Два генерала, Григорович Дмитрий Васильевич, Год: 1864

Проза
Время на прочтение: 190 минут(ы)
Скачать в PDF

Д.В. Григоровичъ

Два генерала.

(Романъ изъ современной жизни.)

Полное собраніе сочиненій Д.В. Григоровича въ 13 томахъ. Томъ десятый.
3-е, вновь пересмотрнное и исправленное авторомъ изданіе.
С.-Петербургь. 1896.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

знакомитъ съ помщикомъ Люлюковымъ и, вмст съ тмъ, доказываетъ, что платформы желзныхъ дорогъ сущая находка для людей сообщительныхъ.

Годъ тому назадъ, въ іюн мсяц, не помню только какого числа, у платформы одной изъ промежуточныхъ станцій Московско-Петербургской желзной дороги, показался коротенькій, кругленькій господинъ лтъ подъ пятьдесятъ, но очень еще оживленнаго, бодраго и даже храбраго вида.
Если, какъ говорятъ, каждый человкъ боле или мене похожъ на какое-нибудь животное, то незнакомецъ ближе всего напоминалъ тхъ мелкихъ, но весьма задорныхъ птушковъ, которые извстны подъ именемъ ‘корольковъ’.
Глаза его, табачнаго цвта, безпрестанно моргали, носъ, довольно объемистый, если взять въ расчетъ незначительность роста, бросалъ тнь на его усы, въ которыхъ сильно уже пробивала сдина. Одтъ онъ былъ по-лтнему, весь въ парусин, даже картузъ, выкроенный на манеръ тхъ, какіе носятъ африканскіе стрлки, и тотъ былъ изъ парусины. Животъ его, выставлявшійся наподобіе груши, приподнималъ верхнюю часть панталонъ и, вмст съ тмъ, округлялъ жилетъ, который, въ свою очередь, выпучивался часами и табакеркой, запрятанными въ боковые карманы.
Вообще говоря, наружность этого господина рекомендовала себя самымъ пріятнымъ образомъ: добрякъ смотрлъ изъ нея во вс глаза. Можно было держать сто противъ одного, что незнакомецъ служилъ прежде въ военной служб, было даже что-то такое въ его пріемахъ и походк, что невольно говорило въ пользу кавалеріи противъ пхоты. Онъ могъ бы, кажется, съ успхомъ примнить къ себ слова Булгарина, нимало не рискуя возбудить недовріе: ‘Когда я былъ молодъ и служилъ въ уланахъ, я былъ очень ловокъ и славно танцовалъ мазурку!..’
Незнакомецъ, очевидно, только что вышелъ изъ экипажа: за стрижеными акаціями и клумбами, украшавшими об стороны станціи, виднлась объемистая, старомодная карета, запряженная четверней довольно, впрочемъ, не казистыхъ коней.
Осмотрвшись на об стороны дороги, господинъ въ парусин, въ которомъ самый близорукій изъ его знакомыхъ давно бы узналъ Сергя Львовича Люлюкова, сосдняго помщика, сладко понюхалъ изъ лукутинской табакерки съ изображеніемъ саней и тройки. Исполнивъ эту операцію съ видомъ человка, у котораго мысли текутъ невозмутимо, стройно и пріятно, онъ взглянулъ на часы, посл чего коротенькія его ножки пришли въ движеніе и внесли своего владльца по ступенькамъ платформы.
Вокругъ пустота была страшная,— совершенная тундра, солнце палило невыносимо, освщая спереди обгорлый еловый лсъ, влво и вправо убгали въ неизмримое плоское пространство сверкавшія полосы желзной дороги. Подстриженныя акаціи, клумбы съ цвтами, крашеныя ршетки, красивое зданіе станціи и самая дорога представлялась посреди всего этого чмъ-то въ род пестраго шелковаго лоскутка, нашитаго на сермяжное, обдерганное рубище. Платформа была почти пуста. На одномъ конц нсколько бабъ и мужиковъ, въ ожиданіи позда, жевали хлбъ, лежа на своихъ мшкахъ, перевязанныхъ покромками. На другомъ конц, блокурый, курносый малый, въ сюртук, только что открывалъ прилавокъ съ навсомъ. Но въ первую минуту это послднее лицо не было замчено Сергемъ Львовичемъ: блескъ платформы ослпилъ его совершенно.
Проведя нсколько разъ ладонью по глазамъ, Сергй Львовичъ прямо направился къ прилавку, передняя часть котораго видимо заставлялась принадлежностями състной торговли. Прибытіе позда не могло замедлиться, если взять въ соображеніе чудеса расторопности, выказываемыя блокурымъ малымъ, пальцы его, весьма похожіе на свиныя сосиски, съ изумительною быстротой переходили отъ водокъ яркихъ цвтовъ къ бутербродамъ пыльнаго и затасканнаго вида, отъ папиросъ къ бутылкамъ винъ съ иностранными ярлыками, отъ сухого миндальнаго пирожнаго къ кучкамъ мдныхъ денегъ. Въ ту минуту, какъ подходилъ къ нему Сергй Львовичъ, блокурый малый выставлялъ впередъ тарелку съ слоеными пирожками, такъ искусно уложенными лицевою стороной кверху, что путешественникъ могъ убдиться въ совершенной ихъ негодности тогда только, когда пирожокъ попадалъ уже въ ротъ и деньги за него были отданы.
Сергй Львовичъ очень удивился, встртивъ въ конторщик незнакомое лицо,
— Я, братецъ, прежде не видалъ тебя здсь, произнесъ онъ, посылая въ носъ новую порцію табаку. — Ты видно недавно опредлился?
— Третьяго дня поступилъ.
— Откуда?
— Съ Кокинской станціи…
Сергй Львовичъ пытливо оглянулъ приказчика моргающими глазами, мгновеніе спустя, лицо его оживилось игривою мыслью, отъ которой ноздри его задвигались, а носъ самодовольно поморщился и потянулъ воздухъ.
— Что бы ты сказалъ, братецъ, проговорилъ онъ, ухмыляясь,— если бъ я, напримръ, сълъ у тебя нсколько пирожковъ, и вдругъ оказалось бы, что я забылъ взять съ собою деньги… а?
— Мы торгуемъ на чистыя.
— Ты разв меня не знаешь? спросилъ помщикъ, бодрясь и прищуриваясь.
— Никакъ нтъ-съ.
— Эй! Тарасенко! Тарасенко! закричалъ Сергй Львовичъ, увидя всходившаго на платформу унтеръ-офицера,— поди-ка, братъ, сюда!
Тарасенко, у котораго лицо совершенно почти заслонялось бакенами, усами и бровями, подбжалъ дробнымъ шагомъ.
— Здравія желаю, ваше высокоблагородіе! сказалъ онъ, почтительно выпрямляясь.
— Вотъ, братецъ, не хочетъ мн въ долгъ поврить, а? Какъ это теб кажется, а? вымолвилъ Сергй Львовичъ, подмигивая на приказчика и самодовольно ухмыляясь.
— Всего третій день здсь, сударь, онъ, сударь, впервой васъ видитъ, сказалъ Тарасенко. — Изволите врно кого-нибудь, сударь, дожидаться? добавилъ онъ, между тмъ какъ Сергй Львовичъ послалъ бутербродъ въ ротъ, обмазавъ его горчицей.
— Да, жду жену и дочь: он здили въ Старую-Руссу, пить воды…
— Давно, сударь, изволили ухать?
— Мсяцъ назадъ, а ты ужъ и забылъ! ты же и чемоданы вшалъ.
— Такъ точно съ! спохватился Тарасенко.
Сергй Львовичъ бросилъ гривенникъ на прилавокъ, конторщикъ поспшилъ подать ему сдачу, но Сергй Львовичъ возвратилъ ее назадъ, сказавъ съ добродушною улыбкой:
— Возьми, братецъ, себ! себ возьми!
Посл чего съ самымъ довольнымъ видомъ пошелъ онъ въ другую сторону, сопровождаемый Тарасенко, который поминутно наклонялъ впередъ голову, какъ бы опасаясь не подоспть вовремя, когда заговоритъ помщикъ.
Сдлавъ нсколько шаговъ, Сергй Львовичъ сунулъ руку въ карманъ жилета, вынулъ монету и какъ бы въ разсянности опустилъ ее въ руку Тарасенко.
— Напрасно, сударь, изволите безпокоиться… замтилъ служивый, принимая даръ съ большимъ, однакожъ, удовольствіемъ.
— Возьми, братецъ, возьми, ты честный человкъ, а я люблю честныхъ людей! сказалъ поощрительно Сергй Львовичъ и отвернулъ лицо, при чемъ можно было замтить, что ноздри его двигались сильне обыкновеннаго, а въ моргавшихъ глазахъ показалась влага, какъ у внезапно расчувствовавшагося человка.
Противъ станціи, Тарасенко зачмъ-то позвали. Сергй Львовичъ пошелъ дале по направленію къ водоему, поровнявшись съ группою бабъ и мужиковъ, онъ остановился.
— Откуда вы? спросилъ онъ.
— Изъ Рожновки, отозвалась одна изъ бабъ.
— Ба! это значитъ вы всего въ двадцати верстахъ отъ меня! Дудиловку знаете?
— Какъ же, батюшка!
— Ну… а меня знаете? спросилъ Сергй Львовичъ, потягивая носомъ воздухъ.
— Нтъ, касатикъ… проговорила баба, разинула ротъ, выпучила глаза и стала подниматься, остальныя лица группы лниво и нехотя послдовали ея вримру.
— Не надо! не надо, лежите!.. торопливо предупредилъ помщикъ,— я такъ только спрашиваю, ложитесь, повторяю вамъ!
На этомъ самомъ мст онъ внезапно былъ прерванъ отдаленнымъ свисткомъ локомотива, онъ живо обернулся назадъ и торопливо зашагалъ по платформ, не отрывая глазъ отъ дымнаго столба и черной точки, которые быстро приближались. Минуты дв спустя, уже можно было различить паровозъ и машиниста, который двигалъ локтями. Еще минута,— паровозъ, шипя и фыркая, прокатилъ мимо, таща за собою нескончаемую цпь вагоновъ, раздался еще свистъ,— и поздъ остановился.
Въ первую секунду, Сергй Львовичъ ршительно не зналъ, въ какую сторону направить шаги свои, его моргающіе глаза, казалось, разомъ хотли проникнуть во вс окна вагоновъ, публика, хлынувшая на платформу, окончательно привела его въ замшательство. Онъ ринулся вправо, потомъ влво, наскочилъ на двухъ худощавыхъ дамъ, которыя суетливо переходили платформу, бросая вокругъ безпокойные взгляды и какъ бы отыскивая чего-то,— попалъ между двумя мужчинами, которые закуривали папироски у одной спички, чуть не сшибъ съ ногъ кадета съ яблоками въ рукахъ и, но всей вроятности, долго бы еще метался безъ успха, если бы неожиданно, въ сторон, не послышался знакомый дтскій голосъ:
— Папаша! напаша, мы здсь!
Вслдъ затмъ, хорошенькая блокурая двочка, веселая и рзвая какъ птичка, бросилась ему на шею.
— Ба! Врокъ! здравствуй, здравствуй, мой ангелочекъ!.. Вс здоровы? гд же мамаша? гд она? заговорилъ Сергй Лъвовичъ, нжно цлуя дочь, но въ то же время блуждая глазами во вс стороны.
— Мамаша здсь… пойдемъ… она здсь! кричала двочка, увлекая впередъ отца.
У одного изъ переднихъ вагоновъ стояла широкая дама, съ лицомъ круглымъ, какъ сайка, но однакожъ болзненнымъ, увядшимъ и совершенно лишеннымъ опредленнаго выраженія, тончайшій наблюдатель человческой физіономіи, и тотъ ничего бы не сказалъ, кром того разв, что дама эта по всей вроятности жестоко устала и ее сильно клонитъ ко сну. Вялые глаза ея, цвта фіалки, крпко вываренной въ молок, нехотя вращали мутные, луженые взгляды. При вид Сергя Львовича, она сдлала шагъ впередъ, но въ ту же секунду остановилась, задержанная одышкой и слезами, надъ глазами ея, вмсто бровей, показалисъ вдругъ два красныя пятна.
Не успла она поднести платокъ къ глазамъ, какъ уже Сергй Львовичъ длалъ усилія, стараясь обхватить ея талію своими коротенькими руками.
— Успокойся, Sophie… Дома вс здоровы! я здсь! видишь: я здсь! все благополучно! здравствуй, мой другъ, здравствуй! повторялъ онъ, устанавливаясь на цыпочки какъ танцоръ, чтобы достать губами до ея щекъ, которыя, какъ кисель, задрожали отъ его поцлуевъ.— Но oo всемъ этомъ поговоримъ посл, посл! продолжалъ онъ.— Гд Аннушка? въ другомъ отдленіи?.. Надо позаботиться, чтобы скоре вынули вещи изъ вагона.
— Мамаша отдала багажные билеты кондуктору, живо вмшалась двочка.
— Прекрасно! ну, а мшки? твой рабочій ящикъ? суетливо подхватилъ Сергй Львовичъ,— они еще въ вагон?.. я сейчасъ… ты, Sophie, подожди пока здсь… сядь сюда на скамейву… здсь совершенно безопасно… я сейчасъ.
Сказавъ это, онъ юркнулъ съ двочкой въ вагонъ и, минуту спустя, явился оттуда, отдуваясь подъ тяжестью узловъ и коробковъ.
— Сидите здсь, сію минуту отыщу Аннушку, распоряжусь насчетъ чемодановъ, проговорилъ онъ, бросаясь въ толпу и, съ первыхъ шаговъ, снова наталкиваясь на двухъ худощавыхъ дамъ, которыя бжали теперь съ другой стороны, но съ прежнимъ безпокойствомъ продолжали бросать растерянные взгляды, какъ бы отыскивая чего-то. Нсколько дале, онъ встртилъ Аннущку, она объявила, что чемоданы уже вынуты и она приставила къ нимъ солдата, Сергй Львовичъ веллъ ей итти къ вещамъ, а самъ поспшилъ возвратиться къ жен и дочери.
— Вещи вс вынуты, при нихъ Аннушка и солдатъ, сказалъ онъ, заботливо наклоняясь къ жен. — Ну что! какъ ты себя теперь чувствуешь, какъ твои нервы? Это главное!.. помогли воды?.. кажется, все благополучно!.. у насъ также все хорошо! Надо будетъ однако подождать отхода позда, будетъ удобне: суеты меньше… Ахъ, Боже мой! воскликнулъ вдругъ Сергй Львовичъ,— подожди меня здсь одну секунду…
— Куда ты, Serge?.. произнесла супруга кисло-слезливымъ голосомъ.
— Я сейчасъ… только два слова… сію секунду! возразилъ супругъ, стремительно продираясь къ толп, обступившей буфетъ, и усиливаясь протискаться къ высокому господину въ генеральской шинели.
Поровнявшись съ генераломъ, Сергй Львовичъ пріосанился, пожалъ плечами и кашлянулъ, онъ принялъ сначала видъ, какъ будто не замчаетъ сосда, черты его прыгали однакожъ отъ усилій сдержать нетерпніе. Цль его очевидно состояла въ томъ, чтобы попастъ въ лучъ зрнія сосда, но такъ однакожъ, чтобы послдній первый его замтилъ и первый къ нему обратился. Но такъ какъ это не удавалось, а съ другой стороны, съ минуты на минуту долженъ былъ послышаться звонокъ, Сергй Львовичъ сдлалъ еще шагъ впередъ и сталъ въ самый упоръ генералу. Тотъ только посторонился. Сергй Львовичъ, дорожившій каждою секундой времени, ршился тогда прямо приступить къ длу.
— Вы меня не узнаете, ваше превосходительство? произнесъ онъ, охорашиваясь.
— Виноватъ… пробормоталъ генералъ, наклоняясь съ привтливою улыбкой.
— Люлюковъ… Сергй Львовичъ… поспшилъ сказать помщикъ.
Но такъ какъ это, повидимому, ничего не объяснило генералу, Сергй Львовичъ прибавилъ:
— Помните, ваше превосходительство, четыре года назадъ, мы вмст обдали въ Петербург у родственника моего, Помпея Николаевича Пыщина?
— Ахъ, какъ же… очень пріятно… сказалъ генералъ, между тмъ какъ Сергй Львовичъ видимо захлебывался отъ внутренняго удовольствія, и ноздри его расширились и двигались…
— Вы также дете?.. Какъ же мы не встртились? спросилъ генералъ.
— Нтъ, я не ду, ваше превосходительство… Я ждалъ жену, которая здила въ Старую Руссу на воды… У меня тутъ подл имнье… Вы не можете себ представить, ваше превосходительство, какъ это удобно: сосдство съ желзною дорогой…
На этомъ мст раздался звонокъ, и Сергй Львовичъ долженъ былъ заключить свою рчь торопливымъ пожатіемъ руки, которую подалъ ему генералъ, спшившій въ свой вагонъ. Чтобы не быть опрокинутымъ толпой, хлынувшею съ платформы, Сергй Львовичъ приблизился къ вагонамъ и снова увидлъ двухъ худощавыхъ дамъ, бгавшихъ съ растерянными глазами, лица ихъ выражали на этотъ разъ совершенное отчаяніе, Сергй Львовичъ явственно даже разслышалъ, какъ одна изъ нихъ шепнула другой: ‘Mon Dieu, qu’allons nous faire?!..’ Въ другое время Люлюковъ, отличавшійся вообще большой услужливостью, не преминулъ бы тмъ или другимъ способомъ вывести ихъ изъ затруднительнаго положенія, но, во-первыхъ, онъ уже опоздалъ для этого, во-вторыхъ, обязанности супруга и отца давно призывали его на другой конецъ платформы.
— Прекрасно! все уже здсь:— и чемоданы, и Аннушка!.. заговорилъ онъ, подбгая къ жен и дочери, подл которыхъ суетились: горничная, солдатъ Тарасенко и еще лакей въ синей, довольно потертой ливре, съ красными выпушками.— Берите вещи, пойдемте… теперь мы можемъ отправиться… Дай мн руку, мой другъ… Врокъ, ступай впередъ!.. Ты однакожъ прости меня, душа моя, что я оставилъ васъ однхъ, торопливо подхватилъ Сергй Львовичъ,— я нисколько не виноватъ! Ты знаешь, у меня везд столько знакомыхъ! Меня вс знаютъ! я и радъ бы… но это совершенно противъ моей воли… пойдемте скоре, чтобы снова кого-нибудь не встртить… Врокъ, ступай впередъ!..
Въ отвтъ на такія оправданія, Софья Алексевна (такъ звали Люлюкову) не произнесла ни слова, луженые глаза ея смотрли совсмъ въ другую сторону, повидимому, она не слыхала даже, что говорилъ Сергй Львовичъ.
Спустившись съ платформы и обогнувъ станцію, семейство вышло на площадку, гд ожидала ихъ старомодная карета. Кучеръ, сидвшій на козлахъ съ вытянутыми вожжами, снялъ обими руками шляпу и поклонился. Минуту спустя, вещи были уложены и вс услись. Лошади дружно рванули, карета двинулась и тутъ же повернула на пыльный проселокъ.

ГЛАВА ВТОРАЯ,

въ которой кротость семейныхъ сценъ омрачается столкновеніемъ несогласныхъ взглядовъ на вещи.

Говоря по справедливости, собственно теперь только надлежало судить о томъ, насколько Сергй Львовичъ обрадовался прізду жены. До сихъ поръ радость, развлекаемая, какъ мы видли, то тмъ, то другимъ обстоятельствомъ, не имла положительно никакой возможности сосредоточиться, она, естественно, могла вполн высказаться только на свобод. Такъ дйствительно и случилось.
Не взирая на большія неудобства, представляемыя толчками кареты, Сергй Львовичъ не переставалъ припадать къ рук жены и цловалъ дочь со всею горячностью нжнйшаго отца, онъ въ то же время осыпалъ ихъ заботливыми разспросами о томъ, хорошо ли он совершили путешествіе, гд были, что видли, какая была погода, въ какихъ гостиницахъ останавливались, и проч.
Софья Алексевна, между тмъ, только разъ обратилась къ мужу: ей хотлось узнать, получилъ ли онъ въ ея отсутствіе письмо отъ сына.
— Получилъ, возразилъ супругъ,— но разв ты не видалась съ нимъ въ Петербург?
— Нтъ…
— Стало-быть, онъ еще въ Дерпт, мудренаго нтъ: онъ только что кончилъ свою диссертацію, вроятно, это обстоятельство задержало его лишнее время. Онъ пишетъ, впрочемъ, что все благополучно, все такъ хорошо, какъ нельзя быть лучше… Онъ думаетъ наврно пріхать ко дню твоего рожденія… Но ты что-то не весела, мой другъ, замтилъ Сергй Львовичъ, неожиданно перебивая самого себя,— лицо твое ясно говоритъ мн объ этомъ… Если я не привезъ дтей встрчать тебя, такъ это потому, во-первыхъ, что они не умстились бы въ маленькомъ тарантас, большой тарантасъ до сихъ поръ еще не возвращаетъ этотъ проклятый кузнецъ… во-вторыхъ, я отчасти сдлалъ это съ умысломъ: мн хот.тось раздлить радость встрчи, я такъ расчелъ: на станціи — буду я, при възд въ деревню — дти!.. Теб, однакожъ, кажется, не совсмъ-то удобно сидть?.. прислонись сюда… еще… еще немножко… вотъ такъ!.. Скажи-ка теперь, что длается въ Петербург? Ты, конечно, видла дядю Помпея Николаевича, заключилъ Сергй Львовичъ, нетерпливо моргая глазами.
— Да, онъ былъ у меня, потомъ я къ нему похада…
— Ахъ, папаша, какъ хорошо у дядюшки! живо вмшалась Врочка. — Какая у него дача, какъ много цвтовъ! Онъ живетъ на Аптекарскомъ остров… такъ, мамаша?.. Мы тамъ вдь были! Какой великолпный садъ…
— Ну, какъ вообще былъ съ тобою Помпей Николаевичъ?.. озабоченнымъ тономъ спросилъ Люлюковъ, трепля въ то же время щечку дочери.
— Какъ всегда, онъ очень хорошо меня принялъ… возразила какъ бы черезъ силу Софья Алексевна.
— Сегодня же напишу ему и буду благодарить его! съ чувствомъ проговорилъ Сергй Львовичъ.
Софья Алексевна хотла что-то еще прибавить, но въ эту самую минуту Врочка, не перестававшая выглядывать на дорогу, закричала, что видна деревня, при этомъ Люлюкова замолкла и опустилась на подушки.
— Мамаша, мамаша, кричала двочка,— посмотри, вотъ ужъ и садъ показался! Сейчасъ прідемъ! сейчасъ! подхватила она, радостно подпрыгивая.— Охъ, какъ мн хочется скоре увидать Катю, Соню, Кокошу… тетю Зину… Ольгу Ивановну… всхъ, всхъ хочу видть!.. вотъ и садъ нашъ… мамаша! вотъ Катя и Соня!
При этомъ извстіи, пухлое лицо Софьи Алексевны окончательно раскисло, и она поспшила приложить къ нему платокъ. Сергй Львовичъ торопливо придвинулся къ жен, взялъ ея руку и также заморгалъ глазами, предстоящая сцена не могла не производить на него своего разслабляющаго дйствія, онъ самъ былъ очень слезливъ и нервенъ,— особенно стало это замтно въ послдніе два года посл обнародованія эманципаціи…
Карета, миновавъ большую, срую деревню, лпившуюся на берегу пруда, повернула вдругъ въ длинную березовую аллею. Въ глубин ея показался домъ и уголъ стараго сада, минуту спустя, изъ сосднихъ кустовъ вышла на дорогу группа дтей въ блыхъ платьяхъ.
— Вотъ они! вотъ они! Я ихъ всхъ вижу! восторженно закричала Врочка, хлопая въ ладоши.
Сергй Львовичъ поспшно высунулся изъ окна.
— Скорй, скорй! крикнулъ онъ кучеру. — Полно, другъ мой… присовокупилъ онъ, ныряя опять въ карету и приступая къ жен, которая начала всхлипывать. — Нтъ, я вижу, твои нервы нисколько не поправились… Ты напрасно такъ распускаешься…
Сергй Львовичъ, самъ, повидимому, крпившійся черезъ силу, приказалъ кучеру остановиться, какъ только услышалъ дтскіе голоса.
Едва приказаніе было исполнено, онъ распахнулъ дверцы кареты, высадилъ сначала дочь, потомъ приступилъ къ высаживанію жены, соблюдая, чтобъ она отъ волненія и слезъ, застилавшихъ зрніе, не оступилась какъ-нибудь на подножкахъ.
Прежде еще, чмъ Софья Алексевна успла утвердиться на земл, мальчикъ лтъ шести и дв двочки повисли на ея ше. Сергй Львовичъ, желая облегчить жену, попробовалъ было приподнять дтей и придержать ихъ на всу, но не осилилъ и ограничился тмъ, что ухватилъ жену подъ руку. На выручку, къ счастію, подоспла костлявая особа женскаго пола съ тощимъ лицомъ, украшеннымъ парою водянистыхъ глазъ на выкат и римскимъ носомъ, въ значительной уже степени подсушеннымъ временемъ, тщательно гофрированныя бандо рденькихъ блокурыхъ волосъ, сердоликовая брошка на груди и пудра на лиц служили яснымъ доказательствомъ заблужденій человческихъ касательно борьбы противъ силъ природы. Дама эта (слдовало бы сказать: двица, потому что она не была еще замужемъ), имвшая въ общемъ своемъ ансамбл большое сходство съ подстрленною цаплей, доводилась Люлюковой дальнею родственницей, он воспитывались въ одномъ институт, и съ тхъ поръ никогда не разлучались.
Тутъ находилась еще гувернантка Люлюковыхъ,— молоденькая, весьма не дурная собой брюнетка, съ волосами коротко остриженными и завитыми, какъ говорится, ‘въ крутую’. Съ перваго взгляда можно было узнать въ ней образчикъ тхъ двушекъ, которыхъ въ среднихъ провинціальныхъ кругахъ называютъ обыкновенно ‘барышнями-растрепе’, а въ губернскихъ, уже боле утонченныхъ кругахъ, ‘барышнями съ растрепанными чувствами’. Если только подобныя опредленія основываются въ наружныхъ свойствахъ, гувернантка Люлюковыхъ вполн ихъ оправдывала. Кринолинъ ея, качавшійся какъ колоколъ, странно выпучивался какъ-то на одинъ бокъ, рубашка изъ краснаго кумача, обшитая блыми шнурками, была весьма сомнительной свжести, колечки на рукахъ обращали вниманіе на ея пальцы съ объденными ногтями. Въ ея походк, взгляд, было что-то невыразимо самоувренное, заносчивое, смлое и ршительное. Она казалась очень веселою, можно было думать,— картина трогательной семейной встрчи пробуждала въ ней такое чувство.
— Дти, тише, осторожне, не бросайтесь такъ!.. говорилъ разнженный Сергй Львовичъ, удерживая особенно мальчика, который, повиснувъ на ше матери, барабанилъ безъ милосердія ногами по ея животу,— ну, довольно, полно!.. Вы довольно выказали вашу радость… Мамашенька вритъ, что вы радуетесь ея прізду… мамашенька совершенно вритъ…
Тутъ хорошенькая гувернантка поспшила даже отвернуться и закашляться: смхъ душилъ ее.
Освобожденная отъ дтей, Люлюкова поступила въ объятія Зинаиды Львовны (такъ звали подругу дтства), послдняя съ какою-то пламенною восторженностью обвила Софью Алексевну руками и подняла даже при этомъ глаза къ небу. Посл этого Люлюкова, дйствительно очень уставшая отъ волненій и дороги, обратилась къ гувернантк.
Та ограничилась пожатіемъ руки, и поклонилась съ какимъ-то вычурнымъ достоинствомъ.
— Ну, mesdames, домой! Дти, маршъ впередъ! вмшался Сергй Львовичъ. — Ба! да гд же Коко! Коко? обратился онъ къ мальчику, который въ это время усплъ вскарабкаться на козлы кареты.— Коко, что это значитъ? кто теб позволилъ? И, наконецъ, какъ теб, братецъ, не стыдно! мамаша только-что пріхала, а ты, вмсто того, чтобы быть съ ней, какъ сестры,— ты взлзъ на козлы… Стыдись, братецъ, стыдись! Слзай скорй!
— Николай Сергевичъ, пожалуйте къ паненьк, пробасилъ кучеръ.
Коко, взявшій уже одну вожжу въ руки, не тронулся съ мста, онъ только побагровлъ.
— Николай Сергевичъ, пожалуйте, я васъ возьму на ручки… сказалъ въ свою очередь лакей въ потертой ливре.
Но шестилтній Николай Сергевичъ, въ отвтъ на это, отвернулся и запищалъ тоненькимъ голоскомъ.
— Коко, сію минуту домой! закричалъ Сергй Львовичъ, не обращая никакого вниманія на знаки, которые подавала ему Зинаида Львовна.
Зная вспыльчивый нравъ Сергя Львовича и предвидя сцену, Зинаида Львовна мигнула дтямъ, и, нжно взявъ подъ руку Люлюкову, повела ее скоре къ дому.
— Сидоръ! энергически крикнулъ между тмъ Сергй Львовичъ, обратясь къ лакею.— Сидоръ, сними съ козелъ Николая Сергевича и неси его въ домъ!
Распорядившись такимъ образомъ, Сергй Львовичъ зашагалъ, чтобы догнать жену, но былъ остановленъ гувернанткой.
— Извините меня, сказала она, бойко поглядывая своими черными глазами,— не могу я вамъ въ этомъ сочувствовать. Это… это совершенный деспотизмъ…
— Въ чемъ сочувствовать? Какой деспотизмъ? нетерпливо спросилъ Люлюковъ, прислушиваясь съ видимымъ неудовольствіемъ къ воплямъ сына, который неистово бился на рукахъ Сидора.
— Что за бда, что мальчику хотлось посидть на козлахъ?..
— Помилуйте, Ольга Ивановна, горячо вступился Сергй Львовичъ,— мать только-что пріхала, не успла поцловать его, какъ онъ уже шмыгъ на козлы… Что же это такое, въ самомъ дл?.. Надо ему внушить… необходимо внушить…
— Нтъ-съ, какъ хотите, это деспотизмъ, самый возмутительный деспотизмъ! заговорила въ свою очередь и такъ же горячо Ольга Ивановна,— вы этимъ только насилуете въ ребенк свободное проявленіе личности! Ему хочется обнять мать,— прекрасно. Хочется вмсто того ссть на козлы,— что за бда? Дайте ему волю располагать, по крайней мр, своими чувствами! Заставляя его насильственно исполнять ваши желанія, вы подавляете въ немъ личное чувство и убиваете въ немъ всякую индивидуальность! продолжала Ольга Ивановна, не замчая, въ увлеченіи своемъ, насколько взглядъ ея касательно естественнаго развитія мальчиковъ расходился со взглядомъ на двочекъ, которыхъ муштровала она самымъ крутымъиобразомъ, заставляя ихъ съ утра до вечера долбить такіе предметы, которые ей самой были и скучны, и не подъ силу.— Да, Сергй Львовичъ, заключила Ольга Ивановна, потрясая своими локонами,— дйствуя такимъ образомъ съ ребенкомъ, вы отнимаете у него всякую иниціативу, всякую самостоятельность!
— О какой самостоятельности вы мн говорите? Я право васъ не понимаю! воскликнулъ разгоряченный помщикъ.— Какая самостоятельность въ шестилтнемъ мальчуган? Я хочу, чтобы прежде всего онъ меня слушалъ: вотъ и вся тутъ иниціатива! Другой я не знаю,— да-съ, и больше ничего!.. заключилъ онъ, поворачиваясь спиною и поспшая присоединиться къ семейству, которое подходило къ дому.
Пропустивъ Сергя Львовича и заклеймивъ его затылокъ презрительнымъ взглядомъ, Ольга Ивановна, къ великому удивленію, не выказала, однакожъ, никакого участія къ судьб бднаго Коко, который тутъ же, въ двухъ шагахъ, продолжалъ биться и кричать на рукахъ Сидора. Она прошла мимо такъ же равнодушно, какъ бы его вовсе не было, бдный Коко не удостоился даже одной искры того огня, который пылалъ въ глазахъ Ольги Ивановны, когда она защищала его нравственную независимость.
Надо думать, назначеніе Ольги Иваповны состояло въ томъ, чтобы быть только проводникомъ идей извстнаго рода, горизонтъ ея дйствій ограничивался, вроятно, скоре распространеніемъ гуманитарныхъ и прогрессивныхъ началъ, чмъ примненіемъ ихъ къ практик, послднимъ, какъ дломъ нкоторымъ образомъ уже матеріальнымъ, примнительнымъ и слдовательно второстепеннымъ, могли заниматься обыкновенныя личности — трутни человчества.
Заклеймивъ удалявшагося ретрограда новымъ презрительнымъ взглядомъ, ‘отвлеченная’ Ольга Ивановна направилась къ дому, который… Но нтъ, пусть лучше домъ будетъ въ слдующей глав.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

‘Ненасытный верзила’, со включеніемъ и разныхъ домашнихъ обитоятельствъ и частныхъ соображеній.

Домъ въ Дудиловк, если смотрть на него со стороны старой почтовой дороги, откуда виднлся онъ верстъ за восемь, рекомендовалъ себя какъ нельзя лучше: огромный, въ два этажа, съ мезонинами, надстройками и надворными флигелями, онъ издали принималъ величественный видъ замка и невольно поражалъ каждаго путешественника, одареннаго сколько-нибудь близорукостью. Вблизи было, однакожъ, совсмъ не то: вблизи величавость исчезала, какъ исчезаетъ часто величавость, когда начинаешь разсматривать ее на близкомъ разстояніи. Глазъ встрчалъ неуклюжее, изветшалое строеніе, Богъ всть, какъ еще державшееся. Дло въ томъ, что это былъ одинъ изъ тхъ домовъ, которые строились, лтъ семьдесятъ назадъ, помщиками, имвшими тысячи полторы душъ. Доставаясь потомъ по наслдству сыну или внуку, которымъ пришлось получить по раздлу всего душъ триста, дома этого рода ставятъ послднихъ въ чрезвычайно критическое положеніе, положеніе доходитъ до трагическаго, когда наслдникъ въ триста душъ,— какъ, напримръ, Сергй Львовичъ,— считаетъ священнйшею своею обязанностью поддержать достойнымъ образомъ жилище своихъ предковъ. Уже одна починка крыши и возобновленіе рамъ во второмъ этаж до такой степени подрзали финансы Сергя Львовича, что онъ тутъ же заложилъ бы свои триста душъ, если бъ это не было уже сдлано его предшественникомъ. Словомъ сказать, домъ поглотилъ бы Сергя Львовича, какъ въ блаженныя времена китъ поглотилъ Іону, но встртилось, къ счастью, обстоятельство, которое неожиданно его выручило.
Люлюковъ, посщавшій съ похвальнымъ рвеніемъ дворянскіе выборы и выбранный, наконецъ, въ дворянскіе предводители (съ этою цлью собственно и было предпринято возобновленіе дома), былъ на второе трехлтіе неожиданно забаллотированъ. Вотъ это какъ случилось. Сначала гг. дворяне, преисполненные чувствомъ сердечной признательности къ бывшему своему предводителю, неотступно просили его не оставлять своего поста и вновь баллотироваться. Сергй Львовичъ, какъ принято обыкновенно въ такихъ торжественныхъ случаяхъ, поблагодаривъ гг. дворянъ, началъ отказываться, приводя въ оправданіе домашнія свои обстоятельства (голосъ его былъ сильно растроганъ и онъ нсколько разъ прикладывалъ руку къ сердцу), просьбы гг. дворянъ были, однакожъ, такъ убдительны, въ ихъ голос и взглядахъ проглядывало столько искренняго чувства, что Сергй Львовичъ не могъ бы не согласиться даже въ томъ случа, если бы въ самомъ дл питалъ жестокое намреніе отказаться.
Когда посл баллотировки сосчитаны были шары, открылось, что гг. дворяне единодушно забаллотировали Люлюкова, или, какъ выражаются въ провинціи: ‘чистоганомъ прокатили его на вороныхъ’.
Случай, когда гг. дворяне убдительно просятъ кого-нибудь баллотироваться, и потомъ на чистоту забаллотировываютъ, хотя самъпо-себ не представляетъ ничего новаго, сдлалъ тмъ не мене сильное впечатлніе на Сергя Львовича. Отказавшись отъ предводительства и даже отъ сношеній съ дворянами своего узда, Сергй Львовичъ объявилъ, что не станетъ давать ни копейки на поддержку ‘ненасытнаго верзилы’,— такъ называлъ онъ обыкновенно праддовскій домъ. Въ то же время ршено было переселиться въ Москву, съ тмъ, чтобы прізжать въ Дудиловку только на лтніе мсяцы.
Не случись, впрочемъ, баллотировки, Люлюковъ, все равно, рано или поздно, пришелъ бы къ тому же концу, относительно перезда въ столицу.
Уже доказано рядомъ самыхъ точныхъ изслдованій надъ природою человка, что какъ только финансы какого-нибудь смертнаго приходятъ въ колебаніе или упадокъ, первая забота такого смертнаго состоитъ не въ томъ, чтобъ ихъ поправить, но въ томъ, чтобы скрыть, что финансы поколебались.
Въ вровинціи всего трудне достигнуть такой цли. Главнымъ препятствіемъ служитъ здсь слишкомъ большая короткость отношеній между людьми, короткость эту обусловливаетъ патріархальность сельскихъ нравовъ. Скромнйшій гость, заживаясь нсколько дней сряду у сосда, поневол поставленъ въ необходимость бросить нсколько взглядовъ въ бокъ и уловить нсколько чертъ изъ закулисной обстановки гостепріимнаго крова. Всего этого, конечно, не можетъ случиться въ город, тамъ даже любознательный гость рдко найдетъ случай заглянуть дальше гостиной.
Въ деревн, слдовательно, малйшая экономическая перемна, вынужденная вашими обстоятельствами (не говорю уже объ уменьшеніи слугъ и лошадей, но если, напримръ, въ прошломъ году за обдомъ на именинахъ жены подавалась спаржа, а въ ныншнемъ ее замнилъ шпинатъ съ крутыми яйцами), все это никакъ не ускользнетъ отъ проницательности сосда и неминуемо послужитъ ему комментаріемъ для опредленія грустнаго факта, что дла ваши въ значительной степени приходятъ въ упадокъ.
Изъ этого ясно слдуетъ, что какъ только провинціальнаго жителя, какъ говорится, ‘схватитъ поперекъ живота’, первая его забота должна состоять въ томъ, чтобы какъ можно скоре перебраться въ столицу. Начать съ того: всть о вашемъ отъзд не успетъ еще распространиться по узду, какъ уже почувствуется поворотъ въ мнніяхъ касательно вашей особы, слухи о вашемъ разстройств, подтверждаемые шпинатомъ съ крутыми яйцами, замнившими спаржу, и также другими не мене убдителышми доказательствами, тотчасъ же встртятъ энергическій отпоръ въ самомъ факт отъзда. Вс заговорятъ въ одинъ голосъ: ‘Г* ухалъ съ семействомъ на зиму въ столицу, гд же, говорили, разстроенныя его дла? Все вздоръ, стало-быть, чепуха, нелпица и сплетни!’ Возстановивъ себя такимъ образомъ до извстной степени въ глазахъ общества, вы извлекаете изъ вашей поздки ту еще выгоду, что самые эти толки неминуемо произведутъ благотворное дйствіе на ваше самолюбіе, послднее очень важно, если принять во вниманіе, что при разстроенныхъ обстоятельствахъ самолюбіе всегда боле или мене находится въ раздраженномъ состояніи. Но это еще не все: оторвавшись отъ деревни какъ коренной ея житель, прізжая туда только на лто, а на зиму снова отправляясь въ столицу, вы можете смло поздравить себя съ разршеніемъ труднйшаго жизненнаго вопроса: вы освободили себя разъ навсегда отъ роли домохозяина, которая (припомните сами!) служила вамъ всегда, при безденежьи, источникомъ самыхъ назойливыхъ огорченій. Принимая сосда лтомъ въ деревн, вы сами теперь поспшите предупредить его относительно царствующаго вокругъ безпорядка, вы первый теперь обратите его вниманіе на треснувшую штукатурку, на бревенчатыя стны, на полинявшіе обои: ‘Мы здсь, какъ видите, ведемъ совершенно бивачную жизнь, главная наша квартира собственно въ Москв, говорите вы, производя увеселительные жесты, приправленные добродушною улыбкой,— согласитесь сами: для двухъ-трехъ мсяцевъ не стоитъ устраивать, къ тому же, лтомъ везд хорошо. Былъ бы свжій воздухъ и садъ для дтей,— это главное!’
Въ Москв вы не перестаете жаловаться гостямъ на тсноту и неудобства помщенія: ‘Мы здсь какъ на бивак, повторяете вы съ тми же увеселительными жестами и улыбками:— ни гостиной порядочной, ни залы, гд бы дти могли рзвиться свободно… какъ, напримръ, въ деревн. Москва ваша,— ужасъ! Не требуй этого воспитаніе дтей, мы никогда не разстались бы съ деревней, здсь не столько живешь, сколько, такъ-сказать, временно прозябаешь…’ и т. д.
Короче, изъ всхъ способовъ, изобртенныхъ въ послднее время помщиками, которые явно уже разстроились, но желаютъ еще поддержать свое достоинство, способъ переселенія на зиму въ столицу, подъ предлогомъ воспитанія дтей, самый удобный и врный.
Отказавшись давать деньги на поддержку ‘верзилы’, Сергй Львовичъ счелъ также необходимымъ отказаться отъ плановъ преобразованія внутри дома. Все осталось почти въ томъ же вид, какъ было въ старину. Зала, гостиная и кабинетъ, комнаты, гд производится обыкновенно постоянная выставка домашнихъ сокровищъ, обставлены были стародавнею мебелью, подушки на ней были такъ жестки, что каждый, кто садился на нихъ съ необдуманною смлостью, разбивался вдребезги, какъ объ скалу. Улучшенія, сдланныя Сергемъ Львовичемъ, были самыя незначительныя, они почти ограничивались старымъ фамильнымъ портретомъ съ проткнутою щекой и косыми калмыцкими глазами., Сергй Львовичъ веллъ снести его съ чердака, гд задали его мыши, и повсилъ въ зал, гд нещадно засиживали его теперь мухи. Портретъ этотъ, полуфантастическаго свойства, принадлежалъ татарину Люлюку, родоначальнику фамиліи Люлюковыхъ,— преданіе, особенно часто выставляемое на видъ приходскому священнику, отцу Леониду, успвшему также давно затвердить наизусть, что предки Софьи Алексевны были еще древне и знамените: по отцу происходила она отъ древней чисто славянской фамиліи Золотухиныхъ, по матери доводилась родною племянницей Помпею Николаевичу Пыщину, послдній былъ человкъ нашего вка, но столь знаменитый и значительный, что каждый разъ, какъ произносилось громко его имя (а оно иначе никогда не произносилось въ Дудиловскомъ дом), отецъ Леонидъ робко привставалъ со стула.
Къ портрету Сергй Львовичъ прибавилъ только зеленыя шерстяныя занавски и портьеры, которыя каждую весну и осень сопровождали семейство изъ Москвы въ деревню и обратно, такою же матеріей обиты были диваны и стулья гостиной, послдніе возобновлялись каждыя пять-шесть лтъ, и всякій разъ по сюрпризу въ день рожденья Софьи Алексевны. Точность требуетъ еще присоединить къ числу нововведеній нсколько мдныхъ плевальницъ и дв зеленыя кадки съ плющемъ, который огибалъ дверь изъ залы въ гостиную. Такое украшеніе часто, впрочемъ, встрчается въ помщичьихъ домахъ, оно даже совершенно непонятно, если обсудить, что плющъ всегда является въ пересохнувшемъ вид и, вмст съ плевальницами, почти исключительно интересуетъ только однхъ домашнихъ кошекъ.
Вншняя и внутренняя обстановка ‘ненасытнаго верзилы’ пришла, впрочемъ, къ крайнему предлу своей скромности только въ эти послдніе два года, до того времени ‘верзила’, съ своею подновленною крышей и новыми рамами, смотрлъ еще бодрымъ маститымъ старцемъ, которому внуки, въ день именинъ, надли новую ермолку и подвязали новый галстукъ. Воздвигнутый, какъ мы замтили, лтъ семьдесятъ назадъ, почти безъ жертвы со стороны прежняго своего владльца (рубили его даромъ крпостные дудиловскіе мужики и притомъ изъ не купленнаго дудиловскаго лса),— ‘верзила’, казалось, врить не хотлъ въ несокрушимость того принципа и той силы, которые его соорудили. Самый приказъ Сергя Львовича — не выдавать боле ни копейки на поддержку дома, встрченъ былъ послднимъ съ полнйшимъ равнодушіемъ. Дйствительно, пока еще не отъ чего было падать духомъ: года не проходило безъ того, чтобы закоренлыя старческія убжденія ‘верзилы’ не встрчали краснорчиваго подтвержденія, въ стнахъ его то и дло раздавался голосъ Сергя Львовича: ‘эй, Софронъ, починить въ дом балконъ!’ ‘Никаноръ, законопатить уголъ къ саду!’ ‘Зензевй! обмазать глиной фундаментъ!’ и т. д. Посл каждаго изъ этихъ приказаній, исполнявшихся безъ прекословія, ‘верзила’, казалось, только прищуривался и говорилъ про себя: ‘не выдавай, пожалуй, на меня денегъ,— мн не хуже отъ этого, меня все-таки и чинятъ, и конопатятъ!’
Такъ продолжалось до той поры, когда разъ т же стны ‘верзилы’ потряслись извстіемъ, что Софронъ, Зензевй и Никаноръ ни за что уже не станутъ подновлять его, довольствуясь одними приказаніями Сергя Львовича, но потребуютъ еще въ придачу денежныхъ жертвъ со стороны владльца. Дло, очевидно, стало изъ рукъ вонъ плохо. Съ перваго же лта, ‘верзила’, неподкрашенный и неподтыканный, пересталъ улыбаться, щеки его покрылись трещинами и морщинами, какъ у старой барыни, которая вдругъ перестала блиться и румяниться. Единственнымъ утшеніемъ ‘верзилы’ осталась многочисленная дворня, храпвшая во всхъ его углахъ и закоулкахъ, или сновавшая по всмъ направленіямъ обширнаго двора, въ этомъ грезилось ему напоминаніе минувшихъ дней золотого вка,— вка его невозвратно протекшей юности. Но когда отняли у него и эту послднюю радость, когда, въ одно прекрасное утро, изъ сорока семи дворовыхъ людей, остались только подслповатый кучеръ Власъ, старая нянька Ульяна, да лакей Петръ Кондратьевичъ съ женою, когда, три дня сряду, кухня не огласилась звукомъ ножа, потому что бывшій поваръ заломилъ вдругъ такую цну, что Сергй Львовичъ приказалъ въ тотъ же мигъ вытолкать его взашей, когда на опуствшемъ барскомъ двор изрдка стали показываться чужіе наемные люди, Петръ, Прохоръ и горничная Аннушка,— тогда ‘верзила’ окончательно уже опустился, пріунылъ и насупился.
Вмст съ нимъ насупился и даже какъ будто похирлъ самъ Сергй Львовичъ. Хотя это произошло, какъ мы видли, не настолько, чтобы нельзя было заключить сразу о томъ, что въ молодости онъ былъ очень ловокъ и славно танцовалъ мазурку,— ближніе его знакомые находили, однакожъ, что онъ ‘шибко опустился’. Человкъ самаго веселаго нрава, безпечный и въ высшей степени снисходительный и добрый, онъ вдругъ началъ выказывать т же симптомы раздражительности, какъ было посл измннической забаллотировки. Раздражительность возбуждалась теперь только другими причинами, тогда избгали говорить съ нимъ о дворянахъ, теперь не слдовало прикасаться къ крестьянамъ, ‘этимъ добрымъ дудиловскимъ мужичкамъ’, какъ называлъ онъ ихъ прежде, и ‘этимъ неблагодарнымъ скотамъ’, какъ сталъ онъ называть ихъ въ послднее время.
Но объ этомъ посл, намъ необходимо скоре присоединиться къ Сергю Львовичу, который старается догнать жену, прежде, чмъ она войдетъ въ домъ.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,

состоящая изъ сюрпризовъ и короче знакомящая съ членами семейства.

Сергй Львовичъ настигнулъ жену уже въ прихожей, онъ вошелъ въ ту минуту, какъ она цловалась съ нянькой Ульяной, старушкой лтъ семидесяти, выняньчившей Сергя Львовича, потомъ поочередно всхъ его дтей. Шепнувъ что-то Зинаид Львовн, все еще державшей подъ руку свою подругу, Люлюковъ, къ которому успла возвратиться веселость, пригласилъ всхъ итти въ залу.
Тамъ былъ уже накрытъ столъ. Не считая двухъ пузатыхъ графиновъ съ квасомъ, на стол красовались: початая бутылка хересу противъ стула Сергя Львовича и большой букетъ цвтовъ противъ тарелки Софьи Алексевны. Голоса Кати, Сони, Маши и только что пріхавшей Врочки звонко долетали изъ саду въ растворенныя окна.
Какъ бы случайно проведя жену мимо букета, Сергй Львовичъ пріостановился и кашлянулъ два раза. Невниманіе жены, которая такъ была поглощена Зинаидой Львовной, что не повела даже глазомъ, нсколько обидло супруга, но это продолжалось всего секунду, веселость и оживленіе въ тотъ же мигъ отразились на его щекахъ, въ немъ видимо играла какая-то мысль, подстрекавшая въ высшей степени его нетерпніе и не дававшая ему угомону. Мигая украдкой Зинаид Львовн, онъ взялъ жену подъ другую руку, и суетливо повелъ ихъ обихъ изъ залы въ коридоръ, оттуда вверхъ по лстниц во второй этажъ, гд находились собственно жилыя комнаты, тутъ, между прочимъ, была и спальня Люлюковой.
Войдя въ нее и окинувъ глазами стны, только что оклеенныя новыми обоями и даже издававшія кислый запахъ клея, Софья Алексевна ограничилась тмъ лишь, что обмнялась съ подругой выразительнымъ пожатіемъ руки. Сергй Львовичъ не замтилъ этого движенія.
— Я, Serge, очень теб благодарна… но зачмъ все это?.. зачмъ?.. проговорила Софья Алексевна, обративъ къ мужу увлаженный взглядъ.
— Душа моя, ты давно этого желала! воскликнулъ нсколько умиленный супругъ,— я это зналъ! давно зналъ!..
Софья Алексевна отрицательно покачала головой.
— Пожалуйста не скрывай! не думай, главное, чтобы кто-нибудь высказалъ мн твою мысль, убдительнымъ тономъ подхватилъ Сергй Львовичъ,— ни дти, ни Зиночка, никто не сказалъ ни слова!.. (Выразительное пожатіе руки было на этотъ разъ со стороны Зинаиды Львовны). Я нарочно ждалъ твоего отъзда, чтобы сдлать теб этотъ маленькій сюрпризъ… Сущая бездлица: всего нсколько кусковъ обоевъ… конечно такъ, но посмотри, между тмъ, какую веселость эта бездлица придала твоей комнат!.. добавилъ онъ, весело размахивая во вс стороны руками и стараясь этою оживленною пантомимой навести глаза жены на мебель и ширмы, обитыя новымъ ситцемъ.
Сергй Львовичъ, казалось, только и ждалъ этой минуты, восторгъ и радость неистово забушевали въ его моргающихъ глазахъ. Не давъ жен произнести слова, не давъ ей даже хорошенько осмотрться, онъ съ необычайнымъ проворствомъ схватилъ ее за талію, опустилъ въ ближайшее кресло, качнулъ ее раза два сверху внизъ, чтобы дать почувствовать эластичность новыхъ пружинъ, въ тотъ же мигъ приподнялъ ее опять на ноги, тутъ же погрузилъ на сосдній диванъ, и снова подвергнулъ испытанію новыя пружины. Склонный увлекаться и развеселяться такъ же скоро, какъ и падать духомъ, Сергй Львовичъ не остановился на этомъ. Бросивъ Зинаид Львовн взглядъ, который ясно говорилъ: ‘озадачивать, такъ озадачивать!’ — и вовсе не замчая, что глаза послдней магнетически устремлялись на Софью Алексевну, съ очевидною цлію поддержать въ ней нравственныя и физическія силы, онъ снова приподнялъ жену и повелъ ее за ширмы, но такъ, однакожъ, чтобы глазамъ ея представилась сначала одна кіота съ образами, посл этого онъ вдругъ повернулъ ее лицомъ къ постели, завшенной новымъ кисейнымъ пологомъ, прикрпленнымъ къ потолку розовымъ бантомъ.
— Это теб отъ мухъ!.. отъ мухъ!.. воскликнулъ Сергй Львовичъ, приходя неожиданно въ умильное состояніе.
Тутъ онъ обнялъ жену, стараясь отвернуть голову, частію чтобы свободно моргать увлаженными глазами, частію потому, что ребро лифа какъ разъ пришлось ему поперекъ носа.
Разсудивъ въ простот своей безхитростной души, что все это можетъ черезчуръ уже потрясти и безъ того разстроенные нервы супруги, Сергй Львовичъ объявилъ наотрзъ, что сюрпризы кончены, во что бы ни стало, слдовало ему теперь какъ можно скоре развлечь, разсять и даже укрпить Софью Алексевну. На этомъ основаніи, онъ поспшилъ принять веселый, улыбающійся видъ,— на что, впрочемъ, не потребовалось съ его стороны слишкомъ большихъ усилій.
— Ты устала, я знаю, заговорилъ онъ,— но сдлай надъ собой еще крошечное усиліе: не отдыхай до поры до времени! Во-первыхъ, ты испортишь себ ночь, во-вторыхъ, сейчасъ обдать, въ-третьихъ… но въ-третьихъ, я попросту самъ не допущу тебя до этого…
— Но, Сергй Львовичъ… начала было супруга.
— И не говори: — не допущу, не допущу! кричалъ Сергй Львовичъ, размахивая руками.
— Но, Сергй Львовичъ… вмшалась Зинаида Львовна.
— Ничего не хочу слушать! — ничего, ріиительно! продолжалъ Люлюковъ. — Что же это такое, въ самомъ дл: ждали цлый мсяцъ, сегодня пріхала и вдруг не увидишь тебя цлый день! Нтъ, ты просто и не имешь права лишить всхъ насъ удовольствія побыть съ тобою.
— Я вовсе не о томъ, Serge… сказала Люлюкова разслабленнымъ голосомъ.
— Она не о томъ вовсе, вмшалась опять Зинаида Львовна, начинавшая терять терпніе.
. — Что-жъ такое? Въ чемъ же дло? спросилъ все боле и боле оживлявшійся Сергй Львовичъ.
— Мн бы хотлось сегодня отслужить молебенъ… проговорила какъ бы черезъ силу Софья Алексевна.
— А, ну, это другое дло! Ты бы давно такъ сказала! Изволь, душа моя! сейчасъ же распоряжусь, чтобы священникъ былъ здсь часамъ къ пяти… проговорилъ Сергй Львовичъ, переходя къ снисходительному, отчасти даже серьезному тому, какъ и требовалъ предметъ разговора. — Да будетъ однакожъ извстно вамъ обимъ, промолвилъ онъ,— вамъ дается всего нсколько минутъ времени,— ровно столько, чтобъ освжить себ лицо водою и поправить кринолины, которые, вроятно, шибко измялись въ дорог… Чтобы вы не тратили попусту времени, велю между тмъ подавать супъ! Помните же, господа: всего нсколько минутъ!..
Сдлавъ такое заключеніе уже въ шутливомъ тон, Сергй Львовичъ поспшно вышелъ изъ комнаты и застучалъ сапогами по лстниц.
Оставшись вдвоемъ, дамы сдлали такое движеніе, какъ актрисы въ живыхъ картинахъ, когда упавшая занавсь позволяетъ имъ перемнить трудную позу.
— Господи! простонала Софья Алексевна.
— Господи! повторила за нею Зинаида Львовна. Посл этого неожиданно простерли руки одна къ другой, простоявъ такимъ образомъ нсколько секундъ, и не то любуясь одна другою, не то прислушиваясь къ удалявшимся шагамъ Люлюкова, об вдругъ ринулись впередъ и заключили другъ друга въ объятья.
— Зинаида! проговорила Софья Алексевна, опуская лицо на шею подруги.
— Sophie! подхватила Зинаида Львовна, томно закидывая голову и вперяя мокрые глаза въ потолокъ.
Надо сказать, однакожъ, что въ этой короткой, но выразительной сцен, Люлюкова показала себя несравненно холодне своей подруги, у нея замтно не было столько огня, столько воодушевленія и экзальтаціи, какъ у послдней. Отчасти это понятно: Софь Алексевн было уже подъ сорокъ, тогда какъ Зинаида Львовна была моложе ея цлыми двумя годами!
Освободившись изъ объятій подруги, Софья Алексевна опустилась на диванъ, и снова вздохнула.
Зинаида Львовна съ живостью схватила ея руку.
— Понимаю тебя! понимаю! произнесла она съ чувствомъ,— между нами не нужно словъ, мы могли бы, кажется, быть нмыми и все-таки понимали бы другъ друга такъ же хорошо, какъ теперь понимаемъ!.. Но что же длать? не вс созданы одинаково, и есть люди, которые… словомъ, я вполн теб сочувствую, вполн тебя понимаю…
Зинаида Львовна не ошибалась. Проникая въ сокровеннйшіе изгибы души нодруги дтства, она очень хорошо знала, чего хотлось въ настоящую минуту Софь Алексевн и о чемъ она такъ глубоко вздыхала, Зинаида Львовна какъ нельзя боле сочувствовала желанію подруги, состоявшему въ томъ, чтобы остаться въ комнат, провести нсколько благоговйныхъ минутъ передъ образами, потомъ скоре лечь въ ностель, накушаться чаю и предаться возстановительному отдыху, столь необходимому посл долгаго путешествія. Но что же длать! какъ быть! Не въ томъ ли именно и заключается высокая роль женщины, чтобы всегда и во всемъ умть подавлять въ себ желанія и стремленія? Не въ томъ ли состоить ея назначеніе, чтобы, подобно сказочному пеликану, приносить всегда свои чувства, и, въ случа надобности, даже печенки, въ жертву тому, что люди приняли называть долгомъ? Именно такъ! Ангельская покорность, выражавшаяся на лиц Софьи Алексевны въ то время, какъ она подымалась съ дивана (Богъ свидтель, однакожъ, какъ тяжело было ей это сдлать), не оставляла сомннія, что сознаніе долга и высокое свойство самоотверженія управляли въ ея душ всми остальными чувствами. Зинаида Львовна, не перестававшая поддерживать энергію подруги, доказывала съ своей стороны, что чувства эти были ей также хорошо знакомы.— ‘Онъ этого хочетъ! Онъ этого желаетъ! что жъ длать! надо покориться его требованію!’ повторяла она, стараясь вмст съ тмъ внушить, какъ имъ необходимо торопиться, чтобы поспть къ приходу Сергя Львовича.
Легко также могло статься, что Зинаида Львовна имла при этомъ свою собственную, затаенную цль. Дйствительно, такъ оно и было. Затаенная цль Зинаиды Львовны не замедлила выступить во всемъ блеск своей невинности при первомъ взгляд Люлюковой на кусокъ розоваго мыла, купленный на собственныя деньги Зинаиды Львовны. Мыло лежало на холстяномъ квадрат, вышитомъ по краямъ краснымъ гарусомъ: поспшность, съ какою Зинаида Львовна принялась лить воду на руки подруги, не оставляла сомннія, что она не придаетъ никакой цны этимъ маленькимъ знакамъ дружбы. Когда Софья Алексевна обратилась къ ней съ мокрымъ лицомъ и встртила незнакомое полотенце съ шитыми концами (новый подарокъ), Зинаида Львовна и тутъ не дала ей выговорить слова, даже посл, когда вокругъ шеи Люлюковой обвился новый воротничокъ, а на рукахъ очутились новые рукавчики, Зинаида Львовна ограничилась тмъ только, что съ чувствомъ обняла ее, сказавъ: ‘что такъ какъ подарки эти не заключаютъ въ себ ничего вншняго, тщеславнаго (при этомъ она невольно обвела глазами новые обои стнъ, обивку мебели, кисейный пологъ и розовый бантъ), то деликатныя чувства Софьи Алексевны не только не могутъ оскорбиться ими, но она должна принять ихъ къ сердцу, такъ какъ сами они внушены чистйшими побужденіями нжнаго, любящаго сердца!’
Все это, весьма натурально, сильно тронуло Люлюкову и окончательно распустило ея нервы, такъ что, когда шаги Сергя Львовича послышались на лстниц, она не въ силахъ уже была владть своими чувствами: она тяжело опустилась на диванъ и произнесла изнемогающимъ голосомъ:
— Если бы ты знала только, Зиночка, какъ я устала!..
— Святая женщина! возразила на это Зинаида Львовна, съ какимъ-то дикимъ энтузіазмомъ въ глазахъ,— но что же длать! Жизнь женщины — испытаніе! Нашъ удлъ: терпть, страдать и приносить себя въ жертву!..
— Можно войти? весело крикнулъ Сергй Львовичъ, постукивая въ дверь.
— Можно! отвтили об женщины голосомъ, который доказывалъ, что секунды этой было имъ довольно, чтобы вполн овладть собою и быть готовыми самоотверженно забыть себя въ пользу кого бы то ни было.
— Ну, душа моя, за священникомъ послано! Онъ будетъ въ пять часовъ, заговорилъ Сергй Львовичъ, щедро угощая себя табакомъ. — Ну что, какъ ты себя теперь чувствуешь? Ободрилась, а? Не правда ли, удивительно всегда дйствуетъ, когда умоешься посл дороги?.. Ну, и прекрасно! Пойдемте внизъ, обдъ давно готовъ и супъ на стол…
Дти, не исключая, конечно, и маленькаго Коко, давно ожидали въ зал своихъ родителей, недоставало только Ольги Ивановны: она, по обыкновенію, явилась въ ту минуту, какъ усаживались за столъ. Проходя мимо Коко, лицо котораго было еще красно отъ недавно пролитыхъ слезъ, Сергй Львовичъ принялъ вдругъ строгую осанку и показалъ видъ, что не замчаетъ сына, собственно, Сергй Львовичъ былъ очень веселъ. Подтвержденіемъ этого могло служить слдующее обстоятельство: усадивъ жену на стулъ, онъ ловко юркнулъ къ двери прихожей, полурастворилъ ее и комически подмигнулъ стоявшему тамъ старому, лысому лакею, который держалъ блюдо съ пирожками для супа. Посл этого, онъ такъ же проворно вернулся къ столу и занялъ свое мсто.
— Знаешь ли, какая новость, Сонечка, очень прискорбная новость, мой другъ, началъ Сергй Львовичъ, когда вс услись (Софья Алексевна сидла спиною къ двери, скрывавшей таинственную лысую личностъ),— ты не пугайся, однакожъ, мой другъ, новость, конечно, весьма непріятная, и она жестоко тебя озадачитъ, но все-таки, она не такого рода, чтобы была неисправима, впрочемъ, если взять въ соображеніе то, что теперь совершается на бломъ свт… или по крайней мр въ нашемъ отечеств, надобно быть ко всему готовымъ…
Зинаида Львовна взглянула на Сергя Львовича, повела глазами по направленію къ Софь Алексевн и съ укоризной покачала головой.
— Я уже предупредилъ Сонечку, чтобъ она не пугалась, сказалъ Сергй Львовичъ, выразительно кашлянувъ два раза.
При этомъ, изъ двери тихонько выплылъ таинственный незнакомецъ, представлявшій изъ себя пожилого двороваго человка съ широкимъ глянцевымъ лицомъ, приплюснутымъ кверху носомъ, толстымъ подбородромъ и маленькими свиными глазками, заплывшими отъ жира, лицо его отъ одного уха до другого, отъ подбородка до лысины, которая обнимала вокругъ голову, превращено было, казалось, въ одну умилительную улыбку. Ставъ за стуломъ барыни, онъ вопросительно взглянулъ на Сергя Львовича. Дти, заране предупрежденныя отцомъ, поспшили уткнуть носъ въ тарелки, чтобы удержаться отъ смха.
— Представь себ, душа моя, кого мы лишились! продолжалъ между тмъ Сергй Львовичъ,— лишились мы, можно сказать, послдняго изъ нашихъ Могикановъ! Да, насъ оставилъ нашъ послдній врный слуга: Петръ Кондратьевичъ!..
Софья Алексевна едва пошевелила красными пятнами, замнявшими ей брови. Очевидно, не стоило готовить ей сюрпризовъ, Сергй Львовичъ всякій разъ сознавался въ этомъ, но всякій разъ, увлекаясь какою-нибудь новою игривою мыслью, не могъ утерпть, чтобы не привести ее въ исполненіе. Такъ точно было и теперь.
— Гм! гм! кашлянулъ онъ снова.
Петръ Кондратьевичъ выдвинулъ впередъ блюдо съ пирожками и умильно наклонился къ барын.
— Sophie, взгляни! взгляни же! крикнулъ Сергй Львовичъ, заставляя ее поднять глаза.
— Петръ Кондратьевичъ! проговорила Люлюкова съ тмъ убійственнымъ равнодушіемъ, какое прикладывалось ею ко всмъ событіямъ жизни.
Но уже и этого было довольно. Сергй Львовичъ, а за нимъ дти, огласили залъ такимъ хохотомъ, что окна зазвенли. Сергй Львовичъ и Коко смялись, впрочемъ, громче другихъ.
Подъ конецъ улыбнулась даже сама Софья Алексевна.

ГЛАВА ПЯТАЯ,

уясняющая отчасти тенденціи Ольги Ивановны. Сергю Львовичу длаютъ сюрпризъ, передъ которымъ блднютъ и меркнутъ его собственные сюрпризы.

Въ этомъ единодушномъ взрыв хохота, отъ котораго окна ‘верзилы’ дрогнули, какъ отъ землетрясенія, одна Ольга Ивановна не приняла никакого участія. Мало того: когда дтскій крикъ и визгъ достигли крайняго своего предла, она вдругъ строго выпрямилась, нахмурила брови и обвела присутствующихъ олимпійскимъ, величественнымъ взглядомъ.
Изъ этого, само собою разумется, слдовало заключить, что Ольга Ивановна находится въ чрезвычайно раздраженномъ состояніи духа. Мы не ошибемся, кажется, если скажемъ, что виною всему было послднее ея объясненіе съ Сергемъ Львовичемъ.
Собственно говоря, объясненіе это не открыло ей ничего новаго, еще мене могло оно подйствовать во вредъ или въ пользу мннія Ольги Ивановны относительно Люлюкова и вообще членовъ его семейства. Мннія ея были слишкомъ основательны и тверды, чтобы могли колебаться отъ такихъ ничтожныхъ случайностей. Мнніе было составлено чуть ли еще не въ первый день поступленія ея въ домъ (она, между тмъ, жила уже здсь безъ малаго три мсяца). Ольг Ивановн довольно было, конечно, обмняться нсколькими словами съ Люлюковыми, чтобы понять ихъ въ совершенств и горько убдиться (съ обще человческой точки зрнія, разумется), до какой степени могутъ иногда простираться человческая отсталость и тупоуміе. Она, можно сказать, съ перваго взгляда раскусила ихъ и съ перваго взгляда не ошиблась, назвавъ Софью Алексевну ‘безсмысленною лепешкой’, Зинаиду Львовну ‘уксусною кислотой’, а Сергя Львовича ‘дикимъ плантаторомъ и, сверхъ того, пошлымъ ретроградомъ’. Но это собственно ничего не значило, она тутъ же сказала себ, что готова примириться съ кретинизмомъ, лишь бы кретинизмъ, съ своей стороны, держалъ себя въ отношеніи къ ней или къ просвщенію, что въ сущности было одно и то же, скромно, смиренно и почтительно.
Но бда въ томъ именно и заключалась, что она никакъ не могла достигнуть такой цли, лучшимъ подтвержденіемъ ея неуспха служило послднее столкновеніе съ Сергемъ Львовичемъ. Рзкій и явно неуважительный тонъ Люлюкова ясне дня доказывалъ, что Ольг Ивановн давали здсь не больше значенія, какъ простой гувернантк. При этомъ вся кровь бросилась ей въ голову, и въ сердц невольно начинали шевелиться враждебныя чувствованія. Гувернантка! — одно это названіе напоминало что-то до такой степени подчиненное, рабское и, вмст съ тмъ, обветшалое и отсталое, что, очевидно ни въ какомъ случа не могло быть примнимо къ Ольг Ивановн, она и по принципу, и по тенденціямъ своимъ была существомъ слишкомъ свободнымъ, передовымъ и современнымъ. Не даромъ, съ перваго дня поступленія ея къ Люлюковымъ, одна изъ главныхъ заботъ ея состояла въ строгомъ наблюденіи за собой, чтобы какъ-нибудь нечаянно не коснуться роли гувернантки, столь несовмстной съ ея достоинствомъ. Ольга Ивановна ни разу не вошла въ спальню дтей, не присутствовала, когда двочки ложились спать, вставали, одвались, умывались и причесывались, она не останавливала дтей, когда они шалили, не вмшивалась въ ихъ игры, не говорила имъ, за столомъ въ особенности: ‘держитесь пряме, опустите ваши плечи, не кладите пальца въ ротъ’, и т. д., все это, очень естественно, было до такой степени пошло и рутинно, что она положительно сочла бы себя компрометированною въ собственныхъ глазахъ, если бы когда-нибудь поступила такимъ образомъ. Она предоставляла заниматься такими мелочами кому угодно: отцу, матери, Зинаид Львовн, могли наконедъ для этого спеціально нанять какую-нибудь ‘блаженную тупицу’, какъ обыкновенно выражалась Ольга Ивановна, говоря вообще о гувернанткахъ.
Дло, кажется, было ясно, роль Ольги Ивановны сама собою обрисовывалась, но, повидимому, и этого еще не довольно было для полнаго вразумленія Люлюковыхъ. Обращаясь къ ней то и дло съ глупйшими требованіями, какъ къ простой гувернантк, они ясно доказывали, что не понимаютъ прямой, настоящей обязанности Ольги Ивановны. Оставалось только, какъ говорится, разжевать да въ ротъ положить. Ольга Ивановна такъ и сдлала. Воспользовавшись первымъ удобнымъ случаемъ, она напрямикъ объявила, что дло ея собственно — ‘святое дло’ — такъ она выразилась — ‘состоитъ исключительно въ томъ, чтобы пробуждать къ сознанію умъ дтей, умъ страшно запущенный отъ недостатка культуры, подвергнуть, потомъ, этотъ умъ постепенному развитію и, подготовивъ его такимъ образомъ, направить интеллигенцію къ уразумнію современной мысли!’ Кажется, было ясно, но и тутъ-таки Ольга Ивановна положительно не уяснилась ни на волосъ въ глазахъ Люлюковыхъ.
Софья Алексевна и Зинаида Львовна слова не промолвили, ограничиваясь тупымъ, вопросителышмъ взглядомъ, Сергй Львовичъ, въ знакъ удивленія, необдуманно засадилъ себ въ носъ такую порцію табаку, что черепъ его рисковалъ бьггь взорваннымъ на воздухъ какъ пороховой погребъ. Онъ, съ своей стороны, также не нашелъ что отвтить, только развелъ руками и минуты дв стоялъ вытаращивъ глаза, какъ баранъ на гумно.
А между тмъ, говоря по справедливости, Ольга Ивановна выражалась о своихъ намреніяхъ не только ясно, но даже скромно. Такое свойство составляетъ, впрочемъ, какъ извстно, отличительную черту того поколнія и того круга молодыхъ учепыхъ, къ которому она принадлежала. Она готовила себя для поприща несравненно боле обширнаго, чмъ то, о которомъ говорила, прямымъ назгаченіемъ ея было проводить свжія борозды въ новыхъ, непочатыхъ еще двственныхъ почвахъ, и сять въ нихъ смена новыхъ взглядовъ, новаго міросозерцанія. Въ этомъ краснорчиво убждалъ ее, точно такъ же какъ и ея подругъ, учитель словесности Іерусалимскій, человкъ еще молодой, но уже столь самоотверженный и до того преданный длу посва новаго слова и новой мысли, что нарочно съ этою цлью взялъ скромную должность учителя, тогда какъ, изъ его же словъ было видно, стоило ему захотть, чтобъ играть громкую роль въ исторіи отечества, или, какъ онь часто самъ говаривалъ: ‘стать во глав мірового событія!’ Каждое слово самоотверженнаго Іерусалимскаго тмъ сильне врзывалось въ сердца слушательницъ и превращалось тамъ въ несокрушимое убжденіе, что самыя эти сердца были умягчены до степени ваты пламенною любовью къ наставнику.
Посл всего сказаннаго, никто, конечно, не станетъ спорить, что Олма Ивановна, поступивъ въ семейство Люлюковыхъ, была положительно не на своемъ мст. Сомнніе окончательно исчезнетъ, если мы скажемъ, что здсь, благодаря тупоумію и жалкой отсталости, не только не понимали Ольгу Ивановну, но даже во всемъ постоянно ей противорчили. Такъ, напримръ, на второй или на третій день ея поступленія, дти, явившись по обыкновенію утромъ здороваться съ Сергемъ Львовичемъ, остановились передъ нимъ и, неожиданно протянувъ ему правую руку, сказали: ‘здравствуй, отецъ!’ Въ этомъ, каждый согласится, было, конечно, больше достоинства и естественности, чмъ броситься къ отцу на шею, обвить его руками и назвать его папашей, папенькой или папашенькой, какъ длывали они въ прежнее время. Между тмъ, вотъ что вышло:
— Это что значитъ? зарычалъ вдругъ Сергй Львовичъ дикимъ, совершенно зврскимъ какимъ-то голосомъ.
— Ольга Ивановна такъ приказала!.. отвтили въ одинъ голосъ оторопвшія дти.
— Ольга Ивановна! возразилъ Люлюковъ, страшно моргая глазами,— ну пусть она себ тамъ какъ хочетъ, но только я вамъ приказываю здороваться со мною всегда такъ, какъ вы прежде это длали!
Другой примръ.
Около того же времени, отецъ Леонидъ явился какъ-то въ домъ, дти, имвшія обыкновеніе бжать къ нему подъ благословеніе, на этотъ разъ остановились въ почтительномъ разстояніи и только присли.
— Это что значитъ? завопилъ опять Сергй Львовичъ, воспламеняясь такимъ негодованіемъ, что даже отца Леонида бросило въ жаръ.
— Ольга Ивановна такъ приказала! возразили перепуганныя дти.
— А я вамъ приказываю длать такъ, какъ всегда длали! крикнулъ Сергй Львовичъ, не обративъ даже вниманія на то, что сама Ольга Ивановна тутъ присутствовала.
Такъ вотъ какія лица окружали Ольгу Ивановну и какъ ее здсь понимали!
Энергія ея, конечно, не ослабла отъ этого, и убжденіе не подалось ни на волосъ, но не естественно ли было ей потерять охоту дйствовать съ прежнею готовностью на развитіе дтей такихъ тупоумныхъ родителей? Это тмъ боле натурально, что сами дти, сама почва, доставшаяся Ольг Ивановн для перваго опыта (Люлюковы были первое семейство, открывшее поирище ея дятельности), сама почва туго какъ-то, неохотно поддавалась воздлыванію.
Ольга Ивавовна приписывала такое обстоятельство чисто вліянію запущенности, но мы скоре готовы видть въ этомъ вліяніе подмси въ славянскую люлюковскую почву татарскаго элемента, что, очевидно, должно было значительно ослабить первую и сдлать ее мене способною для принятій ‘заложеній’.
Познакомясь, такимъ образомъ, съ ходомъ дла, каждый человкъ, обладающій самолюбіемъ и сколько-нибудь знакомый съ чувствомъ достоинства, легко согласится, что Ольга Ивановна, сверхъ своихъ качествъ, должна еще была владть значительною долей терпнія, чтобы, посл объясненія съ Люлюковымъ, ограничиваться молчаніемъ и кусаніемъ собственныхъ ногтей. Даже посл, за вторымъ или третьимъ блюдомъ, когда Софья Алексевна обратилась къ ней съ вопросомъ: довольна ли она дтьми и чмъ занимались они въ ея отсутствіе, Ольга Ивановна умла настолько владть собою, чтобъ отвтить ей спокойно и безъ явнаго раздраженія:
— Да… я ими довольна… они подвинулись впередъ… Мы прочли изъ журнала нсколько очерковъ римскихъ женщинъ по Тациту… Къ сожалнію, я должна сказать: у нихъ вообще мало любознательности къ серьезнымъ предметамъ…
Не къ чему, кажется, тутъ было придраться. Каждый отецъ, безъ сомннія, пришелъ бы въ неописанный восторгъ отъ мысли, что дти его еще на десятомъ году читаютъ Тацита, Сергй Львовичъ не такъ, однакожъ, понялъ дло, упустивъ изъ виду главное, онъ придрался къ мелочи, именно: онъ оскорбился, что въ дтяхъ его не нашли никакой любознательности.
— Гм! Не знаю… проговорилъ онъ обиженнымъ тономъ,— если Катя и Соня не отличаются большою любознательностью, нельзя сказать этого, по крайней мр, о Врочк. Она такъ хорошо описала мн ботаническій садъ, подл котораго живетъ дядя Помпей Николаевичъ, въ такихъ живыхъ краскахъ представила мн его дачу, ея внутреннее устройство, комнаты дяди, его вещи, что, очевидно, ничто не ускользнуло отъ ея вниманія… Впрочемъ, и то сказать надо, примолвилъ онъ,— и, вроятно, съ тмъ намреніемъ, чтобы отстранить споръ, который непремнно бы возникъ съ Ольгой Ивановной вслдствіе такого противорчія,— обстановка дяди Помпея Николаевича такого рода, что поневол можетъ возбудить любопытство и любознательность… Кстати, душа моя, обратился онъ къ жен,— ты должна еще разсказать мн во всхъ подробностяхъ о томъ, что говорилъ теб дядя, какъ онъ вообще… въ какомъ расположеніи… и прочее… Мн необходимо это знать прежде чмъ приступлю къ письму… Я намренъ писать ему сегодня же…
— Это будетъ совершенно лишнее… флегматически возразила Софья Алексевна.
— Какъ? Почему?..
— Ты, Serge, не далъ мн договорить, когда мы хали въ карет…
— Что жъ такое? нетерпливо спроеилъ Сергй Львовичъ.
— Дядя самъ сюда детъ, онъ будетъ у насъ черезъ четыре дня.
— Какъ?.. могъ только произнести Сергй Львовичъ, раскрывая удивленные глаза.
Онъ откинулся назадъ, покраснлъ до корня волосъ и страшно заморгалъ.
— Очень просто, спокойно продолжала Софья Алексевна,— я застала дядю на отъзд въ деревню. Ты знаешь, онъ давно туда собирается, ему надо хать мимо насъ, онъ узналъ, что въ воскресенъе день моего рожденія, и далъ слово непремнно къ намъ захать.
Если бы могло случиться, что Софья Алексевна, вставъ передъ тмъ изъ-за стола, неожиданно сдлала антраша или вдругъ произнесла рчь на японскомъ язык,— изумленіе Сергя Львовича не могло бы возрасти въ большей степени, какъ въ настоящую минуту.
Казалось, онъ ошаллъ совершенно,— ошаллъ какъ человкъ, котораго противъ всякаго ожиданія стукнули въ голову обухомъ.
Все это, впрочемъ, совершенно въ порядк вещей, надо разсудить только, что Сергй Львовичъ, въ продолженіе своей двадцатипятилтней супружеской карьеры, не могъ простоять съ кмъ-нибудь пяти минутъ безъ того, чтобы не намекнуть, что женатъ на родной племянниц Помпея Николаевича Пыщина. Онъ иногда чувствовалъ даже, что поступаетъ не совсмъ ловко, чувствовалъ свою безтактность, но что жъ длать! желаніе высказаться все-таки перевшивало его волю. Принимая во вниманіе общественное положеніе и мсто, которое занималъ нсколько лтъ назадъ Помпей Николаевичъ Пыщинъ, не многіе, впрочемъ, находясь въ родств съ нимъ, ршились бы скромно умолчать о такомъ предмет. Съ нкоторыхъ поръ слава Помпея Николаевича начинала нсколько меркнуть, при всемъ томъ, если бы пошло на сравненіе, его даже и теперь не иначе можно бы сравнить, какъ съ солнцемъ, которое, хотя и клонится къ горизонту, но, тмъ не мене, въ сил еще ослпить кого угодно.
Въ провинціи, гд все немилосердно запаздываетъ, не считая модъ и журналовъ, гд больше живутъ прошедшимъ, чмъ будущимъ и даже настоящимъ,— пріздъ такого лица, какъ Помпей Николаевичъ, долженъ былъ произвести потрясающее дйствіе. Такая мысль прежде всего пришла въ голову Сергю Львовичу. Потрясающее дйствіе, какъ могутъ думать, не сопрягалось въ душ его съ практическими соображеніями уздной дипломатіи, пріздъ дяди уже самъ по себ, какъ фактъ, съ избыткомъ упитывалъ его тщеславіе, чтобъ оставить въ немъ мсто для другихъ желаній или цлей. Въ продолженіе двадцати пяти лтъ своей женитьбы, Сергй Львовичъ всего два раза позволилъ себ мечтать о томъ, что было бы, если бы дядя Пыщинъ вдругъ нагрянулъ въ Дудиловку!
‘Боже праведный, какъ взбудоражился бы тогда весь уздъ, вся губернія!’ Первый разъ онъ далъ волю мечтамъ своимъ въ избытк радости, когда выбрали его предводителемъ узда, но второй разъ, въ припадк самолюбиваго огорченія, когда его такъ измннически забаллотировали. И вдругъ что же? Несбыточныя эти мечты осуществились! Сонъ превращается въ дйствительность.
— Я совершенно пораженъ тмъ, что ты мн сказала… именно пораженъ! другого выраженія не могу пріискать… произнесъ Сергй Львовичъ, приходя въ себя,— но, Боже мой, какъ же ты, мой другъ, ничего не сказала мн прежде объ этомъ… Я просто ничего не понимаю…
— Я хотла сказать, но ты не далъ мн договорить.
— Да, помню… помню… тогда, въ карет!.. Охъ, Боже мой, Боже мой! заговорилъ опять Сергй Львовичъ, потирая ладонью раскраснвшійся лобъ и щеки,— ну, признаюсь, вотъ сюрпризъ такъ ужъ сюриризъ! Можно сказать!.. Ты, однако, послушай, мой другъ: не обманулась ли ты какъ-нибудь… не нослышалось ли теб?
— Нисколько, возразила супруга,— онъ положительно будетъ къ намъ или въ пятницу, или въ субботу.
— Сегодня вторникъ! разъ… два… три, стало-быть черезъ три дня! воскликнулъ Люлюковъ, приходи въ движеніе до послдняго суставчика.
‘Все это прекрасно’, пронеслось въ то же время молніей въ его голов, ‘надо подумать теперь, какъ принять его, какъ устроить все надлежащимъ образомъ, какъ все уладить въ дом, чтобы пріемъ соотвтствовалъ положенію, наконецъ, привычкамъ Помпея Николаевича…’
Попавъ разъ въ эту колею, мысли Сергя Львовича пришли въ такое же безпокойное движеніе, какъ пчелы, когда растревожатъ улей. Онъ противъ всякаго ожиданія поднялся съ мста, окинулъ залу растерянными глазами, и также, противъ всякаго ожиданія, слъ опять на свое мсто. Старанія его овладть собою и сохранить сколько-нибудь спокойствія въ глазахъ присутствующихъ, сдлались къ концу обда окончательно безполезными. Онъ положительно не могъ дать себ отчета въ томъ даже, какія подавались блюда и пробовалъ онъ ихъ или нтъ. Полное сознаніе возвратилось не прежде, какъ раздался шумъ стульевъ, возвстившій конецъ обда.
— Ну, господа, торопливо началъ Сергй Львовичъ, вскакивая со стула и въ разсянности запрятывая салфетку въ карманъ,— какъ видите, я въ восхищеньи! Видть у себя дядю Помпея Николаевича было всегда моею мечтой! Это такой человкъ, такая личность, которая… Но что говорить! вы сами это увидите!.. Жена не могла сдлать мн боле неожиданнаго, боле пріятнаго сюрприза!..
Тутъ онъ остановился, подбжалъ къ Софь Алексевн, поцловалъ ее въ лобъ, потрепалъ щеку первой подвернувшейся дочери, пожалъ мимоходомъ руку Зинаид Львовн и снова заговорилъ съ прежнимъ увлеченіемъ:
— Теперь надо подумать, какъ бы устроить все какъ слдуетъ къ его прізду, прежде всего, какія отведемъ мы ему комнаты? подхватилъ онъ, блуждая вокругъ глазами,— надо ихъ устроить такъ, чтобы… словомъ, надо похлопотать! Теперь не то, что прежде, когда, бывало, подъ рукою полсотни дворовыхъ и вся Дудиловка въ полномъ распоряженіи:— Эй, Власъ, Ретрушка, сдлать то и то, и тотчасъ все закипитъ и все готово… Теперь предстоитъ самимъ похлопотать.
— Только кром Sophie, горячо вступилась Зинаида Львовна,— вы знаете какъ она устала… Я буду вдвойн помогать вамъ.
— Нтъ, отчего же… я готова… вымолвила Софья Алексевна, у которой слипались глаза.
— Спасибо, душа моя, спасибо, я всегда былъ въ теб увренъ… всегда зналъ, что ты… Петръ Кондратьевичъ! обратился неожиданно Сергй Львовичъ къ лысому лакею,— не отходи отъ меня ни на шагъ: ты нуженъ мн каждую секунду!.. И такъ, за дло, друзья мои, за дло!.. Ахъ, Боже мой, я въ разсянности захватилъ салфетку!.. Петръ Кондратьевичъ, возьми ее… или нтъ, останься здсь, ты мн нуженъ. Коко, возьми салфетку!.. Ну, пойдемте! заключилъ Люлюковъ, порываясь изъ залы съ такою силой, какъ будто въ сосдней комнат засли разбойники и ему предстояло вступить съ ними въ ожесточенный бой.
Дло пріисканія достойнаго помщенія именитому гостю, по важности своей, требовало присутствія всего семейства.
— Въ иныхъ случаяхъ, сказалъ Сергй Львовичъ,— ребенокъ можетъ то замтить, что намъ, взрослымъ, не придетъ въ голову.
Обзоръ нижняго этажа показалъ, что гостиная и кабинетъ достойне другихъ комнатъ вмщать въ стнахъ своихъ дядю Пыщина, но ихъ нельзя было, однакожъ, употребить въ дло. Начать съ того, надо было также подумать о помщеніи гостей, которыхъ Сергй Львовичъ намревался позвать столько же ко дню рожденія жены, сколько для приличной обстановки почетнаго дяди, во-вторыхъ, гостиная и кабинетъ, разсматриваемые какъ особое жилое помщеніе, представляли еще то важное неудобство, что при нихъ не было… (тутъ Сергй Львовичъ наклонился къ жен и пошепталъ ей что-то на-ухо, при чемъ Зинаида Львовна потупила глаза и покраснла). Софья Алексевна предложила было свою вновь отдланную комнату, но Сергй Львовичъ рзко отвергъ такую мысль,— обстоятельство, въ которомъ Зинаида Львовна увидла съ одной стороны лишній фактъ самоотверженія своей подруги, съ другой, извлекла новый фактъ, касательно загрублости чувствъ нкоторыхъ мужей.
— Не понимаю, отчего предложеніе Sophie отвергается вами… проговорила она кисленькимъ голосомъ. — Не говорю о другихъ удобствахъ, но во второмъ этаж превосходные виды…
— Виды хороши, спора нтъ, очень хороши! перебилъ Люлюковъ,— но вы забыли лстницу! Надо взять также въ соображеніе лта дяди: шутка подниматься каждый разъ!.. И наконецъ это просто нейдетъ какъ-то… положительно нейдетъ… Вы сами увидите: это такой человкъ, одинъ видъ котораго укрпляетъ какъ-то, возвышаетъ невольно нравственную сторону каждаго, кто на него смотритъ! подхватилъ онъ восторженно. — Но это мимоходомъ, главное: на первомъ план должны стоять удобство и спокойствіе! Комнаты Sophie нейдутъ къ длу. Что-жъ касается видовъ, ты, Зиночка, подала мн прекрасную мысль, виды дйствительно очень важная статья, и надо объ этомъ подумать… Обойдемте-ка еще разъ вс комнаты, можетъ быть, можно будетъ сладить какъ-нибудь съ видомъ…
Посл долгихъ колебаній и преній, въ которыхъ принимали участіе вс члены семейства, ршено было остановиться на трехъ комнатахъ, имвшихъ сообщеніе съ заднимъ крыльцомъ. Только нельзя было, конечно, оставить ихъ въ настоящемъ вид, слдовало наложить тутъ сильную руку и перевернуть все вверхъ дномъ.
— Просто, голова кругомъ идетъ! сказалъ Сергй Львовичъ, внезапно останавливаясь. Страшный напоръ мыслей по поводу перемнъ и преобразованій окончательно его озадачилъ.
Положеніе его въ настоящую минуту было весьма схоже съ положеніемъ человка, неожиданно попавшаго въ водоворотъ, который завертлъ свою жертву прежде чмъ та успла опомниться.
Сергй Львовичъ чувствовалъ очень хорошо, что подл него, на берегу, сидла жена и дочь, которыя только что пріхали, чувствовалъ, что требовалось, хоть для виду, отдать имъ себя на этотъ вечеръ, чувствовалъ, что на берегу находились также другія дти со включеніемъ постороннихъ лицъ, которыя смотрли на него вопросительно,— и между тмъ, не могъ преодолть силы водоворота, увлекавшаго его все глубже и глубже на самое дно, гд, въ вид какого-то морского божества, возсдалъ дядя Помпей Николаевичъ Пыщинъ. Можно было судить по лицу и глазамъ Сергя Львовича, какъ бился онъ иногда, стараясь вынырнуть и показать присутствующимъ нормальное состояніе духа, но это продолжалось всего секунду, въ то же мгновеніе рука дяди Пыщина какъ бы высовывалась изъ водоворота, хватала его за голову и снова увлекала на самое дно пучины.
— Уфъ! произнесъ Сергй Львовичъ, овладвая собою на минуту,— друзья мои, вижу: изъ этого ничего однакожъ не выйдетъ! Мы никогда ничего этакъ не кончимъ!.. Я позвалъ васъ сюда, просилъ помочь мн… но вижу: такъ дло не пойдетъ! Та совтуетъ одно, другая — другое, дти болтаютъ немилосердно, Коко какъ-то сопитъ… Я положительно теряю голову! Чувствую, что столбнякъ находитъ!.. Нтъ ужъ, Бога ради, оставьте меня на минуту одного, дайте мн обдумать все это на свобод… Я лучше посл зайду къ вамъ и потолкую съ вами… но теперь… Петръ Кондратьевичъ, не отходи ни на шагъ, я могу позвать тебя съ минуты на минуту…
Заключивъ такимъ образомъ, Сергй Львовичъ понюхалъ въ нсколько пріемовъ, какъ бы стараясь сосредоточить и привести въ порядокъ свои мысли, и поспшно зашагалъ въ кабинетъ.

ГЛАВА ШЕСТАЯ,

доказывающая, что человкъ можетъ проходить черезъ вс испытанія, можетъ проходить сквозь огонь, воду и мдныя трубы и все-таки остаться цлымъ и невредимымъ.

Сергй Львовичъ жестоко однакожъ ошибся, разсчитывая на тишину и уединеніе своего кабинета. Онъ, правда, услся въ кресло, прислонилъ голову къ спинк и даже крпко зажмурилъ глаза. Но это нисколько не подйствовало въ пользу сосредоточенія мыслей. Напротивъ, не стсняемыя теперь посторонними сужденіями, чувствуя себя вполн на свобод, он пришли въ самое неукротимое броженіе. Пущенныя сильно въ ходъ извстіемъ о прізд дяди и подстрекаемыя тмъ сильне, что срокъ прізда былъ такъ коротокъ,— он поднялись, какъ рой, и задвигались во вс стороны, перегоняя другъ дружку. Мысль объ оклейк комнатъ новыми обоями не успвала установиться, какъ уже отлетала въ сторону, смняясь мыслью о скорйшемъ перенесеніи сюрпризной мебели изъ комнаты жены въ комнаты, предназначенныя именитому дяд, послдняя неожиданно вытснялась необходимостью вырубить передъ окномъ четыре акаціи и нсколько кустовъ бузины, заслонявшіе видъ на главную аллею сада. Воображеніе Сергя Львовича, углубляясь въ садовую аллею, которую требовалось посыпать пескомъ, хватало на лету заднее крыльцо, и въ то же время остановилось на крапив, которую слдовало скосить подъ окнами, отъ крапивы Сергя Львовича бросало вдругъ совсмъ въ другую сторону: потребовалось вдругъ достать во что бы то ни стало печатный портретъ дяди и повсить его въ зал или поставить въ кабинет на самомъ видномъ мст. Нельзя же: портретъ дяди существуетъ, находится у постороннихъ, а они родственники — и не имютъ его! Очевидно, не ловко. Сергй Львовичъ не понималъ даже, какъ прежде такая мысль была упущена изъ виду. Отъ портрета воображеніе такъ же быстро перелетло къ лакею Петру, котораго немедленно надо было послать въ городъ за покупками.
Вопросъ о покупкахъ такъ усложнилъ и безъ того уже спутанный ходъ мыслей, что даже потъ выступилъ на лбу Сергя Львовича.
Положеніе его тмъ боле возбуждало участіе, что вс эти хлопоты падали собственно только на его шею. Онъ зналъ это очень хорошо, и приглашая жену къ совту, дйствовалъ столько же потому, что въ первую минуту ршительно растерялся, сколько изъ внутренняго, деликатнаго побужденія. Единственное занятіе Софьи Алексевны состояло въ томъ, чтобы производить дтей, но даже и это занятіе кончилось съ появленіемъ на свтъ Коко. Время свое она раздляла между кіотомъ и кузиной Зиночкою. Вся обуза хлопотъ и по хозяйству, и по дому была предоставлена Сергю Львовичу: онъ заказывалъ обдъ, покупалъ провизію, даже покупалъ оборочки, кисею и башмаки дочерямъ,— занятіе, въ которомъ пріобрлъ онъ впрочемъ большую опытность. Несмотря на многочисленность семейства, Сергй Львовичъ, въ строгомъ смысл слова, былъ боле даже предоставленъ самому себ, чмъ извстный Робинзонъ Крузе, если вспомнить, что у послдняго былъ помощникъ Пятница. На двадцатитрехлтняго сына своего, Петра Сергевича, отецъ, конечно, могъ разсчитывать, но подожди, когда-то онъ еще прідетъ!
Единственная надежда почтеннаго семьянина могла основываться въ настоящую тяжелую минуту на одномъ разв Петр Кондратьевич.
Виски и пухлые свиные глазки Петра Кондратьевича были окружены множествомъ дугообразныхъ морщинъ. Когда баринъ смотрлъ на престарлаго врнаго слугу,— морщины эти мгновенно собирались, и лицо послдняго принимало выраженіе глубочайшей преданности, когда же, повинуясь какому-то внутреннему механизму, которымъ произвольно располагалъ Петръ Кондратьевичъ, морщины расходились, лицо мгновенно принимало выраженіе ворчливо-недовольнаго состоянія духа и какъ бы говорило — ‘а чортъ бы тебя взялъ, надолъ ты мн пуще горькой рдьки!..’
Такое странное противорчіе физіономіи и мыслей объяснялось отчасти фальшивымъ положеніемъ, въ которое поставленъ былъ почтенный служитель, послдній изъ Могиканъ, или просто ‘лысакъ’, какъ называлъ его иногда помщикъ, когда былъ въ хорошемъ расположеніи духа.
Сергй Львовичъ, расчувствовавшись преданностью Петра Кондратьевича, который одинъ изъ многочисленной дворни вызвался служить своему барину,— тутъ же подарилъ ему три десятины земли. Петръ Кондратьевичъ воздвигъ на ней избу, перетащилъ туда жену, дтей и все хозяйство, онъ бы и самъ туда перебрался, если бъ не остановило его неодолимое желаніе пріобрсти еще лужокъ, находившійся непосредственно за его усадьбой, но принадлежавшій помщику. Оживляемый постоянной надеждой примкнуть лужокъ къ своимъ владніямъ, и для этой цли собственно оставшись врнымъ помщику (чорта было бы ему иначе тормошиться),— преданный Петръ Кондратьевичъ усугублялъ подобострастныя улыбки, лзъ изъ кожи отъ рвенія, но въ то же время сильно раздражался противъ судьбы, которая заставляла его тянуть лямку, тогда какъ онъ давно уже могъ быть собственникомъ и лежать на боку, ничего не длая!
Но это мимоходомъ. Пока лужокъ не былъ еще собственностью ‘лысака’, Сергй Львовичъ могъ разсчитывать на него, какъ на каменную стну.
Сергй Львовичъ, конечно, ничего этого не подозрвалъ. Не подозрвалъ онъ также другой черты Могикана, состоявшей въ томъ, чтобы подкрадываться тихомолкомъ ко всмъ дверямъ, припадать ухомъ къ замкамъ и скважинамъ и подслушивать, что говорили господа. Такое свойство управляло Петромъ Кондратьевичемъ, казалось, даже противъ его воли, оно влекло его подслушивать даже въ тхъ случаяхъ, когда баринъ одинъ сидлъ въ кабинет. Мудренаго нтъ, слдовательно, что стоило Сергю Львовичу прикоснуться къ звонку, чтобы Петръ Кондратьевичъ явился налицо въ одно мгновеніе ока.
— Ну, братъ, Петръ Кондратьевичъ, вижу: придется намъ съ тобою похлопотать, шибко похлопотать придется! смотри же: не звай! сослужи службу, старина! сказалъ Сергй Львовичъ.
Онъ подошелъ къ нему, и съ добродушною улыбкой нсколько разъ потрепалъ его по плечу.
Петръ Кондратьевичъ вполн заслуживалъ такой фамильярности, почти дружескаго обращенія: дугообразныя морщинки вокругъ свиныхъ глазъ, сузившись до крайне-возможной степени, выражали столько усердія, преданности и покорности, что Сергй Львовичъ нимало бы не уронилъ своего помщичьяго достоинства, если бы даже облобызалъ въ эту минуту Петра Кондратьевича.
Сергй Львовичъ тутъ же передалъ ему во всхъ подробностяхъ планы свои касательно, перемнъ и преобразованій, долженствовавшихъ изготовиться къ прізду дяди.
— Теперь вотъ въ чемъ дло, пойми ты меня хорошенько, пойми и вникни! присовокупилъ онъ. — Главное въ томъ, что на все это у насъ имется всего какихъ-нибудь три дня… Распорядись такъ, чтобы завтра же чмъ свтъ вс мужики и бабы, даже двчонки и мальчишки,— послдніе будутъ полоть траву, расчищать дорожки, клумбы и выносить соръ,— словомъ, чтобы весь народъ былъ здсь налицо… Ты, кажется, хочешь что-то сказать?.. заключилъ онъ, видя, что лицо стараго слуги странно какъ-то повело на сторону.
— Осмлюсь доложить, сударь, насчетъ то-есть… времени.. время такое…
— Какое время?
— Покосъ, сударь…
— Знаю, братецъ: ну такъ что жъ?
— Ничегосъ… а такъ только… то-есть къ примру сказать… возразилъ Петръ Кондратьевичъ, кашляя въ рукавъ съ видомъ глубокой покорности.
— Объ чемъ же стало-быть рчь?
— Больше насчетъ того, сударь, прохриплъ слуга,— не соберешь никакъ… вс въ лугахъ, какъ есть!
— Вотъ вздоръ какой! Неужто такъ ужъ приспичило, что оторваться нельзя на время. Время, слава Богу, не дождливое, успютъ собрать сно… И наконецъ случай такой, что, кажется, можно все бросить и побезпокоиться!.. Ты хорошенько все это объясни имъ, втолкуй!.. Впрочемъ, даже и этого не нужно, просто скажи: баринъ проситъ дескать подсобить! Они надлали мн въ этотъ годъ столько всякихъ пакостей, что авось хоть разъ возьметъ совсть… Скажи имъ: баринъ ни въ чемъ никогда не утруждалъ васъ, пришелъ такой случай: докажите ему хоть разъ, что вы помните вс его благодянія!.. Самъ видишь, дло какое: не ждалъ не гадалъ, что такой дорогой гость детъ!.. Ну, такъ ступай же скорй и длай такъ, какъ я сказалъ, я вполн надюсь на твое усердіе и расторопность, какъ только переговоришь и все уладишь, приходи тотчасъ же доложить…
Оставшись одинъ, Сергй Львовичъ прошелся нсколько разъ по кабинету съ закинутыми назадъ руками и вертя между пальцами табакерку.
— Да, да, проговорилъ онъ голосомъ человка, сдлавшаго надъ собою усиліе,— вотъ до чего дожили! Оказывается, намъ надо теперь въ упросъ просить, мы ихъ покорные слуги, а не они наши!.. Да, да, все это такъ, все это безподобно, но я всегда говорилъ и всегда скажу: посмотримъ еще, что изъ всего изъ этого выйдетъ. По-моему: это умаколоврата и ничего больше, именно умаколоврата.
Разсудивъ очень основательно, что не время теперь предаваться тревожнымъ мыслямъ будущаго, Сергй Львовичъ вышелъ изъ кабинета съ намреніемъ освжить голову воздухомъ.
Въ прихожей встртился онъ съ отцомъ Леонидомъ, маленькимъ старичкомъ, такого же невиннаго вида, какъ послдній младенецъ, котораго онъ окрестилъ. При немъ была попадья, пріхавшая поздравить Софью Алексевну съ благополучнымъ возвращеніемъ, послдняя представляла изъ себя особу съ черными зубами, особу такого объема и роста, и столь мужественную, что вчуж забиралъ страхъ при мысли, какъ рисковалъ отецъ Леонидъ, допуская ее парить себя въ бан вникомъ. Тутъ же выступалъ отецъ дьяконъ, человкъ коренастый, съ лицомъ выдавшимся впередъ, какъ наскоро отесанный клинъ, и глазами вытаращенными, какъ у рака, главная достопримчательная сторона отца дьякона состояла въ томъ, что жена его четыре года къ ряду рожала ему двойни, такъ что въ семь лтъ супружества, семейство оказалось въ прибыли на восемь человкъ, которыхъ, хотя безъ намренія, но совершенно основательно, отецъ дьяконъ называлъ всегда ‘червями’. Дйствительно, они нсколькими мсяцами раньше подали всегда все, что доводилось отцу пріобртать отъ паствы во время Рождества и Святой недли.
— Батюшка и матушка, здравствуйте! Здравствуйте, отецъ дьяконъ! проговорилъ не безъ торжественности Сергй Львовичъ,— вы видите меня въ ужаснйшихъ хлопотахъ: жена пріхала!
— Имемъ уже извщеніе. Вотъ также и матушка моя собрались и пріхали поздравить, смиренно сказалъ отецъ Леовидъ.
— Честь имемъ поздравить, глухо, какъ бы сквозь перину, сказала попадья.
— Имемъ честь поздравить съ возвращеніемъ! буркнулъ въ свою очередь отецъ дьяконъ, какъ изъ бочки.
— Спасибо, спасибо, я еще потому въ хлопотахъ, поспшилъ прибавить Люлюковъ,— что жена привезла извстіе: къ намъ будетъ на-дняхъ дорогой гость, представьте, кто къ намъ будетъ: дядюшка Помпей Николаевичъ!
При этомъ имени, Сергй Львовичъ невольно пріосанился и повелъ плечами. Отецъ Леонидъ поклонился, глаза отца дьякона окончательно приготовились выскочить изъ впадинъ, одна попадья не вполн, казалось, поняла въ чемъ дло и сохранила прежнюю свою неподвижность.
— Изволили сказывать, Сергй Львовичъ, дяденька давно общались постить васъ, проговорилъ наконецъ священникъ.
— Да, общалъ, а теперь,— бухъ, и детъ! Вы, батюшка, раснорядитесь уже сами пожалуйста насчетъ молебна, не ждите меня. Такъ и скажите Софь Алексевн, я приду, если позволитъ время. Вотъ кстати и Петръ Кондратьевичъ!
Давъ ему время подставить лысину подъ благословеніе и облобызать руку отца Леонида, Сергй Львовичъ, не теряя секунды, повелъ его въ кабинетъ.
— Ну, что? спросилъ онъ.
Прежде еще чмъ Петръ Кондратьевичъ собрался съ отвтомъ, въ сердц Люлюкова шевельнулось безпокойство: лицо врнаго слуги не предвщало ничего добраго, онъ явно переминался и затруднялся приступить къ длу.
— Ну? нетерпливо повторилъ Сергй Львовичъ.
— Ничего, сударь, не сообразишь, никакого, то-есть, толку. Ужъ это и Богъ знаетъ, что такое! проговорилъ Петръ Кондратьевичъ. — Прихожу, тамъ сходка, я вс ваши слова, какія сказывать изволили, вс слова передалъ…
— Ну? произнесъ Сергй Львовичъ, судорожно сжимая табакерку.
— Ничего, сударь, не сдлаешь, словно оголтлые какіе! Никакимъ, то-есть, манеромъ не сообразишь: вс въ одномъ стоятъ.
— Что жъ они говорятъ?
— Говорятъ: съ сномъ запоздали, косить надо!
Сергй Львовичъ началъ дышать такимъ ускореннымъ тактомъ и такъ тяжело, что Петръ Кондратьевичъ невольно остановился.
— Но объяснялъ ли ты этимъ канальямъ причину? спросилъ онъ, длая неимоврныя усилія, чтобы преодолть свои чувства. — Сказалъ ли имъ, что мн теперь каждый часъ дорогъ?
— Сказывалъ, сударь, упорствуютъ все единственно, главное потому больше: узнали теперь, въ нихъ надобность есть.
— Негодяи! перебилъ Сергй Львовичъ, вспыхивая — какъ быть однакожъ? Длать нечего, нельзя же такъ… Ступай, спроси: сколько хотятъ они за работу? Я готовъ заплатить этимъ мерзавцамъ!
— Я ужъ говорилъ, сударь.
— Ну!
— Такую цну ломятъ, ни съ чмъ не сообразную, просятъ въ день по полтиннику съ души, бабы по четвертаку, ребятишки — и т нейдутъ меньше гривенника.
Сергй Львовичъ затрепеталъ весь отъ головы до пятокъ.
— Когда такъ: не надо, не надо! крикнулъ онъ такъ яростно, что сидвшіе въ зал отецъ Леонидъ, дьяконъ и попадья вздрогнули,— не надо, когда такъ! Сейчасъ же отправляйся въ Сусловку и найми тамъ народу, бабъ и мужиковъ, не хотятъ дудиловскіе, сусловскіе будутъ работать! Отправляйся сію минуту, всего дв версты, не теряй времени, позжай верхомъ! Главное: скорй отвтъ!
Каждый, кому привелось бы встртить Петра Кондратьевича въ кабинет и который бы увидлъ его въ ту минуту, какъ онъ затворялъ за собою дверь кабинета, глазамъ бы своимъ не поврилъ, что передъ нимъ одинъ и тотъ же человкъ. Правда, лысина, свиные глазки, вся фигура и самый нанковый сюртукъ на крючкахъ, были все т же, но выраженіе до такой степени измняло физіономію Петра Кондратьевича, что не было уже никакой возможности узнать въ ней прежняго врнаго и преданнаго кабинетнаго Калеба. Слпой, для котораго черты лица сокрыты, и тотъ не могъ бы обмануться, стоило прислушаться: ‘А, чортъ бы тебя дралъ!’ ворчалъ хриплый голосъ, не имвшій ничего общаго съ подобострастнымъ голосомъ кабинетнаго Петра Кондратьевича,— ‘экъ его тормошится!.. Эхъ ты, лахота, быкъ тебя забодай, дьяволъ тебя занеси, прости Господи!’
Проходя черезъ залу и заслышавъ страшный трескъ въ кабинет, точно стулъ грохнулся объ полъ, Петръ Кондратьевичъ махнулъ только рукою и поспшилъ въ прихожую.
— Ну, теперь пошелъ швырять чмъ ни попало! проговорилъ онъ, выходя на крыльцо.
Трескъ упавшаго стула повторился, между тмъ, второй и третій разъ. Священникъ, отецъ дьяконъ и попадья подумали, что начались уже приготовленія и перестановка мебели къ прізду сановника-дяди, но Софья Алексевна и Зинаида Львовна, спускавшіяся въ это время внизъ вмст съ дтьми, не могли, конечно, обмануться въ значеніи шума.
— Что-нибудь случилось. Его врно чмъ-нибудь растревожили, пролепетала Зинаида Львовна.
— Вроятно, проговорила со вздохомъ Софья Алексевна.
Пожавъ другъ другу руку и обмнявшисъ выразительнымъ взглядомъ, об спустились съ лстницы и боковою дверью вошли въ кабинетъ. Въ ту же секунду вбжали за ними Катя, Соня и Врочка.
Два стула лежали на полу, одинъ въ одномъ углу, другой въ другомъ. Сергй Львовичъ, сидвшій въ креслахъ, держалъ себя обими руками за голову, лицо его отливало багровымъ блескомь, а въ моргающихъ глазахъ проступали ясные слды сильнйшаго раздраженія.
— Что случилось? спросили въ одинъ голосъ Софья Алексевна и Зинаида Львовна.
— Sophie, или Зиночка, или все равно кто-нибудь изъ дтей, сказалъ надорваннымъ голосомъ Сергй Львовичъ,— скажите няньк Ульян, чтобъ она намочила въ уксус полотенце и принесла его сюда.
Катя, Соня и Врочка взапуски выбжали изъ кабинета.
Сергй Львовичъ, въ короткихъ, но выразительныхъ словахъ, передалъ присутствующимъ о всемъ случившемся.
— Эхъ, батюшка, Сергй Львовичъ, захотлъ ты отъ нихъ! проговорила нянька Ульяна, обвязывая ему полотенцемъ голову,— словно право ты мужиковъ-то и не видывалъ, впервой узналъ ихъ! Плюнь ты на нихъ! Вотъ теперь головка разболлась, ну, что хорошаго?.. э, право!
— Да-съ, да-съ,— вкъ живи, вкъ учись! Именно такъ! сказалъ Люлюковъ, когда нянька удалилась,— видли вы: стоило имъ понять, что я въ нихъ нуждаюсь, сейчасъ пошли прижимки, сейчасъ же торговаться и набивать цну! И такъ поступать со мною! Со мною! подхватилъ онъ, начиная снова горячиться.
— Что жъ вы хотите?.. другого нельзя ожидать… замтила кузина.
— Ты зналъ ихъ, мой другъ… сказала ея подруга.
— Зналъ? Нтъ, я не зналъ ихъ! я прожилъ съ ними всю жизнь,— и не зналъ ихъ! Я тогда только ихъ поняль, тогда только раскусилъ вполн, когда обстоятельства послднихъ этихъ годовъ поставили меня въ горькую необходимость имть съ ними лично дло. Тутъ только они вполн себя показали!.. Да, такъ поступаетъ со мною тотъ самый народъ, который я всю мою жизнь осыпалъ благодяніями! примолвилъ онъ вдругъ съ такою силой, что уксусная повязка слетла съ головы и шлепнулась на полъ, произведя звукъ пощечины. Зинаида Львовна поспшила поднять ее.
— Да, это тотъ самый мужикъ, котораго я не переставалъ осыпать благодяніями! продолжалъ Сергй Львовичъ, придерживая рукою повязку на лбу, между тмъ, какъ Зинаида Львовна, граціозно изгибая станъ, перевязывала концы на его затылк,— тотъ самый народъ, которому длалъ я всевозможныя снисхожденія, котораго я, первый во всемъ узд, отпустилъ на оброкъ! Вы помните: даже посл уставной грамоты, посл того, какъ они поступили со мною совершенными скотами, не я ли имлъ еще слабость уступить всмъ ихъ просьбамъ? Не я ли отдалъ имъ всю оставшуюся отъ надла землю по два цлковыхъ на десятину, тогда какъ она,— это вс говорятъ, спросите кого угодно,— она стоитъ три рубля и три съ полтиной! Нтъ, больно! Воля ваша, очень больно! Это просто не люди, нтъ, это неблагодарные зври… Какое? зврь — тотъ лучше, тотъ по крайней мр чувствуетъ благодарность…
— Мамаша! крикнула Катя, неожиданно вбгая въ кабинетъ,— священникъ спрашиваетъ, не начинать ли молебенъ?
— Идите! идите! воскликнулъ Сергй Львовичъ, падая въ кресло и махая имъ всмъ рукою къ двери.
Оставшись снова одинъ, Люлюковъ испустилъ продолжительный тяжкій вздохъ, который доказывалъ убдительнйшимъ образомъ, какъ истинно и глубоко было его душевное разстройство.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ,

служащая продолженіемъ предшествующей.

