‘ДРУЗЬЯ-МОСКАЛИ’
‘ДРУЗЬЯ-МОСКАЛИ’
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
‘Друзья-москали’, Ходасевич Владислав Фелицианович, Год: 1935
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Владислав Ходасевич. Пушкин и поэты его времени
Том третий (Статьи, рецензии, заметки 1935-1939 гг.)
Под редакцией Роберта Хьюза
Berkeley Slavic Specialties
Прошу прощения у читателей — сегодняшнюю статью я позволю себе начать воспоминаниями характера семейственного и личного. Надеюсь, однако, что они до некоторой степени посодействуют внутреннему пониманию книги, о которой речь будет ниже.
Мой отец родился ровно сто лет тому назад, в 1835 году, в том самом Новогрудке, который был родиною Мицкевича. По семейному преданию, предки мои были в дальнем родстве с Мицкевичами. В отцовских бумагах я не нашел подтверждения прямому родству, но несомненно, что оба рода принадлежали к одному шляхетскому гнезду и знаменовались общим гербом. Отец мой рано покинул родину, добрался до Петербурга и поступил в Академию художеств, где был учеником Бруни и товарищем Перова, с которым они вместе и голодали. Окончив Академию, отец поехал в Вильну, но там прожил недолго и, женившись, окончательно перебрался в Россию: сперва в Тулу, где родились все мои братья и сестры, а потом в Москву.
В России мои родители обжились прочно, говорили по-русски без малейшего акцента, настоящим московским говором. При всем том оставались они горячими польскими патриотами, знакомство водили по большей части с поляками и весьма огорчались тем, что дети, обрусевшие окончательно, не разделяли их чувств. Все их надежды сосредоточились на мне, как на младшем, из меня мечтали они сделать поляка и отчасти старались меня отделить от других детей, благо был я много моложе. Говорили со мной по-польски, покупали мне польские книжки, по воскресеньям возили в польскую церковь. Однако имели неосторожность отдать меня в русскую школу, потом в гимназию — и, разумеется, мало-помалу мечты их рушились. Тем не менее, махнув рукою на старших, меня долго еще корили и упрекали. Мать то и дело говорила о других, счастливых матерях, которым Бог не послал такого испытания, как ей.
Среди тех настоящих, хороших, заядлых поляков, которых ставили нам в пример, исключительное, особливо почетное место занимал московский адвокат Александр Робертович Ледницкий. О нем говорили почти что с благоговением, а мне сверх того ставили в пример и попрек его сына, сверстника моего, который был всего лишь несколькими годами меня моложе. Александра Робертовича я видел всего раз в жизни, мельком, в передней у моего старшего брата, к которому он заезжал по какому-то делу. Запомнились только его статная фигура и красивый поворот головы. Был он в оленьей дохе и в меховой шапке. Сына же его я в ту пору не видел ни разу, но — что греха таить? — заочно его недолюбливал, как все мы в ребячестве не любим тех, кого нам ставят в пример. Разговоры об этом хорошем мальчике меня раздражали, и я ревновал к нему свою мать. Досаде моей была и еще причина, столь же несправедливая, но в тогдашнем моем возрасте естественная. Должен сказать по совести, что никакой нелюбви к России у моих родителей решительно не было, но у других поляков мне случалось ее замечать. Поэтому, воображая семью Ледницких, я представлял их себе лютыми ненавистниками России, и это меня приводило в бешенство.
С тех пор прошло много лет, и только уже здесь, в эмиграции, понял я вполне, до какой степени был несправедлив. Перебравшись в воскресшую Польшу и заняв в ней почетное положение, А.Р.Ледницкий вплоть до недавней своей трагической кончины остался искренним другом России и русских.
