ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
ДМИТРІЯ СЕРГЕВИЧА
МЕРЕЖКОВСКАГО.
Томъ XV.
Типографія Т-ва И. Д. Сытина. Пятницкая ул., с.
Москва.— 1914.
Душа Сахара.
Душа Сахара.
Душа Сахара, Мережковский Дмитрий Сергеевич, Год: 1909
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Это одно изъ дйствующихъ лицъ метерлинковой Синей Птицы — высокая блая фигура, вышедшая изъ сахарной головы, одтая въ балахонъ цвта темно-синей сахарной бумаги, съ ледянцами вмсто пальцевъ, которые она отламываетъ и предлагаетъ дтямъ пососать. Какъ будто второстепенное, а на самомъ дл, главное лицо — душа пьесы, душа самого Метерлинка. Когда-то была у него душа трагедіи — горькой полыни, а теперь — душа сахара.
Волшебное искусство Художественнаго театра вдохнуло и въ зрителей душу сахара, ибо нужно поистин волшебство, чтобы взрослыхъ людей кормить отъ 8 часовъ вечера до 12 1/2 ночи этою тающею, капающею, липнувшею сладостью.
Критики бранятся, капризничаютъ, гримасничаютъ, но не врьте имъ: толпа наслаждается, сосетъ, не насосется, и облизывается, и причмокиваетъ, и слюнки распустила, какъ маленькія дти.— ‘Если не обратитесь и не станете, какъ дти’… Ну, вотъ и обратились, впали въ дтство.
Европа становится Китаемъ. А за Европой и мы. Вс тамъ будемъ. Благополучные мандарины, дряхлые младенцы, сидимъ на корточкахъ, киваемъ головами и присюсюкиваемъ надъ сладчайшими глупостями, утонченнйшими вздорами, благоуханнымъ цвтомъ чая въ прозрачныхъ фарфоровыхъ чашечкахъ. Кончена трагедія, наступила идиллія, Царство Небесное, идже нсть ни болзнь, ни печаль, ни воздыханіе, но жизнь безконечная — или смерть безконечная.
Это, впрочемъ, уже разъ было въ Европ — было и сплыло, но вотъ опять наплываетъ.
1909—1809. Среди безчисленныхъ юбилеевъ,— мавзолеевъ того кладбища, по которому нын вс мы бродимъ, какъ тни, слдовало бы справить и юбилей Бдной Лизы, юбилей чувствительности, слдовало бы возобновить модныя сто лтъ назадъ посщенія ‘Лизина пруда, сего мста, очарованнаго Карамзиновымъ перомъ’, какъ тогда писали.
Издыхая, услаждуся,
Вспомня взоръ, Темира, твой,
Съ свтомъ, съ жизнью разлучуся,
Лишь не съ милой мн мечтой.
‘Онъ былъ сентименталенъ, онъ былъ золъ и сентименталенъ’, говоритъ Достоевскій о старик Карамазов. Чмъ зле, тмъ сентиментальне. Карамазовская злая сентиментальность — душа сахара — душа нашего времени.
Одинъ изъ вчерашнихъ зрителей, бывшій революціонеръ, получилъ письмо, съ описаніемъ ужасовъ, которые сейчасъ творятся въ русскихъ тюрьмахъ надъ приговоренными къ смертной казни. Называютъ ихъ смертниками — новое слово, вошедшее въ русскій языкъ и сразу сдлавшееся обиходнымъ: употребляется уже безъ кавычекъ,— смертниковъ, связанныхъ по рукамъ и ногамъ, кладутъ въ рядъ на тюремномъ двор и тутъ же, одного за другимъ, вшаютъ, живые видятъ судороги, слышатъ стоны умирающихъ и ждутъ очереди.
Утромъ получилъ мой знакомый это письмо, а вечеромъ наслаждается Синею Птицею.
— Ну, что, какъ?— спросилъ я его.
— Хорошо! Ахъ, какъ хорошо!
— Что же именно — постановка или сама пьеса?
— Все вмст… Я давно не наслаждался такъ, не отдыхалъ душою.
Я хотлъ,. было, напомнить о смертникахъ, и не хватило духу, но, кажется, онъ самъ угадалъ и заторопился, немного конфузясь.
— Да, да, вотъ именно то, что для души нужно… Знаете, точно прямо съ дороги, потнаго, грязнаго, жаркаго, усталаго, такъ что вс косточки ноютъ, вдругъ взяли да посадили въ теплую, свжую, душистую ванну. Разв не такъ? А? Ну чего вамъ еще?..
Я промолчалъ, но хотлось прибавить: теплая ванна, въ которой льется кровь изъ раскрытыхъ жилъ, какъ у римскихъ самоубійцъ. Мы вдь вс немножко самоубійцы или убійцы, палачи или смертники: одни вчера, другіе завтра, одни сразу, другіе потихоньку.
И въ этой теплой ванн — вс вмст — революціонеры и черносотенцы, максималисты и октябристы, соціалъ-демократы и кадеты, семиты и антисемиты, врующіе и безбожники — вс вмст въ этой бездонной сладости, бездонной мягкости, какъ маленькія дти въ одной колыбельк. Или, какъ мухи на одной липкой и сладкой, ядовитой бумажк, которая называется мушиная смерть.
Не дохлыя мухи, а здоровые люди, все равно, греки, римляне, варвары или даже русскіе мужики, не вынесли бы, стошнило бы ихъ. А вотъ намъ ничего — посасываемъ да похваливаемъ.
Герой Ибсеновскихъ призраковъ, Освальдъ Альвингъ признается, что любитъ больше всего на свт прикосновеніе къ мягкимъ тканямъ, особенно къ бархату: подойдетъ къ занавси, остановится, и долго-долго, цлыми часами, зажмуривъ глаза, съ улыбкой, трогаетъ, щупаетъ, гладитъ мягкія складки. Кто-то замчаетъ, что это симптомъ размягченія мозга.
Что, если наслажденіе наше Синею Птицею тоже зловщій симптомъ — щупаніе бархата? Что, если Метерлинкъ, современнйшій изъ современныхъ геніевъ — Гете, у котораго начинается размягченіе мозга?
Отъ гоголевскихъ ‘свиныхъ рылъ’ сквозь чеховскую ‘тарарабумбію’ и андреевскую Тьму къ метерлинковой Синей Птиц — вотъ страшный путь.
Но намъ не страшно: вдь въ Стран Воспоминаній нтъ угрызеній, и въ Царств Ночи вютъ забвенные, безкровные, спокойные Ужасы. Какъ скоро забылись, успокоились, обезкровились!
Обезкровленіе, обезболеніе — анэстезія. Больная совсть — больной зубъ, съ которымъ уже ничего не остается длать, какъ вырвать. Но. сперва надо усыпить боль кокаиномъ или хлороформомъ. И тогда можно вырвать совсть, вырвать сердце,— а мы и не услышимъ. Сладость Метерлинка — сладость хлороформа.
Сладко — гадко. Упоительно — отвратительно.
Сладость гнили, сладость смерти, той второй смерти, отъ которой нтъ воскресенія.
Какъ въ Бобк Достоевскаго,— засыпая смертнымъ сномъ, шепчемъ: ‘Синяя Птица, Синяя Птица!— Бобокъ! Бобокъ!
Сахаръ, входитъ въ составъ нкоторыхъ взрывчатыхъ веществъ. Можетъ^-быть, душа сахара сдлается душою огня? Можетъ-быть, Синяя Птица — синее сердце того пламени, который насъ всхъ истребитъ?
Лучше умереть, чмъ жить не съ душой человческой, а съ этою сладкою слякотью — душою сахара.