Дон на костылях, Севский Виктор, Год: 1915

Публицистика
Время на прочтение: 51 минут(ы)
Скачать в PDF

Виктор Севский (Краснушкин)

Дон на костылях.

Степная красавица-казачка, меняющая старинный кубелек на платье с разрезом. Хорошей весной на маленьком пароходике подъезжайте к станице. Когда выглянет она — степная красавица с маленькой горы, не покажется-ли вам, что на гору надета летняя казачья фуражка доброго старого времени. Красный околыш кирпичных домов, убегающих в широких улицах в степь, и вверх — молоко белой акации, яблони, вишни. И черный козырек — берег, залитый нефтью, дегтем, смолой и засыпанный грязным песком. Пароход робко гудит около станицы, будто боится спугнуть сон красавицы степной. Напрасно: красавица рано встает. Ее муж служит в канцелярии, ее брат — хлебный ссыпщик, им самовар нужен рано.
Белыми гроздьями свесилась акация над домами, с приглаженными кирпич к кирпичу стенами с проборами из известковой линии. В домиках утренняя суета, какой в городе не бывает. Там один день не похож на другой, а здесь утренняя суета по регламенту — таинство. Хозяин в чесучевом пиджачке и домашних туфлях, нежась в зеленом тенистом саду на ласковом солнышке, кричит супруге в пятнистом капоте:
— Анна Григорьевна, засамоваривайте.
День начался.
Выпьет хозяин чайку с маслицем, с молочком, с сочными наливными вишнями, любовно отрежет кусочек сдобного хлебца, испеченного самой Анной Григорьевной. Выпьет чайку, прйдется по крылечку и не уходит на службу.
— Что-то Марьи с базара долго нет? К куме что-ли зашла?
Марья заменяет для станичника утреннюю газету.
— Гайдуковы пять фунтов мяса купили вместо обычных трех — значит, гостей ждут. Невестку, должно быть.
— Пономарева на базаре не было. Нек добру это — запил старик. Да и как не запить, когда жена на четвертом десятке по театрам стала ходить. На этой неделе старая дура два раза в биографе была.
В канцелярии в десять утра монотонно скрипят перья. Шелестит бумага, по комнате ползет запах сургуча и постукивают печати.
В почтовый день зазвенит колокольцами и бубенцами почтовая тройка и желтый испитой почтальон отвезет законнорожденные исходящие в Новочеркасск, чтобы обратно привезти полный баул новых бумаг. В полдень на тополевой аллее, что тянется от церкви и до церкви, — приказчик из бакалейного магазина, поспешая на обед, шепчет давно любимой ученице из модной мастерской мадам Жорж из Саратова на Сене:
— В ожидании аппетита разрешите начать разговор о состоянии моего сердца, опьяненного акационным запахом.
Загорится румянцем лицо ученицы из модной мастерской:
— Завлекаете, Егор Иванович?
А в углу робко шепнет:
— Вечером на естом же месте, только чтобы без обмана.
Под забором или под навесом амбара, надвинув фуражки на лоб, сидят хлебные мазы и степенно дуются в карты. Около кучи воробьев, настойчиво запрашивающие чириканьем, когда же, наконец, странные бородатые люди в широких брюках с вылинявшими лампасами привезут хлеб.
— В свое время. Когда мазы выйдут навстречу возам за станицу и на жирных набитых туго зерном мешках, как
треумофаторы, въедут в станицу.
Зашумят-застучат машины — сеялки, веялки и ядреные бабы с мужескими голосами затянут песни на ссыпках.
Вечером в клубе соберутся проферансом одержимые, азартом опаенные — ‘ДВ’: ‘опаленные‘&gt, и в строго назначенный час сядут за столик. Вымирает настоящий игрок, — говорят в станице. Такой, чтобы приехал в клуб на извозчике, а
оттуда выходя, спрашивал у того же извозчика:
— А где у вас здесь, любезный, паперть церковная?
Вымерли. Густо пошел мелкотравчатый. Он с настоящим игроком садится за стол, да норовит за сто рублей крови наполировать на всю тысячу.
На веранде за отдельными столиками случайные посетители. Зашли в рассуждении чего бы покушать и ведут около порции котлет разговор филологический:
— Не есть-ли слово котлета — исковерканное — кот в летах?
— Фонетика берет свое начало в глубокой древности, — соглашается учитель городского училища.
— А между прочим и древние пили, — не возражает порционный филолог’.
Если и фехтовали иногда киями в клубе, так это не от злого сердца, а так: надо же куда-нибудь отдать избыток энергии.
Чтобы и доктора кушали, если бы никто киями не дрался. Тоже и медицина любит суп с курицей. Пили, играли в карты, фехтовали, флиртовали, сплетничали и мечтали. Мечтали томительно, жгуче. Особенно зимой… Дон, по тихим волнам которого утлые пароходики весной и летом привозили в станицу гостей, покрывался толстой ледяной корой и в станице оставались одни обреченные на станичную зиму. Робинзон Крузо, которого покинул даже Пятница. Чаще взлетают кии, больше работает мировой судья, гуще в клубах. Любительские спектакли… Романы с эпилогами, записанными в послужных списках… Робкие романы, где герой обматывает ноги одеялами, чтобы хоть кости остались целы, если палка суковатая попадется и где героини редко сохраняют косы к сорока годам… Да и какие романы холодной зимой: разве струна на гитаре выдержит морозы?
Собралось десять станичников вместе. Сказано все давным давно, рассмотрено все до заштопанного носка спрятанного в сапоге. В клуб еще рано: если пить с восьми вечера, так буфетчик через год домовладельцем был бы. Сидят, и медленно раскачиваясь взад и вперед, тянут:
— Попадья Маланья — поп Мартын, поп Мартын, в поле колокольчик динь-динь-динь.
Автор этой песни — тоска с зелеными глазами, страшными и жуткими и зелеными до чрезвычайности.
Редко за звенит колокольчик и тройка почтовых привезет проезжего чиновника.
Спали-ли вы когда на диване, на котором коротают век голодные, прозрачные от голода, клопы? Если спали — вы поймете чиновника, зимой попавшего в станицу. Его окружают, жгут вопросами, впиваются вниманием. Его свежестью хотят напитаться на долгое время.
Молоденькие барышни, стиснутые корсетами, на перебой будут спрашивать:
— Анатолий Романович, а что теперь танцуют па-де-катр или шотиш?
Молодежь в пиджаках поинтересуется, какая певица имеет успех в ‘Марсе’? И с открытием навигации навострят лыжи с ней.
Степенные люди обязательно спросят:
— А что дорогу к нам вести не собираются?
Бывалый человек всегда утешит станичника.
— Собираются.
Хотя почему в контрольной палате в областном городе должны знать о том, собирается-ли министерство путей сообщения строить дорогу строить дорогу на Константиновскую станицу — ведому одному Господу Богу. Станичник верит… Он думает, что в любой пробирной палетке известны планы будущих путей сообщения… Растает — вместо: ‘разтается‘ и откроет свою душу, свой кошелек, свою столовую вестнику доброму.
— Станица поднимется ‘заиграет’… Место мое с домиком в цене поднимется, квартиры подорожают и прочее, и прочее.
Дочка сознается, что по железной дороге можно будет в Ростов на примерку платья к портнихе съездить.
Сынок шепнет на ухо: по железке в день такую карамболь в городе можно разнести, что аж дух захватит.
Дорога всем сулила радости… Упразднялась тоскливая зима, вычеркивался мертвый сезон в торговле и год обещал быть ‘ровным’. А в тайниках души каждый станичник думал обмануть весь свет:
— Где там ‘ровный год’! Летом еще и Дон жару поддаст. Из года в год томительно и жгуче ждали дороги, умирали, рождались и ждали, ждали. В последние годы стали ждать еще и канала. Петр Великий выдал вексель Волге и Дону. Позвольте получить?
Ожидали соединения Волги с Доном.
Об этом думали и мечтали, днями высиживая на перекатах, на
пристанях в ожидании застрявшего парохода.
Шлюзование Донца было неожиданностью для станицы.
Изумились ненадолго и сейчас же решили:
— Сына наградили — так и отца не обойдут. Донец — приток Дона. Если несудоходный Донец решили сделать судоходным, то не может быть, чтобы оставили судоходный Дон превращаться верно и быстро в не судоходный.
Не ошиблись.
— Шлюзование Донца — приготовительный класс.
— Шлюзование Дона — аттестат зрелости.
— Волго-Донской канал — венец творения.
Степная красавица спешно меняет кубелек, который она носила по будням, на платье с разрезами.
Строительная горячка. Ростут дома. Кирпичные домики конфузятся и отходят в сторону, уступают дорогу особнячкам стиля…
Готического или Мавританского
Нет — ростово-нахичеванского.
— Строй, чтобы комми-вояжер не знал, где он находится в Ростове на Сенной или в Константиновской на Баклановской.
Появляются новые люди. На базаре станичника хватает за ногу мазильщик ботинок. Станичник остолбенел:
— Дурной человек — ботинки чистит. Тебе гривенник отдай и Марье жалованье плати. Мне на тебя с текущего счета снимать гривенник не приходится.
Уличные фотографы… Новые магазины.
— Салон для бритья.
— Салон шляп.
— Салон модных платьев.
Раньше один салон был, где хозяин покупал для гостей коньяк и за коньяк у образованных людей деликатному обхождению учился, а теперь через дом салоны пошли.
Домики ‘заиграли’, квартиры тоже ‘заиграли’.
Станичник чаще стал в казначейство ходить, сберегательные книжки на волах стали возить казначейство.
Раньше какие сбережения были. Сегодня не пообедал, завтра в гостях позавтракал — на третий день можно уже у казначея о здоровье идти справиться. Или там гвоздь нашел на улице. Так ежели он в единственном числе — так он — гвоздь, а ежели старого железа в амбаре без шестнадцатой пуд, так с гвоздями как раз пуд.
А теперь квартира ходила за четвертной билет, ‘этот дурак’, что торгует рядом с Сидором Матвеевичем — десятку набавил. Городской — деньги дурные — набавил десятку.
Десятка плывет в казначейство.
Степная красавица— старшая сестра в семье придонских станиц. Цымлянская, Романовская, Николаевская, Кочетовская, Золотовская, Семикаракорская — это все младшие сестры.
А Константиновская — окружная станица, центр административный, торговый, какой хотите.
По бокам богатые дяденьки — слева Царицын, справа Ростов. В стороне бедный, но строгий папаша-Новочеркасск.
Цымлянская и Семикаракорская сестры-завистницы. Цымлянская даже дорогу отбить у Константиновской хотела, а Семикаракорская — хлебную торговлю.
Последнюю Бог наказал: Дон в сторону отошел и умерла станица.
Остальные сестры покорные:
— Сестрица, ручку пожалуйте.
Шлюзование Дона всех помирило.
Степная красавица в платье с разрезом взглянула на соседок и даже порадовалась:
— И они оживились.
В казначействе стали попадаться и из округа люди.
Станичники их гурьбой в казначейство водили.
Настроение у всех бодрое, приподнятое.
Самый степенный человек и тот мог в присядку на базаре пойти. Самая строгая дама могла матчшиш &lt,sic!&gt, в граммофоне пустить в субботу, когда о грешном особенно грешно думать.
Ложится спать станичник и начинает:
— Шлюзо-…
А догадливое эхо подхватывает.
— вание…
Жена закатит глаза к небу и шепчет:
— Инженеры.
А эхо еще догаданнее:
— Душки.
И только одичавшие от тоски пессимисты говорили:
— Варвары приедут.
— Типун вам на язык, — кричали оптимисты и отказывали им от руки дочери, от дома и векселя их посылали в протест.
Пессимисты все же стояли на своем:
— Варвары, поверьте нашему слову.

