Домби и сын, Диккенс Чарльз, Год: 1848

Переводы
Время на прочтение: 754 минут(ы)
Скачать в PDF

ДОМБИ И СЫНЪ.

РОМАНЪ
ЧАРЛЗА ДИККЕНСА.

Переводъ съ англійскаго (*).

(*) Три мсяца назадъ, при обозрніи новостей англійской литературы, мы объявили (О. З. 1847, томъ LII, іюнь, Отд. VII, стр. 18), что новый романъ Чарлза Диккенса ‘Домби и Сынъ’ переводится нами и скоро появится въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’. Приступая теперь къ печатанію новаго произведенія знаменитаго романиста, не лишнимъ считаемъ прибавить, что Диккенсъ издаетъ этотъ романъ тетрадями, выходящими въ свтъ съ конца прошлаго года въ неопредленное время. Общано 20 тетрадей, теперь вышло и переведено у насъ 10. Мы приняли мры, чтобы каждая тетрадь доставлена была намъ тотчасъ по выход ея въ Лондон, и каждая изъ нихъ, немедленно по полученіи ея въ Петербург, будетъ являться и въ нашемъ журнал. Ред.

ГЛАВА I.
Домби и сынъ.

Домби сидлъ въ углу завшенной спальни, въ большихъ креслахъ подл кровати, а сынъ лежалъ на крошечной постельк, устроенной на низкой кушетк, прямо противъ огня камина и близехонько къ нему. Домби было сорокъ-восемь лтъ, а сыну около сорока-восьми минутъ. Домби былъ нсколько-лысъ, красноватъ, и хотя хорошо сложенъ, но обладалъ такою холодною, серьзною и важною наружностью, что не могъ нравиться.Сынъ былъ совершенно-лысъ, совершенно-красенъ и хотя безспорно всякій могъ назвать его прекраснымъ младенцемъ, но онъ казался вообще слабымъ и ненадежнымъ. На лиц Домби время и заботы оставили замтные слды, лицо сына было исчерчено тысячью маленькихъ морщинокъ, которыя то же обманчивое время должно было разгладить плоскою стороною своей косы, какъ-будто подготовляя поверхность къ новымъ и боле-глубокимъ бороздамъ.
Домби, восхищенный исполненіемъ своего давнишняго желанія, игралъ тяжелою часовою цпочкой, висвшею изъ-подъ его синяго фрака, котораго металлическія пуговицы блестли отраженіемъ отдаленнаго огня камина. Сынъ, скорчивъ миньятюрные кулачки, какъ-будто грозилъ ими существованію за то, что оно такъ неожиданно его постигло.
— Домъ нашъ будетъ снова не только на словахъ, по и на дл домомъ Домби и Сына, сказалъ мистеръ Домби.— Дом…бы и Сынъ!
Мысль эта была такъ утшительна, что онъ даже прибавилъ, хотя не безъ нкотораго промедленія, какъ человкъ не очень-привычный выражаться съ нжностью: — Да, мистриссъ Домби, моя… моя милая.
Легкій румянецъ удивленія промелькнулъ на лиц больной жены, которой взоры обратились на него.
— Мы окрестимъ его Полемъ, моя… мистриссъ Домби, разумется.
— Разумется, отозвалась она и снова закрыла глаза.
— Это имя его отца и дда, мистриссъ Домби… Я бы желалъ, чтобъ ддъ его былъ теперь живъ!— И потомъ онъ присовокупилъ точь-въ-точь такимъ же голосомъ, какъ и прежде:— Дом…би и Сынъ!
Эти три слова могутъ дать понятіе о жизни мистера Домби. Земля была создана только для того, чтобъ было гд торговать фирм Домби и Сына, солнце и луна — чтобъ свтить имъ, рки и моря — чтобъ по нимъ плавали ихъ корабли, радуги общали имъ хорошую погоду, втры дули исключительно или въ пользу ихъ предпріятій, или противъ нихъ, звзды и планеты вращались въ своихъ орбитахъ не иначе, какъ для сохраненія системы міра, которой центромъ были Домби и Сынъ.
Мистеръ Домби выросъ на жизненномъ пути такъ же, какъ отецъ его, изъ сына въ Домби, и въ-продолженіе почти двадцати лтъ былъ единственнымъ представителемъ фирмы этого стариннаго торговаго дома. Онъ былъ женатъ десять лтъ на двушк, которой счастіе заключалось въ прошедшемъ, которой сердце было уже разбито и растерзано, которой было все равно, за кого бы ее ни выдали. Домби и Сынъ часто торговали кожами, но о сердцахъ не заботились нисколько, предоставляя этотъ фантастическій товаръ мальчикамъ и двочкамъ, пансіонамъ и романамъ.
Мистеръ Домби разсуждалъ, что супружескій союзъ съ нимъ долженъ, по порядку вещей, быть почетнымъ и счастливымъ для всякой женщины, снабженной хоть тнью здраваго разсудка, что надежда произвести на свтъ новаго партнера такому торговому дому должна удовлетворить честолюбіе наимене-честолюбивой изъ всего женскаго пола, что мистриссъ Домби вступила въ бракъ, доставившіе ей богатство и завидное положеніе въ свт, что она ежедневно убждалась боле-и-боле въ важности этихъ преимуществъ, что мистриссъ Домби сидла въ голов его стола и принимала гостей со всмъ должнымъ приличіемъ, что, наконецъ, мистриссъ Домби должна была быть счастливою, волею или неволею.
Онъ допускалъ только одно препятствіе къ ея полному благополучію: они были женаты цлыя десять лтъ, и до сего дня, когда онъ поигрывалъ тяжелою золотою цпочкой своихъ часовъ, сидя въ большихъ креслахъ подл ея кровати, у нихъ не было потомства…
То-есть, такого потомства, о которомъ бы стоило говорить. Правда, лтъ шесть тому назадъ родилась у нихъ дочь, которая теперь робко и украдкою сидла въ углу, чтобъ взглянуть на больную мать, но что значитъ дочь для Домби и Сына! Въ капитал достоинства фирмы Домби и Сына, дочь могла быть только мелкою монетой, негодною для торговыхъ оборотовъ, — ничмъ больше.
Чаша благополучія мистера Домби была теперь такъ полна, что онъ ршился даже пожертвовать каплями двумя въ пользу дочери,
— Флоренса, сказалъ онъ ей:— ты можешь подойдти и взглянуть на своего маленькаго братца, если хочешь. Только не дотрогивайся до него!
Двочка пристально посмотрла на синій фракъ и туго-накрахмаленный блый галстухъ, которые, вмст съ скрипучими сапогами и громко-чикавшими часами, олицетворяли у нея всю идею объ отц, но взоры ея тотчасъ же обратились къ больной матери, и она не шевельнулась, не отвчала ни слова.
Черезъ нсколько секундъ мистриссъ Домби открыла глаза и увидла дочь, которая бросилась къ ней въ то же мгновеніе и, поднявшись на ципочки, чтобъ лучше скрыть лицо свое въ ея объятіяхъ, прильнула къ ней съ отчаянною нжностью, несоотвтствовавшею лтамъ ея.
— О, Боже мой! воскликнулъ мистеръ Домби, поднимаясь съ недовольнымъ видомъ.— Какое неблагоразумное и лихорадочное движеніе! Я пойду попрошу сюда доктора Пенса. Пойду внизъ. Считаю лишнимъ, прибавилъ онъ, взглянувъ на кушетку передъ каминомъ:— напомнить вамъ, чтобъ вы особенно берегли этого молодаго джентльмена, мистриссъ…
— Блоккиттъ, сэръ? робко подсказала нянька, которая не осмливалась высказать свое имя какъ фактъ, но обнаружила его только въ вид скромнаго предположенія.
— Этого молодаго джентльмена, мистриссъ Блоккиттъ.
— Конечно, сударь, нтъ. Я помню, когда родилась миссъ Флоренса…
— Да, да, да, прервалъ мистеръ Домби, наклонясь надъ своимъ наслдникомъ и слегка сдвинувъ брови.— Миссъ Флоренса была совершенно-здорова, но тутъ другое дло: этому молодому джентльмену предстоитъ исполнить особенное предначертаніе судьбы, совершенно особенное!— При этихъ словахъ, онъ взялъ ручейку младенца и приложилъ ее къ своимъ губамъ, но потомъ, какъ-будто боясь, что этимъ дйствіемъ насколько унизилъ свое величіе, онъ выпрямился и вышелъ довольно-неловко изъ комнаты.
Докторъ Паркеръ Пепсъ, одинъ изъ придворныхъ медиковъ, пользовавшійся величайшею знаменитостью за искусное содйствіе размноженію знатныхъ семействъ, прохаживался взадъ и впередъ по гостиной, закинувъ руки за спину. Домашній докторъ смотрлъ на него съ благоговніемъ.
— Что, сударь? спросилъ докторъ Паркеръ Пепсъ голосомъ, котораго природная звонкость, подобно дверной скоб, была какъ-будто обвернута чмъ-то по случаю слабости родильницы: — какова наша больная? Встревожилъ ее вашъ приходъ?
— То-есть, взволновалъ ее? отозвался домашній медикъ робко, кланяясь въ то же время своему величавому собрату, какъ-будто желая выразить: ‘извините, что я при васъ осмливаюсь говорить, но это такіе паціенты, какихъ немного’.
Мистеръ Домби совершенно сконфузился отъ этого вопроса. Онъ такъ мало думалъ о больной, что былъ ршительно не въ состояніи отвчать, и сказалъ, что сочтетъ себя весьма-довольнымъ, если докторъ Паркеръ Пепсъ потрудится подняться опять на верхъ.
— Хорошо! Мы не должны скрывать отъ васъ, сударь, отвчалъ докторъ Паркеръ Пепсъ: — что у ея милости герцогини… извините, я смшиваю имена, я хотлъ сказать: у вашей любезной супруги — большой недостатокъ въ физическихъ силахъ. У нея нкоторый родъ томленія, общее отсутствіе эластицизма… чего бы мы… не желали…
— Видть, дополнилъ домашній врачъ съ новымъ благоговйнымъ наклоненіемъ головы.
— Совершенно такъ, чего бы мы не желали видть. Кажется, комплекція лэди Канкеби… извините, я хотлъ сказать: мистриссъ Домби — я все перемшиваю имена моихъ паціентокъ…
— Не мудрено, ихъ такъ много! пробормоталъ домашній врачъ: — практика знаменитаго доктора Паркера Пепса въ аристократическихъ домахъ…
— Благодарствуйте: совершенно такъ. Кажется, сколько я могъ замтить, вся система нашей больной получила толчокъ, отъ котораго она можетъ поправиться только большимъ и напряженнымъ усиліемъ. Докторъ Пилькинсъ, прекрасно знающій свое дло (домашній врачъ поклонился съ восторгомъ), полагаетъ, такъ же, какъ и я, что въ теперешнемъ случа надобно заставить природу сдлать напряженное усиліе… и если наша интересная графиня Домби — извините! то-есть, мистриссъ Домби… не будетъ…
— Въ состояніи… подсказалъ домашній врачъ.
— Перенести это усиліе, продолжалъ докторъ Паркеръ Пепсъ: — то можетъ произойдти кризисъ, который будетъ намъ обоимъ весьма-горестенъ.
Оба медика посмотрли при этихъ словахъ въ землю и потомъ, черезъ нсколько секундъ, пошли наверхъ. Домашній врачъ отворялъ двери аристократическому акушеру и провожалъ его съ самою благоговйною почтительностью.
Несправедливо было бы сказать, чтобъ мистеръ Домби оставался совершенно равнодушенъ при этомъ извстіи. Онъ, конечно, былъ не такой человкъ, котораго бы что-нибудь могло поразить или огорчить до крайности, но онъ чувствовалъ, что ему было бы очень жаль, еслибъ жена его умерла: онъ ощущалъ бы эту потерю, какъ потерю какой-нибудь части мебели или столоваго серебра, или вообще вещи, которую стоитъ имть и которой нельзя лишиться безъ искренняго сожалнія. Разумется, сожалніе это было бы холодное, дловое, безъ порывовъ, — словомъ, джентльменское.
Размышленія его объ этомъ предмет были вскор прерваны сначала шорохомъ платья на лстниц, а потомъ появленіемъ съ разлета дамы уже больше, чмъ среднихъ лтъ, но разодтой въ самый юношескій туалетъ и претуго зашнурованной. Она бросилась ему на шею, обвила обими руками и воскликнула съ выраженіемъ глубокаго, но съ трудомъ подавляемаго чувства:
— Милый Поль! Онъ совершенный Домби!
— Хорошо, хорошо! возразилъ братъ (мистеръ Домби былъ ея братъ):— мн кажется, что въ немъ есть что-то Фамильное. Успокойся, Луиза.
— О, я теперь сама совершенный ребенокъ! сказала Луиза, усаживаясь и вынимая носовой платокъ: — но онъ… онъ такой совершенный Домби! Я въ жизнь свою не видала ничего подобнаго!
— Но какова Фанни? Что длаетъ Фанни?
— Милый Поль! О, это ничего, совершенно ничего, даю теб слово. У нея, конечно, большая слабость, истощеніе, но это ничего въ сравненіи съ тмъ, что было со мною, когда родился мой Джорджъ или мой Фредрикъ. Нужно усиліе — вотъ и все. О, еслибъ милая Фанни была Домби! Но я уврена, что она сдлаетъ это усиліе. Она обязана сдлать его. Милый Поль, теб, конечно, смшно смотрть, какъ я дрожу съ головы до ногъ, но я такъ взволнована, что должна попросить рюмку вина и сухарикъ.
Раздался легкій стукъ въ двери.
— Мистриссъ Чиккъ, произнесъ за дверьми самый сладкій женскій голосъ:— какъ вы себя теперь чувствуете, мой милый другъ?
— Поль, сказала Луиза топотомъ, вставая: — это миссъ Токсъ. Самое добрйшее созданіе! Безъ нея я ни за что не попала бы сюда! Миссъ Токсъ, мой братъ, мистеръ Домби. Поль, мой другъ, моя искреннйшая пріятельница, миссъ Токсъ.
Представленная такимъ образомъ дама была длинная, тощая, вылинявшая, но до безконечности вжливая фигура. Отъ долгой привычки съ восторгомъ внимать всему говоримому въ ея присутствіи и глядть на говорящихъ такъ, какъ-будто-бы она гравировала на душ своей ихъ образы, чтобъ не разставаться съ ними во всю жизнь, голова ея установилась въ наклонномъ на одну сторону положеніи. Руки ея пріобрли спазмодическую привычку подниматься сами-собою отъ невольнаго удивленія, и глаза страдали тмъ же недугомъ. Голосъ былъ сладокъ и умиленъ до невроятности, а на носу, поразительно орлиномъ, была шишечка въ самомъ центр переносья, отъ котораго носъ загибался внизъ, какъ-будто въ непреклонной ршимости не вздергиваться никогда ни на кого и ни отъ чего.
Нарядъ миссъ Токсъ, хотя хорошій и совершенно-приличный, носилъ на себ какой-то отпечатокъ угловатости и скудости. Она обыкновенно носила какіе-то странные, крошечные, плевелистые цвточки на шляпкахъ и чепчикахъ, въ волосахъ ея появлялись иногда самыя удивительныя травы, а воротнички, манжеты, косыночки и кушаки — словомъ, вс части туалета, имвшія два конца, которымъ предназначалось соединяться, — никогда не соединялись безъ особеннаго усилія, какъ-будто эти концы жили между собою не въ ладахъ. Зимнія принадлежности ея наряда, на-примръ, муфты, боа, пелеринки, торчали всегда какъ-то странно и не имли никакой гибкости. У нея была страсть къ колечкамъ, а въ полномъ парадномъ костюм она носила на ше самыя тощія бусы съ замочкомъ, изображавшимъ старый безжизненный, совершенно рыбій глазъ. Все это вмст внушало мысль, что миссъ Токсъ, какъ говорится, дама ограниченной независимости.
— Позвольте уврить васъ, сказала она съ глубочайшимъ реверансомъ: — что честь быть представленною мистеру Домби была отличіемъ, котораго я долго искала, но весьма-мало надялась въ теперешнюю минуту. Моя милая, мистриссъ Чиккъ, могу ли сказать:. моя милая Луиза?
Мистриссъ Чиккъ взяла ее за руку, удержала слезу и сказала тихимъ голосомъ: ‘Богъ съ тобой!’
— Такъ, милая Луиза, сердечный другъ мой,.какъ вы себя теперь чувствуете?
— Лучше. Выпейте рюмку вина. Вы были почти столько же растроганы, какъ и я, вамъ это будетъ полезно.
Разумется, мистеръ Домби поспшилъ предложить ей рюмку вина.
— Миссъ Токсъ, Поль, продолжала мистриссъ Чиккъ, не выпуская руки своей подруги:— зная съ какимъ тревожнымъ волненіемъ я ожидала сегодняшняго событія, приготовила для Фанни маленькій подарокъ своей работы, который я общала передать ей. Это не больше, какъ булавочная подушечка для туалетнаго столика, но самое лучшее въ ней девизъ. Считаю обязанностью сказать, что по моему ‘привть маленькому Домби’, истинная поэзія.
— Это надпись подушечки? спросилъ братъ.
— Да.
Мистеръ Домби милостиво улыбнулся миссъ Токсъ но въ это время его зачмъ-то поспшно вызвали изъ комнаты, и дамы остались наедин. Миссъ Токсъ пришла немедленно въ судорожный восторгъ.
— Я знала, что вы будете въ восхищеніи отъ моего брата, милая миссъ Токсъ.
Руки и глаза миссъ Токсъ выразили вполн степень этого восхищенія.
— А богатство его, моя милая!..
— О!
— Не…объ…ятно!..
— Но манеры его, моя милая Луиза! Какое достоинство, какая важность! Настоящій герцогъ Йоркскій!
— Что съ тобою, милый Поль? Ты такъ блденъ! не-уже-ли положеніе ея такъ дурно? воскликнула мистриссъ Чиккъ вошедшему въ это время брату.
— Мн прискорбно говорить объ этомъ, Луиза, но они увряютъ, что Фанни…
— О, не врь имъ! Положись на мою опытность: нужно только усиліе со стороны Фанни. И къ этому усилію, продолжала она, снимая шляпку и поправляя чепчикъ и перчатки: — ее надобно ободрить, подстрекнуть, даже принудить. Пойдемъ къ ней, Поль.
Мистеръ Домби послдовалъ за нею въ комнату больной, которая лежала въ постели и прижимала къ себ дочь. Двочка прильнула къ ней съ прежнею лихорадочною горячностью, не поднимая головы, не отнимая своей нжной щечки отъ лица ея, не обращая вниманія ни на что, не произнося но слова, не проливъ ни одной слезы.
— Она не можетъ успокоиться безъ этой двочки, шепнулъ докторъ Пенсъ мистеру Домби:— а потому мы сочли за лучшее допустить ее снова къ ней.
Мертвое, торжественное молчаніе царствовало вокругъ постели умирающей. Оба медика смотрли на нее съ такимъ состраданіемъ, съ такою безнадежностью, что мистриссъ Чиккъ была сама тронута. Вскор, однако, собравшись съ духомъ, она сла подл кровати, и тихимъ, но яснымъ голосомъ, какъ говорятъ т, которые хотятъ разбудить человка соннаго, проговорила:
— Фанни! Фанни!
Словамъ ея отвчало только чиканье часовъ мистера Домби и доктора Паркера Пепса.
— Фанни, моя милая! Вотъ пришелъ къ вамъ мистеръ Домби. Скажите ему хоть слово. Они хотятъ положить къ вамъ малютку, знаете, вашего новорожденнаго, но для этого вамъ надобно приподняться. Вы можете приподняться? Какъ вы думаете?
Она приклонила ухо къ постели и слушала, оглядываясь на присутствующихъ и приподнявъ палецъ.
— Что, милая Фанни? Что вы сказали? Я не разслушала.
Ни слова, ни звука въ отвтъ.
— Послушайте, милая Фанни, продолжала мистриссъ Чиккъ, говоря не столь нжнымъ голосомъ: — я разсержусь на васъ, если вы не приподниметесь. Вамъ необходимо сдлать надъ собою усиліе, попробуйте!
Одно только чиканье часовъ отвчало на эти убжденія.
— Фанни! воскликнула Луиза встревоженнымъ голосомъ.— Взгляните только на меня! Откройте глаза! Боже мой! Господа, что тутъ длать?
Оба медика обмнялись взглядомъ черезъ кровать, и домашній докторъ, наклонившись, прошепталъ что-то на ухо двочк. Не понявъ его шопота, малютка обратила къ нему свое блдное лицо и черные глаза, не выпуская матери изъ объятій.
Онъ снова прошепталъ ей на ухо то же самое.
— Мама! воскликнула она.
Милый голосъ этотъ какъ-будто возбудилъ признакъ жизни на лиц умирающей. Закрытыя вки ея слегка задрожали, и на губахъ мелькнула слабая тнь улыбки.
— Мама! воскликнула двочка, громко рыдая:— о, милая, милая мама!..
Докторъ Пенсъ тихо отвелъ разсыпавшіяся кудри ея отъ лица и губъ матери. Он лежали на лиц ея неподвижно — малютка лишилась единственнаго, нжно-любившаго ее друга!

ГЛАВА II,
Въ которой заране приняты предосторожности противъ случаевъ, бывающихъ иногда въ наилучшимъ образомъ устроенныхъ семействахъ.

— Я никогда не перестану поздравлять себя съ тмъ, что все простила бдной, милой Фанни, сказала мистриссъ Чиккъ въ гостиной, куда спустилась посл осмотра работъ трудившихся наверху похоронныхъ подрядчиковъ.— Замчаніе это адресовалось къ мистеру Чикку, толстому, лысому джентльмену съ преширокимъ лицомъ, который вчно держалъ руки въ карманахъ и имлъ непреодолимую наклонность насвистывать и мурлыкать разные напвы. Въ теперешнемъ случа, чувствуя, какъ это неприлично въ дом плача, оцъ съ трудомъ превозмогалъ себя.
— Ты не слишкомъ напрягайся, Лу (Луиза), сказалъ онъ своей супруг:— иначе съ тобою опять сдлаются спазмы. Трай-тал-де-ромъ! Ахъ, Боже мой, я забылся! Видишь, мы сегодня здсь, а завтра на томъ свт!
Мистриссъ Чиккъ отвтила ему недовольнымъ взглядомъ, а онъ, замечтавшись снова, забормоталъ арію: ‘Жилъ нкогда сапожникъ’, но вдругъ замолчалъ и сконфузившись замтилъ, что во всякомъ горестномъ обстоятельств заключается особеннаго рода мораль.
— Я полагаю, что лучше думать о ней, чмъ надодать безпрестанными глупыми жужжаньями, напвами или подражаніемъ школьному рожку, сказала мистриссъ Чиккъ съ гнвнымъ пренебреженіемъ.
— Это только привычка, моя милая.
— Привычка? Вздоръ! Если въ теб есть разсудокъ, то не приводи такихъ нелпыхъ извиненій!
— Ну, а каковъ младенецъ, Лу? спросилъ мистеръ Чиккъ, желая перемнить предметъ разговора.
— Какой младенецъ? Я сегодня видла тьму-тьмущую младенцевъ.
— Какъ такъ?
— Не мудрено понять, что такъ-какъ бдной Фанни уже нтъ на свт, то надобно нанять хорошую кормилицу.
— О! А! Тур-рол-долъ… то-есть я хотлъ сказать, вотъ какова наша жизнь.
Потомъ, желая блестящею мыслью поправить свои промахи, о которыхъ напомнила ему гнвная физіономія жены, онъ прибавилъ:
— Нельзя ли покуда, на время, употребить чайникъ?
Мистриссъ Чиккъ посмотрла на него съ безмолвнымъ отчаяніемъ, величественно подошла къ окну и выглянула на улицу, гд послышался въ то время стукъ колесъ. Мистеръ Чиккъ, чувствуя, что онъ побжденъ, отошелъ въ сторону. Однако, онъ не всегда покорялся такъ кротко своей участи: часто случалось и ему удерживать верхъ и тогда онъ вымещалъ на своей супруг вс ея прежнія торжества. Случалось, что когда онъ казался уже совершенно разбитымъ, онъ вдругъ длалъ отчаянное усиліе и одолвалъ свою непокорную половину, но за то и у нея бывали нечаянные порывы, противъ которыхъ онъ самъ не въ силахъ былъ устоять. Однимъ словомъ, семейныя сцены ихъ имли совершенно-особенный, весьма-интересный характеръ.
Гремвшія на улиц колеса привезли миссъ Токсъ, которая влетла запыхавшись въ комнату.
— Милая Луиза, воскликнула она, переводя духъ: — не-уже-ли еще не нашли никого?
— Никого, представьте себ!
— О! въ такомъ случа я надюсь и уврена… Но, постойте, я сейчасъ приведу ихъ.
Спустившись бгомъ по лстниц, она вызвала и привела наверхъ сидвшихъ въ наемномъ экипаж: то была здоровая, краснощекая, полная молодая женщина, съ груднымъ младенцемъ на рукахъ, другая молодая женщина, такая же краснощекая, которая вела двухъ жирныхъ дтей, жирный мальчикъ, шедшій самъ-собою, и наконецъ дюжій, круглолицый, краснощекій мужчина, который несъ на рукахъ еще жирнаго мальчика и поставилъ его въ комнатъ на полъ съ хриплымъ увщаніемъ:
— Смотри, держись за Джонни.
— Милая Луиза, сказала миссъ Токсъ: — зная ваше безпокойство, я отправилась искать кормилицу въ ‘Контору замужнихъ женщинъ королевы Шарлотты’, но тамъ мн сказали, что нтъ ни одной, которая была бы годна для васъ. Я пришла въ совершенное отчаяніе, но меня утшили извстіемъ, что одна женщина, самыхъ прекрасныхъ качествъ и безукоризненнаго поведенія, недавно возвратилась домой. Я взяла ея адресъ и поскакала къ ней.
— О, милая, добрая миссъ Токсъ!
— Вовсе нтъ, не говорите этого. Пріхавъ къ дому чистому и опрятному, такъ-что можно хоть обдать на полу, я застала все семейство за столомъ и, полагая, что лучше показать ихъ всхъ вамъ и мистеру Домби, взяла ихъ съ собою. Вотъ этотъ джентльменъ отецъ. Не угодно ли вамъ выйдти немножко впередъ, сударь?
Круглолицый мужчина неловко выдвинулся впередъ съ самою бараньею физіономіей и остановился, оскаля зубы.
— Вотъ его жена, продолжала миссъ Токсъ, указывая на краснощекую женщину съ груднымъ младенцемъ.— Здоровы ли вы, Полли?
— Покорно васъ благодарю, мэмъ {Ma’am, сокращенное madam.}.
— Очень-рада. Вотъ эта молодая женщина, ея незамужняя сестра, живетъ у нихъ въ дом и смотритъ за дтьми. Пятеро дтей. Младшему шесть недль. Вотъ этотъ здоровый мальчикъ съ обжогою на носу, старшій. Я надюсь, что это случилось нечаянно?
Круглолицый мужчина проворчалъ:
— Полосовое желзо.
— Извините, сударь, вы сказали?
— Полосовое желзо.
— О, да, понимаю! Этотъ мальчикъ, въ-отсутствіе матери, понюхалъ горячаго полосоваго желза. Вы, кажется, сказали мн, что вы ремесломъ…
— Кочегаръ {Кочегары — т, которые мшаютъ и подкладываютъ уголь въ печахъ паровыхъ машинъ.}.
— Что такое?
— Кочегаръ. Паровая машина.
— О-о-о! Да! возразила миссъ Токсъ, глядя на него съ задумчивостью и, по-видимому, понявъ его весьма-несовершенно.— А какъ вамъ это нравится?
— Что, мэмъ?
— Ваше ремесло.
— О, ничего, мэмъ! Иногда зола попадаетъ сюда (указывая себ на грудь), и тогда человкъ хрипнетъ, какъ я теаерь, но это зола, а не нагаръ.
Миссъ Токсъ казалась еще мене просвщенною этимъ объясненіемъ. Мистриссъ Чиккъ принялась разсматривать въ подробности Полли и ея дтей, актъ о ея свадьб, аттестаты и тому подобное, и осталась совершенно-довольна, потомъ отправилась со всми этими свдніями къ мистеру Домби и въ подкрпленіе взяла съ собою двухъ самыхъ розовыхъ и жирныхъ маленькихъ Тудлей (Фамильное прозваніе этого круглолицаго семейства было — Тудль).
Мистеръ Домби остался въ своей комнат посл смерти жены, погруженный въ виднія юности, воспитанія и будущей участи своего новорожденнаго сына. На дн его прохладнаго сердца было бремя холодне и тяжеле обыкновенныхъ, но оно представлялось ему больше въ видъ лишенія для сына, чмъ потерею для него самого, и возбуждало въ немъ нчто въ род сердитаго огорченія. Онъ оскорблялся мыслью, что будущность фирмы Домби и Сына зависитъ нкоторымъ образомъ отъ наемной кормилицы, которая на время будетъ для его сына тмъ же, чмъ было бы существо, соединенное брачными узами съ намъ.
— Дти кажутся здоровыми, сказалъ мистеръ Домби:— но подумай, Луиза, они будутъ co-временемъ имть притязаніе на нкоторый родъ родства съ моимъ Полемъ! Уведи ихъ и покажи мн эту женщину и ея мужа.
Мистриссъ Чиккъ исчезла съ парою маленькихъ Тудлей и вскор возвратилась съ боле-дюжею четою.
— Послушай, добрая женщина, сказалъ онъ обернувшись къ ней вмст съ кресломъ, съ которымъ составлялъ какъ-будто одинъ кусокъ: — я слышалъ, что ты бдна и хочешь пріобрсти деньги, взявшись кормить моего сына, который такъ безвременно лишился того, чего нельзя ничмъ замнить. Я не имю сказать ничего противъ этого средства пріобртенія комфорта твоему семейству. Но долженъ объявить теб нкоторыя условія прежде, чмъ ты будешь жить въ моемъ дом. Во-первыхъ, пока ты здсь, я хочу, чтобъ ты была извстна не иначе, какъ подъ именемъ… хоть Ричардсъ: имя обыкновенное и приличное. Согласна ли ты называться Ричардсъ?.. Не лучше ли теб посовтоваться съ мужемъ?
Такъ-какъ мужъ ея только скалилъ зубы и по-временамъ помусливалъ ладонь своей правой руки, то мистриссъ Тудль, посл нсколькихъ безполезныхъ знаковъ и подмигиваній, присла и отвчала, что если ее хотятъ звать чужимъ именемъ, то это надобно принять въ разсчетъ при опредленіи жалованья.
— О, разумется, отвчалъ мистеръ Домби.— Я желаю, чтобъ весь этотъ вопросъ былъ разршенъ жалованьемъ. Теперь, Ричардсъ, если ты будешь кормить моего сына, я требую, чтобъ ты всегда помнила слдующее: ты будешь щедро вознаграждена за исполненіе извстныхъ обязанностей, въ-продолженіе которыхъ я хочу, чтобъ ты видлась какъ-можно-рже съ своимъ семействомъ. Съ окончаніемъ этихъ обязанностей и выдачею награжденія, кончаются вс сношенія между нами. Поняла ты меня?
Мистриссъ Тудль была какъ-будто въ нкоторомъ сомнніи, а мужъ ея и не старался разгадать, въ чемъ состояло дло.
— У тебя есть свои дти, продолжалъ мистеръ Домби:— а потому я нисколько не требую, чтобъ ты сохранила какую-нибудь привязанность къ моему сыну, или чтобъ онъ питалъ какую-нибудь привязанность къ теб. Этого вовсе не нужно. Когда ты отойдешь отсюда, то можешь совершенно забыть о ребенк, а онъ забудетъ о теб.
Мистриссъ Тудль, покраснвъ, сказала, что она надется, что знаетъ свое мсто.
— Надюсь, что такъ, Ричардсъ: это такъ ясно, что тутъ нечего и распространяться. Луиза, другъ мои, уговорись съ Ричардсъ относительно денегъ, и пусть она получитъ ихъ когда захочетъ. Мистеръ… какъ тебя зовутъ? на одно слово!
Остановленный такимъ-образомъ Тудль, который послдовалъ-было за женою, остался наедин съ мистеромъ Домби. То былъ малый дюжій, размашистый, небрежно одтый, переваливающійся, обросшій волосами, съ лицомъ, почернлымъ отъ угольнаго дыма и пыли, съ жесткими руками и четвероугольнымъ лбомъ, шероховатымъ какъ дубовая кора. Онъ во всхъ отношеніяхъ представлялъ самую рзкую противоположность съ мистеромъ Домби, гладко-выбритымъ, коротко-остриженнымъ, натянутымъ и педантски-опрятнымъ денежнымъ джентльменомъ, — а такіе джентльмены, извстно, лоснятся и хрустятъ какъ новая банковая ассигнація и, по-видимому, кажутся зашнурованными въ корсеты и укрпленными дйствіемъ золотыхъ дождевыхъ ваннъ.
— У тебя, кажется, есть сынъ? спросилъ мистеръ Домби.
— Четверо, сэръ. Четыре самца и одна самка. Вс живы!
— Теб, я думаю, тяжело содержать ихъ?
— Да, мн бы только одна вещь показалась еще тяжеле.
— Что?
— Потерять ихъ.
— Умешь ты читать?
— Да, не очень-хорошо.
— А писать?
— Мломъ, сэръ?
— Чмъ бы то ни было!
— Я думаю, что могъ бы написать кое-что мломъ, еслибъ понадобилось.
— А между-тмъ, теб ужь тридцать-два или тридцать-три года?
— Я думаю, около того, сэръ.
— Почему же ты не выучился грамотъ?
— Я хочу учиться, сэръ. Когда одинъ изъ моихъ мальчишекъ подростетъ и выучится въ школ, онъ будетъ учить меня.
— Прекрасно! сказалъ мистеръ Домби, глядя на него внимательно и не очень-милостиво, а Тудль между-тмъ глазлъ на потолокъ и безпрестанно муслилъ свою руку.— Ты слышалъ, что я сейчасъ говорилъ твоей жен?
— Полли слышала. Все хорошо.
— Такъ-какъ ты, по видимому, все предоставляешь ей, то мн нечего и говорить съ тобой, сказалъ разочарованный мистеръ Домби, который задержалъ его нарочно съ тмъ, чтобъ глубже напечатлть свои виды въ ум мужа, какъ главы семейства.
— Нисколько, сэръ. Полли слышала. Она не спитъ.
— Въ такомъ случа я не стану тебя задерживать. Гд ты работалъ всю свою жизнь?
— Больше подъ землею, сэръ, пока не женился. А какъ женился, вылзъ на свтъ. Я буду на одной изъ этихъ желзныхъ дорогъ, когда она совсмъ разьиграется.
Это подземное извстіе доконало мистера Домби. Выпроводивъ изъ дверей будущаго молочнаго отца своего сына, онъ повернулъ ключъ и сталъ ходить взадъ и впередъ въ одинокомъ отчаяніи. Не смотря на всю свою туго-накрахмаленную, непроницаемую важность, онъ отиралъ слезы и повторялъ часто, съ чувствомъ, которому бы ни за что на свт не желалъ имть посторонняго свидтеля: ‘бдный малютка!’
Гордость мистера Домби была замчательна тмъ, что онъ жаллъ о себ черезъ сына. Онъ не говорилъ: бдный я, бдный вдовецъ, довряющій противъ воли сына, своего жен невжественнаго работника, трудившагося больше подъ землею,— но ‘бдный малютка!’
Когда онъ произносилъ эти слова, ему вдругъ мелькнула мысль, что женщина эта должна ощущать большое искушеніе: ея собственный младенецъ былъ также мальчикъ: что, если она вздумаетъ обмнить ихъ? Но онъ скоро успокоился и разсудилъ, что такая романтическая идея несбыточна, хотя и возможна, однако твердо ршился наблюдать за Ричардсъ какъ-можно-пристальне.
Между-тмъ, мистриссъ Чиккъ и миссъ Токсъ договаривались съ мистриссъ Ричардсъ, и, когда вс условія были кончены, ей поднесли весьма-церемонно маленькаго Домби, какъ-будто высочайшій государственный орденъ, а она со слезами вручила своего малютку сестр своей Джемим. Потомъ принесли вина и рюмокъ, чтобъ поддержать унывающее семейство.
— Не угодно ли и вамъ взять рюмку? сказала миссъ Токсъ входящему Тудлю.
— Благодарю васъ, мэмъ.
— Не-правда-ли, вы очень-рады, что оставляете свою жену въ такомъ комфорт?
— Совсмъ нтъ, мэмъ. Я бы хотлъ взять ее назадъ.
Полли расплакалась отъ этого до-нельзя. Мистриссъ Чиккъ, опасаясь, чтобъ такая непомрная горесть не испортила молока у кормилицы маленькаго Домби, поспшила на помощь.
— Вашему ребенку будетъ очень-хорошо у милой Джмимы, мистриссъ Ричардсъ. Вамъ надобно только одолть себя, и вы будете счастливы. Съ васъ уже сняли мрку для траурнаго платья, Ричардсъ?
— Да-а, мэмъ, всхлипывала Полли.
— Оно будетъ вамъ очень къ-лицу и сошьется изъ лучшей матеріи.
— Вы будете такой щеголихой, сказала миссъ Токсъ: — что мужъ и не узнаетъ васъ. Такъ ли, сударь?
— Я узнаю ее везд и во всемъ, грубо прохриплъ Тудль.
— А что до стола, продолжала мистриссъ Чиккъ: — вамъ будутъ подавать все, что есть лучшаго, все, чего вы захотите, вы будете жить какъ настоящая лэди.
— О, конечно! подхватила миссъ Токсъ.— А касательно портера — въ волю! Не-правда-ли, Луиза?
— Разумется, Только зелень надобно ей будетъ употреблять въ умренномъ количеств. Впрочемъ, она можетъ наслаждаться всмъ, чмъ хочетъ. Вотъ, моя милая, вы видите, она чувствуетъ себя уже какъ-нельзя-лучше и готовится проститься съ сестрою, малютками и своимъ добрымъ, честнымъ мужемъ.
Бдная Полли обнимала всхъ своихъ съ горькими слезами и наконецъ убжала, чтобъ хоть этимъ облегчить тяжкую минуту разлуки. Но послднее намреніе не совсмъ удалось ей: второй сынъ, угадавъ ея мысль, поспшилъ вслдъ за нею на рукахъ и на ногахъ по лстниц, а старшій, извстный въ семейств подъ именемъ Байлера {Biler — искаженіе слова Boiler — паровой котелъ машины.} и окрещенный такимъ-образомъ въ честь паровой машины, принялся выражать свою горесть воемъ и страшною дробью каблуками, къ нему немедленно присоединились вс остальные члены семейства Тудлей.
Множество апельсиновъ и полупенсовъ, розданныхъ безъ разбора маленькимъ Тудлямъ, пріостановило первый порывъ ихъ скорби, и семейство поспшно отвезено было домой въ томъ же наемномъ экипаж, въ которомъ привезли его. Дти, подъ надзоромъ Джемимы, высовывались въ окошки дверецъ, а мистеръ Тудль предпочелъ ссть сзади, между колесами, какъ на мст, къ которому онъ больше привыкъ.

ГЛАВА III,
Въ которой мистеръ Домби, какъ мужчина и отецъ, является главою семейства.

Похороны покойной мистриссъ Домби кончились къ полному удовольствію подрядчика и всего сосдства, и вс домашніе мистера Домби вступили снова въ свой старинный кругъ дйствія. Этотъ маленькій свтъ, такъ же какъ и боле-обширный за дверьми, имлъ способность очень-легко забывать объ умершихъ. Когда поваръ сказалъ, что она была добрая и тихая барыня, ключница, что это общая наша участь, буфетчикъ, что этого нельзя было ожидать, горничная, что она едва вритъ этому событію, а слуга, что оно кажется ему совершеннымъ сномъ — то предметъ разговора истощился, и всмъ имъ показалось, что траурные костюмы ихъ уже стары.
Мистриссъ Ричардсъ, помщенная наверху въ почетномъ заточеніи, нашла разсвтъ новой своей жизни холоднымъ и срымъ. Домъ мистера Домби, обширный и скучный, находился на тнистой сторон длинной, мрачной, страшно-чинной улицы, между Портлэндъ-Плэсомъ и Брайнстонъ-Скверомъ. Это былъ угловой домъ, унылой наружности, съ полукруглымъ заднимъ Фасомъ, который заключалъ въ себ цлый рядъ парадныхъ комнатъ, выглядывавшихъ на дворъ, гд чахли два тощія дерева съ почернлыми отъ дыма стеблями, сучьями и листьями. Лтнее солнце показывалось на улиц только во время завтрака и вскор пряталось до другаго утра. Вслдъ за нимъ появлялись бродячіе оркестры странствующихъ музыкантовъ, маріонетки, плачевныя шарманки, блыя мыши, да изрдка, для разнообразія, какой-нибудь дикобразъ. Это продолжалось до-тхъ-поръ, пока не выходили на улицу въ сумерки буфетчики, которыхъ господа обдали въ гостяхъ, и ламповщикъ, тщетно пытавшійся освтить улицу газомъ.
Домъ былъ равно безжизненъ внутри и снаружи. Посл похоронъ, мистеръ Домби веллъ накрыть всю мебель и все убранство чехлами — можетъ-быть, чтобъ сберечь все это для сына, предмета всхъ его помышленій, самъ же помстился въ нижнемъ этаж. Въ-слдствіе этого, изъ столовъ и стульевъ составились таинственныя фигуры, сгроможденныя посреди комнатъ и накрытые большими саванами, ручки звонковъ, багетки оконъ и зеркала обернуты старыми газетами и журналами, на которыхъ можно было прочитать отрывки извстій о кончинахъ и страшныхъ убійствахъ, каждая люстра, въ полотняномъ чехл, казалась чудовищною слезою, капающею съ потолка, изъ каминовъ сталъ выходить запахъ запустнія и плесени, какой бываетъ подъ сводами и въ сырыхъ мстахъ. Портретъ покойницы, въ укутанныхъ разными бандажами рамахъ, смотрлъ замогильнымъ призракомъ. Каждый порывъ втра приносилъ вмст съ пылью ломаныя соломенки, части той, которая была разложена на улиц во время болзни хозяйки, и оставлялъ ихъ на крыльц противоположнаго, отдававшагося въ наймы, ветхаго дома.
Помщеніе самого мистера Домби состояло изъ гостиной, кабинета, бывшаго вмст съ тмъ и гардеробною, гд сырой запахъ вновь-отпечатанной бумаги смшивался съ запахомъ нсколькихъ паръ сапоговъ, наконецъ, изъ маленькой комнаты съ стекляными дверьми, которой окна выходили на дворъ. Вс эти покои отворялись одинъ въ другой. Утромъ, когда мистеръ Домби завтракалъ, и вечеромъ, когда приходилъ къ обду, Ричардсъ призывалась звонкомъ въ стекляную комнату и должна была ходить по ней взадъ и впередъ съ своимъ питомцемъ. Взглядывая въ это время мелькомъ на мистера Домби, и видя издали, какъ онъ смотрлъ на сына изъ тяжелыхъ массивныхъ креселъ, въ величавомъ и холодномъ одиночеств, она невольно воображала его плнникомъ или страннымъ видніемъ, неприступнымъ и непостижимымъ.
Кормилица маленькаго Домби прожила такимъ образомъ нсколько недль. Однажды, возвратившись наверхъ изъ печальной прогулки по опустлымъ параднымъ комнатамъ (на улицу она выходила не иначе, какъ вмст съ мистриссъ Чиккъ или миссъ Токсъ, навшавшихъ младенца пояснымъ утрамъ), она сидла въ своей комнат и вдругъ увидла, что дверь тихо отворяется, и въ ней показывается личико черноглазой двочки.
— Это врно миссъ Флоренса возвратилась домой отъ своей ттки, подумала Ричардсъ, которая увидла ее въ первый разъ.— Надюсь, что вы здоровы, миссъ?
— Это братъ мой?
— Да, моя миленькая, подойдите и поцалуйте его.
Но дитя, вмсто того, чтобъ подойдти, посмотрло ей пристально въ лицо р сказало:
— Что вы сдлали съ моею мама?
— Ахъ, Боже мой! Какой печальный вопросъ! Что я сдлала? Ничего, миссъ.
— Что они съ нею сдлали?
— Что ей отвчать! подумала добрая Ричардсъ, которой сейчасъ пришло въ голову, что и о ней въ подобныхъ обстоятельствахъ могли бы спрашивать то же самое ея дти.— Подойдите ко мн поближе, миленькая миссъ! Не бойтесь меня.
— Я васъ не боюсь, отвчало дитя, приближаясь медленно.— Но я хочу знать, что они сдлали съ моею мама.
— Душа моя, вы носите это хорошенькое черное платье въ память вашей доброй мама.
— Я могу помнить о ней во всякомъ плать, возразила двочка сквозь слезы.
— Но люди надваютъ черное въ память людей, которыхъ уже нтъ.
— Какъ нтъ? Куда же они ушли?
— Сядьте подл меня, и я разскажу вамъ сказку.
Понявъ тотчасъ же, что ей вроятно хотятъ объяснить то, о чемъ она спрашивала, маленькая Флоренса положила шляпку, которую до-тхъ-поръ держала въ рук, и сла на скамейку у ногъ кормилицы, глядя ей прямо въ глаза.
— Жила-была когда-то госпожа, сказала Ричардсъ:— предобрая госпожа, которую очень любила ея маленькая дочка.
— Предобрая госпожа, которую очень любила ея маленькая дочка? повторила двочка.
— И госпожа эта, когда угодно стало Богу, захворала и умерла.
Двочка вздрогнула.
— Умерла, чтобъ никто больше не видлъ ея, и ее похоронили въ земл, гд растутъ деревья.
— Въ холодной земл! сказало дитя, снова вздохнувъ.
— Нтъ, въ теплой! тамъ изъ некрасивыхъ сменъ растутъ прекрасные цвты, тамъ добрые люди длаются ангелами и улетаютъ небо.
Дитя, сидвшее съ поникшею головою, взглянуло пристально на Полли, которая продолжала:
— Вотъ видите, миссъ, когда эта добрая госпожа умерла, она отправилась къ Богу и все смотритъ на свою маленькую дочку, и любитъ ее, и надется, что съ нею когда-нибудь снова увидится…
— Это была моя мама! воскликнула малютка, бросившись на шею разскащицы, которая сама заливалась слезами, цаловала и гладила бдную сироту.
— Прекрасно, миссъ Флой! А разв вашъ на {Ра, сокращевіе papa.} не разсердится? закричала рзкимъ голосомъ въ дверяхъ малорослая, смуглая, старообразная четырнадцатилтняя двушка со вздернутымъ носикомъ и черными огневыми глазами.— Вдь онъ особенно приказывалъ, чтобъ никто не тревожилъ кормилицы.
— Она меня нисколько не тревожитъ, возразила съ удивленіемъ Полли.— Я очень люблю дтей.
— Мало ли что мы любимъ! Не угодно ли вамъ вспомнить, мистриссъ Ричардсъ, что миссъ Флой поручена мн, а мистеръ Поль вамъ.
— Изъ чего же намъ ссориться?
— Я вовсе не хочу ссориться…
— Миссъ Флоренса сейчасъ только пришла домой, не правда ли?
— Да, мистриссъ Ричардсъ, сейчасъ. Какъ вамъ не стыдно, миссъ Флой: вы пришли сюда съ четверть часа и уже пачкаете своимъ мокрымъ лицомъ дорогое траурное платье, которое мистриссъ Ричардсъ носитъ въ память вашей мама! Съ этими словами Сузанна Нипперъ,— такъ ее звали,— отдернула малютку отъ ея новаго друга, и сдлала это не отъ злости, а такъ, желая въ точности исполнить повелніе мистера Домби.
— Теперь она будетъ очень-счастлива, она дома, сказала Полли, ласково улыбаясь малютк: — она врно будетъ очень-рада увидться съ своимъ папа.
— Ого! увидться съ своимъ папа? воскликнула миссъ Нипперъ: — мн бы любопытно было посмотрть на это!
— Не-уже-ли же нтъ? спросила Полли.
— Знаете что, мистриссъ Ричардсъ? ея на слишкомъ занятъ кое-кмъ другимъ, а прежде, нежели этотъ кое-кто появился на свтъ, она все-таки не была въ большой милости, потому-что въ здшнемъ дом на дочерей и глядть не хотятъ. Да, мистриссъ Ричардсъ!
— Вы меня удивляете! Не-уже-ли же мистеръ Домбо не видалъ ея съ*тхъ-поръ…
— Нтъ, ни разу. А передъ тмъ онъ не видалъ ея по цлымъ мсяцамъ и не узналъ бы, еслибъ встртилъ на улиц, да и теперь онъ готовъ хоть завтра же не узнать ея. А что до меня, я уврена, что онъ даже не думаетъ о моемъ существованіи.
— Бдняжка! сказала Полли, подразумевая маленькую Флоренсу, а не миссъ Нипперъ.
— Пойдемте, миссъ Флой! Добраго утра, мистриссъ Ричардсъ.— Съ этими словами она дернула двочку за руку, такъ-что чуть не вывихнула ей праваго плеча, Флоренса успла однако вырваться и поцаловать еще разъ добрую Полли.
— Прощайте, прощайте! сказала она со слезами кормилиц.— Я скоро опять прійду къ вамъ, или вы приходите ко мн, Сузанна врно позволитъ. Не правда ли, Сузанна?
Сузанна была въ сущности добрая двушка, не смотря на свои вспышки и порывистые пріемы. Она смягчилась отъ этого вопроса, сказаннаго кроткимъ и умоляющимъ голосомъ, покачала головой и отвчала:
— Не хороню, что вы просите объ этомъ, миссъ Флой: вы знаете, что я не могу вамъ ни въ чемъ отказать. Ну, да мы посмотримъ съ мистриссъ Ричардсъ и сдлаемъ, что будетъ можно. Мы когда-нибудь пойдемъ гулять вмст съ вами, мистриссъ Ричардсъ… здсь въ дом такая тоска! Прощайте, пойдемте же, миссъ Флой! Тутъ она снова дернула за руку свою питомицу и исчезла вмст съ нею изъ комнаты.
Бдная малютка была такъ кротка, такъ покорна, такъ покинута, что материнское сердце Полли не могло оставаться равнодушнымъ, и она почувствовала къ ней невольное влеченіе. Оставшись одна, она принялась размышлять, какимъ бы образомъ, пользуясь дружескими сношеніями съ Сузанною Нипперъ, ей видться чаще съ маленькою Флоренсой, не прибгая къ возмущенію противъ власти грознаго мистера Домби. Въ тотъ самый вечеръ представился къ этому благопріятный случай.
Ее позвонили по обыкновенію въ стекляную комнату, гд она долго прохаживалась взадъ и впередъ съ младенцемъ на рукахъ, какъ вдругъ, къ величайшему ея страху и удивленію, мистеръ Домби неожиданно вышелъ къ ней и остановился прямо противъ нея.
— Добраго вечера, Ричардсъ.
Это былъ тотъ же холодный, важный, натянутый джентльменъ, какимъ она видла его въ первый день, и она невольно опустила глаза, присдая въ отвтъ на его привтствіе.
— Каковъ маленькій Поль, Ричардсъ?
— Какъ-нельзя-лучше, сэръ, совершенно-здоровъ.
— Онъ смотритъ хорошо, сказалъ мистеръ Домби, глядя съ большимъ участіемъ на личико, которое она открыла для этого осмотра, хотя и притворялся полуравнодушнымъ: — надюсь, теб даютъ все, чего ты желаешь?
— О, да! Благодарю васъ, сударь.
Она произнесла это съ такимъ недоумніемъ, что мистеръ Домби, уже отворотившійся, пріостановился, обернулся и взглянулъ на нее вопросительно.
— Я думаю, сударь, что дти всегда длаются гораздо-веселе, когда видятъ, какъ другія дти играютъ около нихъ, замтила Полли, собравшись съ духомъ.
— А я думаю, Ричардсъ, что сказалъ теб когда ты пришла сюда въ первый разъ, возразилъ мистера Домби нахмурившись: — что желаю, чтобъ ты видлась какъ-можно-рже съ своимъ семействомъ.
Сказавъ это, онъ скрылся во внутреннихъ комнатахъ, а бдная Полли почувствовала, что онъ вовсе не понялъ ея намренія, и что она попала въ немилость, нисколько не подвинувшись ближе къ своей цли.
Въ слдующій вечеръ, она нашла его прохаживающимся по стеклянной комнат. Она остановилась въ дверяхъ, пораженная такою неожиданною встрчей, но онъ позвалъ ее.
— Если ты дйствительно думаешь, что такое общество будетъ полезно дитяти, сказалъ онъ рзко, какъ-будто не прошло нисколько времени съ-тхъ-поръ когда она рискнула выговорить свое предложеніе:— гд миссъ Флоренса?
— Никто не можетъ быть лучше миссъ Флореесы, сударь, отвчала она съ жадностью: — но я слышала отъ ея няньки, что имъ нельзя….
Мистеръ Домби позвонилъ и прохаживался по комнат, пока не вошелъ слуга.
— Скажи, чтобъ миссъ Флоренсу всегда пускали къ Ричардсъ, когда она захочетъ ее видть, она можетъ выходить вмст съ Ричардсъ и тому подобное. Скажи, что дти могутъ быть вмст, когда Ричардсъ пожелаетъ.
Желзо было горячо, и Ричардсъ, ршившись ковать его прежде, чмъ оно простынетъ, не смотря на внушаемый ей мистеромъ Домби инстинктивный страхъ, потребовала сейчасъ же привести миссъ Флоренсію, чтобъ она подружилась съ своимъ маленькимъ братомъ.
Когда слуга удалился, она принялась качать малютку на рукахъ, притворяясь, что ни на кого не обращаетъ вниманія, ей однако показалось, какъ-будто мистеръ Домби измнился въ лиц, повернулся къ слуг, чтобъ отмнить свое приказаніе, и только удержался изъ опасенія показаться малодушнымъ и отъ укора совсти.
Ричардсъ была права. Онъ видлъ въ послдній разъ свою забытую дочь въ печальныхъ объятіяхъ ея умирающей матери — и это было ему откровеніемъ и упрекомъ. Какъ ни былъ онъ погруженъ въ мечты о будущности сына, то-есть фирмы Домби и Сына, но сцена кончины жены не выходила изъ его памяти. Онъ ее могъ забыть, что не принималъ въ ней никакого участія, что смотрлъ на нее глазами холоднаго, совершенно-посторонняго зрителя. Сцена эта, пробивавшаяся до его души сквозь всю кору облекавшей его гордости, превратила прежнее равнодушіе его къ дочери въ какое-то неловкое, непріятное чувство. Онъ почти думалъ, что она за нимъ наблюдаетъ и не довряетъ ему, ему казалось, будто въ рукахъ ея ключъ къ скрытой въ груди его тайн, о которой самъ онъ не имлъ еще полнаго понятія.
Чувства его къ дочери были отрицательныя съ самаго ея рожденія. Онъ никогда не имлъ къ ней отвращенія: это не стоило его труда и не было въ его характер. Она никогда не была предметомъ положительно для него непріятнымъ, но ему было отъ нея какъ-то неловко. Она нарушала его спокойствіе, и онъ бы очень-охотно отложилъ всякую идею о ней совершенно въ сторону, еслибъ зналъ, какъ это сдлать. Можетъ-быть, даже — кто возьмется ршить подобныя тайны!— онъ боялся, что со-временемъ будетъ ее ненавидть.
Когда двочка робко вошла въ комнату, мистеръ Домби остановился въ своей прогулк по комнат и взглянулъ на нее. Еслибъ взглядъ этотъ былъ отцовскій, то прочиталъ бы въ ея внимательномъ взор вс опасенія и побужденія, ее волновавшія: пламенное желаніе броситься со слезами къ нему на шею и скрыть на груди его лицо свое съ восклицаніемъ: ‘о, любите меня! больше некому меня любить!’, страхъ быть оттолкнутою, опасеніе возбудить его неудовольствіе, нужду въ ободреніи, и потребность ея дтскаго сердца найдти себ опору и участіе.
Но онъ не видалъ ничего этого. Онъ видлъ только, что она остановилась въ нершимости у дверей и смотритъ на него: больше ничего.
— Войди, войди, сказалъ онъ.— Чего ребенокъ боится?
Она вошла въ комнату, но снова остановилась у самыхъ дверей, боязливо оглядываясь вокругъ и крпко сжимая одну руку въ другой.
— Поди сюда, Флоренса, сказалъ холодно отецъ.— Знаешь ли ты, кто я?
— Знаю, папа.
— Теб нечего сказать мн?
Слезы, стоявшія въ глазахъ ея, замерли отъ ледянаго выраженія отцовскаго лица, когда она на него взглянула. Двочка снова потупила взоры и протянула дрожащую руку.
Мистеръ Домби взялъ ея руку и простоялъ нсколько секундъ, наклонясь къ дочери и по-видимому не зная, что длать, что говорить.
— Будь умной двочкой, сказалъ онъ наконецъ, гладя ее по голов и глядя на нее, какъ-будто украдкою, нехотя и съ нкоторымъ безпокойствомъ.— Поди къ Ричардсъ! ступай!
Флоренса все еще стояла въ нершимости, какъ-будто не хотла отойдти отъ него или питала слабую надежду, что онъ подниметъ ее на руки и поцалуетъ. Она взглянула ему въ глаза еще разъ, и выраженіе лица двочки показалось ему совершенно тмъ же, какое было тогда, когда она оглянулась на домашняго доктора, шептавшаго ей на ухо. Мистеръ Домби безсознательно выпустилъ ея руку изъ своей руки и отвернулся.
Нетрудно понять, что наружность и пріемы бдной Флоренсы были вовсе не въ ея пользу въ глазахъ отца, но Полли, все-еще не хотвшая врить совершенной его безчувственности, старалась держать ее какъ-можно-дольше на виду у него и дйствовала съ маленькимъ Полемъ такъ искусно, что онъ очевидно казался гораздо-веселе въ обществ сестры. Когда настало время удалиться наверхъ, она хотла послать Флоренсу во внутреннюю комнату, чтобъ пожелать отцу доброй ночи, но двочка робла и не хотла идти, на повторенное увщаніе Полли она закрыла себ личико обими руками и воскликнула: — О, нтъ, нтъ! Ему меня не нужно!
Этотъ маленькій споръ обратилъ на себя вниманіе мистера Домби, сидвшаго за столомъ за рюмкою вина. Онъ спросилъ: въ чемъ дло?
— Миссъ Флоренса боится помшать вамъ, она хотла пожелать вамъ доброй ночи, отвчала Ричардсъ.
— Ничего. Пускай она приходитъ сюда и уходитъ, не обращая на меня вниманія.
Сердце бдной двочки сжалось отъ этихъ словъ, и она вышла.
Какъ бы то ни было, Полли все-таки торжествовала отъ успха своего добродушнаго замысла и разсказала все Сузанн Нипперъ, когда увидлась съ нею наверху, по та приняла довольно-холодно это доказательство ея довренности и не обнаружила ни малйшаго энтузіазма.
— Я думала, что это васъ обрадуетъ, сказала Полли.
— О, какъ же, мистрисъ Ричардсъ! Я очень-рада.
— Однако вы этого не показываете.
— О! я здсь въ домъ постоянная и не могу обнаруживать ничего такъ откровенно, какъ вы временныя! Въ здшнемъ дом временныя длаютъ, что хотятъ, ихъ вс слушаютъ, а на постоянныхъ никто не смотритъ!

ГЛАВА IV,
въ которой является на сцену нсколько новыхъ лицъ.

Хотя конторы Домби и Сына находились въ предлахъ нравъ и привилегій Сити, однако по сосдству ихъ было много довольно-романтическаго: Гогъ и Магогъ {Статуи Гога и Магога находятся въ Гильд-Галл или ратушъ Сити.} величались на разстояніи какихъ-нибудь двадцати минутъ ходьбы, Банкъ Англіи, съ своими подземными сводами, наполненными слитками золота и серебра, былъ близехонько, подъ рукою, за угломъ находился домъ остиндской компаніи, напоминавшій о драгоцнныхъ камняхъ и тканяхъ, о тиграхъ, слонахъ, тукахъ {Гука — индійскій кальянъ.}, зонтикахъ, пальмахъ, паланкинахъ и коричневыхъ принцахъ, сидящихъ на великолпныхъ коврахъ. На всякомъ шагу попадались тутъ вывски съ изображеніями кораблей, несшихся подъ всми парусами во вс концы свта. Везд были магазины и лавки, гд въ какіе-нибудь полчаса снабжали всякаго всмъ, въ какое бы то ни было путешествіе. Надъ дверьми лавокъ морскихъ инструментовъ красовались маленькіе деревянные мичманки, въ флотскомъ мундир, длавшіе астрономическія наблюденія надъ прозжавшими телегами и наемными экипажами.
Единственнымъ хозяиномъ и обладателемъ одной изъ этихъ статуекъ — самой деревяннйшей, если можно такъ выразиться, которая, выставя одну ногу впередъ, смотрла съ отчаяннымъ вниманіемъ въ несоразмрной величины старинный октантъ — единственнымъ обладателемъ этого мичмана былъ старикъ въ валлійскомъ парик, который платилъ за свою лавку вс возможныя пошлины въ-продолженіе большаго числа лтъ, чмъ могли бы насчитать многіе совершенно-взрослые мичманы въ плоти и крови: а въ то время мичманы часто достигали въ британскомъ флот до значительно-почтенныхъ лтъ.
Въ лавк этой продавались хронометры, барометры, телескопы, зрительныя трубы, компасы, морскія карты, секстанты, квадранты и вс инструменты, служащіе для счисленія пути корабля или для описи его открытіи, еслибъ ему удалось ихъ сдлать. Вс эти вещи были плотнйшимъ образомъ уложены въ ящики разныхъ формъ изъ краснаго дерева, гд разныя подушечки, подкладочки и защелочки не давали имъ шевелиться въ какую угодно качку. Словомъ, войдя въ лавку, можно было подумать, что въ случа неожиданнаго спуска на воду ей нужно только чистое открытое море, чтобъ съ увренностью направиться къ любому необитаемому острову земнаго шара.
Многія подробности частной жизни судоваго инструментальнаго мастера подкрпляли такое фантастическое предположеніе. На стол его являлись настоящіе морскіе сухари, разные сушеные и соленые мяса и языки, сильно отзывавшіеся каболками, пикльсы подавались въ большихъ банкахъ съ надписями: ‘продажа всхъ родовъ морской провизіи’, крпкіе напитки, въ флягахъ безъ горлышекъ. Старинныя гравюры съ изображеніями кораблей во всхъ возможныхъ видахъ, съ алфавитными указаніями на объясненія различныхъ таинствъ ихъ парусности и оснастки, висли въ рамкахъ на стнахъ. На подносахъ красовался фрегатъ ‘Тартаръ’ подъ всми парусами. Заморскія раковины, мхи и морскія травы украшали каминъ, а маленькій панельный кабинетикъ освщался люкомъ сверху, какъ каюта.
Онъ жилъ тутъ совершеннымъ шкиперомъ, вмст съ племянникомъ своимъ Валтеромъ, четырнадцатилтнимъ мальчикомъ, совершенно похожимъ на мичмана. Но за то самъ Соломонъ Джилльсъ, или, какъ его вообще называли, старый Солль, вовсе не отличался морского наружностью. Не говоря уже о валлійскомъ парик, въ которомъ онъ нисколько не походилъ на корсара, онъ былъ тихій, спокойный, задумчивый старичокъ съ красными глазами, похожими на миньятюрныя солнца, видимыя сквозь густой туманъ. Единственная перемна, которую когда-нибудь замчали въ его вншности, состояла въ томъ, что онъ лтомъ носилъ нанковые панталоны блднаго цвта при коричневомъ фрак съ металлическими пуговицами, а въ боле-прохладное время, съ тмъ же фракомъ коричневые панталоны. Накрахмаленные воротники рубашки выходили у него чинно изъ-за шейнаго платка, на лбу онъ носилъ большіе очки, а въ карман жилета хронометръ, въ непогршимость котораго такъ вровалъ, что скоре готовъ бы былъ усомниться въ правильности движенія солнца. Таковъ, какимъ онъ былъ теперь, просидлъ онъ многіе годы подъ вывскою деревяннаго мичмана, отправляясь ночевать на чердакъ, гд часто выли бурные втры, тогда-какъ джентльмены, жившіе внизу, въ комфорт, не имли понятія о настоящемъ состояніи погоды.
Читатель знакомится съ Соломономъ Джилльсомъ въ осенній вечеръ, въ половин шестаго. Старикъ смотритъ на свой несомннный хронометръ. Погода будетъ по-видимому сырая: вс барометры въ лавк упали духомъ и ртутью, а лакированная шляпа деревяннаго мичмана, которымъ гордится его обладатель, уже сіяетъ дождемъ.
— Гд Валтеръ? куда онъ двался? сказалъ Соломонъ Лжилльсъ, тщательно спрятавъ свой хронометръ.— Обдъ уже съ полчаса готовъ, а Валтера все нтъ!
Обернувшись на стул за конторкою, онъ выглянулъ сквозь пустые промежутки между своими инструментами въ окно, надясь увидть племянника. Однако, нтъ. Его нтъ между двигающимися взадъ и впередъ зонтиками.
— Еслибъ я не зналъ, что онъ столько любитъ меня, что не убжитъ, не запишется противъ моего желанія на какой-нибудь корабль, я бы началъ тревожиться, продолжалъ онъ, поглядывая на свои барометры.— Право, такъ. Э-ге-ге! вс упали, бездна сырости! Ну, такъ/ Этого только не достаетъ.
— Ало, дядя Солль!
— Ало, мой любезный, наконецъ-то я тебя дождался! отвчалъ инструментальный мастеръ на возгласъ бодро и весело смотрвшаго мальчика, блокураго, кудряваго, съ большими свтлыми глазами.
— Ну, что, дядюшка, какъ вы безъ меня провели день? Обдъ готовъ? Я голоденъ.
— Какъ провелъ день? возразилъ ласково и добродушно старикъ.— Плохо было бы, еслибъ я не могъ привести день безъ такого сорванца, какъ ты, я провелъ его гораздо-лучше, чмъ съ тобою. Обдъ ждетъ тебя уже съ полчаса, а что до голода, такъ я, можетъ-быть, еще голодне тебя.
— Ну, такъ пойдемъ обдать, дядюшка. Ура! да здравствуетъ адмиралъ! Впередъ!
Съ этимъ восклицаніемъ онъ увлекъ за собою дядю въ комнату, какъ-будто предводительствуя абордажною партіей. Дядя и племянникъ немедленно занялись жареною рыбой, имя въ перспектив добрый бифстексъ.
— Да здравствуетъ лордъ мэръ Лондона! полно теб толковать объ адмиралахъ. Теперь твои адмиралъ лордъ-мэръ.
— О, не-уже-ли? возразилъ мальчикъ, покачивая головою.— Правду сказать, его меченосецъ мн больше нравится.
— Выслушай меня, Валли, выслушай меня. Взгляни-ка туда на полку.
— Кто повсилъ на гвоздь мою серебряную чарку?
— Я. Оставь чарки. Сегодня, Валтеръ, мы будемъ пить изъ рюмокъ. Мы люди дловые, принадлежимъ къ числу гражданъ Сити и выступили на новую дорогу въ это утро.
— Пожалуй, дядюшка. Я готовъ пить изъ чего угодно, пока могу пить за ваше здоровье. Ваше здоровье, дядя Солль, и да здравствуетъ…
— Лордь-мэръ, прервалъ старикъ.
— Пожалуй, хоть лордъ-мэръ, шерифы, весь совтъ и вся ливрея!
Дядя кивнулъ головою съ большимъ удовольствіемъ.
— А теперь, разскажи-ка намъ что-нибудь о фирм.
— О! о фирм нечего много разсказывать, дядюшка. Темный рядъ конторъ, а въ комнат, гд я сижу, высокая каменная ршотка, желзный денежный сундукъ, объявленіе объ отходящихъ судахъ, календарь, письменные столы, чернилицы, нсколько книгъ, нсколько шкатулокъ, бездна паутины, вотъ и все!
— И ничего больше?
— Ничего, кром старой канареечной клетки — не постигаю, какъ она туда попала! да еще угольнаго ящика.
— Ни банкирскихъ книгъ, ни счетныхъ книгъ, ни счетовъ, никакихъ признаковъ богатства, которое прибываетъ туда съ каждымъ днемъ?
— О, этого добра довольно. Впрочемъ, большая часть этихъ вещей въ комнат мистера Каркера, или мистера Морфина, или мистера Домби.
— А мистеръ Домби былъ сегодня тамъ?
— О, да!
— Онъ, я думаю, не обратилъ на тебя вниманія?
— Напротивъ.
— Что же онъ сказалъ?
— Онъ подошелъ къ моему столу — я бы желалъ, дядюшка, чтобъ онъ не былъ такъ надутъ и важенъ, и сказалъ: ‘О! вы сынъ инструментальнаго мастера, мистера Джилльса’. Племянникъ, сударь, отвчалъ я.— Я сказалъ ‘племянникъ’, говоритъ онъ. А я готовъ присягнуть, что онъ сказалъ ‘сынъ’.
— Ты врно ошибся, ну, да это все равно.
— Конечно, все равно, а все-таки ему не съ чего было говорить такъ рзко. Потомъ онъ сказалъ, что вы говорили ему обо мн, что онъ нашелъ мн занятіе и ожидаетъ отъ меня прилежанія и пунктуальности. Потомъ онъ ушелъ. Мн показалось, что я ему не очень понравился.
— То-есть, я полагаю, онъ теб не очень поправился.
— А можетъ-быть и то, дядюшка.
Старикъ сдлался серьзне къ концу обда и по-временамъ взглядывалъ на открытое лицо племянника. Когда обдъ, взятый изъ ближайшей рестораціи, былъ съденъ и скатерть убрана, дядя зажегъ свчку и спустился въ маленькій погребокъ, между-тмъ, какъ Балтеръ свтилъ ему, стоя на сырой лстниц. Пошаривъ тамъ нсколько минутъ, онъ вышелъ, держа въ рук бутылку весьма-старой наружности, покрытую пылью и грязью.
— Это что, дядя Солль? Что вы длаете? вдь это та чудная мадера! тамъ остается только одна бутылка!
Дядя Солль кивнулъ головою, давая знать, что онъ очень-хорошо понимаетъ, что длаетъ, откупоривъ бутылку въ торжественномъ молчаніи, онъ налилъ дв рюмки, а бутылку и третью чистую рюмку поставилъ за столъ.
— Ты разопьешь другую бутылку, Валли, когда доживешь до хорошаго состоянія, когда будешь человкомъ уважаемымъ, счастливымъ, когда сегодняшняя съемка твоя съ якоря на новомъ пути приведетъ тебя благополучно въ хорошій портъ. Будь счастливъ, дитя мое!
Часть тумана, окружавшаго дядю Солля, попала ему очевидно въ горло, потому-что онъ говорилъ хриплымъ голосомъ, рука его дрожала, когда онъ чокался рюмкою съ племянникомъ, но поднося вино къ губамъ, онъ поправился и выпилъ его залпомъ.
— Теперь, дядюшка, сказалъ мальчикъ, стараясь казаться веселымъ и безпечнымъ, хотя слезы готовы была брызнуть у него изъ глазъ:— за честь, которую вы мн сдлали, и проч., и проч., прошу позволенія предложить мистеру Соломону Джилльсу трижды-три ура и еще разъ ура! А вы отвтите на это, когда мы разопьемъ вмст съ вами послднюю бутылку. Согласны?
Они снова чокнулись, и Валтеръ приподнялъ свою рюмку, понюхалъ вино, отпилъ немного, посмотрлъ на него передъ огнемъ, однимъ словомъ исполнилъ вс церемоніи самаго записнаго знатока въ винахъ.
Дядя глядлъ на него молча. Когда глаза ихъ снова встртились, старикъ заговорилъ:
— Видишь ли, Валтеръ, моя торговля превратилась для меня въ привычку, отъ которой отстать я уже не въ-силахъ, но она теперь вовсе, вовсе невыгодна. Когда еще носили этотъ старинный мундиръ (показывая на деревяннаго мичмана), тогда, дйствительно, мое ремесло могло составить состояніе, и тогда отъ него можно было разбогатть. Но теперь соперничество, да новыя изобртенія, да разныя перемны — словомъ, свтъ проходитъ мимо меня. Я едва знаю, гд я самъ, а еще меньше, куда я ввались покупщики мои.
— Что о нихъ думать, дядюшка!
— На-примръ, съ-тхъ-поръ, какъ ты воротился ко мн изъ школы, изъ Пекгэма, — а этому больше десяти дней,— ко мн въ лавку зашелъ одинъ только человкъ.
— Двое, дядюшка, помните? Одинъ приходилъ, чтобъ размнять у васъ гинею.
— Ну, это одинъ.
— А что же, вы уже не считаете за человка женщину, которая спрашивала у васъ дорогу въ Маііль-Эндь?
— О, конечно! я и забылъ о ней.
— Правда, они не купили ничего…
— Ничего, возразилъ спокойно дядя.
— Да они и не нуждались ни въ какихъ инструментахъ.
— Нтъ. А еслибъ нуждались, то пошли бы въ другую лавку.
— Но все-таки это были два человческія существа, дядюшка! воскликнулъ мальчикъ.
— Прекрасно, Валли. Однако согласись, что мы не дикари и не можемъ жить отъ людей, которые просятъ мелочи на гинею или спрашиваютъ, какъ попасть въ Майль-Эндъ. Словомъ, свтъ прошелъ мимо меня, я его не браню, но и не понимаю. Торговцы стали не то, что была прежде, прикащики также, торговля также, товары также. Семь-восьмыхъ изъ моего запаса уже вышли изъ моды, и я сталъ старомоднымъ человкомъ въ старомодной лавк, въ улиц, которая также стала не та, какою я ее помню. Я отсталъ отъ времени и такъ старъ, что ужь не могу догнать его. Меня даже сбиваетъ съ толку шумъ, который оно длаетъ далеко впереди меня.
Валтеръ хотлъ говорить, но старикъ остановилъ его.
— Вотъ почему, Валли, вотъ почему я хочу, чтобъ ты началъ трудиться въ свт заблаговременно. Моя торговля упала и не можетъ быть для тебя наслдствомъ — это ясно. Въ такомъ дом, какъ у Домби, ты будешь лучше чмъ гд-нибудь на дорог къ прочной независимости. Трудись и будь счастливъ!
— Я сдлаю все, что могу, дядюшка, чтобъ заслужить ваше одобреніе.
— Знаю, знаю. А что до моря — оно хорошо въ сказкахъ, но на дл тутъ мало толку. Очень-натурально, что море тебя занимаетъ, потому-что ты былъ безпрестанно окруженъ предметами, которые напоминаютъ о немъ, но, право, въ немъ мало толку, поврь мн. Подумай, на-примръ, объ этомъ вин: оно было нсколько разъ въ Остиндіи и ходило разъ вокругъ свта. Подумай о темныхъ ночахъ, страшныхъ втрахъ, волненіи…
— Гром, молніи, дожд, град, штормахъ, ураганахъ…
— Да, да, вино это прошло черезъ вс морскіе ужасы. Подумай, какой тутъ былъ трескъ и скрипъ мачтъ и членовъ, какъ штормъ вылъ и ревлъ въ снастяхъ и рангоут…
— Какъ лзли матросы, какъ они работали, лежа на реяхъ и крпя окоченлые паруса, тогда-какъ судно валяло и обдавало волненіемъ безъ милосердія!
— Такъ, такъ. Во всхъ этихъ передлкахъ была старая бочка, въ которой путешествовало наше вино. Знаешь, когда ‘Салли’ пошла…
— Въ Балтику, въ темнйшую ночь! Тогда, въ двадцать-пять минутъ посл полуночи, часы капитана остановились въ его карман, а онъ лежалъ мертвый у грот-мачты, — четырнадцатаго Февраля въ тысяча-семьсотъ-сорокъ-девятомъ году! воскликнулъ Валтеръ съ большимъ одушевленіемъ.
— Да, да, совершенно такъ! Тогда на ‘Салли’ было пятьсотъ бочекъ такого вина, и вс люди (кром старшаго штурмана, старшаго лейтенанта, двухъ матросовъ и женщины, спасшихся на дрянной шлюпк), вс остальные люди расшибли бочки, напились мертвецки и умерли пьяные, горланя ‘Rule Britannia’, ‘Салли’ пошла ко дну…
— А помните, дядюшка, когда ‘Джорджа-Втораго’ бросило на Корнвалисскій берегъ въ страшный штормъ, за два часа до разсвта, четвертаго марта семьдесятъ-перваго года! На немъ было четыреста лошадей, которыя сорвались, метались какъ угорлыя, стаптывали другъ др)га до смерти, еще въ начал шторма подняли такой шумъ и ревли такими человческими голосами, что люди вообразили все судно наполненнымъ чертями и побросались за бортъ. Наконецъ, осталось только двое, чтобъ разсказать объ этомъ бдствіи!
— А когда ‘Полиемъ’…
— Вестиндское судно въ триста-пятьдесятъ тонновъ, капитанъ Джонъ Броунъ, хозяева Виггсъ и Компанія! прервалъ съ жаромъ мальчикъ.
— Да, да! Когда оно загорлось на четвертыя сутки пути съ благополучнымъ втромъ, ночью, вышедъ изъ Ямайки…
— Тамъ было два брата, продолжалъ воспламенившійся племянникъ: — обоимъ не было мста на единственной уцлвшей шлюпк, и ни одинъ не хотлъ согласиться ссть въ нее, старшій братъ бросилъ въ нее младшаго насильно, а младшій, поднявшись въ шлюпк на ноги, закричалъ ему: ‘Идвардъ! помни, что у тебя невста! Я не больше, какъ мальчикъ, меня никто не ждетъ!’ И съ этимъ онъ бросился въ море!
Разгоряченное лицо и пылавшіе глаза Валтера напомнили старику, что онъ взялся за дло неловко, а потому, вмсто продолженія своихъ анекдотовъ, онъ сказалъ: — Положимъ, что мы станемъ говорить о чемъ-нибудь другомъ.
Дло въ томъ, что простодушный дядя, въ тайной привязанности своей къ чудесному и отважному морской жизни, съ которою, по роду торговли своей, онъ имлъ отдаленныя сношенія, незамтно развилъ и въ племянник пристрастіе къ тому же: все, что онъ разсказывалъ племяннику для того, чтобъ отвлечь его отъ этихъ опасныхъ приключеній, производило совершенно-противоположныя дйствія и только сильне разжигало его огненное воображеніе. Такіе примры очень-обыкновенны: не было еще книги или разсказа, писанныхъ для удержанія безпокойныхъ мальчиковъ на берегу, которые бы, напротивъ того, не влекли ихъ неодолимою силою къ волнамъ океана.
Но теперь явилось къ дяд Соллю и племяннику его третье лицо, джентльменъ въ широкомъ синемъ костюм, съ крючкомъ вмсто кисти правой руки, съ весьма-густыми бровями и толстою, суковатою дубиной. Шея его была слегка обернута чернымъ шелковымъ платкомъ, изъ котораго торчалъ огромный, толстый рубашечный, воротникъ. Порожняя рюмка очевидно предназначалась для него, что ему было, по-видимому, извстно, ибо онъ, снявъ косматый непромокаемый верхній сюртукъ, который повсилъ на гвоздь за дверьми, и лакированную шляпу, до того жесткую, что она оставила красный рубецъ даже на его лбу, придвинулъ стулъ къ тому мсту, гд стояла порожняя рюмка, и услся. Его обыкновенно величали капитаномъ, и онъ былъ или шкиперомъ, или лоцманомъ, или контрабандистомъ, или корсаромъ, или поперемнно всмъ этимъ. Вообще, онъ смотрлъ человкомъ, сильно пропитаннымъ соленою водою.
Коричневое и шершавое лицо его прояснилось, когда онъ протягивалъ руку дяд и племяннику, но онъ былъ, по-видимому, склоненъ къ лаконизму и только сказалъ обоимъ разомъ:
— Каково живете?
— Хорошо, отвчалъ мистеръ Джильсъ, подвигая къ нему бутылку.
Капитанъ взялъ ее, осмотрлъ, понюхалъ и сказалъ съ особеннымъ выраженіемъ:
— Это?
— Да! возразилъ инструментальный мастеръ.
Капитанъ налилъ себ рюмку посвистывая.
— Вал’ръ, началъ онъ, поправя свои жидкіе волосы крючкомъ и потомъ указавъ имъ на дядю Солля: — смотри на него! люби, почитай и повинуйся! Успха, пріятель!
Посл этого воззванія, онъ замолчалъ и не проговорилъ ни слова, пока дядя Солль не вышелъ въ лавку, чтобъ освтить ее. Тогда онъ обратился къ Валтеру:
— Я полагаю, онъ съумлъ бы сдлать часы, еслибъ вздумалъ?
— Можетъ-быть, капитанъ Коттль.
— И они бы пошли! Вдь онъ чуть не давится отъ учености, замтилъ капитанъ, указывая своимъ крючкомъ на инструменты.— Смотри сюда! Вотъ ихъ цлая коллекція для земли, для воздуха, для воды. Ему все равно! сдлаетъ любой!
Изъ этихъ словъ можно понять, что капитанъ Коттль чувствовалъ глубокое почтеніе къ запасу инструментовъ дяди Солля, и что философія его находила мало разницы между торговлею инструментами и изобртеніемъ ихъ.
— Охъ! продолжалъ онъ со вздохомъ: — славная вещь понимать ихъ, а между-тмъ также хорошо и не понимать ихъ. Я право, не знаю, которое изъ двухъ лучше. Вдь, право, превесело сидть здсь и думать, что тебя свсятъ, смрятъ, увеличатъ, наэлектризуютъ, намагнитятъ и чортъ-знаетъ что еще, а ты и не будешь подозрвать, какъ это все сдлается!
Одна только дивная мадера могла извлечь изъ капитана такой потокъ краснорчія, которому онъ самъ удивился. Въ это время возвратился въ комнату предметъ его удивленія и засталъ его въ глубокомъ, задумчивомъ молчаніи.
— Что же, Коттль? Прежде чмъ ты получишь свой стаканъ гроку, надобно кончить бутылку.
— Стоять на ней! {Стоять на какой-нибудь снасти значитъ на язык моряковъ приготовиться тянуть ее или отдать, т. е. выпустить. Прим. перев.} Да подлей еще Вал’ру.
— Нтъ, дядюшка, довольно!
— Ничего, ничего, возразилъ дядя Солль.— Мы кончимъ бутылку за здравіе торговаго дома, Недъ,— того дома, гд Валтеръ. Кто знаетъ, можетъ-быть, домъ этотъ будетъ со-временемъ считать его въ числ своихъ партнеровъ? Сэръ Ричардъ Виттингтонъ женился же на дочери своего хозяина.
— Да, да! Сэръ Ричардъ Виттингтонъ, лордъ-мэръ Лондона! Не звай на книгахъ, Вал’ръ!
— И хотя у мистера Домби нтъ дочери…
— Есть, есть, дядюшка! возразилъ мальчикъ, слегка покраснвъ и смясь.
— Есть? Да, правда, можетъ быть.
— Я знаю, что есть, дядюшка! Сегодня говорили объ этомъ въ контор. Говорятъ, продолжалъ онъ, понизивъ голосъ: — будто-бы онъ не любитъ ея и она брошена, совершенно забыта имъ, живетъ вмст съ служанками, а самъ мистеръ Домби думаетъ только о сын, и потому сдлался строже прежняго, ходитъ по докамъ, любуясь на свои корабли и какъ-будто радуется богатству, которымъ будетъ владть вмст съ сыномъ. Вотъ что тамъ говорили, не знаю, правда ли все это.
— Онъ уже развдалъ о ней все. Каково! сказалъ дядя.
— О, вздоръ, дядюшка! Нельзя же не слышать того, что мн говорятъ!
— Сынъ, я думаю, помшаетъ намъ, а? Недъ?
— Премного, отвчалъ капитанъ.
— Ничего, продолжалъ старикъ: — выпьемъ и за его здоровье! Да здравствуютъ Домби и Сынъ!
— Прекрасно, дядюшка! весело вскричалъ мальчикъ.— Но такъ-какъ вы присоединяете меня къ фирм и говорили о дочери, и какъ знаю о ней все, то я долженъ дополнить вашъ тостъ. Предлагаю выпить за здоровье Домби и Сына и Дочери! Гипъ, гипъ, гипъ, урра-а!!

ГЛАВА V.
Крестины маленькаго Поля.

Младенецъ Домби укрплялся и здоровлъ съ каждымъ днемъ. Пламенная любовь къ нему миссъ Токсъ возрастала въ той же прогрессіи, такъ-что самъ мистеръ Домби наконецъ оцнилъ ея трогательное участіе и началъ смотрть на нее, какъ на особу съ большимъ природнымъ разсудкомъ. Снисходительность его простерлась до того, что онъ даже кланялся ей иногда съ особенною любезностью и удостоивалъ выражаться, говоря съ сестрою: ‘Скажи, прошу тебя, Луиза, своей пріятельницъ, что она очень-добра’, или: ‘замть миссъ Токсъ, Луиза, что я ей признателенъ’ — милости, которыя производили глубокое впечатлніе на отличенную такимъ-образомъ миссъ Токсъ.
Миссъ Токсъ часто увряла мистриссъ Чиккъ, что ничто въ свт не интересуетъ ея столько, какъ развитіе этого очаровательнаго дитяти. Она съ наслажденіемъ присутствовала при невинныхъ трапезахъ юнаго наслдника фирмы, и съ энтузіазмомъ при его туалет и омовеніяхъ. Однажды, когда мистеръ Домби былъ введенъ сестрою въ дтскую, она скрылась изъ скромности за шкапъ, видя, что онъ одтъ весьма легко, въ блой лтней куртк, но, не могши удержать овладвшаго ею восторга, она закричала изъ своей засады: ‘О, мистеръ Домби, не правда ли, какъ онъ милъ! Совершенный купидонъ! Не правда ли, сэръ?’ Посл такого взрыва она чуть не упала въ обморокъ отъ смущенія.
— Луиза, сказалъ разъ мистеръ Домби сестр своей: — я право думаю, что надобно сдлать твоей пріятельниц какой-нибудь подарокъ въ знакъ памяти, по случаю будущихъ крестинъ Поля. Она съ самаго рожденія его обнаруживаетъ къ нему такое теплое участіе и такъ хорошо понимаетъ свое собственное положеніе — вещь довольно рдкая въ наше время — что мн будетъ пріятно замтить ей это чмъ-нибудь.
Къ глазахъ мистера Домби было важнымъ достоинствомъ въ людяхъ: знать свое мсто и понимать его величіе.
— Милый Поль, отвчала сестра: — ты отдаешь миссъ Токсъ полную справедливость, чего и слдовало ожидать отъ твоей проницательности. Я уврена, что если есть на англійскомъ язык три слова, къ которымъ уваженіе доходитъ у нея до благоговнія, то слова эти: Домби и Сынъ.
— Прекрасно. Это длаетъ ей честь.
— А что до подарка, Поль, я могу сказать только одно: все, что бы ты ни вздумалъ дать ей, будетъ ею получено и сбережено съ самымъ религіознымъ почтеніемъ. Но теперь представляется теб случай осчастливить ее несравненно-больше и лестне…
— Какимъ-образомъ?
— Крестные родители, милый Поль, вообще люди, которыхъ вліяніе признано важнымъ…
— Не вижу, почему оно можетъ быть важнымъ для моего сына, прервалъ мистеръ Домби холодно.
— Конечно, милый Поль! возразила Луиза съ большимъ одушевленіемъ:— ты сказалъ, какъ истинный Домби. Я знала, что таково будетъ твое мнніе. Можетъ-быть, собственно по этому ты можешь избрать миссъ Токсъ крестною матерью милому малютк, хоть въ вид представительницы кого-нибудь другаго. Считаю лишнимъ прибавлять, что она прійметъ это какъ величайшее и почетнйшее отличіе.
— Луиза, сказалъ мистеръ Домби посл краткаго молчанія: — не должно полагать…
— О, конечно, нтъ! вскричала мистриссъ Чикксъ, торопясь предупредить отказъ.— Я никогда этого не думала!
Мистеръ Домби взглянулъ на нее съ нетерпніемъ.
— Не сердись на меня, милый Поль, я далеко не тверда. Я едва себя чувствую посл смерти нашей бдной, милой Фанни!
Мистеръ Домби взглянулъ на носовой платокъ, который она подняла къ глазамъ, и снова началъ:
— Не должно полагать, говорю я…
— И я говорю, что я никогда этого не думала.
— Ахъ, Боже мой, Луиза!
— Нтъ, милый Поль, позволь мн высказать! Хотя бы это были мои послднія слова, я все-таки скажу, что конечно нтъ, и что я этого никогда не думала! проговорила она слезливымъ голосомъ, съ плачемъ.
Мистеръ Домби прошелся разъ по комнат.
— Не должно полагать, Луиза… (мистриссъ Чикксъ прибила къ мачт гвоздями свои сигнальные флаги и опять повторила: ‘конечно нтъ’, и пр., но онъ не обратилъ на это вниманія), не должно полагать, что найдется много людей, которые имли бы въ моихъ глазахъ больше правъ на отличіе, чмъ миссъ Токсъ и которые бы въпослдствіи думали имть вліяніе на своего крестника. Мы съ Полемъ не нуждаемся и не будемъ нуждаться ни въ комъ. Я въ состояніи пренебрегать помощью и связями, за которыми многіе люди гонятся для дтей своихъ. Желаю одного: чтобъ Поль благополучно достигъ возраста, когда будетъ въ-состояніи поддержать честь фирмы и увеличить ея достоинство, если это возможно. Для него до того времени довольно одного меня. Пусть миссъ Токсъ будетъ крестною матерью ребенка — я ею вообще очень-доволенъ, а твой мужъ и я, мы будемъ остальными свидтелями.
Мистеръ Домби высказалъ себя въ этой рчи, произнесенной съ большимъ величіемъ: онъ имлъ неописанную недоврчивость ко всякому, кто могъ бы стать между его сыномъ и имъ,— это было надменное опасеніе найдти себ соперника въ почтеніи сына. Во всю жизнь свою онъ не сдружился ни съ кмъ: его холодная и отталкивающая душа не искала и не находила дружбы.
Такимъ-образомъ миссъ Токсъ, въ силу своей незначительности, была возведена въ высокое званіе крестной матери маленькаго Поля, мистеръ Домби объявилъ, что желаетъ немедленно совершить эту церемонію, и безъ того долго откладываемую, сестра его, вовсе не ожидавшая такого блистательнаго успха, удалилась какъ-можно-скоре, чтобъ сообщить радостную всть лучшему своему другу, и мистеръ Домби снова остался одинъ въ кабинет.
Въ дтской, въ тотъ вечеръ, мистриссъ Чиккъ и миссъ Токсъ наслаждались пріятностью дружеской бесды, которая до того не нравилась огнедышущей Сузанн Нипперъ, что она безпрестанно длала имъ гримасы изъ-за дверей и другихъ засадъ. Пріятельницы, нисколько неподозрвавшія итого, благополучно присутствовали при разоблаченіи маленькаго Поля и укладываніи его въ постель, потомъ он принялись пить чай передъ огнемъ камина. Стараніями доброй Полли дти спали въ одной комнатъ, и объ подруги замтили о существованіи маленькой Флоренсы не прежде, какъ усвшись за чайный столикъ и бросивъ нечаянный взглядъ на об кроватки.
— Какъ она крпко спитъ! замтила миссъ Токсъ.
— Вы знаете, моя милая, возразила митриссъ Чиккъ: — что она длаетъ большой моціонъ играя около маленькаго Поля.
— Она престранный ребенокъ.
— Знаете, моя милая, совершенная мать!
— Не-уже-ли?
— Флоренса никогда, никогда въ жизни не будетъ настоящею Домби, хотя бы прожила тысячу лтъ!
Брови миссъ Токсъ поднялись въ знакъ сочувствія.
— Не знаю, что мн съ нею длать, я выбиваюсь изъ силъ! произнесла мистриссъ Чиккъ со вздохомъ скромнаго достоинства.— Право, tie понимаю, какое положеніе она займетъ со-временемъ въ свт, когда ныростетъ. Она нисколько не старается понравиться отцу, да и чего ждать, когда она такъ далеко не Домби?
Выраженіе лица миссъ Токсъ показало, что она совершенно раздляетъ недоумніе своей подруги.
— Видите, моя милая, у двочки вс недостатки покойной Фаипи: она никогда не обовьется вокругъ сердца своего отца, какъ…
— Какъ плющъ?
— Какъ плющъ. Никогда! Бдная Фанни! А между-тмъ, какъ я ее любила!
— О, не проходите въ отчаяніе, мой ангелъ, вы слишкомъ-чувствительны!
— Вс мы имемъ свои недостатки, возразила мистриссъ Чиккъ, качая головою и проливая слезы.— Могу сказать, что вс. Я никогда не была слпа къ ея недостаткамъ, хоть и не говорила этого. А между-тмъ, какъ я ее любила!
Мистриссъ Чиккъ все еще отирала глаза носовымъ платкомъ и все качала головою, когда Ричардсъ скромно подошла къ собесдницамъ и осмлилась предостеречь ихъ, что миссъ Флоренса проснулась и сидитъ въ постели. Кормилица сказала, что глаза двочки, когда она проснулась, были въ слезахъ, по ихъ никто не замчалъ, исключая доброй Полли, никто кром ея не наклонился надъ малюткой съ ласковыми словами, никто, кром ея, не слышалъ, какъ билось ея сердце.
— О, милая мистриссъ Ричардсъ, положите меня подл брата! сказала двочка, обратя къ ней заплаканные, умоляющіе взоры.
— Зачмъ, мой ангельчикъ?
— Я думаю, что онъ меня любитъ! Положите меня къ нему, прошу васъ!
Мистриссъ Чиккъ вмшалась съ материнскимъ участіемъ, увщавая Флоленсу уснуть, какъ слдуетъ умному дитяти, но Флоренса повторила свою мольбу съ испуганнымъ лицомъ и голосомъ, прерываемымъ слезами и рыданіемъ…
— Я не разбужу его, я дотронусь до него только рукою и потомъ лягу спать. О, прошу васъ, положите меня на эту ночь подл брата! мн кажется, что онъ меня любитъ!
Ричардсъ взяла ее на руки, перенесла на кроватку младенца и положила подл него. Малютка придвинулась къ нему сколько могла ближе, стараясь не нарушать его сна, протянувъ руку и нжно касаясь его головы, она закрыла лицо свое другою рукою и осталась неподвижною.
— Бдная крошка! сказала миссъ Токсъ.— Ей врно что-нибудь приснилось.
Это маловажное обстоятельство прервало нить разговора, такъ-что его уже нельзя было возобновить, въ-слдствіе чего об подруги допили молча свой чай и послали слугу за наемнымъ кабріолетомъ для миссъ Токсъ. Надобно сказать, что миссъ Токсъ имла большую опытность въ извощичьихъ кабріолетахъ, а потому каждая поздка ея требовала предварительныхъ и систематическихъ распоряженій.
— Прошу васъ, Тоулинсонъ, сказала она позванному слуг: — взять съ собою перо и чернила, и записать четко нумеръ кабріолета.
— Да, миссъ.
— Прошу васъ, Тоулинсонъ, также, переверните подушку. У нихъ всегда подушки сыры, прибавила она на ухо мистриссъ Чиккъ.
— Да, миссъ.
— Я также утружу васъ, Тоулинсонъ, этою карточкой и этимъ шиллингомъ. Онъ повезетъ меня по адресу карточки и долженъ понять, что получитъ никакъ не больше шиллинга.
— Нтъ, миссъ.
— И… мн жаль, что я васъ столько безпокою, Тоулинсонъ.
— Вовсе нтъ, миссъ.
— Потрудитесь въ такомъ случа сказать кучеру, что дядя дамы, которую онъ повезетъ, членъ магистрата, и что за малйшую дерзость ей онъ будетъ ужасно наказанъ. Вы можете сообщить ему это такъ, по-дружески, Тоулинсонъ, и потому-что вы знаете, какъ такое обстоятельство случилось съ другимъ извощикомъ, который умеръ.
— Непремнно, миссъ, сказалъ лакей, уходя.
— Теперь доброй ночи моему милому, милому, милому крестнику! А вы, другъ мой, Луиза, общайте выпить на ночь чего-нибудь горячаго и не тревожьтесь!
Огнедышущая Сузанна, присутствовавшая при сценъ трогательнаго прощанія подругъ, едва могла удержать порывъ чувствъ своихъ, но за то, по уходъ мистриссъ Чиккъ, она дала имъ полную волю.
— Слыхалъ ли кто въ жизнь свою двухъ другихъ подобныхъ этимъ уродовъ! воскликнула она.
— И еще онъ увряютъ, что бдной двочк снилось! возразила Ричардсъ.
— Ахъ, вы, красавицы! Она никогда не будетъ настоящею Домби, не такъ ли? Должно надяться, что не будетъ, намъ не надобно такихъ: и одного такого сокровища довольно!
— Не разбудите дтей, милая Сузанна.
— Очень вамъ благодарна, мистриссъ Ричардсъ! Считаю за особенную честь принимать отъ васъ приказанія: вдь я ваша черная невольница! Нтъ ли еще какихъ-нибудь приказаній?
— Какой вздоръ! приказанія…
— О, какое, мистриссъ Ричардсъ! Временныя здсь всегда командуютъ постоянными, въ этомъ дом ужь такъ заведено!
— Перестаньте, перестаньте, возразила Полли кротко.— Вы сердитесь, потому-что вы добрая двушка и любите миссъ Флоренсу, а теперь вы бросились на меня, потому-что больше н на кого.
— Очень-легко удерживаться, мистриссъ Ричардсъ, и говорить спокойно, когда за вашимъ ухаживаютъ какъ за принцемъ крови, и гладятъ и лижутъ его до того, что онъ желалъ бы поменьше нжности, другое дло, когда бдную малютку, добрую, тихую, кроткую, которая никогда бы не должна была слышать сердитаго слова, просто топчутъ въ грязь! Ахъ, Боже мой, миссъ Флой! да если вы не закроете глаза сейчасъ же, я позову всхъ домовыхъ, которые живутъ на колокольн, и они съдятъ васъ живую!
Тутъ миссъ Нипперъ завыла дикимъ голосомъ, въ подражаніе домовымъ, и накрыла голову двочки одяломъ, посл чего просидла остатокъ вечера въ самомъ недовольномъ расположеніи духа.
Хотя маленькій Поль, какъ обыкновенно увряютъ кормилицы, и былъ уменъ не по росту, однакожь онъ не обратилъ ни малйшаго вниманія на всю эту сцену, такъ же, какъ и на приготовленія къ его крестинамъ, долженствовавшимъ торжествоваться черезъ день. Когда настало назначенное для этого утро, онъ не обнаружилъ ни малйшаго сознанія его важности, чувствуя большую наклонность ко сну и большое неудовольствіе на прислужницъ, наряжавшихъ его для поздки въ церковь.
То былъ желзно-срый осенній день съ рзкимъ восточнымъ втромъ. Мастеръ Домби олицетворялъ своею особой и втеръ, и пасмурность, и осень. Онъ принималъ общество въ кабинет и былъ холоденъ, тяжелъ, какъ погода, когда онъ взглядывалъ сквозь стеклянную дверь на чахлыя деревья садика, съ нихъ сыпались дождемъ желтые и коричневые листья, какъ-будто паденіе ихъ ускорялось отъ тлетворнаго вліянія его морозныхъ взоровъ.
Комнаты были холодныя, пасмурныя и казались въ трауръ, подобно всмъ обитателямъ дома. Книги, подобранныя подъ ранжира какъ солдаты, стояли чинно и угрюмо въ замкнутомъ шкафу и невидимому зябли въ своемъ заточеніи. Бронзовый бюстъ Питта, внчавшій это хранилище, казался заколдованнымъ мавромъ, стерегущимъ недосягаемый кладъ. Дв пыльныя урны, стоявшія на высокихъ пьедесталахъ по угламъ и отрытыя изъ какой-нибудь древней могилы, какъ-будто проповдывали печаль и безнадежность. Зеркало камина, отражавшее самого мистера Домби и портретъ его, повшенный на противоположной стн, казалось погруженнымъ въ грустныя размышленія. Желзные приборы камина, по своей жесткости и холодности, казались предметами, имвшими самыя справедливыя притязанія на родственное сходство съ хозяиномъ.
Вскор явились мистеръ и мистриссъ Чиккъ.
— Милый Ноль, пробормотала мистриссъ Чиккъ, обнимая брата:— надюсь, сегодняшній день будетъ началомъ многихъ счастливыхъ годовъ!
— Благодарю, ‘Луиза, отвчалъ мистеръ Домби угрюмо.— Какъ вы поживаете, мистеръ Джонъ?
— Какъ вы, сударь, поживаете? сказалъ Чиккъ.
Онъ протянулъ мистеру Домби руку съ такою осторожностью, какъ-будто боялся, что она наэлектризована. Мистеръ Домби взялъ ее, какъ бы взялъ рыбу или морскую траву, или вообще какое-нибудь слизистое вещество, и немедленно возвратилъ зятю съ самою смертоносною вжливостью.
— Можетъ-быть, Луиза, сказалъ мистеръ Домби, слегка повернувъ къ ней голову въ своемъ накрахмаленномъ галстух:— ты бы предпочла затопить каминъ?
— О, нтъ, нтъ! для меня не безпокойся! возразила нжная сестра, которая между-тмъ длала невроятныя усилія, чтобъ предупредить стукъ своихъ зубовъ, порывавшихся трястись отъ холода.
— А вы, мистеръ Джонъ, не зябнете?
Мистеръ Джонъ, запустившій уже об руки въ карманы, объявилъ, что чувствуетъ себя какъ нельзя комфортабельне и чуть не началъ своего любимаго: ‘тур-рол-дероллъ, доллъ!’ но былъ, къ-счастію, прерванъ входомъ слуги, возвстившаго:
— Миссъ Токсъ!
Она влетла съ посинлымъ носомъ, одтая въ воздушный костюмъ, составленный изъ разныхъ газовыхъ обрзковъ и лентъ.
— Какъ вы поживаете, миссъ Токсъ?
Она отвсила глубочайшій реверансъ и сказала нжнйшимъ голосомъ:
— Никогда, никогда не забуду я сегодняшняго дня, сэръ! Это невозможно! Милая Луиза, я едва врю, что это не сонъ!
Потомъ она принялась отогрвать замерзшій носъ свой треніемъ объ него носоваго платка, чтобъ младенецъ не удивился непріятнымъ образомъ его низкой температуръ, когда она его поцалуетъ.
Младенецъ вскор явился, внесенный торжественно кормилицею, въ сопровожденіи маленькой Флоренсы и Сузанны Нипперъ. Хотя вошедшая изъ дтской публика была не въ такомъ глубокомъ трауръ, какъ прежде, однако видъ осиротлыхъ дтей нисколько не развеселялъ сцены. Младенецъ, можетъ-быть, отъ прикосновенія къ лицу его холоднаго носа миссъ Токсъ, заплакалъ. Обстоятельство это помшало мистеру Чикку исполнить весьма-доброе намреніе: онъ хотлъ приласкать маленькую Флоренсу. Вообще, этотъ джентльменъ, безчувственный къ притязаніямъ истинныхъ Домби, дйствительно любилъ двочку, что показывалъ ей при всякомъ удобномъ случа, онъ хотлъ сдлать это и теперь, но былъ прерванъ супругою, воскликнувшею рзкимъ голосомъ:
— Я ты что задумалась, Флоренса? Покажись ему, милая, развесели его!
Атмосфера длалась все холодне и холодне отъ замороженнаго взгляда, съ которымъ мистеръ Домби смотрлъ на хлопоты своей маленькой дочери, хлопавшей въ ладоши и старавшейся обратить на себя вниманіе его сына и наслдника. Добрая Полли, вроятно, помогла ей какимъ-нибудь манеромъ, потому-что питомецъ ея взглянулъ на сестру и пересталъ кричать. Онъ слдилъ за нею, когда она бгала вокругъ няньки, искалъ глазами, когда она скрывалась, и радостно шевелилъ ручонками и смялся, когда она съ веселымъ крикомъ снова являлась передъ нимъ и покрывала его личико поцалуями.
Радовало ли это зрлище мистера Домби? Ни одинъ мускулъ не шевельнулся на лиц его. Онъ смотрлъ такъ холодно и пристально, что когда взоры маленькой Флоренсы встртились съ его взглядомъ, то всякое одушевленіе исчезло изъ веселыхъ глазъ разъигравшейся двочки.
— Мистеръ Джонъ, сказалъ онъ, взглянувъ на часы и взявшись за шляпу и перчатки.— Не угодно ли вамъ подать руку сестр моей? моя рука принадлежитъ сегодня исключительно миссъ Токсъ. Ты бы лучше пошла впередъ съ маленькимъ Полемъ, Ричардсъ. Будь осторожна.
Въ карет мистера Домби похали: Домби и Сынъ, миссъ Токсъ, мистриссъ Чиккъ, Ричардсъ и Флоренса. За ними послдовала маленькая карета Чикка, въ которую помстился онъ самъ и Сузанна Нипперъ.
По дорог къ церкви, мистеръ Домби разъ только похлопалъ въ ладоши для развлеченія своего наслдника, чмъ возбудилъ неописанный энтузіазмъ миссъ Токсъ. Вообще, этотъ крестинный поздъ разнствовалъ отъ похороннаго только уборами кареты и лошадей.
Подъхавъ къ церкви, общество было встрчено торжественнымъ сторожемъ. Мистеръ Домби, вышедъ изъ кареты прежде всхъ, чтобъ помочь дамамъ, остановился у дверецъ и казался точь-въ-точь другимъ экземпляромъ церковнаго сторожа.
Рука миссъ Токсъ дрожала, когда ее взялъ мистеръ Домби. Они поднялись по крыльцу и вошли въ церковь, предшествуемые треугольною шляпой и какимъ-то вавилонскимъ воротникомъ.
— Внесите сюда скоре ребенка съ холоднаго воздуха, шепнулъ сторожъ, отворяя внутреннюю дверь церкви.
Маленькій Поль могъ бы спросить, какъ Гамлетъ: ‘въ мою могилу?’ Такъ холодна и земляниста была внутренность храма. Сырость, пустота, холодъ, странный могильный запахъ, мертвенный свтъ, разныя погребальныя принадлежности въ одномъ углу — все вмст придавало необычайную унылость сцен, и безъ того обданной морозомъ.
— Тамъ теперь свадьба, сударь, сказалъ сторожъ съ поклономъ мистеру Домби.— Но она сейчасъ кончится, а покуда не угодно ли вамъ будетъ войдти въ ризницу?
Свадьба, которую наше общество увидло, проходя мимо алтаря, смотрла вовсе-нерадостно. Невста была слишкомъ-стара, женихъ слишкомъ-молодъ, устарлый щеголь, съ лорнетомъ, вставленнымъ въ одинъ огорченный бльмомъ глазъ, передавалъ ее жениху, а присутствующіе друзья и свидтели дрогли отъ холода. Въ ризниц горлъ огонь камина, и старый, тощій писецъ отъискивалъ что-то въ большомъ том, одномъ изъ многихъ, составлявшихъ церковные реестры, котораго длинныя пергаментныя страницы были испещрены похоронными записями.
Черезъ краткій холодный промежутокъ времени, вошла маленькая, сопящая, страждущая кашлемъ и насморкомъ отворяльщица загороженныхъ скамеекъ, и пригласила общество въ крестильницу. Тутъ они подождали еще нсколько минутъ, пока не отправилась свадебная публика, вокругъ которой отворяльщица вертлась съ удвоеннымъ кашлемъ, стараясь напомнить о своей особ.
Наконецъ, вошелъ клеркъ (единственное весело-смотрящее существо, да и онъ былъ похороннымъ подрядчикомъ) съ кувшиномъ горячей воды, выливая ее въ купель, онъ сказалъ что-то о необходимости согрть воду, чего бы не могли сдлать цлые мильйоны галлоновъ кипятку въ теперешнемъ случа. Пасторъ, добродушный и кроткій молодой человкъ, но очевидно испугавшійся младенца, явился, какъ главное лицо въ сказк о привидніяхъ: это была высокая Фигура вся въ бломъ. При вид его маленькій Поль поднялъ сверхъестественный вопль, который не прекратился до-тхъ-поръ, пока ребенка не вынесли совершенно-почернлаго.
Въ-продолженіе всей церемоніи, мистеръ Домби смотрлъ безчувственне и джентльменисте чмъ когда-нибудь, одинъ видъ его усиливалъ холодъ до того, что у пастора, когда онъ говорилъ, изо рта выходилъ весьма-замтный паръ. Одинъ только разъ лицо его насколько осклабилось: это случилось, когда пасторъ, въ простой и безпритязательной рчи, произносилъ окончательное увщаніе, чтобъ крестные родители наблюдали за дитятей въ будущія времена, и взоръ его случайно остановился на мистер Чикк. Величественный взглядъ мистера Домби выразилъ тогда, что онъ очень бы хотлъ посмотрть, какъ мистеръ Джонъ за это пріймется.
Когда все кончилось, мистеръ Домби взялъ миссъ Токсъ подъ руку и отвелъ ее въ ризницу, гд извинялся передъ пасторомъ въ невозможности воспользоваться честью видть его за своимъ обдомъ, по причин поразившаго его семейнаго несчастія. Когда реестръ былъ подписанъ, все должное заплачено, сторожъ и отворяльщица награждены, и даже не забытъ вошедшій въ это время могильщикъ,— все общество возвратилось прежнимъ мрачнымъ порядкомъ въ домъ мистера Домби.
Тамъ былъ приготовленъ холодный завтракъ, на холодномъ хрустал и серебр, скоре похожій на мертвый обдъ, чмъ на крпительную трапезу для живыхъ людей. Пріхавъ, миссъ Токсъ вынула серебряную кружку для своего крестника, а мистеръ Чиккъ для него же ящичекъ съ такимъ же ножикомъ, вилкою и ложкой. Мистеръ Домби вручилъ миссъ Токсъ браслетъ, при полученіи котораго восторгъ и благодарность ея не знали границъ.
— Мистеръ Джонъ, сказалъ мистеръ Домби:— не угодно ли вамъ будетъ ссть на томъ конц стола? Миссъ Токсъ, не сдлаете ли вы мн честь выпить со мною рюмку вина? Подать шампанскаго, миссъ Токсъ!
Все, казалось, было заражено простудою и зубною болью. Одинъ мистеръ Домби не чувствовалъ ничего особеннаго и могъ бы весьма-блистательно представить собою образецъ замороженнаго джентльмена на русскомъ зимнемъ рынк. Господствующее за столомъ вліяніе было даже не подъ силу мистриссъ Чиккъ, которая отказалась отъ привычки своей говорить лесть и разныя нжности брату.
— Ну, сударь, выговорилъ мистеръ Чиккъ посл отчаяннаго усилія и долгаго молчанія, наливъ рюмку хереса: — если вы позволите, я выпью за здоровье маленькаго Поля!
— О, ангельчикъ! воскликнула миссъ Токсъ, отпивъ изъ своей рюмки.
— Милый маленькій Домби! отозвалась въ-полголоса мистриссъ Чиккъ.
— Мистеръ Джонъ, отвчалъ мистеръ Домби строго-серьзнымъ голосомъ: — еслибъ сынъ мой могъ оцнить честь, которую вы ему длаете, то былъ бы вамъ очень-благодаренъ. Я увренъ, что онъ со-временемъ будетъ въ состояніи нести всякую отвтственность, которою могутъ обременить его друзья и родственники въ частной жизни, или отрадное положеніе наше въ жизни публичной.
Слова эти были сказаны тономъ, недопускавшимъ отвта, почему мистеръ Чиккъ снова замолчалъ и упалъ духомъ. Миссъ Токсъ, слушавшая мистера Домби съ большимъ даже противъ обыкновенія восторгомъ, выразила его подругъ своей восклицаніемъ въ-полголоса: ‘Какое краснорчіе!’
Мистеръ Домби, между-тмъ, веллъ позвать къ себ Ричардсъ, которая вошла съ низкими присданьями, но безъ своего питомца: маленькій Поль крпко спалъ посл утреней утомительной для него поздки. Мистеръ Домби, предложивъ рюмку вина вассалк, обратился къ ней съ слдующею рчью:
— Вотъ уже шесть мсяцевъ или около того, Ричардсъ, ты живешь въ моемъ дом и всегда исполняла свои обязанности какъ должно. Желая по случаю сегодняшняго дня сдлать и для тебя что-нибудь особенное, я думалъ объ этомъ и посовтовался съ моею сестрою, мистриссъ…
— Чиккъ! подсказалъ ея супругъ.
— О, замолчите, прошу васъ! воскликнула миссъ Токсъ, которой голова была уже значительно наклонена на бокъ и которая приготовилась напечатлть въ душ своей каждое слово мистера Домби.
— Я хотлъ сказать теб, Ричардсъ, началъ снова мистеръ Домби, бросивъ на мистера Джона уничтожающій взглядъ: — что я былъ подкрпленъ въ моей ршимости разговоромъ съ твоимъ мужемъ, въ тотъ день, когда тебя наняли, и узналъ, что все твое семейство, начиная съ головы его, погрязло въ самомъ грубомъ невжеств.
Ричардсъ смиренно потупила глаза.
— Я далеко не одобряю того, что люди называютъ ‘общимъ воспитаніемъ’, но нахожу полезнымъ, чтобъ нисшіе классы понимали свое положеніе и вели себя прилично, вотъ въ какомъ отношеніи я считаю школы полезными. Имя право опредлить одного воспитанника въ древнее заведеніе, основанное богоугоднымъ обществомъ ‘Милосердыхъ Точильщиковъ’, — гд дти получаютъ не только воспитаніе, но даже и отличительную одежду, — я, снесшись напередъ съ твоимъ семействомъ черезъ мистриссъ Чиккъ, назначилъ твоего старшаго сына на очистившуюся вакансію. Меня увдомили, что онъ сегодня уже ходитъ въ костюм этого заведенія. Нумеръ ея сына, кажется, прибавилъ мистеръ Домби, обратясь къ сестр и говоря о мальчик, какъ объ извощичьемъ кабріолет:— сто-сорокъ-девятый. Луиза, ты можешь разсказать ей.
— Сто-сорокъ-седьмой, сказала мистриссъ Чиккъ.— Одежда, Ричардсъ, теплая и приличная: синій фризовый кафтанъ съ фалдами и шапка, отороченные оранжевымъ, красные шерстяные чулки и прекрпкое кожаное исподнее платье. Лучше этого и желать нечего!
— Вотъ, Ричардсъ, замтила восторженная миссъ Токсъ: — теперь вы можете гордиться! Милосердые Точильщики!
— Я вамъ очень-благодарна, сударь, проговорила Полли слабымъ голосомъ:— и считаю большою милостью, что вы вспомнили о моихъ малюткахъ. Тутъ представился воображенію ея Байлеръ въ видъ Милосердаго Точильщика, съ коротенькими ножками, облеченный въ описанные мистриссъ Чиккъ кожаные футляры, и глаза ея наполнились слезами.
— Я очень-рада видть, что у васъ такъ много чувствительности, Ричардсъ, замтила миссъ Токсъ.
— Это почти подаетъ надежду, что на свтъ еще не совершенно вывелись благородныя сердца, сказала мистриссъ Чиккъ.
Полли присдала на эти комплименты и благодарила едва-внятнымъ шопотомъ, чувствуя себя не въ силахъ поправиться отъ волненія, произведеннаго видніемъ Байлера въ кожаныхъ панталонахъ, она мало-по-малу приближалась къ дверямъ и была очень-рада, когда ей удалось исчезнуть.
Краткая надежда на временную оттепель, прибывшая вмст съ нею, погасла съ ея уходомъ, и морозъ воцарился между присутствующими по-прежнему. Мистеръ Чиккъ два раза мурлыкалъ на своемъ конц стола какой-то напвъ, но это былъ похоронный маршъ изъ ‘Саула’. Все общество казалось застывающимъ боле и боле и переходящимъ въ совершенно-окоченлое, замороженное состояніе. Наконецъ, мистриссъ Чиккъ и миссъ Токсъ, обмнявшись выразительнымъ взглядомъ, встали и сказали, что ршительно пора отправиться. Мистеръ Домби принялъ это извстіе съ совершеннйшимъ равнодушіемъ, и дамы, простившись съ нимъ, вышли въ сопровожденіи мистера Чикка, который, усвшись въ карету вмст съ женою, запустилъ преглубоко объ руки въ карманы и засвисталъ мотивъ охотничьей псни съ такимъ непреклонно-грознымъ выраженіемъ лица, что мистриссъ Чиккъ и не подумало рискнуть помшать ему.
Полли, державшая на рукахъ маленькаго Поля, никакъ не могла забыть о своемъ первенц. Она чувствовала, что это неблагодарно, но не могла удержаться отъ горестныхъ размышленій и нсколько разъ повторила въ дтской: ‘бдныя его ноги!’
— Не знаю, чего бы я не дала, сказала она Сузанн Нипперъ: — чтобъ мн можно было видть бдняжку прежде, чмъ онъ привыкнетъ къ этому проклятому мундиру!
— Знаете что, мистриссъ Ричардсъ, отвчала Сузанна:— сходите и посмотрите на него!
— Мистеръ Домби разсердится!
— О, не-уже-ли? А я думаю, что онъ будетъ очень-доволенъ, если вы у него попроситесь.
— Вы бы врно не стали у него спрашиваться?
— Разумется, нтъ, мистриссъ Ричардсъ. Я сегодня слышала, какъ наши красивыя инспекторши говорили, что он завтра сюда не пріидутъ, поэтому я пойду гулять съ миссъ Флой завтра же утромъ, а вы ступайте съ нами, возьмите съ собою маленькаго Поля, и мы васъ постимъ, мистриссъ Ричардсъ. Вдь все же равно, гд ни гулять!
Полли сначала упорно отвергала эту мысль, но мало-по-малу, приводя себ передъ глаза запрещенную ей картину ея семейства, она склонялась, и наконецъ ршилась принять предложеніе Сузанны Нипперъ.
Когда дло было такимъ образомъ ршено, маленькій Поль принялся плакать самымъ жалобнымъ голосомъ, какъ-будто желая выразить, что онъ не предвидитъ тутъ ничего хорошаго.
— Что съ ребенкомъ? спросила Сузанна.
— Я думаю, ему холодно, отвчала Полли, начавъ ходить съ нимъ взадъ и впередъ.и убаюкивать его.
Вечеръ былъ холодный, пасмурный, втренный, сырой, и осенніе листья дождемъ сыпались съ деревъ.

ГЛАВА VI.
Вторая потеря Поля.

На слдующее утро, бдною Полли овладли такіе страхи и опасенія, что еслибъ ее не подстрекала безпрестанно огневая миссъ Нипперъ, то она отказалась бы отъ предположенной экспедиціи или ршилась просить у самого мистера Домби позволенія увидться, подъ кровомъ его дома, съ нумеромъ сто-сорокъ-седьмымъ. Но Сузанна опровергла вторую мысль такими доводами, что лишь-только мистеръ Домби повернулъ къ нимъ свою величавую спину, направясь въ Сити, сынъ его былъ уже на дорог къ Стэггсовымъ-Садамъ.
Первый ударъ великаго землетрясенія только-что тряхнулъ тогда до основанія все сосдство тхъ мстъ: многіе домы были разрушены, улицы проломаны и завалены, глубокія ямы и рвы вырыты въ земл, страшныя кучи земли и глины нагромождены на всякомъ шагу, подрытыя и колеблющіяся строенія поддерживались подпорами. Въ одномъ мст виднлась цлая бездна опрокинутыхъ телегъ, въ другомъ кучи сваленнаго въ безпорядк желза. Везд были мосты, неведшіе никуда, перекрестки совершенно непроходимые, вавилонскія башни грубъ, вполовину недостроенныхъ, временные сараи, ограды и заборы тамъ, гд бы ихъ никакъ не слдовало ожидать, отрывки неконченныхъ каменныхъ стнъ и сводовъ, страшнйшіе лса и подмостки, козлы, бревна, горы мусора и кирпичей…
Короче сказать, тутъ строили въ полномъ разгар желзную дорогу.
Недалеко оттуда были и Стэггсовы-Сады — рядъ маленькихъ домиковъ съ крошечными клочками земли, отгороженными старыми дверьми, бочешными днами, растянутыми между колышками обрывками смоленой парусины и изсохшими кустиками. Въ этихъ ‘садахъ’, владльцы ихъ разводили бобы, держали куръ и кроликовъ, воздвигали себ павильйоны — одинъ состоялъ изъ опрокинутой вверхъ дномъ гнилой лодки — сушили свое платье и блье, и курили трубки.
Къ этому-то злополучному мсту, котораго имя мистриссъ Чиккъ не осмливалась даже выговорить своему брату, несли маленькаго Поля судьба и Ричардсъ.
— Вотъ мой домъ, Сузанна, сказала Полли, указывая на него.
— А, право? возразила та снисходительно.
— А вотъ у дверей сестра Джемима, съ моимъ роднымъ малюткой на рукахъ!
Видъ этотъ окрылилъ Полли, которая мигомъ пронеслась черезъ вс Стэггсовы-Сады, бросилась на Джемиму и въ одно мгновеніе обмнялась съ нею младенцами, къ неописанному изумленію той, къ которой наслдникъ фирмы Домби и Сына прилетлъ какъ-будто съ небесъ.
— Полли! кричала сестра ея.— Да какъ ты здсь очутилась? Дти съ ума сойдутъ, когда тебя увидятъ!
Судя но шуму, который они подняли, дйствительно можно было подумать, что Джемима сказала правду. Они бросились къ матери какъ бшеные, втащили ее въ домъ, усадили на низкія кресла, и доброе круглое лицо ея сдлалось центромъ, къ которому прижимались красныя щеки всхъ ея круглолицыхъ дтей. Сама Полли шумла, вскрикивала и смялась не меньше ихъ, пока совершенно не выбилась изъ силъ. Тогда только она вспомнила, что пришла не одна.
— Вотъ, смотрите, какая хорошенькая дамочка пришла къ вамъ, сказала Полли своимъ, указывая на Флоренсу.— Видите, какая она тихая, скромная!.. О, войдите сюда хоть на минуту, Сузанна! Вотъ моя сестра Джемима! Знаешь ли, Джемима, что безъ Сузанны Нипперъ я бы не знала, что съ собою длать, безъ нея я бы теперь ни за что не попала сюда!
— О, садитесь, миссъ Нипперъ, прошу васъ! сказала Джемима.— Я никогда въ жизни не была такъ счастлива, какъ сегодня! Снимите шляпку и будьте какъ дома, миссъ Нипперъ! Я боюсь, что вы не привыкли быть въ такихъ бдныхъ мстахъ, но надюсь, что будете снисходительны.
Такое почтительное обращеніе обезоружило миссъ Нипперъ, которая сначала надулась, воображая, что ей не оказываютъ достаточнаго уваженія, она простерла даже любезность свою до того, что поймала одного изъ маленькихъ Тудлей и принялась играть съ нимъ.
— А гд мой бдняжка Байлеръ? спросила Полли.
— Ахъ, какъ жаль! отвчала Джемима.— Онъ въ своей школ, Полли!
— Ужь тамъ?
— Да, онъ пошелъ туда въ первый разъ вчера, по сегодня полупраздникъ, и еслибъ ты подождала… и еслибъ вы согласились, миссъ Нипперъ… онъ скоро прійдотъ.
— Ну, а каково онъ смотритъ, Джемима?
— Да, право, не такъ худо, какъ ты думаешь.
— Я ноги его?
— Ноги-то коротки, конечно, по вдь онъ съ каждымъ днемъ длаются длинне.
— А гд отецъ, Джемима?— Все семейство мистера Тудля называло его этимъ патріархальнымъ именемъ.
— Ну, вотъ! Вообрази: отецъ взялъ обдъ съ собою и сказалъ, что не будетъ дома до вечера. Какъ это жаль!
Не смотря на такую двойную неудачу, Полли была все-таки очень-рада, что увидла хотя часть своего семейства. Об сестры толковали о семейныхъ длахъ, миссъ Нипперъ продолжала играть съ жирненькими Тудлями, наконецъ разговоръ сдлался общій, и Сузанна, разсказавъ Джемим саркастическимъ слогомъ разныя подробности о мистеръ Домби и его частной жизни, вкусила угощенія, состоявшаго изъ портера и шримпсовъ, и почувствовала къ своей собесдницъ сильное дружеское расположеніе.
Маленькая Флоренса также не оставалась праздною: молодые Тудли повели ее въ садъ, показали ей нсколько мухоморовъ и другія мстныя достопримечательности, и она занялась съ ними отъ души сооруженіемъ маленькой плотины поперегъ накопившейся въ одномъ углу лужицы. Она преусердно трудилась и пачкалась, когда была застигнута въ этомъ занятіи Сузанною Нипперъ, та, сдлавъ ей выговоръ, вымыла ей лицо и руки, и потомъ, посл довольно-долгаго разговора между Полли и Джемимой о семейныхъ длахъ, сестры снова обмнялись малютками и приготовились разстаться.
Чтобъ избжать трогательнаго прощанія, маленькихъ Тудлей отвели въ сосднюю лавочку, давъ имъ пенни на покупку пряника, а Полли, съ наслдникомъ фирмы Домби и Сына, и Сузанна съ маленькою Флоренсой, тронулись въ обратный путь. Джемима закричала сестр, что если онъ сдлаютъ небольшой обходъ къ Сити-Роду, то неминуемо встртятъ Сайлера, который теперь наврно возвращается изъ школы, на что Сузанна охотно согласилась.
Случилось такъ, что жизнь бднаго Байлера сдлалась со вчерашняго дня непрерывною цпью огорченій, по причин костюма Милосердыхъ Точильщиковъ, котораго не могли видть равнодушнымъ окомъ уличные мальчишки. Не было встрчнаго сорванца, который бы не затронулъ, не подразнилъ или не обидлъ Байлера такъ или иначе. Общественное существованіе его походило больше на мученическую жизнь, чмъ на жизнь невиннаго ребенка, его бомбардировали камешками, сталкивали въ канавки, закидывали грязью, приплюскивали къ стнамъ. Люди, которыхъ онъ никогда въ глаза не видалъ, находили особенное наслажденіе срывать съ его головы желтую шапку и бросать ее на произволъ втровъ. Коротенькія ноги его подвергались не одной только словесной критик, но и препорядочнымъ щипкамъ. Въ это самое утро онъ явился въ школу съ вовсе-нежеланнымъ синякомъ подъ глазомъ и былъ за то наказанъ учителемъ, старымъ и ужь совсмъ не-Милосердымъ Точильщикомъ весьма-суроваго нрава, передъ которымъ трепетали вс ученики. Вотъ почему Байлеръ, возвращаясь домой, шелъ по глухимъ улицамъ и темнымъ закоулкамъ, чтобъ избжать встрчъ съ своими мучителями.
Наконецъ, вынужденный показаться снова на открытой дорог, онъ наткнулся на кучку мальчишекъ, которые, подъ предводительствомъ молодаго мясника, ожидали только удобнаго случая позабавиться надъ кмъ-нибудь или надъ чмъ-нибудь. Увидя Милосердаго Точильщика, они обрадовались до изступленія, испустили вопль восторга и бросились на него. Но въ это самое время Полли, глядя съ безнадежностью впередъ и ршившись уже посл часа ходьбы воротиться, говоря, что не стоитъ идти дальше, увидла это зрлище. Вскрикнувъ, она передала Сузаин маленькаго Домби и бросилась на выручку своего первенца.
Сюрпризы и бды рдко приходятъ одни: удивленная Сузанна Пайперъ съ дтьми была только-что спасена прохожими чуть не изъ-подъ колесъ прозжавшей мимо кареты, какъ вдругъ улица огласилась громкимъ крикомъ: ‘Бшеный быкъ!’
Флоренса, испуганная поднявшеюся суматохой, видя, что люди мечутся какъ угорлые, кричатъ, бгаютъ, сталкиваютъ другъ друга, совершенно растерялась, закричала и бросилась бжать, сама не зная куда. Она бжала, пока не выбилась изъ силъ, крича Сузанн, чтобъ та не отставала, тогда, остановившись, она оглянулась и увидла съ неописаннымъ ужасомъ, что осталась совершенно одна.
— Сузанна! Сузанна! кричала она, всплеснувъ руками.— О, гд он? Гд он?
— Гд он? сказала какая-то грязная старуха, ковылявшая къ ней изо всхъ силъ съ противоположной стороны улицы.— А зачмъ ты отъ нихъ убжала?
— Я испугалась! Я не знала, что длаю. Я думала, что он со мною. Гд он?
Старуха взяла ее за руку и сказала: ‘А вотъ, я покажу теб, гд он’.
То была безобразная старуха, съ красными кругами около глазъ и ртомъ, трясшимся даже когда она молчала, одтая въ лохмотья и съ нсколькими шкурками подъ мышкою. Ясно было, что она нсколько времени слдовала за Флоренсой, потому-что едва переводила духъ, отъ-чего казалась еще страшне.
Флоренса испугалась ея и оглядывалась въ нершимости вокругъ себя. Она стояла въ конц глухаго переулка, гд не было живой души, кром ея и старухи.
— Не бойся, не бойся, сказала старуха, не выпуская ее:— пойдемъ со мною.
— Я… я васъ не знаю. Какъ васъ зовутъ?
— Мистриссъ Броунъ… добрая мистриссъ Броунъ.
— А он близко отсюда?
— Сузанна близехонько, а остальныя также недалеко.
— Съ ними ничего не случилось?
— Ничего.
При этомъ извстіи двочка заплакала отъ радости и охотно послдовала за ‘доброю’ мистриссъ Броунъ, хотя по-временамъ и не могла удержаться, чтобъ не бросить на нее недоврчиваго взгляда.
Он прошли такимъ образомъ небольшое разстояніе по грудамъ мусора, черезъ дворы съ кирпичомъ и черепицами, и наконецъ старуха заворотила въ вонючій закоулокъ, гд грязь лежала черными кучками посреди дороги. Тамъ она остановилась передъ полуразвалившимся домишкой самой подозрительной наружности, отворила дверь и втолкнула бдную малютку въ темную канурку, гд была свалена на полу цлая груда тряпокъ и лохмотьевъ всхъ цвтовъ, груда костей и кучка просяннаго сора и пыли. Мбели никакой. Стны и потолокъ совершенно-черные.
Бдняжка онмла отъ ужаса, у ней закружилась голова, и она едва устояла на ногахъ.
— Нечего трусить! сказала ‘добрая’ мистриссъ Броунъ, оживляя ее толчкомъ.— Я теб зла не сдлаю. Садись сюда, на лохмотья!
Флоренса повиновалась, протягивая руки съ нмою мольбою.
— Я не задержу тебя больше часа. Понимаешь, что я теб говорю?
— Понимаю, проговорило дитя.
— Ну, такъ не серди же меня, сказала старуха, усаживаясь на кости.— Будешь смирна, такъ я тебя не трону, а не то — убью. Ты знай, что я могу убить тебя когда захочу, везд, хоть бы ты спала дома въ своей постели. Теперь говори, кто ты?
Угрозы старухи, страхъ обидть ее и привычка подавлять въ себ свои чувства, огорченія и надежды — все это было причиной, что Флоренса была въ силахъ исполнить приказаніе мистриссъ Броунъ и разсказала ей все, что о себ знала. Старуха выслушала ее со вниманіемъ до конца.
— Такъ тебя зовутъ Домби?
— Да, сударыня.
— Мн нужно это хорошенькое платьице, миссъ Домби, и эта шляпка, и ваши юпки, и все, что на васъ есть. Ну, снимай съ себя все!
Бдная малютка повиновалась со всею поспшностью, къ какой только были способны ея дрожавшія руки, не сводя испуганнаго взора съ ‘доброй’ мистриссъ Броунъ, которая принимала поочереди каждую часть ея костюма, разсматривала все со вниманіемъ и по-видимому осталась довольна цнностью этихъ вещей.
— Гм! Больше не осталось ничего, кром башмаковъ. Мн нужны ваши башмаки, миссъ Домби!
Флоренса сняла ихъ также проворно. Тогда старуха, взрывъ груду лохмотьевъ, отъискала грязную замну отобранному отъ двочки туалету, вмст съ дтскимъ плащомъ, изношеннымъ и оборваннымъ, и раздавленными остатками шляпки, вытащенной вроятно изъ какой-нибудь канавки или помойной ямы. Она велла малютк одться во все это, и та, предчувствуя, что одно только послушаніе можетъ ускорить ея освобожденіе, повиновалась съ удвоеннымъ усердіемъ.
Надвая шляпку, она запутала ее въторопяхъ между волосами, которые упадали ей на плечики роскошными шелковистыми локонами, и не вдругъ могла поправиться. Добрая мистриссъ Броунъ вытащила преогромныя ножницы и пришла въ какое-то странное волненіе.
— Ахъ ты дурочка! Ты не хотла, чтобъ я осталась довольна!
— Извините, я не знаю отъ-чего сдлалось…
— Не знаешь? А я разв знаю? Ахъ, Боже мой! Да всякая на моемъ мст обкарнала бы ихъ прежде всего! воскликнула старуха, перебирая костлявою рукою волосы двочки съ какимъ-то свирпымъ наслажденіемъ.
Флоренса такъ обрадовалась, видя, что хотятъ отрзать ея волосы, а не голову, что не противилась и не просила, а только устремила кроткій взглядъ прямо въ лицо мистриссъ Броунъ.
— Еслибъ у меня самой не было дочери,— она теперь далеко за моремъ, а у нея были чудные волосы и она гордилась ими,— я бы не оставила на твоей голов ни волоска! Она далеко, далеко за моремъ! О-о-хо-хо!
У мистриссъ Броунъ голосъ былъ вообще далеко не мелодическій, но теперь вопль ея, сопровождаемый размахиваньемъ скелетистыхъ рукъ, былъ проникнутъ такою дикою горестью, что Флоренса испугалась больше, чмъ прежде. Это, однако, спасло ея локоны, потому-что мистриссъ Броунъ, поносившись нсколько секундъ вокругъ бдной двочки, хлопая ножницами, какъ бабочка новаго рода, велла ей спрятать волосы подъ шляпку, чтобъ ихъ вовсе не было видно, и не вводить ее во искушеніе. Посл такой побды надъ собою, мистриссъ Броунъ снова услась на груд костей и закурила коротенькую черную трубчонку, ворча и шевеля челюстями.
Выкуривъ трубчонку, старуха дала нести двочк кроликовую шкурку, чтобъ она казалась ея настоящею спутницей, и объявила, что поведетъ ее на большую улицу, откуда она можетъ разспросить у прохожихъ дорогу домой. Мистриссъ Броунъ предостерегла однако Флоренсу, съ самыми страшными угрозами, чтобъ она не смла говорить ни съ кмъ изъ прохожихъ и шла не въ домъ отца, а въ конторы его, въ Сити. Подкрпивъ свои наставленія новыми угрозами, она повела малютку, одтую въ грязныя лохмотья, по безконечному лабиринту узкихъ улицъ, закоулковъ и переходовъ, изъ которыхъ он вышли на конюшенный дворъ съ крытымъ проходомъ на улицу.
Старуха показала ей на выходъ, за которымъ слышался шумъ дятельной жизни густо-населеннаго города, велла дождаться, пока пробьетъ три часа, и, напомнивъ, что она ее всюду отъищетъ и смертельно отмститъ за неповиновеніе, сказала, что съ послднимъ ударомъ часовъ она можетъ идти, заворотивъ налво.
Флоренса остановилась на углу съ облегченнымъ сердцемъ, но все еще сильно напуганная, и ждала вождленнаго боя часовъ, повременамъ она оглядывалась назадъ, но всякій разъ, въ конц низкаго прохода, показывалось ей трясущееся лицо мистриссъ Броунъ и костлявый кулакъ, какъ-будто напоминавшій о прощальныхъ увщаніяхъ старухи. Наконецъ на ближайшей колокольн ударило три, малютка оглянулась еще разъ и бросилась бжать, вышедъ изъ воротъ налво, по приказанію мистриссъ Броунъ.
Вс свднія двочки о конторахъ отца ея ограничивались знаніемъ, что он принадлежатъ Домби и Сыну и находятся въ Сити, гд играютъ важную роль. Въ-слдствіе этого она принялась спрашивать дорогу къ Домби и Сыну въ Сити, по такъ-какъ она боялась большихъ, и все больше адресовалась къ попадавшимся на встрчу къ дтямъ, то получала весьма-неудовлетворительныя указанія. Потомъ, однако, она догадалась спрашивать только о томъ, какъ попасть въ Сити, и такимъ-образомъ мало-по-малу приближалась къ сердцу великой пучины, управляемой грознымъ лордомъ-мэромъ.
Усталая, напуганная, оглушенная малютка, которую нсколько разъ сбивали съ ногъ, продолжала идти со слезами на глазахъ и раза два останавливалась, чтобъ облегчить измученное сердце горькимъ плачемъ. Немногіе изъ прохожихъ замчали ее, а т, которые и замчали, видя грязные лохмотья бдняжки, воображали, что ее вроятно кто-нибудь научилъ этому способу возбуждать состраданіе.
Прошло два часа съ-тхъ-поръ, какъ она тронулась въ путь. Выбравшись изъ одной улицы, биткомъ-набитой телегами и обозами съ гремвшимъ полосовымъ желзомъ, она очутилась на пристали, на набережной рки, среди бездны разсыпанныхъ всюду тюковъ, бочекъ и ящиковъ. Подл большихъ деревянныхъ всовъ и маленькаго деревяннаго домика на колесахъ стоялъ, глядя на сосднія мачты и шлюпки, какой-то дюжій господинъ съ перомъ за ухомъ и запущенными въ карманы руками. Онъ посвистывалъ съ такомъ видомъ, какъ-будто чувствовалъ, что дневная работа его должна скоро кончиться.
— Ты что? сказалъ онъ двочк, оглянувшись.— У насъ для тебя ничего нтъ, пошла прочь!
— Здсь Сити, сударь? спросила трепетнымъ голосомъ дочь Домбіевъ.
— А! ты знаешь, что здсь Сити? Ступай, ступай! У насъ для тебя ничего нтъ!
— Мн ничего не нужно, сударь. Я только хотла спросить дорогу къ Домби и Сыну.
Человкъ съ руками въ карманахъ взглянулъ на нее пристально и какъ-будто удивился такому вопросу.
— А чего теб&#1123, можетъ быть нужно отъ Домби и Сына?
— Узнать дорогу къ немъ, сударь.
Онъ посмотрлъ на нее еще пристальне и потеръ себ затылокъ съ такимъ удивленіемъ, что сбилъ шляпу съ своей головы.
— Джое! закричалъ онъ проходившему мимо работнику, снова надвая шляпу.
— Что угодно?
— Гд тотъ сорванецъ отъ Домби, который смотрлъ здсь за погрузкою товаровъ?
— Сейчасъ ушелъ въ т ворота — Позови-ка его сюда.
Джое побжалъ и черезъ минуту воротился вмст съ весело-смотрвшимъ мальчикомъ.
— Ты жокей Домби?
— Я въ дом Домби и Сына, мистеръ Кларкъ.
— Взгляни-ка сюда.
Мальчикъ подошелъ къ Флоренс, не понимая чего отъ него хотятъ и что можетъ быть общаго между ею и Домби и Сыномъ. Но она, обрадовавшись, что нашла человка изъ дома ея отца, и ободренная лицомъ мальчика, бросилась къ нему съ жаромъ и схватила его за руку обими руками.
— Я заблудилась!
— Заблудилась! отозвался мальчикъ.
— Да, я заблудилась сегодня утромъ, далеко отсюда — у меня отняли тогда мое платье — я теперь одта не въ свое платье… мое имя Флоренса Домби, я сестра моего маленькаго брата… О, прошу васъ, прошу васъ, не оставьте меня!— Бдняжка заплакала навзрыдъ, грязная шляпка свалилась у нея въ это время съ головы и волосы разсыпались по лицу, къ неописанному изумленію и состраданію молодаго Валтера, племянника инструментальнаго мастера Соломона Джилльса.
Мистеръ Кларкъ онмлъ при такой неожиданной развязк. Валтеръ поднялъ башмакъ, свалившійся у двочки, когда она побжала къ нему, и надлъ его ей такъ же восторженно, какъ сказочный принцъ надвалъ туфлю Сандрильйоны на ея маленькую ножку. Перекинувъ кроликовую шкурку черезъ свою лвую руку, онъ подалъ правую Флоренс и чувствовалъ себя наравн — не съ Ричардомъ Виттингтономъ, лордомъ-мэромъ Лондона — этого было бы слишкомъ-мало, а разв наравн со св. Георгіемъ англійскимъ, когда передъ нимъ лежалъ’ побжденный имъ мертвый драконъ.
— Не плачьте, миссъ Домби! сказалъ Валтеръ въ порыв восторга.— Какъ чудно, что я очутился здсь! Вы теперь такъ же безопасны, какъ еслибъ васъ охранялъ полный комплектъ гребцовъ съ капитанскаго катера стопушечнаго корабля. О, не плачьте!
— Я не буду больше плакать. Я теперь плачу только отъ радости.
— Отъ радости! и я причиною этого! Пойдемте, миссъ Домби. Вотъ у васъ свалился другой башмакъ! Надньте мои башмаки, миссъ Домби.
— Нтъ, нтъ, нтъ! отвчала Флоренса, останавливая своего покровителя, который уже пріостановился и началъ съ запальчивостью снимать свои башмаки.
— И то правда, сказалъ онъ, взглянувъ на ея маленькую ножку.— Что я говорю! Вамъ бы и двухъ шаговъ не сдлать въ моихъ башмакахъ. Пойдемте, миссъ Домби. Желалъ бы я посмотрть, кто осмлится обидть васъ теперь!
Такимъ-образомъ воспламененный Валтеръ повелъ ее подъ руку и они шли по улицамъ, не обращая никакого вниманія на удивленіе, съ которымъ на нихъ смотрли прохожіе.
Уже начинало темнть, сдлался туманъ и пошелъ мелкій дождь, но они нисколько не думали объ этомъ. Флоренса разсказывала свои послднія приключенія со всмъ чистосердечіемъ невинныхъ дтскихъ лтъ, а Валтеръ слушалъ, какъ-будто они были вдали отъ грязи и тумановъ Лондона и гуляли наедин подъ тнью широколиственныхъ деревьевъ какого-нибудь необитаемаго тропическаго острова,
— Далеко ли намъ еще идти? спросила Флоренса.
— О, нтъ! Дайте посмотрть, гд мы? Да! знаю. Но конторы теперь заперты, миссъ Домби. Тамъ никого нтъ. Мистеръ Домби ушелъ давно оттуда. Я думаю, что намъ лучше идти въ вашъ домъ, не такъ ли? Или постойте! Еще лучше, если мы пойдемъ къ моему дяд, гд я живу — это очень-близко отсюда,— а потомъ я поду въ извощичьемъ кабріолет къ вамъ и скажу, что вы въ безопасности и привезу ваше платье. Какъ вы думаете?
— Мн кажется, что это будетъ хорошо.
Пока они разсуждали такимъ-образомъ на улиц, мимо ихъ прошелъ человкъ, который взглянулъ на Валтера и какъ-будто узналъ его, но потомъ, оправясь по-видимому отъ этого перваго впечатлнія, пошелъ не останавливаясь дале.
— Это, кажется, мистеръ Каркеръ, сказалъ Валтеръ.— Каркеръ изъ нашей фирмы. Не Каркеръ-управляющій, миссъ Домби, а другой Каркеръ, младшій. Ахъ! мистеръ Каркеръ!
— Не-уже-ли Валтеръ Гэй? возразилъ тотъ, остановившись.— Я бы не ожидалъ видть его съ такою спутницей.
Каркеръ выслушалъ съ изумленіемъ торопливый разсказъ Валтера. Онъ представлялъ собою странную противоположность со стоявшими передъ нимъ рука-объ-руку юными Фигурами. Каркеръ былъ не старъ, но совершенно сдъ, тло его было согнуто или какъ-будто наклонилось подъ бременемъ тяжкаго безпокойства, лицо, печальное и истощенное, было исчерчено глубокими морщинами. Огонь глазъ, выраженіе лица, голосъ — все это было подавлено и какъ-будто погашено болзненнымъ состояніемъ духа. Онъ былъ одтъ весь въ черное, прилично, но очень-просто. Даже платье, казалось, съживалось на его тл, какъ-будго и оно, вмст со всею наружностью этого человка, упрашивало не обращать на него вниманія и оставить его въ полномъ забвеніи.
Не смотря на это, сочувствіе къ исполненной надеждамъ юности не погасло на пепелищ души Каркера: онъ смотрлъ на восторженнаго Валтера съ необыкновеннымъ участіемъ, хотя вмст съ тмъ обнаруживалъ неизъяснимое состраданіе и смущеніе. Когда мальчикъ, въ заключеніе, предложилъ ему вопросъ, съ которымъ онъ передъ тмъ обращался къ Флоренс, Каркеръ продолжалъ смотрть на него съ тмъ же выраженіемъ въ глазахъ, и какъ-будто читая на этомъ юношескомъ лиц будущность, грустно-противоположную съ его теперешнею веселостью и привлекательностью.
— Что вы мн присовтуете, мистеръ Каркеръ? сказалъ Валтеръ съ улыбкой.— Вы всегда давали мн добрые совты, когда говорили со мною, хоть это и нечасто случалось.
— По-моему, твоя мысль самая лучшая, отвчалъ Каркеръ, глядя поперемнно на Валтера и Флоренсу.
— А знаете ли что, мистеръ Каркеръ! воскликнулъ мальчикъ съ лицомъ, просвтлвшимъ отъ великодушной мысли.— Вотъ вамъ случай! Ступайте къ мистеру Домби и будьте ему встникомъ радости, а я останусь дома. Можетъ-быть, это вамъ на что-нибудь пригодится, ступайте!
— Я!!… возразилъ тотъ съ ужасомъ.
Ну, да! Почему же нтъ, мистеръ Каркеръ? Преждевременный старикъ только пожалъ ему руку въ отвтъ. Казалось, онъ боялся и стыдился даже это сдлать, пожелавъ. Валтеру добраго вечера и посовтовавъ ему поторопиться, онъ отвернулся и ушелъ.
— Пойдемте, миссъ Домби. Надобно идти къ моему дяд какъ можно скоре. Не случалось ли вамъ слышать, миссъ Флоренса, говоритъ ли иногда мистеръ Домби о Каркер-младшемъ?
— Нтъ, возразило кротко дитя: — я рдко слышу, чтобъ папа говорилъ.
— А, да! Тмъ стыдне для него! подумалъ Валтеръ.
Они пошли дальше. Въ это время снова свалился одинъ изъ башмаковъ Флоренсы, и Валтеръ предложилъ двочк со всмъ своимъ пылкимъ энтузіазмомъ, что онъ снесетъ ее къ дому дяди Солля на рукахъ. Она отказалась, не смотря на свою усталость и, смясь, замтила ему, что онъ ее уронитъ, онъ старался доказать противное, приводя разные примры изъ кораблекрушеніи, и такимъ образомъ,— такъ какъ разстоянія оставалось немного, — они очутились незамтно подъ вывскою деревяннаго мичмана.
— Ало, дядя Солль! закричалъ мальчикъ, ворвавшись въ лавку.— Вотъ чудное приключеніе. Вотъ дочь мистера Домби, которая заблудилась на улицахъ и у которой все платье обобрала какая-то старая вдьма. Я ее нашелъ и привелъ сюда… смотрите!
— Милосердыя небеса! отозвался изумленный старикъ.— Да знаешь ли, я…
— Ни вы, никто и не вообразилъ бы, чтобъ подобное дло могло случиться! Помогите-ка мн придвинуть къ огню эту маленькую софу, дядя Солль… поберегите тарелки… да отржьте ей чего-нибудь, дядюшка, она проголодалась… бросьте ваши гадкіе башмаки, миссъ Флоренса…. просушите ножки на огн…. какъ он сыры!… вотъ приключеніе-то! Каково, дядюшка? Ахъ какъ я разгорячился!…
Соломонъ Джилльсъ также разгорячился отъ сочувствія съ племянникомъ и не зналъ что длать. Онъ гладилъ Флоренсу по голов, упрашивалъ, чтобъ она ла и пила, теръ ей подошвы нагртымъ передъ огнемъ носовымъ платкомъ и слдилъ взоромъ и слухомъ за племянникомъ, который метался во вс стороны, чтобъ сдлать двадцать длъ разомъ, и не длалъ ровно ничего.
— Постойте съ минутку, дядюшка, продолжалъ мальчикъ, схвативъ свчку: — я взбгу на верхъ и только надну другую куртку, а потомъ я уйду сейчасъ же. Каково приключеніе, дядюшка, ге?
— Любезный мой, отвчалъ инструментальный мастеръ, продолжая колебаться между лежавшею на соф Флоренсой и племянникомъ, бросавшимся во вс углы кабинета:— да это самое необыкновенное…
— Да нтъ, дядюшка… кушайте, миссъ Флоренса… дядюшка, вы знаете, обдать…
— Да, да, да, кричалъ старикъ, врзываясь въ баранью ногу и какъ-будто собираясь насытить исполина.— Я ужь позабочусь о ней, Валли! Понимаю, понимаю! Бдненькая! Проголодалась, разумется. Ступай, ступай. Ахъ, Боже мой! Сэръ Ричардъ Виттингтонъ, трижды лордъ-мэръ Лондона!
Валтеръ оставался наверху очень-недолго, но въ этотъ промежутокъ Флоренса, изнеможенная отъ усталости, уснула передъ огнемъ камина. Кратковременное отсутствіе племянника дало дяд Соллю случай прійдти въ себя, сдлать кой-какія приспособленія для спокойствія малютки и отгородить ее отъ яркаго пламени и свта. Когда мальчикъ возвратился внизъ, она спала самымъ тихимъ, спокойнымъ сномъ.
— Вотъ чудесно! шепнулъ Валтеръ, сдавивъ въ своихъ объятіяхъ старика, такъ-что у него на лиц явилось новое выраженіе.— Ну, теперь я иду! Я только возьму съ собою корку хлба, потому-что голоденъ какъ собака… и…. да не разбудите ее, дядюшка!
— Нтъ, нтъ. Что за миленькое дитя!
— Ахъ, какое миленькое! Я въ жизнь свою не видывалъ такого личика. Ну, теперь иду!
— Прекрасно, ступай.
— Однако, слушайте, дядя Солль…
— Ну, ты ужь и воротился.
— Каково она теперь смотритъ?
— Преблагополучно.
— Чудесно! Ну, теперь я иду…
— Надюсь, что пора.
— Да слушайте, дядюшка, кричалъ Валтеръ, снова показавшись у дверей.
— Ты опять здсь?
— Мы встртили на улиц мистера Каркера-младшаго. Чудакъ больше чмъ когда-нибудь! Онъ пожелалъ мн добраго вечера, а самъ дошелъ до дверей вслдъ за нами — вдь это престранно! Когда мы входили, я оглянулся и видлъ, какъ онъ преспокойно пошелъ домой: точно какъ-будто слуга, который проводилъ меня. Ну, а каково она теперь смотритъ, дядюшка?
— Такъ же, какъ и прежде, Валли.
— Прекрасно. Ну, теперь я ушлъ!
Онъ ушелъ дйствительно, а старикъ, потерявшій всякое желаніе обдать, услся противъ камина и не сводилъ глазъ съ крпко-спавшей Флоренсы, занимаясь въ то же время строеніемъ воздушныхъ замковъ самой фантастической архитектуры.
Валтеръ спшилъ между-тмъ въ наемномъ экипаж къ дому мистера Домби. Подъхавъ туда, онъ выскочилъ и разсказалъ наскоро слуг цль своего посщенія, тотъ немедленно повелъ его въ кабинетъ, гд находились въ то время мистеръ Домби, мистриссъ Чиккъ, миссъ Токсъ, Ричардсъ и Сузанна Нипперъ.
— О, извините меня, сударь! вскричалъ Валтеръ, бросившись къ мистеру Домби: — я такъ счастливъ, что пришелъ къ вамъ съ добрыми встями. Все благополучно: миссъ Домби найдена!
Открытое лицо мальчика и сіяющіе глаза, дышавшіе радостью и внутреннимъ волненіемъ, представляли чудную противоположность со всею наружностью мистера Домби, глядвшаго на него изъ своихъ креселъ.
— Я говорилъ теб, Луиза, что ее наврно отъищутъ, сказалъ мистеръ Домби, взглянувъ слегка черезъ плечо на сестру, плакавшую вмст съ миссъ Токсъ.— Сказать слугамъ, что дальнйшіе розъиски ненужны, мальчикъ этотъ молодой Гэй изъ конторы. Какимъ образомъ нашлась моя дочь, сударь? Я знаю, какъ она пропала.— Тутъ онъ величественно взглянулъ на Ричардсъ.— Но какъ она нашлась? кто ее нашелъ?
— Я полагаю, что я нашелъ миссъ Домби, сударь, еслибъ я даже не имлъ полнаго права на такое притязаніе, то былъ бы счастливымъ орудіемъ…
— Что вы, сударь, подразумваете, говоря, что вы не имете полнаго права на какое-то притязаніе, и что вы были счастливымъ орудіемъ? прервалъ мистеръ Домби, видвшій съ инстинктивнымъ неудовольствіемъ гордость и радость мальчика.— Прошу выражаться понятне.
Валтеръ разсказалъ какъ могъ все, что ему было извстно и почему онъ теперь явился сюда одинъ.
— Слышишь? сказалъ мистеръ Домби строгимъ голосомъ Сузанн Нипперъ.— Возьми съ собою все, что нужно, и отправляйся сейчасъ же съ этимъ молодымъ человкомъ за миссъ Флоренсой. Гэй, ты будешь завтра награжденъ.
— О, благодарю васъ, сударь! Вы очень-добры. Могу васъ уврить, что я вовсе не думалъ о наград.
— Ты еще мальчикъ, возразилъ мистеръ Домби рзко и почти гнвно: — мало нужды до того, о чемъ ты думаешь или о чемъ не думаешь. Ты поступилъ хорошо, сударь. Не порти своего поступка. Луиза, дай ему, пожалуйста, рюмку вина.
Взглядъ мистера Домби провожалъ съ явною немилостью Валтера Гэя, выходившаго изъ комнаты вслдъ за мистриссъ Чиккъ, очень-вроятно, что и мысленные взоры его были нисколько не благосклонны, слдуя за мальчикомъ по дорог къ дяд Соллю, куда онъ халъ вмст съ Сузанною Нипперъ.
Тамъ они нашли Флоренсу, освженную и подкрпившуюся сномъ, она уже пообдала и сошлась съ инструментальнымъ мастеромъ на самую дружескую ногу. Сузанна, которой глаза покраснли отъ слезъ, обняла ее, не проговоривъ ни одного слова въ упрекъ, и цаловала съ истерическою горячностью. Потомъ, превративъ на время кабинетъ дяди Солля въ уборную, она одла Флоренсу во все чистое и повела къ карет.
— Прощайте! кричала малютка, бросившись къ старику.— Вы были со мною очень-добры!
Старый Солль былъ въ восторг и цаловалъ ее съ нжностью дда.
— Прощайте, Валтеръ, прощайте!
— Прощайте! отвчалъ тотъ, протянувъ ей об руки.
— Я васъ никогда, никогда не забуду! Прощайте, Валтеръ!
Въ невинности благороднаго сердца, она протянула ему свое личико, и Валтеръ, поцаловавъ ее, покраснлъ и сконфузился до-нельзя.
— Гд Валтеръ? Прощайте, Валтеръ! прощайте! кричала Флоренса изъ кареты. Потомъ, когда экипажъ тронулся, она махала изъ окошка дверецъ носовымъ платкомъ. Валтеръ весело отвчалъ ей на этотъ сигналъ, стоя у дверей, между-тмъ, какъ деревянный мичманъ, какъ-будто изъ подражанія ему, обратилъ свое исключительное вниманіе на одинъ этотъ экипажъ, не удостоивая своими астрономическими обсерваціями ни одного изъ остальныхъ экипажей, прозжавшихъ тогда мимо.
Карета подъхала къ дому мистера Домби, и ей велно было подождать. ‘Это для мистриссъ Ричардсъ’, шепнула Сузанн мимоходомъ одна изъ служанокъ.
Прибытіе пропавшаго дитяти произвело въ дом довольно-легкое впечатлніе. Мистеръ Домби, вообще думавшій о ней очень-мало, поцаловалъ ее разъ въ лобъ, посовтовавъ не пропадать въ другой разъ и не гулять впередъ съ неврными няньками. Мистриссъ Чиккъ перестала плакать и привтствовала племянницу, какъ несовершенную Домби. Миссъ Токсъ установила выраженіе лица своего по имвшимся у нея передъ глазами образцамъ: одна только Ричардсъ, преступная Ричардсъ, обнаружила непритворную радость и выразила чувства сердца своего въ полусловахъ, прерываемыхъ радостными слезами, наклоняясь надъ головкой двочки съ искреннею любовью.
— О, Ричардсъ! сказала мистриссъ Чиккъ со вздохомъ: — какъ желательно было бы тмъ, которые хотятъ сохранить о ближнихъ доброе мнніе, еслибъ ты повела себя лучше относительно младенца, который теперь долженъ преждевременно лишиться пищи своего нжнаго возраста.
— Горестно, горестно! шептала миссъ Токсъ.
— Еслибъ я была въ твоемъ положеніи, продолжала торжественно мистриссъ Чиккъ:— я чувствовала бы, что за мою неблагодарность одежда Милосердыхъ-Точильщиковъ должна жечь тло моего сына и благодтельное воспитаніе этого заведенія душить его!
Мистриссъ Чиккъ не знала, какъ костюмъ Милосердыхъ-Точильщиковъ жегъ тло бднаго Байлера и какую бурю ударовъ, тычковъ и всхлипываній производило это благодтельное воспитаніе.
— Луиза, сказалъ мистеръ Домби:— нтъ нужды продолжать подобныя замчанія. Женщина эта отослана и ей заплачено что слдуетъ. Ты оставляешь мой домъ, Ричардсъ, за то, что взяла моего сына — моего сына!— въ такія мста и въ такое общество, о которыхъ нельзя даже подумать безъ содраганія. Я считаю случившееся сегодня утромъ съ миссъ Флоренсой — въ одномъ важномъ значеніи — счастливымъ обстоятельствомъ, безъ котораго я, можетъ-быть, не узналъ бы о твоемъ проступк. Я полагаю, Луиза, что другую няньку, которая гораздо-моложе (въ это время миссъ Сузанна Нипперъ громко зарыдала), можно оставить, тмъ боле, что она была подъ вліяніемъ кормилицы маленькаго Поля. Прошу тебя, Луиза, приказать, чтобъ за экипажъ этой женщины заплатили до… до Стэггсовыхъ-Садовъ.— Послдняго названія мистеръ Домби не могъ произнести безъ невольной гримасы.
Полли направилась къ дверямъ, сопровождаемая Флоренсой, которая держала ее за платье и умоляла съ горькими слезами и въ самыхъ трогательныхъ выраженіяхъ, чтобъ она не уходила. Это было ударомъ кинжала въ надменное сердце ея отца, который не могъ видть безъ внутренней боли, что родное дитя его показываетъ при немъ столько привязанности къ чужой простонародной женщин. Онъ невольно подумалъ, что можетъ ожидать того же самого и отъ сына.
Маленькій Поль кричалъ всю эту ночь на-пропалую. Онъ лишился второй своей матери, тогда-какъ сестра его, плакавшая горько пока не заснула отъ изнеможенія, лишилась единственнаго врнаго друга.

ГЛАВА VII.
Взглядъ ъ высоты птичьяго полета на жилище миссъ Токсъ, а также нчто о состояніи ея сердечныхъ чувствъ.

Миссъ Токсъ обитала въ маленькомъ темномъ домик, втснившемся, вовремя какого-нибудь отдаленнаго періода англійской исторіи, въ модное сосдство аристократическаго Вест-Энда, онъ стоялъ тамъ въ тни за угломъ, какъ бдный родственникъ величественной улицы, которой домы смотрли на него холодно и свысока. Названіе этого уединенія, гд клочки травы показывались между камнями мостовой, было Принцессъ-Плэсъ, тамъ была также Принцессина-Часовня съ дребезжащимъ колоколомъ, въ которой къ воскресному богослуженію собиралось иногда человкъ до двадцати-пяти. Тутъ же былъ и трактиръ, подъ вывскою ‘Принцессиныхъ-Гербовъ’, который часто посщался важными лакеями знати.
Кром жилища миссъ Токсъ, на Принцессъ-Плэс былъ еще одинъ частный домъ, не говоря уже объ огромнйшихъ воротахъ, украшенныхъ львиными головами и никогда ни по какому случаю неотворявшихся, почему ихъ предполагали вышедшимъ изъ употребленія входомъ въ чьи-нибудь конюшни. Вообще, воздухъ Принцессъ-Плэса сильно отзывался конюшнями, спальня миссъ Токсъ, находившаяся на заднемъ фас зданія, владычествовала надъ множествомъ конюшень и сараевъ, гд конюхи и дворники, чмъ бы ни занимались, аккомпанировали себ безпрестанно страшнйшимъ шумомъ, а по наружнымъ стнамъ этихъ строеній были постоянно развшиваемы, подобно знаменамъ Макбета, разныя домашнія принадлежности костюма и блья кучеровъ, ихъ женъ и семействъ.
Другой частный домъ, о которомъ мы сейчасъ упоминали, былъ занятъ отставнымъ буфетчикомъ, женатымъ на ключниц, тамъ часть комнатъ отдавалась въ наймы съ мбелью, для помщенія холостаго джентльмена. Въ эпоху нашего разсказа, ихъ нанималъ одинъ синелицый майоръ съ деревянными чертами и съ глазами навыкатъ. Миссъ Токсъ находила въ немъ, какъ она сама выражалась, ‘что-то такое воинственное’, и между имъ и ею происходилъ иногда размнъ нумеровъ газетъ, памфлетовъ и тому подобныхъ пластическихъ любезностей, чрезъ посредство чернаго слуги майора, котораго (т. е. слугу) миссъ Токсъ называла обыкновенно ‘туземцемъ’, не соединяя, впрочемъ, этого наименованія ни съ какою географическою идеей.
Можетъ-быть, трудно было бы отъискать сни и лстницу тсне тхъ, которыя служили преддверіемъ къ жилищу миссъ Токсъ, можетъ-быть, взятый весь вмст, отъ верха до низа, это былъ самый неудобный и излучистый домикъ въ цлой Англіи, но за то миссъ Токсъ говорила съ восхищеніемъ: ‘А съ какомъ онъ мст!’ Зимою въ него проникало очень-мало дневнаго свта, солнце вовсе не заглядывало ни въ какое время года, о воздух не было помина, купить по сосдству невозможно ничего — и все-таки миссъ Токсъ говорила съ восторгомъ: ‘А каково мстоположеніе!’ То же самое говорилъ синелицый майоръ съ глазами навыкат, который тщеславился тмъ, что живетъ на Принцессъ-Плэс: онъ находилъ особенное наслажденіе наводить въ своемъ клуб разговоръ на что-нибудь, имвшее сношеніе съ важными лицами аристократической улицы за угломъ, и всегда присовокуплялъ, что они его сосди.
Темный домъ, въ которомъ жила массъ Токсъ, принадлежалъ ей и достался ей по наслдству отъ покойнаго обладателя рыбьяго глаза, вправленнаго въ замочк ея бусъ. Миньятюрный портретъ его, въ напудренномъ парик и съ косою, вислъ подл камина, по другую сторону котораго красовался разрисованный старинный подносъ. Большая часть мебели и заброшенная арфа почтенной двицы принадлежали очевидно также къ эпох напудренныхъ париковъ.
Хотя майоръ Бэгстокъ достигъ уже тхъ лтъ, которыя въ утонченной литератур извстны подъ названіемъ ‘великаго меридіана жизни’, и уже спускался замтно подъ гору, однако онъ сильно гордился тмъ, что заинтересовалъ своею костлявою особой и выкатившимися глазами цломудренную миссъ Токсъ. Въ тщеславіи своемъ, онъ называлъ ее ‘великолпною женщиной’, которая иметъ на него кой-какіе виды. Онъ даже намекалъ объ этомъ довольно-часто въ своемъ клуб.
— Джоей Б., говаривалъ онъ, размахивая тросточкой:— стоитъ цлой дюжины вашей братьи. Еслибъ между вами, сударь, было побольше бэгстоковой крови, вы бы врно чувствовали себя не хуже. Старый Джое, сударь, не нуждается въ дальнихъ странствіяхъ, чтобъ найдти себ жену даже теперь, ему стоитъ только захотть жениться, но онъ малый жестокосердый. Да, сударь, Дж. Б. не изъ мягкихъ! Онъ чертовски тугъ, сударь, и чертовски хитеръ! Вообще, разныя шутливыя сокращенія своего имени были одною изъ любимйшихъ привычекъ майора.
Не смотря, однако, на такія похвальбы, майоръ оказался черезъ-чуръ самолюбивымъ. Ему никогда и въ голову не приходило, чтобъ нашлось женское существо, которое бы могло оставить его безъ вниманія, еще мене былъ онъ въ состояніи подозрвать, чтобъ миссъ Токсъ могла забыть его или пренебречь имъ.
А между-тмъ, миссъ Токсъ, по-видимому, забывала его — постепенно забывала, и это началось съ-тхъ-поръ, какъ она открыла семейство Тудлей. Она продолжала забывать его до самыхъ крестинъ маленькаго Поля Домби, и забвеніе это усиливалось съ большими процентами посл этой эпохи. Очевидно, воинственный майоръ былъ замненъ въ ея сердц кмъ-нибудь или чмъ-нибудь.
— Добраго утра, мэмъ, сказалъ майоръ, встртившись однажды съ миссъ Токсъ на Принцессъ-Плэс, нсколько недль спустя посл описанныхъ нами въ предъидущей глав перемнъ.
— Добраго утра, сударь, отвчала она прехолодно.
— Джое Бэгстокъ, сударыня, замтилъ майоръ съ своею обычною любезностью: — не имлъ давно уже счастья кланяться вамъ въ ваше окно. Дж. Б. страдалъ отъ этого, мэмъ. Солнце его было за облакомъ.
Миссъ Токсъ слегка, но очень-холодно наклонила голову.
— Свтило Джое Бэгстока было, можетъ-быть, гд-нибудь вн Лондона?
— Я вн Лондона? О, нтъ, сударь! Я никуда не вызжала. Все мое время было посвящено нкоторымъ искреннимъ друзьямъ. Я боюсь, что ваше теперь не совершенно-свободно. Добраго утра, сударь!
Пока миссъ Токсъ исчезала съ Принцессъ-Плэса съ самою обворожительною походкой, изумленный майоръ слдилъ за нею съ лицомъ, которое было сине чмъ когда-нибудь, и ворчалъ про себя нкоторыя весьма-нелестныя для нея замчанія.
— Годдемъ, сэръ! воскликнулъ онъ, вращая свои выкатившіеся глаза съ большимъ негодованіемъ.— Шесть мсяцевъ тому назадъ, женщина эта была влюблена даже въ мостовую, по которой ходитъ Джошуа Бэгстокъ. Что бы это значило?
Посл нкотораго размышленія, онъ ршилъ, что миссъ Токсъ, по всей вроятности, разставляетъ западни, чтобъ поймать себ законнаго супруга.— Меня, однако, вы не поймаете, сударыня! говорилъ онъ.— Джое тутъ, да, сударыня, Дж. Б. чертовски тугъ и чер-тов-ски лукавъ!
Не смотря, однако, на эту утшительную мысль, прошло много дней, и миссъ Токсъ повидимому вовсе не думала о майор. Случалось, правда, что по-временамъ она отвчала красня на его привтствіе, когда онъ кланялся ей въ окно, но она уже не искала такихъ случаевъ и вообще заботилась очень-мало о томъ, смотритъ онъ на нее, или нтъ.
Майоръ, стоя въ тни своихъ комнатъ, замтилъ, что въ дом миссъ Токсъ произошли нкоторыя перемны и что домъ ея сдлался какъ-будто веселе и щеголевате: новая клтка изъ нозолоченой проволоки замнила старую, въ которой сидла пожилая канарейка миссъ Токсъ, нкоторыя картонныя и фольговыя украшенія появились на ея камин и столик, на окн выросло небывалое до того времени растеніе, даже арфа была настроена, и миссъ Токсъ иногда бряцала на ней разные вальсы.
Больше всего поражало майора обстоятельство, что миссъ Токсъ была теперь одта съ большою изъисканностью въ легкій трауръ. Но это самое дало ему нить выбраться изъ лабиринта своихъ догадокъ: онъ заключилъ, что она по всей вроятности получила какое-нибудь небольшое наслдство и загордилась.
На другой день посл того, какъ онъ успокоилъ свой духъ такимъ ршеніемъ, сидя за завтракомъ, майоръ Бэгстокъ увидлъ въ комнат миссъ Токсъ такой чудный и страшный Феноменъ, что остался на нсколько минутъ пригвожденнымъ къ своему стулу. Бросившись потомъ въ другую комнату, онъ взялъ двойную театральную трубочку и принялся глядть съ напряженнымъ вниманіемъ въ покои своей сосдки.
— Это ребенокъ, сударь! воскликнулъ онъ наконецъ.— Держу пятьсотъ тысячь франковъ пари, что ребенокъ!
Этого майоръ не могъ забыть. Онъ только посвистывалъ и выпучилъ глаза свои такъ страшно, что можно было ожидать опасныхъ для нихъ послдствій. День-за-днемъ, по два, по три, по четыре раза въ недлю, таинственный младенецъ появлялся снова въ комнатахъ миссъ Токсъ. Майоръ продолжалъ выпучивать глаза и посвистывать, а миссъ Токсъ совершенно перестала думать о немъ: ей стало все равно, синетъ онъ или чернетъ.
Постоянныя путешествія ея за младенцемъ и его нянькою, и возвращеніе съ ними домой, нжная заботливость о немъ, игра на арф, которою она замораживала его невинную кровь, поцалуи, которыми она его осыпала, старанія развеселить малютку, съ которымъ она безпрестанно няньчилась — все это выходило какъ-нельзя-больше изъ ряда обыкновеннаго. Около того же времени ею овладла страсть глядть на какой-то браслетъ, вмст съ страстью глядть на луну, съ которой она по долгимъ промежуткамъ не сводила глазъ изъ своего окна. Но на что бы она ни глядла — на солнце, луну или браслетъ,— она не глядла больше на майора, который вытаращивалъ глаза, посвистывалъ, топалъ ногами въ своей комнатъ и не зналъ что думать.
— Вы, право, скоро завоюете сердце моего брата Поля, моя милая, сказала ей однажды мистриссъ Маккъ.
Миссъ Токсъ поблднла.
— Ребенокъ длается съ каждымъ днемъ похожее на отца.
Миссъ Токсъ взяла вмсто, отвта, малютку и принялась цаловать его такъ нжно, что пригладила и примуслила ему вс волосы на голов.
— Скажите, мой другъ, сказала миссъ Токсъ: походитъ онъ на свою покойную мать?
— Нисколько!
— Она была… она была очень-хороша собою?
— Да, бдная Фанни была интересна. Конечно, интересна. У нея, конечно, не было того наружнаго величія, какого бы слдовало ожидать отъ жены моего брата, не было также силы характера и твердости, какія нужны жен такого мужа…
Миссъ Токсъ глубоко вздохнула.
— Но Фанни была очень-пріятнаго нрава и чрезвычайно-добра. О, да! чрезвычайно добра!
— О, ангелъ! воскликнула миссъ Токсъ маленькому Полю.— О, ты истинный портретъ отца!
Еслибъ майоръ подозрвалъ, какіе надежды, разсчеты и мечты основывались на этомъ невинномъ младенц, ему было бы отъ чего вытаращить глаза. Тогда бы онъ постигъ, какого рода честолюбіе гнздится въ миссъ Токсъ и почему она льнетъ съ такимъ жаромъ и такъ безотвязно къ фирм Домби и Сына.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ГЛАВА I.
Поль подростаетъ, характеръ его.

Мало-по-малу, подъ бдительнымъ руководствомъ времени, маленькій Поль перешелъ отъ младенчества къ дтству и сдлался ходящимъ, болтающимъ и удивляющимся Домби. Посл грхопаденія и изгнанія Ричардсъ, мсто ея осталось вакантнымъ, и кормилицу замнили нянька, мистриссъ Чиккъ и миссъ Токсъ, изъ которыхъ дв послднія предались своей новой обязанности съ необычайнымъ увлеченіемъ. Дло дошло до того, что майоръ Бэгстокъ убдился въ своей отставк изъ сердца миссъ Токсъ, а мистеръ Чиккъ, освобожденный отъ домашняго надзора, принялся наслаждаться бурными удовольствіями свтской жизни, обдалъ въ клубахъ и кофейныхъ домахъ, игралъ въ разныя игры, трижды явился къ своей супруг закуренный табачнымъ дымомъ, — словомъ, по выраженію мистриссъ Чиккъ, распустилъ узы всхъ общественныхъ и нравственныхъ обязанностей человка.
Не смотря, однако, на вс попеченія, которыми окружало маленькаго Поля, его нельзя было назвать здоровымъ ребенкомъ. Будучи отъ природы нжнаго сложенія, онъ долго томился, лишившись кормилицы, каждый зубокъ прорзывался у него съ мученіями, онъ страдалъ всми дтскими болзнями и очень-часто бывалъ въ самомъ опасномъ положеніи. Можетъ-быть, холодъ, обдавшій его при крестинахъ, поразилъ бдняжку въ одно изъ самыхъ чувствительныхъ началъ жизни: какъ бы то ни было, онъ сталъ съ того самаго дня несчастнымъ ребенкомъ и не могъ поправиться въ силахъ и здоровь. Мистриссъ Виккемъ соболзновала о немъ изъ глубины души.
Мистриссъ Виккемъ была жена трактирнаго лакея — почти то же самое, что вдова всякаго другаго человка, ее взяли въ няньки Полю дня черезъ два посл внезапнаго отнятія его отъ груди кормилицы. Она была женщина добрая, блокурая, съ вчно-поднятыми бровями и понуренною головой, во всякое время готова была соболзновать о себ или о комъ бы то ни было, и имла необыкновенный даръ смотрть на вс предметы съ самой печальной и безнадежной точки зрнія.
Нечего и говорить, что до величественнаго слуха мистера Домби не долетало ни малйшаго отголоска объ этомъ качеств новой няньки. Вообще, ни мистриссъ Чиккъ, ни миссъ Токсъ не смли и думать сообщить ему что-нибудь, что могло бы намекнуть о малйшемъ повод къ опасеніямъ на-счетъ жизни или здоровья его сына. Мистеръ Домби ршилъ, что ребенокъ долженъ пройдти черезъ извстныя болзни, и чмъ скоре, тмъ лучше. Еслибъ онъ могъ откупить его отъ этихъ правъ природы или нанять другаго, который бы перенесъ на себя недуги, предназначенные его сыну, онъ готовъ бы былъ заплатить щедрое вознагражденіе. Но какъ это было невозможно, то онъ ограничивался только удивленіемъ неразборчивости природы, неотличающей его сына отъ сына любаго угольника. Главнымъ чувствомъ мистера Домби было нетерпніе, усиливавшееся въ постоянной прогрессіи по мр того, какъ сынъ его подросталъ,— нетерпніе увидть какъ-можно-скоре сына своего дйствительнымъ членомъ богатаго и могущественнаго торговаго дома Домби и Сына.
Нкоторые философы утверждаютъ, будто эгоизмъ гнздится въ корн всякой человческой привязанности. Конечно, мистеръ Домби видлъ въ сын нераздльную часть и наслдника своего собственнаго величія, или величія фирмы Домби и Сына, но онъ любилъ его всею любовью, къ какой былъ способенъ. Если въ холодномъ сердц его былъ теплый уголокъ, то этотъ уголокъ былъ занятъ его сыномъ, если жосткая оболочка этого куска льда могла запечатлться чьимъ-нибудь образомъ, то это былъ опять-таки образъ сына… правда, не столько сына-младенца, или сына-мальчика, сколько ‘Сына’ фирмы. Вотъ причина желанія его дождаться какъ-можно-скоре конца всхъ промежуточныхъ періодовъ жизни Поля, вотъ почему онъ не безпокоился о немъ, какъ-будто жизнь его была застрахована и заколдована, вотъ почему онъ былъ непоколебимо убжденъ, что сынъ его долженъ сдлаться ‘Сыномъ’ фирмы, съ которымъ онъ имлъ ежедневно мысленныя сношенія.
Такимъ-образомъ, Поль дожилъ до пятилтняго возраста. Онъ былъ хорошенькій ребенокъ, хотя личико его и казалось нсколько-болзненнымъ, а пристальные взгляды его не разъ заставляли мистриссъ Виккемъ печально качать головою и тяжко вздыхать. Нравъ его общалъ сдлаться со-временемъ достаточно властолюбивымъ, хотя нердко въ немъ обнаруживалось много дтской игривости, и онъ вообще не былъ капризенъ. Одно было въ немъ странно: часто впадалъ въ какую-то непостижимую въ его лта задумчивость, и тогда, сидя въ своихъ миньятюрныхъ креслахъ, онъ смотрлъ и говорилъ въ род тхъ таинственныхъ и страшныхъ маленькихъ существъ, о которыхъ разсказываютъ въ волшебныхъ сказкахъ, и которыя, имя отъ роду по полуторасту или но двсти лтъ, Фантастически представляютъ собою дтей, замненныхъ ими для какихъ-нибудь потребностей колдовства.
Иногда это расположеніе духа находило на него въ дтской, иногда онъ впадалъ въ него внезапно, играя съ Флоренсой или запрягши миссъ Токсъ въ вид лошадки, тогда онъ вдругъ прерывалъ игру, говоря, что усталъ. Но чаще и врне всего это случалось съ нимъ, когда его кресла приносили въ комнату отца и онъ сидлъ въ нихъ подл камина, посл обда мистера Домби. Въ это время оба они представляли самую странную картину, на которую когда-либо упадали красные отблески пылающаго камина. Мистеръ Домби, важный и натянутый, глядлъ на огонь, маленькое подобіе его, съ старымъ-престарымъ выраженіемъ, лица, устремляло взоры свои туда же, съ внимательностью и глубокомысліемъ мудреца. Мистеръ Домби былъ погруженъ въ запутанныя денежныя соображенія и разсчеты, маленькое подобіе его занято былъ Богъ-знаетъ какими Фантазіями, полу-образовавшимися мыслями, блуждающими мечтами. Мистеръ Домби, неподвижный и какъ будто накрахмаленный надменностью, маленькое подобіе его, также неподвижное по наслдству и безсознательному подражанію — оба схожи были между собою и между-тмъ оба чудовищно противоположны другъ другу.
Въ одинъ изъ такихъ вечеровъ, когда отецъ и сынъ просидли молча долгое время и мистеръ Домби зналъ, что ребенокъ не спитъ потому только, что, взглядывая на него изрдка, видлъ, какъ яркое пламя отражалось въ его глазахъ будто въ свтломъ алмаз — маленькій Поль вдругъ прервалъ молчаніе вопросомъ:
— Пaпа! что такое деньги?
Мистеръ Домби только-что о нихъ думалъ, а потому, прерванный такимъ неожиданнымъ образомъ, не нашелся что отвчать.
— Что такое деньги, Поль? Деньги?
— Да, что такое деньги? повторило дитя, обративъ къ отцу старое лицо свое.
Мистеръ Домби былъ въ затрудненіи. Подумавъ нсколько, онъ отвчалъ:
— Золото, серебро и мдь, гинеи, шиллинги, полупенсы. Ты вдь знаешь, что это такое?
— О, это я знаю! Но я спрашиваю не о томъ, папа: я хочу знать, что такое деньги?
Небо и земля! какимъ старымъ казалось его личико, когда онъ снова обратилъ его къ отцу.
— Что такое деньги! сказалъ мистеръ Домби, отодвинувъ нсколько свои кресла и глядя съ величайшимъ изумленіемъ на дерзновенную былинку, предложившую такой вопросъ.
— Я разумю, папа, что он могутъ сдлать? возразилъ Поль, скрестивъ рученки и поглядывая поперемнно то на огонь, то на отца.
Мистеръ Домби пододвинулся къ нему и погладилъ его по голов: ‘Ты со временемъ узнаешь это какъ-нельзя-лучше, мой милый. Деньги, Поль, могутъ сдлать все’. Онъ взялъ его ручонку и потрепалъ ее, давая этотъ отвтъ.
По Поль высвободилъ свою руку и, потирая ладонью ручку креселъ, посмотрлъ пристально на огонь, какъ-будто ожидая отъ него ршенія своей задачи, и повторилъ, помолчавъ немного:
— Все, папа?
— Да. Все… почти.
— Все значитъ все, не такъ ли, папа?
— Да… конечно, все.
— Отъ-чего же деньги не спасли мою мама? Вдь это было жестоко, не такъ ли?
— Жестоко! возразилъ мистеръ Домби, поправляя галстухъ и какъ-будто сердясь на эту идею.— Нтъ. Хорошая вещь не можетъ быть жестока.
— Если это хорошая вещь и можетъ сдлать все, сказалъ ребенокъ задумчиво, глядя снова пристально на огонь: — я удивляюсь, почему же деньги не спасли мою мама!
Онъ сказалъ это уже не въ вид вопроса, понявъ, можетъ-быть, съ дтскою проницательностью, что поставилъ отца въ неловкое положеніе, но повторилъ мысль свою вслухъ, какъ-будто она давно уже гнздилась въ его голов и не давала ему покоя. Потомъ, подперши рукою подбородокъ, онъ продолжалъ задумчиво глядть на огонь, какъ-будто ища отъ него объясненія.
Мистеръ Домби не вдругъ оправился отъ своего удивленія — чтобъ не сказать страха, потому-что ребенокъ въ первый разъ заговорилъ съ нимъ о матери, хотя они и часто просиживали вмст по нскольку часовъ. Онъ принялся растолковывать сыну, какимъ образомъ деньги, не смотря на все свое могущество, которымъ ни подъ какимъ видомъ не должно пренебрегать, не могутъ сохранить жизнь людямъ, которымъ пришло время умереть, и объявилъ, что вс, къ-несчастію, должны непремнно умереть, даже въ Сити, какъ бы они богаты ни были. Но за то деньги доставляютъ почетъ, уваженіе и длаютъ насъ сильными, могущественными и славными въ глазахъ всхъ людей, боящихся насъ и ищущихъ нашего расположенія, деньги могутъ очень-часто отдалять даже смерть на долгое время. Деньги, на-примръ, доставили его мама услуги доктора Пилькинса, которыми и онъ, Поль, часто пользовался, также помщенія знаменитаго доктора Паркера Пепса, котораго онъ никогда не зналъ. Словомъ, деньги могутъ сдлать все, что только возможно сдлать. Все это и многое въ томъ же род мистеръ Домби старался напечатлть въ ум своего маленькаго сына, который слушалъ съ большимъ вниманіемъ и, по-видимому, понялъ почти все, что ему растолковывалъ отецъ.
— Однако, деньги не могутъ сдлать меня крпкимъ и совершенно-здоровымъ, папа? спросилъ Поль, помолчавъ нсколько минутъ и потирая свои худенькія ручки.
— Что жь? ты крпокъ и совершенно-здоровъ, Поль. Разв это не правда?
О, съ какимъ старымъ выраженіемъ обратилось опять къ отцу это дтское личико, полузадумчивое, полухитрое!
— Ты вдь здоровъ и крпокъ, какъ вс маленькіе человчки твоихъ лтъ? ге?
— Флоренса старше меня, а я знаю, что я не такъ здоровъ и не такъ крпокъ, какъ Флоренса. Я думаю, что Флоренса могла играть дольше меня, когда была такая же маленькая какъ я. Я иногда очень устаю! и у меня кости такъ болятъ… Виккемъ говоритъ, что это кости… что я не знаю что длать!
— Ну, да. Это бываетъ вечеромъ. Маленькіе должны уставать къ ночи, и тогда они спятъ хорошо.
— О, нтъ! это бываетъ не къ ночи, папа, а днемъ, я ложусь и кладу голову на колни Флоренсы, а она поетъ мн. Ночью мн снятся такія странныя вещи!
И онъ снова сталъ смотрть на огонь и потирать себ руки, какъ старикъ или какъ молодой домовой.
Мистеръ Домби былъ такъ изумленъ, чувствовалъ себя такъ неловко и до того растерялся, что былъ не въ состояніи продолжать этотъ разговоръ, а могъ только смотрть на сына, который все глядлъ на огонь, пока не пришла нянька, чтобъ увести его въ дтскую спать.
— Я хочу, чтобъ за мною пришла Флоренса, сказалъ Поль.
— А что же вы, сударикъ Поль, разв не пойдете со своею нянькой?
— Нтъ, не пойду, отвчалъ ребенокъ, разсвшись въ креслахъ со всею важностью истиннаго хозяина дома.
Нянька вышла, призывая благословеніе небесъ на его невинность, и вскор явилась, вмсто ея, Флоренса. Ребенокъ поднялся съ внезапною живостью и обратилъ къ отцу, прощаясь съ нимъ, такое веселое, истинно-дтское лицо, что мистеръ Домби, хотя и обрадовался этой скорой перемн, но былъ все-таки въ крайнемъ изумленіи.
Когда дти вышли изъ комнаты, мистеру Домби показалось, что будто онъ слышитъ пніе пріятнаго голоска. Вспомнивъ, что, по словамъ Поля, сестра часто поетъ ему, онъ имлъ любопытство встать, отворить двери, прислушаться и посмотрть имъ вслдъ. Двочка съ трудомъ поднималась по широкой и пустой лстниц, неся брата на рукахъ, голова его покоилась на ея плеч и одна рука обхватывала небрежно ея шею. Такимъ образомъ они поднимались, она пла не умолкая, а онъ по-временамъ вторилъ ей слабымъ голосомъ.
Мистеръ Домби глядлъ на нихъ, пока они не добрались до верха лстницы, Флоренса пріостанавливалась нсколько разъ для отдыха, наконецъ, они скрылись, а онъ все-еще стоялъ на мст, смотря вверхъ, пока холодные лучи луны, проглядывая сквозь освщавшее лстницу сверху отверстіе, не напомнили ему, что пора возвратиться въ свою комнату.
На другой день мистриссъ Чиккъ и миссъ Токсъ были созваны къ обду на домашній совтъ. Когда убрали скатерть, мистеръ Домби открылъ засданіе требованіемъ, чтобъ ему сказали тотчасъ же, прямо и безъ прикрасъ, не случилось ли чего-нибудь съ маленькимъ Полемъ и какого объ этомъ мннія докторъ Пилькинсъ.
— Я замтилъ, прибавилъ мистеръ Домби: — что мальчикъ не такъ здорово смотритъ, какъ бы я желалъ.
— Ты, милый Поль, отвчала мистриссъ Чиккъ:— постигъ все съ разу съ твоею всегдашнею проницательностью. Дйствительно, милое дитя смотритъ не такъ здорово, какъ мы могли этого желать. Умъ и душа его какъ-будто слишкомъ-велики для такого маленькаго тла. Онъ говоритъ такія вещи, какихъ бы никакъ нельзя было ожидать отъ его лтъ! Напримръ, вчера, выраженія его о похоронахъ!
— Я боюсь, сказалъ мистеръ Домби недовольнымъ тономъ: — что окружающіе Поля говорятъ ему о совершенно-неприличныхъ предметахъ. Вчера вечеромъ еще онъ говорилъ мн о своихъ… о своихъ костяхъ!.. съ сердитымъ удареніемъ на послднемъ слов.— Кому какое дло до… до костей моего сына? Я полагаю, что онъ не живой скелетъ.
— О, далеко отъ этого! воскликнула мистриссъ Чиккъ съ невыразимымъ негодованіемъ.
— Надюсь! И опять похороны! Кто говоритъ ему о похоронахъ? Мы не гробовщики, не ‘нмые’ {Нмые люди, которыхъ нанимаютъ для богатыхъ похоронныхъ процессій.}, не могильщики, я полагаю.
— О, какъ далеко отъ этого!
— Такъ кто же внушаетъ ему подобныя мысли? Я вчера вечеромъ былъ пораженъ самымъ непріятнымъ образомъ. Кто толкуетъ ему о такихъ вещахъ, Луиза?
— Милый Поль, отвчала сестра посл краткаго размышленія: — объ этомъ нечего спрашивать. Признаюсь откровенно, я не думаю, чтобы Виккемъ была женщина веселаго характера, которую бы можно было назвать…
— Дочерью Момуса? подсказала нжно миссъ Токсъ.
— Совершенно такъ, но она чрезвычайно-старательна, полезна и нисколько не прихотлива, право, я не видала женщины боле почтительной. Если милое дитя нсколько ослабло отъ послдней болзни и не вполн такъ здорово, какъ бы мы желали, и чувствуетъ несовершенную крпость въ своихъ…
Мистриссъ Чиккъ не вдругъ ршилась выговорить ‘ногахъ’ и ждала намека отъ миссъ Токсъ, которая не замедлила подсказать:
— Членахъ?
— Членахъ! повторилъ мистеръ Домби.
— Кажется, что докторъ Пилькинсъ говорилъ о ногахъ, Луиза, не правда ли? замтила миссъ Токсъ.
— Конечно такъ, мой другъ, возразила мистриссъ Чиккъ тономъ кроткаго упрека.— Но это совершенно все равно. Я говорю, что если нашъ милый ребенокъ лишится на время употребленія своихъ ножекъ, то это, по словамъ медика, болзнь весьма-обыкновенная у дтей его возраста. Чмъ скоре ты это поймешь, Поль, и допустишь, тмъ лучше.
— Ты должна знать, Луиза, замтилъ ея братъ: — что я нисколько не сомнваюсь въ твоей естественной преданности и должномъ уваженіи къ будущему глав моего дома. Мистеръ Пилькинсъ видлъ Поля сегодня утромъ, я полагаю?
— О, да! мы съ миссъ Токсъ были при этомъ. Мы съ миссъ Токсъ считаемъ священнымъ долгомъ присутствовать при всхъ визитахъ доктора Пилькинса. Онъ человкъ очень знающій и уврялъ, что тутъ нтъ ничего опаснаго, но сегодня онъ совтовалъ для нашего милаго малютки морской воздухъ, и я убждена въ его благоразуміи.
— Морской воздухъ? повторилъ мистеръ Домби.
— Да. Мои Джорджъ и Фредерикъ пользовались также морскимъ воздухомъ, который очень помогъ и мн самой. Я полагаю, вмст съ миссъ Токсъ, что непродолжительное отсутствіе изъ здшняго дома и воздухъ Брайтона, на-примръ, при Физическомъ и умственномъ воспитаніи такой разсудительной женщины, какъ мистриссъ Пипчинъ.
— Что это за мистриссъ Пипчипъ, Луиза?
— Мистриссъ Пипчинъ, милый Поль, пожилая дама,— миссъ Токсъ знаетъ всю ея исторію,— которая съ нкотораго времени посвятила себя совершенно изученію дтства и его болзней и пользуется превосходнйшею репутаціей. Мужъ ея надорвалъ себ сердце… какъ это случилось, моя милая миссъ Токсъ? Я забыла подробности.
— Выкачивая воду изъ перуанскихъ рудниковъ.
— Не будучи работникомъ, разумется, сказала мистриссъ Чиккъ, взглянувъ на брата… (такое поясненіе было необходимо, такъ-какъ миссъ Токсъ выразилась будто-бы онъ умеръ, выкачивая воду собственноручно), но у него былъ на это употребленъ капиталъ, и предпріятіе его не удалось. Я слышала, что дти необыкновенно поправляются подъ надзоромъ мистриссъ Пипчинъ. Вообще, ее рекомендуютъ очень-очень многіе!
— Я считаю долгомъ сказать о мистриссъ Пипчинъ, почтенный сэръ, что она вполн заслуживаетъ похвалы вашей милой сестрицы, замтила миссъ Токсъ, невинно покраснвъ.— Многія дамы и джентльмены, которымъ никакъ не было суждено сдлаться интересными членами общества, обязаны этимъ ея попеченіямъ. Я даже слыхала, что въ заведеніи ея случалось бывать юнымъ питомкамъ нашей аристократіи.
— То-есть, эта почтенная женщина содержитъ родъ заведенія, миссъ Токсъ? спросилъ снисходительно мистеръ Домби.
— Я право не знаю, могу ли назвать ея домъ этимъ именемъ, сэръ. Вообще же, это никакъ не приготовительная школа. Можетъ-быть, я выражусь ясне, прибавила она самымъ сладостнымъ голосомъ: — назвавъ его дтскимъ пансіономъ самаго разборчиваго разряда.
— На чрезвычайно-исключительной и разборчивой ног, подсказала мистриссъ Чиккъ, взглянувъ на брага.
— О! эксклюзивность въ высшей степени!
Во всемъ этомъ было многое по мыслямъ мистеру Домби.Мужъ мистриссъ Пипчинъ надорвалъ себ сердце въ перуанскихъ рудникахъ, что отзывалось богатствомъ, такой способъ надорвать себ сердце показался мистеру Домби приличнымъ. Кром того, онъ былъ бы въ отчаяніи при одной мысли оставить сына въ дом хоть на одинъ часъ доле, когда противное было присовтовано врачомъ: это было бы остановкою на пути, по которому дитя должно достигнуть, хотя и медленно, до предназначенной ему великой цли. Онъ разсудилъ, что можетъ положиться на рекомендаціи сестры и миссъ Токсъ, зная, какъ неохотно об он допустили бы вмшательство третьяго лица во что-нибудь, касающееся его сына, и никакъ не подозрвая въ нихъ наклонности свалить съ себя на кого-нибудь часть отвтственности, которую он на себя взяли. Мистеръ Пипчинъ надорвалъ себ сердце въ перуанскихъ рудникахъ — прекрасно!
— Предположивъ посл завтрашнихъ справокъ, что мы отправимъ Поля въ Брайтонъ, къ этой дам — кто съ нимъ подетъ? спросилъ мистеръ Домби посл краткаго размышленія.
— Я полагаю, что теперь теб нельзя будетъ послать дитя никуда безъ Флоренсы, милый Поль, возразила мистриссъ Чиккъ съ нершимостью.— Онъ къ ней такъ привыкъ! Ты знаешь, онъ еще такъ молодъ и иметъ свои фантазіи.
Мистеръ Домби отвернулся, подошелъ медленно къ шкафу съ книгами, отперъ его и принесъ одну книгу, которую принялся перелистывать.
— Никого, кром ея, Луиза? сказалъ онъ, не поднимая головы и продолжая перевертывать листы.
— Разумется, еще Виккемъ. Больше никого не нужно, какъ мн кажется. Ты будешь, безъ сомннія, навщать его разъ въ недлю…
— Конечно, возразилъ мистеръ Домби, посл чего просидлъ съ часъ, глядя пристально на одну страницу, но не читая на ней ни слова.
Знаменитая мистриссъ Пипчинъ была дивно-угрюмая, некрасивая дама, съ неблагопріятнымъ лицомъ, испещреннымъ, какъ дурной мраморъ, крючковатымъ носомъ и жосткими срыми глазами, которые повидимому можно было совершенно безвредно ковать на наковальн. Прошло по-крайней-мр сорокъ лтъ современи кончины мистера Пипчина въ перуанскихъ рудникахъ, но вдова его все еще носила черное бомбазиновое платье, такое безлоскное, мрачное и мертвенное, что самый газъ не могъ бы его освтить, и одного присутствія ея было достаточно для потемннія огня какого угодно множества свчъ. О ней вообще говорили, какъ о величайшей мастериц ‘справляться’ съ дтьми, весь секретъ этого достоинства состоялъ въ томъ, что она давала дтямъ то, чего они не любили, и не давала ничего, чмъ бы имъ можно было доставить хоть малйшее удовольствіе, такого рода система,— дознано было на опыт — способствовала какъ-нельзя-лучше укрощенію дтскихъ нравовъ. Вообще, она была дама самая горькая, и многіе полагали, не произошла ли какая-нибудь ошибка въ приложеніи механизма перуанскихъ помпъ, которыя выкачали изъ нея насухо всю влагу человческой ласковости и кротости, вмсто того, чтобъ выкачивать воду изъ рудниковъ.
Замокъ этой колдуньи-укротительницы дтей находился въ одномъ крутомъ переулк Брайтона, гд почва была больше обыкновеннаго кремниста, мловата и бездонна, а домы больше обыкновеннаго хрупки и жидки, гд вс палиссадники были одарены непостижимымъ качествомъ, что бы въ нихъ ни посяли, производить только бархатцы. Въ зимнее время ничмъ нельзя было выжить свжій воздухъ изъ покоевъ ‘замка’, а въ лтнее ничмъ нельзя было заманить его туда. Втеръ прохаживался по всему дому съ разными отраженіями, такъ-что въ дом постоянно раздавались звуки, похожіе на т, которые производитъ приложенная къ уху раковина. Запахъ въ дом самъ-по-себ былъ не изъ свжихъ, а разставленные хозяйкою въ никогда-неотворявшемся окн кабинета цвты и растенія, распространяли по атмосфер всего заведенія какой-то землянистый вкусъ. Выборъ этихъ растеній, безъ сомннія замчательныхъ, какъ экземпляры ботаники, также отзывался характеромъ мистриссъ Пипчинъ: тутъ было съ полдюжины образцовъ кактуса, котораго длинные листья обвивались вокругъ шпалеръ, подобно волосатымъ змямъ, одна порода его же, выдвигавшая широкіе когти и походившая на клешни позеленлыхъ морскихъ раковъ, нсколько ползучихъ растеній, снабженныхъ колючими и прилипчивыми листьями, наконецъ, къ потолку былъ подвшенъ цвточный горшокъ, изъ котораго зелень казалась выкипавшею и задвала своими длинными концами за лица проходившихъ, напоминая имъ о паукахъ, которые, сказать мимоходомъ, въ дом мистриссъ Пипчинъ водились въ большомъ изобиліи.
Такъ-какъ мистриссъ Пипчинъ брала значительныя деньги съ тхъ, кто могъ ей платить, а кислая ея натура не смягчалась ни для кого, то ее вообще считали женщиною, одаренною чрезвычайнотвердымъ характеромъ. Основываясь на такой репутаціи и на кончин супруга своего въ перуанскихъ рудникахъ, она накопила себ препорядочныя деньги. Черезъ три дня посл разговора о ней у мистера Домби, почтенная старушка имла уже въ виду значительное усугубленіе своихъ доходовъ изъ кошелька этого джентльмена и принимала Флоренсу и маленькаго Поля какъ будущихъ обитателей своего дома.
Привезшія дтей мисстрисъ Чиккъ и миссъ Токсъ только-что отъхали отъ дверей, возвращаясь домой. Мистриссъ Пипчинъ, обратясь спиною къ камину, уставилась передъ маленькими пришельцами и длала имъ смотръ. Племянница ея, двушка среднихъ лтъ, добродушная и преданная раба мистриссъ Пипчинъ, обладавшая однако тощею и переплетенною въ желзо наружностью, съ обожженнымъ въ нсколькихъ мстахъ носомъ, снимала съ молодаго Битерстона чистую манишку, надтую на него по случаю парада. Миссъ Пэнки, единственная кром него маленькая пансіонерка, была сейчасъ только отведена въ темницу замка — пустую и холодную комнату, выходившую на дворъ и предназначенную для исправительныхъ цлей — за то, что имла невжливость Фыркнуть три раза въ присутствіи постительницъ.
-Ну, сударь, сказала мистриссъ Пипчинъ Полю: — каково ты меня полюбишь?
— Я васъ вовсе не полюблю. Я хочу домой. Это не мой домъ!
— Нтъ. Это мой.
— Очень горькій.
— Однако въ немъ есть мстечко еще хуже, куда мы запираемъ негодныхъ мальчиковъ.
— Онъ былъ тамъ? спросилъ Поль, указывая на юнаго Битерстона.
Мистриссъ Пипчинъ кивнула въ знакъ согласія, и Полю было довольно занятія на весь остатокъ дня, чтобъ оглядывать съ головы до ногъ и разсматривать вс измненія физіономіи мальчика, подвергшагося такимъ таинственнымъ и страшнымъ испытаніямъ.
Въ часъ былъ обдъ, состоявшій преимущественно изъ мучнистыхъ и растительныхъ веществъ, тогда миссъ Пэнки, маленькая двочка съ кроткими голубыми глазами, которую для здоровья мыли каждое утро, была приведена въ столовую самою колдуньей и выслушала поученіе, что Фыркающіе при чужихъ никогда никому не будутъ нравиться. Когда эта истина была ей должнымъ образомъ внушена, малютку накормили рисомъ, посл обда, она произнесла благодарственную молитву, въ которой было также ввернуто благодареніе мистриссъ Пипчинъ за хорошій обдъ. За столомъ, племянница хозяйки, миссъ Беринтія, ла холодную свинину, а сама мистриссъ Пипчинъ, нуждавшаяся для здоровья въ горячей пищ, питалась горячими бараньими котлетами, которыя приносимы были между двумя тарелками и пахли очень-хорошо.
Посл обда шелъ дождь, а потому прогулка по взморью была невозможна. Пищевареніе мистриссъ Пипчинъ требовало отдыха посл котлетъ, а потому дти отправились вмст съ Берри (т. е. Бернитіей) въ темницу замка — пустую комнату, выглядывавшую на блую стну и колодезь, и казавшуюся еще пусте отъ камина безъ принадлежностей, въ которомъ никогда не зажигался огонь. Мсто это показалось, однако, дтямъ оживленне всхъ прочихъ, потому-что Берри играла и рзвилась съ ними до-тхъ-поръ, пока мистриссъ Пипчинъ не постучалась сердито въ стну. По этому сигналу забавы прекратились, и Берри начала разсказывать вполголоса разныя сказки, въ чемъ время и протянулось до сумерекъ.
Вмсто чая, дтямъ дали въ изобиліи теплой воды съ молокомъ и хлба съ масломъ, для мистриссъ Пипчинъ съ Берри былъ поставленъ черный чайникъ, а для одной мистриссъ Пипчинъ приносились безпрестанно жирно-намасленные горячіе тосты. Она смотрла, однако, такъ же угрюмо, какъ и прежде, и жосткіе срые глаза ея нисколько не казались мягче.
Посл чая, Берри принесла рабочую шкатулку и принялась шить съ величайшимъ усердіемъ, мистриссъ Пипчинъ надла очки, развернула преогромную книгу въ зеленомъ переплет и начала кивать надъ нею. Каждый разъ, когда она просыпалась, нагнувшись слишкомъ-близко къ огню, молодой Битерстонъ получалъ по щелчку въ носъ за то, что онъ дремлетъ.
Наконецъ, для дтей пришло время ложиться спать, что они и сдлали посл вечерней молитвы. Такъ-какъ маленькая миссъ Пэнки боялась спать одна въ потьмахъ, то мистриссъ Пипчинъ считала священнымъ долгомъ загонять ее каждый разъ лично наверхъ, какъ овцу, ничего не могло быть назидательне плача бдной малютки, который раздавался долго посл того, въ самой страшной и неудобной комнатк, и былъ прерываемъ по-временамъ приходомъ самой наставницы, которая потряхивала двочку для того, чтобъ угомонить ее. Въ половин десятаго разносился по всему дому ароматъ горячаго сладкаго мяса, безъ котораго мистриссъ Пипчинъ никакъ не могла уснуть, а вскор потомъ весь замокъ погружался въ тишину и спокойствіе.
Завтракъ слдующаго утра походилъ на чай прошлаго вечера, съ тою разницей, что мистриссъ Пипчинъ замнила тостъ булкою и казалась еще сердите, когда ее скушала. Потомъ юный Битерстонъ прочиталъ во всеуслышаніе родословную изъ ‘Книги Бытія ‘, спотыкаясь на каждомъ имени, посл чего миссъ Пэпки увели для размятія членовъ, а его-самого для холодной морской ванны, изъ которой онъ всегда выходилъ совершенно-синимъ и несчастнымъ. Во то же время Поль и Флоренса пошли гулять по взморью съ мистриссъ Виккемъ, которая не переставала проливать слезы, и около полудня сама мистриссъ Пипчинъ присутствовала при дтскихъ чтеніяхъ. Такъ-какъ система ея воспитанія состояла не въ томъ, чтобъ дать дтскому уму развернуться и распуститься, подобно нжному цвтку, но открывать его силою какъ устрицу, то мораль этихъ повстей имла всегда самый ужасающій характеръ: герой повсти, шалунъ, рдко оканчивалъ свое поприще иначе, какъ на зубахъ какого-нибудь льва или медвдя.
Вотъ какую жизнь дти вели у мистриссъ Пипчинъ! По субботамъ прізжалъ въ Брейтонъ самъ мистеръ Домби, и Поль съ Флоренсою отправлялись пить чай въ гостинницу, гд онъ останавливался. Все воскресенье проводили они вмст съ нимъ и обыкновенно вызжали кататься передъ обдомъ. Самымъ печальнымъ вечеромъ изъ цлой недли былъ вечеръ воскресенья, потому-что мистриссъ Пипчинъ положила себ за правило быть въ это время сердите и жостче чмъ во всю недлю. Тогда привозили обыкновенно отъ ттки ея, изъ Роттендина, маленькую миссъ Пэнки, плакавшую самыми неутшными слезами, а юный Битерстонъ, — котораго вс родные были въ Индіи и котораго заставляли сидть во время службы въ церкви прямо, не шевелясь ничмъ и прислонясь головою къ стн кабинета, — страдалъ такъ невыносимо, что разъ спросилъ у Флоренсы совта, какъ бы ему добраться до Бепгала.
Но вс вообще говорили, что мистриссъ Пипчинъ обращается съ дтьми систематически, въ чемъ, конечно, не было ни малйшаго сомннія: самые рзвые, проживъ подъ ея гостепріимнымъ кровомъ нсколько мсяцевъ, возвращались домой весьма-присмирлыми.
Съ этой достойной уваженія дамы, Поль, сидя въ своихъ маленькихъ креслахъ у камина, часто не сводилъ глазъ по цлымъ часамъ. Поль никогда не зналъ усталости, глядя пристально и внимательно на мистриссъ Пипчинъ. Онъ не чувствовалъ къ ней ни привязанности, ни страха, но она казалась для него чмъ-то уродливо-занимательнымъ, когда онъ былъ въ своемъ стариковскомъ расположеніи духа. Онъ сидлъ, потирая себ руки передъ огнемъ, и все смотрлъ и смотрлъ на нее, отъ-чего она иногда даже конфузилась, не взирая на то, что была людодкой и укротительницей дтей. Разъ, когда онъ оставался съ нею наедин, мистриссъ Пипчинъ спросила, о чемъ онъ думаетъ.
— О васъ.
— А что же ты думаешь обо мн?
— Я думаю о томъ, какъ вы должны быть стары.
— Такихъ вещей не должно говорить, молодой джентльменъ. Это нехорошо.
— Отъ-чего?
— Отъ-того, что неучтиво, отвчала она рзко.— Да! Неучтиво!
— Неучтиво съдать вс бараньи котлеты и тосты, говоритъ Виккемъ, сказалъ Поль самымъ невиннымъ гономъ.
— Твоя Виккемъ, возразила мистриссъ Пипчинъ вспыхнувъ: — негодная, дерзкая, безстыдная нахалка!
— Что это такое?
— Ничего, сударь. Вспомни повсть о маленькомъ мальчик, котораго забодалъ до смерти бшеный быкъ за то, что онъ много спрашивалъ.
— Если быкъ былъ бшеный, какъ же онъ могъ знать, что мальчикъ много спрашиваетъ? Никто не пойдетъ разсказывать разныя вещи бшеному быку. Я не врю этой повсти.
— Ты не вришь этой повсти? спросила мистриссъ Пипчинъ почти съ испугомъ.
— Нтъ.
— Даже еслибъ это случилось съ не бшенымъ быкомъ, маленькій дурачокъ?
Такъ-какъ Поль не обсудилъ вопроса съ такой точки зрнія и вывелъ свои заключенія основываясь на бшеномъ состояніи быка, то онъ призналъ себя побжденнымъ и замолчалъ, но долго думалъ объ этомъ съ такимъ очевиднымъ намреніемъ озадачить мистриссъ Пипчинъ снова, что та сочла благоразумнымъ удалиться и дать ему забыть о такомъ щекотливомъ предмет.
Съ этого времени мистриссъ Пипчинъ почувствовала къ Полю такое же странное влеченіе, какое онъ чувствовалъ къ ней-самоп. Она придвигала маленькія кресла его къ себ, и ребенокъ просиживалъ предолго, разглядывая съ неутомимымъ вниманіемъ каждую морщину ея черстваго лица и ея жосткіе срые глаза, такъ-что она иногда даже закрывала ихъ, притворяясь, будто дремлетъ, и чувствовала себя какъ-то неловко. У мистриссъ Пипчинъ была старая черная кошка, которая обыкновенно свертывалась въ клубокъ передъ самымъ каминомъ, эгоистически мурныкала и мигала на огонь. Почтенная старушка могла бы какъ-нельзя-лучше представлять собою вдьму, а Поль и кошка — ея духовъ-сподвижниковъ, когда вс они втроемъ грлись у камина. Видя ихъ, никто бы не удивился, еслибъ они вдругъ вздумали подняться въ трубу и улетть съ первымъ сильнымъ втромъ, въ темную ночь, на какое-нибудь таинственное сборище нечистой силы.
Этого однако не случилось. Кошка, Поль и мистриссъ Пипчинъ занимали посл каждыхъ сумерекъ свои обычныя мста, и маленькій Домби, избгая общества юнаго Битерстона, продолжалъ изучать желзныя черты мистриссъ Пипчинъ, кошку и огонь вечеръ за вечеромъ, какъ-будто они были сочиненіемъ чернокнижническимъ, въ трехъ томахъ.
Мистриссъ Виккемъ растолковывала себ по-своему несообразныя оригинальности маленькаго Поля и выводила изъ нихъ самыя зловщія заключенія. Политика мистриссъ Пипчинъ состояла отчасти и въ томъ, чтобъ не позволять своей служанк входить въ дружескія сношенія съ мистриссъ Виккемъ, для этого она пряталась за дверьми и наскакивала каждый разъ на свою жертву, когда видла ее направляющеюся къ дверямъ комнаты мистриссъ Виккемъ. Но Берри не запрещалось этого въ свободное отъ ея многочисленныхъ занятіи время, и ей мистриссъ Виккемъ открыла свою душу.
— Какой онъ миленькій, когда спитъ! сказала Берри, остановившись разъ вечеромъ противъ кроватки Поля.
— Охъ! вздохнула Виккемъ.— Это ему нужно.
— Да разв онъ дуренъ, когда не спитъ?
— Нтъ, о, нтъ! Такъ-же точно, какъ Бетси Дженни моего дяди.
Берри смотрла, какъ-будто разгадывая, какія отношенія могутъ быть между Полемъ Домби и Бетси Дженни дядюшки мистриссъ Виккемъ.
— Жена моего дяди, продолжала мистриссъ Виккемъ:— умерла совершенно какъ его мама. Дитя моего дяди росло точно такъ же, какъ господинъ Поль. Отъ дитяти моего дяди у людей кровь не разъ застывала въ жилахъ, да!
— Какъ-такъ?
— Я бы ни за что не желала просидть ночь наедин съ Бетси Дженни. Никакъ!
— Да отъ-чего же?
— Бетси Дженни было премиленькое дитя, такое миленькое, какихъ я видала очень-немного, и она вытерпла вс возможныя болзни. Но знаете, миссъ Берри, отъ ея люльки не отходила ея покойная мать. Не знаю, какъ это было и когда, или знала ли объ этомъ сама двочка, но мать сидла надъ нею, миссъ Берри! Вы скажете: вздоръ! Не обижаюсь, миссъ. Вы можете даже позабавиться надо мною: это развлечетъ васъ въ здшней тюрьм — извините — въ здшней могил, которая меня убиваетъ. Онъ однако спитъ немножко-безпокойно. Погладьте ему спину, миссъ Берри, сдлайте одолженіе.
Берри охотно исполнила ея просьбу.
— За Бетси Дженни, сказала мистриссъ Виккемъ самымъ торжественнымъ тономъ: — ухаживали какъ за этимъ ребенкомъ, и она перемнялась такъ же, какъ онъ. Я часто видала, какъ она сидитъ и думаетъ, думаетъ, думаетъ, какъ онъ, я часто и очень-часто видала, какъ у нея было старое, старое, старое лицо, какъ у него, я много разъ слышала отъ нея такія же рчи, какъ отъ него. Дти эти очень походили другъ на друга, миссъ Берри.
— Жива дочь вашего дяди?
— Да, миссъ, она жива!
Такъ-какъ изъ ударенія мистриссъ Виккемъ слдовало заключить, что кто-нибудь умеръ, то Берри спросила объ этомъ.
— Я не хочу васъ тревожить. Не спрашивайте меня.
Ничмъ нельзя было возбудить сильнйшаго любопытства, а потому Берри повторила свой вопросъ. Посл нкоторой нершимости и какъ-будто неохотно, мистриссъ Виккемъ положила свой ножикъ,— она тогда ужинала,— оглянулась вокругъ себя, посмотрла на спящаго Поля и сказала:
— Она полюбила многихъ: однихъ по прихоти, другихъ такъ… вс они умерли!
Такой отвтъ до того поразилъ бдную племянницу мистриссъ Пипчинъ, что она привскочила на мст, а мистриссъ Виккемъ указала украдкою на кровать, гд спала Флоренса, потомъ сдлала пальцемъ нсколько таинственныхъ знаковъ и продолжала:
— Вспомните мое слово, миссъ Берри, и благодарите Бога, что маленькій Поль не очень къ вамъ привязанъ. Увряю васъ, и ко мн также!
Можетъ-быть, миссъ Берри, отъ сильнаго внутренняго волненія, погладила его слишкомъ-крпко, только ребенокъ проснулся, слъ въ постели, съ жаркими и влажными отъ какого-нибудь дтскаго сновиднія волосами, и спросилъ, гд Флоренса.
Двочка вскочила съ постели при первыхъ звукахъ братиныа голоса, наклонилась надъ его подушкой и убаюкала его тотчасъ же тихою псенкой. Мистриссъ Виккемъ покачала головою, уронила нсколько слезъ, показала Берри эту маленькую группу и устремила взоры въ потолокъ.
— Покойной ночи, миссъ Берри, сказала она кротко: — покойной ночи! Ваша тетушка пожилая дама, миссъ Берри, вы врно не разъ объ этомъ думали.
Хотя племянница мистриссъ Пипчинъ, спустившись внизъ, и не думала найдти распростертую безъ движенія ттку, однакожь она очень обрадовалась, когда увидла ее больше обыкновеннаго сердитою и строгою и съ явными признаками намренія жить долго и ‘быть отрадою всхъ’. Въ-продолженіе всей слдующей недли, тосты и котлеты исчезали по-прежнему, и она нисколько не слабла, хотя маленькій Поль проводилъ вечера передъ каминомъ подл нея и наблюдалъ ея черты съ усиленнымъ вниманіемъ.
Но такъ-какъ Поль не сдлался сильне со времени переселенія своего сюда, хотя въ лиц онъ и казался здорове, то ему достали маленькую удобную колясочку, въ которой привозили его ко взморью, давая ему для развлеченія разрисованную азбуку и разныя книжки, назначенныя для первоначальнаго обученія. Врный своимъ страннымъ прихотямъ, маленькій Домби отвергъ краснорожаго дюжаго малаго, котораго ему предложили, чтобъ возить колясочку, и выбралъ его дда — заплеснлаго, стараго отставпаго матроса, одтаго въ крашеный парусинный костюмъ, пропитаннаго соленою водою и пахнувшаго какъ усыпанное морскими травами прибрежье во время отлива.
Возимый этимъ замчательнымъ земноводнымъ, съ идущею подл Флоренсой и слдуемый вчно-плачевною Виккемъ, Поль отправлялся каждый день на взморье. Тамъ онъ готовъ былъ сидть или лежать въ своей колясочк по цлымъ часамъ, не безпокоимый ничмъ столько, какъ обществомъ дтей, разумется, за исключеніемъ Флоренсы.
— Подите прочь, говорилъ онъ каждому ребенку, который къ нему присоединялся.— Благодарю, но вы мн не нужны.
Иногда тоненькій голосокъ спрашивалъ его на ухо, здоровъ ли онъ.
— Я совершенно здоровъ, благодарю васъ, по лучше ступайте играть.
Потомъ онъ поворачивалъ голову, слдилъ за уходившимъ ребенкомъ и говорилъ Флоренс: — Вдь намъ никого не нужно, такъ ли? Поцалуй меня, Флой!
Въ такихъ случаяхъ онъ чувствовалъ отвращеніе даже къ обществу Виккемъ и всегда радовался, когда она уходила въ сторону набирать раковинъ и знакомыхъ, чмъ она каждый разъ занималась. Любимое мсто его было совершенно-уединенное, въ сторон отъ всхъ гуляющихъ, тамъ, съ Флоренсою, сидвшею подл него съ работой, или читавшею ему книгу, или говорившею съ нимъ, и съ втромъ, дувшимъ ему прямо въ лицо, ему не нужно было ничего.
Разъ онъ ей сказалъ:— Послушай, Флой, гд Индія, въ которой живутъ родные этого мальчика?
— О, она очень, очень-далеко отсюда!
— На цлыя недли дороги?
— Да, на много недль пути днемъ и ночью.
— Еслибъ ты была въ Индіи, Флой, сказалъ онъ посл минутнаго молчанія: — я бы… что сдлала мама? я забылъ.
— Любила меня! отвчала двочка.
— Нтъ, нтъ. Разв я не люблю тебя, Флой? Что она сдлала? Умерла, да. Еслибъ ты была въ Индіи, Флой, я бы умеръ.
Она бросила работу и положила голову на его подушку, лаская его.
— И я бы умерла, еслибъ ты былъ тамъ, Поль! Но теб скоро будетъ лучше.
— О, мн теперь гораздо-лучше! Я не то хочу сказать. Я хочу сказать, что я бы умеръ оставшись безъ тебя, Флой!
Въ другой разъ и на томъ же мст, онъ заснулъ и спалъ долго. Пробудившись вдругъ, онъ вздрогнулъ и сталъ прислушиваться.
Флоренса спросила, что ему слышится?
— Я хочу знать, что оно говоритъ, отвчалъ онъ, глядя ей пристально въ глаза:— море, Флой, что оно безпрестанно говоритъ?
Она отвчала, что это только шумъ волнъ, которыя разбиваются о берегъ.
— Да, да! Но я знаю, что он всегда что-то говорятъ, и всегда говорятъ то же самое. Какое тамъ мсто за моремъ?— Онъ поднялся и смотрлъ жадно на горизонтъ.
Она сказала, что тамъ другая земля, но онъ отвчалъ:— Нтъ, нтъ! не эта! То туда дальше, гораздо-дальше?
Часто потомъ, среди разговора съ сестрою, онъ вдругъ останавливался, стараясь понять, что такое безпрестанно говорятъ волны, и часто онъ поднимался въ своей колясочк, чтобъ смотрть далеко-далеко въ невидимую страну.

ГЛАВА II,
въ которой деревянный мичманъ попадаетъ въ затруднительное положеніе.

Страсть ко всему романическому и чудесному, которою былъ такъ щедро надленъ Валтеръ Гэй, была причиною, что его до крайности заинтересовало приключеніе маленькой Флоренсы съ ‘доброю’ мистриссъ Броунъ. Онъ дорожилъ этимъ воспоминаніемъ и въ особенности участіемъ своимъ въ немъ: словомъ, оно сдлалось избалованнымъ дитятей его воображенія.
Мечты эти были подкрпляемы каждое воскресенье разговорами дяди Солля съ капитаномъ Коттлемъ. Не проходило ни одного воскреснаго вечера безъ намековъ обоихъ старыхъ друзей на Ричарда Виттингтона, лорда-мэра Лондона, и его женитьбу, въ добавокъ къ этому, капитанъ добылъ себ и распвалъ за бутылкой какую-то старинную морскую балладу, повствовавшую о брак молодаго матроса съ ‘очаровательною Пегъ’, дочерью шкипера и партнра въ обладаніи ньюкестльскаго угольника-брика. При этихъ случаяхъ, намекая на отношенія Валтера къ дочери мистера Домби, онъ прогорланивалъ всегда съ особеннымъ выраженіемъ имя ‘Не-е-етъ’, оканчивавшее каждый куплетъ.
Открытый и безпечный племянникъ инструментальнаго мастера не анализировалъ своихъ ощущеній. Онъ почувствовалъ сильную привязанность къ пристани, гд встртился съ Флоренсою, и ко всмъ улицамъ — хотя он были вовсе не привлекательны — по которымъ привелъ ее къ своему дяд. Башмаки, сваливавшіеся такъ часто съ ея ножекъ, онъ хранилъ въ своей комнатк какъ драгоцнность, а разъ, сидя вечеромъ въ маленькой комнатк за инструментальною лавкою, онъ нарисовалъ цлую галерею фантастическихъ портретовъ мистриссъ Броунъ, Можетъ-быть, онъ сдлался нсколько щеголевате въ своемъ костюм посл этого достопамятнаго событія и наврное полюбилъ прогуливаться въ свободное время по той части города, гд находился домъ мистера Домби, увлекаясь неясною надеждой встртить какъ-нибудь на улиц Флоренсу. Но вс чувства его были дтскія и невинныя въ высшей степени. Флоренса была очень-мила, и онъ находилъ удовольствіе любоваться ея хорошенькимъ личикомъ, Флоренса была беззащитною двочкой, когда ему удалось оказать ей помощь и покровительство, Флоренса была благодарнйшимъ маленькимъ существомъ въ свт, и его очаровывало выраженіе благодарности, сіявшей въ глазахъ ея, Флоренса была забыта и пренебрежена отцомъ, и грудь Валтера горла участіемъ къ ея тягостному положенію.
Такимъ-образомъ случилось, что разъ шесть въ-теченіе года Валтеру удалось встртить Флоренсу на улиц и снять передъ ней шляпу, а она останавливалась, протягивая ему дружески руку. Мистриссъ Виккемъ, зпавшая исторію ихъ знакомства, не обращала на это никакого вниманія, а миссъ Нипперъ, напротивъ, даже искала подобныхъ встрчъ, потому-что сердце ея было втайн тронуто молодымъ Гэйемъ, и она надялась встртить въ его сердц нжное сочувствіе.
По всмъ этимъ причинамъ, Валтеръ не могъ потерять изъ вида знакомства своего съ Флоренсой, и оно боле и боле врзывалось въ его памяти. Вс обстоятельства этого приключенія выставляли передъ его Фантазіей Флоренсу, но не его-самого. Иногда — и въ такихъ случаяхъ онъ всегда ходилъ очень-скоро — ему представлялось, какъ бы хорошо было, еслибъ онъ на другой же день посл этой встрчи ушелъ въ море, надлалъ чудесъ, воротился адмираломъ или по меньшей мр капитаномъ лихаго Фрегата, съ ослпительными эполетами, и воротился, чтобъ жениться на Флоренс, наперекоръ зубамъ, накрахмаленному галстуху и часовой цпочк мистера Домби, а потомъ увезъ бы ее къ какимъ-нибудь далекимъ очаровательнымъ берегамъ тропическихъ странъ. Но эти порывы воображенія не превращались у него никогда въ положительную надежду: когда дядя Солль толковалъ съ капитаномъ Коттлемъ о Ричард Виттингтон и дочеряхъ хозяевъ, Валтеръ чувствовалъ, что онъ понимаетъ свое истинное положеніе гораздо-врне ихъ обоихъ.
Онъ продолжалъ свои ежедневныя занятія и труды съ бодрымъ и веселымъ духомъ, понималъ вполн несообразность пылкихъ плановъ дяди и капитана Коттля, а между-тмъ увлекался тысячью самыхъ несбыточныхъ фантазій, въ сравненіи съ которыми мечты ихъ обоихъ были не боле, какъ ежедневная существенность.
Вотъ въ какомъ положеніи засталъ его пипчинскій періодъ. Онъ смотрлъ нсколько-старе, но не очень, и былъ тмъ же бойкимъ, открытымъ, безпечнымъ малымъ, какъ и въ то время, когда бросился на абордажъ въ кабинетъ дяди, предводительствуя имъ и партіею воображаемыхъ удальцовъ, или когда свтилъ старику, спускавшемуся въ погребъ за дивною мадерой.
— Дядя Солль, сказалъ однажды Валтеръ за завтракомъ:— мн кажется, будто вы нездоровы. Вы не завтракали. Я приведу къ вамъ доктора, если это продлится.
— Милый мой, онъ не пропишетъ мн того, что мн нужно,
— Чего же это, дядюшка? покупщиковъ?
— Да, отвчалъ старикъ со вздохомъ.— Отъ нихъ мн бы стало легче.
— Чортъ съ ними, дядюшка! воскликнулъ Валтеръ, стукнувъ кулакомъ по столу, такъ-что зазвенли вс чашки:— когда я вижу, какъ всякій день толпы за толпами проходятъ мимо, мн хочется выбжать, схватить за воротъ перваго встрчнаго и заставить его купить инструментовъ на пятьдесятъ Фунтовъ чистыми деньгами. Вы что глазете? продолжалъ онъ, обратясь къ остановившемуся у окна пожилому джентльмену съ напудренною головою, разумется, не вслухъ.— Нечего глазть на телескопъ. И я съумю это сдлать. Отъ-чего бы не купить его?
Старый джентльменъ, насытивъ свое любопытство, преспокойно пошелъ дальше.
— Вотъ, ушелъ! И таковы вс они. Но слушайте, дядюшка Солль, ободритесь, перестаньте унывать. Когда прійдутъ заказы, ихъ наберется столько, что вамъ даже не удовлетворить всхъ,
— Не дождаться мн этихъ заказовъ, Валтеръ. Они не прійдутъ, пока я здсь хозяинъ.
— Да полноте, дядюшка! Перестаньте!
Старый Солль попытался смотрть веселе и улыбнулся племяннику какъ могъ.
— Вдь дла идутъ какъ всегда, дядюшка? Разв есть что-нибудь особенное? Если есть, скажите мн откровенно все.
— Нтъ, нтъ, нтъ! Особенное? Нтъ, нтъ. Чему быть особенному?
Валтеръ недоврчиво покачалъ головою.
— Я хочу знать въ чемъ дло, а вы спрашиваете меня! Послушайте, дядюшка Солль, когда я вижу васъ въ такомъ расположеніи и угадываю у васъ горе на душ, мн, право, длается жаль, что я живу съ вами.
Дядя Солль невольно открылъ глаза.
— Да.
— Я немножко скученъ въ такихъ случаяхъ, Валтеръ.
— Не то, дядюшка, возразилъ Валтеръ, съ нжностью трепля старика по плечу.— Хоть я васъ и очень люблю… кому жь и любить васъ больше меня? но я только вашъ племянникъ, а вамъ бы лучше было имть подл себя добрую, хлопотливую, бодрую старушку-жену, которая бы знала, какъ отгонять отъ васъ скуку и горе. Вотъ почему я и жалю, что подл васъ не такая старушка, а шальной и полусумасшедшій малый, который не можетъ вамъ быть товарищемъ, хотя у него и много доброй воли, но нтъ умнья, нтъ умнья, дядюшка Солль!
— Валли, мой милый, еслибъ эта бодрая и веселая старушка и жила здсь лтъ сорокъ пять, поврь, я любилъ бы ее не больше, чмъ люблю тебя.
— Знаю, дядюшка Солль, награди васъ Богъ! Но тогда вамъ было бы съ кмъ подлиться этими тяжелыми секретами, и она бы васъ утшала, а я не умю.
— О, да, да! Ты меня очень утшаешь!
— Ну, такъ въ чемъ же дло? Говорите, дядюшка! сказалъ Валтеръ, ласкаясь къ старику.
Соломонъ Джилльсъ продолжалъ уврять, что ничего нтъ, но Валтеръ не отставалъ.
— Все, что я знаю, дядюшка, это…
— Да говорятъ теб, что ничего нтъ!
— Хорошо. Значитъ, нечего и толковать, а мн пора идти. Но помните, дядюшка! Если я узнаю, что вы со мною скрытничаете, я не поврю вамъ ни въ чемъ и не разскажу вамъ ничего о Каркер-младшемъ!
— Узнавай, узнавай! возразилъ дядя смясь.
Валтеръ пошелъ въ конторы Домби и Сына, перевертывая въ голов тысячу неудобоисполнимыхъ проектовъ, какъ бы поправить дла подъ вывскою деревяннаго мичмана, и явился къ должности не съ такимъ веселымъ лицомъ, какъ обыкновенно.
Въ т дни жилъ за угломъ Бишопсгетъ-Стрита нкто мистеръ Брогли, присяжный браковщикъ и ростовщикъ, который держалъ лавку второстепенной мебели всякаго рода и самой некомфортабельной наружности. Тамъ виднлись стулья и умывальные приборы, столовый хрусталь и фаянсовые сервизы были разставлены на двумстныхъ кроватяхъ, занавсы разныхъ матерій развшены передъ коммодами и шкапами, везд красовались часы столовыя и стнныя, которыя никогда не заводились, и зеркала, отражавшія разныя вещи, скупленныя на аукціонахъ и напоминавшія о банкротствахъ и разореніи ихъ прежнихъ обладателей.
Самъ мистеръ Брогли былъ человкъ съ масляными глазами, румяный, полный и непричудливый — одинъ изъ класса Кайевъ-Маріевъ, которые сидятъ съ большимъ удобствомъ на развалинахъ чужихъ Карагеновъ и всегда бываютъ въ хорошемъ расположеніи духа. Онъ заглядывалъ иногда въ лавку инструментальнаго мастера и разспрашивалъ о предметахъ его торговли, Валтеръ зналъ его на столько, что здоровался съ нимъ при встрчахъ на улиц. Но какъ знакомство его съ дядею Соллемъ было въ томъ же род, то Валтеръ значительно удивился, возвратясь довольно-рано изъ конторъ, когда увидлъ мистера Брогли, разсвшагося въ кабинет, съ запущенными въ карманы руками, тогда-какъ шляпа его висла на гвоздик за дверьми.
— Ну, что, дядя Солль! каково вамъ теперь?
Соломонъ Джилльсъ, сидвшій въ уныніи противъ своего гостя, покачалъ головою. ч
— Въ чемъ тутъ дло? спросилъ Валтеръ, и дыханіе его слегка захватило.
— Нтъ, нтъ, ничего, сказалъ мистеръ Брогли.— Мы вамъ не мшаемъ.
Валтеръ смотрлъ съ нмымъ безпокойствомъ то на дядю, то на ростовщика.
— Дло въ томъ, продолжалъ мистеръ Брогли: — что у меня есть маленькій просроченный векселкъ, фунтовъ на триста семьдесятъ съ чмъ-то…
— Просроченный вексель! воскликнулъ съ испугомъ Валтеръ.
— Да, и онъ протестовалъ. Я пришелъ самъ, чтобъ уладить это мягче и дружелюбне, чмъ бы сдлали полицейскіе. Вы вдь меня знаете, я человкъ добрый.
— Дядюшка Солль!
— Валли, мой милый, это случилось со мною въ первый разъ. Такого несчастія со мною никогда еще не было! Я очень-старъ, чтобъ начинать…
Старикъ закрылъ лицо рукою и громко зарыдалъ.
— Дядя Солль! Перестаньте! О, перестаньте! успокойтесь, ради Бога! кричалъ Валтеръ, убитый горестью старика.— Мистеръ Брогли, что мн длать?
— Я бы рекомендовалъ вамъ поискать какого-нибудь пріятеля, переговорить съ нимъ и упросить его устроить дло вашего дядюшки.
— Разумется! Благодарю васъ. Я побгу къ капитану Коттлю, дядюшка! Онъ намъ поможетъ. Успокойтесь, дядя Солль, не отчаивайтесь!
Сказавъ это, Валтеръ бросился изъ дверей, не слушая убжденій старика, забжалъ въ конторы, чтобъ извиниться подъ предлогомъ внезапной болзни дяди, и направился во всю прыть къ жилищу капитана Коттля.
Капитанъ Коттль жилъ на небольшомъ канал, по сосдству съ ост-индскими доками, противъ раздвижнаго мостика, который отворялся по-временамъ для пропуска какого-нибудь купеческаго корабля, который двигался какъ морское чудовище вдоль улицы. Вообще, любопытно было смотрть на постепенный переходъ отъ земнаго къ водяному, приближаясь къ квартир капитана Коттля. Переходъ этотъ начинался мачтами съ флагштоками, водруженными передъ трактирами, потомъ тянулись лавки съ гернзейскими рубашками, шляпами-зюйдвестками, парусинными шароварами, широчайшими и непромокаемыми, развшенными по стнамъ и дверямъ, за ними слдовали кузницы, гд работались якори и канатныя цпи, и гд тяжелые молоты стучали съ утра до вечера по желзу. Потомъ ряды домовъ, надъ которыми разввались флаги. Потомъ канавы. Потомъ подстриженныя ивы. Потомъ опять канавы. Потомъ непостижимые бассейны съ грязною водою, которую едва можно было видть за бездною скрывавшихъ ее судовъ. Дале, воздухъ благоухалъ щепками, и вс другія ремесла поглощались мачтовымъ, весельнымъ, блоковымъ, шлюпочнымъ и паруснымъ. Потомъ невозможно было обонять ничего, кром запаха рома и сахара. Наконецъ, на Бриг-Плэс, въ первомъ и послднемъ этаж небольшаго домика,— жилище самого капитана Коттля.
Капитанъ былъ однимъ изъ тхъ чудаковъ, которыхъ самое живое воображеніе не можетъ представить себ безъ какой-нибудь, даже самой незначительной части ихъ костюма. Въ-слдствіе чего, когда Валтеръ постучался въ двери и капитанъ высунулъ изъ окна голову, накрытую лакированною шляпой, и показался одтый въ синее платье съ рубашечными воротниками величиною съ парусъ,— молодой человкъ былъ вполн убжденъ, что капитанъ не можетъ явиться въ другомъ вид, какъ-будто самъ онъ былъ птицей, и все это его перьями.
— А, Вал’ръ! Постучи-ка еще. Сильне! Сегодня здсь мытье.
Вальтеръ въ нетерпніи стукнулъ скобою изо всей силы.
— Хорошо, сказалъ капитанъ Коттль и немедленно спряталъ голову, какъ-будто ожидая шквала.
Онъ не ошибся. Вдова, съ голыми до плечь руками, дымившимися паромъ горячей воды и покрытыми мыльною пной, бросилась съ неимоврною быстротою отворять двери. Прежде, чмъ взглянула на Валтера, она взглянула на дверную скобу, измрила постителя съ ногъ до головы сердитымъ взоромъ и изъявила удивленіе, что скоба не отлетла.
— Капитанъ Коттль дома, я его видлъ, сказалъ Валтеръ съ вжливою улыбкой.
— Право? О-о!
— Онъ сейчасъ говорилъ со мною.
— Говорилъ? О-о! Такъ вы передайте ему мнніе мистриссъ Мэк-Стинджеръ, которая полагаетъ, что если онъ можетъ утруждать себя разговорами изъ окна, то можетъ также спускаться и отворять двери гостямъ своимъ.
— Непремнно, сударыня, если вы позволите мн войдти.
Валтеръ поднялся по маленькой лстниц, черезъ искусственный туманъ, поднимавшійся изъ кадокъ съ -горячею водою и отъ свжо-вымытаго пола, и вошелъ въ комнату капитана Коттля, котораго засталъ въ засад за дверьми.
— Никогда не былъ долженъ ей даже пенни, Вал’ръ, сказалъ капитанъ вполголоса и съ нкоторою робостью.— Услуживалъ ей сто разъ и ребятишкамъ ея также, а все-таки она по-временамъ вдьма!
— Мн бы слдовало уйдти, капитанъ.
— Вздоръ, Вал’ръ! Она бы меня везд съискала. Садись. Ну, каковъ Джилльсъ?
Капитанъ обдалъ въ это время (въ шляп). Передъ нимъ стояла холодная баранина, портеръ и дымившійся въ маленькой кострюл картофель. Онъ отвинтилъ крючокъ, замнявшій ему кисть правой руки и ввернулъ въ рукоятку ножъ, которымъ тотчасъ же началъ очищать преогромную картофелину для Валтера. Комнаты были очень-малы, крпко напитаны табачнымъ дымомъ, но доволыю-уютны. Все въ нихъ было установлено самымъ надежнымъ противъ морской качки образомъ, такъ-что казалось, будто капитанъ ждетъ съ-минуты-на-минуту землятресенія.
— Ну, а каковъ Джилльсъ?
Валтеръ, успвшій между-тмъ перевести духъ, но потерявшій всякую бодрость, посмотрлъ на своего собесдника, воскликнулъ: ‘о, капитанъ Коттлъ!.’ и залился горькими слезами.
Невозможно описать, въ какое отчаяніе это повергло капитана. Онъ выронилъ вилку съ картофелиной — выронилъ бы и ножъ, еслибъ могъ — и вытаращилъ на мальчика глаза, какъ-будто ожидая услышать, что земля разверзлась подъ лавкою инструментальнаго мастера и поглотила его стараго друга съ коричневымъ костюмомъ, хронометромъ, очками и со всмъ товаромъ.
Но когда Валтеръ объяснилъ ему въ чемъ дло, капитанъ, посл минутнаго размышленія, вдругъ предался всей своей дятельности. Онъ поспшно всталъ, вывалилъ изъ жестянаго ящичка, стоявшаго на верхней полк шкапа съ посудой, весь имвшійся у него наличный капиталъ, состоявшій изъ тринадцати фунтовъ и полукроны, и погрузилъ его въ одинъ изъ кармановъ своего необъятнаго синяго сюртука, потомъ всунулъ въ то же хранилище все свое серебро, состоявшее изъ двухъ обтертыхъ чайныхъ ложекъ и изогнутыхъ сахарныхъ щипчиковъ, вытащилъ огромные серебряные часы и осмотрлъ ихъ, чтобъ удостовриться въ ихъ цлости и невредимости, снова привинтилъ на мсто крючокъ, и, схвативъ узловатую палку, веллъ Валтеру идти за собою.
Помня, однако, что мистриссъ Мэк-Стинджеръ можетъ караулить его внизу, капитанъ Коттль нсколько задумался, какъ бы провести этого грознаго врага, наконецъ онъ ршился употребить военную хитрость:
— Вал’ръ, ступай впередъ. Скажи: ‘прощайте, капитанъ Коттль’, когда будешь въ сняхъ, и запри двери, а потомъ подожди за угломъ улицы, пока меня не увидишь.
Стратегія эта, однако, не совершенно обманула бдительность мистриссъ Мэк-Стинджеръ: она выскользнула изъ кухни и явилась въ сняхъ какъ духъ-мститель. Но увидя Валтера, вмсто ожидаемаго капитана, она проворчала что-то на-счетъ дверной скобы и снова исчезла.
Прошло минуть пять прежде, чмъ капитанъ ршился покуситься на бгство, наконецъ онъ вырвался изъ дверей какъ бом148
Словесность.
ба и побжалъ къ Валтеру безъ оглядки. Тогда, отдалившись отъ своего жилища, онъ принялся что-то насвистывать.
— Дядя Солль шибко упалъ подъ втръ, Вал’ръ?
— Боюсь, что да. Еслибъ вы видли его сегодня утромъ, вы никогда бы этого не забыли.
— Иди скоре, Вал’ръ. Надобно всегда ходить подъ форсированными парусами — вотъ теб правило на будущія времена!
Посл этого, ни капитанъ, ни Валтеръ не обмнялись ни однимъ словомъ, пока не дошли до дверей дяди Солля, надъ которыми бдный деревянный мичманъ, съ инструментомъ у прищуреннаго глаза, длалъ астрономическія наблюденія надъ цлымъ горизонтомъ, какъ-будто отъискивая какого-нибудь друга, который выручилъ бы его изъ бды.
— Джилльсъ! сказалъ капитанъ Коттль, торопливо вбжавъ въ кабинетъ и съ нжностью схвативъ старика за руку.— Приведи хорошенько къ втру, и мы вылавируемъ изъ опасности. Все, что ты долженъ сдлать, произнесъ онъ торжественнымъ тономъ, какъ-будто излагая одно изъ самыхъ драгоцнныхъ и никому неизвстныхъ правилъ житейской мудрости:— это привести круче къ втру!
Дядя Солль пожалъ ему руку и поблагодарилъ за дружбу.
Тогда капитанъ Коттль важно выложилъ на столъ свои чайныя ложки и сахарныя щипчики, серебряныя часы и наличныя деньги, и спросилъ у мистера Брогли, велика ли сумма.
— Ну, говорите, много ли вамъ нужно?
— Помоги вамъ Богъ! возразилъ ветошникъ:— вы врно не полагаете, чтобъ все это на что-нибудь годилось?
— А почему же нтъ?
— Почему? А потому, что нужно триста-семьдесятъ фунтовъ слишкомъ.
— Ничего! возразилъ капитанъ, очевидно озадаченный такими цифрами: — однако, по-моему, все то рыба, что ни попадетъ въ ваши сти?
— Конечно. Но знаете, вдь селедки не киты.
Философія этого замчанія поразила капитана Коттля. Онъ подумалъ съ минуту, глядя на ростовщика, какъ на великаго генія, и потомъ отозвалъ въ сторону инструментальнаго мастера.
— Джилльсъ! Какимъ курсомъ идетъ это дло? Кто кредиторъ?
— Тс! возразилъ старикъ.— Пойдемъ, не говори при Валли: это поручительство за его отца — старинное обязательство. Я уже заплатилъ изъ него много, но теперь времена со мной такъ дурны, что я не въ состояніи платить. Я это предвидлъ, но не могъ помочь горю. Ради Бога, ни слова при Валли!
— Да есть ли у тебя хоть сколько-нибудь денегъ?
— О, да! Какъ же!.. есть… то-есть, въ товарахъ, а я вышелъ изъ моды и ихъ никто не покупаетъ. Он и здсь и тамъ, а лучше сказать нигд!
Говоря это, онъ оглядывался во вс стороны, выворачивалъ свои пустые карманы и какъ-будто старался припомнить, въ которомъ изъ ящиковъ съ инструментами положены наличныя деньги.
— Что мн длать, другъ Недъ? Лучше было бы давно продать весь этотъ хламъ — онъ стоитъ больше моего долга — и ухать доживать свой вкъ на баланс. У меня не осталось никакой энергіи. Пусть они продадутъ все и снимутъ его долой (указывая на деревяннаго мичмана).
— А что ты думаешь длать съ Валтеромъ? Постой-ка, сядь лучше, дай подумать. Еслибъ я самъ не жилъ дрянною пенсіей, которой одному мн до-сихъ-поръ кое-какъ доставало, такъ нечего было бы и толковатъ. А главное: приведи хорошенько къ втру, и все будетъ хорошо!
Дядя Солль снова поблагодарилъ ею и занялъ свое прежнее мсто у камина.
Капитанъ Котгль прохаживался нсколько времени взадъ-и-впередъ по лавк, въ глубокомъ размышленіи и сдвинувъ’ свои щетинистыя черныя брови такъ пасмурно, что Валтеръ побоялся прервать нить его идей. Мистеръ Брогли, не желая стснять никого своимъ присутствіемъ, пошелъ бродить по лавк, разсматривая, щупая и перевертывая инструменты.
— Вал’ръ! воскликнулъ наконецъ капитанъ.— Я придумалъ!
— Что придумали, капитанъ? возразилъ мальчикъ, вдругъ оживись надеждою.
— Поди-ка сюда, молодецъ. Товары одинъ залогъ, я другой: твой губернаторъ долженъ выдать намъ деньги.
— Мистеръ Домби?!… проговорилъ Валтеръ съ отчаяніемъ.
— Да. Взгляни на него. Взгляни на Джилльса. Если они теперь вздумаютъ продавать все это, онъ умретъ, ты самъ знаешь. Мы не должны оставить ни одного камня неперевернутымъ — вотъ теб первый камень!
— Камень!.. Мистеръ Долби!..
— Прежде всего бги въ контору и узнай тамъ ли онъ. Живо!
Валтеръ чувствовалъ, что спорить нечего, и мигомъ исчезъ. Вскор онъ возвратился, запыхавшись, съ извстніемъ, что Домби тамъ нтъ: это случилось въ субботу — онъ ухалъ въ Брайтонъ.
— Знаешь что, Вал’ръ! Подемъ и мы въ Брайтонъ. Я тебя не выдамъ, мой любезный. Я тебя поддержу, Вал’ръ! Мы демъ въ Брайтонъ съ вечернимъ дилижансомъ.
Если нельзя было обойдтись безъ мистера Домби, о которомъ Валтеръ думалъ съ ужасомъ, то онъ полагалъ, что все-таки лучше хать ему одному, чмъ съ подкрпленіемъ личнаго вліянія капитана Коттля, которое врядъ ли будетъ имть всъ въ глазахъ мистера Домби. Но такъ-какъ капитанъ былъ совершенно-противнаго мннія и не сталъ бы слушать возраженій молокососа, то Валтеръ воздержался отъ малйшаго намека, который могъ бы ему не понравиться. А потому капитанъ, простившись наскоро съ дядей Соллемъ и сваливъ въ карманъ свой наличный капиталъ, чайныя ложки, щипчики и серебряныя часы, имя въ виду, какъ думалъ съ ужасомъ Валтеръ, произвести всмъ этимъ великолпное впечатлніе на мистера Домби, увелъ его въ контору дилижанса, увряя по дорог, что онъ его не покинетъ и будетъ держаться подл него до послдней минуты.

ГЛАВА III,
заключающая въ себ послдствія бдственнаго положенія деревяннаго мичмана.

Майоръ Бэгстокъ, посл частыхъ и долговременныхъ наблюденій въ театральную трубочку, черезъ Принцессъ-Плэсъ, надъ маленькимъ Полемъ Домби, и собравъ о немъ самыя подробныя свднія черезъ своего ‘товарища’, вошедшаго въ постоянныя сношенія съ горничною миссъ Токсъ, дошелъ до заключенія: ‘Домби, сэръ, человкъ, съ которымъ стоитъ познакомиться, а Дж. Б. малый, какъ нарочно созданный для такого знакомства’.
Миссъ Токсъ, однако, продолжала держать майора на благородной отъ себя дистанціи, и онъ, Видя, что черезъ нее ему врядъ ли сойдтись съ мистеромъ Домби, ршился положиться на случай, который, какъ онъ замчалъ въ своемъ клуб, ‘былъ пятьдесятъ разъ противъ одного въ пользу Джое Б., сэръ, съ-тхъ-поръ, какъ старшій братъ его умеръ отъ ‘Желтаго Джека’ {Yellow Jack — такъ называютъ желтую горячку расположенныя въ Вестиндіи англійскія войска и флотъ. Прим. перевод.} въ Вестиндіи’.
Случай заставилъ себя прождать нсколько времени, но наконецъ пришелъ на помощь майору Бэгстоку. Когда цвтной слуга донесъ ему со всми подробностями объ отсутствіи миссъ Токсъ на брайтонской служб, майоръ вдругъ почувствовалъ себя нжно-тронутымъ воспоминаніями о дружб своей съ Биллемъ Битерстономъ, который писалъ ему изъ Бенгала, чтобъ онъ, если ему какъ-нибудь прійдется быть въ Брайтон, навстилъ тамъ его единственнаго сына. Но когда ‘туземецъ’ донесъ о пребываніи Поля у мистриссъ Пипчинъ, и майоръ уврялъ, что счастіе само идетъ къ нему, такъ-какъ ему писали о жительств тамъ же маленькаго Битерстона,— онъ внезапно слегъ отъ страшнаго припадка подагры и въ порыв досады пустилъ въ ‘туземца’ стуломъ, въ знакъ благодарности за его всти.
Наконецъ, поправившись, майоръ похалъ въ одну субботу въ Брайтонъ, посадивъ за собою туземца. Во всю дорогу онъ мыслей, но обращалъ разныя свирпыя фразы къ миссъ Токсъ и радовался тому, что завоюетъ приступомъ мистера Домби, о которомъ она такъ секретничала, и для котораго покинула его-самого.
— О-то, сударыня! говорилъ онъ, и каждая жилка на лиц его раздувалась въ веревку:— вы намрены дать отставку Джое Бэгстоку? Рано еще, сударыня, рано! Годдемъ, сэръ, рано еще! Джое живъ, сэръ. Дж. Б. тугъ, сударыня. Тугъ и чер-тов-ски лукавъ!
И дйствительно, маленькій Битерстонъ нашелъ его очень-тугимъ, когда отправился съ нимъ прогуляться по взморью: майоръ, съ цвтомъ лица, похожимъ на стильтонскій сыръ, и глазами, выпучеными какъ у морскаго рака, шагалъ-себ, нисколько не помышляя объ увеселеніи юнаго Битерстона, котораго влекъ за руку, озираясь на вс стороны и ища всюду мистера Домби и его дтей.
Майоръ, отобравшій нужныя свднія отъ мистриссъ Пипчинъ, высмотрлъ, наконецъ, Поля и Флоренсу, направлявшихся къ нему, въ сопровожденіи какого-то величаваго джентльмена. Онъ спустился прямо на нихъ, и, по весьма-естественнымъ причинамъ, при встрч, маленькій Битерстонъ заговорилъ съ своими товарищами-страдальцами. Майоръ остановился, чтобъ полюбоваться на нихъ, вспомнилъ, что видлся и говорилъ съ ними у пріятельницы своей, миссъ Токсъ, въ Принцессъ-Плэс, объявилъ, что Поль молодецъ, какихъ мало, и что онъ его маленькій пріятель, спросилъ его, помнитъ ли онъ Джое Б., майора, и наконецъ, какъбудто спохватившись, что упустилъ изъ вида свтскія приличія, началъ извиняться передъ мистеромъ Домби.
— Но, сударь, вотъ этотъ маленькій пріятель снова длаетъ меня самого мальчикомъ. Старый солдатъ, сэръ, майоръ Бэгстокъ, къ вашимъ услугамъ, не стыдится сознаться въ этомъ.— Майоръ приподнялъ шляпу.— Годдемъ, завидую вамъ, сэръ! воскликнулъ онъ съ внезапною горячностью, но потомъ, какъ-будто опомнясь, прибавилъ:— извините мою вольность.
Мистеръ Домби просилъ не упоминать объ этомъ.
— Старый служака, сэръ. Прокопченный, высушеный солнцемъ, изношенный старый псъ-майоръ, сэръ, не боится быть осужденъ за свои причуды такимъ человкомъ, какъ мистеръ Домби. Я имю, безъ сомннія, честь говорить съ мистеромъ Домби?
— Я теперешній недостойный представитель этого имени, майоръ, возразилъ мистеръ Домби.
— Годдемъ, сэръ! это знаменитое имя. Такое имя, сударь, которое вс знаютъ и произносятъ съ уваженіемъ въ британскихъ колоніяхъ. (Онъ сказалъ это съ твердостію, какъ-будто вызывая самого мистера Домби осмлиться противорчить ему.) Это такое имя, сударь, которое человкъ признаетъ съ гордостью. Въ Джо Бэгсток, сэръ, нтъ ни капли лести,— это часто замчалъ его высочество герцогъ Йоркскій. Джое простой старый воинъ. Но это имя великое. Клянусь Богомъ, имя знаменитое! прибавилъ онъ торжественно.
— Вы такъ любезны, что, можетъ-быть, цните его выше, чмъ оно заслуживаетъ, майоръ.
— Нтъ, сударь! Вотъ мой маленькій пріятель скажетъ вамъ, что Джое Бэгстонъ прямой, не льстивый, открытый старый козырь. Этотъ мальчикъ, сударь, продолжалъ майоръ вполголоса: — займетъ мсто въ исторіи. Этотъ мальчикъ, сэръ, не какое-нибудь обыкновенное произведеніе природы. Берегите его, мистеръ Домби.
Мистеръ Домби выразилъ знакомъ, что постарается послдовать совту майора.
— Вотъ этотъ мальчикъ, сэръ, указавъ на него тростью:— сынъ Битерстона, который въ Бенгал. Отецъ его Билль Битерстонъ, былъ прежде изъ нашихъ. Мы съ нимъ были старинные друзья. Куда бы вы ни сунулись, вамъ врно пришлось бы слышать только о Билл Битерстон и Джое Бэгсток. А вы думаете, я слпъ къ недостаткамъ этого мальчика? Нисколько. Онъ дуракъ, сударь.
Мистеръ Домби взглянулъ на оскорбленнаго такимъ титуломъ мальчика, о которомъ зналъ по-крайней-мр столько же, какъ самъ майоръ, и сказалъ снисходительно:
— Не-уже-ли?
— Да, сударь, онъ дуракъ. Джое Бэгстокъ никогда не употребляетъ прикрасъ. Сынъ его задушевнаго друга, Билля Битерстона, дуракъ отъ природы.
Майоръ засмялся, и смялся, пока не почернлъ.
— Моему маленькому пріятелю предназначено учиться въ публичной школ, сэръ? спросилъ онъ, когда поправился.
— Я еще не совершенно ршился. Думаю, что нтъ. Онъ слабаго сложенія.
— Если слабаго сложенія, сударь, вы правы. Въ Сэндгорст могли выжить только дюжіе ребята. Мы тамъ подвергали другъ друга пытк, сэръ. Мы жарили новичковъ на маломъ огн, сэръ, и вшали ихъ за ноги изъ окна. Я самъ, Джое Богстонъ, вислъ такимъ образомъ цлыя тринадцать минутъ!
Синее лицо майора вполн подтверждало истину этихъ словъ.
— Но за то мы вышли такими, какими были, сэръ, продолжалъ майоръ, поправляя съ гордостью галстухъ.— Мы были кованымъ желзомъ, сэръ. Вы остаетесь здсь, мистеръ Домби?
— Я обыкновенно прізжаю сюда разъ въ недлю, майоръ, и всегда останавливаюсь въ Бедфордской-Гостинниц.
— Буду имть честь явиться къ вамъ въ Бедфордскую-Гостинницу, сэръ, если позволите. Джое Бэгстокъ вообще не любитъ длать визитовъ, но мистеръ Домби не изъ обыкновенныхъ людей. Я премного обязанъ моему маленькому пріятелю за честь знакомства съ вами.
Мистеръ Домби отвтилъ ему очень-благосклонно, и майоръ, погладивъ но голов Поля и сказавъ о Флоренс, что ея хорошенькіе глазки скоро начнутъ сводить съ ума молоджь, и даже стариковъ, если они доживутъ до этого, шевельнулъ юнаго Битерстона тростью, раскланялся и пошелъ дальше полурысью, покашливая очень-величаво.
Въ-слдствіе своего общанія, майоръ сдлалъ визитъ мистеру Домби, а мистеръ Домби, справившись напередъ со спискомъ арміи, постилъ майора. Посл того майоръ постилъ мистера Домби въ город и въ слдующую субботу пріхалъ вмст съ нимъ въ Брайтонъ. Короче сказать, мистеръ Домби и майоръ сошлись между собою необычайно-скоро и необычайно-хорошо. Мистеръ Домби, говоря однажды съ сестрою о майор, замтилъ, что онъ былъ нсколько-выше обыкновенныхъ военныхъ людей и понималъ съ удивительною врностью важность вещей, даже вовсе-несопряженныхъ съ военнымъ ремесломъ.
Наконецъ мистеръ Домби, привезя разъ къ дтямъ мистриссъ Чиккъ и миссъ Токсъ, и встртя майора въ Брайтон, пригласилъ его обдать въ Бедфордскую-Гостинницу, наговоривъ напередъ миссъ Токсъ нсколько комплиментовъ на-счетъ ея знакомца и сосда. Отъ этого миссъ Токсъ была чрезвычайно-интересна за обдомъ, конфузилась и краснла, а майоръ усиливалъ ея душевное волненіе жалобами на свое одиночество и на то, что она его забыла и покинула въ Принцессъ-Плэс.
Присутствовавшіе были очень-доволыіы другъ другомъ, тмъ боле, что майоръ овладлъ всмъ разговоромъ и обнаружилъ въ этомъ случа такой же аппетитъ, съ какимъ поглощалъ вс лакомства изъисканнаго стола Бедфордской-Гостинницы. Мистеръ Домби, всегда молчаливый и серьзный, нисколько не мшалъ майору блистать, а майоръ, чувствуя свои преимущества и будучи въ превосходномъ расположеніи духа, изобрталъ такое безчисленное множество измненій своему имени, что самъ себ удивлялся. Словомъ, обдъ показался всмъ очень-пріятнымъ. Майора сочли за человка, обладающаго необычайнымъ даромъ слова и неистощимою любезностью, а когда онъ простился посл долгаго роббера виста, мистеръ Домби привтствовалъ снова краснвшую миссъ Токсъ на счетъ ея знакомца и сосда.
Возвращаясь въ гостинницу, гд онъ самъ остановился, майоръ повторялъ про себя безпрестанно съ весьма-самодовольнымъ видомъ:
— Хитръ, сударь, хитръ, чертовски-хитръ! Да, миссъ! Вамъ хочется сдлаться мистриссъ Домби, ге? Но Джое Бэгстокъ еще живъ! Онъ не спитъ, сэръ, глаза его широко открыты! Подождите, миссъ! Глубокомысленна, ге? Но Джое Бэгстокъ чер-тов-ски хитръ!
На другой день посл этого обда, въ воскресенье, когда мистеръ Домби, мистриссъ Чиккъ и миссъ Токсъ сидли за завтракомъ и похваливали майора, вдругъ вбжала въ комнату Флоренса съ раскраснвшимися щеками и радостью въ глазахъ.
— Папа, папа! Здсь Валтеръ! но онъ не хочетъ войдти!
— Кто? возразилъ мистеръ Домби.— О комъ она говоритъ? Что тамъ такое?
— Валтеръ, папа, отвчала двочка съ робостью, почувствовавъ, что обратилась къ отцу, очень-Фамильярно.— Тотъ, кто нашелъ меня когда я заблудилась.
— Она говоритъ о молодомъ Гэн, Луиза? сказалъ мистеръ Домби, нахмуривъ брови.— Право, у нея сдлались какія-то странныя манеры. Не можетъ быть, чтобъ она говорила о молодомъ Гэй. Посмотри, Луиза, кто тамъ.
Мистриссъ Чиккъ поспшно вышла въ сни и воротилась съ извстіемъ, что тамъ молодой Гэй вмст съ какимъ-то необычайно-страннымъ человкомъ, но что молодой Гэй не осмливается помшать завтраку мистера Домби и ждетъ, когда ему будетъ угодно позволить войдти.
— Пусть мальчикъ войдетъ, сказалъ мистеръ Домби.— Въ чемъ дло, Гэй? Кто тебя прислалъ? Разв некому было пріхать ко мн?
— Извините, сударь. Я не былъ посланъ. Я осмлился обезпокоить васъ самъ и надюсь, что вы меня извините, если удостоите выслушать.
Но мистеръ Домби, не слушая его, съ нетерпніемъ разсматривалъ стоявшій за нимъ предметъ.
— Это что? сказалъ онъ.— Кто тамъ? Я полагаю, что вы ошиблись и вошли не въ т двери, сударь.
— О, мн очень жаль, что я безпокою васъ не одинъ, сударь, вскричалъ торопливо Валтеръ:— но это… это капитанъ Коттль, сударь.
— Вал’ръ, не звай на брасахъ! замтилъ капитанъ густымъ басомъ.
Тутъ капитанъ, вышедъ нсколько впередъ, вполн обнаружилъ замчательный синій костюмъ свой, огромные рубашечные воротники и узловатый носъ, и принялся раскланиваться съ мистеромъ Домби и вжливо привтствовать дамъ крючкомъ правой руки, держа въ лвой свою жосткую лакированную шляпу, нарзавшую ему красный экваторъ на голов.
Мистеръ Домби смотрлъ на этотъ феноменъ съ изумленіемъ и негодованіемъ. Маленькій Поль, вошедшій вслдъ за Флоренсою, отступилъ къ миссъ Токсъ, когда капитанъ началъ размахивать крючкомъ и установился въ оборонительномъ положеніи.
— Ну, Гэй, сказалъ мистеръ Домби:— что привело тебя ко мн?
Капитанъ снова замтилъ ободрительно:— Вал’ръ, не звай на брасахъ!
— Я боюсь, сударь, началъ съ трепетомъ Валтеръ: — что позволилъ себ большую смлость. Я увренъ въ этомъ. Я бы врядъ ли ршился, даже пріхавъ сюда, просить позволенія говорить съ вами, еслибъ не встртилъ миссъ Домби и…
— Прекрасно! прервалъ мистеръ Домби, слдя за его взорами, когда онъ взглянулъ на внимательную Флоренсу и нахмурясь невольно, видя какъ она ободряетъ его улыбкою.— Продолжай.
— Да, да, вмшался капитанъ.— Хорошо сказано! Продолжай, Вал’ръ.
Капитанъ Коттль долженъ бы былъ разсыпаться въ прахъ отъ брошеннаго на него мистеромъ Домби уничтожающаго взгляда. Но онъ, не понимая своего преступленія, прищурилъ въ невинности сердечной одинъ глазъ, давая знать мистеру Домби, что Валтеръ сначала нсколько сконфузился, но скоро оправится.
— Меня привело къ вамъ совершенно-частное и лично до меня касающееся дло, сударь, продолжалъ Валтеръ прерывающимся голосомъ: — и капитанъ Коттль….
— Здсь! отозвался капитанъ, въ удостовреніе того, что онъ тутъ и что на его содйствіе можно вполн положиться.
— Который очень-старинный другъ моего бднаго дяди и прекрасный человкъ… онъ былъ такъ добръ, что вызвался хать сюда вмст со мною, въ чемъ я не могъ ему отказать.
— Нтъ, нтъ, нтъ, замтилъ капитанъ съ самодовольствіемъ.— Разумется, нтъ. Какой отказъ. Продолжай, Вал’ръ!
— А потому сударь, сказалъ Валтеръ, осмливаясь встртить взглядъ мистера Домби и сдлавшись храбре отъ отчаянія:— потому я пришелъ съ нимъ, сударь, сказать, что бдный мой дядя въ самомъ горестномъ положеніи. Теряя постепенно покупщиковъ, онъ сдлался не въ состояніи произвести уплату по одному обязательству, что мучило его многіе мсяцы сряду — я это знаю — и теперь въ дом его кредиторъ съ протестомъ. Онъ въ опасности лишиться всего и умретъ съ огорченія. Еслибъ вы сдлали ему благодяніе, по доброт своей, и, зная его давно, какъ человка достойнаго уваженія, спасли его изъ теперешней бды, мы бы не знали какъ благодарить васъ!
Глаза Валтера наполнились слезами, глаза Флоренсы также. Мистеръ Домби это замтилъ, хотя по-видимому смотрлъ на одного только Валтера.
— Сумма очень-большая, сударь, продолжалъ Валтеръ.— Больше трехсотъ Фунтовъ. Дядя мой совершенно убитъ этимъ несчастіемъ и совершенно не въ состояніи сдлать что-нибудь для своего облегченія. Онъ даже не знаетъ, что я здсь… Вамъ угодно знать точную сумму, сударь? Право, я самъ не знаю. Вотъ товары моего дяди, на которые уже нтъ требованій, вотъ капитанъ Коттль, который также желаетъ быть поручителемъ въ уплат. Я… я едва смю упоминать о своемъ собственномъ жаловань, но еслибъ вы позволили ему скопляться… для уплаты… впередъ… честный… добрый старикъ… несчастный… Валтеръ, посл этихъ безсвязныхъ восклицаній, замолчалъ и опустилъ голову.
Полагая этотъ моментъ благопріятнымъ для обнаруженія своихъ драгоцнностей, капитанъ Коттль приблизился къ столу, и, очистивъ на немъ мсто между чашками и тарелками, выложилъ свои серебряныя часы, наличныя деньги, серебряныя ложечки и сахарныя щипчики. Собравъ вс эти вещи въ груду, чтобъ он смотрли какъ-можно-драгоцнне, онъ произнесъ слдующее:
— Полхлба лучше, чмъ безъ хлба: такое замчаніе хорошо и для крошекъ. Вотъ ихъ нсколько. Готовъ также передать свою пенсію — сто фунтовъ въ годъ. Если на свт есть человкъ, биткомъ начиненный ученостью — это старый Солль Джилльсъ. Если есть малый, который общается сдлаться козыремъ — вотъ онъ! Это Вал’ръ!
Капитанъ возвратился на прежнее мсто съ видомъ человка, преодолвшаго послднее затрудненіе.
Когда Валтеръ замолчалъ, мистеръ Домби взглянулъ на своего сына, который, видя, какъ Флоренса молча плакала повсивъ голову, старался утшить се и посматривалъ то на Валтера, то на отца съ особенно-выразительнымъ лицомъ. Посл рчи капитана Коттля, на которую мистеръ Домби отвчалъ взглядомъ надменнаго равнодушія, онъ снова обратилъ взоры на сына и смотрлъ на него нсколько времени въ молчаніи.
— Откуда произошелъ этотъ долгъ? спросилъ наконецъ мистеръ Домби.— Кто кредиторъ?
— Онъ не знаетъ, отвчалъ капитанъ, положивъ руку на плечо Валтера.— Я знаю. Солль Джилльсъ помогъ одному человку, который давно уже умеръ и за котораго переплатилъ много денегъ. Если угодно знать подробне, скажу наедин.
— Люди, у которыхъ достаточно своихъ собственныхъ заботъ, сказалъ мистеръ Домби, не замчая таинственныхъ знаковъ, длаемыхъ ему капитаномъ Коттломъ за спиною Валтера:— не должны увеличивать своихъ затрудненій, обязуясь за другихъ людей: это непростительно, самонадянно и даже въ нкоторомъ род безчестно, прибавилъ онъ сурово.— Да, это большая самонадянность, которую могутъ дозволить себ только люди богатые. Поль, поди сюда!
Дитя повиновалось, и мистеръ Домби посадилъ его къ себ на колни.
— Еслибъ у тебя теперь были деньги… Смотри на меня!
Поль, глядвшій попеременно то на Валтера, то на Флоренсу, вперилъ взоры прямо въ глаза отцу.
— Еслибъ у тебя были деньги… столько, какъ говоритъ молодой Гэй, что бы ты сдлалъ?
— Отдалъ бы ихъ старому дяд.
— Отдалъ бы взаймы его старому дяд, ге? Прекрасно! Когда выростешь, мы будемъ вмст употреблять мои деньги.
— Домби и Сынъ, замтилъ Поль, издавна наученный этой фраз.
— Домби и Сынъ, да. Хочешь ли ты теперь начать быть Домби и Сыномъ, и ^судить этими деньгами дядю молодаго Гэйя?
— О, да, папа! прошу васъ! Флоренса хочетъ этого также.
— Двочкамъ нечего длать съ Домби и Сыномъ. Хочешь ли этого ты?
— Да, папа, да!
— Будь по-твоему. Видишь ли ты, Поль, прибавилъ онъ вполголоса:— ккъ сильны деньги и какъ люди стараются добыть ихъ. Молодой Гэи пришелъ сюда издалека, чтобъ достать денегъ, а ты, человкъ богатый и сильный, снабжаешь его ими и длаешь ему этимъ большое одолженіе.
Поль обратилъ къ мистеру Домби свое стариковское лицо, выражавшее, что онъ ясно понялъ смыслъ этого нравоученія, но лицо это немедленно сдлалось снова дтскимъ, когда онъ соскользнулъ съ колна отца, подбжалъ къ Флоренс и упрашивалъ ее перестать плакать, потому-что онъ далъ денегъ молодому Гэіію.
Мистеръ Домби слъ за письменный столикъ, написалъ записку и запечаталъ ее. Въ-продолженіе этого промежутка, Поль и Флоренса шептались съ Валтеромъ, а капитанъ Коттль смотрлъ лучезарно на всхъ троихъ съ такими дерзновенными идеями, какихъ бы мистеръ. Домби никакъ не ршился подозрвать въ немъ. Когда записка была кончена, мистеръ Домби возвратился на свое прежнее мсто и протянулъ ее Валтеру:
— Отдай это завтра утромъ мистеру Каркеру. Онъ распорядится, чтобъ одинъ изъ моихъ тотчасъ же освободилъ твоего дядю отъ протеста, выплативъ нужную сумму, и устроится съ нимъ на счетъ этого долга, какъ будетъ удобне по обстоятельствамъ твоего дяди. Можешь считать, что это сдлано для тебя моимъ сыномъ.
Валтеръ, обрадованный и растроганный, хотлъ выразить хоть часть своей благодарности, но мистеръ Домби остановилъ его:
— Это сдлано моимъ сыномъ. Я объяснилъ ему, что нужно, и онъ понялъ. Я не желаю слышать ничего больше.
Такъ-какъ руки мистера Домби указывали на двери, то Валтеру осталось только поклониться и уйдти. Миссъ Токсъ, видя, что и капитанъ нахмренъ сдлать то же самое, обратилась къ мистеру Домби:
— Почтенный сэръ (щедрость мистера Домби извлекла обильныя слезы изъ глазъ миссъ Токсъ и мистриссъ Чиккъ) я полагаю, что вы пропустили безъ вниманія одно обстоятельство. Извините меня, сэръ, по въ возвышенномъ благородств своемъ вы забыли объ одной подробности…
— Право, миссъ Токсъ?
— Тотъ джентльменъ… съ инструментомъ, продолжала миссъ Токсъ, взглянувъ на капитана Коттля:— оставилъ на стол, у вашего локтя…
— Боже милосердый! воскликнулъ мистеръ Домби, отметая отъ себя богатство капитана какъ соръ.— Уберите эти вещи. Миссъ Токсъ, я вамъ благодаренъ, вы поступили съ всегдашнимъ своимъ благоразуміемъ. Прошу васъ, сударь, уберите все это!
Капитанъ Коттль понялъ, что ему не остается ничего боле, какъ повиноваться. Но его до крайности поразило великодушіе мистера Домби, отказавшагося отъ нагроможденныхъ подъ его рукою сокровищъ: уложивъ все въ карманы, капитанъ не могъ удержаться, чтобъ не схватить единственною оставшеюся у него лвою рукою щедрую руку его, къ ладони которой приложилъ свой крючокъ, въ знакъ восторженнаго удивленія. Отъ такого прикосновенія теплыхъ чувствъ и холоднаго желза, у мистера Домби дрожь пробжала по всему тлу.
Тогда капитанъ, расшаркиваясь съ дамами, поцаловалъ имъ нсколько разъ свой крючокъ съ необычайною ловкостью и любезностью, и простившись особенно съ Полемъ и Флоренсой, послдовалъ за Валтеромъ изъ комнаты. Флоренса побжала за ними, чтобъ послать ласковое привтствіе старому Соллю, но мистеръ Домби позвалъ ее назадъ и веллъ оставаться на мст.
— Не-уже-ли ты никогда не будешь настоящею Домби? сказала ей мистриссъ Чиккъ съ трогательнымъ упрекомъ.
— Ахъ, не сердитесь на меня, милая ттушка! Я такъ благодарна папа!
Она бы бросилась обнимать отца, еслибъ осмлилась, но не ршаясь на это, она только смотрла на него съ выраженіемъ самой глубокой благодарности. А онъ сидлъ въ задумчивости, взглядывая на нее по временамъ съ безпокойствомъ, но больше слдуя за движеніями Поля, который гордо расхаживалъ по комнат, радуясь своему новому величію, снабдившему деньгами молодаго Гэйя.
А что Гэй — что Валтеръ?
Валтеръ былъ до крайности радъ, что ему удалось выручить своего бднаго дядю изъ когтей полицейскихъ и ростовщиковъ, онъ былъ до крайности радъ, сообщивъ дяд добрыя всти и устроивъ вс дла на слдующее же утро, онъ съ наслажденіемъ сидлъ вечеромъ въ маленькомъ кабинет, вмст съ капитаномъ Коттлемъ и старымъ Соллемъ, восхищался, видя, какъ ожилъ инструментальный мастеръ и какъ радовался, что деревянный мичманъ снова принадлежитъ ему. Но, нисколько не упрекая Валтера въ неблагодарности къ мистеру Домби, должно сказать, что онъ былъ угнетенъ и униженъ: онъ чувствовалъ, какъ разсыпались его пламенныя надежды, и какая неизмримая бездна отдляетъ его отъ Флоренсы.
Капитанъ Коттль смотрлъ на это совершенно-иначе. По его соображеніямъ, свиданіе, при которомъ ему случилось присутствовать, было такъ удовлетворительно для его виттингтонскихъ замысловъ, что Валтеру оставалось не больше, какъ шагъ или два до формальнаго обрученія съ Флоренсой. Въ полномъ удовольствіи отъ этого убжденія и радуясь счастью вырученнаго изъ бды друга, капитанъ раза три проревлъ за бутылкою свою балладу объ ‘очаровательной Не-е-е-гъ’, стараясь вклеить въ нее имя Флоренсы и не находя къ этому другой возможности, какъ передлавъ его на ‘Фле-е-е-гъ!’

ГЛАВА IV.
Появленіе Поля на новой сцен.

Мистриссъ Пипчинъ, не смотря на свою потребность въ пищеварительномъ отдых посл бараньихъ котлетъ, была состроена изъ такихъ крпкихъ матеріаловъ, что ни одно изъ предвщаній мистриссъ Виккемъ не сбылось, и она ршительно не обнаруживала никакихъ признаковъ физическаго разслабленія.
Бдная Берри работала по-прежнему какъ невольница, въ полномъ убжденіи, что мистриссъ Пипчинъ совершеннйшее существо на земномъ шар, и каждый день приносила себя по нскольку разъ въ жертву этой богин: но все это самоотверженіе друзья и поклонники мистриссъ Пипчинъ обращали къ ея же кредиту.
Былъ, на-примръ, въ Брайтон честный продавецъ чая, сахара, кофе и разныхъ пряностей, у котораго мистриссъ Пипчинъ забирала всякой всячины на книжку, он былъ человкъ холостой и не очень-разборчивый на счетъ наружной красоты, а потому сдлалъ однажды весьма-благонамренное предложеніе Берри. Но мистриссъ Пипчинъ отвергла за свою племянницу руку его съ гордымъ негодованіемъ. Посл этого отказа, вс удивлялись твердости и независимости характера мистриссъ Пипчинъ, но никто не подумалъ о Берри, проплакавшей цлыя шесть недль и обреченной вчному двичеству.
— Берри васъ очень любитъ? спросилъ однажды Поль, сидя у камина вмст съ мистриссъ Пипчинъ и ея кошкой.
— Да.
— За что?
— За что! Какъ можно спрашивать о такихъ вещахъ, молодой джентльменъ? За что ты такъ любишь Флоренсу?
— За то, что она очень-добра. Нтъ никого добре Флоренсы…
— Хорошо! Ну такъ нтъ никого такого, какъ я.
— Не-уже-ли нтъ?
— Нтъ.
— Очень-радъ. Это очень-хорошо, замтилъ Поль, потирая руки и глядя очень-пристально на мистриссъ Пипчинъ.
Она не рискнула спросить почему, ожидая вроятно самаго уничтожающаго отвта, но принялась, въ утшеніе себ, мучить маленькаго Битерстона такъ безжалостно, что онъ въ тотъ же вечеръ занялся приготовленіями къ путешествію сухимъ путемъ въ Индію, утаивъ отъ ужина кусокъ хлба и обломокъ сыра, которые предназначалъ для дорожнаго запаса провизіи.
Мистриссъ Пипчинъ имла почти цлый годъ на попеченіи своемъ Поля и Флоренсу. Они были въ этотъ промежутокъ два раза долга, но не боле, какъ на нсколько дней, и еженедльно посщали мистера Домби въ Бедфордской-Гостинниц, гд онъ регулярно останавливался, прізжая изъ Лондона по субботамъ. Мало, по-малу Поль укрпился и могъ уже обходиться безъ колясочки, но онъ все-таки имлъ видъ нжный и болзненный, и былъ попрежнему старымъ, тихимъ, разумнымъ ребенкомъ.
Въ одинъ изъ субботнихъ вечеровъ, вс въ замк мистриссъ Пипчинъ встревожились не на шутку отъ неожиданнаго извстія, что мистеръ Домби намренъ постить ее. Все населеніе дома забгало и засуетилось: везд подтирали и подметали, на кроватяхъ дтей перемнили блье, миссъ Пэнки и юнаго Битерстона попріодли въ чистое, при чемъ послдній пріобрлъ нсколько сверхкомплектныхъ щелчковъ, и наконецъ темная бомбазиновая одежда достойной воспитательницы омрачила гостиную, гд сидлъ мистеръ Домби, глядя въ задумчивости на порожнія кресла своего сына и наслдника.
— Какъ вы поживаете, мистриссъ Пипчинъ? сказалъ мистеръ Домби.
— Благодарю васъ, сударь. Я довольно здорова, принимая въ соображеніе…
Мистриссъ Пипчинъ всегда выражалась такимъ образомъ. Тутъ подразумвалось: принимая въ соображеніе ея добродтели, потери, пожертвованія и тому подобное.
— Я не люгу быть очень-крпкаго здоровья, сударь, сказала шіа, усаживаясь и переводя духъ:— но благодарю Бога и за то здоровье, которымъ онъ меня надляетъ.
Мистеръ Домби кивнулъ ей съ видомъ покровителя, чувствующаго, что именно за это онъ платитъ ей по стольку-то въ мсяцъ. Посл краткаго молчанія онъ началъ:
— Мистриссъ Пипчинъ, я ршился постить васъ для совщанія касательно моего сына. Я хотлъ сдлать это давно, но отлагалъ нарочно, чтобъ дать ему время поправиться въ здоровь. Вы не имете на этотъ счетъ никакихъ свдній, мистриссъ Пипчинъ?
— Брайтонъ очень-здоровое мсто, сударь. Право, очень-здоровое для дтей.
— Я намренъ оставить его въ Брайтон.
Мистриссъ Пипчинъ потерла руки и уставила свои срые глаза на огонь.
— Но, продолжалъ мистеръ Домби, поднявъ указательный палецъ:— теперь съ нимъ будетъ по всей вроятности перемнами онъ начнетъ другой образъ жизни. Короче, мистриссъ Пипчинъ, я объ этомъ именно хотлъ поговорить съ вами. Сынъ мой растетъ, мистриссъ Пипчинъ, дйствительно, онъ подростаетъ.
Было что-то грустное даже въ торжеств, съ которымъ мистеръ Домби это сказалъ. Дтство Поля, по-видимому, протекало для него слишкомъ-медленно, а вс надежды и планы его направлялись къ боле-зрлому возрасту ребенка.
— Ему шесть лтъ! сказалъ онъ, поправляя галстухъ.— Гм! изъ шести сдлается шестнадцать прежде, чмъ мы успемъ оглянуться.
— Черезъ десять лтъ, прокаркала нечувствительная мистриссъ Пипчинъ съ морознымъ отблескомъ въ своихъ желзныхъ срыхъ глазахъ.— Это долгое время.
— Все зависитъ отъ обстоятельствъ. Какъ бы то ни было, мистриссъ Пипчинъ, сыну моему шесть лтъ, и я боюсь, что въ познаніяхъ онъ далеко отсталъ отъ другихъ дтей его возраста, а сынъ мой долженъ быть далеко впереди своихъ товарищей во всхъ отношеніяхъ. Для него уже приготовлено высокое мсто въ свт, и дорога его очищена и проведена, даже прежде, чмъ онъ родился. Воспитаніе такого молодаго джентльмена не должно терпть промедленій или быть несовершеннымъ. За него должно приняться серьзно, мистриссъ Пипчинъ.
— Прекрасно, сэръ. Я не нахожу этому никакого опроверженія.
— Я всегда былъ въ этомъ убжденъ, мистриссъ Пипчинъ. При вашемъ ум нельзя было думать иначе.
— Толкуютъ много вздора о томъ, что не должно дтей приневоливать къ-ученію и тому подобное, сэръ, сказала мистриссъ Пипчинъ, нетерпливо потирая свой крючковатый носъ.— Въ мое время думали не такъ. Мое мнніе:, заставлять ихъ учиться.
— Почтенная мистриссъ Пинчинъ, я вижу, что ваша репутація пріобртена не даромъ. Будьте вполн уврены въ моемъ одобреніи вашей прекрасной системы, я сочту себ за особенное удовольствіе рекомендовать ее везд, гд только мои скромныя услуги могутъ вамъ быть полезны.
Величавый тонъ мистера Домби рзко противорчилъ смиренію словъ его.
— Я думалъ о доктор Блимбер, мистриссъ Пипчинъ.
— О моемъ сосд, сударь? Я уврена, что заведеніе доктора превосходно. Тамъ строго ведутъ молодыхъ людей и занимаются науками съ утра до ночи.
— И ему платятъ очень-дорого.
— И ему платятъ очень-дорого, подхватила мистриссъ Пипчинъ, какъ-будто упустивъ изъ вида главное достоинство заведенія ученаго доктора.
— Я имлъ случай говорить съ докторомъ Блимберомъ, мистриссъ Пипчинъ, и онъ находитъ Поля вовсе не слишкомъ-юнымъ для своей методы. Онъ говорилъ о многихъ мальчикахъ, которые въ эти лта знали уже по-гречески. Но я безпокоюсь не объ этомъ. Такъ-какъ сынъ мой вовсе не зналъ матери, то онъ сосредоточилъ очень-много… и даже слишкомъ-много, своей дтской привязанности на сестр. Не будетъ ли разлука съ нею…
Мистеръ Домби остановился и замолчалъ.
— Эге-ге! воскликнула мистриссъ Пипчинъ, воспламенившись всми своими людодскими качествами.— Если ей это и не понравится, можно заставить!
Мистеръ Домби выждалъ, пока она трясла головою и хмурилась самымъ зловщимъ образомъ, и поправилъ:
— Его, почтенная мистрисъ Пипчинъ, его!
Система мистриссъ Пипчинъ казалась ей также удоприложимою и для Поля, но срые глаза ея были такъ проницательны, что могли понять, какое различіе существуетъ въ понятіяхъ мистера Домби между дочерью и сыномъ, и потому она ограничилась замчаніемъ, что перемна мста, новое общество и занятія подъ руководствомъ доктора Блимбера очень-скоро отучатъ маленькаго Поля отъ его неумстной, чрезмрной привязанности къ сестр. Такъ-какъ мистеръ Домби думалъ то же самое, то она стала еще выше въ его мнніи, а такъ-какъ мистриссъ Пипчипъ принялась въ то же время горевать о собственной своей разлук съ ея милымъ дружкомъ, то онъ получилъ очень-выгодное понятіе о ея безкорыстіи. Онъ сообщилъ людодк планъ свой, заране обдуманный: поручить Поля доктору Блимберу съ тмъ, чтобъ Флоренса осталась у нея и принимала брага по субботамъ, а въ воскресенье вечеромъ онъ будетъ снова возвращаться къ доктору. ‘Такимъ-образомъ’, говорилъ мистеръ Домби: ‘Поль отвыкнетъ отъ нея постепенно.’
Мистеръ Домби заключилъ свиданіе изъявленіемъ надежды, что мистриссъ Пипчинъ останется главною инспектриссою Поля и будетъ наблюдать за его ученіемъ въ Брайтоп. Потомъ, поцаловавъ сына, пожавъ руку дочери, взглянувъ на юнаго Битерстона, одтаго въ парадную манишку, и погладя по голов миссъ Панки, онъ отправился обдать въ свою гостинницу.
Всякій молодой джентльменъ, попавшій въ руки доктора Блимбера, могъ быть увренъ, что его стиснутъ препорядочно. Докторъ бралъ на себя воспитаніе только десятерыхъ молодыхъ людей, но запаса его учености достало бы по-крайней-мр на сто: главною заботою и величайшимъ наслажденіемъ его было набивать ею безпощадно этихъ злополучныхъ десятерыхъ.
Заведеніе доктора Блимбера можно было назвать великою теплицей, гд безпрестанно работалъ форсированный нагрвальный аппаратъ. Вс мальчики поднимались при этомъ искусственномъ жар прежде срока. Умственный зеленый горохъ вырасталъ въ Рождество, а умственная спаржа производилась круглый годъ, математическій крыжовникъ (очень-кислый) былъ обыкновененъ въ самыя несвойственныя времена года, и все вообще, подъ насильственнымъ вліяніемъ ученаго доктора, росло неестественнымъ образомъ и давало скоросплые плоды. Всякаго рода греческіе и латинскіе овощи добывались изъ самыхъ сухихъ отпрысковъ-мальчиковъ, при самыхъ морозныхъ вншнихъ обстоятельствахъ. Природа не пользовалась никакими правами — докторъ Блимберъ передлывалъ ее по-своему.
Все это было очень-замысловато, но насильственная система сопровождалась обычными своими неудобствами: скоросплые плоды были непрочны. Одинъ изъ его молодыхъ воспитанниковъ, да-примръ, съ распухшимъ носомъ и необычайно-огромною головою,— старшій изъ десяти, прошедшій черезъ все — вдругъ потерялъ растительную силу и остался въ заведеніи не боле, какъ сухимъ стеблемъ. Вс говорили, что докторъ переварилъ молодаго Тутса, который лишился мозга съ-тхъ-поръ, какъ у него стала пробиваться борода.
Какъ бы то ни было, молодой Тутсъ обладалъ весьма-суровымъ голосомъ и весьма-пискливымъ умомъ, онъ втыкалъ въ рубашечную манишку затйливыя булавки, влюблялся во всхъ встрчныхъ нянекъ, которыя не имли понятія о его существованіи, и смотрлъ на освщенный газомъ міръ сквозь ршетку своего высокаго окошка.
Самъ докторъ былъ величавый джентльменъ, всегда одтый въ черное, съ пряжками у колнъ и черными шелковыми чулками ниже колнъ. Онъ отличался лысою, весьма-лоснящеюся головою, густымъ голосомъ и до такой степени двойнымъ подбородкомъ, что невозможно было постичь, какъ онъ могъ бриться. Маленькіе глаза его были всегда полузакрыты, а ротъ вчно расширенъ зловщею усмшкой. Когда онъ обращался съ самымъ обыкновеннымъ замчаніемъ къ какому-нибудь слабонервному незнакомцу, запустивъ правую руку за пазуху и закинувъ лвую за спину, рчь его походила на приговоръ сфинкса и ршала дло, не допуская никакой аппелляціи.
Докторъ жилъ въ важномъ дом, окнами къ морю. Внутренній характеръ этой храмины учености вовсе не отличался веселостью — напротивъ. Темноцвтные занавсы прятались за окнаии! Столы и стулья были всегда разставлены рядами, какъ числа въ сложеніи, огни такъ рдко зажигались въ парадныхъ комнатахъ, что эти комнаты походили на колодцы, а поститель представлялъ собою ведро, столовая казалась комнатою, наимене-приспособленною для нищи и питья, во всемъ дом не слышалось другаго звука, кром чиканья большихъ стнныхъ часовъ, доносившагося до чердака, да иногда разв однообразнаго гула, издаваемаго молодыми джентльменами, твердившими наизусть свои уроки.
Миссъ Блимберъ, двушка стройная и недурная, нисколько не развеселяла всеобщей серьзности. Въ ней не обнаруживалось никакихъ признаковъ двической игривости или кокетливости: она всегда ходила въ очкахъ, носила коротко-стриженные волосы и сама сдлалась сухою и песчанистою, безпрестанно роясь въ могилахъ умершихъ языковъ. Живые языки не имли для миссъ Блимберъ нималйшей занимательности: ей непремнно нужны были покойники, давно истлвшіе, и она выкапывала ихъ съ наслажденіемъ.
Мистриссъ Блимберъ, ея мама, не была ученою женщиной, но за то имла притязанія на ученость — а это почти все равно. Она говорила своимъ пріятельницамъ, что умерла бы спокойно, еслибъ могла познакомиться съ Цицерономъ. Главною радостью ея жизни было смотрть на гуляющихъ молодыхъ джентльменовъ, воспитанниковъ доктора, которые не походили ни на какихъ другихъ молодыхъ джентльменовъ и выдвигали огромнйшіе рубашечные воротники изъ-за самыхъ туго-накрахмаленныхъ галстуховъ. Она говорила, что это ‘такъ, классически’.
Мистеръ Фидеръ, помощникъ доктора и ‘баккалавръ искусствъ’, былъ нчто въ род человческой шарманки, снабженной весьма-малымъ количествомъ мотивовъ, которые онъ безпрестанно наигрывалъ безъ всякихъ перемнъ. Въ-особенности у него былъ одинъ мотивъ, необычайно-монотонный, служившій для сбиванія идей воспитанниковъ доктора, которые не знали ни покоя, ни отдыха отъ жестокосердыхъ глаголовъ, свирпыхъ существительныхъ именъ, непреклонныхъ синтаксическихъ пассажей и разныхъ примровъ, тревожившихъ ихъ даже во сн.
Подъ гнетомъ этой Форсированной системы обученія, каждый молодой джентльменъ упадалъ духомъ черезъ три недли. Въ-теченіе трехъ мсяцевъ, на голову его рушились вс заботы жизни, черезъ четыре, въ немъ зараждались горькія чувства противъ родителей или опекуновъ, черезъ пять, онъ длался закоснлымъ человконенавистникомъ, черезъ шесть, онъ завидовалъ Квинту Курцію, нашедшему себ благословенное отдохновеніе въ земл, а къ концу года достигалъ до убжденія, отъ котораго въ-послдствіи никогда не отрекался, что вс фантазіи поэтовъ и уроки мудрецовъ не боле, какъ коллекція грамматическихъ фразъ и примровъ, неимющая въ жизни ршительно никакого другаго значенія. Но все-таки онъ продолжалъ распускаться въ теплиц доктора Блимбера, пользовавшагося великою славой.
На порог дома доктора стоялъ однажды Поль съ трепетнымъ сердцемъ. Одну изъ его маленькихъ рукъ держалъ холодно отецъ, а другую сжимала съ нжностью Флоренса.
Мистриссъ Пипчинъ носилась за обреченною жертвою какъ зловщая птица. Она запыхалась, потому-что мистеръ Домби, полный высокихъ замысловъ, шелъ скоро, и хрипло каркала, дожидаясь скоро ли отворятъ двери.
— Ну, Поль, сказалъ мистеръ Домби торжественно:— вотъ настоящая дорога, чтобъ сдлаться Домби и Сыномъ и имть много денегъ. Ты уже почти взрослый человкъ.
— Почти! возразилъ ребенокъ, бросивъ на отца трогательный, но вмст съ тмъ странный и лукавый взглядъ, котораго не могло одолть даже его дтское волненіе, и отъ котораго мистеръ Домби почувствовалъ себя немножко неловко. Но въ это время отперли дверь, и мгновенное неудовольствіе его разлетлось.
— Докторъ Блимберъ дома? спросилъ мистеръ Домби.
— Дома.
Впустившій ихъ былъ молодой человкъ съ слабыми глазами, а на лиц его выражалось полоуміе, обнаруживавшееся въ безсмысленной полуулыбк. Онъ взглянулъ на маленькаго Поля, какъ на мышенка, который входитъ въ огромную мышеловку. Мистриссъ Пипчинъ забрала себ въ голову, что онъ смется надъ постителями, и накинулась на него.
— Какъ ты смешь скалить зубы за спиною этого джентльмена? За кого ты меня принимаешь?
— Я не смюсь ни надъ кмъ и не принимаю васъ ни за кого, отвчалъ тотъ въ отчаяніи.
— Стая лнивыхъ собакъ! сказала мистриссъ Пипчинъ.— Вамъ только вертть вертелы. Поди и скажи своему господину, что мистеръ Домби здсь, не то теб худо будетъ!
Молодой человкъ пошелъ исполнить эту обязанность и скоро возвратился съ приглашеніемъ пожаловать въ кабинетъ доктора Блимбера.
— Ты опять смешься, сэръ?
— Да, право, нтъ! возразилъ сильно-огорченный молодой человкъ.
— Что у васъ тамъ, мистриссъ Пипчинъ? сказалъ мистеръ Домби, оглянувшись назадъ.— Прошу васъ, потише!
Мистриссъ Пипчинъ грозно взглянула на жертву своего гнва и пробормотала ему что-то. Бднякъ, чрезвычайно-кроткій и вовсе не насмшливый отъ природы, заплакалъ съ горя.
Докторъ сидлъ въ кабинет, съ двумя глобусами по бокамъ, окруженный грудами книгъ. Гомеръ красовался надъ дверьми, а Минерва стояла на полк.
— А! какъ вы въ своемъ здоровь, сударь? сказалъ онъ мистеру Домби.— Каково поживаетъ мой маленькій пріятель?
Голосъ доктора походилъ на басистый гулъ органа. Полю показалось, будто-бы маятникъ часовъ подхватилъ рчь педагога и принялся повторять: ‘Ка-ко-во по-жи-ва-етъ мой ма-лень-кій прі-ятель?
Ростъ маленькаго пріятеля не дозволялъ доктору разсматривать его изъ-за своихъ окоповъ, а потому мистеръ Домби взялъ сына на руки и посадилъ на столикъ посреди комнаты.
— Э-ге! сказалъ докторъ, откинувшись въ своихъ креслахъ и запустивъ руку за пазуху.— Теперь я его вижу. Ну, каково ты поживаешь, мой маленькій пріятель?
Маятникъ часовъ безостановочно повторялъ прежнюю фразу.
— Очень-хорошо, благодарю васъ.
— Э-ге! Намъ приходится сдлать изъ него человка?
— Слышишь, Поль? сказалъ отецъ.
— Я бы лучше хотлъ остаться дитятей.
— Право! возразилъ докторъ.— А почему?
Ребенокъ смотрлъ на него, превозмогая свое волненіе, одна рука его искала чего-то въ пустомъ пространств вокругъ столика, на которомъ онъ сидлъ, пока не дотронулась до шеи Флоренсы. Тогда слезы, долго удерживаемыя, вдругъ хлынули изъ его глазъ и по-видимому отвчали: ‘Вотъ почему!’
— Мистриссъ Пипчинъ, замтилъ отецъ недовольнымъ тономъ: — мн, право, очень-непріятно видть такія вещи.
— Отойдите отъ него, миссъ Домби! сказала старуха.
— Ничего, ни-че-то! произнесъ докторъ Блимберъ, снисходительно кивая головою.— Мы замнимъ это скоро новыми впечатлніями и заботами, мистеръ Домби. Вы желали, чтобъ мой маленькій пріятель ознакомился…
— Со всмъ, докторъ, прервалъ съ твердостью мистеръ Домби.
— Да, сказалъ докторъ, разглядывая Поля своими полузакрытыми глазами, какъ маленькое животное, изъ котораго онъ намренъ набить чучелу для музея натуральной исторіи.— Да, совершенно такъ. Э-ге! Мы передадимъ нашему маленькому пріятелю множество разнородныхъ познаній, мы быстро подвинемъ его впередъ, смю сказать. Быстро, смю сказать! Вы, кажется, говорили, мистеръ Домби, что почва еще совершенно двственна?
— Исключая кой-какого приготовленія дома и у мистриссъ Пипчинъ.
Докторъ Блимберъ снисходительно наклонилъ голову и замтилъ, потирая руки, что очень-пріятно начинать съ самаго начала. Потомъ онъ снова прищурился на Поля, какъ-будто располагая сейчасъ же, на мст, окрутить его греческой азбукой.
— Дальнйшія объясненія, докторъ, будутъ, кажется, лишними, сказалъ мистеръ Домби.— Я не желаю отнимать драгоцнное у васъ время и…
— Ну, миссъ Домби! сказала кислая мистриссъ Пипчинъ.
— Позвольте на минуту! возразилъ докторъ.— Позвольте представить вамъ мистриссъ Блимберъ и мою дочь, съ которыми будетъ раздлять домашнюю жизнь нашъ юный путникъ на Парнассъ. (Въ это время вошли об дамы.) Мистриссъ Блимберъ — мистеръ Домби. Мистеръ Домби — моя дочь Корнелія. Мистеръ Домбй, моя милая, удостоиваетъ насъ довренности… видишь ты нашего маленькаго пріятеля?
Мистриссъ Блимберъ сначала его не замтила, но, оглянувшись, принялась восхищаться классическими очерками его лица и сказала мистеру Домби со вздохомъ:
— Завидую ему! Онъ готовится подобно пчел влетть въ садъ, усаженный самыми изящными цвтами, и будетъ всасывать въ первый разъ ихъ сладость. Виргилій, Горацій, Овидій, Теренцій, Плавтъ, Цицеронъ — сколько тутъ меда! Страннымъ покажется, что жена такого мужа и мать такой дочери (она взглянула на прелестную могильщицу въ очкахъ) можетъ говорить подобныя вещи, но, право, я умерла бы счастливою, еслибъ могла быть другомъ Цицерона и бесдовать съ нимъ въ его уединеніи въ Тускулум. Прекрасный Тускулумъ! О!..
Ученый энтузіазмъ такъ заразителенъ, что мистеръ Домби почти поврилъ ей, а мистриссъ Пипчинъ отозвалась звукомъ, среднимъ между вздохомъ и стономъ, какъ-будто одинъ только Цицеронъ могъ утшить ее въ горести, которой источникомъ были перуанскіе рудники.
Корнелія взглянула сквозь очки на мистера Домби и почувствовала желаніе привести ему нсколько цитатъ безсмертнаго оратора, но ей помшалъ осторожный стукъ въ двери.
— Кто тамъ? сказалъ докторъ.— О, это Тутсъ! Войдите, Тутсъ. Вотъ это мистеръ Домби, сударь. Тутсъ поклонился.— Странное сцпленіе! Мы видимъ передъ собою начало ученія и конецъ: альфу и омегу! Это глава моихъ учениковъ, мистеръ Домби.
Докторъ могъ бы назвать его не только главою, но и плечами своихъ учениковъ. Тутсъ сконфузился и сильно покраснлъ, увидвъ себя въ обществ чужихъ.
— Прибавленіе къ нашему маленькому портику, Тутсъ — сынъ мистера Домби, сказалъ докторъ.
Молодой Тутсъ снова покраснлъ. Чувствуя, по воцарившемуся величественному молчанію, что отъ него ждутъ какого-нибудь изреченія, онъ оборотился къ Полю, сказавъ: ‘здоровы ли вы?’ такимъ басистымъ голосомъ и съ такими овечьими манерами, что всякій удивился бы меньше, еслибъ услышалъ ягненка, ревущаго по-львиному.
— Попросите мистера Фидера, Тутсъ, сказалъ докторъ:— чтобъ онъ припасъ нсколько приготовительныхъ волюмовъ для сына мистера Домби и отвелъ удобное мсто для его будущихъ занятій. Милая моя, кажется, мистеръ Домби не видалъ еще спаленъ нашихъ молодыхъ джентльменовъ?
— Если мистеру Домби будетъ угодно подняться по лстниц, отвчала мистриссъ Блимберъ:— я больше чмъ съ гордостью покажу ему владнія соннаго бога.
Съ этими словами, мистриссъ Блимберъ, дама весьма-любезная съ проволочнымъ лицомъ и въ чепчик, составленномъ изъ небесно-голубыхъ матеріаловъ, пошла наверхъ съ мистеромъ Домби и Корнеліей, мистриссъ Пипчинъ послдовала за ними, посматривая на вс стороны, не увидитъ ли своего врага — слугу.
Пока они тамъ ходили, Тутсъ исчезъ, а Поль сидлъ на стол, держа Флоренсу за руку, и оглядывался вокругъ себя, робко посматривая по-временамъ на доктора, который, откинувшись въ своихъ креслахъ, началъ читать книгу. Самая манера его чтенія имла въ себ что-то грозное: въ ней обнаруживалась ршительная, безстрастная, непреклонная, хладнокровная система занятій. Поль видлъ вполн лицо доктора и невольно трепеталъ каждый разъ, когда тотъ благосклонно улыбался своему автору, или хмурился на него, или покачивалъ головою съ недовольною гримасой, какъ-будто говоря: ‘Вздоръ! Мн это лучше извстно!’
Мистеръ Домби вскор спустился по лстниц вмст съ своею путеводительницею, съ которою разговаривалъ во все время.
— Надюсь, мистеръ Домби, сказалъ докторъ, положившій книгу, когда они вошли:— что вы довольны моимъ внутреннимъ устройствомъ?
— Оно превосходно, докторъ.
— Очень-хорошо, замтила скупая на похвалы мистриссъ Пипчинъ.
— Съ вашего позволенія, докторъ и мистриссъ Блимберъ, сказалъ Домби:— мистриссъ Пипчинъ будетъ отъ времени до времени навшать Поля.
— Когда угодно!
— Я полагаю, что кончилъ все, и могу распроститься съ вами. Поль, дитя мое, прощай.
— Прощайте, папа.
Небрежная ручонка, которую держалъ мистеръ Домби, странно противоречила выраженію лица малютки, но горесть его относилась не къ отцу: онъ въ ней нисколько не участвовалъ,— нтъ, вс чувства нжности и сожалнія ребенка относились къ одной Флоренс.
Злйшій и непримиримйшій врагъ, котораго мистеръ Домби когда-нибудь могъ бы себ нажить, почувствовалъ бы себя удовлетвореннымъ болью, которая уязвила въ это время гордое его сердце. Онъ наклонился надъ сыномъ и поцаловалъ его. На личик ребенка отразилось странное, мучительное для отца выраженіе.
— Я скоро съ тобою увижусь, Поль. Ты будешь свободенъ по субботамъ и по воскресеньямъ, знаешь?
— Знаю, папа, возразилъ Поль, глядя на сестру.— По субботамъ и по воскресеньямъ.
— И ты постараешься учиться, чтобъ сдлаться ученымъ человкомъ, будешь стараться?
— Постараюсь, папа, отвчалъ ребенокъ разсянно.
— И ты скоро будешь большой!
— О, очень-скоро!
Опять появилось на лиц Поля стариковское выраженіе, мелькнувшее какъ отблескъ страннаго свта. Старческій-старческій взглядъ его упалъ на мистриссъ Пипчинъ и погасъ на ея мертвомъ бомбазиновомъ плать. Почтенная людодка выступила уже впередъ, чтобъ проститься и увести Флоренсу, чего она давно алкала. Движеніе ея привело въ себя мистера Домби, безотчетно смотрвшаго на сына. Погладивъ сына по голов и пожавъ еще разъ его ручонку, мистеръ Домби поклонился доктору, мистриссъ Блимберъ и миссъ Блимберъ съ своею обычною морозною вжливостью, и вышелъ изъ кабинета.
Не смотря на просьбы мистера Домби не безпокоиться, докторъ и все семейство его пошли провожать постителя. Такимъ образомъ мистриссъ Пинчинъ увидла себя на минуту отрзанною отъ Флоренсы дикторомъ и миссъ Блимберъ, этому счастливому случаю Поль былъ обязанъ тмъ, что Флоренса подбжала къ нему, обхватила его шею обими руками и поцаловала его нсколько разъ съ горячностью, лицо ея онъ увидлъ въ дверяхъ послднимъ: оно обращалось къ нему съ нжною, ободряющею улыбкой и казалось еще свтле сквозь слезы, блествшія въ выразительныхъ глазахъ двочки.
Дтская грудь Поля высоко поднималась, когда исчезло это лицо: глобусы, книги, Гомеръ и Минерва закружились въ его помутившихся глазахъ, но они вдругъ остановились, и онъ услышалъ снова громкое чиканье маятника: ‘ка-ко-во по-жи-ва-етъ мой ма-ленькій прі-я-тель?’ какъ и прежде.
Онъ сидлъ скрестя руки на своемъ пьедестал и вслушивался молча. Онъ могъ бы отвчать: ‘тяжело, очень-тяжело!’ Бдный малютка просидлъ нсколько минутъ въ томъ же положеніи, съ болзненною пустотою въ юномъ сердц, окруженный холодомъ^ безчувственностью и совершенно-чуждыми ему предметами.

ГЛАВА V.
Воспитаніе Поля.

Черезъ нсколько минутъ, которыя показались сидвшему на стол Полю безконечно-долгими, докторъ Блимберъ возвратился. Походка доктора была величественна и располагала умы его воспитанниковъ къ торжественнымъ размышленіямъ. Мистриссъ и миссъ Блимберъ слдовали за нимъ. Докторъ снялъ со стола своего новаго ученика и передалъ его дочери.
— Корнелія, сказалъ онъ.— Молодой Домби поручается напередъ теб.
Миссъ Блимберъ приняла ребенка изъ рукъ своего отца, Поль, чувствуя, что она его разсматриваетъ въ очки, потупилъ глаза.
— Сколько теб лтъ, Домби? спросила она.
— Шесть, отвчалъ Поль, взглянувъ на нее украдкою и удивляясь, отъ-чего у нея волосы не такіе длинные, какъ у Флоренсы, и отъ-чего она сама такъ походитъ на мальчика.
— Много ли ты знаешь изъ латинской грамматики?
— Нисколько.
Почувствовавъ, что отвтъ его поразилъ миссъ Блимберъ горестью, онъ посмотрлъ на окружавшія его физіономіи и сказалъ:
— Я былъ нездоровъ. Я былъ слабымъ мальчикомъ и не могъ выучиться латинской грамматик, когда старый Глоббъ ходилъ со мною на взморье. Скажите Глоббу, прошу васъ, чтобъ онъ пришелъ ко мн.
— Какое неблагородное имя! замтила мистриссъ Блимберъ.— Такое не классическое! Кто это чудовище, дитя?
— Какое чудовище?
— Глоббъ.
— Онъ столько же чудовище, какъ вы сами.
— Что такое? воскликнулъ докторъ грознымъ голосомъ.— Ай, ай, ай! Эге! Это что?
Поль ужасно испугался, однако ршился стоять за отсутствующаго Глобба, хотя и задрожалъ:
— Онъ очень-добрый старикъ, сударыня, и возилъ меня въ колясочк. Онъ знаетъ все о глубокомъ мор, и какія тамъ рыбы, и какія чудовища грются на солнц, на скалахъ. Онъ говоритъ, что они снова ныряютъ въ воду, когда ихъ испугаютъ, и плещутъ очень-сильно хвостами. Тамъ есть животныя, говорилъ онъ мн, не помню какъ ихъ называютъ и какой они длины,— Флоренса знаетъ,— которыя притворяются будто плачутъ, а когда человкъ подойдетъ къ нимъ изъ сожалнія, он схватятъ его своими огромными зубами и съдятъ его. А человку тогда остается только бжать и бросаться изъ стороны въ сторону, и тогда человкъ уйдетъ, потому-что животныя эти худо ворочаются, и спины у нихъ не гнутся. Глоббъ знаетъ очень-много о мор, хотя и не могъ сказать мн отъ-чего оно всегда заставляетъ меня думать о моей мама, которая умерла, — или о томъ, что оно говоритъ, безпрестанно говоритъ! ‘Я бы хотлъ’, заключилъ онъ, потерявъ вдругъ все одушевленіе, съ которымъ сообщалъ эти свднія, и оглядываясь съ отчаяніемъ на безчувственныя незнакомыя лица: ‘я бы хотлъ, чтобъ старый Глоббъ пришелъ ко мн сюда. Старый Глоббъ добрый человкъ и знаетъ меня, а я знаю его очень-хорошо и люблю его…’
— Эге! воскликнулъ докторъ, качая головою:— худо! Но науки поправятъ все.
Мистриссъ Блимберъ замтила, вздрогнувъ, что Поль непонятный ребенокъ, и смотрла на него почти тми же глазами, какъ мистриссъ Пипчинъ.
— Обведи его по комнатамъ, Корнелія, сказалъ докторъ: — и ознакомь его съ новою сферой. Домби, ступай съ этою молодою дамой.
Домби повиновался и подалъ руку отвлеченной Корнеліи, посматривая на нее искоса съ недоврчивостью. Очки съ блестящими стеклами длали ее такою таинственною, что онъ никакъ не могъ понять, куда она смотритъ, и даже есть ли за этими стеклами настоящіе глаза.
Корнелія повела его сначала въ учебную, отдлявшуюся отъ залы двойными обитыми войлокомъ дверьми, заглушавшими голоса молодыхъ джентльменовъ. Въ учебной засдало восьмеро молодыхъ людей, въ разныхъ степеняхъ умственнаго ослабленія: вс они трудились ревностно и казались весьма-серьзными. Тутсъ, какъ старшій, имлъ особый письменный столикъ и показался молодымъ глазамъ Поля человкомъ необъятнаго роста и безчисленныхъ лтъ.
Мистеръ Фидеръ, баккалавръ, сидлъ за другою конторкой и вдалбливалъ Виргилія четыремъ воспитанникамъ доктора. Изъ остальныхъ четырехъ, двое, схватившись обими руками за головы, были погружены въ ршеніе мудрыхъ математическихъ задачъ, третій, съ лицомъ, походившимъ отъ слезъ на грязное окно, пытался пробиться къ обду черезъ безнадежное число строчекъ, а четвертый сидлъ въ окаменломъ состояніи отчаянія за своимъ урокомъ.
Появленіе новичка не произвело никакого особеннаго впечатлнія. Мистеръ Фидеръ (брившій себ по-временамъ голову для охлажденія и неимвшій на ней ничего, кром жсткой щетины) протянулъ Полю костлявую руку и сказалъ, что очень-радъ его видть. Слдуя наставленіямъ Корнеліи, Поль поздоровался съ каждымъ изъ своихъ будущихъ товарищей. Съ Тутсомъ онъ былъ уже знакомъ, и потому глава учениковъ доктора Блимбера взглянулъ на него, пыхнулъ раза два сильне обыкновеннаго и продолжалъ записаться своимъ дломъ. Оно было не изъ головоломныхъ: Тутсъ, ‘прошедшій черезъ все’, имлъ позволеніе заниматься по произволу, а главнымъ занятіемъ его было — писать къ самому-себ письма отъ имени значительныхъ особъ, адресованныя ‘П. Тутсу, конюшему, въ Брайтон’, и сберегаемыя имъ весьма-тщательно въ конторк.
По окончаніи этихъ церемоній, Корнелія повела Поля наверхъ. Тамъ, въ комнат, выходившей окнами на синее море, Корнелія показала ему опрятную кроватку съ блыми занавсками, подл самаго окна, надъ которою красовалась дощечка, съ надписаннымъ отличнымъ почеркомъ именемъ ‘Домби’, въ той же комнат были дв другія кровати съ именами Бриггса и Тозера.
Только-что они снова спустились съ лстницы, Поль увидлъ слабоглазаго молодаго человка, навлекшаго на себя негодованіе мистриссъ Пипчинъ, который схватилъ огромную барабанную палку и принялся съ разлету стучать въ подвшенный къ потолку гонгъ, какъ-будто онъ или сошелъ съ ума, или горлъ жаждою мести. Корнелія объявила Полю, что этотъ громъ означаетъ скорое приближеніе обда, а потому совтовала ему подождать въ учебной комнат, вмст съ его новыми ‘друзьями’.
Маленькій Домби, пройдя боязливо мимо громко-чикавшаго въ зал маятника часовъ, отворилъ съ трудомъ двери учебной комнаты и вошелъ въ нее. Онъ нашелъ ‘друзей’ своихъ разсыпавшихся по комнат, исключая окаменлаго, который продолжалъ сидть въ прежнемъ безмолвномъ отчаяніи. Мистеръ Фидеръ звалъ такъ громко и потягивался съ такими судорожными кривляньями, что Поль, глядя на него, невольно струсилъ.
Вс воспитанники суетились, занимаясь своимъ обденнымъ туалетомъ: одни мыли руки, другіе повязывали крутые галстухи, третьи причесывались или чистились въ прилежавшей къ учебной прихожей. Тутсъ, готовый прежде прочихъ, ршился приласкать Поля и сказалъ ему съ тяжелымъ добродушіемъ:
— Садись, Домби.
— Благодарю васъ, сударь.
Видя, какъ безплодно ребенокъ трудился, стараясь подняться на высокій подоконникъ, Тутсъ сдлалъ важное открытіе и сообщилъ ему свою мысль:
— Ты очень-малъ, Домби.
— Да, сударь, я маленькій. Тутсъ поднялъ его ласково и посадилъ на окно.— благодарю васъ.
— А кто твой портной, Домби?
— Мн женщина шила платье, швея моей сестры, сударь.
— Мой портной Бергессъ и коми. Модный. Только очень-дорого.
У Поля достало сметливости, чтобъ покачать головою, какъ-будто выражая: это и видно.
— Отецъ твой регулярно богатъ, ге?
— Да, сударь. Онъ Домби и Сынъ.
— И что?
— И Сынъ.
Тутсъ попробовалъ заучить эту фирму наизусть, повторялъ ее раза два или три про-себя, но, не успвъ въ своемъ намреніи, сказалъ Полю, чтобъ тотъ напомнилъ ему названіе фирмы завтра утромъ, такъ-какъ это очень-важно. Мистеръ Тутсъ предположилъ себ написать на свое имя партикулярное и дружеское письмо отъ Домби и Сына.
Въ это время остальные воспитанники, за исключеніемъ окаменелаго, были готовы. Вс они были очень-чинны, но блдны, говорили вполголоса и казались такими унылыми, что юный Битерстонъ, въ сравненіи съ ними, былъ олицетвореннымъ веселіемъ, а Битерстонъ не даромъ собирался нсколько разъ отправиться съ отчаянія въ Бепгалъ! л
— Вы спите въ моей комнат? спросилъ одинъ чопорный молодой джентльменъ, котораго накрахмаленные брыжжи поднимались выше ушей.
— Вы мистеръ Бриггсъ?
— Нтъ, Тозеръ.
Поль отвчалъ утвердительно, а Тозеръ, указавъ на окаменлаго юношу, сказалъ, что это Бриггсъ. Поль догадывался, самъ не зная почему, что окаменлый непремнно долженъ быть или Бриггсъ, или Тозеръ.
— Вы крпкаго сложенія? спросилъ Тозеръ.
— Я думаю, что нтъ.
— Это бы не мшало. Вы начинаете учиться у Корнеліи?
— Да.
Вс молодые джентльмены, за исключеніемъ Бриггса, испустили тихій стонъ, который былъ заглушенъ новыми бшеными ударами въ гонгъ. Тогда вс, кром Бриггса, направились въ столовую, откуда вынесли къ Бриггсу хлбецъ на тарелк, покрытой чистою салфеткой.
Докторъ Блимберъ сидлъ уже въ голов стола, съ женою и дочерью по бокамъ. Мистеръ Фидеръ, въ черномъ фрак, услся на другомъ конц. Стулъ Поля былъ поставленъ подл миссъ Блимберъ, но какъ въ этомъ положеніи брови ребенка были только-только на высот стола, то на стулъ подложили нсколько книгъ. Съ-этихъ-поръ, Поль всегда сидлъ на такомъ возвышеніи, которое въ-послдствіи долженъ былъ регулярно приносить для себя самъ и потомъ, по минованіи потребности, относить назадъ въ кабинетъ.
Докторъ произнесъ молитву, и обдъ начался. Все было чинно и пристойно, кушанья хорошія, столовое блье, сервизъ и прислуга опрятны, у каждаго воспитанника по массивной серебряной вилк. Никто не говорилъ, если съ нимъ не говорили, исключая доктора Блимбера, мистриссъ Блимберъ и миссъ Блимберъ. Когда молодые джентльмены не дйствовали ножомъ, вилкою или ложкой, взоры ихъ притягивались неодолимою силою къ глазамъ доктора, его супруги или дочери, и скромно на нихъ устанавливались. Тутсъ казался единственнымъ исключеніемъ изъ этого правила: онъ сидлъ подл мистера Фидера, на той же сторон, гд былъ Поль, и часто смотрлъ черезъ головы другихъ мальчиковъ, чтобъ взглянуть на Поля.
Разъ только въ-теченіе всего обда завязался разговоръ, касавшійся молодыхъ джентльменовъ. Это случилось въ эпоху подаванія сыра, когда докторъ, выпивъ рюмку портвейна и крякнувъ раза три, сказалъ:
— Достойно замчанія, мистеръ Фидеръ, что Римляне…
При названіи этого страшнаго народа, непримиримо-враждебнаго всмъ воспитанникамъ, каждый изъ нихъ устремилъ взоръ на доктора съ выраженіемъ глубочайшаго вниманія. Одинъ изъ нихъ въ это время пилъ, и, поймавъ сквозь стекло стакана направленный на него взглядъ доктора, въ торопяхъ поперхнулся, чмъ въпослдствіи помшалъ рчи своего наставника.
— Достойно замчанія, мистеръ Фидеръ, началъ снова съ разстановкою докторъ:— что Римляне на своихъ великолпныхъ пиршествахъ, о которыхъ мы читаемъ въ період царствованія императоровъ, когда роскошь достигла высоты, неизвстной ни прежде, ни посл, и когда грабили цлыя области для доставленія лакомствъ на императорскіе банкеты…
Тутъ поперхнувшійся мальчикъ, который натуживался и длалъ надъ собою сверхъестественныя усилія, чтобъ не прорваться, вдругъ разразился неудержимымъ откашливаніемъ.
— Джонсонъ, сказалъ мистеръ Фидеръ тихимъ голосомъ съ выраженіемъ укора:— выпейте воды.
Докторъ, смотрвшій очень-сурово, пріостановился пока не принесли воды, и потомъ продолжалъ:
— И когда, мистеръ Фидеръ…
Но мистеръ Фидеръ, чувствуя, что Джонсонъ непремнно снова прорвется, и понимая, что доктору никакъ не кончить періода пока это не случится, не могъ свести глазъ съ Джопсона, и такимъ образомъ не глядлъ на доктора, который въ-слдствіе того остановился.
— Извините, сударь, сказалъ мистеръ Фидеръ покраснвъ.— Извините, господинъ докторъ.
— И когда, продолжалъ докторъ, возвысивъ голосъ: — когда, сударь, какъ мы читаемъ,— хотя это и кажется неимоврнымъ невждамъ нашего времени, братъ Вителлія приготовилъ для него пиръ, на которомъ подавали тысячи однихъ рыбныхъ блюдъ…
— Выпейте еще воды, Джонсонъ… блюдъ, сударь, сказалъ мистеръ Фидеръ.
— Пять тысячъ блюдъ изъ живности.
— Или попробуйте взять хлбную корку, Джонсон.
— И одно блюдо, продолжалъ докторъ Блимберъ, возвыся голосъ еще сильне и грозно оглядывая присутствующихъ:— блюдо, названное по своимъ огромнымъ размрамъ ‘Щитомъ Минервы’, и составленное, въ числ прочихъ дорогихъ припасовъ, изъ мозговъ фазановъ.
Джонсонъ закашлялся.
— И куликовъ.
Джонсонъ разразился еще сильне.
— Печеной маленькой рыбы, именуемой скари…
— Джонсонъ! у васъ лопнетъ въ голов одинъ изъ кровоносныхъ сосудовъ, лучше не удерживайтесь, сказалъ Фидеръ.
— И икры выона, привозимой изъ Карпатскаго-Моря, продолжалъ докторъ громовымъ голосомъ:— когда мы читаемъ объ этихъ пиршествахъ и припоминаемъ, что у насъ есть примры Тита…
— Джонсонъ, что почувствуетъ ваша матушка, если вы умрете отъ удара! сказалъ мистеръ Фидеръ.
— Домиціана…
— Да вы посинли, послушайте…
— Нерона, Тиверія, Калигулы, Геліогабала и многихъ другихъ: достойно замчанія, мистеръ Фидеръ — если вы сдлаете мн честь выслушать, достойно особеннаго замчанія, сударь…
Но Джонсонъ, будучи не въ силахъ превозмочь себя дольше, прорвался такимъ страшнымъ кашлемъ, что прошли полныя пять минутъ прежде, чмъ онъ понравился, хотя во все это время его съ обихъ сторонъ колотили по спин, а мистеръ Фидеръ держалъ у рта несчастнаго стаканъ съ водою. Наконецъ настало глубокое безмолвіе.
— Джентльмены, не угодно ли встать для молитвы? сказалъ докторъ Блимберъ.— Корнелія, сними со стула Домби. Джонсонъ повторитъ мн завтра утромъ, передъ завтракомъ, безъ книги, изъ греческаго текста, первое посланіе апостола Павла къ Эфесцамъ. Мистеръ Фидеръ, мы черезъ полчаса займемся снова нашими уроками.
Молодые джентльмены раскланялись и вышли. Мистеръ Фидеръ, также. Въ-продолженіе получаса свободнаго время, воспитанники прогуливались по-парно, рука-объ-руку, взадъ и впередъ по небольшой лужайк за домомъ. Но никто и не думалъ о такой неприличной вещи, какъ юношескія игры. Въ назначенное время снова раздались удары въ гонгъ, и лекціи начались подъ руководствомъ доктора Блимбера и его помощника, мистера Фидера.
Такъ-какъ свободнаго времени, по милости поперхнувшагося не-кстати Джонсона, было дано меньше обыкновеннаго, то молодые джентльмены пошли гулять передъ чаемъ. Даже Бриггсъ принялъ участіе въ прогулки, наслаждаясь которою онъ раза два мрачно посмотрлъ внизъ съ утеса. Докторъ Блимберъ пошелъ вмст съ ними и оказалъ маленькому Полю честь — велъ его за руку.
Чай прошелъ такъ же чинно, какъ обдъ, посл чая, раскланявшись, молодые джентльмены пошли заниматься уроками, недоконченными въ-теченіе дня. Мистеръ Фидеръ удалился въ свою комнату, а Поль сидлъ въ углу, размышляя, думаетъ ли о немъ теперь Флоренса, и что длается у мистриссъ Пипчинъ.
Тутсъ, задержанный важнымъ письмомъ отъ герцога Веллингтона, отъискалъ Поля черезъ нсколько времени, посмотрвъ на него довольно-долго, онъ спросилъ, любитъ ли Поль жилеты?
— Да, сударь.
— И я также.
Въ этотъ вечеръ Тутсъ не сказалъ ему ни слова больше, но все смотрлъ на Поля и какъ-будто полюбилъ его.
Въ восемь часовъ гонгъ прогремлъ призывъ къ молитв, въ столовую. На боковомъ стол были хлбъ и сыръ для желающихъ. Церемонія кончилась изреченіемъ доктора:
— Джентльмены, завтра мы начнемъ лекціи съ семи часовъ утра.
Ученики поклонились и пошли по спальнямъ.
Тамъ, Бриггсъ сообщилъ Полю по довренности, что у него нестерпимо болитъ голова и готова треснуть, и онъ бы давно желалъ умереть, еслибъ у него дома не было матери и скворца, отлично-выученнаго. Тозеръ говорилъ мало, но безпрестанно вздыхалъ и посовтовалъ Полю вооружиться твердостью, такъ-какъ съ завтрашняго утра начнутся и его испытанія. Посл этого зловщаго пророчества вс трое улеглись спать. Поль долго не могъ заснуть, обоихъ товарищей его преслдовали уроки и во сн, потому-что Поль слышалъ, какъ они произносили рчи на неизвстныхъ языкахъ, или бредили отрывками изъ латинской и греческой грамматики.
Поль погрузился наконецъ въ тихій сонъ, ему видлось, что онъ гуляетъ рука-объ-руку съ Флоренсой по прекраснымъ садамъ, но вдругъ, когда оба они остановились передъ большимъ подсолнечникомъ, онъ внезапно превратился въ гонгъ и поднялъ оглушительный шумъ. Открывъ глаза, Поль узналъ, что настало дождливое, пасмурное утро, и что настоящій гонгъ звонитъ изо всей мочи.
Онъ всталъ и увидлъ, что товарищи его одваются въ самомъ кисломъ расположеніи духа. Бдный ребенокъ, непривыкшій одваться самъ, попросилъ ихъ помочь ему, но т сказали: ‘О, какъ же! какъ-бы не такъ!’ и Поль, надвъ на себя какъ могъ свое платье, спустился въ другой этажъ, гд увидлъ молоденькую и хорошенькую женщину, которая въ кожаныхъ перчаткахъ чистила каминъ. Она удивилась его появленію и спросила, гд его мама. Когда Поль сказалъ, что она давно уже умерла, она сняла перчатки, завязала ему кой-какія тесемки, потерла руки ребенка, чтобъ согрть ихъ, и поцаловала его. Потомъ она сказала, чтобъ онъ спросилъ Мелію, если ему что-нибудь понадобится относительно одванья, и Поль общалъ это, усердно благодаря ее. Потомъ онъ продолжалъ спускаться по лстниц въ учебную комнату, проходя мимо одной отворенной двери, онъ услышалъ изъ нея голосъ: ‘Это Домби?’
— Да, сударыня. Онъ узналъ голосъ миссъ Блимберъ.
— Поди сюда, Домби.
Онъ вошелъ.
Миссъ Блимберъ предстала ему точь-въ-точь въ томъ же вид, какъ вчера, въ очкахъ, но въ накинутой на плечи шали. Поль подумалъ, не спитъ ли она въ очкахъ?.. Она сидла въ своей комнатк, окруженная книгами, но огонь никогда не зажигался въ камин, потому-что миссъ Блимберъ никогда не зябла и никогда не была сонлива.
— Теперь, Домби, возьми эти книги: это для тебя.
Поль посмотрлъ на маленькую груду новыхъ книгъ, которыя миссъ Блимберъ очевидно сейчасъ пересматривала.
— Это для тебя, Домби, повторила она.
— Все, сударыня?
— Да. Мистеръ Фидеръ пріищетъ теб еще, если ты будешь прилеженъ.
— Благодарю васъ, сударыня.
— Я теперь выйду, а ты къ завтраку прочти мста, которыя я отмтила въ книгахъ: я посл спрошу, понялъ ли ты чему теб надобно будетъ учиться. Не теряй времени, Домби, и принимайся сейчасъ же.
— Да, сударыня.
Книгъ было такъ много, что Поль никакъ не могъ ухитриться забрать ихъ вс разомъ. Какъ онъ ни трудился, он безпрестанно вываливались у него изъ рукъ. Наконецъ, онъ выбрался съ ними изъ комнаты Корнеліи, и, разсыпавъ нкоторыя изъ нихъ по лстниц, внесъ главную массу въ учебную комнату, а потомъ пошелъ за остальными и подобралъ ихъ. Окруженный своею новопріобртенною библіотекой и поощренный замчаніемъ Тозера: ‘ну, теперь и твоя очередь!’ Поль усердно принялся за дло и трудился до завтрака, посл котораго былъ уведенъ Корнеліей.
— Ну, Домби, каково идутъ твои занятія?
Книги заключали въ себ немного англійскаго, бездну латини, имена существительныя и прилагательныя, взглядъ на древнюю исторію, намекъ или два на новйшую, нсколько первоначальныхъ грамматическихъ правилъ и примровъ, дв-три таблицы и нсколько неименованныхъ чиселъ. Все это было до крайности непонятно бдному Полю, который сбивался на каждомъ шагу и все перепутывалъ.
— О, Домби, Домби! Это ужасно!
— Еслибъ вы позволили мн поговорить со старымъ Глоббомъ, сударыня, я бы, можетъ-быть, понялъ лучше.
— Вздоръ, Домби! Здсь мсто не для какихъ-нибудь Глоббовъ. Теб, я думаю, надо приниматься за книги поочередно и усовершенствоваться въ предмет А прежде, чмъ возьмешься за предметъ В. Теперь, Домби, возьми верхнюю книгу и прійди ко мн, когда выучишь урокъ.
Поль удалился съ верхнею книгой и принялся работать въ учебной комнат безъ устали. Иногда онъ помнилъ урокъ отъ слова до слова, иногда забывалъ ршительно весь и все постороннее, наконецъ, думая, что добился премудрости, онъ ршился подняться къ миссъ Блимберъ, которая совершенно сбила его съ толку, закрывъ книгу и сказавъ:
— Ну, начинай, Домби!
Онъ, однако, отдлался довольно-благополучно. Миссъ Блимберъ, въ ознаменованіе своего удовольствія, немедленно снабдила его предметомъ B, а потомъ предметомъ C и наконецъ, передъ обдомъ, даже предметомъ Д. Бдному ребенку показалось очень-трудно возобновить свои занятія посл обда: онъ чувствовалъ себя утомленнымъ, отуманеннымъ, сбитымъ съ толку. Но вс остальные воспитанники доктора подвергались тмъ же ощущеніямъ, и занятія шли обычной чередою, какъ заведенныя часы.
Посл чая опять работа, повтореніе стараго и приготовленіе къ завтрашнему дню. Сонъ бднаго Поля также начиналъ тревожиться по ночамъ грамматическими примрами и всякою тарабарщиной.
О, субботы! О, блаженныя субботы, когда Флоренса приходила за нимъ въ полдень и не хотла переждать ни минуты, какова бы ни была погода, хотя ей за это каждый разъ доставалось отъ мистриссъ Пипчинъ! Субботы, эти были истинными суббатами для двухъ малютокъ, которыхъ соединяла самая нжная взаимная привязанность.
Даже вечера воскресеніи, тяжкіе, омрачавшіе первое пробужденіе свта по воскреснымъ утрамъ, не могли испортить радостей субботнихъ. На берегу ли широкаго моря, гд они сидли или прогуливались, или въ скучной задней комнат у мистриссъ Пипчинъ, гд Флоренса сладко напвала Полю, когда усталая голова его покоилась на ея рук,— Поль былъ одинаково счастливъ: подл него была сестра! Больше онъ не думалъ ни о комъ и ни о чемъ. По воскреснымъ вечерамъ, когда растворялась дверь доктора, чтобъ проглотить Поля еще на недлю, онъ разлучался съ одною Флоренсой, ни съ кмъ больше.
Мистриссъ Виккемъ вытребовали въ городъ, и ее замнила бойкая Сузанна Нипперъ, которая съ перваго же дня пребыванія своего въ зал людодки извлекла мечъ битвы и отбросила далеко отъ себя ножны. Она неутомимо воевала съ мистриссъ Пипчинъ, не просила и не давала пощады, и не уступала ей ни на волосъ.
Миссъ Нипперъ возвратилась въ одинъ воскресный вечеръ вмст съ Флоренсой, отведя Поля къ доктору Блимберу, и двочка, показавъ ей лоскутокъ бумаги, исписанный карандашомъ, сказала:
— Посмотри сюда, Сузанна. Это названіе книжекъ, которыя Поль приноситъ домой для приготовленія уроковъ, онъ всегда такъ устаетъ посл приготовленія…
— Не показывайте этого мн, миссъ Флой, прошу васъ. Это для меня то же, что видть мистриссъ Пипчинъ.
— Я хочу просить тебя, чтобъ ты ихъ купила завтра утромъ, Сузанна. У меня довольно денегъ.
— Ахъ, Боже мой, миссъ Флой! Да разв у васъ мало книгъ, и учителей, и учительницъ?
— Но мн нужны эти книги, Сузанна.
— А на что? Еслибъ на то, чтобъ пустить ихъ въ голову мисстриссъ Пипчипъ, прибавила она вполголоса: — готова накупить хоть полную телегу.
— Я думаю, Сузанна, что могла бы помочь Полю, еслибъ у меня были эти книги. Можетъ-быть, это облегчитъ ему немножко слдующую недлю. Прошу тебя, милая Сузанна, купи ихъ, я теб буду очень-благодарна!
Взглядъ, сопровождавшій эти слова, тронулъ бы сердце гораздо-жостче сердца Сузанны. Она молча взяла протянутый ей кошелекъ и пошла покупать книги.
Ихъ не легко было добыть: въ книжныхъ лавкахъ Сузанн отвчали, или что книги эти уже вс раскуплены, или что ихъ тамъ никогда не держатъ, или что ждутъ новаго подвоза. Но ее этимъ нельзя было успокоить. Она поймала какого-то бловолосаго юношу у книгопродавца, гд ее знали, и замучила его до того переходами изъ одного мста въ другое, что тотъ приложилъ вс усилія отдлаться отъ нея, и наконецъ отъискалъ-таки все нужное.
Запасшись этими сокровищами, Флоренса, по окончаніи своихъ ежедневныхъ уроковъ, садилась по вечерамъ за работу и старалась выслдить шаги Поля на тернистомъ пути ученія. Одаренная понятливымъ умомъ, хорошими способностями, и подкрпляемая любовью къ брату, она скоро попала на слдъ и обогнала Поля.
Ни слова объ этомъ не было сообщено мистриссъ Пипчинъ. Двочка трудилась неутомимо, когда вс въ дом давно уже спали. Ничто не могло сравниться съ ея радостью и гордостью, когда въ одинъ субботній вечеръ она сла подл Поля, расположившагося по обыкновенію протверживать уроки, и принялась показывать ему вс трудности, объяснять все темное, мудреное и непонятное. На исхудаломъ лиц Поля обнаружилось сначала удивленіе, потомъ оно вдругъ зардлось, онъ улыбнулся и бросился обнимать сестру.
— О, Флой! Какъ я люблю тебя, Флой! какъ я тебя люблю!
— А я тебя, мой милый!
— О, я въ этомъ увренъ, Флой!
Онъ не сказалъ ни слова больше, но весь вечеръ просидлъ молча близехонько подл Флоренсы, а ночью, легши въ постель въ маленькой комнатк, смежной съ комнаткою сестры, кричалъ ей нсколько разъ:
— О, Флой, какъ я люблю тебя!
Посл этого, въ слдующія субботы, Флоренса регулярно садилась подл брата и терпливо помогала ему просматривать и постигать, сколько они вмст предугадывали, уроки слдующей недли. Ободрительная мысль, что онъ трудится надъ тмъ же, надъ чмъ Флоренса трудилась прежде его, облегчала Полю безпрестанныя занятія: это спасло его отъ сокрушенія, которое иначе непремнно бы его подавило страшнымъ бременемъ мудрости, неутомимо-нагромождаемой на его плечи прелестною Корнеліей.
Не то, чтобъ миссъ Корнелія находила удовольствіе мучить своего маленькаго ученика, или чтобъ докторъ Блимберъ имлъ какую-нибудь злобу на молодыхъ джентльменовъ вообще — нтъ! Корнелія держалась вры, въ которой была воспитана, а докторъ смотрлъ на всхъ молодыхъ джентльменовъ, какъ на докторовъ наукъ и какъ-будто они родились взрослыми. Поощряемый ближайшими родственниками своихъ воспитанниковъ и подстрекаемый ихъ слпымъ тщеславіемъ и необдуманною торопливостью, докторъ даже не могъ замтить недостатки своей методы, а еще меньше отступить отъ нея.
То же самое было касательно маленькаго Поля. Когда докторъ Блимберъ объявилъ мистеру Домби, что сынъ его длаетъ успхи и надленъ отъ природы хорошими способностями, отецъ почувствовалъ больше, чмъ когда-нибудь, наклонность стиснуть его сильне и приневолить еще круче. Когда докторъ сообщилъ отцу Бриггса, что сынъ его нсколько-тупъ, отецъ былъ также неумолимъ, основываясь на той же иде. Короче, какъ ни была неестественна Форсированная температура теплицы доктора, владльцы посаженныхъ въ нее юныхъ растеній всегда были готовы поддать въ нее жару и приложить руку къ раздувальнымъ мхамъ.
Вся бодрость, какою Поль былъ надленъ до вступленія въ домъ доктора Блимбера, исчезла очень-скоро, но за то въ немъ уцлло все странное, стариковское, задумчивое и причудливое, чмъ прежде отличался его характеръ. Можно даже сказать, что онъ сдлался еще странне, задумчиве, старе и причудливе.
Но теперь онъ меньше обнаруживалъ себя. Онъ съ каждымъ днемъ, при содйствіи методы доктора Блимбера, длался задумчиве и скрытне, и никто въ цломъ дом не возбуждалъ его любопытства столько, какъ нкогда мистриссъ Пипчинъ. Онъ любилъ уединеніе, и въ краткіе промежутки свободнаго отъ книгъ времени бродилъ одинъ по комнатамъ, или сидлъ на лстниц, прислушиваясь къ стуку часоваго маятника въ зал. Бумажные обои комнатъ были ему коротко-знакомы, и онъ видлъ въ узорахъ ихъ Фигуры, никому другому неизвстныя: миньятюрные тигры и львы карабкались въ воображеніи его по стнамъ, а изъ квадратиковъ и Фигуръ разрисованнаго пола на него косились странныя лица.
Одинокое дитя продолжало жить, окруженное прихотливыми арабесками своей Фантазіи, и никто не понималъ его. Мистриссъ Блимберъ считала его чудакомъ, а домашняя прислуга замчала иногда, что маленькій Домби дремлетъ: вотъ и все.
Одинъ только молодой Тутсъ, ненадленный отъ природы проницательнымъ умомъ, находилъ въ Пол нчто особенное и невольно интересовался имъ.
— Здоровъ ли ты, Домби? спрашивалъ онъ иногда разъ по пятидесяти въ день.
— Здоровъ, благодарю васъ.
— Дай руку.
Поль протягивалъ ему ручонку, и Тутсъ, разглядывая его долго, опять повторялъ свой вопросъ о здоровь и получалъ тотъ же отвтъ.
Разъ, вечеромъ, мистеръ Тутсъ сидлъ за конторкою, погруженный въ свою корреспонденцію, какъ вдругъ въ ум его блеснула новая мысль. Онъ положилъ перо и пошелъ искать Поля, котораго нашелъ, наконецъ, не безъ труда сидящимъ у окна спальни и выглядывающимъ въ пустое пространство.
— Послушай! О чемъ ты думаешь?
— О! Я думаю о многихъ вещахъ.
— Будто-бы?
— Еслибъ вамъ пришлось умереть… сказалъ Поль, пристально посмотрвъ ему въ лицо.
Тутсъ отшатнулся съ очевиднымъ безпокойствомъ.
— Не лучше ли было бы умереть при лунномъ свт, когда небо чисто и втеръ дуетъ, какъ въ прошедшую ночь?
Мистеръ Тутсъ, глядя недоврчиво на Поля, покачалъ головою и сказалъ, что не знаетъ.
— Или не то, что дуетъ, а только слышенъ въ воздух, какъ шумъ моря между раковинами. Вчера была прекрасная ночь. Я долго слушалъ, какъ шумла вода, а потомъ всталъ и выглянулъ: тамъ, далеко на вод, была лодка съ парусомъ.
Ребенокъ смотрлъ такъ упорно и говорилъ такъ серьзно, что мистеръ Тутсъ, чувствуя надобность отвтить ему что-нибудь на счетъ лодки, сказалъ: ‘Смогглеры, или таможенные’.
— Лодка съ парусомъ, повторилъ Поль:— при полномъ свт луны. Парусъ походилъ на серебряную руку. Онъ все удалялся, и какъ вы думаете, что онъ длалъ, когда уходилъ вмст съ волнами?
— Раздувался.
— Онъ какъ-будто манилъ меня! какъ-будто звалъ меня къ себ! Вотъ она, вотъ она!
— Кто? вскричалъ Тутсъ вн себя.
— Моя сестра Флоренса! Она смотритъ сюда и машетъ рукою. Она меня видитъ, видитъ! Доброй ночи, милая, милая! Доброй ночи!
Быстрый переходъ Поля къ безграничной радости, когда онъ, стоя у окна, хлопалъ въ ладоши и посылалъ обими руками поцалуи милой сестр, потомъ терпливая грусть, замнившая на его личик сіяніе, когда она удалилась — все это поразило даже мистера Тутса. Въ это время свиданіе ихъ прервалъ приходъ мистриссъ Пипчинъ, которая имла обыкновеніе навшать Поля раза по два въ недлю, по вечерамъ.
Вечера сдлались теперь длинне, и Поль удалялся каждый разъ къ окну, чтобъ взглянуть на Флоренсу, которая ходила взадъ-и-впередъ передъ домомъ, пока не увидитъ брата, встрча ихъ взглядовъ была проблескомъ свта въ ежедневной жизни Поля. Часто бродила и другая одинокая фигура передъ домомъ доктора: то былъ отецъ Поля, навшавшій дтей своихъ все рже и рже по субботамъ. Онъ не могъ перенести ихъ вида и предпочиталъ бродить одинъ, неузнанный, и смотрть въ т окна, гд сынъ его готовился быть мужемъ совершеннымъ. Онъ ждалъ, думалъ, строилъ планы и надялся…
О! еслибъ онъ могъ видть, или, подобно другимъ, видлъ худенькаго мальчика, прижавшагося къ окну, который слдилъ въ сумерки за волнами и облаками съ серьзнымъ лицомъ и внимательнымъ взоромъ, когда птицы проносились мимо его одинокой клтки, изъ которой душа его стремилась вылетть!

ГЛАВА VI.
Извстія о судоходств и конторскія дла.

Конторы Домби и Сына находились во двор одного зданія, гд на углу былъ рядъ переносныхъ лавочекъ съ фруктами, и гд скитающіеся торгаши обоего пола предлагали прохожимъ туфли, бумажники, губки, собачьи ошейники, виндзорское мыло, а иногда охотничью собаку или написанную масляными красками картину.
Ни одинъ изъ этихъ продавцовъ не осмливался, однако, предлагать что-нибудь самому мистеру Домби. Вс они почтительно разступались передъ нимъ, когда онъ входилъ величаво, предшествуемый сторожемъ, который бросался опрометью отворять об половины дверей какъ-можно-шире и останавливался подл нихъ со шляпою въ рук и склоненною головой.
Прикащики и конторщики мистера Домби обнаруживали къ нему священное благоговніе. Воцарялось торжественное молчаніе, когда онъ являлся въ передней. Остроуміе кассы нмло, дневной свтъ, пробивавшійся въ окна и отверстія сверху, озарялъ бездны торговыхъ книгъ и дловыхъ бумагъ, надъ которыми сидли наклонившись человческія Фигуры, очевидно отдлившіяся духомъ и мыслію отъ всей остальной вселенной.
Когда Перчъ, состоявшій при контор на посылкахъ и сидвшій обыкновенно въ передней, на скамейк, видлъ или угадывалъ приближеніе мистера Домби, что онъ всегда предчувствовалъ какъ-будто по инстинкту, то вбгалъ въ его отдльный кабинетъ, расшевеливалъ огонь въ камин, подготовлялъ свжихъ угольевъ, ставилъ на мсто ширмы и стулъ своего повелителя, просушивалъ передъ огнемъ газету, сырую изъ типографскаго станка, и поджидалъ входа мистера Домби, съ котораго снималъ теплый сюртукъ или плащъ, принималъ шляпу и вшалъ все куда слдуетъ. Потомъ онъ подвигалъ ему стулъ и почтительно клалъ у его локтя газету. Перчъ глядлъ на мистера Домби съ такимъ подобострастіемъ, что готовъ бы былъ растянуться у ногъ его или величать его однимъ изъ тхъ пышныхъ титуловъ, которыми правоврные чествовали великаго калифа Гаруна-аль-Рашида. Выраженіе лица Перча говорило тогда ясно: ‘Ты свтъ моихъ глазъ. Ты дыханіе моей души. Ты повелитель врнаго Перча, который пылинка праха ногъ твоихъ!’
Мистеръ Домби былъ доступенъ остальному человчеству черезъ дв ступени: мистера Каркера, великаго визиря, помщавшагося въ своей конторк, въ комнат, ближайшей къ султану, и мистера Морфина, сановника меньшей важности, который занималъ свою конторку, находившуюся ближе къ прикащикамъ и конторщикамъ.
Мистеръ Морфинъ былъ пожилой холостякъ веселой наружности, одтый въ черный Фракъ и срые панталоны. Просдь пробилась на его темныхъ волосахъ, а бакенбарды были почти сдыя. Онъ чувствовалъ величайшее уваженіе къ мистеру Домби и воздавалъ ему должный почетъ, но, будучи самъ человкомъ открытаго нрава, никогда не ощущалъ себя въ своей тарелк въ величественномъ присутствіи этого джентльмена и нисколько не завидовалъ мистеру Каркеру, наслаждавшемуся частыми бесдами наедин съ повелителемъ. Онъ даже былъ доволенъ, что родъ его обязанности рдко доставлялъ ему самому такое отличіе. Мистеръ Морфинъ, въ свободное время, былъ любителемъ музыки и чувствовалъ родительскую привязанность къ своему віолончелю, который каждую среду переносился изъ Ислингтона, гд онъ жилъ, въ одинъ клубъ подл банка. Въ этомъ клуб разъигрывались по середамъ самые смертоносные квартеты обществомъ аматровъ.
Мистеръ Каркеръ былъ джентльменъ лтъ около сорока, съ цвтущимъ лицомъ и двумя рядами блыхъ, крпкихъ, правильныхъ зубовъ, которые онъ обнаруживалъ при всякомъ удобномъ случа. Съ лица его не сходила улыбка, которая, впрочемъ, очень-рдко простиралась дале губъ и отражалась на остальной части физіономіи. Онъ косилъ туго-накрахмаленный блый галстухъ, изъ подражанія мистеру Домби, ходилъ всегда плотно-застегнутый и одвался въ-обтяжку. Обращеніе его съ мистеромъ Домби было глубоко обдумано и выражалось въ совершенств: онъ былъ съ нимъ фамильяренъ, показывая, что это отъ крайности чувства разстоянія, раздлявшаго ихъ другъ съ другомъ: ‘Мистеръ Домби, для чело’вка съ вашимъ значеніемъ въ свт, человку въ моемъ положенніи нельзя найдти достаточныхъ наружныхъ знаковъ почтительности, а потому, говорю вамъ откровенно, я отъ нихъ отказываюсь. Мн бы никакъ не удовлетворить требованія своихъ понятій объ этомъ неизмримомъ разстояніи, и я ршительно избавляю васъ отъ зрлища неудачныхъ попытокъ’.
Таковъ былъ Каркеръ-Управляющій. Мистеръ Каркеръ-Младшій, пріятель Валтера, былъ его родной братъ, двумя или тремя годами старше его, но далеко-ниже по значенію въ конторахъ Домби и Сына. Младшій братъ находился на верху лстницы, а старшій на самомъ низу: онъ не поднимался ни на одну ступень выше и но шевелилъ даже ногою, чтобъ возвыситься. Молодые люди садились ему на голову, но онъ все оставался внизу и какъ-будто сроднился съ своимъ положеніемъ, на которое никогда не жаловался и изъ котораго никогда не надялся выйдти.
— Kакъ ваше здоровье сегодня утромъ? сказалъ Каркеръ-Управляющій, входя однажды въ кабинетъ мистера Домби, вскор посл прибытія его въ конторы, и держа въ рукахъ кипу бумагъ.
— Здравствуйте, Каркеръ, отвчалъ мистеръ Домби, поднявшись со стула и ставъ спиною къ огню камина.— Есть тутъ что-нибудь для меня?
— Кажется, васъ сегодня не зачмъ тревожить. Вы вдь знаете, у васъ сегодня комитетъ въ три часа?
— И другой въ три четверти четвертаго.
— Поймай васъ въ забывчивости! воскликнулъ Каркеръ, перебирая бумаги.— Если мистеръ Поль наслдуетъ вашу память, съ нимъ не легко будетъ сладить. Такого и одного довольно.
— Однако и у васъ память не дурна, Каркеръ.
— О! У меня! Это единственный капиталъ такого человка, какъ я.
Мистеръ Домби не обнаружилъ ни малйшаго неудовольствія и величественно оглядывалъ своего управляющаго съ головы до ногъ. Разумется, тотъ прикинулся вовсе-незамчающимъ этого обзора. Чопорный костюмъ Каркера и нкоторая заносчивость въ манерахъ, истинная или притворная, придавали много эффекта его смиренію. Онъ казался человкомъ, который бы желалъ бороться съ одолвающею его силой, еслибъ могъ, но былъ совершенно уничтоженъ величіемъ и превосходствомъ своего патрона.
— Морфинъ здсь, Каркеръ?
— Морфинъ здсь, отвчалъ тотъ, поднявъ голову съ внезапною широкою улыбкой: — онъ воркуетъ музыкальныя воспоминанія вчерашняго квартета и сводитъ меня съ ума, хоть мы и раздлены капитальными стнами. Я бы желалъ, чтобъ онъ сдлалъ праздничный костеръ изъ своего віолончеля, съ смычкомъ и всми нотными книгами!
— Вы, кажется, никого не щадите, Каркеръ.
— Нтъ? Гмъ! По-крайней-мр немногихъ. Я бы, можетъ-быть, отвчалъ не больше, какъ за одного, прибавилъ онъ вполголоса, какъ-будто только думая это, — А между-прочимъ, кстати о Морфин, продолжалъ мистеръ Каркеръ, выбравъ одну бумагу изъ числа прочихъ:— онъ доноситъ о смерти одного изъ младшихъ помощниковъ въ барбадосской контор и предлагаетъ послать кого-нибудь вмсто его на ‘Сын и Наслдник’, который отплываетъ черезъ мсяцъ. Я думаю вамъ все равно, кто бы туда ни отправился? У насъ нтъ въ виду никого особеннаго.
Мистеръ Домби сдлалъ отрицательный знакъ головою съ самымъ выспреннимъ равнодушіемъ.
— Назначеніе не изъ завидныхъ, замтилъ Каркеръ, взявъ перо, чтобъ написать на бумаг резолюцію.— Надюсь, что Морфинъ осчастливитъ имъ какого-нибудь осиротвшаго племянника или музыкальнаго друга. Тамъ бы прекратилась его страсть къ музык, если онъ ею надленъ. Это кто? Войдите!
— Извините, мистеръ Каркеръ. Я не зналъ, что вы здсь, сударь, отвчалъ Валтеръ, явившійся съ нсколькими вновь-прибывшими запечатанными письмами.— Мистеръ Каркеръ-Младшій, сударь…
При этомъ имени мистеръ Каркеръ-Управляющій былъ какъ-будто уязвленъ стыдомъ и униженіемъ. Онъ устремилъ на мистера Домби взглядъ, просившій извиненія, и потомъ потупилъ глаза.
— Я думаю, сударь, сказалъ онъ вдругъ Валтеру сердитымъ тономъ:— что вамъ было запрещено вплетать имя мистера Каркера-Младшаго въ ваши рчи.
— Извините, возразилъ Валтеръ.— Я хотлъ только сказать, что, по словамъ мистера Каркера-Младшаго, я не долженъ былъ ожидать найдти васъ здсь, иначе я бы не постучался въ двери, еслибъ зналъ, что вы заняты разговоромъ съ мистеромъ Домби. Письмо это для мистера Домби.
— Хорошо, сударь. Каркеръ почти вырвалъ у него письма изъ рукъ.— Ступайте къ своему длу.
Взявъ письма такъ безцеремонно, онъ уронилъ одно изъ нихъ на полъ и не замтилъ этого, мистеръ Домби также не замтилъ, что письмо лежитъ у его ногъ. Валтеръ пошелъ-было, по пріостановился на минуту, поднялъ письмо и положилъ его на письменный столъ мистера Домби. Письмо было съ почты, и случилось такъ, что въ немъ заключалось одно изъ донесеній мистриссъ Пипчинъ, съ адресомъ, надписаннымъ Флоренсою. Мистеръ Домби, котораго вниманіе было такимъ образомъ обращено на Валтера, вздрогнулъ и взглянулъ на него гнвно, какъ-будто воображая, что онъ нарочно отобралъ это письмо изъ всхъ остальныхъ.
— Можете идти, сударь! сказалъ мистеръ Домби надменно.
Онъ стиснулъ письмо въ рук, и, проводивъ Валтера глазами за двери, положилъ нераспечатаннымъ въ карманъ.
— Вы говорили, что нужно послать кого-нибудь въ Вест-Иидію? замтилъ онъ торопливо.
— Да, сударь.
— Послать молодаго Гэйя.
— Хорошо. Очень-хорошо. Ничего не можетъ быть удобне.
— Воротите его сюда, Каркеръ.
Мистеръ Каркеръ поспшилъ повиноваться, и Валтеръ тотчасъ же явился.
— Гэй, сказалъ мистеръ Домби, удостоивая его полувзглядомъ черезъ плечо.— Есть…
— Вакансія, подсказалъ мистеръ Каркеръ.
— Въ Вест-Индію, въ Барбадосъ. Я посылаю тебя замстить одного умершаго младшаго помощника въ тамошней касс. Объяви своему дяд отъ меня, что я избралъ тебя для отправленія въ Вест-Иидію.
Валтеръ обомллъ, у него едва достало духа повторить: ‘Въ Вест-Индію! ‘
— Кому-нибудь надобно же хать, сказалъ мистеръ Домби.— Ты молодъ и здоровъ, а дядя твой не въ блестящихъ обстоятельствахъ. Скажи ему, что ты туда назначенъ. Ты, впрочемъ, отправляешься не сейчасъ. Можетъ-быть, черезъ мсяцъ или два.
— Я останусь тамъ, сударь?
— Останешься ли ты тамъ, сударь! Что ты подъ этимъ разумешь? Что онъ хочетъ сказать, Каркеръ?
— Жить тамъ, сударь, проговорилъ Валтеръ съ трудомъ.
— Конечно, возразилъ мистеръ Домби.
Валтеръ поклонился.
— Только. Каркеръ, вы объясните ему въ свое время все объ обыкновенномъ снаряженіи въ т страны и прочемъ, разумется. Ему здсь нечего дожидаться, Каркеръ.
— Вамъ здсь нечего дожидаться, Гэй. Ступайте.
— Кром, разв, если онъ иметъ что-нибудь сказать.
— Нтъ, сударь, возразилъ Валтеръ, котораго воображенію представился старикъ-дядя, оплакивающій въ кабинет разлуку съ нимъ.— Я… я не знаю… я… я… вамъ очень благодаренъ, сударь.
— Можешь идти.
Валтеръ, сконфуженный и оглушенный, поклонился и вышелъ. Въ корридор его догналъ Каркеръ-Управляющій и позвалъ къ себ.
— Приведите, сударь, въ мою комнату друга вашего, Каркера-Младшаго.
Валтеръ пошелъ исполнить это порученіе и вскор возвратился въ кабинетъ управляющаго съ Каркеромъ-Младшимъ. Управляющій стоялъ спиною къ камину, запустивъ об руки подъ фалды фрака, и смотрлъ такъ же холодно и жостко, какъ самъ мистеръ Домби. Лицо его нисколько не смягчилось приходомъ брата, и онъ только веллъ Валтеру запереть двери.
— Джонъ Каркеръ, сказалъ управляющій, оскаля оба ряда зубовъ, какъ-будто хотлъ укусить его: — какого рода союзъ существуетъ между вами и этимъ молодымъ человкомъ? Почему меня преслдуютъ произнесеніемъ вашего имени? Разв вамъ не довольно, Джонъ Каркеръ, что я вашъ ближайшій родственникъ и не могу избавиться отъ этого…
— Скажи безчестья, Джемсъ. Ты это думалъ и правъ.
— Отъ этого безчестья. Но разв еще нужно, чтобъ ваше имя трубилось везд и провозглашалось въ добавокъ въ присутствіи самого мистера Домби? И еще въ минуту довренности! Или вы считаете ваше имя талисманомъ, которое здсь, подъ этою фирмой, не премипетъ усилить довріе, Джонъ Каркеръ?
— Нтъ, нтъ, Джемсъ. Богъ свидтель, я этого никогда не думалъ.
— Что же вы думали? Зачмъ вы становитесь поперегъ моей дороги? Разв вы еще мало мн повредили?
— Я никогда не вредилъ теб умышленно, Джемсъ.
— Вы мой братъ — довольно и этого вреда.
— Я бы желалъ, чтобъ могъ уничтожить наше родство.
— А я бы желалъ, чтобъ вы могли уничтожить его и желали этого.
Въ-продолженіе разговора, Валтеръ смотрлъ съ изумленіемъ и грустью то на одного брата, то на другаго. Старшій годами, но ‘младшій’ въ торговомъ дом Домби и Сына, стоялъ потупя взоры и смиренно слушалъ упреки брата. Какъ горьки они ни были сами-по-себ, какъ язвительность ихъ ни усиливалась тономъ и взглядомъ Каркера-Управляющаго и присутствіемъ посторонняго, Валтера, котораго они такъ поразили, Джонъ Каркеръ выслушивалъ ихъ съ покорностью и только изрдка приподнималъ правую руку, какъ-будто желая сказать: ‘Пощади!’
Пылкій и великодушный Валтеръ, чувствуя себя невиннымъ поводомъ къ этимъ укорамъ, не могъ удержаться и обратился къ управляющему:
— Мистеръ Каркеръ, право, тутъ виноватъ я одинъ. Отъ необдуманности, за которую я никогда не перестану осуждать себя, произносилъ я имя мистера Каркера-Младшаго, противъ вашего объявленнаго желанія. Въ этомъ виноватъ я одинъ. Мы съ нимъ никогда не обмнялись ни однимъ словомъ объ этомъ предмет… мы вообще говоримъ между собою очень-мало. Помолчавъ немного, Валтеръ прибавилъ: — Мистеръ Каркеръ, тутъ была даже не одна необходимость! Со времени вступленія моего сюда, я почувствовалъ невольное участіе къ мистеру Каркеру-Младшему и не всегда могъ удержаться, чтобъ не говорить о немъ, когда такъ часто о немъ думалъ!
Валтеръ говорилъ съ жаромъ и отъ души, слезы выступили на его глазахъ отъ полноты чувствъ.
— Вы всегда избгали меня, мистеръ Каркеръ, продолжалъ онъ, обратясь къ несчастному: — и я всегда сожаллъ объ этомъ. Я старался снискать вашу дружбу, сколько могъ ея надяться для своихъ лтъ, но всегда безуспшно.
— И замтьте, Гэй, подхватилъ торопливо управляющій:— что старанія ваши будутъ еще безуспшне, если вы станете упорствовать въ усиліяхъ обращать вниманіе постороннихъ людей на имя мистера Джона Каркера: этимъ вы не докажете ему своей дружбы. Спросите его самого!
— Это для меня хуже, отвчалъ его братъ:— и подастъ только поводъ къ разговорамъ, подобнымъ теперешнему. Лучшимъ другомъ мн будетъ тотъ,— онъ говорилъ съ разстановкою, какъ-будто желая напечатлть каждое слово въ памяти Валтера:— кто забудетъ о моемъ существованіи и оставитъ меня идти моею дорогой, незамеченнаго, не спрашивая ни о чемъ.
— Такъ-какъ ваша память, Гэй, не всегда сохраняетъ то, что вамъ говорятъ другіе, сказалъ Каркеръ-Управляющій, разгорячась отъ самодовольствія:— я счелъ полезнымъ доставить вамъ возможность услышать это изъ устъ лучшаго авторитета (указывая на брата).— Теперь, надюсь, вы не забудете моего желанія.Вотъ въ чемъ все дло, Гэй. Можете идти.
Валтеръ вышелъ и хотлъ запереть за собою двери, но, услышавъ снова голоса братьевъ и свое имя, остановился въ нершимости, держа руку на замк, тогда-какъ дверь осталась пріотворенною, и поневол выслушалъ ихъ бесду.
— Джемсъ, если можешь, думай обо мн снисходительне, сказалъ Джонъ Каркеръ.— Вся душа моя слдила за этимъ мальчикомъ, Валтеромъ Гэйемъ. Я увидлъ въ немъ, когда онъ вступилъ сюда въ первый разъ, почти другаго себя.
— Другаго себя? повторилъ презрительно управляющій.
— Не такого, каковъ я теперь, но какимъ былъ, поступая въ этотъ домъ: такимъ же, какъ онъ, пылкимъ, безпечнымъ, юнымъ, неопытнымъ, съ тмъ же безпокойнымъ и романическимъ воображеніемъ, съ тою же способностью быть направленнымъ къ добру или злу.
— Надюсь, что не совершенно, замтилъ язвительно Джемсъ Каркеръ.
— Ты поражаешь меня метко и глубоко. Рука твоя врно направляетъ удары. Все, что я говорю, вообразилъ я себ, когда онъ былъ еще мальчикомъ. Я этому врилъ, былъ въ этомъ убжденъ. Я видлъ, какъ легко онъ ходилъ по закраин невидимой пропасти, гд столько другихъ людей ходитъ также беззаботно, и съ которой…
— Старое извиненіе, прервалъ братъ, шевеля уголья въ камин.— Продолжай: съ которой столько другихъ обрушилось. Такъ?
— Съ которой одинъ обрушился. Онъ началъ путь свой мальчикомъ, какъ и Гэй, оступался боле-и-боле, скользилъ ниже-и-ниже, и наконецъ рухнулся въ глубину, гд очутился разбитымъ. Подумай, Джемсъ, какъ я страдалъ, когда смотрлъ на этого мальчика.
— Въ этомъ, кажется, не кого обвинять!
— Я не обвиняю никого, кром себя. Я не ищу случая свалить на кого-нибудь свой позоръ.
— Но онъ палъ на другихъ, проговорилъ Джемсъ Каркеръ сквозь зубы.
— Джемсъ, Джемсъ! возразилъ его братъ тономъ упрека.— Разв я съ-тхъ-поръ не былъ теб полезенъ? Разв, поднимаясь вверхъ, ты не попиралъ меня на свобод? Не добивай же меня своимъ каблукомъ!
Настало молчаніе. Черезъ нсколько времени мистеръ Каркеръ-Управляющій зашевелилъ бумагами, какъ-будто ршившись кончить свиданіе. Каркеръ-Младшій придвинулся ближе къ дверямъ.
— Вотъ все, Джемсъ, сказалъ онъ.— Я слдилъ за нимъ съ безпокойствомъ и трепетомъ, пока онъ не прошелъ мста, съ котораго я оступился въ первый разъ: тогда родной отецъ его не могъ бы благодарить Бога пламенне меня. Я не смлъ предостерегать его, ни совтовать ему, но еслибъ случилась необходимая надобность, я бы только представилъ ему въ примръ самого себя. Я боялся быть замченнымъ въ разговор съ нимъ: могли бы сказать, что я его развращаю, или искушаю на зло, или желаю ему зла. Не знаю, можетъ-быть, во мн кроется тайная зараза. Разбери часть моей исторіи, которая въ соприкосновеніи съ Валтеромъ Гэйемъ, пойми, что онъ заставилъ меня перечувствовать, и думай обо мн снисходительне, Джемсъ, если можешь!
Съ этими словами онъ вышелъ, но поблднлъ, увидя Валтера, онъ поблднлъ сильне, когда Валтеръ схватилъ его за руку и проговорилъ шопотомъ:
— Мистеръ Каркеръ, позвольте поблагодарить васъ! Не могу выразить, сколько я вамъ сочувствую и какъ жалю, что былъ несчастною причиной всего этого! Я смотрю на васъ какъ на хранителя и защитника! Я вамъ очень, очень благодаренъ и отъ души жалю васъ!
Комната мистера Морфина была подъ рукою и пуста, они вошли въ нее, потому-что въ корридор вчно ходили взадъ и впередъ, и не дали бы имъ говорить.
— Валтеръ, сказалъ тогда Каркеръ-Младшій, положивъ ему руку на плечо.— Знаете ли вы, что я такое?
— Что вы такое! чуть не сорвалось съ губъ Валтера.
— Это началось передъ моимъ двадцать-первымъ днемъ рожденія, но подготовлялось издавна. Я обокралъ ихъ, когда достигъ этого возраста! Я обкрадывалъ ихъ и посл. Все открылось прежде, чмъ мн минуло двадцать-два года. Съ-тхъ-поръ, Валтеръ, я умеръ для общества, для всхъ людей! Старикъ мистеръ Домби былъ со мною очень-хорошъ. Награди его Богъ за доброту! Теперешній представитель фирмы, сынъ его, также. Онъ тогда только-что принялъ въ ней дйствительное участіе. Ко мн имли большую довренность! Меня разъ позвали въ ту комнату, которая теперь его кабинетъ — я никогда не входилъ въ нее посл — и я вышелъ тмъ, чмъ вы меня знаете. Много лтъ просидлъ я въ своемъ теперешнемъ уголку, одинокій, но живой примръ для всхъ: вс были со мною милосерды, и я жилъ. Время измнило эту часть моего покаянія, и въ конторахъ врядъ ли кому извстна моя исторія, исключая трехъ первыхъ лицъ. Прежде, чмъ выростетъ маленькій Домби, уголъ мой, вроятно, упразднится. Дай Богъ, чтобъ было такъ! Благослови васъ Богъ, Валтеръ! Будьте честны и счастливы!
Съ этими словами они разстались, и Валтеръ, идучи домой, едва врилъ, что онъ дйствительно отправляется въ Вест-Индію, что ему предстоитъ разлука съ дядею Соллемъ, капитаномъ Коттлемъ и всми, кого любилъ онъ. Разумется, Флоренса мечталась ему не разъ при этихъ мысляхъ и заняла не послднее мсто въ его сожалніи, котораго часть онъ удлилъ и маленькому Полю.

ГЛАВА VII.
Поль длается все боле-и-боле чудакомъ и отправляется домой на каникулы.

Когда настало приближеніе каникулъ, воспитанники доктора Блимбера приготовились разъзжаться по своимъ роднымъ безъ всякихъ наружныхъ признаковъ радости.
Тозеръ, котораго постоянно душилъ туго-накрахмаленный блый галстухъ, носимый имъ по положительному желанію мистриссъ Тозеръ, предназначавшей сына въ пасторы, говорилъ, что если выбирать изъ двухъ золъ меньшее, то онъ бы предпочелъ остаться въ теплиц доктора Блимбера. Какъ ни странно должно было показаться такое мнніе, но Тозеръ не лгалъ. Надобно сказать, что у него былъ одинъ грозный дядя, который находилъ особенное наслажденіе проэкзаменовывать его во время каникулъ изъ самыхъ мудреныхъ и отвлеченныхъ предметовъ. Мало того: онъ употреблялъ во зло вещи, которыя въ существ своемъ были совершенно-невинны, и обращалъ ихъ въ смертоносныя орудія противъ злополучнаго племянника. На-примръ, если дядя Тозера бралъ его съ собою въ театръ, или возилъ показывать какого-нибудь великана, карлика или фокусника, племянникъ зналъ напередъ, что онъ подготовилъ какую-нибудь классическую цитату, соприкосновенную съ предметомъ своего коварнаго добродушія: онъ мучился смертельнымъ страхомъ, не предвидя, чмъ именно дядя разразится или какой авторитетъ употребитъ противъ него.
Что до Бриггса, то отецъ его съ нимъ не церемонился и не давалъ ему ни минуты покоя. Умственныя испытанія этого несчастнаго юноши были такъ многочисленны и тяжки, что друзья его семейства, жившаго около Бэйсватера въ Лондон, рдко приближались къ прудамъ Кенсингтонскихъ-Садовъ безъ смутнаго ожиданія увидть на поверхности воды шляпу юнаго Бриггса, а на берегу какое-нибудь неконченное синтаксическое упражненіе на греческомъ язык. Въ-слдствіе этого, Бриггсъ не чувствовалъ ни малйшаго нетерпнія очутиться скоре подъ родительскимъ кровомъ. Вообще, вс юные джентльмены ожидали каникулъ съ кроткимъ самоотверженіемъ.
Вс — кром маленькаго Поля! По ршенію мистера Домби, онъ долженъ былъ посл каникулъ разстаться съ Флоренсою, но кто думаетъ объ окончаніи праздниковъ, когда они еще не начинались? Конечно, не Поль. Когда приблизилось желанное время, львы и тигры его Фантазіи, поднимавшіеся по стнамъ спальни, стали ручными и игривыми. Угрюмыя лица, косившіяся на него изъ квадратиковъ росписнаго пола, выглядывали съ боле-добродушнымъ выраженіемъ. Стукъ маятника былъ какъ-будто проникнутъ тономъ участія, а волны неутомимаго моря, напвая по ночамъ свои однообразныя, грустныя мелодіи, убаюкивали задумчиваго ребенка.
Мистеръ Фидеръ, ‘баккалавръ искусствъ’, собирался насладиться праздниками, а мистеръ Тутсъ располагалъ вести жизнь, которая будетъ состоять изъ однихъ только праздниковъ, потому-что каникулы были окончаніемъ пребыванія его у доктора Блимбера, и посл нихъ онъ вступалъ во владніе своимъ имуществомъ.
Ясно было, что Поль и Тутсъ сдлались искренними друзьями, не смотря на разницу въ лтахъ. Когда приближались каникулы, Тутсъ чаще выпучивалъ глаза и пыхтлъ въ обществ маленькаго Поля, изъ чего послдній заключилъ, что ему жаль разстаться съ нимъ, и былъ ему очень-благодаренъ за его покровительство и ласки. Обстоятельство это не скрылось даже отъ доктора Блимбера, мистриссъ Блимберъ и миссъ Блимберъ, ни даже отъ мистриссъ Пипчинъ, которая за это почувствовала ршительную ненависть къ Тутсу, хоть онъ и спрашивалъ ее при каждой встрч о здоровь съ величайшею вжливостью.
Недли за дв или за три до праздниковъ, Корнелія позвала Поля въ свою комнату и сказала:
— Домби, я приготовила твой анализъ и хочу послать его къ твоему отцу.
— Благодарю васъ, сударыня.
— Ты понимаешь, о чемъ я говорю?
— Нтъ, сударыня.
— Домби, Домби! Ты приводить меня въ отчаяніе. Если ты не понимаешь какого-нибудь выраженія, почему не стараться постичь его?
— Мистриссъ Пипчинъ запрещала мн длать вопросы,
— Прошу не говорить мн ни по какому случаю о мистриссъ Пипчинъ, Домби. Я этого не могу позволить. Курсъ здшнихъ наукъ очень-далекъ отъ понятій мистриссъ Пипчинъ. Если подобныя вещи повторятся, я увижу себя вынужденною проэкзаменовать тебя завтра утромъ, передъ завтракомъ, отъ Verbum personale включительно до Simillima cygno.
— Я не думалъ, сударыня…
— Прошу васъ, Домби, не разсказывать мн о чемъ вы думали или о чемъ не думали. Подобной аргументаціи я не должна допускать.
Поль разсчелъ, что благоразумне всего молчать, и потому только смотрлъ на очки миссъ Блимберъ. Она, покачавъ нсколько разъ головою съ весьма-серьзнымъ выраженіемъ, начала читать лежавшую передъ нею бумагу.
— ‘Анализъ характера П. Домби’…Если намять меня не обманываетъ, сказала она, прервавъ чтеніе:— слово анализъ, какъ противоположное слову синтезисъ, опредлено Уокеромъ слдующимъ образомъ: ‘Разложеніе предмета, подлежащаго чувствамъ или разуму, на его первоначальные элементы’. Замть, Домби, анализъ противоположенъ синтезису. Ну, теперь ты понялъ, что такое анализъ?
Поль не былъ по-видимому ослпленъ свтомъ, озарившимъ его разумъ посредствомъ этого объясненія, по сдлалъ миссъ Блимберъ маленькій поклонъ.
— ‘Анализъ характера Поля Домби. Я нахожу природныя способности его очень-хорошими, то же самое можно сказать и о его наклонности къ ученію. Такимъ-образомъ, такъ-какъ число восемь принято у насъ для обозначенія совершенства, я нахожу, что у Домби каждое изъ упомянутыхъ качествъ можетъ быть опредлено шестью и тремя четвертями!’
Миссъ Блимберъ пріостановилась, чтобъ посмотрть, каково это извстіе подйствуетъ на Поля. Тотъ никакъ не могъ постичь, что именно она разуметъ подъ шестью и тремя четвертями: шесть ли фунтовъ стерлинговъ и пятнадцать шиллинговъ, шесть ли футъ и девять дюймовъ, или три четверти седьмаго часа, или шесть чего-то неизвстнаго, о чемъ онъ не слыхалъ, съ тремя четвертями того же? Онъ вперилъ глаза на ея очки и началъ потирать себ руки. Корнелія перевела этотъ безмолвный отвтъ по-своему и продолжала читать:
— ‘Буйство, два. Упрямство, два. Наклонность къ низкому обществу, обнаружившаяся касательно нкоего Глобба, первоначально семь, но въ-послдствіи меньше. Джентльменскія манеры, четыре, но увеличится co-временемъ.’ Теперь, Домби, я требую особеннаго вниманія на общія замчанія при заключеніи анализа.
Поль напрягъ все свое вниманіе.
— ‘Вообще можно замтить о Домби’, читала миссъ Блимберъ громкимъ голосомъ и направляя посл каждаго другаго слова очки свои на стоявшую передъ нею маленькую Фигуру: — ‘что наклонности и способности, его хороши, и что онъ сдлалъ такіе успхи, какихъ можно было ожидать при существующихъ обстоятельствахъ. Но должно сожалть объ этомъ молодомъ джентльмен, что онъ страненъ въ своемъ характер и поведеніи, такъ-сказать, старомоденъ, и, не давая повода къ прямому осужденію своихъ поступковъ, очень-часто вовсе не походитъ на молодыхъ джентльменовъ его лтъ и положенія въ обществ.’ Теперь, Домби, сказала миссъ Блимберъ, кладя бумагу: — понялъ ли ты это?
— Я думаю, что понялъ, сударыня.
— Анализъ этотъ, Домби, будетъ отосланъ къ твоему уважаемому родителю. Его, конечно, огорчитъ извстіе о странностяхъ твоего характера и поведенія: это огорчаетъ насъ самихъ, и мы не можемъ любить тебя какъ бы желали.
Она коснулась нжной струны ребенка: Поль съ каждымъ днемъ, по мр приближенія отъзда, старался боле-и-боле снискать благорасположеніе всхъ живущихъ въ дом доктора Блимбера. По какому-то скрытному побужденію, въ которомъ онъ самъ не могъ дать себ отчета, онъ желалъ, чтобъ о немъ вспоминали не съ равнодушіемъ. Онъ подружился съ цпною собакой, которая сначала пугала его до смерти. Вовсе не думая, что онъ именно этимъ отличается отъ прочихъ молодыхъ джентльменовъ, Поль принялся просить миссъ Корнелію, чтобъ она была добра и попробовала полюбить его. Онъ обратился съ тою же просьбой къ мистриссъ Блимберъ, которая въ это время вошла къ дочери, и просилъ ее забыть о томъ, что онъ такой старинный, увряя, что онъ любитъ ихъ всхъ, и не знаетъ, отъ-чего онъ такимъ сдлался.
— Конечно, сударыня, я не могу васъ любите столько, сколько люблю Флоренсу, прибавилъ онъ съ робостью и полнымъ чистосердечіемъ: — это было бы невозможно, разумется. Вы бы и сами не могли этого требовать, сударыня, не правда ли?
— О, какой оригинальный ребенокъ! воскликнула мистриссъ Блимберъ вполголоса.
— Но я, право, очень люблю всхъ здшнихъ, и мн было бы больно ухать отсюда и думать, что другіе нисколько не пожалютъ обо мн, или обрадуются моему отъзду.
Мистриссъ Блимберъ уврилась теперь больше, чмъ когда-нибудь, что Поль оригинальнйшій ребенокъ въ свт, сообщивъ доктору о происшедшемъ, она не встртила никакого противорчія своему мннію. Докторъ сказалъ только, что науки помогутъ всему, и поощрялъ Корнелію трудиться надъ нимъ безъ устали.
Корнелія дйствительно трудилась безъ устали, такъ-что бдному мальчику приходилось тяжело, но онъ, не смотря на свои многочисленные и сбивчивые уроки, все держался задуманной идеи — пріобрсти любовь всхъ. Поль по-прежнему просиживалъ долго на ступенькахъ лстницы и не переставалъ внимательно слдить за облаками и волнами изъ своего высокаго окна, однако теперь его видали чаще вмст съ прочими воспитанниками, которымъ онъ скромно любилъ оказывать маленькія услуги. Такимъ образомъ юные анахореты, умерщвлявшіе свою плоть подъ кровомъ доктора Блимбера, мало-по-малу полюбили его: онъ казался имъ хрупкою маленькою игрушкой, которая нравилась всмъ и съ которою никто бы и не подумалъ обращаться сурово. Но Поль не могъ передлать своей натуры или написаннаго о немъ анализа, а потому вс считали его по-прежнему маленькимъ чудакомъ.
Это, впрочемъ, доставляло ему привилегіи, которыми не пользовался никто въ дом. Остальные воспитанники, уходя спать, только раскланивались съ докторомъ Блимберомъ и его семействомъ, а Поль важно протягивалъ ручонку и смло встряхивалъ сначала руку доктора, потомъ мистриссъ Блимберъ и наконецъ Корнеліи. Если кто-нибудь хотлъ спастись отъ угрожающаго наказанія, Поль отряжался къ доктору въ качеств посла и часто выпрашивалъ виновному помилованіе. Слабоглазый слуга совтовался съ нимъ однажды по случаю разбитія нкоторой части хрусталя и Фарфора. Носились даже слухи, будто самъ буфетчикъ подливалъ ему иногда портера въ его полпиво, чтобъ онъ укрпился въ силахъ.
Кром этихъ важныхъ преимуществъ, Поль имлъ свободный входъ въ комнату мистера Фидера, изъ которой раза два вывелъ на свжій воздухъ мистера Тутса, чуть неупавшаго въ обморокъ отъ неудачной попытки выкурить претолстую сигару — одну изъ пачки, купленной имъ втихомолку на взморь у одного отчаяннато смогглера, который сознался ему по довренности, что таможня назначила двсти фунтовъ награды тому, кто его представитъ живаго или мертваго. Мистеръ Фидеръ занималъ уютную комнатку съ отгороженною внутри ея спальней. Надъ каминомъ висла флейта, на которой онъ собирался учиться играть, въ углу стоялъ шкапикъ съ нсколькими книгами, сверхъ того, онъ завелъ себ удочку, охотничій рожокъ, испанскую грамматику, шахматную доску, рисовальный приборъ и пару боксерскихъ перчатокъ — намреваясь сдлать изъ всего этого должное употребленіе, когда пріидетъ удобное время. Но главнымъ сокровищемъ его была зеленая банка съ нюхальнымъ табакомъ, подаренная ему однажды мистеромъ Тутсомъ и купленная за дорогую цну, какъ вещь, принадлежавшая первоначально принцу-регенту. Мистеръ Тутсъ и мистеръ Фидеръ нюхали изъ нея по-временамъ табакъ и чихали посл каждаго раза до упаду, а въ промежуткахъ наслаждались столовымъ пивомъ и разговорами.
Маленькій Поль, сидя молча въ ихъ обществ, подл главнаго патрона своего, Тутса, слушалъ съ нкоторымъ страхомъ разсказы мистера Фидера о бурной лондонской жизни и смотрлъ на него, какъ на героя какой-нибудь повсти или романическаго приключенія.
Входя въ эту комнату однажды вечеромъ, когда каникулы были уже очень-близки, Поль засталъ мистера Фидера вписывающимъ имена въ оставленные проблы напечатанныхъ писемъ, тогда-какъ другія, съ именами, складывались и запечатывались мистеромъ Тутсомъ.
— А, Домби, ты здсь! сказалъ ласково Фидеръ.— Вотъ это для тебя, подавая ему одно изъ готовыхъ писемъ.
— Для меня, сударь?
— Твое приглашеніе.
Поль прочиталъ: ‘Докторъ и мистриссъ Блимберъ покорнйше просятъ мистера П. Домби доставить имъ удовольствіе своимъ присутствіемъ на танцовальномъ вечер, въ пятницу, семнадцатаго числа, въ половин восьмаго часа.’ Тутсъ показалъ ему еще нсколько другихъ, подобныхъ этому приглашеній, адресованныхъ ему самому, Бриггсу, Тозеру и многимъ другимъ молодымъ джентльменамъ.
Мистеръ Фидеръ сообщилъ Полю, къ большой его радости, что сестра его также приглашена на этотъ вечеръ, посл котораго начинаются каникулы, и онъ можетъ вмст съ нею ухать домой, если ему будетъ угодно. Поль прервалъ его отвтомъ, что ему это очень будетъ угодно. Тогда Фидеръ далъ ему понять, что онъ долженъ написать доктору и мистриссъ Блимберъ, самымъ отличнымъ почеркомъ, слдующій отвтъ: ‘Мистеръ П. Домби сочтетъ за особенную честь воспользоваться благосклоннымъ приглашеніемъ доктора и мистриссъ Блимберъ’. Наконецъ онъ посовтовалъ ему не говорить объ этомъ ни слова въ присутствіи доктора и его супруги, такъ-какъ вс предварительныя статьи и приготовленія ведены на основныхъ началахъ классицизма и высокаго тона, и полагается, что ни хозяева дома, ни молодые джентльмены не имютъ понятія объ ожидающемъ ихъ пиршеств.
Поль поблагодарилъ мистера Фидера за его дружескіе совты, положилъ въ карманъ приглашеніе и услся по обыкновенію подл Тутса. Но голова его, которою онъ часто страдалъ боле или мене, болла въ этотъ вечеръ такъ сильно и была такъ тяжела, что онъ нашелся вынужденнымъ подпереть ее рукою, потомъ она мало-по-малу поникла и успокоилась на колн Тутса, какъ-будто не имя намренія подняться.
Поль слышалъ, какъ Фидеръ звалъ его на ухо и тихонько шевелилъ, стараясь разбудить. Потомъ, когда онъ испугавшись всталъ и оглядывался вокругъ себя, онъ увидлъ, что тутъ докторъ Блимберъ, что окно отворено, и лицо его мокро отъ воды, которою на него брызгали: ребенку казалось до крайности непонятнымъ, какимъ образомъ все это произошло безъ его вдома.
— А! Прекрасно! Очень-радъ. Каково теперь моему маленькому пріятелю? сказалъ ласково докторъ Блимберъ.
— О, благодарю васъ! Я здоровъ.
Ему, однако, показалось, какъ-будто что-нибудь случилось съ поломъ, на которомъ онъ не могъ хорошенько стоять, со стнанами также — он кружились вокругъ него и останавливались тогда только, когда онъ смотрлъ на нихъ очень-пристально. Мистеръ Тутсъ поднялъ его на руки, чтобъ отнести на верхъ, и Полю показалось, что дверь не на своемъ мст, и ему сначала было очень-удивительно, отъ-чего его несутъ въ каминъ?
Мистеръ Тутсъ былъ очень-добръ, что снесъ Поля въ спальню, и Поль поблагодарилъ его, но мистеръ Тутсъ не ограничился этимъ: онъ раздлъ его, уложилъ въ постель съ величайшимъ добродушіемъ и потомъ слъ подл кровати. Мистеръ Фидеръ расположился по другую сторону, взъерошивалъ свои щетинистые волосы и принялся пояснять Полю въ самыхъ ученыхъ медицинскихъ терминахъ, съ дополненіемъ всякаго вздора и съ комическою миной, что все благополучно. Это разсмшило ребенка до слезъ.
Какъ потомъ мистеръ Тутсъ исчезъ, а мистеръ Фидеръ превратился въ мистриссъ Пипчинъ — объ этомъ Поль не спрашивалъ, да и не любопытствовалъ знать. Увидвъ мистриссъ Пипчинъ, онъ закричалъ ей:
— Мистриссъ Пипчинъ, не говорите Флоренс!
— Не говорить чего, мой дружокъ? спросила она.
— Обо мн.
— Нтъ, нтъ!
— А какъ вы думаете, мистриссъ Пипчинъ, что я сдлаю, когда выросту?
— Не догадываюсь.
— Я хочу положить вс свои деньги въ какой-нибудь банкъ и никогда не стану хлопотать, чтобъ имть ихъ больше, буду жить съ Флоренсой гд-нибудь въ деревн, съ прекраснымъ садомъ, полями и лсомъ, и останусь тамъ навсегда!
— Не-уже-ли?
— Да. Я это сдлаю, когда… онъ пріостановился и задумался съ минуту.
Срые глаза мистриссъ Пипчинъ смотрли вопросительно на его болзненное личико.
— Если я выросту, высказалъ онъ.
Потомъ онъ принялся разсказывать мистриссъ Пипчинъ о предстоящемъ танцовальномъ вечер, на который приглашена и Флоренса, о томъ, какъ вс мальчики будутъ ею восхищаться, и какъ они его любятъ, а онъ любитъ ихъ. Онъ разсказалъ ей также объ анализ, составленномъ миссъ Блимберъ, которая называетъ его и страннымъ и старомоднымъ, и спросилъ мистриссъ Пипчинъ, какъ она объ этомъ думаетъ? Мистриссъ Пипчинъ объявила наотрзъ, что это вздоръ, но Поль не удовольствовался ея отвтомъ и смотрлъ на нее такимъ испытующимъ взоромъ, что она обернулась къ окну, желая избгнуть его взгляда.
Былъ въ Брайтон очень-скромный лекарь, пользовавшій молодыхъ воспитанниковъ доктора наукъ Блимбера, когда кому-нибудь изъ нихъ случалось захворать. Поль не могъ понять, какимъ образомъ онъ очутился у его кровати вмст съ мистриссъ Блимберъ, и когда они оба явились. Но, увидвъ ихъ, онъ слъ въ постели и отвчалъ подробно на вс вопросы лекаря, которому шепнулъ подъ-конецъ, что Флоренса не должна знать ни слова о его болзни и непремнно должна явиться на званомъ вечер Блимберовъ. Онъ былъ съ нимъ очень-разговорчивъ, и они разстались большими друзьями. Когда онъ снова легъ и закрылъ глаза, ему слышалось, какъ врачъ говорилъ въ отдаленной отъ него комнат, — можетъ-быть, это Схму и приснилось, — что у мальчика большой недостатокъ въ Физическихъ силахъ и организація въ замтномъ разслабленіи: что бы это значило? Лекарь говорилъ еще, что такъ-какъ больной забралъ себ въ голову разстаться съ товарищами семнадцатаго числа, то можно дозволить эту маленькую Фантазію, если ему не сдлается хуже, что онъ слышалъ отъ мистриссъ Пипчинъ объ отправленіи Поля къ отцу восьмнадцатаго числа и очень этому радъ, что онъ самъ напишетъ къ мистеру Домби, когда ознакомится подробне съ болзнью малютки, и, наконецъ, что нтъ немедленной причины для… чего? Поль не поймалъ этого слова. Лекарь прибавилъ, что больной очень-миленькій и умненькій мальчикъ, но удивительный оригиналъ.
Пока Поль размышлялъ о томъ, что именно въ немъ такого страннаго и бросающагося въ глаза всмъ, явилась снова мистриссъ Пипчинъ, — онъ не помнилъ, когда она исчезла и дйствительно ли уходила, — и дала ему проглотить чего-то изъ стклянки. Потомъ ему дали очень-вкуснаго желе, принесеннаго самою мистриссъ Блимберъ, и онъ почувствовалъ себя такъ хорошо, что упросилъ мистриссъ Пипчинъ не безпокоиться, уидти домой, и пригласилъ къ своей кровати Бриггса и Тозера.
Бдный Бриггсъ ужасно ворчалъ на свой анализъ, гд его разложили на ‘первоначальные элементы’ съ большею подробностью, чмъ въ самомъ тщательномъ химическомъ процесс. Не смотря на это, онъ былъ съ Полемъ очень-ласковъ, такъ же какъ и Тозеръ. Вс остальные воспитанники, отправляясь спать, навстили Поля и съ участіемъ говорили ему: ‘Ну, каково теб теперь, Домби? Не робй, маленькій Домби!’ и тому подобное. Бриггсъ долго не могъ заснуть и все негодовалъ на доктора Блимбера, по милости котораго ему дома не дадутъ ни одной пенни карманныхъ денегъ.
Прежде чмъ на слдующее утро застучали въ гонгъ, слабоглазый слуга пришелъ утромъ къ Полю и предостерегъ его, чтобъ онъ не пугался. Мистриссъ Пипчинъ явилась нсколько раньше лекаря, а посл него пришла съ завтракомъ Поля та самая хорошенькая молодая женщина, которая въ первое утро чистила въ кожаныхъ перчаткахъ каминъ и поцаловала его. Потомъ было долгое совщаніе въ другихъ комнатахъ, и наконецъ, когда лекарь воротился вмст съ докторомъ Блимберомъ и его супругой, онъ сказалъ имъ:
— Да, докторъ, я полагаю, что вы теперь можете освободить отъ занятій этого молодаго джентльмена, да вдь и каникулы очень-не далеки.
— Непремнно! Моя милая, скажи объ этомъ Корнеліи.
— Конечно, мой другъ.
Лекарь наклонился, пристально посмотрлъ въ глаза Полю, пощупалъ его голову, пульсъ и сердце съ такимъ участіемъ, что Поль сказалъ:
— Благодарю васъ, сударь.
— Нашъ маленькій пріятель никогда не жаловался, замтилъ докторъ Блимберъ.
— О, нтъ! возразилъ лекарь.— Онъ, вроятно, и не будетъ жаловаться.
— Вы находите, что ему гораздо-лучше?
— О! гораздо-лучше, сударь.
Поль снова принялся размышлять, съ своимъ стариковскимъ выраженіемъ, о чемъ именно думалъ лекарь въ это время. Ему показалось, будто-бы онъ отвчалъ на оба вопроса доктора Блимбера задумавшись о чемъ-то. Но лекарь встртилъ вопросительный взглядъ своего маленькаго паціента и весело ему улыбнулся, на что и Поль отвчалъ улыбкою и пересталъ допытываться.
Поль пролежалъ въ постели весь этотъ день, дремля, засыпая или глядя на Тутса, но на слдующій онъ всталъ и сошелъ съ лстницы. Въ зал происходило съ большими часами что-то необыкновенное: циферблатъ былъ снятъ и подмастерье часоваго мастера, стоя на передвижной лстниц, запускалъ разные инструменты въ механизмъ, освщая свою работу свчкою. Это было для Поля важнымъ событіемъ, онъ слъ на нижней ступеньк и внимательно слдилъ за всми операціями, по-временамъ взглядывая на приставленный къ стн циферблатъ, и ему казалось, будто циферблатъ на него косится.
Поль поздоровался съ подмастерьемъ, который отвчалъ ему очень-учтиво и тотчасъ же вступилъ съ нимъ въ разговоръ. Онъ сдлалъ множество вопросовъ о часахъ и колокольной ь звон: кто бьетъ въ церквахъ часы по ночамъ, какъ звонятъ колокола во время похоронъ, и дйствительно ли звонятъ они иначе, чмъ на свадьбахъ, или это только кажется роднымъ умершихъ. Потомъ онъ сообщилъ подмастерью, что слыхалъ, какъ король Альфредъ предполагалъ измрять время, е ожигая свчки: на что подмастерье отвчалъ, что это было бы разореніемъ для часовыхъ мастеровъ. Посл долгой и занимательной для ребенка бесды, часы приняли снова свой прежній видъ, маятникъ зачикалъ по обыкновенію, и подмастерье, уложивъ свои инструменты въ ящикъ, простился съ Полемъ и ушелъ. Поль, однако, разслышалъ, какъ онъ въ дверяхъ шепнулъ слуг: ‘чудакъ этотъ малютка!’
Что вс они находятъ въ немъ чуднаго?
Не имя теперь уроковъ, Поль часто думалъ объ этомъ вопрос, но у него былой кром того много предметовъ для размышленія, а потому онъ продолжалъ думать цлый день на свобод.
Во-первыхъ, Флоренса будетъ на танцовальномъ вечер. Флоренса увидитъ, какъ его вс любятъ, и это сдлаетъ ее счастливою: вотъ главная тэма его размышленій! Пусть Флоренса знаетъ, что вс они съ нимъ добры и ласковы, и она не станетъ огорчаться о времени, которое онъ прожилъ у Блимберовъ, это даже утшитъ ее, когда онъ сюда воротится посл каникулъ.
Когда воротится! Разъ по пятидесяти въ день маленькія ноги его поднимались по лстниц: онъ собиралъ каждую книгу, каждый лоскутокъ бумаги, каждую бездлицу, и складывалъ все въ одно мсто, чтобъ увезти домой! Онъ, по-видимому, не имлъ даже тни идеи о своемъ возвращеніи сюда, нисколько не готовился къ этому и только подумалъ объ этомъ разъ, размышляя о Флоренс. Напротивъ, разглядывая въ раздумьи вс окружавшіе его предметы, онъ смотрлъ на нихъ, бродя по дому, какъ на вещи, съ которыми совсмъ разстается.
Ему приходила мысль, когда онъ заглядывалъ въ комнаты наверху, какъ он опустютъ безъ него, и сколько пройдетъ молчаливыхъ дней, недль, мсяцевъ и лтъ въ этомъ чинномъ и серьзномъ спокойствіи! Найдется ли со-временемъ другой ребенокъ — такой же маленькій чудакъ, какъ онъ — который увидитъ въ узорахъ обоевъ и квадратикахъ пола т же фантастическія фигуры, выглядывавшія изъ нихъ на него? Скажетъ ли кто-нибудь этому мальчику о маленькомъ Домби, который нкогда жилъ здсь?
Поль думалъ о висвшемъ на лстниц портрет, который всегда смотрлъ ему вслдъ, когда онъ оглядывался черезъ плечо, уходя отъ него, если Полю даже случалось проходить мимо портрета съ кмъ-нибудь другимъ, то все-таки глаза портрета смотрли на него и оставляли его товарища безъ всякаго вниманія. Онъ думалъ также объ одной гравюр, повшенной въ другомъ мст, гд въ центр удивленной группы виднлась кроткая, милосердая, утшительная фигура съ сіяніемъ вокругъ головы: она стояла, указывая пальцемъ вверхъ!
У окна спальни, Полю всегда приходили въ голову мысли за мыслями, какъ катящіяся одна за другою волны. Гд жили т дикія птицы, которыя всегда носились надъ моремъ въ бурную погоду? Откуда начинались облака и куда они шли? Откуда брался шумный втеръ и гд онъ останавливался, носясь по своему пути? Будетъ ли то мсто, гд онъ сидлъ на взморь вмст съ Флоренсою и разговаривалъ объ этихъ вещахъ, тмъ же самымъ безъ нихъ? Будетъ ли оно тмъ же самымъ для Флоренсы, еслибъ онъ переселился куда-нибудь далеко, а она оставалась тутъ
Онъ думалъ также о Тутс, Фидер, доктор Блимбер, мистриссъ Блимберъ и Корнеліи, обо всхъ мальчикахъ, объ отцовскомъ дом, о ттк своей и миссъ Токсъ, объ отц своемъ Домби и Сын, о Валтер, котораго старый дядя получилъ Отъ него деньги, и о смломъ капитан съ желзною рукою. Въ-теченіе дня онъ шатался по цлому дому, по которому имлъ полную свободу бродить, былъ въ учебной комнат, въ спальн мистриссъ Блимберъ, въ комнат Корнеліи, постилъ даже собаку. Желая дружески разстаться со всми, онъ хотлъ сдлать что-нибудь пріятное каждому: то отъискивалъ онъ Бриггсу въ книгахъ мста, которыя тотъ всегда забывалъ, то рылся въ лексиконахъ для другихъ, то держалъ шелкъ, который разматывала мистриссъ Блимберъ, или приводилъ въ порядокъ письменный столъ Корнеліи, иногда даже онъ рисковалъ забираться въ кабинетъ самого доктора и тамъ, усвшись на ковр у его ученыхъ ногъ, потихоньку вертлъ глобусы и мысленно ходилъ вокругъ свта.
Короче, въ т дни передъ каникулами, когда вс остальные молодые джентльмены были погружены въ убійственные труды генеральнаго повторенія всхъ уроковъ за цлые полгода, Поль былъ привилегированнымъ ученикомъ, какого въ этомъ дом никто еще не видывалъ. Онъ и самъ едва врилъ своей свобод, но свобода продолжалась часъ за часомъ, день за днемъ, и вс ласкали маленькаго Домби. Докторъ Блимберъ простеръ деликатность свою до того, что однажды выслалъ Джонсона изъ-за обда за необдуманное выраженіе: ‘бдный маленькій Домби’, Поль счелъ это наказаніе слишкомъ-строгимъ, хотя и вспыхнулъ отъ словъ Джонсона, и не понималъ, почему онъ о немъ жалетъ.
Наконецъ, насталъ день танцовальнаго вечера, докторъ Блимберъ, сидя за завтракомъ, провозгласилъ:
— Джентльмены! Мы снова займемся нашими лекціями съ двадцать-пятаго числа будущаго мсяца.
Мистеръ Тутсъ немедленно сбросилъ съ себя врноподданство грозному наставнику, надлъ колечко, и вскор, говоря о доктор, назвалъ его очень-безцеремонно ‘Блимберомъ’! Такая либеральная выходка возбудила въ старшихъ воспитанникахъ зависть и удивленіе, но младшіе поникли духомъ и не могли понять, какъ Тутсъ не былъ на мст сраженъ громомъ небеснымъ за такую неслыханную дерзость.
Ни за завтракомъ, ни за обдомъ не было и намека о предстоявшемъ веселіи. Къ наступленію вечера, въ спальняхъ молодыхъ джентльменовъ была настоящая выставка разложенныхъ всюду блыхъ галстуховъ и жилетовъ, тогда же понесло такимъ сильнымъ запахомъ опаленныхъ волосъ, что докторъ Блимберъ послалъ наверхъ слугу, которому веллъ кланяться молодымъ джентльменамъ и спросить у нихъ, нтъ ли въ ихъ комнатахъ пожара: поводомъ къ этому былъ парикмахеръ, пришедшій завивать ихъ головы и перегрвшій свои щипцы.
Одванье Поля заняло немного времени, ибо онъ чувствовалъ себя нездоровымъ и соннымъ. Одвшись, онъ сошелъ въ гостиную, гд прохаживался докторъ Блимберъ въ полномъ бальномъ наряд, съ величественнымъ спокойствіемъ на лиц и въ осанк. Вскор потомъ явилась мистриссъ Блимберъ, разодтая чудесно и въ такомъ множеств юбокъ, что прогулка вокругъ ея особы могла бы назваться маленькимъ путешествіемъ. Миссъ Блимберъ пришла посл своей MaMа, по-видимому нсколько-затянутая, но обворожительная.
Потомъ явились мистеръ Тутсъ и мистеръ Фидеръ. Каждый держалъ въ рук шляпу, какъ-будто пріхалъ издали. Когда лакей провозгласилъ имена обоихъ, докторъ Блимберъ принялъ ихъ весьма-радушно и, казалось, былъ очень-обрадованъ удовольствіемъ видться съ ними. Мистеръ Тутсъ былъ украшенъ множествомъ блестящихъ пуговокъ и дорогихъ каменьевъ, поклонившись доктору, его супруг и дочери, онъ подошелъ къ Полю, отвелъ его въ сторону и сказалъ: ‘Что ты объ этомъ думаешь?’
Вскор собрались вс молодые джентльмены въ туго-затянутыхъ и накрахмаленныхъ галстухахъ, завитые, въ башмакахъ и съ лучшими своими шляпами въ рукахъ. Имя каждаго провозглашалось лакеемъ. Потомъ вошелъ мистеръ Бэпсъ, танцмейстеръ, въ сопровожденіи мистриссъ Бэпсъ, которую мистриссъ Блимберъ приняла чрезвычайно-любезно и снисходительно.
Мистеръ Бэпсъ былъ джентльменъ весьма-серьзный, говорившій всегда медленно и съ разстановкою, простоявъ минутъ пять подъ лампою, онъ обратился къ мистеру Тутсу (который молча сравнивалъ его башмаки съ своими) и спросилъ его:
— Что вы стали длать съ вашими сырыми матеріалами, которые пріидутъ въ ваши порты взамнъ вашего золота?
Мистеръ Тутсъ, совершенно-озадаченный этимъ вопросомъ, отвтилъ наудачу: ‘Сварилъ бы ихъ’.
Но мистеръ Бэпсъ былъ, по-видимому, не одного съ нимъ мннія.
‘Поль соскользнулъ съ своего пункта наблюденій изъ мягкихъ подушекъ угла софы и спустился по лстниц въ чайную комнату для встрчи Флоренсы, которую не видалъ около двухъ недль: докторъ Блимберъ не ршился отпустить его къ мистриссъ Пипчинъ въ прошлую субботу, боясь, чтобъ онъ не простудился. Флоренса вскор явилась и была такъ мила въ простомъ бальномъ наряд, съ свжими цвтами въ рук, что Поль, когда она къ нему наклонилась и цаловала его, не могъ ршиться выпустить ее изъ своихъ объятій или свести глазъ съ ея личика. Въ комнат не было никого, кром ихъ, пріятельницы Поля, ‘Меліи, и другой молодой женщины, разливавшей чай.
— Но что съ тобою, Флой? спросилъ Поль, почти увренный, что видлъ слезу на щек сестры.
— Ничего, дружокъ мой, ничего.
Поль нжно дотронулся до ея лица и ощупалъ слезу.
— Флой! что это?
— Мы подемъ вмст домой, милый, и тамъ я буду няньчиться съ тобою.
— Няньчиться со мною!
Поль не могъ понять, почему съ нимъ нужно будетъ няньчиться, ни почему об молодыя женщины взглянули на него такъ серьзно, ни почему Флоренса отвернулась на мгновеніе и потомъ показала ему улыбающееся лицо.
— Флой, сказалъ Поль, взявъ одинъ изъ ея темныхъ локоновъ: — скажи мн: правда, что я чудакъ?
Она засмялась и отвчала, лаская его: — Нтъ!
— Вс они говорятъ это, Флой. Я хочу знать, что они хотятъ сказать.
Разговоръ ихъ былъ прерванъ громкимъ двойнымъ стукомъ дверной скобы, и Флоренса бросилась къ чайному столу. Поль снова удивился, видя, что его пріятельница шепчетъ Флоренс, какъ-будто утшая ее, но его развлекло появленіе новыхъ лицъ.
То были сэръ Барнетъ Скеттльсъ, лэди Скеттльсъ и молодой Скеттльсъ. Послдній долженъ былъ опредлиться въ теплицу доктора Блимбера посл каникулъ.
— А что, на-примръ, это за комната? спросила лэди Скеттльсъ у пріятельницы Поля, меліи.
— Кабинетъ доктора Блимбера, мэмъ, былъ отвтъ.
Лэди Скеттльсъ окинула комнату взоромъ въ лорнетъ и сказала мужу одобрительнымъ тономъ: ‘Очень-хорошо’. Сэръ Барнетъ кивнулъ въ знакъ согласія, но сынъ его смотрлъ недоврчиво и подозрительно.
— А это маленькое твореніе? сказала лэди Скеттльсъ, взглянувъ на Поля.— Онъ одинъ…
— Изъ молодыхъ джентльменовъ, мэмъ.
— А какъ васъ зовутъ, мое блдное дитя?
— Домби.
Сэръ Барнетъ немедленно вмшался въ разговоръ и сказалъ, что имлъ честь встртить отца Поля на одномъ оффиціальномъ обд и надется, что онъ здоровъ. Поль слышалъ, какъ онъ шепнулъ лэди Скеттльсъ: ‘Изъ Сити… очень-богатъ… человкъ извстный… докторъ говорилъ…’ Потомъ онъ обратился къ Полю:
— Скажете ли вы своему почтенному папа, что сэръ Барнетъ Скеттльсъ слышалъ съ удовольствіемъ о его совершенномъ здоровь и посылаетъ ему свой усердный поклонъ?
— Да, сударь.
— Вотъ молодецъ! Барнетъ, — обратясь къ сыну: — съ этимъ молодымъ джентльменомъ ты долженъ быть знакомъ. Съ этимъ молодымъ джентльменомъ ты можешь познакомиться.
— Какіе глазки! какіе волосы! какое милое личико! воскликнула съ нжностью лэди Скеттльсъ, взглянувъ на Флоренсу въ лорнетъ.
— Моя сестра, сказалъ Поль, представляя ее.
Скеттльсы были вполн довольны. Такъ-какъ лэди Скеттльсъ полюбила, по-видимому, Поля съ перваго взгляда, то вс пошли вмст наверхъ, сэръ Барнетъ повелъ Флоренсу, а сынъ его послдовалъ за ними.
Молодой Барнетъ, войдя въ гостиную, недолго оставался въ забвеніи: его тотчасъ же извлекъ докторъ Блимберъ и заставилъ танцовать съ Флоренсою. Юный кандидатъ въ мудрецы не показался Полю особенно счастливымъ — онъ скоре показался ему сердитымъ: его, по-видимому, очень-мало интересовало все, вокругъ него происходившее, хотя лэди Скеттльсъ и замтила мистриссъ Блимберъ, что сынъ ея очевидно въ восторг отъ этого очаровательнаго ангела, миссъ Домби.
Полю показалось страннымъ, отъ-чего никто не занимаетъ его прежняго мста въ подушкахъ софы, и отъ-чего вс, когда онъ снова показался въ гостиной, говорили ему, чтобъ онъ туда слъ, такъ-какъ это его мсто. Никто не заслонялъ ему Флоренсы, когда она танцовала, и замтили, что онъ съ удовольствіемъ слдитъ за нею глазами. Вс были такъ любезны, даже чужіе, которыхъ вскор набралось много, что часто подходили къ нему, спрашивали ласково, какъ онъ себя чувствуетъ, не болитъ ли у него голова, не усталъ ли онъ. Онъ благодарилъ ихъ всхъ за вниманіе и забрался въ свой уголокъ софы, на которой услись лэди Скеттльсъ и мистриссъ Блимберъ, Флоренса также подошла къ нему, когда кончила танцовать, и сла подл него. Онъ смотрлъ на все это и былъ очень-доволенъ.
Флоренса просидла бы тутъ охотно весь вечеръ и готова была бы вовсе не танцовать, но Поль упрашивалъ ее объ этомъ, говоря, что ему весело смотрть, какъ она танцуетъ. Онъ говорилъ правду: сердце его радовалось и личико разгоралось живымъ румянцемъ, когда онъ видлъ, какъ вс ею восхищались и что не было никого прекрасне ея.
Изъ гнзда своего между подушками, Поль могъ видть и слышать все, какъ-будто танцевальный вечеръ былъ устроенъ единственно для его удовольствія. Между-прочимъ, онъ замтилъ, какъ танцовальный учитель, мистеръ Бэпсъ, вступилъ въ разговоръ съ сэромъ Барнетомъ Скеттльсомъ и предложилъ ему тотъ же самый вопросъ о сырыхъ матеріалахъ, которымъ незадолго такъ сильно озадачилъ Тутса. Сэръ Барнетъ наговорилъ ему много объ этомъ таинственномъ для Поля предмет, но по-видимому не ршилъ вопроса, потому-что мистеръ Бэпсъ отвчалъ: ‘Да! Но предположимъ, что Россія вмшается съ своимъ саломъ?’ Чмъ сэръ Барнетъ былъ пораженъ до онмнія и только качалъ головою. Наконецъ онъ нашелъ только одно возраженіе: ‘въ такомъ случа остаются намъ бумажныя издлія’.
Сэръ Барнетъ смотрлъ на мистера Бэпса, отправившагося развлекать скучавшую въ одиночеств супругу, какъ на человка замчательнаго, и наконецъ ршилъ спросить у доктора Блимбера, кто этотъ джентльментъ?
— Это нашъ профессоръ.
— Чего-нибудь тсно-связаннаго со статистикой? Держу пари, что такъ!
— Нтъ, сэръ Барнетъ, возразилъ докторъ Блимберъ, потирая себ подбородокъ.— Не совершенно.
— Политической экономіи, математики, или чего-нибудь подобнаго?
— Нтъ, сэръ Барнетъ. Мистеръ Бэпсъ человкъ, конечно, весьма достойный… въ сущности, онъ нашъ профессоръ танцовальнаго искусства.
Поль испугался, видя какой гнвъ овладлъ сэромъ Барнетомъ Скеттльсомъ при этомъ извстіи и какими бшеными глазами онъ сталъ смотрть на мистера Бэпса, разъяренный баронетъ подошелъ къ своей супруг и замтилъ ей, указывая на танцмейстера, что это ‘самый без…со…вст…ный и без…стыд…ный нахалъ въ свт! ‘
Поль замтилъ еще одно обстоятельство. Мистеръ Фидеръ, вкусивъ нсколько чашекъ нигуса, принялся наслаждаться. Танцы были вообще церемонны и музыка нсколько походила на духовную, но мистеръ Фидеръ посл чашекъ нигуса сказалъ Тутсу, что онъ расположенъ развеселить балъ. Посл этого онъ началъ танцовать съ величайшимъ усердіемъ, а самъ между-тмъ потихоньку подучалъ музыкантовъ, чтобъ они заиграли какой-нибудь удалой танецъ. Потомъ онъ сдлался необычайно-любезенъ съ дамами, и, танцуя съ миссъ Блимберъ, рискнулъ продекламировать ей вполголоса очень-нжные стишки, которые потомъ повторилъ четыремъ другимъ дамамъ, одной посл другой. Поль слышалъ это своими ушами.
Мистриссъ Блимберъ испугалась такой неприличной веселости, и въ-особенности перемны музыки, которая вдругъ заиграла простонародные мотивы, какіе слышатся на улицахъ: она боялась, что это оскорбитъ аристократическій слухъ лэди Скеттльсъ. Но та приняла ея извиненіе разврата мистера Фидера очень-благосклонно и просила не говорить объ этомъ.
Разъ, въ промежутк между танцами, лэди Скеттльсъ сказала Полю, что онъ по-видимому большой любитель музыки. Поль отвчалъ утвердительно и сообщилъ ей, что если и она любитъ музыку, то должна слышать, какъ поетъ Флоренса. Лэди Скеттльсъ тотчасъ же объявила, что она умираетъ отъ желанія услышать пніе Флоренсы, но та отговаривалась очень-серьзно, стыдясь пть при такомъ множеств чужихъ, пока Поль не подозвалъ ея къ себ и не сказалъ: ‘Флой, прошу тебя, милая, для меня!’ И она тотчасъ же сла за Фортепьяно и начала пть. Вс посторонились передъ Полемъ, не желая заслонять отъ него сестру, а онъ былъ въ восторг и заплакалъ отъ радости и удовольствія.
Вс полюбили Флоренсу. Да и могло ли быть иначе? Поль былъ убжденъ, что этому должно быть! Сидя въ своемъ уголк между подушками, скрестя спокойно руки и протянувъ небрежно одну ногу, онъ съ торжествомъ слушалъ, какъ со всхъ сторонъ съ восхищеніемъ хвалили сестру и маленькаго Домби, какъ всмъ нравилась ея скромность, какъ вс говорили о ея красот, граціозности и ум.
Все, что ребенокъ наблюдалъ, чувствовалъ и думалъ въ тотъ вечеръ, перемшалось въ глазахъ его какъ цвта радуги. Предметы, еще недавно наводившіе на него раздумье, пронеслись мимо подъ звуки музыки. Все, что онъ видлъ изъ окна своей спальни, въ которое глядлъ каждый вечеръ на далеко-разстилавшееся море, съ его волнами и фантастическими картинами, успокоилось и улеглось, какъ зыбь посл втра. Таинственный ропотъ, къ которому онъ такъ часто прислушивался, лежа въ своей колясочк на взморь, отдавался одинъ въ ушахъ его сквозь мелодическое пніе сестры, сквозь говоръ голосовъ и шарканье ногъ. О немъ напоминали нкоторыя изъ мелькавшихъ мимо его лицъ, напоминала даже тяжелая любезность Тутса, подходившаго къ нему часто и бравшаго его дружески за руку. Ему казалось, будто онъ слышитъ отголоски того таинственнаго ропота въ ласкахъ, которыми вс его осыпали, даже въ самой репутаціи его причудливости, хотя онъ не понималъ, какъ это длается. Такъ маленькій Поль сидлъ въ задумчивости, слушалъ, смотрлъ, мечталъ и былъ очень-счастливъ, пока не пришло время разставаться…
Тогда, дйствительно, никто изъ всего общества не остался равнодушнымъ. Сэръ Барнетъ Скеттльсъ подвелъ къ нему сына и заставилъ ихъ пожать другъ другу руки, изъявивъ надежду, что оба молодые джентльмена непремнно сойдутся между собою на самую короткую ногу, потомъ онъ просилъ Поля передать мистеру Домби его лучшіе комплименты. Лэди Скеттльсъ поцаловала Поля, разгладивъ волосы на его голов и поднявъ его на руки, даже самъ мистеръ Бэпсъ подошелъ къ нему и простился чрезвычайно-радушно.
— Прощайте, докторъ Блимберъ! сказалъ Поль, протягивая ему рученку.
— Прощай, мой миленькій дружокъ.
— Я вамъ очень-благодаренъ, сэръ. Велите, чтобъ они берегли Діогена.
Діогеномъ называлась собака, которая до той поры не входила въ дружескія сношенія ни съ кмъ, кром Поля. Докторъ Блимберъ общалъ заботиться о Діоген, и Поль поблагодарилъ его и подалъ ему руку. Потомъ онъ простился съ мистриссъ Блимберъ и Корнеліей съ такимъ чувствомъ, что супруга доктора забыла о принятомъ ею намреніи говорить лэди Скеттльсъ о Цицерон. Корнелія взяла Поля за об ручонки и сказала: ‘Домби, Домби, ты былъ всегда моимъ любимымъ ученикомъ. Благослови тебя Богъ! ‘
Между молодыми джентльменами пронеслось жужжаніе: ‘Домби узжаетъ! Маленькій Домби узжаетъ!’ и вс двинулись за Полемъ и Флоренсою внизъ по лстниц въ залу, не исключая даже семейства Блимберовъ. Мистеръ Фидеръ замтилъ вслухъ, что подобныхъ проводовъ не удостоивался еще ни одинъ молодой джентльменъ. Слуги и буфетчикъ хотли также взглянуть на маленькаго Домби еще разъ. Самъ слабоглазый, который погрузилъ его книги и вещи въ карету, долженствовавшую отвезти Поля и Флоренсу къ мистриссъ Пипчинъ на ночлегъ, видимо растаялъ.
Даже вліяніе нжной страсти на сердца молодыхъ джентльменовъ — вс они до одного влюбились въ Флоренсу — не могло удержать ихъ отъ шумнаго прощанья съ маленькимъ Домби: они толпились на лстниц, чтобъ пожать ему руку, махали едіу шляпами, и каждый кричалъ: ‘Домби, не забывай меня!’ — Такіе взрывы чувства были вовсе не въ обыча этихъ юныхъ Честерфильдовъ. Поль шепталъ Флоренс, когда она его укутывала прежде, чмъ отворилась наружная дверь: ‘Слышишь, Флой? забудешь ли ты это? Рада ли ты?’ И въ глазахъ его выражался живой восторгъ.
Онъ оглянулся еще разъ на всхъ, посмотрлъ сквозь слезы на окружавшія его лица, исполненныя дружескаго участія, и погрузился въ темную карету, гд прижался къ Флоренс. Съ этой поры, всякій разъ, когда онъ вспоминалъ о доктор Блимбер, лицо его представлялось ему такимъ, какимъ онъ видлъ его въ послднюю минуту разставанья, самое мсто казалось ему въ род сновиднія, наполненнаго ласково-сіявшими глазами.
Когда братъ и сестра услись, Тутсъ неожиданно опустилъ каретную рамку съ одной стороны, всунулъ туда голову и сказалъ съ дружескимъ хихиканьемъ: ‘а Домби здсь?’ и потомъ тотчасъ же поднялъ раму, не дожидаясь отвта. Прежде, чмъ кучеръ усплъ тронуть съ мста лошадей, мистеръ Тутсъ повторилъ свой маневръ съ другой стороны и сказалъ тмъ же голосомъ, въ другую раму: ‘а Домби здсь?’ и исчезъ такъ же, какъ и прежде.
Какъ Флоренса смялась! Поль часто вспоминалъ эту продлку и всякій разъ смялся отъ души.
Но посл — на другой день и въ слдующіе дни — произошло многое, о чемъ Поль вспоминалъ, какъ о смутномъ сн. На-примръ, почему онъ прожилъ нсколько дней у мистриссъ Пипчинъ, вмсто того, чтобъ хать домой? Зачмъ онъ лежалъ въ постели, а Флоренса сидла всегда подл него? Бывалъ ли бъ комнат его отецъ, или онъ только видлъ высокую тнь на стн? Дйствительно ли онъ слышалъ слова своего медика, который говорилъ, что еслибъ кого-то взяли домой прежде того времени, на которомъ строились его планы и Фантазіи, то онъ бы не увядалъ?
Поль не помнилъ наврное, говаривалъ ли онъ Флоренс: ‘О, Флой! возьми меня къ папа и не оставляй меня!’ Но ему казалось будто-бы онъ слышалъ, какъ самъ повторялъ: ‘Возьми меня домой, Флой, возьми меня домой!’
Однако онъ припоминалъ, когда былъ уже дома и его взнесли наверхъ по лстниц, что передъ этимъ ему слышался нсколько часовъ стукъ колесъ, тогда-какъ онъ лежалъ на каретной подушк, Флоренса сидла возл него, а старая мистриссъ Пипчинъ насупротивъ. Онъ узналъ также свою кроватку, когда его положили въ нее, ттку свою, миссъ Токсъ и Сузанну. Но было еще что-то, нсколько сбивавшее его съ толку.
— Я хочу говорить съ Флоренсою, сказалъ онъ.— Мн нужно поговорить съ нею одною!
Флоренса наклонилась къ нему, и вс посторопились.
— Флой, мой ангелъ, не былъ ли это папа въ зал, когда меня вынесли изъ кареты?
— Да, дружокъ.
— Онъ не плакалъ, Флой, и не ушелъ къ себ, когда меня увидлъ?
Она прижала свои губы къ его щек и покачала головою.
— Я радъ, что онъ не плакалъ. Мн казалось будто онъ плакалъ. Не говори никому, что я объ этомъ спрашивалъ.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

ГЛАВА I.
Необычайная сметливость капитана Коттля и новое занятіе для Валтера.

Валтеръ долго не могъ ршить, что ему длать въ Барбадос и даже иногда надялся, не перемнитъ ли мистеръ Домби своего намренія. Но какъ ничего подобнаго нельзя было предвидть, а время утекало и ему нужно было торопиться, онъ почувствовалъ, что пора дйствовать и что медлить нечего.
Главнымъ затрудненіемъ Валтера была необходимость сообщить дяд Соллю о настоящемъ положеніи своихъ длъ. Онъ чувствовалъ, что это извстіе будетъ старику страшнымъ ударомъ и медлилъ тмъ боле, что дядя Солль въ послднее время значительно пріободрился и повеселлъ. Инструментальный мастеръ уже уплатилъ мистеру Домби часть своего долга и мужественно трудился надъ одолніемъ остальнаго, а потому добрый Валтеръ сильно огорчался необходимостью повергнуть его снова въ уныніе.
Покинуть старика, не предупредивъ его напередъ, онъ не хотлъ. Надобно было сказать ему все, но какъ?— вотъ въ чемъ состоялъ вопросъ. Отказаться отъ путешествія въ Вест-Индію не было возможности: мистеръ Домби сказалъ правду, что онъ молодъ и здоровъ и что обстоятельства его дяди не въ цвтущемъ положеніи, взглядъ, которымъ мистеръ Домби заключилъ этотъ намекъ, показывалъ ясно, что если Валтеръ откажется хать, то можетъ оставаться дома, но никакъ не въ его конторахъ. Дядя и племянникъ были оба много обязаны мистеру Домби, по собственнымъ стараніямъ Валтера, хотя онъ и отчалвался пріобрсти себ когда-нибудь благорасположеніе надменнаго представителя фирмы, но какъ бы то ни было, Валтеръ чувствовалъ, что долгъ его отправиться по назначенію.
Когда мистеръ Домби, объявляя ему о назначеніи въ Барбадосъ, сказалъ, что онъ молодъ и крпокъ, а обстоятельства его дяди плохи, на лиц его выражалось презрніе: оно какъ-будто говорило, что Валтеръ былъ бы не прочь жить въ праздности на-счетъ старика въ стсненномъ положеніи, и это глубоко уязвило благородную душу молодаго человка. Ршившись уврить мистера Домби, что онъ въ немъ ошибся, Валтеръ обнаруживалъ передъ нимъ посл вест-индскаго свиданія больше бодрости и веселости, чмъ когда-нибудь. Онъ не понималъ, что это самое качество и не нравилось въ немъ гордому патрону.
‘Ну, а наконецъ все-таки дядя Солль долженъ узнать все!’ подумалъ Валтеръ со вздохомъ. Боясь, что голосъ его дрогнетъ или физіономія измнитъ, если онъ самъ скажетъ объ этомъ старику, онъ ршился употребить въ дло посредничество капитана Коттля. Въ первое же воскресенье онъ пошелъ къ нему.
На пути туда, Валтеръ вспомнилъ съ удовольствіемъ, что грозная мистриссъ Мэкъ-Стинджеръ уходитъ каждое воскресное утро внимать далеко отъ дому поученія Мельхиседека-Гоулера. Этотъ святой мужъ, изгнанный изъ вест-индскихъ доковъ но ложному подозрнію (нарочно возбужденному противъ него коварнымъ врагомъ добродтели), будто онъ имлъ привычку просверливать буравчикомъ винныя бочки и прикладывать уста свои къ этому отверстію, объявилъ преставленіе свта въ тотъ самый день черезъ два года, въ десять часовъ. Въ-слдствіе того онъ открылъ въ кабинет своемъ собранія, гд принимались джентльмены и дамы ‘выспренняго’ религіознаго убжденія. Слова Мельхиседека произвели въ первый же день такой могущественный эффектъ на слушателей, что они, увлекшись жаромъ священнаго джигга, прорвались цлою паствой въ кухню и изувчили катокъ, принадлежавшій одному изъ сектаторовъ.
Капитанъ сообщилъ все это Валтеру и его дяд въ тотъ вечеръ, когда заплатили ростовщику Брогли. Самъ капитанъ присутствовалъ постоянно при всхъ богослуженіяхъ въ одной сосдней церкви, на которой каждое воскресное утро поднимался флагъ: онъ былъ даже такъ добръ, что держалъ въ порядк мальчишекъ, которые очень боялись его таинственнаго желзнаго крючка. Зная неизмнныя привычки капитана, Валтеръ торопился, сколько могъ, и наконецъ имлъ удовольствіе разсмотрть въ отворенномъ окн вывшенные для просушки на солнц широчайшій синій сюртукъ и жилетъ.
Валтеръ стукнулъ скобою разъ.
— Стинджеръ, сказалъ капитанъ у себя, какъ-будто дло вовсе его не касалось. Тогда Валтеръ стукнулъ два раза.
— Коттль, отозвался капитанъ и показался у окна въ шляп, чистой рубашк и съ повязаннымъ однимъ шлагомъ шейнымъ платкомъ.
— А, Вал’ръ!
— Я, капитанъ Коттль.
— Въ чемъ дло, молодецъ? спросилъ капитанъ съ большою заботливостью.— Ужь нтъ ли опять чего-нибудь съ Джилльсомъ?
— Нтъ, нтъ, капитанъ! Съ дядей Соллемъ все благополучно.
— Очень-радъ. Сейчасъ отворю.
Капитанъ отворилъ двери и все еще смотрлъ на Валтера съ сомнительнымъ выраженіемъ.
— Ты пришелъ что-то рано, Вал’ръ.
— Дло въ томъ, капитанъ Коттль, отвчалъ тотъ, когда они вошли въ комнату и онъ услся: — что я боялся не застать васъ, а мн нуженъ вашъ добрый совтъ.
— Получишь его. Не хочешь ли чего-нибудь?
— Ничего, капитанъ, кром вашего мннія.
— Изволь. Въ чемъ дло?
Валтеръ разсказалъ ему все о предстоящемъ путешествіи въ Вест-Индію, о затрудненіи своемъ, какъ сообщить объ этомъ дяд, и просилъ капитана Коттля взять на себя трудъ помочь ему.
Капитанъ Коттль совершенно растерялся отъ изумленія.
— Видите, капитанъ. Что до меня, я молодъ, какъ выразился мистеръ Домби, значитъ, обо мн толковать нечего. Я долженъ пробить себ дорогу въ свт — это я знаю, но есть дв вещи, которыя меня сильно затрудняютъ. Во-первыхъ, хотя я этого и не заслуживаю, я единственная въ жизни радость и гордость старика, если я буду живъ и здоровъ, то, оставя Англію, наврно не увижусь съ нимъ больше. Онъ старъ, и если смерть его ускорилась бы потерею деревяннаго мичмана и инструментовъ, къ которымъ онъ привыкъ съ давнихъ лтъ, то очень можетъ быть, что онъ умеръ бы нсколько раньше, лишась…
— Племянника? Такъ!
— Значитъ, надобно уврить его, что разлука наша будетъ только временная. Мн этого не сдлать: я измню себ, а потому я хочу просить васъ…
— Гмъ! Мудрено!
— Теперь, другой пунктъ, капитанъ. Къ-сожалнію, я не нравлюсь мистеру Домби. Какъ я ни старался заслужить его благосклонность, но онъ меня не любитъ — это несомннно. Онъ посылаетъ меня въ Вест-Индію не потому, что мн тамъ будетъ хорошо, а всего вроятне хочетъ только сбыть меня съ глазъ. Объ этомъ ни слова дяд, капитанъ. Надобно выставить ему мою будущность въ самомъ блестящемъ вид: если я говорю объ этомъ вамъ, такъ для того только, чтобъ оставить за собою хоть одного друга, которому было бы извстно мое настоящее положеніе.
Капитанъ протянулъ ему свою широкую руку съ такою искренностью, которая выражала больше, чмъ цлые томы.
— Капитанъ Коттль, сказалъ Валтеръ, сжавъ ее въ обихъ рукахъ, которыхъ на это только-что было достаточно:— посл дяди Солля, я больше всего люблю васъ. Нтъ человка, къ которому бы я могъ имть больше довренности. Повторю еще разъ: о себ я не забочусь нисколько! Еслибъ я былъ свободенъ, готовъ идти охотно хоть на край свта, хоть простымъ матросомъ! Но дяд моему этого не хотлось и я остался. Какъ бы то ни было, я увренъ, что у мистера Домби мн далеко не подняться…
— Э-ге, Виттингтонъ!
— Какъ бы не такъ! отвчалъ Вальтеръ смясь.— Я не жалуюсь. Моя жизнь обезпечена. Оставляя дядю, я передаю его на ваши руки — въ лучшихъ рукахъ онъ не можетъ быть. Я говорилъ вамъ все это не потому, чтобъ отчаявался: я хотлъ только убдить васъ, что въ торговомъ дом Домби и Сына мн нельзя быть разборчивымъ, а надобно идти куда посылаютъ. Дяд моему будетъ лучше, если я уйду: мистеръ Домби уже доказалъ ему свою дружбу, и наврно, если перестанетъ имть передъ глазами Фигуру, которая ему не нравится, онъ будетъ ему еще полезне. Итакъ, капитанъ, ура Вест-Индія! Какъ поютъ матросы?
Ура въ портъ Барбадосъ, ребята,
Ой—о—го!
За нами Британнія, ребята,
Ой—о—го!
Тутъ капитанъ не выдержалъ и подтянулъ во все горло:
Ой—о—го!!…
Припвъ этотъ достигъ до слуха одного пламеннаго шкипера, уже нетрезваго, который жилъ насупротивъ. Онъ вскочилъ, подбжалъ къ отворенному окну и заревлъ сиплымъ басомъ:
Ой—о—го—о—о!!!…
Посл чего, дружески привтствовавъ сосдей такимъ же громкимъ: ‘Эгой!’ онъ затворилъ окно и снова услся за свой грогъ.
— Теперь, капитанъ Коттль, сказалъ Валтеръ, подавая ему сюртукъ и жилетъ: — если вы пойдете сейчасъ же къ дяд Соллю и объявите ему все, я провожу васъ до дверей, а самъ буду гулять по улицамъ до обда.
Капитану не очень нравилось это порученіе и онъ не вполн надялся, что выполнитъ его удовлетворительнымъ образомъ. Онъ забралъ себ въ голову, что Валтеру предстоитъ совершенно другая будущность: женитьба на Флоренс и жизнь мильйонера, а потому ему трудно было выгрузить изъ себя эти идеи и замнить ихъ совершенно различнымъ грузомъ. Въ-слдствіе того онъ отклонилъ отъ себя жилетъ и сюртукъ, и сказалъ Валтеру, что въ такомъ серьезномъ обстоятельств ему непремнно надобно напередъ покусать себ ногти.
— Это у меня старинная привычка, Вал’ръ. Ей ужь лтъ пятьдесятъ. Когда ты увидишь, что Недъ Коттль кусаетъ себ ногти, значитъ, онъ на мели.
Капитанъ взялъ въ зубы свои желзный крючокъ и принялся размышлять.
— Есть у меня пріятель, бормоталъ онъ, какъ-будто про-себя: — да онъ теперь въ мор, а ужь онъ сказалъ бы такое мнніе, что весь парламентъ спустилъ бы передъ нимъ Флагъ. Его два раза смывало за бортъ и все ни-по-чемъ. Его сначало сшибло съ штыкболта, когда брали рифЫ въ океан, но его выудили изъ воды — а ужь былъ уменъ!
Валтеръ не могъ удержаться, чтобъ внутренно не порадоваться отсутствію этого мудреца.
— Да! Спросилъ бы ты, Вал’ръ, что онъ думаетъ о бакан, который у Нора, такъ онъ бы сказалъ теб мнніе. Умне этого человка я^не видывалъ!
— Какъ его звали, капитанъ Котлль? спросилъ Валтеръ, ршившійся казаться заинтересованнымъ.
— Бонеби. Клянусь Богомъ, онъ бы насъ спасъ!
Капитанъ снова погрузился въ раздумье и но-видимому не видлъ и не слышалъ ничего.
Въ сущности же, капитанъ Коттль перевертывалъ бъ голов своей планы, которые скоро сняли его съ мели и привели на отличную глубину. Ему вообразилось, что тутъ есть какая-нибудь ошибка, что молодой и неопытный Валтеръ понимаетъ вещи не такъ, какъ должно, что его посылаютъ въ Вест-Индію не зачмъ инымъ, какъ желая доставить случай разбогатть съ необычайною скоростью. ‘Если даже и есть что-нибудь между Вал’ромъ и его ‘губернаторомъ’, такъ можно поправить все дло однимъ словомъ, которое бы взялся сказать другъ ихъ обоихъ и тогда все пойдетъ ‘какъ по салу’. Капитанъ дошелъ до слдующихъ умозаключеній:— онъ иметъ удовольствіе быть знакомымъ съ мистеромъ Домби, посл проведеннаго имъ у него весьма-пріятнаго получаса въ Брайтон, когда они занимали деньги для дяди Солля, между двумя человками, понимающими другъ друга, ничего не можетъ быть легче, ужъ добраться до истинныхъ фактовъ, наконецъ, лучше всего будетъ, если онъ, не сказавъ ни слова Валтеру, пойдетъ въ домъ мистера Домби, велитъ слуг доложить о ‘кэптен Коттл’, зацпитъ потомъ крючокъ за петлю фрака самого ‘губернатора’, переговоритъ о дл по-дружески, устроитъ все и возвратится съ торжествомъ!
Лицо капитана Коттля мало-по-малу прояснивалось, прищуренные во время глубокомысленныхъ соображеній глаза открылись во всю ширину, нахмуренныя щетинистыя брови расправились, онъ сдлалъ гримасу въ род улыбки, пересталъ грызть свои ногти и сказалъ Валтеру:
— Ну, Вал’ръ, теперь можешь дать мн мои непромокаемые.
Валтеръ не могъ понять, почему капитанъ такъ хлопочетъ со своимъ шейнымъ платкомъ, который старался повязать какъ можно красиве, почему онъ вытянулъ накрахмаленный воротникъ рубашки до нельзя, почему снялъ башмаки и надлъ неподражаемые сапожищи съ кисточками, въ которые наряжался только по экстреннымъ случаямъ. Наконецъ, когда капитанъ нарядился къ полному своему удовольствію, онъ взялъ палку и объявилъ, что готовъ.
Походка капитана, когда онъ вышелъ на улицу, была самодовольне обыкновеннаго, но Валтеръ не обратилъ на это вниманія, приписывая ее эффекту сапоговъ съ кисточками. Когда они отошли нсколько, имъ встртилась женщина, продававшая цвты. Капитанъ вдругъ остановился, какъ-будто пораженный счастливою мыслью, и купилъ огромнйшій пучокъ, какой только оказался въ ея корзинк: великолпный букетъ, въ вид вера, фута въ два съ половиною въ окружности, составленный изъ самыхъ яркихъ и веселыхъ цвтовъ растительнаго царства.
Вооружась этимъ маленькимъ подаркомъ, которымъ онъ думалъ обрадовать мистера Домби, капитанъ продолжалъ идти вмст съ Валтеромъ до самыхъ дверей лавки инструментальнаго мастера. Тамъ оба остановились.
— Вы войдете, капитанъ?
— Да.
— И не забудете ничего?
— Нтъ.
— Такъ я начну свою прогулку.
— Гуляй дольше! закричалъ ему вслдъ капитанъ, очень-довольный, что сбылъ его съ рукъ, самъ же онъ ршился постить дядю Солля посл.
Валтеръ не имлъ никакого опредлительнаго плана прогулки, но ему хотлось выбраться изъ города въ поля, гд бы можно было думать на свобод о новой предстоявшей ему жизни. Онъ избралъ поля близъ Гемпстеда, дорога къ которымъ шла мимо дома мистера Домби.
Домъ былъ мраченъ и величественъ по-прежнему, жалузи опущены, но окна верхняго этажа открыты настежъ и втерокъ, шевелившій гардинами, былъ единственнымъ знакомъ жизни, проявлявшимся въ наружности дома. Валтеръ убавилъ шага и оглянулся, когда прошелъ мимо, двери на дв. Онъ смотрлъ съ особеннымъ чувствомъ на верхнія окна, интересовавшія его всегда, посл приключенія съ заблудившеюся Флоренсой. Въ это время подъхалъ къ крыльцу кабріолетъ, и изъ него вышелъ величавый джентльменъ въ черномъ, съ тяжелою часовою цпочкой. Валтеръ пошелъ дальше, думая о разныхъ вещахъ, и уже посл, отойдя довольно-далеко, вспомнилъ, что джентльменъ въ черномъ долженъ быть непремнно медикъ: кто же тамъ боленъ?
Валтеръ мечталъ, что, можетъ-быть, настанетъ время, когда прелестное дитя, сохранившее къ нему столько благодарности и привязанности, и всегда радовавшееся встрчамъ съ нимъ, выростетъ, заинтересуетъ брата въ его пользу и дла его поправятся: — идея эта не имла поводомъ себялюбивыхъ денежныхъ разсчетовъ, но представлялась ему въ вид усладительной надежды, что Флоренса всегда будетъ о немъ помнить. Но другая и боле разсудительная мысль шепнула ему, что если онъ доживетъ до этого времени, то не иначе, какъ за океаномъ и забытый, а она будетъ замужемъ, богата, горда и счастлива: ей нтъ причины помнить о немъ дольше, чмъ о любой изъ своихъ дтскихъ игрушекъ.
Онъ однако такъ привыкъ идеализировать милое дитя, найденное имъ блуждающимъ въ лохмотьяхъ, въ которые нарядила ее ‘добрая мистриссъ Броунъ’, что покраснлъ отъ стыда, позволивъ себ думать, будто она можетъ когда-нибудь загордиться и не останется навсегда кроткимъ, ласковымъ, привлекательнымъ ребенкомъ, какимъ была въ первый день ихъ знакомства. Вообще, Валтеръ заключилъ, что разсужденія его о Флоренс никогда не могутъ быть разсудительными, а потому она должна оставаться въ его памяти, какъ существо безцнное, недосягаемое, неизмнное и неопредленное.
Валтеръ долго бродилъ по полямъ, прислушиваясь къ пнью птицъ, воскреснымъ колоколамъ и отдаленному шуму многолюдной столицы. Во все это время ему ни разу не пришла въ голову отчетистая мысль объ отправленіи въ Вест-Индію.
Поля оставались уже за нимъ, когда онъ побрелъ домой въ томъ же разсянномъ расположеніи духа, вдругъ раздался за нимъ возгласъ мужчины и вскор потомъ женскій голосъ, звавшій его по имени. Обернувшись, онъ увидлъ наемную карету, остановившуюся на ближайшемъ позади его перекрестк, кучеръ глядлъ на него и длалъ бичемъ знаки, а молодая женщина, высунувшись изъ окошка, звала его къ себ съ необычайною энергіей. Подбжавъ къ карет, Валтеръ узналъ въ ней миссъ Сузанну Нипперъ, которая была совершенно вн себя.,
— Стэггсовы Сады, мистеръ Валтеръ! О, ради Бога, скажите!
— Что такое, въ чемъ дло? кричалъ Валтеръ.
— Вотъ! кричалъ въ отчаяніи кучеръ.— Эта молодая дама здитъ уже со мною больше смертельнаго часа и все заставляетъ заворачивать въ глухіе закоулки. Такого сдока у меня еще до-сихъноръ не было, пока я живъ!
— Вы хотите попасть въ Стэггсовы Сады? спросилъ ее Валтеръ.
— Да! Ей туда хочется. Гд они? ворчалъ кучеръ.
— Я не знаю гд они, отвчала дико Сузанна.— Мистеръ Валтеръ, я была тамъ разъ въ жизни, вмст съ миссъ Флой и нашимъ бднякомъ Полемъ, въ тотъ день, когда вы ее нашли въ Сити. Мистриссъ Ричардсъ и я… бшеный бывъ… я была тамъ посл, но не помню дороги… они провалились сквозь землю! О, мистеръ Валтеръ, не оставляйте меня! Стэггсовы Сады, ради Бога! Любимецъ миссъ Флой… нашъ любимецъ… милый, маленькій Поль… О, мистеръ Валтеръ!
— Боже мой, разв онъ такъ боленъ?
— Бдный цвтокъ! кричала Сузанна, ломая руки.— Ему вздумалось увидть свою прежнюю кормилицу, бдняжк! И я похала за нею. Мистриссъ Стэггсъ, изъ Садовъ Полли Тудль, ради Бога, нтъ ли кого-нибудь!
Валтеръ, понявъ о чемъ такъ хлопочетъ Сузанна Ннписръ, бросился впередъ съ такою пылкостью, что кучеръ едва могъ за нимъ слдовать, и принялся спрашивать у всхъ встрчныхъ, не знаетъ ли кто гд Стэггсовы Сады.
Но Стэггсовыхъ Садовъ уже не было на свт: они исчезли съ лица земли и ихъ замнили гранитные столбы и массивныя арки желзной дороги. Жалкій пустырь уничтожился и на мст его величались амбары съ разнымъ дорогимъ добромъ. Старые закоулки кипли теперь толпящимися пассажирами и экипажами всхъ родовъ. Новыя улицы, образовавшіяся тамъ, гд былъ сваленъ мусоръ и громоздились телеги, составили отдльный городъ, исполненный комфорта. Мосты, не ведшіе никуда, вели теперь къ дачамъ, садамъ, церквамъ и здоровымъ аллеямъ. Остовы домовъ и зародыши новыхъ закоулковъ унеслись неизвстно куда на быстрыхъ парахъ.
Вс прежніе противники желзной дороги умолкли и смирились. Везд были желзно-дорожные трактиры, гостинницы, кофейные домы, планы, омнибусы, газеты, виды, плащи, сюртуки, фляги, желзно-дорожныя улицы, зданія, прихлебатели и льстецы всякаго рода. Въ числ побжденныхъ былъ трубочистный мастеръ, жившій прежде въ Стэггсовыхъ Садахъ и пророчившій желзной дорог врное банкротство: онъ жилъ теперь въ трех-этажномъ, вновь выстроенномъ дом, съ позолоченною вывскою, на которой было сказано, что онъ подрядился по контракту чистить трубы машинъ и печей посредствомъ патентованнаго механизма. День и ночь шумли и гремли машины паровозовъ, работая неутомимо, электрическій телеграфъ сообщалъ всти о ихъ отправленіи. Толпы народа и груды товаровъ переносились волшебствомъ изъ мста въ мсто.
Но Стэггсовы Сады были уничтожены съ корнями. Ихъ не оставалось и слда!
Наконецъ, посл долгихъ и безплодныхъ разспросовъ, Валтеръ, за которымъ хала карета, встртилъ человка, который нкогда жилъ на исчезнувшемъ мст, именно, прежняго скептика трубочистнаго мастера, который теперь растолстлъ и заважничалъ. Онъ зналъ Тудля хорошо.
— Принадлежалъ онъ къ желзной дорог, ге?
— Да, сударь, да! кричала Сузанна изъ окошка.
— Гд онъ живетъ? спросилъ торопливо Валтеръ.
Тудль жилъ въ строеніи, принадлежащемъ самой компаніи акціонеровъ, на второмъ поворот направо, черезъ дворъ наискось и опять направо, нумеръ одиннадцатый: ошибиться нельзя, спросить Тудля, старшаго машиннаго кочегара — всякій покажетъ. Обрадованная неожиданнымъ успхомъ, Сузанна выскочила изъ кареты, схватила за руку Валтера и пустилась пшкомъ, сколько было силъ, карета осталась дожидаться.
— Скажите, Сузанна, уже давно бдный малютка боленъ? спросилъ Валтеръ, когда они шли.
— Бдненькій давно уже страдалъ, но никто не зналъ какъ. О, эти Блимберы! прибавила она съ запальчивостью.
— Блимберы?
— Я бы не простила себ, мистеръ Валтеръ, что теперь говорю такъ о людяхъ, о которыхъ этотъ милый малютка вспоминаетъ съ такою кротостью, но я бы послала все семейство проводить новыя дороги въ каменистомъ грунт, и чтобъ миссъ Блимберъ шла впереди, съ пшнею въ рукахъ!
Посл этого миссъ Нипперъ перевела духъ и пошла еще скоре. Валтеръ спшилъ въ запуски съ нею, не длая вопросовъ, и они вскор очутились въ маленькой опрятной квартир, биткомъ набитой дтьми.
— Гд мистриссъ Ричардсъ! воскликнула Сузаина Нипперъ, осматриваясь кругомъ.— О, мистриссъ Ричардсъ, мистриссъ Ричардсъ! Подемте со мною, мое доброе творенье!
— Не-уже-ли Сузанна! кричала добрая Полли, поднявшись съ изумленіемъ изъ окружавшей ее группы.
— Да, мистриссъ Ричардсъ, это я! Нашъ бдняжка Поль очень боленъ и сказалъ своему на, что хотлъ бы увидть свою прежнюю кормилицу, онъ и миссъ Флой надются, что вы со мною прідете… а мистеръ Валтеръ… забудьте все прошлое и покажитесь милому малютк, который просто гаснетъ. О, мистриссъ Ричардсъ, гаснетъ съ каждымъ часомъ!
Сузаина плакала, Полли также не могла удержать слезъ, и вс дти, выключая нсколькихъ новорожденныхъ, окружили ихъ съ любопытствомъ. Мистеръ Тудль, только сейчасъ воротившійся изъ Бирмингема и сидвшій за обдомъ, всталъ, самъ подалъ Полли висвшія за дверью шляпку и шаль, потрепалъ ее по спин и сказалъ:
— Давай ходъ! Полли!
Сузанна и мистриссъ Ричардсъ помстились въ карет, а Валтеръ слъ на козлы подл кучера, показывать дорогу, чтобъ опять не сбиться съ нея. Такимъ-образомъ онъ доставилъ ихъ благополучно въ залу дома мистера Домби, гд между прочимъ увидлъ страшнйшій букетъ, напомнившій ему о томъ, который купилъ капитанъ Коттль, когда шелъ вмст съ нимъ по дорог къ дяд Соллю. Валтеръ охотно промедлилъ бы еще нсколько времени въ надежд узнать больше о больномъ малютк, или найдти случаи оказать еще какую-нибудь маленькую услугу, но чувствуя, что это можетъ показаться мистеру Домби навязчивою дерзостью, онъ вышелъ медленно, грустно и неохотно.
Не шелъ онъ и пяти минутъ, какъ его бгомъ догналъ лакей и просилъ воротиться. Валтеръ поспшилъ назадъ сколько было силъ и вошелъ въ мрачный домъ, съ печальнымъ предчувствіемъ.

ГЛАВА II.
Что безпрестанно говорили волны.

Поль съ самаго прізда домой не вставалъ съ своей кроватки. Онъ спокойно лежалъ, прислушиваясь къ шуму на улиц, не заботясь о томъ, какъ шло время, но наблюдая все вокругъ себя.
Когда солнечные лучи пробивались къ нему сквозь шторы и играли на противоположной стн, какъ золотая вода, онъ зналъ, что наступаетъ вечеръ, и что небо багрово и прекрасно, когда отраженіе свта на стн исчезало и мракъ начиналъ всползать вверхъ, онъ слдилъ за постепеннымъ его водвореніемъ до наступленія ночи. Тогда онъ думалъ о томъ, какъ на улицахъ горитъ бездна огней, а надъ головою мирно мерцаютъ звзды. Воображеніе Поля имло странную наклонность переноситься къ рк: онъ зналъ, что какая-то рка протекаетъ черезъ этотъ большой городъ, думалъ, какъ она должна быть черна и глубока и какъ въ ней отражались безчисленныя звзды, но боле всего его занимала неутомимость, съ которою она все катилась и катилась къ морю.
Когда длалось позже и ходьба на улицахъ рдла до того, что Поль могъ слышать шаги пшеходовъ и считать ихъ, онъ лежалъ, смотрлъ на огонь ночника и ждалъ разсвта. Его тревожила только быстрая рка. Иногда ему хотлось остановить ея теченіе своими дтскими руками, завалить ее пескомъ, и когда онъ видлъ, что она все идетъ да идетъ къ морю безъ замедленія и отдыха, онъ вскрикивалъ! Но одно слово Флоренсы, непокидавшей его ни днемъ, ни ночью, приводило больнаго малютку въ себя. Онъ успокоивалъ голову на ея груди, разсказывалъ ей свой сонъ и улыбался.
Когда снова разсвтало, онъ ждалъ солнца. Когда веселый свтъ его начиналъ озарять комнату, онъ воображалъ себ — воображалъ!— нтъ, видлъ высокія башни церквей, поднимавшіяся въ утреннія небеса, видлъ, какъ городъ пробуждался, оживалъ, а рка неслась и неслась-себ къ морю. Знакомые ему голоса и звуки начинали раздаваться на улиц, лица слугъ заглядывали въ двери и спрашивали добродушно о его здоровь, Поль всегда отвчалъ имъ: ‘Мн лучше, мн гораздо-лучше, благодарю васъ. Скажите это папа‘.
Но мало-по-малу ребенокъ утомлялся суетою на улиц, iумомъ экипажей и телегъ, говоромъ и восклицаніями людей. Онъ засыпалъ или тревожился безпокойнымъ чувствомъ (Поль самъ едва могъ сказать, бывало ли это во сн, или наяву), которое возбуждала въ немъ текущая рка.
— Не-уже-ли она никогда не остановится, Флой? спрашивалъ онъ иногда у сестры. Мн кажется, она меня уноситъ.
Но Флой всегда умла успокоить и утшить его. Величайшимъ наслажденіемъ Поля во все продолженіе дня было уговорить ее положить голову на его подушку и отдыхать.
— Ты все не спишь надо мною, Флой. Дай и мн покараулить тебя.
Его окружали подушками въ углу кровати и тамъ онъ сидлъ, глядя на спящую сестру, часто наклонялся надъ нею, чтобъ поцаловать ее, и шепталъ окружающимъ, что она очень устала проведя подл него столько безсонныхъ ночей.
Такимъ-образомъ проходилъ свтлый, теплый день, и золотая вода снова начинала играть на стн.
Поля навщали три важные медика, они собирались въ сняхъ и входили вс вмст, комната была такъ тиха и онъ такъ наблюдалъ ихъ, хоть и не спрашивалъ ни у кого о ихъ совщаніяхъ, что могъ даже отличить звукъ часовъ каждаго. Но больше всего онъ интересовался сэромъ Паркеромъ Пепсомъ, который всегда садился подл его кровати: Поль слыхалъ давно еще, что этотъ джентльменъ былъ тутъ, когда его мама обняла Флоренсу и умерла. Онъ и теперь не могъ этого забыть, любилъ за то доктора и не боялся его.
Окружавшіе Поля перемнялись такъ же непостижимо, какъ въ первую ночь болзни его у Блимбера, — вс перемнялись и превращались, кром одной Флоренсы: то, что было сейчасъ только докторомъ Пепсомъ, вдругъ длалось его отцомъ, который сидлъ, подперши рукой голову. Старая мистриссъ Пипчинъ, дремавшая въ креслахъ, превращалась въ миссъ Токсъ, или его ттку: Поль закрывалъ тогда глаза и ждалъ спокойно, что будетъ дальше. Но Фигура, подпершая голову рукою, возвращалась такъ часто, оставалась на мст такъ долго, сидла такъ молчаливо и неподвижно, рдко поднимая лицо, что Поль началъ сомнваться въ ея существенности. Фигура эта не говорила ни съ кмъ и никто не говорилъ съ нею. Увидя ее опять подл себя ночью, Поль спросилъ со страхомъ:
— Флой! что это такое?
— Гд, мой другъ?
— Тамъ, у кровати.
— Тамъ нтъ никого, кром папа…
Фигура подняла голову, встала, подошла къ больному и сказала:
— Дитя мое! Не-уже-ли ты меня не узнашь?
Поль посмотрлъ ему въ лицо и подумалъ, не-уже-ли это его отецъ? На лиц отца, такъ перемнившемся въ его глазахъ, выражалось душевное страданіе, прежде, чмъ ребенокъ усплъ высвободить руки, обнять его и притянуть къ себ, онъ быстро отвернулся и вышелъ.
Поль смотрлъ на сестру, съ трепетнымъ сердцемъ, зная, что она хотла сказать, онъ остановилъ ее, прижавшись лицомъ къ ея губамъ. Въ слдующій разъ, увидя ту же безмолвную и неподвижную фигуру, Поль закричалъ ей:
— О, не горюйте обо мн, папа. Я, право, совершенно счастливъ!
Отецъ подошелъ и наклонился надъ нимъ, Поль обхватилъ его шею обими ручонками и нсколько разъ повторилъ эти слова съ большимъ чувствомъ. Посл того, каждый разъ, что онъ видлъ отца, днемъ или ночью, онъ кричалъ ему: ‘не горюйте, папа! я, право, счастливъ!’ Вотъ съ которыхъ поръ онъ началъ говорить каждое утро, что ему гораздо-лучше, и просилъ передавать это отцу.
Сколько разъ играла на стн золотая вода и сколько ночей рка катилась да катилась къ морю, наперекоръ его желанію — Поль этого не считалъ и не заботился знать.
Однажды ночью онъ думалъ о матери и о портрет ея, висвшемъ внизу въ гостинной: ему пришло въ голову, что она врно любила его милую Флоренсу больше, чмъ отецъ, потому-что не хотла выпустить ее изъ своихъ объятій, чувствуя приближеніе смерти, самъ онъ, братъ ея, любившій Флоренсу больше всего на свт, не имлъ другаго пламеннйшаго желанія, какъ умереть такимъ же образомъ. Мысли эти навели его на вопросъ: видлъ ли онъ когда-нибудь свою мать? потому-что онъ не помнилъ, сказали ли ему на это прежде да или нтъ: рка помшала — она текла очень-быстро и сбила его мысли.
— Флой, видлъ я когда-нибудь мама?
— Нтъ, мой другъ. А что?
— Не видывалъ ли я чьего-нибудь добраго лица, которое было бы похоже на нее и смотрло бы на меня, когда я еще былъ очень-малъ?
Онъ спрашивалъ съ недоврчивостью, какъ-будто передъ глазами его уже носилось чье-то лицо,
— О да, мой другъ.
— Чье же оно было?
— Твоей прежней кормилицы. Ты часто видлъ ее.
— А гд она? Тоже умерла? Флой, разв мы вс умерли, кром тебя?
Въ комнат засуетились, на минуту — но казалось, что. испугъ прошелъ и Снова все утихло. Флоренса, блдная какъ полотно, но съ улыбающимся лицомъ, поддерживала ему голову. Рука ея сильно дрожала.
— Покажи мн эту кормилицу, Флой, прошу тебя!
— Ея здсь нтъ, дружокъ, она пріидетъ завтра.
— Благодарю тебя, Флой!
Поль закрылъ глаза и заснулъ. Когда пробудился, солнце было уже высоко, и день былъ ясный и теплый. Онъ посмотрлъ на открытыя окна, въ которыхъ втерокъ шелестилъ шторы, и сказалъ:
— Флой, пришло уже завтра? А она здсь?
За нею отправилась Сузанна и сказала, уходя, что скоро воротится.. Поль опять уснулъ. Черезъ нсколько времени послышались на лстниц шаги. Поль проснулся и слъ въ постели прямо. Теперь онъ видлъ всхъ, кто были-вокругъ кровати. Передъ глазами ребенка уже не было сраго тумана, какъ иногда бывало прежде. Онъ узнавалъ всхъ и называлъ каждаго по имени.
— А это кто? Это моя кормилица? спросилъ онъ, лучезарно улыбаясь входящей Фигур.
Да, да! Чужая не заплакала бы, увидя его, не назвала бы его своимъ милымъ, красавчикомъ, роднымъ, своимъ бднымъ чахнущимъ малюткой. Никакая другая женщина не наклонилась бы надъ нимъ какъ она, не взяла бы его исхудалую рученку, не прижала бы ее къ губамъ и сердцу, какъ-будто имя право на такія материнскія ласки. Никакая другая женщина не забыла бы такъ все и всхъ, кром его и Фдорсисы, не была бы такъ исполнена нжности и жалости.
— Флой! какое у нея доброе лицо! какъ я радъ, что опять ее вижу! Не уходи отъ меня, прежняя кормилица! Побудь здсь!
Вс чувства его теперь вдругъ изощрились и ему послышалось знакомое имя.
— Кто сказалъ ‘Валтеръ’? спросилъ Поль, оглядываясь вокругъ себя.— Кто-то назвалъ Валтера. Онъ здсь? Я бы очень хотлъ его увидть!
Никто не отвчалъ, но мистеръ Домби вскор веллъ Сузанн позвать Валтера. Черезъ короткій промежутокъ времени, въ который Поль смотрлъ съ улыбкою на добрую Полли и радовался, что она не забыла Флоренсу, привели въ комнату Валтера. Открытость его лица и манеръ и веселые глаза всегда нравились Полю, увидя его, ребенокъ протянулъ руку и сказалъ: ‘Прощайте, Валтеръ!’
— Прощайте? воскликнула мистриссъ Пипчинъ.— Нтъ, не прощайте, дружокъ.
Поль взглянулъ на нее такъ же лукаво, какъ часто посматривалъ изъ своего угла у камина и сказалъ кротко: ‘Да, прощайте! прощайте, милый Валтеръ!’ обративъ къ нему голову и снова протягивая руку. ‘А гд папа?’
Онъ почувствовалъ на щек своей дыханіе отца прежде, чмъ усплъ выговорить.
— Не забывайте Валтера, милый папа, шепнулъ онъ, глядя ему въ лицо.— Не забывайте Валтера, папа. Я любилъ Валтера! Слабая рука ребенка привтствовала Валтера, какъ-будто говоря еще разъ: прощай.— Теперь положите меня снова, продолжалъ онъ: — Флой, подойди ко мн ближе, я хочу видть твое лицо!
Братъ и сестра обвили другъ друга руками и золотой свтъ озарилъ группу обнявшихся дтей.
— Какъ быстро течетъ рка между своими зелеными берегами и камышами, Флой! Но она очень-близка къ морю. Я слышу, какъ его волны шумятъ! Они это всегда говорили!
Вскор посл, онъ сказалъ ей, что движеніе лодки на рк наводитъ на него сонь. Какъ зелены берега ея теперь! какіе свжіе цвты растутъ на нихъ! Какіе высокіе камыши! Теперь лодку уже вынесло въ море, но она плавно скользитъ впередъ. А вотъ и берегъ! Кто стоитъ на берегу?
Ребенокъ сложилъ на ше сестры руки, какъ складывалъ ихъ, когда молился.
— Мама похожа на тебя, Флой. Я узнаю ее по твоему лицу! Но скажи имъ, что картинка, которая на лстниц въ школ, не довольно божественна. Сіяніе, которое тамъ вокругъ головы, свтитъ теперь на меня!
Золотое мерцаніе заиграло опять на стн, но ни что, кром его, не шевелилось въ комнат.
Быстрая рка унесла погасшаго малютку въ океанъ вчности!

——

— Ахъ, Боже мой, Боже мой! сказала миссъ Токсъ съ новымъ взрывомъ горести, какъ-будто сердце ея надорвалось.— Кто бы подумалъ, что наконецъ изъ Домби и Сына выйдетъ только дочь.

ГЛАВА III.
Капитанъ Коттль трудится для молодежи.

Капитанъ Коттль, выполняя свой глубоко-обдуманный планъ, направился въ достопамятное воскресенье къ Дому мистера Домби. Онъ подмигивалъ самому-себ во всю дорогу и наконецъ предсталъ лакею Тоулинсону въ полномъ великолпіи парадныхъ сапоговъ съ кисточками. Услышавъ отъ него къ крайнему прискорбію о близкой смерти, угрожавшей маленькому Полю, капитанъ удалился изъ деликатности, поручивъ Тоулинсону вручить мистеру Домби букетъ, въ знакъ своего особеннаго уваженія, при этомъ случа, посылая лучшіе свои комплименты хозяину дома и всему его семейству, онъ изъявилъ надежду, что они при теперешнихъ печальныхъ обстоятельствахъ приведутъ хорошенько къ втру и на завтра вылавируютъ изъ бды.
Комплименты капитана Коттля не дошли ни до чьего слуха, а букетъ, провалявшись цлый день въ передней, былъ въ слдующее утро выметенъ вмст съ остальнымъ соромъ. Такимъ-образомъ, дипломатическія хлопоты его оказались на этотъ разъ безуспшными.
Когда Валтеръ возвратился домой посл своей долгой прогулки и ея горестнаго заключенія, его сначала слишкомъ заняли забота сообщить обо всемъ дяд и душевное волненіе, возбужденное недавнею сценой послднихъ минутъ ребенка, такъ-что онъ не могъ замтить совершеннаго невднія дяди объ извстіи, которое капитанъ взялся сообщить, также точно не обратилъ онъ вниманія на таинственные сигналы желзнаго крючка капитана, которыхъ ключъ не могъ быть понятенъ никому, кром его самого.
Капитанъ Коттль, узнавъ обо всемъ случившемся, постигъ, что ему врядъ ли можно будетъ найдти возможность переговорить подружески съ мистеромъ Домби до отправленія Валтера въ Вест-Индію. Но, допустивъ съ внутреннимъ неудовольствіемъ, что Валтеру нельзя не идти по назначенію, а Соллю Джилльсу нельзя не сообщить о близкой разлук съ племянникомъ, капитанъ оставался все-таки въ полномъ убжденіи, что онъ, Недъ Коттль, созданъ именно для мистера Домби, если чмъ-нибудь можно обрасопить по втру судьбы Валтера, то не иначе, какъ бесдою капитана Коттля съ мистеромъ Домби. Онъ никакъ не могъ забыть того, какъ хорошо онъ сошелся съ ‘губернаторомъ’ Валтера въ Брайтон и какъ искусно онъ привелъ ихъ свиданіе къ желанному концу.
Подъ вліяніемъ такого прозрачно-простодушнаго заблужденія, капитанъ, внимая съ участіемъ разсказу Валтера, размышлялъ про себя, не политичне и пристойне ли будетъ пригласить словесно мистера Домби къ себ на квартиру въ Бригъ-Плэсъ, когда ему будетъ угодно назначить время: тамъ, за кускомъ баранины и пріятельскимъ стаканомъ, можно всего удобне перетолковать о будущности молодаго Валтера. Ненадежное расположеніе духа мистриссъ Мэкъ-Стинджеръ, которая не преминула бы разразиться какимъ-нибудь непріятнымъ поученіемъ, отклонило капитана Коттля отъ его гостепріимныхъ предначертаній, которыя непремнно увнчались бы желаннымъ успхомъ.
Одинъ Фактъ казался капитану Коттлю ясне самаго яснаго лтняго дня, именно: хотя скромность Валтера и не дозволяетъ ему замтить это самому, но его можно смло считать въ род члена семейства мистера Домби. Валтеръ былъ дйствующимъ лицомъ въ сцен, которую онъ сейчасъ такъ трогательно описывалъ, имя его было особенно упомянуто умирающимъ ребенкомъ: слдственно, участь его должна особенно интересовать мистера Домби. Если въ ум капитана и промелькивала легкая тнь недоврчивости, то, по его убжденію, всхъ этихъ заключеніи было достаточно для спокойствія дяди Солля. Онъ ршился не теряя ни минуты воспользоваться такимъ благопріятнымъ моментомъ, сообщить вест-индскую новость своему старому другу и описать ее въ вид необычайнаго отличія, при этомъ онъ объявилъ старику, что съ своей стороны онъ предложилъ бы охотно пари во сто тысячь фунговъ стерлинговъ — еслибъ ихъ имлъ — что Валтеръ непремнно выберется въ люди посл своего путешествія и непремнно получитъ въ награду значительную премію.
Соломонъ Джилльсъ былъ сначала ошеломленъ рчью капитана, которая грянула на- него громовымъ ударомъ. Но капитанъ заблисталъ передъ его отуманеннымъ зрніемъ такими золотыми надеждами, намекалъ такъ таинственно на виттингтоновскія послдствія, придала, такой всъ разсказу Валтера, изъ котораго вывелъ результаты, несомннные какъ дважды-два, — что у дяди Солля вс идей сбились съ толка. Валтеръ, съ своей стороны, притворился до такой степени восторженнымъ и исполненнымъ надеждъ, до того увреннымъ въ скоромъ возвращеніи, и такъ хорошо поддерживалъ доводы капитана значительными подмигиваньями и частымъ потираньемъ рукъ, что старикъ, поглядывая поперемнно то на одного, то на другаго, началъ нешутя воображать и себя счастливымъ и обрадованнымъ.
— Но вдь вы знаете, проговорилъ онъ какъ-будто въ извиненіе:— Я отсталъ отъ своего времени и желалъ бы имть подл себя моего милаго Валтера. Конечно, это старомодная причуда. Онъ всегда бредилъ морскими вояжами, онъ — и онъ лукаво посмотрлъ на племянника — онъ радъ идти.
— Дядюшка Солль! прервалъ ст, живостью Валтеръ:— если вы такъ думаете, я не пойду! Нтъ, капитанъ Коттль, не пойду ни за что, хоть бы меня сдлали губернаторомъ всхъ острововъ Вест-Индіи. Этого довольно и я остаюсь.
— Вал’ръ, любезный, стопъ! Солль Джилльсъ, возьми-ка обсервацію со своего племянника.
Старикъ взглянулъ на Валтера, слдуя глазами за величавымъ движеніемъ желзнаго крючка капитана Коттля.
— Ботъ теб бригъ или что хочешь, указывая крючкомъ на молодаго человка: — онъ идетъ въ извстное дальнее плаваніе. Какое имя подписано на корм такъ, что его не сотрешь? ге? Небось, Валтеръ Гэй? Или, прибавилъ онъ, возвысивъ голосъ, желая придать больше вса своей аллегоріи: — или тутъ Солль Джилльсъ!
— Недъ, возразилъ старикъ, притянувъ Валтера къ себ и взявъ его за руку съ отцовскою нжностью:— знаю, знаю! Я, разумется, знаю, что Балли думаетъ обо мн больше, чмъ о себ — въ этомъ я увренъ! Но видите, новость эта для меня совершенно неожиданна, а я отсталъ отъ времени. Да точно ли ему тамъ будетъ хорошо? продолжалъ онъ, боязливо поглядывая на обоихъ.— Такъ ли это? Я готовъ примириться со всмъ, что подвинуло бы впередъ моего милаго Валли, но никакъ не хочу подвергать его какимъ-нибудь невыгодамъ: въ особенности, если онъ длаетъ это для меня. Ты, Недъ Коттль! по честной ли правд ты поступаешь съ своимъ старымъ пріятелемъ? Говори, Недъ Коттль. Все ли тутъ чисто? Долженъ ли онъ идти? Какъ и почему знаешь ты объ этомъ прежде меня?
Капитанъ не зналъ, что отвчать, но его выручилъ Валтеръ, и оба, безпрестанно разсуждая объ этомъ предмет, кое-какъ успокоили старика, или, лучше сказать, закидали его словами до того, что даже горесть предстоявшей разлуки не обозначались ясно и отчетисто въ голов его.
Старику оставалось немного времени на недоумнія: на другой же день Валтеръ получилъ отъ мистера Каркера-управляющаго нужныя для отправленія и снаряженія его бумаги, а также извстіе, что ‘Сынъ и Наслдникъ’ вступаетъ подъ паруса черезъ дв недли, или днемъ или двумя позже этого срока. Въ хлопотахъ и торопяхъ приготовленій, Валтеръ нарочно старался засуетить дядю какъ-можно-больше, время протекло довольно-сносно и часъ разлуки приближался скорыми шагами.
Капитанъ Коттль, видя, что Валтеру непремнно предстоитъ путь въ Вест-Индію, а ему самому никакъ не удается бесдовать съ мистеромъ Домби, думалъ и передумывалъ, какъ бы поправить дла Валтера или узнать съ достоврностью о настоящемъ ихъ положеніи. Наконецъ въ голов его мелькнула свтлая мысль: что, если онъ сдлаетъ визитъ мистеру Каркеру-управляющему и попробуетъ развдать, на какой румбъ отъ него берегъ?
Идея эта понравилась капитану Коттлю какъ-нельзя-больше и постила его умъ въ род вдохновенія, когда онъ курилъ у себя дома утреннюю трубку посл завтрака. Исполненіе ея успокоитъ его честную совсть, которая чувствовала себя какъ-то неловко отъ того, что открылъ ему по довренности Валтеръ, и отъ словъ самого дяди Солля. Капитанъ ршился приняться за мистера Каркера какъ-можно-осторожне и замысловате, и вывдать отъ него съ тонкостью обо всемъ, что ему хотлось знать.
Въ-слдствіе этого, капитанъ Коттль снова влзъ въ свои сапоги съ кисточками, принарядился потщательне и снялся съ якоря во вторую экспедицію. Теперь онъ не счелъ нужнымъ запастись букетомъ, такъ-какъ шелъ въ мсто дловое, но всунулъ въ петлю сюртука только небольшой подсолнечникъ, такъ, для красы. Такимъ-образомъ, опираясь на свою дубину и въ лакированной шляп на голов, онъ спустился къ конторамъ Домби и Сынъ.
Чтобъ удобне собраться съ мыслями, онъ выпилъ стаканъ горячаго грогу въ сосдней таверн, прошелъ черезъ дворъ и вдругъ предсталъ сторожу Перчу.
— Почтенный, сказалъ капитанъ убдительнымъ голосомъ:— одного изъ вашихъ губернаторовъ зовутъ мистеромъ Каркеромъ?
Перчъ согласился съ этимъ, но далъ ему понять, что вс его губернаторы заняты и вовсе не ожидаютъ, чтобъ кто-нибудь ихъ прервалъ.
— Смотри-ка сюда, почтенный, шепнулъ ему на ухо капитанъ: — я кэптенъ Коттль.
Онъ хотлъ-было притянуть къ себ Перча крючкомъ, но тотъ увернулся отъ этой попытки.
— Еслибъ вы, почтенный, донесли тамъ, что здсь кэптенъ Коттль, ге? Я подожду.
Сказавъ это, капитанъ услся на скамью мистера Перча, снялъ шляпу, вынулъ изъ нея носовой платокъ, отеръ себ голову и казался значительно освжившимся. Потомъ онъ поправилъ волосы желзнымъ крючкомъ и сидлъ, оглядываясь въ контор и посматривая на конторщиковъ съ почтеніемъ.
Спокойствіе капитана было такъ ненарушимо и онъ казался такимъ таинственнымъ и неразгадочнымъ, что Перчъ поколебался.
— Какое имя назвали вы? спросилъ онъ.
— Кэптенъ, отвчали ему хриплымъ шопотомъ.
— Такъ. Дале?
— Коттль.
— О! Я посмотрю, не свободенъ ли мистеръ Каркеръ. Онъ, можетъ-быть, прійметъ васъ черезъ минуту.
— Да, да, почтенный. Я и не задержу его дольше минуты.
Перчъ вышелъ и вскор воротился.
— Не угодно ли капитану пройдти сюда?
Мистеръ Каркеръ-управляющій, стоя передъ пустымъ каминомъ, посмотрлъ на входящаго капитана безъ особенно-ободрительнаго выраженія.
— Мистеръ Каркеръ? сказалъ капитанъ Коттль.
— Я полагаю, что такъ, отвчалъ мистеръ Каркеръ, показавъ оба ряда зубовъ.
Капитану понравилось, что онъ отвчаетъ ему съ улыбкою.
— Видите, началъ онъ, вытягивая свой необъятный рубашечный воротникъ:— я самъ человкъ морской, мистеръ Каркеръ, а Вал’ръ, котораго имя стоитъ у васъ въ спискахъ, мн почти все равно, что сынъ.
— Валтеръ Гэй?
— Онъ самый. Такъ! Я искренній другъ его дяди и его самого. Можетъ-быть, вы слыхали когда-нибудь отъ вашего губернатора мое имя? Капитанъ Коттль?
— Нтъ.
— Прекрасно. Я имю удовольствіе быть съ нимъ знакомымъ. Я былъ у него въ Брайтон, вмст съ моимъ молодымъ пріятелемъ Вал’ромъ, когда нужно было кое-что устроить. Вы помните?
— Я думаю, что я имлъ честь устроить это дло.
— Разумется! Конечно, вы. Ну, я взялъ смлость прійдти сюда.
— Не хотите ли вы ссть? сказалъ Каркеръ съ улыбкою.
— Благодарствуйте… воспользовавшись этимъ приглашеніемъ.— Человку удобне разговаривать сидя. А вы сами разв не сядете?
— Нтъ, благодарствуйте. Вы говорили, что взяли смлость, хотя тутъ нтъ ничего…
— Да, да: прійдти сюда для этого молодца, Вал’ра. Солль Джилльсъ, его дядя, человкъ преученый, въ наукахъ онъ первоклассный ходокъ, по у него мало практики. Вал’ръ малый преостойчивый, но чертовски скромный. Теперь, я хочу переговорить съ вами по-дружески, съ-глаза-на-глазъ, для своего собственнаго счисленія и пока вашъ главный губернаторъ не приспустится немножко, чтобъ я могъ пристать къ его берегу. Дло вотъ въ чемъ: все ли тутъ благополучно и отправляется ли Вал’ръ въ море съ попутнымъ втромъ, ге?
— Ну, а вы какъ думаете, капитанъ? Вы человкъ практическій.
— Какъ же вы скажете? спросилъ капитанъ, поощренный донельзя улыбающеюся вжливостью мистера Каркера.— Правъ я или нтъ?
— Правы, безъ малйшаго сомннія.
— Идетъ въ море съ благопріятною погодой?
Мистеръ Каркеръ улыбнулся утвердительно.
— Втръ прямо въ корму и свженькій, ге?
Мистеръ Каркеръ снова улыбнулся.
— Эге! отвчалъ обрадованный капитанъ.— Я зналъ, какимъ курсомъ онъ ложится. Я говорилъ это и Вал’ру. Благодарствуйте, благодарствуйте.
— У молодаго Гэйя блестящая будущность, замтилъ Каркеръ, оскаля зубы еще шире.— Передъ нимъ цлый міръ.
— Цлый міръ и жена впереди, какъ говоритъ пословица, возразилъ восхищенный капитанъ.
При слов ‘жена’, произнесенномъ имъ безъ намренія, капитанъ пріостановился, подмигнулъ и посмотрлъ искоса на своего неизмнно-улыбающагося собесдника.
— Бьюсь объ закладъ объ анкерк чистаго ямайскаго, мистеръ Каркеръ, а вдь я знаю, что васъ заставляетъ улыбаться.
Мистеръ Каркеръ, понявъ его мысль, улыбнулся еще сильне.
— Это останется между нами, ге? Не пойдетъ дальше?
— Ни на дюймъ, капитанъ.
— Вы, можетъ-быть, думаете о заглавной букв Ф?
Мистеръ Каркеръ не сказалъ нтъ.
— А потомъ о букв Л, или О, ге?
Мистеръ Каркеръ продолжалъ улыбаться
— Такъ я опять правъ? спросилъ капитанъ шопотомъ, и красный рубецъ отъ шляпы на его лбу раздулся отъ торжествующей радости.
Мистеръ Каркеръ продолжалъ кивать и улыбаться, чмъ окончательно обворожилъ капитана Коттля, который всталъ, пожалъ ему руку и уврилъ съ чувствомъ, что лежитъ съ нимъ однимъ галсомъ.
— Онъ встртился съ нею, продолжалъ капитанъ серьзно и таинственно:— необыкновеннымъ образомъ. Помните, когда нашелъ ее на улиц, она была еще маленькимъ ребенкомъ, съ-тхъ-поръ онъ ее полюбилъ, и она его, сколько достало силъ у такихъ дтей. Мы съ Соллемъ Джилльсомъ всегда говорили, что они выкроены нарочно другъ для друга.
Ни кошка, ни гіэна, ни обезьяна, ни мертвая голова не показали бы капитану за разъ столькихъ зубовъ, сколько ихъ при этомъ случа обнаружилъ мистеръ Каркеръ.
— Въ ту сторону сильно тянетъ, замтилъ счастливый капитанъ.— Втръ и теченіе по одному румбу, вы понимаете? Вотъ, на-примръ, случись же ему тогда быть тамъ!
— Ничего не можетъ быть благопріятне.
— Или какъ его тогда прибуксировало, ге? Ну, кто можетъ его теперь застопорить?
— Конечно, никто.
— Разумется! конечно, никто и ничто. Такъ держать! Вотъ, на-примръ, умеръ сынъ, хорошенькій былъ мальчикъ, такъ ли?
— Да, сынъ умеръ.
— Да, сынъ умеръ, а вотъ вамъ другой! Племянникъ преученйшаго дяди! Племянникъ стараго Солля Джилльса! Вал’ръ! Тотъ самый Вал’ръ, который у васъ въ спискахъ! Который… который приходитъ въ ваши конторы каждый день.
Невозможно выразить восторга, сіявшаго на лиц капитана, когда онъ подталкивалъ локтемъ своего собесдника въ заключеніе этой рчи.
— Ну, что, мистеръ Каркеръ, правъ я, ге?
— Капитанъ Коттль, виды ваши относительно Валтера Гэйя неоспоримо и основательно справедливы. Я полагаю, что мы говоримъ по секрету.
— Честное слово! Никому ни гугу!
— Ни ему, ни кому другому?
Капитанъ нахмурился и покачалъ головою.
— Но только для вашего собственнаго руководства на будущее время.
— Благодарствуйте премного, сказалъ капитанъ и приготовился слушать съ величайшимъ вниманіемъ.
— Я скажу вамъ откровенно, капитанъ, вы угадали какъ-нельзя-врне вс вроятности.
— А что до вашего главнаго губернатора, намъ съ нимъ, натурально, прійдется повидаться. Но времени еще много впереди.
Мистеръ Каркеръ повторилъ, оскаливъ зубы до нельзя:— Времени еще много впереди.
— А такъ-какъ я теперь знаю наврное, что Вал’ръ на дорог къ счастію…
— Къ счастію, конечно.
— И такъ-какъ теперешнее его путешествіе, безъ сомннія, входитъ въ разсчеты…
— Входитъ въ разсчеты.
— Значитъ, тутъ бды нтъ и я спокоенъ.
Мистеръ Каркеръ кивнулъ съ улыбкою и капитанъ убдился въ своемъ мнніи, что управляющій самый пріятнйшій человкъ въ свт, отъ котораго бы самому мистеру Домби не мшало позаимствоваться кое въ чемъ.
— Прощайте! сказалъ капитанъ, сжавъ въ своей огромной коричневой лап боле нжную руку мистера Каркера, на которой напечатллись вс морщины и трещины, перекрещавшія его ладонь.— Прощайте, я человкъ не рчистый, но очень благодаренъ вамъ за дружескую откровенность. Вы извините, если я у васъ отнялъ время, ге?
— О, нисколько!
— Благодарствуйте. Моя каюта не очень просторна, но довольно сносна, а еслибъ вамъ случилось быть на Бригъ-Плэс, около нумера девятаго — не запишете ли адресъ?— и вы поднялись по лстниц, не обращая вниманія на то, что вамъ могутъ сказать у дверей, я буду гордиться вашимъ посщеніемъ.
Произнеся это гостепріимное приглашеніе, капитанъ сказалъ еще разъ, ‘Прощайте!’ и вышелъ, оставивъ за собою мистера Каркера, въ лиц, усмшк и манерахъ котораго было что-то отчаянно-кошачье. Благополучный капитанъ шелъ въ полномъ самодовольствіи, говоря про себя: ‘Не звай на брасахъ, Недъ! Такъ держать! Сегодня ты пообдлалъ дла молодежи, пріятель!’
Капитанъ, чувствуя всю пользу своей дипломатической выходки, остался на цлый день таинственнымъ и непостижимымъ, даже для самыхъ искреннихъ друзей. Еслибъ Валтеръ не приписывалъ всхъ его гримасъ, подмигивапій и необыкновенныхъ жестовъ успху бесды съ Соллемъ Джилльсомъ, котораго они оба утшали взапуски, и вздумалъ спросить что съ нимъ происходитъ, то капитанъ Коттль наврно выболталъ бы ему все. Но какъ бы то ни было, а капитанъ сохранилъ свою тайну и поздно воротился домой отъ инструментальнаго мастера. Лакированная шляпа его была такъ молодецки надта на-бекрень и лицо сіяло такъ лучезарно, что мистриссъ Мэкъ-Стинджеръ испугалась не на шутку.

ГЛАВА IV.
Отецъ и дочь.

Мертвая тишина воцарилась въ дом мистера Домби. Прислуга скользитъ вверхъ и внизъ по лстниц съ шорохомъ, но безъ звука шаговъ. Люди его толкуютъ между собою, сидя за продолжительными обдами и ужинами, дятъ и пьютъ много, и утшаютъ себя по-своему. Мистриссъ Виккемъ, со слезами на глазахъ, разсказываетъ печальные анекдоты, увряетъ, что она все это предчувствовала еще у мистриссъ Пипчинъ, прихлебываетъ пива больше обыкновеннаго, въ большомъ огорченіи, но разговорчива. Кухарка въ такомъ же расположеніи духа. Тоулинсонъ начинаетъ думать, что такъ хотла судьба и желаетъ знать, было ли когда-нибудь хорошо тмъ, кто живетъ въ угловомъ дом? Всмъ кажется, что случившееся произошло уже давно, хотя покойный ребенокъ все еще лежитъ, прекрасный и тихій, на своей кроватк.
Посл сумерекъ, пришли постители — безшумные постители, бывавшіе здсь и прежде — въ войлочныхъ башмакахъ: они принесли ложе отдыха, странное для уснувшихъ дтей. Во все это время, отецъ малютки не показывался даже своему каммердинеру: онъ сидитъ неподвижно во внутреннемъ углу своей темной комнаты и прохаживается по ней взадъ и впередъ только тогда, когда тамъ никого нтъ. Но домашніе сообщали другъ другу шопотомъ, будто-бы слышали, какъ онъ въ мертвую ночь поднялся по лстниц и пробылъ въ комнат усопшаго сына до самаго разсвта.
Въ конторахъ въ Сити закрыты ставни нижнихъ оконъ. Заложенныя на письменныхъ столахъ лампы смшиваютъ свой свтъ съ дневнымъ, отъ-чего тамъ необыкновенно угрюмо. Вообще, тамъ теперь не очень трудятся. Конторщики и писцы не чувствуютъ особенной наклонности къ работ, сговариваются на взаимныя угощенія и собираются кататься по рк. Мистеръ Перчъ, посыльный, исполняетъ свои порученія не торопливо, онъ часто показывается у буфетовъ тавернъ и разсуждаетъ тамъ о непрочности человческаго счастья. По вечерамъ, онъ возвращается домой раньше обыкновеннаго и угощаетъ мистриссъ Перчъ телячьими котлетами и шотландскимъ элемъ. Мистеръ Каркеръ-управляющій не угощаетъ никого, но онъ сидитъ въ своей контор одинъ, по цлымъ днямъ, и показываетъ постоянно свои блые зубы, можно было подумать, будто что-то сдвинулось съ пути мистера Каркера — какое-то препятствіе — и дорога его сдлалась чище и глаже.
Розовыя дти, живущія насупротивъ дома мистера Домби, выглядываютъ изъ оконъ на улицу: тамъ у дверей они видятъ четырехъ черныхъ лошадей, съ перьями на головахъ, перья дрожатъ и на карет, которую он везутъ — это же, вмст съ процессіею людей въ шарфахъ и съ жезлами, привлекаетъ вниманіе толпы звакъ. Фигляръ, готовившійся вертть свой тазикъ на палочк, надваетъ широкій кафтанъ поверхъ украшеннаго блестками костюма, а жена его, съ увсистымъ младенцемъ на рукахъ, смотритъ на выходящихъ изъ печальнаго дома. Она крпче прижимаетъ младенца къ своей смуглой груди, увидя какъ выносятъ изъ дома легкое бремя, младшая изъ розовыхъ малютокъ, живущихъ прямо насупротивъ, вдругъ перестаетъ смяться, обращаетъ къ няньк любопытный взоръ и спрашиваетъ, указывая пухленькимъ пальчикомъ на незнакомый предметъ: ‘Что это?’
Теперь, среди одтой въ трауръ толпящейся прислуги и плачущихъ женщинъ, показался мистеръ Домби. Онъ идетъ садиться въ приготовленную для него карету. Зрителямъ не кажется, чтобъ его придавило горемъ, онъ держится такъ же прямо, какъ всегда, такъ же вытянутъ, какъ былъ всегда, онъ не прячетъ лица въ носовой платокъ и смотритъ прямо впередъ. Лицо его только впало, блдно и сурово, а впрочемъ, выраженіе на немъ прежнее. Онъ занялъ свое мсто въ карет, куда послдовали за нимъ три другіе джентльмена. Пышныя похороны тронулись вдоль по улиц. Перья киваютъ еще вдали, а уже фигляръ вертитъ вихремъ свой тазикъ и та же толпа любуется его продлками. Но жена фигляра собираетъ деньги не съ обычною расторопностью: похороны ребенка тревожатъ ее мыслью, что, можетъ-быть, младенцу, прикрытому ея истертою и грязною шалью, также не суждено вырости до степени мужа, носить на голов небесно-голубую шапочку, а на тл лососиннаго цвта шерстяной костюмъ.
Перья продолжаютъ кивать и приближаться къ церкви: той самой, гд милый малютка получилъ то, что одно остается теперь посл него — имя. Тлнные остатки ребенка кладутъ въ землю у церкви, подл праха его матери. Это хорошо. Мать и сынъ лежатъ вмст тамъ, гд Флоренса можетъ посщать ихъ ежедневно въ своихъ прогулкахъ — печальныхъ, одинокихъ, одинокихъ прогулкахъ!
Когда богослуженіе кончилось и пасторъ ушелъ, мистеръ Домби оглядывается вокругъ себя и спрашиваетъ въ-полголоса, тутъ ли человкъ, который будетъ длать надпись на мраморной доск?
Каменьщикъ выступилъ впередъ.
Мистеръ Домби даетъ ему наставленіе, какъ бы желалъ устроить доску на стн, говоритъ о рисунк и вид ея, и что она должна служить въ род продолженія эпитафіи матери ребенка. Потомъ, написавъ карандашемъ на клочк бумаги надпись, онъ передаетъ ее каменьщику, присовокупляя: ‘Я бы желалъ, чтобъ это было сдлано какъ-можно-скоре’.
— Немедленно, сэръ.
— Ты видишь, что тутъ почти нечего писать, кром имени и возраста.
Каменьщикъ кланяется, взглядываетъ на бумагу и обнаруживаетъ недоумніе. Мистеръ Домби, не замчая этого, отворачивается я направляется къ паперти.
— Извините меня, сэръ, и онъ потихоньку дотрогивается до траурной мантіи мистера Домби:— но какъ вы желаете имть надпись всевозможно-скоре и я отдамъ доску на руки работниковъ, только-что прійду домой…
— Ну, такъ что?
— Не угодно ли вамъ прочитать надпись еще разъ? Тутъ есть, кажется, ошибка.
— Гд?
Каменьщикъ возвращаетъ ему бумагу и показываетъ на слова: ‘любимое и единственное дитя’.
— Я думаю, сударь, что вмсто ‘дитя’ надобно поставить ‘сынъ’?
— Да, конечно. Можешь поправить.
Отецъ идетъ ускореннымъ шагомъ къ карет. Когда въ нее влзли трое остальные, лицо его въ первый разъ было закрыто — онъ задернулъ его плащемъ. Они не видали его лица во весь остатокъ дня. Подъхавъ домой, мистеръ Домби вышелъ изъ кареты первый и тотчасъ же исчезъ въ свою комнату, остальные джентльмены — мистеръ Чиккъ и два медика — поднимаются по лстниц въ гостиную, гд ихъ принимаютъ мистриссъ Чиккъ и миссъ Токсъ. Никто не знаетъ, какое выраженіе на лиц, запертомъ въ четырехъ стнахъ внизу, ни того, какія мысли, ощущенія и страданія волнуютъ одинокаго хозяина дома.
Главное, о чемъ извстно всмъ на кухн и въ людскихъ, то, что все это очень походитъ на воскресенье {Всякій знаетъ, что въ Англіи воскресенье самый скучный день и въ цлой велли.}. Имъ кажется страннымъ, какъ люди за дверьми занимаются своими ежедневными длами и ходятъ въ буднишнихъ костюмахъ, сами же они услаждаютъ свою горесть за бутылками вина, которыя откупориваются щедро, какъ на свадебномъ пиру. Тоулинсонъ провозглашаетъ со вздохомъ тостъ: ‘За отпущеніе грховъ всхъ насъ!’ Кухарка отвчаетъ ему со вздохомъ: ‘— о—охъ! много намъ мста’. Вечеромъ, мистриссъ Чиккъ и миссъ Токсъ принимаются за иголки, а Тоулинсонъ идетъ прогуливаться съ горничною, которая еще не примрила траурной шляпки. Чета эта весьма-нжна и у Тоулинсона являются виднія объ улыбающейся будущности, когда онъ заживетъ женатымъ и счастливымъ зеленьщикомъ на оксфордскомъ рынк.
Въ эту ночь, въ дом мистера Домби спятъ крпче и спокойне, чмъ во многія предъидущія ночи. Утреннее солнце застаетъ всхъ домашнихъ за ихъ обычными работами и занятіями. Розовыя дти противоположнаго дома бгаютъ, гоняя обручъ, въ церкви происходитъ великолпная свадьба, жена фигляра суетится, собирая деньги въ другомъ квартал, а каменьщикъ припваетъ и присвистываетъ, вырзывая на мраморной доск имя маленькаго Поля.
Можетъ ли же быть, чтобъ въ этомъ хлопотливомъ и полномъ ощущеніями свт смерть одного слабаго ребенка оставила въ чьемъ-нибудь сердц пустоту, ненаполнимую ничмъ? Флоренса одна, въ невинной горести своей, могла бы отвчать: ‘О, братъ, нжно любимый и нжно любившій меня братъ! Единственный другъ и товарищъ моего пренебреженнаго дтства! Никогда, никто и ничто не замнитъ тебя мн!’
— Милое дитя, сказала ей мистриссъ Чиккъ, считавшая обязанностью надлять се спасительными совтами:— когда ты доживешь до моихъ лтъ…
— То-есть, до цвта лтъ, прервала миссъ Токсъ.
— Тогда, продолжала мистриссъ Чиккъ, нжно пожавъ руку своей пріятельницы за дружеское замчаніе: — тогда ты узнаешь, что горесть не помогаетъ въ несчастій и что долгъ нашъ покориться.
— Постараюсь, милая ттушка, постараюсь, отвчала Флоренса, рыдая.
— Очень-рада, дитя мое. Потому-что, какъ скажетъ теб наша милая миссъ Токсъ — о здравомъ сужденіи и разсудительномъ ум которой не можетъ быть двухъ разногласныхъ мнній…
— О, Луиза! Я, право, скоро возгоржусь…
— Скажетъ теб и подтвердитъ своею опытностью, что мы рождены для усилій, а потому, дитя мое, мы бы очень желали видть и съ твоей стороны нкоторую твердость характера, а главное, чтобъ ты не усиливала эгоистически горести, въ которую повергнутъ твой бдный папа.
— Милая, добрая ттушка! воскликнула Флоренса, опустившись передъ нею вдругъ на колни.— О, говорите мн о папа, говорите о немъ больше! Не-уже-ли онъ совершенно убитъ горестью?
Миссъ Токсъ была тронута этимъ воззваніемъ до глубины души. Она забыла даже на минуту величіе мистриссъ Чиккъ и, погладивъ Флоренсу съ нжностью по щек, отвернулась, между-тмъ, какъ невольныя слезы потекли изъ глазъ ея. Сама мистриссъ Чиккъ лишилась на мгновеніе присутствія духа, которымъ всегда такъ гордилась, и смотрла молча на прелестное личико, которое такъ долго, такъ постоянно, такъ терпливо обращалось къ маленькой кроватк умершаго ребенка. Но она вскор оправилась и сказала съ достоинствомъ:
— Флоренса, мое милое дитя! твой бдный папа бываетъ иногда страненъ: спрашивать меня о немъ, значитъ спрашивать о предмет, который мн несовершенно извстенъ. Никто больше меня не иметъ на твоего папа вліянія, а между-тмъ, онъ говорилъ со мною очень-мало и я почти не видала его, потому-что въ кабинет совершенно темно. Я не разъ говорила ему: ‘Поль, не хочешь ли чего-нибудь горячаго?’ — А онъ мн всегда отвчалъ: ‘Луиза, прошу тебя, оставь меня. Я не хочу ничего. Мн гораздо-лучше, когда я одинъ’. Вотъ его собственныя слова!
Миссъ Токсъ выразила удивленіе.
— Короче, до сегодняшняго дня, продолжала мистриссъ Чиккъ: — между мною и твоимъ бднымъ папа не было никакого разговора, сегодня я сообщила ему, что сэръ Барнетъ и лэди Скеттльсъ писали чрезвычайно-любезныя записочки — о, нашъ бдный, милый мальчикъ! Лэди Скеттльсъ любила его, какъ… гд мой носовой платокъ?
Миссъ Токсъ, посл безполезныхъ поисковъ, подала ей свой.
— Чрезвычайно любезныя записочки, въ которыхъ предлагаютъ, чтобъ ты на время переселилась къ нимъ, для разнообразія. Я спросила твоего папа, не иметъ ли онъ чего-нибудь противъ этого приглашенія, и онъ сказалъ: ‘Нтъ, Луиза, ничего!’
Флоренса подняла заплаканные глаза.
— Между-тмъ, Флоренса, если ты предпочитаешь остаться здсь, вмсто того, чтобъ хать къ Скеттльсамъ, или хоть ко мн…
— Я бы лучше осталась здсь, ттушка, отвчала Флоренса едва внятнымъ голосомъ.
— Если хочешь, такъ, пожалуй, можешь. Странный выборъ. Но ты была всегда странна. Всякій другой въ твои лта и посл того, что здсь произошло… миссъ Токсъ, моя милая, я опять потеряла носовой платокъ…былъ бы, конечно, радъ ухать отсюда!
— Я бы не желала чувствовать, ттушка, какъ-будто бгу изъ этого дома. Я бы не желала думать, что комната наверху — его комната — совершенно запустла и покинута, ттушка. Мн бы хотлось остаться покуда здсь. О, братъ мои! милый братъ!
Она снова залилась неудержимыми слезами и закрыла себ лицо. Слезы бываютъ часто необходимымъ облегченіемъ для переполненныхъ горестью сердецъ.
— Ну, хорошо, дитя! сказала мистриссъ Чиккъ посл краткаго молчанія.— Я уврена, что ты никогда не подозрвала во мн желанія сказать теб что-нибудь неласковое, а особенно теперь. Оставайся здсь, если теб этого непремнно хочется, никто теб не помшаетъ и не захочетъ помшать — въ этомъ я уврена.
Флоренса печально кивнула утвердительно.
— Я посовтовала твоему бдному папа выхать куда-нибудь для развлеченія, но онъ сказалъ мн, что самъ иметъ это намреніе. Надюсь, что онъ его скоро выполнитъ, и чмъ скоре, тмъ лучше. Вроятно, онъ пробудетъ здсь еще дня два — ему нужно привести дла въ порядокъ. Отецъ твой — Домби, дитя мое: онъ сдлаетъ надъ собою усиліе. На его счетъ бояться нечего.
— Не могу ли я что-нибудь сдлать, милая ттушка? спросила Флоренса съ трепетомъ.
— Ахъ, Боже мой! прервала поспшно мистриссъ Чинкъ.— Какія у тебя мысли? Если папа твой сказалъ мн,— я передала теб его собственныя слова: ‘Луиза, мн лучше оставаться одному’,— такъ что же бы онъ сказалъ теб? Ты не должна ему даже показываться, дитя, чтобъ теб этого и не снилось!
— Ттушка, я пойду спать.
Мистриссъ Чинкъ одобрила это намреніе и отпустила ее съ поцалуемъ. Но миссъ Токсъ, подъ предлогомъ отъисканія затеряннаго носоваго платка своей подруги, поднялась по лстниц вслдъ за Флоренсою и старалась утшить, ободрить ее, не смотря на сердитыя гримасы Сузанны Нипперъ, которая величала миссъ Токсъ крокодиломъ. На этотъ разъ, однако, сочувствіе старой двицы казалось искреннимъ, потому-что было безкорыстно: участіе къ Флоренс не подвинуло бы ее впередъ во мнніи истинныхъ Домби!
Не-уже-ли же не было у Флоренсы никакого боле-близкаго и дорогаго сердцу, кром Сузанны Нипперъ? Не-уже-ли ей не къ кому было обратить свое заплаканное лицо? Не-уже-ли ей некого было обнять, не отъ кого услышитъ слово утшенія? Не-уже-ли Флоренса было такъ покинута, что въ цломъ мір ей не осталось никого, кром Сузанны Нипперъ?— Никого! Она лишилась матери и брата, котораго потеря возбудила въ ней глубже скорбь о смерти матери, и теперь единственною опорою ея на земл была Сузанна!
Сначала, когда дла въ дом снова пошли заведеннымъ порядкомъ, когда остались одни слуги, да запершійся въ своемъ кабинет отецъ, Флоренса могла только плакать, скитаться по пустымъ покоямъ, и иногда, въ порывахъ одинокаго отчаянія, убгать въ свою комнату, бросаться лицомъ въ постель и рыдать неутшно. Это случалось съ нею, когда она взглядывала на какое-нибудь мсто или какой-нибудь предметъ, которые въ памяти ея особенно связывались съ воспоминаніемъ о нжно-любимомъ брат, такъ-что, въ первое время посл этой тяжкой утраты, весь домъ превратился для нея въ мсто нестерпимыхъ мученій.
Но чистая привязанность поможетъ терзать сердце такъ долго, такъ мучительно и немилосердо. Рисуя въ воображеніи своемъ образъ брата, Флоренса мало-по-малу приходила въ себя, лицо ея озарялось снова прежнею кротостью, во взглядахъ и голос стала проявляться прежняя тихая нжность, и хотя она не переставала плакать, но плакала спокойне и отрадне.
Немного времени прошло, какъ золотая вода, игравшая на стн въ ясную погоду, по-прежнему стала снова привлекать къ себ ея спокойные взоры, немного времени прошло, и она снова сидла одна въ той же комнат, такъ же кротко и терпливо, какъ прежде, когда на кроватк лежалъ больной ребенокъ. Еслижь дкое чувство теперешняго опустнія этого дтскаго одра пронзало язвительною болью Сердце Флоренсы, она опускалась подл кроватки на колни и могла молиться отъ чистаго, исполненнаго любовью сердца, чтобъ на неб былъ одинъ ангелъ, который бы любилъ и помнилъ ее!
Немного прошло времени, и въ пустомъ угрюмомъ дом заслышался въ сумерки ея тихій голосъ, иногда прерывавшійся и напвавшій старую псенку, которую онъ такъ любилъ слушать, опустивъ ей на руку свою слабую головку. Потомъ, когда уже наступала совершенная темнота, легкіе аккорды музыки носились въ воздух унылыхъ комнатъ, они и сопровождавшее ихъ пніе были такъ нжны и тихи, что казались скоре грустнымъ воспоминаніемъ того, чмъ она тшила брата въ послдній вечеръ его жизни, но его просьб, чмъ существенными звуками. По музыка эта повторялось часто въ темнот одинокихъ ночей, отголоски ея трепетали еще въ пространств, а уже кроткій голосъ прерывался слезами.
Такъ же точно у нея достало наконецъ духу взглянуть на шитье, надъ которымъ нкогда трудились ея пальцы на взморь, когда она сидла подл колясочки Поля, задумчиво внимавшаго разсказамъ стараго Глобба о чудесахъ моря, вскор потомъ она ршилась взяться снова за эту работу, привязавшись къ ней сердцемъ, какъ къ существу живому, которое любило и знало его.
Она садилась тогда въ пустой комнат у окна, вблизи портрета матери, и проводила съ иголкою грустные, задумчивые часы.
Почему черные глаза ея обращались такъ часто отъ работы къ окну, гд жили розовыя дти? Малютки эти не могли напоминать ей о ея недавней утрат: то были четыре двочки. Но у нихъ, какъ у нея же, не было матери, — у нихъ былъ только отецъ.
Нетрудно было знать, когда отца не было дома и дти ожидали его возвращенія: старшая двочка стояла тогда у окна гостиной или на балкон, лишь только онъ появлялся вдали, личико ея сіяло радостью, смнявшею ожиданіе, и вс остальныя малютки толпились у высокаго окна, хлопали въ ладоши, барабанили ручонками. но косяку и кричали ему веселыя привтствія. Старшая спускалась потомъ въ сни, встрчала отца и мела его за руку по лстниц, Флоренса видла, какъ она посл того сидла подл отца или на колняхъ его, ласкалась къ нему и разговаривала съ нимъ, видла, какъ среди этой дтской болтовни, всегда веселой для обоихъ, взглядъ отца внимательно смотрлъ въ глаза двочк, какъ-будто припоминая черты и взглядъ ея покойной матери. Часто случалось тогда, что Флоренса была не въ силахъ смотрть дольше на эту сцену, она скрывалась какъ-будто въ испуг за занавсомъ и заливалась горючими слезами, или убгала прочь отъ окна. Но окно влекло ее снова къ себ неодолимою силой, и работа выпадала снова изъ рукъ ея, и она снова плакала…
Сцены эти происходили въ старомъ дом, который многіе годы оставался необитаемымъ. Его наняли во время отсутствія Флоренсы въ Брайтон, поправили и выкрасили, въ комнатахъ виднлись и птички и цвты. Но она никогда не думала о дом — ее занимали исключительно отецъ и розовыя двочки.
Она часто видала въ открытыя окна, какъ малютки спускались изъ дтской вмст со своею нянькой или гувернанткой, входили въ комнату отца посл его обда и толпились вокругъ круглаго стола, въ тихую лтнюю погоду, звонкій смхъ и серебристые голоса ихъ долетали до нея черезъ улицу. Малютки карабкались вмст съ отцомъ по лстниц, потомъ рзвились вокругъ него на соф, или тснились у него на колняхъ, составляя настоящій букетъ веселыхъ розовыхъ личиковъ, а онъ по-видимому разсказывалъ имъ какую-нибудь дтскую сказку, которую вс слушали со вниманіемъ. Иногда вс дти вмст выбгали со звонкимъ смхомъ на балконъ, и Флоренса торопливо пряталась, чтобъ не помшать радости малютокъ, которыя могли бы увидть ее одинокую, въ глубокомъ траур.
Старшая двочка оставалась съ отцомъ, когда остальныя уходили спать, и хозяйничала у него за чайнымъ столикомъ, онъ разговаривалъ съ нею у окна или въ комнат, пока не подавали свчи. Двочка эта была нсколькими годами моложе Флоренсы, а между-тмъ отецъ сдлалъ ее своею собесдницей и она уже смотрла пресерьзно, сидя за книжкою или рабочимъ ящикомъ, и разсуждала съ нимъ, какъ настоящая хозяйка дома. Когда зажигались свчи, Флоренса не боялась смотрть на нихъ изъ темноты своей комнаты, но когда потомъ двочк приходило время пожелать отцу доброй ночи и онъ съ нжностью цаловалъ ее, Флоренса не выдерживала больше, начинала рыдать и дрожала всмъ тломъ.
Не смотря на то, прежде, чмъ она ложилась спать, она все-таки нсколько разъ прерывала свою тихую музыку и псенку, и подходила къ окну, заглядывая снова въ домъ, гд жили розовыя дти, по мысли, возбуждаемыя въ ней этими семейными картинами, были тайною, которую она скрывала въ своей молодой груди.
Не-уже-ли Флоренса, это открытое и правдивое существо, вполн достойное любви, которую онъ къ ней питалъ и вышепталъ въ послднихъ предсмертныхъ словахъ — которой доброе сердце выражалось на прелестномъ личик и дышало въ каждомъ звук голоса — не-уже-ли и у нея могли быть завтныя тайны?— Да, была еще тайна!
Когда во всемъ дом водворялась мертвая тишина и вс огни были давно погашены, она потихоньку выходила изъ своей комнаты, спускалась безшумными шагами по лстниц и приближалась осторожно къ двери отцовскаго кабинета. Едва дыша, она прижималась къ ней лицомъ и головою, стремясь къ отцу исполненнымъ нжности сердцемъ. Она прислушивалась къ его дыханію, готова была броситься передъ нимъ на колни, еслибъ осмлилась, поглощенная однимъ желаніемъ: показать ему свою привязанность, быть ему утшеніемъ и умолять объ искр любви къ ней, его единственному дитяти.
Никто не зналъ объ этомъ. Никто не думалъ объ этомъ… Дверь была всегда заперта и онъ всегда оставался одинъ. Онъ выходилъ всего разъ или два, и въ дом говорили, что онъ намренъ вскор ухать куда-нибудь во внутрь Англіи, но онъ жилъ постоянно взаперти въ своихъ комнатахъ, не видалъ ея вовсе и никогда объ ней не спрашивалъ. Можетъ-быть, отецъ и не вспомнилъ ни разу, что живетъ подъ одною кровлею съ дочерью.
Однажды, черезъ недлю посл похоронъ, Флоренса сидла за работой, какъ вдругъ вошла къ ней Сузанна Нипперъ съ полусмющимся и полуплачущимъ лицомъ. Она возвстила Флоренс гостя.
— Гость! ко мн, Сузанна?
— Да, удивляйтесь, миссъ Флой! Я бы желала вамъ гораздо-больше гостей, и по-моему, чмъ скоре мы бы съ вами похали хоть къ старымъ Скеттльсамъ, тмъ лучше. Я не люблю жить въ толпахъ народа, миссъ Флой, однако я не устрица!
Къ чести миссъ Нипперъ должно сказать, что она въ эту минуту думала больше о Флоренс, чмъ о самой себ — это ясно выражалось на ея лиц.
— Но гость, Сузанна.
— Ха, ха, ха! мистеръ Тутсъ!…
Мгновенная улыбка промелькнула на лиц Флоренсы и глаза ея тотчасъ же наполнились слезами. Но все-таки это была улыбка и Сузанна ей очень образовалась.
— И я подумала то же самое, миссъ Флой, сказала Сузанна, приложивъ уголъ передника къ глазамъ и качая головою.— Только-что я увидла въ сняхъ этого невиннаго, миссъ Флой, я сначала расхохоталась, а потомъ расплакалась.
Въ это время мистеръ Тутсъ, поднявшійся вслдъ за нею по лстниц, постучался въ двери и вошелъ съ разлету.
— Здоровы ли вы, миссъ Домби? Я совершенно здоровъ, благодарю васъ, какъ ваше здоровье?
Мистеръ Тутсъ, добрйшій малый, хотя и не изъ самыхъ блистательныхъ умовъ, приготовилъ заране эту вступительную рчь, съ цлью облегчить свиданіе какъ для себя, такъ и для Флоренсы. Но видя, что онъ промоталъ запасъ своего краснорчія слишкомъ-рано, высказавъ все разомъ, прежде, чмъ усплъ взять стулъ или дать Флоренс время сказать и ему что-нибудь, онъ разсчелъ за лучшее начать снова.
— Здоровы ли вы, миссъ Домби? Я совершенно здоровъ, благодарю васъ, какъ ваше здоровье?
Флоренса протянула ему руку и сказала, что она здорова.
— Я, право, совершенно здоровъ, миссъ Домби, проговорилъ мистеръ Тутсъ посл краткаго размышленія.— Какъ нельзя здорове. Я рдко чувствовалъ себя здорове теперешняго, благодарю васъ.
— Вы очень добры, что навстили меня, мистеръ Тутсъ. Я вамъ премного благодарна и очень-рада васъ видть.
Мистеръ Тутсъ отвчалъ ей хихиканьемъ. Думая, что это можетъ показаться неприлично-веселымъ, онъ вздохнулъ. Считая это слишкомъ-печальнымъ, онъ снова захихикалъ. Несовершенно-довольный собою вообще, онъ запыхтлъ.
— Вы были очень-любезны съ моимъ милымъ братомъ, сказала Флоренса, желая ободрить его.— Онъ часто говаривалъ со мною объ васъ.
— О, это пустяки! прервалъ торопливо мистеръ Тутсъ.— Теплая погода? Какъ вы скажете?
— Да, погода прекрасная.
— Это для меня очень-кстати! Я не думаю, чтобъ когда-нибудь чувствовалъ себя здорове теперешняго. Очень вамъ благодаренъ.
Обнаруживъ этотъ любопытный и неожиданный фактъ, мистеръ Тутсъ снова впалъ въ глубокое безмолвіе.
— Вы уже оставили доктора Блимбера, если не ошибаюсь?
— Надюсь. И онъ снова погрузился въ молчаніе, котораго не прерывалъ минутъ съ десять, по истеченіи которыхъ вдругъ всталъ и сказалъ:
— Прекрасно! Добраго дня, миссъ Домби.
— Вы уже уходите?
— Я, право, не знаю. Нтъ, еще не сейчасъ. И онъ снова услся совершенно неожиданно.— Дло въ томъ, послушайте, миссъ Домби!
— Говорите со мною смло, мистеръ Тутсъ, возразила Флоренса съ кроткою улыбкой.— Мн будетъ очень-пріятно, если вы скажете мн что-нибудь о брат.
— О, право? и участіе промелькнуло въ каждой фибр его вовсе-невыразительнаго лица.— Бдный крошка Домби. Я, право, никогда не думалъ, чтобъ Боргессъ и комп.— модные портные, только дорого берутъ: мы съ нимъ часто о нихъ толковали — чтобъ они сшили мн эту пару платья для такого случая! Мистеръ Тутсъ былъ въ траур.— Бдняжка Домби! Послушайте, миссъ Домби!
— О, да!
— Есть одинъ другъ, котораго онъ въ послднее время очень полюбилъ. Я думалъ, что вы можете захотть имть его у себя, въ род альбома. Вы помните, какъ онъ вспоминалъ о нашемъ Діоген?
— О, да! о, да!
— Бдняжка Домби! И я также помню.
Мистеръ Тутсъ, видя Флоренсу въ слезахъ, чуть не растерялся снова. Его однако спасло неимоврное усиліе надъ собою.
— Знаете, миссъ Домби! продолжалъ онъ.— Я бы могъ велть украсть его за десять шиллинговъ, еслибъ они его не отдали сами. Кажется, имъ самимъ хотлось отъ него избавиться. Если вы желаете имть Діогена, онъ за дверьми. Я привелъ его нарочно для васъ. Онъ, знаете, не дамская собака, миссъ Домби, но вдь вамъ это все равно. Вдь все равно?
Дйствительно, выглянувъ изъ окна на улицу, Флоренса увидла Діогена, высунувшаго свою косматую голову изъ рамы наемнаго кабріолета, куда его заманили хитростью. Мистеръ Тутсъ сказалъ истину, назвавъ его не дамскою собакой: Діогенъ угрюмо ворчалъ, недовольный своимъ заточеніемъ, порывался освободиться и высовывалъ языкъ, какъ-будто дразня прохожихъ для своего личнаго утшенія.
Діогенъ былъ, конечно, песъ уродливый, неловкій, неповоротливый, косматый, онъ постоянно увлекался ложною ипотезой, будто по близости есть непріятель, на котораго непремнно должно лаять, Діогепъ былъ далеко не кротокъ и конечно вовсе не смышленъ, имлъ самую комическую морду, обросшіе шерстью глаза и несообразный хвостъ:— не смотря на все это, онъ казался Флоренс привлекательне и миле самыхъ драгоцнныхъ животныхъ своей породы. Она до того обрадовалась мохнатому Діогену — помня, что маленькій Поль любилъ его и просилъ беречь, на прощаньи съ Блимберами — была за него такъ благодарна, что въ порыв невинной признательности схватила покрытую перстнями руку мистера Тутса и поцаловала ее. Когда освобожденный изъ своей подвижной темницы Діогенъ взлетлъ по лстниц и ворвался въ комнату, влача за собою съ громомъ длинную цпь, ныряя подъ вс мебели, опрокидывая стулья и столики, когда онъ заворчалъ на мистера Тутса, вздумавшаго похвастать короткостью съ нимъ, бросился съ свирпымъ лаемъ на Тоулинсона, нравственно убжденный, что онъ-то и есть врагъ, до котораго онъ добирался всю жизнь, хотя еще и не видалъ его — Флоренса нашла его обворожительнымъ и настоящимъ чудомъ добронравія и скромности.
Мистеръ Тутсъ былъ въ неописанномъ восторг отъ успха своего подарка, онъ восхищался, видя, какъ Флоренса наклонилась надъ Діогеномъ и гладила его косматую спину своею нжною ручкой — Діогенъ благосклонно допустилъ эти ласки съ перваго момента знакомства съ нею — и не могъ ршиться уйдти. Но Діогенъ самъ выручилъ мистера Тутса изъ этого затруднительнаго положенія: онъ началъ бросаться на него и лаять такъ свирпо, что мистеръ Тутсъ, опасаясь за неприкосновенность панталонъ произведенія Боргесса и комп., модныхъ портныхъ, счелъ за лучшее отретироваться къ дверямъ. Возвращаясь нсколько разъ, чтобъ проститься съ Флоренсою, онъ былъ постоянно встрчаемъ свжими аттаками Діогена, а потому ушелъ окончательно, хикая больше обыкновеннаго.
— Поди сюда, Ди! Милый Ди! Подружись со мною. Станемъ любить другъ друга, Ди! говорила Флоренса, лаская его косматую голову. Хриплый и сердитый воркунъ ли, какъ-будто чувствуя горячую слезу Флоренсы на своей шкур и какъ-будто собачье сердце его растаяло отъ этого прикосновенія, протянулъ морду къ ея личику и поклялся въ вчной врности.
Діогенъ-Философъ не говорилъ Александру-Македонскому ясне и понятне того, какъ Діогенъ-песъ говорилъ Флоренс. Онъ охотно принялъ предложеніе ея дружбы и посвятилъ себя ея служенію. Немедленно приготовили ему пиръ въ углу комнаты. Навшись и напившись досыта, онъ приблизился къ окну, подл котораго сидла Флоренса, поднялся передъ нею на заднія лапы, взвалилъ увсистыя переднія на ея плечи, лизалъ ей лицо и руки, прижалъ свою уродливую голову къ ея сердцу и махалъ хвостомъ пока не усталъ. Наконецъ, Діогенъ свернулся у ея ногъ и заснулъ.
Хотя миссъ Ни и и еръ чувствовала въ присутствіи собакъ нервные припадки, и теперь сочла необходимымъ подобрать вокругъ себя подолъ платья, входя въ комнату, хотя она невольно вскрикивала и вскакивала на стулья, когда Діогенъ начиналъ потягиваться, однако и ее тронуло добродушное участіе мистера Тутса. Сузанна не могла видть радости Флоренсы и удовольствія, которое она ощущала въ обществ косматаго и сердитаго любимца маленькаго Поля, непредаваясь нкоторымъ размышленіямъ, вызывавшимъ слезы на глаза ея. Мистеръ Домби игралъ тутъ не послднюю роль, и, въ сравненіяхъ съ Діогеномъ-псомъ, ршительно стоялъ въ мнніи ея ниже.
Цлый вечеръ Сузанна Нипперъ наблюдала Діогена и Флоренсу, и потомъ, накормивъ его весьма-добродушно ужиномъ и приготовивъ ему постель, она сказала торопливо, прежде чмъ пошла спать сама:
— Миссъ Флой, вашъ не узжаетъ завтра утромъ.
— Завтра утромъ, Сузанна?
— Да, миссъ, отданы приказанія. Рано,
— Ты не знаешь, Сузанна, куда онъ узжаетъ? спросила Флоренса, не ршаясь взглянуть на нее.
— Не совершенно, миссъ. Онъ сперва подетъ къ этому безцнному майору. Признаюсь, еслибъ мн самой пришлось быть знакомою съ какимъ-нибудь майоромъ, — отъ чего оборони меня Богъ — то ужъ конечно мои майоръ былъ бы не синій!
— Сузанна, перестань, прошу тебя!
— Да что же мн длать, миссъ Флой! Разв я виновата, что онъ синій? По-моему, лучше имть друзей человческаго цвта, или не имть ихъ вовсе!
Пламенно-негодующая Сузанна слышала мелькомъ, что мистриссъ Чиккъ предложила брату избрать себ въ товарищи Майора Бэгстока, и что мистеръ Домби, посл краткой нершимости, согласился пригласить его.
— Доброй ночи, Сузанна.
— Доброй ночи, мой ангельчикъ миссъ Флой!
Тонъ искренняго участія Сузанны тронулъ чувствительную струну, за которую часто такъ сурово и безпощадно задвали бдную Флоренсу. Оставшись одна, она подперла голову рукою, прижала другую руку къ взволнованной груди и предалась на свобод своимъ горестямъ.
Ночь была мокрая. Дождь печально дробилъ въ стекла утомительно-однообразными звуками. Тяжелый втръ дулъ вокругъ дома, какъ-будто обввая его плачемъ и воемъ. Рзкій шумъ проносился между трепещущими деревьями. На колокольняхъ уныло пробило полночь, а она все сидла и молча плакала.
По лтамъ, Флоренса была еще почти ребенкомъ: ей не было четырнадцати. Одиночество и уныніе обширнаго дома, недавно посщеннаго смертью, въ такой поздній часъ, возбудило бы безотчетные страхи въ воображеніи даже старе ея, но она была такъ занята одною мыслью, что не могла думать о нихъ. Она была полна любовью, которую отвергали, которою часто явно пренебрегали — и любовь эта постоянно обращалась къ отцу.
Ни печальный стукъ дождя, ни стонъ втра, ни трепетъ деревьевъ, ни торжественный бой часовъ — ничто не могло потрясти эту идею или ослабить ее. Воспоминанія о миломъ покойномъ малютк, не покидавшія ея никогда, оставались сами по себ, но быть совершенно покинутою, одинокою, не видать родительскаго лица съ самаго часа смерти брата — это было для нея невыносимо!
Она не могла лечь въ постель и никогда не ложилась съ того самаго времени, не сдлавъ своего еженощнаго странствія къ двери отцовскаго кабинета. Странно было бы, еслибъ кто могъ увидть ее теперь, когда она украдкою спускалась въ-потьмахъ по лстниц и остановилась у дверей съ бьющимся сердцемъ, отуманенными глазами и разбросанными въ безпорядк волосами, о которыхъ она вовсе не думала, когда она прижалась къ замку влажною отъ слезъ щекою… Но темнота ночи скрывала это, и никто не могъ ея увидть.
Коснувшись двери въ этотъ разъ, Флоренса нашла ее отпертою. Въ первый разъ съ самаго дня смерти Поля, дверь не была заперта извнутри и въ комнат свтилъ огонь. Первымъ побужденіемъ робкаго ребенка — которому она послдовала — было: удалиться какъ-можно-поспшне, вторымъ: воротиться и войдти къ отцу, она остановилась въ нершимости на ступеняхъ. Дверь была чуть-чуть притворена, и казалось, будто изъ этой щели свтитъ ей надежда.
Флоренса воротилась, не зная сама что длаетъ, но увлекаемая чувствомъ дтской любви, постоянно пренебрегаемой, и мыслью объ общей ихъ утрат, хотя отецъ не длился съ нею своею горестью. Приподнявъ немного руки и дрожа какъ листъ, она скользила впередъ.
Отецъ сидлъ у письменнаго стола, стоявшаго какъ и прежде въ средней комнат. Онъ приводилъ въ порядокъ нкоторыя бумаги, уничтожалъ другія, и обрывки ихъ валялись разсыпанные по полу. Дождь тяжко дробилъ въ цльныя стекла вншней комнаты, куда отецъ такъ часто смотрлъ на Поля, еще младенца, когда добрая Полли Тудль носила его на рукахъ. На двор раздавались жалобныя стнанія втра.
Но онъ ихъ не слышалъ. Онъ сидлъ, вперивъ взоры на столъ, погруженный въ размышленія до того, что стукъ гораздо тяжелйшихъ шаговъ, чмъ легкая поступь дочери, не могъ бы развлечь его. Лицо его обращалось къ ней. При угасающемъ свт лампы и въ этотъ мрачный часъ, оно казалось истомленнымъ и убитымъ. Окружающее его безмолвное одиночество взывало прямо къ сердцу Флоренсы.
— Папа! папа! Милый папа, скажите мн хоть слово!
Онъ вздрогнулъ отъ этого голоса и вскочилъ со стула. Она подбжала къ нему съ распростертыми объятіями, но онъ отшатнулся назадъ.
— Что тамъ такое? спросилъ онъ сурово.— Зачмъ ты сюда пришла? Что тебя испугало?
Еслибъ что-нибудь могло испугать ее, такъ это было лицо, обращенное къ ней. Горячая любовь, наполнявшая ея душу, замерзла передъ нимъ, она остановилась какъ окаменлая и молча смотрла на отца.
На лиц его не обнаруживалось ни тни нжности или жалости. На немъ не промелькнуло ни проблеска участія, родительскаго чувства или доброты. Правда, на немъ было видно измненіе, но не въ этомъ род. Прежнее равнодушіе и холодная принужденность замнились чмъ-то другимъ: она не помышляла и никогда не смла помышлять, чмъ именно, но чувствовала это во всей сил и знала, не называя даже мысленно по имени, выраженіе отцовскаго лица набросило какъ-будто черную тнь на ея голову.
Видлъ ли онъ въ ней счастливаго соперника утраченному сыну, соперника живаго и здороваго? Смотрлъ ли онъ на нее, какъ на соперника самому себ въ привязанности этого самаго сына? Не-уже-ли безумная зависть и униженная гордость отравили сладкія воспоминанія, по которымъ она должна бы быть драгоцнною для его сердца? Ужели было для него пыткою глядть на нее, цвтущую красотою и надеждами, и думать объ умершемъ малютк?
Подобныя мысли не приходили въ голову Флоренс. Но любовь узнаетъ живымъ инстинктомъ, когда она безнадежна и отринута, а всякая надежда умерла въ ея сердц, когда она посмотрла на лицо отца.
— Я спрашиваю тебя, Флоренса, что тебя испугало? Зачмъ ты пришла сюда?
— Я пришла, папа…
— Противъ моихъ приказаніи. Зачмъ?
Она видла, что онъ знаетъ зачмъ: это было ясно написано на его лиц, голова ея опустилась на руки съ тихимъ, протяжнымъ стономъ.
Пусть онъ цлые годы вспоминаетъ о немъ въ этой самой комнат. Звукъ этотъ потерялся въ воздух, умолкъ въ его слух, но онъ тутъ, и его не изгонятъ изъ комнаты многіе годы!
Онъ взялъ ее за руку. Его рука была холодна, безчувственна и едва касалась руки дочери.
— Ты устала. Я увренъ въ этомъ, сказалъ онъ, взявъ свчу и поведя Флоренсу къ дверямъ.— Теб нуженъ покой. Всмъ намъ нуженъ отдыхъ. Ступай, Флоренса. Теб врно что-нибудь приснилось.
Сновидніе это прошло, помоги ей Богъ! и она чувствовала, что оно наврно больше не воротится.
— Я посвчу теб отсюда на лстницу. Тамъ наверху весь домъ въ твоемъ распоряженіи. Ты теперь его полная хозяйка, сказалъ ей отецъ съ разстановкою.— Покойной ночи!
Она зарыдала и, не отнимая рукъ отъ лица, отвтила ему: ‘Покойной ночи, милый папа!’ и медленно поднялась по лстниц. Разъ только она оглянулась, какъ-будто желая воротиться къ отцу, но удержалась изъ страха. Мысль эта была мгновенна и слишкомъ-безнадежна: на порог стоялъ со свчою отецъ — неподвижный, каменный, безчувственный, холодный — пока не исчезло въ темнот платье его несчастной дочери.
Въ послдній разъ онъ слдилъ за нею съ того же самаго мста, когда она съ трудомъ взбиралась по лстниц, неся на рукахъ брата. Обстоятельство это не влекло его къ ней, но, напротивъ, закалило его сердце еще сильне. Онъ вошелъ, однако, въ свою комнату, заперся въ ней, слъ въ кресла и заплакалъ объ умершемъ сын.
Діогенъ не спалъ на своемъ мст и ожидалъ возвращенія своей юной госпожи.
— О, Ди! О, милый другъ Ди! Люби меня ради его!
Діогенъ уже любилъ ее ради ея самой и показывалъ свою привязанность всячески. Онъ принялся неловко прыгать и метаться со стороны на сторону въ передней, и наконецъ, когда бдная Флоренса уже уснула и ей снились розовыя дти противоположнаго дома, началъ царапаться изъ прихожей въ дверь ея спальни, потомъ онъ потянулся нсколько разъ и заснулъ самъ, обративъ голову къ ея двери. Сонъ его прерывался по-временамъ хрипливыми взлаиваньями на невидимаго врага.

ГЛАВА V,
Валтеръ отправляется въ Вест-Индію.

Деревянный мичманъ инструментальнаго мастера, безчувственный отъ природы, оставался совершенно равнодушнымъ къ близкому отплытію Валтера — даже въ послдній вечеръ пребыванія молодаго человка въ кабинет Солля Джилльса. Деревянный мичманъ, погруженный въ свои астрономическія обсерваціи, не ощущалъ ни малйшаго сочувствія къ дламъ сего свта и думалъ обо всемъ происходившемъ вокругъ него столько же, сколько Архимедъ о взятіи Сиракузъ.
Валтеръ ласково взглядывалъ на деревяннаго мичмана каждый разъ, когда входилъ въ лавку дяди или выходилъ изъ нея, бдный старый Солль, когда Валтера не было дома, выходилъ на улицу и прислонялся къ дверному столбу, успокоивая свой унылый валлійскій парикъ у самыхъ пряжекъ башмаковъ генія-хранителя своей торговли и лавки. Но еще не бывало свирпаго идола, съ пастью отъ уха до уха и страшнйшею образиной, украшенною попугаячьими перьями, который обнаружилъ бы столько безжалостнаго равнодушія къ мольбамъ своихъ поклонниковъ, сколько обнаруживалъ деревянный мичманъ ко всмъ знакамъ привязанности дяди Солля и Валтера.
Сердце Валтера сжалось, когда онъ оглядывалъ сверху до низу свою маленькую каморку и думалъ, что черезъ ночь, которая уже приближалась, онъ разстанется съ нею, можетъ-быть, навсегда. ‘Еще нсколько часовъ’ говорилъ онъ мысленно: ‘и меня здсь не будетъ. Ребяческіе сны мои могутъ возвратиться и перенести меня сюда, но его будутъ только сны.’
Онъ, однако, вспомнилъ, что дядя оставался одинъ въ своемъ кабинетик, откуда капитанъ Коттль, деликатный при всей своей наружной грубости, нарочно вышелъ, желая дать дяд и племяннику провести нсколько времени наедин.
— Дядюшка Солль, сказалъ Валтеръ весело, спустившись внизъ и положивъ руку на плечо старика:— чего вамъ прислать изъ Барбадоса?
— Надежды, милый Балли, надежды, что мы встртимся съ тобою но сію сторону могилы. Пришли ея сколько можешь.
— О, непремнно, дядюшка! Этого добра у меня довольно и я скупиться не намренъ. А что до живыхъ черепахъ, зеленыхъ лимоновъ для пунша капитана Когтля, и вареньевъ для вашихъ воскресныхъ лакомствъ — я пришлю вамъ цлые грузы, когда поразбогатю.
Старый Солль отеръ свои очки и слабо улыбнулся.
— Вотъ такъ, дядюшка! вскричалъ съ живостью Валтеръ и потрепалъ его разъ пять по плечу.— Вы меня ободряете, а я буду ободрять васъ! Завтра утромъ, дядюшка, мы будемъ веселе жаворонковъ и взлетимъ выше ихъ! Что до моихъ ожиданіи, они поютъ выше облаковъ.
— Валли, мой милый, я сдлаю все, что могу, все, что могу.
— Значитъ, вы сдлаете лучше, чмъ кто-нибудь. Вы вдь не забудете, дядюшка, о томъ, что должны присылать мать?
— Нтъ, Валли, пгъ. Все, что только узнаю о миссъ Домби, которая теперь осталась совершенно одна, бдняжка, я сообщу теб. Боюсь, Валли, что о ней прійдется писать немного.
— А знаете, дядюшка, вдь я сейчасъ былъ тамъ?
— Эге-ге-ге!
— Не за тмъ, чтобъ увидть ее, хотя бы это было очень-легко, такъ-какъ мистера Домби нтъ въ город, а только сказать Сузанн Нипперъ слова два на прощанье. Я не считалъ этого неприличнымъ при теперешнихъ обстоятельствахъ, и помня, когда видлъ миссъ Домби въ послдній разъ.
— Да, мой дружокъ, да.
— Итакъ, я ее видлъ, то-есть Сузанну, и сказалъ ей, что завтра иду въ море. Я сказалъ, дядюшка, что вы всегда интересовались миссъ Флоренсой съ того вечера, когда она была здсь, всегда желали ей всякаго счастья и всегда были бы очень-рады и гордились, еслибъ хоть въ чемъ-нибудь могли служить ей. Вдь это можно было сказать, дядюшка, въ теперешнихъ обстоятельствахъ.
— Да, мой дружокъ, да.
— И я прибавилъ, что если она — то-есть Сусанна — можетъ когда-нибудь дать вамъ знать, или сама или черезъ мистриссъ Ричардсъ, что миссъ Домби здорова и счастлива, то вы будете ей очень-благодарны. Вдь вы тогда напишете мн объ этомъ, дядюшка? Честное слово! Я думалъ цлую ночь, какъ-бы это сдлать и, право, былъ бы пренесчастнымъ человкомъ посл, еслибъ этого не сдлалъ.
Выраженіе лица и голоса Валтера вполн подтверждали истину его словъ.
— Такъ если вы ее увидите, дядюшка — теперь я говорю о миссъ Домби — вдь это можетъ случиться!— такъ передайте, что я принимаю въ ней самое искреннее участіе, что я очень-часто думалъ о ней, что говорилъ о ней со слезами на глазахъ, дядюшка, въ послдній вечеръ передъ своимъ отправленіемъ. Скажите ей, что я никогда не могъ забыть ея кроткаго обращенія, ея прекраснаго личика, ея милой дружбы. А такъ-какъ я снялъ башмаки не съ женщины или молодой двицы, а съ ножекъ невиннаго ребенка, то можете также передать ей, что я сберегъ ея башмаки — она вспомнитъ, какъ часто они у нея спадывали — и взялъ ихъ съ собою какъ воспоминаніе!
Въ это самое время выносились изъ дверей достопамятные башмаки въ одномъ изъ чемодановъ Валтера. Носильщикъ, взвалившій весь его багажъ на тележку, для доставленія въ доки на ‘Сына и Наслдника’, увозилъ ихъ подъ самымъ носомъ безчувственнаго деревяннаго мичмана.
Но теперь этого стариннаго обсерватора можно еще было извинить за равнодушіе къ укатывавшемуся передъ его октантомъ сокровищу, потому-что въ это самое время явились прямо на луч его зрнія Флоренса и Сузанна Нипперъ. Флоренса съ робостью глядла на него и встртила глазами полный ударъ его деревяннаго взгляда. Об вошли въ лавку инструментальнаго мастера и потомъ въ кабинетъ, незамеченныя никмъ, кром деревяннаго мичмана. Валтеръ, стоявшій спиною къ дверямъ, не зналъ бы ничего, еслибъ не увидлъ, какъ вдругъ вскочилъ со своего стула старикъ-дядя.
— Дядюшка Солль! Что съ вами?
— Миссъ Домби, Валли!
— Можетъ ли быть! воскликнулъ Валтеръ оглянувшись и вздрогнувъ въ свою очередь,— Здсь!
Возможность этого была такъ несомннна, что прежде, чмъ онъ усплъ ее выразить словами, Флоренса промелькнула мимо его, схватила обими ручками дядю Солля за лацканы фрака табачнаго цвта и поцаловала старика въ щеку, потомъ, обернувшись, протянула Валтеру руку съ невиннымъ радушіемъ, къ которому никто кром ея не могъ бы быть способенъ.
— Узжаете, Валтеръ! сказала она.
— Да, миссъ Домби, мн предстоитъ путешествіе.
— А вашъ дядюшка? Я уврена, что ему жаль разстаться съ вами. О, я это вижу! И мн жаль, что вы узжаете, Валтеръ.
— Слава Богу! воскликнула Сузанна.— Много бы нашлось, кого бы можно было отправить подальше, хоть бы начиная съ мистриссъ Пипчинъ или этихъ Блимберовъ!
Съ этими словами она развязала ленты своей шляпки, посмотрла нсколько секундъ на стоявшій на стол чайникъ и принялась готовить чай.
Флоренса въ это время снова обратилась къ инструментальному мастеру, который смотрлъ на нее съ удивленіемъ и восторгомъ.
— Какъ выросла! бормоталъ старый Солль.— Какъ похорошла! А между-тмъ, нисколько не перемнилась! Все та же, что и прежде!
— Не-уже-ли! возразила Флоренса.
— Да… да! Это же самое выраженіе было и на томъ личик!
— Вы помните какая я была тогда маленькая?
— Ахъ, Боже мой! Милая моя миссъ, какъ могъ бы я васъ забыть, когда такъ часто думалъ и слыхалъ о васъ! Въ эту самую минуту даже, Валли говорилъ со мною о васъ и давалъ мн къ вамъ порученія, и…
— Не-уже-ли? Благодарю васъ, Валтеръ! О, благодарю васъ! Я боялась, что вы отправитесь въ море и не подумаете обо мн. И она снова протянула ему руку съ такою искренностью, съ такимъ чистосердечіемъ, что Валтеръ держалъ ее нсколько секундъ въ своихъ и нескоро ршился выпустить.
Прикосновеніе руки ея не возбудило однако въ Валтер прежнихъ мечтаній, которыя тогда такъ часто проносились въ его дтскомъ воображеніи и смущали пылкаго мальчика своими неясными и смутными видніями. Чистота и невинность ея ласковой привтливости, полная доврчивость и открытое дружество, выражавшееся такъ глубоко въ ея глазахъ и группой улыбк — все это было совершенно въ другомъ род: Валтеръ невольно вспомнилъ безвременный смертный одръ, отъ котораго она такъ недавно не отходила ни днемъ, ни ночью, вспомнилъ нжную любовь, которую питалъ къ ней умершій ребенокъ — и она показалась ему выше всхъ его старинныхъ вздорныхъ Фантазій.
— Я боюсь, что не могу называть васъ иначе, какъ дядею Валтера, сударь, сказала старику Флоренса: — если вы позволите.
— Милая моя миссъ! Ахъ, Боже мой, если позволю!
— Мы всегда называли васъ этимъ именемъ и часто говорили о васъ, возразила Флоренса, оглядываясь вокругъ и тихо вздыхая.— Этотъ миленькій старый кабинетикъ! Совершенно тотъ же, что прежде! Какъ хорошо я его помню!
Старый Солль посмотрлъ сперва на нее, потомъ на племянника, потеръ себ руки, вытеръ очки и сказалъ вполголоса: ‘О, время, время, время!…’
Настало краткое молчаніе.
— Я хочу сказать дяд Валтера, начала Флоренса, робко положивъ руку на руку старика:— объ одномъ, что меня безпокоитъ. Вы остаетесь здсь, сударь, и еслибъ вы позволили — не занять мсто Валтера, это было бы невозможно, но быть вашимъ врнымъ и искреннимъ другомъ, пока онъ будетъ въ отсутствіи, то я была бы вамъ очень благодарна. Согласны ли вы, дядя Валтера?
Инструментальный мастеръ, не говоря ни слова, прижалъ ея руку къ своимъ дрожащимъ губамъ.
— Вы позволите навщать васъ, когда мн будетъ возможно? продолжала Флоренса.— Вы мн тогда разскажете все о себ и Валтер, вы не станете секретничать съ Сузанною, когда она прійдетъ къ вамъ безъ меня, но довритесь намъ и положитесь на насъ? Вы постараетесь, чтобъ мы по-возможности были вамъ отрадою въ разлук съ Валтеромъ? Согласны ли вы?
Милое личико, обращенное къ старику, кроткій, упрашивающій взглядъ и скромная почтительность къ его лтамъ совершенно одолли бднаго инструментальнаго мастера, и онъ только могъ проговорить:
— Балли, скажи за меня спасибо, дружокъ. Я очень, очень благодаренъ.
— Нтъ, Валтеръ, возразила Флоренса со своею спокойною улыбкой: — не говорите за него ни слова. Я понимаю его очень-хорошо, и намъ съ вами надобно пріучиться говорить заодно.
Грустный тонъ ея голоса проникъ до души Валтера.
— Миссъ Флоренса, сказалъ онъ, принуждая себя казаться бодрымъ и веселымъ:— я такъ же мало, какъ и дядя, чувствую себя въ силахъ выразить свою благодарность.
— О, Валтеръ! прежде, чмъ вы отправитесь, я бы желала сказать вамъ еще одно, но напередъ прошу васъ называть меня просто Флоренсою и не говорить со мною какъ съ чужою.
— Какъ съ чужою! О, нтъ! Ни на словахъ, ни въ чувствахъ.
— Да, но этого не довольно. Онъ васъ очень любилъ, Валтеръ, — слезы полились изъ ея глазъ — и сказалъ передъ смертью: ‘Помните Валтера!’ Если вы будете мн братомъ, Валтеръ — его нтъ и у меня не осталось на земл никого!— то и я буду вамъ сестрою, и во всю жизнь не перестану любить васъ какъ сестра. Вотъ что я хотла сказать вамъ, хотя и не могу выразить свою мысль какъ бы желала — сердце мое слишкомъ полно!
Она протянула ему об руки съ самымъ искреннимъ и трогательнымъ чистосердечіемъ. Валтеръ взялъ ихъ, наклонился къ увлаженному слезами личику и поцаловалъ его. Она не вздрогнула, не покраснла, не отворотилась, но смотрла на него съ довренностью и невинностью. Малйшая тнь безпокойства или сомннія исчезла въ душ Валтера. Ему показалось, что онъ отвчаетъ ея невинному призыву, обратившемуся къ его сердцу у постели умиравшаго малютки, и онъ внутренно поклялся хранить ея милый образъ въ отдаленной разлук и любить его братскою любовью, оправдать ея чистую доврчивость и не присоединять къ ней никогда другой мысли, кром той, которая побуждала ее ему ввриться.
Сузанна Нипперъ, кусавшая во все это время ленты своей шляпки и посматривавшая съ чувствительномъ видомъ въ люкъ, освщавшій комнату сверху, перемнила разговоръ вопросомъ, кто будетъ пить чай съ молокомъ и кто безъ молока? Просвтившись отвтами присутствующихъ, она принялась разливать чай, и вс дружески услись за круглый столикъ. Присутствіе Флоренсы какъ-будто озаряло лучемъ особеннаго свта висвшее на стн изображеніе фрегата ‘Тартаръ’.
Полчаса назадъ, Валтеръ не ршился бы ни за какія блага въ мір называть Флоренсу просто по имени, но теперь она сама этого желала, и онъ не могъ обращаться къ ней иначе. Онъ могъ думать о ея присутствіи въ комнатк безъ тни идеи, что оно могло бы кому-нибудь показаться неприличнымъ, онъ могъ спокойно думать о ея красот, о ея ангельскихъ качествахъ и о счастьи того, кто со-временемъ найдетъ себ пріютъ въ этомъ нжномъ сердц. Онъ былъ убжденъ, что иметъ въ этомъ сердц мсто, думалъ о томъ съ гордостью и твердо ршился не щадить никакихъ усиліи для сохраненія ея дружбы.
Маленькое общество бесдовало, не замчая времени. Время однако текло, и неизмнный хронометръ дяди Солля, на который онъ случайно взглянулъ, напомнилъ гостямъ инструментальнаго мастера, что ихъ уже давно ждетъ за угломъ наемная карета.
На прощаньи, Флоренса повторила старику все, о чемъ его просила, и присоединила дядю Солля къ своему союзу. Онъ съ отеческою заботливостью проводилъ ее до деревяннаго мичмана и потомъ передалъ Валтеру, готовившемуся сопутствовать Флоренс и Сузанн Нипперъ до ихъ экипажа.
— Валтеръ, сказала Флоренса дорогою: — я боялась спрашивать объ этомъ при вашемъ дяд: долго ли вы думаете быть въ отсутствіи?
— Право, не знаю, отвчалъ онъ.— Я боюсь, что долго, по-крайней-мр, мн показалось, будто мистеръ Домби хотлъ это выразить, когда объявилъ мн о назначеніи въ Вест-Индію.
— Считать ли это милостью, Валтеръ? спросила Флоренса посл краткой нершимости, глядя ему боязливо въ лицо.
— Назначеніе?
— Да.
Валтеръ отдалъ бы все на свт, чтобъ только отвтить ей утвердительно., но лицо его выразило противное, а Флоренса смотрла такъ внимательно, что не могла не понять его мысли.
— Я опасаюсь, что вы едва-ли въ милости у папа, сказала она робко.
— Нтъ причины, почему бы я былъ у него въ особенной милости.
— Нтъ причины, Валтеръ!
— Не было причины. У вашего папа служитъ множество народа. Между мистеромъ Домби и молодымъ человкомъ, какъ я, разстояніе слишкомъ-велико. Если я исполняю свои обязанности, то длаю что долженъ длать, и длаю не больше всхъ остальныхъ.
Имла ли Флоренса мысль безотчетную и неясную, зародившуюся въ ней посл недавняго ночнаго посщенія въ кабинетъ отца, что случайно-оказанная ей Валтеромъ услуга и обнаруженное имъ участіе къ ней навлекли на него могущественную нелюбовь мистера Домби? Мелькнула ли въ ум Валтера внезапная идея, что она въ ту минуту именно объ этомъ думаетъ? Никто изъ нихъ не высказалъ ничего и они шли нсколько времени молча. Сузаина пристально поглядывала на нихъ, и ея мысли остановились на этомъ пункт съ увренностью.
— Можетъ-быть, вы воротитесь и скоро, Валтеръ, сказала Флоренса.
— Я могу воротиться старикомъ и найдти васъ пожилой дамой. Но я надюсь на лучшее.
— Папа, вроятно, поправится посл своей горести и… и… можетъ-быть, сдлается со мною откровенне: если это сбудется, я скажу ему, что очень желаю видть васъ снова здсь и попрошу его вызвать васъ сюда для меня.
Въ словахъ ея было особенно-трогательное удареніе, когда она говорила объ отц, и Валтеръ вполн ее понялъ.
Карета была близехонько и онъ бы желалъ разстаться съ нею не говоря ни слова, ибо чувствовалъ, что значитъ разставанье, но Флоренса, усвшись въ экипаж, держала его за руку и вложила въ нее что-то.
— Валтеръ, сказала она, глядя ему прямо въ лицо своими кроткими глазами:— и я надюсь на лучшее, такъ же какъ вы. Я буду молиться и уврена, что все перемнится. Этотъ маленькій подарокъ я вручаю вамъ отъ имени Поля. Возьмите его и не разсматривайте, пока не уйдете въ море. А теперь, благослови васъ Богъ, Валтеръ! Не забывайте меня, вы мой милый братъ!
Валтеръ радовался присутствію Сузаипы — иначе онъ могъ бы проститься съ Флоренсою такъ, что оставилъ бы по себ грустное воспоминаніе. Онъ радовался и тому, что она посл этого не выглянула изъ кареты, а только махала ему въ знакъ прощанья своею ручкой, пока онъ могъ это видть.
Не смотря на ея просьбу, онъ не могъ удержаться, чтобъ не взглянуть на ея подарокъ передъ тмъ, какъ легъ спать. То былъ маленькій кошелекъ и въ немъ были деньги.
Ярко взошло солнце на слдующее утро, и Валтеръ поднялся вмст съ нимъ принять капитана Коттля, уже дожидавшагося у дверей. Капитанъ снялся съ якоря пораньше, располагая воспользоваться сномъ мистриссъ Мэкъ-Стинджеръ, прикинулся необычайно-веселымъ и принесъ въ карман весьма копченый языкъ для завтрака.
— Ну, Вал’ръ, сказалъ капитанъ, когда они услись втроемъ за столъ: — если дядя твой таковъ, какъ я думаю, то вынесетъ при теперешнемъ случа послднюю бутылку своей знаменитой мадеры.
— Нтъ, нтъ, Недъ, возразилъ старикъ.— Нтъ! она откупорится, когда Валтеръ къ намъ воротится.
— Хорошо сказано! Слушай его!
— Она лежитъ тамъ въ погребк, покрытая грязью и паутиной. Можетъ-быть, грязь и паутина будутъ и надъ нами съ тобою, Недъ, прежде, чмъ ей суждено явиться на Божій свтъ.
— Слушай его, Вал’ръ! Славная мораль: воспитывай смоковницу, какъ слдуетъ, а потомъ, когда состарешься, сиди подъ ея тнью. Поищи это въ катехизис, Вал’ръ, а когда найдешь, запиши на память. Солль Джилльсъ, наполняй снова паруса!
— Но тамъ или гд бы ни было, Недъ, а бутылка пролежитъ на мст, пока Валли не воротится за нею. Вотъ все, что я хотлъ сказать.
— И это было славно сказано. А если мы втроемъ не осушимъ этой бутылки, позволяю вамъ обоимъ выпить мою порцію!
Не взирая на удивительную веселость капитана, онъ плохо трудился надъ копченымъ языкомъ, хотя и старался показывать, будто стъ съ самымъ необычайнымъ аппетитомъ. Онъ боялся оставаться наедин съ дядею или племянникомъ, полагая единственнымъ способомъ сохранить наружное спокойствіе — одно: если вс трое будутъ вмст. Вотъ почему капитанъ весьма-замысловато побжалъ къ двери, когда дядя Солль вышелъ надть теплый сюртукъ, увряя, что онъ увидлъ въ окно необычайно-странный наемный экипажъ, онъ устремился на улицу, когда Валтеръ пошелъ прощаться съ другими жильцами дома, разсказавъ, будто ему показалось, что выкинуло изъ сосдней трубы. Вс эти уловки казались капитану совершенно непроницаемыми для всякаго непосвященнаго наблюдателя.
Простившись съ жильцами на верху и возвращаясь въ кабинетъ черезъ лавку, Валтеръ увидлъ у дверей одно знакомое ему истощенное и унылое лицо, къ которому онъ сейчасъ же бросился.
— Мистеръ Каркеръ! воскликнулъ онъ, пожимая руку Джона Каркера-Младшаго.— Войдите же! какъ вы добры, что вздумали завернуть проститься со мною. Не могу выразить, какъ я вамъ благодаренъ. Да войдите же!
— Очень-вроятно, что мы можемъ никогда не встртиться, Валтеръ, отвчалъ Каркеръ-Младшіи съ грустною улыбкой, кротко противясь приглашенію молодаго человка.— Я радъ, что могу теперь говорить съ вами и взять васъ за руку передъ самою разлукой. Теперь, мн кажется, не прійдется больше бороться съ увлекательностью вашего открытаго обращенія, Валтеръ.
— О, мистеръ Каркеръ! зачмъ вы не слдовали вашимъ ласковымъ побужденіямъ? Вы бы, конечно, не сдлали мн этимъ ничего кром добра.
— Еслибъ я могъ сдлать что-нибудь доброе на земл, Валтеръ, то сдлалъ бы это для васъ. Видъ вашъ былъ мн каждый день счастіемъ и упрекомъ, но удовольствіе перевсило душевную боль. Я это знаю теперь, постигая вполн свою потерю.
— Войдите, мистеръ Каркеръ, и познакомьтесь съ моимъ добрымъ старикомъ дядею. Я часто говорилъ съ нимъ о васъ и онъ вамъ очень обрадуется. Но будьте уврены, я не сказалъ ему ни слова о пашемъ послднемъ разговор — даже ему!
Сдой Младшій пожалъ ему руку и глаза его наполнились слезами.
— Если я когда-нибудь познакомлюсь съ нимъ, Валтеръ, то съ единственною цлью узнать что-нибудь объ васъ. У меня кром васъ нтъ ни друзей, ни знакомыхъ, и врядъ ли они у меня будутъ, даже ради васъ.
— Я бы желалъ, чтобъ вы дозволили мн быть вашимъ другомъ: вы знаете, какъ я этого добивался, мистеръ Каркеръ, особенно теперь, когда мы разстаемся на долго.
— Довольно и того, что вы были другомъ глубины моей души, Валтеръ: когда я избгалъ васъ тщательне всего, сердце мое увлекалось къ вамъ сильне чмъ когда-нибудь и было наполнено вами. Прощайте, Валтеръ!
— Прощайте, мистеръ Каркеръ.— Благослови васъ Богъ! вскричалъ растроганный Валтеръ.
— Если, сказалъ Каркеръ-Младшій, держа за руку молодаго человка:— если, воротившись сюда, вы найдете уголокъ мой въ конторахъ пустымъ и узнаете отъ кого-нибудь гд я тогда буду лежать, то прійдите и взгляните на мою могилу. Подумайте тогда, что и я могъ быть такимъ же честнымъ и счастливымъ, какъ вы! Прощайте, Валтеръ!
Исхудалая Фигура потянулась какъ тнь вдоль освщенной солнцемъ улицы и медленно исчезла.
Неумолимый хронометръ возвстилъ наконецъ Валтеру, что ему пора обратиться спиною къ деревянному мичману. Валтеръ, дядя Солль и капитанъ похали въ извощичьей карет къ верфи, гд сли на пароходъ, отправившійся вскор внизъ по рк къ одному мсту, куда наканун перешелъ съ попутнымъ теченіемъ ‘Сынъ и Наслдникъ’. Тамъ ихъ окружила бездна перевощиковъ и въ числ прочихъ одинъ грязный циклопъ, знакомецъ капитана, который разглядлъ его своимъ единственнымъ глазомъ еще за милю и перекрикивался съ нимъ непонятнымъ ни для кого хриплымъ ревомъ. Циклопъ этотъ, по-видимому хриплый отъ природы и немытый съ самаго дня рожденія, перевезъ всхъ троихъ на ‘Сына и Наслдника’, представлявшаго хаосъ неимоврный, запачканные паруса валялись на мокрой палуб, раскиданныя снасти запутывали ноги людей, матросы въ красныхъ рубашкахъ бгали босикомъ взадъ и впередъ, бочки загромождали всю палубу, и среди самой жаркой суматохи виднлся негръ-поваръ, въ черномъ камбуз {Камбузъ — корабельная кухня. Прим. переводчика.}, погрязшій до глазъ въ зелени и ослпленный дымомъ.
Капитанъ Коттль немедленно отозвалъ Валтера въ сторону и вытащилъ съ большимъ усиліемъ свои огромные серебряные часы, завязшіе въ его карман.
— Вал’ръ! сказалъ онъ, подавая ихъ молодому человку и дружески пожимая ему руку:— вотъ теб подарокъ на прощанье, пріятель. Переводи стрлку назадъ на часъ каждое утро, да еще на четверть часа посл полудня, и смло гордись этими часами.
— Капитанъ Коттль, перестаньте! кричалъ Валтеръ, ухватившись за него, потому-что тотъ уже побжалъ прочь.— Прошу васъ, возьмите ихъ назадъ. У меня уже есть часы.
— Ну, Вал’ръ! сказалъ капитанъ, внезапно нырнувъ въ одинъ изъ своихъ кармановъ и вытаскивая дв чайныя ложечки и сахарныя щипчики:— такъ возьми вмсто нихъ хоть это.
— Нтъ, нтъ, капитанъ! Право, не могу! Благодарю васъ тысячу разъ, капитанъ Коттлъ! Не бросайте ихъ (капитанъ уже готовился швырнуть свое серебро за бортъ), он вамъ наврно пригодятся больше чмъ мн. Подарите мн лучше вашу палку, она мн давно нравится. Ну, прощайте, капитанъ! Берегите моего дядю! Дядюшка Солль, благослови васъ Богъ! Прощайте, прощайте!
Оба они были уже на шлюпк прежде, чмъ Валтеръ усплъ взглянуть на нихъ въ другой разъ. Побжавъ на корму и смотря имъ вслдъ, онъ увидлъ дядю, сидвшаго съ поникшей головою, а капитанъ трепалъ его по спин часами и обнадеживалъ, совтуя лечь ближе къ втру, съ выразительными жестами. Встртившись взглядами съ Валтеромъ, капитанъ снялъ свою лакированную шляпу и принялся размахивать ею, пока не скрылся изъ вида ‘Сына и и Наслдника’. Въ это время суматоха на палуб, постепенно возраставшая, достигла крайняго предла, еще дв или три шлюпки отвалили отъ борта съ прощальными ура! паруса были поставлены и наполнились попутнымъ втромъ, брызги полетли передъ водорзомъ ‘Сына и Наслдника’, и онъ бодро направился въ дальнія моря.
День за днемъ дядя Солль и капитанъ Коттль вели счисленіе пути его, и прокладывали по раскинутой на кругломъ стол кабинета карт его курсы и плаванія, разсчитывая скорость хода по вроятной сил и направленію втра. По ночамъ, когда одинокій старикъ поднимался въ каморку, гд часто слышался ревъ втра, между-тмъ, какъ внизу все было тихо, онъ смотрлъ на звзды, прислушивался и бодрствовалъ дольше, чмъ бы ему пришлось, еслибъ онъ самъ стоялъ на вахт подъ парусами. Послдняя бутылка старой мадеры, которая много походила по морю и испытала многія опасности, лежала въ это время спокойно подъ пылью и паутиной.

ГЛАВА VI.
Мистеръ Домби отправляется путешествовать для разсянія.

— Мистеръ Домби, сэръ, сказалъ майоръ Бэгстокъ:— Джое Б. вообще человкъ не сантиментальный: онъ тугъ. Но у Джое есть свои чувства, сэръ, и когда они разгорятся… годдемъ, мистеръ Домби! воскликнулъ онъ съ внезапною свирпостью:— это слабость и я ей не поддамся!
Майоръ Бэгстокъ выразился такимъ образомъ, принимая у себя мистера Домби какъ гостя и стоя на верху лстницы своей квартиры въ Принцесс-Плэс. Мистеръ Домби пришелъ завтракать къ майору передъ отправленіемъ ихъ обоихъ въ дальнйшій путь, а злополучный туземецъ вытерплъ мученія неописанныя, приготовляя тосты, яйца въ смятку и прочія принадлежности.
— Не старому солдату Бэгстоковой породы, замтилъ майоръ: — разнживаться какъ женщин, но, годдемъ, сэръ! (предавшись свжему порыву бшенства) я вамъ соболзную!
Багровое лицо майора потемнло и глаза его выкатились какъ у морскаго рака, когда онъ пожималъ протянутую ему руку мистера Домби, какъ-будто это дружелюбное дйствіе предшествовало бою на жизнь и смерть. Съ вращательнымъ движеніемъ головы и порывистымъ сопніемъ, похожимъ на лошадиный кашель, майоръ повелъ своего постителя въ гостиную, гд привтствовалъ его, успокоившись отъ внутренняго волненія, съ открытою непринужденностью дорожнаго сотоварища.
— Домби, я радъ васъ видть. Горжусь этимъ. Въ Европ наберется немного людей, которымъ бы Дж. Бэгстокъ сказалъ то же самое — онъ крутъ, сэръ, такова его натура — По Джое Б. гордится тмъ, что видитъ васъ у себя, Домби.
— Майоръ, вы очень-любезны.
— Нтъ, сэръ, чортъ возьми! Это не въ моемъ характер. Еслибъ характеръ Джое Б. былъ таковъ, то онъ былъ бы давнымъ-давно генерал-лейтенантомъ сэромъ Джозефомъ Бэгстокомъ, кавалеромъ и командоромъ рыцарскаго ордена Бани! Тогда бы онъ принималъ васъ не въ такихъ комнатахъ. Я замчаю, что вы еще не совершенно постигли стараго Джое. Но теперешній случай выходитъ изъ ряда обыкновенныхъ и я горжусь имъ. Клянусь Богомъ, сэръ, прибавилъ онъ съ ршительностью: — я считаю себя особенно въ прав гордиться!
Мистеръ Домби, оцняя по справедливости себя и свое богатство, чувствовалъ, что майоръ говорилъ правду и не противорчилъ ему: инстинктивное постиженіе такой истицы майоромъ и чистосердечіе, съ которымъ онъ это высказалъ, произвели на него пріятное впечатлніе. Слова майора подтвердили мистеру Домби, еслибъ онъ только могъ въ этомъ усомниться, что майоръ понимаетъ вполн всю его великость, и что могущество его понято воиномъ и джентльменомъ такъ же хорошо, какъ биржевымъ швейцаромъ.
Обстоятельство это, вообще утшительное для гордости мистера Домби, утшало его тмъ боле, что недавнимъ доказательствомъ безсилія богатства была смерть сына, котораго потеря разрушила вс надежды и замыслы надменнаго богача. Бдный ребенокъ спросилъ его нкогда, что могутъ сдлать деньги? Припоминая себ этотъ дтскій вопросъ, мистеръ Домби едва могъ удержаться, чтобъ не спросить себя внутренно: что же он сдлали?
Но мысли эти посщали его только въ уединенныя ночи, въ припадкахъ сердитой грусти, и самолюбіе находило имъ всегда успокоительныя противоядія. Мистеръ Домби, въ надменномъ одиночеств своемъ, чувствовалъ нкоторую наклонность къ майору. Нельзя сказать, чтобъ замороженное сердце его отогрвалось при этомъ, по оно какъ-будто до нкоторой степени оттаявало. Майоръ принималъ нкоторое участіе — очень-незамтное, конечно, въ дняхъ, проведенныхъ на взморь Брайтона, майоръ былъ человкъ свтскій и зналъ нсколькихъ знатныхъ людей, онъ говорилъ много, разсказывалъ разныя исторіи и анекдоты, а мистеръ Домби былъ готовъ считать его въ числ блещущихъ въ обществ умовъ, незапятнанныхъ непростительнымъ порокомъ бдности, которая вообще значительно омрачаетъ достоинства избранныхъ умовъ. Положеніе майора въ свт было несомннно по его военному чину, и вообще, его можно было считать довольно-приличнымъ товарищемъ въ путешествіи. Кром того, онъ зналъ нсколько внутренность Англіи, въ которую мистеръ Домби, вчно жившій въ Сити, почти никогда не заглядывалъ.
— Гд мой мошенникъ? воскликнулъ майоръ, яростно оглядываясь вокругъ себя.
Туземецъ, не имвшій никакого христіанскаго или языческаго имени, но отзывавшійся на всякій ругательный эпитетъ, появился въ дверяхъ, не осмливаясь идти дальше.
— Гд завтракъ, мерзавецъ?
Темноцвтный слуга исчезъ и вскор послышались по лстниц шаги, сопровождавшіеся дребезжаніемъ блюдъ и тарелокъ, происходившимъ отъ трепетнаго состоянія его духа.
— Домби, сказалъ майоръ, глядя строго на туземца и поощривъ его сжатымъ кулакомъ, когда онъ уронилъ одну ложечку:— вотъ наперченный, поджаренный дьяволъ, паштетъ, почки и прочая. Прошу садиться. Старый Джое можетъ угощать васъ только лагерными кушаньями.
— Прекрасныя кушанья, майоръ.
— Вы, кажется, смотрли черезъ улицу, сэръ. Видли вы нашу пріятельницу?
— Вы говорите о миссъ Токсъ? Нтъ.
— Очаровательная женщина, сэръ, замтилъ майоръ съ жирнымъ смхомъ, отъ котораго чуть не задохся.
— Миссъ Токсъ, я думаю, женщина довольно-хорошаго разбора.
Надменная холодность этого отвта доставила майору Бэгстоку неописанное наслажденіе.
— Старый Джое, сказалъ онъ пыхтя и потирая себ руки: — былъ нкогда ея Фаворитомъ. Но солнце Джое закатилось. Дж. Б. погашенъ, смятъ, стоптанъ, сэръ. Знаете что, Домби?.. Майоръ пріостановился и смотрлъ съ таинственнымъ негодованіемъ: — Это чертовски-самолюбивая женщина, сэръ.
— Право! возразилъ мистеръ Домби съ морознымъ равнодушіемъ, смшаннымъ, можетъ-быть, съ легкимъ негодованіемъ на то, что миссъ Токсъ иметъ дерзость ощущать честолюбіе.
— Эта женщина, сэръ, Люциферъ въ своемъ род. Старый Джое имлъ свои свтлые дни, и хотя они миновались, однако глаза его зорки по-прежнему. Его королевское высочество, герцогъ Йоркскій, замчалъ нкогда о Джое, что онъ видитъ хорошо.
При этомъ случа, майоръ надулся и посинлъ до такой степени, что возбудилъ даже въ мистер Домби нкоторыя опасенія.
— Эта забавная старая образина, сэръ, иметъ замыслы. Она заносится въ небеса, сэръ. Въ-отношеніи брачномъ, Домби.
— Сожалю о ней.
— Не говорите этого, Домби, возразилъ майоръ предостерегательнымъ тономъ.
— Почему же нтъ?
Майоръ отвчалъ только своимъ лошадинымъ кашлемъ и принялся сть съ удвоеннымъ усердіемъ.
— Она очень интересуется вашимъ домомъ, замтилъ онъ посл краткаго промежутка: — и часто посщаетъ васъ.
— Да, отвчалъ мистеръ Домби съ большою величавостью: — миссъ Токсъ была принята у меня въ дом около времени смерти мистриссъ Домби, какъ пріятельница моей сестры. Она вела себя прилично, обнаруживала привязанность къ моему младенцу, и потому ей было позволено — могу даже сказать, что она поощрялась къ этому — повторять свои посщенія вмст съ моею сестрою, потомъ она постепенно сдлалась въ дом нкотораго рода домашнею. Я имю, продолжалъ онъ тономъ особенно-милостивой снисходительности: — уваженіе къ миссъ Токсъ. Она оказывала въ моемъ дом кой-какія бездльныя услуги, которыми обращала на себя мое вниманіе. Я даже отчасти обязанъ ей за удовольствіе знакомства съ вами.
— Домби, нтъ! возразилъ майоръ съ жаромъ.— Нтъ, сэръ! Джозефъ Бэгстокъ не можетъ допустить такого мннія неопроверженнымъ. Началомъ знакомства нашего былъ благородный малютка, сэръ, который сдлался бы со временемъ великимъ человкомъ. Да, Домби! Мы узнали другъ друга черезъ вашего сына.
Мистеръ Домби былъ, по-видимому, тронутъ. Онъ потупилъ глаза и вздохнулъ, а майоръ, почувствовавъ новый пароксизмъ ярости, объявилъ, что онъ въ опасности подвергнуться слабости, которой ни подъ какимъ видомъ не намренъ поддаться.
— Пріятельница наша играла тутъ очень-незначительную роль, Домби, и Джое Б. готовъ отдать ей всю должную справедливость. А не смотря на то, сударыня, прибавилъ онъ, взглянувъ въ окно черезъ Принцесс-Плэсъ, въ сторону квартиры миссъ Токсъ, показавшейся въ это время у окна и поливавшей свои цвты: — вы Фигура коварная и ваше честолюбіе принадлежитъ къ числу самыхъ неслыханныхъ обращиковъ самонадянности. Если отъ этого вы одн длаетесь посмшищемъ, сударыня, то Богъ съ вами. Джое Б. вамъ не мшаетъ. Но когда вы, сударыня — тутъ онъ засмялся всми жилами своего лица, раздувшимися какъ веревки: — когда вы компрометируете другихъ людей, благородныхъ, не подозрвающихъ ничего, въ вознагражденіе за ихъ снисходительность, тогда вы расшевеливаете кровь стараго Джое!
— Майоръ, сказалъ мистеръ Домби, покраснвъ:— надюсь, вы намекаете не на что-нибудь столько нелпое со стороны миссъ Токсъ, какъ…
— Домби, я не намекаю ни на что. Но Джое Б. пожилъ въ свт, сэръ, и съ ушами на взвод: Джое говоритъ вамъ, Домби, что черезъ улицу отъ насъ живетъ чертовски-лукавая и честолюбивая женщина.
Мистеръ Домби невольно взглянулъ въ ту сторону и послалъ туда сердитый взглядъ.
— Джозефъ Бэгстокъ не скажетъ ни. слова больше. Джое не сплетникъ, но онъ говоритъ, когда считаетъ долгомъ говорить и когда захочетъ говорить! Годдемъ, сударыня, ваши продлки пришли ему не въ терпежъ!
Припадокъ этого негодованія повергъ майора въ пароксизмъ лошадинаго кашля, отъ котораго онъ не скоро поправился. Прійдя въ себя, онъ прибавилъ:
— Теперь, Домби, такъ-какъ вы пригласили Джое, стараго Дж. Б., который тугъ и открытъ, хотя и не иметъ другихъ достоинствъ — быть вашимъ гостемъ и путеводителемъ въ Лимингтон,-то располагайте имъ какъ угодно, онъ весь вашъ. Я, право, не понимаю, сэръ, продолжалъ онъ шутливымъ тономъ: — что вы находите въ старомъ Джое и для чего онъ всмъ вамъ такъ нуженъ, я знаю только одно: еслибъ онъ не былъ препорядочно тугъ, сэръ, и упрямъ въ своихъ отказахъ, то вы бы убили его вашими приглашеніями давнымъ-давно.
Мистеръ Домби выразилъ въ короткихъ словахъ, что онъ ему очень благодаренъ за такое лестное предпочтеніе, но майоръ остановилъ его, объявивъ, что онъ внялъ въ этомъ случа исключительно своимъ личнымъ наклонностямъ, а он объявили ему наотрзъ: ‘Джое Б., Домби человкъ, котораго дружбу ты непремнно долженъ пріобрсти!’
Какъ майоръ уже насытился до того, что эссенція паштета выступала изъ угловъ его глазъ, а почки и наперченный дьяволъ сдлали галстухъ слишкомъ узкимъ, да къ-тому же время отъзда приближалось, то онъ позвалъ туземца, который напялилъ на него съ величайшимъ трудомъ теплый сюртукъ, потомъ подалъ ему одно посл другаго, съ разстановкою, замшевыя перчатки, толстую палку и шляпу. Туземецъ еще заране погрузилъ въ экипажъ мистера Домби, дожидавшійся у крыльца, невозможное количество чемоданчиковъ, дорожныхъ сумочекъ и мшковъ такой же апоплексической наружности, какъ самъ майоръ, потомъ, наложивъ въ свои собственные карманы зельдервассеру, остиндскаго хереса, шарфовъ, сухариковъ, зрительныхъ трубочекъ, дорожныхъ картъ и газетъ — все предметовъ, могущихъ понадобиться майору въ каждую минуту путешествія, объявилъ, что все готово. Когда несчастный чужеземецъ, котораго вообще считали бывшимъ княземъ одной изъ индійскихъ странъ, услся подъ зонтомъ подл Тоулинсона, хозяинъ квартиры метнулъ въ него цлою связкой запасныхъ плащей и теплыхъ сюртуковъ майора, закрывшихъ его совершенно, такъ-что онъ дохалъ до станціи желзной дороги, какъ за-живо зарытый въ могилу.
Но прежде, чмъ карета тронулась, миссъ Токсъ показалась у своего окна и граціозно замахала лилейно-блымъ платочкомъ. Мистеръ Домби принялъ это прощальное привтствіе очень-холодно — даже для него — и, удостоивъ ее самаго умреннаго наклоненія головы, раскинулся въ карет съ недовольнымъ видомъ. Это доставило неизъяснимое наслажденіе майору, раскланявшемуся съ миссъ Токсъ съ неимоврною любезностью, посл того, онъ долго сидлъ въ карет молча и только соплъ, пыхтлъ и злодйски подмигивалъ, какъ объвшійся Мефистофель.
Пока готовился поздъ желзной дороги, мистеръ Домби и майоръ пошли прохаживаться вдоль ваггоновъ по галере, одинъ, молчаливый и угрюмый, а другой, разсказывая анекдоты и воспоминанія о быломъ, въ большей части которыхъ Джое Б. всегда игралъ главную роль. Ни одинъ изъ нихъ не замчалъ, что они обращали на себя вниманіе работника, стоявшаго подл самаго паровоза и прикладывавшаго руку къ шапк каждый разъ, какъ они мимо его проходили. Наконецъ, однако, при одномъ изъ ихъ поворотовъ, онъ выступилъ впередъ, снялъ шапку и закивалъ головою мистеру Домби.
— Извините, сударь, по я надюсь, что вы въ добромъ здоровь.
Работникъ этотъ, одтый въ парусинный костюмъ, обильно запачканный сажею, масломъ и угольною пылью, былъ не кто, какъ мистеръ Тудль, въ наряд своего званія.
— Я буду имть честь кочегарить вамъ, сэръ. Извините, сэръ, я полагаю, вы дете туда?
Мистеръ Домби взглянулъ на работника, какъ-будто одинъ видъ его могъ запачкать ему зрніе.
— Извините, сэръ, продолжалъ Тудль, видя, что его не узнаютъ: — но моя жена Полли, которую у васъ въ дом называли Ричардсъ…
Перемна въ лиц мистера Домби выразила, что онъ узналъ Тудля, но въ то же время на немъ обнаружилось въ сильной степени сердитое чувство уничиженія, которое сразу остановило бднаго кочегара, хотвшаго вступить въ дальнйшій разговоръ.
— Твоей жен, вроятно, нужны деньги, сказалъ мистеръ Домби надменно, запуская руку въ карманъ.
— Нтъ, сударь, благодарствуйте. Ей не нужно, смю сказать. Мн не нужно.
Мистеръ Домби сконфузился въ свою очередь и остался съ запущенною въ карманъ рукою.
— Нтъ, сударь, началъ Тудль снова, повертывая шляпу.— Мы живемъ благополучно, сэръ, жаловаться нтъ причины, сэръ. У насъ посл того родилось еще четверо, сэръ, но мы живемъ-себ.
Мистеръ Домби хотлъ уйдти, по вниманіе его остановилось на лоскутк крепа, обвязаннаго вокругъ шапки Тудля, которую онъ продолжалъ повертывать.
— Мы лишились одного младенца, сэръ, замтилъ Тудль:— безъ сомннія.
— Недавно?
— О, нтъ, слишкомъ три года тому назадъ, но вс остальные здоровы, все благополучно, сэръ. А меня сыновья мои выучили писать, сэръ.
— Пойдемте, майоръ!
— Извините, сэръ, сказалъ Тудль, выступая еще впередъ и все держа шапку въ рук:— я бы не сталъ васъ задерживать, но мн нужно сказать вамъ о моемъ сын Байлер, котораго христіанское имя Робинъ, ну, томъ самомъ, котораго вы сдлали милосердымъ точильщикомъ.
— Ну, такъ что съ нимъ? спросилъ мистеръ Домби самымъ суровымъ голосомъ.
— Да что, сэръ, покачивая головою съ горестью:— онъ пошелъ по худой дорог…
— Дошелъ по худой дорог?
— Да, сэръ. Больно говорить объ этомъ, и Полли въ отчаяніи…
— Я доставилъ воспитаніе сыну этого человка, майоръ, сказалъ мистеръ Домби, подавая ему локоть.— Вотъ всегдашніе результаты благодяній!
— Пріймите совтъ стараго Джое, сэръ, и никогда не воспитывайте этого народа. Годдемъ, сэръ! это никогда не удается!..
Простодушный отецъ началъ-было разсказывать, какъ жестокосердо въ школ скъ и мучилъ его сына учитель, и какъ колотили, дразнили и обижали товарищи, но мистеръ Домби повторилъ сердито: ‘Вотъ всегдашній результатъ благодяній!’ и увелъ съ собою майора. Наконецъ ваггоны были готовы, они оба услись и поздъ тронулся.
Мистеръ Домби былъ въ самомъ горькомъ расположеніи духа и смотрлъ, съ нахмуренными бровями на мелькавшіе мимо предметы. Причиною его пасмурности была не одна неудача благодтельнаго воспитанія Байлера въ школ Милосердыхъ Точильщиковъ,— нтъ! Онъ видлъ на грязной шапк кочегара лоскутокъ свжаго крепа и убдился изъ его отвтовъ и выраженія лица, что работникъ этотъ носитъ трауръ по его сын.
Такъ вотъ! сверху до низу, дома и вн дома, начиная съ Флоренсы и до запачканнаго простолюдина, который теперь подсыпаетъ уголь въ огонь дымящейся впереди ихъ машины, всякій иметъ боле или мене притязанія на участіе въ его сын и оспориваетъ его у отца! Могъ ли онъ забыть, какъ эта женщина рыдала надъ подушкою ребенка и называла его своимъ роднымъ дитятей! или какъ маленькій Поль, проснувшись отъ предсмертнаго сна, изъявилъ желаніе ее увидть, а потомъ, когда она вошла, какъ онъ поднялся на постели и какъ лицо ея засіяло радостью!
Думать объ этомъ дерзкомъ размшивател угольевь и золы, съ его трауромъ на шапк! Думать, что онъ осмлился раздлять тайную горесть и разрушенныя надежды гордаго джентльмена! Думать, что умершій ребенокъ, которому предстояло наслдовать ему въ богатыхъ замыслахъ, могуществ, въ соединеніи съ которымъ они бы отдлились золотыми вратами отъ цлаго свта — что этотъ самый ребенокъ впустилъ къ нему стадо такихъ людей, которые оскорбляютъ его знаніемъ его печали и разстроенныхъ замысловъ, и дерзаютъ имть общія чувства съ нимъ, такъ неизмримо отъ нихъ отдаленнымъ: едва они не втерлись въ сердце ребенка и не вытснили оттуда отчасти его самого!
Мистеръ Домби не находилъ никакого удовольствія въ путешествіи по желзной дорог. Мучимый тяжкими мыслями, онъ проносился не черезъ живописныя мстоположенія, но черезъ пустыни погибшихъ надеждъ и гложущей зависти. Самая быстрота движенія какъ-будто дразнила его своимъ подобіемъ съ юною жизнью, унесенною такъ неумолимо къ ея преждевременной мет. Сила, мчавшая теперь его-самого вихремъ по желзнымъ рельсамъ, пробивавшая себ путь всюду, черезъ все, пронзая насквозь вс преграды и унося живыя существа всхъ классовъ общества, возрастовъ и разрядовъ, сила эта напоминала собою торжествующее чудовище, смерть!
Тронувшись съ мста, изъ многолюднаго города, съ визгомъ, ревомъ и дребезгомъ, прорываясь среди человческихъ жилищъ, машина пронеслась мгновенно надъ зелеными лугами, потомъ сквозь сырую землю, черезъ тьму и тяжелый воздухъ, и опять на Божій свтъ, на ясное солнце, съ визгомъ, ревомъ и дребезгомъ черезъ лса, поля, сквозь скалы, между предметами, близкими къ путникамъ и пролетающими мимо: — это совершенно какъ путь незнающей угрызеній совсти смерти!
Машина визжитъ, реветъ и дребезжитъ сильне, порываясь къ концу дороги, и путь ея, какъ путь смерти, усыпанъ пепломъ и прахомъ. Все здсь вокругъ черно: черныя лужи, грязные закоулки и жалкія обиталища людей, далеко внизу, подъ сводами арокъ. Вс предметы смотрли угрюмо, холодно, мертвенно на мистера Домби, выглядывавшаго изъ окошка ваггона, онъ смотрлъ на нихъ такъ же мрачно, холодно и мертвенно. Везд и во всемъ, что онъ видлъ и что представлялось его воображенію, находилъ онъ подобіе своему собственному несчастно, во всемъ видлъ онъ злобное, безпощадное торжество, которое язвило его гордость и завистливость надменной души, въ какихъ бы Формахъ оно ни представлялось: но больше всего, когда оно напоминало на раздлъ съ нимъ кмъ бы то ни было любви и воспоминанія умершаго ребенка.
Было одно лицо, на которое онъ смотрлъ прошлою ночью и оно смотрло на него глазами, читавшими въ его душ,— хотя ихъ отуманивали слезы и закрывали дрожащія руки,— лицо, которое часто представлялось его внутреннимъ взорамъ во время перезда. Ему казалось, что оно робко умоляетъ его съ выраженіемъ прошедшей ночи. На этомъ лиц не было упрека, но выражалось что-то въ род сомннія или скоре надющейся недоврчивости, превратившейся въ подобіе упрека, когда оно убдилось въ его нелюбви. Мистера Домби смущало воспоминаніе о лиц бдной Флоренсы.
Потому ли, что онъ ощутилъ къ ней новое для него влеченіе? Нтъ. Но теперь она пробудила въ немъ чувство, которое проявлялось уже въ давнопрошедшіе дни, и теперь, созрвъ окончательно, угрожало одолть его. Лицо ея казалось ему окруженнымъ атмосферою преслдованія и ненависти, оно заостряло стрлу безпощаднаго врага, который занималъ его мысли, и напитывало ее свримъ ядомъ. Ему представлялось при этомъ, что жизнь иметъ столько же участія въ его горести, какъ и смерть: одного изъ его дтей не стало, а другое уцлло — почему смерть унесла предметъ его надеждъ, а не ее?
Кроткій, спокойный видъ ея, рисовавшійся передъ его воображеніемъ, не возбуждалъ въ немъ никакихъ другихъ чувствъ. Она была съ самаго рожденія пришельцемъ нежеланнымъ, а теперь стала тяжкимъ бременемъ и источникомъ горечи. Еслибъ сынъ былъ единственнымъ дтищемъ мистера Домби и тотъ же ударъ сразилъ его, то, конечно, это сильно опечалило бы его, но все-таки ему было бы легче, чмъ теперь, когда ударъ могъ пасть на нее и не упалъ — на нее, которой бы онъ лишился, какъ ему казалось, безъ сожалнія. Любящее и невинное лицо Флоренсы, являясь ему, не производило никакого успокоительнаго или укрощающаго вліянія. Онъ отвергъ ангела и прилпился къ демону-мучителю, терзавшему его сердце. Ея терпніе, доброта, юность, нжная любовь были не больше, какъ пылинками золы, которую онъ попиралъ пятою. Въ его глазахъ, свтлый и чистый образъ дочери не разсвалъ, а только сгущалъ окружающій его самого мракъ. Часто, во время перезда по желзной дорог, придумывалъ мистеръ Домби, что бы поставить между имъ и ею?
Майоръ, пыхтвшій, отдувавшійся во всю дорогу, какъ другой паровозъ, я часто поднимавшій глаза отъ газеты на окрестные виды, какъ-будто лукаво разглядывая цлую процессію уничтоженныхъ миссъ Токсъ, уносившихся назадъ вмст съ дымомъ, пробудилъ своего спутника извстіемъ, что лошади запряжены и карета готова.
— Домби, сказалъ майоръ:— полно задумываться, это дурная привычка. Старый Джое, сэръ, не былъ бы такъ тугъ, какимъ вы его знаете, еслибъ онъ предавался ей. Вы великій человкъ, Домби, и вамъ ли впадать въ задумчивость? Въ вашемъ положеніи, сэръ, вы должны быть далеко выше такихъ вещей.
Майоръ, длая даже дружескія увщанія мистеру Домби, не переставалъ обращаться къ чувствамъ его достоинства и гордости, а потому все боле и боле выигрывалъ въ его мнніи. Въслдствіе этого, онъ сдлалъ надъ собою усиліе, хотлъ слушать анекдоты своего спутника, пока лошади бжали рысью но гладкому шоссе, при чемъ майоръ, находя, что въ коляск гораздо удобне бесдовать, чмъ въ ваггон, чувствовалъ себя особенно блистательнымъ.
Такимъ-образомъ продолжали они хать цлый день, и разговоръ прерывался только параличными припадками майора, легкими закусками въ придорожныхъ гостинницахъ, да по-временамъ яростными нападеніями на темноцвтнаго слугу. Несчастный туземецъ, носившій серьги въ темно-коричневыхъ ушахъ и наряженный въ одежду, которая была ему очевидно чужестранною, потому-что сидла на немъ, независимо отъ искусства портнаго, по своей собственной прихоти, съживался всякій разъ какъ озябшая обезьяна или высохшій грибъ, когда майоръ грозно обращался къ нему. Въ такомъ расположеніи духа и разговора пріхали они въ Лимингтонъ, гд расположились въ Королевскомъ-Отел и заказали себ обдъ.
На слдующее утро, майоръ поднялся какъ освжившійся исполинъ и принялся съ исполинскимъ аппетитомъ за завтракъ, за которымъ они уговорились на счетъ своихъ ежедневныхъ занятій. Майоръ долженъ былъ взять на себя отвтственность заказовъ всего състнаго и питейнаго, они положили завтракать ежедневно вмст, попозже, и обдать также вмст и также попозже. Мистеръ Домби предпочелъ на первый день пребыванія ихъ въ Лимингтон остаться въ своей комнат и гулять одинъ, но объявши’, что на слдующее утро будетъ имть удовольствіе сопровождать майора въ прогулк по городу и пойдетъ вмст съ нимъ въ общую залу прізжихъ на воды. Такимъ-образомъ, они разстались на все время до поздняго обда. Мистеръ Домби удалился предаться своимъ мыслямъ, а майоръ, въ сопровожденіи туземца, несшаго за нимъ складной стулъ, теплый сюртукъ и зонтикъ, пошелъ скитаться по всмъ гостинницамъ. Онъ заглядывалъ тамъ въ объявленія и счетныя книги, желая узнать, кто гд жилъ, кокетничалъ съ пожилыми дамами, которыя были отъ него въ восторг, уврялъ, что старый Джое Б. туже чмъ когда-нибудь, и при всякомъ удобномъ случа выставлялъ своего богатаго пріятеля Домби. Трудно было бы найдти человка, который стоялъ бы тверже за друга, чмъ майоръ, восхвалявшій мистера Домби, съ цлью озариться самому лучами его блеска.
Удивительно, сколько набралось у майора занимательныхъ матеріаловъ для разговора за обдомъ. Мнніе мистера Домби о его свтскихъ достоинствахъ возвысилось еще больше. За завтракомъ слдующаго утра, онъ зналъ содержаніе всхъ вновь прибывшихъ газетъ, говорилъ о предметахъ, имвшихъ сношеніе съ свжими новостями, на счетъ которыхъ спрашивали его мннія особы такой важности и могущества, что онъ даже не ршался называть ихъ но имени, а только неясно намекалъ на нихъ. Мистеръ Домби, жившій такъ долго взаперти, да и въ город рдко выходившій изъ очарованнаго круга операцій конторъ Домби и Сына, слушалъ его не безъ удовольствія, вмсто того, чтобъ отказаться отъ общества майора еще на день, какъ онъ вознамрился-было сдлать, оставаясь въ своей комнат одинъ, онъ взялъ его подъ руку и оба вышли гулять.

ГЛАВА VII.
Новыя лица.

Майоръ, сине и выкативъ глаза больше, чмъ когда-нибудь, шелъ рука-объ-руку съ мистеромъ Домби по солнечной сторон Дороги. Отойдя на нсколько шаговъ отъ своей гостинницы, майоръ встртилъ какого-то знакомаго, потомъ другаго, и такъ дале, но онъ привтствовалъ ихъ только пальцами и продолжалъ путеводительствовать мистеру Домби, показывая ему мстность и дополняя эти топографическія свднія разными соблазнительными анекдотами.
Гуляя такимъ образомъ къ обоюдному удовольствію, они увидли приближавшіяся къ нимъ кресла на колесахъ, ихъ занимала лниво развалившаяся дама, правившая креслами придланнымъ спереди рулемъ, тогда-какъ сзади подталкивала ихъ впередъ невидимая сила. Не смотря на почтенныя лта дамы, лицо ея было самое розовое, а нарядъ и посадка совершенно юношественныя. Подл креселъ, съ воздушнымъ парасолемъ въ рук, шла небрежно другая дама, гораздо моложе, прекрасная собою, весьма надменная и своевольная. Поступь и выраженіе лица ея показывали ясно, что если есть на свт вещи, кром зеркала, на которыя стоитъ смотрть, то это, конечно, не небо и не земля.
— Кой-чортъ, сэръ! Кого мы это видимъ? воскликнулъ майоръ, вдругъ остановившись.
— Милая Эдиь, томно протянула дама въ креслахъ: — майоръ Бэгстокъ!
Услышавъ этотъ голосъ, майоръ бросился къ дамамъ и поцаловалъ руку сидвшей въ креслахъ, потомъ съ неменьшею любезностью онъ сложилъ об руки на груди и пренизко поклонился молодой дам. Когда кресла остановились, обнаружилась двигавшая ихъ сила въ вид раскраснвшагося пажа, тощаго, жалкаго, долговязаго, съ измятою шляпой, потому-что онъ упирался по временамъ головою въ спинку экипажа своей госпожи, когда не хватало силы передвинуть его черезъ какое-нибудь препятствіе.
— Джое Бэгстокъ, сказалъ майоръ обимъ дамамъ:— человкъ гордый и счастливый на весь остатокъ дней своихъ.
— Вы лживое существо, проговорила вялымъ голосомъ пожилая дама.— Откуда вы? Я васъ терпть не могу.
— Въ такомъ случа, сударыня, позвольте представить вамъ моего пріятеля, чтобъ мое присутствіе сдлать хоть нсколько сносне. Мистеръ Домби, мистриссъ Скьютонъ. Дама въ креслахъ была очень-благосклонна.— Мистеръ Домби, мистриссъ Грэнджеръ’. Молодая дама едва отвтила на низкій поклонъ мистера Домби.— Я въ восторг, сэръ, что могу воспользоваться такимъ благопріятнымъ случаемъ. Мистриссъ Скьютонъ, сэръ, производитъ опустошенія въ сердц стараго Джоша.
Мистеръ Домби изъявилъ, что онъ нисколько этому не удивляется.
— О, вроломный призракъ, сказала дама въ креслахъ:— давно ли вы здсь?
— Одинъ только день, отвчалъ майоръ.
— И вы можете быть день или даже минуту въ садахъ… какъ онъ называется…
— Вроятно Эдема, мама, прервала презрительно молодая красавица.
— Милая Эдиь, что мн длать! Я никакъ не могу справиться съ этими названіями… въ садахъ Эдема, и не чувствовать, что вся ваша душа проникнута зрлищемъ природы и ароматами ея безъискусственныхъ благоуханій! Тутъ она граціозно махнула носовымъ платкомъ, немилосердо надушеннымъ…— о, безчувственное созданіе!
Разногласіе между свжимъ энтузіазмомъ словъ мистриссъ Скьютонъ и отчаянно увядшею наружностью, прикрашенною всми косметическими и парикмахерскими средствами, было едва-ли столько замтно, какъ разногласіе ея лтъ… ей уже минуло семьдесятъ… съ нарядомъ, слишкомъ-молодымъ даже для двадцати-семи лтней женщины. Поза ея въ креслахъ, неизмнно одна и та же, удержалась съ-тхъ-поръ, какъ лтъ пятьдесятъ тому назадъ одинъ модный портретистъ изобразилъ ее сидящею небрежно въ коляск и подписалъ подъ своимъ рисункомъ имя Клеопатры. Тогда мистриссъ Скьютонъ была красавицей и современные франты, выпивая въ честь ея по нскольку дюжинъ бокаловъ, бросали ихъ съ восторгомъ черезъ голову. Красоты и коляски давнымъ-давно уже не стало, но позу она сохранила, и единственно по этой причин держала кресла на колесахъ и пажа, ибо въ сущности ничто не мшало ей наслаждаться прогулками пшкомъ.
— Мистеръ Домби, я уврена, поклонникъ красотъ природы? сказала она, поправляя на груди брильянтовую брошку. Замтимъ мимоходомъ, что мистриссъ Скьютонъ очень гордилась своими: Фамильными брильянтами и аристократическими связями.
— Пріятель мой Домби, сударыня, можетъ быть ея тайнымъ обожателемъ, но человкъ, играющій первоклассную роль въ величайшей столиц свта…
— Никому не можетъ быть чуждо необъятное вліяніе мистера Домби, замтила мистриссъ Скьютонъ.
Мистеръ Домби поклонился въ отвтъ на это привтствіе и тогда глаза его встртили взоръ младшей дамы.
— Вы живете здсь, сударыня? сказалъ онъ, обратясь къ ней.
— Нтъ, мы были уже Богъ-знаетъ гд. Въ Гарроугэт, Скарборо, Девоншир. Мама любитъ перемны.
— А Эдиь ихъ, разумется, не любитъ, замтила дко мистриссъ Скьютонъ.
— Я не нахожу ни малйшаго разнообразія во всхъ этихъ мстахъ, отвчала дочь равнодушно.
— Мн нужна природа. Я нахожу рай въ одиночеств и созерцаніи. Чувствую, что мн должно бы, по-настоящему, родиться аркадскою пастушкой, а не жить въ обществ, гд все такъ искусственно. Природа очаровательна везд и во всемъ.
— Природа приглашаетъ насъ дальше, мама, если вы готовы, сказала молодая дама съ насмшливою полуулыбкой. При этомъ намек, пажъ исчезъ за креслами, какъ-будто земля разверзлась подъ его ногами’.
— Подожди, Витерсъ, сказала ему томно мистриссъ Скьютонъ.— Гд вы остановились, злобное созданіе?
Майоръ остановился въ Королевскомъ-Отел вмст съ пріятелемъ своимъ Домби.
— Можете посщать насъ повечерамъ, когда почувствуете себя существомъ сноснымъ, извергъ. Если мистеръ Домби сдлаетъ намъ честь, мы сочтемъ себя счастливыми. Витерсъ, дале!
Майоръ снова прижалъ къ своимъ синимъ устамъ кончики покоившихся на ручкахъ креселъ пальцевъ, а мистеръ Домби поклонился. Пожилая дама почтила ихъ обоихъ благосклоннйшею изъ своихъ улыбокъ и самымъ двическимъ движеніемъ руки, а молодая кивнула имъ такъ легко, какъ только позволяли границы обыкновенной вжливости.
Майоръ и мистеръ Домби невольно обернулись взглянуть имъ вслдъ еще разъ. Шляпка отжившей красавицы виднлась точь-въ-точь въ томъ же углу креселъ, какъ и прежде, а походка и пріемы дочери, шедшей нсколько впереди, обнаруживали то же выспреннее пренебреженіе ко всему и всмъ, что и прежде.
— Знаете ли, сэръ, началъ майоръ, когда они пошли дальше: — еслибъ Джое Бэгстокъ былъ помоложе, онъ предпочелъ бы эту женщину всмъ на свт, чтобъ превратить ее въ мистриссъ Бэгстокъ. Клянусь св. Джорджемъ, сэръ! Она великолпна!
— Вы говорите о дочери?
— Разв Джое Бэгстокъ рпа, Домби, чтобъ подразумевать мать?
— Вы были очесь-любезны съ матерью.
— Старинная любовь, сэръ, чертовски-старинная! Я балую старуху по старой памяти.
— Она, кажется мн, изъ хорошаго круга.
— Изъ хорошаго круга, сэръ! Честнйшая мистриссъ Скьютонъ, сэръ, родная сестра покойнаго лорда Финикса и родная ттка теперешняго лорда этого имени. Она небогата, пожалуй, даже бдна. Но за то какой крови, сэръ!
— Вы называли дочь мистриссъ Грэнджеръ, какъ я замтилъ? сказалъ мистеръ Домби посл краткаго молчанія.
— Эдиь Скьютонъ, сэръ, вышла замужъ за Грэнджера изъ нашихъ, когда ей было восьмнадцать лтъ. Грэнджеръ, сэръ, былъ нашимъ полковникомъ. Чертовски-красивъ собою, сорока-одного года. Онъ умеръ, сэръ, на второмъ году супружества.— При этомъ случа майоръ сдлалъ самое выразительное движеніе тростью.
— Сколько этому лтъ?
— Эдиь Грэнджеръ, сэръ, не достигла еще тридцати-лтняго возраста. Годдемъ, сэръ, это женщина безподобная!
— Остались у нея дти?
— Да, сударь, былъ сынъ.
Мистеръ Домби потупилъ взоры и лицо его омрачилось.
— Который утонулъ, сэръ, четырехъ или пяти-лтнимъ ребенкомъ.
— Право? Мистеръ Домби поднялъ голову.
— Лодка, куда его посадила нянька безъ всякой надобности, опрокинулась и онъ утонулъ. А Эдиь Грэнджеръ все еще Эдиь Грэнджеръ. Но еслибъ тугой Джое Бэгстокъ былъ немножко помоложе и побогаче, то эта безсмертная вдова была бы непремнно мистриссъ Бэгстокъ!
— Еслибъ съ ея стороны не было къ тому какого-нибудь препятствія, майоръ? замтилъ холодно мистеръ Домби.
— Клянусь Богомъ, сэръ, порода Бэгстоковъ не привыкла къ препятствіямъ такого разбора! Хотя и правда, что она могла бы выйдти замужъ двадцать разъ, еслибъ не была такъ горда, сэръ, такъ чертовски-горда!
По-видимому, это обстоятельство не уронило ея нисколько въ мнніи мистера Домби.
— Во всякомъ случа, сэръ, это качество великое. Клянусь Богомъ, качество высокое! Домби! Вы сами человкъ гордый, и пріятель вашъ, старый Джое, уважаетъ васъ за это, сэръ.
Отдавъ такую справедливость характеру своего собесдника какъ-будто невольно, майоръ пустился въ разсказы о томъ, какъ его боготворили въ прежніе годы самыя великолпныя и блестящія представительницы прекраснаго пола.
Черезъ день, мистеръ Домби и майоръ встртили мистриссъ Скьютонъ съ дочерью въ общей зал водъ, на слдующій день, опять около того же мста, гд увидлись съ ними въ первый разъ. Посл этихъ встрчъ, вжливость требовала, чтобъ майоръ, какъ старинный знакомый дамъ, постилъ ихъ когда-нибудь вечеромъ. Мистеръ Домби не былъ сначала расположенъ длать визиты, но когда майоръ объявилъ ему свое намреніе, то онъ сказалъ, что будетъ имть удовольствіе сопутствовать ему. Въ-слдствіе такого уговора, майоръ послалъ своего туземца къ дамамъ съ почтительнымъ поклономъ отъ себя и мистера Домби, и извстіемъ, что оба они желаютъ имть честь представиться имъ вечеромъ, если он будутъ дома и одн. Туземецъ возвратился съ раздушеною, больше чмъ до-нельзя, записочкой, въ которой мистриссъ Скьютонъ отвчала лаконически: ‘Вы пренегодный медвдь и я чувствую сильное желаніе не пускать васъ къ себ. Однако можете явиться. Кланяйтесь отъ меня и Эдии мистеру Домби’.
Мистриссъ Скьютонъ съ дочерью жили въ Лимингтон на квартир, достаточно модной и дорогой, слдовательно приличной, хотя значительно тсной. Об он едва помщались въ крошечныхъ спальняхъ, горничная мистриссъ Скьютонъ вползала съ величайшимъ трудомъ въ самый-миніатюрный кабинетикъ, отгороженный въ гостиной, а тощій пажъ долженъ былъ спать подъ навсомъ сосдней молочной лавки, въ хлву которой становились на ночь кресла на колесахъ, бывшія для него въ род камня Сизиа.
Мистеръ Домби и майоръ нашли мистриссъ Скьютонъ расположившуюся, по образцу Клеопатры, между подушками софы, одтую въ самый воздушный нарядъ и, конечно, не походившую на шекспирову Клеопатру, надъ красотою которой время было безсильно. Поднимаясь по лстниц, они слышали звуки арфы, которые умолкли, лишь-только дамамъ возвстили о прибытіи постителей. Эдиь стояла теперь подл инструмента, прекрасне и надменне чмъ когда-нибудь.
— Надюсь, мистриссъ Грэнджеръ, сказалъ мистеръ Домби, подходя къ ней:— не мы причиною, что вы перестали играть?
— Вы? о, нтъ!
— Почему же ты не продолжаешь, милая Эдиь? спросила Клеопатра.
— Я кончила такъ же, какъ начала, когда мн пришла фантазія.
Совершенное равнодушіе, съ которымъ это было сказано, имвшее источникомъ гордое намреніе, сопровождалось небрежнымъ движеніемъ пальцами по струнамъ. Потомъ она приблизилась къ матери.
— Знаете, мистеръ Домби, сказала ея томная мать: — по-временамъ мы съ милою Эдиью бываемъ даже въ разлад.
— Не вполн, по-временамъ, мама.
— О, конечно, нтъ, мое балованное дитя! мое сердце было бы отъ этого растерзано. Для чего мы такъ искусственны? Для-чего мы не гораздо натуральне? Для-чего мы показываемъ себя не тмъ, что мы въ-самомъ-дл? Мы бы могли быть натуральне, еслибъ захотли. Не правда ли?
Мистеръ Домби согласился съ этимъ, по майоръ былъ противнаго мннія.
— Какъ бы не такъ, сударыня! Я допускаю возможность этого только въ такомъ случа, когдабъ свтъ былъ населенъ Джое Бэгстоками, простодушными, прямыми, тугими Дж. Б.
— Неврный извергъ, онмйте!
— Клеопатра повелваетъ, возразилъ майоръ, цалуя свои пальцы: — Антоній Бэгстокъ повинуется.
— Въ человк этомъ нтъ нисколько чувствительности, ни искры симпатіи. А для чего мы существуемъ, если не для симпатіи! Каково бы намъ было безъ этого солнечнаго луча на нашей холодной, бездушной земл! Мн нужны сердца, сердца.
Витерсъ вошелъ въ это время съ чаемъ, и мистеръ Домби, со своею обычною напыщенною величавостью, снова обратился къ Эдии:
— Здсь, кажется, немного общества?
— Я думаю, что нтъ. Мы не знакомы ни съ кмъ.
— Здсь нтъ никого, съ кмъ бы мы желали быть въ сношеніяхъ, замтила мистриссъ Скьютонъ.
— Вроятно, у нихъ нтъ чувствительныхъ сердецъ, мама.
— Милая Эдиь насмхается надо мною. О, своевольное дитя!
— Если не ошибаюсь, вы бывали здсь прежде? сказалъ мистеръ Домби, все обращаясь къ Эдии.
— О, нсколько разъ. Мы, кажется, были везд.
— Прекрасныя мста!
— Я полагаю, что такъ. Вс это говорятъ.
— Твой кузнъ Финиксъ бредитъ ими, Эдиь, замтила мистриссъ Скьютонъ изъ своихъ подушекъ.
Дочь слегка обернула граціозную голову и приподняла брови, какъ-будто показывая, что изъ всхъ смертныхъ лордъ Финиксъ существо, о которомъ меньше всего можно думать. Потомъ взоры ея снова обратились къ мистеру Домби:
— Надюсь, къ чести моего изящнаго вкуса, что здшнія окрестности мн надоли.
— Вы почти имете причину говорить это, возразилъ мистеръ Домби, взглянувъ на нсколько акварельныхъ ландшафтовъ, раскиданныхъ по комнат, Я которыхъ онъ узналъ многіе изъ окрестныхъ видовъ:— если эти прелестныя произведенія вашей руки.
Она не отвчала и услась въ полномъ блеск своей гордой и почти страшной красоты.
— Имютъ они это достоинство? Вы ихъ рисовали?
— Да.
— И вы играете на арф, это мн извстно.
— Да.
— И поете?
— Да.
Она отвчала на вс его вопросы какъ-будто нехотя и съ замтнымъ страннымъ выраженіемъ внутренняго несогласія съ самой собою, принадлежавшаго къ исключительнымъ особенностямъ ея красоты. И между-тмъ она не была нисколько сконфужена, не избгала разговора, потому-что лицо ея обращалось къ мистеру Домби, когда онъ говорилъ и даже когда молчалъ.
— Вы имете, по-крайней-мр, много средствъ противъ скуки, замтилъ онъ.
— Каковы бы они ни были, вы теперь знаете ихъ наперечетъ. Другихъ у меня нтъ.
— Могу ли надяться убдиться въ каждомъ? спросилъ мистеръ Домби съ торжественною любезностью, кладя на столъ рисунокъ и указывая на арфу.
— О, конечно! Если вы этого желаете!
Она встала, прошла подл софы матери и бросила ей мимоходомъ величественный взглядъ, мгновенный, но включавшій въ себ родъ странной полуулыбки, и вышла изъ комнаты.
Майоръ, прощенный вполн устарлымъ предметомъ своей прежней страсти, придвинулъ къ ней столикъ и они занялись пикетомъ. Мистеръ Домби смотрлъ на игру, хотя и не обращалъ на нее ни малйшаго вниманія, и только удивлялся, отъ-чего Эдиь такъ долго не возвращается.
Наконецъ, она пришла и сла за арфу, а мистеръ Домби сталъ подл нея, въ готовности слушать. У него было мало расположенія къ музык и онъ не зналъ пьесы, которую она играла, но смотрлъ на ея движенія за арфою, и можетъ-быть звучащія струны напоминали ему какую-нибудь отдльную мелодію, укрощавшую призракъ мучившаго его чудовища желзной дороги.
Когда надменная красавица кончила, она встала, приняла комплименты и благодарила мистера Домби точь-въ-точь какъ прежде, и потомъ, безъ малйшей паузы, сла за Фортепьяно.
Эдиь Грэнджеръ, какую угодно, но не эту псню! Эдиь Грэнджеръ, ты прекрасна, музыка твоя блистательна, голосъ превосходенъ, но не эту псню, которую покинутая дочь пвала его умершему сыну!
Но онъ этого не знаетъ. А еслибъ зналъ, то какой напвъ дочери могъ бы растрогать его холодную душу! Спи, одинокая Флоренса! Да будутъ мирны и утшительны твои сновиднія, хотя ночь темнетъ, облака сгущаются и предвщаютъ грозу!

ГЛАВА VIII.
Образчикъ управленія мистера Каркера-Управляющаго.

Мистеръ Каркеръ-Управляющій сидлъ за своимъ письменнымъ столомъ, гладкій и мягкій по обыкновенію, онъ перечитывалъ письма, которыя ему предоставлялось распечатывать, длалъ на нихъ отмтки и раздлялъ по кучкамъ для разсылки по разнымъ отдленіямъ конторъ Домби и Сына. Въ тотъ день почта привезла много писемъ, а потому у мистера Каркера было много дла.
Вообще говоря, человкъ, занятый такимъ образомъ, держащій въ рук нсколько писемъ, разсматривающій ихъ и раскладывающій вокругъ себя, разбирающій внимательно ихъ содержаніе, съ нахмуреннымъ лбомъ и сжатыми губами, похожъ отчасти на игрока, который сдаетъ карты, ходитъ и обдумываетъ свою игру. Лицо мистера Каркера-Управляющаго подходило какъ-нельзя-лучше подъ такое фантастическое сравненіе: это было лицо человка, который ведетъ свою игру осторожно, постигаетъ вс ея сильныя и слабыя стороны, слдитъ съ неусыпнымъ вниманіемъ за всми случайностями, предвидитъ дйствія противниковъ и знаетъ каждую минуту, въ какомъ положеніи весь ходъ его собственной игры,— лицо человка, знающаго карты другихъ игроковъ, по никогда себ неизмняющаго.
Письма были на разныхъ языкахъ, но мистеръ Каркеръ прочитывалъ вс. Еслибъ въ конторахъ Домби и Сына было что-нибудь, чего бы онъ не могъ прочитать, то въ колод его не доставало бы одной карты. Онъ читалъ, можно сказать, однимъ мимолетнымъ взглядомъ и также быстро соображалъ свои распоряженія по содержанію разныхъ писемъ и по взаимнымъ ихъ отношеніямъ. Хотя карточная игра не входитъ въ число привычекъ домашнихъ или дикихъ кошекъ, по мистеръ Каркеръ все-таки походилъ на кошку съ ногъ до головы. Безцвтные волосы и бакенбарды его, длинные ногти, тщательно опиленные и заостренные, природное отвращеніе къ малйшему пятнышку грязи, вкрадчивость пріемовъ, острые зубы, осторожная и неслышная походка, бдительный взоръ, жестокое сердце, сладкорчивый языкъ и упорное терпніе, съ которымъ онъ добирался до задуманной однажды цли — все это вмст длало его какъ-нельзя-больше похожимъ на кошку, подстерегающую свою добычу.
Наконецъ, онъ раздлался со всми письмами, исключая одного, отложеннаго отдльно въ сторону. Заперши на замокъ въ ящикъ боле-важную корреспонденцію, мистеръ Каркеръ позвонилъ.
— Почему ты отвчаешь на этотъ зовъ? такъ принялъ онъ вошедшаго брата.
— Разсыльный вышелъ, а посл него моя очередь, былъ покорный отвтъ Джона Каркера.
— Очередь! Да! Мн это очень-весело! На, возьми!
Указавъ на распечатанныя письма, онъ презрительно отвернулся и разломалъ печать на пакет, отложенномъ въ сторону.
— Я боюсь безпокоить тебя, Джемсъ, сказалъ братъ его, забирая письма:— но…
— О! теб что-нибудь нужно. Я зналъ это. Ну?
Мистеръ Каркеръ-Управляющій не поднялъ глазъ и не взглянулъ на брата, но разсматривалъ письмо, не открывая его однако.
— Ну, что же? повторилъ онъ рзко.
— Я опасаюсь за Гарріетъ.
— Что за Гарріетъ? Какая Гарріетъ? Я не знаю никого этого имени.
— Она нездорова и очень перемнилась въ послднее время.
— Она очень перемнилась много времени тому назадъ. Больше этого мн нечего сказать.
— Я думаю, что еслибъ ты меня выслушалъ…
— Для чего мн тебя выслушивать, братъ Джонъ? возразилъ управляющій съ саркастическимъ удареніемъ на послднихъ словахъ.— Гарріетъ Каркеръ сдлала давно выборъ между обоими братьями. Она можетъ въ немъ раскаяваться, но отступиться отъ него уже нельзя.
— Ты меня не понялъ. Я не говорю, что она кается въ своемъ выбор. Намекъ на что-нибудь подобное былъ бы чернйшею неблагодарностью съ моей стороны, хотя, поврь мн, Джемсъ, я сожалю о ея самопожертвованіи столько же, сколько и ты.
— Сколько я? Сколько я!
— Я сожалю о ея выбор столько же, сколько онъ тебя сердитъ.
— Меня сердитъ?
— Или сколько ты имъ недоволенъ. Ты понимаешь, что я хочу сказать. Выбирай самъ выраженіе, которое найдешь приличне прочихъ. Я не имю намренія оскорбить тебя.
— Меня оскорбляетъ все, что ты длаешь, возразилъ управляющій, бросивъ на него гнвный взглядъ, который тотчасъ же уступилъ мсто широкой улыбк.— Не угодно ли вамъ унести эти бумаги съ собою? Я занятъ.
Вжливый гонъ его былъ до такой степени язвительне гнва, что Каркеръ-Младшій направился къ дверямъ. Остановившись, однако, подл нихъ и обернувшись, онъ сказалъ:
— Когда Гарріетъ напрасно умоляла тебя обо мн, въ первое время твоего справедливаго негодованія и моего посрамленія, когда она оставила тебя, Джемсъ, чтобъ послдовать за мною и посвятить себя погибшему брату, у котораго не осталось ничего, кром ея, она была молода и прекрасна. Я думаю, что еслибъ ты могъ взглянуть на нее теперь, еслибъ ршился навстить ее, видъ ея возбудилъ бы въ теб удивленіе и состраданіе.
Управляющій наклонилъ слегка голову и оскалилъ зубы, какъ-будто отвчая: ‘право? такъ вотъ въ чемъ дло!’ но не сказалъ ни слова.
— Въ т времена, Джемсъ, мы оба думали, что она выйдетъ замужъ молодая и будетъ счастлива. О, еслибъ, ты зналъ, какъ благородно она отказалась отъ всхъ этихъ надеждъ, какъ бодро она пошла по избранному ею пути, не оглянувшись ни раза назадъ, ты бы никогда не ршился сказать, что имя ея чуждо твоему слуху — никогда!
Управляющій опять наклонилъ слегка голову и оскалилъ зубы, какъ-будто говоря: ‘это замчательно! это меня удивляетъ!’ однако опять не сказалъ ни слова.
— Могу я продолжать? спросилъ кротко Джонъ Каркеръ.
— Идти своей дорогой? Конечно, можете, если вамъ угодно, отвчалъ братъ его съ улыбкою.
Джонъ Каркеръ вышелъ со вздохомъ за двери, но голосъ брата остановилъ его.
— Если она пошла и продолжаетъ идти бодро по избранному ею пути, то можешь сказать ей, что и я также бодро и неуклонно иду своимъ путемъ. Если она ни раза не оглянулась назадъ, можешь сказать ей, что я это длалъ иногда, желая убдить ее не прилпляться къ теб, и что моя ршимость прочна какъ мраморъ.— Тутъ онъ улыбнулся съ самымъ сладкимъ выраженіемъ.
— Я не скажу ей ничего. Мы никогда не говоримъ о теб. Разъ только въ годъ, въ день твоего рожденія, Гэрріэтъ говоритъ всегда: вспомнимъ Джемса по имени и пожелаемъ ему счастья!
— Въ такомъ случа, если вамъ угодно, можете сказать это самому-себ. Чмъ чаще вы будете это повторять, тмъ лучше для васъ: это вамъ послужитъ урокомъ не говорить со мною о предмет, о которомъ я не желаю слышать. Я не знаю никакой Гарріетъ Каркеръ, такой особы нтъ на свт. У васъ есть, можетъ-быть, сестра… пекитесь о ней, какъ слдуетъ, но у меня нтъ сестры.
Мистеръ Каркеръ-Управляющій, проводивъ брата за двери мрачнымъ взглядомъ, снова разслся въ креслахъ и принялся внимательно читать содержаніе отдленнаго имъ отъ прочихъ письма.
Оно было писано его великимъ повелителемъ, мистеромъ Домби, изъ Лимингтона. Хотя мистеръ Каркеръ весьма-скоро пробгалъ вс письма, по это онъ читалъ медленно, взвшивая и обдумывая съ напряженіемъ каждое слово. Прочитавъ его съ начала до конца, онъ пріостанавливался на слдующихъ мстахъ: ‘Чувствую большую пользу отъ перемны мста и до-сихъ-поръ не имю наклонности назначить время своего возвращенія’.— ‘Я бы желалъ, Каркеръ, чтобъ вы когда-нибудь пріхали ко мн сюда и лично разсказали о ход длъ.’ — ‘Я забылъ переговорить съ вами о молодомъ Гэй: если онъ не ушелъ на ‘Сын и Наслдник’ или если ‘Сынъ и Наслдникъ’ еще въ докахъ, назначьте вмсто его другаго молодаго человка, а его удержите покуда въ Сити. Я еще не ршился, что съ нимъ длать.’
— Вотъ это несчастливо! сказалъ мистеръ Каркеръ, расширивъ улыбку:— онъ ужь далеко отсюда! Очень-жаль!
Онъ сложилъ письмо и поигрывалъ имъ въ задумчивости, перебирая мысленно его содержаніе. Въ это время Перчъ скромно постучался въ двери и вошелъ на цыпочкахъ, наклоняясь на каждомъ шагу всмъ тломъ, какъ-будто въ этомъ состояло главное наслажденіе его жизни. Онъ осторожно положилъ на столъ нсколько бумагъ.
— Угодно вамъ будетъ принимать, сударь? спросилъ онъ, почтительно наклонивъ голову на сторону.
— Кому до меня надобность?
— Да въ сущности, сударь, никому. Инструментальный мастеръ, мистеръ Джилльсъ, заходилъ сюда для какой-то уплаты, но я сказалъ ему, что вы очень-заняты, очень-заняты, сударь.
— А еще?
— О, сударь! Я бы и не осмлился докладывать вамъ о немъ, но тотъ самый мальчишка, который былъ здсь вчера и на прошлой недл, все сюда лзетъ.
— Ты говорилъ, кажется, что онъ ищетъ себ дла?
— Конечно, сударь, у него такой видъ, что ему необходимо отъискать себ какое-нибудь мсто, и онъ бы очень желалъ пристроиться въ докахъ, но…
— Что онъ говоритъ, когда сюда приходитъ?
— Онъ, сударь, отвчалъ мистеръ Перчъ, кашляя себ въ руку и желая выразить этимъ все свое смиреніе:— онъ, сударь, говоритъ, что желалъ бы видть одного изъ здшнихъ джентльменовъ и добывать себ хлбъ работой. Но видите, сударь, прибавилъ онъ, понизивъ голосъ:— этотъ мальчишка приходитъ сюда и разсказываетъ, что его мать была кормилицей нашего покойнаго молодаго джентльмена, а потому онъ не теряетъ надежды… Какъ прикажете съ нимъ поступить, сударь? прикажете ли объявить этому сорванцу, что если онъ впередъ будетъ здсь скитаться, то его отправятъ въ полицію?
— Приведи его сюда, Перчъ! сказалъ мистеръ Каркеръ посл минутной задумчивости.
— Слушаю, сэръ. Но извините, онъ такъ одтъ…
— Ничего. Приведи его сюда. Я сейчасъ прійму мистера Джилльса, попроси его подождать.
Мистеръ Перчъ поклонился и вышелъ такъ же осторожно, какъ вошелъ. Онъ заставилъ себя ждать очень-недолго, и за нимъ послышался сначала въ корридор стукъ пары тяжелыхъ сапоговъ, а потомъ вошелъ дюжій малый лтъ пятнадцати, съ круглымъ, краснымъ лицомъ, круглоголовый, круглоглазый и круглотлый.
Повинуясь безмолвному знаку мистера Каркера, Перчъ тотчасъ же вышелъ. Лишь-только управляющій остался наедин съ своимъ постителемъ, онъ схватилъ его за горло, не говоря ни слова, и трясъ до-тхъ-поръ, пока у него, по-видимому, голова не расшаталась на плечахъ, поститель, вполн одурвшій отъ такого неожиданнаго пріема, вытаращилъ глаза на душившаго его джентльмена съ такими блыми зубами, и едва собрался выговорить:
— Да перестаньте, сударь! оставьте меня!
— Оставить тебя, собака! Наконецъ-то я до тебя добрался! Я задавлю тебя!
— Я вамъ ничего не сдлалъ, сударь! закричалъ со слезами бдный Байлеръ, иначе Робъ, иначе Точильщикъ, и всегда Тудль.
— Ахъ ты мошенникъ! вскричалъ мистеръ Каркеръ, медленно выпуская его изъ своихъ когтей.— Какъ ты осмлился прійдти сюда?
— Я не разумлъ тутъ ничего дурнаго, сэръ, всхлипывалъ Робъ, отирая слезы кулакомъ.— Я никогда не прійду сюда, сударь. Я только искалъ себ работы.
— Работы, молодой Каинъ! повторилъ управляющій, пристально смотря ему въ лицо.— Разв ты не самый негодный бродяга въ цломъ Лондон?
Тудль-младшій, чувствовавшій себя гршнымъ, не могъ сказать ни слова въ свое оправданіе. Съ испуганнымъ и виноватымъ лицомъ смотрлъ онъ во вс глаза на джентльмена, котораго взоры оцпеняли его.
— Разв ты не воръ?
— Нтъ, сударь!
— Лжешь!
— Право нтъ, сударь. Я никогда не воровалъ! Я знаю, что сдлалъ худо, пустившись гонять голубей и шататься. Хоть птицы и невинныя животныя, а вотъ къ чему он приводятъ! воскликнулъ Робъ Тудль въ свжемъ припадк покаянія.
Его самого он привели, по-видимому, къ оборванной куртк и до крайности истасканнымъ шароварамъ, необычайно короткому грязно-красному жилету и шляп безъ полей.
— Я не былъ дома и двадцати разъ съ-тхъ-поръ, какъ эти птицы мной овладли, а этому уже десять мсяцевъ! проговорилъ Байлеръ захлебываясь и пачкая себ глаза грязнымъ рукавомъ.— Какъ я теперь покажусь домой, и зачмъ я не утонулъ двадцать разъ или не утомился!
— Ты славный молодой джентльменъ! сказалъ мистеръ Каркеръ, оскаля на него свои блые зубы.— Для тебя уже ростетъ пеньковое смя, пріятель!
— Право, сударь, я часто желалъ, чтобъ оно уже выросло. Мои бды начались съ-тхъ-поръ, какъ я сталъ огуряться, а что мн оставалось длать, если не огуряться?
— Если не что…?
— Огуряться изъ школы, сударь.
— То-есть, говорить, что идешь туда, и не идти?
— Да, сударь! за мною гонялись по улицамъ, когда я туда шелъ, а тамъ сталкивали въ капавки и помойныя ямы, а потомъ скли. Я и сталъ огуряться и прятаться, а съ этого и пошло все.
— И ты хочешь меня уврить, сказалъ мистеръ Каркеръ, взявъ его снова за горло и разсматривая нсколько секундъ въ молчаніи:— что ищешь себ мста, не такъ ли?
— Я былъ бы очень благодаренъ…
Мистеръ Каркеръ втолкнулъ его въ уголъ и позвонилъ. Бдный Робъ робко покорился, едва ршался переводить духъ и не сводилъ глазъ съ грознаго джентльмена.
— Попросите сюда мистера Джилльса.
Перчъ, явившійся на звонъ, вышелъ и немедленно ввелъ въ кабинетъ дядю Солля.
— Садитесь, мистеръ Джилльсъ! каково поживаете? Надюсь, что вы продолжаете наслаждаться добрымъ здоровьемъ?
— Благодарю васъ, сударь, отвчалъ дядя Солль, вынувъ бумажникъ и подавая управляющему нсколько банковыхъ нотъ.— Тутъ двадцать пять.
— Вы врны и пунктуальны, какъ одинъ изъ вашихъ хронометровъ, мистеръ Джилльсъ, возразилъ улыбающійся мистеръ Каркеръ, записывая въ книгу полученныя ассигнаціи.— Совершенно врно.
— О ‘Сын и Наслдник’ ничего не сказано въ списк судовъ, сударь, проговорилъ дядя Солль трепетнымъ голосомъ.
— Его никто не встртилъ. Были, по-видимому, бурныя погоды, мистеръ Джилльсъ, и его вроятно снесло куда-нибудь въ сторону съ настоящаго курса.
— Надюсь, онъ не погибъ?
— Надюсь. А что, мистеръ Джилльсъ, вы очень скучаете по своемъ племянник?
Дядя Солль покачалъ головою и тяжко вздохнулъ.
— Мистеръ Джилльсъ, сказалъ Каркеръ, откинувшись въ креслахъ, гладя себ бакенбарды блою, мягкою рукой и глядя прямо въ глаза инструментальнохму мастеру:— вамъ бы, я думаю, не мшало имть у себя въ лавк молодаго человка, а меня бы вы обязали, еслибъ взяли къ себ въ домъ одного, на время… О, конечно нтъ! прибавилъ онъ поспшно, какъ-будто отвчая на возраженіе, которое прочиталъ на лиц старика: — я знаю, у васъ немного дла, но вы можете заставлять его выметать лавку, чистить инструменты, посылать за чмъ-нибудь и тому подобное, мистеръ Джилльсъ. Вотъ онъ, этотъ молодецъ.
Дядя Солль спустилъ очки на глаза и взглянулъ на Тудля-младшаго, который стоялъ въ углу какъ окаменлый, голова его казалась только-что вытащенною изъ ушата съ водою, коротенькій жилетъ поднимался и опускался отъ внутренняго волненія, и глаза были вытаращены на мистера Каркера.
— Возьмете вы его къ себ, мистеръ Джилльсъ?
Старый Солль вовсе не чувствовалъ себя въ восторг отъ такого предложенія, однако отвчалъ, что радъ воспользоваться всякою возможностью оказать мистеру Каркеру хоть самую легкую услугу, и потому готовъ принять подъ снь деревяннаго мичмана кого ему будетъ угодно назначить.
Мистеръ Каркеръ поблагодарилъ старика въ самыхъ любезныхъ выраженіяхъ и улыбнулся такъ, что обнажилъ десны сверху до низу, отъ-чего Тудль-младшій задрожалъ какъ листъ.
— Въ такомъ случа, я сдлаю на счетъ его свои распоряженія, мистеръ Джилльсъ, сказалъ онъ вставая и дружески пожимая руку старику.— А потомъ ршу, что съ нимъ длать и чего онъ заслуживаетъ. Взявъ на себя отвтственность за этого мальчика, мистеръ Джилльсъ (тутъ онъ снова улыбнулся Робу, чмъ опять бросилъ его въ дрожь),— я буду очень-радъ, если вы станете построже присматривать за нимъ и увдомите меня о его поведеніи. По дорог домой я заду къ его родителямъ — людямъ очень хорошимъ — чтобъ увриться, правду ли онъ мн сказалъ о себ, а потомъ, мистеръ Джилльсъ, перешлю его къ вамъ завтра утромъ. Прощайте!
Прощальная улыбка его была такъ зубаста, что старый Солль сконфузился и почувствовалъ себя какъ-то не въ своей тарелк. Возвращаясь домой, онъ помышлялъ о бурныхъ моряхъ, идущихъ ко дну корабляхъ, утопающихъ матросахъ, старинной бутылк мадеры, которой не суждено явиться на Божій свтъ, и другихъ печальныхъ предметахъ…
— Ну, пріятель! сказалъ мистеръ Каркеръ, положивъ руку на плечо Роба и выводя его на середину комнаты.— Ты слышалъ, что я говорилъ?
— Да, сударь, пробормоталъ тотъ заикаясь.
— Ты, можетъ-быть, понимаешь, что если вздумаешь меня обманывать или хитрить со мною, такъ теб лучше было бы утопиться напередъ, разъ навсегда, прежде, чмъ рискнуть пріидти сюда?
Робъ понялъ это какъ-нельзя-лучше.
— Если ты мн солгалъ, лучше не показывайся мн на глаза, если нтъ, то жди меня сегодня подъ вечеръ гд-нибудь около дома твоей матери. Я выйду отсюда въ пять часовъ и поду туда верхомъ. Теперь, говори адресъ своихъ родителей.
Робъ повиновался, и мистеръ Каркеръ записалъ адресъ. Потомъ онъ указалъ ему на дверь, и Робъ исчезъ до назначеннаго времени.
Въ-теченіе дня, мистеръ Каркеръ усплъ сдлать много длъ и нсколько разъ оскалить свои блые зубы въ конторахъ, на улиц и на бирж множеству людей. Въ пять часовъ онъ слъ на приведеннаго ему гндаго коня и отправился въ сторону Чипсайда.
Такъ-какъ около этого времени вообще трудно хать скоро, при толкотн и множеств обозовъ на улицахъ Сити, еслибъ кто и хотлъ прибавить рыси, а мистеръ Каркеръ вовсе не чувствовалъ къ тому наклонности, то онъ подвигался впередъ не торопясь, между телегами и толпами пшеходовъ, избгая по возможности случаевъ запачкать себя или своего коня. Разглядывая прохожихъ, онъ вдругъ увидлъ устремленные на него круглые глаза Роба, который, скрутивъ жгутомъ носовой платокъ, перетянулъ имъ себ поясницу и показывалъ ясно, что готовъ слдовать за своимъ новымъ патрономъ какимъ бы шагомъ онъ ни похалъ.
Готовность эта, хотя и довольно лестная, была изъ числа необыкновенныхъ и обратила на себя отчасти вниманіе звакъ: поэтому мистеръ Каркеръ воспользовался мене-многолюднымъ переулкомъ и похалъ легкою рысью. Робъ немедленно сдлалъ то же самое. Мистеръ Каркеръ попробовалъ прибавить рыси, потомъ пустился въ легкій галопъ: Робъ не отставалъ ни на шагъ. Куда бы Каркеръ ни вздумалъ обернуться, мальчикъ по-видимому, безъ труда держался ровно съ лошадью, и проталкивалъ себ дорогу между прохожими, дйствуя очень-ловко обоими локтями.
Какъ ни забавно было такое провожанье, оно показывало Каркеру, что власть его надъ мальчикомъ неоспорима: потому онъ притворился, что не замчаетъ этого и продолжалъ хать къ жилищу кочегара Тудля. Убавя тамъ шагу, онъ опять увидлъ передъ собою Роба, побжавшаго впередъ, чтобъ показывать вс закоулки и извороты пути. Остановившись наконецъ у строеній желзной дороги, замнившихъ прежніе Стэггсовы-Сады, мистеръ Каркеръ подозвалъ къ себ перваго встрчнаго, чтобъ подержать лошадь, Робъ почтительно подскочилъ держать стремя, пока спшивался его покровитель.
— Ну, сударь, сказалъ Каркеръ, взявъ его за плечо:— пойдемъ!
Блудный сынъ приближался съ видимымъ трепетомъ къ родительскому дому, но какъ мистеръ Каркеръ толкалъ его впередъ, то онъ по невол шелъ къ дверямъ и очутился въ середин толпы братьевъ и сестеръ, собравшихся вокругъ чайнаго стола. При вид пропадавшаго Роба, приведеннаго рукою незнакомца, все семейство подняло дружный вой, который такъ сильно поразилъ въ самое сердце блуднаго сына, что и онъ не вытерплъ и присоединилъ свой голосъ къ остальному хору.
Въ полной увренности, что приведшій Роба былъ или самъ палачъ или кто-нибудь изъ его почтенной братіи, все семейство заголосило еще пронзительне, а младшіе члены его, будучи не въ силахъ удержать порывы своей горести, легли на спину на полу и принялись барахтаться руками и ногами. Наконецъ, бдная Полли, которая тщетно добивалась быть услышанною, спросила со страхомъ: ‘О, Робъ, мой бдный мальчикъ! Что же ты надлалъ?!)
— Право, ничего, матушка, кричалъ Робъ жалобнымъ голосомъ: — спросите этого джентльмена!
— Не пугайтесь, сказалъ Каркеръ:— я хочу сдлать ему добро.
При этомъ извстіи, Полли, до того времени еще неплакавшая, залилась слезами. Старшіе изъ Тудлей, по-видимому, уже собиравшіеся отбить брата силою, разжали кулаки, младшіе столпились вокругъ матери и поглядывали на блуднаго брата и его неизвстнаго покровителя, вс благословляли джентльмена съ прекрасными зубами, который чувствовалъ надобность длать добро.
— Этотъ молодецъ вашъ сынъ?
— Да, сударь.
— Дурной сынъ, я боюсь, ге?
— Для меня онъ никогда не былъ дурнымъ сыномъ, сударь.
— Для кого же?
— Онъ былъ только шалунъ, сударь, отвчала Полли, удерживая бывшаго на рукахъ ея малютку, который порывался ухватиться за Байлера: — и связался съ худыми товарищами, по я надюсь, что онъ исправится посл такого урока, сударь.
Мистеръ Каркеръ взглянулъ на Полли, на чистую комнату, опрятныхъ дтей и простодушныя тудлевскія лица.
— Вашего мужа врно нтъ дома?
— Нтъ, сударь, онъ кочегаритъ тамъ на дорог.
Обстоятельство это было большою отрадой блудному Робу. Онъ
все не спускалъ глазъ съ лица таинственнаго мистера Каркера и только но-временамъ взглядывалъ горестно на мать.
— Въ такомъ случа я разскажу вамъ, продолжалъ Каркеръ:— какимъ образомъ наткнулся я на вашего молодца, кто я и что намренъ для него сдлать.
Мистеръ Каркеръ сдлалъ это по-своему. Онъ сказалъ, что сначала хотлъ-было низвергнуть на главу Роба несчетныя бды за дерзновенное появленіе его въ конторахъ Домби и Сына, потомъ сжалился, принявъ въ соображеніе его молодость, раскаяніе и семейство, хоть онъ и боится поступить опрометчиво, сдлавъ что-нибудь для этого мальчика, и можетъ за то подвергнуться осужденію людей благоразумныхъ, но рискуетъ этимъ и беретъ всю отвтственность на себя, прежнія сношенія его матери съ домомъ мистера Домби не имютъ тутъ никакого вліянія’, такъ же какъ и самъ мистеръ Домби, по тутъ все длаетъ онъ, мистеръ Каркеръ, по собственному побужденію. Внушивъ такимъ образомъ всему семейству высокое мнніе о своей благотворительности, мистеръ Каркеръ далъ уразумть, хотя и косвенно, но совершенно-ясно, что Робъ долженъ ему быть совершенно преданъ и вренъ на жизнь и смерть — истина, въ которой самъ Робъ почувствовалъ себя вполн-убжденнымъ.
Полли, проведшая много безсонныхъ ночей въ слезахъ о развращеніи своего первенца, готова была преклонить колни передъ мистеромъ Каркеромь, какъ передъ духомъ добра — не взирая на его острые зубы. Когда мистеръ Каркеръ поднялся, чтобъ уйдти, она поблагодарила его слезами и благословеніями матери, а когда онъ направился къ дверямъ, Робъ возвратился къ ней и обхватилъ ее вмст съ ребенкомъ въ объятіяхъ сердечнаго покаянія.
— Буду трудиться что есть силы, матушка! Клянусь душою, исправлюсь!
— О, я въ этомъ уврена, мой милый бдняжка! кричала Полли, цалуя его.— Но ты еще забжишь ко мн, когда проводишь этого джентльмена?
— Не знаю, матушка… а когда воротится отецъ?
— Не раньше двухъ часовъ ночи.
— О, прійду, прійду! И онъ побжалъ вслдъ за мистеромъ Каркеромъ.
— Что, разв у тебя злой отецъ? спросилъ мистеръ Каркеръ, слышавшій послдній разговоръ Роба съ матерью.
— Нтъ, сударь, на свт не найдется отца лучше и добре моего, возразилъ испуганный Байлеръ.
— Отъ-чего же ты не хочешь его видть?
— О, сударь, между отцомъ и матерью всегда такая разница! Онъ бы сразу не поврилъ, что я исправлюсь… но мать… она всегда готова врить хорошему, я увренъ, что моя мать точно такова, благослови ее Богъ!
Мистеръ Каркеръ оскалилъ зубы, но не сказалъ ни слова, пока не слъ на лошадь и не отпустилъ державшаго ее человка. Тогда онъ взглянулъ пристально на внимательное лицо мальчика и обратился къ нему:
— Ты прійдешь ко мн завтра утромъ, и теб покажутъ, гд живетъ тотъ старый джентльменъ, который былъ у меня сегодня утромъ — тотъ самый, у котораго ты будешь жить, какъ я говорилъ.
— Такъ, сударь.
— Я очень интересуюсь этимъ старичкомъ и, служа ему, ты будешь служить мн — понимаешь? (Круглое лицо Байлера засіяло готовностью). Хорошо, хорошо, вижу, что ты меня понялъ. Мн нужно знать все объ этомъ старомъ джентльмен: что онъ подлываетъ каждый день, и, въ-особенности, кто у него бываетъ — я очень желаю быть ему полезнымъ — понимаешь?
— Понимаю, сударь.
— Я желаю увриться, что у него есть друзья, которые его не оставляютъ — онъ, бдняжка, теперь часто остается одинъ, — что они его любятъ и помнятъ его племянника, который теперь въ мор. Ты, можетъ-быть, увидишь тамъ одну очень-молодую барышню, которая его навшаетъ. Мн особенно нужно знать все о ней.
— Постараюсь, сударь.
— И смотри, не смй никому говорить о моихъ длахъ!
— Никому на свт, сударь.
— Ни тамъ,— онъ указалъ на домъ, изъ котораго они только-что вышли:— ни гд бы то ни было. Я посмотрю, съумешь ли ты быть вренъ и благодаренъ. Я тебя испытаю!
При послднихъ словахъ, онъ оскалилъ зубы и взглянулъ на Роба такъ, что послднее общаніе его превратилось въ угрозу, отвернулся и похалъ домой. Робъ, котораго взгляды были какъ-будто пригвождены къ глазамъ Каркера какимъ-то волшебнымъ обаяніемъ, побжалъ опять впереди его лошади, по тотъ сдлалъ ему знакъ остаться и похалъ шагомъ, съ самодовольнымъ видомъ человка, кончившаго вс дневныя дла самымъ удовлетворительнымъ образомъ. Пробираясь по улицамъ, онъ даже замурлыкалъ на какой-то напвъ — точно котъ, предвидящій себ лакомую добычу. Мистеръ Каркеръ дйствительно похожъ былъ на кота, который, свернувшись въ клубокъ у ногъ своего хозяина, готовъ прыгнуть, царапнуть, задавить, или погладить бархатнымъ прикосновеніемъ, смотря по тому, какъ бы ему вздумалось или что было бы ему выгодне. Какая же птичка заняла до такой степени его вниманіе?
— Одна очень-молодая барышня, разсуждалъ онъ, прерывая свое мурлыканье.— Гм! когда я видлъ ее въ послдній разъ, она была еще маленькимъ ребенкомъ. Черные глаза и волосы, сколько припомню, и очень-милое личико! Я увренъ, что она прехорошенькая.
Въ такихъ размышленіяхъ и мечтахъ, мистеръ Каркеръ-Управляющій продолжалъ хать и напвать, и наконецъ поворотилъ въ тнистую улицу, гд находился домъ мистера Домби. Вдругъ онъ осадилъ лошадь въ нсколькихъ шагахъ отъ дверей и началъ смотрть съ большимъ изумленіемъ. Чтобъ объяснить, для чего онъ осадилъ лошадь и чему удивлялся, надобно отступить нсколько назадъ.
Мистеръ Тутсъ, освободившись изъ теплицы доктора паукъ Блимбера и вступивъ во владніе частію своихъ земныхъ благъ, которыхъ, какъ онъ говоривалъ мистеру Фидеръ, ‘душеприкащики не могли у него оттянуть’, приложилъ вс усилія къ изученію великой науки жизни. Горя похвальнымъ усердіемъ отличиться блистательно на этомъ поприщ, онъ нанялъ себ прекрасную квартиру, которую омеблировалъ щегольски, устроилъ въ ней охотничій кабинетъ, украшенный портретами выигравшихъ скаковые призы лошадей, которые не интересовали его ни на волосъ, и завелъ турецкій диванъ, на которомъ ему было очень-неловко разваливаться. Главнымъ наставникомъ его въ искусствахъ, услаждающихъ жизнь, было интересное лицо, извстное въ буфет ‘Чернаго Забіяки’ подъ именемъ Боеваго-Птуха. Господинъ этотъ носилъ косматый блый сюртукъ въ жаркую погоду и регулярно надлялъ мистера Тутса классическими кулачными ударами по три раза въ недлю, за легкую плату — по десяти съ половиною шиллинговъ за визитъ.
Боевой-Птухъ, бывшій совершеннымъ Вподдономъ во храм мистера Тутса, привелъ къ нему маркра, для обученія бильярдной игр, конногвардейскаго солдата для фехтованья, берейтора для верховой зды, одного извстнаго Корнваллискаго джентльмена для гимнастики вообще, и еще двухъ или трехъ другихъ пріятелей, упражнявшихся съ разнымъ успхомъ въ изящныхъ искусствахъ.
Но какъ его ни интересовали вс эти джентльмены, однакожь мистеръ Тутсъ чувствовалъ, что ему чего-то не достаетъ. Ничто, повидимому, не было такъ полезно его здоровью, какъ безпрестанное оставленіе своихъ визитныхъ карточекъ у дверей дома мистера Домби. Наверхъ онъ никогда не поднимался, но всегда исполнялъ эту церемонію, разодтый щегольски, въ сняхъ.
— О, добраго утра! говорилъ онъ слуг.— Для мистера Домби (при этомъ онъ подавалъ одну карточку), — и для миссъ Домби (тутъ онъ вручалъ другую).
Потомъ мистеръ Тутсъ поворачивался, намреваясь уйдти, но не уходилъ.
— Ахъ, виноватъ! говорилъ онъ какъ-будто его посщала внезапная мысль: — а молодая женщина дома?
Слуга уходилъ справляться и возвращался съ утвердительнымъ отвтомъ, потомъ являлась миссъ Сузанна Нипперъ, а слуга удалялся.
— О, какъ поживаете?
— Какъ-нельзя-лучше.
— А здоровъ ли Діогенъ?
— Здоровъ. Миссъ Флоренса любитъ его съ каждымъ днемъ больше и больше. Она совершенно здорова.
— О, благодарствуйте! отвчалъ неизмнно въ такихъ случаяхъ мистеръ Тутсъ и уходилъ очень-поспшно.
Ясно было, что мистеръ Тутсъ имлъ какіе-то неясные виды. Еслибъ онъ могъ со-временемъ пріобрсти руку и сердце Флоренсы, то счелъ бы себя счастливйшимъ изъ смертныхъ. Сердце его поражено стрлою Амура — онъ влюбленъ’ и просидлъ разъ цлую ночь, стараясь написать акростихъ на имя Флоренсы, но рифмы ему плохо удавались. Глубокое размышленіе убдило наконецъ мистера Тутса, что для успха его замысловъ необходимо пріобрсти напередъ дружеское расположеніе Сузанны Нипперъ, прежде, чмъ рискнетъ отъ посвятить ее въ тайны души своей.
Для этого лучшимъ средствомъ было игривое и легкое волокитство за Сузанною. Не полагаясь вполн на свое собственное мнніе, мистеръ Тутсъ спросилъ совта у Боеваго-Птуха, который отпустилъ ему нсколько правилъ, несомннныхъ въ наук боксеровъ, принявъ ихъ за алегорическое подтвержденіе своихъ собственныхъ идей, мистеръ Тутсъ принялъ геройскую ршимость поцаловать миссъ Нипперъ на слдующее же утро.
Исполняя такое дерзкое предпріятіе, онъ нарядился на другой день въ блистательнйшія произведенія Боргесса и Комп., и направился къ дому мистера Домби. Но онъ до такой степени ороблъ, прійдя къ дверямъ, что ршился постучаться не прежде, какъ простоявъ часа три у входа въ храмъ своего божества.
Все шло по обыкновенію до того времени, когда мистеръ Тутсъ, услышавъ отъ Сузанны о здоровомъ состояніи миссъ Флоренсы, по обыкновенію, уходилъ, но въ этотъ разъ онъ мшкалъ и улыбался.
— Вы, можетъ-быть, хотите подняться наверхъ, сударь? спросила Сузанна.
— Да, я думаю подняться наверхъ.
По вмсто того, чтобъ подниматься наверхъ, отважный Тутсъ бросился къ Сузанн, когда она заперла дверь, обхватилъ ее обими руками и поцаловалъ въ щеку.
— Пойдите прочь, или я вамъ выцарапаю глаза! кричала Сузанна.
— Еще разъ!
— Пойдите же прочь! И эти невинные тоже! Кому теперь остается волочиться?.. Да убирайтесь же!
Сузанна не была разсержена, потому-что едва могла говорить отъ смха, но Діогенъ услышалъ на лстниц шумъ, и, увидя чужаго, позволяющаго себ безчинствовать, рванулся на выручку Сузанны и въ одно мгновеніе ока ухватилъ мистера Тутса за йогу.
Сузанна кричала, хохотала, отворила наружную дверь и сбжала внизъ, отважный Тутсъ очутился на улиц, преслдуемый Діогеномъ, невыпускавшимъ изъ зубовъ его панталонъ, какъ-будто Боргессъ и Комп. были его поварами и подрядились доставлять ему по праздникамъ лакомые кусочки. Оттолкнутый Діогенъ перевернулся раза два въ пыли, но снова вскочилъ на ноги и бросился на ошеломленнаго Тутса съ яростнымъ лаемъ. И Каркеръ-Управляющій, сидя на кон, видлъ всю эту суматоху, выходящею изъ величественнаго дома мистера Домби!
Мистеръ Карьеръ слдилъ за пораженнымъ Тутсомъ, когда Діогена отозвали, и дверь заперлась: злополучный франтъ удалился, прихрамывая, въ первыя сни и перевязалъ себ щегольскимъ носовымъ платкомъ, входившимъ въ дорогой составъ его туалета, изорванные зубами Діогена панталоны.
— Извините, сказалъ мистеръ Каркеръ, подъзжая къ Тутсу съ самою обворожительною улыбкой.— Надюсь, вы не ранены?
— О, нтъ, благодарю васъ! Это ничего.
— Но если зубы собаки вошли глубоко въ тло…
— Нтъ, благодарю васъ. Все благополучно.
— Я имю честь знать мистера Домби.
— Не-уже-ли? возразилъ Тутсъ, покраснвъ до нельзя.
— И вы мн, вроятно, позволите извиниться, за его отсутствіемъ, касательно теперешняго непріятнаго случая, сказалъ мистеръ Каркеръ, снявъ шляпу съ необычайною вжливостью.
Мистеръ Тутсъ очень обрадовался счастью познакомиться съ однимъ изъ пріятелей мистера Домби, онъ досталъ свою карточку съ именемъ и адресомъ и вручилъ ее Баркеру, который съ своей стороны сдлалъ то же самое, и они разстались.
Мистеръ Каркеръ похалъ потихоньку мимо дома, стараясь разсмотрть за опущенными шторами задумчивое лицо, глядвшее на живущихъ въ противоположномъ дом дтей. Въ это время показалась у окна мохнатая голова суроваго Діогена, который, не взирая ни на какія убжденія, заворчалъ и залаялъ на Карьера такъ сердито, какъ-будто сбирался спрыгнуть изъ верхняго этажа и растерзать его въ, клочки.
Браво, Ди! молодецъ! Береги свою госпожу! Еще, еще разъ! Славное у тебя чутье, Ди!.. Кошка, Ди, кошка!

ГЛАВА IX.
Флоренса въ одиночеств. Таинственность деревяннаго мичмана.

Флоренса жила одна въ огромномъ опустломъ дом. Никакое волшебное жилище волшебныхъ сказокъ, скрытое въ глубин густаго лса, не было уединенне и пустынне дома ея отца, въ угрюмой его существенности.
Входъ этого жилища не охранялся двумя стражами-драконами, которые обыкновенно стоятъ на часахъ у мста заколдованнаго заточенія невинныхъ красавицъ, однако странствующій оркестръ роговой музыки ни раза не рискнулъ остановиться противъ угрюмаго дома и не извлекъ ни одной ноты изъ своихъ раздутыхъ инструментовъ.Шарманки съ вальсирующими маріонетками, и пляшущіе савояры, какъ-будто уговорившись между-собою, спшили мимо, избгая безнадежнаго сосдства унылаго зданія.
Чары, тяготвшія надъ этимъ домомъ, были не изъ тхъ, о которыхъ повствуютъ волшебныя сказки и старинныя баллады: въ тхъ чарахъ, хотя замки и погружены въ сонъ, свжесть остается неприкосновенною, тогда какъ здсь безжизненная пустота напечатлвала слды свои на всемъ. Чехлы, занавсы и драпировки тяжело обвисли, зеркала потускнли, какъ-будто отъ дыханія на нихъ времени, ковры линяли, и ключи ржавли въ замкахъ, сырость начинала выступать на стнахъ, плсень въ чуланахъ и корридорахъ, половицы коробились и трескались отъ непривычныхъ шаговъ, если кому-нибудь нечаянно случалось проходить по заламъ. Пыль скоплялась, никто не зналъ откуда, пауки, моль и черви разводились безъ помхи, любознательные жуки останавливались иногда на ступеняхъ или въ верхнихъ покояхъ, оглядываясь вокругъ себя и удивляясь, какъ они тутъ очутились. Крысы начали взвизгивать и возиться по ночамъ за панелями и въ темныхъ корридорахъ.
Флоренса жила тутъ одна. День проходилъ за днемъ, а она все продолжала жить въ одиночеств, и холодныя стны звали на нее, какъ-будто собираясь превратить въ камень ея молодость и красоту.
Трава начала пробиваться на крыш, въ трещинахъ фундамента и вокругъ подоконниковъ. Известь обваливалась въ каминахъ. Два дерева съ закоптлыми стеблями, чахшія на двор, вяли, и мертвые сучья ихъ возвышались далеко надъ листьями. Во всемъ строеніи блая краска пожелтла, а желтая стала почти черною, со времени смерти бдной хозяйки, строеніе это мало-по-малу сдлалось въ род темнаго провала на длинной и скучной улиц.
Но Флоренса расцвтала тутъ, какъ прекрасная принцесса волшебныхъ сказокъ. Книги, музыка и ежедневные учителя были единственными товарищами ея одиночества, да сверхъ того Сузанна Нипперъ и Діогенъ. Первая, присутствуя ежедневно при урокахъ своей госпожи, сдлалась сама почти ученою, а Діогенъ, укрощенный, вроятно, тмъ же ученымъ вліяніемъ, клалъ голову на подоконникъ и мирно открывалъ и закрывалъ глаза на улицу въпродолженіе цлаго лтняго утра, иногда онъ павостривалъ уши и выглядывалъ со вниманіемъ на какого-нибудь шумнаго собрата, облаивавшаго прозжавшую телегу, иногда, вспомнивъ нечаянно о своемъ невидимомъ непріятел, бросался къ дверямъ, поднималъ бшеный лай и потомъ снова возвращался на прежнее мсто и клалъ морду на косякъ, съ физіономіею пса, оказавшаго важную общественную услугу.
Такъ жила Флоренса дома, не выходя изъ круга своихъ невинныхъ занятій и мыслей, и ничто ея не тревожило. Теперь она могла спускаться въ комнаты отца, думать о немъ и приближаться къ нему любящимъ сердцемъ, не боясь быть отверженною, могла смотрть на предметы, окружавшіе его въ горести, садиться около его креселъ и не опасаться взгляда, который такъ глубоко оставался въ ея памяти, могла оказывать ему знаки своей привязанности, приводя все въ порядокъ своими руками, оставляя на стол букеты цвтовъ и перемняя завянувшіе, приготовляя ему что-нибудь каждый день и оставляя какое-нибудь робкое напоминаніе своего присутствія около того мста, гд онъ обыкновенно садился. Сегодня, на-примръ, она оставляла разрисованный футляръ для часовъ, но завтра, испугавшись, что эта вещь будетъ слишкомъ замтна, снимала ее и замняла какою-нибудь другою бездлкой своего произведенія, которая бы не столько бросалась въ глаза. Иногда просыпаясь ночью, она трепетала отъ мысли, что, можетъ-быть, онъ возвратится домой, отброситъ ея подарокъ съ досадой, и она поспшно сбгала въ отцовскій кабинетъ и убирала свою работу. Иногда она прикладывала лицо къ его письменному столу и оставляла на немъ поцалуй и слезу.
Но никто не зналъ объ этомъ. Вс домашніе со страхомъ обгали комнатъ мистера Домби, и вс ея заботы оставались тайною, которую она никому не открывала. Флоренса спускалась въ отцовскія комнаты въ сумерки, или рано утромъ, или въ то время, когда домашняя прислуга обдала или завтракала.
Фантастическіе призраки сопутствовали Флоренс, когда она проходила по пустыннымъ комнатамъ, и сидли подл нея, когда она останавливалась наедин съ самой собою, жизнь ея длалась невещественнымъ видніемъ отъ мыслей, порождавшихся въ одиночеств. Она такъ часто воображала себ, какова была бы ея жизнь, еслибъ отецъ могъ любить ее и она была бы любимымъ дитятей, что по-временамъ даже врила въ дйствительность этихъ мечтаніи. Тогда, увлекаясь сладостною фантазіей, она припоминала, какъ часто сиживала вмст съ отцомъ у смертнаго одра больнаго брата, какъ сердце Поля принадлежало имъ обоимъ, какъ соединяло ихъ воспоминаніе объ умершемъ малютк, ей казалось даже, что она говорила о немъ съ отцомъ, и отецъ въ это время смотрлъ на нее кротко и ласково, увщевалъ не отчаяваться и возлагать надежду на Бога. То ей представлялось, что мать жива, и она съ блаженствомъ бросается ей на шею, прижимается къ ея нжному сердцу съ пламенною любовью и доврчиво открываетъ ей всю свою душу! Какъ горько чувствовала она снова всю тяжесть своего одиночества, когда уносились эти очаровательныя грезы!
Была одна мысль, едва образовавшаяся, но подкрплявшая юное сердце Флоренсы: въ душ ея зародилась мысль о странахъ, находящихся вн настоящей жизни, странахъ, гд ея мать и братъ. Она была твердо убждена въ ихъ замогильномъ участіи, въ ихъ любви и состраданіи, въ томъ, что они знаютъ, какъ она идетъ по жизненному пути, и бодрствуютъ надъ нею. Флоренса утшалась этою мыслью и леляла ее, но вдругъ, вскор посл того, какъ она видлась съ отцомъ въ кабинет, ей вообразилось, что, оплакивая отвергавшее ее сердце отца, она можетъ возбудить противъ него милые призраки умершихъ. Какъ ни странна, какъ ни причудлива была подобная мысль, приводившая ее въ отчаяніе, но источникомъ ея была безграничная дтская привязанность къ отцу, о которомъ Флоренса старалась съ той поры думать не иначе, какъ съ надеждою.
Отецъ ея не зналъ,— въ этомъ она по-временамъ усиливалась уврить себя, — какъ нжно онъ любимъ ею. Она очень-молода, давно лишилась матери и никогда не умла выразить ему свою любовь: кто могъ научить ее, какъ это сдлать? Но она вооружится терпніемъ, приложитъ вс усилія, чтобъ современемъ пріобрсти это искусство и внушить отцу желаніе узнать покороче свое единственное дитя.
Вотъ что сдлалось цлью ея жизни. Вотъ что одушевляло ее во время всхъ дневныхъ занятій. Она воображала себ, какъ онъ будетъ доволенъ ея успхами въ наукахъ, музык, рисованьи, придумывала, нтъ ли для изученія какого-нибудь предмета, которымъ бы можно было доставить ему больше удовольствія, чмъ другими. Всегда, за книгами, за музыкой или рукодліемъ, въ утреннихъ прогулкахъ или при вечернихъ молитвахъ, она имла въ виду одну неизмнную цль — пріобрсти себ любовь отца. Странное упражненіе для дитяти — наука, какъ найдти путь къ жестокому сердцу родителя!
Такъ жила Флоренса въ огромномъ пустынномъ дом. День проходилъ за днемъ, а она все оставалась въ одиночеств, и холодныя стны звали на нее, какъ-будто собираясь превратить въ камень ея молодость и красоту.
Однажды утромъ, Сузанна Нипперъ стояла противъ нея и смотрла одобрительнымъ взоромъ на свою госпожу, которая запечатывала сейчасъ только написанную записочку.
— Лучше поздно, чмъ никогда, миссъ Флой,сказала Сузанна.— Увряю васъ, что поздка даже къ этимъ старымъ Скеттльсамъ будетъ для васъ преполезнымъ развлеченіемъ.
— Я очень благодарна сэру Барнету и лэди Скеттльсъ, отвчала Флоренса, кротко поправляя Фамильярное выраженіе Сузанны.— Они такъ любезны, что повторяютъ свое приглашеніе.
— О, этотъ народъ себ-на-ум! Врьте вы этимъ Скеттльсамъ!
—‘ Признаюсь, мн не очень бы хотлось хать туда, но надобно хать. Не хорошо отказаться, сказала задумчиво Флоренса.
— Конечно, не хорошо, миссъ Флой.
— Вотъ почему я общала пріхать, хотя и предпочла бы побывать у нихъ не во время каникулъ, когда тамъ врно будетъ много молодыхъ людей.
— О, вамъ нужно развлеченіе! Развеселитесь, миссъ Флой!
— Какъ давно мы не имемъ никакихъ извстій о Валтер! замтила Флоренса посл краткаго молчанія.
— Да, миссъ Флой, давно. Перчъ сказывалъ, когда заходилъ сюда за письмами… да что его слушать! Этому жалкому человку слдовало бы родиться старой бабой, а не мужчиной. Онъ отъ всего приходитъ въ отчаяніе!
Флоренса вспыхнула и съ живостію подняла глаза.
— Отъ-чего же въ отчаяніе?
— Да нтъ, это пустяки, миссъ Флой!
— Но въ чемъ же дло? Разв корабль въ опасности?
— Нтъ, миссъ! Но эта мокрая папильйотка Перчъ ходитъ и ворчитъ, что имбирное варенье, котораго онъ ждалъ отъ Валтера для мистриссъ Перчъ, прійдетъ, можетъ-быть, не во-время, и ему надобно ждать другой оказіи…
— Что онъ еще говорилъ?
— Да все вздоръ, миссъ Флой! Онъ разсказываетъ, что о корабл Давно нтъ извстій, и что жена капитана приходила вчера въ контору и очень безпокоится…
— Я должна непремнно увидться съ дядею Валтера, прервала торопливо Флоренса:— прежде, чмъ уду отсюда. Я пойду къ нему сегодня же утромъ. Пойдемъ туда сейчасъ же, Сузанна.
Такъ-какъ миссъ Нипперъ не находила противъ этого никакихъ возраженій, то об он очень-скоро одлись и направились къ деревянному мичману.
Флоренса шла по улицамъ въ самомъ тревожномъ расположеніи духа. Въ глазахъ ея, опасность и неизвстность были напечатлны на всемъ. Флюгера на колокольняхъ и старинныхъ домахъ казались ей зловщими и таинственными указателями на бури, волновавшія дальнія моря, гд носились обломки погибшихъ кораблей, на которыхъ доживали послднія минуты своей жизни несчастные плаватели, встрчая толковавшихъ между собою джентльменовъ, она боялась, не разсуждаютъ ли они о крушеніи ‘Сына и Наслдника’, выставленныя у оконъ гравюры, на которыхъ изображались боровшіяся съ волнами суда, наводили на нее ужасъ, дымъ и облака двигались для нея слишкомъ-быстро и заставляли воображать, что теперь въ океан свирпствуютъ ураганы.
Пришедъ къ деревянному мичману и остановившись на противоположной сторон улицы, въ ожиданіи удобнаго случая переправиться, об он удивились значительно, увидвъ у дверей лавки инструментальнаго мастера кругловатаго малаго, который, обратя жирное лицо свое къ небесамъ, вложилъ себ въ широкій ротъ по два пальца каждой руки и принялся свистать необычайно-рзко нсколькимъ голубямъ, поднявшимся высоко въ воздух.
— Это старшій сынъ мистриссъ Ричардсъ, миссъ! сказала Сузанна:— и горе ея жизни!
Такъ-какъ Полли сказывала Флоренс о надеждахъ своихъ насчетъ Роба, у котораго явился неожиданно спаситель и благодтель, то она знала, что найдетъ его у дяди Солля. А потому, выждавъ время, он перешли черезъ улицу вмст съ Сузанной, тогда-какъ любитель голубей, не видя кром ихъ никого и ничего, свисталъ съ самымъ неистовымъ энтузіазмомъ. Его, однако, скоро обратилъ къ земнымъ предметамъ добрый толчокъ Миссъ Нипперъ.
— Такъ-то ты показываешь свое раскаяніе, когда мистриссъ Ричардсъ горевала о теб цлые мсяцы сряду! сказала Сузанна, вталкивая его въ лавку и слдуя туда за нимъ.— Гд мистеръ Джилльсъ?
— Его нтъ дома.
— Пошелъ отъищи его и скажи, что моя барышня очень желаетъ его видть и пришла къ нему.
— Я не знаю, куда онъ ушелъ.
— Такъ-то ты исправляешься? закричала ему рзко Сузанна.
— Да какъ же мн привести его сюда, когда я не знаю, куда онъ ушелъ? возразилъ удивленный Робъ.
— Сказалъ ли мистеръ Джилльсъ, когда онъ пріидетъ домой? спросила Флоренса.
— Да, миссъ. Онъ хотлъ быть дома вскор посл полудня, часа черезъ два, миссъ.
— Онъ очень безпокоится о племянник?
— Да, миссъ, очень. Ему не сидится и четверти часа дома. Онъ не можетъ просидть на мст и пяти минутъ…
— Не знаешь ли ты одного пріятеля мистера Джилльса, капитана Коттля?
— Который съ крючкомъ? Знаю, миссъ. Онъ былъ здсь третьяго дня.
— А посл не былъ?
— Нтъ, миссъ.
— Можетъ-быть, дядя Валтера пошелъ туда, Сузанна?
— Къ капитану Коттлю, миссъ? возразилъ Робъ.— Нтъ. Онъ веллъ мн сказать капитану, если онъ зайдетъ, что удивляется, почему онъ не былъ здсь вчера, и попросить его подождать.
— Ты знаешь, гд живетъ капитанъ Коттль?
Робъ отвчалъ утвердительно, взялъ со стола переплетенную въ пергаментъ книгу и прочиталъ адресъ въ-слухъ.
Флоренса обратилась тогда къ своей горничной и совтовалась съ нею въ-полголоса. Робъ, помня тайныя наставленія своего покровителя, слушалъ съ напряженнымъ вниманіемъ. Флоренса предлагала идти тотчасъ же къ капитану Коттлю, узнать его мнніе о безъизвстности на-счетъ ‘Сына и Наслдника’ и привести его къ дяд Соллю. Сузанна сначала противилась, говоря, что это слишкомъ-далеко, но когда Флоренса предложила хать въ наемной карет, она согласилась. Кругловатый Робъ выпучивалъ глаза поперемнно то на Флоренсу, то на Сузанну, и старался не потерять ни одного слова изъ ихъ разговора.
Наконецъ, Роба послали за извощичьей каретой, и он сли въ нее, велвъ передать дяд Соллю, что непремнно задутъ къ нему на обратномъ пути. Робъ проводилъ ихъ глазами, пока он не скрылись изъ вида, и слъ за письменный столъ, за которымъ очень-прилежно началъ длать іероглифическія замтки на лоскуткахъ бумаги.
Карета между-тмъ продолжала хать и наконецъ, посл частыхъ задержекъ на разводныхъ мостахъ отъ встрчъ съ обозами и непроницаемаго столпленія пшеходовъ, остановилась на углу Бриг-Плэса. Тамъ Флоренса и Сузанна вышли на улицу и начали искать жилища капитана Коттля.
Къ-несчастью, это случилось въ одинъ изъ тхъ дней, когда мистриссъ Мэк-Стинджеръ предавалась съ особеннымъ жаромъ страсти своей къ мытью. Въ такіе дни она всегда была сердите обыкновеннаго и надляла дтей своихъ сверх-комплектными щелчками и толчками.
Въ то мгновеніе, когда Флоренса приближалась вмст съ Сузанной къ дому этой достойной, но грозной хозяйки, она влекла сына своего Александра за одну руку, въ сидячемъ положеніи, черезъ сни на мостовую. Дтищу этому было два года и три мсяца, и оно почернло отъ страха и физическихъ болзненныхъ ощущеній. Чувства мистриссъ Мэк-Стинджеръ, какъ женщины и матери, были оскорблены взглядомъ состраданія къ Александру, который она подмтила на лиц Флоренсы, въ-слдствіе чего она тряхнула его еще разъ и обернулась спиною къ подходившимъ незнакомкамъ.
— Извините, сударыня, сказала Флоренса, когда ребенокъ нсколько пришелъ въ себя:— здсь домъ капитана Коттля?
— Нтъ.
— Разв это не девятый нумеръ?
— Кто вамъ сказалъ, что не девятый нумеръ?
Сузанна Нипперъ немедленно вмшалась въ разговоръ и спросила мистриссъ Мэк-Стинджеръ, что она подъ этимъ разуметъ, и знаетъ ли, съ кмъ говоритъ.
Мистриссъ Мэк-Стинджеръ оглядла ее съ ногъ до головы: ‘А я бы желала знать, какая вамъ нужда до капитана Коттля?’
— Желаете знать? возразила рзко Сузанна.— Ну, такъ мн жаль, что желаніе ваше не исполнится.
— Перестань, Сузанна, прошу тебя! сказала Флоренса.— Можетъ-быть, вы будете такъ добры, сударыня, что скажете намъ, гд живетъ капитанъ Коттль, такъ-какъ квартира его не здсь.
— Кто вамъ сказалъ, что онъ живетъ не здсь? возразила неумолимая мистриссъ Мэк-Стинджеръ.— Я сказала, что это не домъ капитана Коттля — и это не его домъ и никогда не будетъ его домомъ… кэптенъ Коттль не уметъ держать дома и не стоитъ того, чтобъ имть домъ. Это мой домъ, а если я отдаю верхній этажъ капитану Коттлю, такъ длаю вещь неблагодарную: это все равно, что сыпать жемчугъ передъ свиньями!
Мистриссъ Мэк-Стинджеръ нарочно возвышала голосъ, длая эти замчанія въ пользу верхнихъ оконъ. Обитатель ихъ протестовалъ изъ своей комнаты только слабымъ возраженіемъ: ‘Легче, внизу! ‘
— А если вамъ нуженъ кэптенъ Котлль, такъ вотъ гд онъ! заключила она, сердито махнувъ рукою. Флоренса и Сузанна вошли и начали подниматься по лстниц, а мистриссъ Мэк-Стинджеръ обратилась снова къ прерванному ихъ приходомъ длу.
Капитанъ сидлъ въ своей комнат, засунувъ руки въ карманы и подобравъ ноги подъ стуломъ, на весьма-маленькомъ одинокомъ островку, омываемомъ цлымъ океаномъ мыльной воды. Окна капитана были вымыты, стны вымыты, каминъ вычищенъ, и все, за исключеніемъ камина, было мокро и сіяло мыломъ и пескомъ, запахъ которыхъ пропитывалъ воздухъ. Среди такой печальной сцены, капитанъ, спасавшійся на своемъ островку, глядлъ съ прискорбіемъ вокругъ себя и по-видимому ожидалъ появленія на горизонт какого-нибудь спасителя-паруса.
Но, обративъ взоры на дверь и увидвъ входящую Флоренсу съ ея горничною, капитанъ онмлъ отъ изумленія. Голосъ мистриссъ Мэк-Стинджеръ заглушалъ вс остальные звуки, а потому онъ не могъ ожидать другихъ постителей, кром разв молочника или горшечника, по тутъ, когда Флоренса приблизилась къ прибрежью острова и дружески протянула капитану руку, онъ вскочилъ какъ шальной и вообразилъ ее въ то мгновеніе которымъ-нибудь изъ младшихъ членовъ семейства Летучаго-Голландца.
Пришедъ немедленно въ себя, капитанъ прежде всего озаботился перемщеніемъ Флоренсы на сухое мсто, что ему удалось благополучно, потомъ, перебравшись снова на материкъ, капитанъ взялъ миссъ Нипперъ за талію и перенесъ ее также на островъ. Посл этого, приложивъ съ благоговйнымъ восторгомъ руку Флоренсы къ своимъ губамъ, онъ отступилъ нсколько назадъ (островокъ былъ слишкомъ-тсенъ для троихъ) и разглядывалъ ее изъ моря мыльной воды, какъ новаго сорта тритонъ.
— Вы удивляетесь, что мы здсь, капитанъ? сказала Флоренса съ улыбкою.
Капитанъ, вмсто отвта, поцаловалъ свой желзный крючокъ.
— Но я не могла успокоиться, не узнавъ вашего мннія на счетъ нашего милаго Валтера, который теперь мой братъ, мн хотлось знать, должно ли чего-нибудь опасаться, и не будете ли вы навшать его старика-дядю каждый день, пока мы не получимъ о немъ удовлетворительныхъ извстій?
При этихъ словахъ, капитанъ Коттль машинально ударилъ себя но голов, на которой не было всегдашней жосткой лакированной шляпы, и смотрлъ очень-жалостно.
— Не тревожетесь ли вы на счетъ его безопасности? спросила Флоренса, глядя пристально на капитана, который въ восторг не могъ свести глазъ съ лица ея.
— О, нтъ! Я не опасаюсь ничего. Вал’ръ такой малый, который пройдетъ цлъ черезъ самыя бурныя и скверныя погоды. Вал’ръ такой малый, что принесетъ удачу любому брику, на палубу котораго ступитъ ногою. Правда, въ тхъ широтахъ была самая гадкая погода и ихъ все дрейфовало и сбило, можетъ-быть, къ другому концу свта. Но брикъ славный брикъ, а малый славный малый. Вотъ вамъ и все, моя удивительная миссъ, я до-сихъ-поръ еще ничего не боюсь!
— До-сихъ-поръ?
— Да. А прежде, чмъ я начну опасаться, моя необычайная миссъ,— и онъ снова поцаловалъ свой желзный крючокъ,— Вал’ръ напишетъ домой съ острова или изъ какого-нибудь порта, и все будетъ какъ слдуетъ, туго вытянуто и до мста. А что до Солля Джилльса (тутъ капитанъ принялъ торжественный видъ), за котораго я буду стоять до страшнаго суда, хоть тутъ тресни щеки у самаго жестокаго норд-веста, я приведу къ нему въ кабинетъ моряка, который скажетъ ему такое мнніе, что ошеломитъ его! Этого моряка зовутъ Бонсби, и онъ такъ уменъ и опытенъ, что старый Солль почувствуетъ себя какъ-будто онъ стукнулся лбомъ объ двери!
— Возьмемъ съ собою этого джентльмена къ мистеру Джилльсу, у насъ есть карета! воскликнула Флоренса.— Подемте съ нами за нимъ, капитанъ!
Капитанъ снова ударилъ себя рукою по голов, на которой не было обычной жосткой лакированной шляпы, и опять сконфузился. Но въ это самое время произошло замчательное явленіе: дверь отворилась сама собою, и къ ногамъ капитана подлетла, какъ птица, его жосткая лакированная шляпа. Дверь заперлась такъ же, какъ и отворилась, невидимою силой, и ничего не воспослдовало для объясненія дивнаго феномена.
Капитанъ Коттль поднялъ шляпу, повернулъ ее нсколько разъ съ большимъ радушіемъ и принялся полировать рукавомъ. Потомъ онъ пристально посмотрлъ на постительницъ и сказалъ имъ въполголоса:
— Видите, я спустился бы къ Соллю Джилльсу еще вчера или сегодня утромъ, по она… она унесла шляпу и спрятала ее. Вотъ вамъ и все.
— Кто, ради Бога? спросила Сузанна.
— Хозяйка этого дома, моя прекрасная, возразилъ капитанъ хриплымъ шопотомъ, длая таинственные сигналы.— Мы поспорили на счетъ мытья этой палубы, а она — прибавилъ капитанъ, взглянувъ безпокойно на дверь:— она застопорила мою свободу.
— О! я бы желала, чтобъ ей пришлось имть дло со мною! вскричала Сузанна, вспыхнувъ.— Я бы ее застопорила!
— Право, вы такъ думаете, моя прекрасная? сказалъ капитанъ, сомнительно качая головою, но удивляясь энергіи своей гостьи.— Не знаю. Тутъ трудная навигація. Съ нею не легко управиться! Вы никогда не знаете, какъ она лежитъ, вотъ что. Она идетъ, кажется, полно, а потомъ вдругъ, чортъ-знаетъ какимъ образомъ, мигомъ приведетъ на васъ. А когда сатана заберется къ ней въ голову… тутъ капитанъ заключилъ свою рчь трепетнымъ свистомъ, не находя лучшаго выраженія.— Не знаю, а вы такъ думаете?
Сузанна отвтила только отважною улыбкой, и капитанъ долго бы не пересталъ восхищаться ея храбростью, еслибъ Флоренса не повторила своего приглашенія хать немедленно къ оракулу — Бонсби. Капитанъ, вспомнивъ свое общаніе, надлъ лакированную шляпу, взялъ узловатую палку, которую добылъ себ вмсто подаренной Валтеру, и, предложивъ локоть Флоренс, приготовился пробиться сквозь непріятеля.
Случилось, однако, что мистриссъ Мэк-Стинджеръ перемнила курсъ и привела къ втру на другой галсъ: она выколачивала въ это время маты на крыльц и погрузилась въ свое занятіе такъ глубокомысленно, что не помшала ни словомъ, ни жестомъ капитану и его постительницамъ. Капитанъ Коттль былъ очень-доволенъ этимъ обстоятельствомъ, хотя и зачихался отъ пыли, однако, идучи отъ дверей къ карет, онъ оглядывался нсколько разъ черезъ плечо, не вполн довряя своему счастью.
Какъ бы то ни было, они добрались благополучно до угла Бриг-Плэса, и капитанъ, усвшись на козлахъ — вжливость заставила его отказаться отъ приглашенія помститься вмст съ дамами, хотя он его и уговаривали — повелъ кучера какъ лоцманъ къ судну капитана Бонсби, называвшемуся ‘Осторожною Кларой’ и находившемуся около самаго Рэтклиффа.
Подъхавъ къ пристани, гд ‘Осторожная Клара’ была втиснута въ числ пятисотъ другихъ судовъ, которыхъ обвисшій такелажъ походилъ на чудовищную, до половины сметенную паутину, капитанъ Коттль предложилъ дамамъ выйдти, онъ замтилъ имъ, что Бонсби иметъ нжное сердце, очень уважаетъ дамъ и почувствуетъ себя вдвое мудре отъ ихъ присутствія на палуб ‘Осторожной Клары’.
Флоренса охотно согласилась, и капитанъ, взявъ ея маленькую ручку въ свою ручищу, съ восторженно-гордымъ видомъ покровителя и вмст съ тмъ съ отеческою нжностью, смшанною съ неловкою церемонностью, повелъ ее черезъ грязныя палубы нсколькихъ судовъ. Дойдя до ‘Клары’, они нашли, что на этомъ осторожномъ судн сходня была снята, и оно отдлялось отъ своего сосда футами шестью рки. По объясненію капитана Коттля оказалось, что великій Бонсби, подобно ему-самому, страждетъ отъ жестокаго обращенія своей хозяйки, а потому находитъ за лучшее избавляться отъ ея нашествій водяною преградой.
— Клара э-гой! заревлъ капитанъ, приложивъ руку къ одной сторон рта.
— Э-гой! отозвался какъ эхо засмоленый юнга, выскочившій изъ люка.
— Бонсби дома? провозгласилъ капитанъ такъ же громко, какъ-будто перекрикиваясь на полумил разстоянія.
— Эй, эй! отвчалъ юнга тмъ же тономъ.
Посл этого юнга выдвинулъ капитану доску, которую тотъ положилъ осторожно между обоими судами и провелъ черезъ нее Флоренсу, потомъ онъ воротился за миссъ Нипперъ и привелъ ее также на палубу ‘Осторожной Клары’.
Вскор показалась медленно изъ-за каютной переборки огромная голова съ однимъ неподвижнымъ глазомъ и однимъ глазамъ вращающимся, на основныхъ началахъ вертящихся маяковъ. Лицо подходило цвтомъ и жосткостью подъ красное дерево, а голова была украшена густыми косматыми волосами, подобными щипаной смоленой пеньк, не имвшими никакого преобладающаго направленія къ сверу, востоку, югу или западу, но расходившимися по всмъ румбамъ компаса. За головою слдовалъ страшный небритой подбородокъ, широкіе рубашечные воротники, непромокаемый лоцманскій сюртукъ и такіе же шаровары, поднятые такъ высоко, что бантъ ихъ служилъ отчасти жилетомъ. Наконецъ, за появленіемъ нижней части этихъ шароваръ, обнаружилась вся персона Бонсби, съ руками въ широчайшихъ карманахъ и взглядомъ, устремившимся не на капитана Коттля или дамъ, но на вершину мачты.
Глубокомысленный видъ этого философа, дюжаго и плотнаго, на темнокрасномъ лиц котораго молчаніе избрало себ постоянный тронъ, почти привелъ въ робость самого капитана Коттля, хотя онъ и былъ съ нимъ въ большихъ ладахъ. Шепнувъ Флоренс, что Бонсби никогда въ жизни ничему не удивлялся и не знаетъ чувства удивленія даже по наслышк, Коттль слдилъ за нимъ взоромъ, пока онъ глядлъ на верхъ и потомъ осматривалъ горизонтъ, наконецъ, когда вращающійся глазъ направился повидимому на него, онъ сказалъ:
— Бонсби, пріятель, каково живешь?
Басистый, суровый, хриплый отголосокъ, неимвшій, по-видимому, никакого сношенія съ особою Бонсби и конечно неоставившій на лиц его никакого слда, отвчалъ:
— Эй, эй, товарищъ! каково живешь?
Въ это же время правая рука Бонсби выдвинулась изъ кармана, протянулась къ рук капитана Коттля, пожала ее и снова скрылась въ карман.
Капитанъ Коттль приступилъ къ длу безъ предисловій:
— Бонсби, вотъ ты здсь, человкъ съ разсудкомъ и такой, что можешь датъ свое мнніе. Вотъ молодая миссъ, которой нужно это мнніе на-счетъ моего пріятеля, молодаго Вал’ра, а также для другаго пріятеля, стараго Солля Джилльса, человка ученаго, на видъ котораго ты можешь придержаться… знаешь, ученость вещь великая и не вдаетъ закона. Бонсби, не спустишься ли съ нами? ты бы меня очень обязалъ!
Великій мореходецъ, выраженіе лица котораго показывало, что онъ привыкъ разглядывать только предметы на самомъ отдаленномъ горизонт, не замчая ничего, происходящаго въ разстояніи десяти миль около него, не далъ никакого отвта.
— Вотъ человкъ, сказалъ капитанъ, обращаясь къ дамамъ и указывая на великаго философа своимъ желзнымъ крючкомъ: — вотъ человкъ, который сваливался сверху чаще чмъ кто-нибудь на свт, съ которымъ было больше бдъ, чмъ со всми инвалидами морскаго госпиталя, котораго стукало но голов столько мачтовыхъ и стеньговыхъ деревьевъ и желзныхъ болтовъ, что изъ нихъ можно бы заказать себ въ Чатам пребольшую яхту — а между-тмъ у него такія мннія, что я не знаю ничего умне ни на берегу, ни на мор.
Едва-замтное движеніе локтей мудреца обнаружило нкоторое удовольствіе отъ такихъ похвалъ, но лицо его оставалось неподвижно по-прежнему, и никто не взялся бы прочитать на немъ его мыслей.
— Товарищъ, сказалъ Бонсби внезапно, наклонившись, чтобъ выглянугь за бортъ изъ-подъ гика: — а чего хотятъ выпить твои дамы?
Капитанъ Коттль, котораго деликатность поражена была такимъ вопросомъ въ-отношеніи къ Флоренс, отвелъ мудреца въ-сторону и, по-видимому, пояснялъ ему что-то на ухо, а потомъ они оба спустились на низъ и выпили вмст по гроку. Флоренса и Сузанна видли это, взглянувъ въ открытый люкъ каютки. Наконецъ, оба снова показались наверху, и капитанъ, радуясь удач своего предпріятія, отвелъ Флоренсу назадъ къ карет, за ними слдовалъ Бонсби, конвоировавшій Сузанну, которую онъ дорогою подталкивалъ слегка локтемъ — къ большому ея неудовольствію — съ игривостью медвдя, сохраняя, впрочемъ, ненарушимо свою наружную неподвижность.
Капитанъ усадилъ своего оракула во внутрь кареты и былъ такъ доволенъ этимъ пріобртеніемъ, что часто подмигивалъ Флоренс съ козелъ сквозь переднее окошечко, или постукивалъ себя слегка но лбу, желая намекнуть на необъятныя умственныя способности Бонсби. Въ это же время, Бонсби продолжалъ подталкивать локтемъ миссъ Нипперъ (капитанъ Коттль нисколько не преувеличивалъ нжности его сердца), но лица мудреца выражало то же выспреннее невниманіе по всему на свт, какъ и прежде.
Дядя Солль, уже воротившійся домой, встртилъ ихъ у дверей и повелъ немедленно въ свой кабинетъ, странно перемнившійся со времени отплытія Валтера. На стол и на полу были раскинуты морскія карты, на которыхъ бдный инструментальный мастеръ прокладывалъ путь потерявшагося брика и на которыхъ, съ раздвинутымъ циркулемъ въ рук, онъ сейчасъ только отмривалъ разстоянія, какъ далеко его должно было сдрейфовать, чтобъ онъ попалъ въ то или другое мсто. Онъ старался убдить себя, что должно пройдти еще много времени прежде, чмъ можно будетъ отчаяваться съ основательностью на-счетъ участи ‘Сына и Наслдника’.
Флоренса тотчасъ же увидла въ старик странную, неизъяснимую перемну: хотя въ лиц и пріемахъ его проявлялось всегдашнее тревожное состояніе духа, но ему противоречила какая-то особенная ршимость, которая пугала ее. Разъ ей показалось, что онъ говоритъ безсвязно и какъ-будто наудачу, объявивъ ему о своемъ утреннемъ посщеніи, она сказала, что жалла о его отсутствіи изъ дома, онъ отвчалъ сначала, что заходилъ къ ней, а потомъ, по-видимому, тотчасъ же хотлъ взять отвтъ свой назадъ.
— Вы сегодня утромъ приходили ко мн?
— Да, моя милая миссъ, возразилъ онъ съ явнымъ смущеніемъ.— Я желалъ увидть васъ собственными глазами, услышать вашъ голосъ собственными ушами, прежде… Тутъ онъ вдругъ остановился.
— Прежде чего? прежде, чмъ что?
— Разв я сказалъ: прежде?— Если такъ, я разумлъ… прежде, чмъ мы получимъ врныя извстія о моемъ миломъ Валтер.
— Вы нездоровы, сказала съ нжностью Флоренса.— Вы такъ много безпокоились. Я уврена, что вы нездоровы.
— Я здоровъ, возразилъ старикъ, сжавъ правую руку и показывая ее Флоренс: — какъ только можетъ быть здоровъ и крпокъ человкъ моихъ лтъ. Посмотрите: рука тверда! Разв владтель ея не можетъ имть столько же твердости и ршительности, сколько многіе молодые люди? Не думало… Увидимъ…
Въ голос и пріемахъ его было что-то особенное, выражавшее несравненно-боле словъ. Это произвело на Флоренсу глубокое впечатлніе, и она хотла бы сообщить свое безпокойство капитану Коттлю, но тотъ излагалъ въ это время мудрому Бонсби обстоятельства, на-счетъ которыхъ требовалось знать его глубокомысленное мнніе.
Бонсби, котораго подвижной глазъ старался, по-видимому, разсмотрть какой-то предметъ, находившійся между Лондономъ и Грэвзендомъ, выдвигалъ-было раза два или три свой косматый локоть, желая вдохновиться прикосновеніемъ къ воздушному стану Сузанны Нипперъ, но какъ она удалилась, въ досад, къ противоположному концу стола, то нжное сердце командира ‘Осторожной Клары’ не встртило никакого отвта своимъ влеченіямъ. Наконецъ, посл нсколькихъ подобныхъ неудачъ, мудрецъ, не обращаясь ни къ кому въ-особенности, заговорилъ такъ, или, лучше сказать, засвшій внутри его голосъ произнесъ по собственному произволу и независимо отъ него-самого, какъ-будто находясь подъ вліяніемъ чаръ хриплаго духа:
— Мое имя Джекъ Бонсби!
— Его окрестили Джономъ! воскликнулъ восхищенный капитанъ Коттль.— Слушайте его!
— И что я говорю, за то стою, продолжалъ голосъ посл краткаго молчанія.
Капитанъ, держа подъ руку Флоренсу, значительно подмигнулъ присутствующимъ, какъ-будто говоря: ‘Вотъ теперь-то онъ себя покажетъ! Вотъ зачмъ я привелъ его сюда!’
— Значитъ, сказалъ опять голосъ: — почему и не такъ? Если такъ, что изъ этого? Можетъ ли кто-нибудь говорить иначе? Нтъ. Значитъ, стопъ такъ! Закрпи!
Голосъ пріостановился и пріотдохнулъ. Потомъ снова заговорилъ съ разстановкою:
— Думаю ли я, что этотъ ‘Сынъ и Наслдникъ’ пошелъ ко дну, ребята? Можетъ-быть. Утверждаю я это? Что такое? Если шкиперъ выходитъ изъ Георгіевскаго-Канала и беретъ курсъ къ Доунсамъ, что у него прямо передъ носомъ? Гудвинскіе-Пески. Его никто не заставляетъ набгать на нихъ, однако онъ можетъ. Румбъ этого замчанія ведетъ къ тому, какимъ курсомъ летть. А тутъ ужь не мое дло. Значитъ, не звать на рул, впередъ смотрть и желаю удачи!
Посл этого голосъ вышелъ изъ кабинета и на улицу, взявъ съ собою капитана ‘Осторожной-Клары’ и сопроводивъ его до самой каюты, гд онъ немедленно завалился въ койку и освжилъ свой умъ крпительнымъ сномъ.
Слушатели поученій мудреца, предоставленные собственному искусству приложить къ длу его сказанія, изложенныя на основныхъ началахъ, составлявшихъ главную ножку треножника Бонсби, а можетъ-быть и многихъ другихъ оракуловъ, смотрли другъ на друга съ нкоторымъ недоразумніемъ, а Робъ-Точильщикъ, позволившій себ невинную вольность заглядывать сквозь люкъ сверху и слушать, спустился потихоньку внизъ въ сильномъ замшательств. Капитанъ Коттль одинъ, котораго удивленіе къ уму Бонсби возрасло еще боле посл его теперешняго яркаго проблеска, началъ объяснять, что смысломъ словъ мудреца была надежда, что Бонсби никогда не ошибается, и что мнніе такого мореходца должно ободрить всхъ и разогнать вс опасенія. Флоренса старалась поврить словамъ капитана, но Сузанна Нипперъ ршительно качала головою отрицательно и полагалась на Бонсби столько же, сколько положилась бы на Перча.
Философъ оставилъ дядю Солля въ прежнемъ недоумніи, старикъ началъ опять разводить по картамъ раздвинутымъ циркулемъ, отмривать разстоянія и не открывать себ въ этомъ никакого успокоенія. Пока онъ погружался въ такое занятіе и Флоренса шептала ему что-то на ухо, подошелъ капитанъ Коттль и положилъ свою тяжкую руку на плечо старику.
— Ну, каково, Солль Джилльсъ?
— Да такъ-себ, Недъ. Я припоминалъ сегодня, что въ этотъ самый день мой Валтеръ вступилъ въ домъ Домби и Сына, онъ пришелъ тогда къ обду очень-поздно, сидлъ тутъ, гд ты теперь стоишь, и мы толковали о штормахъ и кораблекрушеніяхъ: я едва могъ отвлечь его отъ этого предмета.
Но, встртивъ взоръ Флоренсы, внимательно и съ участіемъ глядвшей на него, старикъ остановился и улыбнулся.
— Не робй на рул, старый дружище! Бодре! Знаешь что, Солль Джилльсъ: когда я провожу благополучно до дому нашу удивительную миссъ (онъ поцаловалъ ей свой крючекъ), то ворочусь сюда и увезу тебя на буксир на весь остатокъ ныншняго дня. Мы отобдаемъ гд-нибудь вмст, Солль, ге?
— Не сегодня, Недъ! возразилъ съ живостію старикъ, по-видимому застигнутый въ-расплохъ этимъ приглашеніемъ.— Не сегодня. Я сегодня не могу!
— Это почему?
— Я… я буду очень занятъ. У меня… сегодня такъ много дла, но я… я подумаю, какъ бы это устроить. Сегодня никакъ нельзя, Недъ. Мн нужно выйдти изъ дома, остаться одному, и подумать о множеств длъ.
Капитанъ взглянулъ на инструментальнаго мастера, потомъ на Флоренсу, потомъ опять на инструментальнаго мастера. ‘Ну, такъ завтра?’ сказалъ онъ наконецъ.
— Хорошо, хорошо, завтра. Подумай обо мн завтра. Да, завтра лучше всего.
— Я прійду сюда рано, Солль Джилльсъ.
— Конечно, конечно, пораньше. А теперь прощай, Недъ Коттль, Богъ съ тобой!
Сжавъ об руки капитана съ необыкновеннымъ жаромъ, старикъ обратился къ Флоренс, сложилъ ея руки въ своихъ и прижалъ ихъ къ губамъ, потомъ вывелъ ее за двери и проводилъ до кареты съ неизъяснимою торопливостью. Вообще, онъ произвелъ на капитана такое впечатлніе, что тотъ нарочно промедлилъ нсколько минутъ и веллъ Робу быть съ дядею Соллемъ какъ-можно-услужливе и ласкове до утра, наставленіе это онъ подкрпилъ всунутымъ ему въ руку шиллингомъ и общаніемъ еще полушиллинга завтра утромъ. Посл этого, капитанъ, считая себя естественнымъ тлохранителемъ Флоренсы, взмостился на козлы и проводилъ ее до дома, увривъ на разставаньи, что будетъ стоять за стараго Солля на жизнь и смерть.
Когда двери заколдованнаго дома заперлись за его обитательницами, мысли капитана обратились снова къ старику, инструментальному мастеру, и онъ почувствовалъ какое-то неопредленное безпокойство. Вмсто того, чтобъ идти домой, онъ прошелся нсколько разъ по улиц, отобдалъ въ одной таверн, куда часто заглядывали лакированныя шляпы, и въ сумерки направился снова къ вывск деревяннаго мичмана. Онъ заглянулъ въ окно и увидлъ старика, очень-прилежно писавшаго въ кабинет, Робъ готовилъ себ постель подъ залавкомъ, а деревянный мичманъ, снятый на ночь съ своего пьедестала, глядлъ на нихъ обоихъ. Убдившись, что все спокойно и благополучно, капитанъ взялъ курсъ къ Бриг-Плэсу, съ твердымъ намреніемъ постить дядю Солля завтра рано утромъ.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

ГЛАВА I.
Предметъ изученія любящаго сердца.

