ДОСКОЙ ПО ГОЛОВЕ
ДОСКОЙ ПО ГОЛОВЕ
* * *
* * *
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Доской по голове, Аверченко Аркадий Тимофеевич, Год: 1917
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Аверченко А.Т. Собрание сочинений: В 13 т.
Т. 10. В дни Содома и Гоморры
М.: Изд-во ‘Дмитрий Сечин’, 2017.
Странное ощущение. Такое ощущение, которого никто и никогда в жизни еще не переживал.
Вот я сегодня, 27 августа 1917 года, сижу у себя (Петроград, Троицкая, 15) за письменным столом и пишу этот фельетон.
Для чего я его пишу?
Для того, чтобы мои читатели прочли его.
А прочтут ли они его?
Представьте себе, что вы написали письмо, в котором в глубоких, сильных и прочувствованных выражениях выразили все свои стремления и ощущения, излили лучшие сокровища своей души.
Написали вы это письмо, вложили в конверт, а на конверте вдруг взяли, да и хватили такой адрес:
‘Пустыня Сахара, юго-восточная часть, поворотя направо, третий оазис. Передать чернокожему, сидящему под пятой с краю кокосовой пальмой, в собственные руки.
Весьма спешное’.
Конечно, все может быть. Возможно, что это письмо и дойдет по почте до последнего населенного местечка на краю Сахары. Возможно, что тамошний почтмейстер упросит начальника арабского каравана, идущего вглубь Сахары, захватить это письмо, возможно, что караван пройдет именно мимо третьего юго-восточного оазиса… Чем черт не шутит, — возможно, что арабы и найдут под пятой с краю кокосовой пальмой искомого чернокожего адресата и честно вручат ему ваше письмо.
Он его даже вскроет… Но что дальше?
Повертит его в своих черных, как голенище сапога, лапах, повертит да и бросит.
Напрасно вы начинаете свое обращение к нему словами:
‘Русским языком я говорю тебе, проклятый темный негр, и т.д.’
Именно русского языка проклятый темный негр и не понимает.
И вот — письмо, в которое вы вложили лучшие сокровища вашей души, будет брошено в далекой знойной дикой Африке на берегу прозрачного ручья, и тяжкой мозолистой ногой верблюда будет оно — этот нежный росток вашего сердца — втоптано в сыпучий, могильный песок пустыни.
Зная это, стали бы вы писать вышеупомянутому чернокожему пламенное письмо?
Сомневаюсь.
А вот я пишу.
Не говорите мне, что нет аналогии между сахарским чернокожим и нашими русскими белокожими, — это одно и то же.
Я вам тысячу раз буду повторять: ‘Русским языком я тебе, анафема, говорю’ — это бесплодно.
Именно русский язык и перестали понимать в этой жуткой аравийской пустыне.
Даже вот это: зачем я вам пишу?
Как гадательно, чтобы начальник арабского каравана взялся передать это письмо проблематичному негру, так гадательно и то, что до вас, до негров, дойдут и мои слова.
Разве я могу за что-нибудь поручиться? Вот сегодня, 27 августа, я сижу спокойно у себя на Троицкой, а, может быть, через две недели, когда должен бы появиться в Петрограде мой фельетон, это уже будет не Троицкая, а какое-нибудь Дрейштрассе, и от моего журнала останутся несколько разнесенных по ветру обрывков бумаги да куча бесформенных обломков типографских машин.
Вы скажете:
— С ума ты сошел! Это не может так скоро случиться! В России-то? Ого-го. Сколько угодно.
Ну, не немцы придут. Вынырнут большевики и, улучив удобную минуту, перережут нас всех.
Черт вас знает, готтентотов, чего от вас ожидать?!
Оцените же мое мужество и терпение: зная, что мой фельетон, эти строки моего сердца, пойдут через неверные руки начальника верблюжьего каравана в неизвестный оазис, где под неизвестным деревом его прочтет неизвестный дикарь, — я все-таки пишу. Пишу!
Отчаяние, безнадежность светится в моем взгляде, а я все-таки пишу…
Дойдет ли?
О чем же вам написать?
Я мог бы написать, что довольно мы уже говорили, что довольно слов — пора приступить к делу, но ведь это, вот это самое воззвание, ведь оно тоже — слова.
Господи, дай нам уйти от этого ужаса, от этого потока слов.
И вот это мое воззвание к Господу Богу, — ведь это тоже слова!
Будьте же вы прокляты, слова!
Керенский в отчаянии восклицал на московском совещании:
— Где же найти мне те огненные, те настоящие слова, которые дошли бы до сердца, до ума русского народа.
Не будьте ребенком, Александр Федорович, — таких слов нет.
Я бы хотел писать свои фельетоны так: взять хорошо обструганную доску длиною в аршин и взять фунт вершковых гвоздей… Вместо пера взять в руку молоток и вбить эти гвозди в доску — погуще к центру, пореже к окраинам.
Вот мой фельетон, вот мои слова.
Изготовленный таким образом мой фельетон рассылается каждому читателю в двух экземплярах… Способ чтения: на один экземпляр усадить читателя, другим бить по голове читателя до тех пор, пока он не проникнется со всех сторон идеями моего фельетона и не поймет, что нельзя сидеть бесплодно на месте…
‘Работать!’
Вот одно словцо, которое бы я написал на всех зданиях, на всех стенах и фронтонах, перекинул бы вдоль улиц белые полотнища с этим черным будничным словом:
— Работайте!
Я бы ловил толкущихся на улицах людей и железным тавром выжигал бы у них на лбу одно слово:
— Работайте!
Вот уж, действительно, подлинно русское, не циммервальдовское слово — такое простое, понятное даже для чернокожего, такое общедоступное:
— Работайте!
Иногда глаза мои открываются, как у пророка, и я подлинно вижу, что Россия — страна безумцев и идиотов.
Подумайте, полгода революции, — и отменен ли хоть один церковный праздник?
Их было, пожалуй, 20 за это время, — все эти Сретенья, Усекновения и Преображения.
Пришло ли кому-нибудь в голову отменить их?
Удивительная вещь: русский народ со времени революции стал таким безбожником, таким атеистом, что со Святыми Дарами на версту к нему не подходи, а подвернется ему какое-нибудь Сретенье или Введение во храм, — да ведь он зубами в этот праздник вцепится:
— Стоп! Праздник! Не работаю.
И вы думаете, если бы он работал, он осквернил бы святой праздник своей работой?
Врете, мытари, подлецы и лицемеры! Он освятил бы этот праздник святой работой.
А что он теперь делает в праздник? Пьянствует, лущит семечки и, шатаясь по митингам, как губка впитывает советы о лучшем и самом выгодном способе распродажи России…
20 праздников за полгода.
Идиоты, слепые! Умеете ли вы считать?!
Пусть на 200 миллионов населения работает всего 50, пусть каждый делает работы по нынешним ценам на 5 рублей, — итого каждый праздник съедает четверть миллиарда рублей абсолютных ценностей!! Двадцать праздников за полгода — пять миллиардов.
Идиоты, трижды идиоты! Ведь вы совершенно бесплодно, прямо псу под хвост вышвыриваете в год десять миллиардов.
Русским языком вам надо говорить?
Нет, негры русского языка не понимают.
Хочется отбросить ко всем чертям бессильное маленькое перо и завыть в горе и ужасе:
— Почему это перо не доска, утыканная гвоздями, доска, которой можно прошибить ваши каменные, налитые свинцом, головы?!!
Ну, вот… прочли вы этот мой фельетон…
А что от этого изменится?..
Слова!
Впервые: Новый Сатирикон. 1917. No 35.
Керенский в отчаянии восклицал на московском совещании: — Где же найти мне те огненные, те настоящие слова, которые дошли бы до сердца, до ума русского народа. — Речь идет о Московском Государственном совещании, проходившем в здании Большого театра 12-15 августа, которое было созвано ‘в целях единения государственной власти со всеми организованными силами страны’. В зале присутствовала вся политическая элита, всего более двух тысяч человек. Современники отмечали несвойственную речам Керенского медлительность, а также нарочитую категоричность в его декларативных заявлениях типа: ‘…и какие бы кто бы ультиматумы ни предъявлял, я сумею подчинить его воле верховной власти и мне, верховному главе ее. …Всякая попытка большевизма найдет предел во мне’.
Итоги Госсовещания показали резкое падение популярности опереточного главковерха, в городе поговаривали: ‘В Большом вчера был бенефис, но не Керенского, а Каледина…’