Владимир Евгеньевич Жаботинский
Владимир Евгеньевич Жаботинский
Дон Альцехан
Дон Альцехан
Примечания
Примечания
Дон Альцехан, Жаботинский Владимир Евгеньевич, Год: 1903
Время на прочтение: 8 минут(ы)
У захолустного человека есть простительная слабость: когда он поездит по Европе, то сейчас же приобретает привычку говорить:
— У нас в Париже…
И потом уже свысока посматривает на земляков, которые не были в Париже и думают, будто их тутошняя жизнь есть настоящая жизнь.
Я, как известно, рожден на углу Кузнечной и Трехугольного переулка и, следовательно, не могу не быть захолустным человеком.
Посему вышепоименованная маленькая слабость имеется и у меня.
Только что вернувшись из Европы, я как-то все не могу отучиться от некоторого снисходительного взгляда сверху вниз на земляков и соотечественников.
Они мне все кажутся ужасными провинциалами.
Так и хочется сказать им:
— Э… а у нас в Париже, например…
Взять хотя бы петербуржцев, которые теперь так искренно оживлены по поводу своих думских выборов.
Они так мило увлекаются частными совещаниями, гектографированными списками, программными речами.
Так это все чисто, возвышенно, симпатично… и первобытно.
Очень первобытно. Очень первобытно.
Мне, глядя на все это, так и хочется важно крякнуть и сказать:
— Э… у нас в Европе давно уже пережили эти юношеские увлечения, этот наивный энтузиазм. Во всем… ээ… много провинциализма!
Ибо, действительно, ‘у нас в Европе’ давно уже вышли из этой отроческой стадии и перешли к другим, более солидным приемам.
Никогда не забуду недели, проведенной осенью, в сентябре этого года, в абруццском местечке Бука-Канучча, в переводе — Собачья Дырка.
Я гостил там у одного приятеля, синьора Гранкио.
Это был человек неопределенного возраста, юркий и беспокойный. Звали его по имени Альцехан: покойник отец его был почему-то поклонником Piero, и в память знаменитого инсургента дал сыну это испанское имя.
Я познакомился с ним года четыре тому назад в Риме, где он служил чем-то на заводе свечного сала.
Узнав, что я корреспондент, он однажды внезапно явился ко мне осведомиться, нельзя ли устроить через Одессу выгодный сбыт сальных свечей на русские рынки.
Я ему объяснил, что я лично по этому вопросу — полная бездарность, но, впрочем, посоветовал ему обратиться письменно к г-ну Знакомому, прибавив:
— Он все знает.
Синьор Гранкио очень благодарил меня и говорил:
— Это в высшей степени важно. Я хочу потопить всю Россию в свечном сале! Я хочу всю ее озарить сальными свечами!
Я сказал почтительно:
— Однако, у вас широкие проекты.
— Не могу жить без этого! — сознался он, — Мне нужна обширная арена! Я задыхаюсь без широкого поля деятельности! Я чувствую, что во мне глохнут таланты!
Я всегда очень любил людей такого типа. Я заметил, что они весьма удобный народ. Если им немножко и умело польстить, они вам будут преданы всей душой, и уже в этом состоянии они прямо неоценимы для мелких услуг, как-то: сбегать в лавочку за колбасой, поправить коптящую лампу, проводить вечером домой уходящую от вас дамочку…
Поэтому мы сблизились и часто видались, и я был им очень доволен.
В этот раз, узнав, что я в Италии, он написал мне письмо, требуя, чтобы я непременно погостил у него в Собачьей Дырке.
Я согласился: Абруццы — страна любопытная, а пожить на чужом иждивении всегда лестно.
Приехал — и не узнал приятеля. Пополнел, раздобрел, приобрел цилиндр и величавые манеры, а вместо прежнего пальтишка напялил широкую крылатку вроде мантии.
— Фу ты, какой вы стали важный! — сказал я.
— Да, что же, — снисходительно ответил он, — в моем положении без этого нельзя.
— А какое же теперь ваше положение?
— А вы не знали?
— Виноват, я так недавно в Италии…
— О! я теперь баллотируюсь в синдики местечка Бука-Канучча.
— Вот как? Очень рад. И что ж, много шансов на победу?
Он наклонился мне к уху:
— Есть соперники и враги. Но я не боюсь! Я не сдамся! Я им покажу!
И он тут же, на дрожках, вытащил из бокового кармана толстую пачку бумаг:
— Читайте.
Я стал читать.
Первая бумага была от завода свечного сала — о том, что синьор Гранкио на заводе служил и был исполнителен.
Вторая была из участка и удостоверяла, что синьор Гранкио в течение трех лет ни разу не был уличен в нетрезвом поведении или ночных дебошах.
Третья была старенькая: она гласила, что ученик Гранкио Альцехан кончил курс начальной школы успешно и отличался тихим поведением.
Четвертая…
Я изумился:
— Что такое? Да это мой почерк!
Его лицо сияло:
— Читайте.
Я прочел:
‘Добрый друг. Посыльный принес мне в целости купленные вами для меня три рубахи и сдачу. Сердечно благодарю вас за эту услугу, я сам по крайней моей непрактичности вряд ли купил бы рубахи такого добротного качества и так дешево. Вы в этом отношении гений’.
Следовала моя собственная подпись и дата: Рим, такое-то число, 1899 года.
— Не понимаю, — сказал я. — Зачем вы сберегли это письмо, и на что оно вам теперь может пригодиться?
Он улыбнулся как бы с сожалением:
— Наивный и неопытный дикарь! Неужели вы не понимаете, как это все важно?
— В каком отношении важно?
— Как рекомендация! Все эти документы у меня скопированы в тысяче списков, и мои люди носят их по городу и говорят избирателям: видите, какой дон Альцехан честный, деловитый и просвещенный человек: вот отзыв школьного начальства, вот отзыв от индустрии свечного сала, вот отзыв известного русского писателя…
— Виноват, а где же русский писатель?
— Это вы! Понимаете? Все это повышает мою популярность. Я же сам при себе всегда ношу оригиналы, и как только кого-нибудь встречу — сейчас вынимаю документы из кармана и раскладываю, дабы, значит, видно было, что без всякого обману… Понимаете?
— Понимаю.
— Да-с! Я даже, когда купаюсь, надеваю на шею непромокаемый мешочек с бумагами. Надо быть ко всему готовым. Иногда заплывешь шагов на сто — а там барахтается избиратель: я сейчас же опрокидываюсь на спину и предъявляю документы.
— Ловко! — похвалил я.
— Да-с! — продолжал мой хозяин. — Но зато и популярен же я в городе! Никто меня уже по фамилии не называет: только и слышишь, что дон Альцехан, да дон Альцехан! Мы в эту минуту подъезжали к его квартире, и как бы в подтверждение последних его слов, поджидавший у цирюльни молодой человек бросился навстречу нашим дрожкам, крича:
— Дон Альцехан, телеграмма!
Дон Альцехан схватил желтую бумажку и с очевидным волнением разорвал ее.
— Великолепно! — вырвалось у него.
И, вводя меня в свое жилище, он объяснял:
— Приятная новость: против меня выставили еще одного кандидата! И какого кандидата: адвокат Теста-ди-Леньо, лучший юрист в нашей провинции!
Я изумился его радости.
— А позвольте — сколько вас всех кандидатов на пост городского головы местечка Собачья Дырка?
— Во-первых, я. Во-вторых, еще пять. Теперь прибавился шестой. И какой шестой! Знаменитость! Великолепно!
— Да что же в этом для вас великолепного? Ведь чем больше кандидатов, тем у вас меньше шансов.
— Ничуть. Напротив, именно потому, что Теста-ди-Леньо — знаменитость, он легко отобьет по несколько голосов у каждого из прежних пяти! Мои соперники все вместе располагают, скажем, ста голосами: чем больше кандидатов, тем меньше голосов из этого числа достанется на долю каждого! Понимаете?
— Ничего не понимаю. Разве этот самый Теста-ди-Леньо не может отбить несколько десятков голосов и у вас?
Он посмотрел на меня так, как смотрят на сумасшедших.
— У меня?! У меня нельзя отбить ни одного белого шара. У меня все избиратели неотчуждаемые!
— Как так?
— Очень просто.
Он вытащил опять из кармана свои документы и подал мне один из них. Это была телеграмма:
‘Scarpepaiacinquantaspeditegranvelocit’.
— Пятьдесят пар башмаков посланы большой скоростью, — повторил я, недоумевая. — Что это значит?
— О! — сказал он, — это очень простой и удобный способ. Я даю каждому из моих избирателей — которые победнее — по одному башмаку и говорю: подавайте голоса за меня, если я буду избран, получите по второму башмаку. Таким образом мы друг в друге уверены. Избиратель уверен, что в случае успеха я его не обману, ибо на что мне самому башмак без пары? Я же уверен в его голосе, ибо раз у человека есть уже один новый башмак, ему, естественно, хочется получить и второй! Понимаете?
После обеда мы пошли гулять по местечку и осматривать достопримечательности, и все прохожие кланялись и говорили:
— Буона сера, дон Альцехан.
Многих дон Альцехан останавливал и знакомил со мной:
— Позвольте вас представить: известный русский писатель и мой близкий друг. Узнав, что я здесь, решил приехать сюда на неделю, хотя страшно занят и спешит, но согласился сделать это ради меня. Он напишет о нашей Бука-Канучча во всех русских журналах! Он прославит имя нашего города во всей русской земле! Оттуда станут к нам стекаться туристы, завяжутся сношения торговые, город разбогатеет и разрастется! Так я умею заботиться о благе отчизны!
Мы дошли до какого-то грязного переулка, и мой спутник остановился перед дверью сарая, на которой было мелом выведено:
— Здесь покупаются подержанные вещи.
Дон Альцехан объяснил мне:
— Тут живет избиратель, у которого я еще не был.
И постучался.
Дверь заверещала и отворилась: на пороге стоял грязный старик с очками на носу. Он посмотрел на нас подозрительно и сказал:
— Фрачная пара, почти новая, на один вечер пять лир, залог десять лир!
Дон Альцехан выступил вперед:
— Друг мой! Дон Вито! Старый друг! — с чувством сказал он, — неужели вы меня не узнаете? А я вас сразу бы узнал! Неужели вы не помните меня, который столько раз сбывал в ваши честные руки свои скромные одежды?
Старик проворчал:
— Мы ходим по дворам и покупаем старые вещи, и смотрим не в лицо людям, а на сукно, чтобы нам не подсунули штопаного за новое. Не могу я помнить в лицо всех моих клиентов.
— О! — с чувством сказал дон Альцехан, — неутомимый старый труженик! Как я ценю ваш закаленный характер! Именно таких людей хотел бы я иметь советниками и помощниками, когда буду синдиком города Бука-Канучча! Ибо, надо вам знать, почтенный дон Вито, я выставляю свою кандидатуру. Я глубоко уверен, что вы против нее ничего не имеете. Я был бы очень счастлив, если бы мог рассчитывать на поддержку столь выдающегося негоцианта. Достигнув ответственного поста, я надеюсь привести в исполнение одну мою заветную мечту. Мечту об улучшении благосостояния честного класса скупщиков подержанных вещей! Я чту это сословие! Я считаю функцию его одной из священнейших и полезнейших общественных функций! Я помогу ему высоко поднять свое цеховое знамя и водрузить его на почтенном месте! Но, впрочем, я вас покидаю: вы, конечно, заняты, да и мой друг — известный русский писатель, знающий вас по моим рассказам и пожелавший непременно повидать вас — мой друг тоже спешит. Мое почтение, добрый, старый друг!
На следующее утро дон Альцехан ворвался ко мне с криком:
— Эврика! Новая идея!
— В чем дело?
— Я сейчас телеграфирую: ‘Мужские башмаки не нужны, будут высланы обратно, высылайте 50 пар женских’.
— Почему?
— Я решил раздать по одному башмаку не самим избирателям, а их женам. Так будет вернее! Жены тогда сами будут следить за мужьями и внушать им с утра до ночи, чтобы подавали голоса за меня! Таким образом я построю свою кандидатуру на фундаменте семейного мира! Понимаете?
Через два дня он вбежал ко мне, утомленный, но радостный, и объявил:
— Готово. Башмаки прибыли и розданы. Эффект поражающий! Моя победа обеспечена! Даже мои враги это чувствуют: они кричат на всех перекрестках, что им теперь безразлично — пусть победит какой угодно из моих шести соперников, лишь бы только не я! Несчастные! Я их презираю! Я о них сожалею!
И дон Альцехан упал на стул, восклицая:
— Уфф! Устал. Ну, теперь скоро конец хлопотам. Теперь осталась только вечеринка — и я могу спокойно ждать рокового дня!
— Какая вечеринка?
— Вечеринка с угощением. По случаю того, что жене моей исполняется двадцать семь с половиной лет. Я угощаю своих избирателей. Будет очень скромно и мило: макароны, по бутылке вина Кьянти, и в заключение мускат вместо шампанского…
Я был на этой вечеринке и сидел рядом с дон Вито — скупщиком подержанных вещей. За столом было еще несколько человек того же цеха, затем присутствовали извозчики, погонщики мулов, мясники, два артельщика ассенизационного обоза и другие лица. Всего человек до пятидесяти.
Дон Альцехан с бокалом муската в руках восклицал:
— Пусть шипят против меня все эти люди в крахмальных воротничках! Я презираю их! Я дорожу только тем сердцем, которое бьется под рабочей блузой простолюдина, я ценю только пожатие грубой, но честной руки труженика! Долой накрахмаленные воротнички! Я друг простого народа!
Поздно ночью, когда все разошлись, он сидел у меня в комнате, писал цифры на бумажке и считал:
— Всех избирателей около 200. У меня верных 80 голосов. Следовательно, у моих противников 120. Их шесть человек, ergo, на каждого придется по 20 голосов. В крайнем случае, Теста-ди-Леньо получит 30 или 40, но и тогда ему далеко до меня!
В день выборов он с утра исчез. Я ждал его, потом соскучился и пошел в горы гулять.
Вернулся я часам к четырем и позвонил.
Мне открыл дверь сам дон Альцехан, бледный, растерянный, уничтоженный.
— Что с вами? — воскликнул я.
Он упал ко мне на шею.
— Поражен, побит, побежден! — простонал он.
Я дал ему воды, усадил его и спросил, как это могло случиться:
— Неужели ваши избиратели изменили?
— Нет. За меня было 80 голосов.
— Так как же?
— Это был заговор! Мои враги давно уже говорили: кто угодно, только не дон Альцехан! И они так и поступили: всем, кроме меня, клали направо! Таким образом у каждого из шести получилось около 100 голосов, а у Теста-ди-Леньо 120…
На другой день я уехал и с тех пор не имею сведений о дон Альцехане Гранкио.
Но когда я читаю о петербургской предвыборной агитации, я всегда вспоминаю о нем и мысленно твержу петербуржцам:
— Эх! Разве это есть агитация? Посмотрели бы вы, как агитируют у нас в Европе….
Первая публикация: ‘Одесские новости’, 21.11.1903.
Источник: Газета ‘Хроники Иерусалима‘
Оригинал здесь: Викитека.