Что до насъ касается, мы всегда отдавали полную справедливость высокимъ качествамъ души и сердца Сергя Львовича. При всемъ томъ, если бы пришлось изречь судебный приговоръ и ршить, кого надо винить въ настоящемъ случа: Сергя ли Львовича, или крестьянъ его,— мы, не задумавшись секунды, оправдали бы кругомъ послднихъ. Вовсе даже не нужно было бы для этого восходить на судейское мсто, ослплять себ глаза блескомъ зерцала, прикладывать руку къ сердцу и надсаживать себ горло. Еще мене нуждались бы мы при этомъ въ подкуп краснорчія тхъ ораторовъ, которые кричатъ о доблестяхъ народа, и въ доказательство, какъ близко уже подошли къ этимъ доблестямъ, нализываются до положенія ризъ съ утра и до вечера. Здсь дло совершенно чисто и факты говорятъ сами за себя.
Въ настоящемъ случа поведеніе дудиловцевъ можетъ только служить самымъ неоспоримымъ фактомъ ихъ практичности и глубокаго здраваго смысла. Была ли возможность иначе поступать съ помщикомъ, который самъ сознавался, что былъ для нихъ какъ чужой до послдняго времени? Такъ по крайней мр смотрли на этотъ предметъ дудиловцы, и, съ своей точки зрнія, они были совершенно вравы. Что въ самомъ дл было имъ беречь Сергя Львовича и входить такъ сильно въ его интересы, когда самъ онъ нимало объ этомъ не заботился! Случалось ли когда-нибудь, чтобы дудиловцы ослушались въ чемъ-нибудь Сергя Львовича? Никогда не случалось! Вызжая каждую весну съ семействомъ въ деревню, Сергй Львовичъ очень любилъ, чтобы мужики и бабы торжественно встрчали его у околицы. Зная такое желаніе своего помщика, дудиловцы всегда были на мст и даже подносили ему хлбъ-соль. Звалъ ли ихъ Сергй Львовичъ на обдъ въ день приходскаго праздника,— обдъ, устраиваемый обыкновенно на барскомъ двор и отличавшійся обиліемъ баранины, солонины, пироговъ, пряниковъ, вина и браги,— не было еще примра, чтобы дудиловцы отказывались когда-нибудь отъ приглашенія. Трогательно даже было видть при этомъ случа, какъ самыя малыя дти, соревнуя своимъ родителямъ, лзли другъ на друга и давились кусками пирога, желая доказать свое усердіе. Сергй Львовичъ любилъ иногда прізжать въ поле на работу,— что длалъ всегда въ сопровожденіи семьи и въ вид partie de plaisir, прізжалъ онъ съ тмъ обыкновенно, чтобы тотчасъ же распустить народъ по домамъ. И что жъ? Запомнитъ-ли кто-нибудь, чтобы дудиловцы не исполнили мгновенно воли своего барина? Виноваты ли они, что Сергй Львовичъ ничего больше отъ нихъ не желалъ? Конечно не виноваты. ‘Люблю вокругъ себя веселыя лица! Люблю, чтобы вокругъ меня вс улыбались и были довольны!’ говорилъ всегда Люлюковъ. Прекрасно питать въ душ такія благородныя чувства — спора нтъ. Но съ другой стороны, согласитесь сами, справедливо ли было, живя въ деревн, гд, къ сожалнію, всегда меньше веселыхъ физіономій, чмъ недовольныхъ, и меньше благопріятныхъ случаевъ, чмъ неблагопріятныхъ,— справедливо ли было избгать послднихъ такъ тщательно, какъ длалъ это Сергй Львовичъ? Не естественно ли, что, дйствуя въ такомъ исключительномъ дух, онъ имлъ на своей сторон только смхуновъ, весельчаковъ, и положительно отдалялъ отъ себя недовольныхъ, которые, какъ уже сказано, всегда составляютъ большинство. Показывая себя гражданамъ Дудиловки только въ торжественныхъ случаяхъ и скрывая себя отъ ихъ взоровъ тамъ именно, гд бы чаще всего они должны были его видть, Сергй Львовичъ никакимъ образомъ не могъ сдлаться вполн популярнымъ. Именно онъ удалялъ отъ себя дудиловцевъ. Вотъ въ какой форм происходило обыкновенно это отдаленіе. Встрчалъ ли. напримръ, Сергй Львовичъ въ собственномъ лсу почтеннаго гражданина, практиковавшагося въ рубк дерева,— онъ никогда не шелъ къ нему прямо, никогда не нападалъ врасплохъ. Оправдываясь передъ домашними и знакомыми тмъ, что боится въ этихъ случаяхъ первой своей вспышки, боится самого себя, Сергй Львовичъ только лукаво себя обманывалъ, причина была совсмъ другого рода: по обыкновенію тхъ натуръ, которыхъ на офиціальномъ язык называютъ слабыми или ‘слабцами’, но въ домашнемъ, приватномъ нарчіи принято называть ‘черносливными натурами’,— онъ попросту терялъ энергію, какъ только подходилъ критическій случай. Энергія въ немъ не держалась. Кипятясь отъ гнва и пыхтя, какъ паровой котелъ, отъ сдержанныхъ въ сердц ощущеній, Сергй Львовичъ быстро удалялся, заботясь прежде всего укрыться отъ взоровъ дудиловскаго гражданина (бда, если въ эти минуты попадалась ему курица, копавшая клумбы: онъ яростно пускалъ въ нее чмъ ни попало), онъ давалъ полную волю своему негодованію тогда только, какъ достигалъ дома и запирался на ключъ въ своемъ кабинет.
‘Трахъ! трахъ!..’ раздавалось тогда по всмъ комнатамъ. ‘Ну пошелъ опять стулья швырять! знать чмъ-нибудь раздосадовали!’ говорили люди. Посл того онъ выходилъ всегда очень разстроеннымъ, съ головною болью, и требовалъ, чтобы нянька Ульяна обвернула ему голову полотенцемъ въ уксус.
Отдаленіе Сергя Львовича отъ крестьянъ совершалось иногда въ другой форм. Такъ бывало, когда не самъ онъ наскакивалъ на неблагопріятный случай, но когда докладывали ему о проступк какого-нибудь дудиловца. Тутъ уже Сергй Львовичъ просто былъ страшенъ, вс отъ него бжали куда ни попало. Расхаживая большими шагами по зал, размахивая руками, онъ гремлъ на весь домъ угрозами:
‘— Разобью вдребезги! заску до смерти! разбойникъ! каналья! Не прощу тебя! ни за что не прощу!.. (Хотя домашніе знали, что въ зал никого не было, кром Сергя Львовича, вс, однакоже, вздрагивали: такъ грозенъ былъ его голосъ).— Не помилую тебя, негодяя! хоть сто лтъ валяйся въ ногахъ. Не помилую!’ кричалъ онъ, топая каблуками и посылая въ воздухъ удары кулакомъ. Когда же приводили ему виновника, онъ мгновенно утихалъ, быстро уходилъ въ кабинетъ и приказывалъ сказать, что не хочетъ видть негодяя, чтобы съ этой минуты не смлъ онъ ему на глаза попадаться, и т. д.
Дло имло, впрочемъ, къ концу одинаковый результатъ: страшно разболится голова и снова идетъ нянька Ульяна примачивать ее уксусомъ. Видя такое явное отчужденіе отъ себя своего помщика, дудиловцы чуть ли не ршили наконецъ, что у нихъ вовсе не было помщика. На вс попреки сосдей, у Сергя Львовича былъ одинъ отвтъ:— ‘Знаю, знаю, что страхъ ихъ балую, но знаю и то также,— и это, признаться, вознаграждаетъ меня за все,— знаю, что они по крайней мр любятъ меня и преданы мн отъ перваго до послдняго! Вотъ какъ — скажи я: Софронъ, бросься въ рку,— онъ это сдлаетъ, да-съ, сдлаетъ, я вамъ за это ручаюсь!..’ — ‘Попробуйте!’ говорили сосди. — ‘Да что пробовать! Придетъ случай: я вамъ докажу это!..’
Случай пришелъ, наконецъ,
Хотя дло было не въ рчк, куда надо было броситься, а въ уставной грамот, которую надо было подписывать,— все равно: пришелъ часъ испытанія.
Люлювовъ началъ съ того, что произнесъ рчь (онъ трудился надъ ней цлую недлю), рчь, въ которой ясно выразилъ мысль, что все здсь основано на взаимномъ довріи. ‘Мы должны врить другъ другу сказалъ онъ.— Вы докажете тмъ ваше ко мн довріе, что, не въ примръ вашимъ сосдямъ, подпишете уставную грамоту. Не забудьте, ребята (на этомъ мст кто-то громко икнулъ въ толп, и Сергй Львовичъ остановился),— не забудьте, ребята, подхватилъ онъ, возвышая голосъ,— грамота въ Дудиловк будетъ первая подписанная грамота во всемъ нашемъ узд!.. И вамъ будетъ лестно,— и мн также’.
Выслушавъ рчь до конца и назвавъ единодушно своего помщика отцомъ и благодтелемъ, дудиловцы согласились подписать уставную грамоту въ томъ только случа, когда Сергй Львовичъ уступитъ имъ выгонъ за мельницей. Сергй Львовичъ, надававшій въ видахъ миролюбія и безъ того уже много, пришелъ въ справедливое негодованіе, но далъ, однакоже, и выгонъ. Пришло дло къ подписи. Дудиловцы не трогались съ мста. Препятствіемъ было теперь болото, безъ котораго, по словамъ ихъ, не было никакой возможности согласиться. Сергй Львовичъ вышелъ изъ себя, но далъ болото. Дудиловцы повалились въ ноги и такъ слезно благодарили помщика, что тотъ не зналъ уже какъ отъ нихъ отдлаться. Грамота тмъ не мене все-таки не подписывалась. ‘Какого же еще рожна надо этимъ живодерамъ?’ вскричалъ Люлюковъ, отказавшійся уже лично присутствовать при подписи и предоставившій все мировому посреднику. Дудиловцы въ одинъ голосъ отказывались подписываться, если Сергй Львовичъ не отржетъ имъ еще семь десятинъ кустарнику.
Но главный источникъ огорченій заключался не столько въ пожертвованіяхъ, не столько въ томъ даже, какъ много обманулся онъ въ мужичкахъ своихъ, сколько въ томъ, что крестьяне сосда его, Бабаева, человка весьма суроваго, безпрекословно подписали грамоту и согласились на вс его условія. Не обидно ли было въ самомъ дл! Не самъ ли онъ постояннно стращалъ Бабаева этою уставною грамотой, не самъ ли сколько разъ хвасталъ, что не встртитъ съ этой стороны никакого препятствія, и между тмъ, самъ первый такъ горько опростоволосился.
Скорбно также уязвленъ былъ потомъ Сергй Львовичъ тмъ, что у Бабаева полевое хозяйство пошло отлично, между тмъ какъ у него все тотчасъ же пошло къ окончательному разрушенію и безпорядку: сегодня запустили скотъ въ его луга, тамъ нарубили дровъ въ его рощ, а объ оброк и говорить нечего: просто совсмъ о немъ забыли, такъ что, если бы не посредникъ, Люлюковъ не зналъ бы, на что купить чаю и сахару.
Не малую долю огорченій и разочарованій принялъ онъ также съ дворовыми людьми. Здсь, какъ въ первомъ случа, всего сильне задло за сердце сравненіе съ сосдомъ, не странно ли, что дворовые Бабаева, человка, какъ уже извстно, суроваго, остались вс до единаго въ дом, тогда такъ у Сергя Львовича, который баловалъ ихъ какъ отецъ, вс одинъ передъ другимъ заломили вдругъ страшно-безобразную цну, и когда онъ отказалъ имъ, вс оставили его тотчасъ же, не выразивъ даже при этомъ ни тни сожалнія, ни тни раскаянія.
Вотъ съ этихъ то поръ собственно перемнилъ онъ окончательно мнніе свое касательно новой реформы и не могъ говорить о ней равнодушно. Въ первое время онъ думалъ о ней совсмъ иначе. Когда прошелъ первый слухъ объ уничтоженіи крпостного права, онъ такъ даже обрадовался, что навлекъ на себя въ узд названіе ‘краснаго’ и былъ причисленъ къ партіи самыхъ ярыхъ либераловъ. Сергй Львовичъ былъ въ этомъ совершенно искрененъ. Онъ находилъ только, что такая перемна была совершенно лишнею для дудиловскихъ крестьянъ, которые и безъ того были свободны.
— Дло все въ томъ, изволите ли видть, такъ выражался онъ въ послднее время,— освобожденіе, не касаясь уже того, конечно, что оно нарушило патріархальныя отношенія, которыя связывали крестьянъ съ помщиками и составляли, можно сказать, всю прелесть сельской жизни, не считая этого, освобожденіе, главное, сильно подйствовало, и вдругъ, знаете-ли, какъ-то, вдругъ подйствовало во вредъ нравственности народа, оно убило въ немъ чувство признательности и благодарности, сдлало его грубымъ, непочтительнымъ, словомъ, испортило его окончательно!.. А жаль, жаль, потому что прежде были залоги!..’
Такъ и теперь отчасти размышлялъ Сергй Львовичъ, сидя въ своемъ кабинет и невольно содрогаясь всякій разъ, когда посреди молебна отецъ дьяконъ возвышалъ голосъ, звучавшій какъ труба второго пришествія.
Само собою разумется, ни эти мысли о крестьянахъ, ни голосъ отца, дьякона, ни даже головная боль, не мшали Сергю Львовичу заниматься дломъ. Онъ усплъ въ это время просмотрть отъ начала до конца печатный каталогъ изъ магазина Андреева, усплъ отмтить въ немъ вс предметы, необходимые для пышныхъ завтраковъ и обдовъ, долженствовавшихъ упитывать именитаго дядю. Обыкновенно, Сергй Львовичъ самъ всегда здилъ въ магазинъ Андреева и лично длалъ свои покупки, при чемъ вступалъ всегда въ нескончаемыя бесды съ приказчиками, на этотъ разъ онъ ршился послать въ Москву лакея Петра. Можно было замтить также, при этомъ, измненіе обычнаго правила. Длая свои покупки, Люлюковъ придерживался обыкновенно системы общеупотребительной въ провинціальныхъ домахъ, гд страсть къ гостямъ и угощеньямъ, часто превышая средства хозяевъ, заставляетъ послднихъ покупать припасы пудами, но всегда третьяго сорта, такъ ужъ всегда отмчается въ списк закупокъ: рису одинъ пудъ, третьяго сорта, макаронъ 20 фунтовъ, третьяго сорта, сладкаго горошка,— 15 фунтовъ, третьяго сорта, и т. д. Система основана, главное, на томъ, чтобы всего было въ волю, въ изобиліи, чтобы гости не успвали очнуться отъ разнообразія угощеній, чтобы кофе слдовалъ за чаемъ, шоколадъ за кофе, конфеты за фруктами, мороженое за вареньемъ и т. д.
Правда, угощенія этого рода часто становятся гостю поперекъ горла, но не вс такъ взыскательны, для большинства, радушіе тогда вдь только и достигаетъ вполн своей цли, тогда только и прославляется по узду, когда гость надается у сосда до вторыхъ и до третьихъ коликъ.
Сергй Львовичъ, какъ радушный хозяинъ и хлбосолъ, зналъ очень хорошо, къ чему приводитъ система изобилія, справедливо опасаясь ея вліянія на столичный желудокъ именитаго дяди, онъ на этотъ разъ везд отмтилъ въ каталог Андреева ‘первый сортъ’.
Стараясь обставить дядю столько же комфортомъ, сколько и почетомъ, онъ составилъ также списокъ сосдямъ и главнымъ сановникамъ узда, которыхъ хотлъ пригласить на воскресенье, день рожденія Софьи Алексевны. Такъ какъ времени оставалось очень мало, онъ ршился отправиться съ визитами нынче же вечеромъ.
Оставалось только подождать возвращенія Петра Кондратьевича, получить отвтъ его и повторить ему т перемны и преобразованія, которыя предположено было исполнить.
Въ ожиданіи этого Люлюковъ снова вышелъ въ залу, чтобъ освжиться.
Молебенъ давно уже кончился, семейство пило чай, за исключеніемъ хозяйки дома, которая тотчасъ же посл службы поднялась къ себ наверхъ. Священникъ, попадья и дьяконъ сидли передъ блюдечками съ опрокинутыми чашками, они ждали Сергя Львовича, чтобы встать и проститься.
— Сергй Львовичь, сказала Зинаида Львовна, длая ему знакъ и вызывая въ гостиную,— бдняжка Sophie, которая такъ устала, что едва могла достоять службу, поручила мн сказать: не прилично ли будетъ также пригласить священника къ прізду дяди…
— Я, душа моя, уже думалъ объ этомъ, отвтилъ Сергй Львовичъ,— только вотъ бда: у него подрясникъ очень плохъ. Если бъ об вы объ этомъ позаботились, не худо бы было. Въ два дня успете ему сшить новый… А то, право, неловко какъ-то… Вотъ еще что: подумайте-ка вдвоемъ, не нужно ли чего-нибудь вамъ въ Москв по части туалета: я нарочно посылаю Петра сегодня же вечеромъ съ послднимъ поздомъ, я бы самъ похалъ, но невозможно, необходимо сдлать тьму тьмущую визитовъ… я сейчасъ же отправляюсь…
— Какъ… сегодня? сегодня?..
Зинаида Львовна остановилась, вперяя въ него взоръ укоризны.
— Знаю! знаю! но что-жъ прикажешь длать, душа моя! возразилъ Люлюковъ съ очевидною неловкостью,— сама ты разсуди: сегодня вторникъ, онъ будетъ въ субботу, можетъ-быть даже въ пятницу!.. Объясни все это хорошенько Sophie… Скажи ей, между прочимъ: я душевно радъ исполнить ея желаніе и приглашу священника… впрочемъ, я зайду еще къ вамъ проститься передъ отъздомъ!..
Передавъ священнику приглашеніе отъ имени жены,— но такъ, однакожъ, чтобы не могъ этого слышать отедъ дьяконъ, Сергй Львовичъ распорядился, чтобы не медля ни минуты закладывали ему тарантасъ. Посл того онъ кликнулъ Петра, приказавъ ему снаряжаться въ путь, но прежде вызвалъ его въ кабинетъ для полученія инструкцій и для того также, чтобъ онъ помогъ ему одться.
Туалетъ приближался къ концу, когда дверь кабинета скрипнула и пропустила лысину Петра Кондратьевича.
— Ну, что? съ живостью спросилъ Люлюковъ.
— Говорилъ, сударь, съ сусловскими мужиками, троихъ привелъ съ собою, говорятъ: готовы служить…
— Ну, и прекрасно, очень радъ! сказалъ мгновенно повеселвшій помщикъ. — Я сейчасъ однусь, обойду вмст съ вами дворъ и садъ и укажу, что надо будетъ длать…
— Осмлюсь доложить, сударь, наши лзутъ! промолвилъ Петръ Кондратьевичъ,— какъ проходилъ по деревн, вс пристали, говорятъ: чмъ чужихъ звать, мы лучше станемъ работать…
— Ни одного чтобы не было! крикнулъ Сергй Львовичъ, мгновенно вспыхивая,— слышишь, ни одного! Сначала отказались негодяи, начали даже со мной торговаться, а теперь какъ увидли, что дло безъ нихъ обойдется, давай соглашаться, — ни за что! Вонъ гони ихъ! Даромъ станутъ работать — не возьму ни одного. Слышь, Петръ Кондратьевичъ: чтобы ни одинъ дудиловскій каналья не смлъ здсь быть!..
Негодованіе, закипвшее въ груди Сергя Львовича, ограничилось на этотъ разъ только вспышкой. Оно прошло, какъ только вышелъ онъ на крыльцо и увидлъ сусловскихъ мужиковъ.
Сусловцы представляли съ дудиловцами такое же разительное сходство, какъ мдные пятаки похожи на мдные пятаки, вычеканенные въ Сестербек въ одно и то же время. Зная, что безъ нихъ дло не обойдется теперь никакимъ манеромъ, они заломили тройную цну, прежде еще чмъ было имъ извстно, въ чемъ состоитъ работа и что отъ нихъ потребуется. Сергй Львовичъ на все согласился: то, что казалось возмутительнымъ со стороны дудиловцевъ, было очень естественно со стороны сусловцевъ, не связанныхъ съ Сергемъ Львовичемъ ни чувствомъ благодарности, ни чувствомъ преданности.
Приказавъ имъ завтра же чмъ свтъ явиться на работу, онъ торопливо поднялся на верхъ проститься съ женою.
— Душа моя, ты видишь меня въ отчаяніи. Я долженъ отправиться въ тотъ самый день, какъ ты пріхала!.. сказалъ Сергй Львовичъ, цлуя жену въ лобъ,— но я обдумалъ: иначе сдлать нтъ никакой возможности. Зиночка передала теб причину, необходимо мн самому сдлать кой-какія приглашенія… Кстати, припомните пожалуйста: не встрчали ли у кого-нибудь изъ сосдей печатнаго портрета дяди? Не слыхали ли, по крайней мр, что онъ у кого-нибудь существуетъ? примолвилъ онъ озабоченнымъ тономъ.
Зинаида Львовна и Софья Алексевна отвчали отрицательно.
— Ужасно досадно! Достать его, между тмъ, необходимо. Портретъ существуетъ, а мы, родные, не имемъ его!.. Неловко, воля ваша… Вотъ еще что: если вамъ нужно что-нибудь по части туалета для себя или для дтей,— я полагаю, не лишнимъ будетъ обратить вниманіе на дтскій туалетъ,— составьте поскорй списокь и отдайте его Петру, я посылаю его нынче съ послднимъ поздомъ въ Москву… Ну, прощайте, друзья мои… поцлуйте за меня дтей, проходя черезъ коридоръ, я слышалъ, они укладываются уже спать… Сегодня вторникъ, я вернусь домой въ четвергъ и все обдлаю… Надюсь, ты поняла, мой другъ, что одна только крайняя необходимость заставляетъ меня хать въ такой день, въ противномъ случа, я бы… но ты, конечно, поняла меня и не будешь сердиться…
Такое объясненіе было совершенно лишнимъ, если припомнить, что Софья Алексевна съ утра еще такъ ясно выражала желаніе предаться уединенію и отдыху. Просить у нея извиненія въ отъзд не значило ли почти то же, въ настоящую минуту, что извиняться въ томъ, что не наступаешь сосду на ногу. Сергй Львовичъ зналъ все это очень хорошо, но дйствовалъ единственно въ силу мягкоты своей,— мягкоты слишкомъ, впрочемъ, уже извстной, чтобы слдовало ее краснорчиво доказывать.
Зинаид Львовн также очень хорошо было извстно, какое дйствіе можетъ произвести отъздъ Сергя Львовича на нервы обожаемой подруги, дло было ясно, какъ день. Но сердце ея имло, видно, свойство проливать свой собственный свтъ, передъ которымъ ясность дня и самая очевидность факта равнялись густйшимъ потемкамъ. Отъздъ Сергя Львовича и поспшность его при прощаньи съ женой послужили для Зинаиды Львовны новымъ доказательствомъ непостижимой загрублости чувствъ мужчинъ вообще и мужей въ частности. Ухать! Ухать какъ нарочно въ самый день прізда жены, въ такой день, которымъ именно слдовало бы воспользоваться, чтобы выразить жен все свое вниманіе! Неожиданное прибытіе дяди, такъ взбудоражившее Сергя Львовича, ничего не значило. Всмъ слдовало пожертвовать, всмъ ршительно! Сердце не принимаетъ никакихъ отговорокъ. Положимъ, Софья Алексевна очень равнодушно приняла всть объ отъзд мужа, положимъ, она не сказала слова, продолжала лежать на диван и тотчасъ посл ухода мужа зажмурила глаза (въ комнат такъ уже сгустились сумерки, что нельзя было различать, заснула ли она или нтъ), но что слдовало изъ всего этого? Не убдительно ли говорило все это въ пользу неисчерпаемой кротости характера и ангельской терпимости Софьи Алексевны?..
Зинаида Львовна не высказывала, однакожъ, высокихъ чувствъ своихъ по этому предмету. Быть-можетъ, они такъ бы и остались сокрытыми въ тайной сокровищниц ея сердца, но въ эту самую минуту, какъ нарочно, послышался шумъ тарантаса, который увозилъ Сергя Львовича… При этомъ, она сама не понимала, что съ ней сдлалось (такъ посл открылось изъ собственныхъ ея словъ), она не могла доле приневоливать порывовъ своего сердца. Она быстро подошла къ открытому окну, прищурила глаза по ваправленію къ удалявшемуся экипажу и произнесла голосомъ глубоко оскорбленнаго и взволнованнаго чувства:
— О, эгоистъ! эгоистъ! эгоистъ!!..
Энергическое восклицаніе Зинаиды Львовны, пробудивъ внезапно Софью Алексевну, послужило поводомъ къ весьма интересному разговору.
Чувствуя неодолимую потребность передать его скоре читателю, мы думаемъ, однакожъ, не лишнимъ будетъ прежде познакомить его короче съ тми отношеніями, которыя связывали двухъ подругъ.
Такъ какъ нтъ никакой возможности исполнить это однимъ взмахомъ пера и притомъ въ одну секунду, мы, подумавъ хорошенько, ршились отложить дло до слдующей главы.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.

Исторія двухъ подругъ и повсть сердца глубоко потрясеннаго и вдребезги разбитаго.

Извстно уже, что нжная дружеская связь двухъ подругъ началась съ дтства, и притомъ въ институт. Зинаида Львовна поступила въ институтъ двумя годами позже, стремленіе другъ къ другу началось съ перваго же мсяца. Иниціатива принадлежала, впрочемъ, Зинаид Лъвовп. Объ этомъ можно судить по прилагаемому здсь отрывку ея журнала, который до сихъ поръ свято хранится въ маленькой шкатулк вмст съ письмами, переложенными цвточными листочками,— увы! уже давно, давно увядшими,— и другими сувенирами трогательнаго свойства, напоминающими нжное дтство и поэтическую юность. Отрывокъ этотъ начертанъ тмъ неуловимо тонкимъ почеркомъ, который называютъ бисеромъ, одно имя Sophie вырисовано везд большими буквами съ маленькими незабудками на хвостикахъ. Вотъ что гласитъ отрывокъ:
‘Съ перваго мая я начала обожать, подъ названіемъ ‘groseille’, ангела, чудесную, восхитительную, небесную, божественную, очаровательную красавицу Sophie Золотухину. Я дала себ слово любить ее вчно, не измнять до гроба, любить пламенно, безконечно, всмъ сердцемъ, всею душою, любить какъ жизнь, и эту любовь буду высказывать не холодными восклицаніями: люблю ее! люблю ее! нтъ! я ее люблю тихо, безмолвно, не словами, но всмъ бытіемъ моимъ!! Ахъ, если бы только она знала, какъ много, какъ пламенно я люблю ее! тогда она врно и меня бы полюбила!.. Но нтъ! я еще не достойна ея любви!.. Въ продолженіе этой недли не было ничего замчательнаго, кром одного дня… Блаженный день, котораго я никогда не забуду! тмъ боле, что онъ былъ первый, когда я такъ долго пробыла съ ‘тою’, которую люблю больше своего земного существованія… Это было шестого мая, въ четвергъ, въ дежурство m-lle Фукъ, мы весь день гуляли въ саду, потому что былъ праздникъ. Мн было очень весело,— особенно вечеромъ. Въ семь часовъ, или немного позже, я пошла ходить по коридору съ Варенькой Лупандиной, мы сдлали не боле двухъ туровъ, вдругъ къ намъ подходитъ ангелъ, чудесная Sophie, и мы съ ней продолжали ходить, черезъ нсколько минутъ ‘она’ сказала: ‘пойдемте въ залу!’ Мы пошли: тамъ было довольно темно, потому что не было огня, но впрочемъ было такъ пріятно любоваться луной, которая была очень хорошо видна изъ оконъ и такъ ярко освщала залу. Въ ней было только одно четвертое отдленіе и еще дв-три двицы изъ большого класса. Варенька Лупандина довольно скоро ушла, и я осталась одна съ божественною Sophie!! Мы продолжали ходить, она мн очень много говорила про ‘блаженный изумрудъ’, я слушала ея слова и думала: кто эта особа, которая такъ счастлива?.. Къ ней нсколько разъ подходили дв двицы изъ четвертаго отдленія, которыхъ она очень любитъ. Она одну крпко поцловала и сказала мн: совтую ее поцловать, у ней такія мягкія губы. Но я этого не исполнила. Потомъ ангелъ, чудесная Sophie, пошла къ послднему окну и стояла довольно задумчиво, я смотрла на нее, и у меня сердце такъ сильно билось отъ любви къ этому неземному ангелу… Но звонъ колокольчика раздался, и я должна была съ нею разстаться!.. Ахъ, если бы кто-нибудь зналъ, какъ мн больно было! Я никакъ не могла заснуть, долго переносилась мечтами въ залу, съ воспоминаніемъ каждаго слова, каждаго взгляда чудесной, дивной Sophie, мн длалось скучне и скучне… Боже, какъ я много страдаю!..’
Продолженіе свидтельствуетъ, что любовь юной страдалицы не замедлила увнчаться самымъ блистательнымъ успхомъ. ‘Блаженный изумрудъ’ былъ преданъ забвенію, и, несмотря на потоки слезъ, пролитые послднимъ, божественная Sophie отдала навки свое сердце и душу кузин своей Зиночк Зюзюкиной. Надо думать, не было ли уже въ самой природ двухъ барышень чего-то родственнаго, водготовившаго въ сильнйшей мр мистическое сліяніе ихъ душъ.
Съ этого времени, нжная любовь между ‘булкой’ (такъ звали въ институт Sophie Золотухину),— и ‘спаржей’ (такимъ прозвищемъ пользовалась Зиночка Зюзюкина),— ничмъ уже не омрачалась. ихъ не разъединило даже то обстоятельство, что об находились въ разныхъ классахъ и были надлены природой совершенно противоположными способностями.
Sophie была особенно сильна въ математик, физик, исторіи, статистик и проч., она безошибочно и безостановочно исчисляла на экзамен вс года достопамятныхъ историческихъ событій, не ошибалась въ родословной удльныхъ князей, перечисляла какъ разъ-два-три,— вс города земного шара, прямо писала на доск выводъ труднйшихъ математическихъ задачъ, никогда не ошибалась въ составныхъ частяхъ воды и воздуха,— такъ что, на публичныхъ экзаменахъ, всегда приводила въ справедливое изумленіе тхъ почетныхъ лицъ, которыя не дремали.
У Зиночки Зюзюкиной, напротивъ, не было никакой памяти, она путалась въ собственныхъ именахъ и числахъ какъ въ дремучемъ лсу. Публичные экзамены особенно имли свойство приводить ее въ замшательство. При первомъ вопрос, она смущалась, краснла, потупляла глаза и забывала окончательно все, что такъ усердно вытверживала наизусть. Вы слышали, конечно, извстный анекдотъ съ двицей, которую спросили на экзамен, изъ чего состоитъ россійскій гербъ и которая такъ смутилась, что отвтила ‘орелъ’ тогда только, какъ ей подсказали. ‘Ну, а дальше что?..’ спросилъ экзаменаторъ,— ‘что у орла въ лапахъ?’ — Двица стала втупикъ. ‘Скипетръ… скипетръ…’ подсказалъ кто-то шопотомъ. ‘Скрипка!’ отвчала двица. Если бъ эта исторія не была анекдотомъ, она, безъ всякаго сомннія, могла бы случиться съ робкою Зинаидой Львовной.
Природныя способности влекли ее больше къ предметамъ изящнымъ и поэтическимъ, никто съ такимъ чувствомъ не читалъ стиховъ, никто особенно не переписывалъ ихъ въ тетрадкахъ такимъ изящнымъ почеркомъ. Тогда какъ Софья Алексевна блистала въ точныхъ, положительныхъ наукахъ, Зинаида Львовна считалась первою ученицей рисовальнаго учителя. Дти бывшей инспектрисы и теперь еще сохраняютъ два образчика, свидтельствующіе объ изящныхъ наклонностяхъ двицы Зюзюкиной. Они заключаются въ двухъ кружкахъ ватманской бумаги величиною съ пятачокъ, одинъ изображаетъ соборъ Петра въ Рим, исполненный въ перспектив и однми точками, на другомъ написанъ весь Прощальный гимнъ, птый двицами при выход ихъ изъ института, имя автора гимна такъ мелко, что разобрать его можно не иначе, какъ съ помощью большого увеличительнаго стекла. Наконецъ, въ дом рисовальнаго учителя или, врне, его наслдниковъ, потому что самъ онъ давно уже умеръ,— можно видть голову Аполлона Бельведерскаго, рисованную Зинаидой Львовной и точно такъ же выполненную однимъ пунктиромъ.
Несмотря на свою память, Софья Алексевна и тогда еще выказывала большую склонность ко сну и аппетиту, классныя дамы никогда не могли ея добудиться и нсколько разъ подвергали ее наказанію за дремоту во время классовъ. Зинаида Львовна, напротивъ, кушала какъ птичка и спала очень мало, предпочитая мечтать о своей любви или сидть у окна, любоваться луною и прислушиваться къ тихому шелесту втра въ институтскомъ саду. Чувство безкорыстія и самоотверженія поэтической души ея и тогда уже высказывалось во всей яркости. Булки свои она постоянно отдавала обожаемой подруг. Софья Алексевна играла на фортепіано съ изумительною врностію, пухлые ея пальчики быстро бгали по клавишамъ и никогда не ошибались, но она играла какъ машина. Мечтательная Зинаида Львовна, напротивъ, ошибалась безпрерывно, но зато каждая нота ея проникнута была глубокимъ чувствомъ и выраженіемъ: душа слышалась! Когда, на выпускныхъ экзаменахъ, воспитанницы танцовали ‘pas de chale’ въ общемъ кордебалет, Софьго Алексевну ставили всегда въ заднихъ рядахъ, между тмъ какъ ея подруга постоянно отличалась въ первыхъ парахъ. ‘Зюзюкина не хорошенькая, говорила инспектриса, но въ ней есть что-то интересное… и притомъ она очень граціозна!..’
Но разница способностей и вкусовъ, казалось, скрпляла только союзъ дружбы. Посл выхода изъ института, Зинаида Львовна не могла поселиться подъ одною кровлей съ обожаемою подругой. Сколько ни упрашивала объ этомъ Софья Алексевна свою тетку и опекуна дядю, сколько ни старалась склонить ихъ на свою сторону, выставляя имъ на видъ родственную связь съ кузиной, круглое сиротство послдней и ихъ дтскую привязанность, она ничего не могла сдлать.
Дло въ томъ, что сама Софья Алексевна ничего не имла и была, какъ говорятъ, безприданницей. Единственное достояніе ея заключалось въ томъ, можно сказать, что она происходила отъ древней славянской фамиліи Золотухиныхъ. Ставьте, пожалуй, ни въ грошъ такое обстоятельство и смйтесь надъ нимъ сколько хотите, дло въ томъ, однакожъ, чта Софья Алексевна вышла скоро замужъ, потому именно, что носила фамилію Золотухиныхъ, а не другую.
Сергй Львовичъ, только что вышедшій тогда изъ улановъ и получившій наслдство, предложилъ Софь Алексевн руку и сердце. Если бы не то обстоятельство, о которомъ мы говорили, то, согласитесь, съ чего сталъ бы онъ въ день ршенія своей участи обнимать всхъ и каждаго и повторять голосомъ, упоеннымъ отъ счастія: ‘Я сталъ о себ теперь лучшаго мннія! Я теперь горжусь самимъ собою!..’ Не даромъ, наконецъ, до сихъ поръ еще не могъ онъ забыть связи своей съ Золотухиными и сообщалъ о томъ такъ часто даже отцу Леониду.
Въ первые дни супружества обыкновенно ни въ чемъ не отказываютъ жен, нечего говорить, слдовательно, что Сергй Льновичъ восторженно согласился пригласить Зинаиду Львовну въ Дудиловку и предложить ей поселиться подъ однимъ кровомъ съ ея другомъ. Онъ не замедлилъ, конечно, очень скоро убдиться, какое сокровище души, сердца и дивнаго самоотверженія пріобрлъ онъ въ лиц дальней родствепницы жены своей. Съ перваго же года, при поправк ‘верзилы’, оказался недочетъ въ тысяч рублей, которыя тотчасъ же предложила Зинаида Львовна. Деньги эти составляли, между тмъ, ровно третью часть ея маленькаго капитала. Софья Алексевна и особенно Сергй Львовичъ пришли сначала въ ужасъ отъ такого предложенія, они ничего не хотли слушать, но Зинаида Львовна такъ искренно обидлась, такъ горячо плакала, такъ энергически объявила, что въ случа отказа ни минуты не останется подъ ихъ кровомъ,— что не было уже положительно никакой возможности отказать ей. На слдующій годъ повторилась точь-въ-точь такая же сцена и по поводу тхъ же обстоятельствъ,— съ тою разницею, однако, что Сергй Львовичъ началъ отказываться еще ршительне, а Зинаида Львовна принялась уже собираться въ дорогу и укладываться,— отчего поперемнно то съ Софьей Алексевной, то съ Зинаидой Львовной длались такіе страшные истерическіе припадки, что Сергй Львовичъ сейчасъ же на все согласился. Онъ едва могъ убдить Зинаиду Львовну считать эти дв тысячи, какъ священный залогъ, врученный ему на сохраненіе, и согласиться получать съ нихъ ежегодно небольшіе проценты.
Долго посл того, Сергй Львовичъ не могъ говорить безъ слезъ о кузин жены своей. Зная его, вы легко поврите, что онъ говорилъ о ней совершенно безпристрастно. Стоило самому быть сколько-нибудь чувствительнымъ и слабонервнымъ, чтобы прослезиться отъ его разсказовъ, самое черствое, самое невпечатлительное сердце не могло оставаться равнодушнымъ. Слушая добраго Сергя Львовича, воображеніе въ тотъ же мигъ рисовало нравственный образъ молодой двушки, которая, имя независимое состояньице, имя возможность вести столичную жизнь и пользоваться всми удовольствіями, столь свойственными молодости, имя, наконецъ, возможность сдлать самую скорую, самую выгодную партію, отказалась между тмъ отъ всего этого, зарылась въ глушь, въ деревню,— словомъ, принесла себя въ жертву, и все это ради того только, чтобы не разлучаться съ подругой дтскихъ лтъ своихъ. Личность поэтической институтки, которая, по словамъ Сергя Львовича, представляла сочетаніе совершеннйшихъ душевныхъ качествъ, невольно настраивала каждаго холостяка къ мечтательности.
Въ дом Люлюковыхъ начали появляться одинъ за другимъ молодые и старые сосди, не успвшіе еще отыскать идеальной подруги жизни. Въ продолженіе своихъ визитовъ, они выказывали самыя чистыя побужденія, говорили больше о счастіи семейной жизни и ея тихихъ радостяхъ, новые ихъ галстуки, напомаженныя половы и взгляды, обращенные преимущественно къ Зинаид Львовн, служили несомнннымъ знакомъ ихъ благородныхъ намреній. Въ эти дни Зинаида Львовна была всегда особенно интересна, причесанная и одтая Софьей Алексевной, она входила въ гостиную обыкновенно съ цвткомъ въ рук и всегда съ такимъ видомъ, какъ будто вовсе не ожидала тамъ встртить посторонняго, лицо ея мгновенно покрывалось румянцемъ, и вся фигура выражала наивное смущеніе и невинную застнчивость. Во время обда, чая или завтрака, она ни къ чему не прикасалась, взоры ея оставались потупленными и если приподнимались, то разв для того только, чтобъ устремиться на небо, на Софью Алексевну, на цвтокъ или на бабочку. Если встрчаласъ ей необходимость занять гостя, она обыкновенно робко приступала всегда къ разсказу о томъ, какъ однажды въ Петербург, въ Духовъ день, украденъ былъ въ Лтнемъ саду ребенокъ. Исторія эта случилась очень давно, Зинаида Львовна ни въ какомъ случа не могла быть свидтельницей трагическаго происшествія: но все равно, она передавала его съ такимъ неподражаемымъ чувствомъ, высказывала столько участія къ судьб невиннаго малютки, что можно было тотчасъ заключить о нжныхъ свойствахъ ея чувствительнаго и добраго сердца.
Какъ только гость узжалъ, Зинаида Львовна поспшно поднималась въ свою комнату и впадала въ мечтательность, которую, съ одной стороны, поддерживала Софья Алексевна выразительными пожатіями руки и не мене выразительными взглядами, съ другой стороны, Сергй Львовичъ. Послдній шумно всегда вбгалъ на верхъ, билъ въ ладоши, поздравлялъ ‘кого-то’ съ побдой и говорилъ, что надется скоро всхъ удивить, ловкостью, съ какою пройдетъ мазурку съ ‘кмъ-то’, одтымъ въ блое платье и съ внкомъ флеръ-д’оранжъ на голов… Посл вторичнаго визита сосда, возбудившаго такія романтическія предположенія,— дло принимало уже боле серьезный характеръ. Сергй Львовичъ не переставалъ о чемъ-то шопотомъ совщаться съ женой, откуда ни возьмись, въ дом появлялись куски миткаля и полотна, дворовыя двки дятельно усаживались за работу. Софья Алексевна просиживала по цлымъ часамъ, не выпуская руки Зинаиды Львовны, обрубая батистовые носовые платки, подруги дтства часто плакали и, опуская поперемнно другъ другу голову на плечо, просиживали въ такомъ положеніи вплоть до глубокихъ сумерекъ. Если деревня гостя лежала къ сверу отъ Дудиловки,— Зинаида Львовна замтно начинала просиживать часть ночи на окн сверной стороны дома, если гость обиталъ къ югу,— она замтно отдавала преимущество окнамъ юга.
Не странно ли, однакожъ, что бдніе по ночамъ, сопровождаемое взглядами, полными томительнаго ожиданія и направленными въ ту или другую сторону Дудиловки, никогда не служило началомъ, но всегда концомъ въ романахъ изъ жизни Зинаиды Львовны! Проводила ли она безсонныя ночи на окнахъ юга, востока, свера и занада,— результатъ былъ постоянно одинъ и тотъ же: сосдъ не повторялъ боле своихъ визитовъ. проходилъ мсяцъ, другой, о сосд не было ни слуху, ни духу: онъ точно вдругъ въ воду канулъ. Въ одинъ прекрасный день, Сергй Львовичъ неожиданно поднималъ страшный шумъ, объявлялъ наотрзъ, что посл ‘свинскаго’ поступка такого-то, онъ вытолкаетъ его вонъ, если увидитъ когда-нибудь на порог своего дома! Въ случа, если бы сосдъ вздумалъ оправдаться и привелъ въ доказательство своей невинности, что онъ ршительно не понимаетъ о какомъ поступк идетъ рчь, что весь поступокъ состоитъ въ томъ, что онъ надлъ новый галстукъ, напомадился и бросилъ нсколько взглядовъ на Зинаиду Львовну, говоря о счастіи и прелестяхъ супружеской жизни,— Сергй Львовичъ не удовольствовался бы этимъ. Онъ твердилъ только одно: что не позволитъ шутить съ собою и, тмъ меньше, не позволитъ шутить сердцемъ двушки ему близкой, служи онъ прежде въ статской служб, дло, можетъ-быть, обошлось бы такъ или иначе, но такъ какъ онъ служилъ въ военной,— дло пахнетъ совсмъ не тмъ, и шутка подобнаго рода можетъ повести къ извстному концу весьма короткаго свойства!
Самымъ покорнымъ и кроткимъ существомъ въ этихъ случаяхъ являлась обыкновенно сама Зинаида Львовна, она не только не бранила, но, напротивъ, вступалась всегда за сосда противъ Люлюкова, который стоялъ на томъ, что сосдъ не что другое, какъ негодяй, невжда и притомъ человкъ, лишенный всякихъ нравственныхъ правилъ. Зинаида Львовна не понимала даже причины, возбуждавшей въ такой степени гнвъ Сергя Львовича, разв не зналъ онъ,— что Зинаида Львовна дала обтъ никогда не выходить замужъ? Предположивъ даже, что сосдъ былъ одаренъ всми достоинствами и качествами, она и тогда осталась бы непреклонною въ своемъ намреніи, и тогда отвергла бы его предложеніе! Объясненія эти кончались обыкновенно тмъ, что Зинаида Львовна припадала къ груди Софьи Алексевны и, облегчая на ней свою собственную грудь истерическими рыданіями, сообщала утшительную для человчества мысль,— что вся жизнь ея посвящена безъ раздла подруг юности и ея дтямъ.
Наблюдая Зинаиду Львовну посл каждаго изъ такихъ приключеній (ихъ было четыре въ первыя десять лтъ ея жизни въ Дудиловк), и видя, какъ она съ каждымъ разомъ боле и боле худла и обильне орошала слезами подоконники на окнахъ юга, востока, свера и запада, можно было заключить безошибочно, что исторіи эти разрушительно дйствовали на ея двственную натуру. По всей вроятности, такъ гибельно дйствовало не столько горькое сознаніе, что она лично обманулась четыре раза сряду,— о нтъ, вовсе нтъ! Чего ей было обманываться? Она никогда не мечтала выходить замужъ: никогда! никогда! Ее сушилъ и заставлялъ проливать слезы скоре самый фактъ обмана въ примненіи его вообще къ судьб беззащитной жеищины!.. Боже мой! На кого положиться? Кому довриться?.. Мужчины въ глазахъ Зинаиды Львовны были не что иное, какъ созданія безъ сердца, созданія, движимыя однимъ грубымъ, ничмъ не сокрушимымъ эгоизмомъ. Взглядъ этотъ не допускалъ исключеній. Кого исключить? Не Сергя ли Львовича? Этого только недоставало! Сергй Львовичъ былъ, если хотите, добрякъ въ своемъ род, существо, въ которомъ не совсмъ еще угасло человческое чувство, но что жъ изъ этого? Не принадлежалъ ли онъ все равно къ своему полу, не былъ ли все-таки мужчиной? Доказательства такой неоспоримой истины были передъ глазами какъ Зинаиды Львовны, такъ и Софьи Алексевны. Не ясно ли он видли, что стоило Сергю Львовичу прожить три года съ женою,— три года только, чтобы мужская природа его успла вполн восторжествовать и высказаться во всей грубой нагот своей.
Онъ говорилъ, что любитъ жену, но кто жъ ему врилъ? Разв такъ любятъ? Куда же двались эти ласки, нжность и предупредительность, сопровождавшія первые мсяцы супружества?.. Три года! — боже милостивый! три года,— и все прошло, оставивъ посл себя одну жизненную сухую прозу! Но этого мало. Вслдствіе чудовищнаго своего охлажденія (иначе нельзя было объяснить себ его поступки), онъ на четвертый годъ дошелъ до того, что позволилъ себ замтить… Что бы вы думали?.. Позволилъ себ сказать, что жена его день-денской ничего не длаетъ!.. Чмъ же еще хотлъ онъ, чтобъ занялась Софья Алексевна, женщина, которая въ эти первые три года супружества носила три раза подъ сердцемъ залогъ любви, и подарила мужу трехъ восхитительныхъ дтей?
Но и этого мало…
Встрчая запутанные счеты въ расходахъ по хозяйству, и часто недовольный столомъ, когда бывали гости, Сергй Львовичъ явно началъ придираться къ Софь Алексевн. Забывъ всякое чувство уваженія и деликатности, онъ началъ вдругъ подтрунивать, длая разные косвенные намеки на женъ, которыя нерадютъ по хозяйству, которыя только сами кушаютъ, не заботясь нисколько, повидимому, о томъ, что будутъ кушать другіе и проч., и проч.Онъ иронически называлъ такихъ женъ ‘барынями’, и надо было видть выраженіе лица его, когда вдругъ посл этого, ни съ того, ни съ сего, начиналъ онъ стовать на недостатокъ средствъ и вообще на разстроенныя свои обстоятельства. О послднемъ онъ распространялся, быть-можетъ, безъ всякаго намренія, но все равно, деликатно ли было касаться такого предмета при Софь Алексевн, которая, какъ извстно, не принесла ему никакого состоянія? Сбросивъ съ себя разъ навсегда лицемрную маску, которую надваютъ мужчины, когда ухаживаютъ за женщиной, и которую бросаютъ, какъ только достигли своей цли, Сергй Львовичъ,— да, этотъ самый добродушный Сергй Львовичъ,— пошелъ еще дале…
Онъ сталъ то и дло твердить о вред, который неминуемо долженъ отразиться на дтяхъ, если мать, въ отношеніи къ нимъ, ограничивается только ласками и поцлуями, а въ остальномъ предоставляетъ ихъ совершенно попеченію кормилицъ, нянекъ и мамокъ. Обо всемъ этомъ говорилось, конечно, опять-таки не прямо,— еще бы! Приступая къ такимъ объясненіямъ, Сергй Львовичъ выказывалъ нершительность, мялся, пріискивалъ выраженія, но, благодаря Бога, Софья Алексевна и Зинаида Львовна надлены были слишкомъ тонкимъ инстинктомъ, чтобы тотчасъ же понять, о комъ идетъ здсь рчь и къ кому относятся эти намеки!
Спрашивается: чего жъ хотлъ въ самомъ дл Сергй Львовичъ отъ бдной жены своей? Боже праведный, чего хотлъ этотъ человкъ отъ женщины, которая, можно сказать, принесла ему въ жертву судьбу свою, закабаливъ себя вмст съ нимъ въ скучную деревню? Взвсилъ ли онъ хоть разъ въ жизни то обстоятельство, что ежегодно ставилъ ее въ интересное положеніе и подвергалъ ее слдовательно адскимъ мукамъ родовъ? Понялъ ли онъ, что вс эти косвенные намеки и грубыя требованія относились къ женщин, получившей утонченное образованіе? къ женщин,— въ дтств еще поражавшей всхъ необыкновенными успхами въ физик, статистик и знаніи иностранныхъ языковъ? Все было забыто, или, врне, должно было быть принесено въ жертву безпощадному эгоизму! Да, эгоизму, потому что, не имя средствъ окружить такую женщину обстановкой, для которой она была, такъ сказать, спеціально и даже исключительно приготовлена,— Сергй Львовичъ не долженъ былъ позволить себ на ней жениться! Грубыя свойства его природы заглушали въ немъ, повидимому, даже сознаніе самыхъ простыхъ вещей. Справедливо гордясь всегда своею связью съ отраслью Золотухиныхъ, онъ требовалъ между тмъ отъ этой отрасли того же, что могъ бы требовать отъ жены темнаго происхожденія, всосавшей съ молокомъ мщанскія привычки и мщанскія наклонности. Не ясно ли посл всего сказаннаго, что Сергй Львовичъ не въ состояніи былъ оцнить сокровище, которое судьба такъ безпощадно бросила въ его объятія. Можно было спросить у всего свта: понялъ ли Сергй Львовичъ то возвышенное существо, которое,— увы! — носило его имя? и весь свтъ, несмотря на свою холодность и равнодушіе, весь свтъ, конечно, отозвался бы въ одинъ голосъ: не понялъ! не понялъ! не понялъ!..
Но свтъ хранилъ упорное молчанье, свтъ ничего не зналъ объ этомъ. Объ этомъ знали только дв женщины, дв подруги дтства, связанныя мистическимъ союзомъ душъ. Свтъ ихъ ограничивался узкимъ горизонтомъ Дудиловки, мрачными стнами ‘верзилы’ и двумя небольшими комнатами верхняго этажа, гд об женщины особенно любили проводить печальную жизнь свою. Одн эти комнаты, единственные свидтели того, какъ об подруги просиживали ночи, тихо бесдуя другъ подл друга, какъ часто проливали он слезы и вздыхали, одн эти комнаты въ состояніи были передать грустную повсть о томъ, какъ горько чувствовать себя существомъ возвышеннымъ и вмст съ тмъ не понятымъ и не оцненнымъ!..
Взглядъ Зинаиды Львовны на свтъ и на мужчинъ въ особенности не вдругъ получилъ характеръ полной своей безналежности, къ этому приведена была она однимъ происшествіемъ. Оно занимаетъ такую важную роль въ ея жизни, что я упрекалъ бы себя до гробовой доски, если бы позабылъ когда-нибудь довести его до свднія читателя.
Все это случилось въ той самой Дудиловк, ровно пять лтъ до настоящаго времени. Зинаида Львовна была слдовательно уже въ томъ возраст, когда поэты сравниваютъ двушку съ поблекшимъ цвткомъ, забытымъ на клумб въ конц сентября.
Весною какъ-то въ Дудиловку явился сослуживецъ Сергя Львовича, бывшій эскадронный командиръ его и давно уже вышедшій въ отставку. Звали его Александръ Карловичъ Ластъ.
Ротмистръ Ластъ, человкъ лтъ около пятидесяти, принадлежалъ къ числу самыхъ молчаливыхъ холостяковъ, когда-либо украшавшихъ россійскіе полки и даже человчество. Даже въ молодости, въ полку, онъ отличался такимъ свойствомъ, единственная рчь, съ какою онъ обращался къ товарищамъ, проводившимъ у него иногда день, заключалась въ слдующемъ: ‘будемъ чай пить!’ или: ‘будемъ обдать!’ или: ‘будемъ ужинать!’ Больше онъ ничего не говорилъ. Проведя посл отставки нсколько лтъ уединенной жизни въ курляндской деревн, ротмистръ Ластъ сдлался еще несообщительне. Надо было быть такимъ человкомъ, какъ Сергй Львовичъ, чтобъ изловчиться залучить къ себ такого человка, какъ Ластъ, уговорить его пріхать въ домъ, гд были дамы. Дло въ томъ, что Ластъ пріхалъ.
Когда Сергй Львовичъ рекомендовалъ его жен и Зинаид Львовн, Ластъ низко кланялся, при чемъ лицо его принимало всякій разъ выраженіе какой-то притупленной задумчивости. Во время обда, присутствующіе разъ только услышали его голосъ, это было посл того, какъ Люлюковъ перебралъ вс полковыя воспоминанія, потрепалъ Ласта по плечу и сказалъ:
— Да, братъ, веселое было времечко!
Ластъ отвтилъ:
— Было весело!
Вставая изъ за стола, Зинаида Львовна, сидвшая подл гостя, случайно уронила платокъ. Ластъ, несмотря на очевидную свою неповоротливость (онъ сидлъ и держался такъ прямо, что можно было думать, ему не было никакой возможности согнуться), ротмистръ Ластъ поспшилъ однакожъ поднять илатокъ, подавая его Зинаид Львовн, онъ снова отвсилъ одинъ изъ своихъ задумчивыхъ поклоновъ.
Этимъ заключилось все, чмъ ознаменовалъ себя гость въ первый день своего прізда. Тмъ не мене Софья Алексевна и Зинаида Львовна, удаляясь въ свои комнаты, вынесли самое выгодное впечатлніе о гост. Онъ былъ молчаливъ, это правда, но не всегда ли недостатокъ вншняго блеска говоритъ въ пользу внутреннихъ качествъ? Молчаливость Ласта, сопровождавшаяся какою-то задумчивостію, не была ли слдствіемъ горькихъ испытаній, быть-можетъ, даже трагическихъ сердечныхъ потрясеній?.. Об удивлялись и искренно сожалли, какъ могъ онъ до сихъ поръ остаться холостякомъ? Принимая во вниманіе его скромность и спокойствіе нрава, он ршили, что Ластъ представляетъ именно тотъ рдкій образчикъ мужчины, изъ котораго выходятъ хорошіе мужья и добрые отцы семейства. проведя второй день съ ротмистромъ подъ одною кровлей, дамы окончательно укрпились въ своихъ убжденіяхъ.
Случилось, однакожъ, что въ этотъ второй день ротмистръ Ластъ, отличавшійся, между всми своими качествами, несокрушимымъ здоровьемъ (онъ точно отлитъ былъ весь изъ чугуна), почувствовалъ вдругъ къ вечеру страшную головную боль. На третій день боль такъ усилилась, что принуждены были уложить его въ постель, нарочно приготовленную въ комнат, примыкавшей къ кабинету Люлюкова. На четвертый день у ротмистра открылась горячка, такъ по крайней мр объявилъ уздный докторъ.
Какъ водится обыкновенно въ подобныхъ случаяхъ, вс въ дом начали ломать голову, стараясь объяснить себ причину внезапной болзни гостя. Какъ это обыкновенно также бываетъ, мннія отличались страшнымъ противорчіемъ и никто ровно ничего не ршилъ. Сергй Львовичъ сваливалъ всю вину на блюдо грибовъ за ужиномъ, онъ самъ чувствовалъ, что его посл того часто бросало въ жаръ. Зинаида Львовна приписывала бдствіе тому, что ротмистръ, выпивъ одинъ за другимъ шесть стакаловъ чая,— она помнила очень хорошо, потому что сама ему наливала,— имлъ посл этого неосторожность просидть весь вечеръ у отвореннаго окна. Софья Алексевна стояла на томъ, что ротмистръ, гуляя по саду съ ея мужемъ, вроятно жестоко промочилъ себ ноги и не замтилъ этого, и т. д. Послднее предположеніе ближе всего впрочемъ подходило къ истин: ротмистръ Ластъ, оконтуженный во время первой польской кампаніи въ правый глазъ и видя ясно только лвымъ, дйствительно легко могъ ступить въ лужу и не замтить этого. Какъ бы то ни было, болзнь гостя приняла вскор самый опасный характеръ. Она повергла хозяевъ дома въ совершенное отчаяніе.
— Не знаю, что длать! говорилъ Сергй Львовичъ, поднимаясь на верхъ въ женскую половину,— бднаго Ласта положительно нельзя такъ оставить!.. Онъ постоянно въ бреду, не перестаетъ бредить и метаться… Формально не знаю, что длать! Эти дуры, наши горничныя, и даже старая нянька, испугались Богъ знаетъ чего, вс боятся не только сидть ночь подл больного, но даже боятся войти въ его комнату!..
При этомъ, лицо Зинаиды Львовны неожиданно покрывалось яркимъ румянцемъ. Софья Алексевна крпко схватила ее за руку.— Что съ тобою, Зиночка? спросила она.
Но смущеніе Зинаиды Львовны было такъ велико, что въ первую минуту она ничего не могла выговорить. Дрожащимъ, взволнованнымъ голосомъ объявила она наконецъ, что готова ходить за больнымъ…
Сергй Львовичъ бросился обнимать ее, Софья Алексевна ограничилась только новымъ выразительнымъ пожатіемъ руки, она слишкомъ хорошо понимала свою подругу, чтобъ удивляться въ ней такой черт великодушія.
Въ тотъ же вечеръ, Зинаида Львовна приняла на себя многотрудную должность сестры милосердія. Первый разъ, какъ она приблизилась къ комнат больного, ноги едва держали ее, сердце рвалось и вздрагивало, какъ бы приготовляясь выпрыгнуть, казалось, вся стыдливость, вся застнчивость, вс двическія свойства, скоплявшіяся тридцать-пять лтъ въ груди ея, разомъ воспрянули и заговорили.
Мало-по-малу она привыкла однакожъ и вся отдалась великодушной своей роли.
Больной замтно сталъ поправляться. По прошествіи шести недль, онъ могъ уже выходить на свжій воздухъ, къ великой радости Сергя Львовича и Софьи Алексевны. Иной разъ, стоя у окна и видя, какъ Зинаида Львовна водила подъ руку выздоравливающаго, супруги едва могли удержаться отъ слезъ. Такая картина хоть кого бы впрочемъ тронула! Любуясь ею, супруги невольно пришли къ убжденію, что пріздъ добряка Ласта и самая болзнь его не нарочно ли устроены премудрымъ Провидніемъ съ тмъ, чтобъ опредлить наконецъ судьбу Зинаиды Львовны…
Кто изъ нихъ первый подалъ такую мысль, кто пустилъ ее въ ходъ, кто возвелъ на степень несомнннаго факта — положительно не извстно. Извстно только, что во все время болзни и потомъ, въ часы прогулокъ, между ротмистромъ Ластомъ и Зинаидой Львовной не было положительно произнесено ни одного слова. Ластъ ограничился тмъ, что разъ выразилъ свои чувства Сергю Львовичу касательно Зинаиды Львовны. Онъ сказалъ ему: ‘Прекрасная двица, чувствительно благодаренъ!’
Тмъ не мене, какъ только Ласть выздоровлъ и ухалъ, въ дом появилось больше чмъ когда нибудь кусковъ полотна и миткаля, дворовыя двушки тотчасъ же усажены были за работу. Даже Софья Алексевна пробудилась отъ апатіи, она дятельно занялась обрубкою батистовыхъ платковъ, Зинаида Львовна между тмъ, сидя подл своей подруги, задумчиво выводила на углахъ платковъ готическія вензеля З. и Л. Что жъ касается Сергя Львовича, ему просто не сидлось на мст, онъ бгалъ по всему дому, билъ въ ладоши и даже подпрыгивалъ, разъ по двадцати по крайней мр въ сутки назначалъ онъ даже день, когда пройдется мазурку съ ‘кмъ-то’, одтымъ въ блое платье и съ внкомъ померанцевыхъ цвтовъ на голов. Никто не сомнвался, что Ластъ ухалъ такъ скоро единственно съ тою мыслію, чтобы сдлать необходимыя распоряженія въ своей курляндской деревн и по дорог заказать приданое въ Петербург.
Такъ думала, повидимому, даже сама Зинаида Львовна. Съ перваго дня, какъ ухалъ Ластъ, Софья Алексевна едва могла оторвать ее отъ окна, смотрвшаго на сверъ. Увренность въ будущемъ счастіи ясно проступала въ чертахъ ея, самыя неудачи прошлыхъ лтъ, казалось, изгладились изъ ея памяти. (Если помнитъ читатель, она вообще имла слабую память.) Короче сказать, Зинаида Львовна отъ головы до ногъ сіяла довольствомъ и счастіемъ. Она краснла, потупляла глаза и хмурила брови въ тхъ только случаяхъ, когда развеселившійся Сергй Львовичъ начиналъ вдругъ приставать, описывая при всхъ картину, какъ Зинаида Львовна будетъ кормить своихъ дтей. Сергй Львовичъ былъ всегда впрочемъ неумренъ, какъ въ радости, такъ и въ горести.
Юбокъ, чепцовъ и кофтъ, не считая другихъ сокровенныхъ принадлежностей женскаго туалета, нашито было множество. Обрубка платковъ подошла къ концу. Сергй Львовичъ създилъ разъ въ Москву и привезъ въ подарокъ Зинаид Львовн три платья, изъ которыхъ одно было изъ благо муаръ съ кружевной отдлкой.
Ластъ, между тмъ, не подавалъ о себ слуха. Прошелъ мсяцъ, другой,— Ластъ продолжалъ молчать. Прошелъ еще мсяцъ…
— Странно! Непостижимо!.. Ужъ не заболлъ ли онъ опять?.. повторялъ Сергй Львовичъ.
Наконецъ, съ почты получены повстки на страховое письмо и посылку изъ Петербурга.
Сердце Зинаиды Львовны такъ вдругъ забилось, и она почувствовала такую дрожь въ ногахъ, что едва ли бы устояла на мст безъ поддержки Софьи Алексевны.
Въ тотъ же мигъ повстки были подписаны и отправлены съ нарочнымъ въ городъ.
Письмо получено, получена также посылка.
Послдняя заране всхъ поражаетъ малымъ своимъ объемомъ, неужели здсь часть приданаго?.. быть не можетъ!..
Сергй Львовичъ читаетъ письмо, оно адресовано на его имя. Внезапно глаза его начинаютъ моргать самымъ зловщимъ образомъ, краска бросается въ лицо, дыханіе становится неровнымъ.
Софья Алексевна и Зинаида Львовна, томимыя предчувствіемъ, судорожно схватываютъ другъ друга за руку.
— Что случилось? спрашиваютъ он въ одинъ голосъ.
— Это такъ не пройдетъ! возражаетъ Сергй Львовичъ.
— Боже мой! Что случилось? повторяютъ несчастныя женщины, цпеня отъ ужаса.
— Скотъ! вскрикиваетъ Сергй Львовичъ.
— Что случилось?… повторяютъ снова об женщины, едва переводя духъ.
Сергй Львовичъ читаетъ письмо. Въ немъ всего нсколько строкъ. Ротмистръ Ластъ чувствительно благодаритъ всхъ за попеченія и проситъ Зинаиду Львовну принять на память небольшой подарокъ…
Вскрываютъ посылку: она заключаетъ въ себ кожаный рабочій баульчикъ со всми принадлежностями шитья и вышиванья, сдланными, впрочемъ, очень искусно подъ аплике.
Но уже Зинаида Львовна не видитъ этого предмета. Она лежитъ безъ чувствъ на диван. Пользуясь этою минутой, Софья Алексевна умоляетъ мужа скоре спрятать баульчикъ, чтобъ онъ не попался какъ-нибудь на глаза несчастной подруги въ ту минуту, какъ она снова придетъ въ чувство. Сергй Львовичъ горячится и весь пнится отъ негодованія. Въ этотъ день онъ несчетное число разъ принимается писать Ласту, но каждый разъ, написавъ только: ‘Милостивый Государь…’ бросаетъ листъ въ сторону и бьетъ кулакомъ въ столъ. Юбки, чепцы, кофты, платки, съ готическими вензеллми З. и Л., поспшно запрятаны на дно сундуковъ, приняты вс предосторожности, чтобы ничто не напоминало Зинаид Львовн горе, такъ нежданно, такъ глубоко ее поразившее. Ее принуждены были облить нсколько разъ водою, чтобы привести въ чувство.
Первымъ дломъ ея было успокоить присутствующихъ касательно ея участи. Она говоритъ, что все это ничего… что не знаетъ даже, изъ чего такъ горячится Сергй Львовичъ?.. Разв не знаетъ онъ, Боже мой, разв онъ не знаетъ, что если бы могло даже осуществиться то, что предполагалось, она, все равно, отказала бы въ своей рук… кто жъ не знаетъ, что жизнь ея давно отдана безъ раздла Софь Алексевн и ея дтямъ…
Въ голос ея слышится, однакожъ, вопль и дребезжаніе разбитаго вдребезги сердца, вопль этотъ не можетъ обмануть Софью Алексевну. Послдняя такъ долго не выпускаетъ руку подруги изъ своей руки, что часто засыпаетъ въ этомъ положеніи. Только Люлюкова и еще одинъ изъ подоконниковъ сверной стороны ‘верзилы’ могутъ сказать, чего стоилъ Зинаид Львовн этотъ послдній ударъ, нанесенный въ самую чувствительную сторону ея двственнаго, но, увы! слишкомъ пылкаго и доврчиваго сердца.
Собственно только посл этого злополучнаго событія взглядъ Зинаиды Львовны относительно свта и людей получилъ свой послдній, глубоко безотрадный характеръ. Софья Алексевна не могла, конечно, не раздлять тхъ же убжденій, это ужъ само собою разумется. Въ мысляхъ двухъ подругъ, представлявшихъ трогательное сочетаніе сіамскихъ близнецовъ въ нравственномъ смысл, не могло быть разногласія, он столько лтъ жили одною жизнію, дышали однимъ воздухомъ, питались вздохами и несчастіями другъ друга! Надо отнести, однакоже, къ чести Зинаиды Львовны: душа ея не совсмъ еще зачерствла, остался въ ней уголокъ для симпатіи къ человчеству, она глядла на свтъ и на людей не столько съ горечью, сколько съ глубокимъ чувствомъ сердечнаго соболзнованія. Ей ‘жаль было человка’, какъ она говорила. Съ истинно-ангельскою терпимостью относилась она къ слабостямъ человческимъ, мало того, сама даже длала этимъ слабостямъ значительныя уступки, такъ, напримръ, продолжала осыпать себя пудрой и даже часто подрумянивала себ щеки ломтиками изъ свеклы. Все это имло, разумется, только вншнее значеніе. Въ самомъ же дл, она положительно отказалась отъ свта и обратилась къ небесамъ, отыскивая въ нихъ единственное счастье. Не такъ ли оно и слдовало! Одна безпредльность могла отвчать безпредльности ея чувствъ и возвышенныхъ стремленій.
Оставалось сожалть, что небо получило только клочокъ ея сердца и незначительную уже долю душевнаго жара, такъ безплодно растраченнаго на земл, но такъ, впрочемъ, всегда почти бываетъ!
Съ этого времени пальцы ея, столь искусные въ дл изображенія на канв махровыхъ розъ, собачекъ и пастушковъ съ пастушками, исключительно занялись вышиваньемъ рясъ, воздуховъ и проч.
Съ того же времени, не только въ постъ, но даже по середамъ и пятницамъ, передъ Зинаидой Львовной и Софьей Алексевной неизмнно стало появляться грибное кушанье. Въ Великій постъ он совсмъ даже отказались отъ пищи, об питались однимъ чаемъ, въ который не клали даже сахару, его замняла ложка меду, рдкая недля стала обходиться безъ молебна и акаиста.
Новое настроеніе двухъ подругъ, весьма натурально, долженствовало окончательно отдалить ихъ отъ Сергя Львовича.
Понастоящему давно пора было это сдлать!
Мы уже видли, какъ, еще въ первые годы своего супружества, приложилъ онъ старанія, чтобы раскрыть бездну между собою и своею добродтельною женой. Послдній поступокъ, когда онъ принялъ на себя исключительное обязательство заботиться о дтяхъ и даже покупать имъ башмаки, довершилъ отчужденіе отъ него двухъ кроткихъ существъ, именуемыхъ Софьей Алексевной и Зинаидой Львовной. Оправдывая свои дйствія тмъ, что желаетъ избавить жену отъ лишнихъ хлопотъ и заботъ, и самъ не замчая, какъ лжетъ немилосердно, потому что Софья Алексевна въ жизнь свою ничмъ не занималась и ни о чемъ не хлопотала, онъ доказалъ только, какъ далеко простиралась его деспотическая и всепоглощающая природа.
Съ тхъ поръ онъ шагу не сдлалъ для примиренія.
Снисхожденіе его (снисхожденіе?!.) относительно новаго настроенія жены и кузины ровно ничего не доказывало. Начать съ того, что въ первое время онъ явно даже высказалъ имъ свое неудовольствіе, сколько разъ потомъ позволялъ онъ себ трунить надъ ними. Не онъ ли, наконецъ, тая въ сердц безсильную досаду, не онъ ли разсказалъ по секрету, что оставляетъ въ поко жену и кузину потому собственно, что самъ видитъ: вс замчанія его ведутъ лишь къ тому, чтобъ усилить фанатизмъ ‘дудиловскихъ кликушъ!’ Да, это было его собственное выраженіе!
Посл этого все уже было кончено, чаша оскорбленій переполнилась! Сергй Львовичъ могъ сколько угодно ухаживать за женой, могъ длать ей сюрпризы, могъ посылать ее въ Старую Руссу на воды, могъ сколько угодно говорить, что ‘Софь Алексевн недостаетъ только истинныхъ огорченій, чтобы перестать считать себя несчастною!..’ Ничмъ уже нельзя было исправить дла, никогда уже не суждено было закрыться той пропасти, которая, простирая свою зіяющую пасть, раздляла Софью Алексевну отъ деспотическаго, холоднаго супруга.
Теперь мы можемъ съ чистою совстью перейти къ разговору, который происходилъ между подругами посл отъзда Сергя Львовича.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

передаетъ разговоръ, вызывающій на размышленіе.

