ДУРАКЪ.
ДУРАКЪ.
(Разсказъ).
——
Дурак, Круглов Александр Васильевич, Год: 1890
Время на прочтение: 28 минут(ы)
Посл обда, по приглашенію хозяина, мы перешли въ его кабинетъ, чтобы покурить и отдохнуть вн дамскаго общества, конечно, очень пріятнаго, но въ то же время и нсколько стснительнаго.
Былъ ненастный августовскій вечеръ. Дождь лилъ съ самаго утра, теперь поднялся сильный втеръ, который съ шумомъ нагибалъ въ саду деревья и порою, какъ бы съ особенной злобой, хлесталъ дождемъ въ окна.
А въ кабинет было такъ хорошо и уютно. Каминъ весело пылалъ, распространяя въ комнатахъ пріятную теплоту. Дрова потрескивали время отъ времени, разсыпая искры. Мы небрежно расположились на турецкомъ диван и кушетк и курили, прихлебывая черный кофе съ шартрезомъ — любимымъ ликеромъ хозяина. Въ комнат царило молчаніе, то есть нельзя сказать, чтобы полное молчаніе, но разговоръ не вязался, обрываясь въ самомъ начал. Вс мы, охваченные лнью, были склонны къ молчаливому кейфу. Хозяинъ коснулся было погоды, на это отозвался кто-то, выругавъ ‘проклятое лто’, припомнивъ даже пушкинскій стихъ: ‘наше сверное лто — каррикатура южныхъ зимъ’ — и разговоръ оборвался. Спустя нсколько минутъ одинъ изъ гостей заговорилъ о послднемъ произведеніи извстнаго романиста, но получивъ въ отвтъ только короткое: ‘да… ничего…’ какъ бы смутился такимъ несочувствіемъ со стороны всхъ — и умолкъ.
Но вотъ мой сосдъ упомянулъ о мстной красавиц, madame Лазаревской, которая похала за мужемъ, сосланнымъ въ Сибирь.
— Какъ? разв все-таки ухала? раздалось заразъ нсколько голосовъ.
— Да… да… Вчера провожали…
— Но вдь отецъ же былъ противъ?
— На колняхъ умолялъ не здить, но она настояла на своемъ!
— Вотъ она — женская-то любовь! воскликнулъ хозяинъ.
И, вставая съ дивана, добавилъ:
— Я всегда говорилъ, что Анфиса Платоновна не заурядная женщина!..
Съ нимъ многіе согласились. А кто-то даже прямо сказалъ:
— Съ ея стороны это положительно геройскій подвигъ.
Въ числ гостей былъ родственникъ хозяина, инженеръ, занимавшій крупный постъ на Н—ой желзной дорог,— человкъ пожилой, лтъ подъ 50, если не боле. Крутя свои длинные рыжіе усы, Павелъ Христофоровичъ Налимовъ — такъ звали инженера — сидлъ въ качалк, противъ камина, и съ наслажденіемъ курилъ ароматичную гаванну. Услыхавъ послднюю фразу, брошенную кмъ то изъ гостей, онъ промолвилъ, улыбаясь почти одними глазами:
— Вотъ какъ! М-me Лазаревская ужъ въ героини и подвижницы попала!
— А если-бы и такъ? сказалъ хозяинъ. Я не понимаю твоего насмшливаго тона, Павелъ! добавилъ онъ, пожимая плечами, не то съ удивленіемъ, не то съ досадой.
— Послушайте, Павелъ Христофоровичъ, вмшался мой сосдъ, виновникъ возникшаго разговора о Лазаревской: да вдь Анфис Платоновн всего 23 года!
— Ну, такъ что же?
— Какъ что же! Въ эти годы уйти въ Сибирь, на лишенія, отказавшись отъ шумной жизни…
— Э, полноте! неребилъ Налимовъ, вставая: все это пустяки-съ! Вы мн вотъ что скажите: m-me Лазаревская вдь любитъ мужа?
— Ну, конечно, любитъ, если…
— Прекрасно!.. а онъ ее?
— Тоже любитъ!.. Они всего только полгода, какъ женаты!
— Превосходно! Значитъ m-me Лазаревская похала за любящимъ и любимымъ человкомъ, чтобы сохранить его для себя?
— Позвольте, что вы этимъ хотите сказать, Павелъ Христофоровичъ? спросилъ мой сосдъ.
— Что? А то, что я здсь не вижу никакого подвига!
— Но вдь…
— Никакого! Посл этого Любимовъ — конторщикъ здшней станціи, котораго вчера похоронили, изъ героевъ герой!
— Любимовъ? да при чемъ же тутъ этотъ…
— Смшной, тихій человкъ, хотите сказать? А вотъ при чемъ-съ: этотъ человчекъ, котораго вы, пожалуй, и за мужчину не считали, совершилъ подвигъ не чета m-me Лазаревской!.. И никто не назвалъ его героемъ, а напротивъ — за свой подвигъ онъ получилъ только кличку дурака!..
Мы вс были крайне изумлены. Произошло минутное молчаніе.
— Какой же это подвигъ? и когда? съ улыбкой спросилъ хозяинъ. Конечно, давно?
— Да, ужъ давно, лтъ 25 тому назадъ, если не больше…
— А разв ты его зналъ тогда?
— Я учился съ нимъ вмст…
— Признаюсь, промолвилъ мой сосдъ: никакъ я не думалъ, чтобы Любимовъ способенъ на что нибудь геройское… Это очень интересно… Неужели у него былъ романъ?
— Да, и съ очень роковымъ концомъ!
— Такъ что же ты не разскажешь! воскликнулъ хозяинъ. Какъ разъ кстати: во всхъ повстяхъ вс исторіи разсказываются при подобной обстановк.
— Вотъ еще выдумалъ! махнулъ рукою Налимовъ.
— А что же, разскажите въ самомъ дл, Павелъ Христофоровичъ, пристали вс мы къ инженеру.
— Да это-же чужая тайна, отговаривался онъ.
На это ему возразили, что Любимовъ уже умеръ, да и все было давно… Къ тому же о мертвыхъ нельзя говорить худое, а хорошее не воспрещается…
Видя такое дружное нападеніе, Налимовъ сдался.
— Вотъ пристали, произнесъ онъ, какъ бы нехотя: ну, хорошо, хорошо, разскажу… Только чуръ не осудить: разскажу, какъ умю… Если что лишнее…
— Пожалуйста безъ увертюры, засмялся хозяинъ: ты мастеръ разсказывать, я знаю. Начинай-же!..
— Сейчасъ!..
Налимовъ попыхалъ сигарой, слъ снова въ качалку и приступилъ къ разсказу.
— Вскор посл окончанія курса въ институт — началъ онъ по обыкновенію своимъ ровнымъ голосомъ: я служилъ нкоторое время въ Н., куда пріхалъ въ 186* году. Мн понадобился человкъ, который зналъ бы порядочно чертежное дло. Ну, если и переписать когда… Словомъ нчто въ род секретаря, если хотите, но при непремнномъ условіи — знать чертежное дло. Говорятъ постоянно, что масса людей сидитъ безъ работы, безъ хлба. А начнете искать знающаго человка — и найти не можете! Напр., ужъ кажется, чего легче отыскать переписчика. А попробуйте! Желающихъ много, но взять не кого… Замчательно: учатся, учатся, послушать — все философы и дятели, а грамотно написать не умютъ!.. Прошло больше двухъ недль — а я все не могъ найти подходящаго человка. Приходили — да никуда не годятся… Явился было одинъ субъектъ, и такъ смло заявляетъ:— ‘я, говоритъ, могу похвастать — пишу такъ, что будете довольны’. Длаю пробу. Пишетъ красиво, но крупно, по писарски, и въ четырехъ строчкахъ десятокъ ошибокъ сдлалъ… Куда такого!.. А человкъ нуженъ… Надумалъ я пустить объявленіе въ мстныхъ губернскихъ вдомостяхъ. Являюсь въ типографію губернскаго правленія, подаю объявленіе. Какой-то старичекъ принялъ его, прочелъ да и говоритъ:
— Напрасно изволите тратиться.
— Какъ, говорю, напрасно?
— Да такъ-съ… Цли не достигнете. Положимъ, деньги небольшія, но для чего же зря бросать?
— Помилуйте, возражаю ему — дв недли прошло, а я не могу найти…
— А позвольте, я вамъ безъ всякой публикаціи предоставлю…
Я, конечно, обрадовался.
— Сдлайте, говорю, одолженіе. Очень буду благодаренъ.
