Два доноса в 1831 году, Де-Санглен Яков Иванович, Год: 1898 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 11 минут(ы)

Николай Карлович Шильдер

Два доноса в 1831 году.

Источник текста: Журнал ‘Русская старина’, т.96, декабрь 1898 (стр.517-538)

OCR — antikob, март 2009 г.

I.

В 1830 году военный советник Яков Иванович де-Санглен спокойно доживал свой век в деревне в Клинском уезде[1]. Причисленный указом императора Александра от 23-го марта 1816 года к герольдии с жалованием по 4.000 руб. ассигн. в год, Санглен, по-видимому, никому более не был опасен. К тому же он и не искал случая выставить кого-либо в неблаговидном свете, пользуясь наступавшим новым царствованием, а знал он, конечно, многое больше и лучше, чем некоторым личностям могло казаться желательным. Но если Санглен безмолвствовал, то недоброжелатели его с своей стороны искали случая причинить ему неприятности и почему-то внезапно решились нарушить покой правителя канцелярии бывшего министерства полиции. В Москве начали вдруг распространяться на его счет разные неблаговидные слухи.

Тогда Санглен 10-го января 1831 года обратился к императору Николаю со следующим письмом:

‘Всемилостивейший государь!

‘Натиск времени, обстоятельств и дух современный возлагают ныне на каждого верноподданного священную обязанность не таить в душе своей ни единого скрытого слова, ни единой мысли, и изъяснением их перед престолом вашим предупреждать всякое желание откровенности, как пред престолом Бога!

‘Не внемлите, великий государь, клевете, очернившей служение мое и характер, она несообразна ни с собственно моим желанием оставить службу, когда в 1816 году все поступило под начальство графа Аракчеева, ни с предложениями удержать меня в оной—ссылаясь на самого графа, ни с значительностью дел, кои сдал по высочайшему повелению господину начальнику главного штаба,—ни с указом императора, марта 23-го дня 1816 года, причислить меня к герольдии с произвождением жалования в год по четыре тысячи рублей. Перед августейшим лицом вашего императорского величества готов я, несомненными драгоценнейшими для меня документами, доказать истину слов моих и опровергнуть восставшие против меня злобу—за незапятнанную преданность, зависть—за доброжелательство императора и клевету—за презрение, оказываемое мною пороку. Государь! я вручаю участь мою в руцы вашего, свыше земного, величия. Справедливость ваша, государь, не отвергнет усердия верноподданного, готового доказать на опыте, что трудно превзойти в верности и преданности того, который ложью никогда не осквернял ни уст, ни пера, и который в полноте сердца есть и будет с глубочайшим благоговением, всемилостивейший государь, вашего императорского величества верноподданный Яков де-Санглен'[2].

Результатом этого письма было появление 27-го января у Санглена в деревне фельдъегерского корпуса поручика Виммера, получившего приказание препроводить его в Петербург в главный штаб к дежурному генералу Потапову, вместе с тем высочайше повелено было Санглену взять с собою все имеющиеся y него акты и документы, которые нужны для объяснения и доказательства того, что он желал объяснить государю.

По прибытии в Петербург, Санглен оставался некоторое время секретным гостем A. Н. Потапова.

Любопытное пребывание Санглена в главном штабе и сделанный ему допрос, вызванный всеподданнейшим письмом его от 10-го января, подробно изложены в записках, напечатанных в ‘Русской Старине’ 1883 года. Припомним здесь, что император Николай приказал трем доверенным лицам: графу Чернышеву, графу Орлову и генерал-адъютанту Адлербергу рассмотреть акты и документы, находившиеся y Санглена.

Яков Иванович наотрез отказал им в этом и сказал:

— Доложите государю, что y меня их отнять можно только y мертвого. Я пребуду верен императору Александру, который запретил мне кому-либо показывать, и я приказание его исполню, хотя и улыбки от покойного императора получить более не могу. Царь—другое дело, от него ничего не должно быть скрыто.

Вследствие этого решительного заявления, доложенного государю, последовало повеление доставить бумаги в запечатанном виде в собственные руки его величества.

Санглен исполнил в точности высочайшую волю, приложив к бумагам объяснительное письмо, помеченное 4-го февраля 1831 г.[3]

‘Всемилостивейший государь, писал Санглен, верноподданническое письмо мое из Москвы, писанное в убеждении, что удостоюсь счастья лично изложить пред вами то, чем был, чем есть и чем быть готов—успеха не имело. Сию минуту получил я от господина дежурного генерала высочайшее повеление представить все бумаги в запечатанном конверте к вашему императорскому величеству. Повинуясь священной воле вашей, повергаю оные к стопам моего монарха, но не могу, имея много врагов,—врагов истины святой,— утаить пред вашим величеством, что желал бы скрыть оные от зависти и злобы. Вам доверял я, в письме моем, по собственному добровольному побуждению, государь, участь мою. Вам, вашей справедливости единственно доверяю оную я теперь.

‘Дерзаю, почитая то нужным, изложить краткое описание приложенных бумаг:

‘Во втором отделении моего письма идет речь о службе и характере моем. Бумаги, сюда принадлежащие суть: сдача дел начальнику главного штаба, расписка о принятии оных в исправности князя Меншикова[4], засим инструкция бывшего настоящего моего места—директора центральной канцелярии, все прочие мои должности были для сокрытия сей настоящей, которая разделялась на две части: 1-я, сокрытая от министра, принадлежала самому государю, 2-я—военного министра, сия инструкция в оригинале передана начальнику главного штаба.— Копия с последнего обо мне указа, все аттестаты по службе, краткое мое мнение о высшей полиции, коим государь велел мне руководствоваться, две бумаги, кои докажут попечение мое и в деревне о благе ближних, наконец, благодарность комитета на случай холеры.—Все сии бумаги свидетельствуют о моем служении и характере, а г. фельдъегерь, меня сюда привезший, может свидетельствовать о скорби, плаче моих людей и посторонних, видя меня отъезжающего с фельдъегерем неизвестно куда!

‘В третьем отделении моего письма дерзнул я изъявить желание пред августейшим лицом монарха доказать правоту мою драгоценнейшими для меня документами. Это несколько записок императора, оставленные им y меня, за исключением тех, кои ему угодно было удержать—записок, драгоценных для меня, ибо доказывают отчасти те отношения, в которые императором поставлен был. Сюда принадлежит мнение мое о министерствах, сочиненное по воле императора, воспоследовавшей после продолжительного разговора о несвязности частей между собою сего огромного здания, в котором спокойно жить негде! Все заметки карандашом—рукою императора. Вследствие сего уничтожено только министерство полиции, а передача дел графу Аракчееву остановила прочие преднамерения императора, мне известные.

‘1-е отделение—где речь идет о духе современном и заключение верноподданнического письма моего, содержит вкратце смысл: в нынешние времена каждый человек, не обольщенный самолюбием, но чувствуя себя по справедливости способным на истинную и верную службу, должен, хотя и отринут был бы, предложить себя, таланты свои, на пользу государя, отечества—и с откровенностью указать на то, что впоследствии времени вредным быть может.—И здесь я останавливаюсь! Государь! Есть предметы, кои суть нераздельная собственность царей, об них с другими говорить ни писать—не должно! Глубокомысленное взвешивание предметов, тайна и исполнение твердое суть единственные средства к достижению безопасности государя, государства,—кои нераздельны.

‘Повергая, по воле вашей, все прилагаемое к стопам вашего императорского величества, скорбею, что бумаги сии, лишенные истолкования причин, производивших оные на свет,—мертвые буквы! Душа, жизнь их были суждения государя.

‘Исполняя священную для меня волю вашего императорского величества, осмеливаюсь со слезами умолять вас, государь, приказать возвратить меня семейству, оставленному мною в горестнейших, об участи моей, страданиях. Добрый гражданин и верный сын отечества узнается лишь по тому, хороший ли он семьянин.

‘С глубочайшим благоговением есмь и буду, всемилостивейший государь, вашего императорского величества верноподданный

Яков Де-Санглен’.

Через несколько дней Потапов получил записку от государя, в которой было сказано: ‘Пришлите мне вашего гостя сегодня, в семь часов вечера. За ним приедет фельдъегерь’.

Это случилось 6-го или 7-го февраля 1831 года.

— Вы хотели меня видеть, вот — я, сказал император Николай стоявшему перед ним де-Санглену.

В записках, напечатанных ‘Русскою Стариною’, Санглен передает кое-что о своем разговоре с государем, но, конечно, не все. Между прочим император Николай сказал своему собеседнику следующее:

— Я испытаю вашу откровенность, y меня есть донос на всю Россию князя Андрея Борисовича Голицына, он ужаснул меня. Нет пощады никому, по мнению его, я окружен изменниками, даже не пощажен князь Александр Николаевич Голицын, которого я люблю. Ему доверяю я жену, детей во время моих отъездов, enfin nous nous convenons, прибавил государь, и я должен в нем сомневаться. Вы были тогда сами действующим лицом, и об вас упомянуто. Вы можете мне объяснить все обстоятельства этого времени. Я вам отдам эти бумаги, объясните их и не затрудняйтесь моими заметками, сделанными карандашом[5]. Когда вы это окончите, пришлите мне все в запечатанном тремя печатями пакете.

Затем государь передал Санглену огромный фолиант и приказал завернуть в бумагу и запечатать тремя печатями:

— Я буду ожидать вашего ответа на эту громаду,—сказал император и в заключение беседы разрешил Санглену написать по почте семейству, что он был y государя, и что тот им доволен.

По возвращении к Потапову в главный штаб, Санглен тотчас же принялся за чтение данного ему фолианта и на каждый пункт писал свои опровержения. ‘Скажу вкратце, пишет Санглен в своих записках, донос был едва ли не на всех, окружавших покойного государя и оставшихся при Николае I. Все были объявлены иллюминатами: князь Александр Николаевич Голицын, Кочубей, Сперанский и прочие, сам император Александр, даже митрополит Филарет без малейших доказательств. Я все опровергал с надлежащими доводами и объявил доносителя фанатиком’.

Вот все, что рассказывает Санглен об этом деле. Оно настолько любопытно и служит столь яркою характеристикою воззрений и чувств известной части русского общества того времени, что мы считаем не лишним войти в некоторые подробности о творении князя Андрея Борисовича Голицына[6].

II.

В рассматриваемом доносе является одна центральная фигура, Сперанский, около которого группируются прочие затронутые автором лица, они являются как бы марионетками пьесы, которою управляет главный злодей и изменник, весь донос состряпан ради бывшего государственного секретаря Александра I. Читая пасквиль князя Голицына, невольно поражаешься одним обстоятельством, до какой степени живуча была еще злоба против Сперанского, и как мало улеглись страсти, волновавшие некогда русское общество в эпоху, предшествовавшую нашествию Наполеона. Александровские вельможи ненавидели Сперанского, как поповича-выскочку за то, что он возвысился над всеми. Это чувство пустило такие глубокие корни, что в 1830 году ненависть и недоброжелательство к Сперанскому были так же сильны, как в 1812 году, когда над ним разразилась опала.

‘Мне случилось несколько лет тому назад, писал М. П. Погодин в 1871 году,—провожать покойного Иннокентия из Москвы до Всесвятского. Впереди ехал в карете он с архимандритом донским Феофаном. За ним я в коляске с одним родовым князем. Мы разговорились о Сперанском. ‘Вот он!’ сказал мой спутник, указывая на служку, трясшегося на запятках за архиерейской каретой. Надо было слышать, сколько заключалось злости и презрения в этом односложном восклицании: ‘вот он!'[7].

Погодин не называет фамилии этого родового князя, но легко возможно, что это был князь Андрей Борисович Голицын, автор доноса 1831 года![8]

Фолиант или громада, как назвал император Николай произведение князя Голицына, носило заглавие: ‘О иллюминатстве в 1831 году’ и состояло из двух частей. В первой части автор излагал цель иллюминатства. Во второй части князь переходил к обзору существования иллюминатства в России, затем следовали: философский взгляд на Россию в 1831 году, политический взгляд на Россию в 1831 годy и обширные приложения: документы для подкрепления записки об иллюминатах[9].

В приложенном к сочинению князя А. Б. Голицына всеподданнейшем письме от 14-го января 1831 года автор пишет:

‘Великий государь!

Я исполнил долг верноподданного, сложил с себя бремя тяжкое и, повергая весь труд мой, изложенный в скорости, к подножию престола вашего императорского величества, счастлив, если он удостоится глубокого внимания вашего, я готов дать всякое пояснение, в случае какой-нибудь неясности в моей записке.

‘Всевышний, хранящий в длани своей сердце земных царей, расположит и ваше, государь! Он дал и мне недостойному узел столь важных событий, для представления вашему императорскому величеству.

‘Развязка всего зависит от обстоятельства, столь ничтожного, что я стыжусь помыслить, чтобы все меры не были бы устроены свыше, невидимою благодатною рукою Всеведущего, для представления в ясность весь круг бедствия и спасения России.

‘Повергнется рыдающий к стопам монарха, виновник столь великого государственного преступления.

‘Припадут и соучастники его, вложенные к сему документы сделаются приступом ко всему делу. Но до того мгновения суть некоторые предварительные для полного успеха отношения, которые я желал бы удостоиться поставить в тайне на воззрение вашего императорского величества и повергнуть лично на благоуважение ваше наброшенный слегка взгляд, для розыгрыша столь чудесной драматической пьесы так искусно, что и самым жестоким либералам и самому Филиппу I[10] нечего будет говорить!

‘Здесь ни капли не прольется крови человеческой, прольются в изобилии теплые и сладкие слезы и благодарность подданных ваших, которые вознесут к престолу Всевышнего молебствия свои за благодать иметь на престоле монарха — христианина, одаренного столь великою силою и глубокою премудростью. Августейший монарх,

вашего императорского величества верноподданнейший князь Андрей Голицын, состоящий по кавалерии генерал-майор’.

В приведенном здесь всеподданнейшем письме князь Голицын выражается довольно туманным образом и не называет Сперанского, между тем автор сочинения подразумевал его, когда говорил о рыдающем виновнике великого государственного преступления. В последующих своих письмах князь Голицын сбрасывает маску и прямо называет Сперанского, утверждая, что он все доказал: ‘historiquement, mathИmatiquement, logiquement et victorieusement’.

Поставив себе целью открыть государю ‘весь ужасный, тайный, злоумышленный 25-ти-летний заговор против престола, самодержавия и славы России’, князь Голицын писал императору Николаю 15-го января 1831 года: ‘Открыв по соизволению Божиему пред вашим императорским величеством настоящее начало хаосного состояния России, я объявляю главным виновником оного: члена Государственного Совета, действительного тайного советника Михайлу Михайлова Сперанского. Я призываю его на суд государя самодержавного Всероссийского перед августейшее лицо вашего императорского величества'[11].

Примечания:

[1] Я. И. де-Санглен скончался в 1864 г. в Москве и похоронен на лютеранском кладбище. Надгробная надпись на памятнике гласит следующее:

‘Под сим камнем покоится тело военного советника и кавалера Якова Ивановича де-Санглен, скончавшегося 1864 года апреля 1-го дня на 94-м году добродетельной жизни.—Вечная память достойному’.

Судя по этой надписи следовало бы заключить, что Санглен родился в 1771 году. Между тем оказывается, что отец Санглена женился в Москве лишь в 1775 году на девице de Brocas, и Яков Иванович родился в 1775 году, следовательно он умер на 88-м году от рождения.

Отец Якова Ивановича был французский дворянин и служил капитаном в mousquetaires du roi. Поссорившись с каким-то офицером знатного рода и убив его на дуэли, он принужден был покинуть Францию и отправился в Россию, причем переменил первоначальную свою фамилию de Saint-Glin на de Sanglin.

[2] Письмо это было напечатано в ‘Русской Старине’ 1883 года в записках Я. И. де-Санглена, но по неисправному списку, между прочим оно было отнесено к 6-му января 1831 года, тогда как на подлиннике написано: ‘Москва. Генваря 10-го дня 1831 года’.

[3] Письмо от 4-го февраля 1831 года, напечатанное в ‘Русской Старине’ 1883 года в записках Санглена (т. 37-й, стр. 566), воспроизведено по неверному списку, подобно вышеприведенному письму от 10-го января 1831 года.

[4] Флигель-адьютант полковник князь Александр Сергеевич Меншиков занимал в то время место директора канцелярии начальника главного штаба, он принял от Санглена 143 дела 15-го марта 1816 года.

[5] Приведем здесь некоторые из отметок императора Николая на доносе князя Голицына по поводу клевет, возводимых им на разных лиц:

‘Корф слыл всегда отличным чиновником и я им весьма доволен, ныне он поступает в комитет министров’.

‘Арсеньева я знаю давно и всегда был им совершенно доволен,— Герман, кроме женских институтов, сколько знаю, нигде не употреблен’.

‘Булгарина и в лицо не знаю и никогда ему не доверял’.

‘Где доказательства и на чем буду основывать свои действия, если мне согласиться приступить к каким-либо мерам осторожности’.

‘Если мне князь Голицын не верит, так и мне дозволено ему не верить!’

‘Князь Грузинский бесчестный человек, и если y князя Голицына на все подобные свидетели, то не высокое о себе дает мнение’.

‘Князь Голицын забыл видно, что Магницкий под судом’.

‘Князь Голицын может на себя брать что хочет, за себя и отвечает, но если ссылаться будет на других, то не уйдет от очной ставки, ибо здесь совершенная клевета и подлая, давно мне известная интрига, в которую его ввели, выставляя его на жертву, чтоб самим остаться сзади’.

Затем в разных местах доноса часто встречаются такого рода пометы:

‘Требую доказательств’. ‘Где доказательство’. ‘Совершенно наглая ложь: я требую доказательств’.

[6] До поступления бумаг князя Голицына к Санглену, донос рассматривали уже, по высочайшему повелению, граф Чернышев и граф Орлов. Во всеподданнейшей записке, от 15-го января 1831 года, собственноручно написанной графом Чернышевым, читаем:

‘Мы имеем счастье, согласно желанию князя А. Голицына, представить y сего, в особо запечатанном им самим пакете, все бумаги и показания его насчет известного вашему величеству дела. Причем мы священною обязанностью поставляем довести, что на все наши расспросы князь Голицын ничего не мог вам представить положительного относительно обвинения поименованных им лиц, кроме того, что ваше величество изволили найти во всеподданнейшем письме его и прочих бумагах.

‘При сем осмеливаемся представить, что следуя наставлению, данному вам вашим величеством об отобрании y князя Голицына самым тайным образом всего того, что он имел открыть по означенному предмету, мы в необходимости нашлись ограничиться терпеливым выслушанием его объяснения и старанием, сколь сие зависело от нас, направлением письменного его изложения более понятным и менее сбивчивым, в чем однако же мы совершенно успеть не могли.

‘Мы утвердительно сказать можем, что князь Голицын прямых сношений ни прежде, ни теперь с г. Сангленом не имел, какая же побудительная причина могла сего последнего заставить написать свое всеподданнейшее письмо от 10-го января, граф Чернышев будет иметь счастье объяснить завтрашнего числа при докладе.

‘В заключение долгом полагаем донести, что окончательные объяснения князя Голицына, от которых, по словам его, мы ожидали больших открытий и доказательств, не соответствовали нашему ожиданию, и, ни мало не сомневаясь в добрых его намерениях, должны признаться, что способы его собственных понятий, со всем его рвением, не могут, без помощи других, обнять и раскрыть столь обширное и по существу своему великое дело, каково существование и продолжение в России зловредных действий иллюминатской секты’. Граф А. Чернышев. Граф А. Орлов.

[7] М. П. Погодин: Сперанский, ‘Русский Архив’ 1871 года, стр. 1133.

[8] По некоторым сведениям князь Андрей Борисович Голицын скончался в 1871 году, по другим в 1861 году (род. в 1790 году).

[9] Они заключались в следующем:

1) Выписка из книг некоторых правил Вейсгауптова учения.

2) Выписка из уроков профессора Арсеньева.

3) Выписка из уроков профессора Германа.

4) О праве естественном—Куницына.

5) Проповедь Филарета.

6) О философия Шеллингова.

7) Выписки из учения профессора Германа с опровержением.

Копия с оригинальных донесений попечителя Рунича.

9) Устав об иллюминатах в выписках.

Одно приведенное нами оглавление приложений к труду князя А. Б. Голицына дает понятие о характере и направлении сочинения, представляющего собою плод болезненной фантазии автора.

[10] Король французов Людовик-Филипп (Louis Philippe), воцарившийся после июльских дней 1830 года.

[11] Графу Кочубею тоже плохо пришлось в доносе князя Голицына хотя в меньшей мере, чем Сперанскому. Вот, что Голицын пишет о графе Кочубее в особой записке от 15-го января 1831 года:

‘Хотя имею самые большие подозрения на благонамеренность графа Виктора Павловича Кочубея, я сознаюсь, что не имею прямых способов оные доказать, но полагаю, что настоящая цель иллюминатов не могла быть ему известна, какое бы утешение мог иметь отец семейства многочисленного приводить отечество свое в совершенно разорительное состояние, и потому заключаю, что иллюминаты открыли ему только первую цель — конституционную, к которой он содействует с давних времен, но обязан по долгу верноподданного здесь объявить: а) что в 1826 году граф Аракчеев мне сказал, что он имеет сильные доказательства против графа Кочубея, и что государь увидит когда-нибудь каков он. b) Когда Гежелинского в первый раз посадили на гауптвахту, то он сказал: если я буду в крепости, то и потащу туда повыше себя (слыхано мною у Корсаковой).

‘Прочих самых главных содействующих лиц Сперанскому полагаю утвердительно—Фесслера, Балугианского, прилагающие в сильном содействии, Мейсндорф, Корф, профессор Герман, другой мне неизвестный старик профессор Шилинг, Ореус, генерал Линден, а всю цепь держит и самое важное по своему посту лицо — фон-Фок.

‘Сознание Сперанского всех обнаружит и всех спасет’.

Два доноса в 1831 году.

I.

II.

Примечания:

Читайте также: