За временным перерывом парламентской жизни, она продолжается в печати, и здесь мы наблюдаем, что те же узлы, оставшиеся неразвязанными в зале Таврического дворца, продолжают спутывать мысль писателей, читателей, обывателей, граждан. Парламент как бы расползся по всей стране, но прения — те же и о том же. Исторический отказ Г. Думы выразить порицание убийцам слева, жадное выискивание думскими Аяксами, Щепкиным и Якубсоном ‘правительственной руки’ в белостокском погроме и проч. и проч. — все это повторилось около последнего Правительственного сообщения и письма А.И. Гучкова по поводу его. Кн. Евг. Трубецкой спрашивает в письме, напечатанном в ‘Русск. Ведом.’, г. Гучкова: ‘Неужели он искренно верит серьезности обещаний правительства касательно реформ…’
‘Искренно’… какие злоупотребления именно этим словом! Ни в Думе, ни сейчас в печати ‘искренности’ нет ни у кого, она даже не приходит на ум никому, стоит на уме только тактика партий, по которой требуется заушить одного, прокричать ‘vivat’ другому, — и эта шумиха выходит тем внушительнее, чем чаще около нее звякает прицепленное слово об ‘искреннем’ и ‘самом искреннем’. Доконать правительство, — а там все средства хороши.
Какой азарт в нападении на г. Гучкова, в сущности, за один тезис, что он высказался о горькой необходимости военно-полевых судов. Это, однако, высказывание и есть то самое выражение негодования к убийцам и убийствам слева, к чему была приглашена Г. Дума М.А. Стаховичем и на что устами г. Родичева и других она выразила отказ, совершенно тожественный с приглашением ‘продолжать действовать в том же роде’, т.е. взрывать и стрелять, к чему теперь в таком обилии присоединились ‘экспроприации’ и дело окончательно слилось с разбоем и грабежом на большой дороге. Г. Гучков иного ничего не сказал, кроме того, что сказал г. Стахович этим своим предложением в Думе, оставаясь правоверным октябристом: ибо требование военно-полевого суда для господ, захваченных на месте преступления, и есть выражение негодования к злодеяниям, если только это негодование искренно, а не сделано из видов тактики, если оно не есть пустое висящее в воздухе слово, а выражает настоящий акт живой души, почувствовавшей отвращение к злодеяниям. Как же иначе? Не все ли равно сказать часовому, поставленному около порохового погреба: ‘Сохрани его, чего бы ни стоило!’ или: ‘Стреляй во всякого, кто будет пытаться внести в него огонь’. Две формы, конкретная и абстрактная, одного распоряжения, одной мысли. Правды, правды — вот чего нам недостает, недоставало в Думе, недостает в печати. Хочется сказать эту правду гг. кадетам в лицо: им нисколько не жалко жертв военно-полевых судов, никакого ужаса перед десятком-двумя расстрелянных за неделю преступников. Все это шумиха слов, при которой сердце остается в ледяном спокойствии. Ну, такая ли партия кадеты, чтобы кто-нибудь из нее стал жертвой военно-полевого суда. Эта партия ‘сохранения капитала и приобретения репутации’ не потерпит ради идей своих даже булавочного укола. Источник пафоса другой: слова шумят около правительства, которое — ‘не мы’, и военно-полевые суды осуждаются не за то, что они таковые, как есть, и применяются к убийцам и ворам, а потому, что их применяет правительство, а не они, кадеты, которые принципиально высказались с большой беззастенчивостью, что в случае, если они будут поставлены у власти, они также вынуждены будут царящею анархиею прибегнуть к ‘суровым репрессиям’. ‘Там-то мы, а не они’! Обществу русскому, народу русскому и остается это запомнить: что дело не в жестокости и не в военно-полевых судах, а в этом старом вздохе, прежнем вздохе: ‘Ах, почему министерство не из нас!’
Впервые опубликовано: Новое Время. 1906. 17 сент. No 10960.