Не лишнимъ будетъ замтить, что разговоръ происходилъ не въ спальн Люлюковой, но въ комнат Зинаиды Львовны. Послдняя увела туда подругу, какъ только дти простились съ матерью и ушли спать.
Софь Алексевн, безъ всякаго сомннія, покойне было лежать у себя въ постели, отъ этого, надо думать, самая сладость бесды получила бы для нея больше прелести. Но въ настоящемъ случа все зависло отъ Зинаиды Львовны, и она ршила иначе. Она нашла, что бесда съ подругой утратитъ свою сладость, если будетъ происходить въ ея ‘собственной’ комнат. Назовите это пожалуй слабостью, мелочностью, сентиментальничаньемъ съ ея стороны,— назовите чмъ угодно! Согласитесь только, что слабости этого рода, какъ исключительная принадлежность нжныхъ и любящихъ сердецъ, заслуживаютъ нашего полнаго уваженія.
Можно предположить, наконецъ, что комната Зинаиды Львовны особенно располагала къ дружескимъ, интимнымъ изліяніямъ.
Дйствительно, мирная эта келья не наводила свтскихъ, тщеславныхъ мыслей, стны ея и предметы, ихъ обставлявшіе, ничего бы не сказали холодному наблюдателю. Что могъ бы онъ извлечь, напримръ, при вид стараго комода, покрытаго вязаною салфеткой, комода, уставленнаго зеркаломъ и десяткомъ самыхъ невинныхъ бездлушекъ, между которыми главную роль играла стеклянная птичка для духовъ съ пробочкой вмсто хвоста? Комодъ могъ имть значеніе только для Зинаиды Львовны и Софьи Алексевны, только он знали, что въ немъ хранится шкатулочка съ записочками и сувенирами ихъ драгоцннаго, невиннаго дтства! То же самое слдуетъ сказать о трехъ портретахъ, повшенныхъ рядомъ и изображавшихъ господина съ владимірскимъ крестомъ, даму въ наколк и, между ними, грудного ребенка съ голубыми глазами, занимавшими половину головы, портреты принадлежали лицамъ, давно покинувшимъ жизнь, давно отдыхавшимъ подъ холодною плитою могилы, то были: двоюродная сестра Зинаиды Львовны, урожденная также Зюзюкина, ея мужъ и единственный ихъ ребенокъ. Какое значеніе могли имть эти изображенія для посторонняго? Они ничего не говорили даже Сергю Львовичу. Мало того: онъ утверждалъ всегда, что ими не можетъ особенно интересоваться даже Зинаида Львовна, если взять въ расчетъ, что въ жизнь свою не видала въ глаза этихъ родственниковъ и знала о нихъ только по наслышк. Онъ никогда не входилъ въ комнату Зинаиды Львовны безъ того, чтобы не улыбнуться при вид лоскутка чернаго крепа, которымъ задрапированы были внизу портреты, а также безъ того, чтобы не подмигнуть саркастически на каллиграфическую надпись: ‘увы, ихъ больше нтъ!’ которую Зинаида Львовна наклеила подъ среднею рамкой… Мы, съ своей стороны, видимъ во всемъ этомъ честные, естественные порывы души нжной, чистой и глубоко-чувствительной! Но что говорить о предметахъ, которые доступны только избраннымъ. Перейдемъ лучше къ разговору.
— О, эгоистъ! эгоистъ! эгоистъ! повторяла съ наиряженнымъ чувствомъ Зинаида Львовна, какъ только тарантасъ, уносившій Сергя Львовича, выхалъ за ворота.
При послднемъ восклицаніи, на кушетк, гд покоилась Софья Алексевна, послышался вздохъ.
Зинаида Львовна, чувствуя, что зашла, можетъ-быть, слишкомъ уже далеко, оставила окно, подбжала къ кушетк и, ставъ на колни, напечатлла нсколько поцлуевъ на утомленныхъ глазахъ подруги.
— Ты на него слишкомъ уже нападаешь… слабо проговорила Софья Алексевна.
— Ты ангелъ! ангелъ!..
— Онъ право не виноватъ…
— Божественная женщина!..
— Ты слишкомъ ко мн снисходительна… Боже мой, когда подумаю: какіе вы вс для меня добрые…
— Святое существо…
— Не говори этого, Зиночка, тебя увлекаетъ дружба и привязанность.
— Нтъ, мой другъ, я не увлекаюсь, я счастлива, но покойна. Да, я покойна!.. Уже одно то, что ты называешь насъ ‘всхъ’ добрыми, доказываетъ неизмримую доброту твоего собственнаго сердца, твоего драгоцннаго, золотого сердца! съ чувствомъ прибавила Зинаида Львовна. — Гд же наша доброта? подхватила она, минуту спустя, съ горькою, задумчивою усмшкой,— въ чемъ ты видишь ее?.. Не въ тхъ ли ничтожныхъ бездлушкахъ, которыми мы встртили тебя сегодня?
— Нтъ… Но все-таки, не доказываютъ ли он…
— Ничего не доказываютъ! перебила Зинаида Львовна съ энергіей, которой никакъ нельзя было ожидать отъ такой чувствительной особы.
— Во всемъ этомъ одно меня огорчаетъ, продолжала Софья Алексевна,— онъ въ самомъ дл думалъ, что я желала всего этого… Мн тяжело думать, какъ онъ хлопоталъ для меня, суетился, тратилъ деньги…
— Я это предчувствовала! вымолвила Зинаида Львовна, сдлавъ выразительный жестъ,— прошу тебя, Sophie, ради самого неба, не огорчай себя такими мыслями! Во-первыхъ, поврь мн, ты, наконецъ, сама слишкомъ хорошо его знаешь, чтобы не понятъ этого, поврь мн, онъ длалъ все это для самого себя, для того больше, чтобы чмъ-нибудь занять свою безпокойную дятельность!.. Я не хочу сказать, чтобъ онъ о теб не думалъ… О нтъ! нтъ!.. Но, какъ вс мужья, Serge эгоистъ, страшный эгоистъ! Устраивая вс эти сюрпризы, какъ онъ ихъ называетъ, и тратя на нихъ деньги, онъ имлъ, конечно, больше въ виду стюе собственное удовольствіе… Нтъ, Sophie, нтъ, ты напрасно ажитируешь себя такими мыслями. Твоя женская гордость, твое достоинство не должны возмущаться, они могутъ быть покойны! И наконецъ, что жъ такое? Что жъ такое, въ самомъ дл?.. Проживши съ нимъ двадцать-пять лтъ, проживши такъ, какъ ты жила, ты, кажется, заслуживаешь, чтобы для тебя сколько-нибудь безпокоились…
— Я не должна забывать: я всмъ ему обязана… Ты знаешь, какъ тяжело думать…
— Не знаю, но чувствую и вполн теб симпатизирую, подхватила Зинаида Львовна, горячо пожимая руку подруги,— когда я думаю объ этомъ, мн всегда кажется: я бы, по крайней мр, скорй согласилась умереть, чмъ выйти замужъ за человка, который былъ бы меня богаче… хотя бы даже одною копейкой! Жить и каждый часъ, каждый мигъ страдать отъ мысли, что я всмъ ему обязана, а между тмъ сама не могу отплатить ему тмъ же… О, я понимаю, какъ должно страдать при этомъ благородное сердце. женщины!.. Но ты, Sophie, ты, другъ мой, другое дло, ты искупила своею жизнію вс эти страданія! Въ эти двадцать-пять лтъ супружества ты тринадцать разъ носила подъ сердцемъ священный залогъ и, слдовательно, тринадцать разъ подвергала себя всмъ ужасамъ мученій и даже смерти!..
— О, я не сержусь на него, произнесла Софья Алексевна съ истинно-ангельскою кротостью,— нтъ, напротивъ, я очень ему благодарна. Только зачмъ все это? Къ чему? Все это такая мелочь, такое ничтожество!..
— Ну, разумется!.. Но подумай съ другой стороны: вс ли могутъ понимать вещи, какъ мы ихъ понимаемъ? Много ли людей на свт, у которыхъ чувства возвышены и тонки? Сердце твое слишкомъ благородно, оно не должно оскорбляться мелочами, которыя тебл окружаютъ… Я впрочемъ предвидла, что вс эти приготовленія скоре огорчатъ тебя, чмъ обрадуютъ. Но что будешь съ нимъ длать? Ты знаешь, какъ онъ упрямъ и настойчивъ!.. Возьми, напримръ, хоть сегодняшнюю его выходку, продолжала Зинаида Львовна голосомъ, въ которомъ замтно теперь проглянуло больше грусти, чмъ увлеченія,— я очень понимаю, что пріздъ дяди Помпея Николаевича долженъ былъ сдлать на него большое впечатлніе, ты передала ему это извстіе такъ неожиданно, онъ такъ давно мечталъ увидть дядю въ своемъ дом:— все это очень понятно… О, я все это понимаю,— все ршительно! Но, съ другой стороны, во всемъ должны быть границы, гд же эти границы? Я не требую невозможнаго, я слишкомъ хорошо знаю вс его слабости, чтобы требовать больше того, сколько можно ожидать, но согласись, мы имемъ, кажется, полное право требовать, чтобъ онъ, по крайней мр, выказывалъ теб уваженіе и внимательность!.. Помилуй, душа моя, ты была цлый мсяцъ въ разлук съ нимъ,— прізжаешь,— и что же?.. Онъ въ этотъ самый день, какъ ни въ чемъ не бывало, спокойно себ отправляется длать визиты!.. Его не удержало даже чувство приличія и деликатности, не удержала мысль, что тебя можетъ огорчить такая выходка!.. Онъ не прдумалъ даже, что такой поступокъ можетъ дурно подйствовать на дтей… Въ самомъ дл: что посл этого остается думать дтямъ? Какой примръ? Что можетъ подумать эта молоденькая гувернантка? Люди наконецъ!.. Нтъ, это не благородно! — не благородно!..
Тутъ Зинаида Львовна остановилась и приготовилась взять носовой платокъ столько же для себя собственно, сколько для того, чтобъ утереть имъ глаза Софьи Алексевны, которые, какъ ей казалось, должны были въ эту минуту переполняться слезами. Нагнувшись къ обожаемой подруг, она замтила, что глаза ея были закрыты.
Зинаида Львовна поднялась съ мста, переставила свчку такъ, чтобы пламя не раздражало зрнія обожаемой подруги, придвинула стулъ къ кушетк и расположилась на немъ, скрестивъ руки и вытянувъ ноги, она снова обратила умиленный взоръ на лицо Софьи Алексевны.
Глаза послдней попрежнему оставались закрытыми.
Не знаю, отчего это случилось: втеръ ли сильне пахнулъ въ окно, или Зинаида Львовна прежде еще чувствовала щекотанъе въ горл — только она вдругъ громко закашлялась, не успвъ даже приложить руку къ губамъ своимъ.
— Гм! гм! гм!
— Да… это ужасно… дядюшка… это ужасно!.. внезапно пролепетала Софья Алексевна, раскрывая глаза.
Зинаида Львовна поспшила взять ея руку, нагнулась и нжно поцловала ее въ лобъ.
Послднія слова Софьи Алексевны ясно доказывали, что впечатлнія бывшаго разговора слишкомъ сильно подйствовали на ея нервы, они преслдовали ее даже во сн. Само собою разумется, забота Зинаиды Львовны должна была состоять теперь въ томъ, чтобы какъ можно скоре перемнить предметъ разговора и по возможности стараться развлечь, разсять грустныя мысли подруги.
— Кстати, о дяд… сказала она, игриво перебирая пухлые пальцы Люлюковой,— я столько лтъ слышу о немъ отъ твоего мужа… Въ самомъ же дл, знаю только, что онъ очень важный генералъ и больше ничего!.. Ты, Sophie, никогда не говорила мн о немъ, какъ о человк… Скажи, пожалуйста, въ этомъ отношеніи, какъ онъ: интересный старичокъ?..
— Онъ еще не совсмъ старикъ… промолвила Люлюкова.
— Однакожъ?
— Ему, я думаю, лтъ пятьдесятъ… или около этого…
— Не странно ли это? оживленно заговорила Зинаида Львовна, усиливаясь разсять окончательно грустныя впечатлнія подруги, и съ этою цлью принимаясь теперь нжно похлопывать ея ладонями одну о другую,— не странно ли это?.. Я не могу дать себ отчета, но сколько ни припоминаю, дядя твой всегда представлялся мн дряхлымъ какимъ-то старичкомъ, не слыша о немъ очень давно,— твой мужъ никогда не удостоиваетъ меня говорить о немъ, онъ бережетъ видно разсказы о дяд для своихъ пріятелей,— я, признаюсь, подумала даже: — не умеръ ли онъ?.. При этомъ мн приходило даже въ голову: какъ хорошо, что Помпей Николаевичъ не былъ женатъ, по крайней мр, не останется посл него опечаленнаго семейства, плачущей жены, рыдающихъ дтей… Ты, Sophie, просто меня удивила, принимая въ соображеніе высокое положеніе Помпея Николаевича, его долгую служебную карьеру, я всегда воображала встртить въ немъ стараго, старенькаго старичка…
Зинаида Львовна очень хорошо знала Помпея Николаевича,— насколько можно знать человка по слухамъ, но дло было не въ этомъ: какъ мы уже сказали, дло состояло въ томъ, чтобы повернуть разговоръ и развлечь, разсять грустныя мысли подруги. Тмъ не мене, она съ большимъ любопытствомъ начала прислушиваться, когда заговорила подруга.
— Вовсе нтъ, я уврена, тебя удивитъ даже его наружность, сказала Софья Алексевна, растягивая слова,— я не видала его теперь ровно пятнадцать лтъ, онъ въ это время почти не перемнился: такой же свжій, статный мужчина, какимъ былъ прежде… немножко только больше посдлъ. Я уврена, если бъ онъ захотлъ, онъ могъ бы даже жениться… онъ такъ еще свжъ, такъ бодръ, я сама удивилась…
Вообще дъ этотъ вечеръ Зинаида Львовна чувствовала себя очень нервною и впечатлительною, быть-можетъ, къ этому особенно располагалъ теплый воздухъ іюльской ночи и лунный свтъ, проходившій голубоватыми, серебристыми лучами въ отворенное окно, во всякомъ случа, слова подруги замтно оживляли ее, пробуждая въ ней ту милую егозливость, которая не оставляетъ днушекъ даже въ той пор, когда, пры боле благопріятныхъ обстоятельствахъ, он могли бы имть кучу взрослыхъ дтей.
— Одно мн не понятно въ отношеніи къ Помпею Николаевичу, сказала Зинаида Львовна, произнося его имя съ особенною какою-то мягкостью, — что за мысль оставить Петербургъ, оставить великолпную дачу и хать въ деревню…
— Онъ теперь уже въ отставк…
— Какъ? вымолвила Зинаида Львовна съ живйшимъ участіемъ. Послдняго обстоятельства она, дйствительно, не знала.
— Онъ говорилъ мн, что ему надолъ Петербургъ, прискучила служба, продолжала Люлюкова… Онъ вообще показался мн очень недовольнымъ, я замтила, онъ положительно даже скучаетъ.
— Быть-можетъ, какая-нибудь тайная, сердечная страсть… промолвила Зинаида Львовна, чувствуя, что и у нея при этомъ болзненно сжалось сердце.
— О, нтъ, подхватила Люлюкова,— онъ просто узжаетъ въ деревню съ тмъ, чтобы пожить въ тишин, успокоить себя посл городского шума, устроить въ деревн домъ… такъ, по крайней мр, онъ самъ сказилъ мн.
Лицо Зинаиды Львовны покрылось румянцемъ,— въ комнат было душно, даже жарко.
— Изъ того, что ты говоришь о немъ, я заключаю, что у него должна быть добрая, кроткая натура… Да, кроткая, и добрая!.. заключила Зинаида Льновна посл паузы, въ продолженіе которой сидла она, склонивъ голову набокъ и вперяя задумчивые глаза въ ночной полусвтъ, посеребренный мсяцемъ.
Софья Алексевна ничего не отвчала. Обративъ къ ней лицо свое, Зинаида Львовна замтила, что глаза подруги снова сомкнулись.
— Боже, что жъ это я длаю!.. воскликнула она, торопливо вставая со стула,— сижу здсь и болтаю безъ умолку, забывая, что давно пора теб успокоиться, давно пора лечь въ постель… Ангелъ мой, прости меня! подхватила она, принимаясь цловать Софью Алексевну съ какою-то восторженною экзальтаціей,— я такъ обрадовалась, что снова ты здсь, снова держу твою руку въ своей рук, и об мы сидимъ въ моей комнат, что сама себя не помню!.. Дай мн поднять тебя… Вотъ такъ… еще… облокотись сильне… ты такъ устала, бдняжка, что едва держишься на ногахъ!..
Крпко обнявъ совсмъ почти заснувшую подругу, она повела ее въ спальню, не переставая удивляться, до чего можетъ довести радость встрчи и не переставая во всю дорогу называть себя эгоисткой.
Десять минутъ спустя, когда въ комнат Люлюковой стало совсмъ темно, Зинаида Львовна быстро вбжала къ себ, взяла листокъ бумаги и, придвинувъ къ нему свчку, начертила нсколько строкъ, тщательно свернувъ записку, она спустилась виизъ, спросила у Аннушки: ‘не ухалъ ли Петръ на желзную дорогу?’ и нолучивъ отрицательный отвтъ, велла передать ему скоре записку, содержавшую, какъ она сказала, списокъ необходимйшихъ покупокъ, которыя поручала ему сдлать въ Москв.
Лакей Петръ, прибывъ на станцію желзной дороги около часу ночи и желая сообразить, какого рода покупки поручали ему сдлать, началъ приводить въ порядокъ три-четыре списка, сложенные въ его карман, развернувъ записку Зинаиды Львовны, онъ прочелъ слдующее:
‘Коробку лучшей пудры (рисовой) у Вуиса на Кузнецкомъ мосту, тамъ же: розовой губной покады и кольдкрему’.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.

Новое лицо и первыя его впечатлнія въ Дудиловк.

Ночь была чудная, тихая и теплая, мсяцъ еще не показывался надъ горизонтомъ и только звзды весело мигали въ безоблачномъ неб…
Но что-жъ это я длаю?.. Я совсмъ забылъ, что принялъ твердое намреніе избавить читателя отъ описаній картинъ природы! Усовершенствованіемъ этимъ, противъ обычной моей методы, обязанъ я, конечно, не столько самому себ, сколько постороннему лицу, которому тутъ приношу чувствительную благодарность.
Годъ тому назадъ, судьба свела меня съ любителемъ россійской словесности, человкомъ, котораго цлый уздъ справедливо считаетъ своимъ представителемъ по части просвщенія (на блистательномъ обд, данномъ имъ въ прекрасномъ помстьи, онъ первый высказалъ благородную мысль, складываться вчетверомъ, чтобы выписывать, по крайней мр, хоть ‘Полицейскія Вдомости’). Удостоивъ меня бесдой о литератур, почтенный ревнитель просвщенія (умалчиваю о его имени изъ уваженія къ его скромности) выразилъ мнніе, что такъ какъ оиисаніе вообще, и описанія природы въ особенности, значительно всегда затягиваютъ и охлаждаютъ интересъ повствованія, онъ издавна держится такого правила: сряду пропускаетъ вс страницы, сколько-нибудь тсно напечатанныя и останавливается на тхъ только, которыя веселятъ взоръ частыми проблами, словомъ, гд идетъ бглый, живой разговоръ.
Убжденный вполн, что мнніе почтеннаго представителя просвщенія служитъ выраженіемъ мннія большинства, я тутъ же ршился ему покориться.
Такимъ образомъ тотчасъ же истреблена была картина іюльскаго утра, которою начиналась повсть. По той же причин и здсь точно такъ же слдуетъ воздержаться отъ описанія красотъ ночи, блеска звздъ и чуднаго благорастворенія воздуха.
Достаточно будетъ сказать, оно и короче, и ближе къ цли, что время приближалось часамъ къ десяти вечера, когда тарантасъ, вмщавшій Сергя Львовича, началъ подбираться къ границ дудиловскихъ владній. Оставалось всего какихъ-нибудь дв, дв съ половиною версты до подъзда ‘верзилы’.
Хотя верхъ тарантаса былъ откинутъ, и вся фигура Сергя Львовича довольно явственно обозначалась въ полусумрак, не было, однакожъ, никакой возможности уловить, что именно въ эту минуту выражали черты его. Но это ничего, стоило взглянуть на взмыленныхъ лошадей, бжавшихъ какъ-то въ разладъ, съ опущенными головами, и тяжело переводившихъ духъ, чтобъ убдиться, что Сергй Львовичъ, въ эти послдніе дни, не терялъ минуты времени, кучеръ, качавшійся на козлахъ, поминутно засыпавшій и встряхивавшій головой, могъ въ свою очередь свидтельствовать, что Сергй Львовичъ не давалъ отдыха ни ему, ни себ, ни лошадямъ, даже въ ночное время.
— Ну, что, Власъ, усталъ? умаялся? спросилъ Сергй Львовичъ, неожиданно обращаясь къ кучеру.
Сообщительность Люлюкова точно такъ же, какъ и его дятельность, никогда не знала угомону, онъ долженъ былъ говорить во что бы ни стало, когда не спалъ.
На вопросъ его не послдовало никакого отвта.
— Власъ, ты никакъ спишь? промолвилъ Люлюковъ, возвышая голосъ и слегка дергая возницу за рукавъ.
— Я… гм… никакъ нтъ! отозвался Власъ, встряхиваясь и принимаясь дергать вожжами.
Тарантасъ постепенно, между тмъ, приближался къ дорог, соединявшей Дудиловку со станціей желзной дороги. Недалеко отъ поворота, слухъ Сергя Львовича пораженъ былъ отдаленнымъ свистомъ локомотива.
— Власъ, надо думать, поздъ подъхалъ къ станціи? заговорилъ опять Люлюковъ,— слышишь?.. Слышь? повторилъ онъ, напрягая слухъ.
Визгъ локомотива повторился въ другой и третій разъ.
— Власъ!.. Власъ, ты спишь, кажется?
Съ козелъ послышалось только какое-то несвязное мычаніе.
— Что ты говоришь? спросилъ Сергй Львовичъ.
— Говорю: такъ точно, машина пріхала… Ну, вы, любезныя! подхватилъ онъ, медленно сворачивая на дудиловскую дорогу.
Да, завтра точно такъ же свистнетъ локомотивъ, и привезетъ можетъ-быть дядю Помнея Николаевича, подумалъ Люлюковъ,— очень даже можетъ быть, онъ такъ и сказалъ: или въ субботу, или въ пятницу, завтра пятница!’
— Власъ, а Власъ, постой-ка на минуту, сказалъ Сергй Львовичъ, хватаясь рукою за передокъ и стараясь приподняться,— постой, придержи лошадей, мн сдается, кто-то детъ въ нашу сторону… Слышишь?
— Слышу.
— Странно, кто бы это могъ быть! Дорога отъ станціи ведетъ къ намъ и больше никуда… Разв мужикъ какой-нибудь?
— И то телга, промолвилъ Власъ.
— Телга-то, телга, а ты все погоди… Слышишь?
— Слышу, дутъ.
‘А ну, какъ дядя?’ внезапно мелькнуло въ голов Люлюкова. При этомъ его съ ногъ до головы обдало жаромъ и потъ выступилъ подъ козырькомъ, выкроеннымъ на манеръ африканскихъ стрлковъ.
Онъ быстро повернулся спиною къ кучеру и вперилъ безпокойно-моргающіе глаза на дорогу, которую только-что прохалъ.
Стукъ отъ копытъ скакавшей лошади и дребезжанье не то телги, не то экипажа, замтно приближались.
Часы, запрятанные въ боковой карманъ жилета Сергя Львовича, не такъ, казалось, скоро чикали, какъ скоро забилось его сердце, когда показалась на дорог черная, впередъ движущаяся масса, за которой видимо клубилось облако пыли.
— Эй, прочь съ дороги! крикнулъ чей-то хриплый голосъ,— чего тамъ стали?
— Стой, стой! закричалъ Сергй Львовичъ, у котораго окончательно занялся духъ,— стой!.. Кто детъ?
Послднія слова произнесъ онъ, соскочивъ уже наземь и стоя на дорог.
Экипажъ, уже совсмъ подъхавшій и оказавшійся простою телгой, внезапно остановился, изъ телжки выпрыгнулъ человкъ средняго роста и, сколько можно было различить въ полумрак, одтый въ пальто и въ срой шляп на голов. Онъ быстро подбжалъ къ Сергю Львовичу.
— Пьеръ! Батюшки! Ты ли это? Голубчикъ!.. закричалъ Сергй Львовичъ, восторженно порываясь впередъ.
— Папаша, здравствуй! отозвался веселый голосъ.
Сергй Львовичъ и тотъ, кого онъ назвалъ Пьеромъ, заключили другъ друга въ объятья и начали звонко и горячо цловаться.
— Вотъ не ждалъ, не гадалъ! Какими судьбами?.. Впрочемъ, я ждалъ тебя, ждалъ каждую минуту, вдь ты же писалъ, что непремнно будешь ко дню рожденья матери… Что жъ ты, злодй ты этакой, хоть бы предупредилъ меня! Я бы по крайней мр выхалъ къ теб навстрчу. Ну, да все равно: ты пріхалъ, главное дло, слдовательно, сдлано!
— Вс у насъ здоровы? Все благополучно? спросилъ Пьеръ, пожимая руку отца.
— Вс какъ нельзя лучше, то-есть, такъ было по крайней мр во вторникъ, три дня назадъ, надюсь и теперь, Богъ милостивъ, все исправно… Ну, здравствуй! здравствуй! Что жъ ты здсь стоишь, однакожъ? Успемъ наговориться и въ тарантас… Садись, голубчикъ… Перетаскивай ко мн въ тарантасъ свои вещи… суетился Люлюковъ, между тмъ какъ кучеръ Власъ кланялся молодому барину и тотъ съ нимъ здоровался.
— У меня всего одинъ чемоданъ и сакъ!..
— Ну, и прекрасно, сюда ихъ, сюда! А возницу твоего мы отпустимъ… Сколько ему?
— Я сейчасъ отдамъ, сказалъ сынъ.
— Это еще что? воскликнулъ отецъ,— ну, нтъ, братъ, это еще погоди: молода, какъ говорится, въ Саксоніи не была!..
Люлюковъ старшій подбжалъ къ владльцу телги, разсчитался съ нимъ и вдобавокъ, на радостяхъ, всыпалъ ему цлую пригоршню мдныхъ денегъ. Сынъ въ то время перенесъ свои вещи въ отцовскій тарантасъ.
Минуту спустя, оба услись, и тарантасъ снова покатилъ по дорог.
— Уфъ! промолвилъ Сергй Львовичъ, трепля сына по рук,— ну, братъ, перепугалъ же ты меня!..
— Чмъ же?
— Представь себ, я думалъ: это детъ дядя Помпей Николаевичъ!
— Дядя моей матери?
— Да, впрочемъ, что жъ я говорю? вдь ты, братъ, ничего еще не знаешь! восторженно подхватилъ отецъ,— онъ будетъ къ намъ завтра или послзавтра наврное…
— Какая скука! произнесъ неожиданно сынъ.
— Какъ скука?..
— Разумется, продолжалъ сынъ спокойнымъ голосомъ,— неужели ты видишь въ этомъ какое-нибудь удовольствіе?
Сергй Львовичъ былъ, повидимому, крпко озадаченъ.
— Удовольствія особеннаго не вижу, промолвилъ онъ, какъ бы оправляясь,— вижу честь, которую длаетъ намъ Помпей Николаевичъ своимъ визитомъ, и… и это весьма натурально, не можетъ… то-есть, я весьма ему благодаренъ… потому что такой человкъ, какъ онъ…
— Что жъ въ немъ особеннаго?
— Какъ что особеннаго? произнесъ Сергй Львовичъ, боле и боле удивленный,— помилуй, это такой человкъ, который, и по важности своей, и по положенію, и по связямъ…
— Намъ-то въ этомъ какая надобность? весело, хотя съ прежнимъ спокойствіемъ спросилъ сынъ,— и, наконецъ, ты ошибаешься, прибавилъ онъ, взявъ отца за руку,— Помпей Николаевичъ Пыщинъ былъ когда-то важенъ, когда важность доставляло офиціальное служебное положіе, а не личныя заслуги и достоинства… Но это время прошло, теперь слава Пыщина померкла, или, проще сказать, онъ сошелъ съ пьедестала и стушевался…
— Ну, братъ, теперь пошелъ!.. пошелъ! проговорилъ Сергй Львовичъ обиженнымъ какимъ-то тономъ, и въ то же время кивнулъ сыну на кучера, прося его понизить голосъ,— знать такое ужъ время пришло, все вверхъ тормашкой, все теперь шиворотъ-навыворотъ: яйца учатъ курицу… Очень хорошо знаю: для вашего брата — стоитъ только имть сдые волосы, чтобы никуда уже не годиться, вонъ его, стараго дурака! изъ ума дескать выжилъ!..
— Не знаю, какъ другіе… Ты можетъ и правъ отчасти… что до меня, я первый готовъ уважать старость… когда она заслуживаетъ уваженія, конечно, нельзя же такъ: старикъ,— ну, стало-быть, и надай ницъ предъ нимъ! Я вообще готовъ уважать кого угодно, для этого надо только, чтобы лицо чмъ-нибудь себя заявило, въ Помпе Николаевич, нризнаться, ничего не видно такого…
— Ну, полно говорить объ этомъ: тебя, я знаю, не переспоришь! Вотъ теб новость, я унремъ, послдняя придется теб по вкусу, заговорилъ отецъ такъ оживленно, что, казалось, прошла его досада,— представь, что я узналъ въ эти три дня, разъзжая по узду съ приглашеніями сосдей къ прізду… ко дню рожденія матери…
Тутъ Сергй Львовичъ на секунду пріостановился и нагнулся къ сыну, чтобъ увриться: не подсмивается ли онъ? Успокоивъ себя на этотъ счетъ, онъ продолжалъ:
— Да, представь себ: Липецкой сдланъ губернаторомъ!
— Какой Липецкой?
— Боже мой, нашъ сосдъ! Липецкой, сынъ покойнаго бдняка Ильи Петровича, тотъ самый Липецкой, который опредленъ былъ на казенный счетъ,— я же и хлопоталъ объ этомъ въ свое время, потому что у отца не было чмъ платить въ корпусъ, который, потомъ, изъ корпуса поступилъ въ военную академію, оттуда перешелъ въ штабъ на Кавказъ, потомъ отличился подъ Севастополемъ, хватилъ генерала, попалъ въ свиту и теперь, наконецъ, назначенъ губернаторомъ!.. Его не сегодня, завтра ждутъ въ губернію… Ты его очень хорошо знаешь!..
— То-есть, не столько знаю, сколько слышалъ!.. Вотъ этотъ дйствительно не то, что Помпей Николаевичъ… Тутъ совсмъ другое дло…
— Я такъ и зналъ! Еще бы! воскликнулъ Сергй Львовичъ, посмиваясь иронически, что очевидно стоило ему большого труда,— еще-бы не хорошъ: вашего поля ягода! Человкъ современный, новаго поколнія, какъ ему не быть хорошимъ!..
— Совсмъ не потому, потому что Липецкой изъ ничего, довольно сказать: былъ чуть ли не съ дтства запрятанъ въ кадетскій корпусъ! изъ ничего, при самыхъ неблагопріятныхъ обстоятельствахъ, умлъ сдлаться человкомъ просвщеннымъ, полезнымъ, благороднымъ… Таковъ по крайней мр общій голосъ, а это даромъ не дается!. Вотъ, такого человка я готовъ уважать сколько теб угодно!.. Хороши мы однакожъ съ тобою! смясь, подхватилъ Петръ Сергевичъ,— три мсяца не видались, встрчаемся и цлыя пять минутъ говоримъ Богъ знаетъ о чемъ, тогда какъ у насъ столько предметовъ, которые намъ близки…
— Ну, нтъ, братъ, нтъ! главное я-то хорошъ во всемъ этомъ! перебилъ Сергй Львовичъ,— я началъ, слдовательно я виноватъ, а не ты!.. Хотя въ послднихъ письмахъ ты и разсказываешь мн подробпо о длахъ своихъ,— я хочу теперь слышать о нихъ лично отъ тебя самого… Спасибо, душа моя, ты меня много, много порадовалъ своими успхами! Ты мн ничего не пишешь однакожъ въ послднемъ письм: какъ ты защищалъ свою диссертацію? Магистръ университета, Петръ Сергевичъ Люлюковъ, магистръ университета! произнесъ Сергй Львовичъ, возвышая голосъ, какъ бы съ тмъ, чтобы довести это до свднія кучера Власа. — Ну, разсказывай теперь, разсказывай обо всемъ, какъ можно подробне…
— Разсказывать нечего, возразилъ сынъ,— все обошлось очень удовлетворительно, я совершенно покончилъ съ университетомъ, получилъ дипломъ и теперь, какъ видишь, ду къ теб, домой, въ деревню… Настоящее не дурно, что будетъ впереди,— того не знаю… Скажи-ка ты лучше, что у насъ въ Дудиловк подлывается? Какъ здоровье матери? Что сестры и братишки… Что Зинаида Львовна?..
— Что, душа моя: перемнъ большихъ нтъ! Мать по-прежнему хандритъ,— слова живого не добьешься! Я уже писалъ теб, что посылалъ ее въ Старую Руссу пить воды: но сколько замтно,— и это ни къ чему не повело! Зиночка продолжаетъ смотрть однимъ глазкомъ на кіотъ, другимъ въ зеркало, дти учатся и здоровы, мужики, какъ и слдуетъ ожидать, и какъ я заране предсказывалъ, бездльничаютъ напропалую и окончательно спиваются съ кругу… Вотъ впрочемъ новость: у насъ новая гувернантка!
— Ты прекрасно сдлалъ, что ршился наконецъ разстаться съ этой… какъ бишь ее… m-lle Фолишонъ, что ли? Она положительно никуда не годилась, ну, а эта какъ?
— Да какъ теб сказать? двица просвщенная, экзаменъ выдержала, знаетъ много,— это видно: только не понутру что-то, очень ужъ самолюбива, и притомъ, мысли такія… Впрочемъ, я въ этомъ плохой судья, какъ самъ знаешь, курсъ моихъ наукъ окончился, когда я съ грхомъ пополамъ могъ подписывать свое имя, — время, братъ, такое тогда было!.. Можетъ-быть, теб она и понравится, едоровы въ Москв рекомендовали, мать и взяла ее…
Въ такомъ дух бесдовали они до той минуты, какъ впереди раздался лай собакъ, возвстившій, что тарантасъ прозжалъ мимо пруда и деревни.
— Знаешь ли что? оживленно воскликнулъ Сергй Львовичъ, повствовавшій въ послднее время о сюрпризахъ, которые сдлалъ жен,— давай-ка, сотворимъ славную штуку: не показывайся сегодня матери!.. Къ тому же, теперь поздно, вс ужъ давно укладываются, и ты только напрасно растревожишь ее на ночь… Не лучше ли будетъ, завтра утромъ: какъ только мать однется, я поднимусь къ ней наверхъ и постараюсь такъ устроить, чтобъ, разговаривая съ нею, она смотрла въ окно, въ это самое время ты стой за дверью, я кашляну, ты въ комнату и поднесешь ей чашку чаю…
— Ха-ха-ха!.. смялся сынъ.
— Ха-ха-ха! закатился въ свою очередь Сергй Львовичъ, объясняя, повидимому, смхъ сына своимъ особеннымъ образомъ.— Для этого, главное, надо такъ устроить, чтобы никто не могъ подозрвать въ дом твоего прізда, Власъ будетъ молчать, я за это ручаюсь…
— Что жъ, по-твоему, надо для этого сдлать?
— Спрячься!.. сказалъ Сергй Львовичъ, весь приходя въ движеніе и живо схватывая сына за руки.
При этомъ Петру Сергевичу невольно пришла на память штука, которую сыгралъ съ нимъ отецъ ровно семь лтъ назадъ и совершенно по тому же поводу. Бывъ еще тогда въ гимназіи и спша ко дню рожденія матери, онъ пріхалъ въ Дудиловку сутками раньше, нарочно торопился для этого, отецъ точно такъ же встртилъ его на дорог и упросилъ спрятаться до утра торжественнаго дня, чтобы врне достигнуть такой цли, онъ засадилъ мальчика на чердакъ, гд послдній чуть не изжарился подъ желзною кровлей, которую накаливало солнцемъ съ ранняго утра до поздняго вечера. Штука эта, которую впослдствіи молодой Люлюковъ называлъ первымъ своимъ знакомствомъ съ испытаніями Сильвіо Пеллико подъ пломбами Венеціи,— слишкомъ была ему памятна, чтобъ онъ желалъ когда-нибудь повторенія ея надъ собою. Зная очень хорошо, что отецъ его былъ все тотъ же, и не сомнваясь на секунду, что самъ онъ въ глазахъ отца, несмотря на свои двадцать три года, все тотъ же четырнадцатилтній мальчикъ, Петръ Сергевичъ поспшилъ отклонить угрожавшее бдствіе.
— Теперь поздно, сказалъ онъ,— я думаю, насъ и безъ того никто не замтитъ…
— А люди? суетливо заговорилъ отецъ.— Люди сейчасъ разболтаютъ!.. Душенька, потшь меня… Ну, сдлай милость!..
— Если ты этого непремнно хочешь, я готовъ пожалуй… Скажи только, какъ это сдлать…
— Стой! Шш! проговорилъ Сергй Львовичъ, приказывая кучеру остановиться. — Мы какъ разъ теперь для этого на самом выгодномъ мст, выходи изъ тараитаса и ступай въ садъ, я между тмъ пріду домой, какъ ни въ чмъ не бывало, и нарочно постараюсь такъ сдлать, чтобы вс скоре улеглись, черезъ полчаса проберись тихонько къ окну моего кабинета… Я буду ждать, тамъ же на диван и постель теб приготовлю!..
Послднія слова сказаны были однакожъ съ замтно меньшею живостью, молчаніе сына не предвщало ничего добраго, оно подавало мысль, что сынъ мало сочувствуетъ выдумк, такое открытіе нсколько пріудержало и даже смутило Сергя Львовича. Сынъ, между тмъ, продолжая молчать, вылзъ изъ тарантаса и пошелъ къ саду.
— Пьеръ!.. сказалъ Сергй Львовичъ, покашливая съ видимою неловкостью.
Петръ Сергевичъ остановился.
Сергй Львовичъ проворно вылзъ изъ тарантаса и суетливо подощслъ къ сыну.
— Ты, вдь, братъ, такой народъ… сказалъ Сергй Львовичъ нершительнымъ какимъ-то голосомъ и, чтобъ моправиться, началъ вертть пуговицу на пальто сына,— ты вотъ теперь ничего не говоришь, только молчишь… да… молчишь только… а потомъ… Ты пожалуйста, Пьеръ, не стсняйся… Я придумалъ все это такъ, ради шутки… Вотъ и насчетъ Помпея Николаевича также… Ты молчишь, Пьеръ, а, между тмъ, потомъ будешь надо мною смяться…
— Помилуй, папа, кадъ теб не стыдно! живо заговорилъ Петръ Сергевичъ, схватывая руку отда и крпко ее пожимая,— разв я давалъ теб когда-нибудь поводъ думать такимъ образомъ?.. Если тебя все это занимаетъ, ты совершенно правъ, не зачмъ теб ршительно стсняться передо мною… Вс эти зати меня самого очень забавляютъ, поспшилъ присовокупить онъ, замтивъ въ моргающихъ глазахъ отца блеснувшую влагу,— я сейчасъ же докажу теб это. Смотри — вотъ!..
Съ послднимъ словомъ и прежде чмъ отецъ опомнился, Петръ Сергевичъ перескочилъ черезъ плетень и пропалъ въ кустахъ.
Проведя украдкою пальцами по глазамъ, Сергй Львовичъ вернулся къ тарантасу и занялъ свое мсто съ какимъ-то смиреннымъ и пристыженнымъ видомъ.
— Пошелъ домой! сказалъ онъ голосомъ, которому старался возвратить прежнюю бодрость.
Дудиловскій садъ былъ очень великъ и, вдобавокъ, приводился ровесникомъ ‘верзил’. Та часть его, которая примыкала къ дорог и извстной алле, была особенно глуха и запущена. Но Петръ Сергевичъ, бгавшій по этому саду съ первыхъ лтъ дтства, изучилъ до такого совершенства вс его изгибы и захолустья, что могъ безошибочно попастъ на какой угодно пунктъ, даже съ завязанными глазами, одной секунды было довольно ему, чтобы мысленно начертить планъ сада и выбрать точку для своей прогулки.
‘Экой добрякъ этотъ отецъ, но, вмст съ тмъ, что за чудачина! Боже мой, что за чудачина!..’ думалъ онъ, шагая какъ журавль въ трав, которая, какъ изъ лейки, осыпала его сапоги росою.
Онъ очень любилъ отца. Чувство это для него самого стало замтно усиливаться въ послдніе годы, постоянно наблюдая за собою, онъ пришелъ мало-по-малу къ убжденію, что чувство это, такъ горячо жившее въ его дтскомъ сердц, когда онъ былъ еще въ деревн, снова и какъ бы само србою начало возвращаться, какъ только высвободился онъ изъ-подъ вліянія гимназическаго круга товарищей, онъ помнилъ очень хорошо, какъ съ перваго же года, проведеннаго въ гимназіи, каждая выходка отца, которая прежде приводила его въ восторгъ или которую не замчалъ вовсе, начала дйствовать на него раздражительно, и часто даже заставляла стыдиться родителя.
У Сергя Львовича была, напримръ, слабость разсказывать всмъ и каждому объ успхахъ и способностяхъ сына, такъ какъ мальчикъ дйствительно отлично учился и съ каждымъ годомъ длалъ значительные успхи, Сергй Львовичъ, все боле и боле подстрекаемый, не могъ утерпть, чтобы не говорить объ этомъ не только съ знакомыми, но даже съ посторонними, онъ заводилъ знакомство на улицахъ, въ магазинахъ и въ театрахъ нарочно иногда съ тмъ, чтобы сообщить мимоходомъ: что вотъ, дескать, какой сынишка у меня — постоянно полные баллы и постоянно на золотой доск!.. Все это, конечно, было лишнее, но болтливость эта, доходя иногда черезъ товарищей до пятнадцатилтняго сына, приводила его тогда въ совершенное бшенство, онъ краснлъ, горячился, выходилъ изъ себя и, въ припадк глупйшаго мальчишескаго самолюбія, готовъ былъ тогда, передъ смявшимися товарищами, отказаться отъ такого чудака и болтуна-отца, каковъ былъ его родитель. Въ первый университетскій годъ онъ чувствовалъ къ отцу полнйшее равнодушіе. Этому, какъ онъ объяснялъ потомъ, много содйствовало также, что тогда онъ провелъ около двухъ лтъ въ разлук съ отцомъ и ворбще отдаленъ былъ отъ умягчающаго, теплаго вліянія семейной жизни. Дйствительно, оно такъ и было, потому что, когда онъ сталъ проводить каникулярное время въ деревн — все пошло иначе, дурь и дребедень, навянная на него въ гимназіи и засорившая ему голову, къ счастью, не успла еще пройти въ сердце. Умъ его, начивавшій уже тогда работать, живо рисовалъ ему образъ пятнадцатилтняго дрянного и самолюбиваго мальчугана, который стыдится отцовскихъ слабостей и шутокъ, но въ то же время не стыдится выманивать у него денегъ. Умъ его скоро сумлъ отдлить наносное, случайное отъ существеннаго, онъ увидлъ, что, замчая тогда только мелочь отцовскихъ слабостей, которыми такъ мальчишески возмущался, не замчалъ вовсе тхъ добрыхъ, честныхъ и сердечныхъ свойствъ отца, которыми могъ бы справедливо гордиться. Сердце его, обогртое мало-по-малу семейнымъ очагомъ, снова раскрылось и приняло,— но уже теперь сознательно,— то, что смутно, хотя живо двигало имъ въ дтскіе годы. Онъ замтно больше любилъ отца, чмъ мать, онъ всячески угождалъ Софь Алексевн, ухаживалъ за нею, но его невольно влекла къ отцу внутренняя симпатія, тогда какъ къ матери чувствовалъ онъ только привязанность. Петръ Сергевичъ мало видлся съ сестрами и братишкой Коко, онъ не считалъ ихъ, однакожъ, чужими, и лучшимъ тому доказательствомъ служитъ, что онъ безпрестанно посылалъ имъ книги, въ письмахъ спрашивалъ объ ихъ успхахъ и, каждый разъ, какъ прізжалъ въ деревню, очень усердно съ ними занимался.
Даже и теперь онъ думалъ о нихъ, пробираясь въ тни старыхъ яблонь и стараясь выйти на дорогу къ маленькой, тинистой рчк, которая живописно изгибалась въ нижней части сада.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.

Встрчи. Петръ Сергевичъ продолжаетъ удивляться.

