Дух народа сербского, Гильфердинг Александр Фёдорович, Год: 1858 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 10 минут(ы)

Гильфердинг А. Ф. Россия и славянство

М.: Институт русской цивилизации, 2009.

ДУХ НАРОДА СЕРБСКОГО

ДУХЪ НАРОДА СРБСКОГЪ,
од Іована Хаципа. У Карловцы, 1858

Характер и направление литератур западных славян.— Хаджич и его книга.— Взгляд Хаджича на усобицу областей сербской земли.— Меропхи и влахи.— Самоуправление сербских жуп (волостей).— Настоящее политическое положение сербского народа.— Заключительный вывод о книге Хаджича.

Литературы западных славян состоят почти исключительно из так называемых беллетристических произведений и из специальных исследований по разным вопросам науки. Мало в них (я говорю здесь о литературах славян австрийских и сербов, а не о богатой и разнообразной польской литературе), мало в них таких творений, в которых бы общая мысль овладевала материалом, добытым учеными изысканиями. Если является общая мысль, то она выражается обыкновенно отрешенною от материала, от положительных фактов, большею частью в форме поэтического сознания, если представляются положительные факты, то они остаются сухим, безжизненным материалом. Иначе и не может быть там, где народное самосознание только что начинает пробуждаться. В этом отношении история Чехии Палацкого стоит совершенно особняком, но и в ней материал не везде осилен мыслью. Сербы же не имеют никакого подобного труда в своей литературе.

Книга г. Хаджича осталась бы не замеченною в литературе, более развитой, чем сербская, но в сербской литературе она есть явление замечательное и утешительное. Г. Хаджич, сербский литератор, с 1827 года получивший известность под псевдонимом Милоша Светича и участвовавший в 1837-м и следующих годах в составлении законодательства Сербского княжества, пытается в своем последнем сочинении разгадать и объяснить те жизненные начала, которые проникают сербскую историю и настоящий быт сербского народа. Такой попытки еще не было в литературах австрийских славян и сербов. Честь и слава г. Хаджичу!

У чехов подобная попытка, если бы взялся за нее человек, которому она была бы под силу, могла бы быть исполнена легче, потому что там уже довольно хорошо разработаны данные, предлагаемые как историей, так и современным бытом народа. У сербов задача была гораздо труднее: порядочной истории Сербии нет, и даже значительная часть памятников ее не только не разработаны критически, но даже не изданы. Все, что сделано для разработки того, что уже издано, принадлежит нашему соотечественнику, г. Майкову. Быт народа сербского известен только в некоторых краях, но до сих пор в сербской земле находятся такие места, где не только быт жителей, но даже самые города, села, реки и горы совершенно неизвестны (так, например, обширное пространство от Нового-Пазара до Лесковца и от Лесковца до Приштины). Притом же сербские писатели еще мало привыкли к строгим приемам науки и критики, они еще слишком любят поверхностно смотреть на предмет и выхватывать из него случайно те или другие данные, какие им придутся по вкусу. Все эти недостатки существуют в книге г. Хаджича: и неполное критическое подготовление материала, на котором он основывает свои выводы, и неопытность в наукообразной критике, и поверхностность (часто даже ошибочность) в том, что он извлекает из показаний древних писателей, и склонность выбирать частные, подходящие к его мысли, факты, не обращая внимания на другие факты, ей противоречащие. Но, несмотря на все эти недостатки, книга г. Хаджича не только заслуживает похвалы, как первая попытка приняться за решение важного вопроса: она имеет положительное достоинство по верности своих основных мыслей. На это-то достоинство мы должны обратить главное внимание, не останавливаясь на недостатках, неизбежность которых показана.

Странно в книге г. Хаджича — и это, конечно, следствие того, что материал науки у сербов не подготовлен и что сам автор не привык обращаться наукообразно с своим материалом, — странно, говорю я, что в этой книге основные мысли сочинителя верны, тогда как исторические и лингвистические исследования, на которые он опирает их, шатки, часто ошибочны и вовсе не доказывают этих мыслей. Видно, основные мысли эти выработались у автора из внутреннего чутья исторической истины и из глубокого, инстинктивного понимания народного быта, а не из его ученых изысканий. Эти мысли заслуживают здесь краткого изложения. Г. Хаджича поражает страшная ненависть и зависть, разделяющая жителей разных областей сербской земли. Отчего произошел этот гибельный разлад? Он старается доказать, что еще в отдаленной древности, гораздо раньше прихода (в начале VII века по Р. X.) сербов и хорватов из-за Карпатских гор в их нынешнее отечество, там жили славянские племена. Присутствие некоторых славянских поселений на среднем Дунае еще до завоевания этих стран римлянами кажется мне фактом несомненным, но все-таки доказательства, приводимые г. Хаджичем, его не утверждают. Он пользуется известиями писателей классической древности отрывочно и не критически, делая иногда самые странные производства собственных имен и впадая в явные ошибки. По прочтении его рассуждения об этом предмете, подумаешь скорее, что славян в древности не было на Дунае, надобно избрать другой путь, чем произвольную этимологию имен сарматы, боии, бата и т. п. для доказательства того, что славяне действительно жили издревле в этих странах. Приняв старобытность славян на Дунае за основание своей теории, г. Хаджич вслед за тем говорит о воинственном нашествии толпы сербов и хорватов, призванных в VII веке греческим императором Ираклием с севера для освобождения Иллирика от власти орды грабителей, аваров. Г. Хаджич полагает, что эти славяне-пришельцы заняли не весь Иллирийский треугольник, что хорваты водворились только на западной окраине его, а сербы распространились по восточной и южной его окраине, где ныне Сербское княжество, Ново-Пазарская область и Черногория. Между этими двумя полосами, занятыми пришлым, завоевательным славянским племенем, остались нетронутыми Босния и Герцеговина со своими славянами-старожилами. Вот, по мнению г. Хаджича, главный источник ненависти и зависти, разделяющей эти области с теми краями, которые были заняты, с одной стороны, хорватами, с другой — сербами, вот главная причина, почему босняк и герцеговинец, хотя время изгладило все следы различия в языке и памяти народной, не так дорожит именем серба, как потомок настоящих сербов, т. е. житель Сербского княжества и черногорец, вот причина, почему он менее одушевлен сербским патриотизмом и всегда, в старину так же, как теперь, думает только о своих областных интересах. Далее, г. Хаджич старается проследить это различие в старинных памятниках сербского языка и имеет в виду показать в этих памятниках две стихии, мало-помалу сливающихся, именно стихии мягкой речи южных славян-старожилов и стихии жесткого говора пришельцев с севера. Но все филологические соображения, которые он делает по этому поводу, не выдерживают строгой критики.

Вообще, мне кажется, что положение г. Хаджича о двух стихиях, вошедших в состав сербского народа, — туземной, неохотно покорившейся, и пришлой, завоевательной, — верное в основании, должно быть совсем иначе понято в приложении. Мне кажется невероятным, чтобы завоевательные полки сербов и хорватов водворились исключительно в двух полосах, как будто бы математически начертанных, оставив другие области нетронутыми. Я полагаю, напротив, что завоеватели равномерно расселились повсюду и повсюду равномерно застали туземцев, которые должны были им подчиниться. Оттого-то в древнем Сербском государстве так резко обозначилось разделение на сословия. Что такое эти меропхи и влахи являющиеся в древнем Сербском государстве в качестве низшего сословия, как не потомки покорившихся или покоренных туземцев? Ведь еще в XIV веке сербу в Сербском государстве запрещено было жениться на дочери влаха, а влахи, исчисляемые в дарственных грамотах этого времени, носят все, почти без исключения, славянские имена, стало быть, не были какие-нибудь иностранцы, как можно бы было иначе предположить, а туземные, славянские или ославяненные, жители края. Вот это-то различие покоренной и завоевательной стихий, равно принадлежащее всем областям сербским и с течением времени перешедшее в различие резко разграниченных сословий, было причиною того внутреннего разлада, которого нельзя не заметить в древней жизни сербов, во время их независимости. А разлад между отдельными областями совершенно просто объясняется, мне кажется, естественным разъединением их в стране, изрезанной цепями гор, и природной склонностью сербов жить розно, мелкими волостями, дорожащими правом внутреннего самоуправления и вовсе не заботящимися о более обширных требованиях государственного устройства.

Сам г. Хаджич признает и прекрасно определяет это характеристическое свойство сербского быта, и две последние главы его сочинения, посвященные разбору древнего, коренного начала самоуправления сербских волостей, или жуп, жупанств, и потом применению этого разбора к настоящему времени, составляют лучшую часть книги, нас теперь занимающей. Он прекрасно объясняет, что сербы сначала так покорно подчинились верховной власти византийских императоров, потому что они вовсе не заботились о государственном строе, а Византия не вмешивалась во внутренние распорядки отдельных волостей, он показывает, как, вследствие упадка власти и значения прежнего, внешнего государственного центра, т. е. Византии, и наконец завоевания ее латинскими крестоносцами, потребность такого центра внутри самой Сербии стала возникать мало-помалу: как представителем этого нового, государственного начала явился род Неманичей, бывших жупанов, т. е. волостных правителей зетских¹, и как им постоянно противодействовал народ, преимущественно же боярское сословие, стоявшее за прежнюю волостную независимость. Вот общее заключение, к которому г. Хаджич приходит после этих исторических рассуждений:

‘То, что мы видели до сих пор, указывает нам на два могучих, жизненных начала, лежащих в глубине души сербского народа. Одно начало, с которым он уже пришел в свои настоящие жилища (около 640 г.), есть личная свобода и самоуправление под собственными старшинами, по старым народным обычаям и по законам, предписанным общим голосом на сходке. Другое начало, принятое тотчас по приходе в теперешние жилища и усвоенное им, есть вера христианская, православная восточная. Вот жизненные начала сербского народа, или, лучше сказать, самая его жизнь, без них он себя считает как бы не живущим. За них он всегда боролся, за них проливал свою кровь. Верховная государственная власть могла находиться вне сербского народа, как и было в первые шесть веков его истории, от прихода сербов за Дунай до Немани. Если бы Греческое православное царство не было потрясено и не досталось в руки иноземцев, кто знает, стали ли бы сербы помышлять о том, чтобы верховная власть над ними перешла в их собственную землю? Этим самым началом объясняется, почему сербы под Юрием Бранковичем отдали в 1433 году Белград и верховную власть над своею землею мадьярам, надеясь с их помощь отстоять свою волостную независимость и православную веру. Вслед за тем они водворили свое устройство волостного самоуправления в Среме² и за право пользоваться им проливали свою кровь под знаменем мадьяр. Мадьяры вначале охотно признавали за ними право внутренней свободы управления, потому что помощь сербского оружия была им весьма нужна и полезна для защиты от турок и поддержки государства. Деспот Сербский в Среме управлял народом своим независимо, в совокупности с народными старшинами, по собственным законам и обычаям сербов, а сам он был вместе с тем членом верховной земской власти Венгерского королевства. И позднее, всякий раз, когда сербы, в большем еще числе, переселялись в Венгрии, они поставляли эти два непременных условия: свободу своего вероисповедания и собственное управление под своими домашними старшинами, по своим законам и обычаям (propriis magistratibus, legibus et consuetudinibus). Это всегда им и было обещаемо, но никогда не исполнялось долго. Отсюда рождались между сербами жалобы и неудовольствия. Что подвинуло их покинуть свои жилища и в 1750 году под предводительством Ивана Хорвата, в 1752 и 1753 годах под предводительством Иована Шевича и Райка Прерадовича переселиться в Россию? Оставляю в стороне все прочее, что нарушало оба существенных начала их жизни, и упоминаю только об одном законе, провозглашенном Марией Терезией в 1741 году, которым постановлялось: ‘Чтобы в Далмации, Хорватии и Славонии отныне поддерживалось единственно римско-католическое вероисповедание, чтобы митрополиту греческой церкви впредь не было дозволено простирать свою власть на эти края, чтобы наблюдали за существующими еще епископами греко-несоединенной церкви, дабы они не производили каких-нибудь беспорядков или волнений, чтобы в этих областях, согласно постановлению 1723 года, 86, только римско-католики могли владеть поземельною собственностью, а люди иных исповеданий не занимали даже сельских должностей’. По этим постановлениям можно судить и обо всем другом и понять, почему сербы покинули тогда свои жилища в Австрийской державе и пошли искать отдаленного отечества в России. Дело в том, что враждебная рука прикоснулась до жизненного начала, без которого народ этот существовать не может. Лишенные домашнего самоуправления и видя опасность, угрожавшую их вероисповеданию, сербы австрийские побрели по белому свету, чтобы спасти по крайней мере одну святыню своей жизни, православную веру. Как глубоко вкоренены эти две потребности в душе сербской, потребность внутреннего самоуправления и свободного исповеданья православной веры, видно и из того, что ни рука неприятельская, ни враждебная судьба, ни коварная политика не успели в течение веков изгладить в ней или вырвать из нее эти чувства. Сколько раз сербы, в продолжение своего бедственного существования, жертвовали всем, всею своею жизнью, лишь бы сохранить или вновь приобрести эти две святыни своего духа, — и наконец приобрели их с оружием в руке и завоевали, если не во всей сербской земле, то по крайней мере в придунайской части ее (нынешней Сербии), внутреннюю независимость под управлением собственных старшин, по своим законам и обычаям, и обеспечили там свою православную веру. Нужно ли говорить о Черной Горе, которая в продолжение стольких веков, хотя и лишенная части своего старинного достояния, именно приморского края, отбивает оружием все силы Турции для охранения этих двух святынь народного сердца? Поистине, сербы не заботились так о верховной государственной власти, они равнодушно признавали ее за греками, за турками, за мадьярами, за австрийцами и только ни за что не отказывались от двух указанных мною святынь своего народного бытия. Черногорцам еще в древнее время, когда Дубровник (Рагуза) перестал признавать над собою господство Византии, досталась в руки и полная верховная власть над своею землею, но они не дорожили этим началом, довольствуясь своею волостною свободою и внутренним самоуправлением, ибо они, по старому обычаю, по которому признавали некогда православного царя греческого своим верховным государем и покровителем, охотно и добровольно, влекомые внутренним чувством, стали впоследствии почитать в душе своей православного царя русского в том же смысле. Наконец, что другое было вооружение сербов австрийских в 1848 и 1849 годах против мадьяр и избрание народом патриарха и воеводы, как не стремление к защите православной веры и к возобновлению уничтоженной волостной независимости с собственным внутренним управлением, т. е. с народным правителем или воеводою (жупаном) и по народным законам и обычаям? А верховная власть при этом ненарушимо признавалась в лице императора австрийского, в пользу которого сербы восстали, надеясь получить под его покровительством то, чего они так долго лишены были под господством мадьяр’.

На последней странице своей книги г. Хаджич повторяет вновь свои выводы в применении к настоящему политическому положению сербского народа. Он спрашивает: ‘В каком положении находятся ныне сербы в Сербском княжестве?’ — ‘Они пользуются ныне, — отвечает он, — полною домашнею, волостною (жупскою) независимостью под управлением своих собственных старейшин, по своим законам и обычаям, — независимостью, признанною и утвержденною трактатом 1829 года между Россией и Портой и гарантированною всеми пятью великими европейскими державами, а верховная власть принадлежит Турецкому государству. Таким образом, эти сербы находятся, можно сказать, в том же точно государственном отношении, в каком они состояли к Византийской империи со времени прихода своего в эти земли до Немани. Только их настоящее положение в том смысле лучше и счастливее, что пять первобытных жуп, на которые распадалась тогда эта страна, теперь не разделены между пятью особыми жупанами, а все вместе (хотя и не в совершенной целости: Срем и некоторые другие куски отошли от Сербии) находятся под управлением одного старшины, одного князя, составляют одно княжество и живут одною общею жизнью, чем значительно облегчается решение задачи сербской истории в будущем. В каком положении находятся сербы в Боснии и Герцеговине? Они лишены волостной независимости и самоуправления³ и состоят под непосредственным управлением Турции. В каком положении находятся сербы в Среме и Венгрии? Они живут под непосредственным управлением Австрии. В каком положении находятся черногорцы? Они пользуются полною волостною свободою и независимостью под управлением своего князя и своих старшин, по своим законам и старинным обычаям, совмещая в себе и верховную власть над своею землею и не имея, вне ее, над собою государя, но почитая в душе, по старинному народному чувству, единого православного царя русского, как покровителя своей свободы и своего православия’.

Этими словами кончает г. Хаджич свое замечательное сочинение. Мы могли упрекать его в недостатке полноты и критики, когда он разбирал известия древних писателей и филологические данные. Мы могли не согласиться с его мыслью о неравномерном, так сказать, распределении двух стихий, образовавших сербский народ, туземной и завоевательной, да притом то, что он сам говорит во второй части своей книги об основных началах сербского общества, прямо противоречит такой неравномерности и подтверждает мнение, нами высказанное об этом предмете, ибо начала, выставляемые г. Хаджичем, как основы сербской жизни, как ‘святыня сербского духа’, господствуют совершенно одинаково во всех сербских землях, и в тех, где он видит исключительно потомков завоевателей VII века, и в тех, где население происходит, по его взгляду, от старожилов-славян. Но, указывая на ошибку г. Хаджича, мы не отнимаем тем высокого достоинства у его книги. Мы ему благодарны за ясное указание и развитие мысли о значении двух стихий, туземной и завоевательной, в образовании сербского народа⁴. Мысль эта сделается достоянием науки, как скоро при свете ее изучены будут критически явления сербской истории и древнего сербского быта. Что же касается до определения и разбора основных стихий сербской жизни, то мы тут видим в г. Хаджиче глубокое понимание своего народа и можем желать только, чтобы такое понимание встречалось чаще, и не у одних сербов, но и в других славянских землях.

Гильфердинг хорошо знал и любил Сербию. Думается, не потеряли значения и поныне его суждения о сербах, изложенные в критическом очерке при рассмотрении взглядов сербского мыслителя Милоша Светича, известного под псевдонимом Иован Хаджич (1799—1869).

¹ Зета — юго-восточная часть Черногории с прилегающим краем у Скатурского озера.

² Срем — историческая область Сербии, лежащая между реками Дунай и Сава. С XV в. находилась под властью венгерских королей, а затем австрийских императоров. При этом сремские сербы пользовались полной территориальной автономией и свободой в своих религиозных вопросах, были освобождены от налогов, но были обязаны служит венграм и Габсбургам в армии. С 1918 г. Срем в составе Сербского государства. (Прим. ред.)

³ Но не везде: в некоторых краях Герцеговины, прилегающих к Черногории, жители пользуются полным самоуправлением, признавая только верховную власть Турции. (А. Г.)

⁴ Эта мысль была выставлена нами в ‘Письмах об истории сербов и болгар’.

ДУХ НАРОДА СЕРБСКОГО

КОММЕНТАРИИ

Читайте также: