Друг дома, Уйда, Год: 1879

Переводы
Время на прочтение: 137 минут(ы)
Скачать в PDF

ДРУГЪ ДОМА
РОМАНЪ УЙДА.

‘Si l’emploi de la Comdie est de corriger
les vices, je ne vois pas par quelle raison
il y en aurait de privilgis’.
Moli&egrave,re.

Лягушка, сидвшая въ овраг, плюнула на свтящагося червяка.
— Зачмъ ты плюешься?— спросилъ свтлякъ.
— Зачмъ ты свтишь?— отвчала лягушка.

I.

— Какъ это скучно, сестра,— сказала старшая миссъ Мойра изъ Брегъ-Мойра своей меньшей сестр.
— Скучно, сестра. Но вдь мы общали Арчи. Мы общали Арчи и къ тому же мн хочется посмотрть, какъ она поживаетъ съ человкомъ, который продавалъ ковры.
И вотъ коляска, увозившая двухъ миссъ Мойра изъ Бретъ-Мойра, съ ихъ пледами, моськами, рожками отъ глухоты и курьеромъ, продолжала катиться по Римской Кампань, по крутымъ и поросшимъ лсомъ дорогамъ, которыя вели къ древнему замку Фіорделиза.
Дв миссъ Мойра изъ Бретъ-Мойра жили въ своемъ собственномъ помсть въ Шотландіи, были очень богаты, очень безобразны, очень эксцентричны, говорили по-англійски съ сильнымъ шотландскимъ акцентомъ, и высказывали свое мнніе даже и тогда, когда его не спрашивали, племянница и племянникъ ихъ, дти двухъ ихъ сестеръ, носили титулы герцогини Форферъ и маркиза Фингалъ, младшая изъ сестеръ была эхомъ старшей, об носили очки, об были глухи и ни одна никогда не забывала, что Мойра изъ Крегъ-Мойра имютъ право сидть въ присутствіи королевы и находятся въ родств съ половиной знатнйшихъ фамилій и самой голубой кровью въ Великобританіи.
Он готовились навстить родственницу и тревожно отыскивали сквозь очки замокъ Фіорделизу, гд она проживала. Наконецъ, Фіорделиза показалась: срая, ветхая и древняя твердыня, окруженная кипарисовыми деревьями, съ садами, примыкавшими, по итальянскому обычаю, къ воздланнымъ полямъ, разстилавшимся по холмамъ и равнинамъ, и на которыхъ произростали зерновые хлба, виноградъ и оливковыя деревья.
— Славное помстье, хотя немного запущено,— замтила старшая миссъ Мойра, когда он въхали въ темную аллею изъ старинныхъ дубовъ,— а языческія изображенія красуются даже на воротахъ.
Она закрыла глаза, чтобы не видть статуи, изображавшей Благочестіе и стоявшей въ ниш стны. Ихъ привела противъ воли въ эту языческую страну опасная болзнь любимой сестры, матери юной Гресь Форферъ, а такъ какъ сестра поправилась, то об спшили поскорй убраться изъ грховной страны и только остановились на нсколько дней въ Рим, чтобы отдохнуть, такъ какъ младшая изъ сестеръ была слабаго здоровья и не могла путешествовать безъ передышки.
Внезапная остановка экипажа заставила старшую миссъ Мойра открыть глаза. Он подъхали въ парадному подъзду Фіорделизу.
Подъ колоннадой великолпной галереи, построенной Браманте, стояла красивая темнобровая женщина, въ обществ двухъ джентльменовъ, и поджидала гостей.
То была лэди Чаллонеръ.
Она сбжала съ каменныхъ ступенекъ и бросилась къ коляск, горячо привтствуя прибывшихъ.
— Милая миссъ Мойра, какъ вы добры, что пріхали! И милая миссъ Елисавета съ вами. Ахъ! какъ я жалю, что я не въ Рим! Мы демъ туда посл завтра. Если бы только я знала, что вы прідете, я, конечно, създила бы туда на прошлой недл. Позвольте мн представить вамъ: м-ръ Чаллонеръ, князь орисъ. Пожалуйста, скоре укройтесь отъ солнца. Даже въ ноябр мсяц оно страшно печетъ. Эти плэды должны очень стснять васъ. Робертъ… о…
— Enchant de l’honneur de vous voir, mesdames,— проговорилъ высокій, статный темноглазый господинъ съ привтливой улыбкой и низкимъ поклономъ, и сойдя со ступенекъ, подалъ руку старух.
— Цыцъ, любезный!. Неужели вы разучились говорить на родномъ язык?— отвчала рзко старшая миссъ Мойра, и, опершись на руку хозяина, какъ она думала, вошла въ домъ вмст съ нимъ, въ то время какъ сестра шла съ хозяйкой, которая тараторила ей на ухо, съ приставленнымъ къ нему рожкомъ. Второй господинъ съ шотландскимъ лицомъ и нмецкими манерами, представлявшій нчто среднее между лейпцигскимъ профессоромъ и американскимъ сенаторомъ, хотлъ-было также предложить руку дамамъ, но не съумлъ этого сдлать и остановился на пол-дорог, длая видъ, что успокоиваетъ лаявшую болонку.
Все общество прошло въ галерею, а оттуда въ большую комнату, гд около двадцати человкъ, англійскихъ и американскихъ резидентовъ Рима, были собраны въ честь двухъ миссъ Мойра изъ Брегъ-Мойра и пили чай, ли виноградъ и разсматривали картины и китайскія вазы. Усвшись, об лэди принялись оглядывать съ нкоторымъ удивленіемъ и смутнымъ неудовольствіемъ величественную, обтянутую вышитыми обоями гостиную.
— Итакъ, вы Джоанъ Пергъ-Дугласъ?— сказала старшая миссъ Мойра, глядя въ очки на свою хозяйку.— Вы были двнадцатилтней двочкой, когда мы въ послдній разъ видли васъ… двадцать лтъ тому назадъ, да! двадцать лтъ съ хвостикомъ. Скажите мн, почему вашъ милый мужъ говоритъ съ нами по-французски?
— Позвольте мн, сударыня,— проговорилъ джентльменъ, походившій на лейпцигскаго профессора и на американскаго сенатора,— освободить васъ отъ плэдовъ.
— Не суйся безъ толку, любезный,— отвтила рзко миссъ Мойра.— У сестры моей неладно въ легкихъ, а домъ твоего господина сыръ.
Джентльменъ отскочилъ отъ нея.
— Никогда же видывала я такого смуглаго шотландца, какъ вашъ милый мужъ, Джоанъ,— продолжала миссъ Мойра, упорно стоя на своемъ и глядя въ очки на изящнаго, черноглазаго господина, который съ смущеніемъ пробормоталъ:
— Plait-il, madame?
— Неужто вы такъ зажились среди папистовъ, что забыли родной языкъ?— спросила миссъ Мойра, все еще думая, что обращается къ соотечественнику.
— Эти пледы должны очень мшать вамъ. Позвольте мн…— началъ съ отчаяніемъ другой господинъ, котораго только-что распекли.
— Разв ты не можешь подождать, пока тебя позовутъ!— сказала лэди съ яростью.— Неужели вы не съумли вымуштровать какъ слдуетъ своихъ слугъ, лэди Джоанъ? Какой смуглый человкъ для шотландца, вашъ мужъ, хотя и очень красивъ. Отчего это онъ не говоритъ на родномъ язык?
— Это не мужъ мой,— отвчала поспшно лэди Джоанъ, красня и смясь.— Вы ошибаетесь, дорогая миссъ Мойра. Я совсмъ не умю знакомить людей. Это орисъ, другъ нашего дома. Вотъ мужъ мой, м-ръ Чаллонеръ, вы его приняли за слугу и разбранили за пледы.
Благовоспитанные двадцать особъ, пившихъ чай въ Фіорделиз, не были однако настолько благовоспитаны, чтобы удержаться отъ легкаго хихиканья, слушая этотъ разговоръ.
— Те-те-те!— закричала старшая миссъ Мойра, она никогда не сознавалась въ своихъ ошибкахъ, хотя бы вы доказали ихъ, какъ дважды-два четыре.— Этотъ человкъ встртилъ насъ, наврное онъ встртилъ насъ у дверей (я вдь не ошибаюсь, сестра?) Разумется, онъ встртилъ насъ, лэди Джоанъ! Если здсь хозяинъ,— обратилась она съ внезапной энергіей къ джентльмену, котораго ей рекомендовали, какъ м-ра Чаллонера, и который въ эту минуту подавалъ ей чашку чая и молочникъ со сливками,— если вы здсь хозяинъ, то почему же вы ведете себя не такъ, какъ подобаетъ хозяину. Да хозяинъ ли вы здсь, полно?
М-ръ Чаллонеръ, памятуя о присутствіи двадцати благовоспитанныхъ особъ и слыша неблаговоспитанное хихиканье, котораго они никакъ не могли сдержать, попросилъ миссъ Мойра сказать ему: много ли надо ей положить сахару въ чашку или мало?
— Я сама могу положить себ сахару!— отвчала рзко эта лэди.— Итакъ, вы мужъ лэди Джоанъ? Вы ведете себя совсмъ не такъ, какъ подобаетъ вести себя мужу. Но я такъ и думала, что тотъ слишкомъ смуглъ для шотландца.
— Угодно вамъ сливокъ?— пробормоталъ м-ръ Чаллонеръ, склоняясь надъ серебрянымъ молочникомъ, въ то время, какъ миссъ Мойра таращила глаза на короны и гербы, красовавшіеся на стульяхъ.
— Чей это гербъ?— спросила она.— Такого я не встрчала ни на сверъ отъ Туида, ни на сверъ отъ Темзы, форма щита…
— Милая миссъ Мойра, позвольте мн представить вамъ моихъ гостей,— произнесла лэди Джоанъ, уклоняясь отъ разговора объ геральдик, чтобы представить двадцать благовоспитанныхъ особъ.
Но миссъ Мойра не такъ-то легко было сбить съ толку. Наклонивъ голову столько разъ, сколько того требовала вжливость, она опять принялась теребить м-ра Чаллонера и вернулась къ своимъ оригинальнымъ разспросамъ.
— Красивый домъ,— закончила она, переводя очки съ рзного потолка на мозаичный полъ,— красивый домъ, онъ вашъ?
М-ръ Чаллонеръ пробормоталъ что-то невнятное и потянулся за сахаромъ.
— Купили его?— спросила рзво миссъ Мойра.
— Нтъ… не совсмъ.
— Наняли?
— Не совсмъ. То-есть врне сказать…
М-ръ Чаллонеръ поправилъ pince-nez и, будучи человкомъ аккуратнымъ, старался подыскать настоящее выраженіе.
— Охъ, Создатель! но если вы его не купили и не наняли, то онъ не вашъ совсмъ, и какъ же это могло придти вамъ въ голову пригласить насъ?
М-ръ Чаллонеръ подумалъ про себя: къ чему это немилостивое провидніе насылаетъ старыхъ двъ въ Италію съ туманныхъ береговъ Альбіона, и пробормоталъ что-то про ‘друга, стараго друга’.
— О! это вотъ тотъ смуглый господинъ, не правда-ли? Онъ совсмъ не старъ,— отвчала миссъ Мойра, и такъ, вы и ваша милая жена, вы живете здсь изъ дружбы. Что-жъ, это такъ водится, что-ли, въ этой стран папистовъ, сэръ?
М-ръ Чаллонеръ пробормоталъ, что онъ полагаетъ, что такъ водится… дома-такъ велики, дворянство такъ бдно…
— И онъ женатъ, конечно? Какъ относится къ этому его жена? Лэди Джоанъ приглашала насъ въ себ. Я наврное это помню. Не такъ-ли, сестра?
— Совершенно врно, сестра. Она приглашала насъ къ себ.
— орисъ не женатъ,— произнесъ м-ръ Чаллонеръ, соображая, скоро ли наступитъ конецъ этому допросу.— Онъ очень добрый малый. Мы очень дружны съ никъ. Не желаете-ли посмотрть мои оранжереи? Я много занимаюсь цвтами…
— Арчи просилъ насъ повидать его дочь и мы пріхали. И жена ваша приглашала насъ, къ себ, я наврное это помню…
Въ эту минуту лэди Джоанъ попросила позволенія представить миссъ Мойра англиканскаго священника.
Раскланявшись съ англиканскимъ священникомъ, миссъ Мойра опять принялась пытать несчастнаго Чаллонера.
— Эге! вдь это опасная штука, два хозяина въ дому?
— Конечно, опасная,— подтвердила, младшая миссъ Мойра.
— Вамъ не случается ссориться?
— Никогда,— отвчалъ съ жаромъ м-ръ Чаллонеръ, опуская однако свои холодные глаза.
— Ну, такъ вы особенный человкъ, сэръ,— произнесла миссъ Мойра съ паосомъ,— но лэди Джоанъ Пертъ-Дугласъ никогда не отличалась кротостью. Вс женщины изъ фамиліи Пертъ-Дугласъ не отличаются кротостью. Сами-то вы смирны на видъ…
— Позвольте мн показать вамъ птичникъ моей жены. Слава птичника въ Крегъ-Мойра…— началъ м-ръ Чаллонеръ.
— Нтъ, все-таки, я думаю, что вы поступили неблагоразумно, и такъ я скажу Арчи,— продолжала миссъ Мойра, не трогаясь даже похвалой своему птичнику.— Это хорошенькое помстье и она наврное говорила, что оно ея собственное, и вы пожалуйста не оскорбляйтесь, потому-что я всегда говорю то, что думаю, но этотъ папистъ слишкомъ красивъ собой, а лэди Джоанъ все еще молодая женщина…
— Любезная лэди! я ршительно не понимаю, что вы хотите этимъ сказать…
— Ну, такъ вы глупы, сэръ,— отрзала миссъ Мойра.
— Не хотите-ли взглянуть на птичникъ моей жены? У ней есть рдкія породы…
— Эге! Джоанъ Пертъ-Дугласъ пристрастилась къ птухамъ и курамъ, вотъ какъ? Ну, что-жъ, вкусы у людей мняются съ годами! Женщины изъ фамиліи Пертъ-Дугласъ всегда были своенравны. Три поколнія прошли на моихъ глазахъ и вс любили командовать. Хорошо, я пойду поглядть на ваши цвты и на вашихъ птицъ. Но какъ могутъ быть они вашими, когда вы живете въ дом этого паписта?
— Да вдь домъ его былъ совсмъ развалина. Мы потратили на него много денегъ. Мы всегда рады помочь пріятелю,— пробормоталъ м-ръ Чаллонеръ, предлагая руку своей мучительниц.
— Г-мъ!— усмхнулась миссъ Мойра, однако смягчилась, дозволила сводить себя въ оранжерею, похвалила индюшекъ и только слегка поморщилась, проходя мимо открытыхъ дверей часовни, гд нсколько крестьянъ молилось, стоя на колняхъ. Она вернулась въ гостиную въ боле милостивомъ расположеніи духа и даже соблаговолила выпить вторую чашку чаю и пость фруктовъ, которые подалъ ей съ изысканной граціей князь орисъ. Миссъ Мойра сквозь очки слдила за всми движеніями князя ориса, когда онъ отошелъ на другой конецъ большой гостиной.
— Онъ изящный и привлекательный человкъ,— обратилась она къ своему хозяину,— и я все-таки думаю, что вы глупо длаете, что живете съ нимъ въ одномъ дом. Нечего хмуриться: — я старуха и люблю говорить всмъ правду въ глаза и вы знаете, что мы съ Арчи задушевные друзья и пріятели и отъ васъ не скроешь, что Джоанъ Пертъ-Дугласъ всегда была бдовая и длала все, что ей взбредетъ на умъ. Боже мой, сэръ! Неужто вы думаете, что ее выдали бы замужъ за такого незначительнаго человка, какъ вы, если бы она не была бдовая. Ни за что на свт! Они горды, какъ не знаю кто, а вы продавали ковры и все такое въ Багдад.
— Право, сударыня….— м-ръ Чаллонеръ поправилъ pince-nez и подумалъ, что такая любезность еще непріятне давишней распеканціи.
— Ну, ну, ну… нечего топорщиться, мы вдь знаемъ о васъ всю подноготную,— проговорила миссъ Мойра шутливо. Ваши предки были честные люди, сидли на земл моего кузена Алланделя въ продолженіи нсколькихъ поколній сряду. Набожный все былъ народъ, но мелкіе торговцы. Я хорошо помню, когда была маленькой двочкой и гостила въ Алландел, то покупала иголки и булавки и все такое въ мелочной лавочк вашей бабушки. Она продавала также табакъ и почтовыя марки,— помнишь, сестра?
— Помню, сестра. Она торговала также и гостинцами.
— Боже мой, сэръ, мы говоримъ это не въ укоръ вамъ. Ваша родня честные и набожные люди. Но все же я не скрою отъ васъ, что когда мы узнали, что вы залетли такъ высоко, что помолвлены съ дочерью Арчи, то вытаращили глаза и…
М-ръ Чаллонеръ повалилъ на полъ вазу. Она принадлежала къ дому и не стоила ему ни копйки, а трескъ осколковъ избавилъ его отъ дальнйшихъ воспоминаній объ Алландел.
— Сестра, намъ пора хать. Солнце заходитъ,— сказала старшая миссъ Мойра, когда осколки вазы были подобраны.— Ну-съ, сэръ, послушайтесь совта старой женщины и не забывайте, что ваша добрая жена изъ рода Перть-Дугласъ, а женщины изъ рода Перть-Дугласъ всегда были бдовыя, а у вашего паписта очень красивое лицо и привлекательныя манеры. О! сердитесь, сколько хотите! А здравый смыслъ есть здравый смыслъ! Но все же я очень рада, что вы такъ довряете своей жен, это хорошо рекомендуетъ васъ обоихъ и доказываетъ, что она остепенилась, и мн очень жаль, если я досадила вамъ, напомнивъ про вашу бабушку, но тутъ нечего стыдиться, ршительно нечего. Она была добрая, набожная душа, и я не изъ таковскихъ, чтобы задирать передъ вами носъ, хотя откровенно сознаюсь, что когда вы женились на Джоанъ, то мы поссорились съ Арчи…
М-ръ Чаллонеръ, сознавая, что внезапное молчаніе воцарилось среди двадцати хорошо-воспитанныхъ особъ, засдавшихъ въ гостиной, въ которой голосъ его мучительницы звучалъ ужасно громко и отчетливо, пожелалъ отъ души, чтобы мозаичный полъ разверзся подъ нимъ, и поглотилъ бы его, какъ нкогда бездна поглотила Курція.
— Джоанъ — красивая женщина,— продолжала миссъ Мойра, закутываясь въ свои плоды,— но она изъ рода Перть-Дугласъ и у нея бдовые глаза. Попомните мои слова, когда я уду. Хорошенько присматривайте за ней и за ея папистомъ. А теперь, прощайте и благодарю васъ за гостепріимство, лэди Джоанъ. Очень, очень рада, что вы занялись такимъ добрымъ дломъ, какъ хозяйство и откармливаніе птицы, и надюсь, что вы не бросите его, и будьте уврены, что я напомню про васъ моей племянниц, Форферъ, хотя она никогда не видала васъ и я сомнваюсь даже, чтобы она знала о вашемъ существованіи, и вы совсмъ не кузина ей, какъ увряете — совсмъ нтъ, одинъ изъ вашихъ праддовъ женился въ прошломъ столтіи на седьмой дочери тогдашняго герцога и они доводились двоюродными братьями прапрадду отца Арчи, но все-таки, знаете, это считается, и я непремнно поклонюсь ей отъ васъ, итакъ, прощайте, и благодарю васъ за гостепріимство и постараюсь отплатить вамъ за него, когда вы прідете къ намъ на сверъ. И хотя я полагаю, что вы не таскаете повсюду за собой вашего паписта, однако, передайте ему, что мы будемъ рады видть его у себя, потому-что, быть можетъ, для спасенія его души было бы полезно, если бы онъ пріхалъ туда, гд истинная вра, и мы попросимъ нашего священника день и ночь молиться за него Богу, потому-что онъ вжливый и пріятный человкъ и жалко думать, что онъ будетъ горть въ огн цлую вчность.
— Mille remerciments, mesdames, et revoir,— пролепеталъ князь орисъ, смутно догадываясь, что он высказываютъ добрыя пожеланія на его счетъ, и подалъ ихъ по букету изъ геліотропа и розъ.
Миссъ Мойра взяли букеты и ухали съ моськами, пледами, рожками отъ глухоты и курьеромъ, назадъ въ Римъ.
— Хорошія манеры великая вещь, сестра,— произнесла старшая миссъ Мойра, нюхая геліотропъ.
— Да, сестра. Что ты хочешь этимъ сказать?
— То, что у паписта хорошія манеры, а у торговца коврами нтъ,— отвчала старшая миссъ Мойра.— Давай Богъ, чтобы лэди Джоанъ не замтила этого и не увлеклась. Только я сомнваюсь въ этомъ, сестра.
— И хорошо длаешь, что сомнваешься, сестра. Ты всегда, была проницательна.
Старшая миссъ Мойра презрительно повела носомъ.
— Не надо быть проницательной, Елисаветъ, чтобы видть, что папистъ гораздо миле, чмъ человкъ, продававшій ковры. Но она была очень ласкова съ нами и мужъ ея, кажется, добрый человкъ и она остепенилась, я всмъ буду такъ говорить: она остепенилась, и мы должны сдлать для нея все, что можемъ, сестра. Она вдь дочь Арчи.
— Она дочь Арчи, сестра.
Старшая миссъ Мойра, вроятно, измнила бы своимъ дружескимъ намреніямъ, если бы услышала, какое напутствіе послала имъ вслдъ лэди Джоанъ.
— Ненавистныя старыя корги!— кричала она.— Я думала, что он никогда не уберутся! Скверныя старухи! Зачмъ ты не веллъ имъ замолчать, Робертъ? И какого, осла разыграли вы, о, выйдя ихъ встрчать. Конечно, он догадались, что домъ вашъ, а эти старыя идіотки никакъ не могутъ понять…
— Он, кажется, довольно безобидныя старушки,— произнесъ князь орисъ по-итальянски, немного робко, стоя подъ колоннадой и смотря на закатъ солнца.
— Вздоръ! это самыя противныя старыя чертовки, какія только существуютъ на свт, но вамъ каждая старая корга кажется доброй. У васъ вс добры! И пришла же мысль, дарить имъ розы! Розы продаются въ настоящую минуту по франку за цвтокъ! А вы вдругъ вздумали подносить ихъ имъ! Он до смерти надоли м-ру Чаллонеру, допытываясь, кто вы такой и чей этотъ домъ. Но вы всегда длаете глупости. Только помните одно. Подарите въ другой разъ вмст съ розами свою голову, если хотите, но прошу покорно не компрометтировать меня!
Князь орисъ молчалъ. Прислонясь къ колонн, онъ глядлъ, какъ солнце заходило за холмы.
Лэди Джоанъ Чаллонеръ и ея супругъ отправились занимать благовоспитанныхъ особъ, собранныхъ у нихъ въ гостиной, награждая иныхъ улыбками и виноградомъ на прощанье, а другихъ удерживая обдать.

II.

Солнце заходило на Пинчіо въ первый день декабря. Позади св. Петра небо было залито пурпуромъ и золотомъ. Было четыре часа пополудни и на Пинчіо толпилась обычная фешенебельная толпа гуляющихъ, верхомъ на лошадяхъ, въ экипажахъ, покрытыхъ гербами, тутъ были фланирующіе денди, красивые артисты, усталые больные, патеры въ черныхъ рясахъ, солдаты въ кирасахъ, курчавыя дти, семинаристы въ лиловыхъ рясахъ и пуще всего фешенебельныя лэди, неумолчно болтавшія о первой охот на лисицъ въ ныншнемъ году, о первомъ придворномъ бал, о новыхъ прізжихъ и о здоровь папы.
Солнце величественно заходило за круглые куполы, воздвигнутые для успокоенія безпокойной души Нерона, но никто почти не глядлъ на солнечный закатъ, взгляды всхъ приковывались къ одной женщин, и на пути ея раздавались замчанія:— Господи! да это Etoile, а съ нею Коронисъ, и затмъ, обращаясь къ сосдямъ:
— Да, да, вдь вправду это Etoile съ Коронисъ,— съ тономъ легкаго разочарованія, потому что она была похожа на любую изъ хорошо одтыхъ женщинъ, а люди считаютъ, что талантъ долженъ отпечатываться и въ наружности человка. Общество думаетъ, что талантливые люди, должны носить ливрею, подобно тому, какъ въ золотой вкъ раздленія людей по кастамъ евреи и потерянныя женщины одвались въ желтыя платья.
— Он даже не наблены и не нарумянены!— замтила одна дама и почувствовала себя оскорбленной.
Тмъ не мене и эта дама и вся остальная толпа продолжала глазть.
Доротею Коронисъ вс они видали много разъ въ бинокль въ Ковентгарден, въ большой опер и на театр въ Баден, но почти никто изъ нихъ не видлъ Etoile и поэтому они уставилась на нее съ непоколебимымъ нахальствомъ благовоспитанной толпы звакъ.
— Он какъ-будто не замчаютъ насъ,— продолжала раздосадованная отсутствіемъ блилъ и румянъ дама.
— Чертовски важничаютъ,— пробормоталъ одинъ англичанинъ, приподнявшій-было поспшно шляпу, но сердито нахлобучившій ее вновь, потому что поклонъ его остался незамченнымъ.
Коляска прохала мимо, но об женщины, сидвшія въ ней, глядли на закатъ солнца, а не на толпу. Толпа почувствовала себя оскорбленной и начала сердиться. Государи берутъ на себя трудъ раскланиваться съ прохожими: съ какой стати эти дв женщины, гербомъ которымъ служитъ только искусство, пренебрегаютъ этой обязанностью?
— Кто такое эта Etoile?— спрашивала толпа.
— Загадка, для разршенія которой еще не нашлось Эдипа,— отвчалъ одинъ баринъ, считавшій себя острякомъ.
— Загадка существуетъ только въ вашемъ воображеніи,— замтилъ другой, пожилой и степенный.
Замчаніе его было нелпо, такъ какъ загадка, существующая только въ воображеніи, естественно самая мудреная изъ всхъ, потому что, само собой разумется, ее никакъ нельзя разршить.
Коляска остановилась и сидвшія въ ней дамы купили букеты изъ пармскихъ фіалокъ. Толпа воображала, что въ этомъ дйствіи скрывается какой-то таинственный смыслъ и подозрительно глядла на большую собаку, бжавшую за экипажемъ, какъ-будто думая, что и она не спроста высунула языкъ и махаетъ хвостомъ.
Одна изъ привилегій славы заключается въ томъ, что знаменитость не можетъ вымыть рукъ или раскрыть зонтика, не возбудивъ подозрнія, что это длается не спроста.
— Это дйствительно Etoile?— спрашивала толпа.
Вообще говоря, публика всегда была склонна думать, что она не она, а кто-то другой.
Она не видла ихъ. У ней была дурная привычка — не видть окружающихъ. Когда ей выговаривали за ея невнимательность, она просила прощенія утхъ, кого не замтила, коей не легко прощали. Люди предпочитаютъ оскорбленія невниманію.
Житейская мудрость не требуетъ, чтобы мы замчали солнечный закатъ, но, Боже сохрани, проглядть поклонъ и не отвтить на него. Солнце, если мы оставимъ его безъ вниманія, не обидится ни насъ, все-равно какъ не обрадуется, если мы найишемъ тысячу сонетовъ, въ которыхъ восхвалимъ его, какъ источникъ свта. Мужчина или женщина, оскорбленные нами, будутъ забрасывать насъ каменьями.
— Это дйствительно Etoile?— спрашивала толпа и почти не обращала вниманія на блестящую, цыганскую красоту ея спутницы, великой пвицы Боронисъ, потому что она уже была ей знакома, и съ жаднымъ любопытствомъ вглядывалась въ ту, кого она называла Etoile. Ее трудно было даже разглядть, она была закутана въ соболя, завалена фіалками и завернута въ старинныя фламандскія кружева. Видны были только большіе, задумчивые и серьзные глаза, глядвшіе на солнечный закатъ.
Кто-то охарактеризовалъ популярность какъ привилегію быть привтствуемымъ такого сорта людьми, которымъ вы не желали бы кланяться.
Можно сказать, что слава есть привилегія быть оклеветаннымъ тми, кто вамъ кланяется, и тми, кто не кланяется.
— Кто она?— спрашивала толпа на Пинчіо. Никто этого не зналъ. Поэтому вс утверждали, что отлично знаютъ. Вс показанія расходились между собой, но это никого не смущало. Свтъ, подобно отцу осифа, надляетъ своихъ любимцевъ пестрымъ платьемъ, которое разрывается ихъ братьями.
— Она говорила…— началъ-было степенный, пожилой господинъ, членъ многихъ клубомъ. Но никого не интересовало узнать, что она про себя разсказывала.— Pas si bte! Натурально, она съумла сплести исторію, ей не учиться стать сочинять. Вдь это ея ремесло.
Старый фланръ не нашелъ слушателей и задумчиво оперся о парапетъ. Онъ былъ въ числ техъ многихъ людей, которые врили тому, что она про себя разсказывала. Исторія ея была проста и сравнительно не богата событіями, а потому совсмъ неправдоподобна. Еслибы она разсказывала, что у ней каждую ночь мнялись любовники и она убиваетъ ихъ поутру. Въ своемъ саду, какъ еврейки временъ французскаго регентства, ей бы, можетъ быть, поврили: это не показалось бы невроятнымъ и невозможнымъ. Толпа на Пинчіо, когда имя ея произнесено было впервые, прониклись-было восторгомъ и привтливостью, но затмъ почувствовала, что восторгъ ея окатили холодной водой, а потому начала шипть, какъ это всегда длаетъ огонь, когда на него брызнутъ водой.
— Очень умна, вы говорите? О, да, безъ сомннія, но кто она? Никто не знаетъ.
— О, нтъ, напротивъ вс знаютъ. Она дочь нищаго и найдена на порог дома. Она кардинальская дочка, она гршокъ одной княгини, она любовница Ротшильда, она пассія одного перваго министра, она дочь бднаго де-Морни, она была невольницей на Кавказ, у черкесовъ, она крпостная изъ Блоруссіи, ее нашли полузамерзшей отъ холоду съ тамбуриномъ въ рук у Венсеннскихъ воротъ, отецъ, ея на каторг, мать содержитъ трактиръ. Нтъ, оба были наполеоновскими шпіонами и очень богаты, нтъ, они умерли. Нтъ, никто этого не знаетъ. Бдный императоръ, конечно, зналъ, а теперь тайна умерла вмст съ нимъ. Она не принята въ обществ, она вращается въ самомъ высшемъ свт, ее нигд не принимаютъ, ее всюду принимаютъ. О! это неправда. Чмъ меньше говорить о ней, тмъ лучше.
Когда свтъ ршитъ, что во многоглаголаніи нтъ спасенія, то немедленно наговоритъ съ три короба, и такъ было на Пинчіо, гд вопросы не умолкали.
— Зачмъ она сюда пріхала?— Долго ли останется?— Будетъ ли вызжать въ свтъ?— Намрена ли принимать у себя?— Сдлаетъ ли визиты въ посольства?— Русскіе ли это соболя на ней?— Костюмъ, кажется, отъ Ворта?— Зачмъ она повернулась спиной въ публик и не слушаетъ музыку?
Такъ болтали они въ волненіи и глядли на нее въ лорнеты и изъ-подъ зонтиковъ. Никто въ сущности ничего не зналъ, кром того, что она пріхала въ Римъ изъ Парижа, черезъ Ниццу и Геную, прошлою ночью, но всмъ казалось, что тутъ что-то неладно. Къ чему она повернулась къ нимъ спиной и покупала фіалки.
Лэди Чаллонеръ тоже находилась въ числ гуляющихъ, въ сопровожденіи мужа и князя ориса.
— Это Etoile?— спросила она, когда коляска прохала мимо нихъ и она услышала, какъ близъ-стоявшіе произнесли это имя.
— Неужели это въ самомъ дл Etoile?— скажите, обратилась въ ней франтиха американка, по имени миссисъ Генри Кламсъ.
— Говорятъ. Я сама ее никогда не видла,— отвчала лэди Джоанъ.— о, я и м-ръ Чаллонеръ, мы только-что были у ней съ визитомъ, но не застали дома. Она привезла мн письма!
— Въ самомъ дл! Какъ интересно!— сказала франтиха американка.— Какой изящный экипажъ. Совсмъ шикарный, честное слово!
— Вы можете за деньги достать въ Рим вс, что угодно,— замтила лэди Джоанъ съ пренебреженіемъ — сама она была пшкомъ.— Я должна быть съ ней любезна, Вуатель просилъ меня объ этомъ и мой отецъ также. Я позову ее обдать. Не прідете ли и вы, миссисъ Кламсъ?
— О, благодарю васъ, вы очень добры!— отвчала миссисъ Генри Кламсъ.— Мн до смерти хочется ее видть, я держала пари въ Нью-орк о томъ, какъ она причесывается. Но она, говорятъ, ужасно рзкая. Кирусъ Бутерфильдъ — знаете, тотъ, что пишетъ въ Саратогской тет — писалъ ей, прося прислать свою подробную біографію, начиная ото дня крещенія и — поврите ли?— ея секретарь, тоже женщина, кажется, отослала ему его письмо обратно. Каково?
Лэди Джоанъ засмялась.
— Я полагаю, что ей особенно неудобно было бы исполнить желаніе Кируса Бутерфильда. Дивлюсь, съ какой стати пріхала она въ Римъ.
— Разв это такая диковинка, пріхать въ Римъ?— спросилъ князь орисъ на своемъ мягкомъ римскомъ нарчіи.
— Нтъ, разумется, какіе вы пустяки говорите! Но только, разумется, она пріхала не спроста. Она пріхала вмст съ Коронисъ.
— Самой очаровательной женщиной въ Европ,— произнесъ м-ръ Чаллонеръ торжественно и благоговйно.
— Жалкая тварь,— объявила лэди Джоанъ.
— Нтъ, право, въ чемъ дло?— спросила миссисъ Генри Кламсъ съ живымъ интересомъ.— Вдь она замужемъ за герцогомъ Санторенъ, такъ вдь?
— Герцогъ собирается развестись съ ней.
— Не можетъ быть!
— Санторенъ очень неблагодаренъ: она столько разъ платила его долги,— пробормоталъ князь орись.
— О! для васъ, о, всякій, кто только поетъ, ангелъ! замтила лэди Джоанъ раздражительно. Если она заплатила его долги, то онъ заплатилъ за это своимъ именемъ! Всмъ извстно, что за женщины — эти актрисы. Я уврена, что и Etoile не лучше.
— Душа моя,— произнесъ м-ръ Чаллонеръ съ укоризной,— ты ошибаешься. Разв твой отецъ…
— Мой отецъ настоящій оселъ, когда въ дло замшается юбка, и если она ему понравится, то онъ готовъ побожиться, что она начинена всякими добродтелями. Онъ очень носится съ ней, Вуатель тоже, хотя никому не врятъ, а ей вритъ! Я думаю, что она хитре другихъ, вотъ я все.
— Я ничего не слыхалъ…— началъ-было князь орисъ.
— Вздоръ!— перебила лэди Джоанъ:— про нее разсказываютъ кучу исторій, одна скверне другой. А ужъ дыму безъ огня не бываетъ, это врно. Въ какой день позовемъ мы ее обдать?
— Я читала нсколько лтъ тому назадъ, у себя на родин, что она жила съ кочегаромъ, въ котораго влюбилась на Ліонской желзной дорог, задумчиво провозгласила миссисъ Кламсъ, роясь въ своихъ воспоминаніяхъ.
М-ръ Чаллонеръ и князь орисъ расхохотались.
— Я не слыхала про кочегара, но слышала кучу вещей, такихъ же неприличныхъ,— объявила лэди Джоанъ,— Какой день назначимъ мы? Удобно ли вамъ будетъ, миссисъ Кламсъ, если мы назначимъ 6-е число?
Они шли въ толп народа, направлявшагося въ Корсо и боле или мене оживленно разговаривавшаго про Etoile и Доротею Коренись.
Рдко кто высказывалъ что-нибудь лестное объ этихъ двухъ знаменитостяхъ или что-нибудь правдивое. Но служить предметомъ такихъ разговоровъ и составляетъ то, что люди называютъ славой, и съ самыхъ дней Горація свтъ дивился, что предметы этой славы не чувствуютъ особенной благодарности за такое отличіе.
— Зачмъ ты плюешься?— спросилъ свтлякъ.
— Зачмъ ты свтишь?— отвчала лягушка.

III.

Вступивъ на Корсо, м-ръ Чаллонеръ вспомнилъ, что ему надо повидаться съ однимъ пріятелемъ, жена его и князь орисъ продолжали вдвоемъ прогулку по Корсо.
То было какъ разъ то время дня, когда эта улица бываетъ всего людне и нарядне. Неправильныя окна были частію освщены, частію оставались во мрак, лампы висли надъ балконами, драпированными краснымъ сукномъ, въ раскрытыя двери церквей виднлись священники въ блыхъ ризахъ съ зажженными свчами въ рукахъ, кучки pifferari заглушали печальные, монотонные звуки музыки, игравшей на Цинчіо, вотъ прошелъ отрядъ bersaglieri съ разввающимися султанами, копыта лошадей стучали о мостовую, барабаны громко били.
— Желала бы я знать, о, понравится ли вамъ Etoile, вы любите людей со странностями!— проговорила лэди Джоанъ въ то время, какъ они двигались среди этого живописнаго хаоса. Спутникъ ея отвчалъ съ любезной граціей: — Кто бы она ни была, а для меня она можетъ быть лишь la ter sa incommoda.
Лэди Джоанъ засмялась, польщенная, и они прошли мимо оживленныхъ и смющихся группъ къ палаццо ди-Венеція. Въ углу, близъ Bipresa del Barben, гд перескаются дв улицы въ этомъ людномъ и приличномъ квартал, стоялъ небольшой домъ, придавленный съ двухъ сторонъ двумя угрюмыми дворцами и извстный обществу и торговцамъ, какъ Casa Чаллонеръ. Лэди Чаллонеръ проворно взбжала на лстницу Casa Чаллонеръ, а спутникъ ея прошелъ за ней съ равнодушнымъ видомъ человка, возвращающагося къ себ домой. Домъ былъ не освщенъ, только одна лампа горла въ прихожей, но лэди Чаллонеръ увренно прошла въ маленькую комнатку, пропитанную табачнымъ дымомъ, увшанную турецкими коврами и уставленную турецкими диванами. На одинъ изъ этихъ дивановъ князь орисъ опустился съ усталымъ видомъ. Лэди Джоанъ зажгла папироску, стиснула ее эубами, сбросила свои мха и стала перебирать пачку писемъ.
— Вотъ принесла ее сюда нелегкая,— пробормотала она сквозь зубы:— эта старая обезьяна, Вуатель, распространяется на нсколькихъ страницахъ объ ея совершенствахъ. Терпть не могу совершенныхъ людей.
Князь орисъ растянулся на диван и закрылъ глаза, лэди Чаллонеръ просматривала свою корреспонденцію. Минутъ десять царствовало безмолвіе, нарушаемое только стукомъ часовъ. По прошествіи десяти минутъ лэди Джоанъ нетерпливо взглянула на ориса.
— Полно вамъ валяться, о. Помогите мн сообразить, что намъ предстоитъ на будущей недл, какъ мн устроиться съ этимъ обдомъ.
Онъ вздохнулъ, приподнялся и вынулъ записную книжку изъ кармана.— Завтра у насъ обдаютъ англиканскій епископъ съ женой.— Съ женой! Прекрасно, дальше.— 3-го вы собиралась быть на аукціон.— Не могу пропустить его. Дальше?— 4-го оперный день.— Apr&egrave,s?— Пятаго костюмированный балъ въ греческомъ посольств.— Шестого, въ субботу?— Приглашены на чай въ два дома, англійскія фамиліи — не могу произнести ихъ.
— Хорошо, выкинемъ вечера. Остановимся на шестомъ числ. Возьмите нсколько моихъ визитныхъ карточекъ и надпишите ихъ.
Онъ повиновался и прислъ къ небольшому письменному столику.
— Она вдь знаменитость въ своемъ род,— продолжала его пріятельница,— а потому пріятне показать ее прежде всего у себя дома, пока она, такъ-сказать, новинка. Кого мы пригласимъ? Надо позвать умныхъ людей, интересующихся такого рода личностями. Пригласите лэди Кардифъ, она не ужаснется, если Etoile какъ-нибудь нарушитъ приличія.
Онъ покорно надписалъ визитную карточку, и она продиктовала еще съ дюжину именъ, опираясь на его плечо въ то время, какъ онъ писалъ.
— Теперь надпишите карточку къ Etoile,— скомандовала она.— Я пошлю вмст съ запиской, для вжливости. Эта старая бестія, Вуатель, и папа такъ носятся съ ней…
— Я не могу, однако, адресовать карточку Etoile?
— Разумется, нтъ! Напишите: графин д’Авеннъ. Этакая: нелпость! а папа и Вуатель всему этому врятъ, и титулу, и тому подобное.
— Почему же имъ и не врить?— спросилъ орисъ, запечатывая карточки.
— Какъ бы да не такъ, графиня! Ну, теперь скоре. Вы знаете, мы обдаемъ въ семь часовъ, потому что вечеромъ мы демъ въ театръ. Пошлите завтра утромъ Ансельмо разнести карточки. А къ Etoile занесите сами, къ ней вамъ будетъ по дорог. Я сейчасъ напишу записку.
Она подошла къ письменному столу и написала любезную записку, оканчивавшуюся такъ: ‘Пожалуйста, отбросьте всякія церемоніи и приходите къ намъ въ субботу, мой милый папа и столько общихъ знакомыхъ такъ много говорили мн про васъ, что я не могу считать васъ посторонней и мужъ мой будетъ такъ же радъ, какъ и я, чести принять Etoile въ нашемъ римскомъ дом’.
Затмъ написала другую, начинавшуюся такъ: ‘Любезнйшій Вуатель,— исполнить самое мимолетное желаніе ваше составляетъ для меня радость и священнйшую обязанность, вы знаете, какъ я люблю и почитаю талантъ’ и пр. и пр.
Посл того она написала еще съ полдюжину писемъ привычной рукой, вскочила съ мста и подбжала къ своему пріятелю, рисовавшему при свт лампы и запустила пальцы въ его мягкіе волосы:— какой вы лнтяй, о! какъ мало подвинулся вашъ рисунокъ, въ то время какъ я написала цлыхъ пятнадцать писемъ.
Въ эту ночь князь орисъ, проводивъ лэди Джоанъ въ театръ и затмъ домой, возвращался при бломъ свт римской луны въ свой собственный маленькій старинный дворецъ въ улиц Рипетта и, проходя мимо Htel de Russie, занесъ записку лэди Джоанъ къ графин д’Авеннъ.
— Etoile, хорошенькій псевдонимъ, подумалъ онъ, желалъ бы я знать, кому она еще служитъ путеводной звздой, кром самой себя? Она великая художница, это всему свту извстно, но желалъ бы я знать, что она за женщина.
Между тмъ думать о женщин и интересоваться ею — было недозволенной для него вольностью и роскошью.
Ключъ отъ его мыслей вислъ на кушак лэди Джоанъ, когда она бодрствовала и лежалъ подъ ея подушкой, когда она спала — такъ по крайней мр она думала, и это ее удовлетворяло.

IV.

Кто была Etoile? Свтъ вообще такъ же часто повторялъ этотъ вопросъ, какъ и толпа на Пинчіо. Но никто не хотлъ слушать того, что она сама о себ разсказывала. Никто не нуждался въ фактахъ. Факты почти такъ же незанимательны, какъ и математика,— если только это не такого рода факты, которые можно шептать на ухо съ замираніемъ сердца. А этого-то рода факты — единственные, которые могутъ быть интересны для другихъ — какъ на зло отсутствовали въ жизни великой бельгійской художницы. Свтъ пополнялъ этотъ проблъ. Свтъ надляетъ насъ исторіей, подобно тому какъ портной надлаетъ платьемъ: онъ изучаетъ наше лицо и фигуру и выбираетъ для насъ самое подходящее, по его мннію. Нравится ли вамъ то, что вамъ навязываютъ — до этого нтъ дла ни свту, ни Ворту: вы обязаны носить то, что для васъ выбрали. Благодарите судьбу за то, что у васъ есть имя. Ни Вортъ, ни свтъ не стали бы заниматься вами, если бы его у васъ не было.
Утромъ того дня, какъ общество гуляло на Пинчіо, оно прочитало въ газетахъ, что Etoile пріхала въ Римъ для поправленія здоровья. Доктора предписали покой и боле теплый климатъ, чмъ парижскій или брюссельскій. Общество прочитало это извстіе и, отложивъ газеты въ сторону, принялось ломать голову: что бы это значило? А вдь, наврное, что нибудь да значитъ. И очень важное, конечно. Здоровье, какъ бы да не такъ! Вотъ вздоръ какой! Врно, тутъ замшанъ тотъ скульпторъ, знаете?.. Нтъ, вопросъ въ деньгахъ!.. Ахъ, въ деньгахъ!… И, нтъ, хуже этого!.. Ее выслали, просто выслали по повелнію Елисейскаго дворца. Вы понимаете? И вс начинали шептаться, кивать головою, длать видъ, что понимаютъ, потому что никто ничего не понималъ, а само собой разумется, что нельзя же было въ этомъ признаться. Когда какое-нибудь имя вертится на язык у публики, публика любитъ, чтобы отъ него отдавало гнилью. Публик нравится думать, что Байронъ совершилъ кровосмшеніе, что Мильтонъ былъ грубое животное, что Рафаэля убили его пороки, что Паскаль былъ полоумный, что Ламартинъ жилъ и умеръ нищимъ, что Сципіонъ промоталъ казенныя деньги, что укидидъ и Фидій воровали, что Элоиза и Ипатія были просто-на-просто женщины вольнаго поведенія, а Руесъ былъ такимъ любимцемъ публики въ сущности потому, что былъ большой негодяй, при всемъ своемъ талант. Когда стихи Шиллера заставляютъ публику плакать и молиться, она любитъ припоминать, что онъ не могъ написать ни строчки безъ того, чтобы возл него не пахло гнилыми яблоками и что когда онъ умеръ, то въ его конторк не нашлось достаточно денегъ, что покрыть издержки на погребеніе. Благодаря яблокамъ и бдности похоронъ, онъ кажется мене великъ, боле доступенъ, не такой божественный. Etoile не держала при себ гнилыхъ яблоковъ, и публика тщетно нюхала направо и налво. Если бы она носила мужское платье, путешествовала съ женатымъ герцогомъ и была влюблена въ пьянаго живописца, то нтъ сомннія, что свтъ лучше понималъ бы ее. А теперь онъ былъ раздосадованъ и считалъ ее притворщицей. Въ сущности, невинность женщины ни для кого неинтересна. Она лишаетъ только пищи для разговоровъ о ней. Во всякомъ случа, когда женщина знаменита, свтъ не хочетъ остаться ни съ чмъ. Онъ присочинитъ ей исторію по своему вкусу. Онъ какъ великій портной: онъ лучше знаеть, какое платье ей къ лицу.
Etoile прохаживалась по заламъ и галереямъ Ватикана, не подозрвая сплетенъ или, лучше сказать, равнодушная къ тому, что распускалось на ея счетъ. Въ полдень она вернулась въ свою гостинницу, нашла у себя нсколько визитныхъ карточекъ и въ два часа ее видли катающуюся съ княгиней Врой фонъ-Регонвальдъ, посланницей и умной женщиной. Княгиня фонъ-Регонвальдъ или княгиня Вра, какъ ее обыкновенно называли, была австріячка по рожденію и жена посланника другой великой державы, не Австріи. Она была прелестнйшая изъ женщинъ, когда-либо блиставшихъ при двор, лицо у нея было какъ у Ченчи, походка Діаны, улыбка ребенка, грація цвтка, глаза газели, фантазія поэта и станъ, который бы Тиціанъ охотно далъ Венер. Княгиня Вра была великой общественной силой, и когда общество увидло Etoile въ ея коляск, то подумало, что, пожалуй, извстіе о здоровь и справедливо. Напротивъ того, миссисъ Кламсъ, когда, коляска Регонвальдовъ прохала мимо нея, объявила, что это нелпо.
Миссисъ Генри Кламсъ провела свою раннюю молодость на пильной мельниц дальняго запада въ хозяйственныхъ занятіяхъ и въ посщеніяхъ церкви въ промежутокъ между ними, ближайшій городъ былъ отъ нея въ пятистахъ миляхъ разстоянія, а теперь, когда молодость, отлетла отъ нея, она вдругъ превратилась въ европейскую щеголиху, благодаря удивительнымъ обдамъ, безграничному гостепріимству, политическимъ любовникамъ и долларамъ своего мужа, которымъ не была числа. Но все же въ роли европейской щеголихи, миссисъ Генри Кламсъ не чувствовала твердой почвы подъ ногами и еще наканун, вечеромъ, на Пиніо, при вид Etoile, закутанной въ темный, оливковаго цвта, бархатъ, безъ всякихъ украшеній, въ нее заронялось непріятное сознаніе, что въ ея костюм слишкомъ много пуговицъ, слишкомъ много яркихъ цвтовъ, слишкомъ много бахромы, что шляпка ея слишкомъ пестра и что ея парижское божество предательски поступило съ ней и облекло ее въ одежды, приличныя только ‘полу-свту’. Это сознаніе ущемило ее и заставило воскликнуть: ‘нелпо!’ не смотря на природное добродушіе.
Соотечественницы миссисъ Генри Кламсъ принимаются при европейскихъ дворахъ зачастую только на томъ основаніи, что никто не знаетъ, откуда он явились, но если бы какой-нибудь неугомонный инквизиторъ вздумалъ изслдовать это, то очень часто его развдки привели бы его въ различные мало-привлекательные вертепы на ‘Bowery’ или въ винные погребки на ‘Frisco’, въ трактиръ, содержащійся бывшимъ каторжникомъ, или въ мняльную лавку нмецкаго еврея.
Но это не мшаетъ миссисъ Генри Кламсъ и ея соотечественницамъ интересоваться чужой біографіей, и даже о своихъ собственныхъ соотечественницахъ он охотно и съ величайшей откровенностью разскажутъ вамъ, что миссисъ Улиссъ Вашингтонъ продавала нкогда вареный картофель, что миссисъ Элоиза Добсъ застрлила своего перваго мужа въ Санъ-Луи и всякія другія біографическія подробности этого рода съ полнымъ пренебреженіемъ патріотическаго предразсудка.
— Никто не знаетъ, откуда она взялась?— сказала миссисъ Кламсъ въ своей собственной гостиной, наливая себ въ рюмку кюрасо изъ маленькаго хрустальнаго боченка. То былъ ея пріемный день.— Никто не знаетъ, откуда она взялась?— повторила она съ нкотораго рода торжествомъ.
— Кому нужно знать, откуда берутся артисты? Мн, по крайней мр, не нужно,— вмшалась лэди Джоанъ Чаллонеръ съ великодушіемъ, достойнымъ такой великой покровительницы искусства, какою она себя считала.
— Когда они ограничиваются ролью артистовъ, конечно, нтъ,— возразила миссисъ Генри Кламсъ.— Вы ихъ не видите и не обязаны съ ними разговаривать, но подумать только, что княгиня Вра, которая наврное считаетъ, что ангелы и императрицы не достойны вычистить ей башмаковъ…
— Княгиня Вра до безумія увлекается искусствомъ,— сказала лэди Джоанъ.— Я сама люблю искусство, какъ вамъ извстно, но все же есть всему гранищі. Но какъ бы то ни было, а я обязана съ ней познакомиться, а потому очень рада, что княгиня Вра расчищаетъ мн путь. о, намъ пора хать. Что это вы разсматриваете? ахъ, портретъ Etoile!
Князь орисъ положилъ на столъ альбомъ съ надписью ‘Clbrits’, бгло взглянувъ на страницу, на которой онъ былъ раскрытъ и гд красовался профиль, точно блая камея, на черномъ фон, и подъ нимъ стояли слова: ‘Etoile’.
— Что, эти портреты имются въ продаж?— спросилъ онъ у хозяйки дома, поспшая за лэди Джоанъ.
— Да, конечно. Вотъ этотъ стъитъ всего пять франковъ. Кажется, это фотографія Гупиля,— отвчала миссисъ Бламсъ.— Но она не интересна, вотъ посмотрите лучше Жюдикъ или Круазетъ…
Но не Жюдикъ и не Круазетъ интересовали его.
— Идемъ, возьмите Спита,— сказала рзко лэди Джоанъ, и бросила ему на руки маленькую собачку въ то время, какъ они сходили съ широкой, покрытой ковромъ Обюсона, лстницы великолпнаго американскаго жилища.— Эта баба права: княгиня Вра поступаетъ совсмъ нелпо,— продолжала лэди Джоанъ: — но я нашла, что не слдуетъ намъ говорить, потому что намъ предстоитъ познакомиться съ Etoile. Гд мое пальто?
Князь орисъ, когда они вышли на улицу, воспользовался минутой, когда лэди Джоанъ торговала въ одной лавк китайскую вазу и нашелъ въ другой магазинъ, гд приказалъ достать для него фотографію Гупиля. Хозяинъ магазина отвчалъ съ поспшностью, что у него есть ихъ нсколько.— Мы выписали ихъ, ваше сіятельство, она вдь здсь, а потому портреты требуются,— добавилъ онъ, понижая голосъ. орисъ купилъ портретъ и сунулъ его въ карманъ пальто.
— Гд вы пропадали, о? Вы мн были нужны,— спросила сердито лэди Джоанъ. Она сердилась потому, что ей не удалось выторговать китайскую вазу.
— Я выходилъ поглядть, не будетъ ли дождя. Я боялся, какъ бы вы не промокли,— отвчалъ онъ и вернулъ ей хорошее расположеніе духа, купивъ для нея вазу. То былъ прелестный образецъ китайскаго искусства.
— Etoile!— Онъ повторялъ это слово, благополучно проводивъ до прихожей свою пріятельницу, довольную своей вазой, и ушелъ къ себ домой одваться въ обду. Имя было для него обаятельно. Онъ разглядывалъ фотографію при свт фонарей, идя домой и, придя туда, заперъ ее въ потайной ящикъ. У него были потайные ящики, о существованіи которыхъ лэди Джоанъ не знала. Особа, занимавшая его мысль, и портретъ которой онъ только-что пріобрлъ, всегда звалась этимъ именемъ съ тхъ поръ, какъ только могла себя запомнить, крестьяне прозвали ее такъ, когда она была еще ребенкомъ, потому что она очень скоро бгала, а ея длинные, блокурые волосы разввались вокругъ нея и она напоминала имъ падающую звзду, когда проносилась мимо нихъ лтними вечерами въ зеленыхъ Арденнахъ. Первое, что она могла запомнить, это — селеніе, залитое солнцемъ, окруженное зелеными рощами и расположенное на берегу свтлыхъ водъ Мзы, въ самомъ сердц страны Жака и Розалинды, не имющей въ нкоторыхъ отношеніяхъ равной себ въ мір. Домъ, въ которомъ она жила, былъ очень старъ и отличался тою живописностью, тми разнообразными переливами свта и тней, той оригинальностью и тмъ характеромъ, который усвоивался человческими жилищами въ т вка, когда люди ничего лучшаго не просили у Господа Бога, какъ свковать тамъ, гд жили ихъ дды и отцы, и передать свое жилище своимъ сыновьямъ и внукамъ.
Она была очень счастлива въ этомъ зеленомъ гнзд, гд родилась. Она знала въ совершенств вс дикорастущіе цвты той мстности, знала всдъ птицъ, обитавшихъ въ лсахъ, она была дружна со всми окрестными крестьянами, разыскивала ихъ заблудившихся овецъ и укрощала собакъ, которыхъ они боялись. Она любила втеръ и дурную погоду столько же, сколько любила солнце и зной, любила тихія лунныя ночи, когда соловьи заливались въ рощахъ. Она не боялась, если ночь застaвала ее одну на какомъ-нибудь уединенномъ пригорк и ей ничего не значило промокнуть на дожд до костей. Она любила природу, какъ какой-нибудь германецъ, и такъ же безсознательно, какъ какой-нибудь грекъ.— ‘Tu es folle!’ — говорила ей ея старая гувернантка, когда она смялась и плакала отъ радости при вид первыхъ цвтовъ, пробивавшихся весной изъ темной, сырой земли, и, становясь на колни, цловала цвты.— ‘Tu es folle!’ — говорила старая гувернантка и то же самое всегда говоритъ свтъ поэтамъ.
Въ лсахъ Мзы жилъ старый человкъ, не говорившій ей, что она сумасшедшая. Онъ былъ родомъ нмецъ, былъ замчательнымъ художникомъ въ свое время, пока параличъ правой руки не положилъ конецъ его карьер и всмъ надеждамъ на славу. Онъ былъ печаленъ и одинокъ — угрюмаго и молчаливаго нрава, но онъ полюбилъ ребенка, который вчно пребывалъ на вольномъ воздух, наблюдая за тмъ, какъ бгутъ облака и какъ втеръ рябить поверхность воды, и далъ истинное направленіе ея страстному влеченію въ искусству. Пятнадцати лтъ отъ роду она создала такія вещи, которыя ея учитель находилъ боле замчательными, нежели признавался ей. Она рисовала весь день на воздух, на пригоркахъ и у рки, вечера и ночи она просиживала за книгами. Она была вполн счастлива. По временамъ въ маленькій домикъ на берегу рки назжалъ человкъ, пріздъ котораго переворачивалъ все въ дом вверхъ дномъ и о которомъ со страхомъ и трепетомъ толковали поселяне. Онъ разсянно цловалъ ее, задавалъ ей ариметическую задачу или выучить стихи наизусть, проживалъ нсколько дней и узжалъ. Ей говорили, что это ея отецъ — графъ Рауль д’Авеннъ.
Въ былые воинственные дни графы д’Авеннъ были гордымъ и могущественнымъ родомъ, господствовавшимъ въ равнинахъ дикихъ Арденнъ, были ревностными католиками и не столько царедворцами, сколько волнами. Мало-по-малу, въ междоусобицахъ и заговорахъ, они потеряли свои земли и свое величіе, пока у нихъ ничего не осталось, кром традиціи. Послдній представитель ихъ рода былъ человкъ весьма честолюбивый, но мало образованный. Политическій игрокъ, политическій заговорщикъ, онъ проводилъ жизнь, путаясь въ предательской паутин политическихъ интригъ и, наконецъ, палъ ихъ жертвою. О немъ мало знали — его дочь всего мене. Онъ разбилъ сердце своей жены и промоталъ ея деньги. Умеръ онъ такъ же таинственно, какъ и жилъ. Онъ прошелъ по земл, не оставивъ по себ слда. Въ свт происходитъ много таинственнаго, но только люди, погрязшіе въ будничной жизни, не хотятъ этому врить. Великое несчастіе имть романическую исторію. Филистеры всегда думаютъ, что вы лжете. Въ сущности, романы очень часто встрчаются въ жизни, гораздо чаще, быть можетъ, чмъ общія мста. Но общія мста всегда кажутся правдоподобне.
Однажды тнь ея отца прошла въ послдній разъ по солнечному припеку и исчезла навсегда, и письма его прекратились и ничего не стало о немъ слышно, а затмъ пришла всть, что онъ умеръ, и она одна осталась представительницей славнаго рода графовъ д’Авеннъ. Ее это почти не поразило. Она такъ мало его знала. Отецъ ея появлялся и исчезалъ, какъ метеоръ. Затмъ пересталъ появляться, это не казалось страннымъ. Черезъ годъ посл того, какъ пришло извстіе о его смерти, ея бабушка, разсудивъ, что посл ея смерти внучка останется одинокой съ скуднымъ состояніемъ и именемъ, прошлое величіе котораго совсмъ безполезно въ настоящемъ, ршилась пожертвовать собственнымъ спокойствіемъ и перехать въ большой городъ. Он отправились въ Парижъ, покинувъ воды зеленаго Мза и т веселыя лсистыя селенія, которыя лежатъ въ сторон отъ большой дороги и такъ свжи и прелестны. Etoile горько рыдала, но была тмъ не мене полна восторженнаго удивленія я надежды. Она забывала, что тысячи людей, раньше ея, питали такія же надежды и жалко погибали въ борьб за существованіе. Еслибы молодость не отличалась такою забывчивостью, зрлые годы не знавали бы славы.
Он пріютились въ одномъ уголку стараго Парижа въ виду деревьевъ Люксанбургскаго сада. Вихрь великихъ идей и смутныхъ ожиданій проносился въ ум ребенка, который учился усердне многихъ взрослыхъ людей и которому поэты различныхъ націй были какъ родные. Въ этомъ веселомъ город Etoile непрерывно занималась искусствомъ и науками. Друзей у нихъ было мало, и эти немногіе принадлежали къ числу гордыхъ, обднвшихъ дворянскихъ фамилій, для которыхъ занятіе искусствомъ казалось унизительнымъ. Но вотъ Etoile пріобрла себ личнаго друга. Случай свелъ ее съ старикомъ, чье имя было съ дтства знакомо ей: то былъ великій художникъ, геній котораго созрлъ среди мощныхъ бурь первой имперіи. Старикъ долго, молча глядлъ на нее — и жесткія черты его лица смягчились, и онъ обнажилъ передъ ней свою сдую голову.— Мое солнце закатилось, г-сказалъ онъ:— радуюсь глядя, какъ восходитъ ваше. Слова Давида все еще были закономъ въ Париж и во всемъ мір искусства. Онъ сохранилъ ея тайну и самъ послалъ ея первую картину на выставку.
— Эта картина одного изъ моихъ учениковъ,— вотъ все, что отвчалъ онъ на разспросы.
Картина была простымъ этюдомъ и изображала жницу, возвращающуюся при солнечномъ закат съ обнаженнаго поля, но она имла мгновенный и безспорный успхъ. За ней послдовали другія, боле законченныя, подъ которыми стояло: Etoile. Въ продолженіи нсколькихъ лтъ эти картины считались произведеніями мужчины и, когда впервые разнесся слухъ, что ихъ пишетъ женщина, двушка, то весь парижскій grand monde громко расхохотался и не поврилъ. Ихъ сила, ихъ глубина, анатомическая точность и пуще всего глубокая меланхолія не позволяли этому врить — такъ говорили вс. Тмъ не мене свтъ, видавшій осуществленіе столькихъ невозможныхъ вещей, долженъ былъ склониться передъ неотразимостью факта.— Пора имъ узнать истину,— сказалъ Давидъ и сказалъ ее. Etoile пожалла, что истина обнаружилась: чистое честолюбіе истиннаго художника находитъ блаженство въ творчеств, но восхваленія толпы кажутся ему пошлостью. Давидъ прожилъ столько, чтобы увидть ея торжество, но не столько, чтобы оградить ее отъ терній, которыми устланъ путь славы. Etoile занимала собой Парижъ, а вмст съ нимъ и весь міръ. Въ дом ея въ Париж сходились по зимамъ вс великіе люди. Она вліяла на нихъ больше, чмъ они на нее. Она вела жизнь блестящую и богатую всми плодами ума. Въ минуты отдыха она написала комедію въ стихахъ, имвшую шумный успхъ на сцен одного большого театра и нсколько поэмъ напечатаны были въ другихъ журналахъ за подписью Etoile.— У ней вс таланты,— говорилъ свтъ съ досадой. Если бы у ней были при этомъ вс пороки, быть можетъ, свтъ простилъ бы ей ея таланты. Но, къ несчастію для ея репутаціи, у ней не оказывалось ни одного порока. Немногія женщины могли похвастаться дружбой съ ней и ни одинъ мужчина не могъ похвалиться ея любовью. Десять лтъ прошло съ тхъ поръ, какъ она оставила домикъ на берегу Мзи, десять лтъ, отмченныхъ блестящимъ успхомъ, если не счастіемъ. Талантливые люди рдко бываютъ счастливы — разв только въ мечтахъ или въ первые моменты любви. Слава принесла Etoile свои сладкіе и свои горькіе плоды.— Это Etoile?— спрашивали вс, когда она проходила. Люди, прозябающіе въ неизвстности, воображаютъ, что такое вниманіе со стороны толпы удивительно какъ пріятно. Но ей вдругъ надоли ея блестящіе успхи, они показались ей глупой, пошлой, избитой сказкой.— О, свтъ, неужели ты не можешь дать мн ничего лучшаго?— неблагодарно спросила она свтъ, щедро осыпавшій ее лавровыми внками. Глубокая апатія овладла ею. У ней появился кашель. Когда доктора предписали ей отдохнуть и ухать въ Италію, она этому очень обрадовалась.

V.

Въ восемь часовъ вечера, шестого декабря, Etoile или графиня д’Авеннъ всходила по лстниц дома, занимаемаго Чаллонерами, гд ее ждала женщина, долженствовавшая олицетворить собою для нея римскую прозу.
Сама Etoile была утомлена и блдна, на ней не было никакихъ драгоцнностей, но только букетъ блдно-желтыхъ чайныхъ розъ на груди, платье ея изъ нжной, маисоваго цвта матеріи, отдланное черными кружевами Шантильи, вышло изъ самыхъ искусныхъ парижскихъ рукъ и мягкими складками ложилось вокругъ нея, сообщая ей простую и безыскусственную грацію. Она безпечно, равнодушно отправилась на обдъ, спрашивая себя: понравится-ли ей дочь такъ, какъ нравится отецъ, она шла на-встрчу своей судьб, такъ, какъ это всегда бываетъ съ людьми, совершенно безсознательно.
Войдя въ прихожую и сбросивъ съ себя мховое пальто, она услышала женскій голосъ, пвшій простонародную римскую псенку подъ акомпаниментъ гитары. Когда возвстили ея имя, голосъ умолкъ и подъ драпировкой изъ восточной шелковой матеріи, висвшей на дверяхъ, которыя вели въ комнаты, появилась сама пвица, въ черномъ бархатномъ плать, съ небольшимъ ожерельемъ изъ брилліантовыхъ звздъ вокругъ горла, сверкавшимъ при каждомъ ея движеніи. У ней была классическая голова, пригодная для бюста Минервы, египетскій профиль, блестящіе глаза, зеленые днемъ, черные вечеромъ, густыя брови и привтливая улыбка, обнаруживавшая очень блые и ровные зубы.— Какъ я рада! наконецъ-то мы встртились! Сколько разъ я старалась познакомиться съ вами въ Париж и въ Брюссел!— закричала лэди Джоанъ съ жаромъ.— Дочь вашего отца всегда будетъ для меня доброй знакомой,— отвчала гостія искренно.
Лэди Джоанъ, все еще не выпуская гитары изъ рукъ, позвала гостью съ оживленными комплиментами въ камину, пододвинула низенькое кресло ближе къ огню, проговорила нсколько милыхъ фразъ объ отц, о миломъ старик Вуател, спросила про другихъ общихъ знакомыхъ и затмъ, какъ-бы случайно и совершенно мимоходомъ, повернулась и представила господина, который все время стоялъ подл, выпрямившись во весь ростъ, спокойный и незамченный, точно лордъ, дожидающійся королевы у трона.— Князь орисъ… графиня д’Авеннъ. орисъ — большой другъ моего мужа, самый близкій другъ его. О! онъ, разумется, слышалъ про васъ. Кто же не слыхалъ! Но только, какъ и вс мы, онъ зналъ васъ подъ именемъ Etoile. Это такое прелестное имя!
Князь орисъ глядлъ картиной и поклонился, какъ царедворецъ, и, опершись рукой на каминъ, принялся болтать милый вздоръ своимъ мелодическимъ голосомъ. Въ эту минуту вошелъ, нсколько поспшно, какъ актеръ, запоздавшій своимъ появленіемъ, джентльменъ съ шотландскимъ лицомъ и нмецкими манерами, котораго лэди Джоанъ, слегка нахмуривъ свои чрныя брови, представила какъ м-ра Чаллонера. М-ръ Чаллонеръ, главное достоинство котораго заключалось въ его невозмутимости при всевозможныхъ обстоятельствахъ, поглядлъ сквозь лорнетъ, неуклюже поклонился, и въ торжественныхъ, напыщенныхъ фразахъ принялся уврять свою гостью, какъ ему лестно принимать ее въ своемъ дом. Немедленно, вслдъ затмъ появилась другая гостья, миссисъ Генри Кламсъ, разряженная въ плать, которое ее такъ туго стягивало, что она едва двигалась и вся усыпанная голкондскими рубинами.— Никакихъ драгоцнныхъ камней! каково! а у ней должно быть ихъ пропасть!— размышляла миссисъ Кламсъ, уставясь на чайныя розы Etoile и ршая въ ум, что съ артистами вообще всегда приходится разочаровываться, точно такъ же, какъ и съ коронованными особами. Ее сопровождалъ маркизъ де-Фонтебрандо, пьемонтецъ, служившій при двор, красивый, изящный человкъ, учившій ее, какъ ей ходить, сидть и говорить, и зачастую страдавшій отъ ея любви къ яркимъ цвтамъ и малому знакомству съ лексиконами. Ея супругъ тоже былъ приглашенъ, но разъ навсегда установилось, что онъ нигд не показывался, онъ всегда бывалъ или простуженъ, или занятъ корреспонденціею изъ Нью-орка. Фонтебрандо занимался также и его воспитаніемъ. Явились и остальные гости: англійскій мировой судья, извстный острякъ, лэди, извстная всей Европ подъ именемъ маркизы де-Кардифъ, нсколько итальянцевъ, нсколько русскихъ и, наконецъ, любимецъ лэди Джоанъ, сдоватый англичанинъ — космополитъ, по-имени Сильверлей Боль, самое популярное лицо на всхъ англійскихъ вечерахъ на континент, потому что никто не умлъ лучше его подсластить чай или миле разсказать самыя непозволительныя исторіи о вашихъ сосдяхъ. Доложили, что обдъ поданъ. Фонтебрандо повелъ къ столу Etoile, м-ръ Чаллонеръ предложилъ руку лэди Кардифъ, а хозяйка пошла подъ руку съ лучшимъ другомъ м-ра Чаллонера.
— Какъ она вамъ показалась, о?— спросила она его на ухо.— Pas grand’chose!— равнодушно прошепталъ онъ въ отвтъ, пожавъ плечами. Зеленые глаза лэди Джоанъ радостно засверкали. Она поврила ему.
Обдъ былъ хорошо изготовленъ, простъ и безъ претензіи. Блюдъ было немного, но вс отличныя, цвты стояли въ старинныхъ фаянсовыхъ вазахъ, фарфоръ былъ старинный, блый съ золотомъ, хрусталь венеціанскій, фрукты безподобные. Все шло какъ по маслу, и единственной фальшивой нотой былъ голосъ миссисъ Кламсъ, но при современномъ склад общества эта фальшивая нота раздается всюду, начиная съ вершинъ горъ и кончая тронными залами.
Миссисъ Кламсъ продолжала думать, что артисты вчно разочаровываютъ человка. Etoile, какъ на зло, говорила очень мало.
Порою въ обществ она бывала очень молчалива, порою весьма краснорчива. Умы, подобные ея уму, похожи на бгущій потокъ воды, онъ отражаетъ то, что его окружаетъ: то тихо течетъ, то бурлитъ, то мраченъ, то свтелъ, смотря по тому, протекаетъ ли онъ по песку или по мху, подъ небомъ, покрытымъ тучами, или же позолоченнымъ солнцемъ: потокъ все тотъ же, но отражающіеся въ немъ предметы бываютъ различны. Миссисъ Генри Кламсъ, которая сама нисколько не зависла отъ обстоятельствъ или отъ окружающаго и которая, не переставая, сыпала вопросы и болтала неумолчно при всякомъ удобномъ и неудобномъ случа и только два раза въ жизни прикусила язычокъ, разъ въ одной лондонской гостиной, въ другой — во время солнечнаго затмнія, когда, какъ она увряла, у нея ‘душа ушла въ пятки’, глазла на Etoile черезъ столъ и пожаловалась своему ближайшему сосду на то, что ‘умные люди могутъ быть такъ глупы’.
Сосдъ ея, англійскій мировой судья, самъ очень умный и веселый человкъ, отъ всего сердца поддакнулъ ей, но просилъ ее подумать, какъ было бы тяжело жить на свт, если бы умные люди всегда говорили умныя вещи.— Подумайте только, какъ выгодно для обыкновенныхъ смертныхъ то, что талантливые люди могутъ казаться иногда глупыми. Миссисъ Генри Кламсъ запихала въ ротъ bouchie de dame и неопредленно улыбнулась. Она не поняла, а Фонтебрандо сидлъ слишкомъ далеко, чтобы у него можно было попросить объясненія.— Если это Etoile, то зачмъ она молчитъ и не занимаетъ насъ,— размышляла тмъ временемъ особа совсмъ иного сорта, чмъ миссисъ Генри Кламсъ, а именно маркиза де-Кардифь, душа и сердце которой перешли къ ней безъ всякаго измненія отъ ея прабабушки временъ Людовика XIV и которая никакъ не могла понять, зачмъ артистовъ хоронятъ по христіанскому обряду, или приглашаютъ обдать и тому подобное.— Это въ самомъ дл Etoile, говорите вы? вы уврены въ этомъ?— спросила она у своего хозяина.— Да, да,— отвчалъ м-ръ Чаллонеръ, не зная, слдуетъ ли ему гордиться или стыдиться своей гостьи.— Дорогой лордъ Арчи очень расположенъ къ ней… просилъ насъ сдлать для нея все что можно… вы знаете, какъ онъ добръ… моя жена въ него. Дорогая лэди Кардифь, возьмите эту шпигованную куропатку.— Она на видъ гораздо благовоспитанне васъ, мой дорогой сэръ, подумала милэди, переводя лорнетъ съ Etoile на куропатокъ.— Вы говорили, что любите встрчаться съ знаменитостями… что они забавляютъ васъ,— продолжалъ ея хозяинъ, какъ-бы извиняясь.— Она безспорно великій талантъ.
— Конечно, конечно, и я въ восхищеніи,— отвчала милэди, жуя куропатку.— Скажите ей, чтобы она прізжала на мои понедльники. Я сама скажу ей это посл обда. Она очень хорошо одта. Платье на ней отъ Ворта?— Вроятно, говорятъ, она большая мотовка.— И я уврена, что она иметъ право на мотовство, какъ весело, должно быть, проживать заработанныя деньги и не возиться ни съ какими повренными! О! да! это платье наврное отъ Ворта. Его банты отличишь между тысячью другихъ. И эти чайныя розы… очень, очень мило. Онъ совсмъ иначе одваетъ тхъ, кто ему нравится, и простыхъ милліонершъ, какъ наша милая миссисъ Генри Кламсъ.
Etoile, не подозрвая объ этихъ критическихъ замчаніяхъ, перебрасывалась словами съ своими сосдями: Фонтебрандо и графомъ Сергемъ Рублецовымъ, по временамъ взглядывая на свою хозяйку, которая самымъ любезнымъ образомъ улыбалась ей въ отвтъ. Вмст съ тмъ Etoile, сама не зная почему, наблюдала за человкомъ, котораго лэди Джоанъ посадила на почетное мсто. Онъ былъ очень высокъ и строенъ и отличался тмъ неуловимымъ изяществомъ манеръ, которое хотя и не всегда бываетъ достояніемъ людей аристократическаго происхожденія, но у другихъ почти никогда не встрчается, у него были тонкія, красивыя черты, овальное, безбородое лицо, нжная, смуглая кожа, задумчивыя брови и т глаза, которые притягиваютъ женщинъ и властвуютъ надъ ними, у него былъ чудесный голосъ, необыкновенно граціозныя и мягкія манеры и весь онъ, казалось, соскочилъ съ картины Веласкеза или Вандейка. Etoile замтила, что онъ внимательно слдитъ за всми желаніями лэди Джоанъ, покорно наклоняетъ голову, когда она противорчитъ ему, что случалось черезъ каждыя пять минутъ, называетъ ее madame съ строгой церемонностью и обращается черезъ весь столъ къ м-ру Чаллонеру, величая его ‘mon cher’, чаще и радушне, чмъ это требовалось. Порою онъ взглядывалъ на Etoile. Глаза его были задумчивы, мечтательны и, когда онъ хотлъ, вполн непроницаемы. У него были томныя вки и длинныя черныя рсницы, свойственныя итальянскимъ глазамъ. Когда глаза его загорались, глаза лэди Джоанъ, слдившіе за нимъ, тоже загорались. Глядя на Etoile, онъ думалъ, какъ долго спустя признавался ей, слдующее: Эта женщина не то святая, не то муза.— Она никогда не любила.— Она идеалистка.— У ней сильныя страсти, но он еще дремлютъ.— Мечты ея — худшій врагъ мужчинъ.— Она не заботится о томъ, что объ ней думаютъ.— Она привыкла поступать по-своему и до сихъ поръ совершенно равнодушно относилась къ мужчинамъ, къ нкоторымъ дружески, но ни къ кому съ нжностью.— Она кажется холодной, но я думаю только, что она никмъ здсь не заинтересована.— Она живетъ только головой.— Чувственность въ ней еще не пробуждалась.— Она не отъ міра сего.— Мысли ея блуждаютъ далеко отъ насъ.— Она недостаточно пуста, чтобы находить удовольствіе въ обществ людей своего поколнія.— У ней милые глаза: они такъ многое высказываютъ безсознательно, что говорятъ почти все.— У ней красивыя руки.— Она превосходно одта.— Я буду ненавидть ее.— Или обожать.— Что изъ двухъ? Пока не знаю.— Врне то и другое вмст.
Такъ думалъ онъ объ Etoile, наблюдая ее черезъ столъ, въ то время какъ разговаривалъ съ хозяйкой, которая дразнила его съ свойственнымъ ей рзкимъ, веселымъ юморомъ и не давала договорить почти ни одной фразы. Онъ походилъ на степенную, большую охотничью собаку, на привязи у хозяина. Въ глазахъ его сверкала гордость и энергія выражалась въ его орлиныхъ чертахъ, но за столомъ Чаллонеровъ онъ былъ тихъ и молчаливъ, порою же изысканно внимателенъ и любезенъ.
Etoile замтила это и дивилась, какого рода отношенія связывали ихъ. Она сообравила изъ того, что было сказано имъ самимъ и о немъ, что онъ римскій дворянинъ, придворный и владлецъ имнія, о которомъ они безпрестанно упоминали, называя его Фіорделиза и которое, по какому-то непонятному устройству, принадлежало также повидимому и лэди Джоанъ.— Какой великолпный виноградъ!— спросилъ какъ-то мировой судья: — онъ изъ вашего помстья?
Лэди Джоанъ кивнула утвердительно головой.— Да, онъ изъ моихъ виноградниковъ… въ Фіорделиз.
— Любите ли вы виноградъ?— спросилъ орисъ у Etoile, сидвшей напротивъ него.— Позвольте мн прислать вамъ винограду… изъ Фіорделизы.
‘Что такое Фіорделиза?’ подумала Etoile.— Она не знала, что хотя Фіорделиза была собственностью ориса, но послдній былъ еще боле безусловной собственностью лэди Джоанъ.— Какое хорошенькое имя, Фіорделиза?— вопросительно сказала она, благодаря его.
Лэди Джоанъ не дала ему отвтить.
— Да, это была старая, глупая развалина, когда мы поселились въ ней, намъ пришлось безъ конца исправлять и внутри и снаружи,— отрзала она, разбивая грецкій орхъ.
Etoile показалось, что лицо римскаго князя слегка поблднло, какъ будто отъ гнва, но она подумала, что, быть можетъ, это ей только такъ показалось: у всхъ артистовъ живое воображеніе. Онъ вытащилъ цвтокъ изъ воды, стоявшей близъ него и сталъ продвать его въ петлицу сюртука.
Когда кончился обдъ, вс перешли въ одну изъ трехъ или четырехъ небольшихъ пріемныхъ комнатъ въ дом,— маленькую комнату съ коврами изъ Смирны, покойными диванами и множествомъ картинъ и китайскаго фарфора. Здсь лэди Джоанъ открыла сигарный ящикъ и, развалясь на диванъ, выразила надежду, что вс курятъ.
Вс курили, за исключеніемъ Etoile.— Ахъ! графиня, вы право очень благоразумно длаете, что не курите,— сказалъ князь орисъ, подходя къ ней.— Сигара въ устахъ женщины неизящна, а въ нашихъ безсмысленна.
Лэди Джоанъ поспшно подошла къ нимъ, съ сигарой въ рук.
— Какія вещи вы говорите, о,— пробормотала она съ досадой.— Вы знаете, что лэди Кардифъ дымитъ, какъ паровикъ. И какъ вы были глупы за обдомъ! Ступайте и займите разговоромъ мирового судью, вы видите, что м-ръ Чаллонеръ надолъ ему до смерти.
Онъ повиновался, и хотя противъ воли, но подошелъ къ мировому судь съ обычной ему привтливостью и очаровательной любезностью манеръ, которыя у него, какъ у истаго итальянца, никогда не были привтливе и очаровательне, какъ тогда, когда ему что-нибудь очень досаждало. Лэди Джоанъ представила лэди Кардифъ графин д’Авеннъ и, произведя желанную диверсію, вернулась занимать мужчинъ.
Ее попросили спть.— о!— закричала лэди Джоанъ,— гд послдняя псенка, которую вы для меня переписали? ту, которую, помните, пла двушка изъ Транстевера, когда мы возвращались съ гулянья.
орисъ оставилъ мирового судью и сталъ искать псенку. Псенку отыскали, но лэди Джоанъ не захотла ее пть — она спла другую, старая испанская гитара переброшена была у ней на лент черезъ плечо, черный бархатъ, мягко облекавшій ее, и сверкающіе брилліанты могли бы послужить этюдомъ для живописца, ея прекрасные зубы блестли, а глаза горли и любовно обводили слушателей, останавливаясь доле всхъ на лиц ориса, который отвчалъ такимъ же любовнымъ взглядомъ, какого отъ него ожидали, но…
‘Этотъ человкъ притворяется, зачмъ онъ притворяется?’ подумала графиня д’Авеннъ и посмотрла: не наблюдаетъ ли м-ръ Чаллонеръ, подобно ей, за тмъ, что происходило. Но м-ръ Чаллонеръ былъ слишкомъ хорошо вымуштрованъ тринадцатилтней супружеской жизнью, чтобы наблюдать за чмъ-нибудь, м-ръ Чаллонеръ на другомъ конц комнаты бесдовалъ о политик съ мировымъ судьей, вполголоса, чтобы не мшать пнію жены. Онъ никогда не мшалъ жен, онъ былъ образецъ мужа девятнадцатаго вка. Много есть такихъ, какъ онъ, но только, быть можетъ, не столь совершенныхъ. Пніе его жены было пріятно, хотя она пла не въ тактъ и съ грубымъ акцентомъ, но все же голосъ былъ по природ богатый и она съ такой энергіей и такимъ brio передавала простонародныя псенки, что не уступала самимъ римлянкамъ. Она была всего красиве, когда пла, потому что жесткое выраженіе ея лица смягчалось при этомъ.
— Позвольте мн похвалить ваше платье, милая графиня,— говорила тмъ временемъ лэди Кардифъ, усаживаясь возл Etoile.— Вамъ наврное надоли похвалы вашимъ талантамъ. Какія прелестныя вещи придумываетъ Вортъ для людей со вкусомъ! Онъ одваетъ также и миссисъ Кламсъ, вонъ ту даму, но какая разница! Я такъ рада, что вы удостоиваете заниматься туалетомъ. Это какъ-то сближаетъ васъ съ нами прочими, простыми смертными, талантливые люди зачастую, знаете…
— Слишкомъ похожи на Симеона Столпника, я съ вами совершенно согласна. Въ посконномъ мшк гораздо больше аффектаціи, нежели въ шелк. Кром того, быть одтыми со вкусомъ пріятно для самого себя. Какъ зовутъ эту удивительную даму, которая нашла нужнымъ увшаться рубинами для простого, непритязательнаго обда?
— Миссисъ Генри Кламсъ. Фонтебрандо выдумалъ ее и навязалъ всмъ намъ, онъ очень умно это, устроилъ. У него совсмъ нтъ денегъ, а у нихъ цлыя груды. Какъ кто-то сказалъ въ прошломъ столтіи (кажется, герцогъ Орлеанскій), онъ, не имя возможности сдлать ее маркизой Фонтебрандо, чего, я уврена, ему бы вовсе не хотлось, онъ самъ сдлался м-ромъ Генри Кламсъ, и это ему гораздо выгодне.
— Понимаю. Вы бываете у нихъ?
— Да, разумется. Вс бываютъ у нихъ. Они отлично живутъ, все благодаря Фонтебрандо. Вы долго пробудете въ Рим?
— Всю зиму, я думаю.
— Отлично! Я надюсь, что то, что говорятъ про васъ, неврно… будто бы ваши легкія не въ порядк.
— Немного, кажется, но ничего серьзнаго. Лэди Джоанъ очень красива, когда поетъ,— продолжала Etoile, чтобы перемнить разговоръ.
Англійская маркиза приставила лорнетъ къ глазамъ и поглядла на пвицу.
— Красивая женщина, да, и хорошаго рода, и молодая, и не дура и замужемъ за м-ромъ Чаллонеромъ! Удивительно странныя вещи встрчаются въ жизни, не правда ли?— продолжала маркиза де-Кардифъ задумчиво.— Ничего странне этой миссисъ Чаллонеръ я не встрчала. Вы знаете ея отца? Въ самомъ дл! Милый человкъ: совсмъ не похожъ на нее, не правда ли? Да, я узжаю, очень сожалю, что должна васъ оставить, но мн нужно побывать еще въ одномъ мст. Я потихоньку удалюсь, пока она такъ громко заливается. Очень рада, что вы пріхали въ Римъ, милая графиня. Не забывайте моихъ понедльниковъ.
— Я полагаю, она принята въ обществ?— замтила лэди Кардифъ своему хозяину, бросившемуся со всхъ ногъ провожать ее.
— Кто? Etoile? О, разумется, про нее никогда не было слышно ничего невыгоднаго.
— О, любезный м-ръ Чаллонеръ, я не о томъ говорю. Разв это что-нибудь значитъ? Мы принимаемъ тысячи людей, про которыхъ разсказываютъ ужасы (м-ръ Чаллонеръ замигалъ)! Толпы прекрасныхъ людей не приняты въ обществ — и толпы дурныхъ приняты. Если женщина принята въ свт, то все-равно ршительно, что бы она ни длала. Никому нтъ дла до того, какъ она ведетъ себя. Принята ли она въ свт? Вотъ все, что спрашивается. Что касается этой женщины въ частности, то она очень мила. И само собой разумется, что всякій, съ кмъ вы знакомы, будетъ принятъ у меня и во всхъ другихъ домахъ. Вы не бываете у Русполи? Нтъ? Ахъ! да, вы съ ними не знакомы. Очень жаль. Благодарю васъ. Какъ холодно. Добрый вечеръ.
И, поцарапавъ на прощанье м-ра Чаллонера своей бархатной лапкой, маркиза де-Кардифъ приказала карет хать въ палаццо Русполи, оставивъ м-ра Чаллонера раскланиваться на втру посл всхъ царапинъ, которыми она его наградила. Къ счастію для него, кожа у него была толстая нему были ни почемъ не только царапины, но и боле серьзныя раны.
Князь орисъ, прослушавъ три псни съ тмъ влюбленнымъ взоромъ, какой отъ него требовался, нашелъ, что онъ исполнилъ свой долгъ, и потихоньку отошелъ и услся въ уголку на диван возл Etoile. Подобравъ осыпавшіеся лепестки чайной розы, онъ принялся непринужденно болтать съ ней о разныхъ вопросахъ въ искусств, глядя на нее тмъ внимательнымъ и почтительнымъ взглядомъ, который лестне всякихъ комплиментовъ. Лэди Джоанъ увидла это и пла фальшиво въ продолженіи двухъ секундъ. Затмъ бросила гитару съ поспшностью и небрежностью, отъ которой та могла пострадать и, выбравшись изъ кружка своихъ поклонниковъ, подошла къ. дивану, гд орисъ все еще вертлъ въ рукахъ лепестки чайной розы и толковалъ объ искусств.
— Вы хотите сопровождать ее завтра въ Loggo?— рзко переспросила, она.— О чемъ вы думаете, о? Вы должны обойти со мной завтра мастерскія, затмъ мы должны поглядть бюстъ у Фрикко, а потомъ епископъ Мелита долженъ у насъ завтракать и предстоитъ еще куча разныхъ длъ. Вы никуда не можете хать завтра. Кром того, ей служитъ въ качеств чичероне старый padre Marcello — человкъ, мизинецъ котораго лучше знакомъ съ Римомъ, чмъ вся ваша безтолковая особа.
Она говорила это, смясь, и разгоняя табачный дымъ своей классической рукой.
орисъ покорно поклонился.
— Я, какъ и всегда, къ вашимъ услугамъ.
— Такъ ли это?— спросила грубо лэди Джоанъ, не въ силахъ доле скрывать своего раздраженія.— Если такъ, то не заставляйте меня въ другой разъ ждать, цлыхъ двадцать минутъ, какъ сегодня у Фрикко: гд вы были?
— Я былъ въ Ватикан.
— Хорошо, такъ будьте здсь завтра въ десять часовъ утра. Не забудьте же.— Какъ, вы уже узжаете? такъ рано? Очень жаль, теперь всего еще одиннадцать часовъ,— продолжала она съ самой привтливой улыбкой, въ то время какъ Etoile вставала съ дивана, не подозрвая, что лепестки ея розы упали на жерло волкана.
— Мы должны подружиться ради моего отца,— говорила лэди Джоанъ,— какъ я рада, что вы пріхали въ Римъ!— и проводила свою гостью сквозь вс комнаты до передней, съ ласковыми фразами, составляя различные пріятные планы о будущемъ, совмстномъ времяпрепровожденіи. орисъ, вырвавшись изъ-подъ опеки, бросился въ переднюю и завернулъ въ мховое пальто маисовые и черные банты Ворта и подалъ Etoile свою руку.
— Какъ она хороша собой и мила,— сказала Etoile, въ то время, какъ они сходили съ лстницы.
орисъ молчалъ.
— Вы дружны съ лордомъ Арчи?— спросилъ онъ посл минутнаго и, какъ ей показалось, неловкаго молчанія.
— Да, я коротко съ нимъ знакома, милый, добрый лордъ Арчи.
— Я тоже очень люблю лорда Арчи.
— Вы имъ родня?
— Вовсе нтъ,— отвчалъ орисъ съ нкоторымъ нетерпніемъ.— Вы позволите мн явиться къ вамъ. Быть можетъ, я могу быть намъ полезенъ. Безъ сомннія, у васъ много знакомыхъ въ Рим, но все же…
М-ръ Чаллонеръ перехватилъ ихъ на лстниц вмст съ миссисъ Генри Кламсъ и Фонтебрандо, которые тоже узжали.
— Моя жена зоветъ васъ, орисъ,— сказалъ этотъ джентльменъ,— она опять не можетъ доискаться какой-то псенки.
— Вы позабыли вотъ это,— сказалъ орисъ, уже на улиц, вырвавшись отъ м-ра Чаллонера и подавая въ окно кареты большой, черный, испанскій веръ.— И не слушайте того, что говорила лэди Джоанъ. Я буду имть честь сопровождать васъ завтра въ полдень въ Logg и хотя, конечно, я не могу сравниться по познаніямъ съ padre Marcello, но все же, если усердіе и добрая воля могутъ быть для васъ полезны въ моемъ родномъ город…
Лошади, наскучивъ ждать, рванулись съ мста и карета покатилась по неровной мостовой, причемъ фраза ориса такъ и осталась неоконченной.

VI.

Лэди Джоанъ Чаллонерь происходила изъ очень хорошаго рода. Фамилія Пертъ-Дугласъ была безспорно древняя и знатная. Отецъ ея, Арчибальдъ Ангусъ Пертъ-Дугласъ, пятый графъ Арчистонъ — котораго вс его пріятели звали Арчи — былъ не богатъ, хотя и находился въ родств со всею знатью. Онъ не засдалъ въ палат лордовъ, но состоялъ на государственной служб и имлъ мсто при двор. Онъ былъ обаятельный человкъ и вс его любили и баловали. Мать ея была красавица и славилась остроуміемъ, бабушка тоже. Лэди Джоанъ, девятнадцати лтъ, вышла замужъ за м-ра Роберта Чаллонера, джентльмена темнаго происхожденія, съ сомнительнымъ родствомъ и сомнительнымъ состояніемъ. Люди очень дивились тому, что такая красивая, знатная двушка, какъ Джоанъ Пертъ-Дугласъ выходитъ замужъ за м-ра Чаллонера. Если бы она была чуть-чуть поумне, то, разумется, она бы всмъ разсказывала, что обожаетъ своего мужа и ни за кого другого не вышла бы. Но такъ какъ она всмъ объясняла, что терпть его не можетъ, то на эту причину не могли ссылаться даже самые слпые поклонники ея. Два или три лица знали истинную причину этого страннаго брака, но такъ какъ одинъ весьма популярный и знаменитый политическій дятель былъ посаженымъ отцомъ молодой, то никто не выказывалъ неприличнаго любопытства насчетъ истинныхъ причинъ ея замужства. Тмъ не мене, однако, Чаллонеры находили боле удобнымъ проживать за границей. Тринадцать лтъ прошло съ тхъ поръ, какъ лордъ Арчи подвелъ дочь къ брачному алтарю, дивясь про себя — онъ не былъ посвященъ въ ея тайну — почему Джоанъ, производившая такой фуроръ въ свт, оказалась такой нетерпливой и не захотла выждать боле приличной партіи. По истеченіи этихъ тринадцати лтъ, лэди Джоанъ была все еще молода и прекрасна. Много похожденій пережила она съ тхъ поръ, какъ имя м-ра Чаллонера послужило ей щитомъ отъ сплетенъ и злословія. Такъ какъ торговое предпріятіе, въ которомъ участвовалъ м-ръ Чаллонерь, сначала въ качеств приказчика, а затмъ и компаньона, велось въ Дамаск и Алеппо, то театромъ похожденій лэди Джоанъ служилъ ‘дальній востокъ’ и, быть можетъ, сквозь золотую привму разстоянія похожденія лэди Джоанъ удесятерялись въ европейскихъ умахъ, какъ въ мираж, какъ бы то ни было, а путешественники, возвращавшіеся съ Востока, передавали много странныхъ разсказовъ и утверждали, что дочь лорда Арчи ‘кутитъ на пропалую’: азіатскіе министры пляшутъ по ея дудк и турецкіе паши у ней на посылкахъ, большіе банкиры повинуются ей какъ малыя дти и императорскіе пароходы всегда готовы къ ея услугамъ, она скакала на арабскихъ лошадяхъ по Сирійской пустын въ сопровожденіи красивыхъ кавалеровъ, и не одинъ молодой, титулованный гяуръ находилъ во время своего путешествія во святымъ мстамъ, что нтъ убжища боле отраднаго, какъ ея домъ съ плоской крышей въ Дамаск, съ замороженнымъ шампанскимъ и отсутствующимъ м-ромъ Чаллонеромъ, засдавшимъ въ контор. Онъ велъ торговлю ювелирными издліями и коврами, пряностями и колоніальными товарами и разъзжалъ по Дамаску и другимъ городамъ Востока, считался великимъ человкомъ среди евреевъ, турокъ и персіанъ, и могъ также пускать пыль въ глаза соотечественникамъ, толкуя про свою жену, урожденную Пертъ-Дугласъ и ея кузину, графиню такую-то, и ея кузину, герцогиню такую-то. Когда шесть лтъ позже, разоривъ весьма хорошее предпріятіе слишкомъ хитрыми спекуляціями, онъ нашелъ нужнымъ разстаться съ восточными базарами и, жить насчетъ приданаго жены, послдняя вывезла изъ-подъ палящаго неба Востока боле смуглую кожу на своемъ красивомъ лиц, большое искусство свертывать папироски, много хорошаго турецкаго табаку, нсколько великолпныхъ восточныхъ уборовъ, и много воспоминаній — иныя нжныя, иныя боле остраго характера — и безусловную увренность, что можетъ пренебрегать всми десятью заповдями до тхъ поръ, пока облечена въ броню снисходительности и одобренія м-ра Чаллонера. Она выучила наизусть арабскую поговорку, что ‘женщина, за которой стоитъ мужъ, можетъ обернуть луну вокругъ пальца’. Мужъ былъ до такой степени ей полезенъ, что въ минуты слабости она была ему почти благодарна и всегда называла его Робертомъ, рдкая снисходительность съ ея стороны, такъ какъ она ни ему и никому другому не давала забывать, что она ‘урожденная Пертъ-Дугласъ’.
Но переплывъ Черное море, лэди Джоанъ увидла, какъ на ея горизонт выросла, подобно колоссу родосскому, mrs Grundy, британская Bona Dea. Живя на Восток, лэди Джоанъ была очень молода, очень безпечна и смялась надъ приличіями. Къ англо-персидскому обществу жалкихъ искателей приключеній, голодныхъ торгашей, шарлатановъ-спекулянтовъ, евреевъ, грековъ и всякихъ другихъ ничтожествъ она относилась съ безграничнымъ презрніемъ. Она длала все, что хотла. Вдь она Пертъ-Дугласъ, и если бы ей вздумалось проплясать карманьолу въ ихъ конторахъ, то вся меркантильная грязь Малой-Азіи должна была бы почесть себя польщенной, и только: и она плясала карманьолу. Но когда колоссальная тнь mrs Grundy легла на ея дорог, лэди Джоанъ поняла необходимость измнить свой образъ жизни. Само-собой разумется, что она презирала mrs Grundy такъ же, какъ презирала меркантильную грязь. Mrs Grundy была старая вдьма и представительница всхъ старыхъ вдьмъ, вмст взятыхъ. Но все же надо было задобрить ее и даже въ стран чичисбеевъ все же лучше было жить въ ладу съ обществомъ. Подобно тому, какъ во время оно безпардонные рыцари большихъ дорогъ вступали въ монашескія кельи и хоронили Dick the Devil или Dent du Sanglier подъ рясой брата Филарета или брата осифа, такъ и лэди Джоанъ, вступая въ общество, замуровала свои восточныя похожденія подъ печатью забвенія. Никто не долженъ былъ вспоминать о томъ, что она желала забыть. Это было ршено. Такое требованіе женщины весьма охотно предъявляютъ добродушію или такту человчества. И если случайно лэди Джоанъ встрчала стараго пріятеля, настолько невжливаго или недобраго, чтобы намекнутъ на прошлое, она глядла на него во вс глаза и ршительно не понимала, что онъ хочетъ сказать. Фактами нельзя было сбить съ толку лэди Джоанъ: величіе ея фантазіи увлекало ее далеко отъ прозаической дйствительности. Въ самомъ дл, не существовало великаго человка во Франціи, въ Англіи или въ Германіи, котораго бы она не называла ‘своимъ дорогимъ А., В. или С.’. Будь онъ критикъ или канцлеръ, ученый или генералъ, геологъ или первый министръ,— въ устахъ лэди онъ превращался въ стариннаго, лучшаго друга, хотя бы она только мелькомъ видла его въ дом своей матери, когда была еще ребенкомъ и играла въ куклы. Встрчались непріятные скептики, намекавшіе, что удивительно, какъ при такихъ неограниченныхъ литературныхъ и политическихъ связяхъ, лэди Чаллонеръ могла выдти замужъ за м-ра Чаллонера, но такіе люди были въ меньшинств. Большинство попадало на удочку ея разсказовъ о дорогомъ А., В. и С. въ моменты, когда A. затвалъ большую войну, B. занимался развнчиваніемъ королей, а С. выпускалъ въ свтъ книгу, дйствіе которой было такъ же сильно, какъ и дйствіе молота Тора, а ея многочисленные приверженцы и поклонники съ значительнымъ и конфиденціальнымъ видомъ разносили по свту: ‘а вдь она знала объ объявленіи войны пять дней раньше, чмъ кто другой’, или: ‘а вдь онъ писалъ ей въ тотъ самый вечеръ, какъ диктовалъ отреченіе отъ престола’, или: ‘а вдь она читала вс корректуры, прежде чмъ он отсылались въ ‘Revue des Deux-Mondes’, и эти фикціи приносили ей большую выгоду, всякому казалось, что кое-что должно же быть и врно, многое даже врно,— вроятно, почти все, потому что люди никогда не хотятъ допустить, не могутъ допустить, чтобы они были жертвой такого наглаго обмана. Какъ большіе, такъ и маленькіе люди всегда извинялись въ томъ, что знаются съ лэди Джоанъ, каждый ссылался на сосда и видлъ въ его дйствіяхъ оправданіе своимъ собственнымъ. Но такъ какъ она объ этомъ не знала, то это нисколько не нарушало ея покоя. Да и вообще у лэди Джоанъ былъ тотъ счастливый нравъ, который позволяетъ игнорировать всякую вражду и принимать вс оскорбленія, не поморщась, и если она даже узнавала, что кто-нибудь дурно отзывался о ней,— она встрчала обидчика съ самой любезной улыбкой и съ самымъ горячимъ привтомъ, словомъ, поступала какъ истинная христіанка: получивъ ударъ по ланит, тотчасъ подставляла другую. Это оказывалось весьма здравой политикой. Гордыя женщины и чувствительныя женщины понимаютъ намеки и оскорбляются колкостями, и такимъ образомъ преждевременно и высокомрно изгоняютъ самихъ себя изъ общества. Он отрекаются отъ престола въ тотъ моментъ, какъ увидятъ желаніе лишить ихъ короны. Но лэди Джоанъ была чужда такая щепетильность. Отреченіе отъ престола — величественная вещь, нтъ сомннія, но власть гораздо выгодне. ‘Хорошо воспитанная собака не дожидается побоевъ’, говоритъ старая поговорка. Но благовоспитанная собака терпитъ холодъ и голодъ и предоставляетъ крохи, падающія съ накрытаго стола, другимъ, мене воспитаннымъ и боле практическимъ собакамъ. Людямъ скоро надодаетъ бить собаку, которую никакъ не прогонишь. Благовоспитанность была хороша въ т времена, когда само общество было благовоспитанно. Но эти времена миновали. Общество принимаетъ теперь благовоспитанность за дерзость. Лэди Джоанъ понимала это и никогда не сердила общества. ‘Эта старая корга честитъ меня на всхъ перекресткахъ’, говаривала она про какую-нибудь вдовствующую графиню, не отдававшую ей визита. Но, встрчая эту самую графиню, она восклицала: ‘Ахъ! дорогая да ли Бланкъ! Гд вы остановились? Я такъ жалю, что такъ мало видла васъ! Прізжайте къ намъ обдать, пожалуйста! Назначьте день! Пожалуйста, назначьте день’.
И девять разъ изъ десяти лэди Бланкъ смилуется и оставитъ карточку или даже и отобдаетъ въ Casa Challoner. Потому что обды въ Casa Challoner были хороши, и въ ней практиковалась аксіома, что не то, что выходитъ изъ вашихъ устъ, привлекаетъ вамъ друзей или враговъ, но то, что вы вкладываете въ чужія уста. Кром того, ‘какъ вы оттолкнете женщину, которая не понимаетъ, что вы хотите ее оттолкнуть?’ сказала однажды лэди Бланкъ. И дйствительно, лэди Джоанъ отличалась этимъ благимъ непониманіемъ. Такимъ образомъ, она наслаждалась жизнью и въ Европ, какъ въ Азіи. Бывали времена, когда она могла ‘перебросить свой чепецъ черезъ мельницу’ и плясать карманьолу, и затмъ наступало время, когда ей приходилось застегнуться на вс пуговицы и присдать передъ mrs Grundy. И кром того, когда наступало лто, въ ея услугамъ была Фіорделиза.

VII.

На слдующее утро князь орисъ, врный своему слову, явился въ тотъ моментъ, какъ вс колокола Рима возвщали полдень, въ ‘Htel de Russie’ и спросилъ графиню д’Авеннъ. Но ему сказали, что ея нтъ дома, что она вышла одна и на разсвт. Онъ оставилъ карточку и направился по Корсо въ Casa Чаллонеръ.
— Какъ вы поздно пришли, о? вдь я вамъ говорила быть здсь въ десять часовъ,— налетла на него лэди Джоанъ, въ совершенной ярости.
Она уже была совсмъ одта, чтобы идти изъ дома. Впервые другъ ея нашелъ, что платье ея черезъ-чуръ коротко, а башмаки худо сшиты, и что глаза ея зеленые при солнечномъ свт. Онъ сжалъ об ея руки и опустился передъ ней на одно колно.
— Простите меня. У меня голова болла и мн пришлось прочитать и отвтить на нсколько писемъ.
— Я думала, вы отправились къ Etoile. Вы вчера толковали объ этомъ,— сказала лэди Джоанъ, и гнвное подозрніе мелькнуло у нея въ глазахъ.
— Etoile! Cara mia! можетъ ли другая женщина отвлечь меня отъ васъ?
Онъ стоялъ передъ ней на колняхъ на тигровой кож и губы его ласкали ее еще нжне самыхъ словъ.
— Не будьте такимъ дуракомъ, о, мы должны вести себя разсудительно… по крайней мр, въ такой ранній часъ дня,— сказала лэди Джоанъ.
Но она улыбалась, отталкивая его, и если бы онъ не былъ такимъ дуракомъ, то черная туча собралась бы надъ ея густыми черными бровями.
— Пора хать, однако,— сказала она, высвобождаясь изъ его объятій, и откидывая волосы съ его лба съ грубой ласковостью.— Мы и то опоздали, и я ужасно боюсь, что этотъ торговецъ изъ Парижа купитъ маленькія картины Чеккино… мальчишка начинаетъ смекать кое-что въ ихъ цн и запрашиваетъ такія деньги!
орисъ забралъ ея плэдъ, зонтикъ и маленькую собачку и пошелъ за нею по лстниц. У дома ихъ ждалъ фіакръ. Когда она не брала его пони, она здила въ наемномъ экипаж. ‘Держать собственныхъ лошадей — одно хвастовство’, говаривала она: ‘снобсы гоняются за этимъ, я — нтъ’, прибавляла она съ свойственной ей безцеремонной шутливой манерой. ‘Я всегда говорю м-ру Чаллонеру, что у меня есть ноги, а когда устану, то беру фіакръ. Фіакры такъ дешевы’.
И дйствительно, они были дешевы, такъ какъ орисъ всегда платилъ за нихъ. Фіакръ покатился, а м-ръ Чаллонеръ спокойно глядлъ на ихъ отъздъ изъ окошка, потому что дружба его и вра въ ихъ обоихъ были несокрушимы.
— Какого вы мннія объ Etoile?— спросила она ориса дорогой.
Etoile очень занимала ее самой.
— Она мн не особенно нравится,— безпечно отвчалъ тотъ, закуривая сигару.
— Что, она привлекательна, по-вашему?
— Нисколько.
— Намъ придется часто видться съ ней. Вуатель такъ настоятельно рекомендовалъ мн ее.
Другъ ея пожалъ плечами.
— Отчего вы пожимаете плечами? Разв вамъ съ ней скучно?
— Я нахожу ея манеры дерзкими. Она точно васъ не видитъ. Она nonchalante, она равнодушна. Я думаю, что она холодна.
— Вамъ бы хотлось, чтобы она была къ вамъ неравнодушна, о!— сказала лэди Джоанъ съ тревожнымъ и ироническимъ взглядомъ.
— О! Dieu m’en garde!
Это было сказано съ такимъ искреннимъ паосомъ и такимъ безпечнымъ и веселымъ смхомъ, что лэди Джоанъ, вполн успокоенная, карабкалась и спускалась съ различныхъ темныхъ и неблаговонныхъ лстницъ, забираясь въ сопровожденіи своего друга на чердаки молодыхъ живописцевъ. Чаллонеры были извстны какъ покровители молодыхъ живописцевъ и особенно покровительствовали тмъ прилежнымъ молодцамъ, которые отличаются талантомъ придавать новымъ картинамъ видъ старыхъ. Лэди Джоанъ обожала искусство: такъ, по крайней мр, она всмъ говорила. Она проводила теперь почти все свое время въ посщеніи мастерскихъ, ухаживаньи за живописцами и покупк картинъ: чмъ дешевле она ихъ покупала, тмъ была довольне. Молодые живописцы, правда, говорятъ самыя безпощадныя вещи о такихъ патронахъ въ минуту откровенности, запивая макароны виномъ въ Osteria за городскими воротами. Но вдь это не что иное, какъ неблагодарность артистической натуры, которая, какъ извстно, всегда ополчается на своихъ благодтелей. Многіе люди (за исключеніемъ художниковъ) выносили впечатлніе, что лэди Джоанъ большой знатокъ въ искусствахъ. Она съ такой самоувренностью изрекала свои приговоры и такъ была убждена въ ихъ непогршимости, что убждала въ томъ и другихъ. Она знала, что въ нашъ вкъ рекламъ скромность служитъ на погибель человка. Знатоки и спеціалисты находили лэди Джоанъ поразительно невжественной и безнадежно взглядывали другъ на друга, когда она утверждала про крестъ византійской работы, что это произведеніе Челлини, или принимала берлинскую pte dore за Capo di Monte, присвоивала Агнес Сорель ювелирныя украшенія стиля рококо или Андрею Мантень панель эпохи болонскаго упадка. Но знатоковъ и соціалистовъ на свт немного, а лэди Джоанъ имла, главнымъ образомъ, въ виду толпу, состоящую изъ необразованныхъ людей. Въ самомъ дл, трудно представить себ, до какой степени мало образованныхъ людей въ кругу такъ-называемыхъ образованныхъ классовъ. Разсчитывать на невжество людей обыкновенно бываетъ выгодно, и лэди Джоанъ не даромъ на него разсчитывала. Правда, промахи ея нердко обнаруживались и вызывали хохотъ, но такъ какъ смялись обыкновенно надъ ней за-глаза, то ей было отъ этого ни холодно, ни жарко. Ей даже и въ голову не приходило, что надъ ней могутъ смяться. Такъ и въ это утро, она измрила многое множество лстницъ, перебывала въ двадцати мастерскихъ живописцевъ, и скульпторовъ, и рзчиковъ. Она торговалась какъ жидъ, длала милліоны ошибокъ, которыя другъ ея поправлялъ за ея спиной sotto voce, разсаживалась передъ мольбертами, курила сигары художниковъ, намекала о своемъ громадномъ вліяніи на англійскую прессу и на англійскихъ покупателей, накупила по фабричнымъ цнамъ пропасть картинъ и terra cotta, надола до смерти и утомила свыше мры своего спутника, хлопала по плечу художниковъ и обращалась съ ними за панибрата и необыкновенно какъ была довольна собой и своимъ времяпрепровожденіемъ, пока, наконецъ, не пробили часы на сосдней церкви и не напомнили ей объ ея общественныхъ обязанностяхъ.
— демъ завтракать, о,— сказала она, выходя изъ послдней студіи и бросая окурокъ своей сигары.— Да, да, вы непремнно должны завтракать съ нами. У насъ будетъ епископъ Мелитта и жареная баранина. О, да, насъ ждетъ нестерпимая скука, но вы непремнно должны быть. Если епископъ позавтракаетъ съ вами, то это ‘замажетъ имъ рты’ на цлыхъ двнадцать мсяцевъ.
Кому надо было ‘замазать рты’, она не объясняла, но спутникъ ея понималъ, что это неопредленное выраженіе относилось къ mrs Grundy съ ея миріадами ртовъ.
— Qui est Madame Grndee, ma ch&egrave,re?— спросилъ князь орисъ, впервые услышавъ про эту могущественную особу, но съ тхъ поръ онъ узналъ, что m-me Grundy была Bona Dea лэди Джоанъ.
Въ настоящемъ случа князь орисъ содрогнулся при мысли о жареной баранин, а англійскій епископъ представлялся ему какимъ-то невдомымъ и неописаннымъ звремъ, но онъ привыкъ повиноваться и покорно послдовалъ за лэди Джоанъ въ ея домъ, гд смахнулъ пыль съ себя и вымылъ руки въ собственномъ святилищ м-ра Чаллонера, съ той милой общностью владнія, которая характеризовала дружбу его съ этимъ джентельменомъ. Лэди Джоанъ тщательно вывела запахъ табачнаго дыма изъ своей персоны, пригладила волосы, поспшно пробжала въ своей уборной статью въ ‘Contemporary Review’ о спор между Валентиніаномъ и Дамасомъ во дни первобытной церкви и приказавъ орису придти пять минутъ спустя посл нея, такъ, какъ бы онъ только-что пріхалъ въ ея домъ, приготовилась встртить во всеоружіи англиканскаго епископа Meлитту съ женой и угощать ихъ доморощенной бараниной. Епископъ Мелитта былъ худой, чопорный и ученый человкъ, бывшій въ свое время свтиломъ въ Кембридж. Жена его была не мене чопорная, но боле плотная особа, дочь декана и племянница, сестра, невстка безчисленнаго множества канониковъ, ректоровъ и всякаго рода пасторовъ. Они были представлены Чаллонерамъ два дня тому назадъ, и м-ръ Чаллонеръ, который могъ съ успхомъ дйствовать въ качеств тяжелой артиллеріи, когда требовалось, немедленно пригласилъ ихъ завтракать и обдать на одной и той же недл. Въ такихъ случаяхъ, какъ настоящій завтракъ, Casa Challoner превращалась въ храмъ семейнаго счастія: въ ней царили пиво Васса и домашній миръ, на стол лежалъ ‘Times’ и говорилось ‘моя душа’ черезъ каждыя пять минутъ, въ ней щеголяли простой англійской кухней и простыми англійскими привязанностями, обсуждали политику съ англійской точки зрнія и вздыхали, что здоровье заставляетъ жить вдали отъ милой, доброй родины.— ‘Славная женщина, что бы они тамъ про нее ни говорили’,— думала жена епископа, слабой стрункой которой были семейныя добродтели.— ‘Премилая женщина’,— думалъ епископъ въ то время, какъ лэди Джоанъ слушала съ самымъ горячимъ, повидимому, интересомъ описаніе новой системы религіознаго надзора надъ корабельнымъ экипажемъ и выказывала совершенное знакомство съ его послдней статьею въ ‘Contemporary Review’. Посл завтрака она повезла епископа съ его женой и м-ра Чаллонера въ наемномъ ландо кататься на Пинчіо и по Корсо въ виду цлаго города, что уже само по себ было достаточно, чтобы заставить прикусить злые языки, по крайней мр, на годъ, и, раскланиваясь съ знакомыми, попадавшимися ей на улиц, она чувствовала, что можетъ безнаказанно посщать столько маскарадовъ, сколько ей вздумается.
Посл того она отправилась пить чай съ епископомъ и его женой, на ихъ квартиру, на piazza di Spagna, гд встртила нсколько англійскихъ почтенныхъ особъ, вдовъ и старыхъ двъ, съ которыми толковала про своихъ знатныхъ родственниковъ и предлагала свое содйствіе для устройства лоттереи въ пользу постройки новой протестантской церкви, о чемъ они просили правительство. Посл этого, наскучавшись до-смерти, съ похвальной энергіей и терпніемъ (корень ея успховъ лежалъ въ томъ, что она никогда не показывала, что ей скучно), она справедливо подумала, что заслужила отдыхъ и развлеченіе, приказала супругу хать домой, что онъ безпрекословно исполнилъ, а сама, развалившись въ ландо, освященномъ присутствіемъ епископа, принялась хохотать до слезъ, выкурила штукъ двнадцать папиросъ, и отправилась въ гости къ орису въ его собственный домъ, весело отобдала въ его обществ и въ обществ двухъ или трехъ другихъ своихъ любимцевъ, которые затмъ похали съ ней вмст въ театръ Capranica, гд смотрли очень остроумную и забавную, хотя далеко неприличную народную комедію, и веселилась отъ всей души, и, напвая отрывки веселыхъ арій, вернулась домой въ турецкую комнату, гд опять пла, съ гитарой на колняхъ, пила черный кофе и курила до тхъ поръ, пока комната не наполнилась такимъ густымъ облакомъ, какъ та, что скрывала обыкновенно отъ глазъ смертныхъ нжныя проказы Юпитера.

VIII.

Только въ четыре часа утра разршено было князю орису идти домой. Онъ съ облегченіемъ вздохнулъ, когда привратникъ заперъ за нимъ дверь, поглядлъ на звзды, закурилъ сигару и задумчиво пошелъ домой.
Первое время, по прибытіи съ Востока, лэди Джоанъ очень скучала. Зимній сезонъ еще не начинался, воздухъ былъ удушливъ, улицы безлюдны, ей недоставало горячаго, раскаленнаго неба, шумныхъ базаровъ, бшеныхъ скачекъ по пустынямъ, она находилась въ томъ расположеніи духа, свойственномъ англичанину, когда люди другихъ націй говорятъ про него: ‘что ему хочется кого-нибудь убить’. Лэди Джоанъ хотлось кого-нибудь убить — и она вскор нашла себ жертву. На различныхъ балахъ, на которыхъ она появлялась, когда наступилъ зимній сезонъ, она замтила человка, который не обращалъ на нее никакого вниманія. Въ его стройной фигур и изящномъ лиц, непроницаемыхъ глазахъ и холодныхъ взорахъ было нчто такое, что обаятельно подйствовало на нее. Но что дйствовало на нее еще обаятельне — это то, что онъ относился въ ней холодно и равнодушно и даже избгалъ ея. Тщетно вертлась она около него, бросала на него молніеносные взгляды, тщетно проносилась мимо него въ бшеномъ вальс и кокетничала напропалую съ его самыми короткими пріятелями, онъ не обращалъ на нее вниманія и она, повидимому, скоре отталкивала его, нежели привлекала. Однажды вечеромъ она потребовала, чтобы ей представили его. Онъ пытался-было уйти отъ своей судьбы, но она была предопредлена свыше, пріятель его, желавшій больше угодить высокомрной и красивой иностранк съ береговъ Евфрата, чмъ ему, приперъ его къ стн, бжать было невозможно, не показавшись неучемъ. Его подвели къ ней совсмъ противъ его воли и представили.
‘Она похожа на змю’, подумалъ онъ про себя. Въ ней было все, чего онъ не любилъ въ женщин: — рзкій голосъ, рзкія манеры, мужскія ухватки, нахальный взглядъ. У ней не было ни одной привлекательной женской черты: она дурно одвалась, дурно танцовала, она была ему противна. Она хорошо это видла и ршилась наказать его за это. Она пригласила это въ себ, онъ не могъ не сдлать ей визита. Когда онъ вошелъ, она какъ-будто не слыхала этого, лицо ея было закрыто обими руками, когда она повернула его къ нему, оно казалось удивленнымъ и смущеннымъ, въ глазахъ ея стояли слезы, она неопредленно и торопливо пробормотала о quelques amertumes, намекала на vie incomprise, упомянула про mariage mal assorti. Это удивило его. Быть удивленнымъ, значитъ до нкоторой степени быть заинтересованнымъ. Эта женщина, которая такъ безумно вальсировала, скакала сломя голову и походила на молодого, темноброваго bersagliere, не была счастлива въ душ — у ней былъ грубый мужъ… она вздыхала по тихомъ семейномъ счастіи, котораго никогда не знавала… скрывала усталость и горечь подъ маской дерзкаго вызова и веселости! Этотъ странный контрастъ заинтересовалъ его. Кром того, мужчины всегда готовы сочувствовать горю женщины, когда не они причинили его. Они, безъ сожалнія, растопчутъ женщину, которую поранили, но жертва чужой жестокости всегда внушаетъ имъ нжность и негодованіе въ оскорбителю.
Лэди Джоанъ знала это и, тщетно перепробовавъ вс другія приманки, приняла видъ жертвы. Когда она встрчала доврчиваго человка, она всегда превращалась въ жертву м-ра Чаллонера и корыстолюбія своей семьи, которая принесла ее въ жертву грубому Крезу.
Когда орисъ ушелъ отъ нея, онъ уже былъ наполовину побжденъ.— Почему она доврилась мн?— спрашивалъ онъ самого себя. Разсудокъ и тщеславіе могли подсказать только одинъ отвтъ. Когда такая женщина, какъ лэди Джоанъ, влюбится, то тому, въ кого она влюблена, трудно уйти отъ нея.— ‘У ней походка карабинера, ноги крестьянки, зубы цыганки, глаза тигрицы и манеры рыбной торговки’,— говорилъ онъ самому себ и тмъ не мене не могъ позабыть страннаго блеска этихъ глазъ, не могъ позабыть, какъ онъ видлъ эту самонадянную, повелительную, загорлую наздницу изъ Сирійской пустыни всю въ слезахъ и робко молящую его о симпатіи. Длинныя прогулки по утрамъ, уединенные вечера съ пніемъ, подъ гитару, позднія ночи, когда курился турецкій табакъ, плись турецкія псни и турецкія монеты сверкали въ распущенныхъ черныхъ косахъ, а блестящіе, гордые глаза глядли съ краснорчивымъ призывомъ — лихорадочно смняли другъ друга до тхъ поръ, пока не сдлали свое дло и онъ не очнулся отъ своего кратковременнаго и чувственнаго увлеченія скованнымъ по рукамъ и по ногамъ и осужденнымъ занять на горе и радость мсто въ трехугольник Casa Challoner. Само-собой разумется, что постепенно онъ убдился, что Крезъ былъ человкъ не особенно богатый и охотно спекулировавшій всмъ, что ему ли попадалось на дорог, начиная отъ желзныхъ дорогъ до чашекъ Capo di Monte, и что тиранъ человкъ, готовый ежедневно обдать съ нимъ и дружелюбно поглядывать на него изъ-за газеты посл обда, готовый сердиться на слугъ за всякій вздоръ, но ни за что не желавшій дать ему случай спросить: что онъ предпочитаетъ: сабли или пистолеты?
Само-собой-разумется, что мало-по малу онъ увидлъ, что не мало фикцій пущено было въ ходъ для того, чтобы вскружить ему голову и что если кто-нибудь и былъ жертвой въ этомъ дом, то у жъ, разумется, не лэди Джоанъ. Мало-по-малу онъ до того привыкъ къ изобртательности своей любовницы, что не врилъ ей даже и тогда, когда она случайно говорила правду. Но ко всему этому онъ привыкъ постепенно и въ одномъ только не могъ усумниться ни на минуту: въ ея страсти къ нему, она была слишкомъ ревнива, слишкомъ требовательна, слишкомъ бурна, чтобы онъ могъ усумниться въ ея существованіи и сил. Бывали минуты, когда его собственная угасшая страсть съ трудомъ просыпалась и онъ съ большимъ усиліемъ и почти отвращеніемъ отвчалъ на настойчивую и неугасимую любовь своей повелительницы. Въ этотъ вечеръ, возвращаясь домой, онъ чувствовалъ себя особенно усталымъ отъ проведеннаго дня, отъ проведеннаго вечера. Такъ много провелъ онъ подобныхъ. Онъ зналъ наизусть вс псни и вс улыбки также. Онъ прошелъ въ свою спальную, снялъ пальто и закурилъ сигару. На стн вислъ портретъ женщины, съ египетскимъ профилемъ, классической головой, безпощадной челюстью и жесткимъ ртомъ, онъ взглянулъ на него и съ нетерпніемъ отвернулся, какъ-бы досадуя на его присутствіе. И дйствительно, онъ не имлъ права висть здсь, потому-что то былъ портретъ чужой жены. Но не это соображеніе смущало его. Онъ досталъ съ книжной полки нсколько старыхъ нумеровъ одного европейскаго журнала и отыскалъ тамъ поэмы, подписанныя именемъ ‘Etoile’.
Онъ читалъ до тхъ поръ, пока лампа не стала гаснуть, а воробьи не зачирикали въ его саду передъ разсвтомъ.— Неужели возможно, что эта женщина никогда не любила?— спросилъ онъ самого себя, закрывая книгу и укладываясь въ постель.
Утро уже наступило.

