Долг супруги, Бальзак Оноре, Год: 1830 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 45 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ПОВСТИ БАЛЬЗАКА

Переводъ съ Французскаго.

ПОВСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

СЛАВА и ЗЛОПОЛУЧІЕ.

САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
1833.

СЦЕНЫ ИЗЪ ЧАСТНОЙ ЖИЗНИ,
ИЗДАННЫЯ

Г. БАЛЬЗАКОМЪ.

Переводъ съ Французскаго
В. Б. и Л. К.

ЧACTЬ V-я.

ПОВСТЬ ПЯТАЯ.

ДОЛГЪ СУПРУГИ.
(Переправа черезъ Березину).

САНКТПЕТЕРБУРГЬ
При Императорской Академіи Наукъ.
1833.

Печатать позволяется, съ тмъ, чтобы по напечатаніи, представлены были въ Ценсурный Комитетъ три экземпляра.

С. Петербургъ, 7 Февраля 1833 года.

Ценсоръ Ст. Сов. Н. Бутырскій.

ПРЕДИСЛОВІЕ ОТЪ ПЕРЕВОДЧИКОВЪ.

Въ прошломь 1831-мъ году Г. Бальзакъ издалъ еще два тома Сцень изъ частной жизни, заключающихъ въ себ десять отдльныхъ повстей. Въ одной изъ оныхъ: Долгъ супруги (Le devoir d’une femme), онъ описываетъ вс ужасы бдствій, претерпнныхъ Французами при переправ черезъ Березнну. Разбирать сіе новое произведеніе Автора: Послдняго Шуана, значило бы повторять, давно сказанныя объ немъ похвалы: однакоже нельзя не замтить, что онъ, въ этой новой повсти, превзошелъ себя. — Могущественное перо его переноситъ воображеніе читателя въ станъ грознаго завоевателя, бдствующій въ снжныхъ степяхъ нашего отечества, гд пала исполинская слава Наполеона, гд несмтныя его полчища обрли себ хладную, безславную могилу. — Занимательностъ содержанія, живость разсказа, сила слога, отчетливость изображенія, въ особенности отличаютъ сію повсть. Нтъ сомннія, что для нашихъ соотечественниковъ, сія повсть будетъ имть предъ другими то преимущество, что въ оной изображается развязка ужасной драмы завтнаго для Русскихъ 1812-го года. Сіе самое заставило насъ отступить отъ предполагаемаго нами порядка при изданіи сихъ повстей.

Благосклонный пріемъ, сдланный публикою изданнымъ нами первымъ четыремъ сценамъ, побуждаетъ насъ, сверхъ общанныхъ шести повстей, заняться переводомъ и новыхъ двухъ томовъ, вышедшихъ въ прошедшемъ году. предлагаемая нын сцена, подъ заглавіемъ: Долгъ супруги, взятый изъ первой части оныхъ, и составляетъ IX-ую сцену. Мы и впредь не будемъ себя стснять послдовательнымъ порядкомъ оныхъ, потому что сцены не имютъ никакой между собою связи, и суть совершенно отдльныя повсти.

Декабрь

1832

— Ну, господинъ депутатъ центра, впередъ! Если хотимъ быть за столомъ вмст съ прочими, то не должно мшкать. — Ну, выше ногу! — Прыгни, Маркизъ!……. смлй…… вотъ такъ….. Ей еи, ты перепрыгиваешь черезъ борозды не хуже оленя!……

Такъ говорилъ охотникъ, спокойно сидвшій у опушки лса въ Иль-Адам. Онъ докуривалъ Гаванскую цигарку, и легко было видть, что онъ уже давно ждалъ своего товарища, вроятно заблудившагося въ чащ лса. Около него лежали четыре собаки, он отъ усталости едва переводили дыханіе и, подобно самому охотнику, также смотрли на человка, къ коему обращались сіи слова. Дабы понять смшную сторону сихъ, по временамъ произносимыхъ словъ, надобно описать запоздавшаго охотника.

То былъ человкъ толстый, низкаго роста. Онъ съ чрезвычайнымъ усиліемъ шагалъ черезъ борозды обширнаго поля, съ котораго недавно былъ снятъ хлбъ, и коего жниво значительно затрудняло его шаги. Къ довершенію же досады, косвенные лучи солнца, падая прямо на его лице, собирали на ономъ крупныя капли пота. Будучи непрестанно озабоченъ сохраненіемъ равновсія своего тла, онъ наклонялся то впередъ, то назадъ, подражая такимъ образомъ безпрерывнымъ движеніямъ кареты, дущей по тряской дорог.

День былъ жаркой, одинъ изъ тхъ Сентябрскихъ, въ которые виноградныя кисти дозрваютъ отъ жары. Небо предвщало бурю. Хотя около горизонта, большіе лазоревые промежутки раздляли тяжелыя, черныя тучи, но уже видимы были сроватыя облака, которыя неслись съ ужасною быстротою, и подернули небо отъ Запада къ Востоку легкою завсою. Втеръ бушевалъ только въ верхней части атмосферы, а въ нижнихъ слояхъ оной сосредоточивались палящія испаренія земли. Къ тому жъ оврагъ, который переходилъ охотникъ, будучи окруженъ высокою дубравою, сгущавшею въ немъ воздухъ, имлъ температуру горнила. Знойный и молчаливый лсъ казалось былъ томимъ жаждою. Птицы, наскомыя безмолвствовали, и деревья едва наклоняли свои вершины.

При семъ разсказ, т, кои сохраняли малйшее воспоминаніе о лт 1819-го года, должны почувствовать состраданіе къ мученіямъ бднаго сановника: потъ катился съ него градомъ отъ усилій добраться до своего товарища-насмшника, которыя покуривая свою цигарку расчелъ, что судя по положенію солнца, уже должно быть по крайней мр пять часовъ вечера.

— Куда мы это забрели, чортъ возьми?…… сказалъ толстякъ, отирая потъ и прислонившись къ дереву, стоявшему почти прямо насупротивъ его товарища, онъ уже былъ не въ силахъ перескочить широкій ровъ, раздлявшій его съ нимъ.

— Нашелъ у кого спросить!…. отвчалъ смясь охотникъ, покоившійся на высокой, пожелтвшей трав, которая росла на покатости оврага.

Потомъ бросивъ въ ровъ кончикъ своей цигарки, онъ вскричалъ:

— Клянусь Св. Губертомъ, что никогда боле членъ магистрата, хотя бы онъ былъ, какъ ты любезный д’Альбонъ, старый товарищъ по училищу, не заманишь меня шататася съ собою по незнакомымъ мн мстамъ!……

— Послушай, Филиппъ, ты видно не понимаешь боле по Французски?….. и врно оставилъ весь твой разсудокъ въ Сибири!…… возразилъ маленькій толстякъ, бросивъ жалобно-комическій взглядъ на деревянный столбъ, находившійся шагахъ во сто отъ нихъ.

— Понимаю! вскричалъ Филиппъ. Посл чего, схвативъ свое ружье, мгновенно всталъ, однимъ скачкомъ очутился въ пол, и побжалъ къ столбу.

— Сюда, д’Альбонъ, сюда, въ полоборота на лво! кричалъ онъ своему товарищу, указывая ему рукою на широкую, вымощенную дорогу. — Дорога изъ Байльета въ Иль-Адамъ!…… продолжалъ онъ. Слдовательно, по этому направленію найдемъ и дорогу въ Кассанъ: вдь кажется она перескается съ дорогою въ Иль-Адамъ?

— Точно, такъ, полковникъ! сказалъ Г. д’Альбонъ надвая на голову фуражку, которою онъ прохлаждалъ себя какъ опахаломъ.

— И такъ, впередъ, почтеннйшій Совтникъ!…… отвчалъ полковникъ Филиппъ. И онъ свиснулъ собакамъ, которыя казалось повиновались ему боле, чмъ другому охотнику, хотя принадлежали сему послднему.

— Знаешь-ли, господинъ Маркизъ, продолжалъ весельчакъ военный, что намъ предлежитъ еще боле двухъ миль пути? Деревушка, которая видна вонъ тамъ, должна быть Байльетъ…..

— Милосердый Боже!…..вскричалъ Маркизъ д’Альбонъ. Ступай себ въ Кассанъ, если это теб по-сердцу, но я не пойду съ тобою. Я лучше останусь здсь, и несмотря на грозу, буду дожидаться лошади, которую ты мн пришлешь изъ замка. Ты надо мной подтрунилъ, Сюси. Мы согласились немного поохотиться въ удовольствіе, не удаляться отъ Кассана, обшарить окружные мста, которыя я знаю…… И вотъ! вмсто того, чтобы пріятню провести время, ты заставилъ меня бгать, какъ гончую собаку, съ четырехъ часовъ утра, тогда какъ весь завтракъ нашъ состоялъ изъ двухъ чашекъ молока!….. Ну! ужъ если теб случится имть тяжбу въ суд, то я постараюсь, чтобъ ты проигралъ ее, хотя бы ты сто разъ былъ правъ.

Сказавъ сіе, усталый охотникъ слъ на колоду возл столба, положилъ ружье, снялъ свой пустой охотничій яктажъ, и тяжело вздохнулъ.

— Франція!…. вотъ твои депутаты!….. вскричалъ смясь полковникъ Сюси. Ахъ! бдной мой д’Альбонъ, еслибы ты, подобно мн, пробылъ шестъ лтъ въ глуши Сибири!…..

Онъ возвелъ глаза къ небу, какъ бы свидтельствуя, что несчастія его были тайною между нимъ и Богомъ, потомъ прибавилъ:

— Ну! поднимайся, если будешь сидть, то ты пропалъ.

— Что длать, Филиппъ? это старая привычка нашей братьи Совтниковъ! — По чести, я измучился! Ужъ такъ бы и быть, когдабъ застрлилъ хоть зайца!…..

Два охотника представляли собою довольно разительную противуположность. Совтникъ имлъ 42 года отъ роду, но по виду его нельзя было по честь старе тридцати, тогда какъ военный, имя отъ роду тридцать лтъ, казался сорокалтнимъ. Они оба имли красный бантикъ въ петличк, присвоенный офицерамъ почетнаго легіона. Нсколько клочковъ волосъ сдыхъ и черныхъ, перемшанныхъ между собою, подобно какъ на крыл сороки, упадали изъ подъ фуражки полховника, между тмъ какъ прекрасныя, блокурыя кудри украшали виски магистратскаго сановника. Одинъ былъ высокаго роста, сухъ, худощавъ, жилистъ, и морщины на его блдномъ лиц изобличали ужасныя страсти или жестокія бдствія, другой имлъ лице цвтущее здоровьемъ, веселое и достойное эпикурейца. Оба сильно загорли отъ солнца, и ихъ длинные стиблеты изъ рыжеватой кожи носили на себ слды всхъ рвовъ и всхъ болотъ ими перейденныхъ.

— Ну, вскричалъ Г. Сюси, впередъ!….. Посл добраго часа ходьбы мы будемъ въ Кассан, передъ славнымъ столомъ.

— Ты врно никогда не любилъ, отвчалъ совтникъ съ видомъ жалко комическимъ, ибо ты неумолимъ какъ 304 статья уложенія о наказаніяхъ!…..

Филиппъ Сюси судорожно вздрогнулъ, на широкомъ чел его внезапно скопились морщины, и лице его сдлалось столь же мрачнымъ, какъ небо было въ то мгновеніе. Невыразимо горестное воспоминаніе подернуло вс его черты, и если онъ не заплакалъ, то потому только, что принадлежалъ къ числу тхъ сильныхъ людей, которые сосредоточиваютъ въ самихъ себ свои мученія, и считаютъ какъ бы безстыднымъ обнаруживать ихъ? тмъ боле что ни одно человческое выраженіе не можетъ передать ихъ полноты, и нтъ ни одной души, которая бы могла понять ихъ.

Г. д’Альбонъ имлъ одну изъ тхъ нжныхъ душъ, которыя угадываютъ огорченія и живо сочувствуютъ волненіе сердца, если оное произведено безъ умысла какою нибудь опрометчивостію. Онъ почтилъ молчаніе своего друга, всталъ, забылъ свою усталость и молчаливо послдовалъ за нимъ, мучимый мыслію, что разтравилъ рану, которая вроятно еще не закрылась въ сердц его друга.

— Когда нибудь, другъ мой, сказалъ Филиппъ, пожимая ему руку и благодаря его за нмое раскаяніе раздирающимъ сердце взоромъ, когда нибудь, я разскажу теб приключенія моей жизни…..— Сегодня…. я не въ силахъ.

Они продолжали итти въ молчаніи, но когда горесть полковника, по видимому, разсялась, совтникъ снова почувствовалъ усталость, и съ инстинктомъ, или лучше, со вниманіемъ измученнаго человка, онъ старался проникнуть взорами въ глубину лса, вопрошалъ вершины деревъ, обозрвалъ проски, надясь открыть по нимъ какое нибудь жилище, въ которомъ бы могъ просить гостепріимства.

Достигнувъ одного перекрестка ему показалось, что видитъ легкій дымъ, который вился между деревьями. Онъ остановился, началъ внимательно всматриваться, и замтилъ посреди чащи лса, зеленыя, мрачныя втви нсколькихъ сосенъ.

— Домъ! домъ! вскричалъ онъ съ такимъ восторгомъ, съ какимъ морякъ вскричалъ бы: — Берегъ!….. берегъ…..

И онъ съ живостію бросился сквозь довольно густой кустарникъ. Полковникъ, погрузившійся въ глубокія мечтанія, машинально послдовалъ за нимъ.

— Здсь яишница, ржаной хлбъ и кресло будутъ для меня пріятне, нежели диваны, трюфли и Токайское вино въ Кассан!…..

Восклицаніе сіе сорвалось съ устъ совтника отъ восхищенія, при вид стны, коей бловатый цвтъ рзко отдлялся отъ темной массы сучковатыхъ древесныхъ пней, которые виднлись вдали.

— Ага! онъ сдается, что это какой нибудь старый монастырь! вскричалъ вновь маркизъ д’Альбонъ, остановившійся у древней и мрачной ршетки.

Съ cей точки онъ могъ видть, посреди довольно обширнаго парка, зданіе, построенное изъ дикаго камня въ томъ вкус, въ которомъ нкогда строили монастырскія.

— Какъ эти расчетливые монахи умли избирать мстность!……

Сіе новое восклицаніе было выраженіемъ удивленія, овладвшаго магистратскимъ сановникомъ при вид поэтической пустыни, представившейся его взорамъ.