Достигнуть рчки, куда направлялся Петръ Сергевичъ, можно было только однимъ путемъ: необходимо было пересчь въ томъ или другомъ мст большую липовую аллею. Макушки липъ высоко подымались надъ яблонями, освщенныя мсяцемъ, который то выглядывалъ изъ-за тучъ, то снова прятался,— он издали указывали дорогу, пробираясь къ нимъ прямо черезъ траву, Петръ Сергевичъ круто повернулъ въ аллею, и въ тотъ же мигъ очутился носъ къ носу съ незнакомою дамой въ бломъ пеньюар.
Онъ хотлъ отброситься назадъ, но уже было поздно: дама испустила пронзительный визгъ и понеслась со всхъ ногъ по алле.
— Ради Бога, не пугайтесь! крикнулъ ей вслдъ Люлюковъ, подумавъ въ то же время:— вотъ исторія! Подниметъ теперь гвалтъ по всему дому, а, главное, пропалъ отцовскій сюрпризъ… Кто бы это былъ, однакожъ?.. Врно, новая гувернантка…
Онъ побжалъ за нею, убдительно упрашивая ее не пугаться и остановиться.
Выбжавъ на свтлую площадку, шагахъ въ пятидесяти отъ дому, Ольга Ивановна,— это была точно она,— остановилась въ нершительности.
— Кто вы?.. Что вамъ угодно? Не подходите или я закричу!.. отозвалась она, приготовляясь снова къ побгу.
— Ради Бога, тише! вы перепугаете весь домъ, отвтилъ Петръ Сергевичъ, продолжая подвигаться.
Шагахъ въ пяти, онъ снялъ шляпу и поклонился.
— Извините меня пожалуйста!.. Я, кажется, очень испугалъ васъ… Мудренаго нтъ: мы такъ нечаянно встртились… Притомъ, вы вовсе меня не знаете… Я сынъ Сергя Львовича и только что съ нимъ пріхалъ…
— Петръ Сергевичъ? вопросительно сказала Ольга Ивановна, къ которой въ тотъ же мигъ возвратилась храбрость.
Она украдкой пристегнула напереди какую-то пуговку и смло шагнула впередъ.
— Очень рада съ вами познакомиться! сказала она, протягивая руку, которую тотъ поспшилъ подать, радуясь въ душ, что дло обошлось такъ благополучно.
Олма Иваповна, не медля секунды, постаралась поставить его на настоящую точку зрнія касательно своей особы, она объявила, что не можетъ-быть ему совершенно чужою, потому что, скоро уже три мсяца, какъ занята воспитаніемъ и развитіемъ его сестеръ и брата. Она присовокупила къ тому, что такъ какъ оба они вышли подышать свжимъ воздухомъ, то могутъ теперь безпрепятственно продолжать прогулку.
Защитница человческихъ правъ употребляла, казалось, вс старанія, чтобы сразу, съ первыхъ словъ выставить себя въ глазахъ новаго знакомаго такою, какъ она есть, то-есть образцомъ самой усовершенствованной развитости, образцомъ, которому не знакомы, даже смшны и презрнны мелочи и кривлянья обыкновенныхъ барышень. Желаніе это такъ заняло ея мысли, что, повидимому вытснило изъ ея памяти непріятныя впечатлнія этого утра.
Люлюковъ, имвшій уже случай встрчаться съ эманципированными двицами или ‘дикими барышнями’, какъ ихъ теперь называютъ,— выразилъ тмъ не мене большое любопытство.
— Скажите, пожалуйста, Петръ Сергевичъ, разв вы не зашли въ домъ, когда пріхали? Я слышала отсюда шумъ тарантаса, этому всего какихъ-нибудь пять минутъ…
Люлюковъ разсказалъ ей, въ чемъ дло, и просилъ никому не говорить.
— О, разумется…
— Вы сметесь? спросилъ онъ, улыбаясь въ свою очередь.
— Извините, Петръ Сергевичъ… впрочемъ вамъ самимъ смшно…
— Я смюсь, потому что вы сметесь… вы знаете: смхъ заразителенъ…
— Меня смшитъ, во-первыхъ, мысль самого сюрприза, заговорила Ольга Ивановна,— согласитесь, въ этомъ слышится что-то до такой степени сентиментальное, отжившее, что невольно переноситъ къ забавамъ прошлаго столтія… Переноситъ къ ддушкамъ и бабушкамъ, фижмамъ и пастушкамъ, что не мшало, однакожъ… прибавила она съ какою-то торопливостію и вовсе не замчая, что переходъ былъ некстати,— что не мшало этимъ сентиментальнымъ пастухамъ и пастушкамъ заковывать въ кандалы крестыінъ и заскать ихъ до смерти!..
— Ну, а во-вторыхъ… перебилъ Люлюковъ.
— Во-вторыхъ, съ кокетливымъ лукавствомъ продолжала ‘отвлеченная’ Ольга Ивановна,— во-вторыхъ,— извините меня, мн смшно, что вы, именно вы,— согласились на такую затю вашего отца… тогда какъ между нимъ и вами ничего не можетъ быть общаго…
Послднее заключеніе, снова сдланное поспшно, некстати, какъ съ бока припека, доказывало только со стороны Ольги Ивановны нетерпливое желаніе заявить какъ можно скоре собесднику ея смлый, независимый взглядъ на вещи.
— Странно было бы даже, вовсе даже несовмстно, промолвила она,— если бы между вами могло быть что-нибудь общее…
— Однакожъ?.. замтилъ собесдникъ, единственно съ тою цлью, чтобы вызвать гувернантку на дальнйшую откровенность.
— Разумется, есть общее между вами, подхватила она съ живостію,— матеріально вы, конечно, связаны тмъ, что получили отъ отца право существованія, хотя, сказать по правд, васъ это ровно ни къ чему не обязываетъ, потому что вы не просили у него жизни и, наконецъ, онъ далъ вамъ ее совершенно безсознательно… Но я говорю здсь о сродств духовномъ и интеллектуальномъ… Въ послднемъ случа, вы, какъ человкъ вполн развитой и современный, должны чувствовать себя разъединеннымъ съ вашимъ отцомъ, принадлежащимъ къ поколнію отсталому и отжившему, при вашихъ стремленіяхъ, вамъ должны казаться смшными и абсурдными его понятія и дйствія, вы можете принять въ нихъ фиктивное участіе,— изъ угожденія къ отцу,— но ни въ какомъ случа не примете во всемъ этомъ активнаго участія,— ни въ какомъ случа! Это положительно невозможно!..
‘Ну, конечно! Экъ куда занеслась сія двица!’ подумалъ Люлюковъ и прибавилъ громко:
— Изо всего, что вы мн сказали, я заключаю: вамъ должно быть жестоко у насъ скучно, отецъ и мать стары, вы имъ сочувствовать не можете, Зинаида Львовна, сколько я ее знаю,— далеко вамъ не пapa, сестры пока еще дти, сосдей интересныхъ не бываетъ… Словомъ, вы здсь совершенно одн. Успли ли вы, по крайней мр, хоть сколько-нибудь свыкнуться съ деревенскою жизнію?..
— О, нтъ, нтъ! подхватила Ольга Ивановна, нимало не замчая ироническаго тона собесдника, и подъ вліяніемъ своей мысли показать себя въ выгоднйшемъ свт, все дале и дале залетая впросакъ. — Деревня! Есть ли возможность къ ней привыкнуть? Одинъ видъ этихъ несчастныхъ избъ, свидтельницъ рабства и угнетенія, одинъ видъ этихъ мужиковъ, напоминающихъ униженіе человческаго достоинства… Вы упоминаете о сосдяхъ… Боже!.. Не говорю о вашемъ отц, онъ еще добрый человкъ, но остальные, которыхъ здсь видишь… Всякій разъ сердце сжимается, когда подаешь кому-нибудь руку: вотъ, думаешь, это можетъ-быть та самая рука, которая поднималась на своего ближняго!.. При моихъ убжденіяхъ,— вы теперь отчасти ихъ уже знаете,— согласитесь, трудно свыкнуться съ деревенскою жизнію, если убжденіе истинно, а не призракъ… Оно… оно наполняетъ всего человка и не можетъ… не можетъ не сказаться въ его дйствіяхъ… Оторвите убжденіе отъ жизненной его основы и оно… да, и оно, если не потеряетъ своего разумнаго смысла, легко можетъ… (тутъ Ольга Ивановна на секунду пріостановилась, какъ бы стараясь что-то припомнить), оно легко можетъ показаться странностью и поведетъ только къ произвольнымъ толкованіямъ…
‘Я уже читалъ гд-то эту фразу… Не помню только въ какомъ журнал’, подумалъ Петръ Сергевичъ.
Ольга Ивановна говорила съ большимъ увлеченіемъ, можно бы замтить, однакожъ, что восторженное состояніе не совсмъ заглушало въ ней желаніе произвести также на собесдника выгодное впечатлніе своими глазами и наружностію, бесдуя съ нимъ такъ оживленно, она тмъ не мене изловчалась всегда становиться такимъ образомъ, чтобы свтъ мсяца падалъ ей на лицо и сообщалъ ему интересную прелесть, могло также статься, что къ восторженному состоянію не мало также содйствовала тайная увренность, что въ минуты увлеченія черты Ольги Ивановны принимаютъ всегда особенно эффектное выраженіе, а глаза сверкаютъ даже опаснымъ блескомъ для слушателя.
— Да, тяжело протянуть руку помщику! подтвердила она, бросивъ такой энергическій взглядъ, что Петра Сергевича невольно потянуло сказать: ‘какіе у васъ хорошенькіе глаза…’
— Но мужики теперь свободыы и рабства не существуетъ… проговорилъ онъ.
— Да, съ одной стороны… Но съ другой, какая же это свобода? какая свобода, когда рядомъ помщикъ все еще существуетъ, и втайн поддерживается все-таки его власть…
— Но помщикъ, каковъ онъ ни есть, представляетъ образованное сословіе…
— Помилуйте, Петръ Сергевичъ, это сословіе давно стнило, давно отжило! Его долженъ замнить народъ, въ одномъ народ заключается вся свжесть и сила…
‘Быть-можетъ и такъ… только что-то ужъ очень наобумъ и притомъ слишкомъ кудряво, чтобы могло быть искреннимъ съ ея стороны… Какіе у нея, однакожъ, хорошенькіе глаза!..’ прибавилъ онъ тутъ же мысленно.
— Да, народу недостаетъ только образованія, продолжала между тмъ Ольга Ивановна,— и дло нашего поколнія, святое дло, состоитъ именно въ томъ, чтобы сблизиться съ народомъ, постичь его духъ и раскрыть ему глаза!.. заключила она, не замчая вовсе, повидимому, въ своемъ увлеченіи, какъ снова жестоко сама себ противорчила.
Въ три мсяца она ни съ однимъ еще мужикомъ слова не промолвила, ни разу даже не зашла въ избу навстить больныхъ бабъ и ребятъ, предоставляя такое мелкое занятіе сентиментальной и комической Зинаид Львовн, этой ‘уксусной кислот’, какъ она ее называла. Въ скорбномъ убжденіи, что ее принимаютъ здсь за гувернантку, и прстоянно раздражаясь мыслію, что неуваженіе къ ней хозяевъ дома неминуемо отражается на прислуг, она очень даже дурно обращалась съ послднею, такъ что Аннушка нсколько разъ даже приходила съ жалобой, говоря, что силъ нтъ никакихъ: такая ‘пронзительная’ и капризная барышня! Особенно жестоко противорчила себ Ольга Ивановна касательно убжденія о необходимости сліянія съ народомъ для передачи ему просвщенія, въ первые пять дней, какъ она поступила въ Люлюковымъ, она дйствительно привела въ свою комнату сына Петра Кондратьевича, непоколебимымъ желаніемъ ея было просвтить его умъ и сдлать изъ него со временемъ, очень даже скоро, замчательнаго гражданина, нл жаръ ея простылъ на второмъ урок и дло кончилось пшикомъ, она решительно не могла вынести запаха коноплянаго масла на голов питомца и также не могла вынести всегда босыхъ его ногъ съ пальцами, вывороченными точно какою-то машиной, нарочно для того изобртенною. Разсудивъ, что питомеуъ, какъ образчикъ двороваго сословія, былъ уже нкоторымъ образомъ попорченъ, она завербовала уже свжаго, такъ сказать непочатаго крестьянскаго мальчика, но тутъ оказалось невозможнымъ выдержать и одного урока. На этомъ остановилось стремленіе къ народному образованію. Вообще говоря, готовности въ ней была бездна и постоянно кипло въ ней желаніе посвятить себя, но чему именно посвятить: наук ли, или человчеству, она положательно не могла дать себ въ томъ яснаго отчета, въ безсиліи своемъ и ради утхи собственному своему самолюбію, Ольга Иванрина ограничиралась восторженными изреченіями и пересыпкою словъ: истина, дятельность, культура, міросозерданіе, почва, развитіе и т. д., короче сказать, пересыпала фразами и словами, которыя затвердила, читая журнальныя статьи, или которыя случайно вошли въ ея ухо во время лекцій самоотверженнаго ея учителя Іерусалимскаго.
Въ то время, какъ мы все это разсказывали, Ольга Ивановна не теряла премени, такъ что, когда пришлось гуляющимъ расходиться, Петръ Сергевичъ сказалъ себ, что хотя и много видлъ дикихъ барышень, по Ольга Ивановна была безспорно совершеннйшимъ образцомъ своего рода, словомъ, она вполн достигла своей цли,
Фигура молоденькой гувернантки, а можетъ также и глаза ея такъ его озадачили, что вмсто того, чтобы ройти къ дому направо, онъ взялъ налво, и чуть было снова не наткнулся на другую женскую особу, также въ бломъ пеньюар. Она скрылась впрочемъ такъ быстро, что онъ едва разсмотрлъ ея фигуру.
‘Что за чортъ? подумалъ онъ,— это ршительно вечеръ какихъ-то таинственныхъ столкновеній!..’ Что это была не Ольга Ивановна, въ томъ не могло быть сомннія, разставшись съ нею, онъ увидлъ, что она пошла совсмъ въ другую сторону, послдняя фигура очевидно мргла принадлежать только Зинаид Львовн. Прождавъ минутъ пять на мст, Люлюковъ осторожно прокрался къ дому, соблюдая при этомъ, чтобы постоянно держаться въ тни высоких кустовъ бузины. Въ нерхнемъ этаж ‘верзилы’ вс огни были погашены, тишина вокругъ была мертвая, внизу въ одномъ только окн, гд находился кабинетъ Сергя Львовича, горла свчка, самое окно было отворено.
Петръ Сергевич бережно подошелъ къ окну и постучалъ въ косякъ.
— Папаша, ты здсь? спросилъ онъ вполголоса.
— Здсь, душа моя, здсь и жду тебя уже минутъ десять, отозвался отецъ, высовываясь на воздухъ,— ну, давай руку… ползай скоре… Ты на меня не сердишься?
— Какой вздоръ! Напротивъ, я даже теб очень благодаренъ, проговорилъ сынъ, но тмъ не мене крякнулъ и покачалъ головой, когда пришлось совершить восхожденіе въ отцовскій кабинетъ.
Пробравшись туда не безъ того, чтобы ссадить себ локоть, Петръ Сергевичъ осмотрлся кругомъ, не мало изумился онъ, увидвъ, что столы, окна и даже стулья уснащены были множествомъ свертковъ и коробокъ самаго разнокалибернаго формата, даже на полу возвышались два полновсные ящика и подл торчалъ неуклюжій, тyro набитый кулекъ.
— Что это у тебя за магазинъ? спросилъ онъ.
— Покупки, душа моя, которыя привезли безъ меня изъ Москвы, сказалъ Сергй Львовичъ, потирая лобъ съ видомъ суетливой озабоченности,— согласись: нельзя же кой-какъ принять Помпея Николаевича… Ты знаешь, впрочемъ, поспшилъ онъ прибавить,— я вообще люблю, чтобы день рожденія матери справлялся, какъ слдуетъ… Сосдей въ этотъ день съзжается обыкновенно довольно много, надо обо всемъ этомъ подумать…
— А это что? спросилъ сынъ, подходя къ столу и увидя на немъ большой листъ съ литографскимъ изображеніемъ толстаго, курносаго и короткошейнаго генерала. Въ первую минуту онъ не обратилъ вниманія на подпись, обозначавшую внизу: ‘Его высокопревосходительсто, П. Н. Пыщинъ, кавалеръ и т. д.’
— Портретъ дяди, какъ вйдишь…
Мысль, что портретъ этотъ, наконецъ, найденъ и въ его рукахъ, такъ снова оживила и обрадовала Сергя Львовича, что онъ не могъ доле скрывать передъ сыномъ настоящихъ своихъ чувствъ.
— Да, удалось-таки мн, наконецъ, добыть его! проговорилъ онъ,— выпросилъ я его у жены бывшаго исправника, который служилъ когда-то при Помпе Николаевич… Одно, чортъ возьми, досадно, нтъ ни стекла, ни рамки, придется завтра поддлаться къ Зиночк, упрошу ее убдить Sophie одолжить на нсколько дней стекло и раму съ ея литографированной ‘Mater dolorosa’… Они какъ разъ придутся по этому листу…
Тутъ Петръ Сергевичъ, сколько ни крпился, не въ силахъ былъ доле владть собою, онъ залился смхомъ.
— Ахъ, папа! папа! Чудной ты, право, человкъ!.. сказалъ онъ, но въ ту же секунду остановился, подошелъ къ Сергю Львовичу, расправилъ ладонями въ об стороны его сдые волосы и поцловалъ его въ лобъ.
Неловкость Сергя Львовича мгновенно получила замтное облегченіе.
Пройдя какъ бы случайно мимо стола и закрывъ украдкою портретъ какимъ-то счетомъ, онъ весело заговорилъ о предстоящемъ дн рожденія. Онъ началъ просить сына помочь ему въ многотрудной роли хозяина дома и также не мене трудной роли изобртателя тхъ невинныхъ затй, безъ которыхъ, конечно, не долженъ обойтись такой торжественный праздникъ.
— Одно, братъ, плохо, вымолвилъ подъ конецъ со вздохомъ Сергй Львовичъ,— не т ужъ времена, что бывало прежде! Теперь нечего и думать устроить, напримръ, сельскій праздникъ, какъ, помнишь, въ старину бывало! Того и смотри, скажутъ: а сколько за это пожалуете? да еще торговаться станутъ!.. Да, таковъ, братъ, нынче народецъ! Другое тоже скверно: денегъ нема, то-есть, вотъ какъ нема: посл этихъ покупокъ,— а он, самъ видишь, необходимы,— просто слъ безъ гроша…
— Если очень нужно, пожалуй, я могу дать, немного, конечно, но все же на первый случай вывезетъ изъ необходимости… У меня съ собою рублей триста, возьми, если надо.
Сергй Львовичъ былъ крайне озадаченъ. Онъ зналъ, что денегъ, которыя могъ удлить сыну, едва было достаточно на его содержаніе,— и это обстоятельство составляло чуть ли не величайшее его огорченіе. Онъ положительно не постигалъ, какимъ образомъ сынъ могъ скопить столько денегъ.
— Не думалъ даже копить, возразилъ сынъ,— я получилъ ихъ за переводы разныхъ статей.
Сергемъ Львовичемъ овладлъ окончательно столбнякъ.
— Какихъ статей?
— Съ англійскаго.
— Разв ты знаешь по-англінеки?
— Настолько, чтобы переводить, знаю, я въ эти два года, очень усердно занимался этимъ языкомъ, видишь, пригодилось! прибавилъ онъ, посмиваясь.
Сергя Львовича боле всего удивляла простота, съ какою сынъ говорилъ обо всемъ этомъ. Хоть бы простеръ онъ объятія, бросился отцу на шею и сказалъ: ‘папенька, я заработалъ деньги моими трудами, примите ихъ, он вамъ нужны!..’ или, напримръ, сколько-нибудь утшилъ самолюбіе старика и, вмст съ тмъ, свое собственное, разсказавъ о томъ, какъ трудился, какъ не спалъ ночей, какъ вс хвалили его переводы и т. д. Хоть бы словами выказалъ, по крайней мр, что деньги — плодъ его трудовъ,— сколько-нибудь ему дороги и, отдавая ихъ отцу, онъ доказываетъ ему этимъ, какъ много его любитъ, словомъ, сдлалъ бы что-нибудь такое, что такъ свойственно въ его лта и что самъ Сергй Львовичъ сдлалъ бы, конечно, въ свое время и при тхъ же обстоятельствахъ. Нтъ! удивительно! Говоритъ такія вещи, которыя сами собою хватаютъ за сердце, говоритъ слова, отъ которыхъ на глазахъ навертываются слезы, а въ груди таетъ сердце, и все это такъ просто, какъ будто дло идетъ о самыхъ обыкновенныхъ бездлицахъ!
‘Непостижимо! Странный молодой человкъ!’ думалъ Сергй Львовичъ долго за полночь, лежа уже въ своей постели,— ‘все это очень странно!.. Не такъ, по крайней мр, какъ было въ прежнее время… Можетъ и въ самомъ дл теперь лучше, и они правы… Впрочемъ, и то также не досказалось: разв много такихъ молодыхъ людей, какъ Пьеръ?.. Боже, какое сердце! и какъ же уменъ при этомъ! какъ уменъ, у-у-у!.. Не постигаю только, въ кого такой орелъ уродился!..’
Не подкупленные къ Петру Сергевичу отцовскимъ пристрастіемъ, мы отзовемся о немъ гораздо скромне. Насъ особенно пугаетъ мысль, чтобы, чего добраго, не заподозрилъ насъ читатель въ желаніи выставить молодого Люлюкова какъ идеальную какую-нибудь личность. Оборони, помилуй Боже! Начать съ того, опытъ уже доказалъ намъ, что въ русскихъ повстяхъ никогда еще не удавались идеалы, даже если брали ихъ изъ нмцевъ или грековъ. Надо думать, общество наше слишкомъ еще мало подготовило матеріаловъ для такихъ лицъ, можетъ-быть и то также, что въ погон за идеалами, ищутъ такихъ высокихъ свойствъ ума и добродтелей, какихъ не существуетъ вовсе въ натур смертныхъ, гуляющихъ въ Петербург, въ Москв и украшающихъ собою пятьдесятъ-семь губерній Россійскаго государства…
Петръ Сергевичъ Люлюковъ, молодой человкъ, какихъ довольно на бломъ свт, то-есть умный по природ, съ честными побужденіями, хорошимъ сердцемъ и твердою волей, нослднее, впрочемъ, рже встрчается.
Въ томъ, что онъ отлично учился съ гимназическихъ классовъ и еще усердне принялся за свое образованіе, когда получилъ степень кандидата, ничего также нтъ удивительнаго, сколько есть такихъ, которые длаютъ то же самое, полагая очень основательно, что университетъ есть ничего больше, какъ приготовительная, образовательная школа въ широкихъ размрахъ. Въ томъ, что онъ смиренно, хотя энергически, продолжалъ заниматься своимъ дломъ, ни разу не подумалъ производить на семнадцатомъ году своей жизни всемірные перевороты, надо видть только, съ одной стороны, присутствіе здраваго смысла (на это, согласитесь, не много требовалось), съ другой стороны, искреннее сердечное влеченіе образовать себя какъ можно основательне, чтобы въ свою очередь получить по совсти право учить другихъ и вообще быть полезнымъ, гд бы то ни было, въ Перми или въ Петербург, въ Тамбов или въ Кашир.
Вотъ и все, что мы о немъ скажемъ, до идеала далеко, какъ видите!

ГЛАВА ДВНАДЦАТАЯ,

открывающая сначала замчательныя художественныя дарованія въ маленькомъ Коко и знаменующая себя при конц великимъ событіемъ.

Было еще довольно рано, то-естъ, собственно говоря, рано было для Сергя Львовича, который пробуждался обыкновенно часовъ около девяти, когда на другое утро голосъ его неожиданно раздался въ саду и перепугалъ нсколькихъ птицъ, мирно сидвшихъ на своихъ втвяхъ. Солнце, плывя въ безоблачномъ лучезарномъ неб, обогрвало кроткими пока еще лучами широкую лысину Петра Кондратьевича, выступавшаго шагахъ въ полутора отъ своего господина. Пройдясь по боковымъ дорожкамъ и главной алле, словомъ, побывавъ везд, гд предполагалосъ водить дядю Пыщина, обойдя потомъ вокругъ дома и заглянувъ на заднее крыльце, Сергй Львовичъ остался очень доволенъ. Комнаты, предназначенныя для вмщенія именитаго гостя, осмотрнныя еще наканун и потомъ вторично сегодня, также, казалось, оставили Сергя Львовича въ удовлетворенномъ состояніи духа.
Онъ закидывалъ уже правую ногу на крыльцо и вдругъ остановился.
— А мостъ? спросилъ онъ, обращаясь къ Петру Кондратьевичу.
— Мостъ сдлали…
Не удовольствовавшись, видно, такимъ лаконическимъ отвтомъ, Сергй Львовичъ быстро повернулъ въ садъ и снова зашагалъ въ глубину аллеи.
Петръ Кондратьевичъ поневол долженъ былъ принять то же направленіе.
Сжатые кулаки его приблизительно выказывали о состояніи его чувствъ въ настоящую минуту, лицо, впрочемъ, говорило еще краснорчиве, въ чертахъ его и заплывшихъ свиныхъ глазкахъ ясно отпечатывались такія слова: ‘Эхъ ты, латоха, латоха, чтобы тебя черти ли. Право, словно оголтлый какой, латошитъ день-деньской безъ угомону!’
Въ конц аллеи, спускавшейся гласисомъ, извивалась извстная уже тинистая рчонка, которую правильне было назвать ручьемъ, но въ которой, но словамъ Сергя Львовича, ловились раки вкусне гатчинской форели. Черезъ нее, съ незапамятныхъ временъ, шелъ мостикъ, устроенный изъ березовыхъ брусьевъ съ неободранною берестой, который извстенъ былъ въ семейств подъ именемъ: ‘pont rustique’, непосредственно за мостомъ возвышалась искусственная земляная насыпь, украшенная четырьмя колоннами и куполомъ, все это были еще праддовскія зати, въ послдніе годы, мостъ, колонны и куполъ пришли въ самое плачевное состояніе, они, безъ всякаго сомннія, скоро бы повалились, если бы Сергй Львовичъ, передъ отъздомъ своимъ, три дня назадъ, не вспомнилъ о нихъ случайно и не веллъ осмотрть ихъ, подновить и подкрасить.
И здсь точно такъ же онъ остался счень доволенъ. Знай онъ, что всми этими чудесами расторопности управлялъ не столько Петръ Кондратьевичъ, сколько маленькій лужокъ, котораго домогался Петръ Кондратьевичъ, Сергй Львовичъ, нимало не думая, подарилъ бы его послднему. Но Сергй Львовичъ ничего не подозрвалъ. До того ли было ему, чтобы думать объ этомъ въ настоящее время! И безъ того голова шла кругомъ…
Въ т часы, какъ Сергй Львовичъ заботился такимъ образомъ о своемъ хозяйств, обитатели ‘верзилы’ покоились еще сладкимъ утреннимъ сномъ, исключеніе составляла только Зинаида Львовна. Она пробудилась въ это утро еще раньше Сергя Львовича.
Она сомнвалась даже,— спала ли она въ самомъ дл въ эту ночь, или такъ только полежала, сомкнувъ утомленныя вжды, она и теперь еще не могла оправиться,— такъ сильно взволновала ее вчерашняя встрча гувернантки, которая прогуливалась ночью въ самой глухой части сада… Боже! она не могла поврить этому!.. Убждая себя, что благодаритъ судьбу за то, что она не дала ей подслушать преступнаго разговора, Зинаида Львовна только ласково себя обманывала. Дло извстное: при нкоторой дол ханжества, а у Зинаиды Львовны доля эта достигла весьма почтеннаго размра,— въ сердц всегда открывается лишній клапанъ не только для любопытства, но даже для тайнаго расположенія къ скандалу и вообще всему скромному. Вся штука въ томъ, что она увидла преступную гувернантку только издали и подошла къ ней, когда она удалялась. Двственныя чувства Зинаиды Львовны поднялись въ ея сердц и взволновались, какъ содовые порошки, опущенные въ воду, къ этому присоединялась еще другая причина, не мало также встревожившая госпожу Зюзюкину, недаромъ поминутно подходила она къ комоду, брала зеркало и подносила его къ окну, недаромъ также, я полагаю, меланхолическіе глаза ея проявляли въ этомъ случа такое безпокойство, дло было ясно, какъ на ладони: каждый взглядъ подтверждалъ убжденіе, что ночь, проведенная безъ сна и притомъ въ нравственныхъ потрясеніяхъ, не обошлась безъ послдствій для римскаго носа, и безъ того уже такъ жестоко подсушеннаго временемъ. Такое открытіе, очень натурально, должно было усилить волненіе каждой особы прекраснаго пола, которая, въ извстныя лта, дятельно поддерживаетъ тайную связь съ кольдъ-кремомъ, пудрой и ломтиками свеклы для щекъ.
Въ это утро Зинаида Львовна разъ десять по крайней мр подходила къ двери Софьи Алексевны, раза два-три она даже умышленно скрипнула дверью, въ надежд услышать голосъ пробуждающейся подруги. Но Софья Алексевна какъ нарочно спала сномъ праведницы. Слдовало удивляться, какъ инстинктъ сердца,. какъ этотъ инстинктъ, который вообще такъ чутокъ, какъ этотъ инстинктъ, повторяемъ мы, не подсказывалъ ей, что она съ каждою лишнею минутой усиливала безпокойство и мучительное томленіе своей подруги!
Наконецъ, часамъ уже къ девяти, когда внизу раздался звукъ чашекъ и послышались голоса дтей, Зинаида Львовна уловила кашель въ спальн Софьи Алексевны.
Она вошла, но сдлавъ три шага, почувствовала потребность остановиться, чтобы перевести духъ.
Волненіе изобразилось вдругъ такими явными чертами на лиц ея, что Софья Алексевна тотчасъ же это замтила, даромъ что успла открыть всего одинъ глазъ.
— Зиночка, что съ тобою? спросила она, окончательно раскрывая глаза.
У Зинаиды Львовны ровно достало настолько силы, чтобы приложить руку къ груди.
— Зиночка, мой другъ, что съ тобою? повторила Софья Алексевна, на этотъ разъ уже садясь на постели.
— Ужасно! ужасно!.. могла только проговорить Зинаида Львовна, схватывая руку подруги и опускаясь въ изнеможеніи на сосдній стулъ.
— Ради Создателя, ты меня пугаешь… произнесла Люлюкова, у которой при этомъ ротъ началъ нервически подергиваться.
Зинаида Львовна сдлала сверхъестественное усиліе.
— Я видла… вчера… вечеромъ, въ саду… поздно… гувернантку…
Софья Алексевна вздрогнула.
Дале, въ эту минуту по крайней мр, Зинаида Львовна ноложительно не могла проговорить слова.
— Что жъ она тамъ длала? наивно спросила Софья Алексевна.
Подруга поднялась съ мста, простерла впередъ руки и упала на грудь Люлюковой.
— Несчастная женщина!! воскликнула она, обливая ея щеки слезами.
— Какъ?.. Онъ?.. Serge?.. вроизнесла, обмирая, Софья Алексевна.
— Несчастная жертва!! подхватила еще энергичне Зинаида Львовна. — Да, только этого недоставало! Не правда ли,— только этого!..
Въ самую эту минуту на лстниц раздались знакомые шаги Сергя Львовича.
— Твой мужъ!.. шепнула Зинаида Львовна, чувствуя, какъ холодъ пробжалъ въ ея волосахъ при одномъ имени этого человка.— Сегодня же мы все откроемъ!..
— Сегодня же… простонала Софья Алексевна, въ изнеможеніи падая на подушки.
— Можно войти? весело крикнулъ Люлюковъ.
— Нтъ, нтъ! Sophie еще въ постели! съ ужасомъ отозвалась Зинаида Львовна.
— Господи! крикнулъ Сергй Львовичъ,— добро бы вы спали, а то вдь также разговариваете!.. А между тмъ чай давно на стол, давно десятый часъ! Мы васъ давно ждемъ…
— Мы скоро будемъ готовы… откликнулась опять Зинаида Львовна, едва находя силы превозмочь трепетаніе своего сердца.
Минутъ черезъ десятокъ, Зинаида Львовна кой-какъ одла свою подругу. Она даже уговорила ее сойти внизъ, но тамъ, видно, данъ уже былъ mot d’ordre, въ спальню вбжали дти, за ними вошла Ольга Ивановна.
Появленіе гувернантки произвело тмъ больше дйствія, что она прежде никогда сюда не входила.
Софья Алексевна почувствовала вдругъ слабость въ ногахъ и робко поклонилась, не смя даже взглянуть ей въ глаза. Зинаида Львовна быстро отошла въ дальній конецъ комнаты,— и каждый, кто увидалъ бы ее въ эту минуту, невольно сказалъ бы, что если существовала когда-нибудь статуя, аллегорически представляющая оскорбленную добродтель, она теперь передъ его глазами,— правда, нсколько только пострадавшая отъ времени, — но, впрочемъ, таковы вдь почти вс драгоцнныя античныя изваянія…
Ольга Ивановна взглянула на Люлюкову, потомъ перевела удивленные глаза на ея подругу и, обративъ ихъ наконецъ къ дтямъ,— сказала, чтобъ они отправлялись внизъ, посл этого она вышла изъ спальни, какъ ни въ чемъ ни бывало.
— Какой апломбъ! какое безстыдство! Боже, такъ молода и уже такъ…
Зинаида Львовна не договорила и только потрясла головой.
— Ужасно! проговорила Софья Алексевна.
Но ‘ужасной тайн’,— виновниц столькихъ тревогъ, суждено было открыться совсмъ другимъ путемъ и гораздо скоре, чмъ предполагали об подруги.
Стоило Сергю Львовичу войти въ комнату,— при этомъ замтимъ, лицо кроткой Софьи Алексевны сдлалось совершенно зеленымъ, а носъ и щеки Зинаиды Львовны поблли какъ полотно,— стоило Сергю Львовичу уссться подл жены и заставить ее выглянуть въ окно, стоило вслдъ затмъ показаться Петру Сергевичу,— что, сказать мимоходомъ, сдлалъ онъ очень неловко,— ‘ужасная тайна’, плодъ устарлаго, но тмъ не мене еще пылкаго и живого воображенія,— обнаружилась сама собою и лопнула какъ мыльный пузырь. Осталось пожалть, что все это стоило Зинаид Львовн безсонной ночи и повело ее впослдствіи къ лишней трат огуречнаго кольдъ-крема, употребленнаго въ значительномъ количеств.
Мы не станемъ входить во вс подробности сюрприза, достаточно сказать,— онъ превзошелъ даже ожидаемое дйствіе: Софья Алексевна чуть не покатилась навзничь въ истерическомъ припадк, Зинаида Львовна взвизгнула и, рыдая, упала на грудь молодому человку, дти, стоявшія въ это время за дверью, повисли на рукахъ и ногахъ брата, Сергй Львовичъ залился восторженнымъ смхомъ и забилъ въ ладоши,— но въ ту же минуту проворно отошелъ къ окну и отвернулся, такъ что нельзя было ршить, подаетъ ли онъ кому-нибудь на двор таинственные знаки, или попросту проводитъ пальцами по моргающимъ глазамъ, словомъ, эффектъ былъ полный, и сюрпризъ удался какъ нельзя лучше.
— Такъ это ты, Пьеръ, гулялъ вчера въ саду, сказала Зинаида Львовна, посл того, какъ дти Сергя Львовича удалились,— а я, признаться, ужасно перетревожилась… Мн, Богъ знаетъ, что представилось… прибавила она, нжно глядя ему въ глаза.
— Разв гувернантка дала поводъ думать что-нибудь въ этомъ род? спросилъ Петръ Сергевичъ.
— Нтъ, я не говорю этого… Сохрани Богъ!.. Скажи, кстати, какъ вообще она теб понравилась?.. присовокугіила Зинаида Львовна, какъ бы стараясь замять прежній разговоръ.
— Не скажу, чтобы совсмъ…
— Не правда ли? Я такъ и думала… Спроси у матери, если я не предсказывала, что эта Ольга Ивановна теб не понравится.
— Это правда… сказала Софья Алексевна, съ трудомъ припоминая, повидимому, когда было сдлано предсказаніе.
— Всего ужасне, мы об замтили, у нея нтъ никакой религіи… Она положительно ни во что не вруетъ…
— Это правда, подтвердила опять Софья Алексевна.
— Ну, это ея дло, оно при ней и остается, религія — дло совсти… проговорилъ Петръ Сергевичъ,— главное въ томъ, сколько могу я судить по вчерашнему разговору съ ней, она положительно не годится въ гувернантки ни нашимъ дтямь, ни какимъ другимъ, чему можетъ она учить, когда у нея самой фанаберія въ голов? къ тому же, она положительно сама ничего не знаетъ, дипломъ дали ей, видно, за ея хорошенькіе глаза… Сегодня я изъ любопытства попросилъ отца украдкою принести мн нсколько учебныхъ тетрадокъ сестеръ, разсматривая поправки Ольги Ивановны, я убдился, что она писать даже правильно не уметъ по-русски, поправки ея усяны самыми дтскими ошибками… Дло между тмъ идетъ о римскихъ женщинахъ по Тациту! какъ видно изъ диктовки… Нтъ, гд ей учить! Дло ея только путать и портить!..
Цлое утро, вплоть до завтрака, Петръ Сергевичъ не выходилъ изъ спальни матери.
Часамъ къ двнадцати семейство собралось внизъ къ завтраку. Тутъ поднялась ужасная сумятица между дтьми, каждый хотлъ занять мсто подл брата, и никто не хотлъ уступить одинъ другому. Сергй Львовичъ предложилъ наконецъ бросить жребій, онъ выпалъ на долю Коко, три двочки въ тотъ же мигъ обжали вокругъ стола, услись рядомъ противъ старшаго брата и страстно впились въ него своими глазками, ловя на лету каждое его движеніе и безпрестанно ему улыбаясь.
Все это, казалось, очень пріятно дйствовало на Петра Сергевича. Онъ былъ очень веселъ и говорилъ со всми, не исключая, конечно, и Ольги Ивановны, которая, хотя и украдкою, но не переставала также бросать взгляды въ его сторону.
Въ туалет ея, замтно на этотъ разъ, оказалось больше тщанія: шитая рубашка сомнительной свжести смнилась платьемъ съ лифомъ, который очень выгодно обрисовывалъ ея стройную талію, обстриженные волосы не разввались во вс стороны, какъ будто ихъ тормошилъ бурный втеръ, но разсыпались правильными локонами по обимъ сторонамъ ея свжихъ щекъ, глаза щурились и примтно интересничали, шея граціозно изгибалась, не производя уже тхъ судорожныхъ, жесткихъ движеній, какъ бывало прежде.
Все это приводило только къ убжденію, что Петръ Сергевичъ могъ съ перваго взгляда производить очень выгодное впечатлніе, несмотря на то даже, что черты его не отличались особенною красотой. Онъ не былъ высокаго роста, не поражалъ близною и свжестію, столь свойственными блондинамъ, но не имлъ также той матовой блдности, которая длаетъ молодыхъ людей такъ интересными въ глазахъ женщинъ. Срые глаза его смотрли очень умно и вмст съ тмъ какъ-то мягко и спокойно, открытый лобъ его былъ очень гладокъ и зубы сверкали близной.
Посл завтрака вс приглашены были въ кабинетъ Сергя Львовича, тамъ происходила раздача подарковъ, которые Петръ Сергевичъ привезъ для дтей. Восторгъ и уноеніе были неописанные. Никто изъ присутствующихъ не могъ перечесть поцлуевъ, которые пришлось получить щекамъ старшаго брата. Но всхъ довольне былъ положительно маленькій Коко, ему достался большой ящикъ съ красками. Сначала, какъ только открыли ящикъ, онъ обмеръ и минуты полторы стоялъ, разинувъ ротъ и раскрывъ изумленные глаза, потомъ вдругъ схватилъ въ об руки подарокъ, какъ бы боясь, чтобъ его снова у него не отняли,— и быстро отправился въ дальній уголъ, потомъ поцловалъ ящикъ и разсмялся какимъ-то вздрагивающимъ, судорожнымъ смхомъ, потомъ, также неожиданно, услся къ столу съ самымъ серьезнымъ, озабоченнымъ видомъ, и началъ раскладывать краски одну подл другой, соблюдая при этомъ, чтобъ одна краска не переступала другую.
— Ну, господа, сказалъ Сергй Львовичъ, весело оглядывая присутствующихъ,— мы не ошибемся, кажется, если, посл всего, что здсь сейчасъ происходило, заключимъ смло и ршительно,— да, смло и ршительно, что нашъ Коко будетъ со временемъ знаменитый художникъ!
Тутъ лицо Сергя Львовича приняло неожиданно заботливое выраженіе, какъ будто онъ вспомнилъ о чемъ-то, онъ взялъ подъ руку старшаго сына и отвелъ его въ дальній уголъ.
— Послушай, душа моя, проговорилъ онъ,— у меня къ теб просьба: уговори пожалуйста какъ-нибудь нашихъ барынь, я разумю мамашу и Зиночку, уговори, чтобъ он одолжили мн на нсколько дней стекло и рамку съ Mater dolorosa… Подумавъ, я пришелъ къ заключенію: самому мн просить объ этомъ совершенно безполезно, наврное ничего не выйдетъ… Сослужи мн, голубчикъ, такую службу.
— Очень охотно, возразилъ сынъ, закусывая губу и стараясь показать отцу совершенно спокойный видъ.
— Ну, а теперь, добавилъ Сергй Львовичъ ужъ громко,— не хочешь ли взглянуть какъ лихо подновили карету и какую молодецкую четверню подобралъ я, чтобъ хать сегодня на желзную дорогу…
— Нтъ, избавь отъ послдняго, сказалъ сынъ,— я ршительно никакого толку не знаю въ каретахъ, я въ нихъ, по всей вроятности, никогда здить не буду… душно, неловко, не люблю, поспшилъ онъ прибавить, чтобы не навести отца на соображенія экономическаго свойства, которыя всегда печально какъ-то на него дйствовали,— въ лошадяхъ я окончательно ничего не смыслю: везетъ, ну и хороша по-моему!..
— Да, вотъ еще что, господа, перебилъ Люлюковъ старшій, хлопнувъ сына по плечу и потомъ обратясь ко всмъ вообще,— да будетъ вамъ извстно: мы сегодня обдаемъ раньше обыкновеннаго, поздъ прізжаетъ ровно въ шесть, мн, слдовательно, надо быть на станціи въ половин шестого.
— Не знаю, какъ теперь, но мы, кажется, всегда прежде обдали въ два, до шести еще много времени, замтилъ Петръ Сергевичъ.
— Мы и теперь держимся такой методы, но только такъ говорится — въ два. Смотришь: всегда садимся въ половин третьяго, тамъ и пошло: тра-та-та, ра-та-та, смотришь, половина пятаго, тамъ опять съ кмъ-нибудь заболтаешься, вотъ теб и вс шесть!.. и сегодня ни въ какомъ случа не долженъ опоздать, это было бы крайне неловко, даже неприлично… Нтъ, ужъ вы, пожалуйста, въ этомъ отношеніи никогда мн ничего не говорите, я человкъ нервный, меня постоянно волнуетъ мысль: ну, а какъ опоздаю?.. Съ этими желзными дорогами просто бда, чувствую даже, что мн вредно, поэтому, даже безъ особенной надобности, я всегда прізжаю прежде всхъ, пусть смются! Мн какое дло! Я спокоенъ, а это не бездлица при моихъ нервахъ. Такъ ты, Пьеръ, уладишь то, о чемъ я просилъ тебя? Да? Хорошо, я буду, слдовательно, спокоенъ.
Посл обда, который въ самомъ дл не замедлилъ послдовать за завтракомъ, Зинаида Львовна позвала молодого Люлюкова и Софью Алексевну въ свою собственную комнату, желая ознаменовать чмъ-нибудь пріздъ дорогого гостя, она собственными своими ручками сварила кофе. Она думала также пригласить и остальныхъ членовъ семейства, но пока хотла посидть съ Пьеромъ и Sophie наедин и наслаждаться тишиною, которая такъ отвчала кроткой любви сына къ матери, матери къ сыну и ея собственнымъ чувствамъ въ отношеніи къ нимъ обоимъ.
Къ сожалнію, не долго суждено было продолжаться такому наслажденію, не успла Зинаида Львовна усадить гостей своихъ, не успла взять ихъ за руки и взглянуть измъ нжно въ глаза, какъ вдругъ внизу послышался ужаснйшій крикъ, сопровождаемый паденіемъ стула и голосомъ Сергя Львовича, который покатился какъ громъ во всему дому.
Петръ Сергевичъ, не сомнваясь ни минуты, что кто-нибудь изъ дтей ушибся, стремительно побжалъ внизъ.
Первыя лица, которыхъ онъ встртилъ въ зал, были: Ольга Ивановна и сёстры, послднія окружали гувернантку, длали отчаянные жесты и заливались горькими слезами.
Едва Петръ Сергвичъ показался въ зал, Ольга Ивановна смло подошла къ нему и даже схватила его за руку.
— Петръ Сергевичъ, произнесла она, сверкая глазами,— вы человкъ благородный и вполн современный, мы не допустите такого возмутительнаго, антигуманнаго насилія! Это ужасно!..
— Что такое? спросилъ тотъ, думая не на шутку, что случилось какое-нибудь несчастіе.
— Что такое? Что случилось? заговорили въ свою очередь Зинаида Львовна и Софья Алексевна, показывая въ дверяхъ испуганныя лица.
— Мамаша, тетя Зина! закричали три двочки, бросаясь съ воплемъ къ вошедшимъ,— папаша хочетъ счь Кокошу!
— Нтъ, вы не допустите до такого униженія человческаго достоинства! Вы слишкомъ развиты и человчны для этого! снова подхватила Ольга Ивановна, энергически пожимая руку Люлюкову,— мы не дадимъ бднаго мальчика зъ жертву такого тиранства, не правда ли? Къ счастію, онъ скрылся, и его теперь везд ищутъ…
Софъя Алексевна закрыла лицо руками, Зинаида Львовна поспшила обхватить ея талію.
Въ самую эту секунду, дверь изъ гостиной въ кабинетъ такъ громко хлопнула, что вс вздрогнули.
— Гд онъ? Гд онъ!.. Гд этотъ негодяй? Не нашли его?.. А, вс уже здсь?.. крикнулъ Сергй Львовичъ, но въ тотъ же мигъ остановился, увидвъ подходившаго къ нему Петра Сергевича.
Сергй Львовичъ тутъ же опустился на стулъ, одною рукою ухватилъ голову, другою стукнулъ себя по колну.
— Что съ тобою? Скажи пожалуйста? спросилъ сынъ.— Что случилось?..
— А то случилось, что я его выску!..
Двочки снова залились слезами, Ольга Ивановна сдлала выразительный жестъ, какъ въ балетахъ, когда желаютъ показать крайнюю степень возмущенныхъ чувствъ, Софья Алексевна и Зинаида Львовна ближе только прижалисъ другъ къ другу.
— Выску! выску! упрямился Сергй Львовичъ.
— Полно, папаша, какъ теб не грхъ… проговорилъ почти шопотомъ Петръ Сергевичъ. — Изъ чего ты такъ горячишься… Помилуй: въ твои лта, въ твоемъ положеніи! Успокойся пожалуйста.
— Да ты знаешь ли, что надлалъ это негодяй? вымолвилъ Сергй Львовичъ, значительно укрощаясь, но все еще съ нкоторою запальчивостію.
— Все равно, что бы онъ ни сдлалъ, не стоитъ такъ горячиться…
— Въ наше время не скутъ-съ! вмшаласъ неожиданно Ольга Ивановна и чуть-было не испортила дла.
Сергй Львовичъ вскочилъ какъ ужаленный и вскрикнулъ, мгновенно разгорячась:
— Не скутъ?.. А я вамъ докажу, что скутъ! Вы мн, пожалуйста, этой фанаберіи своей современной не подпускайте!
— Полно, ради Бога, твердилъ сынъ,— вспомни: теб за шестьдесятъ, ему всего шесть лтъ…
— Сергй Львовичъ, прости его!.. слезливо промолвила Софья Алексевна.
— Прости, папаша! Прости, онъ больше не будетъ!.. воскликнули въ одинъ голосъ дти и Зинаида Львовна.
— Нтъ-съ, извините, вы прежде извольте посмотрть, что онъ надлалъ, и потомъ уже просите за него прощенья, если только у васъ хватитъ на это духу! сказалъ Сергй Львовичъ тономъ сосредоточеннаго раздраженія.— Не угодно ли вамъ сюда пожаловать за мною, сюда въ кабинетъ,— заключилъ онъ, торопливо выходя изъ залы и направляясь въ свою комнату, куда вс за нимъ послдовали.
Въ кабинет прежде всего бросился въ глаза столъ съ разбросанными на немъ бумажками, стаканомъ съ водою, тарелкой, кистями и красками, и взоры всхъ съ любопытствомъ устремились на эти предметы.
— Нтъ, не сюда надо смотрть, не сюда! произнесъ Сергй Львовичъ глубоко огорченнымъ голосомъ,— не сюда! Вотъ куда надо смотрть!
Сказавъ это, онъ схватилъ со стола большой листъ и торжественно развернулъ его.
Глазамъ присутствующихъ предсталъ тогда портретъ дяди Помпея Николаевйча Пыщина, которому Коко уморительнйшимъ образомъ подрумянилъ щеки, лобъ и подбородокъ, подвелъ зеленыя брови, сдлалъ какой-то кокъ и провелъ густую тнь подъ носомъ, отчего носъ дяди Пыщина сталъ еще курносе, въ этомъ вид, портретъ какъ дв капли воды напоминалъ физіономію разсерженнаго орангутанга.
Какъ ни взбшенъ былъ Сергй Львовичъ, никто не могъ удержаться отъ смха, смхъ кончецъ былъ въ ту же секунду, подавленъ кашлемъ, охами удивленія. Но Сергй Львовичъ, и безъ того, ничего бы не примтилъ.
Потрясая въ воздух портретомъ и впиваясь въ него раздраженными, моргающими глазами, онъ повторялъ только:
— Да, вотъ что онъ сдлалъ! Вотъ что сдлалъ!..
— Оно можетъ-быть даже къ лучшему… нечаянно вырвалось у Петра Сергевича.
— Пожалуйста, Пьеръ, не говори мн объ этомъ ни слова! Ты ничего не знаешь! Портретъ этотъ взялъ я у жены нашего бывшаго исправника, она дорожитъ имъ пуще зницы ока! Что я скажу ей теперь?..
Петръ Сергевичъ сдлалъ въ это время какое-то таинственное движеніе рукой, оно послужило для всхъ сигналомъ обступить Сергя Львовича и просить у него помилованія.
Зная Сергя Львовича, каждый охотно повритъ, что на это не потребовалось слишкомъ большихъ усилій.
— Хорошо, хорошо… Скажите только, какъ отыщете этого негоднаго мальчишку, скажите ему, чтобы не попадался мн на глаза. Попадется, я за себя не отвчаю. Вы знаете, какъ я горячъ и вспыльчивъ!.. Боже мой, однакожъ, что жъ это я?.. Скоро четвертый часъ! спохватился онъ, взглядывая на часы.— Хорошо еще, я прежде распорядился, чтобы закладывали лошадей. Эй, дти, бгите кто-нибудь, скажите Петру, чтобъ онъ скоре шелъ и давалъ мн одваться!
Но Петръ легокъ былъ, видно, на помин, не усплъ Сергй Львовйчъ проговорить послднихъ словъ, камердинеръ вошелъ въ двери.
— Сергй Львовичъ, сказалъ онъ,— къ намъ детъ какая-то коляска, четверней, сейчасъ на проспектъ поворотила.
— Вотъ некстати-то! проговорилъ Люлюковъ.— Однакожъ, кто бы это былъ?
Онъ вышелъ въ залу, вс за нимъ послдовали.
Цлый рядъ оконъ въ зал открывалъ видъ на дворъ и часть аллеи, въ глубин ея клубилось облако пыли, изъ котораго выглядывали головы бжавшихъ лошадей.
Не удовлетворившись этимъ, Сергй Львовичъ поспшно выбжалъ въ прихожую.
— Боже мой, это, кажется, дядюшка! неожиданно воскликнула Софья Алексевна.
Дйствительно, секунду спустя, въ дверяхъ показался Сергй Львовичъ. Лицо его выражало столько замшательства, что можно было думать, онъ, до прихода сюда, случайно вломился головою въ улей и выскочилъ оттуда.
— детъ!.. Онъ!.. детъ!! задыхаясь, произнесъ онъ, тараща глаза, и вдругъ, неизвстно по какимъ причинамъ, подбжалъ къ этажерк съ нотами и началъ приводить ихъ въ порядокъ.
— Полно, папа, какъ теб, право, не стыдно! Чего ты такъ растерялся, что за важность! уговаривалъ Петръ Сергевичъ, между тмъ какъ дамы суетливо оправляли платья и приглаживали волосы.
Зинаида Львовна сдлала какой-то неопредленный жестъ и, вспыхнувъ какъ макъ, торопливо скрылась въ коридор.
— Я ничего… говорилъ Сергй Львовичъ, обдергивая жилетъ и блуждая во вс стороны глазами. — Главное, все это такъ неожиданно… я думалъ, онъ по желзной дорог.
— Что жъ ты стоишь, однакожъ? Если пріхалъ, надо итти встрчать: пойдемъ! промолвилъ Петръ Сергевичъ, увлекая отца въ прихожую.
Помпей Николаевичъ Пыщинъ входилъ въ эту минуту, сопровождаемый молодымъ, высокимъ лакеемъ, который поспшилъ снять съ него пальто.
Генералъ Пыщинъ представлялъ изъ себя рослаго человка, лтъ шестидесяти пяти, но такого еще плотнаго, что можно было, кажется, раздавить на его тл сухую горошину, не причинивъ ему малйшаго вреда. Шарообразная голова его, съ сдыми волосами, обстриженными подъ гребенку, постоянно закинутая назадъ, выходила почти изъ плечъ, отчего самыя плечи казались еще круче вздернутыми кверху, лицо его, раздутое какъ пузырь, красное и выбритое гладко, въ лоскъ, какъ говорится, украшалось посередин коротенькимъ носомъ, вздернутый конецъ котораго раздваивался, словно его перерзали ниткой. Быть-можетъ, это предубжденіе, но вообще принято уже желать, чтобы носъ у людей былъ нсколько большаго масштаба. Подъ носомъ закручивались коротенькіе щетинистые усы, кончики которыхъ, круто нафабренные, смотрли въ широко раздутыя ноздри, подъ узенькимъ мясистымъ лбомъ, изъ-подъ бровей, похожихъ на два пучечка, выглядывали маленькіе, срые, татарскіе глаза. Движенія его были величественны, но, вмст съ тмъ, казались тугими, какъ его тло, онъ поворачивался не иначе, какъ всмъ корпусомъ, кости его словно не имли суставовъ и представляли одну сплошную массу. На немъ былъ военный сюртукъ безъ эполетъ, застегнутый на вс пуговицы. Въ профил (такого важнаго человка слдуетъ разсмотрть со всхъ сторонъ) генералъ Пыщинъ обрисовывалъ линію, которая круто выпучивалась на груди, рзко перехватывалась у пояса, выступала снова круто у живота и, наконецъ, пропадала у конца его сапогъ, сзади, затылокъ, крпко упиравшійся въ воротникъ, изображалъ дв мясистыя складки, потомъ молодецки выгибалась спина, и линія, сдлавъ неопредленно-крутой выступъ, снова пропадала у пятокъ.
Увидвъ Сергя Львовича, генералъ не сдлалъ никакого восклицанія, сказалъ только: ‘здравствуй!’ и протянулъ ему руку съ пучечками волосъ, не сгибая пальцевъ. Но такъ какъ Люлюковъ бросился къ нему, обвилъ руками его животъ и принялся цловать его въ грудь, Помпей Николаевичъ долженъ былъ, по необходимости, отвтить ему чмъ-нибудь въ свою очередь, онъ прижалъ спину Люлюкова ладонью и чмокнулъ губами по воздуху.
На Петра Сергевича, который стоялъ тутъ же, генералъ Пыщинъ не обратилъ никакого вниманія, машинально только повелъ глазами въ его сторону.
— Боже мой, какъ я счастливъ! заговорилъ Сергй Львовичъ.— Мы васъ ждали, ждали! Но какъ же случилось такъ странно: почему не пріхали вы по желзной дорог?
— Я прямо изъ деревни, оттуда уже сюда, коротко, но внятно сказалъ генералъ.
— Позвольте, Помпей Николаевичъ, позвольте представить моего сына, сказалъ Люлюковъ, выставляя впередъ съ восхищеннымъ видомъ Петра Сергевича.
— Очень радъ! возразилъ генералъ.— Въ университет?
— Былъ, но давно уже вышелъ. Получилъ даже магистра!
— Похвально! сказалъ генералъ, у котораго глаза такъ уже, видно, были устроены, что не могли никакъ смотрть на собесдника, но всегда устремлялись куда-то вдаль, черезъ голову собесдника.
Посл этого, генералъ тряхнулъ плечами и прямо направился въ залу, при чемъ полъ задрожалъ подъ его ногами.
Съ первыхъ шаговъ, его встртила Софья Алексевна съ восклицаніемъ: ‘дядюшка!’ и припала къ груди его, на этотъ разъ, спина Помпея Николаевича обрла на столько гибкости, что губы его пришлись какъ разъ ко лбу племянницы.
Въ отвтъ на реверансъ Ольги Ивановны, генералъ наклонилъ голову и даже погремлъ шпорами.
— А вотъ и дочери, Помпей Николаевичъ, суетливо заговорилъ Сергй Львовичъ,— одну, впрочемъ, вы уже знаете, Врочку, маленькую путешественницу! А это другая… Дти, что жъ вы стоите? Здоровайтесь съ дяденькой, скажите: bonjour, mon oncle! Здравствуйте, дядюшка! Catherine!
Катя замтно колебалась, Сергй Львовичъ задвигалъ бровями.
— Bonjour, mon oncle! сказала она, длая реверансъ. Врочка и Соня послдовали ея примру.
— Здравствуйте… очень милы! сказалъ генералъ.
Во время этой сцены Петръ Сергевичъ досадливо взглянулъ на отца, покраснлъ и отвернулся.
Помпей Николаевичъ пожалъ еще разъ руку Софь Алексевн и пошелъ впередъ, при чемъ полъ снова заколебался.
Сергй Львовичъ въ это время подвернулся къ сыну.
— Портретъ, ради Бога, спрячь портретъ! шепнулъ онъ, давая ему знакъ, чтобъ онъ прошелъ для этого кругомъ, черезъ коридоръ.
Петръ Сергевичъ, не сказавъ слова, вышелъ.
— А кто эта дама? спросилъ генералъ, понижая голосъ и указывая племянниц глазами на Ольгу Ивановну!
— Гувернантка, шепнула та.
— Прекрасная особа! сказалъ генералъ, запуская руку въ задній карманъ, чтобы вынуть оттуда носовой платокъ.
Сергй Львовичъ воспользовался этою секундой, онъ мигнулъ жен и шепнулъ ей вскользь:
— Ради Бога, займи его и будь любезне, я сію секунду явлюсь. Извините, Помпей Николаевичъ, добавилъ онъ громко,— я на секунду васъ оставлю.
— Прошу безъ церемоніи, возразилъ генералъ, направляясь въ гостиную съ племянницей.
Первымъ дломъ Сергя Львовича было отыскать камердинера дяди: заботливо разспросивъ его о привычкахъ генерала, онъ сказалъ ему, чтобы лично всегда обращался къ нему, какъ только въ чемъ-нибудь встртится надобность. Проходя по коридору, онъ приказалъ скоре ставить самоваръ и веллъ сказать повару, чтобъ онъ, на всякій случай, былъ наготов и держалъ ухо востро.
Успокоенный нсколько, онъ вернулся въ гостиную, гд уже засталъ дядю, сидящаго на диван. Софья Алексевна фланкировала его справа, Петръ Сергевичъ сидлъ насупротивъ, но нсколько дальше. Какъ ни досадно было ему на отца, онъ настолько любилъ его однакожъ, чтобы длать все возможное, только бы удержать его отъ суетливости, въ припадк которой отецъ длалъ всегда глупости.
Софья Алексевна успла уже въ это время сообщить дяд о своей подруг, сказавъ, что къ великому несчастъю у нея теперь жестокій мигрень, и она находится въ своей комнат.
— Радъ буду познакомиться, былъ отвтъ дяди Пыщина.— Много учились?
Съ такимъ вопросомъ обратился онъ неожиданно къ Петру Сергевичу.
— Съ десяти лтъ учится! вмшался упоенный Сергй Львовичъ. — Я, признаться, въ первое время опасался даже за его здоровье. Особенно, сколько помню, много мучился онъ съ латинскимъ или, кажется, съ греческимъ языкомъ.
— Ты ошибаешься, папаша, возразилъ Петръ Сергевичъ, слегка покраснвъ,— ты принимаешь врно одно за другое, я никогда даже не учился греческому языку.
— Нтъ, сказалъ генералъ, окончательно вдавливая шею въ илечи,— про греческій языкъ худо не говорите, на греческомъ язык вс хорошіе сочинители писали!
По всему видно было, генералъ Пыщинъ находился сегодня въ отличномъ расположеніи духа. По крайней мр ни Люлюковъ, ни жена его никогда не видали дядю такимъ разговорчивымъ и веселымъ.
Но я полагаю, не остановиться ли намъ на этой бесд, такъ какъ она кстати и скоро кончилась. Лишнимъ будетъ также, я думаю, распространяться о томъ, какъ проведенъ былъ остатокъ вечера, какъ генералъ кушалъ чай, ужиналъ и какъ, наконецъ, Сергй Львовичъ повелъ его въ назначенные для него апартаменты и простился съ нимъ, пожелавъ ему отъ всей души сладкаго сна и пріятныхъ грёзъ.
Несравненно важне то, что предстоитъ разсказать впереди, касательно важнаго лица, осчастливившаго ‘верзилу’ своимъ высокимъ посщеніемъ.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ,

представляющая на разсмотрніе матеріалы для біографіи знаменитаго мужа.

Приступая къ изображенію замчательной личности Помпея Николаевича Пыщина, я долго собирался съ духомъ, долго углублялся въ самого себя. Внутренній голосъ постоянно твердилъ мн одно и то же: онъ говорилъ, что для полнаго достиженія такой цли, для полнаго успха, необходимо было бы прежде всего: ‘прослдить путемъ собственныхъ выводовъ за организмомъ современной мысли и всми развтиленіями и видами, которые даются предметомъ, вступающимъ въ область самостоятельнаго’…
Такъ, по крайней мр, въ важныхъ случаяхъ, совтуетъ длать одинъ изъ представителей современной отечественной критики.
Не сомнваясь ни минуты, что каждое слово критики, каждое даже мимолетное ея замчаніе, которымъ-бы воспользовался литераторъ, неминуемо ведетъ послдняго къ уясненію собственныхъ мыслей, ведетъ его къ улучшенію и усовершенствованію,— я проникался также необходимостью ‘поставить свою личность въ разрзъ съ дйствительностью’, какъ совтуетъ другой, не мене достойный вросвтитель человчества.
Но такъ ужъ видно судьбой устроено, что недостаточно одной готовности слдовать мудрымъ совтамъ. Меня по крайней мр не привела она ни къ какому счастливому результату.
Сколько ни сидлъ я, крпко зажмуривая глаза, сколько ни усиливался проникнуть глубокій смыслъ приведенныхъ выше изреченій,— увы! я не понялъ въ нихъ ни одного слова!..
Предоставленный такимъ образомъ на собственный произволъ, оставшись, такъ-сказать, безъ подпоры, оставшись при собственныхъ своихъ средствахъ, я, весьма натурально, тутъ же убдился, что едва ли совладаю съ трудною своею задачей. Но, какъ быть? Дло уже было начато, не оставлять же его! Что касается до того, чтобы сохранить своему герою отъ начала до конца ‘объективный’ характеръ, или придать ему ‘силы духовно-конкретнаго созданія’, я уже и не помышлялъ вовсе, насчетъ послдняго отложено даже было всякое попеченіе.
Сознаюсь чистосердечно — даже теперь беретъ страхъ, какъ подумаю обо всемъ этомъ! Боюсь, чтобы, посл всего сказаннаго, вся повсть не вышла ‘всецло’ чмъ-то въ род ‘потенціи безъ содержанія’…
Что жъ длать! Вы знаете, добрйшій человкъ не можетъ дать боле того, сколько позволяютъ ему его средства!
Такое объясненіе необходимо было, чтобъ заране оправдать передъ читателемъ т ошибки и промахи, которыми, безъ сомннія, будетъ усыпана наша біографія Помпея Николаевича Пыщина.
Все, что можемъ мы сказать относительно дтства и первыхъ годовъ юности этого замчательнаго человка, заключится въ весьма немногихъ словахъ. Дтство Пыщина въ одномъ отношеніи весьма даже схоже съ дтствомъ Россійскаго государства: какъ то, такъ и другое, въ равной степени, ‘покрыто мракомъ неизвстности’. Изъ бумагъ, которыя прошли чрезъ наши руки, какъ-то: двухъ фамильныхъ документовъ и незначительнаго письма бабки Пыщина, видно, что Помпей Николаевичъ сынъ небогатаго штабъ-офицера, не получившаго ни одной раны подъ Очаковымъ. На шестомъ году Пыщинъ былъ записанъ въ П* кадетскій корпусъ, а на восьмомъ — поступилъ въ оный корпусъ.
Корпусный архивъ за 1804, 1805 и 1807 годы не обогатилъ насъ большими свдніями. Въ спискахъ кадетовъ, противъ имепи Помпея Пыщина, везд выставлено рукою заботливаго начальства: ‘Поведенія благонадежнаго, рачителенъ къ служб, фрунтовикъ хорошій, въ наукахъ слабъ, хотя и старателенъ’. Здсь же въ архив, конечно, не безъ трудовъ и пожертвованій съ нашей стороны {Старшему писарю дано за то пять руб., но когда дло пришло къ развязк, онъ потребовалъ еще пять, грозя въ противномъ случа не показать документа.}, отыскали мы бумагу, которая показываетъ, что Помпей Николаевичъ шестнадцати лтъ выпущенъ въ офицеры и записанъ въ N* пхотный полкъ.
Тутъ на пкоторое время наступаетъ для біографа эпоха густйшаго эірака, единственною путеводною точкой служитъ только формулярный списокъ, изъ него узнаемъ, что П. Н. Пыщинъ, четыре года спустя посл зачисленія въ N* пхотный полкъ, сдланъ баталіоннымъ адьютантомъ, потомъ полковымъ, а въ 1817 году взятъ въ адьютанты корпуснымъ командиромъ.
Мы ни секунду не сомнваемся, что столь быстрымъ и успшнымъ повышеніемъ обязанъ онъ единственно самому себ. Протекціи у него тогда не было, адьютантская служба, заключая его почти безвыходно въ канцеляріи и не давая ему возможности отличаться на пол брани (онъ не участвовалъ ни въ одномъ сраженіи), могла только, естественно, задерживать его карьеру, а не ускорить ее. По всей вроятности, уже тогда начали обнаруживаться въ немъ т замчательныя способности, которыя, проявляясь потомъ съ такою силой, отмтили, можно сказать, каждый шагъ его послдующей карьеры.
Дйствительно, такъ оно и было. Краснорчивйшимъ подтвержденіемъ служатъ разсказы сослуживца и, вмст съ тмъ, товарища молодыхъ лтъ Пыщина. Лицо это давно уже въ отставк, и мы тутъ же спшимъ принести ему чувствительную благодарность за доставленные намъ матеріалы.
Повствуя о старыхъ годахъ своей службы, почтенный разсказчикъ всегда оживлялся, особенно было это замтно, когда вспоминалъ онъ бывшаго своего товарища. Онъ говорилъ, что видитъ его какъ теперь передъ глазами.
‘Чортъ его знаетъ, какъ онъ это длалъ!’ говорилъ сослуживецъ (мы отстраняемъ здсь отъ себя всякую отвтственность въ способ выраженія: наше дло историческая врность). ‘Чортъ его знаетъ, какъ изловчался Пыщинъ, чтобы являться всегда въ новомъ мундир съ иголочки, между тмъ какъ былъ бднйшимъ офицеромъ! Сапоги его всегда отливали глянцемъ, волосы его, коротко остриженные и всегда гладко примазанные, выставляли на видъ прямой какъ стрла проборъ, такъ старательно иногда прохваченный, что проступала даже кровь’.
Во время адьютантства Пыщина, господствовалъ такой порядокъ, какого, конечно, ни прежде, ни посл не было ни въ одной военной канцеляріи. Разсказчикъ повствуетъ: ‘Съ перваго же дня, писаря перестали напиваться, стоило имъ заслышать шаги Пыщина, чтобы мгновенно почувствовать холодъ въ мозгу костей своихъ’.— ‘А былъ еще молодой человкъ!’ прибавляетъ сослуживецъ.
Касательно физической силы, все заставляетъ предполагать, Помпей Николаевичъ совершенно уже тогда сложился.
Вотъ какъ свидтельствуетъ объ этомъ сослуживецъ: ‘Пыщину ничего не стоило проводить напролетъ безсонныя ночи и не спускать глазъ съ писаря, соблюдая, чтобы каждый приказъ написанъ былъ каллиграфическимъ образомъ. Оборони и помилуй Богъ, если слово такъ придется, что надо перенести слогъ на другую строчку, терпть не могъ этого! ‘Заску, кричитъ бывало, задеру до смерти!’
Помпей Николаевичъ никогда не являлся въ кругу товарищей, никогда не участвовалъ въ ихъ пирушкахъ и попойкахъ. Взамнъ этого, его всегда можно было встртить, чуть свтъ, затянутаго въ мундиръ и стоящаго въ пріемной начальника, въ ожиданіи приказа. Не успетъ начальникъ послать за нимъ, онъ тутъ уже налицо. ‘Гд особенно надо удивляться выдержк и терпнію Пыщина, прибавляетъ сослуживецъ,— такъ это въ тхъ случаяхъ, когда начальникъ бывалъ не въ дух, бывало, какъ зврь какой подлетитъ съ пной у рта, только и слышишь: я васъ, сударь мой, я васъ! — Пыщинъ стоитъ, какъ вкопанный, не моргнетъ глазомъ, только, бывало, покраснетъ, онъ уже и тогда былъ полнокровенъ’…
Здсь снова все застилается на нкоторое время мракомъ, единственною путеводною точкой опять-таки служатъ отмтки формулярнаго и послужного списковъ. Изъ нихъ видимъ мы, какъ Помпей Николаевичъ постепенно возвышался въ чины, какія получалъ награды и какъ, наконецъ, произведенъ былъ въ полковники.
Мы имемъ поводъ думать, что къ повышенію его много въ свое время способствовалъ Аракчеевъ. Не утверждаемъ ничего положительно, но такъ, по крайней мр, заставляютъ предполагать разныя соображенія времени и притомъ свойства характера и вкусовъ Аракчеева, который скоре всхъ могъ оцнить способности Пыщина. Въ эту эпоху, которую многіе историки справедливо называютъ декоративною и лакировальною, Пыщинъ скоро усплъ обратить на себя лестное вниманіе начальства.
Тамъ, гд требовалось прикрыть, замазать, навести лоскъ, отвлечь глазъ отъ докучнаго зрлища дйствительности, и успокоить взоръ и чувство на декораціи, полковникъ Пыщинъ не зналъ себ соперниковъ. У него всегда все было гладко, чисто, подстрижено, причесано, натерто, подтянуто, везд блисталъ вншній порядокъ, наружная тишина, приличное, благонравное спокойствіе. Все это, весьма натурально, не могло не обратить на себя вниманія Аракчеева. По всей вроятности, онъ и далъ Пыщину случай развить свои способности.
Вскор Пыщинъ получилъ такую часть управленія, гд прежде всего требовались чистота, порядокъ и аккуратность, гд главную роль должна была играть систематическая окраска заборовъ и безукоризненная, точнйшая пригонка въ одну линію тротуарныхъ столбовъ.
Семь лтъ и ровно четыре мсяца посл смерти Аракчеева, мы застаемъ Помпе.я Николаевича уже въ чин генералъ-майора. Онъ исправляетъ тогда должность не столько военную, сколько гражданскую, и притомъ скоре по ученой части, чмъ по административной.
Въ этомъ переход нтъ ничего удивительнаго, надо взять въ соображеніе время. Не каждый ли день случалось тогда, что человкъ, занимавшійся спеціально тридцать лтъ какою-нибудь частію, положимъ хоть лсоводствомъ, но повышенный въ чинъ, не отвчавшій настоящей его должности, назначался вдругъ директоромъ, положимъ, хоть казеннаго стеариноваго завода?.. Безпрестанно случалось! Каждая эпоха иметъ свою собственную логику!
Ученая часть нашла, впрочемъ, въ Помпе Николаевич строгаго, но любознательнаго начальника. Бывъ уже въ тхъ лтахъ, когда для обыкновенныхъ людей кругъ образованія и познаній давно оконченъ и хлопоты по служб замняютъ усилія къ просвщенію, Пыщинъ, тмъ не мене, выказалъ замчательное расположеніе сблизиться съ наукой. Въ какіе-нибудь три-четыре мсяца, онъ настолько уже усплъ познакомиться съ классиками древности, что везд стоялъ за нихъ горою и утверждалъ, при всякомъ удобномъ случа, что вс хорошіе сочинители писали на греческомъ и латинскомъ язык.
Строгъ онъ былъ собственно только противъ неряшества и неаккуратности. Послднія эти свойства составляютъ, какъ извстно, главную черту лицъ ученаго сословія и, надо думать, имлись прежде всего въ виду при назначеніи Помпея Николаевича на новую должность. Никто, конечно, не могъ успшне истребить неряшество и неаккуратность и, вмсто нихъ, водворить блистательнйшій порядокъ и благочиніе, за это ручалась вся предшествовавшая его карьера.
Любя присутствовать на экзаменахъ, немилосердно преслдуя учениковъ за длинные волосы и незастегнутыя пуговицы, и, въ то же время, преслдуя инспекторовъ и директоровъ за нелакированные столы и ненатертые полы, онъ любилъ также посщать библіотеки, но и здсь точно такъ же непрестанною заботой его было подтягивать служащихъ и не допускать ихъ къ безпорядку. Такъ, напримръ, постивъ разъ библіотеку какого-то заведенія и найдя, что книги на полкахъ стояли не подъ ранжиръ, онъ тотчасъ же обратилъ на это вниманіе и немедленно потребовалъ отчета. Когда ему объяснили происхожденіе пустыхъ мстъ на полкахъ тмъ, что нкоторыя книги разобраны воспитанниками, Помпей Николаевичъ пришелъ въ большое негодованіе и тутъ же изрекъ слдующія замчательныя слова: ‘Дурныхъ книгъ нтъ, вс надо читать по порядку! А то: эта не хороша, другая не годится, въ этомъ явно проглядываетъ своеволіе!.. Брать и читать всегда по порядку!..’
Взглядъ и система, которые вводилъ Помпей Николаевичъ въ управленіе по ученой части, само собою разумется, не могли встртить тамъ большого сочувствія. Не такова ли, впрочемъ, участь всхъ преобразователей и реформаторовъ? Кром того, давно уже сказано, что изо всхъ путей, какіе можетъ избрать человкъ, ученое поприще самое неблагодарное. Пыщинъ какъ бы нарочно призванъ былъ на это поприще, чтобы возвести такое изреченіе на степень непреложной аксіомы. Въ непродолжительномъ времени, каждое дйствіе Помпея Николаевича встртило въ обществ цлый хоръ враждебныхъ истолкователей. Бесдуя съ людьми того времени, мы часто имли случай слышать о немъ мннія, насквозь пропитанныя недоброжелательствомъ. Мннія эти распространялись, разумется, никмъ другимъ, какъ подчиненными Помпея Николаевича, остается только удивляться близорукости и вмст съ тмъ недобросовстности общества, которое, не разбирая, откуда шли слухи, спшило разносить ихъ по свту. Главнымъ источникомъ зла служила демократическая зависть нкоторыхъ философовъ и ученихъ, окружавшихъ Пыщина.
Чувство это, ненасытное въ своихъ требованіяхъ, возбудилось тмъ, вроятно, что Помпей Николаевичъ, шествуя неуклонно къ своей цли и ни передъ чмъ не останавливаясь въ благихъ своихъ начинаніяхъ, прогналъ вдругъ нсколькихъ учителей, замнивъ ихъ тотчасъ же другими, не столько, правда, учеными, сколько извстными всему свту, какъ лица въ высшей степени аккуратныя и благонамренныя. Общественное мнніе, возбужденное злонамренными людьми, не позаботилось опять-таки спросить: кто? какъ? и откуда? Оно наименовало Помпея Николаевича: ‘башибузукомъ’. Стоило произнести гд-нибудь: ‘Пыщинъ’, въ тотъ же мигъ эхо подхватывало: ‘башибузукъ’.
Самыя невинныя дйствія Помпея Николаевича ловились на-лету и, упитанныя ядомъ клеветы, облетали свтъ. Разъ, справедливо чмъ-то разгоряченный, назвалъ онъ въ класс какого-то учителя дуракомъ и погрозилъ выбросить его тутъ же изъ форточки, это подняло цлую бурю. Въ другой разъ какой-то чиновникъ пришелъ требовать у Помпея Николаевича объясненія, за что исключилъ онъ его изъ службы, и началъ приводить разныя доказательства своей невинности, Помпей Николаевичъ возразилъ ему: ‘Мн не нужно фактовъ для вашего исключенія, достаточно мн собственныхъ моихъ соображеній!’ Фраза эта, сказанная очень спокойно и съ большимъ достоинствомъ, не замедлила сдлаться обладаніемъ цлаго общества, два мсяца, по крайней мр, носились съ нею какъ съ какимъ-то курьезомъ.
Мы не станемъ здсь подвергать критическому обсужденію ни образа дйствій, ни характера Помпея Николаевича. Пусть займется этимъ тотъ, на чью долю выпадетъ боле обширная разработка этихъ матеріаловъ, наше дло доставить только возможно большее число достоврныхъ фактовъ для будущаго біографа. При всемъ томъ, было бы крайне несправедливо съ нашей стороны пройти молчаніемъ вышеприведенныя обвиненія. До сихъ поръ, они всею своею массой напали на Пыщина, онъ одинъ отвчалъ за вс свои дйствія, никто не позаботился взглянуть на дло съ другой точки зрнія, никто не подумалъ спросить: чмъ была возбуждаема строгость Помпея Николаевича, и не были ли отчасти виноваты въ этомъ сами обвинители?
Такой вопросъ тмъ боле требуетъ обсужденія, что Помпею Николаевичу приходилось дйствовать въ кругу лицъ, которыя, такъ сказать, въ исторіи человчества, заявили уже себя въ высшей степени людьми безпокойными. Самонадянность, обидчивость и раздражительность всегда отличали ученое сословіе. Помпей Николаевичъ вынужденъ былъ также входить иногда въ соприкосновеніе съ литераторами, тутъ ужъ и говорить нечего, лукавство, юркость, самолюбіе, нетерпимость послднихъ, вошли въ поговорку. Будемъ же справедливы! Если съ первыхъ дней поступленія своего на новое поприще, Пыщинъ взглянулъ снисходительно на науку, и наоборотъ, если съ перваго дня нашелъ необходимымъ принять ршительныя и крутыя мры противъ жрецовъ науки, надо думать, послдніе дали къ тому сильнйшій поводъ.
У насъ передъ глазами множество фактовъ, вс они ясно доказываютъ, что Помпею Николаевичу чуть ли не каждый день приходилось бороться противъ дерзости, неуваженія и ничмъ не удержимой строптивости. Такъ, напримръ, профессоръ, только что вытсненный Помпеемъ Николаевичемъ и замщенный другимъ вполн по вкусу начальника, проходя какъ-то мимо гимназіи, встртилъ у подъзда коляску начальника, онъ сдлалъ видъ, что не узналъ экипажа и спросилъ кучера: ‘чья коляска?’ — ‘Его превосходительства, генерала Пыщина’, сказалъ кучеръ.— ‘Смотри, братъ, вези хорошенько, возразилъ тотъ,— тебя за это профессоромъ сдлаютъ!’ Разъ, одинъ магистръ университета, явившись къ Пыщину, началъ проситься въ инспекторы гимназіи, пораженный такою самонадянностію (молодому человку было всего тридцать семь лтъ), Помпей Николаевичъ сказалъ ему: ‘Вы бы ужъ лучше прямо просились въ американскіе короли…’ — ‘Я не зналъ, что это отъ васъ зависитъ!’ дерзко возразилъ молодой человкъ. Одинъ изъ вновь опредленныхъ Помпеемъ Николаевичемъ учителей, движимый чувствомъ высокой нравственности, сообщилъ ему тайно, что въ числ чиновниковъ находится одинъ, который неумренно употребляетъ крпкіе напитки. Помпей Николаевичъ, въ юности еще преслдовавшій писарей за пьягство, приказалъ на другой же день вызвать къ себ такого-то чиновника. Увидавъ его въ пріемной, онъ прямо пошелъ къ нему. ‘Вы пили водку?’ спросилъ онъ, пристально поглядывая ему въ глаза. Дло, кажется, было просто, чиновнику оставалось повиниться и дать клятву объ исправленіи, вмсто того, онъ показалъ видъ, какъ будто не понялъ начальника, и, лукаво улыбнувшись, отвчалъ ему: ‘Не извольте безпокоиться, ваше превосходительство, покорно благодарю, я уже пилъ и даже закусилъ!..’
Такихъ исторій мы можемъ приводить до завтра, но, кажется, и этихъ достаточно, чтобы понять, противъ какого духа приходилось бороться Пыщину.
Довольно сказать, Помпей Николаевичъ былъ вполн счастливъ, когда неожиданно призвали его къ другой должности. Правда, она была значительне, выше предшествующей и служила ему какъ бы наградой.
Мсяца не прошло посл вступленія Помпея Николаевича на новую должность, и уже каждый могъ узнать изъ офиуіальныхъ мстныхъ газетъ о благотворномъ вліяніи такого вазначенія. Вліяніе это, какъ видно, отразилось даже на дтяхъ. Вотъ, между прочимъ, въ какихъ выраженіяхъ говоритъ объ этомъ авторъ статьи, помщенной въ одной изъ такихъ газетъ: ‘Трудно увидть что-нибудь отрадне того зрлища, которое ежедневно почти совершается въ нашемъ город! Каждый разъ, какъ его высокопревосходительство Помпей Николаевичъ Пыщинъ прозжаетъ въ коляск, длая свою утреннюю или вечернюю прогулку, дти толпами выбгаютъ на улицу, стараясь наперерывъ смотрть въ глаза своему начальнику съ удовольствіемъ, ярко изображающимся въ невинномъ ихъ взгляд. Извстно, однакожъ, что прежде т же самыя дти отличались большою дикостію, при встрч съ начальникомъ, они поспшно убгали, гонимыя паническимъ какимъ-то страхомъ, и, напрягая вс силы дтскихъ мышцъ своихъ, старались укрываться куда-нибудь подъ ворота и даже прятались въ бочки. Прекрасная перемна въ воззрніи невинныхъ малютокъ на своего начальника, конечно, можетъ быть приписана только нравственнымъ внушеніямъ инспекторовъ мстныхъ школъ, наставниковъ и родителей. Его высокопревосходительство поручилъ выразить имъ свою искреннюю благодарность. Вотъ собственныя слова его: ‘Мн особенно было пріятно замтить почтительное, благонравное выраженіе дтскихъ лицъ!’ Вмст съ тмъ, его высокопревосходительство пожертвовалъ пятьдесятъ рублей на окраску тумбъ и фонарныхъ столбовъ, находящихся передъ школами города, а также на окраску наружныхъ дверей тхъ школъ, дабы этимъ показать дтямъ заботливое о нихъ попеченіе начальства и, вмст съ тмъ, внушить имъ должное чувство опрятности и порядка’.
Начавшись подъ такими счастливыми предзнаменованіями, новая дятельность Помпея Николаевича принесла ему, можно сказать, одн только радости. Любовь и уваженіе, овладвшія такъ внезапно дтскими сердцами, перешли постепенно въ сердца ихъ родителей и вскор овладли сердцами всхъ гражданъ, ввренныхъ его заботливому попеченію. Мы заключаемъ это изъ того, что на новомъ мст Помпей Николаевичъ оставилъ за собою больше дорогихъ воспоминаній, чмъ гд бы то ни было, ни откуда не могли мы почерпнуть столько свдній о немъ, нигд не сообщали ихъ такъ охотно. Едва узнали о нашемъ намреніи собирать матеріалы для его біографіи, вс наперерывъ начали доставлять свднія, прося убдительно не оставить ихъ безъ вниманія. Множество писемъ свидтельствуютъ, что здсь помнятъ не только Помпея Николаевича, но даже его письмоводителя, нкоего омина, съ своей стороны онъ также часто показывалъ себя истиннымъ отцомъ. Встрчалось ли у кого-нибудь запутанное дло, стоило зайти къ омину, поговорить съ нимъ приватно, наедин,— дло мгновенно получало благопріятный ходъ и быстро вызывало резолюцію.
Мы имемъ документы, изъ которыхъ видно, что даже старый камердинеръ Помпея Николаевича,— и тотъ оставилъ посл себя самыя теплыя воспоминанія. Послдній точно такъ же неоднократно избавлялъ просителей отъ труда прибгать къ Помпею Николаевичу и вести дло форменнымъ порядкомъ, что, какъ извстно, всегда сопряжено съ большой тратой времени. Добрый этотъ человкъ, пользовавшійся большимъ довріемъ генерала, находилъ всегда способъ склонить его въ пользу просителей, и дло обдлывалось какъ бы само собою. Въ доказательство того, какъ цнили и любили едора Андреевича (такъ звали камердинера), приведемъ, что когда Богъ послалъ ему сына, многіе почтенные граждане и чиновники такъ долго спорили, кому быть крестнымъ отцомъ, такъ долго не уступали одинъ другому этой чести, что младенецъ могъ быть окрещенъ только на третьи сутки посл появленія своего на свтъ.
Что касается самого Помпея Николаевича, трогательно даже видть: каждое ничтожнйшее изъ его дйствій, каждая фраза, каждое слово, произнесенное мимоходомъ, до сихъ поръ живо сохранились въ памяти гражданъ. Стоитъ заговорить о немъ, лицо каждаго мгновенно просвтлетъ и озаряется веселостію.
Да, счастливъ начальникъ, умвшій вселить такія чувства въ сердца своихъ подчиненныхъ.
Отеческая заботливость Помпея Николаевича дйствительно превосходитъ все, что мы встрчали до сихъ поръ у лицъ, начальствующихъ надъ чмъ бы то ни было. Она простиралась не только на людей, ввренныхъ его надзору, но даже распространялась на постороннихъ, чужестранцевъ и даже иноврцевъ. Такъ, когда персидскій посолъ, прозжая въ Петербургъ, остановидся въ город, гд управлялъ Помпей Николаевичъ, и, знакомясь съ послднимъ, сказалъ ему чрезъ своего переводчика: сколь пріятно видть солнце, озаряющее природу, такъ пріятно видть вельможу русскаго, улыбающагося привтливо послу персидскому, какъ втерокъ колеблетъ втки деревъ и струитъ поверхность водъ, такъ дружба, соединяющая россіянъ и персовъ, выражается во взаимныхъ привтствіяхъ ихъ уполномоченныхъ…’ Помпей Николаевичъ, выслушавъ все это до конца, ласково обратился къ чужестранцу и сказалъ переводчику: ‘спроси, не холодно ли ему было?..’
Чувства сердечной заботливости и отеческаго попеченія, само собою разумется, не дйствовали во вредъ энергіи и сил воли, тамъ, гд встрчалась въ нихъ надобность, энергія и сила воли выказывали себя во всей своей свжести.
Узнавъ случайно, что рабочій народъ и вообще служащій классъ людей часто терпитъ крайнюю обиду при расчетахъ съ хозяевами, особенно купцами и мщанами, Помпей Николаевичъ приказалъ повстить, чтобы съ этого дня каждый человкъ, самаго простого званія, имющій какую-нибудь жалобу,— обращался прямо къ нему. Едва разнесся слухъ объ этомъ по городу, не стало утра, чтобы десятками не являлись просители. Помпей Николаевичъ, несмотря на многочисленность длъ, имлъ, однакожъ, терпніе выслушивать ка,кдаго. Мало того, онъ простиралъ свою заботливость до того, что старался даже здсь воспользоваться случаемъ и незамтно внушать просителямъ, кто бы они ни были, чувство порядка, онъ начиналъ съ того обыкновенно, что разсортировывалъ просителей и ставилъ ихъ въ два ряда, соблюдая, чтобъ они приходились подъ ранжиръ. Посл того, вызвавъ тяжущихся и ставъ между ними, наклонялъ онъ голову на одинъ бокъ и внимательно прислушивался, затмъ наклонялъ голову на другой бокъ и также внимательно прислушивался. Разсмотрвъ такимъ образомъ дло съ двухъ сторонъ, онъ выпрямлялъ голову и обращался къ письмоводителю:
— оминъ, удовлетворить! говорилъ обыкновенно Помпей Николаевичъ.
Посл этого ничто уже не могло поколебать его ршимости.
Удовлетворить! Особенно былъ онъ строгъ, когда жалоба поступала противъ лица купеческаго сословія, онъ не любилъ купцовъ по убжденію и всегда говорилъ:
— Надо держать ихъ въ ежовыхъ рукавицахъ!
Въ послднихъ случаяхъ Помпей Николаевичъ не выслушивалъ даже оправданій, не принималъ никакихъ возраженій. Подозвавъ омина, онъ говорилъ коротко и ясно:
— Удовлетворить!
Справедливый во всхъ случаяхъ своей жизни, онъ не пощадилъ разъ даже перваго купца города и милліонщика Лепехина, на котораго пришла жаловаться кухарка, говоря, что Лепехинъ обсчиталъ ее на цлковый, выдавая ей мсячное жалованье.
— оминъ, вызвать завтра Лепехина! сказалъ Пыщинъ.
Когда на другое утро Лепехинъ явился, Помпей Николаевичъ не позволилъ ему даже рта открыть, онъ сдлалъ шагъ впередъ и грозно ему замтилъ:
— Я вамъ дамъ грабить народъ! Я здсь для порядка! Вы вс мошенники, плуты! Удовлетворить! Безъ разговора! оминъ, удовлетворить!..
Увлеченный справедливостію и участіемъ къ беззащитнымъ бднякамъ, Помпей Николаевичъ въ одномъ только ошибся, онъ не расчелъ, что эти бдняки, поощренные его заступничествомъ, злонамренно имъ воспользуются. Дйствительно, по прошествіи нсколькихъ дней, не стало отъ нихъ отбою, они ползли толпами и, если недоставало мста въ пріемной, крикливо осаждали подъздъ начальника. Длать было нечего, требовалось принять энергическія мры, позванный полиціймейстеръ получилъ приказаніе, чтобы съ этой же минуты каждый, кто явится, забранъ былъ въ часть и крпко высченъ. Этимъ только можно было остановить безпорядокъ и своеволіе.
Во все время управленія своего въ город, Помпей Николаевичъ разъ, можно сказать, взволнованъ былъ досадливымъ чувствомъ, мы приводимъ его здсь какъ исключеніе. Въ одинъ лтній день, на многихъ улицахъ, на канцелярскихъ столахъ и въ лавкахъ перехвачено было множество подкидныхъ листковъ, на которыхъ начертаны были стишки, очевидно направленные противъ Помпея Николаевича, или, врне, противъ его способа ршать дла.
Вотъ эти стишки:
‘Наше судопроизводство.
‘Встань направо!
И онъ подлецъ,— и ты не права!
оминъ! обоихъ посадить!
Ихъ допросить! Мн доложить! Имъ объявить!..’
Досада Помпея Николаевича не столько возбуждалась, конечно, этими ничтожными стишонками, сколько тмъ, что никакъ не могли отыскать негодяя автора, несмотря на то даже, что весь городъ поставленъ былъ на ноги и полиція трое сутокъ какъ угорлая металась, высунувъ языкъ. За исключеніемъ этого случая, дни Помпея Николаевича текли невозмутимо-стройно. Такъ жилъ онъ пять лтъ, распространяя вокругъ себя миръ и порядокъ, водворяя чистоту и спокойствіе, когда вдругъ вызванъ былъ въ Петербургъ, гд получилъ извстіе, что мсто его отдано другому.
Сколько ни старались мы проникнуть тайну неожиданнаго переворота въ служебной карьер Помпея Николаевича, старанія наши оказались тщетными. Самъ Помпей Николаевичъ не могъ дать себ въ этомъ опредлительнаго отчета. Достоврно только то, что удаленіе это вовсе нельзя было считать немилостію.
Новое мсто было тмъ хорошо, говорили эксперты въ дл пріобртенія коронныхъ мстъ, пенсій, арендъ и казеннаго содержанія, тмъ хорошо новое мсто, что, оставляя Помпея Николаевича въ совершенномъ поко, не требуя отъ него никакой дятельности, оно давало отличное жалованье, которое, вмст съ его пенсіей, составляло круглую, увсистую цифру. Говорили, что Пыщинъ въ этой должности будетъ какъ нельзя больше на своемъ мст: — головоломной работы ршительно никакой, только въ сроки получать жалованье,— обязанность, которую выполнитъ онъ со всею аккуратностію, такъ всегда его отличавшею.
Не такъ, однакожъ, смотрлъ, повидимому, на этотъ предметъ Помпей Николаевичъ. Новое мсто, несмотря на весь почетъ свой, равнялось въ глазахъ его не боле, не мене, какъ чистой отставк. Онъ увидлъ, что, переводя его сюда, ему ясно сказали, что въ немъ больше не нуждаются. Человкъ, который чуть ли не съ шестнадцати лтъ привыкъ къ страшной дятельности, привыкъ управлять и повелвать, не могъ, конечно, ужиться съ пассивною ролью человка, для котораго вся дятельность ограничивалась полученіемъ жалованья, обдомъ въ клуб и прогулкою по Невскому проспекту. Для могучей натуры Пыщина дятельность была такою существенною потребностію, какъ масло для лампы, если хотятъ, чтобы она горла, отнимите это масло,— лампа потухнетъ. Такъ было и съ Помпеемъ Николаевичемъ. Въ первые шесть мсяцевъ онъ постарлъ цлыми десятью годами.
Къ этому, надо сказать, много также способствовалъ Петербургъ. Здсь каждый день доставлялъ ему двадцать случаевъ убдиться, что удаленіе его отъ прежней должности равнялось паденію, и что часъ его пробилъ. Иначе нельзя было истолковать себ обстоятельства, что въ клуб, на гулянь, въ обществ,— словомъ, везд, Помпей Николаевичъ встрчался съ молодыми людьми, часто прежними своими подчиненными, которые занимали виднйшія мста и дйствовали на служб, между тмъ, какъ онъ,— онъ, Пыщинъ, былъ отстраненъ отъ всякаго дла. Встрчая, кром того, на каждомъ шагу противорчіе самымъ кореннымъ своимъ убжденіямъ, онъ въ первое время ршился было подать въ отставку и удалиться въ Москву. Разсудивъ, однакожъ, основательно, что мрою этою никому ничего не докажетъ: лишится только значительнаго оклада, разсудивъ, съ другой стороны, что какъ ни пассивна занимаемая имъ должность, она все-таки должность, служба, а безъ службы ему предстоитъ положительно нравственная смерть, онъ отложилъ такое намреніе.
Единственною отрадой почтеннаго старика было прізжать иногда лтомъ въ деревню, не въ ту деревню, которая была по дорог къ Сергю Львовичу, но въ другую, которую Помпей Николаевичъ купилъ подъ Петербургомъ, какъ только ршился не подавать въ отставку. Мирный пріютъ этотъ тшилъ старца.
Тамъ, отдыхая душевно, находилъ онъ удовольствіе вспоминать свою счастливую, но трудовую юность, движимый этими воспоминаніями, движимый также, можетъ-быть, чувствомъ признательности къ покойному благодтелю Аракчееву и желая почтить его память. Помпей Николаевичъ старался устроить въ имніи тотъ же порядокъ, который въ его время былъ въ Грузин. Онъ разбивалъ везд маленькія правильныя клумбы, сажалъ въ линію и въ равномъ разстояніи другъ отъ друга деревья, пробивалъ везд по шнуру линіи, которыя украшалъ тумбочками,— словомъ, проводилъ время въ мирныхъ занятіяхъ, отвчавшихъ его врожденнымъ вкусамъ и наклонностямъ.
Съ крестьянами держалъ онъ себя совершеннымъ отцомъ. Онъ входилъ во вс мелочи ихъ семейнаго и хозяйственнаго быта, лично чинилъ судъ и расправу, заботился объ ихъ дтяхъ, заботился даже о ставяяхъ ихъ жилищъ, требуя, чтобы вс ставни выкрашены были одинаковою краской. Короче сказать, онъ былъ не столько помщикомъ, сколько патріархомъ въ своей деревн.
Вставъ всегда очень рано, обливалъ голову студеною водою и потомъ, обтеревъ всего себя губкой, отчего на полу оставался всегда большой лучеообразный мокрый кругъ съ сухимъ центромъ, Помпей Николаевичъ вооружался складнымъ пальмовымъ аршиномъ и предпринималъ крпительную утреннюю прогулку.
Выступая ровнымъ, размреннымъ шагомъ, онъ неизмнно направлялся сначала къ небольшому полю ржи, которое приказывалъ засвать, повидимому, съ тою лишь цлью, чтобы каждое утро доставлять себ удовольствіе, вымрять аршиномъ, насколько увеличился ростъ хлба. Посл того осматривалъ онъ клумбы, дорожки, столбы, если замчалъ, что гд-нибудь краска отлупилась, или валялась какая-нибудь нечистота,— онъ тотчасъ же отмчалъ это въ особую книжку и, возвратясь домой, отдавалъ приказаніе немедленно исправить безпорядокъ.
Прогулку свою кончалъ онъ обыкновенно тмъ, что проходилъ по улиц и каждый разъ, остановившись,— сегодня передъ одной избою, завтра передъ другой,— требовалъ къ себ хозяйку.
— Здравствуй, матушка, говорилъ онъ, привтливо кивая.
— Здравствуйте, ваше превосходительство.
— Ты хозяйка?
— Я, ваше превосходительство.
— А корова у тебя есть?
— Есть, ваше превосходительство.
— А телята есть?
— Есть, ваше превосходительство.
— И куры есть?
— Есть, ваше превосходительство.
— Сколько куръ?
— Три, ваше превосходительство.
— Мало куръ! А цыплята есть?
— Нтъ, ваше превосходительство.
— Отчего нтъ?
— Собаки поли, ваше превосходительство.
— Не должно быть! Недосмотръ значитъ! говорилъ Помпей Николаевичъ, отечески нахмуривая брови. — А дти есть у тебя?
— Есть, ваше превосходительство.
— Гд они?
— Въ работ, ваше превосходительство.
— Сколько получаютъ жалованья?
— Двадцать рублевъ, ваше превосходительство.
— Береги деньги! внушительно говорилъ Помпей Николаевичъ, посл чего шелъ дале, съ тмъ, чтобы на другое утро распространить свою заботливость, точно такъ же, по порядку, на сосднюю избу.
Устроивъ здсь образцовое хозяйство, онъ задумалъ, ради скуки и развлеченія, сдлать то же самое въ наслдственной деревн. Съ этою цлью взялъ онъ двадцативосьмидневный отпускъ, слъ въ вагонъ желзной дороги и постилъ мста, которыя, по справедливости, всегда будутъ гордиться, что служили ему родиной и первою колыбелью.
Такъ вотъ какую жизнъ велъ въ послднее время человкъ, который боле сорока лтъ удивлялъ своими способностями не только подчиненныхъ, но даже постороннихъ,— который и теперь,— былъ бы только просторъ для его дятельности,— могъ бы оставить еще боле рзкій слдъ своего существованія и прибавить нсколько лишнихъ внковъ къ числу тхъ, которые и безъ того такъ уже пышно обвивали его голову.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.

Сергй Львовичъ снова въ критическихъ обстоятельствахъ и снова теряетъ голову. Петръ Сергевичъ практикуется въ хозяйств.

Утромъ, на другой день посл того, какъ прибылъ въ Дудиловку знаменитый родствепникъ, Петръ Сергевичъ проснулся позже обыкновеннаго. Это произошло вотъ отчего: наканун, какъ только увели дядю Пыщина въ приготовленные для него покои, Петръ Сергевичъ приступилъ къ устройству помщенія для себя собственно: онъ занялъ прежнюю свою комнату во второмъ этаж, на конц коридора, и провозился далеко за полночь, раскладывая книги и разбирая бумаги.
Онъ, вроятно, проспалъ бы еще доле, но его разбудилъ ускоренный шумъ на лстниц, секунду спустя, дверь его комнаты скрипнула и пропустила голову Сергя Львовича.
Съ перваго взгляда пришла ему мысль, что съ отцомъ врно произошла какая нибудь непріятность. Онъ не ошибся, первымъ словомъ Сергя Львовича было:
— Ты видишь меня въ совершенномъ отчаяніи!..
— Что случилось?
— Я просто не знаю, что длать! произнесъ Сергй Львовичъ голосомъ глубочайшей скорби и унынія.
— Что-жъ такое?
— Вотъ! братецъ,— вотъ!.. ороговорилъ Сергй Львовичъ, неожиданно прикладывая ладонь къ губамъ и вдругъ отводя ее на цлую четверть.
— Я все-таки ничего не понимаю…
— Его укусила муха!
— Кого?
— Помпея Николаевича! Узнаю, что онъ проснулся, прихожу къ нему здороваться,— взглянулъ:— вотъ губа!— вотъ!.. подхватилъ Сергй Львовичъ, снова отводя ладонь на четверть отъ губы.
Лицо Сергя Львовича было проникнуто выраженіемъ такого искренняго, душевнаго разстройства, что скоре возбуждало состраданіе и жалость, но какъ быть! Петромъ Сергевичемъ овладло въ эту минуту то невольное чувство, которое заставляетъ смяться, при вид, когда съ человка сорветъ шляпу и унесетъ ее въ воду, или когда кто-нибудь неожиданно шлепнется въ лужу. Сергй Львовичъ не шутя обидлся.
— Не понимаю, чему тутъ смяться! сказалъ онъ, красня. — Ты видишь, какъ меня это безпокоитъ, и смешься!..
— Прости меня, Бога ради! Это совершенно противъ воли… поспшно заговорилъ сынъ, длая надъ собою усиліе,— но ты сказалъ мн объ этомъ такъ неожиданно, я не усплъ очнуться, главное, ты произнесъ это такимъ страннымъ голосомъ…
— Да, теб легко говорить! горячо перебилъ Сергй Львовичъ.— Ты стань на мое мсто, Помпей Николаевичъ пріхалъ всего на какихъ-нибудь два дня — и вдругъ такое несчастіе!..
— Это везд могло случиться…
— Да, но отчего же случилось именно у меня? крикнулъ Сергй Львовичъ, судорожно сжимая кулаки.
— Во всякомъ случа, ты напрасно себя такъ тревожишь, ты нисколько не виновать.
— Нтъ, виноватъ! виноватъ!.. Надо было предвидть такой случай, надо даже все предвидть! Я долженъ былъ устроить ему пологъ, или повсить темныя занавси… Я даже думалъ объ этомъ, но, чортъ возьми,— всего не успешь!..
— Все равно, сердись не сердись,— теперь не исправишь, перебилъ Петръ Сергевичъ,— надо подумать, нельзя ли пособить горю…
— Да что-жъ тутъ сдлаешь?! Я теб говорю:— вотъ! вотъ! — подхватилъ Сергй Львовичъ, повторяя снова свой выразительный жестъ ладонью.— Я такъ обрадовался его прізду, такъ давно ждалъ его: надо же, чтобъ это случилось! Завтра, какъ нарочно, съдутся гости, главное, разумется, съ тмъ и прідутъ, чтобъ взглянуть на него… это очень понятно, что-жъ я скажу имъ? Помпей Николаевичъ очевидно не можетъ показаться въ такомъ вид, онъ наконецъ самъ сказалъ, что не выйдетъ изъ своей комнаты… Проклятая муха! чортъ ее дралъ туда затесаться! укуси она няньку Ульяну или Петра Кондратьевича… нтъ: — туда именно занесла ее нелегкая!..
— Повторяю теб: ты напрасно себя такъ тревожишь, быть-можетъ завтра все пройдетъ, я слышалъ, въ этихъ случаяхъ удивительно помогаетъ примочка изъ холодной воды съ солью…
— Какъ это длается?
— Очень просто: развести соль въ вод, напитать тряпку и прикладывать къ больному мсту…
Сергй Львовичъ крпко притиснулъ раскраснвшійся лобъ ладонью и выбжалъ изъ комнаты. Все это произошло такъ скоро, что Петръ Сергевичъ едва усплъ очнуться, какъ уже каблуки отца застучали по ступенькамъ лстницы.
Минутъ черезъ десять Петръ Сергевичъ былъ одтъ. Въ нижнемъ коридор встртилъ его отецъ.
— Я послдовалъ твоему совту, сказалъ онъ,— приложили! онъ теперь пьетъ чай…
— Ну и прекрасно, увидишь,— вройдетъ! возразилъ сынъ.
Оба вошли въ залу.
Семейство было въ полномъ сбор и окружало чайный столъ. Происшествіе съ дядей Ныщинымъ, но еще боле, вроятно, состояніе духа Сергя Львовича, замтно дйствовали во вредъ веселости. Вс молчали, переглядывались и казались не въ своей тарелк, дти улыбались тогда только, когда отецъ, расхаживавшій какъ маятникъ взадъ и впередъ съ закинутыми за спину руками, отходилъ въ дальній конецъ залы. Зинаида Львовна казалась боле другихъ разстроенною. Взглянувъ на ея голову, на которой каждый волосокъ былъ тщательно подобранъ, гофрированъ и напомаженъ, можно было думать, что она въ это утро готовилась къ чему-то особенному, но вдругъ пришли и обманули ея надежды, ситцевый пеньюаръ, наброшенный на ея плечи и такъ рзко противорчившій тщательному убору головы, краснорчиво подтверждалъ такое предположеніе. Легко также могло статься, что такъ дйствовало на нее скорбное происшествіе съ дядей Пыщинымъ, оно, весьма натурально, должно было вызывать въ ея душ тяжелыя воспоминанія о другомъ гост, который точно такъ же пріхалъ въ Дудиловку и точно такъ же занемогъ.
Софья Алексевна, повидимому, инстинктивно проникала въ тайныя чувства своей подруги и внутренно ей сочувствовала.
Одна Ольга Ивановна, какъ говорится, въ усъ себ не дула. Она была даже веселе обыкновеннаго: это сдлалось замтнымъ посл того особенно, какъ поздоровался съ ней Петръ Сергевичъ. Въ черныхъ глазахъ ея, въ выраженіи лица и даже во всей ея фигур было что-то заигрывающее, туалетъ ея отличался на этотъ разъ безукоризненною свжестію. Горничная Аннушка ршительно не понимала, чему слдовало приписать перемну въ обращеніи гувернантки, капризная и ‘пронзительная’ по обыкновенію, Ольга Ивановна сдлалась вдругъ ласкова, учтиво начала упрашивать горничную выгладить платье, юбки и даже,— чего никогда не было — подарила ей рублевую бумажку!
Петръ Сергевичъ не могъ, конечно, знать такихъ подробностей, онъ не былъ однакожъ ни слпъ, ни близорукъ, въ качеств зрячаго, ему никакъ нельзя было не примтить, что улыбки Ольги Ивановны, ея взгляды и,— кто знаетъ? — быть-можетъ самый туалетъ,— предназначались собственно для него одного.
Не довольствуясь общимъ разговоромъ, Ольга Ивановна поминутно обращалась къ Петру Сергевичу съ вопросами, имвшими явную цль вызвать его на отвлеченную бесду самаго запутаннаго свойства. Посл чаю она нсколько разъ подходила къ нему, разспрашивала, не привезъ ли онъ съ собою новыхъ книгъ, новыхъ журналовъ, и какіе именно. Даже посл, когда Петръ Сергевичъ пошелъ гулять въ садъ, Ольга Ивановна, увлекаемая любознательностію къ наук и литератур, поспшила надть шляпку и пустилась за нимъ вдогонку.
Надо думать, молодой Люлюковъ не чувствовалъ въ это утро особенной потребности къ ученымъ разговорамъ, едва мелькнула вдалек шляпка Ольги Ивановны,— онь быстро юркнулъ въ густую аллею изъ акацій и, ускоряя шагъ, поспшилъ выбраться изъ сада.
Дорогой пришла ему мысль сдлать большую прогулку въ поляхъ, которыхъ онъ такъ давно не видалъ, они были теперь въ полномъ блеск, рожь совсмъ уже дозрла, много если черезъ недлю должно было начаться жнитво. Прежде, однакожъ, чмъ пуститься въ дальній путь, Петръ Сергевичъ нашелъ нелишнимъ зайти домой, запастись сигарами и спичками. Чтобы не терять времени, онъ вышелъ изъ саду боковою калиткой и направился мимо задняго фаса флигеля, гд помщалась прислуга.
— Здравствуйте, батюшка, Петръ Сергевичъ, сказала баба.
Люлюковъ тотчасъ же узналъ въ ней жену кучера Власа, она исполняла въ дом должность прачки и занималась теперь развшиваніемъ блья на веревкахъ, подпертыхъ кольями.
Петръ Сергевичъ поздоровался съ ней и подошелъ къ старух въ ту минуту, какъ она вынимала изъ корзины пару женскихъ чулокъ съ протертыми пятками и продранными кончиками.
— Постой, Дарья, постой, промолвилъ Люлюковъ, остананливая руку, которая готовилась повсить чулки на веревку.— Послушай, неужто чулки эти наши?
— Барскіе, батюшка…
— Быть не можетъ! Помилуй, они вс прорваны, вс въ лохмотьяхъ!.. кто жъ станетъ носить ихъ?
— У мамзели, батюшка, вс такіе-то…
— Такъ, стало-быть, это Ольги Ивановны чулки?..
— Ея, батюшка! У нея три пары, и вс такія-то, а юбки, батюшка, и того хуже, пояснила старуха,— какъ есть одн дырья!..
Воображеніе мигомъ нарисовало Люлюкову Ольгу Ивановну, разодтую съ такимъ изяществомъ въ розовое кисейное платье, съ обшивочками la vieille, съ широкою лентой вокругъ пояса, съ воздушною ‘модести’ на груди, съ ножками, обутыми въ узенькія прюнелевыя ботинки, которыми,— такъ ему показалось,— она особенно хотла пощеголять сегодня.
‘А ну, какъ у ней и тамъ чулки-то такіе же протертые, какъ эти?..’ невольно подумалъ Люлюковъ, приближаясь къ дому. Петръ Сергевичъ самъ потомъ сознавался, что въ эти минуту Ольга Ивановна сдлалась для него не только смшна, но даже жалка и какъ-то противна.
— Въ этомъ случа никакъ нельзя оправдывать ее бдностью, говорилъ онъ тогда Зинаид Львовн, которая со свойственнымъ ей сердолюбіемъ принялась защищать гувернантку,— достало же у нея депегъ накупить нсколько платьевъ, платочковъ, лентъ, колечекъ, достаетъ у нея, наконецъ, времени набивать голову всякою дребеденью подъ предлогомъ развитія, не лучше ли было бы сначала выучиться штопать чулки и потомъ уже пускаться въ отвлеченные предметы и заботиться объ исправленіи человчества!..
Изъ дому Петръ Сергевичъ принялъ прежнее направленіе, но пошелъ уже не черезъ садъ, и полевою дорогой, которая огибала съ этой стороны садъ и вела въ деревню.
Передъ нимъ разстилались на солнц неоглядныя золотистыя поля ржи, мстами перемежеванныя обширными пустырями, отдыхавшими подъ паромъ. Тамъ въ одномъ мст пестрло стадо, лежавшее на отдых, дальше, горизонтъ подергивался словно какою-то дымкой и слегка переливался волною въ знойномъ раскаленномъ воздух, слва, панорама заслонялась зеленою стною яблонь, покрытыхъ плодами.
Поглядывая время отъ времени въ эту сторону, чтобъ отвести глаза отъ солнца, Петръ Сергевичъ невольно спросилъ себя, какая могла быть причина,— помимо крпостного права, разумется,— что прежніе помщики занимались своимъ хозяйствомъ, любили свои деревни, везд воздвигали такія прочныя постройки, разводили огромные сады, рыли канавы, насаживали деревья,— между тмъ, какъ теперь постройки только продаются, а если и длаются, то какія-то жиденькія, словно на одинъ годъ, деревья рубятся, плетни валятся, канавы зарастаютъ?
Мысль эта возбуждена была въ немъ двумя обстоятельствами: онъ съ удивленіемъ замтилъ, что не было уже высокихъ старыхъ березъ, которыми когда-то обсаженъ былъ весь садовый валъ, съ другой стороны, его поразила ветхость загородки: плетень валился вправо и влво, рдко гд подпиралъ его колъ, мстами плетень даже лежалъ на земл, опутанный бурьяномъ и крапивой.
На этомъ мст своихъ хозяйственныхъ размышленій, онъ былъ внезапно прерванъ такимъ страшнымъ хрюканьемъ, что даже вздрогнулъ. Обративъ глаза въ ту сторону, онъ увидлъ трехъ свиней, которыя, расхаживая съ большимъ комфортомъ въ тни яблонь, обшаривали ихъ корни.
— Славный у отца порядокъ, нечего сказать! произнесъ онъ, нотряхивая головою. — Что жъ удивительнаго, что прежде садъ давалъ, говорили, дду дв тысячи,— теперь самъ отецъ разсказываетъ, что радъ радехонекъ, когда получитъ съ него сто рублей!..
Петръ Сергевичъ перешелъ черезъ плетень, вооружился длинною хворостиной и погналъ свиней изъ саду, соблюдая, чтобъ он не разбгались, а держались въ кучк.
Выбжавъ на дорогу, свиньи, подгоняемыя Петромъ Сергевичемъ, направились по прямой линіи къ стаду.
Люлюковъ увидлъ пастуха, который лежалъ на синн, раскинувъ руки и задравъ кверху лицо, облпленное мухами. Онъ спалъ мертвецки и храплъ во всю ивановскую.
Собака разбудила его прежде, чмъ подошелъ къ нему Люлюковъ.
— Вотъ, братецъ, сказалъ Петръ Сергевичъ ровнымъ, веселымъ голосомъ, между тмъ какъ пастухъ, вскочившій на ноги, пялилъ глаза и кланялся,— я сейчасъ выгналъ трехъ свиней изъ барскаго сада: скажи, пожалуста, ты какъ нанимался: стережешь ты одно только крестьянское стадо, или вмст съ нимъ также и нашихъ коровъ?
— Десять коровъ барскихъ тутъ ходятъ… отозвался пастухъ.
— Ты получаешь за нихъ особое жалованье?
— Получаю…
— Сколько?
— По рублю въ лто съ коровы.
— Ну, такъ слушай же, любезный, только слушай хорошенько, чтобы сразу понять въ чемъ дло: если когда-нибудь увижу я свиней въ саду, или вообще тамъ, гд имъ быть не слдуетъ, я всякій разъ буду вычитать изъ твоего жалованья! Это какъ Богъ святъ! Ты ночью что длаешь, примолвилъ онъ,— спишь?
— Сплю, проговорилъ озадаченный пастухъ.
— Стало-быть, днемъ ты должемъ караулить стадо и длать свое дло, а не спать! За то теб и жалованье платятъ, ты думалъ, такъ, здорово живешь, станутъ давать деньги! Если теб трудно угоняться за ними, принайми мальчика, помощника. Такъ помни же, что я сказалъ: чмъ намъ ссориться, мн вычитать у тебя жалованье, теб на меня пенять,— длай-ка лучше свое дло какъ слдуетъ, если не ладно, такъ какъ я сказалъ теб, такъ и сдлаю, хочешь свое добро поберечь,— береги чужое!…
Заключивъ такимъ образомъ, Петръ Сергевичъ повернулся спиною къ пастуху и снова направился къ саду, но взялъ на этотъ разъ значительно праве, чтобы попасть на тотъ конецъ его, изъ-за котораго выглядывала деревня. До послдней было добрыхъ полверсты, чтобы попасть туда, необходимо было перейти узкій, но длинный лугъ, который съ этой стороны отдлялъ садъ отъ полей, знакомая намъ тинистая рчонка проходила въ нижней части сада, посл того уже, какъ дугою окаймляла лугъ, который весною, при разлив, покрывался водою. Трава тутъ была всегда превосходная, Сергй Львовичъ хвасталъ даже, что тутъ больше цвтовъ и клеверу, чмъ травы.
Петра Сергевича удивило, что лугъ этотъ до сихъ поръ не былъ еще скошенъ.
Но такъ уже видно суждено было, что въ это утро долженъ онъ былъ наскакивать на безпорядки отцовскаго управленія. Обративъ глаза къ деревн, онъ увидлъ съ той стороны на лугу чутъ ли не цлый табунъ крестьянскихъ лошадей.
— Безподобное здсь житье, какъ я вижу, только не для отца, конечно! проговорилъ онъ.— Но нтъ, однакожъ, довольно, что я былъ сегодня свинопасомъ, за всмъ не угоняешься, добро, конечно, наше,— но и ноги у меня не чужія!..
Онъ остановился, сдлалъ нсколько шаговъ къ саду, но вдругъ перемнилъ намреніе и направился прямо въ деревню. Въ ту минуту, какъ онъ входилъ въ околицу, съ противоположнаго конца,— подальше деревни,— послышались псни, сопровождаемыя мрнымъ звяканьемъ въ косу, извстный аккомпаниментъ сельскаго хорового пнія.
— Что это, бабушка, за псни такія? спросилъ Люлюковъ у первой встрчной старухи.
— Мужики, батюшка, да бабы съ покоса идутъ… Знать время обдать.
Петръ Сергевичъ пошелъ впередъ. Онъ задерживалъ шаги очевидно съ тмъ намреніемъ, чтобы встртиться съ толпой, когда она вступитъ въ деревню.
Псни и говоръ замтно приближались, вмст съ тмъ, изъ-за лощины все выше и выше цриподнимались грабли и косы, сверкавшія на солнц, запестрли наконецъ платки на головахъ бабъ и двокъ. Немного погодя, можно было уже различать лица и цвтъ бородъ. Надо думать, народъ тоже замтилъ идущаго къ нимъ навстрчу молодого барина. Толпа заволновалась и расширилась, псня смолкла. Петръ Сергевичъ пошелъ ходче. Минуты дв спустя, онъ буквально былъ окруженъ чуть ли не всмъ населеніемъ Дудиловки, вс лзли другъ на дружку, стараясь ближе къ нему протискаться, ближе заглянуть ему въ глаза, большая часть лидъ выражали любопытство. Петръ Сергевичъ замтилъ нсколько бабёнокъ и парней, которые, глядя на него, скалили зубы, толкали другъ друга локтемъ и шептались.
— Здравствуйте, братцы, здравствуйте, бабы! произнесъ Петръ Сергевичъ, приподнимая фуражку.
Со всхъ сторонъ посыпались привтствія.
Больше, впрочемъ, было шума, возни и давки: вс лзли впередъ, тискались и толкали другъ друга.
Нкоторые изъ присутствующихъ, въ томъ числ лысый мужикъ съ соколиными глазами, бывшій староста, выступили впередъ.
— Пожалуйте, батюшка, ручку… сказалъ онъ, осклабляясь и кланяясь.
— Пожалуйте ручку… тутъ же подхватили другіе два мужика и какая-то старая баба.
— Совсмъ, братцы, не надо этого, сказалъ Петръ Сергевичъ, запрятывая руки въ карманы,— руки цлуютъ только на образахъ! Я вотъ что хотлъ сказать вамъ: сейчасъ, проходя черезъ нашъ лугъ, я встртилъ тамъ вашихъ лошадей, я хочу знать, чьи это лошади?..
— едосевы!
— Анъ врешь!
— Анъ твои!
— Степановы!
— Врешь!
— Твои! посьшалось вокругъ перекрестнымъ огнемъ.
— Все равно, братцы, чьи бы он ни были, сейчасъ надо послать кого-нибудь выгнать ихъ оттуда!
Въ толп пробжалъ шопотъ, но въ ту же секунду онъ возвысился и вдругъ со всхъ концовъ раздалось:
— Ступай, твои!
— Врешь,— твои!
— Самъ ступай!
Никто однакожъ не трогался съ мста.
— Что-же вы, братцы, долго ли будете спорить? Я говорю вамъ, чтобы сейчасъ же выгнать лошадей съ моего луга! вымолвилъ Петръ Сергевичъ, возвышая голосъ. — Куда же вы вс теперь бросились? присовокупилъ онъ въ ту же секунду, видя, что человкъ двадцать разомъ бросились къ околиц,— стойте! довольно для этого одного, двухъ ребятъ, ступайте сюда, мн надо переговорить съ вами…
Тутъ онъ остановился и оглянулъ толпу, которая обступила еще плотне и съ большимъ любопытствомъ впилась въ него глазами.
— Вотъ что братцты, началъ онъ твердымъ, спокойнымъ голосомъ,— вы, пожалуйста, зарубите слова мои въ памяти, чтобы потомъ, какъ случай такой выйдетъ, никто не могъ сказать: не знаю, да не слыхалъ! Если вы впередъ станете травить мои луга, мало того: если я увижу хоть одну лошадь или корову у себя на лугу или въ хлб, прошу не гнваться,— я тотчасъ же велю загнать скотину къ себ на дворъ, тогда сами на себя пеняйте: не выпущу ее безъ штрафа!..
— Помилуйте, батюшка Петръ Сергевичъ, заговорили разомъ нсколько человкъ,— усмотрть никакъ нельзя… Это что-жъ такое?.. Мы вами никогда не обижались… Это что-жъ?.. Такихъ законовъ никогда прежде не было…
— Ну, а теперь, братцы,— такъ будетъ!
— Воля милости вашей, только этакъ будетъ оченно ужъ обидпо, это что-жъ будетъ такое? заговорили опять вокругъ,— дло наше сосдское… Другой разъ ваша скотина къ намъ зайдетъ, мы никогда этимъ не обижаемся…
— Въ чужомъ добр никто не указчикъ, какъ знаете, такъ и длайте, перебилъ Петръ Сергевичъ,— любо вамъ пускать къ себ скотину,— пускайте, только, мой совтъ, коли хотите послушать, мой совтъ вотъ какой: хватайте и мою скотину, коли къ вамъ зайдетъ, какой штрафъ я съ васъ возьму, такой и съ меня берите…
— Какъ это можно! Смемъ ли мы такъ супротивъ васъ длать! сказалъ бывшій староста.
— Ну, это, братецъ, вздоръ! тутъ же отрзалъ Петръ Сергевичъ,— не смешь то, что по закону слдуетъ, а смешь то, что противъ закона: смешь рубить чужой лсъ, смешь травить чужіе луга! Знаемъ мы все это! Батюшка былъ добръ съ вами, вотъ вы и вздумали, что вамъ все позволено, все можно… все ваше, бери, тащи чужое, какъ свое собственное!..
— Эхъ, батюшка Петръ Сергевичъ! воскликнулъ бывшій староста,— кто-жъ и миловать-тонасъ станетъ, какъ не ваша милость? Вы надъ нами Богомъ утверждены: вы наши отцы, мы ваши дти!..
— Ну, это опять, братецъ, вздоръ! Вы не дти наши, мы не отцы вамъ, никогда такими и не были! Это все бабы выдумали.
Въ толп кое-гд засмялись.
— Какъ же такъ, батюшка… Нтъ, такъ ужъ Богомъ уставлено: вы наши отцы, мы ваши дтки! лукаво упорствовалъ староста.— Вотъ все единственно, вы къ намъ теперь пожаловали, въ вотчину вашу,— такъ-то мы вамъ вс, батюшка, возрадовались! Потому… оченно вами довольны… право слово, продли Богъ вка ваши… потому, оченно мы васъ любимъ…
— Это ужъ какъ есть…
— Батюшка, пожалуйте ручку! проговорила опять та же старуха.
— Оченно вами довольны, батюшка,— вс довольны, оченно мы васъ любимъ… умасливали также другіе изъ близъ стоявшихъ.
Нкоторые, настоятельне прежняго, начали просить поцловать ручку.
Но Петръ Сергевичъ снова засунулъ руки въ карманы и ограничился тмъ только, что объявилъ, что самъ радъ ихъ видть, и явись только случай,— докажетъ имъ на дл, что любитъ ихъ не притворно, но истинно.
— Такъ помните же, братцы, что я вамъ сказалъ. Законъ опредлилъ по уставной грамот,— которое ваше, которое мое,— пусть каждый свое добро знаетъ, пусть каждый свое и оберегаетъ! Какъ я не смю по закону, по правд, тронуть колоса въ вашемъ пол, такъ и вамъ не дамъ прикоснуться къ моему добру… Передъ тмъ какъ я лошадей вашихъ нашелъ на моемъ лугу, я выгналъ изъ моего сада вашихъ свиней, которыя портили яблони…
— Зврь такой, Петръ Сергевичъ, никакъ не устережешь его… самая что ни есть безпокойная тварь… У насъ у самихъ вс огороды перекопали…
— Ну, это ваше дло! Я у себя этого не позволю, очень понятно, что пастухъ одинъ за всмъ не угоняется… Но что, напримръ, длаютъ у насъ вотъ эти! эти! эти! подхватилъ Петръ Сергевичъ, указывая на ребятишекъ, которые тотчасъ же попрятались,— только баклуши бьютъ! заставьте ихъ стеречь по очереди! Такъ, такъ-то, братцы, уговоръ лучше денегъ! добавилъ онъ, снова возвышая голосъ,— слово мое крпко: какъ сказалъ такъ и сдлаю! А пока прощайте, и вамъ время обдать, и мн также! заключилъ онъ, выходя изъ толпы, которая торопливо дала ему дорогу.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ,

въ которой Сергй Львовичъ получаетъ значительное облегченіе и неожиданную радость. Гости начинаютъ съзжаться.

