Друг Толстого Мария Александровна Шмидт, Горбунова-Посадова Елена Евгеньевна, Год: 1929 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 17 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Елена Евгеньевна Горбунова-Посадова

Друг Толстого Мария Александровна Шмидт.

Date: 10 декабря 2009

Изд: Горбунова-Посадова Е. Е. ‘Друг Толстого Мария Александровна Шмидт’. М., Издание Толстовского музея. 1929.

OCR: Адаменко Виталий (adamenko77@gmail.com)

Эту книгу посвящаю моему мужу, который так много помог мне в собирании материала для нее и в его обработке, и моим детям, которые столько раз с любовью переписывали ее.

Книга эта много раз в минуты тоски, раздражения, уныния вливала в нас дух бодрости, любви, желания жить и работать, потому что она говорит о тех идеях, о тех людях, о тех местах, с которыми связано все лучшее в нас, все самое нам дорогое.

Хочется выразить здесь и глубокую мою благодарность нашим друзьям — друзьям Льва Николаевича — за то, что они помогли мне в этой работе, предоставляя имевшиеся у них материалы, помогли своими воспоминаниями и указаниями.

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ.

— Елена Евгеньевна, иди-ка ты сама. Там пришла какая-то старуха. Спрашивает Ивана Ивановича… Говорю, дома нет, а она раздевается и никаких! — негодующе заявила добродушная Акулина, молодая, недавно приехавшая из деревни девушка, входя в мою комнату.

Нехотя оторвалась я от работы и вышла в кухню. В полутьме я увидела высокую, очень худую старушку, казалось, придавленную к земле тяжелым, длинным полушубком, повязанную вязанным черным платком поверх вязанной серой ‘катанной’ шапки. Она безуспешно распутывала кушак, стягивавший полушубок. Я сразу поняла, кто передо мной, хотя никогда раньше не видела ее. Это была Марья Александровна Шмидт, старый друг Льва Николаевича.

— Что это, душечка, какими церберами вы себя окружаете, — старухе зайти обогреться нельзя, — говорила М. А., слегка раздраженно, полушутливым, усталым голосом, быстро целуя меня в щеку и своими худыми руками обнимая меня за плечи.

Я стала помотать ей раздеваться, об’ясняя, как приходится обороняться от множества приходящих людей, не дающих работать.

— Работа, работа, — говорила М. А., уже сидя в столовой, в изнеможении положив руки на колени и устало, сгорбившись. — А почему вы знаете, с чем человек пришел к вам? Может быть, это самое главное, самое нужное для него и для вас?

Она говорила ласково, но твердо, не осуждала, а высказывала свое глубокое убеждение, свою веру в то, что важнее того человека, который стоит перед тобой и нуждается в твоем внимании, для тебя нет ничего и не должно быть.

М. А., пока я суетилась, приготовляя ей поесть, рассказала, что она выбралась из ‘божественного’ Овсянникова в Москву, чтобы передать друзьям ряд переписанных ею сочинений Льва Николаевича, частью в подарок, частью для продажи, так как ей нечем

коров кормить. ‘Манечка — моя кормилица — перестала доиться и жить стало нечем’.

Видно было, как неприятно М. А—не говорить о продаже этой своей работы, над которой она сидела много часов, переписывая страницу за страницей своим аккуратным, необычайно четким и ровным почерком.

Это было в 1901 году. Марья Александровна жила тогда в имении ‘Овсянникове’ дочери Л. Н. Толстого, Татьяны Львовны, в 5 верстах от Ясной Поляны, в маленькой избушке, — жила ‘трудами рук своих’.

Мы жили потом с ней бок-о-бок ежегодно каждое лето, с ранней весны и до глубокой осени, более 12 лет.

———-

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

1. ДЕТСТВО И МОЛОДОСТЬ М. А. ШМИДТ.

М. А. Шмидт была дочерью московского профессора фармакологии. Родилась она в 1844 году и выросла в нижнем, полуподвальном этаже старого здания университета. Она вспоминает, как, сидя у окна, видела только ноги и одежду прохожих и по ним с братом и сестрой пыталась узнавать проходивших мимо. Они спорили и хохотали, строя догадки о том, кто прошел.

Дальше передаю со слов М. А—ны, записанных моим мужем, И. И. Горбуновым-Посадовым, незадолго до ее смерти, в 1911 году.

