Два міросозерцанія
Два міросозерцанія
‘Встникъ Иностранной Литературы’, No 6, 1896
Два миросозерцания, Нордау Макс, Год: 1896
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Максъ Нордау въ ‘Neue Freie Presse’ разсказываетъ про свое знакомство съ однимъ изъ свтилъ мусульманской учености, Сиди Ибрагимомъ. Полное его имя: Эль Хаджи-эль-Сайидъ Ибрагимъ ибнъ-Али-эль-Саграни, онъ потомокъ Великаго Пророка и муцаррисъ (профессоръ) въ Азари-медрессе, высшей магометанской школ въ Каир. Правоврный мусульманинъ, не разъ побывавшій въ Мекк, онъ въ то же время не отворачивается отъ западно-европейской учености и, владя итальянскимъ и французскимъ языками, знакомится съ ней изъ первыхъ рукъ. Для излеченія отъ болзни печени египетскіе врачи послали его на воды въ Виши. Сиди Ибрагимъ воспользовался этимъ случаемъ, чтобы попутешествовать по Франціи, и внимательно приглядывался къ новой для него жизни, которую до сихъ поръ зналъ только по слухамъ да книгамъ. Между прочимъ, нсколько времени онъ прожилъ въ Париж у одного изъ французскихъ арабистовъ, тутъ-то и познакомился съ нимъ Нордау. ‘Это,— говоритъ онъ,— красивый, сухощавый мужчина средняго роста, съ умными миндалевидными глазами, съ крпкими блыми зубами и длинной, уже сдющей бородой. Когда онъ слушаетъ собесдника, то нагибается впередъ, самой позой выражая напряженное вниманіе. Когда говоритъ, то откидывается назадъ, закрываетъ глаза и старается сосредоточить свои мысли. Говоритъ онъ медленно, вдумчиво, спокойнымъ голосомъ, въ интонаціяхъ его никогда не слышно ни нетерпнія, ни возбужденія’. Нордау весьма интересовало, какое впечатлніе произвела Европа на умнаго и образованнаго араба, во долго онъ ничего не могъ добиться отъ Сиди Ибрагима, кром вжливыхъ общихъ фразъ: ‘Аллахъ великъ!’ ‘Да будетъ благословенъ трудъ европейцевъ!’ ‘Много драгоцннаго порадовало мои взоры’. Наконецъ, однажды восточный мудрецъ разговорился, и только тогда выяснилось, до какой степени мусульманское міросозерцаніе не сходится съ европейскимъ.
— Чмъ дольше наблюдаю я за вами, людьми Запада,— сказалъ Сиди Ибрагимъ,— тмъ меньше понимаю васъ. Слова ваши разумны, помыслы свтлы, но дла ваши совсмъ не согласны ни съ словами, ни съ мысллми.
— Въ чемъ же видите вы это противорчіе?
— Я вижу его везд, куда ни взгляну! Вы запрещаете выливать въ рки грязную воду. Ваша полиція заглядываетъ въ короба торговокъ, чтобы он не продавали тухлой рыбы, хотя самъ покупатель все равно понюхалъ бы ее. Вы соблюдаете чистоту въ больницахъ. Для чего все это? Конечно, чтобы защититься отъ болзней. Вы не желаете, чтобы люди умирали безвременно. Это весьма похвально. Но куда же двается ваше благородное уваженіе къ человческой жизни, когда вы ведете войны, которыя въ одинъ день истребляютъ больше людей, чмъ порченая рыба и грязная вода за цлый вкъ?
— Вдь и Востокъ знаетъ войну.
— Да, но только для защиты вры, которая дороже жизни. Изъ-за другихъ причинъ мы войнъ не ведемъ. И при томъ у насъ война не является единственной цлью всей правительственной дятельности, какъ у васъ людей Запада… А потомъ, вы длаете изобртенія, которыя должны были бы облегчить жизнь человческую, а я нашелъ, что на вашихъ фабрикахъ рабочіе ведутъ куда боле жалкую жизнь, чмъ наши, которые ничего не слыхали про ваши изобртенія.
— Правда, теперь у насъ человкъ — рабъ машины, но мы стремимся къ тому, чтобы машина стала рабомъ человка.