Домъ былъ расположенъ на отлогости задней стороны той горы, вершину которой занимаетъ деревня Нервилль. Большіе, вковые дубы, отписывая обширный кругъ около сего жилища, придавали оному видъ истинной пустыни! Флигель зданія, нкогда служившій для помщенія монаховъ, былъ обращенъ къ югу. Паркъ, казалось, имлъ около сорока десятинъ. Вблизи отъ дома, растилался зеленый лугъ, своенравно прорзанный многими свтлыми ручейками, небольшими порогами, прелестно расположенными, безъ всякаго видимаго искусства. Инд воздымались зеленыя деревья, стройныя, разнообразныя видомъ своихъ листьевъ. Тамъ, являлись затйливо расположенныя пещеры, тяжелыя терассы съ ихъ полуразрушенными ступенями, и придавали сей дикой иваид какую-то особенную физіогномію. Искусство присоединило свои украшенія къ разительнымъ дйствіямъ природы. Вс человческія страсти, казалось, умирали при корн или у вершины сихъ исполинскихъ деревъ, которыя стерегли отъ суеты мірской входъ къ сему уединенному убжищу, какъ охранили его отъ порыва бурь и отъ солнечныхъ лучей. Тишина и безмолвіе сообщали оному свое невыразимое величіе.

— Какой здсь царствуетъ безпорядокъ!….. сказалъ Г. д’Альбонъ, насладившись мрачнымъ выраженіемъ, придаваемымъ развалинами окрестной стран.

И въ самомъ дд, оная носила на себ какъ бы отпечатокъ отверженія. То было словно пагубное мсто, оставленное человкомъ. Плющь повсюду простеръ свои извилистыя жилы и богатую ткань свою. Темный, зеленоватый, желтый, красный мохъ облекалъ своими романтическими оттнками вс деревья, скамьи, крыши, камни. Оконницы были источены червями, обиты дождемъ, изрыты рукою времени, балконы обвалились, терассы были разрушены. У нкоторыхъ оконъ ставни держались только на одной петл. Несмыкавшіяся плотно двери, казалось, не могли выдержать напора. Плодоносныя деревья были не подстрижены, и вс простирали жадныя, безплодныя свои втви, осыпанныя блестящими пучками дубовыхъ ягодокъ. Наконецъ, аллеи поросли высокою травою.

Развалины придавали сей картин что-то невыразимо-поэтическое, а въ душ созерцателя пробуждали мечты. Поэтъ остановился бы на семъ мст, погруженный въ продолжительную задумчивость, восхищаясь безпорядкомъ исполненнымъ гармоніи, разрушеніемъ плняющимъ взоры. Въ сіе мгновеніе, нсколько лучей солнца, пробившись сквозь раздвоенное облако, украсили сію полудикую сцену отраженіемъ тысячи радужныхъ оттнковъ. Темныя черепицы озарились, мхи заблистали, фантастическія призраки мелькнули на полянахъ, подъ деревьями, мертвые цвта оживились, разительныя противуположности боролись между собою, листвія ярко обозначились въ сіяніи, вдругъ свтъ изчезъ, и вся мстность, которая предъ симъ, казалось, дышала жизнію, умолкла, подернулась темнотою, или лучше, легкою, пріятною тнью осеннихъ сумерекъ.

Но совтникъ уже смотрлъ на сіе зданіе глазами владльца.

— Это дворецъ красавицы Усыпленнаго Лса, сказалъ онъ. Кому бы онъ могъ принадлежать?…… Надобно быть ршительно дуракомъ, чтобы не жить въ такомъ прелестномъ уединеніи!…..

Едва совтникъ произнесъ слова сіи, какъ женщина мелькнула передъ нимъ съ быстротою тни она не произвела ни малйшаго шума, она показалась изъ подъ оршника, посаженнаго съ правой стороны ршетки: то походило на видніе. Маркизъ остолбенлъ.

— Ну, д’Альбонъ, что съ тобою?……спросилъ его Г. Сюси.

— Я протираю глаза, чтобы увриться сплю ли я, или нтъ!….. отвчалъ онъ прижавшись къ ршетк, и стараясь увидть еще разъ призракъ.

— Она вроятно подъ этимъ фиговымъ деревомъ….. сказалъ онъ, указывая Филиппу на втви дерева, возвышавшагося надъ стноіо съ лвой стороны ршетки.

— Кто? она!……

— А я почему знаю? возразилъ д’Альбонъ. Представь себ, сказалъ онъ въ полголоса, что тамъ явилась мн сейчасъ странная женщина. Она, казалось, скоре принадлежала царству тней, чмъ дйствительному міру. Она была такъ тонка, такъ легка, такъ воздушна, что должна быть прозрачна. Лице ея бло какъ молоко. Я думаю, что одежда ея была черная, глаза и волосы показались мн также черными. Она взглянула на меня мимоходомъ, и хотя я, слава Богу, не трусливъ, но хладный и неподвижный взоръ ея оледнилъ кровь мою въ жилахъ.

— Хороша ли она собою? спросилъ Филиппъ.

— Не знаю. Я видлъ только глаза ея. Волосы у ней распущены, а чело иметъ тусклую близну.

— Чортъ побери обдъ въ Кассан!…. вскричалъ полковникъ. Останемся здсь. Мн, какъ ребенку, хочется войти въ сіе странное зданіе. Оконныя рамы выкрашены красною краскою. На карнизахъ дверей и ставень сдланы красныя полоски. Кажется это жилище нечистаго духа. Онъ можетъ быть наслдовалъ оное отъ монаховъ. — Пойдемъ, побжимъ за Блою и Черною Дамою…….. Все здсь романическое. Впередъ!……

Веселость полковника отзывалась чмъ-то принужденнымъ.

Въ сіе мгновеніе охотники услышали слабый крикъ, подобный писку мыши, пойманной въ западню. Они начали вслушиваться. Шелестъ попираемыхъ листьевъ кустарника, послышался посреди безмолвія, подобно говору волны. Сколько они ни напрягали своего слуха, земля пребыла безмолвною, и сохранила тайну шаговъ незнакомки, если только она дйствительно касалась земли.

— Это удивительно!….. вскричалъ Филиппъ, слдуя по изворотамъ, образуемымъ въ лсу стнами парка.

Оба пріятеля вскор вышли на аллею, ведущую лсомъ въ деревню Шоври. Пройдя по сей дорог къ сторон Парижа, они очутились передъ большею ршеткою, и увидли главный фасадъ сего таинственнаго обиталища. Съ сей стороны безпорядокъ представлялся во всей полнот. Огромныя трещины бороздили стны трехъ флигелей, расположенныхъ въ вид наугольника. Обломки черепицъ и аспидныхъ досокъ, грудами покрывавшіе землю, и обветшалыя крыши показывали совершенную запущенность. Опавшіе плоды лежали неубранными подъ деревьями, Корова паслась на лужайкахъ, и топтала цвты на куртинахъ, а коза объдала виноградныя лозы и обрывала незрлыя кисти.

— Здсь во всемъ видна гармонія, и самый безпорядокъ какъ бы одушевленъ…… сказалъ полковникъ, дернувъ за ручку звонка. Но колокольчикъ былъ безъ язычка, и охотники услышали только пронзительный звукъ, издаваемый заржаввшею пружиной. Калитка, въ стн, возл ршетки, несмотря на свою ветхость, не уступала усиліямъ Филиппа.

— Ого! это становится очень любопытнымъ!…… сказалъ онъ своему товарищу.

— Еслибы я не былъ членомъ магистрата, отвчалъ Г. д’Альбонъ, то подумалъ бы, что эта черная женщина, колдунья!……

Едва онъ произнесъ сіи слова, какъ къ ршетк подбжала корова, и протянула къ нимъ свою теплую морду, какъ бы побуждаемая какимъ-то влеченіемъ видть людей. Въ ту самую минуту женщина, если только сіе названіе могло приличествовать необыкновенному существу, явившемуся взорамъ ихъ, подошла къ коров, и взяла ее за веревку.

— Гей! гей!…… закричалъ полковникъ.

Женщина остановилась, и взглянула на двухъ незнакомцевъ. На голов у нея былъ красный платокъ, изъ подъ котораго выпадали клочки свтлыхъ волосъ, довольно похожихъ на лнъ, висящій на самопрялк. Толстая шерстяная юбка съ черными и съ срыми полосами, короче обыкновеннаго нсколькими вершками, позволяла видть ея икры. Ея плечи были обнажены, и можно было подумать, что она принадлежала къ одному изъ племенъ Краснокожихъ, прославленныхъ Куперомъ, ибо ея ноги, шея и руки, казалось, были покрыты кирпичною краскою. Ни одинъ лучь разума не одушевлялъ ея безчувственнаго лица. Голубоватые глаза были безъ всякаго огня и блеска. Нсколько рдкихъ, свтлыхъ волосъ служили замною бровей. Наконецъ, ея изкривленный ротъ открывалъ рядъ зубовъ неправильныхъ, но за то блыхъ, какъ у пса. Она медленно подошла къ ршетк, смотря на охотниковъ съ глупымъ выраженіемъ. Она почти улыбалась, но ея улыбка была насильственна и принужденна.

— Гд мы?…… что это за домъ?….. чей онъ?….. кто ты?…… здсь ли ты живешь?……

На сіи вопросы, и на множество другихъ, сдланныхъ ей обоими друзьями, она отвчала только какими-то гортанными звуками, которые боле, казалось, принадлежали животному, чмъ существу разумному.

— Разв ты не видишь что она глухонмая?….. сказалъ совтникъ.

— Братія-послушники!…… {Bons-hommes — такъ во Франціи прежде назывались меньшіе братія.} вскричала крестьянка.

— А что! да и въ самомъ дл не такъ ли! Это можетъ быть древній монастырь Братьевъ-послушниковъ……. сказалъ Г. д’Альбонъ.

Вопросы начались снова, но подобно своенравному ребенку, крестьянка краснла, играла своими деревянными башмаками, крутила веревку, привязанную къ коров, которая опять принялась щипать траву, смотрла на охотниковъ, разсматривала вс части ихъ одежды, она ворчала, визжала, но не говорила.

— Какъ тебя зовутъ? спросилъ ее Филиппъ, вперивъ въ нея взоры, какъ будто бы желая обаять ее.

— Женевьева!……. сказала она.

Въ ту же минуту она изчезла съ безумнымъ смхомъ.

— До сихъ поръ, благоразумнйшее созданіе, попавшееся намъ въ семъ мст, была корова…… воскликнулъ совтникъ. Я выстрлю изъ ружья, чтобы вызвать кого нибудь.

Въ ту самую минуту, какъ Г. д’Альбонъ брался за ружье, полковникъ остановилъ его и показалъ ему пальцемъ ту незнакомку, которая предъ симъ возбудила въ нихъ живйшее любопытство. Она медленными шагами шла въ нкоторомъ отдаленіи по аллеи, и казалось была погружена въ глубокое мечтаніе. На ней было черное атласное платье, совершенно изношенное. Длинные волосы многочисленными локонами упадали на ея чело, вились около плечь, достигалн даже до ея таліи, и служили ей вмсто шали. Она, по видимому, привыкла къ таковому безпорядку, ибо только изрдка откидывала волосы отъ висковъ, и тогда, отрывисто потрясая головою, она однимъ разомъ освобождала свое чело и глаза отъ сего роскошнаго покрывала, и движеніе ея, подобно движенію животнаго, показывало удивительную увренность. Она достигала своей цли съ неестественною быстротою. Охотники съ удивленіемъ увидли, что она вспрыгнула на сучекъ яблони, и сла на немъ съ легкостію птицы, рвала плоды, ла ихъ, и соскочила на землю съ тою пріятною ловкостію, которая прельщаетъ насъ въ блкахъ. Вс члены ея были такъ гибки, что даже и въ самыхъ малйшихъ ея движеніяхъ нельзя было замтить и признака принужденности или усилія. Она трала на трав, каталась по ней, словно ребенокъ, потомъ, вытянувъ об ноги и руки, лежала на земл со всею нгою и безпечностію, свойственными котенку, спящему на солнц. Вдругъ послышались отдаленные раскаты грома, она съ живостію обернулась, и стала на четвереньки съ чудною ловкостію собаки, которая чуетъ приближеніе незнакомаго. При семъ странномъ положеніи, ея волосы раздлились на дв широкія косы, упадавшія съ обихъ сторонъ головы. Тогда два зрителя сей необыкновенной сцены могли любоваться ея плечами, коихъ очерки имли изящную нжность, и блистали близной подобно полевымъ маргариткамъ. Въ особенности же шея привлекала взоры рдкимъ совершенствомъ формъ. Легко было видть, что женщина сія сложена прелестно. Она испустила болзненный крикъ, и вдругъ встала на ноги. Ея движенія слдовали одно за другимъ съ такою быстротою, съ такою пріятностію, съ такою непринужденностію, что казалось, то было не земное существо, но одна изъ воздушныхъ двъ, восптыхъ Оссіаномъ. Она подошла къ каскаду, скинула свой башмакъ, подбросивъ его ногою, и по видимому, съ удовольствіемъ погружала въ чистую струю ногу, блую какъ снгъ. Она можетъ быть восхищалась блестящими переливами зыбей, походившими на блескъ драгоцнныхъ камней, потомъ, стала на колни у края бассейна, и съ истинно-дтскою простотою забавлялась, опуская въ воду свои длинные волосы, и поспшно вынимала опять, чтобы видть, какъ скопившаяся вода упадаетъ съ нихъ по каплямъ, которыя, отражая солнечные лучи, составляли какъ бы жемчужные четки.

— Эта женщина помшана!…. вскричалъ совтникъ.

Въ сію самую минуту, раздался хриплый крикъ, вроятно произведенный Женевьевою, и который, по видимому, относился къ незнакомк. Она встала, и откинула волосы отъ лица. Въ сіе мгновеніе полковникъ и Г-нъ д’Альбонъ могли разсмотрть черты сей женщины. Лице ея было чрезвычайно блдно, она имла большіе черные глаза. Она увидла обоихъ друзей, и, бросившись къ ршетк съ легкостію лани, достигла оной въ нсколько скачковъ.

— Прощай!…… произнесла она нжнымъ и сладкозвучнымъ голосомъ, хотя сія удивительная мелодія, съ нетерпніемъ ожиданная охотниками, казалось, невыражала ни малйшаго чувствованія или мысли.

