ДУХОБОРЧЕСКИЕ СКИТАНИЯ и К. П. ПОБЕДОНОСЦЕВ
ДУХОБОРЧЕСКИЕ СКИТАНИЯ и К. П. ПОБЕДОНОСЦЕВ
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Духоборческие скитания и К. П. Победоносцев, Розанов Василий Васильевич, Год: 1907
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Розанов В. В. Собрание сочинений. Около народной души (Статьи 1906—1908 гг.)
М.: Республика, 2003.
Обращаясь к предмету просьбы П. А. Тверского, духоборам, К. П. Победоносцев пишет ему:
‘Тяготу так называемого общественного мнения приходится (мне) переносить, — нельзя и опровергать ее, да никто и не поверит: так укоренилась уже иллюзия неведения, невежества и предрассудка. Вот, теперь и вы как будто просите и ожидаете от меня какого-то ‘конечного решения’ о духоборах. Да решения этого дела никогда и ни в чем от меня не исходили и от меня не зависели: распоряжались и распоряжаются генерал-губернаторы и министр внутренних дел. О переселении же духоборов в Америку я узнал, когда оно уже состоялось. Поэтому и на вопросы ваши о духоборах не могу ничего ответить. Духоборческое дело — дело неведения, невежества и равнодушия местных (подчеркнуто у Победоносцева) властей. На Кавказе духоборы составляют республику, status in statu, под правлением своей Лукерьи. Местные власти мирились с этим, получали от Лукерьи удовлетворение всяких требований и не заботились даже знать, что такое духоборы с верованиями их и бытом. Когда умерла Лукерья, республика эта замутилась спорами претендентов на ее наследство. К несчастию, власти, вместо того чтобы предоставить им расправляться между собою, вмешались в дело и подняли тревогу. Поднялся мятеж, начался ряд неумелых распоряжений, как раз тут подобрались к духоборам пропагандисты толстовских учений, — и духоборы превратились в толстовцев, постников-анархистов. Тут, мало-помалу, Толстой, Чертков и вся компания стали подговаривать массу к переселению в Америку, собрали на это средства, переселили их, хотя часть, наиболее разумная, осталась на месте. Спрашивается, чем же повинна в этом переселении правительственная власть? Я-то уж нисколько во всем этом не повинен. Единственное с моей стороны распоряжение состояло в том, что, когда поднялась на Кавказе история о духоборах со стороны властей, не имевших о них прямого понятия, — я послал туда человека, знакомого с сектами, разведать их, пожить и поговорить с ними… Вот все, что могу сказать в ответ на ваше письмо. А в дополнение посылаю вам печатное, правдивое изложение истории о духоборах’…
Это ‘печатное, правдивое изложение’, по всему вероятию, было одно из ‘приложений’ к ‘Миссионерскому Обозрению’, издаваемому Вас. Мих. Скворцовым, чиновником особых поручений при К. П. Победоносцеве по сектантским делам, и принадлежало перу последнего. Это-то и был тот человек, ‘знакомый с сектами’, которого Победоносцев командировал к духоборам на Кавказ, но командировал не после смерти их пророчицы-учительницы-правительницы Лукерьи, как сообщает он г. Тверскому, ‘когда напутали местные власти’, а гораздо ранее. За делом этим я совершенно не следил и едва знал о нем, когда оно происходило. Но поистине Бог привел меня увидеть и услышать частности, как раз поправляющие показания или ‘саморассказы’ Победоносцева.
Приблизительно в 1896 или 1897 году, не позже, т. е. когда духоборы еще и не начали выселяться в Канаду, мне случалось посещать Рачинского, останавливавшегося, как я уже писал, всегда в квартире Победоносцева и занимавшего малый его кабинет. В один из приходов моих Рачинский был как-то особенно настроен, точно ожидал чего-то. И сейчас же сообщил, что ‘наверху, в голубой (или красной, — не помню, но он назвал цвет) гостиной заседает собрание министров, с участием князя Голицына, главноначальствующего на Кавказе’. Повторяю, я о духоборах тогда не имел никакого понятия. Голицын был та ‘местная власть, благодаря которой произошли все недоразумения с духоборами’. Уже по участию Голицына ясно было, что предметом совещаний служили какие-то кавказские дела, а по месту их собраний — в частной квартире обер-прокурора Синода, — ясно, что это были дела церковные, вероисповедные. А скоро явилось и подтверждение этого: часа через два комната Рачинского наполнилась людьми, вышедшими из оконченного заседания. Тут я впервые увидел и В. М. Скворцова, черного брюнета в вице-мундире, ‘эксперта по сектантским делам’, каковым он являлся на всех судебных разбирательствах о малеванцах, штундистах, баптистах, скопцах и… духоборах. Очевидно, при участии Голицына речь шла и о них. Это было года за три до начала переселения их в Канаду и, может быть, непосредственно предшествовало времени, когда ‘Петруша Веригин’ и другие главы видных духоборческих семей начали выселяться ‘куда-то в Березов или в Якутск’, как пишет несколько небрежно об этом г. Тверской. Во всяком случае, что Победоносцев ‘последним узнал о всем духоборческом деле’, когда оно было уже кончено, — это такая неправда, которую Победоносцев мог сказать г. Тверскому, лишь рассчитывая на слишком большую его доверчивость и почти на его простоватость.
Что ‘сведущим в сектах человеком’, которого Победоносцев посылал на Кавказ, был именно В. М. Скворцов, — об этом я узнал от последнего приблизительно в 1902 или 1903 году, и опять очень просто: просто он в длинном и живописном рассказе передал мне о том изумительном почти ‘царстве’ (отнюдь не ‘республике’, как пишет Победоносцев Тверскому), какое завелось у них на Кавказе, с Лукерьей во главе. Очевидно, к основному духоборческому стволу на Кавказе привились какие-то побочные хлыстовские веточки: по крайней мере, Лукерья играла в обширной и могущественной их общине, связывавшей несколько деревень и сел, ту роль, какую у хлыстов играют их ‘пророчицы’ и ‘богородицы’, а ‘Петруша’ получил значение полухлыстовского ‘Христа’. Об этом говорит и тон сообщения г. Тверского: ‘Все они (духоборы в Канаде) с каким-то суеверным почтением относились к ‘Петруше’ Веригину… Всякий разговор сводился к Веригину и к необходимости его присутствия: только бы достать ‘Петрушу’, и все наладится и пойдет отлично. С просьбой ‘добыть’ им ‘Петрушу’ обращались они и ко всем их покровителям’… В словах этих каждый сколько-нибудь знакомый с нашим сектантством сейчас же узнает дух хлыстовщины-христовщины, с обожанием живого человека, с отнесением к нему почти божеского почитания. В. М. Скворцов передавал мне, что Лукерья окружила себя, или, точнее, духоборы окружили ее (явно, — ‘богородицу’ свою), ореолом необыкновенного блеска и абсолютным, до потери в себе личности, до отречения от домов своих, от имущества, от всякой своей воли, повиновением. Они устроили ей особый конвой: в папахах, кафтанах и с кинжалами, они сопровождали ее экипаж, куда бы она ни двинулась. И с такою помпой она въезжала и в губернский город. По одному ее указанию духоборы закидывали бумажками и серебряными рублями экипаж человека, и у В. М. Скворцова составилось представление о несметном богатстве этой общины. При таком абсолютном, притом любовном повиновении, при трудоспособности их, при отсутствии внешних трат на себя, ибо в сердце их место богатства и роскоши занял религиозный восторг, — естественно, что у них действительно скопилась огромная общинная казна. Местным властям, конечно, при этом ‘перепадало’. Но во время русско-турецкой войны Лукерья сумела оказать при каком-то случае и значительную услугу русским войскам по части снабжения их провиантом и поставки подвод в критическое время, когда их неоткуда было достать. Как и пишет Победоносцев Тверскому, местные власти ‘не заботились даже знать, что такое духоборы в верованиях’. В переводе с синодального языка на гражданский это значило, что ‘виновные во всем’ гражданские власти Кавказа требовали от духоборов исполнения подданнических обязанностей, т. е. уплаты налогов, чинки мостов, и проч., и проч., не вмешиваясь в вероисповедную сторону. Местные власти дали им религиозную свободу: для починки этого-то несчастья Победоносцев и командировал туда ‘сведущего в сектах человека’… Местные власти смотрели на всю эту религиозно-бытовую феерию как на явление глубоко местное, внутреннорелигиозное, без общественных и политических продолжений, без всякого действия на общество и народ за краями духоборческой общины. Чем сильнее был экстаз в ней, тем более ледяное равнодушие окружало ее. Но не таков, очевидно, был взгляд Победоносцева, увидавшего здесь ‘республику’… Так как поездка Скворцова была еще при жизни Лукерьи, то явно, что ссылка ‘Петруши’ в глухое место Сибири после ее смерти была отъятием ‘главы’ у зловредной ‘республики’, которой ‘имела невежество’ покровительствовать местная власть…
Несколько выше Победоносцев упоминает о ‘пружинах, приводящих в действие наши административные дела’, и что их мало знают за границей и в России. Действительно, когда даже вскроют архивы Синода, Министерства внутренних дел и кавказского управления, — в них найдут только ‘бумаги за No No’, текущие в известном направлении и клонящиеся к определенному решению. Нигде в них не будет упомянуто о том неофициальном заседании, почти о домашней беседе, какая состоялась на дому у Победоносцева из нескольких (не всех) министров с участием главноначальствующего гражданскою частью на Кавказе и при участии ‘эксперта по сектантству’ В. М. Скворцова. Как ни из каких бумаг и ни из каких архивов нельзя будет узнать и того, что М. В. Соловьев, с его страшным режимом над печатью, был поставлен главноуправляющим по делам печати тем же Победоносцевым, в поддержке коего слишком нуждался И. Л. Горемыкин, тогдашний министр внутренних дел, — если только не был обязан ему самым этим министерством. Во всяком случае, Горемыкин не знал лично Соловьева, и совершенно очевидно, что он поставил его почти на пост товарища своего не по своему усмотрению. Совершенно случайно мне пришлось быть зрителем этих перемен, этих пружин административных передвижений, и я гораздо позже потом, вот почти только эти годы, стал понимать их значение. Между прочим, оттого тогда всего этого и не скрывали от меня, что совершенно правильно рассчитывали, что, и все видя, я не ‘сведу концы с концами’, т. е. не догадаюсь об общем смысле и внутренних намерениях движения. Мне тогда казалось это ‘добрым событием’ в судьбе хорошего знакомого, почти друга, а о смысле заседания министров, с участием Голицына, мне стало ясно только из писем к Тверскому Победоносцева.
Одним из членов системы Победоносцева было следующее. Он не был министром, повелительно давящим на чиновников, он не машинно достигал своих целей. Он знал, что около страха стоит лукавство и около повиновения — обман. В той сфере духа, где он жил и действовал (церковь), мертвым повиновением подчиненных немногого достигнешь. Он своим тусклым глазом высматривал поэтому человека, который был бы тех же мыслей, как он, того же одушевления, того же направления, но… не очень умен и, всего лучше, наивен. Высматривал ‘истинно русского человека’ (Соловьев-катковец), ‘истинно православного человека’ (Скворцов). Высматривал иногда вне сферы своего синодского чиновничества (Соловьев — в канцелярии военного министра, Скворцов — преподаватель киевской семинарии, по любви к делу приватно занявшийся миссионерством среди штундистов). Этих людей с приватным одушевлением, как у Победоносцева, — он вдруг ставил на ‘ответственное’ место, крайне активное, крайне властительное, и не только в свое ведомство, но и в другие влиятельные, напр. в Министерство внутренних дел. Тут личный первоначальный порыв ‘восшедшей звезды’ получал ‘воспомоществование’ как в естественном чувстве личной благодарности к Победоносцеву, так и в приватных, келейных инспирациях его… По письмам его к Тверскому, по колеблющимся выражениям самого Тверского, можно видеть, что даже этого эмигранта и друга духоборов он сумел вовлечь в сферу симпатичного притяжения к нему, Победоносцеву… В этом отношении переписка Тверского с ним есть характерный исторический документ. Она объясняет те психологические, интимные пружины, действием которых Победоносцев в течение трех царствований сумел быть наверху положения и оказывать действительно беспримерное влияние на дела. Все (его товарищи по управлению Россиею) были хвастливы и преувеличивали свое значение, он был скромен и преуменьшал свое значение. В том ‘режиме’, какой есть у нас, он знал, что скромность — лестница к почестям и власти, а хвастовство, болтливость о своем значении, силе и влиянии — то же, что Тарпейская скала у римлян, с которой низвергали возносившихся… П. Д. Делянов, старый службист и блестящий кавалер ордена Андрея Первозванного, тоже держал себя скромнее учителя гимназии (буквально и точно)… И восходил, все восходил и восходил, когда повалились вокруг него Валуевы, Тимашевы, Игнатьевы, Лорис-Меликовы… Победоносцев слишком знал нашу историю и дух страны. Он помнил судьбу Сперанского и Аракчеева. Он предоставлял выскакивать вперед другим, сам отходя в тень, постоянно в тень…
История Золушки… Ее знал Победоносцев. Тон этой смиренной Золушки, которым все было достигнуто, — стал его постоянным тоном, перешедшим в частную переписку, например, с Тверским. И даже, кажется, во сне он не смог бы принять позу хвастливо-глупого человека, столь несоответственного Российской империи, он и во сне или впросонках стал бы уверять: ‘Я — ничего, только сплю… И даже меня вовсе нет… Но благодетельная фея… то, бишь, православные ангелы блюдут меня и делают то, что все происходит именно так, как мне хочется, и даже гораздо лучше, чем я мог бы сам устроить и сделать…
PC. 1907. 13 дек. Подпись: В. Варварин.
…государство в государстве — Спиноза. Этика, III.
‘Миссионерское Обозрение’ — журнал внутренней православной миссии, издавался с 1896 по 1917 г. Главный редактор В. М. Скворцов.
Тарпейская скала — в Древнем Риме отвесный утес с западной стороны Капитолийского холма, с которого сбрасывали осужденных на смерть государственных преступников.