— Да будетъ такъ, какъ вы говорите! А между тмъ я замчаю, что у насъ ткачи и кузнецы работаютъ въ своихъ домахъ, во время работы поютъ, ихъ жены и дти толпятся вокругъ нихъ, самая работа радуетъ ихъ. А на фабрикахъ въ Ліон и С.-Этьенъ я ни разу не слыхалъ псни, ни разу не видалъ ребенка возл отца-рабочаго, ни разу не замтилъ, чтобы у мастерового сердце лежало къ тому, чмъ онъ занятъ. У насъ покупатель дожидается, пока работникъ не окончитъ свое издліе, у насъ я знавалъ людей, которые терпли нужду по собственной лности. Но никогда не видалъ я, чтобы ремесленникъ наготовилъ товару и не зналъ, кому его продать. А у васъ, наоборотъ, — у фабрикантовъ одна забота,— какъ бы сбыть товаръ. Вы не выжидаете спроса, а постоянно стремитесь искусственно создать потребности и заставляете людей изъ силъ выбиваться, чтобы удовлетворить этимъ искусственнымъ потребностямъ. Вы строите желзныя дороги не потому, что людямъ необходимо здить, а для того, чтобы они здили безъ нужды лишь оттого, что настроены дороги. И къ чему все это? Все сводится въ конц концовъ къ одному: жизнь становится для васъ со дня на день трудне.
— Да вдь это темныя стороны прогресса, а вдь есть же у не то и свтлыя.
— Всемогущій да благословитъ уста ваши! Прогрессъ — это слово постоянно на язык у европейцевъ. Но никогда не могъ я понять, что оно значитъ. Слыша это слово, я невольно представллю въ душ своей картину вашего бульвара. Люди бгаютъ, какъ сумасшедшіе, до того, что задыхаются, потъ каплетъ съ ихъ чела, во рту пересыхаетъ. Какъ будто злой духъ гонится невидимо по пятамъ и бичуетъ ихъ. Куда бгутъ они? За чмъ гонятся? Никто того не знаетъ. Такимъ же кажется мн и вашъ прогрессъ. Я вижу движеніе, но не вижу цли и смысла. Васъ мучитъ безпокойство, вами владетъ лихорадка,— да отвратитъ Богъ всякое зло отъ васъ и отъ насъ! Вы жаждете постояннаго возбужденія, вы стремитесь постоянно все передлать. Вы не можете оставить вещи такъ, какъ она есть. И потому вы разрушаете лучшее, что дано человку на земл, — радость находить снова все такимъ, какимъ вы звали это прежде и привязались къ нему сердцемъ. Я родился въ Джарабуб. Когда я посщаю мой родной городъ, то все по прежнему на старомъ мст: и домъ, въ которомъ я былъ ребенкомъ, и улица, на которой я игралъ, и колодезь, у котораго я болталъ сорокъ лтъ тому назадъ. На прах сохранились слды отъ ногъ моего усопшаго отца а на старой стн сада виденъ знакъ, который я нацарапалъ тамъ мечтательнымъ юношей. А вернусь теперь въ Каиръ, гд вы господами,— то ужь наврно не узнаю улицы, на которой прежде зналъ каждый домъ, не узнаю дома, возл котораго привыкъ сидть подъ тнью дерева. Мы можемъ и въ старчеств снова переживать юность, а вы qбращаетесь съ прошлымъ, какъ съ трупомъ преступника. Вы сжигаете его и пепелъ развваете по втру.
— Есть не мало и европейцевъ, которые желаютъ неподвижности. Мы называемъ ихъ ‘мизонеистами’, врагами новаго.
— Такого имени мы не заслуживаемъ. Мы охотно станемъ за новое, если старое окажется непригоднымъ. Но пока вамъ хорошо и со старымъ, мы отъ него и не отрицаемся. Не знаю, какую цну иметъ въ вашихъ глазахъ жизнь, когда вы выбросите изъ нея всякую связь съ прошлымъ.
— Европеецъ больше живетъ въ будущемъ, чмъ въ прошедшемъ, больше надеждою, чмъ воспоминаніемъ.
— Прошлое мы знаемъ и оно наше достояніе. Будущее въ рук Создателя. Вы отдаете врное за неизвстное.
— Словомъ, вы ставите Востокъ выше Запада?
— Мн думается, что Востокъ нехорошо сдланъ бы, вступивъ на путь Запада.
— Но, быть можетъ, вы согласитесь, что наша наука, наши открытія и изобртенія, наше искусство заслуживаютъ нкотораго вниманія.
— Каждое человческое дло заслуживаетъ уваженія, если оно сдлано во славу Божію. Но это все обрывки, вы видите въ крови маленькихъ животныхъ, которыя причиняютъ болзни, но больного человка излечить не можете.