Сэръ Барнетъ и лэди Скеттльсъ, очень-добрые люди, жили на хорошенькой дач около Фулэма, на берегахъ Темзы. Мсто ихъ жительства было выгодне всхъ прочихъ въ то время, когда шлюпки гонялись на гребл по рк, но зато оно имло въ другія поры свои маленькія неудобства, въ числ которыхъ можно назвать случайное появленіе рки въ гостиной и современныя этому исчезновенія луговъ и кустарниковъ’.
Сэръ Барнетъ Скеттльсъ обыкновенно выражалъ свою личную значительность древнею золотою табакеркой и неизмримымъ шелковымъ носовымъ платкомъ, который вынималъ всегда съ особенною торжественностью, развертывалъ какъ знамя и употреблялъ, держа въ обихъ рукахъ. Цлью жизни сэра Барнета было постоянное расширеніе круга его знакомства. Сэръ Барнетъ любилъ также знакомить людей другъ съ другомъ. На-примръ, если ему удавалось залучить на свою гостепріимную дачу какого-нибудь сельскаго джентльмена или новаго знакомца, онъ говаривалъ на другой же день его посщенія: ‘А что, мой почтенный сэръ, есть ли здсь кто-нибудь, съ кмъ бы вы желали сойдтись? Какого разбора людеи предпочитаете вы: писателей, живописцевъ, скульпторовъ, актровъ, или что-нибудь въ этомъ родъ?’ Гость, по всей вроятности, отвчалъ ‘да’ и называлъ кого-нибудь, принадлежащаго къ одному изъ исчисленныхъ разрядовъ. Хотя сэръ Барнетъ имлъ съ этимъ писателемъ, артистомъ или ученымъ столько же личныхъ сношеній, сколько съ Птоломеемъ-Великимъ, но онъ уврялъ, что знакомъ съ нимъ очень-хорошо и непремнно-пригласитъ къ себ.
Въ тотъ же день онъ отправлялся къ нему съ визитомъ, оставлялъ свою карточку и писалъ лаконическую записку: ‘Почтенный сэръ, неизбжное зло при вашемъ высокомъ значеніи въ области наукъ (или искусствъ, какъ приходилось)… одинъ изъ друзей моего дома питаетъ весьма естественное желаніе, раздляемое мною и лаяли Скеттльсъ… увренъ, что геній выше свтскихъ церемоній… ‘вы окажете намъ особенное отличіе, доставя намъ удовольствіе вашего общества, и прочая, и прочая’. И такимъ образомъ онъ убивалъ двухъ птицъ однимъ камнемъ.
Вооружившись, по обыкновенію, табакеркой и носовымъ платкомъ, сэръ Барнетъ Скеттльсъ предложилъ свой неизбжный вопросъ Флоренс, въ первый же день ея прізда. Флоренса, поблагодаривъ сто и увряя, что у нея нтъ особенныхъ друзей, вспомнила съ болью въ сердц о пропавшемъ безъ всти Валтер. Когда сэръ Барнетъ повторилъ свое радушное предложеніе, говоря: ‘Моя милая миссъ Домби, точно ли вы помните, что пть никого, съ кмъ бы вашъ почтенный папа — которому прошу передать лучшіе наши комплименты — желалъ видть васъ боле близкою?’ — она невольно потупила глаза, и голосъ ея трепеталъ при кроткомъ отрицательномъ отвт.
Скеттльсъ-Младшій, въ туго-накрахмаленномъ галстух и съ значительно-укрощеннымъ духомъ, проводилъ каникулы дома. Его не очень радовали убжденія почтенной матери, чтобъ онъ какъ можно былъ внимательне къ Флоренс. Другимъ горемъ юноши было общество доктора Блимбера и мистриссъ Блимберъ, приглашенныхъ гостить подъ его родительскимъ кровомъ, молодой джентльменъ часто отзывался о нихъ, что желаетъ имъ проводить время капикулъ въ ерихон.
— Не укажете ли вы на кого-нибудь, докторъ Блимберъ? сказалъ ему тогда сэръ Барнетъ.
— Вы очень-любезны, сэръ Барнетъ. Право, я не могу припомнить никого въ особенности. Я люблю изучать своихъ собратій вообще, сэръ Барнетъ. Что говоритъ Теренцій? Каждый, у кого есть сынъ, занимателенъ для меня.
— А не желаетъ ли мпетриссъ Блимберъ видть какого-нибудь знаменитаго ученаго?
Мистриссъ Блимборъ отвчала, что сочла бы себя особенно-счастливою, еслибъ сэръ Барнетъ могъ познакомить ее съ Цицерономъ, по какъ это неудобоисполнимо, то она довольствуется радушіемъ и дружескимъ расположеніемъ, которыми ее удостоиваютъ сэръ Барнетъ и лэди Скеттльсъ.
Такимъ-образомъ, сэръ Барнетъ увидлъ себя въ необходимости ограничиться собравшимися у него гостями, чему Флоренса была очень-рада, потому-что ей предстояло между ними изученіе одного предмета, весьма-близкаго сердцу и занимавшаго ее больше всхъ другихъ.
Въ дом, гд она гостила, было нсколько дтей, столько же откровенныхъ и счастливыхъ съ своими отцами и матерями, какъ розовыя личики, на которыя она часто грустно засматривалась черезъ улицу изъ своего уединенія. Дти эти не знали принужденія и свободно обнаруживали любовь свою. Флоренса старалась постичь ихъ тайну, добиться, чего не достаетъ ей самой, узнать, какое простое искусство извстно имъ и неизвстно ей, какимъ образомъ научиться у нихъ показать отцу, что она его любитъ и пріобрсти себ любовь его.
Много дней сряду наблюдала Флоренса этихъ дтей. Много разъ, рано по утрамъ, вставала она съ восходомъ солнца, прохаживалась взадъ и впередъ по берегамъ рки прежде, чмъ кто-нибудь поднимался въ дом, заглядывала въ окна ихъ комнатъ и думала о спящихъ дтяхъ, которыхъ такъ лелятъ, о которыхъ такъ нжно заботятся. Флоренса чувствовала себя тогда больше одинокою, чмъ въ огромномъ опустломъ дом, она иногда думала, что ей тамъ лучше, чмъ здсь, и что она была спокойне, скрываясь тамъ, нежели находясь здсь въ обществ дтей однихъ съ нею лтъ и видя, какъ много она отъ нихъ отличается. Но она ршилась постичь ихъ тайну и оставалась среди ихъ, терпливо надясь достичь своей цли.
Но какъ узнать это? Какъ замтить начало? Тутъ были дочери, встававшія утромъ и ложившіяся спать поздно вечеромъ, они уже обладали сердцами своихъ отцовъ: имъ не приходилось превозмогать отвращеніе, бояться холодности, разглаживать сердито-нахмуренныя брови. По мр того, какъ утро подвигалось и роса высыхала на цвтахъ, на трав, отворялись окна ихъ комнатъ, он бгали и рзвились по лугу, и Флоренса, глядя на ихъ юныя, веселыя лица, думала: чему ей можно научиться отъ этихъ дтей? Ей у нихъ уже поздно было учиться! Каждая двочка могла безбоязненно подбгать къ отцу, протягивать губки для ожидавшаго ихъ поцалуя, обвивать рукою шею, наклонившуюся для принятія этой дтской ласки. Она не могла начать такою смлостью. О, неуже-ли ей оставалось все меньше и меньше надежды по мр того, какъ она наблюдала!
Она очень-хорошо помнила, что даже ограбившая ее старуха — когда еще она была маленькимъ ребенкомъ — старуха, которой домъ, лицо, вс слова и жесты остались неизгладимо въ ея памяти,— что и эта старуха говорила съ нжностью о своей далекой дочери, и какъ страшно она плакала въ мученіи безнадежной разлуки съ своимъ дитятей! Но и ея Покойная мать любила нжно дочь свою. Тогда, по-временамъ, обращаясь мыслями къ бездн, отдлявшей ее отъ отца, Флоренса начинала трепетать, и слезы выступали у нея на глазахъ, при мысли, что еслибъ мать была жива, то, можетъ-быть, и она охладла бы къ ней за недостатокъ того качества, которое могло бы привязать къ ней отца. Она чувствовала, что омрачаетъ этимъ свтлую память матери, что это не иметъ никакого основанія и вовсе несправедливо, но она до такой степени усиливалась оправдать жестокосердіе отца и считать себя одну виноватою, что была не въ силахъ удержать подобнаго предположенія, промелькавшаго мимолетнымъ зловщимъ облакомъ въ ум ея.
Въ числ прочихъ гостей, пріхала, вскор посл Флоренсы, прелестная двочка, годами тремя моложе ея, также сирота, въ сопровожденіи своей ттки, почтенной сдой старушки, которая очень ласкала Флоренсу и очень любила (какъ и вс) слушать по вечерамъ ея пніе. Старушка тогда садилась подл нея и смотрла на нее съ истинно-материнскимъ участіемъ. Дня черезъ два посл прізда этихъ постительницъ, Флоренса, сидя въ одно теплое утро въ садовой бесдк, и задумчиво глядя сквозь втви ея на рзвившихся на лугу малютокъ, услышала голоса прохаживавшихся близехонько подл нея ттки и племянницы, которыя говорили о ней. Она вола въ это время цвточные внки для одной двочки, любимицы всего общества.
— Флоренса такая же сирота, какъ и я, ттушка? спросила дитя.
— Нтъ, мой ангелъ. У нея нтъ матери, но отецъ живъ.
— Она въ траур по своей бдной мама? воскликнула съ живостью двочка.
— Нтъ, по брат.
— У нея нтъ другаго брата?
— Нтъ.
— А сестры?
— Нтъ.
— Ахъ, какъ мн жаль ея!
Он пріостановилась и молча посмотрли нсколько минутъ на гребшія мимо лодки. Флоренса, услышавъ свое имя, встала-было и собрала цвты, чтобъ выйдти изъ бесдки, но сла опять и снова принялась за работу, надясь не слышать ничего-больше. Разговоръ, однако, вскор возобновился.
— Флоренсу здсь вс любятъ, и она, право, стоитъ этого, сказала серьзно двочка.— Гд же ея папа?
Ттка посл краткаго молчанія отвчала, что не знаетъ. Выраженіе ея голоса остановило Флоренсу, которая опять хотла встать и показаться: она осталась прикованною на мст, прижавъ цвты обими руками къ груди.
— Онъ въ Англіи, ттушка, надюсь?
— Я думаю такъ. Да. Я знаю, что онъ въ Англіи.
— Былъ онъ когда-нибудь здсь?
— Я полагаю, что нтъ… нтъ.
— Прідетъ онъ къ ней сюда?
— Не думаю.
— Разв онъ хромой, или слпой, или боленъ, ттушка?
Цвты, которые Флоренса прижимала къ груди, начали высыпаться на землю, когда она услышала эти слова, сказанныя съ такимъ удивленіемъ. Она сжала судорожно цвты и въ невыразимой тоск опустила голову.
— Кетти, возразила дама посл другаго промежутка молчанія:— я скажу теб всю правду о Флоренс, какъ я ее слышала, и врю, что это не выдумка. Только смотри, никому ни слова, моя милая, немногіе знаютъ объ этомъ и она можетъ быть очень-огорчена, если услышитъ, что истина извстна здсь всмъ.
— О, никому, ттушка!
— Знаю, знаю. На тебя можно положиться. Я боюсь, Кетти, что отецъ Флоренсы мало думаетъ о ней, видитъ ее очень-рдко, никогда въ жизни не былъ съ нею ласковъ, а теперь просто избгаетъ ея. Она бы нжно любила его, еслибъ онъ могъ ее терпть, но онъ не хочетъ — хоть тутъ она нисколько не виновата, ее должны любить вс добрые и жалть о ней.
Еще нсколько цвтовъ выпало изъ рукъ Флоренсы, оставшіеся были влажны, но не отъ росы.
— Бдная Флоренса! милая, добрая Флоренса! кричала двочка.
— Знаешь ли, зачмъ я теб объ этомъ разсказала, Кетти?
— Чтобъ я была съ нею очень-ласкова и старалась угождать ей. Такъ, ттушка?
— Отчасти, но не совсмъ. Хоть мы и видимъ ее веселою, съ милою улыбкой для всхъ, готовую угождать всмъ намъ, хоть намъ кажется, что она здсь веселится, а ей не можетъ быть весело и радостно. Какъ ты думаешь, Кетти?
— Я боюсь, что нтъ.
— И ты можешь понять отъ чего, когда она видитъ дтей, которыхъ любятъ и ласкаютъ родители, которыми гордятся родители — какъ многими здсь — отъ-чего ей въ тайн можетъ быть оченьгрустно?
— Да, милая ттушка, очень-хорошо понимаю. Бдная Флоренса!
Еще нсколько цвтовъ выпало на землю, а оставшіеся въ рукахъ дрожали, какъ отъ дуновенія осенняго втра.
— Кетти, сказала дама серьзнымъ, но кроткимъ и спокойнымъ голосомъ, произведшимъ на Флоренсу съ самаго начала такое впечатлніе:— изъ всхъ дтей, которыя здсь, ты одна можешь быть ея естественнымъ и безвреднымъ другомъ, у тебя нтъ тхъ невинныхъ средствъ, какія у боле-счастливыхъ дтей…
— О, ттушка, нигъ дтей счастливе меня! воскликнула двочка, прижимаясь къ ттк.
— Какія у другихъ дтей, чтобъ напоминать ей о ея несчастій. Вотъ почему я хочу, чтобы ты старалась всячески подружиться съ нею.. Ты лишилась родителей, когда, благодаря Бога, не могла еще понимать всей тяжести этой потери — вотъ почему ты больше другихъ имешь правъ на дружбу бдной Флоренсы,
— Но вы меня любите, ттушка, и всегда любили…
— Какъ бы то ни было, мой дружокъ, но твое несчастіе легче, чмъ несчастіе Флоренсы: нтъ на свт сироты больше покинутой, какъ дитя, котораго не хочетъ любить живой отецъ.
Цвты разсыпались на землю, какъ пыль, осиротлая Флоренса закрыла себ лицо руками, опустилась на траву и плакала долго и горько.
Однако, она не отказывалась отъ достиженія своей цли, ея господствующею мыслью было: отецъ не знаетъ, какъ она его любитъ, слдственно, должно употребить вс усилія, чтобъ рано или поздно сердце отца постигло это, а между-тмъ, не должно дозволить себ ни одного необдуманнаго слова, взгляда, жеста, нечаяннаго увлеченія чувства, которое могло бы обвинить отца и подать поводъ къ разговорамъ, въ род слышаннаго ею недавно.
Въ обращеніи своемъ съ двочкою, которую она очень полюбила и которую имла столько причины помнить, Флоренса не забывала объ отц. Если она будетъ показывать ей свою привязанность слишкомъ-явно, этимъ утвердится въ мысляхъ, по-крайней-мр, одной особы мысль, что отецъ ея жестокъ и безчувственъ.Слышанный изъ бесдки разговоръ заставилъ ее воздерживать свою собственную склонность къ ребенку, чтобъ охранить репутацію отца.
Когда собирались въ кружокъ для чтенія вслухъ, и въ повсти упоминалось о нечадолюбивомъ отц, она страдала, боясь, чтобъ кто-нибудь не примнилъ этого мысленно къ ея отцу. Всякое обстоятельство подобнаго рода тревожило ее, и она часто помышляла о возвращеніи въ старый, опустлый домъ, подъ угрюмою тнью котораго душа ея нашла бы себ отдыхъ и спокойствіе.
Флоренса продолжала изучать свою пауку съ терпніемъ и постоянствомъ. Она часто выходила рано утромъ, чтобъ наблюдать дтей бдныхъ и научиться хоть отъ нихъ тому искусству, котораго она никакъ не могла постичь, глядя на собравшееся въ дом сэра Барнета юное общество. Но и дти бдныхъ людей ушли для нея слишкомъ-далеко впередъ: ихъ давно уже любили, и передъ ними не было желзнаго затвора у входа въ родительское сердце.
Былъ одинъ работникъ, котораго она часто замчала трудящимся рано утромъ, и подл него двочку, почти однихъ лтъ съ нею. Онъ былъ очень-бденъ и не имлъ, по-видимому, никакого постояннаго промысла: въ малую воду онъ скитался по обмелвшимъ берегамъ рки и отьискивалъ въ илу и тин обрывки тряпья и кусочки желза, то обработывалъ жалкій клочокъ неблагодарной почвы передъ своею хижиной, то починивалъ или замазывалъ дрянную, старую лодку, ему принадлежавшую, или длалъ что-нибудь въ томъ же род для сосда, какъ приходилось. Но надъ чмъ бы онъ ни трудился, двочка оставалась всегда праздною и сидла подл него въ дремотномъ, полубезчувственномъ состояніи.
Флоренс часто хотлось заговорить съ этимъ бднякомъ, но у нея не доставало духу, тмъ боле, что онъ не длалъ ни шага ей на встрчу. Однажды утромъ, случилось ей, однако, очутиться близехонько подл него, когда онъ разогрвалъ смолу, чтобъ залить проконопаченную лодку, лежавшую вверхъ килемъ подл разведеннаго огня. Услыша шорохъ ея платья, онъ поднялъ голову и пожелалъ ей добраго утра.
— Добраго утра, отвчала Флоренса, подходя къ нему еще ближе.— Вы рано за работой.
— Я бы радъ былъ начинать еще раньше, миссъ, еслибъ только была работа.
— Разв ее такъ трудно найдти?
— Мн трудно.
Флоренса взглянула на его дочь, которая сидла неподвижно, съ поджатыми ногами, съ локтями на колняхъ и подперши подбородокъ обими руками.
— Это ваша дочь?
Онъ съ живостью поднялъ голову, посмотрлъ съ прояснившимся лицомъ на двочку, кивнулъ ей и отвчалъ: ‘Да’. Флоренса также обратилась къ ней съ ласковымъ привтствіемъ, но та проворчала ей что-то въ отвтъ сердито, съ недовольнымъ жестомъ.
— И ей также не достаетъ работы?
Онъ покачалъ головою: — Нтъ, миссъ, я работаю за двоихъ.
— Разв васъ только двое?
— Да, миссъ. Мать ея умерла десять лтъ назадъ. Э-гой! Марта!— онъ свиснулъ ей:— скажи-ка что-нибудь этой хорошенькой барышн!
Двочка повела съ нетерпніемъ своими сгорбленными плечами и отвернула голову. Дурна, безобразна, капризна, оборвана, грязна — но любима! О, да! Флоренса видла, какъ бднякъ взглянулъ на свою дочь: она знала человка, во взгляд котораго ей никогда не счастливилось прочитать то же выраженіе.
— Я боюсь, что моей бдняжк сегодня утромъ хуже! сказалъ работникъ, оставя свое дло и разсматривая дочь съ состраданіемъ, еще боле выразительнымъ на его суровомъ лиц.
— Она больна?
Отецъ глубоко вздохнулъ.— Не думаю, чтобъ у моей Марты набралось и пяти дней здоровыхъ въ пять лтъ.
— Эй, эй, Джонъ! даже и больше, чмъ въ пять лтъ, сказалъ сосдъ, подошедшій помочь ему съ лодкой.
— Правда. Очень можетъ быть. Она такъ давно, давно больна!
— А ты все баловалъ и нжилъ ее, Джонъ, такъ-по она стала въ тягость и теб и всмъ.
— Не мн, нтъ, не мн! отвчалъ отецъ, снова принимаясь за свое дло.
Флоренса понимала — кто могъ понять это лучше ея?— какъ искренни были слова отца. Она придвинулась къ нему и съ радостью готова была пожать его грубую руку, поблагодарить его за нжность къ жалкому предмету, на который вс смотрли совершенно иначе, нежели онъ.
— Кто бы сталъ баловать мою бдняжку — если называть это баловствомъ — когда бы я ее бросилъ?
— Да, да, Джонъ. Ты грабишь себя, чтобъ угодить ей. А она объ этомъ и не думаетъ!
Отецъ снова поднялъ голову и свиснулъ дочери. Марта отвтила тмъ же сердитымъ движеніемъ, и онъ былъ счастливъ.
— За одно это, миссъ, сказалъ сосдъ съ улыбкою тайнаго участія: — чтобъ добиться отъ нея только этого, онъ никогда не выпускаетъ ее изъ вида.
— Потому-что пріидетъ когда-нибудь день, когда и половина этого отъ моего несчастнаго дитяти будетъ то же самое, что поднять мертвеца!
Флоренса осторожно положила нсколько монетъ на старую лодку и ушла.
Посл разговора съ бднымъ работникомъ, Флоренса начала думать, что бы почувствовалъ ея отецъ, еслибъ она вдругъ занемогла и стала гаснуть, какъ ея покойный братъ? Пойметъ ли онъ тогда, какъ она его любила? Сдлается ли она ему тогда миле? Пріидетъ ли онъ къ ея постели, когда зрніе ея отуманится? обниметъ ли ее, пойметъ ли, зачмъ она въ позднюю ночь приходила въ кабинетъ его?
Да, она была уврена, что онъ смягчится, когда она будетъ при смерти, будетъ тронутъ, вспомнивъ послднія минуты жизни маленькаго Поля, и скажетъ: ‘Милая Флоренса, живи для меня, и мы будемъ любить другъ друга, будемъ счастливы, какъ могли бы быть счастливы многіе годы назадъ!’
Золотистыя струйки, игравшія на стн спальни маленькаго Поля, представились ея воображенію частицами потока, мирно текшаго къ мсту отдохновенія, гд ее ждутъ, держа другъ друга за руку, нжно-любящія ее существа. Она помышляла съ благоговйнымъ трепетомъ, но безъ ужаса, о той самой рк, о которой такъ часто говорилъ ея братъ, что она уноситъ его.
Отецъ и умирающая дочь еще живо представлялись Флоренс, когда, меньше, чмъ черезъ недлю, сэръ Барнетъ и лэди Скеттльсъ предложили ей прогуляться вмст съ ними по большой дорог. Флоренса охотно согласилась, и лэди Скеттльсъ велла сыну своему немедленно приготовиться къ прогулк. Ничто не восхищало лэди Скеттльсъ столько, какъ ея первенецъ рука-объ-руку съ Флоренсой.
Молодой Барнетъ, правду сказать, вовсе не чувствовалъ себя отъ этого въ восторг, но кротость Флоренсы обыкновенно примиряла молодаго джентльмена съ его участью, и потомъ они шли въ весьма-дружественномъ расположеніи духа, сопровождаемые до крайности довольными сэромъ Барнетомъ и лэди Скеттльсъ.
То же случилось и въ этотъ разъ. Флоренса почти успла успокоить и развеселить юнаго Барнета, какъ прохадъ мимо ихъ верхомъ какой-то джентльменъ, взглянулъ на все общество съ большимъ вниманіемъ, осадилъ лошадь и воротился, держа въ рук шляпу.
Джентльменъ этотъ особенно пристально смотрлъ на Флоренсу. Когда маленькое общество пріостановилось, чтобъ пропустить его впередъ, онъ сперва поклонился Флоренс, а потомъ сэру Барнету и его супруг. Флоренса не помнила, чтобъ когда-нибудь видла его прежде, но невольно вздрогнула отъ его приближенія и отступила назадъ.
— Лошадь моя совершенно смирна, миссъ, увряю васъ, сказалъ джентльменъ.
Но не лошадь, а что-то въ самомъ джентльмен — чего она сама не могла опредлить — заставило ее отшатнуться, какъ-будто почувствовала себя ужаленною.
— Я имю честь говорить съ миссъ Домби? сказалъ онъ съ самою плнительною улыбкой. Флоренса кивнула утвердительно.— Мое имя Каркеръ. Я едва могу надяться, чтобъ Домби могла меня помнить иначе, какъ по имени — Каркеръ.
Флоренса, чувствуя странную наклонность къ ознобу, хотя день былъ и жаркій, представила Каркера сэру Барнету и лэди Скеттльсъ, которыми онъ былъ принятъ весьма-благосклонно.
— Тысячу разъ прошу извиненія! сказалъ мистеръ Каркеръ.— Но я завтра ду въ Лимингтонъ, къ мистеру Домби: считаю лишнимъ говорить, какъ счастливъ я буду, если миссъ Домби удостоитъ меня какимъ-нибудь порученіемъ.
Сэръ Барнетъ угадалъ немедленно, что Флоренса желала бы написать письмо къ отцу, и потому предложилъ воротиться, приглашая мистера Каркера отобдать запросто, въ верховомъ туалет. Мистеръ Каркеръ былъ уже, къ-несчастію, отозванъ, но если миссъ Домби угодно писать, онъ готовъ проводить ее и ждать сколько бы ни было времени. Говоря это съ самою любезною изъ своихъ улыбокъ, онъ наклонился къ Флоренс довольно-близко, чтобъ погладить шею лошади, глаза ихъ встртились и ей казалось, будто его взоры высказали ясно: ‘О ‘Сын и Наслдник’ нтъ извстій!’
Испуганная, сконфуженная, отступившая отъ него по инстинктивному побужденію, Флоренса ароизнесла едва внятнымъ голосомъ, что она ему очень-благодарна, но писать не будетъ, ей нечего писать.
— И ничего не пошлете, миссъ Домби?
— Ничего… Скажите ему только, что я его очень, очень люблю!
Не смотря на свое смущеніе, Флоренса подняла голову и обратила къ Каркеру выразительный, умоляющій взглядъ, показывавшій ясно — въ чемъ мистеръ Каркеръ былъ и безъ того убжденъ — что между ею и отцомъ нтъ никакихъ сношеній. Мистеръ Каркеръ улыбнулся, раскланялся съ величайшею почтительностью и ухалъ, произведя на сора Барнета и лэди Скеттльсъ весьма-выгодное для себя впечатлніе. Флоренсу бросило тогда въ такую дрожь, что сэръ Барнетъ невольно припомнилъ ей народный предразсудокъ, предполагающій, будто въ такихъ случаяхъ кто-нибудь переходитъ черезъ могилу, гд ей суждено покоиться. Мистеръ Каркеръ, заворачивая за уголъ, оглянулся назадъ, поклонился и исчезъ, какъ-будто онъ детъ прямо на кладбище съ этою цлію.

ГЛАВА II.
Странныя всти о дяд Солл.

Капитанъ Коттль, хоть и не лнтяй, поднялся, однакожь, на слдующее утро не раньше шести часовъ. Опершись въ своей койк на локоть и протирая глаза, онъ вдругъ раскрылъ ихъ необычайно-широко, увидя въ дверяхъ Роба-Точильщика, стоявшаго съ раскраснвшимся и встревоженнымъ лицомъ.
— Э-гой! проревлъ капитанъ.— Въ чемъ дло?
Прежде, чмъ Робъ усплъ выговорить слово, капитанъ Коттль выскочилъ изъ койки и наложилъ руку на уста его:
— Стопъ, пріятель! Погоди немножко.
Посл этого, онъ выпроводилъ его въ другую комнату, заперъ за нимъ двери и черезъ нсколько секундъ явился къ нему въ знаменитой синей пар платья. Поднявъ руку въ знакъ того, что запрещеніе говорить еще не снято, капитанъ Коттль подошелъ къ шкапику, налилъ себ грокъ, проглотилъ его и поподчивалъ Роба такимъ же пріемомъ жидкости, потомъ прислонился въ уголъ, устремивъ на встника взоры, блдный, какъ только лицо его могло поблднть, и сказалъ:
— Ну, приводи къ втру!
— То-есть, начать говорить?
— Эй, эй!
— Ну, сударь, разсказывать мн приходится немного, а взгляните сюда!
Робъ вытащилъ связку ключей. Капитанъ осмотрлъ ихъ остался въ своемъ углу и продолжалъ смотрть на Роба.
— И сюда!
Онъ вынулъ изъ кармана запечатанный пакетъ, на который капитанъ вытаращилъ глаза съ такимъ же изумленіемъ, какъ на ключи.
— Когда я проснулся сегодня утромъ, капитанъ, около четверти шестаго, то нашелъ все это у себя на подушк. Дверь лавки была отперта, а мистеръ Джилльсъ уже ушелъ.
— Ушелъ! проревлъ капитанъ.
— Пропалъ, сударь, возразилъ струсившій Робъ, невольно отступая назадъ въ другой уголъ.
— ‘Капитану Коттлю’, сударь, написано на ключахъ и на пакет. Клянусь вамъ совстью, капитанъ Коттль, больше я не знаю ничего! Хоть тутъ же умереть, капитанъ, ничего не знаю!..
Капитанъ Коттль взялъ пакетъ, открылъ его и прочелъ:
‘Другъ Недъ Коттль. Тутъ моя послдняя воля’… капитанъ сомнительно взглянулъ на нее:— ‘и мое завщаніе.’ Гд завщаніе? Что ты съ нимъ сдлалъ?
— Я не видалъ его, капитанъ. Не подозрвайте невиннаго малаго, капитанъ. Я не дотрогивался до завщанія!
Капитанъ Коттль покачалъ головою, выражая, что кто-нибудь долженъ же былъ взять его, и важно продолжалъ читать вслухъ:
‘…Котораго не открывай раньше, какъ черезъ годъ, или пока не получишь врнаго извстія о моемъ миломъ Валтер, который милъ и теб, Недъ, я увренъ.’ Капитанъ снова покачалъ головою, очевидно тронутый, но потомъ, какъ-будто желая сохранить свое наружное достоинство, строго взглянулъ на Роба. ‘Если ты меня больше не увидишь, Недъ, или если обо мн ее узнаешь ничего, то вспомни стараго друга, который будетъ помнить и любить тебя до послдней минуты. Побереги въ старомъ дом хоть съ годъ времени мсто для Валтера. Долговъ нтъ. Домби все заплачено, а ключи посылаю теб. Не разсказывай объ этомъ и не развдывай обо мн: безполезно. Итакъ, другъ Недъ, вотъ теб все отъ твоего стараго друга Соломона Джилльса.’Въ приписк было сказано: ‘Мальчикъ Робъ, какъ я говорилъ теб, жилъ у меня по хорошей рекомендаціи изъ дома Домби. Если все остальное будутъ продавать съ молотка, Недъ, позаботься о маленькомъ деревянномъ мичман.’
Трудно изобразить положеніе капитана Коттля, который перечиталъ письмо это разъ двадцать отъ начала до конца. Смущенный и разстроенный до крайности, онъ сперва не могъ думать ни о чемъ, кром самаго письма, потомъ, видя передъ собою одного только Роба, онъ почувствовалъ большое облегченіе, вообразивъ его существомъ подозрительнымъ, что выразилъ такъ ясно устремленнымъ на бднаго Точильщика взоромъ, что тотъ воскликнулъ:
— О, перестаньте, капитанъ! Какъ вы можете? За что вы на меня такъ смотрите?
— Любезный, не пой, пока тебя не ушибли!
— Да я, право, ни въ чемъ не виноватъ!
— Ну, такъ держи канатъ чисто и отстаивайся какъ слдуетъ.
Глубоко чувствуя возложенную на него отвтственность и желая изслдовать дло въ подробности, капитанъ ршился идти въ лавку пропавшаго инструментальнаго мастера и взять Роба съ собою. Во всю дорогу онъ придерживалъ его за плечо, въ готовности сшибить съ ногъ при малйшей попытк къ побгу, но какъ подобныхъ покушеній не было, то они пришли въ лавку благополучно.
Отворивъ ставни, капитанъ услся въ кресла, какъ президентъ грознаго трибунала. Первымъ дломъ его было велть Робу лечь подъ залавкомъ, точь-въ-точь въ томъ самомъ положеніи, въ какомъ онъ увидлъ на подушк ключи и пакетъ, потомъ отворить двери и показать, какъ онъ тронулся, чтобъ идти къ нему въ Бриг-Плэсъ, предостерегая, однако, Роба, чтобъ онъ не переступилъ черезъ порогъ. Когда все это было сдлано и повторено нсколько разъ, капитанъ покачалъ головою и ршилъ, что обстоятельства затруднительны.
Потомъ, помышляя о возможности найдти гд-нибудь трупъ бднаго дяди Солля, капитанъ произвелъ тщательный объискъ по всему дому: осматривалъ со свчою погреба, запускалъ свой желзный крючокъ за двери, стукался головою о балки и покрылся весь паутиною. Поднявшись въ спальню старика, они нашли, что дядя-Солль не ложился подъ одяло, но, по-видимому, только прилегъ на покрышку, на которой еще оставался слдъ его тла.
— А мн сдается, капитанъ, сказалъ Робъ, оглядываясь вокругъ: — что когда мистеръ Джилльсъ входилъ сюда и выходилъ изъ дома такъ часто въ эти послдніе дни, то потихоньку выносилъ съ собою разныя маленькія вещи, чтобъ не обратить на себя вниманія.
— Гм! Это почему?
— Да, видите, тут нтъ его бритвеннаго прибора. Нтъ щеточекъ, капитанъ. Нтъ рубашекъ. Нтъ башмаковъ.
Капитанъ Коттль осмотрлъ съ особеннымъ вниманіемъ весь туалетъ Роба, чтобъ удостовриться, нтъ ли на немъ котораго-нибудь изъ исчисленныхъ имъ предметовъ. Но Робъ еще не употреблялъ бритвъ, не былъ ни вычищенъ, ни причесанъ, и носилъ костюмъ, уничтожавшій всякое подозрніе.
— А ты какъ думаешь, когда онъ вышелъ сегодня отсюда?
— Я думаю, капитанъ, онъ ушелъ вскор посл того, какъ я началъ храпть.
— А въ которомъ часу это случилось?
— А почему я знаю, капитанъ! Я сначала всегда сплю очень-крпко, а потомъ очень-легко. Еслибъ мистеръ Джилльсъ прошелъ черезъ лавку около разсвта, такъ хоть или онъ на ципочкахъ, я бы непремнно услышалъ, какъ онъ отворялъ двери.
Обдумавъ должнымъ образомъ это показаніе, капитанъ разсудилъ, что инструментальный мастеръ исчезъ въ-слдствіе принятаго заране намренія, но куда и зачмъ? Припоминая странные пріемы старика и прощаніе его съ нимъ самимъ… непостижимо жаркое тогда, но совершенно понятное теперь… капитанъ дошелъ до ужасной мысли, что дяда Солль, подавленный горестью объ отъзд Валтера и измученный безпокойствомъ на-счетъ его теперешней участи, покусцлся, въ припадк помшательства, на самоубійство.
Огорченный и разстроенный до крайности, онъ счелъ справедливымъ освободить Роба изъ-подъ ареста, который наложилъ на него. Нанявъ сидльца изъ лавки ростовщика Брогли, чтобъ смотрть за инструментальною лавкой въ ихъ отсутствіи, капитанъ взялъ Роба съ собою, и они пошли вмст отъискивать бренные останки Соломона Джилльса.
Жосткая лакированная шляпа заглядывала во вс закоулки Лондона: у пристаней, между судами, на отмеляхъ, вверхъ по рк, внизъ по рк, въ рабочіе домы, въ магазины костей, везд и всюду. Цлую недлю капитанъ читалъ вс объявленія о найденныхъ утопленникахъ и самоубійцахъ, а потомъ отправлялся осматривать маленькихъ юнговъ, свалившихся, вроятно, за бортъ, или темнобородыхъ иностранцевъ, отравившихъ себя ядомъ, — всхъ осматривалъ, чтобъ убдиться ‘точно ли это не старый Солль?’
Наконецъ, капитанъ Коттль оставилъ эти попытки, какъ безнадежныя, и сталъ придумывать, къ чему прибгнуть теперь? Перечитавъ еще нсколько разъ письмо своего пропавшаго друга, онъ остановился на просьб его ‘сберечь мсто Валтеру въ старомъ дом’. Но какъ для этого необходимо было покинуть квартиру въ дом мистриссъ Мэк-Стинджеръ, чему эта ршительная женщина непремнно сильно воспротивится, то капитанъ принялъ отчаянное намреніе убжать отъ нея.
— Слушай, молодецъ, сказалъ онъ Робу, ршаясь исполнить этотъ замыселъ:— завтра до ночи я не буду на здшнемъ рейд… можетъ-быть, до полуночи. Но ты стой на вахт, пока не услышишь мой стукъ… тогда сію же минуту бги отворить дверь.
— Очень-хорошо, капитанъ.
— Ты останешься здсь на порціи и можешь дождаться производства, если мы будемъ дружно грести заодно. Но только-что ты услышишь стукъ въ двери, смотри же, не звай!
— Непремнно, будьте спокойны, капитанъ.
— Ты понимаешь, прибавилъ онъ, воротясь назадъ, чтобъ напечатлть свои инструкціи еще глубже:— очень можетъ быть погоня: меня могутъ захватить, пока я стану ждать у дверей, если ты опоздаешь отворить ихъ.
Робъ снова уврилъ капитана въ своей неусыпной бдительности, и капитанъ, сдлавъ такія предусмотрительныя распоряженія, пошелъ домой въ послдній разъ подъ кровъ мистриссъ Мэк-Стинджеръ.
Чувствуя, что это въ послдній разъ, капитанъ ощущалъ смертельный страхъ при одной мысли о мистриссъ Мэк-Стинджеръ, одинъ шумъ шаговъ ея по лстниц бросалъ его въ дрожь. Мистриссъ Мэк-Стинджеръ какъ-будто нарочно была въ самомъ обворожительномъ расположеніи духа, кротка, какъ агнецъ. Совсть капитана терзалась невыносимо, когда она пришла къ нему съ вопросомъ, чего онъ желаетъ себ къ обду.
— Хорошенькій пуддингъ изъ почекъ, кэптенъ Каттль, или кусокъ баранины? Не думайте о моихъ трудахъ.
— Нтъ, благодарствуйте, мэмъ.
— Или жареную курицу съ начинкой и соусомъ изъ яицъ? Говорите-ка, кэптенъ Коттль! Угощайте себя.
— Нтъ, благодарствуйте, мэмъ, возразилъ капитанъ очень-смиренно.
— Вы что-то не въ дух и вамъ нужно возбудительное: почему бы не выпить бутылочку шерри?
— Прекрасно, мэмъ. Если вы будете такъ добры, что выпьете рюмку или дв, то можно попробовать. Не сдлаете ли вы мн одолженіе, мэмъ, спросилъ капитанъ, растерзанный въ клочки совстью: — не пріймете ли за квартиру впередъ?
— А зачмъ, кэптенъ Коттль?
Капитанъ струсилъ до смерти.— Да, знаете, вы меня этимъ очень обяжете: у меня деньги плохо держатся, и я былъ бы вамъ благодаренъ.
— Извольте, кэптенъ Коттль. Какъ хотите. Я не могу отказать вамъ ни въ чемъ.
— И не будете ли вы такъ добры, мэмъ, не позволите ли предложить вашимъ маленькимъ по полтора шиллинга на брата? Еслибъ вы могли позвать этихъ дтей сейчасъ же, я бы очень былъ радъ видть ихъ.
Появленіе невинныхъ маленькихъ Мэк-Стинджеровъ вонзило тысячу кинжаловъ въ виновную грудь капитана. Они явились толпою и окружили его съ доврчивостью, которой онъ такъ мало заслуживалъ. Взглядъ Александра Мэкъ-Стинджера, его любимца, былъ невыносимъ капитану, а голосъ Джюльены Мэк-Стинджеръ, похожей какъ дв капли воды на мать, превратилъ его въ труса.
Не смотря на то, капитанъ выдерживалъ себя и въ-продолженіе цлаго часа предоставилъ свою особу игривости дтей, которыя съ нею. Нисколько не церемонились. Даже лакированная шляпа не была ими забыта, двое изъ младшихъ Мэк-Стинджеровъ услись въ нее какъ въ гнздо и барабанили внутри ножками. Наконецъ, капитанъ отпустилъ отъ себя эти невинныя созданія съ печалью и дкимъ угрызеніемъ совсти, какъ человкъ, котораго ведутъ на казнь.
Въ тишин ночной, капитанъ уложилъ все свое боле-грузное имущество въ сундукъ, который заперъ съ намреніемъ оставить тутъ, по всей вроятности, навсегда… разв нашелся бы человкъ достаточно-смлый и отчаянный, чтобъ прійдти и спросить его. Легкій багажъ онъ связалъ въ узелокъ, а серебро положилъ въ карманы. Наконецъ, въ часъ полуночный, когда Бриг-Плэсъ покоилось въ сладостномъ сн, а мистриссъ Мэк-Стинджеръ почивала, окруженная своими малютками, преступный капитанъ прокрался на ципочкахъ въ сни, отперъ въ потьмахъ дверь, затворилъ ее безъ шума и пустился бжать сколько доставало силъ.
Преслдуемый образомъ мистрисъ Мэк-Стинджеръ, которую представлялъ себ выскочившею изъ постели и пустившеюся, не взирая на легкость костюма, въ погоню, преслдуемый также сознаніемъ въ своемъ преступленіи, — капитанъ отмривалъ страшные шаги на пути отъ Бриг-Плэса до вывски деревяннаго мичмана. Дверь отворилась по первому его стуку — Робъ караулилъ неусыпно — и капитанъ почувствовалъ себя сравнительно въ безопасности не прежде, какъ когда за нимъ заперлись желзные затворы.
— У-у-ухъ! Слава Богу!
— Что случилось, капитанъ? кричалъ оторопвшій Робъ.
— Нтъ, нтъ! отвчалъ капитанъ Коттль, измнившись въ лиц и прислушиваясь къ стуку послышавшихся по троттуару шаговъ.— Но замть себ, пріятель: если какая-нибудь дама, кром тхъ двухъ, которыхъ ты здсь видлъ, прійдетъ сюда и станетъ спрашивать кэптена Коттля, говори, что такого человка здсь нтъ и такого имени здсь никогда не слыхали. Слышишь?
— Слышу, капитанъ.
— Можешь сказать, если хочешь, что прочиталъ въ газетахъ о какомъ-то кэптен Коттл, который отправился въ Австралію вмст съ цлымъ грузомъ переселенцевъ, и что вс они поклялись никогда не возвращаться въ Англію, слышишь?
Робъ кивнулъ въ знакъ согласія и готовности. Капитанъ отпустилъ его на постель подъ залавокъ, а самъ пошелъ наверхъ въ спальню дяди Солля.
На другой день, каждая проходившая мимо шляпка приводила его въ страхъ, и онъ убгалъ изъ лавки наверхъ, спасаясь отъ воображаемыхъ мистриссъ Мэк-Стинджеръ. Фальшивыя тревоги эти повторялись такъ часто, что капитанъ провелъ въ нихъ большую часть дня. Среди такихъ утомительныхъ движеній, онъ нашелъ однако время осмотрть товары инструментальнаго мастера, которые веллъ Робу чистить безъ пощады, потомъ выставилъ у окна нсколько привлекательныхъ вещей съ билетиками, на которыхъ были выставлены цны отъ десяти шиллинговъ до пятидесяти фунтовъ.
Посл такихъ улучшеній въ лавк, капитанъ Коттль, окруженный инструментами, почувствовалъ себя человкомъ ученымъ. Какъ торговецъ Сити, онъ сталъ интересоваться лордомъ-мэромъ, шерифами и коммерческими компаніями, также точно счелъ обязанностью прочитывать въ газетахъ выписки изъ отчетовъ государственнаго банка, хотя и не могъ дать толку въ цифрахъ, которыми они были испещрены. Флоренсу онъ ожидалъ съ того самаго Дня, какъ принялъ во владніе деревяннаго мичмана, но она была далеко въ гостяхъ.
Такимъ-образомъ началъ капитанъ Коттль новый родъ жизни, не имя другаго общества, кром Роба-Точильщика. Потерявъ, наконецъ, счетъ времени, какъ люди, подверженные большимъ перемнамъ, капитанъ вскор сталъ помышлять о Валтер, Соломон Джилльс и даже о самой мистриссъ Мэк-Стинджеръ, какъ о предметахъ, перешедшихъ уже въ область прошлаго.

ГЛАВА III.
Тни прошедшаго и будущаго.

— Вашъ покорнйшій, сэръ, сказалъ майоръ Бэгстокъ.— Годдемъ, сэръ, пріятель моего пріятеля Домби долженъ быть и моимъ пріятелемъ. Радъ васъ видть!
— Каркеръ, я премного обязанъ майору, объяснилъ мистеръ Домби: — за его общество и бесду. Майоръ Бэгстокъ оказалъ мн большую услугу, Каркеръ.
Мистеръ Каркеръ-Управляющій, только-что пріхавшій въ Лимингтонъ и представленный майору, показалъ ему оба ряда своихъ блыхъ зубовъ и выразилъ искреннюю признательность за благопріятную перемну, найденную имъ въ наружности и расположеніи духа мистера Домби.
— Клянусь Богомъ, сэръ, меня благодарить не за что: тутъ дло обоюдное. Такой джентльменъ, какъ Домби, сэръ, укрпляетъ и возвышаетъ нравственную сторону человка.
Мистеръ Каркеръ ухватился за это выраженіе… Нравственную сторону человка. Такъ точно. Именно это онъ самъ сейчасъ хотлъ сказать.
— Но когда мой пріятель Домби, сэръ, говоритъ вамъ о майор Бэгсток, онъ подразумваетъ простаго и прямаго Джое, сэръ — Джое Б.— крутаго и тугаго стараго Джоша, сэръ. Къ вашимъ услугамъ!
Мистеръ Каркеръ почувствовалъ необычайную наклонность къ майору, и чувства его выразились на каждомъ зуб.
— А теперь, сэръ, вамъ съ Домби наврно нужно переговорить о цлой чертовщин длъ.
— Нисколько, майоръ, замтилъ мистеръ Домби.
— Вздоръ, вздоръ! Я эти вещи понимаю. Человку вашихъ размровъ, Домби — колоссу коммерціи — мшать не должно. Ваши минуты безцнны. Мы встртимся за обдомъ, а между-тмъ, старый Джое исчезнетъ. Обдъ ровно въ семь часовъ, мистеръ Маркеръ.
Съ этими словами, майоръ вышелъ, но черезъ нсколько минутъ снова показался въ дверяхъ и сказалъ:
— Извините, Домби, нтъ ли къ нимъ какого-нибудь порученія?
Мистеръ Домби съ легкимъ замшательствомъ поручилъ майору передать его ‘лучшіе комплименты’.
— Годдемъ, сэръ! нужно что-нибудь тепле этого, иначе Джое будетъ плохо принятъ.
— Ну, такъ мое уваженіе, майоръ.
— Надобно что-нибудь еще тепле, хе, хе!
— Ну, такъ скажите все, что сами придумаете, майоръ.
— Нашъ другъ, Джое Бэгстокъ, лукавъ, сэръ, чертовски-лукавъ. Домби! Завидую вашимъ чувствамъ. До свиданія!
— Вы нашли въ этомъ джентльмен большую отраду, сказалъ Каркеръ, слдуя за нимъ съ зубастою улыбкой.
— Да, дйствительно.
— ‘У него здсь есть, безъ сомннія, друзья. Я замчаю по его словамъ, что вы здсь бываете въ обществ. Знаете ли вы, что это меня до крайности радуетъ?
Мистеръ Домби шевельнулъ благосклонно головою и повертлъ между пальцами свою часовую цпочку.
— Вы созданы для общества, продолжалъ Каркеръ.— Я не знаю никого, кто бы такъ хорошо могъ наслаждаться обществомъ по своему положенію, по своимъ качествамъ. Знаете ли вы, что я всегда удивлялся, за чмъ вы держали отъ себя общество въ такомъ отдаленіи!
— Я имлъ свои причины, Каркеръ. Я былъ одинокъ и равнодушенъ къ обществу. Но вы сами человкъ свтскій…
— О, я! Съ такимъ человкомъ, какъ я, дло совершенно другое. Я и не сравниваю себя съ вами!
Мистеръ Домби величественно поправилъ галстухъ, прокашлялся и смотрлъ нсколько мгновеній молча на своего врнаго слугу и поклонника.
— Каркеръ, проговорилъ онъ наконецъ съ трудомъ: — я буду имть удовольствіе представить васъ моимъ… то-есть, друзьямъ майора. Очень-пріятные люди.
— Между ними, вроятно, есть дамы?
— Тутъ все — то-есть, он об дамы.
— Только дв?
— Только дв. Я ограничиваюсь знакомствомъ съ ними. Больше я ни у кого не бываю.
— Он сестры, можетъ-быть?
— Мать и дочь.
Пока мистеръ Домби потупилъ взоры и принялся снова поправлять свой галстухъ, улыбающееся лицо Каркера-Управляющаго вдругъ, безъ всякаго перехода, сдлалось жадно-испытующимъ, и на немъ отразилась отвратительная, злобная усмшка, но лишь только мистеръ Домби снова поднялъ глаза, оно также мгновенно и неуловимо приняло свое прежнее сладкое выраженіе.
— Вы очень-добры, сказалъ онъ.— Мн будетъ чрезвычайно-пріятно познакомиться съ ними. Кстати, говоря о дочеряхъ, я видлъ миссъ Домби.
Мистеръ Домби слегка покраснлъ.
— Я взялъ смлость постить ее, чтобъ узнать, не вздумаетъ ли она дать мн какое-нибудь маленькое къ вамъ порученіе. Она просила только выразить вамъ ея нжную любовь.
— Какія у насъ дловыя новости, Каркеръ? спросилъ мистеръ Домби посл краткаго молчанія, въ-продолженіе котораго Каркеръ вынулъ нсколько замтокъ и бумагъ.
— Очень-мало. У Ллойда считаютъ ‘Сына и Наслдника’ погибшимъ. Что длать! Онъ былъ у нихъ застрахованъ отъ киля до флагштоковъ.
— Каркеръ, сказалъ мистеръ Домби, садясь подл него:— я не могу сказать, чтобъ этотъ молодой человкъ, Гэй, произвелъ на меня пріятное впечатлніе…
— Ни на меня также, прервалъ Каркеръ.
— Но я бы желалъ, чтобъ онъ не былъ на этомъ корабл, я бы желалъ, чтобъ онъ вовсе по былъ посланъ въ Вестиндію.
— Жаль, что вы не сказали этого во-время, возразилъ Каркеръ хладнокровно.— Какъ бы то ни было, все на свт къ лучшему. Право, я убжденъ въ этомъ. Говорилъ я вамъ, что между мною и миссъ Домби было нчто въ род маленькой откровенности?
— Нтъ, сказалъ мистеръ Домби строгимъ тономъ.
— Я не сомнваюсь, замтилъ Каркеръ посл выразительнаго молчанія:— что гд бы ни былъ молодой Гэй, онъ тамъ лучше, чмъ былъ бы здсь, дома. Еслибъ я былъ или могъ быть на вашемъ мст, то былъ бы этимъ доволенъ. Я этимъ вполн доволенъ. Миссъ Домби молода и доврчива… можетъ-быть, для вашей дочери недостаточно горда — если у нея есть какой-нибудь недостатокъ. Но это, разумется, ничего не значитъ. Хотите просмотрть вмст со мною эти книги?
Мистеръ Домби откинулся въ креслахъ, вмсто того, чтобъ наклониться надъ положенными передъ нимъ бумагами, и устремилъ на своего управляющаго пристальный взглядъ. Каркеръ-Управляющій, приподнявъ слегка вки, притворился будто смотритъ на цифры и ждетъ, скоро ли мистеру Домби будетъ угодно заняться длами. Онъ показалъ, что длаетъ это притворно, изъ деликатности, какъ-будто щадя отцовскія чувства мистера Домби. Домби, глядя на него, былъ убжденъ въ этой деликатности, безъ которой мистеръ Каркеръ высказалъ бы ему еще многое, о чемъ самъ онъ не ршался спрашивать изъ гордости. Каркеръ имлъ такую манеру въ длахъ. Мало-по-малу, взглядъ мистера Домби успокоился, и вниманіе его было привлечено дловыми бумагами, но, даже занявшись ими, онъ часто пріостанавливался и снова пристально взглядывалъ на мистера Каркера, который каждый разъ обнаруживалъ передъ своимъ великимъ вождемъ т же чувства деликатности, что въ начал.
Пока они занимались такимъ образомъ, и гнвъ, возбужденный ловкимъ управляющимъ, замнилъ въ груди мистера Домби прежнее холодное нерасположеніе къ дочери, майоръ Бэгстокъ, сопровождаемый своимъ туземцемъ, шелъ съ утреннимъ визитомъ къ мистриссъ Скьютонъ. Онъ вошелъ къ ней въ самый полдень и нашелъ Клеопатру на обычной соф, томно пьющую кофе среди совершеннаго мрака, въ комнат, гд вс занавсы и шторы были опущены. Витерсъ, тощій пажъ, стоялъ въ углу какъ призракъ.
— Какое тамъ нестерпимое существо входитъ сюда? Кто бы вы ни были, ступайте отсюда, я не могу этого вынести! сказала мистриссъ Скьютонъ.
— Не-уже-ли у васъ достанетъ духа изгнать Джое Б., сударыня?
— А, это вы? Подумавъ еще разъ, позволяю вамъ вондги.
Майоръ приблизился къ отцвтшей красавиц и прижалъ ея очаровательную руку къ устамъ своимъ.
— Садитесь, только подальше отъ меня. Я сегодня утромъ ужасно слаба и нервенна, а отъ васъ пахнетъ солнцемъ. Вы совершенно-тррпическое чудовище.
— Клянусь св. Георгіемъ, мэ’эмъ, было время, когда Джое Б. жарило и пекло вестиндское солнце, и онъ процвталъ въ этой тепличной температур и былъ везд извстенъ не иначе, какъ подъ именемъ цвтка. Тогда не знали Бэгстока, а знали цвтокъ — цвтъ нашего. Цвтокъ, можетъ-быть, уже и позавялъ, но растеніе все еще тугое и крпкое, и постоянно зеленетъ какъ сосна.
— А гд мистриссъ Грэнджеръ? спросила Клеопатра у пажа.
Витерсъ полагалъ, что она въ своей комнат.
— Хорошо, запри дверь и ступай вонъ. Я занята.
Когда Витерсъ исчезъ, она томно повернула голову къ майору и спросила о здоровь его пріятеля.
— Домби, мэ’эмъ, возразилъ майоръ съ веселымъ журчаньемъ въ горл:— здоровъ, какъ можетъ быть здоровъ человка въ его положеніи. Онъ въ отчаянномъ положеніи, мэ’эмъ. Онъ тронутъ, пронзенъ насквозь!
Клеопатра бросила на майора быстрый взглядъ, который сильно противорчилъ ея томной и протяжной рчи:
— Майоръ Бэгстокъ, хоть я мало знакома со свтомъ — о чемъ и не жалю нисколько, потому-что свтъ злобенъ, коваренъ, исполненъ убійственныхъ приличій, уничтожающихъ поэзію сердца — но я понимаю смыслъ вашихъ словъ. Они касаются моей милой Эднои, моего безцннаго дитяти!
— Мэ’эмъ, порода Бэгстоковъ всегда была извстна тмъ, что рубитъ съ плеча и говоритъ на-прямикъ. Вы правы, Джое допускаетъ это.
— Чувствую, какъ я слаба. Чувствую, что у меня нтъ той энергіи, которая бы должна подкрплять истинную мама такой милой дочери, но я исполню долгъ свой. Дло идетъ о счастіи моей Эдии!
Черезъ краткую паузу, въ-продолженіе которой майоръ пыхтлъ, одувался и снова пыхтлъ съ самыми апоплексическими признаками, Клеопатра продолжала протяжно:
— Мистеръ Домби былъ такъ любезенъ, что постилъ насъ здсь, нсколько недль тому назадъ — вмст съ вами, милый майоръ. Мн — и, безъ сомннія, моей милой Эдии — было чрезвычайно-пріятно принимать его у себя. Мы весьма-естественно почувствовали къ нему особенное влеченіе, и мн показалось, будто я замтила въ немъ чувствительность сердца, какой въ нашемъ холодномъ обществ уже не встртишь.
— Теперь, мэ’эмъ, у Домби осталось чертовски-мало сердца.
— Злодй! замолчите ли вы!
— Джое Б. нмъ, мэ’эмъ.
— Мистеръ Домби повторилъ свое посщеніе и, вроятно, находя никоторую привлекательность въ простот нашихъ вкусовъ и нашей натуральности — все натуральное такъ мило!— сдлался по вечерамъ нашимъ постояннымъ гостемъ. Мало я помышляла о страшной отвтственности, которую взяла на себя, поощривъ мистера Домби. О, какъ я терзалась посл, когда истина открылась мн вполн! Вся жизнь моя сосредоточена въ этомъ ангел, Эдии, и мн было суждено видть, какъ цвтокъ этотъ поникалъ съ каждымъ днемъ. Говорятъ, что мы очень-похожи другъ на друга?..
— На свт есть человкъ, который никогда не допуститъ мысли, чтобъ кто-нибудь могъ походить на васъ, мэ’мъ, этотъ человкъ — старый Джое Бэгстокъ!
Клеопатра игриво ударила его веромъ, улыбнулась сладостно и продолжала:
— Нельзя выразить, какая трогательная откровенность, какая симпатическая доврчивость между нами! Мы всегда жили между собою скоре какъ сестры, чмъ какъ мама и дочь…
— Джое Б. имлъ эту самую идею пятьдесятъ тысячь разъ!
— Не прерывайте, суровое созданіе! Каково же мн было, когда я увидла, что моя милая Эдиь иметъ отъ меня тайны, избгаетъ разговоровъ объ одномъ только предмет! Я стала упрекать себя за свою доврчивость къ мистеру Домби, которая повела къ такимъ горестнымъ слдствіямъ. Надюсь, что мистеръ Домби объяснится наконецъ и избавитъ меня отъ этой пытки, несносной, невыносимой! Что мн длать?
Майоръ Бэгстокъ, поощренный дружескимъ тономъ разрумяненной Клеопатры, протянулъ руку черезъ маленькій столикъ и сказалъ съ широкою усмшкой:
— Посовтуйтесь съ Джое, мэ’эмъ.
— Что же вы, чудовище, не говорите мн ничего? возразила Клеопатра, ударивъ его нсколько разъ по протянутой рук веромъ и потомъ положивъ въ нее свои пальчики.— Вдь вы меня поняла? Подскажите же мн что-нибудь!
Майоръ засмялся, поцаловалъ руку, которою его осчастливили, и потомъ снова засмялся.
— Есть ли у мистера Домби столько сердца, сколько я въ немъ полагала? сказала она томнымъ и нжнымъ голосомъ.— Дйствительно ли онъ иметъ виды на мое дитя? Что вы присовтуете: заговорить ли съ нимъ объ этомъ, или оставить его въ поко? Говорите!
— Вы желаете, чтобъ мы женили его на Эднеа Грэнджеръ?
— Таинственное созданіе! Какъ можемъ мы женить его?
— Вы желаете, чтобъ мы женили его на Эдии Грэнджеръ? повторилъ майоръ.
Мистриссъ Скьютонъ не сказала ни слова, но улыбнулась майору такъ завлекательно и кокетливо, что онъ ршился напечатлть поцалуй на ея весьма-красныхъ устахъ и сдлалъ бы это, еслибъ она не защитила ихъ веромъ съ самою очаровательною стыдливостью.
— Домби, мэ’мъ, славная добыча.
— О, корыстолюбивый злодй!
— И Домби, мэ’мъ, не шутитъ. Джое Бэгстокъ, продолжалъ онъ, выкативъ глаза до нельзя:— говоритъ это. Джое Б. убжденъ въ этомъ и не спускаетъ его съ прицла. Предоставьте Домби самому-себ. Домби не уйдетъ. Длайте то же, что и прежде, и ничего больше. На счетъ развязки положитесь на Джое Б.
— Вы дйствительно такъ думаете, мой милый майоръ? возразила Клеопатра, глядвшая на него очень-пристально и очень-внимательно, не смотря на свою томную небрежность.
— Будьте въ этомъ уврены, сударыня. Безподобная Клеопатра и ея Антопій, Джое Бэгстокъ, будутъ съ торжествомъ граздновать свой тріумфъ въ богатомъ и щегольскомъ дом Эдии Домби. Правая рука Домби здсь, мэ’эмъ, присовокупилъ майоръ, котораго лицо сдлалось вдругъ серьзнымъ.
— Онъ пріхалъ сегодня утромъ?
— Сегодня утромъ. Домби ждалъ его съ большимъ нетерпніемъ — Джое Б. замтилъ это. Джое Б. чер-тов-ски лукавъ и понялъ съ разу, что Домби желаетъ дать знать своей правой рук обо всемъ, не говоря ему ни слова и не совтуясь съ намъ. Домби гордъ какъ Люциферъ.
— Очаровательное качество — какъ оно напоминаетъ Эдиь!
— Вотъ, мэ’мъ, я и отпустилъ нсколько намековъ, которые правая-рука понялъ съ разу. Я подбавлю еще, прежде чмъ кончится день. Домби располагалъ устроить прогулку въ Варвикъ-Кэстль и въ Кенильвортъ завтра утромъ, съ тмъ, чтобъ напередъ позавтракать всмъ вмст, у насъ, онъ поручилъ мн передать вамъ это приглашеніе. Не угодно ли взглянуть?
Майоръ, одуваясь и пыхтя, вынулъ изъ кармана бумажникъ и досталъ изъ него записочку, но въ это время вошла Эдиь, и мистриссъ Скнотонъ, остановивъ своего синяго поклонника внезапнымъ ‘тсс, ни слова!’, раскинулась въ креслахъ, какъ-будто у нихъ не было никакого особенно-интереснаго разговора. Эдиь, прекрасная и величественная, но холодная и надменная, бросила проницательный взглядъ на мать, едва обнаружила, что замчаетъ присутствіе матери, подсла къ окну, отвела занавсы и стала смотрть на улицу.
— Мой ангелъ, Эдиь, гд ты пропадала? Я очень, очень нуждалась въ твоемъ присутствіи.
— Вы сказали, что заняты, и я оставалась у себя, отвчала дочь, не оборачивая къ ней головы.
— Вы поступили жестоко съ Джое, сударыня.
— Да, очень-жестоко, знаю, сказала она, продолжая глядть въ окно съ такимъ спокойнымъ презрніемъ, что майоръ смутился и не нашелъ что отвчать.
— Майоръ Бэгстокъ, моя милая Эдиь, протянула мистриссъ Скьютонъ: — который вообще самое безполезное и негодное существо въ свт, какъ теб извстно…
— Нтъ нужды, мама, употреблять эти обороты рчи. Мы совершенно одни и знаемъ другъ друга.
Презрительное выраженіе ея лица, спокойное, но глубокое, было такъ разительно, что предъ нимъ упало на мгновеніе даже жеманство мистриссъ Скьютонъ.
— Мой милый ребенокъ…
— Не-уже-ли еще не женщина? возразила дочь съ улыбкою.
— Ахъ, какъ ты странна! Позволь сказать теб, мой ангелъ, что майорт Бэгстокъ принесъ намъ сегодня самую милую записочку отъ мистера Домби, который приглашаетъ насъ завтракать и потомъ хать вмст въ Варвикъ и Кенильвортъ. Ты подешь, Эдиь?
— Поду ли! воскликнула красавица, вспыхнувъ и оглянувшись на мать.
— Я знала, что подешь, дитя мое. Тутъ нечего и спрашивать. Вотъ письмо мистера Домби, Эдиь.
— Благодарю васъ, я не чувствую ни малйшаго желанія читать его.
— Такъ я лучше отвчу ему сама, хоть и намревалась просить тебя быть моимъ секретаремъ.
Эдиь молчала и не двигалась, а потому мистриссъ Скьютонъ попросила майора придвинуть къ ней письменный столикъ и начала писать.
— Что сказать ему отъ тебя, Эдиь?
— Что хотите, мама.
Мистриссъ Скьютонъ написала по своему усмотрнію и передала записочку майору, который раскланялся дамамъ съ величайшею любезностью и вышелъ. Мистриссъ Скьютонъ отвтила майору съ обычнымъ своимъ жеманствомъ, но дочь ея, сидвшая у окна и смотрвшая на улицу, шевельнула головою такъ незамтно, что майору было бы лестне считать себя вовсе-незамченнымъ.
— Что за перемны въ ней, сэръ! бормоталъ майоръ дорогою:— это вздоръ, Джое Бэгстока такими пустяками не провести. А что до разлада между ними, гм! годдемъ! кажется, тутъ нечего сомнваться. Прекрасно, сэръ! Домби и Эдиь Грэнджеръ приходятся подъ пару другъ другу. Посмотримъ, чья возьметъ — Джое Б. за побдителя!
Наконецъ, переодвшись къ обду — при чемъ несчастный туземецъ выдержалъ бомбардированіе всми возможными метательными снарядами, начиная отъ сапога до головной щетки, и выслушалъ самые живописные эпитеты, заставившіе его удивляться богатству англійскаго языка — майоръ спустился въ столовую, для ‘оживленія’ Домби и его ‘правой-руки’.
Мистеръ Домби еще не приходилъ, но Каркеръ-Управляющій, встртивъ майора, оскалилъ ему зубы съ самого обворожительною любезностью.
— Ну, что, сэръ? Какъ вы провели время посл того, какъ я имлъ удовольствіе съ вами познакомиться? много вы гуляли?
— Всего какихъ-нибудь полчаса. Мы были очень-заняты.
— Все дла, ге?
— Да, множество разныхъ длъ.. Знаете ли что? я вообще воспитанъ въ школ недоврчивости и не имю привычки откровенничать, но съ вами, майоръ, нельзя не быть откровеннымъ.
— Вы длаете мн много чести, сэръ. Можете довриться мн вполн.
— Такъ, знаете ли, я нашелъ нашего общаго друга…
— Домби, сэръ? Вы меня видите, мистеръ Каркеръ? Джое Б.
Мистеръ Каркеръ выразилъ, что пользуется этимъ удовольствіемъ.
— Такъ вы видите человка, который готовъ пройдти огонь и воду для Домби!
Мистеръ Каркеръ улыбнулся и сказалъ, что нисколько въ этомъ не сомнвается.
— Знаете ли, майоръ? продолжалъ онъ:— я нашелъ нашего общаго друга гораздо-мене обыкновеннаго внимательнымъ къ дламъ. Отъ-чего бы это было?
— Не-уже-ли?
— Я нашелъ его разсяннымъ и какъ-будто не въ своей тарелк…
— Клянусь Юпитеромъ, сэръ! Тутъ замшана дама!
— Право, и я начинаю думать то же самое. Я полагалъ сначала, что вы шутили, когда намекали на это. Вы, военные люди…
— Веселыя собаки, ха, ха, ха! Потомъ онъ схватилъ мистера Каркера за пуговицу и сообщилъ ему выразительнымъ шопотомъ, вытаращивъ глаза и посинвъ до нельзя: — женщина удивительно прелестная, сэръ. Молодая вдова, сэръ. Прекрасной фамиліи, сэръ. Домби влюбился въ нее больше чмъ по уши, сэръ, и партія прекрасная во всхъ отношеніяхъ: у Домби богатство, а у нея красота, кровь и таланты — чего лучше! Майоръ пріостановился, услыша приближающіеся шаги мистера Домби, и присовокупилъ наскоро, что мистеръ Каркеръ увидитъ ее самъ завтра утромъ, и тогда будетъ имть случай судигь обо всхъ ея совершенствахъ.
Майоръ, подобно нкоторымъ другимъ благороднымъ животнымъ, былъ особенно замчателенъ во время корма. Въ-продолженіе первыхъ двухъ перемнъ онъ обыкновенно оставался серьзенъ, но въ этотъ разъ чувствовалъ себя въ необычайно блистательномъ расположеніи духа, которое выражалось тонкими намеками Каркеру и постоянными измнами мистеру Домби.
— Домби, говорилъ майоръ: — вы сегодня какъ-будто на діэт, что это значитъ?
— Благодарю, майоръ, я здоровъ, но сегодня не чувствую большаго аппетита.
— Куда же онъ двался, Домби? Вы не оставили его, у нашихъ пріятельницъ… готовъ присягнуть! и он ничего не ли за завтракомъ. По-крайней-мр, я могу ручаться за одну изъ нихъ… не скажу за которую.
Тутъ онъ сталъ лукаво подмигивать Каркеру и сдлался до такой страшной степени лукавымъ, что туземецъ, опасаясь преждевременной кончины своего господина, ршился потрепать его по спин, не дождавшись приказаній.
Подъ конецъ обда, т. е. когда туземецъ стоялъ у локтя майора съ первою бутылкой шампанскаго, онъ сдлался еще лукаве:
— Наливай до краевъ, мерзавецъ! Мистеру Каркеру и мистеру Домби также. Годдемъ, джентльмены! мы посвятимъ эти бокалы божеству, котораго знакомствомъ Джое гордится и которому покланяется издали и съ благоговніемъ. Имя ея Эдиь — ангелъ Эдиь!
— Да здравствуетъ ангелъ Эдиь! воскликнулъ улыбающійся Каркеръ.
— За здоровье Эдии, конечно, сказалъ мистеръ Домби.
Появленіе слугъ съ новыми блюдами заставило майора приложить палецъ къ губамъ:
— Хоть между нами, джентльмены, Джое Бэгсгокъ смшиваетъ шутки съ серьзнымъ, говоря объ этомъ предмет, однако имя, которое я сейчасъ произнесъ, слишкомъ священно для слуха этихъ негодяевъ или кого бы то ни было… Ни слова, сэръ, пока они здсь!
Такая почтительность со стороны майора понравилась мистеру Домби, который посматривалъ на своего перваго министра и наблюдалъ, какое впечатлніе производили на него вс это шутки и намеки. Майоръ Бэгстокъ, убдившись въ благосклонности слушателей, принялся разсказывать самые удивительные полковые анекдоты, отъ которыхъ Каркеръ хохоталъ (искренно или притворно) до изнеможенія, а мистеръ Домби выглядывалъ изъ своего накрахмаленнаго галстуха, какъ владлецъ майора, или какъ искусникъ, довольный тмъ, что его медвдь хорошо пляшетъ. Когда майоръ уже охрипъ отъ любезности, собесдники встали изъ-за стола и имъ подали кофе. Майоръ спросилъ мистера Каркера-Управляющаго, играетъ ли онъ въ пикетъ.
— О, да, немножко.
— А въ экарте?
— И въ экарте также.
— Каркеръ играетъ во вс игры, и играетъ хорошо, замтилъ мистеръ Домби, разлегшись на софъ какъ деревянный джентльменъ, у котораго не сгибается ни одинъ членъ.
Каркеръ дйствительно съигралъ съ майоромъ по нскольку партій каждой игры и обнаружилъ такое искусство, что тотъ изумился и спросилъ наудачу, не играетъ ли онъ и въ шахматы?
— Да, немножко. Иногда мн случалось играть и даже выигрывать, — но это такъ, шалость, — не глядя на шашешницу.
— Годдемъ, сэръ! воскликнулъ майоръ, выпучивъ глаза: — вы совершенный контрастъ съ Домби, который не играетъ ни во что.
— О, онъ! Онъ никогда не имлъ случая выучиться этимъ бездлицамъ, а такимъ людямъ, какъ я, онъ иногда могутъ пригодиться. Вотъ, хоть, на-примръ, теперь, майоръ Бэгстокъ, когда мн предстоитъ удовольствіе помриться съ вами.
Они сли играть въ шахматы, и партія продолжалась до ночи. Мистеръ Каркеръ, хоть и объигралъ майора, сталъ въ его мнніи такъ высоко, что тотъ веллъ туземцу свтить ему до самой спальни, вдоль по всему корридору.

ГЛАВА III.
Горизонтъ темнетъ.

Мистеръ Каркеръ-Управляющій всталъ вмст съ жаворонками и пошелъ прогуливаться. Размышленія его — а онъ размышлялъ съ нахмуренными бровями — едва-ли поднимались въ высоту вмст съ жаворонками, или принимали направленіе въ сторону ихъ полета, скоре, они держались ближе къ своему земному гнзду и оглядывались вокругъ себя, среди пыли и червей. Не было, однако, птицы въ воздух, которая бы пла невидиме и скрывалась отъ человческихъ взоровъ дале, чмъ скрывались мысли мистера Каркера. Онъ такъ хорошо управлялъ своимъ лицомъ, что о выраженіи его немногіе могли бы сказать съ опредлительностью боле, какъ то, что оно улыбается, или размышляетъ. Теперь на немъ выражалось напряженное размышленіе. По-мр-того, какъ жаворонокъ поднимался, Каркеръ глубже погружался въ свои мысли. Чмъ ясне и звучне были напвы жаворонка, тмъ серьзне длался мистеръ Каркеръ. Наконецъ, когда жаворонокъ спустился стремглавъ внизъ, съ усиленнымъ потокомъ мелодическихъ звуковъ, Каркеръ пробудился отъ своей мечтательности и оглянулся вокругъ себя съ внезапною улыбкой, исполненной вжливости и нжности, какъ-будто былъ окруженъ многочисленными наблюдателями, изъ которыхъ предстояла возможность извлечь практическую пользу, посл этого онъ уже не впадалъ снова въ раздумье, а прояснялъ лицо какъ человкъ опомнившійся и продолжалъ улыбаться, какъ-будто для практики.
Можетъ-быть, имя въ виду важность первыхъ впечатлній, мистеръ Каркеръ одлся въ это утро особенно-тщательно. Онъ легкими шагами ступалъ по лугамъ, зеленымъ полянамъ и скользилъ между аллеями деревьевъ, пока не подошло время завтрака. Направившись къ гостинниц ближайшимъ путемъ, мистеръ Каркеръ продолжалъ идти, провтривая свои блые зубы, и сказалъ вслухъ:
— Теперь взглянемъ на вторую мистриссъ Домби!
Мистеръ Каркеръ бродилъ за городомъ и теперь приближался къ городу по прілтной дорожк, отненной густою зеленью деревьевъ, между которыми виднлись по-временамъ скамьи для желающихъ отдохнуть. Мсто это было уединенное, въ особенности рано утромъ, и мистеръ Каркеръ, полагая себя въ немъ совершенно-одинокимъ, брелъ по трав вокругъ толстыхъ деревьевъ, какъ человкъ праздный, которому есть еще лишняя четверть часа времени и который не торопится.
Вскор, однако, онъ убдился, что былъ въ рощиц не одинъ. Выходя неслышными шагами изъ-за одного толстаго дерева, котораго старая кора походила на шкуру носорога или какого-нибудь чудовищнаго допотопнаго звря, онъ увидлъ неожиданную фигуру на скамь, близехонько отъ себя. То была дама, щегольски-одтая и прекрасная собою, черные гордые глаза ея были устремлены въ землю, и въ нихъ виднлась внутренняя борьба сильныхъ страстей. Нижняя губа ея была закушена, грудь волновалась, ноздри трепетали, голова дрожала, слезы негодованія текли но щекамъ, и ножка упиралась на мохъ, какъ-будто ей хотлось раздавить его въ прахъ. Тотъ же взглядъ, который увидлъ все это, показалъ ему ту же даму, которая встала съ надменнымъ видомъ утомленія и отвернулась отъ него, не выражая на лиц своемъ ничего, кром небрежной красоты и презрительной величавости.
Оборванная и безобразная старуха, въ род бродящихъ по стран нищенствующихъ и ворующихъ, наблюдала украдкою гордую красавицу, лишь-только она встала, старуха очутилась передъ нею, какъ выросшій изъ земли грибъ.
— Позвольте вамъ погадать, хорошенькая лэди, сказала старуха, шевеля челюстями, какъ-будто скрывавшаяся подъ ея желтою кожей мертвая голова порывалась выбраться.
— Я знаю свою судьбу сама, былъ отвтъ.
‘— Да, да. Можетъ-быть, да не совсмъ-врно. Вы загадывали ее не такъ, когда тутъ сидли. Дайте мн шиллингъ, и я вамъ разскажу все. На лиц вашемъ видны богатства, богатства!
— Знаю, возразила дама, проходя мимо ея гордо и съ мрачною улыбкой.— Я знала это и прежде.
— Какъ! вы не дадите мн ничего? Не хотите дать мн шиллинга, чтобъ я вамъ погадала? Сколько и.е вы мн дадите за то, чтобъ я не сказала вамъ будущаго? Дайте шиллингъ, не то я за-‘ кричу вамъ вслдъ вашу судьбу! кричала старуха сердитымъ, зловщимъ голосомъ.
Мистеръ Каркеръ, мимо котораго проходила красавица, выступилъ къ ней на встрчу, вжливо снялъ шляпу, и, остановивъ старуху, сказалъ ей, чтобъ она замолчала. Дама отблагодарила его легкимъ наклоненіемъ головы и пошла дальше.
— Такъ дайте вы мн что-нибудь, не то я закричу ей вслдъ! кричала старуха, порываясь пройдти, не смотря на его протянутую руку.— Или, прибавила она, вдругъ понизивъ голосъ, глядя ему пристально въ глаза и забывъ на минуту предметъ своего гнва:— дайте мн что-нибудь, не то я закричу ея судьбу вамъ вслдъ!
— Мн? возразилъ управляющій, запуская руку въ карманъ.
— Да! Я знаю…
— Что же ты знаешь? спросилъ Каркеръ, бросивъ ей шиллингъ.— Знаешь ли ты, кто эта хорошенькая лэди?
Старуха зашевелила челюстями сильне, прислонилась къ обросшему мохомъ пню, вытащила изъ тульи шляпки черную трубчонку, выскла огня, и, закуривъ молча, глядла пристально на вопросителя.
Мистеръ Каркеръ засмялся и отвернулся.
— Хорошо! воскликнула старуха.— Одно дитя умерло, а другое живо, одна жена умерла, а другая наготов. Ступайте къ ней!
Мистеръ Каркеръ невольно оглянулся и остановился. Старуха, продолжавшая курить и шевелить челюстями, какъ-будто разговаривая съ невидимымъ бсомъ, указала пальцемъ въ ту сторону, куда онъ шелъ, и засмялась.
— Что ты тамъ бормочешь, вдьма?
Старуха не отвчала и продолжала курить, жевать и велешить подбородкомъ. Пробормотавъ ей прощаніе не изъ самыхъ лестныхъ, мистеръ Каркеръ продолжалъ идти своею дорогой, выходя изъ рощицы, онъ еще разъ оглянулся и увидлъ старуху, стоявшую въ прежнемъ положеніи, съ трубчонкою въ зубахъ, съ протянутымъ впередъ пальцемъ. Ему даже показалось, будто она вскрикнула ему вслдъ: ‘Ступайте къ ней!’
Мистеръ Каркеръ нашелъ въ гостинниц все въ готовности къ самому изъисканному и роскошному завтраку. Мистеръ Домби и майоръ Багетокъ ожидали прибытія дамъ — первый, холодный и спокойный, а товарищъ его пыхтлъ и одувался въ сильной степени раздраженія. Наконецъ, туземецъ отворилъ двери настежъ, и черезъ краткій промежутокъ времени появилась разряженная и томная, но уже не молодая дама.
— Милый мистеръ Домби, я боюсь, что мы опоздали, но Эдиь пошла выбирать хорошенькій пунктъ для пейзажа и задержала меня. Лживьпшіи изъ майоровъ (она подала ему мизинецъ), здоровы ли вы?
— Мистриссъ Скьютонъ, сказалъ мистеръ Домби: — позвольте осчастливить моего пріятеля Каркера (онъ сдлалъ особенное удареніе на слов ‘пріятель’, какъ-будто выражая: такъ и быть, позволю ему поважничать этимъ отличіемъ), представя его вамъ. Вы слыхали отъ, меня нсколько разъ имя мистера Каркера.
— Очень-рада познакомиться съ мистеромъ Каркеромъ.
Мистеръ Каркеръ былъ, разумется, въ восторг.
— Скажите, ради самаго неба, гди Эдиь? воскликнула мистриссъ Скьютонъ.— О, она у дверей, даетъ Витерсу наставленія на счетъ рамокъ къ этимъ рисункамъ! Милый мистеръ Домби, будьте такъ любезны.
Мистеръ Домби уже отправился за Эдиью. Онъ вскор воротился, ведя подъ руку ту самую щегольски-одтую даму, которую Каркеръ встртилъ въ рощиц.
— Каркеръ… началъ мистеръ Домби.— Но они уже узнали другъ друга, и мистеръ Домби остановился въ изумленіи.
— Я обязана этому джентльмену, сказала Эдиь съ величавымъ поклономъ:— за избавленіе меня сейчасъ отъ докучливости какой-то нищей.
— Считаю за особенное счастіе, что могъ оказать такую ничтожную услугу дам, которой гордился бы быть преданнйшимъ слугою, отвчалъ Каркеръ съ низкимъ поклономъ.
Каркеръ замтилъ въ свтломъ и испытующемъ взгляд красавицы подозрніе, что онъ втайн наблюдалъ ее до своего появленія въ минуту докучливости старухи, а она замтила по его взгляду, что подозрніе ея было не безъ основанія.
— Мн очень-пріятно, сказалъ мистеръ Домби съ напыщенною любезностью:— что джентльменъ, столь близкій ко мн, какъ Каркеръ, имлъ счастіе оказать малйшую услугу мистриссъ Грэнджеръ, но я завидую ему и жалю, что не имлъ этого счастія самъ.
— Клянусь Богомъ, сэръ! воскликнулъ майоръ, увидя слугу, пришедшаго съ извстіемъ о завтракъ:— мн странно, что никто не можетъ имть чести и счастія перестрлять всю эту нищенствующую сволочь. Но вотъ рука Джое Б., если мистриссъ Грэнджеръ удостоитъ принять ее, чтобъ идти къ столу!
Съ этимъ словомъ, онъ подалъ руку Эдии, мистеръ Домби открылъ шествіе, ведя мистриссъ Скьютонъ, а Каркеръ послдовалъ за ними, улыбаясь всему обществу.
— Я очень-рада, мистеръ Каркеръ, сказала Клеопатра за завтракомъ, поглядвъ на него въ лорнетъ: — вашему удачному прізду. Вы подете съ нами, а мы предпринимаемъ самую обворожительную экспедицію.
— Всякая экспедиція будетъ обворожительна въ такомъ обществ, возразилъ Каркеръ:— но я полагаю, что она сама-по-себ чрезвычайно-интересна.
— О! замокъ очарователенъ! Воспоминанія среднихъ вковъ и все это… Вы врно въ восторг отъ среднихъ вковъ, мистеръ Каркеръ?
— Безъ сомннія.
— Прелестныя времена! Сколько въ нихъ энергіи! сколько живописнаго! Какъ они далеки отъ пошлаго, вседневнаго!.. О, еслинъ они оставили намъ хоть часть своей поэзіи!
Во все время этихъ чувствительныхъ возгласовъ, мистриссъ Скьютонъ внимательно слдила за мистеромъ Домби, который смотрлъ на Эдиь, та слушала, не поднимая глазъ.
— Какія чудесныя картины въ замк! Вы врно восторженный любитель картинъ, мистеръ Каркеръ?
— Увряю васъ, мистриссъ Скьютонъ, сказалъ мистеръ Домби тономъ величаваго снисхожденія:-что Каркеръ большой знатокъ въ картинахъ и самъ очень-искусный художникъ. Я увренъ, что онъ будетъ въ восхищенія отъ вкуса и таланта мистриссъ Грэнджеръ.
— Годдемъ, сэръ! воскликнулъ майоръ Бэгстокъ.— По моему мннію, вы преудивительный Каркеръ и умете длать все на свт.
— О! улыбнулся Каркеръ смиренно.— Вы слишкомъ-любезны, майоръ. Я умю длать очень-немногое. Но мистеръ Домби такъ благосклонно оцняетъ вс бездльныя знанія, которыя человку, какъ я, почти необходимо пріобртать, по которыхъ самъ онъ, въ своей далеко-возвышеннйшей сфер, гораздо-выше, что…
Мистеръ Каркеръ пожалъ плечами и замолчалъ.
Во все это время, Эдиь не поднимала глазъ. По когда Каркеръ пересталъ говорить, она взглянула на мистера Домби. Взглядъ былъ мгновенный, но въ немъ виднлось презрительное удивленіе, которое не ускользнуло отъ одного наблюдателя, улыбавшагося за другимъ концомъ стола.
— Вы, къ-несчастію, бывали уже въ Варвик, мистриссъ Грэнджеръ? спросилъ мистеръ Домби.
— Нсколько разъ.
— Значитъ, эта поздка вамъ наскучитъ.
— О нтъ, совсмъ нтъ.
— Милая Эдиь! Ты совершенно какъ твой кузенъ лордъ Финиксъ. Онъ былъ въ Варвик пятьдесятъ разъ, а еслибъ пріхалъ въ Лимингтонъ завтра, то врно постилъ бы въ пятьдесятъ-первый разъ.
— Мы вс большіе энтузіасты, мама, не правда ли? возразила Эдиь съ холодною улыбкой.
— Можетъ-быть, слишкомъ-большіе для нашего душевнаго спокойствія, мой ангелъ, но мы вознаграждаемся ощущеніями.
Мистриссъ Скьютонъ кротко вздохнула и съ невинностью глядла на свое дитя. Лицо Эдии было обращено къ мистеру Домби, когда онъ адресовался къ ней съ своимъ вопросомъ, и оставалось въ томъ же положеніи, пока она говорила съ матерью, какъ-будто оказывая ему вниманіе, если онъ хочетъ сказать еще что-нибудь. Въ манер этой простой вжливости было что-то особенное, казалось, будто она была вынуждена, будто она была слдствіемъ противнаго торга, отъ котораго отказаться невозможно, въ ней виднлась борьба гордости съ невольнымъ, но горькимъ униженіемъ, и все это опять не избжало вниманія улыбавшагося наблюдателя, который утвердился въ мнніи, составленномъ о красавиц подъ деревьями рощи.
Мистеръ Домби, которому нечего больше было сказать, предложилъ тронуться въ путь. Коляска ждала у подъзда, и въ ней услись дамы, майоръ и мистеръ Домби, тощій пажъ и туземецъ помстились на козлахъ, а мистеръ Каркеръ похалъ верхомъ.
Мистеръ Каркеръ держался шагахъ во ст отъ экипажа и наблюдалъ сидвшихъ въ немъ во всю поздку, какъ кошка. Куда бы онъ ни обернулъ голову, притворяясь, будто его интересуютъ луга, поля, жилища или бабочки, онъ не сводилъ края глаза съ чопорной фигуры своего патрона, обращеннаго лицомъ къ нему, и съ пера, которое свшивалось такъ презрительно и небрежно съ шляпки красавицы. Разъ только, перескакивая черезъ низкую ограду и пустившись въ галопъ черезъ поле, чтобъ опередить экипажъ и очутиться подл дверецъ, когда онъ остановится у цли путешествія, спустилъ онъ съ глазъ предметы своей наблюдательности. Помогая дамамъ выидти, онъ встртилъ удивленный взглядъ Эдии, но тотчасъ же, когда она оперлась на его руку, видъ ея показывалъ, что она его вовсе не замчаетъ.
Мистриссъ Скьютонъ сама вызвалась показать Каркеру вс красоты замка. Она ршилась идти подъ руку съ нимъ, а также съ майоромъ, котораго подобные спутники должны были излечить отъ варварскаго неуваженія ко всему поэтическому. Такое случайное распоряженіе оставило мистеру Домби полную свободу вести Эдиь, съ которою онъ пошелъ по заламъ замка съ чинною величавостью.
Мистриссъ Скьютонъ начала съ Каркеромъ восторженный разговоръ о прелести прошедшихъ временъ и ихъ романтизм, но такъ-какъ она, не смотря на свое восхищеніе, а онъ, не смотря на свою вжливость, наблюдали съ самымъ напряженнымъ вниманіемъ мистера Домби и Эдиь, то замчанія и отвты ихъ часто приходились наудачу и невпопадъ. Разсуждая о портретахъ и картинахъ, Каркеръ вдругъ остановился и воскликнулъ:
— О, сударыня! Если вы говорите о картинахъ, вотъ вамъ группа! Какая галерея въ свт можетъ похвалиться подобною!
Улыбающійся джентльменъ показывалъ въ это время на мистера Домби и Эдиь, стоявшихъ наедин въ середин другой залы.
Они не обмнялись ни взглядомъ, ни словомъ. Стоя вмст, рука-объ-руку, они казались раздленными боле, чмъ еслибъ между ними протекали моря. Даже въ гордости ихъ было такое различіе, какъ-будто тутъ стояли самое гордое и самое смиренное созданія во всей вселенной. Она, прелестная и граціозная до нельзя, но небрежная къ самой-себ, къ нему и ко всему окружающему, съ выраженіемъ негодованія на свою красоту, какъ-будто эта красота была ненавистною ливреей, которую она носила по сверхъ-естественному принужденію, онъ, напыщенный, холодный, натянутый, чопорный, накрахмаленный съ ногъ до головы. Оба были такъ противоположны другъ другу, присутствіе ихъ здсь казалось такимъ неестественнымъ столкновеніемъ контрастовъ, что казалось, будто окружавшія ихъ картины выражали эту чудную несообразность. Суровые рыцари и мрачные воины смотрли на нихъ искоса. Прелатъ съ поднятою рукою отвергалъ возможность приближенія такой четы къ алтарямъ Божіимъ. Тихія воды на ландшафтахъ, отражавшія въ себ солнечные лучи, спрашивали: не-уже-ли нельзя было утопиться, если не предстояло другаго спасенія? Развалины кричали: ‘смотрите сюда и увидите, что сталось съ нами, обрученными, съ враждебнымъ временемъ!’ Животныя терзали другъ друга, какъ-будто для морали имъ. Амуры и купидоны улетали въ испуг, и мученичество не представляло подобныхъ терзаній въ своей живописной исторіи пытокъ.
Не смотря на все это, мистриссъ Скьютонъ была такъ восхищена зрлищемъ, на которое Каркеръ обратилъ ея вниманіе, что не могла воздержаться и воскликнула почти вслухъ: ‘О, какъ это очаровательно, какъ исполнено души!’ Эдиь услышала это, оглянулась и вспыхнула отъ негодованія до самыхъ волосъ.
— Моя Эдиь знаетъ, что я восхищалась ею! сказала Клеопатра, дотронувшись до нея почти съ робостью парасолемъ.— Милое дитя!
Мастеръ Каркеръ снова увидлъ внутреннюю борьбу, которую подмтилъ такъ неожиданно въ рощ. И опять надменная, томная усталость и равнодушіе скрыли ее непроницаемымъ облакомъ. Она не взглянула на Каркера, но сдлала матери едва-замтный знакъ приблизиться, что та и исполнила немедленно, вмст со своими кавалерами, и во всю остальную прогулку по замку не отходила отъ дочери.
Общество постителей обошло весь замокъ, останавливалось противъ замчательныхъ картинъ, оглядло стны, башни и проч., наконецъ снова услось въ коляску и похало любоваться окрестными видами. Мистеръ Домби замтилъ церемонно, что очеркъ одного изъ мстоположеній, набросанный прелестною рукою мистриссъ Грэнджеръ, былъ бы ему пріятнйшимъ воспоминаніемъ этого очаровательнаго дня, и безъ того весьма-памятнаго. Тощій Витерсъ, державшій подъ мышкою альбомъ Эдии, тотчасъ получилъ повелніе подать его, а экипажъ остановился, чтобъ дать Эдии возможность нарисовать видъ, который мистеръ Домби собирался приложить къ своимъ остальнымъ сокровищамъ.
— Я боюсь, не безпокою ли васъ? сказалъ мистеръ Домби.
— Нисколько. Которую сторону желаете вы имть? отвчала она, обратившись къ нему съ прежнею принужденною внимательностью.
Мистеръ Домби поклонился такъ, что затрещалъ крахмалъ его тугаго галстуха, и изъявилъ желаніе предоставить выборъ прекрасной артистк.
— Нтъ, прошу васъ, назначайте сами.
— Въ такомъ случа, положимъ, что хоть отсюда. Пунктъ этотъ очень-хорошъ… или, Каркеръ, какъ вы думаете?
Случилось, что на первомъ план, близехонько отъ нихъ, стояла группа деревьевъ, нсколько похожая на ту, среди которой мистеръ Каркеръ встртилъ въ то утро Эдиь. У одного дерева стояла скамья, и оно очень походило видомъ и характеромъ на то, подл котораго сидла взволнованная красавица.
— Осмлюсь ли подсказать-мистриссъ Грэнджеръ, что съ этого пункта видъ долженъ быть очень-интересенъ, даже любопытенъ?
Взоры ея устремились по направленію хлыстика мистера Каркера, и потомъ она быстро взглянула на него. Это былъ второй взглядъ, которымъ они обмнялись посл свиданія за завтракомъ, и теперь выраженіе его было еще несомннне.
— Хотите, чтобъ я рисовала оттуда?
— Я буду въ восхищеніи.
Коляска похала къ тому мсту, которое должно было привести мистера Домби въ восхищеніе. Эдиь, не вставая съ мста, открыла альбомъ и начала рисовать съ своимъ обычнымъ гордымъ равнодушіемъ.
— Карандаши мои притупились…
— Позвольте мн… или Каркеръ сдлаетъ это лучше. харкеръ, прошу васъ, позаботьтесь о карандашахъ мистриссъ Грэнджеръ.
Мистеръ Каркеръ подъхалъ къ самымъ дверцамъ коляски, съ поклономъ и улыбкой взялъ карандаши у мистриссъ Грэнджеръ, и принялся очинивать ихъ. Потомъ онъ подавалъ ей карандаши по мр цадобностин восхищался ея необыкновеннымъ дарованіемъ, особенно искусствомъ рисовать деревья, смотрлъ на ея работу и оставался все время подлъ нея. Мистеръ Домби стоялъ въ коляск какъ статуя, а Клеопатра и майоръ нжничали между собою какъ древніе голубки.
— Довольны вы этимъ, или желаете большей отдлки? спросила Эдиь, показывая рисунокъ мистеру Домби.
Мистеръ Домби объявилъ, что рисунокъ — совершенство въ томъ вид, какъ онъ есть, и не нуждается ни въ какой дополнительной отработк.
— Удивительно, превосходно! восклицалъ мистеръ Каркеръ. Рисунокъ былъ отложенъ въ сторону для мистера Домби, альбомъ и карандаши убраны, экипажъ похалъ дальше, а Каркеръ пріотсталъ и снова поскакалъ легкимъ галопомъ вслдъ за обществомъ, думая, можетъ-быть, что рисунокъ этотъ былъ переданъ его патрону какъ вещь сторгованная и купленная, что, не смотря на наружную готовность красавицы, ея надменное лицо, наклоненное надъ бумагою, или взгляды, бросаемые на рисунокъ, была лицомъ и взглядами гордой женщины, запутанной въ корыстной и противной ея чувствамъ сдлк. Но какъ бы ни думалъ мистеръ Каркеръ, онъ улыбался, и когда казалось, что онъ любуется природою и вполн наслаждается пріятнымъ воздухомъ и прогулкой, онъ все не сводилъ края глаза съ коляски и ея пассажировъ.
Прогулка по развалинамъ Кенильворта и поздки къ нкоторымъ живописнымъ пунктамъ заключили дневную экспедицію. Мистриссъ Скьютонъ и Эдиь похали домой, мистеръ Каркеръ получилъ благосклонное приглашеніе Клеопатры постить ее вечеромъ, вмст съ мистеромъ Домби и майоромъ, чтобъ послушать музыку Эдии, наконецъ, трое джентльменовъ отправились обдать въ свою гостинницу. Посл обда, они пошли къ мистриссъ Скьютонъ, у которой, кром-ихъ, не было никого чужаго. Рисуики Эдии виднлись на всхъ столикахъ, тощій пажъ Витерсъ подавалъ чай, Эдиь играла на Фортепьяно и на арф и пла. По даже самая музыка ея выполнялась какъ-будто по заказу мистера Домби. На-примръ:
— Эдиь, мой милый ангелъ, сказала мистриссъ Скьютонъ черезъ часъ посл чая: — мистеръ Домби умираетъ отъ желанія послушать тебя.
— У мистера Домби осталось достаточно жизни, чтобъ изъявить это желаніе самому.
— Я буду обязанъ до крайности.
— Чего же вы желаете?
— Фортепьяно? проговорилъ мистеръ Домби нершительно.
— Что хотите. Выбирайте.
Въ-слдствіе чего она сла за фортепьяно. То же самое было съ арфою, съ пніемъ, съ выборомъ пьесъ или арій, которыя она играла и пла. Такое холодное и принужденное, но вмст съ тмъ скорое согласіе на вс желанія мистера Домби не избгло наблюдательнаго взора Каркера, онъ замтилъ также, что мистеръ Домби очевидно гордился своею властью надъ красавицей и не упускалъ случая выказать ее. На разставаньи, мистеръ Домби, отвсивъ церемонный поклонъ Эдии, наклонился надъ креслами Клеопатры и сказалъ ей вполголоса:
— Я просилъ у мистриссъ Грэнджеръ позволенія постить ее завтра утромъ, по особенному случаю — и она назначила двнадцать часовъ. Могу ли надяться имть удовольствіе застать васъ дома посл этого времени?
Клеопатра была, разумется, взволнована до крайности непонятною рчью и могла только закрыть глаза и протянуть мистеру Домби руку, а тотъ, не зная наврно, что съ нею длать, выпустилъ ее.
— Домби, да ступайте же! кричалъ майоръ отъ дверей.— Годдемъ, сэръ! старый Джое чувствуетъ сильное желаніе назвать Ройяль-Отель гостинницею трехъ веселыхъ холостяковъ, въ честь нашу и Каркера.
Съ этими словами майоръ потрепалъ по спин мистера Домби, лукаво подмигнулъ черезъ плечо дамамъ и увлекъ за собою товарищей.
Мистриссъ Скьютонъ осталась на соф, а Эдиь подл арфы, и об сидли молча. Нать, играя веромъ, взглядывала часто украдкою на дочь, которая мрачно предалась своимъ мыслямъ, съ потупленными глазами.
Такъ просидли он цлый часъ, не обмнявшись ни однимъ словомъ, пока не явилась горничная мистриссъ Скьютонъ, чтобъ постепенно приготовить ея ночной туалетъ. Горничной скоре бы слдовало явиться скелетомъ, съ косою и песочными часами, нежели женщиной, потому-что прикосновеніе ея походило на прикосновеніе самой смерти: Клеопатра превращалась въ старуху, желтую, изношенную, кивающую, съ красными глазами, собранную какъ вязанка дряхлыхъ костей въ старую фланелевую кофту. Все тло ея съеживалось, волосы спадали, темныя дугообразныя брови превращались въ клочки сдыхъ волосъ, и раскрашенная старая кокетка длалась морщинистымъ, отвратительнымъ остовомъ. Даже самый голосъ ея перемнился, обратясь къ Эдии, когда он снова остались наедин.
— Отъ-чего ты мн не сказала, что онъ пріидетъ сюда завтра утромъ по твоему назначенію? спросила старуха рзко.
— Отъ-того, что вы это знаете, мама.
Какое насмшливое удареніе сдлала она на послднемъ слов!
— Вы знаете, что онъ меня купилъ, продолжала дочь:— или купитъ завтра. Онъ обдумалъ эту сдлку, показалъ ее своему пріятелю и гордится ею. Онъ думаетъ, что сдлка выгодна, покупка Достаточно дешева, и завтра все будетъ кончено. Боже! Дожить до этого и понимать это!
Совокупите въ одно прекрасное лицо чувство сознанія своего униженія и пылающее негодованіе ста женщинъ, сильныхъ гордостью и страстями: и вотъ оно, закрытое блыми, трепещущими отъ негодованія руками!
— Что ты подъ этимъ разумешь? спросила сердитая мать.— Разв ты съ дтства…
— Съ дтства! сказала Эдиь, глядя ей прямо въ глаза.— Когда была я ребенкомъ? Какое дтство оставили вы на мою долю? Прежде, чмъ я начала понимать себя, я уже была женщиною — коварной, лукавой, разсчетливой, корыстолюбивой, разставляющей сти мужчинамъ. Вы произвели на свтъ не младенца, а хитрую женщину. Полюбуйтесь на нее. Она теперь въ полномъ блеск!
Говоря это, она ударяла рукою по своей роскошной груди, какъ-будто хотла уничтожить себя.
— Взгляните на меня, никогда незнавшую, что значитъ имть благородное сердце и любить. Взгляните на меня, наученную лукавству и разсчетамъ въ возраст, когда дти предаются только невиннымъ ребяческимъ играмъ. Меня выдали замужъ въ юности за человка, къ которому я не чувствовала ничего, кром равнодушія. Взгляните жь на меня, которую онъ оставилъ вдовою, умерши прежде, чмъ перешло къ нему ожиданное наслдство — это было справедливымъ наказаніемъ вамъ!— и потомъ скажите сами, какова была моя жизнь десять лтъ посл того.
— Мы старались всячески пристроить тебя. Вотъ, въ чемъ прошла твоя жизнь. Теперь ты дождалась этого.
— Нтъ невольницы на рынк, нтъ лошади у барышниковъ, которую бы въ-продолженіе десяти постыдныхъ лтъ показывали, выставляли и разглядывали такъ, какъ меня, мама! воскликнула Эдиь съ пылающимъ челомъ и тмъ же горькимъ удареніемъ на послднемъ слов.— Разв это не правда? Разв я не сдлалась поговоркою мужчинъ всхъ родовъ? Разв глупцы, развратники, мальчишки, сумасброды не бгали за мною и потомъ не отставали отъ меня одинъ посл другаго, потому-что вы были слишкомъ-просты, не смотря на всю вашу хитрость? Разв, наконецъ, мы не пріобрли себ самой незавидной знаменитости? Чему я не подверглась въ половин сборныхъ пунктовъ публики, которые означены на картъ Англіи? Разв меня не навязывали и не выставляли на продажу всюду о везд, пока во мн не умерла послдняя искра уваженія къ самой-себ? Теперь я себя ненавижу, презираю! И вотъ, въ чемъ состояло мое позднее дтство — другаго я не имла!
— Ты бы давно могла быть замужемъ, по-крайней-мр двадцать разъ, еслибъ достаточно поощряла искавшихъ твоей руки.
— Нтъ! воскликнула дочь со всею энергіей бурной гордости и стыда:— тотъ, кому суждено меня взять, возьметъ, какъ этотъ человкъ, котораго я не завлекала и не заманивала ничмъ. Онъ увидлъ меня на аукціон и вздумалъ купить — пусть покупаетъ! Когда онъ пришелъ для осмотра своей будущей собственности, или чтобъ сторговать меня, то потребовалъ списокъ моихъ достоинствъ и пожелалъ удостовриться въ нихъ — я безпрекословно исполняла его желанія, длала все, чего онъ требовалъ, и больше ничего не намрена длать. Онъ покупаетъ меня по своей доброй вол, оцнивъ по-своему и чувствуя могущество своихъ денегъ. Я не подстрекала его ничмъ, ни вы не подстрекали… на сколько я могла не допустить этого.
— Эдиь, ты странно говоришь съ своею матерью.
— И мн такъ кажется, мн это еще странне, чмъ вамъ. Но воспитаніе мое кончилось давнымъ-давно. Я теперь уже не молода и упала постепенно такъ-низко, что не могу начать идти другимъ путемъ или остановить васъ на вашемъ. Зародышъ всего, что очищаетъ и облагораживаетъ грудь женщины, никогда не волновалъ меня. Мн нечмъ поддержать себя, когда я презрительна въ своихъ собственныхъ глазахъ. (Она произнесла слова эти съ трогательною грустью, которая вскор исчезла, когда она прибавила съ дрожащими губами:) И такъ, вы видите, мы знатны, но бдны, и я очень-довольна тмъ, что мы будемъ богаты при помощи такихъ средствъ! Могу сказать только въ свое утшеніе одно: я исполнила единственное намреніе, на которое у меня достало силы, имя васъ подл себя — я не искушала этого человка.
— Этого человка! Ты говоришь, какъ-будто ненавидишь его.
— А вы думали, можетъ-быть, что я его люблю? Сказать ли вамъ, продолжала она, устремивъ неподвижный взглядъ на мать: — кто понялъ насъ насквозь, кто постигъ насъ такъ, что я передъ нимъ чувствую себя еще боле униженною, чмъ передъ самой-собою?
— Ты, кажется, нападаешь на этого несчастнаго… какъ его зовутъ? Каркера! возразила холодно мать.— Мн кажется, что мнніе его о теб не помшаетъ теб нисколько пристроиться. Зачмъ ты такъ смотришь на меня? Или ты нездорова?
Эдиь вздрогнула какъ ужаленная. Голова ея опустилась, и по всему тлу пробжалъ судорожный трепетъ. Но это длилось только мгновеніе, и она вышла изъ комнаты своею обыкновенною поступью.
Тогда явилась горничная, которой слдовало бы быть костлявымъ олицетвореніемъ смерти, и увела Клеопатру въ спальню. Старуха, надвъ фланелевую кофту, какъ-будто переродилась: у ней появились недуги дряхлости, и она побрела, кивая головой и опершись на руку своей служанки.

ГЛАВА IV.
Перемны.

— Наконецъ, Сузанна, пришло время возвратиться въ нашъ старый, тихій домъ! сказала Флоренса своей неизмнной миссъ Нипперъ.
— О, да, миссъ Флой, очень-тихій. До чрезвычайности тихій,
— Когда я была ребенкомъ, сказала задумчиво Флоренса: — случалось ли теб видть этого джентльмена, который три раза прізжалъ сюда, чтобъ меня видть? кажется, три раза, Сузанна?
— Три раза, миссъ. Въ первый, когда вы гуляли съ этими Скеттль…
Кроткій взглядъ Флоренсы остановилъ Сузанну.
— Съ сэромъ Барнетомъ и его лэди, понравилась она: — и съ молодымъ джентльменомъ, миссъ. А потомъ еще два раза по вечерамъ.
— Когда я была ребенкомъ и гости бывали у папа, приходилъ къ намъ этотъ джентльменъ, Сузанна?
— Право, миссъ, не помню. Я была тогда новая въ дом.
— Конечно, ты не могла знать всхъ, кто бывалъ въ домъ.
— Нтъ, миссъ, но когда мы толковали о господахъ и гостяхъ, я помню, что мни случалось слышать, будто этотъ мистеръ Каркеръ былъ у вашего папа почти такимъ же важнымъ джентльменомъ, какъ теперь. Въ дом говорили, миссъ Флой, будто онъ ведетъ вс дла вашего на въ Сити, и управляетъ всмъ, и вашъ па смотритъ на него больше, чмъ на кого-нибудь — а это ему не очень-трудно, миссъ Флой, извините, такъ-какъ онъ не смотритъ ни на кого. Теперь же я слыхала отъ этой курицы Перча — хоть онъ и жалкое созданіе, а знаетъ многое, что длается въ Сити — будто вашъ на не длаетъ ничего безъ мистера Каркера и предоставляетъ ему вси дла, и длаетъ все, что мистеръ Каркеръ скажетъ. Вотъ какова птичка мистеръ Каркеръ!
Флоренса, сидвшая въ раздумьи у окна, стала слушать съ большимъ вниманіемъ и не потеряла ни слова изъ разсказа миссъ Нипперъ.
— Да, Сузанна, онъ въ довренности у папа и врно его другъ.
Она остановилась на этой иде, которая не покидала ея нсколько дней. Мастеръ Каркеръ въ оба визита, послдовавшіе за первымъ, принималъ съ нею особенный тонъ обращенія: онъ сообщалъ ей украдкою и съ таинственнымъ видомъ, что о ‘Сын и Наслдник’ все еще нтъ никакихъ извстіи, показывалъ, будто имегъ надъ нею нкоторую власть, которую кротко воздерживаетъ, будто между ними существуетъ довренность.-Все это удивляло бдную двушку и смущало ее. Она не имла никакихъ средствъ освободиться изъ паутины, которою онъ ее опутывалъ: для этого нужно было больше знанія свта, нужна была хитрость, которая бы могла бороться съ его ловкостью — а бдная Флоренса была невинна и неопытна. Правда, онъ сказалъ ей не боле какъ то, что о корабл нтъ извстій, и его почти наврное можно считать погибшимъ, по какимъ образомъ могъ онъ знать, почему этотъ корабль такъ сильно интересуетъ ее? почему онъ иметъ право обнаруживать передъ нею это знаніе такъ мрачно и вкрадчиво?
Такое поведеніе Каркера и привычка думать о немъ съ удивленіемъ и безпокойствомъ, окружили его въ ум Флоренсы страннымъ обаяніемъ, онъ пугалъ ея робкое воображеніе, хоть и ни разу не хмурился на нее и глядлъ не съ выраженіемъ неудовольствія или ненависти, но всегда съ любезною и свтлою улыбкой.
Флоренса, нетерявшая надежды возвратить себ любовь отца, тревожилась мыслью, что эта инстинктивная боязнь, которую внушалъ ей другъ и повренный его, принадлежитъ къ числу недостатковъ, охладившихъ къ ней родительское сердце. Она старалась преодолть чувства, отталкивавшія ее отъ мистера Каркера, и такимъ-образомъ, не имя никого, кто бы могъ ей посовтовать — она и не ршилась совтоваться ни съ кмъ: это показалось бы жалобою на отца… Бдная Флоренса носилась по безпокойному морю сомннія и надежды, а мистеръ Каркеръ, подобно чешуйчатому чудовищу водной бездны, плавалъ по глубин и не спускалъ съ нея своего блестящаго взгляда.
Все это усиливало желаніе Флоренсы возвратиться домой, гд одинокая жизнь успокоила бы ея робкую душу. 4art*o думала она о Валтер, особенно въ темныя и бурныя ночи, но всегда съ надеждою, часто текли изъ глазъ ея слезы при мысли о его страданіяхъ, но рдко она оплакивала его какъ умершаго, или, если это и случалось, то никогда не было продолжительно.
Она писала къ старому инструментальному мастеру, на не получила никакого отвта,— да и записка ея не требовала отвта. Въ такомъ положеніи была Флоренса въ утро своего отъзда домой.
Докторъ и мистриссъ Блимберъ отправились уже въ Брайтонъ, въ сопровожденіи весьма-неохотно сопутствовавшаго имъ юнаго Барнета. Праздники прошли, большая часть гостившихъ на дач дтей разъхались по домамъ, наставалъ конецъ и долгому посщенію Флоренсы.
Былъ, между-прочимъ, одинъ гость, который, хотя и не жилъ въ дом сэра Барнета, но оказывалъ его семейству большое вниманіе: мистеръ Тутсъ. Возобновивъ съ молодымъ Барнетомъ знакомство, начатое на прощальномъ бал доктора Блимбера, онъ регулярно черезъ день длалъ визиты сэру Барнету, у дверей котораго оставилъ цлую колоду визитныхъ карточекъ.
Мистеръ Тутсъ возъимлъ также счастливую мысль не дать семейству Скеттльсовъ забыть себя. Посовтовавшись съ Чиккеномь, онъ купилъ шести-весельную шлюпку, на руль которой садился самъ знаменитый Боевой-Птухъ, наряженный въ багроваго цвта сюртукъ. Еще прежде, чмъ началъ свои прогулки по водъ, мистеръ Тутсъ спросилъ у своего ментора аллегорически, какое бы имя онъ далъ своей лодк, предположивъ, что онъ, Боевой-Птухъ, былъ влюбленъ въ особу по имени Мери? Чиккенъ отвчалъ съ обычными энергическими восклицаніями, что назвалъ бы лодку не иначе, какъ ‘Поллью’ {Poll — такое уменьшительное Англичане сдлали изъ Mary. Примч. переводч.} или ‘Восторгомъ Чиккена’. По зрломъ размышленіи, мистеръ Тутсъ ршился окрестить свою шлюпку именемъ: ‘Радость Тутса’ — это будетъ топкимъ, деликатнымъ комплиментомъ Флоренс.
Въ щегольской шлюпк, развалившись на малиновыхъ подушкахъ и провтривая свои башмаки на воздух, мистеръ Тутсъ катался ежедневно по Темз, около сада сэра Барнета, а Чиккенъ, правя рулемъ, длалъ эволюціи и завороты, отъ которыхъ вс прибрежные жители приходили въ изумленіе. Но каждый разъ, какъ мистеръ Тутсъ замчалъ кого-нибудь въ саду, на краю рки, онъ притворялся, что очутился тутъ совершенно-нечаянно, но стеченію самыхъ случайныхъ и невроятныхъ обстоятельствъ.
— Здравствуйте, Тутсъ! говаривалъ сэръ Барнетъ, махая ему рукою съ террасы, между-тмъ, какъ лукавый Чиккенъ правилъ прямо въ берегъ.
— А, здоровы ли вы, сэръ Барнетъ? Какъ мн удивительно видть васъ здсь!
Мистеръ Тутсъ всегда изъявлялъ такое удивленіе, какъ-будто это былъ не собственный домъ сэра Барнета Скеттльса, а какой-нибудь древній опустлый храмъ на берегахъ Нила или Ганга.
— Никогда я такъ не удивлялся! восклицалъ мистеръ Тутсъ: — а миссъ Домби здсь?
На этотъ вопросъ являлась иногда сама Флоренса.
— О, Діогенъ совершенно здоровъ, миссъ Домби! крикивалъ ей Тутсъ.— Я заходилъ справиться сегодня утромъ.
— Премного благодарю васъ, отвчалъ ему пріятный голосъ Флоренсы.
— Что же вы не выйдете на берегъ, Тутсъ? спрашивалъ сэръ Барнетъ.— Вы врно никуда не торопитесь. Приставайте къ берегу и зайдите къ намъ.
— О, это ничего, благодарю васъ. Прощайте! И бдный Тутсъ, которому до смерти хотлось бы принять приглашеніе сэра Барнета, но который не имлъ смлости принять его, удалялся.
‘Радость’ стояла у садовой пристани въ необычайномъ блеск въ утро отъзда Флоренсы. Спустившись внизъ посл приведеннаго нами разговора съ Сузанною, чтобъ проститься съ гостепріимными хозяевами дома, Флоренса увидла мистера Тутса, дожидавшагося ея въ гостиной.
— О, здоровы ли вы, миссъ Домби? Благодарю васъ, я совершенно здоровъ, надюсь, и вы также. Діогенъ былъ здоровъ вчера, я справлялся.
— Вы очень-добры, мистеръ Тутсъ.
— О, благодарю васъ, это ничего. Я думалъ, что вы, можетъ-быть, пожелаете воротиться домой водою, миссъ Домби. Погода прекрасная. Въ шлюпк будетъ мсто и для вашей горничной.
— Я вамъ очень-благодарна, но, право, не могу…
— О, это ничего! Добраго утра!
— Отъ-чего вы не подождете? Лэди Скеттльсъ сейчасъ пріидетъ сюда.
— О, нтъ, благодарю васъ, это ничего.
Мистеръ Тутсъ, когда желаніе сердца его выполнялось, то-есть, когда ему удавалось поговорить съ Флоренсой, былъ всегда такъ робокъ и въ такихъ попыхахъ! Но въ эту минуту вошла лэди Скеттльсъ, и мистеръ Тутсъ почувствовалъ сильный припадокъ страсти спросить о ея здоровь, пожать ей руку и объявить, что онъ совершенно здоровъ. Вошелъ сэръ Барнетъ. Тутсъ обратился и къ нему съ упорствомъ отчаянія.
— Мы лишаемся сегодня, свта нашего дома, Тутсъ, сказалъ сэръ Барнетъ, обратясь къ Флоренс.
— О, это ничего… то-есть, нтъ, очень-много! Прощайте!
Мистеръ Тутсъ совершенно растерялся и, вмсто того, чтобъ уидти посл такого ршительнаго прощанья, стоялъ какъ вкопанный, глядя вокругъ себя съ отчаяніемъ. Флоренса, чтобъ его выручить, простилась съ лэди Скеттльсъ, поблагодаривъ ее искренно за любезность, и подала руку сэру Барнету.
— Могу ли просить васъ, миссъ Домби, сказалъ хозяинъ, усаживая ее въ карету: — передать вашему милому папа мои лучшіе комплименты?
Флоренс было больно принять такое порученіе, она только поклонилась сэру Барнету и поблагодарила его. И опять она подумала, что пустынный и скучный домъ, свободный отъ подобныхъ затруднительностей и напоминаній о ея горести, будетъ ей лучшимъ убжищемъ.
Вс остававшіяся пріятельницы Флоренсы прибжала проститься съ нею. Вс любили ее, даже слуги кланялись, а служанки дома присдали ей издали. Оглянувшись на вс эти ласковыя лица и увидя между ними сэра Барнета съ лэди Скеттльсъ и Тутса, вытаращившаго глаза поодаль, она вспомнила ночь, когда узжала вмст съ маленькимъ Полемъ отъ доктора Блимбера. Когда карета тронулась, лицо ея было влажно отъ слезъ.
Слезы грусти — вмст съ тмъ и слезы утшенія, старый, скучный отцовскій домъ былъ ей драгоцненъ по воспоминаніямъ, которыя пробуждались одно посл другаго, по мр приближенія кареты къ городу. Какъ долго, казалось Флоренс, не ходила она по этимъ безмолвнымъ комнатамъ, гд все говорило ей о матери и брат! Даже Сузанна Нипперъ становилась благосклонне къ жилищу, гд провела столько лтъ.— Какъ тамъ ни скучно, миссъ, а мн бы не хотлось, чтобъ домъ сожгли или срыли.
— Ты пройдешь съ удовольствіемъ по открытымъ комнатамъ, Сузанна?
— Можетъ-быть, миссъ, хоть и очень-вроятно, что я завтра же буду ихъ снова ненавидть!
Флоренса чувствовала, что найдетъ душевное спокойствіе внутри высокихъ, мрачныхъ стнъ, гд тайеа ея сердца не будетъ ежедневно возбуждать любопытства множества счастливыхъ глазъ. Здсь, въ святилищ тихихъ воспоминаній, сердцу ея будетъ легче, чмъ среди сценъ веселья, и она съ нетерпніемъ ожидала минуты, скоро ли старая темная дверь затворится за нею.
Исполненныя такихъ мыслей, он въхали въ длинную и мрачную улицу. Флоренса сидла въ карет не на тои сторон, которая была ближе къ дому, и выглядывала изъ окна, ища взорами дтей, жившихъ насупротивъ. Внезапное восклицаніе Сузанны заставило ее быстро обернуться:— Ахъ, Боже мой! да гд жь нашъ домъ?
— Нашъ домъ? отозвалась Флоренса.
Сузанна нсколько разъ высовывалась изъ окошка, и наконецъ, когда карета остановилась, устремила на свою госпожу взглядъ крайняго изумленія.
Вокругъ всего дома, отъ Фундамента до крыши, возвышался настоящій лабиринтъ подмостокъ и лсовъ. Цлая половина улицы была загромождена кирпичами, известью, бревнами, камнями, мусоромъ. Снаружи и внутри кипла работа каменьщиковъ, штукатуровъ, плотниковъ, малеровъ, обойщиковъ и драпировщиковъ, отъ погребовъ до чердаковъ.
Флоренса вышла изъ кареты, не вполн увренная, точно ли это домъ ея отца. Наконецъ, она узнала Тоулинсона, съ загорлымъ отъ солнца лицомъ, ожидавшаго ее у дверей.
— Ничего не случилось? спросила Флоренса со страхомъ.
— О нтъ, миссъ.
— Тутъ большія перемны?
— Да, миссъ, большія перемны.
Флоренса промелькнула мимо его и побжала наверхъ по лстниц. Давно-изгнанный изъ парадныхъ комнатъ свтъ озарилъ ихъ снова, везд стояли подмостки, козлы, скамьи, подвижныя лстницы, на нихъ работали люди въ блыхъ бумажныхъ шапкахъ. Портретъ ея покойной матери былъ снятъ, и на мст его виднлась надпись мломъ: ‘Зеленая съ золотомъ’. Лстница была также лабиринтомъ лсовъ и подмостокъ, на которыхъ торчалъ цлый Олимпъ мастеровыхъ. Ея комната не была еще тронута, но, по-видимому, ожидала общей участи. Флоренса перешла въ другую комнату, гд стояла маленькая кроватка покойнаго Поля. Тамъ она встртила Сузанну Нипперъ, которая объявила, что папа ея дома и желаетъ ее видть.
— Дома и зоветъ меня! воскликнула Флоренса съ трепетомъ.
Сузанна повторила свои слова, и Флоренса побжала внизъ, съ сильно-бьющимся сердцемъ. Отецъ могъ слышать каждое его біеніе. Еще моментъ, и она бросилась бы къ нему на шею, но онъ былъ не одинъ. Съ нимъ были дв дамы, и Флоренса остановилась. Въ это время, Діогенъ ворвался въ комнату съ такими прыжками и шумомъ, что одна изъ дамъ вскрикнула.
— Флоренса, сказалъ отецъ, протянувъ руку такъ холодно, какъ-будто желая этимъ жестомъ отдалить отъ себя дочь:— здорова ли ты?
Флоренса взяла его руку и робко прижала къ губамъ.
— Что это за собака? спросилъ онъ съ неудовольствіемъ.
— Это собака, папа… изъ Брайтона.,
— А! и облако пронеслось по его лицу: онъ понялъ ее.
— Она очень-добра, а теперь только обрадовалась мн, сказала Флоренса, обращаясь кротко къ обимъ дамамъ.— Простите ее. Взглядъ этотъ показалъ Флоренс, что вскрикнувшая дама, которая сидла, была старуха, а другая, стоявшая подл ея отца — стройная и щегольски-одтая красавица.
— Мистриссъ Скьютонъ, вотъ моя дочь Флоренса.
— Очаровательна! какъ натуральна! Вы должны поцаловать меня, милая Флоренса.
Исполнивъ желаніе пожилой дамы, Флоренса обратилась къ другой, стоявшей подл ея отца.
— Эдиь, сказалъ мистеръ Домби: — вотъ моя дочь Флоренса, эта дама будетъ скоро твоею мама.
Флоренса вздрогнула и взглянула на прекрасное лицо молодой дамы съ удивленіемъ, участіемъ, слезами и неопредленнымъ страхомъ. Наконецъ, она воскликнула: — О, папа, будьте счастливы! очень, очень-счастливы, на всю жизнь! и упала рыдая на грудь Эднои.
Настало краткое молчаніе. Красавица, остановившаяся-было въ нершимости, подойдти или нтъ къ Флоренс, прижала ее къ сердцу и пожимала руку, которою двушка обхватила ее, какъ-будто желая успокоить и утшить бдняжку. Она не произнесла ни одного слова, но склонила голову къ Флоренс и молча цаловала ея влажныя щеки.
— Не угодно ли пройдтись по комнатамъ и взглянуть на работы?.. сказалъ мистеръ Домби, предлагая руку мистриссъ Скьютонъ, которая разглядывала Флоренсу въ лорнетъ — а Флоренса все еще рыдала, прижавшись къ груди молодой дамы. Послышался изъ другой комнаты голосъ Домби, — Спросимъ лучше Эдиь. Ахъ, Боже мой, да гд же она?
— Эдиь, моя милая! кричала мистриссъ Скьютонъ.— Гд ты? Врно ищешь гд-нибудь мистера Домби. Мы здсь.
Красавица высвободилась изъ объятій Флоренсы, поцаловала ее еще разъ и поспшно присоединилась къ матери и жениху. Флоренса осталась на мст, счастливая, грустная, въ слезахъ. Долго ли это длилось, она сама не помнила, вдругъ подошла къ ней опять ея новая мама и снова обняла ее.
— Флоренса, сказала она торопливо и глядя ей пристально прямо въ глаза.— Вы не начнете съ того, чтобъ меня ненавидть?
— Ненавидть васъ, мама! И она обняла ее съ любовью.
— Тсс! Не думайте обо мн дурно. Врьте, что я употреблю вс усилія сдлать васъ счастливою, что я готова любить васъ, Флоренса. Прощайте. Мы скоро увидимся. Не стойте здсь.
Она снова обняла и поцаловала Флоренсу… Красавица говорила торопливо, но съ твердостью, и Флоренса увидла, что она вскор присоединилась къ ея отцу въ другой комнат.
Свиданіе это воскресило надежды Флоренсы. Ночью ей снилось, что ея родная мама смотритъ на нихъ съ лучезарною улыбкой и благословляетъ дочь на новыя усилія!

ГЛАВА VI.
Открытіе глазъ мистриссъ Чиккъ.

Миссъ Токсъ, незнавшая ничего касательно лсовъ, подмостокъ, лстницъ и людей, у которыхъ головы были повязаны носовыми платками, и которые глазли въ окна дома мистера Домби, какъ летучіе геніи или чудныя птицы, и стучали, работали и сорили на пропалую — миссъ Токсъ, позавтракавъ въ одно утро этого достопамятнаго періода, по своему скромному обыкновенію, поднялась наверхъ, съ намреніемъ съиграть на клавикордахъ птичій вальсъ, полить цвты, стереть отвсюду пыль и, вообще, по ежедневной привычк, сдлать маленькую гостиную свою образцомъ изящнаго вкуса во всемъ Принцесс-Плэс.
Миссъ Токсъ надла пару древнихъ перчатокъ, употреблявшихся собственно съ этою цлью, и во всякое другое время тщательно скрытыхъ въ ящик столика, и принялась за дло систематически. Она начала съ птичьяго вальса, потомъ, по естественному ходу идей, перешла къ канарейк, весьма голосистой, хотя далеко не молодой и значительно вылинявшей посл этого она занялась фарфоровыми украшеньицами своего жилища и, наконецъ, въ свое время, цвтами и растеніями, которыя подстригала весьма тщательно ножницами, по какой-то ботанической причин, пользовавшейся ея особеннымъ врованіемъ.
Миссъ Токсъ въ это утро не скоро добралась до своихъ растеній и вообще дйствовала какъ-то медлительно. Погода была теплая, втръ южный, и дыханіе лта невольно обращало мысли миссъ Токсъ къ природъ. Лучъ солнца завернулъ на Принцесс-Плэсъ изъ-за угла широкой сосдней улицы, и закопченыя дымомъ трубы запрыгали радостно подъ его животворнымъ вліяніемъ, мальчикъ изъ гостиницы Принцессиныхъ-Гербовъ полилъ улицу и сообщилъ ей свжій запахъ, ‘совершенно растительный’, какъ выражалась миссъ Токсъ. Благоуханіе свжаго сна, достигшее Принцесс-Плэса посл столкновеній по пути съ другими благоуханіями, неизбжными въ большомъ город, достигалъ обонянія миссъ Токсъ и настроилъ мечты ея къ еще большей воспріимчивости впечатлній, порождаемыхъ красотами природы.
Миссъ Токсъ услась на окн и задумалась о своемъ покойномъ папа ~ мистер Токсъ, нкогда служившемъ отечеству въ таможн, и о своемъ дтств, протекшемъ въ приморскомъ город, среди значительнаго количества смолы и первобытной приморской простоты нравовъ. Она замечталась о лугахъ, покрытыхъ полевыми цвтами, изъ которыхъ въ прежніе годы сплетала она гирлянды и внки для своихъ юношескихъ поклонниковъ, клявшихся ей въ вчной врности и ходившихъ въ нанковыхъ костюмахъ, а также и о томъ, какъ скоро завяли эти внки и гирлянды, и какъ неврны были клятвы юношей, ходившихъ въ нанковыхъ костюмахъ.
Сидя на подоконник и глядя на воробьевъ, прыгавшихъ на солнышк, миссъ Токсъ подумала также о своей покойной мама, о ея добродтеляхъ и ревматизм. Когда проходилъ разнощикъ цвтовъ съ неуклюжими ногами, неся на голов корзину, отъ которой шляпа его сплющивалась въ блинъ, и кричалъ хриплымъ голосомъ о своемъ товар, мысли миссъ Токсъ приняли такое меланхолическое направленіе, что она начала качать головою и подумала о томъ, какъ незамтно она можетъ состарться.
Въ такомъ расположеніи духа мысли миссъ Токсъ направились къ мистеру Домби, вроятно потому-что майоръ уже воротился домой и сейчасъ только поклонился ей изъ своего окна. Какая другая причина могла бы заставить миссъ Токсъ перейдти отъ гирляндъ полевыхъ цвтовъ и дней своей юности къ мистеру Домби? Сдлался ли онъ веселе? Примирился ли онъ съ приговорами судьбы? Вступитъ ли онъ когда-нибудь во второй бракъ, и если да, то съ кмъ? Кому суждено быть его второю супругой?
Лицо миссъ Токсъ зардлось внезапнымъ румянцемъ — погода была жаркая — въ то время, какъ, размышляя такимъ образомъ, она увидла въ зеркал отраженіе своего задумчиваго лица. Румянецъ этотъ вспыхнулъ снова, когда она увидла маленькую карету, възжавшую на Принцесс-Плэсъ и направившуюся прямо къ ея дверямъ. Миссъ Токсъ встала, поспшно взяла ножницы и чрезвычайно-прилежно подстригала свои растенія въ моментъ появленія мистриссъ Чинкъ.
— Здорова ли, моя милая, обожаемая подруга? воскликнула миссъ Токсъ, встрчая гостью съ распростертыми объятіями.
Въ поступи обожаемой подруги была замтна нкоторая величавость, но она поцаловала миссъ Токсъ и сказала: — Лукреція, благодарю васъ. Я чувствую себя хорошо.. Надюсь, и вы также. Гемъ!
У мистриссъ Чиккъ былъ какой-то особенный, односложный кашель, нчто въ род предисловія къ настоящему кашлю.
— Какъ рано вы сегодня пріхали и какъ это мило съ вашей стороны! продолжала миссъ Токсъ.— Вы завтракали?
— Благодарю, Лукреція. Я завтракала. Я позавтракала рано… (Тутъ она какъ-будто почувствовала особенную любознательность касательно Принцесс-Плэса и все глядла вокругъ себя) вмст съ моимъ братомъ, который возвратился изъ Лимингтона.
— Надюсь, что ему лучше, мой ангелъ?
— Гораздо-лучше, благодарю васъ. Гемъ!
— Моей милой Луиз надобно быть осторожною съ этимъ кашлемъ.
— Ничего. Это не больше, какъ отъ близкой перемны погоды. Мы должны ожидать перемны.
— Погоды? спросила простодушно миссъ Токсъ.
— Во всемъ. Разумется, должны. Свтъ очень-перемнчивъ. Всякій, кто бы сталъ утверждать противное, удивилъ бы меня значительно и заставилъ бы даже усомниться на-счетъ своего разсудка. Перемны! воскликнула мистриссъ Чиккъ тономъ строго-назидательнымъ.— Ахъ, Творецъ! Что на свт не перемняется! Даже шелковичный червь, котораго, безъ сомннія, можно полагать равнодушнымъ ко всему, вокругъ него происходящему — даже атомъ, я увренна, перемняется постоянно въ разныя неожиданныя вещи.
— Моя Луиза всегда удивительна въ своихъ сравненіяхъ.
— Вы очень-добры, Лукреція, возразила мистриссъ Чиккъ, нсколько-смягченная.— Надюсь, что ни одной изъ насъ не прійдется сомнваться въ другой.
— О, я уврена въ этомъ!
Мистриссъ Чиккъ кашлянула раза два по-прежнему и принялась чертить на ковр разныя линіи кончикомъ парасоля. Миссъ Токсъ, знавшая довольно-хорошо свою обожаемую подругу, которая, будучи отъ чего-нибудь не въ дух, обыкновенно предавалась многосложной раздражительности, ршилась воспользоваться этою паузой и перемнить предметъ разговора.
— Извините меня, милая Луиза, но мн кажется, будто я замтила въ карет мужественное лицо мистера Чикка?
— Онъ тамъ, но, пожалуйста, оставьте его въ поко. У него есть газета, слдовательно, онъ счастливъ на цлые два часа. Продолжайте заниматься вашими цвтами. Лукреція, а мн позвольте сидть здсь и отдохнуть.
— Моя Луиза знаетъ, что между такими друзьями, какъ мы, не можетъ-быть вопроса о церемоніи. Я потому… а потому миссъ Токсъ заключила фразу дломъ, надвъ снова перчатки, взявъ ножницы и начавъ подстригать свои растенія съ самымъ микроскопическимъ трудолюбіемъ.
— Флоренса также возвратилась домой, сказала мистриссъ Чиккъ посл нкотораго молчанія, въ-продолженіе котораго сидла, склонивъ голову на одну сторону и не переставая выводить парасолемъ узоры:— Флоренса уже такъ выросла, что не можетъ продолжать одинокую жизнь, къ которой привыкла. Безъ сомннія, такъ. Конечно. Я готова чувствовать очень-мало уваженія къ тому, кто бы сталъ утверждать противное. Какъ бы я этого ни желала, но не могу уважить такихъ лицъ. До этой степени мы не въ состояніи приневоливать свои чувства…
Миссъ Токсъ согласилась, хоть и не понимала, къ чему все это клонится.
— Если она двушка странная и мой братъ Поль не можетъ чувствовать себя совершенно-спокойнымъ въ ея обществ, посл всхъ горестныхъ происшествій и ужасныхъ огорченій, чмъ на это отвтить? Онъ долженъ сдлать усиліе. Онъ обязанъ сдлать усиліе. Семейство наше всегда было замчательно по усиліямъ, которыя оно длало надъ собою. Поль глава семейства, почти единственный, оставшійся представитель его — я себя не считаю: что такое я? Я тутъ особа неважная…
— Мой милый ангелъ…
Мистриссъ Чиккъ отерла глаза, которые были переполнены слезами и продолжала:
— Значитъ, онъ непремнно обязанъ сдлать надъ собою усиліе. Хоть это и будетъ для меня ударомъ — у меня натура такая слабая, я такая безумная, я бы скоре желала имть вмсто сердца кусокъ мрамора или камень изъ мостовой…
— Мой ангелъ Луиза…
— Но все для меня будетъ торжествомъ знать, что онъ не измнилъ себ и своему имени Домби, хотя, разумется, я въ этомъ всегда была убждена. Я только надюсь, прибавила она посл новой паузы:— что и она сдлается достойною этого имени.
Миссъ Токсъ, переливавшая въ это время воду изъ глинянаго кувшина въ лейку, взглянула случайно на подругу и была изумлена выразительностью, которую мистриссъ Чиккъ придала своему лицу и съ которою смотрла на нее. Миссъ Токсъ поставила на столъ лейку и сла подл нея.
— Милая Луиза, успокоитъ ли васъ сколько-нибудь мое скромное мнніе, если я скажу, что ваша юная племянница подаетъ самыя пріятныя надежды?
— Что вы подъ этимъ разумете? возразила мистриссъ Чиккъ съ удвоенною величавостью.— О какомъ моемъ замчаніи говорите вы?
— О томъ, что она сдлается достойною своего имени, мой ангелъ.
— Если, сказала мистриссъ Чиккъ съ торжественною терпливостью: — я выразилась не довольно-ясно, Лукреція, то вина въ этомъ моя. Нтъ, можетъ-быть, никакой причины, по которой мн бы нужно было выражаться о такомъ предмет, исключая разв существовавшей между нами короткости… надюсь, Лукреція, ничто не нарушитъ ея, я даже позволяю себ быть убжденною въ этомъ. Но я желаю выразиться ясно, Лукреція, а потому, возвратившись къ моему послднему замчанію, прошу васъ понять, что оно вовсе не касалось Флоренсы… никакъ!
— Не-уже-ли?
— Нтъ, отвчала мистриссъ Чиккъ рзко и ршительно.
— Такъ извините меня, другъ мой, я не поняла вашихъ словъ. Боюсь, что я стала непонятливою.
Мистриссъ Чиккъ оглядла всю комнату, потомъ посмотрла на улицу, на канарейку, на растенія, на лейку и кувшинъ — словомъ, на все, что было въ комнат, не взглянула только на хозяйку дома, наконецъ, взоръ ея остановился на миссъ Токсъ и она произнесла съ величаво-поднятыми бровями:
— Лукреція, когда я говорю о томъ, будетъ ли она достойна этого имени, то подразумеваю вторую жену моего брата Поля. Мн кажется, будто я сказала, или дала уразумть, что братъ мой намренъ вступить во второй бракъ.
Миссъ Токсъ поспшно встала со стула и возвратилась къ своимъ растеніямъ, у которыхъ принялась остригать втки и листья безъ разбора и милосердія.
— Почувствуетъ ли она вполн всю важность отличія, которымъ ее осчастливили — это другой вопросъ, продолжала мистриссъ Чиккъ также торжественно.
— Я не теряю надежды. Мы обязаны думать хорошо другъ о друг, и я не отчаяваюсь. Моего совта не спрашивали. Еслибъ со мною посовтовались, то мнніе мое было бы принято, конечно, очень-безцеремонно, а потому дла лучше, какъ они есть. Я предпочитаю это.
Миссъ Токсъ, не поднимаясь изъ наклоннаго положенія, все еще обстригала втки и листки. Мистриссъ Чиккъ, энергически покачивая по-временамъ головою, продолжала рчь, какъ-будто грозно вызывая кого-нибудь попробовать опровергнуть ее.
— Еслибъ мой брать Поль посовтовался со мною, что онъ иногда и длаетъ — или, врне, иногда длывалъ: теперь уже это кончено, съ меня снята отвтственность (тутъ она начала всхлипывать истерически) благодаря Бога, я не завистлива! Еслибъ братъ мой пришелъ ко мн и спросилъ: Луиза, какихъ качествъ посовтуешь ты мн искать во второй жен? Я бы, конечно, сказала: теб нужна жена хорошей фамиліи, съ красотою, съ достоинствомъ, связями. Вотъ именно этими самыми словами я бы и выразилась, хоть везите меня на плаху! Клянусь всмъ священнымъ, я бы сказала: ‘Поль! Теб жениться во второй разъ не на знатной! Теб жениться не на красавиц! Теб жениться не имя въ виду связей! Надобно быть совершенно безъ ума, чтобъ осмлиться подумать, будто такія вещи возможны!’
Слова эти пріостановили подстриганіе растеній, миссъ Токсъ, скрывая между ними свое лицо, стала прислушиваться очень-внимательно. Можетъ-быть, ей мелькнулъ лучъ надежды въ самой горячности мистриссъ Чиккъ.
— Я не съумасшедшая, продолжала она:— хоть и не смю считать себя женщиною высокаго ума, не смотря на странность нкоторыхъ людей, которые приписывали мн это качество. И уврять меня, будто братъ мой могъ подумать о второмъ брак, который не былъ бы основанъ на этихъ требованіяхъ, — онъ, Поль Домби! Нтъ, это было бы слишкомъ-дерзко!
Въ-продолженіе мгновеннаго молчанія, наставшаго посл этихъ возгласовъ, ножницы миссъ Токсъ слабо стригнули раза два, но лицо ея оставалось незримымъ, а утреннее платье трепетало. Мистриссъ Чиккъ смотрла на нее исподтишка, сквозь промежутки въ листьяхъ.
— Братъ мой, Поль, сдлалъ, разумется, то, чего вс отъ него ожидали. Сознаюсь, онъ удивилъ меня, хотя вмст съ тмъ и обрадовалъ. Когда Поль выхалъ отсюда, я никакъ не воображала, чтобъ у него могла родиться какая-нибудь привязанность вн Лондона, и, конечно, онъ не былъ здсь влюбленъ ни въ кого. Какъ бы то ни было, но партія, по-видимому, очень-приличная. Мать, безъ сомннія, женщина знатная и тонкая, а я не въ прав разсуждать, хорошо или дурно она длаетъ, собравшись жить въ дом моего брата: это дло Поля, не мое, что же до предмета его выбора, я видла только портретъ, и она должна быть красавица. Имя у нея прекрасное — Эдиь: оно необыкновенно и поразительно, продолжала мистриссъ Чиккъ, энергически тряся головою: — слдственно, Лукреція, я нисколько не сомнваюсь въ вашихъ чувствахъ, если скажу, что свадьба будетъ очень-скоро… вы, конечно, будете отъ этого очень-счастливы (опять сильная выразительность въ лиц и голос мистриссъ Чиккъ). О, конечно! вы должны быть въ восторг отъ близкой перемны въ судьб моего брата, который часто оказывалъ вамъ много любезности!
Миссъ Токсъ не сказала ни слова, но взяла дрожащею рукою лейку и глядла вокругъ себя, какъ-будто разсчитывая, какую часть своей мебели улучшить изліяніемъ на нее содержавшейся въ этомъ сосуд влаги. Въ моментъ такого кризиса чувствъ миссъ Токсъ, дверь отворилась, она вздрогнула, захохотала громко и дико, и упала въ объятія вошедшаго, къ-счастью, равно безчувственная къ негодованію мистриссъ Чиккъ и къ мефистофелевской радости майора, глядвшаго на эту сцену изъ своего окна въ двойную театральную трубочку.
Не то было съ бднымъ туземцемъ, испуганною опорой упавшей въ обморокъ двицы, который, входя по порученію майора для освдомленія о здоровь прекрасной сосдки, очутился тутъ въ самый моментъ катастрофы, повергшей на его коричневыя руки нжное бремя, и налившей ему въ башмакъ цлое наводненіе. Озадаченный туземецъ прижималъ миссъ Токсъ нсколько времени къ сердцу, съ энергіею, сильно противорчившею его отороплой наружности. Наконецъ, мистриссъ Чиккъ, достаточно пришедшая въ себя, велла ему опустить миссъ Токсъ на софу и выйдти, лишь-только онъ исчезъ, она принялась приводить въ чувство свою злополучную подругу.
При этихъ заботахъ, наружность мистриссъ Чиккъ вовсе не показывала того трогательнаго участія, которымъ отличаются дщери Еввы, когда помогаютъ другъ другу въ подобныхъ случаяхъ, тутъ не было того Франмасонства обмороковъ, которымъ он вообще бываютъ таинственно связаны — нтъ! мистриссъ Чиккъ скоре походила на палача, приводящаго въ чувство свою жертву передъ началомъ новыхъ пытокъ, когда подносила къ носу миссъ Токсъ соли, брызгала въ лицо холодную воду и употребляла вс испытанныя воскресительныя средства. Когда, наконецъ, миссъ Токсъ открыла глаза и постепенно ожила, мистриссъ Чиккъ отошла отъ нея, какъ отъ преступника, и смотрла на нее съ величавымъ негодованіемъ.
— Лукреція! Не хочу скрывать свои чувства. Глаза мои разомъ открылись. Я бы этому не поврила, еслибъ услышала даже отъ святаго.
— Какъ смшно падать въ обморокъ, проговорила запинаясь миссъ Токсъ.— Но мн сейчасъ будетъ лучше.
— Вамъ сейчасъ будетъ лучше, Лукреція! возразила мистриссъ Чиккъ съ невыразимымъ презрніемъ.— Вы воображали, кажется, что я слпа? Вы воображали, что для меня уже настало второе дтство? Нтъ, Лукреція! Я вамъ очень обязана!
Миссъ Токсъ устремила на свою подругу умоляющій, безнадежный взглядъ, и закрыла лицо носовымъ платкомъ.
— Еслибъ кто-нибудь разсказалъ мн это вчера, или даже полчаса назадъ, я бы, правоу почувствовала неодолимое желаніе поразить его. Лукреція Токсъ, глаза мои открылись и слпота моей доврчивости прошла. Ее употребили во зло, ею играли, но теперь всему конецъ!
— О! на что вы намекаете такъ жестокосердо, мой ангелъ? спросила миссъ Токсъ сквозь слезы.
— Лукреція, спросите ваше собственное сердце. Я должна просить васъ перестать адресоваться ко мн въ этихъ фамильярныхъ выраженіяхъ. У меня осталось еще уваженіе къ самой-себ, хотя вы, можетъ-статься, и думаете противное.
— О, Луиза! Какъ вы можете говорить со мною такимъ образомъ?
— Какъ могу я говорить съ вами такимъ образомъ? Такимъ образомъ! О!
Миссъ Токсъ жалобно рыдала.
— Вы свернулись, какъ змя, у очага моего брата, обвились вокругъ него, вкрались черезъ меня почти въ его довренность, Лукреція, чтобъ посл втайн имть на него замыслы и осмлиться подозрвать возможность брачнаго союза съ нимъ! Да, нелпость такой идеи почти искупаетъ ея коварство! прибавила мистриссъ Чиккъ съ насмшливымъ достоинствомъ.
— Луиза, умоляю васъ, не говорите такихъ ужасныхъ вещей!
— Ужасныхъ вещей? Ужасныхъ вещей! Разв не положительный Фактъ, Лукреція, одно то, что вы сейчасъ не могли побдить вашихъ чувствъ передо мною, набросивъ такъ искусно на глаза мои покрывало?
— Я не жаловалась, всхлипывала миссъ Токсъ.— Я не сказала ничего. Если ваши всти нсколько поразили меня, Луиза, и я имла какую-нибудь отдаленную мысль, что мистеръ Домби склоненъ ко мн до нкоторой степени, то, конечно, Луиза, вы не будете осуждать меня.
— Она хочетъ сказать, возразила мистриссъ Чиккъ, адресуясь ко всей мебели:— она хочетъ сказать, я это вижу, что я поощряла ея сумасбродные замыслы!
— Я не хочу длать упрековъ, милая Луиза. Не хочу жаловаться. Но въ свое оправданіе…
— Да! воскликнула мистриссъ Чиккъ съ улыбкой: — вотъ, что она хочетъ выразить! Я это знала. Вы бы лучше высказали все откровенно. Говорите прямо! говорите прямо, Лукреція Токсъ, что бы вы ни были.
— Въ оправданіе свое и только въ защиту противъ вашихъ жестокихъ упрековъ, милая Луиза, я хотла спросить, не вы ли сами допускали такую Фантазію и даже говаривали, что это могло случиться, судя по всему?
— Есть предлъ, за которымъ снисходительность длается ее только смшною, но даже виновною. Я могу снести многое, но не слишкомъ-многое. Не знаю, что привлекло меня сегодня въ этотъ домъ, но я имла предчувствіе, мрачное предчувствіе чего-нибудь особеннаго. Теперь, когда я постигла васъ вполн, Лукреція, лучше для насъ обихъ, если мы не станемъ распространяться. Я желаю вамъ добра и всегда буду желать. Но какъ сестра моего брата, какъ будущая родственница его невст и ея матери, — могу ли я прибавить, какъ одна изъ Домби?— я теперь не могу пожелать вамъ ничего больше, кром добраго утра!
Слова эти, произнесенныя съ язвительною любезностью и чувствомъ высокаго нравственнаго самосознанія, были послдними со стороны мистриссъ Чиккъ. Она направилась къ дверямъ, у которыхъ голова ея склонилась, какъ у грознаго призрака, и сла въ карету, чтобъ найдти отраду и утшеніе въ объятіяхъ супруга, мистера Чикка.
То-есть, говоря аллегорически: руки мистера Чикка были заняты газетою, почему объятія его не могли быть свободными. Джентльменъ этотъ ршался взглядывать на свою супругу только украдкою и не произнесъ ни слова въ ея утшеніе. Однимъ словомъ, онъ продолжалъ читать, мурныкая отрывки разныхъ арій, по своей всегдашней привычк, и только no-временамъ посматривалъ на жену исподтишка, не говоря ни хорошаго, ни дурнаго, ни равнодушнаго слова.
Мистриссъ Чиккъ, между-тмъ, обнаруживала страшное волненіе. Наконецъ, она не выдержала и воскликнула: ‘О, какъ широко открылись сегодня мои глаза!’
— Какъ широко открылись сегодня твои глаза, моя милая?
— О, не гове^и со мною! Если у тебя достаетъ духа видть меня въ такомъ положеніи и не спросить въ чемъ дло, теб лучше замолчать разъ навсегда.
— Да въ чемъ же дло, моя милая?
— Только подумать, сказала мистриссъ Чиккъ въ род монолога:— что она могла имть подлый замыселъ породниться съ нашею фамиліей посредствомъ брака съ Полемъ! Подумать, что когда она играла въ лошадки съ милымъ ребенкомъ, который теперь лежитъ въ могил — мн эти игры и въ то время никогда не нравились — она скрывала такія двуличныя намренія! Удивляюсь, какъ она не боялась какого-нибудь несчастія въ наказаніе за свое коварство. Право, ей бы слдовало ожидать этого!
— Да и мн казалось до сегодняшняго утра, мой другъ, возразилъ съ разстановкою мистеръ Чиккъ, потирая себ переносье газетою:— будто и ты сама была однхъ мыслей съ нею, и не считала этого ни несбыточнымъ, ни неприличнымъ.
Мистриссъ Чиккъ немедленно залилась слезами и объявила мужу, что если онъ желаетъ растоптать ее въ прахъ своими каблуками, то сдлалъ бы это лучше сейчасъ же, безъ промедленія.
— Но съ Лукреціей Токсъ я кончила все, сказала мистриссъ Чиккъ, предавшаяся снова на нсколько минутъ своимъ чувствамъ, къ большому ужасу мистера Чикка.— Я могу отречься отъ довренности Поля въ пользу той, которая можетъ этого стоить, и которою онъ намренъ замнить бдную Фанни, я могу перенести извщеніе объ этомъ, сдланное въ обыкновенномъ холодномъ тон моего брата, хотя онъ и не спрашивалъ моего совта, а объявилъ о перемн своихъ плановъ, когда все было уже ршено, но обмана я не могу перенести, и съ Лукреціей Токсъ у меня все кончено. Рука Провиднія видна во всемъ: все на свт длается къ лучшему. Об он изъ знати, и знакомство какой-нибудь миссъ Токсъ могло бы меня компрометтировать. Я сегодня подверглась тяжкому испытанію, но, вообще говоря, не жалю объ этомъ.
Въ такомъ истинно-христіанскомъ расположеніи духа, мистриссъ Чиккъ отерла себ глаза, поправила платье и сидла какъ прилично женщин, которая покорна Провиднію среди ударовъ рока и спокойна въ своихъ горестяхъ. Мистеръ Чиккъ, чувствуя безъ сомннія свою недостойность, веллъ кучеру остановиться на первомъ перекрестк, вышелъ изъ экипажа и побрелъ пшкомъ, посвистывая съ поднятыми превысоко плечами и запустивъ руки въ карманы.
Между-тмъ, несчастная миссъ Токсъ, которая, не смотря на страшныя обвиненія въ измн своей ‘подруг’, была дйствительно искренно привязана къ ней и поглощена благоговніемъ къ величію мистера Домби, — отверженная миссъ Токсъ орошала свои растенія слезами и чувствовала, что на Принцесс-Плэс воцарилась уже зима.

ГЛАВА VII.
Промежутокъ времени передъ свадьбою.

Хотя домъ мистера Домби пересталъ быть заколдованнымъ и обреченнымъ на вчное безмолвіе посл вторженія въ него рабочаго народа, который съ утра до вечера поднималъ страшный стукъ, трескъ, шумъ, бготню — отъ чего Діогенъ лаялъ какъ бшеный съ восхода до заката солнца — но въ образ жизни Флоренсы не произошло никакой перемны. Ночью, когда рабочіе уходили, домъ снова пустлъ и приходилъ въ свои первобытный характеръ, Флоренса, прислушиваясь къ улалявшимся голосамъ мастеровыхъ, рисовала въ своемъ воображеніи веселыя жилища, куда они возвращаются, и дтей, которыя ждутъ ихъ дома, ей пріятно было думать, что эти труженики уходили въ веселомъ и довольномъ расположеніи духа.
Она ждала вечерней тишины, какъ стараго друга, но теперь этотъ другъ приходилъ съ измнившимся лицомъ и смотрлъ на нее ласкове. Въ немъ была свжая надежда. Красавица, которая утшала и цаловала ее въ той самой комнат, гд душа ея была такъ безпощадно уязвлена жестокосердымъ отцомъ, являлась воображенію Флоренсы духомъ благодати. Кроткія виднія приближающейся свтлой жизни, когда любовь отца будетъ оснять ее и все потерянное въ тотъ горестный день, въ который нжность матери улетла съ ея послднимъ вздохомъ, носились вокругъ Флоренсы въ сумерки, и она встрчала ихъ съ радостною улыбкой. Взглядывая иногда на розовыхъ дтей въ противоположномъ дом, она помышляла съ удовольствіемъ о возможности скоро познакомиться съ ними, говорить съ ними, не бояться, какъ въ прежніе годы, показаться имъ, чтобъ не испугать ихъ своимъ одинокимъ, печальнымъ видомъ и глубокимъ трауромъ!
Думая о своей новой матери съ любовію и доврчивостью чистой, невинной души, Флоренса любила боле и боле покойную мать. Она не боялась соперничества ихъ въ своемъ сердц: новый цвтокъ выросталъ въ немъ изъ глубоко-разросшагося и долго-любимаго корня. Каждое ласковое слово прекрасной молодой дамы отзывалось Флоренс какъ эхо голоса, давно умолкшаго. Какъ могла изгладиться эта милая намять и быть вытснена другою привязанностью, когда въ ней заключалась вся родительская нжность, какую она когда-либо знала!
Разъ Флоренса сидла въ своей комнат одна и думала объ общанномъ скоромъ посщеніи прекрасной дамы, какъ вдругъ, поднявъ глаза, она увидла ее въ дверяхъ.
— Мама! воскликнула двушка радостно, бросившись ей на встрчу.
— Еще не мам, возразила Эдиь съ серьзною улыбкой, обнимая ее.
— Но скоро будете ею.
— Да, скоро, очень-скоро.
Эдиь наклонила голову, прижала щеку свою къ цвтущей щек Флоренсы и нсколько времени оставалась молча въ такомъ положеніи. Въ наружности и пріемахъ ея было столько нжности, что Флоренса была тронута ею еще больше, чмъ въ первую ихъ встрчу. Эдиь подвела ее къ стулу и сла съ нею рядомъ. Флоренса смотрла ей въ лицо, удивляясь ея красот, и охотно оставила свою руку въ ея рук.
— Ты все оставалась одна, Флоренса, съ-тхъ-поръ, какъ я была здсь въ послдній разъ?
— О, да!
Она смшалась и потупила взоры, потому-что новая мама смотрла на нее серьзно и задумчиво.
— Я… я привыкла къ этому. Мн это нисколько не скучно. Иногда мы проводимъ цлые дни вдвоемъ съ Ди. Флоренса могла бы сказать, цлыя недли и мсяцы.
— Ди твоя горничная, мой дружокъ?
— Моя собака, мама, отвчала Флоренса смясь.— Сузанна моя горничная.
— И это твои комнаты? сказала Эдиь, оглядываясь вокругъ себя.— Мн ихъ въ тотъ разъ не показали. Надобно украсить ихъ, Флоренса. Мы сдлаемъ ихъ самыми хорошенькими въ цломъ дом.
— Еслибъ я могла перемнить ихъ, мама, тамъ наверху есть одна, которая нравилась бы тин больше.
— Разв здсь не довольно высоко, дитя?
— Та была комната моего брата, и я очень люблю ее. Я хотла говорить объ этомъ съ папа, когда, возвратясь домой, увидла здсь рабочихъ и вс передлки, но… (она потупила глаза, боясь смшаться отъ устремленнаго на нее взора) но боялась огорчить его. А такъ-какъ вы сказали, что скоро будете здсь, мама, и распоряжаетесь всмъ, то я ршилась собраться съ духомъ и просить васъ.
Блестящіе глаза Эдии смотрли ей пристально въ лицо, пока Флоренса не поднимала своихъ: тогда Эдиь, въ свою очередь, опустила взоры. Въ это время, Флоренс показалось, что красота ея новой мама совершенно въ другомъ род, чмъ когда она увидла ее въ первый разъ. Тогда красота эта казалась гордою и величавою, но теперь во всхъ пріемахъ Эдии было столько ласки и кротости, что будь она даже одного возраста съ Флоренсой, то и тогда не располагала бы къ большей доврчивости и откровенности. Иногда только на лиц ея показывалась странная принужденность, и тогда казалось, что она чувствуетъ себя какъ-будто униженною передъ Флоренсой, которая едва понимала это, но не могла не замтить. Когда Эдиь сказала, что она еще не ея мама, и когда Флоренса назвала ее главною распорядительницей въ цломъ дом, такая перемна была даже поразительна, даже теперь, когда Флоренса смотрла ей въ лицо, казалось, будто она скоре смущена и желаетъ скрыться отъ молодой двушки, чмъ готовится любить ее и ищетъ ея довренности по праву такого близкаго родства.
Эдиь охотно общала устроить, новыя комнаты по желанію Флоренсы и объявила, что сама обо всемъ распорядится. Потомъ она сдлала нсколько вопросовъ о маленькомъ Пол и, наконецъ, пробесдовавъ нсколько времени, объявила Флоренс, что хочетъ увезти ее къ себ.
— Мы съ матушкой перехали теперь въ Лондон и ты проживешь у насъ до моей свадьбы. Я очень желаю познакомиться и сойдтись съ тобою, Фроренса.
— О, какъ вы добры, мама! Какъ я вамъ благодарна!
— Я скажу теб еще одно: можетъ-быть, другаго удобнаго случая къ этому не будетъ, продолжала Эдиь, оглядываясь, дйствительно ли он одн и понизивъ голосъ: — когда я выйду замужъ и уду отсюда на нсколько недль, сердце мое будетъ спокойне, если ты воротишься домой сюда. Все равно, кто бы ни приглашалъ тебя къ себ, перезжай сюда. Лучше оставаться одною, чмъ… то-есть, я хотла сказать, милая Флоренса, что теб, безъ сомннія, будетъ пріятне всего жить дома.
— Я переду домой въ тотъ же день, мама.
— Да, дружокъ. Полагаюсь на твое общаніе. Теперь готовься хать со мною, милое дитя. Ты найдешь меня внизу, когда соберешься.
Медленно и задумчиво пошла Эдиь одна по огромному дому, котораго вскор должна была сдлаться госпожою, не обращая вниманія на роскошь и великолпіе, начавшія уже обнаруживаться. Та же неукротимая надменность души, то же гордое презрніе выражалось въ глазахъ и на устахъ красавицы, та же страшная красота, негодующая на себя и на все ее окружающее, проходила по пышнымъ чертогамъ. Розы на дорогихъ обояхъ и узоры на полахъ были для нея окружены колючими шипами, терзавшими ея высокую грудь, въ каждомъ клочк позолоты видла она атомы ненавистныхъ денегъ, за которыя ее купили, огромныя зеркала отражали ей во весь ростъ фигуру женщины, въ которой у цлъ ли еще основанія благородныхъ качествъ, по которая такъ измнила себ и такъ упала, что не могла стать на свою настоящую высоту. Ей казалось, будто все это слишкомъ-ясно для всхъ, и одно убжище ея — гордость: гордость, мучившая ея грудь днемъ и ночью, и поддерживавшая ее въ этой бурной борьб съ самой-собою.
Не-уже-ли это та же самая женщина, которую Флоренса — чистое, невинное дитя — могла укротить до такой степени, что подл нея она длалась другимъ существомъ, съ успокоенными страстями и даже присмирвшею гордостью? Не-уже-ли это та самая женщина, которая теперь сидитъ въ карет подл Флоренсы, держитъ ее одной рукою за руку, обнявъ другою ея станъ, и прижимаетъ къ сердцу, умоляя о любви и довренности… которая готова отдать жизнь, чтобъ защитить это дитя отъ всякаго зла и огорченія?
О, Эдиь! право, теб лучше умереть въ такія минуты! Теб больше счастья умереть такъ, чмъ доживать до конца!
Высокопочтенная мистриссъ Скьютонъ, думавшая о чемъ угодно, кром подобныхъ вещей — она боялась смерти и не дозволяла упоминать при себ объ этомъ чудовищ — выпросила себ для свадьбы домъ въ Брук-Стрит, на Гроевенор-Сквэр, у одного знатнаго родственника изъ племени Финиксовъ. Родственника этого не было въ город, и онъ охотно согласился на такой заемъ, въ надежд, что онъ будетъ послднимъ и избавитъ его отъ всхъ будущихъ займовъ и даровъ въ пользу мистриссъ Скьютонъ и ея дочери. Для поддержанія наружнаго блеска фамиліи, мистриссъ Скьютонъ обратилась къ одному почтенному торговцу, ссужающему за сходную цну вельможъ и джентльменовъ всмъ, начиная съ серебрянаго сервиза до цлой арміи лакеевъ. Она избрала у него сдовласаго дворецкаго (которому за это преимущество, дававшее ему видъ стариннаго слуги семейства, платили дороже), двухъ превысокихъ лакеевъ и отборный штабъ кухонной прислуги. Въ-слдствіе этихъ распоряженій, пажъ Витерсъ, освобожденный разомъ отъ всхъ обязанностей своего многотруднаго положенія, по нскольку разъ въ день протиралъ себ глаза и щипалъ свои члены, чтобъ удостовриться, дйствительно ли такое блаженство не сонъ, а пріятная существенность. Разставивъ, гд нужно, фарфоровыя, серебряныя и разныя другія украшенія, добытыя изъ того же источника, и нанявъ весьма приличную карету съ парою гндыхъ, мистриссъ Скьютонъ расположилась на главной соф въ обычной поз Клеопатры, готовая принимать кого бы то ни было.
— Здорова ли моя обворожительная Флоренса? сказала она при вид Эдии съ ея будущею дочерью.— Вы непремнно должны поцаловать меня, мой ангелъ!
Флоренса робко выбирала для поцалуя блое мсто на лиц мистриссъ Скьютонъ, но та подставила ей ухо и вывела такимъ образомъ изъ затрудненія.
— Эдиь, моя милая, право… станьте немножко поближе къ свту, моя прелестная Флоренса…
Флоренса повиновалась красня.
— Ты не помнишь, Эдиь, какова ты была въ возраст нашей безцнной Флоренсы?
— Я это давно уже забыла, мама.
— Право, мои ангелъ, я замчаю ршительное сходство между тобою, когда ты была ея лтъ, и нашею до крайности обворожительною Флоренсой. Это показываетъ, что изъ нея еще можно будетъ сдлать.
— Да, конечно, отвчала Эдиь сурово.
Мать, чувствуя себя не на совершенно-безопасномъ поприщ, сказала въ род диверсіи:
— Ангелъ мой, Флоренса, вы непремнно должны поцаловать меня еще разъ.
Флоренса еще разъ приложила губы къ уху мистриссъ Скьютонъ.
— Вы врно уже слышали, мой прелестный ангельчикъ, что вашъ папа, котораго мы ршительно обожаемъ, женится ровно черезъ недлю на моемъ миломъ дитяти, Эдии?
— Я знала, что это будетъ скоро, но не знала, когда именно.
— Эдиь, моя шалунья, возможно ли? Ты не сказала этого Флоренс?
— Для чего мн было сообщать ей объ этомъ? возразила Эдиь такъ рзко и сурово, что Флоренса едва ршилась врить своему слуху.
Тогда мистриссъ Скьютонъ ршилась на другую, боле-безопасную диверсію: она объявила Флоренс, что отецъ ея будетъ у нихъ обдать и, безъ сомннія, пріидетъ въ восторгъ, увидя тутъ совершенно-неожиданно свою обожаемую дочь. Флоренса смутилась отъ этого извстія, безпокойство ея возрастало по мр приближенія обденнаго часа, и наконецъ дошло до того, что она готова была убжать домой пшкомъ, одна, съ открытою головою, и удержалась только страхомъ объясненія, въ которомъ неминуемо былъ бы замшанъ ея отецъ: такъ боялась она этой милой неожиданности! Когда приблизилось время обда, она едва могла дышать и не осмливалась подойдти къ окну, боясь быть замченною имъ съ улицы, не ршалась пойдти наверхъ, опасаясь внезапной встрчи съ нимъ на лстниц. Волнуемая внутреннею борьбою, она сидла подл софы Клеопатры, стараясь понимать ея пустыя, иперболическія рчи и отвчать на нихъ. Вдругъ она услышала на лстниц шаги.
— Онъ идетъ! это его шаги! воскликнула Флоренса вздрогнувъ и поблднвъ.
Клеопатра, расположенная къ юношеской игривости и неутруждавшая себя изслдованіемъ причины волненія Флоренсы, толкнула ее за свое сдалище и накинула на нее шаль, чтобъ лучше обрадовать мистера Домби сюрпризомъ. Она сдлала это такъ проворно, что черезъ мгновеніе Флоренса услышала въ комнат шаги отца. Мистеръ Домби поздоровался съ будущею тещей и невстой. Отъ звуковъ его голоса Флоренса затрепетала всмъ тломъ.
— Подите сюда, мой милый Домби, сказала Клеопатра: — и скажите намъ, здорова ли ваша прелестная Флоренса?
— Флоренса здорова, отвчалъ онъ, подходя къ соф.
— И дома?
— Дома.
— Мой милый Домби, уврены ли вы, что меня не обманываете? Не знаю, какъ прійметъ моя Эдиь такое объявленіе, но увряю честью, мой милый Домби, мн приходится назвать васъ лживйшимъ изъ людей.
Еслибъ мистеръ Домби былъ дйствительно уличенъ на мст въ самой безчестной лжи, то и тогда не растерялся бы до такой степени, какъ теперь, когда мистриссъ Скьютонъ отдернула шаль и взорамъ его предстала, какъ призракъ, Флоренса, блдная и дрожащая. Онъ не усплъ прійдти въ себя, какъ Флоренса подбжала къ нему, обвила его шею руками, поцаловала нсколько разъ въ лицо и выбжала изъ комнаты. Онъ глядлъ вокругъ себя, какъ-будто желая спросить у кого-нибудь объясненія, но Эдиь исчезла вслдъ за Флоренсою.
— Теперь сознайтесь, мой милый Домби, сказала мистриссъ Скьютонъ, протягивая ему руку: — что вы никогда въ жизни не были такъ удивлены и восхищены.
— Я никогда не былъ такъ удивленъ…
— И восхищены, мой милый Домби?
— Я… да, мн очень-пріятно встртить здсь Флоренсу. Потомъ, какъ-будто обдумавъ этотъ предметъ должнымъ образомъ, онъ прибавилъ съ большею ршимостью:— Да, мн дйствительно очень-пріятно встртить здсь Флоренсу.
— Вы удивляетесь тому, какъ она очутилась съ нами?
— Можетъ-быть, Эдиь…
— О, догадливый хитрецъ! О, лукавый, лукавый человкъ! Такихъ вещей не должно бы разсказывать: вы, мужчины, удивительно тщеславны! Но вы знаете мою открытую душу, милый Домби… Хорошо, сейчасъ.
Это было сказано одному изъ превысокихъ людей, который пришелъ доложить объ обд.
— Но Эдиь, мой любезый Домби, продолжала она шопотомъ: — когда не можетъ быть вмст съ вами — что, конечно, не всегда возможно, какъ я ей часто говорю — хочетъ по-крайней-мр имть подл себя кого-нибудь изъ вашихъ. Какъ это обворожительно-натурально! И вотъ почему сегодня ничто не могло удержать Эдиь отъ поздки за нашимъ ангеломъ, Флоренсой. Не правда ли, какъ это необычайно-мило!
Видя, что она ожидаетъ отвта, мистеръ Домби отвчалъ: ‘Чрезвычайно’.
— О, благослови васъ Богъ, милый Домби, за такое доказательство чувствительности! воскликнула Клеопатра, пожимая ему руку.— Но я длаюсь слишкомъ-серьзною! Сведите меня съ лстницы, какъ ангелъ, и посмотримъ, что эти люди намрены дать намъ къ обду. О, милый Домби!
Мистеръ Домби взялъ ее подъ руку и повелъ церемонно къ столу. Флоренса и Эдиь были уже тамъ и сидли рядомъ. Флоренса хотла встать, увидя отца, и уступить ему свой стулъ, но Эдиь положила ей руку на плечо, и мистеръ Домби занялъ мсто на противоположной сторон круглаго стола.
За обдомъ разговоръ поддерживался почти исключительно иждивеніемъ мистриссъ Скьютонъ. Флоренса едва осмливалась поднять глаза, чтобъ на нихъ ее открылись слды слезъ, еще мене осмливалась она говорить, Эдиь не сказала ни слова, кром разв въ отвтъ на адресовавшіеся къ ней вопросы. Клеопатр приходилось трудиться не на шутку, и пристройка дочери обошлась ей очень-нелегко!
— Итакъ, мой милый Домби, приготовленія ваши почти кончены? сказала мистриссъ Скьютонъ, когда дессертъ поставили на столъ и сдовласый дворецкій удалился.
— Да, сударыня, все готово, и Эдии остается только осчастливить насъ назначеніемъ времени свадьбы.
Эдиь сидла какъ прекрасная статуя, холодная, безмолвная и неподвижная.
— Мой милый ангелъ, ты слышала, что говоритъ мистеръ Домби? О, мой любезный мистеръ Домби! Какъ ея разсянность напоминаетъ мн время, когда это пріятнйшее существо, ея папа, былъ въ вашемъ теперешнемъ положеніи!
— Мн нечего назначать. Пусть будетъ по вашему желанію, сказала Эдиь, едва взглянувъ черезъ столъ на мистера Домби.
— Завтра? подсказалъ онъ.
— Если вамъ угодно.
— Или, можетъ-быть, вы предпочтете черезъ недлю?
— Мн все равно. Когда хотите.
— О равнодушная! возразила мать.— А между-тмъ, ты съ утра до вечера въ попыхахъ, и у тебя вчныя хлопоты со всми этими заказами!
— Хлопоты ваши, отвчала Эдиь, обратясь къ ней съ легко-сдвинутыми бровями.— Вы можете уговориться съ мистеромъ Домби.
— Правда, конечно, мой ангелъ, это чрезвычайно-деликатно съ твоей стороны! Моя очаровательная Флоренса, вы непремнно должны встать и поцаловать меня еще разъ!
Странная вещь, что вс эти порывы нжности къ Флоренс случались съ Клеопатрою въ то время, когда Эдии приходилось хоть сколько-нибудь участвовать въ разговор! Конечно, Флоренса никогда въ жизни не наслаждалась столькими обниманьями, и, можетъ-быть, никогда въ жизни, не зная того сама, не была такъ полезна…
Мистеръ Домби былъ далекъ отъ неудовольствія на странныя манеры своей прекрасной невсты, находя въ ея холодности и надменности подобіе самому-себ. Его самолюбію льстила мысль о покорности такой женщины, которая, однако, предоставляетъ все его вол и по-видимому отказывается для нея отъ своей собственной. Ему пріятно было думать о томъ, какъ эта гордая и величавая женщина, хозяйничая со-временемъ въ его дом, будетъ принимать гостей и обдавать ихъ холодомъ не хуже его-самого. Достоинство Домби и Сына не только не упадетъ, но поддержится и возвысится какъ-нельзя-лучше въ такихъ рукахъ.
Такъ думалъ мистеръ Домби, оставшись одинъ за обденнымъ столомъ и размышляя о своемъ прошедшемъ и будущемъ. Онъ находилъ себ сочувствіе въ мрачной величавости столовой залы, съ темнокоричневыми стнами, на которыхъ виднлись почернлыя картины и гербы, съ двадцатью-четырьмя черными старинными стульями, стоявшими угрюмо, подобно нмымъ въ похоронной процессіи, двумя истертыми неграми, поддерживавшими втви огромныхъ канделябровъ, и господствующимъ въ ней затхлымъ запахомъ, какъ-будто прахъ десяти тысячь обдовъ былъ погребенъ въ склеп подъ поломъ. Хозяинъ дома жилъ часто за границей: воздухъ Англіи рдко привлекалъ на долгое время членовъ фамиліи Финиксовъ, столовая зала надвала на себя по немъ трауръ постепенно глубже и глубже, и наконецъ сдлалась до того погребальною, что для полнаго сходства въ ней недоставало только покойника.
На случай, мистеръ Домби могъ бы очень-удобно заставить забыть даже и этотъ недостатокъ, если не по положенію своего тла, то по его наружной окоченлости. Взоры его были безотчетно устремлены на мертвое море краснаго дерева, на которомъ стояли блюда съ фруктами, графины и рюмки, казалось, будто предметы его размышленій то показывались на лакированной поверхности стола, то снова уходила въ глубину. Тутъ онъ видлъ Эдиь, въ полной величавости гордаго лица и стана, потомъ явилась Флоренса, съ обращенною къ нему робкою головою, какъ въ ту минуту, когда она выбжала изъ комнаты посл милаго сюрприза, подготовленнаго для него Клеопатрой, глаза Эдии смотрли на бдную двушку и рука ея была протянута съ видомъ покровительства. Потомъ появилась маленькая фигура въ низкихъ дтскихъ креслахъ, которая смотрла на него съ удивленіемъ, а блестящіе глаза и юное личико со стариковскимъ выраженіемъ мерцали какъ при трепетномъ свт пламени камина. Потомъ снова показалась Флоренса и заняла все вниманіе отца. Была ли она созданнымъ на зло ему затрудненіемъ и препятствіемъ, или соперницей, ставшей на пути и могущей мшать ему, или его роднымъ дитятей, имвшимъ право на отцовскую нжность, или въ вид намека, что онъ хоть по наружности долженъ казаться попечительнымъ о своей крови и плоти передъ новою роднею — это было лучше извстно ему самому. Затмъ предстали глазамъ его свадебные гости, брачные алтари и картины честолюбія, между которыми все-таки промелькивалъ образъ Флоренсы, вчной Флоренсы… Наконецъ, виднія стали до того смутны и сбивчивы, что онъ всталъ и пошелъ наверхъ къ дамамъ.
Давно уже было темно, но свчей не подавали: мистриссъ Скьютонъ жаловалась, что у нея болитъ отъ нихъ голова. Во весь остатокъ вечера, Флорнса и мистриссъ Скьютонъ разговаривали между собою. Клеопатра особенно старалась держать ее какъ-можно-ближе около себя, иногда Флоренса играла на Фортепьяно, къ неописанному восторгу мистриссъ Скьютонъ, не говоря уже о нкоторыхъ случаяхъ, когда эта нжная дама находила необходимымъ потребовать еще поцалуя каждый разъ, когда Эдиь говорила что-нибудь. Варочемъ, подобныхъ случаевъ было немного: Эдиь сидла все время въ сторон, у открытаго окна, хотя мать и предостерегала ее очень-часто отъ простуды, и оставалась тамъ до самаго ухода мистера Домби. На прощаньи съ Флоренсою, онъ былъ къ ней необыкновенно-милостивъ, и она ушла спать въ комнату, смежную со спальнею Эдии, до того счастливая и ободренная, что думала о своемъ прошломъ, какъ-будто оно касалось не ея, а другой несчастной, покинутой двушки, заслуживающей состраданія въ своей горести. Флоренса плакала объ этой несчастной, пока не заснула крпкимъ сномъ.
Недля текла скоро въ поздкахъ по модисткамъ, швеямъ, брильянтщикамъ, законникамъ, цвточницамъ и кандитерамъ. Флоренсу брали каждый разъ съ собою. Флоренса должна была присутствовать на свадьб, снять трауръ и быть при этомъ случа въ блестящемъ наряд. Идеи модистки на счетъ ея костюма — модистка была Француженка и очень походила на мистриссъ Скьютонъ — были такъ изящны и двственны, что мистриссъ Скьютонъ заказала точь-въ-точь такое же платье для себя. Модистка клялась, что оно будетъ ей восхитительно къ-лицу и что весь свтъ прійметъ ее за сестру прелестной молодой двицы.
Недля потекла скоре. Эдиь не глядла ни на что, не заботилась ни о чемъ. Къ ней приносили богатые наряды, которые она примряла и которыми восхищались мистриссъ Скьютонъ и модистки, потомъ ихъ убирали, не услышавъ отъ нея ни одного слова. Мистриссъ Скьютонъ составляла планы всхъ дйствій дня и выполняла ихъ. Когда здили за покупками, Эдиь почти постоянно оставалась въ карет, иногда только, въ необходимыхъ случаяхъ, она входила въ лавки: мистриссъ Скьютонъ вела вс дла, а Эдиь смотрла на ея хлопоты съ такимъ равнодушіемъ, какъ-будто она была тутъ совершенно-посторонняя. Флоренса могла счесть ее надменною и небрежною, но съ нею она была всегда совершенно-другимъ существомъ, а потому Флоренса подавляла свое удивленіе благодарностью и не позволяла ему обнаруживаться.,
Недля потекла еще скоре. Наконецъ, насталъ послдній вечеръ передъ свадьбою. Въ темной гостиной — головная боль мистриссъ Скьютонъ по-прежнему не сносила свта, хотя она надялась выздоровть совершенно къ завтрашнему утру — сидли Клеопатра, Эдиь и мистеръ Домби: Эдиь у открытаго окна, глядя на улицу, мистеръ Домби и Клеопатра тихо разговаривали на соф. Становилось поздно, и усталая Флоренса пошла уже спать.
— Милый Домби, вы оставите мн Флоренсу завтра, когда отнимете у меня Эдиь?
— Съ большимъ удовольствіемъ.
Имть ее подл себя, пока вы будете вмст въ Париж, и думать, что и мн суждено содйствовать образованію ума такого ангела, мой милый Домби, это будетъ мн утшительнымъ бальзамомъ въ одиночеств!
Эдиь вдругъ обернулась къ нимъ и стала прислушиваться съ напряженнымъ вниманіемъ.
— Милый Домби, тысячу разъ благодарю за ваше доброе мнніе. Я уже боялась, что вы имете злоумышленіе, какъ говорятъ эти ужасные законники — ахъ, какая проза!— осудить меня на совершенное одиночество.
— Зачмъ вы думаете обо мн такъ несправедливо?
— Потому-что очаровательная Флоренса объявила мн положительно, будто ей непремнно надобно возвратиться домой завтра же. Я уже готова была считать васъ настоящимъ пашою.
— Увряю васъ, сударыня, я ничего не приказывалъ Флоренс, еслибъ это и было, то для меня нтъ ничего священне вашего желанія.
— О, милый Домби, какой вы куртизанъ! Впрочемъ, нтъ, вы не куртизанъ: у куртизановъ нтъ сердца, а ваше проявляется во всемъ вашемъ прелестномъ характер. Не-уже-ли вы уже уходите?
— Теперь уже поздно, мн пора.
— Не-уже-ли это Фактъ, а не сонъ? Могу ли врить, мой обворожительный Домби, что вы завтра утромъ прійдете сюда и возьмете мою единственную отраду, мою Эдиь?
Мистеръ Домби, привыкшій понимать вещи буквально, напомнилъ мистриссъ Скьютонъ, что встртится съ невстою не иначе, какъ въ церкви.
— О, еслибъ вы знали, какъ мучительно разставаться съ единственнымъ дитятей, даже вручая его вамъ, милый Домби! Но я превозмогу себя завтра, будьте спокойны. Благослови васъ небо! Эдиь, дитя! закричала она игриво.— Кто-то уходить!
Эдиь, снова обратившая голову къ окну, когда разговоръ ихъ пересталъ интересовать ее, поднялась со стула, но не сказала ни слова, не двинулась съ мста. Мистеръ Домби, съ достоинствомъ и любезностью, приличными его положенію, направился къ невст, поцаловалъ ея руку и сказалъ: ‘Завтра утромъ я буду имть счастіе требовать эту руку, какъ руку мистриссъ Домби’. Съ этимъ онъ торжественно раскланялся и вышелъ.
Мистриссъ Скьютонъ позвонила, чтобъ подали свчи, лишь-только затворилась за нимъ дверь. Вмст съ свчами явилась горничная, неся юношественное платье, долженствовавшее завтра сбить съ толка весь свтъ. Разумется, что, нарядившись для примрки, она казалась въ этомъ двственномъ костюмъ гораздо-старе и отвратительне, чмъ въ своей фланелевой кофтъ. Но мистриссъ Скьютонъ, любуясь на себя въ зеркалъ, разсчитывала, какой убійственный эффектъ произведетъ это на майора, и потомъ, приказавъ горничной раздть себя и приготовить все для ночнаго покоя, распалась въ развалины, какъ карточный домикъ.
Во все это время, Эдиь сидла у окна и глядла по-прежнему на улицу. Оставшись снова наедин съ матерью, она поднялась съ мста, на которомъ просидла весь вечеръ, направилась къ ней и остановилась прямо противъ звающей, трясущейся, брюзгливой старухи, которая безпокойно встртила устремленный на нее огненный взглядъ дочери.
— Я устала до смерти, сказала мать.— На тебя нельзя положиться ни минуты. Ты хуже ребенка, ребенка! Нтъ ребенка, который былъ бы въ половину такъ упрямъ и непокоренъ.
— Выслушайте меня, матушка, возразила Эдиь съ такимъ горькимъ презрніемъ, которое устраняло всякую мысль о шутливости.— Вы должны оставаться одн до моего возвращенія.
— Должна оставаться одна, Эдиь, до твоего возвращенія?
— Или именемъ Того, кого я завтра призову въ свидтели лживіннаго и позорнйшаго дла — клянусь вамъ, откажу этому человку въ самой церкви. Если нтъ, пусть я упаду мертвая на помост!
Мать отвчала встревоженнымъ взглядомъ, который нисколько не успокоился отъ встрчи съ непреклоннымъ взглядомъ дочери.
— Намъ довольно быть тмъ, что мы есть, сказала Эдиь твердымъ голосомъ.— Я не хочу видть, какъ юность и непорочность упадутъ до уровня со мною, не хочу видть чистое существо испорченнымъ и развращеннымъ для забавы цлаго міра матерей. Вы меня понимаете? Флоренса должна возвратиться домой.
— Ты съ ума сошла, Эдиь! воскликнула съ сердцемъ мать.— Не-уже-ли ты воображаешь найдти въ этомъ дом спокойствіе, пока она не замужемъ и будетъ жить тамъ?
— Спросите меня, или спросите себя, ожидала ли я когда-нибудь найдти тамъ миръ и спокойствіе?
— Не-уже-ли посл всхъ моихъ трудовъ и хлопотъ, чтобъ доставить теб независимость (старуха почти кричала и голова ея тряслась какъ листъ), ты скажешь, что во мн заключается зараза и мое общество можетъ только испортить и развратить невинность? Что жь ты такое сама? Прошу тебя, скажи, что ты такое?
— Я не разъ длала себ этотъ самый вопросъ, возразила Эдиь, блдная какъ мертвецъ, указывая на окно:— когда сидла гамъ и погибшія подобія моего пола проходили мимо: Богу извстно, какой я получила отвтъ… О, матушка, матушка! Еслибъ вы предоставили меня моимъ природнымъ влеченіямъ, когда я была двушкой гораздо-моложе Флоренсы, я была бы не тмъ, что теперь!
Понимая, какъ безполезно обнаруженіе гнва, старуха принялась плакать и жаловаться, что она прожила слишкомъ-долго, что единственное дитя отрекается отъ нея, и любовь къ родителямъ забыта въ эти злыя времена, что упреки эти противны природ и заставляютъ ее желать смерти.
— Жить, подвергая себя такимъ сценамъ, невыносимо! Право, лучше придумать какое-нибудь средство кончить мое существованіе. О, Эдиь, ты моя дочь и говоришь мн въ такомъ дух!
— Между нами время взаимныхъ упрековъ уже прошло, матушка, возразила горестно Эдиь.
— Такъ зачмъ воскрешать его? Ты знаешь, что мучишь меня нестерпимо. Ты знаешь, какъ подобное обращеніе терзаетъ меня — и въ такое время, когда я, естественно, желаю показаться въ самомъ лучшемъ вид! Удивляюсь теб, Эдиь. Ты какъ-будто ршилась превратить меня въ страшилище въ день твоей свадьбы! Она всхлипывала и отирала себ глаза.
Эдиь устремила на нее тотъ же неумолимый взглядъ, и сказала тмъ же тихимъ и твердымъ голосомъ, который не возвышался и не упадалъ съ той минуты, какъ она заговорила,— Флоренса должна возвратиться домой.
— Пусть она возвращается! воскликнула поспшно испуганная и огорченная родительница.— Что ма въ этой двочк? Что она для меня?
— А для меня она то, что скоре, чмъ допустить прикосновеніе къ ней одного атома зла, которое въ моей груди, я бы отреклась отъ васъ такъ же точно, какъ отреклась бы отъ него завтра въ церкви, еслибъ вы подали къ этому поводъ. Оставьте ее въ поко. Пока я могу охранять ее, она по будетъ испорчена уроками, которымъ я училась. Условіе это не очень-тягостно въ такую горькую ночь.
— Еслибъ ты предложила его какъ дочь, Эдиь, конечно, нтъ. Но такія до крайности жестокія и язвительныя слова…
— Они прошли и кончились между нами теперь. Длайте, что хотите, матушка, наслаждайтесь своимъ пріобртеніемъ какъ угодно, будьте счастливы сколько можете. Цль нашей жизни достигнута. Станемъ жить каждая по-своему. Съ этой минуты, я не выговорю ни слова о прошедшемъ. Прощаю вамъ вашу долю завтрашняго позора. Да проститъ мн Богъ мою!
Безъ малйшаго трепета въ голос, и поступью, которая какъ-будто попирала всякое нжное ощущеніе, Эдиь пошла въ свою комнату, пожелавъ матери доброй ночи.
Но не къ отдохновенію возвратилась она: въ душ ея не воцарялось спокойствіе даже и тогда, когда она осталась одна. Она ходила взадъ и впередъ по комнат, среди пышныхъ нарядовъ, разложенныхъ для ея завтрашняго убранства, черные волосы ея распустились и падали въ безпорядк, черные глаза горли бшенымъ огнемъ, высокая блая грудь была красна отъ терзанія безпокойной руки, и она ходила взадъ и впередъ, отвернувъ голову, какъ-будто гнушаясь вида своихъ собственныхъ прелестей, которыя ее мучили и были ей ненавистны. Такъ, въ тишин мертвой ночи, боролась Эдиь Грэнджеръ съ своимъ неугомоннымъ духомъ, безъ слезъ, безъ друзей, безъ жалобъ, безмолвная, гордая, неукротимая!
Случилось подъ конецъ, что рука ея коснулась до незапертой двери комнаты, гд спала Флоренса.
Эдиь вздрогнула, остановилась и заглянула туда.
Въ комнат горлъ огонь и освщалъ крпко-спавшую Флоренсу, въ полномъ цвт невинности и красоты. Эдиь притаила дыханіе и почувствовала невольное влеченіе къ Флоренс.
Она приближалась, какъ-будто увлекаемая таинственною силою все ближе и ближе. Наконецъ, наклонившись надъ двушкой, она приложила губы къ ея свсившейся съ кровати рук, и тихо обвила ею свою шею. Прикосновеніе это было магическимъ ударомъ: слезы брызнули ручьями, Эдиь опустилась на колни и положила страдальческую голову и распущенные волосы свои на подушку Флоренсы.
Такъ провела Эдиь Грэнджеръ ночь передъ свадьбою. Въ такомъ положеніи застало ее солнце на слдующее утро.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ.

ГЛАВА I.
Свадьба.

Разсвтъ, съ своимъ блднымъ и безстрастнымъ лицомъ, крадется продрогнувъ къ церкви, подъ которою покоится прахъ маленькаго Поля и его матери, и заглядываетъ въ окна. Холодно и темно. Ночь медлитъ еще на мостовой и сидитъ пригорюнившись въ углахъ и закоулкахъ угрюмаго зданія. Колокольня съ часами возвышается надъ окрестными строеніями, какъ срый маякъ, поставленный тутъ, чтобъ замчать скорость теченія моря времени, но во внутрь дверей разсвтъ можетъ сначала заглянуть только ночью, какъ-будто для того, чтобъ удостовриться, дйствительно ли она тамъ.
Порхая слабо вокругъ церкви и заглядывая въ нее, разсвтъ горюетъ о своемъ кратковременномъ владычеств, и слезы его стекаютъ по стекламъ оконницъ, прислонившіяся къ церковной стн деревья склоняютъ головы и крутятъ свои многочисленныя руки изъ сочувствія. Ночь, блдня передъ нимъ, исчезаетъ постепенно изъ церкви, по все медлитъ внизу подъ сводами склеповъ и упрямо сидитъ на гробницахъ. Но вотъ приходитъ свтлый день, полируетъ башенные часы, румянитъ шпицъ колокольни, высушиваетъ слезы разсвта и задушаетъ его толкованія, спугнутый разсвтъ, слдуя за ночью, которую выгоняетъ изъ ея послдняго убжища, спасается самъ подъ своды могильныхъ склеповъ и скрываетъ испуганное лицо свое между мертвецами, пока не возвратится* ночь съ свжими силами и не выгопитъ его въ свою очередь.
И теперь мыши, которыя хлопотали около молитвенниковъ больше, чмъ ихъ хозяева, и около подушекъ, на которыхъ зубки ихъ оставили больше слдовъ, чмъ человческія колни, мыши прячутъ свои блестящіе глазки въ норы и толпятся въ страх при громовомъ стук церковныхъ дверей. Ихъ отворилъ сторожъ, человкъ важный, пришедшій въ церковь рано утромъ вмст съ могильщикомъ, туда же пришла и мистриссъ Миффъ, маленькая, престарая и пресухая отворяльщица загороженныхъ скамей, которая прождала у дверей цлые полчаса, какъ и слдуетъ, пока не явился церковный сторожъ.
У мистриссъ Миффъ уксусное лицо, огорченная шляпка, скудно выкроенный костюмъ, и душа, мучимая жаждою къ шиллингамъ и шестипенсовикамъ. Привычка приглашать выразительными знаками разбредшихся богомольцевъ, чтобъ они помщались на загороженныхъ скамьяхъ, придала мистриссъ Миффъ таинственный видъ, въ глазахъ ея всегда выражается мысль о сбереженномъ мстечк съ мягкими подушками, но вмст съ тмъ и намекъ на денежное вознагражденіе. Такого факта, какъ мистеръ Миффъ, нтъ на свт, его нтъ уже цлые двадцать лтъ, и мистриссъ Миффъ говоритъ о немъ неохотно. По-видимому, онъ былъ зараженъ вольнодумствомъ касательно порожнихъ мстъ въ церкви, хотя мистриссъ Миффъ и надется, что онъ отправился на верхъ, въ селенія праведныхъ, но не берется утверждать этого положительно.
Хлопочетъ въ это утро мистриссъ Миффъ у церковныхъ дверей, выколачивая пыль изъ покрова алтаря, изъ ковра и подушекъ, и стараясь дать всему этому самый пристойный видъ, много у нея разсказовъ о свадьб, которая совершится сегодня. Мистриссъ Миффъ слыхала, будто новая мебель и передлки въ дом жениха стоили полныя пять тысячь Фунговъ стерлинговъ, да, кром того, ей разсказывали врные люди, что у невсты нтъ и шести пенсовъ для ея собственнаго благоденствія. Мистриссъ Миффъ помнитъ, какъ-будто это случилось вчера, похороны первой жены, и потомъ крестины, и потомъ опять похороны. Церковный сторожъ, мистеръ Соундсъ, сидвшій во все это время на ступеняхъ паперти, одобряетъ рчь мистриссъ Миффъ и спрашиваетъ, слыхала ли она, что невста преудивительная красавица? Утвердительный отвтъ мистриссъ Миффъ произвелъ пріятное впечатлніе на мистера Соундса, человка весьма-добродтельнаго и тучнаго, но записнаго любителя прекраснаго пола.
Въ дом мистера Домби суета и суматоха, особенно между женщинами: ни одна изъ нихъ не сомкнула глазъ съ четырехъ часовъ утра, и вс были уже въ полномъ парад въ шесть часовъ. Тоулинсонъ кажется интересне обыкновеннаго служанк дома, а кухарка замчаетъ, что одна свадьба влечетъ за собою многія. Тоулинсонъ скрываетъ свои чувства и только сердится на усатаго иностранца-лакея, нанятаго для сопровожденія счастливой четы въ Парижъ, увряя, будто отъ иностранцевъ никто еще не видалъ добра. Въ доказательство, онъ приводитъ примръ Бонапарте: а до чего онъ дожилъ?
Кондитеръ трудится неутомимо въ похоронной столовой зал Брук-Стрита, а весьма-высокіе молодые люди смотрятъ на его приготовленія весьма-внимательно. Отъ одного, изъ нихъ уже сильно пахнетъ хересомъ, и рчи его становятся сбивчивы.
Звонари и оркестръ странствующихъ музыкантовъ также пронюхали свадьбу и практикуются съ величайшимъ усердіемъ. Ожиданіе и треволненія распространились на далекое разстояніе. Конторскій разсыльный Перчъ привезъ мистриссъ Перчъ, чтобъ доставить ей удовольствіе видть свадьбу и провести день въ обществ прислуги мистера Домби. Мистеръ Тутсъ наряжается на своей квартир, какъ-будто и онъ по мньшей мр женихъ: онъ ршился смотрть на церемонію изъ потаеннаго уголка галереи и привести туда Чиккена, которому хочетъ во что бы ни стало показать Флоренсу, а Чиккенъ, между-тмъ, уписываетъ на его кухн бифстексъ цлыми Фунтами. На Принцесс-Плэс, миссъ Токсъ уже встала, и, не смотря на свою горькую печаль, также готовится дать шиллингъ мистриссъ Миффъ и получить отъ нея мстечко въ какомъ-нибудь уединенномъ уголку. Подъ вывскою деревяннаго мичмана вс на ногахъ: капитанъ Коттль, въ парадныхъ сапожищахъ съ кисточками, сидитъ за завтракомъ и слушаетъ Роба-Точильщика, которому веллъ читать вслухъ брачное богослуженіе, чтобъ понять вполн торжественность предстоящей церемоніи, при чемъ онъ предоставилъ ‘амини’ себ и произноситъ ихъ громко съ самодовольнымъ видомъ.
Кром всего этого и многаго другаго, двадцать молодыхъ кормилицъ изъ улицы мистера Домби общали двадцати молодымъ матерямъ, только-что разршившимся отъ бремени, посмотрть свадьбу и разсказать все до малйшихъ подробностей. Дйствительно, церковный сторожъ, мистеръ Соундсъ, иметъ основательную причину чваниться, помстившись торжественно и въ полномъ парад на паперти, въ ожиданіи свадебнаго позда! Дйствительно, мистриссъ Миффъ иметъ основательную причину гнваться на неугомонныхъ ребятишекъ, дерзающихъ появляться слишкомъ-близко около церкви!
Кузенъ Финиксъ пріхалъ на свадьбу нарочно изъ-за границы. Кузенъ Финиксъ былъ уже взрослымъ юношей, лтъ за сорокъ, но пріемы и наружность его такъ юношественны, онъ такъ хорошо сохранился, что незнакомые съ нимъ люди удивляются, когда открываютъ морщины на лиц милорда, или замчаютъ въ немъ несовершенную увренность, туда ли онъ идетъ, куда нужно, когда онъ переходитъ черезъ комнату. Но кузенъ Финиксъ въ начал своего утренняго туалета и кузенъ Финиксъ по окончаніи туалета — люди совершенно-непохожіе другъ на друга.
Мистеръ Домби выходитъ изъ уборной и разгоняетъ своимъ появленіемъ собравшуюся на лстниц толпу женщинъ, одна только мистриссъ Перчъ, находясь въ ‘интересномъ положеніи’, не въ силахъ удалиться, и очутилась передъ нимъ, она низко присдаетъ въ невыразимомъ смущеніи и подвергаетъ значительной опасности будущаго члена дома Перча. Мистеръ Домби переходитъ въ гостиную, для ожиданія назначеннаго часа, и смотритъ необыкновенно-великолпно въ новомъ синемъ Фрак и лиловомъ жилет, по всему дому разносится шопотъ, что волосы его завиты.
Двойной стукъ въ двери возвщаетъ пріздъ майора Бэгстока, также разряженнаго до нельзя, посинлаго еще боле, съ чудовищнымъ букетомъ ‘въ петличк Фрака и также круто-завитаго.
— Домби! восклицаетъ онъ, протягивая об руки: — какъ вы себя чувствуете?
— Здравствуйте, майоръ.
— Клянусь Юпитеромъ, сэръ! Джое Б. сегодня утромъ въ такомъ расположеніи духа, что, годдэмъ! онъ чуть не намренъ съиграть двойную свадьбу, сэръ, и жениться на матери.
Мистеръ Домби улыбается — но слабо даже для него: мистеръ Домби чувствуетъ, что вступаетъ въ родство и съ матерью, надъ которою, при настоящихъ обстоятельствахъ, подшучивать непозволительно.
— Домби, общаю вамъ счастіе! восклицаетъ майоръ, замтившій это.— Поздравляю васъ, Домби! Клянусь Богомъ, сэръ, вамъ сегодня можно позавидовать больше, чмъ кому-нибудь въ цлой Англіи!
Мистеръ Домби допускаетъ и это съ нкоторымъ ограниченіемъ: онъ длаетъ дам своего выбора большую честь и, безъ сомннія, ей должно завидовать еще больше.
— А что до Эднои Грэнджеръ, сэръ — нтъ во всей Европ женщины, которая бы не отдала охотно свои уши и серьги, чтобъ только быть сегодня на мст Эдии Грэнджеръ!
— Вы очень-любезны, майоръ.
— Домби, вы это сами знаете. Между нами не должно быть ложной деликатности. Вы это знаете… Знаете ли вы это, или нтъ, Домби? возразилъ майоръ почти съ гнвомъ.
— О, право, майоръ…
— Годдэмъ, сэръ! Извстенъ ли вамъ этотъ Фактъ, или нтъ? Домби! Джое вашъ другъ или нтъ? Позволяется ли крутому и тугому Джое Б. говорить прямо, или ему держаться въ сторон, на церемоніяхъ?
— Любезный майоръ Бэгсгокъ, сказалъ мистеръ Домби съ самодовольнымъ видомъ:— вы начинаете горячиться.
— Годдемъ, сэръ! Я разгорячился. Джошъ Б. не опровергаетъ этого, Домби. Онъ расходился. Такой случаи, сэръ, долженъ вызвать наружу вс чувства симпатіи, какія только остались въ этомъ старомъ, изношенномъ, адскомъ, разбитомъ туловищ тугаго Джое. Я вамъ скажу вотъ что, Домби: въ такія эпохи, человкъ долженъ выболтать долой съ души все, или надть намордникъ, а Джозефъ Бэгстокъ говоритъ вамъ въ глаза, Домби, такъ же, какъ говоритъ въ своемъ клуб у васъ за Спиною, что онъ никогда не наднетъ намордника, когда дло идетъ о Пол Домби. Теперь, годдэмъ, сэръ, заключилъ майоръ съ грозною твердостью:— что вы на это скажете?
— Майоръ, увряю васъ, я вамъ премного благодаренъ. Я вовсе не имлъ въ мысляхъ удерживать вашу слишкомъ-пристрастнуго дружбу.
— Вовсе не пристрастную, сэръ! Нтъ, Домбц, я этого не признаю!
— Тогда я скажу: вашу дружбу, любезный майоръ. Я очень помню, какъ много ей обязанъ.
— Домби, вотъ рука Джозефа Бэгстока — простаго, стараго Джое Б., сэръ! Вотъ рука, о которой его королевское высочество покойный герцогъ Йоркскій осчастливилъ меня замчаніемъ, сэръ, его королевскому высочеству покойному герцогу кептскому, что это рука Джоша, крутаго и тугаго стараго забіяки. Домби, да будетъ это мгновеніе наимене-несчастнымъ въ нашей жизни! Благослови васъ Богъ!
Входитъ мистеръ Каркеръ, разодтый и улыбающійся какъ истинный свадебный гость. Онъ едва можетъ ршиться выпустить руку мистера Домби, которую пожимаетъ съ самыми теплыми поздравленіями, потомъ жметъ руку майора такъ искренно, что голосъ его дрожитъ, скользя по блымъ зубамъ.
— Самый день радуется нашей радости, говоритъ мистеръ Каркеръ.— Погода ясная и веселая! Надюсь, # я не опоздалъ ни однимъ мгновеніемъ?
— Пунктуальны до-нельзя, сэръ, отвчаетъ майоръ.
— Очень-радъ. Я боялся, что опоздалъ нсколько секундъ — меня задержала цлая процессія телегъ, и я взялъ смлость объхать кругомъ черезъ Брук-Стритъ, чтобъ оставить нсколько рдкихъ цвтовъ для мистриссъ Домби. Человкъ въ моемъ положеніи, отличенный честью приглашенія, приноситъ съ гордостью какой-нибудь знакъ своего врноподданничества, такъ-какъ мистриссъ Домби, наврно, одарена безъ счета всмъ дорогимъ и великолпнымъ — онъ бросилъ странный взглядъ на своего патрона — то надюсь, что самая бдность моего приношенія доставитъ ему милостивый пріемъ.
— Мистриссъ Домби, то-есть, будущая, мистриссъ Домби, возразилъ снисходительно мистеръ Домби: — наврно будетъ вамъ признательна за такое вниманіе, Каркеръ.
— А если ей суждено быть мистриссъ Домби сегодня утромъ, то намъ пора хать, сэръ! замтилъ майоръ.
Мистеръ Домби, майоръ Бэгстокъ и мистеръ Каркеръ похали въ церковь вмст. Церковный сторожъ, мистеръ Соундсъ, встртилъ ихъ на паперти, держа свою треугольную шляпу въ рук. Мистриссъ Миффъ присдаетъ и предлагаетъ стулья въ ризниц, но мистеръ Домби предпочитаетъ подождать въ самой церкви. Когда взоръ его обратился къ органу, миссъ Токсъ на галере отшатнулась назадъ и спрятала лицо заколонной. Капитанъ Коттль, напротивъ, встаетъ и махаетъ своимъ крючкомъ въ знакъ привтствія и одобренія. Мистеръ Тутсъ извщаетъ Боеваго-Птуха, что важный джентльменъ отецъ предмета его страсти, а готъ отвчаетъ хриплымъ шопотомъ, что по его мннію, хоть этотъ господинъ и смотритъ ‘надежно’, но наука боксрства предлагаетъ ресурсы, которыми его можно’сдвоить’ хорошимъ тычкомъ ‘въ жилетъ’.
Мистеръ. Соундсъ и мистриссъ Миффъ смотрятъ на мистера Домби въ почтительной дистанціи. Раздался стукъ колесъ на улиц, и мистеръ Соундсъ вышелъ. Мистриссъ Миффъ, встртя взглядъ мистера Домби посл того, какъ онъ останавливался на мгновеніе на юродивомъ капитан Коттл, раскланивавшемся съ такою любезностью, отвшиваетъ книксенъ и сообщаетъ ему, что это, вроятно, пріхала его ‘добрая лэди’. Народъ столпился и шепчется у дверей, и ‘добрая лэди’ входитъ.
На лиц ея не видно ни малйшаго слда страданій прошлой ночи, въ осанк и пріемахъ ея нтъ и тни той женщины, которая опустилась на колни и успокоила свою бурную голову въ прекрасномъ самозабвеніи, на подушк спящей двушки. Двушка эта, прелестная, кроткая, невинная, подл нея — рзкая противоположность съ ея собственною презрительною и горделивою фигурой, которая стоитъ прямо, спокойно, съ непреклонною волей, блестящая и величественная въ зенит прелестей, но презрительно попирающая возбуждаемый ими восторгъ.
Настаетъ краткая пауза, пока мистеръ Соундсъ пошелъ за пасторомъ и его помощникомъ. Мистриссъ Скьютонъ воспользовалась этимъ и говоритъ мистеру Домби выразительне обыкновеннаго, придвигаясь ближе къ Эдии: — Мой милый Домби, я боюсь, что должна отказаться отъ нашего ангела Флоренсы и отпустить ее домой, какъ она сама желала. Посл моей сегодняшней утраты, милый Домби, у меня не достанетъ силъ даже для ея общества.
— Разв ей все-таки не лучше оставаться у васъ? возразилъ женихъ.
— Не думаю, милый Домби. Нтъ. Мн лучше оставаться одной. Кром того, Эдиь будетъ въ претензіи. А, Эдиь?
Нжная мама жметъ руку дочери, можетъ-быть, для того, чтобъ обратить хорошенько ея вниманіе на слова свои.
— Нтъ, милый Домби. Я откажусь отъ нашего обворожительнаго дитяти, чтобъ на него не пала часть моей грусти. Мы это сейчасъ ршили. Она понимаетъ это вполн. Эдиь, мой ангелъ, она понимаетъ это вполн?
Нжная мама опять жметъ руку дочери. Мистеръ Домби не длаетъ возраженій, потому-что являются пасторъ и его помощникъ. Мистриссъ Миффъ и церковный сторожъ идутъ на свои мста къ ршетк.
— Кто отдаетъ эту женщину въ замужство за этого мужчину? произнесъ пасторъ.
Это лордъ Финиксъ, пріхавшій нарочно для свадьбы изъ Баден-Бадена.— Чортъ возьми! говорилъ тамъ лордъ Финиксъ, существо очень-добродушное:— когда богатый малый изъ Сити поступаетъ къ намъ въ родню, ему надобно оказать кой-какое вниманіе.
— Я отдаю эту женщину въ замужство за этого мужчину, отвчаетъ онъ пастору, про чемъ въ разсянности чуть не подвелъ къ жениху одну старую двицу, только десятью годами моложе мистриссъ Скьютонъ, дальнюю родственницу, взятую въ свидтельницы бракосочетанія.
— И будутъ ли они, предъ лицомъ неба, любить..?
Да, будутъ. Мистеръ Домби говоритъ, что будетъ. А Эдиь?.. И она также.
Итакъ, съ сего дня на будущее время, въ радости и гор, въ богатств и бдности, въ здоровьи и болзни, они клянутся предъ лицомъ Всевышняго любить другъ друга неизмнно, пока смерть не разлучитъ ихъ. Все кончено. Они обвнчаны!
Твердою, свободною рукою невста подписываетъ свое имя въ свадебномъ реестр, когда они перешли въ ризницу. У Флоренсы рука дрожитъ во время подписи. Наконецъ, подписываются вс присутствующіе, и лордъ Финиксъ посл всхъ: онъ изображаетъ свое вельможное имя не тамъ, гд нужно, и свидтельствуетъ, будто-бы онъ родился въ это самое утро.
По принятому старинному обычаю, вс подходятъ цаловать молодую супругу. Майоръ длаетъ это съ воинственною любезностью, примру его слдуютъ кузенъ Финиксъ и даже мистеръ Домби. Наконецъ, подходитъ къ Эдии мистеръ Каркеръ, котораго зубы блестятъ, какъ-будто онъ располагаетъ укусить ее скоре, чмъ вкусить сладость съ устъ ея.
На гордой щек Эдии зардлся румянецъ, и глаза сверкнули огнемъ, который долженъ бы былъ остановить мистера Каркера, но не остановилъ его, и онъ сдлалъ свое дло какъ вс прочіе, и пожелалъ ей всякаго счастія.
— Если желанія, прибавилъ онъ въ-полголоса:— не будутъ излишними, когда дло идетъ о такомъ брак.
— Благодарю васъ, сударь, отвчала она, сжавъ губы и съ волнующеюся грудью.
Не чувствуетъ ли Эдиь по-прежнему, какъ въ ту ночь, когда она знала о намреніи мистера Домби просить ея руки, что Каркеръ постигаетъ ее насквозь, читаетъ въ ея сердц, и что она унижена его проницательностью больше, нежели чмъ-нибудь? Не по этой ли причин надменность ея упадаетъ передъ его улыбкой и повелительный взглядъ опускается, встрчая его взглядъ, и невольно смотритъ въ землю?
— Вижу съ гордостью, говоритъ мистеръ Каркеръ съ подобострастнымъ наклоненіемъ головы, которое уличаетъ во лжи его глаза и зубы:— вижу съ гордостью, что мое смиренное приношеніе осчастливлено рукою мистриссъ Домби и пользуется такимъ завиднымъ мстомъ при такомъ радостномъ случа.
Хотя она и склоняетъ въ отвтъ голову, но по движенію руки замтно, что ей бы хотлось раздавить эти цвты и бросить съ презрніемъ на полъ. Она кладетъ свою руку подъ руку своего новаго супруга, который стоялъ подл и разговаривалъ съ майоромъ, и снова горда, неподвижна и безмолвна..
Кареты подъзжаютъ къ церковной паперти. Мистеръ Домби ведетъ подъ руку молодую супругу черезъ густую толпу зрителей и зрительницъ. Клеопатра и кузенъ Финиксъ садятся въ ту же карету. Въ слдующей помщаются Флоренса, дальняя родственница, чуть непопавшая въ невсты, майоръ и мистеръ Каркеръ. Лошади играютъ и горячатся, кучера и лакеи блестятъ новыми богатыми ливреями, букетами и бантами. Экипажи съ громомъ покатились по улицамъ, тысячи головъ оборачиваются, чтобъ взглянуть на поздъ, и тысячи моралистовъ-холостяковъ утшаютъ себя въ безбрачномъ состояніи мыслью, что такое счастіе не можетъ быть долговременно.
Миссъ Токсъ выходитъ изъ-за колонны, когда все затихло, и медленно спускается съ галереи. Глаза ея красны, а носовой платокъ мокрхонекъ. Она огорчена, но не озлоблена, и надется, что новая чета будетъ счастлива. Она внутренно допускаетъ преимущество красоты Эдии передъ своими собственными увядшими прелестями, но величавый образъ мистера Домби въ лиловомъ жилет все рисуется передъ ея мысленными взорами, и она снова плачетъ подъ вуалью, направляясь домой къ Принцесс-Плэсу. Капитанъ Коттль, котораго хриплый голосъ присоединялся ко всмъ ‘аминямъ’, очень доволенъ собою и проходитъ черезъ церковь съ миромъ въ душ и лакированною шляпой въ рукахъ. Щеголеватый Тутсъ оставляетъ храмъ въ сопровожденіи Чиккена, терзаемый страданіями любви. Чиккенъ еще не изобрлъ способа овладть сердцемъ Флоренсы, но крпко держится за первоначальную мысль касательно ‘сдвоенія’ мистера Домби посредствомъ классическаго тычка ‘въ жилетъ’. Прислуга мистера Домби вылзаетъ изъ своихъ обсерваціонныхъ пунктовъ и готовится отправиться въ Брук-Стритъ, по ее задержало внезапное нездоровье мистриссъ Перчъ, которая возбуждаетъ серьзныя опасенія, однако мистриссъ Перчъ скоро поправилась и уведена благополучно. Мистриссъ Миффъ и мистеръ Соундсъ садятся на ступеняхъ паперти и считаютъ пріобртенное въ этотъ достопамятный день, а могильщикъ начинаетъ похоронный звонъ въ колокола.
Кареты подъзжаютъ къ дому невсты, странствующая музыка гремитъ, маріонетки дйствуютъ на-пропалую, народъ зваетъ, толпится и толкается, чтобъ не упустить случая взглянуть, какъ торжественно мистеръ Домби ведетъ мистриссъ Домби въ чертоги Финиксовъ, куда слдуетъ за ними все остальное свадебное общество. Но отъ-чего мистеръ Каркеръ, проходя черезъ толпу къ дверямъ, подумалъ о старух, съ которою встртился въ рощ около Лимингтона? Или отъ-чего Флоренса, идучи за отцомъ, подумала съ трепетомъ о своемъ дтств, когда она заблудилась, и о лиц ‘доброй’ мистриссъ Броунъ?..
Въ дом поздравленія возобновляются, число гостей прибываетъ, но не очень, вс оставляютъ гостиную и располагаются въ темно-коричневой столовой зал, которую никакія усилія не могутъ освтить или заставить смотрть веселе. Тамъ въ совершенной готовности роскошный завтракъ. Въ числ прочихъ гостей, къ обществу присоединились мистеръ и мистриссъ Чиккъ. Мистриссъ Чиккъ удивляется, что Эдиь создана самою природой такою совертенною Домби, она любезна и разговорчива съ мистриссъ Скьютонъ, которая свалила съ плечь гору и не отказывается отъ шампанскаго. Все общество, однако, холодно и спокойно, и избыткомъ веселости не оскорбляетъ почернлыхъ картинъ и гербовъ. Кузенъ Финиксъ и майоръ Бэгсгокъ веселе всхъ, а мистеръ Каркеръ улыбается всему обществу, но для молодой супруги у него особенная улыбка, которую она встрчаетъ очень, очень-рдко.
Кузенъ Финиксъ встаетъ, когда столъ очищенъ и слуги вышли, онъ смотритъ необыкновенно-моложаво въ своихъ маншетахъ и съ румянцемъ шампанскаго на щекахъ.
— Клянусь честью, начинаетъ онъ:— хоть такія вещи и довольно-необыкновенны въ дом частнаго джентльмена, но я долженъ просить позволенія пригласить васъ выпить, что называется… то-есть, я предлагаю тостъ!
Майоръ хрипло выражаетъ свое одобреніе. Мистеръ Каркеръ, наклонясь надъ столомъ въ сторону лорда Финикса, улыбается и киваетъ головою нсколько разъ.
— То-есть, что называется, но въ сущности это не… тутъ кузенъ Финиксъ замолчалъ.
— Слушайте его, слушайте! воскликнулъ майоръ тономъ глубокаго убжденія.
Мистеръ Каркеръ тихонько апплодируетъ, улыбается еще слаще и старается выразить, что послднее замчаніе лорда Финикса подйствовало на его умъ особенно благодтельно.
— То-есть, оказія, въ которой общепринятыя обыкновенія можно нсколько оставить въ сторон, заговорилъ опять кузенъ Финиксъ:— хоть я и никогда не былъ ораторомъ, даже сидя въ нижнемъ парламент, гд имлъ честь поддерживать своимъ голосомъ адресъ, посл чего захворалъ на дв недли съ полнымъ убжденіемъ въ неудач…
Майоръ и мистеръ Каркеръ пришли въ такой восторгъ отъ этого отрывка индивидуальной исторіи, что кузенъ Финиксъ засмялся и, обращаясь собственно къ нимъ, продолжалъ:
— Въ сущности, я былъ чертовски боленъ. А между-тмъ, знаете, чувствую, что на мн лежитъ обязанность. А когда обязанность лежитъ на истинномъ Британц, то, по-моему, онъ обязанъ исполнить ее какъ можетъ. Прекрасно! Сегодня наша Фамилія имла пріятность соединиться родствомъ, черезъ особу моей прелестной кузины, которую, что называется, я теперь вижу передъ собою…
Общія рукоплесканія.
— Передъ собою. Родствомъ… съ человкомъ, что называется… то-есть, который… я хочу сказать, на котораго палецъ презрнія никогда… въ сущности, съ моимъ почтеннымъ другомъ Домби, если онъ позволитъ мн называть его такимъ образомъ.
Кузенъ Финиксъ поклонился мистеру Домби, который торжественно отвтилъ тмъ же.
— Я не имлъ случая познакомиться короче съ моимъ другомъ Домби, котораго качества длаютъ одинаковую честь его голов и, то-есть, въ сущности, его сердцу, это отъ-того, что несчастіе привело меня — какъ мы говаривали въ мое время въ шикнемъ парламент, когда не было обычая подшучивать надъ верхнимъ и парламентскія дла шли получше теперешняго — то-есть, я былъ въ другомъ мст!
Съ майоромъ сдлались судороги отъ восторга.
— Но я знаю достаточно моего друга Домби и убжденъ, что онъ… то-есть, въ сущности… можетъ назваться… что называется… купцомъ — британскимъ купцомъ и… и мужемъ. И хотя я жилъ нсколько лтъ за границей, мн будетъ особенно пріятно принять моего друга Домби и всхъ здсь присутствующихъ, въ Баден-Баден, гд я имю случай представить всхъ великому герцогу. Однако, я знаю достаточно мою прелестную родственницу и убжденъ вполн, что она обладаетъ всми качествами, которыя могутъ осчастливить мужа, и что бракъ ея съ моимъ другомъ Домби по склонности и взаимной привязанности съ обихъ сторонъ…
Мистеръ Каркеръ участилъ свои улыбки.
— А потому я поздравляю фамилію, которой имю честь быть членомъ, съ пріобртеніемъ моего друга Домби. И поздравляю моего друга Домби съ бракомъ съ моею прелестною кузиной, и беру смлость пригласить всхъ васъ, то-есть, въ сущности, поздравить моего друга Домби и мою прелестную родственницу!
Рчь лорда Финикса заслужила общее одобреніе, и мистеръ Домби благодаритъ его за себя и за мистриссъ Домби. Вскор посл того Джое Б. предлагаетъ выпить за здоровье мистриссъ Скьютонъ. Когда это кончилось, краткое оживленіе завтрака замерло снова, оскорбленные гербы отомщены, а Эдиь встала и пошла одваться по-дорожному.
Между-тмъ, вся прислуга завтракала внизу, шампанское сдлалось тамъ до невроятной степени обыкновеннымъ и не обращало на себя ни чьего особеннаго вниманія. Вс развеселились, особенно дамы, на лицахъ которыхъ господствовала значительная краснота. Кухарка мистера Домби предложила отправиться посл завтрака въ театръ, на что согласились вс, не исключая туземца, котораго вино превращаетъ въ тигра, и котораго глаза паводятъ ужасъ на дамъ. Одинъ изъ превысокихъ молодыхъ лакеевъ предлагаетъ посл театра балъ, и никто, даже не исключая мистриссъ Перчъ, раскраснвшейся больше прочихъ, не находитъ тому препятствій. Наконецъ, среди тостовъ, рчей и веселья, приходитъ извстіе, что молодые узжаютъ, и вс бгутъ на крыльцо.
Карета у подъзда. Молодая спускается въ залу, гд ее ждетъ мистеръ Домби. Флоренса на лстниц и готова хать домой въ сопровожденіи Сузанны Нипперъ, неучаствовавшей въ завтрак внизу. Когда явилась Эдиь, Флоренса спшитъ къ ней, чтобъ проститься.
Разв Эдиь озябла, что она такъ дрожитъ? Разв есть что-нибудь сверхъестественное или злокачественное въ прикосновеніи Флоренсы, отъ чего прекрасныя Формы молодой какъ-будто скорчиваются судорогами? Не-уже-ли Эдиь до того торопится хать, что успваетъ только махнуть рукой, пробжавъ черезъ сни въ экипажъ, который быстро умчалъ ее изъ глазъ съ новымъ супругомъ?
Мистриссъ Скьютонъ, которую одолли материнскія чувства, опускается на софу въ поз Клеопатры и проливаетъ нсколько слезъ, услыша стукъ колесъ отъзжающей кареты. Майоръ старается успокоить ее, но она ни за что не хочетъ быть успокоенною, и потому майоръ откланивается и уходитъ. Кузенъ Финиксъ и мистеръ Каркеръ также откланиваются и уходятъ, за ними и вс гости. Клеопатра, оставшись одна, чувствуетъ легкое головокруженіе и засыпаетъ крпкимъ сномъ.
Головокруженіе начинаетъ господствовать и внизу, вс пировавшіе мужчины и женщины упадаютъ духомъ. Мысль дурнаго дла преслдуетъ всхъ, и каждый смотритъ на сотоварища въ веселіи, какъ на сотоварища въ преступленіи, вс избгаютъ другъ друга и думаютъ, какъ бы разстаться и потомъ вовсе не сходиться. Никто и не помышляетъ о театр, а еще мене о бал. Наконецъ, вс уплетаются во-свояси.
Наступаетъ ночь. Флоренса, прогулявшись по вновь-отдланному щегольскому дому отца изъ покоя въ покой, отъискиваетъ свою комнату, гд заботливость Эдии окружила се всевозможными удобствами и роскошью. Снявъ блестящій нарядъ, она надваетъ свое простое траурное платье но миломъ Пол, и садится читать, Діогенъ разлегся на полу подл и подмигиваетъ. Но чтеніе не іідетъ ей на умъ. Домъ кажется ей новымъ и чужимъ, и въ немъ раздаются громкіе отголоски. На сердц ея бремя, она не знаетъ, почему и что это такое — но ей тяжело. Флоренса закрываетъ книгу, и косматый Діогенъ начинаетъ къ ней ласкаться. Но нсколько времени она видитъ его какъ-то неясно: между нимъ и ея глазами носится туманъ, въ которомъ сіяютъ, какъ ангелы, образы ея покойной матери и маленькаго Поля. Валтеръ также, бдный, странствующій, терпвшій кораблекрушеніе Валтеръ… о, гд онъ?
Майоръ не знаетъ этого. Да ему и нтъ дла. Продремавъ весь вечеръ, онъ отобдалъ поздно въ своемъ клуб, гд поймалъ какого-то скромнаго юношу, который не знаетъ, какъ отъ него избавиться, и разсказываетъ ему съ ожесточеніемъ анекдоты о Бэгсгок, сэр, на свадьб у Домби, и о лорд Финикс, чертовски джентльменистомъ пріятел стараго Джое Б. А лордъ Финиксъ, которому слдовало бы спать спокойно въ отели Лонга, очутился, самъ не зная какъ, передъ игорнымъ столомъ, къ которому его привели своенравныя ноги, можетъ-статься, даже наперекоръ его собственному желанію.
Ночь, какъ исполинъ, наполняетъ церковь отъ помоста до крыши и владычествуетъ въ часы тишины и общаго спокойствія. Блдный разсвтъ снова заглядываетъ въ окна, потомъ уступаетъ мсто дню, видитъ, какъ ночь скрывается подъ сводами склеповъ, слдуетъ за нею, выгоняетъ ее, и прячется между мертвецами. Робкія мыши снова толпятся между собою, когда церковная дверь отворяется съ громомъ, и входятъ мистеръ Соундсъ и мистриссъ Миффъ. Опять треугольная шляпа одного и огорченная шляпка другой стоятъ поодаль во время свадебной церемоніи, и опять этотъ мужчина беретъ въ замужство эту женщину, на торжественномъ условіи:
‘Съ сего дня на будущее время, въ радости и гор, въ богатств и бдности, въ здоровьи и болзни, передъ лицомъ Всевышняго, любить другъ друга неизмнно, пока смерть не разлучитъ ихъ.’
Эти уже самыя слова повторяетъ мистеръ Каркеръ, дущій верхомъ по городу, съ зубами, оскаленными до-нельзя.

ГЛАВА II.
Деревянный мичманъ разбивается.

Честный капитанъ Коттль, не взирая на многія недли, пронесшіяся надъ его укрпленнымъ убжищемъ, продолжалъ по-прежнему принимать предосторожности противъ внезапнаго нападенія со стороны мистриссъ Мэк-Стинджеръ. Капитанъ полагалъ свое настоящее спокойное положеніе слишкомъ-непрочнымъ, зная, что въ штиль надобно всегда ожидать крпкаго втра: увренный въ непреклопномъ характер мистриссъ Мэк-Стинджеръ, онъ не могъ допустить, чтобъ она отреклась отъ мысли отъискать его и взять въ плнъ. Въ-слдствіе того, капитанъ Коттль велъ самую уединенную и затворническую жизнь, рдко выходилъ изъ дома до сумерекъ, да и то отваживался только пускаться по самымъ темнымъ улицамъ, по воскресеньямъ онъ не выходилъ вовсе, и вообще избгалъ женскихъ шляпокъ внутри и вн мста своего укрывательства, какъ-будто подъ этими шляпками точили на него зубы голодные львы.
Капитану и во сн не грезилась возможность воспротивиться мистриссъ Мэк-Стинджеръ, еслибъ она вдругъ аттаковала его на улиц. Онъ чувствовалъ, что этого нельзя сдлать никакъ. Воображеніе рисовало ему картину, какъ его въ такомъ случа преспокойно усадятъ въ наемный кабріолетъ и повезутъ на старую квартиру: если онъ разъ туда попадется, ему нтъ спасенья, лакированная шляпа исчезнетъ, мистриссъ Мэк-Стинджеръ не спуститъ его съ глазъ ни днемъ, ни ночью, юные Мэк-Стинджеры засыплютъ его упреками, и онъ будетъ преступнымъ предметомъ недоврчивости и подозрнія — чудовищемъ въ глазахъ дтей и уличеннымъ измнникомъ въ глазахъ ихъ матери.
Сильная испарина и унылое расположеніе духа находили на капитана Коттля каждый разъ, какъ подобная мрачная картина носилась передъ его умственными взорами. Это начиналось всегда передъ тмъ, какъ онъ собирался выйдти украдкою на улицу для освженія своего тла моціономъ. Понимая всю великость опасности, капитанъ въ такихъ случаяхъ имлъ обыкновеніе прощаться съ Робомъ-Точильщикомъ торжественно, какъ прилично человку, который не знаетъ наврно, суждено ли ему воротиться или нтъ: онъ увщевалъ Роба, еслибъ ему пришлось потерять его, капитана Коттля, надолго изъ вида — идти путемъ добродтели и хорошенько чистить мдные инструменты.
Чтобъ не отказаться навсегда отъ вроятности спасенія и имть возможность сообщаться съ вншнимъ міромъ въ случа бды, капитанъ Коттль возъимлъ счастливую мысль научить Роба какому-нибудь секретному опознательному сигналу, посредствомъ котораго этотъ подчиненный могъ бы дать знать о своемъ присутствіи и неизмнной преданности бдствующему командиру. Посл долгаго размышленія, капитанъ придумалъ, что лучше всего выучить Роба-Точильщика насвистывать мелодію извстной матросской псни, общепринятой при тяг стеньг-вантъ или задрайк найтововъ, и оканчивающейся припвомъ: ‘Ой-о-то! Ой-о-то!’ Когда Робъ достигъ въ этомъ упражненіи приблизительнаго совершенства, до какого могъ дойдти житель берега, капитанъ далъ ему слдующія инструкціи:
— Ну, пріятель, не звай на брасахъ! Если я какимъ-нибудь случаемъ буду взятъ…
— Взяты, капитанъ? прервалъ Робъ, раскрывъ прешироко свои круглые глаза.
— Гм! сказалъ капитанъ мрачно:— если я когда-нибудь уйду съ тмъ, чтобъ воротиться къ ужину, и не явлюсь на горизонт черезъ сутки, ступай ты на Бриг-Плэсъ и свищи эту музыку около того мста, гд я прежде былъ ошвартовленъ — да длай это не такъ, понимаешь? чтобъ оно казалось съ намреніемъ, а какъ-будто тебя случайно надрейфовало гуда. Если я отвчу тмъ же, поворачивай черезъ фордевиндъ и уплывай, а потомъ приходи опять черезъ сутки, но если я отвчу другимъ напвомъ, ты будешь лежать то на одномъ, то на другомъ галс, и ждать новыхъ сигналовъ. Понимаешь?
— Гд же я буду лежать то на чемъ-то одномъ, то на другомъ, капитанъ? Подл троттуара?
— Вотъ умная голова! воскликнулъ капитанъ, бросивъ на него строгій взглядъ.— Да ты не знаешь азбуки! Это значитъ отойди немножко и потомъ приходи назадъ, попеременно — понялъ наконецъ?
— Понялъ, капитанъ.
— Такъ смотри же, не забывай, и длай, какъ я теб сейчасъ толковалъ, сказалъ капитанъ, видимо смягченный.
Желая лучше напечатлть свои наставленія въ ум Роба, капитанъ удостоивалъ иногда длать по вечерамъ, когда лавка была заперта, репетиціи этимъ сценамъ: онъ нарочно удалялся въ кабинетъ, какъ-будто въ жилище мнимой мистриссъ Мэк Стинджеръ, и тщательно наблюдалъ исподтишка за дйствіями своего союзника. Робъ выполнялъ свою роль такъ умно и отчетливо, что посл подобныхъ экзаменовъ получалъ отъ капитана въ разныя времена семь шестипенсовиковъ, въ знакъ его благоволенія. Наконецъ, капитанъ предался вол Божіей, какъ человкъ, приготовившійся къ худшему и принявшій противъ ударовъ неумолимаго рока вс внушаемыя благоразуміемъ предосторожности.
Не смотря на то, капитанъ Коттль не искушалъ злой судьбины безразсудною отвагой и былъ остороженъ по-прежнему. Хотя онъ считалъ непремнною обязанностью — будучи другомъ семейства и человкомъ, нечуждымъ свтскихъ обычаевъ — присутствовать на свадьб мистера Домби (о которой узналъ отъ Перча) и показать этому джентльмену пріятную и одобрительную мину съ галереи, но похалъ въ церковь въ наемномъ кабріолет, у котораго поднялъ и завсилъ об рамы, онъ врядъ ли бы рискнулъ даже и на это, еслибъ не вспомнилъ, что мистриссъ Мэк-Стинджеръ считается усердною почитательницею Мельхиседека, благочестиваго проповдывателя ‘выспренняго убжденія’, и отъ-того, по всей вроятности, не удостоитъ заглянуть въ англиканскій храмъ.
Капитанъ Коттль возвратился домой благополучно и опять пошелъ по всегдашней коле своей новой жизни, нетревожимый ничмъ, кром ежедневно-появлявшагося количества женскихъ шляпокъ на улиц. Но за то другіе предметы лежали тяжкимъ бременемъ на душ капитана. О ‘Сын и Наслдник’ не было никакихъ встей, о Солл Джильс также. Флоренса даже не знала, что бдный старикъ исчезъ, а у капитана Коттля не ставало духу сказать ей объ этомъ. Капитанъ, по-мр-того, какъ его собственныя надежды на спасеніе благороднаго, отважнаго юноши, котораго онъ любилъ на свой суровый ладъ съ самаго его ребячества, стали погасать и гасли съ каждымъ днемъ боле и боле, чувствовалъ инстинктивную, болзненную боязнь встртиться съ Флоренсою. Имй онъ для нея добрыя всти, то не побоялся бы великолпія наново-отдланнаго дома и богатой мбели — что все, вмст съ надменнымъ видомъ молодой супруги мистера Домби, наводило на капитана благоговйный страхъ — и прорвался бы къ Флоренс. Но теперь, онъ едва-ли бы испугался посщенія мистриссъ Мэк-Стинджеръ боле, чмъ посщенія Флоренсы.
Былъ темный, холодный, осенній вечеръ, и капитанъ Коттль веллъ развести огонь въ камин маленькаго кабинета, больше чмъ когда-нибудь похожаго на каюту. Дождь дробилъ неумолчно и втеръ ревлъ изо всхъ силъ, поднявшись наверхъ, въ обдуваемую бурями спальню своего стараго друга, капитанъ почувствовалъ невольное замираніе сердца и упалъ духомъ. Вышедъ на парапетъ, обратясь лицомъ къ холодному втру и хлещущему дождю, и взглянувъ, какъ мокрые шквалы проносились надъ крышами сосднихъ домовъ, капитанъ тщетно искалъ какой-нибудь утшительной надежды. Видъ подл, подъ рукою, былъ не отрадне: голуби Роба-Точильщика, жавшіеся въ чайныхъ и другихъ ящикахъ, ворковали какъ плачущіе зефиры, ржавый флюгеръ-мичманокъ съ телескопомъ у глаза, нкогда замтный съ улицы, но теперь давно уже заслоненный кирпичными постройками, стоналъ на своемъ изъденномъ временемъ и непогодами желзномъ штыр, дико вращаемый рзкими, немилосердыми порывами. На синей штормовой куртк капитана, холодныя дождевыя капли дробились какъ стальныя четки, и самъ онъ едва устоялъ противъ напора крпкаго норд-веста, силившагося сбить его съ ногъ на мостовую. ‘Если въ этотъ вечеръ надежда жива гд-нибудь, то, конечно, забралась въ мстечко потепле, а не торчитъ за дверьми’, подумалъ капитанъ и воротился въ комнату.
Медленно спустился капитанъ въ кабинетикъ и слъ въ кресла противъ камина, потомъ закурилъ трубку, попробовалъ успокоиться стаканомъ грока — по надежда не проглядывала ни въ красноватомъ пламени, ни въ облакахъ табачнаго дыма, ни на дн стакана. Онъ прошелся раза два по лавк и сталъ искать надежды между инструментами, но они упрямо вели счисленіе пропавшаго ‘Сына и Наслдника’ къ ‘пришедшему пункту’, который находился на дн бурнаго моря.
Втръ продолжалъ дуть и дождь дробить въ закрытые ставни дома, капитанъ привелъ въ дрейфъ противъ поставленнаго на ночь на залавокъ деревяннаго мичмана и подумалъ, отирая рукавомъ мокрый мундиръ этого офицерика, сколько протекло лтъ, въ-теченіе которыхъ деревянные глаза его не видали тутъ почти никакой перемны, а теперь вс перемны пришли какъ-будто разомъ, въ одинъ день! Давно ли въ кабинет сидло всегдашнее его маленькое общество, а теперь оно разбросано Богъ-знаетъ куда: теперь некому слушать балладу объ ‘очаровательной Пегъ’, еслибъ и нашелся охотникъ спть ее — а некому спть, потому-что, по внутреннему убжденію капитана, онъ одинъ могъ это сдлать, но ему было не до балладъ. Теперь въ дом не видать веселаго лица ‘Вал’ра’… при мысли о немъ рукавъ капитана перешелъ на минуту съ мундира деревяннаго мичмана къ его собственной щек, парикъ и очки дяди Солля сдлались уже видніемъ прошлыхъ временъ, Ричардъ Виттингтонъ, трижды лорд-мэръ Лондона, разбитъ на голову, вс планы и замыслы, зародившіеся подъ вывскою деревяннаго мичмана, дрейфуютъ безъ мачтъ и руля по водной пустын!
Мысли эти вертлись въ голов капитана, и онъ продолжалъ тереть рукавомъ мундиръ маленькаго деревяннаго мичмана, отчасти въ разсянности, отчасти изъ нжности къ старому знакомцу, какъ вдругъ раздался у дверей стукъ. Робъ, сидвшій на залавк съ вытаращенными на капитана круглыми глазами и обдумывавшій въ пятисотый разъ, не лежитъ ли на его душ смертоубійство, что совсть его такъ безпокойна и онъ всегда прячется — Робъ привскочилъ съ мста въ испуг.
— Это что? сказалъ тихо капитанъ.
— Кто-то стучится, отвчалъ Робъ-Точильщикъ.
Капитанъ Коттль, съ робкимъ и преступнымъ видомъ, немедленно убрался на ципочкахъ въ кабинетъ и заперся въ немъ. Робъ, отворивъ дверь, приготовился вступить въ переговоры, на случай, еслибъ это была постительница, но, увидя мужчину, онъ впустилъ его безпрепятственно, и тотъ вбжалъ, весьма-довольный, что укрылся отъ проливнаго дождя.
— Новая работа Боргессу и Компаніи! сказалъ онъ, глядя съ состраданіемъ на свой забрызганный грязью костюмъ.
— О! здоровы ли вы, мистеръ Джилльсъ?
Вопросъ этотъ адресовался къ капитану, выходившему изъ кабинета съ самымъ прозрачно-притворнымъ безпечнымъ видомъ.
— Благодарствуйте, продолжалъ джентльменъ, не переводя духу.— Я совершенно здоровъ, очень вамъ благодаренъ. Мое имя Тутсъ — мистеръ Тутсъ!
Капитанъ припомнилъ, что видлъ его на свадьб, и поклонился. Мистеръ Тутсъ сконфузился по своему обыкновенію, задышалъ тяжело, долго трясъ капитана за руку и потомъ, какъ-будто не находя другаго средства выпутаться изъ бды, бросился на Роба-Точильщика и сталъ трясти и его руку съ самымъ радушнымъ видомъ.
— Послушайте, мистеръ Джилльсъ, мн надобно переговорить съ вами, знаете, о миссъ Д. О. М., понимаете?
Капитанъ съ приличною важностью и таинственностью указалъ мистеру Тутсу крючкомъ на дверь кабинета и вошелъ туда вмст съ нимъ.
— О! извините, однако! сказалъ Тутсъ, глядя въ лицо капитану и усвшись противъ камина:— вы, можетъ-быть, вовсе не знаете Боеваго-Птуха?
— Птуха?
— Да!
Капитанъ покачалъ головою отрицательно, и мистеръ Тутсъ объяснилъ, что Боевой-Птухъ, иначе Чиккенъ, тотъ самый знаменитый боксеръ, который побдилъ Нобби изъ Шропшира, чмъ капитанъ былъ, по-видимому, не весьма просвщенъ.
— Онъ за дверьми, вотъ и все, сказалъ мистеръ Тутсъ:— но это ничего, онъ, можетъ-быть, не слишкомъ промокнетъ.
— Можно позвать его.
— О, еслибъ вы позволили ему посидть въ лавк вмст съ вашимъ молодымъ человкомъ! А то онъ разсердится. Я позову его, мистеръ Джилльсъ?
Съ этими словами онъ подошелъ къ дверямъ лавки и свиснулъ особеннымъ образомъ въ темноту осенней ночи. На этотъ сигналъ явился стоической комплекціи джентльменъ въ бломъ косматомъ сюртук, низенькой шляп, весьма-коротко обстриженный, съ переломленнымъ переносьемъ и значительнымъ пустопорожнимъ пространствомъ за обоими ушами.
— Садитесь, Чиккенъ.
— А что, нтъ здсь ничего подручнаго? спросилъ вообще, не адресуясь ни къ кому, усаживающійся Чиккенъ.— Такая ночь крута для человка, который живетъ своимъ званіемъ.
Капитанъ Коттль предложилъ стаканъ рома, который Чиккенъ влилъ въ себя залпомъ, какъ въ бочку, произнеся краткій тостъ: ‘Намъ!’ Мистеръ Тутсъ и капитанъ возвратились въ кабинетъ, и Тутсъ началъ:
— Мистеръ Джилльсъ…
— Стопъ такъ! Мое имя Коттль.
Мистеръ Тутсъ сконфузился до нельзя, а капитанъ продолжалъ съ важностью:
— Кэптенъ Коттль мое имя, Англія моя нація, а вотъ здсь я живу. Поняли?
— О! А мн нужно видть мистера Джилльса! Могу ли его видть? Мн…
— Еслибъ вы могли видть Солля Джильса, сказалъ выразительно капитанъ, положивъ тяжкую руку на колно мистера Тутса:— то-есть, стараго Солля, замтьте — вашими собственными глазами, я бы обрадовался вамъ больше, чмъ заштилвшій корабль втру съ кормы. Но вы не можете видть Солля Джилльса. А почему?— А потому-что онъ невидимъ.
— О!
— Да. Я смотрю здсь за него, по его записк. И хоть онъ былъ мн все равно, что родной братъ, а я не знаю, куда онъ ушелъ и зачмъ ушелъ. Затмъ ли, чтобъ искать своего племянника, или просто отъ разстройства въ голов — объ этомъ я знаю не больше васъ. Разъ на разсвт онъ отправился за бортъ, безъ всплеска и круговъ! Я искалъ этого человка везд, на вод и на берегу, и съ того дня не видалъ и не слыхалъ его.
— О! Но, Боже мой, миссъ Домби и не знаетъ…
— А спрошу васъ, если въ васъ есть христіанская душа, зачмъ ей знать объ этомъ? Зачмъ ей знать, когда горю помочь нечмъ? Она такъ полюбила стараго Солля Джилльса, привязалась къ нему такъ нжно — эта милая, добрая, удивительная… да что вамъ толковать?.. Вы ее сами знаете.
— Надюсь, проговорилъ Тутсъ, вспыхнувъ дальше ушей.
— И вы пришли отъ нея?
— Да.
— Ну, такъ вотъ что я вамъ скажу: вы пришли сюда по сигналу настоящаго ангела!
Мистеръ Тутсъ съ живостью схватилъ капитана за руку и сталъ просить его дружбы.
— Увряю васъ честью, я буду вамъ очень-обязанъ, если вы согласитесь быть знакомымъ со мною. Я бы очень-очень желалъ этого, капитанъ. Право, я нуждаюсь въ друг. Маленькій Домби былъ мн другомъ у стараго Блимбера, и былъ бы имъ и теперь, еслибъ не умеръ, бдненькій! Чиккенъ, продолжалъ онъ печальнымъ шопотомъ: — очень-хорошъ, удивителенъ въ своемъ род, вс говорятъ, что нтъ удара и манеры, которыхъ бы онъ не зналъ — но я не знаю… онъ не все. Такъ, она сущій ангелъ, капитанъ! Если есть гд-нибудь ангелъ, это миссъ Домби. Вотъ что я всегда говорилъ! Но, право, капитанъ, я буду вамъ очень обязанъ, если вы согласитесь быть короче знакомы со мною!
Капитанъ Коттль принялъ это предложеніе учтиво, но не сдаваясь еще. Онъ сказалъ только: ‘Есть такъ, пріятель! Посмотримъ, посмотримъ! Эй, эй!’ Посл этого онъ напомнилъ мистеру Тутсу о цли его посщенія.
— Дло въ томъ, отвчалъ Тутсъ: — что я пришелъ отъ той молодой женщины, знаете, Сузанны Нипперъ… Не отъ миссъ Домби, а отъ нея.
Капитанъ кивнулъ головою, какъ-будто желая выразить, что эта особа пользуется особеннымъ его уваженіемъ.
— И я вамъ скажу, какъ это случилось. Знаете, я иногда длаю визиты миссъ Домби. Не то, чтобъ я ходилъ нарочно для этого, знаете, а мн очень-часто случается быть, тамъ по сосдству. А когда я бываю въ тхъ мстахъ, ну, вотъ… вотъ я и захожу.
— Натурально, замтилъ капитанъ.
— Богъ я и зашелъ сегодня подъ вечеръ. Клянусь вамъ честью, невозможно составить себ понятія, какимъ ангеломъ миссъ Домби была сегодня подъ вечеръ!
Капитанъ махнулъ крючкомъ, давая знать, что ему легко составить себ объ этомъ понятіе.
— Когда я вышелъ оттуда, молодая женщина, знаете, Сузанна Нипперъ, вдругъ повела меня неожиданно въ чуланъ.
Капитану, по-видимому, это обстоятельство не совсмъ понравилось, откинувшись назадъ въ креслахъ, онъ смотрлъ на мистера Тутса съ недоврчивымъ, если не съ угрожающимъ лицомъ.
…— Куда она принесла вотъ эту газету и говоритъ, что прятала ее цлый день отъ миссъ Домби, найдя въ ней какія-то особенныя извстія, о чемъ-то извстномъ ей и миссъ Домби. Она прочитала ихъ мн. Хорошо. Потомъ она сказала… постойте минуту, что такое она сказала?..
Мистеръ Тутсъ встртилъ въ это время устремленный на него строгій взглядъ капитана, смутился и чуть не потерялъ окончательно нить своего разсказа.
— О! А! Да! продолжалъ онъ посл долгаго припоминанія.— Да! Она сказала, что не совсмъ вритъ истин написаннаго тутъ въ газет, а такъ-какъ сама не можетъ выпутаться изъ-затрудненія и боится испугать миссъ Домби, то и проситъ меня сходить въ эту улицу, къ мистеру Соломону Джилльсу, инструментальному мастеру, дяд молодаго джентльмена, о которомъ он заботятся, и спросить у него, правду ли говоритъ газета, и не знаютъ ли чего-нибудь врне въ Сити. Она сказала, что если мн не удастся поговорить съ мистеромъ Джилльсомъ, то отъискать капитана Коттля, то-есть васъ!
Капитанъ взглянулъ съ безпокойствомъ на газету, которую мистеръ Тутсъ держалъ въ рук.
— Ну, вотъ! А я здсь такъ поздно, потому-что зашелъ напередъ къ Финчли, гд ростегъ превосходнйшій курослпъ, и купилъ его для птички миссъ Домби. Вы видли газету?
Капитанъ, неохотно читавшій газеты, опасаясь найдти въ нихъ публикацію на свой счетъ со стороны мистриссъ Мэк-Стинджеръ, затрясъ головою.
— Прочитать вамъ то мсто, капитанъ?
На утвердительный знакъ его, мистеръ Тутсъ прочиталъ слдующее:
‘Соутамитонъ. Варка Дефаііэнсъ, капитанъ Генри Джемсъ, при’ шла сегодня въ нашъ портъ съ грузомъ сахара, кофе и рома, и ‘увдомила, что, заштилвъ на шестой день перехода отъ Ямайки, ‘въ широт и долгот такой-то, знаете…’
— Есть такъ! Наполняй паруса, пріятель!
‘…Широт и долгот такой-то, часовой на бак замтилъ, за полчаса до солнечнаго заката, нсколько обломковъ разбитаго судна, которые несло волненіемъ въ разстояніи около мили. Такъ’какъ погода была ясная и судно штилевало, то спустили шлюпку съ приказаніемъ осмотрть виднный предметъ: нашли, что онъ ‘состоялъ изъ нсколькихъ рангоутныхъ деревьевъ и части вооруженія грот-мачты, а также части кормы, на которой ясно можно было прочитать надпись ‘Сынъ и На…’. На обломкахъ не нашли мертвыхъ тлъ. По шканечному журналу Дефайэнса видно, что, посл задувшаго ночью втерка, обломки были унесены изъ вида. Нтъ сомннія, что брикъ ‘Сынъ и Наслдникъ’, изъ Лондона, шедшій въ Барбадосъ, погибъ невозвратно, что онъ утонулъ въ прошедшій ураганъ, и что вс бывшіе на немъ погибли.’
Капитанъ Коттль, какъ и все человчество, не зналъ самъ, сколько надежды таилось въ немъ при всемъ его прежнемъ уныніи, пока она не получила окончательнаго смертельнаго удара. Пока мистеръ Тутсъ читалъ параграфъ газеты, и съ минуту посл, капитанъ смотрлъ на него какъ человкъ отуманенный, потомъ, поднявшись вдругъ и надвъ лакированную шляпу, которую снялъ-было изъ вжливости къ постителю, повернулся къ нему спиною и опустилъ голову на доску камина.
— О, клянусь честью! воскликнулъ Тутсъ, котораго доброе сердце было глубоко тронуто неожиданною для него горестью капитана:— что это за несчастный свтъ! Вчно кто-нибудь умираетъ, или пропадаетъ, или страдаетъ. Еслибъ я зналъ это, то, право, не сталъ бы столько хлопотать о своемъ наслдств. Я никогда не видалъ такого ужаснаго свта, право, въ немъ хуже, чмъ у Блимбера.
Капитанъ Коттль, не перемняя своего положенія, просилъ Тутса не обращать на него вниманія.
— Вал’ръ, мой милый малый, прощай! Прощай, Вал’ръ, дитя мое, я любилъ тебя! Онъ не былъ моимъ сыномъ, продолжалъ капитанъ, глядя на огонь:— но я чувствую то же самое, что чувствуетъ отецъ, когда теряетъ сына. А почему? А потому-что тутъ не одна потеря* а цлая дюжина потерь. Гд этотъ розовый мальчикъ съ кудрявыми волосами, который бгалъ, бывало, сюда изъ школы каждую недлю, такой веселый, такой рзвый? Утонулъ съ Вал’ромъ! Гд этотъ свжій бойкій малый, который не уставалъ ни отъ чего и такъ краснлъ, когда мы подшучивали надъ нимъ на счетъ нашей удивительной миссъ? Утонулъ съ Вал’ромъ! Гд этотъ молодецъ съ такимъ огнемъ, который не хотлъ допустить, чтобъ старикъ Солль ни на минуту не выходилъ изъ втра, и совсмъ забылъ про себя? Утонулъ съ Вал’ромъ! Тутъ былъ не одинъ Вал’ръ, а цлая дюжина Вал’ровъ, которыхъ я зналъ и любилъ, и вс они утонули!
Мистеръ Тутсъ молчалъ, и только свертывалъ и складывалъ зловщую газету.
— А Солль Джилльсъ, бдный старикъ, куда двался ты? Послднія слова Вал’ра были: ‘берегите дядюшку Солля’,— гд ты? Что я напишу о теб въ шканечномъ журнал, на который смотритъ сверху Вал’ръ?
Капитанъ тяжко вздохнулъ.
— Послушайте, молодецъ, скажите этой молодой женщин прямо и честно, что несчастныя всти слишкомъ-врны. Видите, они о такихъ вещахъ не пишутъ небылицъ: извстіе взято изъ шканечнаго журнала, а это самая врная книга, какая только есть на свт. Завтра утромъ я пойду собирать справки, да это ни къ чему не послужитъ! Нечего и думать. Приспуститесь сюда завтра поутру, а молодой женщин скажите отъ капитана Коттля, что все кончено… кончено!
И капитанъ, вынувъ изъ лакированной шляпы носовой платокъ, отеръ имъ свою сдую голову и потомъ снова бросилъ платокъ въ шляпу съ равнодушіемъ глубокаго отчаянія.
— О! увряю васъ, право, мн его очень-жаль, хотя и не зналъ этого джентльмена, сказалъ мистеръ Тутсъ.— Какъ вы думаете, капитанъ Джилльсъ… я хочу сказать мистеръ Коттлъ, это очень опечалитъ миссъ Домби?
— Богъ съ вами, возразилъ капитанъ, какъ-будто сострадая о невинности Тутса:— да оба они были вотъ такіе маленькіе, а ужь любили другъ друга какъ голубки.
— О! не-уже-ли? сказалъ мистеръ Тутсъ, котораго лицо значительно вытянулось при этомъ извстіи.
— Они были какъ-будто нарочно созданы другъ для друга. Да что въ этомъ теперь!
— Клянусь вамъ честью, право, я теперь огорченъ еще больше, чмъ прежде. Знаете, капитанъ Джилльсъ, я, я просто обожаю миссъ Домби, я, я совершенно боленъ любовью къ ней, а потому меня очень, очень огорчаетъ всякое ея огорченіе, какая бы ему ни была причина. Знаете, капитанъ, я люблю ее безъ эгоизма, для меня, капитанъ Джилльсъ, было бы величайшей радостью, еслибъ меня задавили лошади… или… или расшибло чмъ-нибудь, или… или меня бы сбросили съ очень-высокаго мста, или все, что хотите, для миссъ Домби. Вотъ въ какомъ род я люблю ее!
Все это мистеръ Тутсъ проговорилъ въ-полголоса, не желая, чтобъ слышалъ его Чиккенъ, который не допускалъ нжныхъ ощущеній. Капитанъ Коттль, невольно тронутый такою безкорыстною любовью, потрепалъ его по спин и совтовалъ ободриться и привести круче къ втру.
— О, благодарю васъ, капитанъ Джилльсъ! Вы не можете себ представить, какъ я вамъ благодаренъ. Вы очень-добры, что говорите такъ, не смотря на ваше собственное горе. Я, право, нуждаюсь въ друг и буду очень-счастливъ вашимъ знакомствомъ. Хотя денегъ у меня довольно, продолжалъ онъ съ большою энергіей:— вы не можете вообразить, что я за жалкое животное! Глупая толпа считаетъ меня удивительнымъ счастливцемъ, когда видитъ вмст съ Чиккеномъ или другими въ род его, но я просто несчастливъ. Я мучусь отъ миссъ Домби, капитанъ Джилльсъ. Обды мн надодаютъ, портной мой также наскучилъ, и я часто плачу, когда остаюсь одинъ. Увряю васъ, я съ радостью прійду къ вамъ завтра и готовъ прійдти хоть пятьдесятъ разъ!
Мистеръ Тутсъ, съ этими словами, пожалъ капитану руку, постарался скрыть по возможности отъ проницательнаго взгляда Чиккена слды своего волненія и присоединился къ нему въ лавк. Боевой-Птухъ, которому очень не хотлось потерять даже часть своего прибыльнаго вліянія надъ Тутсомъ, смотрлъ на капитана Котгля, видя, какъ онъ прощался съ его патрономъ, очень-немилостиво. Они вышли, не говоря ни слова и оставя капитана подавленнаго горестью, а Роба-Точильщика восторженнымъ до нельзя отъ счастія, что ему удалось выпучить глаза въ-продолженіе цлаго получаса на побдителя знаменитаго Нобби изъ Шропшира.
Робъ давно спалъ крпкимъ сномъ подъ залавкомъ, а капитанъ Коттль все еще смотрлъ на огонь камина, огонь давно уже погасъ, а капитанъ все продолжалъ смотрть на ржавыя желзныя полосы, съ печальными мыслями о Валтер и дяд Солл. Капитанъ не нашелъ успокоенія наверху, въ штормовой спальн, и всталъ на другое утро грустный и неосвженный благодтельнымъ сномъ.
Лишь-только отперлись конторы въ Сити, капитанъ Коттль отправился въ принадлежавшія фирм Домби и Сына. Въ то утро ставни деревяннаго мичмана не отворялись: Робъ-Точильщикъ, по приказанію капитана Коттля, оставилъ ихъ закрытыми, и домъ смотрлъ домомъ смерти.
Случилось, что мистеръ Каркеръ входилъ въ конторы въ то самое время, когда къ нимъ приблизился капитанъ, который молча и серьезно принялъ зубастую улыбку управляющаго, и взялъ смлость послдовать за нимъ въ кабинетъ.
— Ну, что, капитанъ Коттль? сказалъ мистеръ Каркеръ, уставясь въ своемъ обычномъ положеніи противъ камина и не снимая шляпы:— плохія дла!
— Вы прочитали новость въ газет, сэръ?
— Да, мы ее получили! Это справедливо. Страховщики въ значительномъ убытк. Намъ очень-жаль. Нечего длать! Такова жизнь!
Мистеръ Каркеръ занялся обдлкой перочиннымъ ножичкомъ своихъ нжныхъ ногтей и смотрлъ съ улыбкою на стоявшаго въ дверяхъ капитана.
— Мн очень-жаль бднаго Гэіія и всего экипажа. Я слыхалъ, что тамъ было нсколько человкъ изъ нашихъ лучшихъ людей. Много семейныхъ также. Утшительно, что у бднаго Гэйя не было семейства, капитанъ Коттль!
Капитанъ стоялъ, потирая себ подбородокъ и глядя на управляющаго. Управляющій взглянулъ на нсколько нераспечатанныхъ писемъ, положенныхъ на письменный столъ, и взялъ газету.
— Могу я сдлать для васъ что-нибудь, капитанъ Коттль? спросилъ онъ съ ласковымъ и выразительнымъ взглядомъ на дверь.
— Я хотлъ успокоить свою душу, сэръ, на счетъ одной вещи, которая ее тревожитъ.
— А! что же это такое? Только вамъ надобно поспшить разсказывать, капитанъ. Я очень занятъ.
— Вотъ видите, сэръ. Прежде, чмъ мой пріятель Вал’ръ отправился въ свой несчастный вояжъ…
— Полноте, капитанъ! зачмъ говорить о несчастныхъ вояжахъ? Здсь намъ длать нечего съ несчастными вояжами, мой любезный. Вы врно принялись очень-рано за свою дневную порцію, если забыли, что вс путешествія, по земл и по вод, подвержены случайностямъ. Вы врно не мучитесь мыслью, что молодой… какъ его зовутъ, погибъ въ дурную погоду, которая поднялась противъ него въ этихъ конторахъ, не правда ли? Перестаньте, капитанъ! Сонъ и сода-катеръ самыя лучшія лекарства отъ безпокойствъ такого рода.
— Если вы, возразилъ съ разстановкою капитанъ:— шутите надъ такими вещами, то вы не тотъ джентльменъ, какимъ мн сначала показались, и мн есть о чемъ безпокоиться. Дло вотъ въ чемъ, мистеръ Каркеръ. Прежде, чмъ мой Вал’ръ снялся съ якоря, онъ все уврялъ меня, будто идетъ не на счастье и не ждетъ себ ничего хорошаго, я ему не врилъ и пошелъ сюда, а какъ вашего главнаго губернатора не было дома, то я и ршился сдлать вопроса два вамъ. Вы отвтили какъ нельзя попутне. Теперь, когда все кончено, я и хочу успокоить свою совсть, и попросить васъ сказать мн прямо, былъ ли Вал’ръ правъ или нтъ? Точно ли хорошій втръ дулъ ему въ паруса изъ вашихъ конторъ, когда онъ поднялъ марсафалы и снялся съ якоря въ Барбадосъ? Мистеръ Каркеръ, мы съ вами сошлись въ тотъ разъ такъ хорошо… если я теперь не имю той пріятности, по случаю бдствія моего Вал’ра, или если я какъ-нибудь промахнулся передъ вами, то имя мое Эд’рдъ Коттлъ, и я прошу у васъ прощенія.
— Капитанъ Коттль, возразилъ управляющій со всевозможною вжливостью: — я долженъ просить васъ объ одномъ одолженіи.
— А чмъ могу служить, сударь?
— Убраться отсюда, если вамъ угодно, и перенести вашъ бредъ куда-нибудь въ другое мсто.
Каждая шишка на лиц капитана поблла отъ изумленія и негодованія, даже красный рубецъ на лбу сталъ исчезать, какъ радуга среди сгущающихся тучь.
— Я вамъ скажу вотъ что, капитанъ Коттль, сказалъ управляющій, грозя ему пальцемъ и показывая вс зубы, но все еще улыбаясь съ любезностью: — я былъ съ вами слишкомъ-снисходителенъ, когда вы пришли сюда въ первый разъ. Вы принадлежите къ разбору людей лукавыхъ и интригующихъ. Желая спасти молодаго… какъ его зовутъ, отъ неудовольствія быть прогнаннымъ въ шею отсюда, мой любезный капитанъ, я оказалъ вамъ снисхожденіе, но только на одинъ разъ, понимаете? не больше. Теперь, ступайте вонъ, мой любезный!
Капитанъ какъ-будто приросъ къ полу и не могъ выговорить ни слова.
— Ступайте, сказалъ добродушный управляющій, подбирая фалды и раздвинувъ ноги передъ каминомъ:— какъ человкъ разсудительный, и не заставляйте насъ прибгать къ непріятнымъ мрамъ, въ род изгнанія васъ силою. Еслибъ самъ мистеръ Домби былъ здсь, то вамъ пришлось бы уйдти отсюда боле-непріятнымъ образомъ, но я очень-добръ и говорю только: ступайте!
Капитанъ, положивъ себ на грудь огромную ручищу, чтобъ облегчить спершееся дыханіе, оглядлъ мистера Каркера съ головы до ногъ и потомъ осматривался вокругъ себя, какъ-будто не понимая, гд онъ и съ кмъ.
— Вы хитры, капитанъ Коттль, продолжалъ Каркеръ съ развязною откровенностью свтскаго человка, котораго не приведетъ въ негодованіе никакое открытіе дурныхъ поступковъ, если они не касаются непосредственно его собственной особы:— но до дна вашей хитрости можно еще достать лотомъ, такъ же какъ и до замысловъ вашего отсутствующаго друга. Что вы длали съ вашимъ отсутствующимъ другомъ, а?
Капитанъ снова наложилъ руку на грудь. Переведя съ трудомъ духъ, онъ проговорилъ шопотомъ:— ‘Не звай на брасахъ!’
— Вы составляете премиленькіе заговоры, держите между собою премиленькіе совты и принимаете у себя премиленькихъ постительницъ, капитанъ, а? Но являться сюда посл этого уже слишкомъ-дерзко, и это не отзывается вашимъ всегдашнимъ благоразуміемъ! Вы, заговорщики и хитрецы и бглецы, должны бы быть посметливе. Не угодно ли обязать меня вашимъ уходомъ?
— Пріятель! проговорилъ капитанъ задыхающимся и дрожащимъ голосомъ, между-тмъ, какъ на стиснутомъ кулак его происходило странное движеніе:— я бы желалъ сказать теб многое, но не знаю, въ какой части трюма завалены у меня слова. Пріятель мой Вал’ръ утонулъ и это сбиваетъ меня съ курса, какъ видишь. Но мы съ тобою еще сойдемся когда-нибудь въ жизни бортъ-о-бортъ!
— Это будетъ вовсе-неразсчетливо съ вашей стороны, любезный капитанъ, возразилъ управляющій съ тою же откровенностью: — потому-что въ такомъ случа, пріймите честное предостереженіе: я открою и обнаружу васъ. Я нисколько не имю притязаній быть добродтельне моихъ ближнихъ, любезный капитанъ, но довренность этого дома, или кого-нибудь изъ его членовъ, не будетъ употреблена во зло, пока я пользуюсь глазами и ушами. Добраго ли я! И онъ кивнулъ очень-дружески головою.
Капитанъ Коттлъ, посмотрвъ пристально на мистера Каркера, который смотрлъ ему въ глаза также прямо и пристально, вышелъ изъ комнаты, мистеръ Каркеръ остался съ раздвинутыми ногами передъ огнемъ, спокойный и любезный, какъ-будто на душ его не было ни малйшаго пятнышка, точно такъ же, какъ на тонкомъ блоснжномъ бль. Проходя черезъ конторы, капитанъ взглянулъ на письменный столъ, за которымъ обыкновенно сиживалъ Валтеръ: мсто его занималъ теперь другой мальчикъ, съ такимъ же свжимъ и бодрымъ лицомъ, какъ у него, когда они распивали втроемъ, въ кабинетик дяди Солля, предпослднюю бутылку знаменитой мадеры. Воспоминанія эти принесли капитану большую пользу: он укротили его гнвъ и вызвали слезу на глаза.
Пришедъ снова къ деревянному мичману и усвшись въ темномъ углу лавки, капитанъ почувствовалъ, что негодованіе его, какъ оно ни было сильно, не могло устоять противъ горести. Гнвъ казался ему оскорбленіемъ памяти погибшаго юноши, а вс на свт живые лжецы и плуты были ничто въ-сравненіи съ честностью и правдивостью одного мертваго друга.
Въ такомъ состояніи духа, честный капитанъ понялъ несомннно-ясно одно, кром потери Валтера: что съ нимъ вмст утонулъ почти весь міръ капитана Коттля. Если онъ упрекалъ себя иногда за содйствіе невинному обману Валтера, то утшался мыслью о томъ мистер Каркер — не теперешнемъ — котораго уже никакія моря не могли возвратить, или о томъ мистер Домби, который, какъ онъ началъ постигать, унесся также далеко, или объ ‘удивительной миссъ’, съ которою ему уже никогда не прійдется видться, или объ ‘очаровательной Пегъ’, этой крпко-выстроенной изъ тика баллад, которая теперь разбилась въ дребезги объ утесистый подвтренный берегъ. Капитанъ, сидя въ темной лавк, думалъ обо всхъ этихъ вещахъ, забывъ совершенно о нанесенной незадолго ему самому горькой обид, и смотрлъ печально въ землю, какъ-будто мимо его проносились за корму обломки всего, что доставляло ему отраду.
Капитанъ Коттль вспомнилъ, однако, о требуемыхъ обычаемъ приличіяхъ, которыя ршился соблюсти въ честь бднаго Валтера. Поднявъ на ноги Роба-Точильщика, храпвшаго изо всхъ силъ въ темнот искусственныхъ сумерекъ среди благо дня, капитанъ направился вмст съ нимъ къ ветошнику и купилъ немедленно дв пары траурныхъ костюмовъ — одну для Роба, непомрно узкую и короткую, и другую для себя, непомрно широкую. Онъ также купилъ для Роба шляпу, соединявшую въ себ удобства головныхъ уборовъ моряковъ и угольщиковъ, и вообще извстную подъ техническимъ названіемъ ‘зюйд-вестки’ — явленіе совершенно-новое въ инструментальномъ мастерств. Оба немедленно надли этотъ трауръ и возбуждали удивленіе всхъ, съ кмъ встрчались на улицахъ идучи домой.
Въ такомъ преображенномъ состояніи, капитанъ принялъ мистера Тутса. ‘Меня теперь обстенило, пріятель’, сказалъ онъ ему: ‘новости худыя. Скажите молодой женщин, чтобъ она осторожне сказала объ этомъ своей госпож, и чтобъ об он вовсе перестали обо мн думать’.
Капитанъ отложилъ до другаго удобнйшаго времени упроченіе знакомства своего съ мистеромъ Тутсомъ и отпустилъ его отъ себя. Правду сказать, капитанъ Коттль до того упалъ духомъ, что въ этотъ день не принималъ почти никакихъ предосторожностей противъ вторженія мистриссъ Мэк-Стинджеръ. Къ вечеру, однако, онъ нсколько пооправился и долго говорилъ о Вал’р Робу-Точильщику, котораго при этомъ случа похвалилъ за внимательность и врность. Шпіонъ Робъ выслушалъ эти похвалы не красня, выпуча на капитана глаза и притворившись растроганнымъ, а между-тмъ старался не забыть ни одного его слова, съ предательствомъ, подававшимъ самыя блистательныя надежды.
Когда Робъ расположился на постели подъ залавкомъ, капитанъ зажегъ свчу, надлъ очки (онъ считалъ необходимостью носить очки сдлавшись продавцомъ оптическихъ и другихъ инструментовъ, хотя имлъ зрніе соколиное) и открылъ въ молитвенник погребальное богослуженіе. Читая его потихоньку про себя, въ маленькомъ кабинетик, и пріостанавливаясь по-временамъ, чтобъ отереть глаза, капитанъ мысленно предалъ тло Валтера вчному покою въ волнахъ.

ГЛАВА III.
Противоположности.

Обратимъ взоры на два жилища, отдленныя большимъ разстояніемъ другъ отъ друга, хотя оба весьма-недалеки отъ предловъ огромнаго города Лондона.
Первое находится въ зеленой и лсистой сторон около Норвуда. Это не барскій замокъ, въ немъ нтъ притязаній на великолпіе, но устроено оно превосходно и содержится съ самымъ изящнымъ вкусомъ. Лугъ, отлогій, мягкій скатъ, цвтникъ, клумбы деревьевъ, гд видны граціозныя формы ивы и клна, оранжерея, сельская верранда, по столбамъ которой вьются благоухающія ползучія растенія, простая наружность дома, хорошо-устроенныя службы — все это обнаруживаетъ комфортъ, котораго было бы достаточно для дворца. Тотъ, кому это покажется, не ошибется: внутри дома дйствительно царствуетъ самая изящная роскошь. Богатые цвта, чрезвычайно-искусно перемшанные между собою, встрчаютъ взоры на каждомъ шагу — на превосходной мебели, удивительно соразмренной съ величиною маленькихъ комнатъ, на стнахъ, на полахъ, они везд облегчаютъ и длаютъ пріятнымъ для глазъ свтъ, входящій сквозь окна и стеклянныя двери. Тамъ можно также видть нсколько отличныхъ картинъ и гравюръ, въ уютныхъ уголкахъ нтъ недостатка въ книгахъ, есть бильярды, столики для разныхъ игръ, требующихъ счастья или искусства, какъ-то: шахматы фантастическихъ фигуръ, карты, кости, триктракъ и т. п.
А между-тмъ, среди всего утонченнаго комфорта, есть въ самомъ воздух что-то производящее непріятное впечатлніе — отъ того ли, что ковры и подушки слишкомъ-мягки и безшумны, такъ-что ступающіе по нимъ, или покоящіеся на нихъ, дйствуютъ какъ-будто исподтишка, — отъ-того ли, что гравюры и картины не изображаютъ великихъ подвиговъ, не олицетворяютъ великихъ идей, или не передаютъ природы въ ландшафтахъ и видахъ, а дышатъ однимъ только сладострастіемъ, — отъ-того ли, что на раззолоченныхъ переплетахъ книгъ видны заглавія, длающія ихъ приличными сотоварищами гравюръ и картинъ,— отъ-того ли, что среди повсемстнаго изящества и роскоши видно тамъ-и-сямъ намреніе обнаружить смиреніе, которое такъ же лживо, какъ лицо того слишкомъ-врно написаннаго портрета, или оригинала его, сидящаго въ креслахъ за завтракомъ,— или, можетъ-быть, отъ-того, что ежедневное дыханіе хозяина оставляетъ на всемъ отдляющіяся при этомъ тонкія частицы его-самого, которыя напечатлваютъ на вс предметы общее выраженіе его собственнаго характера!
Въ креслахъ сидитъ мистеръ Каркеръ-управляющій. Отличный попугай карабкается по проволокамъ полированной клтки, теребитъ ихъ клювомъ и вскрикиваетъ по-временамъ, но мистеръ Каркеръ не обращаетъ на него вниманія, а смотритъ съ задумчивою улыбкой на картину, повшенную на противоположной стн.
— Какое странное случайное сходство! сказалъ онъ.
Можетъ-быть, это Юнона, можетъ-быть, жена Пентефрія, можетъ-быть, какая-нибудь надменная нимфа — смотря потому, какъ вздумали окрестить ее продавцы картинъ. Это женская фигура необыкновенной красоты, которая, отворачиваясь, но съ обращеннымъ къ зрителю лицомъ, бросаетъ ему гордый взглядъ.
Она походитъ на Эдиь.
Мистеръ Каркеръ сдлалъ рукою жестъ, адресовавшійся къ картин… Какъ! угроза? Нтъ, однако нчто похожее на угрозу. Знакъ торжества? Нтъ, однако нчто еще боле похожее на него. Наглое привтствіе? Нтъ, однако похоже и на это. Потомъ онъ принялся снова за прерванный ненадолго завтракъ и ласково крикнулъ разгнванной птиц, которая вошла въ подвшенное подъ вершинкою клтки позолоченное кольцо — похожее Формою на обручальное — и начала раскачиваться взадъ и впередъ къ большому удовольствію своего хозяина.
Другое жилище — у противоположной стороны Лондона, около мстъ, гд большая сверная дорога въ столицу, нкогда кипвшая дятельностью, теперь почти-совершенно запустла и оживляется только изрдка пшеходами. Тутъ бдный маленькій домикъ, скудно мблированный, но чрезвычайно-опрятный, видно, однако, желаніе украсить его, обнаруживающееся въ простыхъ цвтахъ, насаженныхъ у входа и въ тсномъ палисадник. Мстоположеніе домика не иметъ въ себ ничего ни сельскаго, ни городскаго — это ни городъ, ни деревня. Городъ, какъ исполинъ въ дорожныхъ сапогахъ, перешагнулъ черезъ него и уперъ свою кирпично-известковую пяту далеко впереди, а промежуточное пространство между его ступнями — не городъ, а только пустырь. Здсь-то, посреди нсколькихъ высокихъ трубъ, изрыгающихъ днемъ и ночью черный дымъ, посреди кирпичныхъ заводовъ и аллей, гд вырзываютъ турфъ, гд обваливаются заборы, гд растетъ покрытая пылью крапива, гд еще виднются плетни, куда заходятъ иногда птицеловы — здсь можно найдти это второе жилище.
Живущая въ немъ обитала нкогда въ первомъ жилищ, но оставила его, ршившись послдовать сюда за отверженнымъ братомъ. Съ нею удалился изъ перваго дома его духъ-искупитель, а изъ груди его хозяина одинокій ангелъ, но хотя онъ пересталъ любить сестру за то, что называетъ неблагодарнымъ бгствомъ, и хотя теперь совершенно ее оставилъ, однако даже онъ не можетъ забыть ее окончательно. Доказательство этому ея цвтникъ, въ который нога его никогда не ступаетъ, но который поддерживается среди всхъ дорогихъ передлокъ и измненій точь-въ-точь въ томъ вид, какъ-будто она только вчера его оставила!
Гэрріетъ Каркеръ перемнилась съ-тхъ-поръ, и на красоту ея легла тнь тяжело той, которую налагаетъ время само-по-себ, какъ оно ни всемогуще — тнь горести и безпокойства и ежедневной борьбы съ бдностью. Но все-таки это красота — кроткая, тихая, скромная красота, которую надобно найдти, потому-что сама она не можетъ себя выказывать, или еслибъ и могла, то была! бы тмъ же, что теперь, не больше.
Да. Эта стройная, легкая фигура небольшаго роста, съ ангельскимъ терпніемъ, одтая въ простыя ткани и выражающая въ своей наружности только скудныя домашнія добродтели, въ которыхъ такъ мало общаго съ принятыми понятіями о героизм и величіи души (разв, если лучъ ихъ блеснетъ иногда въ жизни великихъ, и тогда онъ превращается въ созвздіе, за которымъ слдятъ прямо въ небеса) — эта стройная, легкая фигура небольшаго роста, съ ангельскимъ терпніемъ на лиц, опирающаяся на мужнину не стараго, но уже сдаго и отнявшаго — сестра его, та самая сестра, которая одна изъ цлаго свта присоединилась къ нему въ его позор, вложила руку въ его руку и съ кроткою ршимостью повела его, какъ ангелъ благодати, по пустынному жизненному пути.
— Еще рано, Джонъ, сказала она.— Зачмъ ты уходишь такъ рано?
— Немногими минутами раньше обыкновеннаго, Гэрріетъ. Если достанетъ времени, мн бы хотлось — это фантазія — пройдти разъ мимо дома, гд я съ нимъ простился.
— Какъ жаль, что я никогда не знала и не видала его, Джонъ.
— Вспомни его участь. Лучше, другъ мои, такъ,какъ оно есть.
— Но еслибъ я даже знала его, то не могла бы жалть о немъ больше теперешняго. Разв твое горе не мое горе, Джонъ? Мы бы тогда могли говорить о немъ, и это было бы для тебя отрадою, и теб было бы со мною не такъ скучно.
— Милая сестра, не-уже-ли есть на свт что-нибудь, чмъ бы ты могла сдлаться мн отрадне или ближе? Я чувствую, ты какъ будто знала его, Гэрріетъ, какъ-будто раздляла мою къ нему привязанность.
Она обвила рукою, покоившеюся на плеч брата, его шею и отвчала съ легкою нершимостью:
— Нтъ… не совсмъ.
— Правда, правда! Ты думаешь, что я не сдлалъ бы ему никакого вреда, допустивъ познакомиться съ собою покороче?
— Думаю? Я уврена въ этомъ.
— Но репутація его была для меня такъ драгоцнна, что я не могъ губить ее такимъ образомъ, и мн легче на совсти… Онъ пріостановился, стараясь одолть свою грусть, и прибавилъ съ улыбкой: ‘до свиданія!’
— До свиданія, милый Джонъ! Вечеромъ я встрчу тебя по дорог домой, въ обыкновенное время. До свиданія.
Радушное лицо, поднявшееся для братскаго поцалуя, было его домомъ, жизнью, вселенной, но вмст съ тмъ частью его горя и наказанія: въ облак на немъ — хоть это облако было ясно и спокойно, какъ самое лучезарное облако при закат солнца — въ постоянномъ самоотверженіи ея и въ пожертвованіи всми удобствами и увеселеніями жизни, изобиліемъ и надеждою, видлъ онъ горькіе плоды своего стараго преступленія, плоды постоянно-зрлые и свжіе.
Она стояла на порог и смотрла ему вслдъ, сложивъ небрежно руки. Каждый разъ, какъ онъ оглядывался — это случилось раза два — радушное лицо сестры освщало ему сердце животворнымъ лучомъ, но когда онъ скрылся изъ вида по своему неровному пути и не могъ ее видть, на глазахъ ея выступили слезы.
Задумчивая Гэрріетъ Каркеръ не долго оставалась праздною у дверей. Ей предстояло отправленіе ежедневныхъ обязанностей, въ которыхъ не было и тни героической поэзіи — и она дятельно предалась смиреннымъ домашнимъ заботамъ. Сдлавъ все, что было нужно и приведя бдный домикъ въ чистоту и порядокъ, она пересчитала свой скудный денежный капиталъ и пошла съ задумчивымъ лицомъ за покупками для стола, разсчитывая, какъ бы по возможности сберечь нсколько пенсовъ. Вотъ какъ жалко существованіе такихъ смиренныхъ душъ, которыя не только не кажутся великими въ глазахъ своихъ лакеевъ или горничныхъ, но не имютъ даже ни лакеевъ, ни горничныхъ, передъ которыми имъ хотлось бы казаться великими!
Пока она была въ отсутствіи и домъ оставался пустымъ, къ нему приближался по дорог, противоположной взятому Джономъ Каркеромъ направленію, одинъ джентльменъ больше чмъ среднихъ лтъ, но съ прямымъ станомъ и здоровымъ, открытымъ лицомъ, которое сіяло добродушіемъ. Брови его были еще черны, такъ же какъ часть волосъ, хотя между ними просдь была уже очень замтна и очень шла къ его широкому лбу и честнымъ глазамъ.
Постучавшись въ дверь и не получивъ отвта, джентльменъ слъ на скамью подъ навсомъ крыльца. Особенное движеніе пальцевъ, которымъ онъ аккомпанировалъ по скамейк разнымъ отрывкамъ мелодій, обозначала, по-видимому, музыканта, а необыкновенное удовольствіе, доставленное ему какимъ-то весьма-протяжнымъ напвомъ, который было бы очень-трудно разобрать, показывало ученаго музыканта. Джентльменъ пробовалъ какую-то тэму, которую варіировалъ на разные лады, не останавливаясь ни на одномъ, какъ показалась Гэрріетъ, возвращавшаяся домой. Онъ всталъ и пошелъ къ ней на встрчу съ обнаженною головою.
— Вы опять пришли, сударь! сказала она, запинаясь.
— Да, я осмлился. Могу ли просить удлить мн пять минутъ вашего досуга?
Посл краткой нершимости, она отворила дверь и впустила его въ свою маленькую пріемную. Джентльменъ слъ противъ нея, и голосомъ, вполн соотвтствовавшимъ его наружности, съ чрезвычайно-привлекательною простотою сказалъ:
— Миссъ Гэрріетъ, вы не можете быть горды, хоть и говорили это, когда я постилъ васъ въ то утро. Простите, если скажу, что я смотрлъ вамъ тогда въ лицо, и что оно вамъ противоречило. Я смотрю на него опять, и оно противоречитъ вамъ больше и больше.
Она смутилась и не нашла отвта.
— Лицо ваше — зеркало истины и кротости. Простите, что я вврился ему и возвратился.
Тонъ, которымъ онъ сказалъ это, совершенно отнималъ у его словъ характеръ комплимента. Онъ говорилъ просто, серьзно, чистосердечно, и Гэрріетъ наклонила голову, какъ-будто благодаря за искренность.
— Разница въ нашихъ лтахъ и прямота моего намренія позволяютъ мн высказать мои мысли. Я такъ думаю, и вотъ почему вы видите меня въ другой разъ.
— Есть особенный родъ гордости, сударь, или то, что можно назвать гордостью, но что дйствительно составляетъ только чувство долга. Надюсь, что я не имю другой гордости.
— Для себя?
— Для себя.
— Но, извините меня… для вашего брата Джона?
— Я горжусь его любовью, сударь, возразила Гэрріетъ, глядя гостю прямо въ глаза и съ твердостью, отъ которой голосъ ея нсколько дрожалъ:— я горжусь имъ. Вы, сударь, которому, по страннымъ обстоятельствамъ, извстна исторія его жизни…
— Я разсказалъ ее вамъ единственно для того, чтобъ получить право на вашу довренность. Ради Бога, не думайте…
— Я уврена, что вы воскресили ее въ моемъ воспоминаніи съ благороднымъ намреніемъ. Я убждена въ этомъ.
— Благодарю васъ, отвчалъ онъ, поспшно пожавъ ей руку:— вы отдаете мн справедливость, будьте уврены. Вы хотли сказать, что я, которому извстна исторія Джона Каркера…
— Можете удивиться, когда я говорю, что горжусь имъ. Но это правда. Было время, когда этого не было, когда этого не могло быть, но оно прошло. Смиреніе многихъ лтъ, безжалобное искушеніе, истинное раскаяніе, ужасная горесть, страданіе, которое ему причиняетъ даже моя привязанность (онъ воображаетъ, что она стоитъ мн дорого, когда Небу извстно какъ я счастлива, еслибъ только не печаль его!.. о, сударь, посл всего, что я видла, умоляю васъ, если вы человкъ съ вліяніемъ надъ ближними, не наказывайте никогда, ни за какое преступленіе, наказаніемъ безвозвратнымъ!
— Вашъ братъ сталъ другимъ человкомъ, возразилъ джентльменъ съ состраданіемъ.— Я никогда въ этомъ не сомнвался, увряю васъ,
— Онъ былъ другимъ человкомъ, когда сдлалъ свой проступокъ, но теперь онъ сталъ тмъ, чмъ создалъ его Богъ, врьте мн.
— Но мы, сказалъ поститель, потирая себ лобъ и говоря какъ-будто про себя, и потомъ начиная барабанить по столу пальцами: — мы живемъ какъ заведенныя часы, день за днемъ, и не можемъ слдить за этими перемнами, ни замчать ихъ хода. Он… он метафизическаго свойства, а мы… намъ на это нтъ времени, да и не-достаетъ духу. Этоліу не учатъ въ школахъ, и мы не знаемъ, какъ приняться за такія наблюденія. Короче, мы такой чертовски-дловой народъ! воскликнулъ онъ, подойдя съ досадою къ окну и потомъ опять усвшись на свое мсто.
— Право, продолжалъ онъ посл краткой паузы и снова потирая себ лобъ: — эта машинальная, работящая жизнь, все та же день за днемъ, примиритъ человка со всмъ на свт. Не видишь ничего, не слышишь ничего, не знаешь ничего — вотъ несомннный Фактъ! Мы все длаемъ по привычк, хорошее и дурное. Единственнымъ оправданіемъ передъ совстью, когда мн прійдется разсчитываться съ нею на смертномъ одр, будетъ привычка. Привычка, скажу я, я былъ глухъ, нмъ, слпъ, безчувственъ къ мильйону вещей по привычк. Все это очень-хорошо, и очень по дловому, мистеръ… какъ васъ зовутъ, скажетъ совсть, да это здсь не принимается!
Джентльменъ всталъ, опять подошелъ къ окну и потомъ вернулся назадъ, серьзно-разстроенный, хотя это разстройство и выражалось такъ оригинально.
— Миссъ Гэрріетъ, сказалъ онъ, усвшись снова подл нея: — позвольте чмъ-нибудь служить вамъ. Взгляните на меня! Я долженъ смотрть честнымъ человкомъ, потому-что въ эту минуту, право, убждена въ своей честности. Такъ ли?
— Да, отвчала она съ улыбкой.
— Я врю каждому вашему слову. Упрекаю себя какъ-нельзя-больше за то, что могъ бы знать то и другое, видть то и другое, и знать васъ давнымъ-давно въ-теченіе этихъ двнадцати лтъ, а между-тмъ не замчалъ и не видлъ ничего, и не зналъ васъ. Я, право, едва постигаю, какъ очутился здсь, будучи рабомъ не только своихъ привычекъ, но привычекъ другихъ людей! Но, очутившись здсь, прошу васъ позволить мн что-нибудь сдлать. Я прошу объ этомъ со всмъ почтеніемъ, которое вы мн внушаете въ высочайшей степени. Позвольте мн быть вамъ полезнымъ.
— Мы довольны, сударь.
— Нтъ, нтъ, не совсмъ. Я уврена, что не совсмъ. Есть разные мелочные комфорты, которые могутъ угладить жизнь вамъ и ему… И ему! повторилъ онъ, думая произвести этимъ больше впечатлнія.— Я имлъ привычку думать, что для него ничего нельзя сдлать, что все уже сдлано… короче, я имлъ привычку не думать объ этомъ вовсе. Теперь, я другой человкъ. Позвольте сдлать что-нибудь для него. Вы сами, прибавилъ онъ съ осторожностью:— должны беречь свое здоровье ради его, а я боюсь, что оно слабетъ.
— Кто бы вы ни были, сударь, отвчала Гэрріетъ, смотря ему въ глаза:— пріймите мною глубокую благодарность. Я вполн убждена, что ваша единственная цль — сдлать намъ добро. Но годы прошли съ-тхъ-поръ, какъ мы начали эту жизнь, отнять у моего брата хоть часть того, чмъ онъ сдлался для меня до такой степени драгоцннымъ, чмъ доказалъ ршимость загладить прежнее, отнять хотя часть достоинства его безпомощнаго, темнаго, забытаго перерожденія, значило бы уменьшить отраду, которая будетъ его и моимъ удломъ, когда настанутъ минуты, о которыхъ вы сейчасъ говорили. Слезы эти выразятъ вамъ мою благодарность лучше словъ. Врьте имъ, прошу васъ.
Джентльменъ былъ растроганъ и съ благоговніемъ прижалъ къ губамъ протянутую ему руку.
— Если ему когда-нибудь, хоть отчасти возвратятъ положеніе, котораго онъ лишился…
— Возвратятъ! воскликнулъ гость съ живостью.— Какъ можно этого надяться? Въ чьихъ рукахъ власть сдлать это? Я убжденъ въ словахъ своихъ, если скажу, что безцнная отрада жизни вашего брата есть главная причина ненависти, которую обнаруживаетъ къ нему братъ его!
— Вы коснулись предмета, о которомъ даже между нами никогда не говорится ни слова.
— Прошу прощенія. Я бы долженъ былъ понимать это. Забудьте мою неумышленную ошибку. Теперь, переставъ настаивать (я не имю на это права), прошу позволить мн, человку чужому для васъ, хотя и не совсмъ-чужому, просить о двухъ милостяхъ.
— О какихъ?
— Первая: если вы увидите какую-нибудь причину отступить отъ вашей теперешней ршимости, допустите меня быть вашею правою рукою. Тогда имя мое будетъ къ вашимъ услугамъ, оно безполезно теперь и весьма-незначительно всегда.
— Мы не можемъ затрудняться въ выбор друзей, отвчала Гэрріетъ съ грустною улыбкой.— Принимаю ваше первое предложеніе.
— Вторая милость состоитъ въ томъ, чтобъ вы позволили мн иногда — скажемъ, хоть по понедльникамъ, утромъ, въ девять часовъ… опять привычка!— непремнно надобно длать все по дловому… проходя мимо, видть васъ у окна или у дверей. Не прошу позволенія входить, такъ-какъ въ эти часы вашего брата уже не будетъ дома, но прошу позволенія говорить съ вами, я желаю только одного, для своей собственной душевной отрады, видть, что вы здоровы и напоминать вамъ, безъ докучливости, что вы имете друга, пожилаго друга, уже сдаго и сдющаго все больше и больше, которымъ вы всегда можете располагать.
Радушное лицо взглянуло на гостя, поврило ему и общало.
— Я подразумваю по-прежнему, сказалъ гость вставая: — что вы не располагаете говорить о моемъ посщеніи Джону Каркеру, котораго, конечно, можетъ огорчить знакомство мое съ его Исторіей. Я этому отчасти радъ, такъ-какъ это выходитъ изъ обыкновеннаго порядка вещей, и — снова привычка! заключилъ онъ съ нетерпніемъ:— какъ-будто нтъ порядка вещей лучше обыкновеннаго порядка!
Съ этимъ онъ пошелъ не надвая шляпы до самой улицы, и простился съ Гэрріетъ съумвъ такъ удачно соединить безпредльную почтительность съ непритворнымъ участіемъ, которому не можетъ научить никакое воспитаніе, которому не можетъ не доврить прямодушіе, и которое можетъ выразить только чистое и благородное сердце.
Посщеніе его возбудило въ душ сестры Джона Каркера многія полузабытыя чувства. Прошло уже столько времени съ-тхъ-поръ, какъ ни одинъ гость не переступалъ черезъ порогъ ихъ жилища, столько времени съ-тхъ-поръ, какъ ни чей голосъ участія не раздавался пріятною музыкой въ ушахъ ея! Фигура гостя рисовалась передъ ея воображеніемъ долго посл его ухода, когда она сидла подл окна, усердно работая иголкою, ей казалось, что все имъ сказанное повторяется слово-въ-слово въ ея слух. Онъ дотронулся до пружины, открывавшей всю жизнь ея, и если она потеряла его изъ вида на короткое время, то онъ скрылся только между многими другими образами одного великаго воспоминанія, изъ котораго была составлена эта жизнь.
Размышляя и работая поперемнно, то принуждая себя на долгій промежутокъ времени къ непрерывному движенію иголки, то роняя работу изъ рукъ и уносясь воображеніемъ вслдъ за боле-дятельными мыслями, Гэрріетъ Каркеръ сидла, не замчая теченія часовъ и не видя, какъ утро замнялось днемъ. Утро, ясное и свтлое, постепенно подернулось облаками, задулъ рзкій втеръ, полился дождь и холодная пасмурность, павшая на отдаленный городъ, скрыла его изъ вида.
Она часто смотрла съ состраданіемъ въ такую погоду на пробиравшихся къ Лондону путниковъ. Они брели по большой дорог, усталые, съ разболвшимися отъ ходьбы ногами, и смотрли боязливо впередъ, на огромный городъ, какъ-будто предчувствуя, что ихъ собственныя страданія тамъ будутъ не больше, какъ капля въ мор, или песчинка на прибрежь, они шли впередъ, жась и кутаясь отъ сердитой погоды, и смотря такъ, какъ-будто самыя стихіи Лондона отвергаютъ ихъ. День-за-днемъ тянулись мимо ея такіе странники, но всегда, ей казалось, по одному направленію, всегда къ городу. Поглощаемые въ томъ или другомъ фазис его неизмримости, къ которой ихъ тянуло, по-видимому, отчаяннымъ обаяніемъ, они никогда не возвращались. Какъ-будто обреченные для богаделень, кладбищъ, тюремъ, дна рки, горячекъ, сумасшествія, порока и смерти, они влеклись впередъ, къ ревущему въ отдаленіи чудовищу — и гибли.
Пронзительный втръ вылъ, дождь лилъ ливнемъ, и день угрюмо темнлъ, когда Гэрріетъ, поднявъ глаза отъ работы, которою давно уже занялась съ упорнымъ прилежаніемъ, увидла приближеніе одного изъ этихъ скитальцевъ.
Это была женщина, одинокая женщина лтъ тридцати, высокая, хорошо-сложенная, прекрасная собою, нищенски-одтая, разнородная почва многихъ проселочныхъ дорогъ въ разныя погоды, пыль, млъ, грязь, глина, дресва — налипли слоемъ на ея сромъ плащ и стекали съ него, разведенныя мокротою, голова безъ шляпки и роскошные черные волосы защищались отъ дождя только оборваннымъ платкомъ, раздувающимися концами его и волосами втръ ослплялъ ее, и она часто останавливалась, чтобъ отодвинуть ихъ назадъ и смотрть на дорогу, по которой шла.
Въ одну изъ такихъ минутъ, ее замтила Гэрріетъ. Когда руки странницы, раздляясь на загорломъ отъ солнца лбу, отирали лицо и освобождали его отъ докучливыхъ помхъ, на немъ виднлись беззаботная, дикая красота, безстрашное и развратное равнодушіе больше, чмъ къ одной только погод, озлобленное пренебреженіе ко всему, чмъ бы ни могли разразиться надъ ея обнаженною головою небо и земля — все это, вмст съ ея одинокостью и нищетою, тронуло сердце сестры — женщины. Гэрріетъ подумала обо всемъ, что было развращено и унижено внутри странницы, такъ же какъ и на ея наружности, о скромныхъ украшеніяхъ души, теперь ожесточенной и закаленной, какъ прелести тла, о многихъ дарахъ Творца, брошенныхъ въ добычу втрамъ, какъ въ безпорядк разметанные волосы, обо всей прекрасной нравственной развалин, на которую теперь вяла буря и напускалась ночь.
Думая объ этомъ, Гэрріетъ не отвернулась съ сантиментальнымъ негодованіемъ, слишкомъ-обыкновеннымъ у многихъ изъ прекраснаго пола, но пожалла о ней.
Падшая сестра приближалась, глядя далеко впередъ, стараясь пронзить одвавшій городъ туманъ жадными взорами и посматривая по временамъ на об стороны съ одичалымъ и недоумвающимъ видомъ чужеземца. Хотя поступь ея была смла и беззаботна, но она казалась весьма-утомленною и, посл минутной нершимости, сла на груду камней, не ища убжища отъ дождя и давъ ему полную волю мочить себя сколько угодно.
Это случилось противъ самаго дома Каркера-Младшаго. Поднявъ голову, которую поддерживала нсколько секундъ обими руками, скиталица встртилась взорами съ Гэрріетъ.
Въ одно мгновеніе Гэрріетъ очутилась у дверей, скиталица, по ея знаку, поднялась и медленно пошла къ ней, съ прежнимъ ожесточеннымъ выраженіемъ лица.
— Зачмъ вы остаетесь на дожд? кротко спросила Гэрріетъ.
— Затмъ, что мн некуда укрыться.
— Но здсь по близости много убжищъ. Здсь, указывая на свой маленькій навсь: — вамъ будетъ лучше, нежели тамъ, гд вы сидли. Отдохните здсь.
Скиталица взглянула на нее съ недоврчивостью и удивленіемъ, но безъ малйшей тни выраженія благодарности. Свъ подъ навсомъ, она сняла одинъ изъ своихъ изношенныхъ башмаковъ, чтобъ вытряхнуть набившіеся въ него камни и песокъ. Нога была изрзана, и изъ нея текла кровь.
На сострадательное восклицаніе Гэрріетъ, путница подняла голову съ презрительною и недоврчивою улыбкой.
— Что мн такое разсченная нога? И что значитъ. разсченная нога у такой, какъ я, для такой, какъ вы?
— Войдите, обмойте ногу, отвчала Гэрріетъ ласково:— и позвольте принести что-нибудь, чмъ перевязать ее.
Женщина схватила ея руку, притянула къ своимъ глазамъ, закрыла ихъ ею и заплакала — заплакала не какъ женщина, но какъ суровый мужчина, невзначай поддавшійся такой слабости — съ бурнымъ волненіемъ груди и усиліемъ превозмочь себя, показавшимъ, какъ подобныя ощущенія были ей несвойственны.
Она допустила ввести себя въ домъ, и тамъ, очевидно больше изъ благодарности, чмъ изъ заботливости о самой-себ, обмыла и Перевязала больное мсто. Тогда Гэрріетъ поставила передъ нею что нашлось изъ ея собственнаго скромнаго обда, и когда странница пола очень-умренно, просила ее, чтобъ она прежде, чмъ пойдтъ дальше, обсушила платье передъ огнемъ. Опять, больше изъ благодарности, чмъ изъ малйшей заботливости о самой-себ, она сла передъ каминомъ и развязала на голов платокъ, густые мокрые волосы высыпались ниже пояса, и она выжимала ихъ руками, вперивъ глаза на пламя.
— Я полагаю, вы думаете, что я нкогда была хороша, сказала она, внезапно поднявъ голову.— Я то же думаю, я знаю, что была хороша. Смотрите сюда!
Она сурово приподняла свои волосы, какъ-будто хотла выpвать ихъ изъ головы, потомъ откинула ихъ назадъ, какъ связку змй.
— Вы въ здшнемъ мст чужая? спросила Гэрріетъ.
— Чужая! возразила та, пріостанавливаясь посл каждаго отрывистаго отвта и глядя на огонь.— Да, чужая, лтъ десять или двнадцать… У меня не было календарей тамъ, гд я была… Десять или двнадцать лтъ. Этихъ мстъ я не знаю. Они много перемнились посл меня.
— Вы были далеко?
— Очень-далеко. Мсяцы за мсяцами на мор и потомъ очень-далеко внутри берега. Я была тамъ, куда ссылаютъ преступниковъ, прибавила она, глядя прямо въ глава своей хозяйк.— Я сама была ссыльная.
— Да проститъ и поможетъ вамъ Богъ! былъ кроткій отвтъ.
— О, да! Да проститъ и поможетъ мн Богъ! возразила она, кивая головою на огонь.— Еслибъ люди помогли намъ хоть немножко больше, то Богъ прощалъ бы насъ, можетъ-быть, скоре.
Но ее смягчило кроткое, сострадательное, радушное лицо, на которомъ не было тни осужденія, и она сказала нсколько-спокойне:
— Мы должны быть однихъ лтъ съ вами. Если я старше,, то не больше, какъ годомъ или двумя. О, подумайте объ этомъ!
Она раздвинула руки, какъ-будто желая видомъ своей наружности показать, до какой степени она упала нравственно: потомъ, руки ея опустились и она понурила голову.
— Нтъ ничего безнадежно-неисправимаго, сказала Гэрріетъ,— никогда не поздно исправиться. Вы каетесь…
— Нтъ, не каюсь! Не могу и не хочу каяться! За что я буду каяться, а весь свтъ будетъ гулять на свобод? Мн говоримъ о раскаяніи — а кто кается за все зло, которое мн было сдлано?
Она встала, повязала голову платкомъ и повернулась, чтобъ выйдти.
— Куда же вы идете? спросила Гэрріетъ.
— Туда, отвчала она, указывая рукою: — въ Лондонъ.
— У васъ есть тамъ домъ?
— У меня есть, кажется, мать. Она столько же мать, сколько ея жилище — домъ, отвчала несчастная съ горькимъ смхомъ.
— Возьмите это, воскликнула Гэрріетъ, всовывая ей въ руку нсколько денегъ.— Старайтесь не тратить по-пустому. Этого очень-мало, но достанетъ вамъ на одинъ день.
— Вы замужемъ? сказала странница слабымъ голосомъ, принимая деньги.
— Нтъ. Я живу здсь съ братомъ. У насъ самихъ очень немного, иначе я дала бы вамъ больше.
— Вы мн позволите поцаловать васъ?
Не видя на лиц Гэрріетъ ни презрнія, ни отвращенія, предметъ ея милосердія наклонился надъ нею, длая этотъ вопросъ, и приложилъ губы къ ея щек. Потомъ, несчастная снова схватила благодтельную руку и закрыла ею свои глаза — потомъ вышла…
Вышла на темнющую ночь, на воющій втеръ и дробный дождь, спша впередъ, къ одтому туманомъ городу, гд мерцали тусклые огни, черные волосы и разввающіеея концы платка, служившаго ей головнымъ уборомъ, раздувало втромъ по ея буйно-безстрашному лицу.

ГЛАВА IV.
Еще мать и дочь.

Въ гадкой и темной горенк, старуха, такъ же гадкая и угрюмая, сидла прислушиваясь къ втру и дождю, пожимаясь передъ скуднымъ огнемъ. Боле преданная послднему занятію, чмъ первому, она не перемняла своей позы и только по-временамъ, когда заблудившіяся капли дождя упадали съ шипніемъ на тлющія головни, она приподнимала голову съ возобновленнымъ вниманіемъ къ свисту и стуку за дверьми, потомъ, голова ея опускалась ниже, ниже и ниже, по-мр-того, какъ она погружалась въ раздумье, въ которомъ обращала на разнородный шумъ ночи такъ же мало вниманія, какъ человкъ, усвшійся для созерцанія на прибережь, мало вниманія обращаетъ на однообразный шумъ моря.
Комнатка освщалась только огнемъ этого костра. Разгараясь сердито отъ времени-до-времени, какъ глаза полусоннаго дикаго звря, онъ не озарялъ ничего, достойнаго лучшаго освщенія. Груда тряпья, груда костей, жалкая кровать, два или три изувченные стула или табурета, черныя стны и потолокъ еще черне, вотъ и все. Когда старуха, которой исполинская и изуродованная тнь отражалась вполовину на стн, вполовину на потолк, сидла наклонившись надъ разсыпанными кирпичами очага, среди которыхъ горли головни, она казалась вдьмою, наблюдающею доброе или злое предвщаніе, одно только слишкомъ-частое движеніе ея трясшихся челюстей и подбородка показывало, что это не химера, порожденная мерцающимъ свтомъ, который то мелькалъ на лиц ея, то исчезалъ съ него и освщалъ ея неподвижное тло.
Еслибъ Флоренса могла стоять тутъ и видть оригиналъ тни, отражавшейся на стн и крыш, который сидлъ съжившись надъ огнемъ, то одинъ взглядъ напомнилъ бы ей лицо ‘доброй’ мистриссъ Броунъ, не смотря на то, что ея дтскія воспоминанія о страшной старух были такимъ же уродливымъ искаженіемъ истины, какъ тнь на стн. Но Флоренсы тутъ не случилось, добрая мистриссъ Броунъ осталась неузнанною и сидла, незамченная, глазя на свой огонь.
Пробужденная дробною стукотнею дождя за дверьми, Который захлесталъ сильне обыкновеннаго, когда струйка воды скатилась на огонь по труб, старуха нетерпливо подняла голову, чтобъ прислушаться съ свжимъ вниманіемъ. Въ этотъ разъ, голова ея не опускалась снова: на дверяхъ была рука, и въ коморку кто-то вошелъ.
— Кто тамъ? спросила старуха, оглянувшись черезъ плечо.
— Тотъ, кто несетъ теб всти, отвчалъ женскій голосъ.
— Всти? Откуда?
— Издалека.
— Изъ-за морей? воскликнула старуха, вздрогнувъ.
— Да, изъ-за морей.
Старуха поспшно поправила огонь, подошла вплоть къ постительниц, которая остановилась посреди каморки, заперевъ за собою двери, наложила руку на ея вымокшій плащъ и поворотила къ огню несопротивлявшуюся фигуру, чтобъ разсмотрть ее лучше. Она нашла, по-видимому, не то, чего ожидала, что бы то ни было, ибо оставила плащъ и испустила жалобный крикъ.
— Ну, что такое? спросила гостья.
— Охо-хо! кричала старуха съ ужаснымъ воемъ.
— Да что такое? повторила гостья.
— Это не моя двка! кричала старуха, ломая руки съ отчаяніемъ.— Гд моя Алиса? гд моя хорошенькая дочка? Они убили ее!
— Они ее еще не убили, если твое имя Марвудъ.
— Такъ ты ее видла? Она писала ко мн?
— Она сказала, что ты не умешь читать.
— Правда, не умю! воскликнула старуха съ горестью.
— А что, у тебя здсь нтъ свчки?
Старуха, тряся головою, пережевывала челюстями и, бормоча про-себя о своей красотк-дочери, достала свчку изъ шкафа въ углу, поднесла ее къ головнямъ трясущеюся рукою, залегла съ Трудомъ и поставила на столъ. Грязная, заплывшая саломъ свтильня горла сначала тускло, наконецъ, когда загноившіеся и ослабвшіе глаза старухи могли различать предметы, она увидла гостью, сидвшую съ сложенными руками и вперенными въ землю взорами, а платокъ, которымъ голова ея была повязана, лежалъ подл на стол.
— Такъ она послала мн слово, моя двка, Алиса? проворчала старуха, подождавъ нсколько секундъ.— Что же она сказала?
— Гляди, возразила гостья.
Старуха повторила это слово съ сомнительнымъ видомъ, заслонивъ глаза рукою, она посмотрла на гостью, оглядлась вокругъ себя и потомъ снова посмотрла на гостью.
— Алиса Сказала: гляди, еще разъ, мать — и она устремила на нее пристальный взглядъ.
Старуха еще разъ оглянулась въ каморк, посмотрла на гостью и снова оглядывалась вокругъ себя, потомъ, схвативъ торопливо свчку, поднесла ее къ лицу гостьи, громко вскрикнула, поставила свчку и бросилась на шею дочери!
— Это моя двка! Моя Алиса! Это моя красотка-дочь! Она жива и воротилась! кричала старуха, метаясь то на ту, то на другую сторону груди, которая холодно встрчала эти ласки.— Это моя двка! Это моя Алиса! Моя хорошенькая дочка! Она жива и воротилась! повторила старуха, опустясь передъ дочерью на полъ, обнимая ея колни, прижимаясь къ нимъ головою и метаясь со стороны на сторону, со всми неистовыми изъявленіями, къ какимъ только была способна ея жизненность.
— Да, мать! возразила Алиса, нагнувшись на мгновеніе впередъ и поцаловавъ старуху, но стараясь даже при этой ласк высвободиться изъ ея объятій.— Я здсь, наконецъ. Оставь, мать, оставь. Встань и сядь на стулъ. Ну, что въ этомъ хорошаго?
— Она воротилась еще жостче, чмъ была когда ушла! воскликнула мать, поднявъ на нее глаза и все держа ее за колни.— Она меня знать не хочетъ, посл всхъ этихъ лтъ и всей горькой жизни, которую вела я!
— Что же, мать! сказала Алиса, тряся оборванныя полы своего плаща, чтобъ освободить ихъ изъ рукъ старухи: — въ этомъ дв стороны. Были годы и для меня такъ же, какъ для тебя, и была горькая жизнь для меня, какъ и для тебя. Встань, встань!
Мать встала, плакала, ломала себ руки и смотрла на нее, отойдя поодаль. Потомъ, она снова взяла свчку, ходила вокругъ дочери и оглядывала ее съ головы до ногъ съ тихимъ стономъ, потомъ поставила свчку, сла на свое прежнее мсто, хлопала руками, какъ-будто подъ ладъ жалобному напву, и перекачивалась со стороны на сторону, продолжая стнать и стовать про себя.
Алиса встала, сняла свои мокрый плащъ и положила его въ сторону. Посл этого она сла по-прежнему, скрестила руки, устремивъ глаза на огонь и слушая молча, съ презрительнымъ лицомъ, невнятныя стованія своей старой матери.
— Разв ты ожидала увидть меня такою же молодою, какою я ушла? сказала она наконецъ, обратясь къ старух.— Разв ты воображаешь, что жизнь, какъ моя тамъ, была хороша для красоты? Слушая тебя, можно это подумать!
— Не то! кричала мать.— Она знаетъ это!
— Такъ что же такое? Лучше, если это будетъ что-нибудь недлинное, иначе дорога моя вонъ отсюда будетъ легче, чмъ дорога сюда.
— Слушай ее! Посл всхъ этихъ годовъ, она грозится бросить меня въ ту самую минуту, какъ воротилась!
— Я теб скажу, мать, еще разъ: были годы для меня такіе, какъ и для тебя. Воротилась жостче прежняго? Разумется, воротилась жостче. Чего другаго могла ты ожидать?
— Жостче ко мн! къ своей родной матери!
— Не знаю, кто началъ длать меня жостче, чмъ бы я была, если не моя любезная родная мать, возразила дочь, скрестивъ руки, нахмуривъ брови и стиснувъ зубы, какъ-будто затмъ, чтобъ изгнать изъ своей груди силою всякое боле-нжное чувство.— Выслушай два слова, мать. Если мы поймемъ другъ друга теперь, то, можетъ-быть, и не разрознимся больше. Я ушла отсюда двчонкой, а воротилась женщиной. Я ушла довольно-непокорною дочерью и воротилась не лучше — въ этомъ ты можешь присягнуть. Но была ли ты сама почтительна ко мн?
— Я! воскликнула старуха.— Къ моей родной двк? Мать почтительна къ своему родному ребенку?
— Оно звучитъ мудрено, не правда ли? возразила дочь, хладнокровно обратя къ ней суровое, гордое, затвердлое, но прекрасное лицо.— Однако, я думала объ этомъ иногда въ мои одинокіе годы и наконецъ попривыкла къ этому. Я часто слыхала и слышу теперь, какъ толкуютъ о покорности, долг и тому подобное, но все это было только о моей покорности и моемъ долг къ другимъ. Я по-временамъ удивлялась — такъ, отъ скуки — не-уже-ли нтъ на свт никого, кто бы былъ чмъ-нибудь обязанъ въ-отношеніи ко мн?
Мать сидла, шевеля, кивая челюстями и тряся головою, но нельзя было угадать, выражало ли это досаду, угрызеніе совсти, или отрицаніе, или просто физическую немощь.
— Былъ когда-то ребенокъ, котораго звали Алисою Марвудъ, сказала дочь съ горькимъ хохотомъ и глядя на себя съ ужасающею насмшливостью:— ребенокъ этотъ родился и вскормленъ въ нищет и небрежности. Никто не училъ его, никто не сдлалъ для него шага, никто не позаботился о немъ.
— Никто! отозвалась мать, указывая на себя и ударяя себя въ грудь.
— Одна заботливости которую эта двочка испытала, возразила дочь:— состояла въ томъ, что ее иногда били, ругали и обдляли, она могла бы гораздо-лучше обойдтись и безъ этой нжности. Она жила въ домахъ въ род этого, или на улицахъ, въ толп маленькихъ двчонокъ такихъ же, какъ она. Между-тмъ, она вынесла изъ такого дтства хорошенькое личико. Тмъ хуже для нея. Лучше, еслибъ ее загнали и замучили до смерти за уродливость…
— Продолжай! продолжай!
— Я продолжаю. Была потомъ двушка, которую звали Алисою Марвудъ. Она была хороша собою. Ее учили слишкомъ-поздно и научили всему худому. Ее берегли черезъ-чуръ, ей помогали слишкомъ-хорошо, за нею ухаживали слишкомъ-много. Ты ее очень любила — въ т дни дла твои были лучше теперешняго. Что сталось съ этою двушкой, то длается каждый годъ съ тысячами — она сгибла: она для этого и родилась.
— Посл столькихъ лтъ! всплакалась старуха.— Вотъ, съ чего начинаетъ моя двка!
— Она скоро договоритъ. Была преступница, которую звали Алисою Марвудъ — еще молодая двушка, но брошенная всми и отверженная. Ее судили, приговорили. И Боже мой, какъ объ этомъ толковали джентльмены въ суд! Какъ важно смотрлъ судья, когда говорилъ о ея обязанностяхъ, и о томъ, какъ дурно она воспользовалась дарами природы — какъ-будто онъ не понималъ лучше всякаго другаго, что эти-то проклятые дары природы и погубили ее! И какъ онъ проповдывалъ о сильной рук закона, которая такъ ‘сильно’ помогала ей, когда она была невиннымъ и безпомощнымъ ребенкомъ! Какъ торжественно и религіозно все это было! Я думала объ этомъ много разъ посл того, право!
Она плотне скрестила руки на груди и захохотала такимъ хохотомъ, при которомъ завыванія старухи казались пріятною мелодіей.
— Ну, вотъ, мать, Алису Марвудъ увезли за моря, продолжала двушка:— чтобъ она научилась тамъ хорошему, увезли туда, гд въ двадцать разъ меньше хорошаго и больше зла, мерзостей и позора, чмъ здсь. И Алиса Марвудъ воротилась взрослой женщиной — такою женщиной, какой должно было ожидать посл всего этого. Прійдетъ опять свое время, и снова будутъ торжественно засдать, и опять толковать такъ разумно о сильной и твердой рук закона, и тогда съ нею, вроятно, покончатъ, но этимъ джентльменамъ нечего бояться, что они останутся безъ дла. Есть тьма мальчишекъ и двчонокъ, которые растутъ на улицахъ, гд и живутъ, и дадутъ имъ работу, пока они не разбогатютъ.
Старуха оперлась локтями на столъ, закрыла себ лицо обими руками и обнаружила сильнйшую горесть — можетъ-быть, она ее и чувствовала.
— Ну, мать! Я кончила, сказала дочь, махнувъ рукою, какъ-будто отпуская отъ себя предметъ разговора.— Я сказала довольно. Теперь намъ обимъ можно перестать толковать о покорности, что бы мы ни начали. Твое дтство было, я думаю, въ род моего. Тмъ хуже для насъ обихъ. Я не хочу осуждать тебя или Оправдываться передъ тобою… къ чему? Все это прошло давнымъ-давно. Но я теперь женщина — ужь не двочка — и намъ нечего выставлять на позоръ свою исторію и корчить этихъ джентльменовъ, которые въ суд-то. Мы знаемъ о ней все какъ-нельзя-лучше!
У этого погибшаго и такъ-низко упавшаго существа оставалась еще красота въ лиц и формахъ, которой нельзя было не признать, взглянувъ на него съ малйшимъ вниманіемъ. По-мр-того, какъ несчастная погружалась въ молчаніе, суровое выраженіе лица ея успокоивалось, въ черныхъ глазахъ, устремленныхъ на огонь, исчезъ оживлявшій ихъ бурный пламень и замнился чмъ-то похожимъ на грусть, сквозь все утомленіе и нищету, промелькивалъ слабый отблескъ исчезнувшей лучезарности падшаго ангела.
Мать, глядвшая на нее молча нсколько времени, отважилась протянуть къ ней черезъ столъ свою костлявую руку, видя, что дочь допускаетъ это, она коснулась ея лица и пригладила ей волосы. Чувствуя, по-видимому, что старуха была искренна въ этихъ знакахъ участія, Алиса не шевелилась и позволила ей продолжать. Такимъ-образомъ, мать постепенно приближалась къ ней, поправила ей волосы, сняла съ ея ногъ мокрые башмаки, накинула ей на плечи что-то сухое, и ходила вокругъ нея смиренно, бормоча про-себя и узнавая въ ней боле и боле прежнія черты лица и прежнее выраженіе.
— Ты очень-бдна, мать, я вижу, сказала Алиса, оглянувшись вокругъ себя посл довольно-продолжительнаго молчанія.
— Горько бдна, моя дорогая, отвчала старуха.
Она любовалась своею дочерью съ боязнью. Можетъ-быть, восхищеніе ея, каково бы оно ни было, имло весьма-отдаленное начало и переносилось къ тому времени, когда она открыла въ Алис.признаки красоты среди тяжкой борьбы съ нищетою ея первоначальнаго существованія. Можетъ-быть, боязнь относилась отчасти къ обозрнію прошлыхъ дней, услышанному ею сейчасъ изъ устъ дочери. Какъ бы то ни было, она стояла передъ дочерью съ покорностью и смиреніемъ, наклонивъ голову, какъ-будто жалобно умоляя пощадить ее отъ дальнйшихъ упрековъ.
— Какъ ты жила?
— Милостынею, моя дорогая.
— И воровствомъ, мать?— Иногда, Алли, такъ, помаленьку. Я стара и труслива. Я иногда отнимала у дтей кой-какія бездлицы, моя дорогая, но не часто. Я караулила.
— Караулила? возразила дочь, взглянувъ на нее.
— Не выпускала изъ глазъ одно семейство, моя дорогая, сказала мать еще покорне и смиренне.
— Какое семейство?
— Тсс, тсс, мое дитятко! Не сердись на меня. Я длала это любя тебя… въ память моей бдной двки, которая за морями. Она протянула руку, какъ-будто упрашивая дочь о пощад, и потомъ приложила ее къ губамъ.
— Много лтъ назадъ, моя дорогая, продолжала старуха, боязливо поглядывая на обращенное къ ней суровое и внимательное лицо: — я наткнулась на его дочь, случаемъ.
— На чью дочь?
— Не его, Алли, не смотри на меня такъ, моя дорогая, не его. Какъ можно на его дочь? Ты знаешь, что у него нтъ дочери.
— Ну, такъ на чью же? Ты сказала: его.
— Тсс, Али! ты пугаешь меня, дитя. Мистера Домби — только мистера Домби. Посл того, моя дорогая, я видала ихъ часто. Я видала и его.
Произнося это послднее слово, старуха съежилась и отшатнулась назадъ, какъ-будто отъ внезапнаго страха, что дочь хочетъ ее ударить. Но хотя лицо дочери было обращено къ ней и выражало самый бурный гнвъ, она не шевельнулась: только скрещенныя на груди руки стиснулись еще сильне, какъ-будто этимъ она хотла удержать ихъ отъ нанесенія вреда самой-себ или кому-нибудь, въ слпомъ порыв бшеной злобы, которая вдругъ овладла ею.
— Мало онъ воображалъ, кто я такая! проговорила старуха, тряся сжатою рукою.
— И мало думалъ объ этомъ! проворчала сквозь зубы дочь.
— Но тамъ мы сошлись лицомъ-къ-лицу. Я говорила съ нимъ, а онъ говорилъ со мною. Я сидла и караулила его, когда онъ уходилъ вдоль длинной аллеи, и за каждымъ его шагомъ посылала проклятія его душ и тлу.
— Ему будетъ хорошо наперекоръ всему этому, возразила презрительнымъ тономъ дочь.
— Да, ему хорошо.
Старуха замолчала, видя, какъ бшенство обезобразило лицо и формы сидвшей передъ нею дочери. Казалось, будто грудь ея хотла разорваться отъ внутренней борьбы. Усиліе, которое удерживало эти порывы, казалось столько же страшнымъ, какъ самое бшенство, и обнаруживало не мене его буйный и опасный характеръ женщины, способной къ такой ненависти. Но волненіе мало-по-малу затихло, и она спросила посл нкотораго молчанія:
— Онъ женатъ?
— Не знаю, моя дорогая. Но его господинъ и пріятель женатъ. О, мы можемъ пожелать ему радости! Мы можемъ поздравить ихъ всхъ! кричала старуха, трепля себя отъ восторга тощими руками.— Отъ этой свадьбы намъ будетъ весело! Вспомни меня!
Дочь смотрла на нее вопросительно.
— Но ты измокла и устала, теб хочется сть и пить, сказала старуха, ковыляя къ шкапу: — а тутъ найдется немногое, да и тутъ — запустивъ руку въ карманъ и вытаскивая оттуда нсколько полупенсовъ, которые бросила на столъ — и тутъ немного. Есть у тебя сколько-нибудь денегъ, Алиса, дитя?
Алчное, угловатое, жадное лицо, съ которымъ она сдлала этотъ вопросъ и смотрла, какъ дочь вынула изъ-за пазухи маленькій подарокъ, такъ недавно ею полученный, высказалъ почти столь же хорошо всю исторію матери и дочери, сколько дочь выразила словами.
— Больше у меня нтъ. И это милостыня.
— Только милостыня, а? моя дорогая? сказала старуха, наклонясь торопливо надъ столомъ, чтобъ взглянуть на деньги! Казалось, будто она чувствовала недоврчивость, видя, какъ дочь держитъ ихъ въ рук и смотритъ на нихъ.— Гм! шесть да шесть двнадцати, да еще шесть, восьмнадцать — ну, надобно сдлать изъ этого все, что можно. Я пойду и куплю чего-нибудь.
Съ большею расторопностью, чмъ бы можно было ожидать судя по ея наружности (старость и нищета сдлали ее столько же дряхлою, какъ безобразною), она принялась завязывать дрожащими руками загрязненныя тесемки гадкой шляпки и обвертла себя оборванною шалью, все не спуская глазъ съ денегъ, бывшихъ въ рук дочери, и съ тмъ же скареднымъ выраженіемъ.
— Какого же веселья дождемся мы отъ этой свадьбы, мать? Ты еще не досказала.
— Веселья, моя дорогая, что любви тамъ вовсе нтъ, а много гордости и ненависти. Веселья, что между ними будетъ много ссоръ и стычекъ — оба такъ горды,— и опасности… опасности, Алли!
— Какой опасности?
— Я видла то, что видла. Я знаю то, что знаю! хихикала мать съ злобнымъ восторгомъ.— Пусть кое-кто смотритъ въ оба глаза? Пусть кое-кто остерегается. Моя двка можетъ еще быть въ хорошей компаніи!
Потомъ, замтивъ, что при изумленіи, съ которымъ дочь слушала, рука ея невольно сжала деньги, старуха поспшила овладть ими и прибавила: — Но я пойду и куплю чего-нибудь, я пойду и куплю чего-нибудь!
Она стала передъ дочерью съ протянутою рукою, и дояь, взглянувъ на деньги еще разъ, поднесла ихъ къ губамъ прежде, чмъ отдала старух.
— Что, Алли! Ты цалуешь ихъ? Это по-шему, я часто длаю то же самое. О, это намъ такъ хорошо! продолжала старуха, втискивая свои замасленые полупенсы назадъ въ карманъ:— такъ годится на все, хоть и не приходитъ кучами!
— Я цалую ихъ, мать, или поцаловала тогда… прежде я этого никогда не длала… ради того, кто ихъ далъ.
— Того, кто ихъ даль, а? возразила старуха, которой мутные глаза залоснились, когда она взяла деньги.— Да! и я готова поцаловать ихъ ради того, кто далъ, лишь бы только онъ продолжалъ давать ихъ намъ чаще. Но я пойду и куплю на нихъ чего бы състь, да выпить, моя дорогая. Я сейчасъ ворочусь.
— Ты какъ-будто говоришь, что знаешь многое, мать, сказала дочь, провожая ее до дверей глазами.— Ты стала очень-умна съ-тхъ-поръ, какъ мы разстались.
— Знаю ли! каркала старуха, сдлавъ шага два назадъ.— Я знаю больше, чмъ ты думаешь. Знаю даже больше, чмъ онъ воображаетъ, моя дорогая. Я сейчасъ разскажу теб все. Я о немъ все знаю.
Дочь улыбнулась недоврчиво.
— Я знаю про его брата, Алиса, сказала старуха, протянувъ шею съ злымъ взглядомъ, котораго можно было испугаться:— онъ могъ бы быть тамъ, гд ты была, за то, что укралъ деньги… Онъ живетъ вмст съ сестрою, туда, далеко, у сверной дорога къ Лондону.
— Гд?
— У сверной дороги къ Лондону, моя дорогая. Ты можешь посмотрть на его домъ, если хочешь. Имъ нечего похвастать: онъ не такъ хорошъ, какъ у того. Нтъ, нтъ, нтъ! кричала старуха со смхомъ, тряся головою и видя, что дочь ея вскочила:— не теперь, это слишкомъ-далеко, это тамъ, гд свалены каменья и мусоръ, завтра мы пойдемъ туда, Алли, если погода будетъ хороша и ты будешь въ дух. Но я пойду и…
— Стой! закричала дочь, бросившись на нее съ прежнею необузданною яростью.— Сестра смазливый дьяволъ съ темными волосами?
Струсившая старуха кивнула головою.
— Я вижу тнь его у нея на лиц! Это темно-красный домъ, въ сторон. Передъ дверьми маленькій зеленый навсъ?
Старуха снова кивнула.
— Въ которомъ я сегодня сидла! Отдай мн назадъ деньги!
— Алиса! дитя!
— Отдай деньги, не то теб худо будетъ!
Съ этими словами она вырвала деньги изъ рукъ матери и, не заботясь нисколько о мольбахъ и жалобахъ старухи, накинула на себя снятую одежду и бросилась опрометью въ дверь.
Мать послдовала за нею, ковыляя сколько позволяли ей силы и производя на дочь столько же вліянія своими доводами, сколько имли на нее вліянія окружавшіе ихъ дождь и мракъ. Упорная и неукротимая, равнодушная ко всему постороннему, дочь шла, не взирая на погоду и разстояніе, какъ-будто не помнила ни долгой ходьбы своей, ни усталости, направляясь къ дому, гд ей оказали гостепріимство. Черезъ четверть часа, запыхавшаяся старуха попробовала удержать ее за полу плаща, но это не помогло, и он продолжали идти рядомъ, молча, сквозь дождь и темноту. Если у матери вырывалось по-временамъ слово жалобы, она старалась задушить его, чтобъ дочь не бросила ея и не оставила за собою. Дочь не выговорила ни слова.
Былъ уже часъ за полночь или около того, когда городскія улицы остались у нихъ назади, и он пошли по нейтральной почв, гд находился домъ. Городъ былъ въ отдаленіи, мрачный, подернутый мглою, холодный втеръ вылъ на открытомъ пространств, все кругомъ было дико, черно, угрюмо.
— Вотъ мсто по мн! воскликнула дочь, пріостановившись и оглянувшись вокругъ себя.— Я это подумала, когда была здсь въ первый разъ.
— Алиса, дружокъ, кричала мать, подергивая ее за полу.— Алиса!
— Ну, что такое, мать? 7
— Не отдавай назадъ денегъ, моя дорогая, сдлай милость. Намъ нельзя этого длать. Намъ нуженъ ужинъ, дружокъ. Деньги все-таки деньги, кто бы ихъ ни далъ. Говори, что хочешь, только оставь деньги у себя.
— Смотри сюда! былъ отвтъ дочери.— Вотъ домъ, о которомъ я говорила. Тотъ ли?
Старуха кивнула утвердительно, и нсколько шаговъ привели ихъ къ порогу. Виднъ былъ свтъ отъ камина и свчки въ комнат, гд сидла Алиса, когда обсушала свое платье. Она постучала скобою въ дверь, и Джонъ Каркеръ вышелъ на крыльцо.
Онъ изумился, увидвъ такихъ постительницъ въ такой поздній часъ, и спросилъ Алису, что ей нужно.
— Мн нужно вашу сестру — женщину, которая сегодня дала мн денегъ.
При звук ея возвысившагося голоса вышла Гэрріетъ.
— О, ты здсь! Помнишь ты меня?
— Да, отвчала та, не понимая.
Лицо, которое такъ недавно смирялось передъ нею, смотрло на нее теперь съ такою неукротимою ненавистью и злобой, рука, которая нжно касалась ея руки, была стиснута съ такимъ очевиднымъ враждебнымъ намреніемъ, какъ-будто хотла броситься и задушить ее, что Гэрріетъ безсознательно прижалась къ брату, ища его защиты.
— И я могла говорить съ тобою и не узнать тебя! Могла стоять подл тебя и не чувствовать, какая кровь въ твоихъ жилахъ, по отзыву моей собственной! воскликнула Алиса съ угрожающимъ жестомъ.
— Что вы хотите сказать? Что я сдлала?
— Что сдлала! Ты сидла подл меня у огня, ты дала мн пищу и денегъ: ты оказала мн состраданіе! Ты! на чье имя я плюю!
Старуха, съ злостью, отъ которой безобразіе ея сдлалось ужасающимъ, грозила костлявымъ кулакомъ брату и сестр, въ подкрпленіе словъ своей дочери, а между-тмъ не переставала подергивать дочь за платье, умоляя, чтобъ она не отдавала назадъ денегъ.
— Если я уронила слезу на твою руку, пусть рука твоя отъ нея отсохнетъ! Если я сказала теб ласковое слово, пусть оно оглушитъ тебя! Если я дотронулась до тебя губами, пусть поцалуй мой будетъ теб ядомъ! Проклятіе этому дому, который укрылъ меня! Горе и стыдъ на твою голову! Гибель всмъ, кто теб дорогъ!
Говоря эти слова, она бросила деньги на землю и топтала ихъ ногами.
— Я втопчу ихъ въ пыль, я бы не взяла ихъ, еслибъ он даже умостили мн дорогу на небо! Я бы желала, чтобъ изъязвленныя ноги, которыя привели меня сегодня сюда, отгнили прежде, чмъ я дошла до твоего дома!
Гэрріетъ, блдная и дрожащая, удерживала своего брата и дала ей полную свободу говорить.
— Хорошо, что обо мн сострадала и меня простила ты, или кто бы ни былъ твоего имени, въ первыя минуты моего возвращенія! Хорошо, что ты разъиграла со мною милосердую госпожу! Я отблагодарю тебя, когда буду умирать: тогда я помолюсь за тебя и за все твое отродье, можешь быть уврена!
Она дико махнула рукою, какъ-будто разсыпая на землю ненависть и обрекая этимъ на гибель всхъ, тутъ стоявшихъ, взглянула еще разъ на черное небо и снова углубилась въ темноту бурной ночи.
Мать, которая безуспшно дергала ее за платье и смотрла на валявшіяся деньги съ поглощающею жадностью, охотно осталась бы рыскать около дома, пока бы въ немъ не погасли огни, чтобъ рыться въ грязи, въ надежд отъискать брошенныя дочерью сокровища, но дочь увлекла ее, и он направились прямо назадъ, къ своему жилищу. Старуха плакалась и тужила, горюя, сколько осмливалась, о непокорномъ поведеніи ея красотки-дочери, которая лишила ее ужина на первую же ночь ихъ свиданія посл столькихъ лтъ разлуки.
Старуха легла спать, утоливъ голодъ кой-какими черствыми крохами, которыя чавкала и пережевывала, сидя передъ скуднымъ огнемъ, долго посл того, какъ непокорная дочь ея спала крпкимъ сномъ,
Не были ли эта жалкая мать и эта жалкая дочь только олицетвореніемъ, на нисшей ступени жизни, извстныхъ общественныхъ пороковъ, которые господствуютъ въ слояхъ выше? Въ этомъ кругломъ свт многихъ круговъ, вращающихся внутри другихъ круговъ, не длаемъ ли мы утомительнаго странствія отъ высокихъ разрядовъ къ низкимъ, затмъ только, чтобъ добраться наконецъ до убжденія въ томъ, какъ они близки другъ къ другу, какъ крайности сходятся и какъ конецъ нашего мысленнаго путешествія есть не боле, какъ начало, отъ котораго мы тронулись? Допустите большую только разницу въ матеріи и узор — разв образчики этой ткани не повторяются вовсе между тми, въ чьихъ жилахъ течетъ боле-благородная кровь?
Отвчай на это, Эдиь Домби! И Клеопатра, нжнйшая изъ матерей, нельзя ли намъ воспользоваться вашимъ высокороднымъ свидтельствомъ?..

ГЛАВА V.
Счастливая чета.

Темное пятно на длинной улиц исчезло. Палаты мистера Домби, если продолжаютъ быть въ род прогалины — выражаясь аллегорически — между сосдними жилищами человческими, то потому только, что ни одно изъ нихъ не можетъ спорить съ ихъ пышностью, которая надменно отталкиваетъ отъ себя все остальное. Если старинную пословицу: ‘дома все-таки дома, какъ бы тамъ бдно ни было’ примнить къ противоположной крайности и сказать, что дома все-таки дома, какъ бы великолпно тамъ ни было, то какой алтарь домашнимъ божествамъ воздвигнутъ здсь!
Въ этотъ вечеръ, огни блестятъ во всхъ окнахъ, красноватое пламя каминовъ отбрасываетъ яркое зарево на дорогіе занавсы и мягкіе ковры, обдъ въ готовности и столъ накрытъ съ величайшею роскошью, хотя только на четыре прибора, а съ боку буфетный столъ ломится отъ серебряной посуды. Со времени окончанія передлокъ, домъ приготовился въ первый разъ сдлаться обитаемымъ, и счастливую чету ждутъ съ минуты на минуту.
Вечеръ этотъ, по занимательности для всхъ домашнихъ мистера Домби и ожиданіямъ ихъ, можетъ стать на ряду только разв съ свадебнымъ утромъ. Мистриссъ Перчъ пьетъ на кухн чай, она уже обошла по всему дому, оцнила по ярдамъ {Ярдъ — три фута.} вс шелковыя и штофныя матеріи, бархаты и ковры, и уже истощила весь словарь междометіи, выражающихъ восторгъ и удивленіе. Подмастерье обойщика, оставившій подъ стуломъ въ зал свою шляпу съ носовымъ платкомъ, то и другое сильно пропитанные запахомъ лака, рыскаетъ по чертогамъ, смотритъ вверхъ на раззолоченные карнизы и внизъ на ковры, и повременамъ, въ безмолвномъ восхищеніи, вынимаетъ изъ кармана складной ярдъ и прикидываетъ на него дорогіе предметы украдкою и съ чувствами невыразимыми. Кухарка въ выспреннемъ расположеніи духа и говоритъ: ‘дайте ей мсто, гд бы было большое общество — а она готова прозакладывать шестипенсовикъ, что здсь будетъ собираться — большое общество, такъ-какъ она женщина живаго характера, была такою съ самаго дтства, мало заботится о томъ, знаетъ ли кто объ этомъ или нтъ’, на эту рчь мистриссъ Перчъ отзывается отвтственнымъ ропотомъ подтвержденія и удовольствія. Все, чего надется служанка дома, это ‘счастья имъ’, но супружество — лотерея, и чмъ больше она о немъ думаетъ, тмъ больше чувствуетъ преимущество независимости одинокой жизни. Мистеръ Тоулинсонъ угрюмъ и мраченъ, онъ говоритъ, что и самъ держится того же мннія, но дайте ему въ добавокъ войну и къ чорту французовъ!.. этотъ молодой человкъ питаетъ убжденіе, что всякій иностранецъ долженъ быть непремнно французомъ и не можетъ быть ничмъ другимъ, по законамъ природы.
При каждомъ новомъ стук колесъ вс умолкаютъ, о чемъ бы ни шла рчь, и прислушиваются, не разъ уже вс вскакивали съ восклицаніемъ: ‘вотъ они!’ Но это все еще не они, кухарка начинаетъ уже сокрушаться объ обд, который отставляла два раза, а подмастерье обойщика продолжаетъ рыскать по комнатамъ, непрерываемый никмъ въ своихъ блаженныхъ мечтаніяхъ!
Флоренса готова принять отца и свою новую мама. Она сама не знаетъ, радость или горе волнуетъ ея встревоженную грудь, но трепещущее сердце оживляетъ усиленнымъ румянцемъ ея щеки и придаетъ особенный блескъ глазамъ ея, домашняя прислуга внизу, сближаясь головами (они всегда говорятъ о ней въ-полголоса) восклицаетъ: ‘какъ’ хороша сегодня вечеромъ миссъ Флоренса, и какою милою миссъ она сдлалась, бдняжка!’ Настаетъ пауза, тогда кухарка, какъ президентъ домашней челяди, чувствуя, что присутствующіе ждутъ ея мннія, удивляется какъ можно… тутъ она умолкаетъ. Служанка также удивляется, и мистриссъ Перчъ также. Мистриссъ Перчъ иметъ счастливый талантъ удивляться всегда вмст со всми, не погружаясь въ особенно-глубокомысленныя изслдованія касательно предметовъ своего удивленія. Мистеръ Тоулинсонъ, открывающій теперь возможность привести общее расположеніе духа въ такое же пасмурное состояніе, въ какомъ находится его собственный, говоритъ угрюмо:
— Посмотримъ и увидимъ!
Кухарка вытягиваетъ изъ груди вздохъ и произноситъ въ-полголоса:
— Охъ! чуденъ нашъ свтъ, право! Когда же эта мысль обошла вокругъ всего стола, она прибавляетъ увщательнымъ тономъ: — Однако, Томъ, не можетъ же миссъ Флоренс сдлаться хуже отъ какой бы ни было перемны!
Тоулинсонъ отвчаетъ на это съ зловщею значительностью:
— О, конечно! и чувствуя, что пророчественне этого простой смертный не можетъ выразиться, погружается снова въ молчаніе.
Мистриссъ Скьютонъ, приготовившаяся принять милую дочь и очаровательнаго зятя съ распростертыми объятіями, нарядилась по этому случаю въ самый двственный костюмъ съ короткими рукавами. Покуда зрлыя прелести Клеопатры процвтаютъ въ тни ея покоевъ, изъ которыхъ она не выходила ни раза съ-тхъ-поръ, какъ въ нихъ водворилась — а это произошло за нсколько часовъ назадъ — она уже начинаетъ брюзгливо сердиться на отлагательство обда. Горничная ея, которой слдовало бы быть скелетомъ съ косою, но которая въ сущности пухленькая и свжая двица, напротивъ, чувствуетъ себя въ самомъ любезномъ состояніи духа, помышляя о большомъ обезпеченіи своего жалованья и еже-трехмсячныхъ награжденій, и предвидя значительное улучшеніе въ стол и содержаніи.
Гд же счастливая чета, которую ждетъ этотъ домъ съ такимъ нетерпніемъ? Не-уже-ли паръ, втръ, теченія и кони умряютъ свою быстроту, чтобъ доле насладиться вчуж такимъ блаженствомъ? Или рои амуровъ и грацій и смховъ толпятся вокругъ нихъ и задерживаютъ нарочно ихъ приближеніе? Или веселый путь ихъ усыпанъ розами безъ шиповъ и ароматнйшими цвтами, до того, что лошади едва въ силахъ- подаваться впередъ?
Наконецъ, вотъ они! Раздается стукъ колесъ, и карета останавливается у подъзда. Громовой ударъ скобою въ двери, произведенный ненавистнымъ иностраннымъ лакеемъ, предупреждаетъ стремленіе Тоулинсона, уже бросившагося отворять, мистеръ Домби и супруга его выходятъ изъ экипажа и вступаютъ рука-обьруку въ свои чертоги.
— О, милая Эдиь! О, безцннйшій Домби! восклицаетъ взволнованный голосъ на лстниц, и короткіе рукава обнимаютъ съ восторгомъ счастливую чету.
Флоренса также спустилась въ сни, но не сметъ идти впередъ, откладывая свое робкое привтствіе до окончанія этихъ боле-близкихъ и боле-нжныхъ восторговъ. Но Эдиь увидла ее съ самаго порога, она удовлетворила свою чувствительную родительницу небрежнымъ поцалуемъ въ щеку, потомъ поспшила къ Флоренс и обняла ее съ чувствомъ.
— Здорова ли ты, Флоренса? сказалъ мистеръ Домби, протягивая ей руку.
Флоренса, поднимая съ трепетомъ руку отца къ губамъ, встртила его взглядъ, холодный и довольно отталкивающій, правда, но сердцу ея показалось, какъ-будто въ немъ выражается нсколько-больше участія, чмъ она привыкла видть когда-нибудь, въ немъ отразилось даже нчто въ род изумленія, безъ примси неудовольствія, при вид ея. Она не ршалась взглянуть на него еще разъ, но чувствовала, что онъ опять смотритъ на нее и опять не мене благосклонно. О, какимъ восторгомъ прониклось все существо ея, оживленное этимъ подтвержденіемъ ея надежды, что современемъ она пріобртетъ любовь отца при посредств своей новой и прекрасной мама!
— Вы будете недолго переодваться, надюсь, мистриссъ Домби? сказалъ мистеръ Домби.
— Я сію минуту буду готова.
— Подавать обдъ черезъ четверть часа.
Съ этими словами, мистеръ Домби направился въ свою гардеробную, а мистриссъ Домби поднялась по лстниц къ себ. Мистриссъ Скьютонъ и Флоренса пошли въ гостиную, гд эта нжнйшая изъ матерей сочла необходимымъ пролить нсколько неудержимыхъ слезъ, долженствовавшихъ выражать ея восторгъ отъ счастія дочери, она весьма-жеманно отирала глаза кружевнымъ угломъ носоваго платка, когда вошелъ ея зять.
— А каково понравилось моему безцнному Домби въ этомъ очаровательномъ Париж? спросила она, преодолвая свое внутреннее волненіе.
— Тамъ было холодно.
— Весело, какъ всегда, разумется?
— Нельзя сказать. Мн онъ показался скучнымъ.
— О, мой безцнный Домби! скучнымъ!
— Онъ произвелъ на меня такое впечатлніе, сударыня, сказалъ мистеръ Домби съ величавою учтивостью.— Кажется, что и мистриссъ Домби нашла Парижъ скучнымъ, она говорила это раза два.
— Какъ, шалунья! кричала мистриссъ Скьютонъ, обратясь къ входившей въ это время дочери, — какія невроятно-еретическія вещи говорила ты о Париж?
Эдиь подняла брови съ видомъ утомленія. Прощедъ мимо отпертыхъ настежъ дверей, въ которыя виднлась великолпная анфилада комнатъ въ новомъ и пышномъ убранств и едва удостоивъ ихъ взгляда, она сла подл Флоренсы.
— Милый Домби, сказала мистриссъ Скьютонъ:— какъ обворожительно исполнили эти люди каждую идею, на которую мы только намекнули! Положительно можно сказать, они превратили этотъ домъ въ настоящій дворецъ.
— Да, онъ хорошъ, сказалъ мистеръ Домби, оглядываясь вокругъ себя.— Я веллъ не щадить издержекъ, и, кажется, все, что деньги могли сдлать, сдлано.
— Чего же он не могутъ сдлать, милый Домби? замтила Клеопатра.
— Он могущественны, сударыня.
Онъ взглянулъ съ торжественнымъ видомъ на жену, но та не сказала ни слова.
— Надюсь, мистриссъ Домби, продолжалъ онъ, обратясь къ жен посл краткаго молчанія и говоря особенно отчетисто:— эти передлки удостоились вашего одобренія?
— Он такъ хороши, какъ только могутъ быть, отвчала жена съ надменною небрежностью.— Он иначе и не должны быть, разумется, я полагаю, что все это прекрасно.
Презрительное выраженіе казалось свойственнымъ ея гордому лицу и никогда не оставляло его, но презрніе, которое являлось на немъ каждый разъ, когда мистеръ Домби ожидалъ отъ нея восторга, почтенія или удивленія, основанныхъ на его богатств — все равно, какое бы пустое или обыкновенное обстоятельство ни было къ тому поводомъ — было выраженіемъ новымъ и особеннымъ даже на ея лиц, превосходившемъ энергіею все, что могло на немъ отражаться. Понималъ ли это мистеръ Домби, убжденный въ своемъ исполинскомъ величіи, или нтъ, ему не было недостатка въ случаяхъ, которые могли просвтить его умъ на этотъ счетъ, теперь было бы на то достаточно одного взгляда черныхъ глазъ, которые, окинувъ бгло и небрежно предметы его самодовольствія, остановились вскользь на немъ самомъ. Онъ могъ прочитать въ одномъ этомъ взгляд, что все его богатство — будь оно хоть вдесятеро колоссальне — не пріобртетъ ему для него самого ни одного кроткаго и радушнаго взгляда женщины, которая прикована къ нему, но которой душа возмущается противъ него всми своими силами. Онъ могъ ясно прочитать въ одномъ этомъ взгляд, что даже, несмотря нападеніе свое передъ богатствомъ, она пренебрегаетъ имъ, считая высшую степень его могущества своимъ правомъ — низкимъ и ничтожнымъ вознагражденіемъ за то, что она продала себя и сдлалась его женою. Онъ могъ прочитать въ этомъ взгляд, что она, обнажая свою голову передъ молніями, которыми ее поражаютъ ея собственная гордость и презрніе, считаетъ себя, при каждомъ новомъ и даже невинномъ намек на могущество его богатствъ, униженною больше и больше въ своемъ собственномъ мнніи, что это только усиливаетъ горькую пустоту ея души и терзаетъ ее новыми пытками.
Но пришли доложить объ обд. Мистеръ Домби церемонно повелъ Клеопатру, за ними послдовали Эдиь и Флоренса. Проходя мимо золотыхъ и серебряныхъ демонстрацій буфетнаго стола, какъ мимо груды нечистоты, и не удостоивъ ни однимъ взглядомъ всей окружавшей ее роскоши, она въ первый разъ заняла за его столомъ мсто хозяйки и просидла цлый обдъ какъ статуя.
Мистеръ Домби, и самъ значительно-походившій на статую, видлъ не безъ удовольствія холодную и гордую неподвижность своей красавицы-супруги. Манеры ея были вообще изящны и граціозны, а эта величавость, какъ обращикъ обращенія со всми, была ему пріятна. Потому, предсдательствуя за столомъ съ обычнымъ достоинствомъ и не разогрвая своей супруги ни однимъ проблескомъ теплоты или веселости, онъ исполнялъ обязанности хозяина съ холоднымъ самодовольствіемъ, словомъ, первый обдъ новобрачныхъ, хотя внизу его и не считали предвстникомъ особенно-завиднаго супружескаго блаженства, прошелъ прилично, чинно, церемонно и морозно.
Вскор посл чая, мистриссъ Скьютонъ, представлявшая себя слишкомъ-утомленною и растроганною отъ душевныхъ восторговъ, возбужденныхъ видомъ счастія милой дочери, соединенной съ предметомъ ея сердечнаго выбора, удалилась на отдыхъ, вроятно также, ей показался нсколько-скучнымъ этотъ семейный кружокъ, который заставилъ ее цлый часъ звать безпрестанно втихомолку и закрываться веромъ. Эдиь также ушла, не сказавъ никому ни слова, и больше не возвращалась. Такимъ образомъ, случилось, что Флоренса, которая была наверху, чтобъ побесдовать кое-о-чемъ съ Діогеномъ, возвратясь въ гостиную съ своимъ рабочимъ ящичкомъ, не нашла тамъ никого, кром отца, прохаживавшагося взадъ и впередъ въ пустынномъ величіи.
— Извините, папа. Прикажете мн уйдти? сказала Флоренса слабымъ голосомъ, остановившись въ нершимости у дверей.
— Нтъ, возразилъ мистеръ Домби, оглянувшись на нее черезъ плечо:— ты можешь приходить сюда и уходить отсюда когда захочешь, Флоренса. Это не мой кабинетъ.
Флоренса вошла и сла съ работою за отдаленнымъ столикомъ. Она увидла себя въ первый разъ въ жизни, въ первый разъ, сколько она помнила себя съ самаго младенчества, наедин съ отцомъ. Она, его естественный товарищъ и единственное дитя, которая въ одиночеств печальнаго существованія уже испытала мученія растерзаннаго сердца, которая, видя любовь свою отринутою отцомъ, всегда произносила имя его въ ночныхъ молитвахъ съ теплыми благословеніями, ложившимися на него тяжеле проклятій, которая молила Бога, чтобъ онъ далъ ей умереть въ юности, лишь бы она только умерла въ объятіяхъ отца, которая отплачивала за холодность, небрежность и отвращеніе только кроткою, терпливою любовью, извиняя его и оправдывая, какъ добрый ангелъ!
Флоренса трепетала, и въ глазахъ ея потемнло. Фигура отца, ходившая по комнат, казалась ей выше и массивне: то подергивалась она туманомъ, то снова обрисовывалась ясными очерками, иногда Флоренс чудилось, будто все это происходило когда-то прежде, точь-въ-точь какъ теперь, много лтъ назадъ. Она рвалась къ нему душою, а между-тмъ боялась его приближенія. Неестественно такое чувство въ дитяти безвинномъ! Безчеловчна рука, управлявшая острымъ плугомъ, который немилосердо избороздилъ ея кроткое сердце для посва сменъ своихъ!
Стараясь не огорчать и не оскорблять его видомъ своего внутренняго волненія, Флоренса превозмогла себя и спокойно занялась работой. Пройдясь еще нсколько разъ взадъ и впередъ по комнат, мистеръ Домби удалился въ теплый уголъ поодаль, развалился въ спокойныхъ креслахъ, накрылъ себ лицо носовымъ платкомъ и приготовился вздремнуть.
Для Флоренсы было достаточно того, что она можетъ тутъ сидть и бодрствовать надъ нимъ, она по-временамъ устремляла взоры на его кресла, глядла на него мысленно, когда лицо ея наклонялось надъ работою, и грустно радовалась, что онъ можетъ спать, когда она тутъ, и не тревожится ея непривычнымъ и давно-запрещеннымъ присутствіемъ.
Что бы подумала она, еслибъ знала, что онъ не сводитъ съ нея глазъ, что покрывало на его лиц, случайно или съ намреніемъ, дозволяетъ ему видть свободно, и что взоры его пристально и внимательно устремлены на нее, что, когда она смотрла на него въ темный уголъ, то ея краснорчивые глаза, выражавшіе въ своей трогательной и безсловесной рчи боле, чмъ выражаютъ вс витійства ораторовъ цлаго свта, и проникавшіе его тмъ глубже своимъ нмымъ говоромъ, встрчаются безъ ея вдома съ его глазами,— что, когда снова наклонялась она надъ шитьемъ, онъ переводилъ духъ свободне, не смотрлъ на нее также-пристально, на ея чистое, блое чело, свсившіеся локоны, хлопотливыя руки, и взоры его однажды прикованные ко всему этому, не имли уже силы оторваться!
А какія мысли занимали его въ это время? Съ какими чувствами продолжалъ онъ смотрть втайн и пристально на незнакомую ему дочь? Читалъ ли онъ себ упрекъ на ея спокойномъ лиц и въ кроткихъ глазахъ? Началъ ли онъ чувствовать справедливость ея пренебреженныхъ правъ, тронули ли они его наконецъ до души и возбудили ли въ немъ какое-нибудь сознаніе въ его немилосердой жестокости?
Есть минуты чувствительности въ жизни самыхъ суровыхъ и безчувственныхъ людей, хотя они часто храпятъ это въ непроницаемой тайн. Видъ Флоренсы въ ея двственной красот, почти сдлавшейся взрослою женщиной безъ его вдома, могъ извлечь нсколько такихъ мгновеній даже изъ его жизни, посвященной одной только гордости. Мимолетная мысль, что и у него есть подъ рукою сердечный уголокъ благодтельнаго духа, склоняющагося у ногъ его — духа, котораго онъ забылъ въ своемъ накрахмаленномъ и сердитомъ высокомріи,— такая мысль могла въ немъ тогда зародиться. Эту мысль, можетъ-быть, призадержало простое краснорчіе, внятное, хотя высказанное только ея глазами, нечувствовавшими, что онъ въ нихъ читаетъ: ‘Смертными одрами, у которыхъ я бодрствовала, страдальческимъ дтствомъ моимъ, полночною встрчею нашей въ этомъ пустынномъ дом, крикомъ, исторгнутымъ изъ меня мукою сердца — отецъ! умоляю, обратись ко мн и пожелай найдти отраду въ любви моей, пока еще это не поздно!’ Другая, боле-низкая мысль могла пріидти ему въ голову — мысль, что его умершій сынъ замненъ теперь новыми узами и онъ въ состояніи простить ей мсто, занимаемое ею въ сердц мальчика, на любовь котораго онъ одинъ считалъ себя имющимъ право. Можетъ-быть даже, для этого было достаточно предположенія, что она будетъ.хорошимъ украшеніемъ его пышнаго и великолпнаго дома. Какъ бы то ни было, но, глядя на нее, онъ смягчался боле и боле. Глядя на нее, онъ почувствовалъ, что образъ дочери началъ сливаться въ его воображеніи съ образомъ милаго, утраченнаго сына, и онъ уже едва могъ различать ихъ другъ отъ друга. Глядя на нее, онъ увидлъ ее на мгновенье въ боле-ясномъ и чистомъ свт, ненаклоняющеюся, какъ его соперникъ, надъ подушкою умирающаго малютки… чудовищная мысль! но какъ ангела его дома, ухаживавшаго и за нимъ самимъ, когда онъ сидлъ уныло, подперши голову рукою, подл этой незабвенной маленькой кроватки. Онъ чувствовалъ желаніе говорить съ нею, позвать ее къ себ. Слова: ‘Флоренса, пойди сюда!’ уже поднимались къ его устамъ медленно и трудно, они были ему такъ несвойственны… но ихъ остановилъ шорохъ на порог.
То была жена его. Она уже замнила обденный нарядный костюмъ широкимъ капотомъ и распустила волосы, которые свободно свшивались на ея ше и плечахъ. Но не эта перемна заставила его. вздрогнуть.
— Флоренса, дружокъ мой, сказала она:— я искала тебя везд.
Она сла подл Флоренсы, наклонилась и поцаловала ея руку.
Онъ едва узналъ свою жену, такъ она перемнилась. Не одна ея улыбка была для него новостью, хотя онъ никогда не видалъ ея улыбки, но ея манеры, звукъ голоса, выраженіе блеска ея глазъ, участіе, довренность, плнительное желаніе пріобрсти любовь невинной двушки — нтъ, это не Эдиь!
— Тише, милая мама. Папа уснулъ.
Теперь это Эдиь. Она взглянула въ его уголъ, и онъ узналъ какъ-нельзя-лучше лицо ея и осанку.
— Я едва думала, чтобъ ты могла быть здсь, Флоренса.
Опять, какъ она перемнилась и смягчилась въ одно мгновеніе:
— Я ушла отсюда раньше, продолжала Эдиь:— нарочно затмъ, чтобъ посидть и побесдовать съ тобою наверху. Но, войдя въ твою комнату, я нашла, что-моя птичка улетла, я все дожидалась тамъ, скоро ли она воротится.
Еслибъ Флоренса была дйствительно птичкой, Эдиь и тогда не могла бы прижать ее къ своему сердцу нжне, бережне и съ большею кротостью.
— Пойдемъ, дружокъ.
— Когда папа проснется, то врно не будетъ ожидать найдти меня здсь, сказала Флоренса нершительно.
— А ты какъ думаешь, Флоренса? возразила Эдиь, глядя ей прямо въ глаза.
Флоренса опустила голову, встала и убрала въ ящичекъ свою работу. Эдиь обвила ее рукою, и он вышли изъ комнаты, какъ сестры. Мистеръ Домби, провожая ихъ глазами до дверей, подумалъ, что даже поступь жены его совершенно перемнилась.
Онъ просидлъ въ своемъ темномъ углу такъ долго, что церковныя часы пробили четыре прежде, чмъ онъ ушелъ къ себ. Все это время, глаза его были упорно устремлены на то мсто, гд сейчасъ сидла Флоренса. Комната стала темнть по-мр-того, какъ догорали и гасли свчи, но лицо его подернулось мракомъ гораздо-глубже ночнаго, и ничто не могло его разсять.
Флоренса и Эдиь, усвшись передъ каминомъ въ отдаленной комнат, гд умеръ маленькій Поль, долго разговаривали между собою. Діогенъ, принадлежавшій къ ихъ обществу, сначала не соглашался впустить Эдиь, и даже, повинуясь приказанію своей повелительницы, дозволилъ ей войдти не иначе, какъ продолжая протестовать ворчаніемъ. Наконецъ, выходя мало-по-малу изъ своего логовища въ передней, онъ, по-видимому, вскор постигъ, что далъ промахъ, отъ какого иногда не избавляются наилучшимъ образомъ организованные собачьи умы, въ доказательство чего онъ помстился между дамами, на самомъ жаркомъ мст передъ огнемъ, и сталъ прислушиваться къ разговору, высунувъ языкъ, дыша коротко и съ самымъ глупымъ выраженіемъ морды.
Разговоръ шелъ сначала о книгахъ и любимыхъ занятіяхъ Флоренсы, и о томъ, какъ она провела время посл свадьбы. Послднее навело ее на предметъ, который, какъ она говорила, былъ очень-близокъ ея сердцу, и oui сказала со слезами на глазахъ:
— О, мама! Посл того дня я испытала большое горе.
— Ты… большое горе, Флоренса?
— Да. Бдный Валтеръ утонулъ.
Она закрыла лицо обими руками и плакала отъ души. Много слезъ пролила она втайн объ участи Валтера, и все-таки плакала снова каждый разъ, когда думала или говорила о немъ.
— Но скажи мн, другъ мой, спросила Эдиь, стараясь се успокоить:— кто былъ этотъ Валтеръ? Что онъ былъ для тебя?
— Онъ былъ для меня братомъ, мама. Посл смерти Поля, мы сказали другъ другу, что будемъ между собою какъ братъ и сестра. Я знала его еще очень-давно, когда сама была маленькимъ ребенкомъ. Онъ зналъ Поля, который очень любилъ его, Поль сказалъ почти передъ самымъ концомъ: ‘Не забудьте Валтера, милый папа! Я любилъ его!’ Валтера привели къ нему, и онъ былъ тогда, въ этой самой комнат.
— А онъ заботился о Валтер? спросила Эдиь строгимъ тономъ.
— Папа? Онъ послалъ его за границу. Валтеръ утонулъ на пути въ кораблекрушеніи, возразила Флоренса, рыдая.
— Онъ знаетъ о его смерти?
— Не знаю, мама. Мн это не можетъ быть извстно… Милая мама! воскликнула Флоренса, прижимаясь къ ней, какъ-будто ища опоры и скрывая лицо свое на ея груди: — я знаю, что вы видли…
— Постой! Постой, Флоренса!.. Эдиь до того поблднла и говорила такъ серьзно, что Флоренс не было нужно руки, которую та наложила ей на уста.— Напередъ скажи мн все о Валтер, дай мн понять всю эту исторію съ начала до конца.
Флоренса разсказала эту исторію и все, что могло къ ней касаться, не забывъ даже дружбы мистера Тутса, о которомъ, не смотря на свою горесть и на всю питаемую къ нему благодарность, не могла говорить иначе, какъ улыбаясь сквозь слезы. Когда она кончила свой разсказъ, который Эдиь выслушала съ напряженнымъ вниманіемъ, держа ее за руку, и когда настало снова молчаніе, Эдиь спросила:
— О чемъ хотла ты говорить, что я видла, Флоренса?
— Что я не любимое дитя, мама, возразила Флоренса съ тою же нмою мольбой и также быстро скрывая лицо свое на груди Эдии.— Я никогда не была любимымъ дитятей. Я не съумла дойдти до этого, и меня некому было научить. О, скажите мн, какъ это сдлать! Научите меня — вы такъ добры! И снова, прижимаясь къ ея груди и произнося невнятныя слова благодарности и нжности, Флоренса, открывшая ей свою печальную тайну, плакала долго, но не такъ горько, какъ прежде, въ объятіяхъ новой мама.
Блдная, даже съ поблднвшими губами, съ лицомъ, которое по-видимому волновалось внутренними чувствами, стараясь казаться спокойнымъ, пока ея гордая красота не установилась съ неподвижностью бмерти, смотрла Эдиь на плачущую двушку и поцаловала ее. Потомъ, высвобождаясь постепенно и отводя рукою Флоренсу, она сказала, спокойная и величавая, какъ мраморная статуя, голосомъ, котораго выраженіе длалось глубже помр-того, какъ она говорила, но который не обнаруживалъ въ себ никакого другаго признака душевнаго волненія:
— Флоренса, ты не знаешь меня! Избави тебя Богъ у меня учиться!
— Учиться у васъ? повторила изумлеиная Флоренса.
— Избави Богъ, чтобъ я стала учить тебя, какъ любить или какъ быть любимой! Еслибъ ты могла научить этому меня, было бы лучше, но теперь это уже слишкомъ-поздно. Ты для меня очень-дорога, Флоренса. Я никогда не думала найдти существо, къ которому могла бы привязаться такъ, какъ привязалась къ теб въ это короткое время.
Видя, что Флоренса хочетъ говорить, она остановила ее рукою и продолжала:
— Я всегда буду теб врнымъ другомъ, буду любить тебя столько, сколько могъ бы любить тебя кто-нибудь на свт. Ты можешь на меня положиться — я въ этомъ убждена и говорю это, другъ мой, со всею доврчивостью даже твоего чистаго сердца. Есть много женщинъ лучше и непорочне меня во всхъ другихъ отношеніяхъ, на которыхъ онъ, могъ жениться, Флоренса, но нтъ ни одной, которая могла бы прійдти сюда, какъ его жена и которой сердце билось бы боле искреннею и надежною привязанностью къ теб, какъ мое.
— Я это знаю, милая мама! вскричала Флоренса.— Я это поняла съ того перваго и счастливаго дня…
— Счастливаго дня! Эдиь, по-видимому, повторила эти слова невольно и безсознательно, и продолжала: — Хотя достоинство этого не на моей сторон… я мало думала о теб, пока тебя не увидла… пусть мн незаслуженною наградой будетъ любовь твоя и довренность. И теперь, Флоренса — я должна высказать это въ первую же ночь пребыванія моего здсь — говорю теб въ первый и въ послдній разъ…
Флоренса, не зная сама почему, почти боялась слушать дальше, но взоры ея остались прикованными къ прекрасному лицу, которое такъ пристально на нее смотрло.
— Не ищи во мн никогда, сказала Эдиь, положивъ ея руку себ на грудь:— того, чего здсь нтъ. Никогда, если ты можешь это сдлать, Флоренса, не покидай меня за то, что этого нтъ здсь. Мало-по-малу, ты узнаешь меня лучше, прійдетъ время, когда ты узнаешь меня такъ, кокъ я сама себя знаю. Тогда будь ко мн снисходительна сколько можешь и не превращай въ горечь единственнаго утшительнаго воспоминанія, которое у меня останется.
Слезы, выступившія въ глазахъ ея, устремленныхъ на Флоренсу, доказывали, что спокойное лицо было только прекрасною маской, но она не сбрасывала ее и продолжала:
— Я видла то, о чемъ ты говоришь, и знаю, что это правда. Но, врь мн — ты скоро это поймешь, если не можешь постигнуть теперь — нтъ на свт существа, которое могло бы помочь теб меньше, чмъ я. Не спрашивай меня никогда почему, и впередъ не говори мн никогда объ этомъ или о моемъ муж. Касательно этого между нами должно быть молчаніе такое же ненарушимое, какъ въ могил.
Она просидла нсколько времени говори ни слова. Флоренса едва осмливалась дышать, между-тмъ, какъ смутные призраки истины, со всми ея ежедневными слдствіями, проносились въ ея испуганномъ, но все еще неубжденномъ воображеніи. Почти тотчасъ же посл того, какъ она замолчала, лицо Эдии начало успокоиваться, смягчаться и принимать то кроткое выраженіе, которое было на немъ всегда, когда она оставалась наедин съ Флоренсою. Посл этой перемны, она закрыла лицо обими руками, потомъ встала, обняла Флоренсу съ нжностью, пожелала ей доброй ночи и вышла изъ комнаты скорыми шагами, не оглядываясь ни раза назадъ.
Но когда Флоренса была уже въ постели и комната освщалась только огнемъ камина, Эдиь воротилась и, сказавъ, что ея спальня слишкомъ-пуста, что она не можетъ уснуть, придвинула къ. камину кресла и смотрла, какъ мало-по-малу догорали въ немъ уголья. Флоренса также смотрла на нихъ изъ постели, пока они, вмст съ сидвшею передъ ними съ распущенными волосами благородною фигурой, не сдлались неясными и не скрылись во сн.
Даже во сн, Флоренса не могла освободиться отъ смутнаго воспоминанія того, что произошло такъ недавно. Предметъ этотъ являлся ей въ сновидніяхъ то въ одномъ, то въ другомъ вид — но всегда угнеталъ ея грудь и всегда возбуждалъ страхъ. Ей снилось, что она ищетъ отца своего въ пустын, или слдуетъ за нимъ на страшныя высоты и потомъ въ глубокія пади и пещеры, что у нея есть какая-то вещь, которая должна избавить его отъ невыразимаго страданія — она не знала, какая именно вещь и почему — а между-тмъ, она никакъ не можетъ добраться до цли и помочь ему. Потомъ она видла его мертвымъ въ этой самой комнат, на этой самой кровати, и знала, что онъ никогда, до послдней минуты, не любилъ ея, но она упала на его холодную грудь и плакала горючими слезами. Потомъ видніе перемнилось: передъ нею текла рка, и жалобный, знакомый, милый голосъ кричалъ: ‘Она все течетъ впередъ, Флой! Она не останавливалась вовсе! Ты движешься вмст съ нею!’ И она видла, какъ онъ издали протягивалъ къ ней ручонки, а между-тмъ, похожая на Валтера фигура стояла подл него, страшно спокойная, неподвижная, ясная. Во всякомъ видніи являлась и исчезала Эдиь, то къ ея радости, то къ горю, пока об не очутились одн на краю глубокой могилы, Эдиь указала ей туда пальцемъ, она взглянула и увидла… что?.. другую Эдиь, которая лежала на дн.
Въ ужас отъ этого страшнаго сновиднія, она вскрикнула и проснулась, какъ ей казалось. Кроткій голосъ шепталъ ей на ухо: ‘Флоренса, милая Флоренса, это только сонъ!’ Протянувъ об руки, она отвчала на ласки своей покой мама, которая вышла за двери, когда уже начало свтать. Съ минуту, Флоренса просидла въ постели, удивляясь, дйствительно ли это было на яву, или нтъ, но она могла убдиться только въ сромъ свт утра, въ томъ, что почернвшіе остатки огня оставались на ршетк камина и что она была въ комнат одна.
Такъ прошла ночь, въ которую счастливая чета воротилась домой.

ГЛАВА VI.
Обновленіе дома.

Прошло много дней въ такомъ же порядк, много визитовъ было сдлано и принято, мистриссъ Скьютонъ принимала гостей въ своихъ покояхъ, гд майоръ Бэгстокъ былъ частымъ постителемъ, и Флоренс ни разу не удалось встртить взгляда отца, хотя она и видлась съ нимъ каждый день. Ей не случалось также имть продолжительныхъ разговоровъ съ новой мама, которая была надменна и повелительна со всми въ дом, исключая ея — этого Флоренса не могла не замтить. Хотя Эдиь всегда посылала за нею или приходила къ ней сама, возвращаясь домой посл визитовъ, хотя она всегда заходила въ ея комнату передъ тмъ, чтобъ идти спать, въ какой бы ни было поздній часъ, хотя она не пропускала ни одного случая быть съ нею вмст, однако часто просиживала въ ея обществ въ безмолвной задумчивости.
Флоренса, основывавшая такія надежды на женитьб отца, не могла удержаться, чтобъ не сравнить иногда настоящаго великолпія дома съ угрюмостью и запустніемъ его въ прежніе дни, она спрашивала себя невольно, настанетъ ли въ немъ когда-нибудь настоящая домашняя жизнь, которой до-сихъ-поръ тутъ не было ни для кого, хотя все шло по заведенному порядку и на самую роскошную ногу. Часто, днемъ и ночью, со слезами унынія и утраченной надежды, Флоренса убждалась въ справедливости такъ сильно выраженнаго увренія ея новой мама, что нтъ на свт существа, которое было бы мене ея способно научить Флоренсу искусству пріобрсти любовь отца. Скоро Флоренса начала думать, или, врне, ршилась думать, что такъ-какъ никто лучше Эдии постигнуть не могъ невозможность преодолть холодность къ ней отца, то она сдлала ей это предостереженіе и запретила говорить о немъ изъ одного только состраданія. Чуждая себялюбія въ этомъ случа, какъ и во всемъ, Флоренса лучше хотла переносить боль отъ новой сердечной раны, чмъ-допустить невольно вкрадывавшуюся мысль, которая обвиняла отца. Она была къ нему неизмнно нжна, даже въ своихъ блуждающихъ мысляхъ. Что до его дома, она надялась, что жизнь сдлается въ немъ семейне и домашне, когда пройдетъ періодъ новизны и непривычности. О самой-себ она думала мало и ни на что не жаловалась.
Если никто изъ новаго семейства не чувствовалъ себя дома въ частности, то ршили, что мистриссъ Домби должна безъ отлагательства чувствовать себя дома въ обществ. Мистеръ Домби и мистриссъ Скьютонъ составили проектъ ряду пиршествъ, долженствовавшихъ произойдти для празднованія бракосочетанія, этимъ увеселеніямъ ршили начаться съ того, что мистриссъ Домби будетъ дома въ извстный вечеръ, и, сверхъ того, мистеръ и мистриссъ Домби пригласятъ въ тотъ же день къ обду многочисленное общество, составленное изъ самыхъ неудобосмшиваемыхъ элементовъ.
Въ-слдствіе чего мистеръ Домби представилъ списокъ нсколькихъ ‘восточныхъ’-магнатовъ {Въ восточной части Лондона находятся вс коммерческія конторы, домъ Остиндской Компаніи, доки, складочные магазины и проч. Тамъ же живутъ богатйшіе купцы. Западную часть, или Вест-Эндъ, занимаетъ аристократія.}, которыхъ онъ намренъ пригласить съ своей стороны, тогда-какъ мистриссъ Скьютонъ, дйствовавшая за милую дочь, которая оставалась надменно-равнодушною ко всему, приложила ‘западный’ списокъ, заключавшій въ себ и кузена Финикса, все еще несобравшагося воротиться въ Баденъ-Баденъ, къ большому вреду его личнаго имущества, кром того, Клеопатра пригласила цлый рой мошекъ разныхъ разборовъ и возрастовъ, которыя въ разныя времена кружились около свта ея прелестной дочери или ея собственнаго, обжигая слегка и не надолго свои крылышки. Флоренса была въ числ обденныхъ гостей по поколнію Эдиій вызванному минутною нершимостью мистриссъ Скьютонъ, Флоренса, удивляясь и постигая инстинктивно все, что только задвало заживо ея отца, въ какой бы ни было легкой степени, приняла безмолвное участіе въ пиршеств того дня.
Дло началось съ того, что мистеръ Домби, въ необыкновенно высокомъ и накрахмаленномъ галстух, прохаживался безъ отдыха по гостиной до назначеннаго обденнаго часа. Лишь-только часъ пробилъ, явился одинъ изъ директоровъ Остиндской Компаніи, несметно-богатый, въ пайковомъ жилет, сооруженномъ, повидимому, скоре простымъ плотникомъ, нежели портнымъ, его принялъ одинъ мистеръ Домби. Потомъ мистеръ Домби послалъ свои ‘комплименты’ мистриссъ Домби, съ точнымъ извщеніемъ о времени, при этомъ случа, остиндскій директоръ повергся ницъ — въ разговорномъ смысл, а такъ-какъ мистеръ Домби не находилъ нужнымъ поднимать его, то оставилъ въ поко, уставившись передъ каминомъ и не сводя съ него глазъ, пока не явилась мистриссъ Скьютонъ. Директоръ, на первый случай, принялъ ее за мистриссъ Домби и привтствовалъ съ энтузіазмомъ.
Посл него явился одинъ изъ директоровъ Лондонскаго Банка, пользовавшійся репутаціею, что онъ въ состояніи купить все на свт, все человчество вообще, еслибъ забралъ себ въ голову дйствовать на денежный курсъ по этому направленію, но вмст съ тмъ онъ былъ необыкновенно скроменъ,— хвастливо-скроменъ,— и говорилъ о своемъ ‘домик’ въ Кингстон-на-Темз, какъ-будто въ немъ только бы и нашлось, что постель и кусокъ ростбифа, еслибъ мистеръ Домби вздумалъ навстить его тамъ. ‘Дамъ’ говорилъ онъ ‘не можетъ ршиться пригласить къ себ человкъ, привыкшій къ такому тихому и простому образу жизни, по еслибъ мистриссъ Скьютонъ и мистриссъ Домби случайно очутились въ тхъ мстахъ, то осчастливили бы его премного, удостоивъ заглянуть на кой-какіе кустарники, да на цвтничокъ, да на скромное подражаніе ананасной теплиц, и тому подобныя дв или три безпритязательныя попытки.’ Выдерживая свой характеръ, джентльменъ этотъ одвался чрезвычайно-просто: обрзокъ кембрика служилъ ему шейнымъ платкомъ, онъ ходилъ въ толстыхъ башмакахъ, во фрак слишкомъ-просторномъ, и въ панталонахъ слишкомъ-короткихъ, на какое-то замчаніе мистриссъ Скьютонъ объ итальянской опер, онъ сказалъ, что бываетъ тамъ очень-рдко: такая расточительность была бы ему не по состоянію. По-видимому, онъ говорилъ такія вещи съ большимъ наслажденіемъ, весело посматривая на своихъ слушателей и запуская руки въ карманы съ особенною лучезарностью въ глазахъ.
Наконецъ, явилась мистриссъ Домби, прекрасная, гордая и презрительная ко всмъ. На лиц ея было написано неукротимое выраженіе, какъ-будто цвточная гирлянда ея головнаго убора имла внутри стальныя иглы, вдавленныя въ нее для того, чтобъ исторгнуть согласіе, которому она скоре предпочитаетъ смерть. Съ нею была Флоренса. Когда об он вошли, лицо мистера Домби подернулось такою же мрачною тнью, какъ въ ночь его прізда, но это не было ими замчено: Флоренса не ршалась поднять на него глазъ, а Эдиь была такъ выспренно-равнодушна, что не удостоивала его малйшимъ вниманіемъ.
Гости съзжались толпою. Еще директоры и предсдатели важныхъ компаній, пожилыя дамы съ головами, обремененными наряднымъ уборомъ, кузенъ Финиксъ, майоръ Бэгстокъ, подруги мистриссъ Скьютонъ, съ такими же, какъ у нея, искусственно-цвтущими лицами и весьма-дорогими жемчугами и брильянтами на весьма-морщинистыхъ шеяхъ. Въ числ ихъ была шестидесяти-пятилтняя двица, замчательно-прохладно одтая касательно плечъ и спины: она говорила съ увлекательнымъ шепеляньемъ, а зрачки глазъ ея никакъ не могли успокоиться, и манеры были исполнены прелестной втрености, столь очаровательной въ молоденькихъ и хорошенькихъ двушкахъ. Такъ-какъ большая часть гостей списка мистера Домби была наклонна къ молчаливости, а большая часть гостей списка мистриссъ Домби была склонна къ разговорчивости, и между обими сторонами не проявлялось никакого сочувствія, то общество мистриссъ Домби, по тайному магнитизму, составило наступательный союзъ противъ общества мистера Домби, которое бродило по комнатамъ, искало убжища въ углахъ, сталкивалось со вновь-прибывавшими гостями, и черезъ это попадалось въ западни за софами и креслами, получало въ лобъ удары внезапно отворявшихся за разбросанными членами его дверей и вообще подвергалось разнымъ неудобствамъ.
Когда доложили объ обд, мистеръ Домби повелъ къ столу весьма-пожилую даму, походившую на малиновую бархатную подушку, начиненную банковыми билетами, кузнъ Финиксъ повелъ мистриссъ Домби, майоръ Бэгсгокъ взялъ мистриссъ Скьютонъ, двица съ обнаженными плечами досталась въ род гасильника остиндскому директору, прочія дамы остались въ гостиной на произволъ прочихъ джентльменовъ, пока не являлись отчаянные удальцы, отваживавшіеся вести ихъ къ обду, эти герои съ своими призами загородили дверь столовой, изъ которой вытснили семерыхъ кроткихъ джентльменовъ въ сни. Наконецъ, когда вс услись, явился одинъ изъ этихъ кроткихъ джентльменовъ: но зная куда пріютиться, онъ конфузно улыбался и обошелъ раза два вокругъ всего стола, сопровождаемый дворецкимъ, пока не отьискалъ себ свободнаго стула, который нашелся по лвую сторону мистриссъ Домби. Усвшись, этотъ кроткій джентльменъ уже не рисковалъ поднять глаза во время всего обда.
Обширная столовая съ обществомъ, сидящимъ за великолпно-убраннымъ столомъ и трудящимся съ серебряными и позолочеными ложками, ножами, вилками и тарелками, походила на сцену представленій Тома Тиддлера, гд дти подбираютъ серебро и золото. Самъ мистеръ Домби выполнялъ какъ-нельзя-лучше роль Тиддлера: длинный серебряный замороженный подносъ, уставленный вазами и мерзлыми купидонами, который отдлялъ его отъ молодой супруги, между-тмъ, какъ купидоны подавали имъ цвты безъ запаха, могъ доставить прекрасные матеріалы для аллегорическихъ сравненій.
Кузенъ Финиксъ былъ, какъ говорится, особенно ‘въ удар’ и смотрлъ необыкновенно-моложаво. Въ такомъ расположеніи духа, онъ рдко обдумывалъ свои рчи, память его бродила такъ же своевольно, какъ ноги, и въ этотъ разъ онъ бросилъ въ дрожь все общество. Вотъ какъ это случилось. Двица съ обнаженною спиною, заглядывавшаяся на кузена Финикса съ чувствомъ особенной нжности, ловко направила своего остиндскаго директора къ мсту подл него, а потомъ, въ знакъ благодарности, забыла о кавалер, который очутился отненнымъ съ другой стороны тощею и безсловесною дамой въ огромномъ мрачномъ ток съ перьями и съ веромъ въ рук, злополучный директоръ упалъ духомъ и погрузился въ самого-себя. Кузенъ Финиксъ и двица были очень-веселы и разговорчивы, и двица такъ усердно хохотала отъ одного изъ анекдотовъ, что майоръ Бэгстокъ спросилъ отъ имени мистриссъ Скьютонъ (они сидли насупротивъ, нсколько-ниже), нельзя ли сдлать этотъ анекдотъ общественною собственностью.
— Что жь, клянусь жизнію! сказалъ кузенъ Финиксъ: — тутъ нтъ ничего особеннаго, не стоитъ повторять. Весь фактъ состоитъ въ томъ, что это анекдотъ про Джека Адамса, смю сказать, пріятель мои Домби — общее вниманіе сосредоточилось на кузен Финикс — вроятно помнитъ Джека Адамса. Джека Адамса, а не Джое: тотъ былъ его братъ. Ну, вотъ, Джекъ, маленькій Джекъ — человкъ съ бльмомъ на одномъ глаз и слегка косноязычный — онъ сидлъ въ парламент по выбору какого-то мстечка. Мы называли его въ мое парламентское время W. Р. Адамсомъ, въ-слдствіе того, что онъ былъ нагрвальникомъ {Warming-Pan — нагрвальникъ.} одного несовершеннолтняго юноши. Можетъ-быть, нашъ другъ Домби зналъ этого человка?
Мистеръ Домби, который столько же могъ знать Гюйя Фаукеса, знаменитаго виновника ‘пороховаго заговора’., отвчалъ отрицательно. Но одинъ изъ семи кроткихъ джентльменовъ, вдругъ, неожиданно, отличился, сказавъ, что онъ зналъ Джека Адамса, и еще присовокупилъ: ‘всегда носилъ гессенскіе сапоги!’
— Такъ точно, возразилъ кузенъ Финиксъ, наклоняясь впередъ, чтобъ разсмотрть кроткаго джентльмена и пославъ ему поощрительную улыбку на другой конецъ стола.— Это былъ Джекъ. А Джое носилъ…
— Съ отворотами! воскликнулъ кроткій джентльменъ, возвышаясь съ каждою минутой въ общемъ мнніи.
— Совершенно! сказалъ кузенъ Финиксъ.— Вы были съ нимъ коротко знакомы?
— Я зналъ ихъ обоихъ, отвчалъ кроткій джентльменъ, съ которымъ мистеръ Домби выпилъ немедленно рюмку вина.
— Чертовски-добрый малый Джекъ! сказалъ кузенъ Финиксъ, снова наклоняясь впередъ и улыбаясь.
— Превосходный! возразилъ другой, длаясь смле отъ своего неожиданнаго успха.
— Такъ вы знаете исторію?
— А вотъ, увижу, милордъ, когда услышу, что вы будете разсказывать. Съ этими словами онъ откинулся назадъ на своемъ стул и сталъ улыбаться, глядя въ потолокъ, какъ-будто зная исторію наизусть и внутренно потшаясь ею.
— Въ сущности факта, это вовсе не исторія, сказалъ кузенъ Финиксъ, улыбнувшись всмъ присутствующимъ и весело тряхнувъ головою:— она не стоитъ даже предисловія. Но главное, она показываетъ, что за опредлительный малый былъ Джекъ. Фактъ состоитъ въ томъ, что Джека пригласили на свадьбу — кажется, въ Баркширъ?
— Шропширъ, поправилъ ободрившійся кроткій джентльменъ, къ которому адресовался этотъ вопросъ.
— О? прекрасно! Въ сущности Факта все равно, въ какомъ бы шир это ни произошло. Итакъ, пріятель мой былъ приглашенъ на свадьбу въ какой-то ширь и похалъ. Ну, точно, какъ нкоторые изъ насъ, имя честь быть приглашенными на свадьбу моей прелестной и обворожительной родственницы съ моимъ другомъ Домби, не заставили просить себя два раза, а были чертовски-рады присутствовать при такой интересной оказіи. Похалъ — Джекъ похалъ. Теперь, въ сущности факта, свадьба эта была свадьбой одной необыкновенно-хорошенькой двушки съ человкомъ, за котораго она бы не дала и пуговки, а вышла за него потому только, что онъ былъ удивительно богатъ, необъятно! Когда Джекъ воротился посл свадьбы въ городъ и встртился съ однимъ своимъ знакомымъ въ сняхъ нижняго парламента, тотъ и спрашиваетъ его: ‘Ну что’ говоритъ ‘Джекъ? Какъ поживаетъ наша худо-подобранная чета?’ — Худо-подобранная? говоритъ Джекъ, — вовсе нтъ. Дло ведено какъ-нельзя-честне: она регулярнымъ образомъ куплена, а ты можешь присягнуть, что онъ такимъ же регулярнымъ образомъ проданъ!
Въ полномъ наслажденіи отъ замысловатости своей исторіи, кузенъ Финиксъ сначала не замчалъ произведеннаго ею впечатлнія. Дрожь, обошедшая съ быстротою электрической искры вокругъ всего стола, поразила наконецъ и его — онъ остановился. Ни на одномъ лиц не было видно улыбки, настало глубокое молчаніе, и злополучный кроткій джентльменъ, которому исторія эта была такъ же мало извстна, какъ нерожденному младенцу, читалъ съ глубокимъ огорченіемъ во взгляд каждаго изъ присутствующихъ, что его считаютъ главнымъ поводомъ ко всему злу.
Лицо мистера Домби было не изъ перемнчивыхъ, торжественное выраженіе его нисколько не нарушилось отъ разсказа кузена Финикса, и онъ величаво произнесъ среди общаго безмолвія, что исторія ‘очень-хороша’. Эдиь бросила на Флоренсу бглый взглядъ, но, кром этого признака, оставалась по наружности безстрастною и равнодушною.
Обдъ тянулся чинно и медленно. Изъисканныя кушанья и дорогія вина, золото и серебро, лакомства, извлеченныя изъ земли, воды, воздуха и огня, рдкіе фрукты и — вещь безполезная на пиршествахъ мистера Домби — мороженое: все это являлось на стол, поглощалось и уносилось. Послдняя часть обда происходила подъ звуки безпрестанныхъ двойныхъ ударовъ дверной скобы, возвщавшихъ о прибытіи новыхъ гостей, которымъ предназначалось довольствоваться однимъ запахомъ пира. Когда мистриссъ Домби встала, надобно было видть ея супруга, какъ онъ съ неподвижною шеей и несгибаемымъ станомъ отворилъ дверь, выпуская изъ столовой дамъ, надобно было видть, какъ она промелькнула мимо его рука-объ-руку съ Флоренсой.
Мистеръ Домби представлялъ важное зрлище среди графиновъ, остиндскій директоръ представлялъ зрлище отчаянное, въ одиночеств за пустымъ концомъ стола, майоръ представлялъ зрлище воинственное, разсказывая анекдоты о герцог Йоркскомъ шести кроткимъ джентльменамъ изъ семи — честолюбивый изъ нихъ былъ подавленъ окончательно, директоръ байка представлялъ зрлище смиренное, разсказывая планъ своей ‘маленькой ананасной теплицы’ групп удивлявшихся слушателей, а кузенъ Финиксъ представлялъ зрлище задумчивое, приглаживая длинные отвороты своего Фрака и украдкою поправляя парикъ. Но вс эти зрлища были кратковременны: ихъ прервалъ кофе, и вскор потомъ столовая опустла.
Въ парадныхъ комнатахъ, число гостей возрастало съ каждою минутой, но все-таки общество мистера Домби никакъ не могло слиться съ обществомъ мистриссъ Домби. Единственное исключеніе изъ этого правила представлялъ собою мистеръ Каркеръ: онъ улыбался всему обществу среди кружка, составившагося около мцстриссъ Домби — наблюдая за нею, за своимъ владыкой, за Клеопатрой и майоромъ, за Флоренсой и всми — и казался одинъ въ своей тарелк между обими партіями гостей, не принадлежа, повидимому, исключительно ни къ той, ни къ другой.
Флоренса боялась его и чувствовала невольное безпокойство, когда онъ бывалъ въ комнат. Она не могла освободиться отъ этого впечатлнія, и по-временамъ взгляды ея приковывались къ нему притягательною силой отвращенія и недоврчивости. Но мысли ея были чаще заняты другимъ. Сидя въ сторон, хотя ее отъискивали и ей удивлялись, она постигала, какъ мало участія принимаетъ ея отецъ во всемъ происходящемъ, ей больно было видть, какъ неловко онъ себя чувствуетъ, когда, желая особенно отличить нкоторыхъ изъ гостей, онъ подводилъ ихъ къ жен, и та принимала ихъ съ надменною холодностью, не обнаруживая ни малйшей любезности, ни желанія приласкать или понравиться, не удостоивая ихъ ни однимъ словомъ посл церемоніи формальнаго представленія. Флоренсу огорчало это тмъ боле, что та же самая женщина обращалась съ нею совершенно иначе, съ трогательною ласкою, съ нжною любовью. Бдной двушк почти казалось неблагодарностью то, что она понимала все это и не могла скрыть этого отъ себя.
Счастлива была бы Флоренса, еслибъ могла ршиться доказать отцу участіе свое хоть однимъ только взглядомъ, и счастлива была она въ сущности, что не подозрвала главной причины его непріятнаго расположенія духа. Боясь возбудить его неудовольствіе, если онъ пойметъ, что она видитъ его въ невыгодномъ положеніи? и колеблясь между влеченіемъ къ отцу и благодарною привязанностью къ Эдии, она едва осмливалась поднять глаза на него или на нее. Грустная и встревоженная за нихъ обоихъ, она невольно подумала, что лучше было бы для нихъ, еслибъ въ этихъ комнатахъ никогда не раздавалось теперешняго шума голосовъ, шаркотни и шороха платьевъ, еслибъ старое запустніе никогда не замнялось теперешнимъ великолпіемъ и роскошью, еслибъ покинутое дитя не нашло себ друга въ Эдии, а продолжало жить въ одиночеств, забытое всми, невозбуждающее ни чьего состраданія.
Мистриссъ Чиккъ была также подъ вліяніемъ мыслей подобнаго рода, хотя он и не проявлялись въ ней такъ тихо и безмолвно. Эта почтенная дама была, во-первыхъ, обижена тмъ, что ея не удостоили приглашенія къ обду. Оправясь нсколько отъ такого удара, она сдлала большія издержки, чтобъ явиться передъ мистриссъ Домби въ блеск, который ослпилъ бы ее и нагромоздилъ бы цлыя горы завистливыхъ огорченій на главу мистриссъ Скьютонъ.
— Да на меня обращаютъ не больше вниманія, какъ на Флоренсу! сказала мистриссъ Чиккъ мистеру Чикку.— Кто замчаетъ меня хоть сколько-нибудь? Никто!
— Никто, моя милая, подтвердилъ мистеръ Чиккъ, усвшійся у стны подл своей супруги и утшавшій себя даже и тутъ тихимъ насвистываньемъ.
— Видно ли хоть сколько-нибудь, чтобъ во мн здсь нуждались? воскликнула мистриссъ Чиккъ съ пылающими взорами.
— Нисколько, моя милая. Я этого не вижу.
— Поль съ ума сошелъ!
Мистеръ Чиккъ засвиЛалъ.
— Если ты не, чудовище, какъ мн иногда кажется, сказала мистриссъ Чиккъ съ большимъ чистосердечіемъ:— не сиди здсь съ своимъ насвистываньемъ и жужжаньемъ. Можетъ ли кто-нибудь, одаренный хоть самыми незамтными человческими чувствами, видть равнодушно, какъ тща Поля въ своемъ непристойномъ наряд кокетничаетъ съ майоромъ Бэгстокомъ, за котораго, въ числ многихъ другихъ драгоцнностей, мы обязаны твоей Лукреціи Токсъ…
— Моей Лукреціи Токсъ, мой другъ!.. воскликнулъ оглушенный мистеръ Чиккъ.
— Да, возразила его супруга съ большою строгостью: — твоей Лукреціи Токсъ — я говорю, какъ можетъ кто-нибудь видть эту тщу Поля, и эту надутую жену Поля, и этихъ неблагопристойныхъ страшилищъ съ такими плечами и шеями — короче, всю эту домашнюю жизнь вообще, и жужжать… на этомъ слов она сдлала презрительное удареніе, заставившее мистера Чикка вздрогнуть:— это, благодареніе небу, для меня непостижимая тайна!
Мистеръ Чиккъ завинтилъ ротъ свой въ положеніе, совершенно несообразное съ жужжаніемъ или насвистываніемъ, и смотрлъ весьма-созерцательно.
— Но я надюсь, что понимаю свои права, сказала мистриссъ Чиккъ съ величавымъ негодованіемъ:— хотя Поль, по-видимому, и забылъ объ этомъ. Я не стану сидть здсь, какъ членъ этого семейства, чтобъ меня не удостоивали никакого вниманія. Я еще покуда не грязь изъ-подъ ногъ мистриссъ Домби — нтъ еще! (Она сказала это такъ, какъ-будто ожидала сдлаться этимъ веществомъ завтра или послзавтра). И я уду отсюда. Я не скажу, что все это устроено нарочно, чтобъ унизить меня и обидть — какъ бы они тамъ ни думали — я только уду. Моего отсутствія врно не замтятъ!
Мистриссъ Чиккъ встала и выпрямилась съ этими словами, потомъ, воспользовавшись поданнымъ ей локтемъ мистера Чикка, вышла изъ комнаты, просидвъ тамъ съ полчаса совершенно въ тни. Должно отдать справедливость ея проницательности: отсутствія ея дйствительно никто не замтилъ.
Мистриссъ Чиккъ была не единственною негодующею особою изъ собравшагося здсь общества: списокъ мистера Домби (невыпутавшійся изъ своихъ затрудненій) былъ всею массой недоволенъ спискомъ мистриссъ Домби за то, что тотъ разглядывалъ его въ лорнеты и удивлялся вслухъ, что это за народъ, а списокъ мистриссъ Домби жаловался на скуку, и двица съ плечами, лишенная любезности веселаго кузена Финикса (который ухалъ тотчасъ же посл обда), созналась по секрету тридцати или сорока пріятельницамъ, что ей все это надоло до смерти. Вс пожилыя дамы съ головами, обремененными токами и тому подобнымъ, имли боле или мене причинъ жаловаться на мистриссъ Домби, а директоры и предсдатели компаній соглашались между собою, что если Домби нужно было жениться, то лучше бы онъ выбралъ кого-нибудь постаре, позажиточне, да не такую красавицу. Общее мнніе этихъ джентльменовъ было, что Домби сдлалъ большую ошибку и доживетъ до времени, когда ему прійдется каяться. Едва ли кто-нибудь изъ постителей или постительницъ, исключая разв кроткихъ джентльменовъ, оставаясь тугъ или уходя, не имлъ причины роптать на небрежность и невнимательность хозяина или хозяйки, а безсловесная дама въ черномъ бархатномъ ток лишилась употребленія языка отъ-того, что даму въ малиновомъ бархат повели къ столу впереди ея. Даже смирная натура кроткихъ джентльменовъ подверглась развращенію, отъ излишняго ли употребленія лимонада, или отъ общей заразы: только и они отпускали другъ другу саркастическія замчанія, и шептали осужденіе хозяевамъ въ уединенныхъ уголкахъ и на лстниц. Общее неудовольствіе распространилось до того, что вс лакеи въ сняхъ знали о немъ не хуже своихъ господъ. Даже факельщики у подъзда заразились имъ: они сравнивали общество съ похороннымъ, безъ траура, когда никто изъ родственниковъ не упомянутъ въ духовномъ завщаніи.
Наконецъ, гости разъхались, и факельщики разбрелись по домамъ, улица, загроможденная такъ долго каретами, опустла, угасавшіе въ комнатахъ огни освщали только мистера Домби и мистера Каркера, разговаривавшихъ въ сторон, да мистриссъ Домби съ матерью. Первая сидла на соф, а послдняя раскинулась въ поз Клеопатры, въ ожиданіи своей горничной. Когда мистеръ Домби переговорилъ о чемъ нужно было съ Каркеромъ, тотъ подошелъ подобострастно къ дамамъ, чтобъ проститься.
— Надюсь, сказалъ онъ:— что утомленіе отъ этого прелестнаго вечера не будетъ завтра имть непріятныхъ слдствіи для мистриссъ Домби.
— Мистриссъ Домби, сказалъ приближавшійся въ это время мистеръ Домби:— поберегла себя достаточно, чтобъ избавить васъ отъ всякихъ безпокойствъ такого рода. Мн непріятно замтить, мистриссъ Домби, что я бы желалъ видть васъ нсколько-боле утомленною посл сегодняшняго вечера.
Она бросила на него поверхностный взглядъ, какъ-будто не считая достойнымъ труда продлить его, и отвернулась, не говоря ни слова.
— Сожалю, сударыня, что вы не сочли своею обязанностью..
Она опять взглянула на него.
— Своею обязанностью, продолжалъ мистеръ Домби:— принять моихъ друзей съ нсколько-большимъ вниманіемъ. Нкоторые изъ тхъ, кмъ вамъ угодно было пренебречь такъ замтно сегодня вечеромъ, мистриссъ Домби, длаютъ вамъ честь своимъ посщеніемъ, я долженъ это довести до вашего свднія.
— Вы знаете, что здсь кто-то есть? возразила она, начавъ смотрть на него пристально.
— Нтъ, Каркеръ! Прошу остаться. Я требую, чтобъ вы остались, кричалъ мистеръ Домби, останавливая безшумнаго джентльмена, который хотлъ исчезнуть.— Мистеръ Каркеръ, сударыня, какъ вы знаете, пользуется моею довренностью. Ему извстенъ столько же, какъ мн, предметъ, о которомъ я хочу говорить. Позвольте вамъ сказать, для вашего личнаго назиданія, мистриссъ Домби, что въ моихъ глазахъ эти богатыя и важныя особы длаютъ честь мн своимъ посщеніемъ,— и мистеръ Домби выпрямился до-нельзя, какъ-будто придавъ послднимъ замчаніемъ самую высокую степень важности гостямъ, о которыхъ говорилъ.
— Я спрашиваю васъ, повторила она, не сводя съ него упорнаго и презрительнаго взгляда:— вы знаете, что здсь кто-то есть, сударь?
— Я долженъ просить, умолять, требовать, чтобъ меня освободили, сказалъ мистеръ Каркеръ, выступая впередъ,— Какъ ни легко и неважно это разногласіе…
Мистриссъ Скьютонъ, несводившая глазъ съ лица дочери, подхватила:
— Моя милая Эдиь, мой любезнйшій Домби, нашъ превосходнйшій другъ мистеръ Каркеръ — я уврена, что должна называть его не иначе…
Мистеръ Каркеръ пробормоталъ: ‘Слишкомъ-много чести’.
…— Употребилъ именно то выраженіе, которое вертлось у меня въ ум и которое я до смерти желала вмшать въ разговоръ. Легкое и неважное! Моя милая Эдиь, мой безцннйшій Домби! разв мы не знаемъ, что всякое разногласіе въ вашихъ мнніяхъ… Нтъ, Флоуерсъ, не теперь.
Флоуерсъ была горничная, которая поспшно отступила, увидя мужчинъ.
— Что всякое разногласіе между вами, продолжала мистриссъ Скьютонъ:— при вашей сердечной чувствительности и очаровательномъ союз душъ, который васъ соединяетъ, не можетъ быть иначе, какъ только легкимъ и неважнымъ! Какими другими словами можно лучше выразить такой фактъ? Никакими. А потому я съ удовольствіемъ пользуюсь этимъ неважнымъ случаемъ — именно неважнымъ случаемъ, вообще весьма-натуральнымъ при вашихъ индивидуальныхъ характерахъ, и тому подобное… (слезы умиленія выступаютъ на глазахъ родительницы) чтобъ сказать, какъ мало значительности я придаю ему, кром того разв, что при этомъ развертываются второстепенные элементы души, и я, вовсе не по обычаю тщей (какое прозаическое выраженіе, милый Домби!) — какими ихъ вообще представляютъ въ этомъ слишкомъ-искусственномъ обществ — я никогда не ршусь посредничать между вами въ такихъ обстоятельствахъ, и никогда не могу сожалть о такихъ маленькихъ вспышкахъ свтильника того, какъ его зовутъ — не Купидона, а другаго очаровательнаго существа…
Во взгляд доброй матери на счастливую чету была особенная значительность, которая выражала прямое и обдуманное намреніе, замаскированное этими безтолковыми Фразами — намреніе отстранить себя при самомъ начал отъ всхъ бренчаній ихъ цпи, которымъ суждено было настать, и оградиться видомъ невиннаго врованія, что они любятъ другъ друга и созданы другъ для друга.
— Я указалъ мистриссъ Домби, сказалъ мистеръ Домби со всею величавостью, къ какой только былъ способенъ:— на то въ ея поведеніи, при самомъ начал нашей супружеской жизни, противъ чего нахожу возраженіе и что, я требую, должно быть исправлено. Каркеръ! (и онъ кивнулъ ему головою) доброй ночи!
Мистеръ Каркеръ поклонился повелительной фигур супруги, которой сверкающій взглядъ не сходилъ съ лица мужа, и уходя, смиренно поцаловалъ благосклонно-протянутую ему руку Клеопатры.
Еслибъ прекрасная супруга длала ему упреки, или даже хоть нсколько смшалась, или прервала свое упорное молчаніе теперь, когда они остались наедин (Клеопатра отретировалась со всевозможною поспшностію), то мистеръ Домби выдержалъ бы противъ нея свой характеръ. Но глубокое, невыразимое, уничтожающее презрніе, съ которымъ посл взгляда на него опустились ея взоры, какъ-будто онъ былъ слишкомъ-ничтоженъ и недостоинъ даже малйшаго звука ея голоса, надменная небрежность, съ которою она передъ нимъ сидла, холодная, непреклонная ршимость, съ которою, по-видимому, каждая фибра на ея лиц повергала его передъ собою въ прахъ — противъ всего этого онъ не имлъ оружія. Онъ оставилъ ее, со всею ея самовластною красотою, сосредоточенною на одномъ выраженіи — презрнія!
Былъ ли онъ такъ низокъ, что подстерегалъ ее цлый часъ посл того на знакомой лстниц, по которой нкогда Флоренса поднималась, съ трудомъ неся на рукахъ маленькаго Поля? Или онъ очутился тамъ въ потьмахъ случайно, когда, взглянувъ вверхъ, увидлъ жену, выходящую со свчою изъ комнаты Флоренсы, и снова замтилъ прежнюю непостижимую перемну на лиц, котораго онъ не могъ покорить?
Но лицо это никогда не могло измниться столько, сколько измнилось его собственное. Никогда, въ крайней степени своей гордости и гнва, оно не знало тни, которая пала на него въ темномъ углу, въ ночь ихъ возвращенія, и часто посл того падала — тни, которая сгустилась на немъ теперь, когда онъ взглянулъ вверхъ.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ.

ГЛАВА I.
Еще предостереженія.

Флоренса, Эдиь и мистриссъ Скьютонъ сидли въ одной комнат, и коляска уже дожидалась ихъ у подъзда. Клеопатра наслаждалась теперь собственною галерой, а Витерсъ, уже больше не тощій, становился бодро за ея безколеснымъ стуломъ во время обда, въ голубой куртк и военныхъ панталонахъ, и уже пересталъ служить въ род тарана. Волосы Витерса были жирно напомажены, въ наставшіе для него дни блаженства, онъ носилъ лайковыя перчатки и пахнулъ одеколонью.
Он были въ комнат Клеопатры. ‘Змя древняго Нила’ — не нарушая къ ней должнаго почтенія — покоилась на соф, вкушая утренній шоколадъ въ три часа пополудни, а горничная Флоуерсъ, облачала ее въ моложавые воротнички и маншетки, и надвали на нее персиковаго цвта бархатную шляпку, которой искусственныя розы живописно шевелились отъ сотрясеній дряхлой головы, какъ отъ дыханія зефира.
— Мн кажется, сегодня утромъ я какъ-будто немножко нервзна, Флбуерсъ, сказала мистриссъ Скьютонъ: — посмотри, какъ дрожитъ у меня рука.
— Вы вчера вечеромъ были душою общества, мэмъ, возразила Флоуерсъ: — и за это, изволите видть, страдаете теперь.
Эдиь, подозвавшая Флоренсу къ окну и глядвшая на улицу, обратясь спиною къ туалету своей уважаемой матери. Вдругъ она отшатнулась назадъ, какъ-будто передъ нею блеснула молнія.
— Милое дитя, закричала ей протяжно мистриссъ Скьютонъ:— не-уже-ли и ты нервозна? Не говори мн, мой ангелъ, Эдиь, что ты, съ своею завидною комплекціей, начинаешь длаться Такою же мученицей, какъ твоя злополучно-созданная мать! Витерсъ, тамъ кто-то у дверей.
— Карточка, мэмъ, сказалъ Витерсъ, подавая ее мистриссъ Домби.
— Я сейчасъ ду, отвчала та, не взглянувъ на карточку.
— О, ангелъ мой! протянула мистриссъ Скьютонъ:— какъ можно отказывать, не видвъ кому! Покажи сюда, Витерсъ.— Ахъ, Боже мой! Да это мистеръ Каркеръ, этотъ чувствительнйшій и умный мистеръ Каркеръ!
— Я ду, повторяла Эдиь такимъ повелительнымъ тономъ, что Витерсъ, подойдя къ дверямъ, повелительно увдомилъ дожидавшагося слугу: ‘Мистриссъ Домби сейчасъ детъ, убирайся’, и заперъ передъ нимъ двери.
Но слуга воротился посл непродолжительнаго отсутствія и прошепталъ что-то Витерсу, который еще разъ, и довольно-неохотно, подошелъ къ мистриссъ Домби:
— Осмлюсь доложить, мэмъ, митеръ Каркеръ посылаетъ вамъ свои почтительнйшіе комплименты о проситъ удлить ему одну минуту, если вамъ можно — по длу, мэмъ, если вамъ угодно.
— Право, мой ангелъ, сказала мистриссъ Скьютонъ самымъ нжнымъ тономъ, видя, что лицо дочери начинаетъ принимать грозное выраженіе:— если ты позволишь ма просить тебя зд него, я бы полагала…
— Приведи его сюда, сказала Эдиь. Когда Витерсъ исчезъ, она прибавила, нахмурясь на мать: — Такъ-какъ онъ принять во вашей рекомендаціи, то пусть и приходитъ въ вашу комнату.
— А мн… можно уйдти? спросила торопливо Флоренса.
Эдиь кивнула въ знакъ согласія, но въ дверяхъ Флоренса встртила уже постителя. Съ тою же непріятною смсью короткости и почтительности, съ которою онъ адресовался къ ней въ первый разъ, онъ обратился къ ней и теперь самымъ мягкимъ тономъ изъявилъ надежду, что она здорова — о чемъ находилъ излишнимъ спрашивать, видя ея лицо… едва имлъ честь узнать ее вчера: такъ удивительно она перемнилась — и держалъ ей двери, выпуская изъ комнаты, съ тайнымъ сознаніемъ власти надъ нею, отъ котораго она невольно вздрагивала и котораго не могла совершенно скрыть воя его наружная вжливость и почтительность.
Укрпившись въ гордомъ могуществ, при всемъ упорств своего непреклоннаго духа, Эдиь все-таки чувствовала себя неловко отъ прежняго убжденія, что этотъ человкъ вполн постигъ и ее и мать съ перваго дня ихъ знакомства, и знаетъ самыя невыгодныя стороны ихъ обихъ, что все униженіе, которое она чувствовала внутренно, было такъ же ясно ему, какъ ей самой, что онъ прочиталъ ея жизнь, какъ скверную книгу, и перебиралъ передъ нею листы съ оттнками презрнія въ тон и взглядахъ, неуловимыми ни для кого, кром ея одной. Какъ гордо она ни противилась ему, съ повелительнымъ лицомъ, требовавшимъ его смиренія, съ презрніемъ на устахъ, съ гнвомъ въ груди на его докучливость и съ сердито-опущенными черными рсницами, чтобъ его не озарилъ ни одинъ лучъ свта глазъ ея,— какъ подобострастно онъ ни стоялъ передъ нею, съ умоляющимъ и обиженнымъ видомъ, но съ полною покорностью ея вол — она въ душ сознавалась, что торжество и превосходство на его сторон, и что онъ понималъ это какъ-нельзя-лучше.
— Я осмлился испросить свиданіе и ршился назвать его дловымъ, такъ-какъ…
— Вы, можетъ-быть, имете отъ мистера Домби порученіе сообщить мн какой-нибудь выговоръ. Вы обладаете довренностью мистера Домби въ такой необычайной степени, что я нисколько не удивлюсь, если вы пришли за этимъ.
— Я не имю отъ него никакого порученія къ дам, которая покрываетъ блескомъ его имя, но прошу ее лично отъ себя быть справедливою къ смиренному просителю — не больше, какъ служащему у мистера Домби — что уже есть положеніе смиренное, — подумать о моей совершенной безпомощности во вчерашній вечеръ и о невозможности избгнуть участія, которое меня заставали принять насильно въ весьма-горестномъ обстоятельств.
— Милая Эдиь, намекнула въ-полголоса Клеопатра, откладывая свой лорнетъ:— право, этотъ… какъ-его-зовутъ, очарователенъ. Въ немъ столько сердца!
— Я ршаюсь, продолжалъ Карверъ, обращая къ мистриссъ Скьютонъ взглядъ благодарнаго почтенія:— я ршаюсь назвать этотъ случай горестнымъ, хотя онъ былъ ‘горестнымъ, конечно, только для меня, его нечаяннаго свидтеля. Такое легкое разногласіе между лицами, которыхъ любовь другъ къ другу основана на безкорыстной преданности и которыя всегда готовы пожертвовать собою одно для другаго, совершенно-ничтожно. Какъ сама мистриссъ Скьютонъ выразилась вчера съ такою истиной и такимъ чувствомъ — это ничтожно.
Эдиь не могла, взглянуть на него, но сказала черезъ нсколько секундъ:
— А ваше дло, сударь…?
— Эдиь шалунья!.. замтила игриво мистриссъ Скьютонъ:— мистеръ Каркеръ все это время стоитъ! Милый мистеръ Карверъ, прошу васъ, садитесь.
Онъ не отвчалъ ни слова матери, но устремилъ глаза на гордую дочь, какъ-будто ршившись повиноваться только ея приказаніямъ, Эдиь, наперекоръ самой себ, сла и небрежно указала ему на стулъ. Трудно было сдлать это холодне, надменне, съ боле-дерзкимъ видомъ неуваженія и превосходства, но она согласилась противъ воли на такую снисходительность, которая была у нея исторгнута. Этого было достаточно! Мистеръ Каркеръ слъ.
— Могу ли просить позволенія, сударыня… сказалъ Каркеръ, обративъ къ мистриссъ Скьютонъ свои блые зубы: — ваша проницательность и чувствительность удостоятъ меня одобренія, по основательной причин, я убжденъ въ этомъ — могу ли просить позволенія обратиться къ мы стрессъ Домби съ тмъ, что я долженъ сказать, и предоставить ей сообщить это вамъ, ея лучшему и драгоцннйшему другу — посл мистера Домби?
Мистриссъ Скьютонъ хотла удалиться, но ее остановила Эдиь, которая остановила бы и его и велла бы ему съ негодованіемъ говорить прямо или на говорить вовсе, еслибъ онъ не прибавилъ въ-полголоса: — Миссъ Флоренса, молодая двица, которая сейчасъ только вышла отсюда…
Эдиь позволила ему продолжать. Теперь она взглянула на него. Когда онъ наклонился впередъ, чтобъ быть къ ней ближе, съ выраженіемъ высшей степени деликатности и почтенія, съ блымъ зубами, блествшими убдительностью, и съ покорною улыбкой — она чувствовала, что была бы готова убить его на мст.
— Положеніе, миссъ Флоренсы, началъ онъ:— было самое несчастное. Мн больно говорить объ этомъ вамъ, которой привязанность къ отцу миссъ Флоренсы должна, естественнымъ образовъ, выслушивать съ ревностью каждое касающееся до нея слово… (Рчь мистера Каркера была всегда сладкозвучна и отчетамъ, но никакой языкъ не возразитъ ея мягкости и ясности, когда отъ произносилъ эти слова, или другія подобнаго имъ значенія). Но, какъ человкъ, преданный мистеру Домби въ другомъ род, какъ человкъ… котораго вся жизнь протекла въ удивленіи характеру мистера Домби, могу ли сказать, не оскорбляя вашей нжность какъ любящей супруга, что, къ-несчастію, миссъ Флоренса была оставлена безъ вниманія отцомъ. Могу ли сказать, ея отцомъ?
— Я это знаю.
— Вы знаете! воскликнулъ мистеръ Каркеръ, какъ-будто получилъ отъ такого отвта большее облегченіе.— Это сдвигаетъ гору съ груди моей. Могу ли надяться, что вы знаете, откуда выродилось такое небреженіе — въ какой любезной сторон гордости мистера Домби… я хочу оказать, его характера?
— Можете умолчать объ этомъ, сударь, и дойдти скоре до конца того, что хотите сказать мн.
— Я вполн убжденъ, сударыня… врьте мн, глубоко убжденъ, что мистеръ Домби ни въ чемъ не требуетъ оправданія передъ вами. Но судите снисходительно о моихъ чувствахъ по своимъ собственнымъ, и простите участіе, которое я въ немъ принимаю, если оно въ своемъ усердіи зайдетъ даже слишкомъ-далеко.
Какой ударъ ея гордому сердцу! Сидть тутъ, лицомъ-къ-лицу съ нимъ, и слушать, какъ онъ ежеминутно дразнитъ ее ложной клятвой, произнесенной ею предъ алтаремъ, какъ гнететъ онъ ее этою клятвой, какъ-будто заставляя выпить всю гущу со дна горькой чаши отвратительнаго питья, отъ котораго она не можетъ отвернуться, въ омерзніи къ которому не сметъ сознаться! Какъ бушевали въ груди ея стыдъ, гнвъ, укоры совсти, когда, сидя передъ нимъ прямо и величаво, въ надменной красот, она знала, что духъ ея лежитъ у его ногъ!
— Миссъ Флоренса, сказалъ Каркеръ: — оставленная попеченіямъ, если можно ихъ такъ назвать, слугъ и наемниковъ, во всхъ отношеніяхъ нисшихъ ея, нуждалась въ руководител своихъ юныхъ дней, и, весьма-естественно, за неимніемъ приличныхъ руководителей, была неосторожна въ выбор и забыла до нкоторой степени свое положеніе… Была какая-то безразсудная привязанность къ одному Валтеру, мальчику простаго званія, который, къ-несчастію, теперь уже умеръ, да еще нкоторыя весьма-неприличныя знакомства съ разными шкиперами незавидной репутаціи и съ бглымъ старымъ банкрутомъ.
— Я слыхала эти обстоятельства, сударь, возразила Эдиь, сверкнувъ на него презрительнымъ взглядомъ: — и знаю, что вы искажаете ихъ. Вамъ, можетъ-быть, извстна истина… надюсь.
— Извините, сказалъ Каркеръ: — но я полагаю, что никто не знаетъ этихъ обстоятельствъ такъ хорошо, какъ я. Ваша пылкая и возвышенная душа, сударыня, душа, которая такъ благородно-повелительна… Въ оправданіи любимаго и почитаемаго вами супруга, и которая осчастливила его вполн по достоинству — возбуждаетъ во мн восторгъ и благоговніе, и я преклоняюсь передъ нею. Но что касается обстоятельствъ, на которыя я испросилъ позволенія обратить ваше вниманіе, я не сомнваюсь въ нихъ нисколько: Стараясь исполнить свою обязанность какъ повренный мистера Домби,— осмлюсь сказать, какъ другъ его,— я вполн убдился въ нихъ. Исполняя эту обязанность, и съ весьма-понятнымъ Для васъ глубокимъ участіемъ ко всему, что до него касается, участіемъ, которое усилено, если вамъ угодно (такъ-какъ Я, по-видимому, не имю счастья пользоваться вашею благосклонностью) боле-низкимъ побужденіемъ доказать свое усердіе и выиграть въ его мнніи, я долго слдилъ за этими обстоятельствами самъ и чрезъ посредство врныхъ людей: вотъ почему и имю безчисленныя и самыя подробныя подтвержденія словамъ своимъ.
Она подняла взоры до высоты его губъ, и увидла въ каждомъ зуб вредоносное орудіе.
— Извинте, сударыня, если въ своемъ затруднительномъ положеніи я осмливаюсь, совщаться съ вами я ршусь дйствовать не иначе, какъ съ вашего приказанія. Кажется, я замтилъ, что вы очень интересуетесь миссъ Флой?
Что въ ней открылось такого, чего онъ еще не зналъ и не замчалъ? Униженная и вмст съ тмъ взбшенная отъ мысли, которую онъ снова разовьетъ въ другомъ вид, она закусила дрожащую отъ гнва губу, чтобъ принудить ее успокоиться, и гордо наклонила въ отвтъ голову.
— Это участіе, сударыня, служащее трогательнымъ доказательствомъ того, какъ все близкое мистеру Домби драгоцнно вамъ, заставляетъ меня пріостановиться прежде, чмъ ршусь увдомятъ его обо всхъ этихъ вещахъ, которыя до-сихъ-поръ ему неизвстны. Оно до такой степени потрясаетъ мое врноподданство, если смю такъ выразиться, что по малйшему желанію вашему я готовъ предать ихъ совершенному забвенію.
Эдиь быстро подняла голову, откинулась назадъ и устремила на него мрачный взглядъ. Онъ встртилъ его самою пріятною и вжливою улыбкой и продолжалъ:
— Вы говорите, что въ разсказ моемъ эти обстоятельства искажены… Боюсь, что нтъ… боюсь, что нтъ. Но допустимъ это. Безпокойство, которое я иногда ощущалъ, думая о вашемъ предмет, происходитъ вотъ отъ-чего: одна мысль о сближеніяхъ съ подобными лицами, хотя миссъ Флоренса и дошла до нихъ до невинности и неопытной доврчивости, можетъ побудить мистера Домби, уже предубжденнаго противъ нея — мн извстно, что онъ по временамъ думалъ объ этомъ — ршиться на окончательную разлуку съ нею и на отчужденіе ее отъ своего дома… Сударыня! не оспоривайте меня и вспомните, какъ давно я знаю мистера Домби, какъ безпрестанно бываю съ нимъ въ сношеніяхъ, какъ привыкъ относиться къ нему почти съ самаго дтства: поврьте мн, если у него есть недостатокъ, то онъ заключается въ выспреннемъ упорств, утвердившемся на корн благородной гордости и чувства своего могущества, которыя мы вс должны почитать и такихъ характеровъ нельзя осуждать наравн съ другими, просто упрямыми — они выростаютъ изъ самихъ-себя, день за днемъ, годъ за годомъ.
Она все не сводила съ него глазъ, но какъ ни былъ твердъ взглядъ ея, ея ноздри надменно расширились, дыханіе стало глубже и губы слегка зашевелились, когда Каркеръ описывалъ то въ своемъ патрон, передъ чмъ вс должны склоняться. Онъ замтилъ это, и хотя выраженіе лица его нисколько не измнилось, она знала, что онъ это замтилъ.
— Даже пустой случай, какъ, па-примръ, вчерашній, продолжалъ Каркеръ:— если позволите припомнить его еще разъ — пояснить мои слова лучше, чмъ всякое боле-важное обстоятельство. Фирма ‘Домби и Сынъ’ не знаетъ ни времени, ни мста, ни поры года, но повергаетъ все это передъ собою… Радуюсь вчерашнему случаю, потому-что онъ открылъ мн сегодня возможность говорить о нашемъ предмет съ мистриссъ Домби, хотя и подвергъ меня пени ея временнаго неудовольствія. Сударыня, среди моихъ безпокойствъ и опасеній касательно миссъ Флоренсы, мистеръ Домби потребовалъ меня въ Лимингтонъ. Тамъ я увидлъ васъ. Тамъ я не могъ не узнать, въ какихъ отношеніяхъ вы вскор будете съ нимъ, къ его и вашему прочному счастью. Тамъ ршился дождаться времени, когда вы окончательно поселитесь здсь, и сдлать, что сдлалъ сегодня. На душ моей нтъ упрека, что я не исполнилъ своего долга въ-отношеніи къ мистеру Домби, потому-что я высказалъ вамъ все: если два лица имютъ одинъ умъ и одно сердце, какъ въ такомъ супружеств, то одно лицо почти представляетъ собою другое. Совсть моя очищается одинаково, вамъ или ему высказана эта тэма. По причинамъ, которыя я имлъ честь изложить, я предпочелъ васъ. Могу ли надяться на счастье видть мою довренность принятою, и долженъ ли я считать себя освобожденнымъ отъ отвтственности?
Онъ долго помнилъ взглядъ, которымъ она его теперь надлила… кто могъ видть и забыть этотъ взглядъ? и внутреннюю борьбу, которая потомъ кипла въ ней. Наконецъ, она сказала:
— Я принимаю вашу довренность, сударь. Не угодно ли вамъ считать это дло конченнымъ? Дальше оно не должно идти.
Онъ низко поклонился и всталъ. Она также встала и онъ простился со всевозможнымъ смиреніемъ. Но Витерсъ, встртясь съ нимъ на лстниц, остановился отъ изумленія, произведеннаго красотою зубовъ мистера Каркера и его блестящею улыбкой. Когда же мистеръ Каркеръ похалъ на своемъ блоногомъ кон, встрчный народъ принималъ его за дантиста: такіе великолпные зубы выставлялъ онъ на показъ публик. Встрчный народъ принималъ ее, когда она вскор потомъ выхала въ коляск, за важную даму, столько же счастливую, сколько богатую и прекрасную. Но они не видали ея, когда она была одна въ своей комнат незадолго до этого, они не слыхали, какъ она произнесла эти три слова: ‘О, Флоренса, Флоренса! ‘
Мистриссъ Скьютонъ, возсдая на соф и вкушая свой шоколадъ, не слыхала ничего, кром низкаго слова ‘дло’, къ которому она чувствовала смертельное отвращеніе, вообще, она изгнала его изъ своего лексикона, и въ-слдствіе этого, очаровательнйшимъ образомъ, съ невроятнымъ количествомъ ‘сердца’, не говоря уже о Душ, чуть не разорила нсколькихъ модистокъ и другихъ лицъ въ томъ же род. Въ-слдствіе чего мистриссъ Скьютонъ не длала никакихъ вопросовъ и не обнаружила ни малйшаго любопытства. Бархатная персиковаго цвта шляпка доставила ей достаточно занятій, когда он похали: шляпка была надта чуть не на затылокъ, а погода стояла втреная, отъ-чего Клеопатр безпрестанно приходилось заботиться о спасеніи шляпки отъ игривости эола. Когда закрыли экипажъ и втру не было въ него доступа, дряхлость головы заиграла искусственными розами… вообще же, мистриссъ Скьютонъ чувствовала себя довольно-плохо…
Къ вечеру, ей не сдлалось лучше. Когда мистриссъ Домби, совершенно одтая, дожидалась ее съ полчаса въ своей уборной, мистеръ Домби парадировалъ въ гостиной передъ зеркалами, въ величавомъ и нарядномъ нетерпніи — вс трое собирались хать въ гости обдать — горничная Флоуерсъ вбжала къ мрстриссъ Домби съ испуганнымъ лицомъ.
— Мэмъ, извините, но я не могу ничего сдлать съ миссисъ!
— Что тамъ такое?
— Что, мэмъ, я, право, не знаю. Она длаетъ такія лица!
Эдиь посмшила въ комнату матери. Клеопатра была разряжена въ пухъ, въ брильянтахъ, въ короткихъ рукавахъ, нарумяненная съ фальшивыми локонами, зубами и съ прочими молодящими принадлежностями, но паралича этимъ нельзя было провести, онъ все-таки узналъ свою жертву и поразилъ ее передъ зеркаломъ, гд она лежала, какъ гадкая, упавшая на полъ кукла.
Дочь и горничная разобрали ее по частямъ и положили въ постель немногое существенное изъ ея особы. Доктора явились немедленно и приложили сильныя средства, по мннію ихъ, она могла оправиться отъ этого удара, во ужъ непережилабы другаго. Она пролежала нсколько дней безсловесная и неподвижная, уставя глаза въ потолокъ, изрдка отзываясь невнятными звуками на вопросы, узнатъ ли она тхъ, кто въ комнат, и тому подобные, часто она не отвчала ни звукомъ, ни знакомъ, ни неподвижными глазами.
Наконецъ, она начала приходить въ себя и получила въ нкоторой степени силу движенія, хотя все еще не могла говорить. Потомъ она могла владть правою рукою, показавъ а?о горничной’ ухаживавшей за нею постоянно и никакъ не могшей успокоиться, она потребовала знаками карандашъ и бумаги. Горничная поспшила исполнить ея приказаніе, думая, что она, можетъ-быть, хочетъ написать духовную или изъявить какую-нибудь предсмертную волю, такъ-какъ мистриссъ Домби не было дома, горничная ожидала результата съ торжественными чувствами.
Посл продолжительныхъ трудныхъ попытокъ и начертанія не тлъ буквъ, которыя какъ-будто сами собою ниспадали съ карандаша, старуха нацарапала слдующее:
‘Розовые занавсы.’
Горничная, пораженная изумленіемъ и не безъ причины — не могла понять, въ чемъ дло. Тогда Клеопатра дополнила рукопись еще двумя словами, и вышло:
‘Розовые занавсы для докторовъ.’
Тутъ только горничная начала постигать, что она желаетъ этихъ вещей для выгоднйшаго представленія цвта своего лица ученому факультету. Но знавшіе Клеопатру коротко были убждены ъ справедливости такого мннія, которое она вскор подтвердида сама: кровать ея обвсили розовыми занавсами, и она стала видимо поправляться гораздо-скоре. Черезъ нсколько времени, она могла уже сидть въ локонахъ, въ обшитыхъ кружевами чепчик и ночномъ капот, и съ искусственнымъ румянцемъ на ввалившихся щекахъ.
Страшно было смотрть, какъ эта нарядная старуха жеманилась и кокетничала со смертью, какъ-будто съ майоромъ Багетовомъ. Однако, ударъ паралича произвелъ въ ней и нкоторую нравственную перемну, достойную размышленія и длавшую ее не мене мертвенною.
Отъ ослабленія ли умственныхъ способностей стала она лукаве и лживе, или она перемшивала свое притворное состояніе съ истиннымъ, или, можетъ-быть, явились проблески совсти, которой нельзя было ни задушить, ни обнаружить вполн, или она была доведена до этого болзнью, перепутавшею въ ней все — и это, можетъ-быть, было самое врное — но результатъ былъ вотъ какой: она стала необыкновенно-взъискательна въ требованіяхъ отъ Эдии любви, благодарности и вниманія, выхваляла себя постоянно, какъ самую нжную и безпримрную мать, и сдлалась чрезвычайно-ревнивою ко всему, что могло соперничать съ нею въ чувствахъ дочери. Потомъ, вмсто того, чтобъ помнить уговоръ съ дочерью и избгать непріятнаго для нея предмета разговора, она безпрестанно толковала о новомъ замужств Эдии, приводя его въ примръ своихъ несравненныхъ материнскихъ достоинствъ — и все это съ капризами, съ слабостью болзненнаго состоянія, доставлявшими обильные матеріалы для насмшливыхъ комментарій на счетъ ея втренности и желанія молодиться.
— Гд мистриссъ Домби? спрашивала она у горничной.
— Выхала, мэмъ.
— Выхала! Она вызжаетъ, чтобъ не видть своей мама, Флоуерсъ?
— Богъ съ вами, нтъ, мэмъ! Мистриссъ Домби выхала только покататься съ миссъ Флоренеой.
— Миссъ Флоренеой! Кто такое миссъ Флоренса? Не говори мн о миссъ Флоренс. Что такое миссъ Флорнса для нея всравненіи со мною?
Тутъ ей приносили брильянты, или персиковаго цвта шляпку — она въ этой шляпк принимала постителей задолго до того, когда могла выйдти за двери — или наряжали ее во что-нибудь новое и пестрое, и слезы ея унимались. Она оставалась спокойною ‘и довольною, пока не приходила къ ней Эдиь, взглянувъ на ея гордое лицо, она снова впадала въ плаксивое уныніе.
— Я уврена, Эдиь!… кричала она, тряся головою.
— Въ чемъ дло, матушка?
— Дло! Я, право, не знаю, въ чемъ дло. Свтъ сталъ такимъ искусственнымъ и неблагодарнымъ… я даже начинаю думать, что нтъ въ немъ больше сердце — или чего-нибудь подобного. Витерсъ скоре похожъ не мое дитя, чмъ ты. Онъ обращаетъ ни меня больше вниманія, чмъ моя дочь. Я почти желаю казаться не такою молодою… тогда, можетъ-быть, ко мн будутъ имть больше почтенія.
— Что же вамъ еще нужно?
— О, многаго, Эдиь, многаго!
— Разв вы чувствуете въ чемъ-нибудь недостатокъ? Если такъ, то сами виноваты.
— Сама виновата! сказала она, начиная плакаться.— Какою матерью была я для тебя, Эдиь! я не оставляла тебя съ самой колыбели! А когда ты мною пренебрегаешь и не питаешь ко мн насколько любви, какъ-будто я для тебя чужая — ни на двадцатую долю того, что чувствуешь къ Флоренс… но я вдь только твоя мать и могу развратить ее со-временемъ!— и ты упрекаешь меня, и говорить, что я сама виновата.
— Матушка, матушка, я не упрекаю васъ ни въ чемъ. Зачмъ вы говорите объ этихъ вещахъ?
— Разв мн не натурально Говорить о нихъ, когда я вся состою изъ чувствительности и любви, когда я, уязвлена самымъ жестокимъ образомъ отъ каждаго твоего взгляда?
— Я вовсе не думала огорчать васъ, матушка. Разв вы забыли, что было сказано между нами? Оставьте въ поко прошлое.
— Да, оставить! И благодарность ко мн также оставить, и любовь ко мн… я останусь въ своей комнат, въ глуши, безъ всякаго общества и вниманія, пока ты отъискиваешь себ новыхъ родныхъ, о которыхъ заботишься, до-нельзя и которые не имютъ на тебя никакихъ, правъ! Ахъ, Боже мой, Эдиь, да знаешь ли ты, какъ ты великолпно пристроена?
— Знаю. Перестаньте!..
— А это джентльменистое созданіе Домби? знаешь ли ты, что ты за нимъ замужемъ, Эдиь, и что имешь положеніе въ свт, и свой экипажъ, и Богъ-знаетъ что еще?
— Знаю очень-хорошо, матушка.,
— У тебя было бы все это съ этимъ премилымъ старичкомъ… какъ его звали?— Грэнджеромъ, еслибъ онъ не умеръ. А кому ты обязана всмъ этимъ, Эдиь?
— Вамъ, матушка, вамъ.
— Такъ обними же и поцалуй меня, дитя. Покажи мн, Эдиь, какъ ты чувствуешь, что никогда не слыхала о лучшей мама, чмъ я была для тебя… Да не длай изъ меня страшилища, не утомляй и не мучь меня своею неблагодарностью, не то, когда я снова покажусь въ обществ, ни одна душа не будетъ узнавать меня, ни даже это ненавистное животное, майоръ Бэгстокъ.
Но по-временамъ, когда Эдиь къ ней приближалась, наклоняла свою прекрасную голову, прикладывала свою холодную щеку къ ея щек, мать отодвигалась, какъ-будто пугаясь дочери, съ нею длались припадки дрожи, и она вскрикивала, кто чувствуетъ, какъ мысли ея перепутываются. Иногда старуха умильно упрашивала Эдиь ссть въ кресла подл ея кровати и смотрла на нее — когда она сидла въ угрюмомъ размышленіи — съ лицомъ, которое казалось, изношеннымъ и страшнымъ, не взирая даже на розовые занавсы.
Розовые занавсы покраснли въ свое время, глядя на тлесное исцленіе Клеопатры, на ея нарядъ — юношественный больше чмъ когда-нибудь для прикрытія слдовъ болзни — на румяна, на зубы, локоны, брильянты, короткіе рукава, и на весь гардеробъ куклы, упавшей передъ зеркаломъ. Они краснли иногда, по-временамъ, отъ безсвязности ея рчей, сопровождавшихся невиннымъ двическимъ хиканьемъ, отъ случайныхъ отказовъ ея памяти, которые не были подчинены никакой регулярности, но появлялись и исчезали по произволу, какъ-будто въ насмшку надъ ея фантастическою особой.
Но никогда не зарумянились они, глядя на перемну въ ея обращеніи, мысляхъ и рчахъ съ дочерью. Хотя эта дочь бывала часто подъ ихъ розовымъ вліяніемъ, они никогда не видали, чтобъ красота ея освтилась улыбкою, или суровое выраженіе смягчилось нжностью любви дочериной.

ГЛАВА II.
Миссъ Токсъ возобновляетъ старинное знакомство.

Злополучная миссъ Токсъ, покинутая своимъ другомъ, Луизою Чиккъ, и лишенная милостей мистера Домби — такъ-какъ пары щегольскихъ карточекъ новобрачныхъ, перевязанной серебряной ниткой, не было видно за каминнымъ зеркаломъ Принцесс-Плэса, или на клавикордахъ, или на какомъ бы то ни было праздничномъ мст выставки — миссъ Токсъ упала духомъ и значительно страдала отъ меланхоліи. Птичьяго вальса на время не было слышно на Принцесс-Плэс, растенія были запущены, и пыль покрыла миньятюрный портретъ ея предка съ напудренною головою и косой.
Массъ Токсъ, однако, не была еще въ такихъ лтахъ или такой комплекціи, чтобъ могла долго предаваться безполезной скорби. Дв только ноты клавикордъ не дйствовали отъ недостатка практики, когда птичій вальсъ защебеталъ снова въ тсной гостиной, одинъ только кустъ гераніума палъ жертвой небреженія до того времени. когда она снова собралась поливать и лелять свои растенія регулярно по утрахъ, напудренный предокъ оставался запыленнымъ только шесть недль, по истеченіи которыхъ миссъ Токсъ снова подышала на его лицо и отполировала его кускомъ замши.
А все-таки миссъ Токсъ жила въ одинокой грусти. Привязанности ея, какъ смшно он ни проявлялись, были искренни и сильны, она была, по ея собственному выраженію, ‘глубоко удивлена незаслуженнымъ жестокосердіемъ Луизы’. Но въ составъ миссъ Токсъ не входило злопамятство. Если она прошла не жизненному путъ сладкорчиво и безъ собственныхъ мнній, то не имла и буровыхъ страстей. Одинъ видъ Луизы Чиккъ, которую она подглядла однажды на улиц, въ значительномъ разстояніи, подйствовалъ до того на ея мягкую натуру, что она бросилась искать убжища въ случившейся по близости лавк пирожника, и тамъ, въ темной горенк, посвященной поглощенію суповъ и пропитанной атмосферой бульйона изъ бычьихъ хвостовъ, облегчила свою грудь ручьями слезъ.
Миссъ Токсъ не находила никакихъ причинъ жаловаться на мистера Домби. Благоговніе ея къ нему было такъ велико, что однажды, удалясь у него изъ вида, она вообразила будто и всегда была въ неизмримомъ разстояніи отъ этого джентльмена, который оказывалъ ей необыкновенное снисхожденіе, позволивъ приблизиться къ своей особ. По искреннему убжденію миссъ Токсъ, никакая жена не могла быть для него слишкомъ-прекрасною или слишкомъ-важною, она проливала слезы при такомъ предположеніи и допускала его вполн, по двадцати разъ въ день. Ей никогда не приходила на умъ надменность, съ которою мистеръ Домби подчинилъ ее своему удобству и прихотямъ, дозволивъ быть одною изъ нянекъ его маленькаго сына, она помнила только, до ея собственнымъ словамъ, что ‘провела въ этомъ дом много счастливыхъ часовъ, за которые должна быть благодарна’, и что ‘никогда не перестанетъ считать мистера Домби однимъ изъ достойнйшихъ и замчательнйшихъ людей’.
Отрзанная отъ немилосердой Луизы и робя майора — на котораго вечеръ смотрла она съ нкоторою недоврчивостью — миссъ Токсъ находила весьма-непріятнымъ свое теперешнее невдніе о происходящемъ въ дом мистера Домби. Такъ-какъ она дйствительно считала ‘Домби и Сына’ въ род оси, около которой вообще вращается міръ, то ршилась, въ надежд пріобрсти какія-либо извстія о столь-интересномъ для нея предмет, отьискатъ свою старую знакомку мистриссъ Ричардсъ, она знала, что мистриссъ Ричардсъ, посл ея послдняго достопамятнаго появленія передъ дивомъ мистера Дорби, видится иногда съ его прислугою. Можетъ-быть, миссъ Токсъ, отъискивая Тудлей, слдовала тайному влеченію сердца найдти Кого-нибудь, хотя изъ самаго смиреннаго званія, съ кмъ бы можно было потолковать о мистер Домби.
Какъ бы то ни было, миссъ Токсъ направилась однажды вечеромъ къ Тудлямъ. Мистеръ Тудль, въ это время, пропитанный сажею и пепломъ, освжалъ себя чаемъ въ ндрахъ своего семейства. Мистеръ Тудль зналъ только три разряда существованія: или они освжался и подкрплялся въ вышеупомянутыхъ ндрахъ, или проносился по земной поверхности съ быстротою отъ двадцати-пяти до пятидесяти миль въ часъ, или спалъ посл трудовъ. Онъ былъ всегда или въ вихр или въ затишьи, и въ томъ и другомъ случа человкомъ мирнымъ и незаносчивымъ, передавъ, по-видимому, бурливость житейскую своимъ машинамъ, которыя горячились, фыркали, пыхтли, рвались, дымились и выбивались изъ силъ безпощадно, тогда-какъ санъ онъ велъ жизнь смирную и ровную.
— Полли, сразилъ онъ, имя на каждомъ колн по юному Тудлю, тогда-какъ двое другихъ готовили ему чай, да еще множество было разсыпано вокругъ — у мистера Тудля былъ всегда хорошій запасъ дтей: — ты давно не видала вашего Байлера?
— Нтъ, да онъ наврно прійдетъ сегодня вечеромъ. Сегодня его вечеръ, и онъ его не пропуститъ.
— Я полагаю, вашъ Байлеръ теперь на хорошей дорог, а? Полли?
— О, конечно!
— А не до какимъ-то скрытнымъ дламъ — а?
— Нтъ! возразила мистриссъ Тудль увсисто.
— Очень-радъ, Полли, что онъ не во скрытнымъ дламъ, замтилъ мистеръ Тудль съ разстановкой и ковыряя складнымъ ножомъ въ своемъ хлб и масл, какъ въ топк паровоза: — а то это смотритъ нехорошо, такъ ли, Полли?
— Конечно, отецъ. Какъ можешь ты спрашивать объ этомъ!
— Видите, вы, ребятишки, сказалъ мистеръ Тудль, обратясь ко всему своему семейству: — надобно длать все честно и открыто. Если вы будете въ разрзахъ или туннеляхъ, то не возитесь тамъ въ-тихомолку, а свищите во вс пары, чтобъ знали гд вы.
Юные Тудли подряди звонкій ропотъ, изъявлявшій готовность ихъ воспользоваться родительскимъ совтомъ.
— Да отъ-чего ты говоришь это на-счетъ Роба, отецъ? спросила съ безпокойствомъ жена.
— Полли, моя старуха, я не знаю, чтобъ говорилъ особенно на-счетъ Роба, право. Я ‘тронулся’ начиная съ него, потомъ подъхалъ къ ‘втви’, тамъ взялъ, что нашлось, а вотъ явился цлый поздъ мыслей, которыя прицпились къ нему прежде, чмъ я узналъ, гд я и откуда он. Что за удивительная ‘прицпка’ человческія мысли! Пра…во!
Такое глубокомысленно разсужденіе мистеръ Тудль промылъ внизъ вмстительною кружкою чая и продолжалъ упрочивать его тяжеловснымъ количествомъ хлба съ масломъ. При этомъ случа, онъ посовтовалъ дочерямъ смотрть, чтобъ было больше кипятку, такъ-какъ онъ чувствуетъ въ глотк большую сухость и опорожнитъ ‘цлый видъ’ кружекъ для утоленія жажды.
Удовлетворяя себя, однако, мистеръ Тудль не забывалъ своихъ младшихъ ‘втвей’, которыя хотя уже и поужинали, но все-таки были не прочь отъ иррегулярныхъ кусковъ, всегда чрезычайно-пріятныхъ. Отецъ услаждалъ ими дтей, выставляя массивные ломти хлба съ масломъ, отъ которыхъ все семейство откусывало поочереди, въ законной послдовательности, и раздавая имъ также правильно чай по ложечкамъ: гостинцы эти доставляли юнымъ Тудлямъ такое удовольствіе, что они посл каждаго вкушенія принималась прыгать, плясать, скакать на одной ножк и выражать своя чувства разными гимнастическими доказательствами. Уходившись, они снова сталпливались вокругъ мистера Тудля и глядли пристально, какъ онъ уписывалъ еще ломти хлба и масломъ, притворяясь, впрочемъ, какъ-будто они не имютъ никакого дальнйшаго порыва на эти състные вещества, но разговариваютъ о постороннихъ предметахъ и сообщаютъ другъ другу мысли свои по довренности, шопотомъ.
Мистеръ Тудль, среди своего семейства, которому подавалъ превосходный примръ касательно аппетита, мысленно перевозилъ и Бирмингэмъ двухъ сидвшихъ у него на колняхъ младшихъ Тудлей, съ отдльнымъ поздомъ, и созерцалъ остальныхъ черезъ брустверъ изъ хлба и масла, какъ вдругъ явился Робъ-Точильщикъ въ своей зюдвестк и траурномъ наряд, и былъ встрченъ общимъ стремленіемъ къ нему братьевъ и сестеръ.
— Ну, что, мать? Здорова ли ты? сказалъ Робъ, цалуя ее почтительно.
— Вотъ мой мальчикъ! закричала Полли, обнимая и трепля его по спин.— Секреты! Богъ съ тобою, отецъ, какіе у него секреты!
Это замчаніе адресовалось къ мистеру Тудлю, для его частнаго свднія, но Робъ-Точильщикъ, чувствовавшій себя не безъ грха, поймалъ эти слова на лету.
— Какъ! Отецъ опять говорилъ что-то про меня? воскликнулъ онъ съ видомъ обиженной невинности.— Охъ, какое горе, когда разъ залетишь вкось! А потомъ жди каждый разъ, что родной отекъ станетъ попрекать тебя этимъ за стною. Право, этимъ можно заставить сизака пропасть и сдлать что-нибудь съ досады! кричалъ Робъ, прибгая къ своимъ обшлагамъ въ знакъ горести.
— Мой бдный мальчикъ! возразила Полли,— отецъ не думахъ ничего худаго!
— А если отецъ не думалъ, хныкалъ обиженный Точильщикъ:— такъ зачмъ толковать такія вещи, мать? Никто не думалъ обо мн и вполовину такъ дурно, какъ мой родной отецъ. Ну, право, я бы хотлъ, чтобъ мн кто-нибудь отхватилъ голову! Отцу, я думаю, было бы мало горя и я бы лучше хотлъ, чтобъ это сдлалъ онъ, а не тотъ.
Отъ такихъ отчаянныхъ словъ, вс юные Тудли поддали единогласный визгъ — Точильщикъ усилилъ эффектъ этого визга, уговаривая ихъ иронически, чтобъ они не плакали за него, такъ-какъ они должны его ненавидть, если они добрые мальчики и двочки. Этимъ онъ до того растрогалъ второго Тудля съ конца, что тотъ, весьма-чувствительный вообще, поперхнулся и побагровлъ. Мистеръ Тудль, растерявшись отъ отчаянія, поднесъ его къ ушату, съ водою и врно сунулъ бы туда, еслибъ тотъ не оправился отъ воззрнія на этотъ инструментъ.
Когда дла дошли до этого, мастеръ Тудль объяснился, добродтельныя чувства его сына успокоились, они пожали другъ другу руки, и гармонія воцарилась снова.
— Хочешь длать по-моему, Байлеръ, мои милый? спросилъ отецъ, принявшись за чай съ новымъ усердіемъ.
— Нтъ, отецъ, благодарю. Мы пили чай съ хозяиномъ.
— Я что хозяинъ, Робъ? сказала Полли.
— Да, право, не знаю, мать. Имъ нечего похвастать. Дло не идетъ на ладъ, видишь. Онъ ничего не понимаетъ въ дл, этотъ кэп’нъ. Сегодня еще приходилъ въ лавку кто-то и говоритъ: мн нужно то и то, говоритъ… какое-то мудреное имя.— ‘А что такое?’ спрашиваетъ кэп’нъ.— То и то, отвчаетъ другой.— ‘Почтенный’ говоритъ кэп’ні?: ‘не хотите ли вы сдлать обсервацію по всей лавк?’ — Ну, говоритъ тотъ, я осмотрлъ.— ‘Нашли вы, что вамъ нужно?’ говоритъ кэп’нъ.— Нтъ, не нашелъ, говоритъ тотъ. — ‘А вы узнаете ту вещь, которую вамъ нужно, когда ее увидите? и говоритъ кэп’нъ.— Нтъ, говоритъ тотъ.— ‘Ну, пріятель’ говоритъ кэп’нъ, ‘такъ вы лучше ступайте да спросите у добрыхъ людей, какова она съ виду, потому-что и я этого не знаю!’
— Ну, этакъ мудрено разбогатть! замтила Полли.
— Разбогатть! Да онъ никогда не разживется, мать. У него такая манера, какой я не видывалъ. Онъ мн не худой хозяинъ, скажу правду, да мн отъ того мало прибыла, и я думаю остаться у него недолго.
— Не остаться на этомъ мст, Робъ! воскликнула мать, между-тмъ, какъ мистеръ Тудль вытаращилъ глаза.
— Но на этомъ мст, можетъ-быть, возразилъ подмигивая Точильщикъ.— Ничего нтъ мудренаго… друзья при двор, знаешь… но не заботься, мать. Все ладно!
Въ этихъ намекахъ и въ таинственности Точильщика было столько неосторожныхъ доказательствъ недостатка, о которомъ говорилъ его отецъ при самомъ начал, что ему бы опять пришлось обижаться, а семейству его визжать, но, къ счастію всхъ, показалась въ ту. самую минуту въ дверяхъ постительница, которой появленіе изумило Полли до нельзя, и которая улыбалась всмъ присутствующимъ съ видомъ ласковаго покровительства.
— Каково поживаете, мистриссъ Ричардсъ? сказала миссъ Токсь.
— Я пришла къ вамъ въ гости. Можно войдти?
Доброе лицо Полли засіяло гостепріимнымъ отвтомъ, и миссъ Токсъ, принявъ, поданный ей стулъ и поздоровавшись благосклонно съ мистеромъ Тудлемъ, развязала ленты своей шляпки и сказала, что, во-первыхъ, она должна просить милыхъ дтей, отъ перваго до послдняго, прійдти и поцаловать ее.
Второй Тудль съ конца, родившійся, по-видимому, подъ вліяніемъ злополучной планеты, не могъ принять законнаго участія въ томъ всеобщемъ цалованіи: онъ, забавляясь ‘зюдвесткою’ Роба, надлъ ее задомъ напередъ и надвинулъ себ на голову до того, что никакъ не могъ снять, случай этотъ, представляя его испуганному воображенію печальную картину того, какъ онъ проживетъ остатокъ дней своихъ во мрак и въ безнадежной разлук съ друзьями и родными, заставилъ его отчаянно барахтаться и испускать задушенные крики. Когда его высвободили, то нашли, что лицо его было очень-разгорячено, красно и влажно, миссъ Токсъ посадила его къ себ на колни, сильно утомленнаго.
— Вы, я думаю, почти забыли меня? сказала миссъ Токсъ ласково мистеру Тудлю.
— Нтъ, мэмъ, нтъ, возразилъ тотъ.— Но вс мы стали съ того времени немножко-постаре.
— А какъ вы поживаете, сэръ?
— Хорошо, мэмъ, благодарю васъ. А вы каково поживаете, мэмъ? ревматики до васъ не добрались, мэмъ? Всмъ намъ приходится ихъ бояться, когда длаемся старе.
— Благодарствуйте, я еще не чувствую этой болзни.
— Вы очень-счастливы, мэмъ. Въ ваши лта, мамъ, много народу мучится ими. Вотъ, была моя мать… Но тутъ, поймавъ взоръ жены, мистеръ Тудль, весьма-разсудительно утопилъ остатокъ своей рчи въ другой кружк съ чаемъ.
— Вы врно не скажете, мистриссъ Ричардсъ, вскричала миссъ Тойсъ, глядя на Роба:— что это вашъ…
— Старшій, мэмъ. Да, такъ точно. Это тотъ самый маленькій пріятель, который былъ невинной причиной такихъ бдъ.
— Тотъ самый, мэмъ, сказалъ Тудль,— что былъ съ коротенькими ножками, а он были, прибавилъ онъ съ нкоторою поэзіей въ звук голоса:— черезъ-чуръ коротки для кожаныхъ чехловъ то мистеръ Домби отдалъ въ точильщики.
Воспоминаніе объ этомъ чуть не одолло миссъ Токсъ. Робъ немедленно сдлался въ ея глазахъ предметомъ особеннаго участія, она, попросила позволенія пожать ему руку и поздравила Полли съ его открытымъ, чистосердечнымъ лицомъ. Слыша такую похвалу, Робъ старался дать своей физіономіи соотвтственное выраженіе, но довольно-неудачно.
— А теперь, мистриссъ Ричардсъ, сказала миссъ Токсъ:— и вы, сударь, также, — адресуясь къ Тудлю,— я скажу вамъ прямо я откровенно, за чмъ сюда пришла. Вы, можетъ-быть, знаете, мистриссъ Ричардсъ — вроятно, это и вамъ извстно, сударь — что сдлалось маленькое разстояніе между мною и нкоторыми изъ друзей, и что тхъ, у кого прежде я бывала часто, теперь я уже не посщаю.
Полли, сразу понявшая женскимъ инстинктомъ въ чемъ дло, выразила ей это однимъ скорымъ взглядомъ. Мистеръ Тудль, не имвшій ни малйшаго понятія, о чемъ толкуетъ миссъ Токсъ, вытаращилъ ей глаза въ знакъ того же.
— Разумется, продолжала миссъ Токсъ:— нтъ нужды разсказывать, какимъ-образомъ и почему произошла наша маленькая холодность. Довольно, если я скажу, что чувствую величайшее какое только можно уваженіе и участіе къ мистеру Домби (голосъ ея нсколько задрожалъ)… и ко всему, что до него касается,
Просвщенный этими словами, мистеръ Тудль покачалъ головою, сказалъ, что слыхалъ объ этомъ, и съ своей стороны считаетъ мистера Домби человкомъ мудренымъ.
— Прошу васъ, сударь, не говорить этого, возразила миссъ Токсъ.— Позвольте просить васъ, сударь, не говорить такихъ вещей ни теперь, ни впередъ. Подобныя замчанія мн больно слышать, а джентльмену съ такимъ умомъ и сердцемъ, какъ ваши, они не могутъ, я уврена, доставить большаго удовольствія.
Мистеръ Тудль, никакъ невоображавшій, что замчаніе его прійдется не впопадъ, значительно смутился.
— Я желаю сказать, мистриссъ Ричардсъ, начала опять миссъ Токсъ:— и я адресуюсь также къ вамъ, сударь, вотъ что: всякое извстіе о семейств мистера Домби, о благоденствіи этого семейства, о здоровь этого семейства, какое только можетъ дойдти до васъ, будетъ очень-много интересовать меня, мн всегда будетъ очень-пріятно поболтать съ мистриссъ Ричардсъ объ этомъ семейств и о временахъ прошлыхъ, а такъ-какъ между мною я мистриссъ Ричардсъ никогда небыль разногласія, хоть я бы и желала быть съ нею гораздо-знакоме, но въ недостатк этого виновата я одна — то надюсь, что она согласятся сблизиться со мною, позволитъ мн приходить сюда, когда мн вздумается, и не станетъ смотрть на меня, какъ на чужую. Теперь, право, я надюсь, мистриссъ Ричардсъ, сказала миссъ Токсъ съ чувствомъ:— что вы пріймете мое предложеніе, какъ доброе и милое существо, какимъ вы всегда были.
Полли была ей благодарна и обнаружила свою благодарность. Мастеръ Тудль самъ не зналъ, доволенъ ли онъ или нтъ, а потому сохранилъ на лиц ненарушимое спокойствіе.
— Видите, мистриссъ Ричардсъ, сказала миссъ Токсъ: — я надюсь и вы также, сударь… есть много неважныхъ вещей, въ которыхъ я могу замъ быть полезною, если вы не станете меня чуждаться, и, право, я съ радостью готова сдлать для васъ все, что могу. На-примръ, я могу научитъ чему-нибудь вашихъ дтей. Я прійду когда-нибудь вечеромъ, принесу кой-какія дтскія книжк, если вы позволите, или какую-нибудь работу, и каждый разъ буду учить ихъ… О, Боже мой! дти ваши выучатся премногому и сдлаютъ честь своей учительниц.
Мистеръ Тудль, питавшій къ наукамъ глубокое уваженіе, подмигнулъ одобрительно жен и помуслилъ себ руки съ явнымъ удовольствіемъ.
— Тогда, не будучи у васъ чужою, продолжила миссъ Токсъ:— я не помшаю никому, и у васъ все будетъ идти, какъ-будто меня тутъ и нтъ. Мистриссъ Ричардсъ станетъ шить, или гладить, или няньчиться, не обращая на меня вниманія, а вы, сударь, можете курить трубку, если захотите, будете курить, сударь?
— Благодарствуйте, мэмъ. Да, я не прочь, закурю.
— Вы очень-добры, сударь. Право, увряю васъ, мн это доставитъ большую отраду, если я буду такъ счастлива, что окажусь хоть сколько-нибудь полезною вашимъ дтямъ, то вы больше чмъ вознаградите меня, если согласитесь на этотъ маленькій договоръ радушно, добросердечію, безъ возраженіи.
Договоръ былъ ратификованъ на мст, и миссъ Токсъ чувствовала себя уже столько дома, что немедленно приступила къ предварительному, экзамену дтей, всхъ безъ исключенія — чему мастеръ Тудль весьма удивлялся — и потомъ записала ихъ имена, лта и познанія на листк бумаги. Эта церемонія съ сопровождавшею ее болтовнею продляли время позже того часа, когда семейство Тудлей имло обыкновеніе ложиться спать, да и миссъ Токсъ была задержана, такъ-что ей было уже слишкомъ-поздно возвращаться во-свояси одной. Вжливый Точильщикъ выручилъ ее изъ бды, предложивъ проводить до ея дверей, а такъ-какъ мессъ Токсъ находила утшительнымъ быть доведенною до своего жилища юношей, котораго мистеръ Домби облекъ въ первый разъ въ мужественный кожаный нарядъ, рдко называемый по имени, она охотно воспользовалась любезностью Роба,
Пожавъ руку мастеру Тудлю и Полли, и перецаловавъ всхъ дтей, миссъ Токсъ вышла изъ ихъ жилища, оставя посл себя блистательное впечатлніе и чувствуя на сердц такъ легко, что мистриссъ Чиккъ врно бы этимъ обидлась.
Робъ-Точильщикъ хотлъ-было изъ скромности идти за нею, но миссъ Токсъ желала имть его подл себя для разговоровъ. Онъ оказался такимъ чистымъ, свтлымъ и блестящимъ, что совершенно обворожилъ миссъ Токсъ, которая сочла его юношей безподобнымъ — нжнымъ сыномъ, малымъ благоразумнымъ, сметливымъ, добропорядочнымъ, честнымъ, мягкосердымъ, откровеннымъ — словомъ, юношей, подававшимъ, самыя блистательныя надежды.
— Я чрезвычайно рада, что узнала васъ, сказала ему миссъ на разставаньи у своихъ дверей.— Надюсь, вы будете считать меня своимъ другомъ и посщать меня, когда только вздумаете. Вы держите денежный ящичекъ?
— Какъ же, мэмъ! я коплю деньги, пока ихъ, не наберется столько, чтобъ положить въ банкъ, мэмъ.
— Очень-похвально, право, рада слышать это. Положите же туда эту полкрону, прошу васъ.
— О, благодарю васъ, мамъ, но, право, я не могу ршиться лишить васъ…
— Мн очень нравится вашъ независимый характеръ, но тутъ нтъ никакого лишенія, увряю васъ. Вы меня обидите, если не пріймете этого, какъ знакъ моего доброжелательства. Покойной ночи, Робинъ.
— Покойной ночй, мэмъ, и очень-благодаренъ! отвчалъ Робъ.
Ухмыляясь побжалъ онъ размнять свое пріобртеніе у пирожника. Но въ школ Точильщиковъ никто еще не научился честности, тогда-какъ господствующая тамъ система воспитанія порождала въ гораздо-сильнйшей степени лицемріе. Многіе изъ друзей, или хозяевъ, или господъ прежнихъ Точильщиковъ говаривали, что если таковъ результатъ народнаго воспитанія, то гораздо-лучше обойдтись безъ него вовсе. Нкоторые боле-разсудительные говорили: ‘давайте воспитаніе лучше’. Но лица, управлявшія заведеніями Точильщиковъ, вступались тогда за нихъ, приводили въ примръ нсколькихъ мальчиковъ, изъ которыхъ вышли хорошіе люди наперекоръ систем воспитанія, и доказывали, что въ нихъ былъ прокъ единственно отъ этого воспитанія, чмъ и опровергались доводы ихъ противниковъ и упрочивалась слава заведенія.

ГЛАВА .
Дальнйшія приключенія капитана Эдварда Коттля, морехода.

Время, твердое на ногу и крпкое волей, подалось впередъ на столько, что опредленный дядею Соллемъ годовой срокъ, раньше котораго пріятелю его не позволялось распечатать пакетъ, сопровождавшій адресованное къ нему письмо, уже прошелъ, и капитанъ Коттль началъ вечеромъ посматривать на пакетъ съ ощущеніемъ таинственнаго безпокойства.
Въ благородств души своей, капитанъ столько же думалъ объ открытія пакета за часъ до назначеннаго срока, сколько о вскрытіи своей собственной персоны, для изученія анатоміи. Онъ только вытаскивалъ пакетъ, въ извстный періодъ своей первой вечерней трубки, клалъ его на столъ и смотрлъ сквозь облака табачнаго дыма на его наружность, важно и безмолвно, часа но два и-по три сряду. По-временамъ, посл созерцанія его въ-теченіе порядочнаго промежутка, капитанъ отодвигалъ свой стулъ дальше и дальше, какъ-будто желая выбраться вн выстрловъ обаянія таинственнаго пакета, но если таково было его намреніе, оно некогда не удавалось: даже, когда стулъ капитана встрчалъ препону въ стн кабинетика, пакетъ все продолжалъ притягивать его къ себ, или, когда глаза капитана бродили въ задумчивости и устремлялись въ потолокъ или въ огонь камина — образъ пакета слдовалъ за ними немедленно и устанавливался среди угольевъ, или выбиралъ себ выгодную позицію на штукатур потолка.
Относительно ‘удивительной миссъ’, чувства отеческаго восторга и удивленія капитана не знали перемнъ. Но со времени послдняго свиданія своего съ мистеромъ Каркеромъ, капитанъ Коттль дошелъ до сомннія, было ли его прежнее посредничество въ пользу этой колодой двицы и его милаго Вал’ра такъ благодтельно, какъ бы онъ желалъ, или какъ тогда думалъ. Короче, капитанъ началъ подозрвать съ серьзнымъ безпокойствомъ, что онъ надлалъ больше зла, чмъ добра., тревожимый совстью о въ скромности своей, разсудилъ онъ, что лучшее средство помочь этому горю было — отстранить себя отъ возможности вредить невольно кому бы то ни было, бросивъ себя за бортъ, какъ человка, котораго присутствіе за корабл опасно.
Погребенный, по этой причин, среди своихъ инструментовъ, капитанъ никогда не подходилъ къ дому мистера Домби, ни подавалъ о своемъ существованіи никакихъ сигналовъ Флоренс или миссъ Нипперъ. Онъ даже прекратилъ сношенія съ мистеромъ Перчемъ, увдомивъ сухо этого джентльмена при его слдующемъ визит, что онъ благодаритъ его за любезность, но ‘обрзалъ бакштовъ’ всхъ такихъ знакомств, будучи не въ состояніи предвидть, чью крют-камору онъ можетъ взорвать на воздухъ, вовсе того не желая. Въ такомъ добровольномъ отшельничеств капитанъ проводилъ цлые дни и недли, не обмнявшись ни съ кмъ словомъ, за исключеніемъ Роба-Точильщика, котораго уважалъ какъ образчикъ самой безкорыстной преданности и врности. Въ этомъ уединеніи, капитанъ, глядя молча на пакетъ по вечерамъ, курилъ себ, помышляя о Флоренс и бдномъ Вал’р, пока оба они не представились его смиренной фантазіи мертвыми и перешедшими въ состояніе вчной юности, прекрасными и невинными дтьми его старинныхъ воспоминаній.
Однако, капитанъ, не смотря на раздумье, не пренебрегалъ своимъ собственнымъ усовершенствованіемъ, или умственнымъ образованіемъ Роба-Точильщика. Онъ обыкновенно заставлялъ этого молодаго человка читать себ во часу въ каждый вечеръ изъ какой-нибудь книги, а такъ-какъ капитанъ вдовалъ неукоснительно во все печатное, то пріобрлъ такимъ образомъ свднія о значительномъ множеств достопримчательныхъ фактовъ. По воскреснымъ вечерамъ, отходя ко сну, капитанъ прочитывалъ самъ извстное божественное поученіе, произнесенное на Гор, и хотя привыкъ приводить текстъ этого поученія на свой ладъ безъ книги, однако читалъ, по-видимому, съ такимъ же благоговйымъ уразумніемъ его небеснаго смысла, какъ-будто зналъ его отъ-слова-до-слова наизусть на греческомъ язык, и былъ способенъ написать сколько угодно теологическихъ разсужденій на каждую ни его фразъ.
Почтеніе Роба-Точильщика къ духовному чтенію было развито въ школ Милосердыхъ Точильщиковъ постояннымъ соприкосновеніемъ его умственныхъ голеней ко всмъ собственнымъ именамъ племенъ уды, и монотоннымъ повтореніемъ — въ наказаніе — мудреныхъ фразъ изъ священныхъ книгъ, да, сверхъ того, онъ парафировалъ, въ шестилтнемъ возраст, въ кожаныхъ ножнахъ, по гри раза въ каждое воскресенье, весьма-высоко и въ весьма-теплой церкви, имя подъ самымъ ухомъ своей одурманенной головы огромный органъ, который жужжалъ какъ исполинская и до крайности дятельная пчела. На основаніи этого, Робъ-Точильщикъ притворялся чувствующимъ необыкновенное назиданіе, когда капитанъ переставалъ читать, и вообще звалъ и кивалъ, пока чтеніе продолжалось, но послдняго факта добродушный капитанъ и не думалъ подозрвать.
Капитанъ Коттль, какъ-будто дловой человкъ, счелъ необходимымъ вести книги. Онъ записывалъ въ нихъ замчанія о погод и теченіяхъ телегъ, каретъ, кабріолетовъ и разнаго рода повозокъ, которыя, какъ онъ замчалъ, направляются въ его кваротл по утрамъ и въ-теченіе большей части дня къ западу, а подъ вечеръ къ востоку. Раза два завертывали къ нему въ лавку какіе-то праздношатающіеся, которые ‘переговаривали’ — такъ онъ записалъ — на-счетъ очковъ, но потомъ, не купивъ ихъ положительно, общали зайдти въ другой разъ: изъ этого капитанъ вывелъ, что торговыя дла деревяннаго мичмана начинаютъ улучшаться, почему и внесъ такое обстоятельство въ. книгу ‘шканечнаго журнала’. Втръ дулъ тогда WtN (это онъ записалъ прежде всего), довольно ‘свжій’ и перемнившійся въ ночь.
Однимъ изъ главныхъ затрудненій капитана былъ мистеръ Тутсъ, который навщалъ его часто, и, не сообщая ничего въ особенности, имлъ, по-видимому, мысль, что маленькій кабинетикъ инструментальнаго мастера былъ мстомъ весьма-удобнымъ для его хиканья, поэтому онъ неуклонно пользовался комфортомъ этого покоя по цлымъ получасамъ, не подвигаясь насколько впередъ въ расположеніи капитана. Капитанъ же, сдлавшись осторожне отъ послдняго урока, Не могъ ршить наврное, дйствительно ли мистер Тутсъ былъ кроткимъ и невиннымъ существомъ, какимъ казался, или непроницаемо-коварнымъ и скрытнымъ лицемромъ. Частыя рчи его о миссъ Домби были подозрительны, но капитанъ чувствовалъ къ мистеру Тутсу тайное расположеніе за то, что тотъ ему вврился, и потому онъ удерживался отъ ршительнаго приговора и только смотрлъ на мистера Тутса съ невроятною проницательностью каждый разъ, когда тотъ касался предмета, столь близкаго его сердцу.
— Капитанъ Джилльсъ, воскликнулъ однажды мистеръ Тутсъ совершенно-неожиданно, по своему обыкновенію: — какъ вы думаете, можете вы смотрть благосклонно на мое предложеніе объ удовольствіи вашего знакомства?
— Ну, знаете, что я вамъ скажу, мой любезный, возразилъ капитанъ, ршившійся наконецъ остановиться на чемъ-нибудь: — я уже думалъ и передумывалъ объ этомъ.
— О, капитанъ Джилльсъ! Вы очень-добры, и я вамъ премного обязанъ. Клянусь моимъ честнымъ словомъ, капитанъ Джилльсъ, вы окажете милосердіе, если подарите меня удовольствіемъ вашего знакомства. Право, такъ.
— Видите, почтенный, произнесъ капитанъ съ разстановкою:— вдь я васъ не знаю.
— Да вы никогда и не можете узнать меня, капитанъ Джилльсъ, возразилъ мистеръ Тутсъ, непреклонно добивавшійся своей цли:— если не подарите меня удовольствіемъ вашего знакомства.
Капитанъ былъ пораженъ оригинальностью и силою этого замчанія, и глядлъ за мистера Тутса какъ-будто размышляя, что въ немъ гораздо-больше толку, чмъ бы слдовало предполагать
— Хорошо сказано, любезный мой, замтилъ капитанъ, кивая задумчиво головою:— правда. Теперь, смотри-ка сюда: вы сдлали мн нсколько обсервацій, изъ которыхъ я понимаю, что вы очень удивляетесь извстному премилому существу. А!
— Капитанъ Джилльсъ, сказалъ мистеръ Тутсъ, запальчиво жестикулируя рукою, въ которой онъ держалъ шляпу:— удивленіе и есть еще настоящее слово! Клянусь честью, вы не имете даже понятія о моихъ чувствахъ. Еслибъ меня окрасили черными сдлали невольникомъ миссъ Домби, я бы счелъ это комплиментомъ. Еслибъ, пожертвованъ всмъ моимъ имуществомъ, я могъ превратиться въ собаку миссъ Домби… я… право, думаю, что никогда бы не пересталъ махать хвостомъ. Я былъ бы такъ совершенно-счастливъ, капитанъ Джилльсъ!
Мистеръ Тутсъ проговорилъ это съ влажными главами и прижалъ шляпу къ груди съ глубокимъ чувствомъ.
— Любезный мой, возразилъ капитанъ, тронутый до состраданія:— если вы говорите серьзно…
— Капитанъ Джилльсъ, кричалъ Мистеръ Тутсъ:— я въ томъ состояніи духа, что еслибъ могъ присягнуть въ этомъ, наложивъ руку на кусокъ раскаленнаго желза, или на горячіе уголья, или обмакнувъ ее въ растопленный свинецъ, или накапавъ на нее горящаго сургучу, или что бы ни было въ томъ же род, отчего бы мн сдлалось очень-больно, я бы, право, былъ этому очень радъ и облегчилъ бы этимъ свои чувства. И мистеръ Тутсъ торопливо озирался вокругъ себя, какъ-будто ища въ комнат достаточно-мучительныхъ средствъ для исполненія своего страшнаго намренія.
Капитанъ отодвинулъ на затылокъ свою лакированную шляпу, погладилъ себя по лицу тяжкою рукою — отъ-чего носъ его показался еще шороховате — уставился передъ мистеромъ Тутсомъ, и, притянувъ его къ себ крючкомъ за лацканъ фрака, обратился къ нему съ слдующею рчью, тогда-какъ мистеръ Тутсъ смотрлъ ему въ глаза съ большимъ вниманіемъ и нкоторымъ изумленіемъ.
— Если вы говорите серьзно… видишь, мой любезный, началъ капитанъ:— то вы предметъ милосердія, а милосердіе лучшій алмазъ въ корон на голов Британца — для чего разверии конституцію, какъ она изложена въ Rule Britannia, и когда найдешь это мсто, такъ вотъ теб граммата, которую тамъ поютъ безъ счета разовъ ангелы. Не звать на снастяхъ! Твое предложеніе меня немножко обстеняло. А почему? Потому-что я плаваю на этихъ водахъ одинъ, понимаешь, безъ спутника, котораго у меня нтъ, да котораго я, можетъ-быть, и не желаю имть. Такъ держать! Ты ‘окликнулъ’ меня первый, по случаю одной молодой и преудивительной миссъ, которая тебя зафрахтовала. Такъ вотъ въ чемъ дла: если вамъ съ вами плавать вмст, то имя этой молодой миссъ не должно быть выговорено между вами ни одного раза. Я не знаю, какихъ бдъ могло надлать то, что это ими до-сихъ-поръ вертлось на язык слишкомъ-свободно, а потому я застопорилъ. Поняли вы меня ясно, мой почтенный?
— Ну, хорошо, вы меня извините, капитанъ Джилльсъ, возразилъ мистеръ Тутсъ:— если я васъ иногда не совсмъ понимаю. Но клянусь честью, я… право, это жестоко, капитанъ Джилльсъ, не имть право говорить о миссъ Домби! Право, у меня здсь такой тяжелый грузъ! онъ трогательно указалъ на свою манишку обими руками: что чувствую днемъ и ночью точь-въ-точь, какъ-будто кто-нибудь сидитъ на мн.
— Вотъ мои условія, сказалъ капитанъ.— Коли они жестоки, что очень можетъ быть, обойдешься и безъ нихъ — руль на бортъ, и съ Богомъ!
— Капитанъ Джилльсъ, возразилъ мастеръ Тутсъ: — я, право, не знаю отъ-чего это, но, судя по всему, что вы мн сказали, когда я пришелъ сюда въ первый разъ, я… я чувствую, какъ-будто лучше желаю думать о миссъ Домби въ вашемъ обществ, чмъ говорить о ней съ кмъ бы то ни было другомъ. А потому, капитанъ Джилльсъ, если вы подарите меня вашимъ знакомствомъ, я съ большемъ счастіемъ принимаю его на вашихъ условіяхъ. Хочу быть честнымъ, капитанъ Джилльсъ, продолжалъ мистеръ Тутсъ, взявъ на мгновеніе назадъ протянутую капитану руку: — и потому считаю себя обязаннымъ сказать, что я не въ силахъ не думать о миссъ Домби. Мн ршительно невозможно общать вамъ перестать думать о ней.
— Любезный мой, сказалъ напитавъ, котораго мнніе о Тутс значительно улучшилось посл этого чистосердечнаго признанія:— человческія мысли какъ втры, и никто не можетъ отвчать за нихъ наврное, на какое-нибудь положенное время. Такъ уговоръ сдланъ на-счетъ словъ?
— Что до словъ, капиталъ Джилльсъ, я думаю, что могу ограничить себя.
Мистеръ Тутсъ протянулъ тогда капитану руку, а капитанъ, съ пріятнымъ и милостиво-снисходительнымъ видомъ, удостоилъ его форменно своего знакомства. Мистер Тутсъ былъ, по-видимому, чрезмрно радъ такому пріобртенію и клохталъ въ восторг во весь остатокъ визита. Капитанъ, съ своей стороны, былъ также доволенъ положеніемъ покровителя и остался въ восторг отъ своего благоразумія и предусмотрительности..
Но сколько ни былъ онъ одаренъ этимъ послднимъ качествомъ, однако, въ тотъ же вечеръ его ожидалъ сюрпризъ со стороны столько же невиннаго, сколько простодушнаго юноши, Роба-Точильщика. Этотъ безхитростный малой, сидя за чаемъ вмст съ капитаномъ и смиренно наклонясь надъ чашкою и блюдечкомъ, длалъ нсколько времени косвенныя наблюденія надъ лицомъ своего господина, который съ большимъ трудомъ, по съ приличнымъ достоинствомъ, читалъ газету сквозь очки, наконецъ, Робъ прервалъ молчаніе:
— О! прошу прощенія, капитанъ, но вамъ, можетъ-быть, не нужны ли голуби, сэръ?
— Нтъ, пріятель.
— Потому-что я желаю, сбыть своихъ, капитанъ.
— Эй, эй! воскликнулъ капитанъ, приподнявъ слегка свои щетинистыя брови.
— Да, я ухожу, капитанъ, если вамъ угодно.
— Уходишь? Куда уходишь? спросилъ капитанъ, разглядывая поверхъ очковъ.
— Какъ? вы не знали, что я васъ оставляю, капитанъ? спросилъ Робъ, улыбаясь исподтишка.
Капитанъ положилъ на столъ газету, снялъ очки и направилъ взоры прямо въ лицо дезертира.
— О, да, капитанъ. Я долженъ васъ предупредить. Я полагалъ, что вы, можетъ-быть, знали объ этомъ прежде, сказалъ Робъ, потирая руки и вставая:— Еслибъ вы могли найдти кого-нибудь поскоре, капитанъ, это бы меня очень облегчило! Я боюсь, капитанъ, вы не успете отъискать себ другаго мальчика завтра утромъ, можете, какъ вы думаете?
— Такъ вотъ, ты собираешься измнить своему флагу, пріятель, такъ ли? сказалъ капитанъ посл долгаго разсматриванія его лица.
— О, это, право, больно сизаку, капитанъ! воскликнулъ чувствительный Робъ, ободрясь съ разу:— не смй сдлать честнаго предостереженія безъ того, чтобъ не глядли на тебя нахмурясь и не назвали измнникомъ и бглецомъ. Вы не имете никакого нрава давать такія имена бдному сизаку, капитанъ. Вы господинъ, а я слуга — вотъ отъ-чего вы меня поносите. Что я сдлалъ дурнаго? Ну, скажите, капитанъ, какое я сдлалъ преступленіе?
Огорченный Точильщикъ плакалъ и отиралъ глаза обшлагомъ.
— Ну, что же, капитанъ, кричалъ обиженный юноша: — назовите мою вину! Въ чемъ я провинился? Разв я укралъ что-нибудь изъ товаровъ? Разв я зажегъ домъ? если я это сдлалъ, отъ-чего вы не отправите меня въ судъ? Но отнимать добрую славу у малаго, который вамъ хорошо служилъ, за то, что ему невыгодно оставаться у васъ, это злая обида! Вотъ награда за врную службу! Такъ-то всегда портятъ молодыхъ сизаковъ, и они летаютъ вкривь и вкось… Я удивляюсь вамъ, капитанъ, право, удивляюсь.
Все это Точильщикъ провылъ съ плаксивымъ хныканьемъ, отодвигаясь осторожно къ дверямъ.
— Такъ ты добылъ себ другую койку, пріятель? такъ ли? сказалъ капитанъ, продолжая смотрть на него пристально.
— Да, капитанъ, если вы объ этомъ такъ говорите, я добылъ себ другую койку! кричалъ Робъ, все продолжая пятиться назадъ:— лучшую койку, чмъ здшняя, гд мн не будетъ нужды въ вашемъ добромъ слов, капитанъ, и это для меня очень-счастливо посл всей грязи, которою вы меня закидали за то, что я бденъ и мн невыгодно оставаться у васъ. Да, у меня есть другая конка, и я бы ушелъ туда сейчасъ же, еслибъ не оставлялъ васъ безъ слуги, а это было бы лучше — по-крайней-мр, тогда я бы не слышалъ отъ васъ такихъ названій за то только, что я бденъ и мн невыгодно у васъ оставаться. Зачмъ вы мн попрекаете, что я бденъ и что мн невыгодно оставаться у васъ? Какъ вы можете унижать себя до этого, капитанъ?
— Послушай-ка, пріятель, возразилъ миролюбивый капитанъ: — не ‘вытравливай’ лучше такихъ словъ.
— Такъ и вы, капитанъ, лучше не вытравливайте вашихъ разныхъ прозваній, захныкала еще громче оскорбленная невинность, продолжая продвигаться къ дверямъ лавки.— Вы бы лучше взяли мою кровь, чмъ мою добрую славу.
— Потому-что, продолжалъ спокойно капитанъ:— ты, можетъ-быть, слыхалъ иногда о такой вещи, которая называется пеньковымъ линькомъ?
— О, слыхалъ ли, капитанъ? Нтъ, не слыхалъ. Я никогда не слыхалъ о такой вещи!
— Ну, такъ, по моему мннію, ты можешь познакомиться съ такою вещью, если не станешь смотрть хорошепько впередъ. Я вдь понимаю твои сигналы, пріятель. Можешь убираться.
— О! я могу уйдти? сейчасъ же могу, капитанъ? воскликнулъ Робъ въ восторг отъ своего успха.— Но, замтьте: я не просилъ о томъ, чтобъ сейчасъ же уйдти, капитанъ. Вы не можете дать мн худой аттестатъ за то, что отсылаете отъ себя по своей доброй вол/ Вы не можете задержать мое жалованье, капитанъ!
Капитанъ ршилъ послдній пунктъ, вытащивъ свой жестяной ящичекъ и выложивъ на столъ деньги, которыя Робу слдовали по разсчету. Точильщикъ, хныкая, сморкаясь, съ глубоко-оскорбленнымй чувствами получалъ монеты одну посл другой, прихныкивая при каждой и завязывая ихъ въ отдльные узлы своего носоваго платка, потомъ, онъ поднялся на чердакъ, гд нагрузилъ себ шляпу и карманы голубями, потомъ пошелъ подъ залавокъ, къ своей постели, и связалъ въ узелъ свои пожитки, прихныкивая еще громче и чувствительне, какъ-будто сердце его разрывалось на части отъ трогательныхъ воспоминаній, потомъ крикнулъ: ‘доброй ночи, капитанъ! я оставляю васъ безъ злости’, наконецъ, дернувъ на прощаньи за носъ деревяннаго мичмана, вышелъ на улицу и отправился вдоль ея, оскаля зубы съ выраженіемъ торжества.
Оставшись одинъ, капитанъ снова принялся читать газету съ большимъ вниманіемъ, какъ-будто съ нимъ не случилось нечего особеннаго или неожиданнаго. Но капитанъ не понималъ въ газет ни одного слова, хотя прочиталъ въ ней множество словъ: фигура Точильщика подпрыгивала передъ его глазами ввергъ и внизъ по столбцамъ новйшихъ извстій.
Сомнительно, чувствовалъ ли себя достойный капитанъ, до этого вечера, совершенно-покинутымъ, но теперь, старый Солль, Джилльсъ, Вал’ръ и ‘удивительная миссъ’ дйствительно пропали для него навсегда, а, вмсто ихъ, его немилосердо оскорблялъ и обманывалъ мистеръ Каркеръ. Всхъ ихъ представлялъ собою ложный Робъ, которому онъ много разъ сообщалъ| воспоминанія, теплившіяся въ груди его, вровалъ въ лживаго Роба и вровалъ съ удовольствіемъ, онъ сдлалъ его своимъ товарищемъ, какъ послдняго уцлвшаго матроса изъ всего судоваго экипажа, принялъ начальство надъ деревяннымъ мичманомъ, имя Роба своею правою рукою, считалъ., что длаетъ ему добро и привязался къ негодному мальчишк, какъ-будто кораблекрушеніе выбросило ихъ вдвоемъ на пустынный берегъ. И теперь, когда лживый Робъ внесъ обманъ, измну и лицемріе въ маленькій кабинетовъ инструментальнаго мастера — въ мсто, священное, но его мннію — капитанъ чувствовалъ, что кабинетику остается только пойдти ко дну, чему бы онъ ни мало не удивился и чмъ бы, конечно, но былъ Богъ-знаетъ какъ озабоченъ.
Вотъ почему капитанъ Коттль читалъ газету съ напряженнымъ вниманіемъ и ничего не понималъ въ ней, вотъ почему капитанъ Коттль не говорилъ о Роб ни слова съ самимъ-собою и не допускалъ мысли, чтобъ Робъ имлъ какое-нибудь сношеніе съ его чувствами, одинокими какъ Робинсонъ-Крузе.
Съ такою же спокойною и дловою манерой, капиталъ направился къ Лиденгалльскому-Рынку, гд уговорился съ однимъ сторожемъ на-счетъ открыванія и закрыванія ставней деревяннаго мичмана по утрамъ и вечерамъ, потомъ завернулъ въ таверну, для уменьшенія на половину отпускавшейся оттуда деревянному мичману ежедневной порціи състнаго, и въ портерную лавку, чтобъ остановить дальнйшую выдачу пива измннику. ‘Мой молодой человкъ досталъ себ лучшее мсто, миссъ’, объяснилъ онъ двиц, стоявшей въ буфет. Наконецъ, капитанъ ршился спать на постели под залавкомъ, вмсто того, чтобъ уходить на ночлегъ на самый верхъ, оставшись теперь единственнымъ стражемъ имущества инструментальнаго мастера.
Съ той поры, капитанъ Коттль ежедневно поднимался съ этого ложа въ шесть часовъ утра и надвалъ лакированную шляпу съ одинокимъ видомъ Робинсона, довершающаго свой туалетъ шапкою изъ козлиной шкуры. Хотя опасенія капитана намечетъ прихода дикаго племени Мэк-Стинджеровъ нсколько, охладились, подобно опасеніемъ одинокаго мореходца, когда онъ долго не видалъ слдовъ людодовъ, однако онъ продолжалъ свои оборонительныя операціи и никогда не принималъ женской шляпки, неосмотрвъ ея напередъ изъ своей засады. Въ то же время, вътеченіе котораго мистеръ Тутсъ не длалъ ему визитовъ, увдомивъ запискою объ отлучк своей изъ Лондона, собственный голосъ его сталъ какъ-то странно звучать въ его слух, онъ пріобрлъ также привычку глубокомысленнаго размышленія отъ частой чистки и разстановки инструментовъ и отъ частаго сиднья за залавкомъ, съ книгою или газетой, или гляднія въ окно — отъ чего красный рубецъ, начертанный у него на лбу жесткою лакированною шляпой, боллъ иногда при избытк умственной работы.
Годъ уже прошелъ, и капитанъ счелъ необходимымъ открыть таинственный пакетъ, но какъ онъ всегда разсчитывалъ сдлать это въ присутствіи Роба-Точильщика, которымъ пакетъ былъ ему врученъ, и такъ-какъ онъ думалъ, что будетъ правильно и ‘по-морскому’ распечатать его въ присутствіи кого бы то ни было, то капитанъ не зналъ, какъ приступить къ такому дйствію, за ршительнымъ недостаткомъ свидтеля. Находясь въ такомъ затрудненіи, онъ прочиталъ однажды утромъ съ неимоврнымъ восторгомъ въ ‘Корабельныхъ Вдомостяхъ’ о прибытіи изъ прибрежнаго плаванія ‘Осторожной Клары’, капитанъ Джонъ Бонсби. Капитанъ Коттль немедленно послалъ по почт письмо къ мудрецу, требуя ненарушимой тайны насчетъ мста своего жительства, и прося доставать ему удовольствіе своимъ посщеніемъ въ раннюю пору вечера.
Бонсби, одинъ изъ мудрецовъ, которые дйствуютъ не иначе, какъ по убжденію, взялъ нсколько дней срока, чтобъ хорошенько убдиться въ дйствительности полученнаго имъ на этотъ предметъ письма. Но когда, посл нкоторой борьбы съ этимъ фактомъ, онъ наконецъ овладлъ имъ, то немедленно отправилъ своего юнгу съ встью: ‘Онъ будетъ сегодня вечеромъ’. Юнг поручалось передать эти слова и исчезнуть, что тотъ и исполнилъ, подобно смоленому духу — встнику таинственнаго предостереженія.
Капиталъ, очень-довольный этимъ, приготовилъ приличное количество трубокъ, рома и воды, и сталъ ждать гостя въ маленькомъ кабинетик. Въ восемь часовъ, басистое мычаніе за дверьми, издаваемое какъ-будто водянымъ валомъ и сопровождаемое стукомъ палки по навели, возвстило внимавшему уху Капитана Коттля, что Бонсби присталъ къ борту, онъ впустилъ его немедленно, косматаго и на-распашку, съ безчувственнымъ по обыкновенію и вытесаннымъ изъ краснаго дерева лицомъ, которое не обнаруживало ни малйшаго сознанія чего бы то ни было предстоящаго, но казалось наблюдающимъ весьма-внимательно нчто, свершающееся въ другой части свта.
— Бонсби! сказалъ капитанъ Коттль, схвативъ его за руку: — каково, пріятель? каково?
— Товарищъ, возразилъ сиплый голосъ внутри Бонсби, не сопровождаемый никакимъ наружнымъ знакомъ со стороны*самого командира а Осторожной Клары’:— ладно, ладно.
— Бонсби! воскликнулъ капитанъ, отдавая невольную дань удивленія генію своего гостя:— вотъ ты и здсь! Человкъ, который можетъ высказать мннія свтле брильянтовъ — давай мн человка въ засмоленныхъ штанахъ, которыя для меня блестятъ какъ брильянты: ты найдешь это въ станфелльсовомъ бюджет, а когда отъищешь, то запиши на память. Вотъ ты и здсь, человкъ, который на этомъ самомъ мст далъ мнніе, да такое, что оно сбылось отъ-слова-до-слова, — чему капитанъ врилъ искренно.
— Эй, эй? прохриплъ Бонсби.
— Отъ-слова-до-слова.
— На что? снова захриплъ Бонсби, взглянувъ на своего пріятеля въ первый разъ.— Въ какую сторону? Если такъ, почему нтъ? А значитъ… Отпустивъ эти пророческія изреченія (повидимому, у капитана Коттля закружилась отъ нихъ голова: они развернули передъ нимъ неизмримое море догадокъ и умозрній), мудрецъ дозволилъ Хозяину помочь снять съ себя лоцманскій непромокаемый сюртукъ, и послдовалъ за нимъ въ кабинетъ, гд рука его остановилась сама-собою на бутылк съ ромомъ, изъ которой онъ немедленно составилъ прекрутой грокъ, потомъ онъ также машинально взялъ Трубку, набилъ ее и принялся курить.
Капитанъ Коттль, подражая всмъ дйствіямъ своего гостя — хотя ненарушимая безмятежность командира ‘Осторожной Клары’ была далеко выше его силъ — услся у противоположной стороны камина, почтительно наблюдая физіономію мудреца и какъ-будто ожидая поощренія или изъявленій любопытства со стороны Бонсби, что уполномочило бы его приступить къ длу. Но краснодеревый философъ не обнаруживалъ ничего, кром ощущенія теплоты и табаку, разъ только, вынувъ изо рта трубку, для очищенія мста стакану съ грокомъ, онъ замтилъ случайно съ крайне-суровою хриплостью, что имя его Джекъ Бонсби — объявленіе, не открывшее повода къ дальнйшему разговору. Въ-слдствіе чего капитанъ, прося вниманія мудраго гостя при краткомъ похвальномъ слов, разсказалъ ему всю исторію того, какъ исчезъ дядя Солль, равно Какъ и перемну, происшедшую въ его жизни и положеніи отъ этой причины, въ-заключеніе, онъ положилъ на столъ таинственной пакетъ.
Посл долгой паузы, Бонсби кивнулъ головою.
— Распечатать? спросилъ капитанъ.
Бонсби кивнулъ еще разъ.
На основаніи чего, капитанъ сломалъ печать и представилъ дв сложенныя бумаги съ надписями, на одной: ‘Послдняя воля и духовное завщаніе Соломона Джилльса, а на другой: ‘Письмо къ Неду Коттлю’.
Бонсби, котораго взоръ наблюдалъ берега Гренландіи, повидимому, приготовился слушать. Капитанъ прокашлялся и прочиталъ вслухъ письмо:
‘Другъ Недъ Коттль. Когда я оставилъ домъ свой и отправился ‘въ Вест-Индію…’
Тутъ капитанъ остановился и посмотрлъ пристально на Бонсби, который, съ своей стороны, не сводилъ глазъ съ гренландскаго берега.
…’Въ Вест-Индію, для безполезныхъ, можетъ-быть, розъисковъ о моемъ миломъ мальчик, я очень-хорошо зналъ, что еслибъ ты провдалъ о моемъ намреніи, то или помшалъ бы мн, или похалъ бы со мною: вотъ почему я держалъ свое намреніе въ тайн. Если ты когда-нибудь прочитаешь это письмо, Недъ, я буду по всей вроятности въ могил. Тогда ты легко простишь безразсудство стараго друга, и пріймешь участіе въ неизвстности и безпокойств, съ которыми онъ отправился въ такое сумасбродное путешествіе. Объ этомъ не стоитъ больше толковать. У меня мало надежды, что моему бдному племяннику прійдется читать эти слова, или что его открытое лицо порадуетъ еще разъ твои глаза…’ Нтъ, нтъ, никогда! сказалъ капитанъ Коттль въ грустномъ раздумьи:— никогда! Онъ лежитъ тамъ…
Бонсби, у котораго было музыкальное ухо, вдругъ замычалъ: ‘Въ Бискайскомъ-Залив. Ой—о—го!’ чмъ до того тронулъ добраго капитана, который принялъ это какъ приличную дань погибшему юнош, что онъ съ благодарностью пожалъ мудрецу руку и отеръ себ глаза.
— Хорошо, хорошо! сказалъ капитанъ со вздохомъ, когда ‘плачъ Бонсби’ пересталъ потрясать воздухъ.— Онъ долго терплъ горе, какъ говоритъ псня, стоитъ развернуть волюму и найдешь, гд это написано.
— Лекари, замтилъ Бонсби: — не пособили.
— Эй, эй, разумется. Что въ пользы саженяхъ на двухъ или трехъ-стахъ глубины! Потомъ, обратясь снова къ письму, напитавъ продолжалъ читать: — ‘Но еслибъ онъ тутъ случился, когда письмо это будетъ распечатано’ капитанъ невольно оглянулся вокругъ себя и потрясъ головою: — ‘или еслибъ онъ узналъ о немъ въ-послдствіи’,— капитанъ снова покачалъ сомнительно головою: — ‘даю ему мое благословеніе! Въ случа, если приложенная бумага написана не по законной форм, въ этомъ мало нужды, такъ какъ кром его и тебя нтъ наслдниковъ, мое желаніе, если онъ живъ, доставить ему немногое, что посл меня можетъ остаться, а если, чего я боюсь, его уже нтъ, то передать это теб, Недъ. Я знаю, ты уважишь мое желаніе. Награда тебя Богъ за это и за твою дружбу къ Соломону Джинлльсу’. — Бонсби! воскликнулъ торжественно капитанъ:— что ты на это скажешь? Вотъ, ты сидишь тутъ, человкъ, у котораго голова была расшиблена и проломана, начиная съ дтства и дале, и въ каждой прорх, которая въ ней открывалась, засло по новому мннію. Ну, что ты на это скажешь?
— Если такъ, возразилъ Бонсби съ необыкновенною поспшностью:— такъ-какъ онъ умеръ, то, по моему мннію, онъ не прідетъ назадъ. А если онъ живъ, то, по моему мннію, прійдетъ. Говорю ли я, что онъ прійдетъ? Нтъ. Почему нтъ? Потому-что румбъ этого пеленга заключается въ томъ, какъ его проложишь.
— Бонсби! воскликнулъ капитанъ Коттль, по-видимому оцнившій мннія своего замысловатаго пріятеля въ пропорція необычайной трудности, съ которою онъ выводилъ изъ нихъ что-нибудь: Бонсби, продолжалъ онъ, совершенно растерявшись отъ восторга:— ты легко носишь на ум грузъ, отъ котораго утонуло бы судно въ мои тонны. Но касательно вотъ этого завщанія, я не намренъ сдлать ни шагу, чтобъ принять въ свое владніе имущество стараго Солля… оборони Богъ! я только буду беречь его для законнаго хозяина, и я все-таки надюсь, что законный хозяинъ, Солль Джилльсъ, еще живъ и воротится, хоть онъ и не присылаетъ о себ депешей, къ моему удивленію. Ну, каково твое мнніе, Бонсби, на-счетъ уборки въ трюмъ этихъ бумагъ, на которыхъ мы снаружи надпишемъ, что он были распечатаны такого-то числа, въ присутствіи Джона Бонсби и Эд’рда Коттля?
Бонсби не нашелъ противъ этого никакихъ опроверженій на берегу Гренландіи, или гд бы то ни было, а потому согласился съ идеею капитана Коттля. Великій человкъ, приведя взоръ свой на минуту въ соприкосновеніе съ находившеюся около него существенностью, приложилъ къ обертк свою подпись, воздерживаясь совершенно, съ характеристическою скромностью, отъ употребленія большихъ начальныхъ буквъ. Капитанъ Коттль, подписать также свое имя лвою рукою и замкнувъ пакетъ въ желзный сундукъ, упросилъ гостя составить еще стаканъ гроку и выкурить еще трубку, сдлавъ то же самое съ своей стороны, онъ впалъ передъ огнемъ въ раздумье на-счеть вроятной судьбы бднаго старика, инструментальнаго мастера.
Теперь случилось съ ними Происшествіе, столь странное, что капитанъ Коттль, еслибъ не былъ поддержанъ присутствіемъ мудраго Бонсби, былъ бы имъ наврно подавленъ и остался бы пропадшимъ человкомъ на всю жизнь.
Какимъ-образомъ капитанъ, даже допустивъ крайнюю степень удовольствія отъ пріема такого знаменитаго гостя, могъ только затворить дверь, а не запереть ее на замокъ (такое нерадніе было, конечно, непростительно) — это одинъ изъ вопросовъ, которымъ суждено оставаться навсегда предметами умозрнія или неопредленными обвиненіями противъ судьбы. Но черезъ эту самую незамкнутую дверь, въ эту спокойную минуту, ворвалась въ кабинетъ лютая Мэк-Стинджеръ, внося на родительскихъ рукахъ своего Александра Мэк-Стинджера, а за собою месть и отчаяніе — не говоря уже о слдовавшихъ за нею Джюльен Мэк-Стинджеръ и братц милой двочки, Чарлз Мэк-Стинджеръ, извстномъ на поприщ своихъ юношескихъ игръ подъ именемъ Чоули. Она вошла такъ быстро и безмолвно, подобно порыву втерка, изъ сосдства ост-индскихъ доковъ, что капитанъ Коттль очутился сидящимъ противъ нея и смотрящимъ ей въ лицо прежде, чмъ его собственная спокойная физіономія — какою она была во время грустныхъ мечтаній передъ огнемъ — успла принять выраженіе ужаса и отчаянія.
Но лишь только капитанъ понялъ всю великость бды, какъ инстинктъ самосохраненія внушилъ ему мысль попытки къ побгу. Бросившись, къ маленькой двери, которая вела изъ кабинета на крутыя ступени схода въ погребъ, капитанъ ринулся туда, головою впередъ, какъ человкъ, который не думаетъ объ ушибахъ и контузіяхъ, а только ищетъ, во что бы ни стало, спасенія въ ндрахъ матери-земли. Онъ, вроятно, усплъ бы въ этомъ, еслибъ его не задержали нжно расположенные къ нему Чоули и Джюльена, которые ухватились за его ноги (каждое изъ милыхъ дтей овладло по одной) и взывали къ нему съ жалобными криками, какъ къ другу. Въ такое время, мистриссъ Мэк-Стинджеръ, которая никогда не приступала къ важнымъ дламъ, не перевернувъ напередъ Александра Мэк-Стинджера и не отсыпавъ ему бглаго огня шлепковъ ладонью, посл чего усаживала его на землю для прохлажденія, въ какомъ положеній читатель и увидлъ его въ первый разъ,— мистриссъ Мэк-Стинджеръ совершила и теперь этотъ торжественный обрядъ съ такимъ жаромъ, какъ-будто въ настоящемъ случа онъ былъ жертвоприношеніемъ фуріямъ, потомъ, посадивъ жертву на полъ, направилась къ капитану Коттлю съ непреклонною ршимостью, которая, по-видимому, угрожала царапаньемъ посрединчествовавшему Бонсби.
Крики двухъ старшихъ Мэк-Стинджеровъ и страдальческіе вопли юнаго Александра, который, можно сказать, проводилъ пгое дтство — принижая въ разсчетъ, что лицо его было черно въ-теченіе половины этого волшебнаго, невиннаго, возраста — все это совокуплялось къ усугубленію ужасовъ страшной грозы. Но когда тишина водворялась снова, и капитанъ, въ сильной испарин, стоялъ и смотрлъ съ умоляющимъ видомъ на свирпую постительницу, ужасы эти достигли высшей своей степени.
— О, кэп’нъ Коттль, кэп’нъ Коттль! возгласила мистриссъ Мэк-Стинджеръ, давъ своему подбородку строгое выраженіе и пошевеливая имъ въ такт съ тмъ, что можно было бы назвать, еслибъ не слабость ея нжнаго пола… ея кулакомъ.— О, кэп’нъ Коттль, кэп’нъ Коттль! и вы смете смотрть мн въ лицо и не повалиться на землю!
Капитанъ, котораго наружность выражала все на свт, кром смлости, пробормоталъ слабымъ голосомъ: ‘Стоять на снастяхъ!’
— О! я была слабою и доврчивою дурой, когда приняла васъ подъ свою крышу, кэп’нъ Коттль, право! кричала мистриссъ Мэк-Стинджеръ.— Думать о пріятностяхъ, которыми я осыпала этого человка, и о томъ, какъ внушала своимъ дтямъ, чтобъ они любили и почитали его, какъ отца, тогда-какъ нтъ во всемъ околодк ни одной хозяйки, и въ цлой улиц ни одного жильца, которые бы не знали въ какомъ я убытк отъ этого человка и отъ его безпорядочной жизни! И вс они въ голосъ закричали, стыдно ему обидть, трудолюбивую женщину, которая рано и поздно на ногахъ для своего молодаго семейства, и держитъ въ такой чистот свой бдный домъ, что всякій можетъ жрать свой обдъ и пить свой чай, если расположенъ къ этому, на любомъ полу или на любомъ крыльц, и которая столько заботилась объ этомъ самомъ человк, не смотря на его безтолковую жизнь!..
Мистриссъ Мэк-Стинджеръ пріостановилась, чтобъ перевести духъ, и лицо ея сіяло торжествомъ отъ этого вторичнаго удачнаго упоминанія о безпорядочной жизни капитана Коттля.
— И онъ убга-а-а-етъ! воскликнули она, продливъ послдній слогъ такъ, что несчастный капитанъ Коттль сталъ считать себя неблагодарнйшимъ изъ злодевъ:— и прячется цлый годъ! Отъ женщины! Вотъ какая у него совсть! У него не хватаетъ духу встртиться съ не-е-е-ю! (опять удлиненный слогъ)… но онъ убгаетъ потихоньку, какъ воръ. Вотъ, еслибъ этотъ младенецъ изъ моихъ, сказала она внезапною скороговоркой:— задумалъ убжать потихоньку, какъ воръ, я исполнила бы надъ нимъ свою обязанность, какъ мать, пока бы онъ не покрылся весь полосами!
Юный Александръ, перетолковавъ это въ положительное общаніе, которое скоро исполнится, покатился по полу въ горести и страх, и лежалъ съ поднятыми къ верху ножками, показывая всмъ подошвы своихъ башмаковъ и испускай такіе оглушительные возгласы, что мистриссъ Мэк-Стинджеръ сочла необходимымъ поднять его снова на руки, когда онъ np-временамъ опять прорывался внезапными взвизгиваніями, она успокоивала его, потряхивая такъ, что отъ этого могли у него расшататься зубы.
— Хорошаго сорта человкъ кэп’нъ Коттль,— продолжала мистриссъ Мэк-Стинджеръ съ язвительнымъ удареніемъ на имени капитана.— Взять къ себ въ домъ человка, не спать для него, заботиться о немъ, считать его попросту мертвымъ — и шататься взадъ-и-впередъ по цлому благословенному городу, спрашивая о немъ у всякаго встрчнаго! О, хорошаго сорта человкъ! Ха, ха, ха, ха! Онъ стоитъ всхъ этихъ безпокойствъ и еще гораздо-большаго. О, это нечего, Господь съ вами! Ха, ха, ха, ха! Кэп’нъ Коттль! (съ внезапнымъ строгимъ измненіемъ въ голос и осанк) я желаю знать, намрены ли вы воротиться домой?
Испуганный капитанъ взглянулъ въ свою шляпу, какъ-будто ему оставалось только надть ее и сдаться.
— Кэп’нъ Коттлъ, повторила мистриссъ Мэк-Стинджеръ тмъ же неумолимымъ тономъ: — я желаю знать, намрены вы воротиться домой, или нтъ, сэръ?
Капитанъ былъ уже, по-видимому, готовъ идти, но только слабо замтилъ что-то въ род: ‘зачмъ же длать для этого столько шума?’
— Эй, эй, эй, сказалъ Бонсби успокоительнымъ голосомъ.— Стопъ такъ, моя красотка, стопъ такъ!
— А вы что такое, если осмлюсь спросить! возразила мистрисъ Мэк-Стинджеръ съ выспреннимъ цломудріемъ.— Вы живали когда-нибудь въ девятомъ нумер на Бриг-Плэс, сэръ? Память у меня, можетъ-быть, худая, но только, кажется, не у меня. Тамъ была какая-то мистриссъ Джоильсонъ, которая жила въ девятомъ нумер прежде меня, и вы, можетъ-быть, принимаете меня за нее. Иначе я не растолкую себ вашей фамильярности, сэр.
— Ну, ну, моя красотка, стопъ такъ! сказалъ Бонсби.
Капитанъ Коттль едва врилъ своимъ глазамъ — даже со стороны такого великаго человка — хотя видлъ это неоспоримо: Бонcби, выдвинувшись смло впередъ, обхватилъ мистриссъ Мэк-Стинджеръ мохнатою синею рукою и до того укротилъ ее этимъ магическимъ дйствіемъ и этими немногими словами — больше онъ и не говорилъ — что она растаяла, залилась слезами. Посмотрла нсколько мгновеній на капитана и замтила, что теперь дитя можетъ ее покорить: такъ она упала духомъ.
Безмолвный и изумленный до-нельзя, капитанъ видлъ, какъ мудрец постепенно убждалъ и наконецъ убдилъ неумолимую женщину выйдти изъ кабинетика въ лавку, какъ потомъ воротился за ромомъ, водою и свчкой, поднесъ все это къ ней и усмирилъ ее, не произнося, повидимому, ни слова. Посл этого, онъ снова заглянулъ въ кабинет, облекшись уже въ лоцманскій сюртукъ, и сказалъ: ‘Коттль, я буду конвойнымъ до дома’, наконецъ, капитанъ Коттль, смущенный больше, чмъ еслибъ онъ былъ самъ закованъ въ кандалы для надежнаго доставленія на Бриг-Плэсъ, видлъ, какъ все семейство мирно направилось къ дверямъ, предводительствуемое самою мистриссъ Мэк-Стинджеръ. Онъ едва усплъ вынуть изъ своего жестянаго ящичка нсколько шиллинговъ и всучить ихъ Джюльен, своей прежней любимиц, и Чоули, котораго онъ отличалъ, находя его мальчикомъ морской конструкціи, какъ вс они оставили въ поко деревяннаго мичмана. Бонсби, шепнувъ при этомъ, что онъ поведетъ ихъ подъ хорошими парусами и навститъ Неда Коттля прежде, чмъ воротится на ‘Осторожную Клару’, затворилъ двери за собою, какъ за послднимъ изъ общества.
Капитаномъ овладли тревожныя мысли, что онъ, можетъ-быть ходитъ во сн и былъ посщенъ семействомъ призраковъ, а не существъ во плоти, и крови, когда онъ воротился въ свой пріютъ и снова остался одинъ, но затмъ, безграничная вра въ философа и невыразимое удивленіе его мудрости, повергли капитанаі просто въ обморокъ благоговнія.
Время проходило, а Бонсби не возвращался: это внушило капитану безпокойства другаго рода. Не былъ ли Бонсби лукаво завлеченъ въ Бриг-Плэсъ, гд его задержали въ качеств заложника за вроломнаго капитана Коттля? Въ такомъ случа, ему, какъ человку благородному, должно выручитъ мудреца во что бы и стало, даже съ пожертвованіемъ собственной свободы. Или онъ былъ, можетъ-быть, аттакованъ и побжденъ грозною мистриссъ Мэк-Стинджеръ, и боится показаться ему на глаза, стыдясь своего пораженія? Или Мистриссъ Мэк-Стинджеръ, обдумавъ этотъ предметъ подробне, ршилась воротиться и снова абордировать деревяннаго мичмана, а Бонсби, подъ предлогомъ приведенія и туда кратчайшимъ путемъ, хлопочетъ, чтобъ семейство заблудилось среди опасныхъ пустырей и дикихъ закоулковъ столицы? Главное же, какъ поступить ему, капитану Коттлю, въ случа еслибъ дйствительно ни Бонсби, ни Мэк-Стинджеры не подали ему никакихъ признаковъ своего существованія, что очень могло случиться при такомъ удивительномъ и непредвиднномъ стеченіи обстоятельствъ?
Капитанъ разсуждалъ обо всемъ этомъ до изнеможенія — а Бонсби все нтъ какъ нтъ. Онъ уже приготовилъ себ подъ залавкомъ постель и собрался ложиться спать — а Бонсби все нтъ. Наконецъ, когда капитанъ уже отказался отъ надежды видть его, по-крайней-мр въ эту ночь, и началъ раздваться, вдругъ послышался стукъ приближающихся колесъ, они остановилось у дверей деревяннаго мичмана, и вскор потомъ раздался хриплый окликъ Бонсби.
Капитанъ затрепеталъ при мысли, что ему, можетъ-бытъ, нтъ спасенія отъ мистриссъ Мэк-Стинджеръ, которая теперь пріхала за нимъ въ экипаж.
Однако нтъ. Бонсби не сопровождался ничмъ, кром большаго сундука, который втащилъ въ лавку на рукахъ, а втащить, услся на него. Капитанъ Коттль узналъ въ немъ сундукъ, оставленный имъ передъ побгомъ въ дом мистриссъ Мэк-Ствиджеръ, взглянувъ повнимательне и се свчей въ рук на Бонсби, онъ убдился, что тотъ ‘зарифился’, или, попросту, пьянъ. Впрочемъ, трудно было удостовриться въ этомъ обстоятельств, потому-что лицо командира ‘Осторожной Клары’ не имло никакого слда выраженія, даже когда онъ былъ трезвъ.
— Коттль, сказалъ онъ, поднявшись съ сундука и пріоткрывъ крышку:— это твоя западня?
Капитанъ убдился немедленно, что это его собственность.
— Обработалъ все ладно, и шкоты на мстахъ, товарищъ, ге? сказалъ Бонсби.
Благодарный и одичалый капитанъ схватилъ его за руку и хотлъ выразиться въ отвтъ изліяніемъ своихъ изумленныхъ чувствъ, но Бонсби высвободился порывистымъ движеніемъ и, по-видимому, сдлалъ усиліе подмигнуть своимъ единственнымъ вращающаяся глазомъ, слдствіемъ такого усилія было то, что оно его едва не перекачнуло. Тогда онъ быстро отворилъ двери и направился подъ всми парусами на ‘Осторожную Клару’, что было его неизмнною привычкой, когда онъ считалъ себя совершившимъ какой-нибудь мудреный подвигъ.
Не имя особеннаго желанія принимать часто гостей, капитанъ Коттль ршился не ходить къ Бонсби и не посылать къ нему завтра, или пока мудрецъ не изъявитъ милостиваго желанія увидться съ нимъ, или, еслибъ этого не случилось, пока не пройдетъ нкоторый промежутокъ времени. Такимъ-образомъ, съ слдующаго утра онъ зажилъ по-прежнему отшельникомъ и глубоко размышлялъ по многимъ утрамъ, полуднямъ и вечерамъ, о старомъ Солл Джидльс, о произнесенныхъ мудрымъ Бонсби касательно его приговорахъ и о надеждахъ, какія можно было питать на счетъ его возвращенія. Частыя думы объ этомъ предмет подкрпили надежды капитана Коттля, онъ ласкалъ ихъ и себя, поджидая инструментальнаго мастера у дверей — на что онъ теперь ршался, пріобртя такимъ страннымъ образомъ свободу — устанавливая стулъ старика на обычномъ мст и устроивая кабинетикъ на прежній ладъ, на случай, еслибъ дядя.Солль вдругъ къ нему явился. Въ раздумье своемъ, онъ снялъ также съ гвоздика маленькій миньятюрный портретъ Валтера, нарисованный въ т времена, когда онъ ходилъ еще въ школу, чтобъ видъ его не поразилъ старика при возвращеніи. Иногда у капитана раждались предчувствія, что старый другъ его долженъ непремнно прійдти въ такой-то день, однажды въ воскресенье, надежды его разъигрались до того, что онъ даже заказалъ двойную порцію обда. Но Соломонъ Джилльсъ не являлся, а сосди замчали только моряка въ лакированной шляп, который стоялъ по вечерамъ въ дверяхъ лавки и посматривалъ то въ ту, то въ другую сторону улицы,

ГЛАВА IV.
Семейныя обстоятельства.

Для человка съ характеромъ мистера Домби, было бы не въ порядк вещей, еслибъ самовластная жосткость его нрава смягчилась отъ отпора, какой онъ встртилъ въ непреклонномъ дух Эдии, или, еслибъ холодная и крпкая броня гордости, въ которой онъ прожилъ весь свой вкъ, сдлалась гибче отъ постояннаго столкновенія съ надменною и презрительною небрежностію. Проклятіе такихъ характеровъ — главная доля тяжкаго возмездія, которое они находятъ въ самихъ-себ — заключается въ томъ, что если почтительность и уступчивость вздуваютъ сильне ихъ дурныя качества, служа пищею, на которой эти качества вырастаютъ, то, съ другой стороны, отпоръ и непризнаніе ихъ взъискательныхъ требованій поджигаютъ ихъ не мене. Зло это находитъ равномрную поддержку своей растительной сил и распространенію въ противоположныхъ крайностяхъ: сладкое, или горькое, уничиженіе или гордый отпоръ, все равно — оно все-таки порабощаетъ грудь, которую избрало своимъ трономъ, боготворимое или отвергнутое, оно владыка столь же неумолимый, какъ демонъ старинныхъ балладъ.
Относительно первой своей жены, мистеръ Домби, въ напыщенномъ высокомріи, держалъ себя какъ верховное существо, какимъ почти воображалъ себя. Онъ былъ для нея ‘мистеръ Домби’ съ первой минуты, когда она его увидла, и остался ‘мистеромъ Домби’ до ея послдняго издыханія. Онъ предъявлялъ ей свое величіе въ-теченіе всей ихъ брачной жизни, и она кротко признавала его. Онъ сидлъ въ неприступной напыщенности на своемъ трон, а она оставалась съ неизмннымъ смиреніемъ на нисшей его ступени: онъ почиталъ величайшимъ благомъ жить такимъ-образомъ, предаваясь въ одиночеств одной постоянной мысли. Онъ воображалъ себ, что гордый характеръ второй жены соединится съ его собственнымъ, будетъ имъ поглощенъ и тмъ возвыситъ еще больше его величіе, онъ видлъ себя надменне, чмъ когда-нибудь, покоривъ своей власти надменность Эдии, и никакъ не допуская даже тни возможности сопротивленія съ ея стороны. А теперь, видя, какъ на каждомъ шагу его ежедневной жизни надменность эта возстаетъ противъ него, обращая къ нему холодное, презрительное и вызывающее на бой лицо,— гордость его, вмсто того, чтобъ увянуть или поникнуть отъ такихъ ударовъ, пустила новые отпрыски, сдлалась сосредоточенне и напряженне, мрачне, сердите, раздражительне и непреклонне чмъ когда-нибудь.
Кто носитъ такую броню, того постигаетъ другое, не мене тяжкое возмездіе: броня эта непроницаема для примиренія, любви и довренности, она не пропускаетъ извн никакого кроткаго участія, никакой нжности, никакихъ сердечныхъ движеній, но за то и нисколько не защищаетъ самолюбія, которое получаетъ самыя глубокія раны, и уязвимо какъ голая грудь передъ сталью. Тогда раны самолюбія болятъ такъ нестерпимо и въ нихъ зараждастся такой мучительный гной, какого не знаютъ никакія другія раны — даже т, которыя наноситъ рука гордости, одтая въ желзную перчатку, гордости слабйшей, обезоруженной и поверженной на землю.
Таковы были его раны. Онъ чувствовалъ ихъ дкую боль въ уединеніи своихъ старыхъ покоевъ, куда теперь снова сталъ удаляться чаще и гд проводилъ долгіе, одинокіе часы. По-видимому, судьба создала его гордымъ и могущественнымъ, но всегда былъ онъ жалкимъ и слабымъ тамъ, гд бы хотлъ быть сильне. Кому же суждено исполнить надъ нимъ этотъ приговоръ?
Кому? Кто овладлъ любовью его жены, какъ нкогда овладлъ любовью сына? Кто доказалъ ему такъ ясно эту новую побду, когда онъ сидлъ въ темномъ углу комнаты? Кто длалъ малйшимъ своимъ словомъ то, чего не могли сдлать вс его усилія? Кто это существо, неподдержанное его любовью, вниманіемъ и заботливостью, которое выросло и сдлалось прекраснымъ и цвтущимъ, когда умирали т, на комъ онъ основывалъ вс своя надежды? Кому тутъ быть, какъ не той самой дочери, на которую онъ часто смотрлъ съ безпокойствомъ въ ея осиротломъ дтств, съ нкоторою даже боязнью, что современемъ будетъ ее ненавидть? Теперь предчувствіе это сбылось: онъ ненавидлъ дочь въ глубин своего сердца.
Да, онъ опасался ненависти, но то была ненависть, хотя Флоренсу окружали еще по временамъ слабые проблески свта, къ которому она предстала ему въ достопамятный вечеръ возвращенія его домой съ молодою супругой. Онъ зналъ теперь, что она прекрасна, не оспоривалъ въ ней граціозности и привлекательности, и сознавался внутренно, что появленіе ея, почти, взрослой, было для него До нкоторой степени сюрпризомъ. Но онъ даже это обращалъ противъ нея. Въ своемъ сердитомъ и болзненномъ раздумье, несчастный человкъ, глухо постигавшій свое отчужденіе отъ всхъ сердецъ и неопредленно стремившійся къ тому, что отталкивалъ отъ себя во всю жизнь, составилъ мысленно превратную картину своихъ правъ и обидъ, и оправдывался ею противъ дочери. Чмъ больше достоинствъ она въ себ предвщала, тмъ къ большимъ притязаніямъ былъ онъ расположенъ на ея любовь и покорность. Обнаружила ли она когда-нибудь дочернюю любовь и покорность къ нему? Чью жизнь старалась она украсить — его или Эдии? Для кого были ея привлекательныя качества — для него или для Эдии? Почему онъ и она не были между собою никогда какъ отецъ и дочь? Они были всегда отчуждены другъ отъ друга. Она поперечила ему везд и во всемъ. Теперь она въ заговор противъ него. Самая.красота ея смягчала сердца, закаленныя противъ него крпче стали, и оскорбляла своимъ противоестественнымъ торжествомъ.
Можетъ-быть, во всемъ этомъ участвовалъ ропотъ заговорившаго въ груди его, чувства — хотя пробужденнаго себялюбіемъ и сознаніемъ своего невыгоднаго положенія — чувства того, чмъ бы она могла сдлать его жизнь. Но онъ заглушилъ отдаленный громъ шумомъ прибоя моря своей гордости. Онъ не хотлъ слушать ничего, кром внушеніи гордости. И въ этой гордости — груд несообразностей, огорченія и добровольно-претерпваемыхъ пытокъ, ненавидлъ дочь.
Сердитому, упрямому, своенравному демону, который, владлъ имъ, Эдиь противопоставила во всей сил свою гордость другаго свойства. Никогда не могли бы они жить счастливо вмст, но ничто не могло сдлать жизнь ихъ несчастне, какъ упрямая и ршительная борьба такихъ элементовъ. Его гордость настаивала на поддержаніи великолпнаго первенства и хотла вынудить сознаніе ея въ этомъ превосходств. Она же допустила бы замучить себя до смерти и все-таки обращала бы на него надменный взглядъ холоднаго, непреклоннаго презрнія. Вотъ, какъ отвчала ему Эдиь! Онъ не подозрвалъ, черезъ какую бурную внутреннюю борьбу прошла она прежде, чмъ увнчалась благополучіемъ супружества съ нимъ. Онъ не подозрвалъ, какимъ неизмримымъ пожертвованіемъ въ ея глазахъ было то, что она позволила ему называть себя его женою.
Мистеръ Домби ршился показать ей свою власть. Не должно быть ничьей воли, кром его. Онъ желалъ видть ее гордою, но гордою за себя, а не противъ себя. Сидя одинъ и ожесточаясь боле и боле, онъ часто слыхалъ, какъ она вызжала и возвращалась домой, крутясь въ вихр лондонской жизни, не заботясь насколько, нравится ему это или нтъ, и думая о его удовольствіи или неудовольствіи не боле, какъ еслибъ онъ былъ ея конюхомъ. Ея выспреннее и холодное равнодушіе — его неоспоримая принадлежность, ею присвоенная — уязвляло его больше, чмъ бы могло уязвить всякое другое обращеніе. Онъ ршился преклонить ее передъ своею великолпною и величавою волей.
Мысли эти давно уже бродили въ голов его. Однажды ночью, услышавъ ея поздній пріздъ домой, онъ дошелъ въ ея покоя. Она была одна, въ блестящемъ наряд, и только-что воротилась къ себ изъ комнаты матери. Лицо ея было грустно и задумчиво, когда онъ направлялся къ ней, но она замтила его въ дверяхъ: взглянувъ на отраженіе этого лица въ зеркал, онъ не замедлилъ увидть, какъ въ рамк, нахмуренное чело и омраченную красоту, столь хорошо ему знакомыя.
— Мистриссъ Домби, сказалъ онъ входя: — я долженъ просить позволенія сказать вамъ нсколько словъ.
— Завтра, былъ лаконическій отвтъ.
— Нтъ времени удобне настоящаго, сударыня, возразилъ онъ.— Вы ошибаетесь на счетъ вашего положенія. Я привыкъ выбирать время самъ, а не ждать на это распоряженія другихъ. Вы, кажется, не совершенно понимаете, кто я и что я, мистриссъ Домби.
— А мн кажется, что я понимаю васъ очень-хорошо.
Про этихъ словахъ, она взглянула на него, а потомъ, скрестивъ на волнующейся груда свои блыя руки, блествшія золотомъ и брильянтами, она отвернулась.
Будь она мене прекрасна и мене величава въ своемъ холодномъ спокойствіи, она, можетъ-быть, не убдила бы его такъ могущественно въ невыгодности его положенія, которое поразило его гордость въ самое сердце. Но она имла эту силу, и онъ чувствовалъ это болзненно. Онъ оглянулся вокругъ себя въ комнат, везд были разбросаны великолпные уборы, дорогія принадлежности самаго роскошнаго туалета, блестящія украшенія, разбросанныя не по прихоти или безпечности (какъ-бы онъ могъ подумать), но изъ упорнаго, надменнаго пренебреженія къ цннымъ вещамъ — и самолюбію его стало еще больне. Цвточныя гирлянды, разноцвтныя перья, драгоцнные каменья, кружева, шелки, атласы — куда бы онъ ни посмотрлъ, везд богатства раскиданы съ презрніемъ, по всему видно, что ихъ ставятъ ни во что. Самые брильянты — свадебный подарокъ — которые нетерпливо поднимались и опускались на груди ея, какъ-будто жаждали разорвать замокъ, державшій ихъ вокругъ шеи, и покатиться на полъ, гд бы она могла попирать ихъ ногами.
Онъ чувствовалъ свою невыгоду и обнаружилъ это. Торжественный, но чуждый среди этихъ разноцвтныхъ драгоцнностей и сладострастнаго блеска — чуждый и принужденный передъ надменною обладательницею всего этого, обладательницею, которой отталкивающая красота отражалась тутъ везд и во всемъ, какъ въ счетномъ множеств осколковъ разбитаго зеркала — онъ ощущалъ смущеніе и неловкость. Все, способствовавшее къ ея небрежному самообладанію, уязвляло его заживо. Взбшенный на самого-себя, онъ слъ и продолжалъ съ нисколько-неулучшеннымъ расположеніемъ духа,
— Мистриссъ Домби, я считаю необходимымъ, чтобъ мы дошли до взаимнаго уразумнія другъ друга. Ваше поведеніе мн не нравится, сударыня.
Она взглянула на него слегка еще разъ и снова отвернулась, во она могла бы говорить цлый часъ и выразила бы меньше.
— Повторяю вамъ, мистриссъ Домби: мн не нравится. Я уже имлъ случай замтить, что желаю въ этомъ перемны. Теперь я требую этого настоятельно.
— Вы избрали приличный случай для своего перваго выговора, сударь, приняли приличную манеру и употребляете приличныя выраженія. Вы требуете настоятельно! Отъ меня!…
— Сударыня, возразилъ мистеръ Домби съ самымъ наступательно-величественнымъ видомъ:— я сдлалъ васъ своею женою. Вы носите мое имя. Вы раздляете мое положеніе въ свт и мою репутацію. Я не хочу упоминать, что свтъ вообще считаетъ васъ отличенною такимъ союзомъ, по скажу, что привыкъ настаивать съ тми, кто со мною связанъ и кто отъ меня зависитъ.
— Чмъ изъ двухъ угодно вамъ считать меня?
— По моему мннію, жена моя должна быть — и есть, волею или неволей, тмъ и другимъ, мистриссъ Домби.
Она устремила на него пристальный взоръ и сжала дрожащія губы. Онъ видлъ, какъ заколыхалась грудь ея, видлъ, какъ лицо ея вспыхнуло и потомъ поблднло. Все это онъ могъ знать и зналъ, но онъ не зналъ, что ее удерживало одно слово, которое шептало въ самомъ глубокомъ тайник ея сердца, и слово это было: Флоренса!
Слпой безумецъ, бросающійся въ пропасть! Онъ воображалъ, что она стоитъ въ страх передъ нимъ!
— Вы слишкомъ-расточительны, сударыня, продолжалъ, мистеръ Домби.— Вы безразсудно-расточительны. Вы тратите множество денегъ — или то, что было бы множествомъ для большей части мужей — посщая такія общества, которыя мн безполезны и вообще даже непріятны для меня. Я настоятельно требую совершенной перемны во всемъ этомъ. Знаю, что новизна обладанія десятою долей тхъ средствъ, какими надлило васъ счастье, вовлекаетъ иногда дамъ въ крайнее мотовство. Этого было уже больше, чмъ довольно. Я желаю, чтобъ уроки другаго рода, которыми пользовалась мистриссъ Грэнджеръ, послужили къ насталенію мистриссъ Домби.
Тотъ же пристальный взглядъ, т же дрожащія губы, волнующаяся грудь, и лицо, то багровое, то блое какъ полотно — и попрежнему шопотъ: Флоренса, Флоренса, отзывавшійся ей въ каждомъ біеніи сердца.
Наглое самодовольствіе мистера Домби окрылилось при вид темой перемны въ Эдии. Разбухнувъ отъ ей прошлаго презрнія и его собственнаго недавняго сознанія своей невыгоды, не мене, какъ отъ теперешней покорности (такъ онъ воображалъ ея душевное состояніе), оно было слишкомъ-сильно для его груди и вырвалось изъ всякихъ границъ. Кто могъ противиться его величественной вол! Онъ ршился переломить — и вотъ, смотрите!
— Также точно, сударыня, продолжалъ онъ полновластно-повелительнымъ тономъ:— вы поймете ясно, что ко мн должно относиться во всемъ, что должно мн повиноваться. Мн должно показывать положительнымъ образомъ передъ свтомъ почтительность и сознаніе моей власти, сударыня. Я къ этому привыкъ, Я требую этого, какъ своего права. Короче, я этого хочу, считаю это приличнымъ вознагражденіемъ за доставшееся вамъ возвышеніе въ свт, и полагаю, что никто не удивится моему требованію, или вашему повиновенію… Мн, мн! прибавилъ онъ особенно-выразительно.
Ни слова отъ нея. Никакой перемны въ ней. Глаза прикованы по прежнему къ его лицу.
— Я узналъ отъ вашей матушки, мистриссъ Домби, сказалъ онъ съ магистерскою важностью: — это, вроятно, извстно и вамъ — что для ея здоровья ей очень рекомендуютъ жить въ Брайтон. Мистеръ Каркеръ былъ такъ добръ…
Она вдругъ вся измнилась. Лицо и грудь запылали, какъ-будто ихъ озарило краснымъ заревомъ зловщаго солнечнаго заката. Не упустивъ замтить это и перетолковать по-своему, мистеръ Домби продолжалъ:
— Мистеръ Каркеръ былъ такъ добръ, что похалъ туда и нанялъ намъ на время домъ. По возвращеніи хозяйства въ Лондонъ, я пріиму мры, какія сочту полезными для лучшаго имъ управленія. Одною изъ нихъ будетъ приглашеніе сюда (если это возможно) весьма-почтенной особы, находящейся въ ограниченныхъ обстоятельствахъ, одной мистриссъ Пинчинъ, которая занимала нкогда довренное мсто въ моемъ семейств: она будетъ здсь въ качеств домоправительницы. Такое хозяйство, какъ это, надъ которымъ предсдательствуютъ только по имени, мистриссъ Домби, требуетъ способной головы.
Она перемнила свое положеніе прежде, чмъ онъ дошелъ до послдней фразы, и теперь сидла — все не- сводя съ него глазъ — вертя на рук браслетъ, не легкимъ женскимъ, прикосновеніемъ, но нажимая и двигая имъ по гладкой кож, такъ-что на ней обозначился красный рубецъ.
— Я замтилъ, сказалъ мистеръ Домби: — и этимъ окончу то, что счелъ нужнымъ сообщить вамъ теперь, мистриссъ Домби — я замтилъ сейчасъ, сударыня, что вы приняли особеннымъ образомъ упоминаніе мое о мистер Каркер. По случаю обнаруженія вамъ при этомъ довренномъ лиц моего неудовольствія касательно вашей манеры принимать моихъ гостей, вамъ было угодно объявить возраженіе противъ его присутствія. Вамъ прійдется преодолть свое неудовольствіе, сударыня, и привыкнуть къ вроятности видть. мистера Каркера при многихъ подобныхъ случаяхъ, если вы не воспользуетесь средствомъ отвратить это — средствомъ, которое въ вашихъ рукахъ, то-есть, если вы перестанете подавать мн поводъ къ неудовольствію на васъ. Мистеръ Каркеръ — продолжалъ мистеръ Домби, который, посл замченнаго имъ сейчасъ волненія, надялся этимъ способомъ врне усмирить гордость своей жены, а, можетъ-быть, желалъ также выказать передъ этимъ джентльменомъ свою власть въ новомъ и торжественномъ вид: — мистеръ Каркеръ, пользуясь моею довренностью, мистриссъ Домби, можетъ до такой степени пользоваться и вашею. Надюсь, мистриссъ Домби, продолжалъ онъ посл краткаго молчанія, въ-теченіе котораго, въ усугубившейся надменности, онъ, по-видимому, остановился на своей иде: — что мн не будетъ случая поручать мистеру Каркеру передавать вамъ мои замчанія или выговоры, но какъ въ моемъ положеніи и при моей репутаціи было бы унизительно вступать часто въ мелочные споры съ дамою, которой я сдлалъ величайшее отличіе, какое только къ моей власти, я не задумаюсь воспользоваться его услугами, когда сочту это нужнымъ…
— Теперь, подумалъ онъ, вставая съ полнымъ убжденіемъ въ своемъ нравственномъ могуществ, и вставая боле негибкимъ и непроницаемымъ чмъ когда-нибудь: она знаетъ меня и мою ршимость.
Рука, которая такъ нажимала браслетъ, легла тяжело на грудь Эдии, но она все смотрла на мужа съ неизмнившимся лицомъ, и сказала тихимъ голосомъ:
— Постойте… ради самого Бога! Я должна говорить вами.
Почему она не заговорила въ-теченіе нсколькихъ, минутъ, и какая внутренняя борьба- сдлала ее неспособною говорить, между-тмъ, какъ сильное принужденіе дало лицу ея неподвижность мрамора? Она смотрла на него ни покорно, ни непокорно, безъ дружбы или ненависти, безъ гордости или смиренія — только вопрошающимъ взглядомъ.
— Соблазняла ли я васъ когда-нибудь, чтобъ вы искали моей руки? Прибгала ли я когда-нибудь къ лукавству для привлеченія васъ? Была ли я съ вами любезне, когда вы искали моей руки, чмъ теперь, посл нашей свадьбы? Была ли я съ вами когда-нибудь другою, нежели теперь?
— Сударыня, я не вижу никакой надобности входить въ такія разсужденія…
— Думали ли вы, что я васъ люблю? Знали ли вы, что этого никогда не было? Заботились ли вы когда-нибудь — вы, мужчина!— о моемъ сердц и о томъ, какъ пріобрсти такую недостойную вещь? Было ли въ нашемъ торг какое-нибудь жалкое притязаніе на любовь — съ моей стороны или съ вашей?
— Вопросы эти не имютъ никакой цли, сударыня.
Она встала между имъ и дверью, чтобъ загородитъ ему дорогу, и, выпрямившись во всю величавость своего стройнаго стана, продолжала смотрть на. него пристально.
— Вы отвчаете на каждый изъ этихъ вопросовъ. Вы отвчаете мн прежде, чмъ я говорю — да. Какъ можете вы этому помочь, вы, которому жалкая истина извстна столько же, какъ и мн? Теперь, скажите мн: еслибъ я любила васъ до обожанія, могла ли бы я сдлать больше, какъ отдать вамъ всю мою волю и все мое существо, чего вы сейчасъ требовали? Еслибъ сердце мое было чисто и совершенно непорочно, а вы были бы его идоломъ, могли ли бъ вы требовать большаго и получить больше?
— Вроятно нтъ, сударыня, отвчалъ онъ холодно.
— Вы знаете, что я вовсе не такова. Вы видите, какъ я за васъ смотрю, я можете прочитать на лиц моемъ теплоту страсти, которую я къ вамъ питаю. (Ни малйшаго движенія его гордыхъ губъ, ни малйшаго проблеска огня въ черныхъ глазахъ, ничего, кром того же пристальнаго и вопрошающаго взора, не сопровождало этихъ словъ.) Вы знаете мою исторію… Вы говорили о моей матери… Не-уже-ли вы думаете, что можете унизить или переломить меня до покорности и послушанія?
Мистеръ Домби улыбнулся, какъ улыбнулся бы при вопрос, въ состояніи ли онъ выплатить десять тысячь фунтовъ стерлинговъ.
— Если есть что-нибудь необыкновенное тутъ, сказала она съ легкимъ движеніемъ руки къ лицу, какъ и прежде, неподвижному и безвыразительному, кром того же пытливаго взгляда:— такъ-какъ я знаю, что теперь необыкновенныя чувства здсь (приподнявъ прижатую къ груди руку и тяжко опустивъ ее) — подумайте, что теперешняя просьба моя къ вамъ иметъ значеніе, которое выходитъ изъ ряда обыкновенныхъ. Да, прибавила она поспшно, какъ-будто въ отвтъ на нчто, отразившееся на лиц его: — я собираюсь просить васъ.
Мистеръ Домби, съ небрежно-снисходительнымъ наклоненіемъ подбородка, отъ-чего зашумлъ его туго-накрахмаленный галстухъ — слъ на стоявшую подл него софу и приготовился слушать просьбу жены.
— Если вы можете поврить, что я теперь въ такомъ состояніи духа… (ему почудились слезы на глазахъ ея, и онъ подумалъ съ самодовольствіемъ, что довелъ ее до этого, хотя ни одна слеза не скатилась по щек Эдии, и она смотрла на него съ такою же твердостью, какъ всегда)… если я нахожусь въ такомъ состояніи духа, которое длаетъ мои слова невроятными для меня-самой, потому-что они сказаны человку, сдлавшемуся моимъ мужемъ, а что еще важне, сказаны вами, то вы, можетъ-быть, придадите имъ больше вса. Къ мрачной цли, къ которой мы оба стремимся и можемъ дойдти, мы запутываемъ на пути не однихъ себя — это было бы еще неважно, но и другихъ.
Другихъ! Онъ понялъ, на кого метило это слово, и угрюмо нахмурился.
— Я говорю съ вами ради другихъ… также ради васъ-самихъ, и ради меня. Съ самой нашей свадьбы, вы обращались со мною нагло-надменно, и я отплачивала вамъ тмъ же. Вы показывали мн и всмъ, кому случалось насъ окружать, что сдлали мн большую честь и большую милость, женившись на мн. Я думала иначе и показывала это ясно. Вы, кажется, не понимаете, или (сколько зависло бы отъ вашей воли) не желаете, чтобъ каждый изъ насъ шелъ своимъ отдльнымъ путемъ: вмсто этого, вы ждете отъ меня покорности, которой никогда не получите.
Хотя лицо ея было то же, однако слово ‘никогда’ получило свое могущественное Значеніе отъ самаго дыханія, съ которымъ было выговорено.
— Я не чувствую никакой врности къ вамъ, вы это знаете. Вы бы и не заботились о ней, еслибъ я даже любила или могла любить васъ. Также точно я знаю, что и вы не питаете никакой нжности ко мн. Но мы соединены другъ съ другомъ, и въ этихъ узахъ, какъ я уже сказала, запутаны, другіе. Мы оба должны умереть, мы оба уже въ связи съ мертвыми, каждый черезъ маленькаго ребенку. Будемъ удерживаться…
Мистеръ Домби тяжело перевелъ духъ, какъ-будто хотлъ сказать: о! такъ вотъ что!
— Нтъ богатства, продолжала она, поблднвъ сильне, тогда, какъ глаза заблестли еще большею выразительностью — которымъ можно было бы купить у меня эти слова, или ихъ значеніе. Сказанныя разъ, не воротятся ни отъ какого богатства, на отъ какой власти. Я чувствую ихъ, взвсила ихъ смыслъ, и останусь врною, потому-что ршилась. Если вы дадите. мн общаніе удерживаться съ вашей стороны, я общаю вамъ удерживаться съ своей. Мы самая несчастная чета, изъ которой исторгнуты, по различнымъ причинамъ, вс чувства, дающія супружеское счастіе, или, по-крайней-мр, оправдывающія супружество, но со-временемъ можетъ зародиться между нами нкоторое дружество, или нкоторое приспособленіе другъ къ другу. Я постараюсь надяться этого, если вы попытаетесь сдлать то же, буду смотрть съ надеждою на лучшее и счастливйшее употребленіе своихъ зрлыхъ лтъ, чмъ то, какое сдлала изъ своей юности и лучшей поры жизни!
Все это проговорила она тихимъ и яснымъ голосомъ, который не возвышался и не понижался ни раза, кончивъ, она опустила руку, которою удерживала грудь и принуждала себя къ безстрашію и наружному спокойствію: руку, но не взоры, которые такъ пристально наблюдали его лицо!!
— Сударыня, сказалъ мистеръ Домби, съ крайнею степенью достоинства:— я не могу принять никакихъ предложеній такого необыкновеннаго свойства.!
Она все смотрла на него безъ малйшаго измненія въ лиц.
— Я не могу, продолжалъ онъ, вставая: — согласиться пересуживать или подвергать переговорамъ съ вами, мистрисс Домби, предмета, О которомъ вамъ уже извстны мои мысли и ожиданія. Я объявилъ свой ultimatum, сударыня, и мн осталось только просить васъ обратить на него самое серьзное вниманіе.
Надобно было видть, какъ лицо ея вдругъ приняло свое прежнее выраженіе, только съ усилившеюся энергіей, какъ эти глаза опустились, будто переставъ смотрть на какой-нибудь низкій и противный предметъ, какъ вдругъ озарилось это надменное чело, какъ презрніе, гнвъ, негодованіе и отвращеніе пробились наружу, а блдная тнь мольбы исчезла, будто легкій наръ! Ему оставалось только смотрть на это, и смотрть къ своему уничиженію.
— Ступайте, сударь! сказала она, указавъ повелительнымъ жестомъ на дверь.— Нашъ первый и послдній откровенный разговоръ кончился. Ничто не можетъ раздлить насъ больше того, какъ мы будемъ раздлены съ этихъ поръ.
— Я пойду своимъ путемъ, сударыня, возразилъ мистеръ Домби: — и будьте уврены, ничто не совратитъ меня съ него.
Она молча обернулась къ нему спиною и сла передъ зеркаломъ.
— Полагаюсь на лучшее уразумніе вами вашихъ обязанностей, на боле-основательныя чувства, и на боле-врныя внушенія вашего разсудка, сударыня.
Ни слова въ отвтъ. Онъ видлъ въ зеркал, что лицо ея не выражало ни малйшаго помышленія о немъ, будто онъ былъ не больше, какъ незримымъ паукомъ на стн или перебгавшимъ по полу жукомъ, или, врне, будто онъ былъ тмъ или другимъ, видннымъ и раздавленнымъ ею наскомымъ, отъ котораго она сейчасъ только отвернулась, и потомъ забыла, какъ о ничтожной, мертвой гадин въ род околвающихъ ежедневно на земл.
Онъ оглянулся назадъ, дойдя до дверей, и окинулъ взоромъ роскошный, ярко-освщнный покой, раскиданные везд прекрасные и блестящіе предметы, фигуру Эдии передъ зеркаломъ въ великолпномъ бальномъ наряд, и посмотрлъ еще разъ налицо ея, какимъ увидлъ его въ зеркал, дотомъ онъ отправился въ свою старую комнату, посвященную размышленіямъ, унося съ собою въ мысляхъ живую картину всего этого и блуждающую, безотчетную мысль, какія иногда бродятъ въ человческой голов: каково будетъ смотрть эта комната, когда онъ увидитъ ее въ слдующій разъ?
Впрочемъ, мистеръ Домби былъ вообще весьма-молчаливъ, весьма-величавъ и твердо убжденъ въ непремнномъ достиженіи своей цли. Такимъ онъ и остался.
Онъ не былъ расположенъ сопровождать свое семейство въ Брайтонъ, но благосклонно увдомилъ Клеопатру за завтракомъ, въ утро ихъ отъзда, послдовавшаго дня черезъ два посл описанной вами супружеской сцены, что его можно скоро ожидать въ тхъ мстахъ. Нужно было спшить доставить Клеопатру куда-нибудь въ здоровое мсто: она казалась ршительно на ущерб и быстро-склонявшеюся къ земл.
Не претерпвъ ршительнаго вторичнаго припадка болзни, старуха, по-видимому, отползла назадъ въ своемъ выздоровленіи отъ перваго. Она была тоще и морщинисте, боле-сбивчива въ своемъ частомъ полоуміи, путалась чаще въ рчахъ и забывалась чаще. Въ числ признаковъ послдняго недуга, она впала въ привычку перемшивать имена своихъ двухъ зятей, живаго и покойнаго, и обыкновенно называла мистера Домби или ‘Грэнджби’, или ‘Домберомъ’, или безъ разбора тмъ и другимъ именемъ.
Но все-таки она была юношественно-игрива и чрезвычайно-моложава, явилась къ завтраку передъ отъздомъ въ новой шляпк, заказанной нарочно по этому случаю, и дорожномъ плать, вышитомъ и обшитомъ какъ для младенца. Теперь не легко было надть на нее ‘летучую’ шляпку или удержать ее на мст — на темени дряхолой трясущейся головы, когда она была наконецъ надта. Въ настоящемъ случа шляпка эта все сдвигалась на одинъ бокъ, и ее безпрестанно поправляла горничная Флоуерсъ, которая держалась въ-теченіе всего завтрака по близости съ этою исключительною цлью.
— Ну, мой любезнйшій Грэнджби, сказала мистриссъ Скьютонъ:— вы ршительно должны общать къ намъ очень-скоро. Она имла также привычку урзывать слоги словъ, а иногда совершенно выкидывать и цлыя слова.
— Я сказалъ сейчасъ, сударыня, возразилъ мистеръ Домби грозно и съ напряженіемъ:— что располагаю пріхать черезъ день мы черезъ два.
— Богъ съ вами, Домберъ!
Тутъ майоръ, пришедшій проститься съ дамами и вытаращившій на мистриссъ Скбютонъ свои апоплексическіе глаза, съ безкорыстнымъ спокойствіемъ существа безсмертнаго сказалъ:
— Клянусь Богомъ, сударыня, вы не приглашаете къ себ стараго Джое!
— Кто этотъ злодй? прошепеляла Клеопатра. Но Флоуррсъ, потрепала ее по туль съхавшей шляпки и какъ-будто возвратила ей память. Она привосокупила:— О! вы говорите о себ, негодное созданіе!
— Чертовски-плохо, сэръ, шепнулъ майоръ мистеру Домби.— Плохо. Никогда не укутывалась какъ должно, майоръ былъ самъ застегнутъ до подбородка.— Кого же могъ Дж. Б. подразумвать, какъ не стараго Джое, стараго Джое Бэгстока — Джозефа, вашего раба — Джое, сударыня! Вотъ онъ! Вотъ бэгстокскіе мхи, сударыня! вскричалъ майоръ, ударяя себя звонко но груди.
— Мой ангелъ Эдиь, Грэнджби, какъ это странно, сказала Клеопатра брюзгливо:— что майоръ…
— Бэгстокъ! Дж. Б.! подхватилъ майоръ, видя, что она забыла его имя.
— Ну, это все равно, возразила Клеопатра:— Эдиь, мой ангелъ, ты знаешь, я всегда забывала имена — что же такое? О! какъ-то странно, что столько народа собирается навстить меня. Я узжаю вдь ненадолго. Я ворочусь. Они, конечно, могутъ подождать, пока я ворочусь!
Клеопатра оглядывала всхъ сидящихъ за столомъ и казалась не въ дух.
— Я не хочу гостей… право, ненужно гостей, немножко отдыха — и все тутъ… мн больше ничего не нужно. Ко мн не должны приближаться негодныя твари, пока я не поправлюсь, при этомъ, желая снова выкинуть одну изъ своихъ кокетливыхъ продлокъ, она хотла ударить майора веромъ, но, вмсто того, опрокинула чашку мистера Домби, стоявшую совершенно по другому направленію.
Потомъ она позвала Витерса и велла ему смотрть, чтобъ непремнно приступили къ нкоторымъ пустымъ передлкамъ въ ея комнат, которыя должно кончить прежде, чмъ она воротится и начать немедленно, такъ-какъ нельзя сказать, когда именно ей вздумается воротиться, а у нея много приглашеній, и она намрена длать и принимать цлую тьму визитовъ. Витерсъ выслушалъ эти приказанія съ приличнымъ вниманіемъ и поручился за ихъ исполненіе, но отступивъ отъ своей госпожи шага на два парадъ, не могъ удержаться отъ страннаго взгляда на майора, тотъ взглянулъ также странно на мистера Домби, а мистеръ Домби не мене странно на мистрессъ Скьютонъ, та же, съ своей стороны, кивнула до того, что шляпка съхала ей на одинъ глазъ, и она барабанила по тарелк, дйствуя ножомъ и вилкою, какъ-будто играя кастаньетами.
Одна Эдиь не поднимала глазъ ни на чье лицо изъ присутствугощихъ и не казалась удивленною или огорченною ничмъ, что бы ни длала, что бы ни говорила ея мать. Она слушала ея безсвязную болтовню, или, по-крайней-мр, повертывала къ ней голову, когда та адресовалась къ ней, отвчала нсколькими тихими словами, когда было нужно, иногда останавливала Клеопатру, когда та бредила, или направляла ея память на путь истинный односложнымъ словомъ, когда та сбивалась. Мать, какъ бы ни блуждали ея мысли на-счетъ всего остальнаго, была постоянна въ одномъ — безпрестанно наблюдала физіономію дочери. Она смотрла на прекрасное лицо, строгое и мраморно-неподвижное, то съ какимъ-то боязливымъ восторгомъ, то съ рзвымъ тиканьемъ, стараясь вызвать на немъ улыбку, то съ брюзгливыми слезами и завистливыми сотрясеніями головы, какъ-будто воображая, что дочь къ ней невнимательна — но всегда подъ вліяніемъ влеченія къ ней, которое не слабло, какъ бы ни бродили мысли старухи, но овладло всмъ существомъ ея. Съ лица Эдии взоръ ея переходилъ no-временамъ на Флоренсу съ довольно-дикимъ выраженіемъ, иногда она пробовала смотрть куда-нибудь въ сторону, какъ-будто избгая притягательной силы лица дочери, но глаза ея обращались къ ней снова и по-видимому насильно, хотя Эдиь не искала встрчи съ ними и не обезпокоила матери ни однимъ взглядомъ.
По окончаніи завтрака, мистриссъ Скьютонъ, прикинувшись опирающеюся съ двическою легкостью на руку майора, хотя по другую сторону ее съ усиліемъ поддерживала горничная Флоуерсъ, а сзади пажъ Витерсъ, добралась до кареты, въ которой должна была хать въ Брайтонъ вмст съ Флоренсою и Эдиью.
— Не-уже-ли Джозефъ ршительно изгнанъ, мэмъ? сказалъ майоръ, всунувъ свое синее лицо въ окошко кареты.— Годдэмъ, мэмъ, не-уже-ли Клеопатра такъ жестокосерда, что запретитъ своему врному Антоніо Бэгстоку приближаться въ ней?
— Убирайтесь! отвчала Клеопатра.— Я васъ терпть не могу. Вы увидите меня, когда я ворочусь, если будете вести себя очень-хорошо.
— Такъ скажите Джое, что онъ можетъ жить надеждою, мэмъ, не то онъ умретъ съ отчаянія.
Клеопатра вздрогнула и откинулась назадъ.
— Эдиь, мое дитя, скажи ему…
— Что?
— Какія страшныя слова! Онъ говоритъ такія страшныя вещи!
Эдиь сдлала ему знакъ удалиться, велла хать и предоставила майора мистеру Домби, къ которому онъ воротился посвистывая.
— Знаете, что я вамъ скажу, сэръ? сказалъ майоръ, закинувъ руки за спину и раздвинувъ широко ноги: — одна изъ нашихъ прелестныхъ знакомыхъ отправилась въ безъизвстную улицу.
— Я васъ не понимаю, майоръ.
— Я хочу сказать, Домби, что вы скоро будете осиротлымъ зятемъ.
Мистеру Домби, по-видимому, очень не понравилась такая безцеремонности, и майоръ принялся за свой лошадиный кашель, что всегда длалъ, когда хотлъ казаться степеннымъ.
— Годдэмъ, сэръ! Нтъ никакой нужды скрывать этотъ фактъ. Джое человкъ прямой, сэръ. Такая у него натура. Если вы хотите имть стараго Джоша, сэръ, то берите его такимъ, каковъ онъ есть, и вы найдете его чертовски-ржавымъ, старымъ забіякой, изъ зубастой Дж. Б. породы. Домби, матушка вашей жены утекаетъ, сэръ.
— Я боюсь, возразилъ мистеръ Домби весьма-философически:— что мистриссъ Скьютонъ значительно потрясена.
— Потрясена, Домби? Разбита въ дребезги!
— Однако, перемна жизни и заботливость могутъ еще сдлать для нея многое.
— Не врьте этому, сэръ. Годдэмъ, сэръ! она никогда не куталась какъ должно. Если человкъ не укутается, такъ его нечему держать. Есть люди, которымъ должно умереть. Непремнно. Годдэмъ, они умрутъ. Они упрямы. Я вамъ скажу вотъ что, Домби: можетъ-быть, это не будетъ вычурно, можетъ-быть, не утонченно, а туго и круто, но нсколько стараго, настоящаго британскаго, бэгстоковскаго элемента, сэръ, не мшало бы подбавить въ человчество, для улучшенія людской породы.
Сообщивъ это драгоцнное свдніе, майоръ, человкъ по истин ‘синій’, какими бы онъ ни обладалъ другими качествами, за которыми входилъ въ классификаціи ‘стараго, настоящаго британскаго элемента’ — чего еще никто не опредлилъ вполн — майоръ свернулъ свои параличные признаки и раковые глаза въ клубокъ и пыхтлъ такъ во весь, остатокъ дня.
Клеопатра, то брезгливая, то самодовольная, иногда сонная, иногда несонная, но вообще необычайно-юношественная, пріхала въ тотъ же вечеръ въ Брайтонъ, разсыпалась на части, по обыкновенію, и была уложена въ постель. Тамъ мрачно-настроенная фантазія могла бы легко нарисовать боле-могущественное олицетвореніе смерти, чмъ какимъ была ея полная, здоровая горничная, которой бы слдовало быть скелетомъ — олицетвореніе смерти, бодрствующее за розовыми занавсами, привезенными нарочно сюда, чтобъ они проливали свой цвтъ на полуживую старуху.
Верховный совтъ медицинскихъ авторитетовъ ршилъ, что она должна ежедневно пользоваться воздухомъ, катаясь въ карет, или прогуливаясь пшкомъ, если ее на это станетъ. Эдиь была готова сопутствовать ей, всегда готова, съ прежнею машинальною внимательностью и холодною красотою — и он вызжали вдвоемъ: Эдиь чувствовала себя неловко при Флоренс теперь, когда матери ея стало хуже, и она сказала Флоренс съ нжнымъ поцлуемъ, что предпочитаетъ вызжать съ матерью одна.
Разъ, мистриссъ Скьютонъ была въ нершительномъ, капризномъ, ревнивомъ расположеніи духа, которое развилось въ ней, когда она начинала выздоравливать отъ перваго удара паралича. Просидвъ нсколько времени молча въ карет и во все это время наблюдая лицо дочери, она вдругъ взяла ея руку и начала цаловать съ жаромъ. Рука не была ни дана, ни отнята, но просто уступила безсознательно тому, что съ нею хотли длать, а дотомъ, когда мать перестала держать ее, она опустилась сама собою, какъ безжизненная. На это старуха начала плакаться и жаловаться, и говорить, какою нжною матерью она была, и какъ она теперь покинута и забыта! Она, продолжала стовать по своевольнымъ промежуткамъ времени, даже когда он вышли изъ кареты. Старуха двигалась пшкомъ, при помощи Витерса и трости, Эдиь шла рядомъ съ нею, а карета слдовала за ними въ недальнемъ разстояніи.
День былъ пасмурный, зловщій, втренный, и они шли по доунсамъ, имя передъ собою только небо и голую полосу песчаной почвы. Мать продолжала брюзгливо свои монотонныя стованія, повторяя ихъ по временамъ въ-полголоса, а гордая фигура дочери двигалась медленно подл нея, какъ вдругъ на одномъ пригорк показались дв другія женскія фигуры, которыя издали казались такими странными и преувеличенными подобіями ихъ собственныхъ, что Эдиь невольно остановилась.
Почти въ одно время съ нею остановились и т женщины, та, которая показалась Эдии изуродованною тнью ея матери, говорила съ жаромъ другой, указывая рукою на обихъ дамъ. Первая, по-видимому, чувствовала расположеніе вернуться, но другая, въ которой Эдиь узнала столько сходства съ собою, что была поражена страннымъ чувствомъ, похожимъ на страхъ, продолжала идти, тогда об пошли вмст.
Большую часть этихъ замчаній Эдиь сдлала, подходя къ тмъ двумъ фигурамъ, потому-что она пріостановилась только на мгновеніе. Разсмотрвъ ихъ ближе, она увидла, что он одты бдно, какъ безпріютныя скиталицы, младшая разносила для продажи кой-какія вязаныя вещи и товаръ въ томъ же род, а старая брела съ пустыми руками.
И между-тмъ, какъ далеко ни была она выше младшей женщины по одежд, наружному достоинству и красот, но все-таки Эдиь не могла удержаться отъ сравненія ея съ собою. Можетъ-быть, она видла на ея лиц нкоторые слды того, что таилось въ ея собственной душ, хотя и не отражалось въ наружности, но когда младшая подошла, встртила ея взглядъ и устремила на нее свои блестящіе глаза — несомннно представляя нчто изъ ея вида и осанки, и, по-видимому, сочувствуя ея мыслямъ — она ощутила, какъ по тлу ея пробгалъ ознобъ, будто день длался пасмурне, а втръ холодне.
Об группы сошлись. Старуха, остановившись, нагло протянула руку и стала просить милостыни у мистриссъ Скьютонъ. Молодая остановилась также, она и Эдиь смотрли другъ другу прямо въ глаза.
— Что ты продаешь? спросила Эдиь.
— Только это, отвчала она, держа на показъ свои товары и не глядя на нихъ.— Себя я продала уже давно.
— Миледи, не врьте ей, каркала старуха, обратясь къ мистриссъ Скьютонъ: — не врьте. Она любитъ болтать такой вздоръ. Это моя хорошенькая и непокорная дочь. Я не слышу отъ нея ничего, кром упрековъ, милэди, за все, что для нея сдлала. Вотъ, посмотрите на нее, милэди, какъ она глядитъ на свою бдную старую мать.
Мистриссъ Скьютонъ достала кошелекъ и принялась торопливо и дрожащею рукою искать въ немъ монетъ, которыхъ другая старуха ждала съ жадностію, дряхлыя головы ихъ чуть не касались между собою въ этой поспшности. Въ это время, вмшалась въ разговоръ Эдиь:
— Я видла тебя прежде, обратясь къ старух.
— Да, милэди (и она присла).— Тамъ, въ Варикшир, утромъ, между деревьями… когда вы не хотли дать мн ничего. Но тотъ джентльменъ, онъ далъ мн денегъ! О, Богъ съ нимъ, Богъ съ нимъ! чавкала она, держа протянутою костлявую руку и страшно оскаля зубы къ дочери.
— Hе зачмъ останавливать меня, Эдиь! сказала мистриссъ Скьютонъ, сердито ожидая возраженія съ ея стороны.— Ты ничего не понимаешь. Я не хочу, чтобъ мн мшали. Я уврена, что это предобрйшая женщина и хорошая мать.
— Да, милэди, да, щебетала старуха, протянувъ къ ней свою алчную руку.— Благодарю васъ, милэди. Благослови васъ Богъ, милэди. Еще шестипенсовикъ, моя хорошенькая лэди… сами вы добрая мать.
— И со мною иногда поступаютъ довольно-таки непочтительно, мое доброе старое твореніе, увряю тебя, сказала мистриссъ Скьютонъ плаксивымъ тономъ.— Вотъ теб! Дай мн руку. Ты предоброе старое твореніе — полное того, какъ оно называется — и все это. Ты вся нжность и прочая, не такъ ли?
— О, да, милэди!
— Да, я уврена, таково же это джентльменистое созданіе Грэнджби. Право, я должна пожать теб руку еще разъ. Ну, теперь ты можешь идти, знаешь… и я надюсь (обращаясь къ дочери своего двойника), что ты будешь оказывать больше благодарности и врожденнаго — какъ его зовутъ, и все остальное… но я никогда не помнила именъ, потому-что врно никогда не было лучшей матери, чмъ было для тебя это доброе старое твореніе. Пойдемъ, Эдиь!
Развалина Клеопатры двигалась, продолжая стовать и плакаться, и отирать глаза съ осторожностью, помня о румянахъ по сосдству ихъ, а другая старуха заковыляла въ другую сторону, двигая челюстями, чавкая я пересчитывая деньги. Между Эдиью и младшею странницей не было сказано ни слова, не было ни одного жеста, но ни одна не свела ни на мгновеніе пристальнаго взгляда съ другой. Все это, время он стояли лицомъ-къ-лицу, наконецъ, Эдиь, будто пробудившись отъ сновиднія, пошла тихо впередъ.— Ты красавица, бормотала ея тнь, глядя ей вслдъ: — но красота насъ не спасаетъ. Ты женщина гордая, но гордость насъ не спасаетъ. Намъ нужно узнать другъ друга, когда мы опять встртимся!

ГЛАВА V.
Еще голоса на волнахъ.

Все идетъ своимъ чередомъ. Волны охрипли, повторяя свои таинства, пыль лежитъ грудами на прибрежьи, морскія птицы поднимаются въ воздухъ и парятъ, втры и облака стремятся по своему безслдному пути, блыя руки манятъ при лунномъ свт въ невидимую страну, которая далеко за-водами.
Съ кроткимъ и грустныхъ удовольствіемъ видитъ себя Флоренса снова въ знакомыхъ мстахъ, гд она бродила такъ печально, но все-таки была такъ счастлива, она думаетъ о покойномъ брат тамъ, гд, бывало, часто съ нимъ бесдовала, когда вода волновалась недалеко отъ его колясочки. Теперь, сидя тутъ въ задумчивости, она прислушивается къ однообразному ропоту моря и слышитъ повтореніе маленькой исторіи умершаго малютки, слышитъ отголоски его собственныхъ словъ, ей кажется, что вся ея жизнь, надежды и печаля посл того — въ прежнемъ пустынномъ дом и пышномъ дворц настоящаго времени — имютъ свою долю въ этихъ чудныхъ напвахъ.
Добрый мистеръ Тутсъ, скитающійся поодаль и смотрящій внимательно на боготворимое имъ существо (онъ послдовалъ за Флоренсою сюда, хотя изъ деликатности и не ршился тревожить ее въ, такое время), также слышитъ requim маленькому Домби на волнахъ, которыя плавно движутся, поднимаются и опускаются, напвая вчный мадригалъ хвалы Флоренс. Да! онъ подразумваетъ, бдный мистеръ Тутсъ, что волны говорятъ кое-что о временахъ, когда самъ онъ чувствовалъ себя нсколько-блистательне и не такимъ безмозглымъ, какъ теперь, слезы выступаютъ на его глазахъ при опасеніи, что теперь онъ скученъ и глупъ, и годится только для посмшища: это отравляетъ пріятность, которую мистеръ Тутсъ ощущалъ, освободившись отъ непосредственной отвтственности передъ Чиккеномъ, ухавшимъ (на счетъ Тутса) готовиться на побоище съ знаменитымъ боксеромъ Ларки, или Жаворонкомъ.
Но мистеръ Тутсъ ободряется, когда волны нашептываютъ ему ласковую мысль, постепенно и часто останавливаясь въ нершимости, онъ приближается къ Флоренс. Запинаясь и красня, мистеръ Тутсъ прикидывается изумленнымъ такою встрчей, и увряетъ, хотя онъ слдовалъ по пятамъ за каретой, въ которой, она хала, отъ самаго Лондона, глотая съ наслажденіемъ даже пыль изъ-подъ ея колесъ, что онъ никогда въ жизни не были такъ удивленъ.
— И взяли съ собою Діогена, миссъ Домби! говоритъ мистеръ!
Тутсъ, проникнутый насквозь прикосновеніемъ нжной ручки, протянутой ему такъ радушно и чистосердечно.!
Безъ сомннія, Діогенъ здсь, и безъ сомннія, мистеръ Тутсъ иметъ причину замтить его, потому-что Діогенъ устремляется прямо къ ногамъ мистера Тутса и, перекувыркивается въ запальчивости этого движенія, какъ настоящая собака знаменитаго Монтаржи. Но порывъ пса укрощенъ голосомъ его милой госпожи:
— Смирно, ли, смирно! Разв ты забылъ, кто сдлалъ насъ друзьями, ли? Стыдясь!
О! хорошо Діогену прижимать свою морду къ ея рук, метаться со стороны на сторону, кружиться около нея, лаять и бросаться, какъ бшеному, на всякаго встрчнаго, въ доказательство своей преданности. Мистеръ Тутсъ былъ бы и самъ готовъ броситься, какъ бшеный, на кого бы то ни было. Проходитъ мимо военный джентльменъ, и мистеръ Тутсъ чувствуетъ пламенное желаніе устремиться на него.
— Діогенъ здсь къ своимъ родномъ воздух, миссъ Домби, не такъ ли?
Флоренса соглашается, благодарно улыбаясь.
— Миссъ Домби, извините, но еслибъ вы вздумали прогуляться къ Блимберамъ, я… я иду туда,
Флоренса молча подала ему руку, и они пошли вмст, предшествуемые Діогеномъ. Ноги мистера Тутса трясутся, хотя онъ разряженъ щегольски, однако ему кажется, что платье сшито не въ пору, и онъ видитъ морщинки на мастерскихъ произведеніяхъ Боргесса и Комп., онъ былъ, бы довольне, еслибъ надлъ лакировавные сапоги.
Наружность дома доктора Блимбера иметъ свой прежній схоластическій и ученый видъ. Наверху невредимо окно, куда Флоренса заглядывала, ища блднаго личика, окно, гд блдное личико озарялось радостью увидя ее, и откуда исхудалая ручонка посылала ей нжные поцалуи. Дверь отворена прежнимъ слабоокимъ молодымъ человкомъ, который глупо оскаливаетъ зубы при вид мистера Тутса. Ихъ вводятъ въ кабинетъ доктора Блимбера, гд слпой Гомеръ и Минерва даютъ имъ аудіенцію, какъ и въ-старину, при степенномъ чиканьи большихъ стнныхъ часовъ залы, глобусы стоятъ на своихъ прежнихъ мстахъ, какъ-будто свтъ, остановился и ничто въ немъ не погибло, покоряясь общему закону, который вертитъ, и вертитъ его безъ устали, а между-тмъ призываетъ все къ земл,
И вотъ, самъ докторъ Блимберъ, съ своими учеными ногами, и вотъ мистриссъ Блимберъ въ чепчик небеснаго цвта, и вотъ Корнелія, со своими песчанистыми рядами кудрей и блестящими очками: она роется по-прежнему какъ могильщикъ въ могилахъ мертвыхъ языковъ. Вотъ столъ, на которомъ сидлъ бдный малютка, одинокій и безпомощный, ‘новый мальчикъ’ училища, сюда доходитъ отголосокъ воркотни старыхъ учениковъ, живущихъ стариками въ старой комнат и на старыхъ началахъ!
— Тутсъ, говоритъ докторъ Блимберъ:— очень радъ видть васъ, Тутсъ.
Мистеръ Тутсъ хакаетъ въ отвтъ.
— И видть васъ, Тутсъ, въ такомъ хорошемъ обществ.
Мистеръ Тутсъ объясняетъ съ побагроввшимъ лицомъ, что онъ встртилъ случайно миссъ Домби и что, такъ-какъ миссъ Дмби пожелала, подобно ему, видть это старое училище, то они и пришли сюда вмст.
— Безъ сомннія, миссъ Домби, вы заглянете къ нашимъ молодымъ друзьямъ, сказалъ докторъ Блимберъ.— Все ваши прежніе сотоварищи, Тутсъ. Я полагаю, въ нашемъ портик нтъ новыхъ учениковъ, моя милая (обращаясь къ Корнеліи), съ-тхъ-поръ, намъ насъ оставилъ мистеръ Тутсъ?
— Кром Битерстона, отвчала дочь.
— Да, правда, Битерстонъ новое лицо для Тутса.
Новое и для Флоренсы: въ учебной комнат, Битерстонъ — уже не тотъ Битерстонъ, который былъ мученикомъ мистриссъ Пинчинъ — является въ тугомъ галстух и брыжжахъ, и уже носитъ часы съ цпочкой. Но Битерстонъ, рожденный подъ какимъ-нибудь зловщимъ созвздіемъ Бенгала, чрезвычайно-черниленъ, лексиконъ его до того страдаетъ водяною отъ безпрестанныхъ справокъ съ нимъ, что уже не хочетъ закрываться и какъ-будто зваетъ въ. доказательство потребности покоя. То же самое длаетъ обладатель его, Битерстонъ, подверженный самому ‘высокому давленію’ доктора Блимбера, но въ звот Битерстона, видна огрызающаяся злость, и говорятъ, будто-бы онъ даже выражалъ желаніе поймать ‘стараго Блимбера’ въ Индіи. Тамъ бы этотъ старый чортъ увидлъ себя очень-скоро унесеннымъ во внутрь страны его (т. е. Битерстона) куліями и переданъ Т’хаггамъ {Секта смертоубійцъ въ Индіи.}: вотъ что онъ можетъ ему общать.
Бриггсъ работалъ по-прежнему надъ жерновами мельницы знанія, Токеръ, также, Джонсонъ также, и вс остальные. Старые ученики заняты больше всего, съ неутомимымъ усердіемъ, стараніемъ забыть все, что они знали, когда были молодыми учениками. Вс вжливы и блдны по-прежнему, между ними мистеръ Фидеръ, ‘баккалавръ искусствъ’, съ костлявыми руками и щеткоподобною годовой, трудится безъ устали надъ Геродотомъ, которымъ только-что зарядилъ себя, и остальными мудрецами, стоящими за нимъ на полк.
Визитъ освобожденнаго Тутса произвелъ сильное впечатлніе даже между, этими степенными юношами, на него смотрятъ съ нкоторымъ благоговніемъ, какъ на перешедшаго черезъ Рубиконъ и уже неожидаемаго назадъ, покрой его платья, кольца на рукахъ и другія галантерейныя бездлушки возбуждаютъ у него за спиною толки въ-полголоса. Желчный Битерстонъ, не современникъ мистера Тутса, прикидывается передъ младшими учениками будто послднія вещи возбуждаютъ его презрніе: онъ говоритъ, что желалъ бы видть Тутса съ такою дрянью въ Бенгалг, гд у его матери ость изумрудъ, взятый изъ скамеечки какого-то раджи. Вотъ это вещь!
Видъ Флоренсы возбуждаетъ одурманявающія чувства, вс молодые джентльмены влюбляются въ нее снова, кром вышеупомянутаго желчнаго Битерстона, который не влюбляется по свойственному ему духу противорчія. Во всхъ сердцахъ рождается черная ревность къ мистеру Тутсу, и Бриггсъ изъявляетъ мнніе, что ‘наконецъ онъ еще вовсе недовольно-старъ’. Но мистеръ Тутсъ уничтожаетъ такой коварный намекъ сразу, обратясь громко съ мистеру Фидеру: ‘каково поживаешь, Фидеръ?’ и пригласивъ его къ себ обдать сегодня же въ Бедфордъ-Отель, по праву каковыхъ подвиговъ онъ и могъ избавиться отъ всхъ вопросовъ, какъ самъ ‘Старый Парръ’.
Много пожатій руки, много расшаркиванья, и сильное желаніе со стороны каждаго изъ молодыхъ джентльменовъ свалить мистера Тутса въ милостивомъ расположеніи миссъ Домби. Потомъ, когда мистеръ Тутсъ удостоилъ минутнаго хаканья свою’ прежнюю конторку, онъ и Флоренса ушли съ мистриссъ Блимберъ и Корнеліей, а докторъ Блимберъ, выходя посл, всхъ и запирая за собою двери, замчаетъ:
— Джентльмены, мы теперь пріймемся за наши занятія.
Одно только это, да разв еще немногое другое, слышитъ ученый докторъ въ говор моря, или слыхалъ отъ него вовсю свою жизнь.
Флоренса уходятъ потихоньку въ прежнюю спальню покойнаго брата, вмст съ мистриссъ Блимберъ и Корнеліей, мистеръ Тутсъ, чувствуетъ, что тамъ нтъ надобности ни въ немъ, ни въ комъ бы то ни было, стоитъ у дверей и бесдуетъ съ докторомъ, или, скоре, слушаетъ мудрыя рчи доктора, и удивляется, какъ могъ онъ нкогда считать этотъ кабинетъ великимъ святилищемъ, и самого доктора съ точеными круглыми ногами, похожими на ножки духовнаго фортепьяно, за великаго и грознаго человка. Флоренса вскор спускается внизъ и прощается, мистеръ Тутсъ откланивается также, Діогенъ, который во все это время пугалъ безпощадно слабоокаго молодаго человка, бросается за двери и весело лаетъ на утесъ, между-тмъ, какъ Мелія и другая служанка доктора Блимбера выглядываютъ изъ верхняго окна, посмиваются надъ ‘этимъ мистеромъ Тутсомъ’ и говорятъ о миссъ Домби: ‘право, однако, а вдь она не похожа на своего брата, только пригоже его?’
Мистеръ Тутсъ, увидя слезы на глазахъ Флоренсы, когда она сошла съ верху, мучится отчаяніемъ и безпокойствомъ, и думаетъ, что сдлалъ худо, предложивъ ей это посщеніе. Но онъ скоро приходитъ въ себя, когда она говоритъ, что ей было очень пріятно имть эти давно-знакомыя мста, она бесдуетъ о нихъ съ удовольствіемъ, идучи съ своимъ кавалеромъ вдоль взморья. Голоса волнъ, нжный голосъ Флоренсы, когда они подходятъ къ дому мистера Домби, и необходимость разстаться съ нею — все это порабощаетъ мистера Тутса до того, что у него не остается ни на волосъ свободной воли. Когда на прощаньи она дружески протянула ему руку, онъ не въ силахъ былъ выпустить ее изъ своей руки.
— Миссъ Домби, извините, говоритъ мистеръ Тутсъ печальнымъ шопотомъ:— но еслибъ вы позволили мн…
Улыбающійся и невинный взглядъ Флоренсы ставить его въ тупикъ.
— Еслибъ вы позволили мн… еслибъ не сочли вольностью, миссъ Домби, что я… безъ всякаго поощренія съ вашей стороны… еслибъ могъ надяться, знаете…
Флоренса смотритъ на него вопросительно.
— Миссъ Домби, (онъ чувствуетъ, что теперь ему уже дваться некуда, и надобно продолжать волей или неволей), я, право, въ такомъ состояніи… такъ обожаю васъ, что не знаю, что съ собою длать. Я самое жалкое существо. Еслибъ мы были теперь не на углу сквера, я бы опустился на колни и умолялъ бы васъ — безъ всякаго поощренія съ вашей стороны — позволить мн только надяться, что могу…могу считать возможнымъ, что вы…
— О, прошу васъ, перестаньте! восклицаетъ Флоренса, испуганная и огорченная.— Не длайте этого, мистеръ Тутсъ. Перестаньте, прошу васъ. Не продолжайте. Изъ дружбы ко мн, не продолжайте!
Мистеръ Тутсъ пристыженъ ужасно и открываетъ ротъ.
— Вы были ко мн такъ добры. Я вамъ такъ благодарна, имю столько причинъ считать васъ своимъ добрымъ другомъ, столько люблю васъ (Тутъ невинное лицо улыбнулось ему съ самымъ милымъ и ласковымъ взглядомъ), что уврена, вы хотли только проститься со мною!
— Конечно, миссъ Домби, я… я… Вы совершенно угадали. Только этого я и хотлъ. Это ничего…
— Прощайте, мистеръ Тутсъ!
— Прощайте, миссъ Домби! Надюсь, вы перестанете думать объ этомъ. Это… это ничего, благодарю васъ. Въ этомъ нтъ на малйшей важности…
Бдный мистеръ Тутсъ отправляется въ свою гостинницу съ отчаяніемъ въ душ, бросается на постель и лежитъ долго, какъ-будто въ ‘этомъ’ пребольшая важность. Но мистеръ Фидеръ, ‘баккалавръ искусствъ’, приходитъ къ обду и доставляетъ этимъ большую отраду мистеру Тутсу, который иначе наврное не могъ бы ршать, когда онъ встанетъ. Мистеръ Тутсъ обязанъ, однако, встать и принять гостя съ должнымъ радушіемъ.
Благородное вліяніе этой общественной добродтели, гостепріимства (не говоря о добромъ вин и хорошихъ кушаньяхъ), отверзаетъ сердце мистера Тутса и разогрваетъ его разговорчивость. Онъ не разсказываемъ мистеру Фидеру о происшедшемъ на углу сквера, но на вопросъ мистера Фидера: ‘Когда же этому свершиться?’ Мистеръ Тутсъ отвчаетъ: ‘Есть нкоторые предметы’… Чмъ мистеръ Фидеръ спущенъ немедленно тона на два ниже. Мистеръ Тутсъ удивляется, но какому праву смлъ Блимберъ длать замчанія на счетъ того, что онъ въ обществ миссъ Домби: если онъ сдлалъ это изъ дерзости, то онъ, Тутсъ, вызоветъ его на дуэль, будь онъ хоть сто разъ докторъ наукъ, но онъ полагаетъ, что это произошло отъ одного только невжества. Мистеръ Фидеръ съ этимъ совершенно-согласенъ.
Мистеръ Фидеръ, однако, какъ задушевный другъ, не исключенъ изъ довренности мистера Тутса, который требуетъ только, чтобъ о ней упоминалось съ таинственностью и чувствомъ. Посл нсколькихъ рюмокъ вина, онъ предлагаетъ тостъ за здоровье миссъ Домби, замчая:
— Фидеръ, ты не можешь себ представить, съ какими чувствами я предлагаю этотъ тостъ!
— О, напротивъ, другъ Тутсъ, они вполн къ твоей чести, старый пріятель.
Посл этого, мистеръ Фидеръ растроганъ дружбою, и они пожимаютъ другъ другу руки. Фидеръ говоритъ, что если Тутсу когда-нибудь понадобится братъ, то ему извстно куда адресоваться, и онъ получитъ его немедленно по почт или съ пересылкой. Мистеръ Фидеръ говоритъ также, что, по его мннію, Тутсу необходимо выучиться играть на гитар или по-крайней-мр на флейт: женщины вообще любятъ музыку, когда за ними ухаживаютъ — въ чемъ онъ убдился собственнымъ опытомъ.
Это наводитъ мистера Фидера на исповдь, что онъ иметъ виды на Корнелію Блимберъ. Онъ увдомляетъ мистера Тутса, что не считаетъ ея очковъ серьзнымъ препятствіемъ, и если докторъ согласится на благое дло и потомъ откажется отъ своихъ занятій, то имъ не придется голодать. По его мннію, если человкъ заработалъ себ трудомъ порядочную сумму, то онъ обязанъ отказаться отъ дальнйшихъ, занятій по своей части, а Корнелія будетъ спутницею жизни, которою всякій мужчина можетъ гордиться. Мистеръ Тутсъ, вмсто отвта, пускается въ дикія похвалы совершенствамъ миссъ Домби и намекаетъ, что иногда ему приходило въ голову пустить себ пулю въ лобъ. Мистеръ Фидеръ находитъ такой поступокъ безразсуднымъ* и показываетъ ему, какъ лекарство примиряющее съ существованіемъ, портретъ Корнеліи, съ очками и прочими принадлежностями.
Такъ проводятъ вечеръ эти мирныя души. Когда вечеръ смнился ночью, мистеръ Фидеръ идетъ домой въ сопровожденіи Тутса, который разстается съ нимъ у самыхъ дверей доктора Блимбера. Но мистеръ Фидеръ только ‘на фальшивую’ поднимается по лстниц: когда мистеръ Тутсъ скрылся изъ вида, онъ спускается снова и идетъ бродить по взморью одинъ и размышляетъ о своихъ планахъ и надеждахъ. Мистеръ Фидеръ слышитъ ясно, какъ волны говорятъ ему, что докторъ Блимберъ наврно откажется отъ педагогическихъ ддъ, онъ чувствуетъ романическое удовольствіе, глядя снаружи на старый домъ и мечтая, что докторъ выкраситъ, его напередъ, а потомъ подвергнетъ тщательному исправленію.
Мистеръ Тутсъ также бродитъ взадъ и впередъ около хранилища его безцннаго алмаза, въ жалобномъ расположеніи духа и подвергаясь подозрніямъ полицій, онъ смотритъ вверхъ на окно, гд виднъ свтъ, который, безъ-сомннія, въ комнат Флоренсы. Но онъ ошибается: это комната мистриссъ Скьютонъ, Флоренса, уснувшая уже въ другой комнат, видитъ себя въ кроткихъ сновидніяхъ среди прежнихъ сценъ, и воспоминанія прошедшаго оживаютъ передъ всю, а между-тмъ, фигура, которая въ угрюмой существенности замняетъ больнаго малютку, угасшаго въ другомъ мст, и напоминаетъ снова — но какъ различно!— о смерти и тлніи, лежитъ тутъ, безсонная, жалкая и плаксивая. Безобразна и мертвенна лежитъ она на лож не-отдыха, а подл нея, въ страшно-безстрастной красот, которая внушаетъ страхъ угасающимъ глазамъ больной — сидитъ Эдиь. Что говорятъ волны имъ въ тишин ночи?…
— Эдиь, Какая тамъ каменная рука поднялась хочетъ меня ударить?
— Нтъ никакой, матушка, она только въ вашемъ, воображенія.
— Только въ моемъ воображеніи! Все только въ моемъ воображеніи… Смотри! Невозможно, чтобъ ты не видла!..
— Право, матушка, нтъ ничего. Не-уже-ли я бы могла сидть спокойно, еслибъ тутъ было дйствительно что-нибудь подобное?
— Спокойно? глядя на нее дико: — теперь пропало — а почему ты такъ спокойна? Это не фантазія, Эдиь. Мн холодно смотрть на тебя, когда ты подл меня.
— Очень сожалю, матушка.
— Сожалешь! Ты, кажется, всегда сожалешь… только не обо мн.
Съ этимъ она расплакалась. Метая безпокойную голову со стороны на сторону на подушк, она распространяется о невнимательности дочери, и о томъ, какою она всегда была матерью, и какая добрая мать старуха, которую он встртили, и какого холодностью дочери платятъ матерямъ за ихъ попеченія. Среди всей этой сбивчивой болтовни, она вдругъ умолкаетъ, взглядываетъ на дочь, вскрикиваетъ, что разсудокъ ея уходитъ, и прячетъ лицо и подушку.
Эдиь наклоняется, надъ нею съ состраданіемъ и старается успокоить ее. Больная старуха обхватываетъ ея шею обими руками и говоритъ съ ужасомъ во взор:
— Эдиь! мы скоро воротимся домой, въ Лондонъ. Ты уврена, что я еще ворочусь домой?
— Да, матушка, да.
— А что говорилъ тотъ… какъ его зовутъ, я никогда не помнила именъ — майоръ — то страшное слово, когда мы узжала — вдь это не правда? Эдиь! (вскрикнувъ и вытаращивъ глаза) со мною вдь теперь длается не это?
Ночь за ночью, свтъ виднъ въ окн, и фигура умирающей старухи лежитъ на постели, а подл сидитъ Эдиь, и неугомонныя волны взываютъ неумолкно къ обимъ. Ночь за ночью, возни охрипли, передавая свои таинства, пыль лежитъ грудами на прибрежьи, морскія птицы поднимаются и парятъ въ воздух, втры и облака стремятся по своему безслдному пути, блыя руки манятъ при лунномъ свт въ невидимую страну, которая далеко за водами…
И все больная старуха смотритъ въ уголъ, гд каменная рука — по ея мннію, часть статуи съ какого-нибудь могильнаго памятника — поднимается, чтобъ ее ударить. Наконецъ, рука эта опускается тяжко, тогда видна на постели нмая старуха, съженная и скорченная, половина ея уже мертва.
Такова фигура, размалеванная и залпленая, какъ-будто въ насмшку надъ солнцемъ, которую каждый день возятъ шагомъ въ карет черезъ толпу народа, она выглядываетъ по дорог и старается увидть ‘доброе старое твореніе’, которое было такою матерью, и длаетъ гримасы, не видя ея въ толп. Такова фигура, которую часто привозятъ на взморье, гд ея экипажъ останавливается, во никакой втръ не наветъ на нее свжести, ропотъ моря не иметъ для нея утшительнаго слова. Она лежитъ и-прислушивается къ нему по цлому часу, но рчь волнъ для нея мрачна и безнадежна, страхъ изображается на лиц ея, и когда глаза блуждаютъ въ далекомъ пространств, имъ представляется только широкая полоса печальной пустыни между небомъ и землею.
Флоренсу она видитъ рдко, а когда видитъ, то бываетъ сердита и длаетъ гримасы. Эдиь подл нея всегда и держитъ Флоренсу дальше отъ своей матери, а Флоренса, ночью, въ своей постели, трепещетъ при мысли о смерти въ такомъ образ, она пробуждается и прислушивается, думая, что смерть уже пришла въ домъ. Лучше, чтобъ немногіе глаза видли больную: дочь ея бодрствуетъ у кровати одна. Тнь даже на этомъ оцненномъ рукою смерти лиц, заостреніе даже этихъ осунувшихся и угловатыхъ чертъ, и сгущеніе покрывала передъ глазами въ плотность гробоваго покрова, затмившаго послдній тусклый свтъ — наконецъ пришли. Блуждающія надъ одяломъ руки слабо соединяются ладонями и направляются къ дочери, а голосъ — непохожій на ея голосъ, или на какой бы то ни было, говорящій смертнымъ языкомъ, звучитъ: ‘Вдь я тебя вскормила!’
Эдиь, безъ слезъ, становится на колни, чтобъ привести свой голосъ ближе къ поникающей голов и отвчаетъ:
— Матушка, можете ли вы меня слышать?
Широко раскрывъ глаза, матъ силится кивнуть.
— Можете ли вспомнить ночь передъ моею свадьбой?
Голова неподвижна, но выражаетъ какъ-то: ‘Да’.
— Я сказала вамъ тогда, что прощаю ваше участіе въ ней и молю Бога, чтобъ Онъ простилъ мое собственное въ ней участіе. Я сказала вамъ, что прошлое забыто между нами. Повторяю это и теперь. Поцалуйте меня, матушка.
Эдиь приложила губы къ поблвшимъ губамъ матери, и на мгновеніе все стихло. Но вдругъ мать ея, съ двическимъ смхомъ и скелетомъ Клеопатры, поднимается въ постели…
Задерните розовыя занавсы! Теперь еще нчто на полет. Кром втра и облаковъ… Задерните плотне розовые занавсы!

——

Извстіе о происшедшемъ послано въ городъ къ мистеру Домби, который детъ къ кузену Финиксу, все еще не ршившемуся отправиться въ Баден-Баденъ и также сейчасъ получившему печальное увдомленіе. Такое добродушное существо, какъ кузенъ Финиксъ, создано нарочно для свадебъ и похоронъ, а положеніе его въ семейств требуетъ, чтобъ съ нимъ совтовались.
— Домби, говоритъ кузенъ Финиксъ: — клянусь душою, мн очень-непріятно видть васъ по такому горестному случаю. Бдная ттка! Она была чертовски-живая женщина…
— Очень, отвчаетъ сухо мистеръ Домби.
— И отправилась, право, молодою, знаете, принимая въ разсчетъ… Увряю васъ, въ день вашей свадьбы я считалъ ее надежною еще лтъ на двадцать. Въ сущности факта, я сказалъ одному знакомому у Брука — маленькому Билли Джо перу… вы его знаете, наврно — съ лорнетомъ въ одномъ глаз?
Мистеръ Домби длаетъ отрицательный знакъ.— Касательно похоронъ, намекаетъ онъ:— я бы полагалъ…
— Да, клянусь жизнью, возражаетъ кузенъ Финиксъ, поглаживая свой подбородокъ, до котораго рука его только-что достала изъ-подъ подтяжекъ: — право, не знаю. Въ моемъ имньи есть мавзолей въ парк, да я боюсь, что онъ очень-неисправенъ и, въ сущности факта, въ чертовски-плохомъ состояніи. Но еслибъ, онъ не былъ немножко-далеко, я бы, пожалуй, починилъ его, да бда еще вотъ какая: туда, я боюсь, съзжаются разные люди и длаютъ пикники за желзною ршеткой, въ оград.
Мистеру Домби ясно, что это мсто неприлично.
— Тамъ есть въ деревн необыкновенно-хорошая церковь, продолжаетъ задумчиво кузенъ Финиксъ:— чистый обративъ старинной англо-норманской архитектуры и удивительно нарисованная этою мастерицей, лэди. Дженни Финчбюри — она ходитъ въ преузкомъ корсет и претуго шнуруется — да ту испортили штукатуркой, а притомъ, очень-далеко отсюда.
— Можетъ-быть, Брайтонъ, надоумилъ мистеръ Домби.
— Клянусь честью, Домби, лучшаго намъ ничего и не придумать! Эта на мст, видите, и тамъ вообще очень-весело живутъ.
— А когда полагаете вы?
— Я сочту обязанностью согласиться на любой день, который вы сами вздумаете назначить. Я буду имть пребольшое удовольствіе — печальное удовольствіе, разумется — проводить мою бдную ттку къ предламъ… то-есть, въ сущности факта, до могилы, заключаетъ кузенъ Финиксъ, не успвъ въ боле-краснорчивомъ риторическомъ оборот.
— Угодно ли вамъ будетъ выхать изъ города въ понедльникъ? спросилъ мистеръ Домби.
— Понедльникъ для меня самый удобный день, ничего не можетъ быть совершенне. Въ-слдствіе чего мистеръ Домби общаетъ кузену Финиксу захать за нимъ въ понедльникъ и откланивается. Кузенъ Финиксъ провожаетъ его до лстницы и говорите на прощаньи:— право, мн очень-жаль, Домби, что вамъ приходится имть столько хлопотъ.
— Вовсе нтъ, отвчаетъ мистеръ Домби.
Въ назначенное время, сходятся кузенъ Финиксъ и мистеръ Домби, дутъ въ Брайтонъ, гд представляютъ своими особами всхъ остальныхъ оплакивателей кончины умершей дамы, и провожаютъ ея бренные останки до мста вчнаго успокоенія. Кузенъ Финиксъ, сидя въ траурной карет, узнатъ по дорог несчетное множество знакомыхъ, но изъ приличія не обращаетъ на нихъ вниманія, а только исчисляетъ ихъ вслухъ, но пр появленія, для назиданія мистера Домби: ‘Томъ Джонсонъ, съ пробковою ногой, отъ Вайта. Какъ, ты здсь, Томми? Фолей, на кровной кобыл. Смалдеры, двушки’… и такъ дале. Во время похоронной церемоніи, кузенъ Финиксъ смотритъ уныло, замчая, что такія обстоятельства заставляютъ человка подумать, въ сущности факта, о своей ненадежности, глаза его дйствительно влажны, когда все кончилось. Но онъ скоро успокоивается. То же длаютъ вс остальные друзья и родственники покойной мистриссъ Скьютонъ, о которой майоръ постоянно разсказываетъ въ своемъ клуб, что она никогда не куталась какъ должно, а двица ‘со спиною’, которая такъ хлопочетъ съ своими вками, говоритъ съ легкимъ вскрикиваньемъ, что покойница была необычайно-стара и умерла отъ разнаго рода ужасовъ, и… лучше не упоминайте, объ этомъ.
Итакъ, мать Эдии лежитъ въ земл, не ‘упоминаемая’ милыми подругами, которыя глухи къ войнамъ, охрипшимъ отъ повторенія своихъ таинствъ, слпы къ пыли, лежащей грудами на прибрежьи, и не видятъ блыхъ рукъ, которыя при лунномъ свт манятъ въ невидимую страну, далекую, за водами… Но все идетъ по-прежнему, на взморь неизвстнаго моря, Эдиь стоитъ тамъ одна, прислушивается къ волнамъ, бросающимъ ей подъ ноги сырыя колючія травы, которыми будетъ усыпанъ дальнйшій жизненный путь ея.

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ.

ГЛАВА I.
Что говорилъ мистеръ Домби своему повренному, и что потомъ случилось.

Не наряженный боле въ черные штаны и зюйд-вестовую шляпу капитана Коттля, но одтый въ существенную пару темной ливреи, работою которой могъ бы похвастаться каждый портной, Робъ-Точильщикъ, такимъ-образомъ преобразованный наружно и внутренно, ни мало незаботившійся ни о капитан, ни о мичман, исключая т случаи, когда, въ минуты свободнаго времени, онъ красовался передъ этими достойными людьми, и вспоминалъ, подъ одобрительную музыку этого мднаго инструмента, своей совсти, какъ торжественно онъ избавилъ себя отъ ихъ общества — служилъ теперь своему покровителю, мистеру Каркеру. Живя въ дом мистера Каркера и прислуживая ему, Робъ со страхомъ и трепетомъ не сводилъ своихъ круглыхъ глазъ съ блыхъ зубовъ, и чувствовалъ, что ему приходится открывать ихъ боле обыкновеннаго.
Онъ не могъ бы сильне дрожать передъ зубами всмъ существомъ своимъ, еслибъ поступилъ въ услуженіе къ какому-нибудь могущественному волшебнику, у котораго зубы были бы сильнйшими чарами. Мальчикъ имлъ такое высокое понятіе о власти и могуществ своего покровителя, что оно поглощало все его вниманіе и требовало съ его стороны слпаго повиновенія. Онъ даже не считалъ себя въ совершенной безопасности, думая о своемъ покровител, когда его не было дома, и все боялся, что кто-нибудь опять возьметъ его за горло, какъ въ то утро, когда онъ въ первый разъ сталъ служить ему, и что онъ увидитъ каждый изъ отъискивающихъ его зубовъ, проникающихъ въ сокровеннйшія его мысли. Находясь съ нимъ лицомъ-къ-лицу, Робъ такъ же былъ увренъ, что мистеръ Каркеръ знаетъ вс его мысли, или можетъ узнать ихъ, если захочетъ, безъ малйшаго усилія, какъ въ томъ, что мистеръ Каркеръ видитъ его, когда на него смотритъ. Вліяніе это было такъ велико, и держало его въ такомъ страх, что онъ не смлъ ни о чемъ думать, кром непреодолимой власти своего господина, который могъ сдлать изъ него все, что хотлъ. И Робъ-Точильщикъ стоялъ передъ нимъ, угадывая его желанія, стараясь предупреждать его волю и не заботясь боле ни о чемъ.
Робъ, можетъ-быть, не справлялся самъ съ собою. Въ тогдашнемъ состояніи его духа было бы необыкновенною дерзостью спрашивать — не потому ли онъ такъ безотчетно подчинился этому вліянію, что подозрвалъ своего господина въ знаніи нкоторыхъ предательскихъ наукъ, о которыхъ онъ слышалъ еще въ Школ Точильщиковъ. При всемъ томъ, Робъ столько же удивлялся ему, какъ и боялся его. Вроятно, мистеру Каркеру лучше былъ извстенъ источникъ его власти, которая ничего не теряла отъ его скрытности.
Робъ, въ тотъ же самый вечеръ, какъ отошелъ отъ капитана, распродалъ своихъ голубей, въ-торопяхъ довольно-невыгодно, и прямо пошелъ къ дому мистера Каркера, гд смло явился къ своему новому господину съ пылающимъ лицомъ, которое какъ-будто ожидало одобренія.
— Какъ, негодяй! сказалъ мистеръ Каркеръ, взглянувъ на его узелъ.— Ты оставилъ свое мсто и пришелъ ко мн?
— О, сударь, прошепталъ Робъ:— вы сказали, помните, когда я былъ здсь въ послдній…
— Я сказалъ, отвчалъ мистеръ Каркеръ:— что я сказалъ?
— Вы, сэръ, ничего не сказали, отвчалъ Робъ, предостереженный тономъ этого вопроса и сильно сконфуженный.
Покровитель посмотрлъ на него, выказавъ свои десны, и, грозя пальцемъ, замтилъ:
— Вижу, ты дождешься дурнаго конца, бродяга. Ты пропадешь совсмъ.
— О, сэръ! вскричалъ Робъ, у котораго тряслись ноги.— Я хотлъ только работать для васъ, сэръ, и служить вамъ, сэръ, и врно исполнять, что мн прикажутъ, сэръ.
— Ты лучше врно исполняй, что теб прикажутъ, если будешь имть со мною дло.
— Да, я знаю это, сэръ, съ покорностью отвчалъ Робъ: — я увренъ въ этомъ, сэръ. Еслибъ вы только сдлали милость, испытали меня, сэръ! Если когда-нибудь вы замтите, сэръ, что я поступаю противъ вашего желанія, то можете убить меня.
— Собака! сказалъ мистеръ Каркеръ, опрокидываясь на стул и усмхаясь.— Это ничто въ сравненіи съ тмъ, что я сдлаю, если ты вздумаешь обмануть меня.
— Да, сэръ, отвчалъ несчастный Точильщикъ: — я увренъ, что вы поступите со мною ужасно. Я не измню вамъ ни за какія деньги.
Не слыша ожиданныхъ одобреній, оробвшій Точильщикъ стоялъ неподвижно, смотря на своего покровителя, и напрасно старался не смотрть на него, оказывая такое же безпокойство, какое замчается въ собак въ подобномъ случа.
— Такъ ты оставилъ свое прежнее мсто и пришелъ сюда просить, чтобъ я взялъ тебя къ себ, э? сказалъ мистеръ Каркеръ.
— Да, сэръ, если будетъ ваша милость, отвчалъ Робъ.
— Хорошо, сказалъ мистеръ Каркеръ.— Ты знаешь меня, любезный?
— Знаю, сэръ, отвчалъ Робъ, комкая свою шляпу и напрасно стараясь не смотрть на мистера Каркера.
Мистеръ Каркеръ кивнулъ головою.— Смотри же, берегись!
Робъ множествомъ поклоновъ показалъ, что понимаетъ это предостереженіе, и кланялся до самыхъ дверей, спша скоре изъ нихъ выбраться, какъ вдругъ покровитель остановилъ его.
— Эй! закричалъ онъ, грубо призывая его назадъ.— Ты привыкъ… запри эту дверь.
Робъ повиновался съ такою живостью, какъ-будто жизнь его зависла отъ его проворства.
— Ты привыкъ подслушивать и подстерегать… и такъ дале?
— Я не буду этого здсь длать, сэръ, отвчалъ Робъ: — клянусь честью, не буду, сэръ, пусть я умру, если буду, сэръ, что бы мн ни общали.
— Смотри же. Ты также привыкъ болтать и пересказывать, сказалъ покровитель совершенно-хладнокровно.— Берегись длать это здсь, или ты погибшій человкъ, и онъ снова усмхнулся и снова погрозилъ ему пальцемъ.
Дыханіе Точильщика сдлалось тяжело и прерывисто отъ ужаса. Онъ хотлъ объяснить всю чистоту своихъ намреній, но могъ только выпучить глаза на улыбающагося джентльмена съ выраженіемъ оцпенлой покорности, чмъ улыбающійся джентльменъ оказался совершенно-доволенъ, потому-что веллъ ему идти внизъ, посмотрвъ на него нсколько минутъ въ молчаніи, и далъ ему понять, что оставляетъ его при себ.
Вотъ какимъ образомъ Робъ-Точильщикъ поступилъ къ мистеру Каркеру, и внушенная ему ужасомъ преданность къ этому джентльмену укрплялась и усиливалась, если возможно, съ каждою минутою его службы.
Прошло уже нсколько мсяцевъ съ этого времени, какъ въ одно утро Робъ отворилъ садовую калитку мистеру Домби, который пришелъ завтракать къ его господину. Въ ту же самую минуту, господинъ его самъ бросился встртить почетнаго гостя и привтствовалъ его всми своими зубами.
— Я никогда не думалъ, сказалъ Каркеръ, помогши ему слзть съ лошади: — видть васъ здсь. Это необыкновенный день въ календар моемъ. Никакой случай не иметъ особенности для такого человка, какъ вы, который можетъ все сдлать, но для человка, какъ я, это другое дло.
— У васъ здсь прекрасное мсто, Каркеръ, сказалъ мистеръ Домби, удостоивая остановиться на лугу и осматриваясь кругомъ.
— Вы очень-снисходительны, отвчалъ Каркеръ.— Благодарю васъ.
— Право, сказалъ мистеръ Домби съ видомъ покровительства:— всякій въ прав это сказать. По возможности, это очень удобное и прекрасно-устроенное мсто, совершенно изящно.
— По возможности, правда, униженно отвчалъ Каркеръ.— Это необходимо прибавить… Но мы довольно уже о немъ поговорили, и хотя вы слишкомъ-снисходительно его хвалите, я не мене того вамъ благодаренъ. Не угодно ли войдти?
Мистеръ Домби, войдя въ домъ, замтилъ, какъ слдовало, полное убранство комнатъ и многочисленныя средства для комфорта и эффекта. Мистеръ Каркеръ, при неизмнномъ смиреніи, слушалъ эти замчанія съ почтительною улыбкою, и сказалъ, что понимаетъ ихъ тонкое значеніе и цнитъ его, но что эта хижина дйствительно годна для человка въ его положеніи и даже слишкомъ хороша для такого бдняка, какъ онъ.
— Но, можетъ-быть, вамъ, стоящимъ такъ высоко, она въ-самомъ-дл кажется лучше, чмъ она есть, сказалъ онъ, вытягивая во всю длину свой лживый ротъ.
Говоря это, онъ бросилъ значительный взглядъ и значительную улыбку мистеру Домби, и отпустилъ еще значительне взглядъ и еще значительне улыбку, когда мистеръ Домби, помстясь передъ огнемъ, въ положеніи, такъ часто перенимаемомъ его подчиненнымъ, взглянулъ на картины, висвшія по стнамъ. Между-тмъ, какъ его равнодушный взглядъ блуждалъ по картинамъ, зоркій глазъ Каркера шелъ за нимъ слдомъ, замчая, куда онъ направлялся и что разсматривалъ. Когда онъ остановился на одной картин въ особенности, Каркеръ едва переводилъ дыханіе, но взглядъ его начальника перешелъ отъ нея дале, и казалось, что она произвела на него такое же впечатлніе, какъ и другія.
Каркеръ смотрлъ на нее (то была картина, походившая на Эдиь) какъ на живую, съ скрытымъ, злымъ смхомъ на лиц, который частію, казалось, обращался къ картин, хотя вполн относился къ великому человку, такъ доврчиво стоявшему возл него. Вскор поданъ былъ завтракъ, пригласивъ мистера Домби ссть на стулъ, обращенный задомъ къ картин, онъ, по обыкновенію, слъ противъ нея.
Мистеръ Домби былъ даже серьзне обыкновеннаго и совершенно молчаливъ. Попугай, качаясь въ золоченомъ кольц своей богатой клтки, напрасно старался привлечь на себя вниманіе, мистеръ Каркеръ такъ зорко слдилъ за своимъ гостемъ, что не могъ смотрть на попугая, а гость, погрузясь въ размышленіе, казался неподвижнымъ и даже угрюмымъ надъ своимъ жосткимъ галстухомъ, и не поднималъ глазъ со скатерти. Что касается до Роба, который прислуживалъ, то вс его способности были до такой степени сосредоточены на его господин, что онъ едва могъ удлить мсто мысли, что гость былъ готъ знатный джентльменъ, къ которому его приносили въ дтств, въ подтвержденіе семейнаго здоровья, и которому онъ былъ обязанъ своими кожаными панталонами.
— Позвольте мн, вдругъ сказалъ Каркеръ: — спросить, какъ здоровье мистриссъ Домби?
Онъ заботливо наклонился впередъ, длая этотъ вопросъ, не отнимая подбородка отъ руки, и въ то же время глаза его устремились на картину, какъ-будто говоря ей: ‘Теперь смотри, какъ я его поведу!’
Мистеръ Домби покраснлъ, отвчая:
— Мистриссъ Домби совершенно-здорова. Вы напоминаете мн, Каркеръ, о разговор, который я хотлъ имть съ вами.
— Робинъ, ты можешь насъ оставить, сказалъ его господинъ, и при этихъ словахъ Робъ вздрогнулъ и исчезъ, не сводя глазъ съ своего покровителя.
— Вы, конечно, не помните этого мальчика? прибавилъ онъ, когда исчезъ Точильщикъ.
— Нтъ, сказалъ мистеръ Домби съ совершеннымъ равнодушіемъ.
— Невроятно, чтобъ подобный вамъ человкъ помнилъ, почти невозможно, прошепталъ Каркеръ.— Но онъ принадлежитъ къ тому семейству, изъ котораго вы брали кормилицу. Можетъ-быть, вы помните, какъ великодушно озаботились вы о его воспитаніи?
— Разв это тотъ самый мальчикъ? сказалъ мистеръ Домби нахмурясь.— Онъ, я думаю, мало приноситъ чести своему воспитанію.
— Я боюсь, что онъ порядочный негодяй, отвчалъ Каркеръ, пожимая плечами:— но я взялъ его въ услуженіе, потому-что, не находя себ мста, онъ вздумалъ (вроятно ему внушили это дома), что иметъ на васъ родъ права, и старался постоянно преслдовать васъ своею просьбою. Хотя мои сношенія съ вами имютъ боле дловой характеръ, при всемъ томъ я принимаю такое участіе во всемъ, до васъ касающемся, что…
Онъ опять остановился, какъ-бы стараясь угадать, довольно ли далеко завелъ онъ мистера Домби, и опять, уперши подбородокъ въ руку, съ усмшкою взглянулъ на картину.
— Каркеръ, сказалъ мистеръ Домби:— я благодаренъ, что вы не ограничиваете вашей…
— Службы, подхватилъ улыбающійся человкъ.
— Нтъ, я хочу сказать вашей заботливости, замтилъ мистеръ Домби, увренный, что такимъ-образомъ онъ длалъ ему пріятный и лестный комплиментъ:— одними дловыми сношеніями. Ваше вниманіе къ моимъ чувствамъ, надеждамъ и огорченіямъ въ ничтожномъ случа, о которомъ вы упомянули, служитъ тому примромъ, я вамъ обязанъ, Каркеръ.
Мистеръ Каркеръ тихо наклонилъ голову и слегка потеръ руки, какъ-бы опасаясь какимъ-нибудь движеніемъ прервать рчь мистера Домби.
— Вашъ намекъ пришелся кстати, сказалъ мистеръ Домби, посл нкоторой нершимости:— онъ ведетъ къ тому, о чемъ я началъ вамъ говорить, и напоминаетъ мн о дл, которое не раждаетъ между нами совершенно-новыхъ отношеній, но можетъ увеличить личную довренность съ моей стороны, которою я до-сихъ-поръ…
— Меня удостоивали, подхватилъ Каркеръ, снова наклоняя голову.— Не стану говорить, сколько цню я эту честь, потому-что подобный вамъ человкъ знаетъ, сколько у него въ рукахъ чести, которую онъ раздаетъ по произволу.
— Мистриссъ Домби и я, сказалъ мистеръ Домби, не обращая вниманія на комплиментъ:— не совершенно сходимся въ нкоторыхъ отношеніяхъ. Мы какъ-будто до-сихъ-поръ не понимаемъ другъ друга. Мистриссъ Домби должна кое-что узнать.
— Мистриссъ Домби отличается многими рдкими достоинствами, и, безъ-сомннія, привыкла Къ лести, сказалъ хитрый и вкрадчивый наблюдатель его каждаго взгляда и голоса.— Но гд дло идетъ о привязанности, долг и уваженіи, тамъ вс небольшія недоразумнія скоро исчезаютъ.
Мысли мистера Домби инстинктивно перенеслись назадъ къ лицу, которое смотрло на него въ уборной его жены, когда рука повелительно показывала на дверь, и, припомнивъ привязанность, долгъ и уваженіе, которыя на немъ выражались, онъ чувствовалъ, какъ кровь бросилась къ нему въ лицо, такъ же ясно, какъ видли это устремленные на него глаза.
— Мы съ мистриссъ Домби, продолжалъ онъ:— до смерти мисстриссъ Скьютонъ имли нкоторый споръ о причинахъ моего неудовольствія, которое вы могли понять, бывъ свидтелемъ того, что происходило между мною и мистриссъ Домби въ тотъ вечеръ, когда вы были въ нашемъ… въ моемъ дом.
— Когда я такъ сожаллъ, что случился тутъ, сказалъ улыбающійся Каркеръ.— Гордясь, какъ гордился бы на моемъ мст всякій, удостоенный вашего вниманія, и имвъ честь быть представленнымъ мистриссъ Домби прежде, чмъ она возвысилась, принявъ ваше имя, я почти сожаллъ въ тотъ вечеръ, что былъ столько счастливъ.
Чтобы человкъ могъ, при какихъ бы то ни было обстоятельствахъ, сожалть о томъ, что былъ отличенъ снисходительностью и покровительствомъ мистера Домби — это казалось послднему нравственнымъ Феноменомъ, котораго онъ не могъ понять. Поэтому онъ и возразилъ съ чувствомъ собственнаго достоинства:— Въсамомъ-дл! Отъ-чего же это, Каркеръ?
— Я боюсь, отвчалъ повренный:— что мистриссъ Домби, никогда неимвшая ко мн расположенія (человкъ, подобный мн, не могъ и ожидать расположенія отъ дамы, гордой отъ природы, и которой такъ идетъ гордость], не проститъ мн моего присутствія при этомъ разговор. Вспомните, что ваше неудовольствіе не бездлица, а испытать его передъ третьимъ лицомъ…
— Каркеръ! сказалъ мистеръ Домби съ досадою:— мн кажется, что прежде всего должно думать обо мн.
— О, разв въ этомъ есть какое-нибудь сомнніе! отвчалъ мистеръ Каркеръ съ нетерпніемъ человка, приводящаго положительный и неоспоримый Фактъ.
— Мн кажется, мистриссъ Домби остается на второмъ план, когда дло идетъ о насъ обоихъ, сказалъ мистеръ Домби: — такъ ли?
— Такъ ли, повторилъ Каркеръ: — вамъ это должно быть столько извстно, что не для чего и спрашивать.
— Въ такомъ случа, надюсь, Каркеръ, сказалъ мистеръ Домби:— что ваше сожалніе о пріобртеніи нерасположенія мистриссъ Домби можетъ быть перевшено тмъ, что вамъ остается моя довренность и мое доброе мнніе.
— Мн кажется, я имлъ несчастіе, отвчалъ Каркеръ:— заслужить это нерасположеніе. Мистриссъ Домби говорила вамъ объ этомъ?
— Мистриссъ Домби изъявляла разныя мннія, сказалъ мистеръ Домби съ величественною холодностью и равнодушіемъ:— которыхъ я не раздляю и которыхъ не намренъ оспоривать. Я объяснилъ мистриссъ Домби, нсколько времени назадъ, какъ я уже говорилъ вамъ, нкоторые пункты домашняго уваженія и повиновенія, на которыхъ нахожу необходимость настоять. Мн не удалось убдить мистриссъ Домби въ необходимости измнить ея поведеніе для ея собственнаго спокойствія и счастія и для моего достоинства, и я сказалъ мистриссъ Домби, что если найду необходимымъ длать ей новыя замчанія, то буду передавать ей свое мнніе черезъ васъ, моего повреннаго.
Вмст со взглядомъ, брошеннымъ на него Каркеромъ, былъ другой, дьявольскій взглядъ на картину, висвшую надъ его головою — взглядъ упавшій на нее какъ блескъ молніи.
— Каркеръ, сказалъ мистеръ Домби: — не колеблясь говорю вамъ, что я выдержу свой характеръ. Со мною шутить нельзя. Мистриссъ Домби узнаетъ, что моя воля — законъ, и что я не могу дозволить ни малйшаго отступленія отъ правилъ моей жизни. Вы потрудитесь взять на себя сказать ей это, чмъ обяжете меня за мистриссъ Домби. Я увренъ, что вы исполните это такъ же точно, какъ исполняете всякое другое порученіе.
— Вы знаете, сказалъ мистеръ Каркеръ:— что вамъ стоитъ только приказать мн.
— Знаю, сказалъ мистеръ Домби съ величественнымъ изъявленіемъ согласія: — что мн стоитъ только приказать вамъ. Я буду продолжать. Безъ-со мннія, мистриссъ Домби во многихъ отношеніяхъ обладаетъ прекрасными качествами, которыя…
— Оправдываютъ вашъ выборъ, подхватилъ Каркеръ, выказывая зубы.
— Да, если вы хотите такъ выразиться, сказалъ мистеръ Домби:— но теперь я не вижу, чтобъ мистриссъ Домби его оправдывала. Въ мистриссъ Домби есть духъ противорчія, который должно искоренить, который должно преодолть. Мистриссъ Домби какъ-будто не понимаетъ, сказалъ мистеръ Домби съ усиліемъ: — что мысль противиться мн чудовищна и нелпа.
— Мы, въ Сити, лучше васъ знаемъ, отвчалъ Каркеръ съ улыбкою, простершеюся отъ одного его уха до другаго.
— Вы лучше меня знаете, сказалъ мистеръ Домби:— надюсь. Впрочемъ, я долженъ отдать справедливость мистриссъ Домби, сказавъ, какъ ни несходно это съ ея дальнйшимъ поведеніемъ (которое остается неизмннымъ), что когда я изъявлялъ ей свое неодобреніе и свою ршимость съ нкоторою строгостью, увщаніе мое, казалось, произвело на нее сильное дйствіе.
Мистеръ Домби произнесъ эти слова съ какимъ-то зловщимъ величіемъ.— Поэтому я бы желалъ, Каркеръ, чтобъ вы потрудились, отъ моего имени, напомнить ей нашъ разговоръ и изъявить мое удивленіе, что онъ до-сихъ-поръ не производитъ своего дйствія. Я долженъ настаивать на томъ, чтобъ она держала себя, какъ я ей совтовалъ при этомъ разговор. Я недоволенъ ею. Я очень ею недоволенъ. И я буду въ весьма-непріятной необходимости передать ей черезъ васъ боле-ясныя и боле-непріятныя всти, если здравый смыслъ и собственныя чувства не заставятъ ея свыкнуться съ моими желаніями, какъ сдлала покойная мистриссъ Домби, и, какъ я увренъ, сдлала бы всякая женщина на ея мст.
— Покойная мистриссъ Домби жила очень-счастливо, сказалъ Каркеръ.
— У покойной мистриссъ Домби былъ здравый смыслъ, сказалъ мистеръ Домби съ благородной снисходительностью къ мертвымъ:— весьма-добрыя чувства.
— Какъ вы думаете, походитъ ли миссъ Домби на ея мать? сказалъ Каркеръ.
Лицо мистера Домби вдругъ перемнилось. Повренный зорко слдилъ за нимъ.
— Я коснулся грустнаго предмета, сказалъ онъ жалобнымъ тономъ, несогласнымъ съ выраженіемъ его глазъ.— Прошу васъ, простите меня. При моемъ усердіи, я забываю прошедшее. Прошу васъ, простите меня.
И во все это время его зоркій взглядъ не оставлялъ ни на минуту потупленнаго лица мистера Домби, потомъ этотъ взглядъ съ торжествомъ остановился на картин, какъ-бы призывая ее въ свидтели того, что было и что будетъ дале.
— Каркеръ, сказалъ мистеръ Домби, бросая разсянный взглядъ на столъ и говоря измнившимся и прерывистымъ голосомъ: — тутъ нечего извиняться. Вы ошибаетесь. Дло идетъ о настоящемъ, а не о прошедшемъ. Я не одобряю обхожденія мистриссъ Домби съ моей дочерью.
— Извините меня, сказалъ мистеръ Каркеръ:— я несовсмъ понимаю васъ.
— Поймите же, отвчалъ мистеръ Домби:— что вы передадите это мистриссъ Домби. Потрудитесь сказать ей, что ея привязанность къ моей дочери мн не нравится. Это можетъ многихъ заставить находить противоположность въ отношеніяхъ мистриссъ Домби къ дочери съ отношеніями ко мн. Вы потрудитесь объяснить мистриссъ Домби, что я этого не хочу, и что ожидаю отъ нея немедленнаго повиновенія моей вол. Мистриссъ Домби можетъ дйствительно любить ее, или просто прихотничать, или длать это для того, чтобъ противоречить мн, но я не допускаю этого ни въ какомъ случа. Если она дйствительно мою дочь любитъ, то тмъ скоре должна повиноваться, потому-что такимъ обращеніемъ она не принесетъ никакой пользы моей дочери. Жена моя можетъ изъявлять свою чувствительность кому угодно, кром моей дочери. Каркеръ, сказалъ мистеръ Домби, оправляясь отъ волненія, съ которымъ говорилъ и принимая свой обыкновенный величественный гонъ: — вы потрудитесь не упустить изъ виду этого предмета, считайте его однимъ изъ важнйшихъ порученій.
Мистеръ Карьеръ наклонилъ голову, и, вставъ отъ стола, задумчиво остановился передъ огнемъ, держа руку у подбородка и смотря на мистера Домби съ злобною усмшкою. Мистеръ Домби, постепенно приходя въ себя, или умряя свое волненіе чувствомъ собственнаго достоинства, сидлъ, собирая понемногу свою прежнюю твердость и смотря на попугая, который качался въ кольц.
— Извините меня, сказалъ Карьеръ, посл нкотораго молчанія вдругъ садясь на стулъ и сдвигая его противъ стула мистера Домби: — но позвольте мн объясниться. Извстно ли мистриссъ Домби, что вы длаете меня органомъ вашего неудовольствія?
— Да, отвчалъ мистеръ Домби:— я сказалъ ей.
— Сказали, быстро повторилъ Карьеръ:— для чего же?
— Для чего! замтилъ мистеръ Домби съ нершимостью:— потому-что сказалъ.
— Такъ, отвчалъ Каркеръ.—Но для чего же вы говорили ей? Видите, продолжалъ онъ съ улыбкою, тихонько кладя свою бархатную руку, какъ кошка положила бы свои когти, на руку мистера Домби:— еслибъ я хорошо понялъ ваши мысли, то, мн кажется, могъ бы съ большею пользою быть употребленъ въ дло. Мн кажется, что я понимаю. Я не имлъ чести заслужить доброе мнніе мистриссъ Домби. Въ моемъ положеніи невозможно было и ожидать его, но положимъ, что я имъ не пользуюсь…
— Можетъ-быть, сказалъ мистеръ Домби.
— Слдовательно, продолжалъ Каркеръ:— получить эти извстія черезъ меня будетъ очень-непріятно для мистриссъ Домби.
— Мн кажется, сказалъ мистеръ Домби, съ гордостью, но вмст и съ нкоторымъ замшательствомъ: — что намъ нтъ никакого дла до мннія мистриссъ Домби. Но это быть можетъ.
— И, извините меня, если я ошибаюсь, сказалъ Каркеръ:— полагая, что вы видите въ этомъ средство унизить гордость мистриссъ Домби (я называю этимъ выразительнымъ именемъ качество, которое въ должныхъ границахъ могло бы украсить женщину, одаренную такими совершенствами) и не наказать, но довести ее до повиновенія, котораго вы такъ справедливо требуете?
— Какъ вамъ извстно, Каркеръ, сказала’ мистеръ Домби:— я не привыкъ отдавать отчета въ какихъ бы то ни было поступкахъ, но тутъ не буду противоречить. Если находите какое-нибудь основательное препятствіе, то это другое дло, и одно слово, что это препятствіе существуетъ, будетъ для меня достаточно. Но, признаться, я не предполагалъ, чтобъ какая бы то ни была довренность съ моей стороны могла унизить васъ.
— Меня унизить! вскричалъ Каркеръ:— на служб вамъ!
— Или поставить васъ, продолжалъ мистеръ Домби:— въ непріятное положеніе.
— Меня въ непріятное положеніе! вскричалъ Каркеръ.— Я съ гордостью, съ восторгомъ исполню ваше порученіе. Признаюсь, я бы не желалъ дать женщин, къ ногамъ которой готовъ положить всю свою преданность — потому-что она ваша супруга — новыя причины меня ненавидть, но одно ваше желаніе выше всякихъ другихъ соображеній на земл. Сверхъ-того, когда мистриссъ Домби исправится отъ своихъ ошибочныхъ сужденіи, происходящихъ, вроятно, отъ новости ея положенія, я надюсь, что въ ничтожномъ участіи, которое я тутъ принимаю, она увидитъ только каплю того уваженія къ вамъ, которое она сама будетъ пріобртать съ каждымъ днемъ.
Мистеру Домби показалось съ минуту, что онъ опять видитъ ея руку, показывающую на дверь, и сквозь льстивую рчь своего повреннаго слышитъ опять эхо ея словъ: ‘Ничто не можетъ раздлить насъ больше того, какъ мы будемъ раздлены съ этихъ поръ!’ Но онъ отогналъ эту мечту и не измнилъ своего намренія.— Конечно… безъ-сомннія, отвчалъ онъ.
— Вы ничего боле не имете мн сказать? спросилъ Каркеръ, отодвигая свой стулъ на прежнее мсто, потому-что они еще почти не завтракали, и не садясь въ ожиданіи отвта.
— Ничего, отвчалъ мистеръ Домби:— кром слдующаго. Потрудитесь замтить, Каркеръ, что ни одно изъ посланіи къ мистриссъ Домби, которое можетъ быть вамъ поручено, не требуетъ отвта. Потрудитесь не приносить мн отвта. Мистриссъ Домби знаетъ, что я не люблю разсуждать о длахъ, которыя между нами кончены, и что ршеніе мое неизмнно.
Мистеръ Каркеръ показалъ, что совершенно его понимаетъ, и они принялись за завтракъ съ возможнымъ аппетитомъ. Точильщикъ также появился въ свое время, безъ отдыха несводя глазъ съ своего господина и оставаясь въ почтительномъ ужас. Завтракъ кончился, мистеру Домби подали лошадь, мистеръ Каркеръ слъ на свою, и они вмст похали въ Сити.
Мистеръ Каркеръ былъ очень-веселъ и много говорилъ. Мистеръ Домби слушалъ его разговоръ съ гордымъ видомъ человка, который иметъ право слушать, и иногда удостоивалъ бросить нсколько словъ для поддержанія разговора. Такимъ образомъ, они хали довольно-характеристически. Но мистеръ Домби, при своемъ достоинств, халъ съ весьма-длинными стременами и ослабленными поводьями, и очень-рдко удостоивалъ взглянуть, куда идетъ его лошадь. Въ-слдствіе чего случилось, что лошадь мистера Домби, идя ровною рысью, споткнулась о разбросанные каменья, сбросила его, перекатилась черезъ него, и, стараясь вскочить на ноги, ударила его копытомъ.
Мистеръ Каркеръ, имя зоркій взглядъ и твердую руку, какъ хорошій здокъ, тотчасъ соскочилъ съ лошади и, въ одну минуту поставивъ упавшую лошадь на ноги, держалъ ее за узду. Иначе, этотъ утренній разговоръ былъ бы послднимъ для мистера Домби. Но даже при быстрот и поспшности своего движенія, мистеръ Каркеръ усплъ наклониться къ своему начальнику, оскалилъ вс зубы и прошепталъ: Теперь я сильно обидлъ мистриссъ Домби, еслибъ она могла это знать!
Мистеръ Домби, безъ чувствъ, съ окровавленнымъ лицомъ и головою, по указанію Каркера, отнесенъ былъ людьми, исправлявшими дорогу, въ ближайшей трактиръ, гд его вскор окружили доктора, поспшно собравшіеся со всхъ сторонъ, какъ-будто по какому-то таинственному инстинкту, какъ коршуны слетаются въ пустын надъ умирающимъ верблюдомъ. Затрудняясь сначала, какъ привести его въ чувство, эти джентльмены стали потомъ разсматривать ушибы. Одинъ докторъ, жившій почти возл, настойчиво утверждалъ, что нога переломлена, того же мннія держался и трактирщикъ, но два доктора, жившіе довольно-далеко, и только случайно бывшіе по сосдству, такъ безкорыстно оспоривали это мнніе, что наконецъ ршили, что хотя паціентъ сильно ушибенъ, но кости у него не переломлены, или можетъ-быть переломлено какое-нибудь ребро, и что его къ ночи можно осторожно перенести домой. Когда осмотрли и перевязали раны, что продолжалось довольно-долго, и оставили въ поко мистера Домби, Каркеръ снова слъ на лошадь и похалъ отвезти это извстіе.
Никогда еще лицо его не выражало столько коварства и жестокости, хотя черты его были правильны и почти прекрасны. Оживленный коварствомъ и жестокостью своихъ мыслей, онъ халъ, какъ-будто кого-нибудь преслдуя. Наконецъ, подтянувъ поводья и уменьшивъ шагъ при възд на многолюдную дорогу, онъ по обыкновенію похалъ шагомъ, принявъ свой льстивый и вкрадчивый видъ и свою предательскую улыбку.
Онъ похалъ прямо къ дому мистера Домби, сошелъ съ лошади у дверей и просилъ доложить о себ мистриссъ Домби по весьма-важному длу. Слуга, проводившій его въ кабинетъ мистера Домби, вскор возвратился, и сказалъ ему, что въ это время мистриссъ Домби не принимаетъ визитовъ, и просилъ извиненія въ томъ, что не предупредилъ его объ этомъ ране.
Мистеръ Каркеръ, совершенно-приготовленный къ холодному пріему, написалъ на визитной карточк, что онъ осмливается повторить свою просьбу, и что не дерзнулъ бы сдлать это во второй разъ (это онъ подчеркнулъ), еслибъ не былъ совершенно увренъ въ возможности оправдаться. Вскор посл этого, вышла горничная мистриссъ Домби и проводила его наверхъ, въ пріемную, гд были Эдиь и Флоренса.
Никогда еще онъ не представлялъ себ Эднои столь прекрасною. Сколько ни восхищался онъ прелестью ея лица и Формъ, и какъ ни живо сохранялись онъ въ его чувственной памяти, никогда еще онъ не представлялъ ее себ столь прекрасною.
Взглядъ ея гордо упалъ на Каркера, но Каркеръ смотрлъ на Флоренсу съ какимъ-то неотразимымъ выраженіемъ власти и съ торжествомъ увидлъ, что взглядъ опустился въ замшательств — Эдиь привстала, чтобы принять его.
Онъ былъ очень-печаленъ, онъ былъ глубоко огорченъ, онъ не могъ сказать, съ какою неохотою пришелъ, чтобы приготовить ее къ извстію о весьма-незначительномъ случа. Онъ уговаривалъ мистриссъ Домби успокоиться, давалъ честное слово, что опасаться нечего. Но мистеръ Домби….
Флоренса вдругъ вскрикнула. Онъ смотрлъ не на нее, но на Эдиь. Эдиь успокоивала и утшала ее. Она не вскрикнула отъ безпокойства — нтъ, нтъ.
— Съ мистеромъ Домби случилось несчастіе. Когда онъ халъ верхомъ, лошадь его поскользнулась и сбросила его.
Флоренса дико вскрикнула, что онъ опасно ушибенъ, что онъ убился!
Нтъ, онъ клялся честью, что мистеръ Домби сначала лишился чувствъ, но скоро пришелъ въ себя, и хотя немного и ушибенъ, однако находится вн опасности. Еслибъ это была неправда, то онъ, незваный гость, никогда бы не осмлился явиться къ мистриссъ Домби. Это дйствительно была правда, онъ уврялъ честью.
Все это онъ говорилъ, какъ-бы отвчая Эдии, а не Флоренс, и обращая глаза и улыбку къ Эдии.
Потомъ онъ разсказалъ ей, гд остался мистеръ Домби и просилъ дать въ его распоряженіе карету, чтобъ привезти его домой.
— Маменька, прошептала Флоренса въ слезахъ:— нельзя ли мн хать?
Мистеръ Каркеръ смотрлъ на Эдиь, когда Флоренса произнесла эти слова, онъ взглянулъ на нее выразительне и покачалъ головою. Онъ видлъ, какъ Эдиь боролась сама съ собою прежде, чмъ отвтила ему своими прекрасными глазами, но онъ ждалъ отъ нея отвта — онъ показалъ ей, что дождется отвта, если будетъ говорить и растерзаетъ сердце Флоренсы — и она отвчала ему. Какъ онъ смотрлъ поутру на картину, такъ взглянулъ теперь на нее, когда она отвернулась.
— Мн приказано просить, сказалъ онъ:— чтобъ новая ключница… кажется мистриссъ Пипчинъ…
Ничто не ускользнуло отъ него. Онъ увидлъ, въ эту минуту, что тутъ была новая обида отъ мистера Домби.
— Приготовила ему постель въ его комнат наверху. Я тотчасъ возвращусь къ мистеру Домби. Нтъ нужды уврять васъ, сударыня, что ему будетъ оказано всевозможное вниманіе и попеченіе. Позвольте мн повторить опять, что нтъ ни малйшей опасности. Вы можете быть совершенно-спокойны, поврьте мн.
Выходя, онъ по обыкновенію поклонился, потомъ, возвратясь въ комнату мистера Домби, поспшилъ послать за нимъ карету въ Сити, и, свъ на лошадь, медленно похалъ туда же. Онъ былъ очень задумчивъ дорогою, и очень задумчивъ тамъ, и очень задумчивъ въ карет, возвращаясь къ мистеру Домби. Только сидя у постели своего джентльмена, онъ сдлался прежнимъ человкомъ и привелъ въ дйствіе свои зубы.
Около сумерекъ, мистеръ Домби, мучимый страданіями, былъ отнесенъ въ карету и обложенъ съ одной стороны подушками и одялами, между-тмъ, какъ его повренный помстился съ другой стороны. Чтобы не растревожить его, они хали почти шагомъ, и было совершенно темно, когда его привезли домой. Мистриссъ Пипчинъ, угрюмая и сердитая, встртила его у дверей и освжила слугъ словеснымъ уксусомъ, между-тмъ, какъ они несли мистера Домби въ его комнату. Мистеръ Каркеръ оставался при немъ, пока его не уложили въ постель, и потомъ, какъ мистеръ Домби никого не хотлъ принимать, кром превосходной мистриссъ Пипчинъ, мистеръ Каркеръ удалился, чтобъ извстить мистриссъ Домби о состояніи здоровья ея мужа.
Онъ опять нашелъ Эдиь одну съ Флоренсою, и опять обратился со своею успокоительною рчью къ Эдии, какъ будто-она боле мучилась безпокойствомъ. Въ почтительной симпатіи своей, онъ былъ такъ забывчивъ, что, прощаясь, осмлился — взглянувъ сначала на Флоренсу — взять ея руку, и, наклонясь, прикоснуться къ ней своими губами.
Эдиь не отняла руки, не ударила его въ лицо, не смотря на румянецъ, выступившій на ея щекахъ, на блескъ ея глазъ и на трепетъ ея тла. Но, оставшись одна въ своей комнат, она ударила о мраморную доску камина такъ, что отъ одного удара рука ея ушиблась до крови, потомъ протянула ее къ огню, и какъ-будто хотла бросить ее туда и сжечь.
До поздней ночи, сидла она передъ потухавшимъ огнемъ, въ мрачной и грозной красот, смотря на угрюмыя тни, бродившія по стнамъ, какъ-будто мысли ея были осязаемы и отбрасывали отъ себя эти тни. Какіе бы образы обиды и позора и мрачныя предзнаменованія того, что могло случиться, ни блуждали передъ нею, одинъ злобный призракъ всегда велъ ихъ противъ нея — и этотъ призракъ былъ мужъ ея.

ГЛАВА II.
Ночь.

Флоренса, давно проснувшись, печально замчала то отчужденіе, которое существовало между отцомъ ея и Эдиью и которое съ каждымъ днемъ увеличивалось. Съ каждымъ днемъ опытъ сгущалъ тнь надъ ея любовью и надеждою, пробуждалъ старое горе, уснувшее на нсколько времени, и давалъ чувствовать его тяжесть сильне, чмъ прежде.
Тяжело было — никто, кром Флоренсы, не знаетъ, какъ тяжело!— превратить въ агонію кроткую привязанность молодаго, искренняго сердца, и, вмсто нжнаго участія и заботливости, найдти суровое отвращеніе. Тяжело было чувствовать то, что чувствовало ея сердце, и никогда не знать счастія взаимности, по еще тяжеле было прійдти къ необходимости осуждать своего отца или Эдиь, которая такъ любила ее, и думать о своей любви къ каждому изъ нихъ, поочереди, съ боязнью, недоврчивостью и удивленіемъ.
И при всемъ томъ, Флоренса начала такъ поступать, и этотъ поступокъ былъ внушенъ ей чистотою души ея. Она видла, что отецъ былъ холоденъ и жестокъ, какъ къ ней, такъ и къ Эдии, твердъ, неумолимъ, непреклоненъ. Не-уже-ли, спрашивала она себя со слезами, милая мать ея такъ же страдала отъ такого обращенія, и истомилась, и умерла? Потомъ она думала, какъ горда и надменна Эдиь со всми, кром ея, съ какимъ презрніемъ она обходится съ нимъ, какъ далеко она держитъ себя отъ него, и что она сказала въ тотъ вечеръ, когда пріхала домой… И вдругъ представилось Флоренс, какъ преступленіе, что она побитъ ту, которая ненавидитъ отца ея, и что отецъ ея, зная объ этомъ, долженъ думать о ней въ своей одинокой комнат, какъ о безчувственномъ ребенк, который съ самаго рожденія не могъ заслужить его привязанности. Первое ласковое слово, первый привтливый взглядъ Эдии разсевали эти мысли и выставляли ихъ въ вид черной неблагодарности, потому-что кто же развеселялъ бдное сердце Флоренсы и былъ ея лучшимъ утшителемъ? Такимъ-образомъ, склоняясь на сторону ихъ обоихъ, сочувствуя несчастіямъ обоихъ и сомнваясь въ своихъ обязанностяхъ къ обоимъ, Флоренса, при своей распространявшейся любви, возл Эдии страдала боле, чмъ въ то время, когда берегла свою нераздльную тайну въ печальномъ дом, и когда ея прекрасная маменька еще не переступала черезъ порогъ его.
Одна печальная истина, превосходившая все остальное, оставалась тайною для Флоренсы. Она никогда не подозрвала, что Эдиь, своею нжностью къ ней, боле и боле отдаляла отъ нея отца и давала ему новыя причины къ неудовольствію. Еслибы Флоренса понимала возможность такихъ послдствій отъ такой причины, сколько скорби узнала бы она, какой жертвы не принесла бы она, бдная, любящая двушка! какъ скоро и врно перешла бы она къ тому Всевышнему Отцу, который не отвергаетъ любви своихъ дтей, не презираетъ ихъ сердецъ истерзанныхъ и измученныхъ грустью! Но случилось иначе.
Никогда ни слова не было произнесено между Эдиью и Флоренсою объ этихъ предметахъ. Эдиь сказала, что на этотъ счетъ между ними должно быть мертвое молчаніе:— и Флоренса чувствовала, что Эдиь была права.
Въ такомъ положеніи было дла, когда отца ея привезли домой больнаго и разбитаго. Слуги отнесли его въ его комнату, Эдиь не подошла къ нему, при немъ не осталось никого, кром Каркера, который также удалился около полуночи.
— Чудесный онъ собесдникъ, миссъ Флой, сказала Сузаина Нипперъ.— О, онъ мастеръ своего дла! Я бы ни за что въ свт не подпустила его къ себ.
— Милая Сузанна, прошептала Флоренса: — перестань!
— Хорошо вамъ говорить ‘перестань’, миссъ Флой, но мы дошли до такихъ продлокъ, которыя всю кровь въ человк превращаютъ въ булавки и иголки. Не ошибитесь въ моихъ словахъ, массъ Флой, я ничего не говорю о вашей мачих, которая всегда обходилась со мною какъ прилично госпож, хотя она немного и горда, что, впрочемъ, не мое дло, но когда мы доходимъ до того, что какихъ-нибудь мистриссъ Пипчинъ ставятъ выше насъ и даютъ имъ стеречь дверь вашего папеньки, какъ крокодиламъ (хорошо еще, что они не кладутъ яицъ), то это для насъ ужь слишкомъ-обидно!
— Папенька хорошаго мннія о мистриссъ Пипчинъ, Сузаина, отвчала Флоренса: — и иметъ право выбирать себ ключницу. Прошу тебя, перестань.
— Хорошо, миссъ Флой, отвчала Нипперъ: — когда вы что приказываете, я всегда васъ слушаю, но мистриссъ Пипчинъ дйствуетъ на меня, все равно, какъ сырой крыжовникъ.
Сузаина была особенно разгорячена въ тотъ вечеръ, когда мистера Домби привезли домой, потому-что когда Флоренса послала ее внизъ узнать о здоровьи отца, она принуждена была передать этотъ вопросъ своей смертельной непріятельниц, мистриссъ Пиппинъ, которая, ничего не сказавъ мистеру Домби, взяла на себя дать довольно-дерзкій отвтъ, какъ выражалась миссъ Нипперъ. Такой поступокъ Сузанна Нипперъ называла неуваженіемъ къ своей молодой госпож, чего нельзя было извинить. Но уже съ самой женитьбы мистера Домби, въ Сузанн родились подозрніе и недоврчивость, потому-что, питая сильную и искреннюю привязанность къ Флоренс, она ревновала Эдиь, раздлившую съ нею власть и ставшую между ними. Какъ ни гордилась, какъ ни радовалась Сузанна Нипперъ, что ея молодая госпожа займетъ свое настоящее мсто, и что она будетъ имть прекрасную супругу отца своего покровительницею и подругою, она не могла уступить своей власти Эдии безъ досады и смутной злопамятности, которымъ не замедлила найдти оправданіе въ надменномъ характер госпожи своей. Съ самой женитьбы мистера Домби миссъ Нипперъ издали смотрла на домашнія дла съ ршительнымъ убжденіемъ, что отъ мистриссъ Домби не будетъ ничего хорошаго, и при всякомъ удобномъ случа объявляла, что она ничего не можетъ сказать противъ нея.
— Сузанна, сказала Флоренса, сидвшая задумчиво у стола: — теперь очень-поздно. Мн ничего боле не нужно къ ночи.
— Ахъ, миссъ Флой! отвчала Нипперъ:— какъ часто жалю я о бываломъ времени, когда сиживала съ вами гораздо-позже и, уставъ, засыпала, когда вы и не думали еще смыкать глазъ. Но теперь у васъ есть мачиха, миссъ Флой, и мн тутъ нечего длать.
— Я не забуду, что ты всегда была при мн, когда у меня не было матери, Сузанна, кротко отвчала Флоренса: — никогда не забуду! И, поднявъ глаза, она обвила свою руку около шеи своей бдной подруги, прильнула лицомъ своимъ къ ея лицу и, пожелавъ ей доброй ночи, поцаловала ее. Это такъ смягчило миссъ Нипперъ, что она зарыдала.
— Любезная миссъ Флой, сказала Сузанна: — я опять схожу внизъ и посмотрю, въ какомъ состояніи вашъ папенька, я знаю, вы безпокоитесь о немъ.
— Нтъ, отвчала Флоренса:— ступай спать. Поутру мы больше узнаемъ. Я сама спрошу поутру. Маменька врно была внизу, или теперь тамъ. (И Флоренса покраснла, не имя этой надежды.) Доброй ночи.
Сузанна была такъ растрогана, что не могла изъявить сомнніе о присутствіи мистриссъ Домби въ комнат ея мужа, она тихонько вышла. Флоренса, оставшись одна, закрыла лицо руками, какъ она часто длывала въ прежніе дни, и не старалась боле удерживать своихъ слезъ. Непріятность домашняго раздора и несчастія, исчезающая надежда найдти доступъ къ сердцу отца, сомннія и боязнь между отцомъ и мачихои, сожалніе невинной души объ обоихъ, тяжелая грусть при вид такого конца — все это столпилось въ ея мысляхъ и быстре погнало изъ глазъ слезы. Потерявъ мать и брата, не заслуживъ привязанности отца, видя Эдиь, которая ненавидла его, но любила ее и была любима ею, она была уврена, что никогда не будетъ счастлива. Эта грустная увренность вскор стихла, но мысли, породившія ее, были такъ сильны и справедливы, что не могли исчезнуть вмст съ нею.
Между этими размышленіями, являлся образъ ея отца, страдающаго и раненнаго, лежащаго въ своей комнат, покинутаго тми, которыхъ мсто было возл него, и проводившаго поздніе часы ночи въ одинокомъ страданіи. Страшная мысль, заставившая ее вздротуть и всплеснуть руками — хотя эта мысль была для нея не новою — что онъ можетъ умереть и никогда не увидть ея, не произнести даже ея имени — оледеняла ее ужасомъ. Въ волненіи, трепеща всмъ тломъ, она вздумала еще разъ спуститься внизъ и пробраться къ дверямъ его.
Она стала прислушиваться. Въ дом все было тихо и вс огни потушены.— Много, много прошло времени, думала она, съ-тхъ-поръ, какъ она начала свои ночныя путешествія къ дверямъ его.
Съ тмъ же дтскимъ сердцемъ въ груди, съ тмъ же робкимъ дтскимъ взглядомъ и волнистыми кудрями, Флоренса, такъ-же чуждая для отца въ юности, какъ въ дтств, осторожно спустилась по лстниц и подошла къ его комнат. Никто не шевелился въ дом. Дверь была полуотворена для воздуха, и въ комнат было такъ тихо, что она могла слышать, какъ горлъ огонь и счесть стуканье часовъ, стоявшихъ на камин.
Она заглянула въ комнату. Въ этой комнат ключница, завернувшись въ одяло, крпко спала въ покойномъ креслъ передъ огнемъ. Дверь въ другую комнату была притворена и закрыта ширмою, но тамъ виденъ былъ огонь, освщавшій карнизъ постели. Все было такъ тихо, что она могла слышать дыханіе отца. Это дало ей смлость зайдти и заглянуть за ширмы,
Она съ такою боязнью смотрла на его спящее лицо, какъ-будто увидла его неожиданно, она такъ же стояла на одномъ мст, какъ стала бы тогда, когда бы онъ проснулся.
На лбу у него былъ рубецъ, его намоченные волосы въ безпорядк лежали на подушк. Рука, свисшая съ постели, была перевязана. Онъ былъ очень-блденъ. Но не это приковало Флоренсу къ одному мсту, посл того, какъ она уврилась, что онъ спитъ. Она нашла въ немъ что-то особенное.
Она никогда еще не видла его лица безъ выраженія убійственнаго къ ней равнодушія. Она никогда еще не видла его лица безъ того, чтобъ не потупить своего робкаго взгляда передъ его суровымъ, отталкивающимъ взоромъ. При взгляд на него теперь, ей въ первый разъ показалось, что на немъ нтъ облака, помрачавшаго ея дтство. Тихая, покойная ночь царствовала у его изголовья. Онъ, можетъ-быть, заснулъ, благословляя ее.
Проснись, недобрый отецъ! Проснись теперь, жестокосердый человкъ! Время летитъ, часы бгутъ сердитымъ бгомъ. Проснись!
На лиц его не видно было никакой перемны, его недвижное спокойствіе напоминало лица умершимъ. Такъ, бывало, смотрли они,’ такъ могла бы и она встртить ласковый взглядъ, вмсто ненависти и равнодушія, которыя окружали ее! Когда прійдетъ это время, для него не будетъ тяжеле отъ того, что ей хотлось бы сдлать, а ей стало бы гораздо-легче.
Она подошла къ самой постели, удерживая дыханіе, наклонилась и тихонько поцаловала его въ лицо, она даже положила на минуту свое лицо къ нему на подушку и, не, прикасаясь къ нему, обвила его своею рукою.
Проснись, несчастный, пока она еще близко! Время летитъ и часъ бжитъ сердитымъ бгомъ, его нога уже въ твоемъ дом. Проснись!
Она молила Бога благословить ея отца и смягчить его къ ней, если возможно, если же нтъ, то простить ему, если онъ несправедливъ, и позабыть ея молитву. Потомъ, взглянувъ еще разъ на отца, она робко вышла изъ комнаты.
Теперь пусть онъ спитъ, сколько хочетъ! Но дай Богъ, чтобъ при пробужденіи онъ нашелъ возл себя дочь свою!
Грустно и печально было сердце Флоренсы, когда она поднималась наверхъ. Молчаливый домъ казался еще угрюме. Общій сонъ среди мертвой ночи имлъ для нея торжественность жизни и смерти. Таинственность ея поступка еще боле увеличивала страхъ ея. Она какъ-будто не хотла, не могла войдти въ свою спальню. Пробравшись въ гостиную, гд луна ярко сіяла сквозь шторы, она выглянула на опустлую улицу.
Втеръ вылъ уныло. Фонари казались блдными и дрожали, какъ-будто отъ стужи. На отдаленномъ неб виднлось что-то непохожее ни на темноту, ни на свтъ, и зловщая ночь дрожала, какъ умирающій при послднихъ мученіяхъ. Флоренса припоминала, какъ, у постели больной, она хмурилась на пасмурную погоду, какъ-будто имла къ ней врожденную антипатію, а было очень, очень-пасмурно…
Маменька не приходила въ этотъ вечеръ въ ея комнату: вотъ почему она такъ долго не ложилась въ постель. Чувствуя какое-то безпокойство и вмст съ тмъ необходимость говорить съ кмъ-нибудь и разрушить чары молчанія и мрака, Флоренса направила свои шаги къ той комнат, гд спала Эдиь.
Дверь не была заперта изнутри и легко уступила усилію дрожавшей руки. Флоренса удивилась, увидя яркій свтъ, удивленіе ея еще боле увеличилось, когда она увидла, что ея мать, полураздтая, сидла передъ потухшимъ каминомъ. Глаза ея были подняты вверхъ, и въ ихъ блеск, и въ ея лиц, и въ движеніи ея рукъ, судорожно сжимавшихъ ручки креселъ, Флоренса увидла такое дикое волненіе, что невольно ужаснулась.
— Маменька! вскричала она:— что съ вами?
Эдиь вдрогнула и взглянула на нее съ такимъ страхомъ, что Флоренса испугалась еще боле.
— Маменька, милая маменька! что съ вами? сказала Флоренса, поспшно подходя къ ней.
— Я не такъ здорова, отвчала Эдиь, подавая ей руку и смотря на нее съ тмъ же страннымъ выраженіемъ.— Я видла дурные сны, мой другъ.
— Еще не ложась въ постель, маменька!
— Нтъ, это были сны на яву.
Черты лица ея постепенно смягчались, и, обнявъ Флоренсу, она нжно спросила:
— Но что длаетъ здсь моя птичка? Зачмъ здсь моя птичка?
— Мн стало грустно, маменька, потому-что не видала васъ вечеромъ и не знала, что съ папенькой.
Флоренса остановилась.
— Поздно теперь? спросила Эдиь, откидывая назадъ кудри двушки, смшавшіяся съ ея черными полосами.
— Очень-поздно. Скоро день.
— Скоро день! съ изумленіемъ повторила Эдиь.
— Милая маменька, что вы сдлали со своею рукою? спросила Флоренса.
Эдиь быстро отдернула руку и съ прежнимъ испугомъ взглянула на двушку, но, тотчасъ же оправясь, отвчала:
— Ничего, ничего, милая Флоренса.
И грудь ея волновалась, и она горько заплакала.
— Маменька, милая маменька! не-уже-ли я ничего не могу сдлать для вашего счастія? Не-уже-ли нтъ никакихъ средствъ?
— Никакихъ! отвчала Эдиь.
— Точно ли вы въ этомъ уврены? Не-уже-ли это ршительно невозможно? Вы не будете сердиться, милая маменька, если, не смотря на ваше запрещеніе, я буду говорить о томъ, что у меня на сердц?..
— Безполезно, отвчала Эдиь:— безполезно. Я сказала теб, мой ангелъ, что видла дурные сны. Ничто не можетъ измнить ихъ и помшать имъ возвратиться опять.
— Я не понимаю васъ, сказала Флоренса, смотря на ея встревоженное и опечаленное лицо.
— Мн грезилось, сказала Эдиь тихимъ голосомъ:— гордость, безсильная на добро, всевластная на зло, гордость, раздражаемая и подстрекаемая въ-продолженіе многихъ постыдныхъ годовъ, гордость, унизившая человка сознаніемъ собственнаго его униженія и никогда недававшая ему силы почувствовать это униженіе или избгнуть его, или сказать: ‘этого не должно быть’, гордость, которая, при благородномъ направленіи, могла бы вести къ лучшей цли, но которая теперь довела человка только до ненависти къ самому-себ, до ожесточенія и гибели.
Эдиь уже не смотрла на Флоренсу и не обращалась къ ней, но какъ-будто говорила сама съ собою.
— И грезилось мн, сказала она:— равнодушіе и холодность, происшедшія отъ этого презрнія, отъ этой постыдной радости, они неслышными шагами шли къ алтарю, повинуясь старому, семейному зву. О, матушка, матушка!
На лиц ея выражалось дикое волненіе, которое поразило Флоренсу.
— Мн грезилось, сказала она: — что при первомъ позднемъ усиліи, чтобъ опомниться, ее подавила презрнная нога. Мн грезилось, что она истерзана, загнана, разорвана собаками, но все еще не хочетъ сдаться, не хочетъ уступить ненавистному и презрнному человку.
Ея рука сжала трепещущую руку, которую держала она въ своихъ рукахъ, и лицо ея прояснилось при взгляд на испуганное и удивленное лицо двушки.
— О, Флоренса! сказала она.— Я чуть не сошла съ ума въ эту ночь!
И, склонивъ къ ней голову, она снова заплакала.
— Не оставляй меня! Будь возл меня! На тебя вся моя надежда! повторяла она.
Скоро Эдиь успокоилась, сжалившись надъ слезами Флоренсы и надъ ея безсонною ночью. Между-тмъ разсвтало, Эдиь взяла ее на руки, положила на свою постель, и, не ложась сама, сла возл нея, уговаривая ее заснуть.
— Ты устала, моя милая, ты несчастна. Теб нужно отдохнуть.
— Я сегодня въ-самомъ-дл несчастна, милая маменька, сказала Флоренса.— Но вы такъ же устали и несчастны.
— Я счастлива, когда ты спишь возл меня, мой другъ.
Он поцаловали другъ друга, и усталая Флоренса тихо заснула, но, когда начала она засыпать, ей такъ грустно стало думать объ отц, что рука ея крпче обняла Эдиь, какъ-бы ища въ ней утшенія. И во сн ей хотлось помирить ихъ обоихъ, показать имъ, что она ихъ обоихъ любитъ, но она не могла этого сдлать, и эта невозможность возмущала тихій сонъ ея.
Эдиь, сидя возл нея, съ кроткимъ сожалніемъ смотрла на ея темныя, влажныя отъ слезъ рсницы и на пылающія щеки. Наступалъ день, а она все еще сидла на одномъ мст, и только изрдка шептала, смотря на кроткое лицо спящей двушки:
— Будь возл меня, Флоренса! На тебя вся моя надежда!

ГЛАВА III.
Разлука.

Съ наступленіемъ дня, хотя и не вмст съ солнцемъ, встала миссъ Сузанна Нипперъ. Въ быстрыхъ черныхъ глазахъ молодой двушки видна была какая-то усталость, нсколько помрачавшая ихъ блескъ и допускавшая возможность думать, что они когда-нибудь бываютъ закрыты. Замтна была даже опухоль вкъ, какъ-будто она плакала ночью. Но Сузанна нисколько не унывала, напротивъ, она была необыкновенно-смла и жива, и какъ-будто готовилась на какое-то великое дло: это замтно было и по ея платью, боле обыкновеннаго нарядному и перетянутому, и по безпрестанному движенію головы, показывавшему ея твердую ршимость.
Однимъ словомъ, ей хотлось ни боле, ни мене, какъ добраться до мистера Домби и объясниться съ нимъ наедин.
— Я часто говорила, что хочу сдлать это, замтила она съ угрожающимъ видомъ:— а теперь сдлаю!
Ршившись на эту отчаянную попытку, Сузанна Нипперъ цлое утро выжидала на лстниц удобнаго случая. Наконецъ, она замтила подъ вечеръ, что ея заклятой врагъ, мистриссъ Пипчинъ, подъ предлогомъ усталости, убралась спать, и мистеръ Дом6и остался одинъ въ своей комнат.
Сузанна съ живостью прокралась на-ципочкахъ къ дверямъ мистера Домби, и постучала. ‘Войдите’ сказалъ мистеръ Домби. Сузанна ободрилась и вошла.
Мистеръ Домби, смотрвшій на огонь, съ удивленіемъ взглянулъ на гостью и даже приподнялся, опираясь на руку. Сузанна сдлала книксенъ.
— Что теб нужно? спросилъ мистеръ Домби.
— Мн нужно поговорить съ вами, сэръ, отвчала Сузанна.
Мистеръ Домби пошевелилъ губами, какъ-будто повторяя эти слова, но его такъ поразила дерзость молодой женщины, что онъ, казалось, не въ состояніи былъ произнести ихъ вслухъ.
— Я уже двнадцать лтъ живу у васъ въ услуженіи, сказала Сузанна съ своею обыкновенною торопливостью.— Молодая госпожа моя, миссъ Флой, еще не говорила, когда я пришла сюда въ первый разъ, и я давно уже была въ здшнемъ дом, когда поступила сюда мистриссъ Ричардсъ. Мн хоть не столько лтъ, какъ Маусаилу, но я все-таки не грудной ребенокъ.
Мистеръ Домби, опершись на руку, смотрлъ на нее, ничего не отвчая.
— Нтъ на свт двицы добре и прекрасне моей молодой госпожи, сэръ, это мн извстно лучше другихъ, потому-что я видла ее въ гор и въ радости. Я видла ее съ братомъ и одну, тогда-какъ другіе никогда ея не видали, и всегда готова сказать всмъ и каждому — прибавила черноглазая, слегка топнувъ ногою — что миссъ Флой милйшій, прекраснйшій изъ ангеловъ, когда-либо существовавшихъ на земл. Я буду говорить это, хоть бы меня разорвали на части.
Мистеръ Домби, отъ негодованія и удивленія, сдлался еще блдне, чмъ былъ при паденіи съ лошади. Онъ не сводилъ глазъ съ говорившей, думая, что и глаза и уши его обманываютъ.
— Никто не можетъ не похвалить миссъ Флой, сэръ, продолжала Сузанна:— и я ничего не говорю о своей двнадцатилтней служб, потому-что люблю свою госпожу. Да, я готова сказать всмъ и каждому, что люблю ее! И черноглазая опять топнула ногою, едва удерживая слезы.— Надюсь, что моя врная служба даетъ Мн право говорить, и я должна высказать все, во что бы то ни стало.
— Что съ тобой сдлалось? сказалъ мистеръ Домби, выпучивъ на нее глаза.— Какъ ты смешь?
— Я хочу говорить почтительно и безъ обиды для васъ, а какъ я смю, это вы увидите… О, сэръ, вы совсмъ не знаете моей молодой госпожи!
Мистеръ Домби, въ бшенств, протянулъ руку Къ шнурку колокольчика, но но эту сторону камина не было шнурка, а ему невозможно было добраться до него безъ помощи другихъ. Зоркій глазъ Сузанны тотчасъ замтилъ это обстоятельство, и тутъ она тотчасъ смекнула, что мистеръ Домби въ ея рукахъ.
— Миссъ Флой, продолжала она: — самая терпливая, самая почтительная, самая прекрасная изъ дочерей, и нтъ ни одного джентльмена въ Англіи, какъ бы онъ богатъ ни былъ, который бы не сталъ ею гордиться. Еслибъ онъ оцнилъ ее по достоинству, то скоре отдалъ бы свое величіе и богатство, и съ сумою пошелъ просить милостыни, чмъ терзать ея бдное сердце, какъ терзаютъ его здсь въ дом!
Сказавъ это, Сузанна залилась слезами.
— Женщина, вскричалъ мистеръ Домби:— выйдь вонъ!
— Извините, сэръ, но если за мою настойчивость вы даже лишите меня мста, которое я занимала столько времени и на которомъ такъ много видла, я все-таки должна высказать вамъ до конца. Я хоть и не жена Индійца и никогда не думаю быть ею, но если мн вздумается сгорть живою, я сгорю! И теперь же, доскажу вамъ все.
Эту ршимость Сузанна не замедлила подтвердить жестами.
— Изъ прислуги вашей нтъ ни одного человка, продолжала черноглазая:— который бы боялся васъ боле, чмъ я, и вы можете представить себ, какъ должны быть справедливы мои слова, когда я осмлилась говорить съ вами, на что, до вчерашняго вечера, ни какъ не могла бы ршиться.
Мистеръ Домби, вн себя, хотлъ снова схватиться за шнурокъ, но, не найдя его, схватился за волосы.
— Я видла, сказала Сузанна:— какъ миссъ Флой въ своемъ дтств страдала такъ безропотно, что могла бы служить примромъ всякой женщин, я видла, какъ она просиживала ночи, уча своего братца, я видла, какъ она помогала ему и смотрла за нимъ во всякое другое время… есть люди, которые должны знать, когда это было. Я видла, какъ она, безъ посторонняго одобренія и помощи, сдлалась прекрасною двицею, которая можетъ украсить и возвысить собою всякое общество. Я видла, какое пренебреженіе ей оказывали, и какъ она переносила его, это не мшало бы знать нкоторымъ!
— Не-ужели-тамъ никого нтъ? закричалъ мистеръ Домби.— Гд люди? гд женщины? Эй! кто-нибудь!
— Вчера вечеромъ я поздно оставила свою госпожу, продолжала Сузанна:— она не ложилась спать, потому-что безпокоилась о вашей болзни. Я хоть и не павлинъ, но у меня есть глаза, и сидя въ своей комнат, я сама видла, какъ она прокралась по лстниц и подошла къ вашимъ дверямъ — какъ-будто считая преступленіемъ взглянуть на отца, и потомъ возвратилась назадъ въ свою одинокую комнату, плача такъ, что мн стало больно смотрть на нее. Я не могу этого переносить, сказала Сузанна Нипперъ, утирая свои черные глаза и смло устремивъ ихъ на взбшеное лицо мистера Домби.— Я видла это не въ первый разъ. Вы не знаете своей собственной дочери, сэръ, вы сами не знаете, что длаете, и это вамъ гршно и стыдно!
— Какъ? вскричалъ голосъ мистриссъ Пипчинъ, когда черное бомбазиновое платье этого гіерувіанскаго рудокопа появилось въ комнат.— Это что такое?
Сузанна бросила на мистриссъ Пипчинъ взглядъ, изобртенный нарочно для нея еще при первомъ ихъ знакомств, и предоставила отвтъ мистеру Домби.
— Что это такое? повторилъ мистеръ Домби, почти задыхаясь:— что это такое, сударыня? И вы, завдуя хозяйствомъ и смотря здсь за порядкомъ, спрашиваете меня? Знаете ли вы эту женщину?
— Я не знаю о ней ничего хорошаго, прокаркала мистриссъ Пипчинъ.— Какъ ты осмлилась прійдти сюда, мерзавка? Вонъ отсюда!
Но непреклонная Сузанна, не удостоивая взглядомъ мистриссъ Пипчинъ, оставалась на мст.
— Какъ вы могли, управляя хозяйствомъ, допустить ее прійдти сюда и говорить со я тою? сказалъ мистеръ Домби.— Джентльмена въ его собственномъ дом, въ его собственной комнат, заставляютъ выслушивать дерзости отъ его же служанокъ!
— Я очень сожалю объ этомъ, сэръ, отвчала мистриссъ Пипчинъ, между-тмъ, какъ мстительность сверкала въ ея сромъ глаз:— но съ этою женщиною нтъ никакой возможности сладить. Она избалована у миссъ Домби и никого не хочетъ слушать. Ты знаешь это, негодная! Вонъ отсюда!
— Если у меня въ услуженіи есть люди, съ которыми нельзя сладить, сказалъ мистеръ Домби, обращаясь къ камину:— то, мн кажется, вы должны знать, что съ ними длать. Вы знаете, для чего вы здсь въ дом. Выгоните ее вонъ!
— Я знаю, что мн длать, сэръ, отвчала мистриссъ Пипчинъ: — и сдлаю свое дло. Сузанна Нипперъ, ты можешь не боле мсяца оставаться здсь въ дом.
— Въ-самомъ-дл? вскричала Сузанна.
— Да, не боле мсяца, повторила мистриссъ Пипчипъ:— да не скаль на меня зубовъ-то, мерзавка, или я отучу тебя. Вонъ сію же минуту!
— Я и безъ того хотла сейчасъ уйдти, отвчала миссъ Нипперъ.— Я въ этомъ дом двнадцать лтъ ходила за своею молодою госпожою и часу не хочу остаться подъ начальствомъ какой-нибудь Пипчинъ. Да, мисстриссъ Пи!
— Вонъ отсюда, дрянь этакая! или я велю вынести тебя! въ бшенств вскричала старуха.
— По-крайней-мр, я довольна тмъ, продолжала Сузанна, смотря на мистера Домби:— что высказала сегодня часть той истины, которую давно пора было бы высказать. Ея не оспорятъ никакія Пипчинсы, сколько бы ихъ ни было на свт, а ихъ, я думаю, довольно…
При этихъ словахъ, мистриссъ Пипчинъ снова закричала: ‘Вонъ отсюда!’ а Сузанна снова остановила ее взглядомъ.
— Хоть бы он кричали съ утра до ночи и издохли отъ крика!..
Съ этими словами, миссъ Нипперъ вышла изъ комнаты вмст съ своимъ злйшимъ врагомъ, и, войдя къ себ, услась между сундуками и начала горько плакать.
Мистриссъ Пипчинъ, оставшаяся за дверьми, скоро вывела ее изъ этого положенія.
— Долго ли эта безстыдная шлюха останется въ дом? спросила она изъ-за дверей.
Миссъ Нипперъ отвчала съ своего мста, что такой особы тутъ нтъ, но что имя ея Пипчинъ, а живетъ она въ комнат ключницы.
— Ахъ, дрянь проклятая! кричала мистриссъ Пипчинъ, бснуясь за дверьми:— вонъ отсюда сію же минуту! Сейчасъ укладывай свои вещи! Какъ ты смешь разговаривать такъ съ благородною женщиною, которая видала лучшіе дни?
На это миссъ Нипперъ отвчала, что она сожалетъ о лучшихъ дняхъ, которые видала мистриссъ Пипчинъ.
— Да что ты шумишь за дверью, продолжала Сузанна:— и прикасаешься къ замку своимъ глазомъ? Я и безъ тебя соберусь и уйду.
При такомъ извстіи, мистриссъ Пипчинъ изъявила живйшее удовольствіе и, сдлавъ нсколько замчаній о негодныхъ женщинахъ, которыхъ испортила миссъ Домби, вышла, чтобъ приготовить жалованье миссъ Нипперъ, тогда Сузанна занялась приготовленіями къ отъзду, всхлипывая по-временамъ при мысли о Флоренс.
Миссъ Флой не заставила себя ждать, ибо во всемъ дом узнали въ одну минуту, что Сузанна поссорилась съ мистриссъ Пипчинъ, что он об приходили къ мистеру Домби, и что Сузанна отходитъ. Это послднее извстіе Флоренса нашла столь справедливымъ, что Сузанна заперла уже послдній сундукъ и сидла на немъ со шляпкою на голов, когда она вошла въ ея комнату.
— Сузанна! вскричала Флоренса:— не-уже-ли и ты меня оставляешь?
— О, ради Бога, миссъ Флой! сказала Сузанна рыдая:— не говорите ни слова, или я унижу себя передъ этими Пипчинсами, а я ни за что въ свт не хочу, чтобъ он видли меня въ слезахъ, миссъ Флой!
— Сузанна! сказала Флоренса:— моя милая, добрая подруга! Что со мною безъ тебя будетъ? какъ ты можешь меня покинуть?
— Душечка моя, миссъ Флой, длать нечего. Не моя вина, я исполнила долгъ свой. Пусть будетъ, чему быть. Посл мн трудне было бы разстаться съ вами. Полноте, миссъ Флой, сжальтесь надо мною, вдь я не мраморная.
— Что съ тобою? сказала Флоренса.— Не-уже-ли ты мн не скажешь?
Сузанна отрицательно покачала головою.
— Нтъ, моя милочка, отвчала Сузанна:— не спрашивайте меня, потому-что я не должна ничего говорить. Не старайтесь меня удерживать, вы только больше себя разстроите. Да благословитъ васъ Богъ, моя милая! простите меня, если въ это время я чмъ-нибудь обидла васъ.
И Сузанна сжимала въ объятіяхъ госпожу свою.
— Ангелъ мой, продолжала Сузанна:— у васъ будутъ другія служанки, которыя станутъ служить вамъ врно и хорошо, и рады будутъ служить вамъ, но никто не съуметъ любить васъ такъ, какъ я. Прощайте, добрая миссъ Флой!
— Куда же ты подешь, Сузанна? спросила плачущая Флоренса.
— У меня есть братъ въ деревн, миссъ, отвчала разстроенная Нипперъ: — онъ мызникъ въ Эссекс и держитъ множество коровъ и поросятъ. Я поду къ нему въ дилижанс и остановлюсь у него. Не безпокойтесь обо мн, у меня есть кой-какія деньги въ банк, я еще не нуждаюсь въ мст, и не въ состояніи поступить ни на какое мсто, моя милая госпожа!
Жалобы и рыданія Сузанны были прерваны голосомъ мистриссъ Пипчинъ, ворчавшей внизу. Услышавъ этотъ голосъ, Сузанна тотчасъ отерла свои красные и опухшіе глаза и бодро приказала мистеру Тоулинсону нанять извощика и снести внизъ ея вещи.
Флоренса, блдная, разстроенная, не смла вступиться за Сузанну, опасаясь возбудить новые раздоры между своимъ отцомъ и его женою, и какъ-будто предчувствуя, что она была невольною причиною отсылки своего стараго друга, съ плачемъ послдовала въ уборную Эдии за Сузанною, которая хотла проститься съ барыней.
— Ну, вотъ извощикъ, а вотъ и сундуки, убирайся же вонъ! сказала мистрисс Пипчинъ, входя вслдъ за ними.
— Извините, сударыня, замтила она, обращаясь къ Эдии:— такъ изволилъ приказать мистеръ Домби.
Эдиь, сидвшая подъ руками горничной, собираясь къ обду, не измнила своего гордаго лица и не обратила на нее ни малйшаго вниманія.
— Вотъ твои деньги, сказала мистриссъ Пипчинъ:— чмъ скоре ты уберешься отсюда, тмъ лучше.
Сузанна не имла даже духа бросить на мистриссъ Пипчинъ взглядъ, вполн ей принадлежавшій. Она сдлала книксенъ мистриссъ Домби, которая, не говоря ни слова, наклонила голову и не взглянула ни на кого, кром Флоренсы, и потомъ бросилась къ своей молодой госпож, заключившей ее въ свои объятія. Лицо бдной Сузанны, старавшейся удержать свои рыданія и не унизиться передъ мистриссъ Пипчинъ, представляло смсь самыхъ странныхъ противоположностей.
— Извините, миссъ, сказалъ Тоулинсонъ, выглядывая изъ-за дверей и обращаясь- къ Флоренс:— мистеръ Тутсъ прислалъ спросить, какъ поживаетъ Діогенъ и баринъ. Онъ дожидается въ столовой.
Флоренса быстре мысли исчезла изъ комнаты и сбжала внизъ, гд мистеръ Тутсъ, разодтый въ пухъ, притаилъ дыханіе въ ожиданіи ея прихода.
— О, какъ ваше здоровье, миссъ Домби? сказалъ мистеръ Тутсъ.— Что съ вами?
Послднее восклицаніе вырвалось у мистера Тутса при вид глубокой горести, написанной на лиц Флоренсы. Онъ остановился, какъ-будто превратясь въ статую отчаянія.
— Добрый мистеръ Тутсъ, сказала Флоренса:— вы оказываете мн столько расположенія, что я хочу просить васъ объ одной Милости.
— Миссъ Домби, отвчалъ мистеръ Тутсъ:— говорите, вы возвращаете мн аппетитъ. Я давно уже отвыкъ отъ него, прибавилъ онъ съ чувствомъ.
— Мой старый и лучшій другъ, Сузанна, сейчасъ узжаетъ отсюда, совершенно одна, бдняжка! Она детъ домой въ деревню. Могу я просить васъ проводить ее до дилижанса?
— Миссъ Домби, отвчалъ мистеръ Тутсъ: — вы длаете мн истинную честь и милость. Ваша довренность ко мн посл того, какъ я велъ себя въ Брайтон…
— Ничего, не думайте объ этомъ, сказала Флоренса.— Такъ вы проводите ее? Тысячу разъ благодарю васъ. Теперь у меня отлегло на сердц. Ей будетъ не такъ грустно. Я не знаю, какъ благодарить васъ за вашу услугу!
И Флоренса нсколько разъ повторяла свою благодарность, между-тмъ, какъ мистеръ Тугсъ, выходя изъ комнаты, не сводилъ съ нея глазъ.
Флоренса не имла духа выйдти въ переднюю, чтобъ проводить Сузанну, за которою прыгалъ Діогенъ, пугая мистриссъ Пипчинъ и сердито ворча при звукахъ ея голоса. Она видла, какъ Сузанна простилась со всею прислугою, и какъ въ послдній разъ оглянулась на свой прежній домъ, она видла, какъ Діогенъ поскакалъ за каретой, какъ потомъ заперли дверь и какъ все утихло. Слезы полились градомъ по ея старомъ друг, котораго никто не могъ для нея замнить — никто, никто.
Мистеръ Тутсъ, врный своему слову, въ одну минуту остановилъ кабріолетъ и передалъ Сузанн Нипперъ свое порученіе, отъ котораго она еще боле расплакалась.
— Клянусь душою и тломъ, сказалъ мистеръ Тутсъ, садясь возл нея:— мн жаль васъ. Клянусь честью, что я лучше понимаю ваши чувства, чмъ вы сами. Можетъ ли что-нибудь быть ужасне разлуки съ миссъ Домби?
Теперь Сузанна вполн предалась своей грусти, и въ-самомъ-дл, жаль было смотрть на нее.
— Знаете что? сказалъ мистеръ Тутсъ.
— Что, мистеръ Тутсъ?
— Позжайте ко мн и пообдайте до отъзда. У меня кухарка препочтенная женщина, она очень-рада будетъ услужить вамъ. Сынъ ея, прибавилъ мистеръ Тутсъ: — въ довершеніе рекомендаціи, воспитывался въ сине-курточной школ и взлетлъ на воздухъ вмст съ пороховымъ заводомъ.
Сузанна приняла предложеніе, и мистеръ Тутсъ повезъ ее къ своему жилищу, гд ихъ встртила означенная кухарка, вполн оправдавшая рекомендацію Тутса, и Боевой-Пхухъ, который, увидя въ карет даму, подумалъ, что Тутсъ, по его совту, надулъ мистера Домби и увезъ его дочь. Этотъ джентльменъ возбудилъ нкоторое удивленіе въ миссъ Нипперъ, потому-что лицо его, по милости какого-то отчаяннаго бойца, было такъ изуродовано, что съ нимъ невозможно было никуда показаться.
Посл хорошаго завтрака, предложеннаго съ большимъ радушіемъ, Сузанна отправилась въ контору дилижансовъ въ другомъ кабріолет. Мистеръ Тутсъ по-прежнему помстился внутри вмст съ нею, а Боевой-Птухъ или Чиккенъ взобрался на козлы, внушая маленькому обществу уваженіе къ его моральной сил и героизму характера, но ни мало не украшая его Физически, при множеств пластырей на лиц. Но Чиккенъ далъ тайное общаніе, что онъ никогда не разстанется съ мистеромъ Тутсомъ (который всми силами старался отъ него избавиться), разв только для трактира со всми принадлежностями, гд онъ могъ бы напиться до смерти.
Дилижансъ, въ которомъ Сузанна должна была отправиться, былъ совершенно-готовъ. Мистеръ Тутсъ, усадивъ ее, въ нершимости остановился у окна, между-тмъ, какъ почтальйонъ влзалъ на козлы. Наконецъ, приблизивъ къ окну свое лицо, на которомъ выражалось смущеніе и безпокойство, онъ сказалъ прерывающимся голосомъ:
— Сузанна! Миссъ Домби…
— Что вы говорите?
— Какъ вы думаете… можетъ ли она…
— Извините, мистеръ Тутсъ, сказала Сузанна: — я ничего не слышу.
— Какъ вы думаете, можетъ ли она, то-есть, не вдругъ, а со временемъ… черезъ долгое время… полюбить меня? Вотъ вамъ! сказалъ мистеръ Тутсъ.
— Нтъ! отвчала Сузанна, качая головою.— Никогда, никогда!
— Покорно васъ благодарю, сказалъ Тутсъ.— Это ничего. Доброй ночи. Ничего. Покорно васъ благодарю.

ГЛАВА IV.
Повренный.

Эдиь вызжала одна въ этотъ день и рано возвратилась домой. Десять часовъ только-что пробило, когда ея карета прокатилась по улиц, въ которой жила она.
На лиц ея было то же принужденное спокойствіе, какъ и при одваніи, и гирлянда на голов ея обвивалась около того же холоднаго и неизмннаго лица. Но лучше было бы, еслибъ вс эти листья и цвты, вмсто того, чтобъ украшать собою ея мнимое спокойствіе, были изорваны въ клочки ея бшеною рукою. Такъ ожесточена, такъ непреклонна была эта женщина, что, казалось, ничто не могло смягчить души ея, но каждая бездлица только раздражала ее.
Подъхавъ къ дверямъ, она готовилась выйдти изъ кареты, когда кто-то, вышедъ изъ передней съ непокрытою головою, подалъ ей свою руку. Слуга остался въ сторон, и ей невозможно было отказаться. Тогда только она увидла, чья это рука.
— Каковъ вашъ больной, сэръ? спросила она, закусивъ губы.
— Ему лучше, отвчалъ Каркеръ.— Гораздо-лучше. Я сейчасъ только оставилъ его.
Она наклонила голову и стала подниматься по лстниц.
Мистеръ Каркеръ сдлалъ нсколько шаговъ впередъ.
— Могу ли я просить васъ, сударыня, удлить мн одну минуту? сказалъ онъ.
Она остановилась и обернулась назадъ.
— Теперь невозможно, сэръ, я устала. Разв дло очень-важное?
— Очень-важное, отвчалъ Каркеръ.— Такъ-какъ я имлъ счастіе васъ встртить, позвольте мн повторить свою просьбу.
Она съ минуту смотрла на его блестящій ротъ, а онъ не сводилъ съ нея глазъ и опять думалъ о томъ, какъ она прекрасна.
— Гд миссъ Домби? громко спросила она лакея.
— Въ зал, сударыня.
— Проводи насъ туда!
Взглянувъ еще разъ на внимательнаго джентльмена, стоявшаго внизу лстницы, и показавъ ему движеніемъ головы, что онъ можетъ за нею слдовать, она пошла впередъ.
— Извините, мистриссъ Домби, вскричалъ Каркеръ, догнавшій ее въ одно мгновеніе.— Я буду просить, чтобъ миссъ Димби не была при нашемъ разговор.
Эдиь опять взглянула на него.
— Мн бы хотлось избавить миссъ Домби отъ того, что я долженъ сказать вамъ, продолжалъ Каркеръ.— Впрочемъ, я совершенно предоставляю вамъ ршить, должна ли она быть при разговор, или нтъ. Я не могу поступить иначе.
Она медленно отвела отъ него свои глаза и сказала, обращаясь къ слуг:
— Веди въ какую-нибудь другую комнату.
Онъ повелъ ихъ въ гостиную, освтилъ ее и потомъ вышелъ. До его ухода, никто не произнесъ ни слова. Эдиь сла у камина, а мистеръ Каркеръ, держа шляпу въ рукахъ и опустивъ глаза, стоялъ отъ нея въ нкоторомъ отдаленіи.
— Прежде, чмъ я васъ выслушаю, сэръ, сказала Эдиь, когда слуга заперъ дверь:— я хочу, чтобъ вы меня выслушали.
— Слышать отъ мистриссъ Домби даже незаслуженные упреки такая для меня честь, что я охотно готовъ исполнить ея желаніе.
— Если вы имете какое-нибудь порученіе отъ человка, котораго сейчасъ оставили…
Ленстеръ Каркеръ поднялъ глаза, чтобъ выразить удивленіе, но она встртила его взглядъ и продолжала:
— То не трудитесь передавать мн его. Я не пріиму его. Я, впрочемъ, напрасно и спрашивала, зачмъ вы пришли. Я ожидала снова васъ.
— Я такъ несчастливъ, отвчалъ Каркеръ:— что нахожусь здсь противъ воли. Но меня привели сюда дв цли. Вы знаете первую.
— Ваша первая цль достигнута, отвчала Эдиь.— Если вы заговорите о ней…
— Можетъ ли думать мистриссъ Домби, что я осмлюсь дйствовать противъ ея воли? сказалъ Каркеръ, подходя ближе.— Не-уже-ли, не понимая моего несчастнаго положенія, вы такъ несправедливы, что считаете меня за одно съ моимъ повелителемъ?
— Сэръ, отвчала Эдиь, устремивъ на него свой мрачный взглядъ и говоря съ возрастающимъ одушевленіемъ, которое расширило ея ноздри и взволновало грудь.— Зачмъ вы являетесь ко мн и говорите мн о любви и обязанностяхъ къ моему мужу, утверждая, что я счастлива этимъ замужствомъ? Какъ вы смете такъ оскорблять меня, когда знаете, что между нами, вмсто привязанности, существуетъ одно отвращеніе и ненависть, и что я презираю его почти столько же, сколько презираю себя за то, что принадлежу ему. Я несправедлива? Еслибъ я вздумала вознаградить себя за мученія, которыя вы заставляете меня испытывать, и отомстить за вс оскорбленія, я бы убила васъ!
Она спросила его, зачмъ онъ длалъ это. Еслибъ гордость и ненависть не ослпляли ея, она прочла бы отвтъ на его лиц. Онъ хотлъ довести ее до этого объясненія.
Эдиь не замтила этого и мало думала, правда это или нтъ. Она видла только страданія и борьбу, которыя перенесла и которыя ей снова предстояло переносить. Эта мысль терзала ее. Занятая боле ею, чмъ Каркеромъ, она дергала перья изъ вера и разбрасывала ихъ по полу.
Каркеръ не смутился отъ ея взгляда, но ожидалъ, пока пройдетъ гнвъ, съ видомъ человка, у котораго готовы отвты на вс пункты. Наконецъ, онъ сказалъ, смотря на ея пламенные глаза:
— Сударыня, я знаю, я давно зналъ, что не могъ заслужить вашего расположенія, и зналъ почему. Да, я зналъ это, вы говорили со мною откровенно, и такъ осчастливили меня своею довренностью…
— Довренностью? повторила Эдиь съ презрніемъ.
Каркеръ какъ-будто ничего не слышалъ.
— Что я не буду передъ вами скрываться. Я съ перваго раза увидлъ, что съ вашей стороны не было никакой привязанности къ мистеру Домби, да и могла ли она существовать между столь различными характерами? Я видлъ въ-послдствіи, что чувство, сильнйшее равнодушія, родилось въ груди вашей, и могло ли это быть иначе? Но согласитесь, могъ ли я сознаться вамъ въ этомъ?
— Но разв вы должны были притворяться, отвчала она, — и каждый день мучить меня своимъ притворствомъ?
— Я долженъ былъ поступать такъ, отвчалъ Каркеръ.— Поступивъ иначе, я бы никогда не говорилъ съ вами такимъ-образомъ. Я предвидлъ, зная лучше другихъ характеръ мистера Домби, что если вы не сдлаетесь столь же уступчивою и покорною, какъ его первая жена, въ чемъ я сомнваюсь…
Гордая улыбка дала ему понять, что онъ можетъ повторить это.
— Въ чемъ я сомнваюсь, то пріидетъ время, когда слова мои могутъ сдлаться полезными…
— Полезными для кого, сэръ? съ досадою спросила Эдиь.
— Для васъ. Не хочу прибавлять, что они были бы полезны и для меня, избавляя меня отъ ограниченныхъ похвалъ мистеру Домби, которыя возбуждаютъ вашу ненависть и презрніе.
— Съ вашей стороны очень-благородно, сэръ, сказала Эдиь:— отзываться такъ унизительно о человк, котораго вы главный совтникъ и льстецъ!
— Совтникъ, но не льстецъ, сказалъ Каркеръ.— Это маленькая предосторожность, въ которой я долженъ сознаться. Но выгоды и приличія заставляютъ многихъ изъ насъ идти противъ призванія. Мы каждый день видимъ компаніи изъ выгодъ и приличія, торговлю изъ выгодъ и приличія, браки изъ выгодъ и приличія…
Она закусила губы, но не отвела отъ него своего мрачнаго, угрюмаго взгляда.
— Сударыня, сказалъ Каркеръ, садясь возл нея на стулъ съ видомъ глубочайшаго уваженія:— почему мн, совершенно посвятившему себя на службу вамъ, не говорить съ вами откровенно! Очень-натурально, что женщина, подобно вамъ одаренная всми качествами, могла допустить возможность нсколько измнить и смягчить характеръ своего мужа.
— Я объ этомъ никогда не думала, сэръ, и никогда этого по ожидала, отвчала Эдиь.
Ея смлое и гордое лицо показало ему, что она не хочетъ носить маски, которую онъ предлагалъ, и ни мало не заботится о его мнніи.
— По-крайней-мр, продолжалъ мистеръ Каркеръ:— вы могли предполагать возможность быть женою мистера Домби, не унижаясь передъ нимъ и не доходя до такихъ крайностей. Но, предполагая это, вы не знали мистера Домби. Вы не знали, какъ онъ взъискателенъ и гордъ, вы не знали, до какой степени онъ рабъ собственнаго своего величія. Какъ-будто запряженный въ свою торжественную колесницу, онъ идетъ, не обращая ни на что вниманія и попирая все на пути.
Зубы его блестли язвительною улыбкою, когда онъ продолжалъ:
— Мистеръ Домби не способенъ уважать ни васъ, ни меня. Это сближеніе нсколько-рзко, но совершенно-справедливо. Мистеръ Домби, пользуясь своею властью, просилъ меня вчера поутру быть посредникомъ между имъ и вами, зная, какъ это для васъ непріятно, и думая этимъ наказать васъ. Онъ считаетъ меня за купленнаго слугу, который долженъ безпрекословно исполнять его приказанія, онъ не предполагаетъ во мн никакой воли, никакого чувства. Вы видите, какъ мало онъ цнитъ васъ, посылая къ вамъ такого повреннаго. Вы помните, что онъ прежде угрожалъ вамъ этимъ.
Она слдила за нимъ еще внимательне, но онъ также слдилъ за нею и видлъ, какъ ее поразила мысль, что онъ знаетъ, что происходило между ею и мужемъ.
— Я припоминаю это не для того, чтобъ увеличить отчужденіе, существующее между вами и мистеромъ Домби — Боже меня избави! Какая мн отъ этого польза? Но говорю это въ доказательство того, что мистеръ Домби ставитъ себя выше всего на свт. Мы, окружающіе его, правда, нсколько виноваты въ такомъ образ его мыслей, но еслибъ не мы, то другіе сдлали бы то же, или не остались бы на своихъ мстахъ. Мистеръ Домби можетъ ужиться только съ покорными и низко-поклонными людьми, которые преклоняютъ предъ нимъ колни и гнутъ шею. Онъ до-сихъ-поръ никогда еще не зналъ, что значитъ оскорбленная гордость и сильная ненависть, противопоставленныя его особ.
— Но теперь онъ узнаетъ! какъ-будто хотла сказать Эдиь, хотя губы ея не шевельнулись и глаза не измнили своего направленія. Мистеръ Каркеръ видлъ это и продолжалъ:
— Хотя мистеръ Домби весьма-почтенный джентльменъ, но онъ слишкомъ привыкъ объяснять все въ свою пользу. Онъ совершенно увренъ, что замчанія, сдланныя имъ своей настоящей супруг, по одному извстному вамъ случаю, незадолго до смерти мистриссъ Скьютонъ, произвели на нее сильное дйствіе и на время совершенно измнили ее.
Эдиь захохотала дикимъ и нестройнымъ смхомъ. Довольно сказать, что мистеръ Каркеръ радовался, слыша этотъ смхъ.
— Сударыня, сказалъ онъ: — я кончилъ это дло. Ваши собственныя мннія такъ тверды и такъ неизмнны, я увренъ, что боюсь снова возбудить ваше неудовольствіе, сказавъ, что, не смотря на вс недостатки мистера Домби, я привыкъ къ нему и уважаю его. Я говорю это не для того, чтобъ хвастаться чувствомъ, столь противоположнымъ вашему, и къ которому вы не можете имть симпатіи, но чтобъ убдить васъ въ моемъ усердіи и показать, съ какимъ негодованіемъ исполняю я свою обязанность.
Эдиь сидла, какъ-будто боясь оторвать глаза отъ его лица.
Теперь оставалось кончить.
— Уже становится поздно, сказалъ Каркеръ, посл нкотораго молчанія: — и вы врно устали, но мн остается еще объяснить вамъ вторую цль. Совтую вамъ, прошу васъ убдительно, по весьма-важнымъ причинамъ, быть осторожне въ обращеніи съ миссъ Домби.
— Осторожне! Что вы хотите сказать?
— Не изъявлять слишкомъ-много привязанности къ этой молодой двушк.
— Слишкомъ-много привязанности, сэръ! сказала Эдиь, нахмурясь и вставая.— Кто вздумалъ судить о моихъ привязанностяхъ или взвшивать ихъ? Вы?
— Нтъ, не я. (Каркеръ былъ или хотлъ казаться смущеннымъ.)
— Кто же?
— Не-уже-ли вы не можете угадать?
— Я не хочу угадывать, отвчала она.
— Сударыня, сказалъ онъ, посл нкоторой нершимости: — я нахожусь въ затруднительномъ положеніи. Вы сказали, что не хотите принимать отъ меня никакихъ порученій и запретили мн возвращаться къ этому предмету, но оба предмета такъ тсно между собою связаны, что если не пріймите моего предостереженія, не смотря на то, что оно для васъ непріятно, то я долженъ буду нарушить запрещеніе, которое вы на меня наложили.
— Вы можете дйствовать, какъ вамъ угодно, сказала Эдиь.— Нарушайте.
Она поблднла и затрепетала. Каркеръ не ошибся въ разсчет,
— Мистеръ Домби поручилъ мн предупредить васъ, продолжалъ онъ тихо:— что ваше обращеніе съ его дочерью ему не нравится, что оно подаетъ поводъ къ сравненіямъ, не слишкомъ для него лестнымъ, что этого не должно быть, и что ваша явная привязанность къ миссъ Домби не принесетъ ей никакой пользы.
— Это, кажется, угроза? спросила она.
— Угроза, отвчалъ Каркеръ:— но угроза не вамъ.
Горда и величественна, какъ стояла передъ нимъ, съ тмъ же огненнымъ, пытливымъ взглядомъ, съ тою же горькою и презрительною улыбкою, Вдись вдругъ упала, какъ-будто земля разверзлась подъ ея ногами. Прикосновеніе Каркера, спшившаго поддержать ее, мгновенно возвратило ей силы, и, отступивъ назадъ, она повелительно указала ему на дверь.
— Извольте выйдти. На этотъ разъ довольно.
— Я повинуюсь вамъ, отвчалъ Каркеръ.— Вы должны были знать его мысли для предупрежденія непріятныхъ послдствій. Я слышалъ, что миссъ Домби опечалена теперь разлукою съ своей служанкой, вотъ вамъ одно изъ нихъ. Вы не сердитесь, что я избгалъ присутствія миссъ Домби? Могу ли я быть въ этомъ увренъ?
— Не сержусь, по прошу васъ, оставьте меня, сэръ.
— Я знаю, что при вашей привязанности къ миссъ Домби, вы были бы совершенно опечалены мыслью, что повредили ей во мнніи отца и разрушили ея надежды въ будущемъ.
— Довольно. Оставьте меня, прошу васъ.
— Я буду постоянно навшать мистера Домби. Позвольте мн снова васъ видть, чтобъ узнать ваши желанія и исполнить ихъ.
Она указала ему на дверь.
— Не знаю, говорить ли мистеру Домби, что я исполнилъ его порученіе, или уврить его, что я не нашелъ къ тому удобнаго случая. Мн необходимо какъ-можно-скоре узнать ваше мнніе.
— Когда вамъ угодно, только не теперь, отвчала Эдиь.
— Прощу васъ, чтобъ миссъ Домби не было при нашемъ свиданіи. Я ищу случая васъ видть, какъ человкъ, имвшій счастіе заслужить вашу довренность и готовый оказать вамъ возможную помощь и предохранить миссъ Домби отъ всякихъ непріятностей.
Не сводя съ него гордаго, испытующаго взгляда, Эдиь изъявила согласіе и снова просила его уйдти.
Каркеръ поклонился, готовясь выйдти, но, дойдя до дверей, онъ опять вернулся назадъ и сказалъ:
— Я объяснилъ вамъ мою вину и прощенъ вами. Могу ли — для миссъ Домби и для меня самого — поцаловать вашу руку?
Она подала ему руку, затянутую въ перчатку. Эта самая рука была избита ею наканун. Онъ взялъ ее, поцаловалъ и вышелъ. Заперши за собою дверь, онъ махнулъ рукою, которая прикасалась къ ея рук, и прижалъ ее къ своему сердцу.

ГЛАВА V.
Встрча.

Между многими измненіями въ жизни и привычкахъ Каркера, начинавшими появляться около этого времени, всего замтне было необыкновенно-тщательное занятіе длами и стараніе, съ которымъ онъ вникалъ во вс подробности конторскихъ оборотовъ. Всегда проницательный и дятельный въ подобныхъ длахъ, онъ еще боле увеличилъ свою бдительность и не только успвалъ слдить за настоящимъ, но при своихъ огромныхъ занятіяхъ находилъ еще время перебирать старинныя сдлки ихъ торговаго дома и вычислять, что приходилось на его долю за нсколько лтъ. Часто случалось, что писаря уже уходили, въ конторахъ было темно и пусто, и вс подобныя мста были заперты, а Каркеръ все еще рылся въ тайнахъ счетныхъ книгъ и бумагъ, съ терпніемъ человка, анатомирующаго во всей подробности сбой субъектъ. Разсыльный. Перчъ, остававшійся въ подобныхъ случаяхъ въ контор, занимаясь чтеніемъ прейс-куранта или дремля передъ огнемъ, не могъ надивиться усердію мистера Каркера, хотя это усердіе мшало ему наслаждаться домашнимъ благополучіемъ, и безпрестанно твердилъ своей супруг о необыкновенныхъ способностяхъ управляющаго.
Съ тмъ же усиленнымъ вниманіемъ Каркеръ занимался и собственными длами. Хотя честь — быть партнромъ въ торговли принадлежала только наслдникамъ великаго имени Домби, однако, Каркеръ имлъ нкоторые проценты съ доходовъ и, стараясь всми силами употреблять деньги съ наибольшею выгодою, прослылъ между многими за богатаго человка. Мелкіе торговцы поговаривали, что Джемъ Каркеръ непремнно будетъ капиталистомъ, а на бирж многіе держали Пари, что Джемъ женится на богатой вдов.
Вс эти занятія нисколько не уменьшали почтительности Каркера къ мистеру Домби и не измняли ни одной изъ его прежнихъ привычекъ. Въ немъ произошла только та перемна, что, здя взадъ и впередъ по улицамъ, онъ впадалъ въ задумчивость, какъ въ то утро, когда случилось несчастіе съ мистеромъ Домби. При этихъ разъздахъ, онъ машинально отъискивалъ дорогу и, казалось, ничего не видлъ и не слышалъ до самаго прізда къ дому.
Однажды утромъ, подъзжая на своей блоногой лошади къ контор мистера Домби, онъ по обыкновенію не обратилъ вниманія ни на дв пары женскихъ глазъ, ни на Роба-Точильщика, который, желая показать свою точность, безпрестанно снималъ и надвалъ шляпу и бжалъ за своимъ господиномъ, напрасно стараясь обратить на себя его вниманіе.
— Посмотри, куда онъ детъ! вскричала одна изъ женщинъ, старая, безобразная мегера, показывая на Каркера своей спутниц, вмст съ нею стоявшей подъ воротами дома.
Дочь мистриссъ Броунъ выглянула изъ воротъ. На лиц ея рзко отражались гнвъ и мщеніе.
— Я никогда не думала боле его видть, сказала она: — но, можетъ-быть, все къ лучшему. Вижу, вижу!
— Онъ не перемнился! замтила старуха съ злобнымъ взглядомъ.
— Ему перемниться? Отъ-чего? Что онъ перенесъ? Довольно, что я измнилась за десятерыхъ. Разв этого не довольно?
— Смотри, какъ онъ детъ! шептала старуха, слдя за дочерью своими красными глазами:— какъ парадно! верхомъ, тогда-какъ мы въ грязи…
— Мы сами грязь, съ нетерпніемъ прервала Алиса.— Мы грязь изъ-подъ копыта его лошади. Чмъ же намъ быть?
Внимательно слдя за Каркеромъ, она махнула рукою, когда старуха хотла отвчать, какъ-будто опасаясь, чтобъ ея зрнію не помшалъ звукъ. Мать, не сводя съ нея глазъ, молчала. Наконецъ, Алиса отвела глаза и вздохнула свободне, какъ-будто ее тяготилъ видъ Каркера.
— Алиса! сказала старуха, держа дочь за рукавъ: — красавица моя, Алиса, не-уже-ли ты дашь ему такъ прохать, когда можешь выжать изъ него деньги? Худо, худо!
— Я говорила теб, что не хочу его денегъ. Не-уже-ли ты до-сихъ-поръ мн не вришь? Взяла ли я деньги отъ его сестры? Если я взяла бы отъ него пенни, такъ разв для того, чтобъ напитать ядомъ и отослать назадъ. Полно, мать, пойдемъ прочь.
— Онъ такъ богатъ, а мы такъ бдны! прошептала старуха.
— Бдны, потому-что не можемъ заплатить ему за зло, отвчала дочь.— Пусть онъ дастъ мн это богатство, я возьму его. Пойдемъ прочь. Что пользы смотрть на его лошадь? Пойдемъ, мать!
Въ это время старуха увидла Роба-Точильщика, который шелъ по улиц, ведя лошадь. Она стала внимательно его разсматривать, какъ-будто не вря глазамъ, потомъ радостно взглянула на дочь и, вышедъ изъ-подъ воротъ, когда Робъ проходилъ мимо, схватила его за плечо.
— Гд это пропадалъ до-сихъ-поръ мой ненаглядный Робъ? сказала старуха.
Ненагляднаго Роба до того озадачила эта встрча, что у него изъ глазъ выступили слезы.
— Не-уже-ли вы не можете оставить въ поко бдняка, мистриссъ Броунъ, жалобно пропищалъ Точильщикъ: — когда у него есть и хорошее мсто и добрая слава? Зачмъ вы вредите мн, разговаривая со мною на улиц, когда я веду господскую лошадь на конюшню, лошадь, которую бы вы давно продали?.. Я думалъ, что вы давно умерли!
— Вотъ, какъ онъ говоритъ со мною! вскричала старуха, обращаясь къ дочери:— а я знала его нсколько недль и мсяцевъ и не разъ выручала его отъ птицелововъ.
— Оставьте птицъ въ поко, мистриссъ Броунъ, сказалъ Робъ съ мучительнымъ страхомъ:— съ ними хуже встрчаться, чмъ со львами. Ну, какъ ваше здоровье, и что вамъ отъ меня нужно?
Эти учтивые вопросы Точильщикъ сдлалъ въ совершенномъ отчаяніи.
— Смотри, какъ онъ говоритъ со старымъ другомъ! вскричала мистриссъ Броунъ, снова обращаясь къ дочери.— Но у него есть старые друзья, которые не такъ терпливы, какъ я. Если я скажу имъ, гд его можно найдти…
— Замолчите ли вы, мистриссъ Броунъ! вскричалъ несчастный Точильщикъ, осматриваясь кругомъ и думая встртить блые зубы своего господина.— Что вамъ за радость вредить бдному мальчику? И въ ваши лта, когда вамъ пора о многомъ подумать…
— Какая славная лошадь! сказала старуха, гладя ее но ше.
— Оставьте ее въ поко, мистриссъ Броунъ! вскричалъ Робъ, отталкивая ея руку.— Вы меня совсмъ погубите.
— Какое же зло я теб длаю?
— Зло! повторилъ Робъ.— У меня есть господинъ, который тотчасъ замтитъ, что трогали его лошадь.
И Робъ подулъ на мсто, къ которому прикоснулась старуха, и началъ тереть его пальцемъ.
Старуха, взглянувъ на дочь, пошла вслдъ за Робомъ, продолжая разговоръ.
— Хорошее мсто, Робъ? сказала она.— Ты счастливъ, дитя мое?
— Не говорите, пожалуйста, о счастіи, мистриссъ Броунъ! вскричалъ бдный Точильщикъ, останавливаясь.— Я могъ бы назваться счастливымъ, еслибъ вы убрались отсюда и никогда ко мн не приходили. Отойдите прочь, мистриссъ Броунъ, и не идите за мною!
— Какъ! вскричала старуха, искрививъ свое отвратительное лицо злою улыбкою:— ты гонишь своего стараго товарища! Столько разъ бгавъ ко мн въ домъ, за ночлегомъ, когда у тебя не было другой постели, кром мостовой, ты осмливаешься такъ говорить со мною! Мы покупали и продавали вмст, я учила тебя своему ремеслу, а ты гонишь меня прочь! Я могу собрать толпу старинныхъ друзей, которые завтра же тебя уничтожатъ, а ты не хочешь и смотрть на меня! Пойдемъ, Алиса.
— Постойте, мистриссъ Броунъ, вскричалъ Точильщикъ.— Что съ вами? Не сердитесь! Я не хотлъ васъ обидть. Разв я не сказалъ вамъ сначала: ‘какъ ваше здоровье?’ Подумайте сами, могу ли я разговаривать съ вами, когда мн поручено отвести на конюшню лошадь?
Старуха по-видимому смягчилась, но все еще трясла головою и ворчала.
— Пойдемте въ конюшню, я васъ поподчую, мистриссъ Броунъ, чмъ намъ ходить по улиц другъ за другомъ. Еслибъ не лошадь, поврьте, я былъ бы очень-радъ васъ видть!
Съ отчаяніемъ въ душ, Робъ продолжалъ свой путь. Старуха, мигнувъ дочери, не отставала отъ него ни на шагъ. Алиса шла вслдъ за нею.
Повернувъ на небольшой дворъ, надъ которымъ возвышалась церковная башня, Робъ-Точильщикъ передалъ блоногую лошадь конюху, стоявшему у конюшни, и, пригласивъ женщинъ ссть возл на каменную ступеньку, принесъ изъ сосдняго трактира большую кружку съ виномъ и стаканъ.
— За твоего господина, мистера Каркера, сказала старуха, взявшись за стаканъ.
— Я, кажется, не говорилъ вамъ его имени, замтилъ удивленный Робъ.
— Мы знаемъ его съ виду, сказала мистриссъ Броунъ.— Мы видли, какъ онъ прохалъ сегодня верхомъ.
— Въ-самомъ-дл? спросилъ Робъ, проклиная судьбу.— Что съ нею? Отъ-чего она не пьетъ?
Этотъ вопросъ относился къ Алис, которая сидла въ сторон, завернувшись въ платокъ и не обращая вниманія на предложенный ей стаканъ.
Старуха покачала головою.
— Оставь ее, у нея свои причуды. Но мистеръ Каркеръ…
— Тсс! сказалъ Робъ, осматриваясь кругомъ.— Тише!
— Но вдь его здсь нтъ, замтила старуха.
— Почему знать? шепталъ Робъ, поднявъ глаза на церковную башню, какъ-будто ища на ней Каркера.
— Что, онъ хорошій господинъ? спросила мистриссъ Броунь.
Робъ кивнулъ головою.
— Очень-строгъ, сказалъ онъ тихо.
— Онъ, кажется, живетъ за городомъ?
— Когда онъ дома, но до-сихъ-поръ мы еще не живемъ дома.
— Гд же? спросила старуха.
— Въ трактир, недалеко отъ мистера Домби.
Молодая женщина такъ неожиданно и такъ зорко устремила на него свои глаза, что Робъ совершенно смшался и снова предложилъ ей стаканъ, но безъ, успха.
— Мистеръ Домби, о которомъ мы съ вами иногда говорили…
Старуха кивнула головою.
— Мистеръ Домби упалъ съ лошади, продолжалъ Робъ съ видимою неохотою: — и господинъ мой находится безотлучно то съ нимъ, то съ его женою. Поэтому мы и перехали въ городъ.
— Они очень-дружны между собою? спросила старуха.
— Кто?
— Онъ и она? ,
— Мистеръ и мистриссъ Домби? Почему мн знать!
— Не мистеръ и мистриссъ Домби, отвчала старуха съ усмшкою.
— Не знаю, сказалъ Робъ, снова осматриваясь.— Кажется, дружны. Какъ вы любопытны, мистриссъ Броунь! Чмъ больше знаешь, тмъ меньше говори!
— Тутъ еще нтъ большаго зла, вскричала старуха со смхомъ.— Рзвый Робъ присмирлъ съ-тхъ-поръ, какъ получилъ мсто. Это недурно.
— Я знаю, что недурно, отвчалъ Робъ, посматривая то кругомъ себя, то на церковь.— Я не долженъ даже разсказывать, сколько пуговицъ на фрак у моего господина. Онъ не любитъ болтуновъ и говоритъ, чтобъ въ такомъ случа я заране утопился. Я бы ни за что не сказалъ вамъ его имени. Говорите о комъ-нибудь другомъ.
Между-тмъ, какъ Робъ снова боязливо осматривался кругомъ, старуха сдлала знакъ своей дочери. Это было дломъ одной минуты, но дочь поняла ее и, переставъ смотрть на мальчика, сидла, завернувшись въ платокъ.
— Другъ мой, Робъ, сказала старуха, маня его къ себ: — ты всегда былъ моимъ любимцемъ, не правда ли?
— Правда, мистриссъ Броунъ, отвчалъ Точильщикъ сквозь зубы.
— И ты могъ со мною разстаться! сказала она, обвиваясь руками около его шеи.— Ты могъ оставить меня и не извстить стараго друга о своемъ счастіи, гордый мальчикъ!
— Я въ ужасномъ положеніи, мистриссъ Броунъ.— Господинъ мой можетъ прійдти сюда каждую минуту. Перестаньте, ради Бога!
— Не пріидешь ли ты ко мн, Робби? спросила мистриссъ Броунъ.
— Прійду, говорю вамъ, прійду!
— О, мой милый Робъ! сказала старуха, отирая слезы.— Я живу тамъ же.
— Хорошо.
— Скоро ли ты прійдешь, Робби?
— Скоро, скоро, скоро! вскричалъ Робъ.— Клянусь душою и тломъ.
— Въ такомъ случа, я никогда не подойду къ теб и не вымолвлю ни слова — никогда!
Эти слова нсколько успокоили несчастнаго Точильщика, и онъ со слезами просилъ старуху не погубить его. Мистриссъ Броунъ обняла его и тихонько отъ дочери шопотомъ попросила у него денегъ.
— Одинъ шиллингъ, дружечикъ, или пол-шиллинга! Для стараго знакомства. Я такъ бдна, а моя красавица дочь чуть не моритъ меня съ голода.
Но между-тмъ, какъ Точильщикъ подавалъ ей деньги, Алиса, стоявшая къ нимъ спиною, обернулась, схватила мать за руку и вырвала у нея милостыню.
— Какъ! вскричала она:— всегда деньги! деньги съ начала и до конца! 1е-уже-ли мать моя такъ мало думаетъ о томъ, что я говорю? На, возьми ихъ назадъ!
Старуха застонала, но не противилась и поплелась со двора за дочерью. Удивленный Точильщикъ, смотря имъ въ слдъ, видлъ, какъ он остановились и жарко о чемъ-то говорили. Онъ видлъ, какъ молодая женщина длала угрожающій жестъ рукою и какъ старалась подражать ей старуха, и искренно желалъ не быть предметомъ ихъ разговора.
Точильщикъ, радуясь ихъ уходу и утшая себя мыслью, что мистриссъ Броунъ не вчно будетъ жить на свт, а, можетъ-быть, и очень-недолго, отправился за приказаніями къ своему господину, въ контору мистера Домби.
Каркеръ, къ которому съ трепетомъ явился Робъ, далъ ему отнести портфль съ бумагами къ мистеру Домби и записку къ мистриссъ Домби, сдлавъ головою знакъ быть осторожне. Этотъ знакъ сильне поразилъ Роба, чмъ вс слова и угрозы.
Оставшись одинъ въ своей комнат, Каркеръ принялся за работу и работалъ цлый день. Онъ принялъ нсколькихъ постителей, просмотрлъ множество документовъ и, спрятавъ бумаги въ столъ, впалъ въ прежнюю задумчивость.
Онъ стоялъ на своемъ всегдашнемъ мст, опустивъ глаза внизъ, когда его братъ принесъ нсколько писемъ, доставленныхъ въ-продолженіе дня. Джонъ спокойно положилъ ихъ на столъ и хотлъ удалиться, но Каркеръ-управляющій остановилъ его.
— Зачмъ вы здсь, Джонъ Каркеръ?
Джонъ показалъ на письма и снова хотлъ уйдти.
— Я удивляюсь, сказалъ управляющій:— что вы не спросите о здоровья мистера Домби.
— Въ контор говорили сегодня, что мистеръ Домби поправляется, отвчалъ Джонъ.
— Вы сдлались такимъ добрымъ, что, пожалуй, всякое несчастіе, случившееся съ нимъ, огорчитъ васъ, съ усмшкою замтилъ управляющій.
— Я сталъ бы искренно сожалть о немъ, Джемсъ.
— Онъ сталъ бы сожалть! вскричалъ управляющій, показывая на брата, какъ-будто кто-нибудь его слушалъ. Онъ сталъ бы искренно сожалть! И это мой братъ, котораго, какъ старую картину, Богъ-знаетъ сколько лтъ держутъ въ грязи! Онъ хочетъ меня уврить въ своей благодарности и въ своемъ уваженіи къ мистеру Домби!
— Я ни въ чемъ не хочу уврять васъ, Джемсъ. Будьте ко мн такъ же справедливы, какъ и къ другимъ. Я отвчаю на вашъ вопросъ.
— Не-уже-ли вы на него не жалуетесь? спросилъ управляющій.— Вы испытали и дерзость, и взъискательность, и дурное обращеніе. Чортъ возьми! вы человкъ или мышь?
— Невозможно, чтобъ люди, столько лтъ жившіе вмст, и въ-особенности начальникъ и подчиненный, могли всегда быть довольны другъ другомъ, отвчалъ Джонъ.— Но, за исключеніемъ моей исторіи…
— Его исторіи! вскричалъ управляющій.
— За исключеніемъ ея, я совершенно доволенъ. Поврьте, что вс искренно сожалютъ о несчастій, постигшемъ главу нашего дома.
— Вы также имете свои причины быть благодарнымъ! презрительно замтилъ управляющій.— Не-уже-ли вы не понимаете, что васъ держутъ, какъ примръ доброты Домби и Сына, которая можетъ быть полезна кредиту знаменитаго дома?
— Нтъ, мн казалось, что меня держали по причин боле-благородной и безкорыстной.
— Вы, кажется, хотите привести какое-то христіанское изреченіе? язвительно замтилъ управляющій.
— Нтъ, Джемсъ, хотя между нами давно разорваны узы братства…
— Кто разорвалъ ихъ, сударь? спросилъ управляющій.
— Я, своимъ проступкомъ. Васъ я не обвиняю.
— А! вы меня не обвиняете…
— Повторяю вамъ: хотя между нами нтъ боле никакой связи, избавьте меня отъ безполезныхъ упрековъ и не перетолковывайте въ худую сторону моихъ словъ. Я хотлъ только убдить васъ, что вы ошибаетесь, полагая, что одни вы принимаете участіе во всемъ, касающемся до мистера Домби. Вс мы, отъ перваго до послдняго, раздляемъ эти чувства.
— Ты лжешь! вскричалъ управляющій, покраснвъ отъ гнва.— Ты лицемръ, Джонъ Каркеръ, и лжешь!
— Джемсъ, къ чему эти обидныя слова? чего ты отъ меня хочешь?
— Повторяю, что твое лицемрство не обманетъ меня! Нтъ ни одного человка, отъ меня до послдняго слуги, который бы не радовался униженію мистера Домби, который бы втайн не ненавидлъ его, который бы не желалъ ему скоре зла, чмъ добра, который не возсталъ бы противъ него, еслибъ имлъ власть и силу. Вотъ, какъ вс здсь думаютъ!
— Не знаю, сказалъ Джонъ, переходя отъ досады къ удивленію:— кто до такой степени воспользовался вашимъ легковріемъ, и почему вы вздумали разспрашивать меня, а не другаго. Теперь я увренъ, что вы хотли испытать меня. Повторяю еще разъ: васъ обманули.
— Я знаю это, отвчалъ управляющій.
— Но не я обманулъ васъ, васъ обманули, можетъ-быть, ваши же мысли и подозрнія.
— У меня нтъ подозрній, сказалъ управляющій.— Я совершенно увренъ въ томъ, что говорю. Малодушныя, низкія, ползающія собаки! Вс вы поете одну псню, вс таитесь одинъ отъ другаго.
Джонъ Каркеръ вышелъ, не говоря ни слова, и заперъ за собою дверь. Управляющій подвинулъ стулъ къ камину и началъ разбивать уголья щипцами.
— Подлые рабы, прошепталъ онъ, выказывая рядъ зубовъ.— Между ними нтъ ни одного человка, который бы казался оскорбленнымъ или обиженнымъ! Нтъ ни одного, который бы, имя власть и силу, разбилъ бы гордость Домби, какъ эти уголья!
Онъ ударилъ щипцами по ршетк и потомъ погрузился въ глубокую задумчивость. Черезъ нсколько минутъ, онъ всталъ, осмотрлся кругомъ, взялъ шляпу и перчатки, и, свъ на лошадь, похалъ по освщеннымъ улицамъ.
Прозжая мимо дома мистера Домби, онъ заглянулъ въ окна. Окно, у котораго онъ когда-то видлъ Флоренсу съ собакою, прежде другихъ обратило на себя его вниманіе, хотя въ немъ не видно было огня.
— Было время, сказалъ онъ съ улыбкою:— когда пріятно было слдить даже за восходившею звздою, и знать, съ которой стороны поднимаются облака. Но явилась планета и закрыла ее своимъ блескомъ.
Онъ поворотилъ свою блоногую лошадь за уголъ улицы и началъ искать одно окно на задней сторон дома. Съ этимъ окномъ сливалась мысль о гордой осанк, о рук, замкнутой въ перчатку, о перьяхъ дорогой птицы, разсыпанныхъ по полу, и о шум платья, какъ о гул отдаленной бури. Эти мысли онъ унесъ съ собою, поворотивъ назадъ и прозжая по темнымъ и опустлымъ паркамъ.
Должно высказать горькую истину: вс эти мысли имли предметомъ женщину, гордую женщину, которая ненавидла его, но которую онъ заставилъ принимать себя и выслушивать его мнніе о ея невниманіи къ мужу и къ самой-себ. Эти мысли имли предметомъ женщину, которая глубоко его ненавидла, которая гнала его и не довряла ему, потому-что они обоюдно знали другъ друга. И при всемъ томъ эта женщина позволяла ему съ каждымъ днемъ все боле и боле съ нею сближаться, не смотря на свою къ нему ненависть?
Не-уже-ли призракъ этой женщины леталъ около него, между-тмъ, какъ онъ халъ? Да, онъ мысленно видлъ ее совершенно такою, какова она была въ дйствительности. Онъ видлъ ее съ ея гордостью, ненавистью, гнвомъ и съ ея дивною красотою. То она представлялась ему надменною и недоступною, то въ прах, подъ ногами его лошади.
И когда, окончивъ поздку и переодвшись, онъ вошелъ въ ея пышный будуаръ съ поникшею головою, вкрадчивымъ голосомъ и льстивою улыбкою, онъ увидлъ ту же женщину, которая представлялась его воображенію.

ГЛАВА VI.
Громовой ударъ.

Время не разрушало преграды между мистеромъ Домби и его женою. Время, смягчающее гнвъ и горе, ничего не могло сдлать для этихъ несчастныхъ супруговъ, связанныхъ между собою невыносимыми оковами. Ихъ гордость, различная но роду и цли, была равносильна, а въ борьб ихъ, упорной, какъ кремень, издавала огонь, попалившій все между ними и покрывавшій ихъ супружескій путь грудами пепла.
Будемъ справедливы къ мистеру Домби. При своемъ странномъ характер, онъ не хотлъ уступить жен, но чувства его къ ней не измнились. Въ глазахъ его, она была виновна тмъ, что не признавала его превосходства и не изъявляла своей покорности, и въ этомъ отношеніи необходимо было усмирить ее и исправить, но во всхъ другихъ случаяхъ, онъ видлъ въ ней женщину, которая въ состояніи съ честью оправдать его выборъ и носить его имя.
Но Эдиь, со всею силою гордой ненависти, бросала свой мрачный взглядъ на человка, черезъ котораго она узнала униженіе и обиду и этотъ человкъ былъ мужъ ея!
Мотъ ли назваться ненатуральнымъ главный порокъ мистера Домби? Иногда на умъ приходитъ вопросъ: что такое человческая натура, какимъ-образомъ измняютъ ее люди, и при этой перемн натуралыю ли быть ненатуральнымъ?
О, если бы добрый ангелъ снялъ крыши съ домовъ боле могущественною и кроткою рукою, чмъ бсъ романа, и показалъ христіанамъ, какія черныя тни кроются въ иныхъ домахъ, сопутствуя мрачному демону! Еслибъ хотя одна ночь показала имъ блдные призраки, возстающіе изъ смраднаго и зараженнаго воздуха, гд кроется порокъ и болзни! Свтло и ясно было бы утро посл такой ночи, потому-что люди сдлали бы свтъ лучшимъ, чмъ онъ есть.
Но такъ же свтелъ и благодатенъ былъ бы этотъ день для тхъ людей, которые никогда не видли окружавшаго ихъ міра, которые никогда не знали, что они также принадлежатъ къ нему и никогда не подозрвали своего нравственнаго униженія.
Но солнце такого дня никогда не восходило ни для мистера Домби, гіи для жены его. Ихъ путь былъ неизмненъ.
Въ-продолженіе шести мсяцевъ его болзни, ихъ взаимныя отношенія оставались т же. Гранитная скала не могла бы тверже ея стоять на его пути, замерзшій потокъ, скрытый въ глубин сыраго погреба отъ всхъ лучей свта, не могъ бы быть мрачне и холодне его.
Надежда, оживившая сердце Флоренсы съ появленіемъ Эдии, давно уже исчезла. Прошло два года, и ничто не оправдало ея ожиданіи. Если въ ней еще оставалась мысль, что Эдиь и отецъ ея когда-нибудь могутъ быть счастливы, то, вмст съ тмъ, она была убждена, что отецъ никогда не будетъ любить ее. То время, когда ей казалось, что онъ смягчился, было давно изглажено воспоминаніемъ о его прошедшей и настоящей холодности.
Флоренса все еще любила отца, но постепенно стала любить его какъ человка, который когда-то былъ, или могъ быть для нея дорогъ. Оттнокъ тихой грусти, неразлучный съ воспоминаніемъ о маленькомъ Пол и о ея матери, смшивался теперь съ ея мыслями объ отц и какъ-будто превращалъ ихъ въ воспоминанія. Потому ли, что онъ для нея умеръ, по тсной ли его связи съ ея любимыми существами, по сожалнію ли о надеждахъ, которыя онъ погубилъ — Флоренса сама не знала — но объ отц, котораго она любила, у ней осталась одна только смутная идея.
Эта перемна, подобная переходу отъ дтства къ юности, явилась вмст съ этимъ переходомъ. Флоренс было уже семнадцать лтъ, когда, въ минуты печальныхъ размышленій, эти мысли впервые пришли ей на умъ.
Теперь она часто оставалась одна, потому-что сношенія между ею и ея О маменькою измнились во многомъ. Во время болзни отца, Флоренса въ первый разъ замтила, что Эдиь убгаетъ ея. Испуганная двушка, не понимая такой перемны, еще разъ пришла къ ней въ комнату, ночью.
— Маменька, не-уже-ли я васъ оскорбила? спросила Флоренса.
— Нтъ, отвчала Эдиь.
— Я въ чемъ-нибудь виновата. Скажите, въ чемъ? Вы совсмъ перемнились со мною. Я очень чувствую эту перемну, милая маменька, потому-что люблю васъ всмъ сердцемъ.
— Я также люблю тебя, отвчала Эдиь.— Ахъ, Флоренса, врь мн, люблю боле, чмъ когда-нибудь!
— Зачмъ же вы такъ часто отъ меня уходите, зачмъ убгаете меня? спросила Флоренса.— Зачмъ иногда вы такъ странно смотрите на меня, милая маменька? Неправда ли, вдь это случается?
Эдиь сдлала утвердительный знакъ глазами.
— За что это? сказала Флоренса умоляющимъ голосомъ.— Скажите, за что, чтобъ я могла исправиться. Скажите мн, что этого боле не будетъ.
— Флоренса, отвчала Эдиь, обнимая бдную двушку, стоявшую передъ нею на колняхъ: — я не могу сказать теб, зачмъ я это длаю. Не могу сказать, и ты не должна слышать, но это не можетъ быть иначе. Не-уже-ли я была бы въ состояніи такъ перемниться, если бы этого не требовала необходимость?
— Не-уже-ли, маменька, мы должны быть чужими другъ для друга?
Молчаніе Эдии говорило ‘да’.
Флоренса глядла на нее съ возрастающимъ удивленіемъ и ужасомъ, и слезы градомъ покатились по лицу ея.
— Флоренса, другъ мой, выслушай меня! Я не могу видть твоей печали… Успокойся… Взгляни, какъ я спокойна, а не-уже-ли я мене страдаю?
Эдиь приняла свой прежній видъ и продолжала:
— Мы не будемъ совершенно-чужими, но только по наружности будемъ чуждаться другъ друга. Въ душ я всегда останусь для тебя та же. То, что я принуждена длать, длаю я не для себя.
— Для меня, маменька?
— Довольно, сказала Эдиь.— Милая Флоренса, мы должны рже видться. Мы должны разрушить нашу связь.
— Когда? вскричала Флоренса.— Когда, маменька?
— Теперь же, отвчала Эдиь.
— И навсегда?
— Я не говорю этого. Я сама не знаю. Я даже не говорю, что дружба между нами вредна и неприлична, и что изъ нея не выйдетъ ничего добраго. Дай Богъ, чтобъ ты никогда не узнала пути, по которому я иду, и который Богъ-знаетъ куда приведетъ меня…
Голосъ ея замеръ. Она сидла, смотря на Флоренсу съ какимъ-то страннымъ отчужденіемъ. Прежняя гордость и гнвъ пробжали по чертамъ ея лица, какъ дикій аккордъ по струнамъ ара’ы. Но вслдъ за ними не видно было изнеможенія. Она не опустила головы, не заплакала, не сказала, что вся ея надежда на Флоренсу. Она казалась прекрасною Медузою, готовою превратить все въ камень.
— Маменька, я вижу въ васъ перемну, которая меня безпокоитъ. Позвольте мн съ вами остаться.
— Нтъ, другъ мой, отвчала Эдиь.— Мн теперь лучше остаться одной. Не спрашивай меня боле, но врь, что я бываю съ тобою холодна не по своей вол. Какъ ни чужды мы будемъ казаться другъ другу, я никогда не измнюсь для тебя.— Прости меня, что я какъ тнь помрачила твой грустный домъ, и не будемъ боле говорить объ этомъ.
— Мы не разстанемся, маменька? прошептала Флоренса.
— Мы должны казаться чужими, чтобъ не разставаться, отвчала Эдиь.— Не спрашивай меня боле. Ступай, Флоренса. Съ тобою неразлучны моя любовь и раскаяніе!
Она обняла ее на прощанье, ей казалось, что съ уходомъ Флоренсы улетлъ ея добрый ангелъ и оставилъ ее на жертву гордымъ и раздраженнымъ страстямъ, положившимъ свою печать на чел ея.
Съ этой минуты, Эдиь и Флоренса были уже не т другъ для друга. Он встрчались только за столомъ, и то при мистер Домби. Тогда Эдиь, надменная и молчаливая, никогда на нее не смотрла. При Каркер она старалась еще боле отдаляться отъ Флоренсы. Но она горячо обнимала Флоренсу, когда ей случалось встрчать ее одну, и часто, поздно возвращаясь домой, прокрадывалась она въ комнату Флоренсы и благословляла бдную двушку. Флоренса сквозь сонъ слышала ея кроткія слова и чувствовала ея поцалуй на устахъ своихъ. Но это случалось все рже и рже.
Сердце Флоренсы снова начало чувствовать вокругъ себя пустоту. Какъ образъ любимаго отца мало-по-малу сдлался для нея чуждымъ, такъ и Эдиь, подобно всмъ, къ кому душа Флоренсы чувствовала привязанность, съ каждымъ днемъ отдалялась отъ нея, подобно блднющему призраку, мало-по-малу, пропасть между ними становилась глубже и шире, мало-по-малу нжность и любовь Эдной охлаждались въ борьб съ ея непреклоннымъ характеромъ.
Одною только мыслью Эдиь старалась утшить себя въ своей тяжкой потер. Флоренса, нетерзаемая боле съ одной стороны привязанностью къ матери, съ другой покорностью къ отцу, могла любить ихъ обоихъ и не быть ни къ кому изъ нихъ несправедливою. Какъ тнямъ своего воображенія, она могла дать имъ равныя права въ своемъ сердц, не оскорбляя ихъ никакими сомнніями.
Такъ она и старалась длать. По-временамъ, мысль о причин перемны Эдии пугала ея воображеніе, но, уже привыкнувъ къ тоск и одиночеству, Флоренса боле не роптала.
Такимъ-образомъ, Флоренса достигла семнадцати лтъ. Уединенная жизнь сдлала ее робкою и боязливою, но не ожесточила ея кроткаго характера. Она казалась ребенкомъ по своей невинной простот, женщиною — по скромной увренности въ самой-себ и по полнот чувства. И ребенокъ и женщина отражались и смшивались въ ея прекрасномъ лиц и въ нжной стройности Формъ, какъ-будто весна не хотла исчезать съ наступленіемъ лта, и перемшивала едва распустившіеся цвты съ ихъ полнымъ цвтомъ. Но въ ея дрожащемъ голос, въ спокойномъ взгляд и въ задумчивой красот было выраженіе, напоминавшее умершаго мальчика, даже совтъ, собиравшійся въ лакейской, шепталъ между собою то Нсе, и качалъ головами, что, впрочемъ, не мшало ему сть и пить боле обыкновеннаго.
Отъ этого почтеннаго общества можно было вдоволь наслышаться о мистер Домби, его супруг и о мистер Каркер, который неудачно принялъ на себя роль посредника. Вс оплакивали такой ходъ длъ и единодушно утверждали, что причиною всего зла была мистриссъ Пипичинъ, которую никто терпть не могъ въ дом.
Обыкновенные постители дома, и т, которыхъ посщали мистеръ Домби и его супруга, считали ихъ совершенною парою, по-крайней-мр по ихъ одинаковой гордости, и ничего боле о нихъ не думали. Молодая дама съ горбомъ долго не являлась посл смерти мистриссъ Скьюгонъ, увряя своихъ задушевныхъ друзей, что это семейство всегда напоминаетъ ей надгробные памятники, но, пріхавъ, она не нашла въ дом ничего предосудительнаго, кром связки золотыхъ печатей, которую носилъ мистеръ Домби при своихъ часахъ. О Флоренс она замтила, что ей не достаетъ ‘хорошаго тона’. Многіе, прізжавшіе въ домъ только по особеннымъ случаямъ, даже не знали, кто была Флоренса, и, узжая, говорили: ‘Въ самомъ дл? это была миссъ Домби, въ углу? Она ‘не дурна, но слишкомъ печальна и задумчива’.
Съ трепетомъ въ сердц Флоренса сла за столъ наканун того дня, когда должно было исполниться два года женитьб ея отца на Эдии. Каркеръ, приглашенный по этому случаю, казался ей несносне и страшне обыкновеннаго.
Эдиь была богато одта, собираясь хать на балъ вмст съ мистеромъ Домби. За столъ сли очень-поздно. Эдиь явилась, когда уже сидли за столомъ, и Каркеръ всталъ и довелъ ее до ея стула. На лиц ея, сіявшемъ молодостью и красотою, было что-то безнадежно отдлявшее ее отъ Флоренсы, и еще боле отъ другихъ. При всемъ томъ, Флоренс показалось, что она взглянула на нее кротко, прежде чмъ погрузилась въ свою неприступную холодность.
За обдомъ говорили мало. Флоренса слышала, какъ отецъ ея разговаривалъ съ паркеромъ о длахъ, но она мало обращала вниманія на ихъ разговоръ, и только желала, чтобъ скоре кончился обдъ. Когда подали дессергъ и вс слуги вышли, мистеръ Домби, который уже нсколько разъ откашливался съ видомъ, непредвщавишмъ ничего добраго, сказалъ:
— Вамъ вроятно извстно черезъ ключницу, мистриссъ Домби, что завтра у насъ будутъ къ обду гости?
— Я не обдаю дома, отвчала она.
— Гостей будетъ немного, продолжалъ мистеръ Домби, какъ-будто не слыша ея отвта:— человкъ двнадцать или четырнадцать. Сестра моя, майоръ Бэгстокъ, и другіе, отчасти вамъ знакомые люди.
— Я не обдаю дома, повторила Эдиь.
— Какъ ни сомнительно для меня пріятное воспоминаніе, сопряженное съ этимъ днемъ, продолжалъ мистеръ Домби:— но есть приличія, которыхъ нельзя нарушать передъ свтомъ. Если вы не имете уваженія къ самой-себ, мистриссъ Домби…
— Никакого, отвчала она.
— Сударыня, вскричалъ мистеръ Домби, ударивъ рукою по столу:— выслушайте меня до конца. Я говорю, что если вы не имете уваженія къ самой-себ…
— А я говорю, что не имю никакого…
Онъ взглянулъ на нее, но лицо ея не измнилось бы передъ взглядомъ самой смерти.
— Каркеръ! сказалъ мистеръ Домби, спокойно обращаясь къ своему повренному:— такъ-какъ вы уже прежде были посредникомъ между мною и мистриссъ Домби, то, для сохраненія приличій, я буду просить васъ сказать мистриссъ Домби, что если она не иметъ уваженія къ самой-себ, то я себя уважаю, и потому хочу, чтобъ желанія мои были исполнены.
— Скажите своему господину, что я успю переговорить съ нимъ объ этомъ предмет, и переговорю наедин.
— Мистеръ Каркеръ, зная причину, по которой я долженъ отказать вамъ въ этомъ правъ, не передаетъ мн такихъ отвтовъ.
Сказавъ это, мистеръ Домби ожидалъ, какое дйствіе произведутъ его слова.
— Здсь ваша дочь, сэръ, сказала Эдиь.
— Моя дочь здсь и останется, сказалъ мистеръ Домби. Флоренса, вставшая съ мста, сла опять, закрывъ лицо руками и дрожа.
— Моя дочь, сударыня… началъ мистеръ Домби.
Но Эдиь тотчасъ остановила его.
— Я сказала, что буду говорить только съ вами. Если вы не совсмъ потеряли разсудокъ, то можете понять меня.
— Я имю власть говорить съ вами, сударыня, гд и когда хочу, а я хочу говорить здсь и сію же минуту.
Она встала и хотла выйдти изъ комнаты, но потомъ сла опять и спокойно сказала:
— Говорите!
— Во-первыхъ, я долженъ замтить вамъ, что этотъ угрожающій видъ совсмъ-неприличенъ, сказалъ мистеръ Домби.
Эдиь засмялась. Брильянты закачались и задрожали въ ея волосахъ. Говорятъ, что были драгоцнные камни, которые тускнли, когда ихъ владтелю угрожала опасность. Обладая такими качествами, ея брильянты потускли бы теперь, какъ свинецъ. Каркеръ слушалъ, опустивъ глаза.
— Что касается до моей дочери, продолжалъ мистеръ Домби: — то ей не безполезно будетъ знать, какого поведенія относительно меня она должна остерегаться, теперь вы можете служить для нея лучшимъ примромъ, и я надюсь, что она имъ воспользуется.
— Теперь я не остановлю васъ и не встану, хотя бы горла комната, сказала Эдиь, не измняя ни взгляда, ни голоса.
Мистеръ Домби наклонилъ голову въ знакъ насмшливаго вниманія, и продолжалъ свою рчь. Но въ ней уже не было прежней увренности. Безпокойство Эдии о Флоренс, ея равнодушіе къ нему и къ его замчаніямъ, мучили и раздражали его, какъ смертельная рана.
— Мистриссъ Домби, сказалъ онъ:— моей дочери не безполезно будетъ знать, какъ неумстенъ и нестерпимъ капризный характеръ, особенно въ людяхъ, которые обязаны другимъ своимъ удовлетвореннымъ самолюбіемъ и выгодами. Мн кажется, что и то и другое сопряжено съ мстомъ, которое вы здсь занимаете.
— Нтъ! я не встану, не уйду, не произнесу ни одного слова, хотя бы горла комната, повторила Эдиь.
— Очень-натурально, мистриссъ Домби, что вамъ непріятно видть слушателей этихъ печальныхъ истицъ, хоть я и не понимаю, почему при другихъ он должны имть большую силу, чмъ при мн. Очень-натурально, что вы ни при комъ не хотли бъ слышать, что у васъ упрямый характеръ, который вы не можете скоро исправить, но который вы должны исправить, мистриссъ Домби. Я замчалъ въ васъ этотъ недостатокъ еще до нашей женитьбы, видя ваше обращеніе съ вашею покойною матушкою. Исправить все это зависитъ отъ васъ-самихъ. Начавъ этотъ разговоръ, я очень-хорошо помнилъ, что моя дочь здсь, надюсь, что завтра вы не забудете, что есть посторонніе, и изъ приличія пріймете гостей какъ должно.
— Итакъ, для васъ не довольно знать, что происходило между нами, недовольно, что этотъ человкъ, сказала Эдиь, указывая на Каркера, сидвшаго съ опущенными глазами: — что этотъ человкъ напоминаетъ вамъ нанесенное мн оскорбленіе, недовольно, что вы можете смотрть на нее, прибавила она, обращаясь къ Флоренс:— радуясь тому, что вы сдлали, радуясь моей мук, недовольно, что этотъ день памятенъ мн по борьб, въ которой я желала бы умереть! Вы прибавляете ко всему этому довершающую низость, длая ее свидтельницею того униженія, до котораго я упала, а между-тмъ вы знаете, что я жертвовала собою для нея, я готова была бы, еслибъ могла, совершенно покориться вашей вол и быть вашею покорнйшею рабою!
Эти слова оскорбили величіе мистера Домби. Они только сильне прежняго пробудили въ немъ старое чувство. Опять пренебреженное имъ дитя, въ эту трудную минуту его жизни, привязало къ себ даже эту непокорную женщину, и было такъ могущественно, когда онъ былъ такъ безсиленъ!
Онъ обратился къ Флоренс и приказалъ ей выйдти изъ комнаты. Флоренса повиновалась, закрывъ лицо руками, дрожа и плача.
— Я понимаю, сударыня, сказалъ мистеръ Домби съ торжествующимъ видомъ:— что одинъ только духъ противорчія заставилъ васъ обратиться сюда съ вашею привязанностью, но этому не бывать, мистриссъ Домби, этому не бывать…
— Тмъ хуже для васъ, отвчала Эдиь, не измняя ни лица, ни голоса.— Да, повторила она:— то, что дурно для меня, во сто разъ хуже для васъ. Поймите это, если вы ничего боле понять не можете.
Брильянты, перевитые съ ея черными волосами, ярко блестли и сверкали. Они не имли дара предсказывать, иначе почернли бы и потускли, какъ запятнанная честь. Каркеръ по-прежнему сидлъ и слушалъ, опустивъ глаза.
— Мистриссъ Домби, такимъ поведеніемъ вы не смягчите меня и не заставите перемнить моего намренія.
— Однимъ только этимъ я еще не измняю себ, отвчала Эдиь:— но, еслибъ я знала, что какая бы то ни было перемна можетъ смягчить васъ, я, конечно, пренебрегла бы сю. Я не исполню ничего, о чемъ вы просите.
— Я не привыкъ просить, мистриссъ Домби, я приказываю.
— Завтра меня ни въ какомъ случа не будетъ въ вашемъ дом. Я не буду выставлена на показъ, какъ непокорная раба, которую вы купили. Если мн приходится вспоминать о дн моей свадьбы, то я вспоминаю о немъ, какъ о дн стыда. Уваженіе къ самой-себ, свтскія приличія, что они для меня? Съ вашей стороны, вы исполнили все, чтобъ сдлать ихъ для меня ничмъ, и они ничто!
— Каркеръ! сказалъ мистеръ Домби посл нкотораго размышленія:— мистриссъ Домби забывается до такой степени, что заставляетъ меня положить конецъ этимъ безпорядкамъ.
— Въ такомъ случа освободите меня отъ цпи, которою я скована, сказала Эдиь, не измнясь ни въ лиц, ни въ голос.— Отпустите меня.
— Сударыня! вскричалъ мистеръ Домби.
— Освободите меня, дайте мн волю!
— Сударыня! повторилъ онъ.— Мистриссъ Домби!
— Скажите ему, что я требую развода, сказала Эдиь, обращая къ Каркеру свое гордое лицо.— Пусть все это кончится разомъ. Скажите ему, что я соглашаюсь на вс его условія, богатство для меня не нужно. Чмъ скоре, тмъ лучше.
— Мистриссъ Домби! вскричалъ ея мужъ съ неописаннымъ изумленіемъ:— не-уже-ли вы думаете, что я въ состояніи слышать подобное предложеніе? Знаете ли вы, сударыня, кто я? Знаете ли, что я представитель? Слышали вы когда-нибудь о торговомъ дом Домби-и-Сына? Люди станутъ говорить, что мистеръ Домби — мистеръ Домби!— развелся съ женою! Простые люди станутъ говорить о мистер Домби и его домашнихъ длахъ! Не-уже-ли вы всамомъ-дл думаете, мистриссъ Домби, что я позволю насмхаться надъ своимъ именемъ? Вздоръ, вздоръ, сударыня! Вы сказали нелпость. Стыдно!
Мистеръ Домби захохоталъ.
Но Эдиь засмялась не тмъ смхомъ. Ей лучше было бы умереть, чмъ засмяться такъ, какъ она засмялась ему въ отвтъ, устремивъ на него свой взглядъ. Ему легче было бы умереть, чмъ, сидя въ своемъ величіи, слышать этотъ смхъ.
— Нтъ, мистриссъ Домби, продолжалъ онъ:— нтъ, сударыня. Разводъ между нами невозможенъ, и потому я снова совтую вамъ подумать о своихъ обязанностяхъ. Я хотлъ просить тебя, Каркеръ…
Каркеръ, во все это время сидвшій и слушавшій со вниманіемъ, поднялъ глаза, въ которыхъ теперь блисталъ необыкновенный огонь.
— Я хотлъ просить тебя, Каркеръ, продолжалъ мистеръ Домби:— сказать мистриссъ Домби, что я поставилъ себ правиломъ никому не позволять себ противорчить и никого не допускать повиноваться другимъ, вмсто меня. То, что было говорено о моей дочери, не должно быть. За-одно ли моя дочь съ мистриссъ Домби, я не знаю, и не хочу знать, но посл того, что говорила сегодня мистриссъ Домби, что слышала моя дочь, я прошу тебя сказать мистриссъ Домби, что если она по-прежнему будетъ заводить несогласія въ моемъ дом, то я буду считать отчасти виновною мою дочь и постараюсь показать ей свое неудовольствіе. Мистриссъ Домби спрашивала ‘не довольно ли’, что она сдлала то и то. Потрудись отвтить ей, что не довольно.
— Позвольте! вскричалъ Каркеръ.— Какъ ни затруднительно мое положеніе, тмъ боле, что я съ сожалніемъ долженъ выразить противное мнніе, осмлюсь спросить, не лучше ли вамъ разсмотрть вопросъ о развод. Знаю, какъ оно кажется несообразно съ вашимъ высокимъ положеніемъ въ свт, и понимаю твердость, съ которою вы объявили мистриссъ Домби, что одна только смерть можетъ разлучить васъ, по, принимая въ соображеніе, что мистриссъ Домби, живя въ здшнемъ дом, и, по вашимъ словамъ, длая его мстомъ несогласій, вредить миссъ Домби, не лучше ли будетъ согласиться на ея просьбу и пожертвовать ею для сохраненія вашего высокаго мста въ свт?
Блескъ его глазъ снова упалъ на Эдиь, которая стояла, смотря на мужа съ злою улыбкою на лиц.
— Каркеръ! отвчалъ мистеръ Домби, нахмуривъ брови:— ты не понимаешь своего положенія, предлагая мн свои мннія о такомъ предмет, и не понимаешь меня, изъявляя такія мннія. Довольно.
— Можетъ-быть, сказалъ Каркеръ:— вы не поняли моего положенія, удостоивъ меня чести вести переговоры съ мистриссъ Домби…
— Совсмъ нтъ. Ты долженъ былъ…
— Какъ вашъ подчиненный, унизить мистриссъ Домби. Я позабылъ. О, да, вы этого именно хотли! Извините.
Наклонивъ голову передъ мистриссъ Домби съ видомъ уваженія, дурно согласовавшимся съ его словами, онъ украдкою взглянулъ на Эдиь.
Ей легче было бы превратиться въ чудовище и упасть замертво, чмъ стоять съ этою улыбкою на лиц, во всемъ величіи красоты и ненависти падшаго духа. Она подняла руку къ корон драгоцнныхъ каменьевъ, блествшей на голов ея, и, выдернувъ ее съ силою, которая заставила разсыпаться по плечамъ ея роскошные черные волосы, бросила брильянты на полъ. Съ каждой руки она сняла по брильянтовому браслету, швырнула ихъ, и растоптала блестящую груду. Не произнеся ни слова, не потупивъ своего огненнаго взгляда, не измнивъ ужасной улыбки, она до конца смотрла на мистера Домби, пока не вышла изъ комнаты.
Флоренса довольно слышала для того, чтобъ понять, что Эдиь любила ее по-прежнему, что она страдала для нея и хранила эти страданія втайн, чтобъ не возмутить ея спокойствія. Флоренса не хотла говорить ей объ этомъ, но желала однимъ безмолвнымъ и горячимъ поцалуемъ убдить ее въ своей благодарности.
Мистеръ Домби ухалъ одинъ въ этотъ вечеръ, и Флоренса, вышедъ изъ своей комнаты, но всему дому искала Эдиь, но напрасно. Эдиь была въ своихъ комнатахъ, куда Флоренса давно перестала ходить, и гд она и теперь не смла ея безпокоить. Но, не теряя надежды встртиться съ нею до ночи, она ходила изъ, комнаты въ комнату и блуждала по великолпному, но скучному дому, никого не встрчая.
Она шла по галере, выходившей на лстницу и освщавшейся только по особеннымъ случаямъ, какъ вдругъ увидла, что кто-то спускался внизъ по лстниц. Думая увидть отца, она спряталась въ темнот, но это былъ мистеръ Каркеръ. Звонъ колокольчика не возвстилъ о его уход, и его не провожалъ ни одинъ слуга. Онъ тихонько сошелъ съ лстницы, самъ отперъ дверь и тихонько заперъ ее за собою.
Непреодолимое отвращеніе къ этому человку заставило затрепетать Флоренсу. Казалось, въ ней охладла кровь. Оправясь, она поспшно ушла въ свою комнату и заперла за собою дверь, но и тутъ, запершись вмст съ собакою, она не могла освободиться отъ чувства ужаса, какъ-будто везд ей угрожала опасность.
Это чувство тревожило ее цлую ночь. Вставъ поутру съ тяжелымъ воспоминаніемъ о семейныхъ несчастіяхъ, она опять повсюду искала Эдиь, искала цлое утро. Но Эдиь не выходила изъ своей комнаты, и Флоренса не могла ее видть. Узнавъ однако, что предположенный обдъ отложенъ, Флоренса надялась, что Эдиь выдетъ вечеромъ, и ршилась дождаться ея на лстниц.
Когда наступилъ вечеръ, ей послышались знакомые шаги. Бросившись къ комнат Эдии, Флоренса встртила ее одну.
Каковъ же былъ ея ужасъ и удивленіе, когда, при вид ея, Эдиь со слезами отступила назадъ и вскрикнула:
— Не подходи ко мн! Поди прочь! дай мн пройдти!
— Маменька! сказала Флоренса.
— Не называй меня этимъ именемъ! не говори со мной! не смотри на меня! не прикасайся ко мн, Флоренса!
Флоренса, стоя передъ ея блднымъ -лицомъ и помутившимся взглядомъ, видла, какъ-будто сквозь сонъ, какъ Эдиь подняла руки, и затрепетавъ всмъ тломъ, бросилась отъ нея и исчезла.
Флоренса безъ чувствъ упала на лстницу, гд, какъ ей казалось, подняла ее мистриссъ Пипчинъ. Она ничего боле не помнила, пока не увидла себя въ постели. Мистриссъ Пипчинъ и нсколько слугъ стояли возл.
— Гд маменька? былъ ея первый вопросъ.
— Маменька ухала на обдъ, отвчала мистриссъ Пипчинъ.
— А папенька?
— Мистеръ Домби въ своей комнат, миссъ, сказала мистриссъ Пипчинъ:— и я лучше всего совтую вамъ раздться и лечь спать. Это средство достойная женщина находила лучшимъ лекарствомъ отъ всхъ бдъ.
Наконецъ, Флоренс удалось освободиться отъ мистриссъ Пипчипъ и ея свиты. Оставшись одна, она сначала съ сомнніемъ по думала о случившемся на лстниц, потомъ со слезами, и наконецъ съ тмъ невыразимымъ отчаяніемъ, которое она испытала уже наканун.
Она ршилась не засыпать до возвращенія Эдии и, не найдя возможности говорить съ нею, удостовриться по-крайней-мръ, что она благополучно возвратилась домой. Флоренса сама не знала, какой таинственный ужасъ заставилъ ее Припять это намреніе, и не смла догадываться. Она знала только, что до возвращенія Эдии не успокоится ея растерзанное сердце.
Вечера, превратился въ ночь, наступила полночь, Эдиь не возвращалась.
Флоренса не могла ни читать, ни успокоиться на минуту. Она ходила по комнат, отворяла дверь и выходила на галерею, выглядывала изъ окна на улицу, прислушивалась къ шуму втра и паденію дождя, садилась у камина, вставала и смотрла на луну, которая, какъ корабль, гонимый бурею, мчалась по морю облаковъ.
Въ домъ все уже спало, кром двухъ слугъ, ожидавшихъ внизу возвращенія своей госпожи.
Пробило часъ. Стукъ каретъ то раздавался въ отдаленіи, то приближался, то вдругъ затихалъ. Постепенно наступала тишина, изрдка прерываемая порывомъ втра или шумомъ дождя. Пробило два часа. Эдиь не возвращалась.
Флоренса, сильно встревоженная, ходила взадъ и впередъ по комнат и по галере, и смотрла на луну, напоминавшую ей блдное лицо несчастной женщины. Пробило четыре… пять — Эдиь не возвращалась!
Въ дом стали уже безпокоиться, и Флоренса слышала, какъ одинъ изъ слугъ разбудилъ мистриссъ Пипчинъ, которая встала и пошла къ дверямъ ея отца. Слдя за нею по лстниц, Флоренса видла, какъ отецъ ея вышелъ въ халат, и испугался, когда ему сказали, что мистриссъ Домби еще не возвращалась домой. Онъ послалъ на конюшню узнать, возвратился ли кучеръ, и въ ожиданіи отвта началъ поспшно одваться.
Слуга явился вмст съ кучеромъ, который уврялъ, что онъ пріхалъ домой еще въ десять часовъ вечера. Онъ отвезъ госпожу къ ея старому дому въ Брук-Стрид, гд ее встртилъ мистеръ Каркеръ…
Флоренса стояла на томъ самомъ мст, по которому она видла, какъ проходилъ Каркеръ. Она опять затрепетала отъ ужаса, и едва въ состояніи была слушать и понимать, что сказано было посл.
‘…. Мистеръ Каркеръ сказалъ ему, чтобъ онъ не прізжалъ за госпожою, и отпустилъ его.’
Флоренса видла, какъ поблднлъ ея отецъ, и слышала, какъ дрожащимъ голосомъ веллъ онъ позвать горничную мистриссъ Домби. Весь Домъ былъ въ тревог. Горничная явилась, блдная, испуганная.
Она сказала, что рано одла свою госпожу, почти за два часа до ея вызда, и что мистрисъ Домби, по обыкновенію, отпустила ее спать. Она сейчасъ изъ покоевъ своей госпожи, но…
— Но что? что такое? спросилъ мистеръ Домби, какъ сумашедшій.
— Но уборная заперта и ключъ вынутъ.
Отецъ Флоренсы схватилъ свчу, которую кто-то поставилъ на полъ, и съ такимъ бшенствомъ побжалъ на верхъ, что Флоренса, въ страх, едва успла убжать. Добжавъ до своей комнаты, вн себя отъ ужаса, она слышала еще, какъ отецъ ей съ яростью ломился въ дверь.
Но когда дверь уступила, и онъ бросился въ комнату, что онъ увидлъ? никто не зналъ. Только на полу были сброшены въ кучу вс уборы, купленные съ тхъ-поръ, какъ Эдиь была его женою, вс ея наряды, все, что она имла. Это была та самая комната, гд въ зеркал онъ видлъ гнвное лицо, приказывавшее ему выйдти вонъ, та комната, гд онъ думалъ о томъ, какой видъ пріимутъ вс эти вещи, когда онъ увидитъ ихъ опять!
Въ бшенств бросивъ ихъ въ коммодъ и заперши его на ключъ, онъ увидлъ на стол Эдии какія-то бумаги. Это былъ ихъ свадебный контрактъ и письмо. Онъ прочелъ, что она убжала, что онъ былъ опозоренъ. Онъ прочелъ, что она убжала въ самый день свадьбы съ тмъ человкомъ, котораго онъ избралъ для ея униженія! Мистеръ Домби выбжалъ изъ комнаты и изъ дома, съ неистовою мыслью отъискать ее на томъ мст, куда ее привезли, и стереть вс слды красоты съ торжествующаго лица ея…
Флоренса, сама не зная, что она длаетъ, накинула шаль и шляпку, чтобъ бжать по улицамъ, везд отъискивал Эдиь, и потомъ, сжавъ ее въ своихъ объятіяхъ, спасти ее и привести домой. Но когда, вышедъ на лстницу, она увидла, какъ испуганные слуги бгали вверхъ и внизъ со свчами, шепчась и избгая встрчи съ ея отцомъ, она вспомнила о своей беззащитности, и, спрятавшись въ одну изъ большихъ и богатыхъ комнатъ, чувствовала, какъ ея сердце разрывалось отъ грусти.
Состраданіе къ отцу было первымъ чувствомъ, еще боровшимся съ этою грустью. Ея любящее сердце сочувствовало его несчастію такъ искренно и пламенно, какъ-будто онъ осуществлялъ ту идею, которая постепенно становилась для нея чужде и отвлеченне. Не понимая всей глубины его бдствія, она сожалла о немъ, какъ о покинутомъ и обиженномъ отц, и сердце снова влекло ее къ нему.
Онъ былъ недалеко отъ нея. Флоренса еще не успла отереть слезы, когда послышались шаги его. Онъ приказывалъ слугамъ заниматься своимъ дломъ и пошелъ въ свою комнату, гд продолжалъ ходить взадъ и впередъ.
Увлекаясь привязанностью, позабывъ свою робость и помня только о его гор, Флоренса бросилась внизъ по лстниц. Когда она входила въ залъ, онъ выходилъ изъ своей комнаты. Она бросилась, простирая къ нему руки, и съ крикомъ: ‘милый, милый папенька!’ хотла броситься къ нему на шею.
Но въ бшенств, онъ поднялъ руку и ударилъ бдную двушку, такъ-что она зашаталась на мраморномъ полу. Вмст съ этимъ ударомъ, онъ сказалъ ей, что такое была Эдиь, и веллъ ей идти по ея слдамъ, такъ-какъ он всегда были неразлучны.
Флоренса не упала къ его ногамъ, не закрыла лица дрожащими руками, не плакала, ни однимъ словомъ не выразила упрека. Но она взглянула на него, и вопль отчаянія вырвался изъ ея сердца. Смотря на него, она чувствовала, что онъ сгубилъ ту нжную привязанность, которую она къ нему питала, не смотря на его поступки. Она чувствовала, что его жестокость, пренебреженіе и ненависть превозмогли ее и разбили въ дребезги. Она чувствовала, что у нея на земл нтъ боле отца, и какъ сирота выбжала изъ его дома.
Еще минута — и рука ея была на ручк дверей, и вопль на ея устахъ, потому-что лицо ея отца казалось еще блдне при блеск желтыхъ свчь, боровшихся съ печальнымъ разсвтомъ, чуть проникавшимъ сквозь ставни. Еще минута — и мракъ запертаго дома смнился блескомъ яснаго утра, и Флоренса, опустивъ голову, чтобъ скрыть свои горькія слезы, очутилась на улицахъ.

ГЛАВА VII.
Бгство Флоренсы.

Полная стыда, отчаянія и ужаса, несчастная двушка встртила свтлое утро какъ темную зимнюю ночь. Ломая руки и заливаясь слезами, не чувствуя ничего, кром глубокой раны въ груди, убитая потерею всего, что любила, она шла безъ мысли, безъ надежды, безъ намренія, только чтобъ куда-нибудь бжать.
Красивая перспектива длинной улицы, освщенной утреннимъ солнцемъ, видъ голубаго неба и воздушныхъ облаковъ, прохладная свжесть утра — не нашли сочувствія въ ея растерзанномъ сердц. Гд-нибудь, гд бы то ни было, только скрыть свою голову! только бы найдти пристанище, чтобъ никогда не видть мста, изъ котораго она бжала!
По мимо ее, взадъ и впередъ, ходили люди, начали открывать лавки, и слуги выглядывали изъ дверей. Дневной шумъ уже начинался. Флоренса видла удивленіе и любопытство на многихъ лицахъ, видла длинныя тни на мостовой и слышала, какъ незнакомые голоса спрашивали, куда она идетъ и что съ нею, и хотя съ перваго раза они еще боле ее напугали и заставили ее ускорить шагъ, но они оказали ей услугу, заставя ее прійдти въ себя.
Куда идти? Куда-нибудь, куда бы то ни было! Но куда? Она вспомнила, какъ въ прежнее время заблудилась на лондонскихъ улицахъ, и пошла по той же дорог, къ ч дому, гд жилъ дядя Валтера.
Удерживая рыданія и отеревъ заплаканные глаза, Флоренса нсколько-спокойне пошла впередъ, какъ вдругъ знакомая тнь собаки мелькнула на мостовой, приблизилась къ ней, обжала кругомъ ея, и Діогенъ, оглашая улицу радостнымъ лаемъ, очутился у ея ногъ.
— О, Ди! милый, врный Ди! какимъ образомъ ты попалъ сюда? Какъ могла я оставить тебя, ли, когда ты никогда меня не оставляешь!
Флоренса наклонилась къ мостовой и прижала къ своей груди мохнатую голову собаки, потомъ он встали и пошли вмст. ли былъ боле на воздух, чмъ на земли, стараясь на лету поцаловать свою госпожу, перевертываясь и снова прыгая, пугая служанокъ, обметавшихъ двери, и безпрестанно останавливаясь, чтобъ взглянуть на Флоренсу и своимъ лаемъ собирая всхъ собакъ.
Съ такою свитою, Флоренса дошла до Сити. Здсь шумъ сдлался громче, прохожіе встрчались чаще, въ лавкахъ видно было боле суеты, и ее понесло вмст съ потокомъ, равнодушно бжавшимъ мимо домовъ и лавокъ, тюремъ, церквей, рынковъ, мимо богатства, бдности, добра и зла, какъ бжитъ свободная рка въ широкое море.
Вскор Флоренса приблизилась къ знакомому мсту. Показался и маленькій мичманъ, по обыкновенію занятый своими наблюденіями, показалась и открытая дверь, какъ-будто приглашавшая войдти. Флоренса, снова ускоривъ шагъ, въ сопровожденіи Діогена перешла черезъ улицу и упала безъ чувствъ на порог знакомой комнатки.
Капитанъ, въ лакированной шляп, стоялъ надъ огнемъ, приготовляя свой завтракъ и посматривая на часы, стоявшіе на камин. Услышавъ походку и шелестъ платья, капитанъ оборотился съ трепетною мыслію объ ужасной мистриссъ Мэк-Стинджеръ, въ ту самую минуту, какъ Флоренса, протянувъ къ нему руки, зашаталась и упала на полъ.
Капитанъ, поблднвъ боле Флоренсы, поднялъ ее какъ ребенка, и положилъ на ту же самую софу, на которой она спала еще давно-давно.
— Это радость сердца! сказалъ капитанъ, смотря ей въ лицо.— Милое созданіе сдлалось женщиною!
Капитанъ Коттль былъ такъ къ ней почтителенъ и имлъ къ ней столько уваженія при этой новой для него перемн, что, при ея безчувственности, ни за какія тысячи не согласился бы держать ее на рукахъ.
— Моя радость сердца! сказалъ капитанъ, ставъ въ сторон съ выраженіемъ безпокойства и участія на лицъ:— если ты хотя мизинцомъ можешь откликнуться на зовъ Неда Коттля, отвчай мн!
Но Флоренса не шевелилась.
— Радость сердца! сказалъ съ трепетомъ капитанъ:— хотя для Валтера, утонувшаго въ соленой вод, произнеси хоть одно слово!
Найдя ее нечувствительною даже къ такому сильному заклинанію, капитанъ Коттль схватилъ со стола кружку съ холодною водою и спрыснулъ ею лицо Флоренсы. Уступая необходимости, капитанъ съ необыкновенною осторожностью своею огромною рукою освободилъ ее отъ шляпки, освжилъ холодною водою ея губы и лобъ, откинулъ назадъ ея волосы, покрылъ ея ноги собственнымъ сюртукомъ, который нарочно скинулъ, погладилъ ее но голов и, замтивъ движеніе ея вкъ и губъ, еще усердне началъ за нею ухаживать.
— Веселе! сказалъ капитанъ:— веселе! Такъ держи, моя милочка, такъ держи! Ну, вотъ теперь намъ лучше. Такъ держи! Выпей капельку. Ну, каково вамъ теперь, моя радость?
Съ этимъ словомъ, капитанъ Коттль, имя неточное понятіе объ отношеніи часовъ къ леченію паціента, снялъ свои собственные часы съ камина, и, держа ихъ на своемъ крючк, взялъ Флоренсу за руку, и смотрлъ то на нее, то на часы, какъ-будто ожидая отъ нихъ помощи.
— Каково вамъ, моя красавица? сказалъ капитанъ.— Вы помогли ей, продолжалъ онъ, одобрительно смотря на часы.— Отводи васъ на полчаса каждое утро, и на четверть каждое посл обда, вы были бы превосходными часами. Каково вамъ, моя радость?
— Капитанъ Коттль! Вы ли это? вскричала Флоренса, стараясь приподняться.
— Я, я, моя милая барышня, сказалъ капитанъ, радуясь, что нашелъ такое приличное названіе.
— Дядюшка Валтера здсь?
— Здсь ли онъ, моя радость? повторилъ капитанъ.— Онъ давно уже не бывалъ здсь. О немъ нтъ ни слуху, ни духу съ-тхъ-поръ, какъ онъ снялся съ якоря вслдъ за бднымъ Вал’ромъ. Но онъ, прибавилъ капитанъ:— погибнувъ для взоровъ, милъ для памяти, для дружбы, любви и отчизны.
— Вы здсь живете? спросила Флоренса.
— Здсь, моя радость, отвчалъ капитанъ.
— О, капитанъ Коттлъ! вскричала Флоренса, съ умоляющимъ видомъ сложивъ руки.— Спасите меня! Оставьте меня здсь! Пе говорите никому, гд я! Со-временемъ, когда я. буду въ состояніи, разскажу вамъ, что со мною случилось. Въ цломъ мір мн не къ кому идти. Не гоните меня прочь!
— Гпать васъ прочь, моя радость! вскричалъ капитанъ.— Васъ, радость сердца! Постойте! Мы закроемъ ставни и запремъ дверь на ключъ!
И капитанъ, дйствуя съ необыкновенною живостью и рукою и крючкомъ, вышелъ, заперъ ставни и защелкнулъ за собою дверь.
Когда онъ возвратился къ Флоренс, она взяла его руку и поцаловала ее. Этотъ безмолвный призывъ, эта довренность, невыразимая грусть, написанная на лиц ея, ея беззащитность и вс прошедшія страданія до того растрогали добраго капитана, что онъ таялъ отъ состраданія и участія.
— Радость моя, сказалъ онъ, натирая рукою кончикъ своего носа до того, что тотъ заблестлъ, какъ вычищенная мдь: — не говорите ни слова Эдварду Коттлю, пока совсмъ не успокоитесь, а это не случится ни сегодня, ни завтра. Выдать же васъ, или разсказать, гд вы, я не въ состояніи, клянусь вамъ, ни за что въ свт.
Все это капитанъ высказалъ разомъ и съ особенною торжественностью, снявъ шляпу при слов ‘клянусь вамъ’, и снова надвъ ее по окончаніи рчи.
Флоренса только однимъ могла благодарить его и показать, что довряется ему. Прижавшись къ суровому моряку, какъ къ единственному пристанищу для своего растерзаннаго сердца, она положила голову къ нему на плечо, обвилась около его шеи, и упала бы передъ щімъ на колни, если бы, угадавъ ея намреніе, онъ не поддержалъ ея.
— Такъ держать! сказалъ капитанъ.— Такъ держать! Видите, моя радость, вы слишкомъ-слабы, не можете стоять, вамъ нужно опять лечь. Вотъ, такъ! Стоило видть, какъ капитанъ положилъ ее на софу и покрылъ сюртукомъ.
— Теперь, продолжалъ онъ: — вамъ нужно позавтракать, моя радость, и собак также, а потомъ я отнесу васъ наверхъ, въ комнату стараго Соля Джильса, гд вы уснете, какъ ангелъ.
Упомянувъ о Діоген, капитанъ Коттль погладилъ его, и Діогенъ съ достоинствомъ принялъ эту ласку. Казалось, онъ, до-сихъ-поръ, не ршилъ еще, броситься ли ему на капитана или предложить ему свою дружбу, и эта борьба чувствъ выражалась то маханіемъ хвоста, то выставкою зубовъ и ворчаньемъ. Но тутъ вс сомннія его разсялись. Видно было, что онъ считалъ капитана однимъ изъ пріятнйшихъ людей, длавшихъ честь собак своимъ знакомствомъ.
Въ подтвержденіе этого, Діогенъ ходилъ за капитаномъ, между-тмъ, какъ тотъ приготовлялъ чай и намазывалъ хлбъ, и, казалось, принималъ живйшее участіе въ его хозяйств. Но напрасно добрый капитанъ длалъ вс эти приготовленія для Флоренсы: она не могла ни до чего дотронуться и только плакала не переставая.
— Полно! полно! сказалъ сострадательный капитанъ: — отдохнувъ, моя радость, вы успокоитесь. Теперь я буду подчивать тебя, пріятель, прибавилъ онъ, обращаясь къ Діогену.— Ты будешь стеречь на верху свою барышню.
Діогенъ, который давно уже глядлъ на завтракъ, облизываясь и поводя глазами, вмсто того, чтобъ воспользоваться имъ, поднялъ уши и бросился къ дверямъ на улицу, громко залаявъ.
— Кто это? съ безпокойствомъ спросила Флоренса.
— Не бойтесь, моя радость, отвчалъ капитанъ.— Кто станетъ стоять тамъ, не стучась въ дверь? Успокойтесь, моя красавица. Это народъ ходитъ мимо.
Но, не смотря на слова капитана, Діогенъ продолжалъ лаять съ возрастающимъ ожесточеніемъ, иногда онъ останавливался, но потомъ, какъ-будто получивъ новое убжденіе, лаялъ громче и громче. Даже ршаясь воротиться къ своему завтраку, онъ шелъ съ какимъ-то сомнніемъ, и, не дотронувшись ни до чего, снова выбжалъ и залаялъ.
— Можетъ-быть, кто-нибудь подсматриваетъ и подслушиваетъ, прошептала Флоренса.— Можетъ-быть, кто-нибудь меня видлъ и шелъ за мною.
— Не молодая ли женщина, моя радость? спросилъ капитанъ, пораженный свтлою мыслью.
— Сузанна? сказала Флоренса, качая головою.— Нтъ, Сузанна давно меня оставила!
— Не измнила же она вамъ, надюсь? Не могла же убжать она отъ васъ, моя радость.
— О, нтъ, нтъ, у нея преданнйшее сердце въ мір! вскричала Флоренса.
Капитанъ былъ очень-доволенъ такимъ отвтомъ и выразилъ свое удовольствіе, снявъ лакированную шляпу и отеревъ голову платкомъ, онъ также нсколько разъ замтилъ, съ необыкновеннымъ самодовольствіемъ и сіяющимъ лицомъ, что былъ въ этомъ увренъ.
— Ну, теперь ты, братецъ, успокоился? сказалъ онъ Діогену.— Тамъ никого и не было, моя радость, не бойтесь.
Діогенъ еще не совершенно убдился. Дверь притягивала его по-прежнему, и, ворча, онъ продолжалъ ее обнюхивать. Между-тмъ, капитанъ, видя слабость и усталость Флоренсы, ршился тотчасъ же приготовить для нея комнату Соля Джильса. Съ этимъ намреніемъ онъ поднялся на верхъ и сдлалъ все, что позволяли ему средства и воображеніе.
Везд было чисто. Капитанъ покрылъ постель чистымъ блымъ одяломъ, превратилъ маленькій умывальный столъ въ этажерку, на которой разложилъ дв чайныя серебряныя ложки, горшокъ съ цвтами, зрительную трубу, свои знаменитые часы, карманную гребенку и псенникъ, какъ собраніе рдкостей. Спустивъ у окна жалузи и поправя на полу коверъ, капитанъ, съ довольнымъ видомъ, осмотрлъ свои распоряженія и сошелъ въ маленькую комнату сказать Флоренс, что все готово.
Ничто не могло заставить капитана поврить, что Флоренса сама въ состояніи подняться на верхъ. Еслибъ такая мысль пришла ему въ голову, то онъ счелъ бы ее противною всмъ правиламъ гостепріимства. Флоренса была такъ слаба, что не могла его оспоривать, и капитанъ снесъ ее на верхъ, положилъ и покрылъ широкимъ пальто.
— Радость моя, сказалъ капитанъ:— вы здсь въ такой же безопасности, какъ на вершин церкви св. Павла, когда оттуда снимутъ лстницу. Вамъ боле всего нуженъ сонъ, онъ вамъ поможетъ. Если вамъ что-нибудь понадобится, радость сердца, что въ состояніи дать нашъ скромный домъ или городъ, кликните только Эдварда Коттля, который будетъ стоять за дверьми, и этотъ человкъ весь превратится въ восторгъ.
Капитанъ, по окончаніи рчи, поцаловалъ руку, которую протянула ему Флоренса, какъ поцаловалъ бы въ былыя времена странствующій рыцарь, и на-ципочкахъ вышелъ изъ комнаты.
Сойдя въ гостиную, капитанъ Коттль, посовтовавшись самъ съ собою, ршился на нсколько минутъ отпереть дверь на улицу, чтобъ самому убдиться, что никто не ходитъ около дома. Отворивъ ее, онъ сталъ на порог и сквозь очки осмотрлъ вдоль и поперегъ всю улицу.
— Здравствуйте, капитанъ Джилльсъ! сказалъ возл него чей-то голосъ.
Капитанъ, оглянувшись, увидлъ мистера Тутса.
— Какъ поживаешь, братецъ? спросилъ капитанъ.
— Слава Богу, благодарю васъ, капитанъ Джилльсъ. Вы знаете, что я никогда не могу быть тмъ, чмъ желаю. Я не надюсь и на будущее.
Мистеръ Тутсъ никогда, въ разговор съ капитаномъ Коттлемъ, не простиралъ дале этого своихъ намековъ на великую тэму своей жизни, помня ихъ уговоръ.
— Капитанъ Джилльсъ, сказалъ мистеръ Тутсъ:— я бы хотлъ переговорить съ вами… мн необходимо.
— Вотъ видишь, мой милый, отвчалъ капитанъ, вводя его въ комнатку:— я не то, чтобы совершенно свободенъ сегодня утромъ, впрочемъ, говори…
Капитана до того тяготила тайна, что миссъ Домби находится въ его дом, что потъ выступилъ у него на лбу и онъ сидлъ со шляпою въ рук и не сводилъ глазъ съ Тутса. Мистеръ Тутсъ, по-видимому, имвшій свои причины быть въ безпокойномъ состояніи, была’ необыкновенно смущенъ пристальнымъ взглядомъ капитана, и, неловко повернувшись на стул, сказалъ ему:
— Скажите, капитанъ Джилльсъ, вы не видите во мн ничего особеннаго?
— Ничего, братецъ, отвчалъ капитанъ.
— Знаете, капитанъ, я худю. Боргесъ и Комп. уже уменьшили мою мрку. Впрочемъ, я очень-радъ этому. Я животное, даромъ топчущее землю, капитанъ Джилльсъ.
Чмъ плачевне говорилъ мистеръ Тутсъ, тмъ сильне тяготила капитана его тайна, тмъ пристальне онъ смотрлъ на него. Желая поскоре отдлаться отъ Тутса, капитанъ находился въ самомъ странномъ и стсненномъ положеніи.
— Вотъ въ чемъ дло, капитанъ Джилльсъ, сказалъ мистеръ Тутсъ.— Идя по этой улиц, я, сказать правду, шелъ къ вамъ завтракать. Что касается до сна, то вы знаете, что я ныньче никогда не сплю. Я похожъ на ночнаго сторожа, съ тою разницею, что мн ничего не платятъ, а у него ничего нтъ на душ.
— Продолжай, братецъ, сказалъ капитанъ.
— Правда ваша, капитанъ Джилльсъ, совершенно правда. Идя по этой улиц, съ часъ тому назадъ, и найдя дверь запертою…
— Какъ! ты здсь дожидался?..
— Нтъ, капитанъ Джилльсъ, я не остановился ни на минуту, я думалъ, что васъ нтъ дома. Но мн говорили… Кстати, капитанъ Джилльсъ, вдь вы не держите собаки?
Капитанъ отрицательно покачалъ головою.
— Ну, я такъ и сказалъ, продолжалъ Тутсъ.— Я зналъ, что вы не держите. Есть собака, капитанъ Джилльсъ, напоминающая… но извините, вы запретили мн говорить объ этомъ.
Капитанъ сильне прежняго выпучилъ глаза на Тутса, и потъ снова выступилъ у него на лбу при мысли, что Діогенъ можетъ вздумать спуститься внизъ и замнить третье лицо въ гостиной.
— Мн говорилъ одинъ человкъ, что въ вашей лавк онъ слышалъ лай собаки, но я уврялъ, что это не могло быть, продолжалъ мистеръ Тутсъ.— Однако онъ уврялъ такъ настойчиво, какъ-будто самъ видлъ собаку.
— Какой человкъ? спросилъ капитанъ.
— Вотъ видите, капитанъ Джи я ль съ, сказалъ мистеръ Тутсъ съ возрастающимъ жаромъ: — не мн разсуждать о томъ, что могло и чего не Mohio случиться. Право, я ничего не знаю. Меня сбили съ толку разныя вещи, которыхъ я не понимаю, и мн кажется, что у меня даже голова не совсмъ въ порядк.
— Капитанъ кивнулъ собственною головою въ знакъ подтвержденія.
— Но этотъ человкъ сказалъ мн, когда мы уходили отсюда, что вы знаете, что могло случиться при настоящихъ обстоятельствахъ, и что если вы захотите себя приготовить, то врно приготовитесь его выслушать.
— Но что это за человкъ? спросилъ капитанъ.
— Я самъ не знаю его, капитанъ Джилльсъ. Подходя сюда, я нашелъ его у вашихъ дверей. Онъ спросилъ, пріиду ли я опять сюда, я сказалъ, что прійду, онъ спросилъ, знаю ли я васъ, я отвчалъ, что имю удовольствіе быть съ вами знакомымъ, потомъ онъ просилъ передать вамъ, чтобъ вы хотя на одну минуту забжали къ маклеру Броли, живущему на углу этой улицы, по весьма-важному длу. Знаете, капитанъ Джилльсъ, я увренъ, что дло точно важное, и если вы хотите, то я подожду здсь вашего возвращенія.
Капитанъ, боясь повредить Флоренс, если не пойдетъ въ назначенное мсто, и, съ другой стороны, ужасаясь оставить Тутса у себя въ дом, долго не зналъ, на что ему ршиться. Наконецъ, онъ избралъ наименьшее изъ бдъ, то-есть, отправился къ маклеру Броли, заперевъ сначала дверь на верхъ и положивъ ключъ въ карманъ.
— Извини меня, братецъ, сказалъ капитанъ, обращаясь къ Тутсу со стыдомъ и замшательствомъ.
— Капитанъ Джилльсъ, отвчалъ мистеръ Тутсъ: — что вы ни длаете, я всмъ доволенъ.
Капитанъ поблагодарилъ его отъ души, и, общаясь возвратиться черезъ пять минутъ, пошелъ отъискивать человка, передавшаго Тутсу загадочное порученіе. Оставшись одинъ, бдный мистеръ Тутсъ легъ на софу, не воображая, кто такъ недавно лежалъ на ней, и, смотря на потолокъ и мечтая о.миссъ Домби, позабылъ и время и мсто.
И хорошо, что онъ такъ поступилъ, потому-что хотя капитанъ пошелъ не на долго, однакожь остался доле, чмъ предполагалъ. Онъ возвратился блдный и взволнованный, и на лиц его какъ-будто видны были слды слезъ. Казалось, онъ потерялъ способность говорить и не могъ справиться, пока не подошелъ къ буфету и не вынулъ оттуда графина съ ромомъ. Тогда, опустившись на стулъ, онъ закрылъ лицо рукою.
— Капитанъ Джилльсъ, спросилъ съ участіемъ Тутсъ: — надюсь, что съ вами не случилось ничего непріятнаго?
— Благодарю тебя, мой другъ, напротивъ, я совершенно счастливъ.
— Вы какъ-будто разстроены, капитанъ Джилльсъ, замтилъ Тутсъ.
— Что длать, братецъ, втеръ вдругъ ударилъ съ носу, отвчалъ капитанъ.
— Не могу ли я быть вамъ-полезенъ? Располагайте мною, капитанъ Джилльсъ.
Капитанъ отнялъ отъ лица руку, взглянулъ на него съ сожалніемъ и участіемъ, и, взявъ его за руку, крпко пожалъ ее.
— Нтъ, благодарю тебя, мн ничего не нужно. Я прошу только, какъ милости, оставить теперь меня одного. Я увренъ, другъ мой, продолжалъ капитанъ, снова пожимая ему руку:— что ты такой же добрый малый, какъ и Валтеръ.
— Клянусь честью, капитанъ Джилльсъ, что я горжусь вашимъ добрымъ мнніемъ. Благодарю васъ.
— Радуйся, сказалъ капитанъ, потрепавъ его по.плечу.— На свт не одно милое созданіе!
— Не для меня, капитанъ Джилльсъ, печально отвчалъ Тутсъ: — увряю васъ, не для меня, мои чувства къ миссъ Домби такъ невыразимы, что сердце кажется пустыннымъ островомъ, въ которомъ живетъ она одна. Я съ каждымъ днемъ сохну, и горжусь этимъ. Еслибъ вы могли видть мои ноги, когда я снимаю сапоги, то поняли бы, что значитъ безотвтная привязанность. Мн прописали хину, по я ничего не хочу принимать… Но вы запретили мн говорить объ этомъ предмет. Прощайте, капитанъ Джилльсъ!
Капитанъ Коттль привтливо простился съ Тутсомъ и, покачавъ головою съ прежнимъ выраженіемъ сожалнія и участія на лиц, пошелъ узнать, не зоветъ ли его Флоренса.
Въ лиц капитана произошла совершенная перемна, когда онъ поднимался на верхъ. Онъ отиралъ глаза носовымъ платкомъ и чистилъ рукавомъ кончикъ носа, но лицо его совершенно перемнилось. Глядя на него, можно было подумать, что онъ совершенно счастливъ, можно было подумать, что онъ печаленъ, но задумчивость, казавшаяся въ немъ необыкновенною, заставляла думать, что въ немъ произошла какая-нибудь особенная перемна.
Онъ раза два постучалъ крючкомъ въ дверь Флоренсы, но, не получивъ отвта, ршился сначала заглянуть, а потомъ войдти въ комнату. Онъ осмлился на такой подвигъ, видя одобренія Діогена, который, лежа у постели своей госпожи, махалъ хвостомъ и прищуривался на капитана, не трогаясь съ мста.
Сонъ бдной двушки былъ тяжелъ. Она часто стонала. Капитанъ Коттль, страдая за ея юность, красоту и горе, приподнялъ подушки подъ ея головою, поправилъ покрывавшее ее пальто, спустилъ еще боле жалузи у оконъ, и, вышедъ на-ципочкахъ, услся на лстниц.
Долго останется загадкою для свта, которое изъ доказательствъ благости Всевышняго сильне: нжные ли пальчики, которыхъ одно прикосновеніе возбуждаетъ симпатію, облегчающую людскія горести и заботы, или грубая, жесткая рука капитана, которую учитъ, смягчаетъ и руководитъ сердце!
Флоренса спала, не помня боле о своемъ сиротств и одиночеств, а капитанъ Коттль сторожилъ на лстниц. Громкое рыданіе или стонъ заставляли его иногда бросаться къ дверямъ, но мало-по-малу, сонъ ея сдлался спокойне, и никто не тревожилъ капитана.

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ

ГЛАВА I.
Мичманъ длаетъ открытіе.

Флоренса долго не пробуждалась. День уже склонялся къ вечеру, а бдная двушка, больная душою и тломъ, все еще спала, не замчая ни своей странной постели, ни шума на улицахъ, ни свта, проникавшаго въ завшенное окно. Но даже глубокій сонъ, бывшій слдствіемъ изнеможенія, не могъ изгнать изъ ея мыслей того, что случилось въ дом, уже для нея несуществовавшемъ. Какое-то неопредленное и грустное воспоминаніе о случившемся мшало ея покою. Нмая грусть, какъ полуусыпленное чувство муки, не оставляла ее ни на минуту, и блдное лицо чаще увлажалось слезами, чмъ сколько хотлъ бы добрый капитанъ, тихонько заглядывавшій въ полуотворенную дверь.
Солнце уже понижалось на запад и, выглядывая изъ красноватаго тумана, играло на окнахъ и рзьб церковныхъ башень, освщало Темзу, ея отлогіе берега и паруса кораблей, и смотрло на мирныя кладбища и высокіе холмы городскихъ окрестностей, когда Флоренса открыла глаза. Нсколько минутъ она лежала, безсознательно смотря на незнакомыя ей стны и прислушиваясь къ шуму на улицахъ, но вдругъ быстро приподнялась на постели, съ удивленіемъ осмотрлась кругомъ, и все вспомнила.
— Радость моя, сказалъ капитанъ, постукивая въ дверь:— лучше ли вамъ?
— Любезный другъ, вскричала Флоренса, бросаясь къ нему:— вы ли это?
Капитанъ почувствовалъ такую гордость при этомъ названіи и такъ былъ доволенъ, что ему обрадовалась Флоренса, что, вмсто отвта, поцаловалъ свой крючокъ, въ знакъ безмолвной благодарности.
— Каково вамъ, свтлый брильянтикъ? -сказалъ капитанъ.
— Я врно очень-долго спала, сказала Флоренса.— Когда я пришла сюда? вчера?
— Сегодня, моя радость, отвчалъ капитанъ.
— Разв не было ночи? Не-уже-ли. все еще день?
— Наступаетъ вечеръ, моя прелесть, сказалъ капитанъ, поднимая штору.— Посмотрите!
Флоренса, робкая и печальная, и капитанъ съ загорлымъ, суровымъ лицомъ, стояли въ розовомъ свт яснаго вечерняго неба, не говоря ни слова. Какъ ни странна была бы рчь, которою капитанъ передалъ бы свои чувства, онъ понималъ, что время исцлитъ больное сердце Флоренсы, и что лучше дать волю слезамъ ея. Поэтому капитанъ Коттль не говорилъ ни слова. Но когда онъ почувствовалъ, какъ беззащитная головка склонилась на его грубый синій рукавъ, и какъ бдная двушка крпко сжала его руку, онъ также отвтилъ ей пожатіемъ своей грубой руки, и понялъ, какъ и его поняли.
— Все пройдетъ, моя прелесть! сказалъ капитанъ:— будьте повеселе! Я сойду внизъ и похлопочу объ обд. Сойдете ли вы сами потомъ, или позволите снести себя Эдварду Коттлю?
Между-тмъ, какъ Флоренса увряла, что она сама въ состояніи сойдти внизъ, капитанъ оставилъ ее съ нкоторымъ сомнніемъ и тотчасъ принялся жарить дичь въ маленькой комнатк. Чтобъ скоре кончить страшно, онъ снялъ сюртукъ, засучилъ рукава и надлъ лакированную шляпу, безъ которой никогда не приступалъ ни къ одному трудному или важному длу.
Освживъ больную голову и пылающее лицо свжею водою, которую приготовилъ капитанъ, Флоренса подошла къ маленькому зеркалу, чтобъ поправить свои развившіеся волосы. Тогда она увидла на груди слды сердитой руки.
При этомъ вид, свжія слезы брызнули изъ глазъ ея, ей стало и стыдно и страшно, но противъ отца не питала она гнва. Не имя ни дома, ни отца, она все ему прощала, и даже мысль о прощеніи не приходила ей въ голову, потому-что она бжала отъ мысли о немъ, какъ бжала отъ него самого, и онъ какъ-будто никогда не существовалъ для нея.
Что длать, гд жить — вотъ чего не знала бдная, неопытная двушка! Иногда она неясно мечтала, что когда-нибудь найдетъ маленькихъ сестеръ, которыхъ будетъ обучать, которыя будутъ обходиться съ нею ласково, и къ которымъ она въ состояніи будетъ привязаться, он выростутъ, выйдутъ замужъ, будутъ попрежнему добры къ своей старой гувернантк, и, можетъ-быть, вврятъ ей со-временемъ воспитаніе своихъ дочерей. Она мечтала, какъ грустно будетъ перемнить имя и дожить до сдыхъ волосъ, унося свою тайну въ могилу. Но такая будущность представлялась еще въ смутномъ и неясномъ вид. Она знала пока, что на земл у нея нтъ отца, и часто повторяла это, скрываясь отъ всхъ, кром Отца небеснаго.
Ея маленькій капиталъ состоялъ изъ нсколькихъ гиней. На эти деньги нужно было позаботиться о гардероб, потому-что она не взяла съ собою ничего изъ дома. Она была такъ разстроена, что не могла думать о томъ, какъ скоро выйдутъ эти деньги, и была еще такъ неопытна, что не могла объ этомъ безпокоиться. Она старалась успокоиться и остановить слезы, она хотла заставить себя врить, что все это случилось за нсколько часовъ, а не за нсколько недль и мсяцевъ, какъ ей казалось, и сошла внизъ къ своему покровителю.
Капитанъ заботливо разостлалъ скатерть и длалъ яичный соусъ въ маленькомъ соусник, no-временамъ поливая дичину, между-тмъ, какъ она поджаривалась надъ огнемъ. Обложивъ Флоренсу подушками на соф, которую онъ нарочно придвинулъ въ теплый уголъ, капитанъ съ необыкновеннымъ искусствомъ продолжалъ свою стряпню, приготовляя горячую подливку въ другомъ соусник, варя картофель въ третьемъ и безпрестанно поливая все это ложкою. Кром этихъ заботъ, капитанъ поглядывалъ не небольшую сковороду, на которой самымъ музыкальнымъ образомъ кипли сосиски, и длалъ все это съ такимъ довольнымъ видомъ, что трудно было сказать, что свтле — лицо его, или лакированная шляпа.
Когда обдъ былъ готовъ, капитанъ подалъ его съ такою же ловкостью и проворствомъ. Потомъ онъ пріодлся къ обду, снявъ лакированную шляпу и надвъ сюртукъ, придвинулъ столъ къ Флоренс, прочиталъ молитву, отвинтилъ крючокъ, ввинтилъ вмсто него вилку и принялся угощать свою гостью.
— Радость моя, сказалъ капитанъ:— развеселитесь и постарайтесь немного покушать.— Такъ держите, моя прелесть! Вотъ птица! вотъ соусъ! вотъ картофель! И, говоря такимъ образомъ, капитанъ разставлялъ все это симметрически на блюд, и, обливая подливкою, ставилъ передъ сроею любезною гостьею,
— Смле, моя радость, замтилъ капитанъ.— Скушайте немного. Будь здсь Валтеръ…
— О, еслибъ теперь онъ былъ моимъ братомъ!..
— Онъ всегда былъ вашимъ другомъ, не правда ли?
Флоренса не могла отвчать. Она только сказала: ‘О милый, милый Поль! о Валтеръ!’
— Самыя доски, по которымъ она ходила, были дороги для Валтера! Я какъ теперь его вижу, когда оцъ говорилъ о ней. Будь онъ здсь, моя радость… но вдь онъ утонулъ?..
Флоренса покачала головою.
— Да, да, утонулъ, продолжалъ капитанъ:— а будь онъ здсь, онъ попросилъ бы васъ скушать кусочекъ для вашего же драгоцннаго здоровья. Берегите его, моя радость, какъ берегли бы для Валтера, и держитесь съ вашею милою головкою ближе къ втру.
Флоренса старалась принудить себя, изъ угожденія капитану, который, совершенно позабывъ о своемъ обд, положилъ ножъ и вилку, и придвинулъ свой стулъ къ соф.
— Валтеръ былъ славный малый, не правда ли, моя драгоцнная? сказалъ капитанъ, просидвъ нсколько времени передъ Флоренсою, потирая подбородокъ и не сводя съ нея глазъ:— браный малый, добрый малый?
Флоренса согласилась съ нимъ сквозь слезы.
— И онъ утонулъ, моя прелесть? продолжалъ капитанъ жалобнымъ голосомъ.
Флоренса покачала головою.
— Онъ былъ старше васъ, моя радость, продолжалъ капитанъ: — но вы всегда были между собою какъ дти, не такъ ли?
Флоренса отвчала ‘да’.
— И Валтеръ утонулъ, сказалъ капитанъ.— Утонулъ?
Повтореніе этого вопроса было страннымъ средствомъ къ утшенію, но, казалось, капитанъ считалъ его довольно-дйствительнымъ, потому-что повторялъ безпрестанно. Флоренса, не дотронувшись до обда и принужденная снова прилечь на софу, протянула ему руку, чувствуя, что она его огорчила, но капитана’, какъ-будто позабывъ объ обд, безпрестанно бормоталъ съ участіемъ: ‘Бдный Валтеръ! утонулъ! не правда ли?’ и ожидалъ отвта, въ которомъ, по-видимому, заключалась вся сила этихъ странныхъ разсужденій.
Дичь и сосиски уже простыли, когда капитанъ вспомнилъ, что они на стол, но съ помощію Діогена онъ скоро ихъ уничтожилъ. Восторгъ и удивленіе капитана при вид Флоренсы, помогавшей ему убирать со стола, приводить въ порядокъ комнату и чистить каминъ, постепенно возрасли до такой степени, что, наконецъ, онъ опустилъ руки и стоялъ, смотря на нее, какъ на какую-нибудь фею, которая все за него длала.
Но когда Флоренса подала ему трубку, снявъ ее съ камина, и просила его курить, капитанъ до того потерялся, что взялся за трубку, какъ-будто съ роду не держалъ ея въ рукахъ. Также, когда Флоренса, отворивъ маленькій буфетъ, вынула оттуда бутылку и сдлала для него стаканъ настоящаго грогу, безъ всякой просьбы со стороны капитана, и поставила передъ нимъ, его красноватый носъ поблднлъ отъ такой неслыханной чести. Когда онъ наложилъ трубку съ полнымъ наслажденіемъ, Флоренса подала ему огня, и, занявъ свое мсто на старой соф, смотрла на него съ такою милою и благодарною улыбкою, въ которой выражалась вся привязанность ея сердца, что дымъ попалъ въ горло и въ глаза капитану, и заставилъ его кашлять и протирать глаза.
Видъ, съ которымъ капитанъ старался уврить, что причина такихъ явленіи заключается въ самой трубк, и съ которымъ онъ отъискивалъ се въ стакан, былъ удивительно-забавенъ. Когда трубка была приведена въ порядокъ, онъ погрузился въ покойное состояніе, приличное хорошему курителю, и сидлъ, устремивъ глаза на Флоренсу, повременамъ выпуская облака дыма, которыя какъ-будто спрашивали: ‘Бдный Валтеръ! утонулъ! не правда ли?’
При рзкомъ наружномъ контраст нжной и прекрасной Флоренсы съ простымъ, грубымъ капитаномъ Коттлемъ, они были почти совершенно-схожи въ простодушномъ незнаніи свята, его тревогъ и опасностей. ни одинъ ребенокъ не могъ превзойдти капитана Коттля въ незнаніи всего, кром морской практики, въ простот, откровенности и благородной доврчивости. Междутмъ, какъ капитанъ сидлъ и курилъ, смотря на Флоренсу, тысячи невозможныхъ картинъ, въ которыхъ она была главнымъ лицомъ, представлялись его воображенію. Также неопредленны и смутны были и ея собственныя мысли о предстоявшей ей жизни, но даже сквозь слезы и сквозь грусть она видла уже радугу на отдаленномъ неб. Странствующую принцессу и благодтельное чудовище сказки можно было сравнить съ Флоренсою и капитаномъ Коттлемъ.
Капитана ни мало не тревожила мысль, что онъ удерживаетъ у себя Флоренсу, и что за это можно подвергнуться отвтственности. Затворивъ двери и ставни, онъ на этотъ счетъ былъ совершенно спокоенъ. Никто мене его не смущался такими обстоятельствами.
Поэтому капитанъ спокойно курилъ свою трубку и мечталъ по-своему. Выкуривъ трубку, онъ занялся чаемъ, и потомъ, по просьб Флоренсы, согласился проводить ее въ одну изъ сосднихъ лавокъ для покупки необходимыхъ ей вещей. Онъ шелъ такъ же осторожно, какъ въ то время, когда скрывался отъ мистриссъ Мэк-Стинджеръ, вооружась своею огромною палкою.
Ни съ чмъ невозможно было сравнить гордость капитана Коттля, когда онъ шелъ подъ руку съ Флоренсою и зорко смотрлъ впередъ, обращая на себя этимъ вниманіе прохожихъ. прійдя въ лавку, капитанъ имлъ деликатность выйдти, чтобъ не мшать покупкамъ, составлявшимъ исключительную принадлежность женскаго туалета, но выходя, онъ положилъ на конторку свой бумажникъ, предупреждая магазинщицу, что въ немъ четырнадцать фунтовъ, два пенса, и прося ее только ‘закричать’ ему, если этого будетъ недостаточно для покупокъ его племянницы. При послднемъ слов, онъ значительно взглянулъ на Флоренсу, и, вынувъ свои толстые часы, чтобъ придать себ больше всу въ глазахъ продавщицъ, поцаловавъ свой крючокъ, обращаясь къ племянниц и вышелъ на улицу. Но между шелками и лентами, развшенными у окна, можно было видть его широкое лицо, повременамъ смотрвшее въ лавку, чтобъ кто-нибудь не похитилъ тамъ Флоренсы.
— Любезный капитанъ Коттль, сказала Флоренса, выходя съ узелкомъ, удивившимъ капитана, который ожидалъ видть за нею носильщика съ тюкомъ товаровъ, мн, право, не нужно этихъ денегъ. Я ничего изъ нихъ не издержала. У меня есть свои.
— Радость моя, сказалъ капитанъ, смотря прямо передъ собою по улицъ:— берегите ихъ для меня, сдлайте милость, пока я не спрошу ихъ.
— Могу ли я положить ихъ на прежнее мсто и держать ихъ тамъ? спросила Флоренса.
Капитанъ былъ не совсмъ доволенъ такимъ предложеніемъ.
— Положите ихъ куда-нибудь, моя радость, сказалъ онъ. Мн онъ не нужны. Я удивляюсь, что давно ихъ не выбросилъ.
Капитанъ совершенно потерялся на минуту, но тотчасъ же развеселился при первомъ прикосновеніи руки Флоренсы, и они съ прежними предосторожностями возвратились домой. На другое утро, когда Флоренса еще спала, онъ нанялъ для ея услугъ дочь старушки, продававшей разную жидкость на Лиденгалскомъ-Рынк, такъ-что, проснувшись, Флоренса нашла вокругъ себя все въ такомъ же порядк, какъ въ ужасномъ сн, который она когда-то называла своимъ домомъ.
Когда она опять осталась одна, капитанъ упросилъ ее състь кусочекъ хлба и выпить стаканъ лимонада и, ободряя ее всми ласковыми словами, какія приходили ему на умъ, проводилъ ее на верхъ, въ ея спальню. Но казалось, что ему самому было какъ-то неловко, какъ-будто что-то крылось у него на душ.
— Доброй ночи, мое сердце, сказалъ капитанъ, останавливаясь у дверей.
Флоренса приподнялась и поцаловала его въ лицо.
Во всякое другое время, капитанъ не перенесъ бы хладнокровно такого выраженія привязанности, но теперь онъ съ замшательствомъ взглянулъ ей въ лицо, какъ-будто оставляя ее неохотно.
— Бдный Вал’ръ! сказалъ капитанъ.
— Бдный, бдный Валтеръ! повторила со вздохомъ Флоренса.
— Утонулъ, не правда ли? сказалъ капитанъ.
Флоренса опустила голову и вздохнула.
— Доброй ночи, моя радость! сказалъ капитанъ Коттль, просовывая къ ней свою руку.
— Прощайте, мои добрый другъ.
Но капитанъ все еще медлилъ.
— Не случилось ли чего-нибудь, любезный капитанъ Коттль? спросила Флоренса, встревоженная его видомъ.— Не хотите ли вы сказать мн что-нибудь?
— Сказать вамъ, моя радость! отвчалъ капитанъ.— Нтъ, нтъ, что мн сказать вамъ, моя прелесть? Вы, конечно, не ожидаете, что я могу сказать вамъ что-нибудь пріятное?
— Нтъ! отвчала Флоренса, опустивъ голову.
Капитанъ взглянулъ на нее пристально и повторилъ: ‘Нтъ!’ съ прежнимъ замшательствомъ.
— Бдный Вал’ръ! сказалъ онъ. Мой Вал’ръ, какъ я обыкновенно называлъ его! Племянникъ стараго Соля Джилльса! Любимый всми, кто зналъ его! Гд ты, мой славный мальчикъ? Утонулъ, неправда ли?
Заключивъ свою рчь этимъ быстрымъ обращеніемъ къ Флоренс, капитанъ пожелалъ ей доброй ночи и сошелъ съ лстницы, между-тмъ, какъ Флоренса свтила ему сверху. Онъ исчезъ въ темнот, и, судя по шуму затихавшихъ шаговъ, повернулъ въ маленькую комнатку, какъ вдругъ голова его и плечи снова показались, какъ-будто изъ воды, не для чего другаго, какъ чтобы повторить только: ‘Утонулъ, не правда ли, моя радость?’ потому-что, сказавъ это жалобнымъ голосомъ, онъ снова исчезъ.
Флоренса сожалла, что своимъ присутствіемъ невольно возбудила эти печальныя мысли въ душ своего покровителя, и, сидя передъ столикомъ, на которомъ капитанъ разставилъ телескопъ, псенникъ и другія рдкости, думала о Валтер и обо всемъ, что было связано съ воспоминаніемъ о немъ. По при сожалніи объ умершемъ, котораго она любила, ни одна мысль о дом и о возможности возвратиться къ отцу не приходила ей въ голову. Послдняя связь была разорвана въ глазахъ ея. Въ смутномъ, неопредленномъ вид, въ которомъ она привыкла его любить, онъ былъ исторгнутъ изъ ея сердца, обезображенъ и убитъ. Эта мысль имла въ себ столько страшнаго, что Флоренса закрыла глаза и съ ужасомъ оттолкнула отъ себя воспоминаніе. Если бы посл такого поступка ея любящее сердце могло сохранить въ себ образъ отца, оно не перенесло бы своего горя, но оно не могло сохранить его, и пустота его наполнялась дикимъ ужасомъ, возставшимъ изъ глубины отверженной любви.
Она не смла взглянуть въ зеркало, потому-что черный слдъ На груди заставлялъ ее пугаться самой-себя, какъ-будто она носила на себ преступное клеймо. Она закрыла его дрожащею рукою, въ темнот, и, опустивъ голову, заплакала.
Капитанъ долго не ложился спать, онъ съ часъ ходилъ взадъ и впередъ по лавк и по маленькой комнат, и, по-видимому, успокоивъ себя такою прогулкою, слъ съ серьзнымъ, задумчивымъ видомъ и прочелъ въ молитвенникъ ту молитву, которую читаютъ на мор. Онъ исполнилъ это съ порядочнымъ трудомъ. Добрый капитанъ былъ плохой чтецъ и часто останавливался на трудномъ слов, ободряя себя словами: ‘Ну, молодецъ! Навались!’ или ‘Такъ держи, Эдвардъ Коттль, такъ держи!’, которыя выводили его изъ затрудненія. Сверхъ того, очки были въ сильномъ разлад съ его зрніемъ. Однако, не смотря на эти остановки, капитанъ съ усердіемъ прочиталъ всю службу до послдней строки и уснулъ съ облегченнымъ сердцемъ и бодрымъ духомъ, поднявшись прежде на верхъ и постоявъ у дверей Флоренсы.
Капитанъ вставалъ нсколько разъ въ-продолженіе ночи, желая увриться, что его сокровище спитъ спокойно, и съ разсвтомъ услышалъ, что Флоренса проснулась, потому-что она, услышавъ шаги у своихъ дверей, спросила, онъ ли это.
— Это я, моя радость, шопотомъ отвчалъ капитанъ.— Все ли благополучно, мой брильянтикъ?
Флоренса благодарила его и отвчала ‘да’.
Капитанъ не могъ не воспользоваться такимъ удобнымъ случаемъ, чтобы не приложить рта къ замочной скважин и не сказать: ‘Бдный Вал’ръ утонулъ, не правда ли?’ Посл этого онъ удалился, и проспалъ до семи часовъ.
Весь слдующій день капитанъ былъ не въ своей тарелк, не смотря на то, что Флоренса, занявшись шитьемъ въ маленькой комнат, была гораздо-веселе и покойне, чмъ наканун. Почти каждый разъ, поднимая глаза съ работы, она замчала, что капитанъ смотритъ на нее, задумчиво потирая подбородокъ. Онъ часто придвигалъ къ ней свой стулъ, какъ-будто собираясь что-то сообщить ей по секрету, и потомъ отодвигалъ назадъ, какъ-будто не зная, съ чего начать. Въ-продолженіе дня, онъ прокрейсировалъ на этой утлой лодк по всей гостиной, и нсколько разъ чуть не разбился о стну или запертую дверь.
Не ране, какъ въ сумерки, капитанъ Коттль бросилъ наконецъ якорь возл Флоренсы. Когда блескъ огня отразился на стнахъ и потолк маленькой комнаты, на чайник и чашкахъ, разставленныхъ на стол, на спокойномъ лиц Флоренсы и на слезахъ, выступившихъ изъ ея глазъ, капитанъ ршился наконецъ прервать молчаніе.
— Вы никогда не бывали на мор, моя радость? спросилъ онъ.
— Никогда, отвчала Флоренса.
— О, это всемогущая стихія! Въ глубин ея есть много чудесъ, моя прелесть. Подумайте о ней, когда воютъ втры и ходятъ огромныя волны. Подумайте о ней, когда бурныя ночи такъ дьявольски-темны, что вы не видите передъ собою ладони иначе, какъ при блеск молніи, и когда вы несетесь, несетесь сквозь темноту и бурю, не видя конца, не замчая времени. Бываютъ минуты, когда человкъ можетъ сказать своему товарищу, сначала окликнувъ его погромче: ‘Дуетъ свжій норд-вестъ, Билль, слышь, какъ воетъ! Жаль бдняковъ, которые остались теперь на берегу’. Эти послднія слова капитанъ произнесъ самымъ выразительнымъ тономъ, и прибавилъ:— Такъ держать!
— Случалось ли вамъ когда-нибудь выдерживать ужасную бурю? спросила Флоренса.
— Да, моя радость, мн также приходилось видть свою долю, отвчалъ капитанъ, потирая голову:— но я хотлъ говорить не о себ, а о пашемъ дорогомъ Вал’р, который утонулъ.
Капитанъ говорилъ такимъ дрожащимъ голосомъ и былъ такъ блденъ и встревоженъ, что Флоренса со страхомъ схватила его за руку.
— Вы перемнились въ лиц, сказала она.— Что съ вами, капитанъ Коттль? Мн страшно взглянуть на васъ.
— Что вы, моя радость? сказалъ капитанъ, поддерживая ее: — не дрейфуйте! Все обстоитъ благополучно. Я говорилъ, что Вал’ръ… что онъ… утонулъ. Не правда ли?
Флоренса взглянула на него пристально. Она то краснла, то блднла, и рукою схватилась за грудь.
— Въ мор много опасностей, моя прелесть, сказалъ капитанъ: — и не надъ однимъ лихимъ кораблемъ, надъ многими, многими смлыми сердцами сомкнулись волны и остались нмы. Но бываютъ чудныя избавленія, и иногда одинъ изъ сотни спасется но благости Божіей и возвратится домой, гд вс считаютъ его погибшимъ. Я… я знаю одинъ случай, радость сердца, который, пожалуй, разскажу вамъ здсь, сидя у огня. Хотите, мое золото?
Флоренса, дрожа отъ волненія, котораго она не могла удержать и не понимала, невольно слдила за его взглядомъ. Капитанъ смотрлъ въ лавку, гд горла лампа. Въ ту минуту, какъ она обернула голову, чтобъ взглянуть туда же, онъ вскочилъ со стула и остановилъ ее.
— Тамъ ничего нтъ, моя прелесть, сказалъ капитанъ.— Не смотрите туда!
— Отъ-чего жь не смотрть? спросила Флоренса.
Капитанъ прошепталъ, что тамъ скучно, а что у огня веселе, и вслдъ за тмъ притворилъ дверь и слъ на прежнее мсто. Флоренса слдила за нимъ глазами и пристально смотрла ему въ лицо.
— Дло шло объ одномъ корабл, моя радость, началъ капитанъ:— который вышелъ изъ лондонской гавани съ попутнымъ втромъ и въ ясную погоду идя… не тревожьтесь, моя радость… идя за границу, только за границу!
Выраженіе лица Флоренсы испугало капитана, который самъ былъ почти такъ же взволнованъ, какъ и она.
— Продолжать ли, моя прелесть? сказалъ онъ.
— Продолжайте, продолжайте!
Капитанъ прокашлялся, какъ-будто что-то засло у него въ горл, и продолжалъ:
— Этотъ несчастный корабль встртилъ въ мор такую дурную погоду, какія дуютъ въ двадцать лтъ разъ, моя прелесть. На берегу былъ ураганъ, вырывавшій лса и сдувавшій города, а въ мор дулъ такой втеръ, что при немъ не могло существовать ни одно судно. День-за-днемъ, этотъ несчастный корабль боролся смло и благородно исполнялъ долгъ свой, по наконецъ борта его смыло, оторвало руль, переломало мачты, унесло въ море лучшихъ людей и бросило его на произволъ бури, которая не звала пощады. Его размыли волны и разломали, какъ скорлупу. Каждое черное пятно, укатывавшееся съ водяною горою, было частью жизни корабля или живымъ человкомъ, и онъ разбился, моя радость, и никогда трава не выростетъ на могилахъ тхъ, которые вооружали этотъ корабль.
— Они вс погибли? вскричала Флоренса.— Hи-уже-ли никто не спасся… ни одинъ?
— На этомъ несчастномъ корабл, сказалъ капитанъ, вставая со стула и сжимая руку:— былъ мальчикъ, бравый мальчикъ, какъ мн разсказывали, который еще ребенкомъ любилъ разсказы о подвигахъ при кораблекрушеніяхъ. Онъ вспомнилъ о нихъ, какъ пришла нужда, и когда старыя головы оробли, онъ былъ твердь и веселъ. Это случилось не потому, чтобъ ему некого было любить на берегу, но его поддерживала твердая воля. Она видна была на его лиц, когда онъ былъ еще ребенкомъ.
— И онъ спасся! вскричала Флоренса.— Онъ спасся!
— Этотъ бравый мальчикъ, продолжалъ капитанъ… Смотрите на меня, моя радость! Не оглядывайтесь…
— Отъ-чего же? едва могла выговорить Флоренса.
— Потому-что тамъ ничего нтъ, моя драгоцнность. Не дрейфуйте, милое созданіе, прощу васъ именемъ Валтера! Итакъ, этотъ бравый мальчикъ, работавшій сколько было силы, ободрявшій оробвшихъ и непоказавшій ни усталости, ни страха, остался въ живыхъ вмст со вторымъ штурманомъ и однимъ матросомъ, и, схватясь за обломокъ, носился вмст съ ними по бурному морю.
— Они были спасены! вскричала Флоренса.
— Дни и ночи ихъ носило по безпредльному морю, пока, наконецъ… не смотрите туда, моя радость… ихъ взяли ца корабль, двухъ живыхъ и одного мертваго.
— Кто же изъ нихъ умеръ? вскричала Флоренса.
— Не тотъ, о комъ я говорилъ вамъ, отвчалъ капитанъ.
— Слава Богу! слава Богу!
— Аминь! сказалъ капитанъ.— Не дрейфуйте! еще одну минуту, моя радость! На этомъ корабл, они пошли въ далекій путь, прямо поперегъ карты, не заходя никуда, и во время этого пути, матросъ, взятый съ нимъ вмст, умеръ. Но онъ остался живъ, и…
Капитанъ, самъ не зная, что длаетъ, отрзалъ кусокъ хлба, и, надвъ на свой крючокъ, служившій ему вмсто вилки, держалъ его передъ каминомъ. Въ то же время онъ съ волненіемъ смотрлъ на какой-то предметъ, находившійся позади Флоренсы, между-тмъ, какъ хлбъ превращался въ уголь.
— Остался живъ, повторила Флоренса, и…
— И возвратился домой на этомъ корабл, сказалъ капитанъ, смотря все по тому же направленію, и… не пугайтесь, моя радость… и вышелъ на берегъ. Въ одно утро осторожно подошелъ онъ къ дверямъ своего дома, зная, что его считаютъ утонувшимъ, но поспшно удалился при неожиданномъ…
— При неожиданномъ ла собаки? быстро вскричала Флоренса.
— Да! заревлъ капитанъ.— Такъ держать, мое золото! Не оглядывайтесь! смотрите, на стнъ!..
Возл нея, на стн, видна была мужская тнь. Она вздрогнула, обернулась, и пронзительно вскрикнула, увидя позади себя Валтера Гэя.
Она встртила его какъ брата, возставшаго изъ могилы, какъ брата, спасеннаго отъ крушенія, и бросилась въ его объятія.
Въ цломъ свт онъ одинъ казался ей надеждою, покровителемъ, другомъ. ‘Не оставь Валтера! я любилъ Валтера!’ печальное воспоминаніе о жалобномъ голос, который говорилъ это, навсегда сохранилось въ душ ея.
Капитанъ Коттлъ, не помня себя отъ радости, хотлъ вытереть себ голову почернвшимъ кускомъ хлба, державшимся на его крючк, но, найдя его неудобнымъ для такого употребленія, положилъ его въ лакированную шляпу, надлъ ее съ нкоторымъ трудомъ, попытался запть свой любимый романсъ, запнулся на первомъ слов, и ушелъ въ лавку, откуда тотчасъ же воротился съ расъкраснвшимся лицомъ, чтобъ сказать слдующее:
— Вал’ръ, другъ мой, вотъ небольшое имущество, отъ котораго я хочу отдлаться!
Капитанъ поспшно вытащилъ толстые часы, чайныя ложки, сахарные щипцы и бумажникъ, и, разложивъ ихъ на стол, смелъ все это своею широкою рукою въ шляпу къ Валтеру, но потомъ снова удалился въ лавку и долго не возвращался назадъ.
Однако Валтеръ отъискалъ его и привелъ съ собою. Тогда капитанъ сталъ безпокоиться о томъ, какъ перенесетъ Флоренса этотъ новый ударъ, и на всякій случай запретилъ Валтеру разсказывать о своихъ приключеніяхъ. Посл этого, онъ нсколько успокоился, вынулъ хлбъ изъ шляпы и занялъ свое мсто у чайнаго столика, но, почувствовавъ руку Валтера на своемъ плеч съ одной стороны, и услышавъ нжный шопотъ Флоренсы съ другой, капитанъ снова выскочилъ и не являлся цлыя десять минутъ.
Но никогда еще въ жизни такъ радостно не сіяло лицо капитана, какъ въ ту минуту, когда, усвшись наконецъ у чайнаго столика, онъ взглядывалъ съ Флоренсы на Валтера и съ Валтера на Флоренсу. Тутъ нисколько не виноватъ былъ рукавъ, которымъ онъ теръ лицо послдніе полчаса — это было дйствіемъ внутренняго волненія. Восторгъ, наполнявшей душу капитана, весь вылился на лицо его.
Гордость, съ которою капитанъ смотрлъ на загорлое лицо, на смлый взглядъ Валтера, съ которою онъ видлъ благородныя качества, отражавшіяся на его открытомъ лиц, была причиною такого волненія. Удивленіе и участіе, съ которыми глаза его обращались къ Флоренсъ, полной красоты, граціи и невинности, имли на него такое же вліяніе. Но полнота восторга, такъ ясно выражавшагося въ глазахъ его, была во всемъ блескъ, когда онъ любовался ими обоими и составлялъ въ головъ разные планы, слплявшіеся одни съ другими.
Какъ они говорили о бдномъ дяд Сол и припоминали самыя ничтожныя обстоятельства, предшествовавшія его отъзду, какъ радость ихъ была помрачена отсутствіемъ старика и несчастіями Флоренсы, какъ они освободили Діогена, котораго капитанъ заперъ наверху, чтобъ онъ не лаялъ — ни что не ускользнуло отъ вниманія капитана, хотя онъ ни минуты не оставался на одномъ мстъ, но безпрестанно убгалъ въ лавку. Онъ видлъ, какъ глаза Валтера искали милое лицо, и какъ они опускались передъ ея кроткимъ взглядомъ, полнымъ дтской привязанности, онъ видлъ ихъ вмст, въ полномъ блескъ красоты и молодости, зналъ исторію ихъ дтства, и подъ его просторнымъ синимъ жилетомъ не было ни одного вершка пространства, который не наполнялся бы удивленіемъ и благодарностью.
Такъ они сидли до поздней ночи. Капитанъ готовъ былъ просидть хоть цлую недлю. Но Валтеръ всталъ, чтобъ проститься.
— Ты уходишь, Валтеръ? спросила Флоренса.— Куда же?
— Онъ пока развсилъ свою койку у Броли, моя радость, сказалъ капитанъ Коттль.— Отсюда его можно окликнуть.
— Я виновата, что ты отсюда уходишь, Валтеръ. Твое мсто заняла безпріютная сестра.
— Любезная миссъ Домби, сказалъ Валтеръ въ нершимости:— если я смю такъ называть васъ…
— Валтеръ! вскричала она съ удивленіемъ.
— Я былъ бы совершенно-счастливъ, еслибъ могъ оказать вамъ хотя минутную услугу. Куда бы я не пошелъ, чего бы не сдлалъ для васъ?
Она улыбнулась и назвала его братомъ.
— Вы такъ перемнились, сказалъ Валтеръ.
— Я перемнилась!
— Въ моихъ глазахъ, отвчалъ Валтеръ.— Я оставилъ васъ ребенкомъ и нашелъ… О, какая разница!..
— И нашелъ по-прежнему сестрою. Ты помнишь, что мы общали другъ другу при прощаньи?
— Помню ли я!..
— Если опасности изгнали это воспоминаніе изъ твоихъ мыслей, то вспомни теперь, Валтеръ, найдя меня бдною и покинутою, безъ дома, безъ друзей, кром васъ двоихъ…
— Видитъ Богъ, что я помню! сказалъ Валтеръ.
— О, Валтеръ! вскричала Флоренса сквозь слезы.— Милый братъ! Покажи мн дорогу въ свтъ, какой-нибудь скромный путь, но которому я могла бы идти и трудиться одна, думая о теб, какъ о человк, который защититъ и но оставитъ меня, какъ сестру! Помоги мни, Валтеръ, я такъ нуждаюсь въ помощи!
— Миссъ Домби! Флоренса! Я умру, чтобъ помочь вамъ: но ваши друзья горды и богаты. Вашъ отецъ…
— Нтъ, нтъ, Валтеръ! вскрикнула она и схватилась руками за голову съ выраженіемъ ужаса.— Не произноси этого слова!
Съ этой минуты, онъ никогда не могъ забыть голоса и взгляда, которыми она его остановила, цлая повсть ея страданій высказалась въ этомъ вопл, въ этомъ взгляд.
Флоренса склонила свою головку на плечо капитана и разсказала, какъ и почему бжала она. Валтеру казалось, что еслибъ каждая слеза, падавшая изъ ея глазъ, могла пасть проклятіемъ на голову того, чьего имени никогда она не произносила, ему было бы легче, чмъ потерять такую любовь.
— Вотъ какъ, моя драгоцнность! сказалъ капитанъ, когда Флоренса кончила: — ну, Валтеръ, убирайся на ночь и оставь мн мою радость!
Валтеръ взялъ ея руку обими руками и, поднеся къ губамъ, поцаловалъ. Онъ зналъ теперь, что она въ-самомъ-дл была безпріютною сиротою, но въ этомъ положеніи она была для него еще дороже.
Капитанъ Коттль, не тревожась такими мыслями, проводилъ Флоренсу до ея комнаты и сталъ на часы у дверей ея. Уходя со своей вахты, онъ не могъ не закричать сквозь замочную скважину: ‘утонулъ, неправда ли, моя радость?’ и, сойдя внизъ, снова попытался запть свою любимую псню, но псня остановилась у него въ горл, и онъ отправился спать, и видлъ во сн, что старый Соль Джилльсъ женился на мистриссъ Мэк-Стинджеръ и былъ запертъ ею въ потайную комнату, гд содержался на уменьшенной порціи.

ГЛАВА II.
Страданія мистера Тутса.

Внизу, возл лавки подъ вывскою деревяннаго мичмана, была пустая комната, бывшая когда-то спальнею Валтера. Валтеръ, разбудивъ капитана рано поутру, предложилъ ему перенести въ нее все, что было лучшаго въ маленькой гостиной, такъ, чтобъ Флоренса могла занять ее, когда встанетъ. Ничто не могло быть пріятне для капитана Коттля, и часа черезъ два, эта комната преобразилась въ родъ береговой каюты, украшенной всми рдкостями гостиной, въ томъ числ и фрегатомъ ‘Тартаромъ’, который капитанъ съ величайшимъ восторгомъ повсилъ надъ каминомъ и на который долго не могъ насмотрться.
Никакія убжденія Валтера не могли заставить капитана взять назадъ толстые часы, сахарные щипцы и чайныя ложки. ‘Нтъ, нтъ, другъ мой’, былъ постоянный отвтъ капитана: ‘я уже отдлался навсегда отъ своей маленькой собственности.’ Эти слова онъ повторялъ съ особеннымъ выраженіемъ, очевидно предполагая, что они такъ же дйствительны, какъ актъ парламента, и что до новаго пріобртенія имъ собственности, никто не въ состояніи его оспорить.
Это новое перемщеніе имло ту выгоду, что, давая Флоренс боле-закрытый уголъ, оно позволяло поставить мичмана на прежнее мсто его наблюденій и снять ставни у лавки. Послдняя церемонія, при всей беззаботности капитана, не была излишнею, потому-что еще наканун закрытыя ставни такъ встревожили сосдей, что лавка инструментальнаго мастера удостоилась особеннаго вниманія публики, и, отъ восхода до захожденія солнца, передъ нею постоянно сбирались группы голодныхъ звакъ. Праздношатающіеся и бродяги особенно безпокоились о судьб капитана. Несмотря на грязь, они прикладывали глаза къ ршетчатымъ отдушинамъ погреба, подъ окнами лавки, и напередъ восхищались надеждою видть капитана висящимъ въ углу, мнніе это, однако, было оспориваемо противною партію, которая утверждала, что онъ лежитъ на лстниц, убитый молотомъ. Поэтому, съ нкоторымъ неудовольствіемъ увидли, что предметъ такихъ предположеній рано по утру стоялъ здравъ и невредимъ въ дверяхъ своей лавки, и смотритель квартала, человкъ съ честолюбивымъ характеромъ, ожидавшій, что въ его присутствіи будутъ выламывать двери, и что его призовутъ въ судъ, какъ свидтеля, сказалъ даже сосду, жившему напротивъ, что человка въ лакированной шляп онъ оставитъ на замчаніи.
— Капитанъ Коттль, сказалъ Валтеръ, стоя съ нимъ вмст въ дверяхъ лавки и смотря на знакомую улицу: — во все это время вы ничего не узнали о дяд Сол?
— Ничего, другъ мой, отвчалъ капитанъ, качая головою.
— Онъ пошелъ меня отъискивать, добрый, благородный старикъ! Странно, однако, что онъ ничего не писалъ’ вамъ. Въ этой бумаг, продолжалъ Валтеръ, вынимая пакетъ, распечатанный въ присутствіи всевдущаго Бонсби:— онъ пишетъ, что если вы ничего не услышите о немъ до распечатанія ея, то можете считать его мертвымъ. Не дай Богъ, чтобъ это случилось! Но вы врно услышали бы о немъ, еслибъ онъ умеръ. Кто-нибудь, конечно, написалъ бы вамъ, что ‘въ такой-то день, умеръ въ моемъ дом, или въ моемъ присутствіи, мистеръ Соломонъ Джилльсъ изъ Лондона, поручившій мн передать вамъ то-то и то-то’.
Капитанъ, которому это до-сихъ-поръ никогда не приходило въ голову, былъ пораженъ такимъ неожиданнымъ соображеніемъ, и отвчалъ, задумчиво покачивая головою:
— Умно сказано, другъ мой, очень-умно сказано.
— Я думалъ объ этомъ, сказалъ Валтеръ:— или, лучше сказать, я думалъ о томъ и о другомъ въ-продолженіе безсонной ночи, и немогу не убдиться, капитанъ Коттль, что дядя Соль живъ и воротится. Я не слишкомъ удивляюсь его отъзду, потому-что, даже оставя въ сторон его страсть къ чудесамъ и его привязанность ко мн, передъ которою были ничтожны вс прочіе разсчеты его жизни, что лучше меня никому не было извстно…
Голосъ Валтера измнился, и онъ разсянно глядлъ вдоль улицы.
— Оставя все это въ сторон, говорю я, мн часто случалось читать и слышать о людяхъ, которые, потерявъ при крушеніи корабля кого нибудь изъ любимыхъ родственниковъ, поселялись у той части морского берега, куда скоре всего могли прійдти всти о пропавшемъ корабл, и даже по его слдамъ доходили до мста его назначенія, какъ-будто ихъ’ поздка могла доставить имъ какія-нибудь свднія. Мн кажется, что я самъ когда-нибудь сдлаю тоже, и скоре, чмъ другіе. Но почему дядюшка не пишетъ къ вамъ, когда онъ хотлъ писать, и какимъ образомъ онъ могъ умереть, не извстивъ васъ черезъ кого-нибудь о своей смерти, этого я не понимаю.
Капитанъ Коттль замтилъ, качая головою, что самъ Джекъ Консби въ этомъ случа сталъ бы въ тупикъ, не смотря на то, что онъ такой человкъ, котораго мнніемъ пренебрегать не должно.
— Еслибъ дядюшка былъ неосторожнымъ юношей, котораго могло бы подпоить и обобрать веселое общество, или беззаботнымъ матросомъ, съхавшимъ на берегъ съ двухмсячнымъ жалованьемъ въ карман, то я могъ бы еще понять, какимъ-образомъ онъ пропалъ, не оставя никакого слда. Но въ настоящемъ случа, этого допустить невозможно.
— Что жь ты думаешь объ этомъ, другъ Вал’ръ? спросилъ капитанъ, смотря на него пристально.
— Капитанъ Коттль, отвчалъ Валтеръ:— я не знаю, что и думать. Точно онъ никогда не писалъ? Разв въ этомъ не осталось никакого сомннія?
— Если Соль Джилльсъ писалъ, то гд же его письмо?
— Можетъ-быть, оно было передано имъ кому-нибудь и потомъ забыто или затеряно, замтилъ Валтеръ.— Это всего вроятне. Я не только не вижу другой причины, капитанъ Коттль, но не могу и не хочу видть.
— Все это только надежда, Вал’ръ, мудро заключилъ капитанъ.— Надежда есть томбуй {Родъ боченка, привязываемой къ якорю и плавающій сверху для показанія, гд лежитъ якорь.}, но, другъ мой, какъ всякій буекъ, она только плаваетъ, но не можетъ имть опредленнаго курса. Гд надежда, тамъ и якорь, но что мн въ якор, когда я не могу найдти подъ собою глубины?
Капиталъ Коттль сказалъ это скоре какъ умный гражданинъ, принужденный удлить часть своихъ запасовъ мудрости неопытному юнош, чмъ отъ своего собственнаго лица. Въ-самомъ-дл, лицо его живо сіяло надеждою, перешедшею къ нему отъ Валтера, и онъ одобрительно потрепалъ его по плечу, воскликнувъ съ энтузіазмомъ:— Браво, Вал’ръ! Какъ частный человкъ, я самъ твоего мннія.
— Теперь еще одно слово о дядюшк, капитанъ Коттль. Мн кажется невозможнымъ, что еслибъ онъ писалъ къ вамъ обыкновеннымъ образомъ, то-есть, по почт, понимаете…
— Понимаю, понимаю.
— Чтобъ вы не получили письма?
— Вал’ръ, сказалъ капитанъ, придавая своему голосу нсколько-строгое выраженіе:— не ждалъ ли я день и ночь извстіи объ этомъ ученомъ человк, Сол Джилльс, съ-тхъ-поръ, какъ потерялъ его? Не болло ли постоянно мое сердце о теб и о немъ? На яву и во сн я не оставлялъ своего поста, и не оставлю его, пока не увижу васъ вмст подъ вывскою мичмана!
— Да, капитанъ Коттль, отвчалъ Валтеръ, пожимая ему руку: — я вполн врю вамъ и чувствую доброту вашу. Я увренъ, что вы не сомнваетесь во мн точно такъ же, какъ не сомнваетесь въ томъ, что видите меня здсь пожимающимъ вашу благородную руку.
— Да, да, Вал’ръ, отвчалъ капитанъ съ сіяющимъ лицомъ.
— Я не стану длать новыхъ предположеніи, сказалъ Валтеръ, — прибавлю только, что сохрани меня Богъ дотронуться до чего-либо, принадлежавшаго дядюшк. Все, что онъ здсь оставилъ, будетъ подъ сохраненіемъ врнйшаго изъ казначеевъ и добрйшаго изъ людей, и если этотъ человкъ не называется Коттлемъ, то у него нтъ имени! Теперь, лучшій изъ друзей, поговоримте о миссъ Домби.
Вмст съ этими словами, въ Валтер произошла перемна, казалось, увренность и надежда оставили его.
— Прежде, чмъ миссъ Домби оставила меня, когда вчера я началъ говорить объ ея отц, вы помните?..
Капитанъ очень помнилъ и покачалъ головою.
— Прежде этого, сказалъ Валтеръ: — я думалъ, что намъ предстоитъ тяжкая обязанность отдалить ее отъ друзей и возвратить домой.
Капитанъ чуть слышно прошепталъ: ‘стопъ’, или ‘такъ держать!’, или что-то другое, равно приходившееся кстати. Замшательство, въ которое привело его такое извстіе, было причиною, что это навсегда осталось неизвстнымъ.
— Но теперь этого не будетъ, сказалъ Валтеръ.— Я скоре позволю снова бросить себя на тотъ обломокъ, на которомъ я такъ часто плавалъ, въ мечтахъ, посл моего спасенія, и готовъ умереть на немъ!
— Ура! вскричалъ капитанъ съ невыразимымъ удовольствіемъ.— Ура! ура! ура!
— Можно ли было думать, что ей, доброй, молодой и прекрасной, такъ нжно воспитанной, предназначенной для одного счастія, прійдется бороться съ безжалостнымъ свтомъ? Но теперь мы видимъ пучину, которая невозвратно отдлила ее отъ всего.
Капитанъ Коттль, не совсмъ понимая Валтера, одобрялъ его слова и замтилъ съ увренностью, что втеръ дуетъ прямо съ кормы.
— Ей нельзя оставаться здсь одной, капитанъ Коттль, съ безпокойствомъ замтилъ Валтеръ.
— Конечно, братецъ, отвчалъ капитанъ, посл нкотораго размышленія.— Теперь ты здсь…
— Любезный капитанъ Коттль! миссъ Домби, при ея невинномъ сердц, смотритъ на меня, какъ на брата, но могу ли я пользоваться этимъ именемъ, когда мн запрещаютъ это и честь и совсть?
— Вал’ръ, замтилъ капитанъ, нсколько смшавшись:— разв нтъ другаго имени…
— О, не-уже-ли вы хотите, чтобъ я лишился ея уваженія, прикидываясь любовникомъ въ то время, когда она такъ доврчиво пришла искать здсь пріюта? но что я говорю? вы сами не допустили бы меня до такого поступка.
— Другъ мой, Вал’ръ, сказалъ капитанъ, говоря тише и тише:— мн казалось, что нтъ никакого препятствія…
Валтеръ махнулъ рукою въ знакъ отрицанія.
— Хорошо, другъ мой, шепталъ капитанъ:— я во всемъ съ тобою согласенъ.
— Теперь, капитанъ Котгль, весело сказалъ Валтеръ:— намъ необходимо найдти кого-нибудь для миссъ Домби, пока она здсь останется. Изъ родныхъ ея просить некого. Миссъ Домби, знаетъ, что вс они въ зависимости отъ ея отца. Что сталось съ Сузанною?
— Съ молодою женщиною? спросилъ капитанъ.— Мн кажется, что ее отослали противъ желанія радости сердца. Я уже отъискивалъ ее, но мн сказали, что она давно ухала.
— Въ такомъ случа, спросите миссъ Домби, куда она ухала, и мы постараемся отъискать ее. Теперь, я думаю, миссъ Домби скоро встанетъ. Вы ея лучшій другъ, дождитесь ея на верху, а я распоряжусь всмъ внизу.
Капитанъ, повся голову, повторилъ вздохъ Валтера и повиновался. Флоренса была въ восторг отъ своей новой комнаты, спросила о Валтер, и радовалась мысли увидться съ своимъ старымъ другомъ, Сузанною. Но о Сузанн Флоренса знала только то, что она живетъ гд-то въ Эссекс, а гд именно, этого, по ея словамъ, никто не могъ сказать, кром мистера Тутса.
Съ этимъ извстіемъ опечаленный капитанъ возвратился къ Вальтеру, и объяснилъ ему, что мистеръ Тутсъ былъ тотъ самый джентльменъ, съ которымъ онъ сошелся у дверей и который безнадежно влюбленъ въ миссъ Домби. Капитанъ разсказалъ также, какимъ-образомъ извстіе о мнимой погибели Валтера познакомило его съ мистеромъ Тутсомъ, и какъ они заключили условіе, чтобъ мистеръ Тутсъ никогда не говорилъ о предмет своей любви.
Оставался вопросъ: можетъ ли Флоренса довриться мистеру Тутсу? и когда Флоренса сказала: ‘о, отъ всего сердца!’ явилось затрудненіе найдти, гд живетъ мистеръ Тутсъ. Флоренса этого не знала, а капитанъ позабылъ, но въ то самое время, какъ капитанъ говорилъ Валтеру, въ маленькой гостиной, что мистеръ Тутсъ долженъ скоро прійдти, мистеръ Тутсъ дйствительно явился.
— Капитанъ Джилльсъ, сказалъ онъ, безъ церемоніи бросаясь въ гостиную: — я нахожусь теперь въ состояніи, близкомъ къ сумасшествію!
Мистеръ Тутсъ выбросилъ эти слова какъ изъ мортиры и потомъ уже замтилъ Валтера.
— Извините меня, сэръ, сказалъ Тутсъ, отирая лобъ:— я совершенно теряю разсудокъ, если уже не потерялъ его, и мн, признаюсь, не до учтивости. Капитанъ Джилльсъ, позвольте мн переговорить съ вами наедин.
— А мы васъ и искали, сказалъ капитанъ, взявъ его за руку.
— О, капитанъ Джилльсъ, зачмъ могли вы меня искать? Я въ такомъ состояніи, что не смлъ выбриться. Платье мое не вычищено, волосы растрепаны. Я сказалъ Боевому-Птуху, что если онъ предложитъ вычистить мн сапоги, то я убью его.
Вс эти признаки разстроеннаго разсудка подтверждались еще дикимъ выраженіемъ лица мистера Тутса.
— Послушай, братецъ, сказалъ капитанъ: — вотъ племянникъ стараго Соля Джилльса, тотъ самый, котораго считали погибшимъ въ мор.
Мистеръ Тутсъ отнялъ руку отъ лба и выпучилъ глаза на Валтера.
— Боже мой! вскричалъ онъ: — какое столкновеніе несчастій! Какъ вы поживаете? я думаю, вы порядкомъ вымочились. Капитанъ Джилльсъ, позвольте мн переговорить съ вами въ лавк.
Онъ взялъ капитана за полу и, уволя его, прошепталъ:
— Капитанъ Джилльсъ, не о немъ ли вы говорили, что онъ и миссъ Домби созданы другъ для друга?
— Да, я когда-то такъ думалъ, отвчалъ неутшный капитанъ.
— А теперь? вскричалъ мистеръ Тутсъ, снова схватываясь за лобъ.— Изъ всхъ, онъ ненавистный соперникъ! Наконецъ онъ не будетъ ненавистнымъ соперникомъ! За что мн его ненавидть? Нтъ, я докажу, что моя привязанность была истинно безкорыстна.
Мистеръ Тутсъ выскочилъ въ гостиную и сказалъ, пожимая Валтеру руку:
— Какъ поживаете? Надюсь, что вы не простудились. Я буду очень родъ, если вы удостоите меня своимъ знакомствомъ. Клянусь честью, прибавилъ мистеръ Тутсъ, постепенно одушевляясь: — я очень-радъ васъ видть.
— Душевно благодарю васъ, сказалъ Валтеръ.— Я не могъ желать боле любезнаго привтствія.
— Не могли? спросилъ мистеръ Тутсъ, продолжая трясти ему руку.— Вы очень снисходительны. Я много вамъ обязанъ. Какъ поживаете? Надюсь, что вы всхъ оставили въ добромъ здоровь, тамъ, гд вы… то-есть, тамъ, откуда вы пріхали?
На вс эти желанія Валтеръ отвчалъ тмъ же.
— Капитанъ Джилльсъ, сказалъ мистеръ Тутсъ:— я всегда строго слдовалъ правиламъ чести, но позвольте мн намекнуть объ одномъ предмет, который…
— Да, да, братецъ, говори смле.
— И такъ, капитанъ Джилльсъ и лейтенантъ Валтерсъ, знайте, что ужаснйшее происшествіе случилось въ дом мистера Домби, что сама миссъ Домби ушла отъ отца, который, по моему мннію, есть не что иное, какъ скотина, и котораго я счелъ бы лестью назвать мраморнымъ монументомъ или хищною птицею. Но миссъ Домби нигд не могутъ найдти, и никто не знаетъ, куда она скрылась.
— Позвольте спросить, какимъ-образомъ вы объ этомъ узнали? сказалъ Валтеръ.
— Лейтенантъ Валтерсъ, отвчалъ мистеръ Тутсъ, по обыкновенію коверкая имя и предполагая, что между Валтеромъ и капитаномъ существуетъ родство, простирающееся и на ихъ титулы: — лейтенантъ Валтерсъ, я не вижу никакого препятствія къ отвту. Дло въ томъ, что, принимая большое участіе во всемъ, касающемся до миссъ Домби — не изъ какихъ-нибудь своекорыстныхъ причинъ (я знаю, что не могу оказать людямъ лучшей услуги, какъ положивъ конецъ своему существованію) — я платилъ иногда бездлицу лакею, жившему въ ихъ дом. Этотъ человкъ, котораго зовутъ Тоулинсономъ, вчера вечеромъ извстилъ меня о томъ, что происходило въ дом. Съ этой минуты, капитанъ Джилльсъ и лейтенантъ Валтерсъ, я совершенно помшался, и цлую ночь пролежалъ на соф такою развалиною, какъ вы видите.
— Мистеръ Тутсъ, сказалъ Валтеръ: — я очень-радъ, что могу васъ успокоить. Миссъ Домби здорова и находится въ безопасности.
— Сэръ! вскричалъ мистеръ Тутсъ, вскакивая со стула и снова пожимая ему руку: — ваше утшеніе такъ велико и невыразимо, что еслибъ вы мн сказали теперь, что миссъ Домби выходитъ замужъ, я улыбнулся бы. Да, капитанъ Джилльсъ, клянусь душою и тломъ, я бы улыбнулся, не смотря на то, что сдлалъ бы съ собою посл.
— Вашей благородной душ будетъ еще пріятне, когда вы узнаете, что можете оказать услугу миссъ Домби, сказалъ Валтеръ.— Капитанъ Коттль, потрудитесь проводить мистера Тутса на верхъ.
Мистеръ Тутсъ, ничего не понимая, послдовалъ на капиталомъ, который, не говоря ни слова, ввелъ его въ комнату Флоренсы.
Удивленіе и радость бднаго Тутса при видъ Флоренсы ни съ чмъ невозможно было сравнить. Онъ подбжалъ къ ней, схватилъ ее за руку, поцаловалъ ее, опустилъ, схватилъ опять, упалъ на колни, плакалъ, и не обращалъ вниманія на Діогена, который, опасаясь, чтобъ не обидли его госпожи, ходилъ около него, какъ-будто ища, съ какой точки лучше начать нападеніе.
— О, ли, негодная, забывчивая собака! Любезный мистеръ Тутсъ, какъ я рада васъ видть!
— Благодарю васъ, сказалъ мистеръ Тутсъ.— И совершенно здоровъ, много обязанъ вамъ, миссъ Домби. Надюсь, что и все семейство ваше такъ же здорово.
Мистеръ Тутсъ самъ не зналъ, что говоритъ. Усвшись на стулъ, онъ то съ восторгомъ, то съ отчаяніемъ на лиц смотрлъ на Флоренсу.
— Капитанъ Джилльсъ и лейтенантъ Валтерсъ сказали мн, миссъ Домби, что я могу оказать вамъ услугу. Если можно какими-нибудь средствами изгладить изъ вашей памяти воспоминаніе о томъ дн въ Брайтон, когда я велъ себя скоре какъ сумасшедшій, чмъ какъ человкъ съ независимымъ состояніемъ, то я съ радостью сойду въ безмолвную могилу.
— Прошу васъ, мистеръ Тутсъ, не заставляйте меня ничего забывать изъ нашего знакомства. Я не могу забыть. Вы всегда были слишкомъ-добры для меня.
— Миссъ Домби, сказалъ мистеръ Тутсъ: — такое вниманіе къ моимъ чувствамъ свойственно только вашему ангельскому характеру. Тысячу разъ благодарю васъ, это ничего.
— Мы хотли спросить васъ, не знаете ли вы, гд можно найдти Сузанну, которую вы, по моей просьб, провожали до конторы дилижансовъ?
— Я хорошенько не помню названія мста, написаннаго на карт, отвчалъ мистеръ Тутсъ: — знаю только, что Сузанна не думала тамъ остановиться, а хотла прохать дале. По если вамъ нужно отъискать ее, миссъ Домби, и привезть сюда, то мы съ Боевымъ Птухомъ доставимъ ее непремнно.
Мистера Тутса такъ восхищала надежда быть полезнымъ, и преданность его была такъ безкорыстна, что жестоко было бы отказать ему. Флоренса, съ свойственною ей заботливостью, старалась избавить его отъ всхъ затрудненій, и отъ-души осыпала его благодарностью.
— Прощайте, миссъ Домби, сказалъ мистеръ Тутсъ, дотрогиваясь до протянутой къ нему руки съ выраженіемъ безнадежной любви на лиц.— Позвольте мн сказать вамъ, что ваши бдствія длаютъ меня совершенно-несчастнымъ, и что вы можете довриться мн столько же, какъ самому капитану Джилльсу. И совершенно убжденъ въ своихъ недостаткахъ, миссъ Домби… это ничего, благодарю васъ… но на меня можно вполн положиться, миссъ Домби.
Съ этими словами мистеръ Тутсъ вышелъ изъ комнаты, въ сопровожденіи капитана, который, стоя въ сторонъ, со шляпою подъ рукою и поправляя крючкомъ свои растрпанные волосы, былъ внимательнымъ свидтелемъ разговора. Когда дверь затворилась за ними, свитъ жизни мистера Тутса снова помрачился тучами.
— Капитанъ Джилльсъ, сказалъ онъ, сойдя съ лстницы и оборачиваясь назадъ:— признаюсь вамъ, что теперь я не въ состояніи видть лейтенанта Валтерса съ такимъ дружескимъ расположеніемъ, какъ бы желалъ. Всегда невозможно повелвать чувствами, капитанъ Джилльсъ, и я сочту за особенную милость, если вы выпустите меня въ другую дверь.
— Назначай курсъ, какой хочешь, отвчалъ капитанъ.— Я увренъ, что онъ всегда будетъ хорошъ.
— Капитанъ Джилльсъ, вы очень-добры ко мн, сказалъ мистеръ Тутсъ.— Наше доброе мнніе служитъ для меня утшеніемъ. Мн хотлось бы сказать кое-что вамъ и лейтенанту Валтерсу. Я теперь имю состояніе, и не знаю, что съ нимъ длать. Еслибъ я могъ быть полезнымъ въ денежномъ отношеніи, то спокойно сошелъ бы въ могилу.
Мистеръ Тутсъ не сказалъ боле ни слова, но тихонько вышелъ и заперъ за собою дверь, чтобъ не слышать отвта капитана.
Флоренса думала объ этомъ добромъ созданіи съ смшаннымъ чувствомъ печали и удовольствія. Онъ былъ такъ искрененъ и благороденъ, что мысль видть его опять и быть увренною въ его постоянств при ея несчастій, наполняла радостью ея сердце, но но той же самой причинъ, ей было такъ грустно думать, что она была причиною его несчастій, невольно возмутивъ спокойствіе его жизни, что на глазахъ ея выступали слезы, и сердце было полно сожалнія. Капитанъ Коттль, съ своей стороны, былъ высокаго мннія о мистер Тутсъ, а также и Валтеръ, и когда, вечеромъ, они сошлись въ новой комнат Флоренсы, Валтеръ разсказалъ ей, что предлагалъ мистеръ Тутсъ, уходя домой, и съ жаромъ выхвалялъ его достоинства.
Мистеръ Тутсъ нсколько дней не возвращался. Флоренса, безъ новыхъ огорченій, жила въ дом стараго инструментальнаго мастера, какъ птичка въ клтк. 11о но-мр-того, какъ проходили дни, она опускала голову, и выраженіе, бывшее на лиц умершаго ребенка, видно было на ея лиц, обращенномъ къ небу, гд, казалось, она искала своего ангела.
Въ послднее время, Флоренса была очень-слаба, и испытанныя ею потрясенія не могли не имть вліянія на ея здоровье. Но ее тревожила теперь не болзнь тла: она страдала душою, и причиною этого страданія былъ Валтеръ.
При всей его преданности, Флоренса видла, что онъ ея убгаетъ. Въ-продолженіе цлаго дня, онъ рдко подходилъ къ ея комнатъ. Когда она звала его, онъ приходилъ и былъ такъ же веселъ, какъ при первой встрчъ ихъ на улицъ, но ему скоро становилось неловко, и онъ уходилъ отъ нея. Безъ зва, онъ цлый день не приходилъ ни разу. Съ наступленіемъ вечера, онъ снова являлся, и эти минуты были пріятнйшими для Флоренсы, потому-что тогда она начинала врить, что Валтеръ не измнился, но даже и тутъ одно слово или взглядъ показывали ей, что между ними существовали границы, за которыя нельзя было переступать.
Она видла эти признаки перемны въ Валтер, не смотря на вс его усилія скрыть ихъ. Ей казалось, что, щадя ее, онъ прибгалъ къ тысяч маленькихъ хитростей, и это еще сильне заставляло Флоренсу чувствовать его перемну и чаще оплакивать его отчужденіе.
Флоренса думала, что добрый капитанъ, ея нжный, неутомимый и заботливый другъ, также видлъ это, и видлъ съ огорченіемъ. Онъ былъ не такъ веселъ, какъ прежде, и съ печальнымъ лицомъ украдкою поглядывалъ на нее и на Валтера, когда вечеркомъ они собирались вмст.
Флоренса ршилась, наконецъ, объясниться съ Валтеромъ. Ей казалось, что она знаетъ теперь причину его отчужденія, и думала облегчить свое сердце, избавивъ отъ принужденія Валтера и сказавъ ему, что она все знаетъ и не упрекаетъ его.
Эта мысль пришла въ голову Флоренс однажды въ воскресенье, посл обда. Добрый капитанъ съ необыкновенными жабо, съ очками на носу, сидлъ возл нея, читая книгу, когда Флоренса спросила у него, гд Валтеръ.
— И думаю, онъ внизу, моя радость, отвчалъ капитанъ.
— Мн хочется поговорить съ нимъ, сказала Флоренса, быстро вставая съ мста.
— Я приведу его сюда, моя прелесть, въ одинъ мигъ.
И капитанъ исчезъ съ необыкновенною быстротою, положивъ на плечо книгу. Должно замтить, что онъ поставилъ себ обязанностью не читать другихъ книгъ, кром толстыхъ, которыя имли въ глазахъ его боле степенный видъ. Съ этою цлью онъ купилъ, нсколько лтъ тому назадъ, огромнйшій волюмъ, котораго строки совершенно сбивали его съ толку, такъ-что онъ до-сихъ-поръ не зналъ, о чемъ тамъ было писано.
Валтеръ скоро явился.
— Капитанъ Коттль сказалъ мн, миссъ Домби… началъ онъ, но вдругъ остановился, взглянувъ ей въ лицо.
— Вы нездоровы сегодня. Басъ что-то огорчаетъ. Вы плакали.
Онъ говорилъ съ такимъ участіемъ, съ такою заботливостью, что слезы выступили на глазахъ Флоренсы.
— Валтеръ, сказала она: — я не совсмъ здорова, я плакала. Я хочу поговорить съ вами.
Онъ слъ противъ нея, смотря на ея невинное и прекрасное лицо. Онъ былъ блденъ, губы его дрожали.
— Вы сказали мн въ тотъ вечеръ, когда я узнала, что вы живы… О, что я чувствовала въ тотъ вечеръ, и сколько надялась!…
Онъ положилъ свою дрожащую руку на столъ, и сидлъ, не отводя глазъ отъ Флоренсы.
— Вы сказало, что я перемнилась. Мн было странно слышать это, но теперь я понимаю, что вы правы. Не сердитесь на меня, Валтеръ. Я тогда была въ такомъ восторг, что не подумала объ этомъ.
Она снова казалась ему ребенкомъ — милымъ, доврчивымъ, любящимъ ребенкомъ, а не любимою женщиною, къ ногамъ которой онъ положилъ бы вс сокровища свта.
— Валтеръ, помните ли вы, когда я видла васъ въ послдній разъ до вашего отъзда?
Онъ поднялъ руку къ груди и вынулъ маленькій кошелекъ.
— Я всегда носилъ его на ше! Еслибъ я утонулъ, онъ былъ бы со мною на дн моря.
— И вы будете носить его, Валтеръ, по старой памяти?
— До самой смерти!
Она просто, непринужденно подала ему руку, какъ-будто но прошло ни одного дня съ того времени, когда она дала ему этотъ знакъ памяти.
— Я очень-рада. Мн всегда будетъ пріятно объ этомъ думать, Валтеръ. Помните ли, что мысль объ этой перемн явилась у насъ обоихъ въ тотъ вечеръ?
— Нтъ! отвчалъ онъ съ удивленіемъ.
— Да, Валтеръ. Даже тогда я разрушала ваши надежды и будущность. Тогда я боялась думать это, но теперь совершенно убждена. Если тогда, изъ великодушія, вы скрыли отъ меня эту мысль, то теперь напрасно стараетесь скрывать ее съ тмъ же великодушіемъ. Благодарю васъ за это, Валтеръ, истинно и глубоко благодарю. Вы слишкомъ-много перенесли за невинную причину всхъ вашихъ бдствій и огорченіи. Вамъ невозможно совершенно забыть, что этою причиною была я, и намъ нельзя уже быть братомъ и сестрою. По не думайте, любезный Валтеръ, что я стану упрекать васъ. И должна была это знать, но въ радости позабыла. Мн остается только надяться, что вы не будете досадовать на меня, когда это чувство не будетъ для меня уже тайною, и я прошу васъ, Валтеръ, именемъ бднаго ребенка, который когда-то былъ вашею сестрою, не принуждать себя и для меня не бороться съ самимъ-собою!
Во все это время, Валтеръ смотрлъ на нее съ удивленіемъ, котораго ничмъ передать невозможно. Наконецъ, онъ схватилъ ея руку и сжалъ въ своихъ рукахъ.
— О, миссъ Домби! сказалъ онъ, — возможно ли, что между-тмъ, какъ я столько страдалъ, въ борьб съ своими обязанностями и долгомъ въ-отношеніи къ вамъ, я заставлялъ страдать васъ самихъ. Никогда, клянусь вамъ, я не думалъ о васъ иначе, какъ объ единственной, свтлой мечт моего дтства и юности. Никогда не сочту я иначе, какъ священною, вашу связь съ моею жизнію, и никогда ея не забуду. Видть тотъ же взглядъ и слышать т же слова, которыя вы говорили мн въ вечеръ нашей разлуки, было бы для меня величайшимъ счастіемъ.
— Валтеръ, сказала Флоренса, смотря на него пристально и измняясь въ лиц: — какому долгу и какомъ обязанностямъ, въ-отношеніи ко мн, вы всмъ жертвовали?
— Долгу уваженія, тихо отвчалъ Валтеръ.
Краска исчезла съ ея лица, и она робко и задумчиво отняла свою руку, продолжая смотрть на него пристально.
— Я не имю правъ брата, сказалъ Валтеръ.— Я оставилъ васъ ребенкомъ, и нахожу женщиною.
Румянецъ разлился по лицу ея. Она жестомъ показала ему, чтобъ онъ не говорилъ боле, и закрыла лицо руками.
Оба они молчали, Флоренса плакала.
— Я обязанъ уважать ваше чистое, доброе и доврчивое сердце, чего бы это ни стоило моему собственному сердцу…
Флоренса не переставала плакать.
— Еслибъ вы были счастливы, продолжалъ Валтеръ:— окружены добрыми и благородными друзьями и всмъ, что длаетъ жизнь прекрасною, и тогда, въ намять прошедшаго, назвали бы меня братомъ, я бы отозвался на это имя изъ моего отдаленнаго убжища, но теперь, и здсь…
— О, благодарю, благодарю васъ, Валтеръ! Простите, что я васъ обидла. Мн не у кого спросить совта. Я совершенно одна.
— Флоренса! сказалъ Валтеръ: — я поторопился высказать то, чего за нсколько минутъ ни за что не думалъ высказывать. Еслибъ я, имлъ состояніе, еслибъ я имлъ средства или надежду дать вамъ мсто въ свт, близкое къ тому, которое вы занимали, то я сказалъ бы вамъ, что есть имя, которое вы могли бы дать мн для того, чтобъ я могъ любить и защищать васъ. Это право казалось бы мн столь высокимъ и драгоцннымъ, что ему я посвятилъ бы всю жизнь мою.
Голова ея была склонена по прежнему, слезы продолжали падать, и грудь волновалась отъ рыданій.
— Милая Флоренса! Я мысленно называлъ васъ этимъ именемъ, не понимая, какъ это было дерзко и безразсудно. Дайте мни въ послдній разъ такъ назвать васъ, и позабудьте о томъ, что я говорилъ.
Флоренса подняла голову. Тихая радость сіяла въ глазахъ ея, свтлая улыбка проглядывала сквозь слезы, и голосъ дрожалъ, когда она говорила:
— Нтъ, Валтеръ, я этого не позабуду, ни за что въ свт не позабуду, Вы очень… очень бдны?
— Я морякъ, отвчалъ Валтеръ.— Чтобъ жить, я плаваю но морю.
— Вы скоро опять узжаете, Валтеръ?
— Очень-скоро.
Она сидла, смотря на него нсколько времени, и потомъ робко взяла его за руку.
— Если ты женишься на мн, Валтеръ, я буду любить тебя горячо. Если ты позволишь мн слдовать за тобою, я безъ страха послдую на край свта. Мн не кого покидать для тебя, моя жизнь и любовь будутъ посвящены только теб, и съ послднимъ вздохомъ произнесу я передъ Богомъ твое имя.
Валтеръ прижалъ ее къ сердцу, и, прильнувъ щекою къ его щек, она плакала на груди своего милаго.
Какъ радостенъ казался имъ воскресный звонъ! Какъ воскресная тишина согласовалась съ спокойствіемъ души ихъ! Тихо спустился сумракъ и заботливо прикрылъ своею тнью Флоренсу, которая, какъ дитя, уснула на груди Валтера.
Онъ съ гордою нжностью смотрлъ на ея закрытыя очи, въ цломъ свт они искали только его одного!
Капитанъ оставался въ маленькой гостиной, пока совершенно не смерклось. Онъ взялъ стулъ, на которомъ сидлъ Валтеръ, и смотрлъ, какъ мало-по-малу скрывался день и выступали звзды. Онъ зажегъ свчу, закурилъ трубку, выкурилъ ее, и началъ удивляться, что длается на верху, и почему его не зовутъ къ чаю.
Флоренса подошла къ нему, когда онъ достигъ высшей точки удивленія.
— Ахъ, моя радость! вскричалъ капитанъ.— Вы порядкомъ наговорились съ Валтеромъ, моя прелесть.
Флоренса взялась своею маленькою ручкою за пуговицу его сюртука и сказала, смотря ему въ лицо:
— Любезный капитанъ, я хочу кое-что сказать вамъ.
Капитанъ быстро поднялъ голову, чтобъ выслушать, что ему скажутъ. Взглянувъ пристальне на Флоренсу, онъ отодвинулся отъ нея назадъ, вмст со стуломъ.
— Какъ, радость сердца! вскричалъ капитанъ.— Не-уже-ли?
— Да! весело отвчала Флоренса.
— Валтеръ женится? Такъ ли? завопилъ капитанъ, бросая вверхъ свою шляпу.
— Да! отвчала Флоренса, и смясь и плача.
Капитанъ тотчасъ обнялъ ее, о потомъ, надвъ шляпу, подалъ руку Флоренс и повелъ ее на верхъ.
— Что, Валтеръ? сказалъ онъ съ сіяющимъ лицомъ, заглядывая въ дверь:— такъ у тебя нтъ другаго имени, а?
Онъ чуть не задохся, смясь надъ своею остротою, которую повторилъ по-крайней-мр разъ сорокъ во время чая, натирая свое радостное лицо рукавомъ сюртука и обмахивая носовымъ платкомъ голову. Но онъ имлъ еще важнйшія причины радоваться, потому-что изрдка, посматривая съ восторгомъ на Валтера и Флоренсу, бормоталъ про себя:
— Ну, Эдвардъ Коттль, ты никогда не могъ назначить лучшаго курса въ своей жизни, какъ отдлавшись отъ своего маленькаго имущества!

ГЛАВА III.
Мистеръ Домби и свтъ.

Между-тмъ, какъ дни идутъ за днями, что длаетъ этотъ гордый человкъ? Думаетъ ли онъ когда-нибудь о своей дочери, и удивляется ли, куда она двалась? Не предполагаетъ ли онъ, что она возвратилась домой и ведетъ прежнюю жизнь въ своемъ скучномъ дом? Никто не могъ за него отвтить. Со дня ея побга, онъ ни разу не произнесъ ея имени. Домашніе такъ боялись его, что не заводили рчи о такомъ предмет, а единственную особу, осмлившуюся длать ему вопросы, онъ тотчасъ заставлялъ молчать.
— Любезный Поль! шептала сестра его въ день побга Флоренсы:— какова жена ваша, эта выскочка! Не уже-ли справедливо то, что я слышала? Вотъ ея благодарность за вашу несравненную привязанность, которая заставляла васъ жертвовать даже родными для ея капризовъ и гордости! Бдный братецъ!
Съ этою рчью, отзывавшеюся досадою на то, что ея не пригласили на первый обдъ, мистриссъ Чиккъ употребила въ дло платокъ, и пала на шею къ мистеру Домби. По мистеръ Домби холодно отстранилъ ее и посадилъ на стулъ.
— Благодарю васъ, Луиза, за ваше участіе, сказалъ онъ: — но я бы желалъ вести разговор о какомъ-нибудь другомъ предмет. Когда я стану оплакивать свою судьбу, или буду имть пужду въ утшеніи, тогда вы можете утшать меня, если хотите.
— Любезный Поль, продолжала его сестра, закрывая платкомъ лицо и качая головою: — я знаю вашъ твердый характеръ, и не буду боле говорить о такомъ непріятномъ и возмутительномъ предмет (послднія два прилагательныя мистриссъ Чиккъ произнесла съ особеннымъ негодованіемъ), по позвольте мн спросить васъ… хоть я боюсь услышать что-нибудь оскорбительное для моего слуха… этотъ несчастный ребенокъ, Флоренса…
— Замолчите, Луиза! сурово сказалъ мистеръ Домби.— Ни слова боле объ этомъ!
Мистриссъ Чиккъ оставалось только качать головою, употреблять въ дло платокъ и оплакивать участь людей, недостойныхъ имени Домби. Но была ли Флоренса виновна въ бгств Эдии, послдовала ли она за нею, сдлала ли она слишкомъ-много, или слишкомъ-мало, сдлала ли она что-нибудь, или ничего по сдлала — объ этомъ ничего не знала мистриссъ Чиккъ.
Мистеръ Домби идетъ своею дорогою, затаивъ въ груди свои мысли и чувства и не для ихъ ни съ кмъ. Онъ не длаетъ розъисковъ о дочери. Онъ, можетъ-быть, думаетъ, что она у его сестры и даже у него въ дом. Онъ, можетъ-быть, думаетъ о ней постоянно, а можетъ-быть, и никогда не думаетъ. Ничего невозможно узнать по лицу его.
Одно только врно: онъ не думаетъ, что потерялъ ее. Онъ не подозрваетъ истины. Въ своемъ гордомъ величіи, онъ такъ долго видлъ ее робкимъ и терпливымъ созданіемъ, что не могъ имть такое опасеніе. Какъ ни сильно потрясло его безчестіе, однако оно не убило его совершенно. Корень широкъ и глубокъ, и въ-продолженіе многихъ лтъ его корни питались всмъ, что ихъ окружало. Дерево треснуло, но не сломилось.
Хоть онъ и скрываетъ свой внутренній міръ отъ міра вншняго, который, по его мннію, ничмъ боле не занятъ, кром его поступковъ, однако онъ не можетъ скрыть тхъ возмутительныхъ слдовъ, которые проглядываютъ въ его впавшихъ глазахъ и щокахъ, на блдномъ лиц и въ угрюмомъ, пасмурномъ взгляд. Непроницаемый по-прежнему, онъ, однако, измнился наружно, и гордость его страдаетъ, потому-что иначе не было бы видно этихъ слдовъ.
Что думаетъ о немъ свтъ? какъ онъ на него смотритъ? что онъ въ немъ видитъ, и что онъ говоритъ?— вотъ демонъ, вчно его преслдующій. Онъ везд съ нимъ вмст, и, что еще хуже, онъ даже и тамъ, гд его нтъ. Онъ провожаетъ мистера Домби въ толп его слугъ, онъ показываетъ на него на улиц, ждетъ его въ контор, онъ усмхается изъ-за плечь богатыхъ купцовъ, онъ киваетъ ему изъ толпы, онъ встрчаетъ его везд и всегда. Когда ночью онъ запирается въ своей комнат, демонъ остается въ его дом, ходитъ вн дома по мостовой, является на стол, въ печати, дымится на желзныхъ дорогахъ и пароходахъ, и нигд не оставляетъ его.
Это не призракъ его воображенія. Онъ дйствуетъ и на другихъ такъ же, какъ на него. Примръ тому кузенъ Фениксъ, нарочно пріхавшій изъ Баденъ-Бадена, чтобъ поговорить съ мистеромъ Домби. Примръ тому майоръ Бэгстокъ, сопровождающій кузена Феникса по дружб.
Мистеръ Домби принимаетъ ихъ съ своимъ обыкновеннымъ достоинствомъ, смотря прямо, въ своемъ всегдашнемъ положеніи, передъ каминомъ. Онъ чувствуетъ, что ихъ глазами смотритъ на него свтъ, что онъ глядитъ съ лицъ портретовъ, что Питтъ, висящій на стн, представляетъ его собою, что у старой географической карты есть свои глаза.
— Какая холодная весна! говоритъ мистеръ Домби, думая обмануть свтъ.
— Чортъ возьми, сэръ, говоритъ майоръ, въ жару дружбы: — Джозефъ эгстокъ не умегъ притворяться. Если вы хотите уклониться отъ своихъ друзей, Домби, то не разсчитывайте на Джое K. Джоэ грубъ и крутъ, сэръ, Джоэ прямой человкъ, сэръ. Его высочество покойный герцогъ Йоркскій сказалъ мн лично: ‘Если на служб есть человкъ, на котораго можно положиться, то это Джоэ, Джоэ Б.
Мистеръ Домби не противорчитъ.
— Домби, продолжаетъ майоръ: — я человкъ свтскій. Нашъ кузенъ Фениксъ, если я осмлюсь…
— Много чести, говоритъ кузенъ Фениксъ.
…— Также человкъ свтскій. Вы сами, Домби, человкъ свтскій. Когда же три свтскіе человка садятся вмст, какъ друзья… продолжаетъ майоръ, снова обращаясь къ кузену Фениксу.
— Конечно, какъ друзья, отвчаетъ кузенъ Фениксъ.
— И когда они дйствительно друзья между собою, продолжаетъ майоръ:— то, но мннію стараго Джоэ, который можетъ и ошибиться:— легко узнать мнніе свта о всякомъ предмет.
— Везъ всякаго сомннія, говоритъ кузенъ Фениксъ.— Это очевидно. Я давно уже хочу передать моему другу Домби, съ какимъ удивленіемъ и досадою узналъ я, что моя милая и прекрасная родственница, обладавшая всми совершенствами, которыя въ состояніи сдлать человка счастливымъ, до такой степени забыла свои обязанности въ-отношеніи къ… къ свту. Это меня ужасно огорчило, и я даже говорилъ Саксби, человку въ шесть футовъ и десять дюймовъ, съ которымъ, можетъ-быть, знакомъ другъ мой Домби, что это происшествіе взволновало во мн всю кровь. Такая ужасная катастрофа — продолжалъ кузенъ Фениксъ: — показываетъ человку всю мудрость Привиднія, потому-что, случись она при жизни ттушки, Богъ-знаетъ, что бы сталось съ этой женщиной…
— Итакъ, Домби, говоритъ майоръ, продолжая свою рчь съ большимъ жаромъ.
— Извините, прерываетъ кузенъ Фениксъ.— Позвольте мн сказать еще слово. Другъ мой Домби позволитъ мн замтить, что мое огорченіе еще боле увеличивается при мысли, какъ удивляется свтъ, что моя милая и прекрасная родственница вврилась человку… человку не боле, какъ съ блыми зубами, стоявшему гораздо-ниже ея мужа. Но, прося моего друга Домби не обвинять моей милой и прекрасной родственницы, пока ея проступокъ но будетъ вполн доказанъ, я могу уврить его, что фамилія, которую я представляю и которая въ настоящее время почти совершенно истребилась, не будетъ препятствовать дйствіямъ, къ которымъ понудитъ его честь. Надюсь, что другъ мой Домби оцнитъ мое участіе въ этомъ печальномъ дл, и я не стану тревожить его дальнйшими замчаніями.
Мистеръ Домби кланялся, не поднимая глазъ, и молчалъ.
— Домби! говорилъ майоръ: — другъ нашъ Фениксъ высказалъ все, касающееся до вашей супруги, съ такимъ краснорчіемъ, до котораго никогда не въ состояніи дойдти старый Джоэ — никогда, клянусь честью! Теперь, по дружб, позвольте мн взглянуть на это дло съ другой стороны. Сэръ, продолжалъ майоръ, покашливая:— у свта есть свои мннія, которымъ должно дать удовлетвореніе.
— Я знаю это, отвчалъ мистеръ Домби.
— Конечно, знаете, Домби, возразилъ майоръ.— Чортъ возьми, мн извстно, что вы это знаете. Человкъ вашего калибра не можетъ не знать.
— Падт.юсь, отвчалъ мистеръ Домби.
— Домби! продолжалъ майоръ:— остальное вы угадаете. Я говорю это, Можетъ-быть, преждевременно, потому-что ролъ Бэгстоковъ всегда говорилъ, правду. Мы мало этимъ выиграли, сэръ, но оно уже въ крови Бэгстоковъ. Съ этимъ человкомъ нужно стрляться. Джоэ Бэгстокъ будетъ вашимъ секундантомъ. Онъ требуетъ этого во имя дружбы. Съ Богомъ!
— Майоръ, отвчалъ мистеръ Домби:— благодарю васъ. Я переговорю съ вами, когда прійдетъ время. Время еще не пришло, и потому я молчу.
— Гд этотъ человкъ, Домби? спросилъ майоръ.
— Не знаю.
— Вы не имете о немъ никакихъ извстій? снова спросилъ майоръ.
— Имю.
— Радуюсь за васъ, Домби, говорилъ майоръ.— Поздравляю васъ.
— Извините, майоръ, если теперь я не буду входить въ дальнйшія подробности. Эти извстія очень-странны и получены весьма-страннымъ образомъ. Они могутъ быть неосновательны, могутъ быть и справедливы. Въ настоящее время, я ничего не могу сказать вамъ.
Хотя, при жаркомъ энтузіазм майора, этотъ отвтъ могъ показаться довольно-сухимъ, однакожь майоръ остался имъ совершенно-доволенъ и заране восхищался мыслью, что свту предстоитъ такой прекрасный случай взять свое. Вслдъ за тмъ, кузенъ Фениксъ и майоръ Бэгстокъ откланялись мистеру Домби и оставили его обдумывать на свобод, чего въ состояніи требовать отъ него свтъ.
Но кто это сидитъ въ комнат ключницы, проливая слезы и разговаривая съ мистриссъ Пипчинъ тихо и всплескивая руками? Это какая-то дама, которой лицо закрыто черною шляпкою, какъ-будто не ей принадлежащею. Это миссъ Токсъ, взявшая такой нарядъ отъ своей служанки и тайкомъ пришедшая сюда съ Принцесс-Плэса, чтобъ возобновить старое знакомство съ мистроссъ Пипчипъ и узнать, что длается съ мистеромъ Домби.
— Какъ онъ перенесъ это? спрашиваетъ миссъ Токсъ,
— Хорошо, отвчаетъ мистриссъ Пипчинъ отрывисто.— Онъ, кажется, здорове обыкновеннаго.
— Наружно, отвчаетъ миссъ Токсъ.— Но что онъ чувствуетъ въ душ!
— Конечно! Можетъ-быть! говоритъ мистриссъ Пипчинъ, между-тмъ, какъ срые глаза ея выражаютъ сомнніе.
— Впрочемъ, я очень-рада, что мы отъ нея избавились, продолжаетъ мистриссъ Пипчинъ.— Мн не нужно здсь вашихъ безстыдныхъ лицъ!
— Въ-самомъ-дл, безстыдныхъ! Вы въ прав сказать безстыдныхъ! повторяетъ миссъ Токсъ.— Оставить его! Такого благороднаго человка!
И миссъ Токсъ не въ состояніи скрыть своего негодованія.
— Я не скажу ничего о его благородств, замчаетъ мистриссъ Пипчинъ, гнвно потирая носъ.— Но когда человку приходитъ испытаніе, то нужно переносить его. Что жь длать! Я сама довольно перенесла въ свое время! Есть изъ чего хлопотать! Она ушла, и хорошо сдлала. Я думаю, никому и не нужно, чтобъ она возвращалась назадъ!
Намекъ на перувіанскія мины заставляетъ миссъ Токсъ встать, чтобъ у идти. Мистриссъ Пипчинъ зоветъ Тоулинсона и приказываетъ ему проводить ее. Тоулинсонъ, столько времени невидвшій миссъ Токсъ, усмхается и спрашиваетъ ее о здоровьи, замчая, что онъ сначала не узналъ ея въ этой шляпк.
— Я, слава Богу, здорова, Тоулинсонъ, отвчаетъ миссъ Токсъ.— Прошу тебя не говорить никому, что я здсь бываю. Я прихожу только къ мистриссъ Пипчинъ.
— Слушаю, миссъ, говоритъ Тоулинсонъ.
— Дурныя дла длаются, Тоулинсонъ, говоритъ миссъ Токсъ.
— Очень-дурныя, миссъ.
— Надюсь, Тоулинсонъ, говоритъ миссъ Токсъ, привыкшая къ поучительному тону въ семейств Тудлей:— что случившееся здсь послужитъ для тебя урокомъ.
— Благодарю васъ, миссъ, отвчаетъ Тоулинсонъ.
Онъ старается понять, какимъ-образомъ этотъ случай послужитъ ему урокомъ, но гнвный голосъ мистриссъ Пипчинъ, кричащей ему: ‘что ты тамъ длаешь? зачмъ ты не провожаешь барыню до дверей!’ заставляетъ его толкнуть впередъ миссъ Токсъ. Проходя мимо комнаты мистера Домби, миссъ Токсъ идетъ на-ципочкахъ, скрываясь въ глубин своей шляпки, и въ цломъ свт, такъ преслдующемъ мистера Домби, нтъ другаго атома, который бы имлъ къ нему столько сожалнія и участія, сколько уносила миссъ Токсъ подъ своею черною шляпкою, скрываясь даже отъ уличныхъ фонарей.
Но миссъ Токсъ но принадлежала къ свту мистера Домби. Она приходила къ нему въ домъ каждый вечеръ, прибавляя къ шляпк салопъ и зонтикъ въ дурную погоду, перенося усмшки Тоулинсона и фырканье мистриссъ Пипчинъ — и все это только для того, чтобъ узнать, здоровъ ли онъ и какъ онъ переноситъ свое несчастіе. Но она не принадлежала къ свту мистера Домби. Этотъ свтъ безъ нея идетъ своею дорогою, а она, не яркая и не отдльная звзда, движется въ своей маленькой орбит въ углу другой системы, довольная своей участью. Право, миссъ Токсъ легче удовлетворить, чмъ тотъ свтъ, который столько безпокоилъ мистера Домби!
Въ контор, писцы со всхъ сторонъ обсуживаютъ это несчастіе, но боле всего заботятся о томъ, кто заступитъ мсто Карцера. Они вообще предполагаютъ, что мсто лишится части своихъ доходовъ и будетъ сопряжено съ большими ограниченіями, и т, которые ни въ какомъ случа не надются его получить, ни мало не завидуютъ человку, которому оно достанется. Со смерти маленькаго Поля, въ контор никогда еще не было такого волненія, но это волненіе принимаетъ дружественный, почти веселый оборотъ и возстановляетъ общее согласіе. Привилегированный острякъ конторы и его соперникъ въ остротахъ, бывшіе до-сихъ-поръ смертельными врагами, мирятся но этому случаю. Въ намять ихъ примиренія, устроивается маленькій обдъ въ сосднемъ трактир. Острякъ занимаетъ первое мсто, соперникъ садится за вице-президента. Рчи,слдующія за снятіемъ скатерти, открываются острякомъ, который говоритъ: ‘Джентльмены! нечего скрывать, какъ въ настоящее время неумстны частные раздоры. Послднія происшествія, о которыхъ не хочу подробно распространяться, потому-что о нихъ упомянуто было въ воскресной газет и въ ежедневномъ листк, который не хочу назвать (здсь каждый изъ членовъ общества называетъ листокъ и газету въ-полголоса), заставили меня погрузиться въ размышленія, и я чувствую, что имть въ такую минуту личныя несогласія съ Робинзономъ, значитъ не принять участія въ бдствіи, постигшемъ домъ нашъ.’ Робинзонъ отвчаетъ на это, какъ человкъ и какъ братъ, и одинъ изъ писцовъ, бывшій въ контор уже три года, и постоянно рисковавшій лишиться мста за незнаніе ариметики, является совершенно въ новомъ свт, сказавъ сильную рчь, въ которой говорить, между-прочимъ: ‘дай Богъ, чтобъ нашъ уважаемый начальникъ никогда боле не узналъ несчастія, упавшаго на домъ его!’ и множество другихъ вещей, начинающихся съ ‘дай Богъ, чтобъ никогда боле’, которыя принимались съ громкими аплодиссманами. Однимъ словомъ, вечеръ проходилъ прекрасно, и общее согласіе нарушилось только ссорою двухъ иисцовъ младшихъ, которые, заспоривъ о ежегодныхъ доходахъ Каркера, взялись-было за графины, но къ счастію были выведены вонъ. На другой день, въ контор изведено огромное количество содовой воды, и многіе изъ писцовъ совсмъ не явились на службу.
Что касается до разсыльнаго Перча, то онъ едва-ли не совсмъ пропащій человкъ. Онъ снова таскается по трактирамъ и лжетъ немилосердо. По его словамъ, онъ уже встрчалъ лица, замшанныя въ послднемъ происшествіи, и сказалъ имъ ‘соръ’, или ‘сударыня’, какъ приходилось, ‘отъ-чего вы такъ блдны?’ При чемъ каждый изъ нихъ вздрагивалъ съ головы до ногъ и говорилъ: ‘о, Перчъ!’ и убгалъ прочь. Это ли обстоятельство, или дйствіе крпкихъ напитковъ, приводитъ мистера Перча въ самое печальное состояніе къ тому времени, когда онъ обыкновенно ищетъ утшенія въ обществ мистриссъ Перчъ, а мистриссъ Перчъ находится въ сильномъ безпокойствъ, опасаясь, что довренность ея мужа къ женскому полу ослабнетъ посл такихъ неожиданныхъ происшествій, и что, возвращаясь домой, онъ будетъ безпрестанно думать, не убжала ли жена его съ какимъ-нибудь виконтомъ.
Слуги мистера Домби стали вести разсянную жизнь и сдлались ни къ чему негодными. Каждый вечеръ они собираются за ужиномъ попить, покурить и поболтать. Посл половины одиннадцатаго, мистеръ Тоулинсонъ всегда бываетъ хмленъ и безпрестанно спрашиваетъ, не говорилъ ли онъ, что нельзя ожидать ничего хорошаго, живя въ угловомъ дом. Они шепчутся о миссъ Флоренс и удивляются, гд она, они уврены, что если это неизвстно мистеру Домби, то извстно мистриссъ Домби. О послдней замчаетъ поваръ, что она была знатная барыня, но слишкомъ-надменна! Вс соглашаются съ поваромъ, и горничная, старинная любовь мистера Тоулинсона, весьма-добродтельная двушка, проситъ никогда не говорить ей о людяхъ, которые слишкомъ-высоко держатъ головы, какъ-будто земля создана не для нихъ.
Все это говорится и длается хоромъ. Только мистеръ Домби и свтъ остаются одни другъ съ другомъ.

ГЛАВА IV.
Тайное извстіе.

Добрая мистриссъ Броунъ и дочь ея Алиса молча сидли вмст въ своей комнат. Это было въ позднюю весну, рано вечеромъ. Немного дней прошло еще съ-тхъ-поръ, какъ мистеръ Домби сказалъ майору Бэгстоку о странномъ извстіи, страннымъ образомъ полученномъ, которое могло оказаться незаслуживаюшимъ вниманія, могло быть и справедливымъ.
Мать и дочь долгое время сидли не говоря ни слова, почти безъ движенія. Лицо старухи выражало мучительное безпокойство и ожиданіе, на лиц дочери также написано было ожиданіе, но въ меньшей степени, и по-временамъ оно какъ-будто помрачалось досадою и недоврчивостью. Старуха, не обращая вниманія на эти перемны въ его выраженіи, хотя глаза ея часто обращались на дочь, сидла, бормоча про себя и чавкая, и внимательно прислушивалась.
Жилище ихъ, хотя бдное и нищенское, не было такъ отвратительно, какъ въ то время, когда въ немъ жила одна только добрая мистриссъ Броунъ. Видны были нкоторыя усилія привести все въ чистоту и порядокъ,— усилія лнивой, беззаботной руки, напоминавшія о молодой женщин. Вечерній сумракъ темнлъ и сгущался, между-тмъ, какъ об женщины молчали, пока почернвшія стны не скрылись въ наступавшей темнот.
Тогда Алиса прервала это продолжительное молчаніе, и сказала:
— Ты можешь успокоиться, мать. Онъ не прійдетъ сюда.
— Чортъ его возьми! съ нетерпніемъ отвчала старуха.— Онъ пріидетъ!
— Увидимъ, сказала Алиса.
— Увидимъ его, отвчала мать.
— Въ день страшнаго суда, сказала дочь.
— Ты думаешь, что я впала въ дтство, я знаю! заворчала старуха.— Вотъ какого уваженія дождалась я отъ своей двки, но я умне, чмъ ты думаешь. Онъ прійдетъ. Намедни, когда я дотронулась до его сюртука на улиц, онъ осмотрлъ меня, какъ гадину. Но, Боже мой, что съ нимъ было, когда я сказала ихъ имена и спросила хочетъ ли онъ знать, гд они!
— Онъ былъ разсерженъ? спросила дочь, которой вниманіе возбудилось на минуту.
— Разсерженъ? спроси, жаждалъ ли онъ крови? Это будетъ похоже надло. Разсерженъ? Ха, ха! Назвать его только разсерженнымъ! сказала старуха, идя съ прихрамываньемъ къ шкапу и зажигая свчу, которая выказала во всей отвратительности движенія ея рта, когда она ставила ее на столъ.— Скоре можно назвать твое лицо только сердитымъ, когда ты думаешь или говоришь о нихъ.
И въ-самомъ-дл, въ ней было совсмъ другое, когда она сидла тихо, притаившись какъ тигрица съ пылающими глазами.
— Тссъ! сказала старуха съ торжествующимъ видомъ.— Я слышу шаги. Эта походка не тхъ людей, которые живутъ возл и часто ходятъ мимо. Мы не такъ ходимъ. Мы стали бы гордиться такими сосдями! Ты слышишь его?
— Мн кажется, ты права, мать, тихо отвчала Алиса.— Тише! Отвори дверь.
Она завернулась въ свой платокъ и стянула его около себя, между-тмъ, какъ старуха, кивая головою, впустила мистера Домби, который остановился, переступивъ черезъ порогъ и недоврчиво осмотрлся кругомъ.
— Здсь бдное мсто для такого джентльмена, какъ ваша милость, сказала старуха, трясясь и кланяясь.— Я васъ предупреждала, по тутъ еще нтъ большой бды.
— Кто это? спросилъ мистеръ Домби, смотря на Алису.
— Это моя красавица-дочь, сказала старуха.— Ваша милость о ней не безпокойтесь. Она все знаетъ.
Лицо его нахмурилось, какъ-будто онъ громко произнесъ ‘кто этого не знаетъ!’, но онъ посмотрлъ на нее пристально, между-тмъ, какъ та смотрла на него, будто не замчая его присутствія. Лицо его стало пасмурне, когда онъ отвелъ отъ нея свой взглядъ, и этотъ взглядъ украдкою снопа обращался назадъ, какъ-будто преслдуемый ея смлымъ взглядомъ, возбуждавшимъ что-то знакомое въ его памяти.
— Женщина! сказалъ мистеръ Домби старой колдунь, которая усмхалась и подмигивала за его спиною, а когда онъ обращался къ ней, украдкою показывала на дочь, потирала руки, и снова на нее показывала,— женщина! Сознаюсь, я малодушенъ и забываю свое званіе, приходя сюда, но ты знаешь, зачмъ я пришелъ, и что ты предложила мн, останова меня на улиц. Можешь ли ты сообщить мн что-нибудь о томъ, что я хочу знать, и какимъ образомъ могу я получить свдніе въ такой лачуг, когда я напрасно употребляю для этого всю свою власть, вс свои средства? Не думаю, сказалъ онъ посл минутнаго молчанія, смотря на нее испытующимъ взглядомъ: — чтобъ ты осмлилась шутить со мною или обманывать меня. Но если таковы твои намренія, то лучше остановись на порог твоей зати. Я не шутливаго характера и строго взъищу съ тебя.
— О, какой гордый, жестокій джентльменъ! бормотала старуха, качая головою и потирая свои морщинистыя руки.— Но ваша милость увидитъ собственными глазами и услышитъ собственными своими ушами — не нашими. А если мы наведемъ на ихъ слдъ вашу милость, вы, вдь, заплатите намъ, любезный господинъ?
— Деньги, отвчалъ мистеръ Домби, видимо успокоенный этимъ вопросомъ:— отъищутъ невроятныя вещи, я знаю. Он могутъ привести насъ къ длу. Да. За каждое положительное извстіе я плачу. По прежде всего мн необходимо извстіе, чтобъ я могъ судить о его цнности.
— Знаете ли вы что-нибудь могущественне денегъ? спросила молодая женщина не вставая и не измняя своего положенія.
— Не думаю, чтобъ въ этой лачуг что-нибудь могло быть сильне ихъ, сказалъ мистеръ Домби.
— Вы могли бы знать вещи, которыя везд сильне, отвчала Алиса.— Вамъ неизвстна женская ненависть?
— У тебя ядовитый языкъ, сказалъ мистеръ Домби.
— Не всегда, отвчала она безъ малйшаго смущенія.— Я говорю вамъ это для того, чтобъ вы лучше насъ поняли и боле врили намъ. Женская ненависть одна и та же — здсь и въ вашемъ прекрасномъ дом. Я ненавижу, ненавижу уже нсколько лтъ… Причины моей ненависти такъ же сильны, какъ и ваши, и предметъ ея тотъ же самый человкъ!
Онъ вскочилъ съ мста, какъ-будто противъ воли, и смотрлъ на нее съ удивленіемъ.
— Да, сказала она съ страннымъ смхомъ: — это дйствительно такъ, какъ ни велико между нами разстояніе. Какъ это могло случиться, нтъ надобности знать, это моя исторія, и я берегу ее для себя. Я хотла бы свести васъ, потому-что ненавижу его. Мать моя бдна и корыстолюбива, она готова продать вс извстія, какія можетъ собрать, продать всхъ и каждаго за деньги. Не дурно, въ-самомъ-дл, чтобъ вы ей заплатили, если она поможетъ вамъ въ томъ, что вы знать хотите. Но моя цль не такова. Я объяснила вамъ ее, и мн все равно, хоть вы сторгуетесь съ нею за полшиллинга. Я кончила. Мой ядовитый языкъ ничего боле не скажетъ, хоть ждите здсь до самаго утра.
Старуха, которую сильно безпокоила эта рчь, охуждавшая ея денежные разсчеты, дернула за рукавъ мистера Домби и шепнула ему, чтобъ онъ не обращалъ вниманія на ея дочь. Онъ взглянулъ на нихъ обихъ поочереди блуждающимъ взглядомъ и сказалъ глухимъ голосомъ:
— Продолжай. Что ты знаешь?
— Не торопитесь, ваша милость! намъ нужно кое-кого подождать, отвчала старуха.— Мы это узнаемъ отъ другаго — вывдаемъ, выжмемъ изъ него.
— Что ты хочешь сказать? спросилъ мистеръ Домби.
— Терпніе, заквакала старуха, кладя свою кисть, какъ коготь, на его руку.— Терпніе. Мы до всего дойдемъ. Я знаю, что могу. Если онъ вздумаетъ скрывать отъ меня дло, сказала добрая мистриссъ Броунъ, сгибая свои десять пальцевъ: — то я вырву изъ него все.
Мистеръ Домби слдилъ за нею глазами, когда она поплелась къ дверямъ и снова выглянула на улицу, о потомъ взглядъ его остановился на дочери, но Алиса сидла безстрастная, молчаливая и не обращала на него вниманія.
— Ты говоришь мн, старуха, сказалъ онъ, когда сгорбленная фигура мистриссъ Броунъ возвратилась назадъ, кивая головою и бормоча про себя:— что мы будемъ еще кого-то ждать.
— ДА, сказала старуха, смотря ему въ лицо и качая головою.
— И отъ него получимъ извстіе, которое можетъ быть для меня полезнымъ?
— Да, отвчала старуха, опять кивнувъ головою,
— Этотъ человкъ не знакомъ мн?
— Штъ! сказала старуха съ дкимъ смхомъ.— Не все ли равно! Ну, ну, нтъ, не совсмъ незнакомъ вашей милости. Но онъ васъ не увидитъ. Онъ бы испугался васъ и не сталъ бы говорить. Станьте за дверью и судите сами. Мы не просимъ, чтобъ намъ врили… Какъ ваша милость недоврчиво смотритъ на комнату, которая за дверью! О, какъ вы, богатые господа, подозрительны! Взгляните же на нее.
Ея проницательный взглядъ открылъ на его лицъ невольное выраженіе того чувства, которое не могло быть неосновательнымъ въ подобныхъ обстоятельствахъ. Она взяла свчу и пошла къ дверямъ. Мистеръ Домби заглянулъ въ нихъ, удостоврился, что за ними была пустая, бдная комната, и сдлалъ знакъ старух поставить свчу на мсто.
— Скоро ли, спросилъ онъ:— пріидетъ этотъ человкъ?
— Скоро, отвчала она.— Не угодно ли вашей милости посидть нсколько минутъ?
Онъ не отвчалъ, но съ нершительнымъ видомъ сталъ ходить по комнат, какъ-будто не зная, остаться, или уйдти, какъ-будто ссорясь самъ съ собою за то, что очутился въ такомъ мст. Но скоро походка его сдлалась тяжеле и медленне, лицо серьзне и задумчиве, какъ-будто цль, для которой онъ пришелъ сюда, снова овладла его мыслями.
Между-тмъ, какъ онъ ходилъ взадъ и впередъ, потупивъ глаза въ землю, мистриссъ Броунъ, сидя на стул, съ котораго она вставала, чтобъ принять гостя, снова стала прислушиваться. Однообразный шумъ его шаговъ или дряхлость такъ ослабили ея слухъ, что чья-то походка вн дома уже нсколько минутъ отдавалась въ ушахъ ея дочери, которая, чтобъ извстить мать, быстро на нее взглянула. Тогда старуха вскочила съ своего мста, и шепнувъ ‘вотъ онъ!’, толкнула мистера Домби на мсто наблюденія и поставила на столъ бутылку съ стаканомъ такъ живо, что успла обвиться руками около шеи Роба-Точильщика, когда тотъ показался въ дверяхъ.
— Вотъ мой милый мальчикъ, вскричала мистриссъ Броунъ: — наконецъ-то! какъ ты похожъ на моего сына, Роби!
— Ой! мистриссъ Броупъ! прервалъ Точильщикъ.— Перестаньте! Не-уже-ли вы не можете любить человка безъ того, чтобъ не жать и не душить его! Будьте осторожны, у меня въ рукахъ клтка!
— При мн, онъ думаетъ о клтк! вскричала старуха, спрашивая глазами потолокъ.— При мн, которая привязана къ нему боле, чмъ мать!
— Конечно, я увренъ, что за это я вамъ много обязанъ, мистриссъ Броунъ, сказалъ несчастный мальчикъ: — я самъ люблю васъ, но вдь я не душу васъ, мистриссъ Броунъ!
Онъ говорилъ и глядлъ такъ, какъ-будто не прочь былъ сдлать это при удобномъ случа.
— И еще говоритъ о клткахъ! ворчалъ Точильщикъ.— какъ-будто это преступленіе! Посмотрите-ка! Знаете ли, чье это?
— Хозяина, дружокъ? спросила старуха съ усмшкою.
— Э! сказалъ Точильщикъ, ставя на столъ большую клтку, завернутую кругомъ и развязывая обвертку руками о зубами.— Это нашъ попугай, вотъ онъ!
— Попугай мистера Каркера, Робъ?
— Молчите, мистриссъ Броунъ, сказалъ встревоженный Точильщикъ.— Къ-чему вы называете имена? Право, сказалъ Робъ, въ отчаяніи рвя на себ волосы обими руками:— она сведетъ меня съ ума!
— Какъ! Ты бранишь меня, неблагодарный? вскричала старуха съ притворною горячностью.
— Боже мой, мистриссъ Броунъ, нтъ! отвчалъ Точильщикъ со слезами на глазахъ.— Есть же такая!… Не люблю ли я васъ до безумія, мистриссъ Броунъ?
— Въ-самомъ-дл, милый Робъ? Съ этими словами, мистриссъ Броунъ снова заключила его въ свои объятія и не выпустила до-тхъ-поръ, пока онъ не сдлалъ нсколькихъ отчаянныхъ и недйствительныхъ усилій ногами, и пока волосы на голов его но встали дыбомъ.
— О! сказалъ Точильщикъ: — какъ ужасно испытывать такую привязанность! Я бы желалъ, чтобъ она… Какъ вы поживаете, мистриссъ Броунъ?
— Каково? Не былъ здсь цлую недлю! сказала старуха, смотря на него съ упрекомъ.
— Помилуйте, мистриссъ Броунъ! недлю тому назадъ, я сказалъ, что прійлу черезъ недлю, и пришелъ. Какъ вы опрометчивы! Будьте немного снисходительне, мистриссъ Броунъ. Я охрипъ, оправдываясь, лицо у меня лоснится отъ обниманья. И онъ крпко потеръ его рукавомъ, какъ-будто для-того, чтобъ стереть съ него лоскъ.
— Выпей немного, чтобъ успокоиться, Робинъ, сказала старуха, наливая въ стаканъ изъ бутылки и подавая ему.
— Спасибо, мистриссъ Броунъ, отвчалъ Точильщикъ.— Ваше здоровье. Желаю вамъ много — и прочее (что, судя по выраженію его лица, не заключало въ себ никакихъ пріятныхъ желаній).— А теперь за ея здоровье, сказалъ Точильщикъ, смотря на Алису, которая сидла, устремивъ глаза, какъ ему казалось, на стну позади его, но въ-самомъ-дл на лицо мистера Домби, стоявшаго за дверью: — желаю ей того же самаго!
Посл этихъ двухъ тостовъ, онъ осушилъ стаканъ и поставилъ его на столъ.
— Ну, мистриссъ Броунъ, продолжалъ онъ: — теперь къ длу. Вы знатокъ въ птицахъ…
— Златокъ въ птицахъ? повторила старуха.
— Да, сказалъ Точильщикъ.— Мн нужно сберечь этого попугая, я бы хотлъ, чтобъ вы подержали его у себя съ недлю, или около того. Если я долженъ ходить взадъ и впередъ, печально сказалъ онъ: — то пусть буду ходить для чего-нибудь.
— Ходить для чего-нибудь? вскричала старуха.
— Кром васъ, хотлъ я сказать, мистриссъ Броунъ, отвчалъ испуганный Робъ.— Кром васъ, я не имю никакой цли. Не начинайте опять, ради Бога.
— Онъ ее безпокоится обо мн! Онъ не безпокоится обо мн, какъ я о немъ безпокоюсь! вскричала мистриссъ Броунъ, поднимая свои изсохшія руки.— Но я позабочусь о его птиц.
— Берегите же, мистриссъ Броунъ, сказалъ Робъ, качая головою.— Но перестанемъ объ этомъ говорить.
Вдругъ, остановясь и бросивъ боязливый взглядъ на другой колецъ комнаты, Робъ снова налилъ себ стаканъ, медленно осушилъ его, и, покачавъ головою, началъ играть пальцами съ проволокою клтки.
Старуха посмотрла на него украдкою, подвинула къ нему свой стулъ и, глядя на попугая, который на ея зовъ спустился съ позолоченной крыши, сказала:
— Ты теперь безъ мста, Роби?
— Какое вамъ дло, мистриссъ Броунъ! отрывисто отвчалъ Точильщикъ.
Старуха бросила на него взглядъ, который могъ бы предупредить его, что его уши въ опасности, но теперь наступила его очередь смотрть на попугая, и какъ ни живо представляло ему воображеніе сердитое лицо ея, онъ не могъ видть его глазами.
— Я удивляюсь, что господинъ не взялъ тебя съ собою, Робъ, сказала старуха вкрадчивымъ тономъ.
Робъ такъ погрузился въ разсматриваніе попугая и до того занялся проволокою, что не отвчалъ ни слова.
Старуха держала свои когти прямо надъ его головою, но она не дала еще воли пальцамъ и сказала голосомъ, въ которомъ водно было усиліе казаться ласковымъ:
— Роби, дитя мое.
— Что, мистриссъ Броунъ? спросилъ Точильщикъ.
— Я говорю, что мн удивительно, отъ-чего господинъ не взялъ тебя съ собою, дружокъ.
— Какое вамъ дло, мистриссъ Броунъ, отвчалъ Точильщикъ.
Мистриссъ Броунъ тотчасъ схватила его правою рукою за волосы, а лвою за горло, и съ такою яростью сдавила предметъ своей привязанности, что лицо Роба въ ту же минуту стало чернть.
— Мистриссъ Броунъ! вскричалъ Точильщикъ:— выпустите меня! Что вы со мною длаете? Помогите, молодая женщина! мистриссъ Броу… Броу…!..
Но молодая женщина, одинаково нетронутая ни его призывомъ, ни несвязными криками, оставалась безстрастною зрительницею. Наконецъ, посл отчаянной борьбы, Робъ высвободился и сталъ, пыхтя и ограждая себя локтями, между-тмъ, какъ старуха, также пыхтя и топая ногами отъ ярости и досады, собирала силы, чтобъ опять на него броситься. Во время этого кризиса, Алиса подала свой голосъ, но не въ пользу Точильщика, сказавъ:
— Славно, мать. Рви его на части!
— Какъ! вскричалъ Робъ: — и вы также противъ меня? Что я вамъ сдлалъ? Я бы хотлъ знать, за что меня рвать на части? Зачмъ вы обижаете человка, который никому изъ васъ не длалъ зла? А еще называетесь женщинами! сказалъ испуганный и опечаленный Точильщикъ, закрывая глазъ рукавомъ.— Я удивляюсь вамъ! Гд ваша женская нжность?
— Ахъ ты неблагодарная собака! говорила задыхаясь старуха.— Безстыдная, подлая собака!
— Чмъ я обидлъ васъ, мистриссъ Броунъ? спросилъ Робъ сквозь слезы.— Вы были очень ко мн привязаны минуту тому назадъ.
— Отдлываться отъ меня короткими отвтами и грубыми словами, сказала старуха.— Отъ меня! Потому-что мн хотлось немного поболтать о его господин и госпожи, онъ осмлился играть со мною въ отгадки! Но я не буду боле говорить съ тобою, голубчикъ. Теперь ступай!
— Я, кажется, не говорилъ вамъ, что хочу идти, замтилъ несчастный Точильщикъ.— Прошу васъ, мистриссъ Броунъ, не говорите такъ со мною.
— Я вовсе не буду говорить, сказала мистриссъ Броунъ съ такимъ движеніемъ руки, что онъ отскочилъ въ уголъ.— Ни одно слово для него не сорвется съ моего языка. Онъ неблагодарная собака. Я его знать не хочу. Пусть онъ идетъ! А я спущу на него тхъ, которые будутъ говорить слишкомъ-много, которыхъ нельзя будетъ отогнать, которые прильнутъ къ нему, какъ піявки и будутъ стеречь его, какъ лисицы. Да что и говорить! Онъ ихъ знаетъ. Онъ знаетъ свои старыя дла и старыя продлки. Если же онъ позабылъ, то они ему напомнятъ скоро. Пусть онъ идетъ теперь, посмотримъ, какъ онъ будетъ служить своему господину и хранить его тайны, когда за нимъ всюду слдовать будетъ такая компанія. Ха, ха, ха! Онъ найдетъ ихъ непохожими на тебя и меня, Алли. Пусть его идетъ, пусть его идетъ!
Старуха, къ несказанному ужасу Точильщика, ходила кругомъ, описывая круги фута четыре въ діаметр, повторяя одни и т же слова, махая кулакомъ надъ головою и отвратительно шевеля губами.
— Мистриссъ Броунъ, взмолился Робъ, выступая немного изъ своего угла: — вы врно не захотите хладнокровно обидть бдняка?
— Не говори со мною, сказала мистриссъ Броунъ, яростно продолжая ходить кругомъ.— Пусть его идетъ!
— Мистриссъ Броунъ, продолжалъ измученный Точильщикъ: — я не хотлъ… О, какъ ужасно попасть въ такую бду! Я только былъ остороженъ въ словахъ, мистриссъ Броунъ, какъ и всегда бываю, потому-что ему все извстно, но я знаю, что вы никому не разскажете. Мн кажется, я могу поболтать немного, мистриссъ Броунъ. Перестаньте же, прошу васъ. Не-уже-ли вы не замолвите слова за несчастнаго! сказалъ Точильщикъ, въ отчаяніи обращаясь къ дочери.
— Полно, мать, ты слышишь, что онъ говоритъ, сказала Алиса своимъ строгимъ голосомъ, съ нетерпливымъ движеніемъ головы:— допроси его еще разъ и если не успешь, то губи его, пожалуй, и дло кончено.
Мистриссъ Броунъ, тронутая этимъ нжнымъ увщаніемъ, тотчасъ начала выть, и, постепенно смягчаясь, заключила въ свои объятія бднаго Точильщика, который обнялъ ее съ выраженіемъ невыносимаго горя, и, подобно жертв, слъ на прежнее мсто, возл своего почтеннаго друга.
— Ну, что подлываетъ господинъ, мой дружочекъ? сказала мистриссъ Броупъ, взявъ его за об руки.
— Тсс! Сдлайте милость, мистриссъ Броунъ, говорите тише, сказалъ Робъ.— Онъ, я думаю, совершенно здоровъ, благодарю васъ.
— Ты не безъ мста, Роби? спросила мистриссъ Броунъ вкрадчивымъ тономъ.
— Я не безъ мста и не при мст, прошепталъ Робъ — мн… мн все еще платятъ, мистриссъ Броунъ.
— И ты ничего не длаешь, Робъ?
— До-сихъ-поръ ничего особеннаго, мистриссъ Броупъ, только смотрю обоими глазами, сказалъ Точильщикъ, выкативъ глаза ужаснымъ образомъ.
— Господинъ въ чужихъ краяхъ, Робъ?
— Боже мой, мистриссъ Броунъ, не-уже-ли вы не можете говорить со мною о чемъ-нибудь другомъ? вскричалъ Точильщикъ въ отчаяніи.
Гнвная мистриссъ Броупъ тотчасъ вскочила съ мста, но замученный Точильщикъ удержалъ ее, прошептавъ: — Да-а, мистриссъ Броунъ, кажется, онъ въ чужихъ краяхъ. Что она на меня смотритъ? прибавилъ онъ, показывая на дочь, которой глаза были устремлены на лицо, снова выглянувшее изъ-за двери.
— Не обращай на нее вниманія, сказала старуха, держа его крпче, чтобъ не дать ему обернуться.— У нея ужь такая привычка. Скажи, Робъ, видлъ ты когда-нибудь госпожу, другъ мой?
— О, мистриссъ Броунъ, какую госпожу? вскричалъ Точильщикъ умоляющимъ голосомъ.
— Какую госпожу? повторила она.— Госпожу, мистриссъ Домби?
— Да, кажется, я ее одинъ разъ видлъ, отвчалъ Робъ.
— Въ ту ночь, когда она ухала, Роби, а? сказала ему на ухо старуха, слдя за каждою перемною его лица.— О, я знаю, что ты видлъ ее въ ту ночь.
— Ну, если вы знаете, что это было въ ту ночь, такъ знаете, мистриссъ Броунъ, отвчалъ Робъ: — не зачмъ было и щипать меня.
— Куда они ухали въ ту ночь, Робъ? Какъ они ухали? Гд ты се видлъ? Смялась ли она? Плакала ли? Разскажи мн все, кричала старая вдьма, держа его еще крпче и разсматривая каждую черту его лица своими тусклыми глазами.— Ну, начинай! я хочу, чтобъ ты мн все разсказалъ. Ну, Робъ! Мы съ тобою умемъ хранить тайны. Намъ это не въ первый разъ приходится. Куда они прежде всего похали, Робъ?
Несчастный Точильщикъ тяжело вздохнулъ и остановился.
— Ты нмъ? гнвно спросила старуха.
— Боже мой, мистриссъ Броунъ, я не нмъ! Вы думаете, что я скоръ какъ молнія. Я бы желалъ быть молніей, ворчалъ ошеломленный Точильщикъ:— чтобъ передать кому-нибудь ударъ, отъ котораго бы не опомнились.
— Что ты говоришь? спросила старуха съ усмшкою.
— Желаю вамъ счастія, мистриссъ Броунъ, отвчалъ хитрый Робъ, ища утшенія въ стакан.— Вы спрашиваете, куда они прежде всего похали… то-есть, онъ и она?
— Да! подхватила старуха съ живостью:— оба они?
— Они никуда не похали… вмст, отвчалъ Робъ.
Старуха посмотрла на него, какъ-будто длая надъ собою усиліе, чтобъ снова не схватить его за горло и за голову, но ее удержала какая-то таинственность въ его лиц.
— Въ томъ-то и штука, неохотно пробормоталъ Точильщикъ: — что никто не видлъ, какъ они ухали, и не можетъ сказать, какъ они ухали. Они похали въ разныя стороны, говорю вамъ, мистриссъ Броунъ.
— Эге-ге! Чтобъ встртиться въ назначенномъ мст? прошептала старуха, нсколько минутъ не сводя глазъ съ его лица.
— Да, еслибъ они ухали не за тмъ, чтобъ гд-нибудь встртиться, то могли бы остаться дома, не правда ли, мистриссъ Броунъ? съ неохотою спросилъ Точильщикъ*
— Ну, Робъ, ну! сказала старуха, крпче сжимая его руку, какъ-будто боясь, чтобъ онъ не ускользнулъ.
— Какъ? разв мы ужь не довольно поговорили, мистриссъ Броунъ? отвчалъ Точильщикъ, который отъ вина и пытки сдлался такъ слезливъ, что почти при каждомъ вопрос теръ рукавомъ то одинъ, то другой глазъ и бормоталъ безполезныя возраженія.— Вы спрашиваете, смялась ли она въ тотъ вечеръ? Спрашивали ли вы, смялась ли она, мистриссъ Броунъ?
— Или плакала? прибавила старуха, длая утвердительный знакъ.
— Ни то, ни другое. Она была такъ же спокойна, когда хала со мною… О, я вижу, вы хотите все вывдать отъ меня, мистриссъ Броунъ. Но дайте мн клятву, что никому этого не скажете.
Это мистриссъ Броунъ сдлала весьма-охотно, не имя другихъ намреніи, какъ только дать своему скрытому гостю услышать, что ему было нужно.
— Она была такъ же спокойна, какъ картина, когда похала со мною въ Соутемптонъ. Поутру она была точно такая же, мистриссъ Броунъ. И когда она ухала на пароход, до разсвта, одна — выдавая меня за слугу, проводившаго ее до мста — она была такъ же спокойна. Теперь довольны ли вы, мистриссъ Броунъ?
— Нтъ, Робъ. Не совсмъ еще, отвчала мистриссъ Броунъ ршительнымъ тономъ.
— Вотъ женщина! вскричалъ несчастный Робъ, въ полномъ сознаніи своей беззащитности.— Что вы еще хотите знать, мистриссъ Броунъ?
— Что господинъ? Куда онъ ухалъ? спросила она, продолжая сжимать его и смотря ему въ лицо своимъ помертввшимъ взглядомъ.
— Клянусь вамъ, не знаю, мистриссъ Броунъ, отвчалъ Робъ.— Клянусь вамъ, что не знаю, ни что онъ сдлалъ, ни куда похалъ, однимъ словомъ, ничего не знаю о немъ. Знаю только, что на прощанье онъ веллъ мн молчать, и я говорю вамъ, мистриссъ Броунъ, какъ другъ, что если вамъ вздумается повторить хотя одно слово изъ того, о чемъ мы теперь говоримъ, то вы ужь лучше застрлитесь или запритесь здсь въ дом и зажгите его, потому что онъ ршится на все, чтобъ отмстить вамъ. Вы въ-половину не знаете его такъ хорошо, какъ я, мистриссъ Броунъ. Отъ него нигд не скроешься, говорю вамъ!
— Разв я не дала клятвы, возразила старуха: — и не сдержу ея?
— Надюсь, что сдержите, мистриссъ Броунъ, отвчалъ Робъ съ нкоторымъ сомнніемъ и скрытою угрозою:— столько же для меня, сколько и для себя-самихъ.
Онъ взглянулъ на нее, давая ей это дружеское предостереженіе и выразительно кивнулъ головою, но, находя не совсмъ пріятнымъ видть желтое лицо съ его смшнымъ кривляньемъ и хорьковые глаза съ ихъ оледеняющимъ, пронзительнымъ взглядомъ такъ близко возл своего лица, онъ съ безпокойствомъ взглянулъ на свой стулъ и сидлъ въ замшательств, какъ-будто сбираясь сдлать торжественное объявленіе, что боле ни на какіе вопросы отвчать не будетъ. Старуха, продолжая держать его по-прежнему, воспользовалась этимъ случаемъ, чтобъ поднять указательный палецъ правой руки, длая такимъ образомъ знакъ скрытому наблюдателю удвоить, вниманіе.
— Робъ, сказала она самымъ ласковымъ тономъ.
— Боже мой, мистриссъ Броунъ, что вамъ еще нужно? вскричалъ взбшенный точильщикъ.
— Робъ! Гд госпожа и господинъ условились встртиться?
Робъ боле и боле приходилъ въ замшательство, смотрлъ вверхъ, смотрлъ внизъ, кусалъ большой палецъ, отиралъ его о жилетъ, и наконецъ сказалъ, искоса смотря на свою мучительницу:— Почему мн знать это, мистриссъ Броуна?
Старуха по-прежнему подняла вверхъ свой палецъ, сказавъ: — Полно, дружокъ. Зачмъ же было говорить столько и не договаривать? Я хочу знать.
Робъ, посл нкотораго молчанія, вдругъ отвчалъ: — Могу ли я произносить имена иностранныхъ городовъ, мистриссъ Броунъ? Какая вы недогадливая женщина!
— Но ты слышалъ, какъ произносили это имя, Роби, сказала она съ увренностью:— и знаешь его. Говори!
— Я никогда не слышалъ, какъ его произносили, мистриссъ Броунъ, отвчала. Точильщикъ.
— Въ такомъ случа, поспшно возразила старуха:— ты видлъ его написавшимъ и можешь прочесть его по складамъ.
Робъ, съ громкимъ восклицаніемъ, чмъ-то среднимъ между хохотомъ и плачемъ, проникнутый удивленіемъ къ хитрости мистриссъ Броунъ, даже не смотря на претерпеваемое отъ нея гоненіе, пошарилъ въ карман своего жилета и вынулъ оттуда кусокъ мла. Глаза старухи заблистали, когда она увидла млъ въ его рук, и, очистивъ мсто на стол, чтобъ онъ могъ написать тамъ слова, она еще разъ сдлала знакъ рукою.
— Теперь я вотъ что скажу вамъ, мистриссъ Броунъ, сказалъ Робъ: — боле вы меня не разспрашивайте. Я отвчать не буду. Я не могу. Когда они должны встртиться, и для чего они ухали одни, я знаю столько же, сколько и вы. Больше я ничего не знаю. По если я разскажу вамъ, какъ я нашелъ это слово, вы не поврите. Сказать ли, мистриссъ Броунъ?
— Скажи, Робъ.
— Хорошо, мистриссъ Броунъ. Вотъ… теперь вы вдь ничего не будете спрашивать? спросилъ Робъ, обращая на нее свои глаза, становившіеся уже безсмысленными и сонными.
— Ни слова боле, сказала мистриссъ Броунъ.
— Ну, вотъ, какъ это было. Когда извстная особа оставила даму со млою, то положила въ ея руку кусокъ бумаги, гд было что-то написано на случай, чтобъ она не забыла. Она не боялась забыть, потому-что разорвала бумагу, какъ только онъ вышелъ, и когда я сажалъ ее въ карету, то поднялъ одинъ изъ лоскутковъ, другіе она выбросила въ окно, потому-что я нигд не могъ найдти ихъ. На этомъ лоскутк было написано только одно слово, и вотъ оно, если хотите и должны знать его. Но помните! Вы дали клятву, мистриссъ Броунъ.
Мистриссъ Броунъ сказала, что она это помнитъ. Робъ, которому ничего боле не оставалось говорить, началъ медленно чертить мломъ по столу.
— Д, прочитала старуха громко, когда онъ написалъ букву.
— Замолчите ли вы, мистроссъ Броунъ? вскричалъ онъ, закрывая написанное руками и обращаясь къ ней съ нетерпніемъ: — я не хочу, чтобъ это читали. Молчите!
— Такъ пиши крупне, Робъ, отвчала она, повторяя свой прежній сигналъ:— потому-что я худо разбираю, даже печатное.
Ворча про себя и снова неохотно принявшись за работу, Робъ продолжалъ писать. Между-тмъ, какъ онъ наклонилъ голову, человкъ, для котораго онъ такъ безсознательно трудился, отошелъ отъ двери и, ставъ за его плечомъ, внимательно слдилъ за движеніемъ его руки по столу. Въ то же время Алиса, съ противоположной стороны, смотрла, какъ онъ выводилъ буквы, и повторяла каждую изъ нихъ губами, не произнося громко. При окончаніи каждой буквы, глаза ея и мистера Домби встрчались, какъ-будто ища взаимнаго подтвержденія, и такимъ образомъ они вмст сложили — Д. И. Ж. О. Н. Ъ.
— Вотъ вамъ! сказалъ Точильщикъ, поспшно намочивъ ладонь, чтобъ смыть слово, но, не довольствуясь этимъ, онъ еще теръ рукавомъ по столу, пока на немъ не осталось никакихъ слдовъ мла.— Надюсь, что теперь вы довольны, мистриссъ Броунъ?
Старуха, въ знакъ согласія, выпустивъ его руку, погладила его по спин. Точильщикъ, подъ вліяніемъ досады, вина и разспросовъ, сложилъ руки на стол, опустилъ на нихъ голову и заснулъ.
Давъ ему нсколько времени пробыть въ глубокомъ сн и громко захрапть, старуха обратилась къ дверямъ, за которыми стоялъ мистеръ Домби, и провела его черезъ комнату. Тутъ она наклонилась надъ Робомъ, готовясь закрыть ему глаза руками или ударить его головою внизъ, если онъ подниметъ ее въ то время, когда потаенные шаги направлялись къ дверямъ. Но взглядъ ея, зорко стерегшій соннаго, такъ же зорко слдилъ и за бодрствовавшимъ, и когда послдній коснулся рукою ея руки, и не смотря на вс предосторожности, издалъ звонкій гулъ золота, во взгляд старухи отразилась вся жадность ворона.
Мрачный взглядъ дочери проводилъ его до дверей и замтилъ, какъ мистеръ Домби былъ блденъ, и какъ торопливая походка его показывала, что малйшее замедленіе было для него невыносимо, и какъ онъ сгаралъ отъ нетерпнія дйствовать и хать. Когда онъ затворилъ за собою двери, она взглянула на мать. Старуха приплелась къ ней, открыла руку, показывая золото, и, крпко сжавъ ее съ боязнію и жадностью, шепнула:
— Что онъ сдлаетъ, Алли?
— Худо, сказала дочь.
— Убьетъ ихъ? спросила старуха.
— Онъ сумасшедшій, гордость его, обиженная, въ состояніи это сдлать.
Ея взглядъ былъ ярче взгляда матери, и огонь, блествшій въ немъ, былъ еще диче, но лицо ея и даже губы остались безцвтны.
Онъ не сказали боле ни слова, по сли врозь: мать занялась своими деньгами, дочь своими мыслями, между-тмъ, какъ глаза ихъ сверкали въ сумеркахъ слабо-освщенной комнаты. Робъ спалъ и храплъ. Одинъ только попугай, на котораго никто не обращалъ вниманія, былъ въ движеніи — крутилъ и хватался за прутья клтки своимъ согнутымъ клевомъ, взбирался на верхъ, спускался оттуда головою внизъ, кусалъ, шумлъ и цплялся за желзные прутья, какъ-будто зная опасность, угрожавшую его хозяину, онъ хотлъ вырваться изъ клтки и улетть, чтобъ предупредить его.

ГЛАВА V.
Новое извстіе.

Для двухъ родственниковъ негодяя — его отверженнаго брата и сестры, тяжесть вины его была почти боле ощутительна, чмъ для человка, котораго онъ оскорбилъ такъ глубоко. Любопытный и мучительный свтъ оказалъ мистеру Домби услугу, понудивъ его къ преслдованію и мщенію. Онъ возбудилъ его дятельность, уязвилъ его гордость, далъ единственной иде его жизни новую Форму и нсколько удовлетворилъ его гнву, въ которомъ сосредоточилось все разумное его существованіе. Все упорство и непреклонность его характера, вся его мрачность и угрюмость, все преувеличенное чувство собственнаго достоинства, все завистливое расположеніе находить самомалйшую ошибку при оцнк его достоинства другими, приняло одно направленіе — какъ нсколько потоковъ, соединившихся въ одинъ — и понесло его на своемъ теченіи. Самый неистовый и раздражительный человкъ, въ настоящемъ случа, былъ бы мене опасенъ, чмъ угрюмый мистеръ Домби. Скоре можно было укротить дикаго звря, чмъ почтеннаго джентльмена безъ складки на накрахмаленномъ галстух.
Но самая твердость его намренія почти замняла ему дйствіе. Пока онъ еще не зналъ объ убжищ измнника, мысли его были заняты другимъ предметомъ.
Братъ и сестра прежняго любимца его не имли этого утшенія, все въ ихъ исторіи, прошедшей и настоящей, давало, въ глазахъ ихъ, самое грустное значеніе его преступленію.
Сестра иногда печально думала, что еслибъ она осталась при немъ его спутницею и другомъ, какъ прежде, можетъ-быть, онъ не совершилъ бы своего проступка. Но эта же мысль, представляясь виновному и раскаявшемуся брату, какъ это иногда случалось, поражала его сердце острымъ, укоризненнымъ прикосновеніемъ, которое было для него невыносимо. Никогда мысль объ осужденіи своего жестокаго брата не проходила ему на умъ. Новое обвиненіе себя-самого, новое сокрушеніе о своемъ собственномъ униженіи, были единственными его размышленіями.
Въ тотъ самый день, котораго вечеръ описали мы въ предъидущей главъ, въ то самое время, когда домашніе мистера Домби были заняты побгомъ его жены, окно комнаты, въ которой братъ и сестра сидли за своимъ раннимъ завтракомъ, закрылось неожиданной тнью человка, подходившаго къ дверямъ: этотъ человкъ былъ Перчъ.
— Я вышелъ изъ дома рано, сказалъ мистеръ Перчъ, самоувренно заглядывая въ комнату и вытирая о коверъ башмаки, на которыхъ не было грязи:— исполняя порученіе, данное мн вчера вечеромъ. Оно состояло въ томъ, чтобъ передать вамъ письмо, мистеръ Каркеръ, прежде, чмъ сегодня поутру вы выйдете изъ дома. Я былъ бы здсь уже полтора часа назадъ, сказалъ мистеръ Перчъ смиренно: — но меня задержало здоровье мистриссъ Перчъ, которой, въ прошедшую ночь, я нсколько разъ думалъ., что уже лишаюсь.
— Разв жена ваша такъ больна? спросила Гэрріетъ.
— Изволите видть, сказалъ мистеръ Перчъ, въ первый разъ оборачиваясь, чтобъ запереть за собою дверь:— она слишкомъ сильно принимаетъ къ сердцу то, что случилось въ нашемъ домъ, миссъ. Ея нервы такъ слабы и такъ легко разстроиваются! Конечно, вы и сами это чувствуете.
Гэрріетъ удержала вздохъ и взглянула на брата.
— Я и самъ чувствую, по-своему, сказалъ мистеръ Перчъ, покачавъ головою.— На меня оно производитъ странное дйствіе, которому поврить трудно. Я какъ-будто становлюсь пьянъ. Каждое утро мн кажется, что наканун я выпилъ больше, чмъ слдовало,
Наружность мистера Перча подтверждала слова его. Въ немъ видна была лихорадочная усталость, свидтельствовавшая, что онъ часто придерживался чарки и не упускалъ случая посщать ежедневно знакомые трактиры.
— Поэтому, сказалъ мистеръ Перчъ, опустивъ голову и говоря почти шопотомъ:— я могу понимать чувства тхъ, которые боле другихъ страдаютъ отъ этого непріятнаго дла.
Перчъ остановился, какъ-будто вызывая на откровенность, но, не видя откровенности, кашлянулъ въ руку. Видя, что это ни къ чему не ведетъ, онъ кашлянулъ въ шляпу, а замтивъ, что и это не иметъ никакихъ послдствій, онъ положилъ шляпу на полъ и началъ вытаскивать письмо изъ боковаго кармана.
— Кажется, отвта не нужно, сказалъ мистеръ Нерчъ съ добродушною улыбкою: — но, можетъ-быть, вамъ угодно будетъ прочесть, сэръ.
Джонъ Каркеръ распечаталъ письмо, присланное отъ мистера Домби, и, быстро пробжавъ его, сказалъ: ‘Нтъ, отвта не нужно.’
— Въ такомъ случа, позвольте пожелать вамъ добраго утра, миссъ, сказалъ Перчъ, отступая къ дверямъ: — надюсь, что послдній непріятный случаи не заставитъ васъ упасть духомъ. Газетчики, сказалъ Перчъ, длая два шага впередъ и съ таинственнымъ шопотомъ обращаясь къ брату и сестр:— удивительно какъ жадны къ новостямъ. Одинъ изъ нихъ, въ синей шинели и блой шляп, напрасно пытавшійся подкупить меня, бродилъ вчера около нашего дома до двадцати минутъ девятаго. Я самъ видлъ, какъ онъ смотрлъ въ замочную скважину конторы, въ которую ничего не видно. Другой, продолжалъ мистеръ Перчъ:— съ военными обшивками, цлый день сидитъ въ трактир, гд я бываю. На прошедшей недл мн случилось сдлать какое-то замчаніе, и представьте, на другое утро, въ воскресенье, я уже увидлъ свои слова въ печати.
Мистеръ Перчъ ползъ въ боковой карманъ, какъ-будто съ намреніемъ достать изъ него газету, но, не видя поощренія, надлъ перчатки, взялъ шляпу и вышелъ вонъ. Однако еще до полудня онъ усплъ разсказать всмъ и каждому, какъ миссъ Каркеръ, заливаясь слезами, схватила его за об руки и сказала: ‘О, любезный мистеръ Перчъ, только вашъ видъ возвращаетъ мн потерянное спокойствіе!’ и какъ мистеръ Джонъ Каркеръ сказалъ ужаснымъ голосомъ: ‘Перчъ, я отрекаюсь отъ него. Никогда не называй его моимъ братомъ!’
— Милый Джонъ, сказала Гэрріетъ, когда они остались одни:— въ этомъ письм дурныя всти?
— Да, но я ожидалъ ихъ, я вчера видлъ человка, который писалъ это письмо.
— Который писалъ письмо?
— Мистеръ Домби два раза прошелъ по контор, когда я тамъ сидлъ. 1рсжде мн удавалось взбгать съ нимъ встрчи, но это не могло быть продолжительно. Я понимаю, что мое присутствіе должно казаться ему обиднымъ.
— Онъ сказалъ это?
— Нтъ, онъ ничего не сказалъ, но я видлъ, какъ его взглядъ остановился на мн съ минуту, и понялъ, что должно было случиться, что случилось. Я отставленъ отъ мста!
Она по возможности старалась казаться спокойною, но это извстіе, но многимъ причинамъ, было для нея ужасно.
— ‘Не считаю нужнымъ объяснять вамъ’, началъ Джонъ Каркеръ, читая письмо: ‘почему съ-этихъ-поръ ваше имя будетъ невыносимо для моего слуха и вашъ видъ нестерпимъ для глазъ моихъ. Я желаю, чтобъ съ этой минуты вс сношенія между нами были кончены, и прошу васъ никогда не имть никакихъ длъ ни со мною, ни съ моимъ домомъ’. Впрочемъ, Гэрріетъ, если припомнить все, то онъ поступилъ еще милостиво!
— Если ты называешь милостью то, что онъ наказалъ тебя за другаго, кротко отвчала Гэрріетъ.
— Мы были для него злымъ племенемъ, сказалъ Джонъ Карперъ.— Онъ въ прав ненавидть даже звукъ нашего имени и предполагать, что въ нашей крови есть что-то проклятое. Я бы самъ подумалъ то же, Гэрріетъ, еслибъ тебя не было со мною.
— Перестань, Джонъ. Если ты сколько-нибудь меня любишь, избавь меня отъ такихъ безумныхъ словъ!
Онъ закрылъ лицо обими руками. Гэрріетъ подошла къ нему и отняла одну руку.
— Я знаю, что посл столькихъ лтъ потеря мста тягостна, сказала она:— и слдствія этой потери ужасны для насъ обоихъ. Мы должны жить и заботиться о средствахъ къ существованію. Но мы будемъ бороться съ судьбою, Джонъ, и бороться вмст.
Она поцаловала его съ улыбкою на устахъ, и уговаривала не унывать.
— Добрая, милая сестра! Ты связала себя добровольно съ погибшимъ человкомъ, у котораго имъ ни друзей, ни имени, который отдалилъ даже отъ тебя твоихъ друзей.
— Джонъ! вскричала она, поспшно зажимая ему ротъ рукою: — ради Бога! заклинаю тебя именемъ нашей дружбы, молчи!
Онъ не отвчалъ ни слова.
— Другъ мой, продолжала она, садясь возл него: — я также ожидала этого, и, готовясь къ такому несчастно, хотла открыть теб, что у насъ есть другъ.
— Какъ зовутъ нашего друга, Гэрріетъ? спросилъ онъ съ печальною улыбкою.
— Право не знаю, но онъ уврялъ меня въ своей дружб о въ желаніи быть намъ полезнымъ: до-сихъ-поръ я ему врю.
— Гэрріетъ! вскричалъ съ удивленіемъ Джонъ Карксръ: — гд живетъ этотъ другъ?
— Не знаю, отвчала она: — но онъ знаетъ насъ обоихъ и всю нашу исторію, Джонъ. Вотъ почему, по его убжденію, я скрывала, что онъ былъ здсь, опасаясь, что его знакомство будетъ для тебя тягостію.
— Здсь! Разв онъ былъ здсь, Гэрріетъ?
— Одинъ разъ.
— Что жь это за человкъ?
— Онъ не молодъ. Я сдъ, говорилъ онъ:— и быстро сдю. Я уврена, что онъ откровененъ, великодушенъ и добръ.
— И ты видла его только одинъ разъ, Гэрріетъ?
— Здсь въ комнат только одинъ разъ, отвчала она, слегка покраснвъ: — но онъ просилъ меня позволить ему каждую недлю, проходя мимо, освдомляться, не имемъ ли мы въ чемъ-нибудь нужды. Я еще сначала сказала ему, когда онъ предлагалъ свои услуги, что мы ни въ чемъ не нуждаемся.
— И разъ въ недлю…
— Разъ въ недлю, и всегда въ тотъ же день и въ тотъ же часъ, онъ проходилъ мимо, всегда пшкомъ, всегда идя по одному направленію — къ Лондону, никогда не останавливаясь посл привтливаго поклона. Онъ общалъ мн это, назначая свои странныя свиданія, и такъ врно, такъ забавно держитъ онъ свое слово, что вс мои сомннія скоро исчезли, и я стала съ радостію ожидать дня его прихода. Въ прошедшій понедльникъ — первый посл этого несчастнаго случая — онъ не проходилъ, и я сомнваюсь, не иметъ ли его отсутствіе какой-нибудь связи съ случившимся.
— Какимъ же образомъ?
— Я и сама не знаю, но уврена, что онъ пріидетъ. Позволь, мн сказать, что я говорила съ тобою, и представить васъ другъ другу. Онъ врно найдетъ для насъ новыя средства къ существованію. Онъ такъ искренно желалъ облегчить, нашу участь, что я общала ему, въ случа нужды, обратиться къ нему, какъ къ другу. Тогда только онъ скажетъ свое имя.
— Гэрріетъ, опиши мн этого джентльмена. Я врно знаю человка, который такъ хорошо меня знаетъ.
Сестра описала ему черты лица, ростъ и одежду джентльмена, но Джонъ Каркеръ, или не зная оригинала, или будучи разсянъ, не нашелъ ничего знакомаго въ ея портрет.
Однако, ршено было, что онъ увидится съ оригиналомъ. Гэрріетъ, нсколько успокоенная, обратилась къ своимъ хозяйственнымъ занятіемъ, а Джонъ Каркеръ посвятила’ первый день своей непрошеной свободы работамъ въ саду.
Поздно вечеромъ, когда братъ громко читалъ книгу, а сестра занималась шитьемъ, послышался стукъ въ дверь. Среди смутнаго безпокойства и страха, неоставлявшаго ихъ со времени бгства брата, этотъ неожиданный звукъ имлъ для нихъ какое-то зловщее значеніе. Братъ пошелъ отворить дверь, сестра осталась на мст, робко прислушиваясь. Кто-то говорилъ съ Джономъ, между-тмъ, какъ онъ отвчалъ съ нкоторымъ удивленіемъ, и наконецъ оба вошли въ комнату.
— Гэрріетъ, тихо сказалъ Джонъ, вводя поздняго гостя:— рекомендую теб мистера Морфина, джентльмена, который долгое время былъ въ дом мистера Домби вмст съ Джемсомъ.
Гэрріетъ отступила назадъ, какъ-будто встртясь съ призракомъ. Въ дверяхъ стоялъ неизвстный другъ, съ добродушнымъ, открытымъ лицомъ, съ черными волосами съ просдью, съ живымъ и привтливымъ взглядомъ.
— Джонъ! сказала она, съ трудомъ переводя дыханіе.— Это тотъ самый джентльменъ, о которомъ я говорила теб сегодня.
— Миссъ Гэрріетъ, сказалъ гость:— я очень-благодаренъ вамъ за это объясненіе, которое меня очень затрудняло. Мистеръ Джонъ, я здсь не совсмъ чужой. Вы удивились, встртясь со мною въ дверяхъ, и теперь, кажется, удивлены еще боле. Впрочемъ, при ныншнихъ обстоятельствахъ, это очень-натурально. Не будь мы рабами привычки, мы никогда бы не удивлялись такъ часто.
Говоря это, онъ дружески, но съ уваженіемъ привтствовалъ Гэрріетъ, и, свъ возл нея, снялъ перчатки и положилъ шляпу на столъ.
— Въ моемъ желаніи видть вашу сестрицу, мистеръ Джонъ, нтъ ничего удивительнаго. Въ аккуратности моихъ посщеній также нтъ ничего необыкновеннаго. Они обратились для меня въ привычку, а мы, рабы привычки — рабы привычки!
Опустивъ руки въ карманы и закинувъ назадъ голову, онъ смотрлъ на сестру и брата, какъ-будто радуясь, что видитъ ихъ вмст, и продолжалъ:
— Эта привычка имла на меня большое вліяніе. Судите сами, Джонъ. Нсколько лтъ сряду я имлъ свою долю въ управленіи домомъ мистера Домби и видлъ, какъ братъ вашъ, оказавшійся негодяемъ (ваша сестрица извинитъ меня за это слово), все боле и боле распространялъ свою власть и наконецъ совершенно завладлъ и длами и хозяиномъ. Я видлъ, какъ каждый день вы трудилось за своимъ скромнымъ столомъ и былъ совершенно-доволенъ, что меня оставляютъ въ поко, и что вокругъ меня все дйствуетъ такъ же правильно, какъ машина. Мои вечера по средамъ проходили какъ обыкновенно, нашъ квартетъ шелъ своимъ порядкомъ, моя віолончель имла хорошій тонъ, я былъ совершенно-доволенъ, и не безпокоился ни о комъ на свт.
— Я могу прибавить, что вы были боле другихъ любимы и уважаемы въ этомъ дом, сказалъ Джонъ Каркеръ.
— Пустяки! У меня былъ только добрый и уступчивый характеръ. Онъ нравился управляющему, онъ нравился человку, которымъ тотъ управлялъ, а боле всхъ онъ нравился мн. Я длалъ, что мн приказывали, не льстилъ никому изъ нихъ, и радъ былъ, что занималъ мсто, въ которомъ никто не нуждался. Такъ я и продолжалъ бы жить до-сихъ-поръ, если бъ у моей комнаты не были тонкія стны. Вы можете сказать сестриц, что моя комната отдлялась отъ комнаты управляющаго одною перегородкою.
Джонъ Каркеръ сдлалъ утвердительный знакъ головою. Гость продолжалъ:
— Я насвистывалъ, напвалъ разныя аріи, проходилъ аккуратно всю сонату Бетговена въ И, чтобы дать ему понять, что я все слышу, но онъ никогда не обращалъ на меня вниманія. Иногда, чтобъ не слышать лишняго, я уходилъ вонъ. Я вышелъ однажды, Джонъ, во время разговора между двумя братьями, который сначала относился къ Валтеру Гэю. Но я слышалъ часть этого разговора прежде, чмъ вышелъ изъ комнаты. Вы врно столько помните его, что можете передать сестриц.
— Мы говорили о прошедшемъ, Гэрріетъ, и о различіи нашихъ положеній въ контор мистера Домби.
— Сюжетъ разговора не былъ для меня новъ, но онъ представился мни въ новомъ вод. Онъ поколебалъ во мн привычку думать, что вокругъ меня все благополучно, и заставилъ разобрать исторію двухъ братьевъ. Мн кажется, я въ первый разъ въ жизни подумалъ о томъ, въ какомъ вид покажутся намъ предметы, совершенно знакомые, когда мы взглянемъ на нихъ не съ той точки, съ которой привыкли смотрть. Посл этого утра, я сталъ уже не такъ веселъ и не такъ доволенъ.
Замолчавъ на минуту, онъ началъ барабанить пальцами по столу, но потомъ, какъ-будто желая скоре кончить, продолжалъ торопливо:
— Прежде, чмъ я разсудилъ, что мн длать, и могу ли я что-нибудь сдлать, мн пришлось услышать второй разговоръ между братьями, въ которомъ упоминалось о сестр. Я счелъ себя въ прав выслушать весь этотъ разговоръ и пришелъ сюда, чтобы взглянуть на сестру. Въ первый разъ я остановился у садовой калитки, подъ предлогомъ развдыванія о бдномъ сосд, но эта попытка не удалась мн и возбудила недоврчивость миссъ Гэрріетъ. Во второй разъ, я выпросилъ позволеніе войдти, вошелъ, и сказалъ, что хотлъ сказать. Ваша сестрица показала мн причины, по которымъ въ то время она не приняла отъ меня помощи и которыхъ я не смлъ оспоривать, но я устроилъ между нами сношенія, которыя только въ послднее время были прерваны важными обстоятельствами.
— Могъ ли я подозрвать это, видя васъ каждый день! сказалъ Джонъ Каркеръ.— Если бы Гэрріетъ знала ваше имя…
— Сказать правду, Джонъ, я скрывалъ его но двумъ причинамъ. Во-первыхъ, не хотлъ открываться, пока не окажу вамъ истинной услуги, во-вторыхъ, я всегда думалъ, что братъ можетъ помириться съ вами, и тогда, при его подозрительномъ характер, онъ никогда бы не простилъ мн моей къ вамъ дружбы. Я хотлъ быть для васъ полезнымъ черезъ главу дома, но хлопоты, сопряженныя съ похоронами, женитьбою и домашними несчастіями, долгое время оставляли насъ въ зависимости отъ вашего брата. А тутъ всего благоразумне было оставаться безжизненнымъ пнемъ.
Эти слова вырвались у него какъ-будто противъ воли. Онъ протянулъ одну руку брату, другую сестр, и продолжалъ:
Теперь я высказалъ вамъ все. Надюсь, вы понимаете меня и довряете мн. Пришло время, Джонъ, когда я могу помочь вамъ, не касаясь той искупительной борьбы, которая продолжалась столько лтъ, теперь ты избавился отъ нея проступкомъ другаго. Ужь поздно, сегодня я ничего боле не скажу. Я увренъ, что и безъ моего совта ты будешь, беречь свое сокровище.
Сказавъ это, онъ собрался идти.
— Ступай со свчою впередъ, Джонъ, сказалъ онъ добродушно, и не говори, что ты хочешь мн сказать. Дай мн вымолвить два слова сестр. Мы уже говорили съ нею наедин въ этой комнат.
Сердце Джона Каркера жаждало излиться благодарностью, но гость обратился къ Гэрріетъ и сказалъ ей тихо:
— Вы хотите спросить меня о человк, котораго имете несчастье называться сестрою?
— Я боюсь спрашивать, отвчала Гэрріетъ.
— Вы такъ пристально смотрли на меня, что я угадалъ вашъ вопросъ. Вы хотите знать, увезъ ли онъ деньги?
— Да.
— Онъ не увозилъ.
— Славу Богу! вскричала Гэрріетъ.— Я радуюсь за Джона.
— Для васъ не покажется удивительнымъ, если скажу, что онъ употреблялъ во зло довренность мистера Домби, что онъ часто спекулировалъ боле для своихъ выгодъ, чмъ для выгодъ дома, что онъ пускался на отчаянныя предпріятія, бывшія причиною огромныхъ потерь, и, главное, льстилъ тщеславію своего хозяина вмсто того, чтобъ его обуздывать. Начались предпріятія, имвшія цлью возвысить репутацію дома и показать его великолпный контрастъ съ другими купеческими домами — предпріятія, могшія имть гибельныя послдствія. Онъ оставилъ въ порядк вс счетныя книги, какъ-будто для того, чтобъ показать мистеру Домби, до чего онъ могъ довести его, льстя его самолюбію. Вотъ его главный проступокъ.
— Еще одно слово, сэръ, сказала Гэрріетъ: — въ этомъ нтъ опасности?
— Какой опасности?
— Для кредита дома.
— Я не могу не сказать вамъ истины. Для кредита нтъ никакой опасности. Могутъ встртиться большія или меньшія затрудненія, но опасность можетъ быть только въ томъ случа, когда глава дома не остановитъ предпріятій, превышающихъ его силы.
— Но можетъ ли это случиться? спросила Гэрріетъ.
— Я буду съ вами откровененъ. Мистеръ Домби не допускаетъ къ себ никого, и теперь онъ не въ состояніи слышать никакихъ доводовъ. Но онъ сильно встревоженъ, и дло можетъ кончиться благополучно. Теперь вы знаете все, и дурное и хорошее. Довольно! Доброй ночи.
Мистеръ Морфинъ поцаловалъ ея руку и, подойдя къ дверямъ, гд ожидалъ его Джонъ Каркеръ, шутливо оттолкнулъ его въ сторону, когда тотъ хотлъ говорить. ‘Мы еще успемъ наговориться’, сказалъ онъ и поспшно вышелъ изъ дома.
Братъ и сестра просидли до разсвта у камина, разговаривая другъ съ другомъ. Сонъ бжалъ передъ новымъ міромъ, раскрывшимся передъ ними, они походили на людей, выброшенныхъ на пустынный берегъ, уже свыкшихся съ страданіями и потерявшихъ всякую мысль объ отчизн, къ которымъ вдругъ явился корабль. По совершенно иная мысль также не давала имъ заснуть. Тнь виновнаго брата не покидала дома, гд никогда не была нога его.
Ничто не могло ее выгнать оттуда. Она не исчезала съ выходомъ солнца, она была тутъ и утромъ, и въ полдень, и ночью, и ночью она обозначалась еще явственне.
Джонъ Каркеръ вышелъ изъ дома для свиданія съ ихъ другомъ, и Гэрріетъ осталась одна. Она долго сидла въ раздумьи. Былъ мрачный, пасмурный вечеръ, еще боле располагавшій къ грусти. Мысль о брат, котораго такъ долго не видала Гэрріетъ, лежала надъ нею, принимая страшные образы. Онъ казался ей мертвымъ, умирающимъ, онъ звалъ ее, смотрлъ на нее угрюмо. Ея воображеніе было такъ разстроено, что съ наступленіемъ сумерекъ она боялась поднять голову и взглянуть въ темные углы комнаты, думая встртить тамъ его призракъ. Иногда она была до того убждена, что онъ скрывается въ другой комнат, что принуждала себя отъискивать слды его. По напрасно. Въ комнат водворялся прежній мракъ, когда она изъ нея выходила, и бодрая Гэрріетъ не въ силахъ была освободиться отъ смутнаго чувства ужаса.
Было почти совершенно-темно, и Гэрріетъ сидла у окна, печально опустивъ голову на руку. Вдругъ она подняла глаза и вскрикнула. Блдное лицо женщины прислонилось къ стеклу, и глаза было устремлены на Гэрріетъ.
— Пустите меня! Я хочу говорить съ вами! вскричала Алиса.
Гэрріетъ тотчасъ узнала женщину съ длинными черными волосами, которую она приняла у себя въ сырую и холодную ночь. Помня ея грубый поступокъ, она въ испуг и нершимости отошла отъ окна.
— Пустите меня! Дайте мн сказать одно слово! Я буду благодарна, тиха, покорна — все, что хотите…
Настойчивость въ просьб, отчаяніе, написанное на лиц, дрожащій голосъ и руки, поднятыя съ мольбою, тронули Гэрріетъ. Она отворила дверь.
— Могу ли я войдти, или буду говорить здсь? спросила женщина, схватывая ее за руку.
— Что теб нужно? Что ты хочешь сказать?
— Я должна сказать вамъ нсколько словъ, или никогда боле не скажу ихъ. Мн и теперь уже хочется уйдти, какъ-будто невидимая рука отталкиваетъ меня отъ вашей двери. Позвольте мн войдти, если вы можете мн врить!
Он вошли въ маленькую кухню, гд незадолго передъ тмъ несчастная сушила свое платье.
— Сядьте здсь, сказала Алиса, становясь на колни возл Гэрріетъ:— и взгляните на меня. Помните ли вы меня?
— Помню.
— Помните ли, какъ я разсказывала вамъ, чмъ я была, и откуда пришла, больная, въ лохмотьяхъ, въ бурную погоду, въ сильный втеръ?
— Помню.
— Помните, какъ я возвратилась къ вамъ и бросила ваши деньги въ грязь, проклиная васъ и все ваш племя. Взгляните: теперь я у вашихъ ногъ…
— Если ты ищешь прощенія… кротко сказала Гэрріетъ.
— Нтъ! вскричала Алиса, съ гордымъ и дикимъ взглядомъ.— Я прошу, чтобъ мни врили. Судите сами, заслуживаю ли я вашу довренность.
Стоя на колняхъ, она устремила глаза на огонь, освщавшій ея погибшую красоту и роскошные черные волосы. Перекинувъ косу черезъ плечо, она навила ее на руку и, безпрестанно терзая ее, продолжала:
— Когда я была молода и прекрасна, мать моя, мало заботившаяся обо мн, какъ о ребенк, замтила эти достоинства и гордилась мною. Она была бдна, корыстолюбива и хотла сдлать изъ меня родъ собственности. Ни одной доброй матери не пришла бы такая мысль о дочери, ни одна изъ нихъ не поступила бы, какъ поступаетъ моя мать…
Смотря на огонь, она, казалось, забыла, что ее слушаютъ и, крпче обвивая около руки свою длинную косу, продолжала, какъ-будто сквозь сонъ:
— Не стану разсказывать, что изъ этого вышло. Въ нашемъ состояніи это кончается не несчастнымъ замужствомъ, но только гибелью, которая досталась и мн на долю.
Быстро взглянувъ на Гэрріетъ, она сказала:
— По я напрасно теряю время, и забываю, зачмъ пришла сюда… Я сказала, что гибель досталась на мою долю. Я сдлалась временною игрушкою, которую беззаботне и безжалостне бросили, чмъ бросаютъ игрушки.. И кто бы вы думали бросилъ?
— Зачмъ ты меня спрашиваешь? сказала Гэрріетъ.
— Отъ-чего вы дрожите? быстро спросила Алиса, бросая на нее испытующій взглядъ.— Онъ сдлалъ меня демономъ. Меня уличили въ проступк, который я совершила для чужихъ выгодъ, и отослали въ судъ, гд у меня не было ни денегъ, ни друга. Я была еще очень-молода, но скоре пошла бы на смерть, чмъ стала бы просить его объ одномъ слов, еслибъ его слово могло спасти меня. Клянусь, что я предпочла бы всякую смерть! Но мать моя, всегда корыстолюбивая, посылала къ нему отъ моего имени, разсказала всю мою исторію, и просила послдней милости — нсколькихъ фунтовъ, мене, чмъ у меня пальцевъ на рукъ. Какъ вы думаете, кто былъ тотъ человкъ, который оттолкнулъ женщину, по его мннію лежавшую у его ногъ, довольный тмъ, что въ ссылк я не буду его безпокоить и умру тамъ? Какъ вы думаете, кто это былъ?
— Почему мн знать! прошептала Гэрріетъ.
— Зачмъ же вы дрожите? повторила Алиса, положивъ ей руку на плечо и смотря ей въ глаза.— Я вижу отвтъ на вашемъ лиц. Это былъ вашъ братъ Джемсъ.
Гэрріетъ дрожала боле и боле, но не отвела глазъ отъ устремленнаго на нее взгляда.
— Когда я узнала, что вы его сестра, я воротилась, больная и усталая, чтобъ возвратить вамъ вашу милостыню. Въ ту ночь, мн казалось, что, не смотря на усталость, я могла бы пройдти весь міръ, чтобъ заколоть его въ такомъ мст, гд никто не могъ бы меня увидть. Врите ли вы мн?
— Врю. Но зачмъ же ты опять пришла сюда?
— Посл того я его видла, продолжала Алиса.— Я видла его своими глазами, видла днемъ. Вся ненависть, таившаяся въ груди, вылилась въ глазахъ моихъ. Вы знаете, что онъ оскорбилъ гордаго человка и сдлалъ его своимъ смертельнымъ врагомъ. Что, если я сказала этому человку, гд скрывается братъ вашъ?
— Ты сказала! вскричала Гэрріетъ.
— Что, если я нашла человка, который знаетъ тайну вашего брата, который знаетъ, какимъ-образомъ и куда онъ бжалъ съ своею спутницею? Что, если я заставила этого человка разсказать все, отъ слова до слова, врагу вашего брата? Что, если во все это время я смотрла на лицо врага и слдила за его страшною перемной? Что, если я видла, какъ въ бшенств онъ бросился ихъ преслдовать? Что, если я знаю, что онъ теперь въ дорог, похожій больше на демона, чмъ на человка, и что черезъ нсколько часовъ онъ долженъ возвратиться вмст съ вашимъ братомъ?
— Возьми прочь свою руку! сказала Гэрріетъ, отступая.— Поди прочь! Твое прикосновеніе для меня ужасно!
— Я.сдлала все это, продолжала Алиса.— Врите ли вы, что я все это сдлала?
— Я боюсь врить. Возьми прочь руку!
— Подождите еще немного. Вы понимаете теперь, какое я имла намреніе?
— Ужасно! вскричала Гэрріетъ.
— Поэтому, видя, что я стою на колняхъ, положивъ руку къ вамъ на руку, не сводя глазъ съ вашего лица, вы можете поврить, что не простая откровенность заключается въ словахъ моихъ, что непростая борьба бушевала въ груди моей. Стыжусь признаться, мн стало жаль… Я ненавижу самое себя, я боролась сама съ собою цлый день и цлую ночь, но мн стало жаль его безъ всякой причины, и я хотла, если возможно, исправить то, что сдлала. Вы поняли бы всю опасность, еслибъ видли его преслдователя.
— Какъ отвратить эти несчастія? что мн длать? вскричала Гэрріетъ.
— Всю ночь я видла его въ крови и, между-тмъ, не спала, продолжала Алиса.— Цлый день онъ былъ возл меня.
— Что мн длать? сказала Гэрріетъ, вздрагивая при этихъ словахъ.
— Пишите, или пошлите кого-нибудь къ нему, не теряя времени. Онъ въ Дижон. Вы знаете, гд этотъ городъ?
— Знаю.
— Скажите брату, что человкъ, котораго онъ сдлалъ своимъ врагомъ, въ бшенств отправился по слдамъ его. Убдите его бжать, пока еще есть время, и не встрчаться съ нимъ. Какой-нибудь мсяцъ сдлаетъ годы разницы. Постарайтесь, чтобъ они не встртились. Тамъ и теперь они не должны встрчаться. Пусть его врагъ найдетъ его самъ, но не черезъ меня! На моей душ и безъ того довольно!
Огонь пересталъ отражаться на ея блестящихъ черныхъ волосахъ, на поднятомъ лиц и въ пылающемъ взгляд, рука ея оставила плечо Гэрріетъ, и мсто, гд она сидла, было пусто.

ГЛАВА VI.
Бглецы.

Время — одиннадцать часовъ вечера, мсто — нумеръ во французской гостинниц, состоящей изъ полудюжины комнатъ: прихожей или корридора, столовой, гостиной, спальни и будуара. Къ нимъ ведетъ большая дверь съ главной лстницы, но каждая изъ комнатъ иметъ по дв или по три двери и скрытый ходъ на заднюю лстницу. Все это расположено въ нижнемъ этаж огромной французской гостинницы.
Роскошь, довольно-ветхая, но еще блестящая, царствовала въ этихъ комнатахъ. Стны и потолокъ были раскрашены и вызолочены, полы натерты, пунцовое драпри висло фестонами у оконъ, дверей и зеркалъ, и канделабры, перевитыя какъ древесные сучья, высовывались изъ стнъ. Но днемъ, когда сторы были подняты и свтъ проникалъ сквозь окна, на этой роскоши видны были слды времени и пыли, солнца и дыма. Даже ночью, блескъ безчисленныхъ свчь не могъ совершенно ихъ изгладить, оставляя ихъ въ тни.
Въ этотъ вечеръ, только одна комната, которую мы назвали будуаромъ, освщалась яркимъ блескомъ безчисленныхъ свчь, отражавшихся въ зеркалахъ, на яркихъ краскахъ и позолот. Изъ передней, гд тускло горла лампа, сквозь темную перспективу комнатъ, будуаръ казался блестящимъ брильянтомъ. Среди этого блеска, сидла прекрасная женщина — Эдиь.
Она была одна и казалась тою же гордою, неприступною женщиной. Щеки ея немного впали, глаза блестли ярче обыкновеннаго, но взглядъ былъ такъ же гордъ и презрителенъ. На лиц ея не видно было стыда, раскаяніе не сгибало ея шеи. Надменная по-прежнему, не заботясь ни о себ, ни о другихъ, она сидла, опустивъ свои черные глаза, и кого-то ожидала.
Ея не занимало ни чтеніе, ни работа, она оставалась наедин съ своими мыслями. Какое-то намреніе овладло ею вполн. Сжавъ дрожащія губы и стиснувъ руки, она сидла и ждала.
Услыша шумъ шаговъ въ передней, она вздрогнула и вскричала:
— Кто тамъ?
Двое слугъ вошли съ подносами и стали накрывать столъ.
— Кто приказалъ вамъ это? спросила она.
— Мы получили эти приказанія отъ Monsieur. Monsieur оставилъ также письмо къ Madame. Madame, конечно, получила его?
— Да.
— Тысячу извиненій! Мысль, что могли позабыть о письм, поразила лысаго слугу съ огромною бородою., пришедшаго изъ сосдняго ресторана. Monsieur приказалъ, чтобъ ужинъ былъ готовъ къ этому времени и извщалъ объ этомъ Madame въ своемъ письм. Monsieur сдлалъ честь Золотой-Голов просьбою, чтобъ ужинъ былъ превосходенъ. Monsieur увидитъ, что его довренность къ Золотой-Голов оправдается.
Эдиь не сказала боле ни слова, но задумчиво смотрла, какъ они накрывали на столъ. Она встала прежде, чмъ они кончили, и, взявъ свчу, быстро осмотрла вс двери въ спальн и гостиной, особенно проходъ, сдланный въ стн спальни. Отсюда она вынула ключъ и оставила его съ наружной стороны. Сдлавъ это, она сла на прежнее мсто.
Слуги окончили приготовленіе къ ужину и стояли, смотря на столъ. Тотъ изъ нихъ, который говорилъ прежде, спросилъ, не знаетъ ли Madame, скоро ли возвратится Monsieur?
Она не знала. Ей было все равно.
— Pardon! Ужинъ готовъ. Monsieur говорилъ съ большимъ жаромъ о своей точности. Англійская нація отличается точностью. Что это? какой шумъ! Боже мой, вотъ самъ Monsieur!
Въ-самомъ-дл, Monsieur, въ сопровожденіи другихъ двухъ слугъ, явился, съ своими блестящими зубами. Войдя, онъ обнялъ Madame и назвалъ ее по-французски своею милою женою.
— Боже мой! Madame падаетъ въ обморокъ отъ радости! вскричалъ лысый слуга съ бородою.
Madame только вздрогнула и отступила, но прежде, чмъ было произнесено одно слово, она уже стояла, держась за бархатную спинку креселъ… Лицо ея было холодно и спокойно.
— Франсуа убжалъ въ Золотую-Голову за ужиномъ. Онъ летаетъ, какъ птица. Весь багажъ Monsieur въ его комнатъ. Ужинъ принесутъ сейчасъ.
Все это говорилъ лысый слуга съ поклонами и улыбками, и въ-самомъ-длъ, ужинъ скоро явился.
Monsieur былъ доволенъ. Онъ приказалъ слугамъ удалиться. Лысый слуга, оборотясь, чтобъ поклониться, замтилъ, что Madame все еще стояла, положивъ руку на бархатную спинку креселъ и смотря прямо передъ собою съ какою-то безчувственною неподвижностью.
Вмст со стукомъ двери, запертой Паркеромъ, бой соборныхъ часовъ, пробившихъ полночь, долетлъ до ушей Эдии. Она слышала, какъ Паркеръ остановился и также прослушивался, она слышала, какъ онъ шелъ къ ней, затворяя за собою вс двери. Рука ея оставила на минуту бархатную спинку креселъ, чтобы подвинуть къ себ ножъ со стола, и потомъ опять опустилась на кресла.
— Какъ странно, что вы пріхали сюда совершенно одни, мой ангелъ! сказалъ Паркеръ, входя.
— Что? отвчала она.
Голосъ ея былъ такъ рзокъ, быстрый оборотъ головы такъ гнвенъ, и взглядъ такъ мраченъ, что онъ стоялъ передъ нею, какъ окаменлый, съ свчою въ рукахъ.
— Я говорю, повторилъ онъ наконецъ, ставя свчу на столъ и привтливо улыбаясь: — что мн кажется страннымъ, что вы пріхали одн. Это была ужь излишняя предосторожность. Вы могли бы взять горничную въ Гавр или Руан, не смотря на то, что вы самая причудливая, хоть о самая прекрасная изъ женщинъ.
Ея глаза какъ-то странно смотрли на него, по она по-прежнему не говорила ни словами стояла, положивъ руку на спинку креселъ.
— Я никогда еще не видалъ васъ такою прекрасною, какъ сегодня, продолжалъ Паркеръ.— Существенность кажется мн даже выше картины, съ которой я не спускалъ глазъ ни днемъ, ни ночью.
Ни слово, ни взглядъ не брошены были Эдиью. Голова ея была гордо поднята, по глаза совершенно закрывались длинными рсницами.
— Я много страдалъ, продолжалъ Каркеръ съ улыбкою: — но настоящее вознаграждаетъ меня за все. Мы будемъ жить въ Сициліи. Въ самой праздной части свта мы будемъ вмст искать вознагражденія за прошедшее.
Онъ весело готовился подойдти къ ней, но она быстро схватила со стола ножъ и отступила назадъ.
— Остановитесь! вскричала она:— или я убью васъ!
Внезапная перемна въ лиц и дикая ненависть, сверкавшая въ глазахъ ея, приковали Каркера къ мсту.
— Остановитесь, и не подходите ко мн, если вамъ дорога жизнь!
Оба они стояли и смотрли другъ на друга. Гнвъ и удивленіе выражались на его лиц, но онъ старался скрыть ихъ и сказалъ вкрадчивымъ тономъ:
— Перестаньте! мы здсь одни, насъ никто не видитъ и не слышитъ. Не-уже-ли вы думаете испугать меня этими припадками добродтели?
— Не думаете ли вы испугать меня, напоминая, что мы здсь одни, и что мн не найдти здсь помощи? Испугать меня, когда я съ намреніемъ пріхала сюда одна! Еслибъ я боялась васъ, то не-уже-ли бы не избгала? Еслибъ я боялась васъ, то была ли бы я здсь, въ глухую ночь, чтобъ сказать вамъ то, что вы сейчасъ услышите?
— Что же вы скажете мн, непокорная красавица? Право, вы даже въ гнв прекрасне, чмъ другія въ лучшемъ расположеніи духа!
— Я не скажу вамъ ничего, пока вы не отойдете къ тому стулу. Не подходите ко мн ни на шагъ. Если вы тронетесь съ мста, я убью васъ!
— Вы ошибкою не принимаете ли меня за своего мужа? спросилъ онъ съ усмшкою.
Не удостоивъ, его отвтомъ, Эдиь повелительно указала на стулъ, Каркеръ закусилъ губу, нахмурился, засмялся, а слъ съ нершимостью и досадою, которыхъ не могъ скрыть. Кусая ногти, онъ смотрлъ по сторонамъ, какъ-будто забавляясь ея капризомъ.
Эдиь опустила ножъ на столъ, и, положивъ руку на грудь, сказала:
— У меня лежитъ здсь тяжесть, которую я передамъ вамъ, какъ передала бы какой-нибудь пресмыкающейся гадин.
Онъ принужденно засмялся и просилъ ее кончить комедію, пока еще не простылъ ужинъ. Но взглядъ, брошенный на нее украдкою, выражалъ гнвъ и досаду, и Каркеръ топнулъ ногою о полъ, прошептавъ проклятіе.
— Сколько разъ, сказала Эдиь, останавливая на немъ свой мрачный взглядъ:— вы дерзко преслдовали меня оскорбленіями и обидой! Сколько разъ, насмшливыми словами и взглядами, вы упрекали меня въ моемъ замужств! Сколько разъ вы обнажали рану моей любви къ милой, покинутой двушк, и терзали ее! Какъ часто вы раздували огонь, который, въ-продолженіе двухъ лтъ, медленно жегъ меня и побуждалъ къ мщенію?
— Я не сомнваюсь, что у васъ хорошая память, потому-что все это совершенно-справедливо. Перестаньте, Эдиь. Это хорошо для вашего негодяя-мужа…
— Что, если вс другія причины моей ненависти къ нему исчезли и осталась только та, что вы были его совтникомъ и любимцемъ?
Эдиь произнесла эти слова съ явною ненавистью и отвращеніемъ.
— Не по этой ли причин бы и убжали со мною? насмшливо спросилъ онъ.
— Да, и по этой-то причин мы въ послдній разъ сходимся здсь лицомъ-къ-лицу. Презрнный! Мы встртились ночью, и ночью же разстанемся. Посл того, какъ я перестану говорить, я не останусь здсь ни на минуту!
Онъ бросилъ на нее свой отвратительный взглядъ и схватился рукою за столъ, но не всталъ и не отвчалъ ни слова.
— Я женщина, продолжала Эдиь, смотря на него пристально: — которую съ дтства ожесточали. Меня навязывали и отвергали, выставляли и оцнивали, пока душа моя не могла боле вынести. Я не имла никакихъ особенныхъ достоинствъ, но меня всми средствами старались возвысить въ глазахъ свта. Мои бдные, гордые друзья смотрли и радовались, и всякое сочувствіе между нами умерло въ груди моей. Теперь я уже ни о комъ изъ нихъ не думаю. Я осталась одна на свт, и помню, какъ пустъ былъ для меня свтъ, и какую пустую роль я въ немъ играла. Вы знаете это, вы знаете, что мое доброе имя не иметъ для меня цны.
— Да, мн казалось это, отвчалъ Каркеръ.
— И вы на это разсчитывали, преслдуя меня. Не показывая другаго сопротивленія окружавшимъ меня людямъ, кром равнодушія, и зная, что мое замужство принудитъ ихъ оставить меня въ поко, я покорилась судьб своей. Вамъ это извстно.
— Да, отвчалъ Каркеръ, показывая зубы.
— И вы на это разсчитывали, преслдуя меня. Со дня моего замужства, я увидла себя жертвою новаго позора: я, подверглась такимъ просьбамъ и преслдованіямъ одного мерзавца, что мн казалось, будто до той минуты я никогда не знала униженія. Этимъ униженіемъ окружилъ меня мой мужъ и самъ погрузилъ меня въ него. Тогда, принужденная ими обоими изгнать изъ сердца послднюю мысль о любви и привязанности, чтобъ не быть причиною несчастія невинной двушки, я возненавидла ихъ обоихъ — не знаю, кого боле: господина или слугу!
Каркеръ пристально смотрлъ на Эдиь, стоявшую передъ нимъ во всей красот обиженной женщины. Онъ видлъ ея ршительность, онъ видлъ, что она столько же боялась его, какъ червя.
— Что мн говорить вамъ о чести и добродтели! продолжала она.— Какое значеніе могутъ он имть для васъ? какое значеніе могутъ он имть, когда я говорю о нихъ? Но скажу вамъ, что одно ваше прикосновеніе оледеняетъ воин кровь антипатіей, что съ того часа, какъ я въ первый разъ увидла и возненавидла васъ, до настоящей минуты, когда мое инстинктивное отвращеніе къ вамъ увеличивалось по мр того, какъ я васъ узнавала, вы были для меня гнусной тварью, которой нтъ подобной на земл.
— Въ-самомъ-дл? спросилъ онъ усмхаясь.
— Что было въ тотъ вечеръ, когда, пользуясь сценою, которой вы были свидтелемъ, вы осмлились прійдти въ мою комнату и говорить со мною?
Онъ пожалъ плечами и опять засмялся.
— Что было въ тотъ вечеръ? повторила она.
— У васъ такъ хороша память, что вы врно сами помните, отвчалъ Каркеръ.
— Да, я помню. Слушайте же. Предлагая мн это бгство, вы сказали, что, назначивъ вамъ свиданіе, оставаясь еще прежде нсколько разъ наедин съ вами и открыто признаваясь въ отвращеніи къ мужу, я отдала свое доброе имя совершенно на вашъ произволъ.
— Это была любовная хитрость, прервалъ Каркеръ, улыбаясь.— По старой пословиц…
— Въ тотъ вечеръ борьба — не съ уваженіемъ къ моему доброму имени, но сама не знаю съ чмъ, можетъ-быть съ привычкою къ этому послднему убжищу — кончилась. Въ тотъ вечеръ я умерла для всего, кром гнва и ненависти. Я ршилась на поступокъ, который повергнулъ въ прахъ вашего господина, привелъ васъ сюда и поставилъ передо мною.
Онъ съ проклятіемъ вскочилъ съ мста. Она положила руку на грудь, но не дрогнула ни однимъ первомъ. Онъ стоялъ, она также стояла, столъ и кресло стояли между ними.
— Когда я забуду, что этотъ человкъ прикоснулся ко мн въ тотъ вечеръ своими устами и держалъ меня въ своихъ объятіяхъ, сказала Эдиь, указывая на него:— когда я позабуду пятно поцалуя на моей щек, къ которой прикасалась бдная, невинная Флоренса, тогда я въ состояніи буду забыть послдніе два года страданій и заглажу свой проступокъ передъ мужемъ, съ которымъ теперь у меня нтъ ничего общаго.
Ея пылающіе глаза снова устремились на Каркера. Лвою рукою она протянула нсколько писемъ.
— Смотрите! сказала съ презрніемъ Эдиь.— Эти письма вы прислали ко мн подъ вымышленнымъ именемъ, одно здсь, другое въ дорог. Печати не сломаны, возьмите ихъ назадъ!
Она смяла ихъ въ рук и бросила ему подъ ноги. На лиц ея появилась даже улыбка.
— Мы сегодня встртились, сегодня и разстанемся. Вы слишкомъ-рано вздумали о Сициліи. Вы могли бы доле льстить и ползать, могли бы разбогатть. Вы дорого покупаете себ убжище.
— Эдиь! сказалъ онъ, грозя ей рукою.— Сядьте! довольно! Какой бсъ вселился въ васъ?
— Имя имъ легіонъ, отвчала она съ уничтожающею гордостью:— вы и господинъ вашъ развели ихъ въ многообщающемъ дом, и они растерзаютъ васъ обоихъ.
Онъ стоялъ передъ нею, шепча угрозы, но не смя къ ней приблизиться.
— Въ вашемъ хвастовств заключается мое торжество, продолжала Эдиь.— Я обнаружу въ васъ подлйшаго человка, низкое орудіе гордеца, чтобъ сильне растравить его рану. Хвастайте и отмстите ему за меня! Вамъ извстно, какъ вы пріхали сюда сегодня, вы, конечно, находите себя столь же презрительнымъ, какъ и я. Хвастайте же и отмстите мн на себ.
У Каркера пна выступила у рта. Еслибъ Эдиь обнаружила хотя минутную робость, онъ непремнно употребилъ бы силу, но она была тверда, какъ скала, и ея испытующій взглядъ не оставлялъ его ни на минуту.
— Мы такъ не разстанемся, сказалъ Каркеръ.— Не-уже-ли вы сдлаете меня такимъ глупцомъ, что я отпущу васъ при вашемъ сумасшествіи?
— Не думаете ли вы, что меня можно задержать?
— Я постараюсь, отвчалъ онъ, длая угрожающее движеніе рукою.
— Берегитесь подходить ко мн! вскричала Эдиь.
— А что, если съ моей стороны не будетъ никакого хвастовства? сказалъ Каркеръ.— Что, если я измнюсь? Перестаньте же. Мы должны условиться, иначе я прійму другія мры. Сядьте, сядьте!
— Теперь слишкомъ-поздно! вскричала Эдиь.— Я уже бросила на втеръ свое доброе имя. Я ршилась не переносить своего позора и умереть. Для этого, я здсь одна съ вами, въ глухую ночь. Для этого я выдала здсь себя за вашу жену.
Онъ отдалъ бы душу, чтобъ низвергнуть въ прахъ эту женщину и имть ее въ своей власти. Но онъ ее могъ смотрть на нее, не могъ ея не бояться. Онъ видлъ въ ней силу, которой невозможно было противиться. Онъ не осмлился подойдти къ ней, но, отступивъ къ дверямъ, въ которыя вошелъ, заперъ ихъ на ключъ.
— Въ послдній разъ повторяю вамъ, берегитесь, сказала она, улыбаясь опять.— Вамъ измнили, какъ измняютъ всмъ измнникамъ. Мистеру Домби дано знать, что вы здсь. Я видла его сегодня на улиц.
— Ты лжешь, несчастная! вскричалъ Каркеръ.
Въ эту минуту, въ передней громко зазвонилъ колокольчикъ. Онъ поблднлъ, а Эдиь стояла, протянувъ руку, какъ волшебница, по заклинанію которой раздался звонокъ.
— Слышите?..
Каркеръ, замтивъ въ ней перемну, заслонилъ собою двери, чтобъ она не ушла. Но она вышла въ протовоположную дверь и заперла ее за собою.
Не видя боле ея безпощаднаго взгляда, онъ почувствовалъ, что можетъ съ нею бороться. Онъ думалъ, что ужасъ, возбужденный ночною тревогою, усмирилъ ее. Отворивъ дверь, онъ вошелъ вслдъ за нею.
Но въ комнат было темно, и никто не отвчалъ ему. Онъ взялъ свчу, осмотрлъ вс углы, но комната была совершенно-пуста. Неврными шагами обошелъ онъ гостиную и столовую, боязливо объискивая везд, но Эдии нигд не было. Ея не было и въ передней, которую можно было осмотрть однимъ взглядомъ.
Между-тмъ, колокольчикъ продолжалъ звенть, и кто-то ломился въ дверь. Онъ поставилъ свчу и началъ прислушиваться. За дверьми нсколько голосовъ говорили вмст, двое говорили по-англійски, и одинъ изъ этихъ голосовъ былъ слишкомъ-хорошо знакомъ Каркеру.
Онъ снова взялъ свчу и быстро прошелъ черезъ вс комнаты, останавливаясь въ каждой и повсюду ища Эдии. Въ спальн ему попалась на глаза дверь, скрытая въ стн. Онъ нашелъ ее запертою изнутри, но Эдиь, уходя, уронила вуаль и захлопнула ее въ дверяхъ.
Во все это время, на лстниц не переставали звонить въ колокольчикъ и стучаться въ дверь руками и ногами.
Онъ не былъ трусливъ, но этотъ шумъ, прежняя сцена, несбывшіеся планы, невозможность помощи, и, наконецъ, мысль, что человкъ, котораго онъ такъ низко обманулъ, готовится сорвать съ него маску, поразила его паническимъ страхомъ. Онъ толкнулъ дверь, въ которой захлопнулась вуаль, но не могъ отворить. Онъ открылъ окно и взглянулъ внизъ, на дворъ, но скачокъ показался ему слишкомъ-высокимъ, а камни безжалостны.
Звонъ и стукъ въ дверь боле и боле увеличивали страхъ его. Онъ снова воротился въ спальню и съ новымъ усиліемъ отворилъ потаенную дверь. Замтивъ маленькую лстницу, и чувствуя, какъ пахнуло ночнымъ втеркомъ, онъ взялъ пальто и шляпу, на-крпко заперъ за собою дверь, спустился внизъ со свчою въ рук, потушилъ ее, выходя на улицу, и, поставя въ уголъ, очутился на чистомъ воздух, гд сіяли звзды.

ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ.

ГЛАВА I.
Робъ-точильщикъ теряетъ свое мсто.

Сторона, у желзной ршетки, отдлявшей дворъ отъ улицы, оставя маленькую калитку отпертою, ушелъ, безъ сомннія для того, чтобъ узнать о причин шума на парадной лстниц. Тихонько приподнявъ защелку, Каркеръ выскочилъ на улицу и потомъ осторожно заперъ за собою калитку.
Терзаемый бшенствомъ и досадою, онъ былъ преслдуемъ какимъ-то паническимъ страхомъ. Онъ скоре готовъ былъ прямо встртить всякую опасность, чмъ сойдтись лицомъ-къ-лицу съ человкомъ, на котораго, за два часа предъ тмъ, не обращалъ никакого вниманія. Посл минутнаго безпокойства, онъ въ состояніи былъ съ наглою дерзостью услышать и звукъ его голоса и даже встртить его самого, но когда веденная имъ мина обрушилась на него же, онъ потерялъ всю свою смлость и самоувренность. Оттолкнутый какъ гадина, разгаданный и осмянный, затоптанный въ прахъ женщиною, которой мысли онъ думалъ отравить медленнымъ ядомъ, чтобъ посл сдлать ее игрушкою своей прихоти, онъ прятался отъ всхъ въ униженіи и испуг.
Какой-то другой ужасъ, неимвшій ничего общаго съ опасеніемъ погони, подобно электрическому удару поразилъ его въ то время, когда онъ крался по улицамъ. Этотъ ужасъ былъ невыразимъ и непонятенъ, подобно ужасу при землетрясеніи, или при порыв смерти въ воздух. Каркеръ остановился, какъ-будто для того, чтобъ буря прошла мимо его. Но бури не было, она не проходила, а между тмъ оставила за собою томительный ужасъ.
Онъ поднялъ смущенное лицо къ ночному небу, гд звзды, полныя спокойствія, сіяли прежнимъ блескомъ, и началъ думать, что ему длать, опасаясь преслдованія въ незнакомой стран, гд законы могли не принять его подъ свое покровительство, и, не смя искать убжища въ Италіи или Сициліи, гд въ темныхъ углахъ улицъ ему уже представлялись наемные убійцы, онъ ршился возвратиться въ Англію — Во всякомъ случа, я буду тамъ безопасне. Если не вздумаю встртиться съ этимъ глупцомъ, то тамъ меня будетъ трудне отъискать. А если и вздумаю, то всегда найду человка, который поможетъ и совтомъ и дломъ. Меня по-крайней-мр не раздавятъ тамъ, какъ мышь.
Онъ прошепталъ имя Эдии и судорожно сжалъ руку. Прокрадываясь въ тни массивныхъ зданій, онъ сжалъ зубы, прошепталъ страшное проклятіе на ея голову, и потомъ смотрлъ по сторонамъ, какъ-будто-бы везд ее отъискивая. Такимъ образомъ добрался онъ до воротъ трактира. Слуги вс спали, по на его звонокъ вышелъ человкъ съ фонаремъ, и они вмст отправились на почтовый дворъ, чтобъ нанять фаэтонъ до Парижа.
Торгъ продолжался недолго, скоро лошади были уже запряжены. Сказавъ, гд должна встртить его коляска, Каркеръ началъ по прежнему прокрадываться за городъ и вышелъ на большую дорогу, которая, какъ потокъ, блестла на темной равнин.
Куда вела она? гд оканчивалась? Онъ недоврчиво взглянулъ на окрестность, гд тонкія деревья означали дорогу, и непонятный ужасъ снова овладлъ его душою.
Не было втра, не было тни въ глубокомъ сумрак ночи, не было шума. За нимъ лежалъ городъ, кое-гд блествшій огнями, и звзды міра были скрыты шпицами и крышами, едва обозначавшимися на неб. Мрачная и глухая пустыня лежала вокругъ него, и городскіе часы только-что пробили два.
Ему казалось, что онъ шелъ уже долго и прошелъ далеко. Онъ часто останавливался и прислушивался., Наконецъ, звонъ почтоваго колокольчика долетлъ до ушей его. Колокольчикъ приближался то стихая, то заливаясь громче, послышалось хлопанье бича, и вслдъ за тмъ почтальйонъ остановилъ возл него четверку лошадей.
— Кто здсь? Это вы, мось?
— Да.
— Вы долго шли одни въ темнот.
— Ничего. У всякаго свой вкусъ. Не приказывалъ ли еще кто-нибудь готовить лошадей на почт?
— Тысячу чертей!.. Извините… Другихъ лошадей? Нтъ, никто не приказывалъ.
— Послушай, любезный. Я очень тороплюсь. Позжай какъ можно скоре. Я не жалю денегъ. Погоняй!
— Галло! гопъ! Галло! ги! И лошади понеслись по черной равнин, разметая передъ собою грязь и пыль.
Стукъ и тряска согласовались съ смятеніемъ и несвязностью идей бглеца. Все было мрачно извн, все было мрачно въ душ его. Предметы мелькали, сливаясь другъ съ другомъ, и потомъ скрывались изъ вида. За деревенскими домиками и палисадниками вдругъ открывалась безграничная пустыня. За измнчивыми призраками, мелькнувшими въ его памяти, и тотчасъ исчезнувшими, являлись ужасъ, досада и уничтоженное коварство. По-временамъ, порывъ горнаго воздуха слеталъ на равнину съ вершинъ далекой Юры. Иногда чувство ужаса обнимало его душу и, пролетая, леденило въ немъ кровь.
Отблески фонарей на лошадиныхъ гривахъ и на плащ почтальйона, принимавшемъ различныя формы, отвчали его мыслямъ. Въ его воображеніи мелькали тни знакомыхъ людей, сидвшихъ въ своемъ обыкновенномъ положеніи надъ столами и книгами, онъ видлъ Эдиь и человка, отъ котораго бжалъ. Звонъ колокольчика и стукъ колсъ повторяли ему слова, которыя когда-то были сказаны. Время и мсто смшивались въ его памяти. Я между-тмъ дымящіяся лошади бшено летли впередъ по темной дорог, какъ-будто гонимыя демономъ!
Онъ не могъ остановиться ни на одной мысли. Его не сбывшійся планъ овладть прекрасною женщиною, и тмъ вознаградить себя за долгое притворство, напрасная измна человку, который былъ для него добръ и великодушенъ при всей своей гордости, ненависть къ женщин, сорвавшей съ него личину и отмстившей за себя, разные планы мщенія — все это смшивалось въ голов его въ какой-то хаосъ. Онъ чувствовалъ, что пока ему еще ни о чемъ невозможно мыслить.
Все, что происходило до второй женитьбы мистера Домби, проснулось въ его памяти. Онъ вспомнилъ, какъ завидовалъ онъ ребенку, какъ завидовалъ двушк, какъ отдалялъ всхъ отъ обманутаго имъ человка, какъ очертилъ его кругомъ, за который никто не смлъ перешагнуть. И не-уже-ли все это было сдлано для того только, чтобъ бжать теперь, какъ вору, отъ того же самаго человка?
Онъ готовъ былъ наложить на себя руки за свою трусость, но мысль о разрушенныхъ планахъ парализировала вс его дйствія. Питая безсильную ярость къ Эдии, ненавидя и себя и мистера Домби, онъ бжалъ по-прежнему, и боле ничего не въ состояніи былъ длать.
По-временамъ онъ прислушивался къ стуку колесъ за собою. Въ его воображеніи, стукъ былъ громче и громче. Наконецъ, онъ до того убдился въ дйствительности погони, что закричалъ почтальйону: стой!
Это слово остановило коляску, лошадей и почтальйона посредин дороги.
— Чортъ возьми! закричалъ почтальнонъ лниво обарачиваясь: что случилось.
— Слушай! Что это такое?
— Что?
— Этотъ шумъ!
— Стой, разбойникъ! сказалъ почтальйонъ, обращаясь къ лошади.— Какой шумъ?
— Позади насъ. Не детъ ли тамъ другая коляска? Смотри. Что это?
— Перестанешь ли ты, животное? продолжалъ почтальйонъ, ударяя лошадь, которая кусала другую.— Тамъ ничего нтъ.
— Ничего?
— Ничего, кром зари.
— Мн кажется, ты правъ. Теперь я самъ ничего не слышу. Пошелъ!
Коляска, закрытая отъ лошадей облакомъ пыли, сначала подвигается медленно, потому-что почтальйонъ вынулъ изъ кармана ножикъ и вздумалъ поправить свой кнутъ. Но опять послышалось его гиканье, и лошади бшено понеслись впередъ.
Звзды начинали блднть и показался день. Каркеръ, вставъ въ коляск и смотря назадъ, могъ видть всю дорогу, по которой халъ, и убдился, что его никто не преслдуетъ. Скоро совсмъ разсвло, и солнце освтило виноградники и поля, покрытыя рожью, кое-гд люди поправляли большую дорогу или ли свой хлбъ. Мало-по-малу начали показываться крестьяне, шедшіе на дневную работу, или на рынокъ, или стоявшіе у дверей бдныхъ хижинъ, лниво смотря, какъ Каркеръ прозжалъ мимо. Потомъ показалась почтовая станція, полу-утонувшая въ грязи, и дале, огромный, старинный замокъ, исчерченный зеленымъ мхомъ, отъ нижней террассы до высокихъ башень.
Забравшись въ уголъ коляски, Каркеръ безпрестанно погонялъ лошадей и часто оглядывался назадъ. Стыдъ, досада и страхъ быть встрченнымъ не давали ему покоя. Прежній ужасъ, терзавшій его ночью, снова возвратился съ днемъ. Однообразный звонъ колокольчиковъ и топотъ лошадей, однообразіе его безпокойства и безсильнаго гнва длали его путешествіе похожимъ на видніе, въ которомъ не было ничего дйствительнаго, кром его муки.
Въ этомъ видніи чудились ему длинныя дороги, доходившія до горизонта, которыя, казалось, никогда невозможно было прохать до конца, дурно-вымощенные города, подъ гору и въ гору, гд выглядывали лица изъ мрачныхъ дверей и грязныхъ оконъ, и рогатый скотъ былъ выставленъ на продажу, мосты, церкви, кресты, почтовыя станціи, новыя лошади, запрягаемыя противъ воли, и старыя, настойчиво-упершіяся мордами въ конюшни, маленькія кладбища съ черными крестами, увядшіе внки, и потомъ опять длинныя-длинныя дороги вплоть до измнчиваго горизонта.
Ему чудилось утро, полдень и вечеръ, длинныя дороги, оставленныя позади, и новая мостовая, по которой стучали колеса его экипажа. Ему чудилось, что онъ выходилъ, на-скоро съдалъ что-нибудь и пилъ вино, которое его не веселило, что онъ шелъ пшкомъ, въ толп нищихъ, слпыхъ, съ дрожащими вками, ведомыхъ старухами, которыя подносили свчи къ ихъ лицу, что онъ шелъ въ толп идіотокъ, хромыхъ, разслабленныхъ, что слышалъ ихъ вопли, видлъ протянутыя къ нему руки, и, опасаясь встртить своего преслдователя, сидлъ оглушенный въ углу, и мчался впередъ по безконечной дорог, только изрдка оглядываясь назадъ, когда луна выходила изъ-за облаковъ.
Ему казалось, что онъ не спалъ, но дремалъ съ открытыми глазами, и часто вскакивалъ и громко отвчалъ на невдомый голосъ, ему казалось, что онъ проклиналъ себя за свое бгство, проклиналъ себя зато, что далъ ей уйдти, что не встртилъ его лицомъ-къ-лицу, ему казалось, что онъ былъ въ непримиримой вражд съ цлымъ свтомъ, но боле всего съ самимъ-собою. Прошедшее и настоящее перемшивались въ его памяти. Ему представлялась перемна за перемной, при прежнемъ однообразіи колокольчиковъ и колесъ, лошадинаго топота и вчнаго безпокойства. Ему представлялось, что, не смотря на все, онъ добрался, наконецъ, до Парижа, гд мутная рка мирно катилась между двумя шумными потоками движенія и жизни.
Ему смутно чудились мосты, набережныя, безконечныя улицы, винные погреба, водоносы, толпы народа, солдаты, городскія кареты, барабанный бой, пассажи. Однообразіе колесъ, колокольчиковъ и лошадинаго топота исчезло среди всеобщаго шума. Онъ слышалъ, вызжая въ другой карет за заставу, какъ затихалъ этотъ шумъ, и какъ началось прежнее однообразіе колокольчиковъ, колесъ, лошадинаго, топота и вчнаго безпокойства.
Ему снова представлялся закатъ солнца и наступленіе ночи, опять длинная дорога, и огни въ окнахъ, потомъ заря и восходъ солнца. Онъ какъ-будто снова поднимался на гору, гд повялъ на него свжій морской втерокъ, и откуда видно было, какъ утреннее солнце играло на вершинахъ далекихъ волнъ. Ему чудилось, что онъ въ гавани, куда съ приливомъ возвращались рыбачьи лодки, и гд женщины и дти весело встрчали рыбаковъ. Ему представлялись ихъ сти и платья, раскинутыя для просушки на солнц, проворные матросы, шумвшіе на мачтахъ и рангоут кораблей, и шумъ взволнованнаго моря.
Ему чудилось, что онъ отдалился отъ берега и смотрлъ на него съ палубы корабля, между-тмъ, какъ туманъ вислъ надъ моремъ и земля чуть виднлась вдали. Ему чудилась зыбь, плескъ и ропотъ спокойнаго моря, и срая линія впереди, становившаяся ясне и выше, скалы, зданія, мельница, церковь съ каждою минутою обозначались явственне. Ему чудилась пристань, гд толпы народа пришли встрчать друзей, ему чудилось, что онъ наконецъ въ Англіи.
Въ бреду своемъ, онъ располагалъ ухать въ отдаленную деревню и тамъ спокойно ожидать развязки. Онъ вспомнилъ станцію желзной дороги, проходившей мимо этого мста, и трактиръ, мало-посщаемый прозжими. Въ немъ онъ ршился отдохнуть и успокоиться.
Съ этимъ намреніемъ онъ быстро проскользнулъ въ вагонъ, и, завернувшись въ плащь, притворясь спящимъ, былъ унесенъ далеко отъ морскаго берега. Пріхавъ на мсто, онъ подозрительно осмотрлся кругомъ. Одинъ только домъ, недавно выстроенный и окруженный красивымъ садомъ, стоялъ у опушки лса, въ нсколькихъ миляхъ отъ ближайшаго городка. Здсь остановился Каркеръ и, поспшно вбжавъ въ трактиръ, занялъ наверху дв смежныя комнаты, не будучи никмъ замченъ.
Онъ хотлъ успокоиться и взять прежнюю власть надъ собою. Ярость и досада совершенно овладли его мыслями, въ которыхъ уже не было ничего опредленнаго. Онъ былъ въ какомъ-то оцпенніи и совершенно упалъ духомъ.
Но какъ-будто по заклятію онъ никогда не долженъ былъ успокоиться, его усталыя чувства не засыпали ни на минуту. Онъ не въ состояніи былъ имть на нихъ ни малйшаго вліянія, какъ-будто они принадлежали другому человку. Поздка оставила на нихъ весь хаосъ видній. Гордая женщина стояла передъ нимъ съ своимъ мрачнымъ, презрительнымъ взглядомъ, а онъ мчался впередъ, мимо городовъ и деревень, сквозь свтъ и тьму, по мостовой и грязи, черезъ горы и долины, измученный однообразіемъ колокольчиковъ и колесъ, топотомъ лошадей и вчнымъ безпокойствомъ.
— Какой ныньче день? спросилъ онъ слугу, накрывавшаго на столъ.
— Какой день, сударь?
— Сегодня среда?
— Среда? Нтъ, сударь, сегодня четверкъ.
— Я забылъ. Который часъ? У меня не заведены часы.
— Скоро пять часовъ, сударь. Врно долго изволили хать?
— Да.
— По желзной дорог, сударь?
— Да.
— Очень-безпокойно хать, сударь. Я самъ не зжу по желзнымъ дорогамъ, и многіе господа не хвалятъ.
— Много здсь бываетъ прізжихъ?
— Очень-довольно, сударь, теперь никого нтъ. Плохія времена, сударь.
Онъ не отвчалъ, но, приподнявшись съ софы, на которой лежалъ, слъ и наклонился впередъ, положивъ на колно руку и устремивъ въ полъ глаза.
Онъ пилъ много вина посл обда, но напрасно. Эти искусственныя средства не дали ему сна. Его мысли, сдлавшись еще несвязне, увлекали его за собою, какъ преступника, привязаннаго къ ногамъ дикой лошади. Ни минуты покоя, ни минуты забвенія!
Онъ самъ не помнилъ, сколько времени оставался въ одномъ положеніи. Только вздрогнувъ, и въ ужас начавъ прислушиваться, замтилъ онъ, что возл него горитъ свча.
На этотъ разъ, его не обманывало воображеніе. Огненный демонъ съ громомъ промчался мимо, означая свой путь искрами и дымомъ. Несчастный дрожалъ и тогда, когда затихъ весь этотъ грохотъ, и когда при лунномъ свт можно было видть, что рельсы желзной, дороги совершенно пусты.
Нигд не находя покоя, онъ пошелъ по краю дороги, замчая путь машины по дымящейся зол. Пройдя съ полчаса по тому направленію, гд она исчезла, онъ поворотилъ назадъ и продолжалъ идти по краю въ противную сторону, съ любопытствомъ смотря на мосты, сигналы, фонари и ожидая, скоро ли промчится другой демонъ.
Земля дрогнула, послышался отдаленный свистъ, тусклый огонь превратился въ два красные глаза, и горящіе угли полетли одинъ за другимъ. Грохочущая масса пронеслась мимо, за нею другая, третья…
Онъ стоялъ, схватясь за ршетку, и потомъ сталъ ходить взадъ и впередъ по прежнему направленію, смотря на летящія мимо его чудовища. Онъ сталъ ждать у станціи, не остановится ли одно изъ нихъ, и когда одно остановилось, онъ началъ осматривать его тяжелыя колеса и мдный передъ, и думалъ о томъ, сколько въ нихъ ужасной силы. Смотря на медленное обращеніе огромныхъ колесъ, онъ съ ужасомъ думалъ, что они могутъ перехать и раздавить человка!
Разстроенный виномъ и усталостью, онъ возвратился въ свою комнату и бросился на постель, не имя надежды заснуть. Онъ лежалъ, прислушиваясь, по чувствовалъ дрожь и сотрясеніе, вставалъ и подходилъ къ окну, чтобъ взглянуть, какъ тусклый огонь превращался въ два красные глаза, какъ яркое пламя роняло за собой горячіе уголья, и какъ мчавшійся исполинъ оставлялъ позади себя слдъ искръ и дыма. Потомъ онъ смотрлъ по тому направленію, куда намревался хать съ разсвтомъ, и снова ложился, мучимый прежнимъ видніемъ однообразнаго шума колокольчиковъ и колесъ и топота лошадей. Это продолжалось всю ночь. Вмсто того, чтобъ принять прежнюю власть надъ собою, онъ боле-и-боле терялъ ее съ наступленіемъ ночи. Когда показался день, его все-еще мучили прежнія мысли, прошедшее, настоящее и будущее смутно носились передъ нимъ, между-тмъ, какъ онъ потерялъ уже способность думать о каждомъ изъ нихъ основательно.
— Въ которомъ часу могу я отсюда ухать? спросилъ онъ у слуги, вошедшаго со свчою.
— Въ четверть пятаго, сударь. Первая машина проходитъ въ четыре часа, не останавливаясь.
Онъ приложилъ руку къ пылающей голов и взглянулъ на часы. Было около половины четвертаго.
— Вы, я думаю, подете одни, сударь. У насъ есть теперь два джентльмена, но они ждутъ машины, идущей въ Лондонъ.
— Ты, кажется, говорилъ мн, что у васъ никого нтъ? сказалъ Каркеръ, обращаясь къ слуг съ тнью той улыбки, которая прежде являлась на его лиц при подозрніи или гнв.
— Тогда никого не было, сударь. Два джентльмена пріхали сегодня ночью на машин, которая здсь останавливается. Прикажете принести воды, сударь?
— Нтъ, унеси отсюда свчу. И безъ нея довольно свтло.
Бросившись на постель, полураздтый, онъ, по уход слуги, снова подошелъ къ окну. Блдный свтъ утра смнялъ ночь, и небо покрывалось красноватымъ блескомъ восходящаго солнца. Онъ смочилъ голову и лицо водою, которая не освжила его, поспшно набросилъ на себя платье, заплатилъ и вышелъ изъ трактира..
Свжій воздухъ пахнулъ на него холодомъ. Взглянувъ на то мсто, по которому онъ ходилъ ночью, и на сигнальные фонари, чуть свтившіеся при дневномъ свт, онъ обратился къ той сторон, откуда восходило солнце, и увидлъ его во всей красот и блеск.
Какъ знать! смотря на его спокойный и ясный восходъ, которому не мшали ни чернота, ни преступленія свта, онъ, можетъ-быть, понялъ сердцемъ чувство добродтели на земл и ея награду на неб! Можетъ-быть, въ эту минуту онъ съ сожалніемъ и раскаяніемъ вспомнилъ о сестр и брат!
А онъ имлъ нужду въ раскаяніи. На немъ лежала уже рука смерти. Онъ былъ отдленъ отъ живаго міра и быстро приближался къ могил.
Онъ заплатилъ деньги впередъ за проздъ до деревни, о которой думалъ прежде, и ходилъ взадъ-и-впередъ, смотря на желзные рельсы, на долину и на мостъ, какъ вдругъ, поворотивъ назадъ, сошелся лицомъ-къ-лицу съ человкомъ, отъ котораго до-сихъ-поръ бгалъ. Глаза ихъ встртились.
Пораженный изумленіемъ, онъ пошатнулся и соскользнулъ на дорогу, но, опомнясь, вскочилъ на ноги и отступилъ къ средин, удаляясь отъ своего преслдователя, и дыша часто и прерывисто.
Онъ услышалъ свистъ… другой… увидлъ, какъ месть на лиц его врага превратилась въ сожалніе и ужасъ… вскрикнулъ… осмотрлся… увидлъ тусклые, красные глаза прямо надъ собою… былъ сбитъ, поднятъ, скрученъ зубчатою мельницею, которая вертла его кругомъ, раздробляя членъ за членомъ и потомъ разбрасывая по воздуху изуродованные остатки.
Узнанный путешественникъ, опомнившись отъ обморока, увидлъ, что четыре человка несли на доск какую-то неподвижную, закрытую массу, а другіе отгоняли собакъ, фыркавшихъ по дорог и лизавшихъ струю крови, смшанную съ пепломъ.

ГЛАВА II.
Восторгъ нкоторыхъ людей и неудовольствіе Боеваго-Птуха.

Въ дом подъ фирмою Мичмана все пришло въ движеніе. Мистеръ Тутсъ и Сузанна наконецъ пріхали. Сузанна тотчасъ побжала наверхъ, а мистеръ Тутсъ съ Боевымъ-Птухомъ вошли въ залу.
— О, моя безцнная миссъ Флой! вскричала Сузанна, вбгая въ комнату Флоренсы: — могла ли я когда-нибудь думать, что найду васъ здсь, и что за вами даже некому будетъ прислуживать? Нтъ, я ни за что не уйду отъ моей милой миссъ Флой, потому-что хоть я и не хватаю съ неба звзды, но у меня не каменное сердце, оно бьется, какъ-будто хочетъ выскочить вонъ!
Проговоривъ все это не переводя духа, миссъ Нипперъ стала на колни и обнимала свою госпожу.
— О, моя милая, говорила Сузанна: — я знаю все, что съ вами случилось, все знаю, моя ненаглядная…
— Сузанна, милая Сузанна!
— Вотъ каково! Я была ея маленькою горничною, когда она была ребенкомъ, а теперь она въ-самомъ-дл выходитъ замужъ!
Участіе, гордость и удовольствіе были написаны на лиц Сузанны. Она безпрестанно поднимала голову и, рыдая, цаловала Флоренсу.
— Добрая Сузанна, говорила Флоренса.— Ты нисколько не перемнилась!
Миссъ Нипперъ, сидя на полу у ногъ своей госпожи, смялась и плакала, одною рукою закрывала глаза платкомъ, а другою гладила Діогена, лизавшаго ей лицо. Она говорила, что теперь нсколько успокоилась, и въ доказательство смялась и плакала немного-мене прежняго.
— Я никогда еще не видла такого человка, какъ этотъ Тутсъ, сказала Сузанна.
— Онъ такой добрый, замтила Флоренса.
— И такой смшной, прибавила Сузанна.— Какъ онъ разсказывалъ мн при этомъ негодномъ Боевомъ-Птух, ну просто умора!
— О чемъ, Сузанна? робко спросила Флоренса.
— О лейтенант Валтерс, капитан Джилльс, о васъ, милая миссъ Флой, и о безмолвной могил.
— О безмолвной могил! повторила Флоренса.
— Онъ говоритъ, продолжала Сузанна съ истерическимъ смхомъ:— что теперь же съ радостью сойдетъ въ могилу, но увряю васъ, моя милая миссъ Флой, онъ этого не сдлаетъ, потому-что онъ слишкомъ-счастливъ, видя другихъ счастливыми. Онъ, можетъ-быть, и не Соломонъ, я этого не утверждаю, но знаю, что нигд не найдти такого безкорыстнаго человка.
Миссъ Нипперъ продолжала смяться, и между прочимъ сообщила Флоренс, что мистеръ Тутсъ находится внизу и желаетъ ее видть. Она прибавила, что это будетъ для него лучшею наградою за вс хлопоты.
Флоренса просила Сузанну привести мистера Тутса, чтобъ лично поблагодарить его за вс безпокойства, и Сузанна чрезъ нсколько минуть ввела вышеупомянутаго джентльмена, котораго физіономія была довольно растроена и который заикался на каждомъ слов.
— Миссъ Домби, сказалъ мистеръ Тутсъ:— получивъ снова позволеніе… взглянуть… не взглянуть, но… я хорошенько не помню, что хотлъ сказать… но это ничего.
— Мн такъ часто приходится благодарить васъ, отвчала Флоренса, протягивая ему об руки и смотря на него съ признательною улыбкою:— что у меня не остается словъ, и я не знаю, что сказать вамъ.
— Миссъ Домби, вскричалъ мистеръ Тутсъ ужаснымъ голосомъ: — еслибъ при вашемъ ангельскомъ характер вы вздумали проклясть меня, то поразили бы мене, чмъ этими незаслуженными похвалами. Он производятъ на меня такое дйствіе… но, извините, это ничего.
Какъ на это ‘ничего’ нельзя было отвтить, то Флоренса поблагодарила его еще разъ.
— Я бы желалъ воспользоваться этимъ случаемъ, миссъ Домби, для нкотораго объясненія. Я могъ бы имть удовольствіе ране возвратиться съ Сузанною, но, во-первыхъ, мы не знали имени родныхъ, къ которымъ она перехала, а, во-вторыхъ, она оставила этихъ родныхъ и перешла къ другимъ, такъ-что безъ помощи Боеваго-Птуха я бы не въ состояніи былъ ничего сдлать.
Флоренса была въ этомъ уврена.
— Однако не въ томъ дло, продолжалъ мистеръ Тутсъ.— Могу васъ уврить, миссъ Домби, что общество Сузанны было для меня весьма-утшительно. Поздка была сама себ наградою. Дло, однако, не въ этомъ, миссъ Домби: я уже прежде замтилъ, что не считаю себя человкомъ ловкимъ. Въ этомъ я совершенно убжденъ. Мн кажется, никому лучше не можетъ быть извстна — извините за выраженіе — твердость своей головы, какъ мн. Но, не смотря на это, миссъ Домби, я вижу, какъ устроилъ свои дла лейтенантъ Валтерсъ. Какъ ни мучительны для меня эти обстоятельства, я долженъ сказать, что лейтенантъ Валтерсъ вполн достоинъ счастія, которое упало къ нему на голову. Пусть онъ наслаждается имъ долго и цнитъ его, какъ цнилъ бы… одинъ недостойный человкъ, котораго я не скажу вамъ имени. Дло, однако, не въ этомъ. Миссъ Домби, капитанъ Джилльсъ мн другъ, и я увренъ, что ему пріятно было меня видть. Я всегда ходилъ къ нему съ удовольствіемъ. Но я никакъ не могу забыть, какъ дурно велъ себя на углу сквэра въ Брайтон, и если мое присутствіе будетъ сколько-нибудь для васъ непріятно, то скажите одно слово, и я совершенно пойму васъ. Я не сочту этого за немилость, по буду совершенно-доволенъ и счастливъ, заслуживъ ваше довріе.
— Мистеръ Тутсъ, отвчала Флоренса:— если вы, мой старый и истинный другъ, перестанете ходить къ намъ, то сдлаете меня очень-несчастною. Я съ удовольствіемъ васъ всегда буду видть.
— Миссъ Домби, сказалъ мистеръ Тутсъ, вынимая изъ кармана платокъ:— если я проливаю слезу, то это слеза радости, это ничего, я очень-много вамъ обязалъ. Позвольте мн замтить, что посл вашихъ словъ я намренъ не пренебрегать боле собою.
Флоренса съ удивленіемъ выслушала такое намреніе.
— Я хочу сказать, продолжалъ мистеръ Тутсъ:— что буду считать обязанностію до безмолвной могилы заниматься самимъ собою, и… имть сапоги всегда столь свтло-вычищенными, сколько позволятъ обстоятельства. Сегодня въ послдній разъ говорю я о себ, миссъ Домби. Я очень вамъ благодаренъ. Я вообще не такъ чувствителенъ, какъ бы желали мои друзья и я самъ, но клянусь честью, я цню всякую ласку. Жалю, что въ настоящую минуту не могу лучше выразить своихъ чувствъ.
Сказавъ это, мистеръ Тутсъ поспшно удалился и отправился въ лавку къ капитану.
— Капитанъ Джилльсъ, сказалъ онъ:— то, что будетъ происходить между нами, должно навсегда остаться подъ священною печатью тайны. Это есть слдствіе моего разговора съ миссъ Домби. Мн кажется, капитанъ Джилльсъ, что она въ скоромъ времени выходитъ за лейтенанта Валтерса?
— Да, дружище. Мы здсь вс товарищи. Валтера обвнчаютъ съ нашей прелестью, какъ только кончатся опросы.
— Опросы, капитанъ Джилльсъ?
— Да, тамъ въ церкви, сказалъ капитанъ, указывая черезъ плечо.
— О! да! воскликнулъ мистеръ Тутсъ.
— А потомъ что? сказалъ капитанъ, ударивъ мистера Тутса ладонью въ грудь, и потомъ отступивъ отъ него съ самодовольнымъ видомъ.— Потомъ это милое созданіе, воспитанное нжно, какъ рдкая птица, пойдетъ моремъ въ Китаи вмст съ Вал’ромъ.
— Что вы, капитанъ Джидльсъ!
— Да! повторилъ капитанъ.— Корабль, снявшій его съ обломковъ посл крушенія, велъ торговлю съ Китаемъ, и Вал’ръ до того заслужилъ общую любовь, что посл смерти прикащика, завдывавшаго грузомъ, назначенъ на его мсто. Вотъ видишь, задумчиво повторилъ капитанъ: — какимъ-образомъ это милое созданіе пойдетъ моремъ въ Китай вмст съ Вал’ромъ.
Мистеръ Тутсъ и капитанъ Коттль вздохнули вмст.
— Что жь такое? сказалъ капитанъ:— она любитъ его искренно, и онъ ее любитъ. Т, которые должны были беречь и любить ее, поступили съ нею какъ скоты. Когда, выгнанная изъ дома, она пришла ко мн и упала на эти доски, сердце ея разрывалось съ тоски, я знаю это. Я, Эдвардъ Коттль, самъ это видлъ. Одна только истинная, нжная, постоянная любовь могла успокоить ея Сердце. Еслибъ я этого не зналъ, еслибъ мн не было извстно, что Валтеръ былъ для нея другомъ, братомъ, милымъ, и она для него тмъ же, я бы скоре далъ отрубить себ руки и ноги, чмъ отпустилъ бы ее отсюда, но я увренъ въ этомъ и отпускаю ихъ съ Богомъ. Аминь!
— Капитанъ Джилльсъ, сказалъ мистеръ Тутсъ:— позвольте мн подать вамъ руку. Вы такъ разсказываете, что сердцу становится легче, аминь! Знаете, капитанъ Джилльсъ, вдь я также обожалъ миссъ Домби?
— Ходи веселе! сказалъ капитана кладя руку на плечо мистеру Тутсу.— Такъ держи, мой другъ!
— Я и самъ намренъ веселиться, капитанъ Джилльсъ, отвчалъ Тутсъ: — и держаться сколько будетъ возможно. Когда разверзнется безмолвная могила, я буду готовъ къ похоронамъ, капитанъ Джилльсъ, но, не прежде. Однако, не будучи у вренъ въ совершенной власти надъ собою, я хочу просить васъ сообщить лейтенанту Валтерсу слдующее.
— Слдующее, повторилъ капитанъ:— такъ держать!
— Миссъ Домби такъ добра, продолжалъ мистеръ Тутсъ со слезами на глазамъ: — что мое присутствіе но совсмъ ей непріятно, и вс вы такъ расположены и снисходительны къ человку, который какъ-будто родился по ошибк, что я ршаюсь пробыть здсь то короткое время, которое мы еще можемъ провести вмст. Но вотъ, въ чемъ дло. Если когда-нибудь я не въ состояніи буду видть счастіе лейтенанта Валтерса и убгу навсегда, то надюсь, капитанъ Джилльсъ, что вы оба сочтете это не преступленіемъ, но несчастіемъ и слабостью внутренней борьбы. Вы не подумаете, что я сдлалъ это изъ зависти, и врно на вопросъ обо мн замтите, что я ушелъ гулять или узнать на бирж, который часъ. Капитанъ Джилльсъ, если вы въ-состояніи это сдлать и отвчать мн за мистера Валтерса, то вы навсегда успокоите мои чувства, и я готовъ отдать за это большую часть моего имущества.
— Ни слова боле, другъ мой, сказалъ капитанъ:— я отвчаю за себя и за Валтера.
— Капитанъ Джилльсъ, сказалъ мистеръ Тутсъ:— вы очень меня успокоили, я бы желалъ оставить по себ добрую память. Я думаю хорошо, хотя и дурно это показываю. Это все равно, еслибъ Боргессъ и Комп. вздумали сдлать для кого-нибудь пару необыкновенныхъ панталонъ и не могли бы выкроить того, что у нихъ было въ ум.
Посл такого сравненія, мистеръ Тугсъ простился съ капитаномъ Коттлемъ и ушелъ.
Добрый капитанъ, видя у себя въ дом ‘радость сердца’ и Сузанну, былъ счастливйшимъ изъ людей. Съ каждымъ днемъ онъ становился довольне и веселе. Посовтовавшись съ Сузанною, къ которой капитанъ питалъ глубокое уваженіе посл ея смлаго нападенія на мистриссъ Мэк-Стинджеръ, онъ предложилъ Флоренс замнить дочь старушки, сидвшей подъ синимъ зонтикомъ на Лиденгаллскомъ-Рынк, кмъ-нибудь изъ знакомыхъ ей женщинъ. Сузанна, случившаяся при этомъ разговор, въ-слдствіе ихъ совщанія съ капитаномъ, назвала мистриссъ Ричардсъ. Это имя обрадовало Флоренсу, и Сузанна, въ тотъ же вечеръ отправясь къ Тудлю, съ торжествомъ возвратилась домой съ краснощекою, круглолицею Полли, которая обрадовалась, увидя Флоренсу, почти такъ же, какъ сама обрадовалась Сузаина Нипперъ.
Капитанъ, по обыкновенію, былъ очень-доволенъ тмъ, что сдлалъ. Флоренса старалась приготовить Сузашіу къ разлук, но миссъ Нипперъ ршилась ни за что не разставаться съ своею любимою госпожею.
— Что касается до платы, безцнная миссъ Флой, то я прошу васъ не говорить ни слова, если не хотите меня обидть. У меня есть деньги, и я не продамъ своей любви и привязанности, хоть бы мы были совершенно-чужіе съ сохраннымъ банкомъ, и хоть бы банкъ разлетлся на части. Со смерти вашей матушки, вы не длали безъ меня ни шагу, и хотя мн нечмъ хвастаться, но вы привыкли ко мн, и, моя милая миссъ Флой, не думайте никуда безъ меня ухать, потому-что это не можетъ и не должно быть!
— Сузанна, я узжаю далеко, далеко.
— Что-жь такое, миссъ Флой? Тмъ боле я буду для васъ необходима. Слава Богу, я не боюсь дальнихъ путешествій! сказала Сузанна Нипперъ.
— Но я узжаю съ Валтеромъ, Сузанна, а съ нимъ я готова всюду хать. Валтеръ бденъ, я также очень-бдна, и должна теперь пріучаться помогать и себ и ему.
— Добрая миссъ Флой! вскричала Сузанна:— для васъ не ново помогать себ и другимъ и имть благороднйшее сердце, но позвольте мн переговорить объ этомъ съ мистеръ Валтеромъ Гэемъ, потому-что я не могу и не должна отпустить васъ одну на край свта.
— Одну, Сузанна? А разв со мною не будетъ Валтера? спросила Флоренса съ свтлою улыбкою.— Прошу тебя, не говори ему объ этомъ ни слова.
— Отъ чего-же не говорить, миссъ Флой?
— Потому-что, сдлавшись его женою, я буду жить и умру вмст съ нимъ. Изъ твоихъ словъ онъ можетъ заключить, что я боюсь своей будущности, или что ты за меня боишься. Я такъ люблю его, Сузанна!
Миссъ Нипперъ была до того растрогана, что могла только снова обнять свою госпожу, и ласкать ее, и удивляться, не-уже-ли она въ-самомъ-дл выходитъ замужъ?
Не смотря на свои женскія слабости, миссъ Нипперъ такъ же способна была удерживать свои желанія, какъ и спорить съ гнвною мистриссъ Мэк-Стинджеръ. Съ этой минуты, она никогда боле не повторяла своей просьбы, но всегда была весела, шумлива и дятельна. Однако, она сообщила мистеру Тутсу по секрету, что ‘удерживаетъ себя только на время, но что посл отъзда миссъ Домби на нее будетъ жалко смотрть.’ Мистеръ Тутсъ признался, что его ожидаетъ такая же участь, и предложилъ ей смшать вмст ихъ слезы.
Какъ ни скуденъ былъ гардеробъ Флоренсы, Сузанна по цлымъ днямъ занималась его приготовленіемъ. Еслибъ капитана Коттля допустили сдлать необыкновенныя пожертвованія, то онъ купилъ бы и розовый зонтикъ, и цвтные шелковые чулки, и синіе башмаки, и другія вещи, необходимыя на корабл, но по обманчивымъ убжденіямъ, онъ долженъ былъ ограничить свои подарки рабочимъ ящикомъ и дорожнымъ туалетомъ. Цлыя дв недли посл покупки, онъ просиживалъ большую часть дня, любуясь на эти ящики, то удивляясь ихъ отдлк, то сожаля, что она не довольно богата. Однажды утромъ, онъ приказалъ вырзать на нихъ имя Флоренсы Гэй, и посл такого важнаго дла выкурилъ четыре трубки сряду, и долго усмхался, радуясь своей выдумк.
Валтеръ цлые дни употреблялъ въ хлопоты, но каждое утро приходилъ взглянуть на Флоренсу, а вечера проводилъ вмст съ нею. Флоренса для того только спускалась внизъ изъ своей комнаты, чтобъ встртить его на порог или проводить до дверей.
Печальный слдъ еще не изгладился на ея груди. Онъ громко говорилъ противъ ея отца, и лежалъ между ею и Валтеромъ, когда онъ прижималъ ее къ сердцу. Но она все забыла. Сердца ихъ бились другъ для друга и заставляли забывать о суровыхъ, безчувственныхъ сердцахъ.
Какъ часто, въ сумерки, съ гордостью и любовью опираясь на руку своего милаго, она вспоминала о прошедшихъ дняхъ, и о большомъ, старинномъ дом! какъ часто, припоминая тотъ вечеръ, когда она пришла въ эту комнату, и встртила навсегда незабвенный взглядъ, Флоренса съ умиленіемъ смотрла на. тхъ, которые окружили ее такою любовью, и плакала отъ полноты счастія! Часто мысль объ умершемъ ребенк волновала ея душу, но образъ отца не иначе являлся передъ нею, какъ въ томъ вид, какъ она цаловала его во время сна.
— Знаешь ли, Валтеръ, о чемъ я сегодня думала? спросила однажды вечеромъ Флоренса.
— Не о томъ ли, какъ летитъ время, и скоро ли мы будемъ на мор, Флоренса?
— Нтъ, Валтеръ. Я думала о томъ, какое я для тебя бремя.
— Драгоцнное, святое бремя! Я самъ часто объ этомъ думаю.
— Ты смешься, Валтеръ. Я думаю, какъ это все дорого будетъ стоить. Ты былъ и прежде бденъ, а я сдлаю тебя еще бдне.
— Гораздо богаче, Флоренса!
Флоренса засмялась и покачала головою.
— Сверхъ-того, сказалъ Валтеръ:— когда я узжалъ отсюда, мн подарили кошелекъ, въ которомъ были деньги.
— Немного? сказала Флоренса съ печальною улыбкою:— очень-немного, Валтеръ? Но не думай, прибавила она:— что я жалю, ставъ для тебя въ тягость. Нтъ, я совершенно счастлива.
— И я также, Флоренса.
— Валтеръ, ты не можешь это такъ чувствовать, какъ я. Я такъ горжусь тобою! Мн весело думать, что, говоря о теб, люди скажутъ, что ты женился на бдной, отверженной двушк, которая искала здсь пріюта, у которой нтъ другаго дома, нтъ другихъ друзей, у которой ничего, ничего нтъ! О, Валтеръ! еслибъ у меня были мильйоны, я бы мене радовалась за тебя, чмъ теперь.
— А ты, Флоренса? разв ты считаешь себя за ничто?
— Я ничто, Валтеръ, ничто — только жена твоя. Ты замнишь мн все на свт!
О, хорошо сдлалъ мистеръ Тутсъ, что оставилъ въ этотъ вечеръ ихъ маленькое общество и два раза ходилъ поврять свои часы но биржевымъ часамъ, и одинъ разъ къ банкиру, о которомъ онъ вдругъ вспомнилъ, и еще одинъ разъ въ Реджент-Паркъ и назадъ!
Но прежде его ухода, когда свчи еще не были поданы, Валтеръ сказалъ:
— Флоренса, нагрузка нашего корабля почти кончена и, вроятно, въ день нашей свадьбы онъ спустится внизъ по рк. хать ли намъ въ то же утро, или остаться на берегу до дня его выхода въ море?
— Какъ хочешь, Валтеръ, я везд буду счастлива. Но…
— Но что?
— Ты знаешь, что при нашей свадьб не будетъ никого, и что по одежд насъ ничмъ не отличатъ отъ другихъ. Такъ-какъ мы удемъ въ тотъ же самый день, то не пойдешь ли ты со мною, Валтеръ, въ то утро, рано, къ могил маленькаго Поля?
Валтеръ былъ согласенъ на все и подтвердилъ свое согласіе по да дуемъ, можетъ-быть, не однимъ, а двумя или тремя, пятью или шестью, и въ тотъ тихій и ясный вечеръ Флоренса была совершенно счастлива.
Сузанна Нипперъ пришла къ нимъ со свчами, вслдъ за нею явился чай, капитанъ и мистеръ Тутсъ, который, какъ выше было сказано, безпрестанно былъ въ движеніи, и провелъ самый безпокойный вечеръ. Это случилось противъ его обыкновенія, потому-что прежде онъ былъ довольно-спокоенъ и всегда почти игралъ въ пикетъ съ капитаномъ Коттлемъ подъ руководствомъ миссъ Нипперъ, развлекая себя игрою.
Въ эти минуты, любопытно было видть, какъ выраженіе лица капитана безпрестанно измнялось. Врожденная скромность и привязанность къ Флоренс говорили ему, что теперь неумстны ни шумная радость, ни громкое выраженіе удовольствія. Съ другой стороны, любимая псня безпрестанно вертлась у него на язык и чуть не вводила его въ просакъ. Иногда, любуясь Валтеромъ и Флоренсою, онъ забывался до такой степени, что клалъ карты и, утирая лицо платкомъ, не сводилъ глазъ съ своихъ любимцевъ. Быстрое движеніе мистера Тутса, выскакивавшаго изъ-за стола, тотчасъ напоминало ему, что онъ длалъ этого джентльмена несчастнымъ. Такая мысль опечаливала капитана, но, съ возвращеніемъ мистера Тутса, онъ снова принимался за карты, длая знаки миссъ Нипперъ, что постарается быть осторожне. Дйствительно, нсколько времени онъ сидлъ безъ всякаго выраженія на лиц, безсмысленно смотря кругомъ себя, но удивленіе къ Флоренс и Валтеру брало верхъ, и мистеръ Тутсъ снова выскакивалъ вонъ, оставляя сконфуженнаго капитана бормотать себ подъ носъ: ‘не звать на брасахъ’, или ‘плохо, Эдвардъ Коттль’ — и досадовать на свою неосторожность.
Но мистеръ Тутсъ нашелъ для себя самое мучительное испытаніе. Передъ послднимъ воскресеньемъ до свадьбы, онъ сдлалъ слдующее признаніе миссъ Нипперъ:
— Сузанна, говорилъ мистеръ Тутсъ, меня влечетъ въ церковь. Слова, которыя навсегда отдлятъ отъ меня миссъ Домби, отдадутся въ моихъ ушахъ, какъ похоронный колоколъ, но я чувствую, что долженъ ихъ услышать. Могу ли я просить васъ идти вмст со мною въ церковь?
Миссъ Нипперъ изъявила готовность исполнить желаніе мистера Тутса, но старалась отговорить его отъ желанія быть въ церкви.
— Сузанна! отвчалъ мистеръ Тутсъ съ нкоторою торжественностью.— Когда еще никто, кром меня, не замчалъ моихъ усовъ, я обожалъ уже миссъ Домби. Бывъ жертвою рабства у Блимбера, я обожалъ миссъ Домби. Вступая во владніе своимъ имуществомъ, я обожалъ миссъ Домби. Приговоръ, отдающій ее лейтенанту Валтерсу, а меня… мраку, можетъ быть ужасенъ, будетъ ужасенъ, по я хочу его выслушать. Я хочу убдиться, что подо мною разступается земля, и не останется надежды, или… ногъ, чтобъ ходить по ней.
Сузанна Нипперъ могла только сожалть о несчастномъ положеніи мистера Тутса и согласиться идти выстъ съ нимъ въ церковь на слдующее утро.
Старинная церковь, избранная Валтеромъ для совершенія обряда, находилась во двор, въ лабиринт маленькихъ улицъ и переулковъ, ее окружало небольшое кладбище, и сама она какъ-будто схоронена была въ чемъ-то похожемъ на склепъ, образованный, сосдними домами, и вымощенный звонкими каменьями. То было огромное, на мрачное и бдное строеніе, съ высокими старинными дубовыми скамьями, между которыми десятка два прихожанъ разсыпалось каждое воскресенье, между-тмъ, какъ голосъ пастора печально отдавался въ пустот, и органъ ворчалъ и хриплъ, какъ-будто отъ втра и сырости. Однако эта церковь не могла жаловаться на дальность другихъ церквей, потому-что шпицы толпились около нея, какъ мачты кораблей на Темз. Ихъ было такъ много, что невозможно было перечесть съ крыши.. Почти на всякомъ ближайшемъ пустыр была церковь. Въ то воскресенье, когда мистеръ Тутсъ и Сузанна вмст отправились въ церковь, колокольный звонъ былъ оглушителенъ. До двадцати церквей, столпившихся вмст, созывали народъ на молитву.
Дв вышеупомянутыя заблудшія овцы были посажены сторожемъ на скамью, и какъ было еще рано, то он сидли нсколько времени, считая собравшихся прихожанъ, прислушиваясь къ звону колокола и посматривая на маленькаго старичка, звонившаго изо всхъ силъ ногою. Мистеръ Тутсъ, осмотрвъ толстыя книги, лежавшія на нало, шепнулъ Сузанн Нипперъ, что онъ нигд не видитъ объявленія, но она нахмурилась и кивнула головою, давая знать, что тутъ неумстно говорить о мірскомъ.
Однако мистеръ Тутсъ, вроятно, не въ состояніи будучи отвести своихъ мыслей отъ объявленія о женитьб, искалъ его вовсе время службы. Когда пришло время прочесть это объявленіе, на лиц молодаго джентльмена выразилось живйшее безпокойство и ожиданіе, не смотря на неожиданное появленіе капитана Коттля въ галере. Когда дьячокъ передалъ бумагу пастору, мистеръ Тутсъ судорожно схватился за скамью, но когда имена Валтера Гэя и Флоренсы Домби прочтены были въ третій разъ, онъ бросился изъ церкви безъ шляпы, преслдуемый сторожемъ и двумя случившимися тутъ докторами. Сторожъ почти тотчасъ же возвратился назадъ и шопотомъ просилъ миссъ Нипперъ не безпокоиться о джентльменъ, потому-что джентльменъ самъ сказалъ, что это ничего.
Миссъ Нипперъ, чувствуя, что на нее устремлены глаза той части Европы, которая еженедльно разсыпалась между высокими скамьями, была уже довольно сконфужена, тмъ боле, что на галере капитанъ показывалъ живйшее безпокойство, которое не могло ускользнуть отъ вниманія зрителей, но необыкновенные поступки мистера Тутса еще боле увеличили ея замшательство. Этотъ молодой джентльменъ, не будучи въ состояніи оставаться на кладбищ въ такомъ печальномъ расположеніи духа, и желая показать уваженіе къ службъ, которую онъ нкоторымъ образомъ прервалъ, вдругъ возвратился въ церковь, но не слъ на скамью, а помстился у клироса, между двумя старухами, которымъ раздавали тутъ недльную порцію хлба. Къ великому развлеченію прихожанъ, которые не могли на него не смотрть, мистеръ Тутсъ оставался въ этомъ положеніи до-тхъ-поръ, пока внутреннее волненіе снова не заставило его поспшно выйдти изъ церкви. Не смя боле показываться въ церковь, но любопытствуя знать, что тамъ происходитъ, мистеръ Тутсъ съ растеряннымъ видомъ поочередно заглядывалъ въ окна, но ему трудно было разсмотрть, что происходитъ въ церкви, тогда-какъ прихожанамъ видны были вс его движенія, и случалось, что, прильнувъ лицомъ къ стеклу, онъ оставался до-тхъ-поръ въ одномъ положеніи, пока не замчалъ, что вс глаза устремлены на него.
Такіе поступки мистера Тутса и нетерпливыя движенія капитана длали положеніе миссъ Нипперъ до того непріятнымъ, что никто боле ея не радовался окончанію службы. На обратномъ пути, она уже не показала прежняго участія къ мистеру Тутсу, когда онъ объявилъ ей и капитану, что теперь, убдясь, что для него нтъ боле никакой надежды, онъ чувствуетъ себя спокойне, хотя все еще совершенно-несчастливъ.
Вечеромъ, наканун свадьбы, вс собрались въ комнат Флоренсы, не опасаясь боле неожиданныхъ посщеній. Флоренса, сидя возл Валтера, доканчивала работу, которую на прощанье хотла подарить капитану. Капитанъ игралъ въ пикетъ съ мистеромъ Тутсомъ. Мистеръ Тутсъ совтовался съ миссъ Нипперъ. Миссъ Нипперъ подавала совты съ свойственнымъ ей искусствомъ и осторожностью. Діогенъ лежалъ, прислушиваясь, и повременамъ начиналъ глухо лаять, затихая потомъ, и какъ-будто стыдясь своего безпокойства.
— Такъ держать! говорилъ капитанъ Діогену.— Что съ тобою сдлалось? Ты сердишься на ночь!
Діогенъ махнулъ хвостомъ, но тотчасъ же поднялъ уши, и, залаявъ опять, снова махнулъ хвостомъ, какъ-будто извиняясь передъ капитаномъ.
— Мн кажется, ли, сказалъ капитанъ, задумчиво разсматривая свои карты и поглаживая подбородокъ крючкомъ:— что ты сомнваешься въ мистриссъ Ричардсъ, но, какъ порядочное животное, ты долженъ перемнить свое мнніе, потому-что у нея на лиц написано, что она за женщина. Ну, братецъ, ходи, продолжалъ капитанъ, обращаясь къ Тутсу.
Капитанъ говорилъ съ спокойствіемъ и вниманіемъ, приличными хорошему игроку, но вдругъ карты выпали у него изъ руки, глаза и ротъ открылись, ноги вытянулись, и онъ съ изумленіемъ выпучилъ глаза на дверь. Осмотрвшись кругомъ, и видя, что никто не замчаетъ причины его удивленія, капитанъ сильно ударилъ по столу, громко закричалъ: ‘Соль Джилльсъ, ало!’ и бросился въ объятія дорожнаго сюртука, который Полли ввела въ комнату.
Вслдъ за нимъ Валтеръ и Флоренса очутились въ объятіяхъ старика. Капитанъ Коттль обнималъ мистриссъ Ричардсъ и миссъ Нипперъ, жалъ руки мистеру Тутсу и кричалъ ура, размахивая крючкомъ надъ головою. На вс эти учтивости мистеръ Тутсъ отвчалъ только: ‘Конечно, капитанъ Джилльсъ, конечно!’
Дорожный сюртукъ и дорожная шапка, вмст съ принадлежащимъ къ ней шарфомъ, переходили отъ капитана и Флоренсы къ Валтеру, издавая такіе звуки, какъ-будто подъ ними рыдалъ старикъ, между-тмъ, какъ рукава крпко сжимали Валтера. Вс молчали, только капитанъ усердно натиралъ свой носъ. Но когда сюртукъ, шапка и шарфъ снова приподнялись, къ нимъ тихо подошла Флоренса, и, снявъ ихъ вмст съ Валтеромъ, открыла стараго инструментальнаго мастера, нсколько похудвшаго, въ его старинномъ парик, старомъ сюртук кофейнаго цвта, съ старымъ непогршительнымъ хронометромъ, стучавшимъ въ карман.
— Человкъ, полный науки! вскричалъ съ восхищеніемъ капитанъ.— Солль Джилльсъ, Солль Джилльсъ, гд ты былъ до-сихъ-поръ, старый дружище?
— Я почти ослпъ, отвчалъ старикъ:— и чуть не оглохъ и не онмлъ отъ радости.
— Его голосъ! вскричалъ капитанъ, съ восторгомъ осматриваясь кругомъ.— Солль Джилльсъ, садись и разсказывай намъ свои похожденія! Его голосъ! Онъ самый!
Капитанъ слъ съ довольнымъ видомъ и потомъ, вставъ, представилъ дяд Соллю мистера Тутса.
— Хоть я и не имлъ удовольствія знать васъ до того времени, прошепталъ мистеръ Тутсъ, какъ вы были… были…
— Погибнувъ для свта, для памяти милъ, подсказалъ капитанъ.
— Именно такъ, капитанъ Джилльсъ! Хоть я и не имлъ удовольствія знать васъ, мистеръ… мистеръ Сольсъ, мн очень-пріятно будетъ узнать васъ. Надюсь, что вы находитесь въ добромъ здоровь?
Проговоривъ все это, закраснвшійся мистеръ Тутсъ слъ на свое мсто.
Старый инструментальный мастеръ, сидя въ углу, между Валтеромъ и Флоренсою, и кивая головою Полли, которая вся превратилась въ радость и улыбку, такимъ-образомъ отвчалъ капитану:
— Надъ Коттль, другъ мой, хоть я и слышалъ кое-что о перемнахъ отъ моей пріятельницы… Что за милое у нея лицо для встрчи странника! вскричалъ старикъ, вдругъ перебивая свою рчь и весело потирая руки.
— Слушайте, что онъ говоритъ! сказалъ капитанъ.— Эта женщина въ состояніи обворожить цлый свтъ!
— Хоть отъ нея я и слышалъ кое-что о перемнахъ обстоятельствъ, продолжалъ инструментальный мастеръ, вынимая свои старыя очки изъ кармана и по старой привычк надвая ихъ на лобъ: — при всемъ томъ он такъ неожиданны, и сердце мое такъ полно при вид Валтера и… тутъ онъ не докончилъ рчи, взглянувъ на опущенные глаза Флоренсы: — что я не могу ничего боле сказать. Но почему ты не писалъ ко мн, любезный Надъ Коттль?
Изумленіе, выразившееся на лиц капитана, испугало мистера Тутса и обратило на себя все его вниманіе.
— Не писалъ! повторилъ капитанъ.— Не писалъ, Солль Джилльсъ?
— Да, отвчалъ старикъ:— ни въ Барбадосъ, ни въ Ямайку, ни въ Демерару. А я именно просилъ объ этомъ.
— Ты именно просилъ! повторилъ капитанъ.
— Да не-уже-ли ты не помнишь, Нэдъ? Не можетъ быть, чтобъ ты позабылъ. Я просилъ объ этомъ въ каждомъ письм.
Капитанъ снялъ лакированную шляпу, повсилъ ее на свой крючекъ, и, поглаживая рукою волосы, слъ, посматривая на окружавшую его группу, какъ живая статуя недоумнія.
— Ты, кажется, не понимаешь меня, Нэдъ? замтилъ старый Солль.
— Солль Джилльсъ, отвчалъ капитанъ, поглядвъ на него нсколько времени и не говоря ни слова:— я поворотилъ овер-штагъ я меня дрейфуетъ. Разскажи намъ твои похожденія. Не буду ли я въ состояніи какъ-нибудь стать на якорь?
— Ты знаешь, Нэдъ, для чего я отсюда ухалъ, отвчалъ Соль Джилльсъ.— Распечаталъ ли ты мой пакетъ?
— Какъ же! Распечаталъ!
— И прочелъ, что тамъ было? спросилъ старикъ.
— И прочелъ, что тамъ было, отвчалъ капитанъ, смотря на него пристально, и какъ-будто свряясь съ своею памятью.— ‘Любезный Нэдъ Коттль, отправляясь въ Вест-Индію, чтобъ отъискать моего любезнаго…’ Вотъ онъ сидитъ! Вотъ Вал’ръ! вскричалъ Kапитанъ, радуясь, что нашелъ предметъ, котораго существованіе было неоспоримо.
— Такъ, Надъ, сказалъ старикъ.— Теперь слушай дале. Въ первомъ письм, изъ Барбадоса, я писалъ, что хотя ты получишь мое посланіе задолго до окончанія года, я буду очень-доволенъ, если ты уже распечаталъ, пакетъ, потому-что въ немъ объяснена причина моего отъзда. Хорошо, Надъ. Во второмъ, третьемъ, и, можетъ-быть, въ четвертомъ — изъ Ямаііки — я писалъ, что нахожусь все въ одномъ положеніи, и не могу ухать, не узнавъ, живъ или погибъ мой Вальтеръ. Въ слдующемъ письм, кажется, изъ Демерары…
— Ему кажется, изъ Демерары! сказалъ капитанъ, съ недоумніемъ осматриваясь кругомъ.
— Я писалъ, продолжалъ дядя Солль:— что не имю еще никакихъ врныхъ извстіи, что нашелъ многихъ шкиперовъ, которые брали меня на свои суда и принимали участіе въ моихъ розъискахъ, и что, наконецъ, я началъ думать, что мн прійдется крейсировать до самой смерти, отъискивая моего любезнаго Валтера.
— Началъ думать, что превратился въ летучаго Голландца! {У моряковъ существуетъ старинное преданіе о летучемъ Голландц, или корабл-призрак, который, подобно странствующему жиду, осужденъ вчно скитаться по морямъ, нигд не находя пристанища. Прим. перев.} вскричалъ капитанъ съ прежнимъ серьзнымъ видомъ.
— Но когда въ Барбадос дошло до меня извстіе, что мой Валтеръ возвратился въ Англію, я отправился вслдъ за нимъ на слдующемъ же корабл, сегодня явился домой, и, слава Богу, уврился, что это правда! набожно прибавилъ старикъ.
Капитанъ, Сначала глубокомысленно наклонивъ голову, осмотрлъ весь кружокъ, начиная съ мистера Тутса и кончая инструментальнымъ мастеромъ, а потомъ сказалъ:
— Солль Джилльсъ! Замчаніе, которое я сейчасъ сдлаю, выбьетъ тебя изъ парусовъ и положитъ на бокъ. Ни одно изъ этихъ писемъ не было доставлено Эдварду Коттлю. Ни одно изъ этихъ писемъ, повторилъ капитанъ, давая особенное выраженіе словамъ: — не было доставлено Эдварду Коттлю, мореходу, въ Англіи, живущему безъ горя и печали.
— А еще я самъ относилъ ихъ на почту! Самъ надписывалъ адрессъ: ‘На Бригской-Площади, нумеръ девятый!’ вскричалъ старый Солль.
Краска мгновенно сбжала съ лица капитана и тотчасъ же опять бросилась ему въ лицо.
— Что ты подразумваешь, Солль Джилльсъ, подъ нумеромъ девятымъ на Бригской-Площади? спросилъ капитанъ.
— Что я подразумваю? Твою квартиру, Надъ, отвчалъ старикъ.— Мистриссъ… какъ-бишь ея имя? Мистриссъ…
— Солль Джидльсъ! сказалъ капитанъ, какъ-будто готовясь спросить о самомъ невроятномъ дл:— не-уже-ли это имя Мэк-Стинджеръ, котораго ты не можешь припомнить?
— Оно именно! вскричалъ инструментальный мастеръ.— Конечно, оно, Надъ. Мистриссъ Мэк-Стинджеръ!
Капитанъ Коттль, у котораго теперь выкатились глаза, и на лиц покраснли шишки, издалъ протяжный, меланхолическій свистъ, и стоялъ, безмолвно смотря на присутствующихъ.
— Повтори мн это еще разъ, Солль Джилльсъ! сказалъ онъ наконецъ.
— Вс эти письма, повторилъ дядя Солль, отбивая такту указательнымъ пальцемъ правой руки по ладони лвой съ отчетливостью, которая могла бы принести честь даже непогршительному хронометру въ его карман:— я отдалъ на почту собственными руками, и собственною рукою адресовалъ капитану Коттлю, у мистриссъ Мэк-Стинджеръ, подъ нумеромъ девятымъ, на Бригской-Площади.
Капитанъ снялъ съ крючка свою лакированную шляпу, заглянулъ въ нее, надлъ на голову, и слъ.
— Ну, друзья мои, сказалъ онъ, осматриваясь кругомъ съ крайнимъ недоумніемъ: — вдь я убжалъ оттуда!
— И никто не зналъ, куда вы ушли, капитанъ Коттль? поспшно спросилъ Валтеръ.
— Помилуй, братецъ, она никогда бы не позволила мн переселиться сюда и присматривать за собственностью дяди Солля. Оставалось одно средство — бжать. Ты, Валтеръ, видлъ ее во время штиля, посмотрлъ бы, какова она, когда у ней разъиграются страсти!
— Я бы не испугалась ея, замтила мисст. Пипперъ.
— Въ-самомъ-дл? съ удивленіемъ спросилъ капитанъ.— Ну, я скоре соглашусь сойдтись съ дикимъ звремъ. Я кое-какъ добылъ свой сундукъ. Туда не должно было посылать писемъ… Она врно не приняла ни одного письма.
— Изъ всего этого видно, капитанъ Коттль, что вс мы, и вы, и дядя Соль, должны быть благодарны мистриссъ Мэк-Стинджеръ.
Когда дядя Соль и Валтеръ разсказали другъ другу о своихъ путешествіяхъ и опасностяхъ, все маленькое общество вышло изъ комнаты Флоренсы и спустилось въ залу. Вслдъ за ними пришелъ и Валтеръ, сказавъ имъ, что Флоренса заснула, и была грустна и задумчива. Хотя разговоръ ихъ не могъ ея безпокоить, однако вс они стали говорить шопотомъ, и каждый по-своему принималъ участіе въ молодой невст Валтера. Къ радости дяди Соля, ему разсказали обо всемъ, что до нея касалось, и мистеръ Тутсъ былъ очень тронутъ, когда Валтеръ при всхъ благодарилъ его за услуги.
— Мистеръ Тутсъ, сказалъ Валтеръ, прощаясь съ нимъ у дверей:— завтра поутру мы увидимся?
— Лейтенантъ Валтерсъ, отвчалъ мистеръ Тутсъ, пожимая ему руку:— я непремнно буду.
— Можетъ-быть, мы встртимся въ послдній разъ, сказалъ Валтеръ.— Ваше благородное сердце врно пойметъ всю мою благодарность.
— Валтерсъ! отвчалъ растроганный мистеръ Тутсъ:— я бы желалъ дйствительно быть вамъ полезнымъ.
— Флоренса просила меня сказать вамъ, что у нея никогда не будетъ друга, котораго бы она цнила выше васъ, что она никогда не забудетъ вашего участія! и надется, что, по ея отъзд, вы когда-нибудь вспомните о ней. Что сказать ей отъ вашего имени?
— Скажите, Валтерсъ, отвчалъ мистеръ Тутсъ чуть-слышнымъ голосомъ:— что я буду каждый день о ней думать, и всегда радоваться, что она замужемъ за тмъ, кого она любитъ и кто ее любитъ. Скажите, какъ я увренъ, что мужъ вполн достоинъ ея, и какъ я радуюсь ея выбору.
При послднихъ словахъ, голосъ мистера Тутса сдлался громче и слышне. Онъ поднялъ глаза и, еще разъ съ чувствомъ пожавъ руку Валтера, тихонько побрелъ домой.
Мистеръ Тутсъ всякій разъ бралъ съ собою Боеваго-Птуха, или Чиккена, и оставлялъ его въ лавк, полагая, что его храбрость можетъ пригодиться при разныхъ непредвиднныхъ обстоятельствахъ. Это, по-видимому, не совсмъ нравилось Чиккену. Онъ длалъ ужасныя гримасы, когда мистеръ Тутсъ, переходя черезъ дорогу, заглядывался на окна той комнаты, гд спала Флоренса. Дорогою, онъ показывалъ къ прохожимъ боле непріязненныя намренія, чмъ сколько слдовало для самоохраненія. Прійдя домой, онъ вмсто того, чтобъ остаться въ передней, пошелъ вслдъ за своимъ господиномъ, и сталъ передъ нимъ, почесываясь и переминая шляпу, съ видомъ совершеннаго неуваженія.
Мистеръ Тутсъ, будучи слишкомъ занятъ своими мыслями, нсколько времени не замчалъ его присутствія, но Чиккенъ, ршаясь, во что бы то ни стало, обратить на себя вниманіе, началъ издавать разные звуки языкомъ и зубами.
— Послушайте, мистеръ, дерзко сказалъ Чиккенъ, встртя наконецъ взглядъ своего господина:— я бы желалъ знать, когда эта потха кончится?
— Чиккенъ, замтилъ мистеръ Тутсъ:— говори ясне!
— Чего вы зваете, когда можете однимъ ударомъ уничтожить всхъ лишнихъ и взять себ что нужно!
— Чиккенъ! замтилъ мистеръ Тутсъ:— ты совершенный воронъ. Ты для меня отвратителенъ.
— Мистеръ, отвчалъ Чиккенъ, надвая шляпу: — мы съ вами не пара. Дайте мн завтра пять фунтовъ и отпустите прочь.
— Чиккенъ, отвчалъ мистеръ Тутсъ:— видя въ теб такія неблагородныя чувства, я радъ съ тобою разстаться.
— Значитъ, дло кончено! сказалъ Чиккенъ.— Ваше поведеніе не по мн. Что правда, то правда!
Такимъ-образомъ, мистеръ Тутсъ и Чиккенъ ршились разстаться по несходству характеровъ, и мистеръ Тутсъ, засыпая, съ восторгомъ мечталъ о Флоренс, которая вспомнила о немъ въ послдній вечеръ своей двической жизни и назвала его своимъ другомъ.

ГЛАВА III.
Другая свадьба.

Мистеръ Соундсъ, сторожъ, и мистриссъ Миффъ, отворяльщица загороженныхъ скамей, давно уже на своихъ мстахъ въ той богатой церкви, гд внчали мистера Долби. Въ это утро, старый желтолицый джентльменъ изъ Индіи женится на молодой двушк, и вмст съ ними прідутъ шесть каретъ, наполненныхъ гостями. Мистриссъ Миффъ развдала, что старый желтолицый джентльменъ можетъ всю дорогу до церкви вымостить брильянтами. Внчать будетъ важная духовная особа, преосвященный деканъ, а посажонымъ отцомъ невсты будетъ чуть-ли не самъ военный министръ.
Въ это утро, мистриссъ Миффъ боле обыкновеннаго досадуетъ на бдныхъ, у которыхъ на свадьб скамьи бываютъ почти пусты. Мистриссъ Миффъ не можетъ понять, для чего женятся бдные люди. Для нихъ служба та же, а вмсто золота получаешь Мдныя деньги!
Мистеръ Соундсъ добре, чмъ мистриссъ Миффъ, но за то онъ не при скамьяхъ. ‘Такъ быть должно, мэмъ’ говоритъ онъ. ‘Мы должны женить ихъ и заботиться о процвтаніи государства.’
Мистеръ Соундсъ сидитъ на крыльц, а мистриссъ Миффъ стираетъ пыль въ церкви, какъ вдругъ является молодая чета, просто одтая. Огорченный чепчикъ мистриссъ Миффъ обращается къ ней съ досадою, но они не хотятъ здсь внчаться. Молодой человкъ только проситъ позволенія обойдти кругомъ церковь. Онъ опускаетъ что-то въ руку мистриссъ Миффъ, и ея ужасное лицо длается веселе, а огорченный чепчикъ наклоняется и шумитъ.
Мистриссъ Миффъ продолжаетъ отврать пыль и поправляетъ подушки для стараго желтолицаго джентльмена, не сводя своихъ тусклыхъ глазъ съ молодой четы, ходящей по церкви. ‘Гм!’ бормочетъ мистриссъ Миффъ своимъ сиплымъ голосомъ: ‘если я не ошибаюсь, друзья мои, то мы опять здсь скоро увидимся!’
Они смотрятъ на доску, вдланную въ стну, въ память одного изъ умершихъ. Они далеко отъ мистриссъ Миффъ, но мистриссъ Миффъ однимъ глазомъ видитъ, какъ двушка опирается на его руку, и какъ голова его склонилась къ ея лицу. ‘Ладно, ладно!’ говоритъ мистриссъ Миффъ. ‘Эта пара еще не изъ худшихъ’.
Въ замчаніи мистриссъ Миффъ нтъ ничего особеннаго. Она говоритъ о людяхъ, какъ о товар. Она столько же принимаетъ участія въ молодыхъ, сколько въ гробахъ. Вы найдете боле участія въ щепк, чмъ въ этой тощей, вытянутой, сухой старух. Мистеръ Соундсъ, отличающійся своею полнотою, иметъ болвеснисходительный характеръ. Стоя на крыльц съ мистриссъ Миффъ и смотря на молодую чету, онъ замчаетъ, что двушка необыкновенно-хороша собою. ‘Она совершенный розанчикъ, мистриссъ Миффъ’, замчаетъ мистеръ Соундсъ.
Мистриссъ Миффъ изъявляетъ свое согласіе наклоненіемъ разгнваннаго чепчика, но такъ мало одобряетъ слова мистера Соундса, что ршается ни за что на свт не выходить за него замужъ.
Что же говорятъ между собою молодые люди, выходя изъ церкви.
— Благодарю тебя, Валтеръ! Теперь я могу ухать вполн счастливою.
— А возвратясь, Флоренса, мы прійдемъ опять взглянуть на его могилу.
Флоренса подняла глаза, блествшіе слезами, и съ чувствомъ пожала ему руку.
— Еще рано, Валтеръ, и улицы почти пусты. Походимъ еще.
— Но ты устанешь, Флоренса.
— О, нтъ, сегодня я не устану.
Они избрали самыя уединенныя улицы, избгая ея стариннаго дома. Было ясное, теплое лтнее утро, и солнце сіяло надъ ними, когда они приближались къ тумаку, покрывавшему городъ. Богатые товары были раскинуты въ лавкахъ, драгоцнные каменья, золото и серебро блестли у оконъ ювелировъ, и огромные домы гордо бросали свою тнь на прохожихъ. Но сквозь свтъ и тнь, они радостно шли другъ съ другомъ, думая только о тхъ богатствахъ, которыя нашли въ самихъ-себ.
Они вошли въ мрачныя, узкія улицы, гд солнце, то желтаго, то красноватаго цвта, виднлось сквозь туманъ только на углахъ улицъ и въ открытыхъ мстахъ, гд стояло дерево, или церковь, или кладбище съ почернвшими памятниками. И сквозь узкіе переулки и темныя улицы шла Флоренса, доврчиво опираясь на руку Валтера.
Сердце ея сильно забилось, когда Валтеръ сказалъ ей, что ихъ церковь близка. Она уже не замчала мстъ, мимо которыхъ проходила, и съ трепетомъ вошла въ церковь, гд было сыро, какъ въ погреб.
Маленькій ободранный старичокъ, звонарь одинокаго колокола, стоитъ на паперти, положивъ шляпу въ купель. Онъ вводитъ ихъ въ старинную, запыленную ризницу, гд церковныя книги, попорченныя червями, издаютъ табачный запахъ, отъ котораго безпрестанно чихаетъ слезливая миссъ Нипперъ.
Какъ хороша кажется молодая невста въ этой старой, запыленной церкви, гд у нея нтъ никого родныхъ, кром мужа! Тутъ старый запыленный дьячокъ, старая запыленная придверноца и старый сторожъ, старые запыленные карнизы по галереямъ съ старинными надписями — все старо и пыльно, кром кладбища.
Капитанъ, дядя Солль и мистеръ Тутсъ пришли во-время. Священникъ надваетъ облаченіе, а дьячокъ ходитъ около него, обмахивая пыль. Женихъ и невста стоятъ предъ алтаремъ. Возл нея никого нтъ, кром Сузанны Нипперъ, лучшаго отца имъ не нужно, какъ капитанъ Коттль. Человкъ съ деревянною ногою, съ яблокомъ во рту и синимъ мшкомъ въ рук, заглянулъ въ дверь, любопытствуя знать, что происходитъ въ церкви, но, не видя ничего занимательнаго, тотчасъ же скрылся.
Ни одинъ свтлый лучъ не падаетъ на Флоренсу, которая, опустивъ голову, стоить на колняхъ предъ алтаремъ. Утреннее солнце не проникаетъ въ церковь. Извн, на изсыхающемъ дерев, по временамъ чирикаютъ воробьи, и черный дроздъ громко свиститъ надъ окномъ во время службы. Наконецъ раздается ‘аминь’ и капитанъ Коттль съ усердіемъ три раза произноситъ это слово, чего прежде никогда за нимъ по водилось.
Они обвнчаны, они записали свои имена въ старой запыленной книг, и пасторъ, оставя облаченіе на жертву пыли, отправился домой. Въ темномъ углу темной церкви, Флоренса плачетъ въ объятіяхъ Сузанны Нипперъ. Глаза мистера Тутса красны. Капитанъ потираетъ свой носъ. Дядя Солль опустилъ очки со лба и вышелъ изъ церкви.
— Сузанна, милая Сузанна! Будь свидтельницею моей любви къ Валтеру! Прощай! прощай!
Они ршились не здить бол е въ лавку деревяннаго мичмана, но здсь же проститься съ друзьями. Почтовая карета была уже готова.
Миссъ Нипперъ не можетъ произнести ни слова, она рыдаетъ, обнимая свою госпожу. Мистеръ Тутсъ подходитъ и старается ее утшить. Флоренса подаетъ ему руку, цалуетъ его отъ полноты души, цалуетъ дядю Солля и капитана Коттля, и уходитъ съ своимъ молодымъ мужемъ.
Но Сузанна не хочетъ оставить о себ печальное воспоминаніе. Она горько упрекаетъ себя въ недостатк твердости. Длая послднее усиліе, она уходитъ отъ мистера Тутса, чтобъ проводить карету прощальною улыбкою. Капитанъ, угадавъ ея намреніе, бжитъ вслдъ за нею, чтобъ пожелать своимъ друзьямъ счастливаго пути. Дядя Солль и мистеръ Тутсъ, въ ожиданіи ихъ, остаются позади у церкви.
Почтовая карета уже двинулась впередъ, но Сузанн легко догнать ее, потому-что улица узка и неровна. Капитанъ Коттль бжитъ сзади, махая лакированною шляпою.
Сузанна заглядываетъ въ окно кареты, видитъ Валтера, видитъ Флоренсу, о вскрикиваетъ, всплеснувъ руками:
— Прелесть моя, миссъ Флой, взгляните на меня! Теперь вс мы такъ счастливы! Дайте мн еще разъ съ вами проститься!
Сузанна, сама не зная какимъ образомъ, подбгаетъ къ окну, цалуетъ Флоренсу и обвиваетъ ее руками.
— Теперь вс мы такъ счастливы, милая миссъ Флой! говоритъ Сузанна, съ трудомъ переводя дыханіе.— Теперь вы не будете на меня сердиться? Не правда ли?
— Сердиться на тебя, Сузанна?
— Нтъ, вы врно не будете! вскричала миссъ Нипперъ.— Вотъ, и капитанъ бжитъ еще разъ съ вами проститься.
— Ура! радость сердца! кричитъ капитанъ, сильно растроганный.— Ура, Вал’ръ! ура! ура!
Валтеръ и Флоренса радостно смотрятъ изъ окопъ, капитану виситъ у однхъ дверецъ, Сузанна держится за другія, карета должна двигаться впередъ, чтобъ не остановить за собою другихъ экипажей, и начинается такая суматоха, какой еще никогда не видано было на четырехъ колесахъ. Однако, Сузанна не оставляетъ своего мста. Она до конца не сводитъ глазъ съ своей госпожи и улыбается сквозь слезы. Капитанъ не перестаетъ кричать: ‘ура, Валтеръ! ура, радость сердца!’ пока экипажъ не скрылся изъ вида. Сузанна лишилась чувствъ.
Дядя Солль дожидается вмст съ мистеромъ Тутсомъ возвращенія капитана Коттля и Сузанны. Вс оно молчатъ, и, воротясь къ деревянному мичману, никто не дотрогивается до завтрака. Мистеръ Тутсъ общаетъ прійдти къ вечеру и уходитъ блуждать по городу въ такомъ расположеніи духа, какъ-будто онъ дв недли не смыкалъ глазъ.
Странное чувство навела на нихъ комната, гд они привыкли такъ часто собираться вмст. Она увеличивала и вмст смягчала тяжесть разлуки. Мистеръ Тутсъ, возвратясь домой, объявилъ Сузанн, что онъ никогда еще не былъ такъ несчастливъ, но что это несчастіе для него легко. Онъ тайкомъ признается миссъ Нипперъ, какъ ему грустно было отъ нея слышать, что миссъ Домби не можетъ его любить. Припоминая это сквозь слезы, онъ предлагаетъ Сузанн вмст похлопотать объ ужин. Накупивъ разныхъ разностей, они, съ помощію мистриссъ Ричардсъ, ставятъ ужинъ передъ капитаномъ Коттлемъ и дядею Соллемъ.
Капитанъ Коттль и дядя Солль только-что возвратились съ корабля, куда они отводили ли, и гд при нихъ укладывали вещи. Они съ восторгомъ разсказываютъ, какъ Валтеръ убралъ свою каюту, чтобъ удивить молодую жену. ‘Лучше адмиральской каюты!’ говоритъ капитанъ.
Но для капитана всего пріятне думать, что его толстые часы, сахарные щипцы и чайныя ложки находятся на корабл, ‘Эдвардъ Коттль’, шепчетъ онъ: ‘ты не могъ избрать лучшаго курса, чтобъ отдлаться отъ своего имущества.’
Старый инструментальный мастеръ кажется печальне и задумчиве обыкновеннаго, свадьба и прощанье совершенно его разстроили. Его утшаетъ только присутствіе стараго друга, Нэда Коттля, и онъ съ довольнымъ лицомъ садится за ужинъ.
— Мой Валтеръ спасенъ и счастливъ, говоритъ старый Солль Джилльсъ, потирая руки: — какъ же мн не быть благодарнымъ и довольнымъ?
Капитанъ, не садясь за столъ, съ нершимостью посматриваетъ на своего стараго друга и говоритъ:
— Солль! У насъ есть послдняя бутылка старой мадеры. Не достать ли ея къ ужину, и не выпить ли за здоровье Валтера и его молодой супруги?
Инструментальный мастеръ пристально взглядываетъ на капитана, достаетъ изъ боковаго кармана бумажникъ и вынимаетъ оттуда письмо.
— ‘Мистеру Домби, говоритъ старикъ: ‘отъ Валтера. Отослать черезъ три недли.’ Я прочту это письмо.
‘Сэръ! Я женился на вашей дочери. Она ухала со мною въ дальній вояжъ. Призываю Бога въ свидтели, что я посвящу всю свою жизнь ея счастію.
‘Не стану объяснять вамъ, почему, любя ее выше всего на свт, я безъ раскаянія соединилъ ея судьбу съ моею измнчивою и опасною судьбою. Причина должна быть вамъ извстна, вы ея отецъ’
‘Не упрекайте ея. Отъ нея вы никогда не слышали упрековъ.
‘Я не думаю и не надюсь, чтобъ вы когда-нибудь простили меня, но если прійдетъ часъ, когда вамъ отрадно будетъ врить, что возл Флоренсы есть человкъ, посвятившій всю жизнь свою ея счастію, клянусь вамъ, въ этотъ часъ вы можете быть спокойны’.
Соломонъ бережно спряталъ письмо въ бумажникъ, а бумажникъ положилъ въ карманъ.
— Мы еще не разопьемъ послдней бутылки мадеры, сказалъ старикъ задумчиво.— Теперь еще не время.
— Еще не время, повторилъ капитанъ.— Нтъ, еще не время.
Сузанна и мистеръ Тутсъ раздляютъ ихъ мнніе. Вс садятся за столъ и пьютъ за здоровье молодыхъ, но послдняя бутылка старой мадеры по-прежнему остается нетронутою въ пыли и паутин.
Черезъ нсколько дней, красивый корабль вышелъ въ море, раскинувъ свои блыя крылья попутному втру.
На палуб, какъ образъ красоты и прелести, какъ предвстница счастливаго плаванія, стоитъ Флоренса. Давно уже ночь, а она вмст съ Валтеромъ смотритъ на отблескъ луны на мор.
Наконецъ, слезы наполняютъ глаза ея и не даютъ ей ничего видть.
— О, Валтеръ, какъ я счастлива! говоритъ она, тихо склоняясь къ нему на грудь.
Валтеръ прижимаетъ ее къ сердцу. Вокругъ нихъ все тихо, и красивый корабль спокойно идетъ впередъ.
— Когда я прислушиваюсь къ шуму моря, говоритъ Флоренса: — оно такъ много напоминаетъ мн прошедшаго. Оно заставляетъ меня думать…
— О Полъ. Я знаю, другъ мой.
О Полъ и Валтеръ. И голоса волнъ, при своемъ неумолкаемомъ ропотъ, безпрестанно шепчутъ Флоренсъ о любви — о любви безграничной и вчной, не стсняемой предлами свта и времени, но переходящей за море, за небо, далеко, къ невидимой сторонъ!

ГЛАВА IV.
Послдствія.

Въ-продолженіе цлаго года море поднималось и сбывало. Въ-продолженіе цлаго года тучи и втры набгали и скрывались, время шло своею дорогою, сквозь ведро и бурю. Въ-продолженіе цлаго года людскіе разсчеты имли перемнную участь. Въ-продолженіе цлаго года знаменитый торговый домъ Домби и Сына боролся за жизнь съ препятствіями, сомнительными случаями, неудачными предпріятіями, неблагопріятными обстоятельствами, и боле всего съ упорствомъ своего начальника, который не хотлъ ни на волосъ измнить своихъ предпріятій и не слушалъ предостереженій, что корабль, веденный имъ противъ бури, былъ такъ слабъ, что не могъ ее выдержать.
Годъ прошелъ — и знаменитый домъ упалъ.
Въ одинъ лтній день, около года спустя посл свадьбы въ бдной, старинной церкви, на бирж шопотомъ разговаривали объ огромномъ банкротствъ. Въ числ присутствующихъ не было всмъ-извстнаго человка, гордаго и холоднаго. На другой день, по городу разнесся слухъ, что торговый домъ Домби и Сына остановилъ платежи, и къ вечеру это имя явилось первымъ въ печатномъ списк банкротовъ.
Тутъ было о чемъ поговорить и позаботиться свту. Свтъ былъ такъ невинно-доврчивъ, такъ часто обманываемъ. Въ этомъ свтъ- никогда еще не бывало банкротствъ. Въ немъ не было богачей, успшно торговавшихъ на попранныхъ правахъ религіи, патріотизма, чести и добродтели, не было въ обращеніи листковъ гербовой бумаги, на которые бы роскошно жили люди, общая ничмъ уплатить огромныя суммы, не было никакихъ денежныхъ недочетовъ. Свтъ былъ очень разгнванъ и особенно гнвались люди, которымъ банкротство было уже извстно по опыту.
При этихъ обстоятельствахъ, мистеръ Перчъ снова сдлался важнымъ лицомъ. Усвшись въ передней конторы, онъ наблюдалъ за безпокойными лицами счетчиковъ, замнившихъ старыхъ писцовъ конторы. При выход за ворота и при появленіи его въ извстномъ трактир, его засыпали безчисленнымъ множествомъ вопросовъ, и между-прочимъ освдомлялись, чмъ его подчивать? Тутъ мистеръ Перчъ въ-продолженіе нсколькихъ часовъ объяснялъ своимъ слушателямъ, въ какомъ безпокойств находился онъ, вмст съ мистриссъ Перчъ, узнавъ, что ‘дла идутъ плохо’. Онъ сообщилъ имъ чуть-слышнымъ голосомъ, какъ-будто опасаясь, что тло скончавшагося дома лежитъ непогребеннымъ въ сосдней комнат — какимъ образомъ мистриссъ Перчъ догадалась, что дла идутъ плохо, услышавъ, какъ онъ (Перчъ) стоналъ во сн: ‘двнадцать шиллинговъ и девять пенсовъ въ Фунт, двнадцать шиллинговъ и девять пенсовъ въ фунт!’ Онъ полагалъ, что этотъ припадокъ сонамбулизма произошелъ отъ впечатлнія, сдланнаго на него перемною лица мистера Домби. Потомъ онъ разсказывалъ, какъ онъ однажды спросилъ: ‘Позвольте узнать, сэръ, вы неспокойны въ душ?’ и какъ мистеръ Домби отвчалъ: ‘Мой врный Перчъ…. но нтъ, этого быть не можетъ!’ И какъ съ этимъ словомъ онъ ударилъ себя рукою по лбу и сказалъ: ‘Оставь меня, Перчъ!’ Однимъ словомъ, мистеръ Перчъ, жертва привычки, придумывалъ разнаго рода лжи, выжимая у себя слезы для людей съ чувствительнымъ характеромъ и начиная врить, что вчерашняя ложь сегодня кажется имъ правдою.
Мистеръ Перчъ всегда оканчивалъ свои разсказы замчаніемъ, что каковы бы ни были его подозрнія, онъ никогда не измнитъ довренности мистера Домби. Вс присутствующіе (кредиторовъ тутъ не было) говорили, что такія чувства длаютъ ему честь. Мистеръ Перчъ уходилъ домой съ спокойною совстью, оставляя пріятное впечатлніе на слушателей, и садился на свой прилавокъ, чтобы наблюдать за безпокойными лицами счетчиковъ, рывшихся въ таинственныхъ книгахъ. Иногда онъ на-ципочкахъ пробирался въ опустлую комнату мистера Домби, чтобъ размшать угли въ камин, или выходилъ поболтать за двери.
Для майора Бэгстока это банкротство было совершеннымъ бдствіемъ. Майоръ не имлъ симпатичнаго характера, все его вниманіе сосредоточивалось на одномъ Джоэ Бэгсток, но въ клуб онъ такъ превозносилъ своего друга Домби, такъ часто исчислялъ его богатства, что клубъ, по свойственной людямъ слабости, радъ былъ, подъ видомъ участія, напасть на майора съ вопросами, можно ли было предвидть такое несчастіе, и какъ перенесъ его мистеръ Домби. На эти вопросы майоръ, красня, отвчалъ, что мы живемъ въ дурномъ свт, сэръ, Джоэ зналъ кое-что, но былъ обманутъ, сэръ, какъ ребенокъ, что еслибы вы предсказали это, сэръ, Джоэ Бэгстоку, когда онъ ухалъ съ Домби и гонялся за этимъ негодяемъ по Франціи, то Джоэ Б. не поврилъ бы вамъ, сэръ, что Джое былъ обманутъ, сэръ, поддтъ, ослпленъ, но что онъ очнулся и видитъ въ оба, такъ-что еслибъ отецъ Дасоэ завтра же всталъ изъ могилы, онъ не поврилъ бы старику ни одного пенни, но сказалъ бы ему, что Джоэ старый солдатъ, котораго не надуть, сэръ, что Джоэ подозрительная, недоврчивая, опытная собака, и еслибы совмстно было съ достоинствомъ стараго майора, человка старой школы, который былъ лично извстенъ ихъ королевскимъ высочествамъ, покойнымъ герцогамъ кентскому и Йоркскому, ссть въ кадку и жить въ ней, сэръ, то онъ завтра же сдлалъ бы это, сэръ, чтобъ показать свое презрніе къ человческому роду.
Майоръ такъ много говорилъ въ этомъ род, такъ размахивалъ головою и приходилъ въ такую ярость, что младшіе члены клуба подумали, не потерялъ ли онъ значительной суммы съ банкротствомъ своего друга Домби, но люди постаре и похитре, лучше знавшіе Джоэ, не хотли слушать его оправданій. Несчастный слуга его, туземецъ, страдалъ не морально, но физически, чувствуя на своемъ тл всю силу гнва майора Бэгстока.
Мистриссъ Чиккъ составила себ три идеи о такомъ непредвиднномъ оборот: во-первыхъ, что она не можетъ понять его, во-вторыхъ, что ея братъ не сдлалъ усилія, въ-третьихъ, что этого никогда бы не случились, еслибъ ее пригласили къ обду.
Ничье мнніе не останавливало несчастія ни длало его тяжело или легче. Дла торговаго дома старалось по возможности привести въ порядокъ, мистеръ Домби отдалъ все, что имлъ, и ни у кого не просилъ снисхожденія. Говорили, что онъ отказался отъ всхъ почетныхъ и довренныхъ должностей, доставленныхъ ему уваженіемъ купцовъ, нкоторые утверждали, что онъ при смерти, другіе, что онъ потерялъ разсудокъ. Вс соглашались, что онъ находится въ жалкомъ положеніи.
Писаря разошлись въ разныя стороны посл прощальнаго обда, который прошелъ очень-весело и былъ оживленъ забавными пснями. Нкоторые ухали за границу, многіе поступили въ другіе торговые домы, или нашли себ родственниковъ въ провинціи, иные публиковали о себ въ газетахъ. Одинъ мистеръ Перчъ оставался на прежнемъ мст. Контора стала грязна и была брошена безъ вниманія. Продавецъ туфлей и собачьихъ ошейниковъ, стоявшій обыкновенно на углу переулка, находился въ сомнніи, поднимать ли ему руку къ шляп, если мистеръ Домби покажется на улиц, а носильщикъ громко разсуждалъ о человческой гордости.
Мистеръ Морфинъ, быстроглазый холостякъ, у котораго волосы и бакенбарды серебрились просдью, былъ, можетъ-быть, единственнымъ человкомъ въ дом, искренно-сожалвшимъ о постигшемъ ихъ несчастій. Въ-продолженіе нсколькихъ лтъ, онъ оказывалъ мистеру Домби достодолжное уваженіе, но никогда не скрывалъ своего характера и не старался льстить ему для своихъ выгодъ. Поэтому, ему не нужно было льстить за свое униженіе, ни разрывать рабскихъ оковъ съ неистовою радостью. Онъ старался по возможности привести въ порядокъ трудныя и запутанныя дла дома, всегда готовъ былъ дать нужныя объясненія, и старался избавить мистера Домби отъ тяжелыхъ личныхъ сношеніи съ его кредиторами. Посл этого, онъ узжалъ въ Излингтонъ, гд его любимый віолончель мало-по-малу разгонялъ печальныя думы.
Однажды вечеромъ, когда онъ по обыкновенію искалъ развлеченія въ музык, хозяйка трактира (къ-счастію, глухая) доложила, что какая-то дама въ трауръ желаетъ его видть.
Віолончель тотчасъ замолкъ, мистеръ Морфинъ осторожно положилъ его на софу, и, вышедъ на встрчу къ дам, увидалъ Гэрріетъ Каркеръ.
— Вы одн! сказалъ онъ: — но я еще сегодня поутру видлъ Джона Каркера! Не случилось ли чего-нибудь непріятнаго? Нтъ, по вашему лицу я угадываю совсмъ-другое.
Онъ предложилъ ей кресло и самъ слъ противъ нея. Віолончель лежалъ на соф между ними.
— Не удивляйтесь, что я пришла одна, и что Джонъ прежде не извстилъ васъ о моемъ посщеніи. Выслушайте, что привело меня къ вамъ. Вы не были ничмъ заняты?
Онъ указалъ на віоленчель.
— Я цлый день игралъ. Вотъ свидтель моихъ думъ и заботъ, не только о себ, но и о другихъ.
— Не-уже-ли домъ падаетъ? съ безпокойствомъ спросила Гэрріетъ.
— Совершенно.
— И никогда не въ состояніи будетъ возобновиться?
— Никогда.
Лицо ея не принимало печальнаго выраженія, когда уста тихо прошептали это т:лово. Казалось, это нсколько удивило его.
— Вспомните, что я говорилъ вамъ. Его ничмъ невозможно было убдить, никто не имлъ къ нему доступа. Домъ упалъ и никогда боле не возстановится.
— И мистеръ Домби разоренъ?
— Разоренъ совершенно.
— У него ничего не осталось изъ собственнаго его состоянія? Ничего?
Какая-то радость на ея лиц и живость голоса удивляли и даже огорчали мистера Морфина. Онъ долго смотрлъ на нее пристально, барабаня пальцами по столу, и наконецъ сказалъ:
— Вс средства мистера Домби въ точности мн извстны, но какъ ни велики они, долги его еще огромне. Онъ въ высшей степени честный и безкорыстный человкъ. Въ его положеніи, многіе могли бы спасти себя, заключивъ съ кредиторами условія, которыя слишкомъ-нечувствительно увеличили бы ихъ потерю и оставили бы ему небольшой капиталъ. Но онъ ршился отдать все, до послдняго шиллинга. Онъ самъ сказалъ, что совершенно очиститъ долги дома, и что никто не потеряетъ многаго. Миссъ Гэрріетъ, иногда пороки бываютъ только добродтелью, доходящею до излишества! Въ этихъ словахъ видна вся его гордость.
Она слушала его, но не измняясь въ лиц и какъ-будто занятая своими мыслями. Когда онъ пересталъ говорить, Гэрріетф вдругъ спросила:
— Давно вы его видли?
— Его никто не видитъ. Когда дла заставляютъ его выходить изъ дома, онъ уходитъ на короткое время и, возвратясь, запирается и не допускаетъ къ себ никого. Я получилъ отъ него письмо, гд онъ въ слишкомъ-лестныхъ выраженіяхъ отзывается о нашихъ сношеніяхъ и прощается со мною. Я никогда не безпокоилъ его своею навязчивостью, но тутъ я писалъ къ нему, ходилъ, упрашивалъ — все напрасно.
Онъ слдилъ за Гэрріетъ, надясь видть на лиц ея участіе, по въ немъ не было никакой перемны.
— Впрочемъ, миссъ Гэрріетъ, продолжалъ онъ съ нкоторою досадою:— это постороннее дло. Вы, конечно, пріхали сюда не за этимъ. Васъ привела причина боле-веселая, которую я готовъ выслушать.
— Нтъ, меня привело именно это дло, отвчала Гэрріетъ.— Въ послднее время, мы очень-часто думали и говорили съ Джономъ, какія иногда бываютъ странныя перемны. Мистеръ Домби теперь бденъ, а мы богаты.
Ея доброе, откровенное лицо, такъ понравившееся съ перваго взгляда мистеру Морфену, быстроглазому холостяку, начало терять для него свою прелесть.
— Не стану повторять вамъ, сказала Гэрріетъ, опуская глаза на свое черное платье: — какія обстоятельства произвели эту перемну. Вы знаете, что братъ нашъ Джемсъ не оставилъ никакого завщанія и никого родныхъ, кром насъ.
Лицо ея показалось ему привлекательне, хотя оно было блдно и задумчиво. Онъ началъ дышать свободне.
— Вы знаете всю нашу исторію, продолжала она.— Вамъ извстны вс отношенія моихъ братьевъ къ несчастному человку, о которомъ вы отозвались съ такимъ чувствомъ. Вы знаете, какъ намъ мало нужно — мн и Джону — и какъ мы не привыкли къ деньгамъ, ведя нсколько лтъ самую скромную жизнь. Братъ мой, по доброт вашей, иметъ теперь, чмъ жить. Знаете ли, о чемъ я пришла просить васъ?
— Съ минуту назадъ, я догадывался. Теперь ничего не понимаю.
— О моемъ покойномъ брат я не скажу ни слова. Еслибъ онъ зналъ, что мы длаемъ… Но вы поймете меня. О Джон я могла бы сказать многое, но довольно, если я скажу вамъ, что мысль, для исполненія которой пришла я просить вашей помощи, принадлежитъ ему, и что онъ не будетъ спокоенъ, пока не приведетъ ея въ исполненіе.
Гэрріетъ снова подняла глаза, и ея одушевленное лицо снова показалось прекраснымъ наблюдавшему за ней джентльмену.
— Это должно быть сдлано тайнымъ и незамтнымъ образомъ, продолжала Гэрріетъ.— Я совершенно ввряюсь вашему знанію и опытности. Можно уврить, на-примръ, мистера.Домби, что неожиданно спасена часть его богатства, или что это есть добровольная уступка кредиторовъ его благородному характеру, или платежъ стараго долга. Это можно сдлать различнымъ образомъ, я уврена, что вы изберете наилучшій. Прошу васъ только сдлать это, по вашему обыкновенію, благородно, деликатно, обдуманно, и не говорить ни слова Джону, котораго все счастіе будетъ состоять въ тайн этой уплаты. Пусть намъ останется малая часть наслдства, все прочее передайте мистеру Домби, и помните, что это должно навсегда остаться тайною даже между нами и быть новою причиною нашей благодарности къ Богу.
Такое одушевленіе могло только сіять на лиц ангела, когда одинъ раскаявшійся гршникъ входитъ на небо съ девяносто-девятью праведниками. Оно казалось еще свтле отъ радостныхъ слезъ, блиставшихъ въ глазахъ ея.
— Миссъ Гэрріетъ, я не былъ къ этому приготовленъ, отвчалъ мистеръ Морфимъ посл нкотораго молчанія.— Вы хотите, вмст съ Джономъ, отдать мистеру Домби свою часть наслдства?
— Да, отвчала она.— Мы такъ долго привыкли длить все вмст, и заботы, и надежды, и радости, что и въ этомъ случая я хочу слдовать примру брату. Можемъ ли мы надяться на вашу дружескую помощь?
— Я былъ бы хуже… того, что я есмь, или чмъ себя считаю, еслибъ не готовъ былъ содйствовать вамъ сердцемъ и душою. Вы можете вполн на меня положиться: я сохраню вашу тайну и исполню ваше великодушное намреніе, если найду, что мистеръ Домби дйствительно такъ разоренъ, какъ я полагаю.
Она подала ему руку, и на ея счастливомъ, доврчивомъ лиц была написана благодарность.
— Гэрріетъ, сказалъ онъ:— не стану говорить, какъ высоко цню я ваше пожертвованіе, и до какой степени считаю излишнимъ просить васъ обдумать его. Я могу только дорожить довренностью, которую вы мн оказали. Увряю васъ, что буду вашимъ врнйшимъ слугою и постараюсь заслужить имя вашего друга.
Она снова благодарила его и пожелала ему доброй ночи.
— Вы идете домой? спросилъ онъ.— Позвольте мн проводить васъ.
— Нтъ, не теперь. Я еще не иду домой, мн нужно одной сдлать визитъ. Не пріидете ли вы къ намъ завтра?
— Хорошо, я пріиду завтра, отвчалъ онъ:— и между-тмъ подумаю, какъ лучше дйствовать.— Можетъ-быть, Гэрріетъ, вы займетесь тмъ же, и вмст съ тмъ подумаете и обо мн.
Онъ проводилъ ее до кареты, ожидавшей у подъзда, и не будь глуха его хозяйка, она бы услышала, какъ онъ говорилъ возвращаясь назадъ, что вс мы рабы привычки, и что грустно быть старымъ холостякомъ.
Онъ взялъ віолончель, лежавшую на соф между двумя стульями, и, не отодвигая пустаго стула, долго смотрлъ на него, качая головою. Онъ какъ-будто хотлъ передать свои чувства звукомъ, и часто, подобно капитану Коттлю, потиралъ лицо рукавомъ. Пустой стулъ и віолончель не оставляли его до полночи, и даже во время его одинокаго ужина они какъ-будто перемигивались между собою.
Извощикъ везъ Гэрріетъ по знакомой ему дорогъ, въ отдаленную часть города, на пустошь, гд нсколько ветхихъ домовъ стояло между садами. У одного изъ этихъ садиковъ, экипажъ остановился, и Гэрріетъ вышла.
На звонъ колокольчика къ ней вышла женщина съ печальнымъ лицомъ, нжнаго сложенія, съ приподнятыми бровями, съ опущенною головою, и провела ее черезъ садъ къ дому.
— Какова твоя больная? спросила Гэрріетъ.
— Плохо, миссъ, очень-плохо. О, какъ она непоминаетъ мн иногда мою Бетси Джонъ! Эта еще выросла, а та уже ребенкомъ была при смерти.
— Но ты говорила мн, что ей лучше, замтила Гэрріетъ: — врно еще есть надежда, мистриссъ Викэмъ.
Мистриссъ Викэмъ, поднявъ брови и опустивъ на бокъ голову, ввела ее по лстниц въ чистую, свтлую комнату, возл которой, въ темной спальн, стояла кровать. Въ первой комнат сидла старуха, безсмысленно смотрвшая въ отворенное окно. Во второй, на постели, лежала тнь лица, избитаго дождемъ и втромъ въ одну зимнюю ночь, его можно было узнать только по длиннымъ чернымъ волосамъ, казавшимся еще черне при его безцвтной блдности.
О, какъ силенъ былъ взглядъ бдной женщины и какъ слабо тло! Ея глаза радостно обратились къ дверямъ, когда вошла Гэрріетъ, но голова не могла приподняться и тихо опустилась на подушку.
— Алиса, не опоздала ли я сегодня? спросила Гэрріетъ.
— Какъ бы рано вы ни пришли, мн всегда кажется, что вы приходите поздно.
Гэрріетъ сла у постели и положила свою руку на изсохшую руку больной.
— Теб лучше?
Мистриссъ Викэмъ, стоявшая въ ногахъ постели, какъ неутшный призракъ, покачала головою въ знакъ отрицанія.
— Что мн до этого! сказала Алиса, съ едва-замтною улыбкою.— Лучше ли, хуже ли, мн все равно не долго остается жить.
Мистриссъ Викэмъ стономъ подтвердила слова больной. Она стала поправлять одяло, думая найдти ея ноги уже окаменвшими, и потомъ начала постукивать стклянками съ лекарствомъ.
— Нтъ, сказала шопотомъ Алиса:— проступки, угрызенія совсти, нищета и бури, вншнія и внутреннія, истощили мою жизнь. Мн не долго жить.
Она взяла руку Гэрріетъ о приложила ее къ липу.
— Когда я лежу здсь, мн иногда приходитъ желаніе пожить еще, чтобъ доказать вамъ всю мою благодарность! Это слабость, которая скоро проходитъ. Теперь лучше и для меня и для васъ.
Это была уже не та женщина, которой Гэрріетъ подала ту же руку въ холодный, зимній вечеръ. Гнвъ, недоврчивость, досада — все въ ней исчезло.
Мистриссъ Викэмъ, порывшись между стклянками, принесла лекарство. Мистриссъ Викэмъ пристально смотрла на больную, подавая ей пить, сжала губы, подняла брови и покачала головою, показывая, что никакія пытки не заставятъ ее признаться, что боле нтъ надежды.
— Много ли времени прошло съ-тхъ-поръ, какъ я пришла сказать вамъ, что сдлала съ вашимъ братомъ? спросила Алиса.
— Боле года, отвчала Гэрріетъ.
— Боле года, задумчиво повторила Алиса.— Боле года съ-тхъ-поръ, какъ вы привезли меня сюда!
— Да, отвчала Гэрріетъ.
— Вы побдили меня своею добротою и кротостью. Меня! вскричала Алиса, закрывая лицо руками:— вы заставили полюбить людей!
Гэрріетъ успокоивала и утшала ее. Алиса, не отнимая руки отъ лица, просила позвать къ ней мать.
Гэрріетъ кликнула ее нсколько разъ, но старуха ничего не слышала и продолжала безсмысленно смотрть въ окно. Она очнулась только тогда, когда Гэрріетъ подошла и взяла ее за руку.
— Мать, сказала Алиса, взявъ опять руку Гэрріетъ и съ любовію устремивъ на нее свои блестящіе глаза: — разскажи ей, что знаешь.
— Теперь, моя милая?
— Да, мать, отвчала Алиса слабымъ голосомъ:— теперь же!
Старуха, у которой разсудокъ былъ почти разстроенъ боязнью, раскаяніемъ или тоскою, подошла къ постели, и, ставъ на колни, положила свое морщинистое лицо на одяло и взяла дочь за руку.
— Моя красавица…
Она остановилась и испустила пронзительный крикъ, взглянувъ на жалкій остовъ, лежавшій на постели.
— Я давно перемнилась, мать, давно похудла, сказала Алиса, не смотря на нее.— Не жалй теперь обо мн.
— Дочь моя, шептала старуха: — красавица моя, ты скоро поправишься и пристыдишь всхъ своею красотою.
Алиса печально улыбнулась Гэрріетъ и крпче сжала ея руку.
— Я говорю вамъ, что она скоро выздороветъ! повторила старуха, грозя кулакомъ, какъ-будто какому-то невидимому непріятелю:— непремнно выздороветъ! Дочь мою совратили съ пути и отвергли, но она можетъ похвастать родствомъ съ гордыми людьми. Да, съ гордыми людьми! Кто такая мистриссъ Домби, какъ не двоюродная сестра моей Алисы?
Гэрріетъ отвела свой взглядъ съ лица старухи на блестящіе глаза больной, въ которыхъ написано было подтвержденіе.
— Что жь! вскричала старуха, съ какою-то гордостью на лиц: — теперь я стара и безобразна, меня состарила боле жизнь, чмъ годы, по я была такъ же молода и хороша, какъ и другія. Въ нашей деревн, отецъ мистриссъ Домби и его братъ были любезне всхъ джентльменовъ, прізжавшихъ изъ Лондона. Это было уже давнымъ-давно, вс они померли. Братъ, бывшій отцомъ моей Алли, жилъ доле другаго.
Старуха приподняла немного голову и пристально взглянула въ лицо дочери. Казалось, что вмст со своею юностью она припоминала и юность дочери. Но вдругъ она закрыла лицо руками и опустила голову на постель.
— Ойи были такъ схожи между собою, продолжала старуха, не поднимая головы:— какъ только могутъ быть схожи два брата, и еслибы вы видли мою Алли вмст съ дочерью другаго брата, вы удивились бы ихъ сходству. О, не-уже-ли это сходство исчезло, и моя Алли такъ измнилась!
— Мы вс измнимся въ свою очередь, мать! сказала Алиса.
— Въ свою очередь! вскричала старуха. Но зачмъ же ея очередь прійдетъ посл моей Алли? Мать должна была измниться, она была такъ же стара и морщиниста подъ своими блилами, какъ и я, но дочь осталась прекрасною. Чмъ же была я хуже ея, что только моя дочь лежитъ и сохнетъ!
Она выбжала изъ комнаты съ прежнимъ дикимъ крикомъ, но тотчасъ же возвратилась и съ робостью сказала Гэрріетъ:
— Вотъ, что просила сказать вамъ Алиса. Я узнала все это въ Варвикскомъ Графств, развдывая о мистриссъ Домби. Такое родство было не по мн. Он не захотли бы признать меня и ничего бы мн не дали. Не будь Алисы, я, пожалуй, попросила бы у нихъ немного денегъ, но она скоре бы убила меня чмъ допустила бы до нищенства. Моя Алиса была такъ же горда, какъ и та женщина, сказала старуха, со страхомъ дотрогиваясь до лица дочери:— не смотря на то, что теперь она такъ тиха, она пристыдитъ ихъ своею красотою. Ха, ха, ха! Моя красавица-дочь пристыдитъ ихъ всхъ!
Ея смхъ былъ ужасне воплей, ужасне безсмысленныхъ жалобъ, ужасне безумнаго вида, съ которымъ она сла на прежнее мсто и стала по-прежнему смотрть въ окно.
Алиса не спускала глазъ съ Гэрріетъ и держала ея руку въ своихъ рукахъ.
— Мн хотлось, чтобы вы все это знали, сказала она.— Я думала этимъ объяснить вамъ, отъ-чего я была такъ ожесточена. Мн столько наговорили о моихъ проступкахъ, о несоблюденіи обязанностей, что я стала убждаться, будто обязанности созданы не для меня. Я увидла посл, что когда у женщинъ дурныя семейства и дурныя матери, то он также совращаются съ дороги, и должны только благодарить Бога, если путь ихъ бываетъ не такъ черенъ, какъ мои. Все это прошло, какъ еонъ, котораго я не могу ни понять, ни припомнить. Мн кажется и теперь, что я во сн вижу, какъ вы сидите возл меня и читаете. Прочтите мн еще что-нибудь.— Гэрріетъ хотла отнять руку, чтобъ взять книгу, по Алиса опять удержала ее.
— Вы не забудете моей матери? Я прощаю ее, если могу прощать. Я знаю, что она мн прощаетъ и жалетъ обо мн. Вы не забудете ея?
— Никогда, Алиса!
— Еще одну минуту. Поверните мн голову, чтобъ я могла видть ваше лицо.
Гэрріетъ исполнила ея желаніе и начала читать вчную книгу для всхъ труждающихся и обремененныхъ, для всхъ несчастныхъ, погибшихъ и отверженныхъ на земл. Она читала божественную исторію, гд слпые, разслабленные, преступники, женщины, запятнанныя стыдомъ, имли свою долю, которой не могли отнять у нихъ ни людская гордость, ни равнодушіе, ни мудрость всхъ вковъ. Она читала ученіе того, который во все продолженіе земной жизни, при всхъ ея надеждахъ и горестяхъ, отъ рожденія до смерти, имлъ состраданіе къ человку.
— Я пріиду рано поутру, сказала Гэрріетъ, закрывая книгу.
Блестящіе глаза, устремленные на нее, закрылись на минуту,
Алиса поцаловала и поблагодарила ее.
Т же глаза провожали Гэрріетъ до самыхъ дверей, и когда двери затворились, на спокойномъ лиц больной явилась улыбка.
Глаза не измняли своего направленія. Алиса положила руку на грудь, прошептала священное имя, о которомъ ей читали, и жизнь, подобно свту, исчезла съ лица ея.
На постели осталась одна развалина смертнаго дома, о который когда-то билъ дождь, да черные волосы, разввавшіеся отъ зимняго втра.

ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ И ПОСЛДНЯЯ.

ГЛАВА I.
Возмездіе.

Новыя перемны произошли въ большомъ дом, въ длинной, мрачной улиц, гд Флоренса провела свое одинокое дтство. Онъ остался по-прежнему большимъ домомъ, огражденнымъ отъ дождя и втра, безъ щелей въ крыш, безъ разбитыхъ оконъ, безъ осыпающихся стнъ, но онъ все-таки развалина, и изъ него бгутъ мыши.
Мистеръ Тоулинсонъ и компанія сначала не обращало вниманія на доходившіе до нихъ нелпые слухи. Кухарка сказала, что кредитъ нашъ, слава Богу, не такъ легко ‘подорвать’, а мистеръ Тоулинсонъ объявилъ, что посл этого распустятъ, пожалуй, слухъ, что обанкрутился англійскій банкъ, или что въ Товер продаютъ съ аукціоннаго торга коронные брильянты. Но явились газеты и мистеръ Перчъ, а вслдъ за ними явилась мистриссъ Перчъ, чтобы разболтать все на кухн и провести пріятно вечеръ.
Какъ-скоро вс убдились въ несчастій дома, мистеръ Тоулинсонъ сталъ боле всего безпокоиться о томъ, чтобъ банкротство было порядочное — не мене, какъ на сто тысячъ фунтовъ. Самъ мистеръ Перчъ изъявилъ сомнніе, чтобы сто тысячь могли покрыть вс долги. Женщины, подъ предводительствомъ мистриссъ Перчъ и кухарки, часто повторяли: ‘сто ты-ся-чь фун-товъ!’ съ ужасающимъ самодовольствіемъ, какъ-будто вмст съ словами он взвшивали деньги. Горничная объявила, смотря на мистера Тоулинсона, что ей хотлось бы имть сотую долю этой суммы, чтобы отдать ее избранному ею человку. Мистеръ Тоулинсонъ, помня старую обиду, сказалъ, что человку трудно ршиться на что употребить такую сумму, разв на усы, и этотъ горькій сарказмъ заставилъ горничную въ слезахъ выйдти изъ кухни.
Но она скоро возвратилась, по убжденію кухарки, которая, всегда славясь своимъ сердцемъ, сказала Тоулинсону, что теперь имъ нужно быть вмст, потому-что, можетъ-быть, скоро они совсмъ разстанутся. Они были въ этомъ дом, продолжала кухарка, при похоронахъ, на свадьб, во время бгства, пусть же никто не скажетъ, что въ настоящее время они не могли ужиться другъ съ другомъ. Мистриссъ Перчъ чрезвычайно растрогана такою рчью и вслухъ замчаетъ, что кухарка сущій ангелъ. Мистеръ Тоулинсонъ отвчаетъ кухарк, что онъ никогда не отступитъ отъ своихъ прежнихъ чувствъ, и вслдъ за тмъ уходить и возвращается вмст съ горничною, извщая всю кухню, что онъ шутилъ, и что онъ, вмст съ Анною, поселяется въ зеленной линіи на Оксфордокомъ-Рынки, гд проситъ публику не оставить ихъ своимъ вниманіемъ. Рчь его принята съ общимъ восторгомъ.
Въ простонародьи, семейныя несчастія не могутъ обойдтись безъ ды. Кухарка приготовляетъ два блюда къ ужину, а мистеръ Тоулинсонъ на тотъ же предметъ чиститъ морскихъ раковъ. Сама мистриссъ Пипчинъ, встревоженная такимъ случаемъ, посылаетъ внизъ за ужиномъ и простъ прислать ей четверть графина вскипяченаго хереса.
За ужиномъ мало говорятъ о мистер Домби. Боле всего разсуждаютъ о томъ, давно ли онъ зналъ, что это случится. Кухарка говоритъ: ‘о! давно уже, поврьте мн!’ и обращается за подтвержденіемъ къ мистриссъ Перчъ. Нкоторые любопытствуютъ знать, что будетъ длать мистеръ Домби и выпутается ли онъ изъ своего положенія. Мистеръ Тоулинсонъ сомнвается и намекаетъ на одну изъ лучшихъ богаделень’, гд у него будетъ свой маленькій садикъ’ прибавляетъ кухарка жалобнымъ тономъ: ‘и весною будетъ рости цвтной горохъ’.— Именно, говорить мистеръ Тоулинсонъ: и гд онъ будетъ однимъ изъ братьевъ чего-нибудь.— Мы вс братья, говоритъ мистриссъ Перчъ, отнимая рюмку отъ рта.— Исключая сестеръ, говоритъ мистеръ Перчъ.-‘Вотъ, какъ падаютъ сильные!’ замчаетъ кухарка.— а Гордость всегда наказывается: такъ было и будетъ!’ прибавляетъ горничная.
Удивительно, съ какимъ удовольствіемъ они длаютъ эти замчанія, и съ какимъ христіанскимъ терпніемъ переносятъ общій ударъ. Одна только кухарка нисшаго класса, въ черныхъ чулкахъ, до-сихъ-поръ почти неоткрывавшая рта, нсколько разстроиваетъ пріятное положеніе ихъ духа неожиданнымъ вопросомъ: ‘А что, если намъ не заплатятъ жалованья?’…Все общество на минуту остается безгласнымъ, но кухарка, прежде всхъ пришедшая въ себя, обращается къ молодой женщин съ вопросомъ, какъ она сметъ оскорблять такимъ безчестнымъ предположеніемъ домъ, гд ее кормятъ, и не-уже-ли кто-нибудь ршится отнять у бдныхъ слугъ ихъ долю? Если таковы религіозныя мннія Мери Доусъ, съ жаромъ замчаетъ кухарка, то я не знаю, чмъ это кончится.
Мистеръ Тоулинсонъ также не знаетъ, и молодая кухарка, повидимому, сама ничего не зная, заглушена общимъ голосомъ и покрыта стыдомъ.
Черезъ нсколько дней, въ домъ начали являться незнакомые люди и условливаться другъ съ другомъ въ столовой, какъ-будто они тутъ жили. Между ними замчателенъ одинъ джентльменъ съ мозаичною арабскою физіономіею и массивною цпью у часовъ, онъ свиститъ въ гостиной и, въ ожиданіи другаго джентльмена, съ перомъ и чернилами въ карман, спрашиваетъ мистера Тоулинсона, называя его старымъ птухомъ, не помнитъ ли онъ, какую фигуру имли внов пунцовые съ золотомъ обои. Сходбища въ столовой длаются чаще, и каждый джентльменъ какъ-будто носитъ перо и чернила въ карман. Наконецъ, объявляютъ, что будетъ аукціонъ. Набирается еще больше народа, съ перьями и чернилами въ карманахъ, съ толпою помощниковъ, которые тотчасъ начинаютъ стаскивать ковры и постукивать по мбели, оставляя на лстниц и въ передней слды своихъ грязныхъ ногъ.
Домашній совтъ на кухн находится въ полномъ состав и отъ нечего-длать занимается дою. Но въ одинъ день ихъ призываютъ къ мистриссъ Пипчипъ, которая обращается къ нимъ съ слдующею рчью:
— Вы знаете, что господинъ вашъ находится въ затруднительномъ положеніи? говоритъ мистриссъ Пипчинъ.
Мистеръ Тоулинсонъ, какъ ораторъ, отвчаетъ, что обществу извстно это несчастіе.
— Предупреждаю васъ, что каждый долженъ о себ позаботиться, продолжала мистриссъ Пипчинъ.
— И вамъ не худо! вскричалъ рзкій голосъ изъ толпы.
— Это ты, безстыдная? съ досадою сказала гнвная Пипчинъ, обращаясь къ кухарк.
— А если и я? спросила кухарка, выходя впередъ.
— Такъ убирайтесь, куда хотите,и чмъ скоре, тмъ лучше! Надюсь никогда боле не увидть вашихъ рожъ.
Сказавъ это, мистриссъ Пипчинъ достала холстинный мшокъ и аккуратно роздала всмъ жалованье.
— Теперь, кто хочетъ, можетъ идти за вс четыре стороны, говоритъ мистриссъ Пипчинъ:— а кто хочетъ, можетъ остаться здсь на нкоторое время. Во всякомъ случа, исключая негодную кухарку, которая должна сейчасъ же убраться изъ дома.
— Она не заставитъ себя просить, отвчаетъ кухарка.— Прощайте, мистриссъ Пипчинъ, жаль, что на прощанье не могу похвалить вашей наружности.
— Вонъ отсюда! кричитъ мистриссъ Пипчинъ, топнувъ ногою.
Кухарка выходитъ съ чувствомъ собственнаго достоинства, къ досад мистриссъ Пипчинъ, и вслдъ за нею вся честная компанія отправляется на кухню.
Здсь мистеръ Тоулинсонъ говоритъ, что, во-первыхъ, онъ предлагаетъ закусить, а посл закуски предложить мнніе, которое, вроятно, вс найдутъ приличнымъ ихъ настоящему положенію. Когда закуска была подана и очень-дружно уничтожена, мистеръ Тоулинсонъ предложилъ такое мнніе: что кухарка отходитъ, и что если мы не будемъ врными другъ другу, то никто не будетъ вренъ намъ, что вс они долгое время жили въ этомъ дом и всегда старались жить въ общемъ согласіи. (При этомъ растроганная кухарка говоритъ: ‘слушайте! слушайте!’, а мистриссъ Перчъ, набивъ полный ротъ, проливаетъ слезы.) Онъ полагаетъ, что въ настоящее время, когда отходитъ одна, должны отойдти и вс. Горничная удивляется такому благородному чувству и поддерживаетъ мистера Тоулинсона. Кухарка говоритъ, что она чувствуетъ всю справедливость такого поступка и надется, что это длается не собственно для нея, но по чувству долга. Мистеръ Тоулинсонъ отвчаетъ, что они длаютъ это дйствительно по чувству долга, и что теперь онъ можетъ открыто сказать, что не считаетъ приличнымъ оставаться въ дом, гд начались торги и тому подобныя вещи. Горничная вполн соглашается съ Тоулинсономъ и въ подтвержденіе разсказываетъ, какъ одинъ незнакомый джентльменъ хотлъ поцаловать ее на лстниц. Тутъ мистеръ Тоулинсонъ вскакиваетъ со стула, чтобъ отъискать и наказать обидчика, но дамы удерживаютъ его и стараются успокоить, говоря, что всего благоразумне будетъ оставить домъ, гд происходятъ такія неблагопристойности. Мистриссъ Перчъ, представляя это дло въ новомъ свт, утверждаетъ, что имъ невозможно деликатне поступить съ мистеромъ Домби, запершимся въ своей комнат, какъ ускоривъ свой отъздъ. ‘Какъ будетъ для него тягостно’ говоритъ добрая женщина: ‘встртиться съ бдными слугами, которыхъ онъ до-сихъ-поръ обманывалъ, заставляя ихъ думать, что онъ очень-богатъ!’ Кухарка совершенно поражена этимъ доводомъ, который мистриссъ Перчъ подтверждаетъ нсколькими избранными аксіомами. Оказывается несомнннымъ, что имъ нужно всмъ разойдтись. Уложили сундуки, привели извощиковъ, и къ сумеркамъ изъ всей компаніи не осталось ни одного человка.
Домъ, всею своею огромностью, стоитъ въ мрачной улиц, но онъ уже сдлался развалиною, и изъ него бгутъ мыши.
Джентльмены съ перьями и чернилами составляютъ опись вещамъ, садясь на такія вещи, которыя сдланы совсмъ не для того, чтобъ на нихъ сидли, и закусывая на такой посуд, которая устроена совсмъ не для ды, и какъ-будто находя особенное удовольствіе, длая странное употребленіе изъ дорогихъ предметовъ. Везд видна странная смсь. Тюфяки и постели валяются въ столовой, стекло и фарфоръ попали въ оранжереи, столовый сервизъ наваленъ на диванъ въ гостиной, и на мраморныхъ каминахъ валяется разный хламъ съ лстницъ. Наконецъ, попона съ печатнымъ объявленіемъ на ней виситъ съ балкона, а такое же объявленіе виситъ по обимъ сторонамъ дверей.
Въ улицу со всхъ сторонъ съзжаются экипажи. Толпы ободранныхъ вампировъ, жидовъ и христіанъ, разбрелись по дому, постукивая по богатымъ зеркаламъ, по клавишамъ великолпнаго рояля, пачкая картины грязными пальцами, дыша на клинки лучшихъ столовыхъ ножей, пробуя софы и кресла кулаками, тормоша пуховики, открывая и затворяя вс коммоды, взвшивая серебряныя ложки и вилки, разсматривая каждую нить полотна и суконъ и переворачивая все вверхъ дномъ. Въ цломъ домъ не осталось ни одного нетронутаго угла. Грязные незнакомые люди съ такимъ же любопытствомъ разсматриваютъ кухонную посуду, какъ и щегольской гардеробъ. Толстяки, въ истертыхъ шляпахъ на головъ, выглядываютъ изъ оконъ спальни и шутятъ съ друзьями на улицъ. Люди основательные и разсчетливые располагаются съ росписью въ гостиныхъ и карандашомъ длаютъ отмтки. Два ростовщика поднимаются даже по лстниц, устроенной для спасенія при пожар, и съ крыши любуются окрестною панорамою. Эта суматоха продолжается нсколько дней.
Въ лучшей гостиной, на прекрасныхъ полированныхъ столахъ краснаго дерева съ точеными ножками, устроена каедра аукціонера, и толпы оборванныхъ вампировъ, жидовъ и христіанъ, грязныхъ незнакомыхъ людей и толстяковъ въ истертыхъ шляпахъ, толпятся около нея и начинаютъ торги. Въ комнатахъ жаръ, шумъ и пыль, и надъ всмъ этимъ голова и плечи, голосъ и молотокъ неутомимаго акціонера. Вещи продаются одн за другими. Иногда являются шутки и общій шумъ. Это продолжается цлые четыре дня. Продается лучшая, новйшая домашняя мебель.
Вслдъ за красивыми экипажами являются возы и ваггоны и цлая толпа носильщиковъ. Цлый день люди таскаютъ разную мебель въ кабріолеты, возы и ваггоны. Кроватку маленькаго Поля увозятъ на одноколк. Вывозъ изъ дома лучшей, новйшей домашней мебели продолжается почти цлую недлю.
Наконецъ, все замолкло. Въ дом не осталось ничего, кром разбросанныхъ листковъ каталоговъ, пучковъ соломы и сна и баттареи оловянныхъ горшковъ за дверьми передней. Оцнщики, собравъ свои матеріалы, уходятъ. Одинъ изъ джентльменовъ, пришедшихъ съ перомъ и чернилами, въ послдній разъ обходитъ со вниманіемъ весь домъ, приклеивая къ окнамъ объявленіе о его продаж. Наконецъ, уходить и онъ. Боле не остается никого. Домъ стоитъ какъ развалина, и изъ него бгутъ мыши.
Комната, занимаемая мистриссъ Пипчинъ, равно какъ и та часть дома, гд спущены шторы, избгли всеобщаго опустошенія. Мистриссъ Пипчинъ во все это время оставалась хладнокровною и суровою, и только изрдка выходила изъ своей комнаты, чтобъ взглянуть, какъ выносятъ вещи, или прицниться къ какому-нибудь покойному креслу. Покойное кресло осталось за мистриссъ Пипчинъ, и она сидла уже на своей новой собственности, когда явилась мистриссъ Чиккъ.
— Каковъ мой братецъ, мистриссъ Пипчинъ? спрашиваетъ мистриссъ Чиккъ.
— Чортъ его знаетъ, отвчаетъ мистриссъ Пипчинъ.— Онъ никогда не удостоиваетъ меня чести говорить со мною. Ему поставлено сть и пить въ смежной комнатъ, и когда тамъ никого не бываетъ, онъ приходитъ нъстъ. Меня нбчего спрашивать. Я о немъ столько же знаю, какъ человкъ съ юга, который обжогъ себ ротъ, вши холодную похлебку.
— Но что же это такое? вскрикиваетъ мистриссъ Чиккъ.— Долго ли это будетъ продолжаться? Если братецъ не сдлаетъ усилія, что съ нимъ будетъ, мистриссъ Пипчинъ? Кажется, онъ могъ видть, что произошло Noт-того, что онъ не хотлъ сдлать усилія.
— Вотъ еще! говоритъ мистриссъ Пипчинъ, потирая носъ.— Есть ‘чемъ безпокоиться. Дло бывалое. Людямъ и прежде приходилось испытывать несчастія и разставаться съ мбелью. Не далъе, какъ мн!
— Братъ мой, глубокомысленно продолжаетъ мистриссъ Чиккъ: — такой удивительный, такой странный человкъ. Странне его я еще никого не видала. Повритъ ли кто-нибудь, что, получивъ извстіе о замужств и отъзд своей негодной дочери, онъ обратился ко мн съ подозрніемъ, будто она у меня въ дом.— Каково это? И повритъ ли кто-нибудь, что когда я сказала ему: ‘Поль, можетъ-быть, я и глупая женщина, но мн не понятно, отъчего твои дла пришли въ такое разстройство’, онъ бросился ко мн, и сказалъ, чтобъ безъ его просьбы я никогда къ нему не ходила! Каково это?
— Какъ жаль, что онъ не принимался за рудники! замчаетъ мистриссъ Пипчинъ.— Они бы смягчили его характеръ.
— Чмъ же все это кончится? продолжаетъ мистриссъ Чиккъ, не слушая замчаній мистриссъ Пипчинъ.— Я очень бы желала это знать. Что онъ думаетъ предпринять? Ему необходимо дйствовать. Нечего сидть, запершись въ своихъ комнатахъ. Дло само собою не пріидетъ къ нему. Онъ долженъ идти за дломъ. Зачмъ же онъ не идетъ? Онъ всегда былъ дловымъ человкомъ и знаетъ, куда идти. Конечно. Почему же онъ не идетъ?
Приведя такіе сильные доводы, мистриссъ Чиккъ нсколько минутъ остается безмолвною.
— Сверхъ-того, продолжаетъ она:— къ-чему онъ сидитъ запершись при такихъ непріятныхъ обстоятельствахъ? Не-уже-ли ему некуда идти? Онъ могъ бы прійдти къ намъ. Онъ знаетъ, что у насъ онъ какъ дома. Мистеръ Чиккъ только объ этомъ и говоритъ, да и я говорила ему своимъ языкомъ: ‘не думай, Поль, что такіе близкіе родные, какъ мы, измнятся отъ разстройства твоихъ длъ’. Мы не похожи на другихъ людей! Но онъ не трогается съ мста. Ну, что, если домъ отдадутъ въ наемъ? Что онъ тогда сдлаетъ? Ему нельзя будетъ здсь оставаться. Его выгонятъ поневол. Зачмъ же не убраться заране? Тутъ нельзя не подумать, чмъ все это кончится?
— Что касается собственно до меня, то я знаю, чмъ это кончится, отвчаетъ мистриссъ Пипчинъ:— и этого съ меня довольно. Я скоро совсмъ отсюда уду.
— Что жь! я не осуждаю васъ, замтила мистриссъ Чиккъ.
— Это для меня совершенно все равно, язвительно замчаетъ мистриссъ Пипчинъ.— Я узжаю во всякомъ случа. Я не могу здсь оставаться. Я умру раньше недли. Вчера мн пришлось самой готовить для себя котлеты, а я къ этому не привыкла. Мое слабое сложеніе не въ-состояніи всего переносить. Въ Брайтон у меня есть родные, къ которымъ я уже писала о своемъ прізд.
— Говорили ли вы объ этомъ моему брату? спрашиваетъ мистриссъ Чиккъ.
— Какъ же! скоро до него доберешься! вскричала мистриссъ Пипчинъ.— Вчера, однако, я сказала ему, что мн здсь нечего длать, и что не лучше ли послать за мистриссъ Ричардсъ. Онъ проворчалъ что-то въ род согласія, и я послала за нею. Вздумалъ ворчать! Будь онъ моимъ мужемъ, онъ, можетъ-быть, и имлъ бы на то причины, но теперь это нестерпимо!
Сказавъ это, мистриссъ Пипчинъ, извлекшая столько твердости и добродтели изъ глубины перувіанскихъ рудниковъ, встала съ своей мягкой собственности, чтобъ проводить до дверей мистриссъ Чиккъ. Мистриссъ Чиккъ, до конца оплакивая странный характеръ своего брата, ушла, вполн довольная собою.
Въ сумерки, мистеръ Тудль, освободясь отъ работъ, прізжаетъ съ Полли и сундукомъ, и съ звонкимъ поцалуемъ оставляетъ ихъ въ передней опустлаго дома.
— Повришь ли, Полли, говоритъ мистеръ Тудль: — что только за прошедшее добро я позволилъ теб сюда пріхать. Я теперь имю хорошее мсто о ни въ чемъ не нуждаюсь. Но сдланнаго намъ добра никогда не должно забывать, Полли. Твое же лицо разгонитъ всякую печаль. Дай мн за это еще разъ поцаловать его. Ты хочешь сдлать доброе дло, Полли, и я даю теб полную волю. Доброй ночи, Полли!
Мистриссъ Пипчинъ, въ черномъ бомбазиновомъ плать, въ черной шляпк и шали, ожидаетъ только почтовой кареты въ Брайтонъ. Вещи ея уложены, и кресло (бывшее любимымъ кресломъ мистера Домби) стоитъ у дверей.
Наконецъ, карета является. Вещи мистриссъ Пипчинъ, вмст съ ихъ достопочтенною владтельницею, помщаются въ карету. Въ срыхъ глазахъ мистриссъ Пипчинъ видна какая-то зминая усмшка, когда она, узжая, поправляетъ свое бомбазиновое платье.
Домъ сталъ такою развалиною, что въ немъ не осталось на одной мыши.
Но Полли не долго оставалась одна въ опустломъ дом. Ночью, она сидла за работою въ комнатъ ключницы, стараясь позабыть всю исторію этого дома, какъ вдругъ раздался ударъ въ дверь, и такъ сильно, какъ только онъ могъ отдаться въ такомъ опустломъ мст. Полли поспшно отворила и ввела къ себ даму въ закрытой черной шляпк. Это миссъ Токсъ, и глаза у миссъ Токсъ красны.
— О, Полли! говоритъ миссъ Токсъ:— какъ только я опомнилась, получивъ твое письмо, я тотчасъ же поспшила за тобою. Здсь нтъ никого, кром теб?
— Ни души, отвчаетъ Полли.
— Видла ли ты его?
— Нотъ, его уже давно никто не видитъ. Мн сказали, что онъ совсмъ не выходитъ изъ своей комнаты.
— Не болнъ ли онъ? спрашиваетъ миссъ Токсъ.
— Мн кажется, онъ болнъ душевно, отвчаетъ Полли. Ему тяжело теперь, бдняжк!
Миссъ Токсъ такъ растрогана, что едва въ состояніи говоритъ. Она не ребенокъ,- но въ то же время сердце ея не охладло отъ лтъ и безбрачной жизни. Въ этомъ сердц есть нжность, состраданіе и участіе. Подъ замочкомъ съ рыбьимъ глазомъ миссъ Токсъ носитъ лучшія качества, чмъ другіе подъ боле-затйливою наружностью.
Просидвъ довольно-долгое время, миссъ Токсъ отправляется домой, а Полли, съ свчою въ рук, провожаетъ ее до самой улицы и неохотно возвращается въ опустлый домъ, чтобъ броситься въ постель. Поутру, Полли ставитъ въ одну изъ мрачныхъ комнатъ все то, что ей приказано приготовлять ежедневно, и потомъ уходить и не возвращается до слдующаго утра. Въ той комнат есть колокольчики, которые никогда не звонятъ, и хотя Полли слышитъ иногда чьи-то шаги, по никто не выходитъ изъ комнаты.
Миссъ Токсъ возвращается рано поутру. Она мало-по-малу переноситъ сюда, въ своей маленькой сумк, разные запасы, оставшіеся посл умершаго владтеля напудренной головы и косы. Она носитъ въ бумаг куски холоднаго кушанья, бараньи языки, дичь для своего обда, и, раздляя все это съ Полли, проводитъ большую часть своего времени въ разрушенномъ дом, изъ котораго бжали мыши. При малйшемъ шум, миссъ Токсъ вздрагиваетъ и прячется какъ преступница, она хочетъ, чтобъ никто не зналъ, что она осталась врною человку, которому всегда удивлялась.
Это обстоятельство извстно, однако, майору. Майоръ, изъ любопытства, поручилъ своему врному слуг надсматривать за домомъ, и узнавать, что будетъ съ Домби. Слуга донесъ о врности миссъ Токсъ, и тмъ чуть не уморилъ майора со смху. Съ этого часа онъ посинлъ еще боле и безпрестанно шепчетъ себ подъ носъ:— Чортъ возьми, сэръ, эта женщина природная дура!
А разорившійся человкъ? Какъ онъ проводитъ время?
‘Пусть онъ вспомнитъ это, здсь въ комнат, въ предстоящіе годы. Дождь, падающій на крышу, втеръ, уныло свистящій за дверью, могутъ имть даръ предсказанія. Пусть онъ вспомнитъ это, здсь въ комнат, въ предстоящіе годы!’
Онъ помнилъ это: И въ безсонную ночь, и въ мучительный день, и при блдной зар, онъ все объ этомъ думалъ, съ грустью, съ раскаяніемъ, съ тоскою! ‘Папенька, скажите мн что-нибудь, милый папенька’. Онъ снова слышалъ эти слова, снова видлъ это лицо. Онъ видлъ, какъ оно упало на дрожащія руки — и слышалъ долгій, пронзительный крикъ…
Онъ упалъ, чтобъ боле уже не вставать никогда. Для ночи его свтскаго паденія на завтра уже не было солнца, для пятна его семейнаго позора уже не было очищенія, ничто, благодаря Бога, не могло возвратить къ жизни его умершаго ребенка. Но его душу боле всего терзало то, что онъ не могъ уже исправить прошедшаго, на которое, вмсто благословеній, со всхъ сторонъ сыпались одни проклятія.
О, онъ помнилъ это! Дождь, падавшій на крышу, втеръ, уныло свиствшій за дверью, имли даръ предсказанія въ своемъ меланхолическомъ шум. Онъ зналъ теперь, что онъ сдлалъ, онъ зналъ теперь, что самъ навлекъ на свою голову несчастія, которыя такъ низко склонили ее. Онъ зналъ теперь, каково быть нелюбимымъ и отверженнымъ, каково убить послднюю любовь въ невинномъ сердц дочери!
Онъ вспомнилъ, какова она была въ тотъ вечеръ, когда онъ пріхалъ домой съ своею невстою. Онъ вспомнилъ, какова она была при всхъ переворотахъ покинутаго, дома. Онъ вспомнилъ теперь, что изъ всего его окружавшаго, не измнялась только она одна. Сынъ его обратился въ прахъ, его гордая жена сдлалась отверженною женщиною, его другъ и льстецъ оказался подлйшимъ изъ негодяевъ, его богатства исчезли, даже самыя стны смотрли на него, какъ на чужаго. Одна она по-прежнему обращала къ нему свой кроткій и нжный взглядъ. Она никогда для него не измнялась, какъ и онъ для нея — и она погибла!
А между-тмъ, какъ въ его мысляхъ, одни за другими мелькали — сынъ, жена, другъ, богатство — туманъ, сквозь который онъ смотрлъ на свою дочь, разсвался и показывалъ ее во всемъ ея самоотверженіи. О, не лучше ли было бы, еслибъ онъ любилъ ее, какъ любилъ сына, и потерялъ бы ее, и схоронилъ бы ихъ въ одну могилу!
При своей гордости — онъ все еще былъ гордъ — онъ свободно разстался съ покинувшимъ его свтомъ. Онъ стряхнулъ съ себя отпадавшій отъ него свтъ. Потому ли, что онъ видлъ на лиц его сожалніе, или равнодушіе, онъ старался избгать его. Онъ ни съ кмъ не въ состояніи былъ переносить своихъ несчастій, кром дочери, которую отогналъ прочь. Онъ самъ не зналъ, что бы онъ сказалъ ей, и какое бы могъ получить отъ нея утшеніе: но былъ убжденъ, что она никогда бы его не покинула. Онъ зналъ, что теперь она любила бы его боле, чмъ во всякое другое время, онъ былъ столько же увренъ въ ея ангельскомъ характер, какъ въ голубомъ неб надъ собою, и эти мысли съ каждымъ часомъ боле и боле овладвали его душою.
Он начались съ полученіемъ письма ея молодаго мужа и съ извстіемъ, что она ухала. И при всемъ томъ, его гордость еще была такъ велика, что, услышавъ ея голосъ въ смежной комнат, онъ не вышелъ бы къ ней на встрчу. Еслибъ онъ увидлъ ее на улиц, и она бы только бросила на него свой кроткій взглядъ, онъ прошелъ бы мимо, съ холоднымъ, неумолимымъ лицомъ, хотя сердце его разрывалось бы на часто. Гнвъ на ея замужство и на Валтера прошелъ уже совершенно. Онъ думалъ только о томъ, что могло быть, и чего не было. Настоящее оканчивалось тмъ, что она погибла, а онъ сокрушенъ отчаяніемъ и тоскою.
Онъ почувствовалъ теперь, что у него было двое дтей, которыя родились въ этомъ дом, и что между имъ и пустыми, голыми стнами была печальная связь, которую трудно было разорвать, потому-что она напоминала о двойномъ дтств и двойной потер. Онъ ршился выхать изъ дома, самъ не зная куда, когда эти мысли въ первый разъ запали къ нему въ грудь, по остался еще на одну ночь, чтобъ пройдтись по комнатамъ.
Въ глухую ночь вышелъ онъ изъ своего уединенія и со свчою въ рук тихонько поднялся по лстниц. Его поразили знакомые слды, и онъ вспомнилъ, что гд-нибудь на свт есть женщина, которая, прислушиваясь у его дверей во время его болзни, оставила ихъ на лстниц. Онъ опустилъ голову и заплакалъ.
Ему чудилась ея легкая походка. Наверху, въ его воображеніи, мелькнулъ дтскій образъ, который, напвая, песъ на рукахъ ребенка. Чрезъ нсколько минутъ, двушка какъ-будто остановилась, притаивъ дыханіе, свтлые волосы падали кудрями на заплаканное лицо, обращавшее къ нему безпокойный взглядъ…
Онъ пошелъ по комнатамъ, когда-то великолпнымъ, теперь опустлымъ и измнившимся даже въ величин и форм. Тутъ также были слды, и т же мысли стало терзать и безпокоить его. Онъ началъ бояться за свой разсудокъ, потому-что мысли теряли свою связь и принимали неясныя формы.
Онъ ее помнилъ хорошенько, въ которой изъ этихъ комнатъ жила его дочь, оставаясь при немъ одна. Онъ радъ быль скорй уйдти отсюда, и подняться выше, гд многое напоминало ему надменную жену, ложнаго слугу и друга, и его ложную гордость, но теперь онъ оставилъ ихъ безъ вниманія, и только съ грустью и отчаяніемъ думалъ о своихъ дтяхъ.
Везд эти слды! Они не оставили въ поко даже старой комнаты, гд стояла маленькая кровать. Онъ едва могъ отъискать чистое мсто на полу, чтобъ броситься на него и, прислонясь къ стн, дать полную свободу слезамъ. Въ былое время, онъ пролилъ въ этой комнат столько слезъ, что здсь онъ мене стыдился своей слабости, чмъ въ другомъ мст. Здсь, на голыхъ доскахъ, въ глубин ночи, плакалъ гордый человкъ, гордый даже и въ несчастій, который всталъ бы и отвернулся, встртя привтливое лицо или протянутую руку.
Съ разсвтомъ, онъ опять заперся въ своихъ комнатахъ. Онъ хотлъ ухать въ этотъ день, но ему все еще жаль было оставить домъ, съ которымъ такъ связывало его прошедшее. Онъ удетъ завтра. Наступило завтра. Онъ удетъ завтра. Каждую ночь, никмъ не замчаемый, онъ выходилъ и, какъ призракъ, блуждалъ по опустлому дому. Каждое утро, прислонясь къ окну, думалъ онъ о потер двухъ дтей своихъ. Въ его мысляхъ, они сдлались неразлучны. О, еслибъ ране онъ могъ соединить ихъ своею любовью!
Онъ уже привыкъ къ душевнымъ волненіямъ и безпокойствамъ еще до своихъ послднихъ страданій. Наконецъ, онъ началъ думать, что ему можно не узжать совсмъ. Онъ могъ еще отдать то, что ему оставило кредиторы, и оставить только узелъ, связывавшій его съ опуствшимъ домомъ…
Вокругъ него шумлъ и суетился свтъ, который не могъ оставаться спокойнымъ. Это терзало бднаго страдальца. Предметы стали принимать въ его глазахъ тусклый и неясный цвтъ. Домби и Сынъ уже не существовалъ, какъ не существовали его дти.
Онъ думалъ объ этомъ цлый день и, задумчиво сидя въ своемъ кресл, видлъ противъ себя, въ зеркал, слдующую картину:
Жалкое, исхудавшее подобіе самого-себя, сидвшее сгорбясь надъ пустымъ каминомъ. Оно то поднимало голову, разсматривая морщины на своемъ лиц, то снова опускало ее и задумывалось. То вставало оно и прохаживалось, то выходило въ другую комнату и возвращалось, держа у груди какую-то вещь, взятую съ уборнаго столика, то смотрло оно на дверь и о чемъ-то думало.
— Тсс! Что это?
Онъ думалъ о томъ, что прошло бы много времени прежде, чмъ кровь, вытекавшая здсь, дотекла бы до передней. Струя подвигалась бы впередъ такъ лниво и медленно, то останавливаясь, то измняя свое направленіе, что по ней отчаянно-раненнаго человка нашли бы умершимъ или умирающимъ. Долго думая объ этомъ, онъ опять всталъ, и ходилъ взадъ и впередъ по комнат, держа руку на груди. Онъ случайно взглянулъ на нее и замтилъ, какъ дрожала эта рука.
Онъ снова слъ, устремивъ глаза на опуствшій каминъ, не замчая, что свтлый лучъ солнца прокрался въ комнату. Онъ сидлъ, ни о чемъ не думая. Вдругъ онъ вскочилъ, и рука что-то судорожно сжала на груди. Его остановилъ крикъ, дикій, пронзительный, радостный крикъ, и передъ собою на колнахъ онъ увидлъ дочь свою.
Она стояла передъ нимъ, сложивъ руки, она умоляла его о прощеніи, она говорила, что безъ него она никогда не будетъ счастлива.
Но онъ не измнялся. Никакія блага не заставили бы его измниться.
— О, не смотрите на меня такъ строго! Я никогда не хотла покидать васъ, я ушла, потому-что была испугана и не могла ни о чемъ думать. Папенька, Я измнилась. Я раскаяваюсь, я знаю свой проступокъ, я лучше знаю свои обязанности. Не отвергайте меня, или я умру!
Казалось, онъ колебался. Онъ чувствовалъ, какъ она обвилась руками около его шеи, какъ она цаловала его, какъ прильнула лицомъ къ его лицу, какъ положила его голову къ себ на грудь и прижала къ растерзанному имъ сердцу…
— Папенька, я мать. У меня есть ребенокъ, который скоро назоветъ Валтера тмъ же именемъ, которымъ я называю васъ. Когда онъ родился, и когда я узнала, какъ люблю его, я поняла, что сдлала, оставя васъ. Простите мн, милый папенька, и благословите меня и моего ребенка!
Онъ исполнилъ бы ея просьбу, еслибъ могъ. Онъ хотлъ поднять руки, чтобъ умолять ее о прощеніи, но она схватила и опустила ихъ внизъ.
— Сынъ мой родился въ мор, папенька. Я просила Бога пощадить меня, чтобъ я могла возвратиться домой. Съ корабля я пришла прямо къ вамъ. Мы никогда боле не разстанемся съ вами!
Голова его, покрытая сдинами, была обвита ея рукою, онъ плакалъ, припоминая, что голова его никогда еще такъ не покоилась.
— Вы подете къ намъ вмст со мною, папенька, и увидите моего сына. Его зовутъ Полемъ, папенька. Мн кажется, онъ похожъ…
Слезы остановили ее.
— Папенька, для моего сына, для имени, которое мы ему дали, для меня, простите Валтера! Онъ такъ добръ и нженъ ко мн. Съ нимъ я такъ счастлива. Одна я виновата, что имъ женился на мн. Я такъ любила его!
Она прильнула къ нему еще ближе и говорила съ возрастающимъ одушевленіемъ:
— Это мое сокровище, папенька. Я готова умереть за него. Онъ будетъ вмст со мною любить и почитать васъ. Мы скажемъ ему, что у васъ также былъ сынъ, называвшійся его именемъ, сынъ, о которомъ вы столько грустили, что онъ на неб, гд мы когда-нибудь вс его увидимъ. Поцалуйте меня, папенька, въ знакъ того, что вы примиряетесь съ Валтеромъ, съ отцомъ ребенка, который прислалъ меня къ вамъ!
Она припала къ нему въ слезахъ, и старикъ, поцаловавъ се въ губы, поднялъ глаза къ небу и сказалъ: ‘Боже мой, прости мн, я давно ищу этого!’
И онъ снова опустилъ голову, лаская дочь, и долго-долго они оставались въ объятіяхъ другъ друга.
Онъ одлся и вышелъ вслдъ за нею, съ робкимъ повиновеніемъ ребенка. Съ трепетомъ заглянувъ въ комнату, гд онъ такъ долго былъ запертъ, онъ поспшно прошелъ мимо. Флоренса, не сводя съ него глазъ, нжно обнявъ его, довела его до кареты и увезла съ собою.
Миссъ Токсъ и Полли вышли изъ своего заключенія со слезами на глазахъ. Он бережно уложили его платье и книги, отослали ихъ къ Флоренс и потомъ выпили послднюю чашку чаю въ опустломъ дом.
— Итакъ, Домби и Сынъ, какъ я уже однажды замтила, оказался дочерью, сказала миссъ Токсъ.
— И прекрасною дочерью! вскричала Полли.
— Правда твоя, Полли, сказала миссъ Токсъ.— Ты добрая женщина, и прежде меня была ея другомъ. Робинъ!
Съ этимъ именемъ миссъ Токсъ обратилась къ круглолицому молодому человку, равнодушно сидвшему въ отдаленномъ углу. Оказалось, что это былъ Точильщикъ.
— Робинъ, сказала миссъ Токсъ: — я только-что сказала твоей матери, что она добрая женщина.
— Правда ваша, миссъ, проворчалъ Точильщикъ съ нкоторымъ чувствомъ.
— При этомъ случа, продолжала миссъ Токсъ:— я желала бы, чтобъ, поступивъ ко мн въ услуженіе, ты помнилъ, что у тебя добрая мать, и старался быть ей утшеніемъ.
— Клянусь честью, миссъ, отвчалъ Точильщикъ:— я многое испыталъ, и теперь принялъ твердое намреніе исправиться.
Миссъ Токсъ, надвъ платокъ и шляпку, вышла вмст съ Полли и Точильщикомъ, на котораго не могла нарадоваться мать. Полли потушила свчу, заперла ворота и поспшила домой, заране зная, какъ обрадуются ея неожиданному приходу. Огромный домъ, скрывая вс страданія и вс перемны, которыхъ онъ былъ свидтелемъ, какъ онмлый, угрюмо стоялъ на улиц, прекращая вс дальнйшіе разспросы объявленіемъ, что все зданіе отдается въ наемъ.

ГЛАВА II.
Въ которой боле всего говорится о супружескомъ счастіи.

Въ ломъ доктора Блимбера наступилъ торжественный день огромнаго полугодоваго праздника, на который приглашались вс молодые джентльмены, обучавшіеся въ атом прекрасномъ заведеніи, и съ котораго они разъзжались по домамъ, напитанные ученостью. Мистеръ Скеттльсъ отправился за границу, къ своему отцу, сэру Барнету Скеттльсу, которому извстность доставила дипломатическій постъ, къ общему удовольствію его соотечественниковъ и соотечественницъ. Мистеръ Тозеръ, сдлавшійся взрослымъ молодымъ человкомъ, въ сапогахъ la Wellington, былъ весь полонъ древности, что приводило въ восторгъ его добрыхъ родителей и заставляло отца и мать мистера Бригса прятать головы. Познанія мистера Бригса, какъ дурно-уложенный грузъ, были такъ прибраны, что онъ никакъ не могъ добраться до того, что ему было нужно. Въ-самомъ-длъ, плоды, трудолюбиво собранные этимъ джентльменомъ съ древа познанія, подверглись такому прессу, что въ нихъ ничего не осталось отъ ихъ первоначальной формы и вкуса. Мистеръ Битерстонъ, на котораго насильственная система имла то счастливое дйствіе, что не оставила никакого впечатлнія, когда понуждающій аппаратъ пересталъ дйствовать, находился въ боле-удовлетворительномъ состояніи, и на корабл, отправлявшемся въ Бенгалъ, забывалъ все съ такою необыкновенною быстротою, что становилось сомнительнымъ, удержитъ ли онъ въ памяти къ концу вояжа склоненіе именъ существительныхъ.
Когда докторъ Блимберъ, по своему всегдашнему обыкновенію, долженъ былъ поутру сказать молодымъ джентльменамъ: ‘Джентльмены, мы снова будемъ продолжать свои занятія съ двадцать-пятаго числа слдующаго мсяца’, онъ отступилъ отъ своего всегдашняго обыкновенія, и сказалъ: ‘Джентльмены, когда нашъ другъ Цинциннатъ удалялся въ свою хижину, онъ не нашелъ ни одного Римлянина, котораго бы могъ представить сенату, какъ своего преемника. Но здсь есть Римлянинъ, продолжалъ докторъ Блимберъ, ударивъ по плечу мистера Фидера:— adolescens imprimis gravis et doctus, джентльмены, котораго я, удаляющійся Цинциннатъ, хочу представить моему маленькому сенату, какъ будущаго диктатора. Джентльмены, мы снова будемъ продолжать свои занятія съ двадцать-пятаго числа слдующаго мсяца, подъ надзоромъ мистера Фидера’.
При этомъ молодые джентльмены громко изъявили свою радость, и мистеръ Тозеръ, отъ лица всхъ, тотчасъ же поднесъ доктору серебряную чернильницу, сказавъ по этому случаю рчь, въ которой было очень-мало отечественнаго языка, но пятнадцать латинскихъ цитатъ и семь греческихъ. Это возбудило большое неудовольствіе въ младшемъ изъ молодыхъ джентльменовъ и заставило его замтить, что чернильница куплена на общія деньги не для того, чтобъ дать случай старому Тозеру выказать свои познанія, и что онъ не имлъ никакого права употребить во зло общую собственность.
Ни слова не было сказано молодымъ джентльменамъ и никакого намека не сдлано было касательно женитьбы мистера Фидера на прекрасной Корнелій Блимберъ. Докторъ Блимберъ боле всхъ удивился бы такому слуху, но, не смотря на то, дло было уже извстно всмъ молодымъ джентльменамъ, и, отправляясь къ роднымъ и знакомымъ, они съ ужасомъ пожелали счастія мистеру Фидеру.
Самыя романическія мечты мистера Фидера наконецъ исполнились. Докторъ ршился выкрасить домъ снаружи, починить его, отказаться отъ занятій и выдать замужъ Корнелію. Крашенье и починка начались въ самый день отъзда молодыхъ джентльменовъ, а въ день, назначенный для свадьбы, Корнелія, въ новыхъ очкахъ, готовилась наложить на себя узы Гименея.
Докторъ, съ своими учеными ногами, мистриссъ Блимберъ въ лиловой шляпк, мистеръ Фидеръ съ щетинистыми волосами на голов, и братъ мистера Фидера, преосвященный Альфредъ, готовившійся обвнчать молодыхъ, собрались въ гостиной, и сама прекрасная Корнелія, съ померанцовыми цвтами на голов, уже явилась, какъ вдругъ слабоглазый молодой человкъ громкимъ голосомъ сдлалъ слдующій докладъ:
— Мистеръ и мистриссъ Тутсъ!
Посл котораго вошелъ мистеръ Тутсъ, очень пополнвшій, ведя подъ руку хорошенькую даму, съ блестящими черными глазами.
— Мистриссъ Блимберъ, сказалъ мистеръ Тутсъ:— позвольте мн представить вамъ мою жену.
Мистриссъ Блимберъ была въ восторг. Мистриссъ Блимберъ казалась такою доброю и снисходительною.
— Такъ-какъ вы уже давно меня знаете, сказалъ мистеръ Тутсъ:— то позвольте мн уврить васъ, что жена моя есть одна изъ самыхъ замчательныхъ женщинъ.
— Другъ мой! прервала мистриссъ Тутсъ.
— Клянусь вамъ честью, сказалъ мистеръ Тутсъ:— увряю васъ, мистриссъ Блимберъ, она необыкновенная женщина.
Мистриссъ Блимберъ подвела къ Корнеліи супругу мистера Тутса, смявшуюся отъ души. Мистеръ Тутсъ, поздравя невсту, подошелъ къ своему старому учителю, стоявшему у окна вмст съ мистеромъ Фидеромъ.
— Прекрасно, Тутсъ! Вы также изъ нашихъ! весело сказалъ докторъ.
— Вотъ каковъ! сказалъ Фидеръ.— Вздумалъ и женился!
— Фидеръ! отвчалъ мистеръ Тутсъ:— желаю теб всего лучшаго. Если ты будешь такъ же счастливъ семейною жизнью, какъ я, то теб ничего не останется боле желать.
— Ты видишь, что я не забываю моихъ старыхъ друзей, сказалъ Фидеръ.— Я зову ихъ къ себ на свадьбу, Тутсъ.
— Фидеръ, нкоторыя обстоятельства помшали мн увидться съ тобою до моей свадьбы. Вопервыхъ, я насказалъ теб столько вздору о миссъ Домби, что, прося тебя на свадьбу не съ нею, ожидалъ отъ тебя разныхъ вопросовъ, которые въ то время совершенно свели бы меня съ ума. Во-вторыхъ, наша свадьба была самая скромная: былъ только общій другъ мой и моей жены, капитанъ — не знаю хорошенько чего… Но не въ томъ дло. Надюсь, Фидеръ, что, написавъ теб обо всемъ, что случилось до моего отъзда съ женою за границу, я вполн исполнилъ обязанности дружбы.
— Полно, Тутсъ, сказалъ Фидеръ, пожимая ему руку:— я шутилъ.
— Ну, Фидеръ, что ты думаешь о моей женитьб?
— Превосходная женитьба!
— Въ-самомъ-дл? Какова же она должна быть для меня? Ты никогда не узнаешь, что это за необыкновенная женщина!
Мистеръ Фидеръ готовъ былъ согласиться, но мистеръ Тутсъ покачалъ головою.
— Видишь ли, сказалъ онъ: — въ жен я всегда искалъ только ума. Деньги, Фидеръ, у меня были. Ума… иногда не доставало.
Фидеръ хотлъ возражать, но мистеръ Тутсъ продолжалъ:
— Нтъ, Фидеръ, у меня его не было. Къ-чему мн это скрывать? Я зналъ, что умъ заключается тутъ, сказалъ онъ, показывая на жену. Я могъ располагать собою, потому-что у меня не было родныхъ. У меня никого не было, кром опекуна, котораго я всегда считалъ пиратомъ и корсаромъ. Мн, конечно, не нужно было спрашивать его мннія.
— Безъ всякаго сомннія, сказалъ Фидеръ.
— Итакъ, я дйствовалъ по-своему. Чудный былъ этотъ день, Фидеръ! Никто лучше меня не знаетъ, что за умъ у этой женщины! Сузанна, другъ мой, береги себя!
— Другъ мой, я здсь разговариваю, отвчала мистриссъ Тутсъ.
— Но береги себя, сказалъ мистеръ Тутсъ.— Будь осторожне. На нее все такъ сильно дйствуетъ! прибавилъ онъ шопотомъ мистриссъ Блимберъ.
Мистриссъ Блимберъ говорила Сузанн о необходимости быть осторожне, когда мистеръ Фидеръ предложилъ ей свою руку, чтобъ довести до кареты и хать въ церковь. Докторъ Блимберъ проводилъ мистриссъ Тутсъ. Мистеръ Тутсъ повелъ прекрасную невсту въ очкахъ, около которой дв подруги вились какъ дв моли. Альфредъ Фидеръ ухалъ впередъ.
Все кончилось прекрасно. Корнелія показала необыкновенное присутствіе духа. Дв ея подруги страдали боле другихъ. Мистриссъ Блимберъ была нсколько-печальна, но, узжая домой, сказала Альфреду, что еслибъ ей удалось еще увидть Цицерона, въ его уединеніи въ Тускулум, то ей бы ничего боле не оставалось желать.
За завтракомъ, мистеръ Фидеръ былъ въ необыкновенно-веселомъ расположеніи духа и до такой степени сообщилъ свою веселость мистеру Тутсу, что тотъ нсколько разъ кричалъ черезъ столь: ‘побереги себя, милая Сузанна!’ Лучше всего было то, что мистеръ Тутсъ вдругъ почувствовалъ вдохновеніе сказать рчь, и, несмотря на телеграфическія запрещенія жены, всталъ, какъ ораторъ, въ первый разъ въ жизни.
— Здсь въ домъ, сказалъ мистеръ Тутсъ: — гд меня учили… не совсмъ-успшно… въ чемъ я, впрочемъ, никого не обвиняю, и гд меня считали своимъ въ семейств доктора Блимбера… я не могу… позволить… моему другу Фидеру…
— Жениться, подсказала мистриссъ Тутсъ.
— Я считаю не лишнимъ замтить здсь, съ восторгомъ сказалъ мистеръ Тутсъ: — что жена моя самая необыкновенная женщина и сказала бы рчь гораздо лучше меня… Позволить моему другу Фидеру жениться… особенно на…
— На миссъ Блимберъ, шепнула мистриссъ Тутсъ.
— На мистриссъ Фидеръ, мой другъ! возразилъ мистеръ Тутсъ.— Я не могу позволить моему другу Фидеру жениться, особенно на мистриссъ Фидеръ, безъ того, чтобъ не предложить тостъ за ихъ здоровье, и да будетъ, сказалъ мистеръ Тутсъ, устремивъ глаза на жену и какъ-будто ища въ ней вдохновенья: — да будетъ Факелъ Гименея маякомъ радости, а цвты, которые мы разсыпали сегодня передъ ними — гонителями мрака!
Докторъ Блимберъ, любившій метафоры, остался очень-доволенъ рчью. Посл мистера Фидера, онъ громкимъ голосомъ высказалъ нсколько мыслей въ пастушескомъ род, касательно пропастей, между которыми онъ намренъ поселиться съ мистриссъ Блимберъ, и пчелы, которая будетъ жужжать около ихъ хижипы. Вслдъ затмъ, Корделія ухала со своимъ мужемъ.
Мистеръ Тутсъ съ женою отправился въ Бедфордъ (гд мистриссъ Тутсъ когда-то была извстна подъ именемъ Сузанны Нипперъ) и нашелъ тамъ письмо, которое разбиралъ такъ долго, что мистриссъ Тутсъ испугалась.
— Милая Сузанна, сказалъ мистеръ Тугсъ: — страхъ хуже волненія. Будь покойна!
— Отъ кого это письмо? спросила мистриссъ Тутсъ.
— Отъ капитана Джилльса, мой другъ. Не тревожься. Онъ ожидаетъ домой Валтера и миссъ Домби.
— Другъ мой, сказала мистриссъ Тутсъ, поблднвъ и поспшно вскочивъ съ софы: — не старайся обмануть меня, они дома. Я вижу это по твоему лицу!
— Что за необыкновенная женщина! вскричалъ мистеръ Тутсъ въ радостномъ удивленіи.— Ты угадала, мой другъ, они возвратились домой. Миссъ Домби видлась съ отцомъ, и они помирились.
— Помирились! вскричала мистриссъ Тутсъ, всплеснувъ руками.
— Другъ мой, прошу тебя, не приходи въ волненіе, помни, что сказалъ докторъ. Капитанъ Джилльсъ пишетъ, что миссъ Домби взяла своего несчастнаго отца изъ его стараго дома и перенесла къ себ, что старикъ очень-боленъ, почти при смерти, и что она ходитъ за нимъ день и ночь.
Мистриссъ Тутсъ заплакала.
— Милая Сузанна, помни, что сказалъ докторъ! Если можешь, постарайся не приходить въ волненіе.
Сузанна, тотчасъ пришедши въ себя, такъ убдительно просила свезти ее къ ея ненаглядной госпож, къ ея радости, что мистеръ Тутсъ, вполн раздлявшій ея чувства, согласился тотчасъ же хать и явиться вмсто отвта на письмо капитана.
Въ этотъ самый день, какое-то сочувствіе, или какая-то тайная симпатія событій, привела самого капитана на свадебный путь, къ-счастію, не дйствующимъ лицомъ, но гостемъ. Вотъ, какъ это случилось:
Капитанъ, къ своей неописанной радости, взглянувъ на Флоренсу и ея ребенка, и наговорившись съ Валтеромъ, вышелъ на улицу. Онъ чувствовалъ необходимость размыслить о перемнахъ людскаго счастія и искренно пожалть о мистер Домби. Такія мысли могли совершенно опечалить добраго капитана, но воспоминаніе о ребенк радовало его до такой степени, что онъ громко смялся, идя по улиц, и не одинъ разъ, въ порыв восторга, бросалъ вверхъ и ловилъ свою лакированную шляпу, къ величайшему удивленію прохожихъ. Быстрые переходы отъ печали къ радости до того разстроили капитана, что онъ чувствовалъ необходимость разсять себя продолжительною прогулкою, и для лучшаго успха, избралъ мстомъ прогулки свое старое жилье, Посреди мачтъ, веселъ, блоковыхъ мастеровъ, пекарей морскихъ сухарей, угольщиковъ, матросовъ, каналовъ, доковъ, подъемныхъ мостовъ и другихъ услаждающихъ предметовъ.
Эти мирныя сцены имли такое благодтельное вліяніе на капитана, что къ нему возвратилось все прежнее спокойствіе духа, и онъ шелъ уже, весело насвистывая свою любимую псню, какъ вдругъ при поворот въ улицу сдлался неподвиженъ и безгласенъ при вид процессіи, подвигавшейся къ нему медленнымъ шагомъ.
Въ голов этой странной процессіи шла ршительная женщина, мистриссъ Мэк-Стинджеръ, съ непреклонною волею на лиц и огромными часами на груди, въ которыхъ капитанъ съ перваго взгляда узналъ собственность Бонсби. Она вела подъ руку этого знаменитаго морехода, шедшаго за нею съ отчаяніемъ плнника, уводимаго въ неволю. За ними съ шумомъ шли два молодые Мэк-Стинджера, дале, дв дамы грознаго и величественнаго вида вели между собою низенькаго джентльмена въ высокой шляп, съ радостною физіономіею. Сзади всхъ шелъ мальчишка, жившій у Бонсби, и несъ зонтикъ. Все это шествіе двигалось въ совершенномъ порядк, и безстрашныя лица дамъ, вмст съ торжественнымъ ихъ нарядомъ, показывали, что это была жертвенная процессія, и что жертвою былъ Бонсби.
Первымъ движеніемъ капитана было — бжать. Казалось, что Бонсби имлъ то же самое желаніе, какъ ни безнадежно казалось его исполненіе. Но капитана тотчасъ узнали, и Александръ Мэк-Стинджеръ побжалъ къ нему на встрчу съ отверстыми объятіями.
— Прекрасно, кэптенъ Коттль! вскричала мистриссъ Мэк-Стинджеръ.— Ну, ужь встрча! Я не сержусь теперь, кэптенъ Коттль, не бойтесь, мн теперь не до того. Я хочу идти къ алтарю въ иномъ расположеніи духа. Тутъ мистриссъ Мэк-Стинджеръ остановилась, и, вытянувшись, сказала, указывая на жертву:
— Вотъ мой мужъ, капитанъ Коттль!
Злополучный Бонсби не смотрлъ ни на право, ни на лво, ни на невсту, ни на друга, но смотрлъ прямо передъ собою ни на что. Когда капитанъ протянулъ руку, Бонсби протянулъ свою, но на поздравленіе капитана не отвчалъ ни слова.
— Капитанъ Коттль, сказала мистриссъ Мэк-Стинджеръ: — если вы хотите позабыть старыя непріятности и видть вашего друга и моего мужа, то намъ будетъ очень-пріятно пригласить васъ съ собою въ церковь. Вотъ дама, сказала мистриссъ Мэк-Стинджеръ, обращаясь къ самой безстрашной изъ двухъ:— которую я вамъ поручаю, капитанъ Котта.
Низенькій джентльменъ въ высокой шляп, бывшій, по-видимому, мужемъ другой дамы, съ удовольствіемъ посторонился и передалъ одну даму капитану Котглю. Дама тотчасъ схватила его, и видя, что нечего терять времени, громкимъ голосомъ подала сигналъ идти впередъ.
Капитанъ, безпокоясь о своемъ друг, сталъ невольно безпокоиться и о себ-самомъ. Ужасная мысль, что его также могутъ женить силою, была остановлена только увренностью, что никакія силы не заставятъ его сказать: ‘да!’ Сначала онъ не обращалъ вниманія ни на движеніе процессіи, ни на разговоръ своей дамы. Но, успокоиваясь мало-по-малу, онъ узналъ отъ своей спутницы, что она жена мистера Бокума, служившаго въ таможн, и лучшій другъ Мэк-Стинджеръ, образца женскаго пола, что она много слышала о капитан и надется, что онъ раскаявается въ своемъ прежнемъ образ жизни, что она уврена, какъ мистеръ Бонсби цнитъ свое счастіе, и какъ рдко люди умютъ цнить его, пока не потеряютъ совершенно…
Во все это время, капитанъ не могъ не замтить, что мистриссъ Бокумъ не сводила глазъ съ жениха, и что около узкихъ переулковъ и другихъ мстъ, удобныхъ для бгства, всегда была на готовъ отрзать ему дорогу. Другая дама, съ своей стороны, и мужъ ея, низенькій джентльменъ въ высокой шляп, по заране-обдуманному плану, также были ua-сторож, и несчастный Бонсби былъ такъ охраняемъ самою мистриссъ Мэк-Стинджеръ, что всякое усиліе къ самосохраненію посредствомъ бгства оказывалось безполезнымъ. Это обстоятельство не укрылось даже отъ вниманія прохожихъ, осыпавшихъ ихъ насмшками и криками, но мистриссъ Мэк-Стинджеръ оставалась ко всему равнодушною, а Бонсби былъ въ какомъ то безчувственномъ состояніи.
Капитанъ длалъ нсколько попытокъ заговорить съ философомъ, то односложными словами, то сигналами, но вс усилія его остались тщетными, при бдительности стражи и какомъ-то окаменніи самого Бонсби. Такимъ-образомъ, они дошли до церкви, гд преосвященный Мельхиседекъ Гоулеръ, по усильной просьб прихожанъ, ршился прибавить свту еще два года жизни, но боле не давать ни малйшей отсрочки.
Между-тмъ, какъ Мельхиседекъ занималъ своихъ слушателей проповдью, капитанъ нашелъ случай шепнуть на ухо жениху:
— Джекъ Бонсби, по собственному ли ты здсь желанію?
— Нтъ! отвчалъ Бонсби.
— Зачмъ же ты пришелъ сюда, дружище? спросилъ капитанъ.
Бонсби, продолжая неподвижно смотрть на противоположную часть свта, не отвчалъ ни слова.
— Отъ-чего не поворотить отъ нея чрезъ Фордевиндъ? спросилъ капитанъ.
— Что такое? прошепталъ Бонсби, съ нкоторою надеждою на лиц.
— Поворачивай чрезъ Фордевиндъ, сказалъ капитанъ.
— Что пользы? возразилъ безнадежный мудрецъ.— Она снова меня поймаетъ.
— Попробуй, шепнулъ капитанъ.— Смле! Еще есть время. Поворачивай, Джекъ Бонсби!
Джекъ Бонсби, вмсто того, чтобъ воспользоваться этимъ совтомъ, отвчалъ жалобнымъ шопотомъ:
— Все это началось съ твоего сундука. Къ-чему въ этотъ вечеръ я провожалъ ее въ гавань!
— Другъ мой, шепталъ капитанъ:— я никакъ не думалъ, чтобъ она прибрала тебя къ рукамъ. Человкъ съ такими понятіями, какъ ты!
Бонсби глухо застоналъ.
— Ршайся! говорилъ капитанъ, толкая его локтемъ:— еще время не ушло. Поворачивай! Я прикрою твое отступленіе. Время бжитъ. Бонсби, ради твоей свободы. Ршайся!
Бонсби оставался неподвиженъ.
— Бонсби! шепнулъ капитанъ:— во второй разъ — хочешь ли бжать?
Бонсби не хотлъ.
— Бонсби! повторилъ капитанъ: — дло идетъ о свобод, въ третій разъ — хочешь ли ты? Теперь, или никогда!
Бонсби на всегда пропустилъ случай. Черезъ нсколько минутъ, мистриссъ Мэк-Стинджеръ была его женою.
Во время церемоніи, капитана боле всего поразило ужасающее вниманіе, съ которымъ Джуліана Мэк-Стинджеръ слдила за обрядомъ. Капитанъ предугадывалъ въ ней тысячи западней для человка и рядъ годовъ угнетенія и неволи. Это впечатлніе боле врзалось въ его памяти, чмъ суровая неподвижность мистриссъ Бокумъ и другой дамы, восторгъ низенькаго джентльмена въ высокой шляп, и даже гнвная непреклонность мистриссъ МэкСтинджеръ. Маленькіе Мэк-Стинджеры мало заботились о томъ, что происходило передъ ихъ глазами, и во время церемоніи только наступали другъ другу на ноги. Когда все кончилось, они бросились на бднаго Бонсби, называя его нжнымъ именемъ отца и требуя мелкихъ денегъ. Посл такихъ изъявленій восторга, процессія снова готова была выступить въ путь, какъ вдругъ ее остановилъ неожиданный поступокъ Александра Мэк-Стинджера. Этотъ милый ребенокъ, смшивая церковь съ кладбищемъ, вообразилъ, что тутъ будутъ хоронить его мать. При такой мысли, онъ поблднлъ, и громко вскрикнулъ. Какъ ни трогательна казалась такая привязанность для матери, она успокоила его такими средствами, которыя заставили его тотчасъ прійдти въ себя.
Процессія, возстановивъ прежній порядокъ, двинулась на Бригскую-Площадь, гд ожидалъ ее свадебный пиръ. Дорогою, Бонсби не избгъ насмшливыхъ поздравленій съ новопріобртеннымъ счастіемъ. Капитанъ проводилъ его до дверей и, наскучивъ обществомъ мистриссъ Бокумъ, которая, не видя боле надобности стеречь жениха, обрушилась со всею своею любезностью на капитана, оставилъ ее одну, общаясь тотчасъ же возвратиться. Его безпрестанно тревожила мысль, что онъ былъ невольною причиною злополучія Бонсби.
Идя къ старому Солю Джилльсу, капитанъ вздумалъ узнать о здоровь мистера Домби. Сторы были спущены, и въ дом было такъ тихо, что капитанъ почти боялся стучать. Ему отворилъ мистеръ Тутсъ.
Мистриссъ Тутсъ сидла возл Флоренсы съ ребенкомъ на рукахъ, и трудно было сказать, кого она боле ласкала, мать или дитя.
— Вашъ папенька очень-болнъ, моя безцнная миссъ Флой? спросила Сузанна.
— Очень, очень-болнъ, отвчала Флоренса.— Но, Сузанна, теперь ужь ты не говори со мною по-прежнему. Что я вижу? На теб твое прежнее платье, твоя старая шляпка, старая прическа!
Сузанна плакала и цаловала маленькую ручку Флоренсы.
— Я объясню вамъ все это, миссъ Домби, сказалъ мистеръ Тутсъ, выступая впередъ.— Она необыкновенная женщина. На свтъ не много ей подобныхъ. Она всегда говорила, еще до своего замужства, что когда вы возвратитесь домой, она пріидетъ къ вамъ въ томъ самомъ плать, въ которомъ привыкла служить вамъ, чтобъ вы не разлюбили ея и не приняли за чужую. Я самъ восхищаюсь этимъ платьемъ. Въ немъ она кажется мн еще миле. Миссъ Домби, она всегда будетъ вашею служанкою, вашею нянькою, всмъ, чмъ она была прежде. Она ни въ чемъ не измнилась. Но, Сузанна, прибавилъ мистеръ Тутсъ, говорившій съ большимъ чувствомъ:— прошу тебя только, помни доктора, и не приходи въ волненіе.

ГЛАВА III.
Свиданіе.

Флоренса имла нужду въ помощи для себя и для отца, и поэтому присутствіе Сузанны было для нея неоцненно. Смерть стояла уже у изголовья старика. Больной душою и тломъ, онъ опустилъ свою усталую голову на постель, приготовленную руками дочери, и съ той поры уже не поднималъ ея.
Флоренса не оставляла его ни на минуту. Онъ всегда узнавалъ ее, но говоря съ нею, часто перемшивалъ обстоятельства. Случалось, что онъ обращался къ ней съ мыслью, что сынъ его только-что умеръ, и говорилъ, что видитъ вс ея заботы о ребенк, не смотря на свое молчаніе. Тогда онъ закрывалъ лицо руками и плакалъ. Иногда онъ спрашивалъ ее о ней самой.
— Гд Флоренса?
— Я здсь, папенька, я здсь.
— Мы такъ долго были разлучены, что я не узнаю ея, жалобно кричалъ старикъ.
Онъ часто вспоминалъ прошедшее. То онъ повторялъ дтскій вопросъ: ‘что такое деньги?’ обдумывалъ его и разсуждалъ самъ съ собою боле или мене связно, какъ-будто до этой минуты никто не предлагалъ ему такого вопроса. То безпрестанно припоминалъ названіе своей прежней фирмы и при каждомъ раз ворочалъ голову на подушк, то считалъ дтей своихъ — одинъ, два — останавливался, и опять начиналъ считать снова.
Но это случалось съ нимъ только при сильномъ разстройств духа. При всхъ другихъ фазахъ болзни, мысли его постоянно обращались къ Флоренс. Онъ припоминалъ ту ночь, когда она подошла къ его комнат, и какъ потомъ онъ вышелъ вслдъ за нею. Потомъ, смшивая это время съ послдними днями, проведенными имъ въ своемъ дом, онъ началъ считать слды ногъ, слдуя за своею дочерью. Вдругъ его поразилъ кровавый слдъ, сквозь открытыя двери, въ зеркалахъ, онъ видлъ страшные образы блдныхъ людей, скрывавшихъ что-то на своей груди. По между многими кровавыми слдами виднъ былъ слдъ Флоренсы. Она шла впередъ, поднимаясь выше и выше, и безпокойная мысль, слдуя за нею дальше и выше, считала слды ея, которымъ нигд не видно было конца.
Разъ онъ спросилъ, не голосъ ли Сузанны онъ давно здсь слышалъ. Флоренса, съ его согласія, подвела къ нему Сузанну. Это свиданіе обрадовало старика. Онъ просилъ ее не уходить отъ него и говорилъ, что прощаетъ ей все, что она ему высказала.
Онъ нсколько недль оставался въ одномъ положеніи, и наконецъ сталъ спокойне. Ему отрадно было лежать, смотря сквозь открытое окно на лтнее небо и деревья, и вечеромъ на закатъ солнца. Онъ началъ безпокоиться о Флоренс и часто шепталъ ей: ‘Походи, другъ мой, и подыши чистымъ воздухомъ. Поди къ своему доброму мужу!’ Однажды, онъ подозвалъ къ себ Валтера и, пожавъ ему руку, сказалъ, что, умирая, онъ спокойно можетъ поврить ему свою дочь.
Однажды вечеромъ, передъ закатомъ солнца, когда Флоренса и Валтеръ вмст сидли въ комнат старика, Флоренса, держа на рукахъ сына, тихо запла ту самую псню, которую прежде пвала надъ умершимъ ребенкомъ. Старикъ не въ состояніи былъ ее дослушать, онъ протянулъ къ ней дрожащую руку, умоляя остановиться, но на другой день просилъ опять повторить ее, и слушалъ, отворотя лицо.
Флоренса, вмст съ Сузанною, сидла однажды у рабочаго столика. Старикъ задремалъ. Об он были задумчивы, когда явился Валтеръ.
— Другъ мой, сказалъ онъ Флоренс:— внизу кто-то хочетъ съ тобою переговорить.
— Не случилось ли чего-нибудь? спросила она съ безпокойствомъ.
— Ничего. Я самъ видлъ джентльмена и говорилъ съ нимъ. Пойдемъ вмст.
Флоренса подала руку мужу и, поручивъ отца черноглазой Сузанн, сошла въ нижній этажъ. Въ красивой зал, выходившей окнами въ садъ, сидлъ мужчина, вставшій при ея появленіи.
Флоренса тотчасъ узнала кузена Феникса. Кузенъ Фениксъ взялъ ея руку и поздравилъ ее съ замужствомъ.
— Я желалъ бы ране имть случай явиться къ вамъ съ поздравленіемъ, сказалъ онъ:— по встртилъ столько непріятныхъ обстоятельствъ, что чуть не сошелъ съ ума и сдлался совершенно-негоднымъ для общества. Единственное общество, которымъ я пользовался, было мое собственное, и, признаюсь, человкъ долженъ, наконецъ, получить не слишкомъ лестное понятіе о всхъ достоинствахъ, сознаваясь, что онъ надолъ самъ себ до смерти.
Флоренса угадывала, что это только предисловіе.
— Я уже говорилъ моему другу, мистеру Гэю, если онъ позволить назвать его этимъ именемъ, продолжалъ кузенъ Фепискъ: — какъ меня обрадовало извстіе, что другъ мой Домби совершенно поправляется. Надюсь, что его уже не будетъ такъ сильно безпокоить потеря состоянія. Не могу сказать, чтобъ я самъ когда-нибудь испытывалъ подобныя потери: у меня никогда не было огромнаго богатства. Но сколько я могъ потерять, потерялъ все, и теперь, къ-счастію, не слишкомъ объ этомъ безпокоюсь. Я знаю, что другъ мой Домби чертовски-честный человкъ, и его врно утшитъ, что вс раздляютъ мое мнніе. Даже самъ Томми Скрьюзеръ, человкъ чрезвычайно-желчнаго характера, съ которымъ, вроятно, знакомъ другъ мой Гэй, не въ состояніи оспорить этого Факта.
Флоренса чего-то ожидала дале. Кузенъ Фениксъ угадалъ ея мысли и продолжалъ:
— Дло въ томъ, что я освдомился уже у моего друга Гэя, можно ли будетъ просить васъ объ одной милости, и онъ, принявъ меня такъ привтливо и радушно, за что я ему премного обязанъ, позволилъ обратиться къ вамъ съ просьбою. Я увренъ, что такая любезная дама, какъ дочь моего друга Домби, не заставитъ долго убждать себя, особенно, когда на моей сторон другъ мой Г эй.
Флоренса съ безпокойствомъ смотрла то на кузена Феникса, то на своего мужа.
— Не тревожься, Флоренса, сказалъ Валтеръ.
— Клянусь честью, тутъ тревожиться н о чемъ, сказалъ кузенъ Фениксъ.— Я очень жалю, что заставилъ васъ безпокоиться. Милость, о которой я пріхалъ просить васъ, просто… но она можетъ показаться столь странною, что я былъ бы очень обязанъ моему другу Гэю, еслибъ онъ взялъ на себя трудъ объяснить вамъ, въ чемъ дло.
— Теб нужно будетъ създить въ Лондонъ съ этимъ джентльменемъ, сказалъ Валтеръ.
— И съ моимъ другомъ Валтеромъ Гэемъ, прервалъ кузенъ Фениксъ.
— И со мною, и постить одну особу.
— Кого? спросила Флоренса.
— Еслибъ я не былъ увренъ, что вы не станете принуждать меня къ отвту, то просилъ бы васъ объ этой милости, сказалъ кузенъ Фениксъ.
— Ты знаешь кого, Валтеръ?
— Да.
— И согласенъ на это?
— Да, потому-что увренъ и въ твоемъ согласіи, но есть причины, по которымъ лучше не говорить ничего заране.
— Если папенька еще спитъ, то я сейчасъ же поду, сказала Флоренса.
Она вышла изъ комнаты и, возвратясь чрезъ нсколько минутъ, увидла, что мужъ ея серьзно разговаривалъ о чемъ-то съ кузеномъ Фениксомъ.
— Я оставлю визитную карточку моему другу Домби, сказалъ кузенъ Фениксъ:— искренно желая, чтобъ съ каждымъ часомъ онъ поправлялся въ здоровьи. Надюсь, что другъ мой Домби считаетъ меня человкомъ, высоко уважающимъ его, какъ англійскаго купца и джентльмена. Мое помстье въ провинціи находится въ довольно-жалкомъ состояніи, но если моему другу Домби будетъ полезенъ деревенскій воздухъ, то я буду очень-радъ его у себя видть, тмъ боле, что у меня ужасная скука. Если другъ мой Домби страдаетъ тлесно и позволитъ мн рекомендовать ему лекарство, которое часто помогало мн, когда я жилъ довольно страннымъ образомъ, то-есть, очень весело, то совтую ему употреблять яичный желтокъ съ мускатнымъ орхомъ въ рюмк хереса, каждое утро, съ кусочкомъ благо хлба. Джексонъ, отдававшій комнаты для боксровъ въ Бонд-стрит, человкъ съ высокими достоинствами, предлагалъ замнить хересъ ромомъ. Но другу моему Домби, при его слабости, я совтую лучше употреблять хересъ, потому-что ромъ можетъ броситься ему въ голову и привести его въ чертовское положеніе.
Все это кузенъ Фениксъ высказалъ съ разстроеннымъ и огорченнымъ видомъ, потомъ, подавъ руку Флоренс, довелъ ее до дверей, гд ожидала карета.
Валтеръ слъ вмст съ ними, и карета тронулась.
Уже смеркалось, когда они въхали въ скучныя, но красивыя улицы Вест-Энда. Карета остановилась передъ тмъ домомъ въ Брук-Стрит, гд праздновали несчастную свадьбу мистера Домби. Флоренса съ безпокойствомъ замтила, что вс окна были заперты, и домъ казался необитаемъ, между*тмъ, кузенъ Фениксъ уже выскочилъ изъ кареты и подавалъ ей руку.
— Ты пойдешь съ нами, Валтеръ?
— Нтъ, я останусь здсь. Не бойся, Флоренса.
— Я знаю, что мн бояться нечего, но…
Дверь тихо отворилась изнутри, и кузенъ Фениксъ ввелъ Флоренсу въ душный и мрачный домъ. Казалось, домъ былъ запертъ со дня свадьбы и сдлался угрюме и мрачне обыкновеннаго.
Флоренса, дрожа, поднялась по лстниц и, вмст съ своимъ проводникомъ, остановилась у дверей гостиной. Кузенъ Фениксъ отворилъ дверь и, не идя дале, просилъ Флоренсу войдти во внутреннія комнаты. Флоренса, посл минутной нершимости, исполнила его просьбу.
Возл окна, у столика, сидла дама, опустивъ голову на руку. Флоренса вдругъ остановилась. Дама обернулась.
— Боже мой! сказала она:— кого я вижу?
— Маменька!
Он стояли, смотря другъ на друга. Страданія нсколько измнили Эдиь, но она все еще была величественно-прекрасна. На лиц Флоренсы выражались участіе, горесть и состраданіе. Об он чувствовали страхъ и удивленіе, об безмолвно смотрли другъ на друга сквозь темную завсу прошедшаго.
Флоренса первая не выдержала.
— Маменька, маменька! Не-уже-ли мы такъ должны встртиться? вскричала она, заливаясь слезами.
Эдиь неподвижно стояла передъ нею, не говоря ни слова. Она не сводила глазъ съ лица Флоренсы.
— Я пришла отъ постели больнаго отца, сказала Флоренса.— Мы теперь никогда боле не разлучимся. Я буду просить за васъ, маменька, онъ проститъ васъ.
Эдиь не отвчала ни слова.
— Я замужемъ за Валтеромъ, робко продолжала Флоренса:— у насъ есть сынъ. Валтеръ дожидается меня у воротъ. Я скажу ему, что вы раскаяваетесь, что вы измнились, прибавила она, печально смотря на Эдиь:— мы вмст будемъ просить за васъ папеньку. Могу ли я еще что-нибудь для васъ сдлать?
— А пятно, которое осталось на твоемъ имени, на имени твоего мужа и сына? тихо спросила Эдиь.— Разв его можно простить?
— Все прощено, маменька! Мы съ Валтеромъ готовы все для васъ сдлать. Но вы ничего не говорите о папеньк, я уврена, однако, что вы хотите, чтобъ онъ простилъ васъ.
Эдиь не отвчала ни слова.
— Я принесу вамъ это прощенье, если хотите. Тогда мы можемъ разстаться тмъ, чмъ мы были прежде другъ для друга. Я оставила васъ не потому, чтобъ боялась васъ, но я хотла исполнить свой долгъ передъ отцомъ. Онъ очень меня любитъ, и я люблю его, но никогда не забуду, какъ вы были добры ко мн… О, маменька, да проститъ вамъ Богъ, если вы въ чемъ-нибудь виноваты!
Эдиь тихо упала на колни и прижала къ сердцу Флоренсу.
— Флоренса! мой свтлый ангелъ! Поврь мн, я невинна!
— Маменька!
— Я виновна во многомъ, виновна въ той пустот, которая останется между нами, виновна въ томъ, что навсегда отдляетъ меня отъ чистоты и невинности, отъ тебя, отъ цлаго свта. Я виновна въ слпой и непреклонной ненависти, но не виновна съ умершимъ. Клянусь Богомъ!
— Флоренса, продолжала она: — чистое и прекрасное созданіе, которое я люблю, которое могло давно меня исправить, поврь мн, я невинна. Дай мн въ послдній разъ прижать тебя къ сердцу!
Эдиь была растрогана, Эдиь плакала. Будь это въ прежнее время, она бы могла еще быть счастливою.
— Ничто въ свт не могло бы вынудить у меня этого признанія — ни любовь, ни ненависть, ни нужда, ни угрозы. Я сказала, что умру, не высказавъ ни слова, и исполнила бы это, еслибъ не встртилась съ тобою, Флоренса.
— Надюсь, сказалъ кузенъ Фениксъ, входя въ комнату:— что моя прекрасная и любезная родственница извинитъ меня, что я употребилъ хитрость, устроивъ это свиданіе. Признаюсь, сначала я не совсмъ не врилъ, что моя прекрасная и любезная родственница вврилась покойнику съ блыми зубами, потому-что на свт случаются престранныя вещи въ подобномъ род. Но, какъ я говорилъ уже моему другу Домби, я не могъ врить, чтобъ моя прекрасная родственница была виновна, не имя на то основательныхъ доказательствъ. Чувствуя, какъ затруднительно ея положеніе и какъ мало заботились о ней родные, въ-особенности же ттушка, которая, при всей своей живости, никогда не была хорошею матерью, я осмлился отъискать ее во Франціи и предложить ей то покровительство, которое предлагать былъ въ состояніи. По этому случаю, моя прекрасная и любезная родственница сказала мн, что я лихой малый, и что поэтому она отдается подъ мое покровительство. Это было очень-любезно съ ея стороны, потому-что я совсмъ пришелъ въ негодность, и много обязанъ ея заботливости.
Эдиь сдлала ему знакъ рукою, чтобъ онъ замолчалъ.
— Моя прекрасная и любезная родственница, продолжалъ кузенъ Фениксъ: — врно извинитъ меня, если для нея, для себя собственно, и для мистера Домби буду продолжать свои замчанія. Она, конечно, помнитъ, что до-сихъ-поръ я никогда не старался развдывать о причин ея побга. Я всегда былъ увренъ, что тутъ есть какая-то тайна, которую она объяснитъ мн, если захочетъ. Но, зная, что моя прекрасная и любезная родственница чертовски-ршительная женщина, съ которою нельзя шутить, я не позволилъ себ вступать ни въ какія разсужденія. Однако, замтивъ въ послднее время, что ея слабою стрункою была привязанность къ дочери моего друга Домби, я разсудилъ, что, устроивъ между ними неожиданное свиданіе, можно добраться до счастливой развязки. Поэтому, живя покуда въ Лондон, до отъзда въ Южную-Италію, гд мы намрены поселиться до отправленія на вчныя квартиры, о которыхъ очень-непріятно думать человку — я вздумалъ отъискать моего друга Гэя — предобраго и премилаго человка, вроятно извстнаго моей прекрасной и любезной родственниц — и привезти сюда его супругу. Теперь, продолжалъ кузенъ Фениксъ, съ притворнымъ чувствомъ, странно проглядывавшимъ сквозь его легкомысленную и безсвязную — рчь: я умоляю мою прекрасную родственницу не останавливаться на половинъ дороги, но исправить по возможности то, что ей остается исправить — не для чести фамиліи, не для ея добраго имени, ни для другихъ обстоятельствъ, но потому-что это не должно такъ остаться.
Ноги кузена Феникса согласились увести его прочь. Оставя Эдиь наедин съ Флоренсою, онъ заперъ за собою дверь.
Эдиь насколько минутъ не говорила ни слова. Потомъ она встала и подала Флоренсъ запечатанный пакетъ.
— Я долго боролась сама съ собою, сказала она тихимъ голосомъ:— писать ли мн это, на случаи, если я умру неожиданно, не смотря на то, что чувствовала всю необходимость объясниться. Посл я хотла даже уничтожить все написанное. Возьми это, Флоренса, тутъ вся истица.
— Это для папеньки? спросила Флоренса.
— Для кого хочешь, отвчала Эдиь:— я даю это теб и для тебя. Иначе онъ бы никогда ничего не получилъ.
Онъ снова замолчали. Стало смеркаться.
— Маменька, сказала Флоренса:— онъ потерялъ свое состояніе, онъ былъ при смерти, можетъ-быть, онъ и теперь еще не поправится. Не позволите ли вы сказать ему что-нибудь отъ вашего имени?
— Ты говорила мн, что онъ тебя очень любитъ? спросила Эдиь.
— Да! отвчала Флоренса дрожащимъ голосомъ.
— Скажи ему, что я жалю, зачмъ мы встртились.
— Ничего боле?
— Скажи ему, если онъ спроситъ, что я еще не раскаиваюсь
въ своемъ поступк, потому-что хоть завтра я въ состояніи ршиться на то же. Но если онъ измнился…
Она замолчала. Казалось, что рука Флоренсы удержала ее.
— Впрочемъ, онъ измниться не можетъ, сказала она.
— Могу ли я сказать, что вы сожалете о его несчастіяхъ?
— Нтъ, не сожалю, если они научили его любить свою дочь. Будетъ время, что онъ самъ не станетъ роптать на нихъ за этотъ урокъ.
— Вы врно готовы пожелать ему счастія? сказала Флоренса.— О, позвольте мн когда-нибудь сказать ему это!
Эдиь сидла, задумчиво смотря передъ собою. Когда Флоренса повторила свою просьбу, она взяла ее за руку и сказала съ тою же задумчивостью:
— Скажи ему, что если въ его настоящемъ онъ можетъ найдти какую-нибудь причину, чтобъ пожалть о моемъ прошедшемъ, то я прошу его объ этомъ. Скажи, что если въ его настоящемъ онъ можетъ найдти какую-нибудь причину, чтобъ думать обо мн не такъ жестоко, то я прошу его объ этомъ. Скажи ему, что, не существуя боле другъ для друга, не долженствуя никогда боле встртиться, мы иметъ теперь одно общее чувство, котораго между нами никогда прежде не было.
Казалось, ея суровость исчезла, въ черныхъ глазахъ показалось слезы.
— Я уврена, что мы лучше думаемъ другъ о друг, чмъ намъ кажется. Чмъ боле онъ будетъ любить свою Флоренсу, тмъ мене станетъ меня ненавидть, чмъ боле онъ будетъ гордиться ею о ея дтьми, тмъ боле станетъ раскаяваться въ тои долъ, которая досталась ему въ грустномъ видніи нашей семейной жизни. Въ это время, я также буду раскаяваться — скажи ему это — и припоминать, что, думая обо всхъ причинахъ, которыя сдлали меня тмъ, чмъ я была, я должна была боле думать о причинахъ, которыя сдлали его тмъ, чмъ онъ былъ. Тогда я постараюсь простить ему его долю вины. Пусть онъ постарается простить мн мою!
— О, маменька! сказала Флоренса.— Какъ у меня стало легко на сердц, даже при такомъ прощеньи!
— Слова мои для меня самой кажутся странными, продолжала Эдиь: — но если бы даже я была такою погибшею женщиною, какою я подала ему поводъ считать себя, мн кажется, я сказала бы то же самое, услышавъ, что вы любите другъ друга. Постарайся, чтобъ онъ не судилъ меня слишкомъ-строго, я сама буду къ нему снисходительна. Вотъ мои послднія слова. Теперь, прощай, жизнь моя!
Она обняла ее, и казалось, въ этомъ объятіи вылилась вся любовь и нжность Эдии.
— Вотъ поцалуй за твоего ребенка! Вотъ поцалуй за твое счастіе. Прощай, милая Флоренса!
— Мы еще увидимся! вскричала Флоренса.
— Никогда боле! никогда! Оставляя меня въ этой мрачной комнат, думай, что оставляешь меня въ могил. Помни только, что я жила когда-то… и любила тебя!
И Флоренса разсталась съ нею, не видя ея лица, но до конца чувствуя ея объятія и ласки.
Кузенъ Фениксъ встртилъ ее у дверей и проводилъ къ Валтеру, ожидавшему ихъ въ столовой. Бдная Флоренса въ слезахъ склонила голову на плечо мужа.
— Мн чертовски досадно, сказалъ кузенъ Фениксъ:— что прекрасная и любезная дочь моего друга Домби и супруга моего друга Гэя, такъ разстроила этимъ свиданіемъ свою чувствительную комплекцію. Но надюсь, что все вышло къ лучшему, и что другъ мой Домби очутился въ затруднительномъ положеніи черезъ родство съ нашею фамиліею, но не случись этого негодяя Баркера — человка съ блыми зубами — все шло бы своимъ порядкомъ. Что касается до моей родственницы, которая почтила меня своимъ добрымъ мнніемъ, то я могу уврить супругу моего друга Гэя, что постараюсь замнить ей отца. Относительно же перемнъ, случающихся въ нашей жизни, и нашего страннаго поведенія, могу сказать только, съ моимъ другомъ Шекспиромъ — человка, который жилъ не только для своего времена, но для всхъ вковъ, и съ которымъ, безъ-сомннія, знакомь другъ мой Гэй — Что жизнь есть призракъ сна.

ГЛАВА IV И ПОСЛДНЯЯ.

Бутылка, долгое время невидвшая дневнаго свита и покрывшаяся пылью и паутиною, вынесена на солнце, а золотое вино отбрасываетъ свой свтъ на столъ.
Это послдняя бутылка старой мадеры.
— Вы совершенно правы, мистеръ Джилльсъ, говорилъ мистеръ Домби.— Это рдкое и превосходное вино.
Капитанъ, сидящій вмст съ ними, сіяетъ радостью. На лиц его написанъ истинный восторгъ.
— Мы, то-есть, я и Нэдъ, замчаетъ мастеръ Джилльсъ:— общали другъ другу…
Мистеръ Домби киваетъ головою капитану, который боле и боле приходитъ въ восторгъ.
— …Что разопьемъ эту бутылку, когда Валтеръ благополучно возвратится домой, хотя о такомъ домъ мы никогда и не думали. Если вы не вздумаете оспоривать нашей старой прихоти, то позвольте первый бокалъ выпить за здоровье Валтера и его жены.
— За здоровье Валтера и его жены? говоритъ мистеръ Домби, цалуя Флоренсу.
— За здоровье Валтера и его жены! говоритъ мистеръ Тутсъ.
— За здоровье Валтера и его жены! восклицаетъ капитанъ: — Ура!— Мистеръ Домби, видя желаніе капитана чокнуться, тотчасъ протягиваетъ къ нему свой стаканъ. Другіе слдуютъ его примру, и слышится только веселый звонъ, какъ-будто звонъ свадебныхъ колоколовъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Другія зарытыя вина старютъ, какъ состарилась въ свое время старая бутылка мадеры, пыль и паутина густютъ на бутылкахъ.
Мистеръ Домби сталъ сдымъ джентльменомъ, на лиц котораго видны рзкіе слды заботъ и страданій, но это слды бури, навсегда прошедшей и оставившей посл себя ясный вечеръ.
Его не смущаютъ уже честолюбивые планы. Вся его гордость сосредоточивается въ его дочери и ея мужъ. Онъ сдлался тихъ, молчаливъ и задумчивъ, и никогда не разстается съ Флоренсою. Миссъ Токсъ очень-часто навшаетъ ихъ, и очень любима всми. Ея удивленіе къ своему бывшему патрону осталось и было платоническимъ съ самаго дня ея огорченія на Принцесс-Плэс и нимало не охладло съ того времени.
У старика ничего не осталось отъ прежняго богатства, кром ежегоднаго дохода, который ему присылаютъ отъ неизвстной особы, съ просьбою не стараться ее отъискивать, и принять это какъ старый долгъ.
Быстроглазый холостякъ, переставшій уже быть холостякомъ, женился на сестр сдаго Каркера-Младшаго. Онъ только изрдка посщаетъ своего прежняго начальника, потому-что въ исторіи сдаго Каркера-Младшаго, и еще боле въ его имени, есть причины, заставляющія его не напоминать о себ мистеру Домби. Валтеръ и Флоренса видятся съ ними часто, и веселый домикъ оглашается иногда дуэтами фортепьяно и віолончеля.
А что подлываетъ деревянный Мичманъ? Онъ стоитъ на прежнемъ мст, выстави правую ногу впередъ, весь выкрашенный заново, начиная съ треугольной шляпы до башмаковъ съ пряжками, и зорко поглядываетъ на извощичьи кареты, а надъ нимъ блеститъ золотая надпись: ‘Джилльсъ и Коттль’.
Мичманъ ничмъ не занимается, кром своей прежней торговли, по поговариваютъ на цлую милю кругомъ синяго зонтика на Лиденгаллскомъ-Рынк, что товаръ мистера Джилльса сходитъ съ рукъ удивительно-хорошо, и что онъ не только не отсталъ отъ вка, но еще опередилъ его. Носится слухъ, что деньги мистера Джилльса начали обращаться чрезвычайно-удачно и накопляются замтнымъ образомъ. Достоврно же извстно, что, стоя у дверей лавки, въ своемъ сюртук кофейнаго цвта, съ хронометромъ въ карман и съ очками на лбу, онъ не жалуется на недостатокъ покупателей, но кажется очень-веселымъ и довольнымъ.
Что касается до его партнера, капитана Коттля, то онъ только мысленно занимается дломъ. Капитанъ такъ доволенъ важностью Мичмана для торговли и мореплаванія, какъ могъ бы доволенъ быть, еслибъ ни одинъ корабль не уходилъ изъ лондонской гавани безъ помощи Мичмана. Невозможно себ представить, съ какимъ восторгомъ видитъ онъ свое имя надъ дверьми лавки. Разъ двадцать въ день переходитъ онъ черезъ дорогу, чтобъ взглянуть на него съ другой стороны улицы, и обыкновенно говоритъ въ этихъ случаяхъ: ‘Эдвардъ Коттль, дружище, еслибъ твоя мать знала, что ты сдлаешься ученымъ человкомъ, то она бы врно вышла изъ втра’.
Но вотъ, запыхавшись, является къ Мичману мистеръ Тутсъ, съ раскраснвшимся лицомъ, и прямо бросается въ залу.
— Капитанъ Джилльсъ, говоритъ онъ, и мистеръ Сольсъ: — спшу увдомить васъ, что мистриссъ Тутсъ увеличила наше семейство.
— Это длаетъ ей честь! восклицаетъ капитанъ.
— Поздравляю васъ, мистеръ Тутсъ! говоритъ старый Солль.
— Благодарю васъ, отвчаетъ мистеръ Тутсъ.— Много вамъ обязанъ. Я зналъ, что вы будете рады, потому и пришелъ къ вамъ. Мы славно идемъ впередъ. Тамъ Флоренса, Сузанна, а вотъ и еще маленькое незнакомое существо.
— Существо женскаго рода? спрашиваетъ капиталъ.
— Да, капитанъ Джилльсъ, отвчаетъ мистеръ Тутсъ:— и это меня очень радуетъ. По моему мннію, чмъ чаще мы будемъ имть возможность повторять эту необыкновенную женщину, тмъ лучше.
— Такъ держать! восклицаетъ капитанъ, обращаясь къ старой бутылки безъ горлышка.— Пью за ея здоровье, и желаю ей имть больше этого добра!
— Благодарю васъ, капитанъ Джилльсъ, въ восторгъ отвчаетъ мистеръ Тутсъ: — я готовъ повторить ваше желаніе. Съ позволенія вашего, я закурю трубку.
Мистеръ Тутсъ начинаетъ курить и длается необыкновенно разговорчивъ.
— Мн кажется, что изъ всхъ замчательныхъ случаевъ, въ которыхъ эта восхитительная женщина показала свой необыкновенный умъ, ничто такъ не удивительно, какъ точность, съ которою она поняла мою привязанность къ миссъ Домби.
Оба слушателя изъявили свое согласіе.
— Поврьте, я никогда не измнился въ своихъ чувствахъ къ миссъ Домби, продолжалъ мистеръ Тутсъ.— Они и теперь остались т же. Она осталась для меня прежнимъ свтлымъ видніемъ, какимъ была до моего знакомства съ Валтеромъ. Когда мы съ мы стриссъ Тутсъ начали въ первый разъ говорить… ну, о нжной страсти… вы понимаете, капитанъ Джилльсъ?
— Понимаю, понимаю, отвчаетъ капитанъ.
— Когда мы въ первый разъ стали говорить объ этихъ предметахъ, я признался, что меня можно назвать увядшимъ цвткомъ.
Капитанъ киваетъ головою въ знакъ одобренія, и бормочетъ одно себя, что не всякій растущій цвтокъ — роза.
— Но представьте мое удивленіе, продолжаетъ мистеръ Тутсъ: — когда я увидлъ, что мои чувства столько же извстны ей, какъ и мн-самому. Все, что я говорилъ ей, не было для нея нови. Она была единственною женщиною, которая могла стать между мною и безмолвною могилою, и она исполнила это, къ моему вчному удивленію. Она знаетъ, что никто въ свт не въ состояньи замнить для меня миссъ Домби. Она знаетъ, что для миссъ Домби я готовъ сдлать все на свт. Она знаетъ, что я считаю ее украшеніемъ ея пола. Что же она говоритъ на это? ‘Ты правъ, мой другъ. Я совершенно съ тобою согласна’.
— И я также! говоритъ капитанъ.
— И я! повторяетъ Солль Джилльсъ.
— Согласитесь же, какая замчательная женщина моя жена продолжаетъ мистеръ Тутсъ, затягиваясь: — какая у нея наблюдательность! Какое соображеніе! Вчера вечеромъ, когда мы сидли, наслаждаясь своимъ семейнымъ счастіемъ, она заговорила о и стоящемъ положеніи нашего друга Валтера. ‘Теперь’ сказала она, ‘онъ избавится отъ морскихъ путешествій, посл перваго долгаго вояжа съ молодою женою’… какъ намъ извстно, мистеръ Сольсъ.
— Совершенно справедливо, отвчаетъ старый инструментальный мастеръ, потирая руки.
— Теперь онъ избавленъ отъ этихъ поздокъ, говоритъ моя жена:— иметъ прекрасное мсто отъ той же конторы въ Лондон, всми любимъ, устроиваетъ себ состояніе съ помощію дяди, въ чемъ, врно, не ошибается моя жена, мистеръ Сольсъ?
— Да, да, нкоторые изъ пропавшихъ кораблей, нагруженныхъ золотомъ, возвратились домой, весело отвчаетъ дядя Солль: — грузъ небольшой, мистеръ Тутсъ, но годный для моего племянника.
— Именно такъ! говоритъ мистеръ Тутсъ: — жена моя никогда не ошибется. ‘Вотъ, въ какомъ онъ теперь положеніи’, говоритъ необыкновенная женщина: ‘что будетъ дале?’ Замтьте же теперь, капитанъ Джилльсъ и мистеръ Сольсъ всю проницательность моей жены. ‘На глазахъ самого мистера Домби основывается торговый домъ’ говоритъ она:— который, можетъ-быть, сравняется и превзойдетъ тотъ, гд онъ былъ главою, и котораго начало изгладилось его памяти. Такимъ-образомъ’ продолжаетъ моя жена: ‘отъ отъ дочери возникнетъ съ торжествомъ новый Домби и Сынъ’.
Когда мистеръ Тутсъ, съ помощію трубки, довольно-нескладно высказалъ предсказаніе своей жены, капитанъ, вн себ, бросилъ вверхъ свою лакированную шляпу.
— Соль Джилльсъ, вскричалъ онъ:— человкъ ученый и мой добрый товарищъ! что я совтовалъ запомнить Валтеру въ тотъ самый вечеръ, когда онъ въ первый разъ пріискалъ себ работу? Не говорилъ ли я: ‘Воротись, Виттингтонъ, лорд-меръ Лондона — на старости лтъ ты никогда съ нимъ не разстанешься.’ Не говорилъ я этого, Соль Джилльсъ?
— Да, я помню, Нэдъ, отвчаетъ старый инструментный мастеръ.
— Такъ знаешь-ли, говоритъ капитанъ, разваливаясь на стул и пробуя голосъ: — я затяну вамъ мою любимую псню, а вы подтягивайте хоромъ!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Зарытыя вина старютъ, какъ состарилась въ свое время старая мадера, пыль и паутина густютъ на бутылкахъ.
Осенью, на прибрежьи моря, часто видятъ молодую женщину и сдаго старика. Съ ними, или возл нихъ, всегда двое дтей: мальчикъ и двочка, и старая собака, которую дти зовутъ Діогеномъ.
Старикъ ходитъ съ мальчикомъ, говоритъ съ нимъ, играетъ, смиритъ за нимъ. Если онъ задумчивъ, старикъ также задумывается, и часто, когда ребенокъ, сидя возл него, смотритъ ему въ лицо и спрашиваетъ о чемъ-нибудь, старикъ держитъ его маленькую руку и забываетъ отвчать ему. Тогда ребенокъ говоритъ:
— Ддушка, не-уже-ли я такъ похожъ на моего бднаго маленькаго дядю?
— Да, Поль, но онъ былъ слабый ребенокъ, а ты очень здоровъ и крпокъ.
— О, да, я очень-крпокъ!
— Онъ лежитъ возл моря, на маленькой постели, около которой ты можешь бгать.
И старикъ весело смотритъ, какъ возл него бгаетъ и рзвится ребенокъ.
Но никто, кром Флоренсы, не зналъ, какъ старикъ любитъ двочку. Самъ ребенокъ удивляется, въ какой тайн скрывается эта любовь. Онъ прижимаетъ ее къ сердцу, онъ не можетъ видть облака на ея лиц, онъ не допускаетъ ее сидть въ сторон. Ему все кажется, что она боится пренебреженія. Онъ прокрадывается, чтобъ взглянуть на нее во время сна, онъ любитъ когда она приходитъ будить его поутру. Онъ всегда гораздо-нжне съ нею безъ постороннихъ. И ребенокъ спрашиваетъ его иногда:
— Ддушка, зачмъ ты плачешь, цалуя меня?
Онъ отвчаетъ только: ‘маленькая Флоренса! маленькая Флоренса!’ и гладитъ кудри, падающія на ея блестящіе глазки.

‘Отечественныя Запиcки’, NoNo 9—12, 1847, NoNo 1, 7, 8, 1848

Диккенс Чарльз
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Наш общий друг, Диккенс Чарльз, Год: 1864
  2. Давид Копперфильд. Том I, Диккенс Чарльз, Год: 1849
  3. Тяжелые времена, Диккенс Чарльз, Год: 1854
  4. Холодный дом, Диккенс Чарльз, Год: 1853
  5. Посмертные записки Пиквикского Клуба, Диккенс Чарльз, Год: 1837
  6. Крошка Доррит, Диккенс Чарльз, Год: 1857
  7. Блестящая будущность, Диккенс Чарльз, Год: 1860
  8. Наш общий друг. Часть первая, Диккенс Чарльз, Год: 1864
Электронная библиотека