ДУМЫ И ВПЕЧАТЛЕНИЯ
ДУМЫ И ВПЕЧАТЛЕНИЯ
<,О ТРАГЕДИИ>,
<,О ТРАГЕДИИ>,
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Думы и впечатления, Розанов Василий Васильевич, Год: 1900
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Розанов В. В. Собрание сочинений. Юдаизм. — Статьи и очерки 1898—1901 гг.
М.: Республика, СПб.: Росток, 2009.
Трагическое и комическое… Почему театральные пьесы не разлагаются в непрерывный ряд степеней одного чего-нибудь, но имеют явно два, и притом самостоятельные, особые средоточия: трагическое и комическое? Можно бы расположиться им так: веселые, очень веселые, до излишества веселые, менее веселые, совсем серьезные. Последний род образовал бы драму, но трагедии еще все-таки тут нет. Между тем есть на сцене и до очевидности есть в жизни трагическое, как особое устремление, как вещь sui generis {своеобразный (лат.).}. Что это такое? И в особенности, что это такое в отношении к комедии? Обратимся к конкретному. Если мы возьмем самые гениальные комедии, — ‘Ревизор’, ‘Горе от ума’, — мы поразимся чрезвычайною их светскостью, в том смысле, что они наполнены и даже насыщены светскою жизнью и светскими интересами и светскими целями данного исторического дня. Что такое ‘светское’? Ну, не будем впадать в многословие и объяснять термин, употребительный и понятный у нас, в Риме, в Греции: ‘светское’ — это ‘довлеет дневи злоба его’ или, что то же, ‘на каждый день и всякую эпоху достаточно заботы об этом дне и этой эпохе’. ‘Недоросль’ тревожится безграмотностью своего времени, ‘Ябеда’ Капниста — сплетничает (не в худом смысле) на ябедников, ‘Горе от ума’ есть тоска умных людей своего времени, ‘Ревизор’ и комедии Островского поднимают фонарь над темным царством, скучным (у Гоголя) царством. ‘Скучно на этом свете, господа’ или ‘весело на этом свете, господа’ — вот две темы серьезной и веселой комедии, т. е. вообще всех и всяких комедий, тема и содержание вообще комического. Но как в случае ‘скуки’, так и в случае ‘веселости’ дело не выходит из пределов ‘этого света’, не отделяется от прекрасной и милой нашей земли — и в этом суть комедии и центр комического устремления на сцене и даже в жизни. ‘Быть в комедии’ и комедийном настроении духа — значит быть ‘на сем свете’, с наибольшим запамятованием о каком-то мнимом или фантастическом, во всяком случае не проверенном ‘тамошнем свете’.
С первого же раза, без всякого анализа и без длинных комментариев мы видим, чувствуем и соглашаемся, что в трагедии гораздо более духовного. Трагедия суть высшие духовные создания, нежели комедия, это впечатление профана, которого не станет оспаривать мудрец. Но чем отличается трагедия от драмы? Драма — совершенно серьезна, чрезвычайно содержательна, иногда философична. Но это — пища ума, тогда как трагедия дает пищу душе, т. е. каким-то глубочайшим, нежели мысль, сторонам нашего ‘я’. Трагедия связывает нас с Богом. Читатель да простит, что я так ‘выпалил’. Но дело в том, что в трагедии в самом деле есть что-то, что и сообщает ей трагический колорит, и это ‘что-то’ — выше человека, сильнее человека, страшно человеку. Отелло, Гамлет, Лир, в древности Эдип — все гибнут. Трагедия есть изображение гибели человека, и вот это — страшно. Нельзя отрицать, что в комедии человек взят несколько, как
Силен румяно-рожий…
Уж, как хотите, но это — так, шила в мешке не утаишь и правда вся та же и для гениальнейших комиков, напротив, в трагедии человек взят в положении их согнутых и бегущих титанов, на которых валятся небесные камни или, пожалуй, — с древними можно пошутить — в которых небо швыряет каменьями.
Человек гибнет — такова его судьба, по крайней мере иногда, но человек еще подходит к гибели или ходит вокруг гибели — и вот это составляет сюжет трагедии. Трагедий вовсе бы не было, если бы не было трагического в жизни. Как мы любим рассказы о страшных сочетаниях обстоятельств, поведших человека к гибели, или о загадочных и странных людях, которых точно Немезида какая-то влечет к гибели, и они не умеют ни бороться с нею, ни обойти ее. Да, это мы слушаем с большим замиранием сердца, чем анекдоты, и по этой же психологической причине превосходную трагедию мы смотрим с живейшим волнением, чем самую гениальную комедию. Трагедия глубже нас хватает, она божественнее и человечнее.
Но почему же гибель духовнее нам кажется, и ближе к Богу, чем ‘так себе’ нашего бытия, благополучное наше здоровье и кой-какое счастье? Взглянем, однако, на человека в трагических обстоятельствах и на человека в комических обстоятельствах: разница — поразительна, первый имеет ‘лик’, второй — ‘рожу’. Да что же тут такого особенного? Ну — человек гибнет, за что же его тут лобызать, и называть ‘лик’ и чуть на него не молиться? Дело в том, что в трагическом есть демоническое, и трагедия большею частью есть борьба человека с ‘демонами’, какими-то странными существами, которые так чувствуются у Пушкина в стихах:
…Невидимкою луна
Освещает снег летучий,
Мутно — небо, ночь — мутна.
Демоны — в какой-то мировой мути, непременно при спрятавшейся за тучи луне, при невзошедшем или зашедшем солнце, на утре или в глубокие сумерки, когда природа не ясна и колеблется, когда
Ни — день, ни — ночь.
Замечательно, что больные, тяжелые больные, которым казалось бы все равно, в какой час умереть, умирают или вскоре после заката солнца или перед восходом: не дотянулись, не дождались этого восхода, а дотянулись бы, тогда прожили бы еще день и умерли только после заката. Я думаю также, что редко дурной замысел созревал в человеке днем, как и из самоубийц огромный процент покончил с собою без сомнения ночью или очень ранним утром. Но тут мы входим в мистицизм часов дня, отношений земли к солнцу. Оставим это. Скажем только, что бесы суть сумеречные и неясные создания, около которых всё — муть, и вот — страшно человеку, горько человеку, когда он завлекается в эту бесовскую муть. Борьба его с этою мутью, т. е. вечная антибесовщина человека, и есть сюжет трагедии, следя за которым мы привносим о герое, ‘лик’…
Таким образом, в трагедии демоническое — в обстоятельствах, а божественное — в человеке, и всякая трагедия есть борьба между божеским и демоническим. Понятно, что это в высшей степени духовно и даже религиозно. Мы просвещаемся здесь через зрелище. Трагедия есть род философской литургии и, оплакав Лира, Корделию, Отелло, мы через слезы сочувствия возвышаемся из мещанства бытия в некоторый высший нравственный Эдем. Да, я буду смел и скажу, что трагедия на сцене или в жизни немножко ‘возвращает нам рай’. О, как страшно жить, как отвратительны эти бесы, и хочется ближе к Богу, под его крепкую защиту, но непременно — с Корделиею, Лиром, воскресшею Дездемоной, даже с Мавром, ибо еще благородная особенность трагедии — это то, что она чрезвычайно пробуждает чувство общности и единства рода человеческого.
НВ. 1900. 30 марта. No 8653.
…’довлеет дневи злоба его’ — Мф. 6, 34 (Довольно для каждого дня своей заботы).
‘Скучно на этом свете, господа’ — окончание ‘Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем’ Н.В. Гоголя (1834).
…невидимкою луна — А. С. Пушкин. Бесы (1830).
Ни — день, ни — ночь — H. М. Языков. Валдайский узник, 8 (1824).