Дорожные заметки, Авдеев Михаил Васильевич, Год: 1857 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 24 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

СОЧИНЕНІЯ М. В. АВДЕВА.

ТОМЪ ПЕРВЫЙ.

Изданіе
. СТЕЛЛОВСКАГО.
Въ Большой Морской, вы дом Лауфферта, No 37, въ С.-Петербург

САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
1868.

ДОРОЖНЫЯ ЗАМТКИ.

(ИЗЪ ПОЗДКИ НА КАВКАЗЪ).

I.
Отъздъ.

Напутствуемый теплыми желаніями и холодными пирожками моихъ добрыхъ знакомыхъ, слъ я въ тарантасъ и выхалъ изъ Уфы. Май былъ въ исход, утро теплое, тихое и немного-пасмурное. Родное небо съ привтливой задумчивостью отпускало меня въ дальній путь, даже снисходительно оплакало маленькимъ дождемъ, но, найдя, что печалиться много не стоитъ, весело пригрло меня вешнимъ солнцемъ. Оренбургскія рки вошли ужевъ берега, но вровень съ ними были полны водами. Я переправился черезъ Блую, потомъ черезъ закрытую ветлой и кустами Дему, отъхалъ верстъ десятокъ и съ пригорка взглянулъ еще разъ на Уфу. Просторно раскинувшись по горамъ и оврагамъ, и своимъ, большей частью, деревяннымъ строеніемъ она стояла издали, какъ и быть городу. Я простился съ нею.

Здсь, предъ лицомъ живописной оренбургской природы и бритымъ затылкомъ татарина-ямщика, нахожу нужнымъ повдать читателю цль моей поздки — кавказскія воды, на которыхъ я мечталъ нсколько поправить здоровье. Добросовстно долженъ предварить его, что если онъ не бросить меня на первой же страниц, я безпощадно провезу его всми степями и горами вплоть до Тифлиса, до пресыщенія напою минеральными водами, и измученнаго, усталаго, проздившагося, оставлю осенью въ Петербург, грться воспоминаніями южнаго солнца и пересказывать ничего нечитающимъ и невидающимъ пріятелямъ наши дорожныя впечатлнія.

Предостереженіе сдлано, затмъ въ путь, кто пожелаетъ. Я буду хать скачками и останавливаться только, въ мстахъ, отмченныхъ въ записной книжк.

Глубже погрузившись сначала въ тарантасъ и самого себя, вскор счелъ полезнымъ всмотрться поближе въ личность моего новаго слуги, съ которымъ, по вол судьбы, мн предстояло сдлать тысячъ пять верстъ, а читателю отъ времени до времени прійдется встрчаться въ этихъ запискахъ. Дло въ томъ, что мой не оригинальный, но врный и неизмнный досел блюститель хозяйства, состоящаго изъ самовара и платья, заболлъ передъ самымъ отъздомъ и я долженъ былъ взять наемнаго. Съискать сколько-нибудь порядочнаго лакея въ город Уф, дло не легкое, и чтобъ не хлопотать много понапрасну, я взялъ почти перваго представившагося. Онъ поступилъ ко мн наканун отъзда и я ршительно не зналъ: кого, силою нсколькихъ рублей въ мсяцъ, прицпляю къ себ. Андрей былъ лтъ 45-ти, коренастъ, принадлежалъ къ старинному дому, загрублъ въ провинціальной и деревенской прихожей, но отчасти сохранилъ теряющійся нын типъ стараго русскаго слуги, любилъ поговорить, выражался иногда мтко и врно, большею же частью нелпо, но въ трудныя минуты былъ мраченъ и суетливъ.

Теперь, когда тяжелымъ путемъ опыта я извдалъ его, я нашелъ, что онъ до крайности безтолковъ, но чрезвычайно бываетъ озадаченъ, когда, самодовольно отдавая отчетъ въ исполненіи порученія, убждается, что вполн перепуталъ его, немилосердо коверкаетъ фамиліи моихъ знакомыхъ, любитъ сдлать грошовую экономію, которую надо исправлять рублевой тратой, обладаетъ талантомъ спать безпробудно, когда вздумается, теряется отъ изумленія при вид новыхъ вещей и вполн счастливъ, если успетъ подсунуть мн вчерашнее блье вмсто свжаго.

Но на первый разъ я остался доволенъ разсужденіями моего новаго Санхо съ ямщиками, а особенно тмъ, что дружба и короткость обращенія съ ними не мшали ему зорко и неослабно смотрть, чтобы не было фальши въ зд, съ своей стороны, я вынужденнымъ нашелся кратко ознакомить его съ нкоторыми новыми для него понятіями о чистот и опрятіости, и, предоставивъ наше дальнйшее знакомство времени, я только пытался разгадать по физіономія моего слуги, доставитъ ли онъ мн пріятную нечаянность, напившись, какъ стелька, въ первомъ город, или не доставитъ.

Ходко халъ я, какъ обыкновенно тамъ возятъ, западною полосой роднаго мн края, который такъ разнообразно мняетъ свою физіономію. Лсистыя горы, озера полвой чашей, луга и пашни, изрдка татарская разбросанная деревушка, проходили мимо меня, наввая впечатлніе свжаго новаго края, еще непринявшаго на этой переходной грани своего собственнаго, ясно установившагося характера.

На разсвт я былъ за двсти верстъ, въ Бугульм, своротилъ подъ прямымъ угломъ съ большой дороги,— и зажиточными селами и угодьями удльныхъ крестьянъ, процвтающихъ въ блаженномъ невдніи: оренбургской или самарской губерніи принадлежатъ они,— сдлавъ еще верстъ сто, пріхалъ на срныя воды.

II.
Срныя воды.

Съ горы я увидалъ незатйливый Срноводскъ, раскинувшійся въ половин ея надъ источниками Сергіевскихъ минеральныхъ водъ, и сталъ къ нему спускаться.

Солнце хотло садиться — начало терять ослпительный блескъ и краснть, точно съ досады. Я былъ радъ, что оно давало мн время взглянуть засвтло на воды и ухать до ночи. Желая поболе разсмотрть Срноводскъ, я веллъ-было ямщику провести себя изъ конца въ конецъ, но онъ крайне затруднился, какимъ образомъ можно хать не по той улиц, по которой обыкновенно здятъ, въ раздумь, потеръ себ затылокъ, ударилъ по лошадямъ и похалъ обыкновенной дорогой.

Мимо меня начали проходить деревянные трехъ- и пяти-оконные домики той самородной архитектуры, которую своимъ умомъ изобрлъ, невеликій мастеръ въ дл вкуса, русскій мщанинъ, желая выстроить домъ въ род городскаго. Вс украшенія въ этомъ случа состоятъ изъ балкончика съ крыльцомъ и подъ навсомъ на столбикахъ, не столько изящнымъ, сколь полезнымъ, потому что даетъ возможность, не проходя грязный дворъ, выходить прямо на грязную улицу. Домики были большею частью пусты, потому что създъ только что начинался, но около одного изъ нихъ я замтилъ дтей съ гувернанткой.

‘Ага, мои золотушные друзья, подумалъ я: — васъ ужъ начали свозить сюда: недавно изъ колыбели, вы ужь начинаете лечиться! Прекрасное занятіе! Вы еще пролечитесь десятковъ пять, шесть лтъ и среди собственныхъ, тоже лечащихся дтей, съ грустью и страхомъ отойдете въ тотъ лучшій міръ, гд нтъ никакихъ лекарствъ, глубоко сожаля о прелестяхъ сей жизни, въ которой вы такъ много лечитесь.’

Мои размышленія были прерваны появленіемъ молодой дамы на крыльц, то-есть на балкон. По слабости человческой природы вообще и моего зрнія въ особенности, я прищурился во всю длину глазъ, чтобъ всмотрться въ нее и — о, пріятнйшая неожиданность! узнаю мою добрую Н-скую знакомую, въ дом которой бывалъ почти ежедневно съ короткостью стараго пріятеля я корпуснаго товарища ея мужа.

Я схватилъ за воротъ ямщика и потрясъ его всмъ безсиліемъ, лошади остановились. Съ быстротою почти здороваго человка, я вылзъ изъ тарантаса, моя знакомая тоже узнала меня и сошла съ крыльца.

— В. Т.! васъ ли я вижу? воскликнулъ я.

— М. В.! вы еще живы!.. воскликнула она.

Мы поздоровались.

— А въ Н* прошелъ слухъ, что вы умерли, сказала В. Т.

— Полагаю, что это неправда, но очень радъ узнать, какъ обо мн грустили, скажите откровенно, много было пролито слезъ?

— Слезъ не было, а пожалли. Впрочемъ, я не совсмъ врила…

— И не хотли написать ко мн, чтобъ узнать правду?

— Да кто же бы мн отвтилъ, еслибъ вы умерли?

— Въ самомъ дл, я бы не могъ отвчать вамъ, съ грустью замтилъ я.

— Вы останетесь на водахъ?

— Нтъ, я ду на кавказскія. А вы?

— Я привезла дтей, да и самой надо полечиться: плохо здоровится.

— Рано же начали мы старться.

— Рано, да что длать? Хотите обдать, или пить чай?

Время шло къ чаю и я выбралъ его. Въ разспросахъ и воспоминаніяхъ о знакомыхъ, мы долго сидли за самоваромъ, между тмъ вечерло замтно. Я сказалъ, что хотлъ бы посмотрть воды, и В. Т. вызвалась показать мн ихъ. По той же улиц мы начали немного спуститься къ водамъ. Справа и слва тянулись все т же полуобитаемые домишки. У нкоторыхъ во двор были вмазаны котлы въ маленькія печи, для нагрванія воды жильцамъ, берущимъ ванны на дому. Вотъ и каменный воксалъ среди разростающагося сада. Слва видны были единственныя въ мстечк каменныя зданія, принадлежащія управленію водъ, по такой же загибающейся лстниц мы спустились внизъ и вошли подъ длинную открытую деревянную галерею, идущую вдоль горы. Въ обоихъ концахъ этой галереи, прямо изъ горы въ каменные маленькіе водоемы, лилась холодная, цлебная и, какъ говорятъ, очень крпкая вода. Я попробовалъ ее: она сильно отзывалась срой, но тотчасъ изъ ключа — не была противна. Отсюда, по деревяннымъ желобамъ, вода проведена въ длинное срое бревенчатое строеніе, въ которомъ устроены ванны, немного пониже разстилалось срное озеро, а за нимъ, по долин, роща.

Мы прошлись по галере. Человка два-три прізжихъ встртились намъ и любопытно посмотрли на меня, какъ на новое лицо. вроятно, они разсчитывали имть неудовольствіе часто встрчаться съ нимъ, но я обманулъ ихъ ожиданія. Мимо ваннъ мы прошли въ рощу по мостику черезъ рукавъ озера. Тутъ съ мостика, на каменистомъ лож, сквозь чистую воду виднъ тинистый осадокъ срной грязи, которую вычерпываютъ для имющихъ нужду въ ней пачкаться.

Мы прошли, по длинной алле, но въ ней было холодно и сыро. Воздухъ непріязненно подйствовалъ на наши разстроенные нервы и самый разговоръ началъ принимать какой-то болзненно-капризный характеръ. Мы повернули назадъ и стали медленно подыматься въ гору.

На улиц, передъ знакомымъ намъ крыльцомъ съ балкончикомъ, свжая тройка. ждала меня, ужъ давно заложенная,

— Вы разв не ночуете здсь? спросила В. Т.

— Нтъ! я спшу хать.

— Да куда вы торопитесъ?

— Лечиться, В. Т., лечиться, а то какъ-разъ умрешь, не успвъ совершенно выздоровть.

Я поблагодарилъ судьбу за удовольствіе нежданной встрчи, мимоходомъ оразнообразившей мою дорогу, поцловалъ давно-знакомую мн руку и ухалъ.

Вскор, миновавъ мстечко, дорога спустилась подъ гору. Мы обогнули рощу и, въхали въ низкую долину. Я обернулся назадъ: на Срноводск еще были послдніе лучи солнца. Отливаясь за нихъ версты за четыре въ сторону, тоже пестрлъ въ полугор, заштатный городъ Сергіевскъ, отъ котораго воды подучили свое названіе. Мсяцъ еще не всходилъ. Сровато-розовые сумерки все боле темнли и узкій проселокъ, разская густую траву, терялся въ ней. Тарантасъ мой, плавно катился по поясъ въ зелени. Я закутался въ теплую шинель: ночь и дрема спускалась кругомъ на влажную долину.

III.
Городъ Самара.

Городъ Самара какъ всмъ извстно а, можетъ быть, многимъ и неизвстно, лежитъ при впаденіи рки Самары въ Волгу. Лтъ семнадцать назадъ, когда меня везли въ Петербургъ опредлять въ институтъ, мы прозжали Самару. У меня осталось неясное впечатлніе о груд разбросанныхъ деревянныхъ домовъ, смахивающихъ на зажиточныя избы, и какой-то пустынной площадью, тогда Самара была узднымъ городомъ оренбургской губерніи. Нсколько лтъ назадъ, съ учрежденіемъ самарской губерніи, Самара возведена въ губернскій городъ и я не узналъ ее. Грхъ сказать, чтобъ она походила на настоящій старый губернскій городъ, но она выжила ужь и изъ уздныхъ, которыя встрчаются въ заволжскомъ кра. Въ ней уже есть первый признакъ цивилизаціи — нсколько трактировъ и гостинницъ, а приволжская часть плотно застроена каменными домами. Правда, эти дома, большею частью купеческіе, только и имютъ въ архитектурномъ отношеніи, то преимущество передъ деревянными, что выстроены изъ кирпича и оштукатурены, но все-таки, хоть прямо стоятъ, и не такъ скоро темнютъ и боченятся. Впрочемъ, сознавая, по видимому, парадоксальную истину замчанія, вложеннаго Грибодовымъ, въ уста Скалозуба, про Москву, что:

‘Пожаръ способствовалъ ей много къ украшенью’

и принимая во вниманіе заботливость начальства о наружной красот вновь возводимыхъ домовъ, можно пророчить и Самар быструю перемну къ лучшему, потому что разрушительный бичъ пожара какъ-то особенно несчастливо тяготетъ надъ нею. Неуспла она убрать и возобновить остовы одного истребленія, какъ новый пожаръ, за недлю до моего прізда, обратилъ въ дымящіяся груды лучшую почти всю каменную часть ея…

Я пріхалъ въ Самару около полудня, на третій день моего вызда изъ Уфы, сдлалъ слишкомъ верстъ пятьсотъ почти въ двое сутокъ, и остановился въ довольно сносной, за неимніемъ лучшей, гостинниц. Первымъ дломъ моимъ, было собратъ справки о пароходахъ, потому что я имлъ намреніе спуститься, съ подощью сего изобртенія ума человческаго, до Царицына и такимъ образомъ верстъ на четыреста спасти свои бока отъ различнаго рода толчковъ и тряски.

