З. Н. Гиппиус
Дон-Аминадо. Нескучный сад
Париж, Изд. ‘Дом Книги’, 1935
КОММЕНТАРИИ
Дон-Аминадо. Нескучный сад, Гиппиус Зинаида Николаевна, Год: 1935
Время на прочтение: 4 минут(ы)
З. Н. Гиппиус. Арифметика любви (1931-1939)
СПб., ООО ‘Издательство ‘Росток», 2003
Всякая книга, книга стихов в особенности, часть жизни и души человека, ее создавшего. Напомню об этой банальной истине, чтобы подчеркнуть: никакая критика невозможна, если смотреть только на страницы книги, на слова и сочетания слов или даже на мысли, ими выраженные, необходимо все время вглядываться в лицо человека, за словами и мыслями стоящего, сквозь них догадываться о нем, пытаясь понять почему и отчего он написал те или другие строки. Только при этом можно с некоторой уверенностью определить, какие строки и страницы более удачны, какие менее, и… не судить книгу, ибо критика не есть суд (это очень важно, что она не суд!), а сказать о ней, что она такое. Эта человеко-литературная критика одна интересна. О той же литературе, за которой не сквозит живой образ, лучше не писать совсем, подождать.
Читатели тоже, хотя бессознательно, ищут цельный облик писателя. Но часто создают себе неверный. Кажется, это случилось с поэтом Дон-Аминадо. Эмиграция привыкла, за 15 лет, встречать, развертывая газету, его остроумные стихотворные строки, и не напрасно считает, что он как юморист незаменим. Но… кто он, по существу? Юморист ли только? Я отвечаю — нет, но почему же его сущность так мало проявляется в его писаниях, и как ее определить? Поэтическая лирика, лирическая сатира? Все не точно, лучше примером. У нас тьма кандидатов в современные Лермонтовы, еще больше в Феты, кандидатов в современные Некрасовы — ни одного. Дон-Аминадо был когда-то ‘задуман’ (если можно так выразиться) — как поэт некрасовского типа. Трудно сказать, исполнил ли бы он себя ‘задуманного’ при других условиях, или все-таки нет, во всяком случае, при данных, не исполнил. Пожалуй, он и сам это знает. Поэтому, у него, в тех строфах, где он вдруг забывает, или, от усталости, не хочет ‘смешить’, слышится особая, вечно-человеческая грусть, — ‘грусть-тоска’, как поется в русской песне. Читатели ничего этого не видят, да и не заботятся. Да, может быть, и правы, не заботясь: они получают от Дон-Аминадо все, чего ждут и что привыкли получать. К тому же и сам поэт как будто хочет быть обращенным к читателям именно данной стороной своей, заботливо прикрывая другое в себе. Делает он это намеренно, или, теперь, уже невольно? Не знаю. При малейшем внимании многое можно открыть в стихотворениях ‘Нескучного Сада’, даже в самом заглавии книги. О каком саде речь? О не скучном, о веселом саде, сборнике забавных стихов? Или о саде в той волшебной стране, где живет сердце поэта, где… — но как рассказать это? —
И снежный прах, и блеск слюды,
И парк Петровско-Разумовский,
И Патриаршие Пруды,
И на облупленных карнизах,
На тусклом золоте церквей.
Зобастых серых, белых, сизых
Семья арбатских голубей.
Или еще, о той же стране. Снова: ‘как рассказать?’, но поэт все-таки кое-что рассказывает:
…Апрельский холод. Серость. Облака
И ком земли, из-под копыт летящий,
И этот темный взгляд коренника
Испуганный, и влажный, и косящий…
О помню, помню! Рявкнул паровоз,
Запахло мятой, копотью и дымом,
Тем запахом, волнующим до слез,
Единственным, родным, неповторимым…
Стихотворение это, ‘Уездная сирень’, одно из очень выдержанных в тоне. Другие зачастую обрываются неожиданным, прозаичным ‘смешным’ словом, не всегда и удачным. Боюсь, что теперь этот штемпель ‘смешного словца’ кладется уже невольно, по привычке, по какому-то бессознательно воспринятому долгу. Обстоятельства!
Обстоятельства — серьезная вещь, не будем к ней легко относиться. Только зеленая юность, не понимающая реальности, может еще крикнуть: ‘Не к обстоятельствам приспособляться, а обстоятельства к себе приспособлять’. И только во сне может приснится дерзкий вопрос: а что если с ними не считаться? Наяву же мы все склоняем голову перед силой обстоятельств. А сила их, сегодня, для русских эмигрантов, особенно велика. Где уж тут разбирать, как из нас кто ‘задуман’? Счастлив сумевший остаться хоть приблизительно в своем ремесле. Дон-Аминадо из этих редких счастливцев. Ему даже повезло, и своего ‘везения’ он вполне достоин. Он оказался нужным, т. е. вот эта его сторона, злободневный юмор, или нотка сантиментальности, отвечающая настроениям, блестящее, порою, остроумие, при способности к стихосложению удивительной. В стихах его чувствуется даже мастерство, что, пожалуй, уже роскошь, которую не все оценят. Способность же слагать стихи легко и быстро дала ему возможность исполнять внешние условия задачи, — писать постоянно, писать каждый день. Чутко понял стихотворец и внутренние условия этой принятой на себя задачи: его юмор нигде не переходит в сатиру, он осторожен и никого не ранит. Как далек он от длинных, тяжеловесных, часто неуклюжих, но сильных обличений Некрасова, или от гоголевского: ‘Горьким смехом моим посмеются!’.
Обстоятельства? Повторяю: утверждать, что и при других обстоятельствах Дон-Аминадо не был бы на том же амплуа в какой-нибудь ‘Речи’ — я не могу с полной уверенностью. Это лишь моя догадка, что он не вмещается в то, что сейчас делает. А если так, если ‘обстоятельства’ принуждают его все время как бы затемнять или отстранять главную сущность свою и своего таланта, — то скажу прямо: это даром не проходит. Как бы ни легко писались стихи, и ни легко доставался благодушный, невинный юмор, — длительная непрерывность такой работы перерождает писателя. От себя ‘задуманного’, от собственных возможностей, он все дальше, и возврата нет.
Это, по моей догадке, Дон-Аминадо тоже знает. Отсюда ведь и ‘грусть-тоска’, слишком понятная.
Дон-Аминадо не один. Кто не встречал того или другого человека-писателя, даже из молодых, очень серьезно ‘задуманного’, с блестящими данными, и — по нашим обстоятельствам, ищущего утвердиться на ‘ходком’ амплуа? Найдя, он его добросовестно выполняет и незаметно перерождается.
Не только упрекать нельзя таких людей-писателей, их и жалеть нельзя: некому жалеть, все мы такие же, все под обстоятельствами. Позавидовать разве тем, к кому они, как к Дон-Аминадо, милостивее: все-таки ремеслом заняты.
Но, конечно, бывают минуты: ‘посмотришь с холодным вниманием вокруг’, и подымется что-то вроде досады, досадливой тревоги: и за Дон-Аминадо, и за других, за все ценное, зря пропадающее. И куда оно, и зачем пропадает?
Впервые: Современные Записки. Париж, 1935. No 58 <,июнь>,. С. 472—474 под псевдонимом Антон Крайний.
Книга Дон-Аминадо (Шполянский Аминад Петрович: 1888—1957) ‘Нескучный Сад’ (Париж, 1935) наряду с поэтическими произведениями содержит циклы афоризмов под общим заглавием ‘Новый Козьма Прутков’.
‘горьким смехом моим посмеюся’ — надпись на надгробии Н. В. Гоголя из церковно-славянского текста Иеремии, 20, 8.
‘посмотришь с холодным вниманьем вокруг’ — М. Ю. Лермонтов. ‘И скучно, и грустно…’ (1840).