Въ то время какъ Петръ Сергевичъ приближался къ дому, отеуъ его расхаживалъ въ зал, увидвъ сына изъ оконъ, Сергй Львовичъ торопливо выбжалъ къ нему навстрчу.
Лицо Сергя Львовича выражало обычную свою суету и озабоченность, на этотъ разъ, однакоже, въ чертахъ его замтно меньше проглядывало унынія и тревоги.
— Я везд искалъ тебя, душа моя! Ну, спасибо, спасибо! заговорилъ онъ, пожимая руку сыну.— Твой совтъ оказался въ самомъ дл очень дйствительнымъ: стало припадать, замтно припадаетъ!.. заключилъ онъ, выразительно нажимая верхнюю губу ладонью.
— Увидишь, завтра ничего не будетъ… Все пройдетъ!
— Дай-то Богъ, дай Богъ!.. Онъ очень не въ дух, и это понятно… Ты гд былъ?
— Такъ, прогуливался…
— Знаешь: у насъ гости… неожиданно перебилъ Сергй Львовичъ.
— Какъ, уже?..
— Да, понятно, братецъ, всмъ любопытно его видть… ты одинъ не принимаешь этого…
— Кто же пріхалъ?
— Берендева, Лизавета Ивановна…
— Наша судейша?
— Да, только одна, безъ мужа, дла его задержали, онъ завтра будетъ.
Въ зал Петръ Сергевичъ встртилъ Ольгу Ивановну, она расхаживала по зал съ закинутыми назадъ руками.
— Вы гуляли? спросила она, покрываясь румянцемъ безо всякой видимой причины.
— Да, прошолся для моціону, у меня голова болитъ…
— Ахъ, не хотите ли одеколону?.. Это отлично помогаетъ, я сейчасъ принесу вамъ, заботливо вымолвила Ольга Ивановна, длая шагъ впередъ, при чемъ выставилась впередъ узенькая ножка, обтянутая щегольскою ботинкой.
— Нтъ, нтъ, покорно благодарю, такъ пройдетъ! поспшилъ отвтить Петръ Сергевичъ, подумавъ въ то же время: ‘А ну, какъ подъ этою хорошенькой ботинкой дырявые чулки? Наврно такъ, прачка сказала: всего три пары и вс одинаково въ лохмотяхъ!..’
— У васъ гостья, Петръ Сергевичъ, вы это знаете? подхватила Ольга Ивановна.
— Да, отецъ сказывалъ…
— Жалю васъ, искренно жалю… произнесла Ольга Ивановна, устремляя на него интересные глаза.
— Почему?
— Вамъ сейчасъ придется занимать эту повседневную посредственность! Это одинъ изъ тхъ жалкихъ образчиковъ человчества, о которыхъ, помните, я вамъ говорила…
— Это давнишняя моя знакомая! возразилъ Люлюковъ, направляясь въ гостиную.
Тамъ сидли его мать, Зинаида Львовна и госпожа Берендева.
Послдняя полулежала на диван, въ разслабленной какой-то поз, и обмахивала себя веромъ. Въ гостиной вовсе не было жарко, кром того, Лизавета Ивановна была замчательно прохладно одта относительно плечъ и спины, он сквозили изъ-подъ кисеи, но такъ уже принято у ней было, на основаніи свтскихъ правилъ, ею изобртенныхъ, что свтская дама, гд бы она ни сидла: въ гостиной, у себя дома или у чужихъ, непремнно должна ‘для контенансу’ держать въ правой рук лорнетку, веръ или шитый платокъ, мелкія уздныя дамы недаромъ называли ее гордячкой и аристократкой.
Лизавета Ивановна представляла изъ себя довольно субтильную даму, которую по одежд и особенно издали,— всегда можно было цринять за шестнадцатилтнюю двочку,— но у которой, тмъ не мене, сынъ брилъ уже бороду и говорилъ такимъ басомъ, что вс вздрагивали. Она была такого нжнаго сложенія, что всегда представлялась какимъ-то вздохомъ, вылетающимъ изъ кисеи, она вся какъ бы испарялась и улетучивалась. Мужъ и домашніе ходили вокругъ нея на цыпочкахъ, кашляли и чихали не иначе, какъ въ ладонь. Она очень любила новости, но разспрашивая о нихъ или сообщая ихъ (она то и другое длала съ одинаковымъ удовольствіемъ),— употребляла самыя деликатныя выраженія, согласовавшіяся съ нжностію и деликатностію ея натуры, она, напримръ, никогда не ршилась бы сказать: такая-то дама завела интригу, но всегда смягчала выраженіе, говоря: такая-то дама завела ‘предметъ’ или чаще: ‘objet’… Казалось, она жила для того только, чтобы полулежать на кушетк и принимать разслабленныя позы, выставляя впередъ свою ножку: она убждена была и даже громко высказывала убжденіе, что иметъ самую маленькую ножку въ губерніи. Стоило заговорить въ ея присутствіи о женскихъ ногахъ, Лизавета Ивановна приходила тотчасъ въ безпокойство, или, врне, приходила въ безпокойство ея нога и нечаянно выставлялась впередъ до самой щиколки,— точно на перекличк: ‘Сидоръ’ — ‘Здсь!..’
Дтскій туалетъ ея служилъ какъ бы эмблемой ея дтскихъ чувствъ и желаній. Такъ, въ город любители устроили однажды спектакль въ пользу бдныхъ. Лизавета Ивановна ни за что не хотла помститься въ первый рядъ, она нашла, что тамъ душно, жарко, тсно, и потребовала, чтобъ ей поставили между первымъ рядомъ и оркестромъ особое кресло, на которомъ она расположилась, держа въ правой рук платокъ и веръ, а въ лвой — лорнетку. Само собою разумется, многіе этимъ даже обидлись и тотчасъ же пустили слухъ, что судейша помстилась такимъ образомъ, желая отличить себя отъ остальныхъ, въ качеств первой дамы посл предводительши, но чего не сочинятъ! Спектакль этотъ не обошелся, однако, безъ приключенія,— какъ все, что затвается въ уздахъ.
Сынъ Лизаветы Иваповны исполнялъ роль Бурдюкова (играли сцену Гоголя, ‘Тяжба’), онъ, надо замтить, какъ дв капли воды похожъ былъ на мать, которая, сказать по совсти, была очень дурна собою. Случилось такъ, что едва только Лизавета Ивановна заняла свое мсто (пьеса уже началась, но судейша, руководимая свтскими своими правилами, нарочно пріхала къ этому времени),— случилось такъ, что въ самую эту минуту, сынъ ея, то-есть, Бурдюковъ, выступилъ на авансцену и произнесъ слдующую фразу: ‘Когда покойница рожала, подойди къ окну баранъ, и нелегкая подстрекни его заблеять…’
При этомъ вс прыснули, многіе не могли даже удержаться и громко засмялись.
Съ Лизаветой Ивановной сдлался нервный припадокъ, ее долго не могли оттереть никакимъ спиртомъ.
— Мсье Пьеръ,— здравствуйте,— bonjour!.,.произнесла Лизавета Ивановна, какъ только молодой Люлюковъ показался въ дверяхъ.
Она протянула ему руку,— такую же сухую, какъ птичья лапка — и, томно прищуривъ глаза, осмотрла его съ головы до ногъ, послднее сдлано было съ тою цлью, чтобъ осмотрть покрой его платья и потомъ заказать точно такое же мужу,— человку, о которомъ Лизавета Ивановна непрестанно заботилась, стараясь, наружно по крайней мр, придать ему видъ свтскаго человка, нельзя было иначе, не надо было забывать, что за отсутствіемъ предводителя, Берендевъ исполнялъ его должность.
Съ первыхъ же словъ, Лизавета Ивановна забросала Люлюкова разспросами о Петербург и столичной жизни, но такъ тонко, однакожъ, что можно было думать, ей все это очень хорошо извстно и она говоритъ объ этомъ разв для того только, чтобъ освжить свои воспоминанія. Жалобы на деревенскую скуку и стованія противъ общества узднаго города полились каскадомъ, въ который, время отъ времени, то Зинаида Львовна, то Софья Алексевна прибавляли свою струйку.
Такъ продолжалось во время обда и даже посл обда. Петръ Сергевичъ дйствительно заслуживалъ сожалнія, какъ выразилась Ольга Ивановна. Но какъ быть: встать и утечь отъ Лизаветы Ивановны, которая тараторила безъ умолку,— значило натолкнуться на Ольгу Ивановну, которая караулила его въ зал, какъ вы бейся — приходилось выбирать изъ двухъ золъ меньшее: или свтскую уздную болтовню судейши, или отвлеченныя умозрительныя бесды Ольги Ивановны, онъ выбралъ меньшее, разумется, и остался въ гостиной съ Берендевой.
Къ счастію, довольно еще часто заглядывалъ туда Сергй Львовичъ. Появленіе его всякій разъ дйствовало какъ-то освжительно, давало новый вспрыскъ разговору и вносило въ него веселость.
— Ну, что, какъ больной? спрашивали обыкновенно присутствующіе, какъ только онъ показывался въ дверяхъ.
— Да, какъ онъ?.. подхватывала всегда Зинаида Львовна, выказывая при этомъ особенное участіе.
— Слава Богу, лучше, гораздо лучше! возражалъ Сергй Львовичъ всякій разъ боле и боле радостно.
Посл того онъ длалъ таинственный знакъ сыну, отводилъ его къ окну или въ уголъ и, выразительно прикладывая палецъ къ верхней губ, шепталъ торопливо: — ‘припадаетъ! замтно припадаетъ!’
Онъ впередъ объявилъ, что ни за что не ршится сообщить постороннимъ настоящую причину, заставляющую дядю Пыщина скрываться отъ взоровъ публики, дло понятное: Помпей Николаевичъ рисковалъ быть поставленъ въ комическое положеніе, чего никакъ не слдовало допускать, взявъ въ соображеніе, что этимъ могло нарушиться должное къ нему уваженіе.
— Ты не знаешь еще провинціи, сказалъ онъ какъ-то сыну,— здсь изъ мухи слона сдлаютъ!..
— Неужто скажутъ, что его слонъ укусилъ?..
— Скажутъ, увряю тебя, скажутъ! отъ нихъ все станется!..
Во время чая, посл того, какъ подали уже свчи, явились новые гости. Они подъхали такъ тихо, что присутствіе ихъ было замчено тогда только, какъ они вошли въ залу, гд сидли дти и Ольга Ивановна.
То были два помщика, среднихъ лтъ, два пріятеля,— Францъ Ивановичъ Мерзенгеймеръ и Карлъ Ивановичъ Гаденбургъ.
Въ общемъ они были даже нсколько похожи другъ на друга: оба были блокуры, оба съ пунцовыми щеками и глазами мутно-голубоватаго цвта: разница состояла въ томъ, что фигура Мерзенгеймера тякулась въ вышину, и лобъ его, приплюснутый съ боковъ, обличалъ постоянно тревожное состояніе мыслей, тогда какъ фигура Гаденбурга сплющивалась, и лобъ его, очень выпуклый, носилъ вс знаки невозмутимаго мыслительнаго спокойствія.
Несравненно большую разницу представляли ихъ судьба и характеры.
Мерзенгеймеръ, служившій когда-то поручикомъ въ армейскомъ полку и имвшій тогда всего-на-все одинъ чемоданъ, который едва вмщалъ его мундиръ, дв рубашки и головную щетку (сапожныя колодки привязывались обыкновенно веревкой къ верху чемодана),— неожиданно женился на единственной дочери довольно зажиточной вдовы-помщицы. Деревенская скука, говорятъ, была главною побудительною причиной, заставившею двушку отдать руку поручику Мерзенгеймеру. Мудренаго нтъ, въ деревн любовь вообще очень не взыскательна. Неизвстно, способствуютъ ли тому особенныя свойства воздуха, или просто скука,— но только въ деревн сердце пріобртаетъ всегда значительную долю мягкости и всегда охотно превращается въ какой-то тоскующій паразитъ, готовый прилпиться къ любой корк, чтобы пустить въ нее свой ростокъ.
Достойно замчанія, что посл женитьбы своей Францъ Ивановичъ сдлалъ надъ собою словно нравственную какую-то разсортировку, имвшую тотъ конецъ, что вс дрянныя свойства свои, которыхъ было очень много, отдалъ жен, а хорошими, въ которыхъ оказывался значительный недочетъ, предоставилъ пользоваться обществу. Не было сосда услужливе, любезне и обходительне Мерзенгеймера. Заболвалъ ли у кого зубъ или голова,— онъ стремительно летлъ на помощь: въ карманахъ его сосди всегда могли найти мятныя лепешки, рецепты отъ разныхъ болзней и даже коробку съ гомеопатическою аптечкой. Для людей онъ былъ весь медъ и патока и готовъ былъ, кажется, каждую минуту принести себя въ жертву изъ угожденія каждому. Жену, между тмъ, держалъ онъ въ ежовыхъ рукавицахъ и обходился съ нею такъ круто, что вс дивились только, какъ она не хлопочетъ о разводной. Приводили даже фактъ, что, узжая изъ дому (что случалось безпрерывно), Мерзенгеймеръ запиралъ ящикъ отъ чая и сахара и бралъ всегда ключъ съ собою.
Карлъ Ивановичъ Гаденбургъ представлялъ въ этомъ отношеніи самый разительный контрастъ. Единственный наслдникъ хозяйственнаго помстья (отецъ его былъ акушеръ),— онъ женился на бдной двушк, которая страшно взяла его въ руки. Вотъ какъ было дло.
Жила-была очень обднвшая помщица и съ нею множество дочерей уже въ нкоторой степени заматерлыхъ. Когда Карлъ Ивановичъ влюбился въ младшую изъ нихъ и сдлалъ предложеніе, княгиня и княжны Киргитуйскія (такимъ титломъ и фамиліей пользовалось обднвшее семейство) не вдругъ изъявили согласіе: одной стороны ихъ страшилъ msalliance — сынъ акушера! съ другой, и это главное, останавливала ужасная неразвитость Гаденбурга. Ему не сказали, однакожъ, ни да, ни нтъ, и предложили выждать два года, подъ тмъ предлогомъ, что требовалось короче ознакомиться съ его душевными качествами. Надо полагать, однакожъ, въ семейств кнлгини дло съ бракомъ было уже втайв ршено, потому что съ того же дня вс сестры наперерывъ принялись развивать Гаденбурга, заставляя его перечитывать, почти вытверживать наизусть критическія статьи нашихъ журналовъ за послднее десятилтіе. Но такъ какъ, съ одной стороны, развитіе подвигалось очень туго, съ другой стороны, уходили лта невст,— ршено было сдлать свадьбу раньше положеннаго срока, съ тмъ, однакожъ, чтобы, посл торжества, тотчасъ же всмъ приняться доразвивать молодого. Семейство Киргитуйскихъ, не медля ни минуты, перехало въ домъ Гаденбурга, благодаря денежнымъ средствамъ, позволившимъ теперь дйствовать просторне, приступлено было немедленно къ выписк всхъ журналовъ безъ исключенія. Все это ни къ чему не повело, однакожъ, вскор Киргитуйскія ясно увидли, что, съ одной стороны, обманулись въ своихъ ожиданіяхъ. Гаденбургъ, понукаемый женою, тещей и свояченицами, не только не обнаруживалъ успховъ въ развитіи, но даже день-ото-дня туплъ и замтне сбивался съ толку. Дружбу Мерзенгеймера и Гаденбурга объясняли тмъ только, что оба сходились, чтобы наговориться всласть на родномъ язык.
Когда Францъ Ивановичъ и за нимъ Карлъ Ивановичъ вошли въ гостиную, Сергя Львовича тамъ не было.
— Софь Алекеевн свидтельствую свое нижайшее почтеніе! любезно произнесъ Францъ Ивановичъ, отвшивая пружинный поклонъ, то-есть низменный, но какъ-то вдругъ расправлявшійся.
— М-м-м… свое почтеніе… отозвался, какъ эхо, Гаденбургъ, застнчиво выступая впередъ.
Затмъ Мерзенгеймеръ поздоровался съ Зинаидой Львовной и Лизаветой Ивановной.
Карлъ Ивановичъ повторилъ вс движенія своего пріятеля.
Берендева протянула имъ обоимъ руку, какъ лицамъ, которыхъ близко знаешь, но которымъ не даешь большой цны. Она изумительно постигала вс эти оттнки.
— Вы, господа, уже, кажется, знакомы… проговорила хозлйка дома, переводя лужоные глаза свои отъ гостей къ сыну.
— Помилуйте, какъ же! подхватилъ съ подслащенною радостію Мерзенгеймеръ,— рдко только имемъ удовольствіе встрчаться… Давно ли въ нашихъ краяхъ?.. Но вотъ, кажется, съ кмъ Петръ Сергевичъ не знакомъ еще! подхватилъ онъ, рекомендуя Карла Ивановича.
Петръ Сергевичъ пожалъ обоимъ руки и придвинулъ имъ стулья.
— Какъ здоровье вашей супруги? спросили въ одинъ голосъ Софья Алексевна и Зинаида Львовна, обращаясь къ недоразвившемуся Гаденбургу.
— Покорно благодарю… очень хорошо…
— Мадамъ Гаденбургъ, вмшалась Берендева,— иметъ, кажется, намреніе подарить насъ скоро маленькимъ сосдомъ…
— Четвертымъ по счету! пояснилъ Мерзенгеймеръ.
Гаденбургъ ничего не сказалъ, только покраснлъ.
— Ну, а ваша жена что подлываетъ? спросила судейша, отнесясь къ Францу Ивановичу.
— Ничего особеннаго, возразилъ тотъ разсянно,— по обыкновенію сидитъ дома, никуда не вызжаетъ… Такой ужъ, знаете, уединенный характеръ… Но гд же Сергй Львовичъ? спросилъ онъ очевидно желая замять рчь.
— Онъ сейчасъ здсь былъ… сказалъ Петръ Сергевичъ.
— Вотъ онъ! подхватила Зинаида Львовна.
— Здравствуйте, господа! закричалъ еще изъ залы Сергй Львовичъ,— вотъ это можно назвать любезностью съ вашей стороны! добавилъ онъ, появляясь уже въ гостиной съ протянутыми руками,— впрочемъ, Францъ Ивановичъ всегда любезенъ и аккуратенъ! Бьюсь объ закладъ, что онъ подбилъ Карла Ивановича пріхать сегодня, вы подъхали, однакожъ, такъ тихо, господа, что я даже и не слыхалъ… Что это? произнесъ онъ неожиданно, видя, что Францъ Ивановичъ суетливо рылся въ боковомъ карман сюртука.
— Вотъ что-съ! отвчалъ тотъ, подавая ему письмо съ какою-то вычурною любезностію.
— Откуда?
— Со станціи, прозжая мимо съ Карломъ Инановичемъ, я веллъ остановиться и зашелъ спросить, не было ли тутъ писемъ: на мою долю ничего не оказалось, было только одно на ваше имя, я и захватилъ его.
— И отлично сдлали! Искреннее вамъ за то спасибо!.. Отъ кого бы это было?.. проговорилъ Сергй Львовичъ, разламывая печать и вриближаясь къ свчк.— Ба! Липецкой! воскликнулъ онъ, взглянувъ на подпись.— Извините, mesdames, извините, господа… я сейчасъ… заключилъ онъ, суетливо приступая къ чтенію.
Съ каждою секундою лицо его свтлло и въ моргавшихъ глазахъ проступало больше радости. Наконецъ, онъ напалъ уже, видно, на такой пунктъ, который переполнилъ восторгомъ его сердце и не позволилъ дольше скрывать чувства.
— Господа, онъ будетъ къ намъ завтра!.. Вы знаете, конечно, что Липецкой назначенъ къ намъ губернаторомъ?.. Объ этомъ такъ давно носились уже слухи, да, онъ назначенъ, и завтра будетъ къ намъ обдать!.. Но я вамъ лучше прочту, подхватилъ Сергй Львовичъ, обводя всхъ сіяющими глазами,— вотъ что онъ пишетъ:
‘Сердечно уважаемый… м-м-м… завтра (такого-то числа) ду я принимать въ свое управленіе вашу губернію, дорога почти касается вашего имнія, станція отъ васъ всего въ шести верстахъ. Не хочу прохать мимо, не пожавъ руки Софьи Алексевны и вашей. Мн слишкомъ хорошо памятны дружескія отношенія, которыя связывали васъ съ покойнымъ отцомъ моимъ… Поздъ останавливается на вашей станціи всего на пять минутъ и въ два часа, я отправлю дальше багажъ, а самъ пріду навстить васъ. Будьте такъ добры, пришлите къ тому времени экипажъ. Цлую ручки Софь Алексевн, а васъ сердечно обнимаю… Преданный вамъ душевно…’ гм… и такъ дале… — О, я никогда въ немъ не сомнвался! съ увлеченіемъ заговорилъ Сергй Львовичъ, моргая глазами, въ которыхъ блеснула влага,— я всегда истинно, душевно любилъ его! подхватилъ онъ, забывая, врно, что въ послдній разъ видлъ его десять лтъ назадъ, когда тотъ прізжалъ къ отцу въ отпускъ,— это истинно прекраснйшій и благороднйшій человкъ, я убжденъ, вся губернія раздлитъ мое мнніе! Да, я очень этимъ доволенъ… очень обрадованъ… Спасибо еще разъ, добрйшій Францъ Ивановичъ! Помнишь ли ты его, Sophie? Помнишь этого молоденькаго офицера, сына добрйшаго Ильи Петровича? Я же, помнишь, такъ еще хлопоталъ, лтъ двадцать назадъ, когда дло шло объ опредленіи его въ корпусъ. И вотъ онъ теперь губернаторъ! (Тутъ Сергй Львовичъ выставилъ нсколько грудь и повелъ плечами). Да, губернаторъ! Впрочемъ, онъ такъ блистательно служилъ, такъ блистательно отличался во всхъ отношеніяхъ, что ничего тутъ нтъ удивительнаго!… Да, я буду очень радъ его видть!.. Думаю, ему особенно также пріятно будетъ встртить у насъ Помпея Николаевича… Потому что, вы знаете, конечно, господа, замтилъ какъ бы мимоходомъ Сергй Львовичъ, обращаясь къ сосдямъ,— Помпей Николаевичъ Пыщинъ, дядя жены, у насъ теперь…
— Я слышалъ, что онъ у васъ будетъ, но не зналъ, что онъ уже здсь… проговорилъ удивленный Мерзенгеймеръ.
— Помилуйте, онъ здсь уже со вчерашняго дня! сказалъ Сергй Львовичъ такимъ тономъ, какъ будто дло шло о прошломъ мсяц,— да, я увренъ, Липецкой встртитъ его здсь съ особеннымъ удовольствіемъ… Заслуги Помпея Николаевича, высокое положеніе… Но кто жъ этого, впрочемъ, не знаетъ? Кому не лестно пожать руку такому замчательному человку!..
При этомъ Францъ Ивановичъ невольно покрутилъ головою и обтянулъ жилетъ. Несмотря на свою независимость, несмотря на свою врожденную гордость, приправленную еще гордостью голаго эстляндскаго поручика, который вдругъ сдлался достаточнымъ русскимъ помщикомъ, Францъ Ивановичъ питалъ въ душ слабость умиляться, обомлвать, даже, какъ говорили, ‘ползать въ ногахъ’ передъ всякимъ величіемъ.
— Гд же его высокопревосходительство?.. спросилъ онъ, чувствуя въ эту минуту какое-то особенное уваженіе къ дому Люлюковыхъ.
— Онъ не такъ-то здоровъ сегодня и потому остался въ своей комнат, возразилъ Сергй Львовичъ.
На этомъ мст онъ остановился, взглянулъ на сына, таинственно указалъ на верхнюю губу и мигнулъ ему, давая знать, что все идетъ благополучно.
— Что съ нимъ?.. Если нужно что-нибудь его высокопревосходительству,— вы знаете, Сергй Львовичъ, я готовъ съ величайшимъ удовольствіемъ… Вамъ извстно, я всегда имю даже при себ гомеопатическую аптечку…
— Нтъ, благодарю васъ, авось безъ этого обойдется… У него нсколько болитъ голова, теперь ему гораздо лучше, онъ уже легъ въ постель и кажется даже заснулъ… возразилъ Сергй Львовичъ, приступая тутъ же къ исчисленію заслугъ Помпея Николаевича и въ то же время пересыпая ихъ, для разнообразія, подробностями объ успхахъ его на поприщ общественной дятельности.
Петръ Сергевичъ, конечно, ни въ чемъ не противорчилъ отцу. Время отъ времени только, когда Сергй Львовичъ заходилъ уже черезчуръ далеко, онъ старался уравновсить похвалы, возносимыя Пыщину, вставляя нсколько словъ въ пользу заслутъ Липецкого. Францъ Ивановичъ, но обыкновенію своему, совершенно соглашался съ Сергемъ Львовичемъ, когда тотъ говорилъ о Пыщин, и совершенно опять соглашался съ Петромъ Сергевичемъ, когда тотъ заводилъ рчь объ Липецкомъ. Софья Алексевна и Зинаида Львовна горячо стояли за перваго, Берендева замтно склонялась на сторону послдняго.
Одинь Гаденбургъ не высказалъ своего мннія. Онъ молчалъ во все время, краснлъ, пыжился, потуплялъ глаза, приподнималъ ихъ неожиданно, какъ бы собираясь что-то спросить, часто съ этою цлью длалъ напряженныя усилія, потиралъ лобъ, но все-таки не произносилъ слова.
Часъ спустя посл ужина, гости и хозяева лежали въ своихъ постеляхъ, огни везд были погашены, и ‘верзила’, окутанный съ одной стороны непроницаемымъ мракомъ, съ другой, освщенный полнымъ мсяцемъ, величественно рисовался посреди полей, окружавшихъ Дудиловку.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ.

Надежды Зинаиды Львовны неожиданно разрушаются. Новыя лица.

На другое утро солнце освтило чистое безоблачное небо. Сергй Львовичъ, укладываясь спать наканун, не даромъ, видно, лишній разъ перекрестился и сказалъ себ: ‘Дай только Богъ, чтобы погода не сыграла завтра какой-нибудь скверной штуки!’
День общалъ быть прекраснымъ.
Поля весело улыбались, ярко освщалась зелень стараго сада, и еще ярче сверкала роса, убиравшая листья своими алмазными каплями. Птицы, какъ бы предчувствуя, что въ этотъ день произойдетъ что-то особенное, словно сговорились наканун и наполнили окрестность звонкимъ пніемъ.
Все это, само собою разумется, значительно пріободрило Сергл Львовича и пріятнйшимъ образомъ подйствовало на расположеніе его духа. Онъ веллъ разбудить себя какъ можно раньше. За одинъ разъ выбрившись и одвшись, чтобы потомъ не терять на это времени, онъ бережно, на цыпочкахъ, прокрался къ комнат, занимаемой камердинеромъ блистательнаго дяди.
Камердинеръ, котораго, скажемъ мимоходомъ, откармливали на убой, какъ борова, былъ уже на ногахъ, въ настоящую минуту онъ занимался тмъ, что ваксилъ сапоги его превосходительства.
— Еще не просыпался! сказалъ онъ, какъ только Сергй Львовичъ высунулъ голову въ дверь.
— Ну, что, какъ?.. Не замтилъ ли, братецъ? спросилъ Сергй Львовичъ, врикасаясь пальцемъ къ верхней губ.
— Не замтилъ, спятъ повернувшись къ стн, отвчалъ камердинеръ.
Посл этого, первымъ дломъ Сергя Львовича было позвать повара. Часъ по крайней мр црошелъ въ совщаніяхъ касательно разныхъ перемнъ блюдъ и пока не былъ окончательно утвержденъ и улаженъ весь порядокъ обда. Затмъ потребовалось полчаса, чтобы бгло осмотрть садъ и переговорить съ Петромъ Кондратьевичемъ относительно угощенія кучеровъ и лакеевъ прізжихъ гостей, снабженія лошадей овсомъ и сномъ,— словомъ, относительно такого рода распоряженій, чтобы въ этотъ день все ликовало и радовалось.
— Вотъ еще что, заключилъ Сергй Львовичъ, передъ тмъ, чтобы отпустить Петра Кондратьевича,— какъ пойдешь по деревн, скажи, пожалуй, мужикамъ и бабамъ, что если хотятъ посмотрть на генерала, пусть идутъ, могутъ даже пть псни!.. Можешь даже передать, что будетъ имъ три ведра вина…
Все это сказано было очень внушительно, хотя въ пріемахъ Сергя Львовича явно проглядывало желаніе показать, что мысль эта пришла ему такъ только, мимоходомъ.
На часахъ было уже семь, когда онъ вернулся домой. Тамъ пока еще везд царствовала тишина, только въ дальнемъ конц нижняго коридора, гд располагались комнаты дяди, время отъ времени скрипли сапоги камердинера. Зная, что дядя иметъ обыкновеніе вставать очень рано, и не сомнваясь, что онъ уже на ногахъ, Люлюковъ прямо прошелъ къ его двери. Въ это самое время изъ нея выходилъ камердинеръ.
— Всталъ Помпей Николаевичъ?
— Встали, чай кушаютъ, отвчалъ лакей. Сергй Львовичъ пріотворилъ дверь.
— Можно войти? спросилъ онъ умягченнымъ донельзя голосомъ.
— Войди! возразилъ коротко и сухо генералъ. Помпей Николаевичъ сидлъ въ широкихъ креслахъ подл окна и пилъ чай, онъ совсмъ уже былъ одтъ, выбритъ, вытертъ губкой, спрыснутъ водою и приглаженъ. Все было въ порядк, кром только верхней губы, на которую обратился, конечно, первый взглядъ Сергя Львовича, опухоль значительно уменьшилась, но все не настолько еще, чтобы нельзя было ее не замтить,— обстоятельство, придавшее лицу генерала особенную какую-то надутость и угрюмое, крайне несообщительное выраженіе.
Люлюковъ почувствовалъ боле чмъ когда-нибудь неловкость въ присутствіи дяди Пыщина, онъ поспшилъ однакожъ подавить въ себ такое чувство и произнесъ съ самымъ привтливымъ, веселымъ видомъ:
— Добраго утра, Помпей Николаевичъ, какъ почивали?
— Изрядно, поздравляю! присовокупилъ генералъ, приставляя къ рук собесдника два пухлые, коротенькіе пальца.
— Благодарю васъ! проговорилъ Люлюковъ, пожимая съ чувствомъ эти два пальца. — Да, да, прибавилъ онъ меланхолически,— да, какъ подумаешь, Сонечк моей еще стукнулъ годъ, еще лишній годъ!
— А сколько лтъ? спросилъ генералъ, косясь въ окно.
— Сегодня сорокъ четыре года!
— Изрядно!.. сказалъ генералъ.— Помню вотъ какую… примолвилъ онъ, опуская ладонь къ полу.
Не сомнваясь ни секунду, что воспоминанія прожитого времени могутъ только усилить и безъ того уже мрачное настроеніе для Пыщина, Сергй Львовичъ поспшилъ перемнить разговоръ. Онъ счелъ даже не лишнимъ прибгнуть къ другимъ, боле дйствительнымъ мрамъ. Онъ началъ съ того, что предложилъ легкую прогулку по саду. Такъ какъ это не взяло, Сергй Львовичъ убдительно сталъ упрашивать пройтись хоть до его кабинета, какъ ни ничтоженъ былъ такой переходъ, онъ все-таки давалъ возможность сдлать нсколько шаговъ, обстоятельство, которымъ никакъ не слдовало пренебрегать Помпею Николаевичу, человку, привыкшему каждое утро длать моціонъ. Генералъ согласился не прежде, какъ Сергй Львовичъ убдилъ его, что въ дом вс еще спятъ и никто ихъ не встртитъ. Какъ только они отправились, Люлюковъ приказалъ перенести чай въ кабинетъ, на томъ основаніи, сказалъ онъ, что Помпею Николаевичу покойне будетъ посидть здсь, пока будутъ убирать его комнаты. Чтобы не было опасеній со стороны встрчъ, Сергй Львовичъ поспшилъ даже запереть на ключъ дверь изъ кабинета въ гостиную. Имя въ виду одно только: во что бы ни стало развлечь и разсять мрачное настроеніе дяди Пыщина, Сергй Львовичъ приступилъ тотчасъ же къ исполненію своего намренія.
— Я еще не сообщалъ вамъ, Помпей Николаевичъ, заговорилъ онъ, стараясь придать своему лицу самое веселое выраженіе,— не сообщалъ еще вамъ: вчера получилъ я неожиданно новость, вчера, какъ только вы уснули, мн привезли письмо отъ Липецкого.
— Какого Липецкого?
— Вы его знаете, Помпей Николаевичъ, того самаго Липецкого, который шесть лтъ назадъ, посл крымской кампаніи, сдланъ былъ генераломъ… и такъ хорошо пошелъ…
— Знаю! круто перебилъ Пыщинъ. — Мать, говорятъ, содержала пансіонъ въ Москв, брала по сту рублей съ двочекъ….
— Подробности эти мн неизвстны, я зналъ ее, когда она жила еще здсь, дйствительно, она очень тогда нуждалась… Онъ назначенъ къ намъ губернаторомъ и будетъ сегодня у насъ…
Сергй Львовичъ тутъ только спохватился, тутъ только увидлъ, какого далъ маху мимо своей цли.
Брови генерала насупились, подбородокъ и нижняя губа выставились впередъ. Онъ сдлался угрюмъ, какъ Эльбрусъ передъ грозой.
— Шаркунъ! Голышъ!.. разразился наконецъ Помпей Николаевичъ, задтый, какъ видно, за самое живое мсто.— Такое нынче время, любезнйшій. Безъ роду, безъ племени, будь только молодъ да боекъ,— вотъ и дорога!.. Мы ужъ не годимся, любезнйшій!.. Студенты да шаркуны нами нынче командуютъ, любезнйшій!..
— Какъ это можно?.. энергически отвергъ Люлюковъ, внутренно ужасаясь тому, что самъ надлалъ.— Какъ это можно?.. Нтъ, Помпей Николаевичъ, позвольте вамъ сказать, вы въ этомъ случа ошиб… напрасно, то-есть, такъ думаете! Никто изъ насъ не забылъ, да и не забудетъ заслугъ тхъ лицъ, которыя… какъ вы, напримръ, сорокъ лтъ служили отечеству… Мы вс, да, вс мы, вс смотримъ на васъ съ уваженіемъ и высоко васъ почитаемъ… Карьера этихъ современныхъ дятелей, какъ ихъ называютъ, пока еще впереди, не извстно еще, что-то они намъ покажутъ, чмъ отличатся… Вы, Помпей Николаевичъ, вы уже сдлали блистательно свое дло!.. Нтъ, вы напрасно такъ думаете, Помпей Николаевичъ, подхватилъ Сергй Львовичъ, чувствуя, что теперь или никогда настала минута исправить промахъ,— нтъ, напрасно, скажу боле, извините меня, несправедливо… Да, вотъ какъ-съ, я вамъ доложу: стоило только сказать мн, что вы будете, вс сосди, вс лица — старыя и молодыя, даже дамы, все это встрепенулось и выразило живйшее желаніе васъ видть! Я бы желалъ, чтобы вы при этомъ присутствовали. Это былъ совершеннйшій восторгъ! Вотъ даже, на что ужъ простой народъ — мужики, и т, какъ узнали о вашемъ прізд, отбою не даютъ… вс, вс ршительно хотятъ васъ видть и отдать вамъ дань высокаго уваженія… Вы, впрочемъ, сами убдитесь въ этомъ сегодня, когда съдутся гости…
— Неловко! сказалъ Пыщинъ, издали указывая пальцемъ на губу.
Мысль, что дядя не покажется гостямъ, повергла Сергя Львовича въ крайнюю степень смущенія и тревоги. Онъ началъ краснорчиво убждать и доказывать, что опухоль совсмъ уже не замтна и даже при этомъ нсколько разъ нагнулся, какъ бы желая сказать: ‘да гд же она въ самомъ дл? Гд-жъ эта опухоль, которую, при всемъ желаніи, нельзя даже увидть…’
— Неловко! упорствовалъ генералъ.
— Ей-Богу же ничего! Право ничего! твердилъ Сергй Львовичъ, даже красня отъ напора убдительной силы.
Бесда эта не прерывалась никакимъ шумомъ извн и внутри дома. Никто еще не просыпался. Единственнымъ исключеніемъ въ настоящемъ случа опять-таки была Зинаида Львовна. Она открыла вжды немного погодя посл того, какъ возсталъ отъ сна Сергй Львовичъ.
Пробужденіе ея точно также сопровождалось самими пріятными впечатлніями. Небо былъ такъ чисто и лучезарно, зелень, обрызганная росой, дышала такою свжестью, птички такъ весело пли…
Подъ такими впечатлніями сама она встрепенулась. какъ птичка, и рзво оставила свое двическое ложе, взглядъ, брошенный въ зеркало, стоявшее подъ извстными тремя портретами, задрапированными чернымъ крепомъ, пришелся какъ нельзя больше кстати: онъ замтно подйствовалъ въ пользу ея счастливаго настроенія духа. Не медля секунды, Зинаида Львовна приступила къ туалету.
Если Сергю Львовичу понадобился часъ времени, чтобъ установить порядокъ обда, Зинаид Львовн, весьма натурально, потребовалось никакъ уже не меньше на то, чтобы привести въ порядокъ и установить сложныя комбинаціи касательно прически головы и еще больше времени на то, чтобы привести эти комбинаціи въ исполненіе.
Оставалось теперь привести въ исполненіе другую, быть-можетъ, еще сложнйшую операцію: оставалось пустить въ ходъ новый кольлъ-кремъ, пудру и губную помаду, купленные на-дняхъ у Вуиса на Кузнецкомъ мосту, если принять въ соображеніе, что римскій носъ Зинаиды Львовны, ея щеки и шея потребовали сорока лтъ, чтобы придти въ настоящее положеніе, всякій согласится, я думаю, не легко было, въ какіе-нибудь полчаса, заставить все это помолодть на двадцать лтъ по крайней мр.
Взявъ во вниманіе ранній часъ утра, она разсудила, однакожъ, что успетъ этимъ заняться, она вспомнила, что, прощаясь вчера съ Сергемъ Львовичемъ, совершенно забыла спросить у него новое платье, которое выписалъ онъ изъ Москвы для Софьи Алексевны. Самъ Сергй Львовичъ говорилъ, что платье это необходимо должно было лежать на стул передъ постелью жены и остановить на себ ея вниманіе, какъ только она откроетъ глаза. Зинаида Львовна тмъ больше сочувствовала этой мысли, что къ илатью этому приготовила новый воротничокъ и рукавчики.
Движимая нжнымъ, дружескимъ чувствомъ, она торопливо встала со стула, наскоро набросила старый капотъ, прошла тихонько по коридору и начала спускаться съ лстницы, поминутно останавливаясь и поглядывая черезъ перила, изъ предосторожности, чтобы, Боже сохрани, кто-нибудь не увидалъ ее въ такомъ костюм,— съ причесанною головой, но лицомъ не приведеннымъ еще въ порядокъ.
Къ Сергю Львовичу она настолько уже привыкла, что не пугалась его.
Но везд было покойно, никого не было видно. Зинаида Львовна смле спустилась внизъ. Подойдя къ боковой двери кабинета, она вдругъ услышала за собою шаги: встрепенувшись, какъ испуганная газель, Зинаида Львовна смлымъ движеніемъ руки распахнула дверь и влетла въ кабинетъ въ ту самую секунду, какъ Сергй Львовичъ убдительно доказывалъ именитому родственнику, что опухоль на губ его вовсе не замтна.
Зинаида Львовна испустила пронзительный крикъ и бросилась къ двери, которая въ тотъ же мигъ захлопнулась, мысль, что замокъ двери всегда такъ крпко защелкивался, что съ нимъ приходилось биться цлыхъ полчаса,— молніей пронеслась въ ея голов, она стремительно кинулась къ другой двери, но та оказалась запертою. Зинаида Львовна снова взвизгнула и закрыла лицо руками, распахнувшійся неожиданно капотъ заставилъ ее опять взвизгнуть и быстро прикрыть грудь руками.
При появленіи Зинаиды Львовны, генералъ поднялся на ноги и приложилъ ладонь къ губ. Сергй Львовичъ раскрылъ удивленные глаза и въ первую секунду совершенно растерялся, онъ тутъ же однакожъ оправился, подбжалъ къ Зинаид Львовн, шепгулъ ей ободрительно:— ‘ничего!’— кашлянулъ, и, обратясь къ дяд, сказалъ:
— Это наша дальняя родственница… институтская подруга жены моей… вамъ жена о ней говорила…
— Очень пріятно… глухо пробормоталъ генералъ, насупивъ брови и все еще держа ладонь на губ.
— Вы вроятно вомните добрйшаго Льва Захаровича Зюзюкина… продолжалъ пояснять смущенный Сергй Львовичъ.— Это ея отецъ… Она его дочь… Но, Зиночка, успокойся ради Бога.
— Оставьте меня….выпустите отсюда… со слезами на глазахъ, задыхаясь отъ волненія, простонала Зинаида Львовна, оставивъ одну руку на груди и быстро закрывая другою лицо,— выпустите… мн длается дурно…
— Ей длается дурно!.. произнесъ Сергй Львовичъ, пугливо бросаясь къ двери.
На этотъ разъ ему какъ-то посчастливилось, скобка уступила при первой нажимк,— и Зинаида Львовна выскользнула какъ вихрь въ коридоръ.
— Странно!.. замтилъ генералъ, отнимая ладонь.отъ губы.
— Непостижимо! Непонятно, зачмъ она ворвалась сюда! промолвилъ Люлюковъ. — А! видно, насчетъ женинаго платья! спохватился онъ въ ту же секунду,— я приготовилъ жен сюрпризъ, новое платье, и забылъ вчера отдать его… Она врно за нимъ…
— Начинаютъ однакожъ вставать… я пойду къ себ… сказалъ генералъ.
— Но вы выйдете къ намъ, Помпей Николаевичъ!.. убдительно подхватилъ Сергй Львовичъ,— столько лицъ желаютъ васъ видть… Столько лицъ нарочно съдутся…
— Посмотримъ! сказалъ генералъ, направляясь въ свои комнаты.
Въ дом, въ самомъ дл, начинало обнаруживаться движеніе. Пока двигалась еще только прислуга. Ходили лакей и горничная Берендевой (она никогда не вызжала безъ такой свиты), ходилъ лакей Мерзенгеймера (послдній былъ выпрошенъ Люлюковымъ для прислуги во время обда), затмъ — нянька Ульяна, Петръ, горничная Аннушка и проч.
Часъ всеобщаго пробужденія въ помщичьихъ домахъ, когда заночевываютъ гости, вообще сопровождается всегда большой суетой прислуги. Начать съ того: никому не хочется итти за водой, это служитъ обыкновенно первымъ предлогомъ недоразумній и ссоръ между домашними лакеями и назжими. Вы сами, я думаю, не разъ замчали, съ какою осторожностію лакеи утромъ подавали вамъ умываться, это длалось съ тою цлію, чтобъ осталось больше воды для другого гостя, а если нтъ такого, то все равно, чтобы сберечь ее на завтра. Но кром воды, мало ли еще другихъ поводовъ къ возн и суматох.— ‘Скоре, скоре давайте полотенце…’ — ‘Барыня спрашиваетъ полотенце.’ — ‘Да, много у насъ полотенецъ-то! Зачмъ своихъ не берете!’ — ‘Гд у васъ умывальникъ? Баринъ спрашиваетъ мыться… давай скорй умывальникъ!..’ — ‘Какъ же, найдешь, сейчасъ! Здсь и лоханки не добудешь…’ — ‘Ахъ, батюшки, да какъ же быть? Ахъ!’ — ‘Ступайте въ сни: я, кажись, вечоръ видлъ умывальникъ за дверью, ступай, пока другой не взялъ!..’ — ‘Ну, что ты ее морочишь: бпе на верхъ, я его на окн видлъ подъ канареечною клткой…’ — ‘Ахъ ты Господи!’ — ‘Гд у васъ вакса?’ — ‘Спроси у Ивана!’ — ‘Иванъ, гд вакса?’ — ‘Семенъ взялъ!’ — ‘Воды, скорй горячей воды, баринъ хочетъ бриться…’ — ‘Горячъ больно: подождетъ! плиту еще не нагрвали…’ — ‘А какъ же утюгъ-то? Ахъ, барыня спрашиваетъ воротнички… ахъ!!..’ — и проч., и проч. Короче сказать, извстный порядокъ барскихъ старыхъ домовъ, отличающихся гостепріимствомъ: были бы гости упитаны стерлядками и упоены тончайшими голафитами, а тамъ, какъ гости будутъ спать, какъ будутъ умываться, какъ… и прочее, объ этомъ гости должны уже сами заботиться!
Пока слуги возились такимъ образомъ въ нижнемъ этаж ‘верзилы’, вверху происходила также возня, по только совсмъ другого рода.
Новорожденная Софья Алексевна пробудилась, но вмсто того, чтобъ увидть сюрпризное платье и услышать поздравительныя рчи,— она увидла заплаканное лицо своей подруги и услышала ея раздирающіе вопли.
Дти, совсмъ уже одтыя и готовыя идти съ поздравленіями, услышавъ плачъ въ комнат матери, стремительно туда побжали, къ нимъ вскор присоединился Петръ Сергевичъ, за нимъ тотчасъ же явилась Ольга Ивановна, въ ту же секунду прибжалъ впопыхахъ Сергй Львовичъ. Вс общими силами принялись успокоивать Зинаиду Львовну, не забывая въ то же время поздравлять Софью Алексевну, такъ что, въ первую минуту, положительно нельзя было составить себ отчета въ томъ, что тутъ происходило. Увщанія взяли наконецъ верхъ, вс обратились къ Зинаид Львовн, прося ее остановить слезы и рыданія и убждая ее, какъ он неумстны въ такой день, когда все должно было ликовать и радоваться!
По обыкновенію своему, Зинаида Львоина выказала ангельскую кротость, она не хотла только слушать Сергя Львовича, она говорила, что посл его поступка… короче сказать, онъ самъ долженъ былъ понять, чего могъ онъ ожидать посл такого поступка со стороны дружескаго чувства той, которая… но довольно, она не хотла даже досказывать мысли. Напрасно Сергй Львовичъ старался убдить ее, что ни въ чемъ не виноватъ, что самъ тогда очень отороплъ и смутился, она ничего не хотла слушать. Не довольствуясь громкими изъявленіями своего негодованія, она даже мысленно повторяла себ, что между ею и Люлюковымъ произошелъ разрывъ, котораго не исправитъ теперь сама могила.
Время между тмъ проходило: съ минуты на минуту надо было ждать, что гости, започивавшіе въ дом, выйдутъ въ гостиную, пронесся даже слухъ, что туалетъ Берендевой приближается къ конду. Надо было также спшить итти внизъ по другой причин: въ это утро, по принятому обычаю, долженъ былъ совершиться молебенъ, Сергй Львовичъ заказалъ его къ десяти часамъ нарочно съ тмъ, чтобы выгадать больше времени.
— Вотъ что, душа моя, озабоченно сказалъ Сергй Львовичъ, явившійся полчаса спустя къ жен, съ тмъ, чтобы вести ее внизъ,— дядя заупрямился и ршительно не хочетъ показаться гостямъ раньше обда, уговори его, убди, иначе весь день будетъ манкированъ!.. Главное, убди его, что ничего не замтно! добавилъ онъ, выразительно дернувъ себя за правый усъ.
Проводивъ жену въ комнату дяди, Люлюковъ поспшно вернулся въ гостиную, гд засталъ уже Берендеву, Мерзенгеймера и Гаденбурга, ихъ занималъ Петръ Сергевичъ.
Сергй Львовичъ обнаружилъ удивительное соображеніе и распорядительность, заказавъ молебенъ къ десяти часамъ. Не успла кончиться служба, какъ уже начали, одинъ за другимъ, съзжаться гости.
Первыми явились судья и исправникъ. Они пріхали вмст.
едоръ Андреевичъ Шлыковъ (такъ звали исправника) былъ человкъ громаднаго роста, толщины соотвтственной, съ лицомъ багроваго и даже синеватаго цвта, черными курчавыми волосами, опухшими заспанными глазами и широкимъ придавленнымъ носомъ, издававшимъ постоянно какое-то сопнье. При малйшемъ движеніи, краска бросалась ему въ голову, онъ пыхтлъ и отдувался, длаясь тогда весьма похожимъ на большой горшокъ, изъ котораго крутымъ бугромъ выступаетъ перекипвшая каша. Касательно избранія его въ настоящую должность, господами дворянами, говоря безъ лести, руководила самая благородная, филантропическая цль, имъ хотлось опредлить къ мсту и дать средства къ существованію собрату, обремененному четырнадцатью человками дтей. Самъ едоръ Андреевичъ смотрлъ на свою должность съ такой точки зрнія, что прежде всего требовалъ оставить его въ поко. Со стороны этого кроткаго человка вопросъ: какъ исполнить дло? былъ заклятымъ врагомъ вопроса: какъ не исполнить дла? едоръ Андреевичъ, впрочемъ, очень хорошо себя чувствовалъ. Въ три года, вставъ три раза со стула,— разъ, чтобы встртить архіерея, два раза, чтобы встртить губернатора, онъ получилъ дв награды и взялъ маленькаго Станислава.
Павелъ Павловичъ Берендевъ имлъ видъ тщедушнаго, тощаго, плохо выкормленнаго чиновника. Несмлая и прилизанная наружность его справедливо всегда возмущала аристократическія чувства Лизаветы Ивановны. Что онъ роблъ передъ женою, тутъ нтъ ничего удивительнаго, несравненно достойне замчанія, что Павелъ Павловичъ, человкъ совершенно независимый по состоянію и правившій столько лтъ почетную должность, роблъ, нмлъ и обливался потомъ въ присутствіи каждаго, сколько-нибудь значительнаго лица. Такъ, разъ онъ прибжалъ впопыхахъ къ предводителю, прося его разршить вопросъ: слдуетъ ли ему ждать губернатора у заставы и быть при шпаг? И когда предводитель сказалъ, что нтъ въ этомъ никакой надобности, что дло встрчи касается скоре исправника и городничаго, Павелъ Павловичъ все-таки не послушалъ, онъ простоялъ въ одномъ мундир шесть часовъ сряду, отчего схватилъ такой жестокій флюсъ (онъ же былъ подверженъ флюсамъ), что три недли пролежалъ въ постели. Первымъ словомъ его, какъ только пожалъ руку Люлюкову, было спросить:
— Пріхалъ ли его высокопревосходительство?
— Еще третьяго дня! Я васъ съ нимъ познакомлю! Вы его увидите! восторженно сказалъ Сергй Львовичъ.
Увренность въ его голос объяснялась тмъ, что, заглянувъ, минуту назадъ, въ комнату дяди, онъ увидлъ его мундиръ, разложенный на диван.
Сергй Львовичъ, сіявшій отъ радости, поспшилъ тутъ же сообщить извстіе о Липецкомъ, который назначенъ къ нимъ губернаторомъ, теперь это врно, потому что самъ Липецкой писаль ему вчера объ этомъ, и сегодня будетъ сюда обдать.
— Насъ уже извстили объ этомъ, вы потому видите насъ въ мундир, сказалъ судья, пожимая губами,— мы съ тмъ и пріхали, чтобы въ два часа хать на станцію встрчать его превосходительство.
— Прекрасно, и оттуда вмст ко мн обдать!
При слов: ‘обдать’, исправникъ встрепенулся.
— Мы такъ и разсчитывали, глухо произнесъ онъ.
Вслдъ за Берендевымъ и Шлыковымъ подъхало семейство Дроздовыхъ. Оно было очень многочисленно и состояло, во-первыхъ, изъ самого господина Дроздова, сдого, нахмуреннаго помщика, похожаго на стараго римскаго трибуна (какъ ихъ изображаютъ обыкновенно наши художники на своихъ академическихъ программахъ), но на самомъ дл, такого же скучнаго, какъ петербургскій осенній день, во-вторыхъ, состояло оно изъ супруги его, Анны Ефимовны, больше, впрочемъ, извстной подъ именемъ ‘матери Гамлета’. Названіе основывалось на томъ, что вс актрисы, исполнявшія эту роль, отличались большею частію почтенными лтами и такою же почтенною тучностью, въ ея взгляд и походк, кром того, было даже что-то трагическое. Взглянувъ на ея талію и затмъ переведя глаза на ея дочь, никто не удивлялся, что она могла произвести на свтъ такое дюжее дтище. Мамзель Титишь (такъ звали въ семейств старшую дочь) уже нсколько лтъ металась какъ угорлая и кусала свои подушки отъ желанія выйти замужъ, она принадлежала къ числу тхъ барышень неопредленнаго возраста, которыя говорятъ: ‘тогда’, упоминая о чемъ-нибудь бывшемъ за десять лтъ, и ‘перестаньте’, когда вы вовсе не думали начинать, бутюндамуры были самымъ замчательнымъ украшеніемъ ея лица. За нею слдовалъ братъ, гимназистъ, лтъ пятнадцати, смотрвшій какъ-то косо исподлобья и весьма похожій на маленькаго озлобленнаго хорька.
Но самою замчательною личностью, прибывшей съ Дроздовыми, безспорно былъ гувернеръ ихъ дтей — Порфирій Павловичъ Мурзахановъ.
Это былъ человкъ лтъ двадцати пяти, съ волосами блдно-грязнаго цвта, лицомъ гемороидальнаго свойства и красными пальцами грязнаго вида, узенькія, блдныя губы его непріятно какъ-то подергивались въ углахъ: знакъ ненасытнаго, но подавленнаго самолюбія, мутные срые глаза какъ-то презрительно прищуривались, поглядывая свысока, нехотя обращались даже къ тмъ, кто говорилъ съ нимъ, выраженіе лица его было въ высшей степени надутое, самонадянное, оно обличало чувство величайшей увренности въ самомъ себ и сознаніе неизмримаго превосходства надъ остальными смертными.
Петръ Сергевичъ зналъ Мурзаханова нсколько лтъ тому назадъ въ университет. Но они не сошлись съ первой встрчи.
Мурзахановъ принадлежалъ тогда къ кружку людей, которые напивались по принципу, желая доказать тмъ свое сочувствіе къ вопросу о народности. Если кто-нибудь въ ихъ кругу начиналъ пить не шутя и превращался въ стельку, объ немъ говорили, что виною всему русская натура, съ которою, ради неизмримой широты ея, никакой нтъ возможности совладать.
Просторъ этихъ широкихъ натуръ уживался, однакожъ, очень хорошо въ крошечныхъ, затхлыхъ, грязныхъ и душныхъ компатахъ, гд крпко пахло тулупомъ, гд нердко случалось находить въ углу блинъ, завалявшійся съ прошлой масленицы. Широта натуры отлично также уживалась, съ другой стороны, со взаимнымъ обожаніемъ десятка людей и безусловнымъ поклоненіемъ одного другому: ‘Ты, Вася, великъ!’ — ‘Нтъ, ты, Петя, великъ!’ и т. д.
Иногда, впрочемъ, кром водки, освжали они себя еще другимъ способомъ: это называлось собственно уже духовнымъ, нравственнымъ освженіемъ, сведя знакомство съ ямщикомъ или дворникомъ, они зазывали его къ себ, и, пропустивъ съ нимъ третью, четвертую, услаждали себя созерцаніемъ могучей, цлой, непорочной натуры, стараясь, въ то же время, наговориться съ нею ‘по душ’.
Потомъ Мурзахановъ принялъ неожиданно другое направленіе, принялся уничтожать авторитеты и откровенно говорилъ, что считать себя выше другихъ, уважать свое мнніе, какое бы оно ни было, выше мннія другого, есть первый долгъ каждаго человка, которому сколько-нибудь доступно самоуглубленіе. Онъ тогда уже рдко сталъ посщать лекціи, говоря, что тамъ нечего слушать.
Въ настоящее время, Петръ Сергевичъ мене чмъ когда-нибудь могъ имть надежду обратить на себя вниманіе Мурзаханова. Начать съ того, что Мурзахановъ снова перемнилъ направленіе. Коренное убжденіе его заключалось теперь въ томъ, что Россія неминуемо погибнетъ, если въ самомъ скоромъ времени не принять мръ для ея спасенія. Мры, проповдуемыя Мурзахановымъ, не совсмъ отвчали основной мысли: основная мысль дышала новизною и свжестью, тогда какъ мры,— если не измняетъ намъ память,— были уже пущены въ ходъ тысяча восемьсотъ шестьдесятъ три года назадъ, имеипо при цар Ирод, разница состояла въ томь, что тогда дло шло объ истребленіи младенцевъ, тогда какъ здсь предлагалось истребленіе людей, начиная отъ старчества до зрлыхъ лтъ исключительно.
Приведеніе въ дйствіе старой этой системы истребленія допущено было въ настоящемъ случа, вроятно, потому только, что время не позволяло изобрсти ничего нове, такъ какъ Россія улсе стояла на краю погибели.
Одна добродушная провинціальная дама, которой Мурзахановъ передалъ когда-то свои убжденія, не шутя перепугалась.
— Ахъ, Боже мой! произнесла она,— какъ же это? Значитъ, вс наши помщики и чиновники, вс лица, которыя занимаютъ какія-нибудь должности, даже въ Москв и Петербург… вс они будутъ истреблены и погибнутъ…
— Вс, ршительно! Потому что все это гнило и требуетъ обновленія.
— Но, Боже мой, какъ же такъ… останется государство… говорила дама, все боле и боле пугаясь.
— А мы-то на что? сказалъ Мурзахановъ,— мы управимъ!
— Да какъ же такъ… я все не понимаю… Вотъ въ чужихъ краяхъ государствомъ управляютъ все больше пожилые и опытные люди… Какъ же у насъ тогда будетъ? Молодые люди по большей части еще неопытны…
— Какъ только гнилье вонъ, и мы заступимъ его мсто, вы увидите, какъ пойдетъ дло!
Кром новаго этого направленія, Мурзахановъ былъ недоступенъ Петру Сергевичу еще по другой причин.
Разговаривая утромъ съ Берендевой, Петръ Сергевичъ узналъ, что Мурзахановъ, давно отвергшій все существующее, занимается теперь очень серьезно сочиненіемъ покой религіи. Очевидно, посл этого, нечего уже было и подступать къ нему.
Петръ Сергевичъ, движимый больше любопытствомъ, не утерплъ, однакожъ, онъ приступилъ уже къ первымъ вопросамъ, но въ эту самую минуту все вокругъ заволновалось и пришло въ движеніе. Разнесся слухъ, что идетъ его высокопревосходительство.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ.