— Не стоитъ… А я вамъ завтра же и предоставлю.
— Но знаетъ-ли онъ дло? спрашиваю.
— Не извольте безпокоиться, говоритъ мн старичекъ: — я публикацію вашу прочелъ и вижу какой человкъ вамъ требуется. Такого и доставлю. Это жилецъ, нахлбникъ мой будетъ… Могу поручиться. Только онъ на служб состоитъ и всего времени посвятить вамъ не можетъ, а лишь вечера. Но онъ прилежный… и, надо полагать, успетъ…
На другой день утромъ лакей, подавая мн умыться, доложилъ, что меня дожидается въ столовой какой-то молодой человкъ, посланный чиновникомъ изъ типографіи. Я поспшно одлся и веллъ лакею пригласить ко мн въ кабинетъ незнакомца. Черезъ минуту въ комнату вошелъ высокій, худощавый молодой человкъ, съ блднымъ весноватымъ лицомъ, освщаемымъ парою вдумчивыхъ карихъ глазъ. Темнокаштановые волосы волнообразно ниспадали на плечи. Лицо его было изъ заурядныхъ, изъ тхъ, которыя легко теряются въ масс другихъ физіономій. Но мн оно сразу показалось нсколько знакомымъ. Я пристальне вглядлся въ него. Высокій лобъ, правильный красивый носъ и особенно эти вдумчивые, такіе влекущіе глаза… Да, что-то знакомое, гд-то видлъ и даже не очень давно… Я спросилъ его фамилію.
— Любимовъ, отвтилъ онъ.
Я боле не терялся въ догадкахъ. Да, это тотъ самый Любимовъ, съ которымъ я учился въ Я—ой гимназіи, но не долго, такъ какъ вслдствіе перевода отца, я долженъ былъ изъ пятаго класса перейти въ петербургскую гимназію. Но какъ бы желая окончательно увриться, я спросилъ все-таки:
— Вы учились въ Я—ой гимназіи?
— Да, учился.
— Такъ и есть! Я васъ узналъ… а вы меня не узнаете разв?
— Нтъ, узналъ…
— Но какъ вы попали сюда?
— Да мста не могъ найти въ Я… Пріхалъ сюда… Здсь въ губернскомъ правленіи служу…
— Вы разв не кончили гимназіи?
— Нтъ… Я вышелъ изъ 6 класса.
— Да почему же?
— Обстоятельство одно… Пришлось выйти!
— Какое обстоятельство? Да что вы стоите… Садитесь, пожалуйста! Чаю не хотите-ли? Я еще не пилъ… Будемъ пить вмст!
— Благодарю покорно… Но я не могу… На службу пора…
Онъ показался мн еще боле робкимъ и застнчивымъ, чмъ прежде, въ гимназіи. Онъ тогда держался въ сторон отъ всхъ, словно стыдясь чего-то, стсняясь, передо всми робя… Положимъ, онъ былъ очень бденъ, но никто и не думалъ ставить ему на видъ его бдности… Учился онъ хорошо, нельзя сказать, чтобы способности его были блестящими, но все же природа его не обидла. А прилежанія онъ былъ рдкаго.
— Почему вы не кончили? снова спросилъ я, стараясь не смотрть на него: онъ, видимо, стснялся своего поношеннаго сюртука и старыхъ сапогъ, покрытыхъ заплатами.
— Да такъ, пришлось выйти, повторилъ онъ.
— Вдь не срзались же вы на экзамен?
— О! нтъ!.. Я шелъ недурно.
— Я помню… Вотъ потому-то мн и удивительно…
Онъ продолжалъ молчать, вертя въ рукахъ фуражку.
Разспрашивать боле я счелъ неудобнымъ. Вроятно, подумалъ я, его заставило выйти изъ гимназіи такое обстоятельство, о которомъ ему говорить неловко.
— Такъ вы хотите помочь мн? обратился я къ нему.
— Если могу — съ большимъ удовольствіемъ.
— О, вы то можете. Я очень радъ, что встртилъ васъ. Вы вдь недурно писали и еще лучше рисовали… Такъ вдь, не ошибаюсь?
— Да, я люблю рисованіе… Я и теперь въ чертежной занимаюсь…
— Вотъ и отлично… Давайте сторговываться, шутя добавилъ я.
— Помилуйте, что вы! переконфузился онъ,— какія условія, вы сами знаете!
Я никакъ не могъ добиться, чтобы онъ опредлилъ самъ норму вознагражденія.
— Ну, 20 рублей вамъ не мало будетъ?
— Очень благодаренъ!..
— Не мало?
— Какое же мало!..
— Смотрите, говорите прямо!
— Нтъ, нтъ, совершенно достаточно… премного вамъ благодаренъ!
Мн хотлось узнать, сколько онъ получаетъ въ правленіи, но я постснялся спросить объ этомъ. Держись онъ иначе — свободно, по товарищески — я бы спросилъ. Но его робость и застнчивость удержали меня. Сами знаете: часто причиною такой застнчивости бываетъ не что иное, какъ страшное самолюбіе. Я боялся вопросомъ задть это чувство. Прощаясь съ Любимовымъ, я просилъ его сегодня же зайти ко мн посл обда.
— Я приготовлю вамъ работу, и служба ваша начнется, сказалъ я шутливо, пожимая ему руку.
— Хорошо-съ, произнесъ онъ, отвчая робкимъ пожатіемъ.
Я проводилъ его до передней.
Мн стало очень жаль его. Мы и въ гимназіи съ нимъ не были близкими друзьями, но со мной онъ все-таки, пожалуй, сблизился боле, чмъ съ другими. Положимъ, мы разстались очень рано, почти мальчиками… Но мы уже мечтали тогда и думали совсмъ не по дтски… Мы читали книги, зативали свой журналъ… Сами помните, какое тогда было время… Любимовъ во всемъ этомъ не участвовалъ… не изъ боязни, нтъ! а его просто не влекло. Онъ весь ушелъ въ науку… Мы такъ его и прозвали: ученый труженикъ. Кто-то даже назвалъ его Тредьяковскимъ… Но это неправда. Онъ былъ не безъ способностей… Но вс мы были убждены, что изъ него выйдетъ наврное примрный учитель латинскаго языка (латынь онъ любилъ и по этому предмету считался чуть-ли не первымъ), учитель — педантъ, который на іоту не отступитъ отъ программы… И вдругъ — вмсто учительской каедры — стулъ писца, да еще при какихъ скверныхъ условіяхъ!.. (Я былъ увренъ, что онъ получаетъ пустяки). Но что такое могло заставить его бросить гимназію?..
Онъ началъ аккуратно ходить на занятія, исполняя точно и хорошо все, что я ему поручалъ. Но онъ какъ-то уклонялся отъ разговоровъ и посл работы спшилъ уйти. Если можно было онъ бралъ работу на домъ.
— Да напейтесь чаю, предложишь бывало.
— Нтъ, не могу… у меня еще дома занятія.
Я какъ-то замтилъ ему:
— Да когда вы отдыхаете? Неужели вамъ даютъ еще и на домъ изъ правленія?
— Случается…
— Сколько же вы получаете?
— Немного, уклонился онъ отъ отвта.
Такъ прошло около мсяца. Я Любимовымъ былъ очень доволенъ. Такого исполнительнаго, толковаго работника трудно найти. Писалъ онъ быстро и четко, чертилъ великолпно. Но одинъ проектъ онъ исполнилъ такъ прекрасно, что я пришелъ въ восхищеніе и ршилъ прибавить ему 5 рублей въ мсяцъ. Онъ замтно остался очень доволенъ прибавкой. Это было, какъ теперь помню, въ какой-то праздникъ. Когда онъ сталъ прощаться,— я взялъ его за об руки и говорю:
— Послушайте, Григорій Петровичъ, ваши отношенія ко мн и удивительны и, если хотите, просто оскорбительны… Мы товарищи,— а между тмъ вы относитесь ко мн, какъ къ чужому, хуже — какъ къ человку, съ которымъ не хотите имть ничего общаго, помимо работы… за что это? Кажется, въ прошломъ мы съ вами не были врагами?
— Что вы, помилуйте! смутился онъ: я нисколько… я и не думалъ… что вы!
— Ну, такъ зачмъ же вы съ такимъ упорствомъ отказываетесь даже отъ чашки чая? Что за причина?
— Я, право, нисколько… твердилъ онъ смущенно: только что же: я работу кончилъ…
— Господи! да что вы все о работ! Вдь мы же товарищи… я не смотрю на васъ только какъ на переписчика… Простите, но это боле, чмъ странно: посл нсколькихъ лтъ разлуки мы встртились — и ни разу не поговорили о чемъ-нибудь, помимо работы, не вспомнили прошлаго… что это такое?
Онъ стоялъ передо мной, опустивъ внизъ голову, точно виноватый. Въ эту минуту въ комнату внесли самоваръ.
— Ну, вотъ и самоваръ подали… останьтесь же напиться чаю… Посидимъ, побесдуемъ, вспомнимъ старину… Вдь вамъ некуда спшить… правда?
— Я, право, не знаю… Я, конечно, могу… съ часокъ отчего-же… можно…
— Вотъ и прекрасно! Значитъ, мы пьемъ чай вмст…
Мн хотлось непремнно узнать — почему онъ вышелъ изъ гимназіи. Но мн стоило большого труда незамтно подойти къ этому вопросу. За чаемъ Любимовъ нсколько разговорился, оживясь подъ вліяніемъ воспоминаній о гимназіи и юности.
— Да, хорошее было время тогда, сказалъ онъ съ замтной грустью.— Думалось и то и другое… а вотъ!..
— Помните, какъ мы пророчили вамъ учительскую каедру?
— Помню… я и самъ тогда мечталъ объ этомъ.
— Да отчего же вы не кончили? вдругъ задалъ я вопросъ.
— Обстоятельство тутъ одно… Пришлось выйти.
— Что-же именно?
— Такъ ужъ… вы, можетъ быть, помните Игнатьева?
— Еще бы! Этого головорза разв можно забыть!.. Такъ вы изъ-за него что-ли?
— Почти…
— Да какимъ-же это образомъ?
— Онъ, видите, подвелъ меня, произнесъ Любимовъ и покраснлъ
— Подвелъ?
— То есть, видите, не то, чтобы подвелъ… а такъ вышло… я, конечно, могъ бы оправдаться, да тогда и ему и многимъ досталось бы… а особенно ему…
— И пусть бы!..
— О, какъ же!.. У него вдь на рукахъ былъ отецъ слпой и дв сестры…
Произнеся это, Любимовъ еще боле покраснлъ и поспшно добавилъ:
— Да это что-же… давно уже было, что вспоминать!.. Я не виню… я, ничего, живу и теперь…
— А что, какъ вы теперь живете: попрежнему не любите развлеченій, общества?.. ведете уединенную жизнь?
— Въ театр бываю… я театръ очень люблю… А что касается знакомства… такъ вдь съ кмъ же? Товарищи по служб какъ-то мн не по характеру… Былъ вотъ архиваріусъ — славный старикъ, я его очень любилъ… да умеръ! а другіе, знаете… мы не сходимся! улыбнулся Любимовъ.
— И вамъ не скучно?
— Нтъ, ничего… да когда же скучать-то? Днемъ служба, вечеромъ тоже что-нибудь есть… теперь вотъ ваша работа… и въ театръ-то невсегда попадешь!.. Опять и книгу когда почитаешь… до скуки-ли тутъ!
— Гд же вы берете книги?
— А такъ у кого-нибудь… Вотъ хозяинъ, гд я живу, выписываетъ газету, читаемъ…
— Берите у меня, пожалуйста, я въ библіотек абонементъ имю, предложилъ я.
— Благодарю васъ. Если позволите — я воспользуюсь. Давно хочется мн прочесть ‘Обломова’…
— Пожалуйста безъ стсненій!.. Будемъ держаться по товарищески…
Я протянулъ ему руку.
— Благодарю васъ, повторилъ онъ.
Онъ посидлъ еще недолго и сталъ прощаться.
— Мн, право, надо… Зайти къ одному человку надо, по длу…
— Не держу… Но смотрите, Григорій Петровичъ: помнить уговоръ!..
— Хорошо!
Я чувствовалъ, что маленькая брешь пробита, и разстояніе, раздлявшее насъ, немножко уменьшилось.
Дйствительно, посл этого раза онъ сталъ держаться нсколько иначе: какъ-то проще и откровенне, если можно такъ выразиться. Онъ пересталъ уклоняться отъ разговоровъ, охотно оставался напиться чаю и даже поужинать.
Оказалось, что въ правленіи онъ получалъ всего 14 рублей
— Да разв можно жить на эти деньги? удивился я.
— Трудно, а можно… Впрочемъ, не только жалованье… такъ что заработаешь… Вотъ ваши занятія…
— А раньше?
— Дежурилъ когда за другихъ…
— Но это-же вдь пустяки?
— Рубля три, а то и четыре приходилось…
— Итого 17—18 рублей только?
— Что же длать!..
— Хорошо вы одни… а если женитесь, тогда какъ?
— Съ семьей очень трудно.
— Совсмъ невозможно по моему!
— А женятся же!
— И голодаютъ за то!
— Бываетъ… Ну, а если у кого жена помогаетъ, такъ ничего еще…
— То есть какъ помогаетъ? Чмъ же? спросилъ я. Вы на счетъ приданаго?
— И въ приданое берутъ… Да и такъ… другая платья шьетъ… или модистка… Вотъ у Рубцова, напр… Онъ 17 рублей получаетъ, да жена портниха — и живутъ!..
— Разв вотъ такъ-то… Да не жениться же всмъ на портнихахъ!..
Я засмялся. Улыбнулся и Любимовъ.
— А вы не думаете на портних жениться? спросилъ я его.
Спросилъ, да и самъ былъ не радъ.
Онъ весь вспыхнулъ и до того смутился, что чуть не опрокинулъ стакана, который держалъ въ рук.
‘Неужели я попалъ прямо въ цль’? подумалось мн… А на Любимова было и жалко и смшно смотрть. Растерявшись, онъ началъ вытирать носовымъ платкомъ сначала столъ, а потомъ и блюдечко… Потомъ спохватился, опять вспыхнулъ и поспшно спряталъ мокрый платокъ въ карманъ сюртука. Я постарался сдлать видъ, что не замтилъ его смшного поступка. Но я все-таки спросилъ:
— Не думаете? или угадалъ?
— Ахъ, что вы, право! только и промолвилъ онъ.
Онъ опять сослался на какое-то дло и скоро ушелъ.
Ужъ не помню сколько минуло времени посл этого, только разъ въ театр, въ корридор встрчаю Любимова съ дамой. По правд сказать, я-бы его и не замтилъ, да обратила на себя мое вниманіе дама: высокая, полная, съ роскошною русою косою, съ смющимися голубыми глазами — она выглядла настоящею русской красавицей. Это была красота, что называется, сочная, задорная. Разглядывая красавицу, я невольно перевелъ глаза и на ея кавалера, въ которомъ и узналъ Любимова. Страшно смутившись, онъ вдругъ неловко и спшно передалъ, точно бросилъ, своей дам ея красный шарфъ, который несъ перекинутымъ черезъ руку. Русая красавица удивленно посмотрла на него, потомъ въ ту сторону, куда онъ поклонился. Я стоялъ и любовался ею. Она улыбнулась и алая краска залила ея блыя, полныя щеки.
‘Вотъ какъ’! подумалъ я: тихій, робкій, а какую поддлъ! Неужели это его подруга, дама сердца? Или одна изъ тхъ ‘помогающихъ швей’, на которыхъ такъ удобно жениться маленькимъ чиновникамъ? Что же, думаю, не дурно! Если это его выборъ — онъ длаетъ честь его вкусу… Одта она была въ какое-то цвтное платье, отдланное кружевами, на ше, на черной бархатк, вислъ медальонъ — если не золотой, то вызолоченный. Платье сидло превосходно на ‘русой красавиц’, какъ я прозвалъ ее.
На другой день Любимовъ ко мн не пришелъ. Это было въ первый разъ, что онъ оказался неаккуратнымъ. Я не зналъ, чему приписать это: внезапной болзни или… вдь, не оттого-же онъ не идетъ, что я видлъ его вчера въ театр! Ужъ это выходило совсмъ смшно. А между тмъ оно было такъ. Когда онъ опять явился ко мн, я убдился въ этомъ. Онъ до того былъ смущенъ, такъ, видимо, боялся, что я заговорю о недавней встрч, что мн стало его жаль, и я не задалъ ему вопроса, который такъ вертлся у меня на язык. Я сдлалъ даже видъ, будто забылъ совсмъ о театральной встрч, какъ о мелочи, которая не можетъ обратить на себя вниманія и которую трудно помнить. Я ограничился только дловымъ разговоромъ. Онъ былъ радъ этому и немного успокоился, но, кончивъ переписку доклада, сейчасъ же ушелъ, даже не простился со мной: я вышелъ зачмъ то изъ кабинета, онъ воспользовался этимъ и скрылся.
Мн стало смшно. Чего онъ стыдится? Точно мальчикъ! ну… дама сердца, такъ что-же, у кого ихъ нтъ! Другой бы на его мст гордился такой красавицей… Вдь, она могла бы найти поклонника и не нищаго съ 14-ти-рублевымъ жалованьемъ!.. Что-же, это, въ свою очередь, хорошо рекомендуетъ и ее.
Нсколько дней спустя, возвращаясь откуда-то домой, я завернулъ въ городской садъ. Гляжу, на одной изъ скамеекъ задней аллеи сидитъ ‘русая красавица’. И не одна. Рядомъ съ ней кавалеръ, но ужъ совсмъ ‘изъ другой оперы’, какъ выражается Лейкинъ: рослый, плечистый парень, съ лунообразной физіономіей, румянецъ во всю щеку, губы красныя, зубы — блые, и, должно быть, здоровые, сильные, какъ у волка. Именно такое сравненіе пришло мн тогда на умъ. Въ глазахъ смтливость ярославца, ухватки — ухарскія. Изъ-подъ красной кумачевой рубахи такъ и обрисовываются рельефно мускулы. Заломивъ шапку на бекрень и отставивъ одну ногу, словно щеголяя сапогомъ, парень что-то бойко разсказывалъ красавиц, которая слушала его съ замтнымъ восхищеніемъ. Она была одта сегодня просто, не какъ тогда: въ ситцевое платьице, и даже въ платочк, а не въ шляп, въ рукахъ она держала узелокъ, надо полагать — это была работа.
Я слъ наискось, но такъ, что меня изъ-за деревьевъ не было видно. Не знаю: не замтила-ли она меня раньше, или не узнала, но только не обратила на меня никакого вниманія. Они разговаривали довольно долго. Она первая вспомнила, что пора идти, и встала. Кавалеръ сталъ было упрашивать, но она ршительно объявила, что пора.
— Такъ позвольте васъ проводить, по-крайности, Татьяна Антиповна, сказалъ онъ.
Она, что-то отвтила, но такъ тихо, что я не разобралъ. Ва то парень, тряхнувъ кудрями, произнесъ ясно и громко:
— Ну, инъ быть по вашему, будемъ терзаться до воскресенья!
Онъ поправилъ фуражку и добавилъ:
— А только, поди, къ вамъ опять этотъ чиноша привалитъ?
— Вдь, онъ вамъ не мшаетъ, замтила она.
— Эхъ, не люблю я эту кислятину! И чего вы его привадили къ себ, Татьяна Антиповна!
Она что-то сказала, но я опять не разобралъ.
— Да разсказывайте! Знаю я… доброта какая! присвистнувъ, произнесъ ухарь.
Это какъ бы обидло ее и она, не сказавъ ничего, пошла.
— Прощайте, Татьяна Антиповна! крикнулъ парень, провожая ее взглядомъ.
— Прощайте, Василій Михайловичъ! отвтила она не оборачиваясь.
Онъ постоялъ съ минуту на одномъ мст, потомъ перевернулся на каблук, прищелкнулъ языкомъ и прошелъ по дорожк мимо меня.
Онъ произвелъ на меня очень непріятное впечатлніе, и мн сдлалось больно и досадно за Любимова.
‘Ну,— раздумывалъ я, идя домой:— тутъ, кажется, почтенному чиновнику разсчитывать нечего. Или его обманываютъ и проводятъ, или онъ самъ себя обманываетъ, питая ложныя надежды. Ясно, что она любитъ не его. Довольно было видть ее сегодня, чтобы понять, на чьей сторон симпатія. Можетъ быть, почему нибудь она и выйдетъ за Любимова, но любовь ея будетъ принадлежать не ему… Но что она такое? Живетъ-ли ужъ съ Любимовымъ, живя и съ парнемъ, или… Но что можетъ дать Любимовъ ей?..
Я терялся въ догадкахъ (хотя, строго говоря, это меня вовсе не касалось) и страстно желалъ узнать правду. Мн больно было думать, что Любимова обманываютъ. Но какъ узнать? Спросить прямо у него — кто такая красавица и изъ разсказа уловить истину — невозможно. Такой вопросъ только испортилъ бы дло. Я даже не упомянулъ о садовой встрч, ршившись выждать удобнаго случая. Онъ скоро помогъ мн.
Изрдка я люблю поужинать въ ресторан, подъ музыку… Конечно, въ В. нтъ ничего подобнаго столичнымъ ‘приличнымъ кабачкамъ’, но въ то время ‘Китай’ считался лучшимъ трактиромъ въ город. Сюда собирались мстные гастрономы и любители кутнуть. Говорятъ, нын въ В. посл театровъ, да и такъ — въ отдльные кабинеты зазжаютъ и порядочныя дамы съ мужьями и знакомыми, но тогда до такого прогресса еще не дошли, и въ ‘Китай’ здили одни мужчины да дамы, которыхъ почему-то принято называть ‘эти дамы’. Вотъ, какъ-то вечеркомъ, часовъ эдакъ въ 9 или 10, я отправился въ ‘Китай’. Стоялъ конецъ августа. Вечеръ былъ прелестный. Недалеко отъ ‘Китая’ я встртилъ своего секретаря. Идетъ быстро, держится какъ то иначе, во всей фигур замчаю что-то ему несвойственное. Я остановилъ его.
— Куда вы? спрашиваю.
Глаза его сіяютъ, лицо такое, точно 200,000 выигралъ, или, какъ любитъ выражаться одинъ мой пріятель — точно начальника въ лысину поцловалъ.— Куда? говорю ему.
— Домой, отвчаетъ онъ.
— Да вы не въ этой сторон живете.
— А я пройтись хочу… передъ сномъ.
И говоритъ громче… ‘Что, думаю, за диво… не выпилъ-ли’?
— Вы, говорю, изъ гостей?
— Да, изъ гостей.
И какъ будто смутился немного.
‘Э-э, подумалъ я: да ты не отъ русой-ли красавицы? Не она-ли тебя чмъ нибудь особенно осчастливила’?
И вдругъ мн пришла мысль пригласить его съ собою въ ‘Китай’. Каюсь, въ голов мелькнулъ умыселъ немножко подпоить его и распросить. Предлагаю. Онъ сначала отказался. Но я не отставалъ, и онъ сдался.
— А, ну — идемте! произнесъ, наконецъ, онъ такимъ тономъ, какимъ еще досел никогда не говорилъ.
Мы заняли небольшой кабинетикъ.
— Выпьемъ, что-ли, водки передъ ужиномъ? предложилъ я.
— Я не пью, отвтилъ онъ.
— Совсмъ?
— Водки совсмъ.
— А вина? вина-то, я полагаю, можно?
— Вина, пожалуй! да зачмъ только, право?
— Да что вы… не одному же мн пить!
— Хорошо, я вина выпью.
Подали водку.
— А ну-ка одну? сказалъ я. Одна-то не важность!
— Одна, конечно… но я… Впрочемъ, извольте! неожиданно согласился онъ.
Мы чокнулись и выпили.
Вскор подали превосходную яичницу съ ветчиной и рыбу.
— А, вдь, рыба въ вод плавала! смясь, сказалъ я.
Но отъ водки онъ наотрзъ отказался.
— Нтъ, ужъ я лучше вина, возразилъ онъ — самъ наливъ себ вина.
Я налилъ и себ и сказалъ.
— За что же будемъ пить?
— За ваше здоровье.
— Спасибо, но я и такъ здоровъ. Давайте лучше за наше счастье!
— Извольте!
— Ну, будьте же счастливы!..
Любимовъ заразъ осушилъ свой стаканъ, не желая, вроятно, отставать отъ меня.
Отъ рюмки водки и стакана вина, разумется, онъ не опьянлъ, но это придало ему нсколько куражу. Зато посл другого стакана и рюмки ликеру — у него языкъ развязался и онъ самъ пустился въ откровенности.
— А знаете, произнесъ онъ вдругъ: — вдь все это сегодня пришлось очень кстати…
— Что это?
— А ужинъ и вино…
— Почему?
— У меня сегодня праздникъ!
Эту фразу онъ произнесъ какъ-то особенно торжественно.
— Да вы не имянинникъ-ли сегодня? прикинулся я ничего не понимающимъ.
— Нтъ, а въ род того. Еще лучше!