Его сын Вацлав Александрович ныне состоит профессором Краковского университета, в котором читает историю русской словесности. Под его же редакцией выходит серия книг, носящих несколько громоздкое название ‘Труды Польского Общества для изучения Восточной Европы и Ближнего Востока’ и в значительной степени посвященных изучению России. Несомненно, что среди современных европейских ученых В.А.Ледницкий принадлежит к числу наилучших знатоков русской литературы, а может быть, и занимает среди них первое место, так как, в отличие от многих других, является не только осведомителем по данному предмету, но и самостоятельным исследователем, знакомство с трудами которого становится необходимо и современным русским ученым. При этом необходимо отметить, что отличительную черту его работ составляет не только глубокая любовь к русской словесности, но и очень высокое мнение о всей духовной культуре былой России. В этом отношении Ледницкий поддерживает традицию своего отца.
В своих трудах, публикуемых отчасти по-польски, отчасти по-французски, В.А.Ледницкий сосредоточивает особое внимание на истории русско-польских культурных отношений. Надо ему отдать справедливость — эта тема, чрезвычайно сложная и во многих пунктах болезненная, трактуется Ледницким не только с большой эрудицией, но и с проникновенным пониманием русской психологии, русских исторических обстоятельств. Отнюдь не замалчивая даже таких острых тем, как известное полонофобство, довольно широко распространенное в русском обществе, Ледницкий старается вникнуть в его объективные причины и если не оправдать, то объяснить его. С другой стороны, он старательно напоминает о том сочувствии к Польше и полякам, которое не раз проявлялось в среде лучших представителей культурной России. В этом отношении весьма характерна его книга о Льве Толстом, изданная минувшим летом: Quelques aspects du nationalisme et du christianisme chez Tolstoi. Польский вопрос послужил Ледницкому как бы фонарем, с которым он прошел сквозь творчество и жизнь Толстого, обнаружив наглядно, как под влиянием нравственного перерождения, совершавшегося в великом русском писателе, изменялось от худшего к лучшему его отношение к полякам и Польше. Вообще говоря, прослеживая русско-польские отношения, Ледницкий неизменно стремится в них вскрыть и подчеркнуть в особенности все то, что связывало, а не то, что разделяло два братских народа. В этом — не только главная особенность, но и отличительное достоинство его работ.
Образ Мицкевича есть центральный и величайший образ в истории польской литературы, а может быть, и в истории Польши вообще. Изучение Мицкевича столь же естественно, необходимо и привлекательно для поляка, как изучение Пушкина — для историка русской литературы. Поэтому не приходится удивляться, что Ледницкий, как поляк и историк русской литературы, обратился к специальному изучению этих авторов. Было, однако, еще одно обстоятельство, благодаря которому параллельное, даже совместное изучение Пушкина и Мицкевича постепенно заняло центральное место в научных трудах Ледницкого. Взаимоотношения Пушкина и Мицкевича по целому ряду причин представляют собою не только один из самых драматических моментов в истории польско-русских отношений, но как бы и зеркало, в котором эти отношения отразились с особою полнотою и выразительностью. Трагическое сплетение любви и вражды, соединявшее двух столь великих людей, так много значивших друг для друга и так величественно представивших свои народы, было историческим и символическим выражением тех сил и чувств, которыми были соединены и разделены эти народы. Исследование русско-польских отношений само по себе предполагает подробное исследование отношений между Пушкиным и Мицкевичем, а затем и шире — исследование отношений Мицкевича с теми русскими, которые могли о нем сказать пушкинскими словами — ‘он между нами жил’. В свою очередь, ознакомление с мицкевичевско-пушкинской драмой невозможно без изучения Пушкина вообще. Вот почему естественно было Ледницкому не только стать пушкинистом, но и быть одним из зачинателей польского пушкинизма. В 1926 г. вышла его книга Александр Пушкин. В ней центральное место занимает исследование об ‘антипольской лирической трилогии Пушкина’ — в этом исследовании автор не только проявил глубочайшее знание и понимание предмета, но и выказал по отношению к Пушкину более терпимости, чем в свое время выказали такие современники поэта, как, например, Соболевский и Вяземский. Однако наряду с русско-польскою темой в книге были затронуты столь специальные вопросы пушкиноведения, как предполагаемая любовь Пушкина к Марии Волконской, история пушкинской женитьбы и т.д. Следующей работой Ледницкого, имеющей самую тесную связь с основною темой его работ, было обширное послесловие к польскому переводу ‘Медного всадника’, об этом послесловии, едва ли не самом обширном исследовании, касающемся пушкинской повести, мы в свое время писали.
Новая, только что вышедшая книга Ледницкого озаглавлена Друзья-москали — по имени знаменитого мицкевичевского стихотворения, в котором с такой силой сказалась вся сложная гамма отношений поэта к русским друзьям. Этот объемистый том составлен из ряда статей, посвященных преимущественно русско-польским отношениям и связям все той же пушкинско-мицкевичевской поры. Часть статей (например — ‘Пушкиниана и мицкевичиана’, ‘Мицкевич в переписке кн. П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым в 1834-1844 гг.’) представляет более интереса для польских читателей, чем для русских, являясь сводкою данных, опубликованных в русской научной литературе. Зато другая часть могла бы послужить вкладом и в русскую историко-литературную науку. К числу таких статей надо отнести: ‘Грибоедов и Польша’, »Метель’ Пушкина’ (полезнейшее исследование о литературных источниках пушкинской повести), ‘Пушкин — Мицкевич’ (о некрологе Пушкина, принадлежащем перу Мицкевича), ‘Стихи Каролины Павловой о Мицкевиче’, ‘Баратынский и Мицкевич’ (статья, посвященная спорному вопросу о том, к кому обращено стихотворение Баратынского ‘Не бойся едких осуждений’: здесь мы, впрочем, не можем согласиться с предположением автора, что стихи не имели определенного адресата и даже, быть может, были обращены Баратынским к себе самому, оно, конечно, не обращено к А.Н. Муравьеву, как в одной из своих работ заявил М.Л.Гофман: в этом случае пришлось бы допустить, что Баратынский себя самого называет наставником и пророком, что было бы слишком для Баратынского нескромно и неумно, но так как слишком немного было и таких людей, которых Баратынский мог бы назвать пророками и наставниками, то приходится вернуться к старым предположениям: стихотворение либо обращено к Мицкевичу, хотя доводы, приводимые Ледницким, против такого мнения довольно убедительны,— либо к Пушкину). Наконец, большой интерес для русских историков литературы представляет подробное, снабженное несколькими факсимиле, описание альбома Марии Шимановской, тещи Мицкевича. Здесь Ледницким приведены неизданные письма Жуковского, Вяземского, Козлова, а также дан ряд стихотворений Батюшкова, Козлова, Жуковского, Карамзина, Дмитриева, Дениса Давыдова, Гнедича, Зинаиды Волконской, Федора Глинки и Державина. Некоторые из этих стихотворений публикуются впервые, другие содержат неизданные варианты. В общем, описание альбома и чрезвычайно содержательная статья, ему предпосланная, составляют любопытнейший вклад в ту русско-польскую культурную историю, над которой так любовно, с таким дружеским усердием трудится польский ученый. Приходится только пожалеть, что большинство работ В.А.Ледницкого, будучи написаны по-польски, недоступны широкому кругу русских читателей. В частности, нельзя не пожелать, чтобы и на русском языке было издано исследование, которым он занят в настоящее время: ‘Легенда и правда о смерти Грибоедова’. Сколько нам известно, это исследование основано на неизданных и весьма интересных архивных документах.
1935
Впервые — Возрождение, 1935/3802 (31 октября), под рубрикой ‘Книги и люди’. Отклик на кн.: Wactaw Lednicki, Przyjaciele Moskale (Krakow, Polskie towarzystwo dla badan Europy Wschodniej i Bliskiego Wschodu, No 12, 1935).
‘А.Р.Ледницкий вплоть до недавней своей трагической кончины…’ — в 68-летнем возрасте, покончил с собой самоубийством 11 августа 1934 г. См. об этом: Возрождение, 1934/3359 (14 августа), подпись: W. (вероятно, псевдоним Ходасевича).
‘В.А.Ледницкий принадлежит к числу наилучших знатоков русской литературы…’ — далее о нем см. статью »Медный всадник’ у поляков’ (1932) и примеч. к ней в наст, изд., том II. См. также его мемуары о Ходасевиче: Вацлав Ледницкий, ‘Воспоминания и литературные заметки’, Опыты, II (1953), сс. 152-174, судя по ним и по дневнику Ходасевича с осени 1935 г. они время от времени встречались в Париже: Владислав Ходасевич, Камер-фурьерский журнал (Москва, 2002, по указателю).
О пушкинистике Ледницкого см. в частности, обстоятельную работу: Д.П.Ивинский, Пушкин и Мицкевич. История литературных отношений (Москва, 2003), по указателью.
‘<...> его книги о Льве Толстом, изданная минувшим летом…’ — Venceslas Lednicki, Quelques aspects du nationalisme et du christianisme chez Tolstoi (Les variations tolstoiennes l’gard de la Pologne) (Cracovie, 1935).
‘<...> пушкинскими словами ‘он между нами жил» — отсылка к пушкинскому стихотворению ‘Он между нами жил/Средь племени ему чужого…’ (1833).
‘В 1926 вышла его книга Александр Пушкин‘ — Wactaw Lednicki, A leksander Puszkin. Studja (Krakow, 1926). В ней, в частности, см. вторую главу: ‘Dookola przeciwpolskiej trylogji lirycznej Puszkina’, cc. 36—161. Cm. там же отзыв Ледницкого на работу Ходасевича, Поэтическое хозяйство Пушкина (сс. 361-394), в котором он полемизирует с тезисом об ‘автореминисценции’ у Пушкина и предлагает термин ‘реминисценция литературная’. Спустя несколько месяцев, в своей статье ‘О формализме и формалистах’, имея в виду книгу Ледницкого, Ходасевич писал: ‘<...> молодой польский ученый В.А.Ледницкий правильно говорит, что формальный метод ‘избавляет критика от заглядывания в опасную при советских условиях область религиозных, общественных и политических идей… Он идейно и психологически менее обязывает исследователя, ибо оставляет в стороне его внутренние убеждения… Исследователь превращается в машину для подсчета и записи» (Возрождение, 1927/646 (10 марта)). Далее о взаимоотношениях Ходасевича с Ледницким по вашингтонскому архиву Р. Гринберга см.: Рашит Янгиров, ‘Пушкин и пушкинисты. По материалам из чешских архивов’. Новое русское обозрение, No 37 (1999), сс. 181-228 (особенно комментарий, сс. 213-216).
‘<... стихотворение Баратынского>, конечно, не обращено к А.Н.Муравьеву, как в одной из своих работ заявил М.Л.Гофман…’ — здесь у Ходасевича недоразумение, см., в частности, статью Гофмана, ‘Баратынский о Пушкине’, Пушкин и его современники, XVI (С.-Петербург, 1913), с. 150. Почти во всех новейших изданиях сочинений Баратынского адресатом стихотворения указан именно Муравьев. См.: Е.А.Боратынский, Полное собрание сочинений и писем, том 2, часть 1 (Москва, 2002), с. 110-172, Летопись жизни и творчества Е.А.Боратынского, составитель А.М. Песков (Москва, 1998), с. 191. (В обоих изданиях даны библиографии работ об адресации стихотворения).
‘<...> исследование <...> ‘Легенда и правда о смерти Грибоедова» — подтверждение о работе Ледницкого на эту тему нами не найдено.