— Иногда мы его излечиваемъ, и чмъ дальше, тмъ врне будемъ излечивать.
— Какъ Аллаху угодно. Вы выкопали изъ ндръ земли кости древнихъ животныхъ, вы изобртете новый порохъ, вы знаете, какъ движутся звзды и изъ какихъ элементовъ состоятъ он. Все это достойно изученія. Но еще больше, чмъ быстроту солнечныхъ лучей, мн хотлось бы звать, какъ создался міръ, что будетъ съ міромъ, какъ я чувствую, какъ я мыслю.
— На эти вопросы наша наука не нашла еще отвта.
— Тогда немного же она значитъ, потому что все остальное мало интересно. Но я не хочу презрительно говорить о вашей наук и вашихъ изобртеніяхъ. Спрошу только: сдлали-ли они европейца счастливе?
— Они расширили его умственный горизонтъ.
— А въ чемъ цль такого расширенія?
— Отчасти оно само по себ является цлью, отчасти же оно вообще должно облегчить и обогатить жизнь человка.
— Хорошо. Но чтобы быть самодовлющей цлью, ваше знаніе должно быть непреложно, а всегда-ли оно таково? А чтобы знаніе облегчало вашу жизнь, этого я не вижу. Можетъ быть, я ошибаюсь, но мн кажется, что у насъ люди радуются жизни, а у васъ нтъ. Европейцы пьютъ, чтобы забыться, а жители Востока не стараются уйти отъ жизни, они довольны синимъ небомъ, сладкими финиками и трезвымъ козьимъ молокомъ.
— И у насъ въ Европ есть великій человкъ, который проповдуетъ ваше ученіе,— графъ Толстой.
— Толстой — да! Я знаю его. Это благочестивый московитъ, который ненавидитъ женщинъ и служитъ Богу, точая сапоги. Только онъ не сходится съ нами. Онъ восхваляетъ неученье. Мы не того мннія. Человкъ долженъ учиться. Онъ долженъ образовывать умъ. Неученый подобенъ зврю пустыни. Ученье приближаетъ его къ безсмертнымъ ангеламъ Божіимъ. Только не знаю ужь почему, а наука Запада совсмъ не похожа на нашу. Европейскіе ученые,— оставляю въ сторон вс исключенія,— привержены къ вншнему блеску. Они гонятся за мірскими почестями и богатствами, за благосклонностью великихъ міра сего, за одобреніями черни. Наши ученые къ этому не стремятся. Наука длаетъ европейца надменнымъ, а восточнаго мудреца — смиреннымъ. Европеецъ, благодаря одной наук, не станетъ лучше, справедливе, даже иногда умне. А у насъ не цнятъ науки, которая не вліяетъ на умъ и нравы. Вроятно, это проистекаетъ изъ того, что наше знаніе — гласъ предковъ, а ваше извлекается изъ зврей, труповъ и камней. Мы бесдуемъ съ великими усопшими, съ просвтленными умами, которымъ обязаны всмъ прекраснымъ, даже жизнью. А откуда исходитъ ваше знаніе?
— Изъ самой вчной природы.
— Природа ничего къ намъ не прибавляетъ. Чему учитъ природа, то рдко можетъ утшить насъ и еще рже вразумить. А что оставили намъ предки, то проникаетъ въ самую душу нашу, ибо истекаетъ изъ сердецъ любвеобильныхъ людей.
— Хорошо. А почему же тогда государства Востока разрушены, города ваши въ развалинахъ, земли ваши запустли, а у насъ дло идетъ совершенно наоборотъ?
Сиди помолчалъ минуту и погладилъ бороду. Затмъ спокойно продолжалъ:
— Державы создаются и падаютъ по вол Господа. Умъ человческій тутъ безсиленъ. Римъ былъ великъ. Всмъ міромъ обладалъ онъ. Потомъ погрузился онъ въ мракъ. И что до того, цвтетъ-ли держава или падаетъ? Въ жизни отдльнаго правоврнаго оттого мало измняется. Онъ обработываетъ свое поле, пасетъ своихъ телятъ, женитъ своихъ дтей, а государственными дла мы заняты сильные міра сего, и его это ничуть не безпокоитъ. Теченіе исторіи подобно теченію звздъ: оно совершается высоко надъ людскими головами. Города наши разрушаются только тогда, когда намъ незачмъ ихъ поддерживать. У насъ города существуютъ для людей, а не люди для городовъ. Никто у насъ не позволитъ развалиться собственному дому. А если въ дом нтъ обитателей, зачмъ охранять его отъ паденія?
— Есть еще одно доказательство, что наша культура выше. Европейцы подчинили себ весь земной шаръ. При столкновеніи съ народами другихъ расъ европейцы всегда побждаютъ.
— Это доказываетъ лишь то, что они готовы рискнуть своей жизнью ради безполезной авантюры, и ни чего боле. Когда азіатскіе народы сражались и гибли въ битвахъ охотне, чмъ пеклись о семейномъ очаг, тогда они завоевывали Европу и покоряли народы Запада. Зачмъ идете вы въ чуждыя части свта? Какая вамъ выгода отъ того? Вы тамъ только слабете и развращаетесь. Я тщетно вопрошаю, что заставляетъ васъ истреблять въ войнахъ народы Азіи и Африки и стремиться къ господству надъ ними?
— Мы несемъ имъ высшую культуру.
— Хотлъ бы я вамъ врить. Но зачмъ приневоливать къ вашей высшей культур народы, которые довольны своей собственной и вашей не желаютъ? Вы настаиваете на томъ, чтобы рыбы питались верхушками пальмъ, а коровы паслись на дн морскомъ. Но коровамъ и рыбамъ гораздо лучше въ природной стихіи. Вы сильне насъ, но не боле правы. А что сила безъ права? Мечъ въ рукахъ злого.
— Итакъ, вы не видите ничего хорошаго, ничего достойнаго похвалы у насъ на Запад?
— Аллахъ всемогущъ!— промолвилъ Сиди, откидывая голову назадъ и закрывая глаза.
— Я не замтилъ,— продолжалъ онъ, когда отъ него потребовали боле опредленнаго отвта,— я не замтилъ, чтобы Западъ зналъ много радостей. Ваши народы ропщутъ постоянно, а наши только тогда, когда ими завладютъ европейцы. Вы постоянно производите перевороты, а. мы не знаемъ ни этого слова, ни обозначаемаго имъ понятія. У васъ есть соціализмъ, мы не знаемъ, что это такое. Вы охотно противупоставляете ваше знаніе нашей вр. Но вдь и вы врите только въ нчто иное. Даже самые великіе ваши ученые являются простыми врующими во всхъ знаніяхъ, которыхъ они сами не изслдовали. Ваши языковда врятъ врачамъ, ваши астрономы: врятъ историкамъ. Кто не изучалъ самъ животныхъ и растеній, тотъ вритъ Дарвину. Мы предпочитаемъ врить Корану. Вы знаете много такого, что знать нтъ прямой, жизненной необходимости, но объ основныхъ истинахъ вы знаете не больше, чмъ мы. Ваши открытія весьма поучительны и даже изумительны, они длаютъ честь вашей проницательности и возвеличиваютъ имя Господне, но они отнимаютъ у васъ свободу. Вы сдлали изъ себя маленькое колесо въ большой машин и самостоятельно не можете уже судить ни о чемъ. Ваши желзныя дороги, ваше электрическое освщеніе, ваши телеграфы,— все это прекрасно и очень удобно, пока оно въ порядк. Но пусть немного попортятся ваши пути и электрическіе проводы,— и вы станете несчастне, чмъ нашъ погонщикъ верблюдовъ, который не зависитъ ни отъ какой машины.
— Однимъ словомъ…
— Однимъ словомъ, европейцы могутъ много, но все это не на пользу имъ. Вы стремитесь къ познанію, мы стремимся къ справедливости и мудрости. Вы воспитываете въ своихъ дтяхъ ловкость, мы воспитываемъ въ своихъ добросердечіе. Мы уважаемъ преданіе, вы издваетесь или не довряете ему. Вы постоянно говорите о свобод, а въ то же время связаны тысячами путъ, мы вс рабы Господни, но каждый отдльный человкъ можетъ длать, что ему угодно. Счастье человческое зависитъ отъ его сердца, а не отъ знанія.
— Лучшіе изъ европейцевъ также стремятся достичь, при по мощи знанія, мудрости и добросердечія, а при помощи справедливости — свободы.
— Да продлитъ Аллахъ ваши дни, чтобы и вы дожили до этого переворота!— промолвилъ Сиди Ибрагимъ съ улыбкой и началъ перебирать свои янтарныя четки.