IX.

— Желала бы я знать,— говорилъ ли ей что-нибудь Вуатель?— задавала себ вопросъ по-утру лэди Джоанъ.
Она чувствовала себя неловко!— Она теперь испытывала то же чувство, какое всегда просыпалось въ ней, когда на нее глядли изъ-подъ зеленыхъ очковъ пытливые глаза великаго ученаго, постившаго ее въ дом съ плоской крышей въ Дамаск, когда на стол стояло замороженное шампанское, а м-ръ Чаллонеръ находился въ своей контор. Ее тревожило непріятное сознаніе, что Вуатель зналъ больше о ней, чмъ это ей было пріятно, кром того, онъ былъ задушевный другъ блестящаго политика, бывшаго у ней посаженымъ отцомъ.— Я полагаю, что она вс знаетъ и уврена, что она ни на что мн не нужна,— разсуждала она въ полдень и посл этого одлась какъ можно изящне и скромне и вмст съ приличнымъ платьемъ приняла и приличныя манеры, откровенныя, но не вольныя, ласковыя, добродушныя и развязныя, которыя у нея бывали на-готов для людей, съ которыми не нужно было прикидываться святошей, но опасно было показываться en dbardeur, и въ этомъ наряд, съ самой привтливой улыбкой на губахъ, отправилась встаринный дворецъ, близъ садовъ Колонна, куда графиня д’Авеннъ перебралась наканун, и, заставъ ее дома, настояла, чтобы пріятельница ея отца и дорогого Вуателя провела остатокъ дня съ нею вмст. Это будетъ благодяніемъ съ ея стороны, говорила она: м-ръ Чаллонеръ ухалъ въ Орбителло, а о, бдный о долженъ промучиться весь день при двор по случаю прізда одного иностраннаго государя.— Разумется, она должна была кутить напропалую, но этому никто не повритъ, глядя на нее,— размышляла лэди Джоанъ, съ смущеніемъ наблюдая за своей гостьей у себя за завтракомъ.— Она искренно въ это врила. Какъ! женщин дана полная возможность… весело жить… ну, и разумется, эта женщина… будетъ весело жить: каждому идіоту это понятно. Ей не нравилась ея гостья. Она ее не понимала и ее раздражало подозрніе, что Вуатель сообщилъ ей непріятныя для лэди Джоанъ вещи, и хотя она любила покровительствовать артистамъ, но не любила артистовъ-женщинъ, тмъ боле такихъ, которыя горды, какъ Люциферъ, и такими глазами обводятъ комнату, какъ будто съ-разу видятъ, что этотъ китайскій фарфоръ поддльный, картины подправлены, а античныя вещи сдланы вчера. Тмъ не мене она была очень любезна, показала гость нсколько дйствительно художественныхъ вещей, которыя она держала на всякій случай для знатоковъ. И за завтракомъ, разрзая жирныхъ куропатокъ и наливая легкое вино, она казалась образцомъ умной, добродушной, откровенной и гостепріимной хозяйки. Никто лучше ея не умлъ разыграть роль, когда она того хотла, и ‘Etoile’, подкупленная ея добродушіемъ и умомъ, размышляла, что Вуатель могъ быть очень несправедливъ, когда бывалъ предубжденъ. Великіе люди бываютъ порою такъ же несправедливы, какъ и маленькіе.— Милый Вуатель!— произнесла лэди Джоанъ съ азартомъ.— Я такъ люблю его. Люди называютъ его циникомъ, но я уврена, что у него есть сердце, онъ былъ истиннымъ отцомъ для меня въ Дамаск. ‘Etoile’, слыша эти похвалы Вуателю, почувствовала себя чуть не виновной виною отсутствующаго пріятеля, который величалъ свою пламенную и благодарную поклонницу ‘Прозой Рима’.
— Вы должны позволить мн познакомить васъ съ моими друзьями Скропъ-Стерсъ, сказала лэди Джоанъ умоляющимъ голосомъ.— Сегодня ихъ назначенный день, и я общала, что привезу васъ, если можно. Вдь вы подете, не правда ли, чтобы одолжить меня? Я такъ много говорила имъ про васъ. Они такіе милые, добрые, умные люди и умираютъ отъ желанія познакомиться съ вами, просто умираютъ! О съ этимъ она потащила ее въ темныя сни и заставила карабкаться по крутой, темной и безконечной лстниц. Etoile слдовала за ней, не желая отказать въ такой бездлиц и желая по возможности угодить дочери лорда Арчи.— Я велла о встртить меня здсь. Скропъ-Стерсъ такъ любитъ его,— говорила лэди Джоанъ, проворно карабкаясь на четвертый этажъ.— О! да! ужасная вышина! но они такъ бдны! Милый, старый лордъ Джорджъ ухитрился промотать пять состояній.
Она приподняла грязную драпировку и провела Etoile черезъ плохо освщенный корридоръ въ большую, мрачную, скудномеблированную комнату, гд собранъ былъ конгрессъ изъ сорока или пятидесяти лэди того неопредленнаго возраста, который вращается между двадцатью и шестидесятью. Главнымъ центромъ притяженія служилъ чайный столъ, вокругъ котораго он вращались, какъ планеты вокругъ солнца.
— Какъ вы поживаете, милыя?— кричала лэди Джоанъ, цлуясь съ большинствомъ изъ нихъ съ горячей привтливостью.— о пріхалъ? Нтъ? О! похоже на него! Ахъ! извините, какая и позабывчивая! Да! я умолила ее, какъ видите. Позвольте мн представить вамъ мою пріятельницу, графиню д’Авеннъ. Вы больше знаете ее подъ именемъ Etoile… Позвольте мн…
Лэди Джоанъ видла, какъ при имени Etoile удивленіе, нервная дрожь любопытства, смшаннаго съ ужасомъ, пробжало, какъ электрическій ударъ. Такой трепетъ овладваетъ голубкой, когда подъ голубымъ небомъ она завидитъ коршуна. Лэди Джоанъ такія вещи очень забавляли. Хотя она и старалась задобрить mrs Grandy, однако отъ всей души ненавидла эту высокоторжественную особу и любила ‘привязать ей гремушку на хвостъ’, какъ она выражалась, когда могла это сдлать безнаказанно.
— Это такая честь, мы такъ рады, мы такъ счастливы! Вы долгіе годы были нашимъ идоломъ!— пролепетала младшая изъ сестеръ Скропъ-Стерсъ въ неописанномъ волненіи. Старый лордъ Джоанъ подошелъ и отпустилъ старинный, чопорный поклонъ и, приставивъ лорнетъ къ подслповатымъ глазамъ, наградилъ Etoile взысканнымъ комплиментомъ.— Но какъ бы не нашли страннымъ, что она принята у насъ въ дом?— прошептала младшая сестра Марджори, худая, суетливая особа, съ бахромой изъ волосъ на нервномъ лиц въ то время, какъ отецъ ея занималъ Etoile. Лэди Джоанъ набила ротъ кекомъ.— И, нтъ, милочка, она везд бываетъ, она закадычный другъ княгини Вры. Конечно, о ней ходили странныя исторіи, но вы знаете, что я не сплетница. Но ради самого Создателя, куда запропастился о?
Марджори покраснла. Она всегда краснла, когда произносили это ими.
— Мы еще не видли его сегодня,— пробормотала она.
— Что касается вашей пріятельницы, я ей очень рада. Но только мн показалось, что миссисъ Мидльуэ, какъ будто немного… немного удивилась. Но вамъ лучше знать, милая Джоанъ, и всякій, кого рекомендуетъ милый лордъ Арчи…
Миссисъ Мидльуэ была жена священника, толстая, увядшая, некрасивая женщина, съ двумя дочерьми-невстами. Она была чрезвычайно какъ взыскательна, на счетъ знакомствъ и имла весьма скудныя денежныя средства. Она гостила лтомъ въ Фіорделиз и если кто-нибудь позволялъ себ намекнуть:— знаете… вы не находите страннымъ, что… понимаете?..— миссисъ Мидльуэ отвчала:— вы говорите про милыхъ Чаллонеровъ? О! какъ люди злы и несправедливы! Точно будто-бы самая откровенность этой дружбы не служитъ достаточной гарантіей! Помилуйте, лэди Гибрайдесъ завтракала тамъ вчера! я ее видла!
Но миссисъ Мидльуэ, будучи воплощеніемъ приличій и имя двухъ дочерей-невсть, совсмъ насупилась при вход знаменитости, имя которой прозвучало чмъ-то страшнымъ въ ея ушахъ. Поломавъ голову надъ тмъ, какихъ денегъ могло стоить темное бархатное платье, она приняла еще боле накрахмаленный видъ, чмъ обыкновенно, и прошептала своей сосдк, что наша милая лэди Джоанъ всегда такъ неосмотрительно добра,— что она благородная душа, судитъ всхъ по-себ и не вритъ въ дурное. Сосдка, чопорная старая два въ синихъ очкахъ, написавшая весьма ученую книгу о привилегіяхъ и наказаніяхъ весталокъ, пробормотала въ отвтъ, что въ наше время общество везд такое смшанное, что страшно здить въ гости, не знаешь, съ кмъ придется встртиться.— Милая лэди Джоанъ! она такъ неосторожна и добра!— вздохнула миссисъ Мидльуэ, причемъ чувства ея возмутились еще сильне при вид balayeuse изъ настоящаго стараго кружева Mlines, мелькнувшей изъ-подъ безнравственнаго темнаго бархатнаго платья Etoile. Видъ этой balayeuse наполнилъ ея душу мучительной горечью. Настоящее старое кружево Mlines! и имъ подметаютъ пыль! Подумать только! Да! бываютъ въ жизни минуты, когда жен капеллана становится трудно врить въ божественный промыселъ!
Тлъ временемъ Etoile, не подозрвая о волненіяхъ, которыя она причиняла, улыбалась старомоднымъ комплиментамъ лорда Джорджа и дивилась, зачмъ ее привезли въ этотъ дамскій парламентъ.— Я счастливъ, что мн досталась честь принимать въ моемъ старомъ, печальномъ дом такую геніальную и блестящую особу,— говорилъ старый лордъ Джорджъ, отпуская поклоны la Бруммель и прижимая руку къ сердцу. Онъ былъ теперь слабый, немощный старикъ, но нкогда слылъ красавцемъ и до сихъ поръ умлъ отличать симпатичныхъ женщинъ, когда встрчалъ ихъ. Лэди Джоанъ не была ему симпатична, но только онъ не смлъ высказывать этого при дочеряхъ. Лордъ Джорджъ былъ денди и красавецъ въ т дни, когда и онъ и наше столтіе были еще молоды, у него было нкогда большое состояніе, но онъ промоталъ его и теперь доживалъ вкъ печальнымъ, никому ненужнымъ старикомъ. Въ своемъ собственномъ дом онъ трепеталъ своихъ дочерей, которыя были къ нему жестки, какъ желзо, хотя для всего остального міра были мягки, какъ воскъ, разыгрывая во всемірной комедіи необходимыя, но второстепенныя роли ‘полезностей’. Он были некрасивыя, отцвтшія и лукавыя двы, но если надобно было присмотрть за какимъ-нибудь подросткомъ, выполнить непріятное порученіе, встртить прізжаго на желзной дорог въ дождливый день, то сестры Скропъ-Стерсъ употреблялись для этого. Лишь бы вы были приличной особой, вы всегда могли разсчитывать на услуги сестеръ Скропъ-Стерсъ, он готовы были позвонить за васъ въ колокольчикъ и истерзать вашего врага, разлить за васъ чай, и проводить ваши бренные останки на кладбище. Лэди Джоанъ съ ея практичностью оцнила всю выгодность дружбы съ этими прекрасными молодыми особами въ первую же зиму, провелеаную въ Италіи. Поэтому она немедленно заключила съ ними самый тсный союзъ, цловала ихъ всхъ при каждой встрч, писала имъ по десяти записокъ въ недлю, которыя вс начинались съ ‘Безцннаго друга!’ и кончались ‘тысячью поцлуевъ’. Это не былъ тотъ genre, который ей былъ всего боле по-сердцу, но она могла примняться къ нему, когда было нужно.
Сегодня чело ея было гнвно. Другъ ея, князь орисъ, не пріхалъ, какъ она ему приказывала. Она любила таскать его сюда, во-первыхъ — потому, что онъ до смерти скучалъ, а во-вторыхъ — потому, что ее забавляла несообразность его присутствія среди всхъ этихъ ‘святошъ’, какъ она выражалась. Она понимала также, что это для нея крайне выгодно, потому что вс эти матроны и старыя двы хоромъ возражали всмъ злоязычнымъ людямъ:— Помилуйте! да это самая чистая дружба! самыя невинныя отношенія! Ну, разв наши славные Скропъ-Стерсь стали бы принимать ихъ вмст… разв бы они допустили это, если бы было что-нибудь и пр. и пр.
Когда Etoile вернулась въ этотъ вечеръ домой, она увидла у себя въ прихожей мужское мховое пальто, а въ ея пріемной къ ней протянулась стройная рука, а тихій, мелодическій голосъ произнесъ: — Простите мн, что я осмлился дожидаться васъ, мн не хотлось уйти, вторично не заставъ васъ дома? Темноволосая, изящная голова князя ориса показалась въ сумрак вечерняго освщенія.

X.

— Вы должны непремнно побывать въ Фіорделиз,— настаивала лэди Джоанъ нсколько дней спустя. Князь орисъ казался смущеннымъ и недовольнымъ, но прибавилъ съ вжливымъ усиліемъ:— быть можетъ, Фіорделиза будетъ такъ счастлива, что заинтересуетъ васъ своей древностью и историческими воспоминаніями, величіе же ея давно утрачено.
‘Что это за Фіорделиза такая?’ думала Etoile.
Лэди Джоанъ принялась объяснять ей это, не дожидаясь ея разспросовъ, въ то время, какъ он хали по Кампань. Она вчно объясняла. Обыкновенно всякія объясненія бываютъ ошибкой, всякій, кто беретъ на себя трудъ объясняться, ставитъ себя этимъ самымъ въ неловкое положеніе, но она владла этимъ искусствомъ въ совершенств и оно вывозило ее съ большинствомъ людей. Она жила въ состояніи вчнаго извиненія. Это отчасти забавляло Etoile, когда она начала замчать это,— отчасти было ей противно. Ей, какъ женщин вполн равнодушной къ тому, что говорилъ о ней свтъ, это стремленіе примирить самоуслажденіе съ самооправданіемъ представлялось забавнйшей аномаліей.— Почему ей не быть Мессалиной, если это ей такъ нравится, или св. Цециліей, если это ей больше по-вкусу?— думала Etoile:— но къ чему проводить жизнь въ усиліяхъ примирить добродтель съ порокомъ и, потягивая водку, уврятъ, что пьешь холодный чай?
Но это было заблужденіе безпечнаго и гордаго характера: лэди Джоанъ была практичне. Она знала, что гораздо благоразумне выдавать коньякъ, который пьешь, за су-фунгъ и что вы можете тянуть водку, сколько душ вашей угодно, если вамъ удастся убдить всхъ и каждаго, что это чай. Когда Теодоръ Гукъ желалъ напиться пьянымъ, не скандализируя клубъ, котораго онъ былъ постителемъ, онъ спрашивалъ лимонаду. Слуги знали, что ему требуется. Лэди Джоанъ такъ громко требовала чаю, что ее могли слышать съ береговъ Тибра въ сирійскихъ пустыняхъ, откуда она явилась въ Римъ. Т, кто услуживалъ ей, знали въ чемъ дло. А перезрлый клубъ, то-есть общество, былъ увренъ, что она пьетъ чай. Общество скоре повритъ чему угодно, нежели тому, что его можно водить за носъ.
И вотъ теперь она пустилась въ пространная объясненія: Фіорделиза — старинный замокъ и принадлежитъ орису, но они живутъ тамъ, это для него выгодно. о такъ бденъ, о такъ слабъ, они такъ любятъ его, бдный о! безъ ея надзора и безъ совтовъ м-ра Чаллонера онъ завтра же разорится. Да! конечно! ему очень выгодно то, что они тамъ живутъ и они очень много улучшили имніе. Оно было такъ запущено, что трудно себ представить, когда они впервые поселились въ немъ! Никто представить себ не можетъ, сколько оно стоило ей хлопотъ! Но если она разъ за что возьмется, то кладетъ всю свою душу: не такъ, какъ о, бдный о! онъ бы ни одного сантима не получилъ доходу съ имнія, если бы она не работала, какъ волъ. Одинъ уходъ за шелковичными червями чего стоитъ! и они такъ скверно пахнутъ, эти бестіи! и она почти изъ дому не выходила въ продолженіи трехъ мсяцевъ, какъ ей пришлось ходить за ними, но за то она получаетъ триста фунтовъ стерлинговъ въ годъ на одномъ сырц, а подумать только, что значитъ триста фунтовъ стерлинговъ для бднаго о! Разсуждая такимъ образомъ, она подгоняла пони. Она такъ привыкла держать эти рчи, что он текли съ ея языка, какъ вода съ мельничнаго колеса. Разнообразись въ подробностяхъ, смотря по слушателямъ, он сослуживали ей службу передъ сотнями собесдниковъ въ годъ, он заставили mrs Grundy примириться съ Фіорделизой и даже по временамъ посщать ее.
— Домъ былъ чистая развалина, когда мы впервые въхали въ него, продолжала она, хлестнувъ бичомъ пони Пиппо. Когда мы познакомились съ о, онъ былъ наканун разоренія, мы поставили его на ноги. Онъ мотъ, думаете вы? о, нтъ! онъ только очень слабый человкъ. о слабъ, какъ воскъ… готовъ отдать голову, если у него не будетъ ничего другого. Настоящій св. Мартинъ съ его плащомъ. Кром того, онъ настоящій ребенокъ въ длахъ, младенецъ проведетъ его за носъ. Если бы не мы, онъ бы совсмъ пропалъ.
— Чувствуетъ-ли онъ, какъ слдуетъ, чмъ вамъ обязанъ?— спросила Etoile, лежа въ коляск и начиная смутно сожалть объ отсутствующемъ друг.
Лэди Джоанъ искоса поглядла на нее.
— О! я не знаю,— пробормотала она съ легкой досадой. Онъ знаетъ, что не можетъ обойтись безъ меня, если вы это подразумваете. Мы потратили также бездну денегъ на его помстье, но мы очень къ нему за то привязались. Я разбила ныншній годъ три новыхъ виноградника, выписала лозу изъ Португаліи. Я вскопала старый, запущенный садъ и засадила его хересомъ. Я буду длать хересъ черезъ три лта.
— А если вашъ другъ женится?— высказала Etoile совершенно равнодушное, но весьма естественное предположеній. Глаза лэди Джоанъ засверкали, какъ сталь на солнц.
— Женится! Она тяжело перевела духъ и стиснула зубы, но черезъ секунду оправилась и, улыбаясь, отвчала:— Ахъ! да я очень желаю, чтобы онъ женился, только бы сдлалъ приличную партію. Но, видите-ли, бдный о… онъ очень ко мн привязанъ, ему все кажется, что другой такой женщины не существуетъ на свт, и все такое. Но все это вздоръ, конечно. Я постоянно твержу ему, чтобы онъ не былъ такимъ дурачкомъ.
— Онъ живетъ надеждой на смерть м-ра Чаллонера, а пока дозволяетъ м-ру Чаллонеру воздлывать свои виноградники?
‘Чортъ бы тебя побралъ! что теб насказалъ Вуатель?’ подумала лэди Джоанъ съ яростью въ душ, но пріятной усмшкой на лиц.— М-ръ Чаллонеръ умретъ! Душа моя, онъ будетъ жить вчно! Я думаю, что онъ безсмертенъ. Право, я такъ думаю. Кстати, онъ хотлъ пріхать сегодня, но пришли телеграммы и задержали его, слава теб Господи! Мы лтомъ освобождаемся отъ его присутствія, знаете. Онъ здить на воды въ Германію, съ моей маленькой дочкой Эффи и ея гувернанткой. Вы видли эту швейцарскую двушку? Ужасный уродецъ! Мн кажется, что она поступила къ намъ изъ ‘caf-chantant’ въ Веве. М-ръ Чаллонеръ пригласилъ ее. Разумется, Эффи учатъ не слушаться меня и всячески досаждать мн. Охъ, душа моя, вы и не подозрваете, сколько у меня непріятностей.
— А люди думаютъ, что м-ръ Чаллонеръ такой прекрасный человкъ. Я полагаю, что и вы прежде такъ думали?
— Я… всегда думала, что онъ самое противное животное въ мір, и не перемнила своего мннія,— отвчала его жена съ однимъ изъ тхъ внезапныхъ взрывовъ досады и откровенности, которые по временамъ налетали на нее неожиданно и перевертывали вверхъ дномъ вс ея планы и старательно возведенные карточные домики приличія. Посл этого, сообразивъ, что она провралась, она покраснла и рада была, что Пиппо закусилъ удила и отвлекъ вниманіе.
— о очень огорчается вашимъ отношеніемъ къ нему,— внезапно сказала она.— Онъ объявляетъ, что вы его не любите… правда это?
— Нисколько, у него восхитительныя манеры. Я считаю его великолпнымъ ‘laquais de place’.
Лэди Джоанъ расхохоталась съ восторгомъ. Я непремнно передамъ ему это! Бдный о! Я полагаю, что вы удивляетесь, что онъ такъ часто бываетъ у насъ, но, видите-ли, онъ намъ очень полезенъ и мы ему полезны и онъ одинокъ, а потому…
— Я ничему не удивляюсь.
Лэди Джоанъ замолчала. Она размышляла про себя: стоитъ-ли стараться уврить въ существованіи мнимой дружбы женщину, которая жила въ Париж и была знакома съ Вуателемъ.
орисъ вышелъ встрчать ихъ. На немъ былъ черный бархатный костюмъ, въ рук онъ держалъ широкополую шляпу, вокругъ горла повязана была красная ленточка, а сбоку у него стояла собака. Онъ былъ похожъ на портретъ Веласвеза.
— Возьмите мое пальто, о. О! какъ вы безтолковы!— кричала лэди Джоанъ. Вы знаете, что графиня д’Авеннъ говоритъ про васъ? Она говоритъ… не забудьте эту корзинку… она говоритъ, что находитъ васъ превосходнымъ ‘laquais de place!’
орисъ покраснлъ, но низко поклонился.— Я радъ, что графиня д’Авеннъ находитъ во мн хоть это ничтожное достоинство,— отвчалъ онъ, взглядывая на нее съ кроткимъ упрекомъ. Глаза его хорошо повиновались ему и гораздо краснорчиве высказали то, чего не съумлъ бы высказать языкъ другихъ мужчинъ.
— Monsieur le prince!— отвчала Etoile съ улыбкой, подавая ему руку:— когда я увижу, что вы займете боле высокую ступень въ общественной іерархіи, я приму это въ соображеніе. А теперь…— не забудьте этой корзинки!
орисъ сдлалъ нетерпливый жестъ, а лэди Джоанъ засмялась, не особенно довольная тмъ, что Etoile передразнила ея тонъ и приказаніе.
‘Какъ онъ будетъ ненавидть ее!’ утшала себя лэди Джоанъ въ то время, какъ они входили въ домъ. Но въ этомъ лэди Джоанъ ошибалась: орисъ былъ скоре расположенъ ненавидть самого себя. ‘Неужели я кажусь ей такимъ дуракомъ?’ думалъ онъ неотступно, пока водилъ по дому, показывая различныя старыя картины, мраморныя произведенія и этрусскія драгоцнности, отрытыя въ земл.
Они завтракали въ столовой, гд лэди Джоанъ выставила на полкахъ весь свой китайскій фарфоръ, вазы и прочее, на показъ всмъ и для соблазна того многострадальнаго и щедраго класса людей, которые ‘прозжаютъ черезъ Римъ’. орисъ сидлъ на одномъ конц стола, а жена м-ра Чаллонера на другомъ и отдавала приказанія и все время трещала про свои вина, своихъ крестьянъ, своихъ птицъ и свои фрукты. На одной изъ стнъ вислъ портретъ покойной матери ориса. Etoile удивилась, что онъ тутъ его оставилъ.
— Дйствительно ли вамъ принадлежитъ Фіорделиза?— внезапно спросила она, когда лэди Джоанъ оставила ихъ на минуту однихъ и голосъ ея доносился издали, причемъ слышно было, что она распекаетъ птичницу за то, что та слишкомъ дешево продала живность на рынк.
— Фіорделиза?— повторилъ онъ съ изумленіемъ. Да, разумется! мой родъ владетъ ею вотъ уже тысячу двсти лтъ!
— М-ръ Чаллонеръ, вроятно, арендовалъ ваше помстье?
— О, нтъ! я бы ни за что не согласился на это!
— Вы, значитъ, уступили его имъ?
— Лэди Джоанъ длаетъ мн честь жить въ немъ… да!
— А вашей прислуг нравится, что ее распекаютъ?
— О, это пустяки! она не обращаетъ на это вниманіе.
— Но по какому праву она распекаетъ слугъ? потому что распекаетъ васъ самихъ,— такъ, что ли?
— Потому что она распекаетъ всхъ и каждаго, у нкоторыхъ женщинъ есть эта привычка,— отвчалъ орисъ, пожимая плечами.
Etoile улыбнулась. Улыбка эта задла его. Она показалась ему презрительной, хотя была только веселой. Сердитый голосъ лэди Джоанъ продолжалъ доноситься до нихъ, онъ покрывалъ крики птицъ и объясненія птичницы. Черезъ минуту появилась сама лэди Джоанъ, держа въ одной рук кучу перьевъ, а въ другой хлыстъ.
— Зачмъ вы спускаете съ цпи эту проклятую собаку?— сказала она орису:— она задушила двухъ лучшихъ моихъ индюшекъ. Я купила ихъ всего лишь на прошлой недл — по сорока франковъ за штуку! Я сказала имъ, что если они ее опять спустятъ, то я ее повшу!
орисъ вспыхнулъ.— Вы не били, надюсь, опять Цезаря?
— Совсмъ напротивъ! Такъ отхлестала его, что чудо. Будетъ помнить индюшекъ, которыхъ задушилъ. Зачмъ вы велли спустить его съ цпи? эта подлая бестія ломаетъ и топчетъ растенія!
— Cara Джоанна! Невозможно держать собаку вчно на привязи!
— Ну, такъ совсмъ не держите ея! Я повшу ее, если она будетъ спущена съ цпи еще разъ, вотъ и все! Я сейчасъ сказала это Пьетро, а онъ заревлъ, какъ баба, и Маріанина тоже хнычетъ… Я думаю, вы слышали ихъ визги, Цезарю, видите, это обидно! Чортъ бы его побралъ! Я его повшу, если онъ будетъ душить моихъ птицъ. Вы такой идіотъ, о, что любите эту собаку!
И ушла, какъ и пришла.
— Извините, если я на минуту оставлю васъ. Я пойду взглянуть на собаку,— поспшно проговорилъ орисъ съ румянцемъ на щекахъ.
— Я тоже пойду взглянуть на нее,— отвчала Etoile.— Но какъ вы позволяете бить собаку? Она не должна этого длать.
о сдлалъ одинъ изъ тхъ жестовъ, которыми итальянцы выражаютъ, что боги сильне людей и наперекоръ судьбы не пойдешь. Они нашли собаку въ ея конур, она робко выползла изъ нея, все еще дрожа отъ боли и отъ страха, и принялась ласкаться къ орису: орисъ погладилъ ее, поцловалъ и старался всячески утшить.
‘Не лучше было бы отстоять ея свободу?’ думала Etoile, видя, какъ любили другъ друга хозяинъ и собака, и тоже приласкала собаку, а орисъ подозвалъ управителя:
— Тнета, выслушайте меня! Наблюдайте строго за тмъ, чтобы Цезарь былъ всегда на цни, когда синьора находится здсь. Само собой разумется, что во всякое другое время вы можете спускать его съ цпи, а если онъ что-нибудь испортитъ или причинитъ какой-нибудь вредъ, то исправляйте все на мой счетъ, не доводя до свднія синьоры. Я буду платить за вс убытки. Но только старайтесь, чтобы синьора не видла Цезаря на свобод, и чтобы она никогда не знала, если онъ сдлаетъ какую-нибудь бду. Понимаете?
— Понимаю, ваше сіятельство. Но какъ же быть лтомъ?
— До того еще далеко,— отвчалъ орисъ нетерпливо и, обратясь въ Etoile, Извинился, что распоряжается въ ея присутствіи и пригласилъ ее идти осмотрть вмст съ нимъ помстье.
— Прикажите спустить Цезаря и онъ пойдетъ съ нами.
— Я не могу этого сдлать. Она будетъ недовольна.
— Разв собака ея собственная?
— Нтъ, моя.
— Но у васъ нтъ, значитъ, своей воли?
Онъ молчалъ.
— Я слышала вс ваши приказанія управителю,— продолжала она.— Извините меня, но не проще ли было бы, вмсто всхъ эти ухищреній, сказать лэди Джоанъ, что вы не позволяете ей бить собаку и желаете, чтобы она была всегда на свобод?
орисъ нетерпливо вздохнулъ.
— О! съ ней ничего этимъ не возьмешь. Вы не понимаете. Она такъ привыкла поступать по-своему… и не могу досаждать ей.
— Бдный Цезарь! А вдь вы, кажется, его любите.
— Цезарь терпитъ ту же долю, что и я.
Онъ проговорилъ эти слова такъ тихо, точно будто бы они нечаянно сорвались у него съ языка.
‘Въ чемъ заключается секретъ Фіорделизы?’ дивилась про себя Etoile, какъ раньше ея дивились об лэди изъ Крегъ-Мойра.
Фіорделиза была залогомъ рабства ориса. Если бы онъ никогда не пускалъ сюда лэди Джоанъ, онъ былъ бы свободнымъ человкомъ. Когда лэди Джоанъ пробыла нсколько мсяцевъ въ Рим, все еще не оправившись отъ жаровъ Востока, ее испугала перспектива провести лто въ Рим. Она объявила, что умретъ отъ маларіи, но что ея лордъ такъ скупъ, что ни за что не найметъ для нея дачи. Посл того она рыдала, съ ней сдлалась истерика и даже цлую недлю у нея была лихорадка. Что могъ сдлать орисъ, какъ не повергнуть къ ея ногамъ ключи отъ Фіорделизы? Она притворно отказывалась сначала, затмъ согласилась перехать туда.
— Это скучное, старое мсто,— говорилъ его хозяинъ, и прислалъ изъ города все, чего требуетъ современный комфортъ, большіе, высокіе покои прибрали, запущенный садъ привели въ порядокъ, онъ отправилъ туда своихъ лошадей и пригласилъ жену м-ра Чаллонера для villeggiatura. Въ переносномъ смысл — онъ надлъ колодки на свои руки.
‘Какой безумецъ!’ подумалъ м-ръ Чаллонеръ, услышавъ объ этомъ план, во вслухъ весело сказалъ:
— Вы очень добры. Но не.ъ стснитъ ли это васъ? Нтъ? въ самомъ дл думаю, что жена моя не достаточно крпкаго здоровья, чтобы, путешествовать. Это большое несчастіе.
Бываютъ женщины съ такимъ счастливымъ нравомъ, что воображаютъ, что если он наградятъ кого своей любовью, то за нее мало заплатить всми сокровищами міра. Лэди Джоанъ была изъ такихъ женщинъ. Когда онъ уступилъ ей Фіорделизу, онъ вручилъ свою судьбу въ ея руки. Онъ этого не зналъ, но она знала. Выжить жильца, который не хочетъ вызжать, всегда бываетъ затруднительно… Приходится разбирать иногда крышу, прежде чмъ законъ придетъ на помощь хозяину. Но такая женщина, какъ лэди Джоанъ, будетъ сидть даже подъ открытымъ небомъ, наперекоръ небу и земл и всмъ стихіямъ до тхъ моръ, пока крышу снова наведутъ. орисъ, который воображалъ вмст съ Мюссе: ‘que les soleils de juin font l’amour passager’… думалъ, что его ждетъ мимолетный, веселый романъ, кратковременный, какъ жизнь бабочки. Но лэди Джоанъ думала совсмъ иначе. Она завладла замкомъ съ алчностью цыганки и ненасытностью оккупаціонной арміи. Она надла пару высокихъ сапогъ, осмотрла помстье, замтила безпорядки и ршила, что перемнитъ все это. Лто еще не успло пройти, а она уже распоряжалась въ имніи полновластной хозяйкой, до наступленія зимы, она доказала его хозяину, что намрена завладть ими обоими. Когда наступила слдующая весна, она уже не ждала его приглашенія и не находила нужнымъ прибгать въ истерик, она считала ршеннымъ дломъ, что передетъ въ Фіорделизу. И перехала. На этотъ разъ м-ръ Чаллонеръ сопровождалъ ее и привезъ съ собой нсколько пачекъ англійскихъ смянъ и модель кухоннаго котла. Семья поселилась въ Фіорделиз съ смлостью цыганъ и сообразительностью пруссаковъ. Она стала проводить аллеи, рубить деревья, разбила садъ на манеръ усыпанныхъ пескомъ параллелограмовъ Соутъ-Кенсингтона, распоряжалась въ дом, какъ въ своемъ собственномъ, приглашала обдать и завтракать англичанъ и американцевъ, и пристрастилась въ взрощенію поросятъ и цыплятъ.
— Мы такъ много сдлали для этой старой развалины!— говорила лэди Джоанъ, кроя чехлы для мебели, въ то время, какъ ея супругъ покупалъ ‘Птицеводство’ Тегетмейера. ‘L’audace, l’audace, toujours de l’audace! было ея девизомъ,— и удивительное дло, какъ онъ пригоденъ въ жизни, почти такъ же, какъ и на войн.
Пять лтъ слишкомъ протекло съ того лта, когда лэди Джоанъ впервые собралась погостить въ Фіорделиз и теперь она искренно считала себя ея законной владтельницей. Тмъ временемъ м-ръ Чаллонеръ неукоснительно освящалъ своимъ присутствіемъ, своими цвточными сменами и кухонными котлами домашнюю жизнь въ Фіорделиз, и въ начал каждаго лта вс постители видали, какъ онъ съ важностью созерцалъ индюшекъ своей жены или поливалъ свои цвты, и среди этихъ невинныхъ занятій, всегда находилъ случай разсянно замтить:
— Да, да, мы много сдлали для этого помстья, моя жена только тогда и счастлива, когда можетъ длать добро, да, мы купили этихъ бершайрскихъ свиней. Вдь нтъ на свт скота лучше англійскаго.
Общество считало м-ра Чалловера весьма любезнымъ и удивительно близорукимъ. Но м-ръ Чаллонеръ не страдалъ ни любезностью, ни близорукостью. Онъ безпрестанно ссорился съ женой по поводу всякихъ пустяковъ, но никогда не ссорился съ ней изъ-за ориса. Какую лучшую месть могъ бы онъ придумать для себя, чмъ зрлище человка, ежедневно и ежечасно понукаемаго, распекаемаго, поднимаемаго на смхъ, лишеннаго всякаго тни собственной воли, обязаннаго отдавать отчетъ въ каждомъ час, проведенномъ вн дома?
М-ръ Чаллонеръ былъ подобенъ дофину, которому дозволялась роскошь держать мальчишку, съ тмъ, чтобы его скли, когда онъ самъ провинится. Мщеніе!..
N’allons pas chercher faire une querelle,
Pour an affront qui n’est que pure bagatelle.
Не было существа на земл, которому бы м-ръ Чаллонеръ былъ такъ много обязанъ, какъ орису. И немудрено, что онъ совершенно искреннимъ тономъ говорилъ:
— орисъ! О! это отличный малый… нашъ первый и лучшій другъ!

XI.

— Эта связь длится уже нсколько лтъ, но я не думаю, чтобы они были пара другъ другу,— говорила лэди Кардифъ, наблюдая въ лорнетъ фигуры ориса и жены м-ра Чаллонера, проходившія по анфилад ея собственныхъ многочисленныхъ покоевъ. Они были у нея съ визитомъ въ ея пріемный день.— Я не думаю, чтобы они были пара другъ другу, онъ воплощенный романъ, а она олицетворяетъ собой биржу. Эросъ, который былъ бы ему по-праву,— нжный, кроткій богъ безмолвія и полумрака, а ея Эросъ — шумный торговый агентъ, съ карманами и руками, набитыми объявленіями. И какъ не прилично, сказать мимоходомъ, выставлять такимъ образомъ на-показъ свои отношенія.
Etoile, успвшая тмъ временемъ подружиться съ злоязычной маркизой и тоже пріхавшая къ ней съ визитомъ, слегка покраснла.
— Вы часто обдаете у нея, лэди Кардифъ?
— Какимъ трагическимъ тономъ вы говорите это! Нтъ, дорогая графиня, я не часто обдаю у нея. Напротивъ того. Я нахожу слишкомъ разорительнымъ покупать всякій разъ посл обда какой-нибудь горшокъ или блюдо, или безобразнаго … ихъ дешевле можно пріобрсти въ лавк. Но она меня забавляетъ. Умная женщина… знаетъ, какъ угодить обществу и никогда не замчаетъ, когда ее щелкаютъ но носу. Какъ это удобно!
— Вроятно, ей не приходится переносить щелчковъ?— замтила Etoile.— Вс, повидимому, такъ любятъ ее.
Изъ чувства уваженія въ отсутствующему старому другу и не желая злословить о женщин, которой дружески пожимала руку, она вступалась за нее, хотя въ душ и не одобряла ея поведенія.
Лэди Кардифъ улыбнулась и опустила лорнетъ.
— О, конечно, люди любятъ ее. Она не знаетъ скуки. А это самое популярное качество. Кром того, она иметъ несокрушимый оплотъ въ своемъ добрйшемъ муж. Съ такимъ мужемъ, какъ м-ръ Чаллонеръ, вы можете считать себя въ безопасности. Вамъ вовсе не надо о немъ думать. Онъ существуетъ — и этого съ васъ достаточно. Онъ всегда будетъ сидть за вашимъ обденнымъ столомъ и красоваться на вашихъ визитныхъ карточкахъ. Этого довольно. Онъ представляетъ за васъ респектабельность, и вамъ не нужно брать на себя трудъ быть самой респектабельной. Респектабельность такая вещь, что форма ея гораздо пріятне, чмъ самая сущность. Къ счастью для насъ, общество довольствуется одной формой.
И съ этими словами лэди Кардифъ, остроумнйшая изъ женщинъ по наслдству, такъ какъ ея бабушка загоняла Фокса и привела въ трепетъ Сидни Смита, встала съ мста, чтобы saжечь папироску.
— А любовь,— спросила Etoile,— при чемъ она въ вашихъ воззрніяхъ?
— Любовь — десертъ, душа моя,— отвчала лэди Кардифъ.— А я говорю про супъ, рыбу и жаркое… и про человка, который доставитъ вамъ все это. Молодыя женщины мало думаютъ о жаркомъ. Он влюбляются въ какого-нибудь красиваго осла, который говоритъ имъ комплименты во вкус французскихъ фельетоновъ, и думаютъ, что вся жизнь пройдетъ въ томъ, что он будутъ глядть на луну и цловаться. А онъ, какъ женится, такъ сейчасъ примется проматывать ихъ приданое, посылаетъ ихъ къ чорту двадцать разъ на дню, а улыбки свои приберегаетъ для гостей, и при этомъ изъ десяти разъ девять бываетъ ревнивъ, какъ турокъ. Луна и поцлуи — прекрасная вещь въ своемъ род, но ихъ слдуетъ отнести на второй планъ. Это уже десертъ. Вы не можете питаться имъ. Эти милыя бездлицы созданы для Паоло и Франчески, а не для мистера и миссисъ Римини. Я очень безнравственна? Дорогая графиня, я только практична. Покладливый супругъ, который никогда ни о чемъ васъ не разспрашиваетъ и не заботится о томъ, съ кмъ вы переписываетесь… ахъ! я бы вамъ дала въ мужья лорда Кардифа,— тогда бы вы узнали, какое это блаженство. Вамъ это непонятно?— Ну, да, разумется, потому что вы поэтъ и не даете, себ труда понимать общество. Вы живете на Олимп, а мы простые смертные.
Маркиза де-Кардифъ любила называть себя старухой. Но у ней сохранились отъ молодости три вещи: прекрасный цвтъ лица, откровенный смхъ и душевная свжесть. Она была свтской женщиной до кончика ногтей и провела бурную и веселую жизнь, она обращала ночь въ день, читала только Фильдинга и Бальзака и не чуждалась безнравственныхъ людей, если только они не были скучны. Она была величественна и все еще хороша собой, и походила на императрицу, когда входила въ гостиную, покрытая брилліантами. Съ другой стороны, она умла хохотать до слезъ, умла длать добро и тщательно скрывать это, уважала людей несуетныхъ, когда ей таковые встрчались, хотя и считала направленіе ихъ умовъ въ нкоторомъ род возвышеннымъ помшательствомъ. И при всей своей проницательности была такъ мягкосердечна, что самый злостный шарлатанъ могъ исторгнуть слезы изъ ея глазъ и деньги — изъ ея кошелька. Она постоянно проводила зиму въ Рим и никогда не жила съ лордомъ Кардифомъ. Онъ и она были рады всякому обществу, кром общества другъ друга. Она была торіемъ старой школы и чистокровнымъ легитимистомъ, врила въ божественное право и никакъ не могла понять, къ чему понадобилась избирательная реформа. Тмъ не мене, ея пророкомъ былъ Вольтеръ, а молитвенникомъ — правила Ларошфуко, и хотя она не видла спасенія вн Готскаго альманаха, но быстрый умъ придавалъ порою ея мыслямъ какую-то демократическую окраску. Аномаліи всегда забавны — и лэди Кардифъ была самой забавной женщиной въ Европ.
— Почему вы не курите?— спросила она у Etoile.— Вы напоминаете мн Талейрана и вистъ. Какую печальную старость вы готовите себ, моя милая графиня? Вы стали что-то очень серьзны. Мн кажется, вы слишкомъ серьзно смотрите на жизнь. На вашъ поэтическій взглядъ она представляется чмъ-то прекраснымъ и грознымъ, въ род трагедіи Эсхила. Вкладывать душу въ жизнь — великая ошибка: это значитъ давать своимъ врагамъ залогъ, который вамъ придется выкупать цной своей погибели. Но безполезно толковать объ этомъ. Для васъ была и будетъ трагедіей, а для насъ, простыхъ смертныхъ, она была и будетъ трактатомъ о вист. Вотъ и все!
— Трактатомъ о вист! Нтъ, хуже того. Это — тюремный списокъ, куда вносятся имена всхъ тхъ, кою сажаютъ въ заточеніе только за то, что ихъ нельзя подкупить деньгами, интригами, мошеннической хитростью или пороками.
Лэди Кардифъ засмялась и съ нжной лаской помогая своей гость закутаться въ мховое пальто.
— Свтъ — не что иное, какъ Гарпагонъ, а вы и вамъ подобныя, вы — Matre Jacques. ‘Puisque vous l’avez voulu!’ говорите вы, и откровенно величаете его въ глаза: ‘avare, ladre, vilain, fefisemathien’, а Гарпагонъ отвчаетъ вамъ палочными ударами и кричитъ: ‘Apprenez parler!’ Бдный matre Jacques! Когда и читаю о немъ, я всегда думаю, къ какому роду геніальныхъ людей принадлежитъ онъ. Не обижайтесь, душа моя. Онъ былъ настолько уменъ, что понималъ, что его не простятъ за то, что онъ говоритъ правду — и все-таки говорилъ. Истинный типъ генія.
Etoile ухала домой задумчивая, съ смутною тревогой къ душ.
Она поселилась въ старинномъ дворц, главный фасадъ котораго обращенъ былъ на Monteeavallo, а заднія окна выходили на сады Роспильози.
Комнаты были громадныя, со сводами, благородныхъ размровъ, превосходными фресками, работы неизвстнаго художника временъ Караччи. Здсь она поселилась на зиму и чувствовала, что могла бы прожить двадцать лтъ сряду. Она охотно просиживала бы къ одиночеств въ своихъ расписанныхъ фресками покояхъ т часы, которые не проводила среди статуй Ватикана или Капитолія, или подъ деревьями виллы Боргезе и Памфиди. Но не легко отдлаться отъ общества или укрыться отъ гласности человку, составившему себ извстность, гости охотно навщали Etoile, и чтобы они не отнимали у ней всей недли, она по невол должна была назначить у себя пріемный день по воскресеньямъ.
— Я не буду прізжать къ вамъ по воскресеньямъ,— объявилъ орисъ, когда услышалъ объ этомъ. Etoile улыбнулась:— О, да, вы прідете, если вашей повелительниц угодно будетъ приказать вамъ сопутствовать ей.
— Plаit-il?— спросилъ орисъ съ невиннымъ видомъ, затмъ прибавилъ вполголоса:— вы жестоки.
Въ Casa Чаллонеръ принимали по средамъ, посвящая этотъ день торжественнымъ жертвоприношеніямъ Bona-Dea. Въ этотъ день все въ дом было прибрано, какъ въ матеріальномъ, такъ и въ нравственномъ отношеніи, трубки и сигары заперты подъ замомъ, слишкомъ откровенныя статуэтки удалены съ глазъ долой, красивые поклонники изгонялись и маленькая Эффи, очень мило одтая, усердно ласкалась къ своей мамаш, а м-ръ Чаллонеръ былъ такъ радушенъ и разговорчивъ, какъ только умлъ. орисъ обыкновенно изгонялся по средамъ, но лэди Джоанъ имла обыкновеніе поминать его имя черезъ каждыя пять минутъ.
— о похалъ купить мн нсколько камелій, или: о отправился за картинами но моему порученію. А не то она подсовывала его фотографію подъ самый носъ миссисъ Грюнди и говорила: — да, это о… вы встртили его у меня на прошлой недл. Красивъ, говорите вы? Да, пожалуй, но мы не думаемъ объ его наружности. Мы дружески расположены къ нему, бдный о!
И миссисъ Грюнди узжала успокоенная и на слдующую среду привозила свою дочку.
И вс жены банкировъ, консуловъ и негоціантовъ, вс мелкотравчатые дворяне и свободнорожденные республиканцы, которые не бывали по воскресеньямъ на Montecavallo, имли привычку сравнивать восхитительныя среды, проводимыя за чайнымъ столомъ и въ дружесюй бесд, съ нечестивыми воскресными днями.
— Говорятъ, что въ комнатахъ графини Etoile ни зги не видать изъ-за густого табачнаго дыма… и у ней подаютъ всякаго рода ликеры… всякій играетъ и поетъ, что кому вздумается. Князь Шельдъ нлъ прошлый разъ псни, какія поются въ caf-chantans и въ кордегардіяхъ и передразнивалъ Терезу и кошекъ на крышахъ… о, скандалъ! чистйшій скандалъ! говорятъ…
И не будучи приняты по воскресеньямъ, они здили и пили чай по средамъ и разсуждали о томъ, какое счастіе вращаться въ безукоризненномъ обществ.
— Да, я тоже не бываю у нея по воскресеньямъ, или, по крайней мр, бываю очень рдко, говорила лэди Джоанъ, и тнь сожалнія, омрачавшая ея откровенное лицо, досказывала остальное.
— У Etoile по воскресеньямъ бываетъ очень весело,— объявила лэди Кардифъ, которая похала въ воскресенье, и уврилась, что не промахнулась, встртивъ въ дверяхъ княгиню Вру, а нсколько дальше — другую посланницу.
— Я очень люблю ее, я ужасно ее люблю, хотя она совсмъ не уважаетъ, кажется, знатности и титуловъ, она презрительно, просто презрительно обошлась съ княземъ Шельдомъ и была необычайно любезна съ маленькимъ, старенькимъ, смшнымъ грибомъ, лтъ восьмидесяти отъ роду, по крайней мр, только за то, что тотъ собаку сълъ на Бетховен и на Шуман.
орисъ, несмотря на свой отказъ, бывалъ время отъ времени во воскресеньямъ, но прізжалъ одинъ, и рдко. Онъ говорилъ Etoile:— вы сказали, что я рабъ и я не хочу являться въ цпяхъ передъ вашими безпощадными, насмшливыми глазами и… мн вовсе не весело бывать у васъ, когда другіе васъ монополизируютъ.
Лэди Джоанъ онъ говорилъ:— Ахъ! ma ch&egrave,re, вы знаете, что я боюсь знаменитостей. Оставьте меня въ поко. Я слишкомъ часто встрчаюсь съ ней въ вашемъ дом для моего спокойствія. Это была не ложь, но его слушательница понимала ее не въ томъ смысл и была довольна и спокойна.
— Его не притянешь къ ней и на аркан,— говорила она своему сторожевому псу, Маржори Скрапъ.
У сторожевого пса чутье было боле тонкое и онъ уже почуялъ опасность. Разъ или два сторожевой песъ, проходя мимо дворца, занимаемаго Etoile, видлъ, какъ въ него входила стройная фигура князя ориса. Сестры Скрэпъ-Стерсъ разыгрывали неоцненную роль Цербера у дверей Casa Чаллонеръ, и лэди Джоанъ снабжала ихъ за это свжими яицами и овощами съ самой признательной аккуратностью. Церберъ зачастую надодалъ ей до смерти, но былъ ей полезенъ и она ласкала его. Она звала сестеръ своими дорогими двочками, хотя он были старше ея, всегда приглашала ихъ на второстепенные обды, надляла ихъ выкройками для платьевъ, возила въ театры, посылала имъ дичь, медъ и вино, приглашала гостить въ Фіорделизу и позволяя Маржори вдосталь любоваться княземъ орисомъ.
Бдная Маржори въ первыя времена, какъ лэди Джоанъ только-что прибыла съ береговъ Евфрата, обуреваемая желаніемъ убить кого-нибудь, послужила для нея не сторожевымъ псомъ, но лапкой, которой вытаскиваютъ изъ печи жареные каштаны. Прежде чмъ лэди Джоанъ достигла той чудной неустрашимости, съ вершины котррой она теперь приглашала церковь завтракать въ Фіорделиз,— въ т времена, когда она еще была подъ гнетомъ опасеній, внушаемыхъ ей призракомъ британской Bona-Dea, мелькнувшемъ передъ ея глазами, когда она выходила на берегъ въ Бриндизи,— она считала необходимымъ быть осторожной. Въ видахъ предосторожности, она заставила ориса ухаживать за своей дорогой пріятельницей Маржори, и всюду таскала ее съ собой. орисъ смялся, жаллъ самого себя и повиновался. Онъ граціозно разыгрывалъ роль въ этой низкой комедіи, и его жертва предалась самымъ дикимъ надеждамъ, столь же необузданнымъ, какъ он были неосновательны. Когда она убдилась, что надъ ней подшутили, что она послужила лишь ширмой для удобства другого лица, страсть пережила убитую надежду. Она изнывала отъ ярости и горя, но молчала. Порвать съ Casa Чаллонеръ значило бы никогда не видть ориса, она продолжала цловать свою пріятельницу при людяхъ и наедин, носила въ груди свою подавленную страсть и, какъ голодный, питалась взглядомъ, голосомъ, жестами любовника своей пріятельницы. Она усматривала то, что ускользало отъ ея пріятельницы, она предвидла время, когда, по пословиц, черезъ-чуръ натянутая струна лопнетъ, она отмчала вс ошибки своей пріятельницы, она видла все ея тиранство и понимала, что та злоупотребляетъ своей властью, и ждала… хотя сама бы не могла сказать, чего она ждетъ.
Лэди Джоанъ хорошо было извстно ея безуміе и она подсмивалась надъ нимъ про себя, но была очень довольна. Оно было ей полезно, а это соображеніе для лэди Джоанъ было выше всхъ остальныхъ.
Съ теченіемъ времени Маржори Скрэпъ привыкла къ своему положенію, если и не примирилась съ нимъ и признала владычество лэди Джоанъ за неизбжный фатумъ. Но теперь она возненавидла свою новую соперницу той смертельной ненавистью, которая не знаетъ жалости и не иметъ себ равной,— ненавистью неизвстной и недовольной женщины къ женщин знаменитой и обожаемой. Etoile вовсе о ней не думала, смутно сожалла о ней иногда, какъ о покорной рабын общества и прихвостн лэди Джоанъ. Но Маржори Сирэпъ думала о ней съ утра до ночи, слдила за каждымъ ея движеніемъ, ловила, каждое слово, изучала шелестъ ея платья, и ненавидла ее пуще всего за то выраженіе, какое принимали глаза ориса, когда глядли на нее, въ тиши ночной она грезила о ней и, просыпаясь, бормотала:— я достаточно вытерпла… этого я не потерплю! нтъ, нтъ, нтъ!
Если бы Etoile приласкала Скрепъ-Стерсъ, если бы она прізжала къ нимъ пить чай, подарила бы сестрамъ какія-нибудь хорошенькія бездлушки, хвалила бы ихъ акварельные рисунки и купила который-нибудь изъ нихъ — быть можетъ, даже этотъ вихрь злобы и ненависти улегся бы. Но она неспособна была на это.
— Душа моя, вы кажется совсмъ не боитесь черни,— говорила ей лэди Кардифъ,— но вдь чернь-то и воздвигаетъ гильотины, а геніальная женщина для черни та же Марія Антуанетта ‘проклятая гордячка австріячка’ — и чернь не успокоится, пока не отрубить ей голову.

XII.

— Ch&egrave,re comtesse Etoile, извините меня, но вы совсмъ не практичны!— говорила лэди Кардифъ однимъ утромъ, катаясь на Пинчіо.— Не можетъ же быть, чтобы вы желали наживать враговъ, право, вы не можете желать этого, у васъ ихъ и безъ того довольно! Я не хочу быть рзкой, но не могу не высказать вамъ того, что думаю. Къ чему вы наживаете себ враговъ безъ всякой нужды? Объясните мн.
— Что такое я сдлала?— спросила Etoile удивленно и нсколько разсянно.— Она думала о томъ, что ей говорилъ наканун орисъ въ палаццо Фарнезе, гд былъ раутъ.
— Что вы сдлали?— повторила лэди Кардифъ,— Какъ что? да вы сразили на смерть нашу любезную миссисъ Генри Кламсъ! Безсознательно, полагаю, но тмъ хуже! Вы глядли на нее и не поклонились ей, точно не видали ее. Я буду всмъ говорить, что вы не видли ея, если меня спросятъ.
— Я въ самомъ дл не видала ея,— отвчала Etoile, хотя сознаюсь, что охотно не замтила бы ея и намренно, если хотите знать.
— Боже милосердый! Она оскорбила васъ?
— Нисколько, но зачмъ я съ ней буду знаться? Она гораздо необразованне моей горничной, и въ десять разъ пошле.
— Разумется! но что-жъ изъ этого?
— А то, что пошлость еще больше ржетъ глаза, когда является разряженной въ пухъ и прахъ, а тутъ пошлость соединяется еще и съ безнравственностью.
Лэди Кардифъ переложила зонтикъ изъ одной руки въ другую.
— Ужасно вы рзко выражаетесь, конечно, все это кажется очень страшно, когда вы представляете это въ такомъ свт. Но вдь вс съ ней знакомы. Таковы нравы въ наше врешь Почему вы не напишите комедію въ род ‘L’Etrang&egrave,re?’ или ‘La Famille Benolton’ и не выскажете тамъ все это? Мы бы стали рукоплескать вамъ на сцен, но въ жизни все это очень неудобно. Вы не сердитесь за мою откровенность.
— Пожалуйста, будьте всегда откровенны. Продолжали ли бы вы знакомство съ миссисъ Кламсъ, если бы мужъ ея разорился.
— Боже милостивый! разумется, нтъ, да она и не разсчитываетъ на это. Она знаетъ свое мсто. Знаться съ ней, когда бы она разорилась! Вотъ идея! Вы, пожалуй, думаете, что и Фонтебранда сталъ fler le parfait amour, посл того какъ она разорилась.
— Бдная женщина!— произнесла Etoile.
— Напрасно вы ее жалете, душа моя. Вы можете быть уврены, что она отлично знаетъ, чего стоятъ мои визиты и его преданность. Если бы завтра она вылетла въ трубу, то переплыла бы себ спокойно океанъ и открыла бы таверну, какъ ни въ чемъ не бывало.
— Кстати, вы подете на балъ въ Эшеансъ?
— Я не люблю баловъ.
— Прекрасно, если вы не любите танцовать, то не танцуйте, хотя знаете, если женщина не танцуетъ, то про нее непремнно распустятъ, что у нея одна нога короче другой или одна нога изъ пробки или что-нибудь другое, такое же ужасное. Но почему бы вамъ не показываться на балахъ? Только показываться. На балы вдь здятъ какъ въ церковь. Этого требуютъ приличія,— чтобы не казаться чудачкой. Я бы на вашемъ мст похала. Наша милая Джоанъ покажетъ себя во всемъ блеск, о будетъ торчать у ней за стуломъ во время ужина и будетъ служить у ней на посылкахъ: — о, дайте мн майонезу.— о, подайте лэди Кардифъ землянику.— о, передайте мн землянику. Вы бы послушали ее! Я ухмылялась невольно и вс ухмылялись, кром ея превосходнаго деревяннаго супруга. На ней былъ надтъ великолпный уборъ изъ сапфировъ, и я слышала отъ нея пять различныхъ исторій о томъ, какъ она его добыла. Извстно вамъ, откуда она его достала? Я думаю, что объ этомъ лучше всего знаетъ о. Она желала, чтобы мы взяли акціи какого-то общества разведенія кроликовъ въ Кампинь. Умная женщина! Право она очень забавна. Полъ-жизни ея проходить въ томъ, что она трепещетъ, какъ бы люди не подумали, что у ней есть любовникъ, а другую половину она проводитъ въ страх, какъ бы они не подумали, что у ней его нтъ. Я оставила ее на бал, а между тмъ ухала только въ пять часовъ утра. Бдный о казался очень утомленнымъ. Какая хитрая штука — любовь.
Etoile молчала. Она думала о томъ, какъ она встртила его въ тотъ же вечеръ въ палаццо Фарнезе только раньше. Ее сердило — хотя она находила его неблагоразумнымъ — что онъ похалъ посл того на этотъ балъ.
Въ это время коляска прохала мимо боскетовъ виллы Meдій, озаренныхъ розовымъ свтомъ заходящаго солнца, и они увидли подъ деревьями лэди Джоанъ и ориса. Лэди Джоанъ послала имъ поцлуй съ веселой и привтливой улыбкой. орисъ, кланяясь, покраснлъ, а затмъ поблднлъ.
— Умная женщина, лэди Джоанъ,— продолжала лэди Кардифъ.— Знаетъ какъ угождать людямъ, а къ этомъ-то все и дло, поврьте мн. И вотъ почему она достигаетъ своихъ цлей. Цли ея мелкія, согласна: она желаетъ, чтобы къ ней здили въ гости, какъ и къ другимъ, чтобы ее приглашали на чашку чая жены священниковъ и на балъ жены банкировъ и вообще желаетъ играть роль въ обществ дюжинныхъ людей. Вотъ въ чемъ заключается ея честолюбіе. Но поглядите, чмъ она добивается того, что ей нужно? а тмъ, что улыбается женщинамъ, которыхъ ненавидитъ, и длаетъ видъ, что какой-нибудь грошовый капелланъ можетъ переносить ее своими проповдями на небо! О! все это кажется вамъ неизмримо ничтожнымъ,— замтила она съ нетерпніемъ, такъ какъ Etoile непочтительно разсмялась:— Вы умный, поэтическій народъ, создаете себ свой собственный міръ, какой-то утесъ среди волнъ, подобно гробниц Шатобріана. Но, душа моя, мы хотимъ жить въ свое удовольствіе, а люди, живущіе на утес, среди волнъ, и залетающіе къ намъ, подобно орламъ, только мшаютъ намъ. Это врно. Вы заставляете насъ размышлять, а общество терпть не можетъ размышленія. Вы называете вещи ихъ именами, а общество этого не выноситъ. Вы трубите намъ въ уши про наше ничтожество, а мы совсмъ не хотимъ этого слушать, потому что слишкомъ хорошо знаемъ объ этомъ сами. Вы содрогаетесь отъ грха, а мы согласились въ томъ, что грха вовсе не существуетъ, а есть только различіе въ мнніяхъ, которое, лишь бы оно не задвало насъ, до насъ не касается: преступную любовь мы зовемъ ‘liaison’, лганье — сплетнями, долги — временнымъ затрудненіемъ, безнравственность — шалостью и такъ дале, и такъ что мы придумали этотъ хорошенькій словарь приличныхъ псевдонимовъ, намъ никакъ не можетъ быть пріятно, когда намъ бросаютъ въ лицо страшныя, допотопныя слова, приличныя лишь въ книгахъ, которыхъ никто не читаетъ, какъ Мильтона, напримръ, или библіи. Мы не желаемъ мыслить. Мы не желаемъ разсуждать. Мы не хотимъ ни о чемъ заботиться. Давайте намъ хорошіе обды и много денегъ и дайте намъ затмить своихъ сосдей. Вотъ евангеліе девятнадцатаго столтія.
И лэди Кардифъ, наблюдавшая за свтомъ и за своимъ поколніемъ съ тмъ же полу-презрительнымъ, хотя и добродушнымъ смхомъ, съ какимъ она наблюдала за дтьми, обирающими елку или за молодыми двчонками, кружащимися въ котильон, перевела духъ посл своей длинной рчи, и, закуривъ папироску, похала домой, вздыхая по блаженнымъ днямъ Людовика XIV.
— о, отчего за не разговариваете?— спрашивала тмъ временемъ лэди Джоанъ, проходя подъ деревьями мимо кіоска.
— Mais, ma ch&egrave,re, отъ этихъ экипажей столько шума.
— Глупости! видли вы Etoile?
— Видлъ.
— Она прохала съ лэди Кардифъ. Какая противная женщина, эта лэди Кардифъ! Не могу постичь, чмъ она вамъ нравятся, она такъ дерзка, какъ только можно быть. Я совершенно не врю тому, что лордъ Кардифъ бросилъ ее потому, что она вздула его хлыстомъ за то, что онъ повезъ другую женщину въ Ричмондъ…
— a se pent,— проговорилъ орисъ, пожимая плечами: — если только не было чего-нибудь похуже. Многіе говорятъ, что было похуже.
Въ эту минуту къ нимъ присоединился м-ръ Сильверли Бель. Лэди Джоанъ очень любила его, м-ру Сильверли Бель очень льстило ея вниманіе. У него была мягкая, кроткая улыбка, которая никогда не была слаще и кротче, какъ тогда, когда онъ злословилъ, въ этомъ проходила его жизнь. Никто не могъ бы назвать Сильверли Веля злымъ, онъ никогда не отзывался дурно ни о комъ, онъ только ‘сожаллъ’, онъ только ‘желалъ’, онъ только ‘опасался’. Когда кто-нибудь оказывался настолько безнравственнымъ, что Сильверли Бель былъ вынужденъ, какъ спаситель общества, утопить этого человка въ чайник, то онъ всегда вздыхалъ, длая это и имлъ крайне огорченный видъ. Лэди Джоанъ оцнила по достоинству вс его качества: улыбки, вздохи, и все прочее. Онъ сначала былъ очень предубжденъ противъ нея, но она такъ привтливо встрчала его, такъ настойчиво звала къ себ, такъ превозносила его, что онъ сдался и чувствовалъ себя польщеннымъ, водя подъ руку такую красавицу на чайныхъ вечерахъ разныхъ старыхъ двъ и клержименовъ. Въ награду онъ отдалъ всего себя въ ея распоряженіе: улыбку, вздохи и все прочее, и это оказалось неоцненнымъ.— Сильверли Бель увряетъ меня, что тутъ ничего нтъ такого. Онъ долженъ знать, онъ такъ часто у ней бываетъ,— говорила миссисъ Грюнди, время отъ времени, когда ей бросалась въ глаза фигура лэди Джоанъ, за плечомъ которой красовался профиль ориса.
Искусство нравиться гораздо боле, чмъ думаютъ, основано на томъ, чтобы самой восхищаться другими, и лэди Джоанъ обезоруживала предубжденія, своихъ недоброжелателей, выказывая самое неподдльное восхищеніе ихъ особами. Вы можете быть очень дурного мннія о женщин, но не можете, дурно отзываться о ней посл того, какъ она сто разъ повторитъ вамъ, что смерть, какъ любить васъ. Лесть крайне успшное и популярное орудіе, она всесильна.
— Микель-Анжело былъ дуракъ,— говорилъ, напр., м-ръ Прахъ, англійскій скульпторъ, бодавшійся съ римскою знатью и прозванвый артистами вообще Фидіемъ Пратъ, конечно, въ насмшку, но онъ серьзно принялъ это прозвище за комплиментъ. Геніальный дуракъ, но все-таки дуракъ!— утверждалъ Фидій-Пратъ, сдвигая на бокъ свою красную феску.— Всю свою работу длалъ самъ: подумайте только, какая потеря времени. Полжизни проводилъ, обтесывая камень, длалъ работу чисто каменьщика. Ну, а я вотъ нанимаю шестьдесятъ рабочихъ и никогда не притрогиваюсь къ мрамору, никогда не притрогиваюсь! а поглядите, сколько статуй въ годъ я выпускаю.
— А идея, м-ръ Пратъ?— замтила Etoile.— Вы ихъ тоже занимаете или обходитесь безъ нихъ?
— Идеи! Идеи!— повторилъ Фидій, вытаращивъ глаза, и, насупившись, съ чувствомъ обиды отошелъ къ своимъ мраморнымъ дтищамъ, которыя безсмысленно глазли въ пространство, такъ какъ въ нихъ было меньше души, чмъ въ любой нюренбергской деревянной кукл.
Онъ женился двадцать лтъ тому назадъ на двадцати тысячахъ годового дохода, въ лиц наслдницы одного альдермена, и его произведенія красовались въ судебныхъ палатахъ и общественныхъ залахъ, во дворцахъ и въ паркахъ. На что ему были идеи? Тмъ не мене, онъ почувствовалъ все неприличіе такого намека.
Лэди Джоанъ, которая привезла Etoile въ его мастерскую, усмхнулась про себя, хотя сама въ это время ахала надъ статуей, изображавшей ‘Горе’, объявляя, что готова отрзать ножницами складки ея туники, до того мраморъ былъ похожъ на нитяную ткань.
— Какъ вы могли заговорить съ нимъ объ идеяхъ?— прошептала она Etoile.— Разумется, онъ иметъ свои идеи, талантливые молодые итальянцы продаютъ груды идей за сто франковъ. Все, что принадлежитъ доброму старому Фидію въ его скульптурныхъ произведеніяхъ,— это имя, выставленное на пьедесталахъ.
Лэди Джоанъ засмялась.
— Но Фидій на-вки возненавидитъ васъ. Почему вы не скажете ему, что его купающаяся Венера прекрасна?
И она пошла за насупившимся Фидіемъ и объявила ему, что его ‘Сабрина’ — самое благородное произведеніе нашего вка. ‘Сабрина’ была закутана съ головы до ногъ, Фидій-Пратъ считалъ голое тло варварствомъ, онъ находилъ также, что очень легко длать его,— стоитъ только изучить анатомію.
— Какая умная женщина жена Чаллонера,— замтилъ нсколько часовъ спустя добрый Фидій своей супруг.— На твоемъ мст я бы оставилъ карточку у ея дверей.
Жена его, стоявшая до сихъ поръ на томъ, что Casa Чаллонеръ слишкомъ неприличное мсто, чтобы водиться съ ней, уступила на этотъ разъ убжденіямъ мужа и завезла карточку, а нсколько дней спустя прислала пригласительный билетъ, гласившіе: ‘Миссисъ Прать. Принимаетъ по вторникамъ’. Лэди Джоанъ съ торжествомъ улыбнулась при вид пригласительнаго билета. Музыкальныя собранія у миссисъ Прать по вторникамъ считались одними изъ избраннйшихъ римскаго свта.

——

орисъ встрчалъ Etoile въ двухъ или трехъ знатныхъ домахъ, въ посольствахъ и дворцахъ, гд лэди Джоанъ не бывала, но куда она позволяла ему здить въ надежд, что когда-нибудь проберется туда по его пятамъ. Etoile смотрла сначала на него, какъ на какой-нибудь портретъ или статую, но портретъ этотъ улыбался, а статуя говорила, онъ расхаживалъ возл нея по благороднымъ галлереямъ, гд геній прошлаго глядлъ ни мелочность настоящаго, когда она разговаривала съ другими, то стоялъ возл, молча, и слушалъ ее, тамъ, гд она бывала, онъ слдовалъ за нею, какъ тнь, тамъ, гд его не было, она чувствовала, что ей какъ будто чего-то недоставало. Etoile, съ того времени, какъ она восторгалась Шекспиромъ, Расиномъ и Гете въ лсистой тни своихъ мирныхъ Арденнъ, не знавала иной страсти, кром страсти къ искусству, но свтъ не могъ поврить такой простой вещи. Весьма рдко бываетъ, чтобы свтъ былъ настолько простъ, чтобы поврить истин. ‘Я — истина и у меня очень мало знакомыхъ’,— говоритъ джентльменъ въ комедіи Конгрева:— когда онъ приходить, большинство стремится уйти. Etoile была художницей до мозга костей, художница поглощала въ ней женщину. Мужчины считали ее холодной… потому что она была къ нимъ холодна. Они ухаживали за ней на вс лады, но это ее не трогало. Порою, когда она видла влюбленныхъ, гулявшихъ подъ деревьями, при свт луны или молодую женщину съ ребенкомъ на рукахъ, ей хотлось полюбить. Но любовь не приходила. Она находила, что художникъ для того, чтобы быть великимъ, долженъ много времени проводить наедин съ самимъ собой и съ природой, и весь свой досугъ она посвящала искусству. Когда ей случалось бывать въ гостяхъ, это развлекало ее на полчаса, а затмъ ей становилось скучно. Она больше любила свою библіотеку, свою мастерскую, свое уединеніе или же открытый воздухъ, гд каждый проносившійся втерокъ переносилъ ее въ воображеніи въ лта ея счастливаго дтства.
— Вы добродтельная женщина,— сказалъ ей однажды единъ великій и мудрый человкъ.
— Нтъ, мн все чего-то какъ будто недостаетъ.
Между тмъ свтъ вообще зналъ, что она знаменита, думалъ, что она счастлива, и не врилъ, что она добродтельна. орисъ, какъ и вс другіе, находилъ удивительнымъ, что молодая женщина, принадлежащая къ высшему обществу, проводила свое время въ занятіяхъ и въ размышленіи. Прізжать къ ней рано поутру и заставать ее надъ старыми хрониками и ветхими манускриптами, улавливающей нити спорныхъ событій или вникающей въ мысли забытаго прошлаго, стало для него очень заманчиво. Его привлекало и вмст съ тмъ дразнило то обстоятельство, что чистыя отвлеченности поглощаютъ ее,— то же, что составляетъ удовольствіе для другихъ женщинъ, едва лишь на одну минуту останавливаетъ ея вниманіе. Онъ сознавалъ, что познакомить эту женщину съ земной страстью значить совлечь ее на землю и подрзать крыла, уносящія ее въ небо, и ему хотлось сдлать это — и съ каждымъ днемъ все сильне и сильне. Тмъ временемъ женщина, воображавшая, что хранитъ ключъ отъ его мыслей, не подозрвала обо всемъ этомъ.

——

— Какъ нелпо, что она бываетъ въ такихъ мстахъ!— сказала однажды лэди Джоанъ, сидя за завтракомъ и съ яростью бросила газету, гд имя Etoile стояло въ числ приглашенныхъ на раутъ одной великой княгини.— Почему нелпо?— спросилъ орисъ сквозь зубы, не глядя на нее. Лицо его потемнло и онъ поднялъ газету.— Почему?— передразнила лэди Джоанъ,— почему? Потому что это хуже нежели нелпо, это отвратительно.— Почему?— спросилъ орисъ холодно.
Лэди Джоанъ разразилась хохотомъ.
— Боже мой, орисъ! Гд вы жили? А еще утверждаете, что знаете Парижъ, какъ свои пять пальцевъ!
— Я васъ не понимаю,— продолжалъ тотъ еще холодне.
— О, вы меня не понимаете! скажите! Но разв вы не знаете какую она жизнь вела!
— Вполн невинную? Это рдко бываетъ, но разв это запрещено, разв это худо?
Лэди Джоанъ пожала плечами и снова расхохоталась.
— Невинную! Сами вы невинный! Прочтите-жа вотъ это, если мн не врите.
И она подала ему письмо, которое вынула изъ письменнаго стол. То было письмо отъ человка, потерпвшаго неудачу на томъ поприщ, на которомъ Etoile встртила успхъ, человка, завидовавшаго ей всей душой, что не помшало ему ухаживать за ней, конечно съ такимъ же неуспхомъ. Лэди Джоанъ хорошо его щнала и напивала ему, задавъ, между прочимъ, два-три небрежныхъ вопроса объ Etoile. Въ отвть тотъ прислалъ ей преувеличенный сводъ всхъ клеветъ, распускаемыхъ про Etoile.
— Доказательно, если врно,— безпечно произнесъ орисъ, возвращая ей письмо.— Но къ чему намъ ссориться изъ-за нея, сегодня она здсь, завтра ея нтъ.
Сердце его билось отъ гнва и досады, и мучительное сомнніе, какъ тмъ, промелькнуло въ его мозгу, но онъ привыкъ скрывать свои мысли и ощущенія отъ своей повелительницы. Въ эту минуту вошелъ м-ръ Чалловеръ.
— Мы говоримъ объ Etoile, Робертъ,— сказала его жена:— не правда ли, со стороны стараго дурака Вуателя было очень безразсудно убдить отца прислать ее мн?
М-ръ Чаллонеръ привыкъ понимать жену съ двухъ словъ.
— Безъ сомннія, это было очень безразсудно,— повторилъ онъ самымъ внушительнымъ и деревяннымъ голосомъ.— Надо быть очень осмотрительнымъ въ своихъ знакомствахъ, а на ея счетъ ходятъ такіе странные слухи.
— Да, да! конечно, лучше было бы, если бы мы съ ней вовсе не знакомились, но когда она удетъ отсюда, то знакомство порвется само собой, а если она прідетъ сюда на будущую зяму, то можно и не возобновлять его. Вотъ телеграмма изъ Сициліи, орисъ.
Телеграммы изъ Сициліи сыпались дождемъ въ Casa Чаллонергъ. Въ благодарность за пріятное убжище, какое они нашли въ освобожденной Италіи, м-ръ Чаллонеръ и его жена (или, врне, жена м-ра Чаллонера и онъ) ршились наградить ее трубчатымъ мостомъ. Мостъ долженъ былъ идти черезъ Мессинскіе проливы, черезъ заливъ Фаро и соединить Сицилію съ материкомъ и навки устранить разбойничество и варварство. Но до сихъ поръ еще этотъ мостъ существовалъ только на бумаг, хотя объявленіе о немъ было напечатано и акціи распроданы четыре года тому назадъ, и шотландскій герцогъ стоялъ номинально во глав предпріятія, и великое множество клерковъ и агентовъ суетилось въ Калабріи и въ Cannon Street.— ‘Мой мостъ’, говорила лэди Джоанъ, подобно тому, какъ говорила ‘моя ферма’ о Фіорделиз. Она считала себя очень дловитой женщиной. Вкъ денегъ, концессій, капиталистовъ произвелъ типъ женщины-финансиста. Другія столтія создавали ученую и изящную гетеру, святую и аскетическую отшельницу, героиню знамени Алой-Роаы, la dame de beaut, всю сотканную изъ грацій и свта, философа-prdense, революціонерку и каждый изъ этихъ типовъ сообщилъ особый отпечатокъ своему столтію. Девятнадцатый вкъ, заимствовавъ окраску отъ всхъ этихх типовъ, создалъ новый, въ лиц женщины-спекулянта. Женщина, съ замираніемъ сердца слдящая за hausse и baisse, женщина, къ сердцу которой даетъ доступъ только золотой ключъ, которая создаетъ банки, затваетъ компаніи, держитъ маклера, подобно тому, какъ въ восемнадцатомъ вк держала обезьяну, а, въ двнадцатомъ рыцаря, спеціальное искусство которой заключается въ томъ, чтобы во-время продать и купить, которая посвящена въ тайны желзныхъ дорогъ и каналовъ, открытія новыхъ водъ и проведенія новыхъ улиць, которая набираетъ любовниковъ, соображаясь съ концессіями, которая цлуетъ своихъ пріятельницъ затмъ, чтобы вытянуть изъ нихъ секреты, довренные имъ мужьями — кто можетъ сказать, какой приговоръ изрекутъ надъ ней будущіе вка.

XIII.

На слдующій день погода была ненастная и холодная. Теплые и солнечные дни, стоявшіе во время карнавала, смнились суровыми втрами, дувшими изъ ущелій Абруццъ и Апеннинскихъ горъ и вздымавшихъ бурныя волны на темномъ Тибр.
орисъ пришелъ домой озябшій и унылый. Онъ сидлъ въ своей спальной, подъ зоркимъ взглядомъ висвшаго тамъ портрета, и рылся въ масс бумагъ, стараясь составить себ понятіе о своемъ положеніи и о своихъ обязательствахъ относительно громадныхъ международныхъ работъ, предпринятыхъ въ залив Фаро, въ которыя онъ дозволилъ замшать свое имя. Все, что онъ могъ понять — это что его деньги таютъ, какъ, воскъ. Онъ никогда не былъ богатъ, но, довривъ управленіе своими финансами лэди Джоанъ, становился съ каждымъ днемъ бдне. Денежныя потери были единственнымъ результатомъ всхъ предпріятій, въ которыя она его втягивала. Скучныя цифры рябили у него въ глазахъ, нескончаемыя письма наводили тоску. Онъ зналъ, что значитъ разореніе, и что-то въ род разоренія глядло ему въ лицо со страницъ, испещренныхъ цифрами, и изъ кипы различныхъ дловыхъ писемъ. Голова его болла, и сердце также. Онъ былъ свободенъ, тиранъ его отправился подъ руку съ красавцемъ Дугласомъ Грежъ, прихвативъ для приличія Сильверли Беля въ классическій концертъ, который давала лэди Анни Монмоутширь въ своемъ отел, а потомъ должна была обдать съ деканомъ св. Эдмонда, въ томъ же самомъ великолпномъ отел, съ тмъ строгимъ соблюденіемъ свтскаго декорума, которому ни страсти, ни развлеченія, ни скука никогда не могли заставить лэди Джоанъ измнить, подобно тому какъ страсти, развлеченія или скука не могли заставить дамъ эпохи Борджія пренебречь постомъ или исповдью во грхахъ. Инстинктивно орисъ, выйдя изъ дому, усталый и въ тоскливомъ настроеніи, направился въ тотъ старый дворецъ, на порог котораго его всегда охватывало какое-то поэтическое и юношеское чувство. Было пять часовъ вечера. Etoile не было дома, но она должна вернуться черезъ нсколько минутъ,— сказали ему. Онъ вошелъ, бросился на кушетку и сталъ ее ждать. На столик возл лежала раскрытая книга. Онъ взялъ ее въ руки. То была ‘Nlida’ Даніеля Стерна. Она была открыта на слдующемъ краснорчивомъ мст, дышавшемъ презрительнымъ негодованіемъ мужественной натуры въ мелкому эгоизму трусливыхъ душъ.
‘Marcher environne des hommages que le monde prodigue aaz apparences hypocrites, jouir l’ombre d’on mensonge de lches et furtifs plaisirs, ce sont l les vulgaires sagesses de ces femmes, que la Nature а faites galement impuissantes pour le bien qu’elles reconnaissent et pour le mal qui les sduit, galement incapables de soumission ou de rvolte, aussi dpourvues du courage qui же rsigne porter des chanes que de la hardiesse qui s’efforce les briser’.
‘Вотъ портретъ Джоанъ’, подумалъ орисъ, и съ нетерпніемъ бросалъ книгу, досадуя, что ему напоминаютъ о томъ, что бы ему хотлось забыть. Однако ему было пріятно думать, что Etoile прочитала его мсто — и такъ какъ оно было подчеркнуто карандашомъ, то онъ подумалъ, что, видно, и она вспомнила о лэди Джоанъ, когда подчеркивала его. Онъ думалъ, что въ ней говорила ревность, но ошибался.
— Это вы!— произнесъ голосъ лэди Кардифъ, вошедшей въ эту минуту въ комнату.
Хотя она вообще никогда ничему не удивлялась, но присутствіе его здсь такъ удивило ее, что у ней вырвалось это восклицаніе. ‘Онъ, кажется, здсь совсмъ какъ у себя дома’, подумала она въ то время, какъ орисъ со свойственной ему веселой любезностью поздоровался съ ней.
— Любезный князь, очень рада васъ видть, я зашла на минутку, мн сказали, что она сейчасъ вернется. Какія славныя комнаты,— не правда ли? и сколько цвтовъ! Для головы вредно, но для глазъ — красиво,— говорила лэди Кардифъ, усаживаясь въ кресло и закуривая папиросу.— Желаете курить? Или она вамъ не позволяетъ? Мн она позволяетъ. Отвратительная погода,— не правда ли? Я только-что изъ концерта лэди Анны, они настраивали свои инструменты въ продолженіи цлыхъ двухъ часовъ, но крайней мр, мн показалось, что они настраиваютъ инструменты, но вс говорюсь, что они исполняли ор. 101. Великолпная вещь, говорятъ они. Я ршительно не постигаю ея прелести. Ваши друзья, Чаллонеры, были тамъ,— по крайней мр, лэди Чаллонеръ была тамъ, она-то и сообщила мн, что это ор. 101.
— Лэди Джоанъ любитъ музыку,— замтилъ орисъ, раздражаясь не въ мру при одномъ упоминовеніи объ особ, которую онъ надялся здсь позабыть.
— О! это значить, по-вашему, любить музыку — восхищаться какимъ-то op. 101?
И лэди Кардифъ перешла отъ разговора о музык къ политик, и хотя собесдникъ ея напрягалъ вс свои усилія, чтобы быть любезнымъ, но лэди Кардифъ въ душ забавлялась, видя, что глаза его невольно обращаются въ ту сторону, гд стояли часы во вкус Людовика XV на пьедестал.
Наконецъ, вернулась Etoile съ прогулки и принесла съ собой цлую кучу фіалокъ, собранныхъ ею собственноручно въ лсу. Лэди Кардифъ наблюдала за молчаливымъ рукопожатіемъ, какимъ она обмнялась съ орисомъ, прикидываясь, что очень занята спичкой, которая никакъ не хотла зажигаться. ‘Ага!’ подумала, она, опытная въ этихъ длахъ и понимающая ихъ значеніе. ‘Такъ вотъ какъ! Что-жъ, почему бы и не такъ! Но только ему придется выдержать сильную борьбу, а способенъ ли онъ. къ борьб? Съ такой бой бабой, какъ эта милая женщина, которая любитъ ор. 101, нелегко справиться’. И сказала вслухъ:
— Господи! какъ скучны эти спички, милый князь, нтъ ли у васъ другихъ? Благодарю васъ. Ахъ, фіалки! какая ихъ куча и какъ он мокры! Вы бы могли ихъ купить, сколько угодно, на любомъ перекрестк… Но эти вещи дли меня то же, что и ор. 101. Вы ничего не слыхали про ор. 101?— О! благодарю, душа моя, но мн, право, надо хать. Я хотла только дождаться васъ, чтобы сказать вамъ и пр. и пр.
И она выставила какой-то пустой предлогъ для своего посщенія. Въ сущности, она пріхала, чтобы поболтать въ свое удовольствіе въ сумеркахъ,, но понимала, что, по меньшей мр, одинъ изъ присутствующихъ желалъ, чтобы она ухала, а лэди Кардифъ была слишкомъ доброй и благовоспитанной женщиной, чтобы не сообразить съ-разу, въ чемъ дло, и не принести себя въ жертву. Она распрощалась, отлично разыгравъ, что очень торопится, и орисъ проводилъ ее до кареты. ‘Господи!’ повторяла самой себ лэди Кардифъ, сидя въ экипаж. ‘Все это добромъ не кончится. Какая жалость, что на немъ такая обуза! Онъ такъ хорошъ собою и у него такія прекрасныя манеры, а вдь это такая рдкость въ наши дни! Какая жалость!’
Тмъ временемъ орисъ вернулся въ комнаты, наполненныя запахомъ фіалокъ.
— Я боюсь, но это послднія въ ныншнемъ году,— сказала ему Etoile, когда онъ вернулся.— Тюльпаны уже отошли. Я больше всего люблю фіалки. Я помню, что маленькимъ ребенкомъ я сильно плакала, когда наши слуги бросали ихъ въ сиропъ и кипятили… продавать ихъ на перекресткахъ, кажется мн, почти также безжалостно. Вы понимаете меня, или все это для васъ ор. 101?
— Я понимаю васъ,— отвчалъ онъ со вздохомъ и съ улыбкой.— Могу я остаться у васъ? Я очень усталь. Въ переносномъ смысл, я цлый день простоялъ на перекрестк, покупая и продавая. Я усталъ, жн скучно и тоскливо. Могу я остаться?
— Разумется,— отвчала она, слегка покраснвъ.
Она вязала букеты изъ фіалокъ и вкладывала ихъ въ вазы на камин. Глаза его съ нжностью слдили за всми ея движеніями.
— Почему вы не носите колецъ?— вдругъ спросилъ онъ.
Она разсмялась.
— Изъ тщеславія! Они портятъ руку, скрываютъ ея форму.
— Это мысль скульптора, я думаю, что она справедлива. Ваши руки такъ хороши, что не нуждаются въ украшеніяхъ…
— Или въ комплиментахъ.
— Правда — не комплиментъ. Я никогда не говорю комплиментовъ вамъ, вы это очень хорошо знаете. Скажите… вы читали книгу Даніеля Стерна: ‘Nlida’?
— Да, это не особенно умная книга, даромъ, что написана умной женщиной, но…
— Не одинъ отрывокъ въ ней краснорчивъ. Думали ли вы обо мн, когда отмчали его?
— Да.
Онъ взялъ книгу и снова молча прочиталъ отрывокъ. Затмъ со вздохомъ отложилъ книгу.
— Точно съ нея списано,— сказалъ онъ презрительно.
— Вы не въ прав этого говорить! — поспшно замтила Etoile, ей было пріятно его замчаніе, хотя она и упрекнула его, и вмст съ тмъ досадно на себя за его чувство.— Это, безъ сомннія, похоже на все, это похоже на тысячи женщинъ, похоже на вс слабыя мірскія страсти, прикрывающіяся маской приличія и пошлой мудрости, но не вамъ говорить это про нее!
— Почему?
— Потому что это нечестно.
Онъ громко разсмялся.
— Нечестно! Я такъ честенъ относительно ея, какъ и она относительно меня. Поврите мн, преступная страсть, идущая наперекоръ свту, можетъ быть честна, потому что она должна быть сильна, но въ такой интриг, какъ наша съ ней,— гласной, какъ бракъ, но закутанной лицемрнымъ покровомъ общественной лжи,— не можетъ бытъ честности, потому что мы всхъ обманываемъ: людей, самихъ себя, лжемъ на каждомъ шагу, на каждомъ слов, въ каждой мысли. Это настоящій адъ лжи.
— Замолчите.
— Зачмъ? Дайте мн, наконецъ, разсказать вамъ правду. Ни одна женщина не имла на меня такого вліянія, какъ вы. Я думаю, что вы могли бы сдлать изъ меня все, что вамъ угодно, если бы я всегда былъ возл васъ. Вы похожи на цвты, которые вы любите, вы напоминаете людямъ про бога, котораго они забыли. Цвты не сознаютъ своего вліянія такъ же, какъ и вы не сознаете вашего. Вы не разсердились? Простите меня.
Etoile помолчала съ минуту.
— Разсердилась, нтъ! не то. Но не это не хорошо относительно ея. Кром того, вы такъ не думаете.
— Предоставьте ей самой позаботиться о себ, она это съуметъ сдлать, поврьте. Вы говорите, что я не думаю того, что сказалъ про васъ? Поглядите мн въ лицо.
Она взглянула ему въ лицо тмъ спокойнымъ, откровеннымъ и невиннымъ взглядомъ, какимъ всегда глядла въ лицо мужчинъ. Страсти ихъ никогда ее не волновали и она сдерживала ихъ или уходила отъ нихъ безъ всякаго усилія. Но передъ глубокимъ мечтательнымъ взглядомъ его глазъ, взглядомъ ласкающимъ, горячимъ, таинственнымъ, говорящимъ о страсти, въ которой онъ не смлъ признаться, она опустила глаза, что-то въ его глазахъ удивило, смутило, видло ее.
— Князь орись,— холодно сказала она,— уже половина седьмого. Васъ ждутъ въ Casa Чаллонеръ. Вы забываете о своихъ обязанностяхъ.
орисъ опомнился и отвелъ отъ нея глаза.
— Я не поду туда сегодня, я поду домой и буду обдать одинъ. Но онъ не тронулся съ мста, молчаніе воцарилось между ними, онъ облокотился на старый желтый мраморъ камина, вки прикрыли его краснорчивые глаза. Слуга принесъ лампу. Сердце ея сильно забилось. Она боялась, что была слишкомъ жестка съ нимъ.
— Обдайте у меня,— сказала она нсколько торопливо.— Черезъ полчаса я жду моего стариннаго друга Вумтеля, онъ долженъ пріхать изъ Парижа. Согласны? Ну, тамъ сидите и читайте ‘Nlida’, пока я пойду, переоднусь.
Онъ поцловалъ ея руки, оставшись одинъ, онъ сталъ читать не ‘Nlida’, но бурную исторію своего сердца. Тмъ временемъ онъ надялся, что снгъ на Альпахъ задержитъ барона Вуателя.

XIV.

Снгъ на Альпахъ не задержалъ барона Вуателя, въ девять часовъ и десять минутъ онъ внесъ въ комнаты Etoile свои зеленые очки, свою сдую бороду и свое язвительное остроуміе, и, увидя ориса, казавшагося какъ-бы у себя дома, и въ петличк котораго красовалась одна изъ ея чайныхъ розъ, подумалъ, ухмыляясь себ въ бороду: — A la bonne heure! Этимъ всегда кончается. Желалъ бы я знать, какого сорта этотъ человкъ, что плнилъ нашу равнодушную красавицу!
Они очень весело отобдали и провели нсколько пріятныхъ часовъ у камина, и Вуатель ну за что не угадалъ бы, что орисъ желалъ ему провалиться въ свтъ, до того орисъ былъ милъ, любезенъ, и, когда въ полночь оба простились съ хозяйкой, проводилъ Вуателя въ его гостиницу и, сжимая об его руки, высказалъ, какую честь и какое удовольствіе доставляетъ ему знакомство съ знаменитымъ путешественникомъ.— ‘Обаятельный человкъ,— подумалъ Вуатель.— У него прекрасныя манеры и историческое лицо’.
Тмъ не мене покачалъ головой, всходя на лстницу своей гостиницы.
Вуатель отправлялся въ Бриндизи и могъ пробыть въ Рим всего лишь двое сутокъ. Большая экспедиція, снаряженная тремя государствами, поручена была его руководству, и ему некогда было читать романы. Вуатель былъ ученый изслдователь всякихъ пустынь, но онъ вмст съ тмъ умлъ наблюдать и людей, онъ былъ старъ и рзокъ, хитеръ и ученъ, знакомство съ цивилизованной и варварской жизнью расположило его такъ же цнить простое мужество, какъ оно цнилось въ Спарт, и сдлало его отчасти нечувствительнымъ къ преимуществамъ всякаго рода, на которыя претендуютъ цивилизованные люди. На этомъ пункт онъ былъ своенравенъ и сильно раздражалъ иныхъ слушателей. У него была неприличная память на вс мелочи, его нельзя было обмануть, онъ видлъ насквозь ложь и лицемріе, но всего несносне было то, что онъ врилъ въ честность, когда встрчалъ ее въ дйствительности, и глубоко презиралъ ходячія людскія мннія о порок и добродтели.
Ложась спать въ этотъ вечеръ, Вуатель нашелъ у себя на стол медоточивую записку, гласившую, что такъ какъ газеты возвстили объ его прибытіи, то м-ръ и лэди Джоанъ Чаллонеръ просятъ его не забытъ объ искреннйшихъ и преданнйшихъ изъ его друзей. Вуатель, который былъ человкъ неблагодарный, или слылъ по крайней мр за неблагодарнаго у всхъ, кром разныхъ дикихъ племенъ, которыя его обожали, свернулъ записочку и закурилъ ею свою трубку. Но на другой день, повидавшись съ королемъ, нсколькими министрами, съ полусотней археологовъ и ученыхъ, онъ нашелъ время заглянуть въ Casa Чаллонеръ, гд былъ встрченъ съ самымъ восторженнымъ привтомъ и самыми тоскливыми вздохами о томъ, что онъ можетъ подарить всего лишь полчаса.
Было пять часовъ вечера и, какъ нарочно, среда, пріемный день лэди Чаллонеръ, и она была окружена толпою дамъ, Вуатель внушалъ ужасъ миссисъ Грюнди, потому что имлъ самыя ужасныя идеи о полигаміи и также потому, что про него говорили, что онъ сълъ своего юнгу въ котлетахъ на Караибскихъ островахъ. Но лэди Джоанъ, съ полнымъ пренебреженіемъ на этотъ разъ къ своей Bona-Dea, приняла его съ безусловнымъ обожаніемъ и восторгомъ, настаивала на томъ, чтобы онъ закурилъ трубку и выставила передъ нимъ всевозможные ликеры, какіе только существуютъ на свт. Вдь онъ такой дорогой и давнишній другъ! Разв она можетъ забыть, съ какой добротою онъ относился къ ней въ милые, былые дни, въ дорогомъ Дамаск! Вуатель позволялъ ей ухаживать за собой, попивалъ ликеры, курилъ трубку въ кругу чопорныхъ вдовъ и двъ и говорилъ съ самымъ неподдльнымъ добродушіемъ:
— Мы не забыли Дамаска, неправда ли? Какое вкусное шампанское tr&egrave,s-sec пивали мы у васъ тамъ, Джоанъ, и какъ ловко Горась Веръ сбивалъ головки у бутылокъ. Мы стрляли при этомъ въ кошекъ, бгавшихъ по крышамъ, и въ воронъ также. Вы никогда не давали промаха въ т дни. Что, ваша рука также тверда и теперь? Веселое то было времячко, очень веселое! Бдный Джекъ Сивиль!
Лэди Джоанъ почувствовала, что ее точно обдали ледяной водой, и еще усиленне и жарче стала подчивать его ликромъ.
‘Все та же самая,— думалъ Вуатель, глядя на нее,— все та же самая, только постарла, да и чего ей мняться, и здсь есть кошки, вороны и шампанское, и я полагаю, что у добраго Роберта есть контора, гд онъ можетъ торчатъ по цлымъ днямъ’.
Въ эту минуту вошелъ орисъ.
— о, идите сюда и позвольте мн представить васъ самому дорогому другу, какой только у меня есть… моему второму отцу,— закричала лэди Джоанъ.
‘Мы уже познакомились вчера’, вертлось-было на губахъ Вуателя, но онъ увидлъ, что орисъ церемонно поклонился ему, какъ незнакомый человкъ, Вуатель былъ старъ и сметливъ, онъ могъ въ одно мгновеніе ока схватить сущность дла и угадать многое, онъ сдлалъ видъ, что не узналъ ориса и почувствовалъ, что орисъ ему за это благодаренъ.
— Онъ большой вашъ пріятель?— спросилъ Вуатель у лэди Джоанъ, а parte.— Да, такой же большой пріятель вроятно, какъ Джекъ Сивиль? Бдный Джекъ! Этотъ человкъ красиве, но вдь за то вы и находитесь въ стран живыхъ картинъ. Джекъ только рисовалъ ихъ.
Лэди Джоанъ покраснла и смутилась.
— М-ръ Чаллонеръ арендуетъ имніе ориса,— отвчала она поспшно:— князь очень бденъ, знаете, и м-ръ Чаллонеръ былъ расположенъ къ нему.
— Чаллонеръ былъ также очень расположенъ къ бдному Джеку, да и къ Горасу также,— отвчать Вуатель съ невинной задумчивостью.— Вашъ мужъ всегда былъ очень добръ. Итакъ, вы арендуете имніе? Выгодная ли это операція? Страна-то вдь здшняя красива, да, кажется, прибыли въ ней мало.
— Мы длаемъ это не для прибыли,— отвчала лэди Чаллонеръ почти рзко, потому что терпніе ея подвергалось страшному испытанію.
— Что значитъ жить въ поэтической стран!— замтилъ Вуатель,— но всего удивительне сама фантазія, когда я лъ того юнгу, про котораго, я слышу, разсказываетъ своей сосдк вотъ эта превосходная лэди въ полиняломъ красномъ плать, то онъ мн казался такимъ же вкуснымъ, какъ нжная телятина. Все это сила фантазіи, моимъ гостямъ онъ такъ же показался вкусенъ, какъ телятина и даже еще вкусне. Безъ сомннія, въ улиц Pall-Mall жареный юнга показался бы мн отвратительнымъ. Вс мы игрушки обычая, не такъ ли, сударыня?
Лэди въ полиняломъ красномъ плать была лэди Джоржъ Скрупъ-Сторъ и при этой неожиданной рчи, обращенной къ ней, пришла въ такой ужасъ, что лишилась способности отвчать ему. (Я слышала своими ушами, какъ онъ самъ сознался въ этомъ, говорила всегда впослдствіи лэди Джоанъ, когда при ней заходила рчь о томъ, что Вуатель сълъ корабельнаго юнгу).
— Ахъ! онъ былъ очень миленькій мальчикъ, сударыня, и мы съли его подъ соусомъ изъ мускатнаго орха и каперсовъ,— продолжалъ Вуатель и всталъ и ушелъ, а хозяйка пошла провожать его на лстницу.
орисъ, подъ предлогомъ предложить ему зонтикъ, послдовалъ за нимъ на улицу, гд шелъ небольшой дождь.
— Я сейчасъ сдлалъ видъ, что не узналъ васъ, дорогой баронъ, потому что лэди Джорджъ такъ часто говорила объ удовольствіи, съ какимъ она представитъ меня вамъ, что я не хотлъ лишать ее этой радости,— объяснялъ онъ съ самой любезнйшей улыбкой:— она такъ почитаетъ васъ. Вуатель посмотрлъ ему въ лицо сквозь зеленые очки.
— Понимаю,— сухо отвчалъ онъ, и они разстались съ вжливымъ поклономъ на мостовой передъ Casa Чаллонеръ.
Вуатель чувствовалъ, что опасность неминучая грозитъ Etoile, и если бы только его караванъ не былъ въ сбор и его арабы не вооружены съ ногъ до головы, и конвой не дожидался его въ песчаныхъ степяхъ, то онъ остался бы въ Рим, чтобы видть, какъ разыграется этотъ романъ и взять его нити въ свои руки, если понадобятся. ‘Красивый человкъ и обаятельный, но слабый, боюсь’, думалъ Вуатель.
Посл этого онъ направился въ домъ Etoile. Въ эту минуту впервые въ жизни онъ пожаллъ, что не ея отецъ и не можетъ ей сказать:— Берегись!
За обдомъ онъ осторожно старался вывдать отъ нея истину, такъ какъ ны въ чемъ не былъ увренъ.
— Я видлъ сегодня вашего вчерашняго гостя,— сказалъ онъ ей безпечнымъ тономъ посл обда.
— Да,— красивый человкъ, очень красивый! Я видлъ его у Джоанъ Чаллонерь.
Etoile молчала.
— Онъ ея пріятель, не такъ ли?
— Они большіе друзья, да!
Вуатель проницательно глянулъ на нее и усмхнулся.
— Гмъ! Дружба — такое вдь эластичное слово. У нашей милой Джоанъ столько было такихъ друзой, хотя, кажется, до сихъ поръ ни одинъ не отдавалъ ей въ аренду своего помстья. Какого рода его помстье?
— Оно велико, но, кажется мн, не очень прибыльно.
— Когда имъ управляетъ Джоанъ? Еще бы!
— Зачмъ вы здили къ ней, если ее не любите?
— Душа моя, она меня любитъ.
— Ну, томъ вы очень неблагодарны.
Вуатель засмялся.
— Она стала удивительно какъ прилична, право. У ней подается чай и кэкъ. Въ Дамаск она насъ угощала шампанскимъ и икрой. Я напомнилъ ей про Дамаскъ. Оглядка на прошлое всегда бываетъ такъ пріятно. Мн показалось, что она не знаетъ, чтобы князь, котораго она взяла въ аренду, много разговаривалъ со мной. Удивляюсь, что она позволяетъ вамъ дарить ему чайная розы. О! тысячу извиненій, я не хочу сказать этимъ ничего особеннаго! Но только мн кажется, что лэди Джоанъ не благоволитъ къ вамъ, а вдь она можетъ быть очень непріятна, когда разсердится. О, пожалуйста, не глядите на меня съ такимъ спокойнымъ пренебреженіемъ, и надюсь, что вы скоро удете изъ Рима,— не правда ли? Она озлоблена, говорите вы?— Да, я думаю, что она озлоблена. Не весело выдти замужъ за м-ра Чаллонера и продавать чайныя чашки и ухаживать за миссисъ Грюнди, не весело для человка, родившагося въ иной дол, и, разумется, должно ожесточать душу. Затмъ я бываю у нея?— Помилуйте, я ей оказываю этимъ величайшую услугу. Я бываю у ней чисто изъ христіанскаго милосердія. ‘Добрый старикъ Вуатель обдалъ со мною’,— хвастается лэди Джоанъ и это придаетъ ей извстный всъ. Кром того, если вы будете бгать отъ всхъ красивыхъ женщинъ, за которыми водятся гршки, то вамъ совсмъ нельзя будетъ здить на званые обды. Именно истому, что я кое-что о ней знаю, она и рада оказать мн вниманіе. А званый обдъ вещь пріятная посл пустыни. Хотя я могу питаться одними овощами, но люблю также и устрицы. Извстно ли мн ея прошлое?— О, разумется, она знаетъ, что мн все извстно,— заключилъ ои съ язвительной усмшкой.— Теперь она, говорятъ, проповдуетъ платоническую любовь и продаетъ картины, и находятся люди, которые врятъ въ то и въ другое. Ну, что-жъ, людская наивность неизмрима.
И онъ вытянулъ ноги съ довольнымъ видомъ, потягивая херзсь.
— Платоническая любовь и картины,— повторилъ онъ съ усмшкой,— славная комбинація, весьма популярная, полагаю, чортъ меня побери! Я видлъ сегодня ориса, какъ вамъ уже говорилъ, онъ представляетъ странную фигуру за ея чайнымъ столомъ. Онъ былъ бы боле у мста на нашей плоской крыш въ Дамаск. Да! онъ никогда не разстанется съ нею. замтьте это. Я прочиталъ его судьбу на его лиц. Джекъ Сивиль тоже тогда бы не разстался съ ней, если бы не умеръ. Съ ней могъ бы справиться только какой-нибудь буянъ и забіяка… такой, который ее бы самое заткнулъ за поясъ. Единственный законъ, который она признаетъ,— это кулачное право. А этотъ человкъ — джентльменъ и притомъ же слабъ. Онъ безвозвратно погибъ. Онъ вдь не прибгнетъ съ ней къ кулаку, ни къ буквальномъ, ни въ переносномъ смысл. Это, кажется, его портретъ, вонъ тамъ?— Да.
Etoile разсердилась на себя, что покраснла.
Вуатель подошелъ въ мольберту и молча постоялъ передъ нимъ, затмъ вернулся въ прежнее мсто.— Лицо, достойное кисти Джіорджоне или Тиціана, настоящее историческое лицо, вамъ бы слдовало нарисовать его въ кольчуг. Господи! если бы онъ зналъ все, что я могъ бы ему поразсказать.
Вуатель снова язвительно усмхнулся.
— Но, приходится держать языкъ за зубами,— осторожно прибавилъ онъ, надясь, что Etoile станетъ его разспрашивать. Но она объ этомъ и не подумала, напротивъ того, она постаралась перемнить разговоръ. Ея честной натур было противно слушать дурные отзывы о женщин, которую общество, хотя и по недоразумнію, считало ея другомъ. Но, прощаясь съ нею, Вуатель замтилъ ей, крпко пожимая ей руку и съ нкоторой тревогой въ своихъ проницательныхъ глазахъ.— Mfiezvous! Помните это, помните это. Я желалъ бы, чтобы Арни не знакомилъ васъ съ нею и желаю, чтобы вы ухали цлы и невредимы изъ Рима. Если вы останетесь здсь, то накупите у ней побольше кружевъ и намекните ей, что вы можете подвинуть французское правительство купить для Лувра картину одного изъ стариннйшихъ мастеровъ. О! душа моя! если вы будете такъ упрямы, что не захотите задобрить змю, пододвинувъ ей чашку съ молокомъ, то она васъ непремнно ужалитъ. Это неизбжно.
Когда онъ разстался съ нею, слезы стояли въ старыхъ, ршительныхъ глазахъ его. Она же, думавшая до сихъ поръ, что участь ея въ ея собственныхъ рукахъ и никогда не врившая въ силу рока или какихъ бы то ни было обстоятельствъ, лежащихъ вн натуры самого человка,— она тоже ощущала какое-то глухое безпокойство, и долго сидла погруженная въ думы у потухавшаго камина….

——

Въ то время какъ Etoile сидла у камина, а поздъ увозилъ Вуателя на югъ, орисъ всходилъ по лстниц своей гостиницы. Было десять часовъ вечера, сегодня былъ балъ, для котораго требовался его конвой. Онъ былъ въ бальномъ костюм и нсколько орденовъ висло у его петлицъ. Его собственное мнніе на этотъ счетъ не уважалось.
— Ордена неумстны въ частныхъ домахъ — постоянно утверждалъ онъ,— ихъ слдуетъ носятъ только при двор или въ посольствахъ. Увряю васъ, ma ch&egrave,re, что вн этого считается дурнымъ тономъ надвать ихъ.
— Надвайте ихъ, когда вы дете со мной,— отрзала лэди Джоанъ.
Она знала лучше, чмъ онъ, ту сферу, въ какой вращалась, женамъ банкировъ и консуловъ, мелкотравчатымъ дворянамъ и свободнымъ американскимъ республиканцамъ и всмъ снобсамъ вообще очень импонировали ордена.
Лэди Джоанъ была одна, когда онъ вошелъ и лежала на диван. М-ръ Чаллонеръ совершалъ свой послобденный сонъ къ своей собственной небольшой каморк.
— Какъ ты поздно, о! — закричала она и, вставъ, обняла руками его шею.
Онъ не противился, хотя ему было совстно. Сердце упрекало его въ вроломств, но не относительно ея чувствовалъ онъ себя вроломнымъ.
— Почему ты не пріхалъ къ обду?— спросила она, лаская его шелковистые волосы.— Робертъ былъ золъ, какъ медвдь. Ты теперь сталъ очень неаккуратенъ. Гд ты пропадаешь?
— Мн приходится часто являться ко двору и я пропасть времени трачу въ этой скучной Месеннской контор,— отвчалъ орасъ и, опустившись на скамейку, положилъ голову на ея колни. Онъ чувствовалъ себя утомленнымъ, не въ дух, досадовалъ на нее и на себя. Онъ сознавалъ сабя трусомъ и предателемъ. Тмъ не мене она была одна, въ комнат царствовалъ полу-свтъ, сила привычки взяла свое. Страсть его давно обратилась въ привычку, а когда страсть и привычка сживутся между собой, то весьма не скоро и съ большимъ недовріемъ замчаетъ, наконецъ, привычка, что подруга ея испарилась и оставила ее къ одиночеств. Часы проходили, она была счастлива, а ему не хотлось думать, что онъ вроломенъ. Затмъ она позвала его съ собой на балъ, гд очень веселилась. Онъ никогда не танцовалъ, она плясала всю ночь напролетъ.

XV.

М-ръ Чаллонерь, какъ подобаетъ добродтельному человку, который не здитъ на костюмированные балы, и благоразумному человку, котораго не безпокоятъ привиднія, проснувшись по-утру, комфортабельно выпилъ въ постел чашку холоднаго чая, затмъ взялъ холодную ванну, прочиталъ утреннія газеты, повидался съ своей маленькой дочкой и ея гувернанткой, и затмъ неторопливымъ шагомъ направился по улицамъ, черезъ Тибръ, къ угрюмому старинному зданію въ центр Трастевере, и вошелъ въ одну изъ многочисленныхъ дверей, выходившихъ на мрачную, широкую каменную лстницу,— дверь, отличавшуюся отъ окружающихъ современнымъ украшеніемъ въ вид мдной дощечки, на которой стояло внушительными буквами: ‘Societ Italiana-Inglese del Ponte Calabrese-Siciliano’, а подъ ними надпись: ‘Bureau della Direzione’. Когда м-ръ Чаллонеръ всходилъ по этой мрачной лстниц и проходилъ въ эту дверь, онъ чувствовалъ себя счастливымъ, еще счастливе, чмъ въ обществ своей маленькой дочки и ея гувернантки. Во-первыхъ, онъ былъ директоромъ,— что ему чрезвычайно нравилось. Слово директоръ звучало такъ торжественно и важно, ему постоянно не везло въ его предпріятіяхъ, но слово ‘директоръ’ всегда ослпляло его на счетъ значенія этого факта, оно какъ-будто выражало собой богатство и общественное уваженіе. Но всего слаще казалась дловая конторка м-ру Чаллонеру, потому что за ней онъ мстилъ орису, той утонченной местью, какой не замчалъ свтъ, дивившійся, что м-ръ Чаллонеръ какъ-будто не испытываетъ ни малйшаго желанія отмстить орису. Онъ разорялъ его.
Мостъ черезъ заливъ Фаро былъ однимъ изъ тхъ дутыхъ предпріятій, судьба которыхъ заране предопредлена и названіе которыхъ звучитъ разореніемъ. Даже если бы его и удалось когда-нибудь построить, то торговля цлаго ряда вковъ не могла бы покрытъ гигантскія издержки. А онъ къ тому же и не могъ быть выстроенъ: море и втры не допускали этого.
— Кто говорилъ, что онъ будетъ выстроенъ?— раздражительно закричала лэди Джоанъ, разсерженная наивностью ориса, котораго удивило и смутило это извстіе.— Кто говорилъ, что онъ будетъ выстроенъ? Мы только предлагали попытаться выстроитъ его. Это совсмъ иное дло.
Когда онъ никакъ не могъ понять, въ чемъ тутъ разница, она назвала его дуракомъ. Предложить было выгодно, а строить убыточно.
Въ это утро, вернувшись изъ конторы, м-ръ Чаллонеръ вошелъ безъ приглашенія въ комнату жены, не замчая или не желая замчать ея сердито нахмуренныхъ бровей.
— Худыя всти изъ проливовъ, орисъ,— сказалъ онъ безъ всякаго предисловія, и началъ вытаскивать изъ кармановъ письма, бумаги и телеграфическія депеши.
Лицо ориса, уже и безъ то блдное и усталое, поблднло еще сильне.
— Очень худыя извстія,— повторилъ м-ръ Чаллонерь съ притворнымъ вздохомъ,— я боюсь, что мы много потеряемъ. Прочитайте эти письма.
‘Мы’ было простой метафорой, это неопредленное, метафорическое мстоименіе ежечасно раздавалось въ Casa Чаллонеръ и въ Фіорделиз, но ровно ничего не значило.
Вс письма были худыя и не могли быть хуже, вс они писали о безпокойныхъ рабочихъ, требующихъ платы, объ остановившейся работ, по недостатку денегъ, о несносныхъ приливахъ, смывавшихъ и уносившихъ начало постройки и — что хуже всего — о томъ, что акціонеры недовольны и жалуются и начинаютъ поговаривать о назначеніи слдственной коммиссіи.
Измнчивое лицо ориса перешло отъ блдности къ гнвному и яркому румянцу.
— Я заплачу имъ,— проговорилъ онъ, сквозь зубы.
— О, небо! какой вы дуракъ!— закричала лэди Джоанъ съ крайней досадой.— Почему вы боле чмъ герцогъ Обенъ должны или обязаны имъ платитъ! Неужели вы воображаете, что каждому, что имя его стоить на объявленіи, онъ возьметъ да и вывернетъ свои карманы для этихъ безпокойныхъ скотовъ? Работа пріостановлена на время за недостаткомъ фондовъ, пусть они обратятся къ тмъ, кто ихъ нанималъ. Мы не наниматели.
— Я расплачусь съ ними,— повторилъ орисъ,— если продать Фіорделизу.
— Продать Фіорделизу!!
Она вскочила на ноги. Тигрица, защищающая своихъ дтенышей, не могла бы быть больше разъярена.— Продать Фіорделизу! Съ ума онъ сошелъ? или она помшалась? или земля выскочила изъ своей орбиты? Продать Фіорделизу?!
М-ръ Чаллонерь поднялъ глаза и увидлъ превращеніе, совершившееся съ его женой: глаза ея сверкали, губы тряслись, голова была откинута назадъ, голосъ звенлъ намъ охотничій рогъ, дыханіе прерывалось.
— Душа моя, ты забываешься!— произнесъ м-ръ Чаллонерь съ достоинствомъ.— Если нашъ другъ желаетъ продать свое помстье, то какое намъ до этого дло?
М-ръ Чаллонерь высказалъ это для очищенія совсти, потому что никто изъ его собесдниковъ его не слушалъ. Онъ собралъ вс письма и ушелъ въ свою каморку. Онъ всегда уходилъ отъ сценъ. Въ его каморку, хотя довольно отдаленную отъ комнаты жены, до него все-таки подавали яростные взрывы ея голоса. М-ръ Чаллонеръ набилъ трубку турецкимъ табакомъ и развернулъ ‘Pall-Mall Gazette’.

XVI.

Etoile была на раут въ палаццо Фарнезе, одномъ изъ многихъ знатныхъ домовъ, не открывающихъ своихъ дверей для лэди Джоанъ. Раутъ давался въ честь бразильскаго императора императрицы, путешествовавшихъ по Европ. Дло было не Пасх, и въ Рим все еще толпились знатные иностранцы, хотя уже и готовились къ отъзду въ сверныя страны.
орисъ пріхалъ поздно, очень поздно: онъ вырвался изъ Casa Чаллонеръ, сославшись на обязанность сопровождать короля, обязанность, существовавшую только въ его воображеніи, и оставилъ лэди Джоанъ сердитую и угрюмую, надъ шифрованными телеграммами и ариметическими выкладками, курящую турецкій табакъ и вьющую чорный кофе. Онъ издали увидлъ Etoile, разговаривавшую съ двумя иностранными посланниками и княгиней Врой. Онъ увидлъ, что ея глаза остановились на немъ, и она перемнилась въ лиц, что дыханіе ея стало чаще и хотя онъ не могъ слышать ея словъ, но былъ увренъ, что они утратили свою ясность и краснорчіе и что стали разсеянными и безсвязными. Онъ улыбнулся, подошелъ къ ней и вмшалея въ разговоръ. Затмъ незамтно отвелъ ее въ сторону, онъ былъ необыкновенно ловокъ на эти вещи и къ тому же палаццо Фарнезе такъ обширенъ, что пять-сотъ человкъ, собранныхъ въ его громадныхъ покояхъ, казались пригоршнею листьевъ, брошенныхъ въ озеро.
— Я хочу попросить васъ кое-о-чемъ, если только вы общаетесь не быть со мной жесткой,— прошепталъ онъ, нжно глядя на желтыя розы, приколотыя къ ея груди.
— Разв я бывала съ вами жестока? Говорите.
— Вы никогда больше не бываете у нея,— сказалъ онъ еще тише.
— Нтъ, и вы знаете почему?
Онъ колебался съ минуту, потомъ сказалъ съ застнчивостью, придававшей ему ласкательную и молящую грацію.
— Лучше было бы, если бы вы изрдка бывали у нея.
— Почему?
— Увы! вы знаете ея характеръ, ея раздражительность и своенравіе, если она сочтетъ себя оскорбленной, то станетъ мстить…
— Вамъ?— спросила Etoile со смутной тревогой.
— Ахъ! не мн, но вамъ!
— Мн!— повторила она тономъ глубокаго равнодушія и презрнія.— Что можетъ сдлать мн эта женщина? какіе пустые страхи! Неужли вамъ не стыдно высказывать ихъ?
— Увы!— промолвилъ орисъ со вздохомъ и умолкъ, онъ думалъ про низкія клеветы, распускаемая его любовницей, но не посмлъ сказать про нихъ.
— Я понимаю, что дружба между вами невозможна,— прошепталъ онъ, но было бы благоразумне придерживаться свтскихъ приличіи, если бы вы бывали у нея изрдка…
— Я не хочу.
Etoile вдругъ повернулась съ нему, глаза ея загорлись гнвомъ и онъ не могъ не восхититься ея прямодушіемъ и откровенностью.
— Когда я въ первый разъ похала къ ней, я не знала, какая она женщина. Теперь я знаю. Я стала вашимъ другомъ, боле чмъ другомъ, я пользуютъ вашимъ довріемъ. Быть можетъ, вы напрасно были откровенны со мною, быть можетъ я дурно сдлала, что допустила васъ быть откровеннымъ,— не спорю, но сдланнаго не передлаешь. Мы не можемъ забыть того, что было говорено. Если она прідетъ ко мн, я вжливо приму ее, изъ уваженія къ ея отцу, но сама я къ ней не поду ни за что на свт! Я не стану притворяться, что уважаю ее, когда въ душ считаю ее презрнной… ни за что на свт! Моя дружба никогда не была пустой, лживой, свтской формальностью.
Она говорила съ энергіей и волненіемъ. Личное соперничество ея съ этой женщиной служило для нея лишнимъ поводомъ дйствовать, относительно ея, вполн прямодушно.
— Вы чудная женщина, но вы не отъ міра сего,— сказалъ онъ, цлуя ея руки съ нжнымъ и восхищеннымъ взглядомъ.
— Я стараюсь быть справедливой,— отвчала Etoile съ утомленіемъ.
орисъ вздохнулъ. Прямодушіе казалось ему прекрасной вещью, потому-что было такъ не похоже на то, что онъ встрчалъ въ женщинахъ, игравшихъ роль въ его жизни, не оно стснило его. Онъ чувствовалъ, хотя и ненавидлъ себя за за чувство, что легче имть дло съ женщинами, умющими лгать и приворяться,— эти свойства онъ до сихъ поръ считалъ присущими всмъ женщинамъ.
— Справедливость очень трудная и очень рдкая вещь,— сказалъ онъ съ колебаніемъ.
— Да, гораздо боле трудная, чмъ простое состраданіе, но человкъ обязанъ быть справедливымъ даже ко врагу, если не хочетъ быть низкимъ.
Она вдругъ остановилась и покраснла, сообразивъ, что она призналась, что считаетъ его любовницу своимъ врагомъ. Онъ улыбнулся, отчасти довольный, отчасти смущенный.
— Вы героиня и вмст съ тмъ дитя, и прежде всего — муза,— нжно проговорилъ онъ.— Но вы не созданы для нашего низкаго и пошлаго свта.
— Кругомъ достаточно женщинъ, которыя для него созданы. Идите къ нимъ. Почему вы къ нимъ не идете?
Она слегка улыбнулась, говоря это.
— Я не хочу.
— Ну, такъ не жалуйтесь на меня.
— Разв я жалуюсь?
Они говорили почти шопотомъ, возл нихъ никого не было, большой покой былъ заполненъ благоуханіемъ розъ, надъ головами у нихъ блестли яркія, но нжныя краски фресокъ. Она опустила свои глаза передъ его взглядомъ.
— Зачмъ вы говорите со мной о ней?— упрекнула она его съ болью и нетерпніемъ въ голос.— Вы поступаете вроломно относительно ея и относительно меня. Вы бы должны помнить это.
— Я никогда не могъ бы быть вроломнымъ относительно васъ,— прошепталъ онъ, такъ близко наклоняясь къ ней, что она почувствовала его дыханіе у себя на лбу, а щека его почти касалась ея щеки. Она очень поблднла, онъ видлъ, какъ сильно билось ея сердце.
— Вы не свободный человкъ я не имете права говорить такъ.
— Я буду свободенъ.
Они оба умолкли, за дверьми послышалось движеніе и шумъ голосовъ. Они были больше не наедин съ розами, свтъ, врагъ страсти, настигалъ ихъ. Великая императрица, для которой давалось это празднество, старая, милая дама въ вязаной шали и ея супругъ довели своего хозяина почти до изступленія, разспрашивая про хронологію и исторію каждаго скульптурнаго украшенія и каждой фрески на стнахъ и на потолкахъ. Они пожелали видть Etoile. Она пошла представляться имъ.
— Ужасная тоска!— прошептала на ухо лэди Кардифъ, но такъ какъ вы, душа моя, сильна въ хронологіи и въ исторіи, то, быть можетъ, не будете чувствовать себя твой несчастной, какъ нашъ бдный хозяинъ. Право, королей и императоровъ не надо было бы ничему учить, они гораздо миле, когда умютъ говорить только: какъ вы поживаете?
орисъ, увидя, что лэди Кардифъ глядитъ на него, принялся изо всхъ силъ любезничать съ одной соотечественницей, герцогиней Чли.
‘Желала бы я знать, онъ ли ловитъ въ свои сти Etoile или самъ старается выбиться изъ стей,— думала лэди Кардифъ, слдя за нимъ взглядомъ.— Это большая разница. По началу будетъ и конецъ. Но мн страшно. Онъ недостаточно энергиченъ, чтобы отдлаться отъ своего тирана. Что касается ея, если она любитъ его, то онъ долженъ быть Петраркой или Мирабо. Наша дюжинная любовь не удовлетворить ее. Свтскія страсти вспыхиваютъ, какъ спички, которыя хотя и бываютъ иногда обмокнуты въ петроль, но нисколько не похоже на солнце или на звзды, какія ей требуются’. Не правда-ли, орисъ?— спросила она вдругъ громко.
— Что прикажете?— сказалъ орисъ, оставляя свою герцогиню.
— Я думала вслухъ, по своей дурной привычк я думала, что изъ милліона мужчинъ ни одинъ не съуметъ любить женщину, какъ Мирабо, и изъ десяти милліоновъ ни одинъ, какъ Петрарка. А женщины, какъ нашъ Рафаэль въ юбк, хотятъ непремнно любви Мирабо или Петрарки, которой нельзя найти. Не найдя солнца и звздъ, какъ вы думаете, удовлетворится такая женщина пламенемъ спички?
Онъ казался раздосадованнымъ.
— Я полагаю, что она сама всего лучше знаетъ, какое пламя можетъ удовлетворить ее,— холодно отвчалъ онъ, и мн казалось, что она и не нуждается въ чьемъ-либо пламени, кром своего собственнаго.
Лэди Кардифъ улыбнулась.
— Я очень рада слышать это отъ васъ, вы часто видаетесь съ нею, и полагаю, хорошо изучили ее съ этой стороны. Конечно, геній подобенъ моллюску-кораблику, который держится на волнахъ, благодаря своей раковин и чувствуетъ себя, какъ дома, въ великомъ океан и не боится бурь. Но шальной камень, брошенный съ проплывающей мимо лодки, можетъ разбить раковину — и что станется тогда съ корабликомъ? Онъ пойдетъ ко дну, какъ самое обыкновенное созданіе. О! нтъ, я мы на что не намекаю! Скажите мн, кто эта женщина въ черномъ и красномъ, съ крупнымъ жемчугомъ на ше, никогда ея не видывала раньше. Румынская княгиня? Ахъ, он вс княгини въ Румынія!
Тутъ лэди Кардифъ оставила его на поко, но онъ не вернулся къ герцогин.
— Пойдетъ ко дну, какъ самое обыкновенное созданіе! Эти слова звучали въ его ушахъ и преслдовали его. Онъ понималъ, какой смыслъ скрывала эта метафора. Онъ зналъ, кого она сравнивала съ корабликомъ, безопасно плывшимъ по бурному житейскому морю. Неужели его рука швырнетъ камень съ проплывающей мимо лодки и заставитъ его пойти ко дну. Спаси Боже!
Гости начал разъзжаться. Онъ вышелъ на улицу. Мимо него медленно прохала карета. Онъ веллъ своему экипажу слдовать за нею. Когда Etoile вышла изъ кареты, онъ встртилъ ее у ея подъзда:
— Неужели вы думали, что я уйду, не простившись съ вами,— сказалъ онъ и повелъ ее по лстниц. Въ большихъ покояхъ лампы догорали, каминъ потухалъ, цвты благоухали. Онъ снялъ съ нея кашемировую шаль и его руки охватили ее вмсто шали.
— Вы меня любите, я васъ люблю,— мягко проговорилъ онъ.— Возьмите меня такимъ, какъ я есть, и сдлайте такимъ, какъ вы желаете. Я вашъ.

XVI.

Лэди Чаллонеръ не даромъ жила въ Дамаск, она научилась тамъ спекулировать. Въ Азіи и въ Африк спекулянты всякаго рода кишатъ какъ москиты. Въ запущенныхъ садахъ колыбели міра англійскіе банкиры, французскіе финансисты, греческіе, итальянскіе и нмецкіе agents d’affaires жирютъ, какъ саранча, и какъ саранча пожираютъ всякую жатву, фантастическіе города арабскихъ сказокъ служатъ вертепами, въ которыхъ царятъ сыны Израиля, и великолпныя и чудныя страны, нкогда восхищавшія Александра Македонскаго и удивлявшія Геродота, бдствуютъ подъ игомъ тирановъ, могущихъ заткнутъ за поясъ Фараоновъ, Митридатовъ и Тамерлановъ съ братіей, тирановъ, скипетромъ которыхъ служить перо, трономъ — грязный конторскій табуретъ, а символомъ — пара ножницъ. Лэди Джоанъ иногда вздыхала по Азіи: ‘on revient toujours ses premi&egrave,re amours’. Въ Азіи рабочіе никогда не осмлились бы требовать уплаты денегъ, тамъ можно было искать защиты у любезныхъ пашей, которые знали бы, какъ поступить съ толпой оборванныхъ землекоповъ. Она вздыхала по Азіи, но такъ какъ у ней не было волшебнаго жезла, чтобы перенесть Мессину по ту сторону Дарданельскаго пролива, то она обратила свои взоры, faute de mieux, къ Лондону. Но только для того, чтобы привести въ исполненіе задуманные планы, ей необходимо было хать самой, и немедленно, въ Лондонъ. А вознамрилась она ни боле, ни мене, какъ заново пустить въ ходъ свое предпріятіе съ мостомъ черезъ заливъ Фаро, окрестивъ его новымъ именемъ: ‘Средиземной компаніи для облегченія сообщеній съ югомъ’. Она знала, или полагала, что знаетъ тотъ сортъ людей, какой требуется для того, чтобы муссировать предпріятіе, она знала, или по крайней мр думала, что знаетъ маріонетокъ, которыми необходимо было замстить герцога Обена. Она сообщила о своемъ план мужу. М-ръ Чаллонеръ задумчиво и торжественно устремилъ взоръ въ пространство.
— Да, это можетъ удасться!— проговорилъ онъ медлительно съ тономъ человка, который никогда себя не скомпрометтируетъ.— Да, это можетъ удасться… я такъ думаю, но ты понимаешь, конечно, что теб надо самой хать въ Лондонъ.
— Конечно, я это понимаю,— угрюмо проговорила она съ геройской ршимостью. Она знала, что надо хать въ Лондонъ и хать безъ него. Она проводила тревожные дни и безсонныя ночи, терзаемая желаніемъ и опасеніемъ: желаніемъ хать и осуществить свои планы и опасеніемъ оставить его безъ себя, вмст съ женщиной, которую она ненавидла. Если она не пойдетъ, то Фіорделизу, чего добраго, продадутъ, а орисъ безъ Фіорделизы не имлъ и десятой цны въ ея глазахъ. Если бы ей пришлось выбирать, между орисомъ и Фіорделизой, она бы выбрала Фіорделизу. Страсть въ ней была сильна, но корыстолюбіе еще сильне. Dame du comptoir въ ней пересиливала Клеопатру….

——

Каждое утро орисъ собирался открыть ей истину и никакъ не могъ собраться съ духомъ. Наконецъ она уложилась и ухала, и онъ отпустилъ ее, не сказавъ ей правды.
— Мн легче будетъ написать ей,— говорилъ онъ самому себ, по обыкновенію нершительныхъ, слабыхъ людей оттягивая непріятное объясненіе до послдней минуты. Она ухала, увренная въ томъ, чего не существовало: она ухала, воображая, что отъздъ ея сокрушаетъ его.
Когда поздъ, увозившій ее, скрылся изъ виду, онъ тяжело перевелъ духъ, какъ человкъ, свалившій съ плечъ тяжесть, которую таскалъ слишкомъ долго. Затмъ отправился къ женщин, которую любилъ.
— Радуйтесь со мной,— закричалъ онъ, бросаясь въ ея ногамъ:— она ухала!
— Ухала?
Онъ громко разсмялся.
— Да! она ухала, я больше не рабъ, потому что любовь — счастіе, а не иго.
Соловьи пли на деревьяхъ и пніе ихъ казалось ему восхитительнымъ.

——

Лэди Джоанъ ухала, но оставила за собой свою сторожевую собаку, прикованную въ Форуму Траяна. Въ своемъ мрачномъ, пыльномъ углу три сестры списывали свои картины и приводились какъ образецъ дочерней любви за то, что наняли своимъ престарлымъ родителямъ помщеніе на берегу моря. орисъ, зная, что за нимъ слдятъ, былъ на-сторож. На вс разспросы онъ отвчалъ уклончиво и неопредленно. Разъ или два онъ ходилъ въ Santa Maria Begli Angeli, смотрть какъ списывала Маржори картину Доменикино и давалъ ей совты съ тмъ тонкимъ пониманіемъ искусства, которое его отличало. Иногда онъ приходилъ въ ихъ мрачную, скучную квартиру. Онъ длалъ это затмъ, чтобы отвести имъ глаза.
— Вы спрашиваете, что длаетъ Etoile? Право, не умю вамъ сказать. Она наняла себ виллу, перехала туда и заперлась ото всхъ. Говорятъ, она принялась за какую-то большую картину,— отвчалъ онъ такъ натурально и равнодушно, что почти убдилъ ихъ. Почти, но не совсмъ, потому что Маржори, душа которой томилась ревностью и подозрніями, нсколько разъ въ наемной коляск здила кататься въ окрестности виллы, занимаемой Etoile, и раза два или три видла знакомую фигуру, слышала стукъ лошадиныхъ копытъ и орисъ прозжалъ мимо нея, не замчая фигуры женщины, нагнувшейся на лугу, какъ будто она рвала траву. И вотъ Маржори, вернувшись домой, написала письмо своей дорогой пріятельниц, находившейся въ Лондон, прибавивъ въ посткриптум, какъ можно безпечне:— ‘о совершенно здоровъ, какъ кажется, мы рдко видимъ его теперь, когда васъ здсь нтъ. Говорятъ, что онъ проводитъ все свое время на вилл Etoile, его привлекаетъ, по всей вроятности, ея археологическая картина! Au revoir, дорогая’.

——

Etoile и не подозрвала, что ей можетъ грозить какая-нибудь опасность со стороны лэди Джоанъ. Онъ былъ свободенъ, думала она, онъ любить ее, онъ свергнулъ недостойное иго. Она знала, что онъ пишетъ въ Англію, но объясняла это запутанностью его длъ.
— Они могутъ разорить меня, я связанъ съ ними денежными обязательствами,— говорилъ онъ.
Разъ она сказала ему:
— Если они могутъ разорить васъ, какъ вы говорите, то примиритесь съ этимъ, разрубите гордіевъ узелъ всхъ этихъ спекуляцій и обязательствъ, хотя вы будете бдны, за то развяжетесь съ ними. Его подмывало послдовать ея совту, его подмывало отказаться отъ Фіорделизы и бросить остатки своего состоянія въ руки этой гарпіи и такимъ образомъ купить себ свободу. Но онъ былъ слишкомъ нершительнаго характера, чтобы сдлать такой безвозвратный скачокъ въ неизвстное. Онъ ждалъ, онъ надялся, онъ медлилъ и разсчитывалъ, что случай выведетъ его изъ затрудненія. Онъ былъ счастливъ ея любовью и, вмст съ тмъ, съ непослдовательностью мужчины, порою какъ будто бы жаллъ, что погнался за ея любовью и не прошелъ мимо,— со временемъ она упрекнетъ меня за это, думалось ему. Etoile бережно обращалась съ нимъ. Онъ такъ долго былъ рабомъ, ей нравилось обращаться съ нимъ какъ съ королемъ. Даже тогда, когда онъ бывалъ капризенъ, несправедливъ и деспотиченъ, какимъ часто бываетъ влюбленный человкъ, она склоняла голову подъ игомъ и была терплива, какъ Гризельда.
‘Онъ такъ много выстрадалъ’, думала она и допускала его вымещать на ней страданія, перенесенныя имъ отъ другой женщины. До сихъ поръ она была горда, теперь она принесла ему въ жертву свою гордость, подобно тому какъ пожертвовала бы для него всми царствами земли, если бы владла ими.
Въ писаніяхъ одного стараго забытаго поэта разсказывается исторія одной женщины, которая была королевой въ т дни, когда міръ былъ еще молодъ, и царствовала надъ многими землями: она полюбила одного плнника, и выпустила его на свободу, и думая, что для его гордости будетъ пріятне, если она перейдетъ въ низшее званіе, отказалась отъ престола, бросила свой скипетръ, смшалась съ простыми двушками и думала:— ‘такъ онъ сильне будетъ любить меня’, но онъ, сдлавшись королемъ, думалъ только о престол и о скипетр и, завладвъ ими, не глядлъ на женщинъ, толпившихся у воротъ, и не узналъ ее, потому что въ ней онъ любилъ только королеву. Такимъ образомъ, свергнувъ съ себя корону, она лишилась родомъ и своего возлюбленнаго и своего королевства. Мудрый человкъ изъ толпы сказалъ ей: ‘теб бы слдовало оставаться на твоемъ золотомъ сдалищ и давать ему чувствовать, что ты вольна въ его жизни и смерти, да хорошенько мучить его, да подольше водить за носъ и казаться неприступной. Вдь мужчины такія же легкомысленныя твари, какъ мошки’.
Но Etoile не читала этой исторіи, а если бы и прочитала, то не усмотрла бы въ ней аллегоріи на свою собственную судьбу.

XVII.

Однажды утромъ Etoile сидла въ своей студіи. Было три часа пополудни и дождь освжилъ воздухъ. Въ поляхъ, за ея садомъ, люди собирали виноградъ, ихъ веселые крики доносились до нея вмст съ смхомъ дтей и скрипомъ телгъ, прозжавшихъ вдоль аллей, усаженныхъ виноградной лозой. Вдругъ дверь студіи внезапно отворилась, орисъ, молча, вошелъ и торопливо прошелъ по мраморному полу и бросился къ ней. Онъ былъ худъ и очень блденъ, онъ опустился передъ ней на колни, и покрылъ ея руки поцлуями.
— Любовь моя, я долженъ разстаться съ тобой!— прошепталъ онъ.— Я долженъ хать въ Парижъ, я буду не долго въ отсутствіи, но… но…
Etoile внезапно оттолкнула его неожиданнымъ движеніемъ, при которомъ вся кровь и жизнь, и душа, бывшія въ ней, бросились ей въ лицо и пламенемъ загорлись на щекахъ.
— Вы дете… къ ней?
— Клянусь честью, нтъ!— закричалъ орисъ и вскочилъ такой же взволнованный и такой же негодующій, какъ она сама.— Какъ! вы оскорбляете меня, думая, что я могу оскорбить васъ и послдовать за этой женщиной. Лтъ, я ду въ Парижъ по длу, гд замшана моя честь,— вотъ и все, я ду, чтобы попытаться спасти что-нибудь для тхъ, кто доврялъ мн въ этой проклятой, безумной сицилійской зат. Что до нея, то она въ Шотландіи! какъ вы могли такъ усумниться во мн?
Она судорожно схватила его руки и поблднла какъ смерть.
— Вы дете не къ ней, не правда-ли?
— Клянусь вамъ памятью моей покойной матери, если вамъ надобны клятвы, нтъ! клянусь небомъ, разстилающимся надъ нашими головами,— нтъ, тысячу разъ нтъ!
Она горько зарыдала и жалобно прижалась къ нему.
— О! моя любовь! моя жизнь! къ чему ты покидаешь меня? Чмъ я прогнвала тебя? Чмъ провинилась? Разв ты несчастливъ?…
Онъ поцловалъ ея закрытые глаза и заключилъ въ свои объятія.
— Мы были слишкомъ счастливы! Боги всегда завидуютъ счастью людей. Неужели ты думаешь, что я разстался бы съ тобой изъ-за пустяковъ. Честь вынуждаетъ меня хать. Я долженъ хать, чтобы спасти тхъ, кто мн врилъ: другого исхода нтъ. Выслушай и постарайся успокоиться. Я скоро вернусь.
Голосъ его задрожалъ и подавленное рыданіе остановилось въ горл, онъ прижималъ ее къ своему сердцу, и она чувствовала, какъ горячія слезы падали изъ его глазъ на ея лицо.

——

Въ ясное октябрьское утро лэди Джоанъ Чаллонеръ сидла въ комнат улицы Риволи, въ костюм глубокаго траура. Она лишилась своего отца, который утонулъ во время бури на мор, разбившей его яхту. Тяжелое, черное платье было все облито крепомъ и другими символами горести, и записная книжка, которую она держала въ рукахъ, тоже была окаймлена чернымъ ободкомъ, но лицо ея сіяло торжествомъ подъ дорожнымъ загаромъ, глаза ея свтились счастіемъ. Она побдила. Трансфертъ компанейскаго дла совершился безповоротно. И передъ ней сидлъ орисъ. Комната была мала и душна и отдлана съ безвкусной роскошью. Золоченые часы стукали съ лихорадочной торопливостью. Солнечные лучи горячо и ослпительно отражались цинковыми крышами, напротивъ окна. орису было душно въ этой комнат, онъ очень похудлъ и сдался очень больнымъ. Онъ былъ кругомъ обманутъ, онъ сталъ жертвой измны и предательства. Такъ говорилъ онъ самъ себ, подобно разбитымъ націямъ, которыя говорятъ то же самое, когда, благодаря своему малодушію и бевурядиц, потерпятъ пораженіе на войн.
— о пріхалъ по случаю трансферта,— говорила она своимъ знакомымъ и роднымъ.
— о пріхалъ, чтобы утшить меня въ моемъ гор,— говорила она своимъ короткимъ пріятелямъ.
Мужъ ея ухалъ на какія-то воды, несмотря на позднюю осень. Новая сицилійская колонія появилась на свтъ божій въ образ акцій и объявленій на толстой бумаг, цвта cr&egrave,me. орисъ прибылъ слишкомъ поздно, чтобы измнить что-либо, онъ увидлъ, что ему ничего не остается, какъ подписать то, что она желала, чтобы онъ подписалъ. Лэди Джоанъ оправляла складки своего крепа съ такимъ сознаніемъ, что она управилась бы съ имперіями, если бы отъ нея это потребовалось.
— Какой у тебя болзненный видъ, о,— ласково сказала она ему въ первую минуту ихъ встрчи.— Все это потому, что ты стосковался по мн. Я больше никогда не разстанусь съ тобой, никогда, никогда!
Онъ содрогнулся, но промолчалъ.
Она врила въ то, что говорила, и намревалась привести это въ исполненіе. На свой грубый, необузданный, неделикатный ладъ она любила его…
Парижъ былъ скученъ, потому что сезонъ еще не начинался, а трауръ не позволялъ ей развлекаться, здить въ театры и посщать концерты на открытомъ воздух, но все-таки то былъ Парижъ и она могла обдать въ caf, и кататься лунными вечерами au Bois, и расхаживать по улицамъ, и заглядывать въ магазины и развлекать себя на различный манеръ… и даже изъ своего траура она умла извлечь пользу. Вотъ онъ теперь на ея глазахъ и подъ ея руками, и она не выпустить его больше до тхъ поръ, пока не вернется благополучно въ Фіорделизу.
Поздне, въ вечеръ его прізда, ревнивыя опасенія проснулись къ ней.
— Я слышала, что вы почти не разставались съ Etoile во время моего отсутствія?— внезапно спросила она, не спуская съ него глазъ.
Но орисъ ожидалъ допроса и лицо его было непроницаемо.
— Разумется, я видлся съ нею нсколько разъ,— отвчалъ онъ.
— Я слышала гораздо больше, слишкомъ много.
— Врьте во что вамъ угодна! Мн это все равно.
— Вы жестоки, Иренео.
— Нтъ, это вы подозрительны и несносны!
— И это вы мн говорите посл всею того, что я сдлала ради васъ, посл того, что я выстрадала для васъ.
— Къ чему же вы говорите глупости.
— Вы не ухаживали за ней?
— Кто сказалъ вамъ, что я за ней ухаживалъ?
— Маржори.
— Она хочетъ насъ поссорить, она завистница.
— Но Etoile влюблена въ васъ!
— Не говорите мн такихъ вещей ни про какую женщину, я этого не люблю.
— Это правда.
— Правда или нтъ,— не повторяйте этого, потому что это мн непріятно. Разв я не пріхалъ къ вамъ?
Она успокоилась. Тщеславіе и самонадянность ослпляли ее настолько, что она не замчала, насколько отвты его уклончивы. Но совсть ориса не была спокойна на счетъ этой уклончивости. Онъ считалъ себя неповиннымъ въ томъ, что обманываетъ своего тирана, но сознавалъ себя виновнымъ передъ той, которую любилъ, виновнымъ въ томъ, что отрицалъ эту любовь. Какой презрительный огонь зажегся бы въ спокойныхъ, задумчивыхъ глазахъ Etoile… если бы она знала объ этомъ.
— Еще немного — и все разъяснится,— говорилъ онъ, подобно тому, какъ въ Фіорделиз говорилъ себ: — легче будетъ написать. И вотъ, онъ жилъ въ Париж и ненавидлъ себя за это и каждый день, просыпаясь, говорилъ себ: — ‘сегодня я все скажу ей и уду вечеромъ въ Римъ’. И каждый разъ день проходилъ, а истина все еще не была открыта…
И другая, худшая бда стряслась надъ нимъ… онъ стыдился вернуться къ Etoile и сказать ей: — ‘я виноватъ, я измнилъ теб!’

XVIII.

На двор стояла поздняя осень, въ Рим начались непрерывные, скучные, томительные дожди, втеръ бушевалъ на улицахъ, и туманъ, и облава окутывали городъ. Пробило шесть на часахъ мрачнаго, стариннаго палаццо, въ которомъ Скрэпъ-Стерсъ обитали близъ Форума Траяна. Сегодня впервые возобновлено было священнодйствіе чаепитія и собранія престарлыхъ двъ и вдовицъ въ этихъ священныхъ покояхъ. Вс матроны и двственницы британскихъ острововъ и свободной американской республики еще не прибыли въ Римъ, во многія уже находились тамъ и многія пріхали въ этотъ темный, скучный вечеръ выпить чаю, который служилъ какъ-бы очищеніемъ и пость добродтельнаго кэку. Священнодйствіе уже кончилось, только двое или трое изъ короткихъ знакомыхъ оставались: то были м-ръ Сильверли Бель и миссисъ Макскрипъ, двственная лэди, написавшая ученый трактатъ ‘О наказаніяхъ и преимуществахъ весталокъ’.
Они стояли у камина и бесдовали.
— Она все еще здсь?— спрашивала миссисъ Макскрипъ.
— Все еще здсь,— отвчалъ Сильверли Бель.
— Наняла великолпную виллу, извстную подъ названіемъ Рокальди?
— Да, она должна проживать кучу денегъ.
— Откуда она ихъ беретъ?
— Да! откуда? не слыхать, чтобы она была капиталисткой. Конечно, заработываетъ деньги,— но какъ? вотъ вопросъ.
— Я надюсь, что мы больше никогда не встртимся съ нею въ обществ,— объявилъ авторъ ‘Преимуществъ и наказаній’, съ дрожью посл всякаго слова.
— Врядъ ли,— отвчалъ м-ръ Сильверли Бель съ новымъ вздохомъ и вынулъ письмо изъ кармана.
— Вотъ небольшой отрывокъ, который я могу прочесть вамъ, не нарушая доврія. Это писано мн нсколько недль тому назадъ, нашимъ отсутствующимъ другомъ: ‘…Мой бдный отецъ говорилъ мн за нсколько дней до того, какъ отправился въ свое роковое плаваніе, что онъ былъ съ ней знакомъ не короче того, какъ бываютъ знакомы люди съ женщинами дурного поведенія, видалъ ее въ мастерскихъ художниковъ и на выставкахъ. Онъ просто выходилъ изъ себя, что кто-нибудь могъ вообразить, что онъ рекомендуетъ ее. Вы можете сообщить объ этомъ всмъ. Мой отецъ былъ самаго низкаго о ней мннія. Я думаю даже, что ея картины писаны не ею самой’. Разв это не печально?— сказалъ чтецъ, окончивъ это сообщеніе.
— Бдная, милая лэди Джоанъ,— замтила миссисъ Макскрипъ.— Это просто низко! Такъ злоупотреблять ея гостепріимствомъ. Но она такъ всегда доврчива.
— Да! она сама такъ прямодушна, что не подозрваетъ о лжи!
— Именно,— вторилъ Сильверли Бель,— ея добротой злоупотребляютъ. Ей бы слдовало разспросить, разузнать хорошенько, прежде нежели принять къ себ въ домъ особу, которую рекомендовалъ такой завдомо безнравственный человкъ, какъ баронъ Вуатель, онъ безспорно великій человкъ — мы вс это знаемъ, но совершенно безсовстный. Человкъ можетъ открыть новый континентъ — и все-таки нарушать вс приличія обыденной жизни.
Вс лэди вздохнули хоромъ, а старуха лэди Джоржъ, прислушивавшаяся глухимъ ухомъ въ разговору, склонясь надъ своимъ вязаньемъ, пробормотала:
— Безнравственный! онъ людодъ!
— Если бы это только!— мягко прибавилъ Сильверли Бель, — можно представить себ, что ужасныя муки голода человка, потерпвшаго кораблекрушеніе, могутъ довести его до такой ужасающей крайности. Но совершенно хладнокровно, среди обстановки повседневной жизни, ввести извстную авантюристку въ домъ благородной и безупречной лэди…
— Какъ вы можете называть авантюристкой великую художницу?— спросилъ лордъ Джорджъ съ юмористическимъ выраженіемъ въ своихъ мутныхъ старческихъ глазахъ.
— Я хочу этимъ сказать,— поспшно заявилъ Сильверли Бель,— что когда никто не знаетъ, откуда явился человкъ, чмъ онъ живетъ…
— Etoile кредитуется у банкира Роттингера. Я бы желалъ тоже у него кредитоваться.— сказалъ лордъ Джоржъ, меланхолически подмигивая глазомъ.— Если ей понравился орисъ, то я считаю, что ему выпала завидная доля, я бы желалъ быть на его мст, къ чему онъ ухалъ? Онъ глупъ, если не понимаетъ своего собственнаго счастья?
— Счастья!— повторилъ Сильверли Бель въ ужас.— Дорогой сэръ, извините меня, вы съ ума сошли. Какая худшая участь могла постигнуть нашего обаятельнаго, но слишкомъ перемнчиваго друга, какъ попасть во власть безсовстной, хотя и геніальной женщины, которая…
— Вы находите, что безсовстная, но не геніальная женщина лучше? Ну, разумется, онъ нашелъ такую,— пробормоталъ сэръ Джоржъ, играя табакеркой.
Но дочери заглушили его слова своими воплями.
— О! папа! какъ вы можете такъ говорить! какъ вы смете такъ говорить! Конечно, вы шутили, но все-таки…
Лордъ Джоржъ спасся отъ грозы въ другую комнату.

——

Былъ вечеръ и Etoile сидла одна. Лампы были зажжены и распространяли мягкій свтъ въ большомъ поко, озаряя блые бюсты и мраморныя статуи, эскизы, сдланные углемъ, и зеленыя группы пальмъ и другихъ растеній, и мягкія очертанія фресокъ. Неконченная картина ‘Сорделло’ стояла на большомъ дубовомъ мольберт, Etoile не прикасалась къ ней со времени отъзда ориса, единственная вещь, оконченная въ ней, было лицо поэта, и это лицо было лицомъ ориса. Она сидла одна и ничего не длала. Впервые въ жизни часы ея были ничмъ не наполнены, они приходили непрошенные — и уходили, ничего не принеся съ собой. Т счастливые дни, когда она не знавала скуки, какъ не знавала праздности, отлетли. ‘О! любовь моя! какъ дорого я заплатила за нее!’ думала она со слезами на глазахъ. Дверь тихо отворилась. Онъ вошелъ блдный, какъ смерть, исхудавшій, измученный, пристыженный. Она увидла его сквозь слезы, туманившія ея глаза, съ крикомъ невыразимой радости бросилась она къ нему. Черезъ нсколько минутъ онъ выпустилъ ее изъ своихъ объятій и опустился передъ ней на колни.
— Вы — добрый геній моей души! Что мн сказать вамъ? Простите ли вы меня?..
Она оперлась на его плечи — въ то время, какъ онъ стоялъ на колняхъ — и пристально поглядла ему въ лицо и почувствовала, что ей какъ-будто вонзили ножъ въ сердце.
— Вы были… съ ней?!
Слова были такъ тихо сказаны, точно съ трудомъ выдавились изъ горла. Онъ спряталъ свое лицо въ ея колняхъ. Она поняла, что онъ былъ ей невренъ.
Наступило долгое молчаніе, нарушаемое только стукомъ падающаго дождя на двор. Руки его все еще обнимали ее, лицо было спрятано въ ея колняхъ.
— Можете ли вы простить меня?— проговорилъ онъ, наконецъ:— клянусь, я не обманывалъ васъ, я не хотлъ хать къ ней. Меня обманули, провели, хитростью заманили къ ней. Я согршилъ передъ вами, но не сердцемъ.
— Вы были съ ней?— повторила она, и если бы у ней въ груди повернули настоящій ножъ, ей бы не было больне.
— Я сознался,— устало проговорилъ онъ,— мужчины слабы и низки, мы не стоимъ вниманія. Я все время ненавидлъ себя, и все-таки… Мой ангелъ, поглядите на меня! ахъ! не глядите такъ, вы меня ругаете!
— Вашъ ангелъ! и вы могли!..
Сердце ея словно разорвалось, она оттолкнула его и залилась горькими слезами. орисъ подхватилъ ее, рыдающую, въ свои объятія и поцловалъ въ закрытые глаза.
‘Она проститъ меня’, подумалъ онъ: ‘если бы она не простила, то не плакала бы. Тщеславныя и жесткія женщины не горюютъ… он мстятъ’.
И грхъ его показался ему легкимъ, потому что его отпустили ему.

XIX.

Лэди Джоанъ вернулась въ Римъ торжествующая и счастливая. Выбравъ ясный день, она отправилась въ Фіорделизу, въ сопровожденіи м-ра Сильверли Беля и еще одного изъ своихъ поклонниковъ. ‘Я спасла это помстье для ориса’, хвасталась она своимъ спутникамъ.
— Прізжалъ ли сюда князь съ кмъ-нибудь въ мое отсутствіе?— спрашивала она крестьянъ, обходя имніе.
Они сообщили ей, что князь рдко прізжалъ и всегда одинъ.
‘Если такъ, то, конечно, между нимъ и Etoile ничего не было такого’, съ довольствомъ подумала она: ‘онъ бы прежде всего привезъ ее сюда, если бы между ними что-нибудь было’. Такія глупыя вещи, какъ деликатность чувства, ей никогда и въ голову не приходили. Она провела пріятный день и съ захожденіемъ солнца похала въ Римъ, чувствуя, что для умной женщины открыты вс радости жизни.
— Что эта авантюристка, все еще здсь?— спросила она у своихъ спутниковъ въ то время, какъ экипажъ катился по освщенной золотистыми лучами заходящаго солнца равнин.
— Какая авантюристка?
— Etoile.
— Да! Она пребываетъ въ своемъ уединеніи на вилл Рокальди.
— Что она, пишетъ что-нибудь?
— Неизвстно, она еще ничего не кончила, говорятъ, она больна.
Лэди Джоанъ улыбнулась.
— Она влюблена въ о, вы знаете?— писала ему въ Парижъ.
— Въ самомъ дл?— спросилъ Сильверли Бель осторожно,— а онъ?…
— Терпть ее не можетъ!— отвчала лэди Джоанъ, о чуждается любви, какъ вамъ извстно, онъ такъ же, какъ и я, дорожитъ одной только дружбой!
Сильверли Бель кашлянулъ, не зная что сказать. Къ счастію, солнце очень красиво закатывалось, и онъ сдлалъ какое-то замчаніе на счетъ этого.
Лэди Джоанъ въхала въ городъ съ улыбкой на лиц, ей было пріятно думать, что Etoile больна и не кончила начатой картины. Она высадила своихъ спутниковъ у ихъ квартиръ и затмъ отправилась къ орису. Его не было дома, но она вошла, какъ обыкновенно это длала, и прошла мимо слуги по лстниц въ его кабинетъ: — мн нужно взять бумаги у вашего господина,— объявила она. Слуга не смлъ мшать ей входить, когда ей вздумается. Она говорила правду: ей нужно было взять какія-то бумаги, относящіяся до новаго акціонернаго общества, вызваннаго въ жизни ея стараніями, эти бумаги, она знала, должны лежать у него на письменномъ стол. Въ кабинет было темно, но она взяла свчу и принялась безцеремонно рыться между письмами, книгами и всякаго рода документами, которыми былъ заваленъ столъ. Вдругъ, среди этой массы дловыхъ бумагъ и оффиціальныхъ писемъ, ей бросился въ глаза почеркъ, отъ котораго вся кровь хлынула ей въ голову, а рука схватила записку, писанную этимъ почеркомъ, какъ кошка хватаетъ добычу. То была записка отъ Etoile, написанная въ этотъ же день и забытая имъ по непривычной разсянности на стол, вмсто того, чтобы быть спрятанной въ тотъ потайной ящикъ, о существованіи котораго постительница его и не подозрвала. Лэди Джоанъ прочитала записку. Она была не длинна, но содержаніе ея открыло ей истину, такъ долго отъ нея скрываемую. Она три раза сряду прочитала записку, кровь отхлынула отъ ея лица, а зубы стиснулись, какъ зубцы стального капкана. Она была обманута, одурачена, осмяна. И наконецъ — знала это. Первымъ движеніемъ ея было движеніе раненой тигрицы: броситься и растерзать. Безумная ярость овладла ею: если бы онъ теперь предсталъ передъ нею, она, кажется, убила бы его. Но благоразуміе вскор охладило ея ярые порывы. Какая польза убить человка? Онъ пострадаетъ десять минутъ, а вы будете страдать всю жизнь. Есть другіе способы отмстить. Первымъ движеніемъ ея было движеніе каждой женщины, узнающей, что она брошена для другой. Вторымъ движеніемъ было боле властное надъ ней соображеніе о личной выгод. Какъ ни были необузданны и дики ея страсти, она никогда не увлекалась ими настолько, чтобы упустить изъ виду личный интересъ, практическій разсчетъ. Убить ориса… даже поссориться съ нимъ — значило лишиться Фіорделизы.
Фіорделиза была на первомъ план, а онъ — на второмъ. Если бы не Фіорделиза, она бы прогнала его съ глазъ долой или сдлала бы что-нибудь еще хуже, но Фіорделиза держала ея ярость на серебряной цпи. Годы сказывались на ней и скоро уже улыбка ея перестанетъ околдовывать мужчинъ. Если она лишитъ себя Фіорделизы, то никогда больше не найдетъ другого такого царства, гд все подвластно ея вол. И она знала это.
— Теб никогда больше не встртить другого такого дурака,— сказалъ ей разъ мужъ, въ припадк откровенности, и она знала, что это правда…
И вотъ она ршилась молчать и притворяться.
Заслышавъ его медленные шаги на лстниц и усталый голосъ въ передней, она встала, отперла дверь и пригласила его войти. Когда онъ вошелъ, она обвила руками его шею.
— У меня лихорадка и ознобъ, о, потрогай мои щеки и руки. Я слишкомъ захлопоталась для тебя въ Фіорделиз. Гд ты провелъ день?
И она поцловала его. И почувствовала, что онъ содрогнулся. И снова поцловала его, она нашла, какъ отмстить ему, такъ отмстить, чтобы не лишиться Фіорделивы. Если бы она не знала истины, она была бы подозрительна, надодлива, ревнива, сердита, придирчива, любопытна, вчно бы разспрашивала и шпіонила, и орисъ рано или поздно, выведенный изъ терпнія, проговорился бы наконецъ и разбилъ свои цпи.
Но кто предупрежденъ, тотъ на-сторож.
Зная истину и ршившись длать видъ, что она не знаетъ ее, она стала оказывать ему такое довріе, пополамъ съ такой преданностью и жалкой любовью, что у него руки опускались и языкъ прилипалъ къ гортани, когда онъ хотлъ сказать ей правду.
— Господи! хоть бы она возненавидла меня, въ безсиліи мечталъ онъ.
Но она не выказывала ему ненависти. Она укротила свой нравъ и обращалась съ нимъ, какъ терпливая Гризельда.
Иногда она играла своей жертвой, какъ кошка съ мышкой. Иногда, лежа на диван, она подзывала его къ себ и, обхвативъ своими руками его руку, говорила:
— Не оставляй меня, милый: я больна и слаба. Но я опять поправлюсь весной… въ нашей милой Фіорделиз.

XX.

Лэди Джоанъ сидла одна въ своей турецкой комнат. Комната была пыльна и вся пропитана табачнымъ дымомъ, цвты, приносимые туда, увядали. Но это ее не смущало. Жизнь удивительно какъ упрощается, когда въ человк нтъ поэтическихъ наклонностей. Она сидла совсмъ одна въ своей турецкой комнат и лицо ея было мрачно, брови нахмурены, зубы втиснуты. Она знала теперь, гд онъ находился въ т часы, которые проводилъ не съ нею, а теперь онъ былъ не съ нею. Она видла, слышала, понимала все, что происходило въ немъ, все, что онъ скрывалъ отъ нея. Она стойко выносила это съ терпливостью, какая является у человка только тогда, когда у него въ виду великая цль. Она имла въ виду отмстить и завладть Фіорделизой.
Въ бурные годы своей обильной приключеніями жизни, она пріобрла много друзей, одинъ въ особенности былъ ей полезенъ. Онъ былъ всего лишь мелкій стряпчій, но очень ловкая и хитрая пройдоха. Онъ былъ очень смышленъ не въ юриспруденціи, которую оставилъ въ поко, но въ спекуляціяхъ… въ тхъ неопредленныхъ, но пышныхъ спекуляціяхъ въ дальнихъ, невиданныхъ мстахъ, въ южныхъ или западныхъ моряхъ, откуда легко вернуться съ исторіями о серебряныхъ рудникахъ и брилліантовыхъ копяхъ и о повелителяхъ дикарей, обитающихъ въ жалкихъ дворцахъ, но надленныхъ великодушными сердцами. Съ этимъ стряпчимъ лэди Джоанъ вела дятельную переписку, ласкала его, баловала, почти любила за то, что онъ былъ ей такъ полезенъ и звала его Теодоромъ, съ той трогательной дружеской фамильярностью, характеризовавшей вс ея отношенія съ самыхъ юныхъ лтъ ея жизни.
Письма, полученныя ею, были отъ Теодора. Онъ находился въ настоящую минуту не въ Тихомъ океан, но въ хорошо знакомой ей контор лондонскаго Сити. Онъ привезъ гигантское предпріятіе съ Коралловыхъ острововъ — предпріятіе, которое существовало пока еще только въ иде, подобно тому, какъ и Левіаанъ въ начал находится лишь въ состояніи эмбріона.
Идея заключалась въ томъ, чтобы провести желзныя дороги по всмъ Коралловымъ островамъ и завести между ними пароходство, то-есть не то, чтобы въ самомъ дл выстроить дороги и завести пароходство, потому что Теодоръ совсмъ объ этомъ не думалъ, а думалъ только о томъ, о чемъ думаютъ вс умные люди, а именно: получить концессію на постройку дорогъ и заведеніе пароходовъ. Денежные интересы Теодора были связаны съ Коралловыми островами, у него были тамъ, или, по крайней мр, онъ говорилъ, что у него тамъ есть, лса пряностей, сахарныя плантаціи, быть можетъ, цлые острова, быть можетъ, даже и нсколько женъ-дикарокъ, по крайней мр онъ называлъ своими друзьями короля У-у-та и короля Фя-фи-фа, и короля Зи-ву-за и разныхъ другихъ черныхъ величествъ. Отъ этихъ королей онъ разсчитывалъ получить все, что ему нужно, и идея эта уже пустила корни во многихъ меркантильныхъ умахъ,— почв, какъ извстно, весьма плодородной.
Объ этомъ-то писалъ теперь Теодоръ и надъ его письмами задумалась лэди Джоанъ. Она ршила, что орисъ отправится за Коралловые острова. Другія женщины сочли бы это столь же труднымъ, какъ снять куполъ св. Петра и перенести его черезъ горы. Но для лэди Джоанъ затрудненій не существовало.
— Онъ удетъ туда,— сказала она самой себ и лицо ея прояснилось.— Она не видла другого средства отнять его у своей соперницы, какъ сослать. Она не стала ломать головы надъ тмъ, какъ она этого добьется. Ей удавались боле трудныя вещи.
Она придвинула чернильницу и стала писать письмо Теодору. ‘Здоровье о сильно пострадало отъ всхъ этихъ хлопотъ и волненій’, заключила она свое письмо. ‘Его терзаетъ желаніе разсчитаться съ старыми акціонерами. Нельзя негодовать на такое благородное, хотя и преувеличенное понятіе о долг. Я думаю, что ваша идея какъ разъ то самое, что ему нужно. Я еще ему о ней не говорила. Когда все дло созретъ, тогда мы станемъ дйствовать, вы скажете мн. Лучше всего вамъ было бы самому пріхать, ваша комната готова. Путешествіе съ вами было бы ему полезно и кто знаетъ? Можетъ быть, мы вс со временемъ пустимся въ путь. Мн давно уже хочется поглядть на эти дальнія страны и синія моря. о долженъ какъ-нибудь заработать деньги, прізжайте, Тео, и поскорй’.
И подписалась ‘Джоанъ’, съ красивымъ росчеркомъ.
Но, написавъ письмо, она продолжала сидть угрюмая и нахмуренная. Хоть и сладка месть, а все же не на столько, чтобы заглушить горечь обмана и обиды.
Она пошла и сама опустила въ почтовый ящикъ письмо, какъ и слдуетъ умной женщин — и затмъ отправилась длать визиты.
— Ступайте туда сами, если хотите, я не поду,— отвтилъ о съ раздражительныхъ пренебреженіемъ, когда заслышалъ объ этомъ план. Онъ зналъ Теодора и считалъ его пошлымъ, хитрыхъ интриганомъ, и терпть его не могъ.
— О, разумется, я пошутила,— поспшила она заявить, будучи слишкомъ умной, чтобы показать сразу вс свои карты.— Подумать только, чтобы я похала! Разв я могу жить гд-либо, кром милой, старой Фіорделизы! Но шутки въ сторону, имешь ли ты понятіе, amor mio, какія суммы ты истратилъ на этихъ заморскихъ рабочихъ? Я свела итоги. Боюсь, что мн придется сообщить теб нчто… весьма непріятное. Хочешь я скажу теб?..
— Посл, посл,— поспшно отвчалъ онъ.
— Хорошо,— сказала лэди Джоанъ съ тмъ изумительнымъ терпніемъ, къ которому она пріучила себя теперь.— Но только не брани меня, если наживешь хлопотъ, вотъ и все. Кстати мн нужна еще артель въ девяносто рабочихъ, чтобы отдлать новые виноградники. Деньги? Ну, разумется, у тебя есть деньги для этихъ заморскихъ бестій, а для полезнаго, домашняго дла нтъ! Кстати, о, какого ты мннія о примненіи нашего способа обработки и ирригаціи въ Тихомъ Океан? Тео говоритъ, что почва тамъ изумительно плодородна, но нуждается въ хорошей обработк, какъ и твоя земля, пока я не взяла ее въ руки.
— Ну, такъ возьми въ свои руки эти дикіе острова,— отрзалъ орисъ нсколько грубо и презрительно.
Она добродушно засмялась.
— Слишкомъ далеко хать, да и въ Фіорделиз пока не могутъ обойтись безъ меня. Я никогда не любила никакого мста такъ, какъ Фіорделизу. Какъ я жду апрля мсяца, чтобы снова поселиться подъ милой, старой крышей. А ты?
орисъ молчалъ.
— Такъ какъ Фіорделиза моя,— началъ онъ съ колебаніемъ…
— То она значитъ и моя,— докончила она, улыбаясь ему.
Вошелъ м-ръ Чаллонеръ съ руками, по обыкновенію, биткомъ набитыми бумагами и газетами.
— Очень хорошая эта идея относительно Тихаго Океана,— сказалъ онъ самымъ торжественнымъ тономъ.— Общаетъ много выгодъ. Теодоръ знаетъ, гд раки зимуютъ… Если бы только найти капиталиста и выпустить акціи? Чудный климатъ, очаровательное путешествіе, интересное, неиспорченное населеніе, почва, которая, говорятъ, можетъ считаться садомъ вселенной…
— Ты еще не пишешь объявленіе, Робертъ,— сухо замтила его жена.— Я спрашивала о, не хочетъ ли онъ прокатиться туда. Морской воздухъ принесъ бы ему пользу, онъ кажется такимъ больнымъ. Дла такъ досаждаютъ ему.
— Я почти самъ готовъ хать туда,— сказалъ м-ръ Чалловерь съ свойственнымъ ему духомъ самопожертвованія.— Я думаю, что тамъ можно найти великолпная разновидности Ninfea, преимущественно Ninfea rubra.
— Вс мы со временемъ създимъ туда,— объявила лэди Джоанъ съ присущей ей счастливой ршимостью:— какъ-нибудь въ промежутк между сборомъ винограда и наступленіемъ весна, чтобы не быть очень долго въ отсутствіи изъ Фіорделизы.
орисъ стоялъ между ними въ знакомой комнат, гд онъ такъ часто бывалъ и которая давила его своими стнами и потолкомъ, но не находилъ въ себ силы закричать, какъ ему хотлось:— отставьте меня въ поко! отвяжитесь отъ меня, пусть я буду разоренъ, но свободенъ. Онъ молчалъ, обвсивъ голову, мняясь въ лиц, пока въ немъ шла борьба между желаніемъ сказать имъ правду и нершительностью. Она взглянула на него своими проницательными глазами — и прочитала, что творилось въ его душ, точно будто бы онъ высказалъ свои мысли. Нсколько времени тому назадъ она пришла бы въ неописанное бшенство, разразилась бы яростными упреками, но опасность, грозившая ей, сдлала ее благоразумной и она сдержала себя.
— Мы вс вмст туда подемъ,— повторила она, съ самой откровенной и веселой улыбкой.— Ты, Робертъ, подешь за своими водяными лиліями, я за коралломъ, о затмъ, чтобы нажить состояніе. А затмъ мы привеземъ съ собой лиліи, кораллы и деньги обратно въ Фіорделизу и заживемъ счастливе, чмъ когда-либо.
М-ръ Чаллонеръ улыбался добродушне, чмъ когда-либо.
— Мы, разумется, подемъ съ тобой, душа моя, за лиліями и за коралломъ,— любезно отвчалъ онъ.— Что касается состоянія, то это какъ будетъ угодно о. Мы не имемъ право убждать, тмъ мене уговаривать его, онъ самъ себ господинъ, мы только его друзья.
Некому было слушать этихъ возвышенныхъ рчей, но м-ръ Чаллонеръ никогда не сбрасывалъ театральной тоги и не разставался съ театральной декламаціей даже въ интимномъ, семейномъ кружк.
Лэди Джоанъ опять отправилась съ визитами.
— Теодоръ,— вы помните Теодора Уайта?— говорила она своимъ знакомымъ. Онъ гостилъ у насъ въ Фіорделиз два года тому назадъ — и зимою тоже. Вы знаете, что онъ пользуется огромнымъ вліяніемъ въ Тихомъ Океан,— да, на всхъ этихъ удивительныхъ тропическихъ островахъ, гд произрастаютъ разныя пряности, про которыя мы такъ много читаемъ, но ничему не вримъ: онъ спасъ тамъ жизнь нсколькимъ королямъ дикарей, и у него тамъ есть обширныя владнія, и ему, въ самомъ дл, пришла въ голову прекрасная идея, а именно: устроить цлую сть парового сообщенія между всми островами, со временемъ изъ нихъ можетъ образоваться морской союзъ. Теодоръ мастеръ на различныя комбинаціи. Не пожелаете ли вы принять участіе въ дл? Если да, то я сообщу вамъ все, что о немъ узнаю. Тео задетъ сюда, прежде чмъ отправится обратно въ Тихій Океанъ. Мн сдается, что это предпріятіе заинтересуетъ о. Если бы только оно помогло ему. Увы! да! онъ ужасно много денегъ ухлопалъ на этихъ иностранныхъ рабочихъ, никто другой этого бы не сдлалъ, но онъ такъ благороденъ и всегда готовъ пожертвовать собой. Бдный о! право, если бы мой мужъ не сдерживалъ его, то онъ разорился бы въ одну недлю. М-ръ Чаллонеръ тоже очень великодушенъ, но онъ практичне о. Хотлось ли бы вамъ поглядть на эти Коралловые острова и на ихъ милое, первобытное, неиспорченное, младенческое населеніе? Мн бы хотлось.

XXI.

орисъ вышелъ изъ ихъ дома посл бесды о коралл и водяныхъ лиліяхъ, и вернулся въ себ домой. Портретъ ея боле не вислъ у него на стн, онъ снялъ его, сославшись на то, что боится какъ бы это не повредило ея репутаціи. Вмсто него, вислъ какой-то темный святой на золотомъ фон, работы какого-то стариннаго мастера.
Но когда онъ взглядывалъ на то мсто на стн, ему все мерещилось, что на него устремлены ея жесткіе глаза, хотя ихъ больше тамъ и не было.
Золотые плоды на апельсинныхъ деревьяхъ виднлись въ открытый балконъ, небо было нжное свтло-голубое, какимъ его любилъ Рафаэль, птицы щебетали. Наступила весна.
Онъ сидлъ, опершись головой на руки. Ему было и стыдно и больно, совсть упрекала его въ трусости, бремя обязательствъ и непоправимыхъ ошибокъ давило его. По временамъ дрожь пробгала по его тлу, онъ чувствовалъ глубокое утомленіе.
Онъ хорошо зналъ, что разоренъ или будетъ разоренъ въ весьма близкомъ будущемъ. Это лишало его послдней воли и ршимости. Передъ нимъ лежала кипа нераспечатанныхъ писемъ, онъ съ отвращеніемъ отвернулся отъ нихъ, эти часы дня онъ привыкъ проводить съ Etoile и, откидывая своей рукой волосы съ ея лба, съ улыбкой глядть въ ея глаза. Уныніе и печаль, одолвшія имъ въ настоящую минуту, почти убили его любовь къ ней.
‘Зачмъ она послушала меня’,— думалъ онъ съ самой нелогичной неблагодарностью, которая бываетъ въ любви. ‘Я не тотъ человкъ, какого ей надо,— и никогда имъ не буду’.
Зачмъ не оставилъ онъ музу въ холодныхъ сферахъ искусства? Зачмъ познакомилъ онъ ее съ человческими радостями и горестями? Совсть упрекала его и ея угрызенія длали его несправедливымъ и капризнымъ.
‘Зачмъ поврила она мн?’ думалъ онъ.
Да! онъ почти желалъ, чтобы онъ никогда не любилъ ее, а она его.
Вдругъ дверь его комнаты отворилась и въ багровыхъ лучахъ заходящаго солнца появилась она. Онъ всталъ, пораженный видомъ ея лица, и яная, что важная причина привела ее къ нему въ домъ. Волосы ея падали на глаза, которые были мрачны и влажны, губы очень блдны. Она торопливо подошла къ нему, руки ея дрожали, дотрогиваясь до его рукъ.
— Я пришла, можетъ быть, я дурно сдлала, я не могла дождаться тебя. Говорятъ, мое имя стало сказкой въ ея дом и ты молча позволяешь клеветать на меня. Правда это? Это не можетъ быть правда. Ты вдь не трусъ?
Слова эти точно ножомъ рзнули его по сердцу. Онъ поблднлъ, какъ смерть.
— Такъ-то та вришь въ меня?— уклончиво проговорилъ онъ, съ досадой отталкивая ея руку.
— Неужели это правда,— пробормотала она.— Мн передавали, что въ ея кружк вошло въ обыкновеніе бранить меня, а ты стоишь и слушаешь, они распинаютъ меня, а ты отрекаешься… отрекаешься…
— Отъ чего?
— Отъ того, что любишь меня.
— Никто не знаетъ про нашу любовь, въ этомъ и заключается ея прелесть! Кто наговорилъ теб этихъ вещей?
— Женщина, желающая мн добра, да и теб тоже. Она давно уже слышала это, но не ршалась сообщить мн, наконецъ, ршилась. Другъ мой, неужели это правда?
— Что правда?— спросилъ орисъ съ нетерпніемъ и смущеніемъ.— Я не понимаю, о чемъ вы говорите. Вы совсмъ на себя не похожи.
— Не похожа! но неужели правда, что вы позволяете ей клеветать на меня.
Онъ сердито отошелъ и сталъ глядть на заходившее за апельсинными деревьями солнце. Совсть терзала его и онъ искалъ убжища въ притворномъ негодованіи и раздраженіи.
— Вы засидлись въ одиночеств и вамъ въ голову приходятъ всякія фантазіи. Почему вы не здите въ свтъ, какъ тогда, когда я впервые съ вами познакомился? Это было бы гораздо благоразумне и вамъ не приходили бы въ голову разныя нелпости.
— Когда васъ нтъ со мной, я лучше люблю быть. одна, вы это знаете. Кром того, я не могла бы вынести, еслибы увидла васъ съ нею.
— Вы ревнуете?
— Я ревную!
Она произнесла это слово съ невыразимымъ презрніемъ. Ей казалось, что оно ставитъ ее на одинъ уровень съ этой низкой интриганткой и злой женщиной. Ревнуетъ, она! когда она нашла его въ рабств и онъ самъ пришелъ въ ней съ жалобами, и научилъ ее презирать своего тирана!
— Не думаю, чтобы я ревновала,— холодно проговорила она.— Это слово неподходящее. Могу ли я ревновать къ той, которая, какъ вы сами давно мн это сказали, вамъ опротивла? Нтъ, это не то.
— Нтъ, это то,— отвчалъ онъ, въ эту минуту забавляясь ея горемъ.— Да, вы ревнуете, моя гордячка. Но напрасно. Я не могу порвать съ нею теперь же… то-есть какъ съ знакомой, я запутанъ въ разныхъ длахъ, какъ вамъ уже говорилъ. Что касается клеветы, то какъ могу я запретить ей говорить то, что ей взбредетъ на. умъ. Собака лаетъ, втеръ носитъ. И охота вамъ слушать равный вздоръ. Какъ! вы, моя муза, слушаете сплетни! О, какой стыдъ!
Слабая улыбка появилась у нея на лиц, она взглянула на него — и вся любовь ея выразилась въ этомъ взгляд.
— О, скажите только одно слово — и я поврю.
Его глаза не глядли на нее.
— Я уже говорилъ это слово. Этого довольно.
Сомнніе уязвило ее въ сердце, но она промолчала.
— Простите меня,— сказала она посл минутнаго молчанія,— если я васъ оскорбила.
— Я прощаю,— великодушно объявилъ онъ,— онъ, который былъ кругомъ виноватъ, и поцловалъ ее. Впервые она слегка отшатнулась отъ него.
— Она все еще не знаетъ истины?— устало спросила она.
— Нтъ. Я никогда не говорю съ ней о васъ. Этакъ лучше… пока.
— Когда же это кончится?
— Если бы я не былъ почти разоренъ, то сегодня же вечеромъ.
— Разв она можетъ помочь или повредить вамъ?
— Брошенная женщина всегда бываетъ злйшимъ врагомъ.
Etoile встала и снова поглядла на него.
Она была очень блдна.
— Но вы не позволите ей перехать въ Фіорделизу? Это по крайней мр вы сдлаете для меня?
Онъ молчалъ.
Ршимость и энергическая воля, какихъ онъ еще никогда не замчалъ въ ней, выразились у нея на лиц.
— Вы не пустите ее въ Фіорделизу, если любите меня, я этого требую.
— Не пущу, клянусь вамъ.
Онъ говорилъ поспшно, но ршительно.
Посл этого она ушла изъ его дома, гд почти никогда не бывала и не любила бывать, потому что онъ казался ей, также какъ и Фіорделиза, оскверненнымъ воспоминаніями о прошлой, низкой страсти.
Когда она выходила изъ него при свт вечерняго солнца, дв темныхъ фигуры торопливо проходили по той сторон улицы: то были дв сестры изъ-подъ Форума Траяна.
— Вотъ ея сторожевыя собаки,— прошепталъ онъ.— Он видли васъ. Вамъ бы не слдовало прізжать. Я-бы самъ явился жъ вамъ посл солнечнаго заката.
Онъ церемонно поклонился ей и остался съ непокрытой головой. Ея лошади умчали ее домой при лучахъ заката.
Сторожевой песъ поспшно направился въ Casa Чаллонеръ.
— У меня есть, наконецъ, положительныя доказательства, дорогая!— восклицало это удивительное существо.— Она вышла изъ его дома… изъ его дома… мы видли это собственными скалами… пять минутъ тему назадъ!
Взглядъ лэди Чаллонеръ вдругъ сталъ очень холоднымъ.
— Я знаю это, душа моя,— спокойно отвчала она.— Она постоянно бываетъ у него. Что же о можетъ тутъ подлать, какъ не выпроводить ее всякій разъ изъ дому? Онъ джентльменъ и слишкомъ мягкосердеченъ, иначе поступилъ бы рзче.
— Но это отвратительно.
— Конечно, но чего же другого ждать отъ нея?
— Это отвратительно.
И сторожевая собака оскалила зубы… въ интересахъ нравственности… разумется. Лэди Джоанъ холодно улыбалась.
— Бдный о! онъ воображалъ, что она Коринна, десятая муза, и желалъ позабавиться, вотъ онъ теперь и наказанъ! Конечно, ему, бдному, очень тяжко приходится за то, что онъ полюбезничалъ въ моемъ дом съ иностранкой. Вы знаете, какъ о любезенъ съ дамами, но вдь вы знаете также, что это ровно ничего не значитъ.
Маржори знала это… знала по личному опыту. Она вздохнула и помолчала.
— Но почему вы не поговорите съ нимъ объ этомъ?— робко замтила она.— Вдь это, право, отвратительно.
Лэди Джоанъ расхохоталась.
— Поговорить съ нимъ! Покорно благодарю! Какое мн дло? По-дломъ ему, самъ захотлъ поиграть съ огнемъ — и обжегся. Намъ съ вами, милочка, остается одно только: не водиться съ Etoile, мы съ ней и не водимся. Пусть о самъ выкарабкивается, какъ знаетъ, когда самъ наглупилъ.

XXII.

Прошло нсколько времени и отчужденіе между Etoile и орисомъ стало сказываться все сильне и сильне. Хотя страсть долго ослпляла Etoile и до сихъ поръ держала повязку на ея глазахъ, но теперь она смутно стала понимать что что-то неладно. Съ терассы своей дачи она могла видть вдали срыя башни Фіорделизы, окруженныя темными кипарисовыми деревьями. Они глядла на темныя пятна, виднвшіяся еще дальше, то были его рощи, она это знала, и чувствовала себя утшенной. ‘Тамъ, на крайней мр, ей больше никогда не бывать’, думала она, ‘я если онъ не позволитъ ей хать въ Фіорделизу, то она поневол узнаетъ правду’.
И она прохаживалась взадъ и впередъ по терасс, пока солнце не закатилось и сумракъ приближающейся ночи не скрылъ отъ нея Фіорделизу. Слуга принесъ ей письмо… одно изъ тхъ краткихъ посланій, которая разбиваютъ всю жизнь въ короткихъ, несложныхъ словахъ.
Письмо извщало ее, что ея парижскій домъ сгорлъ до основанія, ничто не было спасено, кром ея собственнаго бюста, работы Шлезингера, а такъ какъ бда никогда одна не приходитъ, то другое извстіе гласило, что завдующій ея денежными длами въ Бельгіи обокралъ ее и бжалъ.
Первая мысль ея была объ орис. ‘Очень ли это огорчитъ его?’ — Вдь я стала теперь вдвое бдне. И она приказала заложитъ лошадей и везти ее въ Римъ. Первымъ движеніемъ ей было сказать ему все и спросить его совта. ориса не было дома. Она спросила, куда онъ ухалъ — впервые въ жизни разспрашивала она про него. Слуга, знавшій кое-что и о многомъ догадывавшійся, засмялся:— Гд же ему быть, madama mia, какъ не въ Casa Чаллонеръ. Онъ пріхалъ сюда вмст съ милэди въ пять часовъ и затмъ они вмст ухали.
Etoile ничего не сказала, она прислонилась къ подушкамъ кареты, вся похолодвъ и поблднвъ
Слова этого человка словно зарзали ее.
— Вези въ Casa Чаллонеръ,— сказала она кучеру холоднымъ, звонкимъ голосомъ.
Слуга, стоявшій у дверей, услышалъ приказаніе и испугался, лошади направились къ Corso по озареннымъ луною и газовыми рожками улицамъ Рима. Чувство отвращенія безраздльно овладло ею. хать туда, найти его тамъ, бросить имъ въ лицо правду, выразить имъ все свое презрніе — вотъ что влекло ее впередъ.
Въ лунномъ сіяніи, у дверей дома, стояли дв фуры, запряженныя двумя волами и до-верху нагруженныя.
— Мы укладываемъ вещи, миледи,— скагалъ одинъ изъ слугъ ея кучеру на его вопросъ.— Миледи завтра перезжаетъ въ Фіорделизу. Ваша госпожа пріхала въ гости въ такую позднюю пору? Что-жъ, я пойду доложу, у насъ никого нтъ, кром князя ориса.
И онъ захохоталъ, какъ слуга въ Италіи хохочутъ надъ такими вещами — и пошелъ въ домъ.
— Вези меня дальше!— оказала Etoile кучеру и, остановивъ его въ одной изъ прилегавшихъ боковыхъ улицъ, вышла изъ экипажа и пошла одна по улиц.
Итакъ, ея соперница хала въ Фіорделизу.
Оскорбленіе вонзилось ей въ душу, точно огрла. Она детъ въ Фіорделизу,— эта женщина, которую онъ не любилъ и презиралъ, она будетъ жать въ его дом, проведетъ съ нимъ все лто, будетъ царитъ тамъ. Оскорбленіе казалось ей свыше силъ. Въ эту минуту страшной боли, страшнаго униженія Etoile утратила ясность души, террливость и нжную жалость къ нему.
Она чувствовала себя обманутой, униженной и поруганной. Впервые, съ тхъ поръ, какъ губы его коснулись ея губъ, она думала не о немъ, а о самой себ.
Такія минуты глубокаго самоуниженія переживаются всми, кто любилъ глубоко. Она была горда и честна и безгранично врила, она чувствовала, что обманъ, которому она подверглась, свыше ея силъ. Она прохаживалась взадъ и впередъ при ясномъ свт лунной ночи, смнившей пасмурный и удушливый день.
Она совсмъ забыла о своихъ денежныхъ потеряхъ. Темный и спокойный уголокъ, гд стоялъ домъ ея врага, былъ теперь совершенно безлюденъ. Волы ушли и увезли за собой фуры. Дверь была настежъ открыта. Привратникъ тоже ушелъ. Лампы горли при вход. Комнаты наверху были освщены и оттуда доносились звуки гитары и голосъ, пвшій страстныя народныя псни. Etoile стояла у дверей въ нершимости. Вдругъ до нея долетлъ мужской смхъ: то онъ смялся.
Она содрогнулась и отошла отъ дверей. Онъ могъ смяться тамъ,— онъ, говорившій ей:— сдлайте меня такимъ, какимъ вы желаете, чтобы я былъ,— я вашъ.— И вотъ онъ тамъ. Онъ обманулъ ихъ обихъ.
Вдругъ въ тиши ночной раздался скрипъ запирающейся двери, она была возл дома и увидла выходившаго изъ него ориса.
Привратникъ, поспшно вернувшійся изъ погреба, заперъ за нимъ дверь и заложилъ ее крюкомъ для большей безопасности. орисъ пошелъ по тротуару въ тни стнъ, и вдругъ, увидвъ ее, остановился съ крикомъ радости и вмст съ тмъ гнва.
— Боже мой! что случилось?— поспшно проговорилъ онъ, и, оглядвшись кругомъ, и видя, что никого нтъ по близости, хотлъ взять ея руки, но она быстро отскочила отъ него.
— Такъ-то вы врны мн?— сказала она тихимъ голосомъ.
Онъ измнился въ лиц. И искалъ спасенія въ гнв.
— Такъ-то вы стережете меня? что мы длаете здсь въ такой поздній часъ? вы слдите за мной? я не хочу, чтобы вы слдили за мной.
— Вы завтра пустите ее въ свое помстье?
Онъ молчалъ.
— Она детъ туда? это правда?
Онъ не отвчалъ, онъ былъ очень блденъ и снова попытался завладть ея руками.
— Вы взволнованы и сердиты, вы на самое себя не похожи, какъ очутились вы на улиц въ этотъ часъ ночи? Гд ваши слуги? Вы слдите за мной? я не хочу, чтобы вы слдили за мной, этого съ меня слишкомъ довольно и безъ васъ.
— Должно быть, не довольно, если вы все-таки къ ней здите.
— A! вотъ и упреки! вы такая же женщина, какъ и другія, вы не выше ихъ, вы подозрваете, вы обвиняете.
— Я ни чего не подозрваю, я вижу, что вы вышли изъ ея дома, вы не можете отрицать, что она перезжаетъ въ ваше помстье, вдь завтра она перезжаетъ въ Фіорделизу?
Онъ молчалъ.
— Перезжаетъ она завтра Фіорделизу?
Онъ молчалъ. Она засмялась и смхъ этотъ оледенилъ его душу.
— И вы въ первыя же минуты нашего знакомства жаловались мн на свое рабство! къ чему вы длали это, если вы сами этого хотите? къ чему вы возбуждали мою жалость, приходили ко мн и плакались на свою судьбу? Кто изъ насъ ослпленъ? кто обманутъ? кто одураченъ? она или я? Что вы хотли всмъ этимъ доказать? къ чему вы лгали?
Каждое слово ея вонзалось въ его душу, какъ терніе, совсть горько упрекала его, но но тому самому онъ и разсердился.
— Вы оскорбляете меня! быть можетъ, я и заслужилъ это. Что остается длать человку, когда его преслдуютъ дв женщины, слдятъ за каждымъ его шагомъ, ловятъ каждое его слово? Я веду собачью жизнь! Ложь! да, я лгу! безъ свободы не бываетъ правды. Но вы такъ же мало оставляете мн свободы, какъ и она.
— Я предоставляю вамъ полную свободу, вы можете идти къ ней, если хотите
Кровь ударила ей въ голову, въ глазахъ потемнло, невыразимая горечь, невыразимое униженіе, невыразимая тревога кипли въ ней. Она сама почта не сознавала, что говорила.
— Разв вы не вольны идти къ ней? идите къ ней и поднимайте на смхъ меня и мое имя, топчите меня въ грязь.
— Она никогда не говоритъ про васъ.
— Неправда. Она всмъ разсказываетъ, что я безнадежно влюблена въ васъ, а вы молча слушаете и не опровергаете ее.
— Если вы врите чужимъ сплетнямъ…
Непривычное волненіе ея выразилось рыданіями.
— О, милый мой! кому я поврю, если ты скажешь мн, что это неправда? Цлому свту не поврю. Ну, скажи мн по чести, что она знаетъ правду?
— Нтъ, она не знаетъ правды,— отвчалъ онъ съ несвойственной ему грубостью.— Нтъ, она не знаетъ правды. Я не говорилъ ей правды. Я трусъ. Вы этого признанія желали добиться отъ меня. Вамъ пріятно оскорблять меня?
Она не отвчала. Вдругъ она взяла его руки и прижала къ своей груди.
— Милый мой, я на колняхъ готова буду просить у тебя прощенія, если ты сейчасъ пойдешь въ ней въ домъ и скажешь ей всю правду. Сейчасъ же, не теряя минуты.
Сердце ея шибко билось.
Онъ глядлъ въ землю и не поднималъ на нее глазъ.
— Вы такая же женщина, какъ и вс другія,— сказалъ онъ съ раздражительной уклончивостью.— Вамъ не любовь мои нужна, а торжество надъ соперницей.
Она выпустила его руки и отвернулась отъ него. Посл всхъ тхъ любовныхъ часовъ, которые они провели вмст, вотъ какъ онъ понималъ ее!
— Идите къ ней!— сказала она, отталкивая его рукой: — идите въ ней: она годится вамъ въ подруги, а не я.
Эти слова разлучили ихъ на вки. Холодный свтъ луны легъ между ними. Не оглядываясь назадъ, ушла она отъ него въ сумракъ къ дожидавшемуся ее экипажу. Онъ стоялъ какъ человкъ, которому нанесенъ смертельный ударъ, но который отъ гордости не показываетъ и вида, что онъ задтъ. Онъ не послдовалъ за нею. Жизненные пути ихъ разошлись на-вки, подобно тому, какъ холодный свтъ луны разлучилъ ихъ тни. Вверху, въ дом, тихо затворилось одно окно и за нимъ въ потемкахъ женщина весело расхохоталась, очень довольная. Все удается тмъ, кто уметъ ждать. Ей оставалось ждать терпливо и молча, не двигая, повидимому, ни однимъ пальцемъ дли достиженія своей цли, и цль будетъ достигнута. Держаться зубами и ногтями за свою добычу, и быть глухой и слпой ко всмъ, кто говорилъ ей правду — вотъ въ чемъ заключалась ея сила — и она побдила.
А завтра подетъ въ Фіорделизу.

XXIII.

Пять часовъ пополудни бьетъ на часахъ въ Фіорделиз. На старой терасс слышится стукъ чашекъ, носится дымъ отъ сигаръ и раздаются звуки гитары. Красная bynonia на южной стн вся покрыта цвтами, павлинъ расхаживаетъ по длинной трав, пчелы носятся надъ цвтами земляники. Лэди Джоанъ смется и поетъ, настраивая свою гитару, она откинулась на спинку низенькаго плетенаго стула, и чувствуетъ себя вполн счастливой.
У ней гости, нсколько приличныхъ, добродушныхъ господь расхаживаетъ посл завтрака по цвтнику. Въ числ ихъ м-ръ Сильверли Бель шепчетъ миссисъ Макскрипъ:
— О, да! это уже теперь старая исторія, но, къ несчастію, вполн, вполн достоврная.
— Неужели? она сторожила его въ полночь?
— Да! совершенно врно! и у дверей дома милой лэди Джоанъ, и произвела такой скандалъ! И точно будто бы лэди Джоанъ принимаетъ какое-нибудь… не совсмъ приличное участіе въ нашемъ друг.
М-ръ Сильверли Бель вздыхаетъ и кажется огорченнымъ.
— О, нтъ, это преувеличено… по крайней мр, я думаю, что это преувеличено. орисъ вдь джентльменъ, онъ ничего ровно не говоритъ, и трудно узнать истину, но нкоторые прохожіе говорятъ, что… право, это такъ печально. Она мн нравилась одно время. Да! у ней пріятныя манеры, пока не узнаешь ее покороче… Но, у ней нтъ нравственности… и нтъ состоянія!… знаете, говорятъ, она понесла большія денежныя потери и гонялась за орисомъ въ ту ночь, чтобы онъ помогъ ей въ ея денежныхъ затрудненіяхъ. Но вдь это только ухудшаетъ дло.
— О! да, только ухудшаетъ,— подтвердила миссисъ Макскрипъ:— я по крайней мр никогда не вожусь съ артистами и рада, что и на этотъ разъ осталась врна своему правилу.
— Да, вы хорошо сдлали!— произнесъ Сильверли Бель и вздохнулъ.
— Вы, значитъ, больше не бываете у ней?— спросила миссисъ Кламсъ.
М-ръ Бель чувствуетъ, какъ его сдые волосы встаютъ дыбомъ на его голов.
— Бывать у ней! Бывать у ней! Му dear madame!
— Вы такъ страшно добродтельны, м-ръ Бель, что спасли бы Содомъ и обратили бы Лота въ соляной столбъ,— кричитъ эта веселая особа, забавно путая библейскія событія.— Альбертъ, велите подать кабріолетъ и принесите мою шаль.
Миссисъ Генри Кламсъ, которая не глупа въ своемъ род и привезла съ собой юморъ янки изъ своихъ родныхъ лсовъ, забавляется всмъ, чего здсь наслушалась, и смется про себя, узжая.
— Честное слово!— бормочетъ она, направляя кабріолетомъ въ ворота,— если бы Альбертъ влюбился въ другую женщину, я бы не съумла такъ ловко отдлаться отъ нея и оставить ее въ дурахъ. Честное слово! у меня бы не хватило терпнія. Я бы просто побжала и отхлопала ее по щекамъ.
И она мысленно склоняется передъ превосходствомъ лэди Джоанъ.
Красное солнце заходить, красные цвты горятъ. Маленькая Эффи играетъ. М-ръ Чаллонеръ, мирно растянувшись въ кресл, дремлетъ, прикрывъ глаза носовымъ платкомъ и размышляетъ… Коралловые острова далеко. орисъ бденъ. Еще нсколько удачныхъ спекуляцій, и кто знаетъ! Старыя помстья быстро разоряются, а старыя имена быстро меркнуть. Фіорделиза красивое мсто. Она будетъ славнымъ приданымъ со временемъ для маленькой Эффи: и кажется съ помстьемъ связанъ титулъ?
И м-ръ Чаллонеръ видитъ въ своемъ воображеніи дтей Эффи, царящихъ тамъ, гд не суждено родиться дтямъ ораса.
Сторожевая собака смиренно сидитъ въ тни у стеклянной двери и вышиваетъ подушку, начатую ея пріятельницей и надовшую ей, и время отъ времени бросаетъ долгіе, голодные, тревожные взгляды на ориса и думаетъ про себя.
— Feetina lente! Pazienza! кто знаетъ? иногда испорченная, усталая и равнодушная душа достается тому, кто сторожить ее, подобно тому какъ красивая бабочка съ перешибленнымъ крылышкомъ попадаетъ въ паутину терпливо-снующаго въ потомкахъ свою основу паука, кто знаетъ?
Жена м-ра Чаллонера, съ перевязью отъ гитары на плеч, тоже закрыла глаза, но не мечтаетъ, потому что рдко позволяетъ себ такія глупости. Она женщина практичная, а не простушка. Она думаетъ, думаетъ и улыбается.
Она получила все, чего желала, и очень довольна, она чувствуетъ себя побдоносной, какъ великій Наполеонъ. Она одна царить въ Фіорделиз. Въ крайнемъ случа у нея есть Теодоръ и Коралловые острова. Если орисъ будетъ непокоренъ, она пошлетъ его на Коралловые острова и будетъ говорить обществу:— Ахъ! бдный о! такъ это, право, печально! Мы длали все, что могли, чтобы спасти его помстье!
И она, и общество будутъ любезно улыбаться другъ другу. И она думаетъ объ этомъ, и картина эта такъ нравится ей, что она тоже начинаетъ дремать и грезить, пока гитара не выскальзываетъ у ней изъ рукъ и струны, убаюкивавшія такъ много ушей любовными пснями, не порываются.
Одинъ орисъ не грезитъ, потому что для него умерла надежда и свобода погибла навсегда.

А. Э.

‘Встникъ Европы’, NoNo 8—9, 1879

Уйда
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Сельская община, Уйда, Год: 1881
  2. В Маремме, Уйда, Год: 1882
  3. Воды Эдеры, Уйда, Год: 1900
  4. Карьера одного борца, Шоу Бернард, Год: 1886
  5. Корабль-призрак, Мариетт Фредерик, Год: 1839
  6. Хищники Аляски, Бич Рекс Эллингвуд, Год: 1906
  7. Роман мумии, Готье Теофиль, Год: 1858
  8. Армадель, Коллинз Уилки, Год: 1866
Электронная библиотека