Ст. Константиновская на Дону

II
Варвары

Помните пьесу Горького ‘Варвары’.
В уездный городок приехали строить дорогу инженеры. Весь городок с его жизнью поставлен вверх дном. Жизнь вышла из колеи, пошла по иному.
‘Варвары’-инженеры исковеркали быт, вломились шумной толпой в гостиную, в кабинет, в столовую и даже спальную обитателя тихого городка.
Грубо растоптали жизнь пришлые варвары.
Летом прошлого года ждали в Константиновской станице инженеров по шлюзованию Дона, но едва вспыхнула война — отложили помыслы о них. Думали, что вопрос о шлюзах замрет до окончания войны. Так, говорят, и в ‘сферах’ думали, предполагая, что на работы по шлюзованию Дона не найдется рабочих рук. Но когда австрийский командующий армией генерал Данкль любезно предоставил часть своей армии для земляных работ внутри России — шлюзы решили строить, воспользовавшись работой пленных.
На назначенных торгах подрядчики не взялись за постройку шлюзов, и к работам приступили инженеры, решив строить шлюзы хозяйственным способом.
В конце лета в станице появились инженеры, подыскивая помещения для конторы главного управления по шлюзованию дона, для квартир инженеров и т.д.
‘Заиграли’ квартиры. Бенефис домовладельцев. Цены за квартиры сразу поднялись до небывалых размеров.
Одному из инженеров понравилась квартира.
У домовладельца она ходила за четыреста рублей в год, инженер дал семьсот рублей.
Другой снял домик за девятьсот рублей с условием, что он сам
приспособит для себя все удобства и оставит все оборудование
квартиры удобствами домовладельцу через три года.
Квартиры инженеры отделывали заново, приспособляя для себя, улучшая и все улучшения обещая оставить домовладельцам.
Вслед за этим началась мобилизация служащих для шлюзов.
Машинистки, телефонистки, конторщики, сторожа, кучера, агенты, техники, штейгера.
И прочая, и прочая.
Сколько их, куда их гонят?
Но все радостно поют…
Кто не попал в служащие, устроился поставщиком.
Великая мобилизация промышленности, добывающей и обрабатывающей.
Кажется, нет семьи в станице, которая чего бы да не дала управлению шлюзами.
Предложение труда сократилось — все ‘шлюзы’ впитали. Цены на рабочие руки поднялись.
Домовитые хозяйки стали роптать:
— К кухаркам и горничным подступу нет. На шлюзах дороже платят.
Зато молодые дамы довольны. Весело щебечут, пестрой толпой порхая по улицам, любуясь приезжими и стараясь пленить их.
Все темы отошли в сторону. Скрылись во мгле минувшего. На устах только шлюзы и инженеры.
— Именительный — Водарский.
— Родительный — Маевский.
— Дательный — Липенский.
Инженеры, техники, подрядчики, поставщики.
Прошел медовый месяц законного брака степной красавицы с инженером и пессимисты, засевшие было в своих берлогах, выползли на улицы и колючими цепкими глазами впились в новые пейзажи. Неодобрительно покрутили носами, скосили глаза туда и сюда и процедили сквозь зубы:
— Д-да, Вальпургиева ночь на константиновских горах.
— Вместо шабаша ведьм шабаш поставщиков.
Карнавал подрядчиков.
Хитро подмигнули в сторону шлюзовых сватов.
— И раньше был человек подозрительный, а теперь просто сладу нет. В каждом шлюзовом поезде сватом едет.
Без него ни одна шлюзовая вода не освятится.
Пессимисты шли в авангарде и легкой артиллерией взглядов обстреливали окрестности. За ними тяжелой пехотой двинулись станичные обстоятельные люди.
Те, что домики горбами наживали. Садики около домов потом своим орошали.
Степенные, обстоятельные люди.
— Хозяйственным способом шлюзы строите? — спросили они у
инженеров.
— Хозяйственным.
— Так и запишем.
Идет степенный человек мимо двора инженера, и заглянет во двор.
Лошади стоят у скирда сена и жуют. Прямо из скирда. Внизу скирд топчут в грязи, бьют сено.
Бесхозяйственно. У хорошего хозяина лошадей к скирдам не пускают, а выдают в стойлах.
Осенью уголь из баржей свалили на берег. Его бы убрать надо, а он лежал там до весны. А весной вода полая залила его. Часть затянуло песком, а часть жители разнесли по домам.
Там же и железо свалили, предоставив ему возможность ржавеет и портиться.
На берегу свалили в амбаре цемент, а около под навесом бочки с маслом, мешки, ящики. Масло из бочек течет, создавая лужи оплаченного масла.
Два или три плотника строили экстренно ящик для хлеба. Стругали его, чистили, крышки прилаживали. Сделали и ушли. А ящик с месяц уже мокнет под дождем, коробится и рассыхается крышка на солнце.
Вздыхает степенный станичник.
Ему и деды, и отцы завещали, что копеечка рубль бережет. Он, когда в мифологию заглядывает, так ищет там прежде всего бога экономии.
Был бог Эконом и на Олимпе жил рядом с Зевсом. Вакху деньги под проценты давал, Меркурию под залог товаров не одну тысячу отпускал.
От него и пошла экономия.
Степенный обыватель кражу простит, хищения простит, а иногда и одобрит, но бесхозяйственность ему глаза колет.
— Ты лучше в карман положи, но за хозяйством смотри.
Мрачнее тучи ходит степенный хозяин и питается легендами одна другой ярче.
Из Константиновской в Николаевскую станицу для нужд по сооружению шлюза No 3 казаков подряжают возить кагонетки. Казаки просят за доставку по пятнадцать копеек с пуда.
Им предлагают по десять копеек с пуда, но и с обратной погрузкой. То-есть казак зарабатывает aller et retour,— т.-е. уже
двадцать копеек с пуда.
Казаки соглашаются. Отвозят раз, отвозят другой и из Николаевской станицы им уже везти нечего.
— Грузите обратно вагонетки. Мы их, когда нужно, на своих пароходах доставим.
Комментарии, понятно, излишни.
В ту же Николаевскую в самую слякоть везут из станицы Константиновской подвижной барак для рабочих. За доставку его платят бешеные деньги.
Барак этот по хорошей дороге был привезен в Константиновскую из Кочетовской и здесь отделывался. Задолго до порчи дороги мог быть свободно доставлен в Николаевскую, а то и мог быть с успехом и там построен.
Для нужд шлюзования плыл из Калача плот с лесом. Рання зима защемила его льдом около Мариинской станицы и плотины, и брусы пришлось возить в Кочетовскую станицу на подводах.
А будь лес выписан раньше — плот доплыл бы до Кочетовской и подводы были бы излишними.
В поле зрения степенного станичника, умеющего даже на обухе рожь молотить, понятно, попадали только мелочи, но они характерны для определения станичной психологии.
Уважаемый Ст. Павлов на столбцах этой же газеты отмечал широкое авансирование управлением по шлюзованию Дона подрядчика курляндского происхождения Гаусмана и определил сумму авансов в 176 тыс. руб.
Этого степенный обыватель не видел.
Он ходил по мелкому зверю.
Лампочка электрическая на пристани шлюзового пароходства днем бесцельно горит, — это он заметил, а в архивы конторы по шлюзованию Дона он лишен возможности заглянуть — там никогда лампочки общественного внимания не загорались.
Вздымая пыль, промчится тройка помощника начальника работ по шлюзованию Дона инженера Водарского, исполнявшего должность начальника работ до приезда инженера Юргевича.
Станичник вздохнет.
Верхом Водарский проедет — осудит. И кавалькаду всадников из министерства путей сообщения осудит:
— На шлюзах, а на самом деле будто как бы земноводные. Будто по классу верховой езды политехникумы окончили.
Вздохов все больше, ропот все сильнее.
А Вальпургиева ночь на константиновских горах продолжается.
Скачут земноводные инженеры на прекрасных конях.
А около них тучами поставщики, продавцы.
Тот дачу предлагает, тот — карьер, тот — кирпич.
Прозорливые люди скупают дачки вокруг карьеров для выработки камня, предлагают их инженерам по тройной и выше цене.
Все подается.
За хорошую цену готовы голову на слом продать.
— Садик виноградный купить не желаете?
— А камень есть?
— Камня нет, зато виноград есть.
— Нет, мы по шлюзованию.
— А-а! А я думал и по виноделию. А то купите, а камень у соседа брать будете. Глиняный камень, хороший!
Так во всем. Степенному человеку житья не стало.
Утром встанет и никто у него не спросит уже:
— Засамоваривать, что ли?
Жена в завитках и папильотках читает что-то в ‘Домашнем лечебнике’ и жадно иногда глядит на карточку какого-то молодого человека, сильно парикмахерского вида.
— На шлюзах служит.
Губы шепчут: не знала я шлюзов в любви моей к тебе, а ты взял и прокопал русло к другой — разлучнице.
Марья, таскавшая раньше вместе с петрушкой и морковью новости с базара, ушла тоже на шлюзы.
— У вас что! Акромя жалованья никакой услады, а на шлюзах сам кучер ласково так:
— Марь Сергеевна, чайку с алимоном.
Станичник уныло бродит по саду и ловит себя на мысли:
— Если бы инженеры груши оптом купили — можно было бы хорошо заработать.
В канцелярии он рассеянно переписывает бумаги и нет-нет да и ‘мечтанет’:
— Был бы у меня сын, выучил бы я его ‘на инженера’, а он, подлец, купил бы у меня двор под карьер. Уж я бы ему ‘всучил’. Пусть бы там камень разрабатывал.
В крайнем случае, папаша хотел бы, чтобы сын его в Гаумсаны вышел. То же — вместо: ‘Тоже‘&gt, не хуже инженеров.
Который инженер Липенский, а который Владимир Сократович Гаусман.
Пишется — крестьянин Курляндской губернии, а выговаривается:
— Поставщик камня для шлюзов.
— Поставщик угля.
И вообще — прямое дополнение к управлению по шлюзованию Дона.
Если на первое — Водарский, а на второе — Липенский, то на третье обязательно — Гаусман.
Только несколько месяцев ‘варвары’ в станице, а степную не узнаешь.
Вместо пышной косы — накладка, измятое платье, ярким кармином пылают щеки, накрашены губы, атропин в глазах, а на лбу роковые слова.
В канкане поставок, в галопе купли-продажи, в кек-воке спекуляции.
В хороводе спекулянтов лихо откинув голову, пляшет степная красавица.
— Ой-ру, — взвизгивает она, выбрасывая коленца.
Пессимисты поручили заезжему композитору сочинить прокурор-марш, специально для спекулянтов.
Ветреная красавица степей — легковерная провинциалка.
Умчатся на тройках ‘варвары’, накинут узду на спекулянтов, а ты останешься коротать век у разбитого корыта.
Кто пудру тебе принесет, кто — румяна!
И для кого они?
И с поклоном низким ты спросишь снова у законного супруга:
— Засамоваривать, что-ли?

* * *

Тихо… Вода не шелохнется… Луна длинными молочно-белыми пальцами водит по тихой глади воды. С близкого поля несет свежей, еще нескошенной травой. Откуда-то издалека доносится песня.
Пароход сопит и бурлит на одном месте около маяка.
Будто волнуясь, просит о чем-то маяк, а тот, упорный, не уступает.
С носовой части доносится:
— Три.
— Три с половиной.
Ворчит пароход… Молчит маяк.
А на носу торгуются:
— Три с половиной.
И наконец несется радостное:
— Проносит.
Сторговались. Маяк уступил и добродушно мигает красным глазом позади парохода.
А на носу сидят скептики. На слово они не верят и долго еще суют тонкий шест в тихую воду и кричат:
— Шесть.
— Шесть с половиной.
— Под табак.
Последнее завещано еще бурлаками. Бурлаки носили кисет с табаком на шее и когда брели по воде все глубже и глубже, то кричали:
— Под табак.
Глубоко.
В цепной ‘рубке’ большого донского парохода собралась группа станичников, беседуют о кормильце-Доне.
Ропщут на старика. Облысел, оплешивел старый. На каждом шагу перекаты, мели и косы. В иных местах мальчишка вброд перейти может когда-то глубокую реку.
Достается и казакам. Они извели старика. Наголо обстригали его шевелюру-леса, рубили их беспощадно, обнажали берега, а песок устремлялся все дальше и дальше.
На самом деле, по берегам Дона тянется молодняк и только кое-где старые ветлы верб и раин. Молодняк чуть повыше бурьяна.
От обмеления Дона разговор переходит к шлюзовым работам.
Пример шлюзованного, по — прежнему несудоходного Донца стоит перед глазами.
Старику Дону дают костыли, но пойдет ли он на них…
К этому относятся скептически.
Ст. Константиновская на-Дону

III
Шлюзовой флот

Для нужд шлюзования Дона управление по шлюзованию решило обзавестись пароходами и собственными баржами.
На Дону было пароходство купца Вавилова, состоящее из пяти пароходов, 11 баржей и трех паузков.
Несколько лет назад хлебный ссыпщик и купец из станицы Семикаракорской Ф.Н. Вавилов купил у пароходовладельцев Бышевских их пароходство.
Пароходы ‘Друг’, ‘Богатырь’, ‘Кн. Е.Н. Трубецкой’, ‘Висла’ и ‘Пчелка’.
Пароход ‘Друг’ новому пароходовладельцу показался малым и он попросту удлинил его.
Путешествующие по Дону хорошо знали эти пароходы.
‘Висла’ — самый старший из пароходов.
В семье пароходов Бышевских она считалась мамашей. Говорят, она и нажила Бышевским остальные пароходы.
‘Князь Е.Н. Трубецкой’ покрыл своим именем дурную славу ‘Варшавы’, переименованной в 1905 году.
‘Друг’ и ‘Богатырь’ — младшие братья в этой малой семейке.
Ф.И. Вавилов прекрасно мог разбираться в гарновке и ячмене, но едва-ли хорошо себя чувствовал на воде и готов был спустить свой флаг в самом непродолжительном времени.
На Дону передают, что он не прочь был продать пароходство г.г. Бышевских товариществу капитанов за сто двадцать тысяч рублей, предлагая кроме того произвести ремонт пароходов и баржей за свой счет.
Ремонт несомненно стоил бы не менее двадцати-тридцати тысяч рублей.
И несомненно, что капитаны могли купить пароходство только в рассрочку платежа.
Почему-то продажа не состоялась и к г. Вавилову вскоре явились новые покупатели.
— Управление по шлюзованию Дона.
И новым покупателям г. Вавилов продал свое пароходство за 185 тысяч рублей и без ремонта.
Вавилов снова вернулся на сушу, а инженеры обзавелись флотом.
Командовать бывшей вавиловской экскадрой временно на 4 месяца был приглашен бывший управляющий пароходства Вавилова, один из бывших совладельцев пароходства Бышевских В.I. Бышевский.
— пропущено: ‘Оклад жалованья‘ весьма солидный — пять тысяч рублей.
Бышевский старый речной волк, для которого ‘Висла’:
— Мамаша.
— ‘Варшава’ — тетенька.
— ‘Богатырь’ и ‘Друг’ — сосунки.
Эскадра прибыла в станицу Константиновскую.
Адмиралы из конторы по шлюзованию Дона, души не чаяли в своей эскадре.
Место начальника константиновского порта, т.е. агента пароходства, получил В.А. Чумаков, донецкую эскадру получил в свое ведение Г.Ф. Карташев.
‘Вислу’ решили приспособить под флагманский корабль — исключительно для перевозки начальства.
До последнего времени ‘Висла’ переделывалась в ростовских доках и только недавно отбыла в первый рейс для доставки командующего шлюзовым флотом адмирал-инженера Юргевича, начальника работ.
Флагманский корабль удался на славу, и ремонт ее стоил около 17 тыс. руб. На ‘Висле’отделана роскошная каюта-кабинет для инженера Юргевича, роскошная каюта-спальня для него же.
Каюта для вице-адмирала — помощника Юргевича инженера Водарского.
Каюта для инженера. Запасный контр-адмирал тоже пригодится на корабле.
Ванная, лакейская.
Экипаж ‘Вислы’ составляют:
— Капитан с окладом 100 рублей в месяц.
— Машинист — 100 рублей в месяц.
— Его помощник — 75 рублей.
— Два лоцмана по 50 рублей.
— Три или четыре кочегара по 30 рублей.
— Боцман — 35 рублей.
— Шесть или семь матросов по 25-27 рублей.
— Масленщик
— 35 рублей.
— Повар, выписанный из Петрограда.
Экипаж стоит в месяц, не считая повара, по меньшей мере, 885 рублей.
Поэтому обладание флагманским кораблем управлению по шлюзованию Дона стоит не малых денег.
В первых числах июня начальник работ инженер Юргевич совершил поездку по Дону и Донцу на флагманском корабле.
‘Висла’ довезла инженера Юргевича до станицы Кочетовской, где строится шлюз No 1, откуда возила его в Донец, из Донца в ст. Константиновскую и отсюда по всем шлюзовым сооружениям до хутора Рычкова, где инженер Юргевич сел на поезд, а флагманскому кораблю приказал идти в Ростов.
Что стоила поездка командующего флотом?
Возьмем minimum продолжительности путешествия г. Юргевича пять-шесть суток.
Пароход берет угля в час в ходу 20 пудов, во время стоянки — 6.
Предположим, что ‘Висла’ половину времени затратила на путешествие по Дону и Донцу.
Возьмем в среднем затрату угля в 12 пудов в час, сложив часовую затрату угля во время хода парохода и стоянки и разделив ее пополам.
В пяти сутках 120 часов — следовательно угля затрачено было minimum 1560 пудов.
1560 пудов угля в настоящее время стоят minimum — 390 рублей, считая по 25 копеек за пуд (беру цену за уголь в ст. Константиновской, а не в Ростове, где цена за уголь достигает 40 к. за пуд).
Смазочного материала машины на пароходе пожирают на десять рублей в сутки, а в пять суток по пятьдесят рублей.
Освещение парохода также требует угля.
Экипаж получает жалованье в сутки около тредцати рублей, а в пять суток около полутораста рублей.
Итого — пять суток путешествия ‘Вислы’ стоят:
— 390 руб. + 50 руб. + 150 руб. + на освещение — более шестисот рублей.
Доставка одного г. Юргевича стоит, таким образом, 600 рублей minimum, не считая процентных отчислений на ремонт парохода, трение его частей и т.д.
Тогда как поездка на катере или, наконец, на пароходе по
билету первого класса стоило бы не более 50 рублей, а ‘Висла’ могла бы вести работу, которую предполагалось же возложить на пароход ‘Друг’, ремонтируемый и до сегодняшнего дня.
Но адмиралы из шлюзовой конторы хотят иметь флагманский корабль, как бы это дорого не стоило.
Приобретя эскадру Вавилова, управление по шлюзованию Дона купило еще около тридцати пяти баржей у г. Кашинцева, подрядчика по постройке шлюзов на Дону и у других пароходовладельцев.
Численность флота внушительная: пять пароходов, из которых, правда, ‘Друг’ до сих пор ремонтируется, а ‘Висла’ играет роль флагманского корабля и сорок десять баржей и паузков.
Баржи особенно из эскадры Вавилова и Кашинцева уже преклонного возраста с сильно утомленными частями.
Весь флот управления по шлюзованию Дона предназначало для доставки материалов для работ, перевозки их и т.д.
Уголь, камень и другие материалы должны были нагружаться в баржи.
Первый же ледоход настоящего года дал генеральное сражение шлюзовому флоту, по вине командующих размещенному так, что ледоход быстро расправился с баржами.
Баржи были сорваны с якорей и причалов и подверглись основательной трепке.
Сама природа позаботилась о пополнении шлюзового флота субмаринами, пустив ко дну несколько баржей.
Сравнительно небольшое число субмарин в шлюзовом флоте объясняется еще тем, что один отряд баржей был спасен командовавшим донецкой эскадрой Карташевым, вызванным в станицу Константиновскую для спасения гибнущего флота.
В горячее время, как лето настоящего года, значительная часть флота бездействует, нежась в Константиновской станице.
С ремонтом баржей не спешат, работают над починкой их немногочисленные артели рабочих и едва-ли флот в полном составе может выйти в открытый Дон даже к концу навигации и новому ледоходу.
В Константиновской станице в настоящее время конопатится днище в барже No 11, из баржи No 5 только вычищена грязь, баржа No 9 стоит только в клетках, в No 26 — окончены плотничьи работы, на No 41 и на 20 еще не приступали к работам, а на No 42 сделана пока только кухня.
Баржу No 14 еще только обсушили.
Баржу No 15 нужно переделывать заново.
Баржа No 49 затоплена около станицы Константиновской.
Баржа No 25 только на одну треть выглядывает из воды.
Баржа No 34 затонула около станицы Старочеркасской, а баржа No 10 в состоянии полной негодности стоит в Ростове на Дону.
Очевидно каждому флоту нужно иметь свою Цусиму.
Шлюзовые адмиралы могут похвастать своим флотом, наполовину груженным водой.
Часть флота на воде, а часть под водой.
Хорошо, если помнят места, где баржи превращались в субмарины.
Задача для детей младшего возраста:
— Стоило-ли покупать старые пароходы и баржи, чтобы немедленно же по покупке приступить к ремонту?
— Выгодно-ли чинить баржи, не спеша, чтобы они вышли из доков и сползли с клеток к закрытию навигации?
А инженеру Юргевичу маленький вопрос:
— Видно-ли хотя бы из ванной флагманского корабля субмарины шлюзового флота, и знает-ли их количество командующий флотом?
И выяснил-ли он фамилию того адмирала, который содействовал превращению флота в субмарины?
Может быть, когда флагманский корабль проходит мимо субмарин, инженер Водарский, вице-адмирал флота, вричит в рупор:
— До полного.
А инженер, для которого имеется каюта на ‘Висле’, радостно отвечает:
— Проносит.
Не проносит-ли инженера Юргевича мимо субмарин?
Образование субмарин в шлюзовом флоте, бесконечный ремонт еще держащихся на поверхности воды баржей, ремонт пароходов, содержание экипажей пароходов и баржей — все это соединенное вместе с лихой отвагой моряков из управления по шлюзованию Дона, умеющих во-время пустить ко дну часть флота, — приводит к мысли, что шлюзовой флот — дорогая адмиральская роскошь.
Шлюзовой флот стоит казне не менее трехсот-четырехсот тысяч рублей только за один год, а не нужно забывать, что ледоходы бывают ежегодно и адмиралы остались те же.
Кроме того, сам по себе шлюзовой флот от своих адмиралов заразился расточительностью.
17 апреля во время бури в станице Константиновской пристань шлюзового пароходства и причаленная к ней баржа No 27, разбили стoявший на берегу магазин Здорова и свой амбар.
Здоров предъявил иск к управлению шлюзами в сумме четырех с половиной тысяч.
Вот единственный случай, когда можно порадоваться, что часть барж под водой.
Если бы на каждую баржу пришлось по одному Здорову — казна могла остаться без денег.
Ведь их сорок девять.
Хорошо, что иные из баржей — под водой.
И без них много народу из управления по шлюзованию Дона плотно причалили к казне.
И, кажется, на прочных причалах.

IV
Дача Липенского

Инженер Н.И. Липенский в управлении по шлюзованию Дона — из богатырей младших.
Богатыри старшие — начальник работ Юргевич и его помощник Водарский.
Инженер Липенский — производитель работ на шлюзе No 2 — в станице Константиновской.
Как инженер Фидман — производитель работ на шлюзе No 1 — в станице Кочетовской.
Как инженер Лебедев — производитель работ на шлюзе No 3 и
No 4 — в станицах Николаевской и Камышовской и т.д.
В станице, когда говорят ‘наши продвинулись вперед’, станичник с большим оживлением вскрикивает:
— В каком карьере?
В германской армии много генералов, но чаще всего упоминаются Гинденбург и Макензен.
Если Водарский-Гинденбург — вместо: ‘Водарский — Гинденбург‘, то Липернский, и только он — Макензен.
Производителей работ много, но Липенский вспоминается чаще других.
Усиленно говорят, например, о его даче.
В списке абонентов телефона по шлюзованию Дона под No 25 значится:
— Дача Липенского.
Но станичники отмечают на даче странную ассимиляцию:
— Не то Гаусман в Липенском ассимилируется, не то Липенский в Гаусмане.
Есть, правда, сторонники и еще одной версии, будто бы оба: и Гаусман, и Липенский ассимилируют на даче управление по шлюзованию Дона.
Извозчик, везущий меня на дачу Липенского, резюмирует
‘прения сторон’:
— Шлюзовая дача.
Дача расположена от станицы в двух или трех верстах. Последним ее владельцем был дворянин Туроверов, купивший ее у дворянина же Номикосова, слывшего в станице за владельца лучшей дачи в станице.
Дорога первое время вьется около станицы. Мелькают опрятные строения, улыбающиеся окошками вытянувшемуся в песчаных берегах Дону.
Шумит паровая мельница. Колеса пролетки тонут в песке. Жар еще не спал и от раскаленного песка пышет горячим воздухом. Но чем дальше — тем лучше. Воздух становится свежее. Строения станицы уступают казачьим виноградникам и садам. Через плетни и заборы свесились ветви высоких рент — вместо: ‘раин‘ и верб. По пригорку ползут виноградные лозы. Кое-где обнажились молодые зеленые виноградные кисти.
Веет прохладой.
Дача Липенского.
По пригорку террасами сидят, как наседки, оберегающие цыплят, виноградные лозы.
Чем выше — тем прохладнее.
Под толстым в два обхвата стволом дерева — свежий источник. Сочится холодная вода, разбегаясь по илистому дну.
Картофель, арбузы, петрушка, укроп.
Цинцинат не без удовольствия провел бы здесь свои дни покоя.
Парники, цветники.
Все это еще имеет характер новоселья, беспорядка, обязательного на новоселье, но уже говорит о том, что здесь будет житься вольготно и весело.
На бугре строиться — вместо: ‘строится‘ роскошный дом не для одного только дачного житья.
Дом строиться — вместо: ‘строится‘ из солидных сосновых пластин и обкладывается в целый кирпич, а не в пол-кирпича, как это принято в станице.
В доме приспособляется паровое отопление, водопровод, электрическое освещение.
Около дома великолепнейшие бассейны для купания, сделанные из толстых каменных плит.
Очевидно[,] в жаркие дни истомленный солнечным зноем владелец дачи погрузит свое тело в холодную воду и выйдет из воды снова бодрым и сильным, способным трудиться отечеству на пользу, себе на славу, родителям на утешение.
От дома идут правильно разбитые аллеи деревьев,
декоративных и фруктовых. В этих тенистых аллеях также можно
спасаться в жаркие дни.
В уютном уголке дачи маленькая открытая беседка, с роскошным видом на окрестности.
Далеко внизу узенькой серебристой лентой вьется Дон, скрывающийся за высокой песчаной косой.
Отсюда лучше всего смотреть на косу, которую будут прорывать для устройства для устройства шлюза No 2.
Кругом зеленые ‘кудрявые’ пейзаж.
Вечером при луне хорошо помечтать в этой беседке.
Умиротворенная тишиной душа… Ласковый шепот ветерка… Томный взгляд луны, кокетливо прячущейся за бродячую по небу тучку.
Такую беседку в летнюю пору можно сдавать в аренду романистам, ищущим тихие ‘пеизансистые’ — вместо: »пейзанистые» уголки для встреч героев и героинь.
В этой же беседке в тихую лунную ночь каторжник раскается в былых преступлениях и, бросив свое ремесло, попроситься — вместо: ‘попросится‘ на карьеры в каменотесы.
Тенистые аллеи уводят путника вглубь сада, незаметно переходящего в чистый и опрятный двор.
Во дворе направо — обложенный кирпичом винный погреб. Кирпич новой кладки. Так и ‘кричит’ о своей свежести бледным румянцем боков.
В таком погребе вино может служить живой и пенистой хронологией постройки донских шлюзов.
Мускатное — года постройки шлюзов No 1.
Золотовское — года постройки шлюзов No 2.
Когда по шлюзовому Дону гордо и быстро пойдут не теперешние донские пароходы, а куда их получше и поглубже сидящие — в погребе будут уже и пятилетние вина.
А нашим внукам, может быть, доведется выпить и старое ‘шлюзовое’ вино из подвалов инженера Липенского.
Пусть судьба будет щедра к нашим внукам и пошлет им стаканы побольше.
В глубине двора — по соседству со степью — постройки из саманного кирпича. Налево — помещения для рабочих, а направо — конюшня и помещения для кучеров и прислуги.
На всем на этом лежит печать довольства, комфорта и фундаментальности.
В саду-ли, во дворе-ли, на дне-ли бассейна, когда он наполнится студеной водой, можно ежеминутно становиться на колени и благодарить Создателя, что он создал хозяина дачи производителя
работ на шлюзе No 2.
Я очень жалею, что мне не пришлось видеть на даче хозяина дачи.
Ведь счастье бывает иногда и в том, что увидишь счастливого человека.
Как уроженца Дона меня радовала мысль, что еще задолго до шлюзования Дона, когда еще не закончены подготовительные работы для шлюзования, донские берега уже украшает дача Липенского. А так как производителей работ много, то значит дача Липенского не затеряется сироткой среди казачьих садов и виноградников.
Будут дачи и у Фидмана, и у Маевского, и у Чижевского[,] и у других, раз производителям работ вообще полагаются дачи.
Если же и не полагаются, то инженер Липенский научит товарищей, как гримировать дачи в отчетах.
Ум человеческий тонок и гибок, а у инженеров в особенности
— математика обостряет мышление и делает его отточенным: Липенский в отчетах свою дачу изобразил в виде лошадей, купленных будто бы для работ и, наверное, издохших вопреки общему желанию, но без заранее обдуманного намерения.
Так дача инженера Липенского и стоит в виде табуна в отчетах, а ревизоры будут головы ломать, зачем было превращаться в коннозаводчика.
Будут пить чай на даче у инженера и удивляться…
С дачи Липенского я вышел в сад казака-соседа и, бережно обходя завязи арбузов и дынь, вышел в степь.
Казак — хозяин сада[— остановил меня:
— Так как же мы будем?
— Что как? — изумленно спросил я.
— Чи вы купите, чи нет?
— Что купите?
— Да сад мой.
— А разве я с вами торговался?
— Да вы не шлюзовой что-ли? — в свою очередь изумленно спросил казак.
— Нет.
— Странно, — и казак даже развел руками от изумления. — Не нашинский и не шлюзовой? А я думал — шлюзовой, вот и спросил. Садик я им хочу продать, а они говорят: дорого. Каких-нибудь десять тысяч прошу, а они — дорого.
Я посоветовал казаку просить пятнадцать тысяч и, оставив его обдумывать мой совет, уехал.
Даче казака красная цена — шестьсот и много-много тысяча рублей.
Дача Липенского осталась далеко позади, спрятанная за ветвистыми высокими деревьями. Ясно обрисовывались только постройки для рабочих.
Природа покровительствует инженерам, пряча их в приют под сень деревьев, оставляя случайному путнику любоваться деловым двором.
Колеса пролетки стучат по гладкой дороге . Копыта лошади гулко и чеканно отбивают какой-то такт.
Дремлется…
В станице рассчетливых и домовитых хозяев вспоминается таблица умножения:— Если помножить дачу Липенского на шесть производителей работ — расход будет приблизительно тысяч в двести-триста.

V
Кузен из Нового ковчега

В управлении по шлюзованию Дона любят и археологию и заботятся даже об устройстве шлюзового музея.
Очевидно с этою целью куплен пароход ‘Рассыльный’, младший двоюродный брат Нового ковчега, за слабостью хода и ветхостью корпуса лишенный возможности доплыть до горы Арарата и принужденный поэтому коротать свой век в ростовском порте.
История ‘Рассыльного’ сохраняется в устных преданиях, а год его постройки затерялся во тьме веков, так как строитель его не был человеком честолюбивым и не зарубил на носу у ‘Рассыльного’ года постройки.
‘Рассыльный’ принадлежал сначала покойному ныне пароходству Волго-Донскому и развозил начальство от пристани в Ростове до нахичеванского завода.
А когда ‘Рассыльный’ собирался идти до Аксая, капитан его за день до отхода прощался с родными и просил у матери благословения:
— На дальнее плавание.
Не раз ‘Рассыльный’ завидовал чайкам и нырял за рыбой на дно.
Но старожилы извиняют шалости ‘Рассыльного’.
— В том году осетер дном густо шел.
Какой-то купец прельстился способностями ‘Рассыльного’:
— Пущай от меня ныряет.
‘Рассыльный’, желая угодить новому хозяину, потонул близ станицы Пятиизбянской.
Когда он достаточно надоел купцу, Донское пароходство приобрело ‘Рассыльного’.
И хранили его, и лелеяли до приезда шлюзовых адмиралов.
Адмиралы купили ‘Рассыльного’ за восемь тысяч рублей и оставили его стоять в Ростове.
‘Рассыльный’ стоял в Ростове без всякого дела. Разве, что команда парохода от скуки раз в месяц распишется в получении жалованья.
Январский ледоход не пожалел старика, и старик с испуга спрятался в амбаре, куда забило его водой и льдом, и здесь кузен ковчега выждал всю январскую непогоду.
Чтобы после хвастаться в среде юнцов-пароходов:
— Не аэроплан, а в ангаре стоял.
До 10 июня настоящего года команда ‘Рассыльного’ состояла на службе у управления по шлюзованию Дона и только 10 июня была рассчитана или переведена на другие пароходы.
Археология требует затрат, и заботы о шлюзовом музее весьма почтенны, но для чего около года команда на кузене ковчега состояла?
Неужели адмиралы из управления шлюзами думали беспокоить ‘Рассыльного’ для каких-либо поручений?
Машины на ‘Рассыльном’ в пятьдесят старых собачьих сил, а тянуть баржи за ‘Рассыльного’ с большим успехом и с меньшими затратами могли осенние мухи.

VI
Молодые побеги

Производитель работ на шлюзах No 5 и No 6 в станице Цымлянской и хуторе Красном В.Р. Маевский.
Вениамин инженера Водарского, младший в семье производителей работ, приехавший на постройку донских шлюзов прямо со школьной скамьи.
В управлении по шлюзованию Дона известен, как специалист по покупке леса.
Для нужд шлюзования необходимо было большое количество леса и притом самого разнообразного. Лес круглый, шпунтовый, свайный.
На покупку леса ассигновывалась очень большая сумма — что-то вроде пятисот тысяч рублей.
И вот эту ответственную покупку инженер Водарский, калиф на год в управлении шлюзами, поручил молодому инженеру Маевскому:
— Ведай, юноша ………рниками. Пробуй силы на ‘….ле’.
Инженер Маевский поехал делать закупку в Вятку и, ознакомившись с ценами, стоящими на лес, приобрел там на корню большую партию разного леса.
Это было в конце лета прошлого года.
Сделав заказ на лес, Маевский вернулся на Дон. А лес должны были погрузить на плоты и сплавить из по Волге до Царицына, а оттуда поездами до Калача, где лес нужно снова погрузить уже на донские плоты и спустить его по Дону до станицы Николаевской, где управлением по шлюзованию при сооружении шлюза No 3 построена лесопилка.
Первая партия леса была сплавлена во-время и во-время же доплыла до Николаевской станицы, а следующие три партии принуждены были совершать вояж с приключениями.
Вторая часть почему-то застряла в Калаче и в путь по Дону не двинулась, обростая там мохом и заменила собою клуб для вечерних концертов лягушек в Калаче.
Третья партия рискнула двинуться в путь по Дону и была
разгромлена ледоходом и, таким образом, разделила по-товарищески участь шлюзового флота.
Четвертая же партия леса, самая значительная, так основательно застряла в Калаче, что на выручку ее бросались не только десятники[,] обычно принимающие лес, не только молодая помесь лешего с водяным в управлении шлюзами инженер Маевский, но и сам вице-адмирал шлюзового флота Водарский, сидящий в настоящее время в Царицыне и принимающий за Маевского лес.
Очевидно, качества леса требуют внимательного осмотра, если не десятники и не скупщик леса Маевский, а сам помощник начальника работ Водарский принимает лес.
Или, может быть, в четвертой партии — самое главное и самое большое количество леса и молодому Маевскому не под силу принять купленный им лес?
Пережившие прошлый ледоход опасаются, как бы приемка леса не затянулась до нового ледохода, любящего плоты зазевавшихся людей доставлять владельцам:
— В разбросанном виде — в виде щепок.
А опытные лесопромышленники отмечают, что плоты принято спускать не перед ледоходом, а после него и гибель третьей партии леса для шлюзов объясняют поздней его отправкой в плавание.
Но к чему гадать: можно утопить плот Маевскому, но нельзя Водарскому — старый инженер, видевший не менее тридцати ледоходов.
Вернемся к Маевскому.
Молодой инженер возвратился из лесного царства и решил исполнить покупку леса на месте.
Каждому хочется быть Христофором Колумбом — отчего им не сделаться Маевскому.
Сел на пароход и открыл станицу Багаевскую на Дону.
Ездил на Каму, был в Вятке, слушал шум бора, а часть леса купил в станице Багаевской.
Станица Багаевская славится арбузами — житница арбузная.
И когда инженер Маевский слез в станице Багаевской, то там сперва разнесся слух, что приехал инженер со шлюзов и по рублю за арбуз предлагает.
Маевскому долго пришлось убеждать багаевцев, что он приехал покупать лес, а не арбузы.
Лес около станицы Багаевской растет только на острове
Буят &lt,?&gt,, да и то такого роста, что ‘донские пираты’, года два назад ограбившие пароход ‘Петр’, были на голову выше самого высокого дерева на острове.
Водится еще лес на лесных биржах, но и тот доставляется оттуда, куда ездил инженер Маевский — на Каме, на Вятке. Оттуда плывет до Царицына, из Царицына едет в Калач, из Калача плывет по Дону мимо станицы Николаевской в станицу Багаевскую.
В станице Багаевской существует торговый дом ‘Надежда’, снабжающий лесом окрестные станицы.
— Тому пару пластин, тому подтоварники.
Цены на лес стоят, понятно, в Багаевской не только выше цен на Каме и в Вятке, но и в Царицыне.
Расходы на доставку, естественно, повышают цены.
Бывший на Каме и в Вятке Маевский этого не мог не знать.
По сравнению с царицынскими Дедушенками и Максимовыми, королями пиленного леса, торговый дом ‘Надежда’ торгует:
— На медные деньги.
Маевский рассыпал перед ними золото.
‘Надежде’, жившей слабыми надеждами на большие барыши и большую торговлю, оставалось кланяться и благодарить.
К Золушке посватался Иван-царевич, пренебрегший камскими и царицынскими лесопромышленными невестами.
Маевский не ограничился покупкой у ‘Надежды’ леса — он решил вполне осчастливить людей.
Купил у них еще и две баржи для доставки леса в Николаевскую станицу.
Баржами их собственно впервые назвал сам г. Маевский да его товарищи по донскому адмиралтейству ведомства путей сообщения.
А хозяева баржей звали их, должно быть, ‘белянами’ — временными баржами для перевозки леса.
Строятся такие ‘беляны’ на один рейс из обрезков и бракованного леса. Постройка ‘белян’ легкая, и не расползаются они, а держатся почти, что на одном ‘честном слове’, а не на гвоздях.
Стоимость таких баржей, если их пара — не более двух тысяч рублей.
Иван-царевич, оживший на Дону под псевдонимом инженера Маевского, уплатил за баржи восемнадцать тысяч рублей, хотя цена им в настоящее время девятьсот рублей, когда они годны только на слом или на дрова.
Адмиралы судили иначе: записали их в состав флота под No 44 и 45 и дали им возможность в настоящем году подвергнуться ремонту и приодеться за счет управления по шлюзованию Дона: на этих баржах адмиралы постлали полы из ‘горбылей’.
Золушка погрузила на просватанные баржи леса и, может быть, в первый раз в жизни, отправила лес против течения Дона.
Проводила и заплакала:
— Прощай, Иван-царевич. Не поминай лихом, везучи в лес дрова.
А казаку, приехавшему купить пару пластин для хаты, Золушка хвасталась:
— Раньше мы лес из Царицына мимо Николаевской станицы провозили, а теперь шибко заторговали и самому Царицыну ножку подставили, из-под носу у него покупателя вырвали.
Теперь же, если бы мимо станицы Багаевской проплыли баржи No 44 и 45, вся Багаевская высыпала бы на берег смотреть:
— Как дрова по Дону под номерами плавают.
Ведь ‘беляны’ обычно продаются на дрова, как только они доставили лес и больше не нужны.
Аптекарь скажет, что если дрова в виде баржи плавают, значит прочно синдитиконом склеены, а простой неученый человек, в сбыте синдитикона незаинтересованный, махает рукой:
— Дрова плавают, значит государственные кредитные билеты утонули.
Заслужив прочную славу Колумба, умеющего и в Багаевской лесные богатства найти, и в дрова душу баржи вдохнуть, Маевский вернулся к прямым своим обязанностям:
— Производителя работ.
На этом амплуа он снискал себе название Маевского-вездесущего.
В станице Константиновской им снята квартира за семьсот рублей на Донской улице, где досужие домохозяева до сих пор еще не закрыли ртов от удивления, узнав, что Маевский дал за квартиру, ходившую за четыреста рублей, семьсот рублей.
В станице Цымлянской он снял другую квартиру со всеми удобствами:
— Даже с биллиардами.
В виду военного времени пустовала безработная пивная с бездельничавшими биллиардами.
Маевский и здесь выступил в роли Ивана-царевича и сосватал Золушку-пильзенскую распивочно и на-вынос.
Хотя Золушке пришлось кое-чем поступиться:
Маевский снял квартиру с правом пользования биллиардами.
Наконец, на сооружении шлюза No 5 у г. Маевского также есть помещение.
Плюс еще временный барак, также готов к услугам г. Маевского.
Чтобы укрепить за собою славу вездесущего, Маевский не
удовлетворился катером, бывшим в его распоряжении, и
исходатайствовал у г. Водарского автомобиль.
В Ростове был куплен за восемь тысяч рублей автомобиль, и на нем г. Маевский тронулся в пробный путь до станицы Константиновской.
Конвоировал его шлюзовой автомобиль, везший г. Водарского.
Но молод-ли был автомобиль и без гувернантки не привык ходить или слишком стар и вследствие этого по-старчески капризен, по пути он остановился и настойчиво потребовал ремонта.
Ремонтируется-ли этот автомобиль и до сих пор — неизвестно, но за фотографию:
— Инженер Маевский на своем автомобиле.
Любители предлагают большие деньги.
Любители знают, когда можно предлагать большие деньги.
Оценивая заслуги инженера Маевского, делающего на донских шлюзах молодые побеги, первые шаги, которые трудно назвать даже по привычке робкими, нельзя не отметить:
— Его находчивость в станице Багаевской.
— Его остроумие в Цымлянской станице, где техники и чертежники имеют возможность исключительно благодаря ему коротать часы досуга за биллиардами.
И его скромность в большом лесном деле:
— Я покупал, а старшие пусть примут.
Чтож, будем ждать, когда его погладят по головке за удачную покупку леса.
Пока же:
— От правого борта в середину.