‘Отец мой был по происхождению немец. Был он сирота и жил у дяди. Жилось ему трудно и он бежал от дяди в Россию. Здесь он попал в семью одного профессора университета. Его отдали в гимназию, а затем он кончил медицинский факультет и сам сделался профессором московского университета. Был он высокий, статный, красивый, очень гордый и свободолюбивый человек. Он не любил своей ученой среды. Любил отец музыку. Сам играл на скрипке и на органе. Учился даже делать органы и прекрасно работал.

‘В Москве он встретился с моей матерью, дочерью богатого помещика. Он понравился, и его пригласили приехать в деревню. Там он увидал, как барышня сама гладила батистовое платье, и подумал: ‘Это настоящая жена — работница будет… Видно, мать воспитывает детей в трудовом направлении’.

‘Они полюбили друг друга. Шмидт просил руки дочери у старика, тот отказал: какой-то бедный профессор не пара его дочери! Но мать моя была любимая дочь, она настояла. Поженились. И чуть ли не на другой день после свадьбы отец почувствовал, что он уже не свободен. Мать поняла это, страдала. Она безумно любила мужа.

‘Он тяготился не только семьей, но и университетскими своими обязанностями. Раз студенты ждут его, а он отправился пешком в Лопасню и пропадал там три дня. Вернулся, жена не смеет спросить, где был, боится раздражить его.

‘На воспитание у отца с матерью тоже были разные взгляды. Он очень любил Руссо. Хотел, чтобы нас водили просто, в темных ситцевых платьях, чтобы летом мы бегали босые, а она наряжала

в бантики и все такое и нежила нас. И к мужу мать относилась с большой нежностью и заботой, а это часто раздражало его.

‘Помню, раз в анатомическом зале он делал опыты с гальванизацией. Пустил электрический ток. А жена кофе ему как раз принесла, хотя и просил он ее не приходить. Ток задел ее, чашка выпала, она упала в обморок. Он ужасно сердился.

‘А человек отец был добрый, помогал, как мог, людям. Когда мы переехали в свою усадьбу, постоянно больные приходили и приезжали, и сам он по больным ездил. Уедет и пропадет: от одного больного к другому ездит.

‘Дома не было у нас обычной помещичьей жизни — карт, обедов’.

Мать вела семью в патриархально-религиозном духе, и М. А. выросла в глубокой привязанности к старому укладу семьи и обрядам церкви.

Кончивши курс в Москве в Александро-Мариинском институте, М. А. сделалась сначала классной дамой в Тульском епархиальном училище и пользовалась там большой привязанностью товарищей по работе и учениц.

Когда в Москве открылось отделение Николаевского института для сирот-подростков, в это училище перешли работать некоторые воспитательницы из Александро-Мариинского училища, бывшие товарки М. А—ны по институту. М. А. стала там воспитательницей в отделении для старших девочек.

Жили все воспитательницы дружно. Начальница их, Головачева, тоже была из Александро-Мариинского училища и была хороший человек.

‘Хорошо у нас было, — рассказывала М. А., — ни наказаний, ни карцера. О девочках очень заботились, и они нас любили. Влияние на них было хорошее.

‘Только жили они взаперти, от жизни были оторваны, и вот главные их интересы были влюбления. Влюблялись в учителей, в повара, в ламповщика, в дворников. Старались мы бороться с этим’.

Вот отрывок из воспоминаний о М. А—не того времени одной ее товарки по работе Н. Бурмейстр.

‘С 1878 года я провела с М. А—ной 8 лет. Наши комнаты были смежны, и мы виделись с ней ежедневно. В ту пору я помню М. А—ну жизнерадостной, любящей пошутить и посмеяться. В высшей степени добросовестная в отношении своих служебных обязанностей, она, в свободное время, посещала и театры, и концерты, и, случалось, даже оперетку. Часто она с таким комизмом передавала вынесенные впечатления об игре опереточных актеров или же рассказывала уморительные эпизоды из своей жизни, что ее комната оглашалась взрывами неудержимого хохота всех, заходящих к ней перекинуться парой слов в промежутках между занятиями.

‘Ее любили положительно все. Я редко встречала в жизни человека, более добродушно относящегося к людям вообще и с большей лаской и нежностью к тем, которых она любила особенно.

На летние каникулы она уезжала куда-нибудь в деревню, где тотчас же знакомилась с крестьянами, входила в их нужды, помогала чем могла, ухаживала за больными, не гнушаясь ни грязью, ни заразой, ни гнойными ранами.