Нтъ ничего трудне, какъ въ нашихъ приволжскихъ городахъ узнать время прихода и отхода пароходовъ. Интересуясь главнйше перевозкою грузовъ, правленія мало обращаютъ вниманія на пассажировъ, хотя нын вкусъ къ этого рода перездамъ, представляющимъ столько удобствъ, начинаетъ распространяться. Въ Нижнемъ-Новгород, гд учреждены главныя конторы, еще можно въ нихъ получить кое-какія приблизительные слухи. Въ Казани, гд пароходы пристаютъ верстъ за пять отъ города, о ихъ прибытіи даютъ знать поднятымъ флагомъ на пожарныхъ каланчахъ: пассажиры должны собраться въ два часа и скакать на пристань, ожидая тамъ отплытія иногда цлыя сутки. Въ Самар свднія получаются боле патріархальнымъ образомъ: вы говорите извощикамъ, стоящимъ на бирж, чтобъ они увдомили васъ, когда завидятъ съ горы дымъ парохода, общая за это приличное вознагражденіе, и мирно ожидаете ихъ извстія.

Я не ограничился однакоже этимъ, сколько простымъ, столь же и удобнымъ средствомъ, отыскалъ контору общества и получилъ весьма смутныя свднія, что пароходы едва-ли придутъ ране недли, что теперь большая ихъ часть убжала внизъ и что, если и будутъ пароходы, то врядъ ли пойдутъ они до Царицына, но, впрочемъ, прибавили мн, можетъ статься, на ваше счастье и прибжитъ какой-нибудь.

На основаніи этого прочаго и отчасти вруя, хотя и слабо, въ собственную звзду, я ршился подождать дня два, тмъ боле, что въ город у меня былъ издавна дружескій и гостепримнйшій домъ моихъ старинныхъ знакомыхъ, которыхъ я чрезвычайно радъ былъ видть.

Я привелъ себя въ нкоторый порядокъ, взялъ извощика, которыя вс обладаютъ здсь, къ услугамъ сдоковъ, породой сибирскихъ дрогъ, весьма незатйливой, но тряской конструкціи, и веллъ везти къ М* — М* былъ попрежнему радушенъ, жена его, моя старая (но не годами) соученица, съ которой я направлялъ мои первые робкіе шаги на скользкомъ поприщ танцовальнаго искусства, по прежнему хороша, я имлъ удовольствіе возобновить знакомство съ ея падчерицею, вышедшею уже изъ института, которую, помнилъ ребенкомъ, и не преминулъ ей сообщить объ этомъ обстоятельств.

— Какая досада! сказала хозяйка: — мы (она указала на падчерицу) сегодня должны хать дня на два въ деревню къ ***. А вы долго пробудете у насъ?

— Именно столько, сколько вы въ деревн, если пароходъ не будетъ ране.

Она весьма любезно уговаривала меня дождаться ихъ: возвращенія, я тонко намекалъ, что хорошо бы она сдлала, еслибъ не здила, и — увы! такова разъединяющая сила времени! остались оба при своихъ намреніяхъ…

Посл обда мы проводили дамъ до перевоза черезъ Самару. Тутъ я пожелалъ моей недоброй, по прекрасной знакомой много маленькихъ непріятностей, въ вид дождя, грязи и деревенской скуки, и мы дружески простились, искренно жаля, что такъ скоро и надолго разстаемся, какъ будто не отъ насъ это зависитъ!

Дамы съ своимъ кавалеромъ стали переправляться, мы съ М** вернулись къ нему.

Любезности этого уважаемаго человка я обязанъ удовольствіемъ не умереть отъ скуки въ незнакомомъ, да и съ знакомствами, должно полагать, не слишкомъ веселомъ город. Въ хорошую погоду мы гуляли и осматривали достопримчательности, въ дурную составлялась партія въ картишки. Объ этомъ послднемъ развлеченій ничего не могу сообщить новаго, что касается до перваго, то вс достопримчательности города ограничивались общественнымъ садомъ.

Столько мн извстно губернскихъ городовъ (а я ихъ видалъ не мало), каждый изъ нихъ обладаетъ общественнымъ садомъ. Садъ этотъ обыкновенно предназначается для доставленія возможности жителямъ совершать пріятныя прогулки, не вызжая за заставу. Но — странная вещь! съ той минуты, какъ садъ длается общественнымъ, онъ становится какимъ-то заколдованнымъ отъ постителей мстомъ, городской пустыней, отгороженной за тмъ, чтобы въ нее трудно ршалась заглянуть нога человческая!… Еще ни одного публичнаго сада въ губерніи, не исключая и волжскаго откоса въ Нижнемъ, съ котораго открывается восхитительнйшій видъ, ни одного еще не знаю я, гд бы въ обыкновенный, ясный день случилось мн встртить нсколько гуляющихъ, такъ что, я полагаю, эти сады заведены единственно для удовлетворенія маленькаго городскаго самолюбія, которое можетъ показать его зазжему и скучающему господину и сказать: ‘а, вотъ нашъ публичный садъ!’ или напечатать въ какой-нибудь газет, что ‘вечеромъ въ такой-то день (почему-либо замчательный) избранная публика собралась въ нашъ прекрасный общественный садъ и долго наслаждалась благоуханіемъ умирающаго дня, который, какъ бы нарочно дли сего случая, изъ пасмурнаго сдлался совершенно яснымъ и вполн благопріятствовалъ прогулк’. А избранная публика состояла изъ мщанъ, пощелкивающихъ орхи, не наслаждающихся особеннымъ благоуханіемъ, а просто привлеченныхъ въ садъ музыкою полковаго оркестра…

Самарскій садъ довольно длиненъ, расположенъ по крутому, но невысокому надволжскому берегу и принадлежалъ прежде какому-то барину, жившему весело и съ затями, въ слдствіе которыхъ садъ и купленъ былъ едва ли не съ аукціона. Впрочемъ, по недавности пріобртенія, блестящее время сада, въ которое врятъ счастливые жители, еще въ будущемъ.

Начало, однако, положено, устроены кегли, есть воксалъ, сколоченный изъ досокъ, большой, сырой и довольно неказистый, при воксал буфетъ, около котораго мы даже встртили сильно подвыпившую личность: все заставляетъ предполагать, что надежды добродушныхъ самарцевъ оправдаются. Попытка увеселенія была уже сдлана и, должно полагать, очень блестящая, если судить по остаткамъ досчатыхъ арокъ и треугольниковъ съ проволоками для шкаликовъ.

— Вы знали Ш***? Это онъ еще устроивалъ иллюминацію, сказалъ М***.

— Какже, зналъ! Гд онъ?

— Умеръ, бдный старичокъ, въ прошедшую холеру!

Ш*** былъ въ самомъ-дл, къ сожалнію, не въ одномъ переносномъ смысл бдный старичокъ, призрнный въ дом М***, нчто въ род неудавшагося писателя стараго времени, составитель губернской хроники, съ готовностью принимавшій на себя хлопоты по устройству публичныхъ иллюминацій и отъ времени до времени посылавшій въ газеты извстія изъ Самары,

Онъ умеръ, оставивъ по себ нсколько никмъ незамченвыхъ статеекъ, хрупкіе обломки сгорвшей иллюминаціи и искреннее сожалніе семейства, пріютившаго его какъ роднаго.

Утромъ третьяго дня особенное движеніе въ гостинниц пробудило мою надежду. Высовываюсь въ корридоръ и вижу человка съ узелками въ рукахъ и головой сахару подъ мышкой, который знавалъ меня еще въ Нижнемъ.

— Съ кмъ ты здсь?

— Сейчасъ пріхалъ съ барынями ***, въ ваши края, батюшка, на кумысъ демъ.

— Не на пароход ли вы пріхали?

— На пароход, изъ Нижняго.

Я поспшилъ одться, слушая хлопоты какой-то француженки, пріхавшей въ помщичій домъ и незнавшей какъ попасть въ него, потому что ни слова не говорила по-русски (посл обда я ее встртилъ на крыльц, наблюдавшею русскіе нравы) и отправился на пристань.

Но — увы! пароходъ шелъ недалеко внизъ и не могъ взять моего тарантаса. Потерявъ терпніе, я ршился отправиться на почтовыхъ, захалъ къ М*** проститься, отобдалъ у него и, поблагодаривъ за много-разъ встрчаемое мною въ его дом радушіе, похалъ самъ въ полицію, чтобъ поскоре выхлопотать билетъ на полученіе подорожной. Былъ сильный втеръ, мн предстояла семиверстная переправа черезъ Самару, до вечера оставалось недолго, а ночью не перевозятъ: нужно было поторопиться.

Въ дом полиціи все было чисто и опрятно. Прямо передъ окнами его грустно высились остовы недавняго пожара, но сторона улицы, на которой находился онъ, уцлла. Присутствія посл обда не было, но писцы собирались для исполненія своихъ обязанностей. Я обратился къ одному изъ нихъ, предъявивъ свой видъ, и онъ весьма услужливо написалъ билетъ и отправилъ для подписанія кому слдуетъ. Вскор его принесли обратно и сказали, что нужно подписать ратману.

— А далеко живетъ ратманъ?

— Нтъ-съ, въ двухъ шагахъ.

Я успокоился и, отъ нечего длать, пристальне сталъ вглядываться въ окружающихъ меня дятелей. Меня поразила какая-то особенная печать ихъ физіономій: ннодна изъ нихъ не походила на обыкновенныя, ничмъ незамчательныя лица, въ таковъ множеств украшающія человческія головы, напротивъ, вс он были оригинальныя, характерныя, крупныя и хотя устроены весьма разнообразно, но производили одно общее впечатлніе, по которому человкъ, увидавшій ихъ безъ перьевъ въ рукахъ, подумалъ бы, что они собраны сюда совсмъ не для того, чтобъ самимъ участвовать въ дл исправленія ближняго.

Писцы, особенно старшій изъ нихъ, мнялись замчаніями, большею частью юмористическаго свойства, иногда слегка перебранивались, желая одинъ другому сбыть какую-нибудь бумагу для переписки.

Между тмъ прошло. съ полчаса, я ждалъ нетерпливо, наконецъ возвратился посланный.

— Не подписываетъ! отвчалъ онъ.

— Да отчего же?

— Документа, говоритъ, нтъ.

Послали мой документъ.

Прошло еще доле, я боялся, что не успю выхать. Возвратился и во второй разъ посланный

— Ну что?

— Не подписываетъ, отвчалъ онъ.

— Чего еще надо ему?

— Просто говоритъ, не подпишу.

Писцы смутились и не знали что предпринять.

— Да вы бы, ваше высокоблагородій, сами създили къ нему, да урезонили его. Мщанинъ вдь, такъ мщанинъ и есть — необразованность! сказалъ мн какой-то полицейскій служитель въ бломъ кител, стоявшій все время въ комнат и пользовавшійся, по-видимому, между писцами правомъ гражданства.

Я охотно принялъ его совтъ, потому что потерялъ терпніе ждать дольше, попросилъ кого-нибудь проводить меня и, вмст съ вызвавшемся писцомъ, отправился къ ратману.

Извощикъ, руководимый моимъ спутникомъ, привезъ насъ на погорлое мсто. Снисходительный путеводитель отправился въ балаганъ, наскоро выстроенный изъ досокъ возл обгорлаго каменнаго дома, и вскор вышелъ въ сопровожденіи какого-то русскаго человка съ бородкой, обстриженнаго въ кружокъ.

Человкъ этотъ былъ въ поддевк, красной александрійской рубашк и нанковыхъ шараварахъ, заправленныхъ въ сапоги. Я бы его принялъ за плотничьяго артельщика. Онъ бывъ крпко не въ дух.

— Что вамъ надо? спросилъ ратманъ.

— Скажите, пожалуйста, что вы не подписываете моего свидтельства на выздъ?

— А то, что, можетъ, васъ не слдуетъ выпустить.

— Объ этомъ знаетъ полиція, а съ ея стороны препятствій нтъ.

— Да съ моей есть! подпиши, а тамъ посл достанется! не люблю я подписывать.

— Любите или нтъ, а все-таки не можете не подписывать.

— Да что съ вами толковать! что вы за спрощикъ. Не хочу подписывать, такъ и не подпишу!

— Въ такомъ случа, я поду просить, кого слдуетъ.

— А пожалуй позжай! много васъ! еще спрашиваетъ…

— Ну-ну! полно Савельичъ, скидай рукавицы-то! подписывай, вступился писецъ и, взяла ратмана за плечи, увлекъ его въ балаганъ.

Черезъ нсколько времени онъ вынесъ оттуда подписанный страшными каракулями билетъ, а черезъ часъ я былъ на переправ…

IV.
Переправа черезъ Самару.

Втеръ поутихъ немного. Тарантасъ, мой поставили на дощаникъ, поставили еще пустую телгу подводчика-мальчишки, на которую взмостился инвалидный солдатъ.

— Отчаливай!

Рабочіе начали отчаливать,

Самара была въ полному разлив. Маленькіе зайчики, блые гребешки волнъ, еще бгали, по середин, но къ подгорному берегу волна ужъ стихала и мрно плескалась. Вечерло, солнце начинало прятаться однимъ краемъ за гору. По гор, раскидывалась восточная часть города, въ которомъ, изрдка отличались новые деревянные домики, выстроенные посл прошлогодняго пожара, изъ-за поворота горы грустно торчали каменные остовы, недлю назадъ обгорлыхъ зданій, рисуясь черными силуэтами трубъ и стнъ, сквозь окна, которыхъ иногда просвчивало пунцовое, ярко освщенное небо. Вдоль самаго берега, подъ горой, тянулись стройнымъ сплошнымъ рядомъ новые, плотные сосновые амбары, почти купаясь въ вод нижними звеньями. Весело было смотрть на этотъ блестящій свжимъ деревомъ строй высокихъ житницъ, засыпанныхъ вплоть до верха хлбомъ. Это было прямое русское богатство съ прямой русской физіономіей: отъ него вяло какимъ-то тихимъ, прочнымъ довольствомъ. А за амбарами, какъ море, синлъ темнющій разливъ Волги.

Между тмъ мы отчалили. Втеръ былъ попутный. Подняли парусъ и онъ, всполоснувшись, тихо надулся и, повлекъ, насъ противъ воды.

— Молисъ Богу, православные! возгласилъ рулевой.

Вс сняли шапки и перекрестились. Мы поплыли.

Прямо передъ нами, по ту сторону рки, на островахъ половодья, отдльными группами, пестрли тоже хлбные амбары и еще какія-то широкія и низкія деревянныя строенія. Иногда возл амбара втреная мельница неутомцмо. махала поломанными съ одного бока крыльями. Вс эти бревенчатыя строенія съ красными или некрашенными тесовыми крышами, освщенныя закатомъ, рзко и живописно рисовались по темной зелени грунта, мстами поросшаго кустарникомъ.

— Что это за строенія? спросилъ я рулеваго,

— Это? А салотопныя заводы, батюшка.

— Баранами сало скупаютъ?

— Нешто, батюшка, скупаютъ гурты и бьютъ тутъ. Да мясо солятъ, солониной бурлакамъ продаютъ. Сало и шкура идутъ сами по себ,

Рулевой былъ высокій, мужчина, лтъ за сорокъ’, худощавый, съ продолговатымъ, умнымъ, спокойнымъ, честнымъ лицомъ, опущеннымъ маленькой бородой. На немъ была красная рубашка и полушубокъ поверхъ, на голов фуражка съ козырькомъ. Стоялъ онъ прямо, перекинувъ правую руку на потесь и отвчалъ на мои вопросы почтительно, но съ снисходительною подробностью, которая изобличала, что, я въ его понятіяхъ былъ баринъ, можетъ, и хорошій баринъ и ученый, но въ крестьянскомъ, и промышленноцъ быту непонимающій ни аза, что его, впрочемъ, повидимому, нисколько не удивляло.

— Мы около заводовъ пристанемъ? продолжалъ я.

— Нтъ, батюшка! заводы, теперь почитай вс на островахъ. Мы куда дальше пойдемъ. Заводы только на половин будутъ…

— И на половин не будутъ, положительно замтилъ ямщикъ, улегшійся на помост, облокотясь на руку и не спуская глазъ съ маленькой трубочки, которую раскуривалъ.

— Разв безъ малаго, что не будутъ, замтилъ рулевой.

— Далече не будутъ! продолжалъ самоувренный ямщикъ, глянулъ въ противоположную сторону, отрывисто пустилъ сквозь зубы тонкую струйку слюны за дв сажени въ рку и погрузился въ прежнія мысли.

— А далеко ли до берега? спросилъ я.

— Да верстъ семь будетъ, батюшка…

— Кой-же мсто мы пристанемъ?

— А вотъ изволите видть, кусты въ той сторон?

И онъ, показалъ на едва видную полосу зелени, которая тянулась по горизонту.

— Гд блется что-то?

— Нтъ, это известь свалена, а пристань еще подальше будетъ. Направо то балагашекъ чернется, изволите видть, во-о-нъ!

И онъ тянулъ это во-о-нъ, такъ долго, какъ будто хотлъ имъ достать ровно за семъ верстъ и попасть прямо въ балагашекъ.

Я долго смотрлъ но указанному направленію, убдилъ себя, что вижу что-то черненькое и, успокоившись такимъ образомъ перспективой полуторачасоваго перезда, влзъ въ открытый тарантасъ, закутался въ теплую шинель и закурилъ сигару.

Устроившись въ наиудобнйшее положеніе, я ужъ началъ погружаться въ т бездремотныя грзы, которыя обыкновенно находятъ на человка, когда онъ обреченъ на бездйствіе иногда, между тмъ, ничего онъ особенно не ждетъ, ни что не тревожитъ ни физически, ни морально, это не то дремота, не то бдніе.. Глаза безвольно переносятся съ предмета, на предметъ, ничто особенно не привлекаетъ ихъ, но вскор они останавливаются на какой-нибудь точк. Вы и не думаете разсматривать ее, а все смотрите: просто лнь глаза отвести. Часто случается, что смотрвши такимъ образомъ, вы чрезъ нсколько времени совершенно не отдаете себ отчета, что вы видите. Воображеніе, которому вы дали полныя поводья, носитъ васъ съ предмета за предметъ, и, Богъ всть какимъ порядкомъ цпляясь едва за другую, въ голов проходятъ самыя противоположныя, самыя разнохарактерныя мысли. Но вотъ, наконецъ, одна изъ нихъ почему-то особенно остановила на себ вниманіе, вы отдаетесь ей вполн, развиваете ее и передъ вами стройно проходятъ вызванныя тни, и вы переживаете ваше прошлое, или создаете что-либо въ будущемъ: въ эти минуты всякій изъ насъ боле или мене сочинитель, воображеніе сочиняетъ сцены и картины на яву до тхъ пиръ, пока не начнетъ сочинять их во сн.

Не помню, о какихъ именно пріятныхъ вещахъ думалъ я, но еще не усплъ я дойти, до блаженнаго состоянія забытья, какъ мое вниманіе привлекъ на себя одинъ, по выраженію моего пріятеля, индивидуй…

Индивидуй этотъ стоялъ сначала по лвую сторону тарантаса, но потомъ ему заблагоразсудилось, перебраться на правую, а какъ экипажъ совершенно перегораживалъ дощаникъ, то маневръ представлялъ нкоторыя затрудненія.

Индивидуй, однакоже, не смутился ими. Онъ взобрался на окраину дощаника, ухватился сперва на одно колесо, нагнувшись шмыгнулъ надъ водою, схватился за другое, опять шмыгнулъ и ловко прыгнулъ на помостъ передъ самымъ рулевымъ.

Это былъ человкъ низенькаго роста, жиденькій, юрковатый, въ синемъ нанковомъ, крпко засаленномъ, сюртук до пятокъ и фуражк, у которой козырекъ, вслдствіе особенной вжливости хозяина, едва держался на ниткахъ. Лицо онъ имлъ круглое, съ мелкими чертами и небольшимъ носомъ, украшенное маленькимъ клинышкомъ бороды, и сильно помятое отъ услужливости и готовности сообразно обстоятельствамъ безпрестанно мнять свое выраженіе.

Индивидуй былъ по-видимому лтъ сорока, я помню, что онъ прыгнулъ на дощаникъ въ то время, когда мы были ужъ на аршинъ отъ берега и, вроятно въ попыхахъ попалъ не на то мсто, куда желалъ.

Очутивщись на новомъ мст, онъ почему-то счелъ за нужное сначала обратиться ко мн: скинувъ почтительно фуражку, опустилъ, ее до колнъ и проворно взбросилъ на голову, причемъ я думалъ, что козырекъ непремнно отлетитъ, козырекъ, однакоже, удержался.

Я поклонился ему.

Потомъ индивидуй кивнулъ головой ямщику, ямщикъ, лежа взглянулъ на него, промычалъ, не выпуская изо рта трубки: ‘а! Битокъ’, повернулся и плюнулъ на дв сажени въ воду.

Битокъ обратился къ рулевому.

— Василью Семенычу мое почтенье, сказалъ онъ пвучимъ выговоромъ мщанина, мтящаго въ купцы, приподнявъ фуражку надъ головою.

— Здравствуй, Иванъ Петровичъ! Куда Богъ несетъ?

— А на сальный къ Балагуеву: дльцо есть.

— Да ты разв не у него живешь?…

— Эва! ужь мсяцевъ семь, какъ отошелъ. У Ендакова Гаврилы Гаврилача посляй жилъ, да Бердяева съ мсяцъ занимался.

— А теперь?

— Да теперь такъ, разными длами перебиваюсь. А васъ что давненько не видать было?

Рулевой потупился.

— Меня здсь не было, отвчалъ онъ, помолчавъ.

— Знаю, что не было. Лтось частенько перезжалъ: что, думаю, Василья Семеныча нтъ? Съ вами, говорятъ, несчастьице приключилось, продолжалъ онъ, таинственно понизивъ голосъ:

— Да, стряслись-была бда! сказалъ рулевой.

— Слышалъ, слышалъ! подъ уголовнымъ, говорятъ, были.

— Не подъ уголовнымъ, а былъ-таки грхъ.

— Какъ же это, разскажите?

— Арестанта упустилъ! вполголосъ сказалъ рулевой.

— Э! скажите! То-то я что-то слышалъ. Какими же это судьбами?

—Да вотъ прошлою весною, объ эту же пору.

— Да, да, должно быть такъ! Ну, такъ какъ же это вы упустили?

Втеръ, ровно надувалъ парусъ. Дощенникъ тихо бжалъ по широкому разливу. Рулевой осмотрлся, повернулъ вправо потесь и началъ:

— А вотъ какъ было дло. Прошлой весной передъ половоднемъ призвалъ меня тоже Иванъ Дмитричъ и говоритъ: ‘ну, говоритъ, Василій, ступай опять ко мн. Будешь у меня, говоритъ, на томъ берегу сборъ собирать, а народу не хватитъ, иной разъ и създишь’.— ‘Хорошо, я говорю, Иванъ Дмитричъ!’ и поступилъ. Вотъ живу, знаешь, на томъ берегу, только разъ прізжаетъ десятской отъ становаго и арестанта привозить. А дло-то было къ вечеру. Разливъ, знаешь, большой тоже былъ, почитай что съ ноншній!

— Почище будетъ! замтилъ лежащій скептикъ ямщикъ и плюнулъ въ воду.

— Пожалуй, что и больше, продолжалъ румбой. Вотъ и говорятъ мн десятской: ‘ты, говоритъ, Василій Семенычъ, прими отъ меня арестанта, да представь его въ городъ, а меня отпусти, мн, говоритъ, Демьянъ Григорьичъ безпремнно веллъ сегодня же воротиться: у насъ поимка бродяги будетъ.

— Какъ, я говорю, теперь, подешь: ишь какой втеръ! а втеръ въ ту пору сильно разыгрался: — ишь я говорю, втеръ какой, да и дло же теперь къ ночи…

— Ну, какъ знаешь, говоритъ, а меня отпусти и арестанта представъ: арестантъ нужный.

— Длалъ нечего, взялъ я отъ него бумагу и арестанта принялъ, а онъ на той же подвод и ухалъ. Арестантъ парень молодой, такой изъ себя красивый. Какъ, молъ, тебя звать, любезный?

— Да безъименнымъ, говоритъ.

— Ну, безъименный тамъ безъименный, такъ и знать будемъ. Посмотрлъ я, что длать съ нимъ? А въ ту пору, надо, было хозяину выручку вести, дай, думаю, поду, сдамъ его тамъ прикащику, да и правъ. Веллъ полегче посудину подвести, поставилъ подводы дв, взялъ его и отправились. И разыгралась же на ту бду такая погода, что страсть. Мы отъ берега, а она насъ въ берегу валитъ. Маялись, маялись, не можемъ изъ плеса выйдти. ‘Что, братцы, говорю, длать нечего, привалимъ къ берегу: все лучше, чмъ на вод ночевать’, и привалили немного ниже косы. Вышли, огонь развели. У ребятъ котелокъ былъ, кашицы сварили, сами похлебали и арестанта накормили и улеглись. Не спалось что-то мн: видно, сердце бду, чуяло. Слышу, я, возится мой арестаатъ, приподнялся я, а онъ стоитъ у огня.

— Что, молъ, ты, любезный? Али не спится?

— Прозябъ, говоритъ, больно, грюсь. На двор, знашь, сиверко, таково: онъ же въ одномъ коротенькомъ кафтанишк — какъ не прозябнуть?

— Возьми, говорю, полушубокъ у меня на посудин, али циновкой прикройся.

Пошелъ онъ, взялъ полушубокъ, цыновкой прикрылся и легъ, и я опять прикурнулъ. И заснулъ же я, на грхъ, прекрпко, и такъ сладко спалъ, что, кажись, отъ роду, этакъ не спалось. Спалъ я, спалъ, очнулся, гляжу — ужь совсмъ бло. Разбудилъ я ребятъ и его хочу разбудитъ, глядь — одна циновка лежитъ и такъ свернута, какъ словно спить кто подъ ней. Думалъ, не отлучился ли куда, звать-позвать — нтъ! Ушелъ! а полушубокъ подъ циновкой лежитъ, полушубка не взялъ, а самъ ушелъ!

Вотъ мы туда-сюда, зовемъ его, кричу я его: Безъименный! кричу, Безъименный! вернись! не вводи другаго въ грхъ. Пожалй меня, родной! Нтъ! Звалъ я, звалъ, и такъ звалъ, что услышь меня онъ, я чай безпремнно бы воротился! Ну, да гд услыхать, коль ужъ ушелъ! чай, версты за дв улепетывалъ. Что будешь длать? Пришла бда и на мой порогъ! Добро бы одинъ былъ — ну куда не шло, а то жена, дти — просто горе. Длать нечего: пометался я, пометался — надо хать. Подемте, и говорю, братцы, Вотъ пріхали въ городъ, отправился я прямо къ вашему частному Макару Осипычу. Онъ еще дома былъ.

— Что, говорятъ, любезнйшій, скажешь?

— Да вотъ, молъ, такъ и такъ, батюшка.

— Какъ-же, говоритъ, это такъ?

— Да что, молъ, станешь длать? грхъ попуталъ!

— Въ рукахъ, говоритъ, было, да между пальцевъ ушло! Только-бы теб, говоритъ, по нашей части и служить. Шутникъ онъ, знаешь, такой, шутитъ, и мн не до шутокъ.

— Жаль, братецъ, мн, говоритъ, тебя, мужикъ ты хорошій, а маху далъ! Длать, говорятъ, нечего. Посадить тебя придется.

Меня и посадили.

— А долго сидли? заискивающимъ голосомъ спросилъ Битокъ.

— Съ мсяцъ, высидлъ. Однако потомъ на поруки выпустили.

— И теперь по порукамъ ходите? скромно продолжалъ Битовъ.

— Нтъ, теперь, благодаря Бога, совсмъ ослобожденъ и дло кончено.

— Кончено благополучно?

— Кончено-то благополучно, да передъ самымъ концомъ натерплся я страху: вкъ не забуду! Ухъ! Рулевой тяжело отдышался, какъ-будто свалилъ съ плечъ страшную ношу.

— Какъ же это, какъ же? разскажите, Василій Семеныч? спрашивалъ Битокъ, присвъ, чтобъ удобне было слышать, на перила.

— Митя? дай-ка трубочки, сказалъ онъ, обращаясь въ ямщику. Ямщикъ молча протянулъ ему трубку, Битокъ торопливо сунулъ въ ротъ трехвершковый чубукъ и началъ посасывать. Трубочка болзненно захрипла.

Василій Семеновъ опять осмотрлся, далъ право руля и снова началъ:

— Ну, извстно, начали меня въ судъ водить. Сняли допросъ, ребятъ всхъ перебрали, вс и одно слово говорятъ: ‘не виноватъ!’ Ну, помаячили сначала, а потомъ все и смолкло. Живу я зиму спокойно и думалъ ужь, авось, можетъ, Богъ дастъ, такъ и забудется. Только вдругъ передъ Святой заходитъ городовой ко мн: ‘Явись, говоритъ, завтра къ Макару Осипычу’.

— Зачмъ? я говорю.

— Незнаю, говоритъ.

Я поднесъ ему.— Не знаешь ли, говорю, любезнйшій?

— ‘По длу, должно-бать, говоритъ, что-нибудь вышло’. Больше ничего отъ него не добился.

Явился я на другой день рано къ Макару Осипычу. ‘Спитъ еще’, говоритъ кухарка: ‘подожди въ прихожей’. Жду я, а у самого сердце не на мст. Ждалъ, ждалъ, съ часъ, али бол прошло — извстно и часъ задолго покажется — только слышу по зал зашаркалъ туфлями, идетъ. Растворилъ дверь, самъ въ халат, лицо, знаешь, полное, извстно, съ просонья сердитое. Глянулъ этакъ на меня, я поклонился, ни слова не сказалъ и прошелъ въ кухню. Слышу въ кухн началъ мыться, полоскался, полоскался — выходитъ съ полотенцемъ, повеселлъ немного и опять ни слова, прошелъ и дверь не затворилъ. Немного погодя, кухарка ему чай принесла, поставила на столъ — вижу я — вышелъ онъ и началъ чай пить, а меня все не зоветъ! Выпилъ стаканъ, другой ему подали, набилъ онъ трубку, закурилъ и кликнулъ: ‘Поди-ка, говоритъ, сюда, любезный!’

Взошелъ я.

— Ну, братецъ, по твоему длу ршенье вишло: велно, говоритъ, теб объявитъ его.

— Слава-Богу, говорю, батюшка. Какое же, молъ, ршенье-то вышло?

Онъ помолчалъ, подумалъ, куритъ, а у меня сердце замираетъ!

— Да что, братецъ? вдь не хорошо! говоритъ.

Мурашки у меня по тлу такъ и забгали.

— Что, молъ, дланъ, батюшка, ужъ видно такое заслужилъ.

— Да, говоритъ, больно не хорошо! Знаешь ли ты, говоритъ, что долженъ подвергнуться тому наказанью, какому подвергался упущенный арестантъ.

— Знаю, молъ, батюшка!

— Ну, а онъ, братецъ, говоритъ, заслуживалъ ссылки въ Сибирь!

Какъ услыхалъ я это, такъ меня и отуманило! Господи, думаю, жена, дти… всхъ долженъ покинуть! Съ ними-то что станется? стою ни живъ, ни мертвъ.

— Да, говоритъ, въ Сибирь, да еще и съ наказаніемъ…

У меня такъ ноги и подогнулись… Упалъ я за колни. ‘Батюшка!’ говорю. ‘Богу и вамъ извстно, вина моя безнамренная! Пусть я казнюсь, а то жена, дти… нельзя ли,— говорю, батюшка, подъ манифестецъ милостивый подвести’… а у самого слезы такъ и текутъ, такъ и текутъ.

Взглянулъ Макаръ Осиповичъ и ухмыльнулся — дай Богъ ему доброе здоровье — вкъ этой усмшки на забуду: словно мн вдругъ солнышко какое показалось. ‘Ну, ну полно! Встань, говоритъ, Василій! встань! Говори: слава Богу! арестантъ былъ неважный: просто мужикъ къ допросу требовался, да и того поймали, и тебя судъ оправдалъ, а за оплошность теб вмнилъ арестъ въ наказаніе!

Я слушаю и ушамъ не врю.

— Да, говоритъ, пошутилъ я надъ тобой, пуганутъ тебя хотлъ, чтобъ ты впередъ осторожне былъ, а у насъ судъ невиннаго не наказываетъ, у насъ, говорит, судъ правильный.

Я ему такъ и повалился въ ноги.

——

Василій Семеновъ провелъ широкой рукой по лицу и смолкъ. Еще нсколько мгновеній любопытный Битокъ прислушивался, не скажетъ ли онъ чего, потомъ вдругъ засмялся. Разсказъ рулеваго показался ему, по-видимому, очень забавнымъ.

— Ха! ха! ха! Ну, настращалъ же онъ васъ! Чай, душа въ пятки ушла. Проказникъ этотъ, Макаръ Осипычъ! большой шутникъ! А вдь предобрый.

— Добрый! сказалъ рулевой.

— Добрющая душа! заключилъ Битокъ и снова началъ усиленно посасывать трубочку, которая только хрипла. Вдругъ лицо его принято недовольное выраженіе, онъ выхватилъ чубучокъ изо рта и небрежно подалъ его ямщику.

— Возьми свою носогрйку-то, съ ней чахотку насосешь: только хрипитъ, а дыму и не спрашивай!

— Захрипитъ, какъ табаку-то нтъ! Я и самъ окурки курю, мрачно замтилъ ямщикъ и сталъ лниво приподниматься.

Мы были уже въ затон. Затопленные кусты начали ширшать, изрдка задвая за бока дощаника. Почти совсмъ стемнло и берегъ, къ которому мы тихо близились, чернлъ невдалек.

Черезъ пять минутъ мы пристали, и я похалъ дале.

V.
Степь.

Версты черезъ четыре за самарской переправой, мн приходилось еще перезжать какую-то рчку, халъ я, несмотря на сходящую ночь, хорошо, ямщикъ мой, необщительнаго и отрицающаго свойства, оказался хорошимъ ямщикомъ, то держалъ себя, относительно лошадей, сурово, и не нисходилъ съ ними до короткости обращенія. Мальчишка-подводчикъ долго скакалъ за мною, стоя на ногахъ въ телг и концами возжей погоняя свою лошаденку: ему хотлось попасть вмст со мною на паромъ, однакоже онъ, бдняга, отсталъ, да и хорошо сдлалъ, потому что паромъ былъ такого устройства, что и мой тарантасъ едва умстился на немъ, и то съ выпряженными лошадьми.

Какъ теперь помню задумчиво-прелестное мстечко, встртившее меня на томъ берегу. Не знаю почему, но это ясно осталось у меня въ-памяти, можетъ статься оттого, что это былъ послдній живописный уголокъ, съ которымъ на тысячи верстъ я долженъ былъ проститься. Между-тмъ ничего не можетъ быть проще этой совершенно въ русскомъ род картинки: песчаная площадка, съ боковъ высокія осокори, новенькая сосновая изба въ сторон, прямо взлобокъ, за которымъ начиналось поле, и надо всмъ освщеніе поднимающагося мсяца, ударявшаго прямо на избушку сквозь втви лса. Я полюбовался картинкой, пока ямщик, съ помощью перевощиковъ, запрягалъ лошадей, потомъ съ мста во весь духъ мы выскакали на взлобокъ, дорога пошла полями и я задремалъ. Просыпаюсь около полуночи, лошади стоятъ, ямщикъ слзаетъ съ козелъ, справа изба со столбомъ: мы на станціи.

Я вышелъ изъ тарантаса, слъ на завалину и закурилъ сигару. Сзади и съ боговъ, подъ яркимъ луннымъ свтомъ, спало первымъ сномъ большое село. Влво на площади стояла темнымъ силуэтомъ каменная церковь, впереди, на сколько глазъ окинетъ, раскинулась безбрежная степь. Помимо села и церкви, мой взглядъ невольно остановился на ней, и долго и тоскливо бродилъ по ея безлюдной равнин. Есть какая-то влекущая сила къ безбрежности, будетъ ли это синее море, или срая степь. Зрнію, кажется, хочется испробовать свои силы доглядться, что же тамъ, за этой гладью? попытаться проникнутъ эту прозрачную стну, которая называется даль. И я вглядывался въ глубь ея, но только смшанные звуки неслись мн оттуда и громка раздавалась въ мертвой тишин. То было кваканье и бренчанье лягушекъ, которыя, смотря по мстности и особенно весною, кричатъ чрезвычайно разнообразно, и поверхъ ихъ нестройнаго хора, какъ одинокое соло, раздавался длинный, изъ минуты въ минуту звонко и уныло вскрикивающій звукъ какой-то птицы. Тоскливое чувство овладло мною. Мн будто грустно было пуститься въ это поросшее быліемъ и полынью земляное море и хотлось предъ тмъ поглядть на что-нибудь живое.

Старый ямщикъ проваживалъ по улиц лошадей, новый медленно копошился около впрягаемой коренной. Село по-прежнему спало и, кром степныхъ звуковъ, только слышался глухой шагъ усталой тройки, да иногда звякъ колокольчика подъ вложенной дугой. Что за безжизненность кругомъ — точно и здсь какая-те людская степь!

На другомъ конц завалины, закутавшись въ некрытый овчинный: тулупъ, отъ котораго еще пахло кислотой, сидлъ какой-то мужикъ, молчалъ и дремотно поглядывалъ на тарантасъ, на меня и на все окружающее. Я не слыхалъ, когда онъ появился и не знаю, былъ ли это бдительный староста или просто крестьянинъ, хозяинъ избы, которому не спалось въ душныхъ палатахъ и онъ вышелъ поглядть на прозжающихъ.

— Какое это село? спросилъ я его.

— Каменный Бродъ прозывается, медленно отвчалъ онъ мн.

— Скажи, пожалуйста, любезный, кто это въ степи кричитъ?

— А, это змя свиститъ.

— Какъ, змя свиститъ?

— Да, весной по ночамъ выползаетъ гадина и свиститъ. Это, значитъ самка самцу голосъ подаетъ.

— Да это голосъ птицы.

— А! Голосъ-то! это птица.

— Какая, не знаешь?

— А кто ее знаетъ! степная какая-то.

— А гд же зминый-то свистъ?

— А слышите, между лягушечьей-то срамотой точно свиститъ кто, коротко таково, обрывисто — это змя свиститъ.

— А много ихъ здсь?

— И — много! Да гд этого гаду нтъ.

Я долго вслушивался, но посреди тысячи разнообразнымъ лягушечьихъ голосовъ ничего не могъ отличить.

— Старому ямщину на водку, батюшка!

— А! значитъ лошади готовы. Новый ямщикъ взлзъ на козлы. Мужикъ звнулъ и скрылся въ калитку. Спящее село потянулось мимо — и опять въ путь…

Долго еще мнять намъ лошадей!

И вотъ, черезъ минуту околица осталась за мною, и полной рысью тройки я въхалъ въ самарскія степи. Здравствуй, знакомое мн и родное безлюдье! Со стны одинокаго Оренбурга часто еще ребенкомъ, пытливо смотрлъ я въ твою пустынную даль за Ураломъ. Отъ Кокана до Кавказа, обхвативъ Аралъ и Каспій, разнообразно мняя жителей, климаты, небо, и едва мняя оттнки, ты затопило цлый край Россіи! Два года наздъ, лтомъ, я обыднкомъ промчался по теб полтораста верстъ, създивъ изъ Оренбурга въ Илецкую Защиту, посмотрть соляное сокровище, которое ты окаменила. Тогда была не та обстановка. Голый, едва поросшій песчаный грунтъ безпрестанно волновался пригорками, извиваясь между нихъ иногда пробжитъ ручей и надо видть, какая пышная зелень, какіе яркіе и большіе полевые цвты быстро обростутъ его, и тутъ же изрдка пріютятся кибитки кочевья, или казачій форпостъ въ три плетневыя мазанки.

Теперь снова и долго мн приходится хать по теб, но другая картина встаетъ теперь предо мною и пробуждаетъ другое чувство. Тамъ была азіатская кибитка въ кругу родной, ей свойственной пустыни, здсь русское село съ своимъ спокойнымъ труженикомъ-мужикомъ, и не эту обстановку мы привыкли видть близь него. А межъ тмъ, посмотрите кругомъ: полный мсяцъ — это казачье солнышко — стоитъ высоко, и точно желая оправдать названіе, кажется изо всхъ силь свтитъ своимъ дребезжащимъ свтомъ: такъ ярокъ онъ. Хоть бы облачко на неб! блдно-голубое, ясное, просторно раскинулось оно, и холодно блеститъ рдкими звздами. Кругомъ гладь и ширь невозмутимая. Одна высокая полынь привольно разрослась по ней и, отливая блесоватымъ цвтомъ, кладетъ какія-то неопредленныя, неясныя тни. Самый запахъ этой полыни, такъ сильно разлитый съ вечера, замеръ въ ночномъ воздух. Кузнечики смолкли, болото съ лягушками осталось назади и ихъ не слышно. Колокольчикъ звенитъ тоскливо, топотъ некованныхъ лошадей тарантаса отзывается глухо на мягкой дорог. дешь уединенно по этой безграничной пустын и непріятное чувство пустоты сжамаетъ сердце. Хоть бы страхъ какой, хоть бы опасность взволновали и разбудили васъ — нтъ! дешь въ спокойномъ тарантас, какъ въ одинокой лодк по умершему океану безъ бурь, острововъ и берега. Только однозвучный крикъ степной птицы изъ минуты въ минуту съ утомительной аккуратностью, какъ плачъ, раздается гд-то. Думаешь, увидеть на яркомъ лунномъ свт фигуру этого недремлющаго степнаго часоваго, приподнимающагося изъ травы на длинной тонкой ног, выставляющаго острый носъ и широко раскрывъ его, какъ ножницы, испускающаго свой одинокій крикъ. Нтъ, и птицы не видно! Одинъ только звукъ, мрный, тоскливый, звонкій встаетъ надъ пустыней и, длинно проззучавъ въ ночномъ воздух, умираетъ на минуту. Какой великій, какой томительный просторъ!..

ДОРОЖНЫЯ ЗАМТКИ.

I.Отъздъ.

II.Срныя воды.

III.Городъ Самара.

IV.Переправа черезъ Самару.

V.Степь.

Читайте также:

I.
Отъздъ.

II.
Срныя воды.

III.
Городъ Самара.

IV.
Переправа черезъ Самару.

V.
Степь.