Дв звзды, изъ которыхъ одна значительно теряетъ свой блескъ и склоняется къ горизонту.

Дйствительно, въ дальнемъ конц залы послышались тяжелые, размренные шаги, казалось, выступала статуя командора въ послднемъ дйствіи ‘Донъ-Жуана’.
Въ самую минуту, какъ Помпей Николаевичъ Пыщинъ, сопровожднемый Сергемъ Львовичемъ, выходилъ изъ коридора въ залу,— дворъ огласился псней и въ растворенныхъ окнахъ ярко запестрла толпа двигавшагося народа.
— Видите ли, Помпей Николаевичъ, даже они,— они вамъ радуются!.. воскликнулъ Люлюковъ.
Но онъ ошибался, дудиловцамъ было совершенно все равно, они побжали бы на барскій дворъ съ тмъ рвеніемъ, если бы сказали имъ, что тамъ будутъ показывать барана съ золотыми рогами, курицу, которая пропоетъ птухомъ и т. д. Дло было не въ этомъ, однакожъ: эффектъ произведенъ, и встрча удалась какъ нелъзя боле.
Замедливъ на секунду шагъ, чтобы показаться народу и кивнуть головою, Помпей Николаевичъ Пыщинъ направился дале, подобравъ плечи, выгнувъ спину и выставивъ впередъ грудь, онъ тмъ же ровнымъ, размреннымъ шагомъ вступилъ въ гостиную и, остановясь по середин, отвтилъ общимъ поклономъ на реверансы и поклоны присутствующихъ.
Посл того онъ еще круче приподнялъ плечи и еще выпукле выставилъ грудь.
Заглянувъ въ эту секунду въ гостиную, можно было подумать,— павлинъ вошелъ нечаянно въ курятникъ.
Представленіе началось, какъ только дамы, окончивъ свой реверансъ, заняли прежнія мста свои, а мужчины, разогнувъ спины, собрались вс въ одну кучу,— за исключеніемъ, впрочемъ, Мурзаханова и его питомца, гимназиста Дроздова, послдніе незамтно выюркнули въ залу.
Софья Алексевна представила дяд дамъ, Сергй Львовичъ приступилъ къ мужчинамъ, онъ началъ по старшинству, съ судьи, разумется.
Пыщинъ положилъ въ ладонь оторопвшаго судьи два неразогнутыхъ пальца и слегка наклонилъ на бокъ голову, какъ бы готовясь что-то выслушать.
— Нашъ исправникъ! продолжалъ Сергй Львовичъ, простирая руку съ особеннымъ какимъ-то вывертомъ по направленію къ Шлыкову.
На этотъ разъ Пыщинъ ограничился только снисходительнымъ взглядомъ и спросилъ:
— Гд вы прежде служили? въ драгунахъ?
— Никакъ нтъ, ваше высокопревосходительство…
— Въ кирасирахъ?
— Никакъ нтъ, ваше высокопревосходительство, до настоящей моей должности нигд не служилъ, произнесъ Шлыковъ, длаясь синимъ отъ одышки.
— Странно! сказалъ генералъ.
Онъ представить себ не могъ, чтобы человкъ такого роста и сложенія нигд не служилъ, и прежде всего, конечно, ему пришла мысль о драгунахъ и кираспрахъ. Вообще говоря, Помпей Николаевичъ представить себ не могъ человка не служашаго и тмъ мене могъ себ представить человка никогда не служившаго.
Представленія продолжались и, наконедъ, дошла очередь до Мерзенгеймера, который попалъ какъ-то подъ конецъ, хотя и совался постоянно впередъ. Отвшивая низкій поклонъ, такъ что руки его повисли по бокамъ, какъ втви плакучей березы, Францъ Ивановичъ въ то же время слдилъ украдкой за каждымъ движеніемъ генерала, приготовляясь почтительно схватить его руку, какъ только тотъ ее протянетъ, но такъ какъ этого не случилось, Мерзенгеймеръ, разгибаясь постепенно, просменилъ нсколько шажковъ назадъ,— какъ это длаютъ актеры, когда ихъ вызываютъ.
По окончаніи церемоніи, Помпей Николаевичъ повернулся всмъ корпусомъ и занялъ приготовленное ему мсто не далеко отъ окна.
Въ тотъ же мигъ начали разносить шоколадъ.
Это было очень кстати, потому что разговоръ ршительно не завязывался. Напрасно Сергй Львовичъ усиливался, какъ говорятъ, соединить, слить общество, напрасно перебгалъ онъ отъ одной группы къ другой, напрасно поощрялъ своихъ сосдей, мигая на стулья, умышленно разставленные невдалек отъ именитаго дяди: ничего не помогало.
Величавая сановитость Помпея Николаевича такъ съ перваго раза всхъ озадачила, повергла всхъ въ такой благоговйный трепетъ,— что никто не ршался тронуться съ мста. Даже аристократическая Берендева и трагическая Анна Ефимовна Дроздова, ни передъ кмъ до сихъ поръ не снускавшія флага,— и т потеряли свою увренность. Разъ только Дроздовъ, понукаемый хозяиномъ дома, возвысилъ голосъ, но и то лучше было бы, если бъ онъ этого не сдлалъ, какъ выразился потомъ самъ Сергй Львовичъ. Выразительно кашлянувъ, Дроздовъ неожиданно повелъ рчь о томъ, что нтъ ничего глупе привычки заводить въ дом канареекъ и маленькихъ собачекъ, къ животному привыкнешь, сказалъ онъ, и всегда кончается тмъ, что его кто-нибудь раздавитъ или задушитъ, онъ довершилъ рчь свою тмъ, что посл того, какъ былъ у него ‘чинкарлъ съ острова Мадеры’, и его разорвали собаки,— онъ далъ себ слово отдлаться разъ навсегда отъ такой привычки.
Но и этотъ голосъ пронесся точно въ пустын, никто не поддержалъ его. Дамы вопросительно переглядывались, мужчины стояли на прежнихъ мстахъ своихъ, поглощенные видомъ Пыщина.
Петръ Сергевичъ, изъ угожденія отцу, принимался нсколько разъ разговаривать съ дядей, но и это ни къ чему не повело. Пыщинъ ограничивался нсколькими лаконическими отвтами — и только. Онъ продолжалъ плотно сидть, какъ свая, окованная морозомъ, или, врне, какъ мистическое индійское раззолоченное божество, окруженное трепещущими идолопоклонниками. Послднее сравненіе было ближе къ истин, для полноты сходства, оставалось только присутствовавшимъ повалиться на полъ и лежать ницъ передъ Пыщинымъ. Въ настоящую минуту, по крайней мр, Помпей Николаевичъ ни въ какомъ случа не могъ жаловаться на недостатокъ уваженія. Тмъ не мене, онъ казался не въ дух и ни на кого не обращалъ снисходительнаго вниманія. Вс ждали, вотъ-вотъ заговоритъ онъ, но онъ молчалъ,— и вс молчали, кром мужиковъ и бабъ, которые горланили на двор псни.
Раздраженный подъ конеуъ этими пснями, Сергй Львовичъ отдалъ приказаніе, чтобъ они замолкли, въ сердце его начинало уже проникать безпокойство, но, къ счастію, пріхалъ предводитель.
Николай Астафьевичъ Ананасовъ (такъ звали предводителя) представлялъ изъ себя сдого старика, шибко разбитаго на ноги, но очень еще бодраго духомъ, веселаго и предпріимчиваго, носъ еще украшался большими очками, которыя онъ часто переводилъ на лобъ, когда хотлъ придать особенное значеніе своему взгляду.
Онъ былъ въ черномъ фрак, блыхъ канифасовыхъ панталонахъ и въ такомъ же жилет.
— Нашъ предводитель дворянства! провозгласилъ напряженно Сергй Львовичъ, представляя Ананасова.
Пыщинъ привсталъ и подалъ ему всю ладонь.
Онъ вообще выказалъ ему лестное вниманіе и обошелся привтливо, что было тотчасъ же принято къ свднію присутствующими.
— Замтили, господа, шепнулъ Мерзенгеймеръ, поймавъ въ зал судью и исправника, которые собирались хать на станцію встрчать губернатора,— замтили, онъ Ананасову два раза пожалъ руку?..
— Да, и въ третій хотлъ пожать, но, вроятно, былъ чмъ-то развлеченъ… отозвался Берендевъ.
— Какъ вообще вы нашли его?
— Орелъ! сказалъ исправникъ.
— Левъ! подтвердилъ судья.
— Замчательная особа, это видно, вымолвилъ Мерзенгеймеръ,— только, кажется, очень ужъ надмененъ…
— Каковъ-то будетъ новый нашъ губернаторъ? подхватилъ судья, безпокойно прищуриваясь.
— А вотъ посмотримъ! сказалъ исправникъ, поглядывая на часы и навравляясь къ прихожей.
Въ гостиной, между тмъ, произошла точно перемна декораціи. Какихъ-нибудь пяти минутъ достаточно было Ананасову, чтобы сдлать то, чего, при всхъ усиліяхъ, не могъ достигнуть Сергй Львовичъ
Мало того, что Николай Астафьевичъ отъ природы былъ очень краснорчивъ и находчивъ,— долгая предводительская карьера въ значительной еще степени выработала и усовершенствовала въ немъ эти способности. Большой прожектеръ, составитель проектовъ объ эманципаціи, объ улучшеніи финансовъ, онъ самъ на дл былъ плохой помщикъ, крпостникъ отъявленный и, къ довершенію, самъ такъ управилъ своими финансами, что совсмъ промотался. Но это ничего не значило, онъ зналъ очень хорошо, что пока онъ начальникъ опеки, ему нечего ея бояться. Основываясь на этомъ, онъ не падалъ духомъ и продолжалъ веселостью поддерживать свое достоинство, хотя многіе и находили, что веселость его ничего больше, какъ улыбка умирающаго гладіатора. Ораторство составляло, впрочемъ, самую видную черту его даровитой натуры, потому собственно такъ долго и держался онъ на предводительскомъ мст, что въ разговорахъ съ кмъ угодно и о чемъ угодно, не находилъ себ въ губерніи соперника.
Въ одинъ мигъ усплъ онъ всхъ связать и завести оживленную бесду. Онъ умлъ какъ-то разомъ касаться всхъ предметовъ и всхъ занимать въ одно время.
Почтительно обращаясь къ Помпею Николаевичу,— и даже зажмуривая при этомъ глаза,— онъ разспрашивалъ его о тхъ заслуженныхъ генералахъ, которые могли быть его товарищами, съ дамами говорилъ онъ о текущихъ новостяхъ, съ мужчинами — о хозяйств и псовой охот.
Сергй Львовичъ былъ въ восторг, въ изъявленіе своей признательности, онъ нсколько разъ подходилъ къ Ананасову и выразительно пожималъ ему руку. Онъ тутъ же подвелъ къ нему сына и просилъ полюбить молодого человка.
Въ такомъ благопріятномъ положеніи было дло, какъ вдругъ пронесся слухъ, что детъ губернаторъ.
При этомъ извстіи, ораторъ остановился. Вс снова заволновались. Сергй Львовичъ улыбнулся и медленно вышелъ изъ гостиной, ступивъ въ залу, онъ быстро, однакожъ, побжалъ впередъ на своихъ коротенькихъ ножкахъ.
Въ глубин прихожей увидлъ онъ молодого, довольно красиваго генерала, который торопливо снималъ съ себя пальто, исправникъ и судья, стоявшіе за нимъ, ухватили было каждый за рукавъ, но генералъ ловко вывернулся, сказавъ:
— Помилуйте, господа, что вы?
Замтивъ Сергя Львовича, молодой генералъ быстро пошелъ ему навстрчу.
Сергй Львовичъ простеръ было руку, но генералъ обнялъ его и началъ цловать въ об щеки.
— Я вдвойн счастливъ, что вижу васъ сегодня, заговорилъ онъ,— господа судья и исправникъ были такъ добры, сказали мн, что нынче день рожденія Софьи Алексевны, какъ это кстати! Ну что вы, какъ, почтеннйшій Сергй Львовичъ? здоровы ли вс ваши? И Петръ Сергевичъ здсь, я слышалъ…
— Здсь! здсь!.. подтвердилъ совершенно растроганный Люлюковъ,— здсь также дядя жены, Помпей Николаевичъ Пыщинъ!..
Но послднее извстіе не произвело особеннаго впечатлнія на молодого генерала, онъ сказалъ только: ‘да, мн говорили господа исправникъ и судья, — очень буду радъ познакомиться’, и взявъ подъ руку Сергя Львовича, направился въ залу.
Въ дверяхъ гостиной его встртила Софья Алексевна, за него толпилось все общество, кром только Пыщина. Послдній остался на своемъ мст и мрачно покосился на дверь.
— Боже мой, какъ давно мы не видались! весело заговорилъ Липецкой посл первыхъ привтствій и снова принимаясь цловать руку Люлюковой,— здравствуйте, Софья Алексевна! здравствуйте, Зинаида Львовна! узнали ли вы меня?.. Неужто это Петръ Сергевичъ? подхватилъ онъ, протягивая руку молодому Люлюкову и крпко ее пожимая.— Господи, какая перемна! Встрться я съ вами случайно, я бы не узналъ васъ…
Но Сергй Львовичъ не далъ договорить. Подхвативъ Липецкого подъ руку, онъ суетливо повелъ его къ Пыщину, который въ это время привсталъ.
— Очень радъ… коротко и сухо сказалъ Пыщинъ въ отвтъ на привтствіе Липецкого.
Посл того онъ тяжело опустился въ свое кресло и сдлался вдругъ еще угрюме. Губернаторъ тотчасъ же обратился къ хозяину дома.
— Сергй Львовичъ, познакомьте насъ пожалуйста… проговорилъ онъ, обводя глазами присутствующихъ и кланяясь дамамъ,— съ двумя моими сослуживцами я уже имлъ удовольствіе познакомиться…
— Позвольте, ваше превосходительство, третьему сослуживцу самому себя представить: здшній уздный предводитель дворянства! сказалъ Ананасовъ, выступая впередъ, улыбаясь и расшаркиваясь.
— Очень радъ, что случай устроилъ раньше наше знакомство, сказалъ Липецкой, пожимая ему руку.
Сергй Львовичъ представилъ ему поочередно всхъ гостей своихъ. Липецкой съ каждымъ обмнялся нсколькими привтливыми словами, онъ пожалъ руку даже Мурзаханову, несмотря на то, что тотъ смотрлъ на него какъ-то свысока и какъ бы изъ милости. Съ дамами онъ былъ особенно любезенъ, онъ не пропустилъ безъ вниманія даже мать Гамлета и Ольгу Ивановну. Поел того, онъ потребовалъ, чтобы Софья Алексевна представила ему дтей своихъ, и когда ихъ привели, онъ всхъ перецловалъ, а Коко взялъ на руки, высоко поднялъ на воздухъ и сказалъ:
— У, какой молодецъ!..
Вс были въ восторг. Чувство это въ значительной степени поддерживали судья и исправникъ, переходя отъ одного къ другому, они разсыпали восторженныя похвалы новому начальнику.
Сергй Львовичъ заботливо между тмъ разставлялъ полукругомъ стулья передъ Пыщинымъ, который продолжалъ коситься въ бокъ. Но случилось такъ, что Софья Алексевна находилась въ это время на другомъ конц гостиной. Липецкой прямо подошелъ къ ней и, подозвавъ Петра Сергевича, расположился на диван между хозяйкой дома и ея сыномъ. Дамы поспшили къ нимъ присоединиться, кавалеры послдовали ихъ примру.
— Помните ли, говорилъ между прочимъ Липецкой,— я послдній разъ былъ у васъ съ покойнымъ отцомъ… Какъ теперь помню: Софья Алексевна подарила мн тогда какую-то книжку съ картинками, Сергй Львовичъ вызвался хломотать объ опредленіи моемъ въ корпусъ, на немъ, какъ теперь вижу, былъ тогда фракъ, онъ куда-то собирался хать. Петръ Сергевичъ, конечно, ничего этого не помнитъ! Онъ былъ вотъ какой каплюшка… Сергй Львовичъ, сколько могло быть тогда лтъ Петру Сергевичу?
Люлюковъ, суетливо перебгавшій въ эту минуту отъ дяди Пыщина на противоположный конецъ гостиной, гд столпилось все общество, какъ разъ былъ тогда подл Липецкого.
— Лтъ пять, я думаю! отвчалъ онъ наобумъ.
Тутъ принялся онъ выдлывать телеграфическіе знаки глазами и головою, по направленію къ дяд Пыщину.
Положеніе послдняго было, дйствительно, не завидно и требовало немедленнаго подкрпленія, онъ остался совершенно одинъ, ему измнилъ даже Ананасовъ, присоединившійся къ общему кружку.
Липецкой поспшилъ вывести Сергя Львовича изь затрудненія. Онъ всталъ и, сдлавъ видъ, какъ будто въ этомъ дйствіи его не было ничего преднамреннаго, подошелъ къ Помпею Николаевичу. Сергй Львовичъ торопливо за нимъ послдовалъ, продолжая производить телеграфическіе жесты, имвшіе цлью направить туда же остальныхъ гостей своихъ.
— Вы, ваше высокопревосходительство, кажется, также нашъ помщикъ? спросилъ губернаторъ, призывая на помощь всю свою любезность.
— У меня здсь небольшое имніе, возразилъ Пыщинъ голосомъ, который рзко противорчилъ смиренію словъ его.
— И часто здсь бываете, ваше высокопревосходительство? почтительно освдомился губернаторъ.
— Нтъ, сказалъ Пыщинъ, тономъ, отстранявшимъ на этотъ разъ всякое поощреніе къ дальнйшей бесд.
Сергй Львовичъ вмшался въ разговоръ и началъ объяснять, что у Помпея Николаевича другая деревня въ Петербургской губерніи. Но Липецкой уже мало, повидимому, этимъ интересовался. Казалось, его гораздо больше занималъ садъ Сергя Львовича.
— Какой славный у васъ садъ! сказалъ онъ, обращаясь къ окнамъ,— я имю большую слабость къ этимъ стариннымъ садамъ.
— Отсюда садъ не такъ еще хорошъ, промолвила Софья Алексевна, не замчавшая телеграфическихъ знаковъ своего мужа,— онъ особенно выигрываетъ изъ залы.
— Ахъ, это правда! неожиданно подхватила двица Дроздова, поощренная матерью.
— Оттуда особенно хорошо видна аллея, замтилъ Мерзенгеймеръ, у котораго давно чесался языкъ вставить свое словцо.
Липецкой подалъ руку Софь Алексевн и прошелъ въ залу, гд давно уже накрывали столъ.
Общество цликомъ двинулось за ними, къ великому замшательству Сергя Львовича, который снова увидлъ себя одного съ Пыщинымъ. Сергй Львовичъ, не зная самъ почему, начиналъ уже какъ-то робть въ присутствіи дяди. Онъ снова забгалъ отъ Пыщина къ Липецкому, отъ Липецкого къ Пыщину, который продолжалъ сидть угрюмо, поглядывая въ бокъ.
Но положеніе дяди Пыщина было уже, повидимому, неисправимо, оно ухудшалось съ каждой минутой. Куда ни направлялся Липецкой, вс за нимъ слдовали, онъ говорилъ — вс его слушали, взгляды, улыбки, вниманіе присутствующихъ — обращались исключительно къ нему одному. Ободренные его простотою обращенія, обласканные его привтливостью, даже робкій судья и заспанный исправиикъ вмшались теперь въ разговоръ. Дамы, очарованныя его любезностію, выгружали на перебой весь свой репертуаръ изысканныхъ фразъ и выраженій. Зинаида Львовна, до сихъ поръ стыдливо какъ-то прятавшаяся, не стыдилась выказывать всмъ свое восхищеніе. Вс чувствовали себя какъ-то легко, развязно. Словомъ, восторгъ былъ общій. Съ каждою секундой, Липецкой торжествовалъ боле и боле, и, въ свою очередь, съ каждою секундой, Сергй Львовичъ все боле и боле смущался и терялъ голову.
Успхъ молодого губернатора былъ такъ великъ, что Петръ Сергевичъ, заглянувъ на минуту въ залу и встртивъ Ольгу Ивановну, Гаденбурга, гимназиста и Мурзаханова, не безъ удивленія услышалъ, что даже между ними рчь шла о Липецкомъ.
— Ахъ, вотъ и Петръ Сергевичъ! воскликнула Ольга Ивановна,— скажите: какое сдлалъ онъ на васъ впечатлніе?
— Отличный человкъ! сказалъ Люлюковъ.
— Да, отрадное явленіе, не правда ли? подхватила Ольга Ивановна.
Въ эту минуту Сергй Львовичъ торопливо вошелъ въ залу.
— Пьеръ, сказалъ онъ, отводя сына и понижая голосъ до шопота,— я, право, не знаю, что мн длать: дядя опять одинъ! Хоть бы ты какъ-нибудь помогъ мн.
— Что-жъ мн длать? Видишь: онъ самъ всхъ отдалилъ отъ себя своею важностью.
— Я совершенно теряю голову, вся надежда на Ананасова!
Сергй Львовичъ много также разсчитывалъ на обдъ, который, по его мннію, невольно долженъ былъ сомкнуть общество и присоединить его къ дяд Пыщину.
Основываясь на этомъ, онъ приказалъ скоре подавать супъ, и какъ только это было исполнено, онъ вошелъ въ гостиную, вычурно подалъ руку Берендевой и подвелъ ее къ Помпею Николаевичу, прося его вести даму въ залу.
Липецкой поспшилъ дать руку хозяйк дома, предводитель взялъ мать Гамлета, и все общество потянулось гуськомъ въ залу.
Сергй Львовичъ распорядился такъ, чтобы вомстить Пыщина на свое почетное мсто, между Берендевой и хозяйкой дома, насупротивъ посадилъ онъ губернатора и предводителя. Петръ Сергевичъ, хлопотавшій на другомъ конц стола, усадилъ Гаденбурга рядомъ съ Ольгой Ивановной, а насупротивъ помстилъ Мурзаханова. Самому ему пришлось ссть невдалек между Зинаидой Львовной и гимназистомъ Дроздовымъ.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ,

изображающая яркими красками всю несостоятельноеть плановъ и расчетовъ Сергя Львовича.

Шампанское было уже налито и предводитель выказывалъ явные знаки, что хочетъ сказать привтствіе новорожденной.
Легкій, едва примтный звукъ ножа по стакану заставилъ всхъ обратить глаза на Ананасова.
Онъ всталъ съ бокаломъ въ рук и, обратясь къ Софь Алексевн, выразительно кашлянулъ.
— Милостивая государыня, Софья Алексевна! провозгласилъ ораторъ,— въ сей день, для всхъ насъ пріятный, день, ознаменованный столь радостными встрчами (тутъ онъ на секунду пріостановился и, слегка наклонивъ голову, взглянулъ на Пыщина и потомъ на губернатора), мы вс… вс мы… (тутъ обвелъ онъ глазами весь кругъ стола), мы вс собрались сюда въ это памятное для насъ число роскошнаго іюля мсяца, чтобъ отпраздновать съ радостнымъ чувствомъ день вашего рожденія… Позвольте же, отъ имеии всхъ, поздравить васъ отъ чистаго сердца, и пожелать, чтобы день этотъ сопровождался всякій годъ такими же радостями… Софья Алексевна, мы пьемъ за ваше здоровье!..
— Ура! Ура! разнеслось по зал.
Тутъ Зинаида Львовна, державшая себя вообще такъ тихо, что никто почти не замчалъ ея присутствія, ршилась наконецъ выступить на сцену. Она поднялась съ мста и, граціозно обойдя вокругъ стола, бросилась цловать свою подругу. Дти и Сергй Львовичъ послдовали ея примру, но Сергй Львовичъ исполнилъ это съ какою-то лихорадочною торопливостью. Не давъ даже всмъ гостямъ подойти къ жен и чокнуться съ ней бокаломъ, Сергй Львовичъ быстро возвратился къ своему мсту, налилъ новый бокалъ и, поднявъ его высоко на воздухъ, неожиданно прокричалъ какимъ-то отчаяннымъ, потрясающимъ голосомъ:
— Господа!.. Милостивые государи!!.. Позвольте… Я предлагаю здоровье Помпея Николаевича… Ур-р-ра!..
— Ура! крикнулъ Ананасовъ и за нимъ, нсколько слабе, губернаторъ.
— Господа, здоровье Помпея Николаевича! еще энергичне прокричалъ Сергй Львовичъ,— ур-р-ра… а! а!..
— Ура! крикнули на этотъ разъ только предводитель и домашніе, въ числ которыхъ особенно рзко прозвучалъ голосъ Коко.
— Ура! крикнулъ въ третій разъ Сергй Львовичъ. На этотъ разъ отозвался почти одинъ Коко,— обстоятельство, заставившее Сергя Львовича покраснть до ушей и пробжать вокругъ стола безъ всякой видимой надобности.
Въ то время, какъ Пыщинъ наклонялъ голову и благодарилъ, что, сказать мимоходомъ, длалъ онъ не расправляя нахмуренныхъ бровей, Петръ Сергевичъ почувствовалъ, что сосдъ гимназистъ тронулъ его за рукавъ. Онъ нагнулся очень неохотно, потому что сосдъ этотъ усплъ уже надость ему до смерти, онъ поминутно просилъ Петра Сергевича придвинуть ему конфеты и фрукты, которыми столько же объдался, сколько украдкою набивалъ карманы.
— Что вамъ угодно? спросилъ Люлюковъ.
— Отлично! шепнулъ гимназистъ,— чортъ съ нимъ!..
— Съ кмъ? нетерпливо спросилъ Петръ Сергевичъ.
— Съ этимъ генераломъ, которому такъ слабо кричали… Ихъ надо истреблять…
— За что?
— Поганое старичье…
Петръ Сергевичъ не усплъ возразить, какъ почувствовалъ на другомъ рукав прикосновеніе Зинаиды Львовны.
— Замчаешь, Пьеръ, какъ онъ грустенъ!..
— Кто?
— Помпей Николаевичъ…
Люлюковъ невольно взглянулъ въ ту сторону, гд сидлъ Пыщинъ, но въ ту же секунду отвелъ глаза къ Ананасову, который снова застучалъ въ стаканъ.
Ананасовъ стоялъ теперь съ бокаломъ передъ губернаторомъ.
— Ваше превосходительство! началъ онъ звучнымъ горловымъ голосомъ,— позвольте мн выразить вамъ отъ имени всхъ присутствующихъ… я увренъ, вс радостно примутъ мое предложеніе
— Конечно! Да!.. Да! О, разумется!.. Да!.. раздалось вокругъ.
У Сергя Львовича тоскливо при этомъ заныло сердце, онъ украдкой взглянулъ на Пыщина, но тотчасъ же опустилъ глаза въ тарелку.
Ораторъ между тмъ продолжалъ:
— Позвольте выразить вамъ при этомъ благопріятномъ случа, что, присутствуя здсь, между нами, вы даете намъ возможность ощущать, такъ сказать, двойную радость: мы радуемся, во-первыхъ, видя передъ собою заслуженнаго героя Севастополя, героя, успхи котораго заставляли не разъ биться сердца наши… Во-вторыхъ, мы радуемся вамъ, какъ новому начальнику этого края, начальнику, на котораго возлагаемъ наши лучшія надежды…
— Ура! ур-р-ра!.. дружно загремло вокругъ.
Но тутъ же вс опять смолкли, увидя, что Липецкой поднялся съ мста.
— Позвольте также и мн съ своей стороны отблагодарить васъ, сказалъ онъ, весело поглядывая на вс стороны,— надежды, о которыхъ вы упоминаете, я всми силами постараюсь оправдать, а пока радуюсь искренно, что вижу васъ и сердечно благодарю за привтствіе!..
Но тутъ уже поднялся такой гамъ, что въ первую минуту можно было думать, что столъ рухнулся на полъ со всми приборами.
Положеніе Сергя Львовича стало окончательно невыносимо. Онъ вертлся на стул, какъ на острыхъ шпилькахъ. Каждую минуту вскакивая и вскрикивая: ура! чтобы вторить общему гаму, онъ въ промежуткахъ пугливо взглядывалъ на дядю Пыщина и принимался длать ему разныя угожденія, какъ то: подливалъ вина, потчивалъ конфетами, подносилъ грушу, ломтикъ ананаса и проч.
На такія изъявленія вниманія дядя Пыщинъ не обращалъ, повидимому, никакого вниманія. Онъ продолжалъ неподвижно сидть и только время отъ времени угрюмо переводилъ глаза изъ стороны въ сторону.
Но когда положеніе Сергя Львовича окончательно пришло къ полной своей безотрадности, такъ это посл обда, когда вс встали изъ-за стола, и дядя Пыщинъ, подавъ руку Берендевой, повелъ ее прямо въ гостиную, между тмъ, какъ губернаторъ, заговорившись въ это время съ хозяйкой дома, повелъ ее изъ залы на балконъ, и такимъ образомъ, совершенно противъ воли, увлекъ туда же за собою все общество.
Все это произошло такъ неожиданно, что общество было уже на балкон, прежде чмъ Сергй Львовичъ могъ привести въ порядокъ свои чувства и усплъ принять какія-нибудь предупредительныя мры.
Увидя Пыщина въ гостиной одного съ Берендевой, онъ быстро задвигалъ коротенькими своими ножками и побжалъ туда же, выражая на добромъ лиц своемъ вс признаки глубочайшаго замшательства.
Съ счастію, выручила Берендева.
— Ахъ, воскликнула она пугливымъ дтскимъ голоскомъ,— mon gnral, прибавила она, изгибаясь во вс стороны въ одно и то же время,— mon gnral, общество отправилось въ садъ… теперь такъ хорошо въ саду… воздухъ и цвты… Пойдемте и мы туда же, mon gnral…
— Съ вашимъ услугамъ, сударыня! сказалъ Пыщинъ, прогремвъ шпорами, но бросивъ строгій взглядъ на Сергя Львовича.
Люлюковъ не видлъ этого взгляда, онъ стремительно летлъ за фуражкой именитаго родственника.
Минуты дв спустя, Пыщинъ, Берендева и Люлюковъ вступили въ аллею.
— Mon gnral, пролепетала Лизавета Ивановна,— долго будемъ мы имть счастіе видть васъ въ нашихъ краяхъ?..
— Я сейчасъ ду, сударыня… отозвался Пыщинъ.
— Помилуйте, Помпей Николаевичъ… какъ?.. куда?.. спросилъ Люлюковь, теряясь въ своихъ доводахъ и путаясь въ мысляхъ.
— Куда, mon gnral?.. подхватила Лизавета Ивановна съ выраженіемъ неописаннаго сожалнія.
— Въ деревню, сударыня! глухо отвчалъ генералъ.
Сергй Львовичъ началъ убдительно упрашивать его остаться хоть еще сколько-нибудь времени, хоть до вечера, хоть до чая… Онъ надялся въ это время успть сколько-нибудь поправить дло, онъ думалъ, что вечеромъ, при разъзд гостей, общество поневол должно будетъ выказать больше вниманія Помпею Николаевичу, онъ надялся, что тогда хоть сколько-нибудь загладится въ памяти дяди Пыщина неблагопріятное впечатлніе этого дня и вообще пребыванія его въ Дудиловк.
Но убжденія слабо дйствовали на Пыщина. Въ его глазахъ проглядывала ршимость, которая замтно длалась тмъ непреклонне, чмъ ближе подходилъ онъ къ обществу, во глав котораго красовался молодой губернаторъ.
Зинаида Львовна первая замтила приближающихся и первая извстила объ этомъ присутствующихъ. Передовыя пары тотчасъ же замедлили шагъ, за ними остановилось все общество.
Подходя къ ближайшимъ парамъ, Сергй Львовичъ выразительно мигнулъ Берендевой и повелъ ее и Пыщина прямо напроломъ по средин аллеи. Общество разступилось, дало имъ дорогу и, снова сомкнувшись, послдовало за ними.
Маневръ этотъ, имвшій цлью втиснуть дядю Пыщина на первый планъ, удался какъ нельзя больше.
Софья Алексевна въ тотъ же моментъ оставила своего кавалера, подошла къ дяд и приготовилась пропустить руку подъ свободный его локоть, но уже итти было некуда.
Они стояли на самомъ краю рки, такъ что даже кринолинъ Берендевой почти касался маленькаго мостика.
Сергй Львовичъ умышленно не хотлъ объявлять въ эту минуту объ отъзд дяди. Въ голов его, способной, какъ извстно, на разныя хитрыя выдумки, мелькнула неожиданно новая мысль, чтобы дать дяд Пыщину возможность въ послдній разъ показать себя во всемъ блеск и величіи, онъ придумалъ поставить его на минуту подъ куполъ бесдки, которая, если помнимъ, стояла на возвышеніи, и куда, конечно, никто бы не могъ за нимъ послдовать, потому что тамъ съ трудомъ помщались три человка.
Но такъ ужъ видно опредлено было судьбою, что въ этотъ день дядя Пыщинъ первенствовать ни въ чемъ не будетъ.
Сергй Львовичъ только-что открылъ ротъ, чтобы пригласить Помпея Николаевича ступить на мостъ, какъ вдругъ Мерзенгеймеръ, державшій подъ руку мать Гамлета, неожиданно оставилъ ее, обратился къ близъ стоявшимъ дамамъ, и сказавъ: ‘я вамъ покажу дорогу’, вошелъ на мостъ.
— Францъ Ивановичъ… Позвольте!.. Позвольте! началъ было Сергй Львовичъ.
Но онъ не докончилъ своей фразы: слова замерли въ груди его, и на секунду онъ остановился, прикованный къ мсту.
Вотъ что случилось.
Не усплъ Францъ Ивановичъ сдлать трехъ шаговъ, мостикъ затрещалъ и погнулся на сторону, еще мигъ, мостикъ потрещалъ вторично и цликомъ хряснулъ въ воду.
Все это произошло такъ скоро, что прежде чмъ присутствующіе успли сдлать движеніе, прежде чмъ успли вс вскрикнуть, Мерзенгеймеръ барахтался въ вод и призывалъ отчаянно на помощь.
Мыслъ, что еще минута, и то же могло случиться съ дядей Пыщинымъ, молніей промелькнула въ голов Сергя Львовича и обдала его холоднымъ потомъ, онъ мгновенно, однакожъ, пришелъ въ себя и первый бросился въ воду, за нимъ послдовалъ было Липецкой, но Петръ Сергевичъ опередилъ его и оставилъ на берегу, гд происходила страшная сумятица, посреди которой визгъ дамъ игралъ, конечно, не послднюю роль. Первая роль принадлежала теперь безспорно Карлу Ивановичу Гаденбургу. Онъ шатался по берегу, наполняя воздухъ неистовыми возгласами, положеніе его было въ самомъ дл ужасно: съ одной стороны порывался онъ броситься въ воду и спасти друга, съ другой останавливала его мысль о новыхъ панталонахъ и новомъ жилет, которые, безъ сомннія, погибнутъ при этой операціи и которые онъ ощупывалъ съ выраженіемъ глубочайшей нершительности и борьбы самой отчаянной, къ довершенію суматохи, Зинаид Львовн сдлалось дурно, послднее, можно сказать, было, однакожъ, кстати, дамы бросились ее поддерживать и такимъ образомъ, освободивъ мсто у края берега, дали возможность обоимъ Люлюковымъ скоре вывести Франца Ивановича. Мужчины мгновенно обступили его.
— Прежде чмъ приглашать туда гостей, ты бы починилъ свой мостъ! сказалъ Пыщинъ, строго взглянувъ на Сергя Львовича.
— Не ушиблись ли вы? заботливо спросилъ губернаторъ.
Францъ Ивановичъ былъ очень раздраженъ и сконфуженъ, но случилось какъ-то, что посл заступничества Пыщина и участія губернатора, онъ мгновенно почувствовалъ облегченіе и успокоился, онъ началъ даже посмиваться и благодарить, пожимая всмъ руки, не выключая изъ того числа Сергя Львовича, который ухаживалъ за нимъ и умолялъ не сердиться. Софья Алексевна присоединила также свои извиненія. Зинаида Львовна, дурнота которой прошла, какъ только сказали ей, что Мерзенгеймера благополучно вытащили на берегъ, поспшила со своей стороны подойти къ нему.
Внезапно она вскрикнула и, безъ сомннія, покатилась бы на траву, если бы не подхватили ее Софья Алексевна, мать Гамлета и ея дочка. Вслдъ за тмъ раздался другой крикъ, еще боле пронзителтный, хотя и вырвался изъ слабой груди Берендевой.
Мгновенно вс остановились и въ одинъ голосъ спросили:
— Что такое?..
— Ракъ!.. Ракъ!.. Боже мой, ракъ!.. могла только произнести Берендева, простирая впередъ руку.
Глаза присутствующихъ невольно устремились сначала на ея руку и уже потомъ, слдуя движенію руки, перешди къ тощей икр Мерзенгеймера, на которой, прицпившись къ панталонамъ, дйствительно вислъ одинъ изъ тхъ раковъ, которые, по словамъ Сергя Львовича, были вкусне гатчинской форели.
Смлымъ движеніемъ руки Сергй Львовичъ схватилъ рака и перекинулъ его черезъ макушки березъ.
Въ напряженіи Сергя Льновича замтно проглянуло что-то нервное и лихорадочное, въ соединеніи съ волненіемъ отъ мысли, что это точно такъ же могло постигнуть дядю Пыщина, въ соединеніи съ чувствомъ благодарности, что съ дядей Пыщинымъ ничего этого не случилось,— движеніе это подкосило послднія силы Сергя Львовича.
— Петруша, поддержи меня… У меня что-то зарябило въ глазахъ… проговорилъ онъ, простирая руку къ сыну.
Петръ Сергевичъ подбжалъ къ нему, но это была фальшивая тревога, Сергй Львовичъ въ ту же минуту вырвался изъ рукъ сына и побжалъ догонять дядю Пыщина съ такою поспшностью, какъ будто давно ждалъ своихъ ногъ, и он явились вдругъ къ его услугамъ.
Петръ Сергевичъ между тмъ отсталъ на минуту, чтобы почистить панталоны, которыя были выпачканы въ тин. Къ нему неожиданно подвернулся гимназистъ Дроздовъ. Люлюковъ давно уже замтилъ, что юноша этотъ юлилъ подл него. Хорьковое лицо гимназиста выражало на этотъ разъ еще больше ядовитости, онъ потиралъ маленькими своими ладонями и производилъ судорожныя движенія корпусомъ, заставляя въ то же время подпрыгивать карманы на фалдахъ мундирчика, набитые конфетами и фруктами.
— Что съ вами? спросилъ Люлюковъ.
— Экая досада, что не съ нимъ это случилось…
— Что случилось? Съ кмъ?..
— Да съ этимъ старикомъ… То-то хорошо было бы… Его бы тогда окончательно уходили…
— Начать съ того, никто не думалъ его уходить, онъ бы самъ тогда провалился.
— Ну, все равно, отлично, что никто не обращаетъ на него вниманія… я это замтилъ… Чортъ съ нимъ! Я его ненавижу…
— За что же? спросилъ удивленный Люлюковъ.
— Ихъ всхъ надо ненавидть и истреблять! подхватилъ гимназистъ съ какимъ-то азартомъ.
— На это я вотъ что скажу вамъ, проговорилъ Люлюковъ, которымъ овладло вдругъ досадливое раздраженіе,— вы бы начали съ того лучше, что истребили конфеты и фрукты, которыми набили себ карманы…
Тутъ онъ раза два притронулся ладонью къ его фалдамъ и поспшилъ вернуться къ обществу, оставивъ далеко за собою озадаченнаго мальчугана.
Войдя въ домъ, Петръ Сергевичъ былъ встрченъ извстіемъ, что Помпей Николаевичъ веллъ уже закладывать лошадей и сейчасъ детъ.
Дйствительно, минутъ черезъ десять Пыщинъ, одтый по-дорожному, вышелъ въ залу, сопровождаемый племянницею, ея дтъми и Сергемъ Львовичемъ.
Послдній, надо думать, заглянулъ передъ тмъ въ гостиную и, обойдя гостей своихъ, шепнулъ каждому нсколько предупредительныхъ словъ, надо думать, онъ особенно долго толковалъ съ Липецкимъ, потому что, какъ только Пыщинъ явился въ зал, Липецкой въ тотъ же мигъ направилъ туда шаги свои и такимъ образомъ увлекъ туда же все общество.
Помпея Николаевича буквально окружили. Онъ ни въ какомъ случа не могъ теперь жаловаться на недостатокъ вниманія. Вс въ одинъ голосъ вторили Липецкому и выражали Пыщину сожалніе, что онъ такъ скоро оставляетъ Дудиловку.
Но это, повидимому, мало уже дйствовало на именитаго родственника. Приподнимая плечи и круто выпучивая грудь, онъ только медленно поворачивался всмъ корпусомъ, угрюмо поглядывалъ вокругъ и изрдка отвчалъ на вс привтствія лаконическими отрывистыми словами. Испытанія этого дня окончательно какъ бы придавили и приплюснули ему мозгъ, хотя и говорили, что послдній былъ у него изъ корельской березы. Казалось, Пыщинъ какъ будто обрюзгъ нсколько, мудренаго нтъ: пустой фарсъ, которому мы смемся въ театр, часто въ дйствительности бываетъ трагедіей. Кто жъ не знаетъ, наконецъ, что одного вихря и нсколькихъ минутъ грозы достаточно, чтобы разрушить самую плодоносную, самую цвтущую долину…
Садясь въ коляску, Пыщинъ не потрепалъ даже дтей по щек, онъ ограничился тмъ, что слегка прикоснулся губами ко лбу племянницы, кивнулъ головою Петру Сергевичу и едва замтно притронулся къ ладони Сергя Львовича, который стоялъ передъ нимъ, какъ ошпаренная курица, и робко поглядывалъ съ выраженіемъ истинной, сердечной скорби.
По всей вроятности, сердечная скорбь его не ослабла даже тогда, когда коляска дяди Пыщина выхала изъ березовой аллеи и когда Сергй Львовичъ вернулся съ семействомъ въ залу.
Едва Сергй Львовичъ показался въ зал, все общество мигомъ обступило его, и каждый взапуски принялся увщевать его и успокоивать. Изъ постороннихъ боле всхъ трудились надъ этимъ Липецкой и старый предводитель Ананасовъ. Они, безъ сомннія, не замедлили бы достигнуть своей цли, если бы въ то же время не пришлось имъ разрушить начатое, оба объявили, что пора хать, потому что скоро семь часовъ и надо поспть къ позду, который отходитъ въ восемь. Липецкому не было никакой возможности ждать ночного оозда, его ждали въ город, и необходимо было прибыть туда сегодня же вечеромъ.
Напрасно Сергй Львовичъ и Софья Алексевна уговаривали, чтобы, по крайней мр, другіе гости остались провести вечеръ. Оказалось, имъ также не было никакой возможности согласиться. Будь это въ другое время, никто бы не сталъ противорчить, никто бы даже не подумалъ отказаться отъ радушнаго приглашенія, но теперь, какъ нарочно, у каждаго было дло, требующее немедленнаго возвращенія домой.
Часамъ къ десяти никого уже не было.
Софья Алексевна, утомленная до невозможности, тотчасъ же ушла въ свою комнату, сопровождаемая Зинаидой Львовной. Сергй Львовичъ, обгавшій въ этотъ день боле двадцати пяти верстъ, но еще боле изнеможенный нравственными потрясеніями, не замедлилъ послдовать примру жены. Дти, нсколькими минутами раньше, были уведены Ольгою Ивановной, бросившею при прощаньи такой взглядъ на молодого Люлюкова, что тотъ не могъ его вынести и принужденъ былъ опустить глаза.
Оставшись одинъ, Петръ Сергевичъ хотлъ было зайти къ отцу, но, подумавъ, что сонъ будетъ для него теперь полезне утшеній, тутъ же оставилъ свое намреніе.
Улегшись въ постель, одъ долго не могъ заснуть, долго ворочался съ боку на бокъ, нетерпливый шумъ шаговъ, безпокойный какъ учащенные звуки маятника, раздаваясь въ тишин, не переставалъ тревожить слухъ его, не сомнваясь, что такъ могла расхаживать теперь только ‘отвлеченная’ Ольга Ивановна, трудившаяся врно надъ разъясненіемъ словъ и мыслей Мурзаханова, Петръ Сергевичъ, въ досад, не разъ пожелалъ ей выйти за него замужъ.
Наконецъ шаги умолкли.
Вскор все стало тихо внутри и вокругъ ‘верзилы’, который, казалось, одинъ только бодрствовалъ и задумчиво глядлъ на окрестность, подернутую серебристымъ паромъ.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ,

въ которой драматическое начало и благопріятный конецъ.

Тишина, воцарившаяся въ дудиловскомъ дом, не долго продолжалась. Противъ всякаго ожиданія, она разршилась драмой самаго ‘раздирательнаго’ свойства.
Подобно тому, какъ это бываетъ иногда въ театральныхъ представленіяхъ, здсь точно такъ же передъ трагедіей разыгралась сначала комическая сцена.
Вотъ какъ было дло.
Ровно три дня посл описанныхъ выше событій, утромъ Петръ Сергевичъ сидлъ въ своей комнат, окруженный сестрами, Коко сидлъ верхомъ на его колняхъ. Внезапно Коко пристально взглянулъ на брата и воскликнулъ:
— Ахъ, бьятецъ, какъ тебя Ойга Ивановна юбитъ!..
Петръ Сергевичъ раскрылъ удивленные глаза, даже слегка покраснлъ.
— Я очень увренъ въ этомъ… сказалъ онъ, стараясь придать словамъ своимъ самый натуральный тонъ,— я не злой какой-нибудь, чтобъ она стала меня не любить…
— Нтъ, Пьеръ, нтъ: Коко не такъ сказалъ, Ольга Ивановна въ тебя влюблена! еще неожиданне возвстила вдругъ Врочка.
На этотъ разъ Петръ Сергевичъ былъ не шутя озадаченъ, онъ едва могъ скрыть свое удивленіе.
— Что это ты, Врочка, какой вздоръ говоришь…
— Нтъ, право влюблена!
— Ужасно влюблена! ужасно! подхватила Катя, произносившая послднее слово всегда съ какимъ-то усиленно напыщеннымъ выраженіемъ.
— Ахъ, дти мои, какой только вы вздоръ говорите!.. произнесъ Петръ Сергевичъ, усиливаясь преодолть и смхъ, и досаду, все вмст,— понимаете ли вы только, что такое любовь?.. этакіе пустяки!.. И, наконецъ, кто могъ сообщить вамъ такой вздоръ?..
— Мы сами видли! прокричали въ одинъ голосъ двочки.
— Какъ? Что видли? спросилъ еще боле изумленный братъ.
— Вотъ видишь ли, начала Врочка, самая бойкая изъ трехъ,— у Ольги Ивановны есть такая маленькая зеленая книжечка, она записываетъ туда все, что съ ней случается, все, что она думаетъ, мы нашли эту книжку и прочли…
— Какъ же вамъ не стыдно читать чужіе журналы? это все равно, что читать чужія письма! недовольнымъ голосомъ сказалъ братъ.
— У Ольги Ивановны такой везд безпорядокъ… ея вещи никогда не убраны и везд валяются… начала оправдываться Катя.— Врочка нашла книжку и мн показала…
— А мн Катя показала! торопливо проговорила Соня.
— А Соня разсказала Коко…
— Нтъ, ты первая разсказала…
— Ну, все равно, перебилъ Петръ Сергевичъ,— вамъ во всякомъ случа не слдовало трогать чужой вещи, и, наконецъ, какъ я вамъ говорю,— все это вздоръ, вы ровно тутъ ничего не поняли…
— Какъ же не понять? воскликнула Врочка,— тамъ везд написано: ‘Боже, я влюблена въ него! — Я люблю его!..— Я не могу жить безъ него!..’
— Что жъ тутъ удивительнаго! Она пишетъ все это, вроятно, о своемъ брат, объ отц, объ родственник какомъ-нибудь…
— Совсмъ нтъ! Совсмъ нтъ! горячо вступилась Катя,— тамъ же везд написано: ‘Пьеръ! Пьеръ! Пьеръ!..’
— Нтъ, сначала написано везд только: ‘П.— П.— П. и П. Л.’ съ живостью перебила Соня,— а ужъ потомъ: ‘Пьеръ!’
— А потомъ цлый листъ исписанъ:— ‘Петръ Сергевичъ Люлюковъ! — Петръ Сергевичъ Люлюковъ!..’ добавила Врочка.
— Ну, слушайте же, что я вамъ скажу, промолвилъ братъ,— вы тутъ все-таки ровно ничего не поняли и приняли одно за другое… Если вы меня любите, прошу васъ впередъ не болтать такихъ пустяковъ, вс станутъ смяться надъ вами, а я, не шутя, разсержусь на вась… Ступайте теперь въ садъ, мы сегодня учиться не будемъ, играйте тамъ до тхъ поръ, пока васъ не позовутъ домой….
Проводивъ ихъ въ садъ, онъ прямо пошелъ въ кабинетъ отца, но, не заставъ его тамъ, вышелъ въ залу и встртился съ Ольгой Нвановной.
— Вы, кажется, кого-то ищете, Петръ Сергевичъ?.. спросила она, подходя къ нему.
— Да, мн хотлось бы на минуту увидть отца, проговорилъ Люлюковъ съ примтною неловкостью.
— Онъ въ комнат Софьи Алексевны, я сейчасъ слышала тамъ его голосъ…
Петръ Сергевичъ поблагодарилъ ее, и торопливо поднялся наверхъ.
Между Люлюковыми было уже полное согласіе касательно того, что Ольгу Ивановну нельзя больше оставить въ дом, не было только ршено, въ какой именно день сказать ей объ этомъ. Къ тому же, въ послднюю эту недлю было столько хлопотъ, что нечего даже было думать приступать къ какому-нибудь длу.
Встртивъ въ комнат матери отца и Зинаиду Львовну, Петръ Сергевичъ безъ обиняковъ передалъ имъ разговоръ съ сестрами и настоятельно сталъ требовать, чтобъ Ольг Ивановн какъ можно скоре отказали,— сегодня же, если не представляется къ тому препятствій.
— Мн жаль ее!.. меланхолически произнесла Зинаида Львовна.
— Мн также… повторила Софья Алексевна.
— А мн и подавно! подхватилъ Петръ Сергевичъ,— только, что жъ длать! Признаться сказать, мн сестренокъ своихъ еще жалче!..
— Еще бы! съ горячностью сказалъ Сергй Львовичъ,— я давно зналъ, что этимъ кончится, но только не вмшивался въ это дло, потому что взяли Ольгу Ивановну вотъ эти наши барыни… и мн не хотлось лишній разъ ссориться…
Рука Зинаиды Львовны нечаянно проскользнула къ рук обожаемой подруги и произвела легкое, но знаменательное пожатіе.
Тутъ ршено было сегодня же объявить Ольг Ивановн, чтобъ она укладывалась. Вопросъ заключался въ томъ теперь, кто возьметъ на себя тяжелую обязанность сказать ей объ этомъ.
Сергй Львовичъ ни въ какомъ случа не брался, онъ чувствовалъ себя сегодня очень нервнымъ, говорилъ, что, пожалуй, чего добраго, еще не выдержитъ и ослабнетъ въ самую критическую минуту.
Петръ Сергевичъ былъ того мннія, что лучше всего взяться за это дло матери и Зинаид Львовн, въ щекотливомъ дл женщины всегда какъ-то находчиве, способне смягчить, умаслить, подсластить горечь.
Сдавъ такимъ образомъ сцену объясненія на руки матери и Зинаид Львовн, Петръ Сергевичъ совтовалъ имъ тотчасъ же позвать Ольгу Ивановну, а самъ, до окончанія переговоровъ, увелъ отца въ садъ.
Они проходили больше часу. Не мало, впрочемъ, времени требовалось Петру Сергевичу, чтобы подводить отца ко всмъ повалившимся заборамъ, заросшимъ канавамъ, поломаннымъ деревьямъ и доказать ему, какъ неосторожно было ввриться старому плуту Петру Кондратьевичу. Сергй Львовичъ былъ совершенно согласенъ. Онъ говорилъ, что уже, посл исторіи съ мостомъ, убдился въ этой истин и окончательно прозрлъ въ отношеніи къ старому ‘лысаку’.
Встртивъ раза два дтей въ саду, они повторили имъ, что могутъ играть здсь до тхъ поръ, пока за ними не пришлютъ.
Возвратясь домой, отецъ и сынъ направились въ кабинетъ.
Немного погодя, вошла къ нимъ Зинаида Львовна.
Глаза ея были красны, римскій носъ, подсушенный временемъ, и щеки, изрытыя внутренними, сердечными потрясеніями, увлажались слезами.
— Ужасно! проговорила она,— я едва могла вынести! Рыданіями своими она разрываетъ намъ сердце…
При этомъ извстіи, ротъ Сергя Львовича слегка покривился, и глаза заморгали сильне обыкновеннаго,— обстоятельство, заставившее его тотчасъ же прибгнуть къ табакерк съ изображеніемъ саней и тройки.
— Вамъ, главное, слдовало бы намекать ей на энергію, говорить ей о твердости душевной силы… Уговаривайте ее тмъ, подхватилъ Петръ Сергевичъ,— что люди съ истиннымъ развитіемъ должны смотрть на жизнь гораздо серьезне…
— Bc это было уже говорено! Мы все ей сказали, что было только возможно!.. веребила Зинаида Львовна, длая безотрадный жестъ,— она ничего слышать не хочетъ! Она все-таки рыдаетъ навзрыдъ, какъ ребенокъ… О, Пьеръ! Она въ самомъ дл влюблена въ тебя! Въ самомъ дл!..
— Мудрено что-то въ одну недлю… Не.врится!..
— Поврь, братецъ, ей! Поврь! сказалъ повеселвшій Сергй Львовичъ, мигая на Зинаиду Львовну.— Она вдь знатокъ этого дла!..
— Ну, ужъ вы всегда!.. Самъ эгоистъ и безъ сердца… Послушай, Пьеръ, подхватила она,— что жъ намъ длать, однакожъ?..
— Я и подавно не знаю! досадливо сказалъ Петръ Сергевичъ.— Не могу же я на ней жениться!.. Я ее не люблю вовсе, да хоть бы и полюбилъ, нашелъ бы столько силы, надюсь, чтобы побдить въ себ такое чувство… Мн такая жена не годится!..
— А какая же теб нужна? Какая? спросилъ съ живостью Сергй Львовичъ.
— Во-первыхъ, такая, которая бы мн понравилась… Говорятъ, впрочемъ: любовь зла, полюбишь и козла!.. Но авось, Господь отъ козла бы избавилъ…
— Ну, а во-вторыхъ?
— Во-вторыхъ, хотлось бы встртить двушку съ умомъ природнымъ, натуральнымъ, не искаженнымъ всею этою фальшью направленія, которая носитъ громкое названіе развитія. Я бы хотлъ простую, спокойно-разумную двушку, которая прежде всего не была бы куклой, но человкомъ, равнымъ мн во всемъ, которая могла бы мн быть поддержкой и помощницей во всемъ ршительно, которая умла бы даже облегчить мн жизнь матеріальную, не гнушалась бы хозяйственными занятіями…
— Фи! Матеріалистъ! воскликнула Зинаида Львовна. Въ это время въ кабинетъ вошла Софья Алексевна. Надъ глазами ея, вмсто бровей, были красныя пятна,— знакъ, что она также плакала, но вообще она казалась не въ примръ спокойне своей подруги.
— Ну, что? спросили вс въ одинъ голосъ.
— Разливается-плачетъ, ничмъ нельзя ее утшить… отвчала Софья Алексевна, тяжело опускаясь на ближайшее кресло.
— Знаете что, сказалъ Петръ Сергевичъ,— вы вс, конечно, очень хорошо понимаете, какъ неловко въ настоящую минуту ея положеніе… Положимъ, хоть все это вздоръ, пустая вспышка празднаго воображенія, потому что нельзя же полюбить серьезно въ одну недлю,— но все-таки несравненно было бы удобне, если бъ она больше не встрчалась со мною… Скажите ей, что за мной неожиданно прислали… положимъ, хоть губернаторъ… Я сію же минуту отправлюсь дня на три… Начать съ того, при отъзд ея, я долженъ же буду съ ней проститься, тутъ, пожалуй, выйдетъ такая сцена, которой вовсе не слдовало бы видть сестренкамъ… Къ тому же, рано или поздно, все равно, надо будетъ сдлать визиты: я сдлаю это теперь, отзвоню — и съ колокольни долой, потому что больше, надюсь, не придется уже длать повторенія…
— Я тебя не понимаю… проговорилъ Сергй Львовичъ.
— И я также!.. подхватила Зинаида Львовна.
— И я! повторила за нею Софья Алексевна.
— Очень просто: во-первыхъ, некогда будетъ, я займусь дломъ, я человкъ трудовой и рабочій, во-вторыхъ, я полагаю: надо и самимъ принимать! Мы не настолько богаты, чтобы держать открытый домъ и задавать пирушки. Такъ хорошо было прежде, папаша, самъ видишь: другое теперь совсмъ положеніе, теперь,— если самимъ не заняться дломъ,— того и смотри, ничего не останется… А надо, чтобъ осталось, потому что слдуетъ приберечь вашу старость, да еще и сестрамъ что-нибудь оставить… Такъ ли, отецъ?..
Тутъ Сергй Львовичъ снова усиленно какъ-то заморгалъ глазами и хотлъ было отвернуться, но сынъ не далъ ему на это времени, онъ подошелъ къ нему, раздвинулъ ладонями въ об стороны его сдые волосы и звонко поцловалъ его въ лобъ, затмъ поцловалъ также мать и влпилъ летучій поцлуй Зинаид Львовн.
Часъ спустя, Петръ Сергевичъ распрощался съ родными и ухалъ.
Когда три дня посл того онъ вернулся назадъ, Ольга Ивановна уже оставила ‘ненасытнаго верзилу’.
Григорович Дмитрий Васильевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Рыбаки, Григорович Дмитрий Васильевич, Год: 1853
  2. Переселенцы, Григорович Дмитрий Васильевич, Год: 1855
  3. Хищники Аляски, Бич Рекс Эллингвуд, Год: 1906
  4. Последняя надежда, Мерримен Генри Сетон, Год: 1904
  5. Тысяча душ, Писемский Алексей Феофилактович, Год: 1858
  6. Спор об унтере Грише, Цвейг Арнольд, Год: 1927
  7. Плик и Плок, Сю Эжен, Год: 1830
  8. Армадель, Коллинз Уилки, Год: 1866
Электронная библиотека