Г. д’Альбонъ восхищался длинными ресницами ея глазъ, ея густыми черными бровями, ослпительною близною ея тла, которое не имло ни малйшаго оттнка румянца, ибо одн только тонкія, синія жилки рисовались на ея бломъ лиц: то была прелестнйшая женщина, какую когда либо можно увидть.

Совтникъ, приведенный въ удивленіе симъ зрлищемъ, обернулся къ своему другу, но полковникъ лежалъ позади его, безъ чувствъ, на трав. Вс сіи обстоятельства послдовали одно за другимъ съ неимоврною скоростію.

Испуганный Г. д’Альбонъ выстрлилъ изъ ружья на воздухъ, чтобъ вызвать кого нибудь, и закричалъ: Помогите! стараясь поднять полковника, но онъ чрезвычайно изумился, увидвъ что незнакомка, стоявшая до тхъ поръ неподвижно, при звук выстрла бросилась съ быстротою стрлы, испуская крики испуга, подобно раненому зврю, и кружилась по лужайк со всми признаками глубочаишаго ужаса.

Г. д’Альбонъ услышалъ шумъ прозжавшей по Иль-Адамской дорог, красивой коляски. Онъ, махая платкомъ, звалъ на помощь сидвшихъ въ оной. Экипажъ немедленно подъхалъ, и Г. д’Альбонъ узналъ Г-на и Г-жу Бюель, которые поспшно вышли изъ коляски, предлагая оную совтнику. Когда, съ помощію лакея, Г. д’Альбонъ перенесъ въ нее своего друга, Г-жа Бюель подала ему сткляночку съ уксусомъ, чтобы привести въ чувства полковника. Вскор Г. Сюси открылъ глаза, обратилъ ихъ на лужайку, гд незнакомка продолжала бгать съ крикомъ, и тогда онъ испустилъ внятное восклицаніе, казалось былъ потрясенъ какимъ то мучительнымъ ощущеніемъ, и снова закрылъ глаза, сдлавъ движеніе рукою, какъ бы прося своего друга, чтобы онъ веллъ хать.

— Вотъ ужъ врно въ первый разъ видъ женщины приводитъ въ ужасъ военнаго! вскричалъ Г. д’Альбонъ, растегивая жилетъ своего друга, и давая ему нюхать спиртъ.

Г-нъ и Г-жа Бюель съ упредительностію предложили свою коляску совтнику, сказавъ, что будутъ продолжать прогулку пшкомъ.

— Что это за женщина? спросилъ совтникъ, указывая на незнакомку.

— Предполагаютъ, что она пріхала изъ Мулнна, отвчалъ Г. Бюелъ. Говорятъ будто это Графиня Вандіеръ, и что она помшана, но такъ какъ она не боле двухъ мсяцевъ здсь, то я не могу ручаться вамъ за достоврность сихъ слуховъ.

Г. д’Альбонъ поблагодарилъ Г-на и Г-жу Бюель, и отправился въ Кассанъ. Лпшь только онъ потерялъ ихъ изъ виду, какъ Филиппъ Сюси пришелъ въ память, благодаря острому запаху англійскаго уксуса.

— Это она!….. вскричалъ онъ.

— Кто?….. она! спросилъ д’Альбонъ.

— Юлія….. ахъ! мертвая и живая, живая и сумасшедшая…… я думалъ, что умру…….

Благоразумный совтникъ могъ теперь постигнуть всю опасность перелома, въ которомъ находился его другъ, и онъ воздержался отъ разспросовъ, чтобъ не разстроить его еще боле. Онъ съ нетерпніемъ желалъ скоре пріхать въ замокъ, ибо перемна, происшедшая въ чертахъ и во всей особ полковника, заставляла его страшиться, не сообщилась-ли Филиппу ужасная болзнь Графини.

Лишь только коляска подъхала къ Иль-Адаму, Г. д’Альбонъ послалъ слугу къ тамошнему доктору, и когда полковника уложили въ постелю, докторъ былъ уже при немъ.

— Еслибы Г. полковникъ не былъ почти на тощакъ, сказалъ хирургъ, то онъ бы умеръ!…… Усталость спасла его.

Потомъ, сдлавъ необходимыя предписанія, вышелъ, чтобы самому приготовить успокоительное питье.

На другое утро Г-ну Сюси было лучше, но врачь провелъ цлую ночь подл него, одинъ, не допуская никого въ комнату больнаго.

— Признаюсь вамъ, господинъ маркизъ, сказалъ онъ Г. д’Адьбону, что я опасался воспаленія въ мозгу. Г. Сюси получилъ очень, очень сильное потрясеніе. Страсти сего человка чрезвычайно пылки, но для него первый порывъ ршителенъ. Можетъ быть завтра онъ будетъ вн опасности.

Докторъ не ошибся, н на другой день опъ позволилъ совтнику навстить своего друга.

— Любезный д’Альбонъ, сказалъ Филиппъ пожавъ ему руку, я ожидаю отъ тебя одной услуги!….. Отправься поскоре въ старый монастырь! узнай обо всемъ, что касается до женщины, которую мы тамъ видли, и возвратись поспшне, ибо я буду считать минуты…..

Маркизъ д’Альбонъ вскочилъ на лошадь, которую онъ заставилъ бжать въ галопъ до древняго аббатства. Прибывъ туда, онъ увидлъ передъ ршеткою высокаго, сухощаваго мужчину, одтаго въ черное платье, лице коего было пріятно и предъупредительно. Когда совтникъ спросилъ его, не живетъ ли онъ въ семъ разрушенномъ дом, незнакомецъ отвчалъ утвердительно.

Г. д’Альбонъ разсказалъ ему побудительныя причины своего посщенія, и тогда незнакомецъ воскликнулъ:

— Какъ, милостивый государь, это вы сдлали тотъ пагубный выстрлъ?…. Вы чуть не убили моей несчастной больной.

— Полноте, милостивый государь, я выстрлилъ на воздухъ!…..

— Вы бы мене причинили зла Графин, убивъ ее.

— Впрочемъ, намъ не въ чемъ упрекать другъ друга, ибо видъ вашей Графини чуть не убилъ Г. Барона Филиппа Сюси.

— Филиппа Сюси!….. вскричалъ докторъ поднявъ глаза къ небу и всплеснувъ руками. Былъ ли онъ въ Россіи, при переправ черезъ Березину?……

— Былъ, отвчалъ д’Альбонъ, его захватили казаки, и онъ былъ отправленъ въ Сибирь, откуда возвратился около одинадцати мсяцевъ тому назадъ…….

— Войдите, милостивый государь, сказалъ докторъ и ввелъ совтника въ залу, находившуюся въ нижнемъ этаж сего зданія.

Зала сія была богато убрана, но все носило въ оной слды своенравнаго опустошенія. Вазы изъ драгоцннаго фарфора лежали разбитыя возл столовыхъ часовъ, которые были въ сохранности. Шелковыя занавсы у окошекъ были разорваны, между тмъ какъ двойная кисенная занавска была въ цлости.

— Вы видите, сказалъ войдя докторъ, опустошенія, произведенныя прелестнымъ существомъ, коему я посвятилъ себя……

Слова сіи сильно взволновали совтника.

— Она мн племянница, продолжалъ докторъ, и, несмотря на несовершенство нашего искусства, я надюсь возвратить ей со временемъ разсудокъ, слдуя метод, которая, къ несчастію, сопряжена съ чрезмрными издержками……

Потомъ, подобно всмъ людямъ, которые живутъ въ уединеніи, будучи жертвою безпрерывно возраждающейся горести, онъ въ разговор, часто прерываемомъ подробно разсказалъ совтнику приключеніе, которое будетъ описано ниже въ боле стройномъ порядк и безъ отступленій, дланныхъ повствователемъ и совтникомъ. —

——

Маршалъ Викторъ, начиная, около девяти часовъ вечера отступать отъ высотъ Студзянки, удерживаемыхъ имъ въ продолженіи цлаго дня 28го Ноября 1812 года, оставилъ на оныхъ тысячу человкъ, коимъ предписано было, до послдней крайности, защищать тотъ изъ двухъ мостовъ, построенныхъ черезъ Березину, который, еще не былъ разрушенъ.

Ceй арріеръ-гардъ обрекъ себя на жертву, для спасенія несмтнаго числа отставныхъ солдатъ, которые, окостенвъ отъ жестокихъ морозовъ, никакъ не ршались покинуть обозы арміи. Но великодушное самоотверженіе людей, составлявшихъ сей арріеръ-гардъ долженствовало быть безполезнымъ.

Солдаты, толпами тснившіеся на берегахъ Березины, къ несчастію встрчали на оныхъ безчисленное множество экипажей, фуръ и всякаго рода утвари, которые армія вынуждена была бросить, совершая свой переходъ въ продолженіе 27 и 28 чиселъ Ноября мсяца. Сдлавшись нечаянно обладателями такихъ сокровищъ, сіи несчастные, обезумвшіе отъ зимнихъ бурь, жили на открытыхъ бивакахъ, забирали разныя вещи для постройки себ шалашей, разводили огни, бросая въ оные все, что попадалось имъ подъ руку, питались кониною, обдирали съ экипажей и фуръ сукно, кожу, холстъ, чтобъ защититъ себя онъ стужи, и предавались сну, вмсто того чтобы продолжать путь, и спокойно перейти ночью ту самую Березину, которая, по странному какому-то предопредленію, содлалась уже предъ симъ столь пагубною для Французской арміи.

Безчувственность сихъ несчастныхъ солдатъ могутъ постигнуть только т, которые сами переходили сіи неизмримыя снжныя степи, представлявшія, для утоленія жажды одинъ только снгъ, для успокоенія — только снжное ложе, утомленнымъ взорамъ — снжный небосклонъ, для пищи — снгъ и нсколько мерзлыхъ свеклъ пли другихъ овощей, кой-гд пригоршню муки или кусокъ конины. Сіи страдальцы, одоленные сномъ, изнемогающіе отъ голода, жажды и усталости, приходили на равнину, гд видли дрова, огни, състные припасы, несмтное число оставленныхъ экипажей, биваки, однимъ словомъ — импровизированный городъ, ибо деревня Студзянка была совершенно разобрана, раздлена на части, перенесена съ высотъ на равнину. Хотя то былъ жалкій и опасный городъ, но все-таки городъ, и мсто не столь неумолимое, какъ ужасныя степи Россіи. Существованіе сего обширнаго гошпиталя, гд царствовала мука, мрачная, молчаливая, продолжалось двадцать часовъ. Совершенное равнодушіе къ жизни или ощущеніе неожиданнаго благосостоянія, самымъ естественнымъ образомъ содлывало сіи несмтныя толпы нечувствительными ко всякой иной мысли, кром мысли объ отдых.

Артиллерія праваго крыла Русской арміи безъ умолку громила сію массу, которая рисовалась на снг то чернымъ, то огненнымъ пятномъ, но неутомимыя ядра казались для окостенлой толпы только лишнимъ неудобствомъ. То была какъ бы гроза, на которую вс смотрятъ равнодушно, потому что ея молніи могли только кой-гд поразить умирающаго, больнаго или разразиться надъ мертвецомъ.

Отставшіе безпрестанно являлись толпами. Сіи какъ бы движущіеся трупы разсылались въ ту же минуту, и бродя около огней, какъ нищіе просили уголка возл оныхъ, чаще всего, получая отказъ, они собирались опять въ толпы, и, не внемля гласу нкоторыхъ офицеровъ, предсказывающихъ имъ смерть на будущій день, они истощали запасъ бодрости, необходимый для переправы черезъ Березину, на устроеніе себ шалашей на ночь или на пріисканіе скудной пищи. Смерть, ожидавшая ихъ, не была уже зломъ, ибо общала имъ часъ успокоенія. Они называли зломь только голодъ, жажду и стужу. Когда не стало боле дровъ, огней, холста, шалашей, тогда возникли кровопролитныя драки между вновь являвшимися солдатами и тми, которые имли еще какія-нибудь убжища: слабые погибали. Наконецъ, дошло до того, что отступающіе солдаты, тснимые Русскими, имли вмсто бивакъ обнаженное, снжное поле, на которое ложились, и не вставали боле.

Нечувствительнымъ образомъ сія масса существъ, почти безжизненныхъ, стала столь густою, такъ онмла, такъ обезумла, или, можетъ быть, была такъ счастлива, что ея доблестный защитникъ, Маршалъ Викторъ, который въ продолженіи двухъ дней съ шестью тысячами держался противъ превосходнйшаго числа Русскихъ, предводительствуемыхъ Витгенштейномъ, вынужденъ былъ открытою силою пробиться сквозь сей лсъ солдатъ, чтобы перевести черезъ Березину пятитысячный отрядъ храбрыхъ, долженствовавшихъ присоединиться къ Императору.

Сіи несчастные позволяли раздавлятъ себя, но не трогались съ мста. Они погибали безмолвствуя, улыбались при вид потухающихъ огней, и не воспоминали даже о Франціи.

Только въ десять часовъ вечера Герцогъ Беллюнской достигъ противуположнаго берега рки. До перехода черезъ мосты, ведущіе въ Зембинъ, онъ поручилъ судьбу арріеръ-гарда, оставленнаго близь Студзянки, тому Эбле, который былъ спасителемъ всхъ несчастныхъ, пережившихъ бдствія, претерпнныя при Березин.

Около полуночи, сей доблестный генералъ вышелъ изъ занимаемаго имъ небольшаго шалаша, стоявшаго возл моста, и, въ сопровожденіи безстрашнаго офицера, сталъ осматривать лагерь, расположенный между берегомъ Березины и дорогою, ведущею изъ Борисова въ Студзянку. Орудія Русскихъ замолкли, безчисленные огни, кои посреди сугробовъ снга блднли и казалось почти не изливали свта, кое-гд освщали лица, потерявшія видъ человческій, около тридцати тысячь страдальцевъ всхъ націй, брошенныхъ Наполеономъ на Россію, съ грубою безчувственностію играли тутъ своею жизнію.

— Надобно спасти всхъ сихъ несчастныхъ!…… сказалъ генералъ.