‘М. А. не отличалась крепким здоровьем: она страдала застарелым бронхитом, и, при малейшей простуде, приступы кашля были так ужасны, что трудно было допустить, чтобы она могла прожить долго, да и сама она не заблуждалась насчет состояния своего здоровья’.

2. ЗНАКОМСТВО СО ВЗГЛЯДАМИ ТОЛСТОГО И С САМИМ

ТОЛСТЫМ.

В это время (в 1884, 1885 гг.), после душевного переворота Л. Н—ча Толстого, только что начали появляться его религиозные сочинения. Они не могли быть напечатаны по цензурным условиям, но ходили по рукам в рукописных списках и возбуждали огромный интерес, горячие обсуждения и жаркие споры.

Списков нецензурных сочинений Л. Н—ча, конечно, было мало, достать их было нелегко, и большинство судило о его духовном перевороте и о его новых взглядах только по слухам, со слов слышавших и прибавлявших к слышанному свои мнения о том, что думает и чему учит Толстой.

Дальше опять пишу со слов М. А—ны.

‘Мы обе с Ольгой Алексеевной ¹) были воспитательницами в Николаевском сиротском институте. Расфранченные. Я была православная, очень православная. Были у нас тогда знакомые Малинины (вот что арифметика — Малинин и Буренин). Он был директором учительского института. Пришла я раз к ним, а его жена читает.

— Что такое? — спрашиваю.

— Евангелие, — говорит, — Толстого ²).

— Какое евангелие Толстого?

— Да Толстой написал.

— Этот самый Толстой, романист?

— Да.

Мне показалось это кощунством.

— Прочтите, — говорит, — не ужасайтесь, не читая.

‘Сначала никак читать не хотела: с какой это стати читать мне какого-то богоотступника! А потом все же взяла и начала читать. Как после уроков села, так и не встала, пока не кончила.

‘Как прочла про зачатие, про беременность Марии, про рождение Христа, меня так поразило, так возмутило. — Такое кощунство! Перестану, думаю, читать, брошу. А дальше нравственные об’яснения. Не могу оторваться. Нет, я должна читать. Я нравственными вопросами интересуюсь. Я девушек воспитываю. Должна я все прочесть, должна я тех выслушать, кто иначе думает.

—————-

¹) О. А. Баршева — подруга М. А—ны и товарка по работе в институте

²) Это было ‘Краткое изложение Евангелия’.

‘Кончила читать и не утерпела, разбудила Ольгу Алексеевну стала ей рассказывать.

‘Три недели я страдала невыразимо. Не думать не могу, а думать — мука. Работа внутренняя идет, а я мучаюсь. Крепко верила я в православие. Трудно было от него отрешиться. Чувствую, что не могу теперь уже жить так, как жила, делать то, что делала, молиться так, как молилась, пока не выясню для себя, где истина.

‘Решили мы с Ольгой Алексеевной достать себе это евангелие Толстого и вместе перечитать еще раз. А где достать? Везде спрашивали. Во французском магазине посоветовали спросить в университетской книжной лавке. Там раньше нелегальное из-под полы продавалось, а мы, ничего не понимая, при всех спрашиваем.

— Позвольте евангелие Толстого.

А приказчик будто не понимает:

— Что, — говорит, — вам угодно?

— Евангелие Толстого.

— Нет, — говорит, — у нас.

‘Мы в другую лавку, в третью. Нигде нет. В одной лавке сказали: ‘Ступайте в университетскую типографию Каткова’. Пришли. Все закрыто. Дворник стоит:

— Чего вам?

— Купить надо евангелие Толстого.

— Да я вас метлою! Чего вы тут шляетесь!

‘Так и кончились наши поиски. А желание страстное. Как тут быть? Тогда О. А—на говорит:

— Пойдем к самому, — наверное, у него есть…

— Ко Льву Николаевичу?

— Ну, да.

‘А она по ректору университета, своему родственнику, с Толстыми общих знакомых имела.

‘Узнали мы через студентов, что жена со Львом Николаевичем не согласна, что надо итти к Толстому пораньше, пока она спит. Он рано встает, а семейные спят долго. Мы и собрались утром рано, часов в восемь. Приходим. Вошли в прихожую. Говорят: ‘Граф еще не выходил’. Вышли на улицу, походили, походили, в 9 опять пришли. Стоим, ждем, оробели.