VI
Экономия прежде всего

Экономия инженера Водарского.
Картина сильно комическая и смотрится с захватывающим интересом.
Как известно, на донских шлюзах работают пленные. Небольшую партию их нужно было перебросить из станицы Константиновской в станицу Николаевскую.
Инженер Водарский отправился на пристань пароходства братьев Парамоновых и повел с агентом пароходства разговор о том, сколько будет стоить доставка партии пленных в 30 человек на их пароходе до станицы Николаевской.
Агент назначил цену по 30 копеек с человека.
Водарский предложил по 20 копеек.
Агент не уступал.
Тогда экономный инженер Водарский вспомнил о своем флоте.
Быстро приказал пустить пары на одном из ‘шлюзовых’ пароходов и доставить пленных на ‘шлюзовом’ пароходе в станицу Николаевскую.
Пленные отбыли к месту работ на ‘шлюзовом’ пароходе, а инженер Водарский ушел домой с сознанием чести — вместо: ‘честно‘ исполненного перед страной долга:
— Блюсти каждую копейку.
А он соблюл не одну копейку, а триста.
Правда… снаряжение парохода стоило гораздо дороже трех рублей, которые г. Водарский не решился, блюдя казенные интересы, ‘передать’ Парамоновым, но долг и экономия прежде всего.
А потом уже рассуждения о том, что путешествие парохода в
станицу Николаевскую и обратно, занимая в общем с поднятием пара и выгрузкой пленных девять часов, стояло не менее пятидесяти рублей.
Инженер Водарский думает, что съэкономил три рубля, мы думаем, что перерасходовал минимум сорок рублей.
Но экономия прежде всего. Нет богов выше экономии и Водарского — пророка ее.
Пусть экономит, но только по воскресным дням — все-таки воскресных дней в году только пятьдесят два и экономия по системе Водарского тогда принесет убытка не более двух тысяч в год.
От экономии Водарского перейдем к другой, смелой идее экономического же характера, но, очевидно, задуманной не в воскресный день, а какой-нибудь высокоторжественный день.
Эта картина в шлюзовом кинематографе носит название:
— Поцелуй ‘Вислы’ — сильно драматическая картина, с убытком для казны в несколько тысяч рублей.
Действие развертывается на Дону, близ устья речки Черной и заканчивается утоплением баржи.
В прошлом году днем из станицы Константиновской вышла ‘Висла’ и в нескольких верстах от станицы, близ устья Черной встретила два парохода Донского пароходства ‘Оку’ и ‘Ермака’, тянувших две баржи.
Капитан ‘Вислы’ дал сигнал встречным:
— Выбирайте дорогу.
Встречные выбрали дорогу, пойдя влево, а ‘Висле’ отдали правую сторону Дону.
Дон в этом месте узкий, и ‘Висла’, подойдя к яру, замедлила или даже остановила ход.
Встречные пароходы прошли, но взмахнулъ — вместо: ‘взмахнули‘ хвостом из баржей.
И вторая из баржей боком наползла на нос ‘Вислы’ и получила пробоину.
Пароходы продолжали тянуть, и баржа все больше и больше бередила свою рану, пока не затонула здесь же, на глазах у зрителей.
Будь ‘Висла’ помоложе и баржа годами поменьше, можно было еще кое-как объяснить их поцелуй взаимным влечением, но обе — и ‘Висла’, и баржа — близкие родственники ‘Рассыльного’ и в протоколе, зафиксировавшем это происшествие на реке, пришлось сказать, что несчастье произошло по вине капитанов ‘Оки’ и ‘Ермака’.
В таком же виде был представлен о случившемся рапорт вице-адмиралу Водарскому.
В баржах Донское пароходство доставляло управлению по шлюзованию Дона материалы для построек: масло, железо и уголь: двадцать тысяч пудов курного угля и восемь тысяч пудов антрацита.
Документальные данные в виде рапорта, протокола и свидетельские показания давали управлению по шлюзованию Дона полное право предъявить к Донскому пароходству иск об убытках, и, опираясь на эти данные, надеяться на счастливый для управления исход дела в суде.
Но экономия высокоторжественного дня диктует иные шаги.
Управление по шлюзованию Дона покупает у Донского пароходства затонувшую баржу за хорошую цену и принимает на себя выгрузку из-под воды товаров.
Баржа продолжает сидеть под водой… ‘и в распухнувшее тело раки черные впились’.
Гастрономы одобряют мясо, вымокшее в уксусе, но железо, вымокшее в воде хотя бы и намеченное для шлюзования Дона, едва ли годно для построек.
Масло годно теперь для промасливания Дона. Около Черной, говорят злые языки, не то, что иголки, топоры плавают — так хорошо промаслен Дон.
Баржа же, выглядывая из воды, увеличила число субмарин в шлюзовом флоте и из воды вылезать не хочет:
— Жарко.
Недоволен один юрисконсульт при управлении шлюзами: за две тысячи рублей в год жалованья он желал бы хотя бы изредка иметь возможность быть полезным шлюзам, но и на этот раз его обошли:
— Дело кончилось миром.
А он-то ‘чернил’ уже исковое прошение, репетировал краткую, но выразительную речь в суде:
— Господа судьи! Среди бела дня безнравственная баржа лезет целовать божественную ‘Вислу’, ту, которая меняет хозяев, как перчатки модница, в самый нос. С высот дымящегося Синая… одним словом, прошу взыскать.
Дамы с букетами, товарищи с рукопожатиями.
И вдруг, вместо этого адмиральская песенка:
— Субмарина! Пухлая такая!
— Субмарина! Вот она какая!
Экономия высокоторжественного дня не поддается учету.
Можно только надеяться, что субмарины в готовом виде в кправлении шлюзами приобретаются дешевле ‘белян’, купленных Иваном Царевичем-Маевским у багаевской Золушки-торгового дома ‘Надежда’.
Не девять тысяч за субмарину — уже не безнадежное препятствие.
Говоря об операциях на воде инженеров по шлюзованию Дона, нельзя обойти молчанием некоторых ‘десантных’ их операций.
В станице Константиновской на Баржевойулице существовал дом наследников вдовы Поляковой.
Дом, как дом, но с единственной слабостью:
— Медом не корми — только ремонтируй.
Ремонтировала сама г-жа Полякова, ремонтировали наследники ее и, наконец, взялись инженеры.
Заарендовали дом за четыреста рублей в год и обязались, кроме того, сделать на дворе постройки, на сумму до двух с половиной тысяч рублей, как это они найдут нужным сделать.
Закипела работа…
Наследники вдовы Поляковой с благодарностью записали имена арендаторов в поминальные книжки:
— О здравии.
В темной народной среде в связи с широким размахом инженеров родилась легенда, что, будто бы[,] где-то растет такая трава, что, если ее бросить на дороге, по которой ходят инженеры, так они обязательно дом с собственным ремонтом заарендуют у обладателя травы.
В доме сумасшедших уже сидит несколько несчастных, не нашедших травы. Дома несчастных стоят неотремонтированные.
В ночь на Ивана Купалу в заповедном лесу задержали двух безумцев-домовладельцев, искавших ‘инженер-траву’.
Безумцы хотели снимать пенку с высокоторжественных дней, дней экономии. Позор на их головы.

VIII
Фон-Разуваев

Казна велика и обильна. Донской край богат своими недрами и потому на шлюзовые рабоды спешно потребовались варяги.
Прийдите и поставляйте.
Варяг прибыл из Курляндской губернии Владимир Сократович Гаусман.
Были Гутниковы и Двячкины , но поставку камня на шлюзы передали не им, а варягу — Гаусману.
Прежде, чем сделаться варягом, подрядчик Гаусман выдержал искус на шлюзовании Донца в роли техника или десятника с окладом в пятьдесят рублей.
‘Нашлюзовавшись’ в достаточной мере, г. Гаусман принял русское подданство в первые дни войны и выступил в роли подрядчика.
Некоторым дамам, привыкшим видет Разуваевых и Калупаевых в поддевках и картузах, с засаленными козырьками, прекрывающими плутоватые глаза, даже нравилось, что шлюзовой подрядчик носит котелок и бреет бороду. Не говорит: ‘тае’, а сыплет техническими терминами.
Твердо узнав, где зимуют шлюзовые раки, фон-Калупаев из Курляндской губернии стал причесываться под либерального подрядчика, тем более, что это не так-то уж трудно.
Вместо поддевки — пиджак, вместо ‘тае’ — квинт-эссенция из дешевого энциклопедического словаря, и легковерные люди, привыкшие с птичьего полета обозревать окрестности, спешно заявляют:
— Либеральный подрядчик! Все превзошел, даже депеши составлять может.
А либеральный подрядчик в это время под шумок стал устраивать свои дела. И устроил их очень и очень успешно.
Нескоро на Дону закричали:
— Золото, золото падает с неба — прямо в карман г. Гаусману.
До этого г. Гаусман успел завоевать себе на донских шлюзах положение подрядчика на все руки.
Стал прямым дополнением к управлению по шлюзованию Дона.
Легкомысленные люди думали, что Гаусман — скромный резчик по камню, а он оказался резчиком по золоту.
Временный начальник работ инженер Водарский заключил с ним договор на поставку камня на таких условиях, что Гаумсан за десять месяцев смог получить 176 тысяч рублей авансом.
Сумел быть таким поставщиком камня, что Гутниковы и Двячкины, несмотря на свои более льготные для казны условия — увидели ‘отворот поворот по снегу’.
Гутниковым и Двячкиным, предлагавшим камень лучший по качеству и притом без авансов, была дана скромная возможность погрузить одну или две баржи камня, а г. Гаусман, отдавая худший камень, купался в авансах.
Не ограничиваясь камнем, г. Гаусман брался за все.
Скромный техник, подданный Гогенцоллерна до войны, на Дону имел возможность дать отступного г. Козорезову, когда тот намекнул, что дача, какую покупает учительница Цепкова, может быть куплена им.
На хуторе Костины Горы на Донце скромно прозябала в неизвестности дачка казачек Ивановых. Не дачка, а виноградный садик в полтора-два куста винограда.
Поднимая весной свои лозы в саду, казачки Ивановы думали, что если бы им дал кто-нибудь за сад пятьсот рублей, так они бы сочли того человека за благодетеля.
Не знали они, что на Дону, когда туда приехали инженеры, воскресли сказки Шахерезады, и не предполагали, что им, скромным казачкам, придется быть действующими лицами в одной из ‘Тысячи и одной ночи’ на донских шлюзах.
К Ивановым явилась учительница Цепкова и предложила за сад 1800 рублей. Казачки охотно продали сад. Даже не задумались, как это учительница Цепкова, жившая на тридцатирублевый оклад жалованья, могла увлечься мыслью облагодетельствовать казачек Ивановых и на какие деньги она купила их сад.
Когда учительница Цепкова шла в сад Ивановых благотворить, из-за угла выглядывал злой гений Ивановых — мелкий подрядчик Козорезов. Он сразу почуял:
— Золотом пахнет
Кто знает, что сделал бы злой гений Козорезов, если-бы из-за другого угла не выглядывал добрый гений — Владимир Сократович Гаусман.
Он спас Ивановых и дал возможность Цепковой сделать доброе дело для Ивановых.
Ормузд и Ариман сошлись около садика Ивановых и
сторговались на отступном.
— Если Цепкова купит у Ивановых сад — Козорезов получает тысячу рублей деньгами и триста кубов камня, положенного в саду Ивановых.
Сошлись… Порок в лице Козорезова был ‘наказан’ векселем и деньгами, а добродетель в лице Гаусмана также не была в убытке.:
— Он подал дачу Ивановых управлению по шлюзованию Дона за девять тысяч рублей.
Вот одна из сказок донской Шахерезады.
Всем по усам текло и всем в рот попало за исключением казны, купившей сад под карьер для выработки камня, которого там нет.
В этом саду инженерам в свободное от занятий время можно заняться гончарным производством: сад изобилует глиной.
Любопытные спросят:
— Как же будет Козорезов получать с Гаусмана триста кубов камня из сада Ивановых. — вместо:
На этот вопрос два ответа:
— Триста кубов камня стоят девять тысяч рублей.
— Гаусман имеет несколько карьеров сам и на некоторых казенных состоит подрядчиком.
А Козорезову — ‘как не назвал — лишь бы обедать позвал’ — камень не меченный и, если он камень, а не глина, — Козорезов его возьмет.
За отсутствием абрикосового варенья — едят и вишневое.
Путь Гаусмана к болоту устлан не одним щебнем и камнем — он же поставщик угля, он же подрядчик по ремонту по ремонту баржей
шлюзового флота.
Он же и строитель бараков для пленных, он и кормилец их, он же и поилец.
Шлюзовой Мюр и Мерилиз.
Не столько либеральный, сколько универсальный подрядчик.
Раньше в нем наблюдалось стремление к коллекционированию счетов. Всякие счета писались на его имя.
В настоящий момент наблюдается обратное явление: Гаусман уклоняется от счетов.
В Константиновской станице в былое время в любом магазине Гаусман был желанным гостем.
Аптекарь ему бензин отпускает, владелец паровой мельницы муку и так далее.
— Запишите.
Это ‘запишите’ не было тем ‘запишите’, за которым следует — ‘за счет английского короля’, а было магическим:
— Сезам отворись!
Но пришел час, когда нужно было платить по счетам.
Аптекарь идет в управление по шлюзованию, и инженеры любезно говорят:
— Извините, лошади наши бензина не пьют. Обратитесь к Гаусману.
Продавцу муки говорят, что будут оплачиваться только счета, написанные на имя управления или отдельных производителей работ.
Любители каллиграфии из кредиторов Гаусмана переписывают счета — иные по десять раз и все же по девять и более месяцев не получают денег. школьной скамьи.
Служащие и рабочие на карьерах не знают, от кого они будут получать деньги: от управления шлюзами или от Гаусмана.
Сомнения рабочих и служащих родились на почве наблюдений на карьерах.
На карьерах в урочище Борщовском работали латыши, привезенные Гаусманом, и пленные, доставленные на шлюз правительством. Обе группы рабочих трудились на одних и тех же карьерах, складывали камень в одни и те же штабели. Разница между ними была только в одном: латыши были от Гаусмана, а пленные от управления шлюзами.
Какже — вместо: ‘Как же‘ здесь не родиться сомнениям относительно настоящего хозяина на карьерах?
Приказчик Гаусман или хозяин Гаусман? Латыши оставили карьеры, и их иски к Гаусману будет удовлетворять суд. Конфликт латышей с Гаусманом — это тоже одна из сказок Шахерезады, вышедшей из тихого Дона, чтобы сказками своими пленить воображение станичников. Латыши были выписаны на одних условиях оплаты, а рассчитывались на других условиях. Гаусман, Гаусман и еще раз Гаусман. Стоит поскоблить даже слегка любое предприятие управления шлюзами, чтобы под верхним официальным — казенным что-ли слоем , обнаружить Гаусмана, все им пропитано. А оглянуться назад — на один год только, и Гаусман — обыкновеннейший техник. Вот кому энциклопедия технических терминов и внешность нерусского подрядчика создала положение, которое не каждому из Гаусманов снится в долгие зимние ночи. Верхом на энциклопедическом словаре Гаусман въехал в управление по шлюзованию Дона, взял аванс и покорил сердце инженера Водарского. Благополучие Гаусмана построено на штабелях камня и угля. Да будет ложе его устлано мягким песчаником.

IX
Ревизор в розовых очках

В министерстве путей сообщения получили заказную бандероль и в ней пачка номеров газеты ‘Утро Юга’.
— Смотрите на Дону и газеты издаются. Совсем, как у людей. Интересно, как там журналисты пишут: верхом на лошади, а в чернильницы макают пики.
Странно, едят сальные свечи а пишут…
— Что же они пишут?
— Да вот о шлюзах.
— Небось рады, что им шлюзы строим.
— Н-ну, знаете… Радости особенной не чувствуется. Вы
Почитайте-ка.
— Злоупотребления, хищения, бесхозяйственность.
Из пачки газет выпало письмо.
— Присяжный поверенный Елкин просит ознакомиться со статьями в ‘Утре Юга’, и просит уведомить его, как будет реагировать министерство путей сообщения на разоблачения в газетах.
— Странно! И присяжные поверенные
Чиновнику контрольного ведомства Беклемишеву предложили поехать на Дон и собрать впечатления о постройке шлюзов.
— Книги там посмотрите, отчеты.
— Ну, если, например, инженеры шлюзы в степях строят или хотят, чтобы Дон вспять потек — рассоветуйте. Скажите, что это неудобно, непринято.
— Присяжного поверенного Елкина посмотрите. Брюнет он или блондин. Какие папиросы курит, если не курит, спросите, чем питается.
Беклемишев прекрасно усвоил цель своей поездки.
Товарищи провожали его на вокзале.
— Евгению Александровичу Водарскому привет.
— Его превосходительству Юргеничу низкий поклон. Так и передайте.
— Бойцы вспоминают днепровские дни и сенаторскую ревизию.
В вагоне было тепло и уютно. Беклемишев намечал в тиши купэ план действий.
— К Юргеничу надо в полной парадной форме явиться. Начальник работ, генерал.
— К Водарскому можно в тужурке. Запросто явиться и сказать:
— Вы что же это, уважаемый Евгений Александрович, и на шлюзе, и на суше. Читал-читал, какие вы корабли благоприобрели.
С остальными инженерами ласково и доброжелательно встречусь. Все люди — все инженеры, каждый по своему, с кем греха не бывает.
Путь до Ростова промелькнул незаметно.
В Ростове приезд Беклемишева вызвал сенсацию, и она эхом прокатилась по шлюзам.
Инженер Липенский вспомнил Водарского и всю кротость его.
Инженер Маевский грустно запел:
— Уж кая я молодушкой была.
Гаусман светился …….. В управлении шлюзами удивлялись даже. Стоит Гаусман, а за его спиной Водарский и Водирского ……
— В первый раз вижу подрядчика, чтобы ……. его видно было, — сказал Липенский.
— Ты, хлопец, может быть, не трус, а мы видали виды, — закрутив седой ус, усмехнулся Водарский.
Беклемишевосмотрел книги, отчеты и в памятной книжке у себя отметил:
— С подлинным верно.
Поехал на шлюзовые постройки.
— Строите?
— Строим.
— И ничего вообще?
— Ничего вообще.
— Бог в помощь.
— Спасибо на добром слове.
Беклемишев записал у себя в памятной книжке:
— Инженеры в добром здоровье, что и вам от Бога желают.
По возвращении в Ростов вызвал из Новочеркасска присяжного поверенного Елкина.
— Меня командировали на Дон, собрать впечатления.
И потихоньку отметил у себя в памятной книжке:
— Седоват, но был шатеном. Питание нормальное. Вид имеет растрепанный.
Елкин спросил у Беклемишева:
— Убедились в злоупотреблениях? Будете говорить с редактором ‘Утра Юга’?
Беклемишев изумился:
— А разве он тоже шлюзы строит?
— Чтобы строил, — так нет, а русло Дона расчищает.
— Дилетант?
— Да, к сожалению.
— Нет, зачем уж. Что я живого редактора не видел, что-ли?
— То же — вместо: ‘Тоже‘ депутаты шлюзами интересуются. Может быть, запрос в Думу внесут.
Беклемишев был изумлен свыше меры и в памятной книжке отметил:
— Шлюзование, повидимому — вместо: ‘по-видимому‘, стало на Дону острой и прилипчивой болезнью.
Но Елкину он бросил фразу:
— Что-ж, будем, в Думе вязать последние узлы.
Елкина поразила эта фраза, и он не решился ответить:
— Шпагату не хватит. Об этом тоже в ‘Утре Юга’ писали. Так, мол, и так, а шпагату для сельско-хозяйственных работ нет.
Хотя Беклемишев мог ответить:
— Это для сельского хозяйства, а для шлюзов найдется.
Загадочную фразу бросил чиновник контроля Беклемишев.
Ведь нельзя же понимать его фразу в буквальном смысле:
— Чемоданы и корзины инженеров по шлюзованию Дона запакуем на месте, а последние узлы будем вязать в Думе.
П……т-ли депутаты, чтобы м……… и манжеты Л………..
et tutti quanti упаковывали и вязали в Таврическом дворце.
Беклемишев уехал в Петроград. Но докладную записку министру он написал в Ростове в гостинице ‘Астория’, где Гаусман …….ется.
Докладная записка или:
— Мои впечатления.
В докладной записке будет несколько глав.
В первой из них Беклемишев докажет, что шлюзование Дона по
………ым книгам проводится вполне благополучно и внешне благопристойно.
Во второй главе на основании личных наблюдений докажет, что Дон течет в Азовское море.
И в третье, что седой шатен Елкин сальных свечей не ест, но ‘Утро Юга’ читает внимательно.
В четвертой главе в лирических тонах опишет скромную подвижническую жизнь инженеров по шлюзованию Дона.
Узлы вязать, очевидно, будет не он.

XI.
Шумиха и разоблачения

Как жаль, что рабочие и поставщики материалов, имевшие несчастье быть кредиторами Гаусмана, не обещали за находку исчезнувшего было Гаусмана денежного вознаграждения.
Гаусман мог заработать и расплатиться с долгами.
Гаусман нашелся и объявляет об этом по шлюзовой линии в ‘Приазовском Крае’.
— ‘Я никуда скрываться не думаю и никогда не скрывался, а нахожусь в настоящее время при погрузке заготовленных мною для нужд казны каменных материалов на реке Северный Донец’.
Охотно верим, но почему же он об этом не поставил в известность родных и знакомых в станице Константиновской и Ростове:
— Будут кредиторы являться, так скажите им, что я уехал туда-то и буду обратно тогда-то.
Почему нужно из погрузки заготовленных для казны материалов делать секрет?
Ведь на Северном Донце казне будет сдаваться и грузиться камень, а не поддельные кредитные билеты.
Может быть, г. Гаусман заботился о моционе кредиторов, когда скрывал от них свое местопребывание. Так, насколько нам известно, кредиторы г. Гаусмана настолько изощрились в погоне за получением долгов, что в моционе не нуждаются. Наоборот, кредиторы готовы в любой момент перейти к оседлому образу жизни от кочевого по вокзалам, пристаням и ‘Асториям’ в ожидании Гаусмана.
Если же, наконец, у г. Гаусмана нет родных и знакомых ни в
станице Константиновской, ни в Ростове на Дону — мог оставить свой новый адрес в управлении по шлюзованию Дона, где он — не в
поле обсевок, а человек, заведующий всеми шлюзовыми каменными предприятиями, разве что за исключением одной каменной болезни.
Касаясь расчета с рабочими в своем письме, Гаусман пишет:
— ‘Рабочие мною разсчитываются по мере выяснения количества их заработка, при чем в первой половине сентября полагаю все это закончить’.
В этом, очевидно, и кроется тайна ненормальных отношений Гаусмана и его рабочих.
Желудок у рабочих требует пищи, а Гаусман не выясняет количества заработка рабочих.
Рабочий идет мимо хлебной лавки и хотел бы покушать, но, если он верит Гаусману, он властно запрещает ворчать желудку:
— Перестань до выяснения моего заработка. В сентябре покушаешь!
Рабочие привыкли кушать по мере появления аппетита, а Гаусман привык платить по мере выяснения заработка.
Латыши, привезенные Гаусманом на работы, ушли от него, предоставив суду выяснять их заработок.
Очевидно, полагали, что без суда им, может, и ничего не ‘выяснится’.
— ‘К тому же времени выяснятся и все мои расчеты с управлением работ по шлюзованию Дона’, — пишет в следующих строках письма Гаусман.
— То-есть в средине октября. То-есть осенью.
Осенью — когда вообще, цыплят считают. И шлюзовых в том числе.
Здесь нужно отметить одну существенную разницу между выяснением заработка рабочих, производимым Гаусманом, и выяснением расчетов с Гаусманом управления по шлюзованию Дона.
Гаусман плптит по мере выяснения. Гаусману платили до выяснения его работ.
Ему было выдано 176 тысяч авансом, когда не было выяснено, следует-ли ему выдавать эти деньги.
Не было выяснено, поставил-ли он нужное количество камня и кем выставленный камень выработан: рабочими Гаусмана или пленными — рабочими самого же управления шлюзами.
Но авансом дадено было, несмотря на слухи, что Гаусман
загребает жар синенькими, красненькими и радужными чужими руками, несмотря на сомнения, что каштаны из угля добывали
для Гаусмана не одни его рабочие, но и пленные.
Но этот вопрос оставили до осени, если Гаусман обещает осенью выяснить свои расчеты с управлением по шлюзованию Дона.
Осенью — так осенью. Не будем нарушать традиций по учету цыплят и примем осень.
Любопытны строки Гаусмана:
— ‘Скандальные разоблачения’, о которых говорится в заметке (Гаусман имеет в виду заметку о его бегстве, напечатанную несколько дней назад в ‘Приазовском Крае’), также отсутствуют, а произведенная газетными статьями шумиха, сыграла в руку заинтересованным лицам’.
Владимир Сократович Гаусман воскрешает анекдот о том рассеянном мужичке, который не заметил:
— Борода-то была, а вот голова-то не помню.
И ‘голова-то была’, Владимир Сократович, и большая.
Газетные разоблачения отмечали частые визиты подрядчика Гаусмана за авансами. Визиты были чаще, чем воздвигались штабели камня в каменоломнях.
Отмечалась продажа управлению шлюзами подрядчиком Гаусманом дачи учительницы Цепковой за девять тысяч рублей через короткий промежуток времени после того, как она купила ее за тысячу восемьсот рублей у казачек Ивановых, мечтавших о шестистах рублях за свою дачку на глухом хуторе.
Отмечалось, что договор, заключенный между подрядчиком Гаусманом и инженером Водарским, не договор, а одна мнительность.
Ветер дунул — он погас. Или подрядчик исчез в сияньи голубого дня.
Хорошо, если инженер Водарский сможет добавить:
— И так запел он, улетая, как бы смеялся надо мной.
Если разоблачения, указывающие на конкретные факты из деятельности подрядчика, только шумиха, ее можно прекратить и рассеять:
Солидными разоблачениями и серьезными прошениями прокурору окружного суда.
Гаусман вздыхает:
— Шумиха сыграла в руку заинтересованным лицам.
Туманная фраза.
Вильгельм Гогенцоллерн получил несколько статей о Гаусмане и перебросил свои армии с западного фронта на наш?
Алжирский бей, почесав шишку под носом, предложил себя вместо Гаусмана инженеру Юргевичу?
Субмарины шлюзового флота вышли из-под воды и нанялись в каменотесы ради конкуренции Гаусману?
Кто эти заинтересованные лица, которым в руку газетные разоблачения?
По нашему мнению заинтересованные лица только:
— Министерство путей сообщения
— И общественное мнение.
Если им в руку — мы с нетерпением ждем сентября.

XII
Страшный чемодан

Страшный чемодан…
— Прибежали в избу дети, второпях зовут отца:
— Тятя, тятя! Шлюзовые утащили чемодан.
Тятя поспешно хватает кафтан и бежит убедиться в
справедливости тревоги детей.
К вечеру по станице Константиновской распространяются самые разноречивые слухи.
На Баклановской говорят уже, что мальчик видел, как Гаусман укладывал в чемодан инженера Водарского и писал на чемодане:
— Осторожно! Верх!
На Архангельской улице и этот слух опровергается. Версия о чемодане расцветает новая:
— Ожидается приезд ревизора-чиновника Беклемишева. Гаусману поручено в чемодане увезти все документы, которые ревизору смотреть не следует.
В одно из частных учреждений прибегает запыхавшийся незнакомец и таинственно шепчет:
— Что делать? Чемодан уезжает.
— Какой чемодан?
— Шлюзовой. Гаусман увозит.
— Аванс что-ли новый?
— Нет, скорее грозят от ревизора новые авансы.
— В учреждении беспомощно опускают руки.
— Нам Гаусман ничего не должен. Мы на чемодан ареста наложить не может. Обратитесь к приставу.
Незнакомец отмахивается рукой:
— Я не знаю особа какого класса может распаковать чемодан.
В учреждении снова спрашивают:
— А вы уверены, что в чемодане везутся вещественные доказательства невещественных отношений — вместо:
— Убежден. Я, можно сказать, глаз не своди с этого чемодана.
— Идемте к окружному атаману.
Окружной атаман как раз куда-то уехал.
Незнакомец стонет:
— Что делать, что делать? Чемодан исчезнет.
Езжайте с тем же пароходом в Ростов, не спускайте глаз с чемодана.
Еду!
Прощается и убегает.
В учреждении долго говорят о чемодане.
Пароход призывно гудит раз, другой, третий…
Видевшие отход парохода из станицы слышали чей-то голос, как показалось им из чемодана:
— Прощайте.
-Станичники вернулись к своим занятиям, но по вечерам, сидя около палисадничков, любят и до сих пор поговорить о чемодане Гаусмана.
— Лежит это он на дрожках и стонет.
— Кто стонет-то? Гаусман — вместо
— Нет, чемодан.
— А чемоданы стонут?
— Если кожаные — обязательно. А ежели с незаконными документами, особливо.
О… раз везли на пароходе чемодан с фальшивыми документами. Чемодан попался кожаный. Так весь, бедняга, взмок слезой чемоданной.
На базарах скорбят о незнакомце.
— Исчез, болезный! Может и смерть принял из-за чемодана.
Факт мелкий, но он свидетельствует об отношении народа в нравам на донских шлюзах.
Публика зорко следит не только за Водарскими и Гаусманами, но провожает даже их чемоданы в Ростов, а, может быть, и дальше.
Недаром Козьма Прутков говорил:
— Не бери …..ы — чемоданами выйдут.
Особенно перед приездом ревизора. я в настоящее время не располагаю.

XIII.
В больнице

Главным врачем на работах по шлюзованию Дона состоит бывший врач московского округа водных путей Г.Б. Реизов.
Как врач московского округа, он заведывал холерными бараками на Дону, Донце, Усть-Медведице и Хопре.
Врач московского округа Реизов дарит больнице на донских шлюзах для больных рабочих и пленных белье, оставшееся без употребления после холерной эпидемии на Дону.
Белье направляется на донские шлюзы.
А в это время и сам врач Г.Б. Реизов переводится на донские шлюзы и принимает подаренное им белье.
Он устанавливает рекорд быстроты.
Врач Реизов принимает белье от врача Реизова.
Смотритель больницы докладывает ему, что простынь прислано только тридцать три, а в накладной указано — девяносто семь.
Врач Реизов советует смотрителю расписаться в принятии белья согласно накладной.
— А через месяц белье придет в негодность, и тогда можно составить соответствующий акт.
Белье принимается, тем более, что существует пословица:
— Нам не дорог твой подарок — дорога твоя любовь.

* * *

Врач Реизов входит в курс дела и начинает усиленно выписывать для себя спирт.
Инженер Липенский, вездесущий на донских шлюзах, состоящий при больнице в должности старшего Земляники… ‘в этом деле святом, что есть мочи помогает’.
В книге выдачи лечебных материалов спирт утекает в Николаевскую и Кочетовскую станицы на шлюзовые сооружения, а фактически усыхает за столом у врача Реизова и инженера Липенского.
И если бы еще фельдшер был трезвый человек, а то фельдшер Пухляков запаха спирта равнодушно не мог выносить. И там, где врачу сто граммов за глаза довольно, фельдшеру и пятисот мало.
На кроватях лежат больные, отдыхают или мечутся в жару.
А фельдшер в это время девятый шкалик спирту осушает.
И спирт в нем возбуждает мнительность.
Он с криком бросается на пол и требует, что ему мазали пятки иодом.
Сперва налижется, а после смазывается.
Так как фельдшер вносил диссонанс в музыку больничного бюджета и требовал, кроме спирта, иод — его пришлось убрать.

* * *

Инженер Липенский иода не просил и интересовался больше каменными работами во дворе больницы.
Смотритель больницы попросил у него камня и рабочих для замощения двора в больнице. Инженер Липенский прислал рабочих и камень, и скоро двор был замощен. Мостили двор пленные, работавшие на донских шлюзах.
Через некоторое время после замощения двора, смотритель больницы тяжко заболел брюшным тифом и лежал в бреду у себя в комнате.
Инженер Липенский обратил особенное на него внимание. Часто заезжал, справлялся о его здоровье и очень огорчался, когда слышал, что здоровье больного внушает опасения.
Как-то больной пришел в себя и увидел в дверях инженера Липенского.
Инженер ласково кивает головой и спрашивает:
— Как живете, как себя чувствуете?
Больной просит Липенского присесть около себя.
— Не беспокойтесь, я постою. Как ваше здоровье?
— Безнадежно. Умру я скоро.
Липенский его успокаивает, а затем переходит к делу:
— А как у вас отчетность, документы, деньги?
Подходит к дверям, плотнее их прикрываем и начинает расспрашивать о тех работах, которые производили пленные во дворе больницы.
Записал все на листике бумаги и ушел.
А через несколько дней явился снова в больницу с табелью, где были записаны дни и заработная плата каждого рабочего, мостившего двор больницы.
Смотритель был в бессознательном состоянии и не мог напомнить инженеру, что работали не вольнонаемные рабочие, а пленные.
Табель была подписана другим лицом.
Инженер Липенский ходил в Земляниках не даром. И, предлагая больному с температурой в сорок градусов табель для подписи, очевидно, предполагал представить в управление шлюзов посмертное сочинение смотрителя больницы.
И хотя этот номер не прошел и сочинение г. Липенского было подписано другим лицом, но деньги он получил сполна.

* * *

Много пережил бедный смотритель за время своей болезни в шлюзовой больнице.
Мечется в бреду по кровати, бродит по комнате в бессознательном состоянии, попадается под руку револьвер, он приставляет его к виску и спускает курок.
Хорошо, что револьвер был с предохранителем.
Больная мысль подсказывает смотрителю зажечь матрац и положить под голову револьвер. Пламя проникнет в барабан револьвера, патроны взорвутся и тогда смерть.
Судьба спасает его и здесь.
Тогда больной берет бритву и режет ею горло.
И только тогда на стоны больного с разрезанным горлом приходит сторож больницы.
Больного приводят в чувство.
Со стороны, кажется, будто смотрителю больницы нарочно любезно предоставили в бессознательном состоянии отправить себя в лучший мир, где нет Липенских и Реизовых. Выбор оружия для самоубийства приличный, и дело вкуса остановится на револьвере или предпочесть бритву.
Бритва принадлежала фельдшеру — сожителю по комнате смотрителя, револьвер — самому смотрителю.
Неужели этого нельзя было убрать на время болезни?
Смотритель больницы выжил и очень доволен судьбой:
— В шлюзовой больнице лежал и выздоровел!..
Это лучший патент для человеческого организма.

* * *

Больной рабочий Иван Клецер не так счастлив. Он умер в больнице.
Привезли его с шлюзового сооружения и сказали, что жалуется он на запор.
Дали ему слабительное — не помогло. Дали во второй раз — тоже не помогло.
Иван Клецер тает не по дням, а по часам.
Для поддержания сил сделал ему фельдшер впрыскивание. Утром впрыснули, а вечером больной умер.
Через два или три дня вскрыли его в пустом бараке.
И оказалось, что впрыскивание-то было сделано не то.
Может быть, помажь ему пятки иодом, но не впрыскивай того, что не нужно, и жив бы был человек. А то фельдшер иод для себя берег, а больному впрыскивал что попало.

* * *

Так жила и процветала больница на постройке донских шлюзов.
Старший Земляника — инженер Липенский собирал автографы для посметных табелей.
Доктор Реизов, увенчанный лаврами рекордсмена на быстроту, истреблял спирт.
А фельдшер мазал пятки иодом.
Смотритель больницы — младший Земляника — упражнялся в применении способов самоубийства.
Больной Иван Клецер оригинального выдумать ничего для себя не мог и только сумел безропотно умереть.

XIV.
В гостях у адмирала Плюшкина

В один из первых весенних дней спускаюсь по 29-й линии в Нахичевани к берегу Дона, где управление донскими шлюзами реставрирует свой флот.
По реке плывут мелкие льдины — последние. Берег полон звуков. Река ожила и далеко разносится стук молотков и радостно гудят в первый раз пароходы.
— Мы молодой весны гонцы.
Немного вправо — шлюзовой караван.
Первое впечатление такое, будто попал в гости к Плюшкину, ставшему речным адмиралом.
Бродил старый скопидом по реке и собирал речную рухлядь.
Старый облезший ‘Рассыльный’, встречающий чуть ли не полувековую весну, легкая, но видно, что молодящаяся ‘Пчелка’ и мать донских пароходов ‘Висла’. Среди старых барж пароходы держатся особняком — плебейки…
Весеннее ласковое солнышко греет шлюзовой флот.
Но лучи его иглами колют старые остовы и, как пальцами, указывают на старые раны и морщины — следы старости.
Солнышко любовно греет пароходы и как бы говорит:
— Шлюзовое адмиралтейство заплатило за весь караван больше двухсот тысяч, не считая денег, затраченных на ремонт.
Лучи шаловливо бегут по просмоленным морщинам судов и возражают доброй маменьке:
— А представитель государственного контроля Беклемишев нашел, что шлюзовой флот стоит не более ста сорока тысяч рублей.
Маменька хмурится, на минутку стыдливо прячется за набежавшую во время тучку и выглядывает сурово:
— Ну, скажем, и сто сорок! Деньги-то ведь казенные.
Лучи снова заглядывают в щели, пробегают по ржавчине
старых речных одров и продолжают семейную полемику:
— Ваша правда, маменька! Пароходовладелец Вавилов до продажи своего каравана шлюзовому адмиралтейству предлагал пароходы компании, капитанов и механиков в рассрочку платежа и собственным ремонтом за сто двадцать тысяч. А если поторговаться
— отдал бы и за сто…
Маменька не желает продолжать полемики и уходит под сень тучки. Видно, как она уходит под тучкой куда-то влево. Может быть, пошла обогреть управление шлюзами.

* * *

Есть люди, которых преследует рок. Человек бежит от рока, а рок его догоняет.
Пароход ‘Вислу’ преследует также рок.
‘Висла’ с младенческих лет своих в колыбели коломенского завода предназначена была казне.
Строилась для ростовского отделения московского округа путей сообщения.
Было это в лето от Рождества Христова тысяча восемьсот восемьдесят шестое или седьмое.
Подросла ‘Висла’, приодел ее коломенский завод и доставил в Ростов.
Но комиссия от московского округа забраковала пароход.
Простояла ‘Висла’ некоторое время в ростовском порту без определенных занятий, а потом была продана в рассрочку платежа
I.I. Бышевскому.
Стала ‘Висла’ грузы таскать, баржи с лесом из Калача по донским станицам развозить.
Похлопывает хвостом — задним колесом и тащит баржи. Вздохнет около станицы — свистнет, пожалуется на усталость и дальше проходит.
Привела ‘Висла’ И.И. Бышевскому и другие пароходы.
Остальная вся флотилия донская к ‘Висле’ с большим почтением относилась:
— Прародительница.
Когда ‘Висла’ сделалась пассажирским пароходом, пассажиры ездили на ней не столько из-за ее качеств, сколько из-за сына пароходовладельца:
— Володя Бышевский.
— И кают мало, и пассажиры жмутся, как сельди в боченке, и
приходит-то она позже других пароходов, но зато на ней плавает сам
Володя.
На хуторе около Курмана свадьба у купца — Володя свадебный поезд подождет.
В Ростове нужно купить жене следователя руководство, как ухаживать за цветами, — Володя купит и привезет.
Обаятельный человек.
Из-за Володи и ездили на ‘Висле’.
Хороший человек Бышевский вскоре продал пароход семикаракорскому купцу Вавилову.
А Вавилов через два или три года продал пароходы управлению донскими шлюзами.
И ‘Висла’ через двадцать семь лет попала таки в казну.
Новая, только что с завода — была забракована комиссией.
А старая — через двадцать семь лет — была признана годной.
Так, значит, уж на роду написано.
Казну, как и суженого, на коне не объедешь.
Или, может быть, шлюзовые адмиралы восприняли обывательскую психологию:
— ‘Висла’-то плоха, зато Бышевский хороший человек.
Володя Бышевский был управляющим у Вавилова и управляющим же временно был приглашен на шлюзы.
В виде платного приложения к ‘Висле’.
‘Вислу’ с первых же дней поставили на ремонт.
Ей суждено было сделаться флагманским кораблем.
Здесь искал вдохновения для борьбы с первыми разоблачениями своей деятельности адмирал шлюзового флота инженер Водарский.
На ремонт ее затратил семнадцать тысяч.
А в настоящем году — новый ремонт.
И, говорят, ‘Висла’ не сможет выйти в плавание раньше середины лета.
Стара стала, слаба стала.
Неподалеку от нее стоит ‘Рассыльный’, старейший на Дону пароход.
Сколько воспоминаний у них… Сколько грез о былом проносилось у них долгими зимними ночами.
И светлые воспоминания ‘Рассыльного’, как он однажды без аварий благополучно дошел до Аксайской станицы и покрыл расстояние в двадцать верст, не требуя посторонней помощи.
И грустные воспоминания ‘Вислы’, когда шумит ветер… Ведь, он навевает печальные думы:
— Также Так же шумел ветер и раньше, когда в непогоду на реке пассажиры вздыхали:
— Володя — хороший человек, но спасательный круг во время путешествия на ‘Висле’ в бурю еще лучше.
Стыдливо спрятав нос, стоит ‘Князь Трубецкой’…
Этим именем прикрылся пароход ‘Варшава’, который, кажется, еще на заводе усвоил одно правило:
— Право держи.
Всегда держался ‘право’.
Во время ветра капитан просил пассажиров переходить налево:
— Чтобы ‘Варшава’ сохранила равновесие.
На Дону об отважных людях говорят:
— Кто на ‘Варшаве’ не плавал, тот в Бога не веровал.

* * *

Около 29-й линии в Нахичевани на Дону собрана вся речная история в лицах.
Иногда сюда приходят инженеры из управления шлюзами и слушают про старое, про бывалое.
‘Висла’ вне себя от радости, что ей на старости лет пришлось таки попасть в казну.
‘Рассыльный’ тоже не жалуется на судьбу: с мундиром из заплат и пенсией на доках.
‘Пчелка’ рада уютному уголку.
И старым баржам вольготно:
— Хочешь среди Дона тонешь, хочешь — чинишься.
К средине навигации первый рейс совершишь. Если затонуть Бог не приведет, кое-как протаскаешься по Дону, а там ледоход и на доки.
Стучат молотки у адмирала Плюшкина.
Лучи солнечные то туда пырнуть, то здесь пробегут.
Но ведь они не принадлежат ни к какому ведомству, и от их внимания осложнений ожидать не приходится.
Адмирал Плюшкин спокоен.

XV.
Семейная неприятность

В управлении по шлюзованию Дона новая маленькая семейная неприятность:
— Пропали важные документы.
С письменного стола в кабинете заведующего хозяйственной частью инженера Проскурнина исчезли договоры с поставщиками курного угля, антрацита, муки, сапог…
В крестьянском быту могла корова языком слизнуть.
Но в кабинете заведующего хозяйственной частью не то, что коровы, посторонние люди без доклада не допускаются.
Документы могли только затеряться или их взял свой человек.
Зашел в кабинет папиросу у сослуживца попросить, взглянул на кипу бумаг и решил взять почитать:
— Дома читать нечего. Надоело ‘Арабские сказки’ читать.
А инженер Проскурнин ищет документы.
Курьеры не знают, что им и делать:
— Документы искать или холодный пот с инженерского чела вытирать?
Шелестит в архиве бумага, пыль вздымается со старых шлюзовых дел, скрипят дверцы шкафов.
— Отыскиваются документы.
Трудно искать документы новой формации среди старых бумаг.
Третий год шлюзы строятся, еще ни один из шлюзов не закончен, а бумаги исписаны кипы.
Будто, управление призвано обеспечить нас до седьмого колена бракованной бумагой.
Продать на пуды, так даже правнуки заворачивали бы вяленую тарань в шлюзовые бумаги.
Задыхаются в архивной пыли инженеры, но ищут документы.
Найти документы необходимо.
Потому, что управление по постройке шлюзами:
‘шлюзов‘&gt, в эпоху инженера Водарского было угрожаемо по подрядчикам.
Инженеры Водарский, Липенский и Маевский преданы в руки следственной власти.
После них нужно держаться осторожно.
Можно без драки попасть в лихие забияки:
— Ратники второго разряда из управления шлюзами.
Ищут документы…
Пойди после доказывать, что дешевле трудцати восьми копеек антрацита нельзя было купить.
Что курной уголь куплен лучший по качеству и подходящий по цене.
Счастливы инженеры, что документы пропали, не первого апреля, а то бы злые шутники слали в газеты объявления:
— Пропали важные документы из управления по шлюзованию Дона. Не доставившему их по назначению будет выдано приличное вознаграждение.
Были бы инженеры Водарские, а шутники всегда найдутся.
Мнительным инженерам могут сниться дурные сны. Надо на ночь законы выносить из комнаты.
В законе за растраты и подлог — арестантские роты, за уничтожение документов — бубновый туз.
За утрату бумаг — всего-на-всего — выговор.
Выбор, положим, нетрудный, но при мнительности можно с ума сойти.
Мне, впрочем, исчезновение документов представляется очень просто:
— Взял свой человек почитать.
Задержал документы лишний день:
— Про антрацит прочитал, а до муки не дошел. Завтра на место положу.
А завтра инженер Проскурнин уже в дальнем плавании по шкафам.
То к одному пришвартуется, то к другому отчаливает.
Любопытный испугался, в зобу дыханье сперло, гнева Проскурнина боится и документов не возвращает.
— Как-нибудь подкину.
Он-то подкинет, а сколько архивной пыли наглотается пока инженер Проскурнин.
Курьеры говорят:
— Жаль инженеров. Ажно стонут.
Думаю, если стоны инженеров положить на музыку — плакать
можно.
Потеряла я колечко, потеряла я любовь.
Не приведи Бог еще, если инженер Водарский во сне является.
— Шлюзовым атаманом я был, много денег казенных убил… Пред судом за меня помолитесь.

XVI.
Водарские во втором издании

В институте путейских инженеров незадолго до постройки донских шлюзов была открыта кафедра по беспечности и халатности. Успешно сдавшие зачеты и экзамены по этой специальности были откомандированы инженерами на работы по шлюзованию Дона.
Инженер Водарский сумел на донских шлюзах создать себе положение профессора легкомыслия.
Инженеры Маевский и Липенский метили в доценты по этой же кафедре.
Их позвали объясниться к судебному следователю.
Казалось бы, очередь за инженерами другой специальности. Хотя бы за строителями.
Но строителей не случилось.
— Не угодно-ли пюре из гнилого картофеля?
Для рабочих на шлюзах нужно было запастись овощами на зимний сезон.
Поручили это дело инженеру, ходящему в Липенских в станице Константиновской.
Заарендовали амбар на берегу Дона за семьсот рублей и стали туда привозить из Закавказья овощи: капусту, картофель, бураки и прочую снедь.
Сложили, заперли и успокоились.
— Песком бы картофель засыпать, — говорили домовитые хозяйки. — Или погреб найти вместо амбара.
Инженер обиделся:
— Все науки превзошел, а чтобы картофель в песке сохранялся… Не проходили.
Но, очевидно, об этом в учебнике мелким шрифтом было напечатано или иногда инженеру и ‘полезные советы’ в календаре читать не вредно, — картофель испортился, капуста пропала, бурак пропал.
Зима была сырая и овощи промерзли, отсырели и к весне приветствовали дежурного по небрежности инженера зловонием.
Позвали комиссию. Комиссия пришла, понюхала и пошла прочь.
Началось великое переселение пропавшей снеди из склада в сорные ямы.
Днем и ночью скрипели возы, увозя подальше загнивший картофель и гнилую капусту.
Стоило-ли из Закавказья привозить овощи, чтобы эвакуировать их в выгребные ямы?
Если в управлении шлюзами имеются любители похоронных процессий, то нужно было где-нибудь по дешевой цене купить партию отбросов и возить их по станице себе на славу, родителям на утешение.
В Закавказье овощи инженерам отдавались не даром, за провоз их железные дороги также взяли деньги, аренда амбара также денег стоила.
Операция картофельных дел мастера в станице вызвала толки. И на базаре было решено предложить управлению по шлюзованию Дона еще одного инженера из среды станичных хозяев.
— Так как шлюзы еще не строились, а убытка у казны уже много, возьмите в инженеры Секлетею Григорьевну.
По крайности[,] картофель вам соблюдет. И так как без диплома, то дешевле возьмет.
Не успели картофель гнилой в землю зарыть, гвозди поплыли.
Нам, простым смертным, шлюзы, Бог миловал, не строившим, функции гвоздя представляются так:
— Берется гвоздь и вбивается, куда следует.
Инженеры любят гвозди в заржавленном виде.
Взяли несколько ящиков гвоздей, свезли их на дрогах на берег Дона и поставили около своей пристани.
Поставили и на барометр взглянули:
— Слава Богу, кажется, на дождь идет.
Им советовали спрятать гвозди на пристани, но инженеры оставили их на берегу.
— Карасей, вон, в сметане едят же…
Пошел дождь и снес ящики с гвоздями с обрыва на берегу в воду.
Заржавленные гвозди отправили на шлюзовые сооружения, а станица обогатилась новым анекдотом:
— Как инженеры на поплавок гвозди ловили.
Один смешливый станичник все любопытствовал:
— А на гроб инженерам какие гвозди идут?
Его успокоили:
— Инженеры не умирают. Они — отчисляются. Самых способных отчисляют по судебному ведомству, средних
— по путейскому. А которые строют, тех на небо живыми берут.
— И много их на небе?
— А ты на земле строителей видел?
Смешливый станичник заплакал. Очевидно, не видел.
Он не видел — другие видели.
Строил инженер Фидман шлюз No 1 в станице Константиновской, — наводнение помешало. Дон в половодье расшалился и затопил котлован. Лесу унесло на несколько десятков тысяч.
Казаки перестали ловить сомов и ласкирей. Ловили подтоварники и шестидюймовки.
Только думали за сомов приняться, новое половодье в настоящем году затопило сооружения на шлюзе No 2, но необхидимость ‘необходимость‘ в нем назрела.
Инженер-строитель должен весной парить над сооружением.
И потом, если водятся летающие рыбы, почему не быть летающим инженерам?
Зоология, как и всякая наука, должна пополняться новыми экземплярами особей.
Казаков, как людей земных, огорчают шлюзовые работы.
— Строют, а строений не видно.
Во-первых, — вода еще не спала, и некоторые сооружения под водой, а, во-вторых…
Половодье может облегчить работы инженеров.
Снесет сооружение из Николаевской станицы в Константиновскую, — любуйтесь шлюзом.
Хоть плавающие, но шлюзы.
Закинул удочку подальше — бревно клюнуть может. А бревно теперь дороже осетра икряного стоит.
Казаки ждали шлюзов. Костылей для хромавшего на перекатах старика Дона. Ждали строителей, а приехали Водарские со чады и домочадцы.
Раньше хоть по фамилиям различали:
— По счетам получать надо с Липенского.
— Лесное царство у Маевского.
А теперь и фамилий не знают.
— Приходил со шлюзов какой-то Липенский.
— Вчера в клубе Водарского видел.
— Водарский не мог быть в клубе, — он в Петрограде.
— Не Водарский, а ужинал.
К сведению врачей:
— Ослаблению памяти способствует близкое знакомство с деятельностью инженеров.
Есть случай понаблюдать и наблюдениями поделиться с
публикой.
— Позывает на картофель, — Липенский во сне мерещился или дурно лежали?
— Тошнит — перед половодьем.
Когда ехали на Дон благодетели-инженеры, впереди шли барды и славословили инженеров.
— По проектам одного из них строились какие-то каналы в Германии.
Среди пленных, работающих на шлюзовых сооружениях, имеются инженеры и техники.
Возвратясь на родину, они едва-ли воспользуются системой строительства донских шлюзов.
Разве только, когда в детство впадут.

XVII.
Тающий сахар

Сахарный вопрос стал тревожить и безмятежно живущих строителей донских шлюзов.
Заведующий шлюзом No 2 слышит отовсюду испуганные голоса:
— Сахара нет, конфект тоже нет, скоро будут выдаваться карточки на бумажки для конфект.
На руках у инженера пленные, работающие на шлюзе.
Он запрашивает управление по шлюзованию Дона:
— В кладовой имеется только восемьдесят пудов сахару. С чем будем дальше давать чай пленным?
Начальник работ по шлюзованию Дона инженер Юргевич отвечает кратко:
— С патокой.
Инженер со шлюза No2 купил двести пудов патоки.
Сахар же запер под замок в кладовой.
Хотя по нынешним временам можно было бы спрятать его и в несгораемый шкаф.
Но купить несгораемый шкаф — сложное дело. Надо найти сначала подрядчика, который согласился бы поставить на шлюзы несгораемый шкаф. Потом нужно было бы выдать этому подрядчику аванс, потом погрузить этот шкаф на баржу, баржа должна была бы затонуть.
Сложное дело, что и говорить.
Стали пленные пить чай с патокой, а сахар продолжал храниться в кладовой.
Запросили служащие шлюза No 2 управление по шлюзованию Дона по телеграфу:
— Нельзя ли за плату распределить сахар между служащими шлюза?
— Не трогать ни кусочка, — ответил по телеграфу инженер
Юргевич.
В июне инженер Юргевич посетил шлюз No 2.
Шлюза самого еще нет, и потому инженер Юргевич обратил внимание на сахар:
— Сколько пудов в кладовой?
— Пятьдесят.
— Где же еще тридцать?
— Тридцать пудов посылаем вам в Ростов по распоряжению, исходящему из управления шлюзами.
— Не посылать! Пусть сахар лежит.
Сахар остался в кладовой.
Служащие шлюза No 2
— кто в пригдядку, кто в присоску, а кто постарше — в прикуску — пьют чай. И за чаем вспоминают историю кладовой.
В прошлом году в этой же кладовой под замком лежало 60 пудов сахарного песку.
Открыли как-то кладовую, чтобы проверить сахарную наличность, а сахару осталось два пуда.
Усохло или растаяло пятьдесят восемь пудов сахарного песку.
Очевидно, домовой в кладовой слишком часто пил чай в накладку.
Да не только сам пил, а и знакомым ведьмам посылал сахарный песок.
Кладовая осталась та же. Домовой, должно быть, тот же, потому что полицейских протоколах не было повести о задержании сластолюбивого домового.
Если домовой пил чай с сахарным песком, отчего ему от рафинада отказываться?
Сам не справится, ведьмы помогут, ведьмы упьются сладким чаем — мыши помогут.
Мыши-то, ведь, карточек на сахар не получают, где им добыть сахару, как не в хозяйстве управления по шлюзованию Дона и его филиальных отделениях?
Оригинал здесь
Севский Виктор
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Дядино отопление, Севский Виктор, Год: 1916
  2. Без карболки, Севский Виктор, Год: 1916
  3. Кино-драма, Севский Виктор, Год: 1916
  4. На пороге 9-го года, Беляев Александр Романович, Год: 1925
  5. Тайна Гамелена, Ромен Жюль, Год: 1940
  6. Юмор И. С. Тургенева, Тургенев Иван Сергеевич, Год: 1894
  7. А. В. Кольцов. Народные песни и песни Кольцова, Кольцов Алексей Васильевич, Год: 1875
  8. Тургенев и Достоевский, Никольский Юрий Александрович, Год: 1921
Электронная библиотека