— Завтра поутру, прибавилъ онъ, Русскіе овладютъ Студзянкою, посему надобно будетъ сжечь мостъ, лишь только они покажутся, и такъ, другъ мой, соберись съ духомъ…… Проберись до высоты. Скажи генералу Фурнье, что онъ едва успетъ оставить свою позицію, пробиться сквозь сію толпу и перейти мостъ. Дождавшись его выступленія, слдуй за нимъ, потомъ, съ помощію нсколькихъ здоровыхъ людей, безъ жалости сожги вс биваки, вс экипажи, фуры, телеги, словомъ все! Гони къ мосту весь этотъ народъ! Принудь всякаго, кто только въ состояніи передвигать ноги, перейти на ту сторону. Теперь, послднее наше средство — пожаръ. Еслибы Бертье далъ мн истребить сіи проклятые обозы, то эта рка не поглотила бы никого…….. кром моихъ бдныхъ понтонныхъ…… сихъ пятидесяти героевъ, которые спасли армію и — будутъ забыты]

Генералъ приложилъ руку къ челу и задумался. Онъ предчувствовалъ, что Польша будетъ его могилою, и что ли одинъ голосъ не возвысился для прославленія самоотверженія сихъ великодушныхъ героевъ, которые погибли въ волнахъ — въ волнахъ Березины! — укрпляя мостовые козлы. — Одинъ изъ нихъ живетъ еще, или, врне, страдаетъ, въ деревушк, — забытый!……

Адьютантъ отправился.

Едва великодушный офицеръ усплъ сдлать сотню шаговъ къ Студзянк, какъ генералъ Эбле, разбудивъ человкъ шесть измученныхъ понтонныхъ солдатъ, приступилъ къ исполненію своего человколюбиваго предначертанія, приказавъ имъ зажечь бивуаки, расположенные около моста, чмъ и принудилъ, по близости отъ онаго спавшихъ людей, перейти Березину.

Между тмъ Адьютантъ, не безъ труда достигъ единственной избы, которая оставалась въ Студзянк.

— Избенка-то чай плотно набита, товарищъ, сказалъ онъ человку, стоявшему у дверей.

— Если протолкаешься въ нее, то будешь удалой малой!…….. отвчалъ офицеръ не оглядываясь, и продолжая щепить саблею деревянную стну избы.

— Это ты, Филиппъ?….. сказалъ Адьютантъ, узнавъ по голосу одного изъ своихъ пріятелей.

— Я…….а! а! это ты, ддушка, возразилъ Г. Сюси, взглянувъ на Адьютанта, которому, какъ и ему самому, было не боле двадцати-трехъ лтъ. Я думалъ, что ты на другомъ берегу этой проклятой рки. Не принесъ ли ты намъ пирожковъ и вареньевъ на дессертъ? — Тебя примутъ славно……. прибавилъ онъ, содравъ кору съ бревна, которую, вмсто корму, давалъ своей лошади.

— Я ищу вашего начальника, чтобы сообщить ему, отъ имени генерала Эбле, приказаніе тянуться къ Зембину! Вы едва успете пробраться черезъ эту массу труповъ, которыхъ я ceойчасъ подожгу, чтобы заставить ихъ итти…….

— Ты почти согрлъ меня, ибо отъ твоего извстія потъ проступилъ на мн. Я долженъ еще спасти двухъ особъ, близкихъ моему сердцу!……. О! когда бы не эти дв сони, ддушка, я бы уже пересталъ жить! Только для нихъ я забочусь о своей лошади, и еще до сихъ поръ не сълъ ее. Ради Бога, нтъ ли у тебя кусочка сухаря?…… Вотъ уже тридцать часовъ, что я ни крохи не клалъ въ свой чемоданъ, а дрался какъ бшеный, чтобы сохранить тотъ остатокъ теплоты и храбрости, который еще не угасъ во мн.

— Бдный Филиппъ!…… ни кусочка, ни кусочка. Но гд генералъ? Не тутъ ли?…….

— И не думай войти!…. Въ этомъ сара вс наши раненые…… Ступай немного выше! — Ты встртишь, вправо, родъ свинаго хлва……. И вотъ тамъ-то ты найдешь генерала!….. Прощай, храбрый товарищъ……. Если мы когда нибудь будемъ вмст танцовать Французскую кадриль на паркет, въ Париж……

Онъ не кончилъ своей рчи, ибо въ сію минуту подулъ такой пронзительной втеръ, что Адьютантъ принужденъ былъ побжать, дабы не замерзнуть, а губы маіора Филиппа окоченли.

Вскор воцарилось безмолвіе. Только, по временамъ, оно было возмущаемо воплями, исходящими изъ хижины, и глухимъ шумомъ, производимымъ лошадью Г. Сюси, грызущею отъ голода и бшенства оледенлую кору на бревнахъ, изъ которыхъ была построена изба. Маіоръ вложилъ въ ножны свою саблю и схвативъ съ живостью за поводья драгоцнное животное, сбереженное имъ, оттащилъ оное, не смотря на сопротивленіе, отъ жалкаго корма, которымъ бдная лошадь, казалось, довольствовалась.

— Впередъ, Ланочка! впередъ…….. Ты одна, красавица моя, можешь спасти Юлію!….. Придетъ чреда, и намъ будетъ позволено отдохнуть — когда умремъ…….

И Филиппъ закутанный шубой, которой онъ былъ одолженъ сохраненіемъ своей жизни и бодрости, побжалъ, постукивая ногами объ оледенлый снгъ, дабы тмъ согрться.

Едва полковникъ отошелъ шаговъ около пятисотъ, какъ увидлъ большой огонь на томъ самомъ мст, гд еще съ самаго утра оставилъ свою карету подъ надзоромъ стараго, неустрашимаго солдата. Невыразимое безпокойство овладло имъ, и подобно всмъ, кои испытали ужасы сей бдственной годины, и находили въ себ какую-то могущественность духа, онъ обрлъ, для спасенія милыхъ его сердцу, такія силы, которыхъ-бы не имлъ для собственнаго своего спасенія. Вскор онъ очутился въ нсколькихъ шагахъ отъ небольшаго оврага, въ которомъ, для безопасности отъ ядеръ, онъ помстилъ молодую женщину, подругу своей юности, драгоцннйшее его сокровище!

Въ нсколькихъ шагахъ отъ кареты, человкъ съ тридцать толпились около огромнаго огня, который они поддерживали бросая въ оный разные обломки фуръ, колеса, доски, разбитыя части повозокъ. Сіи солдаты были вроятно послдніе изъ числа тхъ, которые, отъ гряды возвышеній образуемой мстностію около Студзянки до пагубной рки, составляли какъ бы океанъ головъ, огней, шалашей, живое море, волнуемое движеніями почти нечувствительными, и издававшее какой-то глухой гулъ, по временамъ сопровождаемый ужаснымъ трескомъ. Побуждаемые голодомъ и отчаяніемъ, сіи несчастные вроятно употребили насиліе, чтобъ завладть каретою. Старый генералъ и молодая женщина, которыхъ они нашли покоющимися въ ней на подушкахъ, и закутанными въ шубы, лежали теперь свернувшись предъ огнемъ. Карета была отворена, а одни дверцы отбиты. Лишь только люди, находящіеся у огня, услышали шумъ шаговъ приближающагося маіора и его лошади, какъ поднялся между ними крикъ бшенства. То было изступленіе голода и благополучія.

— Лошадь!….. лошадь!…….

Сей вопль былъ единодушнымъ. Вс голоса слились въ одинъ годосъ.

— Прочь! берегись!…… закричали два или три солдата, прицливаясь въ лошадь.

Филиппъ сталъ передъ своею кобылою, и сказалъ:

— Мошенники! я васъ всхъ опрокину въ огонь!…… Вонъ тамъ, выше, есть павшія лошади! Ступайте за ними……

— Прямой забавникъ, этотъ офицеръ! Разъ, два, отойдешь ли?…. прибавилъ гренадеръ исполинскаго роста. — Нтъ!…. — Ну, какъ хочешь, самъ на себя пеняй!……

Крикъ женщины заглушилъ залпъ. Къ счастію Филиппъ не былъ раненъ, но Ланочка пала подъ выстрлами. Бдное животное боролось съ смертію, но три человка бросились на него, и доконали штыками.

— Живодры! Дайте мн попону и пистолеты!…… воскликнулъ Филиппъ съ отчаяніемъ.

— Пистолеты, изволь!….. молвилъ гренадеръ, но что касается до попоны, тотъ пхотинецъ, у котораго двое сутокъ ни крохи не было за зубами..…. Онъ такъ и дрожитъ въ своемъ уксусномъ плать!…… Это нашъ генералъ……—

Филиппъ замолчалъ, видя передъ собою человка, почти безъ обуви одтаго въ панталоны, изорванныя мстахъ въ десяти, и имвшаго на голов изношенной полицейскій колпакъ, покрытый изморозью.

Тогда онъ поспшно взялъ пистолеты, и между тмъ какъ привязывалъ оные къ своему поясу, пять человкъ принесли кобылу къ огню, и начали разбирать ее ни части съ такимъ же искусствомъ, какъ какой нибудь мясникъ въ Париж. Отрзанные куски съ волшебною силою изчезали, и бросаемы были на уголья. Маіорь слъ возл женщины, которая за минуту предъ симъ, узнавъ его, испустила крикъ ужаса. Онъ нашелъ ее неподвижною, она сидла на каретной подушк, и грлась передъ огнемъ. Она безмолвно посмотрла на него — и даже не улыбнулась ему.

Тогда Филиппъ увидлъ возл себя рядоваго, которому поручилъ оборонять карету. Бдняга былъ раненъ. Тснимый со всхъ сторонъ солдатами, онъ принужденъ былъ уступишь ихъ числу, но, подобно собак, защищавшей до послдней минуты обдъ своего господина, онъ захватилъ участокъ изъ добычи, и сдлалъ себ родъ плаща изъ простыни. Въ сію минуту, онъ поджаривалъ кусокъ мяса убитой кобылы, и маіоръ легко могъ прочитать на его лиц радость, ощущаемую имъ при вид приготовленія пира.

Графъ Вандіеръ, который за три дня передъ симъ, впалъ какъ бы въ младенчество, лежалъ подъ подушкой, возл своей жены. Онъ смотрлъ неподвижнымъ, тусклымъ окомъ на пирамидальный пламень, отъ теплоты котораго начиналъ отогрваться. Залпъ, слышанный имъ, прибытіе Филиппа, не боле взволновали его, какъ и бои, въ слдствіе котораго его карета была разграблена.

Сперва Филиппъ схватилъ руку молодой Графини, какъ бы желая выразить ей свою привязанность и соболзнованіе, ощущаемое имъ при вид постигшихъ ее бдствій, но онъ пребылъ безмолвнымъ, сидя возл нея на сугроб талова снга, съ котораго текла вода. Онъ самъ уступилъ счастію погрться, забывъ опасность, забывъ все. Его лице, вопреки его вол, подернулось судорожнымъ выраженіемъ почти безумной радости, и онъ съ нетерпніемъ ждалъ, чтобы кусокъ кобылы, удленный его солдату, былъ изготовленъ, ибо запахъ сего жаренаго мяса подстрекалъ его голодъ, а голодъ заставлялъ молчать въ немъ голосъ сердца, мужества и любви. Онъ посмотрлъ безъ гнва на слдствія разграбленія своей кареты. Вс люди, расположенные около огня, раздлили между собою одяла, подушки, шубы, мужскія и женскія платья, принадлежавшія графу, графин и маіору. Сей послдній взглянулъ на корпусъ кареты, желая знать, можетъ ли оный еще служить къ чему нибудь. При свт огня, онъ увидлъ разбросанныя золотыя вещи, брилліанты, серебро, принадлежащіе графин, и никто не думалъ присвоить себ малйшую частицу оныхъ.

Вс люди, случайно столпившіеся около сего огня, хранили молчаніе, имвшее въ себ что-то ужасное. Каждый изъ нихъ длалъ только то, что клонилось къ личному его благосостоянію. Ст бдствія являли собою даже смшную сторону. Вс лица, изкаженныя морозами, были покрыты оболочкою грязи, на которой слезы, начиная отъ глазъ и до нижней части щекъ, провели борозды, свидтельствовавшія о толщин сей личины. Неопрятныя бороды длали сихъ солдатъ еще боле безобразными. Нкоторые изъ нихъ были окутаны въ женскія шали, на другихъ были чапраки, попоны покрытыя грязью, лохмотья осыпанныя талою изморозью, иные имли на одной ног сапогъ, а на другой башмакъ. Не было ни одного человка, чья бы одежда не представляла какой нибудь шутовской странности. При вид столь смшныхъ преобразованій, сіи люди были мрачны и безмолвны. Молчаніе было только прерываемо трескомъ дерева и пламени, отдаленнымъ гуломъ лагеря и звукомъ сабельныхъ ударовъ самыхъ голодныхъ солдатъ, которые отрубали отъ Лапочки лучшіе куски. Нсколько человкъ изъ несчастныхъ, боле утомленные, спали. Когда одинъ изъ нихъ катился въ огонь, никто не удерживалъ его, ибо сіи строгіе логики разсуждали, что если онъ еще живъ, то обжоги должны надоумить его искать безопаснйшаго мста. Если несчастный просыпался въ огн, и потомъ погибалъ, то никто не изъявлялъ сожалнія, разв только случалось, что солдаты посматривали другъ на друга, чтобы оправдать себя въ безчувственности, читая нечувствительность въ глазахъ другихъ товарищей.

Два раза, графиня была свидтельницею такого зрлища, она нмла, и пребыла неподвижною.

Когда куски конины были поджарены, то каждый утолилъ голодъ съ тою жадностію, которая, даже въ животныхъ, кажется намъ столь отвратительною.

— Вотъ ужъ врно въ первый разъ, что на тридцать человкъ пхотинцевъ хватило одной лошади!….. вскричалъ гренадеръ, выстрлившій по Лапочк.

То была единственная шутка, въ которой проявился народный духъ.

Вскор большая часть сихъ бдныхъ солдатъ закуталась въ свои одежды, расположилась на доскахъ и на такихъ предметахъ, кои могли предо хранить ихъ отъ соприкосновенія съ снгомъ, и заснула, безпечная на счетъ будущаго дня.

Когда маіоръ отогрлся, и утолилъ свой: голодъ, тогда неодолимый сонъ отяготилъ его вжды. Юлія спала. Онъ созерцалъ сію молодую женщину только во время краткаго промежутка его борьбы съ дремотой. Она была закутана въ шубу и въ драгунскую шинель изъ толстаго сукна. Ея голова покоилась на подушк, обрызганной кровью, ноги были завернуты шинелью. Астраханская шапочка, подвязанная платкомъ, охраняла, по возможности, ея лице отъ стужи. Въ такомъ положеніи, она ршительно ни на что не походила. То была словно колода. Но какъ графиня, засыпая, оборотилась лицемъ къ огню, то маіоръ могъ видть закрытые глаза и часть ея чела. Была ли то послдняя маркитанша? Была ли то прелестная женщина, слава любовника, царица празднествъ, боготворимая Сильфида, блестящая изящностію формъ, граціей, свжестію? Увы! самое око преданнйшаго ея друга, ничего въ ней не видло прежняго…… То былъ предметъ безъ названія, груда одеждъ и лохмотьевъ, словомъ — трупъ. Любовь была убита морозами, даже въ сердц женщины.

Сквозь мрачную пелену, которою самый неодолимый сонъ застилалъ глаза маіора, ему представлялись мужъ и жена, какъ дв точки. Сверканіе огня, распростертыя возл онаго существа, ужасный морозъ, свирпствующія въ трехъ шагахъ отъ теплоты кратковременной…… То былъ уже сонъ.

Докучная мысль ужасала Филиппа.

— Мы вс погибнемъ, если я усну…..Я не буду спать…..

Онъ спалъ.

Ужасные вопли и взрывъ разбудили Г-на Сюси, посл сна, продолжавшагося не боле одного часа. Чувство долга, опасность Юліи, упали всею своею тяготою на его сердце. Онъ испустилъ крикъ, подобный реву. Одинъ онъ и его солдатъ вскочили. Они увидли огненное море, своенравное пламя, которое передъ ними, ярко обозначало на мрачномъ грунт толпу людей, пожирая биваки и вс шалаши, сверхъ сего слышались имъ вопли отчаянія, визги, представились ихъ взорамъ тысячи страшныхъ, бшеныхъ лицъ, н по временамъ наступали промежутки ужаснаго молчанія. Посреди сего ада, густая колонна солдатъ пробивалась къ мосту, окруженная съ обихъ сторонъ грудами труповъ.

— Это отступленіе нашего арріеръ-гарда! вскричалъ маіоръ. Нтъ боле надежды!

— Я не тронулъ твоей кареты, Филиппъ!….. молвилъ дружескій голосъ.

Г. Сюси обернулся, н, при блеск огней, узналъ молодаго адьютанта.

— Все погибло!……. отвчалъ маіоръ. Они съли мою лошадь!…. Притомъ, какъ я заставлю итти этаго обезумвшаго генерала и его жену?…….

— Возми головню, Филипъ, и постращай ихъ!……

— Стращать графиню!…….

— Прощай! вскричалъ адьютантъ. Мн остается только время, необходинмое для перехода…… а перейти я долженъ! У меня во Франціи осталась мать! Какая ночь! Толпа сія предпочитаетъ остаться на снгу, и большая часть сихъ несчастныхъ скоре соглашается сгорть, чмъ подняться на ноги……. Уже четыре часа, Филиппъ!……. Черезъ два часа Русскіе зашевелятся. Я увряю тебя, что ты еще разъ увидишь Березину, покрытую трупами…… Филиппъ, подумай о себ! Пойдемъ……. У тебя нтъ лошадей, ты не можешь нести графиню…… И такъ, пойдемъ.

— Другъ мой, покинуть Юлію?….. мою Юлію!……

Маіоръ обхватилъ графиню, поставилъ ее на ноги, потрясалъ ее съ суровостію человка, приведеннаго въ отчаяніе, и наконецъ, принудилъ ее пробудиться. Она взглянула на него неподвижнымъ, мертвымъ окомъ……

— Надобно итти, Юлія, или мы погибнемъ — здсь.

Вмсто отвта, графиня пыталась опуститься на землю, чтобы предаться сну.

Адьютантъ схватилъ головню, и началъ махать оною предъ лицомъ Юліи.

— Спасемъ ее насильно!….. вскричалъ Филиппъ.

Потомъ онъ поднялъ графиню и отнесъ ее въ карету. Возвратясь, онъ просилъ помощи у своего друга, и взявъ вмст стараго генерала, не зная мертвъ ли онъ или живъ еще, положили возл графини. Наконецъ, отталкивая ногою каждаго солдата лежавшаго на земл, маіоръ отбиралъ отъ нихъ то, что они захватили, набросалъ разныхъ теплыхъ одеждъ на обоихъ супруговъ, и сунулъ въ уголъ кареты нсколько поджареныхъ кусковъ своей кобылы.

— Что ты намренъ длать?…..

— Тащить карету…… сказалъ маіоръ.

— Ты сошелъ съ ума!

— Правда! вскричалъ Филиппъ, сложивъ руки на груди.

Вдругъ, казалось, въ ум его мелькнула мысль, внушенная ему отчаяніемъ.

— Слушай, сказалъ онъ, схвативъ нераненую руку своего солдата, я поручаю теб ихъ на одинъ часъ….. Помни, что ты долженъ умереть прежде, чмъ подпустить кого либо къ сей карет.

Сказавъ сіе, маіоръ взялъ въ одну руку брилліанты графини, а другою обнаживъ свою саблю, началъ будишь, ударяя оною плашмя, тхъ изъ спящихъ солдатъ, коихъ онъ считалъ самыми неустрашимыми.

Онъ усплъ наконецъ разбудить исполинскаго гренадера и двухъ другихъ людей, коихъ чинъ распознать было невозможно.

— Мы згинемъ…… сказалъ маіоръ.

— Очень знаю……. отвчалъ гренадеръ.

— И такъ!— двухъ смертей не будетъ! а потому не лучше ли положить животъ за красавицу, и попытаться еще разъ увидть Францію……

— По моему лучше соснуть!…… сказалъ одинъ солдатъ, ворочаясь на снгу. И если ты еще разъ тронешь меня, маіоръ, то я теб всажу тесакъ въ брюхо……..

— Въ чемъ дло, маіоръ? возразилъ гренадеръ. Молодецъ-то пьянъ! Онъ Парижанниъ: а этотъ народъ любитъ понжиться……..

— Это все будетъ твоимъ, храбрый гренадеръ! вскричалъ маіоръ показывая ему цлую груду брилліантовъ, если ты согласишься слдовать за мною и драться какъ бшеный…….. Русскіе отъ насъ минутъ на десять пути, у нихъ есть лошади, мы отправимся къ ихъ ближайшей батареи, и приведемъ оттуда двухъ скакуновъ……

— А часовые-то, маіоръ?……

— Одинъ изъ насъ трехъ…… сказалъ онъ солдату.

Онъ остановился, и взглянувъ на адьютанта, спросилъ его:

— Ты пойдешь съ нами, Ипполитъ, не правда-ли?……

— Одинъ изъ насъ, продолжалъ онъ потомъ, перевдается съ часовымъ…… Къ томужъ, можетъ быть эти проклятые Русскіе также спятъ.

— Дло, маіоръ, дло, смлымъ Богъ владетъ……. Но ты, не правдали, дашь мн мстечько въ своей колымаг? сказалъ гренадеръ.

— Дамъ, если только ты не оставишь своей шкуры тамъ, на батареи…….

Вс трое пожали другъ другу руки, и между ними произошло минутное молчаніе.

— Если я погибну, Ипполитъ! И ты, гренадеръ, общайте мн не щадить жизни для спасенія графини.

— Общаю!…… вскричалъ гренадеръ.

Сіи храбрые три человка, направили шаги свои къ Русской линіи, къ тмъ самымъ батареямъ, которыя, такъ жестоко, громили толпы несчастныхъ, лежавшихъ на берегу рки.

Они пошли туда втроемъ, а только двое возвратилось.

Черезъ часъ, топотъ осьми копытъ раздался на снжной равнин, и пробужденная батарея напутствовала ихъ быстрыми залпами, ядра летали надъ спящими, шаги лошадей были такъ часты, что можно было подумать, будто кузнецы куютъ желзо. Великодушный адьютантъ далъ. Атлетическій гренадеръ остался цлъ и невредимъ. Но Филиппъ, защищая своего друга, былъ раненъ штыкомъ въ плечо. Несмотря на то, онъ уцпился за гриву лошади, и тахъ сильно сжималъ ее ногами, что она была какъ бы въ тискахъ.

— Благодареніе Богу!…… вскричалъ маіоръ, найдя солдата возл кареты, которая была все еще на прежнемъ мст.

— Если вы, ваше благородіе, мало-мальски любите правду, то должны представить меня къ кресту!……. Мы славно таки потшили ихъ дудкою и смычкомъ……а?…..

— Мы ничего не сдлали!….. Запрегемъ лошадей. Возми эти веревки.

— Ихъ мало.

— Ну! такъ растормаши этихъ соней, и употреби въ дло ихъ платки, блье!……

— Вотъ теб и на! этотъ забавникъ умеръ!…… вскричалъ гренадеръ, оббирая перваго, попавшагося ему подъ руку. — Они умерли!……

— Вс?

— Вс!….. Дурное пищевареніе отъ конины, приправленной снгомъ, огнемъ!……

Слова сіи заставили Филиппа содрогнуться. Холодъ усилился.

— Боже мой! потерять женщину, которую я уже спасалъ столько разъ!……

Маіоръ будилъ графиню, улыбаясь ей:

— Юлія…..Юлія!……

Молодая женщина подняла голову, и открыла глаза.

— Юлія! мы спасены.

— Спасены!…… повторила она, упадая снова на прежнее мсто.

Наконецъ карета была кое-какъ запряжена. Маіоръ, держа въ здоровой рук саблю, а въ другой возжи, вооруженный пистолетами, слъ на одну лошадь, а гренадеръ на другую.

Солдата, у котораго ноги были отморожены, бросили поперегъ въ карету, на генерала и на графиню.

Лошади, погоняемые ударами сабли и тесака, понесли карету съ нкоторою яростію, по равнин. Но множество препятствій ожидали на оной маіора. Когда они въхали въ середину толпы, имъ невозможно было сдлать шага безъ того, чтобы не раздавить мужчинъ, женщинъ и даже дтей, уснувшихъ, почти безчувственныхъ. Тщетно искалъ онъ пути, проложеннаго предъ симъ арріеръ-гардомъ посреди сей толпы людей: онъ прингужденъ былъ хать шагомъ, часто былъ останавливаемъ солдатами, которые угрожали убить его лошадей.

— Желаете-ли вы прохать? вскричалъ гренадеръ.

— Цною всей моей крови!….. цною цлаго міра!….. отвчалъ маіоръ.

— Когда такъ, впередъ!…… яишницы не сдлать, не разбивъ яицъ!…….

И гренадеръ погонялъ лошадей на народъ, обагрилъ кровію колеса, развалилъ биваки, оставляя съ обихъ сторонъ борозды смерти посреди сего поля труповъ. Но должно отдать ему справедливость въ томъ, что онъ не переставалъ кричать громкимъ голосомъ:

— Берегись, падаль!

— Несчастные!….. вскричалъ маіоръ.

— Вотъ еще! это или морозъ, это или ядро!……

И гренадеръ оживлялъ лошадей, покалывая ихъ кончикомъ своего тесака. Но вдругъ, ихъ остановилъ несчастный случай, котораго должно было ожидать ране, и котораго они до сихъ поръ избгали неимоврнымъ образомъ. Карета опрокинулась.

— Я ожидалъ этаго!…. вскричалъ неустрашимый гренадеръ. Ого! товарищъ-то умеръ.

— Бдный Лаврентій!…… сказалъ маіоръ.

— А! такъ его звали Лаврентіемъ. Не пятаго-ли егерскаго онъ?

— Да…..

— Онъ мн двоюродный братъ. Да что! наша собачья жизнь не стоитъ того, чтобы сожалть объ ней въ такую пору.

Легко вообразить, что безъ ужасной, невозвратимой потери времени, нельзя было поднять карету и высвободить лошадей.

Толчокъ былъ такъ силенъ, что молодая графиня, бывъ разбужена и выведена изъ своего оцпененія симъ сотрясеніемъ, сбросила съ себя верхнія одежды, и поднялась. Она посмотрда вокругъ себя.

— Филиппъ!…… вскричала она нжнымъ голосомъ, гд мы?

— Шагахъ въ пятистахъ отъ моста. Мы передемъ Березину. На другомъ берегу рки, Юлія, я тебя не буду безпокоить боле!……. я дамъ теб спать. Мы будемъ въ безопасности……мы спокойно додемъ до Вильны. И, дай Богъ, чтобъ ты никогда не знала, чего стоила мн жизнь твоя!

— Ты раненъ?

— Этр ничего.

Но минута развязки настала.

Пушечный выстрлъ Русскихъ возвстилъ день. Овладвъ Студзянкою, они осыпали ядрами равнину, и, съ первымъ сіяніемъ утра, маіоръ увидлъ, что ихъ колонны строятся, и приходятъ въ движеніе на высотахъ.

Тогда крикъ тревоги поднялся изъ средины сей толпы. Въ одно мгновеніе вс были на ногахъ. Каждый, по какому-то безотчетному чувству, понялъ опасность. Вс бросились къ мосту, съ стремительностію прилива. Русскіе спускались съ высотъ, съ быстротою пламени. Мужчины, женщины, дти, лошади, все толпилось къ мосту. Къ счастію, маіоръ и графиня были еще довольно далеко отъ берега, ибо генералъ Эбле уже зажегъ мостовые козлы на противуположной сторон.

Несмотря на предостереженія, сдланныя тмъ, кои усяли сей путь спасенія, никто не хотлъ сойти съ онаго. Мало того, что мостъ, обремененный народомъ обрушился, напоръ живой волны къ сему пагубному мсту былъ столь яростенъ, что цлая масса людей была сброшена въ воду, подобно снжному обвалу пли огромному утесу, мелькнули головы, тла, не раздался ни малйшій крикъ, но только глухой шумъ, подобный гулу камня, падающаго въ воду. Березина покрылась трупами. Отступательное движеніе тхъ, кои возвращались на равнину, чтобы избжать угрожавшей имъ смерти, было такъ стремительно, и встрча съ тми, кои шли впередъ, столь ужасна, что множество людей было задавлено. Графъ и графиня Вандіеръ одолжены были сохраненіемъ жизни своей карет. Лошади были раздавлены, затоптаны ногами, и погибли, раздавивъ, затоптавъ толпу народа.

Маіоръ и гренадеръ нашли спасеніе въ своей сил. Они убивали, чтобы не быть убитыми.

Сей ураганъ людскихъ головъ, сей приливъ и отливъ тлъ, оживленныхъ однимъ и тмъ же движеніемъ, имлъ слдствіемъ то, что въ продолженіи нсколькихъ минутъ берегъ Березины былъ пустъ. Толпы отхлынули на равнину. Если нсколько человкъ и бросились въ рку съ крутаго берега, возвышавшагося надъ поверхностію воды на двнадцать футовъ, то потому что надялись достигнуть противуположнаго берега, который для нихъ былъ Франціею, или чтобы избгнуть степей Сибири. Для иныхъ егидою было отчаяніе, одинъ офицеръ перепрыгивалъ съ одной льдины на другую и такимъ образомъ достигъ противнаго берега, также одинъ солдатъ, неимоврнымъ образомъ, пробрался по грудамъ труповъ и льдинъ. Но несмтное сборище людей разсудило, что Русскіе не умертвятъ двадцати тысячь человкъ безоружныхъ, окостенлыхъ, обезумвшихъ, и которые сверхъ того не защищались.

Тогда маіоръ, его гренадеръ, старый генералъ и жена его остались одни, въ нсколькихъ шагахъ отъ того мста, гд былъ прежде мостъ. Они вс четверо стояли тамъ, безъ слезъ на глазахъ, молчаливые, окруженные грудами хладныхъ труповъ.

Нсколько здоровыхъ солдатъ, нсколько офицеровъ, коимъ бдственное ихъ положеніе возвратило бодрость духа, были съ ними, числомъ около пятидесяти человкъ. Маіоръ увидлъ шагахъ въ двухъ стахъ развалины моста на телегахъ, который сломался дня за два тому назадъ.

— Сдлаемъ паромъ!…. вскричалъ онъ.

Едва онъ произнесъ ст слова, какъ вся толпа бросилась къ развалинамъ. Тридцать человкъ занялись устроеніемъ парома. Двадцать другихъ начали собирать желзныя скобы, искать бревна, веревки, однимъ словомъ вс необходимые матеріалы. Человкъ двадцать вооруженныхъ солдатъ и офицеровъ составили отрядъ подъ начальствомъ маіора, для защиты работавшихъ отъ отчаянныхъ нападеній толпы, въ случа, если она угадаетъ ихъ намреніе. Чувство свободы, которое оживляетъ узниковъ, и длаетъ ихъ способными къ чудесамъ, не можетъ быть сравнено съ тмъ, которое подстрекало сихъ несчастныхъ Французовъ.

— Русскіе!….. Русскіе!….. закричали т, кои охраняли работавшихъ.

И бревна затрещали, плотъ росъ въ ширину, высоту и глубину. Генералы, солдаты, полковники изнемогали подъ тяжестію колесъ, желза, веревокъ, досокъ: то былъ осуществленный образъ построенія Ноева ковчега.

Юная графиня, сидвшая возл своего мужа смотрла на сіе зрлище съ сожалніемъ, что не можетъ ми мало участвовать въ семъ труд. Впрочемъ, она помогала связывать узлы ддя укрпленія веревокъ.

Наконецъ паромъ былъ оконченъ. Сорокъ человкъ спустили его на воду, между тмъ какъ около десятка солдатъ держали веревки, долженствовавшія служить къ тому, чтобы притянуть оный ближе къ берегу.

Лишь только строители увидли свой плотъ, плавающимъ на Березин, какъ съ высоты берега бросились на оный съ жестокимъ эгоизмомъ.

Въ сію минуту, паромъ былъ покрытъ людьми.

Маіоръ, страшасъ стремительности перваго напора, держалъ Юлію и генерала за руку, но онъ содрогнулся, когда увидлъ что плотъ почернлъ отъ народа, и люди были на ономъ сжаты, какъ зрители въ партер театра.

— Варвары!……. вскричалъ онъ, я подалъ вамъ первую мысль!…… Я вашъ спаситель, и мн вы отказываете въ мст……

Глухой говоръ былъ ему отвтомъ…… Но солдаты, состоявшіе на краю плота и вооруженные палками, сильно упирали ими въ берегъ, чтобы оттолкнуть паромъ къ противной сторон, и дать оному ходъ, способный разскать льдины и трупы.

— Ахъ вы бсовы дти! вскричалъ гренадеръ страшнымъ голосомъ, я васъ выкупаю сей часъ, если вы не возмете съ собою маіора и его спутниковъ!……

И гренадеръ, поднявъ свою саблю, воспрепятствовалъ отчалить, потомъ, несмотря на ужасный крикъ, онъ заставилъ ряды сжаться.

— Я упаду! я падаю! кричали его товарищи. Отваливайте! впередъ!

Маіоръ смотрлъ безъ слезъ на свою Юлію, съ благоговйнымъ чувствомъ покорности въ волю провиднія, она подняла глаза къ небу.

— Умереть съ тобою!…… сказала она.

Въ положеніи людей, стоявшихъ на плоту, было что-то забавное. Вс кричали, но никто изъ нихъ не смлъ противиться гренадеру, ибо знали, что онъ въ состояніи сбросить всхъ въ воду, толкнувъ одного человка! Въ сей опасности, одинъ полковникъ вздумалъ было опрокинуть гренадера, но смшливый солдатъ. замтивъ непріязненное движеніе офицера, схватилъ его, и, бросивъ въ воду, сказалъ eму:

— Ага! кряковка, ты хочешь напиться!…… Ступай себ!…..

— Вотъ два мста! вскричалъ онъ. Скоре, маіоръ, бросьте намъ вашу женочку, и прыгайте сами! Оставьте этаго стараго хрыча, который околетъ завтра……

— Скоре!….. закричалъ голосъ, составленный изъ ста голосовъ,

— Живе, маіоръ…… Вс прочіе, вотъ, сердятся, и они правы…… Живе!……

Графъ Вандіеръ сбросилъ съ себя верхнія одежды, и явился въ своемъ генеральскомъ мундир.

— Надобно спасти графа!….. сказалъ Филиппъ, это долгъ вашъ……

Юлія пожала руку своему другу. Она бросилась къ нему, и поцловала его. То было ужасное объятіе.

— Прощай!…..сказала она.

Они поняли другъ друга.

Графъ Вандіеръ собралъ вс свои силы и присутствіе духа, чтобы вскочить на плотъ. Юлія послдовала за нимъ, бросивъ послдній взглядъ на Филиппа.

— Г. Маіоръ!….. не хотите ли занять мое мсто?….. что мн въ жизни? вскричалъ гренадеръ. — У меня нтъ ни жены, ни дтей, ни матери……

— Я поручаю ихъ теб!….. закричалъ маіоръ, указывая на графа и его жену.

— Будьте покойны…. Я буду беречь ихъ какъ глазъ свой…..

Паромъ былъ оттолкнутъ съ такою силою отъ берега, на которомъ остался Филиппъ, неподвижный, что ударъ въ протвуположный потрясъ все до основанія. Графъ былъ на краю, онъ скатился въ воду, и, въ ту минуту, въ которую онъ упалъ, льдина отскла ему голову и бросила ее далеко, словно выстрленное ядро.

— Гей!….. маіоръ!….. закричалъ гренадеръ.

— Прощай!….. закричалъ голосъ женщины.

Филиппъ Сюси упалъ, оцпенвшій отъ ужаса, измученный холодомъ, сожалніемъ, усталостію и горестію.

— Бдная моя племянница съ той минуты потеряла разсудокъ, сказалъ докторъ, посл краткаго молчанія.

— О! милостивый государь, прибавилъ онъ, схвативъ руку Г. д’Альбона, какую жизнь вела сія бдная женщина столь юная, столь нжная! Въ Вильн, по неслыханному несчастію, она была разлучена съ гренадеромъ, котораго звали Флріотъ. Тогда она, въ продолженіи двухъ лтъ, слдовала за арміею, будучи игралищемъ толпы негодяевъ, ходила, какъ сказывали мн, на босу ногу, худо одтая, оставаясь цлые мсяцы безъ присмотра, почти безъ пищи, ее то держали въ гошпиталяхъ, то выгоняли подобно животному. — Одинъ Богъ знаетъ жизнь сей несчастной. Она пережила столько бдствій!…. Была, въ небольшомъ городк Германіи, заперта съ сумасшедшими, между тмъ какъ родственники раздляли здсь наслдство, считая ее умершею.

— Въ 1816 году, гренадеръ Флріотъ узналъ ее въ одной корчм въ Страсбург, куда она только что пришла, убжавъ изъ своей темницы. Нсколько крестьянъ увряли гренадера, будтобы графиня цлый мсяцъ жила въ лсу, и что они обложили оный, чтобы поймать ее: но не успли въ своемъ предпріятіи.

— Я, тогда былъ въ нсколькихъ миляхъ отъ Страсбурга. Услышавъ о дикой двушк, я пожелалъ удостовриться въ необыкновенныхъ слухахъ, которые служили поводомъ къ страннымъ сказкамъ. Что со мною сталось, когда я узналъ графиню!….. Флріотъ разсказалъ мн все, что зналъ о сей сожалнія достойной женщин. Я увезъ его съ племянницею въ Овернь, гд имлъ несчастіе потерять сего бднаго человка. Онъ снискалъ нкоторую власть надъ Г-жею Вандіеръ. Одинъ онъ могъ уговорить ее, что бы она одвалась…… — Прощай!…… это слово было для нея цлымъ языкомъ, но прежде она произносила его очень рдко. Флріотъ пытался пробудить въ ней, посредствомъ сихъ двухъ слоговъ, какія нибудь понятія. но онъ не имлъ въ этомъ успха, и только достигъ того, что она чаще начала произносить сіе печальное слово. Гренадеръ умлъ играть съ нею, онъ умлъ…… Я надялся чрезъ него, но…….

Г. Фанжатъ, такова была фамилія дяди Юліи, умолкъ на нсколько минутъ.

— Здсь, продолжалъ онъ, Юлія нашла другое существо, съ которымъ, по видимому, она сошлась въ понятіяхъ. Это юродивая крестьянка, которая, несмотря на свое безобразіе и безуміе, любила одного каменьщшика. Сей послдній хотлъ жениться на нея. Бдная Женевьева, въ продолженіи цлаго года, была счастливйшимъ существомъ въ мір. Она по воскресеньямъ ходила танцовать съ Даллотомъ, она наряжалась, она понимала любовь, сердце и умъ ея были способны къ сему чувствованію. Но Даллотъ расчитывалъ по своему: онъ нашелъ другую молодую двушку, которая имла двумя десятинами боле земли, нежели Женевьева, и которая не была такъ глупа. Тогда Даллотъ бросилъ Женевьеву, и сіе жалкое существо потеряло даже и ту искру разсудка, которую любовь зажгла въ ней, она теперь только уметъ пасти коровъ и косить траву. Сіи дв несчастныя нкоторымъ образомъ связаны невидимою цлью ихъ общей участи, чувствованіемъ, въ которомъ обртается причина ихъ помшательства.

— Вотъ, посмотрите!….. сказалъ Г. Фанжатъ, подведя маркиза д’Альбона къ окну.

Совтникъ дйствительно увидлъ прелестную графиню, сидящую на земл между ногъ Женевьевы. Крестьянка, вооруженная огромнымъ костянымъ гребнемъ, съ полнымъ вниманіемъ распутывала длинные, черные волосы Юліи. Сія послдняя, спокойно позволяла ей заниматься симъ дломъ. Она испускала слабыя, глухія восклицанія, которыя боле выражали удовольствіе, чмъ отвращеніе.

Г. д’Альбонъ содрогнулся, видя небрежное положеніе тла, равнодушіе животнаго, которое изобличало въ графіин совершенное отсутствіе души.

— Филиппъ! Филиппъ! вскричалъ онъ, несчастія, перенесенныя тобою — ничто.

— Ужели нтъ никакой надежды?….. спросилъ онъ у Г. Фанжата.

Старый докторъ поднялъ глаза къ небу.

— Прощайте, милостивый государь, сказалъ Г. д’Альбонъ, пожавъ руку старца. Другъ мой ожидаетъ меня, вы скоро увидите его!…….

——

— И такъ это она!….. вскричалъ Г, Сюси, услышавъ первыя слова маркиза д’Альбона. И я сомнвался еще!

Нсколько слезъ кануло изъ его черныхъ глазъ, коихъ выраженіе обыкновенно было такъ сурово.

— Да, это графиня Вандіеръ!……. отвчалъ совтникъ.

Полковникъ съ живостію всталъ, и началъ торопливо одваться.

— Это что, Филиппъ?….. сказалъ изумленный совтникъ. Не съ ума ли ты сошелъ?

— Но я уже совершенно здоровъ….. отвчалъ полковникъ съ простодушіемъ. Извстіе сіе успокоило вс мои страданія…… И….. какую боль возможно чувствовать въ присутствіи Юліи — сумасшедшей?…… Я пойду въ древнее аббатство, чтобы увидть ее, говорить съ нею, излчить ее…… Она свободна……. И такъ, счастіе намъ будетъ улыбаться, или — нтъ Провиднія. Неужели ты думаешь, что сія бдная женщина можетъ слышать меня, и не притти въ разсудокъ?……

— Она уже видла тебя, и не узнала…… съ осторожностію возразилъ совтникъ, которыя, замтивъ изступленную надежду своего друга, и сомнваясь въ успх, желалъ внушить ему недоумніе, спасительное для него.

Полковникъ вздрогнулъ, но вслдъ за симъ улыбнулся, и, легкимъ движеніемъ головы, изъявилъ свою недоврчивость.

Никто не смлъ противиться намренію Г-на Сюси. Въ тотъ же самый день, онъ поселился въ старомъ монастыр, въ которомъ жилъ докторъ, и подъ одною кровлею съ графинею Вандіеръ.

— Гд она!….. вскричалъ онъ прибывъ туда.

— Тише!….. отвчалъ ему дядя Юліи….. Она спитъ….. Смотрите, вотъ она.

Слдуя за Г. Фанжатомъ, Филиппъ увидлъ несчастную безумную, которая лежала на солнц, свернувшись на скамь. Лице ея было защищено отъ зноя, густыми распущенными волосами, ея руки съ пріятною небрежностію свсились до земли, тло ея покоилось съ непринужденностію лани, ея ноги были подогнуты, безъ усилія, грудь ея подымалась свободно, цвтъ кожи имлъ ту близну фарфора, которая восхищаетъ насъ въ прозрачныхъ, дтскихъ личикахъ.

Женевьева, сидя неподвижно возл нея, держала въ рук тополевую втвь, которую Юлія вроятно отломила отъ самой верхушки какого нибудь дерева, и опахивала сею втвію свою спящую подругу, чтобы отогнать мухъ и освжить ея лице. Юродивая крестьянка посмотрла на Г. Фанжата и полковника, потомъ, подобно животному, узнавшему своего господина, она тихо поворотила голову къ Юліи, и продолжала свою бдительность надъ ея сномъ, не показавъ ни малйшаго признака удивленія или разсудка.

Воздухъ былъ зноенъ. Каменная скамья казалось бросала искры, и лужайка устремляла къ небу свои своенравныя испаренія, которыя витаютъ и блестятъ надъ травою, подобно золотистой пыли. Но Женевьева, по видимому, не чувствовала сего палящаго зноя.

Полковникъ съ чувствомъ пожалъ руку Г. Фанжату. Слезы, наполнившія глаза несчастнаго, текли по его мужественному лицу, и упадали на дернъ къ ногамъ Юліи.

— Полковникъ, сказалъ дядя, вотъ уже два года, что сердце мое сокрушается каждый день…… Скоро и вы будете походить на меня…… Вы не будете плакать, но можетъ бытъ живе будете чувствовать вашу горесть……

— Вы пеклись объ ней!…… сказалъ полковникъ, коего глаза выражали столько же благодарности, сколько и ревности.

Они поняли одинъ другаго, и снова сильно пожавъ другъ другу руку, они пребыли неподвижными, созерцая дивное спокойствіе на чел сего прелестнаго созданія, освщенномъ лучами солнца. По временамъ Юлія испускала вздохъ, и вздохъ сей по видимому проявлявшій чувствительнюсть, радостно потрясалъ несчастнаго полковника.

— Увы!…… сказалъ ему въ полгодоса Г. Фанжатъ, не льстите себя надеждою, въ сію минуту вы видите ее въ полномъ разум.

Т, кои проводили цлые часы восхищаясь сномъ нжнолюбимаго существа, глаза котораго долженствовали имъ улыбнуться при пробужденіи, поймутъ безъ сомннія сладостное и жестокое чувство, волновавшее Г. Сюси, ибо, для него, сонъ сей былъ очарованіемъ, а пробужденіе долженствовало быть смертію, ужаснйшею изъ всхъ смертей.

Вдругъ молодой козленокъ въ нсколько скачковъ подбжалъ къ скамь, и началъ обнюхивать Юлію. Шумъ сей разбудилъ ее. Она встала такъ тихо, что движеніе сіе не испугало своенравнаго животнаго, но когда увидла Филиппа, то бросилась бжать, послдуемая своимъ четвероногимъ товарищемъ, къ бузиновому плетню. Потомъ, она испустила слабый крикъ, подобно испуганной птичк, слышанный уже полковникомъ у ршетки, возл которой графиня въ первый разъ мелькнула передъ Г. д’Альбономъ. Наконецъ, взобравшись на ракиту, и спрятавшись въ густой вершин сего дерева, она смотрла на незнакомца со всмъ вниманіемъ самаго любопытнаго соловья, жителя лсовъ.

— Прощай, прощай, прощай! сказала она, но ни малйшее удареніе голоса не одушевляло сего слова.

То было безчувственное щебетаніе птички.

— Она не узнаетъ меня!….. вскричалъ полковникъ съ отчаяніемъ….. Юлія! Юлія!…..это Филиппъ, твой Филиппъ…..Филиппъ…..

И бдный полковникъ началъ подходить къ ракит.

Когда онъ находился въ трехъ шагахъ отъ дерева, графиня посмотрла на него, съ самонадянностію, хотя нкоторое выраженіе боязни ц отразилось въ ея глазахъ, потомъ прыгнула съ ракиты на акацію, тамъ на ель, на вершин которой начала качаться, перебираясь съ одного сучка на другой съ неслыханною легкостію.

— Не гонитесь за нею…… сказалъ Г. Фанжатъ полковнику. Вы этимъ поселите между ею и вами отвращеніе, которое можетъ сдлаться непреодолимымъ. Я постараюсь познакомить ее съ вами, и пріучить къ вамъ….. Сядьте на эту скамью. Когда вы не будете обращать на нее вниманія….. то вскор увидите, какъ она будетъ подкрадываться, чтобы разсмотрть васъ…..

— Юлія-ли не узнаетъ меня, бжитъ меня!….. повторилъ полковникъ, садясь на скамью.

Онъ прислонился спиною къ дереву, коего втви осняли сельскую скамью, и голова его склонилась на грудь.

Г. Фанжатъ хранилъ молчаніе.

Вскор графиня слзла потихоньку съ вершины ели, витая по втвямъ, подобно блудящему огню, и по временамъ качаясь вмст съ деревомъ, гнущимся отъ повва втра. Она останавливалась на каждомъ сучк, съ любопытствомъ поглядывая на незнакомца, но видя, что онъ сидитъ неподвижно, она наконецъ спрыгнула на землю, и вскочивъ на ноги, начала подходишь къ нему потихоньку черезъ лужайку.

Когда она остановилась у дерева, находившагося шагахъ въ десяти отъ скамьи, Г. Фанжатъ сказалъ полковнику тихимъ голосомъ:

— Возмите, какъ можно осторожне, у меня въ правомъ карман нсколько кусочковъ сахару. Покажите ихъ ей…… Она подойдетъ…… Для васъ, я охотно откажусь отъ пріятнаго попеченія кормить ее лакомствами. Давая ей сахаръ, вы сдлаете изъ нея все, что вамъ угодно: вкусъ къ сластямъ въ ней страсть.

— Когда она была женщиною, отвчалъ печально полковникъ, то не любила ничего подобнаго……

Когда полковникъ поманилъ Юлію кусочкомъ сахара, который онъ держалъ между двумя пальцами правой руки, она снова испустила свой дикой крикъ, и съ живостію бросилась къ Филиппу, но вдругъ остановилась, невольно оробвъ передъ незнакомцемъ: она посматривала на сахаръ, и отворачивала по временамъ голову, подобно тмъ бднымъ собакамъ, коимъ господинъ запрещаетъ тронуть кость, пока не проговоритъ протяжно всхъ буквъ отъ аза до вожделннаго есть! Наконецъ страсть животнаго, восторжествовала надъ боязнію, и Юлія устремилась на Филилпа. Она робко протянула свою милую, загорвшую ручку, чтобы схватить добычу, и нехотя должна была коснуться руки Филиппа. Она вырвала кусочикъ сахара, и убжала.

Сія убійственная сцена довершила мученія полковника. Слезы покатились у него градомъ, и онъ убжалъ въ залу монастыря.

— Ужели любовь мене могущественна, чмъ дружба?…… сказалъ ему Г. Фанжатъ, который послдовалъ за нимъ. Я имю надежду, Баронъ!….. Моя несчастная племянница была еще въ боле жалкомъ состояніи.

— Боле жалкомъ!….. вскричалъ Филиппъ.

— Да, воскликнулъ докторъ. Она ходила нагая.

Полковникъ сдлалъ движеніе, изъявлявшее ужасъ, и поблднлъ. Г. Фанжатъ подозрвая въ сей блдности признаки физическаго недуга, подошелъ къ нему, и пощупалъ пульсъ. Г. Сюси былъ въ сильной лихорадк. Докторъ уговорилъ его лечь въ постель, и приготовилъ для него питье съ опіумомъ, желая тмъ доставить больному нсколько часовъ сна, не возмущаемаго тягостными грезами.

Прошло около недли, въ продолженіи которой Баронъ Сюси часто былъ жертвою убійственныхъ мученій, но вскор, для глазъ его не стало слезъ, а его душа, такъ часто сокрушаемая, и не привыкшая еще къ зрлищу, представляемому ей сумасшествіемъ графини, сроднилась, такъ сказать, съ симъ ужаснымъ положеніемъ. Онъ обрлъ нкоторыя утшенія въ своей горести: онъ страдалъ боле или мене, но все таки страдалъ. Его самоотверженіе не знало никакихъ предловъ. Онъ имлъ столько твердости духа, что пріучилъ къ себ графиню, щедро надляя ее лакомствами. Онъ такъ привлекательно и затйливо умлъ давать ей сію пищу, такъ искусно соблюлъ постепенность, развивая въ ней инстинктъ, единственную искру разума, которая оставалась Юліи, что усплъ сдлать ее боле ручною, чмъ она была досел.

Когда по утрамъ, несчастный полковникъ выходилъ въ звринецъ, и тщетно искалъ графиню, не зная на которомъ дерев она качается, съ птичкою ли какою или собакою она играетъ, на которой крыш она сидитъ, то насвистывалъ только всмъ знакомую арію: Partant pour la Syrie, съ коею было тсно связано воспоминаніе объ одной сцен любви, и Юлія немедленно прибгала къ нему съ легкостію молодой лани.

Вскор она привыкла садиться на колни къ Филиппу, обвивать своею свжею и легкою рукою его станъ, и въ семъ положеніи, неизъяснимо-пріятномъ для любовниковъ, полковникъ медленно давалъ лакомк-графин назначенныя для нея сласти. Юлія наконецъ ознакомилась съ Барономъ, и привыкла видть его. Она не пугалась его боле. Часто, съвъ весь сахаръ, она съ забавнымъ любопытствомъ шарила по карманамъ своего друга, и жесты ея имли механическую быстроту движенія, свойственныхъ обезьян. Когда она удостоврялась, что у Филиппа не было боле лакомствъ, то смотрла на него очами свтлыми, безъ идеи, безъ сознанія, и начинала играть съ нимъ. Она пыталась снимать съ него сапоги, чтобы видть его ногу, рвала его перчатки, надвала его шляпу, а сама, позволяла ему перебирать свои волосы, и заключать себя въ его объятія. Она безъ удовольствія принимала горячіе поцлуи, и молчаливо смотрла на него, когда онъ проливалъ слезы. Она хорошо понимала насвистъ: Pariant pour la Syrie, но полковникъ тщетно истощалъ свои труды, стараясь пріучить ее къ собственному ея имени Юлія!……

Въ своемъ тягостномъ предпріятіи, онъ былъ поддерживаемъ надеждою, которая никогда не оставляла его. Когда, въ прелестное осеннее утро, онъ находилъ графиню спокойно сидящею на скамь, подъ пожелтвшимъ тополемъ, то несчастный любовникъ ложился у ногъ ея, и смотрлъ ей въ глаза такъ долго, какъ только она то позволяла. Въ семъ положеніи, онъ подстерегалъ свтлый лучь, отражавшійся въ ея зрачк, всегда надясь, что зеркало сіе престанетъ быть нечувствительнымъ, и что пламень сей снова оживится разумомъ. Иногда, обманывая самаго себя, онъ уже полагалъ, что сіи хладные, неподвижные лучи, сотрясаются снова, одушевляясь нжностію, жизнію, и онъ восклицалъ:

— Юлія!….. Юлія!….. ты меня понимаешь…… ты меня узнаешь!……

Но она слушала звукъ сего голоса какъ пустой шумъ, какъ поввъ втра, колеблющій деревья, какъ мычаніе коровы на которую она взлзала, и полковникъ ломалъ съ отчаяніемъ руки, ибо отчаяніе его всегда было свжимъ. Время и сіи тщетныя испытанія, только усиливали его мученія.

Однажды, въ ясный вечеръ, посреди безмолвія и спокойствія сего сельскаго убжища, Г. Фанжатъ увидлъ издали Барона заряжающаго пистолетъ. Старый докторъ понялъ, что Филиппъ потерялъ всю надежду. Старикъ почувствовалъ, какъ кровь его прилилась къ сердцу, и если онъ преодоллъ вдругъ ощущаемую имъ слабость, то потому только, что его укрпило желаніе видть свою племянницу лучше живою и безумною, чмъ мертвою. Онъ подбжалъ къ полковнику.

— Что вы длаете?…… молвилъ онъ ему.

— Это для меня, отвчалъ полковникъ, указывая на заряженный пистолетъ, лежавшій на скамъ, а — вотъ для нея!…. прибавилъ онъ, прибивая пыжъ въ пистолет, который держалъ въ рукахъ.

Графиня распростертая на земл, играла пулями, играла смертію.

— Такъ вы еще не знаете, хладнокровно возразилъ докторъ, стараясь скрыть свой испугъ, что сегодня ночью, во сн, она произнесла: — Филиппъ!…..

— Она называла меня!….. вскричалъ Баронъ, уронивъ пистолетъ, который Юлія подняла.

Тогда, вырвавъ съ ужасомъ оружіе изъ рукъ графини, онъ схватилъ и другой пистолетъ, лежавшій на скамь, и убжалъ.

— Бдняжечка!….. вскричалъ докторъ, довольный успхомъ своего благонамреннаго обмана.

Онъ прижалъ безумную къ груди, и продолжалъ:

— Онъ бы убилъ тебя…… Егоистъ! хочетъ предать тебя смерти, потому что самъ страдаетъ…… Онъ не уметъ любить тебя, для тебя одной, дитя мое!….. Мы ему прощаемъ, неправда ли?…… потому что онъ безумецъ, а ты? — ты только сумасшедшая….. Такъ! одинъ Богъ посылаетъ смерть….. Мы тебя считаемъ несчастною, потому что ты чужда нашихъ бдствій!….. Глупцы мы!…..

Потомъ, посадивъ ее къ себ на колни, сказалъ:

— Счастлива ты, ничто не тревожитъ тебя, ты живешь подобно птичк, подобно лани…..

Она бросилась на молодаго дрозда, который порхалъ по лужайк, поймала его, и, нсколько разъ испустивъ слабый крикъ удовольствія, задушила птичку, и бросила ее у корня дерева, не думая боле объ оной.

На другой день, лишь только разсвло, Г. Сюси вышелъ въ паркъ, и искалъ Юлію. Онъ врилъ счастію. Не находя ее, засвисталъ. Когда любезная его прибжала, онъ взялъ ее за руку, и въ первый разъ, гуляя вмст, они шли подъ навсомъ поблекшихъ деревьевъ, листы коихъ опадали отъ дуновеній утренняго втерка. Полковникъ слъ, и Юлія сама опустилась на его колни. Филиппъ затрепеталъ отъ восхищенія.

— Юлія, сказалъ онъ ей цлуя съ жаромъ руки графини, я Филиппъ….

Она смотрла на него съ любопытствомъ.

— Послушай, милая, прибавилъ онъ прижимая ее къ своей груди. Чувствуешь ли ты біеніе моего сердца?…. Оно билось только для тебя….. я все еще люблю тебя. Филиппъ не умеръ, онъ здсь…… ты у него на колняхъ….. ты Юлія, а я Филиппъ.

— Прощай, сказала она, прощай.

Полковникъ задрожалъ, ибо ему показалось что онъ сообщилъ несчастной свой восторгъ. Его раздирающее душу восклицаніе, исторгнутое надеждою, симъ послднимъ усиліемъ любви вчной, страсти безумной, пробудило душевныя силы въ его возлюбленной.

— О! моя Юлія!….. мы будемъ счастливы…..

Она испустила крикъ радости, и, въ очахъ ея мелькнулъ неопредленный лучь разума…..

— Юлія….. Она узнаетъ меня!….. Юлія!…..

Полковникъ чувствовалъ, какъ его сердце разширялось, какъ ресницы его начали увлажняться. Но вдругъ онъ увидлъ, что графиня показываетъ ему кусочикъ сахара, который она нашла, объискивая его, въ то время, какъ онъ говорилъ. Сей обыскъ и сія находка были причиною его заблужденія, и онъ счелъ мыслію разумнаго существа, ту степень понятій, которая предполагаетъ только хитрость обезьяны.

Полковникъ лишился чувствъ.

Г. Фанжатъ засталъ графиню, сидящею на тл полковника. Нечувствительная, она грызла сахаръ, длая ужимки удовольствія, которымъ бы удивлялись, еслибъ она, будучи въ полномъ разсудк, вздумала, шутя, подражать любимому попугаю пли котенку.

— О! другъ мой, вскричалъ Фцлшшъ, пришедъ въ чувства, я умираю каждый день, каждую минуту!….. Я люблю слишкомъ сильно….. я бы перенесъ все, еслибы въ своемъ безуміи, она сохранила хотя малйшій признакъ женскаго характера….. Но видть ее лишенною стыдливости….. вчно видть ее дикою…..

— Такъ вы думали найти оперное безуміе?….. сказалъ съ колкостію Г. Фанжатъ. И такъ ваши пожертвованія любви подчинены предразсудкамъ? Такъ! милостивый государь, я для васъ отказался отъ удовольствія давать пищу моей племянниц, я вамъ предоставилъ благополучіе играть съ нею, я удержалъ за собою только попеченія, самыя тягостныя. Когда вы спите, я бодрствую при ней, я….. Нтъ, милостивый государь, откажитесь отъ нея. Оставьте сіе печальное уединеніе. Я умю жить съ симъ милымъ существомъ, я понимаю ея безуміе, я уловляю ея малйшія движенія, я посвященъ въ ея тайны… — Когда нибудь, вы будете благодарить меня!…..

— Прощайте!…. вскричалъ Филиппъ.

Полковникъ оставилъ монастырь, съ тмъ, чтобы возвратиться въ оный еще одинъ только разъ.

Г. Фанжатъ ужаснулся, увидя дйствіе, которое онъ произвелъ надъ своимъ гостемъ. Онъ начиналъ любить его наравн съ своею племянницею. Если изъ двухъ любовниковъ, одинъ былъ достоинъ сожалнія, то безъ сомннія Филиппъ, не одинъ-ли онъ несъ на себ бремя ужаснйшей горести!

Докторъ поручилъ развдать о полковник, и узналъ, что несчастный удалился въ свое помстье, которое находилось неподалеку отъ Сен-Жерменя.

Баронъ, обнадеженный сновидніемъ, составилъ планъ возвратить разсудокъ графин, и онъ, безъ вдома доктора, употребилъ остальное время осени на пріуготовленія къ сему многотрудному предпріятію.

Небольшая рчка протекала въ его парк. Она наводняла зимою большое болото, которое нсколько походило на топь, простирающуюся вдоль праваго берега Березины. Полковникъ употребилъ большое число работниковъ на вырытіе канала, который бы представлялъ безщадную рку, погубившую сокровища Франціи, Наполеона и его армію.

Руководимый своими воспоминаніями, Филиппъ усплъ дать рчк, текущей въ его парк, подобіе пагубной рки, черезъ которую Эбле устроилъ свой мосты. Онъ поставилъ обгорвшіе козлы, довольно сходные съ полусожженными досками, которыя нкогда, черня съ обихъ сторонъ Березины, возвстили толпамъ отставныхъ солдатъ, что путь во Францію для нихъ уже прегражденъ. По распоряженію полковника туда же были принесены лса, подобные тмъ, кои его товарищи въ несчастіи, употребили для построенія плота. Наконецъ, онъ опустошилъ свой паркъ, чтобы довершить обманъ, на которомъ основывалъ свою послднюю надежду. Онъ заказалъ мундиры и изодранные костюмы, чтобы одть въ нихъ до восьми сотъ крестьянъ. Онъ построилъ шалаши, биваки, батареи, сжегъ ихъ, не забывая ничего, что только могло служить къ врнйшему изображенію ужаснйшаго зрлища, и онъ достигъ своей цли.

Въ первыхъ числахъ Декабря мсяца, когда снгъ покрылъ землю своимъ блымъ, пушистымъ ковромъ, онъ узналъ Березину. Россія, въ его парк, была скопирована съ ужасающею врностію, онъ просилъ нкоторыхъ изъ своихъ сослуживцевъ объявить свое мнніе, и они содрогнулись отъ воспоминаніи, вызванныхъ видомъ столь обширной картины ихъ прежнихъ бдствій. Каждый шагъ представлялъ какое нибудь разительное сходство, даже деревушка В***, лежащая на небольшомъ возвышеніи, ограничивала сію ужасную сцену, на подобіе Студзянки, примыкавшей къ равнин, которая простиралась вдоль Березины. До восьми сотъ работниковъ, въ числ которыхъ было нсколько старыхъ солдатъ, повторили свои роли довольно естественно: они, казалось, не выходили изъ круга своей обычной жизни, представляя несчастіе, голодъ и ужасы морозовъ. Г. Сюси хранилъ въ глубин души своей тайну сего трагическаго представленія, о которомъ, въ то время многія общества въ Париж судили какъ о мысли, порожденной безуміемъ.

Въ начал Января мсяца 1S29 года, Г. Сюси слъ въ карету, подобную той, въ которой Г-нъ и Г-жа Вандіеръ хали изъ Москвы въ Студзянку, и отравился въ Иль-Адамской лсъ. Запряженныя лошади походили на тхъ, коихъ онъ съ опасностію жизни, увелъ изъ рядовъ Русскихъ, на немъ была та самая запачканная, странная одежда, то самое оружіе, та же шляпа, которыя онъ имлъ въ день 29го Ноября 18І2 года, онъ даже запустилъ себ бороду, волосы, прокоптилъ лице, дабы скопировать какъ можно врне ужасную дйствительность.

— Я угадалъ вашу мысль!….. вскричалъ Г. Фанжатъ, увидя полковника, выходящаго изъ кареты.

Оба друга обнялись.

— Если вы хотите, чтобы планъ вашъ удался, то не показывайтесь въ этомъ наряд. Сегодня вечеромъ, я дамъ моей племянниц небольшой пріемъ опіума, потомъ, во время ея сна, мы однемъ ее такъ, какъ она была въ Студзянк, и посадимъ въ вашу карету…… Я буду слдовать за вами въ коляск.

На другой день, часу во второмъ утра, юную графиню отнесли въ карету. Три крестъянина освщали сіе странное похищеніе. Юлію положили на подушки, окутали грубымъ одяломъ, и, по приказанію полковника, слуга бросалъ снгъ на карету, какъ вдругъ пронзительный крикъ раздался посреди безмолвія ночи. Филиппъ и докторъ увидли тогда полунагую Женевъеву, выходящую изъ низкой комнаты, въ которой она спала. Юродивая была разбужена шумомъ. Ея густые, блокурые волосы разввались, она заливалась слезами.

— Прощай!…. прощай!….. все кончено….. прощай!….. кричала она.

— Ну, Женевьева, что съ тобою?….. спросилъ ее Г. Фанжатъ.

Женевьева, съ видомъ отчаянія, потрясла головою, подняла руку къ небу, посмотрла на карету, протяжно завизжала, и обнаруживъ глубокій ужасъ, молча, вошла въ домъ.

— Это хорошее предзнаменованіе!…… воскликнулъ полковникъ. Двушка сія груститъ о томъ, что не будетъ боле имть подруги…. Она можетъ быть видитъ, что Юлія придетъ снова въ разсудокъ.

— Дай Богъ!….. сказалъ Г. Фанжатъ голосомъ, свидтельствовавшимъ о сильномъ душевномъ волненіи.

Согласно съ тмъ, какъ предварительно расчелъ Г. Сюси, Юлія, около девяти часовъ утра, прозжала по искуственной равнин Березины. Она была разбужена выстрломъ, сдланнымъ шагахъ во ста отъ того мста, на которомъ происходила сія сцена. Это было сигналомъ.

Тысяча крестьянъ испустили страшный вопль, подобный отчаянному ура, достигшему слуха Русскихъ въ то время, какъ двадцать тысячь отставшихъ солдатъ увидли себя, по собственной ошибк, обреченными на смерть или плнъ.

При семъ крик, при семъ пушечномъ выстрл, графиня выскочила изъ кареты. Она съ какою-то безумною, отчаянною тоскою побжала по прибрежію, покрытому снгомъ, она увидла сожженные биваки и пагубный плотъ, который спускали на покрытую льдомъ Березину. Маіоръ Филиппъ былъ тутъ, махая саблею надъ толпою. Юлія испустила крикъ, оледенившій сердца всхъ. Она стала передъ Г. Сіоси, который дрожалъ, какъ въ лихорадк. Она собралась съ духомъ, окинула безотчетнымъ взоромъ сію странную картину. Одно мгновеніе, ея глаза, быстрые какъ молнія, имли ту бездушную ясность, которою мы любуемся въ свтлыхъ глазахъ птицъ, но Юлія повела рукою по челу, съ выраженіемъ существа размышляющаго, она созерцала сіе живое воспоминаніе, сію протекшую жизнь, вызванныя предъ нее, и, обративъ потомъ съ живостію голову къ Филиппу, она его увидла. Кругомъ царствовало ужасное молчаніе, Полковникъ задыхался и не смлъ произнести ни одного слова. Г. Фанжатъ плакалъ. Прелестное лице Юліи подернулось слабою краскою, потомъ, постепенно оживляясь, оно воспріяло блескъ юной двы, дышущей свжестію. Лице ея покрылось прелестнымъ румянцемъ. Кровь, жизнь, одушевленныя пламеннымъ разсудкомъ, стлались въ ея состав съ быстротою пожара. Судорожное потрясеніе пробжало отъ ногъ до сердца. Наконецъ, сіи явленія, родившіяся въ одно мгновеніе, получили какъ бы общую связь въ то время, какъ глаза Юліи заблистали небеснымъ лучемъ, животворнымъ пламенемъ. Она жила, она мыслила, и — содрогнулась!…… Самъ Богъ вторично снималъ узы съ сего мертваго языка, и вдыхалъ огнь свой въ сію угасшую душу. — Воля возвратилась.

— Юлія! Юлія!….. закричалъ полковникъ.

— О! это Филиппъ!….. сказала бдная графиня.

Она бросилась къ трепещущей груди полковника, и упоительное объятіе двухъ любовниковъ ужаснуло зрителей. Юлія заливалась слезами. Вдругъ она умолкла, и произнесла слабымъ голосомъ:

— Прощай, Филиппъ!….. Я люблю тебя…… прощай.

— О!….. она умерла!…. вскричалъ полковникъ, выпуская ее изъ своихъ рукъ.

Старый докторъ принялъ безжизненное тло своей племянницы, и обнявъ оное съ силою, свойственною юности, унесъ и слъ съ нимъ на груду бревенъ. Онъ взглянулъ на графиню, положивъ на ея сердце слабую н судорожно-дрожащую свою руку. Сердце ея не билось боле.

— И такъ нтъ уже сомннія!….. сказалъ онъ, смотря поперемнно на неподвижнаго полковника, и на Юлію, на лиц коей смерть излила блистательную красоту, тотъ минутный внецъ, который, можетъ быть, есть порука блаженной будущности.

— Такъ, она умерла…..

— О!….. эта улыбка!…… воскликнулъ Филиппъ, посмотрите на эту улыбку! Возможно-ли?…..

— Она уже охладла!…. отвчалъ Г. Фанжатъ.

Г. Сюси сдлалъ нсколько шаговъ, чтобы отторгнуть себя отъ сего зрлища, но онъ остановился, засвисталъ арію, которую понимала безумная, и, не видя Юліи, обыкновенно подбгавшей на сей зовъ, онъ дрожащими стопами удалился, подобно упившемуся человку, не переставая свистать, но уже не оглядываясь боле.

——

Генералъ Филитгъ Сюси слылъ въ обществ человкомъ весьма любезнымъ, и въ особенности весьма веселымъ. Недавно, одна дама поздравляла его съ веселостію духа и ровностію его характера.

— О! сударыня, сказалъ онъ ей, я очень дорого плачу за шутки, вечеромъ, когда бываю одинъ.

— Разв вы бываете одни?…..

— Нтъ, отвчалъ онъ улыбаясь. Еслибы наблюдатель, вникающій въ природу человка, могъ видть выраженіе лица Графа Сюси, то онъ бы можетъ быть содрогнулся.

— Отъ чего вы не женитесь?….. продолжала сія дама, у которой было нсколько дочерей въ пансіон. Вы богаты, въ чинахъ, изъ стараго дворянства: вы обладаете талантами, имете въ виду блестящую будущность, все вамъ улыбается…….

— Такъ, отвчалъ онъ, но эта улыбка убиваетъ меня.

На другой день, дама съ удивленіемъ услышала, что Г. Сюси въ ту самую ночь застрлился.

Высшее общество различно разсуждало объ семъ необыкновенномъ происшествіи, и вс старались угадать причину онаго. Каждый судилъ по своему, игра, любовь, честолюбіе, скрытые безпорядки, по ихъ мннію, служили объясненіемъ сему поступку, бывшему послднею сценою драмы, начавшейся въ 1812 году.

Только два человка, одинъ магистратской сановникъ и какой-то старый докторъ, знали, что Графъ Сюси принадлежалъ къ числу тхъ сильныхъ людей, кои одарены несчастнымъ могуществомъ, каждый день выходитъ побдителями изъ ужасной борьбы съ чудовищемъ, но что если Богъ, вдругъ отниметъ отъ нихъ свою всесилыіую десницу, то они погибаютъ.

Конецъ пятой сцены.

СЛАВА и ЗЛОПОЛУЧІЕ.

ПОВСТЬ ПЯТАЯ.

ДОЛГЪ СУПРУГИ.(Переправа черезъ Березину).

ПРЕДИСЛОВІЕ ОТЪ ПЕРЕВОДЧИКОВЪ.

Читайте также:

ДОЛГЪ СУПРУГИ.
(Переправа черезъ Березину).