‘Вдруг легкая походка, вышел Лев Николаевич, такой молодцеватый, с проседью, голос звучный.

— Чем могу служить?

‘Мы об’яснили.

— Кто же вы такие?

‘Рассказали все.

— Но к чему вам такое иметь?

‘Я сказала, что мне вверены 25 молодых девушек, — должна я знать, должна понять, в чем истина. Главное для меня в жизни — религиозный вопрос.

— Но у меня только один экземпляр.

— Дайте, мы перепишем.

‘И он дал нам. Принялись мы писать по частям. Так и знакомство началось. Сверяли у него переписанное.

В дневнике Льва Николаевича от 2-го марта 1884 г. записано:

‘Две классные дамы просят евангелие’.

‘Помню, — вспоминала М. А., — как-то вечером, у них гости, а мы в кабинете. Сидим мы, считываем, а у О. А—ны глаза слипаются. Часов 12 уже было. А я уговариваю: ‘Душенька, потерпите, кончим’ ‘Да я не могу’. А я все читаю. Вдруг хохот. Л. Н. незаметно подошел, услыхал нас, хохочет.

— Что вы ее мучаете?

— Да, как же, Л. Н., надо же кончить.

— Ну, уж кончите в другой рае.

‘Потом узнали мы, опять не от Л. Н—ча, что есть большое ‘Исследование Евангелия’ и ‘Критика догматического богословия’. Стали просить: ‘Дайте переписать’. Показал груду исписанных листков: ‘Что вы, разве это возможно?’ ‘Давайте мы частями, вместе’. ‘Сумасшедшие и вы. То я был один, а теперь и вы, и Александр Петрович’ ¹).

С этих пор М. А. начала переписывать не только для себя, но и для Льва Николаевича.

Получив первую рукопись Л. Н—ча для переписки, М. А. сидела над ней много часов, сидела ночи, тщательно выводя букву за буквой по всем правилам чистописания, с завитушками, с утолщениями, росчерками. Она была очень довольна своей работой. Но когда Л. Н. увидал ее, он ахнул.

— Марья Александровна, да как же читать мне эти завитушки? Нет, милая моя, вы не годитесь в переписчицы. Больше уж я вам ничего не дам.

М. А. была страшно огорчена.

— Да, как же мне быть, я иначе не могу.

— Вы поучились бы у Озмидова ¹).

‘Я сейчас же поехала к Озмидову в Замоскворечье.

— Да, что же, — говорит Озмидов. — Это дело нетрудное. Дня в два вы научитесь. Вот смотрите. — И он написал мне всю азбуку. — Смотрите, чтобы все кругло выходило, круглый почерк, круглые буквы. Чтобы не было ничего угловатого, росчерков.

—————-

¹) Александр Петрович Иванов, переписчик, бывший офицер, спившийся, которого Л. Н. вытаскивал не раз из московских трущоб. Он часто запивал, но в трезвые недели очень энергично переписывал работы Л. Н—ча, работал с увлечением, отстаивал наиболее резкие места, которые Л. Н. думал выпустить. Он очень гордился работой Л. Н—ча и считал себя к ней причастным. ‘Когда мы со Л. Н—чем писали ‘Исследование Евангелия’… рассказывал впоследствии он. Когда приходило время запоя, А. П. начинал со всеми ссориться, всех ненавидеть, ругал Л. Н—ча и даже Софью Андреевну, а затем исчезал, и Л. Н. находил его опять где-нибудь на Хитровом рынке, опухшего, ободранного, привозил к себе и выхаживал его. Толстой вывел его, под тем же именем, в драме ‘И свет во тьме светит’.

²) Николай Лукич Озмидов, кончивший тогда Петровскую Академию. Человек большого, сильного, логического ума, но сухой, рассудочный. Это был первый человек, сказавший Л. Н—чу, что он понимает его. Под влиянием взглядов Л. Н—ча, Озмидов организовал маленькую молочную ферму под Москвой. Дело не пошло. Он с женой и дочерью Ольгой Николаевной перебрался на Кавказ, где организовал общину, в которой приняли участие несколько сильных духом людей, — А. П. Озерецкая, В. Ф. Орлов и другие. Община просуществовала недолго. Озмидов впоследствии жил в Воронежской губернии и занимался, между прочим, перепиской сочинений Л. Н—ча.

‘Приехала домой, села писать. В это время Л. Н—чу надо было переписать ‘Как чертенок краюшку выкупал’ ¹). Кто-то хотел ее где-то в Петербурге поставить. Я прошу дать мне переписать, а он не дает. Наконец, упросила. ‘Только пишите поразборчивее и поскорее’.

‘Приехала домой, села переписывать и всю переписала новым почерком. Утром приехала ко Л. Н—чу и говорю лакею Григорию: ‘Положите, пожалуйста, на стол’. Он положил, а я ушла. Прошло время. Прихожу к Толстым, а Л. Н. говорит: ‘Кто-то мне ‘Чертенка’ чудесно переписал’. ‘Это я’, — говорю. ‘Да, нет, — говорит, — это превосходным почерком переписано’. ‘Да я же, Л. Н.’ ‘Ну полноте’. ‘Да, ведь вы же тогда сказали, чтобы я выучилась сначала писать, я и выучилась’. ‘Да не может быть’. Это при всех-то! Принес мне лист бумаги, дал переписать то место из ‘Крестника’ где медведица и бревно. Я села, переписываю. Софья Андреевна говорит: ‘Да, довольно уж!’ А он: ‘Нет, еще’, и подошел. ‘Вот, — говорит, — удивительно’. А я говорю: ‘Вот вы какой Фома Неверный’.

3. ПЕРЕЛОМ.

Чем больше читала М. А. произведения Л. Н—ча, чем больше говорила с ним, чем больше думала, тем ближе и дороже были ей новые взгляды. Она оставалась попрежнему институтской классной дамой, но жизнь ее изменилась, изменилось и влияние на воспитанниц.

‘Бывало, девочки останутся одни в спальной с 9Ґ часов, баловство идет. А я им чтение вечером устроила по указанию Л. Н—ча, —Тургенева ‘Записки охотника’ читала, ‘Антона Горемыку’ Григоровича, Достоевского — ‘Преступление и наказание’ и ‘Мертвый дом’, ‘Хижину дяди Тома’, Диккенса — ‘Давида Копперфильда’, ‘Записки Пикквикского клуба’, Гюго — ‘Отверженные’, ‘Войну и мир’, ‘Семейное счастье’ — Л. Н—ча (только не ‘Анну Каренину’).

‘Раз начальница института застала. ‘Что это, думает, так тихо?’ А девочки все в кроватях лежат, слушают. Позвала она меня, спрашивает: ‘У вас что-то новое делается?’ Я об’яснила, что читаю им вслух такие вещи, которые будят их мысль и совесть, возвышают душу. ‘Зачем им душу возвышающее, — говорит, — это надо народ возвышать, а они и так из высшего класса. Им важно невинность воспитать’. ‘Если прикажете, говорю, я прекращу чтение’. ‘Нет, я только хотела сказать вам’. И я продолжала.

—————-

¹) Л. Н. в то время интересовался созданием театра для народа. Он обсуждал этот вопрос с известным антрепренером Лентовским, который думал устроить балаганы с хорошим репертуаром и т. п. В Петербурге за дело создания народного театра взялся П. А. Денисенко, у которого была по этому поводу переписка со Л. Н—чем. Шел разговор об инсценировке и постановке в Петербурге рассказа ‘Как чертенок краюшку выкупал’. У Денисенки с народным театром ничего не вышло, но Л. Н. создал из ‘Чертенка’ пьесу для народной сцены ‘Первый винокур’, которая впервые была поставлена тогда в Петербурге на открытой сцене в саду ‘Невского общества разумных развлечений’.

‘Бывало, как Л. Н. приедет ко мне, институтки все обступят его у входа. Я боялась, что будет, как с Александром Вторым, когда он приезжал в институт: обступят, целуют руки, спину, во все места. Гадость! А он доволен. Нет, со Л. Н—чем ничего подобного. Сияющие, приветливые

‘Помню, приехал Л. Н. раз, а мы читали перед тем его ‘Много ли человеку земли нужно’. Обступили его девочки, расспрашивают: ‘А мы так и знали, что так кончится, — говорят, — вы иначе и не могли сказать. Уж по заглавию догадались’. ‘А я — Пахом, — говорит одна, — мне тоже не три аршина, а много земли нужно’. Долго он тогда с ними говорил. А потом сказал: ‘Когда вы кончите учиться и в жизни понадобится совет, указания, помощь, в Москве ли я буду или в Ясной, обращайтесь ко мне. Я всегда буду рад помочь. Скажите только, что вы воспитанницы М. А—ны’.

‘Раз Л. Н. пришел ко мне. Это было, когда он поручил мне отбирать в Бондареве ¹) сильные места от слабых. Л. Н. очень любил Бондарева. Одно в нем не любил — гордость.

‘Сказали мне, что Л. Н. пришел. Я бросилась встречать. Он был в задерганном пальто. Потащила его скорее к себе и захлопнула двери от любопытных (когда Л. Н. приходил, все высыпали — и девочки, и классные наставницы, воем было любопытно).

‘Так вот, пришел Л. Н., разговариваем. А у нас была одна классная дама, большая поклонница художественной литературы и Л. Н—ча, как художника. Она вошла нарядная, расфранченная, куда-не-куда.

— Л. Н., извините, я хотела вас повидать, такой случай! Может быть, никогда не увижу вас больше в жизни! (Л. Н. смеется, — ‘невидаль, мол, какая!’) Я хотела вас спросить об искусстве. Ведь вы отрицаете искусство?

— Ничуть не бывало. Я ценю искусство, но то искусство, что служит всему народу, а не избранной горсти людей. Вот вы бываете в концертах, в театре… Приезжаете из концерта, что вы чувствуете?

— Желание подойти к инструменту, вспомнить, подобрать то, что слышала, пережить вновь это наслаждение…

— Ну вот, видите. А я у себя вижу: жена сидит в концерте, возбужденная, вспотевшая, а кучер дожидается на морозе, может быть, часа два. Домой возвращается, — шум, крик на прислугу, то не годится, это не ладно. Какое уж тут искусство! Я понимаю, Рубинштейн… Но если Рубинштейн стоит на площади, и все люди, вся толпа слушает. А впереди больные, расслабленные, калеки, несчастные. Он чудно играет, действует на сердца, трогает их. Кон-

—————-

¹) Тимофей Михайлович, сосланный в Сибирь за свои религиозные взгляды, принадлежавший к секте иудействующих, крестьянин-философ, написавший книгу ‘Трудолюбие и тунеядство или торжество земледельца’, в которой он горячо и сильно критикует современный государственный и общественный строй и доказывает необходимость каждому человеку нести черный, основной, земельный труд. Выдержки из его книги были помещены в ‘Русском Деле’ за 1888 г. со вступительной статьей Л. Н. Толстого. Книга же его могла появиться в печати в России только после революции 1905 года, когда она и была издана ‘Посредником’. Письма Толстого к Бондареву напечатаны в ‘Толстовском Ежегоднике’ 1913 г.

чил он, все обращается на этих несчастных, все сострадание, вся помощь… Вот это искусство’.

М. А. понемногу втягивалась в помощь Л. Н—чу в его работе, то переписывая его рукописи, то просматривая для него что-нибудь и делая свои пометки и выборки. Новая радостная жизнь и работа захватили ее.

‘Дорогой Лев Николаевич, — пишет она 23 мая 85 года, — письмо ваше Черткову ¹) мы отправили сейчас же, но ответа до сих пор не имеем. Не напишете ли Вы ему еще раз. Мы бы успели получить ответ во-время, так как англичанка miss Фрирс уезжает в Англию только 1 июля. Рукопись вашу она очень охотно берется доставить Черткову в Англию… Мы обе с величайшей благодарностью вспоминаем о Вас и о тех прекрасных минутах, которые мы испытали, переписывая Ваши сочинения. Мы безгранично обязаны Вам, долго будем жить Вашими мыслями и отдыхать душой на Вашей светлой личности…’

31 мая 85 г.

‘Если Вам угодно что-либо поручить мне (чему бы я была очень рада), напишите мне на станцию Талицы… С величайшей готовностью исполню решительно все. Переписку ‘Исследования Евангелья’ довела до конца и привезу ее Вам в день 5-го июля. Позвольте мне переписать Вам 4-ый отдел ²). Нет нужды, что он не кончен. Я переписала бы что есть. Не отказывайте, Лев Николаевич, а пришлите мне его к 5 июля в училище или к Вам в дом, и я опять засела бы за работу, мне очень дорогую…

… Сытин ³) вышлет мне в Талицы Ваши последние рассказы, как только они выйдут из печати’.

