Да по моему лучше морская пучина, чмъ эти чуланы. Я къ тому это говорю, что изъ богомольцевъ много народу припрашивалось повидаться съ нимъ, давали мн хорошія деньги. Я не соглашался,— я помню присягу…

Слдовала затмъ похвальба личными достоинствами, къ которой обычно прибгаетъ подъ хмлькомъ всякій приниженный человкъ. Новаго онъ уже ничего не говорилъ и становился просто докучнымъ. Сталъ онъ просить и отъ меня угощенія,— для того совтовалъ послать къ самому архимандриту:

— Пришлетъ. Хорошаго рому пришлетъ. Хорошо бы пунштику на дорожку. Давно не пилъ. Твоему прізду они не рады. Не понутру имъ. Говорили мн, что писать будешь, грхи ихъ переписывать. Постарайся, сдлай одолженіе!

Дальше пошло уже такое все нескладное, настоящій бредъ, что я и въ самомъ дл не зналъ, какъ развязаться съ нимъ. Онъ помогъ мн тмъ, что пообщалъ самъ пойти просить рому, и ушелъ.

За него договаривалъ самъ архимандритъ, пожелавшій дополнить мои скудныя свднія о Папулин, какъ бы въ утшеніе за отказанное личное свиданіе.

— Глубоко огорченъ я былъ, когда, принявъ настоятельство, постилъ тюрьму, неся туда слабое слово утшенія,— разсказывалъ мн о. Александръ, прославившійся защитникъ монастыря Соловецкаго во время блокады его англичанами въ Крымскую войну. Разсказывалъ онъ тмъ говоромъ, который обличалъ въ немъ малоросса и который не съумло затушевать и обезличить даже столь богатое и типическое архангельское нарчіе и, притомъ, въ теченіе многихъ лтъ.— Получилъ я оскорбленіе, откуда не ожидалъ, отъ своего же, такъ сказать, брата — духовнаго. Бросился онъ на меня съ зубовнымъ скрежетомъ, намревался ударить, круто обругалъ. Я уже не давалъ ему наставленій, ушелъ отъ грха. То былъ атеистъ, профессоръ одной изъ духовныхъ семинарій. Нумеръ второй обратился ко мн съ крикомъ и слезными жалобами на отца, по просьб котораго онъ и присланъ къ намъ за непочтеніе родительской власти. Я ходатайствовалъ черезъ синодъ и испрошено было повелніе, чтобы несчастному отецъ его обязательно высылалъ благопотребную сумму въ приварокъ къ монастырскому продовольствію. Видлъ и тринадцатый нумеръ и ожидалъ новыхъ оскорбленій, полагалъ — отвернется или приблизится, чтобы сказать укоризненное слово. Взглянулъ онъ на меня изъ подлобья и нависшихъ бровей кроткими глазами, поклонился очень низко, ничего не сказалъ, ничего не просилъ, расположилъ меня къ себ своею покорностью и смиреніемъ. Черезъ караульныхъ посл выпросилъ книги,— веллъ я снабдить. Зимой попросился постить старый соборъ, чтобы тамъ помолиться: я благословилъ. Видли вы сами, сколь благолпенъ иконостасъ нашего древняго храма постройки московскаго святителя и чудотворца Филиппа. Поклонились и явленной ему икон Богоматери, именуемой Хлбенною по явленію ея въ пекарн. Сказывали мн монахи, что передъ нею съ особеннымъ усердіемъ молился тотъ 13 No и не хотлъ отрываться. Повторялъ онъ и затмъ свои просьбы, и я благословлялъ ему таковыя утшенія. Не разршилъ я только приносить коврикъ и лестовку, ибо нахожу неблаговиднымъ. Да оно и соблазнъ производитъ: зачмъ? При предшественникахъ моихъ были случаи обращенія монаховъ въ едосевщину отъ проживавшихъ въ обители на вол ссыльныхъ. Не удивляйтесь: большинство иноковъ народъ простой и легкомысленный, очень много изъ простыхъ мужиковъ. Когда вступилъ предшественникъ мой Димитрій, мало нашелъ онъ монаховъ, умвшихъ пть и читать: изъ мстныхъ штатныхъ служителей принужденъ онъ былъ собрать хоръ и сопровождать службы чтеніемъ по полному положенному уставомъ чину. И еще: предлагалъ я 13-му No посщать наши богослуженія, онъ отказался ршительнымъ образомъ, безъ всякихъ, однако, объясненій. И еще: изъ докладовъ по команд замчается въ немъ въ послднее время какъ бы какое-то внутреннее безпокойство. Пересталъ старецъ разговаривать, какъ бы наложилъ на себя добровольный обтъ молчанія. Нарушаетъ его, чтобы говорить все одн и т же слова: ‘разорили, совсмъ разорили!’ Начнетъ ходить по кель взадъ и впередъ, начнетъ рукой махать. Я посл того постилъ его, всталъ онъ передо мною, воззрился мутными глазами и вопросилъ: ‘гд правда?’ Я не отвтилъ. Онъ помолчалъ немного, потомъ крпко топнулъ ногой и крикнулъ: ‘нту правды на земл,— въ небесахъ она!’ Я распорядился, чтобы не безпокоили его вопросами и не вступали съ нимъ въ подобные разговоры и подробныя объясненія. Не знаю, исполняютъ ли. А я уже очень давно его не видалъ…

——

Въ самомъ дл, я позволю себ въ заключеніе задаться не празднымъ вопросомъ: ‘гд правда?’, а сопоставленіемъ, въ видахъ сравненія, этихъ двухъ пустосвятовъ, о которыхъ шла моя рчь.

Очевидно, велика между ними разница уже въ томъ, что одинъ воспользовался монастыремъ въ личныхъ эгоистическихъ видахъ, бралъ его, такъ сказать, на прокатъ за дешевую цну. Другой тратилъ капиталы на созиданіе своихъ обителей, хлопоталъ объ ихъ прочности, держалъ подъ руками и на глазахъ, но попалъ въ чужую и самую отдаленную, дйствительно уже прочно и безъ возврата. Здсь только и получилъ онъ темный и грязный чуланъ въ вчное владніе. Сдружается ли здсь мысль карающаго возмездія съ нравственнымъ исправленіемъ?

Вотъ что говорятъ послдующіе факты.

Зыковъ, какъ пріхалъ за Байкалъ, такъ и началъ получать отъ своихъ московскихъ пріятельницъ и извстныхъ благотворительницъ нкоторыя денежныя суммы. Посылали ихъ ему на дла милосердія среди каторжнаго люда, а онъ завелъ лошадей, чтобы подрядомъ содержать почту между карійскими золотыми промыслами, гд именно и стоятъ каторжныя тюрьмы. Умвшій здить въ чужихъ экипажахъ, не съумлъ возить въ своихъ — и получилъ отказъ отъ подряда. Началъ опять перебиваться и на получаемыя изъ Москвы деньги запасаться всякими ненужными бездлушками, выписывалъ французскіе духи. За темнотою въ комнат, при моемъ посщеніи, онъ намренно, говорятъ, не показалъ, сколько кабинетныхъ пустяковъ накопилъ онъ здсь отъ шерловъ и аквамариновъ до пилочекъ для ногтей и уховертокъ. Когда главный начальникъ заводовъ не разршилъ ему права преподаванія дтямъ науки и вовсе не ходатайствовалъ о разршеніи путешествія, онъ жилъ себ, не мыкая горя, благодаря московской помощи. Поношенный сертучокъ, который получилъ онъ въ подарокъ отъ доброхотныхъ дателей, умлъ обряжать такъ, что старенькій сходилъ за совершенно новый и франтоватый. Не смшно и не стыдно ему было въ такомъ по вншности улучшенномъ вид разсыпать комплименты и подводить турусы на колесахъ даже и посл того, какъ въ этомъ же Нерчинскомъ завод одинъ изъ обиженныхъ родителей въ третій разъ поколотилъ его также довольно больно. Среди повсюдной нищеты и скареднаго перебиванья изъ кулька въ рогожку, онъ, все-таки, остался прежнимъ. Когда разршили ему выздъ въ Иркутскъ, Зыковъ поспшилъ обзавестись собственнымъ возкомъ, и, пріобртя рваный и ломаный, ухитилъ и обрядилъ такъ, что хоть бы снова похать въ немъ черезъ Москву въ Донской монастырь торжествующимъ побдителемъ. Встртивши по дорог добрыхъ знакомыхъ, онъ нашелъ возможность угостить ихъ пожарскими котлетами. Изъ Иркутска Зыковъ передвинулся потомъ въ Ялуторовскъ, ближе къ Россіи. Его перетащили бы и черезъ Уральскій хребетъ и сюда, если бы не постигла его вскор нсколько запоздалая смерть.

Только бы не гнилая селедка для Папулина въ монастыр, прославившемся этою рыбой, которая посщаетъ здшнія морскія губы въ такомъ множеств, что он превращаются въ густую рыбную кашу. Все это, впрочемъ, въ отношеніи самой простой справедливости. Этотъ изъ заточенія проситъ только одной милости — смиренно помолиться передъ ликомъ древняго начертанія и искренно признаетъ его чудотворнымъ, хотя бы онъ и находился въ никоніанскомъ собор. Этому надо немногое, хотя имъ также не исправился. Но за то Папулинъ смирился,— смирился онъ, очевидно, до того личнаго права, чтобы не оставаться въ рукахъ несомннныхъ и доказанныхъ враговъ своихъ.

Въ первомъ случа — безповоротная утрата въ конецъ испорченнаго человка. Во второмъ — именно то, что только теперь сознано справедливымъ, когда уничтожены монастырскія тюрьмы. Не погибъ бы Папулинъ, виновный въ пристанодержательств по влеченію фанатизма и правилъ секты и виноватый въ преступленіи святотатства, при облегчающихъ вину обстоятельствахъ. Здсь два пустосвята, но не два брата: одинъ поставлялъ сущность благочестія во вншнихъ обрядахъ и суетно успокоивалъ свою совсть, домашнимъ способомъ и про себя, мнимымъ богопочитаніемъ. Другой, принявшій на себя подлинную личину ханжи, дерзко и публично, передъ цлою Москвой, поспшилъ заявить себя преступнымъ лицемромъ.

Можетъ быть, благосклонный читатель и оправдаетъ меня на этотъ разъ въ сопоставленіи двухъ крайностей, напросившихся встать рядомъ и первыми въ воспоминаніяхъ, которыя намренъ продолжать.

С. Максимовъ.

‘Русская Мысль’, кн.II—III, 1887

ДВА ПУСТОСВЯТА.

I.

II.

Читайте также: