Два удела предоставило небо великим людям. Иногда предприимчивый человек, одаренный могучею душою, выступая на поприще мира, не встречает преград, как будто люди и судьба согласовались исполнять его предначертания. Переходя от одного подвига к другому, он наконец достигает своей цели и в глубокой старости, увенчанный славою, в последний раз вспоминая свою жизнь, мирно засыпает под благословением человечества.
Другой, в самой колыбели, как Алкид1, борется со змиею. Покинутый на произвол судьбы, как челн в океане, он от самой юности враждует с возмужалым Злодейством. Колоссальные думы кажутся безумством ничтожной толпе, пока, оправданные событиями, они не предстанут изумленному миру, как хребет гор Кавказских…
В дали, увенчан облаками,
Стоит гранитный великан.
Белеют горы над горами,
Как будто с ярыми волнами
Застыл мгновенно Океан.
Среди громов, в порфире черной,
Гигантов ряд нерукотворный
Едва сквозит издалека,
Так предстают в дали просторной
Давно минувшие века.
А там, над темною громадой,
Как среброрунных козлищ стадо,
Блуждают тихо облака,
И неподвижно, на вершине,—
Как бы семья орлиных гнезд —
Стоит твердыня на твердыне
В соседстве лучезарных звезд.
Не так ли и великий человек из дивных подвигов громоздит себе лестницу к бессмертию? Неутомимый, он страшится смерти единственно потому, что не все совершил. Торопливо он разрушает преграды, но судьба, низложенная им, как баснословный исполин, с каждым прикосновением к земле возникает с новою силою! Наконец, уступая его мужеству и гранитному терпению, она, завистница, поражает зодчего в то мгновение, когда торжественно он положил последний камень на вершину своего здания… Запоздалый гром, обрушенный на главу великого, есть первый отгул его славы, а молния — факел, озаривший колосс, воздвигнутый им для пользы человечества. Мыслящий наблюдатель, склоняя колена у гроба великого и с умилением воспоминая его подвиги, вопрошает: ‘Если бы он почил тихим сном глубокой старости, то чего бы недоставало к его земному величию?’ — Смерти за истину.
Мир праху твоему, доблестный муж! в холодный век эгоизма ты бескорыстно любил свое отечество. Любуясь величием твоей души, я часто думал: не обломок ли древнего мира занесла к нам благодетельная буря?
Твой гроб достоин струн и слез!
Твое прекрасно назначенье.
Ты скорбной Греции принес
Привет России: возрожденье.
Нет! Добродетель — не мечта.
В наш век, расчетливый и злобный,
Я укажу твой холм надгробный,—
И онемеет клевета.
Оплачем смерть незабвенного гражданина, подобно древнему вождю израильтян, он видел обетованную родину в туманном отдалении. Но сбудутся надежды мужа советов, если Греция исполнит его завещание. В наши дни могила не поглощает великого человека, и думы его переходят к преемникам, как родовое наследство.
Трилунный.
<,Д. Ю. Струйский>,
ПРИМЕЧАНИЯ
‘Дума’ принадлежит Д. Ю. Струйскому и содержит отклик на смерть греческого государственного деятеля Иоанйиса Каподистрия (1776—1831). Активный участпик греческого восстания, а с апреля 1827 г. — президент Греции, Каподистрия был сторонником дружбы с Россией. 9 октября 1831 г. он пал жертвой заговора, инспирированного противниками русско-греческого сближения.