—————-

¹) Владимир Григорьевич Чертков, один из ближайших друзей Толстого. Дошел самостоятельно до взглядов, близких Толстому. Узнав, что Толстой думает так же, как он, познакомился и сблизился с ним. В. Г. основал с Толстым народное издательство ‘Посредник’ и склад хорошей народной книги. За опубликование сведений о положении духоборов, гонимых за свою веру, был выслан за границу, где и занялся печатанием произведений Льва Н—ча и произведений близких ему по духу как на русском, так и на иностранных языках. Он издавал в Англии журнал ‘Свободное Слово’, дававший много сведений, главным образом, о России (больше всего о религиозных движениях и гонениях на них в России). Чертков тщательно собирал все написанное Толстым и всячески помогал Л. Н—чу в его работе. Вернувшись в Россию, Чертков, главным образом, отдался работе по собиранию, хранению и изданию всего написанного Л. Н—чем. В настоящее время под его редакцией готовится первое полное собрание сочинений Толстого. Чертков много работал по помощи людям, страдающим за свои религиозные убеждения.

²) Л. Н. считал, что его работа по исследованию вопросов религии состоит из 4 отделов. Первую часть этого исследования составляет — ‘Исповедь’, вторую — ‘Критика догматического богословия’, третью — ‘Исследование Евангелия’, четвертую — ‘В чем моя вера’.

³) Иван Дмитриевич, издатель, в то время только начинавший свое дело. Издавал он в то время, главным образом, лубочную народную литературу — книги и картины. Лев Николаевич и его товарищи по организации народного издательства ‘Посредник’ выбрали Сытина, как наиболее ловкого и энергичного издателя и проводника в народную среду лубочной литературы, для распространения хороших книг среди народа.

9 июля 85 г.

‘…Пругавина ¹) и Златоуста ²) прочитала с увлечением. Какая замечательная личность Сютаев ³) и как много у Вас общего с ним. Совершенно одни и те же мысли’.

10 июня 86 г.

Дорогой Лев Николаевич, избегала всю Москву и не нашла Даниила Ачинского ⁴). Николай Лукич ⁵) поручит искать Павлу Ивановичу ⁶) в Петербурге. Ольга Николаевна ⁷) с матерью наняли избу в Воронине рядом с Захаром, к большой моей радости. Сейчас они у меня. Будем вместе с ними работать. Захар и все деревенские встретили меня, как родную’.

В это время в душе Головачевой (начальница института) шла борьба.

С одной стороны она любила и уважала Марью А—ну, ценила ее как хорошую воспитательницу, а с другой стороны видела, что М. А. вносит соблазн. В церковь М. А. ходила, но не причащалась, не крестилась, не вставала на колени.

‘Поют ‘Иже херувимы’, все на колени, а я как столб’, — рассказывала М. А.

‘Наконец Головачева позвала меня к себе и сказала:

— Это невозможно. Даже я от вас заражаюсь, это ужасно. Вы хотя бы для вида крестились.

—————-

¹) Статьи, вошедшие впоследствии в книгу Пругавина ‘Религиозные отщепенцы’. Издание ‘Посредника’.

²) Мысли Иоанна Златоуста против собственности, богатства и т. д., изданные ‘Посредником’.

³) Сютаев, Василий Кириллович, крестьянин Тверской губ., создал на евангельской основе свое религиозно-нравственное учение, утверждающее, что ‘все в тебе’, что главной основой жизни должна быть взаимная любовь между людьми, что все люди братья, все должно быть общее, не должно быть никаких запоров и замков. Все неустройство жизни происходит от недостатка любви между людьми, от этого же и войны. Сютаев отвергал догматы, обряды и всякое внешнее богослужение, отрицал присягу. Сын Сютаева, призванный на военную службу, отказался присягать и брать оружие. Умер Сютаев в 1892 г. Толстой знал его лично и высоко ценил его личность и взгляды.

⁴) Даниил Ачинский — солдат времен Александра I. Будучи солдатом, отказался от службы по религиозным убеждениям. Додумался он до отказа от военной службы совершенно самостоятельно. Был за это много мучим. Например, его загнали в мороз на крышу и поливали водой. Он все вынес. Впоследствии был сослан в Ачинск, где и жил, прославившись своей праведной жизнью. Житие его было выпущено отдельной брошюрой. (Изд. Афонского монастыря).

⁵) Озмидов.

⁶) Бирюков — один из ближайших друзей и единомышленников Толстого. До знакомства со взглядами Толстого — морской офицер с блестящей карьерой впереди. Оставляет службу. Работает на земле, организует вместе со Л. Н—чем и В. Г. Чертковым распространение хороших книг среди народа и народное издательство ‘Посредник’. Впоследствии, за опубликование сведений о положении духоборов на Кавказе, замучиваемых правительством за их отказ итти на военную службу и за сожжение оружия, был выслан сначала в Бауск, а затем за границу. Жил, главным образом, в Швейцарии, где издавал некоторое время журнал ‘Свободная Мысль’ и участвовал в заграничном издательстве Черткова ‘Свободное Слово’. Бирюков — автор первой большой биографии Толстого.

⁷) Озмидова.

Е. Горбунова-Посадова.

‘Я рассказала ей, как верю, что думаю о Христе, о троице.

— Это ужасно, — говорит начальница. — Это анафеме подлежит. Все святые проклянут.

‘Я спросила ее, какие же святые могут быть так злы, чтобы проклясть? Долго говорили. Я сказала, что подам в отставку. Головачева убеждала остаться. ‘Невозможно уходить за полгода до пенсии’, говорит’.

4. ПЕРВЫЕ ОПЫТЫ НОВОЙ ЖИЗНИ.

Думала, думала М. А. Жалко было девочек. Что делать не знала. Советывалась со Л. Н—чем. Он сказал, что насиловать себя не годится, надо делать то, что делаешь, свободно и посоветывал М. А—не итти сестрой милосердия в больницу при Бутырской тюрьме. М. А. подала в отставку и пошла работать в тюремную больницу.

Работа требовала страшного напряжения со стороны М. А—ны. Ей, привыкшей к немецкой, щепетильной чистоте, выросшей и проведшей всю жизнь в институте для ‘благородных’ девиц, с нежной, чуткой душой и обостренным чувством жалости и долга своего перед несчастными, было непосильно тяжело видеть ужасную жизнь в тюремной больнице, с ее грубостью, угнетением, вшами, пахабством, сифилисом, развратом, а, главное, слышать звон кандалов под одеялами.

Несколько месяцев М. А. работала в больнице со всей любовью и добросовестностью, на какие только она была способна, но, наконец, не выдержала и ушла. Пришла ко Л. Н—чу, говорит: ‘Не могу больше!’

Искала, искала другой работы, не казенной, работы, которая не требовала бы бесконечных компромиссов, не тепленького местечка, а свободного труда, не противоречащего требованиям совести.

В это время на Кавказе в Сочинском районе организовалась община единомышленников Толстого во главе с Озмидовым. И М. А. и друг ее О. А. Баршева решили ехать туда.

Жили там в общине, кроме Озмидова, еще дочь его Ольга Николаевна, Анна Озерецкая ¹) (‘удивительная женщина’, говорила о ней М. А.) и еще несколько человек. Жили в больших лишениях, в землянке (‘величиною с курятник’, — вспоминает М. А.). Все спали на полу, только О. А—на ‘с комфортом’ на столе.

В общину приходило много людей посмотреть на их жизнь. Начинались бесконечные разговоры и споры. ‘Ртов было много, а работники разговаривают. С’ели нас совсем приходящие’, — рассказывала М. А. Тяжелая борьба с природой, деспотичность и чрезвычайная нервность Озмидова делали жизнь в общине очень тяжелой.

Однажды О. А—на обедала у своего знакомого, жившего по близости от общины. За обедом она рыбьей косточкой наколола

—————-

¹) Анна Петровна Озерецкая жила затем в Смоленской общине единомышленников Толстого, а когда община распалась, работала на ткацкой фабрике во Владимирской губ.

себе небо. Образовался нарыв и никак не проходил. Пришлось ехать посоветоваться со знающими врачами. Подруги поехали в Харьков. Дорогой их обокрали, вытащили все их деньги и паспорта.

‘Бог на нас оглянулся, — рассказывала впоследствии об этом М. А. — Сразу мы встали в нормальные отношения с людьми: о

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ.

1. ДЕТСТВО И МОЛОДОСТЬ М. А. ШМИДТ.

2. ЗНАКОМСТВО СО ВЗГЛЯДАМИ ТОЛСТОГО И С САМИМ

ТОЛСТЫМ.

3. ПЕРЕЛОМ.

4. ПЕРВЫЕ ОПЫТЫ НОВОЙ ЖИЗНИ.

Читайте также: