Душа женщины, Одоевский Владимир Федорович, Год: 1844 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 11 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

СОЧИНЕНІЯ КНЯЗЯ В. . ОДОЕВСКАГО.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
ВЪ ТИПОГРАФІИ Э. ПРАЦА
1844.

ДУША ЖЕНЩИНЫ.

(КНЯГИН МАРІИ АЛЕКСАНД. ВОЛКОНСКОЙ).

Однажды Пери молодая
У вратъ потеряннаго рая
Стояла въ грустной тишин.
Жуковскій.

Твой путь не кончился — о нтъ! твой путь прервался, —
На лучшемъ поприщ его ты довершишь.
Графиня Ростопчина.

Она умерла. Домъ наполнился плачемъ и стономъ. Друзья, родные цаловали ея поледенвшія ноги, чужіе молились лицемъ о землю. Мало-помалу всть о ея смерти разнеслася по городу и со всхъ сторонъ собрались люди небывалые, никмъ незнаемые: вдовые, сирые, убогіе, многіе не умли даже назвать по имени свою утшительницу, но каждый разсказывалъ долгую повсть о благихъ подвигахъ покойницы.

Между-тмъ, душа ея носилась надъ тломъ, съ тмъ чувствомъ, съ которымъ, кидаясь въ постелю, мы смотримъ на сброшенную одежду, но едва проснувшаяся, душа не совсмъ еще покинула земныя связи: еще она дышала смертнымъ воздухомъ, еще радовалась благословеніямъ окружавшихъ страдальческое изголовье, еще скорбла ихъ скорби.

Но вотъ, мало-по-малу все ей легче и легче, невольно тянется она въ отрадную вышину, — и съ каждымъ устремленіемъ постепенно скользятъ съ нея земныя узы, какъ капли дождя, сдуваемыя съ листьевъ полуденнымъ втромъ.

Вокругъ нея воздушныя степи, свтъ безъ тней, ни шороха, ни движенія, ни звука, ни цвта, ни образа, ничто не тускнетъ, ничто не шелеститъ, ничто не мелькаетъ, — свтло, тихо, безбрежно… душа тянется все дальше и дальше…

Но вотъ, что-то мелькнуло! о радость! то геній-хранитель лучезарный, блистательный, въ его лик она узнала всхъ, кого любила въ сей жизни, всхъ кто любилъ ее. Геній-хранитель весело манитъ ее за собою… душа тянется дальше и дальше…

Вотъ послышалися ей чудные звуки, т звуки, которыхъ иногда отголосокъ отдается въ сердц человка, среди легкаго сна, посл долгой, горячей молитвы, звуки, которыхъ онъ не уметъ ни выразить, ни сравнить съ чмъ либо въ другую минуту…. о! это не обманъ… предъ юною душою во свт сіяющія равнины, — не тамъ ли плещутъ живыя струи?— не оттуда ль пашетъ теплый, живительный воздухъ?— такъ уже вс земныя страданія кончились, и навкъ… навкъ все забыто… радость! восторгъ!… уже геній, улыбаясь, отворяетъ кристальныя врата, — душа рванулась къ нимъ всею силою воли… и остановилась: между нею и вратами какъ-будто черная громовая туча, въ той туч мрачныя, неисчетныя обители опускаются одна подъ другую, въ каждой неистовствуетъ одинъ изъ грховъ человка, отъ перваго крика младенца до послдняго стенанія старца, и чмъ дальше, тмъ мрачныя обители мрачнй и обширне, въ самомъ низу клокочетъ черное пламя… тамъ, что-то неизъяснимое падаетъ въ непрестанномъ круженіи, все глубже и глубже, вчно и вчно — въ бездну бездонную!…

‘За мной! за мной!’ говорилъ улыбаясь душ ея геній-хранитель — ‘не-ужь-ли ты боишься сей бездны?— быстро пронесешься надъ нею, — добрыя дла твоей жизни поддержатъ тебя на полет… мужайся… врата отворены, мое вчное лобзаніе ожидаетъ тебя…’

Душа снова рванулась на отрадный призывъ, но заглянула въ широкую бездну и отпрянула въ ужас.

О нтъ!— говорила она съ рыданіемъ, мн ли недостойной, мн ли отворятся свтлыя двери… меня ли не поглотитъ черная бездна?…— Тамъ, въ низменномъ мір, мн врилось, что какою нибудь доброю мыслію я заслужу еще себ помилованіе, тамъ тысячи личинъ одна за другою, скрывали отъ меня тайныя, недосягаемыя побужденія бытія! часто, часто углубляясь въ свое сердце, я искала своего собственнаго судилища, нетерпливо срывала одну личину за другою, и далеко въ недосягаемой глубинъ сердца думала видть истиннаго судію моей жизни — а этимъ судіею была новая личина, предъ которой я безумно преклоняла колно.

Но здсь я вижу все яснй и ясне, здсь начинаю зорко читать т неприступныя, таинственныя буквы, смыслъ которыхъ незамтно для меня управлялъ мною!— здсь я съ отчаяніемъ увряюсь, что жизнь моя полна срама и нечистоты, — что не было въ ней поступка, не было чувства, не было мысли, которыя не заклеймены печатію грха неизгладимаго!..—

‘О! не унывай!’ отвчалъ геній, ‘собери свои силы… старайся припомнить всю жизнь свою… я знаю тебя — еще до разсвта ума твоего я стоялъ у изголовья твоей колыбели, ты смотрла на меня, ты улыбалась мн и окружавшіе тебя, по невольному чувству, говорили, что у тебя райская улыбка. Ты возрасла, твой умъ и сердце развернулись, и съ той поры начались твои страданія, я знаю ихъ вс! сколько разъ я съ молитвою приклонялся къ твоему сердцу, согрвалъ его моимъ дыханіемъ, чтобъ оно не разорвалось отъ терзаній — о! тщательно хранилъ я его, тщательно поддерживалъ въ немъ елей доброты и бережно ограждалъ отъ буйныхъ порывовъ жизни, чтобъ не погасла святая лампада твоего духа. О! не на радость явилась ты въ смертномъ мір: не улыбка матери встртила первыя движенія твоего духа, суровый взоръ чуждой теб женщины былъ отвтомъ на твои двственныя чувства… Матери у тебя уже не было… мачиха смотрла на тебя съ какимъ-то отвращеніемъ, отецъ почти позабылъ о теб… я все знаю: ты рвалась съ любовію къ окружавшимъ тебя, ты хотла передать имъ вс тайныя, чистыя движенія твоего сердца, вс игривыя мечты, которыя пролетали чрезъ твое дтское воображеніе… тебя заставляли молчать, надъ тобою смялись, теб поставляли въ вину каждую непритворную мысль, каждое откровенное чувство, тебя учили скрываться, тебя учили не любить и не думать, тебя учили покланяться демону самости и расчета — и ты не поклонилась ему, ты сохранила въ себ духъ независимый отъ смертнаго срама, ты сохранила въ себ младенчество сердца, сохранила въ себ радость при вид даровъ Провиднія, при мысли о высокихъ человческихъ мысляхъ.’

— Правда! отвчала душа — но отъ чего?— отъ того, что я не могла остепенить моего воображенія, отъ того, что мн скучны казались положительные расчеты жизни, мн надоло расчитывать каждый шагъ свой, я лучше любила любоваться произведеніями природы, искусства, не думать о завтрашнемъ дн, тшить себя мечтами воображенія — не я, а ты, мой геній-хранитель, обуздывалъ его, когда оно вырывалось за непрестуипую границу… то была не добродтель — то было… наслажденіе лни.—

‘Прошли годы. Ты ясне поняла жизнь, ты уврилась въ ненависти къ теб твоей мачихи, помнишь, какъ она унижала твое двическое тщеславіе, помнишь, однажды принесли теб новый нарядъ, его блескомъ красиво оттнялись твои свтлорусые локоны, ты одлась, подошла къ зеркалу и едва, съ невинною, чистою радостью, замтила, что ты не дурна, — какъ вошла твоя мачиха, сурово посмотрла на тебя, упрекнула тебя въ томъ, что теб и въ мысль не приходило., она отняла у тебя твой прекрасный нарядъ, — теб было очень горько, ты хотла заплакать, хотла идти жаловаться къ отцу, и остановилась, скрыла твои слезы и съ кротостію повиновалась…

— Правда, но я боялась моей мачихи, я опасалась, чтобъ отъ жалобы отцу не было мн еще хуже… то была не кротость, но тайный расчетъ, скрывавшійся въ недосягаемой глубин разсудка.

‘Прошли еще годы, отецъ по прежнему былъ къ теб холоденъ, мачиха по-прежнему тебя ненавидла: не было уничиженія, котораго бы ты не претерпла, не было невинной утхи, въ которой бы теб не было отказано, не было слова, которое въ обиду теб не было бы перетолковано… ты все сносила съ терпніемъ…’

— Я боялась моей мачихи, знала ея власть надъ отцомъ моимъ…

‘Пришло время, когда мачиха потеряла эту власть надъ отцомъ твоимъ, между ними появились холодность, раздоръ, упреки, ты могла воспользоваться этими минутами, ты могла открыть глаза отцу твоему, ты могла отмстить мачих, ты могла отлучить ее отъ него — эти мысли приходили теб въ голову, но ты съ трепетомъ отгоняла ихъ, ты старалась напротивъ утишить гнвъ отца, ты старалась оправдать твою мучительницу, ты силилась возстановить между ними миръ и согласіе…’

— Такъ! но тайное чувство говорило мн, что когда отецъ ссорится съ своею женою — то мн еще хуже, въ дом еще скучне — и къ тому же… льстило моему тщеславію, когда чужіе дивились моему поведенію.

‘Наступила перемна въ твоей жизни… за тебя посватался человкъ, котораго ты не любила и не могла любить, денежныя дла твоего отца были разстроены, этимъ замужствомъ онъ думалъ поправить свое состояніе, ты все это знала, знала, что тебя продавали — и ты повиновалась отцу, ты вышла замужъ за человка теб немилаго, неспособнаго ни любить, ни понимать тебя…’

— Такъ, я страдала! но тайное чувство заставляло меня на все ршиться, чтобы только выйдти изъ родительскаго дома, и увы!… во мн шевелилось другое чувство: моимъ блескомъ, моимъ богатствомъ, наконецъ, моимъ самоотверженіемъ я думала нанести жестокій ударъ моей мачих…

‘Ты не обманулась — она возненавидла тебя еще боле… а ты — ты осталась по прежнему почтительною, покорною, — утшительницею отца, миротворицею въ семейств…

— Да! но въ глубин моей я утшалась тмъ, что эта ненависть еще боле возвышаетъ мою добродтель въ глазахъ людей, меня окружающихъ…

Геній задумался.

‘Посмотри, продолжалъ онъ — внизъ на эту пылинку для смертнаго взора, на это таинство для духовнаго, слышишь, оттуда долетаютъ сюда то нестройные, то гармоническіе звуки, которые иногда сливаются со звуками живыхъ райскихъ ключей, это земля, на которой ты жила, важное мсто занимаетъ въ планетномъ мір этотъ чудный посредникъ между свтомъ и тьмою, котораго таинствъ и мы, чистые духи, вполн постигнуть не можемъ… смотри, земля то блеститъ яркими, могучими лучами, которые освщаютъ всю вселенную и преломляются даже о кристальныя врата райскихъ селеній, то погружается въ глубокій, болзненный сумракъ, тамъ день и ночь, восходъ и закатъ солнца служатъ символами сего глубокаго таинства, по люди не понимаютъ ихъ… Смотри, въ укромномъ уголк сей обители, чета супруговъ плачетъ, благословляетъ и молится о теб. Узнаёшь ли ты ихъ? Помнишь ли, когда ты однажды, и не впервые, грустила о своей жизни? Помнишь ли то роковое письмо, которое убдило тебя, что мужъ твой тебя обманываетъ, что онъ предпочитаетъ теб жалкую, презрнную женщину, что ей посвящены вс его минуты, а теб и дтямъ остаются на долю лишь упреки, досада и презрніе, помнишь, какъ ясно теб было, что мужъ забылъ тебя, друзья твои, знакомые говорили теб, что онъ не только не скрываетъ своего поведенія, но явно предъ всми старается унизить тебя. Помнишь, въ эту минуту явился предъ тобою прекрасный молодой человкъ, робкій, смиренный, но съ свтлымъ умомъ, съ пламеннымъ сердцемъ, двственная слава уже осняла благородное чело его, онъ преклонилъ предъ тобой колно, онъ заговорилъ теб о любви… о! я знаю, любовь его была искренняя и все, что не было въ ней преступленіе, было свято и непорочно. Онъ зналъ твою жизнь, глубоко сострадалъ онъ теб, онъ хотлъ освободить тебя отъ презрнныхъ цпей, унести тебя въ міръ чудный, теб до того еще неизвстный. Съ самоотверженіемъ онъ хотлъ принести теб въ жертву вс сокровища высокой души своей, согрть тебя дыханіемъ любви и поэзіи, посвятить тебя въ таинства наслажденій, знаемыхъ немногими, душа его вырывалась въ словахъ, во взорахъ, въ каждомъ движеніи, и магически на тебя дйствовала, ты знала, ты врила, что онъ не обманываетъ тебя, ты жалла о немъ, ты невольно трепетала… и, какъ боялся я тогда за тебя!… все было въ твою пользу: и мнніе свта и мнніе родныхъ, твой бракъ съ недостойнымъ человкомъ могъ быть разрушенъ, долгіе счастливые дни могли быть твоимъ удломъ, вс бы оправдали тебя… но ты осталась непреклонна, чиста, непорочна.

‘Долго длилась любовь его, ни твоя холодность, ни гнвъ, ни досажденія, не могли отклонить его отъ тебя, онъ страдалъ, страдалъ невыносимо, исчезла для него прелесть жизни ты это знала, ты жалла о немъ и осталась чиста и непорочна.

‘Помнишь ли, однажды, вечеромъ, дти твои спали, мужъ твой въ объятіяхъ недостойной прелестницы… ты сидла одна, втеръ вылъ и наводилъ на тебя невыразимое уныніе, теб было очень грустно, ты вспоминала всю протекшую жизнь и съ ужасомъ видла, что ты была одна, всегда одна, не было отзыва на твое сердце, жаждущее любви, не было даже отвтной мысли на твою мысль. Печально ты вспоминала о прошедшемъ, еще печальне смотрла на будущее. Тогда, невольно представлялся твоему воображенію молодой человкъ, однихъ съ тобою лтъ, умный, добрый, положившій къ ногамъ твоимъ всю душу свою. Горькое, трудное было въ теб бореніе… въ эту самую минуту онъ явился предъ тобою, печать долгаго, глубокаго страданія была на лиц его, рука его была холодна, она судорожно пожала твою руку и какъ огненныя искры посыпались по твоему тлу — о, какъ я трепеталъ тогда за тебя!…

‘Ты смотрла на него, ты любовалась его прекраснымъ лицомъ, которое возвысилось еще красотою страданія… онъ говорилъ мало, но слова его прожигали тебя, ты упрекала себя въ его терзаніяхъ — о какъ трепеталъ я тогда за тебя! Я не могъ проникнуть, что происходило въ твоемъ сердц, въ этомъ тайник, котораго глубины никто не можетъ измрить, тамъ все волновалось, чувства, мысли, быстре молніи смнялись одно другимъ, то была непостижимая земля въ первую минуту мірозданія!… я видлъ одно, что ты терзалась, какъ только можетъ терзаться душа человка — я трепеталъ, я скорблъ о теб… но какъ былъ я удивленъ, когда замтилъ, что мало-по-малу улеглися въ теб буйныя страсти, ты начала другой разговоръ, съ мудростію зминою ты дала другое направленіе его и своимъ мыслямъ, и что же? ты стала говорить о твоихъ болзняхъ, о твоихъ тлесныхъ недостаткахъ, ты съ намреніемъ старалась имъ дать видъ самый безобразный, представить ихъ неизлчимыми, — отвратительными!!… Съ удивленіемъ, радостію, горемъ я смотрлъ на чудный подвигъ, который ты совершала. Гд другая женщина, которая бы ршилась на это? Для внуки Еввы ничто не страшно, ни гнвъ, ни презрніе — все перенесетъ она, по отвергнуться тлесной красоты своей, но волею возбудить отвращеніе даже въ постороннемъ — о, это былъ подвигъ великій и я тщательно внесъ его въ скрижаль твоей жизни. Ты не ошиблась въ твоей цли, ты разочаровала молодаго человка… горько и прискорбно теб было, что въ ту минуту, когда онъ увлекался къ теб прежними порывами любви, воспоминаніе о твоемъ странномъ разсказ производило въ немъ невольное содраганіе и пламенная рчь застывала на язык его.

‘Этого мало: прошло долгое время, ты захотла замнить ему себя другою, ты познакомила его съ молодою двушкою, старалась ихъ сблизить и едва замтила затеплившуюся любовь ихъ, какъ ревность истерзала тебя, молодой человкъ показался теб еще прелестне, твое одиночество еще грустне, все: и женское тщеславіе, и говоръ свта, и мысль о мрачномъ одиночеств, и досада, и зависть, жгучими язвами падали на твое сердце, но ты, чистая, непостижная, ты все превозмогла! все перегорло въ твоемъ горнил, осталось одно: непорочное милосердіе къ ближнему! ты бережно воспитала враждебную теб любовь, ты оживляла, укрпляла ее, не день и не два, но цлые годы!… и ты достигла своей цли: онъ совершенно разлюбилъ тебя смертною любовью, онъ привязался душою къ избранной тобою соперниц, ты сочетала ихъ бракомъ, они счастливы, у нихъ дти, онъ исполнилъ все, что общало его благородное сердце, но исполнилъ для другой, не для тебя, а ты осталась по прежнему одна, безъ отрады, безъ утшенія, безъ надежды на земное счастіе, съ мыслью, что человкъ, тебя любившій, не можетъ вспомнить о теб безъ благодарности, но и — и безъ отвращенія!… и ни на чьемъ лиц ты не встртила благодарнаго удивленія! никто кром меня не зналъ о благомъ твоемъ дл.

— Все такъ — отвчала душа,— но вс мои терзанія были лишь скорбію о моей собственной жизни… въ далекой глубин сердца… самоотверженія не было, я… я… я не любила его…—

‘Кто разгадаетъ тебя, чудная душа человка! Наступила другая эпоха твоей жизни: твои дти возросли, ты любила ихъ всхъ равно, всхъ равно леляла, — но старшій сынъ твой невольно чаще другихъ привлекалъ твои взоры, ты въ немъ видла отца своимъ дтямъ и тщательно берегла его сердце отъ нечистыхъ чувствъ, его умъ отъ нечистыхъ помысловъ.— Разъ, собравшись съ силами, какъ завтную тайну ты передала ему жизнь твоего мужа, не для того, чтобъ онъ пересталъ уважать его, но чтобъ примръ отца служилъ ему урокомъ, ты раскрыла юнош все свое сердце, не утаила предъ нимъ неизглаголанныхъ страданій твоей жизни, ты вврилась чистот и пламени юношескаго сердца… о! какъ ты жестоко обманулась! то, что ты разсказала своему сыну, лишь возбудило въ немъ чувственные помыслы, примръ отца сдлался для него не урокомъ, но образцомъ, погрязшій въ бездн неистовыхъ страстей, онъ предалъ тебя, онъ разсказалъ отцу твои завтныя, сердечныя тайны, этого мало, онъ забылъ тебя, онъ провожалъ цлые дни въ сообществъ твоей недостойной соперницы, оправдывалъ ее и обвинялъ тебя… велико было твое горе! обидныя рчи сына доходили до ушей твоихъ! о! какъ я трепеталъ тогда за тебя! Каждую минуту я ожидалъ, что ты отвергнешь, что ты проклянешь его навки, но ты съ кротостію перенесла все: и обиду сына, и упреки мужа, ихъ обоихъ ты старалась смягчить своею любовію, до той минуты, когда сынъ съ рыданіемъ бросился въ твои объятія. И ты простила ему, ты все забыла. Высока и торжественна была эта минута въ твоей жизни.

— Все такъ, — отвчала душа, — но я знала нравъ моего сына, я знала, что упреки еще боле раздражатъ и удалятъ его отъ меня, я знала, что смирю его одною любовію и — сказать ли? въ глубин моего сердца таилось другое чувство: мн бы досадно было, еслибъ люди заговорили, что я не умла привязать къ себ своего сына, что онъ отвратился отъ меня.

Геній задумался.

— Но мужъ твой — мужъ! до самаго конца жизни — продолжалъ онъ — ты сохранила покорность и уваженіе къ своему мужу! довольно было одного его слова, и ты исполняла вс его, часто своенравныя, желанія, безъ ропота, безъ тни неудовольствія.

— Такъ! но я знала и нравъ моего мужа, онъ былъ сумазбродъ и настаивалъ только на томъ, въ чемъ ему препятствовали, самое горячее изъ его желаній теряло для него всю прелесть, какъ скоро оно могло быть исполнено, я это знала, покорность моя его обезоруживала и убивала его своенравіе, легкомысленный, онъ забывалъ собственныя желанія и… оставалось мсто для исполненія моихъ, всегда онъ думалъ, что дйствуетъ по своей вол, но въ самомъ дл… всегда дйствовалъ по моей…—

‘И ничто, ни его жизнь, ни грубое обращеніе, ничто не поколебало тебя, никто даже изъ лучшихъ друзей твоихъ не слыхалъ отъ тебя ни тни жалобы, напротивъ, ты въ сердц своемъ и на язык всегда находила оправданіе его поступкамъ.

— Такъ, но въ глубин сердца я чувствовала, что ничто не возбуждаетъ столько людскаго участія какъ молчаливое страданіе, — жалобы на мужа не облегчили бы моего сердца, тогда какъ льстило моей гордости постоянно возбуждать людское сожалніе! Кто ропщетъ, тотъ въ половину утшенъ,— людямъ уже почти не нужно утшать его, для меня же ихъ участіе, ихъ удивленіе… были неистощимы — я это знала.—

‘Сверхъ твоего мужа ты имла враговъ, ты имъ прощала, ты не роптала, ты старалась, напротивъ, оказывать имъ услуги.

— Но это былъ лучшій способъ не имть враговъ…—

‘Ты не была предана грху порицанія, никогда, ни въ свт, ни въ дружеской бесд, ни на письм, ни словомъ, ни взоромъ, ты не осуждала никого, ни ближнихъ, ни постороннихъ, ни сильныхъ, ни слабыхъ, для всякаго проступка ты находила оправданіе, для всякой вины прощеніе.

Такъ, потайная мысль говорила мн, что иногда одно неосторожное слово можетъ отозваться въ продолженіи жизни и сотворить намъ врага непримиримаго, эта же мысль говорила мн, что иногда существо самое незамтное можетъ причинить намъ много вреда, тмъ боле опаснаго, что оно неожиданно.

Геній снова задумался.

Между-тмъ, душа съ робостію поглядывая въ страшную бездну, отдлявшую ее отъ райскихъ селеній, съ восторгомъ замчала, что съ каждымъ словомъ генія грховныя обители мало-по-малу исчезали, наконецъ, въ недосягаемой глубин отъ страшной бездны осталась лишь одна непримтная черная точка.

— Геній, радостно улыбаясь, снова обратился къ душ:

‘Не унывай! сказалъ онъ:— вспомни все доброе, оставленное тобою на земл, вспомни, что не было страданія, котораго бы ты не утшила, не докукою вымаливалась твоя милостыня, ты сама отыскивала вдовъ, сиротъ, немощныхъ, заключенныхъ, ты длилась всмъ, что имла, длилась послдней крохою, — я знаю, ты благотворила не изъ тщеславія, не только свтъ, но сами снисканные тобою не знали твоего имени: ты скрывала свои добрыя дла съ такимъ же стараніемъ, какъ другіе скрываютъ самые злые проступки… Въ семъ дл ты не могла имть никакихъ корыстныхъ побужденій, ибо одинъ я зналъ все доброе, сотворенное тобою втайн.’

Душа умолкла, въ радостномъ трепет она взглянула еще разъ на непримтное пятнышко, которое одно мелькало въ свтломъ, безконечномъ пространств, и въ самозабвеніи потянулась къ отвореннымъ, кристальнымъ вратамъ…

Но въ сіе мгновеніе раздался громовый голосъ: ‘Рано, рано!’ проговорилъ онъ съ хохотомъ: ‘еще остались на теб слды земнаго праха, и смертная слпота еще не спала съ очей твоихъ. Усердно отыскивала ты, душа правдивая, грхи свои въ глубин сердечной, но ты забыла одинъ, самый тяжкій: гордость смиренія!’

И непримтная точка разраслась въ мрачную, неизмримую бездну, заклокотало черное пламя, геній потупилъ очи, кристальныя врата затворились….

ДУША ЖЕНЩИНЫ.

Читайте также: